Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Шолохов всегда со мной

Перед читателями – два тома воспоминаний о М.А. Шолохове. Вся его жизнь пройдет перед вами, с ранней поры и до ее конца, многое зримо встанет перед вами – весь XX век, с его трагизмом и кричащими противоречиями.

Двадцать лет тому назад Шолохова не стало, а сейчас мы подводим кое-какие итоги его неповторимой жизни – 100-летие со дня его рождения.

1

Двадцать лет прошло, столько разрушено, столько перемен, чаще всего катастрофических, в нашей стране, столько утрачено русским народом, а боль и горечь от этой потери до сих пор не унимается. Пожалуй, точнее всех сказал о своих чувствах М.Н. Алексеев, узнав о трагической, страшной вести: «Если можно одному человеку осиротеть дважды, так это случилось со мной. Первый раз – в 33 году, когда умерли с голоду отец и мать. И вот теперь, когда умер Он. Да что там я? Осиротела вся наша литература…» И не только литература, а миллионы читателей всего мира со скорбью узнали об этой смерти.

Конечно, мы знали о болезни Шолохова, о тяжких днях, проведенных им в больнице, и о диагнозе, не дававшем никаких надежд. Но и в эти дни из Вешенской доносились шолоховские призывы укреплять «связь времен», помнить о «светлых традициях в жизни народов», свято блюсти «то доброе, героическое, что накоплено прадедами и отцами, завоевано ими и нами в борьбе за лучшие народные идеалы, за свободу и независимость», «за социализм». Смертельно больной Михаил Шолохов обратился к писателям мира с призывом «Защитим жизнь, пока не поздно!». «Друзья и коллеги, писатели Земли, я обращаюсь к вам в чрезвычайно ответственное для человечества время, – писал Шолохов. – Около тридцати лет назад, когда стремление людей к миру, казалось, повсеместно стало побеждать разрушительный дух «холодной войны», со страниц журнала «Иностранная литература» я уже обращался к мировому братству писателей с призывом повести откровенный и живой творческий диалог между литераторами Востока и Запада, людьми разных взглядов и убеждений.

Такое обращение было продиктовано тогда стремлением и желанием объединить усилия тех, кто силой художественного слова способен влиять на человеческие умы и сердца… Я призываю литераторов мира, писателей современности, моих друзей и коллег, возвысить голос против продолжающегося безумия, безостановочного ядерного вооружения…»

Даже в самом дурном сне Шолохову не могло присниться то, что происходит в нашей стране и что происходит в мире вообще: бурные нефтяные и газовые потоки на Запад, Буш-старший и Буш-младший, Ельцин и Черномырдин, Ирак, Чечня, русские беженцы из Туркмении и Казахстана, наконец, демографическая катастрофа русского народа, когда чуть ли не ежедневно умирает русских от 2500 до 5000 человек, катастрофа, которую русские ученые называли «избыточной смертью».

М.М. Шолохова, младшего сына писателя, как-то спросили: как бы воспринял Михаил Александрович «сегодняшнюю нашу действительность»?

– …Все, что для него святым было, что он считал нужным сохранить и приумножить, все разрушено, – ответил Михаил Михайлович.

И может быть, самым святым для него было предназначение писательского Слова. Он был уверен, что писательские орудия – перо и бумага – могут стать могущественнейшим средством для достижения истины, для пробуждения миролюбия в умах и душах мирового сообщества, для формирования и развития лучших человеческих качеств – благородства в помыслах и поступках, мужества и стойкости в преодолении препятствий на пути справедливого социально ориентированного устройства общества и государства, трудолюбия и умеренности в потреблении благ современной цивилизации, бескорыстия и сострадания к попавшим в беду.

В нобелевской речи Шолохов сказал: «Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой, пробуждали любовь к человеку, стремление активно бороться за идеалы гуманизма и прогресса человечества. Если мне это удалось в какой-то мере, я счастлив».

Шолохов на своем веку испытал не только успех, славу, но и много препятствий вставало на его творческом и человеческом пути, не раз дамоклов меч висел над его головой, готовый в любую минуту опуститься, не раз возникал у власть имущих вопрос: печатать или не печатать «Тихий Дон» или «Они сражались за родину», стоило лишь в чем-то потрафить Времени или властелину, но Шолохов всегда оставался верным своему творческому замыслу, тому, что вышло из-под его пера… Не раз возникали и конфликты с руководством Союза писателей СССР, особенно обострились эти отношения после глупейшего исключения Бориса Пастернака из Союза писателей за публикацию за рубежом романа «Доктор Живаго».

Во время пребывания в апреле 1959 года в Париже (см.: Правда. 1959. 17 и 24 апреля) Шолохов высказал свое отношение к «делу Пастернака»: «Коллективное руководство Союза советских писателей потеряло хладнокровие. Надо было опубликовать книгу Пастернака «Доктор Живаго» в Советском Союзе, вместо того чтобы запрещать ее. Надо было, чтобы Пастернаку нанесли поражение его читатели, вместо того чтобы выносить его на обсуждение. Если бы действовали таким образом, наши читатели, которые являются очень требовательными, уже забыли бы о нем. Что касается меня, то я считаю, что творчество Пастернака в целом лишено какого-либо значения, если не считать его переводов, которые являются блестящими. Что касается книги «Доктор Живаго», рукопись которой я читал в Москве, то это бесформенное произведение, аморфная масса, не заслуживающая названия романа».

Интервью Шолохова, опубликованное во французской газете «Франс суар», переполошило высших чиновников не только Союза писателей, но ЦК КПСС. Заведующий отделом культуры ЦК КПСС Д. Поликарпов в связи с этим высказывает своему руководству свои предложения: «Считал бы необходимым в связи с этим поручить советскому послу во Франции проверить достоверность сообщения «Франс суар» и, если такое интервью имело место, обратить внимание М. Шолохова на недопустимость подобных заявлений, противоречащих нашим интересам. Если сообщение газеты ложное, рекомендовать т. Шолохову опровергнуть его публично». Одновременно с этим сотрудники отдела культуры подготовили текст телеграммы советскому послу во Франции. А между тем Союз писателей уже исключил Бориса Пастернака из членов Союза писателей, а ему самому под давлением «общественности» пришлось отказаться от Нобелевской премии за 1958 год. Эта глупость литературных чиновников лишь «подогрела» интерес к роману, его перевели на восемь европейских языков и издали чуть ли не миллионным тиражом. (Подробнее см.: Российский гос. архив новейшей истории / РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Д. 93. ЛЛ. 25–31. Р. 5840. Здесь хранятся перевод из «Франс суар», проект телеграммы послу в Париже, письмо Д. Поликарпова и др.)

К сожалению, эта давняя глупость литературных чиновников аукнулась и в сегодняшних литературных баталиях: одни превозносят «Доктора Живаго», включают в проект нового стандарта для старшей школы, внушают во всех «демократических» СМИ у нас и за рубежом, что это произведение чуть ли не единственное правдивое произведение о революции и Гражданской войне, другие упорно утверждают, что «Доктор Живаго» – «слабенький роман», «который критики», «как ни пытались раскрутить, так и не раскрутили». И действительно, сколько я ни пытался всерьез исследовать это сочинение, застревал на половине романа, выдыхался, как будто несу непомерную тяжесть, да еще и на крутую гору: настолько банально развитие сюжета, настолько сухи и безжизненны образы, претенциозны философские рассуждения, скучны лирические описания, да и события широко известны по произведениям выдающихся мастеров русской классики…

И жалкие русофобы из Министерства образования предлагают это сочинение включить в качестве обязательного в школьную программу, а «Тихий Дон» и «Поднятую целину» М. Шолохова выбросить… Ну и ну!

В связи с этим возникает поднадоевший за многие лета вопрос: Солженицын и Шолохов, так называемый «шолоховский вопрос». Тридцать лет ненавистники и завистники пытаются низвести Шолохова с народного пьедестала, столько напраслины было высказано за это время, что просто диву даешься тем глупостям, которые широко распространялись в средствах массовой информации после выхода в свет в 1974 году, в Париже, клеветнической книжонки, опубликованной с предисловием Солженицына. В то время Солженицын прослыл страдальцем, мучеником, его авторитет в мире был довольно высок, и он воспользовался своим авторитетом для низкой цели – возродить давно забытую и отвергнутую клевету, будто Михаил Шолохов раздобыл рукопись какого-то гения и переписал ее, внося бездарную отсебятину.

Так Солженицын отомстил Шолохову…

А вроде бы ничто не предвещало возникновения и развития такой злобной мстительности. Впервые Солженицын и Шолохов столкнулись на правительственном приеме у Хрущева. Солженицын растерялся и ничего не успел сказать Шолохову, которого всю жизнь боготворил, восхищаясь «Тихим Доном». И о своей растерянности, о высоких чувствах, которые он питал к автору «Тихого Дона», высказывался в телеграмме в Вешенскую сразу же после этого случайного столкновения в толпе, клубившейся около Хрущева.

Но стоило Шолохову высказать свое отношение к Солженицыну, как отношение круто изменилось, лишь одну фразу обронил Шолохов на вопрос корреспондента одной из западных газет: «Как вы относитесь к Солженицыну?» К Шолохову, после получения им Нобелевской премии, приезжали десятки, сотни журналистов, вопросы были самые разные.

– Не всякую мемуарную литературу можно назвать художественной, – сказал Шолохов.

Эта фраза облетела весь мир, стала известна и Солженицыну, тщеславному и самолюбивому, возомнившему уже тогда, в 1965 году, что его ожидает слава Художника, Творца, Создателя великих художественных образов, а его назвали всего лишь автором мемуарной литературы… Было от чего прийти в ярость и затаить злобу.

А через год произошло еще одно литературное событие, которое окончательно окрасило отношения Солженицына к Шолохову. «Новый мир» задумал опубликовать роман Солженицына «В круге первом», набрали, сверстали, но цензура отказалась подписать его в таком виде, предложив свои сокращения. Твардовский попросил Секретариат Союза писателей СССР, органом которого и был журнал «Новый мир», обсудить роман и предложить для печати приемлемый вариант как для автора, так и для общества. Предложили прочитать и Шолохову, как одному из секретарей СП СССР.

«Прочитал Солженицына «Пир победителей» и «В круге первом», – писал Шолохов в Секретариат ССП 8 сентября 1967 года. – Поражает – если так можно сказать – какое-то болезненное бесстыдство автора. Свои антисоветские взгляды Солженицын не только не пытается скрыть или как-то завуалировать, он их подчеркивает, выставляет напоказ, принимая позу этакого «правдооткрывателя», человека, который, не стесняясь, «режет правду-матку» и указывает со злостью и остервенением на все ошибки, все промахи, допущенные партией и Советской властью, начиная с 30-х годов.

Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в оперативном (опечатка в тексте, возможно: в опереточном. – В. П.) стиле, да еще виршами такими примитивными и слабенькими, каких избегали в свое время даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времен! О содержании и говорить нечего. Все командиры русские и украинец либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди. Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кенигсберга? Или только персональными стараниями автора?

Почему в батарее из «Пира победителей» все, кроме Нержина и «демонической» Галины, никчемные, никудышные люди? Почему осмеяны солдаты русские («солдаты-поварята») и солдаты татары? Почему власовцы – изменники Родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа? На этом же политическом и художественном уровне стоит и роман «В круге первом».

У меня одно время сложилось впечатление о Солженицыне (в частности, после его письма съезду писателей в мае этого года), что он душевнобольной человек, страдающий манией величия. Что он, Солженицын, отсидев некогда, не выдержал тяжелого испытания и свихнулся. Я не психиатр и не мое дело определять степень поражения психики Солженицына. Но если это так, – человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 37 года и последующих лет, принесет огромную опасность всем читателям и молодым особенно.

Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить.

8. IX. 67 г. М. Шолохов».

В ноябре 1969 года Солженицына действительно исключили из Союза писателей СССР, а на Западе из него сделали гения, мученика, страдальца, дали Нобелевскую премию, то есть все произошло точно так же, как и с Борисом Пастернаком: глупость литературных чиновников и власть имущих в государстве породила западный «бум» вокруг личности и творчества Солженицына.

Ну а затем, через четыре года после присуждения Нобелевской премии, в 1974 году Солженицын нанес ответный удар Шолохову, издав в Париже «Стремя «Тихого Дона» со своим предисловием, в котором напомнил «слухи» 20-х годов, что Шолохов «нашел готовую рукопись (по другим вариантам – дневник) убитого казачьего офицера и использовал ее».

Об этом так называемом «шолоховском вопросе» написано много талантливых статей и книг у нас и за рубежом, назову лишь статьи из книги Льва Колодного, Владимира Васильева, американского профессора Германа Ермолаева, норвежского профессора Гейра Хьетсо, Федора Бирюкова, Валентина Осипова и многих других. Казалось бы, спор окончен… Но летом прошлого года «Новая газета» заявила, что необходимо вновь вернуться к неоконченному спору об авторстве «Тихого Дона», и напечатала одну за другой статьи под сенсационными, как обычно в таких случаях, заглавиями: «Они писали за Шолохова. Самый грандиозный проект XX века» и «Шолохов начал писать «Тихий Дон» в семь лет?».

«Литературная газета» в статье В. Баранова и Ю. Круглова «Литературные киллеры стреляют мимо цели» дала убийственный анализ первой из этих статей, показав всю беспомощность использованных «доказательств» автора, его наивность и «вовсе не безвредный дилентантизм». А о второй статье в «Новой газете» даже и говорить не стоит: настолько она претенциозна и глупа, хотя авторы ее в своих «доказательствах», казалось бы, опираются на «документы».

И еще об одной статье, весьма удивившей меня своим «открытием»: «Милосердие есть доброделание. И именно такое доброделание возрождал в стране уже более трех десятилетий назад Солженицын, передав все мировые гонорары от «Архипелага» на помощь политзаключенным и их семьям» (Литературная газета. 2004. № 6. 11–17 февраля. С. 4).

Всю свою долгую жизнь М.А. Шолохов, начиная с первых гонораров, занимался «доброделанием», помогал одностаничникам обустраивать Вешенскую, строить дороги, водопровод, театр казачьей молодежи, школу в Каргинской, внимательно следил за судьбами знакомых и близких по духу людей, помогал им материально, выручал их из случайной беды. Об этом много говорилось в воспоминаниях о Шолохове, в статьях и монографиях. Хорошо, что Солженицын организовал тридцать лет тому назад «Русский общественный фонд», помогал политзаключенным и их семьям. Но стоит хотя бы полистать сборник «Письма» М. Шолохова (М.: Советский писатель, 2003), обратить внимание на письма Сталину, Хрущеву, Микояну, Полянскому, Воронову и др., чтобы убедиться, что «доброделание» для Шолохова – священный долг русского писателя идти на помощь попавшим в беду, униженным и оскорбленным властью. Полистайте «Письма» Шолохова, и вы многое узнаете о том времени, в которое он жил и работал и которое насыщало его книги трагическими конфликтами, неиссякаемым юмором, бесстрашной иронией, прекрасными подвигами, радостями, противоречиями, узнаете о его чувствах и мыслях, творческих победах и огорчениях, узнаете о том, что Шолохов не только гениальный писатель, но и отважный правдоискатель, правдолюбец, мужественный и стойкий борец за справедливость, постоянный «доброделатель», но добро его входило в жизнь человека без эффектных поз, без шума и крика, скромно и незаметно, без афишированного фонда собственного имени. Так издавно сложилась русская традиция «доброделания», гуманная, милосердная.

К сожалению, в этот сборник не вошли некоторые письма, недавно обнаруженные и кое-что дополняющие о творческой истории «Тихого Дона» и об их авторе:

17/VI-26 г.

ст. Букановская.

Дорогой тов. Посвянский!

Спасибо за уведомление. Спешу с ответом. Я рад, что рассказы мои идут у вас, но теперь остается договориться о двух вещах: первое, нужно ли предисловие, и если – да, то чье? Второе, если ты ничего не будешь иметь против, то я на днях, или вернее с получением от тебя ответа, перешлю вам еще одну вещь размером в 2 п. листа, говорю я об этом потому, что мне хотелось бы пополнить сборник и сделать его более «внушительным». Если вас не смущает общий размер книги (включая эту новую вещь – в 9 п. л) то договорясь с кем следует срочно сообщи мне. Буду очень благодарен.

Условия оплаты, т. е. 100 р. за 1 п. лист, я считаю приемлемыми для себя.

Жду ответ. Адрес прежний.

С дружеским прив. М. Шолохов.

2. ст. Вешенская

3 февраля 1927 г.

Дорогой дружище!

Прежде чем говорить о неоконченном еще романе, выслушай следующее: 21-го января с/г мне за «Лазоревую степь» послали в окончательный расчет 450 р. Перевод, кто-то очень внимательный к служебным делам, адресовал на имя несуществующего Александра Михайловича Шолохова, в то время, как меня зовут Михаилом Александровичем, и… денег мне с почты не выдают по сие время.

26-го января, в день получения перевода, я послал по адресу – Москва, издательство «Новая Москва» – телеграмму приблизительно содерж.: «Мною получен перевод почте адресованный Александру Мих. Нужно Мих. Александр. Переадресуйте телеграфно».

Ждал 27-го, ждал 28-го, словом нет ничего и по нынешнее число.

Прошу тебя, скажи кому следует, что такое отношение не мыслимо. Пусть поскорей исправят ошибку, иначе перевод и деньги возвратят опять в Москву.

Меня обманывали в течении 3 м-цев обещаясь выслать деньги, не только меня, но и тех, кого я просил справиться об этом. (Пример с Новокшоновым, которого еще в конце ноября небезызвестный Циплаков убедил в том, что деньги мне посланы.) И теперь, этакое издевательство. Палец о палец не стукнут для того, чтобы поторопиться исправить свою ошибку и вывести меня из дурацкого положения, когда деньги вторую неделю валяются на почте, а я бегаю в поисках рубля.

Согласитесь, т. Посвянский, что подобное отношение со стороны некоторых правителей изд-ства если и не исключает окончательно возможности содружественной совместной работы, то и не способствует этому, это – мягко выражаясь.

Я с величайшим уважением отношусь к тебе потому, что ты чутко относишься не только к автору, но и к книге. Если б все были у вас там такие.

Ты спрашиваешь о романе, думаю что создашь безошибочное представление о ходе моей работы, если учтешь то, что в течении 3 м-цев изворачивался я, как уж под вилами в поисках займов и прочих бюджетно-паскудных делах. Сейчас у меня в окончат, обработке три первых части (не думай, что это – «плод» 3-х месячной работы…) как окончу и перепечатаю – вышлю тебе. Ты будешь исподволь знакомиться с вещью, а об условиях поговорим после. Хочу поставить тебя в известность, что окончу не раньше осени, это – раз; что размер велик 40–45 п. л., это – два.

Друг, прежде всего, поторопи кого надо, чтобы уладили с переводом. Надеюсь. Пиши. Поскорее пиши!

Сообщи не возражаешь ли против присылки тебе романа кусками, и вообще не возражаешь ли?

Потом, как ты мыслишь насчет этой вещи. Рад буду видеть подробное письмо от тебя. Кто по слитию изд-ств остался из прежних? Из прежних?

С приветом М. Шолохов.

Письма печатаются по ксерокопии автографов, любезно предоставленным хранителями Натальей Павловной Посвянской и Александром Сергеевичем Лонгиновым, частично опубликовавшим письма в «Народной газете» 5 июня 1993 года. «Эти письма – не только давние свидетели дружбы двух очень разных по характеру молодых людей, – писал Александр Лонгинов, – но, и это главное – дают некоторое представление о ходе работы над великим романом». Точно сказано, добавлю лишь, что затем дороги Михаила Александровича и Павла Борисовича разошлись: Павел Борисович стал доктором медицинских наук, директором одного из медицинских институтов, но часто вспоминал молодые годы, когда он работал редактором издательства «Новая Москва» и близко сошелся с Михаилом Шолоховым. Это еще одна грань портрета М.А. Шолохова.

Не лишним будет и цитата из очерка о П.Б. Посвянском (1904–1976): «…профессор Посвянский Павел Борисович был человеком удивительной судьбы и таланта. Психиатр с мировым именем, первый ученый, сексопатолог России, владеющий несколькими языками, великолепный знаток русской поэзии и прозы, замечательный декламатор произведений Пушкина, Тютчева, Фета, Есенина, Бернса, Маяковского… Библиотека Посвянского – уникальное явление…» (Лонгинов А. Как пришел Павлуша // Народная газета. 1993. 29 мая).


В эти годы катастрофических перемен в нашей жизни внимательнее всматриваешься в то, что было в советское время, отчетливее видишь положительное, сожалеешь об ошибках, которые вполне можно было избежать, если бы во главе государства были бы люди честные, умные, а главное – бескорыстные. Но увы… Не буду повторяться, об этом уже много написано.

Внимательнее всматриваешься и в то, что говорил в своих статьях, выступлениях, интервью М.А. Шолохов… И столько пророческих предвидений высказал он… Приведу лишь один пример из его интервью редактору чехословацкой газеты «Руде право» во время пребывания в Праге в апреле 1958 года. Только что Шолохов опубликовал обращение ко всем писателям Запада и Востока с призывом организовать конференцию и найти общий язык в борьбе со многими противоречиями, все еще раздиравшими мир в убийственной «холодной войне».

Отвечая на вопрос: «Чем, по вашему мнению, должна заниматься конференция писателей?» – Шолохов сказал, что конференция должна заниматься «вопросами борьбы за честную, непродажную литературу»: «Я имею в виду, например, борьбу с порнографической литературой, со всякими «комиксами», которые портят молодежь и прививают ей нелепые вредные взгляды. В то же время должны быть осуждены люди, которые, профессионально владея пером, пишут сценарии гангстерских, человеконенавистнических фильмов, получивших такое широкое распространение во многих странах. Борьба против шовинизма, расизма, милитаризма – эти серьезные вопросы тоже должны занимать нас. Ведь творчество – это прежде всего дело морали, нравственности, гуманизма! Необходимо сломать эту отравленную черную стрелу и обезоружить стрелка…

Я знаком с одним очень одаренным и по-настоящему талантливым европейским писателем: его произведения не находили справедливой оценки на родине. Критика его замалчивала, издатели не печатали. Жил он в нужде. Но вот он написал порнографический роман и сразу стал богатым. Я думаю, что эта достойная сожаления история не дело одного писателя, которого я имею в виду. Человечество потеряло одаренного художника. Из литературы ушел человек и стал талантливым профессиональным отравителем. Я считаю, что таких вещей допускать нельзя. Среди писателей должны найтись люди, которые протянули бы ему дружескую руку помощи…» (см.: Шолохов М. Соч. Т. 8. М., 1986. С' 253–254).

Напомню, что именно с этих морально-эстетических позиций Шолохов осудил и сочинения А. Солженицына «Пир победителей» и «В круге первом». А сколько талантливых писателей в погоне за сегодняшним успехом пишут порнографические романы, «комиксы», «сценарии гангстерских, человеконенавистнических фильмов». А потом получают престижные премии за эту продажную литературу.

И все эти годы, после смерти М.А. Шолохова, я ждал и надеялся, что талантливые его последователи вырастут, распрямятся, понаблюдают за этой вакханалией, которая происходила и происходит в наше время во всех областях и сферах нашей общественно-политической жизни, и выскажут свое смелое, емкое, мужественное слово, создадут великие образы, достойные великих традиций русской литературы, но, увы, и самые одаренные русские писатели, от которых много ждали, ограничивают свои писательские опыты мелкотемьем, ищут своих персонажей на обочине нашей действительности, а некоторые с поклоном принимают премию из рук Солженицына, навсегда запятнавшего свое имя среднего публициста, одаренного, пострадавшего оттого, что возвел напраслину на великого Художника XX века и до сих пор не раскаялся, как к этому не раз призывали самые совестливые писатели нашего времени.

«Искусство обладает могучей силой воздействия на ум и сердце человека, – говорил Шолохов. – Думаю, что художником имеет право называться тот, кто направляет эту силу на созидание прекрасного в душах людей, на благо человечества».

2

Фальсификаторы русской истории пытаются очернить великие события прошлого – Октябрьскую революцию, индустриализацию, коллективизацию, Великую Отечественную войну и другие.

Почти все средства массовой информации отметили 50-летие со дня смерти И.В. Сталина. И как обычно в последние годы, наше общество разделилось в оценке этой исторической личности. Одни, глубоко анализируя объективные данные пройденного Россией под руководством Сталина исторического тридцатилетия, находят возможность отметить как положительные, так и отрицательные стороны в деятельности Сталина, другие, не опираясь на сколько-нибудь серьезный анализ событий, обстановки, в том числе и международной, дудят в одну дуду – «чудовище», «монстр», «палач», «тиран» и пр. и пр.

И в этом случае мы на помощь себе можем обратиться к творческому наследию М.А. Шолохова. Я уж не говорю о романе «Они сражались за родину», который многие хорошо помнят и знают, что говорил Александр Стрельцов, только что вышедший из тюрьмы, безвинно туда попавший. Здесь устами своего героя говорит сам Шолохов: «На Сталина обижаюсь. Как он мог такое допустить?! Но я вступал в партию тогда, когда он был как бы в тени великой фигуры Ленина. Теперь он – признанный вождь. Он создал индустрию в стране, он провел коллективизацию. Он, безусловно, крупнейшая после Ленина личность в нашей партии, и он же нанес этой партии тяжкий урон. <…> Во всяком случае, мне кажется, что он надолго останется неразгаданным не только для меня…»

Запомним: он создал индустрию в стране, провел коллективизацию. А в итоге прошедшего двадцатилетия, в итоге этих исторических событий было создано новое поколение людей…

Поколение людей, которым просто восхищается Александр Стрельцов: «И какой же народище мы вырастили за двадцать лет! Сгусток человеческой красоты! Сами росли и младших растили. Преданные партии до последнего дыхания, образованные, умелые командиры, готовые по первому зову на защиту от любого врага, в быту скромные, простые ребята, не сребролюбцы, не стяжатели, не карьеристы. У любой командирской семьи все имущество состояло из двух чемоданов. И жены подбирались, как правило, под стать мужьям. Ковров и гобеленов не наживали, в одежде – простота, им и «краснодеревщики не слали мебель на дом». Не в этом у всех нас была цель в жизни! А гражданские коммунисты, а комсомольцы? Такой непробиваемый стальной щит Родины выковали, что подумаешь, бывало, – и никакой черт тебе не страшен. Любому врагу и вязы свернем и хребет сломаем!»

И тут как снег на голову свалился тридцать седьмой год.

Здесь мне хочется обратить ваше внимание именно на эти мысли, высказанные Стрельцовым, с которым полностью согласен Шолохов. В ходе индустриализации и коллективизации возникло целое поколение, которое сознательно шло на ограничение своих потребностей во имя достижения высоких целей для всей страны, для всего народа.

И морально разложившиеся люди, особенно коммунисты высших должностей, чаще всего подвергались аресту и уничтожению вообще.

Простота и ограничение во всем – норма того времени, норма нового общества, норма социалистического мироустройства.

Подумайте над этим и не слушайте тех, кто болтает о пустых магазинах при советской власти, а огромные очереди первых лет позорного десятилетия с 1991-го по 2000 год созданы искусственно пришедшими к власти демократами во главе с Ельциным…

В мире все чаще говорят о катастрофическом кризисе общества потребления как образа жизни, где удовлетворение материальных потребностей превалирует над духовными, становится целью жизни, самоцелью. Это общество потребления, которое еще называют «золотым миллиардом», не имеет перспективы, не потому, что это плохо – все иметь, всем, что изобрели, пользоваться, а потому, что возможности природы, откуда черпают все блага, ограничены, и возникает острое противоречие между природой и человеком, между желанием и возможностями, между потреблением и ограниченностью природных ресурсов. И коммунисты, социалисты, особенно при Сталине, предвидели будущий глобальный и неизбежный конфликт между человеком и природой и шли на сознательное ограничение в потребностях.

Посмотрите, как одевался и как жил Ленин. Как одевался и как жил Сталин. Как одевался и как жил Шолохов, сходите в дом, где Шолохов жил в 30-х годах, в дом-усадьбу. Скромная обстановка, только самое необходимое, а ведь его книги приносили огромный доход государству, а ему самому за каждое переиздание все меньше и меньше – таков был закон по авторскому праву.

И это не прихоть или желание одного человека – это было и остается сутью коммунистической идеи.

Шолохов не раз говорил об этом, не раз писал. В разговоре с одним из корреспондентов Шолохов, говоря о больших задачах, стоящих в начале 70-х годов прошлого века, и призывая сохранять верность тем идеалам, ради которых народ шел в революцию и победил в Великой Отечественной, так сформулировал главную задачу:

– Думаю, что прежде всего нужно помнить о чистоте коммунистических идеалов. Нужно помнить о бескорыстном и верном служении идее. Коммунизм – это последовательное бескорыстие не на словах, а на деле (Земле нужны молодые руки. С. 169).

В этой короткой фразе дважды Шолохов говорит о бескорыстии как непременном качестве как рядового, так и начальствующего коммуниста.

И рухнула коммунистическая идея, а вместе с ней и великое государство, только потому, что пришли люди гнилые, слабые, во главе государства стали приспособленцы, разрушители, а главное – люди, увидевшие во власти возможность урвать себе кусок пожирнее и послаще. Один только пример, хотя их можно привести сотни и тысячи. Андрей Караулов в своей передаче «Момент истины» сообщил, что Горбачев от корейского президента получил сто тысяч долларов, жена Горбачева тоже сто тысяч, а кроме того, получала в каждую поездку подарки, стоимость которых в десятки раз превышала эти жалкие сто тысяч долларов. А после Горбачева к власти пришел самодовольный властолюбец, пьяница, который в бане, по словам очевидцев, на пьяной коленке подписывал указы, в которых раздавалось госимущество ближним к семье.

Шолохов был верен коммунистическим идеалам и был примером бескорыстного служения социалистическому государству.

И по-прежнему набатом звучат слова коммуниста Семена Давыдова в ответ на вражеский голос, помните:

– …Я еще доживу до той поры, пока таких, как ты, всех угробим. Но если понадобится, я за партию… я за свою партию, за дело рабочих всю кровь отдам!

Сейчас чаще всего исследователи того или иного произведения Шолохова предупреждают о новом его прочтении по сравнению со своими предшественниками, но также чаще всего не ссылаются на эти статьи, книги, выступления. И что? При новом прочтении вы можете не обратить внимания на эти слова Давыдова?

Каждое новое поколение читателей видит в классических произведениях нечто свое, близкое или неприемлемое… Исследователи должны выражать мнение свое и своего поколения, но непременно необходимо вспоминать тех, кто уже дал свое прочтение художественного произведения и по-своему оценил его.

Главная и основная задача шолоховедения – вчера, сегодня, завтра – заключается в том, чтобы дать объективный, многогранный, всесторонний анализ произведения, раскрыть творческий замысел художника, используя все возможные средства – письма, дневники, воспоминания и другие документы, – для того, чтобы полнее и всестороннее понять и раскрыть созданные характеры, ситуации, конфликты и столкновения в ходе диалектического общественного развития во времени и в обстоятельствах.

Поэтому и так называемое новое прочтение подчиняется все тем же законам научного познания произведения…

И еще раз повторю, заканчивая размышления по поводу гибели социализма.

Социалистическая идея и основанное на этом государственное строительство и моральный кодекс участников этого строительства – все это базировалось на разумном расходовании природных ресурсов, на разумном ограничении собственных потребностей, научно обоснованном и практикой проверенном.

Либо мы должны научно обосновать разумные пределы ограничения в потреблении земных благ, либо человечество встанет на грани самоуничтожения.

То, что делают сейчас с нашей страной молодые хищники, – преступление, и мы должны помешать продолжению этих творимых преступными руками безобразий, наглых и безответственных.

Отказ от социалистических идей и строительство новой модели общества на устаревших капиталистических принципах в самое ближайшее время может пагубно отразиться на судьбе России как государства, на судьбе русских как нации, великого народа.

Шолохов даже в самом дурном сне не мог представить себе то, что сейчас у нас происходит во всех областях и сферах нашей жизни.

Однажды в канун юбилейного семидесятилетия, в апреле 1975 года, в Вешенской, сотрудники телевидения спросили М.А. Шолохова, что он чувствует накануне юбилея.

– …Вы когда-нибудь видели старика крестьянина? Вот сидит этакий старик на завалинке или на скамейке около дома, некогда сильные руки безвольно опущены на колени, спина согбенная, взгляд потухший – вот вам живописный портрет юбиляра. Не обязательно крестьянин. И рабочий, и интеллигент – все одинаковы в этом возрасте, когда семьдесят. Старость ведь не щадит, как и смерть, ни полководцев, ни рядовых. Что ж, невеселая дата в общем-то. Вот с таким настроением я и иду к, казалось бы, такому замечательному событию.

А на вопрос: «Что сформировало вас как художника и как человека?» – Шолохов тоже ответил довольно просто:

– Ну, какие этапы? Младость, эпоха гражданской войны и последующие годы, когда хотелось писать и думалось, что без меня никто об этом не расскажет. Было такое наивное представление о писательском ремесле. Это больше всего и помнится. Затем пора зрелости. Это «Поднятая целина». Вот теперь – «Они сражались за Родину».

Самым дорогим для него был «Тихий Дон», конечно:

– И вот почему: я был молод, работалось с яростью, впечатления свежи были. И лучшие годы взросления были отданы ему. Ну, кроме этого все-таки работал над «Тихим Доном» с двадцать пятого по сороковой – пятнадцать лучших лет. Видимо, поэтому все это ближе и дороже…

Не могу не рассказать о курьезном таком эпизоде. Одного из героев, малозначащее лицо по кличке Валет, я похоронил и даже часовенку ему поставил с трогательной надписью: «В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата». Это друг Кошевого, Валет. И вдруг уже после войны появляется этот Валет, живой, здоровый, постаревший. Оказывается, я плохо проверил. Его не зарубили, не убили по дороге, а арестовали только. И он остался живой. Так бывает… Балатьев С., Эстрин И. Апрель. 1975 год. Лит. Россия. 23 мая.

В ответ на вопрос сотрудников телевидения, как он стал писателем, Шолохов сказал:

– Надо иметь в виду, что формировался я и отроческие годы мои прошли в разгар гражданской войны. Тема была на глазах, тема для рассказов, очерков. Трагедийная эпоха была. Требовалось писать, больно много было интересного, что властно требовало отражения. Так создавались «Донские рассказы». Что касается «Тихого Дона», то это иное дело. Можно сказать, он рос из «Донских рассказов»… Отроческий взгляд – самый пытливый взгляд у человека. Все видит, все приметит, узнает, везде побывает. Мне легко было, когда касалось фактического материала. Трудности пришли потом, когда надо было писать и знать историю гражданской войны. Тут уже потребовалось сидение в архивах, изучение мемуарной литературы.

Причем не только нашей, но и эмигрантской, в частности очерков «Русской смуты» Деникина. Затем знакомство с казаками, участвовавшими в этой войне. Сама профессия моя до писателя – учитель, статистик, продовольственный работник – знакомила меня с огромным количеством людей. Разговоры, воспоминания участников – так слагался костяк. А бытовая сторона, она ведь тоже наблюдалась, потому что жил я в разных хуторах. Мне даже ничего не стоило, скажем, второстепенных героев назвать своими именами.

…Мне кажется, что писателям тех лет было значительно легче, чем нынешним писателям, потому что тогда все это ломилось в глаза, трагедийное, героическое. Сейчас писателю труднее найти героев – в буднях. Тогда подъем, война – все это был сгусток такой. Ну, каждому свое, каждой эпохе свой писатель. У каждого писателя есть трудности. И дело в том, как писать и как преодолеть эти трудности. Это дело опыта, таланта и умения… (Лит. Россия. 1975. 23 мая.)

Что же произошло и что происходит в России за эти десятилетия XX века, что происходит сейчас? То революция, то контрреволюция, то Хрущев со своими экспериментами, то Горбачев и Ельцин… Когда же Россия найдет свой единственный и неповторимый путь, предначертанный ей исторической судьбой? И когда эта «катавасия» началась и кто ее задумал? Расшатать, измельчить, просто задушить в своих железных объятиях…

Русская интеллигенция давно и мучительно ищет ответы на эти трагические вопросы… Не раз возникали острые дебаты в нашей текущей прессе по этим коренным вопросам нашего бытия…

Чаще всего обычно вспоминают Аллена Даллеса, весной 1945 года пообещавшего, что США всеми средствами будут стремиться уничтожить Россию как великую державу… «Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокоренного на земле народа»… «Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого…» Слова Даллеса многократно цитировались, широко известны, некоторые критики подвергали их сомнению, считали их чуть ли не подлогом, но усилия их приспешников в России успешно осуществляются… Но Даллес и его последователи в России – лишь исполнители.

В романе Леонида Леонова «Скутаревский» есть любопытный эпизод. Скутаревский – это крупный ученый старой формации, директор института 20-х годов, который не приемлет новые методы руководства. А эти методы проникают повсюду: «с лихим доносным удальством миражили в газетах у высокого начальства»; «Уж они пролетарскую физику выдумали и под этим соусом Ньютона прорабатывают. Галилея на прошлой неделе так разносили, что и на суде ватиканском так его, поди, не чистили!», – формулирует свои наблюдения один из персонажей романа, кстати, не из самых положительных.

И вот в это время в институт назначают Николая Черимова, бывшего партизана, комиссара, заместителем Скутаревского. И вскоре ему представилась возможность выступить перед коллективом и определить новые задачи, стоящие перед учеными. «Черимов имел достаточно времени и материала для изучения среды, которую ему поручено было перепахивать» (разрядка моя. – В. П.).

Перед Черимовым выступил один из старых ученых, стремившихся честно приспособиться к законам времени, но его представление о строящемся новом мире было наивным, он «прихрамывал на каждом политическом слове, слишком непривычном для области, в которой он работал». «Горькое и целительное лекарство, которое применила в отношении себя Россия, все еще отвергается политической медициной Европы» – эту фразу Леонов вкладывает в уста ученого Ханшина, так наивно пытающегося приспособиться к новой обстановке.

Все ждали выступления Черимова, с приходом которого в институт связывали начало его разгрома и дисквалификации, начало падения Скутаревского. Но ничего подобного не произошло. Он завоевал доверие собравшихся, его выступление могло бы оказаться триумфальным, и собрание подходило к концу, когда произошел эпизод, который один мог рассеять весь черимовский успех. Среди поданных записок оказалась одна, без подписи, и Черимов, торопившийся закончить, с разбегу прочел ее вслух. Анонимный автор просил напомнить ему, где именно у Бебеля сказано, что для построения социализма прежде всего нужно найти страну, которой не жалко. Было так, точно выстрелили вдруг в Черимова из аллегорического букета, который подносили внезапные почитатели его большевистских талантов. С осунувшимся от неожиданности лицом… Черимов предложил анониму назвать себя» (разрядка моя. – В. П.). Но конечно, никто не сознался. Скутаревский, злой и сконфуженный, что этот эпизод «позорит всех нас», а Черимов, также осудив анонима за безграмотность, сказал, что «фраза эта… приведена у покойного ныне врага нашего Бисмарка». Скутаревский предложил найти по почерку автора этой записочки, но Черимов, сохранив на всякий случай записку, подытожил этот эпизод: «Просто злоба обывателей никогда не соответствует их грамотности».

Разве это так уж важно, кто сказал, что строить социализм нужно в той стране, какой не жалко? Главное в том, что эта мысль возникла много лет тому назад и зажгла сердца сотен и тысяч марксистов.

3

Прежде чем Россия применила в отношении себя «горькое и целительное лекарство», прошло много времени. Этот эксперимент тщательно готовился сначала теоретически, а потом практически.

К. Маркс и Ф. Энгельс тщательно изучали положение России в современном им мире, изучали историю, экономику, национальный характер. Маркс изучал русский язык, встречался с русскими революционерами, в библиотеке Маркса, как свидетельствуют биографы и историки, было 526 книг и брошюр, периодических изданий; Маркс и Энгельс написали своим русским корреспондентам 146 писем и 314 получили. Известны и слова Ф. Энгельса: «Я не знаю никого, кто бы так хорошо, как он, знал Россию, ее внутреннее и внешнее положение». Россия, по мнению основоположников марксизма, относится к тем странам, за которыми надо было «наиболее внимательно следить».

В разное время Маркс и Энгельс с восхищением говорили о русском языке как об одном «из самых сильных и богатых из живых языков», выделяли Добролюбова и Чернышевского, историческую и критическую школу в русской литературе, «которая стоит бесконечно выше всего того, что создано в этом отношении в Германии и во Франции официальной исторической наукой». И вот вывод, по свидетельству одного из биографов Маркса: «…последние двенадцать лет жизни Маркса Россия фактически явилась основным объектом его интересов, его исследований».

И вот возникает главный вопрос: кто же первым произнес слова ненависти к России, к русским, ко всему славянскому миру, отнеся всех славян, кроме поляков, к реакционным нациям, подлежащим уничтожению. Приведу лишь несколько цитат из статей Маркса и Энгельса, на которые мы так долго не обращали внимания. Читаешь сегодня статьи «Борьба в Венгрии» и «Демократический панславизм» и все переворачивается в душе от ярости, чувствуешь, какой ненавистью пропитаны строки, касающиеся славянских народов, особенно русских и России как государства, которое может объединить все славянские народы в Славянский Союз и своей мощью защитить его.

Революция 1848 года, по мнению Энгельса, разделила народы и нации на революционные и контрреволюционные. Раз нации революционны, то, значит, они сохранили жизнеспособность и должны жить; а нации контрреволюционные должны «в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции». С презрением Энгельс высказывается в отношении «абстрактных качеств славянства и так называемого славянского языка», «о почти кочевом варварстве хорватов» и «болгар», есть, конечно, и цивилизованные славяне, но лишь «благодаря немцам», а потому ни о каком единстве славянства не может быть и речи: «…из-за некультурности большинства этих народов эти диалекты (славянские языки. – В. П.) превратились в настоящий простонародный говор и, за немногими исключениями, всегда имели над собой в качестве литературного языка какой-нибудь чужой, неславянский язык. Таким образом, панславистское единство – это либо чистая фантазия, либо русский кнут».

Уничижительно говорит Энгельс о южных славянах, которые поднялись на борьбу за восстановление своей национальной независимости. «Они – представители контрреволюции», потому что своими действиями способствовали подавлению немецко-венгерской революции. Но подражание революции «будет лишь временным». «Тогда на один момент славянская контрреволюция нахлынет на австрийскую монархию со всем своим варварством, и камарилья увидит, каковы ее союзники. Но при первом же победоносном восстании французского пролетариата, которое всеми силами старается вызвать Луи-Наполеон, австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.

В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это будет прогрессом».

Энгельс сулит жестоко отомстить славянам: «…чехам, хорватам и русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них».

Бакунин в то время призывал к справедливости, человечности, свободе, равенству, братству, независимости всех славянских народов…

«Мы не намерены делать этого, – решительно возражает Энгельс на эти призывы Бакунина. – На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии…»

Энгельс не может простить «революционному панславизму» этой приверженности «фантастической славянской национальности». И если это будет так, то марксисты-революционеры будут знать, что делать. «Тогда борьба, беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм – не в интересах Германии, а в интересах революции». «Мы знаем, что нам делать: истребительная война и безудержный террор» – вот такие планы возникли у марксистов в отношении России и всего славянства.

В статье Николая Ульянова «Замолчанный Маркс» убедительно показано, что Маркс и Энгельс, постоянно возвращаясь в своих статьях к России и ее исторической роли в мире, всякий раз – или чаще всего – оценивали ее отрицательно. Приведя множество свидетельств, добавляющих к тому, что уже приводились здесь, Н. Ульянов делает вывод: «Приведенный букет высказываний интересен как психологический документ. Россия должна провалиться в Тартар либо быть раздробленной на множество осколков путем самоопределения ее национальностей. Против нее надо поднять европейскую войну либо, если это не выйдет, отгородить ее от Европы независимым польским государством. Эта политграмота стала важнейшим пунктом марксистского катехизиса, аттестатом на зрелость. Когда в 80 —90-х годах начали возникать в различных странах марксистские партии по образцу германский социал-демократической партии, они получали помазание в Берлине не раньше, чем давали доказательства своей русофобии. Прошли через это и русские марксисты. Уже народовольцы считали нужным в целях снискания популярности и симпатии на Западе «знакомить Европу со всем пагубным значением русского абсолютизма для самой европейской цивилизации». Лицам, проживающим за границей, предписывалось выступать в этом духе на митингах, общественных собраниях, читать лекции о России и т. п. А потом в программах наших крупнейших партий, эсдеков и эсеров появился пункт о необходимости свержения самодержавия в интересах международной революции…За несколько последних десятилетий корабль марксизма подвергся жестокому обстрелу и зияет пробоинами; самые заветные его скрижали ставятся одна за другой, на полку с сочинениями утопистов. Позорная же шовинистическая страница, о которой идет речь в этой статье, все еще остается неведомой подавляющему числу последователей и противников Маркса…» – так писал русский эмигрант Н. Ульянов.

Леонид Леонов писал роман «Скутаревский» как раз в то время, когда хлынул целый книжный поток воспоминаний старых марксистов-революционеров, которые взахлеб и откровенно рассказывали, как им удалось расшатать Россию и совершить революцию, как они постоянно бывали на Западе в постоянных контактах с марксистами, консультировались с деятелями Интернационала, другими политическими партиями Запада. А потом возвращались и вели свою разрушительную работу в Россию. С. Лион («От пропаганды к террору»), Вл. Дебагорий-Мокриевич («От бунтарства к терроризму»), В. Дмитриева («Так было»), И. Белоконский («Дань времени»), Лев Дейч («За полвека»), Н. Бух («Воспоминания»), Феликс Кон («Сорок лет под знаменем революции»), Л. Меньшиков («Охрана и революция. К истории тайных политических организаций в России») – эти и многие другие авторы дали обширный материал для истинного понимания тех обстоятельств, которые привели к событиям 1905 года, к Февральской революции и Октябрьскому перевороту, а те, в свою очередь, завершились трагической ломкой политической и государственной жизни в России, гражданской войной и мрачным экспериментом построения социализма длиной в десятки лет.

От пропаганды – к террору, от бунтарства – к терроризму, от пропаганды – к насилию – вот идеи марксизма, по-своему воплощенные в жизнь эсерами и большевиками, которые имели страшные последствия. Ведь Бухарин прямо писал: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». Начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью – вот эта формула практически и осуществлялась в 20 —30-х годах, когда Леонид Леонов работал над романом, пророчески предвидя крах этого эксперимента в стране, которую не жалко.

А результаты теоретически обоснованной русофобии неожиданно для марксистов дали быстрые всходы. В своей книге С. Лион рассказывает, как он еще в конце 70-х годов XIX века, разочаровавшись в результатах бесплодного «хождения в народ», в средствах мирной пропаганды пришел, как и другие революционеры, к выводу: нужны более «практические, реальные пути революционной борьба», нужно «начать борьбу с этим строем с оружием в руках». «Всколыхнуть эти забитые вековым гнетом неподвижные массы от непробудного сна и рабства можно только пропагандой действий, активным террором, который в то же время покажет им, что правительство, охраняющее «существующий строй», вовсе не так уж сильно, и тем самым зажжет революционный дух, таящийся и тлеющий в недрах народных масс…»

С этой целью С. Лион внедрился в рабочие массы, завязал с ними близкие отношения, рассказывая о рабочем движении на Западе, о Лассале, о восстаниях в Европе, о Парижской коммуне. «В самой, конечно, популярной форме я знакомил их с сущностью учения Карла Маркса… В то время учение Карла Маркса только что стало восходить на русском горизонте…»

И сколько таких Лионов внедрилось в рабочие массы… И как жуки-короеды, обгрызая кору, губят все дерево, так и Лионы и ему подобные начали точить изнутри Россию.

И уже 2 октября 1903 года А.С. Суворин, один из самых проницательных людей своего времени, записал в своем дневнике: «Мне кажется, что не только я разваливаюсь, не только «Новое время» разваливается, но разваливается Россия. Витте ее истощил своей дерзостью финансовых реформ и налогами». «Почему зашаталась Россия?» – так назвал свою книгу, выпущенную в 1910 году в Петербурге, известный в то время журналист и общественный деятель Гарт.

Зашаталась, разваливается Россия… Суворин обвиняет в этом Витте. Гарт, думается мне, дает более глубокий анализ тогдашнего положения России, после событий 1905 года. Читаешь его книгу и чувствуешь, как высказанное много десятилетий тому назад почти в точности характеризует то, что происходит сейчас. «Это, конечно, не Россия зашаталась, а ее левые или правые. Если автор левый, то станет доказывать, что Россию расшатало поражение левых, если он правый, то, грозя всеобщей гибелью, потребует, чтобы дали наконец настоящего ходу правым… Я не левый и не правый, даже не серединный, а совершенно в не текущей, партийной политики. Я апеллировал к честному, разумному патриотизму, к правильно понятым общеклассовым экономическим интересам и призывал к единению, дружной мирной работе для блага России и нации…» (разрядка моя. – В. П.)

Вот позиция русского литератора: честный, разумный патриотизм. Только он и может объединить людей, раздираемых различными сиюминутными противоречиями – национальными, политическими, социальными. «А все мы знаем и чувствуем, что ослабла Россия, что заедает ее какой-то внутренний недуг, – читаем далее у Гарта. – Что же это такое с нами? Откуда эта зловещая жуть, это общее убеждение в нашем ослаблении?» Почему, спрашивает он, Россия заключила мирный договор с Японией? Ведь наша страна была и лучше вооружена, и армия была многочисленнее, и солдаты и офицеры показывали примеры беззаветной храбрости и мужества… Начавшаяся внутренняя смута, отвечает, обнажила слабость власти, перед лицом крепко спаянного врага оказалась «рыхлая людская куча», не было сплоченного мощного целого. «Явно ослабело влияние тех исконных идей, которые в данном государстве отдельную личность сознательно и самоотверженно подчинят свой интерес интересу государственному. Те духовные нити, на которых худо ли, хорошо ли, а держалась столько веков русская государственность, еще 100 лет тому назад отразившая самого Наполеона, рухнули в 1905 году безвозвратно, вконец подточенные изменившимися условиями жизни» – к такому выводу приходили самые проницательные мыслители уже накануне Первой мировой войны. Почти сто лет тому назад внимательные наблюдатели заметили, что ослабление государственных связей в обществе мгновенно порождает воровство, почти открытый грабеж нажитых общенародных богатств. Расшатывая скрепы государства, предприимчивые дельцы создали для себя «великолепную оказию для быстрой и обильной наживы». Под влиянием демагогических идей возникла полная анархия между городом и деревней, пробудились стихийные инстинкты, групповые и индивидуальные, до того крепко связанные общей государственной идеей, общими целями защиты и укрепления своего Отечества.

Россия зашаталась потому, что возникшее в 60 —80-х годах XIX века движение нигилистов, народовольцев, марксистов подрывало не столько политическую самодержавную форму существования России, сколько разрушало ту вековую государственную и национальную мораль, традиционную православную мораль, которая объединяла русских и помогала русскому народу выстоять в самые критические периоды своей истории. Вместо исконных нравственных устоев русскому народу навязывалась марксистская революционная мораль, которая лишь способствовала разрушению человеческого в человеке, утверждая, что для победы пролетарской революции все средства хороши, утверждая таким образом этику «революционной целесообразности», в сущности, этику вседозволенности, оправдывающей любые негодяйства и жестокости, совершаемые под маскарадным прикрытием «гуманности» и «прогресса». И эта псевдогуманная фразеология на первых порах затуманила головы миллионов простых людей, поверивших возвышенной цели – построению социализма в России.

Ради этого марксисты не жалели своих сил, направляя своих единомышленников в России и радуясь всякий раз тогда, когда положение в России хоть как-то осложнялось. «…Маркс и Энгельс, – писал Ленин, – были полны самой радужной веры в русскую революцию и в ее всемирное значение». Великие богоборцы надеялись, что Россия не выдержит трудностей русско-турецкой войны 1877–1878 годов – грянет революция. Они прямо-таки, как малые дети, радовались такой возможности. «…Буча выйдет отменная, – писал Маркс своему Ф. Зорге 27 сентября 1877 года. – И при благосклонности матери-природы мы еще доживем до этого торжества!» И родоначальник «научного коммунизма» делал все для приближения этой «бучи». И весьма благоволил к тем русским революционерам, которые, по словам Ленина, пытались перенести в Россию самую передовую и самую крупную особенность «европейского устройства» – Интернационал» (ПСС. Т. I. С. 287). Русские «перестройщики» в свою очередь благодарили Маркса – за «ту помощь, которую Вы оказали нашему делу Вашей теоретической и практической пропагандой…».

Почти полвека кряду бросали в русскую почву марксистские семена, и наконец они дали ядовитые всходы – это и события 1905-го, 1917 годов, это и полыхнувшая красным и белым террором гражданская война, это и коллективизация, и новая война, и послевоенная разруха, и идеологический деспотизм…

Ни Англия, ни Франция, ни Германия не пострадали от марксизма. Преданные ученики Маркса и Энгельса выбрали для практического воплощения их идей, для эксперимента, Россию, самую ненавистную для них страну, страну, которую, по их убеждению, не было жалко разрушить, и мы воочию видим результаты революционной их деятельности. Мы знаем, с какой варварской последовательностью и беспощадностью Ленин, Троцкий, Бухарин, Свердлов, Каменев, Зиновьев, Калинин, Скрябин и многие их приспешники внедряли марксизма в российскую действительность. Вот почему, вновь и вновь возвращаясь к Октябрьскому перевороту и его последствиям, вглядываясь внимательно и непредвзято в фигуры участников тех событий, изучая их биографии, их книги, современные исследователи все чаще приходят к выводу: именно русофобия, ненависть к России как могучему оплоту, противостоящему р-р-революционным идеям, была одной из причин особого внимания марксистов к этой огромной стране, одной из причин их столь яростных деяний на территории России.

Истребительная война и безудержный террор, провозглашенные Энгельсом больше века тому назад, продолжаются против России, облеченные в иные формы и обличья. Но суть – все та же: потомки «бесов», по Достоевскому, которые хлынули в Россию много лет тому назад, получая от Первого интернационала моральную и материальную поддержку, продолжают тот революционный эксперимент по разрушению России, который впервые был спланирован Марксом и Энгельсом. Конечно, на этом этапе вместо Первого интернационала действуют иные структуры и организации – НАТО, МВФ и т. п., но суть остается: разрушить Россию, сделать ее покорной данницей, не способной противостоять новому миропорядку, который усиленно насаждается в мире США и зависимыми от них государствами.

Еще М. Горький в своих «Несвоевременных мыслях», публиковавшихся в виде цикла статей в газете «Новая жизнь» с апреля 1917-го по июнь 1918 года, когда газета были закрыта, остро полемизировал с лидерами пролетарской революции, провозглашавшими апологию государства и ничтожно малую ценность человеческой личности, призывал свободную прессу «развивать в себе чувство уважения и личности», напоминал, что «счастье свободы не должно быть омрачено преступлениями против личности, иначе – мы убьем свободу своими же руками». Горький резко осуждал «фантазеров из Смольного», которые, по его мнению, относились к России как к «материалу для опыта», предрекал провал этого «жестокого и заранее обреченного на неудачу опыта». 17/30 января 1918 года, уже после разгона Учредительного собрания, Горький писал, как «матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей».

Леонид Леонов, один из умнейших и образованнейших людей своего времени, постоянно думал об этом эксперименте, который навязали России западные марксисты, видел положительные стороны новой жизни, глубоко и точно проникал в суть отрицательных явлений.

4

С приближением к СТОЛЕТНЕМУ юбилею имя Шолохова вновь и по праву становится в центре литературного движения, издательства издают книги о Шолохове, планируют издание Собрания сочинений, а «Терра-Книжный клуб», опередив всех конкурентов, издал собрание сочинений в 9 томах. Министерство образования, финансируя «Школьную библиотеку», в числе других классических шедевров издало и «Донские рассказы», и «Тихий Дон», и «Поднятую целину», используя результаты научной подготовки текстов, достигнутые русскими учеными в последние годы.

В марте – апреле МГОПУ имени М.А. Шолохова проводит Всероссийскую студенческую конференцию в Вешенской и Уфе, очередную Всероссийскую шолоховскую конференцию в Москве. На конференциях была представлена вся Россия – Казань, Самара, Ростов-на-Дону, Москва, Тамбов, Воронеж, Таганрог, Рязань, Барнаул, Челябинск, Тверь, Ярославль, Липецк, Елец и др. Студенты, доценты, профессора, писатели высказывали немало свежих, интересных наблюдений и мыслей о творчестве Шолохова, его месте в контексте всей русской и мировой литературы

XX века. Литературоведы, лингвисты, методисты совершенно уверены в том, что и в XXI веке Шолохов будет пользоваться такой же популярностью, как и в XX.

Все это радует, вселяет надежду на то, что Россия, несмотря на свое плачевное экономическое положение, искусственно созданное отечественными и зарубежными махинаторами, полностью и по заслугам воздаст честь своему художественному национальному гению. Но много еще нерешенных вопросов и задач, а времени для их решения осталось не так уж много. И чаще всего эти задачи и вопросы возникают из-за несостоятельности чиновников-руководителей академической науки.

Две главные и основные задачи как стояли, так и стоят перед отечественными литературоведами: научное издание произведений М.А. Шолохова и создание его научной биографии.

В Институте мировой литературы имени А.М. Горького десять лет тому назад начали подготовку научного издания «Тихого Дона», в 1995 году Шолоховская группа подготовила и выпустила в свет в Военном издательстве ОСНОВНОЙ ИСТОЧНИК ТЕКСТА (есть такой термин в текстологии) – издание романа 1941 года, зная о том, что именно это издание, как и все довоенные, Шолохов особенно тщательно готовил к публикации.

За годы исследовательской работы научные сотрудники ИМЛИ пришли к выводу, что ни одно издание «Тихого Дона» не может быть признано каноническим. И наша задача заключалась в том, чтобы, исследуя все печатные источники, в полном объеме выявить творческую волю автора, которому за пятнадцать лет работы над романом пришлось преодолевать разного рода препятствия, в особенности негативный напор «вождей» РАППа. Участие Серафимовича, Горького, Сталина помогло Шолохову в 1941 году издать все четыре книги романа в одном томе с наименьшими потерями.

В изданиях романа в 20 —30-х годах не было самоуправства редакторов, конъюнктурной правки, цензурного вмешательства. Но незаметно и для самого автора в издание романа вкрапливались неточности, которые от издания к изданию накапливались то ли по недосмотру редакторов, то ли по неграмотности корректоров. К сожалению, и в романе издания 1941 года были обнаружены неточности и ошибки, замеченные в ходе текстологического анализа всех публикаций романа, имевших принципиальное значение для выявления авторской воли. Все эти неточности, опечатки и ошибки были устранены на основании текстологического анализа последующих изданий романа, в которых принимал участие и автор.

В статье «Каким должно быть академическое собрание сочинений А.М. Шолохова» Герман Ермолаев, американский ученый русского происхождения, обратил внимание на наше издание «Тихого Дона»: «В 1990-е годы в России вышло два издания «Тихого Дона» с более полным текстом, чем стандартные советские публикации романа, начиная с 1956 года. Первое из новых изданий под общей редакцией В.В. Петелина выпущено московским Воениздатом в 1995 году, а второе под редакцией В.Я. Котовского вышло в 1998 году в ростовском издательстве «Феникс». Текст московского издания полнее ростовского, так как оно представляет собой перепечатку издания 1941 года с восстановлением нескольких исключенных в том же году или ранее мест. В основу ростовского издания положен текст 1956 года с восстановлением ряда отрывков, выкинутых из романов в разные годы <…> Однако ни в московском, ни в ростовском изданиях «Тихого Дона» не восстановлено большинство ранних и самых обширных изъятий». И тут же предлагает восстановить главу из пятой части о Бунчуке и Анне, которую выбросил сам Шолохов без всякого давления с чьей-либо стороны. Не буду конкретизировать полемику с Г. Ермолаевым по поводу издания «Тихого Дона», скажу лишь одно: Шолоховская группа ИМЛИ накопила громадный опыт текстологической работы и собрала материалы для дальнейшей продуктивной исследовательской работы. Но с 1996 года Шолоховская группа прекратила свое существование: просто некоторым сотрудникам не продлили контракт, а меня как руководителя ее заставили заниматься другими вопросами, нужными, возможно, и полезными, но другими.

Почему?

В начале 1995 года в Шолоховской группе решили широко отметить 90-летие М.А. Шолохова, не раз на своих заседаниях обсуждали вопрос, как это сделать. Живые картины самодурства Ельцина и его команды, отдавших приказание стрелять по Белому дому, в котором заседал законно избранный народом парламент, у всех еще были в памяти, как и имена сидевших в Лефортовской тюрьме народных избранников. И мы обратились к ученым, писателям, депутатам, издателям, генералам с просьбой принять участие в празднике, посвященном юбилею великого русского писателя и выдающегося общественного деятеля Михаила Александровича Шолохова.

Руководство ИМЛИ не принимало участия в подготовке юбилея или делало вид, что ничего не знает о предстоящем событии. В то время шолоховская тема не пользовалась вниманием у руководства ИМЛИ. Все делали, как говорится, на свой страх и риск.

Тема конференции: «Шолохов – великий писатель XX века». Приглашены были все, кто хоть что-то мог сказать о Шолохове, и в итоге конференция получилась очень интересной в научном отношении: выступили Гейр Хьетсо, известный ученый из Норвегии, аспирант из Китая, Лев Колодный, Валентин Осипов, Михаил Лобанов, Виктор Чалмаев, ученые из Киева, Минска, из многих городов России, два дня длилась напряженная дискуссия…

Казалось бы, все нормально, честь и хвала ИМЛИ за организацию такой конференции. Но в ИМЛИ были очень раздосадованы и опечалены…

А все потому, как оказалось, что открытие конференции выглядело как откровенная демонстрация оппозиции установившемуся диктаторскому режиму Ельцина и его приспешников. В конференции приняли участие представители казачьих войск, офицеры, депутаты, курсанты. В переполненном конференц-зале стоял тревожный гул от возбужденных голосов, открытие конференции затягивалось: с трудом мне удалось уговорить заместителя директора ИМЛИ открыть конференцию, но его все не было. Генерал Валентин Варенников, недавно отсидевший в Лефортовской тюрьме за протест против государственного переворота, учиненного Ельциным, нетерпеливо поглядывал на часы и на меня как председателя конференции. И я, открыв конференцию и высказав свое отношение к любимому писателю, тут же предоставил слово генералу.

В яркой, образной, талантливой речи Валентин Варенников говорил о Шолохове не только как о талантливом художнике, своими образами поразившем и обогатившем весь мир, но и как о гражданине, патриоте и коммунисте, который непременно осудил бы те бесчинства, те беззакония, которые происходили в то время. Затем не менее ярко выступили председатели Краснодарского и Ростовского законодательных собраний, потом очень популярный в то время генерал Стерлигов… Словом, отбрасывая подробности, скажу лишь, что в первый же час нашей конференции прозвучал гимн Шолохову как художнику, гражданину, патриоту. Через полчаса после начала конференции в зале появился замдиректора ИМЛИ и тихо сел в президиуме. Доклады и сообщения по конкретным темам творчества Шолохова были выдержаны в традиционном академическом духе.

На следующий день после конференции один из сотрудников нашего отдела, либерал-демократ по своему духу, подал заявление об уходе из ИМЛИ в знак протеста против того, что, дескать, происходит в ИМЛИ. Но руководство сделало вид, что ничего особого не произошло.

Осенью мы издали «Тихий Дон» в Воениздате и сборник «Шолохов на изломе времени», а в январе 1996 года Шолоховская группа прекратила свое существование. Так «аукнулась» Конференция.

Не раз я писал директору ИМЛИ, что он совершил административную ошибку, распуская Шолоховскую группу и изымая шолоховскую тему из планов ИМЛИ, но он был неумолим, предложив, правда, обратиться в РГНФ с просьбой о гранте на эту тему. Почему в ИМЛИ нельзя, а по гранту РГНФ можно? – этот вопрос по-прежнему остается без ответа…

Круто изменилось отношение к Шолохову в ИМЛИ после того, как удалось выкупить у родственников В.М. Кудашева черновики и беловики рукописи первых двух томов «Тихого Дона», которые Шолохов оставил у друга еще в 1929 году, когда отпала в них надобность: роман опубликован в журнале «Октябрь», в «Московском рабочем» выходит одно издание за другим, а комиссия, просмотрев рукописи и опубликованный роман, полностью убедилась в авторстве Шолохова и известила об этом советскую общественность.

Была создана новая Шолоховская группа во главе с Феликсом Кузнецовым, директором ИМЛИ, о первых результатах ее работы можно судить по его публикациям.

Недавно в «Литературной газете» была опубликована статья Феликса Кузнецова «Творческая история «Тихого Дона». К спорам об авторстве романа». Возможно, статья не обратила бы на себя внимания, настолько мало в ней свежего материала и собственных наблюдений; но в основе этой статьи «положен доклад на научной сессии отделения историко-филологических наук РАН 17.12.2002 г.». К тому же представил этот доклад член-корреспондент РАН и директор ИМЛИ имени А.М. Горького. А это уже обязывает отнестись к публикации серьезно.

Статья-доклад начинается вызывающе: «Тихий Дон» – великая книга русской литературы XX столетия, наиболее полно и зримо выразившая величие и трагедию исторического пути нашего народа в минувшем веке. Между тем творческая история романа «Тихий Дон» в филологической науке раскрыта крайне поверхностно, что дает основания для различного рода спекуляций вокруг авторства романа…» (Литературная газета. 2003. 29 января – 4 февраля. Разрядка моя. – В. П.).

Здесь высказано сразу две неправды… издавна творческая история «Тихого Дона» интересовала критиков, литературоведов, историков – всех, кто занимался творчеством Шолохова; она тщательно изучена, опубликованы статьи, монографии. Давным-давно были известны слова Шолохова о том, что одним из прототипов Григория Мелехова был Харлампий Ермаков. «Жил на Дону один казак», – признался Шолохов журналисту (Известия. 1937. 31 декабря). Но у реального лица он взял лишь «служивскую биографию», некоторые эпизоды его жизни, рассказанные им самим. И письмо Шолохова Ермакову, извлеченное К. Приймой из Ростовского архива, давно известно. Еще пятьдесят лет тому назад Шолохов расспрашивал о Ермакове и Мелехове, а потом сам тщательно изучал характер Харлампия Ермакова, расспрашивал старожилов, краеведов, дочь Ермакова и результаты своих расследований опубликовал в статьях и книгах. Здесь коротко лишь скажу: Харлампий Ермаков и Григорий Мелехов – образы абсолютно разной глубины и психологической наполненности.

И об этом десятки лет тому назад высказал свои глубокие суждения краевед Лосев, подводя итоги разговора с Приймой:

«– Как видишь, кое-что из биографии Ермакова совпадает с контурами судьбы Григория Мелехова… Но не очень многое! К примеру, той личной драмы, что была у Григория в «Тихом Доне», у Харлампия не было, не знал он ее, не ведал. Не было у Харлампия распрей ни с родным отцом, ни с приемным. Не бросал он родной дом, не уходил батрачить к пану. Не было у Харлампия ни Натальи, ни Аксиньи, хотя душенька – сестра милосердия – имелась. Не было и того, что великий художник вдохнул в душу Григория – страсти, неистовости, личного обаяния, мучительного поиска правды <…>

– Скажите, а не было ли такого случая в жизни Ермакова, чтобы он в Вешках выпустил из тюрьмы около ста арестованных красных? Шолохов в третьей книге романа рассказывает нам такое событие в жизни Григория Мелехова…

– С Ермаковым такого случая не было и быть не могло, – сказал Лосев. – Он скорее всего расстрелял бы их!»

Рядом с Григорием Мелеховым действует и реальный Харлампий Ермаков – «бесшабашный рубака, любящий выпить, не особенно задумывающийся над жизнью». Таким запомнили Харлампия Ермакова знавшие его, таким он и предстал на страницах книга (Прайма К. С веком наравне. Ростов-на-Дону, 1981. С. 60–69).

Таким предстает Харлампий Ермаков и на страницах «Тихого Дона». Шолохов глазами Григория Мелехова восхищается отвагой и мужеством бесстрашного казачьего командира, «базковского хорунжего Ермакова Харлампия», подчеркивает, что Харлампий Ермаков – «тоже рубака не из последних»: «Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки и гривы, вскинул в седло свое худощавое железное тело»; «Григорий провожал глазами бесстрашно скакавшего под выстрелами Ермакова, с тревогой думая: «И чего его черт понес напрямки? Скосят пулеметом! Спустился бы в лощину!» И облегченно вздохнул, когда увидел, что Ермаков догадался «нырнуть в лощину».

И одновременно с этим Шолохов показывает Ермакова человеком простоватым по своему характеру и образу жизни, он человек своей казачьей среды, мало задумывается о последствиях своих поступков. Так, например, Ермаков выдавил «локтем оконный глазок, с силой распахнул окно», как только услышал просьбу Григория Мелехова открыть «хучь одно окошко, что вы запечатались». «– Вот это по-хозяйски! На что же ты стекло выдавил? – с неудовольствием сказал Копылов…» Или вот эпизод: «– Гулять хочу! – рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость оконных рам.

Григорий, любивший Ермакова за исключительную храбрость и казачью лихость, удерживал его, постукивая по столу медной кружкой:

– Харлампий, не дури!»

И тот же Григорий Мелехов гневно осуждает Ермакова за то, что он разрешил казакам раздеть пленных красноармейцев.

«– Твоя работа? – Григорий плетью указал на красноармейцев. Ермаков сделал вид, будто впервые увидел пленных, и разыграл неописуемое удивление:

– Вот сукины сыны! Ах, проклятые! Раздели! Да когда же это они успели?.. Скажи на милость! Только что отъехал, строго-настрого приказал не трогать, и вот тебе, растелешили бедных дочиста!..»

Эпизод заканчивается миром: «Григорий невольно улыбнулся, – перегнувшись на седле, схватил Ермакова за ремень портупеи. Он любил этого лихого, отчаянно храброго командира».

По-своему моральному кодексу Харлампий Ермаков не выделяется из казачьей массы, а отчаянно храбрых среди казаков было много.

Характерен в этом отношении разговор Приймы с ординарцем Ермакова Яковом Федоровичем Пятаковым, рассказавшим о том, как сотня Ермакова прискакала в хутор Пономарев, где учинили суд и расправу над Подтелковым и его отрядом:

«– Когда мы верхи мчались в Пономарев, мой командир Ермаков и подумать не мог, что там будет такое смертоубийство… Он более всего опасался, что в хуторе по случаю пасхи и в знак примирения подтелковцы и спиридоновцы-беляки разопьют весь самогон и нам ничего не останется…» (там же. Разрядка моя. – В. П.).

«Как видишь, дистанция между Григорием Мелеховым и Харлампием Ермаковым колоссальна» – таков вывод краеведа Лосева. И анализ эпизодов «Тихого Дона», в которых действует Харлампий Ермаков, только подтверждает эту неумолимую характеристику одного из прототипов Григория Мелехова.

Десятки, сотни полновесных страниц о творческой истории «Тихого Дона» есть в книгах В.В. Гуры «Как создавался «Тихий Дон». Творческая история романа М.А. Шолохова» (изданная в «Советском писателе» в 1980-м и 1989 годах), С.Н. Семанова «Тихий Дон» – литература и история» (Современник, 1982), Г.Я. Сивоволова «Тихий Дон»: рассказы о прототипах» (Ростов-на-Дону, 1991) и «Михаил Шолохов. Страницы биографии» (Ростов-на-Дону, 1995), Ф.Г. Бирюкова «Художественные открытия Михаила Шолохова» (Современник, 1976), наконец, в книгах последних лет Льва Колодного, Валентина Осипова, Николая Федя, Владимира Васильева, в десятках статей и других материалов в сборниках «Шолоховские чтения», выходивших в свет в Москве и Ростове-на-Дону, и др.

Что же нового по сравнению со своими предшественниками предлагает нам автор научного доклада и статьи на тему «Творческая история «Тихого Дона»?

Феликс Кузнецов пытается доказать, что обстоятельства Вешенского восстания «и его главные действующие лица не выдуманы автором», что «Тихий Дон» являет собой, по сути дела, документальную историческую хронику». Более того, получив «дело» Ермакова из Ростовского ФСБ, Феликс Кузнецов утверждает, что Харлампий Ермаков был не только главным прототипом Мелехова, «но и своего рода его «соавтором». Именно Харлампий Ермаков был главным источником информации о Вешенском восстании – и не только о нем – для автора «Тихого Дона». И уж совсем поразительный вывод делает критик после изучения «дела» Ермакова: «X арлампий Ермаков обладал уникальной памятью, был прекрасным рассказчиком, крупным, масштабным человеко м» (разрядка моя. – В. П.).

«Становится понятным, почему в рукописи, в первой редакции «Тихого Дона», относящейся к осени 1925 года, главный герой романа поначалу не Григорий Мелехов, а Абрам Ермаков, наделенный тем же обликом, что позже и Григорий Мелехов: а точнее – обликом Харлампия Ермакова, у которого, как и у Григория Мелехова, была бабка-турчанка» – вот читаю это рассуждение и не перестаю удивляться простодушию члена-корреспондента РАН.

Потому и оставил писатель незаконченным начатый в 1925 году роман, что за год изменился первоначальный замысел произведения, о чем тысячу раз говорилось в статьях и монографиях о Шолохове, как не раз говорилось и о том, что Шолоховых по-уличному называли «татарчуки», значит, в их жилах тоже текла восточная кровь. Так что Григория Мелехова не так уж обязательно было наделять «обликом Харлампия Ермакова»: в родственниках Шолохова было немало красавцев с восточной кровью. Надо только разыскать еще одного из прототипов…

Интересны в связи с этим воспоминания В. Светозарова, одного из товарищей Шолохова того времени: «Увидали Шолохова около дверей подъезда при входе в дом, где живет Василий Кудашев. А рядом с ним выше его на полголовы горбоносый парень в черной суконной тужурке.

Спрашиваю Шолохова потихоньку:

– Кто это? Не с него ли ты писал Григория Мелехова?

– Нет, – отвечает Шолохов. – Просто родственник. Я взял его с собой, он ни разу Москву не видел!» (Светозаров В. Встречи с Шолоховым. – Призыв (Владимир). 1956. 6 июня).

Отсюда и вытекает очередной вопрос: кто из родственников писателя был похож на Григория Мелехова?

И еще об одном родственнике хочется здесь сказать как о возможном источнике, откуда Шолохов мог почерпнуть сведения о Гражданской войне, о Первой мировой войне, о судьбах таких, как Григорий Мелехов, и других персонажах «Тихого Дона». В письме жене Марии Петровне Шолохов рассказывает о счастливой встрече с двоюродным братом Александром Ивановичем Сергиным: «К моему счастью, из Феодосии (Крым) в Михайловку приехал гостить мой двоюродный брат (родной брат Ванюшки Сергина) Александр, с которым я связан целой сетью воспоминаний с самого раннего детства. Ведь он был моим «дядькой», не в смысле родства, а в воспитании. Так что эти дни мы с ним провели не скучно. Его я не видал 9 лет, он служил в Добровольческой армии, одно время мы считали его пропавшим без вести, и вдруг, представь мое изумление, когда я увидел его с женой-гречанкой и девчушкой 2-х лет…» Это из письма от 13 августа 1926 года. Нетрудно догадаться, о чем расспрашивал Шолохов Александра Сергина, разведчика в Первую мировую войну, получившего полный бант георгиевских крестов и медалей, а в Гражданскую воевавшего в составе Добровольческой армии…

27 января 1946 года в газете «Большевистский Дон» была опубликована биографическая заметка Александра Сергина «Шолохова с детства люблю». Оказывается, Александр Сергии жил в Вешенской, но почему-то никому и в голову не пришло, что и он, его судьба, его рассказы могли послужить Шолохову одним из источников романа. Может быть, что-то еще и приоткроется в творческой истории «Тихого Дона», во всяком случае, личность Александра Сергина примечательная: в то время кресты так не давали.

Феликс Кузнецов пошел по ошибочному, неверному пути упрощения сложнейших творческих вопросов: нигде Шолохов не свидетельствует, как утверждает публицист, что «Харлампий Ермаков был главным прототипом Григория Мелехова», тем более своего рода «соавтором».

По схеме критика-публициста получается очень просто: талантливый, крупный, масштабный человек, обладая уникальной памятью, прекрасно рассказывает, а Шолохов, тоже с гениальной памятью, талантливо описывает эту незаурядную личность. И получается великий художественный образ – образ Григория Мелехова. Нет! Более прав краевед Лосев, на которого я уже здесь ссылался: дистанция между ними «колоссальная», а то, что «многие события и люди, изображенные в «Тихом Доне», биографически связаны с Шолоховым, как утверждает Ф. Кузнецов, словно открывая нечто новое, давным-давно сказано замечательными учеными-шолоховедами, в том числе и краеведом Лосевым: «Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: «Тихий Дон» мог быть написан только в Вешках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вешенскую – в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов – Шолохов в своем романе назвал его Котляровым. <…> Чтобы написать «Тихий Дон», все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать сотни – а может, и тысячи! – человеческих исповедей, вдохнуть в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, надо было также родиться на вешенской земле и к тому же родиться Шолоховым!» Статья-очерк так и называется: «У истоков «Тихого Дона» (см.: Прийма К. С веком наравне. С. 64).

Главным «прототипом» Григория Мелехова был сам Михаил Шолохов. И наиболее проницательные читатели «Тихого Дона» еще в самом начале появлении романа отмечали, что Шолохов наделил Григория Мелехова чертами своего характера. «Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях» – это писала Е. Левицкая в августе 1930 года. А несколько лет спустя, в 1936 году, Александр Фадеев в письме Петру Павленко писал: «Шолохов всаживает в своих Григориев и Аксиний свой характер, и казаки признают его, характер Шолохова, своим характером» (Фадеев А.А. Соч. в 7 т. Т. 7. С. 110).

И еще несколько удивительных новостей мы узнаем из статьи Феликса Кузнецова: оказывается, «шолоховедение долгое время считало Павла Кудинова вымышленным персонажем». Но стоит открыть все эту же книгу К. Приймы, как найдем в ней статью «Павел Кудинов – хорунжий из Вешек», судьбой которого исследователь заинтересовался еще в далекие 50-е годы прошлого века.

Увлекшись полемикой с «антишолоховедами», Ф. Кузнецов невольно сошел с большака литературоведения на какую-то мелкую обочину. А зря – это ложный путь, куда недруги Шолохова и пытаются нас всех заманить. Понятно, что Феликс Кузнецов недавно взялся за эту гигантскую тему, можно сказать, что он новобранец в полку шолоховедов, но радует, что этот полк пополняется талантливыми публицистами и выдающимися организаторами литературного дела.


Предлагаемый сборник составлен как ЖИЗНЕОПИСАНИЕ, и материалы преимущественно расположены так, чтобы читатели могли проследить основные вехи в жизненном и творческом пути М.А. Шолохова, понять его настроение в тот или иной период своей жизни, его творческие замыслы и их осуществление, увидеть его встречи и выступления, интервью, его участие в заседании Политбюро ВКПб, когда решалась его судьба, быть или не быть, посмотреть на него во время охоты и рыбной ловли, во время его поездок за границу, дома, за рабочим столом, дома в кругу семьи… И таким образом – воссоздать живой характер Михаила Александровича Шолохова, человека, писателя, общественного деятеля, передать многогранность его художнических и человеческих интересов.

Все эти материалы, воспоминания, интервью, письма, дневниковые записи, статьи, фотографии составляют как бы «кусочки» мозаичного полотна, воссоздающие «образ через документ» (П. Палиевский).

Сам М. Шолохов был скуп в разговорах о себе, о своем прошлом, пережитом, о своих родителях, о корнях вообще, горько сожалея, что в свое время не расспросил родителей, родных и близких о том, что они помнят о своем прошлом, о прошлом отчичей и дедичей. Но биографы, исследователи многое восстановили в его биографии, а кое-что существенное все еще остается непроясненным, что давало и дает «пищу» для возникновения различных мифов, легенд и прочего суесловия.

Представленного здесь материала, надеюсь, вполне достаточно, чтобы показать М.А. Шолохова как живого человека и писателя, страстного, отважного, думающего, увлекающегося, страдающего, вобравшего в себя все боли и муки человеческие и оставшегося своими произведениями и поступками в памяти всех народов мира великим правдоискателем и человеколюбцем.

В издательстве «Правда» в разные годы выходили сборники воспоминаний о Шолохове (Шолохов. Правда, 1966; «Слово о Шолохове», Правда, 1973). В этих прижизненных воспоминаниях материалы были расположены так, что сразу подчеркивалось место и значение в писательской иерархии того, кто написал или сказал «Слово о Шолохове»: Горький, Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, потом уж Федин и прочие первые секретари различных национальных писательских Союзов и республик, потом уж ближние друзья, кто действительно часто встречался и хорошо знает главного героя сборника воспоминаний, потом уж товарищи и коллеги по литературному цеху и жизни вообще. Включали воспоминания и зарубежных писателей и политических деятелей, но тоже примерно по тому же принципу: сначала знаменитые, потом тоже знаменитые, но не очень, а потом уж все подряд. Таким образом составители стремились подчеркнуть и значимость самого М. Шолохова.

Тем не менее и эти два сборника сыграли свою роль, многим авторам удалось сказать свое «Слово о Шолохове», оставить в памяти читателей живые детали и подробности жизни, быта, творческих поисков своего великого современника. Но все-таки в этих сборниках было и много «патоки», такого, что вызывало у Шолохова раздражение, о чем он и не замедлил сообщить, прочитав рукопись воспоминаний, Анатолию Сафронову, под редакцией и по инициативе которого выходили оба сборника.

В предлагаемом сборнике составитель стремился использовать положительный опыт своих предшественников и избежать их ошибок и недостатков.

И главное – не все материалы нужно воспринимать как строго документированные, память человеческая имеет свои изъяны, нужно знать и учитывать характер автора воспоминаний и делать кое-какие поправки при восприятии того или иного материала. В частности, К.И. Прийма в своих первых публикациях о Шолохове, начиная с 1955 года, любил кое-что и «приукрасить», чтобы его очерк выглядел чуточку «завлекательнее», придумывал «подробности», которых на самом деле не было. На это в свое время ему было указано в печати, а поэтому все последующие материалы К. Прийма визировал у Шолохова. Так завизирован и очерк К. Приймы, публикуемый здесь.

Критически необходимо относиться и к другим материалам.

В октябре 2002 года в Вешенской я показал примерный состав книги «Михаил Шолохов в воспоминаниях современников». Михаил Михайлович Шолохов просил быть осторожнее с публикуемыми материалами, указав на некоторые неточности в воспоминаниях, в дневниковых записях и др. Составитель либо сократил эти сомнительные места, либо дал свою оценку в комментариях, ссылаясь на другие источники, более точные и документированные с его точки зрения.

Но все эти материалы в совокупности представляют особый интерес, все они возникли как итог общения с великим современником, высвечивая ту или иную черту его многогранной человеческой личности, творческой и общественной жизни.

Составитель стремился расположить материалы в хронологическом порядке, что дает возможность проследить развитие биографических событий от детства до старости, но кое-где не удалось избежать воспоминаний об одном и том же событии или эпизоде разных мемуаристов, но с разных точек зрения. Это обогащает эпизод или событие. Так, Иван Погорелов и Петр Луговой чуточку по-разному рассказывают о заседании Политбюро в 1938 году, но от этого событие, увиденное с разных сторон, становится ярче, многограннее, полнее.

Так и в других случаях…

Публикация книги «Шолохов в воспоминаниях современников» не сулит никакой коммерческой выгоды.

Это дар Шолоховского центра и издательства великому юбилею Михаила Александровича Шолохова.


Виктор Петелин

Пролог
Шолохов и современность1

«Круглый стол» к 10-летию со дня кончины М.А. Шолохова. Февраль 1994 года

Межрегиональный Фонд имени М.А. Шолохова и Шолоховская группа Института мировой литературы имени А.М. Горького в эти дни провели «круглый стол», посвященный памяти М.А. Шолохова.

Тема: «МИХАИЛ ШОЛОХОВ – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ XX ВЕКА».

В работе «круглого стола» приняли участие М.И. Алексеев, М.П. Лобанов, Ф.Г. Бирюков, В.В. Кожинов, С.И. Семанов, В.В. Васильев, В.Г. Левченко, М.М. Шолохов, Е.П. Рымко, М.А. Айвазян, О.И. Михайлов, П.Л. Проскурин, Л.Е. Колодный2. Председательствовал президент Фонда имени М.А. Шолохова доктор филологических наук В.В. Петелин.

Публикуем некоторые выступления (иные – фрагментарно) участников «круглого стола».

В.В. Петелин1

Когда Шолохов умер, мир стал на голову ниже в своем духовном росте, опустилась нравственная планка, словно перестал действовать тот совестный суд, который всегда живет в сердце русского писателя. Пожалуй, точнее других это душевное состояние выразил Владимир Чивилихин в 1967 году в письме в Вешенскую – после того, как в издательстве «Советская Россия» была отпечатана его книга «Земля в беде», но весь тираж был «изрублен в лапшу». Никто не заступился, никто не одернул всесильную цензуру… Оставалась одна высшая инстанция – Шолохов… И Чивилихин написал: «…Иногда мысли заедают и жить не дают, думаешь – не сесть ли на самолет и не слетать ли к

Шолохову, посоветоваться…» Только сейчас мы узнаем, что и Шолохов был связан по рукам, как говорится, и ногам, и самого его «корежили» так, что после вмешательства высокого начальства пропадало желание писать вообще.

Вот это желание – посоветоваться – возникло и у меня сорок лет тому назад, после того, как ученый совет филфака МГУ утвердил тему моей кандидатской диссертации, и я окунулся в море литературы о Шолохове и его произведениях… И прежде всего меня поразило громаднейшее отличие героев Шолохова от того, что о них писали маститые критики и ученые; особенно Григорий Мелехов никак не укладывался в те рамки, которые уготовили ему эти критики и ученые, все как один – узнал я впоследствии – находившиеся в плену вульгарного социологизма… «Наверное, Шолохов не знает о той ерунде, которую о нем пишут», – подумал я. И написал многостраничное письмо с критикой прочитанных о Шолохове сочинений. Со всем пылом юности доказывал, что Шолохов не осуждает, а любит казачество, что «Тихий Дон» – это не «торжество голытьбы и большевиков», а гневный протест против расказачивания, в сущности, «реквием» – не помню, кто первый это сказал, – по всему русскому казачеству, работящему крестьянству, по всей дореволюционной России. И Григорий Мелехов – любимый герой писателя, воплощающий лучшие черты русского национального характера, а донское казачество – часть, может быть, лучшая, русского народа…

Написал письмо и стал ждать ответа, конечно, ответа-одобрения… Две недели в Вешенскую, две – обратно, так я решил, но проходит месяц, другой, а ответа нет… Ну, думаю, придется «ловить» Михаила Александровича в Москве. Лишь после выступления на II съезде советских писателей он, побежденный нашим настойчивым желанием повидаться с ним, пригласил нас, меня и моего друга Славу Петрова… Об этой встрече я писал в своих книгах. Здесь лишь повторяю, что был переполнен критическим пафосом и, улучив момент, спросил его об отношении к тому, что пишут о нем критики и ученые.

– А зачем вам критикой-то заниматься? – как бы вслух размышлял Шолохов, отвечая на мой вопрос. – Вы еще молодые, попробуйте написать о чем-нибудь близком и дорогом, об отце, о матери. Возьмите и напишите о студентах и преподавателях университета. Как видится вам жизнь, так и пишите, отбор жизненных явлений сам собой произойдет. Вот Виталий Закруткин, начинал он как ученый, тоже в аспирантуре учился, преподавал в Ростовском университете, а сейчас написал хорошую книгу. Это полезнее, чем критикой заниматься…

Вскоре после этой встречи, летом 1956 года, я написал кандидатскую диссертацию, частично опубликовал в журнале «Филологические науки», опубликовал еще несколько статей, в 1961 году защитил диссертацию, и лишь в 1965 году появилась моя книга «Гуманизм Шолохова», после выхода которой началась многолетняя дискуссия с Л. Якименко, В. Гурой, И. Лежневым (с его книгами) и другими литературоведами, которые утверждали, что Шолохов в образе Григория Мелехова показал отщепенца, оторвавшегося от народа, растерявшего в характере все хорошее, и нет ему места в новой начинающейся жизни…

Весь пафос моей книги, переизданной в 1974-м и 1986 годах, прямо противоположный… Но не буду «носиться мыслью по деревьям, серым волком по земле, сизым орлом под облаками», дабы не возвеличить в ваших глазах то, что было сделано почти сорок лет тому назад… Законы нашего «круглого стола» как раз и диктуют мне – не растекаться мыслью по древу, а переходить к сути нашего обсуждения.

А суть в том, что в 1974 году в Париже вышла книга Д* «Стремя Тихого Дона» с предисловием Александра Солженицына, в которой Шолохов – в какой уж раз! – обвинялся в использовании чужого сверхталантливого произведения. Солженицын вспоминает, как еще 12-летним мальчиком он в Ростове слышал, что Шолохов «нашел готовую рукопись… убитого казачьего офицера и использовал» в своем «Тихом Доне». Более того, он обвиняет и Александра Серафимовича в том, что тот, дескать, знал истинную правду, знал творческую историю «Тихого Дона», но, из патриотических соображений, скрыл ее, унес с собой смертельный «грех» неправды. «Впрочем, и по сегодня, – утверждает Солженицын, – живы современники тех лет, уверенные, что не Шолохов написал эту книгу. Но, скованные всеобщим страхом перед могучим человеком и его местью, они не выскажутся до смерти».

Через год была напечатана книга Р. Медведева, сначала на французском, а еще через два года – на английском. Проблема все та же – кто написал «Тихий Дон»?

Американский профессор Герман Ермолаев убедительно показал непрофессионализм как Д*, так и Р. Медведева; некоторые западные ученые использовали даже ЭВМ для того, чтобы узнать – кто же написал «Тихий Дон»?

Таким образом возник «заговор» против Шолохова, о котором добротную статью написал Владимир Васильев в журнале «Молодая гвардия» (1991. № 11–12).

От этого «заговора» уже невозможно отмахнуться как от какой-то мелкой чепухи. Эта чепуха превратилась в серьезную болезнь общества, потому что стоит заговорить о Шолохове, как тут же возникает все тот же вопрос: «Так кто же написал «Тихий Дон» – Шолохов или Крюков?» Этот вопрос задавал мне совсем недавно и один из космонавтов, доктор наук, крупный общественный деятель, спрашивали об этом же и студенты, и преподаватели университета в городе Элисте…

Вопрос вроде прояснился давным-давно, вроде бы рухнули все «опоры» концепции Солженицына и его сподвижников, но средства массовой информации снова и снова возбуждают интерес к этой «пикантной проблеме». То появится статейка в «Огоньке», то в «Новом мире», выскажется еще где-нибудь какое-то сомнение, и получается, нет ни одного факта, но имеются сомнения… Уж даже «Известия» в статье «Тихий Дон» из спецхрана» (17 ноября 1993 г.) и то констатируют: «развеяна еще одна литературная мистификация», – а непрофессионалы-критики и просто читатели все еще спорят… Да, средства массовой информации основательно поработали, чтобы широко оповестить о нелепых выводах ненавистников, а скорее – завистников Шолохова.

И надо сознаться, что есть в этом и наша вина. Правильно писали «Вопросы литературы», открывая дискуссию по этим проблемам: прошло много лет со дня публикации «Тихого Дона», а до сих пор «еще нет ни академического издания этой эпопеи, ни подробной, документированной биографии М. Шолохова», и никакие отговорки не могут оправдать подобного бездействия3. Много лет в ИМЛИ существует Шолоховская группа… Уже сейчас можно отметить ряд интересных публикаций Владимира Васильева, Сергея Семанова, Виктора Левченко, Федора Бирюкова… Но главное, чем занята группа, как раз и состоит в подготовке академического издания «Тихого Дона». Работа незаметная, кропотливая, требует максимальной ответственности. И к 90-летию М.А. Шолохова мы постараемся серьезно продвинуться в осуществлении поставленной цели4.

М.А. Алексеев

Десять лет как ушел от нас великан русской литературы Михаил Александрович Шолохов. Он ушел, а отравленные стрелы лютой ненависти продолжают лететь в него, выпускаемые из лука людьми, чьи ничтожные имена, может, и запомнятся только потому, что они и при жизни и после смерти наших национальных гениев травили их, набрасываясь то в одиночку, то, чаще всего, целою сворой; в отличие от Дантеса эти, нынешние гонители, хорошо знают, на ЧТО подымают свою липкую грязную руку.

Оскорбления следуют за оскорблениями.

Годы невыносимых страданий.

И – смерть…

Я узнал о ней, когда в Центральном доме литераторов проходил очередной писательский пленум. В вестибюле толпился наш пишущий брат. Вечная спутница всех литературных радостей и скорбей Нинель Шахова в лихорадочной спешке выискивала того, кому бы подсунуть микрофон, чтобы как-то в программе «Время» люди услышали из уст литератора о трагической новости. Почему-то подлетела ко мне. А вокруг шум, гвалт (продолжался перерыв), – писатели – народ говорливый, а тут еще такая страшная весть. Что сказать? Как собраться с мыслями? Да и что тут скажешь, когда дыхание перехватило. Мне-то казалось, что я и не говорил вовсе, а только думал, но оказалось – вслух. «Если, – говорил я, – можно одному человеку осиротеть дважды, так это случилось со мной. Первый раз – в 33 году, когда умерли с голоду отец и мать. И вот теперь, когда умер Он. Да что там я? Осиротела вся наша литература…»

А сами похороны были более чем странные. Десятки зарубежных писателей рвались в Вешенскую – их не пустили. Сотни наших соотечественников-литераторов хотели бы попрощаться с великим станичником – не пустили. Десяток москвичей во главе с М. Зимяниным – вот и все. Все было как-то скомкано, все торопливо как-то.

Весна была где-то уже недалеко, а над Доном стоял лютый мороз, да еще с пронизывающими ветрами. Руки сами тянулись, чтобы надеть шапку в похоронной процессии, но бородатые старики казаки шли с обнаженными головами, и ты, устыдившись, комкал шапку в руке, не смея поднять ее. На всех деревьях, мимо которых медленно двигался броневичок с гробом покойного, точно весенние грачи, торчали ребятишки – им и ветер нипочем: они прощались со своим великим земляком. Им оттуда, сверху, было хорошо видно, как по заснеженной степи от всех станиц и хуторов бесконечными лентами вытянулись колонны людей, которые спешили попрощаться с родным Михаилом Александровичем.

Солдаты, несколько великанского роста молодых парней, раскрасневшись, обливаясь потом, заканчивали рыть могилу между четырех берез, посаженных самим Шолоховым (он сам указал место для своей могилы). Могила эта удивила всех: так она была глубока. Выяснилось, что солдатам хотелось во что бы то ни стало докопаться до песка. Не хотелось им опускать гроб на глину. И только когда появился белый, как сахар, песок, солдаты остановили работу. Думалось им, что теперь-то гроб подольше сохранится: песок – не глина…

А мне хотелось узнать, что сказал Шолохов в самый последний миг. И после того, как могила была засыпана, когда она покрылась сначала белой шапкой сохраненного для этой цели песка, а потом венками из живых цветов, после того, как мы оказались за поминальным столом, старшая дочь писателя, Светлана Михайловна, дежурившая круглые сутки у изголовья умирающего, рассказала..

Лежал Михаил Александрович на супружеской кровати. Жену, Марию Петровну, попросил, чтобы и она была рядом с ним. В последнюю минуту, где-то, кажется, за полночь, Шолохов вдруг тихо заговорил, обращаясь к Светлане:

– Потерпи еще немного, доченька. Я сейчас помру… Я сейчас…

Отыскал руку жены, поцеловал, резко отвернулся. И это было все. С этим жестом последним и был его последний вздох.

Умер в полном сознании. Болезнь иссушила его до крайности. Сказывали, что он весил уже не более сорока килограммов.

Лежал в гробу маленький, иссохшийся. Только высокий лоб и беркутиный нос были прежними, да еще вздувшиеся как бы в последнем напряжении какой-то трудной мысли вены отчетливо были видны на этом лбу.

Ох, как же не хватает его нам сейчас, когда все рушится, когда все взбудоражено и поднято на дыбки, как не хватает его орлиного взора и бесстрашия, его мудрого слова.

Будь он жив, может быть, не так уж бы нахально вели себя его извечные гонители, которые так же, как мы любовь к нему, передают свою лютую ненависть как бы по наследству.

Е.П. Рымко, советник-посланник МИДа

В сборнике выступлений Михаила Шолохова «Россия в сердце» (М.: Современник, 1975) и в книге Константина Приймы «Тихий Дон сражается» (М.: Советская Россия, 1975) опубликован текст обращения М. Шолохова к шведским читателям. Это обращение было написано 2 июля 1957 года в Стокгольме по просьбе шведского издательства «Тиден» и помещено как предисловие к очередному шведскому изданию «Тихого Дона» (1957). Читая эти публикации, нельзя не обнаружить, что тексты обращения Шолохова в сборнике (с. 64) и в книге К. Приймы (с. 329) не идентичны. Более того, ясно, что некоторые фразы не могли выйти из-под пера классика. Например: «Как взрослый человек, гостящий в Швеции, я всегда оставался влюбленным в эту природу, эту траву и в Ваш усердный народ» (сборник), – или: «…я всегда оставался влюбленным в вашу суровую природу, в вашу флору, в ваш храбрый и трудолюбивый народ» (К. Прийма).

Объяснение этой «разноголосице» есть только одно – и составители сборника, и К. Прийма не располагали подлинником предисловия М. Шолохова и поэтому воспользовались его переводом со шведского языка. В результате получился двойной перевод (с русского на шведский и со шведского на русский), а отсюда – неточности и искажения.

В 1957 году, работая в Стокгольме в качестве пресс-атташе нашего посольства, я оказывал М.А. Шолохову некоторую помощь в поддержании контактов со шведами, в том числе с руководством издательства «Тиден». По поручению писателя я передавал в издательство русский текст предисловия. Пользуясь случаем, передаю копию этого текста в архив ИМЛИ. Думаю, что, ознакомившись с ней, и специалисты, и просто читатели смогут легко убедиться, что это действительно рука Шолохова. Хочется, пусть с запозданием, исправить ошибку, чтобы она больше не тиражировалась.

ШВЕДСКИМ ЧИТАТЕЛЯМ

Еще в давние гимназические годы, будучи подростком, я мечтал побывать в Скандинавии. Меня не прельщали тропические страны, как многих моих сверстников, меня влекло на север. Очевидно, это было потому, что еще тогда я, читая, полюбил книги Лагерлеф, Стриндберга, Гамсуна, а через посредство их – и Скандинавию.

Уже зрелым мужчиной я побывал в Швеции и был очарован ее природой и мужественным, красивым и по-умному трудолюбивым народом. Эти чувства я снова испытал, как бы обновив, вторично побывав в вашей прекрасной стране в этом году. Пожалуй, на весь остаток жизни у меня сохранятся в памяти эти милые сердцу воспоминания.

Покидая вашу страну, я испытываю легкое чувство грусти, всегда сопутствующее человеку, когда он расстается с чем-то дорогим его душе. Но одновременно я ощущаю и радость: в ваших руках останутся мои книги, повествующие о далеких для вас людях России, которые так же страдают, так же любят, так же ненавидят, и каждый из них так же несчастлив или счастлив, как и люди вашей страны.

Кусочек моего сердца, моих раздумий, моего труда остается в ваших руках, и это смягчает горечь разлуки с прекрасной Швецией и ее великолепным народом. Желаю вам мира и счастья!

Ваш М. ШОЛОХОВ
Стокгольм. 2.7.57 г.
М. П. Лобанов

Вспоминаю то потрясающее впечатление, которое испытал, прочитав впервые, в студенческие годы, вскоре после войны «Тихий Дон». Поражала мысль, что такой великий художник живет в наше время. Впоследствии я не раз думал, как отзовется в нас, каким ощущением глубоко личной утраты – уход Шолохова. Но вот не стало писателя, и «ничего не произошло». Как «подешевел человек в революцию, в гражданскую войну», по словам старого казака из «Тихого Дона», так «подешевел» талант, гений в новую революцию под видом «перестройки», «реформ». Все десять лет после смерти писателя – это непрекращающаяся травля его как автора «Тихого Дона» (вроде развязанного «следствия по делу» авторства романа в недавних номерах «Нового мира»). Все эти десять лет – размывание, истребление того коллективного, соборного качества народной жизни, которое и составляло ее традиционную особенность и которое так органично выразилось в художественном мире писателя, – как будто и не было Мелеховых, их смертных мук… Одна осатанелость новоявленных грабителей России.

«Спутали нас ученые люди», – говорит Григорий Мелехов, мучительно ищущий (да не отвлеченно, а с оружием в руках!) правду жизни. Спутали не одного Григория с его «простым, бесхитростным умом», а миллионы, десятки миллионов людей, поэтому и разделили народ на «красных» и «белых», поэтому и стала возможна чудовищная братоубийственная гражданская война.

Исследователь творчества Шолохова В.В. Петелин еще много лет назад писал о подлинно народном характере Григория, его обобщающем значении. В самом деле, это – середина, сердцевина народного характера, без радикальных революционных крайностей. Его однохуторянин, друг детства (а затем непримиримый классовый враг) Мишка Кошевой отделяет себя от народа, клеймя его: «Сука народ! Хуже! Кровью весь изойдет, тогда поймет, за что его по голове гвоздают!» Подобные слова немыслимо услышать от Мелехова, он сам из тех, кого «по голове гвоздают», хотя по силе характера, глубине интуиции, по природным способностям (не говоря уже о чести) он недосягаем для таких, как Кошевой. Оба они борются, но с разными целями. Кошевой – чтобы уничтожить всех «классовых врагов», в том числе и в народе (следуя при этом за своим учителем: «Мишка часто хватался за рукав штокмановской шинели, будто опасаясь, что вот оторвется Штокман и скроется из глаз или растает призраком»). Мелехов – как труженик, которому обрыдла война, жестокость, ненависть, который жаждет как бы вернуться к хозяйству, зажить мирной, семейной, трудовой жизнью.

Возмущаясь, что среди расстрелянных хуторян не оказался Мелехов, Штокман изрекает: «Именно его надо бы взять в дело! Он опаснее остальных, вместе взятых». Опасность, разумеется, не в одном Мелехове, а в жизнестойкости таких, как он, – созидательной, творческой основы общественной жизни, противостоящей разрушительным силам.

И вот не истребленные целиком в свое время Мелеховы (уже их внуки) – вновь на первом плане прицела. Новоявленный экономический Штокман – Гайдар (в споре с аграрным лидером Лапшиным по телевидению) обвиняет аграрников (которым не заплачено ни копейки за сдачу сельхозпродукции) во всех смертных грехах: в невыплате денег офицерам, в разгроме культуры, науки, медицины и т. д. Опять виновата та самая «зоологическая среда».

Есть борьба творческая (во имя созидания) и паразитирующая на отвлеченной, демагогической идее. Что такое второго сорта борьба – мы знаем по троцкистской «перманентной революции» (от «мировой революции» – до нынешней «мировой демократии», «мирового сообщества», «мирового рынка» и т. д.).

На пути этих борцов и стоит ненавистная им консервативная, «нецивилизованная» сила, как «мелеховщина», которую, конечно, легче было бы разбомбить с помощью «мировой демократии», если бы была гарантия невозобновляемости этого «отребья». Увы, сие не зависит даже от «мировой демократии».

В. В. Васильев

По известности в народе имя Шолохова сразу же следует за именем Пушкина, и это обстоятельство не могло не обратить на себя внимания Солженицына, детство и юность которого прошли в Ростове-на-Дону. Как писатель и человек Солженицын формировался в атмосфере уникальной популярности Шолохова. Возможно, популярность Шолохова заронила в Солженицыне глубоко скрываемое им чувство зависти и весьма рано подвигнула его на пересмотр и художественное преодоление «Тихого Дона» и шире – на новое понимание истории русской революции и даже выработку нового социального учения. Этой задаче, носящей очевидный социально-политический характер, и был жестоко подчинен весь порядок жизни Солженицына, с юношеских лет заставлявшего себя работать по пятнадцать часов в сутки, строго планировать время на развлечения, еду и сон и избегать дел и занятий, уводящих в сторону от избранной цели.

Шолохов развивался как обыкновенный человек. И если что и поражает в воспоминаниях о Шолохове, так это прежде всего обилие в них каждодневных житейских мелочей, на какие с серьезной заинтересованностью отзывался автор «Тихого Дона», как бы «размениваясь» на суету и «отвлекаясь» от своего главного предназначения. Иначе говоря, Шолохов был слишком одарен чувством непосредственной жизни, не исключая обыденных людских страстей, радостей и невзгод. Он шел от жизни и из жизни, формируясь без какого-либо заранее продуманного плана. Больше того, сама жизнь планировала за Шолохова: не дописав «Тихого Дона», он садится за «Поднятую целину»; откладывает «Поднятую целину», увлекаясь романом «Они сражались за родину»…

Талант Шолохова есть органическое развитие в нем чувства любви к жизни, которое задаром дается человеку от рождения, до его полноты и универсальности. Это – первичный, божественный дар по природе и качеству, дар, не укладывающийся в концепции и разрушающий теории… Талант Солженицына обусловлен подавлением в человеке его естества и характеризуется не укорененностью в жизни, а способностью к выработке концепций по поводу действительности. По своему характеру это талант спекулятивный, вторичный, рациональный, идущий от ума, сомневающегося в возможностях души и сердца. В отличие от Шолохова Солженицын как художник не обладает ощущением тайны, глубины и чуда жизни и артистизмом самозабвенного перевоплощения в чужое, отличное от «моего», существо; его писательской воле не подвластны ни психология женщины, ни феномен ребенка, ни поэтическая сторона природы и отношений между людьми – все то вечное, что не поддается переводу на язык механики и математики, социологии и политики.

Талант Солженицына – исключительное порождение XX века, склонного к подмене натуры ее суррогатами: чувства – интеллектом, конкретного человека и конкретной национальной действительности – теоретическими представлениями и конструкциями о людях и жизни. В этом смысле надо бы удивляться не тактическим способностям и упорству Солженицына, с какими тот защищает свои идеи с юношеских лет, а гению и мужеству Шолохова, сумевшего, вопреки соблазнам, в бурную эпоху столкновения и борьбы идей отстоять не только живого человека и живую жизнь от посягательства на них всякого рода умозрительных «уздечек» и «удавок», но и укрепить народ в его всегдашнем сердечном недоверии к многообещающим логическим построениям будущего. «Тихий Дон», сколько бы ни старались обвинить его автора в политической тенденциозности соответствующим случаю подбором цитат, – произведение в высшей степени свободное и не исчерпывающееся никакой умственной концепцией. Претензии к Шолохову-художнику обнаруживают несовершенство нашего ума, склонного к окончательным суждениям. Между тем чтение «Тихого Дона» должно бы нас подвигнуть к выводу о принципиальной неконцептуальности российской жизни и о недостаточности интеллекта в ее обустройстве.

С юности вынашивая замысел своеобразного анти-«Тихого Дона» – «Красного колеса», Солженицын косвенно признал свое поражение в художественном соревновании с Шолоховым, отдав в многочисленных интервью предпочтение «Архипелагу ГУЛАГу» как главной книге в своем творчестве.

Проиграв Шолохову, Солженицын в «Красном колесе», естественно, потерпел поражение и от жизни. Как пишет французский славист Жорж Нива, «страшным и гиблым оказался путь Солженицына в поисках утраченной добродетели. Он ее не нашел. Он застрял в дебрях документа и архива». И далее: «Трагична потеря ориентира, как будто сам предмет повествования повлек за собой повествователя. Умер романист, умер роман, побледнели все вымышленные лица, остался огромный ворох обрывков…Неудача эта не литературная, не поэтическая, а более глубокая, экзистенциональная» (Континент. 1993. № 75).

Вывод Нивы не лишен проницательности. Думается, не без сопряжения с собственным духовным опытом Солженицын в последнее время заговорил о «холодящем страхе смерти» и о причинах такого страха: «Человек потерял ощущение себя как ограниченной, хотя и одаренной волею точки Вселенной, он все больше стал мнить себя центром окружающего, не себя приноравливая к миру, а мир к себе. И тогда, конечно, мысль о смерти становится невыносимой: ведь это погасание всей вселенной разом» (Комсомольская правда. 17.9.1993).

Раньше Солженицын думал о себе иначе – именно как о «центре вселенной», о человеке, в сознании которого даже не от страха смерти, но от одного только «шипения»: «Вы арестованы!» – «мир раскалывался», а «если уж вы арестованы – то разве еще что-нибудь устояло в этом землетрясении?» (Архипелаг ГУЛАГ. М., 1990. С. 13).

Шолохов никогда не мнил себя центром вселенной и не приноравливал мир к себе. Даже умирая, он думал о страдании ближних, невольно причиняемом им своею болезнью. Чувствуя, что жизненные силы покидают его, автор «Тихого Дона» благодарно коснулся губами руки жены и – со словами «Потерпи немного, я сейчас помру» – скончался…

* * *

В. В. Петелин. В Шолоховской группе накопилось множество вопросов к присутствующему здесь Михаилу Михайловичу Шолохову. Попрошу вас, Михаил Михайлович, ответить на некоторые. В каком состоянии ваши «Воспоминания об отце»? Что в ближайшее время вы готовите к публикации?

М.М. Шолохов. Сейчас я готовлю к печати письма отца, которые он писал матери в разные годы. В основном письма относятся к периоду с 1924 года (когда они поженились) по 1930 год. Что же касается сроков, то… Пока я думаю дать их без пространного комментария. Если планы мои не изменятся, то работу можно считать подходящей к завершению. Если же сочту нужным их прокомментировать и дополнить своими пояснениями, воспоминаниями и т. д., то в таком случае о сроках пока говорить не буду5.

М.А. Айвазян. При жизни Михаила Александровича никто не обращался к нему с просьбой передать рукописи для оформления архива? Я имею в виду какой-нибудь институт или библиотеки…

М.М. Шолохов. Нет, такого случая я не знаю. Были предложения от некоторых частных лиц, в искренность и бескорыстие которых трудно было поверить.

М.А. Айвазян. Какое непростительное равнодушие к наследию, которое могло бы стать учебником творчества для молодых писателей.

М. М. Шолохов. Вы почти дословно повторили старого друга отца, К.В. Потапова: он однажды высказал эту мысль, когда отец при нем бросил в камин большую пачку рукописей. Протянув Потапову рукописный лист, исчерканный вдоль и поперек так, что правильно прочитать окончательный вариант, кроме самого отца, вряд ли кто смог бы, он сказал: «Брось, Кирилл! Не повторяй глупостей только потому, что их до тебя тысячу раз повторяли. Рукописи, если и нужны кому, так только критикам да литературоведам, чтобы на них свои вымыслы и домыслы строить. Да спорить потом друг с другом, чем домысел превосходнее вымысла и почему именно вымысел одного правильнее домысла другого. Но их-то понять можно, и Бог им судья. В спорах ведь рождаются… деньги. А что касается писателей, то кому нравится, чтобы за них домысливали?.. А кому нравится, те пусть и оставляют свои рукописи».

Я это вспомнил, чтобы охарактеризовать отношение отца к своим рукописям, – думаю, если бы такие предложения и были, отец вряд ли на них согласился бы.

В.В. Петелин. Михаил Михайлович! Кроме того, что уже известно из публикаций воспоминаний И.С. Погорелова, не могли бы Вы добавить какие-нибудь детали отношений между ним и Михаилом Александровичем?

М.М. Шолохов. К тому, что написано Погореловым и П.К. Луговым, ничего существенного добавить я не могу. Могу только подтвердить, что все сказанное ими полностью соответствует действительности, за исключением некоторых малозначащих деталей, которые при желании вполне возможно уточнить. Что же касается отношений между отцом и дядей Ваней (как все мы, дети Шолохова, называли Ивана Семеновича), то прочитавшим воспоминания Погорелова должно быть ясно – у людей, переживших такое, они не могли быть иными, кроме как очень теплыми.

В.В. Петелин. Нас интересует не только «Тихий Дон», но и все творчество Шолохова. Не менее трагична и история романа «Они сражались за родину». Светлана Михайловна сейчас восстанавливает его подлинный текст… «Они сражались за родину»… Виктор Левченко привез из Вешенской копию записки Шолохова Брежневу, проливающую свет на положение писателя в период «застоя»… Вам слово, Виктор Григорьевич!

В. Г. Левченко

В дни памяти Шолохова я прежде всего хотел бы сказать о том, что наконец-то реабилитировано казачество. Отношение к нему у Михаила Александровича было особое. И любовное. И вместе с тем разумно прагматическое. Помню, когда экспедиция «Дорогами Григория Мелехова» в июне 90-го года завела нас в станицу Боковскую, к бывшему первому секретарю Вешенского РК КПСС Петру Маяцкому, немало он рассказал нам интересного о нраве Шолохова и его привычках, о приезде к Шолохову Олжаса Сулейменова, Василия Белова, Юрия Гагарина, когда тот, купаясь, накололся на ракушку, а секретарь райкома, бывший военный разведчик, лечил его по-фронтовому: оросил рану водкой и дал стакан для обезболивания. «Ни хрена себе, доктор», – улыбнулся во все лицо Юрий Алексеевич. Михаил Александрович ждал его как никого другого и даже сам возил по пескам на машине… Так вот, спросил я у Маяцкого об отношении Шолохова к казачеству. «Часто Михаил Александрович, – сказал Маяцкий, – поднимал такие вопросы: «Скажи, Петро, ну, сколько ж у нас дармоедов сегодня? Вот был в станице один атаман, у него был писарь, не писарь, а пысарь, он назывался – пысарь. Атаман вышел с палочкой, решения там на круге принимает, тебе возить – туды, а тебе идти – туды… и шло все, как положено. Пысарь только отвечал или отмечал, и все. И ничего больше. А сегодня – и райком есть, и райисполком есть, и сельский совет есть, и профсоюз есть, и комсомол есть, и, Господи, все есть, а дело-то пока хромает»,

Реабилитирован, слава Богу, и Григорий Мелехов.

В.В. Петелин. Реабилитировал я его в своей книге «Гуманизм Шолохова» еще в 1965 году.

В.Г. Левченко. Виктор Васильевич! Ваше открытие вошло в анналы, а по поводу Вашей работы «Два Григория Мелехова» в литературных кругах даже ходила поговорка: двадцать два Мелехова Виктора Петелина. Но это не в обиду Вам будет сказано. Читали, переиздавали, вот откуда и незлобивый юмор. Но Вы, Виктор Васильевич, к сожалению, не секретарь Ростовского суда.

А я хотел сказать о реабилитации главного прототипа Мелехова Харлампия Васильевича Ермакова, расстрелянного по внесудебному постановлению ОГПУ в 1927 году и реабилитированного только в 1989 году, то есть спустя пять лет после смерти самого Шолохова. А до этого по всем делам он проходил как б/б — белобандит. И все, кому было положено знать, знали, с кого писал Шолохов своего Григория Мелехова. Но писатель не отступился от своего. Это, кстати, и к вопросу о том, кто первый начал писать о жертвах репрессий, с какими на казачество обрушились, – отцы Арбата, да простится мне подобное выражение…

Трудно до конца оценить величие подвига Шолохова: создать «Тихий Дон» и «пробить» через тысячи заслонов; уговорить Сталина не корежить, например, образ Лавра Корнилова, нарочито не ужесточать его; не упрощать и образы коммунистов, когда им хмелем била в голову власть, и т. д. Убедить родных…

– Ты не иначе как Пушкиным сделаться хочешь? – подначивал зятя рассудительный атаман станицы Букановской Петр Громославский.

– Может, и так, – отвечал Шолохов. И непонятно было, в шутку тот говорит или всерьез.

А сколько выпало на долю Шолохова испытаний… Вспомню лишь ноябрь 1938 года. Над головой Шолохова сгустились тучи. НКВД подготовило на него «дело» как на руководителя повстанческого движения на Дону, Кубани и Тереке. Действовали крайне нагло и примитивно. И когда в Кремле в ноябре 1938 года с участием членов Политбюро и высших чинов НКВД произошла крупная разборка и товарищ Сталин даже пожурил писателя: «Напрасно ви, товарищ Шолохов, подумали, что ми поверили би клеветникам», – писатель расскажет такой незамысловатый анекдот: «Бежит заяц, навстречу волк и спрашивает: «Куда, серый, бежишь?» – «Как куда? Ты разве не слышал: ловят и подковывают». – «Так то не зайцев, а верблюдов». – «Ага, поймают, подкуют, а потом доказывай, что ты – не верблюд».

И членам Политбюро нечего было сказать в ответ…

Ф.Г. Бирюков

Шолоховское узнается по одной фразе.

Его образность можно уподобить разноцветному, в узорах, восточному ковру.

«Сады обневестились, зацвели цветом мелочно-розовым, пьяным. В пруду качаловском, в куге прошлогодней, возле коряг, ржавых и скользких, ночами хмельными – лягушачьи хороводы, гусиный шепот любовный да туман от воды…» («Двухмужняя»).

Так, уже в «Донских рассказах» проявил он способность находить собственные слова, строй фразы, интонацию.

«Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками» («Лазоревая степь»). О фронтовике гражданской войны: «Смерть по-девичьи засматривала ему в глаза». Найдет неожиданный эпитет: «Жизнерадостный строчащий стук пулемета» («Жеребенок»).

Редкая способность воссоздания мира вещей и явлений, людских отношений и чувств заметна каждому читателю в «Тихом Доне».

«Над степью – желтый солнечный зной. Желтой пылью дымятся нескошенные вызревшие заливы пшеницы. К частям косилки не притронуться рукой, вверх не поднять головы. Иссиня-желтая наволока неба накалена жаром там, где кончается пшеница, – шафранная цветень донника» (Т. I. С. 226).

Правда, мода тех лет на вычуры, натуралистические обороты речи коснулась в некоторой мере и Шолохова. В первоначальной публикации можно было встретить: «болтался в синеватой белеси неба солнечный желток», – но вскоре он нашел более художественный вариант: «плыло в синеватой белизне неба солнце».

Верным своему критерию он остается и в «Поднятой целине»:

«Звенит, колдовски бормочет родниковая струя, стекая в речку. В текучей речной воде ты увидишь, как падают отсветившие миру звезды. Вслушайся в мнимое безмолвие ночи, и ты услышишь, друг, как заяц на кормежке гложет, скоблит ветку своими желтыми от древесного сока зубами» (V, 123).

Шолоховские изобразительные средства расширяют наши представления о мире. Они сопрягают земное с небесным, реальное с таинственным, телесное с духовным. Его страницы напомнили лучшие образцы русской прозы, его имя ставили в ряд с Гоголем, Толстым, Чеховым, Буниным, Горьким. Одухотворенность картин, зримость, цветопись, детализация, лирика – все это предстало в таком индивидуальном проявлении, которое делает Шолохова неповторимым. Его нельзя подменить кем-то другим, так же, как искусство Шаляпина, Козловского, Обуховой принадлежит только им.

В наше время заметной инфляции художественного слова всего полезнее было бы, особенно молодым литераторам, использовать способ медленного прочтения, прежде всего, «Тихого Дона», чтоб войти в «студию Шолохова», воспринять красоту выражения поэтической мысли. Так А. Чехов готов был разбирать по фразам повесть «Тамань».

Полезно такое занятие и тем, кто до сих пор упражняется в подыскивании кандидатов на подлинное авторство эпопеи. Их каждый раз подводит несопоставимость шолоховского слова – вершинного достижения русской культуры. Как только дело доходит до стилистического сопоставления текстов, так становится очевидным, насколько выше мастерство Шолохова.

Изобретателям версий следует учесть умный совет М. Ломоносова в его «Рассуждении об обязанностях журналистов»:

«Всякий, кто берет на себя труд осведомлять публику о том, что содержится в новых сочинениях, должен прежде всего взвесить свои силы. Ведь он затевает трудную и очень сложную работу, при которой приходится докладывать не об обыкновенных вещах и не просто об общих местах, но схватывать то новое и существенное, что заключается в произведениях, создаваемых часто величайшими людьми. Высказывать при этом неточные и безвкусные суждения – значит сделать себя предметом презрения и насмешки; это значит уподобиться карлику, который хотел бы поднять горы».

В.В. Петелин. Михаил Михайлович! Что Вы скажете о романе «Они сражались за родину»?

М.М. Шолохов. Начат роман, как вам известно, в годы войны, отец и писал, и публиковал только военные главы, которые, как он сам говорил, могли бы хоть немного отвлечь солдата (кому в первую очередь он адресовал их) от тягот службы, подбодрить его, развеселить. Однако роман задумывался как трилогия, первая часть которой посвящалась предвоенным годам, вторая – войне и последняя – послевоенным, когда генерал Стрельцов прямо из плена попадал уже в наши лагеря и выходил из них, сохранив все свои высочайшие душевные качества.

Прототипом Стрельцова отец выбрал, после долгих поисков и раздумий, генерала Лукина. Я не могу говорить здесь более подробно, скажу лишь, что, похоже, отец действительно сжег очень большую папку рукописей «Они сражались за родину», поскольку после его смерти мы ее в его бумагах не обнаружили… Мне доводилось читать главу, в которой описывалась предвоенная «одиссея» генерала Стрельцова. Знаю, что, «запуская» эту главу в качестве «пробного шара», отец совершенно переделал ее, придав ей почти тот вид, какой известен из публикации, где эта «одиссея» уже просто рассказывается Стрельцовым. То есть отец пошел здесь тем же путем, что и в работе над «Тихим Доном». Я знаю, например, что в «Тихом Доне» у него была целая глава, посвященная описанию «подвигов» комиссара Малкина. Вся она, как вам известно, была им сведена к небольшому рассказу безымянного возницы, где уже не было множества подробностей, которые вытворял Малкин и о которых в нашей станице многие помнили, и мама многое об этом рассказывала отцу…

Вот эта «возня» с публикацией новых глав романа «Они сражались за родину» была полной неожиданностью; такая реакция на предельно и специально «смягченный» вариант его просто поразила. Это было для него настоящим ударом, полностью рушившим все его планы…

В.В. Петелин. Снова вопрос от нашей Шолоховской группы… При подготовке академического издания «Тихого Дона» мы сталкиваемся с трудным вопросом: какое из изданий романа можно было бы взять за основное? Не было ли у Вас с отцом разговоров по этому поводу?

М.М. Шолохов. Нет. Однако я знаю, что к отцу трижды обращался К.И. Прийма с письмами, где он с присущей ему дотошностью, по пунктам, постранично указывал на разночтения между довоенными и послевоенными изданиями. И всякий раз отец просил восстановить текст по предвоенным изданиям. Я лично не сомневаюсь, что поскольку издание 3-й книги «Тихого Дона» было санкционировано самим Сталиным, то очевидно, что самые первые издания ее (как и 4-й книги) менее всего подвергались правке. Наверное, именно эти издания и нужно считать за отправные. Думаю, что и первые две книги следует брать по их первым изданиям.

Оговорюсь, что имею в виду разночтения, в подоплеке которых ясно проглядывают политико-идеологические, цензурные соображения. Что же касается изменений текста, вызванных задачами литературно-художественного плана, то в этом случае вы разбираетесь лучше меня.

В. В. Кожинов

С большим интересом я прослушал все выступления, но, мне кажется, сейчас важнее всего – это заново прочитать «Тихий Дон». Поделюсь своими соображениями… Решусь сразу же сказать о наиболее важном: любовь, ставшая стержневым действием «Тихого Дона», не является неким развертывающимся в сфере «частной», «личной» жизни «фоном» Революции, и, в свою очередь, Революция не может быть понята как «фон» этой любви. Ибо любовь Григория и Аксиньи и есть, если угодно, Революция, одно из ее воплощений, а в самом художественном мире «Тихого Дона» – даже безусловно главнейшее, основополагающее ее воплощение.

Стихия жизни, созданная в «Тихом Доне», испытывает перелом, переворот именно с начала этой любви, когда она разразилась (этот резкий глагол тут вполне уместен). Вот фрагмент из переломного звена повествования:

«Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встрече почему-то люди стыдились смотреть».

То есть эта любовь изменяет, преобразует не только Григория и Аксинью, но и всю соприкасающуюся с ними жизнь. Я процитировал XII главку части первой; до этого момента жизнь в мире «Тихого Дона» течет размеренно, в какой-то степени даже патриархально-идиллически (хотя и ранее в повествовании является несколько предвещаний, предпосылок будущего взрыва), а далее – жизнь уже совсем иная, полная изломов и роковых столкновений.

В отлаженное за долгую историю бытие казацкой общины или, уместно даже будет сказать, огромной семьи тихого Дона (как его называли издавна) вторгается нечто разрушающее все устои и каноны.

Конечно, «преступление» Григория разрушает прямо и непосредственно его собственную семью. И уже в первой книге «Тихого Дона» отец Григория, Пантелей Прокофьевич, ясно осознает: «– Гришка наш, эх!.. – Старик горько закрутил головой. – Подковал он нас, стервец… Как ладно зажили было-к…»

Итак, надломлен создававшийся веками лад бытия. Пробитая брешь в конце концов приводит к полному крушению.

Кстати сказать, при появлении шолоховского повествования «преступная» любовь Григория и Аксиньи воспринималась и критиками, и читателями (или хотя бы их частью) в безусловно и сугубо положительном духе: да, мол, превосходно, что рушится эта косная, основанная на господстве обветшалых религиозно-этических догм жизнь тихого Дона – в том числе и то, что называли «деспотизмом семьи».

Сегодня, после прямо-таки глобального пересмотра оценки Революции, подобное безоговорочное одобрение едва ли возможно. И тем не менее образы Григория и Аксиньи, их трагедийная любовь воспринимаются и ныне с самым глубоким сочувствием. Нередко при этом пытаются как-то отделить их от Революции и, в частности, видеть в них только ее жертвы. Но реальное содержание «Тихого Дона» решительно противоречит таким попыткам.

Не приходится уже говорить о Григории Мелехове, который действительно становится жертвой лишь в конце повествования. Выразительна сцена (в конце «Книги третьей») его спора с дедом его жены Натальи – Гришакой. Мелехов в это время – один из вожаков мощного казацкого восстания, и девяностолетний Гришака (деду Гришаке – 69–70. – В. П.), проводящий дни за чтением Святого Писания, проклинает его: «Людей на смерть водишь, супротив власти поднял, грех великий примаешь!.. Все одно вас изничтожут. А заодно и нас. Бог – он вам свою стезю укажет».

Что ж Мелехов? «И вот сроду люди так, – думал Григорий, выходя из горенки. – Смолоду бесятся, а под старость, что ни лютей смолоду были, то больше начинает за бога хорониться… Ну уж ежеле мне доведется до старости дожить, я эту хреновину не буду читать! Я до библиев не охотник».

Вскоре Григорий, словно бы исполняя заветы деда Гришаки, идет сдаваться новой власти, добровольно и окончательно превращая себя в жертву. Но это вовсе не отменяет, не перечеркивает его предшествующую судьбу, это всего лишь конец ее.

Нет никаких оснований видеть только жертву и в Аксинье. Сквозь все повествование проходит настойчивый мотив: «…в первый раз заметил Григорий, что губы у нее бесстыдно-жадные…», «жадные губы ее беспокойно и вызывающе смеялись», «бесстыдно-зазывно глядела», «порочно-жадные красные губы» и т. д. «Какая порочная красота!» – вырывается при взгляде на Аксинью у одной из «интеллигентных» героинь «Тихого Дона». Сохранившие нравственные устои казаки согласно называют Аксинью «змеей», «выползнем змеиным», «гадюкой»…

И как страшно воздействие любви Григория и Аксиньи на судьбу Натальи, которая сначала пытается покончить с собой, а позднее, не желая рожать ребенка от покинувшего ее Григория, идет вытравлять плод к неумелой старухе и гибнет от неостановимой потери крови. Можно с полным правом сказать, что жестокость любви Григория и Аксиньи по отношению к Наталье не уступает жестокости Революции как таковой…

Но почему же мы все-таки неоспоримо сочувствуем и сострадаем Григорию и Аксинье и, более того, любуемся, восхищаемся ими? Великая правда «Тихого Дона» (сам Шолохов говорил, что вся его цель «большая человеческая правда») – правда, роднящая его с гомеровскими и шекспировскими творениями, заключается в том, что в его героях, если мерить их вековыми или, вернее, «вечными» понятиями, постоянно и поистине смертельно борются Божеское и сатанинское… И именно потому они (хотя это и может на первый взгляд показаться ложным, даже нелепым утверждением) прекрасны. Достоевский вложил в уста одного из своих любимых героев, Мити Карамазова, проникновенные слова: «…красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Мысль эта – не изобретение Достоевского; его герой только сильно и лаконично выразил то тысячелетнее русское сознание истины, которое воплощено даже в житиях святых подвижников, в чьих сердцах постоянно совершается эта самая битва.

«Тихий Дон» чаще всего пытались истолковать как воссоздание смертельной битвы красных и белых, – притом толкования получались разные: согласно одним, вся «правда» на стороне красных, согласно другим – белых. Последнее характерно для зарубежных толкователей, но во время появления «Тихого Дона» его автора обвиняли в «белогвардейщине» и в СССР.

Однако все подобные споры имеют заведомо поверхностный характер. Истинный смысл «Тихого Дона» (в отличие от множества повествований о Революции) пребывает глубже борьбы красных и белых: «Бог с дьяволом борется» в сердцах и тех и других – и в равной мере.

«Тихий Дон» – подобно творениям Гомера и Шекспира – обращен не к сегодняшнему, а к вечному противостоянию. Казалось бы, это не соответствует молодости его автора; но в действительности мировосприятие еще только недавно вступившего в жизнь и, с другой стороны, умудренного долгими годами, уже готовящегося к уходу из жизни человека наиболее способно (пусть и по-разному) обнять целостность бытия. Именно для юношей и стариков характерна сосредоточенность на вечном; сознание же людей средних лет, уже занявших свое место в жизни и еще активно отстаивающих его, в большей мере захватывают «текущие» дела и идеи.

Извечная «битва дьявола с богом» крайне разрастается и обостряется во время Революции, представляющей собой как бы обнажение этой трагедийной основы человеческого бытия. И «Тихий Дон», мощно воплотивший эту суть Революции, дает нам возможность глубоко и полно воспринять истинный смысл совершившегося. И сейчас, когда в умах едва ли не господствует необдуманное или вообще бездумное «отрицание» Революции, это особенно важно и ценно.

В «Тихом Доне» без каких-либо прикрас предстает безмерно жестокий, поистине чудовищный лик Революции. Если подойти к делу всерьез, нетрудно понять, что те книги – а их в последние годы издано и переиздано много, – в которых, так сказать, специально поставлена задача разоблачить звериную беспощадность революционного террора, в сущности, менее «страшны», нежели шолоховское повестование. Ибо в них жестокость предстает все же как нечто «противоестественное» и исключительное, как плоды поведения некоторых нелюдей, между тем в «Тихом Доне» она воссоздана в качестве, если угодно, «обычной», естественной реальности человеческой жизни в революционную эпоху.

Но совершающие страшные деяния герои «Тихого Дона» в конечном счете остаются людьми в полном смысле этого слова.

М.А. Айвазян, заведующий отделом рукописей и художественной иллюстрации ИМЛИ

В настоящее время, когда со всей очевидностью встает вопрос об издании полного академического собрания сочинений М.А. Шолохова, необходимо решить проблемы, связанные с формированием фондов документов и рукописей.

На сегодняшний день ни один из известных архивов не имеет какого-либо серьезного собрания и рукописей и документов М.А. Шолохова. Так, в РГАЛИ хранится 13 ед. хр., в Государственном литературном музее 1 ед. хр., в Санкт-Петербурге около 10 ед. хр., в ИРЛИ и Публичной научной библиотеке.

Пока не поздно, необходимо провести широкую археографическую экспедицию по разысканию, описанию и учету всего, написанного великим русским писателем XX века. Это и собрание, хранящееся в доме-музее в станице Вешенской; конечно, надо учесть и всю многочисленную переписку, его выступления в Союзе писателей, где он был много лет секретарем. Его записки к редакторам журналов и газет и издателям в московских издательствах. Я считаю, что в рамках академической программы по формированию фондов русской культуры XX века необходимо составить археографическую карту хранящихся в личном владении и в государственных хранилищах рукописных материалов М.А. Шолохова. Большую помощь в проведении такой работы мог бы оказать Российский фонд фундаментальных исследований Отделу рукописей НМЛ И РАН.

Вот какие первоочередные задачи могли бы поставить пред собой Шолоховская группа НМЛН РАН и Межрегиональный фонд им. М.А. Шолохова, прежде чем приступать к созданию академического собрания сочинений.

Часть первая
Корни. Детство. Юность

В.Н. Запевалов
Первоистоки личности и судьбы

К творческой биографии М.А. Шолохова


Одной из важнейших задач современного шолоховедения является разработка вопросов научной биографии писателя. Многое еще предстоит открыть и осмыслить в этой великой, поистине трагедийной судьбе большого русского художника, сполна вобравшей муки и радости отпущенного ей Времени. Полная драматизма и часто неожиданная в своем движении и переходах, она таит в себе немало загадок. Исследователи до сих пор, например, почти не обращали внимания на некоторые судьбоносные моменты в шолоховской биографии. Осмысление их позволяет внести существенные уточнения в понимание творческого развития писателя.

Интерес к долитературной биографии Шолохова побуждает нас пристально всматриваться в эпоху – события и реалии, формировавшие вектор его личной и творческой судьбы. Остановимся на тех из них, которые, на наш взгляд, имели решающее значение в становлении Шолохова как в личностно-психологическом, так и в мировоззренческом плане и не учитывались в должной мере при изучении его творчества.

Как формировалось шолоховское «русло представлений» о мире и человеке? Как складывался его жизненный путь?

«Я вырос в среде трудового казачества, – с гордостью говорил писатель в беседе с корреспондентом «Комсомольской правды», – того, которое потом, в годы гражданской войны, называлось красным за поддержку Советской власти… Обновлялась жизнь, обновлялся Дон и его обитатели – люди трудолюбивые, упорные, с характером. Часть этой жизни, этого обновления – в моих произведениях»1.

Изначально жизнь Шолохова была связана с Доном – своеобразным степным регионом России. Как личность он формировался в специфичной среде казачества, взаимодействие с которой во многом предопределило его судьбу, направленность творческих поисков. На основе непосредственного и целостного восприятия этой среды – со всеми особенностями ее социального бытия, традициями, богатством и многооттеночностью языка – складывался крестьянский в своей основе художественный мир писателя.

Дон, как и каждая российская область, будь то Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, по-своему необычен – в географическом, историческом, экономическом, этнографическом и других отношениях – и накладывает свой отпечаток на жизнь человеческую.

На Дону исторически сложился особый тип «землевладения за службу», определивший сохранение в казачьем быту многих средневековых черт. Ленин отмечал, что казачество является «привилегированным крестьянством», характеризующимся сословной и областной замкнутостью, типичной для феодальных отношений. Он относил область Войска Донского к числу самых патриархальных.

Специфический жизненный уклад этого военно-земледельческо-го сословия («народа в народе», или субэтноса, если прибегнуть к точному научному определению) сохранился в почти неизменном виде до 1917 года.

Своеобразие экономического положения казачества состояло в том, что патриархальный семейный уклад (крестьянский труд, всецело подчиненный природному календарю, вносил в жизнь казака подлинно эпический элемент) сочетался с укладом сословия (военная служба, лагерные сборы, походы и т. д.). С раннего детства и до глубокой старости казак ощущал себя хлеборобом и одновременно профессиональным воином. Этим объясняется сила и глубина связей казака с семьей, миром природы, натуральным хозяйством и конечно же с профессиональным военным коллективом, каким было Войско Донское2.

Бурные события капиталистической эпохи существенно меняли уклад сословия. К тому моменту, когда Шолохов вступал в жизнь, казачество уже не представляло собой, как прежде, единого целого: с каждым годом усиливался процесс разложения казачьей земельной общины. В казачьих хуторах и станицах, с одной стороны, вырастала и укреплялась зажиточная верхушка, с другой стороны, увеличивалось количество маломощных хозяйств. Как и крестьянство Центральной России, казачество делилось на кулаков, середняков и бедняков.

Находясь в стесненном экономическом положении, казачья беднота не имела средств для выполнения священной для сословия обязанности – снаряжать своих сыновей, идущих на военную службу, конем и амуницией. (Вспомним в этой связи Андрея Разметнова, которому, дабы не посрамить хутор, коня «справили» на общественные деньги.)

Резко ухудшила положение трудящихся масс казачества империалистическая война, ускорившая процессы классовой дифференциации. Масштабы мобилизации казачьего населения в этот период были значительно выше, чем где бы то ни было. Подавляющее большинство хозяйств осталось без рабочей силы.

И все же, несмотря на это, значительная часть казачества продолжала оставаться мелкими привилегированными землевладельцами. Величина казачьего пая, вплоть до Октябрьской эволюции, превышала средний земельный надел крестьянина почти в 10 раз. Казачья беднота не знала той крайней нужды, какую испытывали коренные крестьяне («мужики»), иногородние, «тавричане», составлявшие большую часть населения Донской области.

Гражданская война на Дону, резко размежевавшая население области, не была, однако, войной сословной («всех казаков против всех иногородних»), как утверждали некоторые историки 20-х годов, а войной классовой, принявшей невиданно жестокие формы.

Казачество воспринимало перспективы всякого рода преобразований и новшеств, особенно в землевладении, весьма враждебно. Старое на Дону держалось особенно долго, новое приживалось медленно и болезненно.

Все эти бурные исторические процессы начала XX века послужили социально-историческим фоном, на котором развертывалась шолоховская биография. Выросший в среде казачества, он явился живым свидетелем распада казачьей земельной общины. Перевернутая революцией жизнь поражала контрастами и противоречиями, побуждала к размышлению над социальной природой развертывающихся в быту человеческих драм.

Социальные перемены в народной жизни, происшедшие в результате революции и войн – империалистической и гражданской, – создали предпосылки для самоопределения шолоховского таланта, одновременно наделив его драматической, трагедийной силой.

На примере детства и юности писателя воочию убеждаешься, как общественные и экономические сдвиги сказались на человеческой биографии, вторглись в нее.

Шолоховская биография поражает своей необычностью. Происхождение писателя, его семейное положение в первые годы жизни заслуживают гораздо большего внимания, чем им обычно уделяют исследователи.

Шолоховы не принадлежали к казачьему служилому сословию, были «иногородними». Корни семейного рода – в старинном подмосковном городе Зарайске, некогда входившем в состав Рязанской губернии. По платежным, ревизским и писцовым книгам литературовед В.И. Стариков установил, что упоминания о первых Шолоховых, живших в Пушкарской слободе, относятся к 1715 году. Здесь жили прапрапрадед писателя Сергей Фирсович Шолохов, прапрадед Иван Сергеевич, прадед Михаил Иванович.

Подростком приехал на Дон дед писателя, Михаил Михайлович Шолохов. Он поступил по найму приказчиком в лавку к местному купцу Мохову. Женившись позднее на его дочери, Марии Васильевне, сам вышел в купцы. Их второй сын, Александр Михайлович Шолохов (1865–1925), и был отцом великого писателя.

Александр Михайлович продолжил торговые традиции шолоховского рода. Он служил приказчиком в мануфактурной лавке отца, в хуторе Кружилине. Недвижимой собственности Александр Михайлович не имел, но, будучи человеком предприимчивым, с хозяйской сметкой, он всячески стремился обрести экономическую самостоятельность: сеял хлеб на арендованной казачьей земле, торговал мелкими хозяйственными товарами, разъезжая по хуторам и станицам, был «шибаем» (скупщиком скота). Он мог бы составить себе хорошую партию – жениться, например, на одной из дочерей местной помещицы Поповой из хутора Ясеновка, в доме которой был частым и желанным гостем, однако купеческий сын сделал иной выбор. У Поповых ему приглянулась горничная – крестьянская девушка Анастасия Черникова, происходившая из многодетной семьи бывших крепостных переселенцев Черниговской губернии. Она отличалась природным умом и сильным характером. Их знакомство переросло в глубокое взаимное чувство. Эта романтичная история заслуживает особого внимания.

Александр Михайлович намерен был жениться на Анастасии, но для купеческого сына женитьба на бесприданнице, да еще иногородней, как называли на Дону тех, кто не имел собственного пая земли, было, по законам патриархальной морали, неслыханной дерзостью. Родители А.М. Шолохова решительно воспротивились этому неравному браку и, прибегнув к хитрости – помощи наказного атамана, насильно выдали Анастасию Даниловну за вдовца, казака Кузнецова. (Иногородняя, выходившая замуж за казака, становилась казачкой.) Александр Михайлович в знак протеста обозлился на отца. Вроде бы и конец этой истории.

Однако вскоре Анастасия ушла от Кузнецова и под видом экономки поселилась в Кружилине, в доме Александра Михайловича. Здесь и родился 24 мая 1905 года будущий писатель.

Восемь мучительно долгих лет переживала Анастасия Даниловна унизительное положение «двухмужней», пока неожиданная смерть ее первого мужа, Кузнецова, не избавила ее от страданий. Родители Шолохова обвенчались лишь в 1913 году.

В «Метрической книге бракосочетавшихся в 1913 году» церкви хутора Каргинского краеведом П.Я. Донсковым обнаружена следующая запись: «Мещанин Рязанской губернии города Зарайска Александр Михайлович Шолохов, православного вероисповедания, первым браком. Лет жениху 48».

О невесте сделана такая запись:

«Еланской станицы (хутора Каргина) вдова казака Кузнецова, православного исповедания, вторым браком. Лет невесте: 42».

Обряд венчания совершали священник Емельян Борисов и псаломщик Яков Проторчин в присутствии поручителей: от жениха – «мещанин Иван Сергеев Левочкин и мещанин Петр Михайлов Шолохов», от невесты – «крестьянин Тамбовской губернии Шацкого уезда Атиевской волости Козьма Кондрашев и мещанин Воронежской губернии города Острогожского Владимир Николаев Шерстюков».

Подписи: «?Священник Емельян Георгиев Борисов и псаломщик Яков Проторчин».

В графе «месяц и день» отмечено: «июль, 29»3.


Первоначально жизненные обстоятельства складывались отнюдь не в их пользу. Казалось, нельзя соединить «несоединимое» – сына купца и простую крестьянку-бесприданницу. Но жизнь диктует свои, иные законы. Поправ условности среды, женщина уходит от законного мужа и возвращается в дом того, кому по праву принадлежало ее сердце. Так, вопреки всему, соединили свои судьбы русский и украинка, сын купца и простая крестьянка. Непредсказуемостью развязки этот жизненный сюжет напоминает скорее сюжет новеллистический. Возможно, этот биографический факт (а его отзвуки угадываются в ранних рассказах «Двухмужняя», «Нахаленок», а также в «Тихом Доне» (линия отношений Григорий Мелехов – Аксинья – Степан Астахов) послужил толчком для многих раздумий Шолохова над социальной диалектикой бытия и, художественно переосмысленный, явился одним из определяющих мотивов шолоховского творчества – соединение подчас несоединимого среди взаимоисключающих начал жизни. (Вспомним в этой связи Дуняшку Мелехову, вышедшую замуж за убийцу брата – Мишку Кошевого.)

В художественном мире Шолохова этот мотив всегда сообразуется с логикой развития характера, поставленного обстоятельствами в нравственную коллизию выбора.

Весьма любопытна и история женитьбы самого писателя на М.П. Громославской, дочери станичного атамана, выпускнице епархиального училища, которая связала свою судьбу с ним также вопреки, казалось, привычным представлениям о морали. «При моем участии когда-то, – рассказывал Шолохов Е.Г. Левицкой, – отца моей жены теперешней приговорили к расстрелу, а мы после этого познакомились и поженились»1. Писатель даже шутил по этому поводу: «Ты же епархиалка. Тебя в жены попу готовили»5. В самом деле, какие поистине неожиданные повороты открывает в себе шолоховская биография!

Особая реакция Шолохова на семейные конфликты времени, его тревожно-трагическое восприятие мира, столь поражающее нас в его произведениях, восходит, очевидно, к остро прочувствованной в пору детства известной дисгармонии человеческих отношений. Нельзя не видеть определенной приверженности писателя к семейным мотивам собственной биографии, угадываемой в сюжетах его произведений.

Семью – своего рода барометр экономического и нравственного самочувствия общества – Шолохов поставит в центр своего художественного мироздания. Именно через семью – завязь жизни – в годы революции и гражданской войны проходила равнодействующая истории, определяющая главное русло ее течения.

Вернемся, однако, к факту, связанному с рождением Шолохова. Не в меньшей мере, чем его мать, тягостное ощущение «незаконности» своего положения («нахаленка») пережил он в раннем детстве, находясь «на грани двух начал», – формально считаясь казаком, а реально – сыном купца («мещанина»)6. До того момента, как мальчика усыновил его фактический отец (А.М. Шолохов), он, считавшийся казачьим сиротой, носил фамилию первого мужа матери – Кузнецов, имел пай земли и все казачьи привилегии. Писатель сообщает в автобиографии: «До 1912 года и она (Анастасия Даниловна. – В. 3.) и я имели землю. Она как вдова казака, а я как сын казачий, но в 1912 году (здесь Шолохов допускает неточность: родители его обвенчались в 1913 году. – В. 3.) отец мой, Шолохов, усыновил меня (до этого он был не венчан с матерью), и я стал числиться сыном «мещанина»7.

За этими скупыми строчками автобиографии стоит трудное детство, сложность, а подчас и жестокость первых жизненных впечатлений. Нетрудно себе представить, как больно резало слух мальчика колкое и обидное прозвище «нахаленок». Шолохову, уязвленному до слез насмешками своих сверстников и пересудами хуторян, приходилось терпеливо переживать в душе горькие, незаслуженные обиды. Любопытен в этой связи один исторический факт. Когда-то Петр I издал специальный указ о том, чтобы всех незаконнорожденных записывать в художники. Кстати, тема судеб незаконнорожденных в русской культуре (в этот ряд можно поставить В.А. Жуковского, Н.Ф. Федорова, А.И. Герцена, А.А. Фета, художника В.Г. Перова и других) могла бы стать объектом специального исследования.

Уже ранняя биография Шолохова говорит о том, что он изначально формировался как художник широкого диапазона чувств и мысли. Вероятно, прав был И. Бунин, говоривший о типе физической организации как предпосылке «обостренного ощущения Всебытия»8.

Шолохову часто задавали вопрос о его социальном происхождении. В письме к М.И. Гриневой от 28 декабря 1933 года он на этот вопрос ответил так: «Напрасно вы меня оказачили. Я никогда казаком не был. Хотя и родился на Дону, но по происхождению – «иногородний»9.

Такой вопрос был задан и на одной из встреч со студентами Упсальского университета (Швеция): «В «Истории советской литературы», вышедшей на Западе, профессор Струве пишет, что вы полуказак. Там написано, что ваша мать казачка, а отец – нет. Шолохов ответил: «В какой-то мере это так. Дело в том, что моя мать (она украинка) вышла замуж за казака и рано овдовела. Потом она жила с моим отцом, как говорится, гражданским браком, не венчанные были. Сколь я родился, а она была, так сказать, вдовой, я по формуляру числился казаком, имел пай земли, все привилегии казачьи. Затем отец меня усыновил. Уже после моего рождения они перевенчались с матерью и (по документам) я стал числиться уже русским… У нас таких людей называли иногородними. Вот я – иногородний»10.

Не в этих ли хитросплетениях судьбы, сложных перипетиях шолоховской биографии следует искать отчасти объяснение литературной позиции писателя, его беспристрастного реализма? Изображая казачество, уходящий с исторической арены опыт военно-земледельческого сословия, он сумел посмотреть на этот своеобразный мир как бы с двух точек зрения – глазами казака («Он пишет как казак, влюбленный в Дон»11. М. Горький) и одновременно глазами «иногороднего» – человека иной среды.

Детство оставляет у человека множество впечатлений разного свойства. Годы просеивают эти впечатления, что-то забывается, уходит в небытие, а что-то навсегда остается в памяти, – как общий душевный фон, как нравственная атмосфера пережитого.

Страдания и духовные раны часто открывают путь в искусство и становятся сильной действенной пружиной художественного творчества. Трагическое, выражая собой предельное и конфликтное в жизни, делает искусство особенно трепетным, живым и незабываемо впечатляющим и глубоким.

Двойственность положения («грань двух начал»), остро прочувствованная Шолоховым в детстве, была следствием реальных жизненных противоречий и контрастов, за которыми стоит глубокий социальный смысл.

Пережитое остропамятливым детским сердцем состояние «незаконности» своего положения Шолохов художественно воссоздал в рассказе «Нахаленок», о котором в беседе с Е.Г. Левицкой говорил, что это «отчасти автобиографический рассказ12.

В нем воссоздан портрет вихрастого Мишки – «нахаленка»:

«Мишка собой щуплый, волосы у него с весны были как лепестки цветущего подсолнечника, в июне солнце обожгло их жаром, взлохматило пегими вихрами; щеки, точно воробьиное яйцо, исконопатило веснушками, а нос от солнышка и постоянного купания в пруду облупился, потрескался шелухой. Одним хорош колченогенький Мишка – глазами. Из узеньких прорезей высматривают они, голубые и плутовские, похожие на нерастаявшие крупинки речного льда».

«Для отца он – Минька. Для матери – Минюшка. Для деда – в ласковую минуту – постреленыш, а в остальное время, когда дедовские брови седыми лохмотьями свисают на глаза – «эй, Михаиле Фомич, иди я тебе уши оболтаю!».

А для всех остальных: для соседок-пересудок, для ребятишек, для всей станицы – Мишка и «нахаленок».

Девкой родила его мать. Хотя через месяц и обвенчалась с пастухом Фомою, от которого прижила дитя, но прозвище «нахаленок» язвой прилипло к Мишке, осталось на всю жизнь за ним».

Психологическая достоверность биографических деталей органично входит в художественную ткань произведения. Совершенно очевидно, что в творчестве Шолохова детские впечатления получили художественное осмысление и повлияли на характер его художественного мировидения. Для Шолохова-художника крайне важна детская точка зрения на происходящее, ибо в детском сердце, как в фокусе, своеобразно пересекаются и сходятся реалистическое и романтическое в жизни. Через детское незамутненное сознание (оно выступает как форма воссоздания и осмысления действительности) писатель стремится показать большой мир, рост в человеке чувства социальности.

Вспомним в этой связи и рассказ «Семейный человек». У паромщика Микишары нет ни тени сомнения и раскаяния в содеянном. (Ради того, чтобы отвести от голодной смерти семерых малолетних детей, он по принуждению белоказаков убил двоих сыновей.) «Жестко и нераскаянно» из-под напухших век смотрят глаза Микишары: «…Через кого все так поделалось? Да все через них же, через детей!» «Вот ты и рассуди нас, добрый человек! Я за детей за этих сколько горя перенес, седой волос всего обметал. Кусок им зарабатываю, ни днем, ни ночью спокою не вижу, а они…»

Вопрошая, Микишара твердо убежден, что его жестокий поступок сполна оправдывает закон обстоятельств. Однако Шолохов судит героя иным судом, нравственным, вкладывая приговор в уста ребенка, дочери Натальи: «Гребостно мне с вами, батя, за одним столом исть. Как погляжу я на ваши руки, так сразу вспомню, что этими руками вы братов побили; и с души рвать меня тянет…»

В рассказе «Семейный человек» звучит мотив нравственной ответственности человека за свои деяния. Шолохов не снимает этой ответственности с человека даже тогда, когда, казалось, возможности противостоять обстоятельствам исчерпаны сполна и выбора нет.

Образ Микишары взят писателем из жизни. В своих записках Е.Г. Левицкая приводит такой разговор Шолохова с председателем Плешаковского сельсовета: «А как поживает Микишара?» – вдруг спросил М.А. Тот (председатель. – В. 3.) замялся. «Приходил ко мне, просил дать свидетельство о политической благонадежности, хочет охотой заняться, ружье купил, – говорит: «У меня сын был красноармеец…» «Да ведь ты сына-то убил, – говорю ему. – Не дал ему свидетельства», – закончил председатель»13.

В развитии детской темы Шолохов явился продолжателем традиций русской классики. В художественном мире русской литературы дети живут в тесном и чаще всего очень драматичном для них соприкосновении с миром взрослых. Именно в детских судьбах русские писатели открывали особенно веские, неотразимые аргументы для критики существующего социального строя14. Достоевский считал страдание детей великой темой.

Достоевский выверял нравственные истины отношением к этим истинам детей, размышляя о детях как о будущем человечества. Князя Мышкина он оставил взрослым ребенком, сохранившим по-детски невинное, естественное восприятие мира, людей.

Детство Шолохова прошло на степном приволье. Будни донских хуторов и станиц, быт казаков, их нелегкий каждодневный крестьянский труд в поле и тяжелая военная служба – вот атмосфера, которая с детства окружала будущего писателя. Это была жизнь, близкая к земле, крестьянскому труду, неброской степной природе, включавшая в себя не только крестьянские будни, но и яркие впечатления от шумных ярмарок, народных игрищ и представлений. Она закладывала основы подлинного демократизма, пробуждала внимание к духовной деятельности народа. Красочная панорама глубинной народной жизни, замечательное искусство народа открылись Шолохову в самую отзывчивую, самую чуткую пору детства. Именно в эти годы в душу впечатлительного ребенка входит еще не осознанное, но цементирующее весь строй личности, представлений, ценностей народное начало, – возникает завязь чувства стихийного историзма. Уже в долитературный период он столкнулся со всеми особенностями социального, нравственного облика жителей Донского края, традициями и канонами казачьей народной культуры.

Это был период скорее эмоционального, чем рассудочного постижения мира, весьма богатый событиями, встречами с контрастными характерами, стилями поведения людей, знакомством с жизнью разных классов и сословий, национальностей, породивший у будущего писателя особую восприимчивость к калейдоскопически меняющемуся богатству и многообразию явлений.

Отец Шолохова часто менял профессии и место жительства, много кочевал по Донской области, таким образом будущий писатель, переезжая с семьей с места на место, познакомился с жизнью и бытом многих хуторов и станиц Верхнего Дона. Каковы были маршруты этих передвижений?

В 1910 году, прожив в Кружилине пять лет, семья Шолоховых переехала в хутор Каргин (позднее он будет переименован в станицу Каргинскую), где Александр Михайлович получил место приказчика в лавке купца Левочкина. С Каргиным связаны значительные события детства и боевой юности писателя. Здесь, в 1911 году, он будет брать первые уроки у сельского учителя Т.Т. Мрыхина, а через год, освоив начальный курс, поступит в Каргинское приходское училище. В 1920-е годы юный Шолохов с оружием в руках будет участвовать в становлении Советской власти. В Каргине будут написаны первые рассказы из донской жизни. Хутор Каргин часто упоминается в «Тихом Доне», события «Донских рассказов» происходят в основном в этом же хуторе.

Раннее детство писателя не ограничивается только донскими впечатлениями. Гимназический период его биографии, заложивший основы интеллектуального роста писателя, насыщен событиями, он прожит на стыке сельской и городской жизни. Так, в 1914 году, когда Шолохов заболел, отец отвез его, не успевшего закончить второй класс Каргинского приходского училища, в Москву, в глазную клинику доктора Снегирева. Остро переживалась девятилетним мальчиком разлука с семьей, родными местами. Непривычной для него, провинциала, была обстановка большого города.

После излечения Шолохов был определен в подготовительный класс частной мужской гимназии имени Григория Шелапутина. Во время учебы он жил на квартире у родственника по линии отца – А.П. Ермолова.

Отдельные московские впечатления этих лет отражены в «Тихом Доне». В клинику доктора Снегирева приедет с фронта на лечение Григорий Мелехов.

В связи с тревожной обстановкой, а также возникшими материальными затруднениями в 1915 году родители перевели мальчика в мужскую гимназию тихого провинциального городка Богучара, Воронежской губернии. В период обучения он жил в семье священника Д. Тишанского15. С домом соединяла мальчика переписка. Ради этого мать выучилась грамоте, чтобы самостоятельно читать письма сына.

Революционные события прервали обучение. Правда, некоторое время Шолохов учился во вновь открытой Вешенской гимназии, но полный гимназический курс ему завершить не удалось: в эти годы Дон явился ареной жестокой классовой борьбы.

В 1918 году, когда на Дон, нарушая условия Брестского мира, пришли немецкие оккупационные войска, семья переехала в хутор Плешаков (здесь отец писателя работал управляющим паровой мельницей), а через год – перебирается в хутор Рубежный. С начала 1920 года – вновь в Каргин.

Детство будущего писателя совпало со временем социальной революции и войн – империалистической и гражданской, на Дону особенно ожесточенной, временем коренной ломки старого жизненного уклада, начавшейся задолго до этих грандиозных событий.

Оно прошло в хуторской глуши, удаленной на сотни верст от промышленных центров, в обстановке устного живого слова, овеянное романтикой воспоминаний служилых казаков об их славных походах по военным дорогам Турции, Галиции, Восточной Пруссии; детство между казачьим куренем и тихим Доном, коридорами московской, богучарской, вешенской гимназий и бесконечной лазоревой степью, военно-земледельческим укладом крестьянско-казачьей жизни и бытом вольных хуторян, – детство между городом и селом, на стыке мирной и военной жизни. Эта жизнь, полная контрастов и противоречий, явственно показывала значение окружения, в которое погружен человек. Все это готовило и обещало специфическое, шолоховское восприятие мира.

Детские впечатления, повлиявшие на характер художественного мировидения писателя, в известной мере дают материал для отыскания истоков характерных особенностей его будущего творчества. Разве такие черты шолоховского дарования, как, например, познание самого языка степной природы, тонкое чувство красок, вплоть до тончайших, почти неразличимых оттенков и переходов, обостренное внимание к граням времени, преимущественно внешняя изобразительность и высокая степень эстетизации мира – не предвосхищены впечатлениями детства?

«Если биография художника, – проницательно заметил К. Федин, – служит коренным руслом его представлений о мире, – а это действительно так, – то на житейскую долю Шолохова выпало одно из самых глубоких, самых бурных течений, какие знает социальная революция в России».

Нравственное самоопределение Шолохова произошло в годы гражданской войны. В беседе с Ф. Кубкой писатель обронил такое признание: «Поэты рождаются по-разному. Я, например, родился из гражданской войны на Дону»16.

Шолохов оказался в самом эпицентре событий. Живя на территории белого казачьего правительства (1918–1920), он видел белый стан изнутри. Возможно, это обстоятельство повлияло на выбор ракурса художественного исследования в «Тихом Доне» и обусловило особую трудность в работе над романом.

В марте 1919 года юный Шолохов был очевидцем трагических событий Вешенского восстания, вспыхнувшего в тылу Красной Армии и создавшего реальную угрозу существованию Советской власти на Дону. В этой социальной «коловерти» он видел, как по-разному умирали люди: красные и белые, мужчины и женщины, старики и дети. «Во время гражданской войны был на Дону, – писал он в автобиографии. – С белыми ни разу никто из нашей семьи не отступал, но во время Вешенского восстания был я на территории повстанцев» (Знамя. 1987. № 10. С. 174).

Начиная с 1920 года, «с момента окончательного установления Советской власти на юге России», Шолохов, «будучи пятнадцатилетним подростком», работал «учителем по ликвидации неграмотности среди взрослого населения» в хуторе Латышеве (февраль – сентябрь 1920 г.), служащим в станичном ревкоме (с сентября и до конца

1920 г.). «Сумел… изучить изрядное количество профессий», – писал он в автобиографии. Работал «учителем в низшей школе», «продовольственным инспектором». Принимал активное участие в общественной, хозяйственной и культурной жизни станиц Каргинской и Букановской. Это событийная канва, за которой стоит многое.

В своеобразном ритме смены профессий (статистик, учитель, продовольственный инспектор, журналист, служащий, актер драматического народного кружка, а позднее, в Москве, – каменщик, грузчик, счетовод и – писатель) угадывается своя закономерность, отражающая не только ход калейдоскопически меняющегося бытия, но и поиск себя, своей жизненной стези, а также меру причастности Шолохова к миру перестраивающейся на новый лад жизни. Все это можно назвать своеобразными этапами постижения будущим писателем сложнейшей науки народознания.

Думается, у некоторых «исследователей» не возникло бы двусмысленных вопросов о том, где молодой писатель мог почерпнуть столь глубокое знание многих пластов русской простонародной и литературной речи, народного быта, психологии простых казаков, если бы они не пытались предвзято интерпретировать факты шолоховской биографии.

Выросший в казачьей среде, Шолохов не только превосходно знал фольклор, специфику старого жизненного уклада, но и стоял у истоков экономического и культурного созидания сельской нови, видел разные ее фазы, наблюдал за тем, сколь много неожиданных, непредсказуемых поворотов открывает в себе сама жизнь, как круто она ломает порой человеческие судьбы.

Давление жестоких жизненных обстоятельств Шолохов познал на собственной судьбе.

В годы продразверстки для борьбы с бандитизмом на Дону были сформированы части особого назначения – ЧОНы, в которых довелось служить Шолохову. Он писал в автобиографии: «С 1920 года служил и мыкался по донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами. Все шло как положено. Приходилось бывать в разных переплетах». Один из таких «переплетов» едва не стоил ему жизни. Осенью 1920 года продармеец Шолохов попал в плен к Махно и лишь по счастливой случайности (во время допроса, который вел сам атаман, за Шолохова заступилась хозяйка хаты) избежал смерти. Махно отпустил юношу, пригрозив в случае повторной встречи виселицей. Отсвет драматических событий этих дней угадывается в повести «Путь-дороженька» (1925), где герой ее, Петька Кремнев, оказался в ситуации, пережитой несколько лет назад самим писателем.

Период службы Шолохова в продовольственных органах – еще одна драматическая страница его биографии.

В мае 1922 года, после окончания краткосрочных курсов продовольственной инспектуры в г. Ростове, Шолохов был направлен в станицу Букановскую, где работал станичным инспектором.

После голодного 1921 года положение со сбором налога в станице Букановской было критическим. Вспомним начало шолоховского рассказа «Продкомиссар».

«В округ приезжал областной продовольственный комиссар.

Говорил, торопясь и дергая выбритыми досиня губами:

– По статистическим данным, с вверенного вам округа необходимо взять сто пятьдесят тысяч пудов хлеба. Вас, товарищ Бодягин, я назначил сюда на должность окружного продкомиссара как энергичного, предприимчивого работника. Надеюсь. Месяц сроку… Трибунал приедет на днях. Хлеб нужен армии и центру во как… – Ладонью чиркнул по острому щетинистому кадыку и зубы стиснул жестко. – Злостно укрывающих – расстреливать!..

Головой, голо остриженной, кивнул и уехал».

Продовольственные органы требовали собирать налог. Время было напряженное. Сельское хозяйство Верхнего Дона, пережившего страшный голод 1921 года, находилось в трудном положении. В тех исключительных условиях важное значение придавалось разъяснению народу смысла продовольственной кампании. Страна крайне нуждалась в хлебе и других сельскохозяйственных продуктах.

В Букановской Шолохов оказался лицом к лицу со сложными проблемами крестьянской жизни, решение которых требовало от него не только глубоких знаний, но прежде всего смелости и решительности.

Важную информацию об этом периоде содержит документ – отчет Шолохова о положении со сбором налога в станице Букановской. Сквозь строки документа, написанного кровью сердца, просвечивает глубокое знание хозяйственных нужд казачества, внимание к народному быту, понимание основы взаимоотношений Советской власти с крестьянством в период нэпа. Живой документ эпохи убеждает в том, что писатель изначально принадлежал к разряду тех людей, которых беспокоили вопросы практического созидания сельской нови. Суровая действительность обязывала молодого Шолохова видеть и понимать противоречивость психики и поведения крестьянина в первые годы Советской власти. За цифровыми налоговыми показателями Шолохов разглядел сложные человеческие характеры и судьбы людей, трудно пробивающих свой путь к новой жизни.

Шолохов писал в докладе окружному продовольственному комиссару Шаповалову, что, несмотря на проведенную им разъяснительную работу среди населения, призывы «давать правдивые и точные» сведения о площади посева, хлеборобы «чуть ли не поголовно скрыли» истинную цифру засеваемой площади и что все старания пошли насмарку. Пришлось начинать все сначала.

Какие же формы и методы работы использовал семнадцатилетний инспектор Шолохов? Он пишет в докладе: «Путем агитации в одном случае, путем обмера – в другом, и, наконец, путем… показаний и опроса… местный пролетариат сопоставлялся с более зажиточным классом посевщиков…»17

В ходе тщательной проверки поступивших от хлеборобов сведений о размерах посева Шолохов пришел к выводу, что налоговое задание для станицы Букановской значительно завышено и установлено окружными продовольственными органами без учета реального состояния дел.

Характеризуя Букановскую как самую бедную в экономическом и агрономическом отношении по сравнению с другими станицу, Шолохов с болью сердца поведал о человеческой трагедии – голоде, выявив истинную причину того, почему хлеборобы, прикрываясь круговой порукой, давали заведомо неверные сведения о размерах посевной площади. Защищая своих земляков, взывая к справедливости, Шолохов писал в докладе: «Семена на посев никем не получались, а прошлогодний урожай, как это нам известно, был выжженным: песчаные степи. В настоящее время смертность на почве голода по станице и хуторам, особенно пораженных прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров. Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья, и единственным предметом питания является трава и древесная кора. Вот та причина, из-за которой задание не сходится с цифрой фактического посева»18.

Доклад Шолохова о сборе продналога в станице Букановской сыграл важную роль в судьбе его земляков. Это был крик души человека, решительно протестующего против волюнтаризма, грубости и бездушия в аграрной политике. В документе красной нитью проходит мысль о бережном, внимательном отношении к крестьянину-казаку, о необходимости понимания специфики его труда. Позднее она будет выражена в рассказе «О Донпродкоме и злоключениях заместителя Донпродкомиссара товарища Птицыиа», сюжет которого генетически восходит ко времени обучения Шолохова на курсах продовольственной инспектуры.

Рассказом «О Донпродкоме…» Шолохов решительно осуждал «партизанские» методы руководства аграрной политикой.

Однако вернемся к истории со сбором продналога в станице Букановской.

Несмотря на чрезвычайность сложившейся обстановки, Шолохов, имея полноту власти, хотя и вел жесткую «линию», все же не прибегал к судебным санкциям, обходился без крайних мер. Между тем тогда не обошлось без драматических моментов. В письме к Левицкой от 22 июля 1929 года Шолохов писал об этой поре так: «Я работал в жесткие годы, 1921–1922 годах, на продразверстке. Я вел крутую линию, да и время было крутое; шибко я комиссарил, был судим ревтрибуналом за превышение власти…»19

Что стоит за словами «шибко комиссарил», «превышение власти»?

Мария Петровна, работавшая в то время под началом Шолохова статистиком, рассказывала автору настоящих строк в апреле 1986 года, что, организовывая тщательную проверку поступавших от хлеборобов сведений, Михаил Александрович не допускал формализма, в отдельных, особых случаях снижал налоговые показатели. Нельзя забывать того факта, что в станице Букановской властями была установлена сильно завышенная цифра продналога.

Действия Шолохова по сбору налога в этих чрезвычайных условиях были истолкованы как попустительство («превышение власти»). Состоялся суд. В горячке семнадцатилетнего подростка приговорили к расстрелу. Два дня он сидел «в темной» под арестом в ожидании исполнения приговора, однако, принимая во внимание его несовершеннолетие, а также историю с явным завышением налога, в которой были прежде всего повинны окружные продовольственные органы, ревтрибунал счел возможным заменить расстрел условным сроком наказания. Об этом факте Шолохов сообщает в обнаруженной нами автобиографии: «В 1922 году был осужден, будучи продкомиссаром, за превышение власти: 1 год условно»20.

Мария Петровна на мой вопрос, в чем состояло «превышение власти», в сердцах сказала: «Какое там превышение власти! Михаил Александрович пострадал за человечность свою. Ведь налог-то со своих земляков собирал! Старался всех понять, быть справедливым…» Далее она добавила: «Принимая во внимание несовершеннолетие, дали год условно – таково было решение суда».

И вновь, как в плену у Махно, Шолохов оказался перед лицом смерти, не раз по-девичьи засматривавшей ему в глаза. Впоследствии он так рассказывал об этом драматичном эпизоде писателю А. Софронову: «Два дня ждал смерти… А потом пришли и выпустили… Жить очень хотелось…» (Огонек. 1961. № 10. С. 16).

Вдумаемся, что пережил семнадцатилетний юноша в ожидании приговора? Что в те дни и часы, показавшиеся тогда не одной прожитой жизнью, ему представлялось? Возникает весьма интересная историческая параллель. В 1849 году другой русский писатель, Ф.М. Достоевский, и также в самом начале пути пережил страшное потрясение, во многом предрешившее его духовное развитие, дальнейшую его судьбу. Оно явилось началом перелома в мировоззрении Достоевского, который довершила каторга. Речь идет об ожидании смертного приговора, который лишь в последний момент заменили другим – каторгой. Однако промежуток в десять минут между этими приговорами, показавшийся вечностью, имел решающее значение в судьбе писателя. Из социалиста, члена кружка Буташевича-Петрашевского, Достоевский стал позднее едва ли не самым радикальным оппонентом Чернышевского, звавшего к топору Русь.

Хотя рассматриваемые явления и факты и находятся в разных временных плоскостях и социальных сферах, они таят в себе некоторое типологическое сходство. Соотнесение этих историко-литературных фактов помогает рельефнее высветить характерное, глубже понять судьбоносные моменты в писательских биографиях.

Ю. Бондарев заметил по этому поводу: «Правда – это жестокая красота. Познать ее – значит прикоснуться к вершинам духа. Я уверен, что без тюрьмы, без десяти смертельных минут на семеновском плацу, внезапного помилования и тяжелой каторги был бы другой Достоевский-писатель. Как был бы другой Толстой без севастопольских бастионов. Они еще молодыми стояли на пороге жизни и смерти, перед бездонными глазами небытия. В конце концов действительность рождает писателя. Но потом писатель создает действительность, характеры, красоту, которая становится одухотворенной реальностью»21.

То, что пришлось пережить Шолохову в годы детства и боевой юности, убеждает нас в подлинной глубине социально-нравственных прозрений, которые видны уже в ранних произведениях писателя.

Драматизм и острота жизненных переживаний в самые молодые и детские годы наложили особый отпечаток на характер художественного мировидения писателя, трагедийного в своей основе.

Пережитое составило основной запас жизненных впечатлений, добытых ценой личного участия в грандиозных событиях. Богатый опыт Шолохова оказался созвучным духу эпохи, отразился в его литературной практике.

На многих произведениях Шолохова лежит отсвет его трагедийной судьбы. Лично-биографическое и региональное (донское), своеобразно преломляясь в его художественном мире, становится важным элементом философско-художественной системы писателя.

А. Сергин
Шолохова с детства люблю…

В хуторе Кружилинском жил Александр Михайлович Шолохов с семьей. Получал он небольшую зарплату, работая торговым служащим.

Замечательные то были люди, трудолюбивые и гостеприимные.

24 мая 1905 года в семье Шолоховых родился сын – Михаил.

Когда ребенку исполнилось год, мне пришлось за ним наблюдать. Рос Михаил послушным и некапризным мальчиком.

В четырехлетием возрасте он был затейником всяких детских игр, порою без удержу игривый, постоянный охотник до всяких сказок и рассказов.

Любили в детстве мы играть в войну, и Миша, меньший среди нас, тоже «скакал» на хворостине, воображая ее донским ретивым конем.

Излюбленным местом нашей игры был Голый Лог, где «на смерть» сражались «русские войска» с «японцами» за Порт-Артур.

Миша был в центре этих «событий».

Детская любознательность Михаила была чрезвычайно многообразна. Он числился постоянным наблюдателем казачьих свадеб, песен и задорных плясок.

Ко всему новому проявлял огромный интерес, отличаясь замечательной памятью.

Моя мать знала много сказок и рассказывала их вечерами.

Учиться начал Шолохов в Кружилинской церковно-приходской школе, а затем, когда переехали родные, – в Каргинской школе и Богучарской гимназии.

После Михаил Шолохов учился в Москве, где мне пришлось снова видеть его и слушать его рассказы.

В станице Вешенской я встретил Михаила Александровича Шолохова автором больших полотен художественной литературы: «Тихого Дона» и «Поднятой целины».

Михаил Александрович исключительно простой и отзывчивый человек.

За него я буду голосовать в Депутаты Верховного Совета СССР».

Т. Мрыхин
Из моих воспоминаний

Почти вся моя сознательная жизнь заполнена работой в школе. За долгие годы работы через мои руки прошли тысячи маленьких людей, одолевавших первые шаги учения. Приходили они в школу почти младенцами и на моих глазах росли, переживали радость познания, постепенно расширяли свой умственный кругозор, хорошели. В моей памяти сохранилось много незабываемых детских образов, озаренных радостью успеха в учении или озабоченных и настойчиво преодолевающих трудности.

Одним из таких ярких воспоминаний является воспоминание о работе с Мишей Шолоховым. Мише тогда было около 7 лет. Родители его пригласили меня поработать с ним на дому – обучить грамоте, на что я охотно согласился. Он был хрупким, но очень живым и любознательным мальчиком. Во время наших занятий он всегда внимательно выслушивал объяснение всего нового, легко и быстро одолевал грамоту. Я и теперь ясно представляю себе, как Миша в момент объяснения урока весь превращался во внимание и сидел неподвижно, уставив свои острые глаза на объект объяснения. Самым трудным для Миши на первых шагах учебы было письмо, так как слабые детские пальцы с трудом справлялись с написанием цифр и букв. Но маленький поборник наук старательно трудился над письмом и был очень доволен, когда удавалось справиться с каллиграфией буквы или ее элемента.

В усвоении чтения и счета Миша не испытывал никаких затруднений и быстро продвигался вперед.

Работа с Мишей доставляла полное удовлетворение, так как я видел, что мой труд щедро вознаграждался прекрасными успехами моего прилежного ученика. За 6–7 месяцев Миша прочно усвоил курс первого класса: хорошо читал, успешно справлялся со счетом в пределах сотни, писал четко и опрятно.

Так протекали наши занятия, в процессе которых вскрывались все новые и новые качества, новые способности Миши: пытливость, острая сообразительность, растущая жажда к знаниям.

Грустно было подумать о том, что в условиях удушающего царского режима мог, не развернувшись, погаснуть талант Миши, как гибли тысячи талантов нашего даровитого народа.

Но к нашему счастью и к великому счастью тружеников всего мира, грянул гром Великого Октября, и пали цепи угнетения и рабства. Настала пора свободной и радостной жизни, настала счастливая пора свободного развертывания творческих сил народа. В замечательных условиях советской действительности под постоянной заботой и мудрым руководством Коммунистической партии Советского Союза у нас выросла целая плеяда даровитых людей, прославивших нашу Родину своими достижениями в различных областях нашей великой стройки. В этих условиях бурно развивался и пышно расцвел талант Миши Шолохова, выросшего до писателя с мировым именем, до большого государственного деятеля.

В день 50-летия Михаила Александровича Шолохова хочется от всего сердца пожелать дорогому юбиляру крепкого здоровья, долгих лет жизни и дальнейших успехов в его творческой работе во славу нашей великой Родины.

П. Чукарин
Ученик богучарской гимназии

В прошлом году исполнилось пятьдесят лет с начала творческой деятельности выдающегося советского писателя Михаила Александровича Шолохова. Его богатая событиями жизнь по крупицам вкраплена в рассказы, повести, романы.

Но о богучарской поре детства Шолохов написал в автобиографии всего одну фразу: «Учился в Богучарской мужской гимназии». Воспоминания же об этом у него неизгладимы, и он нередко в кругу друзей, а чаще всего при встречах со школьниками с теплотой рассказывает о маленьком провинциальном городишке с благозвучным названием Богучар, о людях, с которыми свела его там судьба.

…В двухстах сорока верстах к югу от Воронежа на низменном месте, по левому берегу мелководной речушки растянулся город шириной не более трехсот сажен. В ту пору он имел шесть улиц с добротными кирпичными купеческими домами, двенадцать переулков и одну площадь с двухэтажной городской управой в центре и торговым рядом из 33 лавок, 17 ларей и пяти трактиров. Трижды в году над Богучаром стоял разноголосый людской гомон, ржание лошадей, носились в воздухе пряные запахи обильных ярмарок.

Населяли Богучар преимущественно купцы и мещане. Купцы закупали хлеб и скот у местных крестьян и у донских казаков и сбывали его в Елец и Воронеж. Мещане занимались малозначительным ремеслом для удовлетворения местных потребностей.

В городе было два собора, две приходских церкви, одна кладбищенская и одна «домовая» – при остроге, построенном здесь по повелению Екатерины II. Была еще больница и богадельня на двадцать мест.

Герб Богучара изображал на золотом поле хорька, «каковых, по свидетельству историка И.Ф. Токмакова, в окрестностях сего города очень довольно».

Город назван по имени речки, а первоначальное название ее тюркское. «Баурча» в переводе на русский означает: «речка, текущая по отлогому спуску с горы». В русских документах XVI–XVII веков появилось упоминание о речке Баучар. Иногда встречается написание «Боучар». Постепенно название изменилось: «Баурча – Боучар – Богучар – Богучарка».

На южной окраине города и поныне стоит кирпичное здание в три этажа, принадлежащее мужской гимназии. В массивном корпусе пятьдесят две комнаты и два зала – актовый и гимнастический, неподалеку, за речкой, – большой тополевый парк с аллеями. Здесь предстояло учиться Мише Шолохову, мальчику из казачьего хутора Кружилина, что входил в приграничную с Воронежской губернией станицу Вешенскую.

…Дом Тишанских, где поселили десятилетнего Мишу, – в центре города, восемью окнами глядел на улицу и на площадь. Небольшой аккуратный двор вымощен камнем, флигелек – кухня, сараи…

У Дмитрия Ивановича, преподававшего в гимназии закон божий, и его жены Софьи Викторовны было пятеро детей: Николай и Антонина – старшие, Алеша – Мишин сверстник и одноклассник и Елочка и Клава – меньшие. С первого же дня Миша был принят как равный в большой семье.

В Богучарской мужской гимназии учили русскому языку и литературе, из древних языков – греческому и латинскому, из европейских – французскому и немецкому. Кроме того – математике, физике, истории, географии, природоведению, рисованию, лепке, пению, гимнастике. Ну и, конечно, закону божьему, по тому времени обязательному для всех учебных заведений.

Директор гимназии, инспектор и большинство преподавателей имели гражданские чины – от губернского секретаря у письмоводителя Васильева до действительного статского советника у директора Новочадова.

Воспитанников учебного заведения всегда можно было отличить по форме. Они носили шинели с голубыми петлицами и блестящими пуговицами, гимнастерки и брюки навыпуск. На бляхах поясов и на кокардах фуражек – три буквы «БМГ» – Богучарская мужская гимназия. Вся форма (разумеется, кроме ботинок с калошами) – из светло-серого сукна. Из-за этого городские мальчишки дразнили гимназистов «мукомолами».

Гимназия отличалась строгими порядками. Парадным входом пользовались только директор, попечитель, инспектор и преподаватели. Воспитанники знали лишь черный ход, со двора. Не менее строг был и внутренний режим.

…Пятнадцатого августа 1915 года без пяти минут девять гимназистов построили и повели в актовый зал. Впереди – остриженные наголо первоклассники, за ними – гимназисты старших классов.

В почтительном молчании стояли перед огромным портретом царя и сияющей золотом иконой готовые к молитве гимназисты и преподаватели.

– Достойно есть яко. Во истину-у-у…

По окончании молитвы все сделали крутой поворот налево и пошли из зала по своим классам. Шествие замыкал директор Гавриил Алексеевич Новочадов. Так началось пребывание Шолохова в Богучарской гимназии.

В классе, расположенном на втором этаже, в числе тридцати пяти гимназистов учился и Миша Шолохов. Общительный и веселый мальчик в первый же день сошелся со своими сверстниками – Жорой Подтыкайло, братьями Александром и Владимиром Поповыми, Мишей Орловым, Васей Перевезенцевым, Александром Оборотовым. Жора и Миша заняли третью парту в третьем ряду от окна.

Очень нравилась Мише Шолохову молодая учительница, доброжелательная и справедливая Ольга Павловна Страхова. Она окончила Высшие женские курсы в Москве и привезла в Богучар идеи свободолюбия. На ее уроках Миша часто читал вслух народные сказки, рассказы русских писателей. Он умел ярко передать содержание прочитанного, и Ольга Павловна хвалила его за это. Учеба Мише давалась легко, но он всей душой переживал за товарищей, которые не могли избавиться от «двоек».

Как-то перед летними каникулами преподаватели сидели на перемене в учительской, негромко разговаривали и заполняли классные журналы. Неожиданно в коридоре послышался голос директора гимназии Гавриила Алексеевича Новочадова. Он вошел, ведя с собой Мишу Шолохова.

– Откуда вы взяли такую манеру – заглядывать в учительскую и наблюдать, что делают преподаватели? – строго спросил он.

Мальчик немного смутился, но ответил спокойно:

– Мне нужно узнать, какую отметку выставит Адам Романович Слапчинский.

– Вы что, не успеваете по математике, по физике?

– У меня по этим предметам пять.

– Тогда зачем вы пришли?

– Об этом меня просил Гриша Лелекин, мой товарищ. Дома у него спрашивают отметки, а он их не знает, и его наказывают.

Гавриил Алексеевич посмотрел на Слапчинского, но тот, уткнувшись в журнал, не поднял даже головы, будто и не слышал, о чем идет речь. Новочадов знал, что этого догматика и рутинера в гимназии зовут «человеком в футляре», и в душе соглашался, что преподаватель действительно похож на чеховского героя.

Отметку Миша не узнал, угрюмый Адам Романович так и не назвал ее. Но поступок воспитанника понравился директору.

– Добрый мальчик. О товарище больше, чем о себе, заботится. Добрый и смелый! – проговорил он после того, как Миша ушел.

Латинский и греческий – эти «мертвые» языки юный Шолохов не любил. Не любил и закон божий, хотя и учил его из уважения к Дмитрию Ивановичу Тишанскому.

Дмитрий Иванович – высокого роста, стройный, с красивыми тонкими чертами лица, всегда подтянутый, аккуратный – нравился Мише. Дома, сняв с себя облачение, в обыкновенных брюках и в рубаке-косоворотке, он вовсе не походил на строгого законоучителя. И он, и Софья Викторовна, невысокая блондинка с вьющимися волосами, были внимательны, заботливы не только к своим детям, но и к Мише Шолохову. После обеда Софья Викторовна выпроваживала Алешу, Елочку, Клаву и Мишу на свежий воздух «гулять и резвиться». А вечером дружная семья слушала рассказы Дмитрия Ивановича или музыку. В доме Тишанских ценили живопись, на стенах просторных комнат висело немало репродукций картин великих русских художников, и о каждой из них Дмитрий Иванович мог рассказать много интересного. Порой он садился за рояль или брал в руки гитару и начинал петь русские и украинские народные песни. У него был отличный тенор.

Сын священника, Дмитрий Иванович получил духовное образование, но по складу характера, своим интересам и жизненным идеалам был человеком светским и широко образованным.

Он сам предложил Мише Шолохову пользоваться своей библиотекой. И после этого все чаще и чаще, когда дети уходили на прогулку, Миша оставался за чтением книги. Он дольше других не ложился спать, облокотившись о стол, подперев голову руками, сидел за «Вечерами на хуторе близ Диканьки» Гоголя или юмористическими рассказами Чехова, лирикой Пушкина, Лермонтова. В переводе читал Гейне, Гете, Гюго, произведения многих других зарубежных писателей и поэтов.

Иногда Клава и Елочка просили Мишу почитать вслух, и он охотно исполнял их просьбу. Тогда к ним присоединялся и Алеша. За несколько вечеров они прочитали «Робинзона Крузо» Дефо, потом Некрасова, Тютчева… Особое впечатление произвели на него «Военные рассказы» Льва Толстого.

Однажды, небывало задумчивый, он ушел из дома сразу же после обеда и вернулся лишь с закатом солнца. Дмитрию Ивановичу сказал, что был у Дона, в шести верстах от города, там, где в Дон впадает Богучарка.

– И что же ты там делал? – поинтересовался Тишанский, вглядываясь в мальчика.

– Сидел… Вспоминал… Думал… – с расстановкой ответил Миша.

– Вспоминал? – удивился Дмитрий Иванович. – Что? Кого?

– Петра Первого, – улыбнулся Миша.

– Ты изволишь шутить над стариком? – тоже с улыбкой спросил Дмитрий Иванович.

– Нет, правда. Вы потом узнаете…

Директор гимназии Новочадов был частым гостем у Тишанских. Вдвоем с Дмитрием Ивановичем они устраивали домашние концерты. Гавриил Алексеевич – превосходный скрипач. Когда он играл, его открытое, выразительное лицо преображалось, пышные усы подергивались, руки дрожали, глаза увлажнялись…

На одном из таких домашних концертов, когда объявили антракт, Алеша выхватил из рук Миши тетрадь и с криком: «Он написал рассказ! Он написал рассказ!» – стал носиться вокруг стола, убегая от друга.

– Алеша, что такое? – повысил голос отец.

– Миша написал рассказ, – запыхавшись, проговорил Алеша и отдал Дмитрию Ивановичу тетрадь.

– Ну хорошо. Погуляйте, а мы с Гавриилом Алексеевичем побеседуем и прочитаем Мишин рассказ, – сказал отец, выпроваживая ребят на улицу.

– Посмотрите, как пишет этот мальчик! Будто сам был сподвижником Петра Первого…

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Гавриил Алексеевич.

Он раскрыл тетрадь, а окончив читать, сказал:

– О, хитроумный Одиссей! Как будто он и корабли строил, и плыл на них по Дону до моря, и с турками сражался у Азова… Удивительный мальчик!

А «удивительный мальчик» вместе с Алешей бродил в это время по ярмарке. Ему было интересно наблюдать гулянье веселившейся толпы, вслушиваться в живую пестроту речи донских казаков, богучарских крестьян, приезжих украинцев, разной гильдии купцов, цыган…

Пока это было чисто детское любопытство, и сам он, конечно, не понимал, как пригодится ему все увиденное и услышанное…

В стенах гимназии, в доме Тишанских 13—14-летний Шолохов написал еще несколько рассказов – преимущественно романтических, подражательных.

…Гимназист третьего класса Михаил Шолохов сидел на любимой скамейке в тополевом парке и читал книгу. Был солнечный день, над головой распростерлось голубое, безоблачное небо. Миша не услышал, как к нему подошла Ольга Павловна Страхова.

– Что читаешь, Миша? – спросила она.

Он встрепенулся, поднялся со скамейки:

– «Детский мир» Ушинского1.

– Нравится?

– Очень. Ольга Павловна! Окончу гимназию и тоже стану учителем.

– Прекрасно, Миша! Ведь революция в стране! А освобожденному народу много потребуется учителей!

…Жизнь по-своему распорядилась судьбой Шолохова. Но ведь писатель – тоже учитель…

Наша воскресная страница

У НАС В ГОСТЯХ «СЕЛЬСКАЯ НОВЬ»

Учеба в Богучарской гимназии наложила большой отпечаток на всю дальнейшую жизнь М.А. Шолохова. Здесь он впервые основательно познакомился с классическим наследием русской литературы, проникся любовью к родному языку.

Богучарцы бережно хранят в своей памяти воспоминания о Шолохове-гимназисте, целеустремленном и любознательном. Поговорите с местными жителями, послушайте их высказывания, и перед вами предстанет облик пылкого, впечатлительного, иногда озорного юноши, который неизменно стремился к добру и справедливости, отличался мягким характером, отзывчивым сердцем.

Богучарский период жизни писателя недостаточно освещен в печати. Поэтому нам особенно дороги воспоминания однокашников М.А. Шолохова, людей, знавших его в эти годы. Мы установили связь с нашими коллегами – журналистами газеты «Сельская новь», издающейся в городе Богучаре. Они переслали нам некоторые материалы о великом писателе. Сегодня мы предлагаем их нашим читателям.

Г. К. Подтыкайло, врач тубдиспансера
I. Гимназические годы

Седовласый, с добрым располагающим лицом человек рассказывал так, будто все это было месяц тому назад. А между тем Георгий Константинович Подтыкайло говорил о времени, которое заслонило от нас целое полустолетие.


Я часто думаю, почему образ Михаила Шолохова так четко врезался в память? Разве могли подозревать мы, в ту пору десяти-двенадцатилетние мальчишки, что наш сверстник и соклассник Миша Шолохов станет человеком, которого узнают во всех концах земли! Тогда он, как и мы, учился в первом классе Богучарской мужской гимназии. Гимназия была классической и отличалась строгими порядками. Попробуй, бывало, шевельнуться во время надоевшей нам общей молитвы в актовом зале – вмиг впадешь в долгую немилость начальства. Впрочем, были смельчаки, которые и в эти «святые» минуты успевали поозорничать. Одним из таких был Миша Шолохов. Мне часто приходилось стоять рядом с ним на молитвах и видеть, как он при поклонах смешно гримасничал, заставляя нас холодеть при мысли, что мы не выдержим и громко рассмеемся.

Дружно не любили мы и пресловутый «закон божий». Редко кто из нас мог ответить его на «удовлетворительно». Не забуду, как однажды преподаватель вызвал меня к ответу. Я, разумеется, не знал задания. Священник поставил «единицу» и тут же спросил Шолохова. Миша поднялся, вышел было из-за стола, но тут же вернулся на место и немо замер, опустив голову.

– Так-с, – злорадно сказал священник. – Значит, и вы, Шолохов, не готовы-с?

– Не готов-с, – с деланой дрожью в голосе пролепетал Миша, и, когда священник нагнулся над журналом, Миша изобразил такую мину, что класс прыснул от смеха.

– Ну вот, Жора, – сказал мне Шолохов на перемене, – надо нам теперь объединяться в одну упряжку, ведь на паре быстрее прокатишься!

Миша был на редкость энергичным и общительным мальчиком. Уже тогда его отличала страсть к чтению, книгам. Причем читал он не мещанскую или бульварную макулатуру, а произведения русских и иностранных классиков. В гимназии была неплохая библиотека, и Шолохов часто засиживался там допоздна. И конечно же будущий проникновенный певец родной природы не мог не любить ее и в те юные годы. Как часто видели мы Мишу с удочкой в руках или возвращающимся с ботинками через плечо из придонских лугов!

…Грозные события 1918 года разлучили многих из нас. Когда немецкие кайзеровские войска подходили к Богучару, Шолохов уехал в свои родные края на Дон. Через несколько лет он стал знаменитостью, большим всенародно любимым писателем. Я искрение горд и счастлив, вспоминая те далекие годы – незабвенные годы знакомства с Михаилом Александровичем Шолоховым.

А. Никонков
II. М.А. Шолохов в Богучаре

Дореволюционный Богучар представлял собой провинциальный захолустный уездный городок, каких было много в старой России. Как и другие его братья, он имел свой герб, изображавший хорька в золотом поле.

В Богучаре, кроме чиновничьих ведомств и купеческих лавок, трактиров и постоялых дворов, острога и церкви, были две гимназии: женская и классическая мужская. И хотя в этих гимназиях был строгий режим, они значительно оживляли захолустную купеческую атмосферу города. Благотворное влияние оказали они и на формирование совсем еще юного Михаила Шолохова, который здесь учился.

В мужской классической гимназии в то время преподавались русский язык и литература, древние языки – греческий и латинский, европейские – французский и немецкий, а также математика и физика, природоведение и география, история и законоведение, рисование и лепка, пение и гимнастика, и, конечно, закон божий, который был обязательным тогда для всех учебных заведений. По воспоминаниям людей, знавших гимназиста Михаила Шолохова, самыми любимыми его предметами были литература, русский язык и история. В гимназии имелась хорошая по тому времени библиотека, и он был постоянным ее читателем.


Михаил Шолохов проживал на квартире в доме преподавателя гимназии Д.И. Тишанского. Здесь он тоже пользовался книгами русских и зарубежных классиков.

Осенью 1962 года в Богучаре мне пришлось побеседовать со старой учительницей Ольгой Павловной Страховой, которая перед Октябрьской революцией преподавала в гимназии русский язык и литературу. Вот что она рассказала:

– В 1916/17 учебном году в моем третьем классе «А» учился Михаил Шолохов. И хотя далеко ушло то время, передо мной и сейчас ясно встает образ живого любознательного мальчика-подростка Миши Шолохова. Видимо, это потому, что вся моя трудовая жизнь принадлежит школе, я любила своих учеников и многих из них запомнила навсегда.

В гимназии Шолохов отличался не только прекрасными способностями, но и чувством товарищества. Как-то перед летними каникулами учителя сидели на перемене в учительской, негромко разговаривали и заполняли классные журналы. Неожиданно в коридоре послышался голос Новочадова, директора гимназии. Он открыл дверь в учительскую и, сопровождая проворного гимназиста, вошел вслед за ним. У Новочадова было недовольное лицо.

– Откуда вы взяли такую манеру – заглядывать в учительскую и наблюдать, что делают учителя? – спрашивал он Мишу Шолохова.

Тот не смутился, спокойно ответил:

– Мне нужно узнать, какую отметку выставит Адам Романович Слаичинский.

– А вы что, не успеваете по математике и физике?

– Нет, у меня по этим предметам «пять».

– Тогда зачем же вы пришли?

– Об этом меня просил мой товарищ Гриша Лелекин. А то дома у него спрашивают отметки, а он их не знает, и его наказывают за это.

– Вот оно что, – заулыбался Новочадов, – как же твоя фамилия и в каком классе учишься?

– Шолохов моя фамилия. А учусь я в третьем классе «А», Гавриил Алексеевич…

Отметку Миша Шолохов не узнал, угрюмый Адам Романович не сказал ее. Но поступок этот показывает доброту гимназиста Шолохова и его заботу о своем товарище.

– В ранней юности, – продолжала О.П. Страхова, – Михаил Шолохов почти никогда не расставался с книгами. Я часто видела его в доме вблизи гимназии, погруженного в великие творения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Чехова, Льва Толстого, Горького… Кто мог знать тогда, что русских классиков с таким упоением читает будущий автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины»…


В Богучаре проживает врач Георгий Константинович Подтыкайло. Он тоже хорошо помнит Шолохова по гимназии.

– С Михаилом Шолоховым, – рассказал мне Г.К. Подтыкайло, – учился я в Богучарской мужской гимназии с 1915-го по 1918 год, в первом, втором, третьем и четвертом классах. На уроках русского языка и литературы Шолохов часто выступал перед классом с чтением народных сказок и произведений классической литературы. Читал он хорошо, выразительно, умел как-то по-особенному передать содержание прочитанного произведения. Среди гимназистов Михаил Шолохов был замечательным товарищем: смелым, общительным, правдивым, остроумным и всегда веселым.

Дочь Тишанского – Антонина Дмитриевна Воскресенская, старая учительница, награжденная орденом Ленина, – в своих письмах из Ростова рассказывает, что в то время, когда проживал у них на квартире в Богучаре Михаил Шолохов, она замечала большую любовь его к музыке, песне. По словам Воскресенской, в их доме молодежь нередко устраивала музыкальные вечера, и Шолохов, гимназист младших классов, заслушивался музыкой и самодеятельным песенным исполнением.

А.Д. Воскресенская, как и О.П. Страхова, помнит, что Шолохов в гимназические годы много читал. Вечером, когда нужно было ложиться спать, вспоминает Воскресенская, и ему напоминали об этом, он, не отрываясь от книги, ласково отвечал:

– Сейчас, сейчас, вот еще немножечко, и я уже сплю… – но сам, облокотившись, продолжал стоять у стола и читать.


Михаил Шолохов не окончил гимназию. В 1918 году, когда к городу Богучару подходили немецкие оккупационные войска, он уехал на Дон, где затем «служил и мыкался по донской земле» до 1922 года. А в 1923 году уже начал создавать первые художественные произведения – «Донские рассказы».

Выдающийся советский писатель, лауреат Нобелевской премии М.А. Шолохов постоянно живет и работает в станице Вешенской. Но он и до сего времени не порывает связей с людьми нашего родного Воронежского края. В Вешенской он радушно принимает воронежцев всех профессий. Он переписывается с учащимися Богучарской школы-интерната, которая сейчас размещается в здании бывшей мужской гимназии, где в свое время учился писатель.

Весной нынешнего года на встрече с молодежью Дона в станице Вешенской М.А. Шолохов дал очень высокую оценку Воронежскому народному хору. Этот факт – свидетельство того, что писатель не только тепло и с любовью относится к воронежцам, но вместе с тем интересуется и их культурной жизнью.

Многие страницы художественных произведений А.М. Шолохов посвятил простым людям воронежской земли. Вспомним Андрея Соколова из рассказа «Судьба человека». Высокий, сутуловатый, с большими руками, Андрей Соколов пережил на войне нелюдские муки. Но он выстоял и победил.

«На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все снести, если к этому нужда позвала» – с этими словами писатель обращается к Андрею Соколову, называя его, природного воронежца, русским человеком, человеком несгибаемой воли…

24 мая нынешнего года общественность нашей страны торжественно отметила 60-летие со дня рождения Михаила Александровича Шолохова. Сейчас, когда писателю присуждена Нобелевская премия, его приветствует прогрессивная общественность всего мира. Для нас, воронежцев, это событие является особенно радостным, так как мы не только любим замечательные художественные произведения Шолохова, но и гордимся тем, что в былые годы он жил и учился в нашем краю, на благодатной воронежской земле.

Иван Топчиев
Наставница Шолохова

Рассказ об учительнице русского языка и литературы Богучарской мужской гимназии Ольге Павловне Страховой


Ольга Павловна Страхова, отвечая на вопросы журналиста, писала: «…Теперь о Вашей просьбе написать о М. Шолохове. Я могу кое-что сообщить Вам о нем, так как он три года (с первого по третий класс включительно) учился в Богучарской гимназии, учился и у меня. О том, что М. Шолохов, советский писатель (вышел тогда его первый труд «Донские рассказы», имелся у нас в педучилище) – наш земляк и учился в бывшей Богучарской гимназии, мы узнали тогда, когда начал печататься его знаменитый роман «Тихий Дон». (Это было во второй половине 20-х годов.) В это время я получила из Ростова письмо от учительницы русского языка и литературы А.Д. Тшпанской, с которой мы вместе работали в мужской гимназии. В нем она писала, что на днях в Ростове выступал со своим романом М. Шолохов, наш бывший с ней ученик. В моей памяти сразу возник образ коренастого лет 13–14 мальчика, с чертами чуть-чуть калмыцкого или другого какого-либо восточного типа. Когда взяла «Донские рассказы», где на обложке был портрет Шолохова, то увидала, что мое представление правильное.

Ярко пронеслись в памяти и другие воспоминания. Прежде всего я увидела этого подвижного подростка у дверей учительской гимназии в толпе таких же шустрых сорванцов, которые, как стайка воробьев, подлетали во время перемены и толпились у дверей, заглядывая в учительскую. Чаще всего это было после уроков французского языка. Место преподавательницы его в учительской было напротив дверей (у нас, преподавателей, было у каждого свое место за столом, и любопытствующие, зная свое место в журнале, по движению руки учительницы узнавали свою отметку), а нам, классным наставникам, то есть классным руководителям, дежурившим в это время на втором этаже, где помещалась учительская, приходилось с трудом вести борьбу с этой ватагой.

Тогда же я вспомнила его, Шолохова, на квартире в доме Тишанских (в наши дни долгое время в этом доме была районная библиотека, сейчас там музыкальная школа), где я часто бывала. Вспомнила я тогда и классный журнал 3-го класса «А» со списком учеников, который помещался для каждого предмета на трех страницах. На последней, третьей, было три фамилии: предпоследняя – Анатолий Шолохов (двоюродный брат Шолохова) и последняя – Михаил Шолохов.

Вскоре вышла биография М. Шолохова, где говорилось, что он учился в Богучарской мужской гимназии. Вот тут-то и взбудоражились все: и учителя, и учащиеся, и вообще богучарцы, причастные и не причастные к литературе. Я, единственно оставшаяся из бывших преподавателей гимназии, сделалась «героем» дня, терзаемая со всех сторон просьбой рассказать о Шолохове.

На первый урок к вновь поступившим в педучилище я шла настороженная, так как после урока меня останавливали словами:

– Ольга Павловна, вы учили Шолохова? Расскажите о нем!

Я всегда отвечала:

– Да, я учила Шолохова. Я помню его…»

И еще из воспоминаний: «– Кто заглядывал в замочную скважину учительской? Шолохов. Кто выпрыгивал из окон? Шолохов. Кто девчонок таскал за косы? Шолохов…»

К сожалению, Иван Топчиев не полностью опубликовал письма Ольги Павловны, обрывая ее рассказ на полуслове, как говорится: «Далее Ольга Павловна пишет о том, что для всех – и для учащихся, и для преподавателей было большой гордостью, что великий писатель учился в стенах педучилища, а для нее была «высокая честь – считать себя учительницей выдающегося писателя».

«Умерла она в глубокой старости скоропостижно, от кровоизлияния, 27 октября 1962 года, о чем сообщила мне сразу же открыткой ее сестра», – завершает свой очерк Иван Топчиев.

А. Палшков
Молодой Шолохов

По новым материалам 1964 г.


Уже в рецензиях на первые произведения М.А. Шолохова критика отметила их «богатое жизненное содержание»1. Присущее Шолохову «огромное знание» жизненного материала вскоре высоко оценил А.С. Серафимович в предисловии к сборнику «Донские рассказы»2. А в 1928 году двадцатитрехлетний писатель (он родился в 1905 году) напечатал первый том «Тихого Дона». Книга стала событием в нашей литературе. Вызывало восхищение замечательное изобразительное мастерство молодого романиста; незаурядными оказались широта охвата жизненных явлений, глубина постижения человеческих характеров, смысла исторических событий. И вполне закономерно возник в конце 20-х годов интерес к личности, к биографии талантливого писателя.

Прошло с тех пор много времени, но мы еще не можем сказать, что хорошо знаем историю становления Шолохова – художника и гражданина. Особенно недостаточными, слишком общими были до сих пор сведения о «дописательском» периоде его жизни.

Новые архивные и другие материалы, которые использованы в этой статье, позволяют теперь уже гораздо обстоятельнее говорить об отрочестве и ранней юности М.А. Шолохова (1918–1922 годы).

Шолохов рос и мужал в период гражданской войны, в первые годы мирной жизни Республики Советов. Революционная действительность тех лет, события, лично пережитые будущим писателем, встречавшиеся ему люди – все это стало потом богатейшей жизненной основой для «Донских рассказов» и «Тихого Дона», для «предыстории» героев «Поднятой целины». В революционном опыте юного Шолохова, боровшегося за укрепление Советской власти на Верхнем Дону, следует искать также истоки идейной целеустремленности, свойственной всем творениям художника, начиная с самых ранних.

Необычайно широко и богато оказалось жизненное поле, на котором выросли удивительный шолоховский талант, гражданское мужество писателя, его глубокое и разностороннее знание народной жизни.

I

Еще в раннем детстве М.А. Шолохова окружающие обращали внимание на его исключительную любознательность и незаурядную память. «Детская любознательность Михаила была чрезвычайно многообразна. Он числился постоянным наблюдателем казачьих свадеб, песен и задорных плясок. Ко всему новому проявлял огромный интерес, отличался замечательной памятью», – вспоминает двоюродный брат писателя А.И. Сергии»3.

Отец будущего писателя, Александр Михайлович Шолохов, видел большие способности мальчика и мечтал дать ему высшее образование. Чтобы Михаил получил хорошую подготовку, отец отправил его учиться в московскую гимназию. Вынужденные переводы сына сначала в Богучар (из-за материальных трудностей), а потом в Вешенскую (из-за приближения к Богучару оккупационных войск кайзера Вильгельма), не говоря уже об окончательном прекращения занятий, когда на Верхнем Дону развернулись бои гражданской войны4, Александр Михайлович воспринимал как большие потери. Он поощрял в сыне любовь к чтению, не жалел средств на книги, и Михаил с ранних лет много читал. По знаниям, по развитию Михаил обгонял своих сверстников.

Интересные факты, характеризующие тринадцатилетнего Шолохова, сообщает в своих воспоминаниях, опубликованных в Чехословакии, Ота Гинц5. Чех по национальности, О. Гинц был в Первую мировую войну солдатом австро-венгерской армии. Он был взят в плен и начиная с 1917 года жил в хуторе Плешакове станицы Еланской, где с 1915 года жили и Шолоховы, работал помощником машиниста на мельнице, управляющим которой служил Александр Михайлович.

О. Гинц был очень близок с гостеприимной семьей Шолоховых. «Родители Михаила, – рассказывает он, – обращались со мной как с собственным сыном, а тринадцатилетний Миша быстро стал моим верным молодым другом… Мне льстило, что Александр Михайлович Шолохов, отец Миши, мужчина добросердечный и деловой, считал меня человеком с выдающимися знаниями. Я был очень горд, когда он меня хвалил… Но я был слишком молод, чтобы иметь большие знания. Поэтому, – с иронией продолжает автор воспоминаний, – я стал советчиком молодого Шолохова по разным вопросам. Мы вместе гуляли и подолгу разговаривали о всевозможных проблемах. Рад признаться, что на некоторые вопросы смышленого мальчика я не мог ответить».

Миша Шолохов помогал своему другу изучать русский язык, и тот пользовался семейной библиотекой Шолоховых, которую он определяет как «большую библиотеку», составленную в основном из произведений русских авторов. Но были там и переводные произведения. О. Гинц говорит, что он всегда интересовался литературой и, тем не менее, в библиотеке Шолоховых нашел книги, которые знал мало или даже видел впервые. Беседы друзей нередко касались прочитанных книг. Однажды Миша пришел к О. Гинцу с томиком Джека Лондона в руках и попросил своего старшего товарища высказать мнение об этом писателе. Юного Шолохова особенно заинтересовал тогда Джек Лондон, «писатель активного настроения», как охарактеризовал его А.М. Горький.

О. Гинц не упоминает о первых литературных опытах Шолохова. Он о них, очевидно, не знал. А между тем, будучи гимназистом, Шолохов уже пробовал силы в творчестве. И начал он, как и многие прозаики, со стихов. Правда, выдающийся беллетрист с улыбкой отозвался несколько лет назад о своих поэтических упражнениях: «Учился в гимназии, а кто в гимназии не писал стихов? Пытался и я, мучился, страдал, не вышло ничего». Однако Шолохов тут же подчеркнул и благотворный результат этого увлечения: «А поэзию и до сих пор люблю…»6 Перекликаясь с другими свидетелями юных лет художника, О. Гинц пишет о «необыкновенной памяти» Михаила Шолохова, отмечает исключительно правдивое изображение в «Тихом Доне» исторических событий, свидетелем которых они вместе были, находит в романе отзвуки некоторых житейских случаев, которые с ним, Гинцем, произошли, переживаний, о которых он рассказывал Шолохову. С удовольствием вспоминает О. Гинц поездки в степь, «великолепные ночи при пылающих кострах, когда молодежь пела одну за другой красивые казачьи песни».

Природная любознательность и недюжинная память, наблюдательность и острая впечатлительность, постоянная жизнь среди народа и родной природы, вдумчивое чтение – все способствовало быстрому развитию Михаила Шолохова. Но решающим фактором его духовного роста как человека и гражданина, его формирования как будущего писателя стала бурная историческая действительность, предельно обострявшая мысли и чувства подростка.

Гражданская война потрясла Верхний Дон. Шолохов своими глазами наблюдал хозяйничанье белоказаков после свержения Советской власти на Дону весной 1918 года. Он был очевидцем прихода Красной Армии в январе 1919 года и Верхнедонского контрреволюционного восстания весной того же года. Он жил в ближайшей прифронтовой полосе на правом берегу Дона, когда в сентябре на левобережье снова была установлена Советская власть, а потом, в октябре, узнал о контрнаступлении белых. Наконец, будущий писатель стал свидетелем полного разгрома контрреволюционных армий на рубеже 1919–1920 годов и сам способствовал окончательному утверждению Советской власти в верхнедонских станицах и хуторах.

Как рассказывает О. Гинц, Шолохов и его ближайшие друзья всегда жадно стремились узнать, что происходит на фронтах, «глотали каждое слово», когда им попадалась в руки газета, старались во всем разобраться, понять значение каждого события.

Надо полагать, выбрать правильную дорогу среди самых разнообразных веяний и влияний юному Шолохову помогло и близкое знакомство с Иваном Алексеевичем Сардиновым, которого принято считать прототипом героя «Тихого Дона» Ивана Алексеевича Котлярова, а также с рабочим мельницы по имени Валентин (Валетка – в романе). То были люди, настроенные революционно, и впоследствии они погибли в борьбе за Советскую власть7. Интересно, что О. Гинц, вспоминая о своей дружбе с Сардиновым и прототипами других шолоховских героев – Давыдки и Захарки, рассказывает также, что его приглашал к себе на квартиру «некий слесарь, образованный и передовой человек». «…Я много от него узнал, – пишет О. Гинц. И заключает: – Наверно, это был слесарь, которому Шолохов дал в «Тихом Доне» имя Штокман», – большевик-подпольщик, играющий в романе такую большую роль в воспитании борцов за свободу из среды казаков.

Но приходилось Шолохову видеть и самых ярых врагов Советской власти, слышать их публичные выступления. О. Гинц сообщает, что в хутор Плешаков несколько раз приезжал атаман Верхне-Донского округа генерал-майор Алферов, тот самый, который был одним из руководителей наступления белоказачьих войск в конце 1918 года на Воронежскую губернию (об Алферове говорится во второй и третьей книгах «Тихого Дона»).

В ожесточенной схватке двух миров юный Шолохов отдал свои симпатии большевистской партии, делу освобождения трудового народа. Путь политического и духовного развития юного Шолохова – это путь к активному участию в борьбе за Советскую власть, за новую жизнь.

В 1919 году семья Шолоховых переехала из хутора Плешакова в хутор Рубежный. Очевидно, именно здесь узнал Михаил Шолохов еще одного будущего героя романа «Тихий Дон» – уроженца этого хутора Якова Фомина. Два года спустя, став во главе антисоветской банды, Фомин приобрел страшную славу отвратительной жестокостью и дикими грабежами. Писатель упомянул о своих встречах с Фоминым, когда рассказывал В. Гуре о создании «Тихого Дона». «Мне пришлось жить с ним в одном хуторе, за Доном, около двух-трех месяцев, – говорил Шолохов. – Часто вели мы горячие споры на политические темы…»8

К 1919 году и следует отнести начало общественно-политической активности Михаила Шолохова. Во всяком случае, в станице Каргинской, куда Шолоховы переехали из Рубежного (в том же

1919 году), четырнадцатилетний подросток уже слыл большевиком, и это была оценка его поступков, действий, вызывавших у белоказаков ненависть и желание с ним расправиться. «Мне помнится, – рассказывает писатель, – как во время гражданской войны, когда мне было 14 лет, в нашу станицу ворвались белые казаки. Они искали меня как большевика. «Я не знаю, где сын», – твердила мать. Тогда казак, привстав на стременах, с силой ударил ее плетью по спине. Она застонала, но все повторяла, падая: «Ничего не знаю, сыночек, ничего не знаю…»9

Нам еще не приходилось раньше говорить о матери писателя, Анастасии Даниловне, которая заслужила самую почтительную о себе память. «Это была настоящая русская женщина, крепкая, стойкая, большой нравственной силы», – вспоминает М.А. Шолохов (8, 382. Здесь и в дальнейшем автор ссылается на собр. соч. М.А. Шолохова в 8 томах. М., 1956–1960 гг. Сост.). Хорошо знавший Анастасию Даниловну, А.С. Серафимович писал, что она обладала «крепким, проницательным, живым умом»10. Судьба ее сложилась так, что грамоте она выучилась лишь на пятом десятке лет (и выучилась специально для того, чтобы без помощи других переписываться с сыном-гимназистом). Но именно она, считал А.С. Серафимович, подарила своему единственному сыну «наследство быть крупнейшим художником, драгоценный дар творчества»11. А.С. Серафимович называл Анастасию Даниловну «чудесной женщиной»12.

Когда на рубеже 1919–1920 годов на Дону была окончательно установлена Советская власть, в Каргинской открылась школа второй ступени13. У Михаила появилась возможность продолжить учебу. Но, как ни мечтал он о дальнейшей учебе, мысль о ней пришлось отложить на будущее. Жалованья отца, который поступил в 1920 году на службу в Каргинское станичное статистическое бюро14, не хватало для семьи. «…Я должен был начать трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь», – рассказывал М.А. Шолохов французской писательнице Мадлен Риффо15.

Так, вслед за решающей переменой в жизни всего Дона – окончательным установлением Советской власти – в жизни Михаила Шолохова произошла и другая важная перемена: началась его трудовая деятельность.

II

Утверждение Советской власти на Дону в 1920 году не означало, что ее сразу признали те казаки, которые воевали в гражданской войне на стороне контрреволюции. Немалая часть из них еще надеялась, что барон Врангель поможет «освободиться от власти большевиков», что польские паны «похитнут» Советскую власть. Но все больше росли и крепли в трудовых казачьих слоях новые силы. В их рядах и нашел свое место Михаил Шолохов. Он участвует в разъяснительной и культурно-воспитательной работе, которую развернули на Дону молодые органы Советской власти: становится учителем по ликвидации неграмотности в хуторе Латышеве, в трех километрах от Каргинской. Верхнедонской окружной отдел народного образования, руководивший ликвидацией неграмотности в округе, был создан в Вешенской в конце января 1920 года16. Соответственно, начало работы Шолохова в хуторе Латышеве следует отнести не ранее, чем к февралю 1920 года.

Можно с уверенностью сказать: юный учитель заслужил уважение и безусловное доверие каргинских коммунистов и советских руководителей – во второй половине 1920 года он становится служащим Каргинского станичного Совета. В недатированном «Списке советских служащих станицы Каргинской», который мы находим среди документов этого времени в Шахтинском архиве, Михаил Шолохов значится журналистом (канцелярская должность)17. По существу, это был приход Шолохова и на продработу: ведь сельским исполкомам наибольшее внимание приходилось уделять тогда выполнению продразверстки.

Нужно особенно подчеркнуть: уже сам приход юного Михаила Шолохова в 1920 году на советскую работу лишний раз и очень определенно свидетельствовал о твердости его революционных убеждений. В обстановке тех дней этот поступок требовал большого личного мужества, потому что советские и продовольственные работники были главной мишенью уцелевших врагов. Используя недовольство зажиточных казаков продразверсткой, враги пытались организовывать антисоветские мятежи. Одна такая попытка в августе 1920 года была ликвидирована совсем рядом со станицей Каргинской – в хуторах Грачеве и Больш-На-половском18.

Тяжелое положение сложилось в следующем месяце, когда в пределах округа появились махновские банды. Шеститысячное войско бандитов, с артиллерией и десятками пулеметных тачанок, повело наступление на окружной центр – станицу Вешенскую. Как пишет Шолохов в «Тихом Доне», Махно «под хутором Коньковым в коротком бою… разбил пехотный батальон, высланный ему навстречу из Вешенской» (5, 345). В ночь с 21 на 22 сентября окружные организации покинули Вешенскую. Но Махно, узнав о приближении крупных частей Красной Армии, изменил свои намерения и «в окружной центр не пошел, а двинулся к станции Миллерово, севернее ее пересек железную дорогу и ушел по направлению к Старобельску» (там же)19.

Как ни быстро развивались события, бандиты несколько дней пробыли в захваченной ими станице Каргинской и успели причинить много вреда. Из каргинского ссыпного пункта «Заготзерно» они растащили около тысячи пудов пшеницы и другие продукты20. На митинге в станице грабители призывали казаков не свозить хлеб по продразверстке и не сдавать скота, а сами отбирали лучших лошадей, резали скот и птицу, скармливали своим лошадям семенное зерно. Когда махновцы отступили, был учтен ущерб, нанесенный жителям Каргинской этими «защитниками народа». Документы свидетельствуют, что грабеж не минул и Шолоховых21.

Во время нашествия махновцев Михаил Шолохов сражался против бандитов рядом с коммунистами и советскими руководителями. И боевая жизнь посылала ему очень серьезные испытания. Юный работник Каргинского исполкома был захвачен бандитами в плен. Его допрашивал сам Нестор Махно, и не расстреляли Шолохова лишь из-за его молодости. Махно пригрозил ему виселицей в случае повторной встречи22.

Этот драматический эпизод вновь стоял перед глазами Шолохова, когда в 1925 году во второй части повести «Путь-дороженька» он описывал трудную судьбу и подвиг комсомольца Петьки Кремнева, который убедил сдаться красным целое подразделение махновцев – сотню. Совпадает с реальным время действия – «год тысяча девятьсот двадцатый, нахмуренный, промозглый сентябрь», совпадает и география событий – Махно уходил из Верхнедонского округа через хутора и станицы вдоль Гетманского шляха. Шолохову близки были переживания Петьки, тоже попавшего в плен к бандитам. Собственные наблюдения помогли писателю воссоздать картины быта махновцев, ярко выписать отдельные фигуры из воинства «батьки» – каждую со своеобразным характером, с особенной манерой речи. В живых подробностях сохранила память Шолохова облик Махно: «раненный под Чернышевской», он «держит под мышкой костыль, морщит губы – то ли от раны, то ли от улыбки» (1, 112). И зловещее бандитское знамя анархистов нарисовано в повести человеком, который видел его своими глазами: «В прихожей над стеной распластано черное знамя. Изломанные морщинами белые буквы: «Штаб Второй группы» – и немного повыше: «Хай живе вильна Украина!» (1, 108). Суровое жизненное испытание дало Шолохову богатый материал для одного из примечательных его произведений…

Когда были восстановлены разгромленные бандитами станичные и хуторские Советы, Шолохов – опять за работой. Он участвует в первой Всероссийской переписи – населения, промышленности и сельского хозяйства, учреждений народного образования23. Перепись проходила в октябре – декабре 1920 года и была успешно закончена24, хотя проводить ее пришлось в условиях нового обострения политической обстановки. «Поздней осенью 1920 года, когда в связи с плохим поступлением хлеба по продразверстке были созданы продовольственные отряды, среди казачьего населения Дона началось глухое брожение, – говорится в «Тихом Доне». – В верховых станицах Донской области – в Шумилинской, Казанской, Мигулинской, Мешковской, Вешенской, Еланской, Слащевской и других – появились небольшие вооруженные банды. Это было ответом кулацкой и зажиточной части казачества на создание продовольственных отрядов, на усилившиеся мероприятия Советской власти по проведению продразверстки». Бандиты «нападали в хуторах на продовольственные отряды, возвращали следовавшие на ссыппункты обозы с хлебом, убивали коммунистов и преданных Советской власти беспартийных казаков» (5, 395).

Вполне возможно, что в такой обстановке опасность снова не раз угрожала жизни Михаила Шолохова, инструктора переписи Каргинского участка. Окружная газета сообщала в те дни, что один из счетчиков-регистраторов Каргинского участка (работавший, следовательно, вместе с Шолоховым) был схвачен бандитами и спасся от смерти лишь потому, что ему удалось бежать (почти раздетым)25.

Постоянные опасности и трудности закаляли юного Шолохова. А его молодых сил хватало еще и на большую, как мы теперь скажем, общественную работу. Развитой, энергичный, веселый, он был одним из вожаков, душою станичной молодежи.

Когда в 1920 году в станице Каргинской был создан драматический кружок под руководством учителя Т.Т. Мрыхина, Шолохов стал лучшим помощником руководителя, самым активным членом кружка. В его игре уже проявлялась природная художественная одаренность. Шолохов-актер пользовался исключительной популярностью у зрителей. Исполнял он преимущественно комические роли и нередко импровизировал на сцене. Бывший каргинский житель П. Байкальский вспоминал: «Еще в тяжелые дни 20-го года появление «Мишки Шолохова» на каргинской сцене вызывало бурю аплодисментов и хохот станичной аудитории. Недаром перед тем, как ставить спектакль, публика спрашивала: «А Мишка Шолохов будет играть? Без Мишки дело не пойдет, не так интересно будет…» Способный был парнишка!»26

Руководители станичного культпросвета и комиссары рабочих продовольственных отрядов требовали от кружковцев чуть ли не ежедневной постановки спектаклей. Однако пьес недоставало, а самое главное – настоятельно нужны были произведения политически более острые, решавшие новые, рожденные революцией проблемы. В это время Михаил Шолохов и решился впервые выступить перед одностаничниками со своими литературными опытами. Драматический кружок ставит на сцене местного клуба несколько его пьес. Правда, шли они анонимно, и даже члены драмкружка, пока он существовал, не знали, кто автор пьес. Но каргинцы запомнили их, и уже в 1934 году, на партийной чистке, кто-то из земляков спросил Шолохова:

«– Скажите, пьеса «Генерал Победоносцев», которая ставилась в станице Каргинской, – ваша?

– Да, моя, – подтвердил художник и пояснил: – Тогда я стыдился своих писательских попыток и выдавал ее за чужую»27.

Т.Т. Мрыхину запомнилась и другая пьеса Шолохова – под названием «Их нравы и обычаи». В ней было показано, как во время гражданской войны зверствовали белые. От белогвардейского разбоя народ спасала Красная Армия. М.М. Лимарева, тоже участник спектаклей каргинского драмкружка, запомнила пьесу

Шолохова, которая изображала «жизнь казаков в дни гражданской войны»28.

Драматургические опыты юного Шолохова выросли на реальной почве; в основу сюжетов он клал реальные противоречия и коллизии, и герои его произведений оказались «знакомыми незнакомцами» каргинцев: действующие лица шолоховских пьес, утверждает П. Байкальский, были взяты «из станичной» действительности»29. И это, несомненно, объясняет, почему пьесы юного драматурга пользовались, как о том свидетельствует М.М. Лимарева, «огромным успехом у казаков»30.

Тяга к творчеству и тяга к людям не существовали у Михаила Шолохова отдельно друг от друга, не противостояли, и это определило развитие дарования писателя. «Шолохова можно было видеть везде: среди старых казаков, в клубе, на сходке, – вспоминает М.М. Лимарева. – Всюду он прислушивался, приглядывался, запоминал все и после мог с точностью передать виденное или слышанное»31. Постоянно общаясь с людьми, юный Шолохов познавал сложный мир человеческих отношений. Перед будущим писателем раскрывалось неповторимое многоцветье казачьего быта, он впитывал в себя огромные богатства народной речи, постигал глубины мыслей и чувств народных песен…

Известный советский драматург Николай Погодин, тоже уроженец Дона, всегда с восхищением отзывавшийся о Шолохове, писал в одной из своих статей: «Поговорите с тем же Шолоховым, откуда он вышел и была ли среда его типичной средой, которая дает писателя. Нет, и, по-моему, именно потому, что это была не типично писательская среда, а среда станичная, хуторская, мы получили такого жизненно полнокровного романиста»32. Вряд ли обоснована категорическая интонация, с которой И. Погодин говорит о типичности или нетипичности среды, рождающей писателя. Но он был, безусловно, прав, подчеркивая живые народные корни шолоховского таланта, великолепное знание Шолоховым жизни народа.

Для дальнейшего развития Михаила Шолохова, для накопления им жизненного опыта чрезвычайно важным оказалось его активное участие в 1921 году в новом этапе борьбы с врагами Советской власти на Верхнем Дону.

III

В 1921 году, по крайней мере с начала сентября по начало декабря, Михаил Шолохов – сотрудник статистических органов, станичный статистик в Каргинской. Эта новая работа Михаила Шолохова также имела непосредственное отношение к продовольственному делу – в обязанности статистиков входило составление поселенных списков, учет посевных площадей, скота и т. д. Но со статистической работы Михаил Шолохов привлекается и на собственно продналоговую работу. Здесь уместно вспомнить сообщение самого Михаила Александровича (в автобиографии), что до начала творческой деятельности он работал и «учителем в низшей школе». Это могло быть не позднее августа 1921 года, поскольку в сентябре Шолохов уже служил в статистических и продовольственных организациях33.

Два бедствия обрушились на Верхнедонской округ в 1921 году. Одним из них был катастрофический недород. Как и в Поволжье, за плохим урожаем 1920 года в округе последовала почти полная гибель посевов в 1921 году, особенно в левобережных станицах и хуторах. Правобережная станица Каргинская находилась в сравнительно лучших условиях, но и там урожай был мизерный. Враги Советской власти воспользовались неурожаем для организации сопротивления продналоговой кампании, жестоко расправлялись с теми хлеборобами, которые честно выполняли свой долг перед рабоче-крестьянской республикой, провоцировали население на разграбление – под «охраной» банд – государственных продовольственных складов. Нередко за большой бандой двигался целый обоз мешочников и спекулянтов, ожидающих поживы.

Антисоветский бандитизм в Верхне-Донском округе принял в 1921 году очень большие размеры. В течение всего года, начиная с середины марта, на станицы и хутора постоянно делала набеги банда Я. Фомина. Одновременно с ней действовали и другие местные банды – Ф. Мелехова, Кондратьева, Макарова (Шибалка), если называть только самые крупные. Они ставили своей задачей свержение Советской власти на местах, срыв продработы и буквально охотились за коммунистами и продработниками. Это были очень опасные банды: всех ответственных работников бандиты знали в лицо, им были знакомы все тропинки, балки и перелески в степи, по станицам и хуторам они имели широкую агентуру.

Но дикими зверствами, грабежами и пожарами отметили свой путь по Верхнему Дону и пришлые бандитские отряды – Колесникова, Маслакова, Кременюка, Маруси, Курочкина, Сычева, численностью в несколько сот человек каждый34. Как и в предыдущие годы, в верхнедонских степях развертывались большие и упорные сражения. Например, бой с бандой Колесникова, которая в составе пятисот человек наступала на станицу Вешенскую 16 апреля, длился шестнадцать часов, и в результате его бандиты были отбиты35.

Почти весь 1921 год округ находился на осадном положении. Коммунистам, служащим советских и продовольственных организаций, членам профсоюзов приходилось работать, не расставаясь с оружием, а ночи зачастую проводить в боевой готовности в учреждениях или на постах – на колокольнях, в окопах у окраин станиц и хуторов – в ожидании нападения банд. Впрочем, боевое охранение не снималось и днем. Поездки по округу были возможны только значительными вооруженными отрядами36.

Станица Каргинская, где помещался ссыпной пункт, а затем и заготовительная контора, подвергалась особенно частым нападениям. Бои с врагами не всегда приносили успех. Так, в апреле 1921 года станицу занимала банда Фомина37. Месяц спустя после организации заготовительной конторы, 18 июля, через станицу опять прошла банда. Бандиты и часть населения разграбили склады заготконторы – расхитили 1087 пудов хлеба38. Не один раз бандиты захватывали обозы, разгоняли гурты скота, принадлежавшие конторе…

Михаил Шолохов переживал тревожные дни бандитских нашествий. И он нес караульную службу, в одном боевом строю с коммунистами-чоновцами, красноармейцами и бойцами рабочих продотрядов отражал атаки бандитов, участвовал в преследовании и уничтожения банд или вынужден был скрываться, если перевес оказывался на стороне врага. Потом Шолохов писал о своей боевой молодости, о той поре, когда «закалялась сталь»:

«С 1920 г. служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 г., и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается»39.

Новая экономическая политика, как ни осложнялось ее проведение в условиях бандитизма, постепенно все более укрепляла позиции Советской власти на Дону, лишала бандитов поддержки середняцкого казачества. К концу 1921 года части Красной Армии в жестоких боях практически ликвидировали политический бандитизм в Верхнедонском округе. Банда Ф. Мелехова сдалась еще до начала осени и, кровью искупая свои преступления, участвовала в боях против других бандитских групп. В ноябре были уничтожены банды Кондратьева и Макарова (Шибалка). В последних числах декабря наиболее опасная из местных банд, банда Фомина, состоявшая в то время из двухсот сабель, также была разгромлена, а остатки ее бежали за пределы округа40. Правда, и в начале 1922 года еще оставались кое-где и занимались разбоем на дорогах небольшие бандитские шайки, но они одна за другой уничтожались отрядами милиции.

В 1922 году сотрудничать с Советской властью начали широкие массы казачьего населения Верхнего Дона.

Напряженно прожитый период борьбы с бандитизмом (1920–1921 годы) дал Михаилу Шолохову захватывающие впечатления.

В эти годы будущий писатель каждодневно находится в гуще событий. Он уже не только внимательный и заинтересованный свидетель, но и непосредственный участник ожесточенной социальной схватки. Неудивительно, что типичные для этого периода конфликты, события и раскрывавшиеся в них человеческие характеры на протяжении многих лет волновали творческое воображение писателя.

С художественного воплощения действительности этого периода и начинается, по существу, путь Шолохова в большой литературе. В четырех из шести первых шолоховских рассказов (в порядке публикации – 1. «Родинка», 3. «Продкомиссар», 4. «Шибалково семя», 6. «Алешкино сердце») действие относится к 1920–1921 годам, и лишь в двух (2. «Пастух» и 5. «Илюха») оно происходит в середине 20-х годов. Только затем появляются рассказы о гражданской войне на Дону в 1918–1919 годах (7. «Бахчевник», 8. «Путь-дороженька», ч. I, 10. «Семейный человек», 11. «Коловерть»), однако между ними мы вновь видим произведения, рисующие период борьбы с бандитизмом (8. «Путь-дороженька», ч. II, 9. «Нахаленок», а также – 12. «Председатель реввоенсовета республики»). Уже позднее Шолохов пишет рассказы, в которых изображает конфликты и события, характерные для середины 20-х годов, но в одном из лучших своих рассказов – «Чужая кровь» (1926 г.) – он опять обращается к первым годам Советской власти на Дону.

Какие бы общественно-политические и нравственные проблемы ни решал Шолохов в «Донских рассказах», он исключительно точен в показе исторических обстоятельств. Зная историю Дона тех лет, можно безошибочно определить время, к которому писатель, работая над произведением, приурочивал действие. Так, действие рассказа «Нахаленок» происходит в конце лета – начале осени 1920 года, рассказа «Продкомиссар» – в начале зимы

1920 года, более позднего рассказа «Чужая кровь» – с начала зимы 1920 года до лета 1921 года. Начинается продразверстка, приходят продотряды, и вскоре появляются банды – таков общий для них сюжетный мотив.

В рассказах о событиях 1921 года борьбе с бандами, в полном соответствии с действительностью, уделяется гораздо большее внимание. Она становится очень важной частью сюжета («Шибалково семя», «Алешкино сердце») или же составляет основное содержание рассказа, его главный сюжетный стержень («Родинка», «Председатель реввоенсовета республики»).

Очень богат реалиями и типическими деталями 1921 года рассказ «Алешкино сердце». Мы имеем в виду и показанную здесь заготконтору № 32, и типичную для этого года картину бандитского налета, и страшные эпизоды, изображающие мучения людей, умиравших от голода. «Два лета подряд засуха дочерна вылизывала мужицкие поля. Два лета подряд жестокий восточный ветер дул с киргизских степей, трепал порыжелые космы хлебов и сушил устремленные на высохшую степь глаза мужиков и скупые, колючие мужицкие слезы. Следом шагал голод… Не видит хлеба Алешка пятый месяц. Алешка пухнет с голоду» (1, 45) – так начинается этот рассказ, правдиво повествующий, как не только в ожесточенной классовой борьбе, но и в борьбе с неимоверными лишениями мужали юные бойцы революции.

Строки о губительной засухе, о недороде не случайно встречаются и в других рассказах Шолохова («Пастух», «Обида», «Двухмужняя») – засуха 1920-го и 1921 годов и ее последствия, особенно тяжело сказавшиеся в 1922 году, в отзывчивом сердце юноши оставили долго не заживавшую рану.

Острота конфликта, сюжетных ситуаций у Михаила Шолохова – всегда от жизни, и его рассказы о событиях 1920–1921 годов рисуют исторически верную картину действительности тех лет. Вместе с тем они очень хорошо передают горячую симпатию молодого писателя к товарищам по борьбе. Черты этих дорогих для писателя людей – в образах героев «Донских рассказов», комсомольцев: секретаря станичной ячейки Петьки Кремнева и командира красноармейского отряда Николая Кошевого, коммунистов – продкомиссара Бодягина, продотрядника Николая (Петра) Косых, политкомиссара заготконторы Синицына, председателей сельсоветов Богатырева и Фомы Коршунова.

Если мы обратимся к «Тихому Дону», то и здесь найдем замечательно выписанные образы тех, кто в первые годы Октября в борьбе с бандитами и другими врагами укреплял Советскую власть на Дону, отстаивал дело социалистической революции. Мы имеем в виду прежде всего образы коммуниста Михаила Кошевого и беспартийного красноармейца продовольственного полка, захваченного в плен бандой Фомина (VIII, гл. XI).

Образ красноармейца-продотрядника раскрывается в романе всего на трех страничках. Но он создан с огромной выразительностью, с исключительной теплотой, и безымянный рядовой боец, одерживающий полную моральную победу в своей последней схватке с бандитами, становится для читателя символом стойкости и бесстрашия самых широких революционных масс.

Мужественное поведение красноармейца-продотрядника перед лицом смерти – глубокое реалистическое обобщение многочисленных действительных фактов героизма рядовых бойцов революции. Эти факты хорошо были известны художнику со времени его юности. Газеты тех лет сообщали о них порой под обыденным заголовком: «Зверства бандитов». «Верхне-донская правда» так, например, сообщала о героической гибели сверстницы Михаила Шолохова Екатерины Колычевой:

«17 августа при налете банды Курочкина на ст. Шумилинскую бандитами зарублена воспитательница детского приюта, девушка 16 лет, Колычева Екатерина. На требование бандитов показать, где живут коммунисты, на все их угрозы оружием храбрая девушка, несмотря на то, что была беспартийная, отказалась выдать сов[етских] работников, и за это была зверски убита. Бандиты отрубили ей голову и руки»41.

Шолохов выступает в своих произведениях художником, до конца правдивым и глубоко партийным – страстно заинтересованным в успехе битвы с миром прошлого, последовательным в отрицании всего враждебного общенародному делу социалистической революции.

Разоблачающая сила шолоховского реализма ярко проявилась в изображении Якова Фомина и его банды. Неоднократные обращения художника к фигуре именно этого предателя были вызваны прежде всего соображениями исторической правды: его банда, самая крупная из местных, бесчинствовала в Верхнедонском округе дольше, чем другие, и больше, чем другие, принесла бед. Авантюристическая и антинародная суть антисоветского бандитизма проявилась в «деятельности» банды Фомина с исчерпывающей характерностью.

О борьбе с бандой Фомина Шолохов говорит впервые в рассказе «Шибалково семя»: «А я, как толечко разобьем фоминовскую банду, надбегу его (своего сына. – А. П.) проведать», – обещает красноармеец Шибалок (I. С. 44). В другом рассказе – «Председатель реввоенсовета республики» – дается портрет Фомина: «Залохмател весь рыжей бородой, финозомия в пыле, а сам собою зверский и глазами лупает». Таким видит его «председатель реввоенсовета» Богатырев (1, 176). Здесь же показаны и некоторые «политические» повадки Фомина («Переказывал я тебе председательство бросить?»), а жестокая расправа бандитов с советскими работниками составляет кульминацию рассказа.

В отличие от Богатырева, предпочитающего умереть, но не отступиться от партии, от Советской власти, Хомутов из «Поднятой целины» трусливо предает товарищей-коммунистов в трудное для них время. Об этом гневно напоминает Хомутову Макар Нагульнов: «В двадцать первом году, когда Фомин с бандой мотал по округу, ты пришел в окружком, помнишь? Помнишь, сучий хвост?.. Пришел и отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься… Ты Фомина боялся! Через это и бросил билет…» (6, 279).

Наконец, в последней части «Тихого Дона» прослеживается вся действительная история банды Фомина42. Фомин командовал эскадроном караульного батальона в Вешенской и 14 марта 1921 года пытался поднять в станице восстание, захватить в округе власть, чтобы «спасти казаков от коммунистов и продразверстки». Но, кроме эскадрона, распропагандированного самим Фоминым, мелким политическим проходимцем Капариным и другими антисоветскими элементами, в Вешенской против Советской власти никто не пошел. Восстание провалилось. Не добившись политического успеха, банда Фомина сразу начала быструю эволюцию к уголовщине.

Шолохов исторически правдиво, жизненно убедительно рисует в романе образ Фомина – пьяницы и гуляки, неумного человека, который сначала пытался было играть роль «идейного борца», «политического вождя», но вскоре превратился в откровенного беспринципного бандита. Показан в романе и Капарин – «склизкий человек», по меткому определению Григория Мелехова, за вероломство убитый самими бандитами. Мы видим в «Тихом Доне» обстоятельные картины главных этапов существования фоминской банды, узнаем и о полной ее ликвидации в марте 1922 года.

Люди, субъективно честные, не растерявшие до конца своей человечности, любви к народу, те, кто попал в банды в результате опрометчивого решения или опасаясь возмездия за прошлые проступки, уходили из банд, подобно Григорию Мелехову, когда ближе знакомились со своими «соратниками» и целями их борьбы.

Разгром контрреволюционных сил в годы становления Советской власти справедливо показан Шолоховым как акт высокого гуманизма.

Михаилу Шолохову было шестнадцать с половиной лет, когда на Верхнем Дону появилась реальная возможность для восстановления разрушенного в годы борьбы с контрреволюцией народного хозяйства. И в этой мирной созидательной работе Шолохов также принял активное участие. Он видел новые сдвиги в сознании и психологии народных масс и сам – правильным проведением политики партии и Советской власти, горячим словом агитатора – способствовал этим сдвигам. Все более разносторонний опыт народной жизни становился достоянием юноши, чтобы потом вновь вернуться к народу оплодотворенным могучей силой вдохновенного искусства.

IV

Со 2 января 1922 года Михаил Шолохов работал в заготконторе № 32 на штатной должности делопроизводителя инспекторского отдела (или бюро). В Шахтинском архиве сохранились различные деловые бумаги, написанные М. Шолоховым43. На других документах мы находим резолюции – рабочие задания М. Шолохову. Так, например, 4 января 1922 года старший инспектор

И.Г. Мазанов предложил ему составить для руководителя отряда содействия С.Т. Вахнина сведения о поступлении продналога по хуторам станиц Боковской и Усть-Хоиерской44.

Семен Тихонович Вахнин с октября 1920 года по август 1922 года являлся членом коллегии Верхне-Донского окрпродкома, руководил различными его отделами, был заместителем окружного продкомиссара. Не один раз отряды, которыми он командовал, участвовали в сборе продразверстки и продналога в Каргинской, в борьбе с бандами вокруг станицы. Впоследствии, в 1946 году, С.Т. Вахнин вспоминал, какое впечатление произвел на него молодой Шолохов. «Михаила Александровича я знаю еще с 1920 года, когда ему было пятнадцать лет, – писал Вахнин. – Я часто встречался с ним, замечая и тогда в нем остроумие, энергичность, работоспособность»45. В 1949 году в беседе с И. Лежневым С.Т. Вахнин развил свою характеристику: «Он был замечательный работник, умный, находчивый, работоспособный. Что ни поручишь ему – сделает, обязательно будет сидеть до тех пор, пока не закончит работы… Тогда часто собрания проводились, он выступал на них, страшно активный был. Парнишка – огонь, отчаянный, слишком развитой, не по годам».

Таким работником в заготконторе № 32 оказался Михаил Шолохов. Только он да еще один товарищ из заготконторы станицы Мешковской, помимо штатной инспектуры округа, остались в списке кандидатов на курсы после беседы с окружным продкомиссаром В.М. Богдановым.

В Ростов командированные на учебу выехали 25 или 26 февраля46. Здесь специальная комиссия зачислила Михаила Шолохова на курсы. В здании Донпродкома (ул. Московская, 53) продработники стали ежедневно слушать лекции своих ответственных руководителей и лучших профессоров Ростова.

Учеба на продовольственных курсах явилась новой значительной ступенью в идейно-политическом развитии юноши. Не случайно об учебе в Ростове писатель вспоминал двенадцать лет спустя на партийной чистке как о важном факте в своей жизни: «В 1922 году был командирован на курсы профработников…»47

Курсы закончили свою деятельность 26 апреля. Днем Михаил Шолохов успешно, по второму разряду, сдал экзамены48, а вечером состоялось торжественное выпускное собрание дипломированных специалистов – налоговых инспекторов. Интересно, что и на экзаменах, и на торжественном собрании присутствовал Николай Погодин, в то время сотрудник областной газеты «Трудовой Дон». 27 апреля в газете появилась его корреспонденция «Экзамен на продработника»49. Н. Погодин писал: «Профессора довольны своими курсантами, ибо редко где такое внимание встречали их лекции, как в этой аудитории».

Торжественному собранию выпускников Н. Погодин посвятил отдельную корреспонденцию50. В ней он особенно подчеркивал ленинскую мысль о необходимости внимательного отношения к крестьянству, всемерной заботы о развитии сельского хозяйства. Он писал, что выпуск налоговой инспектуры, «это негромкое, будто неважное событие, между тем, имеет колоссальное значение в хозяйственной жизни Дона»: «от этих выпущенных на работу ста двадцати работников зависит «завтра» Донской области», «им вручается, как непосредственным работникам на местах, хозяйство каждого отдельного сельского хозяина – им вручается сельское хозяйство Дона».

По сообщению Н. Погодина, выступившие на торжественном собрании руководители Юго-Восточного края и Донской области также призывали продработников помнить о будущем сельского хозяйства, справедливо и гуманно подходить к труженикам деревни.

С такими напутствиями выпускники курсов разъехались во все концы области. Группа инспекторов, направленных на работу в Верхне-Донской округ, и среди них Михаил Шолохов, выехала в Вешенскую 6 или 7 мая. Возглавлял группу новый окружной продовольственный комиссар С.К. Шаповалов51. Приезда инспекторов ждали в округе с нетерпением. В одной из деловых бумаг, еще от 23 марта, М.А. Шолохов назван в числе незаменимых работников окрпродкома52.

Нельзя не отметить инициативы и настойчивости Шолохова, его большого чувства ответственности. Но особенно следует подчеркнуть верное понимание им своего долга как представителя Советского государства в казачьей деревне. Он непримиримо борется с укрытиями посевов. Однако характерно, что он ничего не пишет о судебных санкциях к укрывателям, обходится без этих крайних мер, хотя ему и дано было право при необходимости отдавать за укрытия под суд ревтрибунала. Молодой инспектор действует методами убеждения и контроля. По словам Шолохова, проверочная комиссия, в которую он входил, добивалась точного установления величины посевов «путем агитации в одном случае, путем обмера – в другом и, наконец, путем того, что при даче показаний и опросе относительно посева местный хуторской пролетариат сопротивлялся с более зажиточным классом посевщиков»53. В докладе говорится о случаях, когда после проведения собрания граждане исправляли указанные ими ранее 2 десятины на 12 десятин и т. п.

На живой, практической работе развивался действенный гуманизм будущего писателя. На опыте познавал молодой Шолохов глубокие внутренние противоречия в сознании и психике трудового крестьянства, с огромной силой показанные потом в «Тихом

Доне» и «Поднятой целине». Без сомнения, работа в Букановской помогла Шолохову более трезво оценить соотношение черт труженика и собственника в характере рядового казака – хлебороба первых лет Советской власти.

Показательно, что ни окружной продкомиссар С.К. Шаповалов, руководитель весьма требовательный, ни старший инспектор А.А. Толин не сделали Михаилу Шолохову ни одного замечания. На его «Докладе» мы читаем следующие две резолюции:

«Считать работу удовлетворительной. Инспекторскому] от[делу] изыскать средства избежать тормоза в задержке передачи наших распоряжений и доложить мне для их проведения.

С. Шаповалов.
19. VI-22 г.»

«Написать в Ок[ружной] исполком, что телеграф по 2 недели не действует.

Толин.
20. VI-22 г.»

В дни напряженной работы Михаила Шолохова в Букановской родилась его большая любовь к девушке, ставшей потом его женой – Марии Петровне Громославской. Учительница школы второй ступени, мобилизованная на проведение налоговой кампании, Мария Петровна, как и Михаил, не была новичком в продработе: еще в феврале 1921 года вместе со своей сестрой Лидией и братом Василием она входила в состав ударной группы № 79, созданной из членов профсоюзов для содействия сбору продразверстки54. Теперь Мария Петровна была статистиком, работала под руководством Михаила. Общее дело сдружило их, укрепило их любовь.

В это же время Шолохов становится военнослужащим: 25 июля, по примеру прошлых лет, продовольственная работа в округе была милитаризована55. В Вешенской для руководства сбором налога создается окружная оперативно-продовольственная тройка. Подобные же тройки с непременным участием налоговых инспекторов организуются в станицах; им подчинялись хуторские тройки, а последним – ответственные за десятидворки члены хуторских Советов. Весь аппарат, принимавший участие в сборе единого налога, был мобилизован до конца кампании. Приказы вышестоящих троек подлежали безусловному выполнению как боевые. Введена была воннская дисциплина.

Когда с 15 августа в округе начался сбор единого налога56, основой работы стало «боевое задание» посуточной его сдачи каждой станицей и каждым хутором. Этот период кампании оказался самым напряженным. От Шолохова, как и от других продработников, потребовались все силы и способности для своевременного выполнения боевого задания. Тогда-то и сказались благотворные результаты большой подготовительной работы, проведенной в округе. Отношение хлеборобов-казаков к налогу окружной продкомиссар охарактеризовал в своем отчете за 1 – 12 сентября как «самое хорошее»55. Продработники без принудительных мер сумели организовать быструю сдачу налога. К 20 сентября округ в числе первых по Донской области досрочно и полностью выполнил задание56. «Выполнение ста процентов единого и единовременного налога в течение одного месяца в Верхне-Донском округе, в одном из отсталых во всех отношениях округов Донской области, это небывалое явление в течение всего времени существования Советской власти на Дону, дает нам полную уверенность считать, что курс советского корабля взят правильно и будущее Советской власти на экономическом фронте обеспечено» – так расценили значение победы округа делегаты окружной партийной конференции57.

В этой важной победе была доля труда и Михаила Шолохова. На конференции отмечались тяжелые условия, в которых пришлось работать налоговым инспекторам: «плату инспектура получала с начала кампании только за один месяц», «инспектура совершенно разута», «особенно остро стоит вопрос с обмундированием»58, с продработниками «случались от истощения и перенапряжения обмороки»59.

В октябре 1922 года, после завершения в округе сбора единого налога, Михаил Шолохов получил возможность выехать в Москву, чтобы продолжить прерванное еще в 1919 году образование, поступить на рабфак. Он привез с собой в столицу не только свои первые рассказы, но и другое: огромный, ценнейший опыт вдумчивого наблюдателя и активного участника борьбы за новую жизнь, впечатления от встреч со многими и многими сотнями людей, упорство труженика, мужество и самодисциплину солдата. С ним навсегда осталась глубокая любовь к родному краю и его народу. Он привез с собой почти все, чтобы в Москве Шолохов-гражданин стал и Шолоховым-писателем.

Григорий Рычнев1
Ясеновка2

Из книги «Рассказы о Шолохове»

Мать Шолохова, Анастасия Даниловна Черникова, была родом из хутора Ясеновка. Сейчас этого селения нет. Оно распалось окончательно после коллективизации. И все же, что осталось на его месте? Бугорки глины на месте домов, ямы погребов, заросшие травой, колючим татарником, сердечным пустырником. А по балке – заброшенные левады и сады.

С московским литератором Виктором Левченко мы побывали на том месте, где стоял дом «пана» Попова, у которого работала в прислуге Анастасия Даниловна. На бывшей усадьбе теперь летний лагерь для скота и гора навоза, подступающая к саду. Старый сад, полуусохший, но еще цветущий по веснам сквозь сухие ветки вишневых деревьев.

В тридцатые годы ясеновцев раскулачили, посослали кого куда, а уцелел кто – разъехались по ближним хуторам.

Одного из них я разыскал в Вешках. Соколов Павел Иванович, 1906 года рождения.

При знакомстве у меня сразу возникла мысль: нет ли здесь какой связи с героем рассказа «Судьба человека»? Попросил фотографию как можно позднего времени.

– Фронтовая карточка есть, а больше не фотографировался я, – говорил Павел Иванович, выкладывая на стол альбом, какие-то документы.

И вот у меня фронтовая фотография Соколова. Павел Иванович сидит слева внизу, в шапке-ушанке со звездочкой, справа – два его товарища в буденновках. Боже мой, но как на этой фотографии Павел Иванович похож на Сергея Бондарчука!

– Это нас снимали на фронте в сорок первом или в сорок втором… – пояснил Павел Иванович и сел на стул. – Ясеновка, Ясеновка… Ясеновка была из крепостных крестьян. У нас были и русские, и украинцы, и татары, и калмыки. Жили оседло. Работали у помещика. Его паном называли.

Рассказывали, военно-полевой суд был в Усть-Медведицкой станице, панского сына судили. А отец поехал и взял его на поруки.

У пана было три сына. Один был революционер, вот его и судили, а отец взял документы у попа, будто он умер… А он жил тут, в Ясеновке.

Жена у пана была полячка. У них было два сына и две дочери.

А в семнадцатом году был Ленина указ, чтобы спихнуть помещиков, оружие забрать, лошадей – для армии нужно было.

И вот в первозимье приезжает сорок ребят, обстреляли дом и вошли в него. А наши крестьяне побегли – не трогайте, а то вы уедете, а нас порубят.

Двадцать первый год. Хотели забрать панское имущество, дом, а наши сказали: нехай учат наших детей. А в доме мать жила и девки с ней. Мария Александровна – мать, а девки – Анастасия Дмитриевна, вторая – Ольга Дмитриевна и братья – Илья и Евгений. Они в гражданскую не вернулись.

Поповы до двадцать восьмого года жили в хуторе, до колхозов жили в этом же доме.

Одна дочь вышла замуж за агронома Кулебаба (приезжий был, в Вешках работал в землеотделе). А вторая, младшая, домой принимала, Вальтера Христофоровича Фельдмана. После революции он тут в Вешках появился. В Чукарине его назначили председателем кредитного товарищества. А потом их, по-моему, лишили права голоса на собраниях, и они быстро продали все: дом, амбары, конюшни… даже сад продавали (наши покупали, а потом с Топкой Балки приезжали). Дом купило Каргиновское потребительское общество. И вроде как в Ростове остановились сестры Поповы. Кто из них остался, я не знаю. У Фельдмана был сын Борис, но он, говорят, пропал в войну.

До революции у нас сестра была двоюродная, она у панов жила, Аксинья Дмитриевна Новикова. Она прижила со старшим сыном Поповых девочку, и когда они уходили – забрали девочку, не отдали ее Аксинье.

В Ясеновке жили два брата и племянники Анастасии Даниловны. Братов ее я знал: Герасим Данилович и Гаврил Данилович. Дома у них в основном были саманные.

Анастасию Даниловну я узнал в революцию. Одну зиму она с Михаилом у нас зимовала, в двадцатом году, в доме Волоховых, одну комнату снимали (а Александра Михайловича я не видал), они вдвоем жили – в двадцатом или двадцать первом году это было.

Раз я Мишу Шолохова видал, за хутором с собаками шел, а второй раз через двор проходил, звала его старшая дочь Попова, какая учила нас.

Мой отец хорошо знал Шолоховых, бывал у них в Каргине. С двадцать шестого по тридцатый год приезжал Шолохов к нам в Ясеновку с Марией Петровной, с тестем Петром Громославским. По стрепеткам ездили. Громославский стрельнет – полетел, а Шолохов был отменным стрелком.

Как-то говорю: «Должно быть, клубника поспела уж», – и мы поехали, лазили по траве, ели ягоду. С ними вторая какая-то белая женщина была, не знаю, кто такая.

…Последний раз я был у Шолохова в тридцать третьем году. У меня брат Андрей Иванович Соколов был, жил он во Фроловке, он тоже знал Шолохова, был на фронте, ранетый под Сталинградом.

– Когда вы были у Шолохова? – переспрашиваю я и держу наготове шариковую ручку.

– И последний раз я был у него в тридцать третьем году. У меня осудили отца на два года за невыполнение хлебопоставки. У Шолохова в это время сидел мужчина лет пятидесяти и говорил, чё в Вешках делается. А потом он мне: «Бери выписку из приговора и подавай в кассацию». Я так и сделал, и отца освободили.

А потом как-то увидал я Шолохова, а он мне и пожалился: «У меня сена для коровы нет». Ну, я ему воз наклал и отвез, а он взял и деньги мне хорошие за это заплатил.

Хорошо, конечно, в гостях быть, тем более говорить с интересным собеседником, но пора и честь знать, и мы расстались с таким уговором: встретиться как-нибудь в другой раз и продолжить разговор о Ясеновке.

На улице я раскрыл записную книжку и сделал для себя пометку: улица Есенина, 13, дом с голубым деревянным карнизом, стены обложены белым кирпичом, ворота – железные.

На ловца, говорят, и зверь бежит. Поехал я в хутор Колундаевский, рассказал о своих поисках старому учителю Владимиру Васильевичу Солдатову. Тот долго смотрел куда-то в сторону, катал между пальцами сигарету, а потом чиркнул спичкой:

– Григорий, дуй к Лапченкову Стефану Ванифатьевичу, а в другой раз и я тебе о встрече с Шолоховым расскажу. Но… магарычовое дело.

Домик Стефана Ванифатьевича – на левой стороне речки Зимовной, у самой горы.

Был уже вечер, когда я постучал в дверь и вошел в комнату: передо мной встал небольшого роста сухонький старичок с впалыми щеками и совершенно белым, коротко стриженным на голове волосом.

Мне хозяин поставил стул рядом с русской печью, где под загнеткой3 стояли чугуны и разрезанная надвое желтая тыква.

Стефан Ванифатьевич подвинулся к столу, локтем оперся в крышку, а ладонью в щеку:

– Я Вешенский рожак. При Советской власти сразу пошел сидельцем в ревком – бумаги разносил. Потом всю жизнь бухгалтером работал.

Когда в Вешках в 1921 году случился пожар, – в мае месяце, на Троицу где-то, – выгорело 360 дворов, то нам, погорельцам, дали квартиру на бывшем поместье пана Попова, и вселилась наша семья в пустовавший там флигель.

До нас на усадьбе жил казак Тихон, он больше на конюшне находился. Как я его припоминаю, – рыжеватый, выше среднего роста.

В революцию дочери Поповы, говорили тогда, уезжали в Усть-Медведицкую, а когда фронт ушел к морю, – вернулись в свое имение, распродали все и куда-то уехали. Но это уж было ближе сюда к коллективизации.

Анастасия Даниловна, мать Шолохова, начинала работать у Поповых горничной. Это верно.

Отца ее я хорошо знал. Он был из крестьян. Мне запомнился его украинский говор.

Я видел молодого Михаила Александровича Шолохова у дочерей помещика, которого ясеновцы, бывшие крепостные, звали паном. Так вот, Шолохов приезжал на усадьбу и дарил сестрам Поповым свои первые книжки: «Нахалеиок», «Бахчевник». Эти книжки одна из сестер, Настя, давала читать и мне.

В 1985 году я угодил в больницу. Напротив меня лежал на кровати старик с белой бородой. Время от времени он вставал, вспоминая что-нибудь из своей прошлой жизни, гладил бороду, философствовал о житье-бытье, как будто размышлял вслух.

Деда звали Иван Матвеевич Чукарин (ему было 83 года, как я узнал позже). Когда приносили на обед перловку, он ковырялся в ней ложкой и всякий раз приговаривал:

– Каша – мать наша: думами нас кормит и в походы с нами ходит… Да, зовут меня Иван Матвеевич Чукарин. У нас полхутора Чукарины.

И хутор у нас называется Чукарин, а выше туда, в степь, Ясеновка была. В другой раз он встал и спросил:

– Такое вот стихотворение не слыхали? Дед пригладил бороду и прочитал:

Эх, судьи, я нож в грудь ему вонзила,
А ведь я ж его любила.
В руках у судей приговор.
Он недочитанным остался…

Да… в Ясеновке жил пан Дмитрий Евграфович Попов. У него было два сына – Илья и Евгений – и две дочери – Настя и Ольга. Ольга – старшая. А жена у пана была полячка.

Пан был хороший, уважительный…

Из Ясеновки была родом мать Шолохова. Она у пана в прислугах работала.

Михаила Шолохова я знал. На охоте встречался с ним. С Чукариным Прокофием Нефедовичем пошли мы в буерак Кельч, в сторону Токийского хутора, глядим – стоит машина в степи. По куропаткам охотились тогда мы. Ну, машина и машина, а потом видим – Шолохов к нам навстречу идет. А он тоже охотился дюже. У нас насчет пороху мало было… а он стрелял ой-ей…

Михаил Александрович расспросил нас обо всем. Мы пожалились, что пороху нет, а он достал патронташ зарядов на сто и сказал: «Берите». Мы и поделили патроны.

Пошел Шолохов к машине, потом вернулся и угостил нас огромным арбузом. Мы тут же сели с Прокофием и съели его.

У нас были ружья двадцатого калибра, шомполовки, а патроны оказались двенадцатого калибра. Мы разрядили дома патроны, пересыпали порох в свои гильзы.

Отец мой умер в восемнадцатом году. Тифом заболел и умер. Пятеро нас было в семье…

Ясеновка еще до войны разошлась. Расходиться хутор стал при колхозах. Большинство в хуторе богато жило, всех и раскулачили.

Имение у пана было ишо на Кардаиле (это там идей-то на Хопре). Дед еще был жалован землей за геройство в войне 1812 года.

Дом у Попова стоял деревянный, под жестью. Хозяин коней хороших держал – рысаков.

В нашем хуторе пан Попов построил церковь, в 1934 году сломали ее.

Путевая жена построит дом, а непутевая развратит… Поп перевенчает – черт развенчает… Всякое бывает в жизни.

Вот на мне сапоги: один из них давит. А мастер хороший шил! Какой сапог давит?.. Вы не знаете, а я знаю. Вот так и в семейной жизни.

– А Харлампия Ермакова вы знали? – спросил я, имея в виду прототипа Григория Мелехова из романа «Тихий Дон».

– Служил я у него. Во время революции, в восстание девятнадцатого года. Мне шестнадцать лет было. Если бы не пошел – голову бы отрубили… А банды сколько миру побили?..

Иван Матвеевич помолчал и добавил:

– Бабушка, ты купи мне очки, – говорит внук. «Куплю», – отвечает, и купила ему букварь… – смеялся в бороду дед, продолжая:

– Ды че там говорить, не пошла она жизня поначалу ни у Анастасии Даниловны, ни у Александра Михайловича. Чужая семья – потемки. Так-то. И Мишка у них родился не в этом доме, иде жили в Кружилине. Вот приезжай – укажу.

Телицыну Клавдию Степановну трудно застать дома. Несмотря на свой преклонный возраст, она постоянно занята общественной работой. Но вот наша встреча состоялась.

Клавдия Степановна сидела перед телевизором. В комнате было не топлено, и она куталась в свое поношенное осеннее пальто, говорила быстро, эмоционально, разводя при этом руками и то прищуривая, то широко раскрывая веки больных отечных глаз:

– В 1909 году отец Михаила Александровича Шолохова предложил моему папе Степану Шутову купить у него в долг дом, а то, мол, из казаков купцов не находится, им такая маленькая усадьба не нужна (а мы иногородние были тоже, по квартирам ходили, сразу дом купить не могли).

Перед отъездом Шолоховых в хутор Каргинский (позже его переименовали в станицу) я познакомилась с Мишей. Мне тогда было 4 года. Мишу запомнила в коротких штанишках, в рубашке с матросским воротничком. Я подошла к нему, взяла его игрушки, а он их стал отнимать. Тут я расплакалась: считала, что игрушки теперь мои. Подошла к нам его мама, Анастасия Даниловна, тихо сказала, чтобы он отдал мне игрушки. И Миша тут же выполнил ее просьбу.

Когда я уходил, Клавдия Степановна пошла в сарай и вытащила откуда-то два рогожных мешка, сплетенных из липовой коры:

– Вот это из шолоховской лавки. Я их всю жизнь хранила. Возьми, в музей сдашь.

Память станицы

Сентябрь. Станица Каргинская. Отсюда начинал свой творческий путь Михаил Александрович Шолохов. Здесь каждый проулок, каждый дом, кажется, дышат далекой, но такой еще близкой стариной.

Невольно вглядываешься в лица: те и уж не те каргиновцы, что описаны в произведениях писателя. Да и одежда местных старожилов, их детей и внуков как будто бы та, да и не та: все больше в ней чего-то недостает, все меньше в ней былого народного колорита, но когда прислушаешься к говору станичников, послушаешь где-нибудь на свадьбе их песни, посмотришь на танцоров – и убедишься: нет, жива еще казачья народная душа.

Как на что-то самое дорогое смотрю я на старинные дома – курени на высоких фундаментах с деревянными карнизами. Такие дома помнят казачьи «привилегии», за которые платили службой Отечеству, а чаще своей буйной головушкой…

Новое поколение живет теперь в станице. Но память трудового казачества хранит в сердцах любовь к тем, кто в суровые дни испытаний с оружием в руках отстаивал нынешнюю жизнь. Не зря ведь все лето на братской могиле героев Великой Отечественной войны лежат цветы. Приносят их к постаменту с чугунным отливом имен поседевшие ветераны, школьники, гости.

На бетон кладутся гвоздики, пионы, ромашки…

Тополя, как солдаты в почетном карауле, роняют по улицам первую осеннюю листву.

Осенью в Каргинской пора свадеб. В выходные дни легковые машины в разноцветных лентах, сигналя прохожим, катят по улицам. Свой первый семейный букет цветов молодожены тоже везут к обелиску.

Память. Она будет жить в нас вечно. Без нее мы – никто.

А еще всегда будем помнить: здесь, в хуторе Каргинском (переименован в станицу в 1918 году. – Г. Р.), таким же теплым сентябрьским днем переступил порог школы будущий писатель с мировым именем Михаил Шолохов. Отсюда же увезет его отец, Александр Михайлович, в подготовительный класс московской гимназии, а в 1915-м – в гимназию города Богучара Воронежской губернии.

О том, с чего начинались школьные годы Михаила Шолохова, рассказывала Надежда Тимофеевна Кузнецова, о которой мне тоже хотелось бы сказать несколько слов: блондинка, вечно юная, разговорчивая, с проницательным испытующим взглядом и не теряющая в нужную минуту чувства юмора; посвятив всю свою жизнь преподавательской работе, она и теперь, выйдя на пенсию, отдавала себя шолоховедению4.

Надежда Тимофеевна – добрейшей души человек. Она хорошо знала Михаила Александровича и всегда готова часами рассказывать о нем.

– Мой папа, Тимофей Тимофеевич Мрыхин, был первым учителем Шолохова. И началось знакомство вот с чего: Александр Михайлович как-то пожаловался моему папе: «На речку Минька повадился ходить. Кусок хлеба возьмет и уходит рыбалить. Давай его как-то отучим от этого… переключим с рыбалки на науку». И отец согласился давать ему уроки на дому. Так маленький Миша за шесть-семь месяцев освоил письмо и счет и в семь лет пошел сразу во второй класс приходской школы. И когда у Миши спрашивали, кем он хочет быть, – отвечал: «Военным». Но мой отец не хотел в нем это поддерживать и говорил Александру Михайловичу: «Нет, у него склонности к гуманитарным наукам», – и всячески старался развивать его способности.

Как-то с фотографом Виктором Потаповым мы выбрали свободный денек и поехали в станицу Карпинскую. Задумка была такая: заснять места, где бывал Шолохов, записать воспоминания старых казаков.

Прибыв в станицу, мы сфотографировали дом-музей писателя, школу, где он учился, старую мельницу Донпродкома, Шевцову яму, куда ходил юный Шолохов на рыбалку, а потом отправились в хутор Латышев к Александру Ивановичу Поволоцкову, 1905 года рождения.

Александр Иванович копал на огороде картошку. Это был высокого роста и крепкого телосложения мужчина. Горбоносый, осенний загар румянил его морщинистый лоб и плитняки щек с мелкими ниточками красных вен.

Хозяин был одет в полосатую вылинявшую рубашку. Выслушав нас, он степенно прошел к колченогому столу, что стоял в саду, не торопясь сел на скамейку и положил перед собой клещневатые ладони, на тыльной стороне которых выпирали из-под кожи струны сухожилий и голубые напруженные вены.

– Я сам плотник, сапожник, гармонист. В войну прошел от Сталинграда до Берлина. Воевал в инженерно-технических войсках. Поганец Гитлер, сколько миру перевел. Нас сколько, да ихних…

Да, я в первый класс ходил в Каргин и точно помню, что учился с Мишей Шолоховым. Но только один год, а потом я не знаю, куда он делся. Ага, поп Омельян преподавал у нас закон Божий. Учили русский язык, математику… дробь простая, десятичная… На парте по три человека сидели. И по четыре – такие парты были. Много поступало учеников. Наша церковноприходская, пять классов было, а во второй школе, приходской, – три класса. Человек сто нас училось… Помню, дед у нас на перемене всегда стоял с кнутом: побегут какие по партам, а он за ними. И Шолохов тоже развитой был, и ему, бывало, попадало.

Шолохова отец вроде бахчевником работал у нас в Латышах. На квартире жил и бахчевником работал. Вот у Михаила потом и рассказ появился: «Бахчевник».

В двадцатые годы у нас в хуторе в кулацком доме был ликбез, молодой Шолохов уж преподавал. А потом этот дом сгорел.

В слободке, под Каргиным, жила тетка Шолохова, и он ее часто навещал. Муж ее, Платон, тут у нас бывал и хвалился: «Шолохов приезжал…»

Время так быстро летит, что синица из руки. Глядь, а уже и нет тех людей, которые жили рядом с Шолоховыми. Вот тут и упрекнешь себя: да где же мы были раньше?! Так мне больше и не удалось разыскать в станице Каргинской и окрестных хуторах других казаков в возрасте Александра Ивановича.

Правда, называли нам фамилии, но смущало более позднее время рождения новых адресатов и заученные по книгам публикациям общеизвестные истины из жизни писателя.

Кроме этого, берясь за «сбор» воспоминаний, я не ставил перед собой цель на «монополию» (да это и невозможно), а лишь старался записать то, что могло быть навсегда потеряно.

Известно, до 1917 года Шолоховы жили в станице Каргинской. Крытый жестью дом стоял в самом центре. Во время игры Миша засорил глаза соломой, и отец отвез его в Москву в глазную больницу и одновременно определил в подготовительный класс гимназии. К сожалению, обо всем этом подробно нам теперь никто не расскажет. Но будем надеяться!

Очередная моя поездка была в составе экспедиционной группы в город Богучар.

Город Богучар

В «Дозорной книге» первые упоминания об этом городе относятся к 1615 году. Первыми его поселенцами были казаки. После Булавинского восстания, в 1717 году, на месте нынешнего Богучара была основана слобода, а в 1779-м, в связи с образованием уезда, она переименована в город.

До Великой Октябрьской социалистической революции Богучар слыл бедным провинциальным городишком, но в то же время был и самым крупным культурным центром юга Воронежской губернии.

В 1909 году в Богучаре была образована гимназия. Три года провел Миша Шолохов в этом учебном заведении (1915–1918 гг.). И мы, участники экспедиции, по предложению энтузиаста-шолоховеда А.В. Кандарюк, побывали в классе, в котором учился писатель, посетили актовый зал, предназначенный раньше для уроков закона Божьего.

В «Адрес-календаре Воронежской губернии на 1917 год», изданном статистическим комитетом в 1916 году, говорится, что директором Богучарской гимназии был действительный статский советник Г.А. Новочадов, законоучителем – священник Д.И. Тишанский. Русский язык и литературу преподавали Г.И. Карманов и О.П. Страхова, математику и физику – А.Р. Слапчинский и Н.Л. Хохряков, древние языки – И.И. Сийлит, историю – П.П. Новицкий и B.C. Клепчиков, французский язык О.И. Вольская, немецкий – Н.П. Овчаренко, природоведение и географию – И.Н. Морозов, законоведение – Заборовский, гимнастику – А.В. Олейников, чистописание, рисование и лепку – М.Я. Разиньков, пение – П.М. Копасов.

Отец перевел Мишу в Богучар из московской гимназии, устроил его на квартиру к священнику Дмитрию Ивановичу Тишанскому, о котором все отзывались как о человеке степенном, культурном. За успехи в народном образовании в духе православной церкви ему была «дарована» серебряная медаль.

Дом священника сохранился до наших дней, и мы побывали именно в той комнате, в которой жил гимназист Шолохов.

– У Тишанских, где теперь я живу, была отдельная комната, – рассказывала хозяйка квартиры ветеран труда А.И. Клюйкова и показывала: – Вот тут два окна помню, в углу умывальник стоял, тут был письменный стол, библиотечка.

Жена Дмитрия Ивановича, Софья Викторовна, работала в женской гимназии надзирательницей, или, как говорили гимназистки, «классной дамой». У Тишанских было пять детей. С одним из них, Алексеем, учился Миша Шолохов.

По-разному сложилась судьба Тишанских. В гражданскую войну они были вынуждены покинуть город. Кто-то оказался в Ростове, кто-то на Украине, а вот Алексей Дмитриевич Тишанский, майор Советской Армии, в Великую Отечественную войну навсегда остался в Венгрии при освобождении города Мишкольц. За проявленный героизм майору Тишанскому был установлен памятник.

Сейчас в бывшей гимназии – школа-интернат. В своем музее, как бесценную реликвию, хранят ребята письмо Михаила Александровича.

Вот оно:

«Дорогие ребята! Учился я в Богучарской гимназии с осени

1915 г. по весну 1918. Никакой комнаты, по-моему, «оформлять» не надо, а вот что касается приезда к вам – как только выберу свободное время – непременно приеду.

Желаю всем вам успешно учиться.

19.1.65 г.

М. Шолохов».

Но ввиду болезни Михаил Александрович так и не смог побывать в Богучаре.

В городе именем писателя названа улица, пионерская дружина, а совсем недавно ребята из группы «Поиск» сообщили мне, что на их школе и доме, где учился и жил М.А. Шолохов, вывешены мемориальные доски в память о нашем великом художнике слова.

Но самой интересной встречей считаю знакомство с Георгием Константиновичем Подтыкайловым, одноклассником писателя по Богучарской гимназии.

Портретная характеристика его: во всем теле – чрезмерная старческая полнота и утяжеленность, под глазами – мешки, обвисшие щеки напирали на складки упитанной шеи, а из-под рубахи вываливался пузырем живот. Ну, что поделаешь: старость – не радость. И никого эта проклятая болезнь не обходит. Вот и он, Подтыкайлов, всю жизнь проработал врачом-терапевтом, а тоже бессилен перед природой.

Сидя на стуле с широко разведенными коленями, Георгий Константинович оттопырил нижнюю губу и потупил взгляд.

– Как сейчас помню: идет письменная работа по русскому языку и литературе. Учитель раздает нам картинки, и мы пишем сочинение по ним. И вот врезалось в память: на другой день учитель принес тетради и прочитал нам сочинение Миши Шолохова всему классу как самое лучшее.

Андрей Петрович Денисенко, участник гражданской войны на Дону, всю жизнь работал в партийных и советских органах родного города.

Пришли мы к Андрею Петровичу, представились, включили магнитофон:

– В 1927 году я окончил заочную юридическую школу. Мне предложили держать экзамен в Миллерово. После направили в станицу Казанскую на шесть месяцев.

В августе приезжал в станицу Шолохов, квартиру он снимал у Ульяны Ивановны (фамилию забыл).

И вот вызывают меня в милицию: «Доверим вам охрану Шолохова. Вы богучарец, он учился у вас… Даем двух милиционеров».

Заступил на дежурство. Сидел, сидел на порожках, а потом спрашиваю хозяйку: «Когда Шолохов придет?» – «Он уже пришел», – отвечает.

Захожу в комнату. Михаил Александрович любезно принял, стал спрашивать о Лелехине, Подтыкайлове…

Потом он взял гитару и долго пел «яблочку».

В 1964 году по решению власти наш район стали соединять с Кантемировским. Районный центр тоже собрались переводить из Богучар в Кантемировку. Люди были недовольны этим, и я решил съездить за советом к Михаилу Александровичу как к депутату Верховного Совета СССР. Принял он меня, внимательно выслушал и сказал: «Центр останется в Богучаре». Так и вышло. И все жители города мне потом благодарность высказывали. А что я? Шолохову спасибо. Принял. Выслушал мнение народа. Помог.

Красив Богучар в утренние часы: из-за Дона всходит солнце, играют в окнах домов золотистые зайчики, голубеет даль поймы Дона и окрестных степей.

От центральной площади улицы взбегают на вершину горы, к церкви с краснокирпичными стенами и серыми куполами, а вправо от нее – белые многоэтажки новостройки.

Вспоминаются открытки с видами города на начало века: улицы с маленькими домишками, торговыми лавками, кузнями и среди них, как корабль у причала, трехэтажное здание гимназии, построенное в классическом стиле.

Фотографируемся возле памятника погибшим воинам и идем в редакцию районной газеты. В отделе партийной жизни мне подсказали новый адрес: идти вот туда и туда, спросите, мол, Фирскину Антонину Александровну, 1902 года рождения… работала корректором в «районке».

…Когда я вошел во двор, то увидел, вопреки моему ожиданию, не старческого возраста женщину, а довольно моложавую и энергичную хозяйку. Выражение ее лица было каким-то недоверчивым, но постепенно Антонина Александровна разговорилась:

– В богучарских мужской и женской гимназиях много училось до революции ребят и девчат из Казанской, Мигулинской, Вешейской станиц. Мальчики-гимназисты носили серую форму, она у них как будто мукой была присыпана, и поэтому их дразнили мукомолами.

В мужской гимназии преподавал закон Божий Дмитрий Иванович Тшпанский. Его звали отец Дмитрий. Он держал у себя на квартире ребят за небольшую плату. С 1915-го по 1918 год жил у него, знаю, и Миша Шолохов.

Я держала экзамен в женскую гимназию в 1914 году. Изучали мы Пушкина и Толстого, Лермонтова и Гоголя.

С Тишанским все здоровались с почтением: уважали его за ум, порядочность, скромность. В его присутствии никто из детей не позволял себе шалостей.

В нашей гимназии преподавал закон Божий отец Павел. Он с попадьей, бывало, едет на одноконке, кучер впереди правит, а ребята-гимназисты бегут следом и кричат: «Жижа, Жижа, Красногоровку спалил…»

Жижа – прозвище кучера, и он его не любил. Едет, едет… остановит лошадь, отдаст вожжи отцу Павлу, и бежит красногоровский мужичок с кнутом за ребятами, разгоняет их.

Зимой гимназисты выкатывали сани – козырки на гору, подвязывали оглобли, наваливались в короб кучей и мчались вихрем вниз к речке…

Летом все дети ходили купаться в устье, где Богучарка впадает в Дон.

Наш городок тогда был небольшой, все забавы и игры были на виду.

И гимназист Шолохов был не только свидетелем всему этому, но и участником.

На Дону

В 1918 году началась гражданская война, и Миша Шолохов оставил Богучарскую гимназию, приехал в хутор Плешаков к родителям, в дом Дроздовых, который стоял крыльцом на север, в сторону Дона, с резными стойками и навесом, покрытым жестью.

…За хутором – горькая полынь-трава, лысая, обветренная меловая гора, по дороге – белесая, перегоревшая под солнцем в древесную золу пыль. Жара стоит над Доном. По хутору словно мор прошел – ни души не видать. Но ребятам все нипочем. Кровянистая вишня вызрела – пошли по садам. Николай Королев, Алексей Дергачев, Игнат и Иван Мельниковы – товарищи Миши Шолохова.

Во дворах у каждого своих фруктов и овощей хватает, ан нет – на огородах у других все слаще. Набегаются, подразнят своими набегами старых ворчливых бабок, и все – пропало настроение.

Бредут загорелые мальчишки по пыльной дороге. Впереди идет теперь Шолохов.

– Пойдем к отцу камни колоть, – предлагает он.

Ребята соглашаются с радостью и направляются на мельницу. Александр Михайлович любил детей, умел пошутить с ними. Вот и на этот раз он принял их добродушно и, выслушав, сказал сыну:

– Вы, Мишка, не будете колоть.

– Будем, – настаивал Михаил, и отцу ничего не оставалось, как разрешить мальчишкам поработать на строительстве ямы под нефть.

Невелика была помощь ребят, но Александр Михайлович одобрял самостоятельную инициативу детей и после работы каждому из мальчишек давал по монете, а они бежали за конфетами в лавку.

Такие вот воспоминания сохранились в памяти о детстве Миши Шолохова у Ивана Андреевича Мельникова, одного из немногих свидетелей юности писателя.

С осени 1918 года Миша Шолохов несколько месяцев учился в Вешенской гимназии, где в настоящее время размещается литературная выставка «М.А. Шолохов. Жизнь и творчество», но закончить гимназию удалось не всем, так как на Вешенской земле разыгрались страшные события так называемого «расказачивания».

Об учебе Шолохова в Вешенской гимназии мне рассказал Евгений Акимович Щетников, одногодок писателя:

– В 1917 году была организована Вешенская смешанная гимназия. Первым директором ее был Какурин Андрей Артемович из станицы Мигулинской. Но скоро его избрали в казачий круг в Новочеркасске, а вместо него прислали Кашменского Федора Гавриловича.

Класс, где учились я и Шолохов, был четвертый. Помню, как Мишу привели к нам. Вошел он, всех оглядел смело так. «Вот, ребята, вам новый ученик, переведенный из богучарской гимназии», – по обычаю представили ученика.

Шолохов был небольшого роста, полненький, в форме гимназиста.

Запомнил я его еще по рисунку. А было так: учителем пения был у нас Ефим Иванович (дразнили его «сапог»), он со скрипкой не расставался – в лес с ней ходил, по станице, а одевался плохо, был бедным… Михаил все это за ним подметил, взял и нарисовал в перемену на доске сапог и к этому сапогу пририсовал скрипку.

Вошел Ефим Иванович – обомлел. Нас стали тягать в учительскую. Но никто его не выдавал. А он, Шолохов, сам встал и сказал: «Я нарисовал».

Думали, исключат его. Нет, оставили. Посчитали за баловство.

Нас было восемнадцать или двадцать два ученика в классе. С нами учились Мирошников Тимофей, Бандуркин Сергей…

Постарше классом, кажись, учился в гимназии Чепуркин Николай, он все писал революционные стихи и подписывался обратными буквами своей фамилии.

У гимназистов фуражки были синие, с белым кантом и черным козырьком и спереди над кокардой было «ВСГ»: Вешенская смешанная гимназия.

Помню, на пении начинали мы гимн: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон и послушно отозвался на призыв монарха он…» Директор запретил нам так петь, заменил: «…на призыв свободы он…»

В 1919 году, во время восстания, нам дали окончить гимназию и уже в конце мая дарили друг другу книги: «Свидетельствую на добрую долгую память ученику такому-то от учащихся 4 класса Вешенской смешанной гимназии…» И на первом листе каждый расписывался.

Долгое время у меня хранилась эта книга. В ней была роспись и Михаила Александровича Шолохова.

В 1920 году вместе с Шолоховым принимал участие в ликвидации неграмотности среди населения. Мы с ним виделись на совещаниях учителей. Два-три раза в год собирались в Вешенской, и каждый обменивался опытом работы.

Позже за всю жизнь я встречался и разговаривал с Шолоховым еще пять-шесть раз. (Когда-то он в Дударевку приезжал, а я там работал.) И всегда он здоровался со мной, угадывал меня как соклассника.

В Плешакове Еланской станицы в то время проживало более 800 душ. Населенный пункт лежал на одном из главных торговых путей Верхнего Дона. У Еланской, гремевшей в те времена торговыми рядами, лавками, плешаковцы содержали паромную переправу.

Были в хуторе станичные конюшни, казармы для отарщиков, отбывающих воинскую службу, амбары со страховым запасом хлеба. В округе славилась мощная по тем временам хуторская мельница – с паровым двигателем, двухэтажная, деревянная.

После обмолота хлебов из ближних хуторов всю осень и зиму везли сюда казаки зерно на помол.

По воспоминаниям уроженца и старожила хутора Плешакова Ивана Григорьевича Мельникова, 1903 года рождения, отец Шолохова, Александр Михайлович, поселился тут в 1917 году летом, стал работать заведующим на паровой мельнице, которая принадлежала ранее купцу Симонову.

А впрочем, послушаем Ивана Григорьевича сами:

– Мои родители жили в дому напротив мельницы. Семья была большая – пятнадцать человек.

Чуть пониже, рядом со своей усадьбой, мой дед Трофим Мельников построил второй дом, покрыл жестью и в 1916 году продал его машинисту мельницы Ивану Алексеевичу Сердинову.

В начале лета 1917 года в хутор приехал Михаил Александрович (видимо, описка: Александр Михайлович. – В. П.) Шолохов и стал работать управляющим паровой мельницы. Первую зиму Шолоховы зимовали у нас, а на вторую перешли к соседям Дроздовым, у них свободнее было.

Александр Михайлович, отец Шолохова, состоял в торговой компании. Эта компания и купила мельницу у купца Симонова, и он вскорости уехал, говорили туда, в Усть-Медведицкую.

Мельница была деревянная, двухэтажная. У Симонова она не была огорожена, а Шолохов огородил ее ольховым штакетником, порядок во дворе навел, расстроил подсобки.

Во дворе мельницы Шолоховы держали гусей, индюшек, свиней. Помогать по двору приезжали из Ясеновки время от времени обедневшие родственники Анастасии Даниловны: немой мужчина, вдовая женщина и девушка. Все они часто заходили к деду посидеть, поговорить.

Александр Михайлович построил во дворе мельницы круглый дом 12 х 11 метров, покрыл его жестью. Дом этот должен был служить конторой, а часть его, наверно, думал отделать себе под жилье.

В конце девятнадцатого года Шолохов оставил работу и уехал вместе с семьей. Мельница потом уж больше не работала, а дом позже снесли под школу.

Мой дед до революции был хуторским атаманом, а потом его избрали председателем Совета. Но внезапно появился Степан Кочетов, забрал ключи у деда, назначил себе секретаря из местных мальчишек и стал работать, как Кошевой в «Тихом Доне».

Иван Григорьевич был глуховат и потому всегда разговаривал со мной громко, часто повторяя вопросы. И оставалось только удивляться его памятью, на что он отвечал улыбкой и подтверждал: к старости годы молодости помнит лучше, чем все то, что было с ним год назад.

Как-то на Базковской автостанции я дожидался автобуса. Ко мне подсел старичок с сумкой на костыле, который он держал через плечо. Кирзовые сапоги на нем, какой-то полувоенный пиджак.

– Дедушка, куда едете? – спрашиваю.

– На Семеновский, а теперь он Калининский называется… Шолохова? Ну как же не знал? Я Игнат Александрович Мельников, из Плешакова родом. Помню то время, когда на мельнице работал Александр Михайлович.

Анастасия Даниловна, как приезжал Михаил на каникулы, ходила по дворам, покупала ему сметану, молоко.

На мельнице работал дворником Вася немой. Все, помню, скворечники делал и на жердях выставлял их над мельницей, и мы, ребята, в том числе и я, любили Васю, крутились возле него.

На мельнице яму строили для нефти, и ребята, какие постарше меня, кололи камень на щебень. И Михаил с хуторскими казачатами играл, хотя, правда, мало.

Шолоховы жили на квартире у Дроздовых. Подскажу тебе: у них было три сына и пять дочерей. Дроздиху звали Агриппиной. Сад у них располагался к ключу. В верху яра был родник, назывался Большой колодец.

Мельников Иван Андреевич, 1908 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– Нас много однофамильцев жило в Плешакове. Так вот, в детстве вместе с Шолоховым за вишней лазили. Мы вишню рвем, а его на караул ставили.

В нашей компании были Николай Королев, Алексей Дергачев, Игнат Мельников.

На охоту с тенетами ходили на зайца: сеть в верху яра ставили и нагоняли.

Набегаемся, надразнимся собак и старух, а потом Мишка говорит: «Пойдем к отцу камень колоть на щебень».

Приходим. Отец говорит: «Вы, Мишка, не будете колоть». «Будем», – говорит.

Мы кололи камень, и нам по 20 копеек каждому отец его давал, и мы шли в лавку, конфеты брали у купцов.

У отца Михаила Александровича на мельнице было штук 6–7 дворняжек, мы ходили с ними поднимать зайцев.

Александр Михайлович был простой, любил детей, шутил всегда с ними. Последний раз он приезжал в хутор в сером комбинезоне, прошел по старикам, попрощался.

В 1919 году, в восстание, Сердобский полк перешел на сторону мятежников, а наших коммунистов пригнали в казарму, где раньше отарщики жили.

…Ивана Алексеевича Сердинова отпускали к жене обмыться, потом утром привели…

Из наших, помню, среди арестованных были Евгений Петрович Оводов, Степан Федорович Полянский, Дмитрий Алексеевич Наумов, Мельников и Иван Алексеевич Сердинов.

И вот выводят их по одному на допрос: «Как убивал? Где убивал?» Кое-кого вдарил Микишара (у него два сына были у красных, а два – у белых). Здоро-овый такой…

Допрашивали по одному и спрашивали: «Где казначейские деньги?» Кое на кого говорили: «Оставить…» И оставили Полянского, Мельникова, Оводова, а остальных погнали в Елань.

У ворот казармы Мария Дроздова, жена Павла, убила из винтовки Ивана Алексеевича Сердинова, а Матрена Парамонова добила его мотыкой.

Одного пацана тогда же убили в хуторе. Подводы шли с хлебом. Мужчину в плен взяли, а мальчишка побег, и ему вслед стрельнули…

…Когда-то до войны было. На всеобуч собирали нас. Шел я с ребятами мимо нынешнего дома по улице Шолохова, 103, а Анастасия Даниловна на скамейке: «Вы чё, я пойду Мишке скажу, может, у нас в низах перебудете…» И оставила нас на ночлег.

В 1936 году я был заведующим переправой в Вешках, и ездили мы с Шолоховым рыбалить. (Он жил еще в том дому, старом.) Резучими стерлядей ловили. Тогда этой рыбы много было, запретов на нее не было.

Дергачев Павел Ефимович, 1903 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– У отца Шолохова на мельнице работал вальцовщиком Давид Бабичев, машинистом – Иван Сердинов, весовщиком – Христиан Платонович Кочетов. А в завозщиской жил сторож.

Дом Дроздовых был крыт камышом, с крыльцом на север, со столбами вычурными – доски с вырезами, вилюшками, – сверху крыльца – жесть.

Я думал сначала, что Шолохов списал все с плешаковцев, а потом понял, что не все от них взято. Самого Дроздова старого я не помню, но говорили: прихрамывал он.

Зимой мы в шара играли… Клюшки, шар… Играли еще в городки. Костяшки всяк себе собирал – свиные, говяжьи.

Выставляли их на лед и сбивали плиткой железной. Если все шашечки собьешь – штрафа не будет.

Играем. Глядим – Мишка пошел. Вперед из Елани, бывало, пойдет – не догоним, отстал – не догоняет нас. Не дюже липучий был.

В станице Вешенской по улице Советской живут Валентина Ивановна и Михаил Александрович Железняковы. И вот однажды они звонят мне и сообщают, что жива дочь Михаила Дроздова. Но живет она далеко, аж во Фролове Волгоградской области.

Немедля я отправился к Железняковым. Оказалось, что Валентина Ивановна – дальняя родственница Дроздовым, а поэтому я и попросил ее рассказать хоть что-нибудь из жизни этой семьи:

– Алексей и Павел Дроздовы были красивые ребята, но настырные, как говорили старые люди. Отец коня не разрешал брать, а Павел, бывало, все равно уедет.

Михаил победней жил. Как ушел на Первую мировую войну, так и не вернулся. И осталось у него три дочери и два сына. Ну, все я тебе не расскажу, это надо ехать во Фролово к Татьяне Михайловне.

Через неделю за мной заехал на ЛУАЗе М.А. Железняков, и мы поехали степными дорогами на Слащевскую, Кумылженскую и дальше – за реку Медведицу.

Татьяна Михайловна жила с дочерью на улице Пушкинской, 32. Маленький флигелек огорожен ветхой изгородью. В комнате табуретки, стол, кровать, на стенах дешевые матерчатые коврики. Под низким потолком, в самом углу, – иконы. Старушка сидит на сундуке, лицо ее исполосовано морщинами, а выцветшие глаза ее уже как-то безучастны к жизни и безразличны своим спокойствием к нашему визиту. Но слово за слово – разговор пошел, и я в своей тетради сделал запись: «Бесхлебнова (Дроздова) Татьяна Михайловна, дочь Михаила Дроздова, 1901 года рождения, проживающая по адресу…»

– Михаила Шолохова я помню, на мельнице играл. Мать у него спокойная была. Бывало, скажет: «Миша». А он – не дюже подчинялся.

Александр Михайлович не богатый был. Но все ж таки у мельницы был. Люди его уважали.

В семье Дроздовых было восемь детей: Анна, Михаил, Купина, Павло, Дашка, Фекла, Дашка (малая) и Алексей. Дед Григорий умер рано, когда отцу было 16 лет. Отец Михаил был отделенный, но тут же жил, в Плешаках.

Павел и Алексей жили в отцовском дому. Павел был офицером. Один раз у нас в хуторе был слет казаков. Это 19-й год.

А потом говорили: «Красные едут». Павел с хуторными против них и пошел. Под Матвеевским хутором в яру их и побили.

Сердинов в соседях жил. Он был в красных. Командовал. Когда наших побили, потом его взяли в плен, пригнали в казарму. Бабы стали бить пленных, у каких мужей побили…

Дроздовы занимались хлебопашеством, жили своим трудом. После восстания Алексей отступил на Кубань. Потом вернулся с другой женой, с лошадьми. А тут коллективизация. Лошадей он отдал в колхоз, а сам пошел работать в заготзерно.

Детей у Алексея не было.

Шолоховы, когда жили у нас, пользовались нашей обстановкой. Все дела с ними решала бабка, Агриппина Марковна: мы, девки, как-то мало вникали в разговоры взрослых.

Я доглядела Агриппину, бабушку свою. Дом стоял дедовский до послевоенных лет, потом его продали, свезли на другое место. Миша Шолохов, помню, ходил зимой в зипуне5 ниже колен. Кушаком его мать подвязывала, а он не хотел ходить в нем: зипун был домотканый, плохой вид имел, но шерстяной, теплый, а Мишка не любил его, жарко в нем было бегать. Наиграется, возьмет зипун за рукав и тянет за собой, когда домой идет.

Татьяна Михайловна была неграмотна. Взяв ручку в иссушенные старостью пальцы, она поставила у меня на листе вместо росписи крестик.

Итак, у Агриппины Марковны и Григория Дроздовых было восемь детей. Самой старшей была Анна, ее мужа звали Степан Нестерович. Вторым в семье был отец нашей собеседницы, третьей – Акулина, четвертым – Павел (у него была жена Мария, с Рубежного хутора), пятой – Дарья, шестой – Фекла (по мужу Самойлова), седьмой – вторая Дарья, ее звали в семье «малой Дашкой», муж у нее был Василий Лащенов, и самым младшим у Дроздовых был сын Алексей (первую жену Марию брал из хутора Максаевского, а в 1919 году отступил на Кубань и привез оттуда вторую жену, которую тоже звали Мария). В Великую Отечественную войну Алексей пропал без вести, но старожилы говорят, что он эмигрировал за границу, и вестей от него никаких не было.

По воспоминаниям Татьяны Михайловны, у Дроздовых дом делился на две половины. Это был типичный казачий курень.

В половине, где жила Агриппина Михайловна, пол – земляной, деревянная кровать стояла, а под ней – печь-грубка, под иконами в переднем углу – стол и лавки во всю стену. В этой же комнате, служившей кухней, – русская печь. Как и во всех казачьих куренях, в кухне или «старой хате» потолок лежал на балке, называемой маткой.

Вторую половину дома занимали Шолоховы. В горнице и в спальне стены были беленые, а в старой хате – пластинные, и каждый год они мылись.

Дроздовы предоставили квартирантам мебель, а она была немудреной: стол с деревянными лавками, посудный шкаф с застекленными дверцами, деревянные кровати, сундук – вот и вся нехитрая обстановка.

Дом был на высоком фундаменте, с низами, которые использовались под ледник. Во дворе стояла летняя кухня, сложенная из мела и крытая соломой, котухи для скота, дровяной «костер»; усадьба была огорожена стенкой из камня – плитняка.

А вот что сказала о Дроздовых-Мелеховых Анисья Михайловна Королева, тоже из Плешакова:

– Дроздовы небогато жили, дом под камышом у них был. Алексей, какой больше на Гришку Мелехова похож, извозчиком работал. Купцы нанимали его на лошадях возить товары в магазины. В кумовьях у Дроздовых был Иван Алексеевич Сердинов (моего отца сестра была выдана за него замуж). Родом он был из хутора Еланского, грамотный, интеллигентный был Сердинов, хотя и происходил из трудовых казаков.

Из потомков Дроздовых-Мелеховых в Плешакове живет ветеран труда Антонина Семеновна Виноградова. Ее дед, Василий Иванович Лащенов, был женат на младшей Дарье Дроздовой, но их брак был несчастлив.

– По-женскому Дарья хворала, – рассказывала Виноградова, – пошла в холод бродить, рыбалить бреднем и после умерла. От нее остались Наталья, моя мама и Мария.

Иван Алексеевич Сердинов – первый председатель Еланского ревкома. С установлением Советской власти плешаковским казакам предложили сложить оружие. Но многие не сделали этого, а примкнули к восставшим.

Не принял Советской власти, пошел «на измену» революционному казачеству и Павел Дроздов. В бою за Плешаковым, в районе Кизилова и Вилтова буераков, он был убит. Там, в одном из буераков, навсегда похоронил Павло свои казачьи погоны, белый полушубок, офицерский наган. Михаил Александрович помнил, как Павла Дроздова привезли в дом, как лежал на соломе возле пылающей печи. Позже доктору филологических наук Константину Ивановичу Прийме писатель рассказывал: «…для изображения портрета Григория кое-что взял от Алексея Дроздова, для Петра – внешний облик и его смерть – от Павла Дроздова» (С веком наравне6. С. 170).

Сердобский полк сдался повстанцам. Коммунистов Еланской станицы, входивших в него, пригнали в Плешаков, в казарму, где жили раньше отарщики. Среди арестованных был и Иван Алексеевич Сердинов-Котляров. Утром следующего дня измученных, оборванных пленных повстанцы выводили по одному на допрос:

– Помнишь Кизилов и Вилтов яры?

– Кого убивал?

Вытолкали из казармы Сердинова. В воротах под шум собравшейся толпы на него накинулась Мария Дроздова, жена Павла:

– Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кума своего убивал-казнил?

Кто-то подсунул Марии винтовку, и та ударила ею Сердинова, а потом выстрелила в него…

В Государственный музей-заповедник М.А. Шолохова передан архив сына Ивана Алексеевича Сердинова, в котором есть воспоминания Ота Гинца, опубликованные к 50-летию со дня рождения М.А. Шолохова в одной из центральных чехословацких газет. Обладатель этой публикации посылал запрос в Чехословакию, чтобы разыскать автора, установить его адрес, но поиски не увенчались успехом. Правда, Союз журналистов Чехословакии подтвердил, что такая статья была напечатана в 1955 году, и прислал ее текст в русском переводе.

Привожу воспоминания в полном объеме:

С молодым Шолоховым

Воспоминания по случаю 50-й годовщины со дня рождения писателя


Михаил Шолохов и его творчество для меня значат больше, чем для остальных читателей. Шолохов напоминает мне о давних временах, обаяние которых я понял лишь значительно позднее. Годы моей молодости оживают под пером моих душевных взглядов при чтении «Тихого Дона», в острых чертах и красочно выступают передо мной эти края, о которых у меня сохранились уже только выцветшие воспоминания. Я снова вижу себя в центре событий, значение которых я понял лишь значительно позднее.

Только по прочтении «Тихого Дона» в подлиннике передо мной появился совершенно оживший Дон со своими хуторами, я видел себя окруженным моими друзьями – донскими казаками, слушал их речь, видел перед собой своего юного друга Михаила Шолохова.

Во время Первой мировой войны я был солдатом австрийской армии. Русские взяли меня в плен, я попал в Сибирь, оттуда – на юг России. Среди донских казаков я «переждал» правительство Керенского, среди них я прожил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и период после нее. Я жил в местах, где происходили центральные события «Тихого Дона», в семье Михаила Шолохова.

Это были счастливые времена. Родители Шолохова относились ко мне как к собственному сыну, а тринадцатилетний Миша стал вскоре моим верным юным другом. В дружеских отношениях я был и с одним из его учителей новочеркасской гимназии7, Степаном Богдановым. Мне льстило, что Александр Михайлович Шолохов, отец Миши, образованный и добродушный человек, считал меня исключительно эрудированным человеком. Я был исполнен гордости, когда он хвалил меня и представлял своим знакомым, как «сына чешского народа, первого народа в Австрии», и я очень желал встретиться с его сыном у нас дома. Отец говорил, что пошлет его учиться в Прагу.

Русский язык я изучил еще будучи малым подростком, но мне нужно было еще очень и очень шлифовать его, благо случай представился. В этом большая заслуга Михаила Шолохова. В особенности я вспоминаю, как он часто поправлял мне ударение. Меня всегда интересовала литература, и у Шолоховых мне довелось познакомиться прежде всего с русскими авторами. У них была большая библиотека, и я нашел в ней кое-что из того, что знал очень мало или с чем встречался впервые. Но я был слишком молод, чтобы обладать большими знаниями. И все же я стал советником молодого Шолохова в разных областях. Мы гуляли вместе и подолгу беседовали о всевозможных проблемах. Рад признаться, что на некоторые из вопросов сметливого мальчонки я не находил ответа.

Хотя с тех пор прошло уже столько лет, я всегда снова и снова краснею, вспоминая о том, какой урок я преподал Михаилу Шолохову, когда он однажды пришел ко мне с каким-то переводом Джека Лондона в руках. Он хотел услышать мой отзыв о нем. Я бегло заглянул в книжку, махнул презрительно рукой: «Какой-то приключенческий рассказ, яйца выеденного не стоит!» Джека Лондона у нас до Первой мировой войны не очень знали. До этого времени на чешском языке вышли в свет только два его произведения: «Белый клык» и «На суше и на море».

Мельница, о которой Шолохов упоминает в «Тихом Доне», это было место моей работы. Я был там вместе с Иваном Алексеевичем, которому Шолохов отвел столь значительную роль. Давыдка и Захарка, о которых там тоже речь, были мои друзья. Давыдку и его брата Ваську я обучил латинскому шрифту и радовался, как у них спорилось дело. О своем пребывании в России я вел дневник, который у меня до сих пор. Это толстая книжка, почти 300 страниц, очень изношенная, и кое-где уже трудно прочитать текст. В ней я нарисовал кое-как ту мельницу. Но и без этого примечания она стоит у меня перед глазами. Точно так, как описывает ее Шолохов в «Тихом Доне»: в одном углу кузница, нефтяной бак и напротив – машинное отделение, а вокруг – большой баз. Сколько дней и ночей провел я в машинном отделении!

Машина не могла отказать. Баз был полон помольщиков. Они заглядывали ко мне, шутили и с удовлетворением наблюдали, как машина ритмично отдувается. Я не оставлял свой пост, хотя иногда и приходилось без смены проработать целые сутки.

Так я приобрел среди казаков с далекой округи много друзей. Меня знали из Плешакова, из Еланской, из Вешенской, из Сетракова, из Каргина, Мигулинской, из Сингина. Короче говоря, из всех казачьих станиц и хуторов вокруг, вплоть до далекой железнодорожной станции Миллерово. Не раз они доказывали мне свою дружбу. Мы вместе переживали волнующие события, грустные и веселые истории. О некоторых я люблю вспоминать. До того, как поступить на мельницу, я научился у них даже ездить верхом. Одно время я пас с молодыми казаками лошадей в степи. Как прекрасны были эти ночи у горящего костра, когда молодежь пела прекрасные казачьи песни, одну за другой. Однажды казаки в степи предложили мне покушать из ночного горшка, и я рассказал об этом Михаилу Шолохову. Ну и смеялся же я, найдя позднее в «Тихом Доне» упоминание о подобном случае. Правды ради, нужно добавить, что посудину эту они, вероятно, употребляли всегда только для приготовления пищи. Их радовало, какая у них удобная кастрюля с ручкой.

На мельнице я несколько раз видел и атамана Верхне-Донского округа генерала Алферова, но тот никогда не изъявлял желания поближе познакомиться со мной, подсобным машинистом. Я знал и других лиц, которые появляются на страницах «Тихого Дона». Некоторым из них Шолохов поменял фамилии, но читателям этого произведения, по-видимому, ясно, что это люди, которые жили или еще живут, и что там описываются события, которые в большинстве своем действительно произошли. В своем дневнике я нахожу заметку о том, что после моего прибытия в эти места обо мне позаботился какой-то слесарь, сознательный и прогрессивный человек. Он щедро угостил меня, и я многое от него узнал. Вероятно, это был слесарь, которому в «Тихом Доне» Шолохов дал имя Штокман.

Читая «Тихий Дон», я снова переживаю эти волнующие дни, когда казаки, подстрекаемые реакционными элементами, шли в бой за чужие им цели. Участник одного из этих походов, мой друг Ларион Герасимович Чекунков из хутора Боков, по возвращении зашел ко мне, и я тогда одолжил ему несколько книг из своей библиотечки. С трудом я ее собирал в России. У Чекункова уже не было случая вернуть мне книги, и мне немного жаль было, но затем я понял, что позднее все равно книг мне не сохранить.

О некоторых своих приключениях я рассказывал маленькому Шолохову, а он потом включил их в «Тихий Дон». Это доказательство его необычайной памяти. Его живое описание умеет вызвать правдивое представление тех событий, и если их сравнить непроизвольно с моими отрывочными записями, будь то дела серьезные или мелкие, весь мой дневник кажется мне тем серее.

Правда, мы тогда не понимали того, что происходило во всей России. Ведь мы не знали даже как следует, что происходит в недалекой округе. И когда мы иногда, спустя долгое время, получали газеты, напечатанные, как правило, на грубой оберточной бумаге, мы глотали каждое слово, но не могли эти сообщения упорядочить в голове, привести их во взаимосвязь и понять значение тех событий. Спустя продолжительное время и, очевидно, после глубоких исследований и тщательного подбора всех фактов, это прекрасно сделал Михаил Шолохов. Его «Тихий Дон» представляет собой правдивую и неоценимую историю тех времен.

Я вспоминаю те времена с волнением, а Шолохова и его семью с любовью. Его мать, которая часто заботилась обо мне и с участием расспрашивала про мою семью дома; Александра Михайловича, с которым мы водили долгие беседы за чаем. Ради меня он часто просил приготовить кофе. А как можно забыть моего юного друга Михаила Александровича Шолохова, нынешнего великого писателя! Я нахожу запись: «Шолоховы относятся ко мне так же хорошо. Сегодня пришел Миша и принес мне в постель кофе с пирожками. Я не привык пить кофе в постели, но Миша настаивает». Михаил Шолохов написал мне однажды: «Вспоминаете ли, как я Вас угощал кофе со сливками? Надеюсь, когда я буду в Праге, Вы вспомните, что Вам нужно отплатить за тогдашнее гостеприимство и что Вы уважите меня чашкой кофе. И мы будем, оба уже старички, вспоминать давно минувшие времена».


В конце 1919 года Плешаковская мельница была закрыта. Новой подходящей должности Александру Михайловичу не нашлось, и он в поисках работы переезжает с семьей в хутор Рубежный, а затем вновь в Каргинскую и поступает в статистическое бюро советской заготовительной конторы, а потом назначается ее руководителем.

Здание мельницы в начале 30-х годов было разобрано. Двигатель увезли в Миллерово для освещения города, вальцы и другие пригодные механизмы использовались для ремонта действующих мельниц.

Дома Дроздовых, Сердинова, Мельникова тоже не сохранились, но в будущем, по генеральному плану развития Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова, в Плешакове предстоит воссоздать дом литературного героя. В хутор, который связан с детством писателя, откуда начал пробиваться родничок творчества великого летописца, намечается проложить для туристов маршруты.

В рубежном

Много мы говорим об одном из прототипов Григория Мелехова – Харлампии Ермакове, о том, что Шолохов использовал его служивскую биографию. Но ведь Ермаков не был в банде, если грубо следовать по схеме. Может, как уверяет краевед И.И. Федоров, есть третий прототип Григория? Матвеевские старожилы, плешаковцы помнят отважного казака, в прошлом потешника – конокрада, Василия Федорова. Ему пришлось, как и Григорию, послужить и у красных и у белых – и всеми он был недоволен, и всюду видел «неправильный жизни ход». А кончил тем, что с остатками банды Фомина скрывался в лесу недалеко от хутора Рубежного, куда переехали Шолоховы в конце 1919 года.

Здесь, в Рубежном, Шолохов впервые услышал о жителе хутора Якове Фомине, в прошлом красном командире, а затем перешедшем на открытый бандитизм. Тут все знали Попова Филиппа Андреяновича, который руководил сотней рубеженских повстанцев, и впоследствии писатель, несомненно, многое заимствовал из его рассказов для создания образа Григория Мелехова. Это он, Попов Филипп, скакал на коне в Плешаков, чтобы удержать сестру, Марию Дроздову, от самосуда над Сердиновым и его товарищами.

Переезд к Поповым ничего хорошего не обещал, поэтому Шолоховы переходят на квартиру к Максиму Воробьеву, семья которого не принимала участия в мятеже.

Дом Воробьевых стоял почти на краю хутора. Именно тут и запомнился Мише Шолохову крутой «восьмисаженный» спуск к Дону.

Старинный казачий хутор Рубежный расположен на грани двух станиц, оттого, наверное, и название его пошло. С юга он защищен крутой возвышенностью, переходящей в степь, с запада – высокой Шутовой горой, с востока – меловым увалом Венцы, а на севере, сразу за – стремя Дона.

Александр Михайлович давно заезжал в хутор к Попову Филиппу Андреяновичу, еще когда жил в Кружилине и в Каргине. Нередко брал он с собой и Мишу, который вскоре познакомился со своими сверстниками: Павлом Кузнецовым, Василием Ивановым, Матвеем и Николаем Поповыми, Стефаном Воробьевым.

В хуторе Калининском уже несколько лет я знаком с краеведом Иваном Ивановичем Федоровым, и попросил его записать для музея воспоминания рубеженских старожилов, и вот теперь, с его разрешения предлагаю их:

Попов Николай Данилович, 1906 года рождения, житель хутора Рубежного:

– 1919 год. Верхнедонской мятеж. В это смутное время и переехали к нам в Рубежный Шолоховы. Сперва прибыл к моему дяде Попову Филиппу Андреяновичу один Миша, пожил немного и перешел с согласия старших к Воробьеву Максиму Ивановичу. Вскоре Александр Михайлович с Анастасией Даниловной тоже переехали к Воробьевым и перевезли кое-что из имущества. В основном то, что было дорого Александру Михайловичу: на удивление всем, привез он 116 лохмоногих кур и около сотни бисерных цесарок и оберегал их так, что готов был заплатить соседу за петуха, чтоб он не залетал к его курам. «Ты убери его, – говорил он, – а то он мне чистопородность кур испортит».

Мишиных сверстников у нас в хуторе было много: Павел Кузнецов, Василий Иванов, Стефан Воробьев, Филипп Кузнецов да мы с братом Матвеем. Дружили мы еще до этого, когда Шолоховы приезжали в Рубежный в гости или на рыбалку. А иногда Миша приезжал один.

Помню, приехал он как-то попутно с казаками, остался порыбалить, а вечером ему надо было ехать домой. Но пошел сильный дождь, и я поленился его везти.

«Бери, – говорю, – старую кобылу и езжай, а там уздечку сымешь и пустишь. Она сама домой придет».

Домой-то лошадь ходила, но имела дурную привычку: как зайдет, бывало, в воду, так и ложится на бок. А я забыл предупредить его об этом.

Прошло полчаса, как Миша уехал. Смотрим – идет кобыла вся мокрая и с уздечкой. Испугались мы, оседлали лошадей с отцом и поехали седока искать.

…Подскакали к Кривому логу, а вода гудит в нем, как весной. Смотрим, идет Миша уже из леса – весь слипся, в тине. Посадили мы его на коня и повезли к себе домой.

Обмыли, обстирали, и только тогда он рассказал нам: «Подъехал к Кривому и хотел уже возвращаться – поток был слишком сильный, – но лошадь сама пошла в воду. А как только дошла до середины, – так и легла».

Лошадь-то после вскочила, а Мишу покатил поток до самого леса. Только там он ухватился за кустарник и вылез из воды.

После этого случая, когда мне приходилось бывать у них в Плешаках (я часто ездил к ним на мельницу за дегтем, а Шолоховы жили у моей тетки Марии Андреяновны Дроздовой), я все избегал встречи с Мишей: думал, обиделся. Но он не упрекнул никогда, только спросит, бывало: «Ты не на той кобыле приехал? А то дай, я поведу ее напою».

Кто из родственников принимал участие в мятеже? Все! Павел Дроздов, муж моей родной тетки, командовал повстанцами в Плешаках, но не долго. Его сразу убили в Вилтовом буераке. Дядя, Филипп Андреянович, – в Рубежном. Тогда-то командиров не назначали, а выбирал народ. А дядя был уважаемым в хуторе человеком. Тетка Мария Андреяновна убила Сердинова, когда узнала, что он убил ее мужа Павла Дроздова. Отец тоже был в восставших. Так что перечислять не стоит. Троцкий приказал всех нас уничтожить как класс, – все и пошли в восставшие.

Я всю жизнь удивляюсь: как могло случиться, что Сердинов Иван и Дроздов Павло – соседи, кумовья, – ранее жившие за одну семью, вдруг стали врагами и уничтожили друг друга.

Страшное дело – смута простого народа.

Расстегаев Виктор Степанович, 1927 года рождения, проживающий в хуторе Рыбном:

– Мой дед по материнской линии, Попов Филипп Андреянович, был коренной житель хутора Рубежного, 1876 года рождения. Дожил он до 78 лет и погиб в дорожной катастрофе.

До революции дед имел какой-то чин и награды, но никогда не рассказывал об этом.

Александр Михайлович Шолохов издавна дружил с Филиппом Андреяновичем. У деда Шолоховы бывали часто всей семьей, когда жили еще в Кружилиие, а в мятежный 1919 год жили первое время у него в доме.

Дед после возвращения с действительной службы занимался сельским хозяйством. Был он хорошим столяром, кузнецом, бондарем, слесарем, потому и обращался к нему Александр Михайлович за помощью по ремонту мельницы.

Голубева Ксения Даниловна, 1902 года, х. Лебяжинский:

– Жила я до 18 лет в Рубежном, а потом меня замуж выдали. Помню, Шолоховы не долго жили у Стефана Максимовича Воробьева. Дом-то у него стоял под жестью. В семье, значит, было две бабки, жена Стефана, Феврония Филипповна, и сын. И все в доме размещались.

Рядом с домом стояла старая связь8 – в ней и жили Шолоховы.

Воробьева Ульяна Максимовна, 1914 года рождения:

– Те годы, когда у нас жили Шолоховы, помню смутно, по рассказам родных тоже могу о них сказать. Правда, в старину, с нами, с бабами, разговаривали мало – не доверяли.

Хоть мне и было пять лет, помню отца Воробьева Максима Ивановича, помню брата отца Воробьева Тимофея Ивановича – Щукаря шолоховского.

Мой брат Воробьев Стефан Максимович дружил с Михаилом Александровичем, но его давно уж нет…

Жили у нас в 19-м году Миша Шолохов и моя двоюродная сестра Фекла Васильевна Куликова.

Потом приехали к нам и Мишины родители и привезли с собой породистых кур и цесарок.

Из хутора Волоховского к Воробьевым приезжал брат Максима Ивановича – Тимофей Иванович, по прозвищу Чибис, пустобрех. И когда он начинал свой очередной рассказ, то не только ребята, но и взрослые слушали его байки.

Рассказывал Тимошка и о том, как он попался деду Гераське на крючок, после чего волоховского чудака стали звать еще Щукарем.

Потому старожилы и поныне утверждают, что прототипом Щукаря из «Поднятой целины» был именно Тимошка Воробьев.

В автобиографии 28 февраля 1940 года Михаил Александрович Шолохов писал: «С 1918 по начало 1920 года находился на территории, занятой белыми. Жил с родителями в ст. Еланской и Каргинской В-Донского округа».

Чем занимались в это время Шолоховы? Это было время страха и ожидания мирных дней. Это было время, когда на глазах будущего писателя рождались из простых казаков Мелеховы, а из бывших красных командиров, как рубежинский Яков Фомин, – бандиты.

События Вешенского восстания проходили на глазах Шолохова. Но тогда он еще не знал, что перегибы по отношению к казакам-середнякам со всеми вытекающими из этого последствиями были спровоцированы директивой о поголовном истреблении казачества как класса, что виновники в разжигании «борьбы с Доном» – Лев Троцкий и Яков Свердлов9.


В конце 1919 – начале 20-го Шолоховы вновь возвращаются в Каргинскую и поселяются в небольшой саманной хате на окраине станицы.

…И снова Каргинская

Юность Шолохова… В 1920 году он работает учителем по ликвидации неграмотности, служащим Каргинского станичного совета, потом вновь учителем в низшей школе, станичным статистиком стола погашения налогов, о чем свидетельствует вот этот документ: «Зав. заготконторой № 32 тов. Мельникову заведующий столом погашения Каргин Т.И.

Вашим распоряжением я назначен зав. столом погашения…

Предлагаю назначить сотрудников в штат по нижеследующему списку: 1. Лосев Сергей Сергеевич, х. Латыши, хлебороб, зав. столом погашения. 2. Мрыхин Тимофей Тимофеевич, Каргинская, школьный работник, счетчик стола погашения. 3. Попов Андрей Тимофеевич, Каргинская, школьный работник, счетчик стола погашения. 4. Рычнев Платон Никитович, Н-Грачевский, школьный работник, счетчик стола погашения ст. Боковской. 5. Боков Андрей Анисимович, Федоровский школьный работник, счетчик стола погашения Боковской станицы. 6. Шолохов Михаил Александрович, Каргинская, школьный работник, справочное бюро при столе погашения. 7. Козин Виссарион Константинович, х. Латышов, школьный работник, счетчик стола погашения ст. Усть-Хоперской. 8. Шумнов, х. Вислогузовский, школьный работник, счетчик стола погашения ст. Усть-Хоперской. 9. Демин Алексей Андреевич, школьный работник, счетовод стола погашения х. В-Грушинский. 10. Ю. Лучинкин Сергей Григорьевич, продработник, справочное бюро стола погашения…

Прошу утвердить выше представленных лиц в штат стола погашения налогов. Прошу назначить зав. столом вместо меня тов. Лосева, как более сведущего и сильного канцеляриста. Причем ставлю в известность, что при организации стола погашения ощущается недостаток по числу сотрудников столов, стульев, скамеек, карандашей, ручек, перьев, чернильниц и ламп, ибо без этого работа не может проходить планомерно. Зав. столом погашения Каргин. 16-XI-21 г.».

Так М.А. Шолохов был привлечен для работы в продовольственных органах. А какое же это было время на Дону? В докладе окрпродкомиссара т. Богданова областному комитету РКП(б) сообщалось следующее: «В октябре и ноябре… 1921 года подготавливалось восстание в округе. Банда Фомина в количестве до 200 сабель в течение года оперировала… и не давала планомерно провести налоговую кампанию… убито на продработе 14 человек, не считая красноармейцев, милиционеров, хуторских работников и граждан».

Однако, несмотря на обострение внутренних трудностей, связанных с неурожаем и выступлением «контрреволюционных элементов», в стране уже шел необратимый процесс налаживания экономических отношений между рабочим классом и крестьянством. Этому послужила замена продразверстки продовольственным налогом в марте 1921 года. Большинство населения Верхне-донского округа горячо одобрило новую экономическую политику и включилось в борьбу за ее выполнение, оказывая стойкое сопротивление «кулацкому бандитизму».

Семья Шолоховых живет в это время в станице Каргинской. В личной карточке продработника Шолохова Александра Михайловича записано: «Выходец из Рязанской губернии Зарайского уезда, до революции – заведующий вальцовой мельницы, специальность – приказчик, зав. магазином, русский, начал работать в 1920 году в статистическом бюро, в 1921 году – зав. райприемпунктом ст. Каргинской, образование – приходское училище». В личной карточке, заполненной рукой отца Шолохова, напротив графы «когда поступил» заведующим Каргинской заготконторы отмечено: 12 июня 1921 г. Более четырех месяцев работает в этой должности Александр Михайлович. За это время, несмотря на постоянно ухудшающееся состояние здоровья, он принимает решительные меры в налаживании работы заготконторы. В одном из заявлений А.М. Шолохов запрашивает в окружном продовольственном комитете т. Бабичева как специалиста по вальцовым мельницам, в другом сообщает о нарушении трудовой дисциплины одним из своих подчиненных. Кроме того, А.М. Шолохов проявляет заботу о подборе и расстановке кадров во вверенном ему коллективе. Не случайно он предлагает конторщику управления садами станицы Мешковской т. Загвоскому, полагаясь на его опыт и знания, перейти в Каргинскую заготконтору на освободившуюся должность старшего бухгалтера. «Настоящую должность я теперь же оставлю, о чем подано заявление, – сообщил Шолохову Загвоский в письме от 6 августа 1921 года, – и прошу Вашего разрешения о высылке документов и 2-х подвод для переправки семьи и вещей, а также, как Вы и пишете, подготовить квартиру».

A.M. Шолохов приводит в порядок документацию заготконторы, налаживает работу отделов. Приведем примеры некоторых его распоряжений: «Приказ № 227. Прошу приказом зачислить в списки вверенной мне конторы конторщика Козырина Андрея Ивановича, согласно его заявления с 13 июня с. г.». Этого же числа Шолохов пишет окрпродкому заявление следующего содержания: «Завхоза вверенной мне конторы тов. Филатова Филимона прошу приказом исключить из списков конторы как перешедшего на выборную должность… Вместо тов. Филатова, для пользы службы, прошу утвердить тов. Козырина Андрея Ивановича (конторщика конторы), как соответствующего назначению». На место Козырина А.М. Шолохов рассчитывает поставить опытного бухгалтера, знакомого ему по продовольственному комитету, Л.А. Загвоского, но этому не суждено было сбыться… Что же случилось?

С целью устройства на работу по новому месту жительства Загвоский выезжает в станицу Каргинскую и получает от заведующего заготконторой удостоверение, что он действительно принят старшим бухгалтером заготконторы № 32. 11 сентября Загвоский отправляется в Мешковскую за семьей, а 13 сентября Наполовский хутисполком сообщает в Каргинскую: «…11 сего сентября, вечером, неизвестными вооруженными кавалеристами был зарублен т. Загвоский». Получив это известие, Шолохов пишет Мешковскому станисполкому: «Контора просит объявить семье бывшего заведующего садами Льва Александровича Загвоского, что он 11 сентября по дороге из Каргинской в Мешковскую неизвестными вооруженными кавалеристами зарублен в х. Б. Наполовский Мигулинской станицы, где и похоронен местной властью».

Сохранился и такой документ: «Окрпродкомиссару… 17 сентября 1921 года. Рапорт. Вчера, 16 —IX, в 12 часов дня налетела на Каргиновскую банда Фомина, около ста сабель, которую местная власть не сразу заметила и не успела боевую часть собрать для отражения… Отряд Беловодского совместно с Московским отрядом сбежались в церковную ограду.

…Банда окружила станицу со всех сторон. Заместитель т. Меньков и помощник т. Бредюк приняли командование, «потанцевали» с ограды отбиваться от бандитов, и в результате за два часа выбили их, убив таковых 5 человек. И с нашей стороны погибли заведвоен-отделом заготконторы Козырин и агроном.

Бандиты сейчас находятся на хут. Яблоновском, а наши отряды вызываются в округ… без них работа бесцельна. Старший инспектор Мироненко».

Энергичные меры по организации советской заготовительной конторы, каждодневные потери товарищей ухудшили и без того расстроенное здоровье Александра Михайловича. По списку сотрудников заготконторы А.М. Шолохов записан в число выбывших 28 октября 1921 года. В округе не спешили с назначением нового заведующего, который под стать Шолохову смог бы успешно продолжить его работу. И только спустя месяц со дня обострения болезни у Александра Михайловича предком принимает решение о назначении другого руководителя.

Сложная обстановка на Дону, но ничто не страшит юного Шолохова. Второго декабря он приходит в заготконтору с заявлением «гражданина ст. Каргинской»: «Заведующему… Прошу Вас зачислить меня на какую-нибудь вакантную должность…» В верхнем левом углу листа резолюция: «Зачислить 2.12.21 г. помощником бухгалтера». Спустя месяц в книге приказов Верхне-донского продовольственного комиссара от 10 января 1922 года10 за § 7 будет издан следующий приказ: «Конторщик заготконторы № 32 тов. Шолохов Михаил Александрович переводится в инспекторское бюро вышеупомянутой заготконторы на должность делопроизводителя со 2 января с. г.».

Новой своей должности Михаил Шолохов отдает себя без остатка. В списке инспектуры окрпродкома за порядковым № 17 появляется его фамилия, а в графе, «как оценивается», короткая запись карандашом: «Теоретический, хороший работник».

В январе – феврале 1922 г. обстановка в округе продолжала оставаться напряженной. В продком поступали сообщения о гибели сотрудников от рук бандитов. «Станичный налоговый инспектор тов. Власов Иван… зарублен бандой Фомина в хуторе Н. Кривском 20 февраля с. г.» – это сообщил Еланский станичный исполком от 21 февраля. Власов Иван… ведь он только 11 февраля был назначен в станицу продинспектором.

23 февраля Михаил Шолохов в составе группы лучших продработников округа, согласно циркулярному распоряжению Доноблпродкома от 8 февраля с. г., № 1852, «…командируется в гор. Ростов в Доноблпродком на продкурсы». 4 мая, пройдя специальный курс обучения, он получает на руки документ следующего содержания: «Мандат. Дан сей Донским областным продовольственным комитетом тов. Шолохову М.А. в том, что он командируется в ст. Вешенскую в распоряжение окружпродкомиссара в качестве налогоинспектора… Все учреждения, как гражданские, так и военные, обязаны оказывать тов. Шолохову М.А. всемерное содействие к исполнению возложенных на него обязанностей. Лица, не выполнившие его законных требований, будут привлечены к судебной ответственности. Донпродкомиссар. Начальник административного управления. За секретаря».

С обратной стороны мандата: «Выбыл из ДПК (Донского продовольственного комитета. – Г. Р.) 5.05.22 г. № 2804. Делопроизводитель (подпись)». «Прибыл в окрпродком 12 мая 1922 года. Делопроизводитель Кондрашова. 14.5.1922 года».

Вместе с Шолоховым окончили иродкурсы и получили на руки мандаты одинакового образца на право проезда до ст. Вешенской Мазанов И.Г., Семянников И.А., Мигинев Д.В., Кочетов С.Я., Кондратюк Г.Е., Козинов Г.И. и другие. Всего в Верхнедонской окрпродком направлялось 18 человек. Среди них была и такая фамилия: Тесленко В.А. Несомненно, что впоследствии Михаил Шолохов в рассказе «Продкомиссар» использовал фамилию своего товарища.

Кто же они были, товарищи по учебе? Большинство из них – сверстники Шолохова, выходцы из бедных казачьих семей, малограмотные молодые люди, прибывшие на продовольственную работу из самых отдаленных уголков России. Чугунников Николай, например, был уроженцем Забайкальской области, Сафонова Прасковья – из Новочеркасска, Мазанов Иван – из Кубанской области Ейского округа. Среди личных карточек работников продкома есть и с таким текстом: «Савочкин Андрей… образование – не имеет… продотдел заготовок… бондарь… на службе в продкомитете с 1 октября 1920 года». Помните, в «Продкомиссаре»: «Председатель трибунала, бывший бондарь…»?

Каргин Андрей Андреевич:

– Я родился в хуторе Климовском Грачевского сельсовета, но с 1917-го по 1922 год жил в станице Каргинской, в семье Ковалева Алексея Петровича, у родной тетки. Это по соседству с Шолоховыми.

С 1921-го по весну 1922 года служил посыльным в заготконторе, которой заведывал отец Михаила Александровича.

В доме Шолоховых я бывал часто, когда учился и когда работал в заготконторе.

Александр Михайлович был образованный, интеллигентный человек. У него была большая библиотека, и я у Шолоховых впервые брал и читал некоторые произведения Л.И. Толстого, И.А. Гончарова, А.М. Горького11.

В доме Шолоховых часто бывал и Алексей Петрович Ковалев. Они с Александром Михайловичем были большие рассказчики веселых историй. От них мы услышали о драке казаков с «хохлами» на Каргиновской мельнице, которая потом будет описана в «Тихом Доне». Причем прототипом Алексея Шамиля послужил Ковалев Алексей (у него в молодости была отнята кисть руки).

В 1920 году Михаил Шолохов был организатором художественной самодеятельности в станице. В народном доме часто ставились спектакли и комические пьески, написанные нм, Шолоховым, и мне часто доверялась почетная роль – открывать и закрывать занавес.

Большими друзьями по самодеятельности были у Шолохова два Алексея – Триполев и Сивоволов.

Первыми коммунистами станицы Каргинской я знал Бредюка Михаила Капитоновича – военного комиссара и председателя станичного Совета Козырина, зарубленного бандой Фомина. А первым организатором комсомольской ячейки в станице был Покусаев Александр.

Я расстался с Михаилом Шолоховым весной 1922 года: он после курсов налоговых инспекторов уехал в Букановскую станицу, а я – в Климовку.

В конце 1924 года меня направили в Вешенскую, где с 1926 года по декабрь 1927-го работал секретарем райкома комсомола.

Летом, в двадцать седьмом, посетил райком, уже будучи писателем, Михаил Александрович Шолохов. Он просил принять его в комсомол, но в то время по постановлению «О регулирования роста комсомола» разрешалось принимать только рабочих, батраков и бедняков.

За несколько месяцев (июнь – июль) Шолохов много раз посетил райком. Вместе с членами бюро Дмитрием Телицыным и Валентиной Лапченковой читал нам в рукописи первые главы романа «Тихий Дон».

С 1930-го по 1935 год было у меня еще две встречи с Шолоховым. В 1932-м я уже работал в зерносовхозе «Красная заря». Шолохов ехал с Александром Серафимовичем через наше хозяйство на Миллерово. Встреча была очень короткой. Помню только, что Серафимович спросил меня: «Вы верите в то, что Шолохов написал роман, используя чужое произведение?» Я ответил: «Я бы поверил, если бы не знал Шолохова. В романе все шолоховское».

Вторая встреча была тоже в зерносовхозе. Зимой 1933 года писатель возвращался домой из поездки в Ленинград. Он сказал мне, что в прошлом, 1932 году, принят в члены партии, ведет большую ответственную работу, а в Ленинграде впервые поставили его «Поднятую целину», где артисты играли… в украинских костюмах.

И еще о родителях Михаила Александровича.

Отца Шолохова я хорошо знал не только в годы моей службы в заготконторе, но и слышал о нем еще в раннем детстве от своего деда Афанасия Григорьевича Каргина, который нанимался к купцу Озерову косить сено. Александр Михайлович работал тогда приказчиком и часто бывал в поле, и дед, припоминая, говорил о нем: «Ить не казак, а до чего ж умный и говорит шутейно, все с присказкой»12.

На сенокосных отводах, у табунщиков, Александр Михайлович бывал с сыном Мишей. Это было еще до империалистической войны. Об этом я слышал от родного дяди, служившего пастухом.

Анастасию Даниловну, мать Шолохова, я помню всегда занятой домашними делами. Она была хлебосольной и очень доброй. Я никогда не уходил из дома без ее угощении, ведь она знала, что нас после смерти родителей осталось сиротами восемь детей.

Впервые у Анастасии Даниловны я пробовал утку с яблоками и пироги с капустой.

Грустной мне не приходилось видеть мать Шолохова, чуть слышно она напевала для себя украинские песни: «Реве та стогне..», «Ой, у лузи…», «А Василько сино косе…»!13

Добрые воспоминания о Шолоховых остались в моей памяти навсегда.

Пескова (Дедякина) Зоя Андреевна:

– Мы жили в Каргинской напротив Шолоховых. Мать мою звали Елизаветой Ивановной. Нас было в семье семь сестер: Клава, Зоя, Варя, Нюся, Шура, Юля, я и еще был брат Петя. Миша Шолохов дружил с Клавой. Он часто приходил к нам. Помню, зашел как-то, попросил: «У вас тыквы вкусные, испеките нам, пожалуйста».

А потом Миша куда-то пропал. «Куда же Миша уехал?» – спрашивали мы у Анастасии Даниловны. Она отвечала: «Уехал искать работу. Он чего же, последний отцовский пиджачок донашивает».


В 1938 году я стала жить в городе Миллерово. Раз стою на рынке. Одна женщина козлят продавала. И тут вот он – Шолохов. Эта женщина и пристала к нему: возьми да возьми козлят. «Мне одного», – согласился наконец Михаил Александрович. Хозяйка: «Да что ж одного – бери двух».

Махнул рукой Шолохов, сразу двух козлят купил, вместе с кошелками.

Станица Букановская

Верхнедонской продовольственный комитет. Книга приказов

12 мая 1922 г. «Прибывших из Ростова с продовольственных курсов (перечисляются пофамильно, в том числе Михаил Шолохов. – Г. Р.) зачислить на все виды натурпродовольствия с 1 апреля с. г. и на денежное довольствие с 1 мая с. г.».

Этот приказ подписал окрпродкомиссар тов. Богданов и отбыл в распоряжение Доноблпродкома, и на его место заступил тов. Шаповалов, который на следующий день, 13 мая, издает новый приказ, относящийся к продработникам, прибывшим с продкурсов. «Всю инспектуру Верхнедонского округа ввиду начала работы по проведению налоговой кампании за 1922 год распределяю и назначаю в нижеследующем порядке: станичным налоговыми инспектором… назначаю… по станице Букановской тов. Шолохова».

Немедленно отправится Михаил Шолохов в Букановскую. Два дня будет добираться молодой продинспектор к своему месту работы. Здесь Шолохов встретится с новыми преданными делу революции людьми, здесь он за три месяца работы почерпнет богатейший материал горькой правды жизни, здесь он встретится с учительницей Марией Петровной Громославской, которая станет его верной спутницей, помощником в нелегкой, беспокойной писательской жизни. С тех пор полюбятся Шолохову река Хопер, простые казаки-труженики, а многие жители станицы Букановской станут героями романа «Тихий Дон».

Окружным налоговым инспектором в то время работал тов. Топилин. Окружной конференции РКП(б) он докладывал: «Инспектура подобрана качественно, пропущена через довольно хорошие двухмесячные курсы. В преподавательский состав входили лучшие силы продработников и профессоров. В 14 преподаваемых предметов входили, наряду с практическими, чисто продовольственные и общие науки, как политическая экономия, новая экономическая политика, экономическая география, государственное право, а главное – статистика и арифметика, что дало возможность инспекторам с более твердой уверенностью подойти к сложной задаче проведения налога.

Всю тяжесть возложили на местные станичные силы… При невероятно громадных усилиях, затратах максимума сил случались от истощения и перенапряжения обмороки. Например, председатель хутора Попова станицы Федосеевской свалился прямо в исполкоме».

В последующих докладах окрпродинспектор сообщал и такое: «Перераспределена частично инспектура, причем один из инспекторов отдан под суд и один уволен… Остро стоит вопрос об обмундировании. Инспекторы совершенно разуты…»

Спустя месяц со дня приезда в Букановскую продинспектор Михаил Шолохов будет писать окрпродкомиссару Верхнедонского округа тов. Шаповалову: «Доклад о ходе работы по станице Букановской от 17 мая с. г. по 17 июня.

С момента назначения меня букановским станналоговым инспектором и с приездом своим к месту службы, мною был немедленно, в 2-х дневный срок, созван съезд хуторских Советов совместно с мобилизованными к тому времени статистиками, на котором были выяснены взаимоотношения между статистиками и хут. Советами и те обязанности, кои возлагаются как на тех, так и на других. На следующий же день по всем хуторам станицы Букановской уже шла работа по проведению обложения объектов. С самого начала работы твердо помня то, что все действия хут. Советов и статистиков должны проходить под неусыпным наблюдением и контролем инспектора, я немедленно отправился по своему району, собирая собрания граждан по хуторам, разъясняя сущность единого налога и убеждая таковых давать правдивые и точные показания. Во избежание того, чтобы не было злонамеренных укрытий, постоянно следил за тем, чтобы для записи в поселенные списки статистик находился обязательно в хут. Совете в присутствии хут. председателя и членов Совета и чтоб домохозяева являлись для дачи сведений не поодиночке, а группами по десять человек и давали сведения за круговой порукой.

Работа под моим наблюдением и контролем была налажена и пошла быстрым ходом. К 26 мая, т. е. через пять дней, работа была окончена. За это время я проехал хутора своей станицы два раза. После того, как были представлены списки, пересмотрев их совместно с станисполкомом, выяснилось, что, несмотря на все ранее принятые меры, граждане чуть ли не поголовно скрыли посев, работа, уже оконченная, шла насмарку. Из окрпродкома не было решительно никаких распоряжений, бумаги, посланные оттуда, доходят самое меньшее в две или полторы недели. Приходилось под свою личную ответственность принимать какие-либо решительные меры по борьбе с массовым укрытием посева. До получения Вашего распоряжения организации станичной проверочной комиссии – комиссия уже была мною организована, в состав которой вошли предстанисполкома, станинслектор, зав. станземотделом и членом станисполкома.

27 мая я с остальными членами комиссии вновь выехал по всем хуторам своего района. Работа по проверке объектов обложена и точного установления действительного посева продолжалась до 7 июня. Приходилось прибегать к различным мерам и применять самые разнообразные подходы для того, чтобы установить правильное количество засева. Скрытие наблюдалось исключительно в посеве, в скоте были лишь единичные случаи. Путем агитации в одном случае, путем обмера – в другом, и, наконец, путем показаний и опроса… местный хуторской пролетариат сопротивлялся с более зажиточным классом посевщиков… по окончании проверки результаты были получены более чем блестящие. Количество фактического сева увеличилось чуть ли не в два раза против прежнего. Встречались такие случаи, когда после проведения собрания и внушения гражданам, что укрытый соседом посев ложится не на кого иного, как на вас же, под давлением соседей и сородичей гражданин вместо показанных 2 десятин исправлял на 12 десятин и т. д. Из общего количества домохозяев исправили цифру посева приблизительно 97 %.

Прежде сделанные списки пришлось переделывать вновь. С получением Вашего распоряжения об организации стан, проверочных комиссий работа таковой уже подходила к концу. С 7-го июня по 14 – лишь частичные случаи обмера пашни, окончательно проверены полученные данные и составлены списки. Теперь я могу с твердой уверенностью сказать, что в моей станице укрытого посева нет, а если и есть, в таком минимальном размере, что не поддается учету. Если же цифра задания обязательного посева на ст. Букановскую слишком резко расходится с настоящим фактическим посевом, то на это можно сказать только одно: ст. Букановская по сравнению стоит самой последней. Семена на посев никем не получались, а прошлогодний урожай, как это нам известно, был выжженным: песчаные степи.

В настоящее время смертность на почве голода, по станице и хуторам, особенно пораженных прошлогодним недородом, доходит до колоссальных размеров. Ежедневно умирают десятки людей. Съедены все коренья, а единственным предметом питания является трава и древесная кора. Вот та причина, из-за которой задание не сходится с цифрой фактического посева.

Списки на временный налог окончены без особых затруднений, так как сокрытие молочного скота было лишь в единичных случаях, которые моментально обнаруживались.

Все имеющиеся промышленные предприятия мною обследованы и взяты на учет, составлены надлежащие акты технического обследования на предмет обложения промысловым сбором.

Заканчивая свой доклад, добавлю, что единственным тормозом в работе является несвоевременное поступление Ваших распоряжений и распоряжений заготконторы № 14. Все бумаги слишком задерживаются в пути, приходят с сильным запозданием, что впоследствии может повлечь за собой какое-либо недоразумение, единственной причиной которого будет только лишь вышеизложенное.

Букановский станичный налоговый инспектор.

17 июня 1922 г., станица Букановская. М. Шолохов».

Доклад с первых строк дышит бескомпромиссной правдивостью, смелостью. Так мог писать только Шолохов.

Нет, Михаил Шолохов был не только свидетелем революционных преобразований на Дону, но и активным участником в борьбе за построение новой жизни. Едва 17 лет исполнилось ему, а он уже отдавал распоряжения, которые приравнивались к боевым.

В 1922 году М.А. Шолохов в станице Букановской познакомился с учительницей Марией Петровной Громославской, с ее семьей, о которой как нигде полно сказал писатель в автобиографии, написанной в 1937 году и хранящейся в военном архиве.

Текст ее привожу полностью:

«АВТОБИОГРАФИЯ

Родился 11-го мая (по старому стилю. – Г. Р.) 1905 г. в хуторе Кружилинском станицы Вешенской б. Донской области, окончил 4 класса гимназии. До Октябрьской революции отец был торговослужащим, жил в 1917 году в х. Плешаковой Еланской станицы, будучи управляющим на паровой мельнице. Умер в 1925 г. в ст. Каргинской. Мать до настоящего времени живет у меня в ст. Вешенской. Братьев и сестер не имею и не имел.

Отец жены – Громославский П.Я. до Октябрьской революции был станичным атаманом ст. Букановской Хоперского округа, затем почтарем. В 1919 году во время Верхне-Донского восстания против Советской власти со своим старшим сыном добровольно вступил в красную Слащевско-Кумылженскую дружину, летом в этом же году был захвачен в плен белыми, предан военно-полевому суду и приговорен к 8 годам каторги, которую отбывал в Новочеркасской тюрьме вплоть до занятия его в начале 1920 г. красными войсками. С 1920 года по 1924 был заведующим станичным земотдедом, а затем псаломщиком в течение, кажется, 2 лет. Судился за невыполнение с/х налога, получил 3 года принудработ, но досрочно был освобожден и восстановлен в избирательных правах. Сейчас живет в ст. Вешенской и находится на моем иждивении.

Старший брат жены – Громославский Василий до Октябрьской революция был псаломщиком. Сейчас работает в совхозе.

Младший брат до 1917 года учился, с 1920 был совслужащим, сейчас учительствует в начальной школе в х. Черновском Вешенского района.

Сестры жены до 1917 года учились, после учительствовали. В настоящее время две из них – домашние хозяйки, а третья, и последняя, – работает в Ростове-на-Дону в музее революции.

В Октябрьской революции я участия не принимал. В белой армии не служил, не был и в Красной Армии.

В партию вступал я в 1930 году кандидатом. В члены партии переведен в октябре 1932 г. В других партиях не состоял.

4 марта 1937

Шолохов Михаил Александрович».

Эта автобиография развевает небылицы о Петре Яковлевиче Громославском. И уж тут никак не могли отступать в одном обозе каторжник и уходивший с белой армией писатель Федор Крюков, который якобы имел таинственный сундучок…14

Г. Сивоволов1 Михаил Шолохов. Страницы биографии

Главы из книги

Становление Советской власти на верхнем Дону

Поражение Добровольческой армии Деникина под Орлом и Курском осенью 1919 года и декабрьское отступление белоказаков на Кубань и Новороссийск означало завершение кровопролитной и бессмысленной гражданской войны на Верхнем Дону. Следом за отступавшими войсками Донской армии, многоверстными обозами беженцев и казаков-отступленцев, преследуя их и навязывая им скоротечные бои, шли конные полки и дивизии Красной Армии.

В тревожном ожидании затаились верхнедонцы: всех волновал один вопрос: какие меры примет советская власть и военные к казакам после их активного участия в восстании?

Чего же боялись верхнедонцы?

Большинство казаков не знало и не предполагало, какие суровые испытания ждут их после принятия решений высшими партийными органами в Москве и Ростове.

Еще до начала Вешенского восстания и после того, когда казаки «взбунтовались» и красновский фронт в считаные недели развалился, верхнедонцы, приняв условия командования красных (если они откроют фронт, у них не будет изъято оружие, к ним не будут применены репрессии за то, что верно служили у белых, им будет предоставлена возможность вступить в Красную Армию и содействовать активной борьбе с Деникиным и Красновым), прекратили войну с советской властью и, признав ее (следовательно, выказав готовность ее защищать), в большинстве своем добровольно снялись с позиций и при оружии разошлись по своим хуторам и станицам.

А в это время, 24 января 1919 года, Оргбюро ЦК РКП(б) за подписью Я.М. Свердлова приняло Директиву об отношении к казачеству, которая предусматривала широкое применение репрессий к кулакам, богатым казакам, офицерам и ко всем тем, кто с оружием в руках боролся против советской власти; казаков предписывалось разоружать, конфисковывать у них хлеб, в землепользовании уравнять с иногородними; с целью раскола монолитности казаков содействовать переселению бедноты из центральных районов России на Дон. Директива предписывала: всем комиссарам проявить максимальную неуклонность и твердость в борьбе с верхами казачества путем поголовного их истребления. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции. Русский пролетариат не имеет права проявить на Дону великодушие2.

Исполнение Директивы поручалось Реввоенсовету Южного фронта и Донбюро РКП(б) во главе с ее председателем С.И. Сырцовым3.

Для проведения быстрых и решительных мер по подрыву устоев казачества, а затем и ликвидации его Реввоенсовет приказом № 171 от 5 февраля стал учреждать Военно-революционные комитеты с наделением их чрезвычайными полномочиями. В соответствии с этим приказом в войсках при каждом полку были созданы не входящие в состав полка, временные военно-полевые трибуналы, которые являлись одновременно и органами суда, и органами расправы. Трибунал состоял из председателя, для формальности – двух членов трибунала и одного представителя от полковой партийной ячейки. Согласно приказу, приговор военно-полевого трибунала обжалованию не подлежал4. Исполнялся приговор немедленно: «Именем революции – пли!»

Открыв фронт красным, верхнедонцы дали возможность полкам Инзенской Революционной дивизии беспрепятственно занять окружную станицу Вешенскую, а затем, продвигаясь на юг к Северскому Донцу, без единого выстрела занимать хутора и станицы правобережья Дона.

9 февраля штаб дивизии прибыл в Вешенскую. На второй день был отдан приказ о сдаче казаками под страхом смерти холодного и огнестрельного оружия; на богатые и зажиточные семьи казаков стали налагать контрибуцию, тяжелые повинности по наряду подвод, проводить реквизицию хлеба, фуража, скота, лошадей с седлами, производить аресты.

13 февраля был отдан приказ РВС Южного фронта о создании в дивизии военно-полевых трибуналов. И только быстрое продвижение полков дивизий помешало трибуналам начать работу по ликвидации «контрреволюционных элементов».

По войскам Южного фронта был отдан приказ о хождении денег. Приказ требовал: всех виновных в распространении незаконных донских денежных знаков (калединских, красновских, керенских) рассматривать как врагов советской власти и строго наказывать. Этот приказ оказался нелепым и вскоре был отменен.

3 марта приказом № 317 Реввоенсовета был образован «Гражданупр» – Отдел Гражданского Управления при РВС Южного фронта. Одной из его главных задач было создание ревкомов и инструктирование их в деле беспощадной борьбы с контрреволюцией и формирование специальных воинских частей.

5 марта председатель Донбюро РКП(б) С.И. Сырцов писал Я.М. Свердлову:

«Самым настойчивым образом встает вопрос о создании областного ревкома или исполкома… Ликвидация казачьего землевладения, организация переселения хотя бы в огромных масштабах немыслимы без аппарата»5.

В ответ Я. Свердлов телеграфировал:

«Никакого Донского правительства. Никакого Донского исполкома!»6

6 марта Реввоенсовет издал приказ № 333 об упразднении «казачье-полицейского» деления области Войска Донского, во исполнение которого изменялись границы. Переименовывались населенные пункты: станицы – в волости, хутора – в сёла. Верхне-Донской округ был переименован в Вешенский район, станица Краснокутская – в Подтелковскую волость, хутор Ушаков Боковской станицы – в Кривошлыков, несколько позже хутор Шумилин – в хутор Разинский.

Этим же приказом предписывалось проведение расследования обстоятельств гибели экспедиции Подтелкова и Кривошлыкова. Приказано: всех причастных к расправе предать военно-полевому трибуналу.

В эти же дни высшими партийными органами в Москве и Ростове принимаются решения о разложении казаков изнутри, чтобы таким путем решить вопрос о существовании донского казачества вообще. Во исполнение Директивы Оргбюро ЦК Донбюро РКП(б) принимает резолюцию (что соответствовало постановлению), где указывалось, что существование донского казачества является для пролетарской власти неизменной угрозой контрреволюционных выступлений и насущной задачей стоит вопрос о полном, быстром и решительном уничтожении казачества, разрушении его хозяйственных устоев, физическом уничтожении офицерства, распылении и обезвреживании родового казачества7.

Для осуществления этой задачи предполагалось упразднить войсковую собственность на землю, наложить контрибуцию, чрезвычайный налог, чтобы он лег всей своей тяжестью на казаков, в широких масштабах провести вывод казаков за пределы родных мест. Исполнение Директивы Оргбюро ЦК РКП(б) взять на контроль.

В середине февраля 1919 года полки и дивизии красных ушли к Северскому Донцу. В Вешенскую, Казанскую, Мигулинскую, Мешковскую и Еланскую стали прибывать комендантские взводы, вооруженные продотряды, состоящие из коммунистов заградительные отряды. При 8-й и 9-й армиях была введена штатная должность – комиссар по арестам и обыскам с неограниченными правами и полномочиями. В 9-й армии эту должность занимал известный нам по «Тихому Дону» комиссар Малков.

Полки и дивизии ушли, а карательные отряды и комиссары по арестам и обыскам остались. Вскоре в песчаных бурунах за Вешенской, Казанской, Мигулинской и Еланской стали трещать винтовочные выстрелы, пулеметные очереди, и все «от имени и во имя мировой пролетарской революции». Списки арестованных, подлежащих расстрелу, ежедневно пополнялись новыми именами и для казаков не являлись тайной.

Окружным ревкомом было упразднено слово «казак», запрещено ношение повседневной казачьей формы одежды, исполнение традиционных старинных обрядов. Только в конце 30-х годов, когда в Красной Армии были сформированы казачьи полки, носить казачью форму разрешили и даже рекомендовали. Казачью форму стали носить местные руководители (далеко не казаки), заполонившие станицы, и их отпрыски. Потомственные же казаки, знавшие коварство новых руководителей и опасаясь новых перемен, в большинстве своем шаровары с лампасами, фуражки и мундиры (у кого сохранились в сундуках) не надели. Не надели черкески кубанские и терские казаки.

Красный террор на Верхнем Дону принял широкие масштабы, стал основой политики советской власти. Условиями перемирия казаки были коварно и жестоко обмануты. Над тихим Доном нависла зловещая тишина: чаша терпения верхнедонских казаков переполнилась.

Не дожидаясь своей очереди на арест и «распыл», вооруженные сбереженными на чердаках, в сараях и стогах сена винтовками, шашками и пиками, казаки северных хуторов и станиц (в правобережные хутора и станицы красный террор, к счастью, в таких размерах не дошел), где наиболее широко свирепствовал террор и бесчинства, дружно садились на коня.

В считаные дни ярким пламенем загорелась донская земля – казаки подняли восстание. Восстание вспыхнуло не против советской власти, а против партии коммунистов, захвативших с помощью оружия власть и вершивших над народом произвол, грабежи и расстрелы. Призыв первых повстанцев был дружно подхвачен по всему Верхнему Дону: «За советскую власть, но против коммунистов, расстрелов и грабежей!», «Долой коммуну и расстрелы!», «Да здравствует народная власть!» – неслось по берегам тихого Дона.

«Сполох!..»

Активно поддержанное большинством казаков восстание ширилось и разливалось бурным весенним половодьем. Созданный в Москве при ВЦИК Казачий отдел срочно направил в район восстания несколько своих членов, чтобы там организовать хоперских и усть-медведицких казаков, не поддержавших верхнедонцев, и повести их на подавление восстания. В их числе был послан Михаил Мошкаров, впоследствии возглавивший Верхнедонской окрисполком. В Кумлыженской станице ему удалось сагитировать и собрать три сотни вооруженных казаков.

Но куда там! На коня уже сели тысячи восставших казаков, спешно формировались конные сотни и полки, их возглавили выбранные на сходах офицеры с фронтовым опытом. К концу марта разрозненные отряды и полки были сведены под единым командованием в пять конных дивизий и одну бригаду – 15 тысяч вооруженных казаков.

На подавление восстания, получившего название Вешенского, командованием Южного фронта были брошены многие конные и пешие полки. Однако воевать с придавленным, но не поставленным на колени лихим и свободолюбивым народом оказалось делом не легким: против вчерашних фронтовиков красные часто выставляли необученные маршевые роты, наскоро сформированные пехотные полки и батальоны. В первом же бою, не выдержав конных казачьих лав, только вчера мобилизованные в армию тамбовские, саратовские, воронежские крестьяне сразу же отступали либо, распропагандированные казаками, сдавались в плен. В Вешенской пленных и добровольно перешедших на сторону повстанцев скопилось столько, что казаки стали отказываться их кормить и охранять.

Война шла на уничтожение, и, хотя с той и с другой стороны она виделась игрушечной (красные прижмут – казаки отступают, казаки прижмут – красные бегут или сдаются в плен), командование красных продолжало наращивать силы, разрабатывало новые планы и сроки подавления восстания, а победных результатов не было: на всем повстанческом фронте казаки имели численное и военное превосходство.

В ходе боев в руки повстанцев нередко попадали многие приказы красного командования, документы высших партийных органов касательно дальнейшей судьбы донского казачества. В станице Усть-Хоперской в руки повстанцев попала Директива, в которой говорилось о поголовном истреблении казаков, о необходимости огнем и мечом пройти по хуторам и станицам.

Ленин был крайне озабочен не только возникновением Вешенского восстания, но и тем, что ликвидация его задерживается: он совещается с Троцким, предлагает «сговориться с Дзержинским о том, чтобы он дал самых энергичных людей», «если там плохо, пойти на хитрость»8.

В то же время, 27 апреля 1919 года, Ленин подписывает Декрет «Об организации переселения в производящие губернии и в Донскую область»9. Декрет подписывался как бы ради восстановления сельского хозяйства, на самом деле – для выполнения плана по распылению и уничтожению казачества. С Троцким Ленин обсудил практические меры: «На Дон послать тысячи три питерских рабочих. Цель одна – обессилить казаков, разложить изнутри, поселиться среди них10.

В эти апрельские дни у повстанцев появился лозунг: «Спасайте Дон!» «Коммунисты своими расстрелами переведут казачество», – неслось по хуторам и станицам.

Пока на Верхнем Дону шло военное противоборство, за Северским Донцом из уцелевших после развала красновского фронта полков формировались и вооружались белоказачьи дивизии и корпуса

Донской армии. С помощью аэропланов с повстанцами была установлена связь, разрабатывались планы оказания помощи и соединения с ними.

Приготовления белоказаков командованием красных были замечены. Ленин требовал от Троцкого немедленной ликвидации восстания на Дону. Троцкий обещал с помощью выделенной для этой цели 33-й Кубанской дивизии и приданных ей частей усиления и поддержки покончить с восстанием в кратчайшие сроки, к 5 июня.

28 мая 33-я Кубанская дивизия и экспедиционные войска 8-й и 9-й армий перешли в решительное наступление. 7 июня, перейдя Дон, на окраине Вешенской кубанцы завязали бои. Казалось, победа недалеко и с восстанием не сегодня завтра будет покончено.

А несколькими днями раньше белоказаки за Донцом крупными силами прорвали фронт красных, успешно продвигаясь, в районе Миллерово, основательно потрепали знаменитую дивизию Киквидзе, вынудили ее с большими потерями отступить на станцию Чертково. Путь на север был открыт.

Выделенная из трех полков конная группа в 2000 всадников под командованием лихого генерала Секретева11 через тылы кубанцев совершила дерзкий бросок на север, к Дону, и в районе казачьего хутора Сетракова соединилась с повстанцами. Разорванная белоказаками на две части Кубанская дивизия оказалась в труднейшем положении: потеряв управление бригадами и полками, по пути бросая технику, обозы с вооружением и непрерывно отбивая пулеметным огнем конные атаки белоказаков, она спасалась безостановочным бегством.

Повстанцы торжествовали победу. Казаки ликовали. Однако успех оказался временным. Разгром белоказаков под Орлом и Курском не заставил долго себя ждать, вскоре началось массовое отступление на юг, на Кубань и Новороссийск.

И вот теперь казаки со дня на день ждали прихода на Верхний Дон красных, ждали решения своей участи. Но получилось не так, как они ожидали.

Безвластие продолжалось недолго.

Для организации и установления советской власти на местах в освобожденные от белоказаков станицы командованием дивизий и армий были направлены работники политотделов: комиссары, коммунисты, бывшие члены ревкомов, из Москвы – члены Казачьего отдела ВЦИК.

21 декабря в станицу Казанскую политотделом 23-й стрелковой дивизии был командирован политработник Михаил Поляков. Как первый Председатель станицы (была тогда такая должность) Поляков создал временный исполком, при нем образовал отделы: военный, земельный, финансов, народного образования, кружки политпросветработы. В Казанской организовал кооперативное общество, союз сапожных мастеров, назначил продовольственную комиссию для выявления и учета запасов хлеба, скота и продовольствия. По указанию Полякова в хуторах Казанской станицы созывались собрания населения, на которых выбирали временные исполкомы, председателя и секретаря.

27 декабря политотдел 22-й стрелковой дивизии направил в Усть-Хоперскую на пост Председателя станицы бывшего секретаря Усть-Хоперского ревкома Иллариона Крючкова. В помощь ему был командирован работник политотдела Свиткин12.

На первом организационном собрании создать в полном составе станичный исполком не удалось: по мнению Крючкова, в Усть-Хоперской не оказалось достаточного количества казаков, «желающих работать в интересах революции». Потребовалось несколько дней для проведения разъяснительной работы среди казаков станицы и представителей от хуторов.

28 декабря на общем собрании казаков и казачек станицы Еланской под председательством Василия Кочетова был выбран станичный исполком в составе: председатель исполкома Андрей Хохлачев, заведующий отделом секретаря Сергей Бирюков, заведующий военным отделом Александр Нестеров и десять представителей от хуторов. Председателем исполкома хутора Еланского был избран Николай Хохлов.

25 декабря по поручению политотдела 9-й армии в окружную станицу Вешенскую на пост временного Председателя станицы прибыл двадцатичетырехлетний политработник Яков Белогрудов13 с группой военных и гражданских лиц. Главной и первоочередной задачей группы Белогрудова являлась подготовка и оборудование помещения для 1-го военного госпиталя и снабжения его продуктами питания. Как первый полномочный председатель Верхнедонского ревкома, имея от командования широчайшие полномочия по установлению советской власти на Верхнем Дону, Белогрудов давал указания и разъяснения о порядке создания и организации станичных и хуторских исполкомов; в первые дни он отдал распоряжение об аресте в некоторых хуторах явных контрреволюционеров. Приказы и устные распоряжения Белогрудова являлись обязательными для безусловного исполнения всеми председателями станичных, хуторских и волостных исполкомов14.

Преследуя отступающие войска Донской армии, через хутора и северные станицы округа продвигались полки и бригады 14, 22, 23-й стрелковых дивизий красных. Им еще предстояло взять многие города и станицы, в том числе Миллерово, станицу Каменскую, Новочеркасск, Ростов. За полками шли обозы с вооружением и боеприпасами, везли раненых и больных тифом.

По распоряжению Белогрудова председатели хуторских исполкомов были мобилизованы для оказания помощи продвигающимся войскам: снабжали их продовольствием, фуражом, оборудовали дома для размещения раненых и больных, открывали прачечные и бани, для подвоза боеприпасов выделяли обывательские подводы.

Общественных амбаров для хранения хлеба, фуража и продовольствия еще не было; исполняя приказы командиров проходящих воинских частей, председатели именем революции конфисковывали у вчерашних повстанцев и ушедших в отступление казаков зерно, фураж, продукты. Некоторые воинские части позволяли себе также от имени революции конфисковывать у населения на нужды армии теплые вещи, конское снаряжение, предметы домашнего обихода.

Необходимо было выявить и взять на учет запасы хлеба, продуктов, кожевенного сырья, пустить паровые мельницы, ветряки. В полной мере эти задачи могли решить станичные и хуторские исполкомы, которые надо было избрать и работу которых еще предстояло организовать на началах и в интересах советской власти.

6 января 1920 года на общем собрании граждан Каргинской станицы с участием представителя окружного ревкома были выбраны станичный и хуторские исполкомы. Собрание проходило в бывшей церковно-приходской школе бурно и дружно. В результате обсуждения и открытого голосования путем поднятия рук председателем Каргинского станичного исполкома был избран известный и заслуженный казак хутора Грушенского Федор Стратонович Чукарин.

К середине февраля им были подобраны и приняты на службу секретарь исполкома, заведующие отделами, казначей, делопроизводитель, письмоводители, переписчицы, избраны хуторские исполкомы.

<…> На должности заведующих отделами исполкома подбирались и назначались большей частью красноармейцы, состоящие на службе в полках и прибывшие домой в отпуск или по болезни. В хуторах, где по количеству жителей временными штатами были положены только председатель и секретарь исполкома, выборы проводились с участием члена станичного исполкома.

В начале января выборы станичных исполкомов и их председателей были проведены в станице Боковской (Василий Слепов), станице Краснокутской (Яков Лях), Пономаревской волости (Терентий Криворощенко).

23 января на первом организационном заседании Верхнедонского окружного исполкома Яков Белогрудов доложил собравшимся о возложенных на него и его группу задачах и о проделанной работе, касающейся функций окружного исполкома. На повестке дня первого заседания стояли следующие вопросы:

– о пересмотре материалов об арестованных, содержащихся в Вешенской тюрьме;

– об организации отделов окружного исполкома и назначении заведующих отделами;

– о проведении выборов на всероссийский съезд трудовых казаков;

– о возвращении типографской машины, увезенной белоказаками из Вешенской и ныне находящейся в станице Казанской при штабе 23-й стрелковой дивизии15.

Председателем Верхнедонского окружного исполкома был избран прибывший из Москвы член Казачьего отдела ВЦИК Михаил Мошкаров16, заведующий отделом управления – Даниил Орлянский17.

Были созданы отделы и назначены заведующими: социального обеспечения – Михаил Зайцев, земельного – Федор Чекунов, народного образования – Иван Бакалдин, начальником окружной милиции утвердили Моргунова. Продовольственный отдел Яков Белогрудов взял на себя.

Читатель, вероятно, заметил, что руководящий орган советской власти, исполком, первым в Верхне-Донском округе был создан и начал действовать в станице Каргинской.

Второе заседание окружного исполкома было посвящено обсуждению вопросов, поставленных председателем Каргинского станичного исполкома Федором Чукариным. После их обсуждения было принято следующее постановление:

– ветряные мельницы взять на учет и под строгий контроль;

– всем беженцам из трудовых казаков конфискованное имущество возвратить, о лицах офицерского состава, могущих возвратиться, доносить в исполком, репрессивных мер не принимать;

– оружие у населения отбирать, серебро и золото не изымать;

– имущество офицеров-казаков, бежавших в стан белых, подлежит конфискации;

– представить сведения о семьях красноармейцев, пострадавших от контрреволюции;

– в Каргинской временно организовать милицию в составе 11 человек18.

Одной из главных и первоочередных задач окружного исполкома было проведение выборов делегатов на 1-й Всероссийский съезд трудового казачества, назначенный в Москве на 15 февраля 1920 года. Получив необходимые руководящие инструкции, члены исполкома разъехались по станицам для организации и проведения выборов.

27 января на собрании граждан Боковской станицы и ее хуторов под председательством Иллариона Семигласова и при участии члена окружного исполкома Михаила Зайцева были проведены выборы делегата на Всероссийский съезд трудового казачества. После обсуждения кандидата и наказа ему собрание единогласно приняло постановление:

«Ввиду того, что трудовое казачество должно идти рука об руку с Рабоче-Крестьянской РСФСР, единодушно постановили: для защиты интересов трудового казачества на 1-м Всероссийском Казачьем съезде избрать красноармейца гражданина хутора Земцова Боковской станицы Никонова Арсения Никитича19.

29 января выборы делегата на съезд трудового казачества в Москве состоялись в станице Каргинской <…»>

Жители станицы, впервые присутствовавшие при советской власти на таком собрании, с большим вниманием прослушали доклад оратора из округа. Спустя несколько дней на заседании окружного исполкома Михаил Зайцев так выскажет свое впечатление о каргинцах:

«У казаков настроение заметно убитое. Они слишком смутно понимают сущность советского строительства и ее лояльность по отношению к казачеству. Для поднятия Советской власти на должную высоту требуется хотя бы пять инструкторов»20.

В станице Еланской в присутствии более 500 казаков из 5 выдвинутых для обсуждения кандидатов большинством голосов на съезд были выбраны Андрей Хохлачев и Николай Лощенов.

Член окружного исполкома Павлов провел выборы в станице Букановской.

Для поездки в Москву каждому делегату из сумм окружного исполкома были выданы суточные в размере 1500 рублей на месяц. На путь следования до станции Калач подводчикам на прокорм лошадей выдали по 150 рублей.

Зима 1920 года выдалась на редкость суровой: весь январь и февраль то кружили метели, то давили жгучие морозы, земля от них стонала и трескалась. В округе повсюду свирепствовал тиф. Медицинский персонал еще не был взят на учет, многие специалисты, боясь расправы, ушли с казаками в отступление, не работали фельдшерские пункты, их заменяли бабки-повитухи.

Заболел тифом председатель окружного исполкома Мошкаров, заведующие отделами Чекунов и Павлов; инструктор орготдела Просфиров умер от тифа. В исполкоме здоровыми остались Орлянский, Белогрудов, Зайцев и Бакалдин. До конца февраля окружной исполком не удалось пополнить новыми сотрудниками. Не хватало канцелярских работников, не было бумаги, чернил, помещений для размещения отделов.

Совещания станичных председателей и секретарей проводились редко и носили чисто информационный, инструктивный характер. Директивных указаний председатели не получали; еще полгода назад жившие при атаманах, малограмотные и толком не знающие, что к чему, они каждый по своему пониманию и умению закладывали основы советской власти.

Со всех станиц председатели исполкомов докладывали в округ, что трудовое население почти полностью ушло в отступление (только из хуторов Краснокутской станицы – 1641 человек), народное хозяйство придется поднимать и восстанавливать с помощью женщин и стариков.

И все же за два зимних вьюжных месяца была проведена большая организаторская работа: состоялись выборы делегатов на съезд в Москву, создана основа советской власти – станичные, хуторские и волостные исполкомы, отделом социального обеспечения взяты на учет семьи красноармейцев, инвалиды войны, для беспризорных детей были открыты детские приюты, налажено в них питание.

Большие и ответственные задачи возлагались на окружной продовольственный отдел Белогрудова: город, армию надо было бесперебойно снабжать продовольствием, сырьем. Взятые по решению исполкома на учет паровые мельницы из-за отсутствия горючего не работали, стояли скованные льдом водяные мельницы, зерно размалывали на немногих уцелевших от разрушения ветряках, да и то если позволяла ветреная погода. Кожевенные и овчинные производства также не работали: не было сырья II соли.

Население открыто выражало недовольство отсутствием в продаже предметов первой необходимости: обуви, мануфактуры, керосина и даже спичек. Два года назад купеческие магазины и ларьки были завалены этими товарами, теперь ничего не было. За это поругивали советскую власть, и в первую очередь хозяев – коммунистов; говорили, что красновские агитаторы и отцы-командиры были правы, когда говорили, что власть коммунистов несет казакам лишения, голод, нищету и разорение.

Для снабжения города и армии продовольствием принимались самые решительные меры по изъятию у казаков «излишков» хлеба, фуража, продуктов, устройству и оборудованию разных складов, хранилищ, ссыпных пунктов. Нередко для выполнения этих задач привлекалась милиция.

На первом этапе продовольственных заготовок главная трудность заключалась в том, что приходилось выкачивать хлеб и фураж без денег, ограничиваясь клочком бумаги; казаки-хлеборобы до поры до времени верили распискам с печатями и без них, сдавали излишки хлеба и продуктов, надеясь, что со временем в обмен они получат деньги или товары первой необходимости. В 1919 году, несмотря на боевые действия, казаки на день-два вырывались домой, чтобы вовремя вспахать, посеять и убрать. Хлеб у них был.

Заведующий продовольственным отделом Белогрудов докладывал Донпродкому, что уже в феврале для товарообмена округ может отправить более 20 ООО пудов пшеницы.

Для оплаты реквизированных у казаков хлеба и продуктов, а также для оплаты оставленных проходившими воинскими частями расписок за взятые продукты и одежду Белогрудов просил выслать не менее 15 миллионов рублей.

«На этой почве, – писал он в Донисполком, – возникают недовольства со стороны населения к Советской власти»21.

Денег ему не прислали, казакам за хлеб и продукты не заплатили. После этого от добровольной сдачи излишков продовольствия они стали уклоняться. В ответ на «саботаж» продагенты стали «выкачивать» хлеб с помощью вооруженной силы, в принудительном порядке. Казаки, не знавшие доселе таких мер принуждения, заволновались, хлеб стали прятать.

В окружной исполком поступали жалобы и заявления о ранее реквизированных продуктах и угоне скота проходившими полками 14-й и 23-й дивизий; мобилизованные для подвоза вооружения и боеприпасов подводы с подводчиками задерживаются в полках и длительное время не могут возвратиться домой. В связи с подготовкой к весенним полевым работам исполком настаивал на скорейшем возвращении командованием этих дивизий подвод и хотя бы части рабочего скота, который к полевым работам надо еще подкормить.

«Учитывая огромные трудности для укрепления и понятия политики Советской власти в недрах трудового казачества», окружной исполком считал неотложным делом расширить организационно-пропагандистскую работу среди казаков, уделив главное внимание разъяснению «отсталому, забитому белогвардейской ложью казаку политики Советской власти по отношению к трудовому казачеству». С этой целью при каждом посещении станиц и хуторов члены окружного исполкома и инструктора в обязательном порядке устраивали с народом встречи, проводили митинги, выступали с докладами на разные темы.

Большую работу развернул окружной отдел народного образования. До установления советской власти в округе насчитывалось 365 приходских училищ и одна гимназия (Вешенская). После гражданской войны осталось 130 начальных, 13 высших начальных и три средних училища. Из 130 училищ для проведения занятий были пригодны только 80, остальные требовали ремонта. Большинство опытных и грамотных учителей ушли с казаками в отступление, многие жили в глухих хуторах и не изъявляли желания работать в советских школах. К концу февраля в округе на учет было взято около 60 школьных работников. Многие из них учителями не работали, а кто работал, не был знаком с новой программой обучения по принципу Единой трудовой школы.

Свою главную задачу отдел народного образования видел в организации внешкольного образования среди отсталых масс казачества, их распропагандирования, в необходимости воспитания детей в духе идей коммунизма. Казаков надо было привлечь на свою сторону, приохотить к чтению книг, советских газет; так легче было справиться с задачей постановки обучения по принципу Единой трудовой школы с классовым педагогическим уклоном.

15 февраля в Вешенской состоялся первый съезд учителей округа. Из-за непогоды многие учителя не смогли приехать, поэтому съезд решал чисто информационные и инструкторские задачи. На съезде была выражена общая озабоченность отсутствием инструкторов по дошкольному обучению; признано необходимым открыть в округе показательные школы первой и второй ступени, обеспечить их достаточным количеством учебников, наглядных пособий и принадлежностей. Все присутствовавшие на окружном съезде были снабжены руководством – «Положение о Единой трудовой школе РСФСР» и «Наказом школьным работникам».

В середине марта началась перепись детей школьного возраста, стал вопрос об открытии в некоторых станицах школ первой ступени. Жители станиц и особенно отдаленных хуторов к открытию советских школ отнеслись пассивно, детей в школу посылали неохотно, в большинстве своем ссылались на трудности жизни, отсутствие одежды, обуви.

Это была, конечно, серьезная причина, но не главная. Главная причина, по мнению окружных руководителей, заключалась в неприятии коммунистического воспитания и недовольстве устранением в школах «изображения религиозного культа» – икон. Церкви были открыты, служба в них шла, а в школах, как это было раньше, священников-учителей не было, новая власть учить детей закону Божьему не разрешала.

Ликвидация неграмотности среди взрослого населения сдерживалась не столько отсутствием помещений, букварей, карандашей, бумаги и жалобами на постоянную занятость в домашнем хозяйстве, сколько «нечувствительностью населения к этому мероприятию».


После отступления казаков на Кубань в хуторах и станицах осталось много богатых хозяйств и пустых бесхозных домов. По решению окрисполкома имущество таких домов и хозяйств конфисковывалось и использовалось на общественные нужды.

Конфискация имущества в первую очередь коснулась офицеров и «крупной буржуазии». К ней относили владельцев паровых и водяных мельниц, ветряков, магазинов, почтосодержателей, бывших помещиков и дворян и всех живущих, по мнению руководителей, на нетрудовые доходы.

От конфискации имущества у трудовых казаков предлагалось воздержаться, за исключением реквизиции излишков хлеба и продуктов. Само определение «излишки» носило чисто условный характер и являлось поводом для обысков. Кто мог с достаточной точностью определить, какова потребность семьи в 6–8 душ в хлебе и других продуктах, какова должна быть норма их хранения в закромах, сколько следует держать домашнего скота и птицы, если хлеб для казака – средство существования: без него ни пищи, ни обуви, ни одежды, ни средств для обработки земли не будет.

На местах каждый руководитель по своему желанию и отношению к хлеборобу определял, сколько ему оставить хлеба на пропитание, а сколько отобрать. Под реквизицию попадали в первую очередь старательные казаки, трудившиеся на земле от зари до зари.

Широкое распространение получили самовольные обыски. Под видом поиска и конфискации оружия попутно забирали вещи домашнего обихода. Иной «комсомолист», исполкомовский «активист» заходил в дом казака и, высмотрев висевший на крючке полушубок, говорил:

– Ты, дед, при атаманах шубу носил? Носил! Будя! Теперича я буду носить, Советская власть тоже хочет ходить в тепле!

Забирал полушубок и уходил.

Такие действия вызывали протест и недовольство, в Вешенскую шли многочисленные жалобы на произвол местных властей. Окружной исполком вынужден был обсудить и принять специальное постановление, запрещающее без согласия «сверху» (то есть партийных органов и окрисполкома) производить самовольные обыски, реквизицию имущества, кроме изъятия огнестрельного оружия.

После декабрьского отступления казаков на военных складах в Каргинской остались невывезенными большие запасы кожевенного сырья, продовольствия и военного обмундирования. Конфискованное имущество и реквизированное зерно были свезены в сараи, принадлежавшие отступившему на Кубань Тимофею Каргину, и оприходованы земотделом.

На заседании станичного исполкома рассматривались заявления бывших красноармейцев, инвалидов войны, многосемейных и отдельных граждан, крайне нуждавшихся в одежде, продуктах питания и топливе. Помощь оказывалась бесплатно, а также за наличный расчет, под расписку. Бродивший по полям приблудный скот также оприходовался и распределялся по нуждающимся семьям.

Председатель исполкома знал нужды каждого жителя и весьма придирчиво рассматривал заявления тех, кто в общем-то и не очень нуждался в помощи.

К трудностям восстановительного периода прибавились такие явления, с которыми надо было вести не менее решительную борьбу. Стало развиваться самогоноварение, пьянство, воровство, в хуторах появлялись неизвестные люди, спекулянты, предлагавшие в обмен на продукты соль, табак, спички и другие товары. Были среди них явные мошенники.

Председатели исполкомов на заборах и видных местах вывешивали плакаты и объявления, призывающие:

«Задерживать и доставлять в исполком всех проныр и спекулянтов».

«Пьяницы, воры, мошенники, казнокрады, убийцы и насильники родились не два года тому назад, а в проклятое царствование кровавых Романовых».

«Каждый из нас, казаков, знает, что молодая Советская власть не создала прохвостов, они достались нам в наследство от старого, отжившего, павшего строя».

Какие бы трудности ни были в жизни хлебороба, приходит пора, когда все помыслы и заботы обращаются к предстоящей посевной кампании. Так было и в этот год. 23 февраля в Каргинской состоялся первый съезд хуторских председателей, обсуждавший вопрос о подготовке к весенним полевым работам.

По докладу Федора Чукарина, после оживленных и озабоченных выступлений казаков-хлеборобов, было принято постановление, обязывающее всех «немедленно приступить к земледельческим орудиям, провести таковым ремонт, посевы начать не иначе как организованным порядком».

Съезд обратился с призывом к населению:

«Настоящий съезд хуторских председателей и секретарей района станицы 23 февраля 1920 года по докладу т. Чукарина, содокладчиком которого явился т. Расков, о вешних засевах полей заявили:

Мы, стоящие во власти на своих постах, даем честное слово, что приложим все свои старания и все усилия, чтобы ознакомить трудовое казачество с новой жизнью, той, за которую проливают кровь наши братья уже четвертый год.

Мы приветствуем Рабоче-Крестьянскую власть на Дону на началах организации Российской Коммунистической партии. Нынешний наш съезд хуторских председателей и секретарей изъявил свою волю трудового казачества, изъявивших свое желание начать весенние посевы организованным порядком, т. е. разбив каждый хутор на несколько партий. И мы видим, что в скором времени трудовое казачество действительно вполне согласится с нашей программой и на будущий 1921 год.

Если, быть может, и не мы, так все едино заступившие на наши места товарищи, свободно объединим трудовое казачество и проведем настоящую жизнь.

Да здравствует Советская власть на Дону!

Да здравствует Российская Коммунистическая партия большевиков!

Председатель Каргинского станичного исполкома, он же и собрания Ф. Чукарин».

Станичный и хуторские исполкомы проведению весеннего сева придавали большое значение. Это была первая послевоенная посевная, и от того, как к ней подготовятся и как проведут ее, зависел не только урожай, но и надежность новых методов коллективного советского хозяйствования.

В связи с нехваткой достаточного количества рабочего скота (самых лучших лошадей, как мы знаем, казаки забрали в отступление, где они и остались) и фуража в конце марта для хуторских исполкомов был издан специальный приказ станичного исполкома, в котором излагался порядок распределения имеющегося у казаков рабочего скота и семенного зерна. Была установлена норма на использование рабочего скота и владение им. Так, на десять душ населения разрешалось держать одну пару быков или лошадей, с помощью которых хозяин мог высеять не менее сорока пудов зерна.

Хозяин рабочего скота не имел права отказывать безлошадному в помощи. За использование скота полагалась оплата по утвержденному исполкомом расчету. Засев полей должен был производиться одновременно как хозяину, так и его компаньону. Там, где не было согласованности по аренде скота, виновнику полагалось поставить на вид.

Рабочий скот, считавшийся по расчету населения в хуторе лишним, должен был быть замобилизован на тот хутор, где в нем имелась большая нужда. Лишний посевной хлеб с разрешения исполкома отпускался в нуждающийся хутор по установленным ценам.

Засев полей предполагалось провести общими усилиями и организованным порядком. Кузнецы, плотники, столяры, сапожники, учителя, пастухи и сторожа при училищах, чей труд считался полезным в своем прямом применении, освобождались от подготовки к проведению полевых работ.

Каргинским исполкомом решались и другие не менее важные вопросы – организация Красной кузницы для ремонта плугов, запашников, предметов домашнего обихода; выработка и утверждение Красной инструкции для хуторских советов; назначение заведующего Красной мельницей и подбор мирошников, крупчатника, машиниста; выработка временных единых цен на зерно, мясо, крупу, масло и другие продукты; решение вопроса о выделении нуждающейся семье коровы, о приобретении на стороне бугая для общественного стада коров и племенного жеребца для табуна и их прокормлении.

Много возникало споров и разных суждений о найме хорошего пастуха и подпаска, сторожа к общественным амбарам. Исполком и его председатель Федор Чукарин днями и ночами сидели в прокуренном кабинете: обсуждали, спорили, утверждали.

С приходом весны и таянием снега на полях вскрылось множество трупов погибших животных, принимались срочные меры по их захоронению. Проводился сбор телефонного провода, колючей проволоки, огнестрельного и холодного оружия, брошенного на полях и поднятого со дна Чира.

Самым первым советским праздником, пришедшим на Верхний Дон и всенародно отмечавшимся, был день Парижской коммуны. Этому дню были посвящены многие собрания, проведены митинги. Вот как этот день отмечали в хуторе Пономареве, где за два года до этого произошла расправа над участниками экспедиции Подтелкова.

«18 марта празднование дня Парижской коммуны проводилось в имении Б. Мелихова. Публики насчитывалось около восьмисот человек. После митинга – спектакль «Борьба за волю». Присутствовали граждане и гражданки, много молодых казачек. После спектакля танцы, пели революционные песни. На митинге была вынесена резолюция:

Мы, граждане и гражданки, приветствуем Советскую власть, Красную Армию. Она дала нам землю, освободила нас от злейшего врага Деникина и от помещиков-угнетателей.

Да здравствует Красная Армия!

Да здравствуют вожди революции!»

В конце марта по инициативе Федора Чукарина на заседании Каргинского станичного исполкома был поставлен и обсужден вопрос об организации кузнечно-слесарных мастерских и коллективных огородов. Приняв единогласно постановление, исполком обязал заведующего земельным отделом Дмитрия Каргина «немедленно привести мастерские в надлежащий порядок и поставить на точную высоту». На площади в 20 десятин на коммунистических началах решили организовать 9 Советских огородов. Земельный отдел обязали распределить семена и начать работу организованным порядком.

Следом за каргинским почином огороды и овощные плантации были организованы в станице Боковской на площади в 10,5 десятин и станице Краснокутской – 12,5 десятин. Затем по решению окружного исполкома эти огороды и плантации были национализированы.

В сентябре, когда стало очевидным, что опыт по совместной обработке земли, вложенному труду и распределению овощей не удался, окрисполком признал национализацию огородов и плантаций неправильной и преждевременной. В то же время было признано необходимым организовать три Советских хозяйства: два в имении бывших помещиков Мелихова и Кузнецова и отдельно в бывшем имении помещицы Коньковой под Боковской.

В апреле были организованы первые коллективные хозяйства: Ермаковская коммуна (станица Краснокутская), артель Вербовская (волость Пономарев), артель Макаровская (станица Казанская). 9 апреля на заседании Каргинского станичного исполкома был поставлен вопрос об организации в Каргинской трудовой артели имени Федора Чукарина. Однако Федор Стратонович сказал, что с присвоением его имени трудовой артели «надо немножко повременить», и вопрос о присвоении был на неопределенное время отложен.

К декабрю 1920 года в Верхне-Донском округе было организовано 15 артелей, некоторые из них работали на коммунистических началах.

В октябре по решению окружного исполкома были национализированы большие фруктовые сады, ранее принадлежавшие помещикам Мелихову, Кузнецову, Коньковой, купцу Лёвочкину (в хуторе Грачеве), Тимофею Каргину (сад с питомником в Каргинской), сады Попова и Камышева; на левой стороне Дона – большой сад с питомником бывшего дворянина Шумилина. Национализированные сады с питомниками стали считать Советскими хозяйствами культурного садоводства. С годами большинство из них, оставшись без надзора и ухода, были вырублены. В конце двадцатых годов сад с питомником Тимофея Каргина, также оставшийся без ухода и присмотра, жителями станицы постепенно вырубался и вскоре прекратил свое существование.

Такая же участь постигла слесарно-кузнечные мастерские. Не выдержав бюрократической организации труда и оплаты, бесхозяйственности, снесенный из кузниц и мастерских инструмент для общего пользования приходил в негодность, стал разворовываться; рабочие, едва успев разобрать остатки своего инструмента, разошлись по домам. Опыт по совместной работе в один котел не удался. Недолго просуществовало и открытое в Каргинской на добровольных началах кредитное товарищество по заготовке и продаже продуктов, шерсти, пера и щетины.

8 апреля Каргинский исполком установил окончательный срок начала полевых работ. Для засева 40 десятин земли, принадлежащей исполкому, с хуторов были затребованы 50 запашников. Грачевского хуторского председателя обязали с участка бывшего станичного атамана Федора Лиховидова доставить в Каргинскую сено, а каргинскому председателю перевести ее на поля, где будут проводиться засевы. Заведующего земотделом обязали доставить необходимое количество посевного зерна. Было приказано к посевам приступить на третий день Пасхи, не позднее 9 часов утра. Члены исполкома получили задание «бдительно следить за буржуазией и лодырями из пролетариата, чтобы они работали наравне с другими, предупреждая, что не работавшим Советская власть хлеба не даст».

Для лучшей организации сева и контроля за его проведением в нескольких хуторах по согласию и взаимному желанию были организованы временные трудовые артели.

<…> С наступлением теплых дней жизнь в хуторах и станицах заметно оживилась. По буграм под лучами весеннего солнца появились первые проталины, на них земля парилась, издавала хлебные запахи, настойчиво звала к себе пахаря.

Более частыми стали приезды ответственных работников округа для оказания помощи и контроля. В некоторых хуторах (Верхне-, Средне– и Мало-Громковском) председателями хуторских исполкомов были выбраны неграмотные казаки, там были проведены собрания и повторные выборы.

В хуторах, относящихся к исполкому Вешенской станицы (Белогорка, Семеновский, Рыбный, Сингин, Максаев, Кружилин), из-за некомпетентности председателей работа в исполкомах была налажена крайне слабо: протоколы собраний и заседаний исполкома не велись, не было учета входящих и исходящих. Инструктора окрисполкома терпеливо разъясняли, как правильно вести учет и работать с руководящими документами. Весьма плохо была организована работа председателем Боковского станичного исполкома Слеповым.

Одобрительно оценивалась работа Каргинского станичного исполкома и его председателя Федора Чукарина. Под его руководством, отмечалось в докладах, весенние полевые работы начались организованно, два хутора работали на коммунистических началах. Члены исполкома действовали в «тесном контакте со всеми отделами», за апрель было зарегистрировано 300 входящих и 400 исходящих документов.

По инициативе члена РКП(б) Федора Чукарина в станице Каргинской, одной из первых в округе, была создана самая многочисленная ячейка коммунистической партии (так называли ячейку РКСМ) в составе более 50 человек, начала работать изба-читальня, открыты комсомольский клуб и театр. В соседних хуторах – Вислогузове, Грачеве, Грушенском – также была налажена культурно-просветительная работа с молодежью.

Инструктора и заведующие отделами окружного исполкома держали постоянную связь с народом: присутствовали на комсомольских собраниях, проводили митинги, вечера вопросов и ответов, принимали участие в спектаклях. Перед началом спектакля, на митингах и собраниях делали доклады на такие темы:

– Политика Советской власти и ее отношение к трудовому казаку.

– Советская власть и коммуна.

– Отчего произошло восстание, о земле, милиции.

– Казак без лошади не казак. Зачем отбираете лошадь?

– Почему нас сажают на фунт хлеба и нет товаров всякого рода?

– Как теперь мы будем называться: казаки, граждане, пролетарьяты?

Почти в каждом хуторе задавали один и тот же вопрос: почему церковь отделена от государства и что с ней будет? Ответ был таков: «В дела церкви власть не вмешивается, ибо церкви дана самостоятельность, и кроме того, церковь – дело святое, куда гражданская власть вмешиваться не должна». На все вопросы представители округа давали «исчерпывающие ответы».

В марте – апреле на Верхний Дон по одному-двое, а кто и семьей из отступления стали возвращаться казаки. Отступая на Кубань и надеясь на скорое возвращение в родные края, они забрали с собой самых лучших лошадей, справную упряжь, одежду, деньги. Теперь же возвращались с посохом – без лошадей и телег, пешком, босые и голодные. Ругая и проклиная самыми последними словами тех, кто толкнул их на отступление, и себя за необдуманный поступок, принимались восстанавливать свое хозяйство. Надо было сеять, а лошадей и быков не было.

Были и такие, кто, насмотревшись на бесхозяйственность и трудности, втихомолку говорили о своем несогласии с советской властью; пугливо оглядываясь по сторонам, поговаривали, что надо бы это дело заново перевоевать…

С огромными трудностями жизнь в хуторах и станицах понемногу налаживалась, казаки верили, что все образуется, дела поправятся, лишь бы урожай удался.

С первого апреля в округе была разрешена базарная торговля, поговаривали, что вот-вот разрешат устраивать ярмарки. В обращении были самые разные деньги, которым верили и не верили. Окружной исполком дал специальное разъяснение, что любые деньги: советские, керенские, донские (ермаки) имеют одинаковое правохождения.

Хутора и станицы жили в ожидании первого для них праздника 1 Мая – дня Интернационала. В подготовке к празднику активное участие приняли школьные работники (так стали называть учителей), комсомольские ячейки, инструктора окружного исполкома. <…>

Во второй половине дня на площади состоялся митинг, присутствовало 130 человек. Большинство казаков было занято подготовкой инвентаря к полевым работам и на митинг не пошло. С докладом «О Советской власти и интервенции Деникина» выступил инструктор окружного исполкома Мефодий Шульгин. Речь докладчика длилась 60 минут и была выслушана с большим вниманием. На вопросы из толпы докладчиком были даны ответы.

1 Мая состоялся грандиозный по местным масштабам митинг. С хуторов с красными флагами и плакатами пришли колонны демонстрантов. На балконе дома попа Виссариона повесили написанный учителем плакат: «Да здравствует 1 Мая!» Перед поповским домом собралось более тысячи человек с флагами и плакатами. С докладом выступил заведующий земельным отделом окрисполкома Федор Чекунов. На балкон поднимались местные и из соседних хуторов ораторы. Более двух часов продолжались речи и приветственные выступления.

По окончании их Федор Чекунов ответил на вопросы, поступавшие из толпы: «Что такое коммуна?», «Что такое Советская власть и куда она нас ведет?».

После митинга демонстранты с флагами ходили по улицам станицы, на ходу выкрикивали лозунги: «Да здравствуют вожди революции!», «Да здравствует 1 Мая!». Коммунары выкрикивали: «Даешь коммунию!», «Долой религию!». У всех было приподнятое настроение, царило веселье. Впереди, обгоняя колонну, босоногой стайкой бежали ребятишки.

По окончании демонстрации самодеятельный хор в церковноприходской школе дал концерт, на котором исполнялись доселе не известные казакам революционные песни и песни гражданской войны. Сдобренное домашним самогоном, праздничное веселье продолжалось до конца дня.

Вечером в набитом до отказа театре станичники и гости с хуторов смотрели спектакль с участием Михаила Шолохова.

Но не везде и не все в этот день праздновали и веселились. Среди казаков копилось и росло недовольство, открыто поругивали советскую власть. Обиженные местной властью и зажиточные казаки втайне ждали перемен из Крыма, где с многотысячной армией сидел барон Врангель. По хуторам настойчиво ходили слухи, будто бы англичане и французы высадились в Новороссийске, что Деникин снова захватил Ростов, Новочеркасск, успешно продвигается вперед и не сегодня завтра объявится на Верхнем Дону собирать казаков и войско. Газет не было, жили слухами и этим слухам верили.

Военные комиссары станиц и волости издавали приказы, в которых опровергали враждебные слухи и предупреждали, что за распространение ложных слухов виновные будут арестовываться и направляться в ревтрибунал как провокаторы и агенты Деникина. Для примера приведем один из таких приказов:

ПРИКАЗ № 3 по району Пономаревской волости 1 мая 1920 года.

На общем митинге 1 мая много несознательных казаков и казачек, которые были напитаны духом палачей Деникина, втихомолку лопотали: говорят, что «проклятые хохлы понадевали погоны и критикуют наших господ офицеров».

Принимая во внимание, что если еще раз услышу эти пропаганды – на месте буду арестовывать и не буду принимать никаких отговоров, потому как мы – трудовые рабочие, крестьяне и казаки, проливая кровь в течение трех лет гражданской войны, никогда не допустим возврата палачей Деникина.

Мы своею пролетарской, мозолистой, рабочей рукой разбили цепи и скинули ермо 300-летия Николая кровавого. Мы – трудовые крестьяне, рабочие, казаки взяли Красное знамя в свои руки, за которое мы пожертвовали жертвами революции, никогда не выпустим из своих рук Красное знамя. Я думаю, граждане и гражданки, пора одуматься и бросить мысли палачей Деникина.

Хуторским председателям вменяю в обязанность собрать полные собрания и предупредить граждан, если еще получится и будут такие пропаганды, сразу приму суровые меры. Половина части казачьего населения необдуманно по своей темноте выпускают много враждебных слов.

Предупреждаю председателя хутора Малаховского и приказываю чаще собирать собрания и объяснять гражданам, что вся банда Деникина разбита в пух и прах, их мужья и отцы из трудового казачества возвернутся домой, золотопогонникам у нас места нет, им место есть в Черном море.

Приказ зачитать на полном собрании.

Пономаревский военный комиссар Т. Криворощенко.

Несмотря на огромные трудности, восстановление разрушенного гражданской войной хозяйства шло и жизнь в станице Каргинской налаживалась. Советская власть укрепляла свои позиции. В округе по всем станицам и большим хуторам из числа активистов создавались комсомольские ячейки, которые руководились и направлялись окружным комитетом комсомола. Среди населения проводилась разъяснительная и культурно-просветительная работа, особенно широко была развернута антирелигиозная, атеистическая пропаганда. «Религия – опиум для народа», «Бога нет и Рая тоже нет», «Даешь коммунию!» – под такими лозунгами комсомольцы проводили свои антирелигиозные собрания, сходки.

Смертельными врагами жили коммунары в семьях староверов. Сын священника Карманова, прибывшего в Каргинскую церковь на место отца Виссариона, участвовал в комсомольских сходках, а отец нес службу в церкви. Александр Покусаев руководил станичной комсомольской ячейкой, а отец в церкви был регентом, «разъяснял» прихожанам, что красных потому и называют красными, что они проливают кровь невинных.

Станичная молодежь, учителя, комсомольцы активно участвовали в строительстве новой жизни. Какая она, эта «новая» жизнь, должна быть, никто, конечно, не представлял. Сперва зачинателями нового были приезжие, иногородние, те, кто из-за отсутствия земельного надела не были заняты хозяйством и у кого много было свободного времени, потом к ним стали присоединяться молодые казаки и казачки. Как и в прошлые года, впереди были казаки и иногородние с нижнего края станицы.

Первым секретарем комсомольской ячейки станицы Каргинской был избран Александр Покусаев, из иногородних, живший в одной проулке с автором этих строк. В поповском доме (отца Виссариона выселили в стряпку) был открыт комсомольский, как тогда говорили, коммунистический клуб, в нем юные коммунары вечерами собирались на свои собрания, политические занятия, проводили диспуты. В Каргинской насчитывалось всего три члена РКП(б), поэтому влияние комсомольской ячейки и комсомольцев на все стороны жизни станицы было весьма велико.

Некоторые авторы пишут, что в эти годы Михаил Шолохов был душой каргинской молодежи и даже комсомольским вожаком, что его ранние рассказы написаны автором-комсомольцем: будучи комсомольцем, он писал о комсомольцах. Это – ошибка, основанная на полном незнании жизни Шолохова в эти годы, незнании того, как организационно создавались и работали комсомольские ячейки. Михаил Шолохов комсомольцем не был, хотя ежедневно, может быть, и ежечасно вращался среди комсомольцев, жил их думами и мечтами; однако желания вступить в их ряды не изъявлял.

Автор этих строк не берет на себя смелость объяснить, почему он не был комсомольцем – это мог бы сделать только сам М.А. Шолохов, – но о тех требованиях, какие предъявлялись к вступающим в ячейку РКСМ, сказать можно и надо.

В первые годы установления советской власти на Дону и создания в хуторах и станицах ячеек РКСМ купцов, богатых казаков, священников и тех, кто нередко пользовался наемным трудом, считали эксплуататорами трудового народа, а их детей – выходцами из семей эксплуататорского класса. К эксплуататорам причисляли и приказчиков купеческих магазинов, работавших у купцов по найму. Их детям доступ в комсомол также был наглухо закрыт. В станичные комсомольские ячейки была разослана инструкция «О регулировании роста комсомола», согласно которой в комсомол принимали преимущественно детей рабочих, бедняков, пролетариев.

Каргинским коммунарам было известно, что дед Михаила Шолохова был известным вешенским купцом, отец – выходец из мещан (мещане тоже относились к эксплуататорам), работал приказчиком в торговом доме купца Лёвочкина и состоял с ним в родстве.

Михаил Шолохов, безусловно, знал о тех требованиях, которые предъявлялись к вступающим в комсомол, знал о своем «непролетарском» происхождении; очевидно, по этой причине он и не подавал заявление о вступлении в каргинскую ячейку РКСМ. Не исключено, что была и другая, возможно, главная причина.

Младший внук хозяина паровой мельницы известного нам Тимофея Каргина Петр Попов – явно «непролетарского» происхождения – был активным участником комсомольских сходок, вечерами для коммунаров играл на пианино. Каргинская ячейка на своем собрании приняла его кандидатом в члены РКСМ, однако в Вешенской рассудили иначе. Согласно той же инструкции «О регулировании роста комсомола», окружной комитет решение каргинской ячейки не утвердил. В то же время двоюродный брат Михаила Шолохова – Евгений Шолохов (сын младшего брата Александра Михайловича Шолохова) – был принят в члены РКСМ и состоял в списках Вешенской роты ЧОН, куда зачисляли только членов РКСМ.

Александр Покусаев происходил из семьи иногородних, прибывших на Дон из Воронежской губернии; он был одержим ненавистью к богатым, не раз на комсомольских собраниях ставил вопрос и настаивал на прими гии решения о выселении из домов богатых казаков, священников и отобрании у них домов на «пользу трудового народа»; выступал с требованием о выселении с кучей малолетних детей вдовы почетного казака Войска Донского Николая Васильевича Попова, недавно возвратившейся с детьми из отступления на Кубань.

И в конце концов Покусаев добился своего. Сначала была национализирована паровая мельница, затем отобрали кинотеатр (который Попов построил для каргинцев и от которого не имел дохода). Вдову с детьми выселили из дома в двухкомнатный флигель, затем отобрали и этот флигель.

К слову сказать, дети почетного казака И. Попова советской властью притеснялись всю жизнь, и если бы не внимание к ним Михаила Александровича Шолохова, то неизвестно, как бы сложилась их жизнь в Вешенской и где бы они жили. Не предоставляли площади под жилье и вдове Михаила Бредюка, упоминаемого нами в этой книге.

В одном из фельетонов юного Шолохова «Испытание» упоминается нэпман Тютиков, который, провоцируя, пытается проверить политическую благонадежность секретаря волостной ячейки РКСМ Покусаева, и тот избивает его. Возможно, именно политическая «зрелость» секретаря каргинской ячейки и послужила, с известной долей художественного вымысла, поводом для написания фельетона. Добавим еще: Михаилу Шолохову и Александру Покусаеву короткое время вместе пришлось работать в Заготконторе № 32.

От молодежи и ее активной деятельности Михаил Шолохов не был оторван. Вместе со своими сверстниками он принимал участие в строительстве новой жизни. Конечно, все новое и неизвестное рождалось не в сердцах молодых коммунаров. Работу комсомольской ячейки направляли в интересах укрепления советской власти, пропаганды идей коммунизма и мировой революции окружной комитет комсомола, члены РКП(б), председатель исполкома Федор Чукарин и военком Михаил Бредюк.

Наиболее ярко Михаил Шолохов показал себя, когда в помещении бывшего кинотеатра организовали кружок самодеятельности, называвшийся вначале кружком культпросветработы.

Хозяин кинотеатра Николай Васильевич Попов умер в мае 1918 года. Кинотеатр перестал действовать, во время восстания киноаппаратуру разбили, венские стулья и скамейки растащили. Бесхозный и разграбленный кинотеатр коммунары в короткий срок привели в порядок: сделали небольшую сцену, поставили скамейки, в первые месяцы там проводили собрания, выборы в исполком, слушали лекции, в непогоду устраивали митинги, встречи с руководителями округа.

Агитационно-пропагандистская работа началась с постановок спектаклей. До революции в хуторе Каргине, кроме кино (что для хутора немаловажно), развлечений не было. Занятия в самодеятельном кружке вызывали у молодежи большой интерес и ничем не напоминали обычные игрища или посиделки.

Спектакли, поставленные на сцене бывшего кинотеатра, пользовались огромным успехом. Для избы-читальни коммунары собирали книги и журналы, но найти какие-либо пьесы практически невозможно. Кое-что находили в библиотеках купцов, богатых казаков. Вначале ставили чеховские водевили: «Медведь», «Предложение». Казаки, привыкшие сразу после дойки коров ложиться спать или идти к соседу играть в карты, теперь валом шли в клуб.

Однако не эти пьесы могли взять за душу казака, нужны были пьесы другого содержания, понятные малограмотному и необразованному зрителю.

В этот начальный и самый трудный период организации кружка Михаил Шолохов оказал самодеятельности огромную помощь. Сочиненные им пьесы на местные темы имели большой успех у зрителей.

Обычно вечером, когда после работы кружковцы собирались в клуб, приходил Шолохов, вытаскивал из-под поясного ремня свернутую тетрадь. «Вот, – показывал он, – переписал из книжки», и начинал вслух читать. Хохотали все, кроме Шолохова.

Это были пьесы на злобу дня, осмеивающие невежество, бескультурье, находчивость одного и глупость другого, мудрость бедных, тупость и жадность богатых. Осмеивались Митрофанушки, недоросли, воспевалась победа красных над белыми, торжество грядущей светлой жизни. В сочиненных Шолоховым пьесах, несомненно, было много вымышленного, но зрители принимали их как отражение собственной жизни, встречали дружными аплодисментами, криками одобрения.

Никто из кружковцев не допытывался, из какой книжки Шолохов переписал пьесу, какой писатель их сочинил, главное, что все в них было понятно, хорошо напоминало жизнь местных казаков и богатеев. На репетициях для многих кружковцев одно было загадкой: все переписывали и заучивали свои роли, а Михаил свою роль всегда знал наизусть, нередко по ходу спектакля изменял текст, удачно вставлял другие слова и целые выражения, что в зрительном зале вызывало хохот и аплодисменты.

Конечно, некоторые кружковцы подозревали, что он сам сочиняет пьесы, но дальше подозрений не шло, да никого это особенно и не занимало, тем более зрителей.

Репертуар часто изменялся, Михаил приносил новую пьесу, при керосиновой лампе ее читали, обсуждали, распределяли роли – одна-две репетиции, и спектакль готов.

Посещая Каргинскую, руководители округа всегда присутствовали на спектаклях, поддерживали начинания юных коммунаров, требовали новых постановок.

Михаил Шолохов всегда играл комедийные роли. Так, в написанной им пьесе «Денщик и генерал» Михаил играл роль денщика, а счетовод кредитного товарищества Алексей Триполев – генерала. При обсуждении и распределении ролей решили, что у Триполева голос более подходящий для генеральского чина, хрипловатый же голос Шолохова больше подходит для денщика. В этом спектакле Шолохов изображал умного, сноровистого и находчивого денщика, Триполев – тупого и неповоротливого генерала.

Большим успехом у зрителей пользовался спектакль «Недоросль» по Фонвизину, переработанный Шолоховым с использованием местного материала. Роль недоросля играл Шолохов. Роль матери недоросля – Елизавета Попова. Прошло много десятков лет, а каргпнскпе старожилы и поныне помнят, как Михаил ходил по сцене, на стенах выискивал мух, бил их нещадно и твердил одно и то же: «Не хочу учиться, а хочу жениться!» Возможно, с тех пор и сложилось у земляков мнение о Михаиле как о весьма несерьезном человеке.

Пьесы, которые писал Шолохов («Генерал Галифе», «Веники зеленые» и многие другие), всегда были комедийными. Если на сцене показывали кулака или буржуя, то обязательно в черном жилете, с огромным животом и широкой, как просяной веник, бородой. Для этого под жилет закладывали небольшую пуховую подушку, к бороде на шнурке подвешивали пучок расчесанной конопли; купчихе, такой же толстой и более неповоротливой, квашеным терном наводили жирный румянец. Спектакль заканчивался тем, что кулак становился на четвереньки, на него в рваной одежде садился бедняк и, торжествуя, покидал сцену. Наверху, как правило, сидел Шолохов. В зале раздавались аплодисменты и одобрительные возгласы: «Пра-виль-на-а!»

Многие участники кружка пробовали играть комедийные роли, но лучше всего они удавались Шолохову и его близкому товарищу Григорию Мокроусову.

Наиболее активными участниками кружка самодеятельности в начальный период были М. Шолохов, А. Триполев, Г. Колундаев, А. Сивоволов, Г. Мокроусов и другие. Женские роли исполняли сестры Поповы, Е. Шевцова, 3. Пирятинская, дочь заведующего почтой Парамонова. С годами состав кружка менялся, но неизменной оставалась его высокая активность. Первое время руководителем, организатором кружка и суфлером был учитель начальной школы Тимофей Тимофеевич Мрыхин, затем его сменил молодой агроном Милешкин, из приезжих.

Чтобы судить, на каком художественном уровне Шолоховым были написаны пьесы, достаточно напомнить пытливому читателю: от первых донских рассказов их отделяли каких-нибудь два-три года. С высоты нынешнего дня можно сказать, что эти спектакли больше напоминали баловство на сцене, но ведь сегодня и мы старые немые комедийные фильмы оцениваем так же критически и вовсе не хохочем, глядя на экран.

Некоторые авторы, ссылаясь на воспоминания некоего неизвестного каргинского зрителя тех лет, пишут, что, если Михаил в пьесе не играл, люди на спектакль не шли, что он был в кружке заглавной фигурой. Это, мягко говоря, преувеличение22. Заглавными фигурами в кружке были тот же Т. Мрыхин, А. Триполев, Г. Колундаев, люди уже взрослые, умеющие организовать молодежь и работать с ней. Они, а не подросток Шолохов, возглавили каргинскую самодеятельность. А необходимое идейное направление давали приезжавшие из округа инструктора по агитационно-пропагандистской работе.

В порядке шефской помощи из Ростова приезжали самодеятельные артисты, они помогали ставить спектакли, читали стихи, отрывки из произведений русских писателей. Что же касается зрителей, то зал всегда был полон.

Но будет большой ошибкой принижать роль и заслугу Михаила Шолохова, сумевшего в начальный и самый трудный период в жизни каргинской молодежи сочинять пьесы, которые на малограмотного зрителя воздействовали сильнее, чем непонятная ему классика. Свою главную задачу кружковцы видели в приобщении людей к доселе неизвестной культуре, коллективизму, общению между собой, в том, чтобы яркой, бичующей сатирой бороться со всеми пороками, со всем, что мешало строительству новой жизни.

Те же авторы пишут, что самодеятельный кружок ставил пьесы Островского (что будто бы говорит о высоком мастерстве кружковцев), выезжали в соседние хутора и даже в станицу Боковскую, находящуюся в двадцати верстах от Каргинской. Здесь тоже нужны некоторые уточнения. В Боковской был свой кружок, там спектакли ставили в сопровождении скрипки, на которой за высокую плату играл Григорий Котов. Выездные спектакли (на самом деле ходили пешком, никаких декораций не брали, и это было уже не при Шолохове) каргинцы ставили там, где были помещения: в хуторе Грушенском – в школе, в Вислогузове и Лиховидове – на подмостках.

Развитию самодеятельности в станице Каргинской способствовало то, что в ней имелся довольно большой отряд организованной молодежи, интеллигенции из иногородних и, кроме того, помещение бывшего кинотеатра, удобного для постановки спектаклей. Много значило, конечно, и то, что был свой весьма талантливый сочинитель пьес – Михаил Шолохов.

К этим годам относится довольно любопытное воспоминание участницы кружка Елизаветы Поповой: после того как у ее семьи отобрали дом, им временно разрешили жить во флигеле, что стоял рядом с кинотеатром. В этом флигеле нередким гостем бывал Михаил Шолохов. Вечерами старшая сестра играла на пианино, а Михаил читал стихи, и, по ее словам, довольно неплохо.

Соседние хутора часто не имели помещений не только для постановки спектаклей, но и для проведения собраний, занятий по ликвидации неграмотности среди взрослого населения. Чтобы в хуторе Латышеве открыть клуб, в Каргинской разобрали здание бывшего женского приходского училища и перевезли в Латышев, а несколькими годами спустя такую же школу из Базков перевезли в Каргинскую, где она стоит и поныне.

Слегка покатый пол в бывшем кинотеатре не позволял устраивать танцы и всевозможные игры. Вечера с играми и танцами под гармошку устраивали в бывшей церковно-приходской школе, где деревянные перегородки между классами раздвигались и получался большой зал. Там же проводил репетиции самодеятельный хор. Петь казачьи песни запрещалось, разучивали и пели рекомендованные инструкторами из округа революционные песни и песни гражданской войны. Выступления хора проходили с не меньшим успехом, чем спектакли драмкружковцев.

С середины 1920 года самодеятельность в Верхне-Донском округе приняла массовый характер. В Казанской, Мигулинской, Слащевской и других станицах появились самодеятельные кружки. В Вешенской был открыт народный дом, из любителей-артистов собрали группу, которая ставила уже многоактные пьесы – например, «Грех Евы» в четырех действиях, сочинения Софьи Белой. Декорации старались ставить по всем правилам и требованиям пьесы. Пьесы находили в частных библиотеках или сочиняли сами. Такие названия пьес, как «Сон Деникина», «Борьба за волю», «Анархист», «Страшный казак», говорят сами за себя: их сочиняли пожелавшие остаться в неизвестности местные авторы.

Бандитизм на верхнем Дону

Во второй половине сентября 1920 года в Вешейскую поступило сообщение о появлении на границе Верхне-Донского округа конных разведчиков отряда Махно. Окружных руководителей это известие весьма обеспокоило: во-первых, в округе с большими трудностями проводилась работа по выполнению продовольственной разверстки на хлеб, мясо, продукты, сырье и, во-вторых, для отпора известной банде не было достаточных сил.

19 сентября, направляясь на Украину, банда Махно вошла в пределы Верхне-Донского округа; продолжая стремительное движение вперед, 20 сентября она заняла станицу Краснокутскую, где учинила погром станичного исполкома, расстреляла несколько продработников.

Чтобы выявить реальные силы банды и направление ее дальнейшего продвижения, в район станицы Боковской срочно был двинут отряд вешенской милиции. В самой же Вешенской началась подготовка окружных учреждений к возможной эвакуации. Одновременно всем станичным и хуторским исполкомам было отдано распоряжение о принятии экстренных мер также на случай эвакуации.

По всему Чиру казаки затаились в тревожном ожидании.

26 января 1920 года на основании Декрета о Рабоче-Крестьянской милиции и инструкции РСФСР окружной исполком принял постановление о создании окружной милиции1. Комплектование личного состава предполагалось проводить путем специального подбора людей, в основном из бывших красноармейцев, уволенных из армии по разным причинам. Милиция должна была состоять из людей, преданных советской власти, политически грамотных, обеспеченных достаточным количеством исправного оружия, при лошадях. Так думали и надеялись, на самом деле получилось совсем не так.

Для формирования милиции у округа не оказалось не только лошадей, но и денег на их покупку, не было форменной верхней одежды, обуви, белья, пайкового довольствия. Не оказалось в достаточном количестве и исправного оружия.

К концу февраля в милицию едва удалось набрать 60 человек. Запросили 100 винтовок и три пулемета «максим», округ разбили на милицейские участки.

В первые месяцы милиция привлекалась к мероприятиям по выполнению продовольственной разверстки, изъятию у населения излишков хлеба, продуктов, одежды, исполняла обязанности ирод-агентов. Условия вседозволенности и произвола, в которых проводилась реквизиция у населения хлеба, обыски, конфискации имущества, порождали возможности для легкой наживы, и это привлекало в милицию людей весьма сомнительных нравственных качеств. Нередко в милицию шли люди, не желавшие трудиться на земле, не знающие, чем занять свое время, любители выпить и конечно же обзавестись одеждой.

Так, назначенный 5 февраля 1920 года начальником окружной милиции Моргунов с первых дней вступления в должность стал пьянствовать, его примеру следовал помощник, другие подчиненные. 1 марта окружной исполком за появление на службе в нетрезвом состоянии оштрафовал Моргунова на 500 рублей, отстранил от должности и откомандировал в Усть-Хоперский округ.

Назначенный вместо Моргунова секретарь милиции Симоненков несколько улучшил работу: принял меры по обеспечению милиции оружием, навел учет военнопленных и перебежчиков из деникинской армии на сторону красных, обязал начальников милицейских участков следить за «элементами», ведущими агитацию против советской власти. В Вешенской установил ночное патрулирование, усилил работу по изъятию у населения самогонных аппаратов, организовал коммунистическую ячейку. Однако с пьянством среди личного состава Симоненкову покончить не удалось.

В докладе помощника военкома Балакирева говорилось, что помощник начальника милиции Кондратьев «вечно пьяный бродит по улицам, продал пару приблудных быков, деньги, 12 000 р., положил в карман. Чтобы скрыть свои преступления, Кондратьев заставил убить милиционера Попова»2.

В июле на заседании окрисполкома снова был поднят вопрос о положении дел в окружной милиции. В докладе отмечалось, что «милиция состоит из ненадежного элемента, бывших царских прислужников; поэтому, естественно, главной ее целью является нажива и пьянство. Помощник начальника милиции (т. Кондратьев) занимается распродажей советского имущества, выпивкой «дымки», а милиция следует по стопам начальника. Дело дошло до того, что при аресте начальника милиции (Кондратьев временно исполнял обязанности начальника милиции. – Г. С.) пришлось снять с постов милиционеров, заменить их солдатами из караульного батальона и держать наготове пулеметную команду.

Кондратьева арестовали и отправили в Дончека. За свои должностные преступления он был осужден и отправлен для отбытия наказания в концентрационный лагерь. Начальником милиции назначили И. Воронина, ранее работавшего с окрполитбюро.

Малочисленная, безлошадная, плохо вооруженная, не спаянная крепкой дисциплиной, окружная милиция не могла выполнять возложенные на нее задачи по охране порядка и соблюдению законности и тем более не была способна оказать какое-либо сопротивление продвигающемуся в глубь округа многотысячному и хорошо вооруженному отряду Махно…

Во второй половине дня 21 сентября, совершив пятнадцативерстный переход, банда Махно подошла к Боковской, вошла в соприкосновение с разведотрядом милиции и 204-м Сердобским полком 1-й Донской дивизии. С ходу развернув тачанки с пулеметами, Махно в коротком бою разгромил пехотный полк. В неравном бою погибли 290 бойцов, среди них командир полка И.В. Сережников, комиссар Г.Н. Русаков, политруки батальонов – Мирошкин, Будрин, Козлов, командиры рот – Пономарев, Бязев, Карашышев, Ладыкин, Волков. Разведка окружной милиции, не понюхав пороха, разбежалась по левадам.

С часу на час ждали появления Махно в станице Каргинской.

Накануне с утра в исполкоме уже кипела работа: отбирали наиболее ценные и важные документы, папками увязывали в мешки и уносили – закапывали во дворе, несли в камыши на другой берег Чира.

Глубокой ночью связной милиции сообщил в Вешенскую, что Сердобский пехотный полк разбит, всякая связь с другими воинскими частями прервана. Махно находился в 30–35 верстах от Вешенской и представлял непосредственную опасность: кроме караульного батальона и немногочисленной милиции станицу прикрыть было некому. 112-й Продовольственный полк свои роты и батальоны разбросал по хуторам и станицам округа и помощи оказать не мог.

Этой же ночью по распоряжению военкома Шахаева было созвано экстренное заседание окрисполкома, на котором было принято решение о немедленной эвакуации из Вешенской всех советских учреждений. По приказу № 32 от 21 сентября 1920 года все учреждения срочным порядком должны были эвакуироваться в станицу Шумилинскую, что в 45 верстах севернее Вешенской. Начальнику милиции было приказано установить строгую охрану жителей Вешенской «от преступного элемента, быть до последнего и оставить станицу вместе с войсками» (имеется в виду караульный батальон). Для прикрытия Вешенской осталась милиция и часть красноармейцев караульного батальона. Военкома Шахаева и заместителя председателя окрисполкома обязали проследить за подготовкой к эвакуации окружных учреждений.

22 сентября Махно занял станицу Каргинскую.

Перед этим на рысях по улицам станицы проскакало несколько разведчиков Махно. Убедившись, что в станице нет воинских частей и ничто им не угрожает, они так же неожиданно исчезли. Вскоре со стороны хутора Латышева черной ратью, поднимая столбом пыль, на станицу двинулся отряд батьки Махно. За околицей, возле Кирюшкиного ветряка, огромным цыганским табором остановились его тачанки с пулеметами, повозки, конные и пешие. Кругом гвалт.

Прибытие в станицу банды, несмотря на то что ее ждали с часу на час, вызвало настоящий переполох. Станичный исполком, станичную милицию как ветром сдуло. Председатель Федор Чукарин, исполкомовцы, продработники, комсомольцы бросились за Чир в левады и непроходимые терновники в слободке.

По слухам, жители знали о грабежах и насилиях, творимых махновцами (страшен был не Махно, а его окружение), поэтому окна домов закрывали ставнями, на улицу не выходили, станица словно вымерла. Готовая в любую минуту пустить в ход оружие, разноликая махновская рать стала расползаться по пустынным улицам.

Вопреки слухам и утверждениям руководителей, насилия и стрельбы не было. Люди стали выходить из дворов – полюбопытствовать, зачем махновцы пожаловали в станицу.

Первые новости принесли вездесущие казачата: Махно штабом остановился в доме попа Виссариона, у Кирюшкиного ветряка махновцев – видимо-невидимо. Возле лавки в центре станицы, где имелось немного товара, поставили часового. На мельничном дворе у кирпичных сараев с хлебом, собранным по разверстке, прикладами сбили замки. Выглядывавшим из дворов жителям сказали: «Это ваш хлеб. Забирайте».

Сперва осторожно, озираясь по сторонам, с опаской, по одному, по двое каргинцы заходили в сарай, набирали в мешки зерно и уносили домой. Потом больше и больше, и скоро у сараев собралась толпа. Кто-то показал на лежавшую в углу связку новых холщовых мешков. Бабы мигом их расхватали.

К вечеру кирпичный сарай с хлебом наполовину опустел, некоторые, самые оборотистые, успели сделать несколько заходов. У раскрытых дверей на рассыпанное зерно тучей слетелись воробьи.

В ночь на 23 сентября в сторону Вешенской Махно выслал конную разведку, но идти на нее не захотел, он явно торопился.

В станице Каргинской Махно остановился на два дня, чтобы после боя под Боковской привести в порядок «войско» и похоронить своего боевого атамана Гаркушу, в перестрелке сраженного красноармейской пулей.

На второй день махновцы плотным кольцом из пулеметных тачанок и всадников оцепили кладбище. Сам Нестор Махно приехал на тачанке и, пока могилу не засыпали землей, хмуро смотрел вниз; с тачанки не слезал, но и не уезжал.

На кладбище собралось много зевак, молодых и старых. Всякое видавшие на своем веку казаки были потрясены, увидав, как у Гаркушева коня, стоявшего у края могилы под седлом и покрытого до земли черным бархатом, слезились глаза.

У изголовья Гаркуши стояла высокая молодая женщина в черном. В толпе прошел шепот: «Жена убитого». На самом деле это была жена и соратница Нестора Махно.

Под недружный ружейный салют гроб с телом атамана Гаркуши предали донской земле. На ходу неизвестный местный поэт сочинил стишок:

Бедный Гаркуша,
Ты бился в бою,
Вчера с врагами,
А нынче в гробу…

На другой день утром многокилометровой колонной в три сотни пулеметных тачанок Махно выступил из Каргинской в направлении хутора Нижне-Яблоновского. После двадцативерстного перехода на окраине хутора сделал короткий привал, а затем двинулся в направлении слободы Кашары, повернул к железной дороге на станцию Чертково, под пулеметным огнем перешел пути и двинулся назад на Украину.

Здесь, пожалуй, будет уместным посвятить несколько страниц самому Махно.

Нестор Иванович Михненко (1889–1934), по уличному прозвищу Махно, родился на Украине в селе Гуляй-Поле. В 20 лет примкнул к террористической группе анархо-коммунистов, ставивших своей целью путем террора бороться со всеми «богатыми» «за свободу народа».

В 1910 году одесским военно-окружным судом Махно был приговорен к смертной казни; в России тогда такого наказания не было, поэтому смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Закованный в цепи Махно был доставлен в Москву и посажен в Бутырскую каторжную тюрьму.

Освободила Махно Февральская революция 1917 года. 15 марта с туберкулезом костей и без одного легкого он вышел из тюрьмы. Через три недели тайно прибыл в Гуляй-Поле, чтобы на родине «углублять революцию». Получив в тюрьме революционную закалку, стойкий и убежденный анархо-коммунист стал профессиональным революционером: первым делом собрал отряд хлопцев и разогнал местное земство.

Октябрьский переворот 1917 года Махно и его хлопцы встретили с восторгом: захват помещичьих земель, конфискация имущества и раздача его крестьянам, борьба с эксплуататорами, всевластие трудящихся, затем, без всякого перехода, – полное отрицание государственной власти, отрицание партийности с ее подчиненностью, непризнание советской власти и организованного большевиками насилия – все это вписывалось в теорию анархизма: нет законов – судить «по совести», нет тюрем – свободному народу они не нужны; трудиться по способности, оплаты никакой, всех кормят бесплатно.

В конце 1917 года Махно создает первые вооруженные отряды. Его хлопцы нападают на железнодорожные станции, на бегущие с фронта воинские части, вооружаются. Начинается борьба с австро-немецкими оккупантами, вторгшимися на хлеборобную Украину. Однако от регулярных войск оккупантов отряды Махно терпели поражение.

В июне 1918 года, будучи уже известным на Украине вожаком, Махно едет в Москву, в Кремле встречается с Лениным и Свердловым; получив «указания», отправляется в Гуляй-Поле и снова создает вооруженные отряды. Подняв революционный черный флаг анархистов, Махно и его хлопцы начинают активную борьбу за «освобождение трудового народа»: нападают на помещичьи имения, убивают их хозяев, забирают имущество, скот, хлеб раздают бедным селянам; начинается кровавая борьба с насильниками – царскими, австро-немецкими, белыми, красными. Убийство сотен людей становится будничным делом – винтовка и штык решают дело.

Вооруженные хлопцы (а их тогда у Махно насчитывалось около 400 человек) не имели понятия о дисциплине: грабежам, насилию, повальному пьянству Махно не противодействовал. В его отряды шли иногда потому и затем, чтобы через грабежи обогатиться, «пожить вольно». Обогатившись, уходили домой. За дезертирство Махно их не преследовал.

Одеты махновцы были в самые разные одежды: из овечьей шерсти казацкая папаха и офицерские гимнастерки, штатская шуба и черкесская бурка, куртки и тельняшки – матросская братва; на ногах часто рваные сапоги, башмаки, валенки, летом нередко ходили босиком. Оружие разных систем: русское, японское, французское.

Сам Нестор Махно носил легкие сапоги, папаху набекрень, на ремне сабля, маузер и наган, которыми владел в совершенстве; мог стрелять из пулемета.

Диктаторскими задатками Махно не обладал. Голос слегка сиплый, говор мягкий. Порой бывал крут, вспыльчив, нервы подводили; расстрелять человека ему ничего не стоило. Вместе с хлопцами расстреливал, трупы сбрасывали в Днепр, когда их было много. Пил он редко и мало, во хмелю был разговорчив, любил танцевать, иногда брал гармошку.

Известность Махно как защитника селян от белогвардейцев, коммунистов и большевиков, грабивших хлеборобов по продразверстке, росла, росла и численность его войска. В его отрядах под командованием гуляй-польских атаманов появились сотни тачанок. Стремительность и неожиданность, решительность и отвага стали их непременной тактикой. Переход в сто верст в сутки для махновцев не был редкостью. Впоследствии махновские пулеметные тачанки с их высокими маневренными качествами были взяты на вооружение конницей Буденного, Котовского и особенно Миронова.

После ухода с Украины австро-немецких оккупантов под контролем Махно и его «армии» оказалась огромная территория Левобережной Украины; ее стали называть Махновией, а тридцатилетнего Нестора Махно уважительно – батько. Так он стал подписываться под штабными приказами. Противниками Махно были и петлюровцы, и белогвардейцы Деникина, и Красная гвардия.

В январе 1919 года войска Деникина стали угрожать Махновии, подошли к главному штабу Махно – Гуляй-Полю. Противодействовать наступлению регулярных войск Деникина Махно не мог, и тогда он обратился к командованию красных с предложением дать отпор деникинцам совместными силами.

Предложение Махно было принято. Из его отрядов была сформирована бригада имени комбрига товарища Махно, которая вошла в состав Заднепровской дивизии матроса П.Е. Дыбенко. В бригаду были направлены комиссар и группа политработников.

В борьбе с Деникиным Махно отличился и был награжден орденом Красного Знамени, который, кстати сказать, он никогда не надевал.

Однако превратить махновскую бригаду в регулярную, дисциплинированную часть не удалось.

Сотрудничество Махно с красными было недолгим. Уже в апреле, расстреляв всех политработников и коммунистов, он самовольно снялся с фронта. В тылу красных стала действовать хорошо вооруженная «армия» Махно. Изменой Махно Деникин незамедлительно воспользовался.

В конце 1919 года Добровольческая армия Деникина терпит поражение, вместе с Донской армией отступает на Кубань и в Крым. Под контролем Махно снова оказывается большая территория Левобережной Украины. Махно громит созданные советской властью органы управления, разгоняет продовольственные отряды, уничтожает продработников, жестоко расправляется с коммунистами. Коммунисты насмерть бились за новое устройство жизни, расстреливая своих идейных противников; Махно за устройство царства справедливости и мира также расстреливал своих противников, и каждая из сторон через реки крови делала свою историю. Вера в собственную правоту толкала тех и других на кровавые деяния. Селяне Левобережной Украины в Махно видели своего защитника: в Махновии не было продразверстки, вывоза хлеба и продуктов, не было насильственной мобилизации в Красную Армию. Отряды Махно ежедневно пополнялись новыми сотнями вооруженных хлопцев.

В начале 1920 года Врангель начал широкое наступление на Северную Таврию. Нанеся серьезное поражение красным, он вышел к Запорожью. Махно сидел в Гуляй-Поле, выжидал. Врангель предложил ему сотрудничество в борьбе с красными. Расстреляв врангелевского посланца, Махно отказался.

Врангель активизировал наступление, грозил занять всю Украину, Донбасс, Гуляй-Поле. И снова Махно обратился к красным и предложил свои услуги: совместно с войсками Южного фронта выступить против Врангеля.

Уже 15 октября в Северную Таврию выступил отряд атамана Каретника численностью в 3500 человек. В последних числах октября Врангель был выбит из Таврии.

Военное сотрудничество Махно с красными, конечно, было делом временным. По этому поводу в своей походной газете «Путь к свободе» он дал такое разъяснение:

«Вокруг перемирия создались какие-то недоразумения, неясности, неточности; говорят о том, что, мол, Махно раскаялся в прежних действиях, признал советскую власть и т. д. Мы всегда были и будем идейными непримиримыми врагами партии коммунистов-большевиков».

После того как красные совместно с махновцами выбили Врангеля из Таврии, командование Южным фронтом стало готовить штурм Крыма, где с многотысячной армией продолжал сидеть барон Врангель. Согласно приказу Фрунзе отряды Махно перешли в наступление в составе 6-й армий. Перейдя холодный Сиваш, махновцы блестяще справились со своей задачей.

Заняв Севастополь, Махно бросил своим хлопцам клич: «Крым ваш, и в Крыму все ваше!» Начались грабежи богатых дворцов, насилия, седельные сумки и тачанки махновцев наполнялись всяким добром. Пошла разгульная попойка. Только с помощью специально выделенного отряда конармейцев Буденного удалось навести порядок. Много махновцев было порублено. К месту будет сказать, грабежами и повальным пьянством отличались и конники Буденного, склонного к анархизму Котовского, Домнича, Думенко. Шла самая страшная война, война гражданская, без правил и законов.

25 ноября 1920 года Фрунзе подписывает приказ о включении отрядов Махно в состав 4-й армии, с тем чтобы их распылить, а затем уничтожить Махно и махновщину. Махно и его атаманы поняли, какую ловушку готовит им Фрунзе, приказ не выполнили, и тогда Махно объявляется врагом революции и советской власти. С тех пор конница Буденного и Котовского начали преследовать отряды Махно. Махновцы вынуждены были курсировать по многим областям, побывали они и на Верхнем Дону.

В стычках с конармейцами Буденного и Котовского Махно терпит одно поражение за другим. К осени 1921 года он потерял более 30 своих атаманов. В окружении Махно остались его жена и кучка соратников-гуляйпольцев. Уставшие от войны селяне уже не пополняли его отряд. Шли к Махно только те, кому идти было некуда.

13 августа 1921 года, преследуемый конницей красных, ведя за собой сотню верных хлопцев, Махно подошел к Днепру, через три дня в районе Кременчуга перешел Днепр. 19 августа на реке Ингулец его снова настигает красная конница. 22 августа Махно терпит новое поражение, но ускользает, несмотря на ранение. 28 августа, припертый к границе в районе румынского местечка Вадуллуй-Водэ, он перешел Днестр и укрылся в Румынии. На требование правительства Украины выдать Махно и его сообщников Румыния ответила, что на ее территории Махно нет.

Вскоре Махно с беременной женой и двадцатью соратниками через Польшу решил вновь пробираться на Украину. По дороге ограбил две деревни. 3 апреля румынские жандармы арестовали Махно и его соратников и отправили в Бухарест. Через несколько дней махновцы были высланы в Польшу, где сразу же были арестованы и посажены в лагерь Щалково. 30 октября 1922 года в тюрьме жена Махно родила дочь Елену. Затем состоялся суд.

27 ноября 1923 года за неимением доказательств вины Нестор Махно, его жена Галина Андреевна, атаман Хмара, адъютант Домашенко и другие сообщники были оправданы судом и освобождены.

Махно и жена с ребенком переехали в город Торн (Восточная Пруссия), Хмара и Домашенко были отправлены под надзор полиции в один из городов Познаньского воеводства. Из Торна Махно с женой переезжает в Данциг, чтобы оттуда через Берлин перебраться в Париж. В Данциге Махно был арестован и заключен в тюрьму (припомнили ему изгнание немцев с Украины), а жена с ребенком выехала в Париж.

Через год при загадочных обстоятельствах Махно бежал из данцигской тюрьмы и благополучно прибыл в Париж. Позади 35 лет бурной жизни – каторга и тюрьмы, три ранения, туберкулез костей и легких, нервное и физическое истощение. Поселился Нестор Иванович с Галиной Андреевной и дочерью Еленой в пригороде Парижа Венсене в небольшой комнате с кухней. Вскоре их семейная жизнь разладилась. Нестор и Галина порознь жили случайными заработками. Дочь воспитывалась у знакомых анархистов, училась во французской школе.

Во Франции Махно прожил 11 лет и не прижился. По воспоминаниям очевидца тех лет, он был небольшого роста (жена значительно выше), головатый, на лице глубокий шрам, с усами, волосы короткие, после ранения разрывной пулей сильно хромал, вид имел изможденный; глаза смотрели печально и отрешенно.

В марте 1934 года Махно был помещен в госпиталь. 6 июля после операции умер. 8 июля его похоронили на парижском кладбище Пер-Лашез. Тело было сожжено в крематории, урна с прахом замурована в стене с надписью: «Советский коммунар Нестор Махно».

Галина Андреевна Кузьменко (1896–1978) – личный секретарь, соратница и жена Нестора Махно – была женщиной сильного характера и неподдельной красоты. Родилась на Украине в семье железнодорожника. По окончании университета в Киеве была направлена в село Гуляй-Поле преподавать в гимназии. Весной 1919 года сошлась с Нестором Ивановичем, в том же году ее отец был расстрелян красными за то, что его дочь вышла замуж за Махно.

Четыре года на Украине бушевал кровавый пожар махновщины, четыре года Галина Андреевна была рядом с мужем, вела дневник, где фиксировала все деяния мужа и его отряда – расстрелы, насилия, грабежи. После смерти мужа работала на разных черных работах.

В 1940 году немцы пришли в Париж, свое супружество с Махно Галина скрыла. В 1942 году ее с дочерью Еленой немцы вывезли в Берлин на работы.

В 1945 году пришли русские, в августе началась поголовная проверка, в военной комендатуре Галина сказала, что является женой Нестора Махно. 14 августа Галина и Елена были задержаны, после длительных допросов их отправили в Киев. Через год Галина Андреевна была осуждена на 8 лет ИТЛ, двадцатитрехлетняя Елена – на 5 лет ссылки. Мать отправили в Мордовию, в лагерь политзаключенных, где она сидела с женами генерала Власова и Якира; Елену отправили в Казахстан в лагерь уголовных преступниц. Освободили Галину Андреевну Кузьменко 7 мая 1954 года с задержкой на девять месяцев, и она выехала к дочери в г. Джамбул. Скончалась Галина в 1978 году, оставаясь контрреволюционеркой на «законном» основании. Через 11 лет она и Елена были реабилитированы, но в получении льгот дочери было отказано. (Более подробно о Махно см.: Семанов С. Махно, как он есть. М., 1991.)

* * *

После ухода отряда Махно в Каргинском исполкоме недосчитались большой суммы денег, предназначенных для выплаты пособий инвалидам войны и семьям красноармейцев. Были уничтожены оставшиеся деловые бумаги, списки по учету собранного хлеба и засеянных площадей, которые в спешке не успели схоронить. Во дворе от потухшего костра ветер разносил пепел исполкомовских бумаг. В ночь неизвестные грабители разрыли могилу атамана Гаркуши, денег и драгоценностей не нашли, а покойника раздели донага.

Через неделю из Вешенской приехали представители окружного продовольственного отдела, милиция. С продагентом осмотрели сараи, откуда жители растащили зерно. Наутро по станице разнесли строгий приказ: «Всем немедленно возвратить зерно по принадлежности. За невыполнение приказа – расстрел!»

Бабы стали сносить мешки с зерном, милиция тем временем приступила к обыскам. Одна молодая казачка из новых холщовых мешков успела сшить нижнюю рубаху. Испугавшись наказания, спрятала ее в колодце.

Там ее нашли милиционеры. Почти две недели с того дня баб группами по 4–6 человек под конвоем гоняли в Вешенскую в суд. Осужденные на принудительные работы, они по несколько дней работали на токах и ссыпных пунктах бесплатно.

26 сентября 1920 года все эвакуированные окружные учреждения стали возвращаться в Вешенскую. Исполкомы станиц и хуторов, через которые проходила банда, приступили к выяснению причиненного ущерба. А натворила она немало. По пути своего движения махновцы громили исполкомы, у населения забирали хороших лошадей. В хуторе Дуленском Боковской станицы зверски убили председателя хуторского исполкома Ладинова, жену учителя, мальчика десяти лет и нескольких продармейцев, не успевших вовремя укрыться. Накануне появления отряда Махно агент окружного земотдела был командирован на станцию Мальчевская за керосином, стеклом и гвоздями. На обратном пути он был встречен махновцами, которые отобрали и раздали населению 35 пудов керосина, стекло и гвозди.

Несколько иначе дело происходило в Вешенской. После эвакуации окружных учреждений милиция и средства прикрытия станицы, не дожидаясь появления Махно, покинули Вешенскую. В станице установилось полное безвластие. Воспользовавшись этим, уголовники, а за ними и сами станичники стали грабить советские учреждения, растаскивать по домам имущество…

<…> 11 июня4 приказом Верхнедонского окрпродкома № 70 организация и комплектование служащими каргинской Заготконторы № 32 было поручено Александру Михайловичу Шолохову. Надо полагать, выбор этот был неслучайным. Александр Михайлович имел образование, опыт работы с материальными ценностями, правилами ведения документации.

Взявшись за организацию заготконторы, он брал на себя огромную ответственность, шел на большой риск собственной жизни. Стало развиваться воровство (мое-твое-Богово, и молчок). В июне разгул бандитизма достиг наивысших размеров, от рук бандитов в первую очередь погибали продовольственные и советские работники, смерть подстерегала их на каждом шагу, днем и ночью, дома и на службе; как мы уже говорили, в исполкомы поступали десятки заявлений об уходе с продовольственной работы. Бандиты совершали налеты на Каргинскую, и, чтобы при налете вовремя успеть укрыться в камышах и левадах, надо было иметь здоровые ноги, быть психически и физически крепким, а А.М. Шолохов в этот год уже распечатал седьмой десяток лет.

При формировании конторы в ее штат были зачислены служащие расформированного районного приемного пункта: Петр Михайлович Шолохов – помощник делопроизводителя, Дмитрий Титович Каргин – приемщик хлеба…5

<…> В короткие сроки А.М. Шолохову удалось подобрать и расставить на должности многих каргинских граждан. Но не все, однако, оказались пригодными для исполнения своих обязанностей, были перемещения и увольнения.

Оформление на работу, перемещения по должности, командировки оформлялись грамотно и согласно документам. Изучая материалы анкетных данных, видишь: на работу были приняты люди с домашним и приходским образованием. Были и неграмотные (конюхи и сторожа). Петр Михайлович Шолохов, с трехклассным образованием реального училища, был в конторе самым грамотным и образованным человеком. Еще три года назад вершивший дела с огромными материальными ценностями в торговом доме купца Лёвочкина и его филиалах, он был помощником полуграмотного делопроизводителя. В анкетной графе «занятие в прошлом» Петр

Михайлович написал «мыловар». Видимо, бывшему приказчику нелегко было пробиться на достойную его опыта и образования должность.

Еще не начав принимать зерно и продукты по налогу, каргинская Заготконтора стала подвергаться налетам различных банд. Руководители окрисполкома и продкома редко посещали Каргинскую, а если приезжали, то при усиленной охране. Александр Михайлович Шолохов по вызовам в Вешенскую на доклады и совещания выезжал без охраны, потому что у него ее не было: престарелый конюх – вот и вся охрана.

Как мы помним, первый налет на каргинскую Заготконтору Фомин произвел 15 июля 1921 года. Еще в январе станичные и волостные военкоматы были упразднены, вместо них при станичных исполкомах были введены военные отделы. Командированный в Каргинскую Михаил Бредюк был назначен заведующим военным отделом при Каргинском исполкоме, одновременно являясь заместителем председателя исполкома Федора Чукарина.

После объявления округа на военном положении во главе Каргинского исполкома фактически стал Бредюк. На него легла основная обязанность по организации дружины и руководству отражением налетов банд на станицу, поисков скрывавшихся бандитов и людей, помогавших им.

Из комсомольцев станицы и соседних хуторов Бредюк создал боевую дружину в несколько человек и вооружил их винтовками. Для своевременного предупреждения о появлении банды по его распоряжению дружинники несли боевое дежурство на колокольне. По установленному сигналу (три выстрела подряд и удары в большой колокол) дружинники обязаны были с оружием собраться за церковной оградой для занятия обороны или выполнения другой боевой задачи.

Кирпичная церковная ограда была надежной крепостью. Закрыв изнутри кованые железные двери и запоры и ощетинившись винтовками через просветы ограды, дружинники держали круговую оборону. Дежурившие на колокольне вели прицельный огонь по бандитам, не давая им передвигаться по улицам.

По своей численности и вооружению Фомин значительно превосходил дружину, но брать штурмом кирпичную ограду, щетинившуюся винтовками, он не решался, не желая нести неоправданные потерн. Незащищенную Заготконтору и исполком Фомин громил при каждом налете.

Нередко среди дружинников безоружным бойцом являлся Михаил Шолохов (как мы уже говорили, винтовки давали только комсомольцам), дежурил с ними на колокольне, когда приходилось туго, хоронился в камышах, пережидал налет в терновниках слободки, жил теми же тревогами, как и его товарищи.

Бандиты не раз пытались разгромить дружину Бредюка, но той всегда удавалось укрыться за оградой. За неимением в достатке патронов бандиты в перестрелку не вступали, чаще орудовали шашками над безоружными.

Фомин знал Бредюка по его смелым и решительным действиям при разгроме банды Колесникова под Краснокутской и вообще как смелого и умного руководителя, поэтому нападать на Каргинскую без предварительной разведки опасался. Михаил Бредюк ночевал редко, за ним бандиты охотились, его выслеживали. Часто густой камыш, левады и темная ночь надежно укрывали его от бандитской пули.

Конечно, не все дружинники по сигналу тревоги могли разом собраться за церковной оградой. Услышав, что бандиты уже рыскают по станице, они убегали на другой берег Чира, сидели в камышах, пока банда не покидала станицу. В те дни и месяцы банды в слободку почти не заглядывали, им там делать было нечего.

Сосед Прасковьи Герасимовны Черниковой (племянница А. Д. Шолоховой. – В. П.) Василий Меркулов рассказывал мне: однажды Михаил Шолохов, увидав переправлявшихся на стойле через Чир вооруженных всадников, прибежал во двор к Меркуловым и попросил его спрятать. Мать Меркулова схоронила его в большой кадушке, где на зиму засаливали арбузы или капусту вилками, накрыла крышкой. Один из всадников, увидав убегавшего парня, отделился от группы и бросился за ним, но в зарослях терновника потерял его. Как потом выяснилось, это был отряд конной милиции: милицейской формы они еще не имели.

Еще один случай из тех дней.

На страницах «Тихого Дона» не раз упоминается хутор Топкая Балка. Чем она могла запомниться автору романа и донских рассказов? Ничего не было примечательного в этом заброшенном далеко в степи маленьком тавричанском селении. Куда ни глянь, кругом бескрайняя степь, покрытая густым волнистым ковылем. В низине, за невысокими холмами, несколько приземистых старых рубленых домиков с небольшими дворовыми постройками, в которых во время полевых работ на арендованной у казаков земле издавна жили тавричане со слободы Нижний Астахов, также не раз упоминаемой Шолоховым в романе.

В один из дней конца августа произошел случай, едва не ставший последним в жизни Михаила Шолохова. На исходе лета солнце палило нещадно. Недалеко от крайних дворов Топкой Балки на току шел последний обмолот хлеба. Бабы, молодые и старые, и среди них старшая сестра автора этих строк Акулина Сивоволова, повязав головы и лицо белыми платками, работали на току, провевая зерно.

Откуда-то появившаяся банда в несколько человек расположилась под навесом сарая в крайнем дворе на отдых и обед, нерасседланные кони стояли рядом. До слуха работавших женщин доносились громкие, пьяные голоса, бранные слова жирно перемешивали их разговор. На работавших женщин они не обращали внимания.

В это время около тока из-за бугра на двуколке неожиданно появился Михаил Шолохов. Увидав его, сестра обомлела, в испуге крикнула ему: «Миша, в хуторе банда!»

Михаил тут же круто развернул двуколку, стеганул коня кнутом, наметом пустил его в степь. К счастью, занятые попойкой, быстро захмелевшие на жаре бандиты не заметили скачущую прочь от хутора двуколку.

Вскоре за первым бугром она скрылась из вида. Возможно, запомнив этот случай, в своей автобиографии Шолохов напишет, что ему «приходилось бывать в разных переплетах».

За Шолохова трудно ответить, по какой надобности в такое тревожное время он оказался в отдаленном хуторе, за десятки верст от Каргинской, где в любой день можно было встретить банду. Поехать одному в Топкую Балку было определенным риском не только продработнику, комсомольцу или просто активисту. Где Михаил достал двуколку с конем, зачем ездил? Возможно, выполнял поручение отца. Хлеб из Топкой Балки возили на ссыпку в каргинскую Заготконтору…

В августе политическая и советская работа снова замерла: все советские работники находились под ружьем. Днем работали в канцеляриях с приставленной к столу винтовкой, дежурили на колокольнях, сидели за церковными оградами, ночью хоронились в садах и огородах, сидели там до рассвета или до тех пор, пока банда не покидала хутор, станицу.

Бывало и так: одна банда уходила, а с другого конца хутора прибывала новая. Снова начинались поиски самогона, продуктов и обыкновенный грабеж, а продработники продолжали выжидать.

Не было дня, чтобы в округе не подверглась разгрому канцелярия станичного или хуторского исполкома, не был убит председатель ревкома, продработник или милиционер. Половина сельских советов были разгромлены, более 100 советских работников было убито.

Кровавый террор повсюду наводил страх и панику. В окружной исполком продолжали поступать десятки заявлений об уходе с продовольственной работы и службы в исполкоме. Даже у руководителей округа появилась тяга к перемене места жительства, под любым предлогом они стремились уехать из округа. Их выезды в хутора и станицы стали невозможными, там бандиты чувствовали себя полными хозяевами положения.

Приведем один пример. 2 сентября окрисполком принял решение о выделении на продовольственную работу 95 человек: 75 для выполнения обязанностей продагентов и 20 для работы в окрпродкоме. К 17 сентября на регистрацию прибыло только 25 человек. Остальные неявившиеся были отданы под суд, а коммунисты исключены из РКП(б). Сформированный отряд в 100 человек при одном пулемете выступил на продработу только 8 октября6.


Мы уже говорили о налете банды Фомина на Каргинскую (несколькими днями позже Фомин зарубил заведующего земельным отделом Каргинского исполкома Потапа Болдырева), о разгроме Заготконторы и станичного исполкома в полдень 16 сентября. А несколькими днями спустя в Каргинскую выехала окружная комиссия во главе с членом окрисполкома Бычковым для проведения ревизии Заготконторы: проверялось фактическое наличие зерна и продуктов, их хранение, учет. Комиссия работала несколько дней.

21 сентября на заседании окрисполкома был заслушан доклад председателя комиссии Бычкова о результатах проверки и ревизии. В своем докладе Бычков назвал «ряд ответственных лиц, уличенных в преступлениях по должности и расхищении ссыпного пункта, как например: заведующий Заготконторой № 32 Шолохов Александр, его помощник Меньков Василий, заведующий ссыпным пунктом Лиховидов Федор, заведующий кладовой Асеев Андриян и бывший заведующий ссыпным пунктом Каргин Дмитрий Титович. Преступления их доказаны, но весь материал разграблен, для чего необходимо провести доследование, отстранение поименованных лиц от должности».

Окружной исполком постановил:

«Бывшего заведующего ссыпным пунктом т. Каргина Дмитрия Титовича как фактически уличенного в преступлении по должности и расхищении хлеба из ссыпного пункта арестовать и предать судебной ответственности, наложив арест на его имущество. Заведующего Заготконторой гражданина Шолохова Александра, политкома Менькова Василия, заведующего ссыпным пунктом Лиховидова Федора и заведующего кладовой Асеева Андрияна отстранить от занимаемой должности с преданием суду, предложить окрпродкому срочно заменить таковых. Вместе с тем ввиду того, что материал по обвинению указанных лиц разграблен бандами, поручить политбюро в срочном порядке провести доследование и дело направить по подсудности»7.

В тот же день окружной продкомиссар Богданов направил в Донпродком донесение о полной непригодности и несоответствии занимаемой должности заведующего каргинской Заготконторой № 32 Александра Шолохова, где Шолохову было предъявлено обвинение уже в неподготовлености Заготконторы для приема и хранения разного рода продуктов (это всего через три месяца после принятия облпродкомом постановления об открытии в каргинской Заготконторы), неслаженности аппарата конторы, нераспорядительности, отсутствии учета инвентаря и поступающих в контору продуктов, его слабости как администратора вообще. И ни слова о расхищении хлеба.

Богданов ходатайствует о назначении заведующим Заготконторой завхоза Казырина, «коммуниста с 1912 года и энергичного работника», не зная, что Казырин уже зарублен Фоминым.

А.М. Шолохова рекомендует назначить заведующим каким-либо складом.

В тот же день В. Меньков объявляет приказ о своем вступлении в должность заведующего Заготконторой № 32 и для обследования и выяснения причиненного конторе налетом банды Фомина ущерба, состоянии и наличии продуктов и имущества назначает комиссию в составе трех человек: представитель от ячейки РКП(б), представитель станичного исполкома и один человек из продотряда Беловодского при своем непосредственном участии.

Сняв с себя обязанности заведующего Заготконторой, А.М. Шолохов пишет областному продкомиссару Миллеру докладную, в которой, ссылаясь на преклонный возраст, состояние здоровья, неопытность в административно-технических делах просит в интересах общего дела от должности его освободить.

Прошение А.М. Шолохова было удовлетворено. 24 октября политком Меньков был утвержден в должности заведующего каргинской Заготконторой № 328.

Положение дел в каргинской Заготконторе, как и положение с выполнением продналога, обеспокоило окружных руководителей. Несмотря на то что Заготконтора находилась в ведении окрпродкома, ответственность за недостатки в ее работе окружной исполком возложил на Каргинский станичный исполком и его председателя Федора Чукарина, который, как член окрисполкома, нес личную ответственность за выполнение продналога по хуторам Каргинской и Боковской станиц.

11 октября состоялось заседание окрисполкома. Доклад о работе по выполнению натурналога в станице Каргинской сделал член окрисполкома Михаил Мошкаров.

Он указал на совершенное отсутствие работы исполкома, в том числе и во время перевыборов председателей. Граждане совершенно не ознакомлены с порядком проведения натурналога, к его выполнению относятся пассивно. Председатель станичного исполкома т. Чукарин в исполкоме почти не бывает, все время находится на взятой им в аренду мельнице (в качестве машиниста Чукарин состоял членом Мешковского кустарно-производственно-го товарищества, взявшего в аренду Каргинскую мельницу).

Член окрнсполкома Артемий Молев добавил:

«Виновником разгильдяйства членов исполкома и сотрудников является т. Чукарин. У граждан станицы т. Чукарин пользуется большим авторитетом, ибо он соответствует всем желаниям и требованиям граждан, не принимает каких-либо мер к более усиленному проведению натурналога по станице»9.

Окружной исполком постановил:

«Члена окрнсполкома, председателя Каргинского исполкома т. Чукарина Ф.С. немедленно отозвать в округ. Материал по обвинению т. Чукарина в бездействии и преступном отношении к проведению натурналога передать в Политбюро для производства следствия. Просить окрком РКП(б) выдвинуть кандидатуру на должность председателя станицы Каргинской»10.

На второй день, 12 октября, сняв с охраны ссыпного пункта полроты красноармейцев, Мурзов выехал в Каргинскую. Ознакомившись с положением дел на месте, сделал заключение: заведующий Заготконторой Меньков не соответствует занимаемой должности. Станичный исполком бездействует. Председатель Чукарин заявил, что он ничего не может сделать в связи с кровавым разгулом бандитизма.

Постановлением Окрэкономсовещания в округе был сформирован отряд содействия в количестве 100 штыков (35 милиционеров и партсовработники) при двух пулеметах и двинут в район станицы Усть-Хоперской.

Реальных результатов по выполнению натурналога добиться не удалось, вся работа вооруженного отряда была парализована бандами.

Неурожай, неспособность ликвидировать бандитизм, принудительная сдача хлеба и продуктов с каждым днем ухудшали настроение казаков. Стали нередкими случаи невыполнения распоряжений местных и окружных руководителей, чего раньше не бывало. Ко всем постановлениям власти казаки относились затаенно-враждебно.

Продолжали нарастать трудности и другого порядка: чрезвычайные полномочия, предоставленные представителям области, вырывали власть у окружного исполкома, не давали возможности вовремя пресечь многие ошибки и явные злоупотребления.

Подчиняясь приказам Фомина, Кондратьева, есаула Мельникова, казаки отказывались везти хлеб на приемные пункты.

Фомин приказал: продналог не выполнять, кто повезет – тому голову долой. Дом будет сожжен, имущество забрано. А Фомин слов на ветер не бросал.

Там, где все же собирали хлеб, вывезти на приемный пункт его не удавалось, бандиты встречали по дороге, лошадей уводили с собой, а подводчиков избивали. Выезды продагентов в хутора с целью нажима на исполкомы результатов не давали: они либо сидели в балках и оврагах, либо хоронились в левадах. Только за два месяца сбора натурналога погибло более 20 продработников.

По всему было видно: в тех размерах, которые предусматривались заданием облпродкома, выполнить натурналог не удастся. Предвидя это, уже в августе в Ростов была подана заявка на выделение округу 158 ООО пудов озимой ржи и 25 ООО пудов кукурузы для засева полей.

В начале сентября решением окружного исполкома натурналог с левобережных станиц Шумилинской, Казанской, Вешенской, Букановской, Слащевской был снят: там собрали от 3 фунтов до 3 пудов хлеба с десятины. В хуторах этих станиц начался голод. Было принято решение об ограничении налогов на личные огородные хозяйства и колхозы. Так, огороды площадью до 60 квадратных саженей облагать налогом не стали. Коллективные хозяйства, имевшие площадь до 100 квадратных саженей, облагались налогом только с площади в 40 квадратных саженей.

Сдача хлеба и продуктов являлась обязательной для всех хлеборобов. Исключение было сделано только для отца Михаила Кривошлыкова. В специально принятом постановлении говорилось:

«Гражданин хутора Горбатова Боковской станицы Василий Кривошлыков является отцом героя – товарища Председателя Донской Советской Республики Михаила Кривошлыкова, погибшего от контрреволюции в 1918 году. Принимая во внимание, что во время господства белых хозяйство Кривошлыкова подвергалось неоднократным ограблениям и издевательствам, окружное Экономическое совещание постановило: натурналог с Кривошлыкова снять за исключением налога на мясо и авансового взноса, который он уже внес»11.

К семьям героев революции на Дону Федора Подтелкова и Михаила Кривошлыкова окружной исполком проявлял внимание и раньше. Год назад, 22 августа, было принято постановление об обеспечении семей героев и оказании им широкого содействия, назначении пенсии и выдаче пособия для поездки на учебу в Ростов сестре Кривошлыкова. Из средств Собеса жене и деду Подтелкова, а также отцу Кривошлыкова были выданы пособия в размере 5000 рублей каждому12.

Несмотря на неурожай, начавшийся голод в северных станицах и развитие бандитизма, окрпродком прилагал все усилия, чтобы за счет правобережных станиц все-таки выполнить продналог; он принимает крайние и непопулярные меры – с помощью вооруженной силы реквизировать у казаков последний хлеб.

С 30 октября по 15 ноября продком объявляет приказ о проведении Красного двухнедельника. Продработники получили боевой приказ: «либо выполнить продналог, либо умереть». Для заполнения повесток и извещений было мобилизовано 60 школьных работников и 12 человек из окружного статистического бюро. Принимается решение: на время двухнедельника батальоны 112-го Продовольственного полка разбить на два отряда при пулеметах: один отряд с пулеметом оставить при каргинской Заготконторе, второй перебросить в Боковскую13.

2 ноября в район хуторов Каргинской и Боковской станиц выехал председатель окружного исполкома Семен Ушаков и ответственный за этот район по заготовкам Тихон Вахнин. Для обеспечения их безопасности сняли почти всю районную милицию в 25 всадников и с охраны ссыпных пунктов роту пехоты в 53 штыка.

Только под охраной вооруженных продармейцев милиции хлеборобы хуторами повезли хлеб на приемные пункты; бандитам же говорили, что их силком заставили везти хлеб и продукты. Ходоки из соседних хуторов шли в Каргинскую и Боковскую с просьбой выделить им охрану для сопровождения обозов.

Однако поступление хлеба на приемные пункты продолжало оставаться крайне низким. Главную причину в этом окружные руководители видели в отсутствии вооруженных отрядов содействия и нежелании населения добровольно сдавать натурналог. Нужны были дополнительные вооруженные силы.

В первых числах ноября продкомиссар Богданов доносил в Донпродком: если область не пришлет 500 человек, то продналог не будет выполнен.

Уже 10 ноября в округ прибыл отряд содействия численностью в 120 штыков (в середине ноября для охраны ссыпных пунктов прибыл батальон в 150 красноармейцев), крайне недисциплинированный и враждебно настроенный к казакам. В качестве предварительного условия командир отряда выставил требование: выдать отряду 120 полушубков, 120 валенок или сапог, 120 пар белья, чего округ при всем желании выделить не мог. Часть этого отряда – бывших продотрядников – по решению окрисполкома отправили обратно в Ростов.

Недисциплинированными оказались кавалерийский дивизион и части пехоты, прибывшие для борьбы с бандитизмом. Из районов их действий от семей красноармейцев, милиционеров и населения в окрисполком поступали заявления о чинимых ими повальных обысках, грабежах и насилиях.

Осенью 1921 года голод охватил правобережные хутора и станицы. Для контроля за экономным расходованием зерна на питание окрисполком принял постановление о закрытии многих паровых и водяных мельниц, а также ветряков, через которые, по его мнению, расхищается значительное количество помола, и оставлении для нужд населения крайне ограниченного количества мельниц. В подворьях казаки стали размалывать зерно в ступах.

Трудные времена переживали в недавнем прошлом богатые и зажиточные казаки: неурожай, бандитизм, произвол и беззакония.

1922 год в хутора и станицы Верхнего Дона принес долгожданный и спасительный урожай. Посевная была проведена в период с 1 апреля по 10 мая. Весна с перепадающими теплыми дождями благоприятствовала дружным всходам. Первые пробные обмолоты дали неплохие результаты: пшеница – 45 пудов, рожь – 10, ячмень и просо – по 80 пудов с десятины.

С 15 мая стала издаваться окружная газета «Известия». В первом номере со статьей «Пришел урожай» выступил секретарь окркома РКП (б) Батурин.

10 июля станицу Каргинскую посетил председатель окружного исполкома Мельников. По возвращении из поездки на заседании окрнсполкома свои замечания высказал так:

«Полуразрушенная во время гражданской войны станица начинает застраиваться. Работа станичного исполкома (председатель Ф. Чукарин) и учреждения признаны удовлетворительной. Принципы единого натурального налога население усвоило. Продналоговая кампания закончена, хлебороб на собрания идет неохотно: день кормит год, поэтому не бросает сельские работы. Борьба с укрывателями засеянных площадей идет успешно».

Неурожай прошлых лет, принудительное изъятие продотрядами не излишков зерна и продуктов, а полная их реквизиция вынудили значительную часть хлеборобов тайно создавать запасы зерна не только для проведения очередных осенне-весенних посевов. Необходимые запасы стали создавать путем утаивания фактически засеянных площадей и количества собранного урожая. Для этого находили много причин: посевы подсушили суховеи, кукурузу прихватили майские заморозки, подсолнух исклевали грачи, на овощах и бахчах завязь была плохая. Не хотел хлебороб за здорово живешь отдавать советской власти хлеб.

Хлеборобы задерживали вывоз хлеба по продналогу. На конец июля на приемные и ссыпные пункты не поступило ни одного пуда хлеба. Как и в прошлом году, в округе была создана продовольственная Пятерка, в станицах и хуторах – продтройки и десяти-дворки.

В 1922 году для оказания помощи в работе по выполнению продовольственного налога в Донской области стали создавать части особого назначения (ЧОИ)14. На них была возложена задача по охране заготовительных контор, ссыпных и приемных пунктов, для сопровождения хлебных и продуктовых обозов, следовавших на железнодорожную станцию и передвигавшихся между приемными пунктами и ссыпками.

В начале января 1922 года в Вешенской начал формироваться 1-й особого назначения Вешенский взвод ЧОИ. Командиром взвода был назначен Григорий Лисичкин, продотряд при взводе ЧОН возглавил Козьма Александров, оба командированные из Ростова. Согласно строевой ведомости на 1 мая во взводе числилось: 18 красноармейцев кадрового состава и 3 гужевые лошади для передвижения. Комплектование переменным составом проводилось за счет хуторских и станичных ячеек РКСМ.

До 10 марта была завершена организационная работа по подбору личного состава, установлено взаимодействие с окрпродкомом, военкоматом, окружным комитетом РКСМ. В течение апреля проводился учет и составлялись списки коммунаров, изъятие у членов РКСМ моложе 17 лет огнестрельного и холодного оружия, приобретенного ими самостоятельно, ходатайства о выдаче оружия и боеприпасов беспартийным (не членам РКСМ), состоящим во взводе добровольно.

Для формирования Вешенского взвода ЧОН каргинская ячейка РКСМ направила 33 комсомольца и 4 комсомольца в продотряд ЧОН. Действовать по своему назначению взвод ЧОН начал с июля месяца – начала сбора урожая и работ по выполнению натурналога.

В сентябре у ссыпных пунктов Заготконтор Мешковской № 33 и Каргинской № 32, ссыпного пункта в хуторе Базки была выставлена вооруженная охрана из чоновцев. В станице Еланской охрану ссыпного пункта несли каргинские комсомольцы-чоновцы Семен Милованов, Григорий Фролов, Григорий Мокроусов, Андрей Дьяченко.

Сохранились поименные списки первых комсомольцев-чоновцев станицы Каргинской, входящих в состав Вешенского взвода, затем Вешенской роты ЧОН. (Биограф приводит полностью эти списки, но мы исключаем их из текста. – В. П.) <…>

<…> В Вешенской роте ЧОН было более 40 посланцев от каргинской ячейки РКСМ. В списке роты значится член РКСМ Евгений Шолохов – двоюродный брат Михаила Шолохова.

В период выполнения продразверстки, продналога и борьбы с бандитизмом каргинские комсомольцы мобилизовывались в продотряды и ударные группы, действовали в районах Каргинской, Боковской и Краснокутской станиц. За активное участие в борьбе с бандитизмом и проявленное мужество исполком выделил 20 пар ботинок для премирования наиболее отличившихся комсомольцев. В октябре за лучшие показатели по всеобучу каргинской ячейке РКСМ было вручено Красное Знамя.

Мы уже говорили, что Шолохов отказал журналисту П. Чукарину в содействии написать его биографию. Это и послужило причиной появления разного рода домыслов, а то и просто слухов о том, что Михаил Шолохов был продкомиссаром, командовал продотрядом в 270 человек, был чоновцем, продармейцем. Особенно много и подробно писал об этом К.И. Прийма.

К. Прийма – литературовед с ученой степенью, многие годы жизни посвятил изучению творчества М. Шолохова, на материалы донского исследователя ныне ссылаются многие известные литературоведы.

В 1985 году вышла книга В. Воронова «Юность Шолохова», который также во многом ссылается на материалы К. Приймы.

В послесловии к этой книге сын М.А. Шолохова пишет, что «отец не очень-то любил воспоминаний о собственной жизни». Одна из причин была та, что «воспоминания о «прошедших днях»… оказывались для него настолько неодолимыми, настолько сильными по глубине эмоционального воздействия, что вольно или невольно он старался их избегать. Причем, поскольку близкие, зная, чего стоят отцу такие воспоминания, не могли позволить себе быть настойчивыми в той мере, какая простительна стороннему человеку, постольку, может быть, даже чаще, чем нам, отец рассказывал о себе какому-нибудь сумевшему завоевать его расположение «интервьюеру»15.

Одним из таких удачливых «интервьюеров», видимо, оказался К. Прийма. Воспоминания Шолохова, надо полагать, он запомнил и записал слово в слово. Год спустя после встречи с Шолоховым в статье «Чоновец, писатель, коммунист» К. Прийма рассказывает, о чем Шолохов поведал ему в тот день. Поскольку повествование у нас идет о событиях начала двадцатых годов, участником и очевидцем которых был юный Шолохов, поразмыслим, что об этом написал ученый.

«С командиром эскадрона Фоминым в Базках жили они в одном курене. За одним столом обедали. Порой спорили. О политике. О власти. О земле: надо ли ее дать иногородним? И всегда юный продработник Шолохов так быстро ставил комэска в угол, что Фомин в отчаянии вопил: «Ничему не верю! Анархия – мать порядка!..» И все норовил внушить продработнику идею: «Попридержать бы хлеб в закромах». Шолохов ему твердил свое: «Нет! Надо поделиться хлебом Дона с голодной Россией!» На том и разошлись… Тут вскоре Фомина с эскадроном перевели в Вешки, а Шолохова – в ЧОН…

Не принимали его в Каргинскую часть особого назначения: уж очень был мал ростом и не вышел по годам – всего 15. Не подходил! Но случай помог, рассказывал мне Михаил Александрович при встрече в апреле 1982 года. Довелось ему по заданию ревкома отвезти срочный пакет в округ – в станицу Вешенскую, председателю окрисполкома Михаилу Петровичу Мошкарову… Привез. Вручил ему в руки. А в кабинете его людно, накурено. Шумят, разговоры.

И у всех на устах: хлеб, хлеб, хлеб… И банды: Мелехова, Кондратьева, Фомина… В те дни окружком мобилизовал коммунистов в ЧОН… Мошкаров, прочитав донесение, спросил Шолохова: как дела у них, в Каргинской? Дежурят ли по ночам чоновцы в ревкоме? «А сколько там всего-то в отряде чоновцев?» – спросил военком, сидевший рядом с председателем. «Да душ двадцать будет», – ответил Шолохов. «Что ж так мало?! – поинтересовался Мошкаров. – А ты чоновец?» – «Нет, – ответил, краснея, Шолохов, – хотел вступить, да отказали: недорос, мол…» – «А ты можешь вступить добровольцем, – сказал Мошкаров. – Советская власть тебе люба-дорога?» – «А как же!» – ответил Шолохов и, чтобы казаться солиднее, привстал на пальцы. А Мошкаров все допрашивал: «В седле сидишь крепко? Шашкой владеешь?» – «Как подобает казаку!» – «В обороне станицы участвовал?» – «А то как же!» – отчеканил Шолохов. «Я тебя рекомендую в ЧОН! Будем считать тебя чоновцем! – улыбнулся Мошкаров и крикнул в раскрытую дверь секретарю: – Несите пакет для Каргинской!..»

Вернулся Шолохов в Каргинскую как раз вовремя… Сдал пакет в ревком и тут же стал в строй чоновцев. Время было тревожное… В ту же ночь каргинский отряд – и в нем рядовой Шолохов – выступил в Казанскую, навстречу банде, вторгшейся из воронежской стороны… Потом три отряда чоновцев преследовали банду Фомина. А это был хитрый и стреляный волк. У него каждый бандит имел по две лошади под седлом. Фомина искали, а натолкнулись на банду Кондратьева…»16

Вполне понятно, в статье речь идет о событиях, происходивших в 1920–1921. С документами архива в руках, без единого слова домысливания разберемся, насколько то, что написано в статье, соответствует действительности. С первых строк бросается в глаза, что автор статьи имеет слабое представление об обстановке, которая была в то время на Верхнем Дону и в которой жил Шолохов: перепутаны по времени события, разнородные факты сведены воедино.

Сразу же можно с полной уверенностью сказать, что встреча юного Шолохова (точнее, подростка) с Фоминым в Базках (В. Гура утверждает, что такая встреча состоялась в хуторе Рубежном), их совместное проживание в одном курене, споры о политике, о власти, о хлебе не что иное, как вымысел.

По «Тихому Дону» и приведенным выше документам нам известно, что кавэскадрон Фомина и пулеметная команда изначально расквартировывались в Вешенской, следовательно, никакого перевода Фомина с эскадроном в Вешенскую не было, так же как совместного с Шолоховым квартирования в Базках.

Кроме того, нет никаких документальных или свидетельских подтверждений того факта, что Шолохов работал в Базках, потому и не мог отзываться в Каргинскую.

Не уходил Фомин в банду, как пишет К.И. Прийма, он сам поднял эскадрон на восстание и стал главарем банды, это подробно описано в романе.

Далее давайте просто порассуждаем. Мог ли участник двух войн, кавалер Георгиевских крестов при большой разнице в возрасте и бунтарском казачьем характере спорить с подростком, не имевшим жизненного опыта, о власти, о земле и выступать так контрреволюционно: «Анархия – мать порядка!», «Попридержать бы хлеб в закромах!» По воле К. Приймы подросток-продработник Шолохов с необыкновенной легкостью опытного политика оказывается победителем в споре над забурунным казаком.

К. Прийма пишет, что из Базков Шолохов ушел в ЧОН, а несколькими строками ниже – что в Каргинский отряд ЧОН Шолохова не принимали потому, что он был мал ростом и не вышел годами: всего 15 лет.

Обратимся к приведенным выше спискам каргинских чоновцев и увидим, что среди них было 5 одногодков Шолохова, 8 комсомольцев 1906 года рождения, 1 – 1907-го и 2 – даже 1908 года. Вполне очевидно, что дело тут не в возрасте Шолохова, а рост вообще не имел значения.

По мнению К. Приймы, вступлению Шолохова в ЧОН помог случай. По заданию Каргинского ревкома он доставил срочный пакет Мошкарову, председателю окрисполкома.

Здесь надо уточнить: пакеты или донесения в округ доставляли, как мы знаем, специально выделенные коннонарочные при оружии. Нужно знать характер председателя ревкома Федора Чукарина, его отношение к Шолохову, чтобы понять: доверить везти срочный пакет подростку он не мог.

Документы свидетельствуют: Михаил Петрович Мошкаров был избран председателем окружного исполкома 23 января 1920 года. 18 февраля он заболел тифом. 14 апреля для поправки был временно откомандирован, должность председателя окрисполкома попеременно исполняли заведующий отделом управления (что соответствует секретарю исполкома) Д. Орлянский и член окрисполкома М. Зайцев. Только в июне Мошкаров приступил к исполнению обязанностей председателя окрисполкома.

11 марта, в связи с болезнью Мошкарова (от природы он был человеком болезненным), на должность председателя был выдвинут Михаил Аркадьев. 13 апреля Мошкаров назначается заведующим архивным отделом окрисполкома, а в августе – заведующим отделом управления, являясь одновременно членом окрисполкома. После откомандирования в область М. Аркадьева 19 мая председателем окрисполкома был избран С. Ушаков, а с 3 октября 1921 года – В. Ленский, затем И. Мельников.

Как видим, пребывание Мошкарова в должности председателя Верхнедонского окрисполкома было кратковременным и в силу его отрицательного отношения к казакам и казачеству – малопродуктивным.

Когда же юный Шолохов мог встречаться с Мошкаровым?

К. Прийма пишет: встреча Шолохова с Мошкаровым проходила в шумном, накуренном (это при болезненном состоянии Мошкарова!) кабинете, где у всех было на устах: хлеб, банды Фомина, Кондратьева, Мелехова (была банда Мелихова, а не Мелехова).

Как нам теперь известно, банда Кондратьева появилась в октябре 1921 года. Следовательно, все описанное Приймой могло быть не ранее октября, когда Мошкаров председателем окрисполкома уже не был.

К. Прийма в деталях раскрывает тему разговора: Мошкаров расспрашивал Шолохова о делах в Каргинской, как будто Каргинский ревком, секретарь ячейки РКСМ Покусаев не посылали в исполком донесений о положении в станице, не запрашивали у военкома винтовки с боеприпасами, не представляли списки чоновцев, в том числе и вооруженных.

Шолохов Мошкарову понравился, он рекомендует его в ЧОН. И снова удивительное незнание материала. Опять обратимся к спискам каргинских чоновцев и увидим, что ими были только комсомольцы и ни одного мобилизованного коммуниста. В ЧОН рекомендовала, направляла и вооружала винтовками ячейка РКСМ. Кроме того, вступающим в продотряд ЧОН надо было давать подписку о сроке службы в продотряде…

От Мошкарова Шолохов, как пишет К. Прийма, вернулся в Каргинскую, и вовремя. Сдав в ревком пакет, тут же стал в строй чоновцев и в ту же ночь с отрядом выступил в Казанскую, навстречу банде (это более 70 верст пешком!). Там к каргинскому отряду присоединились еще два отряда чоновцев. Три отряда неизвестной численности и неизвестно под чьим командованием в пешем строю стали преследовать конную, хорошо вооруженную, с пулеметами банду Фомина. За 70 верст от станицы Каргинской искали Фомина, а натолкнулись на банду Кондратьева.

Из предыдущих страниц мы знаем, что Вешенский взвод ЧОН был сформирован и начал действовать с середины 1922 года, когда банды Фомина, Мелихова и Кондратьева уже была разгромлены, их руководители были убиты и с политическим бандитизмом на Верхнем Дону покончено.

К. Прийма, безусловно, путает функции создаваемых частей особого назначения (ЧОН): одни части особого назначения были созданы в органах ВЧК для борьбы с бандитизмом и контрреволюцией. На Украине такие части под командованием Котовского и Буденного вели борьбу с Махно и махновщиной. В Донской области части особого назначения, как мы знаем, были созданы для оказания помощи в выполнении продналога. Но не только для этого. Если продотряд Вешенского взвода ЧОН выполнял чисто продовольственные задачи, то остальная часть красноармейцев взвода использовалась в качестве инструкторов по организации всеобуча – подготовки молодежи к призыву в Красную Армию.

И наконец, документы свидетельствуют: еще не был сформирован Вешенский взвод ЧОН, а Михаил Шолохов с февраля месяца уже находился в Ростове на курсах продинспекторов и возвратился в Каргинскую в мае.

К. Прийма Шолохова называет продармейцем. Это также неверно: продармеец – это тот же красноармеец, временно в составе воинской части командированный на продовольственную работу. Таким был 112-й Продовольственный полк, занимавшийся заготовкой продовольствия для Красной Армии, а не борьбой с бандитизмом. Михаил Шолохов в Красной Армии тогда не служил, следовательно, продармейцем не был.

Мог ли Шолохов рассказывать К. Прийме о том, что был чоновцем, продармейцем, командовал продотрядом? С полной уверенностью можно сказать, что нет. Уж он-то, в отличие от своего интервьюера, прекрасно знал обстановку тех лет на Верхнем Дону и такие неточности и несоответствия исходить от него не могли.

Зачем же понадобилось К. Прийме писать о том, чего не было и быть не могло, да еще ссылаться на слова самого Шолохова? Скорее всего, им руководило вполне объяснимое в то время, когда он писал свою статью, стремление добавить Шолохову лишней славы, показать читателю изначальную и полную лояльность Шолохова советской власти. Вряд ли он мог задаваться тогда таким простым вопросом: а нужна ли всемирно известному писателю, автору знаменитого «Тихого Дона», лауреату Нобелевской и многих других премий дополнительная слава, да еще такого нелитературного свойства?17

Юность Шолохова

По времени детство и юность Михаила Шолохова совпали с крушением старого мира, до основания изменившим многовековой и потому привычный уклад жизни донских казаков. Живя на донской земле, он своими глазами видел и знал их изнутри в дореволюционное время, в Первую мировую и гражданскую войны, с первых дней установления советской власти был свидетелем огромных разрушительных перемен в жизни и сознании тех, о ком собирался писать и писал всю жизнь.

Судьба подарила ему молодость, насыщенную великими бурями и событиями огромного исторического значения. Незаурядная наблюдательность, цепкая природная память каждодневно напитывали будущего писателя огромным жизненным материалом.

По своей природе донской казак – храбрейший воин; он же и великий труженик. Чтобы прокормить семью и жить безбедной жизнью, трудился он на земле с рассвета до позднего вечера, с ранней весны до глубокой осени. Богатые черноземом земли Придонья и природа щедро вознаграждали его за труд.

На Дону преобладал середняк. Свою землю казаки любили, берегли и стойко защищали.

Верой и правдой служившие веками царю и отечеству, атаманам и отцам-командирам, после установления советской власти казаки не представляли, какой стороной обернется для них жизнь, когда «мужики», силой оружия отобрав власть, обрезали им права, лишили честно завоеванных привилегий и даже права носить шаровары с лампасами, петь казачьи песни и просто называться казаками. Стали действовать строгие приказы, угрозы ревтрибуналом, ссылки в дальние и необжитые края Сибири; самыми расхожими словами стали: «царские прислужники», «белогвардейская контра», «гидры капитализма» и многие другие оскорбительные для гордого казака слова.

Не ошиблись ли верхнедонцы в выборе власти в феврале 1919 года, добровольно идя на перемирие с красными и признавая советскую власть? Не заблудились ли?

Придавленный силой оружия, последующими репрессиями свободолюбивый казак трудно и неумело вставал на ноги. Однако, какие бы трудности ни выпадали на его долю, жизнь брала свое. Казаков старшего возраста больше донимали житейские трудности. Молодым будущая жизнь рисовалась совсем иной, чем втихомолку поговаривающим в сторонке старикам и старухам. Разрушив до основания старое, покончив с «проклятым» прошлым и построив «коммунию», люди надеялись и верили, что в одночасье можно покончить с послевоенной разрухой и трудностями.

Самой активной и наиболее крикливой была та часть безземельных, которая никогда не держала в руках плуга, не сеяла, не пахала и с негодованием смотрела на старательных и потому зажиточных казаков. Особенно трудно решались житейские вопросы в хуторах, там жизнь перестраивалась медленнее и значительно труднее. Юный Шолохов видел это своими глазами.

Незанятость людей была велика. Если казаку советская власть все-таки оставила земельный надел, то иногородние по-прежнему ничего не имели. Кроме как заниматься домашним ремеслом (ковали, бондари, шорники, портные, столяры) или идти в наемные работники к богатым казакам, податься было некуда.

Трудности кругом: не было одежды, обуви, керосина и даже спичек. Для добывания огня вновь учились пользоваться трутом и кресалом. Высекая искру, шепотом приговаривали: «Ленин, Троцкий, дай огня!» В пятой главе восьмой части «Тихого Дона» Шолохов об этом напишет так: «Высекая искру, казаки вполголоса приговаривали: «советская власть, дай огня!»

Почувствовали трудности бывшие торговцы, хозяева магазинов, приказчики: пока проводилась продразверстка, всякая торговля, как мы знаем, была запрещена. Если Петр Михайлович Шолохов в первый год поступил на работу в районный приемный пункт, то Александр Михайлович определился на работу только с июня 1921 года.

В станичном исполкоме была крайняя нужда в грамотных людях, умеющих писать, считать, выдавать по документам зарплату, пенсии, пособия. Трудно за Шолоховых ответить, почему они не оказались на местах и должностях, где требовались грамотные люди, – например, в отделах исполкома: земельном, продовольственном, труда, финансовом, в собесе. Вероятно, этому препятствовала их недавняя служба приказчиками в торговом доме Лёвочкина, а кроме того, взятый курс на привлечение к работе в советских учреждениях бывших красноармейцев и явных пролетариев.

В первый год становления советской власти занятость молодых парней и девушек определялась домашним хозяйством и занятием матери и отца: сын коваля помогал отцу в кузне, дочь портнихи занималась шитьем, сын столяра осваивал столярное ремесло. Это у иногородних, безземельных. Дети казаков работали в поле.

Михаил Шолохов ни тем ни другим заниматься не мог: промысла и хозяйства во дворе не было. Только в середине 1920 года в хуторе Латышеве он поступил на временную работу учителем по ликвидации неграмотности среди взрослого населения. В течение двух месяцев он замещал учителя начальной школы Василия Константиновича Козина, пока тот находился в Ростове на курсах учителей.

Как рассказывал автору этих строк бывший ученик этой школы Антипов, занятия проходили вечерами в доме казака Тимофея Зимовнова, у которого под класс снимали комнату. Большая часть времени у обучавшихся уходила на воспоминания о старине, об участии в войнах, о восстании. По мнению Антипова, молодой Шолохов слушал их воспоминания с огромным интересом и вниманием. Работая в каргинской начальной школе, от коллектива учителей он ездил в Вешенскую на конференцию, организованную отделом народного образования.

Почти год Михаил Шолохов работал в Каргинском станичном исполкоме, председателем которого был Федор Чукарин.

Документы свидетельствуют, что в штате служащих исполкома значилась должность «журналиста», которую занимал Михаил Шолохов. Сохранилась в архивах «Раздаточная ведомость за уплату пайка, статистикам станицы Каргинской», в которой значится Шолохов Михаил, указана дата внесения денег и его роспись в получении пайка – 16 октября 1921 года: табак – V, фунта, спички – 5 коробок, мыло – V, куска1.

Несколькими годами позже в своей автобиографии Шолохов напишет: «…Успел за шесть лет изучить изрядное количество специальностей. Работал статистиком, учителем в низшей школе, грузчиком, продовольственным инспектором, каменщиком, счетоводом, канцелярским работником, журналистом»2. Живя в Москве, подрабатывал счетоводом, статистиком, грузчиком, в молодежной газете журналистом – тут ничего особенного нет: было такое время, а надо было зарабатывать на жизнь. Но это было потом.

1920–1921 годы для иногородних, не имевших земельных наделов и, естественно, запасов хлеба, были особенно трудными. Из хутора Плешакова Александр Михайлович, кроме одежды и небольшого запаса продуктов на дорогу, ничего с собой не привез. Осень и зиму пережили на запасах Прасковьи Герасимовны: была у нее корова-кормилица, птица, в погребе картошка, соленья. С весны кормильцем стал огород. Как рассказывали мне их соседи, Анастасия Даниловна много трудилась по хозяйству, не гнушалась черновой работой, на том была она воспитана с детства. Сын не проявлял заметного интереса к домашним делам, сидел за книжками, что-то писал, много времени проводил на рыбалке.

Бесцельное, по мнению матери, просиживание сына за книгами вызывало у нее раздражение, а порой и негодование; не раз она жаловалась соседям, что сын ей не помогает. Вся забота о семье ложилась на ее плечи. Чтобы подработать, она нередко нанималась копать и полоть огороды, делать соседям кизяки. Осенью ходила на гору за бурьяном на топку, собирала стебли подсолнуха, кукурузы, взвалив на спину, вязанками носила домой.

Сын Петра Михайловича Шолохова рассказывал: когда Михаил был гимназистом, за шалости ему нередко поделом перепадало; мать применяла довольно жесткие меры воспитания. Петр Михайлович, бывая у них, не раз заступался за Михаила, защищая его от наседавшей матери, грозно размахивающей свитым в веревку полотенцем. Александр Михайлович в такие минуты держал нейтралитет и ни одну из сторон не поддерживал.

Теперь же Михаил был взрослым, матери с ним не справиться. Зачастую, когда она работала в огороде, отец и сын сидели за книжками.

На душе отлегло, когда сын поступил работать в Каргинский исполком. Зарабатывал Михаил, конечно, мало, но все-таки поддержка семье.

По свидетельству близко знавших Александра Михайловича, было у них золотишко, и, видимо, немало. Упоминаемый выше Платон Федосеевич Корохов рассказывал: когда Шолоховы жили у них в слободке, главная хранительница «капитала» Анастасия Даниловна золото держала на улице, под порожками куреня. Соседка по Каргинской Елена Дмитриевна Баркина рассказывала, что мешочек с золотом Анастасия Даниловна держала опущенным на веревочке в колодце. Нет сомнения в том, что золото осталось со времен службы Александра Михайловича в компании Лёвочкина.

Как вспоминают каргинские старожилы, у казаков золото водилось: царскими монетами, в слитках, в различных изделиях. До революции они предпочитали пользоваться бумажными деньгами: на них был портрет царя – это вызывало доверие к ним и уважение к самодержцу. Мы уже говорили, что в первые годы советской власти золото у казаков не изымалось, хождения оно не имело, следовательно, не имело и ценности: золото надо было обменять на бумажные советские деньги, что в условиях хутора и станицы было непросто. С определенным риском его можно было обменять в городе у перекупщиков и спекулянтов. Смельчаки из Каргинской для этой цели ездили в Царицын, ближайший крупный торговый город.

Только в начале 1930 года с открытием магазинов под названием «Торгсин», что означало «Торговля с иностранцами», появилась возможность на золото или изделия из золота покупать товары и продукты высокого качества, и те же спички, которые можно было зажечь, чиркнув о подошву чирика или сапога. Рассказывали: один казак принес в магазин отлитый из золота кораблик, его оценили стоимостью в три магазина со всей наличностью. Кораблик у казака не приняли, посоветовали переплавить его в куски, и золото пошло в обмен на продукты…

В 1921 году на нижнем краю станицы Каргинской Александр Михайлович купил запущенное казачье подворье. Раньше в нем жила вдова с двумя малолетними девочками. В этот голодный год то ли с голоду, то ли от тифа вдова умерла. Дети остались круглыми сиротами. Соседка, Плотникова, взяла их на воспитание, а ставшее ненужным подворье продала Шолохову.

В мае 1919 года при подавлении Вешенского восстания наступающими полками 33-й Кубанской дивизии красных многие дома отступленцев в Каргинской были сожжены. Оставшиеся бесхозными дома казаков были реквизированы станичным исполкомом и отданы под жилье приехавшим в станицу руководителям разного назначения. В условиях голода, разрухи, свирепствующей продразверстки в Каргинской не оказалось желающих потесниться в курене и сдать под квартиру комнаты. Покупку Шолоховым старого подворья следует объяснять не бедностью покупателя, а отсутствием более подходящего, справного жилья.

Крытый камышом и соломой, рубленый курень на низком фундаменте, рубленые постройки хозяйственного назначения (свинарник, птичник, конюшня, амбар) давно требовали ремонта и приложения хозяйских рук. Известные трудности, неумение владеть инструментом привели к тому, что бывший приказчик до конца своей жизни так и не приложил рук, чтобы с облысевшей крышей курень и подворье привести в порядок…

С переездом Шолоховых в Каргинскую Михаила чаще можно было видеть в центре станицы, вечерами на игрищах и посиделках; в выходной день он подолгу сидит с удочками на рыбалке – до Чира рукой подать.

Рассказывая о далекой юности Михаила Шолохова, нельзя умолчать об этой увлеченности, которая осталась на всю жизнь. Соорудив посреди Чира помост и веером разбросав удочки, отшельником сидел Михаил днями. Знал он, где и под какой корягой, в каких ямах притаился сазан и чебак, а где не давали покоя ерши да пескари. Был он рыбаком терпеливым, знал многие секреты и тонкости рыбацкого дела, учился он у известного на всю слободку рыбака деда Кудиныча. Кто знает, может быть, этот Кудиныч и послужил прообразом того самого старого и опытнейшего рыбака в хуторе Татарском, который выловил в Дону Дарью Мелехову.

Во времена юности Шолохова, а в далекую старину тем более, рыбы в Чире было много, ловили ее бреднем, удочками, по весне и в ледоход черпаками. Вода была прозрачно-голубой, пили ее и животные и люди. Весной – одно загляденье: на песчаной отмели сазаны и чебаки парами бились у самого берега, выметывая икру; щуки, пригревшись на мелководье, неподвижно дремали в камышах.

Нередко около Михаила собиралась ватага ребятишек с самыми замысловатыми удочками. Он рассказывал им, как надо насаживать приманку, закидывать удочку. Непонятливым и бестолковым, кто сразу не мог уловить тонкостей рыбной ловли, советовал сначала на крючок насаживать лист лопуха, подергивая леску, ловить лягушек, а потом браться за настоящую рыбную ловлю. Леску сучили из конского волоса, удилищами служили длинные хворостины из тальника, который в изобилии рос в леваде бывшей помещицы Натальи Ивановны Поповой и у того же деда Кудиныча. Любовь к таловым удочкам Шолохов сохранил на всю жизнь, считая, что на их природный запах рыба сама тянется.

По увлечению рыбалкой Михаил водил дружбу с Григорием Мокроусовым, их нередко видели на Чире вдвоем: на рыбалку уходили в ночь, с собой брали чугунок, на берегу из мелочи варили уху или картошку. Михаил с детства любил картошку, сваренную в «мундире». В эти дни, навещая в Ясеновке бабку, он первым делом говорил: «Ба, свари картошки».

С Григорием Мокроусовым дружбу он поддерживал многие годы. В 1936 году по инициативе и при содействии Шолохова в Вешенской был открыт профессиональный драматический театр казачьей молодежи; по его рекомендации Мокроусов был приглашен на работу в театр. Одному из первых ему довелось сыграть роль деда Щукаря.

Вспоминают каргинские старожилы: где бы старые казаки ни собирались на перекур (а в исполкоме при участии Федора Чукарина он иногда длился часами), о чем бы ни говорили и ни вспоминали, рядом с ними, а может быть, чуть в стороне, сидел Михаил – в разговор не вступал, а слушал и слушал.

Мой брат, товарищ Шолохова по юношеским годам, рассказывал, что Михаил интересовался судьбами многих старых казаков, в том числе и казачьих офицеров. Если его интерес к казакам и истории донского казачества для многих товарищей был вполне понятен, то интерес к судьбам офицеров, атаманов вызывал явно недоумение: Мишка Шолохов интересуется, мол, контрой. Шолохов никогда не пользовался записной книжкой, память у него была необыкновенная. Несколько дней спустя он мог дословно, образным языком пересказать то, о чем рассказывали казаки. Замечали, что после посиделок с казаками он быстро уходил домой – может быть, затем, чтобы на бумаге зафиксировать важное и ценное.

Не раз и подолгу Михаил Шолохов беседовал с Григорием Яковлевичем Каргиным, бывшим казачьим офицером, окончившим до германской войны военную академию, ходил к нему домой. В эти годы Григорий Яковлевич работал учителем в начальной школе. Дончека не раз вызывало его в Вешенскую, допрашивало, но всегда он возвращался домой: в восстании он не участвовал против советской власти, не выступал и на стороне белоказаков не воевал.

В середине тридцатых годов при содействии Шолохова Григорий Яковлевич перешел работать учителем в еланскую начальную школу, где заведующим был однофамилец М. Шолохова, Владимир Шолохов, знакомый многим каргинцам. Любопытная деталь: в апреле 1935 года для еланской средней школы Шолохов просил директора Гослитиздата перечислить из причитающего ему гонорара «в уплату за грузовую машину, отпущенную для Еланской средней школы, у которой не оказалось презренного металла…».

Видели Михаила Шолохова во дворе старого казака Якова Алексеевича Дударева, одного из зажиточных каргинских казаков, державшего и при советской власти большое хозяйство и наемных работников. Обиженные батраки подкидывали ему «красного петуха», поджигали скирды сена, ломали паровую молотилку, но цепкий хозяин снова оправлялся, в длинной распущенной холщовой рубахе босиком хромал по двору, подгоняя работников.

Только служба сыновей в Красной Армии до поры до времени оберегала его от раскулачивания: очень умело он прикрывался справками от продагентов и всяких проверочных комиссий. Как грамотный человек и поддерживаемый такими же зажиточными казаками, в апреле 1921 года он был избран делегатом на съезд Советов Верхне-Донского округа. Окружное руководство не раз обвиняло председателя Каргинского исполкома Федора Чукарина в том, что он – коммунист, а идет на поводу у таких, как Дударев. Несколькими годами спустя Шолохов напишет повесть «Батраки», в которой легко угадывается фигура Якова Алексеевича Дударева.

Мы уже называли товарищей Михаила Шолохова по кружку самодеятельности. Был у Михаила товарищ-одногодок Семен Матвейчук. Жил он по соседству, в крайнем дворе казачьей слободки. Его родителей по-уличному называли «беженцы». С началом германской войны по эвакуации с Волыни на Дон приехало несколько семей, среди них были и Матвейчуки. Сначала они работали по найму у деда Кудиныча, затем, построив собственный дом, завели свое хозяйство. В Каргине они и прижились. У них Анастасия Даниловна брала молоко, бывал у них и Михаил.

Рядом с «беженцами» жила племянница Прасковьи Герасимовны – Мария Игнатьевна Бодовскова, по уличному прозвищу Маришка-зубатая. Бывал Михаил и у нее. Словом, что ни двор на окраине станицы, то знакомые либо дальние родственники. На протяжении всей своей жизни Шолохов помнил их, не забывал, к их нуждам всегда относился с заметным вниманием – это знали все.

Будучи уже известным писателем, собирая материал и объезжая окрестности Каргинской, он всегда навещал Прасковью Герасимовну и Марию Игнатьевну. К ней, одинокой женщине, приглашал стариков и старух (бывал среди них и Мартин Ковалев, прототип Мартина Шамиля из «Тихого Дона»), они рассказывали ему, пели старинные казачьи песни. Конечно, не обходилось без обильного угощения.

Кто в юности у Михаила Шолохова был самым близким другом, с кем он делился или мог делиться сокровенными мыслями, планами? Каждый, очевидно, находит себе друга по взаимному пониманию, общности взглядов, по интересам. Несмотря на свою, прямо скажем, затворническую жизнь, товарищей у него было много, но самыми близкими стали книги, мир уединения и тишины.

Та же рыбалка для него была местом размышлений, обдумывания, где, возможно, и родились первые творческие планы, появилось желание попробовать свои силы, перейти от коротких сатирических пьес для самодеятельного кружка к рассказам, переложить на бумагу услышанное, пережитое, выстраданное и родившееся в воображении. Не этим ли можно объяснить такое состояние Михаила на рыбалке, когда и поплавок ушел под воду, и удилище отбивает поклоны, а он сидит, смотрит на удочки и ничего не видит?

* * *

Через два месяца после ухода отца со службы Михаил оставляет Каргинский станичный исполком и поступает на работу в Заготконтору. Он пишет заявление:

Заведующему Заготконторой № 32

гражданин Каргинской М. Шолохов

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу вас зачислить меня на какую-нибудь должность по канцелярской отрасли при вверенной вам Заготконторе.

1921. 2 декабря ст. Каргинская

М. Шолохов

На заявлении Михаила Шолохова заведующий Заготконторой Василий Меньков наложил резолюцию:

«Зачислить помощником бухгалтера. Приказ № 48 от 2 декабря 1921 года»3.

Прошение Шолохова о приеме на «какую-нибудь» канцелярскую должность свидетельствует о том, что, во-первых, работа в исполкоме, очевидно, его не устраивала, во-вторых, работать на должности, связанной с материальными ценностями, он не желал и, в-третьих, служба в Заготконторе, где имелись немалые запасы хлеба и продуктов, была более привлекательной и отводила явную угрозу голода. В то же время зачисление на должность помощника бухгалтера говорит о том, что его способности были достаточно высоко оценены.

Несколько лет спустя Шолохов напишет рассказ «Алешкино сердце», где будет упомянута Заготконтора № 32 и политком Синицын, прообразом которого, безусловно, послужил Василий Меньков.

Спустя месяц приказом по Верхнедонскому продкому от 10 января 1922 года конторщик (так называли должность Шолохова) Шолохов Михаил Александрович переводится «в инспекторское бюро вышеупомянутой Заготконторы на должность делопроизводителя со 2 января с. г.»4.

По роду своей деятельности в Заготконторе Шолохов, как и в Каргинском исполкоме, соприкасался с разными людьми: председателями хуторских исполкомов, казаками-посевщиками, мог встречаться с членом коллегии окрпродкома Семеном Вахниным. Заготконтора размещалась в одном доме с Каргинским исполкомом, куда входило более двух десятков хуторов: от Грачева до Вислогузова, от Грушенского до Топкой Балки. Шолохов имел полное представление о том, что происходило в каждом хуторе, как жили казаки.

23 февраля, согласно распоряжению Доноблпродкома № 1852 от 8 февраля, Михаил Шолохов в составе группы продработников округа «командируется в г. Ростов в Донпродком на продкурсы5, на этом его каргинской Заготконторе № 32 и в станице Каргинской заканчивается.

* * *

Участие Михаила Шолохова в кружке самодеятельности, как и сверстников, в общем-то продолжалась недолго. К осени 1922 года многие его товарищи разъехались в разные города на учебу. Самодеятельность стала заметно сворачиваться, и прежде всего потому, что не было Шолохова, не было его пьес. С конца 1929 года в пустовавшем бывшем кинотеатре еще показывали немое кино (полы уже были взломаны), затем в него стали ссыпать подсолнечную шелуху, а в начале тридцатых годов, проведя реконструкцию, там устроили механические мастерские.

В 1939 году среди жителей станицы и ближайших хуторов был проведен письменный опрос (наиболее активные комсомольцы умудрялись подписываться дважды), по результатам которого было принято решение о закрытии церкви и устройстве в ней клуба, библиотеки, игральных залов – площадь позволяла.

При большом скоплении народа местные смельчаки-верхолазы забрались на колокольню, сбросили позолоченный крест, колокола. Иконы сожгли, рясы растащили по домам, колокола переплавили на вкладыши к подшипникам. Алтари с позолотой пустили на устройство большой сцены и подсобных помещений. Настенные росписи жирно замалевали, в паникадило вместо свечей вставили электрические лампочки. Как в столичном театре, горела позолотой сцена. В большом зрительном зале поставили новые венские стулья.

По поводу торжественного открытия клуба был устроен красочный фейерверк с бенгальскими огнями. Но клуба не получилось: метровой толщины кирпичные стены даже в знойное лето не пропускали тепло; голоса со сцены уходили под купол и отдавались неразборчивым эхом. Началась новая перестройка: зрительный зал укоротили вдвое, поставили вместо печки железную бочку с трубой в окно, на дрова пошли дубовые полы, но обогреть зал было невозможно. Тогда и порешили: клуб сделать в церковной караулке, а церковь использовать под склады – в нее стали ссыпать зерно. До самой Отечественной войны в караулке ставили спектакли, показывали кино.

Заканчивая повествование о развитии самодеятельности в станице Каргинской и участии в ней юного Шолохова, надо упомянуть об ансамбле песни и пляски донских казаков, созданном в конце тридцатых годов и какого в то время не было в Вешенской. Выступал ансамбль перед станичниками, в Ростове, ездил даже в Москву, где выступал в Доме Союзов и занял одно из первых мест на конкурсе самодеятельных коллективов. В качестве премии получил комплект односторонних баянов и щипковых инструментов.

Как рассказывали участники ансамбля, не обошлось без тревоги: перед выходом казаков на сцену неизвестные люди в штатском пожелали заглянуть внутрь баянов – не заложили ли казачки в них бомбы.

На одном из выступлений в станице Вешенской присутствовал Шолохов. После концерта он встретился со своими земляками, поздравил их с успехом, высказал свои замечания и предложения, сводившиеся к пожеланию больше исполнять старинные казачьи песни…

* * *

Рано или поздно всякому детству приходит конец. С этой порой распрощался и Михаил Шолохов: к нему пришла зрелая юность, а вместе с ней бурно ворвалась первая любовь.

Каргинская – большая станица, было в ней много нарядных и красивых девушек, но судьба распорядилась так, что впервые он полюбил худенькую, замкнутую, не ходившую на игрища и посиделки дочь Федора Стратоновича Чукарина – Катю.

Подруги, видя настойчивые ухаживания Михаила, пытались отговорить ее, что он ей не пара: слишком проста и скромна была она в сравнении со стремительным, иногда несдержанным Михаилом.

А любовь наперекор всем принимала серьезный характер. В один из дней перед отцом Кати был поставлен вопрос о свадьбе. Надо многие годы знать Федора Стратоновича, чтобы представить его в состоянии бурного негодования: он пригрозил убить дочь, если она не выбросит из головы мысли о Михаиле. Как родной отец, казак-атаманец Федор Стратонович, конечно, вынашивал надежду отдать свою единственную дочь в богатый двор, за состоятельного казака. Михаила он назвал «бесштанным» женихом, место которому не в его курене, а на клубной сцене – играть недорослей-мухобоев и прочих денщиков. Длинная навыпуск стираная-перестираная рубашка под широким ремнем с медной бляхой, поношенные брюки и стоптанные башмаки – вот весь гардероб сына бывшего компаньона купца Лёвочкина.

И это не все: Федор Стратонович знал Михаила давно и не только по службе в исполкоме и Заготконторе. Не раз слышал о его проделках: кто на Рождество снял у соседа с петель калитку и переставил на другое место? Мишка Шолохов (а то и просто Мишка-шолошонок)! Кто на Пасху испоганил яйцами-болтухами стену побеленной хаты? Опять Мишка Шолохов! Кто девчатам рассказывает анекдоты, от которых уши покрываются маком? Опять Шолохов!

Противопоставить родителям свою волю Катя не могла. Любовь под запретом разгоралась все ярче, продолжала тайно бурлить весенним половодьем.

Дружила Катя с моей старшей сестрой, одно время они жили в Вешенской у нашей дальней родственницы. Видела сестра, как Михаил вечерами ходил под окнами их дома в ожидании свидания.

Двоюродная сестра Михаила рассказывала мне, что тогда у Михаила зародились рискованные планы: он предлагал Кате бросить все и уехать с ним куда-нибудь на Кубань. Кто знает, может быть, свои юношеские переживания писатель Шолохов перенес на страницы «Тихого Дона». Вспомним, какие планы родились в голове Григория Мелехова после его бегства из банды Фомина, когда он тайком приехал в хутор Татарский за Аксиньей: «Куда же я с тобой?» – «На юг. На Кубань или дальше. Проживем, прокормимся как-нибудь, а? Никакой работой не погнушаюсь. Вся душа изболелась за эти месяцы…» – говорил Григорий Аксинье…

Планам М. Шолохова, как и Григория Мелехова, не суждено было осуществиться. Свадьба так и не состоялась.

* * *

4 мая 1922 года Михаил Шолохов успешно оканчивает курсы налоговых инспекторов и 5 мая отбывает из Ростова. На руки ему был выдан документ следующего содержания:

«Мандат. Дан сей Донским областным продовольственным комитетом тов. Шолохову М.А. в том, что он командируется в ст. Вешенскую в распоряжение окружпродкомиссара в качестве налогового инспектора. Все учреждения, как гражданские, так и военные, обязаны оказывать тов. Шолохову М.А. всемерное содействие к исполнению возложенных на него обязанностей. Лица, не выполнившие его законных требований, будут привлечены к судебной ответственности. Донпродкомиссар Кирилов»6.

Прибыв 12 мая в Вешенскую, по приказу окрпродкомиссара С. Шаповалова Шолохов в качестве налогового инспектора направляется на продовольственную работу в станицу Букановскую. К сожалению, остается невыясненным, почему Шолохова не направили в Каргинскую. Налоговым инспектором в Каргинскую направили И.Н. Турыгина, товарища по курсам, получившего мандат того же образца.

Обстановка в Букановской и окрестных хуторах благоприятствовала «подготовке и успешному проведению налоговой кампании: с политическим бандитизмом было покончено, были ликвидированы небольшие местные банды. Перспективы на урожай также выдались самыми благоприятными.

По службе в Каргинском исполкоме и Заготконторе продовольственная работа Шолохову в общем-то была знакома, разница заключалась в том, что теперь ему надо было самому принимать весьма ответственные и крутые решения.

К 10 июля, началу сбора урожая, продналоговая кампания была завершена. Повсеместно была проведена разъяснительная работа, принцип Единого натурального налога хлеборобами был усвоен. В своем докладе окрпродкомиссару 17 июня Шолохов обстоятельно говорит о проделанной за это время работе и о недостатках, мешающих успешной работе.

С началом уборки урожая одной из главных задач было проведение обмера полей, установление предполагаемого размера урожая. Некоторые хлеборобы старались скрыть от обложения налогом часть собранного урожая. Для борьбы с укрывателями посевов в округе была создана продовольственная Тройка в составе председателя окрнсполкома и представителей окркома РКП(б) и окрпродкома. В станичных исполкомах были созданы свои Тройки, хутора были поделены на десятидворки. Все было направлено на то, чтобы ни в одном хуторе, ни в одном дворе не осталось неучтенного пуда хлеба.

От Шолохова, как от налогового инспектора, требовались напористость, твердость и умение вскрывать факты утаивания размеров засеянных площадей земли, производить их точный обмер, а с началом уборки урожая – определять количество фактически собранного хлеба, в ходе выполнения натурналога правильно определять возможности того или иного хлебороба (учитывая состав семьи), выполнять налог по зерну и продуктам.

Некоторые авторы пишут, что в это время «за превышение власти» налоговый инспектор Шолохов «вгорячах» был приговорен к расстрелу, что двое суток его держали в холодной, пока, к счастью, не разобрались и не заменили расстрел двумя годами условно. Затем следует рассказ, как его вели на расстрел, и прочие нелепости.

В чем же заключалось превышение власти, допущенное Шолоховым? По воспоминаниям старожилов (документы судебного разбирательства не сохранились), оно заключалось в следующем: размер налога на домохозяйство определял налоговый инспектор. Изучая материальное положение, Шолохов видел, что хлебороб с семьей 6–8 человек не может выполнить продналог в полном объеме, даже если у него под метлу из амбара выгрести все зерно. В таких случаях он самостоятельно уменьшал размер налога, а это, естественно, влияло на общие показатели десятидворок и на хутор в целом.

О самовольных действиях Шолохова, состоящих в «искривлении и преступном отношении к политике налогообложения», по доносу стало известно окрпродкомиссару Шаповалову. 31 августа 1922 года по приказу Верхнедонского окрпродкома Шолохов М.А. был отстранен от занимаемой должности. Дело Шолохова было передано в суд.

Документы свидетельствуют: за превышение власти по освобождению или уменьшению натурналога привлекались к судебной ответственности и другие налоговые инспекторы.

Вынесенное судом наказание – год условно – свидетельствует о том, что серьезного состава преступления в действиях Шолохова суд не нашел.

Позже в анкете личного дела полковник М.А. Шолохов написал:

«В 1922 году был осужден, будучи продкомиссаром, за превышение власти на год условно»7.

Откуда же взялись «два года условно» и «расстрел»?


Работая налоговым инспектором в Букановской, Михаил Шолохов Каргинскую навещал редко. Обычно на попутной подводе добирался до Вешенской, оттуда – на перекладных, а чаще пешком. На полпути заходил в Ясеновку к родственникам матери. Там ему приглянулась старшая дочь бывшей помещицы Поповой Анастасия – образованная красавица, в недавнем прошлом гимназистка Усть-Медведицкой гимназии.

При встрече с автором этих строк младшая сестра Анастасии Ольга Дмитриевна рассказала, что Михаил пытался ухаживать за Анастасией, писал ей нежные письма. Ольге Дмитриевне запомнились слова из одного письма, написанного Михаилом из первой поездки в Москву:

«Еще не успеют распуститься клейкие листочки в Вашем саду, как я приеду к Вам и буду целовать края Вашей одежды».

Можно, конечно, поставить под сомнение эти слова (много разного рассказывали мне о юном Шолохове), но вот в выступлении по радио в 1952 году Шолохов говорит о мартовских почках, «выметавших первую зеленую и клейкую листву». В «Тихом Доне» пишет о клейких листьях тополей. Так оно и есть: по весне тополь распускает клейкую желтую листву. Не вызывает сомнения, что это – шолоховские слова.

И еще рассказывала Ольга Дмитриевна: на предложение выйти за него замуж Михаил дважды от Анастасии получал отказ. «Я старше вас», – говорила Анастасия Дмитриевна. «Я люблю старше себя», – не унимался Михаил.

Через два года Анастасия вышла замуж за вешенского агронома с украинской фамилией Антона Васильевича Кули-Баба. В «Тихом Доне» в несколько измененном виде мы встречаем фамилию Геть-Баба.

Ясеновскую Анастасию Дмитриевну Михаил Шолохов не забыл, после издания «Донских рассказов» подарил ей сборник с автографом. Донским рассказам Анастасия значения не придала, при отъезде из Вешенской к новому месту жительства и работы мужа книгу выбросила вместе со старыми вещами.

Вспомнила Ольга Дмитриевна и такой факт: еще в Вешенской, бывая в гостях на квартире Кули-Баба, Шолохов читал отрывки из первой книги «Тихого Дона». В конце нашей беседы я осторожно спросил Ольгу Дмитриевну: не жалеет ли Анастасия Дмитриевна о том, что не вышла замуж за Михаила? Не раздумывая, она ответила: «Нет, не жалеет».

В конце сентября 1922 года Шолохов возвращается в станицу Каргинскую. Как и полагается, родители с радостью встретили сына в отчем доме. Анастасия Даниловна с обычной непоседливостью занималась домашними делами: время осеннее, пора заготовок на зиму овощей, продуктов, топлива. Во дворе стояла высокая копна заготовленного для топки бурьяна, в погребе лежали запасы картошки, солений.

Александр Михайлович прибаливал, в хозяйстве был не помощник, по старой привычке частенько прикладывался к спиртному. Петр Михайлович второй год вдовствовал; иногда навещал старшего брата. Александр Михайлович всегда был рад ему, гостеприимно ставил на стол бутылку. Недовольная Анастасия Даниловна, поставив закуску, ворчала: «Как вы с ней, проклятой, сладили?! Эти гули нас из сапог в лапти обули!»

В Каргинской у Михаила, как мы уже говорили, не осталось друзей. Разъехались они кто куда. Было ему тоскливо. В погожие дни бабьего лета днями просиживал он на Чире с удочками. Осенний клев, как обычно, плохой, рыба жирует, но он терпеливо сидел. В другие дни – глухота и тоска.

Известный литературовед В. Петелин, пожалуй, первым в шолоховедении высказал предположение: «Возможно, эти месяцы невольного «ничегонеделания» и зародили в нем мечту о самостоятельном творчестве». Небольшие пьесы для драматического самодеятельного кружка, без сомнения, зародили в нем желание рассказать об увиденном, услышанном и пережитом им самим. Шолохов уже чувствовал в себе такие силы. Природный талант настойчиво требовал и искал выхода. Небольшие пьесы были первыми подступами к самостоятельной творческой работе. Длинными зимними вечерами 1923 года начал он писать первые рассказы9.

Александр Михайлович, как человек грамотный и начитанный, заметил тягу сына к творчеству, высказал замечание: чтобы писать, и писать хорошо, надо много знать и много учиться…

Михаилу Шолохову было четыре года, когда он с родителями переехал в хутор Каргин. Хутор Кружилин, где он родился, у молодого писателя не оставил каких-либо впечатлений, кружилинским казакам или событиям в Кружилине он не посвятил ни одного произведения. Свои рассказы и повести М. Шолохов начал писать в станице Каргинской, о каргинских казаках и о событиях, происходивших в ней и свидетелем которых был нередко сам.

Непродолжительная продовольственная работа знакомила его со многими казаками, старыми и молодыми, заслуженными и без наград и лычек, он видел их в разной обстановке. Бывая во многих хуторах, видел, как они жили при «проклятом прошлом», как приняли продразверстку, продналог, советскую власть, дела коммунистов.

Переживаемые казаками трудности вынуждали переживать и самого писателя. Темы для рассказов и повестей были на виду, легко доступны, сами просились на бумагу.

Вопрос, откуда Шолохов черпал богатейший и никем на Дону еще не тронутый материал, вполне ясен. Он жил среди казаков, среди героев своих произведений. Новизна темы захватила его. Но для того, чтобы писать, и писать хорошо, как говорил отец, одного желания мало, нужны глубокие знания, надо было учиться.

Взяв в дорогу то немногое, что родители могли собрать, Шолохов уезжает в Москву. На попутных подводах доехал до станции Миллерово, а оттуда поездом до Москвы.

Почему Шолохов не поехал учиться в Ростов, как это сделали его товарищи по Каргинской? Попробуем дать этому объяснение: поехал он в Москву, надо полагать, потому, что был движим огромной тягой к самостоятельной литературной деятельности, в ней он уже видел свое призвание и, может быть, смысл жизни. Поступив на литературный факультет Ростовского университета, он, конечно, мог приобрести знания, столь необходимые для каждого начинающего литератора или журналиста, но в Ростове были слабые литературные силы, и это Шолохов знал. В Москве же он мог получить не только необходимые знания, практические советы, но и поддержку известных писателей. Так это впоследствии и произошло.

Нельзя не обратить внимание на то, что в те годы со страниц ростовского журнала «На подъеме» на молодых, неокрепших донских писателей обрушивалась разгромная и нелицеприятная критика. Как мы знаем, именно ростовские критики первыми обрушились и на «Тихий Дон» молодого писателя.

Утверждение некоторых авторов, что Шолохов поехал в Москву затем, чтобы поступить учиться на рабфак, не находит своего подтверждения. Такого намерения у Шолохова не было10.

В молодой Советской республике пролетарская литература только начинала зарождаться. По решению XI съезда РКП(б) для молодежи был создан журнал «Молодая гвардия», стали издаваться молодежные газеты «Молодой ленинец», «Юношеская правда». Вокруг газет и журнала стали группироваться молодые литературные силы. Собирались на Покровке, жили в одном общежитии. Днем работали в разных местах и на разных работах, а вечерами – литературная учеба. Среди них много было талантливой и одаренной молодежи. Вот к ним в один из дней и пришел приехавший с Дона юный Шолохов.

В Москве Шолохов сближается с молодыми литераторами, вступает в литературную группу журнала «Молодая гвардия», печатается в газете «Юношеская правда».

Заметную, если не главную, роль в становлении и в творческой судьбе молодого писателя сыграл журнал «Молодая гвардия»11, вокруг которого сгруппировались получившие впоследствии известность молодые поэты и писатели: М. Светлов, Ю. Лебединский, М. Колосов и другие. К ним на литературные занятия из Ростова временами наезжал также начинающий писатель А. Фадеев. Принимая участие в студийных литературных занятиях, в работе журнала и газет, Шолохов приобретал ценный опыт журналиста и писателя.

В 1923 году в «Юношеской правде» были опубликованы три фельетона Шолохова: «Испытание», «Три», «Ревизор». И хотя не удалось напечатать ни одного рассказа, первые литературные опыты в газете, полезная учеба в литературной студии дали ему надежду и уверенность: надо много учиться и упорно работать.

Трудные материальные условия, неустроенность, а самое главное, желание находиться среди тех, кого он хорошо знал и о ком хотелось писать, вынуждают Шолохова в конце года уехать обратно на Дон, в станицу Каргинскую. С этого времени литературная работа становится для него основной профессией, любимым делом…

Каргинские девушки не оценили пылкую натуру Михаила Шолохова. В начале 1924 года он уезжает в станицу Букановскую, где женится на своей знакомой по продовольственной работе Марии Громославской (была она старше Михаила на несколько лет)12 – старшей дочери бывшего станичного атамана Петра Громославского.

И опять у Михаила выявились затруднения с женитьбой. Как рассказывали досужие старожилы, бывший атаман не хотел выдавать свою дочь за «голытьбу», за жениха, нигде не работающего и не имевшего ни кола ни двора. А засидевшаяся в девках дочь рада была выйти и за «бесштанного» и настояла на своем.

Упрямство дорого ей обошлось: в приданое она получила один узелок. Не баловал старый тесть вниманием молодого зятя. Не нашлось молодым места в большом атаманском курене. Михаил вынужден был снимать квартиру в доме кузнеца Долгова.

С утра до позднего вечера в кузне стучали молотобойцы, а рядом днями и ночами работал над своими рассказами Михаил. Работал много, напористо и с вдохновением. Писал чем придется – карандашом, самодельными чернилами из бузины.

Родственники жены, старый атаман с недоверием относились к литературным занятиям своего зятя. А Михаил упрямствовал, наедине с чистым листом бумаги просиживал ночи. За сравнительно короткое время написал несколько рассказов и среди них: «Двухмужняя», «Продкомиссар», «Родинка», «Бахчевник», что свидетельствовало о весьма напряженной и плодотворной работе.

А в голове новые и новые планы.

В мае 1924 года Шолохов с женой едет в Москву, с собой берет написанные зимой и весной рассказы. В Георгиевском переулке молодые снимали комнату. Жили скудно. По ночам Михаил работал, днем бегал по редакциям: предлагал свои рассказы, спорил, отстаивал свое понимание и взгляды на действия и поступки героев. Все же исправлял рукописи, снова нес в редакцию, просил напечатать и снова писал. Это было самое трудное время – время становления и признания его как писателя.

1924 год также не порадовал Шолохова – было напечатано всего два рассказа: «Продкомиссар» и «Родинка». И тем не менее это молодому автору придало сил и надежды. Сдав в редакцию написанные рассказы, Шолохов уезжает в Каргинскую, затем опять в Букановскую.

Однако непредвиденные трудности, неудобства жизни на родине жены, скептическое отношение к его литературным занятиям со стороны родственников жены вынуждают Михаила возвратиться в Каргинскую, в родительский дом. В один из дней, наняв подводу и в кучера Михаила Чукарина (приданое невесты, как мы уже говорили, укладывалось в узелок), Александр Михайлович привез сына с невесткой домой. Жить вчетвером в тесном курене было трудно и неудобно, но ничего, жили.

В тот же год по направлению Вешенского отдела народного образования в Каргинскую работать учительницей в начальной школе приехала младшая сестра Марии – Лидия Громославская. Как запомнили каргинцы, тогда еще молодые парни, Лидия Петровна отличалась броской красотой.

Материальное положение Шолоховых оставалось весьма трудным, в семье не было работающих, жили с огорода и тем, что припасала и подрабатывала Анастасия Даниловна. Александр Михайлович болел, и болезнь не отступала. К просиживанию Михаила за книжками и на рыбалке теперь прибавились занятия над сочинением рассказов. Мать все больше одолевало беспокойство за судьбу единственного сына. В разговоре с соседями она нередко жаловалась, что сын не работает: мыслимое ли дело днями и ночами сидит, пишет и пишет. Сколько можно писать и когда он напишет?!

А Михаил работал над новыми рассказами. Часто писал при керосиновой лампе, пока не выгорит керосин и не вспыхнет огнем сделанный из бумаги абажур.

1925 год для Михаила Шолохова стал знаменательным. Один за другим были напечатаны рассказы: «Бахчевник», «Смертный враг», повести «Лазоревая степь» и «Батраки». Следом Гослитиздат выпускает еще пять рассказов: «Двухмужняя», «Алешкино сердце», «Против черного знамени», «Нахаленок», «Красногвардейцы».

Обратим внимание читателя, что ни один рассказ, ни одну повесть Шолохов не послал в ростовский журнал «На подъеме»13.

Творчество молодого донского писателя высоко оценили. Книжное издательство «Новая Москва» подготовило и выпустило сборник «Донские рассказы».

Шолохов тут же посылает его А. Серафимовичу и просит дать отзыв. Известный пролетарский писатель дал весьма высокую оценку книге и предсказал молодому писателю большое будущее. «Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения правды… Все говорит за то, что т. Шолохов развернется в ценного писателя»14.

В середине 1925 года состоялась встреча Шолохова с Серафимовичем.

«Никогда не забуду 1925 год, – вспоминает Шолохов, – когда Серафимович, ознакомившись с первым сборником моих рассказов, не только написал к нему теплое предисловие, но и захотел повидаться со мною. Наша первая встреча состоялась в Первом доме Советов. Серафимович заверил меня, что я должен продолжать писать, учиться. Советовал работать серьезно над каждой вещью, не торопиться».

И еще Шолохов писал:

«Я очень люблю старика. Это настоящий художник, большой человек, произведения которого нам так близки и знакомы. Серафимович принадлежит к тому поколению писателей, у которых мы, молодежь, учились. Лично я по-настоящему обязан Серафимовичу, ибо он первый поддержал меня в самом начале моей писательской деятельности, он первый сказал мне слово ободрения, слово признания.

Это, конечно, кладет свой отпечаток на наши отношения». Александр Михайлович, будучи уже тяжелобольным, прочитав «Донские рассказы» и отзыв о них Серафимовича, был по-стариковски обрадован успехами своего сына.

1925 год для Шолохова стал знаменательным еще тем, что он начал осуществление своей мечты – написать роман о донских казаках. Именно в станице Каргинской Михаил Шолохов осенью 1925 года приступил к созданию романа «Тихий Дон».

В конце 1926 года выходит второй сборник рассказов под названием «Лазоревая степь», и снова Шолохов посылает его на отзыв Серафимовичу:

«Примите эту памятку от земляка и от одного из глубоко и искренне любящих Ваше творчество. В сборник вошли ранние рассказы (1923–1924 гг.). Рассказ «Чужая кровь» посвящаю Вам. Примите.

Прошу Вас, если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах – «Чужая кровь», «Семейный человек» и «Лазоревая степь».

Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно»15.

Сборник «Лазоревая степь» вызвал восторженные отклики со стороны критиков, журнала «На литературном посту», многочисленных читателей. Высокую оценку дал А. Серафимович. Это еще больше придавало силы и уверенности в работе над «Тихим Доном». С этого времени у Шолохова с Серафимовичем установилась тесная связь и дружба. Серафимович был гостем в доме Шолохова в Вешенской. В одну из встреч с молодым Шолоховым старый большевик выразил удивление и искреннее сожаление тем, что Шолохов не был комсомольцем.

С выходом двух сборников донских рассказов материальное положение семьи Шолохова значительно улучшилось, за свои произведения он стал получать гонорар…

Александр Жаров
Здесь начинал Михаил Шолохов…

Эта история произошла в первые годы жизни «Московского комсомольца».

Все-таки не зря молодая поросль советских писателей именовалась в двадцатых годах комсомольской! Было у нас тогда в ходу даже такое название: комсомольская литература. К ней причислялись молодые поэты и писатели, открывшие в советской литературе новую для той поры тему: тему комсомольской юности нашего народа. И каждого из нас в то же время, если можно так выразиться, открыл комсомол, поддержал, послал учиться, напутствовал товарищеским советом и критикой…

Каждой песней,
Молодежи близкой,
Каждой каплей
Крови большевистской
Я тебе обязан, Комсомол! —

так писал в то время я, так писали о своем литературном рождении мои сверстники и соратники по молодой литературе.

Не все знают, что своим литературным рождением в известной степени «обязан» комсомолу и всемирно прославленный ныне замечательный наш писатель Михаил Александрович Шолохов.

Начинал Шолохов в газете московских комсомольцев – «Юношеской правде» (так тогда назывался «Московский комсомолец»). Там 19 сентября 1923 года был напечатан фельетон «Испытание» за подписью «М. Шолох». Я работал в то время в «Юношеской правде», занимался ее литературными делами и в следующем, 1924 году, когда она стала называться «Молодой ленинец».

Первая попытка Михаила Шолохова выступить уже не с фельетоном, а с рассказом тоже связана с газетой московских комсомольцев.

Вот какой отзыв об этом рассказе был напечатан 15 марта 1924 года в нашей газете, в отделе «Почтовый ящик»:

«Твой рассказ написан сочным, образным языком. Тема его очень благодарна, но это еще не рассказ, а только очерк. Не спеши, поработай над ним, очень стоит. Введи в него больше действия, больше живых людей и не слишком перегружай образами: надо их уравновесить, чтобы один образ не заслонял другой, а ярче выделялся на фоне другого. Работай терпеливее, упорней».

Этот отзыв я привожу сейчас, тридцать пять лет спустя, без большого смущения. Ведь мне и моим товарищам было очень приятно, что рабфаковец Миша Шолохов не обиделся на нас и на наши советы, поработал достаточно «терпеливо и упорно», и через некоторое время в том же 1924 году мы получили от него рассказ, который и был у нас напечатан. Рассказ назывался «Родинка».

Быстро развивался талант Михаила Шолохова. В 1925 году он уже готов был выступить с произведениями вполне профессиональными, с рассказами журнального типа. И Шолохов начинает регулярно печататься в литературном журнале московских комсомольцев – «Комсомолия».

Вспоминаю такой эпизод: трем молодым художникам, которые начали тогда работать в «Комсомолии» под одной фамилией «Кукрыниксы», я поручил нарисовать дружеский шарж на Шолохова. Кукрыниксы жаловались, что несколько дней ищут его и не могут найти. Шолохов был или на учебе, или на вокзале. Как и многие другие студенты, он нередко вынужден был ходить на один из московских вокзалов на разгрузочные работы, чтобы подработать на хлеб. Не легким путем пришел в большую литературу Михаил Александрович. Писал он, по-видимому, по ночам. Писал так вдохновенно и прилежно, что в конце 1926 года он был уже автором двух изданных в Москве сборников: «Донские рассказы» и «Лазоревая степь».

Мне доставляет удовольствие сделать это сообщение читателям газеты «Московский комсомолец», нынешним молодым москвичам, предшественники которых были свидетелями начала большого пути великого советского писателя.

Эм. Ципельзон
Рождение шолоховской библиотеки. Подарок букинисту

Однажды летним утром 1929 года в книжный магазин «Недра», где я в то время работал, сообщили по телефону, что к нам зайдет Михаил Александрович Шолохов, приехавший в Москву из Вешенской. Совсем недавно вышло первое издание первого тома «Тихого Дона». Понятно, с каким нетерпением ждали мы сразу ставшего знаменитым писателя.

Михаил Александрович пришел перед самым закрытием. Просматривая каталог «Литературной книжной лавки», писатель начал отбирать произведения русских и иностранных классиков.

Михаил Александрович не был словоохотлив. Наверное, поэтому мне особенно запомнились его слова: «Я долго мечтал о часе, когда смогу приобрести книги русских и иностранных классиков».

Конечно, все сотрудники нашей лавки получили от писателя его автограф на только что вышедшем первом томе «Тихого Дона», который теперь является большой библиографической редкостью… На прощание Михаил Александрович подарил мне одну из своих первых книжек – «Против черного знамени», изданную в 1925 году.

Литературный вечер в доме печати

Выступление М. Шолохова и М. Светлова. 5 декабря 1928 г.

На вечер Мих. Шолохова, Мих. Светлова и РАППа собралось в Доме печати свыше 500 человек.

Все выступления принимались восторженно. Особый успех выпал на долю т. Шолохова, читавшего новую главу из 5-й части «Тихого Дона», и М. Светлова, мягкие и лирические стихи которого дошли до публики.

Хорошо были приняты рассказ В. Ставского, стихи членов РАППа.

Вечер получился живым.

Приходится пожалеть о том, что публику заставили слишком долго ожидать начала программы.

С.


И тут же:


ВЕЧЕР ПИСАТЕЛЕЙ

В четверг, 6 декабря, в Доме печати состоится вечер писателей – Михаила Шолохова, Михаила Светлова и Н.Н. Ляшко, организованный Литературным фондом РСФСР. Сбор поступит в пользу Фонда.

П. Вениаминов
Незабываемая встреча

Михаилу Александровичу Шолохову 60 лет. Большой жизненный и творческий путь прошел наш любимый народный писатель, автор эпохальных произведений подлинно реалистического искусства.

Думая о прославленном писателе, я вспоминаю свою встречу с ним. Это было в 1929 году1. В ту пору многие из нас, прочитав первую книгу «Тихого Дона», невольно прониклись благодарностью и уважением к молодому автору из станицы Вешенской, хотели увидеть его своими глазами, познакомиться.

И вот Михаил Шолохов приехал в гости к ростовским литераторам. С ним был уже тогда широко известный писатель Николай Николаевич Ляшко.

Помнится, мы все устроились в первых рядах небольшого зала Дома печати, а Михаил Шолохов, сидя за небольшим столиком на сцене, ровным, чуть взволнованным голосом стал читать новые главы из «Тихого Дона». Сцены, полные драматизма, динамичность повествования, сочный образный язык – все это произвело на нас глубокое впечатление. Мы видели могучий талант, хотя перед нами был простой, скромный молодой человек.

После того как Шолохов сложил в папку рукопись, многие тут же поднялись на сцену и выразили восхищение. Похвалу писатель принял сдержанно. Долго еще, стоя на сцене, мы вели с Михаилом Шолоховым и Николаем Ляшко непринужденный разговор о том, что нас больше всего волновало, – о советской литературе, о ее исканиях и путях.

От всей души хочется пожелать Михаилу Шолохову доброго здоровья и большого творческого долголетия.

Часть вторая
Признание

Мария Петровна Шолохова вспоминает…1

I

Так случилось, что Мария Петровна увидела меня первой – из окна дома. Я стояла у могилы Михаила Александровича. Мария Петровна спросила, кто я…

Я не брала у нее интервью. Почти не задавала «журналистских» вопросов. Мария Петровна рассказывала сама, и каждое ее слово казалось и сейчас кажется мне значительным. Порой она перебивала сама себя:

– Ну, это не для печати. Просто так поговорим.

Времени мне было отпущено всего полчаса – Марии Петровне тяжело было долго говорить. Но вот на часах в кабинете Михаила Александровича коротко отбило половину двенадцатого. Потом – половину первого… Было совестно утомлять ее. Скоро, к 24 мая – к дню рождения Шолохова, – приедет много гостей из Москвы, Ростова, со всего Союза – писатели, журналисты, литературоведы…

От шолоховского дома до редакции газеты «Советский Дон» я летела не разбирая дороги. Спасибо коллегам – заперли в пустом кабинете, дав стопку бумаги. Спешила записать… До сих пор в памяти интонации Марии Петровны, движения рук. Сдержанная в жестах, она иногда как-то особенно смыкала пальцы, выделяя слово. Забыв начисто о типах и прототипах, образах и прообразах, я – в лоб:

– Аксинья – это вы?2

– Ну, не знаю. Аксиний ведь много, знают их в хуторах. Не я. Но, когда молодая была, колечки волос на шее – помните? Завитки – как у меня.

И улыбается. Удивительно хорошо улыбается, но в этой мягкой, ласковой, округлой улыбке – все те же достоинство и несуетливость, сдержанная, уверенная сила. Не знаю, согласятся ли со мной шолоховеды, но обаяние характера Аксиньи – от Марии Петровны. Я уверена в этом.

Многое из того двухчасового разговора с ней не вошло в публикацию «Литературной России». Многое было слишком, что ли, личным. Но теперь, перечитывая свою запись, я думаю, что если о ней – значит, я о Шолохове…

– Я в молодости спокойная была, тихая да необидчивая. Мы с Мишей характерами сошлись.

А познакомились мы году в двадцать первом или двадцать втором. Миша тогда оканчивал курсы в Ростове, и его к нам, в станицу Букановскую, прислали – налоговым инспектором. Я в то время учительствовала. Окончила семь классов Усть-Медведицкого епархиального училища, и когда впервые школу открыли, то, кроме меня, образованней, как говорится, не нашли. А когда Миша приехал, вызвали меня в сельсовет и мобилизовали в статистики, ему помогать. Перепись делать – такой-то посев, такой-то налог полагается… Так я и работала с ним. Закончил он работу, уехал в Москву, а уж оттуда и пошла переписка. Много писем, и такие хорошие…

Миша веселый был, улыбчивый. Его потому и любили – все у него с шуткой. Но на меня поначалу вроде бы и не смотрел. Даже обидно было… Как-то в компании спросил: «Тебе сколько лет?.. Ну, мы одногодки».

В двадцать четвертом году, 11 января, мы поженились. Уже потом, когда документы нужны были, я узнала, что он с 1905 года. «Что же ты обманул?» – говорю. «Торопился, а то вдруг ты замуж раньше выйдешь».

Родители мои против были. Отец хотел, чтобы я училась дальше. Говорил Мише: «Бросить все, чтоб замуж выйти?!» Я уж и сестру подговорила, самой неудобно начинать. Вот она за столом у самовара и начала: «Отец, а Маруська ведь и вправду за Мишу замуж собирается…» – «Цыц, адвокат нашелся!»

А ведь нравился ему Миша. Когда он в первый раз в станицу приехал, в сельсовете всю ночь с казаками разговоры вел. Отец вернулся домой поздно, да и то из-за матери: «Я потому только и пришел, что знал – ты ругаться будешь. Этот парень (о Мише) – черт побери, что за ум, какая память великолепная, какой язык!» Я потом отцу припоминала его слова, да он свое: «Мальчишка, ни кола ни двора, как жить будете?»

Свататься Миша с отцом и матерью приехал, чин по чину. Мой уже не возражал. Приданого не было – три сестры, кроме меня. Дал куль муки – вот и все приданое. И мы сразу же, в двадцать четвертом году, поехали в Москву. А 24 мая вернулись и стали жить с его родителями в Каргинской.

Легко нам никогда не было. В тридцатые годы что пережила – не рассказать… Чего только не было. Да и раньше неспокойно жили. Банды на Дону долго были. То белые станицу возьмут, то красные отобьют, а потом – снова… Как-то я два дня на чердаке пряталась – зарубили бы. Отец лошадей держал, почту. Пришли банды: «Давай лошадей!» – «Я, – говорит отец, – офицерам не подчиняюсь теперь. Я теперь подчиняюсь Красной Армии». Убить хотели, да бабка ночью вывела за станицу. Так и спасся.

…Возможностей поначалу никаких не было – ни у Миши, ни у меня. В Москву как приехали в первый раз – Миша за любую работу брался: сапожничал, камни клал на улицах. Одежда у нас – никакая, стыдно по улице пройти. Через две недели потащил меня в Большой театр: «Обязательно надо посмотреть». Все красиво, все блестит, люди так хорошо одеты, а мне стыдно. Миша мне говорил: «А что ж ты хочешь. Первое время так и будет».

Если мой отец спрашивал: «Как думаете жить дальше? Миша, что ты думаешь?» – отвечал: «Не бойтесь, я Марусю убедил». А убедил так:

«Подожди, Маруся, не все сразу. Это я сейчас так пишу. Вот напишу большую вещь – будут издавать и у нас, и за границей». Как наперед знал! Это в двадцать четвертом – двадцать пятом-то годах! Я поражалась. Он тогда только задумывал писать, а уже все знал.

Учиться мы хотели оба. Но только заикнулась я поначалу об учебе или о работе какой-нибудь, чтоб полегче немножко было, он прямо и сказал: «Знаешь что, я тебя заранее предупреждаю – работать ты будешь только у меня». Я не поняла: «Что значит – у тебя?» – «А вот тогда и узнаешь». – «Миша, ну как же, ведь ехали учиться?» – «И я не буду, и ты. Когда же я тогда работать буду? Мне же писать времени нет».

Позже он признавался мне: «Если бы только пришлось сейчас писать «Донские рассказы», конечно, я бы их совершенно по-другому написал…» Тогда для нас 5 рублей или 3 рубля – гонорар за рассказ – прибавка. Когда не хватало денег, то действительно по нескольку дней очень туго бывало. Миша получал 70 рублей. Тридцать мы всегда посылали его родителям, на остальные жили. Да еще поначалу комнату снимали у соседей – Миша уходил туда писать. Вот тогда я поняла – что значит «у меня работать будешь». То, что ночью напишет (а утром – на работу), я днем от руки переписываю. В перерыве прибежит посмотреть – готово ли. Нет, так на другой день вбегает и, как правило, на часы смотрит. «Пять минут тебе даю. Если хочешь Москву посмотреть, со мной поехать (надо рассказ в журнал какой-нибудь отвезти) – собирайся». А что мне пять минут, если и вещей-то не было? Кофтенку на себя – и готова. Так и привыкла.

Переписывала от руки лет пять-шесть. Потом появилась машинка. У меня даже письмо от Миши из Москвы сохранилось: «Избавляю тебя от переписи. Купил тебе машинку за 60 рублей». По тем временам цена немалая. Мы ее быстро освоили самоучкой – и он, и я.

Писал он в молодости по ночам. Вообще, работал он… Не знаю, был ли еще такой человек, как он. Вот так сидишь – он все работает, ляжешь уснуть – работает, работает, проснешься – все сидит… Лампа керосиновая, абажур из газеты – весь обуглится кругом, не успевала менять. Спрошу: «Будешь ложиться?» – «Подожди, еще немножко». И это «немножко» у него было – пока свет за окнами не появится.

Я удивлялась всегда, да и теперь дивлюсь, откуда такая сила была? А он – «Сила особая не нужна. Это очень легко привить в себе. Стоит только заняться. Работа интересная, хочется закончить, не обрываться на полуслове». Привык: ночь у него – рабочее время.

Когда врачи запретили писать по ночам, стал рано вставать, до завтрака. Днем работать не мог. Днем у него – книги, журналы, газеты, ответы на письма. Люди приходили все время…

Читать он любил всегда, с самого детства. Со слов Михаила Александровича, из рассказов его отца знаю, что они с отцом были, как друзья-ровесники. «Минька слишком развит был», – объяснял отец. Он сына не Мишей, а Минькой звал. «Мне с ним неинтересно было, как с ребенком, разговаривать». Двенадцати – тринадцати лет читал уже совершенно все книги, какие мог достать.

Был у них в станице поп, и библиотека у него замечательная. Михаил Александрович ходил к нему – брал книги. Так этот священник специально оставлял его на час, другой – только поговорить! Кажется, Виссарион его звали.

Михаил Александрович рассказывал: «Вот ты подумай, сядем мы с отцом (а было ему четырнадцать – пятнадцать лет) и Спинозу разбираем».

Потому-то, мне кажется, у них действительно «детских» разговоров никаких и не могло быть. Да и сам Михаил Александрович не особенно о детстве вспоминал, у него все со взрослыми было. Отец его работал одно время на мельнице, там завозы большие, и Миша в этой гуще и вырос. Он там – мать, бывало, шумит ему, чтоб домой шел. Махнет рукой, сядет где-нибудь – его и не вытащишь оттуда… И отец его защищал. «Не тащи, мать. Он приходит, такие интересные вещи рассказывает, которые я и не замечаю».

Может быть, с тех пор и не любил он ничего придуманного, неверного. Экранизации его романов ему не нравились. Что-то всегда не так. Да и разве Быстрицкая – Аксинья. Не казачка, сразу видно. Если и нравилась, только первая экранизация «Тихого Дона»…

Михаил Александрович очень музыкальный был – самоучкой и на рояле, и на мандолине играл. Песни многие любил, а кроме донских, одну особенно – «По диким степям Забайкалья». Дети у нас все хорошие певцы. Я их всегда заслушивалась. Бывало, и отец подхватывал… Сколько раз думали на магнитофон записать, да так как-то и не собрались…

Просто на все смотрели, не задумывались, что это нужно сохранить для памяти. Теперь, конечно, жалею, что не записали…

Он любил, когда я была рядом, даже когда писал. Случалось – переписываю, найду что-нибудь не так, по моему мнению, или выражение какое не понравилось: «Я бы не стала так писать». Поспорим, поговорим – иногда оставит, как есть, иногда и согласится. Или рядом попадаются подряд несколько одинаковых слов. Сидит задумавшись. «Что задумался?» – «Да вот тут слово и тут. Какое предложение лучше снять – это или то?» Давай думать. Хорошо – я так скажу, он этак, глядишь, и приходим потом к общему.

И отдыхали всегда вместе. Михаил Александрович никогда не ездил на курорты. Охота, рыбалка – это да. «Собирайся, Маш!» – или в Казахстан, или здесь где на рыбалку. Оба мы охоту любили. Из Англии Михаил Александрович ружья привез – себе, мне и сыновьям. Детей всегда брали с собой. Я стреляла не хуже его.

Красота какая – гуси! В Казахстане, на озерах. В степи ямы роем, хоронимся, на голове – перекатиполе. И ждем – вот скрадка-то! – когда покажутся. Гуси – осторожные птицы, если один заметит охотника – другие больше не подлетят.

Михаил Александрович все шутил: «Не женское это дело – рыбалить. Сидела бы дома да мужу носки штопала».

Природу, землю любил он, не уставал удивляться. Часто в саду или в огороде зовет меня, будто что произошло. Я подойду, а он радостный:

«Посмотри, как выросло!»

Все делили поровну – и радость, и беду. Легко сказать – шестьдесят лет вместе. В последние годы Михаил Александрович уже не мог работать, два инсульта перенес. Сидим в кабинете друг против друга. Чуть я встану – «Маш, ты куда? Сиди, не уходи». Он все бодрился: «Вот окрепну чуток, поедем на охоту»…

Когда умирал – как знал. Обычно последнюю папиросу выкурит, возьмет мундштук, щипчиками окурок вынет и – в пепельницу. А тогда даже не докурил, оставил горящую, пошел, лег – и умер…

Мария Петровна берет со стола фотографию молодого Шолохова.

Прекрасное мужественное лицо с удивительным солнечным взглядом.

Таким он останется навечно в нашей памяти.


Вела беседу Наталья Троепольская

II

Наш журнал уже публиковал воспоминания вдовы великого писателя Марии Петровны Шолоховой (см. А5? 5, 1987). Предлагаем новую запись, сделанную Н.Т. Кузнецовой1.


Мария Петровна Шолохова вспоминает…

Мой отец, Петр Яковлевич, приучал всех детей к труду. Мне доставалось больше других работать по дому: и коров доила, и за конем ухаживала, и в огороде, и на бахче работала. Когда сестры учились в Усть-Хоперской, я уже учительствовала. Утром коров подою, печь затоплю и иду на работу. С работы приду, по хозяйству управлюсь, только сяду на лавочке посидеть отдохнуть, глядь – уже коровы идут домой. А я сижу и думаю: «Что же они так рано идут…»

И с Михаилом Александровичем мы познакомились, когда шли с Лидой, сестрой моей, с работы, с бахчи, картошку подбивали (окучивали). Как раз дождь прошел, мы в грязи все, выпачкались по дороге. А он – навстречу, заговорил с нами, спросил, откуда мы идем…

Это было вскоре после его приезда в Букановскую. Я в то время работала в исполкоме, и он пригласил меня к себе работать статистиком.

И тут как-то вскоре Михаил Александрович заболел. Лечил его фельдшер. У больного был сильный жар. Нужен был лед, лед в Букановской был только у нас (каждую весну погреб набивали льдом), больше ни у кого льда не было.

Я говорю Лиде: «Надо отнести ему лед»; она отнесла, я сама стеснялась. Я и на работе, бывало, стеснялась на него смотреть, сижу с бумагами целый день и головы не подниму. А понравился он мне сразу…

Потом фельдшер говорил, что лед очень помог в лечении. Когда стало Михаилу Александровичу немного легче, мы с двоюродной сестрой Антониной, которая тоже работала статистиком в исполкоме, пошли к нему на квартиру. Что-то надо было узнать по работе, уточнить с бумагами. Он был еще слаб, но уже выздоравливал. В комнате был цветок, китайская роза, и как раз один цветок расцвел. Он сорвал его и подарил мне. И еще подарил маленькую яркую красную звездочку, такую, как на красноармейские фуражки прикалывали.

В Букановской мы и встретились с ним всего один раз. А когда снова встретились в Вешенской, он уже настойчиво просил ждать его (он собирался ехать в Москву). Уезжая в Москву, он сказал, что я произвела на него хорошее впечатление. Спросил и у меня, я сказала тоже свое мнение. Обещала ждать его…

А зарегистрировались мы в 1924 году. 11 января выехали из Букановской и 18-го приехали в Москву.

В Москве мы снимали комнату, комната была очень маленькая, отапливалась из кухни, печку мы не топили, на этаже общие удобства, туалет.

Когда мы с Михаилом Александровичем собрались ехать жить в Москву, то родители наши высказали сомнение: мол, как это ехать туда, у него нет определенной профессии и заработка. А Михаил Александрович возразил: «Я обязательно устроюсь на работу, и Маруся тоже сможет работать». А когда приехали в Москву, он сразу сказал: «Я буду писать, а ты будешь переписывать».

Заработок у Михаила Александровича был в среднем 70 рублей в месяц. 30 рублей мы отсылали его родителям, а на 40 рублей жили вдвоем. Питались мы неплохо, бывало, правда, так, что только селедкой и хлебом. Но селедка («залом») была исключительно вкусная. А хлеб ситный, с изюмом, для меня был вкуснее всякого пирожного…

Когда я выходила замуж, моя мать Мария Федоровна подарила мне часы в золотом футляре (с крышечкой) на цепочке. Часы носились, как кулон. Но жить было трудно, крышечку от часов пришлось сдать в Торгсин…

Михаил Александрович обычно ездил по издательским делам, на деловые встречи один. Но мы бывали вместе и на литературных вечерах. Помню, однажды в Политехническом музее мы слушали лекцию Луначарского, и в этот же вечер слушали Маяковского, он читал стихи о солнце. Мне понравилось.

Бывали у нас и молодые писатели, чаще всех, конечно, Вася Кудашов. Их так и прозвали – его и Мишу – «вакса и щетка». Были они неразлучны, как родные братья. Любили дружески разыгрывать друг друга…

По-моему, каждому знакомо чувство, которое испытываешь, когда, не имея ничего, вдруг приобретаешь хорошую вещь или вообще что-либо необходимое. Я вспоминаю сейчас ту радость, которую мы ощущали, когда до войны вошли в наш дом с мезонином. Построить дом на свои трудовые средства, иметь отдельную комнату для работы Михаилу Александровичу – что может быть радостнее? Понятно и то чувство, которое мы испытали, когда перешли в новый дом после войны: имеешь свой угол, не надо ходить по квартирам…

Приехав из эвакуации, мы получили квартиру в Москве, на Староконюшенном, так как дом в Вешенской был разрушен и для жизни в нем не пригоден. Уезжая из Вешенской, мы ничего из вещей с собой не взяли, во время бомбежки все пропало. Приобрести в Москве сразу даже самое необходимое мы не могли. Во дворе дома на Староконюшенном был склад никому не принадлежавших, не нужных никому вещей. Оттуда нам разрешили взять кровати, стол, шкаф.

Когда вышло постановление о том, что крупным военачальникам и академикам выделены средства на постройку дач, то Михаил Александрович на эти деньги решил отремонтировать разрушенный в войну дом. Но специалисты сказали, что легче построить новый, чем ремонтировать разрушенный. Достать стройматериалы в то время было очень трудно. Заботу о строительстве взял на себя ЦК. Для нового дома отвели участок.

Дом строился в течение трех лет. В 1949 году мы в него вошли. За строительные материалы и работы Михаил Александрович платил долго. И когда ему говорили в ЦК: «Скоро ли уплатишь?» – он отвечал близко знавшему его товарищу: «Должен, не спорю, а отдам не скоро». Платил долг более десяти лет. Работал, как говорят, не покладая рук, и ночами работал. Не было никаких поездок на курорт или в какие-то места отдыха, за исключением Казахстана, куда его привлекала охота и рыбная ловля. В Казахстан мы ездили осенью и жили в палатках у озера Челкар по два месяца, вплоть до появления снега.

В новом доме возможности были более широкими, у Михаила Александровича стало два кабинета. Малый кабинет (на втором этаже, комната на северо-запад, угловая) был рабочим. Михаил Александрович любил эту комнату, говорил, что там уютнее и как-то лучше работается. Он мог там работать и ночью, и отдыхал там после обеда, читая. А второй кабинет – большая комната, где он работал только днем, а также принимал иногда посетителей. Обстановка в этом кабинете и сейчас та же, что и была в те годы, с прибавлением большого шкафа для книг и телевизора. Мебель с тех пор не передвигалась. В этом кабинете встреч было много, и с писателями, и с военнослужащими, и с зарубежными гостями, и с молодежью. Беседовал здесь Михаил Александрович и со шведскими, и английскими издателями, и с писателями других стран Европы. Принимал здесь Михаил Александрович молодежь из ГДР, Болгарии, Чехословакии, Венгрии. Вещей в этой комнате немного. Михаил Александрович очень привыкал к вещам, к обстановке, не любил заменять привычное. Не любил, когда кто-нибудь брал какую-нибудь вещь на столе и не клал на место.

Лишнего ничего не было, радиоприемник на письменном столе он обязательно включал каждое утро, в шесть часов слушал последние известия.

Семья наша с каждым годом увеличивалась, пошли внуки, правнуки… Дети учились в высших учебных заведениях. На каникулах они никогда не стремились куда-либо поехать, только в Вешки…

Когда библиотека, которую мы собирали до войны, пропала, то Михаил Александрович до такой степени тяжело переживал, что сказал мне: «Ну, теперь я книги собирать не буду». Но это, конечно, были только слова, потому что без книг он не мог. Книг приобретал много. Русскую классику, прозаиков и поэтов, он много раз читал и перечитывал.

В последние годы он особенно ценил военные мемуары советских полководцев. Я частенько говорила: «Ты, наверное, эти книги уже наизусть знаешь». Книги, с которыми он не расставался до последнего дня жизни, были военные мемуары маршала Жукова и «Черная река» Уильяма Хиллена.

По существу, все его время было рабочее. Если была необходимость, он работал и утром, и днем, и ночью. Это было до самой болезни. После инсульта в 1961 году врачи запретили Михаилу Александровичу работать по ночам. Но вплоть до 1975 года, несмотря на несколько тяжелых приступов болезни (состояние комы), он работал как обычно, хотя часто были такие дни, когда, написав уже несколько страниц, он бросал их в камин, говоря: «Нет, это не то…»

Вставал Михаил Александрович в три-четыре часа утра и работал до завтрака в семь – семь тридцать утра. Если выпадали редкие свободные дни, то он их посвящал охоте или рыбной ловле. Бывали и более длительные перерывы. Перегрузки в работе давали о себе знать, требовался отдых. Уезжали на две-три недели – на Хопер, в Казахстан, за границу.

В 1961 году Михаил Александрович тяжело заболел, перенес инсульт. Было обострение диабета, коматозное состояние. Врачи запретили работать ночами, только днем. Такая работа его не удовлетворяла. Он нервничал, с раннего утра звонил секретарю райкома; телефон, посетители и прочие дела не оставляли времени для работы днем.

Однажды оказал: «Скорее бы кончить вторую книгу «Они сражались за Родину», а там уже немного останется. Будет трилогия». Об этом мечтал в последние дни…

Иван Молчанов
История одной фотографии

– Обратитесь, – разрешил командир.

– Здравствуй, корреспондент! Не узнаешь? – Пожилой, моих лет офицер протянул руку, называя меня запросто на «ты».

Я замялся:

– Не могу припомнить…

– Эх ты, а еще земляк. Комсомолию архангельскую помнишь? Ну вот… Ваську Трешннкова не забыл?

Как мне было не помнить его? Но как он изменился! Не скажи он свою фамилию, мне бы и в голову не пришло, что передо мной весельчак, песенник и большой забияка Вася Трешников, непременный выдумщик и балагур. И, уже не спрашивая разрешения у полковника, мы обнялись и расцеловались. Полковник улыбался:

– Раз такое дело, давайте-ка завтракать. Садись, батальонный комиссар!

Во время завтрака друг моей юности рассказал, что после моего отъезда из Архангельска на учебу в Москву покинул Архангельск и он, Трешников. Был он долгое время в Сибири и на войну, в подмосковные леса попал с подразделением сибиряков. Он читал нашу газету, частенько видел там мою фамилию, поэтому знал, что я нахожусь в одной с ним армии, но встретиться со мной никак не удавалось. И вот я в части, где воюет батальонный комиссар Трешников.

Рассказывая о себе, он открыл свою полевую сумку и вытащил оттуда небольшую фотографию, пожелтевшую от времени, но очень еще отчетливую:

– Узнаешь?

Я взял фотографию в руки и ахнул:

– Да ведь тут друзья, комсомольцы двадцатых годов!

С фотографии улыбались три паренька. Первый – в кубанке и с трубкой в зубах – Михаил Шолохов. За его плечами не было еще ни «Тихого Дона», ни «Поднятой целины», поднявших впоследствии имя писателя до широкой мировой известности; вторым был Георгий Шубин – талантливый паренек из онежских лесов, уже много лет печатавшийся в Москве. На учебу в Москву он уехал из Архангельска на год раньше меня. Третьим, в клетчатой кепке, был я…

– Знаешь, эту фотографию я потерял в тридцатом году и не смог ее разыскать, – говорю я Трешникову. – А кто снимал – убей, не помню. Да как она к тебе попала?

– А в Сибири сталинградец один подарил ее мне. Может, помнишь Сашу Воропаева? Вы с ним на Сталинградском тракторном работали. А потом он к нам в Сибирь подался. Он мне честно сознался, что «упер» у тебя эту фотографию. Ну, я и выклянчил у него.

– Вот оно что!.. Ах ты, Саша, Саша, сталинградский дружок! Ну, Васька, тебе не отвертеться от меня: хочешь не хочешь, а фото это ты должен мне вернуть. Я дам фотографию нашему армейскому корреспонденту, попрошу переснять и вручу тебе копию.

– Коли так, – бери «путешественницу».

Так фотография снова очутилась у меня в руках. Не удалось мне дать моему товарищу копию с нее: вскоре в одном из боев он погиб. Давно умерли Шубин и Воропаев…

Сейчас, когда пишутся эти строки, перед моим мысленным взором возникает апрель 1925 года, маленькая комнатушка на верхотуре, на углу Неглинной и Кузнецкого. Это – редакция только что созданного нового молодежного журнала…

Я достаю из шкафа чудом сохранившийся первый номер этого журнала. На обложке – красные знамена в языках пламени. На фоне пламени и знамен название журнала: «Комсомолия». Литературно-художественный журнал МК РЛКСМ. № 1».

В первом номере: М. Шолохов – «Бахчевник», рассказ; Г. Шубин – «Из повести о юнрабселькоре»; И. Молчанов – «Стихи о Севере»; И. Владимирский – «Песня о Тане», поэма; В. Кудашев – «Тю-Тю», очерк – и фамилии других, начинавших тогда комсомольских писателей. Многих сейчас нет уже в живых…

Когда делался первый номер «Комсомолии», я исполнял в редакции обязанности секретаря. Учась в Государственном институте журналистики, я проходил тут практику.

На секретаре лежала обязанность принимать рукописи, править корректуру, составлять ведомость на гонорар и самому же быть кассиром. Секретарь редакции в те времена был, что называется, «и швец, и жнец, и на дуде игрец».

В один из апрельских дней в редакцию пришел коренастый паренек в лихо заломленной, видавшей виды «кубанке» и в потертом пальто нараспашку. Он вытащил из бокового кармана рукопись и положил ее на стол. Это был рассказ «Бахчевник», под которым стояла подпись еще ничем не знаменитого автора: «М. Шолохов». Мы с А. Жаровым прочли рукопись и тут же отправили ее в набор.

Жили мы тогда, надо прямо сказать, не очень «сытно». На двенадцать рублей студенческой стипендии в месяц много не разживешься. Я настоял в издательстве, чтобы нам, авторам первого, не вышедшего еще в свет номера, дали аванс. Назавтра я выплачивал первый по номеру гонорар Шолохову, Шубину и – себе. Втроем мы плотно пообедали, а затем отправились в редакцию «Журнала крестьянской молодежи» на Воздвиженку. Здесь, во дворе редакции, «поймал» фотокорреспондент этого журнала и сфотографировал.

Кто был этот фотограф, я не запомнил. Забыл в дальнейшем и про фотографию, которую «взял на память» мой сталинградский дружок.

А после того как фотография нашлась, я уже с ней не разлучался. Я возил ее на дне моего армейского чемодана по странам, куда кидало меня суровое военное время. Теперь, в связи с наступающим сорокалетием нашего комсомола, я решил опубликовать это фото.

А. Стасевич1
Так было

…1925–1929 годы. По путевке комсомола мне, тогда комсомольцу, рабочему корреспонденту газеты «Гудок», пришлось работать сначала в юношеском секторе издательства Моссовета «Новая Москва», а затем (после объединения издательств) – в издательстве МК ВКПб «Московский рабочий».

Жизнь столкнула в те годы меня, еще молодого по возрасту и опыту редакционной работы, с писателями и поэтами разного возраста и направлений. В числе их был и Михаил Шолохов.

Хотя прошло более полувека после выхода первого сборника «Донские рассказы», очень памятна работа над подготовкой его к изданию, в которой активно участвовал и Михаил Шолохов.

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – писал в предисловии к сборнику А. Серафимович. – Просто, ярко и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, – только учиться, только работать над каждой вещью, не торопиться».

…Закончив работу по подготовке сборников «Донские рассказы» и «Лазоревая степь», М.А. Шолохов возвращается на Дон в станицу Вешенскую – собирать материалы для романа «Тихий Дон».

«Люди были под рукой, как живые, – говорил Шолохов. – Ходи да распоряжайся, тут уж от твоего умения все зависит. Все было под руками – и материал, и природа» (Известия. 1940.

12 июня. С. 5).

3 апреля 1927 года М. Шолохов пишет из станицы Вешенской:

Ты-ли это, т. Стасевич? Получил письмо от 26.111. и подписи не разобрал.

В середине маячит «…севич…», а по краям нечто подобное тому, как на керенских деньгах.

Во всяком случае по поводу письма гутарю с тобой.

Деньги за «Лазоревую степь» получил. Теперь относительно романа: я надеюсь окончить его к осени (октябрь – ноябрь). В феврале на сей счет переписывались с т. Посвянским и тот сообщил мне, что против размера вещи и присылки ее по частям у вас там не возражают. Советовал договориться с т. Морозовой2.

Мне тоже не безинтересно было бы знать размер оплаты за печ. лист, тираж и пр. договорные условия. Сообщи мне ваши условия, а тогда я не замедлю прислать первые три части на просмотр. Жду ответа.

Кратко о романе: зовется «Тихий Дон». Размер 40 (приблизительно) печ. листов. Частей 9. Эпоха 1912–1922 гг. Эпиграф не интересует?

Поговори с кем следует о том, не сможет ли изд-во субсидировать меня некоторой суммой денег под роман? Сообщи и на сей счет.

С тов. прив. М. Шолохов3.

А получив на это письмо положительный ответ издательства, М. Шолохов сообщает:

Ст. Вешенская

22 июля 1927 г.

Дорогие товарищи!

С высылкой первых частей романа запаздываю, потому что держит проклятая машинистка. Есть в нашей станице такой «орган», который печатает рику разные исходящие, вот этот-то печатный станок (я крепко верю, что это не пишущая машинка, а ее прадед – печ. станок времен Иоанна) печатает мой роман. (По Сеньке, говорят, и шапка.) Дама, которая управляет спей машиной, работает весьма медленно, и я, по всей вероятности, пока она кончит печатать роман, успею написать другой.

Серьезно, раньше средины августа прислать не могу, т. к. перепечатано только 2 ч.

Надеюсь потерпите и не станете «выражаться» за невыполнение обещания.

Я-то от Вас терпел не мало, во всяком разе не меньше.

С друж. прив. М. Шолохов.

В конце 1927 года рукопись первых частей романа «Тихий Дон» поступила в редакцию. Но тут произошло затруднение. Юношеский сектор издательства «Московский рабочий» было решено вместе с его редакционным портфелем передать в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». При разделении возрастной тематики изданий, несмотря на то что рукопись романа «Тихий Дон» уже поступила в издательство, согласно заключенному договору, и к ее рецензированию приступили, новое руководство редакцией художественной литературы категорически стало возражать против оставления ее в своем редакционном портфеле. Что оставалось нам делать? Пришло на память внимательное отношение к молодому писателю со стороны А.С. Серафимовича при издании сборника «Донские рассказы».

После просмотра рукописи А.С. Серафимович дал заключение издательству: «…Немедленно печатать роман без всяких сокращений»1.

Николай Тришин1
У истоков

К 55-летию М.А. Шолохова


Послезавтра лауреату Ленинской премии Михаилу Александровичу Шолохову исполняется 55 лет.

Свою работу в советской литературе замечательный художник начал в московских комсомольских изданиях. Первые его очерки и рассказы были напечатаны в газетах «Юношеская правда», «Молодой ленинец» и в «Журнале крестьянской молодежи».

Мы публикуем сегодня очерк бывшего редактора «Журнала крестьянской молодежи», писателя Николая Тришин а, в котором он рассказывает о своих встречах с молодым М.А. Шолоховым.


Это было давно. Москва была еще старой Москвой, какой ее изображали на гравюрах тогдашние журналы. Пожалуй, единственным зданием двадцатого века был в то время дом «Моссельпрома». Правда, рылись уже котлованы под здание Центрального телеграфа на Тверской и еще кое-где, но Москва главным образом пока ремонтировалась после пяти лет разрухи, холода и голода. Исчезали из оконных форточек закопченные железные трубы «буржуек», начинало действовать в домах центральное отопление, голландки, кухонные плиты. Москвичи отогревались. Самым популярным предприятием стал «Москвотоп» со своими дровяными складами и знаменитыми фургонами: «Дрова и уголь с доставкой на дом».

Жизнь явно налаживалась.

Шел январь 1925 года. В эти дни мне довелось быть свидетелем того, как зачиналась удивительная литературная биография одного двадцатилетнего «паренька от сохи» – так фигурально выражались тогда о крестьянской молодежи.

В один из январских дней 1925 года в нашей редакционной комнате на Воздвиженке, 9 (ныне улица Калинина), где помещалось издательство «Крестьянской газеты», было по обыкновению шумно, тесно, дымно. Многочисленные безусые авторы сидели на подоконнике и на столах, спорили, читали вслух стихи и рассказы – готовился очередной, февральский номер «Журнала крестьянской молодежи». Был тут Серафим Огурцов2. С лицом засыпающего младенца он под дружный хохот заканчивал чтение «Пожарной кишки», очень характерной для его стиля. Ломовой извозчик, богатырь Иван Трошин-Туляк, парень двадцати лет, демонстрировал свои бицепсы перед дядей Гиляем3, известным королем репортажа старых времен. В синей поддевке на сборах, в серой мерлушковой шапке, с седыми висящими усами, большой и тучный, Гиляровский любил к нам захаживать и рассказывать о своих приключениях. Сидел, помню, Иван Молчанов – поэт-литфаковец, но уже с именем, застенчивый и миловидный Егор Хвастунов, тоже поэт. Из соседней редакции «Лапоть» забрел на шумок вечно веселый и бурный Саша Архангельский4 в сопровождении Василия Кумача5, который, войдя, тряхнул рыжеватыми волосами, стукнул кулаком в грудь:

– С места не сойти, дам на днях «Комсомолку Дуню!».

Песню эту, кстати, он закончил вскоре, и она долго распевалась в деревнях. Но в тот момент наше внимание было отвлечено еще одним вошедшим – в комнате появился незнакомый паренек в солдатской шинели, видевшей виды серой папахе, слегка сдвинутой набекрень, в простых сапогах. Парень был невысок и очень юн.

Полагая, что это один из юнселькоров, прибывших в Москву, заведующий отделом юнселькоров Василий Кудашов усаживает паренька к столу.

– Садись, товарищ, рассказывай, с чем прибыл.

Не слышал, о чем они говорили, только видел, что парень в шинели поднялся, козырнул Кудашову и вышел6.

На следующий день Вася Кудашов принес мне рассказ, написанный от руки четким почерком.

– Читай. По-моему, здорово!

Читаю заголовок: «Пастух». По мере чтения передо мной зримо встают пейзажи Придонья: знойная степь с висящими в небе ястребами, звоном кузнечиков, хутора в вербах и садах… Знакомая картина, которая уже стала тускнеть в памяти за три года городской жизни. Ведь точно, в этих местах, на юге Калачаевского уезда Воронежской губернии, граничащих с казачьими станицами, я провел 1920-й и 1921 годы. Там мы, комсомольцы, работали в комбедах, дрались с бандитами Колесникова, Маруси, Курочкина и прочими. В рассказе поражали цепкий глаз автора, необычайная образность и колоритный язык. Дочитываю рассказ, смотрю на подпись автора: М. Шолохов.

– Ну как! – спрашивает Вася Кудашов.

– Хорошо! Дадим в номер. А кто этот Шолохов?

– Живет в Москве, в Огаревой переулке. Печатал фельетоны в газетах, мостил мостовые, работал грузчиком, счетоводом в жилуправлении. Пишет рассказы. Ты почитай – какие рассказы!

Через день Шолохов зашел узнать о судьбе «Пастуха». Мы разговорились и, к нашему удивлению, выяснили, что уже дважды в жизни наши дороги едва не скрестились. Оказывается, в 1916 году мы одновременно учились в Богучаре Воронежской области – он в гимназии, а я в городском училище, и жили мы на квартирах по одной улице. В 1920-м и 1921 годах я работал в Калачевском укоме комсомола, а он – в Вешенской, агентом волпродкома. Я на левом, а он на правом берегу Дона обеспечивали продразверстку и гонялись за бандами в отрядах ЧОНа.

С этой встречи двадцатилетний Шолохов становится частым посетителем наших редакционных сходок. Одаренный молодой писатель стал желанным автором «Журнала крестьянской молодежи». В течение 1925 года журнал дал несколько его рассказов: «Пастух», «Алешкино сердце», «Калоши», «Кривая стежка», «Жеребенок». На занятиях литературного кружка Виктор Борисович Шкловский, преподававший нам науку творчества, пророчил Михаилу Шолохову незаурядную литературную будущность.

А вскоре у М.А. Шолохова вышел первый сборник «Донских рассказов». В предисловии к сборнику А. Серафимович писал: «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, охватывающий глаз…»

Однажды, было это весной 1926 года, Михаил Александрович рассказал: «Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства, ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя. Хочу уехать я в Вешки, в родную хату. Только вот чем жить буду – вопрос».

Я бывал у Шолохова в Огаревой переулке и представлял эти условия. Небольшая мрачная комната, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, даже переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатушка, где живут Шолохов с женой Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие.

Нам, более года знавшим Шолохова, верилось, что он может сделать большую, значительную вещь, и мы дружно одобрили его решение. В это время было задумано издание книжной серии очерков и рассказов о современной деревне, а подбор авторов поручен мне. Вскоре был подписан договор с Шолоховым на книжку для этой серии; таким образом, на первых порах ему небольшие средства нашлись.

Из Вешенской Михаил Александрович написал мне несколько писем по поводу договорной книжки, но ни одним словом не обмолвился о своей большой вещи, которую писал в это время. Мы только знали, что она будет называться «Тихим Доном» – это он сказал нам еще в Москве. Но ни о теме, ни о времени событий, ни о героях мы не имели понятия. Наконец, в июне 1927 года Михаил Александрович появляется в Москве. По старой дружбе он останавливается у Василия Кудашова, в Художественном проезде, благо у того была холостяцкая квартира.

– Ну вот нагрохал первую часть, – объявил он нам. – А куда нести, не знаю.

– Конечно, в Гослитиздат, – советуем.

Рукопись отнесена в Гослитиздат. Читать там, конечно, будут долго, и мы предложили Михаилу Александровичу стать заведующим литературным отделом журнала. Он согласился и, работая у нас, нетерпеливо ждал судьбы рукописи. Не знаю, какой редактор читал первую часть «Тихого Дона», но только через месяц Михаил Александрович явился оттуда обескураженный. С неизменной улыбкой, похохатывая, докладывает:

– Не проходит! Замахали руками, как черти на ладан: «Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!» И все в этом роде. Куда еще тащить?

Не помню, кто посоветовал в это время дать рукопись Александру Серафимовичу Серафимовичу. Выбор был хорошим. Ведь этот старый донской писатель скорее может оценить достоинства «Тихого Дона», как оценил первые рассказы автора. И действительно, А.С. Серафимович дает восторженный отзыв о рукописи, разглядев в молодом писателе могучий талант. С этим веским подкреплением «Тихий Дон» попал в издательство «Новая Москва», где наконец уже в сентябре 1927 года рукопись была одобрена и рекомендована к изданию.

Примерно числа 20 сентября М.А. Шолохов забегает ко мне в редакцию:

– Уволишь? Думаю опять в Вешки до новых журавлей!..

Отставка, хоть и не слишком охотно, принимается. Мы погуляли потом по Москве. Шагая по Тверской мимо поднявшегося ввысь здания Центрального телеграфа, Шолохов, улыбаясь, заметил:

– В прошлом году в моем Огаревой только фундамент был, а теперь глянь, какая махина выросла!

– Вроде тебя, – говорю. – В прошлом году еще и фундамента не было, а сегодня роман готов. Растешь быстрее этого телеграфа!

– Ох, далеко моему роману до крыши! Ведь только первый этаж сделан, а вдруг разнесут?

В этот вечер мы о многом поговорили. Как о самом сокровенном, Михаил Александрович сказал тогда о своем решении вступить в партию. По уставу тех лет вступающему надо было иметь поручителей не менее чем с пятилетним партийным стажем. У меня такой стаж был, я охотно дал свое согласие. Через несколько дней я и писатель Андрей Никитич Новиков с удовольствием вручили М.А. Шолохову свои рекомендации. А позднее, при вступлении его в члены партии, подтвердили их…

В конце сентября 1927 года М.А. Шолохов уехал в Вешенскую работать над второй частью «Тихого Дона». Опасения автора, что могут «разнести» первую книгу «Тихого Дона», не оправдались. Книга вышла в начале 1928 года. Правда, несколько месяцев о ней нигде не было серьезного критического разговора – не хвалили и не ругали. Было впечатление, что критики всех многочисленных направлений пока примерялись к ней.

Не могу утверждать, но, кажется, первым дал оценку «Тихому Дону» и его автору Анатолий Васильевич Луначарский. Однажды в Доме Герцена, куда А.В. Луначарский заходил, спросили его мнение о «Тихом Доне», Анатолий Васильевич ограничился одним словом:

– Бриллиант7.

С того времени в каждый приезд Михаила Александровича из Вешенской в Москву мы обычно встречались. В одну из таких встреч – в 1930 году – мне довелось быть свидетелем нового литературного замысла Михаила Александровича.

Говорили о новых делах в деревне, о перегибах при коллективизации, о расслоении крестьянства, о первых опытах колхозов. Михаил Александрович много и образно рассказывал о ликвидации кулачества на Дону. Особенно волновала его гибель скота.

– Казаки, – говорит он, – сейчас поют: «Вот теперь и попить, погулять, когда нечего на баз загонять!» Надо бы хорошенько разобраться в этом месиве добра и зла. Пожалуй, отложу в сторону третью книгу «Дона» и займусь станичными событиями…

Чувствовалось, что тема эта глубоко захватила Михаила Александровича. И вот меньше чем через год, в 1931 году, он привозит из Вешенской «Поднятую целину».

Как первый том «Тихого Дона», так и «Поднятая целина» были созданы в феноменально короткий срок, если учесть всю социальную и художественную емкость этих книг, глубину их исторической значимости. Поразительно еще и то, что «Тихий Дон» писателем был начат двадцати одного года от роду, а «Поднятая целина» была написана в возрасте двадцати шести лет. Мало мы найдем примеров такого литературного подвига!..

Думаю, что не посетует на меня Михаил Александрович, что в этих беглых заметках я рассказал о первых его шагах в советской литературе. Сам он не охотник вспоминать трудности своей писательской молодости, и мне кажется, что я должен был это сделать сейчас, когда его работа отмечена высочайшей наградой, а его книги полюбились миллионам читателей во всем мире.

В. Светозаров
Встречи с Шолоховым

Помню тот день дождливой осени 1923 года. На приступках каменной лестницы писательского общежития, что располагалось на Покровке, 3, появился невысокого роста, белокурый, кудреватый паренек, с крутолобым веснушчатым лицом. На пареньке сапоги со стоптанными каблуками, солдатская вылинявшая шинель, барашковая шапка времен мировой войны.

На втором этаже общежития в коридоре поэты читают стихи. Звучит едва слышный задушевный голос Михаила Светлова. Он читает стихотворение из только что вышедшей в Харькове его первой невеликой книжки «Рельсы». Опираясь о плечо Михаила Голодного, румяный широколицый матрос в бушлате – Артем Веселый – декламирует страничку из своей повести «Реки огненные». Он взволнован и будто не строчки соленой матросской позы, а огненные волны, вспененные буйным ветром, ходят по мрачноватому коридору.

– Шолохов! – рекомендуется светлоглазый паренек. – Слышал, что в этом доме живут поэты. Сам пишу рассказы. Вот пришел познакомиться.

Мы были рады появлению новичка-прозаика, и с тех пор Шолохов стал у нас желанным гостем. В то время в общежитии жили: Артем Веселый, Александр Фадеев, Юрий Либединский, Михаил Светлов, Михаил Голодный, Александр Ясный, Георгий Шубин, Николай Кузнецов, Валерия Герасимова, Борис Ковынев, Сергей Малахов, Марк Колосов1.

Я был ответственным секретарем группы писателей «Молодая гвардия», а председателем – Борис Рингов.

В бюро литгруппы входили: Борис Рингов, Яков Шведов2, Марк Колосов и я. Работали на общественных началах. Со временем издательство нашло возможным отчислять небольшую толику денег в фонд группы комсомольских поэтов.

В большинстве своем молодогвардейцы приехали в столицу с фронтов гражданской войны.

Мы воспевали героические подвиги советских людей, часто бывали в «Молодом ленинце» и «Комсомольской правде». Там нас печатали. В редакциях этих газет мы чувствовали себя как дома. В группе писателей «Молодая гвардия» работали два семинара: прозы и поэзии. Семинаром поэзии руководил Николай Николаевич Асеев3, в то время уже известный поэт, автор сборника «Стальной соловей».

Вести семинар прозы мы пригласили Виктора Борисовича Шкловского4.

В 1924 году издательство «Молодая гвардия» отвело нам комнату для литературной учебы.

Так было. На столе керосиновая лампа с бумажным абажуром (электричество экономили). В комнате несколько длинных деревянных лавок, стул – для руководителя семинара, табуретка для «именинника», которого слушаем.

В тот вечер мы слушали рассказ «Старик» Михаила Шолохова. Начинающий прозаик читал, слегка краснея и волнуясь. В рассказе было несколько страничек, написанных от руки. Читал Шолохов мягким, ровным голосом, в котором вволю было неподдельного чувства.

Виктор Борисович в тот раз по какой-то причине не явился. Зато пришел Серафимович5. Маститый писатель в те далекие годы частенько бывал в литгруппах – «Рабочей весне», «Мартеновке», у рабочих завода «Серп и Молот», в «Молодой гвардии». Он не ждал приглашения, о наших собраниях узнавал по объявлениям, печатавшимся мелким шрифтом на последней странице «Известий». Глуховатый, седой, в дубленом полушубке, валенках, Серафимович, опираясь на сосновую палку, вошел в комнату, сел на стул против Шолохова и, приложив ладонь к уху, стал внимательно слушать.

После чтения высказывались молодогвардейцы. Было нас в тот раз человек двенадцать – пятнадцать.

Потом слово взял Серафимович.

– Рассказ хорошо! – сказал он, отодвинув в сторону свою мохнатую шапку. – В вас чувствуется дарование… Несомненное. Умеете лепить портрет, и характер вам удается!..

Шолохов часто ночевал в нашем общежитии, жил неделями, а то и месяцами, бывал у Шубина, Кузнецова, частенько и у меня. Придет – попьем чайку холостяцкого. Хорошо, коли найдется черный хлеб и кусок сахара, а то и вприглядку напьемся.

Комната у меня по тем временам была большая – 18 квадратных метров, с двумя окошками, выходившими на Покровку. Покровка – неспокойная улица. И днем и ночью гремят беспокойные трамваи, без умолку дребезжат стекла. Я спал на соломенном матраце, а Шолохов постелет в уголке шинелишку, шинелью накроется, положит под голову портфель с рукописями, повздыхает и уснет. Чуть свет проснешься, а он, примостившись около табуретки, торопливо пишет что-то на клочках бумаги. Перечеркивает, снова переписывает, а то скомкает рукопись, бросит в кафельную печку, которую я по утрам топил маленькими чурками. Так создавались на наших глазах некоторые из первых произведений Шолохова. Первые его рассказы печатались в московской газете «Молодой ленинец», журнале «Комсомолия», альманахе «Молодость» и других небольших журналах Москвы. В газетах и журналах он был замечен сразу, и его всюду охотно встречали.

Литература нас не кормила, гонорары были мизерные. По утрам мы нередко отправлялись на заработки: выгружали дрова из вагонов на Казанке, счищали снег. Шолохов иногда уходил на какую-нибудь стройку, нанимался в поденщики, подносил кирпичи или раствор. Под вечер возвращался усталый, припудренный красной пылью.

Когда у Шолохова набралось рассказов на книжку, Серафимович помог ему напечатать их в издательстве «Новая Москва». Так вышли «Донские рассказы» с предисловием Серафимовича.

* * *

Группа писателей «Молодая гвардия», организованная в 1921 году, была едва ли не первым ядром пролетарских писателей и поэтов Москвы.

В двадцатые годы появились «Гренада» Михаила Светлова, «Орленок» Якова Шведова, «Гармонь» – Александра Жарова. Фадеев написал «Разгром», Либединский – «Неделю», Артем Веселый – «Реки огненные». Многие другие молодогвардейцы опубликовали в печати ряд интересных произведений.

Каждый из нас где-то когда-то учился, но ни у кого не было законченного среднего, тем более высшего образования.

По путевке ЦК комсомола мы пошли учиться.

Шолохов же в Москве считался человеком временным. Был он занят сбором материала и работой над большим романом. Часто уезжал на Дон, к участникам гражданской войны, вел записи и снова приезжал в Москву.

В октябре 1927 года на перемене между уроками Кудашев сообщил нам:

– Приехал Шолохов, приходите!

К тому времени Шолохов подружился с Кудашевым и останавливался у него. Мы всегда были рады встречам.

Кудашев жил в проезде Художественного театра на третьем этаже, в двухкомнатной квартире. Первую большую комнату занимала сестра Кудашева, а маленькую он – рабфаковец и молодой прозаик. В комнате – окно, у стенки письменный стол, несколько стульев, койка.

После уроков приходим к Кудашеву. Шолохов сидит за столом, тихо потягивая дымок табака из темной небольшой трубки. Здороваемся, шутим. На столе – стопка бумаги.

– Привез рукопись, не знаю, куда предложить, посоветуйте, – говорит Шолохов.

Полистали рукопись, посмотрели бегло. Знакомый четкий почерк Шолохова. Это был «Тихий Дон» – первая часть романа.

Посоветовали:

– Пускай сперва почитает Миша Платошкин6.

Застенчивый Платошкин в расстегнутом меховом полушубке краснеет, жмется к стене, мигает большими белыми веками серых глаз. К тому времени Платошкин напечатал повесть «Новобытное», роман «В дороге» – о рабочей молодежи, о комсомольцах начала 20-х годов. Критикой были встречены обе одобрительно. К тому же Серафимович неплохо отозвался о прозаических произведениях Михаила Платошкина и помог их напечатать.

Шолохов смотрит на Платошкина весело, рад, что рукопись будет прочитана. И ее судьба в какой-то мере решится.

Несколько дней проходит, встречаемся с Платошкиным на рабфаке, спрашиваем:

– Прочитал Шолохова?

– Прочитал.

– Ну, как по-твоему?

Платошкин отвечает, слегка заикаясь:

– Да так… Не знаю. Вечером у Кудашева поговорим!

В тот же вечер Платошкин, стеснительный до крайности, вытащил из своего портфеля рукопись. Положил на стол и невнятно заговорил, что трудно было понять:

– Прочитал, о понимаете… Не знаю, что и сказать. Какая-то жизнь для меня непонятная… Казаки… Сазанов ловят… Аксинья с коромыслом на берегу Дона. Что-то не так, я на заводе работал, про то и пишу… а тут не пойму, что-то не пойму!

Шолохов курит трубку, морщится.

Но остальные ободрили его:

– Вот что. Отнеси рукопись в толстый журнал.

В то время издавались в Москве «Молодая гвардия», «Новый мир», «Октябрь» и «Красная новь».

Посоветовали предложить рукопись «Октябрю», и Шолохов отнес туда первую часть «Тихого Дона».

Проходит неделя-другая. Вечером мы частенько бываем у Кудашева, пьем чай с сухарями, обсуждаем стихи и рассказы, напечатанные в последних номерах московских журналов. Однажды является

Шолохов раздраженный – сам не в себе. Шинель и шапку вешает на гвоздик в уголке, а портфель бросает на подоконник.

Просим:

– Да ты расскажи, что случилось?

– Сказали, что романа не получилось? Можно напечатать только отдельные главы…

– А ты покажи свою рукопись Серафимовичу, – заговорили молодогвардейцы. – Помнишь, как он тебя хвалил на «Молодой гвардии»? Да он и предисловие написал к «Донским рассказам».

Шолохов повеселел.

– В самом деле, не снести ли роман. Будь что будет! – решает он.

Днями Шолохов бывает в редакциях, предлагает свои небольшие рассказы, а вечерами он в библиотеках – читает.

Недели через две мы снова у Кудашева, пришли навестить Шолохова, узнать новости. Вечер. Электрическая лампочка над столом еле-еле светит. Узнаем, что Шолохов сдал рассказ Александру Константиновичу Воронскому в «Прожектор», что принят новый рассказ «Журналом крестьянской молодежи». Все как будто бы хорошо. А роман не дает покоя. Как встретит Серафимович, что скажет?

В коридоре раздается телефонный звонок. Сестра Кудашева стучится в дверь:

– К телефону Шолохова!

– Кому он понадобился, зачем? Никто никогда не вызывал его к телефону, – говорит Кудашев.

Через несколько минут из коридора вбегает Шолохов. Скуластое молодое лицо взволнованно. Наскоро набрасывает на себя шинель, шапку:

– Бегу, ребята, бегу! Серафимович зовет… немедленно!

Мы остались втроем: я, Кудашев, Долин. Нам надо бы учить уроки. Раскрываем учебники, а хитроумная алгебра не идет на ум. Говорим о Шолохове, что ему скажет Серафимович?

– Он упрямый, – замечает между прочим Кудашев. – Ежели что не так, на вокзал отправится, укатит на Дон. С Шолоховым все возможно, такой характер!

Вернулся Шолохов часа через два. Вешает шинель и шапку на гвоздик. Говорит, едва отдышавшись:

– Роман будет напечатан и знаете где?

Глядим на него озабоченно и взволнованно.

– В «Октябре»! Серафимович сказал, что «Тихий Дон» сдан в набор.

В феврале вышел первый номер журнала «Октябрь» за 1928 год.

– «Тихий Дон»… роман о донском казачестве! – кричали на улицах продавцы газет и журналов…

Через восемь месяцев после напечатания первой части романа мы в рабфаке в перемену узнали от Кудашева:

– Сегодня приедет Шолохов, приходите.

После уроков шагает в проезд Художественного театра. Вечереет. Шумно на улицах. Публика толпится у театра за билетами на какой-то новый спектакль.

Увидали Шолохова около дверей подъезда при входе в дом, где живет Василий Кудашев. А рядом с ним выше его на полголовы горбоносый парень в черной суконной тужурке.

Спрашиваю Шолохова потихоньку:

– Кто это? Не с него ли ты писал Григория Мелехова?

– Нет, – отвечает Шолохов. – Просто родственник. Я взял его с собой, он ни разу Москву не видел!

Поскрипывая новыми сапогами, Шолохов поднимается на третий этаж. В комнате у Кудашева недолго были.

– Ну, ребята, роман печатается! – сказал Шолохов, закуривая трубку около стола, на котором год назад лежала рукопись «Тихого Дона». – Теперь, может, следовало бы отметить это…

Однажды Михаил Александрович подарил свой портрет. На обратной стороне надпись: «Светозарову В. Больно уж ты, Витя, хорошо смеешься. А посему на тебе «сурьезную физиономию».

Этот портрет и сейчас хранится у меня.

…На днях общественность страны отмечала 60 лет Михаила Александровича Шолохова.

Годы прошли, как в сказке… Большие, трудные годы. Много их было, и все разные. Но какие бы ни были они, какая бы вьюга ни приходила в мой дом, в мою большую семью, я остаюсь верен своей молодости. А молодость моя – Москва, молодогвардейцы, Покровка-3 и, уж конечно, Шолохов.

Из писем В.М. Кудашова – В.Д. Ряховскому1

13 октября 1927 года: «…У меня сейчас живет Шолохов. Он написал очень значительную вещь2. Рассказ закончил3. Говорят, рассказ не плохой. Но никуда еще не давал. Хочу дать в «Новый мир». Хотя, кажется, там напечататься очень трудно.

Сейчас хочется написать еще не большой рассказ и приняться на целый год за роман…» (РГАЛИ. Ф. 422. On. 1. Ед. хр. 176).


14 февраля. 1928 года: «…О твоей книге в Гизе узнаю. Шолохов должен увести4. Вещь его очень хвалят и по-моему эта вещь большой значимости. Так что, мое мнение, Тихий Дон будет звездой в нашей литературе…» (там же).


октября 1928 года: «…Я ни строчки не писал Шолохову, а он не писал мне. Недавно встретились мы, он ругал меня, а я его…

На Шолохова ты зол напрасно. Его дьявольски трясет малярия. И вряд ли он успел прочитать твой роман. По случаю болезни у него даже встала работа с «Тихим Доном». Он недавно был в Москве, ходил больной обросший и поэтому поспешил опять уехать на Дон…» (там же).


ноября 1928 года: «…Завтра будет в Москве Мих. Шолохов. Передам твое ему требование и негодование…» (там же).


23 декабря 1929 года: «…только что уехал из Москвы Шолохов. С 3-й книгой у него работа затянулась. Провозился (нрз. – В. П.) с фильмой. Фильма в апреле выйдет на экран5…» (там же).

В. Ряховский
Василий Кудашев

<Воспоминания>


В 1934 г. мой земляк писатель Василий Кудашев принес мне рукопись своего рассказа «Дорога». Этот рассказ очень понравился Алексею Максимовичу Горькому и должен был печататься в журнале «Колхозник».

В деревню из немецкого плена, после Первой мировой войны, возвращается молодой солдат. Пребывание за границей совершенно изменило его внешность, он слегка смешон, этот солдат в рыжих гетрах и в желтых ботинках, с цветным галстуком и в клетчатой тяжелой кепке. Он поражает своих деревенских девушек-подруг неутомимостью в танцах, вежливым отношением, своего рода рыцарством. Кое-кто над ним посмеивается, но солдат не отступает от своего, он открыто осуждает односельчан за грубые нравы, неряшливость, неумение трудиться… не может мириться с неустройством своего села и начинает – сперва в одиночку – строить для своего колхоза дорогу в наиболее топком и неудобном месте.

Рассказ был по-настоящему хорош взволнованной верой в непременное обновление жизни, волновал огромным напором душевных сил солдата, отдающего все свои помыслы и силы украшению жизни на родине. С изумительной пластичностью нарисовал Кудашев этого чудака-энтузиаста. До сих пор помнится цвет его ботинок, шумное дыхание этого неутомимого танцора на вечеринке…

И вот теперь, по прошествии многих лет, я понял, что в этом рассказе Василий Кудашев, сам того не подозревая, с огромной ясностью описал самого себя – несколько чудаковатого, милого и смешного, беспредельно преданного своей родине и страстно мечтавшего о превращении тихого села Кудрявщино, где он родился, в оживленный, благоустроенный и богатый центр.

Там, в этом некогда очень поэтичном селе, со старинным помещичьим садом, с развалинами некогда богатого конского завода, с прудами и церковью посреди живописного кладбища, с замшелыми плитами памятников в виде урн и мавзолеев эпохи «Бедной Лизы» и «Сизого голубочка», – я и увидел впервые Василия Кудашева. Ему было тогда не больше десяти лет; мне около тринадцати. Голенастый, слегка прищуренный по близорукости, с постоянной, несколько растерянной улыбкой, он издали следил за нами, учащимися в различных училищах и семинариях, – следил с любопытством и с тайной завистью, чтобы через несколько лет бросить родной дом и начать долгие годы учебы – от курсов счетоводов до Московского университета.

Отец Василия Кудашева – светлобородый и шумный человек богатырского сложения – был заядлым охотником. Страсть к ружейной охоте передалась от отца к сыну…

…Мать будущего писателя даже среди скромных деревенских женщин поражала своей тихостью, каким-то стремлением всюду быть самой незаметной. Дочь безземельного тверского синельщика, эта женщина передала сыну-писателю свою наружность и подкупающую скромность вместе с неустанной заботливостью о неимущих, о людях, которых давили нужда и бесправие.

Василий Кудашев взял от родителей все лучшее: широту, размах, любовь к природе – от отца-охотника; чуткое понимание народной нужды, страстное желание сделать жизнь людей красочнее, лучше – от тихой матери. Последнее качество с неизбежностью привело его в партию, оно же, пожалуй, в значительной степени предопределило его писательский путь.

Все произведения Василия Кудашева, от первой пробы пера – «Чухаровцев» – до зрелых произведений, какими, несомненно, являются роман «Последние мужики» и повесть «На поле Куликовом», – все они посвящены деревне, и не какой-либо русской деревне вообще, а именно селу Кудрявщино, с которым писатель не порывал связи всю свою жизнь. Все явления колхозной действительности, всю сложность исторического поворота русского крестьянства к крупному колхозному сельскому хозяйству, наконец, все извилины сложного крестьянского быта, возникновение новых чувств, новых черт характера писатель постигал и художественно разрешал, «примеряя» к близким людям, к своим односельчанам, жизнь которых он знал в совершенстве.

Колхозы и колхозные люди, которых мы встречаем в книгах Василия Кудашева, – это его соседи, члены колхоза «Пчелка», созданию которого писатель отдал немало сил и личных средств. Братья Кудашевы отдали артели «Пчелка» все – и свой большой кирпичный дом (под правление колхоза, в котором мать писателя долгое время состояла уборщицей), и старый отцовский сад, и отличную пасеку, разведенную братом писателя, Михаилом. Ежегодно писатель на несколько месяцев уезжал «домой» в «Пчелку», там он охотился, писал, работал наравне с соседями. А зимой к нему на московскую квартиру то и дело приезжали «ходоки» от колхоза, они зачитывали ему длинный список общественных нужд, и писатель оставлял свою работу, недели две ходил с деревенскими друзьями по разным учреждениям, покупал какие-то припасы, оборудование…

Его тесная комнатка в проезде МХАТа долгие годы была своеобразной штаб-квартирой колхоза, и он никогда не сетовал на то, что его отрывают от работы, осложняют ему жизнь.

– А знаешь, – обычно встречал он меня, улыбаясь, – у меня с неделю жил Архип Петровичев. Ты помнишь его? Ну что за чудесный мужик, доложу тебе!

И потому, что я знал всех его деревенских друзей, со многими дружил когда-то сам, Кудашев с воодушевлением рассказывал мне о том, что в «Пчелке» начали строить ветряк, дающий электроэнергию, заложили новые парники или разбили сад…

Эти парники, новые сады на голых буграх, пасеки и тракторы, идущие по линии горизонта, скоро переходили на страницы его романов и повестей, он рассказывал о них, радуясь и волнуясь волнением участника, гневался и торжествовал, полной мерой воздавая всем, кто мешал строить новую жизнь, омрачал людскую радость.

Почти весь жизненный и писательский путь Василия Кудашева освещала большая, настоящая дружба с Михаилом Шолоховым.

Эти два литературных сверстника столкнулись в самом истоке своего писательского пути. Молодой Шолохов, тогда еще автор только «Донских рассказов», не имевший в Москве пристанища, нашел в Кудашеве истинного друга, уже тогда поверившего в исключительное дарование своего нового знакомца. Приезжая в Москву, молодой Шолохов поселялся в тесной комнатке Кудашева, спал на раскинутом на полу нагольном полушубке. Здесь, в долгих ночных беседах, обсуждался замысел «Тихого Дона», сюда потом Шолохов привозил свои пухлые рукописи, здесь читались первые главы знаменитого романа.

Дружба между этими писателями, столь разными по размерам дарования, не омрачалась и впоследствии. Ставши уже знаменитым, Михаил Александрович неизменно останавливался у старого друга, и разница в их положении… не сказывалась на личных отношениях.

Тонкий и чрезвычайно скромный, Кудашев умел сохранить в отношении Шолохова творческую независимость; отдавая дань высокому дарованию друга, он писал на свои темы, своим языком. Даже в своих литературных симпатиях Василий Кудашев был независим. Отдавая должное шолоховскому следованию по толстовскому пути, сам он был неизменным поклонником творчества Ивана Бунина, любил его точный язык, совершенство в описаниях деревни, его тонкую палитру. Очевидно, любви этой способствовало то обстоятельство, что Кудрявщино было неподалеку от бунинских мест, герои рассказов Бунина говорили тем же языком, что и жители Кудрявщина, и пейзаж этих мест – лирический и неприметный – был сродни пейзажам Суходола, Пажени и других сел, где обитали и Захар Воробьев, и Егор из «Веселого двора», и братья Красовы («Деревня»).

По природе своей мягкий и великодушный, Василий Кудашев тяжело перенес известие о войне. Он хорошо знал нацистов – бывал в Германии, поэтому понимал, какая волна разрушений, страданий и жертв хлынет в нашу страну с этим неспровоцированным фашистским нападением.

Мы встретились с Кудашевым 22 июня 1941 г. у решетки сквера перед входом в здание Союза писателей. Он был бледен, замкнут и то и дело протирал и без того чистые стекла очков.

– Гнусно! – сказал он на мой безмолвный вопрос. – Гнусно, брат! Мерзавцы фашисты мешают нам строить жизнь! Будем бить их!

А через несколько дней мы очутились в одной из школ где-то около Собачьей площадки, уже будучи бойцами народного ополчения. Кудашев весело сверкнул в мою сторону стеклами очков и усмехнулся своей милой, ребячьей усмешкой, крикнул через головы разделявших нас людей:

– Теперь попасть бы в Кудрявщино! А?

Это были его последние слова, услышанные мною.

Скоро события раскидали нас в разные стороны. Уже будучи в осажденном Севастополе, узнал я о том, что в числе бойцов, вышедших из тяжелых боев под Ельней, Василия Кудашева не оказалось.

Через несколько дней после этого тяжелого известия кто-то из товарищей принес в редакцию довольно потрепанный экземпляр повести «На поле Куликовом». Я перечитывал эту книгу урывками, в ночные часы, между вычиткой свежих газетных полос. Иногда, взволнованный напоминанием о далекой родине, я выходил на темный каменный двор редакции. Над черным городом висели пушистые, по-южному яркие звезды. Издалека все время, с редкими провалами, катился приглушенный грохот орудийных залпов. Снизу из-под крутого обрыва, где в маслянистых водах Южной бухты колыхалось опрокинутое небо, тянуло тонким-тонким ароматом талой земли и гниющих водорослей. На крымскую землю нисходила трепетная новая весна…

А передо мной вставали густые апрельские ночи над поэтическим селом, картины ночного ледохода на Дону, и я с теплым чувством вспоминал о своем современнике, о писателе, с такой силой возлюбившем нашу землю, советского человека и отдавшем за его светлое будущее свою жизнь…

Михаил Величко
Чекан его души

Василий Михайлович Кудашев был одним из самых близких и давних моих друзей. Нас спаяли годы комсомольской юности, общие интересы и взгляды, первые пробы пера…

Спрашиваешь, бывало:

– Как живем, Вася?

Он срывает с чуть вздернутого носа большие очки в толстой роговой оправе, моргает покрасневшими от напряженной работы веками и расплывается в улыбке:

– Живем, как паровоз – летим вперед, в коммуне остановка!

В этих словах он весь: и настрой его души, и целеустремленность жизни, и политическое кредо писателя-борца, и энтузиазм, характерный для тех «беспокойных сердец», которые составляли славную комсомолию 20-х годов.

Начало его короткого жизненного пути было обычным для мальчика, родившегося в крестьянской семье. День своего рождения – 21 февраля 1902 года – он, живший более чем скромно, не отмечал шумными застольями. Об этой дате вспоминал лишь в тех случаях, когда приходилось заполнять анкеты. Зато о детстве, проведенном в родном рязанском селе Кудрявщине, говорил часто, тепло и оставил такие трогательные строки:

«Прогретую солнцем пахотину, по которой босыми ногами я ходил мальчонкой-бороноволоком, не перестану ощущать, должно быть, до самой смерти».

В одной из сохранившихся автобиографий он сообщил о себе любопытные подробности:

«Сельскую школу окончил двенадцати лет. Говорят, был я очень озорной, и учитель звал меня «атаман».

От двенадцати до шестнадцати лет я был пахарем. В 1918 году из родного дома сбежал в Москву учиться, а чему – не знал: мне хотелось знать все».

В столице «беглецу» удалось устроиться на общеобразовательные рабочие курсы. Он учился и работал чернорабочим на вокзале. Суровый облик Москвы той поры запомнился ему навсегда: из окон каменных домов торчали трубы «буржуек», толпы безработных осаждали Биржу труда, на вокзалах шныряли чумазые беспризорники… Не столько знаний, сколько холода и голода хлебнул паренек в те дни и, не выдержав тяжкой жизни, через год подался обратно в деревню.

Вернувшись в Кудрявщино, возмужавший Василек-«атаман» в 1920 г. организует ячейку комсомола и два года самозабвенно руководит ее бурной деятельностью. Вечерами он сочиняет частушки для комсомольского драмкружка, пробует в литературной форме описать пробуждение сельской молодежи, посылает свои сочинения в газеты и журналы, но пока безуспешно. Только несколько лет спустя первые комсомольцы Кудрявщина прочтут книжку

В. Кудашева «Будораги» и узнают в героях этого рассказа и себя и свои дела.

Мечта о продолжении образования долго не давала покоя вожаку деревенских «будораг» и вдруг сбылась: неожиданно ЦК комсомола вручил ему в 1922 г. путевку на рабфак. Снова та же Москва, только жизнь иная: не надо теперь бегать по вокзалам в поисках заработка – стипендия вполне обеспечивала прожиточный минимум. Не жизнь, а рай: вечера заняты учебой, день – весь – в твоем распоряжении! Кудашев не транжирит попусту свободное время. С упоением пишет очерки и рассказы, знакомится с рабфаковцами, также увлеченными литературным творчеством, и вместе с ними вступает в литературную группу, организовавшуюся при журнале «Молодая гвардия». В том же году в газете «Юношеская правда» и в журнале «Смена» появились его первые очерки, рисующие перемены в жизни деревни.

В 1924 г. по путевке ЦК комсомола Василий Кудашев начал работать, не бросая учебу на рабфаке, в редакции только что созданного «Журнала крестьянской молодежи», а через год с направлением того же ЦК пришел в этот журнал и я. Здесь скрестились наши жизненные пути-дороги – я принял от Кудашева отдел юнселькоров, он стал во главе литературного отдела. Так завязалась наша дружба.

Горячий и порывистый, заряженный какой-то особой энергией душевной отзывчивости и доброжелательства, Кудашев быстро и сердечно откликался на все, что печалило или радовало людей. Он всегда кому-нибудь и чем-нибудь помогал, за кого-то хлопотал, делая это удивительно вежливо и тактично. Эти качества характера, словно магнит, притягивали к нему молодых писателей, всегда нуждающихся в поддержке и участии. Он и надо мной, приехавшим из далекой Сибири, как-то незаметно взял своеобразное шефство: вводил в круг писательской молодежи, знакомил с Москвой. В первые же дни он сказал мне:

– Сегодня в редакцию должен зайти Шолохов. Обязательно познакомлю тебя с ним – вот талант, как гора среди поля!

Уже после знакомства с Шолоховым я узнал, что Кудашев давно дружил с ним, ввел его в ту же литературную группу «Молодая гвардия», где состоял и сам.

В ту пору начали появляться в периодике и выходить отдельными книжками первые произведения Василия Кудашева – «Семка в отпуску», «Фонарики», «Фомка номерованный» и другие рассказы, затем последовала небольшая повесть «Чухаровцы». Во всех этих произведениях отражалась бурная жизнь советской деревни, но в литературном отношении они были – что скрывать – далеко не совершенными. Да и сам Василий Михайлович, автор взыскательный, не слишком восторгался ими и впоследствии не включал их в свои сборники.

В редакции «ЖКМ» Кудашев работал увлеченно. Каждое утро на его стол вываливали полную корзинку рассказов и стихов. Он внимательно читал рукописи, нацарапанные то на оберточной бумаге, то на старых, пожелтевших газетах. Когда удавалось обнаружить заслуживающий внимания рассказ, радовался, как ребенок, шумел на всю комнату:

– Талант! Ей-богу, талант. Ему бы только подучиться малость…

Он часами строчил ответы начинающим авторам, по-дружески

советовал, что и как следует переделать, чем дополнить повествование, чтобы оно получило право на публикацию.

Около трех лет трудился Кудашев в «ЖКМ», успешно окончил рабфак и, одержимый желанием «все знать», подготовился и поступил на редакционно-издательское отделение факультета литературы и искусства МГУ. Учебу и здесь он совмещал с постоянной работой в «Крестьянской газете по радио». После окончания университета Василия Михайловича направили на редакторскую работу в Государственное издательство художественной литературы, затем он перешел в издательство «Московского товарищества писателей». На этом его «послужной список» закончился – оставив службу, он полностью занялся творческой работой.

Его очерки, рассказы, повести, а затем и роман, произведения уже более зрелые, стали печататься в журналах «Октябрь», «Новый мир», «30 дней», в «Литературной газете» и многих других изданиях.

Особой метой в моей памяти остались встречи на квартире у Кудашева. Жил он в маленькой комнатке, одна дверь которой открывалась в большущий коридор, другая вела прямо на кухню. Чтобы избавиться от кухонных ароматов и шума голосистых хозяек, Вася нанял домкомовского плотника законопатить наглухо кухонную дверь и смастерить в ее нише книжную полку. Кроме этой полки, окрашенной морилкой, обстановку составляли канцелярский стол с двумя выдвижными ящиками, железная кровать и пара стульев. Вся посуда – синий эмалированный чайник, тарелка, три стакана и ложки – размещалась на подоконнике.

Но даже такие, более чем скромные, жилищно-бытовые условия вызывали у нас в то время зависть. Шолохов даже как-то пошутил:

– Живешь ты, Вася, как буржуй.

Тесно, неуютно и бедно мы тогда жили, но никто из нас не унывал: было бы где примоститься писать!

Шолохов, уехавший в станицу писать «Тихий Дон», время от времени наведывался в Москву и всякий раз останавливался у Кудашева. Вечерами в небольшую комнатушку нашего общего друга в таких случаях прибегали и мы с Петей Сажиным – застенчивым тамбовским пареньком, тогда еще нигде не печатавшимся. Щедрый на угощение Василий Михайлович разливал крепко заваренный чай, выдавал по бутерброду на брата, а после чаепития начиналось главное, ради чего собирались. Шолохов, изредка попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги четким, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Мы слушали, очарованные родниковой свежестью языка, картинами и событиями, которые развертывались в повествовании.

Далеко за полночь, чуть осипший от долгого чтения, автор донской эпопеи прокашливался и, поглядывая на нас, спрашивал:

– Ну как, хлопцы?

Высказывались мы восторженно, примерно в том же духе, как это выражено в письме Кудашева, посланном рязанскому писателю Василию Ряховскому еще до выхода в свет первой книги «Тихого Дона» и до появления рецензий на нее:

«Шолохов должен цвести. Вещь его очень хвалят, и, по-моему, эта вещь большой значимости. Так что, мое мнение, «Тихий Дон» будет звездой в нашей литературе».

Годы, целые десятилетия прошли с тех пор. Время, как бурная река, постепенно наслаивает на прошлом песок новых событий, и ничто не в силах воскресить минувшее. Лишь человеческой памяти дано вырывать из плена лет дорогие сердцу лица, голоса, эпизоды.

Недолгую жизнь отвела судьба Василию Михайловичу Кудашеву. Ему было всего лишь 39 лет, когда он погиб. Но и эту короткую жизнь он прожил не бесцельно, не зря: двенадцать больших и маленьких книг – вот итог его писательского труда, прерванного войной.

Все, что написал Кудашев, посвящено деревне, революционной перестройке ее жизни, духовному росту крестьянства. Ни в одной строке своих произведений он не оплакивал старую Русь с ее обветшалым укладом, наоборот – рушил отживающее активно, радовался переменам, которые принес социалистический строй в деревню. Чуткий наблюдатель, любивший родную землю и природу, знаток души сельских тружеников, Кудашев не только живописал, но и личным участием творил новое вместе с народом.

Он много ездил по стране, часто навещал родное село. Где бы и в какой бы обстановке ни очутился Кудашев, он не становился в позу стороннего наблюдателя. Нет! Будучи коммунистом, писатель страстно и напористо вмешивался в течение жизненной реки. Ему всегда и до всего было дело. По его инициативе и его стараниями в Кудрявщине была открыта ремесленная школа. В годы коллективизации он помог односельчанам организовать колхоз. Хорошо помню, каким одухотворенным и радостным вернулся он в тот год из села, с каким подъемом рассказывал о великом переломе в жизни советской деревни:

– Это потрясающе! Происходит настоящая вторая революция. Крестьяне, самые закоренелые собственники, кряхтят, но уже поворачивают на наш, социалистический путь. Жизнь так гудит, что только гляди, как бы не отстать от быстротекущих перемен.

Вскоре он засел в своей полутемной комнатке писать роман «Последние мужики». Я дивился его работоспособности и критической требовательности к тому, что уже легло на бумагу. Вооружившись мягким карандашом, он, словно делая эскизы, набрасывал размашистым почерком главы романа, затем правил или переписывал начисто чернилами, безжалостно выбрасывая целые абзацы, а то и страницы, заменяя их новыми вариантами, внося новые детали, которые более рельефно вырисовывали черты, характеры героев романа. Даже после выхода книги в свет Кудашев не успокоился, продолжал дорабатывать, охорашивать свое детище, в котором отразились его многолетние наблюдения и размышления над жизнью и судьбами русских крестьян.

Роман «Последние мужики» – это широкое художественное полотно, исторически достоверно изображающее жизнь деревни в период коллективизации и накануне этой поры, вызвавшей вспышку особенно острой классовой борьбы. Своим романом, появившимся почти одновременно с такими произведениями, как «Поднятая целина» М. Шолохова и «Бруски» Ф. Панферова, Василий Кудашев внес свой вклад в отражение этой многогранной и сложной темы.

Не все книги Василия Кудашева выдержали испытание временем, но многие повести и рассказы достойны внимания читателя и теперь. Раскройте повесть «Звезда Ивана», рисующую деревню после великого перелома, и в вашем воображении оживет образ давно исчезнувшего, вымершего, как допотопное чудовище, последнего единоличника, которого колхозники насмешливо прозвали «индусом», сократив слово «индивидуалист». С грустным лиризмом и иронией описывает автор трагедию «индуса» Ивана Лямина, которому досадно и скучно становится жить, глядя на забывших о нем односельчан-колхозников, дружно поднимающих свое коллективное хозяйство. В другой повести – «На поле Куликовом» – Кудашев как бы продолжает историю деревни, показывая первых трактористов. Тема исторической битвы, происшедшей на поле, где действует тракторная бригада, переплетается с изображением битв за новую, колхозную Россию, новый тип земледельца.

…Последний раз я видел Василия Кудашева незадолго до нападения фашистской Германии на нашу страну. Война ворвалась нежданной бурей, разбросала людей. Я очутился в Севастополе. Там встретил Петра Сажина и Василия Ряховского. От них узнал, что Кудашев ушел на фронт.

– Да ведь он почти слепой! – изумился я.

Ряховский поправил очки, усмехнулся в усы:

– На войне найдется дело всем.

Зимой 1941/42 г. мне случилось быть в Москве. Я забежал к Кудашевым. В большой холодной комнате, которую Василий Михайлович получил перед войной, сидела закутанная в шаль Матильда Емельяновна – жена Кудашева. Встретила она меня печалью:

– От Васи давно нет писем.

Не многое мне удалось узнать в тот день о Кудашеве: записался он добровольцем в народное ополчение 4 июля, а через десять дней уже отправился в поход. Перечитал его короткие, торопливые письма. 9 августа он сообщал, что отозван из части и работает теперь в армейской газете. «Работа по душе, и, главное, много придется увидеть в этой величайшей войне». В другой записке: присвоено воинское звание – интендант 3-го ранга. И почти в каждом письме волнение и забота о том, как бы не затерялась часть рукописи «Тихого Дона», оставленная Шолоховым в квартире Кудашевых.

– А Шолохов?

– Шолохов заходил, интересовался, где Вася, где ты, нет ли от вас весточек.

…И долго еще, несмотря на официальное сообщение о том, что военный корреспондент армейской газеты «Боевой путь» В.М. Кудашев пропал без вести, Шолохов часто наведывался в квартиру Кудашева, не веря в его смерть, надеясь на чудо: ведь возвращались же сотни пропавших без вести. Но Кудашев так и не вернулся с фронта.

Лет пять спустя после войны мы встретились с Шолоховым. Не виделись давным-давно, но первое, о чем вспомнили, – это о нашем общем друге Кудашеве.

– Жалко Васю, – грустно промолвил Михаил Александрович. – Очень жалко. Он не успел сказать главного. А мог. Его «Вукол» – рассказ настоящий. Крутой.

…Один из рассказов Василия Кудашева заканчивается такой фразой:

«…Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы обозреть красоту мира и оставить по себе чекан души своей».

Он оставил замечательный чекан души своей – пламенной души советского патриота, коммуниста и писателя.

Из писем В. Кудашева с фронта жене

9/VIII. Жив, здоров. Пишу тебе наскоро, но главное. Если Михаил в Москве – проси его немедленно вызвать меня через Политуправление на несколько дней. Мне необходимо сдать оригинал рукописи «Тихого Дона». Если Михаила нет в Москве, пиши ему срочно в Вешенскую.


2/IX 41. Два дня назад я отозван из своей части. Теперь я работаю по своей специальности в редакции армейской газеты. Работа по душе, и, главное, много придется увидеть в этой величайшей войне. Адрес мой теперь новый, а главное, немножко ближе к вам. Михаил сейчас где-то близко около нас. Может быть, случайно повидаю его здесь. Если он будет в Москве, передай ему мой адрес…

Виктор Петров
В станице по-над Доном

<сентябрь 1929 г.>


Над Доном по холмам раскинулась станица Усть-Медведицкая. Лето. Над рекой, золотясь, струится зной, а в лесах по обдонью на тончайших голубых паутинных нитях ткется сизоватая дымка.

Смотрю через притихшую, выглаженную тишиной реку, через лес, повитый голубым туманом, на желтую ленту дороги, растолкавшую темные заросли верб, вязов, толпы голенастых тополей и вспоминаю:

Саратов, Приволжский райком партии, небольшой столик в инструкторском отделе, командировку в Калмыкию, в Яндымочажный улус, книжный киоск на берегу Волги, стопку роман-газеты с певучим названием «Тихий Дои»1. Сначала название, а выше – бледный, расплывшийся на зеленом фоне портрет автора. Не понять, молодой он или в годах, этот Михаил Шолохов. Перед отъездом я прочитал небольшой сборник его рассказов «Лазоревая степь» и был взволнован живописностью человеческих характеров, их судеб и обстановки, в которой они складываются.

Купил роман да и забыл, куда я еду и зачем. Прочитал и опять снова начал. А читая, думал: «Вот и пришел в нашу советскую литературу кудесник, умеющий из самых простых слов выткать зримые картины человеческих жизней со всеми их радостями, горестями и страданиями». Мне, в ту пору только нащупывающему путь в литературу, было и приятно и завидно. Завидно по-хорошему. «Так-то, как Шолохов, не напишешь». Однако радостно, что он написал.

Вернулся из поездки – в крайком вызвали:

– Вот что, товарищ Петров. Решили вами укрепить Усть-Медведицкий райком партии. Собирайтесь и езжайте.

Кое-кто из друзей принялся шпынять, отговаривать:

– Ты в уме? Из Саратова в какую-то станицу казачью! Да там через двор – враг Советской власти!

Что ж, может быть, и так, но я в то время тянулся к литературному труду, знал, что станица Усть-Медведицкая – родина А.С. Серафимовича, а где-то там, выше или ниже по Дону, – станица Вешенская, а в ней живет Михаил Шолохов.

О многих и многих встречах с А.С. Серафимовичем мною уже не раз было рассказано, однако об одной из них я не могу не рассказать.

1929 год. Лето идет к концу. Пропагандируются решения пятнадцатого съезда партии о коллективизации2. Взбудоражены все казачьи хутора и станицы. Беднота и трудовое казачество за колхозы, но заскорузлый индивидуализм зажиточной части поднялся и всячески вооружился против. На эту тему я и написал в ту пору рассказ. Написал и принес А.С. Серафимовичу.

– Читайте! – приказал он мне, усаживаясь на стул.

Когда рассказ был прочитан, Серафимович потер тылом ладони свой розовый широкий лоб и, недовольно крякнув, сказал:

– Нет, батенька, не то! Не вышло. Да и не выйдет. После Шолохова так о казаках писать нельзя. При этом вы бесстрастно списываете людей, а так нельзя вообще, а о казаках, да после «Тихого Дона» уж совершенно воспрещается. Писатель, создавая тот или иной характер, не списывает его с какого-то человека, а, отталкиваясь от него, влазит в его шкуру. Тут у Шолохова учиться надо. Я, батенька, сам у него учусь. Это я вам по секрету говорю, но совершенно серьезно. Всю жизнь мечтал написать роман о донских казаках. Не сумел. Не сумел из своей шкуры вылезть. А ведь казак. Вот Шолохов смог.

У Александра Серафимовича тепло и как-то молодо засияли глаза, а седую щеточку усов тронула едва заметная улыбка.

– Да, смо-о-ог… – будто вздохом, с протяжинкой произнес он.

Я смотрел на него, припоминая написанное им предисловие к «Тихому Дону». Серафимович назвал Шолохова орленком и удивился, когда он, поднимаясь, вдруг расширил громадные крылья, легко отделился от земли и, едва шевеля ими, поплыл над степью.

И странно: я знал, что Шолохову всего-навсего двадцать пятый год, а почему-то спросил:

– Неужели правда, что он молодой?

Александр Серафимович недоуменно посмотрел на меня и, хлопнув ладонями о стол, воскликнул:

– А вот увидите, какой он! Жду. Обещал приехать. Приведу его к вам.

И привел. Был выходной день, и случилось так, что я никуда не уехал. Сидел, копался в своем рассказе, стараясь влезть в шкуру казака Хопрова. Стук в дверь и голос:

– Можно в эту обитель?

Распахиваю дверь. В прихожей Серафимович, а за ним молодой ясноглазый человек в серой коверкотовой гимнастерке, с плащом в руке. Он снял фуражку, провел рукой по взвихренным, слегка вьющимся светло-русым волосам.

– Знакомьтесь, – улыбаясь, сказал Серафимович. – Это автор «Железного потока», – и, выпятив грудь, пристукнул по ней ладонью, – а это автор знаменитейшего на всю нашу литературу романа «Тихий Дон».

Оригинальность такого представления в первые секунды не дошла до меня. Что это? Шутка? Оговорка? Передо мной был Шолохов, и я, всматриваясь в него, боролся с глупейшим, ненужным желанием спросить: «Так это вы написали «Тихий Дон»?

Не спросил, удержался.

– Да, батенька, жалею, что не я автор «Тихого Дона», – воскликнул Александр Серафимович, проходя в комнату.

– А я жалею, что не автор «Железного потока», – тихо откликнулся Михаил Александрович и почему-то засмущался.

И вот мы за столом. На блюде – аршинная донская дыня. Ароматная, но страшно невкусная. Я, хозяин, в величайшем смущении, чувствую, что краснею от маковки до пят. Больш-то и угощать нечем. Жена в больнице. Там кого-то оперируют, а она нынче за хирургическую сестру. Да и послать некого. Выручает редактор районной газеты Михаил Тихомиров. Примчался с бутылкой портвейна. Самовар на ходу оказался. И пошел разговор. Я только следил за ним, изредка вставляя какое-нибудь замечание или отвечая на вопрос, что усть-медведицкие казаки думают о коллективизации. Шолохов тоже был немногословен. Но когда зашел разговор о судьбах литературы, о группах и группочках литературных, он вдруг оживился и, по-прежнему краснея, обратился к Александру Серафимовичу:

– Не кажется ли вам, что все эти раииы с перевалами и крестьянскими писателями вроде рака, лебедя и щуки впряжены в воз с поклажей? А воз-то – наша советская литература. Не выйдет же ничего. Надо бы, Александр Серафимович, думать о едином союзе советских писателей.

– Обязательно. И думают. Партия думает. Горький и мы, старики, думаем, – откликнулся Александр Серафимович.

Более тридцати лет прошло с той встречи. Ни я, ни Серафимович тогда не обмолвились о моих литературных начинаниях. Но до сих пор я не могу расстаться с чувством вдохновения, охватившим меня в ту пору. Это чувство вывело меня на многотрудную работу литератора. И я рад, что на необъятном поле литературы так многоцветна и прекрасна обширная шолоховская деляна3.

Алексей Лепилин
Встреча с М.А. Шолоховым

<сентябрь 1929 г.>

Был мокрый осенний вечер, шел мелкий дождь. Но в купе скорого поезда Москва – Ростов, в котором я и писатель-драматург К.А. Тренев ехали в 1929 году на Дон, было тепло и уютно…

Как только наш поезд остановился на железной дороге станции Миллерово, в наше 4-местное купе вошел невысокий широкоплечий пассажир, судя по одежде – местный казачок. На голове у него была надета меховая шапка с кожаным верхом, а накинутая сверху суконного френча промокшая от дождя длинная винцерада и высокие сапоги завершали костюм вошедшего в купе молодого, синеглазого пассажира. Мой спутник сразу узнал его и дружески поприветствовал, сказав мне, что это молодой многообещающий донской писатель из станицы Вешенской – Шолохов Михаил Александрович и что он уже известен своими «Донскими рассказами», напечатанными еще в 1926 году в Москве, а наш старейший советский писатель А.С. Серафимович, прочитавший эти рассказы двадцатилетнего казачка, назвал его молодым орленком, широко раскрывшим крылья своего таланта…

Я молча слушал живой увлекательный разговор маститого драматурга, ему тогда было 53 года, и молодого, набиравшего высоту писателя Шолохова, только что опубликовавшего первые книги своего романа «Тихий Дон». Тренев с охотой отвечал своему собеседнику об истории возникновения сюжета «Любови Яровой», которая, найдя свое рождение на сцене Московского Малого театра 22 декабря 1926 года, явилась вехой в истории русской драматургии, ознаменовав решительный поворот театральной жизни к революционной советской действительности. Шолохов, немного прищурив свои синие – цвета василька – глаза и пригладив светло-русые волосы, внимательно слушал автора «Любови Яровой», а иногда вставлял свои вопросы по существу содержания и исполнения пьесы. Он, к сожалению, не видел на сцене Малого театра этой постановки…

Потом в беседе двух писателей пришел черед Шолохова отвечать на вопросы. Константин Андреевич подробно расспрашивал автора «Тихого Дона» о том, как мог еще молодой, по существу, литератор так правдиво и красочно воссоздать в своем романе типы казаков, наполнить их образы таким ярким бытовым реальным содержанием и какой замысел автора будет лежать на пути продолжения романа?..

Шолохов ответил, что конца своему роману еще не знает и что черпал свое творчество непосредственно в природе донской степи, в недрах казачьего быта. Он слушал и воспринимал рассказы станичников в разных местах Вешенской округи и на хуторах Кружилинском и Каргинском, где провел раннее детство, а с 1920 года мыкался по донской земле, гонялся с товарищами за бандами, властвовавшими до 1922 года на Дону.

Помню, в заключение Тренев сказал: «Ваши живые образы людей Дона, такие, как Григорий Мелехов, его отец Пантелей Прокофьевич, Аксинья, Наталья Мелехова, на сцену просятся! Вот попомните мое слово!»

Разговор, казалось, был бесконечным, литературные темы были неисчерпаемыми. Беседа двух писателей затянулась далеко за полночь, нужно было ложиться спать и отдохнуть для дел будущего дня в Ростове, куда они ехали. Поэтому мы все скоро расположились по своим постелям. Но я долго не мог еще уснуть от всех тех впечатляющих разговоров, которые я слышал от людей большой литературной судьбы.

Михаил Обухов
Незабываемые встречи

С начала мая и до октября тридцатого года я был инспектором-методистом Миллеровского окроно и в окружной газете вел литературную и педагогическую страницы. Один из сотрудников нашей газеты, молодой писатель Борис Озимый (его подлинное имя Егор Борисов), был у нас очеркистом. Он близкий родственник Михаила Шолохова, с детских лет, а затем в гимназии дружил с Михаилом Александровичем. Шолохов часто ездил в Ростов и в Москву и непременно всякий раз посещал Миллерово, встречался с Борисом Озимым. Обычно получалось так, что я тоже попадал в их компанию и чаще всего проводили мы время втроем. До этого я уже был знаком с Михаилом Александровичем по Ростову.

Для Шолохова тридцатый год был нелегким, хотя в его творчестве он, пожалуй, один из самых плодотворных. Именно тогда писатель заканчивал работу над третьей книгой «Тихого Дона» и начинал «Поднятую целину». Трудности того времени лучше всего характеризует сам Михаил Александрович в письмах к друзьям.

В тридцатом Шолохов с трудом пробивался отдельными главками из третьей книги «Тихого Дона» на страницы периодической печати. Каждый вершок, что называется, приходилось брать ему с бою. Это вызывало у него возмущение, которого он иногда не в силах был сдержать в нашем присутствии1.

Но у читателей рос интерес к Шолохову не по дням, а по часам: спорили о романе, дальнейших судьбах героев, о необыкновенном таланте автора. Гадали, как дальше будет разворачиваться этот удивительный писатель. А многие критики в то время скучно жевали резину о пристрастии писателя к бытовизму. Помню, разговорился я с одним из таких критиков.

– Вы преувеличиваете значение таланта Шолохова, – авторитетным тоном внушал он мне. – Шолохов не имеет своего языка и формы, он целиком зависит от Льва Толстого и Мельникова-Печерского.

Некоторые читатели тоже далеко не всегда понимали автора «Тихого Дона». Как-то один партийный работник сказал Шолохову, что нельзя было так описывать смерть Петра Мелихова (так в тексте. – В. П.), как это сделал Михаил Александрович (глава о смерти Петра была только что опубликована в периодической печати).

– Расстрелян белый бандит, матерый враг, один из главарей контрреволюционного мятежа. Читатель должен радоваться, что одним гадом стало меньше. А мы смерть Петра воспринимаем глазами его родного брата, Григория, тоже контрреволюционера. Так ли должен писать пролетарский писатель?

Ответил Михаил Александрович только двумя словами:

– Так написалось.

Когда мы остались втроем, Михаил Александрович с горечью сказал о руководящем товарище:

– Он не понимает или не хочет понять главного: смерть есть смерть. Враг умирает или наш человек, все равно это смерть…

И еще о смерти. Сидели мы в комнате вчетвером. В нашей компании был один из моих сослуживцев – тоже инспектор окроно. Он шутил, был весел. Когда мой сослуживец ушел и мы остались втроем, Михаил Александрович задумчиво сказал:

– Вместе с ним мы в ЧОНе были. В крутые переплеты попадал парень: бывал под расстрелом, самому ему приходилось расстреливать. Но, как видите, сохранился. Из таких немногие не вышли из нормы.

Обычно Михаил Александрович был скуп на слова, предпочитал слушать других и, надо сказать, на разговор умел вызвать. Но как-то, с трудом сдерживая волнение, он сказал:

– Только что был в окружной управлении ОГПУ на свидании с бывшим есаулом Сениным…

Сенин, которого Шолохов под его собственным именем вывел в «Тихом Доне», в дни коллективизации пытался организовать контрреволюционный мятеж среди казаков на Верхнем Дону. Он явился прототипом Половцева из «Поднятой целины». Правда, как мне рассказывали очевидцы из Вешенского района, когда его арестовали, он не успел сделать ни единого выстрела, совсем не так, как в «Поднятой целине». Но ведь это же Сенин, а не шолоховский персонаж Половцев!

– Разговаривая с ним в тюремной камере, – продолжал Шолохов, – смотрел на него и думал: скоро этого человека не будет. И Сенин отлично знает, что в ближайшие дни его ждет расстрел.

Весь вечер Михаил Александрович, видимо, находился под впечатлением своего свидания с бывшим есаулом. Он все время сосал трубку, был молчаливей, чем даже обычно. Лишь изредка вставлял фразы в оживленную по обыкновению речь Бориса Озимого. И в этих скупых репликах не было характерного, так свойственного Шолохову разящего остроумия. Больше того – отдельные фразы были сказаны без всякой видимой связи с тем, о чем шла речь. А в конце вечера он коротко все же сказал нам:

– Не хотели разрешать мне свидания с Сениным, но я настоял на своем, доказывая, что это один из персонажей «Тихого Дона»…2

Я привел здесь несколько хорошо запомнившихся мне высказываний Михаила Шолохова, касающихся, в сущности, одного, для всего его творчества, быть может, самого коренного вопроса…

Известно, что Михаил Александрович попадал в плен к батьке Махно. Более того, его товарищи – продармейцы были расстреляны бандитами, а Михаила Шолохова матерый атаман почему-то пощадил, – может быть, потому, что очень уж молод был продармеец, в сущности, – мальчишка! А возможно, просто нашел добрый стих на Махно. Правда, он тут же пообещал Шолохову, что, если еще раз встретит – непременно повесит.

Те трагические минуты в душе будущего писателя, несомненно, произвели величайший переворот. Бывают такие мгновения, которые определяют всю дальнейшую жизнь, вроде бы совершается скачок к новому качеству! Для Михаила Шолохова таким скачком, безусловно, были вот эти трагические минуты. Да и само пребывание в ЧОНе, повседневная смертельная борьба с белобандитами не могли не оставить неизгладимых впечатлений. Шолохов не раз видел человека на грани жизни и смерти и сам неоднократно бывал на этой точке. Вопрос о жизни и смерти, один из самых волнующих человечество, встал таким образом во всей своей остроте еще на заре юности будущего писателя.

Впоследствии именно подобным моментам в жизни своих героев Михаил Александрович посвятил самые изумительные страницы – я особенно подчеркиваю это.

Шолохову, как и Льву Толстому и Достоевскому, которые тоже сами пережили подобные трагические, решающие мгновения, это, вероятно, дало исключительное ясновидение и остроту восприятия.

У Михаила Александровича при всем величайшем оптимизме его творчества не найдешь ни одного произведения, в котором не было бы трагического. Исключение, может быть, представляет только ранний случайный для него рассказ «О Колчаке, крапиве и прочем», который, к слову сказать, он не включает в свои книги.

Да это, если вдуматься, и понятно. После такого переживания Михаил Александрович совершенно иными глазами стал смотреть на жизнь, на природу, на взаимоотношения людей. Видимо, поэтому у него очень рано наступила пора полной духовной зрелости.

Начиная с двадцать восьмого года, с начала публикации «Тихого Дона» Михаил Шолохов везде и всюду становился центром всеобщего внимания. Наверное, почти каждый, кто имел возможность повидать его, старался не упустить счастливый случай. Нельзя жить и не встречаться, если есть возможность, с этим поистине исключительным человеком. И люди идут к нему, жаждут встреч с ним, потом вспоминают об этом. Родители, которым удалось повидать Шолохова, рассказывают о нем детям, деды – внукам. Такова покоряющая сила гения.


г. Курск

Беседа Мих. Шолохова с читателями

Михаил Шолохов работает над третьим томом «Тихого Дона». Отрывки из шестой, еще неопубликованной, части романа М. Шолохов зачитал на литературном вечере, организованном СКАПП в конце мая в Рабочем Дворце им. Ленина (Ленинский район, Ростов-на-Д.).

На вечере развернулся обмен мнений о «Тихом Доне» вообще и о прочитанных отрывках в частности.

Выступивший первым тов. Апресян (мастерские комхоза) сказал:

– «Тихий Дон» нравится людям всех классовых категорий. Это вызывает целый ряд мыслей. Значит, в романе имеется некоторое стирание классовых граней: нет в нем и «мордобоя» классового врага, нет и поддержки казацкой бедноте. В «Тихом Доне» очень много ценного, но единственный недостаток, который я указывал, портит роман: нет в нем остроты классовой постановки вопроса, нет показа активной казацкой бедноты, нет показа таких большевиков, которые были бы коренными казаками.

Тов. Трушкин (экфак) не согласен с Апресяном:

– Нравится ли вам, – спрашивает он, – Пушкин, Лермонтов и другие классики? А ведь они были помещичьими и буржуазными писателями. Все же я не скажу, что Шолохов дает классовый подход ко всем описываемым случаям. Огульно говорить об отсутствии классового подхода нельзя. Разве вокруг Штокмана не группируются передовые казаки? Разве не показаны противоречия между иногородними и казаками и т. д. Основные противоречия даны, но в описании отдельных поступков героев ошибки есть.

– Нам неизвестно, – говорит тов. Соловьев. – каков будет заключительный аккорд книги. Мы можем надеяться, что Шолохов даст правильную классовую установку, избежит имевшихся раньше ошибок. Я все же хочу сказать, что жизнь сейчас диктует писателю другое, другие темы. Каждому писателю нужно равняться по сегодняшней действительности, отражать сегодняшний день.

Тов. Астахов говорит, что недаром сравнивают «Тихий Дон» с «Войной и миром». Шолохов придал роману тон исторической вещи, подобной «Войне и миру», этим, по мнению тов. Астахова, оправдываются и некоторые недостатки романа.

Выступившие затем тт. Макарьев1 и Бусыгин2 подвергли критике отрывки, зачтенные Шолоховым на вечере, отметили, кроме того, отпечаток идеализации казачьего быта, лежащий на всем романе, своеобразный пацифизм, присущий Шолохову, и, как основной недостаток романа, подчеркнули то, что в нем дается показ борьбы белых с красными, а не борьбы красных с белыми.

Интересным было выступление т. Берковской.

– Я проводила испытания рабочих, поступающих во втузы, – говорит Т. Берковская. – Спрашиваю рабочих: что вы больше всего знаете из художественной литературы? Отвечают: «Тихий Дон». Именно этот роман, а не те произведения, которые были в программе испытаний, знали рабочие. Отзыв рабочих о «Тихом Доне» был почти единодушен:

– Хорошее произведение, но беспартийное!

Эта оценка совершенно правильная. Какими чувствами заражает «Тихий Дон»? Надо сказать, что не теми, которые были бы для нас желательны. Особенно это относится к прочтенному здесь отрывку о смерти белого офицера Петра Мелехова. После этого вечера меня спросят рабочие:

– Ну, как дальше, что пишет Шолохов?

Что ж ответить? Придется сказать, что Шолохову было жаль убитого офицера…

Тов. Сирота (курсы колхозников): – Мне, как грузчику, литературу читать приходилось мало. Но Шолохова читал, потому что мне – партизану – интересно было о тех событиях, в которых участвовал, прочитать. Между грузчиками был у нас разговор о «Тихом Доне» Шолохова. Ребята говорят: «Парень не знает, откуда ветер дует».

Тов. Литинский подчеркивает, что суровым предупреждением звучат слова писателей о том, что «Тихий Дон» не вооружает их для классовой борьбы. Казаков описывать так, как описывают пейзаж, нельзя. Надо показать свое отношение к описываемым событиям. Объективизм же – путь очень опасный.

В заключительном слове тов. Шолохов признал, что часть выступавших товарищей делала верные замечания, в частности тов. Апресян. Товарищи говорили, что «Тихий Дон» нравится разнообразным социальным группам. «Я это знаю по письмам, – говорит тов. Шолохов, – задумывался над этим, стараюсь доискаться корней того, например, что за границей меня переводят всюду, и эсеры дают положительные аннотации роману».

Основное объяснение этому тов. Шолохов находит в том, что в «Тихом Доне» «не лежит четко линия отрицания». «Влияние мелкобуржуазной среды сказывается, – признается тов. Шолохов. – Я это понимаю и пытаюсь бороться со стихией пацифизма, которая у меня проскальзывает».

«Я внимательно присматриваюсь к рецензиям на роман и должен сказать, что за границей меня не приемлют безоговорочно, как, например, Пильняка. Белогвардейская печать дает преимущественно отрицательные отзывы».

«Правильно говорил тов. Макарьев, что я описываю борьбу белых с красными, а не борьбу красных с белыми. В этом большая трудность. Трудность еще в том, что в третьей книге я даю показ вешенского восстания, еще не освещенного нигде. Промахи здесь вполне возможны. С читателя будет достаточно того, – закончил тов. Шолохов, – что я своеобразно покаюсь и скажу, что сам недоволен последними частями романа и хочу основательно обработать их».

Отвечая на вопросы читателей, т. Шолохов сказал, что третью книгу романа он закончит к осени этого года.

1930 г.

Андрей Плоткин
«На огонек» к Шолохову

Рассказывает бывший председатель первого Вешенского колхоза


В 30-е годы – годы коллективизации – партия послала на Дон 40 человек в счет двадцати пяти тысяч коммунистов, направленных в сельское хозяйство страны. Среди них был балтийский моряк Андрей (Або) Плоткин, который возглавил первый в станице Вешенской колхоз. Жизнь Плоткина вешенского периода, как и жизнь П. Лугового, П. Красюкова, И. Корешкова, легла в основу образа Семена Давыдова из «Поднятой целины». А. Плоткин и по сей день дружен с вешенскими казаками и с писателем Михаилом Шолоховым, с любовью говорит о товарищах-коммунистах, о делах колхозных, хотя жизнь давно оторвала его от сельскохозяйственных дел – он директор Расторгуевского гипсобетонного комбината.

Агентство печати «Новости» (АПН) предлагает читателям воспоминания А. Плоткин а о Шолохове, о совместной с ним работе в Вешенской.


Было это на Дону в бурные годы коллективизации. С Михаилом Александровичем Шолоховым нас породнило то общее дело, которое вместе с партией мы отстаивали. Семь лет я работал в Вешках и четыре года в городе Миллерово. На протяжении этих лет мы часто встречались у нас в колхозе, на партийных конференциях, совещаниях, у писателя дома.

Передовые, преданные делу партии казаки активно шли в колхозы, поддерживали борьбу с кулачьем. Но остатки разгромленной контрреволюции тормозили это движение. Вот тогда, в конце января 1930 года, в Вешенский район прибыли 40 коммунистов из числа двадцатипятитысячников. Среди них был и я. Меня назначили председателем Вешенского колхоза.

Мы не были специалистами сельского хозяйства. Шестнадцатидневная подготовка научила нас немногому. Знания давала сама жизнь, кипучая, напряженная. На ходу решали самые важные задачи, на ходу учились, допускали ошибки, исправляли их. Но вера в дело партии победила – колхозы построили. И главный свидетель и памятник тем дням, как писал однажды мой друг Петр Луговой, тоже двадцатипятитысячник, – «Поднятая целина» Шолохова.

Мою первую встречу с писателем я запомнил на всю жизнь.

В нашем районе коллективизация была уже завершена. В состав колхоза входили хозяйства станицы из шести близлежащих хуторов. На колхозном базу много было быков, лошадей, сельскохозяйственного инвентаря. Первая посевная прошла успешно, зазеленели яровые, зачернели пары. Без межей! Впервые на казачьих землях! Наш колхоз готовился к страдной поре – сенокосу, уборке созревающих хлебов.

На организацию общественного питания в поле нужны были деньги, а колхозная касса – пуста. Где взять деньги?

Колхозники и посоветовали: «Сходи, мол, к Шолохову. На соседней улице живет. Он человек простой, последним поделится». Я на дыбы: как я, «социалистический сектор», да пойду за помощью к «частному лицу»?! Но идти пришлось.

Вместе с Михаилом Александровичем жили его мать Анастасия Даниловна – обаятельнейшая женщина, вечно в домашних хлопотах, ласковая, приветливая, безгранично любившая сына; жена Мария Петровна, верный его спутник, и двое ребятишек – Светлана и Алик. Навстречу мне вышел Михаил Александрович. Познакомились.

Помнится, с каким интересом он расспрашивал о колхозе, о делах, казаках, о работе двадцатипятитысячников. Тут я и подоспел со своей просьбой. Смотрю, поднимается он, не говоря ни слова, достает деньги и протягивает мне. Я пообещал, как только уберем зерновые, вернуть долг. Шолохов и впоследствии частенько выручал нас, двадцатипятитысячников. Расстались мы в этот день, как давно знакомые.

«На огонек» к Шолохову мы заходили часто. Семья эта всегда привлекала нас гостеприимством, скромностью. Более дружной и любящей семьи мне не приходилось встречать.

В быту Михаил Александрович скромен и непритязателен. Одевался всегда в защитного цвета гимнастерку, галифе. Зимой ходил в золотистой кубанке и солдатском полушубке. Он к нему здорово привык. Однажды, когда он пришел в гостиницу «Националь» (он встречался здесь с постановщиками «Поднятой целины»), Шолохов подвел меня к шкафу и говорит: «Вот посмотри, я купил себе замечательный кожан». Он вынул из шкафа кожаный реглан и надел его. Пальто сидело на нем хорошо. Полюбовавшись, он отложил обновку и надел старый, видавший виды полушубок, а в пальто я никогда не видел его и в Вешенской.

С вечной трубкой (он и меня приохотил – из Англии привез мне в подарок хорошую трубку) Шолохов любил рассказывать многое из того, что знал, видел, читал. А еще больше умел слушать. Он умел слушать так, что собеседнику казалось очень важным все, о чем он говорит писателю. Это свойство не многим дано. Вот и шли к Шолохову простые люди со своими делами, обидами, за советом, за помощью.

Особенно большую роль как дальновидный и принципиальный общественный деятель сыграл Шолохов в 1932–1933 годах. Это было тяжелое для Вешенского района время и всего Северо-Кавказского края время. Неблагоприятные климатические условия лета затруднили уборку урожая. Этим воспользовались наши враги. В результате подрывной кулацкой деятельности уборка проводилась плохо, много хлеба растащили и попрятали в ямах и тайниках. Зерно гнило на полях в копнах, даже на корню.

Надо сказать, что кулачье и белогвардейские недобитки в ту пору крепко схватились с Советской властью. Дело дошло до того, что на хуторе Евлантьевском станицы Боковской хлеб оказался… в могиле, не известной никому из старожилов. Или такой случай: в этом же хуторе у одного казака кто-то умер в семье. Но почему-то гроб с телом покойника, установленный по всем правилам в переднем углу, был закрыт крышкой, и убитые горем родственники не смогли даже на прощание увидеть дорогого усопшего. А слишком любопытные родичи, заглянув под крышку гроба, увидели там… пшеницу. В то же время казачья беднота и середняки сидели без хлеба.

Героически, самоотверженно, не зная ни дня, ни ночи, ни сна, ни отдыха, боролись коммунисты и многочисленный беспартийный колхозный актив с саботажем и расхитителями.

Вот тогда и появилась в «Известиях» тревожная, негодующая телеграмма корреспондента Шолохова. А вслед за ней Шолохов обратился с письмом в ЦК партии, в котором рассказывал о положении, сложившемся в районе, и просил помощи Центрального Комитета.

Прошло не более 6–7 дней. На имя Шолохова пришла телеграмма, в которой просили назвать цифру необходимой помощи.

Можно себе представить, какую радость она вызвала у Шолохова и у всех нас. Помню тот хороший солнечный день, один из последних дней марта, когда земля только что обнажилась от снега. Мы вчетвером – Шолохов, Красюков, Корешков и я – бродили невдалеке от станицы по молодому сосняку с ружьями в руках – вышли проветриться, погутарить. А гутарили и обсуждали, как ответить в ЦК, подсчитывали, сколько попросить хлеба. Подсчет примерно был такой: в районе около 50 ООО едоков, на каждого по 1 пуду хлеба в месяц, до нови остается 3 месяца, стало быть, надо 150 тысяч пудов. Показалось многовато, остановились на 120 тысячах пудов.

Об этих цифрах спорили с азартом, прикидывая так и этак. Договорились.

На следующий день Шолохов отправил второе письмо в ЦК, излагая в нем расчеты о помощи, он одновременно просил прислать в район представителя Центрального Комитета для расследования обстановки на месте. И эта просьба была уважена. В район приехала комиссия ЦК.

Беседуя с представителями Москвы, я спросил, как мне быть с несправедливо арестованными колхозниками, с изъятым у колхозников скотом, хлебом и т. п. Они ответили, что происходящее в Вешенском районе – искривление линии партии, отступление от нее. И в соответствии с этим должен действовать каждый коммунист: людей, арестованных без всякого повода, надо освободить, коров колхозникам вернуть.

Шолохов в эти дни принимал самое активное участие в работе комиссии ЦК, выезжал с ней в колхозы, участвовал в заседаниях, знакомил приезжих с людьми и их делами. Вообще я сомневаюсь, чтобы Шолохов зимой 1932 /1933 года что-нибудь писал. До писательства ли было, когда двери в квартиру Шолохова буквально не успевали закрываться!

Направляясь как-то к писателю, я встретил его на крыльце дома. Смеясь, он показал на входную дверь: «Смотри, ручки ходоки оторвали»…

Он не был тогда еще ни в одном партийном или советском выборном органе. Он был молодым человеком, молодым писателем, но достойно представлял партию и Советскую власть.

Много еще можно вспомнить, собственно, не вспоминать, а рассказывать, – ведь всего этого не забыть вовеки. Не забыть и тех людей, которых объединяла одна идея, как говорил Михаил Александрович Шолохов, «идея, за которую не на жизнь, а на смерть борется Коммунистическая партия».

Шолохов очень жизнерадостный человек. Всегда веселый, остроумный, он не мог сидеть без дела или скучать. Делу своему отдавался полностью. На досуге любил охотиться, рыбалку. У небо было прекрасное охотничье снаряжение. Завидными были ружья, особенно одно из них – нарезная английская винтовка с оптическим прицелом. Это специально на дроф (по казачьи – дудаки). Вот за этими дудаками Шолохов мог гоняться, не зная устали. Большое охотничье мастерство нужно, чтобы по-пластунски подобраться к дудакам на выстрел.

А. Климентьев двадцатипятитысячник, бывший заместитель председателя Нижне-Кривского колхоза имени Крупской
Юности нашей тревожные дни

Есть в Вешенском музее пожелтевшая от времени, с потертыми страницами книга «Поднятая целина» издания 1932 года. На первой ее странице волнующая надпись, сделанная рукой Михаила Александровича Шолохова:

«Дорогому Андрею Плоткнну, одному из многих двадцатипятитысячников, делавших колхозную революцию в Вешенском районе».

Конечно, эти слова очень дороги Андрею Ароновичу Плоткину, боевому председателю колхоза в тридцатых годах. Но они в неменьшей степени дороги и мне, двадцатипятитысячнику, по зову партии в числе сорока двух товарищей прибывшему в январе 1930 года в Вешенский район создавать новую колхозную жизнь. Эти слова любимого писателя – лучшая награда за все, что нам удалось сделать в донских хуторах и станицах в тревожные, напряженные и интересные годы создания колхозов.

В ту пору мне было двадцать лет. Сын коммуниста, я был активным комсомольцем киевского завода «Большевик», где работал токарем. До этого я на Дону никогда не был, однако знал о нем по рассказам М.А. Шолохова.

Из Киева в станицу Вешенскую нас приехало 24 человека. Сразу же в день приезда в райкоме партии состоялось распределение на работу. Мне определили должность инструктора райполеводсоюза – была тогда такая организация. В мою задачу входило проводить агитацию среди бедняков и середняков за вступление в колхозы.

Михаил Александрович Шолохов в книге «Поднятая целина» рассказывает об агитаторе – комсомольце Ванюшке Найденове. Ходил он по дворам и убеждал казаков вступить на путь новой жизни. Примерно этим же приходилось заниматься и мне. Грамотой большой я не обладал. Но мы жили огромной верой в счастливую жизнь всех трудовых людей, мечтой о будущем, о том времени, когда победит колхозный строй, на поля придут тракторы, другая техника и навсегда в донских хуторах исчезнет бедность, все люди будут жить одной большой дружной семьей.

Эта мечта и вера помогали нам в труде. А работать приходилось нелегко. В донских хуторах было немало кулаков. Жили они богато, имели свои земли, причем лучшие земли. Сельскохозяйственный инвентарь, тягловая сила преимущественно находились в их руках. Кулаки были ярыми противниками колхозов.

Нам нередко приходилось сталкиваться с прямыми вредительствами – с поджогами, порчей сельскохозяйственного инвентаря. Учитывая, что абсолютное большинство хуторян было неграмотно, враги распространяли нелепые слухи о деятельности местных советских, партийных и хозяйственных работников, провоцировали население на столкновение с руководителями. «Бабий бунт» в «Поднятой целине», избиение Давыдова – это не выдумка автора, подобных случаев было немало.

Во второй половине 1930 года, после сева, меня направили в хутор Нижне-Кривской, в то время там был колхоз имени Крупской.

Колхоз только что образовался, провел свою первую колхозную весну, готовился к уборке урожая. Меня избрали заместителем председателя колхоза и секретарем комсомольской организации.

Позже, когда вышла «Поднятая целина», мы как бы увидели себя со стороны. Мне лично она помогла осмыслить свою работу, понять то огромной важности дело, которое мы делали.

Помню первое знакомство с этой книгой. В то время печатных изданий в нашем хуторе было очень мало. Две-три газеты на весь хутор – вот и все. Журнала «Новый мир», где была напечатана первая книга «Поднятая целина», в Нижне-Кривской избе-читальне не было.

Впервые такой журнал я увидел зимою в 1932 году. Приехал из Вешек агитатор, не помню уже его фамилии, и говорит: собирайте народ, вот у меня книга нашего земляка М.А. Шолохова «Поднятая целина», будем учиться жить и работать по-новому.

Вечером в школе собрался весь хутор. Агитатор рассказал о писателе и начал читать. Уже за полночь кончился керосин в лампе. Но никто не расходился. Кто-то сбегал домой и принес лампу. Все напечатанные главы книги прочитали в один присест. А потом почти до утра длились оживленные разговоры, споры вокруг прочитанного.

Все были заворожены достоверностью описания хуторской жизни казаков, каждый сидящий в образах книги угадывал себя. Долго гадали, где же находится хутор Гремячий Лог? И всем хотелось, чтобы этим хутором был Нижне-Кривской, ведь жизнь, борьба за колхозный строй в этом хуторе протекала так же, как о ней рассказал Шолохов.

Весь 1932 год хутор жил ожиданием новых глав романа Шолохова. И когда они появились – это было праздником. В начале 1933 года наша изба-читальня получила книгу «Поднятая целина» отдельным изданием, что оказалось большим событием. Ее ходили смотреть даже те, кто не мог читать, кто не держал никогда книжки в руках.

Особенно огромное влияние оказала книга на нас, неопытных еще руководителей колхозов. Книга помогла нам уяснить, что же происходит в казачьих хуторах, помогла проникнуть в смысл социалистического преобразования деревни. Скажу откровенно, что только после книги Шолохова мы стали работать со зрячими глазами. Влияние образа Семена Давыдова на нас было настолько велико, что мы старались подражать ему во всем. Книга сделала зрячими и наших колхозников. Многие стремились подражать Кондрату Майданникову, Ипполиту Шалому, Любишкину. Книга в буквальном смысле сделала переворот в умонастроениях людей, после ее прочтения не надо было уже доказывать, куда зовут кулаки и куда зовет Советская власть. Все поверили в путь, которым вела народ советская власть.

В то время газета «Правда» писала о гениальном произведении: «Роман Шолохова может послужить своеобразным учебником о деревне. Читайте эту книгу в момент хлебозаготовок, во время сева, в момент уборки, она будет пособием, как успешно решать задачи». В этих словах большая правда. В этом смысле вряд ли можно поставить вровень с «Поднятой целиной» любую другую книгу художественной литературы.

Пятьдесят лет отделяют нас от первого знакомства с книгой. Наши мечты пятидесятилетней давности не могли достигнуть тех высот, которых достиг реальный социализм, наша социалистическая деревня. Жизнь обогнала наши мечты.

Желаем дорогому Михаилу Александровичу, нашему вечному учителю, крепкого здоровья, долгих лет жизни, благополучия.

Е.Г. Левицкая1
На родине «Тихого Дона»

Записки


Станица Вешенская, 29/VII – 6/VIII 1930 года

«Этот дом для меня исторический, – сказал М.А.2, указывая на соседний дом, – в нем я написал почти весь «Тихий Дон». Мы стояли у окна его «собственного» дома; соседний дом был обычным казачьим куренем, с закрытым крылечком, беленький и уютный. «Я нанимал там две комнаты в 26 году, и мы жили всей семьей…»

Его знаменитый «собственный» дом, о котором литературная братия распускала все время сплетни («Шолохов построил себе дом…»), мало чем отличается от обычных домов Вешенской станицы. Три комнаты, по московскому масштабу очень низких, передняя с лежанкой, застекленная галерейка – вот и все великолепие шолоховских хором.

Кухня и все хозяйственные кладовушки помещались «в низах» – помещение под домом, очень чистенькое, с русской печью и прочим, как полагается в деревне. Здесь заправляет всем «бабушка Даниловна» – мать М.А., ворочается неуклюжая Санька – загорелая толстая казачка с большими серебряными серьгами, ее помощница.

Обстановка комнат не носит никакого индивидуального отпечатка, это обычная провинциальная квартира с трафаретными занавесками на окнах, с плохими картинами на стенах, сборной мебелью. Спальня с горами подушек, детской кроваткой с кисейным пологом и прочим. «Кабинет». Никогда не сказала бы, что это кабинет молодого писателя! Маленькая комнатка; кровать, над которой на ковре развешано огромное количество самого разнообразного оружия; несколько ружей, казачья шашка в серебряных ножнах, нагайка с рукояткой из козьей ножки, ножи, револьверы. В углу этажерка с пластинками для патефона, письменный стол, шкаф с книгами в хороших переплетах. Книги почти все дореволюционного издания, классики, критики: Толстой, Тургенев, Герцен, Белинский, Бунин, Андреев, Блок. А за ними, у стены шкафа, ютятся современные книжки. Их немного. На письменном столе нет привычных нашему глазу вещей: письменного прибора и прочего, стоит чернильница и лежит ручка, да останавливает внимание только желтый портфель, туго набитый, очевидно, бумагами. Это единственный предмет, который хотя бы косвенно намекает на «профессию» хозяина комнаты.

В маленькой столовой – большой четырехламповый радиоприемник и патефон.

Двор – обычный деревенский двор; есть амбар, где летом живет бабушка («прохладнее») и в жару обедает там же; сарай с сеном, другой, где живет корова и серая лошадь (опять же знаменитый «серый жеребец», оказавшийся довольно старой военной лошадью, слепой на один глаз…), курятник… Вот и все «поместье» Шолохова, о котором было так много разговоров в рапповских кругах.

Да, еще не менее знаменитый «баркас» – небольшая рыбацкая лодчонка, изрядно протекающая и требующая снятия обуви, когда мы переезжали на ту сторону купаться.

Сколько сплетен я слышала по поводу всего этого от досужих литературных сплетников!

Еще в прошлом году М.А. звал приехать в Вешенскую, а этой зимой чуть ли не ультимативно ставил этот вопрос, заявляя, что иначе «дружба врозь». Мне и самой хотелось посмотреть обстановку, в которой живет он, посмотреть его в обычной, житейской обстановке, попробовать понять этого своеобразного, необычного человека, сумевшего и в свои 21–22 года («Тихий Дон» он начал писать в 26 году)3 дать такие глубокие, тонкие по психологическому анализу страницы «Тихого Дона» и свои небольшие рассказы, яркие, незабываемые.

С тех пор как я увидела этого маленького паренька с его усмешкой (он усмехается часто даже тогда, когда «на душе кошки скребут»), с глазами «молодого орелика», как охарактеризовал его Серафимович, немного холодными и определенно насмешливыми (при разговоре вдруг, одним словом, характеризующим человека), он глубоко заинтересовал меня. «Откуда он знает все это? – недоумевала я. – Ведь надо же прожить хотя бы некоторое время на свете, чтобы так тонко понимать женскую душу, ребенка, старика…»

Загадкой было все это для меня, загадкой осталось и после пребывания в Вешенской за семью замками, да еще за одним держит он свое нутро. Только изредка и всегда совершенно неожиданно блеснет какой-то луч. И снова потухнет. Я знаю только, что если я, старуха, не разгадала этого человека, то и все окружающие тоже его не знают. Он живет какой-то своей особой жизнью, иногда обращая внимание на мелочи, окружающие его (выбросил все цветы из комнат – «без них лучше»), иногда не замечая или делая вид, что не замечает обстановки и людей, окружающих его.

Охота, которой он увлекается, рыбная ловля и прочее нужны ему не сами по себе, а для каких-то своих особых целей; ему нужна поездка в степь, ночевка на берегу Дона, возня с сетями для того, чтобы получить эмоциональную зарядку, что-то еще ярче пережить, заставить других говорить, раскрывать свое сокровенное. Отсюда его постоянное поддразнивание людей, иногда неожиданное и провокационное, собеседник от неожиданности не успеет спрятаться за слова, а он все куда-то откладывает и подмечает. О себе говорит очень скупо, изредка и всегда неожиданно. Так, одно-два слова, и надо всегда быть начеку, чтобы поймать это неожиданно вырвавшееся слово, сопоставить его и хоть немного понять, уяснить этот сложный образ.

Ну вот, таким образом и решили мы свою поездку в Вешки. Конечно, знай я, что так трудно добраться от Миллерово, я, пожалуй, не рискнула бы на это, но я страшно рада теперь, что по незнанию решила ехать. Разрешив благополучно вопрос о машине, благодаря любезности в окружкоме, мы выехали из Миллерово в 2 часа дня.

Солнце пекло нестерпимо; на дороге пыль лежала толстым слоем и такая тонкая, мелкая пыль, что забиралась во все поры тела. Не прошло и получаса, как мы превратились в настоящих арапов и перестали проявлять даже слабые попытки защититься от нее. Одну спутницу мы высадили в Ольховом Рогу (вспоминается, что здесь Григорий чуть не утонул, когда возвращался со станции Миллерово), других – в станице Кошара, и оттуда уже поехали одни.

Солнце спускалось, стало прохладней, пыль одолевала меньше. Ехали по мало разбитой дороге, и иногда и прямо по целине, по седой от полыни степи. Кругом необъятная степь, идет уборка хлеба. Везде машины, косилки, и там и сям дымки, работают молотилки. Чувствуется, что здесь почти нет единоличников; либо колхозы работают день и ночь (ночью яркие факелы освещают группу: молотилку, над которой развевается красный флаг, и копошащихся около нее людей), либо зерносовхозы.

Они распахали огромное количество целины. Куда ни кинешь взгляд – везде черная пахота без единой межи и даже все дороги запахали тракторы. Вот идет их целая колонна, разрыхляя днековыми боронами вспаханную степь. Впервые видела я их работу. И она произвела большое впечатление: сила чувствуется, мощь.

Изредка попадаются балки, покрытые лесом, главным образом осокорь и верба, и по ним тянутся без конца «хохлачьи слободы» и казачьи станицы…

Не доехали 35 верст до Вешенской – лопнула шина. Шофер долго возился с ее починкой; солнце зашло; отовсюду возвращались с полей люди; проезжали верховые, четко рисуясь на вечернем небе, громыхали косилки, перекликались люди. Издали доносились песни. Сильнее чувствовались степные запахи: полынь, чебрец. Кружились ястреба, щебетали какие-то пичуги.

С колесом не ладилось, пришлось набить его тряпками и, хромая, по темной степи, без дороги добрались по Киргизской станицы. И здесь во дворе сельсовета, на машине, устроились на ночлег.

Глядя на темное небо, вслушивались в деревенскую тишину, изредка прерываемую лаем собак и далеким пением, вспоминались, оживали страницы «Тихого Дона», приобретали реальность исторического действия. Так и уснула я, вспоминая…

Утро было яркое, солнечное. Потихоньку, чтобы не разбудить Игоря, вылезла я из машины и пошла на площадь. Церковь с красным флагом; рядом школа. Посреди площади отгороженное место с памятником черным, деревянным и надпись: «Борцам Пролетарской революции, погибшим в борьбе с бандитизмом». И вокруг огород, очевидно, школьный. На этой площади пороли Мишку Кошевого.

На крылечке школы сидит женщина с ребенком. Другая, проходя мимо, кричит ей: «Тебя мы вчера выбрали в совет по ремонту школы. Так уж ты смотри, теперь ты несешь ответственность…» Сразу пахнуло новой жизнью, и красный флаг на церкви особенно ярко загорел…

Получив в совхозе новые камеры, мы помчались в Вешенскую. Вот навстречу красный обоз. На передней телеге развевается красное знамя с надписью: «Выполним на 100 % хлебозаготовки!» И длинная вереница телег с туго набитыми мешками медленно проплывает мимо нас.

Чем ближе к Вешенской, тем сильнее чувствуется близость реки. Чаще попадаются глубокие балки, заросшие лесом и кустарником; тянет прохладным ветерком. Вот и Дон блеснул синей лентой среди густых прибрежных лесов. И далеко, куда глаз не достанет, по Дону тянутся станицы, ветряные мельницы, хутора. Вот и хутор Базки. Значит, скоро и Вешенская, по «Тихому Дону».

Мчимся по-над Доном, переезжаем шаткий мост, какие-то люди сердито кричат шоферу: «По мосту тише!», на что он только крутит головой. И мы в Вешенской.

Вот РИК4, где допрашивали Лихачева, красное кирпичное здание. Вот старая церковь на площади, где Григорий принимал присягу. Точно по давно знакомым местам ходишь…

Бросили в РИКе вещи и спрашиваем председателя, как найти Шолохова. «А он уже несколько раз приходил, справлялся, не приходила ли машина», – он прерывает разговор и подходит к телефону. Разносит кого-то, кто допустил, чтобы машина стояла 4 часа в сутки. «Ты должен добиться, чтобы все двадцать четыре часа машина работала», – строго говорит он. Минут пять идет разнос, чувствуется настоящий фронт, горячее страдное время, где каждый час дорог. И опять радостная мысль: а вот это новая жизнь! «Тихий Дон» с его смутными делами уже – прошлое; кругом строится новая жизнь.

«Идите прямо по этой улице, у Шолохова дом лучше всех, отметней…» Пошли – и столкнулись с М.А. По первому взгляду трудно узнать обычного, московского Шолохова. Этот – почти бритая голова, майка, чирики на босую ногу. Загорелый, крепкий, ну и, конечно, неизменная трубка в зубах. Передавая наши дорожные впечатления, дошли до «отметного» дома. Только и отметина, что высокая антенна да новенький забор у палисадника.

Через полчаса сидели мы за столом и насыщались чудесно зажаренными куропатками, пили чай, молоко и защищались от настойчивых хозяек, считавших наши желудки бездонными.

К сожалению, Игорь подкачал: приехал с температурой и ангиной. Но он стойко переносил ее на ногах и даже ходил на охоту, пролежав в постели только один день.

Распорядок дня был таков: вставала я рано – в пять-шесть часов, усаживаясь на крылечке: грелась на солнышке и наблюдала неторопливую деревенскую жизнь. По двору уже давно хозяйничала бабушка; корова подоена и отогнана в стадо; Николай, добродушный парень, ведет Серого поить к Дону; бабушка кормит кур; у корыта хрюкают поросята (М.А. обещает зимой привезти колбасу из них). Собаки – четыре! – разного возраста (охотничьи) растянулись в тени. Тихо и спокойно; сидишь, и лень думать о чем-нибудь.

В 8 часов встают все обитатели. Первая высовывает белобрысую головенку из темной комнаты Светлана, жмурится (спят с закрытыми окнами и ставнями) и нерешительно выползает на крыльцо.

М.А. начинает возиться с радио и ловить разные станции; Горя5 с книжкой.

Мария Петровна, сдав своего двухлетнего Шурика6 матери (она обычно уносила его к себе домой и там возилась с ним), «собирала на стол».

Начинался завтрак и чаепитие. На столе появлялась огромная сковородка с жареным картофелем, котлетами или другой снедью, которая и была срочно очищена дотла; затем чай с чудесным медом, впитавшим в себя все степные ароматы, а особенно «чобор», исключительный по ароматности мед! После чая разбредались кто куда. Обедали в два-три часа и до такой степени плотно, что мы с Игорем прямо изнемогали. Кормили нас и стерлядью, и молодым барашком, дикими утками, куропатками, цыплятами. Подкладывали, не спрашивая согласия, а после обеда обязательно пили холодное молоко. Часов в семь чай с калачами, бабушка их исключительно вкусно печет, а на ночь: «Не хочет ли кто-нибудь молочка?»

Мне М.А. отдал свой кабинет; часто ночью я просыпалась и никак не могла сообразить, почему над моей головой сверкает шашка и торчат дула ружей. Игорь сперва спал в столовой, а когда приехал Кудашев, переселился на сеновал, куда только что привезли несколько возов душистого, мягкого сена; и хотя к ним на ночевку приходили и собаки и корова покушалась забраться в незапертые двери сарая, им так нравилось спать на сене, что они со всем мирились.

Жена М.А. – Мария Петровна отнеслась ко мне мило и приветливо, всячески ухаживала за мной, поверяла свои горести и огорчения, рассказывала о М.А. (но сдержанно). Все хозяйство ведет мать М.А. – Даниловна. У Марии Петровны большая родня: отец, мать, сестры – три, брат. Сестры учительствуют в разных местах. Отец, Громославский, бывший атаман, пошел добровольцем в Красную Армию, и, когда белые захватили Букановскую, он был арестован, четыре месяца дожидался смертной казни, а затем получил восемь лет каторги. Освободили его красные. Этакий бравый казачий офицер с седыми усами и отличной военной выправкой. Мария Петровна рассказывала мне:

– Работает М.А. по ночам, иногда вечером поспит и всю ночь работает. А то запряжет Серого и уедет по хуторам. И снова за работу.

Первый рассказ – «Нахаленок»7, сколько радости было у нас, когда он был напечатан! Он получил 200 рублей за него.

А какая у него была уверенность в своих силах! Он говорил мне: увидишь, меня будут переводить на иностранные языки!

Нам очень трудно было жить, но он упорно работал и был убежден, что добьется своего…

Показывала много фотографий… Вот М.А. – сидит в чашке с водой, ему год-полтора, с крестом на груди; вот он маленьким гимназистиком – приготовишка! Группа: отец, мать и он – лет 12; вот М.А. продотрядник (комиссар!) в кожаной куртке и кепке – чудесный парень!

Светланка – копия отца: такой же вихор торчит над уморительно крутеньким лобиком, только глаза не отцовские, серо-голубые. А маленький Шурик (по традиции назвали по деду Александром) похож на мать.

Даниловна очень любила со мной разговаривать; конечно, главной темой был М.А. «Мы с отцом из последнего тянулись, чтобы ему дать образование; сперва он учился в Москве, а потом в Богучаре. А тут взяли его мальчишкой и сделали инспектором по продовольствию (продотрядником), он и бросил учиться…

Был он всегда ласковый и послушный. Мы с отцом души в нем не чаяли; он для меня – все на свете. Родни у меня нет никакой, один он. Пусть бы переезжал в Москву, разве я не понимаю, что ему еще много надо учиться, надо с умными людьми встречаться. Пусть бы на лето сюда приезжал, а зиму – в Москве. Повлияйте на него, Евгения Григорьевна, может, он вас послушается», – и слезы на глазах у бабушки Даниловны…

Ухаживает она за сыном, старается все приготовить, что он любит, и называет его «Минька». (Для матери он – «Минька», ведь сказал же М.А. мне однажды, что «Нахаленок» – отчасти автобиографический рассказ.)

Говорить с М.А. очень трудно. Замкнутый, он и о себе говорить не любит. Два вопроса интересовали меня: конец «Тихого Дона» и дальнейшие темы работ.

На мой вопрос об окончании «Тихого Дона» он сказал, что уже получил разрешение ГПУ пользоваться всеми секретными документами, касающимися вешенского восстания.

– Мне остались только охвостья.

Меня смущает то, что приходится комкать конец, иначе я не уложусь в третью книгу.

Кончается: я обрываю польской войной, куда Григорий идет как красный комиссар. Боюсь, что будут говорить, что о Григории белом я говорю больше, чем о Григории красном. Но я иначе не могу – слишком разрастется третья книга.

Говорила я и о необходимости переезда в Москву, хотя бы на два-три зимних месяца.

– Зачем я поеду? – живо ответил он. – Ведь здесь кругом сколько хочешь материала для работы. Растут и крепнут колхозы. Я ведь всех их знаю. И они меня знают. А что, Евгения Григорьевна, много есть произведений из колхозной жизни?

– Много, но все они никуда не годны с точки зрения художественной, начиная от знаменитых «Брусков» Панферова.

– Ну, вот, не считайте самомнением, если я скажу, что, если я напишу, я напишу лучше других.

Я спокойно ответила, что ничуть не сомневаюсь в этом. И спросила, всерьез ли он думает об этом.

– Да, повесть листов на десять.

– Сколько же времени вам нужно на это?

– Месяца три, – с обычной своей улыбкой сказал он.

– Давайте пустим в хронике «Литературной газеты», что Шолохов работает над повестью из колхозной жизни.

– Зачем? – лениво спрашивает он. – Лучше сразу. Для чего же мне жить в городе, где меня все раздражает, когда здесь работать есть над чем.

И я должна была согласиться, что он прав. Если раньше, во время разных перегибов, мне казалось необходимым вырвать его из этой обстановки, которая действует на него подавляющим, удручающим и даже разлагающим образом, то теперь, когда кругом закипает новая жизнь и когда он к ней относится не только не отрицательно, но даже собирает материалы (мне Мария Петровна говорила, что он связан с одним колхозом, дал им денег на трактор, бывает там и прочее) для повести, постановление РАПП о переброске его на завод нелепо и сплошь формально. Если нам нужна яркая, художественная картина строительства новой деревни, то кому же ее и дать, как не Шолохову?

Заходит человек:

– Михаил Александрович, дай табачку, сил нет, курить хочется.

М.А. дает ему махорки.

– А рюмку водки выпьешь? – Ясно, отказа нет. Пришедший – председатель сельсовета Плешаковского.

– Ну, как колхоз? – спрашивает М.А.

– Хорош! – добро и весело отвечает председатель. – 70 процентов прочных и крепких есть! Почти все, кто ушел, вернулись снова в колхоз.

– А как поживает Микишара? – вдруг спросил М.А. («Семейный человек»)8.

Тот засмеялся:

– Приходил ко мне, просил дать свидетельство о политической благонадежности, хочет охотой заняться, ружье купил. Говорит: «У меня сын был красноармеец…»

– Да ведь ты сына-то убил, говорю ему. Не дал ему свидетельства, – закончил председатель, допил торопливо рюмку, пыхнул папиросой и ушел, помахивая кнутом.

В его отношениях к окружающим, семейным особенно это характерно, чувствуется та же сдержанность в выражении своих чувств и настроений. Только один раз, и то случайно, видела я, как он приласкал и поцеловал своего двухлетнего сынишку, а со Светланкой всегда говорит как со взрослой. Очень любит поддразнивать ее, иногда доводя до слез.

История с «Яркой» (овцой). Чтобы не резать дома теленка, его обменяли на овцу. Вечером пришел дедушка Петр Яковлевич, и начались разговоры о том, что завтра надо зарезать Ярку. Дедушка взял длинный нож, чтобы отточить его для этой операции. Все разговоры велись в присутствии Светланы. Конечно, она заинтересовалась и стала расспрашивать: «Дедушка, ты будешь резать Ярку?» Ей ответили, что Ярку завтра отгонят в стадо, и она успокоилась. Утром Ярка исчезла. Светлана озабоченно ее искала и, чувствуя что-то неладное, стала ко всем приставать. Версия о стаде мало ее удовлетворила.

И вот отец начинает ее дразнить:

– Светланка, а ведь Ярку-то зарезали.

– Нет, ее отогнали в стадо, – кричит девочка.

– Это они тебя обманывают. Пойдем к деду, там и шкура висит!

Светланка бесится, а М.А. спокойно наблюдает. За обедом —

та же история. Светлане мать подкладывает в тарелку баранью почку: «Ешь, Светик, ты ведь любишь почку?» «Ага, – торжествует отец, – почка-то ведь от Ярки. Как же она в стадо ушла без почки?» И прочее. Я возмущаюсь: «Зачем вы мучите ребенка?» – «А зачем ей говорить неправду? – возражает он. – Зарезали – и зарезали».

Сколько шуток добродушных, но иногда очень острых, попадало бедному «Ваське» Кудашеву. Его аппетит, сожженная спина и плечи (не умеренно накинулся на солнце), бормотание во сне – все подвергалось обстрелу. И словечки М.А. были иногда так неожиданно метки, что и мы все, и сам «Васька» хохотали от души.

Игоря он преследовал за отросшие усы и бороду. И чего только не выдумывал он, сидя за обедом, по поводу усов. С дедушкой проделывались самые разнообразные шутки. То на охоте ему подсовывалось негодное ружье, то будили его, как только он закрывал глаза, и прочее. Словом, не было ни одного человека, в котором М.А. не подметил бы слабых сторон и не начал бы подшучивать. Даже меня он не оставлял в покое, хотя и осторожнее, чем других, но все же нет-нет, да и метнет стрелу.

С вечера начинаются сборы на охоту. Все заняты набивкой патронов, чисткой ружей, сбором снаряжения. Помогают все: дед, Иван (брат Марии Петровны), женщины: готовят «харчи», одежду. Чуть ли не до двенадцати часов идет невероятная возня. Собаки, предчувствуя охоту, нервничают, обнюхивают вещи, толкутся под ногами. Особенно озабочен был М.А.

Ушли все спать на сеновал, наказав бабушке разбудить в четыре часа утра.

Утром из окошка я наблюдала «выезд на охоту»: на линейке – М.А., Горя, Кудашев и Николай, охотники в самых затрапезных костюмах. А у М.А. нелепая фуражка защитного цвета, от пользования ею, как черпаком для воды, она съежилась и торчала у него где-то на макушке.

Свежее, тихое утро. Подымалось солнце («На синем пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо», – вспомнила я фразу из «Тихого Дона»).

Мычали коровы, собираясь в стаде. М.А. открывал ворота и весело закивал мне головой. А вечером усталые, пыльные, голодные… Сколько рассказов, приключений на охоте! И 24 куропатки! «Ваську» – ругали. Он обстрелял! Горя и М.А. говорят, что он бегал по степи как угорелый, чем и объясняется его успех. И опять безобидные шутки и насмешки над счастливым своим успехом (12 куропаток!) Кудашевым.

Вечером сборы на рыбную ловлю. Вытаскиваются из амбара сети, приводятся в порядок, опять соответствующие костюмы, шубы и прочее. Ночью над рекой сильно свежо. Берется фонарь и старые затрепанные карты. От скуки публика режется в дурака.

Поставили сети, и, когда поднялась луна, М.А. приехал за мной. По тихому зеркалу реки бесшумно скользила лодка. М.А., стоя на носу, вытаскивал сети и смотрел, не попалась ли рыба.

И снова я вспомнила «Тихий Дон», Аксинью и Григория, весь аромат этого удивительного произведения особенно ярко чувствовался здесь. Невольно, смотря на М.А., думалось, нет ли некоторых автобиографических черточек в Григории и его сомнениях, исканиях и шатаниях. И придет ли он когда-нибудь совсем, совсем к нам? Много бы я дала за это, и никаких трудов не надо жалеть, чтобы крепче связать его с нами, дать твердую опору, заставить чувствовать его своим, а не травить, как это делают враги и, что еще хуже, так называемые «друзья и товарищи», «проклятые братья-писатели», – как горько жаловался М.А. однажды в письме. Я ничуть не сомневаюсь, что, кроме меня и Игоря, нет ни одного человека, так близко заинтересованного в дальнейшем развитии его писательской карьеры. И он однажды в письме так и сказал. Кстати, характерный штрих: когда мы уезжали, Мария Петровна, обнимая меня, думаю, что искренне, благодарила за то, что приехали, говорила всякие ласковые слова. М.А. – ни слова благодарности и никаких излияний, как Горя…

Когда мы стояли под палящими лучами солнца на балконе у уполномоченного ГПУ т. Нырко, ожидая машину, М.А. сказал: «Завтра сажусь за работу». (Он знает, что меня мучит задержка последней части «Тихого Дона».) «В конце августа буду в Москве, хлопотать о паспорте для заграничной поездки, может быть, привезу…»9

– А повесть из колхозной жизни когда начнете писать? – улыбаюсь я.

– Нет, не сейчас. Пусть полежит, обмаслится. Приеду из-за границы, тогда посмотрим.

Подъехала машина, еще крепкое пожатие руки. И М.А. со своим серым конем и Кудашевым, с пестрым полотенцем на обожженных плечах скрылись за облаком пыли…

Вот и Дон, и белый песок пляжа, и вся Вешенская, «невеселая, плешивая, без садов станица», как говорит в «Тихом Доне» Михаил Александрович. Но и я, и Горя уезжали с сожалением.

Такова удивительная, притягивающая сила у этого крепкого, такого еще молодого и не всегда понятного и разгаданного человека.

Доехали до Базков по-над Доном и помчались по степи. Спускаясь с горы в Каргинскую, Игорь узнал то место, где были «изрублены пленные краснюки», как говорил «подросток-казачонок, гнавший на попас быков». Горя обернулся ко мне и сказал: «Помнишь?» Так сказал, что я почувствовала, что и у него «Тихий Дон» ожил после пребывания в Вешенской.

Спускался вечер, когда мы прощались с донскими степями; все дальше и дальше уходили мы от Дона, суше и пыльнее становилась степь. Уже темной ночью подъехали мы к Миллеровскому вокзалу. До поезда осталось полчаса, и мы еле-еле успели захватить билеты. Засыпаю под мерное покачивание вагона, снова и снова вспоминается Вешенская. И трудно было определить: то ли из «Тихого Дона» оживают картины, то ли и вправду видели мы все это собственными глазами?

Дорогой много говорили мы с Игорем, делились впечатлениями, думали о будущем М.А., ставшего нам теперь еще ближе и роднее.

А вернувшись в Москву, оба схватились снова за «Тихий Дон». Еще и еще перечитывали мы знакомые страницы, ставшие теперь такими близкими, родными, где каждая черточка, каждая деталь ожили и расцветились яркими живыми красками…

23. VIII. 30

Москва

Дискуссия о «Тихом Доне» в редакции журнала «На подъеме» в 1930 году

От редакции

Интерес к роману М. Шолохова «Тихий Дон», по вполне понятным причинам, особенно силен у нас на Северном Кавказе. Вполне естественно, что именно в Ростовской, на Дону АПП возникли горячие споры вокруг этого романа. Ниже мы помещаем стенограммы доклада тов. Янчевского о «Тихом Доне» и прений по его докладу на Ростовской АПП, считая, что читателям «На подъеме» небесполезно познакомиться с дискуссией.

К сожалению, доклад т. Янчевского не дает развернутого глубокого анализа произведения М. Шолохова, который заслуживает более всесторонней и отнюдь не предвзятой оценки со стороны нашей марксистской критики. Неполнота анализа ошибок Шолохова, необоснованность ряда выпадов против него в докладе Н. Янчевского, несмотря на наличие отдельных верных замечаний, повели дискуссию не по тому пути, по которому следовало бы обсуждать одно из крупнейших произведений нашей литературы. Редакция считает, что исчерпывающего решения вопроса о «Тихом Доне» дискуссия не дала и что нам еще не раз придется возвращаться к обсуждению его.

Редакция оговаривает свое несогласие с основными положениями тов. Янчевского. Ознакомившись с дискуссией, читатель убедится, что тов. Н. Янчевский не сумел, несмотря на привлечение громадного исторического и литературного материала, доказать, что «Тихий Дон» – «произведение чуждое и враждебное пролетариату» и что Шолохов является «идеологом кулацкой части казачества и зарубежного дворянства».

Пренебрегая всей конкретной сложностью романа, произвольно выхватывая отдельные моменты из него, давая произвольное толкование ряду образов «Тихого Дона», тов. Янчевский, выдвигая свои категорические выводы, не до конца продуманные, совершает, по мнению редакции, ошибку объективно «левацкого» типа.

Наше отношение к «Тихому Дону» в основном выражено в выступлениях рапповцев по докладу тов. Янчевского. Надо отметить, что товарищи из руководства СКАПП (Бусыгин, Макарьев, Мазнин), вследствие отвлечения внимания на разбор ошибок Янчевского, в своих выступлениях не смогли с исчерпывающей полнотой затронуть весь круг вопросов, связанных с «Тихим Доном». Редакция предполагает в ближайших номерах журнала дать развернутую оценку романа.

H.Л. Янчевский1
Реакционная романтика

Начну, товарищи, с вещей, которые всем вам известны. Ни один класс не сходит без боя с исторической арены. Борется он у нас различными способами – от обреза кулака в деревне до очень тонкой борьбы на идеологическом фронте. Эта борьба принимает иногда чрезвычайно тонкие формы, такие тонкие, что порой, спустя много лет, мы можем заметить, что здесь сделана ошибка. Так, недавно обстояло дело на историческом фронте, на

Украине, с Яворским2. Академик Яворский, оказавшийся политическим авантюристом, в течение ряда лет проводил совершенно открыто в своих работах взгляды, которые не имеют ничего общего с марксизмом.

В период ожесточенной классовой борьбы, которую мы сейчас переживаем, охвостье, выражаясь фигурально, оставшееся в пределах Советского Союза, и голова, которая находится за границей, пускают в ход все средства, чтобы отвоевать хоть какие-нибудь позиции. Если мы взглянем в историю прошлого, то там мы увидим, что уходящие классы, погибая, и в художественной литературе успевали иногда пропеть свою последнюю «лебединую» песнь. Возьмем, например, Шатобриана во Франции3, произведения которого пользовались огромной популярностью. Это относится к тому времени, когда буржуазия вышла на историческую арену и когда французская аристократия оказалась выброшенной за борт.

К таким произведениям, отражающим идеологию угасающего, сходящего с исторической арены класса, я причисляю произведение Шолохова «Тихий Дон». Это утверждение товарищам покажется на первый взгляд странным. Шолохов считался во всяком случае близким пролетариату писателем, роман Шолохова значится в списке произведений пролетарской литературы, который был зачитан XVI съезду партии, и тем не менее я пришел к заключению, что «Тихий Дон» произведение чуждое и враждебное пролетариату.

Я говорю в тезисах, что Шолохов в романе «Тихий Дон» совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу.

Шолохов, бесспорно, большой художник, он обладает выдающимся художественным дарованием. Это чувствуется даже в мелочах. Например, в «Тихом Доне» он описывает лошадиный помет. Вы вряд ли вообще читали о помете с удовольствием, но Шолохов лошадиный помет описывает так, что вы испытываете эстетическое наслаждение. Это – сила таланта. Но сила таланта Шолохова заключается не только в том, что он лошадиный помет описывал так, что мы о нем читаем с удовольствием, но он в своем произведении преподносит нам наших врагов и заставляет нас тоже, до некоторой степени, эстетически переживать вместе с врагами то, что хочет Шолохов. В этом – тоже сила таланта. И это свидетельствует именно о колоссальном значении искусства. Что может сделать художник, большой художник, – это Шолохов сам прекрасно понимает. В «Тихом Доне» студент Боярышкин (у Мохова) говорит о прочитанном произведении следующее: «Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всем привилегированным классам питаю вполне естественную злобу, – тут, представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие. И сам чуть не становлюсь дворянином и помещиком, с восторгом всматриваюсь в их идеал женщины, болею за их интересы, – словом, чорт знает что. Вот, дорогой, что значит гений. Можно и веру потерять» (1—109)[1]. Это заявление студента Боярышкина до некоторой степени применимо и к роману Шолохова. Он обладает колоссальной силой художественной убедительности, и это помогло ему в завуалированном виде протащить в «Тихом Доне» заведомо враждебную идеологию.

Сложность понимания романа Шолохова заключается в том, что у него нет того лица, которое являлось бы «alter ego» автора и высказывало мысли автора в романе. У него существует разделение труда между отдельными персонажами. Например, Листницкий классифицирует большевиков, а Шолохов в романе это доказывает. Атарщиков поэтически говорит о любви к тихому Дону, а Шолохов это доказывает и показывает, Изварин развивает теорию кулацко-казачьей самостийности, и это пытается доказать в своем романе Шолохов.

Мишка Кошевой называет Валета, этого единственного пролетария, хорьком, а Шолохов в своем романе пытается показать, подтвердить и доказать, что Валет действительно хорек, вонючий и злой хорек, который своим бытием портит землю.

Григорий Мелехов представляет собой в романе ту воображаемую земную ось, вокруг которой вращается земля, но Шолохов упорно хочет выдать читателю эту воображаемую ось за настоящую железную ось, вокруг которой вертится колесо на телеге. Пусть тому верит наивный читатель, но для меня Григорий Мелехов – воображаемая ось, вокруг которой вращается «Тихий Дон».

Тонкий способ косвенных высказываний, мельком брошенных замечаний, намеков, двусмысленностей, закрашенных в защитный цвет «объективности» – все это затрудняет понимание подлинной социальной сущности романа. Читатель беспомощно блуждает в романтическом тумане, смакует идеализированный быт, теряется среди художественных деталей и покорно идет за путеводной звездой – Григорием Мелеховым. Но роман Шолохова выходит за пределы «бытоописательства», это – художественная политика или политическое искусство, как хотите.

Роман Шолохова построен по следующей схеме, как она мне представляется и как ее дал автор: дано – пролетариат, буржуазия и казачество; требуется доказать, что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратится в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман «Тихий Дон».

Ясное дело, сам по себе заголовок определяет, по мысли автора, содержание романа. Надо сказать, что этот заголовок почти совпадает с заголовком, который бывший атаман «Всевеликого Войска Донского» Краснов дал своему произведению: «Картины былого тихого Дона». «Тихий Дон» – это своего рода лирический стереотип. Но и по приемам творчества и по содержанию произведение Шолохова является такой же реакционной романтикой, как исторически-бытовая фальсификация Краснова.

В чем заключается сущность реакционной романтики Шолохова? Из каких элементов слагается эта реакционная романтика? Во-первых, Шолохов не отталкивается от прошлого к будущему, а, наоборот, тянет к прошлому. Во-вторых, он прикрашивает то, что было – «былое Тихого Дона». Он прошлое рисует в таких красках и пытается дать такое изображение этого гнусного и отвратительного прошлого4, чтобы хватить читателя и привязать его к прошлому. У него, я бы сказал, глаза на затылке, и при этом он страдает дальтонизмом.

Возьмем общие положения. Шолохов дает нам Дон хлеборобов, дает Дон пахарей. Между тем уже в 1884 году один из донских деятелей, чуждых нам, писал о будущем Дона:

«На рассвете истории войска Донского казак-воин в мирное время жил охотой; потом он кормился скотоводством; ныне вне службы царской зарабатывает свой хлеб, занимаясь преимущественно земледелием. Будущее всецело находится в руках казака-промышленника и горнорабочего. Все остальные отрасли промышленности призваны играть на Дону роль подчиненную горным промыслам. Когда настанет эта пора, мы предсказать не можем и, по всей вероятности, пройдет прежде много десятилетий; но что пора эта настанет – в этом мы не сомневаемся. Стук парового молота – приятный стук. Свист и грохот паровых машин, лязг железных изделий и клубами вылетающий густой дым из многочисленных труб фабрик и заводов, основанных на минеральном топливе, – такова наша надежда, которую мы берем смелость завещать своим землякам» («Номикосов». Стат. опис. обл. В.Д., 1884 г.).

Это писал в 1884 г. представитель донской буржуазии, который видел пути развития Дона, а к революции на Дону была армия в 106 тысяч горнорабочих.

Поэтому говорить о Доне, как это делает Шолохов, как исключительно о Доне хлеборобов, не приходится. Дон не был «тихим».

Казачья масса не была отгорожена китайской стеной от капитализма, капитал разлагал казачество. В 1878 г. гласный Тетеревятников говорил на областном земском собрании о зарождающемся среди казачества пролетариате (Отчет. С. 462). Таким образом, товарищи, если в 1878 г. можно было говорить о зарождающемся среди казачества пролетариате, то в 1917 г., я полагаю, тоже можно было это сделать. Но пролетариата, вышедшего из рядов казачества, почти нет в романе, – там есть на периферии, так сказать, батраки, о которых мы будем говорить.

Но допустим, Шолохов все-таки взял Дон хлеборобов – станицу Вешенскую. Какой же класс он взял за объект своего изображения? Вот некоторые цифровые данные, которые могут характеризовать расслоение станицы Вешенской (я даже не беру всего Донецкого округа).

Наличных хозяйств – 5.755, отсутствующих, т. е. совершенно оторвавшихся, – 435, а всего – 6.190 хозяйств. Лишь 5.301 хозяйство имело инвентарь. По рабочему скоту хозяйства распределялись следующим образом:



В станице Вешенской, где живет Шолохов, арендовало 2.779 хозяйств, снимавших 28.028 десятин, сдавало 2.331 хозяйство – 16.824 десятин. Из 6.190 хозяйств с посевом было 5.340.

Таким образом, огромное большинство казачьих хозяйств станицы Вешенской принадлежало к бедняцким и середняцким группам. Между тем Шолоховым даны в романе 2 семьи: одна – семья кулака Коршунова, который имеет двух батраков, а другая – зажиточного Мелехова. Шолохов выбрал персонажи не характерные для станицы Вешенской в классовом отношении.

О расслоении говорит также аренда, которая характеризует развал деревни. На одном полюсе растет беднота, а на другом – кулачье. А Шолохов поставил в центре своего внимания как раз кулацкие и зажиточные слои ст. Вешенский. А беднота была в Донецком округе. Вот коротенькая выдержка из документа. Это – прошение на имя царя коллежского асессора Белоусова, смотрителя войсковых земель, который писал: «В 1892–1893 году в одной из станиц Донецкого округа для снаряжения сыновей на военную службу у казака продали 2 пары быков, и он через это повесился».

Таким образом, когда вы читаете идиллические картины, которые рисует Шолохов о казачьей службе, вы не должны забывать об оборотной стороне медали. Такой «идиллии», о которой говорит Шолохов, на Дону казачьей бедноты, а не кулачья, не существовало.

Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика «Тихого Дона»? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования «любви к родине», т. е. к Дону.

Заглянем в книгу «Картины былого тихого Дона» атамана Краснова, который потом правил «Всевеликим Войском Донским». Некоторые выдержки я могу привести. Надо сказать, что любовь к «Тихому Дону», к природе, всяким специфически донским аксессуарам умышленно культивировалась царским правительством. Вот выдержки из книжки Краснова «Картины былого тихого Дона», которые несколько напоминают те пейзажи, которые рисует Шолохов. Краснов пишет:

«Медленно и плавно катит свои волны Дон. Будто спит на песчаном перекате, точно и не течет, а замер, застыл на одном месте. Недаром и зовется он «Тихий»… О степи: «Понесется над нею знойный ветер, помчит сухое «перекати поле» и принесет пряный запах полыни в станицу». Полынь, как вы помните, один из любимых образов Шолохова.

Далее Краснов приводит слова отца атамана Платова, завещание своему сыну (атаман Платов, надо сказать, вождь, оформивший донское дворянство). «Помни, Матвей… Береги отцовские обычаи – будь казаком… Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш Тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя» (С. 52).

Это – один из элементов идеализации «Тихого Дона» и природы, входивший в официальную идеологию донского дворянства и правительства.

Второй момент – культ старины. Если вы возьмете старые официальные книжки, которые обрабатывали казака в духе преданности самодержавию, то вы там тоже найдете культ старины, официальная идеология пропитана «заветами дедов и отцов».

В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, – Крюков, который писал, кажется, в «Русском богатстве», а потом был в стане белых.

Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век.

Культивирование старины – это не отталкивание от прошлого, а возврат к прошлому. Если вы опять возьмете книгу «Картины былого тихого Дона» Краснова, которая была настольной книгой для «домашнего чтения», там вы найдете то же, что и у

Шолохова; она пересыпана старинными песнями, как и роман Шолохова.

Казалось бы, песня – невинная вещь, но, по существу, в романе Шолохова старинная «казачья» песня не только поэтический мостик, перекинутый на тот берег, от которого мы оттолкнулись в Октябре, составная часть идеологии, объединяющей казачество, как нечто единое, вне зависимости от классовой принадлежности.

Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо, по сути дела, язык тоже изменялся и всякого рода словесные паритеты. Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.

К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности – опять-таки старый, потрепанный хлам, который фигурировал в официальной литературе и являлся важным элементом для того, чтобы спаять казачество и противопоставить его остальному населению России.

Наконец, возьмем исторические моменты, на которых я подробно остановлюсь дальше. Основное заключается здесь в том, что Шолохов утверждает, что казачество является особой национальностью. Здесь Шолохов идет, пожалуй, значительно дальше, чем те кулаки, которые заседали в Донском войсковом круге и которые до этого договаривались с оглядкой.

Возьмем бытовый уклад, который тоже разлагался. Развитие капитализма в последние годы перед войной шло усиленным темпом. Капитал разлагал экономику станицы и быт станицы. Эта сторона совершенно игнорируется Шолоховым. Он дает идеализированный, устойчивый якобы быт с орнаментами из обряда, старинных песен и т. д. и т. д. Он не только не подошел к Октябрьской революции, а даже не почувствовал того разложения, которое переживала станица перед войной.

В романе мы находим далее историческое обоснование права казачества на землю. Надо вам сказать, что роман Шолохова не только художественное произведение, но историческое и политическое произведение: там затронут так или иначе целый ряд кардинальных вопросов эпохи гражданской борьбы и революции на Северном Кавказе. Конечно, Шолохов там не говорит языком цифр и отвлеченных понятий, но в ряде моментов он обосновывает «право» казачества на землю. Надо сказать, что это, собственно, лозунг донского дворянства и донского кулачества.

В романе мы находим обоснование казачества с точки зрения антропологической. Казак для Шолохова является особым физическим типом, он употребляет в этом смысле выражение «типичный казак», «типичная казачка». Антропология привлечена для того, чтобы обосновать казачество как особую национальность, особую народность.

Вот, собственно говоря, те основные моменты, из которых слагается у Шолохова реакционная романтика. Шолохов в романе «Тихий Дон» пытается обосновать казачество как особую национальность, помимо прямых и косвенных высказываний автора, при помощи идеализации быта и старины на фоне природы. Одним из основных лозунгов дворянской, а затем кулацкой контрреволюции на Дону являлось обоснование обособленности казачества или в качестве исторически-развивающейся общины или в качестве особой национальности. Во всяком случае (при помощи тех «традиций», которые прививались казачеству царизмом всеми методами), контрреволюция пыталась порой вести за собой середняцкую и бедняцкую часть казачества. И надо вам сказать – это удавалось делать. С этой точки зрения смазывание, путем обоснования казачества в качестве особой национальности, классовой борьбы среди казачества, причем казачество национальностью не является, – конечно, приносило не малый вред. Между тем Шолохов ясно говорит, что казачество является национальностью. Вот его прямое высказывание:

«Не одно столетие назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена национальной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю донская голубая казачья кровь хозяев и алая воронежских пришельцев – москалей и хохлов» (I. С. 137).

В этом отрывке заключаются три мысли: во-первых, что рознь между казаками и неказаками – это национальная рознь, во-вторых, что казаки – хозяева, а остальные – пришельцы и, в-третьих, что у казаков голубая кровь, а у мужиков кровь алая. Значит, казак, с точки зрения Шолохова, это существо с голубой кровью, и тот, следовательно, казак, о котором я говорил, что он повесился, продав две пары волов, тоже существо с голубой кровью!

Эти три положения являются важными моментами всех контрреволюционных донских программ. На этих трех китах держались все контрреволюционные программы на Дону в период гражданской борьбы. Развитием этих принципов в романе не является развиваемая Извариным программа казачьей самостийности. Державный круг Изварина лишь венчает то здание, которое строит Шолохов в своем романе. Но Шолохов не только сам высказывает эти положения, он эти положения приписывает абсолютно всем персонажам, в том числе и большевикам. И, я думаю, нам от этого надо отгородиться.

Вот, например, что пишет Шолохов о Григории Мелехове. По Шолохову, выходит так, что есть правда «большая, человеческая», представителем которой является Гараижа, и есть казачья, национальная. «Пришел с фронта Григорий одним человеком, а ушел другим, – пишет он. – Свое казачье, национальное, всосанное с материнским молоком, кохаемое на протяжении всей жизни, взяло верх над большой человеческой правдой» (II. С. 48). Здесь Шолохов ставит знак равенства между казачьим и национальным.

Косвенно автор даже приписывает большевикам утверждение, что казачество является особой национальностью. «Обрабатывая его (т. е. Ивана Алексеевича. – Н. Я.), думал в свое время Штокман Осип Давыдович, – пишет Шолохов, – слезет с тебя, Иван свет Васильевич, вот это дрянное национальное гнильцо, обшелушится и будешь ты, – непременно будешь, – кусочком добротной человеческой стали, крупинкой в общем массиве нашей партии. А гнильцо обгорит, слезет. При выплавке неизбежно выгорает все ненужное» (I. С. 145). Факт тот, что и большевик Штокман утверждает, что «национальное» гнильцо есть. Пусть Штокман называет это «национальное» гнильцом – не в этом суть, здесь важно признание Штокманом наличности «национального» гнильца.

По словам Листницкого, казаки «маленькая обособленная нация, по традиции воинственная, а не то, что какой-нибудь фабричный или мужицкий сброд» (II. С. 24). По существу, то же утверждает и Шолохов, для которого казак – существо с голубой кровью, а ростовские красногвардейцы и Валет – сброд.

Авантюра донского дворянства, в которую было взято казачество, представляется Шолохову явлением «исторического» порядка. Каледин, по словам автора, выступал на государственном совещании «с исторической декларацией 12 казачьих войск» (II. С. 138). «По Дону, по Кубани, по Тереку, по Уралу, по Уссури – читаем мы – по казачьим землям от грани до грани, от станичного юрта до другого черной паутиной раскинулись с того дня нити большого заговора» (II. С. 138).

Нам известна роль во всероссийской контрреволюции этого представителя донского дворянства, связанного с дворянством всей России. Его декларация была контрреволюционной декларацией дворянства, искавшего в казачестве опоры, а с точки зрения Шолохова – это «историческая декларация» не дворянства, а 12 казачьих войск. Он пишет: «по Дону, по Кубани, по Тереку»… «по казачьим землям», здесь важно утверждение: «по казачьим землям», которое объединяет не только Донское казачество, но объединяет казачество всей России.

Утверждение казачества как особой национальности Шолохов вкладывает в уста всех. Пантелей Прокофьевич говорит: «Ты должен уразуметь, што казак – он как был казак, так казаком и останется. Вонючая Русь у нас не должна править» (II. С. 288). По мнению Листницкого, Атарщиков «увязывает национально-казачье с большевистским» (II. С. 124). У Ивана Алексеевича «всосались и проросли сквозь каждую клетку его костистого тела казачьи традиции» (I. С. 150). Слово «мужик» для него – ругательство. Мохов затравил собаками сына Митьку, для которого слово «мужик» было ругательным. Его отбили казаки (II. С. 120–123). А вот разговор Штокмана с казаками:

– Я-то казак, а ты не из цыганов?

– Мы с тобой обое русские.

– Брешешь! – раздельно выговорил Афонька.

– Казаки от русских произошли. Знаешь про это?

– А я тебе говорю, – казаки от казаков ведутся.

– В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками…

– Иди-ка ты, милый человек, своим путем, – сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей безрукий и заморгал чаще.

– Сволочь поселилась… Ишь поганка, в мужики захотел переделать! (I. С. 135–136).

Проще говоря, все – и Листницкий, представитель дворянства, и представители кулачества, и представители рядовой казачьей массы и сам автор и большевик – Штокман, – все утверждают, что казачество есть особая национальность. Это положение чрезвычайно важно, потому что это неверно, а во-вторых, что это, по сути дела, контрреволюционно. Это та платформа, на которой стояли и до которой даже не всегда договаривались все контрреволюционные группы дворянской и кулацкой части казачества.

Прикрываясь защитным цветом «объективности» и психологического реализма, Шолохов протаскивает официальную идеологию. В упомянутой книге Краснов писал: «Быть донским казаком. – Какое великое это счастье»! Шолохов пишет, что «Григорий честно берег свою казачью славу» (II. С. 441), «крепко берег казачью честь» и т. д.

Обратимся мы теперь к описанию у Шолохова природы. Начнем с эпиграфа. «Тихий Дон» начинается с очень многозначительных строк. Конечно, очень часто читатель не придает значения тому, что пишет автор за пределами первой главы. Но эпиграф создает, во-первых, настроение, является эмоциональным воздействием, а с другой стороны, направляет читателя, вводит его в круг идей автора. Вот с каких строк начинает Шолохов свой роман:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана…
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами.
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами.

Как видите, автор начинает с эпитафии, которая совершенно не к месту и которая говорит о сожалении автора. Но разница между ними и нами в том, что он сожалеет, а мы радуемся нашей победе. Как видите, подход совершенно иной: от эпитафии до сплошной коллективизации – дистанция огромного размера!

Элементы природы, элементы «Тихого Дона» Шолохов применяет для всякого рода лирических отступлений и высказываний.

Даже природа фигурирует в донском и даже Новочеркасском масштабе, подгоняется под местное понимание, например:

«Изжелта грудастые тихо проплывали над Новочеркасском облака. В вешней заоблачной вышине прямо над сияющим куполом собора недвижно висел седой курчавый каракуль перистой тучи, длинный хвост ее волнами снижался и розово серебрился где-то над станицей Кривянской. Неяркое вставало солнце, но окна атамановского дворца, отражая его, жгуче светились. На домах блестели покаты железных крыш, сырость вчерашнего дождя хранил на себе бронзовый Ермак, протянувший на север сибирскую корону» (II. С. 213). Природа дана в этом отрывке в «национально-казацком» масштабе. Тут и Новочеркасск, и собор, и Ермак, протянувший на север корону, – все это дано, как под театральным прожектором, в лучах природы. Не хватает только памятника атаману Платову, который сброшен. И все эти аксессуары Шолохов втискивает незаметно в каждую пору романа. Много времени нужно для того, чтобы зачитать ряд описаний природы у Шолохова, и, надо сказать, что он в описаниях довольно однообразен: в каждом описании, во-первых, Дон – это обязательное лирическое вступление, затем «подонье», «займища» и почти обязательно – тучи, причем все это подносится с разных сторон – летом, зимою, осенью, днем, ночью, утром. Но все это представляет из себя однообразный комплекс.

Элементы природы переплетаются очень тесно со всякого рода историческими и иными моментами. Все это – штампованные аксессуары. У него много сравнений «донского масштаба» (например, «звездное займище»), а в Польше солнце тоже «как будто не Донское». В каждой фразе культивируется любовь к «тихому Дону».

Не менее любопытно описание уходящего, ушедшего и для нас, конечно, ненавистного быта. Возьмем то, что мы называем «религиозным опиумом». Он этот «опиум» описывает так: «Из церкви, через распахнутые двери на паперть, с паперти в ограду сползали гулкие звуки чтения, в решетчатых окнах праздничный и отрадный переливался свет…» (I. С. 18).

Не знаю, товарищи, вряд ли мы бы сказали с вами, что «из церкви праздничный и отрадный переливался свет». Конечно, могут возразить, что он переносит нас в ту эпоху, но это не убедительно. Да и нужно ли это «перевоплощение»?

Он не упускает случая противопоставить иногородних казачеству. Приведем пример, который, правда, касается, буржуазной части иногородних, но Шолохов одинаково отрицательно относится как к буржуазной, так и не к буржуазной.

После того, как Каледин сложил с себя власть, а за ним и все правительство, Шолохов приводит следующий инцидент:

Янов подошел немного смущенно:

– Члены правительства – не казачья часть – просит о выдаче им денег на проезд.

Каледин сморщился, кинул жестко:

– Денег у меня нет… надоело (II. С. 300).

«Идеалиста» Каледина автор противопоставляет иногородней неказачьей части, которая в эти «трагические» для Дона минуты думает о деньгах. В чем смысл этого инцидента? В противопоставлении Дона и казачества иногородним, вне зависимости от классовой принадлежности!

Вкрапленные в роман описания природы, культивирование любви к «тихому Дону» и т. д., с первых же страниц – идеализация быта, старинные песни, старинные слова, та старина, которая уже отжила к моменту войны, возрождается в романе Шолохова и поднимается нм. Тому же служат и воспоминания о прошлом не только стариков, но и революционных казаков. Вспомните о делегации Подтелкова, которая едет к Каледину. Когда казаки проезжают через Дон, они вспоминают обычай, когда они раньше, возвращаясь со службы, всегда бросали в Дон вещи. Такие моменты вкраплены в роман. И когда вы читаете о борьбе на Дону, вы видите, что автор хочет показать, что хотя борьба идет, но «родное», «донское», любовь к «тихому Дону», – все эти обычаи, старина, песни, вся эта крепкая, сочная, связанная с природой, казачья жизнь сильнее всего. Роман пропитан этим настроением.

Любовь к родине, к «тихому Дону», национальная связь объединяют, по мнению автора, казачество, вне зависимости от классовой принадлежности, объединяют самые разнообразные группы казачества. Я приведу ряд примеров.

Вот Григорий Мелехов приехал домой. «Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни» (I. С. 376).

Когда Григорий подъезжал к дому в отпуск, в нем проснулось то, что у Шолохова объединяет и Атарщикова, и Бунчука, и офицеров, и казаков. «Кровь кинулась Григорию в голову, когда напал глазами на свой курень». Воспоминания наводнили его. С база поднятый колодезный журавель, словно кликал, вытянув вверх серую вербовую руку.

– Не щипит глаза? – улыбнулся Пантелей Прокофьевич, оглядываясь, и Григорий, не лукавя и не кривя душой, сознался.

– Щипет… ды ишо как…

– Што значит – родина, – удовлетворенно вздохнул Пантелей Прокофьевич. (II. С. 279).

Другой пример – Бунчук. Бунчук – большевик, как вам известно. Бунчук наезжает домой. «От страшно знакомого запаха, присущего только этому дому, у него закружилась голова… с внезапно и остро застучавшим сердцем, через рот, как при удушьи, вдыхая воздух, Бунчук повернулся и, кинув чемодан, оглядел кухню… словно вчера ушел отсюда Бунчук». Далее следует описание встречи с матерью. «Они вошли в дом. И тут только, после пережитых минут глубокого волнения, Бунчука вновь стало тяготить пальто с чужого плеча: оно стесняло, давило под мышками, путало каждое движение. Он с облегчением сбросил его, присел к столу» (II. С. 214–215).

И Бунчука тоже обволакивает это родное, близкое, бытовое, оно его побеждает, и он сбрасывает «пальто с чужого плеча» – может быть, символическое «пальто»?

Решив участвовать в заговоре Корнилова, казачьи офицеры поют старинную песню. У Атарщикова «сбежала… холодно сверкнувшая слезинка» (II. С. 115).

Плачет Атарщиков, плачет и Григорий Мелехов. Вот перед нами подъесаул Атарщиков, который говорит: «Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывавшийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек – всех люблю. От запаха степного полынка мне хочется плакать». Автор любовно рисует его портрет, родинку на веке. «Из под воротника сорочки Атарщикова наивно, юношески трогательно смуглела шея» (II. С. 110).

Возьмем Листницкого, который в конце концов уходит вместе с добровольческой армией.

Казаки поют. «Листницкий, останавливаясь, прислушивался и чувствовал, что и его властно трогает бесхитростная грусть песни. Какая-то тугая струна натягивалась в учащающем ударе сердца, низкий тенор подголоска дергал эту струну, заставлял ее больно дрожать. Листницкий стоял где-нибудь неподалеку от сарая, вглядывался в осеннюю хмару вечера и ощущал, что глаза его увлажняются, слезы остро и сладко режут веки. (II. С. 22). Офицер говорит «махнуть бы на Дон от всей этой каши» и т. д. Такова роль и влияние всех тех элементов, о которых говорит Шолохов и которые объединяют и Бунчука, и Листницкого, и Григория Мелехова. То, что с точки зрения Шолохова является национальным, объединяет всех, вне зависимости от классовой принадлежности. Например, для него одинаковы казак Каледин, казак Алферов. Шолохов не проводит никакой грани между дворянством и остальным казачеством. Так он пишет: «Окружным атаманом дружно избран был казак Еланской станицы, генерал, окончивший военную академию, Захар Акимович Алферов» (II. С. 338).

По его словам, Каледин – первый из казаков войсковой атаман. Каледин дворянин, и в правовом отношении он пользовался теми же правами, какими пользовалось дворянство вообще, казачий мундир был надет для приличия, для того, чтобы вести за собой казачество. Между ним и казачьей массой – пропасть, классовая грань.

Нелады фронтовиков со стариками на Дону для Шолохова являются не чем иным, как семейной междуусобицей. Между тем фронтовики на Дон принесли с собой много нового. Это было новое поколение, которое боролось против старинного уклада. Шолохов пишет: «В куренях лишь шла скрытая, иногда прорывавшаяся наружу семейная междуусобица: старики не ладили с фронтовиками» (II. С. 202). Таким образом, эта борьба преподносится именно в масштабе «семейной междуусобицы», тогда как здесь мы видим крах всего уклада, о котором говорит Шолохов.

В казачьей среде между господами и слугами, между эксплуататорами и эксплуатируемыми, по Шолохову, господствуют патриархальные отношения. Возьмем старика Листницкого и его отношение к Сашке, который напивается и кричит на старика, и это занимает старого генерала. Возьмем его отношение к Аксинье. Когда у Аксиньи заболел ребенок, старик Листницкий, который, кстати, похож на князя Болконского из «Войны и мира», задерживает фельдшера, чтобы он вылечил ребенка Аксиньи. Вы не видите никакой борьбы между помещиком Листницким и батраком Сашкой. Патриархальные отношения торжествуют. Другой пример – кулак Коршунов. У него два работника: один иногородний, другой – казак. Когда Коршунов готовится выдать замуж Наталью за Мелехова, работники радуются, они предвкушают это торжество. Конечно, у них свои мотивы, они хотят выпить и отдохнуть, но не в этом дело. Дело в том, что Шолохов пишет об участии их в семейном торжестве, а не о классовом антагонизме.

Казачья беднота, по Шолохову, образуется не в процессе дифференциации казачьей станицы, разлагаемой капиталом, к бедноте у него типично кулацкое отношение: работник Коршунова – казак погорел и поэтому пошел в работники, работник Листницкого – казак «придурковат». Причина бедности – несчастье или органические недостатки. Обо всем этом говорится попутно, но в это вкладывается вполне определенное содержание.

Таким образом, у Шолохова нет борьбы среди казачества, у него господствуют патриархальные отношения, и все плачут над казачьими песнями, начиная от Листницкого.

И вот на этом фоне появляются носители капитализма и классовой борьбы и, наконец, большевик Штокман. Они рождаются, с точки зрения Шолохова, не из среды казачества, они являются посторонним, инородным телом в патриархальной казачьей среде, на «тихом Дону».

Кто такой Мохов? Купец Мохов, как и Валет, – не казак, а мужик «…и пришел из Воронежского уезда царев досмотрщик и глаз – мужик Мохов Никишка», – пишет автор о предке Мохова (I. С. 104). И далее: «Крепко посели они на казачьей земле. Пообсеменились и вросли в станицу, как бурьян-копытник – рви, не вырвешь…» (I. С. 104).

Это говорится о кулаке Мохове, который держал в руках казачество. Он – носитель капиталистического начала в деревне. Верно ли это по существу? Неверно, конечно. Капитализм выростал из недр самой станицы. Конечно, было и иногороднее кулачество, оно иногда было и более мощным, чем казачье кулачество, но это не важно. Иногородний кулак стоил казачьего кулака.

Носитель большевизма Штокман – пришлый и даже не совсем русский: дед немец. Штокман – «точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть» (I. С. 153).

Как будто бы агитация большевиков заключалась только в том, чтобы внушать отвращение и ненависть. Это одна часть. Но есть и другая – будущее – коммунизм. Шолохов – большой художник, какие же употребляет он слова для того, чтобы охарактеризовать работу Штокмана?

«Он (Штокман. – И. Я.) проложил личинку недовольства. И кто бы знал про то, что через четыре года выпростается из одряхлевших стенок личинки этот крепкий и живучий зародыш» (I. С. 153). По-моему, сказано так, чтобы подбором самих слов выразить свое презрение к тому, что делал Штокман. Этот подбор слов для характеристики работы большевика очень плох, по-моему, и очень пристрастен.

Вы, вероятно, помните описание собрания у Штокмана, где был Валет, – собралась небольшая группка, которая бывала у Штокмана. Когда он описывает собрание у Штокмана, он не находит нужных, выразительных слов. После этого он переносит читателя на соборную площадь. Перед пасхой вся площадь заполнена народом, и для описания этого торжества находятся нужные слова, описывается церковь, все мелочи и вся грандиозность того события, которое разыгрывалось на площади. Он очень умело противопоставляет собрание у Штокмана торжеству на площади. Для церковной службы у него находятся нужные художественные слова.

Что же происходит с теми, кто отрывается от казачества? У него целый ряд параллельных фигур: Бунчук – Листницкий, Каледин – Подтелков. Вот двое: молодой Листницкий и Бунчук, оба они оторвались от казачьей среды. Первый – Листницкий сознательный монархист, который идет вместе с белым офицерством; Бунчук – большевик, который сознательно и твердо идет вместе с большевиками. По концепции Шолохова они оторвались от казачьей массы. Один, как характеризует Листницкий Бунчука, обрусел, другой – обаристократился.

Какова судьба Бунчука? Бунчук, приехавший к казакам уговаривать не наступать на Петроград, знал «что какими-то иными словами надо говорить с казаками, со страхом чувствовал, что, пожалуй, не найдет общего языка», что «тут с земляками требовался иной черноземный полузабытый язык, ящериная изворотливость, какая-то большая сила убеждения»… Он уже не понимает того языка, которым говорит казачество. От размышления Бунчука о том, что «прежде чем садить цветики и деревца, надо грязь очистить, удобрить надо, руки надо измазать», пахнет Достоевским. Но когда в Ростове он был вынужден впоследствии расстреливать врагов революции, то терзается внутренними противоречиями, происходит столкновение между «казачьим» и большевистским. Шолохов дает это очень тонко. Но и в Бунчуке «казачье» начало берет верх. «А вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трех казаков – говорит он, тружеников… одного начали развязывать… – Голос Бунчука становился глуше, невнятней, словно отходил от нее все дальше и дальше: – тронул его руку – она как подошва… черствая… Проросла сплошными мозолями… черная ладонь, вся в ссадинах… в буграх»… (II. С. 330). «Вскоре он перешел на другую работу».

Бунчук оторвался от «ящериного» языка, с точки зрения Шолохова, на котором говорят казаки. Но когда он оказался на карательной работе, то он не смог пойти против казачества и вскоре ушел с карательной работы. Вот коллизия, на которую обрек Шолохов Бунчука.

Листницкий – это антипод Бунчука в другом лагере. Он все время колеблется между «казачьим» и офицерско-аристократическим. Листницкий, прежде всего по его словам, «преданный монарху солдат». Он чувствует отрыв офицерских масс от казачества, он это глубоко переживает и в итоге уходит с добровольческой белогвардейской армией в поход на Кубань.

Таковы две фигуры, оторвавшиеся от казачества. Одна фигура большевика, другая фигура «обаристократившегося», который пошел с добровольческой армией. Они обречены на внутренние противоречия, гибнут и терпят поражение: Бунчука расстреливают казаки, а Листницкий вынужден бежать вместе с добровольческой армией.

Остановимся на большевиках из казачьей среды. Ни один писатель «бессознательно» не пишет. Каждый писатель прекрасно знает, что он пишет, и если он то или иное пишет, то он знает, зачем он пишет, почему и чего хочет этим достигнуть. С точки зрения Шолохова, большевизм казачьей массе чужд и является наносным явлением. В первом томе своего романа Шолохов так описывает появление Штокмана и его революционную работу. Когда зашел спор о роли казачества, то лишь один «придурковатый» Христоня признал правильным то, что писалось в книжке, которую читали (I. С. 150).

Ведь «зря» на свете вообще ничего не делается. И не напрасно понимание правильности он приписал «придурковатому» Христоне.

Читаете вы роман, читаете о большевизации казаков, читаете вы историю большевизации казаков на фронте и одновременно с этим автор вкладывает в уста Листницкого следующие соображения:

«У всех почему-то сложилось убеждение: если свобода – значит и конец войне» (II. С. 89). И далее: «Офицеры отгораживались от казаков прежней стеной, и в результате казаки все поголовно подпали под влияние большевиков и сами на девяносто процентов стали большевиками», – говорит Листиицкий (II. С. 122). Это говорит Листницкий, а Шолохов так читателю и преподносит, что казаки большевиками стали потому, что офицерские вожди от них оторвались.

Второй момент: «Сильнейшая усталость и тяга к родным куреням… А тут большевики», – говорит Листницкий (II. С. 85). Это говорит Листницкий, а Шолохов это доказывает. Большвистствующий Лагутин говорит: «Нас терпеливых сама жизнь начинила, а большевики только фитиль подожгут» (II. С. 120).

Подъесаул Шейн говорит, обращаясь к Подтелкову: «Неужели вы думаете, Подтелков, что за вами, за недоучкой и безграмотным казаком, пойдет Дон? Если пойдут, – то кучка оголтелых казаков, какие от дому отбились. Но, брат, очнутся и тебя же повесят». В дальнейшем автор романа Шолохов доказывает правильность заявления Шейна, – и Григорий, и Христоня от него отвернулись, отвернулся и Мишка Кошевой.

Вся суть в том, что автор установил своего рода разделение труда, он вкладывает своим персонажам определенные мысли, а потом доказывает в романе правильность этих положений. По существу, эти положения неверны. Мы видим на Дону колоссальнейшее движение, в которое были втянуты массы бедняцко-середняцкого казачества, а по роману Шолохова получается иная картина. Искусно вплетается легенда о происхождении Ленина из казаков.

Иван Алексеевич, Христоня и Григорий остаются и не бегут от белых. Один лишь Мишка Кошевой идет с Валетом к красным. На его заявление, что дороги расходятся – Иван Алексеевич говорит: «Думаешь не сойдутся? Сойдутся. Будь в надежде». И действительно, дороги сошлись – об этом позаботился автор: Мишка был захвачен, выпорот и отправлен белыми на фронт против большевиков (II. С. 346).

Григорий, который выгнал Валета, заслужил сочувствия и Христони и Ивана Алексеевича. Далеко не случайно автор вкладывает в уста Валету слова: «Казацкие замашки бросить бы надо…» – он проводит грань между казаками и пролетарием Валетом. Смысл этого противопоставления такой же, как и смысл противопоставления Каледина иногородней части правительства. Как видите, роман построен, как геометрическая теорема.

Только один из всей этой группы Штокмана, только один Валет до конца последователен, а остальные участники группы Штокмана и большевики-казаки сами про себя говорят: «хреновые мы большевики».

На расширенном донском базисе Шолохов противопоставляет Каледина и Подтелкова. По мнению Шолохова, эти две фигуры точно так же уклонились от казачества: Каледин является игрушкой в руках заговора Корнилов – Алексеев; Подтелков является игрушкой в руках большевиков. С кем же масса и кто с массой? Что касается массы, то обратите внимание – не случайно у Шолохова, когда решаются важные вопросы как у белых, так и у красных (например, вопрос об отступлении Попова или вопрос о поездке экспедиции Подтелкова), тотчас же противопоставляется казачья масса, занятая самыми обычными делами и очень далекая от всего, что делают вожди. Как самостоятельная сила казачество выступает в двух случаях: при свержении Каледина и большевиков, в остальных случаях казачья масса выполняет роль статистов. Массы почти не участвуют. Вот совещание Попова с Корниловым, решают вопрос, куда идти тем казачьим отрядам, которые бежали с Дона. Попов выходит на улицу, а казаки занимаются флиртом и самыми обычными делами. Возьмите момент решения вопроса о поездке Подтелкова. Казачьи массы в это время рассказывают анекдоты и т. д. Что этим хочет сказать автор? Ведь не можем мы подходить к роману, как к произведению, написанному «по наитию». Этим автор хочет сказать, что массы тут ни при чем.

И большевизм и корниловщина чужды, по Шолохову, казачеству. При наступлении на Петроград казаки говорят:

– Чума их разберет, кто из них виноватый.

– Сами мордуются и войска мордуют.

– Начальство с жиру бесится,

– Каждый старшим хочет быть.

– Паны дерутся, у казаков чубы трясутся (II. С. 143).

Разговоры казаков из отряда Донревкома: «Не нам кроить, не нам и шить. Тут без водки не разберешься» (II. С. 266).

Подтелков обвиняет Каледина в том, что он приютил белых генералов, Каледин заявляет: «Вы – слепое орудие в руках большевиков» (II. С. 255).

Калмыков говорит: «Мы в сущности пешки на шахматном поле, а пешки ведь не знают куда пошлет их рука игрока» (II. С. 126).

Шолохов эти положения пытается доказать.

По сути дела, и Каледин и Подтелков, поскольку они казаки, стремятся, по Шолохову, к одной цели: чтобы большевиков на Дону не было. Вот политическая программа Подтелкова (с точки зрения Шолохова): «Раз долой царя и контрреволюцию, – надо стараться, чтобы власть к народу перешла. Нам от старины подальше… Землей мы не поступимся. Промеж себя казаков землю переделим, помещицкую заберем, а мужикам, давать нельзя» (II. С. 201–210).

Так ли это? Это – программа не Подтелкова, это программа донского кулачества. Слова Подтелкова на совещании в Новочеркасске:

«Мы хотим ввести у себя в Донской области казачье самоуправление… народ и так ужасно наполнился гневом… зачем вы приютили на казачьей земле разных белых генералов? Через это большевики и идут войной на наш тихий Дон… Не верю я, чтобы войсковое правительство спасло Дон. Какие меры применяются к тем частям, какие не желают нам подчиняться… скажите мне: кто порукой за то, что войсковое правительство отстранит гражданскую войну»… (II. С. 254).

Итак, большевики – внешняя сила, которая идет войной на «тихий Дон», но «внутри» Дона большевиков нет. Это неверно, товарищи. А эти слова: «Какие меры применяются к тем частям, которые не желают вам подчиниться?» В чем он упрекает Каледина? В том, что Каледин не умеет распорядиться частями против большевизма.

Что ни слово, то путаница, и совершенно ясно говорится, что Подтелков борется с Калединым именно потому, что из-за Каледина большевики придут на Дон. Нелепейшая, неверная постановка вопроса! Донревком, Подтелков и Кривошлыков фактически примыкали к большевикам, фактически вместе с большевиками работали, и ясно, что в таком виде они не могли ставить вопроса. А по Шолохову, получается так, что и Каледин против большевиков и Подтелков не хочет, чтобы большевики «пришли» на Дон.

Подтелков говорит: «Передайте власть Ревкому, и большевики прекратят наступление». А программа войскового правительства изложена так:

«Правительство заявляет, что в устройстве местной жизни может принимать участие лишь местное население, а потому оно считает, выполняя волю Круга, необходимым всеми мерами бороться против проникновения в область вооруженных большевистских отрядов, стремящихся навязать области свои порядки. Жизнь свою должно устроить само население – и только оно одно.

Правительство не желает гражданской войны, оно всеми мерами стремится покончить дело мирным путем, для чего предлагает военно-революционному комитету принять участие в депутации к большевистским отрядам.

Правительство полагает, что если посторонние области отряды не будут итти в пределы области, – гражданской войны и не будет, так как правительство только защищает Донской край, никаких наступательных действий не предпринимает, остальной России своей воли не навязывает, а потому и не желает, чтобы в Дону кто-нибудь посторонний навязывал свою волю» (II. С. 257–258).

По словам Подтелкова и документам, которые приводит Шолохов, выходит, что и Подтелков и Каледин шли к одной цели, а между тем донбассовская красная гвардия – это вовсе не «посторонняя» сила, а где же казачьи отряды, которые были в красных частях, казаки-партизаны? Это не «внешние силы». И если Шолохов берется нарисовать это явление, то он должен сказать то, что было, а у него получается совсем другое. По Шолохову, получается, что большевики – внешняя сила, а донбассовские шахтеры? Это что? Это тоже – Дон, но Шолохов искусственно делит Дон на две части: казачий Дон и неказачий Дон. С точки зрения Шолохова, конечно, пролетариат на Дону – чуждый, пришлый, неказачий, но это неверно (Макарьев: – Что же Донбасс – «тихий Дон?»). Я приводил замечание, высказанное в 1884 году, Номикосов в этом случае радикальнее тебя был. Будущее, говорит он, принадлежит на Дону машине.

Между прочим, Шолохов говорит, что было нечто общее между Подтелковым и Калединым – зипунная броня Подтелкова, а с другой стороны, непримиримость и нежелание идти на уступки Каледина. Это ясно чувствуется и в процессе переговоров, и в финале борьбы между Калединым и Подтелковым. Какой же финал Каледина? Его слова: «Положение наше безнадежное» и т. д. Дальше следует самоубийство Каледина, которого население не поддерживает. Финал Подтелкова – его казнят казаки, и его тоже, как видите, население не поддерживает. Таким образом, гибнут, по концепции Шолохова, и Листницкий, и Бунчук, и Каледин, и Подтелков. Впрочем, Листницкий остается жив и, может быть, вынырнет.

С точки зрения Шолохова, расправа над Подтелковым нарисована так, что действительно получается нечто вроде суда. Вы помните, что одним из важных обвинений Григория Мелихова против Подтелкова было то, что последний рубил офицеров Чернецова и других без суда. А инсценировку подлейшего суда над Подтелковым Шолохов изображает так, будто бы это был настоящий суд. Когда вы сопоставляете слова Бунчука о том, что он расстрелял казаков с мозолистыми руками и казнь его и Подтелкова, то вы приходите к нехорошему заключению.

Расправу оголтелой контрреволюции над подтелковцами Шолохов рисует в виде суда, и не какого-нибудь суда, а народного суда. Председатель суда Попов – добродушный, сытый, довольный собой и окружающим человек. Смертной казни якобы требовали представители хуторов. Смертный приговор, по Шолохову, подписывали «мозолистые, вороново-черные пальцы». Один неуверенно водил ручкой, «потея и хмурясь от напряжения, другой высовывал язык». Таким образом, по Шолохову, была не расправа, а суд людей с мозолистыми руками. Так, по Шолохову, расплатился «предатель родного края», который хотел «уничтожить казачество». По Шолохову, выходит, что обмануты были не белогвардейским офицерством и кулачьем вольные или невольные соучастники казни Подтелкова, а казаки-подтелковцы были обмануты Подтелковым. Бунчук уничтожал казаков с мозолистыми руками, казаки с мозолистыми руками уничтожали Бунчука, а не белогвардейское офицерство, которое водило этими руками. Так восстанавливается, по Шолохову, справедливость!»

Шолохов устами Григория услужливо напоминает читателю об уничтожении без суда офицеров:

«– Под Глубокой бой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли… По твоему приказу стреляли. А? Теперича тебе отыгрывается. Ну, не тужи. Не одному тебе чужие шкуры дубить. Отходился ты, председатель московского Совнаркома. Ты, поганка, казаков жидам продал. Понятно? Ишо сказать?» (II. С. 411).

Христоня умывает руки:

«– Пойдем, стало быть, к коням. Ходу. Нам с тобой тут делать нечего» (II. С. 411).

Казнь Подтелковым офицеров – расправа, казнь казаками Подтелкова – возмездие, – такова установка автора.

Зачем он напоминает эту сцену читателям? Эта сцена написана художественно, с большим умением. Для чего? Для того, чтобы напомнить расправу с офицерами. Казнь Подтелкова Шолохов дает языком почти репортажа, а избиение офицеров описывает так, чтобы вызвать у читателя сочувствие.

Трагическое для автора не в том, что вместе с гибелью экспедиции Подтелкова погибли первые ростки диктатуры пролетариата на Дону, а в том, что «…в Пономареве пыхали дымками выстрелы: вешенские, каргинские, боковские, краснокутские, милютинские казаки расстреливали казанских, миулинских, раздорских, кумшатских, баклановских казаков» (II. С. 411).

Это разве классовая борьба? Ведь на Дону мы видим классовую борьбу. Как же представляет это себе Шолохов? У него вешенские и прочие казаки расстреливали раздорских и иных казаков.

Гибель экспедиции Подтелкова дана не как захват окруженных со всех сторон озверевшим и обманутым казачеством, во главе с офицерами, немногочисленных бойцов экспедиции, а как крах тех идей, за которые Подтелков боролся. За Подтелковым следовала лишь «незначительная» часть команды. Когда Бунчук пытался убедить казаков прорваться с боем к железной дороге, то он получал следующий ответ:

«– Иди воюй, Аника, а мы с родными братьями сражаться не будем.

– Мы им и без оружия доверяемся.

– Святая пасха, а мы будем кровь лить» (II. С. 392). Все эти моменты выпячены, конечно, не случайно. Связь между казаками, как родными братьями, побеждает ту классовую борьбу, которая происходила на Дону. Движение против Подтелкова и против большевиков автором изображено, как казачье движение мигулинских и прочих казаков, а на самом деле это движение было организовано донским дворянством вместе с германским империализмом.

К Шолохову или к кому бы то ни было, поскольку он касается истории и хочет осветить исторические события, мы вправе предъявить требование, чтобы он придерживался исторических фактов. Что происходило в этот период на Дону? Почему здесь были свергнуты советы? Основным моментом было наступление германских войск. Офицеры организованно разъехались по всему Дону, организовали «Советы обороны», объединяли кулацкую часть казачества и потом обрушились на красногвардейские отряды. Здесь не «казачество» стихийно поднималось против «большевиков», это не всенародное казачье восстание, а восстание, организованное дворянством и кулачеством при большой поддержке немцев. Мы знаем факты, когда немцы рука об руку с белыми наступали против красных. Этих моментов у Шолохова нет. Например, красногвардейские отряды Шолохов описывает так, что там были китайцы, а между тем он совершенно затушевывает участие у белых немцев, которые имели решающее значение. Без немцев власть не была бы свергнута, красные войска ушли из Ростова по требованию немцев. Все эти моменты у Шолохова исчезают, и получается, что казаки стихийно восстали против большевиков и поэтому пала власть советов. Это неверно, такого положения не было.

В выборе и изображении событий, в обрисовке отдельных лиц автор не объективен. Он выпячивает то, что ему нужно, и прячет то, что ему не нужно. Он выразительно, художественно рисует то, что ему нужно. А при описании улиц Ростова при красной власти Шолохов дает стереотип белогвардейских писателей: «Митинговали, лущили семечки, поплевывали в стекавшие по тратуарам ручейки, забавлялись с бабами. Так же, как и раньше, работали, ели, пили, спали, умирали, рожали, любились, ненавидели, дышали солоноватым с моря ветерком, жили, одолеваемые большими и малыми страстишками» (II. С. 331). Мы знаем о Ростове этих дней другое: здесь была провозглашена Ростовская коммуна.

Когда Шолохов описывает избиение офицеров, взятых с Чернецовым в плен, то описывает это художественно. Казнь же Подтелкова описана почти репортерским языком. В обрисовке отдельных персонажей, надо сказать, Шолохов очень умело оперирует описаниями внешности. Иногда, описывая внешность, он аннулирует впечатление от поступков, а описывает поступок, так что вы не знаете, что тут такое. Например, братание Валета на фронте. Оно нарисовано так двусмысленно, что вы скорее склонны думать, что это не сознательный пролетарий подал руку другому пролетарию, а два труса, которые, испугавшись друг друга, разбежались в разные стороны. Когда Шолохов пишет, что Валет сбежал из Красной гвардии по подложной записке, он будто бы намекает на то, что действительно Валет – трус и в братании больше трусости, нежели сознательности. Что касается описаний внешности, то батраки и пролетарии у него нарисованы так с физической стороны, что внушают отвращение.

Но зато Шолохов холуйски почтительно описывает белых генералов – Корнилова, Каледина и прочих – и не менее почтительно называет жену Каледина – Мария Петровна и не жалеет красок для размазывания грязи вокруг Подтелкова и Кривошлыкова. Сцены между Кривошлыковым и «шмарой» подтелковой Зинкой, которая Кривошлыкова называет «подхвостной дрожалкой» и «сопляком», и вся базарная брань дана не случайно. Умолчав о героическом, автор выдвинул на первый план то, что ему было нужно, чтобы морально дискредитировать как Подтелкова, так и Кривошлыкова.

Ведь это пошлятина. А в этот период на Дону развертывался последний акт трагедии.

Очень недвусмысленно высказывает Шолохов свое отношение к красногвардейцам. «Но с трех сторон уже подходили к области колонны красногвардейцев. В Харькове, Воронеже накапливались силы для удара. Висли над Доном тучи, сгущались, чернели. Орудийный гром первых боев уже несли ветры с Украины. Жухлые надвигались на область дни. Гиблое подходило время» (if. С. 213).

Наступление красных означает «гиблое подходило время». Сказано, по-моему, недвусмысленно!

Вот как описывается приближение конца белых и победа красных: «Рушились трухой последние надежды. Смыкала и захлестывала горло области большевистская петля» (II. С. 313).

А мы были уверены и сейчас уверены и писали об этом в своих работах, что горло области захлестывала белогвардейская петля, из которой освободили область большевики! Но у Шолохова выходит наоборот.

Как будто невзначай оброненными словами и символами Шолохов говорит между строк то, что не всегда удобно писать прямо. Примером может служить описание смерти Каледина. Через окно слышалось «обрекающее надсадное и звучное карканье ворон». Ворон – давно затрепанный символ мрачного рока. Этим затрепанным образом Шолохов пользуется для того, чтобы подчеркнуть обреченность казачества после смерти реакционного романтика Каледина (II. С. 302). Смешно предполагать, что Шолохов совершенно «случайно» упомянул ворона: ворон предвещает несчастье.

Он мельком упоминает, что двое красногвардейцев пристреливают безоружного офицера, и т. д. Что делают у него красные? Убивают по преимуществу безоружных (Бунчук, Подтелков). Что делают белые? Героически умирают (Калмыков, Чернецов). Гражданская война, конечно, очень жестокая вещь, как всем вам известно, но она не сплошное убийство безоружных. Он с большой художественной силой, направленной на то, чтобы вызвать сочувствие у читателей к белогвардейцам, описывает, как красные рубили взятых в плен с Чернецовым офицеров. А почему он не нарисовал с художественной силой того, что делал Чернецов в Донецком Бассейне? Зато какой любовью проникнуты описания любимых героев Шолохова, например Изварина, который излагает политическую программу автора. Вот как описывается этот Изварин.

«Изварин был заядлым казаком-националистом… Он превосходно знал историю, носил горячую голову, умом был ясен и трезв: покоряюще красиво рисовал будущее на родимом Дону, когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака» и т. д. Проще говоря, он был федералистом мелкобуржуазного типа. «Среднего роста, статный, широкоплечий, Изварин был типичным казаком: желтоватого цвета, недозрелого овса вьющиеся волосы, лицо смуглое, лоб покатый, белый, загар тронул только щеки и гранью лег на уровне белесых бровей. Говорил он высоким послушным тенором, в разговоре имел привычку остро ломать левую бровь и как-то по-своему поводить небольшим горбатым носом; от этого казалось, что он всегда к чему-то принюхивается. Энергичная походка, самоуверенность в осанке и в открытом взгляде карих глаз отличали его от остальных офицеров полка» (II. С. 205).

Вы читаете у Шолохова воспоминания о Николае II. Шолохов так трогательно описывает, что совершенно ясно чувствуется целевая установка Шолохова – вызвать сочувствие читателя. Возьмем другой момент. Подтелков рубит Чернецова. На чем основан секрет этой сцены? Эта сцена построена на контрастах. Автор хочет дать Чернецова, как беззаветно мужественного и смелого, который идет с отчаянными глазами на смерть, и в то же время безоружного и беззащитного, который только одной смелостью и берет. А Подтелкова он дает как мрачную черную силу, которая убивает что-то светлое. Подтелков ступает тяжело, а Чернецов вольно отставил ногу; у Чернецова светлые отчаянные глаза и белая подковка верхних зубов, у Подтелкова – черная улыбка; голос Чернецова зазвенел, а Подтелков говорит хлопочущим низким голосом5. На таких контрастах построена вся эта сцена.

Вся сцена Подтелкова с пленным Чернецовым нарисована Шолоховым таким образом, чтобы симпатии читателя были на стороне Чернецова. «Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным. Стоявший впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря светлые отчаянные глаза; вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали по изрыхленному снегу, поднявшись скрестились и обломили тяжестью ненависти бесстрашный, презирающий взгляд Чернецова.

– Попался… гад, – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая черная улыбка.

– Изменник казачества. Подлец… Предатель… – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.

Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, чернел в скулах, раскрытым ртом хрипло всасывая воздух (II. С. 274). Стоит сопоставить «кривую черную улыбку» Подтелкова и «светлые отчаянные глаза» Чернецова, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора. Это не Чернецов, а он говорит Подтелкову: «Изменник казачества». – Дальнейшие сцены – убийство Подтелковым Чернецова и избиение пленных офицеров нарисованы так же. Все это, а также то, что Подтелков рубанул Чернецова уже лежащего, нужно автору для того, чтобы эстетически оправдать повешение Подтелкова. Именно об этом говорит Подтелкову Григорий Мелехов перед казнью, т. е., по существу, автор напоминает читателю о том, что Подтелков пожинает то, что посеял. Григорий «не мог ни простить, ни забыть… гибель Чернецова и бессудный расстрел офицеров» (II. С. 278).

Стоит сопоставить, как автор изображает красных и белых, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора.

С нескрываемым отвращением Шолохов рисует несколькими штрихами солдат-дезертиров: «Солдаты поглядели по сторонам, пожались в нерешительности и, как волки, гуськом, грязно-серой цепкой, потянулись в захшематевшую осинником ложбинку» (II. С. 195).

А вот из Ростова отступают белые:

«Цвет России, – думал Листницкий, с острой жалостью оглядывая ряды и головы колонны, ломано изогнувшиеся по дороге» (II. С. 315).

Отношение автора – в самом выборе слов, в характеристике – совершенно ясно. Возьмем митинг на подступах к Петрограду. Вот как описывается член полкового ревкома, выступающий против Корнилова на казацком митинге. «На его тонкой шее по-змеиному вертелась голо остриженная, шишкастая, как дыня-зимовка, голова».

Совершенно другое впечатление вызывает передача речи Калмыкова, сторонника Корнилова. «Вновь на бочонке качнулся, переламываясь статным торсом, Калмыков. О славе и чести седого Дона об исторической миссии казачества, о совместной пролитой офицерами и казаками крови говорил он, задыхаясь, мертвенно бледнея» (II. С. 173).

Известный на Дону есаул Чернецов, зверски расстреливавший донецких шахтеров, у Шолохова фигурирует в качестве жертвы. Даже для описания его наружности Шолохов находит теплые тона: «Под светлыми отчаянными глазами его синели круги от бессоницы. Губы зябко морщились. На коротко постриженных усах теплился пушок инея» (II. С. 260).

Черта нежности, тонкий маленький штрих – и образ симпатичен. Автор любовно рисует портрет захваченного в плен Чернецова, у которого «и тени испуга не было на его розовом лице»… и остальных офицеров, попутно упоминая, что раненого толкал прикладом «маленький большеголовый рябой казачок» (II. С. 272).

И вот этого Калмыкова, этого буйного офицера, на манер Денисова у Толстого, он заставляет Бунчука застрелить.

Дальше: «у Калмыкова горячие монгольские глаза», «Корнилов смотрел на Лукомского простыми человеческими глазами», у Евгения Листницкого «светлые, как родниковая вода, глаза», «Лукомский внимательно смотрел на смуглое лицо Корнилова, оно было непроницаемо, азиатски бесстрастно; по щекам от носа к черствому рту, закрытому негустыми вислыми усами, привычно знакомые кривые ниспадали морщины. Жесткое, строгое выражение лица нарушала лишь косичка волос, как-то по-ребячески трогательно спускавшаяся на лоб» (II. С. 129).

Эта трогательная косичка волос смягчает портрет. Корнилов едет в Москву. Вот как описывается его путешествие:

«Поезд мечет назад пространство. За поездом рудым шлейфом дым. У открытого окна вагона маленький в защитном мундире с Георгиями генерал. Сузив косые углисто-черные глаза, он высовывает в окно голову и парные капли дождя мочат его покрытое давнишним загаром лицо и черные висячие усы; ветер шевелит, зачесывает назад по-ребячьи спадающую прядку волос» (II. С. 103). Эта «прядка волос», как у Чернецова «пушок инея», – дань нежности.

Возьмите, например, разговор Корнилова с Романовским. Автор с удивительным искусством вплетает в пейзаж летающую бабочку, которую ловит Корнилов, и вещий сон Корнилова, и «затуманенный» далекий взгляд Корнилова, и его телеграмму Каледину, где говорится, что «славное казачество, видя неминуемую гибель родины, с оружием в руках отстоит жизнь и свободу страны, которая росла и ширилась его трудами и кровью» (II. С. 155). Он рисует Корнилова на фоне «нежнейшей предосенней ретуши», ловящего лиловую бабочку. Он заходит для них акварельные тона и нежный мягкий рисунок.

Иной портрет Подтелкова. «Осутулив спину, он широко расставил ноги в черных суконных шароварах, разложил на круглых широких коленях широкие рыжеволосые руки. На скрип двери он повернул короткую полнокровную шею, холодно оглядел Григория и захоронил под припухшими веками в узких глазницах прохладный свет зрачков» (II. С. 207). И далее: о Подтелкове: «Хмелем била власть в голову простого от природы казака» (II. С. 263).

Корнилов ловит пальцами бабочку, а Подтелков не может ухватить папиросу «своими крупными красными пальцами» (II. С. 207). «На большом чуть рябоватом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расческой, возле мелких ушей взбиты, с левой стороны чуть курчавились начесом. Он производил бы приятное впечатление, если бы не крупный приподнятый нос да глаза. На первый взгляд не было в них ничего необычного, но присмотревшись, Григорий почти ощутил свинцовую тяжесть. Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляя встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелой мертвячьей упорностью» (II. С. 208). Там же «невеселый взгляд».

Все построено на контрастах: черные краски – большевикам, светлые тона – белым.

Антипод Подтелкова – Каледин дан в смягченных тонах: «Он отодвинул свой стул, уселся, спокойным движением положил на стол фуражку, белевшую офицерской кокардой, пригладил волосы и, застегивая пальцами левой рукой пуговицу на боковом большом кармане френча, немного перегнулся в сторону Багаевского, что-то говорившего ему. Каждое движение его было налито твердой медлительной уверенностью, зрелой силой: обычно так держат себя люди, подержавшиеся за власть, выработавшие на протяжении ряда лет особую, отличную от других, осанку, манеру носить голову, походку. У него с Подтелковым было много тождественного» (II. С. 249). Или вот еще портрет Каледина: «…плотный с крепким посадом квадратной стриженой головы, с залысинами на гладко причесанных чуть седеющих волосах и плотно прижатыми хрящами ушей» (II. С. 136).

Теперь перейдем к изображению батраков и пролетариата. Листницкий говорит: «Среди большевиков есть, несомненно, талантливые люди, с которыми мне приходилось общаться, есть просто фанатики, но преобладающее большинство – разнузданные, безнравственные субъекты».

Как видите, Листницкий не мажет всех сплошь черной краской. Ту же классификацию проводит и автор. К талантливым людям он, несомненно, причисляет Бунчука. К фанатикам можно причислить Анну, она живет музыкой будущего. Бунчук описан более или менее сочувственно: «Обрусевший казак, – по выражению Листницкого, напоминал он обдонское дерево караич: ничего особенного, бросающегося в глаза в нем не было, ни одна черта не отличалась яркостью – все было обычно, серо, буднично, лишь твердо загнутые челюсти да глаза, ломающие встречный взгляд, выделяли его из гущи остальных лиц. Улыбался он редко, излучинами губ, но глаза от улыбки не мягчели, неприступно сохраняли неяркий свой блеск. И весь он был скуп на краски, холодно сдержан – караич, железной твердости дерево, выросшее на серой супеси неприветливой обдонской земли» (II. С. 331–332).

Портрет Абрамсона: «Невысокий, носатый жуково-черный человек, заложив пальцы левой руки за борты сюртука, правой методически помахивая, напирал на собеседника» (II. С. 227). Оценка Бунчуком Абрамсона: «Вот это парень, вот это большевик. Есть злой упор, и в то же время сохранилось хорошее, человеческое» (II. С. 219).

Кривошлыков «узкоплечий, сухой, как подросток, с детски ясными глазами» (II. С. 247).

От талантливых людей и фанатиков перейдем к массе – к батракам и пролетариату. Вот Вениамин, который служит у Листницкого: «был Вениамин придурковат»! Другой работник Листницкого – Тихон: «чубатый, здоровенный, дурковатый казак». Характеристики работника Коршунова нет, но, судя по их идиотским поступкам, они тоже недалеко ушли от «придурковатых». Христоня, последователь Штокмана, – «здоровенный, дурковатый», о Давыдке не говорится прямо, что этот дурковатый, но об этом читатель может догадаться: Валет, по Шолохову, должен символизировать источник зла. Он не говорит, а злословит, ехидничает и т. д. Между прочим, Валет – очень распространенная до революции собачья кличка. У Шолохова есть одна сценка, когда на фронте Валет встречает Ивана Алексеича. Возьмите и прочтите. Валет, как собачонка перед ним, бежит и в глаза ему заглядывает. Когда Шолохов дает пролетария на Каменском съезде, то дает лубочный портрет шахтера, пропитанного угольной пылью с «соловыми» глазами. Это – выдуманный плакатный стереотип.

Солдаты – дезертиры, которые бегут с фронта. «Один из них темноусый и седой, по виду шахтер (I. С. 195). Мельком брошено: бегут с фронта дезертиры, один из них «по виду шахтер!»…

Перед нами ростовские красноармейцы-пулеметчики, которых набрал Бунчук. Судя по тексту романа, это – члены партии.

Красногвардейцы-пулеметчики, по выражению одного из них, – «кунсткамера», злая карикатура на рабочих и членов партии. Вот Геворкьянц – ишак, «на весь Нахичеван один такой». Вот «злой мокрогубый грек Мекалидзе». Вот Крутогоров – рабочий депо «большой рукастый, глаза навыкат». Хвалычко не говорит, а «фыркает». Степанов «раздраженно кричит» (II. С. 222).

Казак по прозвищу Чубатый «с выдающейся нижней челюстью» (II. С. 308). Автор устами одного из персонажей говорит: «Волчиное в тебе сердце, а может и никакого нету, камушек заместо нево заложенный» (II. С. 311). Это дегенерат с проповедью уничтожения человека. Его даже лошади боятся.

Этого человека Шолохов заставляет убить офицера. Вот Гаранжа – большевик, который проповедует в лечебнице большевистские идеи. «Желчный, язвительный сосед Григория был недоволен всем: ругал власть, войну, участь свою, больничный стол, повара, докторов – все, что попадало на острый его язык» (I. С. 369).

Классовая ненависть автору непонятна. По его мнению, большевик – это человек, который все ненавидит, у которого есть «злой упор». У него, например, Бунчук проповедует злобу.

Но это не классовая ненависть, которая нужна, – какая-то беспредметная злоба. Особенно интересна фигура Валета. Он проходит через оба тома, и кончается роман на Валете. Кто такой Валет? Почему ему уделяется так много внимания? Что он, по замыслу автора, выражает? Валет – это настоящий пролетарий. Еще до прибытия Штокмана он проповедует в станице, что будет еще 1905 год. Судя по всем его поступкам, автор хотел дать «настоящего» пролетария, который при каждом случае борется. Например, он борется с Моховым, который обидел какого-то бедняка. Правда, Шолохов правой рукой рисует пролетария, а левой – целым рядом тонких приемов – превращает портрет в пасквиль. Например, он описывает Валета так, чтобы вызвать физическое отвращение, тогда как по ходу романа этого вовсе не требуется, и дает довольно омерзительную фигуру.

У Валета «хориные с остринкой глаза», «ежиная мордочка», в общем, он «огрызок человеческий». Вот его портрет: «Валет трескуче закашлялся, харкнул залпом и нехотя встал. Большая не по росту шинель висела на нем, как кафтан на бахчевом чучеле. Висячие поля фуражки прикрывали острые хрящи немытых, с зеленью внутри ушей» (II. С. 341). Или «Ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведенные злые глазенки, даже дымчатая шерсть на ней как будто зашевелилась» (II. С. 344). Шолохов рисует портрет подлинного пролетария, с подлинной классовой установкой, но Шолохов рисует его так, чтобы вызвать у читателя физическое отвращение. Валет, «шкалик» и «огрызок человечий» – вот эпитеты, которыми награждает его автор устами своих персонажей.

У него даже не волосы, а шерсть, именно «Валет» – паршивая собака.

Как он описывает смерть Валета? Валет с Мишкой Кошевым бежали, в дороге их настигают казаки и стреляют. «Валет, путая ногами, пошел боком, как лошадь, испугавшаяся своей тени. И не упал, а как-то прилег, неловко, лицом в синий куст полынка». Жил, как злобный хорек, а умер, как лошадь, испугавшаяся своей тени…

Не только у Валета, но и у Штокмана «остренькие глаза» (I. С. 134) и тоже хориные глазки: «Штокман сверкнул хориными глазками…» (I. С. 137).

Сопоставьте глаза «светлые, как ручей» у Евгения Листницкого, «отчаянные», как у Чернецова, с «хориными»…

Валет в романе Шолохова является носителем классовой борьбы. Но прорвался нарыв, и вместе с нарывом вышел из казачьего тела занозоноситель «злобы и разврата» – Валет. Мишку Кошевого белые не расстреливают: «казачье» берет верх над классовой борьбой. «Мужика убили, а тебя пожалели», – говорит ему казак. «Парень ты молодой. Заблудился трошки, ну да это не беда. Вылечим». Подтелкова казнили за то, что он пошел против казаков, Мишку помиловали, потому что он казак.

Говоря о приемах творчества Шолохова, можно указать попутно на прием, при помощи которого он аннулирует впечатление от порки Мишки Кошевого.

Порют казака, который боролся у красных, порют белые. Это вызывает, во всяком случае, не смех, а Шолохов сделал так, что это вызывает смех. После того как Мишку выпороли, он встает и говорит: «Голова думала, аж… отвечает». И он сразу аннулирует впечатление от порки. Очень искусный и тонкий прием! Смех убивает негодование.

Вторая книга романа кончается очень многозначительным лирическим отступлением, которое можно перевести на простой язык.

Заключительным аккордом «Тихого Дона» является христиански всепрощающее по идее автора – глубокое «лирическое отступление», написанное в иконописных тонах. Аксессуары тоже потрепанные: неизвестный старик, часовня под могилой большевика Валета, – «скорбный лик божьей матери», вязь славянского письма:

В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.

Казаки, зарывшие Валета, не притоптывают могилу: «Затрубят ангелы на страшный суд – все он проворней на ноги встанет».

В елейной инокописи Шолохова чувствуется Иудушка Головлев, в уста выдуманного на этот случай старика автор вкладывает свои мысли, а сам подводит итог великой борьбе, а по Шолохову, – «године смуты и разврата».

По Шолохову, от большевика «Валета» осталась часовня «горюнить глаза прохожих и проезжих извечно унылым видом, будить в сердцах невнятную тоску». А по-нашему – советы, заводы, коллективы остались, а не часовня.

Но Валет со своей классовой ненавистью чужд не только казачеству, а и всей жизни. «И еще в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точек, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея, бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного, тут же возле часовни, над кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево-оперенным крылом». Классовой правде Валета автор противопоставляет не только казачью правду, но и правду природы, из которой выросла казачья правда, – вспомним думы Бунчука о том, что «с земляками требовался иной полузабытый черноземный язык»… (I. С. 164).

Итак, с точки зрения выдуманного Шолоховым старичка, единственное, что остается сделать казакам, – простить друг друга и простить Валета, носителя «смуты и разврата». А жизнь идет своим чередом, и биологическая правда торжествует.

Каков общий смысл романа Шолохова? Все те моменты, о которых мы говорили, и установка, которая имеется в романе Шолохова «Тихий Дон» в своей исторической и программно-политической части – ведь он программно-политические вопросы трогает, поскольку он говорит о казачестве как об особой национальности, – нам враждебна. В период обостренной борьбы это является тем знаменем, под которым кулачество пытается объединить и повести за собой основные массы казаков – бедняков и середняков. Все эти моменты – идеализация старины, быта, песен, весь этот груз прошлого, все это сводится к тому, что мертвый хватает живого, а в переводе на язык политики – кулак хватает остальную часть казачества. С этой точки зрения, я думаю, роман Шолохова высокий по своей художественности (само собой разумеется, если бы он был низкопробен, то он не заслужил бы такой колоссальной популярности – и Шолохов не был бы провозглашен пролетарским писателем), по своей идее выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция. Роман Шолохова читается не только в станицах, он переводится на иностранные языки, пользуется популярностью за границей. Я думаю, что обязанность пролетарских писателей разоблачать политическую установку автора и предостеречь читателя, который может заблудиться и подпасть под влияние Шолохова. Я еще раз напоминаю то, что говорит студент Боярышкин: сила художественного произведения так велика, что можно порой и веру потерять. От этого и надо предостеречь. Я не говорю уже о том, что надо казаку дать понять, куда ведет это роман. Надо всем читателям вскрыть подлинные политические идеи «Тихого Дона» Шолохова, его историческую установку и ценность той реакционной романтики, которая мертва, от которой надо отталкиваться и которую он культивирует, поэтизирует и преподносит, как нечто ценное. Неужели этот груз мы понесем с собой в социализм? Конечно нет! Это нам не нужно!6

Прения по докладу Н. Янчевского

Н. Сидоренко7
За что пропагандирует «Тихий Дон»?

Я, товарищи, начну почти так же, как начал и тов. Янчевский – ни один класс без борьбы не приходит к господствующему положению в общественной жизни. Янчевский обратил внимание слушателей на то, что ни один класс не уступает своего господствующего места без борьбы. Сделаем иное ударение, так как при разборе художественных литературных произведений нашего времени важно установить, какими путями и средствами класс, приходящий к господству и вынужденный преодолеть не только политическое сопротивление, произвести не только революцию политическую на основе экономического развития и роста производительных сил, преодолевает также целый ряд враждебных идеологических и психологических элементов, рассеянных в общественной жизни, проникающих какой-то своей частью в сознание класса-победителя.

Другими словами, если мы говорим о художественной деятельности пролетариата, мы должны учесть борьбу, происходящую в области художественного сознания, борьбу собственных его идейно-художественных установок с огромной силой остатков художественно-идеологического багажа прежних классов. Эта борьба иногда принимает особую форму, когда побежденные и сошедшие с исторической сцены классы продолжают свое «существование» через влияние на творчество пролетарских и крестьянских писателей. И тогда путь развития пролетарской литературы лежит в известной мере через преодоление консервативных традиций, препятствующих правильному социально-революционному осознанию действительности.

В этом плане и нужно разбирать роман «Тихий Дон». Это не лебединая песня, спетая для себя в момент отхода теми, кто побежден, – это литературный материал, являющийся активом в литературной продукции наших дней, дней завоевания пролетариатом всех идеологических высот.

А теперь, перейдя вплотную к разбору романа, будем смотреть, как и за что художественно пропагандирует «Тихий Дон».

Эпиграф и заголовок нельзя устранять из анализа или рассматривать оторванно от произведения. И тов. Янчевский совсем не делает открытия, заявляя, что надо эпиграф и заголовок рассматривать, как часть всей художественной системы данного литературного образца. Достаточно вспомнить хотя бы роман Толстого «Анна Каренина». Едва ли квалифицированный читатель воспринимает и рассматривает его без эпиграфа – «мне отмщение и аз воздам».

Но вне этого общего заявления, особенно в части, касающейся истолкования заголовка романа «Тихий Дон» как синтезирующего образа произведения, т. Янчевский грешил сегодня в достаточной степени нечеткостью и беспомощностью, затрудняя нас говорить о своей установке. Это заставляет идти путем разбора тезисов и материалов, представленных, хотя и недостаточно систематизированно, в докладе т. Янчевского. Что он понимает и что нужно понимать под содержанием данного образа – «Тихий Дон», – какова его этого образа идеологическая насыщенность? То ли это действительно националистические чувства, связывающие якобы казачество и возведенные в законченную систему, воспетую Шолоховым, или идея романа – идеализирование казачьей старины. Какой казак вырастает на страницах «Тихого Дона»? Казак националист, борющийся за свое национальное будущее и за свою национальную самостоятельность, или казак – определенный классово-социальный бытовой и исторический тип, который то же самое борется за свое существование, который каким-то образом деформируется в наше время.

Разрешая этот вопрос, т. Янчевский делает ударение на первом, на том, что Шолохов идеализирует националистические тенденции, и не раз т. Янчевский обмолвился, что Шолохов – националист и т. д. Следовательно, идеология автора, прошедшая через художественное произведение, дала образ «Тихого Дона», как цельной системы националистического мировоззрения. Так ли это? К оценке такого мнения надо подходить, конечно, привлекая некоторые данные исторической науки.

Должна быть установлена точка зрения на прошлое казачества от времени возникновения до последних форм его предреволюционного существования. Возникало ли казачество как национальное целое, существовали ли предпосылки его развития как национальной системы или казачество – иная категория.

У т. Янчевского есть исторические работы по казачеству. Я, к большому сожалению, со всеми незнаком. Вероятно, там есть полный ответ о его воззрениях по этому вопросу. Но и то, что мне известно из некоторых его работ, и те установки, которые делает т. Янчевский здесь, несмотря на некоторое несоответствие между собой, в равной степени неправильны и находятся в противоречии с марксистско-исторической наукой, хотя бы с установками М.Н. Покровского8 (так в тексте. – В. П.). Янчевский кивает головой, еще раз подтверждая и подчеркивая свое расхождение с Покровским.

Судить об основательности этих его расхождений с М.Н. Покровским во всей полноте здесь не место, но достойно удивления то обстоятельство, что т. Янчевский в докладе о Шолохове не развил некоторых своих исторических принципиальных установок. Аудитория не обязана знать все его статьи, и вместе с тем предпослать исторические взгляды своему разбору того материала, который дан в художественно-литературном истолковании в романе «Тихий Дон», было совершенно необходимо. Тов. Янчевский не сделал этого и тем самым скрыл ряд своих противоречий.

Действительно, литературным разбором романа устанавливаются им националистические тенденции, живущие в казачестве, но как историк т. Янчевский не имеет в виду казачество как какую-то национальную систему. Он говорит о том, что казачество является переменчивой по национальному и социальному составу группой, военным отрядом, насажденным в период ликвидации феодализма, усиливающимся царским правительством на торговых путях, на окраинах. Эта установка не только схематична, но и не верна, так как делает казачество придатком, тогда как на деле оно было органическим звеном определенной классово-экономической системы.

Точка зрения М.Н. Покровского четко указывает на роль и значение казачества в военной и экономической колонизации, когда окраины переделывались по инициативе царского правительства или, вернее, не царского правительства, а усиливающегося торгового капитала по своему образу и подобию. Активно растущая в центре торговая сила переделала социально-экономический профиль окраины в нужном ей направлении, укрепив мелкие и средние землевладельческие слои и как гарантию для своего нормального развития придала им в свое время атрибуты военной защиты, функции военной стражи.

Таким образом, если казачество, пользуясь своим положением окраинного землевладельца и земледельца под ружьем, получало сословные привилегии, то не в меньшей степени имело значение для его будущего развития и то, что казачество вырастало в определенную классово-экономическую формацию, создававшую базу для роста торгового капитала на окраинах. И его иногда особо обостренная «национальная» враждебность имела всегда определенные социальные корни.

Если придерживаться этой концепции и признать, что рост казачества, как такового, протекал в русле развития, несомненно, зажиточного слоя сельскохозяйственного населения, то в дальнейшем нужно признать своеобразие этой прослойки наряду с придатками сословных отличий, сохраняющей определенную классово-экономическую однородность. Эта однородность сохранялась как сословными привилегиями, так и особыми экономическими мероприятиями, предохранявшими отчасти казачью станицу от обычного ускоренного процесса расслоения деревни в условиях капитализма. Причем в этом не проглядывают условия голого найма, здесь в предреволюционных условиях казачество вновь явилось носителем функций военной социальной защиты, потому что и само было заинтересовано в сохранении определенной социально-экономической обстановки.

Если мы принимаем такое толкование социально-экономической и исторической сущности основного пласта казачества, то это нас обязывает и к определенной оценке тех художественных и идеологических возможностей, которые оно имеет и которые с привнесенными войной и революцией настроениями развернулись в романе, написанном М. Шолоховым. В «Тихом Доне» нашли выражение как экономические и сословные особенности казачества, создавшие свой вековой быт, так и сложившиеся на этой основе привычки, взгляды, вся система воззрений, сформировавшаяся в условиях из давней зажиточности.

Шолохов вырос в обстановке традиционных предрассудков, свойственных даже менее обеспеченному слою казачества, и дал в литературном оформлении, конечно, то, к чему побуждали его своеобразные психоидеологические напластования в казачестве, ибо трудно предположить, что, творчески перерабатывая быт и нравы своей социальной среды, автор проведет чуждые ей социальные взгляды.

И тут, товарищи, нужно сказать о большевизме в казачестве и о возможности для Шолохова дать свой материал с точки зрения пролетариата. Думается, что эта задача, если бы она и была поставлена Шолоховым сознательно перед собой, была бы невыполнимой и, несомненно, никакой точки зрения пролетариата на казачество и на те события, которые описал Шолохов в романе, конечно, нет. На этот счет заблуждаться совершенно нечего, но и обвинять Шолохова в том, что там нет большевизма, что произведение не написано так, как должна быть показана история социальной борьбы пролетариата, – тоже нельзя. Если Шолохов в своем романе изобразил так, что большевизм кажется чуждым казачьей массе, то этим Шолохов не умалил значения большевизма, так как прочных корней в том казачестве, о котором мы говорим, большевики не могли иметь, ибо это была действительно зажиточная в значительной части кулацкая часть сельскохозяйственного населения. Но Шолохов не заметил наличия классовых противоречий между различными прослойками станиц (батрачество, иногородние) в силу консерватизма традиций, затемняющих даже для трудового казачества подлинно эксплуататорскую сущность капиталистического строя, противопоставил их как незначительные, не заслуживающие внимания элементы станиц.

Игнорируя то обстоятельство, что развитой классовой борьбы внутри самого казачества не было, т. Янчевский подходит и к характеристике некоторых художественных средств романа: художественная галерея типов, представленная им здесь, объяснена так, что Шолохов якобы заведомо одних нарисовал в отталкивающих грубых чертах, других приукрасил и т. д. В чем здесь дело? Мы не должны забывать, что Шолохов – идеолог казачества в его зажиточной части. Но если даже и так, то это отнюдь не оправдывает те средства, которыми вы хотите доказать, что Шолохов художественно опорочивает одних и художественно возвеличивает других. Когда вы говорите о белых подковках зубов, о перетянутой талии, о блестящих глазах, передаете «симпатичные» образы одних и приписываете Шолохову внутреннее родство с ними и считаете, что из-за корявого вида он унижает других, то вы, конечно, не понимаете основной установки Шолохова. Несомненно, эти самые подковки и перетянутые талии и для Шолохова не что иное, как инородное, как несколько рафинированное, передавшееся от дворянства XX века. И Шолохову гораздо ближе этот самый маленький крепкий большеголовый рябой казачок, чем развинченный офицерик с перетянутой талией с подковкой зубов и т. п. Это художественный прием развенчивания, в соответствии со всей системой взглядов казачества, внешнего лоска, приукрашенного вырождения верхушки казачества. Шолохов против вырождения казачества, он за крепкое вековое казачество (Янчевский – Правильно!). Правильно? Но вы же не понимаете, что с этой точки зрения ему, Шолохову, крепкий большеголовый и должен быть гораздо ближе, художественно ближе.

На читателя действительно воздействует в достаточной мере крепко и сильно целая галерея казачьих, крестьянских, если хотите мужицких, а не офицерских типов, данных в романе. Я не имею возможности в такой же степени, с таким же временем цитировать все эти страницы, где точно дается характеристика всех персонажей, но по впечатлению, выносимому от длинного ряда героев «Тихого Дона», вырастает несомненная уверенность в родственности автору крепкого казака, которому близок баз, которому близка черная работа возле лошадей, быков, в навозе, на реке и т. д., т. е. такая работа, которая дает и крепость, но зачастую и корявость.

Я считаю роман Шолохова романом не пролетарского писателя. Роман «Тихий Дон» – это идеология казачества в его основной зажиточной, но вместе с тем, несомненно, трудовой части. Несмотря на наличие расслоения в казачестве, как представитель основной его части, Шолохов не видит этого расслоения, не изображает его, полностью идеализируя традиции казачьего быта и тем, в написанной части романа, утверждая консерватизм психоидеологии этой группы.

Товарищи, я считаю, что роман «Тихий Дон» должен быть взят под обстрел, должно быть показано подлинное художественно-идеологическое значение этого романа, но отнюдь не теми средствами, какими это делает т. Янчевский. Нельзя сводить этот роман к какой-то националистической идеологии в среде казачества, нельзя считать его и романтизацией какого-то далекого легендарного прошлого казачества или знаменем контрреволюционной офицерской эмиграции. «Тихий Дон» идеализирует не так уж давнее прошлое, экономическое и бытовое прошлое зажиточного казачества. Грузно и богато на одну чашку весов бросил Шолохов этот быт, эту полноту и покой безбедного существования и, не закончив романа, словно ждет, что же положит на другую чашу наша эпоха.

Элементы пассивности, созерцательности характеризуют «Тихий Дон» как произведение, не выполняющее задачи преодоления консервативных традиций прошлого.

Л. Шемшелевич9
Чего не понял Янчевский?

Товарищи, у Маркса есть остроумнейшее замечание относительно разницы между этикетками на товарах и этикетками на людях. «Этикетки на товаре, – говорил он, – обманывают только покупателя, этикетки на людях – обманывают и покупателя и продавца». Так вот, если считать, что, характеризуя «Тихий Дон» как революционно-попутническое произведение, мы приклеиваем к нему заведомо неверную этикетку, если считать, что, характеризуя Шолохова как революционно-попутнического писателя, мы приклеиваем к нему лживую этикетку, это значит, что значительная часть нашей критики, которая эти этикетки приклеивала, ввела в заблуждение и «покупателя», т. е. читателя книги, «и продавца», т. е. самого автора. И с этой точки зрения, конечно, нужно приветствовать доклад, который мы поставили, доклад, который пытался по новому подойти к оценке «Тихого Дона». Попытку оторвать старую этикетку и дать новую этикетку – характеристику «Тихому Дону» и Шолохову – эту попытку, вообще говоря, нужно приветствовать. Но вся трудность заключается в том, что тут необходимо разрешить два вопроса: во-первых, доказать, что старая этикетка не верна, и, во-вторых, доказать, что новая этикетка, которую предлагают, верна. Если эти две «мелочи» доказать, тогда смысл постановки такого «разоблачительного» доклада будет совершенно оправдан.

Но в том-то и дело, что доклад т. Янчевского не доказал ни первого, ни второго. Янчевский, разбирая, анализируя «Тихий Дон», пошел методологически по совершенно неверной линии. Доклад ничего не доказал и очень многое запутал.

Плеханов блестяще разработал общие положения марксистского литературоведения. Плеханов необычайно тонко и гибко мог конкретизировать эти положения на непосредственном анализе литературно-художественных произведений.

Плеханов говорил о «двух актах материалистической критики», «критик-марксист», – указывал он, должен: 1) перевести художественное произведение с языка образов на язык понятий. Найдя систему понятий – идею произведения, критик-марксист должен показать и доказать интересы, какой социальной группы выражает идея данного произведения. Эту аналитическую работу Плеханов называл «нахождением социалистического эквивалента произведения»; 2) идя глубже и дальше, разворачивая художественную ткань произведения, критик-марксист должен проанализировать систему образов, в которой выражена основная идея художника, критик должен показать, насколько форма (в широком смысле) соответствует содержанию произведения, т. е. нужно найти то, что Плеханов называл «эстетическим эквивалентом». После этого можно уже со всей ответственностью давать публицистическую оценку тому или иному литературному факту.

Тов. Янчевский с самого начала неверно приступил к анализу книги Шолохова. Янчевский совершенно забыл о двух актах материалистической критики. Янчевский не учел первого, он, собственно говоря, даже не нашел идеи произведения. Нельзя назвать этот тезис «Шолохов в романе «Тихий Дон» совершенно сознательно отражает идеологию кулацкой части казачества и зарубежного дворянства» сформулированной идеей «Тихого Дона». Идею художественного произведения не нужно находить так: раньше составлять тезисы, а потом подбирать к ним цитаты. В докладе

Янчевского анализа образов романа мы не имели. И в чем же идея «Тихого Дона» – мы от Янчевского все-таки не слышали. Янчевский анализировал «Тихий Дон» так, как можно было бы анализировать любую публицистическую статью. В чем же отличие от подхода к учебнику географии в той части, где это сказано о Доне и художественном произведении, где сказано о «Тихом Доне», где художественная специфика «Тихого Дона»?

Янчевский не анализирует совершенно образного состава произведения, о котором он говорил. Янчевский мало учел тот специфический колорит, ту среду, которые наложили свой отпечаток на образы, на сравнения, на все, в чем заключается художественный инвентарь Шолохова.

В чем же, на мой взгляд, заключается идея «Тихого Дона»? Если внимательно проанализировать основной образ романа, а основным образом романа я считаю образ Григория Мелехова, – если внимательно проследить от эпиграфа до конца второй части романа динамику развития этого образа, то мы увидим, что, по существу своему, идея «Тихого Дона» заключается в том, что автор хотел показать и художественно доказать, что этот самый крепкий, насыщенный всеми соками земли, патриархальный, самобытный казачий «Тихий Дон» – даже этот крепкий Дон, мощь которого очень сильно и образно показал Шолохов, даже этот «Тихий Дон» распадается, дает трещину; дает трещину в войне, в революции и в классовой борьбе. И проекция распада этого самого тихого Дона дана в образе Григории Мелехова. Гр. Мелехов является образом основной части тихого Дона, середняцкой его части, колеблющейся части. В Григории Мелехове мы видим обе стороны этого, давшего трещину тихого Дона. Мы видим диалектическое единство и противоречие этого образа. С одной стороны, Григорий Мелехов связан тройным рядом цепей с «Тихим Доном», он связан личными привязанностями, он связан, как собственник, с той землей, на которой он работает, он связан, наконец, сословно-политически с тихим Доном. Шолохов показал, как рушатся три цепи, связывающие Григория Мелехова с тихим Доном. Григорий Мелехов попадает из тихой донской станицы на фронт, с фронта в петроградскую больницу, где он впервые слышит слово о большевизме, о революции, попадает в эпоху гражданской войны. Шолохов показал, как сознание Гр. Мелехова колеблется, переходя то на одну, то на другую сторону революционных баррикад. В этом образе содержится основная идея тихого Дона. Этим образом и группой вспомогательных образов и их противопоставлением, собственно говоря, доказывается идея того, что «Тихий Дон» в войне, в революции, в классовой борьбе распадается. Мы видим две стороны сознания Мелехова, объективизированные в двух образах. Можно сказать так, что образ Подтелкова дан, как революционная часть сознания Григория Мелехова, можно сказать, что образ Каледина, как символ монархического Дона, дан, как реакционная часть того же сознания. Каледин, то, от чего уходит Мелехов. Подтелков – то, к чему он приходит и должен придти. Вот, примерно, выраженная мною пока суммарно, в общих чертах основная идея «Тихого Дона». Второе, вытекающее отсюда, это типичное мелкобуржуазное бунтарство, которое наложило свой отпечаток на Григория Мелехова. Само сознание его еще не совсем ушло от старого, еще не повернулось к новому, и здесь мы видим черту, я бы сказал, своеобразного правдоискательства, искательства той идеи, под знамена которой можно окончательно придти и за которую можно совершенно сознательно бороться. И Григорий Мелехов, как горьковский «чудак», бродит по всем страницам двухтомной эпопеи и занимается тем, что он все время ищет и ищет. Мы видим, как Григорий Мелехов изменяется. Все время движется его психология под влиянием разных внешних событий. Кстати, здесь нужно сказать, что Шолохов пошел по линии социального объяснения психологических изменений, здесь он в некотором смысле слова становится на позицию пролетарской литературы. Шолохов превосходно показал, как под влиянием действующих извне обстоятельств изменяется психология героя. И мы видим, как все время поворачивается психология Григория Мелехова, как все время он неуклонно движется к Подтелкову и уходит от калединщины. И это правдоискательство, которое искало оправдания всего: и крови, и трупов, и войны – империалистической и гражданской; поиски этой «абсолютной правды» являются основным содержанием образа Григория Мелехова. А тов. Янчевский не проанализировал даже, хотя бы поверхностно, образ Григория Мелехова. Не сумев найти общей идеи, Янчевский очутился в таком положении, когда идейная насыщенность его доклада оказалась значительно ниже идейной насыщенности «Тихого Дона», критик оказался ниже критикуемого.

Второго, чего не учел тов. Янчевский, – это специфики подачи этой идеи (Янчевский: «не говорил о кооперации»). Не найдя этой идеи, тов. Янчевский, собственно, не смог – это совершенно понятно – показать всех тех образов, в которых эта идея реализована, он не смог показать взаимопроникновения этих образов, забыв о специфике, Янчевский очень схематически объяснил противопоставление образа Мелехова образу Подтелкова, образа Каледина – образу Бунчука. Он не понял взаимосвязи этих образов. Тов. Янчевский говорил так: Каледин и Подтелков – это чужеродные тела в романе.

Будто бы Шолохов хотел доказать, что казачество само по себе ни подтелковское, ни калединское, а какое-то особенное, иное, патриархальное. Я не знаю, на основе чего можно утверждать это. Я совершенно беспристрастно пытался проверить данный тезис Янчевского, перечитав «Тихий Дон». Я не смог увидеть таких страниц книжки, на анализе которых можно было бы установить правильность этого тезиса. В отличие от Янчевского, мне думается, что ввод Каледина и Подтелкова в роман, не говоря, что это реально существующие, исторические фигуры, ввод художественный, нужен был Шолохову для того, чтобы показать обе стороны «Тихого Дона»: правую сторону и левую сторону «Тихого Дона».

Мы слышали от т. Янчевского утверждение того, что «Тихий Дон» является реакционно-романтическим произведением, что материализм этого романа является только хитрым зрительным обманом, а по существу – это реакционно-романтическое произведение. Тов. Янчевскому нужно было, мне кажется, попытаться доказать это очень серьезное обвинение. Я считаю, что по творческому методу «Тихий Дон» сейчас, в настоящий момент, значительно ближе к столбовой дороге пролетарской литературы, чем «Выстрел» или «Рождение героя». Шолохов выступает в «Тихом Доне» во многом как настоящий материалист, пытающийся срывать маски с явлений (с места: особенно в конце книги). Он за видимостью пытается показать сущность. У нас очень мало в пролетарской литературе страниц, которые бы так хорошо разоблачали сущность, срывая с нее маску видимости, как это делают страницы той части «Тихого Дона», где описывается «подвиг» Крючкова.

…Озверевшие от страха, казаки и немцы кололи и рубили по чем попало, по спинам, по рукам, по лошадям, по оружию. Обеспамятевшие от смертельного ужаса лошади налетали и бестолково сшибались… Из этого после сделали подвиг. Крючков, любимец командира сотни, по его реляции получил Георгия. Товарищи его остались в тени… Приезжал в ставку царь. И Крючкова возили ему на показ. Рыжеватый сонный император осмотрел Крючкова, как лошадь, поморгал кислыми, сумчатыми веками, потрепал его до плечу – молодец казак! – И повернувшись к свите: – дайте мне сельтерской воды. – … А было так. Столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе, натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, спугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались нравственно искалеченные. Это назвали подвигом».

По-моему, такое срывание масок характеризует Шолохова как писателя, в достаточной степени материалиста, по своему творческому методу. Но нужно отметить, что материализм Шолохова – это материализм очень биологический, диалектикой не пронизаны все страницы «Тихого Дона». Об этом лучше всего говорит очень символическая концовка 2-й части, где описывается борьба за самку, за жизнь, за размножение. Идея концовки второй части в том, что социальная жизнь с ее треволнениями проходит. «Все в мире суета сует и всяческая суета», а биологическая жизнь всегда неизменна, она берет верх над всем. Эта жизнь побеждает. И вот все-таки, несмотря на то что пролита кровь, убит Валет, – все-таки яйца положены птицей и снова улыбнется молодая жизнь. Это материализм. Шолохов говорит, что материальная жизнь со всеми ее изменениями, со всеми ее запахами, со всеми ее крапышками – побеждает. Но это биологическая мотивировка победы жизни, это биологический материализм. Материализм не пролетарского писателя, материализм, характеризующий попутчика. Если мы проверим, вспоминая сейчас, творчество писателей Вс. Иванова, Сельвинского, Багрицкого, то мы увидим, что биологический материализм характерен для писателей не пролетарского лагеря, но, несомненно, идущих к пролетариату.

Дальше т. Янчевский говорит, доказывая «контрреволюционность» «Тихого Дона», что все образы коммунистов, как на подбор, даны до безобразия отрицательно, что все эти образы коммунистов даны с целью вызвать ненависть, отвращение, презрение к этим плюгавым людям, которые никак не могут являться ведущей партией в то время, когда образы белых офицеров даны в замечательно красивом освещении. Я вам зачитаю отрывок, где Шолохов показывает коммуниста с чувством глубочайшей симпатии. Бунчук у Шолохова показан изнутри, не схематически, а во всей сложности его психологических переживаний. Бунчука назначили комендантом Ч.К. Цитирую одно из этих мест романа.

«В эту же ночь Бунчук с командой красногвардейцев в шестнадцать человек расстрелял в полночь за городом, на третьей версте, пятерых приговоренных к расстрелу. Из них было двое казаков Гниловской станицы, остальные – жители Ростова.

– По врагам революции… – и взмахивал наганом: пли!..

За неделю он высох и почернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, нервно мигающие веки не прикрывали их голодный и тоскующий блеск. Анна видела его лишь по ночам. Она работала в Ревкоме, приходила домой поздно, но всегда дожидалась, когда знакомым отрывистым стуком в окно известит он о своем приходе.

Однажды Бунчук вернулся, как и всегда, за полночь. Анна открыла ему дверь, спросила:

– Ужинать будешь?

Бунчук не ответил, пьяно шатаясь, прошел в свою комнату и, как был в шинели, сапогах и шапке, повалился на кровать. Анна подошла к нему, заглянула в лицо: глаза его были липко зажмурены, на оскаленных плотных зубах искрилась слюна, редкие, вывалявшиеся от тифа волосы лежали на лбу мокрой прядью.

Она присела рядом. Жалость и боль когтили ее сердце. Спросила шопотом:

– Тебе тяжело, Илья?

Он стиснул ее руку, заскрипел зубами, отвернулся к стене. Так и уснул, не сказав ни слова, а во сне что-то невнятно и жалобно бормотал, силился вскочить. Она с ужасом заметила и содрогнулась от безотчетного страха: он спал с полузакрытыми, заведенными вверх глазами, из-под век воспаленно блестела желтизна выпуклых белков.

– Уйди оттуда! – просила его на утро. – Иди лучше на фронт! Ты ни на что не похож, Илья! Сгибнешь ты на этой работе.

– Замолчи! – крикнул он, моргая побелевшими от бешенства глазами.

– Не кричи. Я обидела тебя?

Бунчук потух как-то сразу, словно криком выплеснул скопившееся в груди бешенство. Устало рассматривая свои ладони, сказал:

– Истреблять человеческую пакость – грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души… Ишь, ты… – в первый раз в присутствии Анны он безобразно выругался. – На грязную работу идут либо дураки и звери, либо фанатики. Всем хочется ходить в цветущем саду, но вед, чорт их побери! Прежде чем садить цветики и деревца, надо грязь очистить! Удобрить надо! Руки надо измазать! – повышал он голос, несмотря на то, что Анна, отвернувшись, молчала. – Грязь надо уничтожить, а этим делом брезгуют!.. – уже кричал Бунчук, грохая кулаком по столу, часто мигая кровянистыми глазами»…

В общем, совершенно явно цитата говорит об удачной попытке показать коммуниста изнутри. Вспомним хотя бы «Николая Курбова». Эренбург рисует нам чекиста как садиста, как взбесившегося интеллигента-фронтовика, которому нужно было убивать и убивать для того, чтобы освободиться от личных раздумываний и отвлечься от буржуазной любимой. А здесь Шолохов как будто совершенно согласен со словами Бунчука, что убивать нужно для того, чтобы земля «была цветущей, чтобы дети могли ходить по зеленой траве»… Здесь нет гуманизма, перевальцев. По-моему, здесь образ Бунчука подан по-настоящему, изнутри, глубинно, характерно и никакой попытки клеветать на коммуниста здесь нет. И если мы посмотрим все цитаты, которые Янчевский зачитывал, мы увидим, что они нарочито пристрастно выдернуты из контекста. Вспомним далее хотя бы две, как будто одинаковые картины: в одной картине Подтелков убивает Чернецова, в другой картине рассвирепевшие подтелковцы убивают офицеров.

Характерно, что Шолохов показывает офицеров как красивых животных, застигнутых врасплох смертью. Офицеры умирают трусливо, закрывая лицо руками. А Подтелков идет к виселице не опуская головы. Подтелков идейно мотивирует свою смерть.

«Глядите, сколько осталось, кто желал бы глядеть на нашу смерть. Совесть убивает. Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской сворой, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки. Но мы вас не казним. Вы горько обманутые. Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне была правда». Если верить Янчевскому и согласиться с тем, что Шолохов совершенно сознательно показал в романе исторический материал, если прав Янчевский, утверждая, что Шолохов кулацкий писатель, то почему же Шолохов изобразил пафос смерти революционера и смертное ничтожество белогвардейцев? Почему же Шолохов и тут не извратил истории? Янчевский на это не сможет ответить, ибо это идет вразрез с его тезисами. Я категорически утверждаю, что именно эти места «Тихого Дона» великолепно доказывают внутреннюю близость Шолохова революции. Симпатии Шолохова на стороне красных подтелковцев, Шолохов убеждает нас в том, что им есть за что умирать, Шолохов показывает, что белым не из-за чего бороться. Они идейно опустошены. Они обречены историей – их будущее в прошлом.

Но все эти попутнические достоинства «Тихого Дона» не всегда перекрывают идейных и художественных срывов Шолохова.

И совершенно нелепо, странно и вредно замалчивать недостатки «Тихого Дона», называть его пролетарским произведением в полном смысле слова. У Шолохова слишком большой эмоциональный перегиб в описании крепкой жизни старого Дона, у него есть элементы реакционного казацкого романтизма. Несознательно, интуитивно проникшись образами старого Дона, Шолохов лакирует действительность казацкого Дона, романтически приподнимая ее, делая здесь объективно вредное дело. И в этой части «Тихий Дон» не пролетарское, во многом еще не революционное произведение. Это попутническое, колеблющееся произведение.

Второй срыв «Тихого Дона» – это пацифизм, сказал бы я, «ремаркизм». Мелкобуржуазное отрицание империалистической войны, причем отрицание такое резкое, что иногда получается впечатление, что отрицается вообще всякая, в том числе и гражданская война. Здесь мы видим сильное влияние мелкобуржуазного пацифизма.

Третье – это правдоискательство, тоже характеризующее мелкобуржуазное мировоззрение Шолохова, и, наконец, самый основной недостаток – это «объективизм», который делает роман в высшей степени идейно-шатким произведением. Но социальную обусловленность этого объективизма никто не пытался объяснить. Один только Янчевский заявил, что объективизм Шолохова – это сознательно надетая маска классового врага. Мне лично кажется, что «объективизм» Шолохова обусловлен не сознательным желанием сделать роман классово-враждебным, а тем, что Шолохов смотрит на мир глазами Григория Мелехова, который не знает, где правая и где левая сторона, и пытается поэтому стать над обеими сторонами. Если мы возьмем Мелехова и дадим ему большую писательскую культуру, это будет Шолохов, ибо никакой разницы между Мелеховым и Шолоховым мы не видим. Мы не видим отношения автора к самому главному из его героев. И смотря на мир глазами мелкобуржуазного Григория Мелехова, Шолохов стал объективистом. «Объективизм» является иногда выражением мировоззрения мелкобуржуазной интеллигенции, не понявшей по-настоящему движущих сил революции.

Шолохов почти не показал классового расслоения на Дону. Это относится к числу тех огромных недостатков, которые на сегодняшний день, несмотря на все художественные достоинства, мешают назвать «Тихий Дон» не только пролетарским, но и в полном смысле слова революционным произведением.

Подытоживаю. Каков социологический эквивалент «Тихого Дона»? «Тихий Дон» выражает психологию середняка, но не просто абстрактного середняка – здесь настроения середняка специфического, казачьего, – середняка, попавшего в бурю гражданской войны, попавшего в классовый водоворот, не могущего найти в достаточной степени твердой опоры. «Тихий Дон» показал нам (и в этом его большое общественное значение) ту часть сознания этого середняка, которая в тот исторический момент была связана с частной собственностью, с сословными и политическими реакционными предрассудками. При такой оценке романа можно сделать вывод, что, продвигаясь к следующим частям, весьма возможно, что этот показ казака-середняка будет переключен Шолоховым на революцию, т. е. я лично рассматриваю «Тихий Дон» как произведение, в котором все-таки заложена внутренняя возможность преодоления Шолоховым своих ошибок, потенционально «Тихий Дон» – наше произведение. В этом мое основное расхождение с Янчевским.

Янчевский рассматривает «Тихий Дон» как законченно классово-враждебное пролетариату произведение, которое, если сделать «оргвыводы» из его доклада, нужно изъять. Я же рассматриваю «Тихий Дон» как частично ошибочное произведение, ошибки которого Шолохов, возможно, сумеет преодолеть в дальнейшей работе. Янчевский, по существу, в своем докладе смазывает проблему попутничества, делая грубейшую литературно-политическую ошибку.

Скажу в заключение. Не так давно Пильняк10 за границей издал контрреволюционное «Красное дерево». «Красное дерево» он сейчас переделал, отшлифовал и сделал роман «Волга впадает в Каспийское море». Но даже при поверхностном чтении видно, что это поверхностная перелицовка, видно, что у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина.

И вот т. Янчевский в своем докладе попытался провести какой-то литературный «Волга-Дон». Он попытался доказать, что «Тихий Дон» связан с буржуазным романом Пильняка «Волга впадает в Каспийское море», что, по существу, «Тихий Дон» является контрреволюционным произведением. Я думаю, что такая попытка соединить буржуазный роман Пильняка «Волга впадает в Каспийское море» с левопопутническим произведением «Тихий Дон» Шолохова – это дело не умное и не реальное. Значительно менее умное и реальное, чем настоящий Волго-Дон в нашей пятилетке.

Д. Мазнин11
Об идее «Тихого Дона» и левом загибе т. Янчевского[2]

«Тихий Дон» – произведение очень сложное. Разобрать его целиком и полностью, дать уже сейчас окончательные выводы, очевидно, нельзя, поскольку роман не закончен. Беря только две книги романа, легко скатиться к тому, что, выпятив ту или иную тенденцию, содержащуюся в нем, объявить ее господствующей, всеопределяющей, отвлекаясь тем самым от анализа и оценки иных, противоположных тенденций. Именно эту ошибку совершает т. Янчевский.

Каждому читателю бросается в глаза двойственность «Тихого Дона», наличие в нем сложного переплета различных классовых влияний. Это вовсе не интересовало т. Янчевского. По Янчевскому, в романе все очень прямолинейно, все очень четко, все очень ясно: Шолохов – идеолог кулацкой части казачества и зарубежного казачьего дворянства, Шолохов яростно обосновывает право казачества на национальную обособленность, считает большевизм чужеродным для казачества телом, холуйски почтителен к белогвардейской своре и т. п.

Ежели бы все было так прямолинейно, то я уверен, что не один Янчевский, а тысячи Янчевских могли бы еще год назад вскрыть это и поднять протест против политически вредного, как утверждает сейчас Янчевский, романа. Остается только одно предположение: силой таланта Шолохова мы все, и массы читателей в том числе, были так загипнотизированы, что не заметили контрреволюционного существа «Тихого Дона» и только Янчевский не поддался этому гипнозу. Именно так Янчевский, очевидно, расценивает свои сенсационные открытия. Попытаемся не поддаться гипнозу ни Шолохова, ни Янчевского, попытаемся вскрыть действительные, а не выдуманные позиции Шолохова.

Мы могли бы к «Тихому Дону» подойти как к роману историческому в строгом смысле этого слова. В этом случае мы имели бы право проверять каждую страницу романа с точки зрения соответствия объективной действительности. Но вовсе не таким романом является «Тихий Дон», и в ряде моментов Янчевский бьет мимо цели, утверждая, что того-то и того-то в действительности не было, а если и было, то не так, как описано в романе. Мы уже давно отошли от такой критики. Для нас важно найти в «Тихом Доне» не соответствие тем или иным фактам, имевшимся в истории донского казачества, а соответствие диалектике объективной действительности, ходу исторического процесса. Что это значит? Это значит, что от такого романа, как «Тихий Дон», отражающего жизнь донского казачества до войны, во время империалистической войны и первые годы революции мы имеем право потребовать показа того, чем именно обусловлено то своеобразное явление, что:

1) Дон стал Русской Вандеей, очагом контрреволюции на юге.

2) Дон стал теперь районом сплошной коллективизации, и донское середняцкое казачество стало опорой советской власти.

Вот эти два факта большого исторического значения и определяют своеобразие Дона. Задача пролетарского писателя, владеющего диалектико-материалистическим методом, заключалась бы в том, чтобы уже с первых же частей романа при описании Дона, каким он был до войны, во время войны и в первые дни революции, показать те силы и те условия, которые предопределили Дон, как гнездо контрреволюции в 1918–1919 гг. и как район сплошной коллективизации в 1930 г. Задача не легкая, но вполне осуществимая для художника материалиста-диалектика. С нею целиком Шолохов не справился, это можно сказать сразу.

Задача была бы решена, если бы в художественных образах романа четкое выражение нашло: во-первых, своеобразие Дона, отличие его от центральной или северной России, во-вторых, то, что объединяет Дон со всей Россией, что объединяет трудовое казачество с трудовым крестьянством всей страны. По линии такого показа «Тихого Дона» идет Шолохов, но без необходимой последовательности.

Тем, кто представляет или представлял казачество, как что-то совершенно отличное от всего крестьянства, Шолохов отвечает словами Мишки Кошевого:

«Они думают – у казака одна плетка, думают – дикой казак и замест души у него бутылошная склянка, а ить мы такие же люди: и баб также любим и девок милуем, своему горю плачем, чужой радости не радуемся» (Ч. II. С. 190).

Не только эти самые общие психологические черты раскрывает Шолохов в обрисовке казачества – это было бы очень мало.

Он показывает: крестьянский труд, элементы расслоения, общие для всего крестьянства (в какой степени это показано – скажем потом), революционизирующее влияние войны, пробуждение сознания миллионных масс и пр.

С другой стороны, тем, кто вроде Янчевского забывает о специфических чертах казачества, Шолохов показывает то, что отличает казаков от остальных крестьян нашей страны. (Янчевский:

– Например?) Например, особые отношения к царскому правительству («царевы опричники»). Затем относительная слабость классовой борьбы на Дону до революции (сразу же оговоримся, что элементы расслоения и классовой борьбы в первом томе романа почти не вскрыты). Влияние казачьих традиций, укрепляемых верхами казачества. Сословная рознь с иногородними. Влияние офицерства, которое включало в себя почти всю казачью интеллигенцию на Дону. Своеобразная идеология этой интеллигенции, выражавшей настроения зажиточного, кулацкого казачества (историческая «самобытность» казачества, стремления к самостийности Дона и пр.). В общем, мы видим в романе ряд моментов, показывающих то специфическое, что имелось в казачестве в отличие от крестьянства всей страны.

Нельзя ни в коем случае отрицать объективно-познавательное значение «Тихого Дона». Можно сказать, что Шолохов «открыл» Дон для широких читательских масс Советского Союза, отразил в некоторой степени противоречия, свойственные казачеству. Подчеркнув специфические особенности казачества, он тем самым показал те трудности, которые стоят в нашей работе по социалистической перестройке станиц и хуторов на Дону. Эти положительные стороны романа преуменьшать нельзя.

Чем же Шолохов погрешил против диалектики объективной действительности, которая, как видим, известное отражение нашла в романе.

Во-первых, Шолохов не спускается, подобно Панферову, в «нижние этажи» общественной жизни (экономика казачьей станицы), он не воспроизводит в художественных образах всей глубины экономического расслоения казачества. Ставя в центре романа середняцкую и зажиточную часть казачества, Шолохов не дает развернутой картины жизни батрацко-бедняцких слоев как казачества, так и иногородних в их отношении к кулакам.

Во-вторых, как правильно указывал Макарьев, в романе недостаточно показывается революционизирующая роль города, его ведущее начало, связь станиц с городом, влияние шахтеров и т. д.

Именно в связи с наличием этих двух моментов мы можем говорить о том, что Шолохов не поднялся до такого показа казачества, который предвосхищал бы превращение бывшего оплота царизма не только в Русскую Вандею (это Шолохову удалось), но и в район сплошной коллективизации и ликвидации кулака как класса. Уже здесь мы видим, как сказалась ограниченность мировоззрения Шолохова, видим, что его метод не является целостным диалектико-материалистическим методом.

Если мы внимательно вглядимся, как в романе обрисованы специфические черты казачества, мы обнаружим двойственность творческого метода Шолохова, хотя эта двойственность совершенно не замечена Янчевским, который видит или хочет видеть одни прямые, симметричные линии, не пытаясь проанализировать конкретную сложность явления.

Выступая как художник-реалист, Шолохов на многих страницах дает реалистическое разоблачение казачьих традиций и обычаев, далекое от опоэтизирования, приукрашивания их.

Вспомним хотя бы образы деда Гришаки, Пантелея Мелехова, Петра Мелехова. Дед Гришака – это живой носитель казачьих традиций, «славного прошлого», воплощение «казачьей старины», «доблести и геройства» донцов. Эта старая развалина явно иронически обрисована Шолоховым. Вспомните, как петушится дед Гришака на свадьбе Натальи и Григория в разговоре с баклановцем-стариком, какие иронические штрихи положены Шолоховым на портрет этого старого вояки. Сходное положение мы видим в показе Пантелея Мелехова – отца Григория, – живущего по дедовским традициям. Наконец, опоэтизирован ли в какой-либо мере Петр Мелехов – брат Григория, – идущий по пути отца? Петр Мелехов олицетворяет ту часть казачьего середнячества, которая без колебаний пошла в начале революции по реакционному пути, активно поддерживала контрреволюцию на юге страны. Петр Мелехов показан в романе как прямой наследник взглядов, настроений, традиций старого крепкого казачества, карьерист, для которого мила была империалистическая война, потому что сулила офицерские чины. И этот образ реалистически, хотя не всюду с одинаковой резкостью, разоблачен Шолоховым. С Гришаки, Пантелея, Петра и ряда других Шолохов срывает маски, показывает их во всей неприглядности.

Хорошо гуляют казаки на свадьбе! А вспомните описание свадьбы Натальи и Григория, и вы почувствуете всю неприглядность, омерзительность этой хваленой казачьей гульбы.

Какое молодечество проявляли казаки в драках с иногородними! – скажет какой-нибудь дед Гришака, перебирая в памяти былые дни. А вспомните описание в «Тихом Доне» побоища казаков с тавричанами, и вы почувствуете всю отвратительность этой сцены.

Какое большое событие для казака прием присяги царю и отечеству! А вспомните, о чем думают в момент присяги казаки в «Тихом Доне»? Митька весь занят думой о том, что очень больно давят сапоги, а Григорий размышляет, как быть с Аксиньей, с женой.

Какой торжественный для казака момент – традиционный смотр офицерами и атаманами снаряжения на призыве!

Прочтите еще раз описание смотра (Ч. I. С. 220–222), и ничего торжественного, поднимающего «казачий дух» вы не найдете. Увидите злого с утра «по случаю проигрыша в преферанс» пристава, который брезгливо морщится от одного только прикосновения к пальцам казака. Услышите реплики казаков по адресу пристава, производящего смотр: «Чертило!», «Во кобель!» и пр.

Сколько дешевой «романтики», казалось бы, можно найти в том факте, что казак на военную службу идет со своим конем! Но и этот факт вовсе не опоэтизирован Шолоховым. Едет Штокман на хутор, говорит с казаком Федотом, и тот жалуется: «Выхожу на службу, продал быков – коня справил, а его взяли и забраковали»… «Ить это раз-з-зор», – заключает Федот. Именно раззором для казачьей бедноты было идти с своим конем на службу.

Война! Да ведь это традиционная профессия для казака! Вот где широкое поле для доблести, храбрости, силы, ловкости казачьей! Нет, совсем не в таких тонах показывает Шолохов встречу казаками объявления войны. Полковник говорит перед полком о том, что Германия объявила войну. Он «расстанавливал в необходимом порядке слова, пытался подпалить чувство национальной гордости, но перед духовными глазами тысячи казаков не шелк чужих знамен шурша клонился к ногам, а свое буднее, сырцева-то-кровное, разметавшись, кликало, голосило: жены, дети, любушки, неубранные хлеба, осиротелые хутора, станицы»… (Ч. I. С. 273). Где ж тут традиции доблести и геройства?

Нет необходимости подробно доказывать, что и отношение казаков на войне к царскому правительству, отношение их к офицерскому составу, к религии и пр. – все это показано так, что читатель неминуемо оттолкнется от обычных обывательских представлений о казачестве, по-новому взглянет на казачьи традиции и обычаи, с которых Шолохов срывает маски. Особенно характерно разоблачение так называемого «подвига» Крючкова. Здесь своим реализмом Шолохов приближается к пролетарской литературе.

С другой стороны, Шолохов еще далек от пролетарской литературы, потому что наряду с элементами реализма в его методе мы видим элементы романтического приукрашивания действительности, отсутствие последовательности в «срывании всех и всяческих масок».

Не все маски срывает Шолохов, не все иллюзии и ложные представления разрушает он. Если не останавливаться на мелочах, то можно отметить две значительные «маски», не сорванные Шолоховым.

«Маска» первая: спокойно и сыто жил тихий Дон до войны, не раздирался он социальными противоречиями. Это, безусловно, иллюзия. Можно говорить об относительной слабости классовой борьбы на Дону до войны, но смазать те социальные противоречия, которые имелись в казачестве, это значит исказить действительность.

«Маска» вторая: в казачестве есть какие-то своеобразные черты, которые позволяют рассматривать его как особую национальность. Это тоже иллюзия. Конечно же никакой особой национальностью казачество не является, хотя оно и имеет своеобразные черты, отличающие его от крестьян рязанских, вятских и пр.

Почему эти маски не сорваны Шолоховым? Могут быть два решения этого вопроса.

Янчевский, например, считает, что Шолохов непосредственно является нашим классовым врагом, которому невыгодно срывать эти маски, выгоднее укреплять их. Бывшее казачье дворянство пропагандирует за границей идейку о том, что казачество есть угнетенная в СССР национальность и нужно бороться за независимость Дона. Шолохов, по выражению Янчевского, тоже «обосновывает казачество как особую национальность». Это центральный пункт в критических рассуждениях Янчевского. Раз взгляды Шолохова совпадают со взглядами кулаков и дворянства – значит он является «идеологом кулацкой части казачества и эмигрантского казачьего дворянства». Просто и ясно.

Но может быть и другое решение вопроса. Иллюзия национальной обособленности в течение десятков лет казачьими верхами вколачивалась в сознание трудящихся казаков и была выгодна помещичье-буржуазному государству, так как усиливала отчужденность казаков от остальных трудящихся страны. Известно, что эта иллюзия и после Октября не была изжита у значительной части бедняцко-середняцких масс на Дону и даже у той части, которая дралась вместе с большевиками против контрреволюции (Подтелков, например). Именно здесь, а не в эмигрантских кругах, находится, по-моему, источник иллюзии национальной обособленности казачества у Шолохова.

То, что Шолохов даже после десятка лет, отделяющих его от описанных в романе событий, не преодолел этой иллюзии, объясняется ограниченностью его мировоззрения, неумением пробиться сквозь «кору явлений», обнажить их сущность и диалектическую связь, объясняется эмпиризмом, характерным для его творчества (отсюда, кстати – отсутствие подлинных типовых обобщений в образах романа).

Какова классовая основа перечисленных особенностей творческого метода Шолохова? Кулацкая, крестьянская, пролетарская или какая другая? Эту классовую основу надо искать в идее или совокупности идей произведения.

Какую идею обнаруживает в «Тихом Доне» Янчевский?

«Требуется доказать, – говорит он, – что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратится в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман «Тихий Дон». Такова, по мнению Янчевского, идея романа.

Мы подошли к самому интересному месту анализа «Тихого Дона». Выражением какой единой идеи является вся система образов романа?

Насколько мне известно, никто еще не пытался всерьез заняться этим вопросом. А без решения его не будет окончательной оценки «Тихого Дона». Но можно ли решить этот вопрос, имея только две книги романа? Нет, можно высказать только предположения, которые потребуют проверки, когда мы будем иметь перед собой законченный «Тихий Дон». Ко всему, что в дальнейшем я буду говорить, надо подходить только с той точки зрения, что это является в той или иной мере предположением.

Разберемся прежде всего, на чем основываются столь категорические высказывания Янчевского. Он исходит из того, что центральной проблемой романа является проблема казачества, его роли, исторического пути и пр. Я считаю, что есть более широкая проблема в романе, что проблема казачества является одной из проблем, но не основной, не центральной в «Тихом Доне». Гуманизм и классовая борьба – так можно бы сформулировать стержневую, наиболее общую проблему романа. Но об этом позже.

Сперва посмотрим, как Шолохов подходит к казачеству.

По Янчевскому, Шолохов из кожи лезет вон, пытаясь «обосновать» казачество как особую национальность. Но что значит «обосновать» нечто несуществующее в действительности? Ведь если б даже Шолохов захотел это сделать, его попытка была бы обречена на неудачу.

Какие «национальные» черты казачества якобы утверждает Шолохов? Может быть, особый казачий язык? Нет. Любовь к родине, к тихому Дону? А почему такой любви не может быть у самарца, саратовца, нижегородца к Волге? При чем тут особая национальность? Вражда с иногородними? Но здесь явление не национальной, а искусственно разжигаемой сословной розни. Дружба людей военной касты, дружба по полку? При чем опять-таки здесь национальность? Никаких убедительных фактов, подтверждающих, что казачество есть нация, ни один читатель в «Тихом Доне» не найдет.

Янчевский пытается привести убийственный как будто довод: связь донцов, дескать, по Шолохову, сильнее классовой борьбы.

Так ли это? Вспомним экспедицию Подтелкова. Подтелковцев берут в плен. Происходит трогательная сцена братания однополчан. Забыта, казалось бы, вражда, «казачье-национальное» как будто бы побеждает. Но на другой день «однополчане» – старые друзья – расстреливают своих «братанов»-подтелковцев.

Классовая борьба, значит, перевешивает все связи по полку, станице, «национальные», так сказать, связи.

Нет, вовсе не на «обосновании казачества, как особой национальности» делает упор Шолохов. Обосновывать это нечем. Центр тяжести у него в другом. Иллюзию национальной обособленности он не пытается ни проверить, ни подтвердить. Иллюзию он просто принимает за некую реальную предпосылку, и в этом его ошибка.

В чем же заключается проблема казачества в «Тихом Доне»? Если бы Янчевский внимательно вгляделся в образы романа, он обнаружил бы такую постановку вопроса:

– Какими путями сочетать «казачье-национальное» с большевизмом?

Это уже совсем другое, чем «обоснование казачества, как особой национальности». Этот вопрос уже ни в коем случае не могут ставить кулаки и эмигранты-дворяне.

Нас особенно интересует, как выражается «казачье-национальное» в политике, в политических взглядах казачества. Упрощенец Янчевский видит только одно политическое требование – «самостийность». Он не замечает, что Шолохов замечательно ярко подчеркнул многоразличное классовое содержание «казачье-национального», подчеркнул отсутствие единства в политических высказываниях тех или иных социальных слоев Донщины.

Евгений Листницкий, Изварин, Подтелков, Лагутин – развертывая эти образы, Шолохов, вопреки мнению Янчевского, утверждает (может быть, сам того как следует не осознавая), что так называемые «казачье-национальные» связи бесповоротно рвутся, как только доходит до них дыхание классовой борьбы. Эти четыре образа романа представляют, правда, недостаточно полно, группировку классовых сил на Дону: дворянско-офицерская верхушка, кулачество, зажиточное середнячество, беднота. Одинаковы ли их так называемые «национальные» политические требования? Янчевский не пытался даже разобраться в этом вопросе.

Евгений Листницкий — идеолог дворянско-офицерской верхушки донского казачества. Он откровенный и сознательный честный служака российского капитализма, помещичье-буржуазного государства, преданный слуга царской династии.

На улицах Петрограда он видит, как гуляют «довольные, радостные и счастливые» – «и купцы, и биржевые маклеры, и чиновники разных рангов, и помещики, и люди голубых кровей»…

«Но с кем же ты в конце концов? – задал он сам себе вопрос и, улыбаясь, решил: – ну, конечно же, вот с этими! В них частичка самого меня, а я частичка их коллектива. Все, что есть хорошего и дурного в моем классе, есть в той или иной мере и у меня. Может быть, у меня немного тоньше кожа, чем у этого вот упитанного боровка»…

Политическая программа Листницкого: оставить и на Дону и во всей России все по-старому, сохранить казачество на службе российского капитализма и царской династии, землю, конечно, оставить у помещиков. Вот дворянский вариант «казачье-национального».

Ефим Изварин — идеолог кулацкой части казачества. Как подчеркивает Шолохов, Изварин был сыном зажиточного казака. Он «покоряюще красиво рисовал будущую привольную жизнь на родимом Дону, – когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака, и казачество, имея на своих правительственных границах пограничные посты, будет, как с равным, не ломая шапок, говорить с Украиной и Великороссией и вести с ними торговлю и мену».

Классовую основу «казачье-национальных» устремлений Изварина понимает и сам Шолохов, когда говорит, что Изварин «трогал наиболее сокровенное, лелеемое большей частью зажиточного низового казачества» (Ч. II. С. 204).

Политические лозунги Изварина ясны: за полную автономность Дона, за кулацко-зажиточный атаманский «державный Круг», за изгнание пришлых и иногородних с «казачьей земли», против монархии, но за беспощадную борьбу с большевиками, ибо, утверждает Изварин, «между сегодняшним укладом казачьей жизни и социализмом – конечным завершением большевистской революции – непереходимый Рубикон, пропасть» (Ч. II. С. 206).

Федор Подтелков выражает взгляды части донского середнячества, примкнувшего в Октябре к большевикам и в рядах Красной армии боровшегося с контрреволюцией. Подтелков олицетворяет те слои трудящихся казаков, которые были проникнуты националистическими иллюзиями.

Его политическая программа: «Раз долой царя и контрреволюцию – надо стараться, чтоб власть к народу перешла». Он за «народную власть, выборную». Он за признание «центральной государственной власти Российской советской республики», но за автономию Донской области. Землю делить надо, но иногородним ее не давать. «Землей мы не поступимся, – говорит Подтелков. – Промеж себя, казаков, землю переделим, помещицкую заберем, а мужикам давать нельзя. Их – шуба, а наш – рукав». Подтелков, как видим, считал казачество особой национальностью, но у Янчевского вряд ли повернется язык назвать его идеологом кулачества и дворянства.

Безусловно, Подтелков, если бы остался в живых, смог бы быстро изжить националистические иллюзии.

Иван Лагутин — олицетворение нашей твердой опоры на Дону – казачьей бедноты. Еще до Октября он был связан с находящейся под большевистским влиянием военной секцией петроградского совета. Он уводит казаков в момент восстания из Зимнего дворца. В дальнейшем он председатель казачьего отдела при ВЦИКе, участник экспедиции Подтелкова.

Лагутин – безоговорочно за большевистскую советскую власть на Дону. Мы не видим у него каких-либо остатков националистических иллюзий. Его не тревожит, как Подтелкова, вопрос о земле. «Земли на всех хватит», – говорит он. Больше того. Он поднимается над середняцкой ограниченностью, он «болеет душой» не только о казачьей бедноте, но и о мужиках – иногородних и о польских крестьянах. Характерен его разговор с Евгением Листницким:

– Да ты что – землей не сыт? Нехватает тебе? – повысил Листницкий голос.

В ответ, взволнованно задыхаясь, почти крикнул побелевший Лагутин:

– А ты думаешь, я об себе душой болею? В Польше были – там как люди живут? Видал, аль нет? А кругом нас как мужики живут?.. Я-то видал! Сердце кровью закипает! Што ж, думаешь, мне их не жалко, што ль? Я может быть об этом, об поляке, изболелся весь, на его горькую землю интересуясь».

«Казачье-национальное» в Лагутине таким образом растворено без остатка в большевистском пролетарском интернационализме.

Если бы Шолохов действительно имел намерение во что бы то ни стало «обосновать казачество, как особую национальность», он наделил бы «национальными» чертами не только кулацкого идеолога Изварина, но и бедняка-казака Лагутина. К несчастью для Янчевского, Шолохов это не сделал.

Я сказал, что Подтелков олицетворял часть середняцкого казачества, не изжившую «националистических» иллюзий, но выступившую на борьбу с контрреволюцией под руководством большевистской партии.

Иным образом казака-середняка является Григорий Мелехов. В нем выражена количественно в то время более значительная часть середняцкого казачества, подверженная очень большим колебаниям.

Между кем, если говорить применительно к образам романа, колеблется Григорий Мелехов? К кому в последовательном порядке примыкает он по политическим убеждениям на протяжении двух книг романа? Путь его таков: от большевика Гаранжи – в объятия Изварина, от Изварина – к Подтелкову, от Подтелкова, после неудавшейся попытки быть нейтральным, он попадает под руководство своего брата Петра – командира белогвардейского отряда. Если говорить о Петре, то его политические убеждения характеризуются тем, что он есть послушный исполнитель воли Извариных и Листницких.

Колебания Григория очень значительны, в основном он колеблется между большевизмом (т. е. идеологией революционного пролетариата) и идеологией кулацкой части казачества.

Янчевский, недоумевая по этому поводу, выбрасывает Григория совершенно из анализа романа, считая этот образ не действительной, а «воображаемой» осью «Тихого Дона». Григорий, дескать, какой-то мотылек, порхаемый по ветру, нельзя к нему, дескать, серьезно относиться.

Каким же, по Янчевскому, был в первые годы революции, в дни «Русской Вандеи» на юге казак-середняк? Целиком и полностью во всей своей массе с большевиками? Целиком и полностью с белой армией? И первое и второе неверно. Колебания были значительными, что вполне понятно для тех, кто понимает классовую природу середняка и специфические особенности донской обстановки, где влияние кулачества было очень сильно. Для Янчевского же, по-видимому, невероятна и непостижима сама возможность таких колебаний: от Гаранжи к Изварину, от Изварина – к большевикам, от большевиков – к изваринской банде, невероятна возможность колебаний середняка то к пролетариату, то к кулаку. Мы не знаем, каков будет Григорий в третьей книге «Тихого Дона». Но пока что применимы известные слова Ленина:

«Мелкий буржуа находится в таком экономическом положении, жизненные условия таковы, что он не может не обманываться, он тяготеет невольно и неизбежно то к буржуазии, то к пролетариату. Самостоятельной «линии» у него экономически быть не может. Прошлое влечет его к буржуазии, его будущее – к пролетариату, рассудок – тяготеет к последнему, его предрассудок (по известному выражению Маркса) к первой» (Т. XXI. С. 53)[3]. Перефразируя слова Ленина, мы могли бы сказать о Григории: рассудок тяготеет к Гаранже и Подтелкову, его предрассудок – Изварину». Это подчеркивает и Шолохов, говоря о подсознательной тяге Григория к Изварину:

«Сопоставляя слова Изварина и Гаранжи, пытался (Григорий), не мог определить, на чьей стороне правота. Однако, как-то невольно для себя, подсознательно, воспринимая новую веру (т. е. взгляды Изварина Д.М.), критически пересматривал нечто прочное, отложившееся в сознании» (Кн. II. С. 205).

Надо учитывать, что Григорий вышел из семьи крепкого, в достаточной мере самостоятельного середняка, что еще более объясняет его колебания, ибо «его прошлое влечет его к буржуазии». Образ Григория вполне закономерен, поскольку и исторические данные говорят об известных колебаниях основных масс казачества вплоть до 1920 г. Рабочим читателям и всем нам, может быть, не хотелось бы видеть в качестве одного из основных героев романа такого, как Григорий, но несомненно, что наличие его «в Тихом Доне» позволяет нам ярче представить трудности перестройки донской станицы и это отнюдь не бесполезно.

Независимо от того, каким будет Григорий Мелехов в третьей книге романа (он может и остаться в руках кулаков, ничего странного в этом не будет), нам надо решить вопрос: с кем, на чьей стороне из перечисленных нами действующих лиц романа находится сам Шолохов.

Янчевский указывает на Изварина. По утверждению Янчевского, Изварин «излагает политическую программу автора». Это логично, если считать Шолохова идеологом кулачества.

Вспомним, как мы формулировали политические лозунги Изварина: за полную автономность Дона, за кулацко-зажиточный атаманский «державный Круг», за изгнание пришлых и иногородних с «казачьей земли», против монархии, но за беспощадную борьбу с большевиками.

И вот нас пытаются убедить, что эти лозунги есть лозунги самого Шолохова! Как можно отождествлять Шолохова с Извариным, когда Шолохов прямым образом разоблачает классовую суть изваринской программы, указывая социальные корни ее – кулацко-зажиточное казачество? Как можно отождествлять Шолохова с Извариным, когда Шолохов, иронически называя его «заядлым казаком-националистом», указывает с той же иронией, что «кружил Изварин головы простодушным казакам и малообразованному офицерству». Если бы Шолохов кулацко-изваринскими глазами смотрел на действительность, он извратил бы, конечно, образ представителя казачьей бедноты Лагутина, извратил бы образ казака-большевика Бунчука, не назвал бы большевизм Гаранжи «большой человеческой правдой» – и главное – не стал бы выдвигать в романе в качестве одной из основных проблему:

– Какими путями сочетать «казачье-национальное» с большевизмом, какими путями основные массы трудового казачества должны прийти под знамена пролетарской революции?

Для Изварина, написавшего на своем знамени лозунг непримиримой борьбы с большевиками, явно немыслима такая постановка вопроса. А она явственно звучит и в трактовке образа Григория

Мелехова, и в обрисовке Федора Подтелкова, Кривошлыкова, Лагутина, Бунчука, а также Мишки Кошевого и Христони.

Автор не сливается в полной мере ни с одним из героев романа. Он не поднимается еще до уровня Бунчука или Лагутина, не овладел пролетарским мировоззрением. Может быть, образ Григория характеризует идейный уровень Шолохова? В некотором смысле об этом можно говорить, поскольку сама постановка вопроса о сочетании «казачье-национального» с большевизмом, с одной стороны, чужда Изварину, а с другой стороны – не нужна, уж решена для Лагутина и остается в силе лишь для Григория да для мелкобуржуазного казачьего интеллигента-офицера Атарщикова. Конечно, Шолохов стоит несколько выше своего героя – Григория, пытается трезво оценить его колебания, наблюдает за ним как бы со стороны. Объединяет же Шолохова с Григорием не преодоленная еще иллюзия «национальной» обособленности казачества от остального крестьянства России. Здесь – пункт, в котором Шолохов не поднялся над Григорием. Здесь – основной показатель того, что в мировоззрении Шолохова сильна, если можно так выразиться, середняцкая струя, живуча двойственность» «души» середняка. Признание казачества нацией реакционно. Эту сторону дела только и видит Янчевский. Но реакционна ли такая, если не центральная, то одна из основных, идея романа, которую можно сформулировать так:

– Нет возврата к старому тихому Дону. Война и революция вздыбили его. Но нелегок путь к новому трудовых масс казачества. Гири традиции и неизжитых иллюзий задерживают их поворот к пролетарской революции. Нужны суровые исторические испытания (они должны быть показаны и в третьей книге), чтобы этот поворот полностью осуществился, чтобы кончились колебания. Основное в этих колебаниях: можно ли сочетать казачий уклад, пресловутое «национально-казачье» с большевизмом, с диктатурой пролетариата (т. е. в какой форме должен быть союз трудовых казачьих масс с рабочим классом, под его руководством).

Вопреки реакционным установкам Листницких и Извариных, устами лучших представителей казачьей бедноты и середнячества – Лагутина, Кривошлыкова, Подтелкова – «Тихий Дон» отвечает: – можно! «Казачье-национальная» бедняцко-середняцкая «правда» не противостоит большевистской «большой человеческой правде».

Реакционна ли эта идея? Нет. Разумеется, что сама постановка вопроса и некоторые колебания самого автора говорят об ограниченности и непролетарских чертах мировоззрения Шолохова. Он не выражает реакционные взгляды казачьего кулачества и дворянства, как бы ни старался доказать это Янчевский. Шолохов выражает взгляды тех трудящихся масс казачества, которые еще не изжили традиционных иллюзий, но изживут их до конца под влиянием пролетарской революции.

Этим самым решается в основном и вопрос о классовой природе творчества Шолохова. Делают ошибку те, которые безоговорочно готовы назвать Шолохова пролетарским писателем. Более правильно сказать, что Шолохов является крестьянским писателем, имеющим данные для перерастания в пролетарского писателя, но при отсутствии целостного диалектико-материалистического мировоззрения», подвергающегося в ряде моментов влиянию классово-враждебных сил.

Как в таком случае надо характеризовать критические наскоки Янчевского, который предлагает бить оглоблей писателя, приближающегося к пролетариату? Несомненно, что перед нами типичный образец «левацкого» загиба в нашей коммунистической критике, непонимание всей серьезности проблемы приближения к нам мелкобуржуазного писателя, имеющего данные стать на рельсы пролетарской идеологии. Мы должны бороться как и с теми, кто скороспешно объявляет Шолохова пролетарским писателем, так и с критиками типа Янчевского, упрощенцами и вульгаризаторами, ведущими линию на отталкивание от пролетарской литературы таких мощной силы писателей, как Шолохов.

В заключение – несколько слов об общей идее «Тихого Дона». Развернутую мотивировку своих положений я не собираюсь сейчас давать, так как это правильней будет сделать после опубликования третьей книги романа. Я уже говорил, что помимо узко «донской» проблемы в романе нащупывается более широкая проблема: гуманизм и классовая борьба. Из чего я это заключаю?

Если внимательней вглядеться в образ Григория Мелехова, то можно заметить, что перед нами не столько середняк во всей конкретности своих типических свойств (многое в нем недосказано: отношение к вопросу о земле, отношение к бедноте, к городу после революции и пр.), сколько мелкобуржуазный интеллигент, мучающийся в поисках решения проблемы гуманизма. Именно гуманистской струей в своем характере, беспредельной «жалостью к человеку» отличается Григорий от других казаков, действующих лиц романа. Здесь дело не только в пацифизме, в отношении к войне мелкобуржуазного пацифиста, отрицающего всякую войну, в том числе и гражданскую. И эти пацифистские мотивы звучат в Григории, но еще до войны мотив «жалости к человеку» является одним из главных в характеристике Григория (случай с Франей, например), и этот мотив проходит вплоть до конца второй книги.

Хотя на войне «огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалость», – тем не менее эта жалость вновь овладевает Григорием, когда уже в гражданской войне он сталкивается с фактом расстрела без суда пленных офицеров и убийства Чернецова Подтелковым.

Именно этой жалостью к человеку, гуманистскими мотивами объясняет Шолохов отход Григория от большевиков: «не мог ни простить, ни забыть Григорий гибель Чернецова и бессудный расстрел пленных офицеров».

Нет, значит, у большевиков жалости к человеку. А у офицерской своры? По империалистической войне знает Григорий офицерскую «жалость» к человеку. Ни у белых, ни у красных нет жалости.

Но неужели нельзя жить в «мире и тишине», «бездумно-счастливой жизнью», без постоянной борьбы, без жестокого кровопролития?[4] Может быть, можно отойти в сторонку?

Нет, в условиях классовой борьбы, в гражданской войне нейтральных не может быть. Григорий пытается остаться нейтральным, он порывается уйти с собрания, где оформлялся белогвардейский отряд. Понятно, что эта попытка стать в стороне от борьбы не удается. (Между прочим, кулацкое лицо этого отряда Шолохов подчеркивает тем, что Григорию, выбранному вначале командиром отряда, отвод дают кулаки.)

Григорий остается у белых, все более подвергаясь обработке в отряде Петра. Но вот пойман в плен Подтелков и вся его экспедиция. Когда Григорий узнает, что пленных будут расстреливать, он не хочет этому верить:

– Куда ж их, стал быть, направляют? – поинтересовался Христоня.

– К покойникам.

– Как так?… Што ты брешешь? – Григорий схватил казака за полу шинели.

«Жалость к человеку» опять пробуждается в Григории при упоминании о казни пленных. Он примиряется с фактом расстрела подтелковцев, потому что расстрел производится по приговору суда, «формально обоснован». Но помогать приводить в исполнение приговор он не идет (и здесь, между прочим, Шолохов вскрывает классовый смысл расстрела подтелковцев, отмечая, что из хутора Татарского нашлись охотники стрелять в безоружных красногвардейцев лишь из среды кулаков – Митька Коршунов, Андрей Кошулин, Федот Бодовсков). Картины расстрела красногвардейцев не выдерживает до конца Григорий и вместе с Христоней уезжает в свой хутор. Нет, значит, и у белых жалости к человеку.

На этом обрывается судьба Григория во второй книге романа. Незавершенным является и решение той проблемы, которая связана с образом Григория.

Мы еще не знаем, как будет решена эта проблема. Мы можем встретить в романе указания на то, что решение ее лежит как будто в той плоскости, что высшим проявлением пресловутой «гуманности», человеколюбия, жалости к человеку является жесточайшее подавление большинством человечества – трудящимися сопротивления эксплуататорского меньшинства. Недаром призыв к гражданской войне большевика Гаранжи («треба у того загнать пулю, кто посылав людей у пэкло». «Треба с панив овчыну драть, треба им губы рвать, бо гарно воны народ иомордувалы») Шолохов называет «большой человеческой правдой» (Ч. II. С. 48). Недаром, когда бедняка Лагутина перед Октябрем спросил Листницкий:

– Ты что же – большевик?

– Прозвище тут не при чем… – насмешливо и протяжно ответил Лагутин. – Дело не в прозвище, а в правде. Народу правда нужна, а ее хоронют, закапывают.

Правду Лагутин находит в большевистской партии.

Наконец, свое понимание революционной целесообразности применения жестоких мер Шолохов дает в образе Бунчука, для которого «любовь к человеку» означает истребление «человеческой пакости», нетерпимость к классовому врагу пролетариата и трудящихся масс.

«Гуманен», человеколюбив тот, кто во имя освобождения многомиллионных масс трудящихся ведет их на борьбу с эксплуататорским меньшинством, борьбу жестокую, кровопролитную, в которой применяются все меры, вплоть до террора. Гуманен тот, кто основным принципом своим ставит революционную целесообразность.

По этой линии как будто бы развертывается основная идея «Тихого Дона». Чья эта идея? Для кого характерны поиски решения проблемы гуманизма в том духе, как я указывал выше? Для кулачества? Для эмигрантского дворянства? Смешной вопрос. Конечно, и пролетарскому писателю незачем биться над разрешением вопроса, давно для него решенного. По существу, здесь проблема, которую ставит перед собой попутническая, мелкобуржуазная интеллигенция, частично смыкаясь в этом отношении со значительными слоями середняцкого крестьянства на определенном этапе их развития (нейтральность середняка в первые дни революции и превращение его в союзника рабочего класса, сопряженное с раздумьями такого типа, как у Григория Мелехова).

Мы подошли, таким образом, к уточнению социальной основы творчества Шолохова. Меня могут упрекнуть во внешней противоречивости: сперва я говорил о Шолохове как о крестьянском писателе, имеющем данные для перерастания в пролетарского писателя, а сейчас говорю как о мелкобуржуазном интеллигенте-попутчике. А почему не может быть взаимопроникновения таких противоположностей? Не надо пугаться чрезвычайной сложности такого писателя, как Шолохов. Вспомним, кстати, ленинскую характеристику Льва Толстого, которого не уложишь в рамочку «дворянского писателя»: Толстой был «велик как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России». Шолохов не Толстой, но по своеобразности и сложности его можно сравнивать с Толстым.

Тем силен Шолохов – мелкобуржуазный интеллигент-попутчик, приближающийся к пролетариату, что он выступил не только как выразитель специфических «интеллигентских проблем», но и как выразитель – перефразируем слова Ленина – тех идей и настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства (главным образом казачества) ко времени наступления и совершения пролетарской революции в России.

Эта сила Шолохова одновременно и его слабость. Я уже говорил о тех иллюзиях, которые не изжиты Шолоховым в вопросе о казачестве. Но и в поисках решения проблемы гуманизма Шолохов порою оступается так, что попадает в объятия классового врага.

Можно бы привести ряд примеров того, как врывается в ткань романа враждебная нам идея всепрощения, но я ограничусь одним, наиболее ярким примером. Заключительная страница второй книги чрезвычайно ответственна, она воспринимается как обобщение событий, описанных ранее. Вспомните, как убитого Валета похоронили «по-христиански» двое казаков, как приехал с ближнего хутора какой-то старик и поставил у могилы часовню. «Внизу на карнизе мохнатилась черная вязь славянского письма:

В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.

Старик уехал и в степи осталась часовня горюнить глаза прохожих и проезжих извечно унылым видом, будить в сердцах невнятную тоску». А в мае возле часовни бились стрепета – «бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение». И потом – «положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево-оперенным крылом».

Какие выводы напрашиваются из всей этой картины? «Невнятную тоску» навевает одинокая часовня в степи: помните о смерти, помните о бренности всего земного! Шла борьба, не было жалости к человеку ни у белых, ни у красных. Что же, не будем осуждать друг друга – все повинны в жестокости. К чему борьба, в которой встает брат против брата? Ведь жизнь прекрасна, посмотрите на «бездумно-счастливую птичью жизнь» и поймите, что единственно справедлива борьба только «за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение». Вечны только биологические законы человеческой жизни, а все остальное – суета сует.

Это сладенькая водица поповски-лицемерного всепрощения, гнуснейшего гуманизма является выражением явного влияния на Шолохова классово-враждебных сил.

Мы видим, как ложная идея врывается в произведение, комкает его целеустремленность, тем самым лишая роман полновесной художественности.

Мы не можем ограничиться констатированием того, что эти срывы объяснимы мелкобуржуазной сущностью художника, выражающего устремления середняцких масс казачества. Мы должны показать эти срывы Шолохову, указать опасность возможного перерастания ошибок в такую систему взглядов, которая будет противостоять пролетарской литературе. Эту опасность должен видеть Шолохов, и он должен, если хочет быть действительным пролетарским писателем, предотвратить превращение возможности в реальность.

М. Никулин12
М. Шолохов как гуманист

Меня больше всего интересует то, что роман «Тихий Дон» является интересным для читателя различных прослоек. Может быть, «Тихий Дон» читается больше читателем непролетарским? Но и пролетарским читателем он читается с большим интересом.

Мне кажется, главное, что интересует здесь читателя не нашего круга, так это своего рода гуманизм, который пронизывает все произведение Шолохова. Гуманизм присущ Шолохову и тогда, когда он показывает страдающего большевика и очутившегося в несчастьи реакционера. Возьмем такую сцену, как сцена расправы Подтелкова с Чернецовым. Перед нами стоят два представителя различных враждующих классов: с одной стороны Чернецов – реакционер и с другой – Подтелков, человек с какими-то новыми веяниями – полубольшевик. Этот момент так зарисовывается автором, что сочувствие читателя невольно переносится к Чернецову. Понятно, Чернецов страдает. Возьмем другой пример из 6-й части «Тихого Дона», то место, где убивают Лихачева. У читателя сочувствие Лихачеву. Лихачев – большевик. Но сочувствие Лихачеву – сочувствие как к человеку прежде всего. Это не сочувствие представителю определенного класса.

Возьмем главу отступления белых в Степном походе. По мнению Листницкого – белые идут на Галгофу. О чем офицеры разговаривают? Разговоры сводятся к следующему: один сожалеет об оставленной дочурке, другой – об отце. Читатель в это время понимает их грусть, сочувствует им. Сочувствие в одинаковой мере вызывается и у читателя большевика и у читателя реакционера. В этом случае Шолохов гуманизмом мирит всех читателей.

Что касается романтической подачи некоторых мест Шолоховым, то, по-моему, это объясняется отчасти тем, что автор берет казачество в моменты, изолированные от трудовых процессов, в моменты далекие от сурового общественного распорядка, где вскрывается классовая рознь казачества: он берет его в моменты германской войны, полковой службы, в моменты гражданской войны, когда обособленность казачьего уклада позволяет стушевывать классовую рознь и ее там проследить гораздо труднее.

Что касается доклада т. Янчевского, то он меня, как и многих, не удовлетворил, потому что построен он исключительно на частностях. Это какой-то следовательский подход к материалу: вырвать то, другое. Сличать, каким словарным багажом пользовался автор, подавая большевика, каким словарным багажом он пользовался, рисуя контрреволюционера. Для Янчевского важно, почему Шолохов наделил Валета уродливой головой, шеей. И в этом Янчевский видит контрреволюцию… Да может быть, социальные причины обусловили то, что Валет имел такую шею, а не иную. Где Валет родился, жил?..

Другой момент: про черную петлю, захлестывающую область. Для меня в этих словах нет ничего ужасного. Пусть область захлестывает черная петля. В это слово я включаю Каледина, Изварина и всех казакоманствующих. Мне не страшно, что черная большевистская петля захлестывает их. Дальше о «бабочках». Корнилов гоняется за бабочкой, а Подтелков тяжело ступает. Ну, т. Янчевский, это ж ерунда. Ничего ужасного. Ужаснее было бы, если бы Подтелков гонялся за бабочкой. Пусть уж Корнилов гоняется и в будущем за ней, а Подтелкову Шолохов пусть не позволяет этого делать.

Теперь в отношении так называемого синтезированного образа – образа Григория Мелехова. Тут настораживаешься и не спешишь оценивать роман преждевременно, не спешишь вешать ему ярлыков: он реакционный, он революционный.

Так как Мелехов является синтезированным образом, является прообразом шатающегося казачества, то давайте проследим его до конца. Если шатающееся казачество станет революционным, тогда мы не сможем бросить упрек Шолохову (т. Янчевский: а если Шолохов умрет завтра и роман его останется в таком виде?). Чорт знает что случится!.. По крайней мере, роман не закончен.

В романе есть места символические. Символика позволяет иногда различно толковать эти места. Я к тебе, т. Макарьев! Помнишь, я задал тебе вопрос: кто этот старик? Ты ответил, что это пчельник. Возможно, в частной беседе ты узнал от Шолохова, что – это пчельник, живет он там-то (Макарьев: я тогда шутил). Нужно было своевременно сказать, что это была шутка. Я это принял за чистую монету.

Шолохов не обязан всякому и каждому читателю объяснять, что в такой-то лощине жил такой-то старик. Определенного места в романе не отведено старику. Образ старика мне свойственно было понимать как олицетворение трудового, черноземного Дона.

Янчевский. Насчет «годины смуты и разврата» и «не осудите, братья, брата».

Никулин. Это место вообще плохо сделано… Гуманизм подкачал.

Мое окончательное мнение таково: роман нельзя отнести к реакционной литературе постольку, поскольку этот роман незаконченный, и постольку, поскольку я тоже сторонник видеть в лице Мелехова синтезированный образ шатающегося казачества.

Но этот гуманизм! Пролетарским писателям не стоит им грешить. Представьте, сейчас классовая борьба в деревне, а мы с гуманизмом тут как тут, на первом плане. Кого читатель будет жалеть? Кулака. Он ликвидирован, он страдает. И будет ненавидеть строй, коммунистическую партию. Ведь они обижают и надругаются»13.

«Тихий Дон» в борьбе с фашизмом»

Константин Прийма

I. Михаил Шолохов в Берлине в 1930 году

В 1930 году Максим Горький пригласил Михаила Шолохова в Сорренто. Глубокой осенью Шолохов (вместе со своими друзьями Василием Кудашевым и Артемом Веселым) прибыл в Берлин, чтобы получить визы на въезд в Италию.

Однако правители Италии надолго задержали выдачу виз, и Шолохов с друзьями застрял на Шпрее.

В октябре 1930 года в Берлине издательство «Литература и политика» выпустило вторую книгу «Тихого Дона» под названием «Война и революция». Пресса Берлина была полна статей о новом советском романе. Коммунистическая «Роте Фане» 19 октября напечатала XXVIII главу, а 30 ноября – XXX главу второй книги «Тихого Дона» о разоружении и казни отряда Подтелкова.

В ту пору в Германии остро стоял вопрос о борьбе за власть. Извлекая уроки из русской революции и судьбы отряда Подтелкова, «Роте Фане» по роману «Тихий Дон» учила массы большевизму и борьбе за власть.

Коммунисты Германии и передовые рабочие рассматривали роман Шолохова не только как художественное произведение. Рабкор «Роте Фане», переводчик «Поднятой целины» в мае 1935 года, на Ростсельмаше, в стенгазете «Коминтерновец» писал, что рабочие Германии воспринимали «Тихий Дон» Шолохова «как учебник алгебры русской революции». А член берлинского юнгштурма, коммунист Людвиг Сюч, в той же стенгазете «Коминтерновец» писал: «Шолохов в «Тихом Доне» преподал нам уроки диалектики русской революции».

2

Из Берлина началось триумфальное шествие «Тихого Дона» по Европе и всему миру. Германские коммунисты в своей прессе сразу же оценили по достоинству «Тихий Дон». Известный немецкий писатель Вайскопф в журнале «Ди Линкскурве» 3, в октябре

1929 года, писал о «Тихом Доне» следующее: «То, что неоднократно подчеркивалось и развивалось в произведениях молодых русских писателей – новый взгляд, обращение к проблеме с новой необычной стороны, энергичная форма – все это полностью развернулось в романе Шолохова. «Тихий Дон» величием своей концепции, многогранностью своей жизни, проникновенностью своей формы, напоминает «Войну и мир» Льва Толстого».

Не только коммунистическая пресса так высоко оценила талант Шолохова. Либеральная буржуазная пресса также с восторгом отзывалась о новом советском романе. Крупная газета «Фоссише цейтунг», например, писала так: «…Шолохов со своим «Тихим Доном» перевесит любой десяток немецких писателей». Газета «Берлинер Тагеблатт» 9.XI. 1930 года писала, что «о русском человеке и его судьбах в «Тихом Доне» сообщается больше, чем во многих ученых трактатах». «Франкфуртер цейтунг» назвала Шолохова «самым талантливым писателем новой России». Даже католический журнал «Дер Грал» вынужден был признать, что «Тихий Дон» Шолохова – мастерское произведение, которому в наше время трудно найти равное»…

И лишь центральная газета социал-демократической партии «Форвертс» 29.Х. 1930 г., в связи с выходом II книги «Тихого Дона» и в канун приезда Шолохова, выступила с клеветнической статьей на первой странице. Повторяя затасканные рефрены Карла Каутского о непознаваемости русской революции и бесполезности ее опыта для рабочего класса Европы, «Форвертс» пыталась доказать, что «Тихий Дои»… нам (немцам) ни о чем не говорит, ибо эта книга повторяет лишь в частном случае то, что мы уже давно знаем в целом» (?!).

Коммунистическая «Роте Фане» не оставила без ответа клевету зазнаек-предателей. Вскоре, 8.XI. 1930 г., «Роте Фане» в большой статье, анализируя «Тихий Дон» Шолохова и подчеркивая его новаторство не только в стиле, но и в постановке проблем всемирного революционного значения, нанесла контрудар по «Форвертсу». «Как раз этот, – писала «Роте Фане», – почти незаметный поворот в сознании, рождение новых мыслей, рост новых, еще ранее никогда не существовавших взглядов у уставших от войны солдат царской армии – вот что отличает второй том «Тихого Дона» Шолохова от всех других военных и революционных романов… Шолохов показывает также классовое отделение казаков от офицеров, ярко изображая, как эти, владеющие землей крестьяне, еще долго колеблются между революцией и контрреволюцией… Но Дон уже больше не тихий!.. И это заслуга Шолохова, если читатель его книги невольно становится на сторону революционных сил».

Статьи о Шолохове в «Роте Фане» и коммунистических газетах Дрездена, Гамбурга, Лейпцига и других городов и земель Германии говорят об огромном интересе читателей к автору прославленного советского романа. Примечателен тот факт, что интервью корреспондента «Роте Фане» с М.А. Шолоховым, опубликованное в газете 16.XII. 1930 года, было перепечатано почти всей коммунистической прессой.

Вот полный его текст в русском переводе.

3. Михаил Шолохов в Берлине

Интервью с автором «Тихого Дона»


«Вечером в пятницу[5], во время встречи только что прибывшего М. Шолохова, товарищ шепнула мне на ухо: «Послушай, я представляла себе Шолохова совсем другим. Знаешь, судя по сочному языку «Тихого Дона», я думала увидеть сегодня вечером могущественного казака». – «Так ты сегодня разочаровалась, когда познакомилась с тов. Шолоховым?» – «Да, немного. Он мне кажется слишком скромным». – «Он еще очень молод, товарищ!» – «Ну ладно. Наверное, он хороший большевик?» – «Это мы скоро выясним».

И тут мы подвергаем перекрестному огню молодого, очень скромного тов. Шолохова, автора двухтомного романа «Тихий Дон», который стал удивительно быстро известен у наших читателей.

– Над чем ты сейчас работаешь, тов. Шолохов?

С помощью переводчика узнаем, что он заканчивает третий том «Тихого Дона». Содержанием третьего тома будут кровавые бои белых и красных армий в Донской области. Роман будет завершен победой красных в гражданской войне и началом мирного строительства социализма. Эту работу Шолохов думает окончить к весне, чтобы потом заняться литературной работой над проблемами сегодняшнего времени. Успехи пятилетнего плана на Дону так велики и интересны, что ему нельзя не попробовать, в качестве бойца «литературной бригады», запечатлеть их в новой книге, чтобы ею вдохновить и других[6].

– Как относятся донские казаки к коллективизации?

– Буржуи, конечно, удивлены, – ответил Шолохов, – как мы, воспитывая мелких и средних крестьян в духе коллективизма, сравнительно легко преодолеваем некоторые трудности. Они удивляются тому, как может быть основная масса казачества, которая пользовалась в течение столетий (совершенно ничтожными!) привилегиями царизма, так сильно захвачена идеей создания колхозов. Будучи настоящими ленинцами, мы должны превратить военное содержание казачьего края – в социалистическое.

– Как критикуют тебя и твою работу рабочие?

Лицо Шолохова осветилось. Только через одно объединение культуры союза металлистов гор. Ленинграда ему написали свыше 1000 писем рабочие, крестьяне и красноармейцы. А что это были за письма! Некоторые рецензии критиков-специалистов являются ничем в сравнении с неумолимыми пролетарскими обсуждениями книги. Подобные опыты получают теперь многие бойцы литературного фронта в Советском Союзе.

– И это, – так закончил тов. Шолохов, – является убедительным доказательством того (что давно и блестяще поняли большевики!), как вырос культурный уровень масс, находившихся столетия в глубокой темноте в необъятной России, в особенности это касается донских казаков».

П. Каст


К сожалению, М.А. Шолохов, так и не дождался визы в Италию и возвратился на родину, чтобы начать работу над «Поднятой целиной».

Немецкие читатели о «Тихом Доне»

24 мая 1965 года в Ростовском областном музее была открыта литературно-документальная выставка «Книги М.А. Шолохова в борьбе с мировой реакцией и фашизмом» по материалам, собранным из 30 стран мира ростовским журналистом К. Прийма.

На выставке были представлены уникальные самые первые издания «Тихого Дона», выпущенные коммунистами (в труднейших условиях буржуазной и реакционной цензуры 30-х годов) в Софии, Париже, Загребе, Будапеште, Риме, Лондоне, Буэнос-Айресе, Амстердаме, Токио, Варшаве и других столицах.

Однако на выставке не было образца самого первого зарубежного (немецкого) издания «Тихого Дона».

Первый секретарь ЦК СЕПГ тов. Вальтер Ульбрихт в письме от 30.4.1963 г. журналисту К. Прийме писал, что книги Шолохова в Германии 1929 – 30 гг. «привлекли всеобщее внимание», что для немецких коммунистов они были «не только большим литературным событием, но и руководством к действию» и что гитлеровцы, в 1933 году захватив власть, как варвары, «вместе с произведениями прогрессивной немецкой литературы на кострах сожгли и книги Михаила Шолохова. С тех пор они были запрещены в Германии. Известно, однако, что многие немецкие рабочие, антифашисты, коммунисты, социал-демократы и граждане христианских убеждений сохранили в тайне многочисленные экземпляры книг Шолохова, которые читали и в период фашизма…».

Последние строки тов. Вальтера Ульбрихта побудили ростовского журналиста-шолоховеда обратиться к ветеранам Компартии Германии с просьбой рассказать об использовании книг М. Шолохова в подпольной борьбе с фашизмом.

По нашей просьбе заведующий Шолоховским фондом Ростовского музея краеведения, журналист Константин Прийма предоставил нам письма ветеранов Компартии, фотодокументы и статью «М. Шолохов в Берлине», которые ниже публикуются.

В знак вечной дружбы

Мне было 16 лет, и я состояла в союзе туристов, но частенько посещала собрания комсомольцев. У меня не было лишней марки, чтобы купить книгу-новинку советской литературы. Я была несказанно счастлива, когда в начале 1932 года один комсомолец подарил мне «Тихий Дон» и «Города и годы» Федина.

«Тихий Дон» и «Города и годы» стали нашей семейной гордостью. Конечно, по молодости, я еще не могла со всей глубиной оценить их, но понимала, что они открыли мне окна в Новый Мир. Эти книги прочли многие люди, и всех они радовали.

Очень дороги они мне, но дружба с Россией – еще дороже, и я готова подарить «Тихий Дон» в Ростов-на-Дону на выставку в знак вечной дружбы.

Е. Клин г

3.8.1966. Берлин

Всегда в строю

Мне было 22 года, когда я впервые прочел «Тихий Дон». С 1924 года я был комсомольцем, в 1927 году – вступил в компартию.

Я много читал книг. Но должен сказать, что «Тихий Дон» я буквально проглотил и с нетерпеньем ожидал второй книги романа.

М. Шолохов мастерски, очень сильно изобразил жизнь Дона и революционно-кровавую битву против царя, рабства и угнетения. Несомненно, образ Григория Мелехова, его поиск правды – волновал всех. Но на меня глубокое впечатление произвели мужество и самоотверженность коммуниста Бунчука.

Еще тогда я твердо уверовал, что «Тихий Дон» М.А. Шолохова – роман мирового масштаба.

С захватом власти фашистами повсюду начались повальные обыски, изъятия книг, аресты. Предвидя все это, я заранее, тщательно упаковал самые дорогие мне книги – «Тихий Дон» Шолохова, «Цемент» Гладкова, «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида, и в ящике закопал их в саду.

И еще много раз я их перепрятывал… После запрета компартии я продолжал в подполье борьбу с фашизмом. И книги эти были с нами всегда в строю, вдохновляли нас на победу.

Ганс Дрехман

3.8.1966. Лейпциг

Бунчук – пример мужества и стойкости

Дорогие друзья! Рад сообщить Вам, что книги М. Шолохова «Тихий Дон», «Поднятая целина» в антифашистском подполье имели огромное воспитательное значение.

В 1933 году по всей Германии книги прогрессивных, революционных советских авторов были запрещены и сожжены на кострах. Но мы в подпольной работе все же имели советскую литературу и использовали ее как могучее оружие для преодоления духовного мрака фашизма.

Наша антифашистская группа в тайном фонде имела книги «Мать» Горького, «Цемент» Гладкова, «Железный поток» Серафимовича, «Разгром» Фадеева и многие другие. Скажу вам, что самой читаемой книгой все же был «Тихий Дон» Шолохова. На этот роман всегда была большая очередь желающих его прочесть.

В труднейшей борьбе с фашистским режимом для подпольщиков образ коммуниста Бунчука из «Тихого Дона» был примером мужества и стойкости перед лицом смерти.

«Тихий Дон» Шолохова помогал нам укреплять классовое сознание рабочих, вдохновлял на борьбу с ненавистным наци-режимом.

Эрвин Шлейзенер. руководитель Берлинской группы сопротивления фашизму в 1933–1945 гг.

28. VIII. 66 г. Берлин

В тюрьмах читали «Тихий Дон»

Дорогие друзья! Я сберег «Тихий Дон» – эту редкую и сердечную книгу. Попала она в мои руки в особых условиях. Осенью 1930 года я был арестован полицией как активист компартии, ложно обвинен в государственной измене и осужден на многие годы.

В пересыльную тюрьму, в г. Готе, двое старых учителей тов. Линдеманн Вальтер и Эмме принесли мне хлеб и книги. Среди них я обнаружил две, переведенные с русского, – «Тихий Дон» Шолохова и «Цемент» Гладкова.

Вот тогда, в тюрьме, я впервые прочел эти прекрасные книги советских писателей. Из «Цемента» я узнал о трудности преодоления в России послевоенной разрухи. А «Тихий Дон» открыл передо мною великую картину кровавых боев русского народа за свою свободу.

У меня нет слов, чтобы сказать Вам, как я был счастлив, читая «Цемент» и «Тихий Дон», хотя и находился в тюрьме. Я давал читать их своим друзьям по неволе. И эти героические книги воодушевляли нас за решеткой. «Цемент» тюремщики отобрали, а «Тихий Дон» я уберег.

Да, сберег и пронес его по многим тюрьмам и лагерям, чем и горжусь. Это «Тихий Дон» выпуска 1929 года в переводе Ольги Гальперн.

Примите, дорогие друзья, эту чудесную книгу в Музей, в память нашей давней и горячей любви к Советскому Союзу.

С социалистическим приветом!

Макс Мюллер

Эрфурт. 1.8.1966

Самый выдающийся роман

С 1921 года я примкнул к коммунистическому движению. Меня всегда очень интересовали советские романы, таившие опыт русских большевиков и революции.

«Тихий Дон» – самый выдающийся советский роман о русской революции, который произвел неизгладимое впечатление на наш партийный актив и классово-зрелых рабочих.

С наступлением фашистского мрака было приказано сжечь все советские, революционные и прогрессивные книги.

Моя жена во всем мне сочувствовала, и мы решили скрыть от гестапо мою библиотеку. А в ней было много ценнейших книг – «Капитал» Карла Маркса, «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида, «Бруски» Федора Панферова, «Цемент» Федора Гладкова и «Тихий Дон» Михаила Шолохова.

В 1936 году гестапо арестовало меня и загнало в концлагерь… Но жена моя следила за маршрутом моих книг в народе. И время, и книги эти, и история – работали на нас.

И если материальный ущерб, принесенный фашизмом народу, был скоро устранен, то в головах немцев надо было делать огромную чистку и особенно многое разъяснять молодежи.

В этой сложной и длительной работе нам неоценимую помощь оказали советские писатели и их правдивые книги.

Для нас с женой незабываемым осталось посещение в 1960 году в Сочи музея Н. Островского, чья жизнь и смерть явили изумительный пример личного героизма.

Но «Тихий Дон» и «Поднятая целина» Михаила Шолохова остаются для немецкого народа и всего мира самыми впечатляющими и поучительными книгами о подвиге великого русского народа и величии его революции.

Элиза и Георг Райс, члены СЕПГ

Берлин. 3.7.1966

Книги – борцы подполья

В 1929 – 30 годах «Тихий Дон» завоевал в Германии огромнейшую популярность. И вот в день моего рождения мне подарили два тома шолоховского романа. Я прочел их залпом. Для меня они были событием не меньшим, чем просмотр знаменитого кинофильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин».

Еще тогда, в 1933 году, мы с нетерпением ожидали выпуска на немецком языке «Поднятой целины». Но фашисты разрушили наши издательства. И я прочел второй чудесный роман Шолохова лишь после разгрома фашизма.

«Тихий Дон», несомненно, великое творение нашего века. И вопреки всем запретам и страхам, которыми грозили Гитлер и Геббельс, я еще тогда решил сохранить эти два тома Шолохова, провести их сквозь все опасности.

«Тихий Дон» Шолохова помог мне разобраться не только в неизбежном развале царского режима в России, но и в неминуемой гибели фашизма. Благодаря «Тихому Дону» Шолохова я понял, что фашизм не обязательная и не вечная судьба нашей нации.

Я имею два тома «Тихого Дона» и согласен послать их в Россию, на выставку. Пусть для наших друзей в СССР эти книги – борцы подполья – будут доказательством того, что в черную ночь фашизма и в годы преступной войны против Советского Союза многие немцы глубоко верили в справедливую борьбу и победу Советского народа. С социалистическим приветом!

Артур Кек

Юж. Мерзебург. 5.8.1966

Памятны и дороги

В «Нойес Дейчланд» я прочел письмо с Дона с вопросом: «Кто имеет первые издания «Тихого Дона» Шолохова?»

…Давно, будучи комсомольцем, на собрании коммунистов, я купил себе два тома «Тихого Дона». Роман Шолохова возбудил во мне горячее желание поехать в Россию.

То были годы кризиса и великой безработицы в Германии. Моя профессия печника оказалась горестной. С молотком за плечами и «Тихим Доном» в котомке я отправился по стране в поисках работы, мечтая о визе на выезд в СССР.

Но с приходом к власти фашистов все рухнуло. Пришлось вернуться домой. «Опасные» книги «Тихий Дон» я завернул в промасленную бумагу, уложил в ящик и зарыл в землю.

В кошмарные годы нацизма и в войну, и в советском плену мое сердце всегда согревала мысль, что у меня в саду, у заветного дерева хранятся дорогие мне книги – «Тихий Дон» Шолохова.

Возвратясь в свободную Германию, я сразу же вступил в СЕПГ, стал офицером народной армии. Конечно, я нашел свои заветные книги I и II «Тихого Дона» и купил себе новое издание романа в четырех томах, которые прочел с исключительным интересом.

Памятны и очень дороги мне эти два томика «Тихого Дона» 1930 года издания. Но в Россию, в музей, я готов переслать их немедленно.

С социалистическим приветом!

Герхард Гейнце, офицер

Росток, 1.8.1966

Запретная книга

Мой отец и я дорожили «Тихим Доном» потому, что в нем рассказана правда о советской революции.

При обыске в доме отца гестапо конфисковало первый том «Тихого Дона», а второй в это время был у кого-то на руках. Мы очень сожалели об этой утрате. Облавы и обыски гестапо заставили нас беречь второй том «Тихого Дона», как зеницу ока. Его читали многие наши друзья, и когда эта волнующая и запретная книга возвращалась к нам в дом, мы даже на ночь прятали ее на чердаке. Затем опасность обострилась и заставила нас «Тихий Дон» с другими советскими книгами зарыть в подвале.

С приходом Красной Армии и разгромом фашизма, когда мы, наконец, смогли свободно вздохнуть, я откопала книги. Время и сырость изрядно попортили заветный томик Шолохова. Я старательно очистила «Тихий Дон» от земли и плесени, высушила его и поставила на почетное место на книжной полке. И снова многие люди читали и перечитывали этот роман.

Гертруда Домбровская

Берлин. 1 августа 1966 г.

Новое о России

Мы не знали России. Мы имели о ней школьные и туманные представления.

«Тихий Дон» открыл всему миру душу донских казаков и величие русской революции.

Герои «Тихого Дона» – это живые люди, каждый со своим лицом, своим сердцем, своими слабостями, доблестью.

Я читал раньше книги Л. Толстого, Н. Гоголя, М. Горького – о старой России. Михаил Шолохов в «Тихом Доне» сказал новое о России, ярко изобразил диалектику революции, кровавые битвы с белогвардейцами и интервентами.

Как ни одна книга, «Тихий Дон» Шолохова вызвал в тридцатые годы невиданно многолюдные дискуссии и горячие споры в рабочих семьях Германии.

«Тихий Дон» помогал нам в острых спорах с оппозицией. Учил предвидеть коварство и жестокость фашистов. Шолохов открыл нам много нового из опыта русской революции. Поэтому этот роман был так дорог мне, и я, несмотря на обыски гестапо, сберег его в целости.

С 1918 года я был членом «Спартаковского Союза» Карла Либкнехта, затем – член Компартии. Все ветераны Компартии высоко ценят книги М. Шолохова.

Макс Валенда

г. Фалькензее. Август, 1966

…На всю жизнь!

Есть книги, которые входят в семью на всю жизнь! Такой книгой оказался и «Тихий Дон» Шолохова для нашего деда, партийного ветерана Макса Курейбера, и всех нас – его потомков.

Два томика первого немецкого издания романа М. Шолохова в переводе Ольги Гальперн еще в 1930 году получили высшее признание у нашего деда и среди его друзей.

Как коммунист-подпольщик, наш дед сумел перехитрить гестапо и через все черные годы фашизма пронести «Тихий Дон» Шолохова, произведения Г. Гейне и другие.

С гордостью могу сказать, что благодаря деду и этим книгам в годы коричневой чумы в нашей семье все росли в духе свободомыслия и великой веры в Советскую Россию.

Мой дед, ветеран антифашистского подполья, награжден революционным орденом «За заслуги» и медалью «Фрица Геккерта». Прочитав в «Нойес Дейчланд» письмо из Ростова-на-Дону, мой дед сказал, что с огромной радостью подарит Ростовскому музею сохранившиеся два томика «Тихого Дона» 1930 года издания. Его адрес: 1071, Берлин, Н. Мальмеерштрассе, 21.

Иоахим Шульц

Берлин. 1.8.1966


Перевод писем, документов сделан студентами РГУ Евгением и Алексеем Прийма.

И. Попов
А. Серафимович в Вешенской

<…> В 1931 г., по инициативе отца, мы с ним совершили интересную поездку на моторной лодке по Дону. Мы плыли на небольшой однопарной весельной рыбачьей лодке с переносным двигателем, который крепился к лодке за кормой.

Судоходство по реке тогда было развито очень слабо, моторных лодок на реке почти не бывало, изредка на пустынной реке встречались лодки рыбаков.

Наш двигатель едва справлялся с быстрым течением реки, да мы и не спешили, делали привалы в удаленных от населенных пунктов местах; отец с удовольствием вспоминал, как он мальчиком и подростком с товарищами плавал на весельной лодке под парусом и уплывал иногда далеко от станицы в глухие места Дона. Он смастерил парус на нашу лодку, поставил на скорую руку мачту и иногда, когда ветер усиливался, выключал двигатель и правил парусом.

Мы ночевали в незнакомых местах, чаще всего на берегу, вдали от населенных пунктов. Иногда отец предлагал поставить лодку на якорь и ночевать в лодке в удалении от берега, чтобы предупредить возможность нападения бандитов, диких зверей или змей. В лодке спать было трудновато, лечь во весь рост было негде.

Заслышав шум двигателя лодки, приходили с поля удивленные казаки. Они с хитрецой начинали издалека, доискивались причины нашей поездки, сначала не доверяли нашим рассказам, некоторые пробовали вступить с нами в торговые отношения, предлагали нам кур, яйца, масло.

Наконец, завязывались беседы о новой колхозной жизни, беседы, которые отец особенно любил и умел заставить людей говорить откровенно, по душам. Отца особенно волновали и интересовали пути развития колхозного движения у казачества, взаимоотношения иногородних и казаков, описанию которых он уделял столько внимания в прежних своих произведениях.

В эту поездку отец был особенно поражен тем, что даже его любимая степь, как будто веками неизменная, покрытая седым ковылем, теперь ожила и стала иной. Степь перестала молчать.

Днем и ночью по степи разносился рокот колхозных тружеников-тракторов.

Стояло знойное лето. Воздух был накален. Палящее солнце жгло нас прямыми отвесными лучами, широкие соломенные шляпы мало защищали от солнца; нас жгли солнечные лучи, отраженные от воды, от раскаленного у берегов песка, на который нельзя было ступить босой ногой. Даже дерево лодки было нестерпимо горячее.

Этот зной был для отца большим наслаждением, он чувствовал себя, несмотря на возраст, превосходно и говорил, что наконец-то его согрело по-настоящему солнце.

В одном из своих писем с Дона он писал:

«Невыносимо-чудесный зной, раскаленное дыхание от камней, строений, дерева. Я наслаждался, наконец-то попал в сухость и зной; все болезни из меня стали вылезать».

После нескольких дней путешествия мы приплыли в станицу Вешенскую к Михаилу Шолохову, который встретил нас очень гостеприимно. В это время Шолохов работал над окончанием «Поднятой целины».

Быстро протекли два вечера бесед отца с Шолоховым о литературе и о колхозных делах нового Дона. Это была значительная встреча двух больших писателей, хорошо понимавших друг друга и глубоко – каждый по-своему – сумевших в своих произведениях раскрыть социальную сущность процессов, происходивших в казачестве. Чувствовалось, что Шолохов был рад неожиданному посещению. Ему многое хотелось рассказать отцу, чем не с кем было поделиться в станице. Отец также ждал этой встречи с большим волнением и радостью. Беседы их затронули большой и разнообразный круг вопросов.

На ночь Шолохов повел нас на рыбную ловлю. Взяли много рыболовных снастей, выбрали рыбные места, известные старикам рыболовам. Несколько раз за ночь вымокли, продрогли, согрелись и высушились у большого костра, который развели на песчаном берегу у чернеющего ночью Дона. Но видно, литературные споры не по вкусу пришлись рыбе, и, проголодавшись, на рассвете мы сварили вкусную донскую уху из купленной у соседних рыбаков рыбы.

Днем были на охоте, проехали на автомобиле по Вешенскому району, были в совхозах-гигантах, во вновь организованных колхозах.

Вскоре наша лодка пошла вниз по реке. Местами, где течение быстрое, лодка с малосильным двигателем за бортом развивала большую скорость, рискуя разбиться о подводные камни – старинные размытые каменные плотины. Даже в местах быстрого течения отец не уступал никому управления лодкой.

Несмотря на продолжающийся зной и длительное путешествие, отец возвращался от Шолохова бодрый и преисполненный сил. Поездка и общение с Шолоховым дали ему возможность с еще большей яркостью увидеть и осознать новые впечатления от степей советского Дона. Вскоре отец написал очерк «По донским степям»…

Николай Смирнов
Первые годы «Нового мира»

<…> С «Новым миром» был связан наконец – но уже несколько позднее, в 1932 году, – М.А. Шолохов, напечатавший в нем «Поднятую целину» (первую часть).

По-казачьи или по-охотничьи ловкий и быстрый в движениях, он казался несколько хрупким, хотя, кажется, и обладал большой физической силой. Носил кубанку и гимнастерку с узким ремешком.

Он уже написал три части «Тихого Дона», но благодатная тяжесть славы нисколько не отразилась на нем – только большим, органическим талантам дано выдержать ее искус. Он держался с обаятельной непосредственностью и простодушностью как с «начальством», так и с рядовыми сотрудниками и с большим вниманием прислушивался к тем советам и рекомендациям, которые давались ему редакцией. У него отсутствовало ложно понятое и чрезмерно заостренное авторское самолюбие, в чем опять-таки сказывался подлинный художник, считающийся с голосом читателя. С большим вниманием правил Шолохов текст романа.

Так, 16 июля 1932 года он писал в редакцию из станицы Вешенской:

«В двух последних отрывках обнаружил «досадные описки», которые крайне необходимо исправить.

В отрывке для 5 №, на странице 21 (третья строка сверху), написано: «На объединенное заседание бюро райкома партии и районной КК к десяти часам утра 28 марта».

Надо: «…к десяти часам утра 27 марта».

В последнем отрывке (для 6 №), на странице 26, есть фраза: «Медвяный аромат распускающихся тополей» и т. д.

Надо: «Медвяный аромат набухающих почек тополей». Пожалуйста, исправьте».

В Шолохове с первых же встреч, с первой беседы безошибочно угадывалась большая человеческая душа, глубокое чувство товарищества: он без напряжения, без затаенной гримасы мог оказать любую зависящую от него помощь, поднять у человека упавший дух, принести ему радость. Сразу же бросалась в глаза и его неумолимая прямота – в иных случаях он бывал довольно резок.

Удивительна еще у него зрительная память: он даже через долгие годы почти сразу узнает людей, с которыми встречался всего несколько раз. Эта та память, которой обладают, как правило, те, кто близко общается с природой, а известно, что Михаил Александрович – страстный охотник, любящий беседовать (или читать) об охоте.

Получив посланный ему из редакции сборник охотничьих рассказов, он писал (из той же Вешенской) 25 сентября 1934 года:

«Большое спасибо за книгу. Кое-какие рассказы я читал и до этого, но перечитал их снова, и с большим удовольствием. Эти дни лежал, болел и читал с особым наслаждением, приветствуя каждый удачный выстрел…

Сейчас работаю, стреляю мало… А выводки уже есть, одиночки. И еще: на редкость рано полетели гуси. Ранняя зима будет…»

«Поднятая целина» появилась в «Новом мире» уже после смерти В.П. Полонского, но заслуга привлечения Шолохова к сотрудничеству в журнале остается за ним: он так стремился к этому и так высоко ценил «Тихий Дон», относя его к лучшим явлениям советской литературы. «Новый мир», 1964, № 7.

Из письма В.М. Кудашева – В.Д. Ряховскому

17 июля 1931 года: «…Первую половину июля совсем не работал. То некоторое время отвлекался с тобой, затем приехал Шолохов. Он был в Москве неделю1. Сейчас укатил на «Тихий Дон». Говорят его третья книга лучше и общественно значимей, чем первая и вторая. В сентябре начнется печататься в «Октябре»… (РГАЛИ. Ф. 422. On. 1. Ед. хр. 176).

М. Кудашева1
Два друга

Воспоминания

В.М. Кудашева и М.А. Шолохова много лет связывала большая и искренняя дружба. Завязалась она в 1922 году. Они постоянно общались, гостили друг у друга, переписывались. Так продолжалось вплоть до начала войны, которая разлучила их навсегда. Осенью 1941 года В.М. Кудашев пропал без вести, когда 32-я армия, в рядах которой он воевал, попала в окружение.

К семье своего погибшего друга – ко мне и моей дочери – Михаил Александрович до конца дней своих сохранил самое доброе отношение и не раз помогал нам в трудные дни2.

В своих воспоминаниях я хочу рассказать о том, чему была свидетельница, о чем говорил мне Василий Михайлович Кудашев, что узнала я из его переписки с Шолоховым и других документов, отражающих взаимоотношения двух писателей.

* * *

Наверное, если бы судьба не свела меня с Кудашевым, то и с Шолоховым я никогда бы лично не познакомилась.

В 1930 году я окончила рабфак имени Н. Бухарина, находившийся на Остоженке, где теперь Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, и была зачислена, как и многие другие, без экзаменов в химико-технологический институт имени Д. Менделеева. Почему я выбрала именно этот вуз? Гуманитарное образование тогда не было престижным среди молодежи, мы руководствовались лозунгом: «Техника решает все!»

Вскоре после того, как начались занятия, я заболела брюшным тифом и пропустила много учебных дней. После выздоровления пришлось наверстывать, догонять. Особенно трудно пришлось с черчением, надо было сдать десятки ватманских листов. Вот я и чертила на квартире моей подруги Б.А. Меклер-Величко, которая взялась мне помочь.

В один из вечеров пришел общительный молодой человек проведать своего друга М.А. Величко. Подруга познакомила меня с ним, это был Василий Михайлович Кудашев. Он тут же начал сбивчиво и торопливо (недаром Шолохов прозвал его «торопыгой») рассказывать, что собирался ехать в Вешейскую к Шолохову и намеревался уже идти к поезду, как вдруг принесли телеграмму… из Вешек: «Выехал, встречай. Михаил». Пришлось срочно сдать билет, и вот завтра надо встречать дорогого гостя. Потом Кудашев поделился с нами еще одной радостью: только что получил диплом об окончании факультета литературы и искусств МГУ. Учился он там на отделении журналистики с 1925 года. Занимался по вечерам, а днем работал в издательстве, а также корреспондентом «Крестьянской газеты по радио».

Вскоре после этого случайного знакомства мы с Василием Михайловичем подружились, и однажды осенью он пригласил меня в гости, сказав, что у него обязательно будет Шолохов и я смогу с ним познакомиться.

В назначенный час я пришла к Кудашеву. Жил он в крохотной комнатушке большой коммунальной квартиры по Камергерскому переулку (ныне – проезд МХАТа). Мы пили чай, беседовали, в основном говорил Василий Михайлович, время шло, а Шолохова все не было и не было. Я уже собралась уходить, и, чтоб как-то задержать меня, хозяин стал показывать только что вышедшие его книжки с рассказами о деревенской молодежи, потом фотографии, одну из которых тут же подарил мне с автографом на обороте: «Славной Моте в знак большой сокровенной дружбы (подпись) 2 IX 30 г.». На фотографии Кудашев был снят вместе с Шолоховым. (Этот снимок потом не раз публиковался с автографами обоих писателей на лицевой стороне.)

Опять мы пили чай, о чем-то говорили, и вдруг резко распахнулась дверь, и в комнату не вошел, а влетел человек небольшого роста с трубкой в руке, в полувоенном костюме, рассерженный, даже злой, и ну ругать Кудашева хлесткими «мужскими» словами. Что же ты, мол, такой-сякой, не открываешь, звоню, звоню, а ты, как глухарь, ни черта не слышишь… А дело в том, что на всю коммуналку звонок был один, причем у самой входной двери. Каждому жильцу надо было звонить определенное число раз. А так как комнатушка Кудашева затерялась в глубине квартиры, да еще за поворотом коридора, то звонки не всегда были слышны. Кстати, мне, когда я звонила, тоже открыла соседка.

Когда Шолохов, а это, как я догадалась, был он, поостыл и окинул взглядом комнату, то, наконец, увидел меня. И опешил. Схватил стакан, буркнул, что ему хочется пить, и выскочил на кухню. Вернувшись, извинился передо мной и начал упрекать Кудашева, что тот его так подвел, что теперь хоть сквозь землю остается провалиться.

Всем было неловко, разговор не складывался, и пришлось нам разойтись.

В дальнейшем при наших встречах, они обычно происходили все в той же кудашевской клетушке, Михаил Александрович всякий раз смущенно улыбался и просил меня забыть о его оплошности при нашем знакомстве.

В коммуналке жила девушка Ирина, у нее был граммофон и набор танцевальных пластинок. По вечерам приходили молодые друзья, бывали и Кудашев с Шолоховым – балагурили, танцевали. Как-то и я зашла с ними, но ненадолго: надо было готовиться к экзаменам по химии. Мой уход, как я потом узнала, удивил Шолохова, и он сказал Кудашеву:

«Вон она у тебя какая стойкая, я и не думал». Василий Михайлович признался, что ему была приятна шолоховская похвала в мой адрес.

Хорошо помню такой эпизод. Из химико-технологического я перевелась в институт цветных металлов на второй курс. И через год меня направили на практику на восток страны в один из золотых рудников. Перед отъездом я забежала к Кудашеву за валенками, которые он мне презентовал, а у него был Шолохов. Он сочувственно отнесся к моим заботам, подбадривал шутками и настойчиво предлагал взять его доху, говоря, что она ой как пригодится при трескучих морозах. «Я охотно, – убеждал Михаил Александрович, – отдаю свою родимую, пусть это будет искуплением вины за выходку при нашем знакомстве, хотя я и не виноват. Ну а в придачу дарю книгу, да еще с автографом». И Шолохов протянул мне «Донские рассказы», выпущенные в 1926 году «Товариществом московских писателей», ответственным редактором которого был В.М. Кудашев.

Дарственная надпись Шолохова была, как всегда, шутливой: «Тюхе Мотюхе, корноухе, резаному ухе. С повинной. Шолохов».

Поясню, почему Михаил Александрович так написал. После перенесенного тифа я была коротко стрижена, поэтому уши были на виду, они у меня маленькие, причем на правом небольшая вмятина оттого, как уверяли родители, что они меня всегда клали в колыбельку на правый бок. Вот Михаил Александрович и подшучивал при случае надо мной, звал Мотюхой-корноухой.

Книгу я, конечно, взяла с собой, но, к сожалению, после окончания практики назад не привезла. Ее, как это говорится, «зачитали». Да у меня, откровенно говоря, и не было возможности разыскать ее, так как уезжала я спешно из-за навалившейся на меня болезни. Рудник, на котором я проходила практику, был расположен высоко над уровнем моря, атмосфера была разреженная, морозы доходили до пятидесяти градусов по Цельсию. Для моего больного сердца такой климат оказался вредным. И в апреле я вернулась в Москву, а оттуда сразу же по институтской санаторной путевке поехала в Кисловодск. Василий Михайлович писал мне письма, в одном из них оказалась приписка Шолохова: «Сожалеем, что заболела, а вот виной тому – много ходила на сопки смотреть на Манчжурию, и от дохи отказалась зря».

* * *

Институт цветных металлов я так и не закончила, перевелась на четвертый курс в институт стали и сплавов, в котором и завершила, наконец, свое высшее образование. Вручили мне диплом инженера-металлурга.

Но еще до этого события произошло другое, не менее важное. В конце 1933 года я вышла замуж за Василия Михайловича Кудашева. Отныне его тринадцатиметровая комнатушка в коммуналке по Камергерскому переулку стала нашей семейной квартирой. Тесновато, конечно, но недаром говорится в народе – с милым рай и в шалаше.

Об этом скромном жилище стоит рассказать подробней, потому что с ним немало было связано и в жизни Кудашева, и в его, а затем и нашей дружбе с Шолоховым.

Как я уже говорила, Кудашев в 1922 году поступил на рабфак и поселился в общежитии. К нему часто приходил Шолохов и иногда оставался на ночевку, если была свободная койка. Брат Василия Михайловича Иван вспоминал, что в ту пору Шолохов любил говорить о себе и Кудашеве, что у них один паек и две ложки. Похоже, что многое в фельетоне «Три», опубликованном в «Юношеской правде» за подписью М. Шолох, навеяно обстановкой студенческого общежитейского быта.

Комнатку в Камергерском переулке Кудашев получил по решению исполкома за активную общественную работу в домоуправлении. С этого момента и началась та полоса в дружбе двух писателей, которую Михаил Александрович называл не иначе как «житие в Камергерском». Здесь он читал друзьям, редактировал свои ранние рассказы, а также страницы «Тихого Дона», который Шолохов, как известно, начал писать в 1926 году3.

О дружбе Шолохова и Кудашева хорошо было известно в московских литературных кругах. Когда Михаила Александровича приглашали на встречи с читателями, он обычно приходил вместе с другом. Широко известна, не раз публиковалась фотография, на которой Шолохов читает отрывки из «Тихого Дона» в клубе завода «Красный Октябрь» в 1929 году. Отчетливо видно, как в президиуме, опершись подбородком на руку, слушает чтение своего друга Кудашев.

Когда надо было найти Шолохова или узнать, приехал он, приедет ли в Москву, то звонили на квартиру Кудашеву, чем очень досаждали соседям. Телефон-то был общий и находился далеко от кудашевской комнатки.

Мне хочется привести выдержки из воспоминаний некоторых писателей.

Так, И. Тришин вспоминает, что в июле 1927 года Шолохов появился в Москве и остановился у Василия Кудашева.

Подробнее рассказывает М.А. Величко: «Особой метой в моей памяти остались встречи на квартире у Кудашева. Жил он в маленькой комнатенке, на стенке была полка, окрашенная морилкой, обстановку составляли стол с двумя выдвижными ящиками, железная кровать и пара стульев… Шолохов, уехавший в станицу писать «Тихий Дон», время от времени наведывался в Москву и всякий раз останавливался у Кудашева… изредка, попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги четким, аккуратным, почти каллиграфическим почерком».

О взаимоотношениях между Кудашевым и Шолоховым можно судить и по письмам Василия Михайловича его земляку – писателю В.Д. Ряховскому (19 писем и 2 открытки хранятся в ЦГАЛИ). Например, в письме от 14 февраля 1928 г. он говорит: «Шолохов должен цвести, вещь очень хвалят, и, по-моему, эта вещь большой значимости. Так что мое мнение – «Тихий Дон» будет звездой в нашей литературе». Ряховский после этого послал Шолохову на суд свой роман, тот, однако, долго не отвечал, и Ряховский выразил Кудашеву в связи с этим недовольство. Кудашев в письме от 7 октября 1928 г. сообщает Ряховскому: «Недавно встретились мы, он ругал меня, а я его. На Шолохова ты зол напрасно. Его дьявольски трясет малярия. И вряд ли он сумел прочитать твой роман. По случаю болезни у него даже встала работа над «Тихим Доном». Он недавно был в Москве, ходил больной, обросший и поэтому поспешил опять уехать на Дон». Позже Шолохов подарил Кудашеву снимок, на нем он в кубанке и, действительно, обросший. Фотографировался Шолохов на Тверской в ателье Шварановича. На снимке – автограф: «Васеньке Кудашеву с надеждой, что попадется он мне на, тихом Дону и я «баклановским ударом» отсеку ему лысую голову, разумеется, соответственно изменив теперешнее выражение лица на более подходящее к моменту. 24/11—30 г. М. Шолохов».

Что касается романа Ряховского, то из кудашевских писем и ответов на них так и не ясно, читал его Шолохов или нет, а если читал, то какую дал ему оценку.

С переездом на Камергерский я, конечно, чаще стала встречаться с Михаилом Александровичем, познакомилась с его семьей. С Марией Петровной мы подружились. У нее с Михаилом Александровичем было тогда двое детей – Светлана и Саша. Иногда приезжали в Москву сестры Марии Петровны – близнецы Полина и Нюся, а также Лидия. Помню, как мы, взрослые, убеждали маленького Сашу, что дядя Вася, т. е. Василий Михайлович, в Москве самый главный, поэтому если куда-то Саше надо пойти, а он любил путешествовать по Москве, особенно посещать зоопарк, то обязательно надо это согласовывать с дядей Васей. Выдумка была, разумеется, на руку взрослым, хотя Саша никогда не оставался внакладе.

Приезжая в Москву, Михаил Александрович теперь останавливался в гостинице «Националь», но не проходило дня, чтобы он у нас не бывал, а уж телефонные звонки были непременными и частыми в течение дня, а иногда раздавались и ночью.

Было как-то и такое. Засиделся Шолохов у нас. Друзья вели бесконечные, как всегда, острые и живые разговоры о делах, о жизни, о литературе. Поснимали с полки томики Толстого, Тургенева, Бунина, цитировали друг другу любимые места из них. Много говорили о Кнуте Гамсуне, которым тогда оба увлекались. Спохватились, когда уже было далеко за полночь. И Шолохов категорически заявил, что ни в какой «Националь» он не пойдет, а с удовольствием заночует у нас. У нас так у нас, согласился Василий Михайлович, только вот где и что постелить. А Михаил Александрович, посмеявшись над тем, какие мы «богатые» хозяева, говорит, что места ему много не надо, вон какой он щупленький. Берет свою доху знаменитую, вот, мол, отличная постель, и пристраивается на полу головой к батарее. Выключили свет, но долго еще, до самого почти рассвета, шутили, переговаривалась, спорили. А утром оба вышли на общую кухню, изображая популярных в то время Пата и Паташона. Михаил Александрович, само собой, был Паташоном – надув щеки, слегка приседая, легко притопывая, он двигался впереди, а за ним этаким аистом, подняв повыше плечи, размахивая длинными руками, вышагивал худой и высокий Пат – Кудашев.

Потешив на славу хозяек на кухне, от души насмеявшись, отправились в ванную, и начали там обливаться ледяной водой. В комнате появились бодрыми и довольными, завтракать отказались, пошли вдвоем в «Националь». Ну а я поспешила в институт на лекции.

Михаил Александрович хорошо знал всех жильцов нашей коммуналки, как и они его, к каждому по-своему был внимателен, с одним всерьез о жизни потолкует, другому или другой какой-нибудь случай или анекдот расскажет, а над кем-нибудь и подшутит. Жильцы отвечали ему тем же, никто не обижался, разговор шел на равных.

Как-то Михаил Александрович заглянул к нам днем, на звонок открыла ему одна из соседок. Входит он в комнату и видит Ивана – младшего брата мужа – за книжкой. Говорит ему с усмешкой: «Что же ты не прислушиваешься, вот пришлось соседку побеспокоить». Иван оторвался от книжки, вскочил и виновато буркнул: «Зачитался!» И появилась у него кличка. «Ну, как живешь, Зачитался?» – так обычно приветствовал Ивана Михаил Александрович.

Вспоминается такой вечер: мне надо было уйти из дома к сокурсникам и вместе с ними работать над дипломом, и муж с Михаилом Александровичем оставались дома, сидели за столом, перед ними лежала папка с рукописью, кажется, восьмой части второй книги «Тихого Дона». Они попросили меня перед уходом поставить что-нибудь на стол, чем можно было бы, как они выразились, время от времени промочить горло. Я по доброте душевной и с полным доверием к друзьям предложила им немножко отведать вишневой наливки, поставив перед ними четверть с ягодами, засыпанными сахарным песком (четвертями назывались трехлитровые бутылки).

Домой я вернулась последним трамваем, было около часа ночи. Друзья по-прежнему сидели за столом, что-то горячо обсуждая. И тут я вижу: в бутыли одни ягоды. А где же сок, спрашиваю. Они пожимают плечами, не знаем, мол, вроде бы ягоды только и были. Михаил Александрович очень удивился, что уже так поздно, и засобирался в свой «Националь». Прощаясь и закрывая дверь, он с ехидцей сказал другу: «Ну, старик, вечером я доволен, а за грехи перед хозяйкой ты уже отчитывайся один».

* * *

В 1930 году Максим Горький пригласил М.А. Шолохова в Италию, в город Сорренто. Михаил Александрович решил ехать не один, а взял с собой Кудашева и Артема Веселого.

Кудашев, помню, был очень рад этой поездке, ему стало известно, что Алексей Максимович похвалил его очерк о Мичурине «Юг на Севере», сообщил об этом И.С. Шкапа. Сразу скажу, что в дальнейшем, уже в 1934 году, Горький одобрил также рассказ Кудашева «Дорога».

В ожидании визы трое писателей около месяца жили в Берлине. Однако правительство Муссолини визу им так и не выдало4. И все равно они не пожалели о времени, проведенном в германской столице. Там в те годы работал в советском торгпредстве И.Т. Клейменов, крупный организатор ракетного дела. Писатели часто общались с семьей Клейменовых, Иван Терентьевич показывал им Берлин, фотографировал гостей и на улицах, и у себя на квартире. Одна из этих фотографий спустя многие годы была опубликована, показывалась неоднократно по телевидению в передаче, посвященной творчеству М. Шолохова, которую вел критик Ю.Б. Лукин. Было это в середине восьмидесятых годов. Кстати, участвовала в ней и я, меня сняли у бывшего нашего дома в проезде МХАТа, я как раз рассказывала о «житии в Камергерском».

В Москву из Берлина писатели вернулись заметно встревоженными, рассказывали, какая там напряженная обстановка, как настойчиво фашисты рвутся к власти. Однажды они смотрели фильм по роману Э.М. Ремарка «На Западном фронте без перемен», во время сеанса в зал ворвались молодчики в коричневой форме, бросили слезоточивые шашки, всячески старались сорвать просмотр фильма.

После Берлина М.А. Шолохов сразу поехал к себе в Вешенскую и начал писать «Поднятую целину», продолжая работать над третьей книгой «Тихого Дона».

Кудашев привез мне в качестве подарка из Германии чертежную готовальню с механическим пунктиром да модный берет.

В 1934 году Михаил Александрович с семьей посетил Скандинавию, был в Швеции, Дании и других странах5. Об этой поездке всегда напоминает мне фотография, которую Шолохов подарил Василию Михайловичу с таким автографом: «Скоро, Вася, стукнет мне 30 годков, и вот когда мы с тобой постареем, когда «черная молния» уже пронижет нас – ты как-нибудь возьмешь эту карточку, посмотришь, вспомнишь, что и ты когда-то был не лысым, молодым, и уронишь холодную, холодную слезу… Для этой далекой слезы и дарю. М. Шолохов».

По возвращении Шолоховых из Скандинавии мы с Василием Михайловичем встречали их и были у них в гостях в «Национале». Михаил Александрович делился впечатлениями о поездке, особенно понравилось, как скандинавы ведут сельское хозяйство, как хорошо перерабатывают, хранят и упаковывают для продажи продукты.

В 1935 году Шолоховы посетили Англию. Из Лондона Михаил Александрович привез Кудашеву дорогой для него как заядлого охотника подарок – великолепное двухствольное ружье марки «Геко», а также наручные часы «Унигорн» с браслетом. С этим ружьем Василий Михайлович охотился и на Рязанщине, и вместе с Шолоховым на Дону. Впоследствии краеведческий музей г. Данкова просил в свою экспозицию указанное ружье, тем более что оно упоминается в рассказах Кудашева. Но к сожалению, просьбу эту удовлетворить я не смогла. В войну квартира почти не отапливалась, развелась сырость, и ружье заржавело, я отдала его одному охотнику, чтобы тот привел в порядок. Но охотник куда-то внезапно уехал, и ружье пропало. Часам «Унигорн» больше повезло. Надо сказать, что до войны наручные часы вообще были редкостью. Во всей стране их выпускали только два московских завода. Подарок друга Кудашев носил бережно, с любовью, а когда уходил на фронт, снял их и надел на мою руку, сказав, чтобы я их сберегла. Так я всю войну почти и не снимала эти часы с руки. Из-за ежедневных бомбежек приходилось часто спать в одежде, а в первые военные месяцы – нередко прямо в бомбоубежищах, откуда утром после отбоя сразу надо было спешить на работу. Теперь эти часы, подарок Шолохова, находятся в Липецком краеведческом музее в экспозиции, посвященной писателю-земляку В.М. Кудашеву, а фотоснимок часов – в музее г. Данкова. Но вернемся в довоенные годы.

Зимой 1935 года в Москве гастролировал Ленинградский оперный Малый театр, и на сцене Большого театра он показывал оперу И. Дзержинского «Тихий Дон». На одном из спектаклей вместе с Шолоховыми по приглашению Михаила Александровича были и мы с Василием Михайловичем. Роль Аксиньи исполняла знаменитая Вера Александровна Давыдова, роль Григория – Никандр Сергеевич Ханаев.

Декорации спектакля были великолепными, зрители встречали артистов аплодисментами. С нами в ложе был автор оперы Иван Иванович Дзержинский. Можно было догадаться, что он ждал, когда же выскажет свое мнение Шолохов. Но Михаил Александрович был сдержан и почему-то молчал. Как выяснилось потом, он был недоволен, что в оперу не вставили ни одной казачьей песни, ни одной донской мелодии.

Спустя несколько дней, когда мы были у Шолоховых в «Национале» и пришли И. Дзержинский и его супруга, Михаил Александрович высказал композитору свою неудовлетворенность. Иван Иванович, однако, не согласился с писателем. Он настаивал на том, что в опере не следует пассивно, в виде иллюстраций, использовать народную музыку и песни. По его мнению, гораздо важнее мыслить в народно-песенном ключе, нежели брать готовые образы.

Спустя несколько лет после оперной премьеры, как пишет в своих воспоминаниях И. Дзержинский, ему прислали газетную вырезку с отчетом о смотре народных хоров, в котором говорилось об исполнении среди прочих произведений и «народных казачьих песен» – «От края и до края» и «Казачьей». А ведь это были песни из опер «Тихий Дон» и «Поднятая целина». И. Дзержинский вложил газетную вырезку в конверт и отослал М.А. Шолохову.

Как-то пришли мы с Кудашевым к Шолоховым в «Националь», он тогда приехал в Москву с Марией Петровной и ее сестрой Лидией. Было это, кажется, в 1936 году. Встречает нас Михаил Александрович, как говорится, прямо на пороге и заявляет: «А не сходить ли нам, ребята, прямо вот сейчас на хор имени Пятницкого? Как раз поспеем». Все согласились охотно, без уговоров.

И вот мы в Концертном зале имени П. Чайковского слушаем песенную постановку в двух частях «За околицей». Мне вспоминается, как сочувственно воспринимал Михаил Александрович трогательную обрядовую сцену: на гулянке бедная девушка обделена вниманием и чувствует себя угнетенно среди разодетых подруг.

В перерыве Михаил Александрович сказал со вздохом: «Грустно это все. Почему это, Вася, не поют они сегодня твоих любимых?» Он имел в виду песни «Летят гуси, летят утки…» и «Ходит парень по деревне возле дома моего…». И когда после спектакля вернулись мы в «Националь», за ужином Михаил Александрович попросил Кудашева: «А ну, Васятка, затяни свои любимые, которые не спели там». Но у Кудашева голос был скверный и ничего не вышло. «Нет, Мишуля, – сказал он, – уж лучше давай твои «Ой, мороз, мороз…» и «Конь боевой». Михаил Александрович не стал отказываться. Пел он тонким, но сильным голосом и довольно правильно, однако Кудашев нет-нет да и подпевал ему, приговаривая: «Вот видишь, не можешь ты без меня спеть свои любимые».

Михаил Александрович был большим охотником послушать родные донские песни и сам всегда с удовольствием подпевал. Много знал этих песен его друг Иван Семенович Погорелов и неплохо пел их. Иногда они пели вместе и просили, чтоб им помогали все присутствующие. Кто не знал слов, подпевал просто голосом, удержаться было невозможно. Слушателей не было, пели все.

* * *

В 1937 году Шолоховы пригласили нас в гости в Вешенскую. Это было в августе. По дороге на Дон мы заехали в г. Козлов к научному сотруднику Мичуринского питомника Бахареву. С тех пор как Кудашев написал очерк «Юг на Севере», он иногда наведывался в питомник, знакомился с тем, как идет выведение новых сортов и гибридов плодов. Узнав, что мы едем к Шолохову, сотрудники питомника нагрузили большую корзину редкими фруктами и ягодами в подарок писателю. При этом поставили условие – посадить все косточки и семечки от этих плодов.

Рано утром приехали мы в г. Миллерово, позвонили домой Михаилу Александровичу. Он нам сообщил, что шофер его на уборочной и придется нам остановиться на денек в Миллерово в том доме, где и он обычно останавливается, когда выезжает в Москву. Пришлось так и поступить.

Днем мы бродили по городу и не пожалели, что задержались в нем. На каждом углу попадались нам «вареничные», мы почти в каждую заглядывали, и, удивительно, всюду вареники разные – с вишнями, творогом, ежевикой, черникой, картошкой, клубникой и т. д.

На другой день за нами пришла машина, и мы покатили по степной профилированной дороге. Автобусы тогда между Миллерово и Вешенской не ходили. Да и как им ходить было, если в ненастье «профиль» превращался в сплошную хлябь. Шолохов не раз жаловался, что из-за бездорожья он порой просто не может выбраться из станицы, даже при крайней необходимости.

Узнав, что мы едем в Вешенскую, к нам попросились в попутчицы женщины. Они рассказывали, что Шолохов никогда никому не отказывает на просьбу подвезти. Женщины оказались казачками. Я впервые была на Дону и с интересом расспрашивала их об их жизни, о названиях встречных станиц. Хотелось поскорее увидеть настоящего казака. Вот едет на лошади мужчина, я с любопытством всматриваюсь в него, но мои попутчицы говорят, да разве же это казак, смотрите какая у него осанка, сидит в седле, словно напуган чем-то. Или вон та женщина, она тоже не казачка, по походке видно. Вот проедем, мол, эти слободы, тогда увидите казаков, а это все хохлы. Мне невольно вспомнилась сцена из «Тихого Дона», когда в очереди на мельницу казаки начали бить хохлов: «Как он смел залезть наперед!» Или слова о том, что при встрече на дороге казак ни за что не свернет, а заставит свернуть хохла, ведь он «на казачьей земле живет». Как видно, предрассудки оказались очень живучими.

Ехали мы часа три с половиной, а может, и больше. И вот наконец он – батюшка тихий Дон, величавый и спокойный. Пока с той стороны возвращался паром, я любовалась рекой, окрестностями, красивой излучиной, островком посредине водной глади.

Подошел паром. Ожидающих было много. Вереница телег и машин. Узнав автомобиль Шолохова, нас пропустили вперед. Паромщик сказал, что там, на том берегу, нас уже ждет Михаил Александрович. Мы разглядели его маленькую, коренастую фигурку. Несколько минут – и мы съезжаем на песчаный берег, к нам в машину садится, приветствуя нас, Михаил Александрович. Небольшой подъем по песочку, проезд по улице – и вскоре нам открывают ворота в шолоховский двор. Перед нами голубой дом с небольшим мезонином в две комнаты.

Кабинет, который находился в мезонине, уже был занят критиком Юрием Борисовичем Лукиным и его женой Марьяной, так что мы расположились в проходной комнате рядом с кабинетом.

Присутствие гостей, конечно, нарушило привычную жизнь в шолоховском доме. В ее распорядок вторглись различные поездки по донским местам, общие застолья и беседы.

Хорошо запомнилась рыбалка на Хопре с ночевкой.

Сборы на нее начались с раннего утра. Носили и укладывали в баркас, который то ли принадлежал Шолохову, то ли был им у кого-то арендован, сети, сачки и другие различные снасти, а также продукты, теплую одежду, ведь ночами уже было прохладно, и другие вещи. Руководил сборами, а потом и всей поездкой опытный рыбак средних лет, которого все называли странным для меня именем – Чекиль. Может быть, это прозвище такое. Василий Михайлович потом хотел даже написать рассказ «Чекиль», но так и не написал. Начало рукописи хранится в его архиве.

Состав нашей рыбачьей «артели» был такой: Михаил Александрович с Марией Петровной и дочерью Светланой, Лукин с женой, я с Василием Михайловичем и Чекиль.

Как это чудесно – плыть в баркасе по действительно тихому Дону, смотреть и смотреть на берега с появляющимися на них станицами и хуторами, редкими слева и частыми, порой сплошными справа, и гадать, какой из этих уголков описал в своих романах Шолохов! Некоторым казалось, что они узнали то или иное место, спрашивали у Михаила Александровича, так ли это, а он в ответ только улыбался.

Мы увлеклись созерцанием берегов и наскочили на мель. Мужчины тут же стали прыгать в воду и толкать наше судно, только Юрий Борисович, или, как его все звали, Юрбор, замешкался, расшнуровывая ботинки, а когда справился с ними, то помощь его уже не нужна была. Но Марьяна все равно заставила его окунуться. Всю дальнейшую дорогу над Юрбором подшучивали, припоминая ему постоянные его опаздывания к завтракам и обедам из-за медлительности, а также долгого прихорашивания у зеркала.

Мне показалось, что плыли мы по Дону долго, но вот вошли в устье Хопра. Он не менее красив, чем Дон, берега плоские, зеленые. Чекиль причалил не сразу, он некоторое время выбирал такое место, где и дно, и характер течения реки были бы любимыми стерлядью. Ведь целью нашей была тройная донская уха, а для нее необходимы стерлядь, сазан и белорыбица.

Причалили, потом выбрали место для ночлега, а тем временем и завечерело. Мужчины на реке ставили снасти на стерлядь, а женщины и Юрий Борисович занялись сбором хвороста для костра, который был необходим не только для приготовления еды, но и чтобы дымом отпугивать комаров. Никакой дым, в общем-то, нам, горожанам, не помог. Юрий Борисович, так тот вовсе не спал, всю ночь сидел с веточкой в руке и махал, махал – оберегал жену от комариных атак. А мы с Василием Михайловичем забрались в баркас, там хотя и пахло сильно бензином, но почти не было комаров, и мы немного поспали.

Чуть занялась заря, слышим стук в борт баркаса и голос Михаила Александровича: «Всем подъем! За работу!» К берегу в лодке уже плывет Чекиль с двумя стерлядками. Кудашев к нему в лодку и со свойственной ему торопливостью принялся неумело чистить рыбу, а она скользкая, выскочила из рук и с распоротым брюхом бултых в воду. Хорошо, что Чекиль рядом, нырнул раза два и достал со дна. Можно сказать, спас будущую уху. Но нужны были еще сазаны.

Шолохов и Кудашев взяли спиннинги и пошли к реке, а мне велели вооружиться сачком и быть начеку. Вот я и стою между ними, слежу то за одним, то за другим – у кого раньше подцепится рыбина, чтоб подхватить ее сачком. «Эй, сюда!» – кричит Кудашев. У него на крючке крупнющий сазан. Но наши старания были тщетны, подхватить добычу сачком не удалось, сазан сорвался с крючка.

А тут кричит Михаил Александрович – сразу и нас, недотеп, ругает на чем свет стоит, и Кудашева зовет, чтоб бежал с сачком поскорее, а то опять упустим добычу. Я с обидой отдаю сачок, Кудашев мчится с ним к Шолохову, заходит в воду, и, слава богу, они выволакивают на берег крупного сазана.

«Уу-у! Здорово!» – вырывается у всех протяжный возглас.

«Как будто хватит на уху, – удовлетворенно говорит Михаил Александрович, – идемте варить, костер уже развели».

Но Кудашев уязвлен, не хочет уходить с пустыми руками: «Я должен поймать хотя бы небольшого сазанчика». Пришлось и мне остаться на берегу. Закинул Кудашев спиннинг, а леска и не дрогнет. Сидим. Кудашев нервничает. А с крутого берега спускается Мария Петровна и зовет нас завтракать. Александрович уже сварил уху, все готово, и все ждут нас. И только начала Мария Петровна сетовать по поводу настырности Василия, как вздрогнула и запрыгала леска спиннинга, и мой сияющий Васька вытащил-таки небольшого сазанчика. Мария Петровна вздохнула с облегчением.

Уха получилась на славу, и вкусная, и особо ароматная. Может, потому, что Михаил Александрович варил ее со всевозможными приправами, а может, виной тому и чистый степной воздух. Получилась, правда, не совсем тройная – мало было стерляди, не было белорыбицы, но добавку просили все. А какие рассыпчатые, какие вкусные были помидоры. И рыбалка эта, и уха запомнились на всю жизнь.

Михаил Александрович был большим выдумщиком по части розыгрышей и шуток, особенно если надо было развлечь гостей.

В один из солнечных дней решено было всем вместе поехать на бахчу, она находилась в нескольких километрах от дома. Желающих набралось много, в машину всех не взять. Стоим во дворе, думаем, как выйти из положения. А Михаил Александрович в сторонке с конюхом о чем-то толкует. А потом выезжает из гаража машина с двухколесной тележкой для подвоза воды на буксире. Михаил Александрович говорит, что кому-нибудь придется садиться на тележку. Кому же? Бросаем жребий, счастье выпадает Кудашеву. Что поделаешь, уговор есть уговор. Выезжаем за ворота. Смех во дворе, смех и на улице: через дорогу находится редакция районной газеты, из окон выглядывают хохочущие лица. Журналистам, конечно, хорошо известно, как любит Шолохов подобные шутки.

Разумеется, водовозные дроги тут же вернули во двор, а всех желающих отбыть на бахчу отправили в два заезда. На бахче насобирали много зрелых дынь, полосатых арбузов, урожай оказался довольно богатым. Самые спелые дыни – «колхозницы» – были отведаны здесь же, как, впрочем, и звонкие, лопающиеся от одного прикосновения ножа арбузы.

Когда стали собираться в обратный путь, стало ясно – Михаил Александрович опять что-то затеял. Очень уж настойчиво он уговаривал свою маму Анастасию Даниловну не отправляться домой первым заездом, а приглашал Лукиных. В результате – ни Даниловна, ни Лукины (по настоянию Марьяны) его не послушали. В первом заезде отбыли Кудашев, он сел рядом с Шолоховым, который был за рулем, Светлана, Анастасия Даниловна, я и Лидия Петровна. Михаил Александрович повез нас с ветерком да еще по обширным лужам от недавнего дождя. Особенно досталось мне и сестре Марии Петровны Лидии, обе мы сидели с краю. Вид у нас был, прямо скажу, живописный. Даниловна ругала сына, а он ей в ответ говорил, мол, не садись с нами, не послушала. Чумазыми и мокрыми катили мы по станице, во дворе непутевому водителю досталось на орехи от Марии Петровны, а он в ответ – ничего, а то без этого окропления дождевой водичкой и сладкие дыни с арбузами не запомнятся. И добавил, что как ни хитра Марьяна Юлиановна, но и ее ждет сюрприз.

Все «пострадавшие» тут же пошли в баньку в глубине усадьбы, вымылись, привели себя в порядок. Вскоре приехали Марьяна с Юрием Борисовичем и другие, их привез шофер Шолохова и, конечно, без всяких приключений. Михаил Александрович подошел к Марьяне и спрашивает, не хочет ли она прокатиться верхом, у него есть лошадь, подаренная ему Буденным. Марьяна обрадовалась, тут же побежала переодеваться. Вот она уже выходит, весело подпрыгивая, опускается по ступенькам и вдруг видит – стоит у крылечка бычок оседланный, а за уздечку его держит конюх. Мы все невольно рассмеялись, а бедная Марьяна поникла, не приняла этой шутки и почти со слезами убежала в дом, а за ней следом пошел Юрий Борисович, чтобы успокоить ее. Пришлось и Михаилу Александровичу извиняться, уверять, что дело поправимое, не надо так близко к сердцу принимать шутку, которая и впрямь вышла неудачной. Но Марьяна наотрез отказалась пойти на мировую. Очень сильно обиделась. Вскоре Лукины уехали в Гагры.

Да, Михаил Александрович всегда любил шутку. Но в ту пору в его веселых затеях виделся мне порой какой-то перехлест, надрыв, что ли. И немудрено, у него тогда были трудные дни. Ведь шел 1937 год, известный массовыми арестами и репрессиями. Из гостей у Шолоховых остались только мы с Василием Михайловичем, меньше стало шуток, больше тревожных разговоров по вечерам в каком-нибудь укромном месте дома.

Несколько раз выезжали на утиную охоту. Особенно запомнился мне одни из таких выездов. Выехали мы за станицу в степь и остановились возле небольшого озера, на которое, как полагал Михаил Александрович, должны прилететь утки на ночевку. Надо было ждать наступления сумерек, за разговорами они незаметно подкрались, и мы приготовились к охоте. Меня и Кудашева поставили возле дороги недалеко от озера, а Михаил Александрович занял позицию подальше, почти у самой воды с противоположной стороны озера.

Долго и напряженно всматривались мы в небо, ждали уток. Кудашев был близоруким и заметить приближение уток на большом расстоянии не мог, эта миссия была возложена на меня. Договорились, как только я примечу черные движущиеся пятна, так предупрежу Кудашева – будь внимателен, летят утки. Наблюдатель из меня получился неважнецкий. Увидела я – что-то летит, оказались какие-то мелкие птахи. Пока препиралась с Кудашевым, откуда ни возьмись слева три утки. Бах-бах! – вдогонку, и все мимо. Михаил Александрович кричит: «Мазила!» С каждой минутой утки стали появляться чаще – и парами, и стайками, но пролетали либо высоко, либо далеко в стороне. И все же нам повезло: две утки вылетели прямо на нас, скрывавшихся за кустами. Кудашеву удалось подстрелить одну из них, и она упала в камыши. С Михаилом Александровичем была охотничья собака – сеттер, однако, сколько ни старался Кудашев заставить пса принести подстреленную им утку, она не повиновалась. А Михаил Александрович смеялся по этому поводу и кричал: «Возьми свою добычу сам!» Затем грянул выстрел, и мы увидели, как сеттер метнулся в озеро и тут же принес охотнику утку. Потом-таки по указанию хозяина собака принесла и нашу утку.

Стало совсем темно. Мария Петровна позвала: «Заканчивайте свою охоту, собираемся домой!»

На следующий день к обеду домашний повар Нюра приготовила обеих уток с яблоками. Михаил Александрович за столом, как всегда, шутил. Уверял, что можно по вкусу определить, какую из уток подстрелил он, а какую – Кудашев, потому что кудашевская наверняка менее вкусна, долго лежала в озере и вымокла. Оказалось, однако, что обе утки одинаково вкусны.

Конец августа был жарким, и вода в Дону была теплой. Еще много раз все мы перебирались на ту сторону реки, на ровный, чистый песчаный пляж, купались, загорали, а Михаил Александрович и Василий Михайлович соревновались в заплывах.

Всему приходит конец, завершилось и наше пребывание в гостях у Шолоховых. Пора, как говорится, и честь знать, хватит отрывать хозяина от работы. Михаил Александрович поехал в Миллерово вместе с нами, у него там, как он сказал, были дела. В дороге он часто сменял за рулем водителя.

Но прежде чем отправиться в довольно долгий путь, по сложившейся традиции, проехав Базки, поднялись на взгорок, откуда хорошо видны и станица Вешенская, и излучина реки, и, распив бутылочку виноградного вина, попрощались с Доном.

* * *

Год спустя после поездки в Вешенскую у нас с Василием Михайловичем родилась дочь. Наконец Кудашев стал отцом, хотя за другом ему было не угнаться. У Шолоховых в то время было уже четверо детей. Василий Михайлович сообщил телеграммой о радостном событии в нашей жизни в Вешенскую, оттуда сразу же пришло поздравление. Шолоховы обещали приехать на именины и сдержали слово. В тот день у нас собрались родные, друзья, знакомые, а часам к двум пришли и Шолоховы с подарком «на зубок», как сказал Михаил Александрович. Подарком оказался огромный гусь, зажаренный в Вешках перед самым выездом в Москву. Собрались все мы на это семейное торжество не в нашей комнатушке на Камергерском, а в более просторной комнате, полученной Кудашевым буквально накануне рождения дочери. Так что заодно отметили и новоселье.

Навсегда отошло в прошлое «житие в Камергерском», но традиции его сохранились, и во многом это достигалось усилиями Михаила Александровича.

Кажется, в 1940 году Шолохов с Марией Петровной приехали в Москву, конечно, сообщили нам об этом, и Кудашев стал часто у них бывать. А мне все недосуг и недосуг. Больше недели прошло, а я все никак не могу выбраться и навестить друзей. Звонит как-то Мария Петровна, приглашает в кино, не помню уже на какой фильм. Говорит, что Михаил Александрович будет занят на приеме в Кремле, а мы, мол, сходим в кинотеатр, собирайся, Вася тоже идет с нами. После просмотра фильма Мария Петровна пригласила всех на ужин в «Националь». К тому времени, говорит, и Михаил Александрович освободится. Но его не было довольно долго. А как только вошел он в комнату, так с ходу напустился на меня, да так, что и не поймешь – серьезно или в шутку. Что ж ты, говорит, глаз не кажешь, как так можно, как все это называется? И дальше в том же духе. Василий Михайлович сидит себе улыбается, ни полслова в мою поддержку не вымолвит, а Михаил Александрович продолжает меня распекать. Мария Петровна пытается его остановить: надо идти ужинать, и все мы ждем его рассказов. А он опять за свое – почему она, т. е. я, не приходит к нам. Я говорю, что это Вася виноват, а не я, не помогает по хозяйству. А мне после работы еще надо ездить за город, подыскивать дачу, ведь надвигается тепло, дочь надо вывозить на природу, и все это моя забота, а муж, видите ли, сидит улыбается.

Потом мы ужинали, Александрович так ничего нам о встрече в Кремле и не рассказал ни за столом, ни после, как обещал. Осталось только ощущение чего-то тревожного, надвигающегося на всех нас. Ощущение это связано было с ожидаемой войной. Хотя о ее возможности ничего в газетах не писалось, все о ней думали и потихоньку, с оглядкой, говорили. Многие запасались продуктами, особенно почему-то солью, мылом и крупами. Помню, не раз Михаил Александрович как бы в шутку говорил, что, если начнется война, Кудашевым надо перебираться в Вешенскую. Просто удивительно, как он был к нам добр.

Когда война началась, Василий Михайлович сразу же записался в народное ополчение, в писательскую роту Краснопресненского района Москвы. Собираясь на фронт, он, помню, уложил в рюкзак все четыре тома «Тихого Дона», а когда я спросила, не тяжело ли будет в походе, он ответил, что не успел прочитать только что вышедший четвертый том, да и остальные надо освежить в памяти. Не знаю уж, удалось ли ему это сделать.

Из ополченцев Кудашева вскоре перевели в 32-ю армию в качестве корреспондента газеты «Боевой путь». Так получилось, что ни Кудашев, ни Шолохов в начале войны друг о друге ничего не знали. Я помнила наказ Василия Михайловича: «Будем держать связь через Вешенскую. Пиши туда, Марии Петровне, я тоже о себе ей буду сообщать, таким образом мы не потеряемся. Ведь и тебе с дочкой нельзя оставаться в Москве под бомбежками».

Кто знал, что не придется семье Шолоховых долго жить в Вешенской. Вначале они эвакуировались в город Камышин Сталинградской области, жили там на Набережной, 74 (у меня хранятся их письма), а оттуда перебрались в Казахстан, в поселок Дарвинский, что около Уральска. А я из Москвы так и не выехала, работала на военном заводе инженером-металлургом. Дочь жила у моей сестры в подмосковном Серпуховском районе, куда ее накануне ухода в ополчение отвез Василий Михайлович.

В письмах с фронта Василий Михайлович часто справлялся о своем друге. Так, в письме от 2 сентября 41-го года он пишет: «…Михаил где-то близко от нас, может быть, случайно повидаю его здесь. Если он будет в Москве, передай ему мой адрес».

И когда в один из октябрьских дней Шолохов приехал в Москву и зашел к нам, я показала ему письма Василия. Шолохов попросил открытку и наскоро написал другу письмо, причем сказал, чтоб, отправляя на фронт, не вкладывала его в конверт, а так, открыткой, и послала. Я не сделала этого сразу, решила повременить, пока не получу от Василия Михайловича свежее письмецо, возможно, с другим адресом, так как что-то долго не было от него весточек. Ожидание мое, однако, затягивалось. Я узнала, что 32-я армия попала в окружение. Когда я обратилась в военкомат, мне сообщили, что В.М. Кудашев в октябре 1941 года пропал без вести.

Привожу письмо М.А. Шолохова моему мужу, которое так и не было отправлено (хранится у меня):

«Дорогой друг!

Судьба нас с тобой разноздрила, но все же когда-нибудь сведет же вместе. Я сегодня уезжаю из Москвы, как только вернусь, сообщу тебе. Думаю, что увидимся в Москве. У меня есть к тебе дело. Мотя пошлет эту открытку, она держится молодцом. Дома не был давно, но там как будто все в порядке. Ванька Погорелов шлет тебе привет, он в Москве. Неделю назад видел Юрбора, поехал в армейскую газету.

Ну, будь здоров, крепко обнимаю, целую. Твой Шолохов.

Пишу коротко, спешу. Надеюсь на скорую встречу.

М. Шолохов».

Узнав о гибели своего друга, Михаил Александрович всякий раз, когда приезжал в Москву, давал о себе знать. Поддерживал добрым словом, помогал. Однажды звонит из гостиницы «Националь» и, справившись о моем и дочери здоровье, говорит: «Я тут вам привез немного продуктов. После поездки на фронт заезжал к своим, Мария Петровна кое-что и собрала для вас. Приходи, возьми, а если не можешь, то у меня как раз находится Кирилл Васильевич Потапов, так он все это тебе завезет».

И вскоре получила я гостинцы – муку, пшено, кусок сала. Такая весомая добавка была к нашему скудному пайку. Никогда этого не забуду. В самое сложное и трудное время не забывал Михаил Александрович о семье своего друга. До последнего надеялся он и на то, что Кудашев все-таки не погиб, поэтому в письмах спрашивал, нет ли каких вестей о нем.

А 26 марта 1944 года получила я из Камышина от Михаила Александровича заказное письмо, в нем, в частности, было написано: «…Думы о Васькиной судьбе меня не покидают. Недавно прочитал в мартовском номере «Британского союзника» (журнал, который издается в Москве Британским посольством) вот эту заметку и решил послать тебе. А вдруг – ведь чем черт не шутит, когда бог спит – и наш Васька там, на Ближнем Востоке, носит наплечную нашивку с буквами СССР и ждет не дождется возвращения домой? Это, конечно, предел мечтаний, но осуществить такое, черт знает, как было бы хорошо! Как ты там живешь? Как Наташка? Наши все здравствуют, одна Мария Петровна у нас словно весенний день – и с тучами, и с солнцем, – то покиснет немного, то снова на ногах. Впрочем, она сама о себе напишет, а я шлю привет тебе, Наташке и бабушке и желаю, чтобы Васька поскорее вернулся, согласен на любой вариант: хоть с Ближнего Востока, хоть с Дальнего Запада, лишь бы притопал».

Мария Петровна приписала: «Желаю здоровья, бодрости духа, а главное скорейшего появления в Москве Василия Михайловича. Этот день будет для нас праздником».

Праздника этого, увы, так и не наступило.

Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем, когда в 1953 году в одном из сборников прозы вышел рассказ В. Кудашева «Наташа», для оформления литературного наследства мне потребовалась справка о смерти мужа. На основании справки из военкомата народным судом Свердловского района города Москвы официально было признано, что Кудашев Василий Михайлович считается умершим

18 июля 1953 года. Этой же справкой подтверждалось мое право на литературное наследство при издании сборника повестей и рассказов В. Кудашева в 1957 г. и романа «Последние мужики» – в 1965-м и 1978 гг.

Память выхватывает из прошлого то, что особенно запало в душу. В 1950 году пришли мы с дочерью Наташей навестить Шолоховых, у них уже была московская квартира в Староконюшенном переулке. Михаил Александрович как-то внимательно и грустно посмотрел на Наташу и сказал мне: «До чего же в ней все отцовское – походка, суетливость, даже брючки на коленочках завернуты вовнутрь, как у отца». Подумал, что-то вспоминая, да и говорит дочери: «Постой, постой, ведь тут где-то, в каких-то числах декабря твой день рождения. А сколько же тебе лет?» – «Двенадцать», – ответила дочь. «А я хорошо помню, – смеется Михаил Александрович, – как праздновали мы твои первые именины. Какой ж подарок тебе хотелось бы иметь?» Наташа смутилась, пожимает плечами. «Ну, тогда придется тебе самой покупать». Пришли домой, и я узнала, что дядя Миша потихоньку дал ей 25 рублей, а она призналась ему, что хочет завести собаку. Наш сосед – профессор Л.Л. Россолимо подсказал дочери, как ей положить на время эти деньги в сберкассу. Она так и сделала, а когда проходила одна из выставок служебных собак, на эти

25 рублей Наташа купила щенка колли. Так у нас в доме появилась первая собака. Прожила она у нас десять лет. Потом были афганские борзые и даже левретка.

Детское увлечение переросло в изучение кинологии.

В послевоенные годы я и дочь нередко навещали Шолоховых на их московской квартире. Запомнилась встреча 8 марта 1972 года. В этот весенний, теплый и солнечный день у Михаила Александровича и Марии Петровны собрались их дети и внуки. Михаил Александрович, как обычно, шутил, балагурил. Зная пристрастие моей дочери к собакам, стал расспрашивать ее, как поживает ее пес Кеша, а она возьми и скажи, что Кеша стал вдруг отличным ежеловом. Как говорится, подбросила тему для обсуждения. Возник вопрос – куда девать ежей? Каждый старался придумать что-нибудь посмешней. Михаил Александрович на полном серьезе и говорит, что с помощью ежей Наташа может решить для себя проблему транспорта, особенно в часы пик. Посыпались вопросы – как? каким образом? Да очень просто, говорит Михаил Александрович – надо сшить ежовую шубу. Все будут уступать дорогу, никто не будет толкаться.

Я уже рассказывала, как много внимания уделял Михаил Александрович семье погибшего друга, как помогал он нам в трудные дни. Без каких-либо просьб с моей стороны. Но однажды, много лет спустя после войны, я все-таки попросила Шолохова о помощи. Случай был из тех, которые принято называть крайними.

Комната, которую мы получили перед войной, была, конечно, больше, просторней клетушки в Камергерском. Но коммуналка остается коммуналкой. Кроме нас, в квартире проживало еще шесть семей. Получить хотя бы однокомнатную, но изолированную квартиру через райисполком не было никакой возможности, а на кооперативную у нас с дочерью не было средств. Нам как семье погибшего писателя-фронтовика могла помочь писательская организация. Вот я и попросила Михаила Александровича посодействовать нам в этом деле.

После первого письма М.А. Шолохова на имя Г.М. Маркова нас поставили на очередь, время шло, но сдвигов не намечалось. Прошло почти два года. Михаил Александрович пишет второе письмо. И наконец, 27 апреля 1977 года я получила ордер на квартиру, с которой съехал писатель Ю.И. Панкратов. Совершенно уверена, если бы не участие Михаила Александровича, не жили бы мы с дочерью сейчас в отдельной квартире.

* * *

Заканчивая свои воспоминания, хочу рассказать об одном эпизоде, из которого видно, как Михаил Александрович оценивал дружбу с Василием Михайловичем Кудашевым. Мы сидели втроем за столом в московской квартире Шолоховых, вспоминали прошлое, и Михаил Александрович поведал нам с Марией Петровной, как ему тяжело было потерять самого близкого человека, с которым они по-настоящему понимали друг друга. Шолохов сказал, что не забудет тот день, когда он привез в Москву окончание «Тихого Дона» и прочитал его Кудашеву. Тот хорошо знал мучительные поиски завершения судьбы Григория. Знал разные варианты. И вот теперь слушал окончательный. Слушал напряженно, а когда Шолохов кончил читать, встал, смахнул набежавшую слезу, крепко обнял Михаила Александровича и сказал: «Спасибо, старик!»

Свой рассказ Михаил Александрович завершил словами: «Понимаете, это все дороже мне похвалы любого критика».

Воспоминания свои я написала по просьбе дочери, она очень хотела знать о дружбе ее отца с Михаилом Александровичем.


Литзапись В. Тыртышного.

Рафаил Хигерович
Шолохов и Серафимович

В начале 1925 года позвонили из издательства:

– Александр Серафимович, не согласитесь ли вы просмотреть книжку рассказов на материале Дона?.. Автор – молодой, начинающий… Мы ее предполагаем издать, но есть некоторые сомнения… Срок? Ну, месяц-полтора…

На следующий день курьер принес нетолстую рукопись. Прежде чем положить в стопку ожидающих прочтения, посмотрел титульный лист: «Михаил Шолохов. Донские рассказы». Шолохов?.. Фамилия новая, ничего не говорящая. По привычке перелистал рукопись. Бросилась в глаза страшная своей спокойной лаконичностью фраза:

«Качаясь, прыгнул Митька, цепко ухватил стоящий у стенки топор, ухнул от внезапно нахлынувшего тошного удушья и, с силой взмахнув топором, ударил отца в затылок». Подумал: «Жестокий писатель». Перелистал еще. И совсем другое, лиричное, весеннее: «Сады обневестились цветом молочно-розовым, пьяным. В пруду качаловском, в куче прошлогодней, возле коряг ржавых и скользких, ночами хмельными – лягушачьи хороводы, гусиный шепот любовный, туман от воды… И дни погожие, и радость солнечная у Арсения, председателя качаловского коллектива, от того, что земля не захолостеет попусту…» Полистал еще, с удивлением (откуда у начинающего писателя такая могучая сила слова!), дважды прочитал концовку последнего рассказа: «Ночь свалилась беззвездная, волчья. За Доном померкла лиловая степь. На бугре, за буйными всходами пшеницы, в яру, промытом вешней водой, в буреломе, в запахе пьяном листьев лежалых, ночью щенилась волчиха: стонала, как женщина в родах, грызла под собой песок, кровью пропитанный, и, облизывая первого, мокрого, шершавого волчонка, услышала неподалеку из лощины из зарослей хвороста два сиповатых винтовочных выстрела и человеческий крик…»

Торопливо, сам усмехаясь своему нетерпению, открыл на первой странице и закрыл рукопись только тогда, когда дочитал до конца последний рассказ.

Наутро позвонил в издательство:

– Какие могут быть сомнения? Издавайте, издавайте немедленно! Если хотите – напишу предисловие. Хотите?.. Напишу, напишу, не подведу… И вот что еще: как бы его самого повидать, автора-то?.. Ну, допустим, завтра в двенадцать.

На другой день ровно в двенадцать часов в дверь 408-го номера постучали. Не отрываясь от работы, Серафимович крикнул:

– Входите! – и, дописав до конца фразу, оглянулся. В прямоугольнике раскрытой двери стоял молодой человек, невысокий, стройный, в хорошо пригнанной суконной гимнастерке, туго схваченной широким ремнем. Легко шагая, приблизился к письменному столу:

– Здравствуйте, Александр Серафимович. Я – Шолохов.

– A-а, землячок! – обрадовался Серафимович. Обрадовался потому, что молодой писатель ему сразу и безоговорочно понравился. Чистый высокий лоб, внимательные серые с голубизной глаза, точные, спорые движения. Было в облике что-то схожее с его же рассказами. Подумал: «Вот такой, лобастый, с острым взглядом, стремительный и горячий, наверно, никогда не будет равнодушным свидетелем жизни – обязательно постарается ворваться в эту самую жизнь». Но вслух сказал только:

– До чего же вы молодой, товарищ Шолохов!.. Садитесь, вот сюда садитесь, поближе… Сколько же вам от роду?

Шолохов ответил не сразу. Он пытливо смотрел на сидящего напротив старого писателя, как бы примериваясь к нему. Вчера позвонили из издательства, сказали, что Серафимович прочитал рукопись и приглашает зайти. Понравилась ли? О чем будет разговор? Старик, кажется, рад его приходу, но кто их знает, этих знаменитых писателей! Вот, с возраста начал… Проговорил неохотно:

– Двадцать первый пошел.

– Пошел, но еще не пришел, – улыбнулся Серафимович такой широкой и приветливой улыбкой, что у Шолохова сразу пропали всякие опасения. – А говорили мне, – продолжал Серафимович, – что успели уже с кулаками повоевать за хлебушко и за бандами, которые на Дону бушевали, по степным дорогам гонялись. Так ли?

– Так, Александр Серафимович. Время суровое было.

– Да, суровое… Метрики не спрашивали. Винтовку удержишь – и ладно. Вот и мои хлопцы прямо из гимназии на фронт утекли. Старшему девятнадцатый шел, а младшему и того меньше: пятнадцатый… Старший, Анатолий, не вернулся… Тоже горячий был… – Серафимович, резко отодвинув стул, поднялся и подошел к окну.

Шолохов молчал. Понял, что чем-то, наверно, даже совсем неуловимым, как это иногда бывает, напомнил старику погибшего сына.

О смерти Анатолия Попова – одного из организаторов комсомола Красной Пресни, политкомиссара бригады Конной Армии – знал по письму В.И. Ленина к Серафимовичу. Может быть, именно оно – это глубоко человечное, полное дружеского участия письмо – не только поддержало писателя в тяжкую минуту, но вдохновило на новые большие дела, на создание «Железного потока»… Нет цены сердечному, вовремя сказанному слову.

И, как будто угадав мысли молодого, делающего свой первый шаг литератора, Серафимович, уже вернувшийся на свое место, глядя на Шолохова добрыми и мудрыми глазами много жившего и много пережившего человека, сказал:

– Прочитал я «Донские рассказы». И словно воздухом родным, степным подышал. Живые они, ваши рассказы, прозрачные. И хочу сказать вам, батюшка мой: писатель вы, писатель. Только работать надо, учиться и не спешить, над каждой вещью работать.

Серафимович помолчал. Шолохов не сводил с него глаз, стараясь казаться спокойным, чтобы не выплеснулась наружу ликующая радость.

– Да, учиться! – повторил Серафимович. – Учиться вообще, ибо много должен знать и ведать писатель, ох как много! И учиться мастерству, уменью. Нашему брату, литератору, нельзя без уменья… Я учусь писать без малого сорок лет, а перечитаешь – и инда на лысине от стыда румянец выступит.

Серафимович, улыбаясь, похлопал ладонью по чисто выбритой голове и, сразу потушив улыбку, начал рыться в кипе рукописей на столе. Вытащил толстую папку.

– Одному научился я: отжимать лишнее, безжалостно отжимать. Вот… – он поднял над столом папку, подержал ее на весу и снова положил на стол, – «Железный поток». Не то, что напечатано, а то, что выбросил, сократил. И не жалею, потому – лишнее. А ведь пот писательский, бессонные ночи… Я ведь трудно пишу, по строчкам.

Серафимович раскрыл папку и, вытащив наугад листок, прочитал вслух:

– «Идут всякие, и по городскому одетые. Идут по тропинкам рядом с шоссе, в шляпах, во фраках, в смокингах… Жара, а он в длиннополом сюртуке. В шляпе с тросточкой рассказывает: «У меня домик. Я никакой большевик, только торговал рыбой. А у меня сосед, ну и зло, так что мы судились, перессорились с ним… ежели б остался, он зараз казакам – это, мол, самый жестокий большевик, и голову долой».

– Так ведь это интересно, хорошо же это! – вырвалось у Шолохова.

– Хорошо, да не дюже, – вздохнул Серафимович. – Лишнее. Ведь «Железный поток» – зачем потоку всякие там мутные ручейки?

Он закрыл папку, с трудом втиснул ее на старое место и взял со стола рукопись. Шолохов узнал свои «Донские рассказы».

– Лишнее это самое – разное бывает. Иногда от бедности, когда сказать нечего и болтовня сплошная, иногда от богатства. У вас, дорогой мой, от богатства. Не велика книжка, восемь рассказиков, а событий в каждом из них на целый роман хватит. Сжато до предела. Распирают материал рассказы, воздуха в них маловато остается. Чем героям дышать? Что же из этого следует? – Серафимович внимательно посмотрел на Шолохова и, отчетливо выговаривая слова, сказал: – Ограничивать себя надо, ограничивать жестоко, или… – Он задумчиво перелистал страницы рукописи. – Может, и не педагогично то, что я скажу, но писателю очень важно найти себя, пока молод… и дерзнуть на большое полотно. Нюхом чувствую – пороху у вас хватит.

Через несколько месяцев на книжных прилавках появился сборник «Донских рассказов» М. Шолохова с предисловием А. Серафимовича.

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – взволнованно писал Серафимович. – Просто, ярко рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, – только учиться, только работать над каждою вещью, не торопиться».

В 1926 году Шолохов переиздает в «Московском товариществе писателей» свой сборник рассказов под новым названием «Лазоревая степь», дополнив его новыми рассказами. Посылая этот сборник Серафимовичу, Шолохов писал:


«9/ XIII 26 г. ст. Вешенская.

Уважаемый и дорогой т. Серафимович.

Посылаю Вам книгу моих рассказов «Лазоревая степь». Примите эту памятку от земляка и одного из глубоко и искренне любящих Ваше творчество…

Попрошу Вас, если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах: «Чужая кровь», «Семейный человек» и «Лазоревая степь».

Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно…»

Но юношеские рассказы были для Шолохова лишь разбегом перед задуманным им огромным эпическим полотном.

В 1927 году он присылает в редакцию журнала «Октябрь» первый том «Тихого Дона». Редколлегия отнеслась к роману довольно сдержанно: раздавались голоса, что это всего лишь бытовые зарисовки старого казачества, произведение не актуальное, лишенное связи с современностью. Да и очень толста рукопись – более двадцати авторских листов. В лучшем случае – напечатать, но решительно сократить.

Редактором журнала «Октябрь» был Серафимович. Последнее время он прихварывал и не во всех делах журнала принимал участие. Но «Тихий Дон» потребовал прислать к нему домой. И немедленно!

С огромным трудом прочитал старый писатель рукопись. И не потому с трудом, что неинтересно, – наоборот, с первых строк роман властно захватил его, а просто станичная машинистка, не искушенная в редакционных правилах (или, может быть, экономя бумагу), напечатала рукопись без интервалов и красных строк. Строка налезала на строку, буква на букву… Но дочитал до конца Серафимович и решил печатать роман с январского номера 1928 года. Тут же позвонил по телефону в «Октябрь».

– Эка беда, что номер сверстан! – решительно отвел он возражения. – Что у нас в номере, напомните… отрывок из моей «Борьбы»… Снять… Гм, объявлен… говорите, неудобно перед подписчиками… Тогда вот что: сколько у меня листов?.. Два и три четвертых. Снимите два и оставьте три четвертых… Кто еще?.. Анна Караваева «Лесозавод»… чуточку потесните, только глядите, чтобы по-божески… Алексея Силыча ставьте целиком, у него немного. Поэзия… кто?.. Алексей Сурков, Михаил Светлов, Степан Щипачев. Молодых, батюшка мой, не трогайте. Ведь им всем троим вкупе годков немногим-то больше, чем мне одному. Ну, а остальных – снимите и начинайте «Тихий Дон»… как есть, без сокращений.

В январской книжке «Октября» были опубликованы первые главы романа, который сейчас известен всему миру.

А 19 апреля 1928 года в «Правде» появилась восторженная статья Серафимовича о романе и его авторе. Статья начиналась картиной донской степи:

«Ехал я по степи. Давно это было, давно, – уж засинело убегающим прошлым.

Неоглядно, знойно трепетала степь и безгранично тонула в сизом куреве.

На кургане чернел орелик, чернел молодой орелик. Был он небольшой; взглядывая, поворачивал голову и желтеющий клюв.

Пыльная дорога извилисто добежала к самому кургану и поползла, огибая.

Тогда вдруг расширились крылья, – ахнул я… расширились громадные крылья. Орелик мягко отделился и, едва шевеля, поплыл над степью».

Вспомнил я синеюще-далекое, когда прочитал «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Молодой орелик, желтоклювый, а крылья размахнул. И всего-то ему без году неделя. Всего два-три года чернел он чуть приметной точечкой на литературном просторе. Самый прозорливый не угадал бы, как уверенно вдруг развернется он.

Неправда, люди у него не нарисованные, не выписанные, – это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого – свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. Каждый по-своему ходит, поворачивает голову. У каждого свой смех; каждый по-своему ненавидит, и любовь сверкает, искрится и несчастна у каждого по-своему.

Вот эта способность наделить каждого собственными чертами, создать неповторимое лицо, неповторимый внутренний человеческий строй, – эта огромная способность сразу взмыла Шолохова, и его увидали…»

В 1931 году Серафимович навестил Шолохова в Вешенской. За лето собирался не раз, но надо было сперва выполнить задание «Правды»: с «бригадой» – сыном Игорем Александровичем и женой сына – ездили по колхозам и МТС Усть-Медведицкого района. Смотрели, беседовали… Результатом был очерк «По донским степям», напечатанный в двух номерах «Правды».

Короткие, но яркие зарисовки, схваченные глазом художника. Тут и эпически-торжественный приход первой партии тракторов в Фомихинскую МТС. И теплый юмористический набросок «профессора с собачьими ногами» – огромного деда-птичника («Ежели сложить меня и мою бригаду, так только полдеда выйдет»). И лаконичные, но меткие характеристики: безусого и безбородого тракториста Данилушки, круглощекой девахи с сердито вздернутым носиком, молодого казака, поющего перед операцией (ему оторвало молотилкой руку), далеко слышные за больницей степные песни.

Лето шло к концу. Скоро нужно было ехать в Москву. Серафимович скомандовал «бригаде»: в Вешенскую!

На моторной лодке от Усть-Медведицкой пошли вверх по Дону. Останавливались там, где настигала темнота. Разводили костер, готовили ужин, потом тут же на берегу укладывались спать. Ночи стояли холодные, от реки тянуло сыростью. По утрам молодые спутники Серафимовича, поеживаясь от холода, тревожно поглядывали на старого писателя: не захворал ли. Но Серафимович решительно сбрасывал с себя одеяло и с разбегу бултыхался в Дон. После купания – гимнастика, завтрак и веселая команда:

– А ну, други, по коням! Хватит чаи распивать. Когда подходили к Вешенской, забеспокоился:

– Не помешаем мы? Слышал – роман новый пишет, заканчивает. Ну ничего, денек можно. Переночуем, а утром двинем назад, до своего куреня.

Но «двинуть до своего куреня» не пришлось ни завтра, ни послезавтра. Шолохов решительно заявил, что так быстро гостей не отпустит. Первый день прошел в беседе «по душам» обо всем том, что волновало обоих. «Это была значительная встреча двух больших писателей, – вспоминает сын Серафимовича И. Попов, – хорошо понимавших друг друга и глубоко, каждый по-своему, сумевших в произведениях раскрыть социальную сущность процессов, происходивших в казачестве».

Шолохов прочитал Серафимовичу главы первой части «Поднятой целины», над завершением которой он в это время работал.

На другой день Шолохов пригласил гостей на Кукуй (от Вешенской верст десять вверх по Дону) ловить стерлядь. Дон здесь сдавлен берегами, вода бешено рвется. Руководил ловлей белоусый казачок: «Заводи, братцы, заводи… Эх!..» В азарте он покрикивал на обоих классиков советской литературы. Потом на костре варили уху. На следующее утро Шолохов усадил «бригаду» в предоставленный райисполкомом старый «фордик» и повез по району. Посетили ряд колхозов, совхозов. Шолохова всюду хорошо знали, иные любовно и запросто называли Михаилом, Мишей.

Незаметно прошел и второй день. Ночь застала в степи. И, как на грех, кончилось горючее. Пришлось заночевать в скирде, забившись от холода поглубже. Наутро у всех в волосах торчала солома. А он, с удовольствием поглаживая ладонью голую макушку, подсмеивался:

– Я, братцы, вас всех перехитрил.

В ближайшей МТС достали горючее и повернули на Вешенскую. По дороге с машины Шолохов подстрелил стрепета. Это был отличный выстрел. Шолохов выскочил на ходу из «фордика» и через минуту вернулся с возбужденным, счастливым лицом, прижимая к груди трофей.

Шолохов никак не отпускал Серафимовича из Вешенской. Хотел еще обязательно «угостить» его настоящими казачьими песнями. Но Серафимович собрался домой:

– Пора и честь знать. Мы бродяги, нам что, а вам, Михаил Александрович, работать надо.

Через несколько месяцев Шолохов с сожалением писал Серафимовичу в Москву: «Недавно узнал, что тот самый белоусый казачок с х. Ольшанского, который в Кукуе ловил с нами стерлядь, изумительный песенник. Я слышал его «дишкант», это непревзойденно! Очень жалею, что поздно узнал о его таланте, надо бы Вам тогда послушать!»

На обратном пути в Усть-Медведицкую Серафимович разговаривал мало. Он весь был под впечатлением встречи с Шолоховым.

Лодка вниз по течению шла быстро. Уже вблизи Усть-Медведицкой Серафимович задумчиво сказал:

– Огромный писатель. Черт знает как талантлив! Но не только талантлив… Помните, как его колхозники Мишей звали? Чужого так не назовут… Мелочь, кажется, а чужого так не назовут, – повторил Серафимович.

И Шолохову крепко запомнилась эта и все предыдущие встречи со «старшим».

«Мне вспоминается приезд Серафимовича в станицу Вешенскую, – писал позднее Шолохов. – В течение нескольких дней гостил он у меня. Какой бы ни была холодной вода в Дону, он никогда не отменял своего купания. Всегда тщательно выбритый, искупавшийся, свежий, он поражал меня своей неутомимой, неиссякаемой бодростью. Больно он молод душой».

И еще:

«Лично я по-настоящему обязан Серафимовичу, ибо он первый поддержал меня в самом начале писательской деятельности. Он первый сказал мне слово одобрения, слово признания».

Елена Ширман
Любимец народа

Когда подъезжаешь от Базков к Вешенской – станицу с Дона увидишь не сразу.

Дон выгибается. Вода отсвечивает на солнце, слепит глаза, а в тени отражает лесные корни и темные обрывистые берега.

Глянешь вперед – зелень воды и леса, ничего больше.

Но вдруг Дон круто поворачивает влево. И сразу открывается – желтый степной встающий песчаник, серые станичные домики, красное здание райисполкома, внизу – паром, стадо сгрудившихся рыбачьих каюров у пристани, а над всем – голубой, стройный флигелек с остроконечной крышей.

Спросишь у перевозчика: «Чей это дом?»

Горделивая скупая улыбка тронет обветренные казачьи скулы:

– Будто не знаете? Там сам Михаила Лександрыч живет, всемирный писатель донского казачества. Небось слыхали?

И, помолчав, перевозчик добавит:

– Это он про наш тихий Дон всеми миру объявил. Его книги на всех языках по земле ходят. А дом этот ему советская власть построила. И орденом наградила. За народное дело. А до того времени жил он в домишке сереньком, неприглядном, одним словом, неподходящем.

* * *

Невысок, коренаст. Скромный френч, сапоги. Гладко зачесанные назад светлые волосы. Неторопливые движения. Негромкая чуть застенчивая речь человека, который не любит выступать перед большой аудиторией. Лицо чрезвычайно обычное, почти безбровое. Мягкий с усмешечкой рот. Ясный лоб. Медленный взгляд.

Неохотно рассказывает Шолохов о себе, о своем творческом пути.

Начнешь расспрашивать, а он отмахнется:

– Читайте лучше мои книги, они вам про меня больше скажут!

Дважды в 1931 году я заходила к Шолохову домой. Он руководил литературным кружком при редакции вешенской газеты «Большевистский Дон». Надо было договориться с ним о плане работы1.

Вошла в его рабочий кабинет. Чисто. Светло. Книжные шкафы вдоль стен. Стол. Пара кресел.

На полу – раскиданы кучи книг. Среди них восседает младенец лет полутора и с величавым равнодушием расшвыривает книги в разные стороны.

Михаил Александрович с улыбкой наблюдает за сыном.

Вдруг мальчик хватает одну из толстых книг, кладет ее себе на коленки и радостно лопочет, хлопая по обложке с портретом седобородого лобастого старика.

Шолохов поднимает одну из далеко отброшенным сыном книг, смотрит на заглавие, потом смотрит на седобородого. И начинает заразительно смеяться.

– Молодец, сын! Вкус имеешь. Кидай прочь отцовскую писанину! Вот так, вот так! Подальше! Зато Толстого цени, люби, сынок. Это писатель!

Скромность – замечательная черта, органически присущая Михаилу Александровичу. Она пронизывает его внешность, одежду, речь, поступки.

В литкружке нашем было народу немного, большинство селькоры, только что начавшие писать в газету свои первые очерки, фельетоны.

Михаил Александрович поставил работу кружка не стандартно. Ему хотелось тесно связать теорию с практикой, беседы о мастерстве и творчестве кружковцев.

Вспоминаю его доклад о Чехове как о мастере новеллы. Это был скорее не доклад, а задушевная беседа о любимом писателе.

Михаил Александрович делился с нами своими мыслями о величайшем русском новеллисте, советовал учиться чеховской краткости, меткости изложения, блестящей динамике сюжета.

Образ Чехова вставал перед нами точно освещенный прожектором, по по-новому – яркий, глубокий, мудрый.

После этой беседы Шолохов дал нам задание – написать новеллу по типу чеховского «Хамелеона», но только на сегодняшнем материале. Вот уж когда поработали селькоровские перья!

Нам всем доставалось изрядно. Михаил Александрович никого не щадил – ругал и за отсутствие выдумки, и за корявость языка.

Но он от души радовался каждому успеху, каждому меткому слову, найденному кем-либо из нас.

Помнится мне еще одна очень своеобразная беседа о старинной восточной поэзии, о мудрости древнеарабских афоризмов, о необходимости научиться ощущать вкус литератур всех наций.

– Нельзя запираться в рамках только своей культуры, только своего века, – примерно так говорил нам Михаил Александрович. – Надо быть неутомимо любопытным. Интересоваться Индией, Византией, Южной Америкой… Чем больше будете любопытствовать, тем глубже и яснее поймете вы место своего народа, своей эпохи в ходе мировой истории.

* * *

Один из вешенских жителей рассказал мне о Шолохове не то быль, не то легенду:

– Вызывают раз Шолохова в Москву, к писательскому начальству и говорят ему: – Чего ты, Михаил Александрович, всемирный писатель, живешь в каких-то Вешках, у чорта на загривке, извините за выражение. Шутка ли – 150 километров от паровозного гудка, на самих песках да на перекатах? Переезжай к нам, в Москву. Мы тебе тут и квартиру, и дачу дадим, и машину первейшей марки, театры под боком и вся культура. Переезжай!

Призадумался Михаил Александрович и ответ держал такой:

– Невозможно мне будет переехать, товарищи. Нельзя мне от казачества оторваться. Врос я корнями в землю донскую целинную. Оборвутся корни – кровью изойду, строчки не напишу. Здесь я возрос, здесь до славы дошел, здесь меня каждый куст придорожный знает. И степь мне здесь по весне улыбается, и рыбалить на заре тут съездить могу. Нет уж, никуда я из Вешек не тронусь.

Так и остался. Так и живет в голубом флигельке над самым Доном, книги для всего мира пишет.

Павел Кудинов
Восстание Верхнедонцев в 1919 году

События, описываемые мною в главе 1-й без обозначения дат, относятся к 1918 году, месяцам ноябрю и декабрю.

I

В настоящей главе считаю необходимым вкратце коснуться главнейших причин ухода с боевого поля частей Верхне-Донского округа1 в период атаманства генерала П.Н. Краснова2, так как с этим связано последовательное развитие дальнейших событий, имевших важное значение, а именно крушение боевых планов и беспорядочный отход Донской армии к Новочеркасску.

В 1918 году я, будучи начальником пулеметной команды 1-го Вешенского конного полка (с которым выступил на фронт 20 июня), 2 июля, при наступлении полка на станцию Филоново, был ранен и отправлен в госпиталь, в котором (по причине тяжелого ранения) пришлось оставаться долгое время и видеть собственными глазами деяния тыловых учреждений, доведших фронт до открытого неповиновения, митингов, братания и, в конце концов, ухода по домам.

Нужно сказать, что на протяжении антибольшевистского Фронта находилось несколько армий: Донская, Кавказская (Кубанская), Добровольческая и, отменная от трех первых по своей удали мародерства, безобразий и бесчинству – Южная армия3. Первые три сражались за цели несовместимые: Дону, Кубани и Тереку необходимо было воскресить свои исторические права, изгнать вторгнувшихся коммунистов из пределов Казачьей Земли. Добровольческая же армия, олицетворявшаяся былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых.

Данные очерка касаются исключительно Донской армии, Донского правительства и командования, а деятельность Добровольческой армии и ее командования затрагивают только изредка. Донское правительство и командование прекрасно понимали казачий характер, казачье сердце, душу и психологию, но использовать таковые в разыгравшихся революционных событиях сознательно, с обдуманной целью не желало или не умело.

Секрет боевого успеха войны совсем не заключается в многозначащих шумных парламентах и ораторских выступлениях с блестящими речами, а в жизнеспособном творчестве каждого из нас в отдельности, в его самопожертвовании в пользу того, кто стоял ближе к смерти, мукам, голоду и холоду.

Отливы и приливы от одной личности к другой, несовместимость стремлений к разным целям, трусость ответственных казачьих вождей перед «жестами» г. Деникина, нагроможденность до невероятных размеров тыловой канцелярщины, которая служила базой для дезертиров почетного звания; отдаленность и неискреннее отношение к рядовым бойцам – все это не дало достигнуть тех желанных результатов, за которые боролись рядовые офицеры и казаки. Нужно искренне признать, что психология рядового казачества, сказавшаяся в «гражданской» войне, была так ясна, так справедлива, что оспаривать кому-либо из истинных казаков едва ли придется. Вспомните случаи, когда казаки, дойдя до границы своей родной земли, говорили: «Дальше не пойдем, так как там земля не наша и вмешиваться в жизнь и порядки русского народа мы не желаем». Эти мысли были высказаны языком простого казака, призванного на фронт из отдаленных хуторов Донских степей. Но все же, усилием политических руководителей, справедливая казачья мысль была сбита с истинного пути и направлена по пути очевидного поражения, страдания и гибели4.

Все же казаки продолжали повиноваться распоряжениям своего начальства, переносить всевозможные тяжести позиционной жизни, в судорогах предсмертных мук бороться с нашествием врага, медленно, полунагими умирать под сугробами холодного снега за пределами Казачьей Земли. За что? Кому было нужно это движение на север? Казакам ли? Казаки свято и героически исполняли свой боевой долг – долг рядового бойца. История их не осудит и не упрекнет, так как они за собой имеют страницы славных побед и неувядаемой славы. Но какое смягчающее вину обстоятельство найдет тыловая администрация для оправдания себя перед будущей историей? В то время, когда на фронте лилась человеческая кровь, вы, гг. тыловые сановники, что вы делали за спиною фронтовиков? Вы гарцевали на балах и вечерах, распевали песни на тему дня, пресыщаясь в кутежах, в первую очередь получали обмундирование, назначенное для фронта, и щедро растаскивали достояние казачества.

Ни Войсковой Круг, ни главный штаб Донской армии не приняли тех мер, чтобы как фронт, так и тыл олицетворялся именем казака, но отнюдь не бывшими чекистами императорского времени. Вот это-то очевидное зло и не было устранено вовремя. Донское правительство насаждало московского барина, испуганно вылезшего из грязной мужицкой рубахи, не только что во все ответственные тыловые учреждения, но и в ряды фронтовиков, которые на фронте среди казачьих частей не могли быть терпимы.

Последние, пользуясь приютом и чувствуя себя вне всякой опасности на казачьей земле, продолжали свое гнусное дело насилия и мщения. Высшее же командование Дона, достаточно осведомленное об их преступной деятельности, молча продолжало покровительствовать своим приятелям – коллегам по службе в императорской армии. Базируясь на дисциплине, они бросали в бой раздетые, невооруженные части с приказом: «Очистить от большевиков Дон». Но когда храбрые горсти казаков выбивали противника из пределов своей земли, то сейчас же начиналось подталкивание казаков на путь дальнейшего движения, с целью овладеть некоторыми пунктами, как бы имеющими важное стратегическое значение, где можно занять твердое оборонительное положение. С занятием первых стратегических пунктов перед глазами белых вождей открывались тысячи новых стратегических пунктов, которые неудержимо манили их к победоносному движению вперед через Москву до холодных берегов Северного Ледовитого океана.

Но ведь эти многочисленные стратегические пункты, расположенные на чужой земле, в расчет казачьих освободительных стремлений не входили, за исключением тех генералов и политических руководителей судьбою Дона, которые были казаками только по внешности (мундир!).

День ото дня собственное обмундирование у фронтовых бойцов приходило в негодность; отбираемые же у противника военные трофеи сейчас же захватывались тыловыми нарядами во главе с комиссией «по учету трофей, отбитых у противника».

Из захваченных трофеев ценные предметы, необходимые для нужд армии, целиком расхищались ловкими маклерами патентованной комиссии и множеством других лиц, которые с алчностью пригребали собственность, им не принадлежащую; всякое же барахло, непригодное к употреблению, ревностная комиссия заносила в опись учетных актов и свидетельствовала тройною подписью экспертов.

Жалованье, причитавшееся казакам, только значилось у заведующего хозяйством по отчетным листам, но фактически выдавалось не полностью, с полугодовым запозданием, а в большинстве случаев «покрывалось давностью». Обмундирование, предназначенное для фронта, тщательно сортировалось на всех пунктах интендантского ведомства, а потому из всего количества обмундирования, посланного на фронт комплектно по числу наличного состава бойцов, последние получали одну десятую долю. Очевидно, что в расчет интендантских преступников входили заблаговременно соображения, что ко дню доставки обмундирования в часть многие непременно должны быть перебиты и для них никакого обмундирования не требуется. Благодаря таким «тонким» расчетам интендантских хищников оборванные и босые казаки с каждым днем приходили в отчаяние, утрачивая боевой дух воина.

Упадок боеспособности казаков хотя и медленно, но продолжал ползти по той наклонной плоскости, которая вела к неизбежной катастрофе.

Некоторые командиры частей (как смертью павший полковник Агафонов)5 неоднократно доносили по начальству и просили принять неотложные меры, чтобы предотвратить фронт от начавшегося разложения, но все подобные крики оставались под сукном тыловых администраторов.

Наконец, боевые марши раздетых и разутых казаков довели их до крайнего отчаяния, и одна из сотен 1-го Вешенского пешего полка, не нарушая порядка воинской дисциплины, потребовала от командира сотни, чтобы последний вел сотню в ст. Вешенскую, где, получив обмундирование, она вернулась бы обратно на фронт. Но командир сотни исполнить требование сотни категорически отказался. Тогда казаки, избрав нового командира сотни, в порядке пошли в Вешенскую. Прибывши в последнюю, сотня обратилась к интенданту штаба Северного фронта полк. Артынскому с просьбой выдать им обмундирование, но полковник Артынский завопил благим матом о «взбунтовавшейся толпе» и помчался к командиру северного фронта генералу Иванову. Подтягивая на бегу амуницию, вопил: «Бунт, сволочь этакая!»

Сейчас же волею командира северного фронта генерала Иванова и полковника Саватеева сотня была арестована, все «зачинщики» были изъяты и переданы в руки московской охранки (судья военно-полевого суда при штабе Северного фронта на Казачьей земле), а остальная часть сотни была отправлена в 28-й Донской казачий полк «для исправления». 28-й полк считался боевой и исполнительной частью на фронте, но отнюдь не был исправительным батальоном, как это представлял его генерал Иванов и полковник Саватеев.

Одна из доблестных сотен, которая 200 дней войны пережила в окопах, всякую минуту всматриваясь в страшный образ смерти, была объявлена взбунтовавшейся толпой. Да разве это бунт? Нет, это не был бунт, а справедливое требование оборванных и босых бойцов.

Всех «зачинщиков», которых оказалось 12 человек, военно-полевой суд приговорил к расстрелу.

Приговор о смертной казни, вынесенный над двенадцатью осужденными казаками, скрепленный подписями белых чекистов, был приведен в исполнение только через три дня, так как для подобной «операции» не находилось охотников. Но в конце концов, силою угрозы цель убийц была достигнута. Конвой с осужденными (около двух часов ночи) прибыл на место казни, где уже к этому времени трусливо пережимался взвод стрельцов из казаков Базковской гарнизонной сотни с «четой судебного ведомства».

Двенадцать осужденных мучеников были построены в шеренгу над темным рвом приготовленных могил. Тишина кругом… Взвод стрельцов, своих же братьев, волнуется, беспорядочно бряцая винтовками, вкладывая обоймы в магазинную коробку… Кривая шеренга замирает в ожидании команды. Герои кровавой тризны в офицерских мундирах с подвешенными никелированными шпагами пытаются закрыть глаза осужденным белой тряпкой, чтобы самим не стыдно было смотреть в невинные лица обреченных, но казаки мужественно срывают повязки с глаз и бросают в лицо басурманам.

Минутное молчание… Послышалась робкая команда… Сверкнули стволы винтовок, рассекая темный мрак ночи, и тихое «пли!» скользнуло по рядам. Щелкнул курок, и громкое эхо рваного залпа прокатилось по окрестности станицы.

Через мгновение взвод стрельцов беспорядочно передвигался с одного места на другое, содрогаясь от криков умирающих. Воинствующие «сигнальщики» с вынутыми шпагами бросились ко рву, но, к их удивлению, там оказались всего три тела, которые корчились в агонии предсмертных мук, а остальные же, несмотря на жгучую боль, скрылись в лесной чаще. Оторопевшие палачи спешно забросали полумертвые трупы песком и приказали расстрельщикам идти к месту расквартирования своей сотни.

Едва загорелся луч восходящего солнца, как в Вешенскую к окружному лазарету стали подходить окровавленные человеческие фигуры, которые стонали от боли ран, покрытых засохшей коркой алой крови.

Встревоженное население вереницей окружило окровавленные фигуры, то расспрашивало, то с жадным любопытством прислушивалось к рассказам казаков о минувшей кровавой ночи. Медицинский персонал сейчас же оказал надлежащую помощь и уложил раненых на свободные кровати.

Страшный рассказ казаков, которые побороли смерть, с молниеносной быстротой прокатился по всему округу, а главное, по фронту. Испуганные отцы, матери, жены и дети спешили в Вешейский лазарет, чтобы увидеть чудом спасенных. К вечеру лазарет был полон прибывшими родственниками, которые горько оплакивали недобитых мучеников.

Военная власть штаба Северного фонта пыталась предотвратить распространение сведений о происшедшем (неудачном для них «инциденте») путем строгого запрещения посещать недобитых казаков кем бы то ни было, но было уже поздно. Брешь оказалась пробитой. Брожение началось.

Враждебное отношение и ненависть к власти с каждым днем все увеличивалась. Члены военно-полевого суда, почуяв беду, поспешно исчезли с кровавого поприща на юг, где еще было тепло и безопасно для их жизни.

До сего я касался только тыловой администрации и ее деяний. Но что же делалось в это время на фронте? Казалось бы, что законное требование вышеупомянутой сотни было задушено самыми беспощадными мерами. Генерал Иванов со своими штабными соратниками как будто успокоился; начальник штаба Северного фронта генерал Замбржицкий приступил к устройству зимовой квартиры: рубили капусту, солили огурцы, помидоры, сушили фрукты, дыни и пр. Совсем укладывались сосать лапу в теплом уголке ст. Вешенской.

Раздетый фронт все больше к больше приходил в негодование. Наконец наступили холода глубокой осени, а обмундирование не доставлялось. Появившийся тиф и мороз стали косить бойцов. Ряды начали быстро редеть. Всякие жалобы, просьбы и, наконец, протесты фронтовиков не могли прожечь толстокожую штабную администрацию. Казаки взбунтовавшейся сотни, о которых упомянуто выше, разновременно вошли в состав 28-го Донского полка и своими рассказами о расстреле невинных казаков, о грабежах в тылу дали новый горючий материал для окончательного воспламенения фронта. Вот это-то и послужило главным поводом начавшихся митингов, братаний и перехода на сторону красных.

Казаки 28-го полка, распропагандированные рассказами своих станичников о бесчинствах, которые происходят в тылу, запросили штаб Северного Фронта о том, почему приведен в исполнение смертный приговор над 12 казаками 1-го Вешенского полка? Штаб ответил: «Через мертвые трупы товарищей марш вперед!»

Казаки, которые не знали уныния, с бодростью переносили до этого тяжести боевой жизни, вдруг охладели, утеряли дух воина, и пыл победоносного порыва окоченел. Казаки в обращении с начальниками вели себя вызывающе, приказания стали не исполняться, настойчивые требования командиров частей с применением дисциплинарных наказаний только увеличивали озлобление. Казаки 28-го, Вешенского, Казанского и Мигулинского полков от неповиновения и митингов перешли к открытому братанию с солдатами красной армии; растерявшиеся командиры метались из штаба в штаб, употребляя все усилия, чтобы спасти полки от окончательного разложения, но было поздно. Жирный росчерк пера членов военно-полевого суда, утвердивших силу смертного приговора над 12 казаками, возымел свое действие.

Вскоре частичные братания превратились в непосредственные переговоры целого участка; красные парламентеры без опасения появлялись в частях Донской армии. Обескураженные командиры частей, считая дальнейшее пребывание в частях опасным, бросились кто куда попало.

В то же время властью окружного атамана Верхне-Донского округа генерала Белоусова были созваны экстренные станичные сборы для изыскания мер предотвращения дальнейшего разложения фронта. Сборы были собраны одновременно в станицах: Вешенской, Мигулинской, Казанской и др. по одному и тому же вопросу, а потому я коснусь только сбора в Вешенской, в которой находился штаб Северного фронта.

Собравшиеся старики и представители хуторов заслушали доклад станичного атамана, сотника Варламова6, о создавшемся положении на фронте, но в то же время потребовали от атамана объяснения: почему фронтовики митингуют и какие к тому причины? Атаман не смог отвечать на такие вопросы, ссылаясь на свою некомпетентность. Сбор просит тогда генерала Иванова пожаловать на сбор и дать исчерпывающие объяснения по вопросу о положении на фронте, но последний не идет. Представители станичного сбора категорически потребовали через станичного атамана, чтобы генерал Иванов немедленно прибыл. Генерал Иванов является на сбор и, крича и размахивая руками, обратился к сбору со следующими словами: «Господа, вам что от меня нужно?» Сбор отвечает: «Просим вас доложить нам

о положении на фронте, так как, по словам наших сынов, жизнь которых мы вверили вам, они обращены в толпу оборванцев, которых пожирает эпидемия и стужа зимы. Генерал Иванов ответил: «Я

– командир Северного фронта, генерал-лейтенант Иванов, по этому вопросу разговаривать с вами не желаю!» Сделав крутой поворот, вышел вон, сопровождаемый криками негодования заволновавшегося сбора. Станичный атаман пытался восстановить нарушенный порядок заседания, но ничего не помогало.

Старики, оскорбленные ответом генерала Иванова, потрясая кулаками в воздухе, покинули заседание и разошлись по домам. Наутро, в первых числах декабря, усилием станичного атамана сбор снова был собран для решения вопросов, объявленных в повестке вчерашнего дня, но представители станичного сбора заявили: «По нашему отцовскому суждению, волнение фронтовиков произошло не на почве коммунистической пропаганды, а на почве тех острых недостатков в обмундировании и других предметов, которые ощущает фронт. Правительство же и командование вместо того, чтобы все отдать для тех бойцов, которые безропотно умирают в окопах в холодной степи, горячо заботится о тыловых увеселениях; крик страждущих казаков на фронте не слышен, а с нами, седыми стариками, разговаривать не желают… Так пусть они желаемый для себя порядок восстанавливают сами, а мы уезжаем по домам».

В то время, когда в станицах происходил шум сборов, на фронте, в крестьянской избе, подписывались мирные условия верхнедонцев с красными. А в степи озлобленные казаки ловили переодетых бегущих офицеров, снимали с них погоны, но не препятствовали уходить на юг.

В первых числах января 1919 года фронт полками Верхне-Донского округа был брошен, и казаки, то в одиночку, то вереницами, пешие и конные тащились в свои хутора. Полки же Донской армии, комплектованные из южных округов, с частичными сопротивлениями спешно отступали на юг, бросая различного рода тяжести, штаб же Северного фронта и окружная администрация в бурную зимнюю ночь бежали в станицу Чернышевскую7.

10 января 1919 года в станицу Вешенскую в боевом порядке вступил 28-й казачий полк. Урядник Фомин, выборный командир полка, и политический комиссар того же полка Мельников приказом № 1 объявили все учреждения «контрреволюционного времени вне закона»; впредь, до особого распоряжения, окружной властью считать штаб 28-го полка, коего приказания и исполнять.

Наступило время собраний, митингов; замелькали красные значки. Станица на осадном положении. Суетятся адъютанты, отдавая приказания, мчатся отдельные всадники, куда-то спешат конные взводы. Любители же послушать и поглазеть до поздней ночи бродили по улицам, перечитывая заборную литературу приказов, воззваний, прокламаций и т. п. Новые правители в Верхне-Донском округе хотя и покраснели, но покраснели только по внешности, внутренние же, душевные качества остались те же. Казаки Фомин, Мельников и др., несмотря на то что они перешли в красный стан, не изменились; с ними можно было говорить на все тоны и лады, и если нужно, выругать напрямик, по-казачьи, то и ругали, не чувствуя никакой опасности. Всем тем, кто не желал оставаться под красной властью, не возбранялось беспрепятственно перебираться в стаи «белых», они даже их снабжали пропускными билетами во избежание всяких самочинных насилий по пути следования.

Те же казаки, которые отступали с фронта без определенного направления, не знали, что делать: идти ли за армией или оставаться. Части, не принимавшие участия в переговорах с красными, протестовали против 28-го полка (37-й Донской казачий полк), но после долгих разъяснений администрации новой власти все расходились туда, куда звал голос каждого в отдельности…8

Глава II

ПРИХОД КРАСНОЙ АРМИИ


В то время, как в Округе царили шум и болтовня нового «правительства», выделенного из состава 28-го полка, красное командование аннулировало только что заключенные мирные условия с полками Донской армии и, по пятам казаков, красные части вторгались в нейтральную зону Верхне-Донского Округа.

«Товарищи» Фомин и Мельников, напуганные появлением партизанских отрядов Донской армии со стороны станицы Каргиновской9, бросились в разные стороны за вооруженной помощью; делегаты с красными бантами мчались в ближайшие части красных. Штаб 28-го полка, не уверенный в том, что Красная Армия может быстро прийти на выручку, приступил к ликвидации окружного казначейства и продовольственных складов. Настроение жителей подымалось; блеснула мысль о спасении Округа от нашествия большевиков, но увы! надежда на избавление от красных в тот же день была рассеяна прибывшими делегатами 33-го Московского сов. полка. Перепугавшаяся власть успокоилась. Ликвидация остановлена. Партизаны исчезли.

Население, не сочувствующее красной власти, а главное, из-за страха перед «чекой», попряталось; площади, улицы опустели; закрылись наглухо окна; в вечернее время редко где увидишь мерцание огонька; всюду мертвая тишина.

15 января 1919 года штаб 28-го полка, чувствуя конец своего «правления», приступил к расхищению четырех с половиною миллионов денежных знаков, изъятых из окружного казначейства, но в то же время охотно выполнял просьбы отдельных лиц и учреждений, которым надлежало получить причитающиеся «от казны» суммы для погашения долговых документов, которые остались не оплаченными эвакуировавшейся «белой» властью; но, что важно, так это – изъятие денег и распределение их между казаками с целью сохранить казачье достояние от поползновений красных. Значит, мир с красными – мир «внешний», да и то заключенный вынужденно.

К 17 января всюду воцарилась тишина. Недавно оживленный Округ вдруг замер. Все взрослое население и толпы веселых детей, которые только сейчас кувыркались в сугробах снега, исчезли. Первым вестником приближавшихся красных были конные красноармейцы, карьером влетевшие на площадь станицы, которых встретил станичный «пролетариат» низким, до земли, поклоном и ревом приветствий.

Через некоторое время, перед закатом солнца, на участке песчаных пирамид, расположенных между хутором Дубровским и станицей, была видна ползущая, змееобразная серая масса, которая медленно приближалась к окраинам станицы. Попрятавшееся население наблюдало за проходящими солдатами из-за полузакрытых дверей, через щели окон, из-под заборов, плетней. Пришедшая часть Красной Армии называлась «15-й Инзинской п. дивизией»10, которая была расквартирована в станице Вешенской.

Во время квартирования в станице красные солдаты держали себя нагло, немало причиняли «неприятностей» и притеснений; лучшие комнаты занимались солдатскими подсумками, котелками, консервными банками и пр. барахлом, а хозяев, независимо от количества членов семьи, сгоняли в одну комнату-стряпуху и приказывали «не пищать» и «не беспокоить красных солдат, защитников всемирного пролетариата».

Всем известно, что в доме каждого казака – иконы и лампада прежде всего. И вот ленинские солдатики, наевшись до отвала казачьего хлеба и развалившись на полу, брали винтовки и начинали заниматься стрельбой по иконам и лампадам… Лопались стекла окон, со звоном падали иконы, пороховой дым и хохот красных солдат наполняли прежде чистую и тихую горницу казака. На протест хозяев отвечали: «Ты что разговариваешь, мать твою… кадет этакий, али хочешь проведать Могилев? Возьми своего раненого Бога и иди вон!» Бессильный казак молча собирал осколки икон, лампаду и уходил думать думушку свою горькую.

Некоторые любопытные бродили по улицам, останавливались под красными знаменами штабов, перечитывали надписи: «15 Инзннская дивизия Р.С.Ф.С.Р.», «Мир хижинам, война дворцам», «В борьбе обретешь ты право свое» и пр.

Вскоре 15-я дивизия была отправлена на фронт; а в станицу прибыла новая власть – террора и неописуемых бесчинств.

Глава III

КРАСНЫЙ ТЕРРОР


После ухода частей Красной Армии на фронт станицы Верхне-Донского Округа столкнулись с новой «социалистической властью»: трибунал, чека, команда слежек и иодслушивателей, охраняемые карательными отрядами особого назначения11. Комиссары, имея неограниченную полицейскую власть, первым долгом приступили к ликвидации штаба 28-го полка. Как штаб, так и полк был распущен, оружие отобрано. «Товарищи» Фомин и Мельников и их помощники остались за бортом; их высокими заслугами советская власть теперь не интересовалась, и они усердно обивали пороги красных учреждений, вымаливая покровительство «за усердную службу». Население же обезоруживалось, включительно до ножа; закрывались храмы, училища, «социализировалось» имущество граждан и церковная утварь. Жители бросились кто куда мог, – кто на юг, кто в погреб, кто в лес, в болото… Озверевшие комиссары тешились грабежом, убийством, выполняя секретную инструкцию высшего революционного совета, которая была отобрана у политического комиссара Эрлиха, пойманного восставшими казаками 5 марта, при взятии станицы Букановской. Вот ее текст:


«Инструкция. Секретно. 12 декабря 1918 года.

От Высшего революционного совета Р.С.Ф.С.Р. политическому комиссару Эрлиху для исполнения. Лица, перечисленные в пунктах, подлежат обязательному истреблению: все генералы; духовенство; укрывающиеся помещики; штаб и обер-офицеры; мировые судьи; судебные следователи; жандармы; полицейская стража, вахмистра и урядники царской службы; окружные, станичные и хуторские атаманы; все контрреволюционеры и – все казачество…»12

Наряду с бесчинствующими комиссарами зашевелились и подонки местного населения, нащупав «благоприятную почву» для легкой наживы. Комиссары в течение целых дней «развлекались» буйным пиром, собирая всевозможные доносы от местных шарлатанов, от слежек и подслушивателей. Мирные жители зачековывались в избах, ожидая страшных сумерек.

Лишь только наступала ночь, как на площадь выползала красная шайка, сопровождаемая местными вожатыми. Красные чекисты силою врывались потом в помещения любого хозяина и учиняли там дикую расправу, набрасываясь на «одушевленную» и «неодушевленную» жертву. Взламывали домашние хранилища и выгребали все, что попадалось под руку, как то: мебель, одежду, белье, посуду и пр.

Кроме того, срывали иконы, крича: «Товарищи кадеты, смотрите, мы вашего Бога повергли к ногам красного солдата!» На протест хозяина громилы выталкивали несчастного на улицу и, нанося удары прикладами, бросали его в сырой подвал, где уже десятки обреченных казаков тихо стонали от физической и моральной боли. Награбленное же имущество нагружали на обывательские подводы и отправляли на ближайшую станцию для «снабжения московского пролетариата».

Ночью представители советской власти являлись в подвал узников, вызывали по списку заочно осужденных, приказывали забирать вещи «для отправки на Воронеж». Узники, зная этот страшный лже-Воронеж, бросались друг другу в объятия, передавая поклоны родному семейству. Жуткая трагедия невинно гибнущих совершенно не трогала дьявольские души палачей. Узников, вызванных по списку, окружал конвой, который ударами прикладов ускоренным маршем гнал в глухую степь и там, в полночи, между безлюдных песчаных пирамид, совершалась инквизиция над казаками. Рубили головы, вырывали языки, снова пришпиливали голову к туловищу (как это сделали полковнику Дунаеву), злодеи наносили десятки штыковых ран даже в безжизненное казачье тело и оставляли потом на расхищение псам и диким зверям.

Вот вам честь в глухую полночь —
Быстрым маршем на покой!
Пусть гниет под снегом сволочь,
С нами – молот-серп с звездой.

Если же кто из родственников пытался предать земле изуродованное тело отца или брата по обычаю христианскому, то ему и самому угрожала та же участь. Церковь молчала. Молящиеся были рассеяны. Только с высоты колокольни сиял символ правды, мира и любви…

Население Округа, охваченное ужасом, металось по хуторам и буеракам, всячески укрываясь, чтобы не попасть в распоряжение чеки. Ненависть к новой чужой власти росла не по дням, а по часам. По хуторам бродили команды мародеров, забиравшие скот, лошадей, казачий хлебец, перетрясая сундуки, отыскивая «белопогонников». На все жалобы хуторских обществ отвечали усилением террора.

Казаки, доведенные до крайнего отчаяния, под всякими предлогами пробирались из одного хутора в другой, собирали сведения о количестве хуторов, которые готовы к неизбежному восстанию.

Глава IV

ВОССТАНИЕ


Свыше 500 обезображенных трупов верхнедонцев, замученных чекой в течение сорокадневного красного террора, были разбросаны по оврагам, по песчаной степи, в глуши кустарников, никем не посещаемые, никем не погребаемые. Эти мученики вопили о мщении за кровь, слезы женщин и детей, за сожженные хижины, за честь священных символов, растоптанных в ногах сатанинской прихоти.

Комиссары хотя и обезоружили казаков (под страхом смертной казни), но все-таки казаки часть оружия припрятали «про черный день». День этот близился. Возмущение и ненависть к разгулявшемуся террору росли. Тем временем чекисты приступили к учету награбленного, не замечая скрытого гнева народа. Казаки с особой осторожностью поддерживали беспрерывную связь между хуторами и станицами, выжидая момент, чтобы отплатить красным убийцам, залившим кровью родной край.

Донская армия в декабре 1918 года, отступая к Новочеркасску, уничтожила железнодорожные мосты: Лиски, Чертково, Миллерово, Донской Калач, Серебряково13 и т. д., чем заставила красных, впредь до исправления последних, избрать сухопутные коммуникационные пути: I) ст. Калач – Воронежская губ., ст. Казанская, Миллерово; 2) станция Серебряково, Усть-Медведица, Царицын, Большой, Горбаты, ст. Боковская, ел. Астахове и Миллерово, по которым тащились обозы с продуктами, боевыми припасами и проходили эшелоны солдат для пополнения частей фронта, давая значительный отдых в станицах Казанской, Вешенской и Усть-Медведицкой.

Казаки хутора Шумилина (Казан, ст.), зорко наблюдая за передвижениями частей красного пополнения, в ночь под 26 февраля 1919 года напали на спящий карательный отряд, расположенный в том же хуторе. Комиссары были уничтожены; истребив отряд грабителей в хут. Шумилине, доблестные шумилинцы с присоединившимися казаками ближайших хуторов в конном строю помчались в ст. Казанскую, уничтожая по пути красных. В попутных же хуторах призывали казаков присоединиться, и все, кто мог, седлали коней и спешили к родной станице. Около пяти часов ночи под вой зимней вьюги конные повстанцы под командою подхорунжих и урядников окружили ст. Казанскую. Разбившись на группы и определив роль каждой, повстанцы в пешем строю бесшумно двинулись в центр станицы, «ликвидируя» на месте патрули и часовых. Комиссары, предавшиеся сладкому сну после только что окончившегося танцевального вечера, состоявшегося в эту ночь, были разбужены и завыли в отчаянной тревоге. Солдаты карательного отряда, которых было 300 человек при 20 пулеметах, и эшелон около 1000 штыков, как раз шедший на пополнение фронта, бросились к оружию, но скоро обратились в бегство, укрываясь по дворам, в садах и темных углах станичных построек. Некоторые комиссары пробовали задержать бегущих солдат, но увы! спасения нет, всюду повстанцы! всюду смерть! Стрельба, крики, стоны, неразборчивые команды звучали сквозь сумрак зимней ночи. Комиссары бросились к телефону, чтобы уведомить соседние станицы о вспыхнувшем восстании, но были перебиты повстанцами, занявшими почтовые и телеграфные станции. С наступлением рассвета 26 февраля еще продолжались частичные схватки, но к 10 часам дня побоище было окончено. По окончании боя восставшими было захвачено: один миллион ружейных патронов, восемь орудий, несколько сот артиллерийских снарядов, винтовки, мотоциклеты, 50 пулеметов и пр. предметы, которые были редкой ценностью для повстанцев.

Уничтожив красных в Казанской, восставшие, в количестве 250 человек, двинулись на станицу Мигулинскую, лежавшую в 12 верстах от Казанской, захватывая сторожевые пункты наблюдателей. Комиссары Мигулинского исполкома, не зная о восстании казаков в Казанской, то и дело звонили по телефону в Казанскую, справляясь о положении, но восставшие неизменно отвечали: «Все спокойно!»

26 февраля, около 3 часов дня, на окраинах станицы Мигулинской послышалась редкая стрельба. Четыре конные сотни, подошедшие с хуторов – Дубровский, Варварин и Казанской, окружили станицу, наступая в центр и изредка открывая огонь из пулеметов.

Комиссары, встревоженные пулеметной стрельбой, да еще днем (так как они обыкновенно стреляли ночью), торопились узнать, что за стрельба? Узнают, что станица окружена восставшими казаками, которые оцепили все выходы.

«Товарищи, спасайся!» – крикнул комиссар исполкома. Красные московские люди, охваченные паникой, бросились в казачьи дворы, вымаливая спасение у тех, у которых только что выворачивали душу и карманы. С испуганными лицами бегали красные из улицы в улицу с целью выскользнуть из осажденной станицы, но всюду натыкались на восставших, корчась в судорогах под острием штыка, шашек и прикладов.

Истребив мигулинский гарнизон, освободив обреченных на смерть, казаки отдельными отрядами, под командой выборных командиров, двинулись вперед, занимая впереди лежащие хутора по-станично, истребляя бродячие шайки красных. В ночь под 27 февраля конная сотня в составе 100 человек из казаков Солоновского, Решетовского и Чиганацкого хуторов, под командою подхорунжего Емельяна В. Ермакова14, выступила на Вешенскую с целью застать врасплох окружной ревком и трибунал. Главари же, комиссары Решетков, Рожков и др., пронюхали уже, что станицы Казанская и Мигулинская в руках восставших, что группа конных казаков наступает на Вешенскую со стороны реки Решетовки, в ту же ночь бежали в станицу Еланскую, оставив в занимаемых ими квартирах все ценности и даже личные вещи, не предупредивши об этом коменданта местного карательного отряда. Утром 27 февраля красный комендант округа, узнавши об исчезновении комиссара и чеки, сейчас же принял меры к обороне, для чего вызвал гарнизон, в котором насчитывалось 350 штыков при 12 пулеметах, и занял оборонительное положение. Ровно в 9 часов утра 27 февраля конница восставших казаков рассыпалась лавой и, прикрываясь песчаными буграми, таловыми кустарниками и бором молодой сосны, незаметно для противника окружила станицу с запада, севера и востока с расчетом, что разбитый противник бросится через Дон, где должен быть встречен базковской восставшей группой.

Приблизившись к станице, восставшие открыли редкий ружейный огонь со всех окраин, делая демонстративные перебежки из улицы в улицу для того, чтобы не дать возможности противнику учесть силы наступающих. Красные, занявшие оборонительное положение, открыли ружейный и пулеметный огонь по всем исходящим улицам. Огонь с каждой минутой усиливался, щелкали винтовки, тарахтели пулеметы, пули со свистом щелкали по крышам, камням, со звоном летели стекла окон, испуганные жители забирались в погреба и подвалы. Полурота красных, при двух пулеметах, удерживала северо-западную рощу для того, чтобы не дать возможности восставшим обойти станицу левым берегом Дона, но была сбита; отступая, оставили 2 пулемета. Комендант красного гарнизона, оказавшийся в опасном положении, командовал: «Товарищи, за мной!» – и все красные бросались в бегство через Дон; атакующие казаки из западной рощи и станицы расстреливали убегающих солдат перекрестным огнем. Нерешительность казаков базковской группы, не выступивших в условленное время, дала возможность красным укрыться в густой роще в займище.

Три главные станицы Верхне-Донского округа были очищены, необходимо было стремительным движением вперед уничтожить бегущие остатки красных и захватить военный склад в станице Каргиновской.

Конная группа красных казаков, которая выбивала красных из Вешенской, будучи всю ночь в холодной степи, оказалась не в состоянии преследовать красных, измученным лошадям и людям требовался хотя бы короткий отдых.

Того же 27 февраля была объявлена мобилизация, и нарочные помчались с приказом по хуторам. Я же, учитывая цену связи и объединения, телефонограммой № 1 подчинил себе военные отряды станиц Казанской и Мигулинской и приказал формировать боевые отряды на местах властью командиров действующих частей; держать прочную связь с соседними частями и не забывать про взаимную выручку в бою. Правобережные хутора станицы Вешенской, до которых еще не докатился красный террор, на призыв восставших отвечали нерешительно.

Положение осложнялось; появившиеся темные силы – наемные рабы красных, повели усиленную агитацию, нашептывая казакам, что борьба с Красной Армией бесполезна. Я, не дожидаясь результатов объявленной мобилизации, приказал хорунжему Х.В. Ермакову15 немедленно сорганизовать правобережный боевой отряд и ждать дальнейших указаний. Поддерживая боевой порыв авангардов, мне необходимо было выяснить окончательное решение тех казаков, которые объявили «нейтралитет»; я совместно с членами окружного и станичного советов Д. и Б.16 собрал публичное собрание, на котором объяснил те последствия, которые ожидают нас за нерешительность и трусость, и потребовал положительного ответа, причем произнес краткую речь такого приблизительно содержания:

«Братья казаки, умолкните и терпеливо выслушайте слова, которые я вам скажу во имя спасения многих. Разве позволительно трусить степному вольному народу перед красной ордой? Если мы не будем договариваться и не выступим дружной семьей немедленно на поединок с красными палачами, то страшная участь постигнет не только тех, кто поднял оружие против насилия, но и тех, кто будет отговариваться своею непричастностью. Я вас не уговариваю, а приказываю, а приказываю потому, чтобы нам, родные братья, не быть перебитыми там, в песчаной степи, где кости наших братьев и доселе грызут голодные псы. В другое время, при других условиях вы могли бы обвинить кого-либо другого за то, что нас толкнули на кровавое поле, а сейчас кто заставил нас поднять оружие? Вы сами восстали, а поэтому вы до конца должны быть такими, каковы вы сейчас, в начале восстания. Вы сами встретились лицом к лицу с северными разбойниками! Вы видели и слышали невинную кровь, стоны мучеников, поныне валяющихся по оврагам в холодной степи без погребения. Ваша гордая и свободная душа, не признающая насилия, сбросила власть террора во имя свободы и отмщения за вопиющую кровь наших братьев, которые невинно замучены злодеями. Дорогой венец сплетем для мертвых, оставшиеся в живых обрящем жизнь, а жизнь наша только впереди. Братья, без колебания вперед! С нами Бог и правда!»

Раздались голоса: «Правильно! К оружию! Смерть палачам!»

В это время на взмыленной лошади, слегка раненной в ногу, в толпу собравшегося народа с криком «Посторонись! Дай дорогу!» въехал подхорунжий Атланов, Еланской станицы, который рассказал о тех ужасах, которые совершают комиссары, бежавшие из Вешенской, и умолял немедленно дать помощь, чтобы освободить станицу, которая готова присоединиться к восставшим. Казаки, выслушав рассказ Атланова, разошлись по домам, чтобы спешно готовиться к выступлению на фронт.

Наступила ночь. Все утихло, только в военном отделе тускло светил огонек; то и дело звонил телефон, налаживалась связь, вызывались начальники действующих частей, которым передавались телефонограммы и пр. Я же, со своим помощником есаулом Алферовым, не отходя от аппарата, отдавал распоряжения казанцам, мигулинцам, которые вели бой с наступающими красными частями со стороны слободы Калач, Богучар и ст. Чертково.

Утром 28 февраля в Вешенскую прибыли казаки ближайших хуторов, из которых было сформировано: один конный полк и дивизион пехоты, входящий в состав конного полка под командою прапорщика Н. Дарина. В это же время хорунжий Ермаков закончил формирование правобережного отряда. Такой же порядок формирования происходил в ст. Казанской и Мигулинской.

Утром 29 февраля 1-я Решетовская конная сотня в составе 170 человек под командою подхорунжего Ломакина выступила на ст. Еланскую и к двум часам дня разбила инженерную роту и заняла ст. Еланскую. Военный отдел, сформировавшийся в Еланской, приступил к спешному формированию восставших частей для обороны северной границы округа. Разбитые же шайки красных бежали в станицу Букановскую, Слащевскую и Федосеевскую, где мобилизовали население и, соединившись с подошедшими частями красных, заняли оборонительное положение от Бузулука по р. Раствердяевке до ст. Слащевской включительно.

В ночь под первое марта отряд хорунжего Ермакова выступил на станицу Каргиновскую с расчетом на рассвете занять последнюю, дабы не дать противнику времени уничтожить находящийся там склад боевых припасов. Около 12 часов ночи, не доходя до хутора Токина, лежащего в 8 верстах от Вешенской, отрядом хорунжего Ермакова были замечены колонны красных, которые двигались на Вешенскую. Отряд в составе 400 бойцов, заняв северо-восточные высоты хуторов Токина и Чукарина, без выстрела ожидал появления красных. Первая разведка, высланная вперед, проходя по хутору Токин, встретила конный разъезд красных, который рассеяла огнем. Карательный отряд, состоящий из одного батальона пехоты, эскадрона конницы и одной батареи, под командой комиссара Лихачева, с целью запугать восставших, открыл артиллерийский огонь по хутору, но, не чувствуя сопротивления, таковой прекратил. Не допуская мысли о действительно организованном восстании и рассчитывая, что шайки, перепугавшись артиллерийского огня, разбежались, комиссар Лихачев решил покончить с «мятежниками» одним взводом конницы и для этого сам во главе взвода двинулся на Вешенскую, оставивши отряд в хуторе Чукарина около церкви. Но едва успел подняться на высоту за хутор Токин, где была расположена цепь восставших, как услышал позади себя крик: «Стой!»; Лихачев не растерялся, а даже повернул лошадь назад и крикнул: «Разойдись, стреляю» – и бросился к группе казаков, где находился командир отряда, хорунжий Ермаков. Раздалась тихая команда: «Взвод, пли!» Грянул залп, и красные усмирители повалились на землю. Товарищ Лихачев, раненный в левое плечо и шею, испуганно ковырялся в грязи, а остальные красноармейцы были перебиты или захвачены в плен. Только два красноармейца, воспользовавшись ночною мглою, сумели проскочить через цепи восставших и присоединиться к своему отряду17.

Через несколько времени со стороны хутора Чукарина загрохотали пушки, снаряды со звоном лопались в воздухе или беззвучно зарывались в сырую землю. Отряд хорунжего Ермакова перешел в наступление, выбил красных из занимаемых ими хуторов Токина и Чукарина, до утра преследовал отступающего противника в направлении ст. Каргииовской. Отступающий противник с подошедшими к нему тремя эскадронами Саратовского конного полка укрепился по правому берегу р. Чир, удерживая за собой ст. Каргиновскую.

К 15 марта 1919 г. из восставших станиц (Вешенская, Мигулинская, Казанская, Еланская) насчитывалось 15 ООО восставших бойцов, из которых большинство без винтовок успешно громили красные части особого назначения и удерживали пространство Верхне-Донского округа на протяжении 300 верст в окружности.

Глава V

Восставшие верхиедоицы формировались с большой поспешностью в отряды, группы и с не меньшей поспешностью бросались на фронт с целью закрепить плацдарм, на котором можно было бы удерживать наступающие части красных и тем обеспечить планомерное комплектование восставшей армии. Восставшая Казачья армия, окруженная огненным кольцом Красной Армии, не имела тыла, а только фронт, и вот на этом-то рубеже Казачьей Земли происходил страшный поединок двух армий, двух народов; Красная Армия, окрыленная призраком грядущего рая и порывом – сокрушать, подчинять и властвовать, разрушала все, что ей было доступно, а восставшие казаки на все те зверства, опустошения и захватничество отвечали отпором, кровью отстаивая свою казачью землю.

Красный штаб, встревоженный уничтожением частей особого назначения и занятием восставшими главных коммуникационных линий, применил систему переговоров, рассчитывая комедией братания выиграть время, чтобы подтянуть ближайшие части и тогда кровавым террором задушить непокорный и независимый казачий народ.

Как было сказано выше, восставшие казаки формировались в отряды, группы и пр., которые действовали самостоятельно в одном определенном, выбранном ими самими направлении, отчего часто случалось, что одна часть отказывалась помочь другой, оправдываясь тем, что на ее участке также неспокойно, а потому дать какую-либо помощь она не может. Таким образом, восставшая часть, оказавшаяся под ударом сильнейшего противника и оставшаяся без своевременной поддержки, откатывалась назад, подставляя этим тыл соседних частей под удар красных, что влекло за собой отступление и этих частей. Красные к тому же не дремали: с каждым днем подходили все новые и новые части.

Продолжать борьбу разрозненными действиями отдельных отрядов означало бы непременно понести поражение в ближайшем будущем. Необходимо было в самый кратчайший срок свести отряды в крупные боевые единицы и сосредоточить управление ими в руках одного лица. Но, не желая нарушать при этом принципа выборного начала, я разослал телефонограмму по всем действующим частям следующего содержания:

«7 марта 1919 г. Стан. Вешенская. Ко всем действующим отрядам восставших казаков. Братья казаки! Мы окружены со всех сторон сильнейшим врагом; борьба отдельными отрядами без своевременной поддержки и взаимной выручки в бою приведет нас к неизбежному поражению и сраму. Чтобы не быть разбитыми, необходимо вверить общее командование восставшей армией одному лицу. Вашей волей требуется избрать себе командующего, которому вы, с сознанием воина, должны доверить свою жизнь. Ответ об избрании телефонограммой к 12 часам 8 февраля18.

Начальник военного отд. П. Кудинов».

К вечеру 8 марта были получены ответы на эту телефонограмму, по которым я единогласно избирался на ответственный пост командующего всеми восставшими частями.

Уполномоченный голосом и доверием восставших казаков, я, приказом по войскам Верхне-Донского округа № 1 от 10 марта 1919 г., все действующие части свел в пять конных дивизий и одну конную бригаду, назначил начальников дивизий, командира бригады и распределил участки фронта.

В то время, когда происходила переорганизация восставших, красные сосредоточили в районе станиц Букановской и Слащевской 1-й Московский революционный пехотный полк в 4000 шт., 5-й Заамурский кон. полк в 800 шашек, две батареи, одна из которых гаубичная, и повели наступление на стан. Еланскую с конечной целью овладеть стаи. Вешенской с востока. 13 марта красные после краткого боя овладели стаи. Еланской, отбросив 5-ю дивизию восставших частью на север, а частью на сев. – запад; последняя, оказывая упорное сопротивление, укрепилась по реке Бланке (хут. Красноярск, Еланской стан.), правым флангом доходя до р. Дона.

Красные, укрепившись на северной окраине станицы Еланской и пользуясь перевозочными средствами через р. Дон, установили связь с частями особого назначения, которые одновременно вели наступление правым берегом Дона с целью овладеть правобережными хуторами до станицы Вешенской, отбросив бригаду на юг. Того же 13 марта на участке 3-й и 4-й дивизий со стороны ел. Солонки, ст. и и. Круиши, Петропавловка, Бычек, Погорелово появились значительные части красных в составе 4-го Кронштадского матросского пехотного полка в 1800 штыков, одной бригады курсантов в 3000 штыков, двух карательных отрядов в 900 шт., выделенных из 8-й армии, одной крестьянской дружины 600 шт., всего в общей численности – 6300 бойцов, при трех батареях и 40 пулеметах, которые вели наступление на хутор Шумилин, станицу Казанскую с целью овладеть Вешенской с запада и, базируясь на плацдарме последней, разъединить армию восставших и уничтожить ее по частям.

Движение двенадцатитысячного отряда красных нисколько не смущало дух восставших, которые ожидали последний как военный транспорт, за счет которого можно было бы вооружиться. В вооружении восставшие имели огромный недостаток.

Учитывая силы наступающего противника, я был занят одним острым вопросом: откуда и как можно дать помощь своим частям, стоящим перед во много раз превосходящим численно и хорошо вооруженным врагом?

Большую опасность представлял Дон (в марте месяце), который разделял восставших на две действующие группы: первая группа – 1-я конная дивизия под командою хорунжего Ермакова, 2-я конная дивизия под командой сотника Меркулова и 1-я конная бригада под командою подхорунжего Богатырева; вторая группа – 3-я кон. дивизия – есаул Егоров, 4-я кон. дивизия – подхор. Медведев и 5-я кон. дивизия – хорунжий Ушаков.

Как видно, главные силы красных сосредоточились на левобережном участке, рассчитывая на верный успех. Река же Дон – прекрасное естественное прикрытие, в данном случае осложняла положение и не давала возможности свободного маневра, так как лед был настолько слабый, что не было возможности пробраться по нему и одиночному пешему.

Красные палили из пушек, пулеметов и винтовок, засыпая свинцом молчаливые цепи восставших. В минуты затишья они выходили из окопов и, злорадствуя, кричали: «Сдавайтесь, казаки, а то посадим вас на красные штыки! Ведь у вас нет патронов!» На это восставшие отвечали: «Есть у вас – будут и у нас!»

Атмосфера на фронте сгущалась. Красные наседали на всех участках, исключая 1-ю и 2-ю див., где происходила частичная перестрелка сторожевых охранений. Два дня – 13 и 14 марта дивизии успешно отбивали атаки красных. Накануне 14 марта приказано было: командиру 1-й бригады при поддержке одного полка и двух пушек от 1-й дивизии во что бы то ни стало разбить правобережную группу красных, овладев обрывком переправы, и громить красных, занимающих станицу Еланскую, с тылу.

В 8 часов утра 14 марта бригада восставших, после непродолжительного боя, разбила красных, заняла переправу и тотчас же открыла огонь по красным, расположенным в стан. Еланской. Красные, оказавшиеся в треугольнике, перешли от наступления к обороне. В

2 часа дня 14 марта я прибыл на фронт к станице Еланской и приказал командирам 1-го Вешенского и 1-го Еланского полков приготовиться к конной атаке. Ровно в 3 часа дня 1000 конных и 200 пеших бойцов, пользуясь рельефом местности, построились в боевой порядок в ожидании команды. Подан сигнал… Сверкнули на солнце стальные клинки, и тысяча всадников с жуть наводящим «Ги-и-и!» понеслась на красных. Затарахтели пулеметы, забухали пушки, засвистели частые пули врага, снаряды взрывали землю, выбрасывая облака серого дыму, но ничто не останавливало несущуюся конницу верхнедонцев. Увлекая передовых, воодушевляя слабых духом, наряду с бойцами я делил участь атаки. Две конные сотни, пробравшись по густой роще, которая была залита водой, выступившей из берегов Дона, обрушились на левый фланг противника. Красные, обращенные в бегство, укрывались по садам, огородам и дворам. Разбитый 1-й Московский революционный полк разбегался в разные стороны. 5-й Заамурский конный полк, убегая, чтобы не быть отрезанным от ст. Букановской, бежал через р. Хопер. К вечеру станица Еланская была занята восставшими, где взято 7 пулеметов, много винтовок, пленных и другой военной добычи.

Наутро 15 марта 5-я дивизия продолжала преследование противника и заняла станицу Букановскую.

В тот же день, 15 марта, красные, потерпев поражение на востоке, перешли в яростное наступление с северо-запада на участке 3-й и 4-й дивизий; черные цепи кронштадтских матросов и курсантов особого назначения покрыли седую поверхность казачьей степи. Восставшие казаки, боясь появления броневых автомобилей, которые благодаря раскисшим пашням могли двигаться только по дорогам, повырыли на последних ямы и замаскировали их.

Слобода Березняги Воронежской губернии, которая расположена вблизи донской границы, тоже восстала против красных, выставив 800 шт. при 8 пулеметах, которые отдельным пешим полком вошли в состав 4-й дивизии. Красные, развивая интенсивный огонь на участке 4-й дивизии, в то же время атаковали 3-ю дивизию. 3-я дивизия, отбивая атаки и переходя в контратаку, теснила правый фланг красных на север. К 11 часам дня на помощь 4-й дивизии подошел Дударевский конный полк; к 12 часам дня красные центр своего удара перенесли на участок 4-й дивизии, введя в бой подошедшую Каланчевскую пехотную дружину. Начальник 4-й пехотной дивизии, учитывая превосходящие силы красных, оставил на всем участке своей дивизии Шумилинский и Березнягинский пехотные полки и Дударевский конный полк со всеми пулеметами и пушками, а сам со всей конницей обошел сев. ел. Солонка и обрушился на левый фланг красных; комиссары, избегая поражения, метались по фронту, воодушевляя солдат.

Конница восставших (свыше тысячи шашек), уничтожая красных с фланга, грозила и с тылу. Матросы и курсанты застыли в черной грязи наших пашен. Пехота восставших, пользуясь замешательством красных, бросилась в атаку. Конница же наша, уничтожая красных с фланга, с криками «ура!» и «ги!» пробиралась все вперед и вперед.

Один из комиссаров вдруг остановился и крикнул: «Товарищи, спасайся!» – и сам бросился бежать в тыл. Густые цепи матросов, курсантов и народной дружины бросились за ним в бегство, но липкая и тягучая черноземная грязь липла к обуви и заставляла их спасаться ползком. Налетевшая конница и подошедшая пехота безжалостно громили матросов, курсантов и голытьбу с

Калача, ворвавшихся на чужую землю и забравшихся в чужие хутора. К вечеру 15 марта остатки разбитого противника бежали в Криушу и дальше, оставив на поле сражения 1600 пленных, до 700 убитыми и ранеными, 38 пулеметов, 5 орудий, винтовки и пр. Потерпев поражение на обоих ударных пунктах, красные поняли, что имеют дело не с мятежом непокорных шаек, а с восстанием всего населения округа.

Опасаясь продвижения восставших по тылам, красные ударные группы, подкрепленные подошедшими частями 8-й советской армии, сосредоточились на участке 1-й и 2-й дивизий и конной бригады. Красное экспедиционное командование, приписывая свое поражение случайности, бросалось с одного фронта на другой.

18 марта красные атаковали всю правобережную полосу, а главное – 2-ю дивизию; 2-я дивизия, не имея ни пушек, ни пулеметов, ни патронов, под давлением превосходящих числом сил красных вынуждена была оставить хутора Мешков, Тиховской, Варварин и Камышин, заняв позицию на высотах хх. Колодезного и Фролова. Красные, заняв станицу Мигулинскую и прикрываясь правым берегом р. Дона, овладели х. Меркуловым (Вешенской ст.). К вечеру того же числа 1-я дивизия и бригада отбросили красных на линию – Усть-Хоперская, х. Большой, Пронин, ел. Каменка, по р. Кривая, Чир, до хут. Наполов.

19 марта 2-я дивизия при поддержке одного конного полка, высланного от 1-й дивизии, атаковала красных и, отбросив их к х. Сетракову, захватила 400 пленных, 2 пушки и 7 пулеметов.

Восставшие, отбросив красных к хутору Сетракову и занимая накануне оставленные хутора, наткнулась на невероятные зверства, которые могут совершать только подлинные разбойники. Осатаневшие красные поджигатели, пируя в занятых хуторах, совершали кровавые расправы над оставшимися невинными женщинами, детьми и стариками. Мерзкая толпа поджигателей (все те же русские люди) сгоняли изнасилованное, полуживое население в одно помещение, зачековывали дверь, закрывали окна, обкладывали соломой и зажигали со всех сторон. Несчастные жертвы бросались к окнам, дверям, ища спасения от страшных мук, но увы! красные факельщики с злорадным криком «уничтожай казачество!» в упор расстреливали спасающихся. Случайно же оставшихся в живых живыми распинали на заборах и упражнялись в ловкости штыковых ударов.

Или, например: казачья изба с почерневшей соломенной крышей, с запертой дверью сеней и примкнутой палочкой мрачно выглядывала между почерневших груд сожженных домов, как будто чудом уцелевшая. Но когда казаки вошли в хижину, то увидели следующее зрелище: молодая женщина с изуродованным лицом, с несколькими пулевыми пробоинами в голову была поставлена на колени и пригвождена руками к стене; около этого безжизненного трупа казачки-матери находились два ребенка в возрасте от 2 до 4 лет, которые, очевидно, долго звали свою мать, но, не получая ответа, прижавшись по-детски друг к другу и прикрывшись окровавленной юбкой матери, крепко спали в луже застывшей крови.

Все разграблено, растерзано, сожжено, только слышен был робкий лай запуганных псов да тонкий дымок недогоревших бревен кадил жертвам, погребенным под развалинами казачьих куреней…

Красные 21 марта в составе 5-го Заамурского, Камышинского, Федосеевского, состоящего из 4 сотен мобилизованных казаков, и 1-го Московского рев. пех. п-ка при трех батареях четырехорудийного состава перешли в наступление по всему участку 5-й дивизии восставших. Последняя, оказывая упорное сопротивление, отступила на юг, оставив хх. Рябов и Ежевский. На рассвете 22 марта 5-я дивизия, перейдя в наступление, разбила красных, отбросив их на север. Разбитые красные бежали часть за реку Вузулук, а часть закрепилась в станицах Вузулуцкой, Федосеевской и Зотовской.

Армия восставших, в двадцатидневный период одерживая славные победы над сильнейшим врагом, с каждым днем крепла и технически, и духовно; в каждом полку были пулеметные команды, винтовку приобрел каждый, появились и пушки. Но один вопрос стоял все еще слабо: это патроны. Патронов нет, а отбиваемые у красных расходовались в ежедневных боях; рассчитывать же на какую бы то ни было помощь извне не приходилось, так как о существовании Донской армии никаких сведений не имелось. Приходилось помогать самим себе. В станицах Вешенской, Казанской, Еланской были организованы примитивные заводы для выработки ружейных патронов, а для этого собирался различный металл, из которого отчеканивались пули, и, несмотря на их шероховатость, последние были вполне пригодны для стрельбы из винтовок, а для пулеметов экономились фабричные.

Пленные часто спрашивали: «Товарищи, откуда у вас такие патроны?19 Головы нельзя поднять, а как заденет, так расшибет всего!»

Кроме того, в каждой станице изготавливались пики, коими вооружалась конница. В хуторе же Базки Вешенской ст. находился артиллерийский склад, в котором большинство снарядов оказалось тяжелого калибра, а пушка соответствующего калибра только одна. Легких же снарядов было мало, но порожних гильз и стаканов 3-дюймовых много. Немедленно было приступлено к разряжению тяжелых и начинке 3-дюймовых. В ежедневных боях снаряды скоро пришли к концу, тогда пришлось начинять чистейшим донским песком…

Все усилия направлялись к скорейшему нашему поражению. Троцкий 27 марта прибыл в хутор Мрыхин Мигулинской ст. и, ораторствуя перед красными солдатами, приказал: в трехдневный срок подавить мятежных казаков, обещая награду тому, кто доставит командующего восставшими казаками живым (газета «Красное знамя»). В это время мигулинцы внезапно атаковали х. Мрыхин, отбросив красных на п. Журавка. Троцкий, едва ускользнув от рук восставших, бежал в Богучар и там собрал тысячный митинг, на котором еще раз призывал всех товарищей – ополчиться и ликвидировать восставших казаков. Того же 27 марта мною было получено воззвание Троцкого следующего содержания:

«В. К.

РСФСР.

27 марта 1919 г.

№ х. Мрыхин

Командующему восставшими казаками.

Товарищи казаки!

Притаившаяся в ваших станицах кровожадная контрреволюция силою обмана толкнула вас на безумное восстание против своих братьев – трудового народа, рабочих и крестьян, с целью восстановить свои помещичьи гнезда и наложить суровую барскую тиранию на только что освободившийся народ из-под ига самодержавной власти. Белые царские наемники толкнули вас на вооруженное восстание лишь для того, чтобы задушить революцию, а вместе с тем и пробудившуюся мысль трудящегося народа Республики. Помещикам нужна война, а нам мир и братство. Не желая проливать крови трудового казачества, я призываю вас немедленно сложить оружие перед солдатами красной армии. Всем сдавшимся гарантирую полную свободу как гражданам С.Р., а офицеры будут восстановлены в равных правах с офицерами красной армии. Вы должны знать, к чему поведет ваш мятеж и непокорность и какие будут последствия, если я прикажу солдатам народной армии подавить вас как врагов народа и революции. Ответ в 24 часа.

Троцкий»20.

28 марта, будучи на фронте 2-й дивизии, я получил телефонограмму от командира 4-го Сердобского сов. полка следующего содержания: «Я, командир 4-го Сердобского полка, от имени всех солдат приветствую братьев восставших казаков и ныне со своим славным полком присоединяюсь к рядам доблестной армии восставших. Станица Усть-Хоперская занята мною. Комиссары переловлены и расстреляны. Веду бой с красными. Жду распоряжений.

Врановский»21.

Неудачный приезд Троцкого на фронт восставших казаков привел его в бешенство, и он приказал командиру 8-й армии перебросить 15-ю Инзиискую дивизию с несколькими карательными отрядами на фронт восставших и ликвидировать восстание во что бы то ни стало. Штаб 8-й армии находился на станции Миллерово, оттуда и хлынул красный поток в составе 10 пехотных полков под общим командованием тов. Антонова.

К 4 апреля на участке 2-й дивизии восставших красные сосредоточили: 15-ю Инзинскую пехотную дивизию, 3-й Богучарский и 3-й Петроградский пех. полки – и повели энергичное наступление. 2-я дивизия, оказывая частичное сопротивление, отошла на уровень хуторов Наполов и Фролов. Красные стремительным наступлением к 4 часам дня овладели хуторами – Тиховской, Варварин, Калинин и западной окраиной хутора Меркулова (Вешенской ст.). Все эти хутора, немедленно по занятии красными, пылали заревом пожара. Красные жгли все беспощадно. Там, где утром еще были цветущие хутора, остались развалины почерневших труб да обгорелые пни деревьев. Высланный из Вешенской дивизион пехоты, заняв восточную окраину хутора Меркулова, задержал дальнейшее продвижение противника.

Одновременно с наступлением, предпринятым красными на участке 2-й дивизии, они перешли в наступление на участке 5-й дивизии, но здесь, после двухдневного боя, были отброшены в исходное положение. 5-я дивизия укрепилась по реке Раствердяевке.

Сердобский сов. пех. полк, перешедший на сторону восставших во главе с командиром полка г. Врановским, 8 апреля, при поддержке устьхоперских казаков, мобилизовавшихся по собственной инициативе, повел наступление на станицу Усть-Медведицкую с целью овладения ею. Вероятно, г. Врановский выполнил бы задачу, но, когда красные открыли огонь по наступающим цепям доблестных сердобцев, казаки устьхоперцы предательски открыли фланг сердобцев и скрылись с поля сражения. Конница красных, пользуясь изменой последних, обошла правый обнаженный фланг сердобцев и бросилась в атаку. Окруженные сердобцы спешно стали отступать к станице Усть-Хоперской, отбивая атаки красной конницы. На поддержку отступающим сердобцам был выслан конный полк от 1-й бригады восставших, который дал возможность остаткам сердобского полка отойти на линию хутора Чеботарева. Сердобцы, потеряв три четверти боевого состава, были отведены в тыл и расформированы.

Красные, овладев Усть-Хоперской, 10 апреля повели наступление по всему участку 1-й бригады и 1-й дивизии – на хутора Чеботарев, Горбатый и станицу Каргиновскую. 1-я дивизия, завязав бой с наступающими красными, в ту же ночь прорвала фронт красных в районе хутора Горбатый и заняла хутор Большой. Бригада же, группируясь на своем правом фланге и пользуясь коридором прорыва, на рассвете 11 апреля атаковала красных с фланга; группа красных лыжников, занимавшая хутор Чеботарев и другие, лежащие к Дону, была выбита из занимаемых хуторов и обращена в бегство. Бригада восставших, преследуя лыжников, овладела станицей Усть-Хоперской, захватив пленных и 11 пулеметов. Того же числа красная конница товарища Пануцова обрушилась на 1-ю дивизию со стороны хутора Дуленкин (стан. Боковская), но к вечеру была отброшена за станицу Боковскую. Красные, одновременно с наступлением на участках 1-й дивизии и 1-й бригады, вели наступление по всему участку 3-й и 4-й дивизий, но после упорного боя, который продолжался весь день, были разбиты и отброшены на север, оставив на поле сражения 3 орудия, 17 пулеметов и несколько сот пленных. 2-я дивизия восставших с 5 по 12 апреля удерживала красных на хх. Меркулов, Колодезный, Наполов. Красные по каким-то своим соображениям в течение 7 дней не предпринимали никаких энергичных наступлений на участке 2-й дивизии, а только лишь частичные, но все же жгли хутора и грабили все, что было можно.

Чтобы ликвидировать накопившихся красных по реке Тихой до х. Меркулова включительно, которые стремились прорваться на станицу Вешенскую, я приказал начальнику 3-й дивизии есаулу Егорову во главе конного полка с партизанским отрядом хорунжего Шумилина к рассвету прибыть в Вешенскую. 13-го утром есаул Егоров прибыл в Вешенскую, где получил задание и в сумерках переправился на правый берег Дона и вступил в расположение 2-й дивизии. 14 апреля конная группа есаула Егорова внезапно атаковала части красных, которые занимали хутора Провальский, Колодезный, и безостановочно преследовала их до хутора Сетракова. Отбросив последних к хутору Сетракову, конная группа есаула Егорова повернула обратно и повела стремительное наступление по дороге, идущей в хх. Мешков, Федоровский и ст. Казанская.

Штаб красной экспедиции, который находился в хуторе Мешков, был захвачен и уничтожен. 2-я дивизия одной бригадой удерживала красных по реке Чир – хутор Наполов включительно, а другою перешла в наступление в направлении хут. Тиховской. Красные же, вследствие утери связи прорывом конной группы Егорова, все же продолжали занимать хх. Тиховской, Варварин, Калиновский, Меркулов, но, будучи обойденными бригадой восставших с тылу, бежали в разные стороны, бросая оружие и снаряжение. Будучи прижатыми к Дону, многие нашли в его волнах вечный покой.

Красные, занимавшие левый берег реки Дона против станицы Казанской, очутились под ударом с тылу, но, поддержанные 3-м Богучарским пешим полком, оказали упорное сопротивление; завязавшийся рукопашный бой носил характер беспощадного избиения с обеих сторон. 3-я дивизия восставших, расположенная по левому берегу реки Дона, сосредоточила артиллерийский, ружейный и пулеметный огонь по красным; последние, поражаемые с трех сторон, отошли за рубеж казачьей земли. В этом ожесточенном двухдневном бою пали смертью храбрых: начальник партизанского отряда хорунжий Шумилин – доблестный герой Великой войны и кавалер 1-й степени, подхорунжий Алиманов и другие.

С 15 по 22 апреля по всему фронту происходили частичные столкновения с сохранением занятых позиций. Необходимо подчеркнуть, что кроме боевого порыва, желания разбить сильнейшего врага, вторгнувшегося в чужую землю, в душе каждого восставшего казака был вопрос: «Существует ли Донская армия или же она давно ликвидирована», о чем упорно твердила красная печать. Из 12 человек пешеходов, посланных в Донскую армию, чтобы дать знать о действительности восстания верхнедонцев, никто не возвратился, и никаких слухов, хотя бы случайных, получить было неоткуда22.

Армия же красных с каждым днем увеличивалась, а поэтому не исключалась возможность, чтобы ту площадь, которую занимала армия восставших, быть может, в силу ряда поражений или в силу неизбежной утраты боевой площади, придется уступить той вооруженной силе, которая напирала со всех сторон. Но Бог хранил, этого не случилось, но если бы это и случилось, то я глубоко верил, что боеспособность и решительность восставших казаков не изменились бы; в критический момент армия восставших могла бы прорвать фронт красных там, где бы она захотела, и с успехом отыскала бы новое поле для нового боевого счастья. Но не об армии болела казачья душа, а о тех несчастных детях, женщинах и стариках, которые должны были бы предстать перед беспощадным судом озверелых завоевателей. Боевое счастье пока было на стороне восставших казаков, и я решил драться до последней возможности, а заранее подготовленный план прорыва иметь в запасе.

Несмотря на отсутствие сведений, все верили, что родная Донская армия существует, и не «в ущельях Дарьяла и в пустынных степях Каспия», а здесь, на родной земле. Иногда, в тишине апрельского вечера, откуда-то глухо доносились раскаты орудийной стрельбы.

15 апреля, около 12 часов дня, казаки 1-й дивизии, будучи в резерве на отдыхе, вдруг услышали глухой шум пропеллера и в несколько голосов крикнули: «Глядите, братцы, где-то аэроплан трещит!.. Да где же, где? Куда летит? Смотрите, знак на крыльях! Сюда летит! Не стреляйте, быть может, и наш!»

Аэроплан, постепенно опускаясь, держал направление в степь между хуторами Сингин и Кривской. Вдруг крики «Наш! наш!». Полувзвод конных казаков был послан к тому месту, где аэроплан, описывая круги, медленно опускался.

Прилетели сотник П. Богатырев23 и хорунжий Тарарин, которых пославшие должны были считать верной жертвой красных.

Ведь как штаб Донской армии, а также и летчики не имели никаких положительных сведений о восстании верхнедонцев, а если штаб и имел, то эти сведения настолько были мрачны (хотя и основательны), что по ним не представлялось возможности определить ни характер восстания, ни площадь, занимаемую восставшими, а только можно было приблизительно определить ту местность, в районе которой вспыхнуло восстание; следовательно, и расчеты сотника П. Богатырева и хорунжего Тарарина в достижении поставленной цели – связи с восставшими – зависели от их находчивости.

Храбрые летчики быстро опустились на землю между хуторами Сингин и Дубовской. Полувзвод конных, который был послан от одного из полков 1-й дивизии к месту, где опустился аэроплан, уже был в одной версте от последнего, как вдруг с противной стороны показался незначительный конный разъезд красных, но, почувствовав свою малочисленность, он круто повернул назад и скрылся. Полувзвод конных казаков, приблизившись к аэроплану, который был уже наготове, чтобы вновь подняться, но к неожиданной радости один казак издали узнал своего ближайшего станичника – сотника Богатырева. С помощью казаков аэроплан дотащили в хутор Сингин, к двору отца Богатырева. Неожиданное известие о прибытии сотника Богатырева из Донской армии с молниеносной быстротой прокатилось по всему фронту армии восставших. Я, будучи на фронте 1-й дивизии, получил телефонограмму о том, что с аэропланом, который опустился между хуторами Сингин и Дубовской, прибыли из штаба Донской армии сотник Богатырев и хорунжий Тарарин. «Теперь мы знаем, что не одни здесь бьемся с врагом, залившим кровью казачью землю», – так говорили по рядам армии. Возвратившись с фронта и обменявшись с сотником Богатыревым взаимными сведениями, я вкратце написал о количестве армии, о материальных и технических нуждах и вручил хорунжему Тарарину для передачи штабу Донской армии24.

Из доклада сотника Богатырева было видно, что штаб Донской армии, узнавши о восстании от одного казака станицы Казанской, который был послан из штаба армии восставших, сосредоточил значительную часть конницы, которая, как только получит подтверждение о действительности восстания, пойдет для соединения с восставшими.

В последних числах апреля прилетел капитан Веселовский, который передал, что конная группа под командой генерала Секретева уже двинулась к цели своего назначения. Маршрут – Миллерово – Дегтево – хут. Сетраков и стан. Казанская. Соединение не позже как через 15 дней. Кроме того, привез для 25 тысяч восставших бойцов подарок правительства – 10 фунтов табаку. 29 апреля прилетел капитан Петров для подробной информации обеих армий – Донской и Восставших. В оперативной сводке штаба Донской армии, которая мне была передана капитаном Петровым, значилось, что против восставших верхнедонцев, насчитывающих до 25 ООО бойцов, действует 40 ООО армии красных25.

После 15-дневных частичных столкновений и перестрелок красный штаб сосредоточил на всей окружности фронта восставших крупные, отлично комплектованные части; кроме того, ввел в действие 9-ю сов. армию, снятую с фронта Донской армии, с целью раздавить восставших и не дать соединиться с конной группой Секретева. 2 мая красные перешли в общее наступление по всему фронту с применением дальнобойных пушек и броневых автомобилей. После короткого затишья вновь загрохотали пушки, пулеметы, завизжали снаряды; все вновь задвигалось, закружилось, устремившись туда, где закипела страшная битва двух народов. То там, то здесь неслась конница в атаку, сметая красных захватчиков, которые вооруженной силой вторглись в чужую землю с явным намерением сжечь, разорить станицы, хутора, разграбить домашние пожитки и тем положить конец не только существованию казачества, но самого имени «казак». Иначе говоря, докончить то подлое, жестокое дело, которое не докончило павшее самодержавие.

Несмотря на многочисленность красных бойцов, которых с приходом 9-й сов. армии насчитывалось до 60 ООО, части армии восставших оказывали упорное сопротивление и не раз лихими конными атаками обращали в бегство полки красных мужиков. С 1 по 10 мая правобережные части восставших удерживали прежнее положение. На участках же левобережных частей также происходили ежедневные бои без особых перемен. 11 мая численно далеко превосходящий противник (9-я сов. армия) обрушился на 1-ю и 2-ю дивизии и 1-ю бригаду; последняя, за отсутствием патронов и снарядов, медленно начала отходить назад к Дону, задерживая красных исключительно конными атаками. 1-я дивизия, продолжая удерживать станицу Каргиновскую, успешно отбивала фланговые марши красных. К ночи 11 мая перевес все же был на стороне красных.

Вследствие наступления огромнейших сил красных, которых без боевых припасов, а лишь одними атаками удерживать было чрезвычайно трудно, так как это стоило больших жертв, я решил лучше потерять местность, но сохранить армию. В ночь под 12 мая мною был отдан следующий приказ:

«Начальнику 1-й дивизии,

копия начальнику 2-й дивизии 1-й бригады.

Приказываю начальнику 1-й дивизии, соблюдая строжайшую тишину и сохраняя полное спокойствие в частях, под прикрытием усиленных разъездов, медленно отоити на уровень позиции, занимаемых 2-й дивизией и бригадой.

По истечении 12 часов ночи 2-й дивизии и бригаде оставить правый берег Дона и переправиться на левый на участке своего расположения. Местность переправы и перевозочные средства отыскать самим. Переправу обеспечить усиленной разведкой.

1-я дивизия – в арьергарде – выделив из себя разведывательные сотни, а главными силами к 5 часам утра должна быть у переправы Вешенская, куда будут поданы все имеющиеся перевозочные средства. Переправу закончить к 6 с половиной часам утра. По окончании переправы занять позиции по левому берегу реки Дона в следующем порядке: 1-я бригада – станица Букановская исключительно по рекам Хопру и Дону до хут. Красноярск включительно; 1-я дивизия – хутор Красноярск исключительно – по реке Дону до хут. Чиганаки (Вешенской) включительно; 2-я дивизия – хутор Чиганацкий по реке Дону до р. б. Лесковатка26. Начальникам же дивизий и командиру бригады к 12 часам дня прибыть в штаб для получения распоряжений.

8 часов вечера 11 мая 1919 года. Стан. Вешенская.

Командующий войсками Павел Кудинов. Начальник штаба И. Сафонов».

Утром 12 мая все части дивизий и бригады были на указанных местах.

Красные, несмотря на свою многочисленность, не успели привести в исполнение того, что им было приказано свыше (своим стремительным наступлением уничтожить правобережную группу восставших, не допустив до переправы). Ровно в час дня 12 мая на горизонте правобережной возвышенности показались густые цепи красных, которые с криком «ура!» бросились громить пустые хутора. Через некоторое время в хуторах, расположенных по правой стороне реки Дона, взлетали густые клубы дыма и красное пламя с треском пожирало ряд казачьих куреней. Специальные команды красных поджигателей бродили днем и ночью, сжигая все то, что называлось казачьим именем.

14 мая прилетел капитан Иванов, который передал документы оперативного характера и финансовый. Помещаю дословное его содержание:

«Начальник штаба Донской армии.

13 мая 1919 года.

Командующему войсками Верхне-Донского Округа.

На командуемую вами армию отпущено пять миллионов (5 ООО ООО) рублей, которые будут переданы в ваше распоряжение со следующим аэропланом.

Начальник штаба, ген. штаба

генерал Келъчевский»27.

В действительности же штабом было доставлено 250 ООО рублей, а куда исчезла остальная сумма, об этом знает один Бог и генерал Сидорин.

Противник, овладев правой стороной реки Дона, сосредоточил ударные группы в пунктах: Обрывская переправа – хутор Плешаков, хутора Базки и Белогорка (Вешенская) – с целью отбросить восставших, которые укрепились по левому берегу реки Дона, на север и не дать соединиться с Донской армией, которая, вследствие ухода 9-й сов. армии на фронт восставших, успешно продвигалась вперед. Красные, закончив перегруппировку ударных частей, 15 мая перешли в энергичное наступление по всему фронту, а главное – на участке 3-й и 4-й дивизий и 1-й бригады и, в то же время, сосредоточили артиллерийский страшный огонь по станице Вешенской. 3, 4 и 5-я дивизии, завязавшие ожесточенный бой с красными, к вечеру 16 мая одержали блестящую победу, разгромив лучшие бригады московских и петроградских курсантов и кронштадтские полки матросов, захватив 1200 пленных, броневой автомобиль с приспособленными к нему пушками, три орудия, до 15 пулеметов и пр. Кроме трофеев и пленных, также был взят в плен командир бригады красных курсантов генерал царской службы (фамилию его не помню), который после соединения с генералом Секретевым был передан начальнику штаба генерала Секретева полковнику Калиновскому, так как последний узнал в нем своего знакомого по прежней службе.

Части бригады восставших, удерживая переправу «Обрыв» (через Дон) и не имея ни одного патрона, в упор расстреливались артиллерией красных, орудия которых были поставлены на дистанции одной версты. В ночь под 17 мая застава, которая охраняла упомянутую переправу, была вновь подвергнута артиллерийскому, ружейному и пулеметному огню и, потеряв половинную часть своего состава, рассеялась кто куда мог. Красные, взрывая снарядами весь участок, прилегающий к переправе «Обрыв», к рассвету 17 мая перебросили на левый берег реки Дона полк пехоты, эскадрон конницы при 18 пулеметах и быстро перешли в наступление на станицу Еланскую и хутор Безбородое. Командир бригады, поздно узнавший о гибели заставы, бросил несколько конных сотен, чтобы остановить дальнейшую переправу красных, но было поздно; красные, развернувшись в боевой порядок, густыми цепями двигались вперед, рассеивая нашу конницу огнем. Части бригады, за отсутствием патронов оказывая слабое сопротивление, подходили к станице Еланской и хуторам, расположенным по реке Елань. Потеря переправы «Обрыв» не могла быть допустима, так как это был главный ключ для красных: оттеснить восставших от левого берега реки Дона и не допустить соединиться с Донской армией. Для ликвидации прорвавшегося противника я приказал начальнику 5-й дивизии немедленно выслать 6 конных сотен, сформированных из хуторов, лежащих по реке Бланке, в распоряжение командира 1-й бригады. Прибывшие 6 конных сотен 17 мая в составе бригады, под общей командой начальника штаба бригады есаула Алферова А.С., лихой конной атакой смяли наступающего противника, который бросился к переправе; бригада, атаковав с фланга, в упор расстреливала красных, в панике перебиравшихся на правую сторону Дона и левую сторону реки Хопра. Овладев переправой, бригада захватила: 12 пулеметов, винтовки и 170 пленных, – руководя атакой, есаул Алферов был ранен пулей навылет.

18 мая красные, под прикрытием артиллерийского огня, открытого из 6 батарей, переправились через Дон у х. Белогорский; конный полк 1-й дивизии, который удерживал колено «Черные рощи», будучи подвергнут особой силе артиллерийского огня, отошел на уровень Вешейская, где и укрепился в заранее приготовленных окопах. Торжествующие красные, овладев достаточно скрытым стратегическим пунктом «Черная роща», неудержимо ринулись на Вешенскую, где находился главный штаб армии восставших. Лично воодушевляя казаков, укрепившихся в окопах, я приказал всем:

«Бойцам сохранить полное спокойствие, не терять присутствия духа и мужества, и враг будет разбит».

Настала мертвая тишина в окопах восставших. Усиленно бились сердца казаков, сжимавших холодные стволы винтовок; блестели в гнездах стволы пулеметов в ожидании наступающего красного врага. Цепи красных, поддерживаемые огнем артиллерии, которая немилосердно громила Вешенскую с 2-верстной дистанции, как черви, ползли по займищу, усиливая ружейный и пулеметный огонь. Огонь красных, доведенный до крайнего напряжения, настолько был силен, что показаться на улице абсолютно не представлялось возможным. Красные, будучи уверены, что у восставших нет патронов, и подойдя к станице на расстояние 100 саженей, с диким ревом «ура!» бросились в атаку, но, к своему удивлению, натолкнулись на второй Дон (как они кричали: «Товарищи, здесь другой Дон!»). Это было озеро, которое по своей широте и глубине равно Дону. Растерявшиеся красные цепи, столпившиеся над озером, бросались то вправо, то влево и ревели что есть мочи: «Казаки, сдавайтесь!» Как вдруг из мертвых окопов затарахтели пулеметы, защелкали винтовки, поражая оторопевшую красную толпу. Красные, придя в полное замешательство, беспорядочным стадом ринулись обратно к переправе. Части восставших, которые удерживали перешеек между озером и Доном, перешли в энергичное наступление, выйдя во фланг красным слева. Красные, опасаясь быть отрезанными от переправы, в панике бросали винтовки, пулеметы и бежали к месту переправы. Наскоро созданный красными понтонный мост, не выдержав огромного напора красных солдат, обрушился, увлекая за собою все, что было на его поверхности.

После неудачных переправ, предпринятых красными на участках 1-й дивизии и бригады, красные день и ночь громили артиллерией Вешенскую.

Утром 19 мая ко мне в штаб явилась женщина-казачка с пакетом, в котором было письмо следующего содержания:

«Командующему восставшими казаками.

На ваш фронт переброшена целиком 9-я сов. армия; красная боевая сила увеличилась в два раза. Вы накануне гибели; милость к вам выражается в нескольких часах; сдавайтесь, пока не поздно, в противном случае вы будете подавлены самыми жестокими мерами красного оружия.

Комиссар штаба 9-й армии Бухарцев».

19 мая прилетел капитан Веселовский, который передал, что конная группа генерала Секретева запоздала по той причине, что, дойдя до слободы Дегтево, была возвращена обратно для ликвидации красных, занявших Миллерово, но сейчас снова двигается по тому же направлению и не позже, как дней через 5, будет здесь. Красные, чувствуя приближение конной группы Секретева и чтобы не дать последним возможности соединиться с восставшими, сосредоточили крупные силы с северо-западной стороны: Богучар, Бычок, ст. и н. Криуши и слобода Солонка (с конечной целью отбросить восставших на восток); с южной стороны: хутор Токин, пос. Ясиновка, Грачев, фронтом к западу – с целью выйти во фланг генералу Секретеву и в то же время прикрывать станицу Усть-Медведицкую, как главный пункт на случай отступления.

На рассвете 21 мая красные огромными силами в составе 15-й Низинской пех. дивизии, 3-го московского латышского, 3-го Богучарского пех. полков, сводной бригады московских и петроградских курсантов, двух батальонов матросов, нескольких карательных отрядов, крестьянских дружин и небольшого количества конницы повели наступление по всему фронту 3-й и 4-й дивизий на широте 60 верст, соприкасаясь со станицей Акишевской. Разгоревшийся бой носил ожесточенный характер; хутора, расположенные в сфере огня, то и дело переходили из рук в руки; огромнейшие пожары пожирали дома, гумна, дворовые постройки и прочие пожитки. Ожесточенный бой с 21-го по 23-е включительно происходил с переменным успехом. На 24 мая красная пехота, рассыпавшись во множество густых цепей, энергично наступала по всему фронту 3-й и 4-й дивизий, вклиниваясь главным ядром в стык соприкасающихся флангов дивизий восставших с целью разъединить последние. Целый день 24 мая 1919 года изогнутая серая волна бойцов, застилаемая густою пылью, сверкая на солнце остриями стальных штыков и шашек, с разнообразными криками «Ги!», «Ура!» бросалась то вперед, то назад. Беспрерывно ухали пушки красных, с треском разрывались сотни снарядов, точно пчелиный рой жужжали пули. Конница восставших казаков, атакуя наступающих, то сметала цепи красных, то, отбитая огнем последних, мчалась назад. Едва красные сомкнут ряды, как из закрытых мест выскакивала свежая конница, опрокидывая последних. Славные пешие полки Березняговский и Казанский не раз бросались в штыки, останавливая напор красных цепей. К вечеру 24 мая красные оттеснили 3-ю и 4-ю дивизии на восток и заняли хутора Попов и Матюмин и тем прервали связь, телеграфную и телефонную, между станицей Казанской и хут. Шумилиным (связь 3-й и 4-й дивизий).

С наступлением ночи во всех хуторах, занятых красными, вновь гуляло адское пламя огня, и вновь очередные десятки казачьих куреней превращались в груду почерневших развалин. Однако это страшное нашествие, грабеж и опустошение хуторов, зверское истребление беззащитного населения не поколебали дух верхнедонцев. В 10 часов вечера 24 мая начальник 5-й дивизии донес мне:

«Противник, наступавший на участке моей дивизии, разбит; правый фланг его отброшен за реку Хопер, а левым удерживается станица Федосеевская. Пленных не берем.

Начальник 5-й дивизии Ушаков».

Рано утром 25 мая красные вновь повели энергичное наступление, тесня восставших на восток. Все население занятых хуторов выступило на фронт. К 9 часам утра станицу Казанскую и хутор Шумилин наполовину заняли красные. Отступавшие жители, как то: старики, подростки, девушки, женщины (последние переодевались в мужское платье) – вместе с казаками выстраивались в боевой порядок на высотах лежащих сзади передовых позиций. Дударевский конный полк, снятый с участка 5-й дивизии, своевременно подошел на помощь 4-й дивизии, которая под убийственным огнем красной артиллерии мужественно отстаивала каждую пядь земли. Красные, окончательно занявшие хутор Шумилин и отбросившие восставших на высоты, лежащие между хуторами Шумилин и Гусынкой (Казанской), не предпринимали дальнейшего наступления, а продолжали оставаться в занятом ими хуторе Шумилине, производя суд и расправу над всем живым и мертвым. Прерванная телеграфная и телефонная связь между упомянутыми дивизиями была вновь восстановлена через главный штаб в Вешенской, откуда как первая, так и последняя дивизии получили необходимые сведения о положениях на фронте соседних дивизий.

Начальник 4-й дивизии подхорунжий Медведев, видя толкотню красных на одном и том же месте, решил: прорвать фронт между хутором Круглым и слоб. Солонка, откуда и ударить во фланг красным, занимающим хутор Шумилин. Около 11 часов дня подхорунжий Медведев оставил на занимаемых позициях всю пехоту и для поддержки последней пришедший Дударевский конный полк и сам, во главе всей конницы, прикрываясь возвышенностью, лежащей по реке Гу сынке, к 12 часам дня подошел к определенному месту прорыва. Дав коням короткий отдых, он развернул два конных полка в лаву и внезапно обрушился на слабые части красной пехоты. Рассеяв находящегося перед собой противника, подхорунжий Медведев в тот же час своим правым плечом ударил во фланг красным, последние, не выдержав удара конницы, спешно оставили хутор Шумилин и отступили на слободу Березняги. В 12 часов дня 25 мая 3-я дивизия вела бой на улицах станицы Казанской, а главную часть конницы и пехоты сосредоточила на своем правом фланге, удерживая наступление красных (в стык флангов). 4-я же дивизия, продолжая теснить Шумилинскую группу на северо-запад, стала угрожать вклинившемуся противнику выходом в тыл. Около часу дня центр ударной группы начал медленный отход назад, но правым флангом красные беспощадно громили станицу Казанскую.

Ровно в 2 часа дня того же 25 мая послышался подоблачный шум нескольких пропеллеров; четыре аэроплана – передовые вестники приближающейся поддержки – быстро опускались каждый в своем направлении. Капитан Веселовский, опустившись между станицей Вешенской и хутором Гроховский, сейчас же отыскал ближайшую телефонную связь со штабом армии и передал: «Конница генерала Секретева28 оставлена мною в хуторе Федоровском (стан. Казанская) и 8 верстах от станицы Казанской, которая сейчас начнет наступление на последнюю».

В то время, когда красные громили Казанскую, сжигая все казачье, вдруг с правобережной высоты, лежащей на линии станицы Казанской, послышался орудийный гул, и свистящие снаряды стали разрываться над цепями красных. После нескольких удачных разрывов уже загрохотал ураганный огонь неведомых пушек, и сотни снарядов, то лопаясь в воздухе, то взрывая песчаную степь, выбрасывая облако серой пыли, приводили красных в замешательство. Артиллерийский огонь конницы Секретева из 32 орудий приковал правый фланг противника на месте.

В то время, когда неведомые пушки громили красные ряды, из главного штаба армии восставших была передана весть по всем дивизиям о соединении с конницей генерала Секретева. Передать впечатление той радости, которая охватила армию восставших, я не берусь. Я же, как командующий доблестными верхнедонцами, помню только одно, что в штабе звон телефона не прекращался; трубка мною из рук не выпускалась; все вызывали командующего, и на мой вопрос «Говорит командующий, что угодно?», но вместо какого-либо ответа слышалось бесконечное «ура» множества голосов.

3-я дивизия, испытавшая тяжесть недавней борьбы с нашествием многочисленной московской орды, будучи подкреплена духом и огнем подошедшей конницы Секретева, бросилась в яростную атаку; сломленные красные части, бросившиеся в бегство, пытались проскочить на ст. и нов. Криуши, но, отрезанные 4-й дивизией с севера, спасались беспорядочным бегством по тракту слобод Погорелое, Бычок и далее.

К ночи 25 мая 3-я и 4-я дивизии одержали блестящую победу, отбросив красных на Богучар и Петропавловку. Добровольцы женщины и девушки, которые принимали активное участие под хутором Шумилиным, проявили необычайную храбрость, за что девица Ш. Суярова была награждена Георгиевским крестом 4-й степени.

Конная группа генерала Секретева, не встретивши сопротивления красных по дороге к Казанской, обрушилась на станицу Мигулинскую. Слабые части красных, которые прикрывали обоз, без сопротивления бросились кто куда. Одних ловили во дворах, гумнах, сараях, другие бросались в Дон.

Конница генерала Секретева в ночь на 26 мая расположилась в районе станицы Мигулинской. Утром 26 мая она двинулась на восток и по пути следования до хутора Фролова противника не встретила. Занявши последний и выслав разведку далее на восток, которая обнаружила красных на линии хут. Токин, поселок Ясиновка, соприкасаясь своим левым флангом с хутором Грачев, тщательно установивши место расположения красных, конница Секретева произвела ряд конных атак, но безуспешно. Пехота красных, окопавшаяся на упомянутых позициях, успешно отбивала атаку последних. До 4 часов дня все попытки генерала Секретева сломить сопротивление красных успеха не имели. Несмотря на неудачу, генерал Секретев поручил дальнейшее руководство боем одному из старших начальников дивизий, а сам с начальником штаба прибыл в Вешенскую. 1-я дивизия восставших, под огнем противника, переправилась через Дон и, выбив красных из хх. Белогорка и Базки, повела наступление на хутор Токин, во фланг противнику. Вновь возобновившийся бой между пехотой красных и конницей Секретева длился до 6 часов вечера без перемен; красные по-прежнему удерживали занятую позицию. Подошедшая 1-я дивизия восставших повела наступление и ударом в правый фланг красных заставила их спешно отступать на ст. Усть-Медведицкую.

Генерал Секретев в стан. Вешенской был встречен почетным караулом из седых стариков. Во время нашей беседы с ним было доставлено генералу Секретеву донесение от его начальников дивизий следующего содержания: «Противник разбит и спешно отступает на Усть-Медведицкую. Потери колоссальны». После этого начальник штаба Секретева полк. Калиновский заявил мне: «Наши части устали и преследовать красных не в состоянии; возьмите нашу артиллерию в свое распоряжение». Начальник 1-й дивизии восставших с приданной ему артиллерией успешно преследовал отступающего противника, захватывая пункт за пунктом. Красные, отступая на Усть-Медведицкую, 28 мая укрепились на высотах Монастырских пирамид и, упорно сопротивляясь, прикрывали переправу через Дон своих обозов. 1-я дивизия продолжала бой на подступах к станице Усть-Медведицкой. 6-я дивизия (быв. 13-я бригада) под командой сотника Богатырева (назначенного мною начальником дивизии) переправилась через реку Хопер (в устье Хопра и Дона) и наступала левым берегом Дона на восток с целью отрезать путь отступления красных от Усть-Медведицкой. Красные, продержавшись на занимаемых позициях до ночи 28 мая, с наступлением сумерек, оставив Усть-Медведицкую, спешно отступили на стан. Александровскую, Глазуновскую и Скуришенскую.

При вступлении частей армии восставших в Усть-Медведицкую все смеялось и плакало от радости.

Заключительная глава

Быть может, многим из читателей, не принимавшим участия в восстании или вследствие отдаленности своего местожительства от мест восстания, или просто по неосведомленности ввиду того, что печать тогдашняя не проникала во все уголки Дона, покажутся несколько маловероятными многие доблестные действия восставших верхнедонцев. В этом случае я рекомендую, отбросив сторону описательную, просто сравнить число восставших казаков с общим числом наступавших красных, посылавшихся с задачей ликвидации восстания. Количество красных войск, действовавших против восставших казаков, зарегистрировано не только оперативным отделом штаба армии восставших, но и официально зарегистрировано в документах штаба Донской армии, если таковые сохранились.

Верхнедонцы, поднявшиеся против красного террора, выдержали с честью неравную борьбу потому, что они проявили небывалое упорство и героизм, каковой едва ли можно найти во всех случаях восстаний в годы 1917 – 20, но, однако, этот исторический акт в жизни казачества, могущий служить как предмет воспитания для наших детей, ни в какой казачьей летописи не значится. Таким образом, получается так, что история о геройском восстании верхнедонцев молчит, а раз молчит «беспристрастная» история, то о героизме их не будет следа в памяти потомков.

В своем скромном труде я не задаюсь целью возносить до небес павших и оставшихся в живых соратников, я воздаю только дань силе духа тех тысяч простых казаков, которые под водительством своего же брата, простого казака, проявили такое мужество в защите своей свободы и независимости.

Я подымаю свой голос еще и потому, что бывали случаи не только умолчания этого акта в истории казачьей борьбы с большевиками, но и были попытки очернить и приклеить к нам слово «изменники» (как, напр., полковник Добрынин29). Против этих клеветнических попыток я решительно восстаю и говорю, что верхнедонцы никогда изменниками и предателями своего народа и своей земли не были и, не в обиду будь сказано подобным тыловым «героям», вроде таких, как и сам полк. Добрынин, мы не преследовали среди потока льющейся казачьей крови личных нажив, чинов и орденов. Основною целью нашей было – чужого не брать и своего не отдавать. Мы только не хотели идти спасать разорившихся русских дворян и отнимать для них у русского мужика его пожитки.

В дни революции не только верхнедонцы, но и вообще все казачество нигде не проявило наклонностей к погромам и опустошениям. Казаки несли большие жертвы и бережно охраняли свое достояние от захвата иноплеменников. И только наше близорукое Донское правительство, подчиняясь задачам белых вождей, толкнуло казачество на роковой шаг – пойти на Москву, чтобы навязать русскому народу их вековых угнетателей. Возможность торжественного въезда в столицу, возможность лавровых венков, новых наград чинами и поместьями от благодарного царя своим спасителям ослепила наших, хотя и выборных, вождей и толкнула их на пренебрежение интересами и судьбой своего народа – казачества. И море казачьей крови, и продолжающиеся теперь мучения казачества являются результатом их этого прошлого преступления.

Как было в армии восставших?

Верхнедонцы во внутренней организации своих сил своим казачьим чутьем поняли многое и, забросив все устаревшие формы организаций, отделавшись от всех вредных и ненужных нововведений, выдуманных разными мудрецами, зачастую для обеспечения себе в этих учреждениях теплых и безопасных мест, применяли только то, что жизненно было необходимо для достижения победы. Военно-полевой суд, карательные отряды, контрразведки, которые, как нам приходилось видеть из жизни Добровольческой армии, только как будто для того и существовали, чтобы грабить мирное население и терроризировать его, были исключены из наших военных и тыловых организаций. Ни суровой подневольной дисциплины, ни смертных приговоров у меня не было. Однако от этого мои части не были слабы, а как будто наоборот: приказы исполнялись беспрекословно и старательно. Где нужно, братски разъяснял, как мог, а где нужно – не скупился на личные примеры в исполнении долга; все у нас шло хорошо и просто. В наших рядах было много и местных крестьян, которые, пользуясь как со стороны начальников, так и казаков полным доверием и равным братским отношением, честно дрались и мужественно погибали за наше общее дело. Мы были в замкнутом кольце врага, и только абсолютное спокойствие и порядок как в тылу, так и на фронте и бодрость духа не дали нашему фронту прорваться, хотя давили на него со всех точек и с большим упорством.

В этой борьбе выявилось одно несомненное казачье качество. Это – умение быстро разбираться в создавшейся военной обстановке и так же быстро принимать самое лучшее решение. Иногда простые казаки проявляли удивительную способность к инициативе и умение руководить ходом боя. Видимо, и под вековым гнетом духовной неволи еще не были растрачены казаками прапрадедовская сметка и рыцарский дух. У нас была полная свобода политического мнения: каждый казак мог исповедовать какую угодно идею и мог открыто говорить, и никакого преследования на него со стороны других не было. Для провинившихся у нас был народный суд: провинившегося судили сами казаки в той части, в которой проступок был совершен. И эти меры, продиктованные нам самой суровой жизнью в кровавой борьбе, были вполне достаточными, чтобы мы с честью выдержали взятую на себя задачу – не быть побежденными.

Еще раз должен повторить, что верхнедонцы, бросив фронт в декабре 1918 года, никогда не имели в виду измену и предательство, и поэтому, несмотря на возводимые на них обвинения, они никогда не сожалели о сделанном и никогда не раскаивались ни перед кем, тем более ни перед какими донскими сановниками. Верхнедонцы были требовательны к своим вождям, ждали от них честного служения казачеству и, видя у них только дебоширства, бестолковые распоряжения, всевозможные хищения и заедания всяких штабных передвигателей флажков, решили твердыми мерами исправить положение. Я живой свидетель переговоров верхнедонцев с красными и знаю причину возникновения их. Они видели, что их хутора и станицы пылают пожаром не только от красных, их сундуки ломались не только красными, но и всякими белыми карательными отрядами и то, что чека и контрразведка одинаково не щадят казаков. Нечуткость и невнимание своего же начальства, несдержание им данного слова и необдуманные угрозы на их законные требования переполнили чашу, и верхнедонцы бросили фронт. И стало очевидно, что не белые маршалы, не графы и не князья, не офицеры Добрармии держали фронт, а только мы своими телами.

Как только мы вернулись по домам, вся эта «армия» без оглядки, бросая награбленное добро, а зачастую и своих любовниц, бежала на Новочеркасск. «Мы должны были показать вам, что вы нами держитесь, а не мы вами, и, когда стало надо, мы и без вас справились с труднейшей задачей – восстать во вражьем лагере, очистить свою землю и жертвенно защищать ее» – так размышлял я, ведя ожесточенную борьбу против красных. Своим актом мы хотели исправить произвол в нашем тылу. Когда по случаю ранения я попал в тыл30, то действительно увидел неописуемый произвол и беспорядок в тылу Донской армии. Казаку не страшны ни голод, ни холод, ни муки смерти, но он не может спокойно мириться с обманом, презрением к себе, жестокостью и разнузданностью тех, кто хочет им командовать.

Невольно вспоминается, как приехал в станицу Вешенскую атаман Краснов. Как раз когда я лежал в лазарете, где раненые казаки буквально заедались тифозными вшами, где стонали сотни героев-казаков. Побывал в церкви, прослушал себе хвалу, но от предложения посетить лазарет, где лежали раненые герои, он отказался. Оставшись в стане красных, я понял, что душа казака не помирится и с тем, что творилось, и здесь; дикая расправа вторгнувшихся мужиков с севера вновь напомнила петровские времена, и мы восстали опять и против этой неправды, и началась битва в защиту правды…

Получив сведения о существовании Донской армии, все мы, и армия и мирное население, с нетерпением ждали соединения, но как только соединились с Донской и Добровольческой армиями, опять начались всяческие виды законных и незаконных грабежей, опять завизжали свиньи, замычал скот, заржала последняя казачья лошаденка, и все – к столу или для передвижения всевозможных тыловых паразитов.

Командующий Донской армией генерал Сидорин31 торжественно разъезжал по освобожденным станицам армии восставших и, будучи в Вешенской, вздумал «журить» верхнедонцев за то, что бросили фронт в 1918 году. А разве ему, Сидорину, было нас укорять?.. Нет, ему надо было только извиняться перед казаками. Мало этого, что Сидорин «журить» вздумал, но и все правительственные комиссары, приезжавшие в наши станицы, вели себя словно завоеватели.

Безответственная и безумная ватага белых тыловых грабителей, контрразведчиков и карателей ежедневно старалась вырвать из казачьих сердец чувства симпатии и солидарности к белой армии и этим увеличивала число красных. Естественно, что, видя произвол и обиду на одной стороне, человек невольно ищет правду на другой, хотя и там ее не могло быть.

В своей переписке с правительством и штабом Донской армии я никогда не упоминал о том, что ощущается недостаток в командном составе, как это значится в кратких и бессовестно искаженных очерках госп. Добрынина, а только лишь настоятельно просил, чтобы с каждым очередным аэропланом присылались патроны. Присланные по назначению Донского штаба армии 30 обер– и 20 штаб-офицеров учинили дикий саботаж, отказываясь отправиться по назначению, чувствуя унижение и оскорбление, что им приходится подчиняться сотнику, хотя и народному избраннику. Они принялись сеять смуту и раздор между казаками, пришедшими из-за Донца, и казаками восставшими, играя на том, что у верхнедонцев нет погон. Все это было с ведома и благословления Сидорина.

В то время, когда разбитые красные беспорядочно бежали на север на всем участке Донской армии, генерал Сидорин, вместо преследования, решил прекратить преследование, потому что: «все равно» дорога на Москву теперь открыта», а пользуясь моей болезнью, принялся расформировывать наши закаленные в боях, внутренне спаянные части и тем положил начало новой эре в борьбе Донской армии – эре поражений.

Новые сидоринские командиры полков и бригад отстраняли старых офицеров армии восставших и предпочитали приближать и пригревать комиссаров, попадавшихся в плен бывших офицеров. Смелые красные агенты в большом числе, пользуясь таким благосклонным отношением начальников наших частей, проникали в среду армии и делали свое дело разрушения. Все заявления старых, опытных казаков о том, что среди перебежчиков есть шпионы, заставляли этих командиров только морщиться, а расследование класть под сукно. Они наивно думали, что таким путем вся красная армия перебежит под их высокое командование.

Был такой случай: однажды один из перебежчиков был назначен командиром бригады, и казаки, подозревая его в шпионаже, вследствие бездействия командного состава сами установили за ним наблюдение. Имея задание во что бы то ни стало уничтожить вверенную ему бригаду, этот командир подвел бригаду под нос красных, расположил в селе и, якобы за отсутствием опасности, приказал даже расседлать коней и не выставлять никакой охраны в сторону противника. Один из вахмистров, поняв, в чем дело, проверив близость красных и обстановку, взял с собой нескольких казаков, прибыл в штаб бригады и заявил: «Г-н капитан, ваше распоряжение, отданное бригаде: расположиться на отдых перед окопами красных – есть измена, которая подтверждается депешами от красного штаба, адресованными на ваше имя!» Командир бригады растерялся и, вскочив на коня, бросился удирать. Но лихой вахмистр Еланской станицы догнал его и рассек голову на две части.

Штаб дивизии вызвал вахмистра и, без долгого расследования, расстрелял его. Так погиб хороший, преданный казак только за то, что убил шпиона и спас жизнь не одной сотне своих братьев. Видимо, штабное гнездо тоже не было чисто от большевистских агентов. Фамилию погибшего вахмистра я забыл, но его помнят еланцы.


Казалось, что эту малочисленную армию восставших, разбросанную на 350 верст, окруженную плотным кольцом красных, можно было расплющить одним ударом красных сил, но, решившие умереть или отстоять себя, верхнедонцы были несокрушимы. Мало этого, несмотря на то что все мужское население до 55 лет было в рядах армии, изнемогающей в ежедневных боях, поля, даже находящиеся в сфере огня, были своевременно и тщательно обработаны на началах братской самопомощи казаками, находящимися в кратковременных отпусках. Всякий казак, уезжая в отпуск, получал наказ от сотни засеять не только свое поле, но и поля товарищей, находящихся в частях, и в равном количестве десятин. Не выполнить этих требований отпускной не мог, не рискуя попасть под строгий суд сотни.

Представители донской власти спешили в хутора и станицы восставших казаков, чтобы увидеть здесь неубранные поля, разграбленные дома, сожженные хутора, людей, умирающих от голода и, конечно, «благословляющих» своих освободителей, давших им возможности вернуться из камышей и других укрытых мест в свои дома, потому что они не допускали, что несколько казачьих станиц, без «умелого» руководства белых вождей, могли организовать правильную защиту. Но, приезжая, видели, что здесь как будто ничего не происходило; все было по-прежнему, спокойно работала казачка, а на любопытные расспросы неохотно отвечала: «Да, все было, мужья воевали, а мы возили раненых, сеяли поля, доставляли снаряды…» Оглядывался удивленный гость и видел зеленеющие поля хлебов, а на толоках мирно пасущийся казачий скот, словно здесь не кипели битвы и не рвались снаряды…

Генерал Богаевский, атаман Всевеликого Войска Донского, во время посещения Вешенской станицы после соединения в июне 1919 года даже не поинтересовался познакомиться с историей восстания, организацией армии, кровавой защитой и явно сознательно уклонился от встречи со мной, руководителем восстания.

На банкете, который был устроен в честь приезда главы Войска, я также не имел чести присутствовать. А с какой искренней радостью простой казачьей души я ожидал своего Атамана, но увидел только отвернувшуюся от меня гвардейскую спину да жирный затылок. Общее впечатление от приезда атамана было таково, что будто он и не знает, что эти седобородые казаки геройски лили свою кровь и спокойно посылали сыновей на смерть на защиту казачьей земли.

Армия восставших казаков всегда напряженно ждала счастья соединиться с своей главной армией, и в представлениях казаков это соединение носило трогательно братский, сердечный характер, и не раз возможность этого момента придавала защитникам лишнюю силу и мужество. Так было у нас. Едва ли иное положение было и в самой Донской армии, прижатой почти к стенам Новочеркасска, начинавшей уже терять веру в успех. Само собой разумеется, что весть о том, что в глубоком тылу красных восстали казаки и бьются в неравной битве, окрылила и ободрила их, и они с новой силой ринулись на соединение к нам. И вот эти наши братские казачьи чувства испортили нам, извратили их наши чересчур «бурбонистые» начальники, начиная от атамана и кончая всякими холеными адъютантиками штабов. Никто из нас не думал, что после радостного соединения будут вспоминаться прошлые ошибки и грехи, содеянные если и нами, то не меньше и ими, но неумелое грубое начальство, привыкшее «взыскивать», пожелало проявить себя и погубить наше общее дело. Печать «самодержавия», наложенная на наших бывших вождей, сыграла свою роковую роль, отняв разум у них в те моменты, когда нужны были казакам не блестящие свитские генералы и графы, а старшие братья, народные вожди.

В заключение всего изложенного я еще раз заявляю, что не имею в виду цель рекламы и похвалы, а хочу лишь зафиксировать одну из блестящих страниц борьбы казачества, именно верхнедонцев, которые неудачной работой наших руководителей были поставлены в условия, толкающие их на крайние шаги, и которые этот героический акт борьбы за «свой порог и угол» умышленно замалчивают и готовы предать забвению.

Командный состав армии восставших по таблице, составленной 20 марта 1919 года в станице Вешенской, был таков: командующий войсками сотник П. Кудинов; начальник штаба – сотник Сафонов; поручик Бахметьев (иногородний) – адъютант штаба оперативной части; чиновник Сербич, Вешенской станицы, – адъютант штаба по строевой части (убит); чиновник Земцев А., Вешенской станицы, – заведующий хозяйственной частью штаба.

1-я конная дивизия: хорунжий Ермаков X., Вешенской станицы, – начальник дивизии (нет в живых); сотник Копылов, Вешенской станицы, – начальник штаба дивизии (нет в живых); подхорунжий П. Боков, Веш. ст., – командир 3-го полка; подх. Рябчиков, Веш. ст., – командир 4-го полка; вахмистр Зыков, Веш. ст., – командир 6-го пех. полка (фам. ком. 1-го и 2-го полков подхорунжего и вахмистра, к сожалению, не отмечены. – Ред.).

2-я конная дивизия: сотник Меркулов, ст. Мигулинской, – начальник дивизии.

3-я конная дивизия: есаул Егоров, стан. Казанской, – начальник дивизии (фамилия начальника штаба дивизии не записана); подхор. Башкин – командир 1-го конного полка; подх. Агафонов – командир 2-го кон. полка (фамилия командира 5-го кон. полка не записана); хорунжий Шумилин Д. – начальник партизанского отряда. Все упомянутые лица – казаки Казанской станицы.

4-я конная дивизия: подхорунжий Медведев (Казанской стан.) – начальник дивизии; Ширяев (той же ст.) – начальник штаба дивизии; подхорунжий Благородов, стан. Веш., – командир Дударевского кон. полка (фамилия командира Березнягинского пех. полка подх. – не указана; не указана также и должность подх. Разогреева).

5-я конная дивизия: хорунжий Ушаков, Еланской ст., – начальник дивизии; сотник Зотьев (той же ст.) – начальник штаба дивизии; прапорщик Дарин (Воронежской губ.) – командир 1-го кон. полка; подхорунжий Голицын, Еланской стан., – командир 2-го кон. полка; подх. Митичкин, Слащ. стаи., – командир 3-го Калиновского кон. полка; сотник Белов (Букановской стан.) – командир 4-го Букановского кон. полка.

1-я конная бригада: хорунжий Колычев (ст. Казанской) – командир бригады, есаул А. Алферов, Еланской стан., – начальник штаба бр.; подхор. Богатырев, Еланской ст., – командир

1-го кон. полка; подхор. В. Кудинов, Веш. стаи., – командир 2-го кон. полка.

По оперативной сводке штаба армии восставших к 28 апреля 1919 года против них были сосредоточены части красной армии общим числом: 39 800 штыков, 5570 шашек, при 82 орудиях и 341 пулемете, что далеко превосходило число восставших, помимо превосходства в вооружении, снаряжении и снабжении.

Только бесстрашие, твердость казачьего духа и находчивость могли уравновесить это неравенство и дать возможность отстоять себя.

Пусть этот пример гранитной твердости казачьего духа, проявленной в минуты опасности самим рядовым казачеством, послужит ныне гибнущему славному казачеству уроком и одухотворит его на бесстрашие в борьбе за свое существование. Подобный дух проявили некогда наши предки в Азове, каковой акт многие сотни лет считается беспримерным в военной истории. Восстание верхнедонцев в стане врагов, почти без оружия, и тот факт, что они, будучи со всех сторон окруженными, выдерживая ежедневные натиски, удержались и не за крепостными стенами, а в открытом поле, – не менее знаменательное явление.

Царство небесное павшим соратникам, бодрость и крепость духа живым!

Литературный вечер в Гихле

I

А. Кут
Вторая часть «Поднятой целины»

М. Шолохов – редкий гость Москвы. Еще реже его можно встретить на широких литературных собраниях. Неудивительно, что читка т. Шолоховым отрывков из третьей части «Тихого Дона», организованная ГИХЛом, привлекла значительную писательскую аудиторию.

Делясь своими впечатлениями о ГИХЛовском вечере, т. Шолохов признал, что здесь он впервые услышал в широком масштабе высказывания о своих произведениях из уст собратьев по перу.

А высказывания эти, надо сказать, были самого восторженного свойства. Писатели восторгались и смелостью шолоховского реализма, и смачностью даваемых им описаний природы, и органической связью шолоховских пейзажей со всем художественным ансамблем произведений и свежестью его языка, и изумительной силой его лирических отступлений.

Ни С. Буданцев, ни П. Низовой, ни П. Орешин, ни А. Ситковский, ни Г. Никифоров, ни Галина Серебрякова не увидели в романах Шолохова ничего, кроме достоинств.

– «Поднятая целина», – сказал С. Буданцев, – великая победа художника, тем более значительная, что Шолохов пишет традиционной прозой, а здесь трудно одержать победу…

Г. Никифоров заявил, что чувство, вызываемое в нем произведениями Шолохова, он может определить как «зависть». Зависть, толкающую писателя на творческое соревнование.

Один только т. Пермитин, – да и то скорее в порядке нарушения общего единодушия, – высказал несколько критических замечаний о «Тихом Доне» и «Поднятой целине». В показе женщин, напр., у Шолохова слишком выпирает биологическое начало. «Хотелось бы, чтобы Шолохов показал женщин с более широким кругозором».

…М.А. Шолохов рассказал о своей работе. Он сейчас пишет вторую часть «Поднятой целины». Содержание романа он доводит до середины 1932 года.

Тов. Шолохов считает, что «Поднятая целина» удалась ему потому, что он полностью овладел интересующим его материалом. Он не был в колхозе случайным гостем, приехавшим из Москвы. Он постоянно живет в станице, участвует в пахотьбе и в уборке урожая и с мандатом райкома много ездил по району.

Что касается «Тихого Дона», то он порядочно надоел автору. Тов. Шолохов считает, что в первой книге «Тихого Дона» он слишком широко размахнулся, ввел в роман так много народа и развел такое большое литературное хозяйство, что сейчас затрудняется, каким способом легче всего с ним разделаться. А в четвертой книге он с героями обязательно разделается. И пусть читатель не пеняет, если он проделает это с отдельными персонажами в несколько неожиданной форме…

Тов. Шолохов считает, что в первой и второй книгах «Тихого Дона» много погрешностей по части верного освещения событий. Сейчас кое-что в этих томах он исправляет для нового издания, но сознает, что они нуждаются в более значительной переделке. Тов. Шолохов обещает сделать это позднее.

II

Стенограмма обмена мнениями на творческом вечере Шолохова по его произведению «Тихий дон»1

Тов. Степной2.…Я имел возможность прочесть только первую часть «Тихого Дона» да вот сегодня прослушал небольшие отрывки здесь на вечере. И от того, что я прочел, – я в восторге. Посмотрите, чем берет Григорий? Он берет своей искренностью; в нем нет шаблона, это – живой человек. Да и во всем произведении у Шолохова нет шаблона: на этой стороне большевики, и они идут, ни в чем не колеблясь, а на той стороне – белые. Автору удалось этого избежать…

Шолохов – как будто местный писатель, но через его «Тихий Дон» смотрит весь наш Союз. И в этом одно из его величайших достоинств.

Тов. Орешин3. Самое важное то, что за спиной Шолохова гудит Дон, казаки, все прослойки населения. Это весьма ценно с общественной точки зрения.

Теперь о мастерстве. Когда писатель создает произведение, этим самым он вызывает кого-то в бой, он спорит с какой-то другой группировкой и другой школой, защищает какую-то позицию, которую занимает сам. И я считаю, что Шолохов на протяжении всего своего творчества защищает позицию реализма.

С места. Социалистического реализма!

Тов. Орешин. Да, социалистического реализма. Мы видим, что все другие школы – футуризм и всякие «измы» – все это очень бросается в глаза, но очень быстро исчезает.

С места. А Маяковский?

Тов. Орешин. Маяковский останется, но все остальные, кто лепился вокруг Маяковского, они исчезнут бесследно. Исчезнут потому, что за их спиной ничего не гудит, они одиноки. Эти самые «измы» занимают у нас часто первые места, в том числе и сейчас: все умеющие проделывать фокусы в строчках, считаются большими писателями. На мой же взгляд, они никакие не мастера и не писатели, и эти-то «никакие» мастера и писатели у нас сейчас имеются в большом количестве, сидят на высоких местах и пайках; творческие же группировки, идущие им на смену, идут не из кабинетов, будуаров и салонов, а идут из жизни.

…Говорят: «Ах, Алексей Силыч, вы плохо написали вашу «Цусиму». А «Цусима» – это куски жизни, выдранные с кровью, как и «Тихий Дон». Вот это-то и вкусно, и интересно, и нужно.

В кругу формалистов Шолохов даже может считаться отсталым человеком; может быть, там поговаривают, что, мол, хорошо, но скучновато, нет разнообразия; захотелось им чего-то такого «с перчиком», чего-нибудь едкого, а чего – не знают. Так вот, это едкое терпит крах, когда появляются такие вещи, как «Тихий Дои»… Формалисты, выдумавшие свои теории в кабинетах, должны будут уступить под напором писателей, принесших на своих плечах глыбы жизни.

Когда я хочу сравнить Шолохова с кем-нибудь из писателей, мне приходит на ум чеховская «Степь», но это совсем другая степь… степь, природа сама по себе не является у Шолохова украшением. Это есть природа, за которую идет какая-то борьба и которая поэтому становится особенно ценной и интересной.

…Я думаю, что Шолохов в борьбе с течением, которое называло себя «формалистами», сыграет очень большую роль. И это, по моему мнению, отрадное явление, потому что формалисты, беспочвенники в жизни, хотят показать свою сильную революционность, а им никто не верит. Шолохов же выступает с доподлинным материалом, и это имеет решающее значение. В борьбе за реализм, за настоящую книгу Шолохов является практическим борцом.

Тов. Никифоров4. Мое амплуа – ругаться. Но так как ругательного материала я не вижу, то и ругаться не буду. Но кое-что оспаривать. Шолохов работает над формой, наверное, больше, чем все, вместе взятые, формалисты. Если бы этого не было, то у него из крупчатки получилась бы ржаная лепеха… Шолохов из «ржаного» материала делает крупчатку русской литературы… Обратили ли вы внимание на то, что у Шолохова дано совершенно особое описание пейзажей: он никогда не скажет «приятный запах травы», или «веселый запах», или «разноцветный запах», не давая в последующей главе объяснения подобным сравнениям… Ни одного пейзажа я не видел зря, все они являются музыкальным оформлением последующих событий…

Я лично к Шолохову чувствую зависть; но я рад появлению этого чувства; эта зависть не такого порядка, как бывает, что человек про себя молится: «пошли, господи, затмение на людей сих до конца дней моих», так сказать, «героическая» зависть. И мне всегда обидно, что к некоторым чувства зависти не питаешь, а питаешь чувства отвратительной досады и злобы, что вещь печатается, бумага расходуется, гонорар платится аккордно, и аккордно каждый раз с этим писателем ГИХЛ садится в лужу.

Тов. Орешин. Мы не хотим фокусов, мы хотим полнокровных образов, говорящих о живом мире. И такие вещи, как «Тихий Дон», – они будут читаться и через сто лет, когда никого из нас не будет в живых.

Тов. Буданцев5. Я не могу сравнивать Дос Пассоса6 и Шолохова, это совершенно различные величины, и Шолохов не исключает Дос Пассоса.

Совсем недавно я прочел «Поднятую целину»; прочел ее с придирчивостью, и сначала, открыв первые страницы, мне показалось, что запахло Треневым и чем-то еще в этом роде, но скоро я почувствовал, как каждая фраза – это победа художника. И я не знаю, как достигает этого Шолохов. Самая загадочность этого метода говорит за то, что Шолохов – большой мастер… Живет Шолохов по-настоящему, живет где-то… среди своего материала, который он потом несет нам. Причем очень существенно и важно, что в кулуарах раздавались разговоры о том, что это – областнический перегиб; мне кажется, что этот «областнический» характер творчества Шолохова захватывает весь наш читающий Союз.

Я повторяю: даже при той предвзятости, с которой я подходил к «Поднятой целине», я не нашел в ней ничего, к чему мог бы придраться.

Мне хочется, чтобы Шолохов поскорее кончал свою работу, чтобы посмотреть, как все это скомпонуется. Победа Шолохова тем более значительна, что он писатель «традиционный», которому особенно трудно добиться единогласного признания– значительно труднее, чем тому же Дос Пассосу.

Тов. Пермитин7. Товарищи, мне кажется, в конце концов, получается скучновато. Все в один голос хвалят, мне захотелось пойти против течения. Это не значит, что я хочу предвзято обругать Шолохова… Я хочу говорить по-честному, так, как я воспринимаю творчество Шолохова и его установки. Начну с того, что читаю Шолохова всегда с большим наслаждением…

Приглядываясь к его типам, я удовлетворен их мастерской зарисовкой, но не удовлетворен раскрытием их изнутри, во всем их многообразии. Посмотрите, как он рисует женщину. Мы видим ее только с одной стороны – со стороны биологической, животной сущности. С этим нельзя согласиться; нельзя согласиться с тем, что в казачестве имеются только такие женщины, которые живут только как жены, на постели, как любовницы – и только. Я хочу видеть женщину, поднятую на большую высоту, я хочу видеть другую женщину, не ту, которую показывает Шолохов.

Второе: я никак не могу согласиться с тем, что здесь сидящих не коробит от излишнего натурализма, которым пользуется Шолохов. Правда, иной раз это выходит очень ярко, иной раз это необходимо в целях обрисовки характера, но иной раз получается через край. Меня этот бьющий через край натурализм сильно коробил. И это я почувствовал именно в «Поднятой целине», да и не только в ней. Такому мастеру, как Шолохов, я не могу простить огромных кусков сырого газетного материала, какие часто встречаются в «Поднятой целине»… Наряду с блестящими, яркими сценами, с общей целеустремленностью вещи – вы видите сырой газетный материал, совершенно не обработанный.

Затем: я никак не могу согласиться с рядом ненужных длиннот. Ведь чувство меры у художника – это общепринятая азбука. А возьмите, например, это место, где старик читает из Библии; этот кусок с Библией играет в книге плохую роль, и он значительно выиграл бы, если бы был наполовину урезан. Такие длинноты отягощают книгу…

Отсутствие чувства меры у Шолохова часто идет в ущерб яркости описания.

Итак, совершенно сознательно, чтобы залить соль за шиворот Шолохову и здесь присутствующим, я вношу диссонанс в тот характер, который приняли прения. Оговариваюсь еще раз, что глубоко ценю Шолохова, не меньше, чем все присутствующие здесь, ценю за реализм, яркость и силу его творчества.

Тов……….8…О публицистических кусках: не зря и не случайно они даны. Я себе представляю так, что автор пытается замедлить слишком быстро разворачивающиеся события такими кусками… Единственное, с чем я согласен, это – физиологичность шолоховских женщин. Но опять-таки предъявлять к писателю требование дать то, чего он не видит, нельзя. Мало ли почему он не описал другую женщину, было бы хуже, если бы описал идеологически выдержанную женщину и она вышла деланой. Если он эту женщину не ощущает, ничего не поделаешь…

Тов. Лукин9. Сейчас, после того, как пресса и вся читающая масса встретили с подъемом «Поднятую целину», эта последняя как-то немного заслонила «Тихий Дон»…

Пейзажи у Шолохова – это не просто пейзажи, а органически нужная вещь в романе, потому что они играют определенную роль в развитии основной темы. Первая часть, содержащая такие моменты, как переживания Аксиньи и так далее, сопровождается такими образами, как рост хлеба, поле, степь. В третьей части та же степь дана совсем иначе: там пейзажи более бурные – гром, постоянно колыхаемая ветром степь, постоянно мы находим повторение обвальных шумов; все это создает музыкальное сопровождение, которое поддерживает в читателе ощущение больших потрясений, стихийных смещений масс. Тут уже не аккомпанемент интимным переживаниям героев, а иллюстрации к сдвигам в толще казачества.

Тов. Серебрякова10. Я хочу провести параллель между Шолоховым и новым нашим поэтом Васильевым…1 Оба берут население не крестьянской России, а берут казачество, не знавшее крепостничества, берут, так сказать, «шляхту». И вот что, мне кажется, делает Васильева пока реакционным поэтом (я надеюсь, что он вырастет) и что делает Шолохова абсолютно нашим писателем: у Васильева нет критического отношения к своему материалу. Он рисует сибирское казачество, рисует его в восторге, упиваясь, материал прет из него; а Шолохов стоит рядом с материалом и остается все время не только писателем, но и критиком. Поэтому его материал так нам близок, поэтому он идет в ногу с эпохой… Васильев дает прошлое, и это прошлое так и остается прошлым; Шолохов же из мертвого делает живое.

Тов. Шолохов. Я буду краток. Мне кажется, не время и не место говорить о методе моей работы. Нелегкое дело читать квалифицированному народу, читать писателям; читать в провинции – другое дело, там народ другой, там девушки смотрят – и думают, что писатель – какой-то особенный человек.

Этот вечер интересен для меня потому, что я впервые слышу высказывания собратьев по перу. Это представляет определенную ценность. Что касается всяких лестных вещей, которые я сегодня слышал, то все это неплохо, и я должен сказать, что я от природы скромный человек, и мне это не повредит.

В «Тихом Доне» я связался с такой большой вещью, которая мне смертельно надоела. Ее можно развернуть еще пятилетки на две, но у меня не хватает пороху. В четвертой книге я, вероятно, таких дров наломаю, что вы ахнете и откажетесь от ваших лестных отзывов. Остается только одна книга, и я заранее взял твердую установку в этой книге всех героев искрошить и извести, так что читатель придет в ужас.

Что касается «Поднятой целины», в частности упрека товарища Пермитина насчет «газетной публицистики», так я должен сказать, что этот упрек неоснователен. Я сознательно употребил в некоторых местах этот метод. Надо было погуще замесить, нельзя было период сплошной коллективизации описывать в лирических тонах. Я сознательно употребил газетный язык и излагал события, происшедшие за 1–2 недели, вводя читателя в курс дела. Я не думаю, чтобы это было вредно для художественного произведения, это не загромождает его…

Я должен сказать, что я не принадлежу к числу писателей, не признающих критики. Свидетельством этого является то, что первую и вторую книги «Тихого Дона», подготавливая их к новому изданию, я попытался исправить. У меня создается такое впечатление, что «Поднятая целина» в какой-то мере заслоняет «Тихий Дон». Она, правда, актуальнее.

Насчет третьей книги… У меня опасение, что эта книга будет встречена критическими возражениями. Объясняется это тем, что первая и вторая книги не являются правоверными, они грешат по части основных истин. Третья книга, являясь продолжением первой и второй, очевидно, должна будет вызвать если не неодобрительные отзывы, то большие возражения.

О том, как я работаю. Основное в том, что я владею моим материалом. Я знаю этих людей, общаюсь с ними, это имеет решающее значение. О «Поднятой целине»: я считаю, что писать в наше время о колхозах, о сплошной коллективизации – это вопрос не только моего личного порядка; уже ушло то время, когда люди «ходили в народ». Поедет в колхоз, поживет два месяца, а потом пытается отразить процессы, которые там происходят. Я считаю, что правдивостью изложения я обязан тому, что знаю людей, о которых пишу, добросовестно использую нашу и зарубежную историческую литературу. В четвертой книге «Тихого Дона» я отталкиваюсь исключительно от личных наблюдений. Они охватывают эпоху 1920 – 21–22 годов.

Вторую часть «Поднятой целины» я думаю закончить 1932 годом. В создании этой вещи мне помогало то, что я жил в Вешенском районе, жил не только как писатель, но и сеял, и убирал, и на уборочной кампании работал, ездил с мандатом и так далее. Я считаю, что очень плохо, когда писатель приезжает как посторонний человек. Тут надо влезть душой и телом, тогда материал будет доходить до нутра.

Тов. Накоряков11.…Здесь встает один большой вопрос, который поднял Михаил Александрович, – вопрос о том, как он закончит четвертую часть «Тихого Дона». Он пугает нас тем, что хочет там дров наломать. Мы все обращаемся с серьезной просьбой: лучше не ломайте дров. Мы воспринимаем третью часть произведения как большое общественное явление, вклинившееся серьезно в нашу эпоху, и не можем примириться с мыслью, чтобы личная усталость или новые творческие планы позволили писателю в какой-то мере разделаться с этим общественно-социальным явлением. Поэтому – глубокая товарищеская просьба к вам – отнестись серьезно к этому делу. «Тихий Дон» нужно дать в законченном виде. А ваше предложение о заслушивании отрывков из четвертой книги мы, конечно, с удовольствием принимаем, и давайте ориентировочно наметим осуществить его в мае месяце.

Тихон Пузанов
Из дневника

Январь апрель 1933 года

1 января 1933 го, воскресенье

…Как прежде утро развернулось в борьбе за жизнь. Старик со своим «активом» в семь дворов, забрав оружие – ломы, лопаты, трости железные – пошли искать хлеб… Трудами и заботами начинают люди новый год. Жизнь течет пока без пересадки. Она бывает у людей только один раз – в могилу. Но человек, имеющий пока запас энергии, не станет так рано вспоминать эту пересадку. Ему нужно драться за жизнь до последней минуты, за любовь…

* * *

Немного о часах… рассказал нашим о своем положении. Хоть бы в Вешенскую к часовому мастеру… Отец с дедом посоветовали разломать теперь ненужные дощатые закрома и продать в союзхлеб. К вырученным деньгам добавить и купить часы.

Ломали с отцом закрома, построенные дедом еще двадцать лет назад. В мою обязанность входило вытягивать из досок гвозди. Трудно было дергать дедовские гвозди…

Перед вечером кончили. Завтра, если доски продадут, то, должно быть, пойду в Вешки покупать часы. С черным циферблатом… за семьдесят рублей… да…

Собрание. Общее хуторское и двух бригад колхозников. Еще раз спрашивают:

– Будешь в колхозе работать?

Сегодня решительный день по хлебозаготовкам. На чем дело кончится?

В тишине и будто мартовской слякоти дремлет ночь. Густеет туман, и оттого темней.

2 января, понедельник

Сельисполнитель летает по дворам с одной песней:

– На собрание!

…Ночь. Между облаков зеленеет половинчатый горбоносый месяц. В бригаде гомон и шум, слышу голос Серикова:

– На собрание идти с ломами, с лопатами, с тростями. Прямо с собрания пойдем искать.

Тихо и редко срываются снежинки. Глухая стукотня идет в домах. Молодые не ладят со стариками: напряженное время.

В «Большевистском Доне» прочитал: «Да здравствует вторая пятилетка!»

* * *

Завтра, должно быть, пойду в Вешки покупать часы. Наверно, в скором времени буду работать в Кружилинском совхозе. Без дела надоело. А без денег – и вовсе.

У меня планы: выписать на 33-й год газеты и журналы.

* * *

По дороге едут две подводы с людьми. На одной из них веет красный флаг. Передней подводой правит молодой парень. Предколхоза из кучи людей кричит ему:

– Пацан, чеши быстрей! Ну? Скажи своему Громку: едет правление, всех кверх дном!

Парень в испуге бьет уставшую лошадь, еле бежит.

И действительно, в Средний Громок на двух подводах поехало «безжалостно расправляться с классовым врагом» восемнадцать человек. Что будет назавтра?

* * *

Пашка «Беляк» ловко прихитрился. Есть нечего, так он залез к дяде Висару в хату, сбухал три пирога. На пирожках с картошкой захватила его Масевна, жена Висара.

– Ты чаво, вражина, делаешь?

– А тебе чего надо? («Беляку» пятнадцать лет.) Пирожки ем, не видишь?

– Мы чаво ж, обязаны?

– Обязаны! Вы молчите, а то я все скажу. Я знаю, по скольку раз вы мололи! У кого хлеб брали? Дед-то не с трактором, а колхозным сторожем! Не с ним воровали хлеб? Так вот, помалкивай же!..

Отец хочет занять у Ивана В. двадцать рублей и своих доложить пятьдесят…

А что, если купишь часы, а на работу не поступишь? Я думаю на днях сходить еще раз в Кружилин и точно узнать насчет должности хронометражиста.

3 января, вторник

За мое отсутствие в доме случилась перемена: нас обыскивали. В куренях издолбили пол, печку (грубу) ломали, ничего не нашли, потому что его нет! Искало человек двадцать.

В хуторе мертвая тишина. Вечером, как правило, собрание. Оскомину набили эти собрания. Смутное время, много народу сидит в тюрьме, на каждого дело.

Обозами беспрерывными плывут облака, зеленеет искристый месяц. Плывут невеселые дни, а сам все ждешь какого-то радостного, большого события в личной жизни…

4 января, среда

Ветром по хутору прошлась новость: у Мишки Лося в землянке нашли чувал «меляноиуса» и полчувала проса. Сам Лось сейчас сидит в тюрьме. Как-то на собрании он говорил:

– У меня ищите хоть пять лет – не найдете.

А теперь все наизнанку вывернулось. Кроме этого, у Лося нашли какие-то ремни, лемехи от плуга, лопаты и все сегодня увозили со двора.

Лосю не поздоровится теперь. Его сосед «Петлюра» с ума сошел, в больнице лежит.

Берут в руки единоличников…

К людям подходит печальный гость – голод. От одного этого слова по спине мороз дерет. Свою безжалостную руку он незаметно просовывает во дворы, в семьи колхозников, единоличников.

Голод. Что это значит? Я думаю, что верховная власть до такой срамоты не допустит колхозников. За воров, у кого вскрыли ямы, говорить не приходится, они свое заслужили. Но есть колхозники – труженики – невиновные, а голодают. Что-то неладное. Какой-то огромный перелом. Что будет дальше?

* * *

Ночь. С Ерика тянет ветер. В хуторе мертво, как в дикой степи. Изредка, не то от неволи, не то с голоду завоет собака, и снова покой и тишина. Не слышно песен, и игрища не стали собираться: суровый отпечаток недовольства лег на молодежь.

5 января, четверг

В половине четвертого к нам пришел сельисполнитель, разбудил меня:

– Вставай, в бригаду зовут! Одевайся теплей – должно быть, патрулем назначат…

В комнате бригады тихо. Спят несколько человек; кто на лавке, кто на грубе.

На столе желтела керосиновая лампа, дремал за кучей бумаг Козин Иван.

Вскоре вошел один из штурмовой бригады и крикнул ему:

– Давай патруля!

– Вон, – указал на меня Козин.

– Идем!

Вышли из бригады. Незнакомый человек сказал мне:

– В вашу обязанность входит смотреть за двором Лосева Михаила.

На хуторе орали петухи, в штаб сзывали людей. Бабы выходили со слезами…

Позвали «на чай» и нашего деда с бабкой. Дали срок в полсуток. «Если за этот срок не внесете 18 центнеров зерна – выселим!» И так всех.

Вчера в десять часов вечера в школе было собрание двух хуторов. Из края приезжал представитель, помощник краевого прокурора. На собрании он прямо заявил: «Ваш район, и в частности ваш колхоз, план хлебозаготовок, установленный крайкомом ВКП(б) на 1 января 1933 года, сорвал. Крайком дал вам срок до десятого. Если ваш колхоз в этот период не выполнит оставшиеся по плану 1700 центнеров хлеба, вы будете выселены в северные края. За тем я и приехал, чтобы предупредить, чтобы вы после на партию и Советскую власть не обижались!»

От керосиновых ламп стало еще темней. Люди молчали. «Ну говорите, что ж вы!»

Из колхозников никто не выступил. В президиуме выработали обещательное постановление. Колхозники молча подняли руки «за».

* * *

Целый день провел над изготовлением модели трактора. Успел прочно сбить раму и оформить четыре коляски кругового рычага. Но, наверное, приостановлю свое дело, чтоб нервы до конца не расстроить…

* * *

Незаметно сели сумерки. Сельисполнитель известил: на собрание. Кроме этого, желающие могут идти на суд в Базки. Судить будут известно за что: за воровство хлеба…

В Среднем Громке нашли три ямы. В одной было тридцать пудов. Администрация говорит, что если не выполним к десятому – выселят.

6 января, пятница

В час ночи пришла с собрания бабушка. Старик спал тихо, как мертвый.

– Дед, вставай.

– Чиво такой?

– Иди скорее в бригаду, там такая заварилась… страсть божия… Сериков, как бешеный. Добивался, добивался от каждого слова – как хватит счетами об стол – щепки полетели:

– Что вы молчите, подлецы? Знайте, во-первых, я вас покладу, потом сам ляжу. А вот эту (он показал на Васину жену) сейчас идите и выкиньте ее из хаты, выкиньте в чем есть, остальное везите в сельсовет, сейчас же!

– Куды я денусь с детьми-и-и…

– Замерзай! нам не жалко!.. Предупреждаю, если кто ее пустит на квартиру – его выкинем!

Шесть сельисполнителей пошли приводить приказ в исполнение.

Через час Васины дети ревели на снегу. Их у него, как мошкары, и все один другому пить не подадут.

…Морозная, лунная, с зеленым отсветом ночь глотала детский рев и плач, а легкий ветер разносил по хутору жуткую тревогу.

Сериков перед потупившимися людьми бил о стол кулаком:

– Бедняки! Что ж вы молчите? Среди вас живут кулаки… Мы еще пять дворов выкинем вот так же. Безжалостно расправимся с классовым врагом! Взяла слово беднячка, соседка Саньки Филатова:

– Я вот скажу: один раз Сашка убирался ехать за картошкой в Семеновский, а возвращался с хлебом…

– Добре…

Высказывались и другие. Люди вязали друг друга. Вечером в Базках судили Дашуху. Она давала подписку, что у нее хлеба нет, а потом нашли в яме – дали десять лет.

Остается четыре дня. А там, должно быть, сплошная выселка. Хоть в пыль разлетись, а план хлебозаготовки не выполним.

* * *

Старик только что пришел с собрания, известил вздыхая: на нас, кроме десяти неуплаченных рублей, еще накинули двадцать.

– Хоть со двора уходи, – сказал он.

– Это за сопротивление, – рассудила бабка.

– Говорят, в ямах…

Ванька Козин ворочает делами. Ныне актив и себя за слабую работу по хлебозаготовке оштрафовал по пять рублей, а Васю Васильева – на сто.

Санечку из колхоза выгнали за то, что не прикрепляет к себе быков. Еще предупредили: сделаем так, как с Васиной женой.

Холодный ветер очистил от облаков северную часть неба. Неужели за тем далеким горизонтом придется устраивать жизнь… Власть, наверное, не будет снабжать продуктами: ей не до людей…

Морозно. На юге застыли неподвижные облака. Ветру их не достать. Зима все сильней захватывает свою власть.

* * *

Пришел с работы отец, новость принес: муки не дали и работу бросили. Без муки дела нет. С часу на час ждем, вот придут и скажут: «Убирайтесь». А куда? Хоть на снег падай.

Нет жалости к человеку. Это ж зверство. Другое дело, если бы нас поймали с хлебом или с нашей стороны какое вредительство – за это следует. А то ведь работали честно, сейчас у нас до пятисот трудодней. Разве не доказательство преданности колхозу! Нет?

Некоторые говорят: ты, мол, шкуру свою спасаешь, работая в колхозе…

Подбираются до хозяев-колхозников. Если их выселят, с оставшейся беднотой реветь будем. Они ни арбы, ни ярма сделать не смогут.

7 января, суббота

Второго бригадира нашей бригады, Мишку Калинчонка, посадили. Перед тем, как запереть его в холодную, один из агитбригады забрался на верх потолка, затаился там. После в кладовую и Мишкину жену. Думали, что они заговорят насчет хлеба, а Мишка шепотом жене: «Скажи Николаю, чтоб камыш прибрал…»

И жену выпустили.

На собрании Сериков спрашивал: «А што представляет из себя Николай Шпынев?»

Этот парень все время был сельисполнителем. Дядя его – Николай Виссаревич – сейчас секретарь колхоза. Он в ГПУ не одного спрудил…

8 января, воскресенье

Меня разбудил Сериков и коротко приказал:

– Иди сюда! Вышел.

– Буди Козина Ивана, пускай сейчас же готовит сводку о ночной работе по всем видам и потом с ним зайдете ко мне.

В бригадном доме все спали, сплошным храпом дышали обе хаты. Бабка Данилиха гремела рогачами – стряпалась у печки.

На шейке возле грубки, свернувшись калачиком, лежал Козин. Разбудил…

…Сводка готова. Зашли к Серикову. Он написал еще записку.

…Десятого января – выселка. Кому-кому, а нам в первую очередь. Дед по наряду за половой ездил за Осинов, весь день проездил, промерз. Прибежал запыхавшийся сельисполнитель:

– На собрание!

Скрипят порожки, люди идут на собрание…

Штабных еще нет. Все сидят в ожидании: кто спит, кто за разговорами. Вошли штабные, уполномоченный Сериков:

– Почему валеж? Спите? Вставайте!

Открыли собрание.

– Товарищи, агитировать вас теперь не будем, об этом говорено много. Теперь будем принимать меры к тем, кто саботирует хлебозаготовки.

Мы сейчас, до собрания, наметили оштрафовать мясом Калмыкова Михаила. Он является братом бригадира Виктора Калмыкова. Отсюда можно полагать, что возможность по хищению хлеба у них была: живут они на отшибе, что хочешь могут сделать. Так вот, граждане, правильно ли мы подошли к этому? Может, нет? Другого оштрафовать?

Молчат все, как воды в рот набрали.

– Оштрафовать, заставить вскрыть яму! Не откроет – еще раз оштрафовать… два, три… до тех пор, пока признается.

Бригадное переходное знамя, прикрепленное к крыльцу, трепыхалось, как птица, связанная за ноги.

Гудел встревоженный лес. Глухо и одичало.

9 января, понедельник

День хмурился белесым морозным небом. Еще до сумерек открыли собрание. Выступал Сериков: «Нынешний день должен быть окончательным днем в переломе выполнения хлебозаготовок. Разбили вас всех по десятидворкам, а вы по-прежнему не хотите выполнять…

Скажите мне: будем выполнять план по хлебозаготовке или нет? Чего ж вы, паскуды, молчите? Ну?!»

Сериков не добился от толпы нужных результатов. «К черту всех». А потом, немного успокоившись, начал допрашивать по одиночке:

– Хлеб брала?

– Карманом…

– Ты!

– Озаток нагребла…

– Будем выполнять?!

Молчание.

– Вы скажете мне! – раздраженно стучал кулаком по столу Сериков. Толпа немела. Потом начинал один голосок, а за ним подхватывали:

– От хлебозаготовок не отказываемся, но… выполнять нечем… – Сериков впился глазами в толпу и яростно крикнул:

– Если вы мне к двенадцати часам не сделаете перелом в работе – пересажаю председателей десятидворок!

Собрание наметило подозрительные дворы, и прямо с него пошли проводить повальный обыск. Правда, решение это вскоре отменили, но в плане оставили четыре двора: новосела «Петлюры», Филарета Лосева, Варьки Уласовой и «Шамохи». У новосела и Варьки рыли не особенно (Уласова – сестра красноармейца).

У Филарета развалили грубку, печь, пол проломали и ничего не нашли. То же самое сделали у «Шамохи».

Промерзшие, посиневшие вернулись ни с чем. Только и новостей: печи поломали, да бригадир по нечаянности железной тростью пропорол до мосла ногу Катьке Козиной.

…Сериков и Ушаков, нагнувшись над столом, пишут в два карандаша. Второй передал писульку первому, тот ее прочел и сказал: «Давай конверт. Запечатаем. Так нельзя».

Вручили мне конверт, и я поехал в правление. Тут председатель Шевченко и секретарь партячейки Богатырев.

– Я сегодня хотел и не хотел, – говорит секретарь, – а посадил одного за «еврейские погромы».

– Что это за «погромы»? – сощурился присутствующий райпрокурор Кузнецов.

– Повальный обыск делают, ломают печи, полы…

– А разве неверно?

– Што? – коршуном набросился секретарь партячейки Богатырев, погрозил пальцем:

– О-о-о, друг, погоди, погоди…

Шевченко шмыгнул носом, покосил взгляд на посыльных.

– А ну, пошли к чертовой матери! – крикнул предколхоза на нас, сельисполнителей.

– Так ответ дайте ж, – сказал я.

– После, после! – орал Шевченко.

Начальники захлопнулись дверью и долго ругались, спорили: правильно ли при обыске печи ломать?

* * *

Мне дежурить остается одни сутки, а там пойду узнавать насчет работы. Пустота на душе, ко всему горькая и отвратительная безразличность.

10 января, вторник

Умылся, сел завтракать. Вместо хлеба на столе лепешки из обмолоченных кукурузных кочанов. Невкусные, одна мякина, но деваться некуда. Правда, тянется еще картошка. Доедим, а там, если не возьмут корову, – зарежем ее. Не пропадать же?..

Все бы это ничего, но Сериков хочет вышвырнуть нас из дома. Куда идти? Зима. Холод. Неужели жизнь угаснет бесследно? А? Как выпутаться из этого положения?

* * *

Гонит ветер вихрастые тучи, и они, устав от долгого пути, бесшумно сбрасывают свой груз: метель. И кажется, что эти бездомные счастливее нас, потому что вечно странствуют и не нуждаются. Да и гордой воли их никто не лишит.

Солнце! Ты даешь людям энергию для того, чтобы они использовали ее, улучшали свою жизнь. Но люди нашей планеты не умеют владеть ею. Путаются и злуют.

2 апреля, воскресенье

Своим неторопливым шагом идешь ты, наша молодая жизнь. Что мы видим сейчас в тебе хорошего? Все хорошее как под воду ушло, а поверх остался мусор серых неприветливых дней. Единственное в голове – как прийти к счастливому будущему? Другие наоборот: ждут готового. И таких большинство, они ничуть не заинтересованы своей работой, делают как-нибудь, как отбывают наказание. Они не живут настоящим. Все это складывается в мучительные трудности, ведь коллективный труд еще не вошел в сознание, в кровь молодых, и люди мечтают о единоличной жизни.

* * *

Залаял Зорик и смолк. По порожкам прогудело несколько шагов, в хату вошло два человека.

– Ну так, – начал один, – где у вас мужчины?

– Дед сеет в колхозе… парень вот, – отвечала дрожащим голосом старуха.

– Алексей, сын твой, ночью нигде не ездил на лодке?

– Нет, он дома ночевал… Зачем, а?

– Нынешней ночью в Белогорке амбар обворовали. След до самого Дона: пшеница сыпалась. Нас, сторожей, теперь в оборот возьмут. Там ГПУ всю Белогорку перевернуло…

У нас как раз сидела Дашка, соседка. Сторожа к ней: «А твой Михаил?»

– Тогда, значит, у вас посмотрим в чугунах… Признавайся, бабка, пока не посмотрели. Есть ворованная пшеница? Говори!

– Нету… глядите.

Послали за человеком от сельсовета. У меня по телу пошла дурная кровь, хмелем ударило в голову. Вот это новость! Смотрю в окно горницы: в сарай, где стоит корова, пошли обыскивать. Спустя минуту вынесли мешок с зерном, сзади шли побледневшие от испуга мать и брат. Сторож злобно буркнул матери:

– Неси в бригаду, там составим акт.

Мать понесла… в чувале было не больше трех пудов последней в доме пшеницы. Сторожа вошли в хату:

– Ну-ка, бабка, вынимай чугуны! Вот тот чугун с водой… Тот большой тащи! С чем он? С крупами небось?

Повернули половником кручу, и трудно было понять: пшеница или кукуруза?

– Ну, что это, бабка, не пшеница?

– Кукуруза разваренная…

– Каво ты хочешь обмануть?

Завязался спор. В это время у нас сидел Андреян.

– Ну-ка, поди сюда, – позвали сторожа, – посмотри, что это? Ты ж посторонний.

Андреян испуганно глянул в чугун.

– Это кукуруза красная, – ответил.

– Ты чего подпевалом пристроился? Гляди лучше, а то знуздаем! Андреян еще раз вклюнулся в чугун.

…Сторожа ушли, в комнате наступила тишина, и старуха тихо простонала…

5 апреля, среда

Как можно дальше жить? В нашей бригаде остались девчата и бабы, мужчин ни одного, всех поугнали в тюрьмы.

Сейчас колхознику, работающему в поле, дают на день фунт кукурузы. Скоро быки и люди положатся.

Не пойму я эту жизнь, к чему она приведет. Сейчас положение в колхозе хуже рабства. Нужно скорее забыться сном…

8 апреля, суббота

В полдень пришел из Базков Мишка, принес новость: всех сторожей из тюрьмы выпустили, а от отца передал записку, в которой он просит передать ему пальто, чулки и каких-нибудь харчей – голодует. А мы сами ложились до такой степени, что завтра совсем нечего варить…

19 апреля, среда

С каждым днем все туже становится жизнь. Черной пастью смерти грозит голод.

В полдень бабушка варила из семечек щавеля с примесью муки затирушку – одеревенелый, пресноватый вкус у нее.

Как удивительно дерзко устроена человеческая жизнь: люди страдают от людей! Болезнь – другое дело, это природа, но чтоб горы хлеба, а люди голодали… Хлеб у сильных людей, они не дают его слабым.

Занимался ли когда воровством в таком масштабе раб? Почему несчастный колхозник ворует? Голод заставляет!

На пятом году коллективизации крестьяне совсем стали разбитыми. Заленились работать? Нет! Они за четыре года не видели от колхозного хозяйства дохода, с каждым годом жизнь экономически срывалась вниз.

Особенно подкосила колхозную жизнь «кулацкая политика партии». Под маркой кулаков с полей ушли специалисты земледелия, люди, умеющие править хозяйством. Таких людей в колхозе надо бы удержать, они б и лодырей выжили, а бедняков поддержали. Знал ли тот или иной рабочий, присланный властью из города, кто в деревне кулак, кто лодырь, кто бедняк? Не знал он!

Я сужу по своему хутору. Возьмем Мишку Калинчонка (он сейчас кулак). Как он работал в поле? Сумасшедший труд у него – потому и доход от хозяйства.

Через дорогу живет чистокровная беднячка «Царица». Что она летом делает? Копается на своем огороде, в полдень окно завесит и спит или по талам ежевику собирает. Осенью у нее, кроме картошки, ничего нет. И идет она к тому же Мишке: «Дай за ради Христа хлебца, я тебе отпряду». И за фунт пряжи ее одаривают продуктами на целый месяц.

29 апреля, суббота

…Нынешний день в нашем хуторе от голода умерли три человека. Иван Семенович вчера ходил – нынче мертв. Бабка Карповна… Петька Павлович.

У Ваньки-цыгана умерла жена, остались четверо маленьких детей. Как он с ними жить будет? Как ты так в упор подошла, смерть?

…Новости привез зять, Фроськин муж: на станциях пачками гибнут люди, искатели лучшей жизни.

Пошла паспортная система, многие поуехали со справками, а их на работу нигде не принимают.

Лаврентич ноне утром прямо в бригаде умер от голода.

* * *

Поступок они сделали вот какой: по наряду поехали бабы за соломой, на гумне бык лег, долго колотились с ним, не могли поднять. А потом за это дали десять лет тюрьмы.

…Ивгеше вручили «десятку» за украденные в колхозном амбаре восемь килограммов пшеницы. После суда прокурор выступил с речью: «…расхитителям общественного достояния наша беспощадная кара».

* * *

По хутору пронеслась интересная для нас новость: в этом месяце известный писатель Дона Шолохов ездил с докладом в Москву, к самому Сталину, выложил ему все вершившиеся у нас события, связанные с так называемым саботажем. Будто бы Шолохов сообщил, что в нашем районе в среднем за день умирает от голода сорок человек. И Сталин распорядился всем колхозникам дать в месяц по пуду хлеба.

Сначала к новости отнеслись спокойно: верили и не верили. Сомнений не стало после того, как на Базковское заготзерно от государства поступил наряд на выдачу хлеба колхозникам района.

Наш колхоз хлеб выполучил, но его не дают, говорят, будто бы на торжества майские…

На полях все то же: быки положились, работать некому…

Кора Церетели
Фильм, который не был снят

<Декабрь 1933–1934>


В жизни каждого художника есть недописанные страницы, несбывшиеся замыслы. Желтея от времени и покрываясь пылью, лежат рукописи, в которых, кто знает, может, самое сокровенное, недосказанное, то, о чем думалось и не раз вспоминалось многие годы, но вернуться уже не было возможности.

Недавно в личном архиве Шенгелая была обнаружена пожелтевшая рукопись-сценарий Михаила Шолохова и Николая Шенгелая1 к фильму «Поднятая целина».

И вот, сейчас перед нами все документы этого удивительно интересного сценария и неожиданной гибели фильма. Тбилиси – Вешенская… Годы 1933–1934. Фильм был снят с производства по личному распоряжению врага народа Берия2.

Шенгелая встретился с Шолоховым на передовой позиции борьбы за новую советскую культуру. Режиссер хотел звучать в кинематографии так же, как звучал в поэзии Маяковский, – оперативно и по главным магистралям. Два таких магистральных выступления уже состоялись – «Элисо» и «26 комиссаров». Третьим должна была стать «Поднятая целина». Следуя своему принципу быть на самом сложном и самом нужном участке творчества, художник мечтает о неисследованной еще тогда в советском кинематографе теме коренного переустройства деревни. Именно в отображении сложных процессов, происходивших в деревне, обнаруживалось в те годы наибольшее отставание советской кинематографии.

Роман Шолохова привел молодого режиссера в восторг. Герои романа – люди больших страстей, убедительная мотивировка их поступков, сложные психологические раскрытия, острые конфликты и, наконец, самое важное – насыщенность романа драматизмом великих исторических событий, – все это было в плане дарования и творческого темперамента Шенгелая.

«Когда я взялся делать «Поднятую целину», мною руководило, во-первых, то, что это лучшее произведение колхозной тематики в литературе. Оно дает совершенно новый подход, раскрывает совершенно новую жизнь деревни настолько глубоко и так художественно вразумительно, что сразу стало понятным, насколько то, что мы делали о деревне до сих пор, далеко от того, что нужно делать»3.

Шенгелая «заболевает» «Поднятой целиной». Страстный, нетерпеливый в осуществлении своих замыслов, он увлекает этой идеей руководство «Госкинпрома» и, заручившись его согласием на постановку фильма, выезжает в Москву, чтобы встретиться с Шолоховым.

В мае 1933 года эта встреча состоялась. Тогда же будущие авторы сценария предварительно обговорили вопросы предстоящей работы над «Поднятой целиной». Это событие сразу оказалось в центре внимания общественности.

Рождение звукового кино постепенно подготавливало более тесную смычку кинематографа с передовой советской литературой. В те годы только намечался тот большой приход писателей в кинематограф, который в тридцатые годы дал великолепные по своим идейно-художественным качествам произведения советской кинодраматургии – Вишневского, Погодина, Гладкова. Совместная работа Шолохова и Шенгелая над «Поднятой целиной» была у истоков этого замечательного обращения писательской общественности к кино, у истоков борьбы за партийность молодого советского кинематографа. Взволнованные известием о возможном сотрудничестве Шолохова молодые кинематографисты и их союзники-писатели сделали все возможное, чтобы обеспечить этот союз Шенгелая с Шолоховым. О том, какие надежды возлагались на это творческое содружество, можно заключить из письма Фадеева Шолохову. Вот оно:

«Дорогой Миша!

В бытность в Москве, Шенгелая сказал мне, что вы будете работать над экранизацией «Поднятой целины». Это сообщение меня очень заинтересовало. Дело в том, что сейчас по почину нашему и киноработников совместная работа писателя с режиссером входит в моду. Так, например, Либединский работает с Калатозовым, Лапин – с Эсфирью Шуб, я с Довженко и т. п. Для того, чтобы осуществить такой контакт, пришлось преодолеть немало косностей, и сейчас на подобного рода совместную работу смотрит, можно сказать, весь кинематографический мир: выйдет ли что? Собравшись в Москве, мы, инициаторы этого дела – Либединский, Калатозов, Шенгелая, я и т. п., взяли на себя своего рода коллективную ответственность за работу каждой из групп. К этому делу мы хотим привлечь и тебя. Специально пишу тебе письмо для того, чтобы ты занялся работой над картиной вплотную. Шенгелая очень талантливый режиссер, но организовать весь огромный материал, которым он будет располагать, работая над «Поднятой целиной», ему будет очень трудно без твоей помощи. А хочется, чтобы картина вышла по-настоящему хорошей… Мне кажется, что совместными силами мы могли бы двинуть дело развития советского кино и тем премного помочь Советской власти. А то в последнее время просто смотреть нечего.

Как идет твоя работа над второй книгой «Поднятая целина» и пишешь ли дальше «Тихий Дон»? Подай весточку о себе.

Крепко жму руку. Фадеев»4.

Вскоре после этого письма на Дон, в станицу Вешенскую, приезжает Шенгелая. Спустя несколько месяцев к нему присоединяются другие члены группы: сорежиссер Николай Санишвили и оператор А. Поликевич. Началась напряженная работа над сценарием «Поднятой целины». Такого серьезного, взаимообогащающего сотрудничества писателя и режиссера история советского кино в то время еще не знала.

Перед нами кипа рукописей, в которых рукой Шенгелая сделана разработка каждой главы романа на ряд маленьких тем. Итог каждой главы, подчеркнутый красным карандашом, акцентирует внимание на ее основном мускуле, намечает первые шаги превращения литературного произведения в кинематографическое.

Каждый вечер по этому коротенькому плану Шолохов писал литературный сценарий. Это был художественный пересказ, сдеданный с учетом нового распределения акцентов. Шолохов писал его наизусть, отложив в сторону роман и заглядывая только в режиссерские планы. Шенгелая прочитывал эти пересказы и делал в них свои пометки, необходимые для дальнейшей работы над фильмом. Все написанное близко к роману, оно уже режиссерски осмыслено, приближено к кинематографическому повествованию. Некоторые главы пересказаны Шенгелая, и тогда в его рукописях рукой Шолохова сделаны поправки.

В декабре 1933 года Шенгелая закончил работу над режиссерским сценарием. За год совместной работы проявилось полное взаимопонимание между Шолоховым и Шенгелая, взаимопонимание друзей и единомышленников, служащих одному общему делу. Подчеркивая эту удивительную слаженность в работе над сценарием, Шолохов писал:

«Закончив литературную обработку сценария, я смело вверяю его режиссеру для воплощения моих идей и мыслей в полноценное кинематографическое произведение. Наша совместная работа над сценарием показала, что Шенгелая понимает меня и одинаково со мной думает о героях «Поднятой целины». Это позволяет надеяться, что в героях фильма я узнаю близких мне, созданных мною людей…

Я хочу, чтобы характеры и внешность актеров соответствовали качествам людей моего романа. Я полагаю, что Шенгелая справится с этим. Он понимает, чего я хочу. Взаимопонимание, приобретенное совместной работой, поможет нам осуществить наше общее желание – сделать хороший фильм»5.

Для того чтобы воссоздать на экране полифоническую драматургию романа Шолохова, авторам пришлось немного нарушить сюжетное построение. Замечательная экспозиция романа, построенная на постепенном введении новых персонажей, новых драматургических мотивов, в экранном воплощении выглядела бы затянутой. Поэтому авторы сценария уже в первой его части дают точную расстановку классовых сил и мотивировку действия, которое начинается сразу, с первых кадров. С приездом Давыдова мобилизуется крестьянская беднота, и начинается первое наступление за колхоз. В сценарии показано и прибытие Половцева, вызвавшее немедленное оживление кулачества, сущность которого уже в первой части вскрывается убийством Хопрова (в романе это происходит лишь в 14-й главе). Таким образом, к концу первой части сценария (она печатается ниже) создается ясная картина расстановки сил. «Первая часть, по существу, определяла сценарий. Нет ни одного человека, который бы не был дан в экспозиции, в своем отношении к основному действию».

Вторая часть – собрание в школе – для кинематографа писалась заново. Шенгелая придавал этой сцене особенное значение.

Он поражался способности писателя видеть каждого из 500 человек, присутствующих на собрании, и хотел непременно передать это кинематографу. Точные реплики, поступавшие из зала, раскрывали характеры крестьян, их отношение к кулачеству, рисовали яркую картину социального положения в Гремячем. Кроме того, собрание начинало тему о великом значении коллективизации.

Исходя из позиции высокой партийной принципиальности, авторы сценария раскрывали социальный конфликт романа, не сглаживая и не обходя остроту борьбы за социалистический строй в деревне, не боясь зрительно, действенно показать нелепые результаты «левого» перегиба. Они написали новый эпизод, которого не было в романе. У Шолохова сказано:

«На следующий день на закрытом собрании гремячинской ячейки было единогласно принято решение обобществить скот, как крупный гулевой, так и мелкий, принадлежащий членам гремячинского колхоза… КРОМЕ СКОТА БЫЛО РЕШЕНО ОБОБЩЕСТВИТЬ И ПТИЦУ». Эта фраза послужила стержнем создания нового эпизода. Дальше есть еще такой абзац: «Давыдов вначале упорно выступал против обобществления мелкого скота и птицы, но Нагульнов решительно заявил, что если на собрании колхоза не провести решения об обобществлении всей живности, то весенняя посевная будет сорвана».

Теперь посмотрим, как из этих прозаических фраз вырастает эпизод во дворе гремячинского бедняка Демки Ушакова: «Разгороженный двор. Мимо двора крестьяне гнали скот. Во двор, окруженные бабами и крестьянами, державшими в руках и в корзинах домашнюю птицу, шли Нагульнов и Ушаков. Окружающие остались во дворе. Демка и Нагульнов направились к хате. Второй план. В маленькой комнатке с запушенными инеем окнами на печи сидела, окруженная полуголыми детишками, жена Демки Ушакова.

Первый план. Излатанная рубаха ее и детские рубашки висели на расставленных у печи рогачах.

Второй план. Нагульнов и Демка вошли, впустив в хату облако пара. Увидя Нагульнова, жена Демки стала тщательно закрываться шалью. Обращаясь к ней, Нагульнов сказал:

– Почему курей не несешь в колхоз? Еще жена члена правления колхоза.

Первый план. Жена, натягивая на грудь платок, хотела было ответить, но ее перебил…

Первый план… муж. Обращаясь к Макару, Ушаков сказал:

– Я же тебе говорил, Макар! Ей не в чем идти!..

И указывая на висящую около печки одежду, проговорил:

– Видишь, одежду постирала!..

Первый план. Макар сердито взглянул на Ушакова, огрызнулся:

– Неси сам!..

Второй план. Дети Ушакова, почти голые, ловили кур по комнате.

Крупный план. Самый маленький в семействе Ушаковых упустил курицу, та с криком…

Второй план… взлетела на стол. Демка хотел было ее схватить, но с печи проворно спрыгнула его жена. Схватив курицу, умоляюще сказала:

– Демка, оставь хоть эту курицу.

Первый план. Демка ласково посмотрел на нее и ответил:

– Милушка моя, раз мы теперь колхозники, надо сдать все до пера.

Крупный план. Жена медленно опустила протянутую за курицей руку, и на глазах ее появились слезы.

Второй план. Демка взял обеих кур и петуха, прижал их к боку и вышел, захлопнув за собою двери. Затемнение».

Во главу угла фильма по замыслу сценаристов был поставлен образ двадцатипятитысячника коммуниста Давыдова. Каким представлял его себе грузинский режиссер? «Давыдов – это человек, который с полным человеческим сознанием, всеми извилинами своего мозга находится в партии, в революции. Этот человек дышит только этой идеей, только ею живет. Кому-нибудь может показаться, что это перегиб Давыдова, но, по-моему, этого нет…»6 По мнению Шенгелая, эта беззаветная преданность делу революции особенно ярко проявляется в эпизоде бабьего бунта, когда, истекая кровью, Давыдов находит в себе силу и выдержку отшучиваться перед толпой разъяренных казачек и не отдает им ключей от амбаров с семенным фондом: «Для вас же, сволочей, делаем!.. А вы меня убиваете? Не дам ключей!.. Факт, не дам!»

Этот эпизод Шенгелая разрабатывал особенно подробно. Он предполагает снять его движущейся камерой, для того чтобы «придержать внимание на Давыдове, посмотреть, на него, рассмотреть, как в чье лицо он смотрит, что и как он сказал». То, что движет им в эти минуты, выше обыкновенной человеческой честности, обязывающей выполнить свой долг. Это подлинно новое качество – большевистская сознательность. И Шенгелая составляет подробный режиссерский план этого эпизода, заранее продумывая не только планы, но и движение аппарата. Ему хочется как можно бережнее, точнее передать на экране это новое качество человека, рожденное Октябрем.

Во второй половине сценария все сильнее звучит тема перевоспитания крестьян-казаков, которая развивается параллельно с кадрами весенней страды на нетронутой веками целине. В этих эпизодах авторы пошли по линии внутреннего раскрытия психологии героев, широко используя специфику кинематографа.

Шенгелая верно угадал финал фильма – пахота на целине. На самом деле книга этим не заканчивается, но композиционный финал первой книги «Поднятой целины» именно здесь. Здесь находит логическое развитие сложный характер Давыдова.

С завершением работы над сценарием не кончилось участие писателя в съемке фильма. Вместе со съемочной группой он разъезжал по хуторам и станицам, помогал друзьям из Грузии вникнуть в хозяйственные, бытовые особенности казачьей жизни.

В Вешенской, на хуторе Диченском, Шолохов показывал молодому режиссеру прототипов своего романа – старика с хитрым, лукавым взглядом, с реденькой бородкой, растущей неровными, отдельными кустиками, с которого он писал Щукаря; директора вешенского маслобойного завода, высокого, широкогрудого парня, который внешностью и биографией удивительно напоминал секретаря ячейки ВКП(б) Гремяченска Макара Нагульнова. Свыше 150 снимков было собрано в альбомы. По этим снимкам художник Уткин сделал эскизы костюмов и декораций.

По замыслу сценаристов большая роль в эмоциональном строе фильма отводилась музыке, казачьей песне. Фильм должен был начинаться с песни, которая в первом эпизоде помогала создать экспозицию характера Половцева. В дальнейшем песня не раз выступала как элемент драматургии.

В станице Большнапаловской Санишвили удалось собрать своеобразный слет старых казачьих песенников. Много километров по бездорожью исколесил он вместе с оператором А. Поликовичем в поисках типажа и натуры. В нескольких километрах от станицы Каменской, на хуторе Диченском, начались съемки зимней натуры.

Одновременно в Москве проходили актерские пробы. Шолохов хотел, чтобы в роли Лушки снялась Нато Вачнадзе7. На роль Давыдова пробовали актера Ю. Богомолова, Щукаря должен был сыграть В. Дорофеев.

22 февраля 1934 года газета «Кино» посвятила страницу рассказу о ходе работы над фильмом, который должен был стать событием в нашем искусстве, прозвучать оперативно и политически заостренно в годы, когда сплошная коллективизация еще не везде была закончена.

Беда пришла неожиданно. Без предварительных разговоров и объяснений фильм был снят с производства, режиссер Шенгелая вместе со съемочной группой срочно отозван в Тбилиси. Попытки протестовать не увенчались успехом.

Только в 1939 году режиссером Ю. Райзманом8 была осуществлена постановка «Поднятой целины». Но материалы сценария

Шолохова и Шенгелая использованы не были. Единственный экземпляр сценария хранился в личном архиве Шенгелая, который всю свою жизнь надеялся поставить этот фильм. Как известно, и Шолохов никогда больше не выступал соавтором по сценариям последующих постановок «Поднятой целины». Фильм Райзмана был целиком снят в павильонах, выстроенных на «Мосфильме», и, естественно, был задуман совсем иначе.

Сценарий Шолохова и Шенгелая к фильму «Поднятая целина» – одно из самых совершенных драматургических произведений своего времени, созданных коллективной мыслью писателя и режиссера. Эта неспетая песня связана с нашими днями теми славными путями дружбы и взаимообогащения, которыми продолжает идти передовой отряд нашего многонационального искусства.

В работе «Тихий Дон» и «Поднятая целина»

Беседа с тов. М. Шолоховым


Приехавший на несколько дней в Москву М. Шолохов в беседе с нашим сотрудником рассказал о своих творческих замыслах и поделился ближайшими перспективами своей работы. Он говорил о двух начатых работах – четвертой книге «Тихого Дона» и второй книге «Поднятая целина», которые должны быть закончены в 1934 г.

– Окончанию второй части «Поднятой целины», – говорил он, – помешала работа над последней книгой «Тихого Дона». В ней будет показан окончательный разгром белого движения на Дону. Возвращаясь по тому или иному поводу к первым книгам «Тихого Дона», я ощущаю чувство неудовлетворенности, как это вообще свойственно писателю. Недочеты первых книг я стараюсь исправить в четвертой, а это идет не за счет быстроты.

Как только закончу «Тихий Дон», вернусь к «Поднятой целине». Главные трудности, тормозившие работу над первой частью, – обилие материала, стремление отобрать самое существенное – сейчас преодолены.

Вторая книга, как и первая, покажет становление колхозной деревни. Она охватывает примерно тот же период (1930 – 31 годы), но более поздний его этап. Все основные персонажи первой книги переходят во вторую. Но помимо них читатель встретит и новых героев. Это, главным образом, партийные работники из района.

Я принимаю упреки в том, что в первой книге «Целины» слабо отражена роль комсомола в коллективизации деревни, совсем не показана женщина-активистка. В плане работы над второй книгой надо исправить эти недостатки. Каким путем? Пока еще не знаю. Мне не хочется подробно сейчас говорить об этом – это векселя, по которым надо будет платить. У меня на памяти много примеров не только не совпадения изданной книги с первым ее вариантом, рассказанным в каком-нибудь декларативном высказывании, но и целиком не выполненных писательских обещаний. Отклонения в процессе работы от намеченного плана вполне закономерны. Поэтому самое благоразумное – раньше времени не распространяться о деталях.

А. Гуторович, В. Темин
Герой № 1 о Михаиле Шолохове

Заговорили о любимых писателях.

– А что-то хозяин дома молчит? – подмигнув друзьям, полковник кивнул головой в сторону поседевшего уже генерала.

– Анатолий Васильевич, можно подумать, что ты уже не книголюб. Кроме писем жены, ты ничего на фронте и не читал, а?

– Книга книгой, а своим умом двигай, – усмехнулся генерал. – Некоторые, я слышу, как дамы перчатки, меняют свою любовь к модным писателям, а у меня с молодости – единственный. Я даже в самолете с ним не расставался. Загрустишь по дому, его книжку раскроешь – и словно в родных местах побываешь. – Генерал прикрыл глаза и тихо, как во сне, прочел на память: – «К вечеру собралась гроза. Над хутором стояла бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берега гребнистые, частые волны. За левадами палила небо сухая молния. В хуторе хлопали закрываемые ставни, от вечерни, крестясь, спешили старухи, на плацу колыхался серый столбище пыли…» Эх, и дивно написано! Я ведь сам казак, родом из станицы Белоглинской. Казака, говорят, кобыла родила, а и видно, от орла – рано в небо поднялся.

Мы беседовали в квартире знаменитого полярного летчика Анатолия Васильевича Ляпидевского1. Это он 5 марта 1934 года первым разыскал среди безбрежных просторов Северного Ледовитого океана лагерь челюскинцев и вывез оттуда женщин и детей. За этот подвиг Анатолию Ляпидевскому – самому первому в нашей стране – было присвоено звание Героя Советского Союза.

– В тот год я и познакомился в Москве с Михаилом Александровичем Шолоховым, – вспоминает Ляпидевский, показывая нам фотографию. – Вот видите, какими мы тогда еще молодыми были! Я еще в чине капитана.

– О многом мы тогда говорили. Шолохов интересовался челюскинской эпопеей. Я, говорит он, в газетах читал про это, но хотел бы, товарищ Ляпидевский, услышать кое-что и от вас лично… Долго расспрашивал об условиях работы в Арктике. Что там за аэродромы, и как мы их разыскиваем среди снежной пустыни. А потом вдруг Михаил Александрович спрашивает: «А охота в Арктике есть? И каких там зверей, кроме медведя, бьют?…» Тут он заметил, что напал тоже на охотника, и дальше разговор у нас шел уже чисто профессиональный. Рассказал я ему про чукчей, что бьют моржей и тюленей на побережье Ледовитого океана. А он меня все расспрашивает: «А из чего бьют да как?» Услышал слово «мейна», требовал объяснить, что такое. Трещина, говорю, от ветра. Оттуда высовывают моржи и тюлени сопящие морды, чтобы набрать воздуха. В эти минуты чукчи-охотники лежат с винчестерами, как мертвые. И собаки рядом – не шелохнутся. И только когда уже морские звери наберут воздуха полные легкие, тогда стреляют по ним. Иначе утонут, а так плавают, как мячики.

Шолохов хохочет:

– Представляю, что за азартная охота! Эх, мне б туда, к чукчам!

– А за чем, говорю, дело стало, Михаил Александрович? Давайте махнем на моем «АНТ-4» на Чукотку…

– С удовольствием бы, но пишу роман о Тихом Доне. Некогда. Вот закончу, тогда мы завалимся по воздуху к этим, наверное, чертовски интересным, чукчам-охотникам.

Ляпидевский огорченно вздохнул.

– Ну а потом – война.

– Читал лишь в газетах его фронтовые очерки и статьи с фронта. Видал у летчиков «Поднятую целину», всю прошитую из немецкого пулемета. В годы войны работал я уже вот с ним, – он вынул из альбома фотографию знаменитого авиаконструктора. На обороте ее размашистым почерком было написано: «На добрую память дорогому Анатолию Васильевичу о совместной работе по созданию нового в нашей авиации. Туполев»2.

– Словом, перевооружили мы свою армию такими самолетами, чтобы в небе, кроме мух, ничего не осталось! Помнится, прилетел я с новыми пикирующими бомбардировщиками в третью воздушную армию к Герою Советского Союза Михаилу Михайловичу Громову. К тому самому, что в 1937 году совершил рекордный перелет Москва – Америка через Северный полюс. В тот день «мессершмиты» сбили наш «П-2». Проносят на носилках обуглившегося летчика. Лица не узнать. Полез я к нему в гимнастерку за документами. Вытащил «Правду», газета вся в крови. И гляжу: рассказ Шолохова «Наука ненависти». Затем поднялись в воздух наши новенькие машины, и стали они сбивать «мессершмиты». Было ясно видно, как один за другим падали горящие стервятники. А когда командир дивизии увидел в кабине моего самолета вот эту фотографию – Шолохов на охоте с собаками, – удивился: «Уж не друг ли твой?» – «Нет, – отвечаю, – просто любимый писатель». – «Да-а, вот этот, говорит, умеет жечь глаголом сердца людей. Утром я прочитал летчикам его «Науку ненависти». И знаешь, ей-богу, не преувеличиваю: никогда за два года войны не видел, как яростно в этот день дрались!»

– Вы читали в газетах о встрече Шолохова с комсомольцами Дона? Там он сказал, что, как закончит роман о войне, собирается написать пьесу.

– Ну, тогда, чтобы попасть во МХАТ, придется билеты за полгода заказывать, – засмеялся Ляпидевский.

– Вы знаете, я иногда встречаюсь с космонавтами. Так вот, Михаил Александрович должен знать, что и Юрий Гагарин, и Валя Терешкова, и Алексей Леонов – все они с нетерпением ожидают выхода нового романа Шолохова «Они сражались за Родину». Хорошо о нем сказал один будущий космонавт, о котором вскоре узнает весь мир: «Когда Шолохов выведет своих героев на орбиту, сразу подымется потолок советской литературы!» Мы верим в мощь и прочность таланта Шолохова так же, как верим в прочность наших космических кораблей.

Показывая гостям фотографию, Ляпидевский заметил с усмешкой:

– А охотник он, видать, заядлый! Будете писать, так напомните Михаилу Александровичу, что Ляпидевский не забыл своего обещания – слетать с писателем на Чукотку поохотиться на моржей у мыса Дежнева. При нынешних скоростях для него эта прогулка по воздуху с ружьем и собаками займет не больше времени, чем езда от Вешенской до Ростова-на-Дону.

Пьеса о колхозе

Мих. Шолохов о своих ближайших творческих планах

Находившийся на днях в Москве писатель Михаил Шолохов в беседе с нашим сотрудником поделился своими ближайшими творческими планами.

– Последнее время я почти одновременно работал над четвертой книгой «Тихого Дона» и второй книгой «Поднятой целины». Работа над ними уже почти закончена. Это, естественно, не означает, что я могу сейчас же сдать оба романа в печать. Отнюдь нет. Отложив на время «Поднятую целину», в настоящее время я засел за окончательную отшлифовку «Тихого Дона».

Уклонившись от прямого ответа на вопрос о судьбе многочисленных героев «Тихого Дона», автор сообщил:

– Я не люблю заранее рассказывать о дальнейшей судьбе моих героев. Могу лишь сказать, что четвертая книга «Тихого Дона» явится последней частью романа. Сдам ее в середине ноября – в начале декабря. После того, как я «освобожусь» от «Тихого Дона», сейчас же займусь отделкой второй, также последней, книги «Поднятой целины».

«Поднятая целина» пойдет в печать в конце декабря этого года.

По настойчивым просьбам театра им. Вахтангова М. Шолохов обещал написать для него пьесу на материале колхозной деревни.

– Вначале я предполагал переделать для театра роман «Поднятую целину», но затем отказался от этой мысли и решил создать оригинальное драматургическое произведение, тоже на колхозном материале. Такую пьесу я даже начал, написал почти половину и временно отложил, чтобы закончить свои романы. Пьесу я пишу впервые, и, сами понимаете, дело это для меня нелегкое. Хочу написать ее к середине 1935 года.

В моей будущей пьесе меня интересует крестьянин в коллективизации, его психология, показ людей в колхозе. Время действия пьесы – первые годы коллективизации – 1931—32 гг.1

Константин Шолохов
На проверке – Михаил Шолохов

От спецкорреспондента «Молота»

1

– С ночи до ночи держись за чапыги и двенадцать до зимы поднимешь.

– Хо! Двенадцать? А ежели крепкая земля?

– Чего вы там толкуете! – пронзительный бабий голос. – В плуг надо три, а то четыре пары добрых быков, а откель они у нас? Есть, да и то не у каждого, какая-то пара зас…, а то больше на быках, у которых сиськи. Это у богатых, им ветер в спину…

– Не об этом речь! Взяла бы подол в зубы да помолчала! – чей-то хриплый басок.

– Ты с понятием? Жену учи, а меня нечего!

– А трактором?..

Давыдов выждал тишину, ответил:

– А трактором, хотя бы нашим «путиловцем», при хороших знающих трактористах можно за сутки в две смены вспахать тоже двенадцать десятин.

Собрание ахнуло. <…>

– Вот это – да! На таком жеребце бы попахаться…»

Перспективы, нарисованные Давыдовым на собрании гремяченского актива и бедноты пять лет тому назад, уже давно стали жизнью. Северо-Донецкий округ, собирающий пятый урожай на поднятой целине, бьется в тревоге за использование огромного парка – уже не «путиловца», а тысяч солидных СТЗ, сотен комбайнов и автомашин. И быть может, на полях Гремячего лога стоит сейчас дед Щукарь с медной бляхой инспектора по качеству на груди, смотрит, как на широкий хедер падают подпиленные тучные колосья, как лента из белого полотна уносит их в приемную камеру, а из хоботка элеватора сыплется золотистое зерно, и восклицает:

– Ах, да и чертова штука!

А что делает Давыдов, что делает сейчас Нагульнов, Майданников и другие герои «Поднятой целины»? Этот вопрос для читателя совсем не праздный. Читатель не критик. Он изо дня в день живет жизнью, преподнесенной ему в произведении, любит одних героев, ненавидит других, живет их страстями, увлечениями и разочарованиями и, быть может, больше, чем сам писатель, болеет за их судьбу.

В Миллеровском доме крестьянина, где голодные, назойливые мухи будят жильцов, едва стало светать, между двумя командировочными о судьбе героев «Поднятой целины» шел оживленный обмен мнений. Один из них, брюнет, резал пополам зеленый свежий огурец, посыпая обе полоски солью, складывал их вместе, растирал соль, и огурец аппетитно хрустел на зубах.

– Вы, значит, говорите, что Давыдов, вероятно, сейчас директор МТС, – разрезая новый огурец, обращался он к блондину.

– Логический вывод, – макая в сметану хлеб, говорил блондин, – Давыдов – представитель рабочего класса, его логическая судьба – это, безусловно, директор МТС.

– Так знайте, дорогой товарищ! Писатель никогда не ведет своих героев по проторенным дорожкам. Писатель преподносит читателю всегда не то, чего он ожидает. В этом-то и соль. Вы ждете, что Давыдов будет директор МТС, а Шолохов преподнесет вам его опять тем же хорошим председателем хорошего крепкого колхоза. А быть может, его сняли за какие-нибудь перегибы. Черт его знает. Во всяком случае, я сейчас бы с жадностью прочитал вторую часть «Поднятой целины». Когда только она выйдет?

– Могу задать этот вопрос Шолохову. Сегодня еду в Вешки.

– Счастливый вы человек! Ведь вы, возможно, попадете на чистку Шолохова. Я слышал, он на днях будет проходить чистку.

– Слушайте, – сказал брюнет, – у меня теперь к вам есть просьба. На чистке можно задавать все вопросы. Задайте за меня Шолохову такой вопрос: что будет делать герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов при сплошной коллективизации. Встретимся, – вы мне расскажете.

Вешки томились в ожидании. Комиссия приступила к чистке издательства районной газеты «Большевистский Дон», где состоял членом партийной организации автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» Михаил Шолохов1. Все горели желанием попасть на его чистку. И желание это вызывалось не простым обывательским любопытством – посмотреть, какие носки, воротнички и сорочки носит писатель, брюнет ли он или блондин, интересный или неинтересный. Михаила Александровича в Вешках знали все.

Часто он на своем «фордике» появлялся в колхозных бригадах, хуторах и МТС. Его дом с зеленой крышей, с радиомачтой, окаймленный зелеными деревьями, знали все, вплоть до самых малых детей. Сюда ежедневно приходят колхозники со своими невзгодами и радостями. Он живет жизнью районной партийной организации, высиживает долгие вечерние часы на бюро райкома, слушает планы уборочной, доклады о работе МТС, о перегибах или хорошей работе того или иного председателя колхоза. Его знают достаточно. Интерес рос по другой линии. Писатель создал героев. Его герои вошли в жизнь, как реально существующие люди. Приезжие спрашивали, где находится Гремячий лог? И сейчас ли там председатель колхоза Давыдов? Где хутор Татарский, где живут Мелеховы, в колхозе ли они? Где жил помещик Лесницкий? (так в очерке. – В. П.) Писатель создал героев. Но судьба их еще не раскрыта до конца. И на чистку многие шли в надежде заглянуть в душу творца, заглянуть в будущее созданных им героев, и, значит, в свое собственное будущее.


Зал Вешенского кинотеатра «1-е Мая» был набит до отказа.

– Проверяется писатель Михаил Александрович Шолохов, – сказал председатель комиссии по чистке. И зал вдруг пришел в движение и зарукоплескал.

С легкой улыбкой, в белой майке у маленького столика, покрытого красным, стоял Михаил Шолохов.

– Родился в хуторе Кружилинском в 1905 году, – начал он. – Отец мой торговый служащий. Учился я в Богучарской мужской гимназии, окончил четыре класса. Затем начал работать в исполкоме ст. Каргинской. В 1921 году был послан на курсы продовольственных инспекторов в Ростове. Продовольственным инспектором работал по 1923 год. В 1923 году уехал в Москву. В Москве я очутился на положении одного из героев Артема Веселого, который пришел после окончания гражданской войны регистрироваться на биржу труда. Какая у вас профессия? – спросили его. – Пулеметчик, – ответил он. Но профессия пулеметчика никому не была нужна. Я зарегистрировался продовольственным инспектором. Профессия продовольственного инспектора также была не нужна. Был некоторое время безработным, работал чернорабочим, каменщиком, грузчиком, счетоводом в домоуправлении. В 1923 году начал упорно учиться писать. Работал фельетонистом в московской комсомольской газете «Юношеская правда». После издания книжки под названием «Донские рассказы» перешел к писательскому труду. Пишу с 1924 года, до настоящего времени остаюсь писателем. Кандидат партии с 30 года, член партии с 1932 года.

На этом он поставил точку. В глазах приезжего блондина потухли огоньки любопытства. Он, по-видимому, был разочарован, что автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» человек с такой простой автобиографией. Пропустив несколько вопросов, он поднял и свою руку.

– Скажите, как вы собирали материал?

– С корзиной, – подал кто-то реплику.

– Можно не отвечать на этот вопрос, – сказал председатель комиссии, – скажите лучше, какую общественную и партийную работу вы несете?

– Постоянно связан с партийной организацией района, участвую в ее работе. Веду большую работу с молодыми писателями, как член редколлегии нескольких журналов.

– Как помогаете начинающим писателям?

– За последнее время наблюдается огромная тяга в литературу. Впрочем, часто в литературу идут и люди, которые, не сумев работать делопроизводителем где-нибудь в конторе Заготзерно, решают, что лучше писать стихи, считая литературную работу самой легкой работой. Такие люди литературе ничего не дадут. Под моим наблюдением находятся 5 человек, людей обещающих. Я правлю их рукописи и помогаю освоить писательское ремесло.

– Какая у вас связь с колхозами?

– Бываю в колхозах часто. Без этой связи я не в состоянии писать.

– А что послужило толчком к литературной деятельности? – задала вопрос женщина в белой кофточке, видимо, учительница.

– Очень трудно ответить на этот вопрос. Была тяга к литературе, было призвание.

– Разрешите, – подняла опять руку женщина, – я не удовлетворена. В Москве, вы говорили, искали профессию, и вдруг…

– Писать я начал рано, но сам стыдился написанного. Потом, когда начал писать в газете фельетоны, грань между фельетоном и рассказом оставалась небольшая. Я перешагнул эту грань.

– Какой самый первый ваш рассказ?

– У меня серия рассказов под названием «Донские рассказы». Один из первых моих рассказов в этот сборник не вошел. Сейчас я даже не помню его названия.

– Что практического ты сделал в борьбе за литературный язык? – задал вопрос парень в белом костюме с черным от загара лицом.

– Моя обязанность, как и каждого писателя, избавляться от недостатков языка своих произведений. В книгах, уже напечатанных, избавиться от этих недостатков трудно, в книгах, которые готовлю к печати, стараюсь от недостатков языка избавиться.

– Как вы смотрите на указания критиков Васильковского и Лебедева?

– С целым рядом указаний критиков я соглашаться не обязан. Необязательно, например, мне соглашаться с Васильковским. С чем я согласился, это то, что в «Поднятой целине» я недостаточно показал женщину в колхозе и слабо комсомольцев2.

– Известно вам, что из вашей книги «Поднятая целина» за границей срезали пять глав?

– Между СССР и западноевропейскими государствами не существует литературной конвенции. Поэтому они издают наши произведения как им выгодно. Мне это известно. В соответствующий момент я протестовал против этой операции письмом. Письмо получило большой отклик видных писателей Европы. В частности, Андре Жид согласился с моим письмом и заявил свой протест.

– В скольких странах переизданы ваши произведения?

– В 14 странах.

– Как отзываются критики буржуазных государств о «Поднятой целине»?

– В зависимости от направления газет и журналов. Отзывы были самые разнообразные.

– Скажите, пьеса «Генерал Победоносцев», которая ставилась в станице Каргинской, – ваша?

– Да, моя. Тогда я стыдился своих писательских попыток и выдавал ее за чужую.

Приезжий блондин уже давно намеревался задать вопрос. Он то приподнимал руку, то опускал. Наконец, решительно попросил у председателя слово.

– Товарищ Шолохов, – скажите, какую роль играл бы Григорий Мелехов в период сплошной коллективизации?

Шолохов улыбнулся.

– На этот вопрос я смог бы ответить, если бы «Тихий Дон» кончался не гражданской войной, а 30 годом. Мелехов – вымышленный тип, и трудно ответить, что он делал бы.

– Когда кончите «Тихий Дон» и «Поднятую целину»? – задала вопрос женщина.

– По моим расчетам, я должен закончить в следующем году.

– Думаете ли дать что-либо из быта рабочих?

– Ответить на этот вопрос трудно. Я бы не хотел ограничиться крестьянской тематикой. Но, поскольку я связан двумя книгами и пьесой, я не смогу ответить, когда перейду к рабочей тематике.

Кто-то поднял руку и попросил слово.

– Скажите, – сказал он, – почему вы написали так Григория Мелехова, что он вызывает симпатию у читателя?

– Григорий Мелехов является середняком. Колебания середняка очень велики. В Мелехове я хотел показать эти колебания. Плох тот писатель, который ставит своих героев на ходули. Я избегал этого в Мелехове. Относительно симпатии я скажу так: смотря кто читает. У одних он вызывает симпатии, у других – нет.

В прениях выступал парень в белом костюме. Он показал большое знакомство с литературными вопросами. Хвалил Шолохова за то, что «Поднятая целина» большую роль сыграла в коллективизации, научила распознавать механику классовых врагов. Он пожелал Шолохову в следующих книгах изжить недостатки языка. Больше в прениях никто не хотел выступать. Решение комиссии: «Считать Михаила Шолохова проверенным» встретили шумными аплодисментами.

Обсуждение возобновилось потом, когда расходились по темным улицам Вешек. Тут снова говорили об авторе и его героях.

Я. Алтухов
Писатель М. Шолохов на трибуне чистки

В числе последних трех коммунистов Вешенского районного издательства «Большевистский Дон» чистку партии проходил писатель М.А. Шолохов.

Местный кинотеатр, в котором шла чистка, был переполнен до отказа. Присутствовало около 500 человек.

Появление тов. Шолохова на трибуне чистки встречено бурными аплодисментами.

Передав свой партийный документ в комиссию по чистке, М.А. Шолохов рассказал свою биографию.

– Родился я, – говорит тов. Шолохов, – в 1905 году, в семье служащего. Отец мой сначала был торговым служащим, а затем управляющим мельницей. Учился я в церковно-приходской школе в станице Каргиновской, Вешенского района, после чего уехал учиться в мужскую гимназию гор. Богучар. Эту гимназию закончить не пришлось – окончил только 4-й класс.

В 1920 году работал деловодом в Каргиновском станисполкоме. В 1922 году был командирован на курсы продработников, после чего работал в станице Букановской в качестве продинспектора. В 1923 году был в Москве, где одно время (2–3 месяца) был безработным, а затем, после регистрации на бирже труда, работал каменщиком и на других работах.

Литературным трудом стал заниматься в 1923–1924 гг. Писал статьи, фельетоны, рассказы в газету «Юношеская Правда» и другие. Как писатель по профессии стал работать с 1924 года.

В кандидаты вступил в 1930 году, в члены партии переведен в 1932 году.

Вот и вся моя биография.

Тов. Шолохову посыпались со всех сторон вопросы, преимущественно связанные с его литературной работой.

– Какую вы выполняете партийно-общественную работу в связи со своей литературной деятельностью?

– Пытался работать в качестве уполномоченного райкома ВКП(б), но это мешает моей литературной работе. Райком партии освободил меня от таких работ… В настоящее время, главным образом, занят окончанием четвертой книги «Тихого Дона» и второй книги «Поднятая целина», состою специальным корреспондентом «Правды», «Известий» и «Молота». Являюсь членом редколлегии журнала «Октябрь».

– Какую помощь оказываете начинающим писателям?

– Сейчас большая тяга у молодежи к писательской работе. В сфере моего влияния находятся 5 человек, среди которых: два рабочих, два колхозника и один работник интеллигентного труда.

Эти люди одарены и в известной мере владеют литературным мастерством.

– Держите ли вы связь с колхозами и колхозниками?

– Понятно… Если бы я не знал колхозы и колхозников, то не смог бы начать писать «Поднятую целину»… Она является ответом на этот вопрос.

– Вы, кажется, являетесь членом редакции по составлению истории Ростовского Лензавода. Что вы сделали в этом отношении?

– Будучи связан с редакцией по составлению истории заводов и фабрик Советского Союза, я не получал никаких указаний от этой редакции о том, чтобы приступить к работе.

– Какой самый первый рассказ вы написали?

– Самые первые, написанные мною, напечатаны в сборнике «Донские рассказы».

– Когда заканчиваете свои последние произведения?

– «Тихий Дон» и «Поднятую целину» закончу в конце этого года или же в первых месяцах следующего года.

– Думаете ли, что-либо писать о рабочих?

– Ограничиваться крестьянской тематикой не думаю. Но в ближайшее время закончу свои произведения.

– Как вы рассматриваете указания критиков Васильковского и Чарного на ваше произведение «Поднятая целина».

– Не могу согласиться целиком с критикой Васильковского и друг. Принимаю упрек, что слабо показал женщину и комсомолку. Я ставил узкую задачу показать сплошную коллективизацию, возникновение и рост колхозов.

– На ваше произведение есть критика Макарьева. Согласны ли вы с ней?

– В некоторых местах у него ошибочные толкования, а вообще статья его правильная.

– Во скольких государствах печатаются ваши произведения?

– Примерно в 14–20 государствах.

– Известно ли вам, что за границей при издании «Поднятой целины» пропущены главы?

– Да, известно. Во Франции издательство «Галлимар» выбросило при печатании семь глав. Я энергично протестовал против этого. Протесты были и со стороны читателей. В частности, я получил письмо от Андре Жида, говорящее об этом же.

– Руководствуетесь ли вы письмом Сталина «О некоторых вопросах большевизма»?

– Это, конечно, относится не только ко мне, но и к другим писателям. Учусь я в меру своих сил и способностей на произведениях Маркса, Ленина и Сталина.

Задавалось вопросов много. Спрашивали и о том, что послужило толчком для литературной деятельности Шолохова, почему Мелехов Григорий выведен в «Тихом Доне» симпатичным, несмотря на то что он был на стороне белых и т. д.

Когда председательствующий после проверки огласил: Шолохова Михаила Александровича считать проверенным, зал ответил громом аплодисментов.

Интересы читателей, проявляемые к советской литературе и, в частности, к произведениям М. Шолохова, красноречиво свидетельствует о культурном росте трудящихся деревни. Вопросы, заданные М. Шолохову присутствующими на собрании по чистке партии, являются подтверждением этого культурного роста.

В. Кетлинская
Михаил Шолохов

Не так легко добраться до станицы Вешенской, когда сильные дожди и грязь размыли дороги и ни одна машина их не осилит, эти 160 километров, отделяющих станицу от окружного центра. Я вынуждена ждать, но время не пропадает даром – десятки разных людей много и по-разному рассказывают мне про писателя и коммуниста Шолохова. Я вслушиваюсь, обобщаю все слышанное и вижу, что самые разные люди – от краевого работника до вешенского колхозника – говорят о Шолохове как о своем близком человеке, кровно связанном с историей и судьбами края, деятельно участвующем в перестройке, переделке окружающей жизни.

Я слушаю рассказ колхозника о том, как ликвидировали кулацкий саботаж, как стали крепнуть колхозы, о том, что ждут в этом году по 10 килограммов на трудодень. Мой собеседник не знает, куда я еду, но, очевидно, в этом рассказе Шолохов не может не быть упомянут.

– Вот Шолохов, – вы, конечно, слышали, писатель он. – Шолохов нам большую помощь оказал.

Я расспрашиваю. Слежу за теплыми нотками в голосе, за выражением лица – подобревшего и, пожалуй, гордого. Это выражение как бы говорит мне: «Вот у нас есть Шолохов, а у вас его нет. Наш он – вешенский».

– Конечно, Шолохов теперь всему миру известный, – заключает мой собеседник, – а по нем не скажешь! В массе он живет, не отстраняется…

На маленьком почтовом самолете – единственная живая связь во время дождей – я приближаюсь к цели своей поездки, Вешенской. Сильный ветер бьет в лицо и качает самолет, а далеко внизу покачивается земля, мощно изгибается Дон, и то тут, то там, среди убранных полей, в кучках зелени, лежат станицы, аккуратные до нереальности.

По дороге с посадочной площадки слушаю рассказы своего возницы о том, как «мы с Мишей на охоту не раз ходили, он любит собрать нас да погутарить». Дом Шолохова – обычного типа казацкий дом, с просторным двором и скамеечкой у ворот – ничем не выделяется из ряда домов, и сам Шолохов именно такой, каким я ожидала увидеть его, – простой, без рисовки, без натянутости, и весь стиль этого дома так прост и приветлив, что, едва войдя в него, уже чувствуешь себя старым знакомым.

За сутки пребывания в гостях у Михаила Шолохова накопилось много впечатлений, и мне хотелось бы рассказать о них тепло и просто, так, как я рассказывала по возвращении друзьям, смешивая главное с второстепенным.

Но я дисциплинирую свою мысль и не позволяю себе разбрасываться. Мало ли интересного можно рассказать о человеке!

О Шолохове говорить необходимо, и говорить во весь голос. Не потому, что нужно еще раз подчеркивать его значение в советской литературе, а потому, что Михаил Шолохов, писатель из станицы Вешенской, является живым и наиболее действенным документом в дискуссии о типе советского писателя.

Я не вела «официального интервью», оно не состоялось, потому что с Шолоховым хорошо и интересно беседовать, беседа перебрасывается с литературных тем на вопрос укрепления колхозов, с вопроса урожая и трудодня на вопросы творческие, и в этой живой беседе, в которой нет назойливых вопросов на тему «как вы работаете», так живо и хорошо вырисовывается образ настоящего советского писателя!

В этом живом образе самое замечательное – это органическое единство боевой партийной работы, личной жизни и творчества, создающее богатство, которым могут похвастаться очень немногие писатели. И это редкий случай, когда писатель живет одной жизнью со своими литературными героями, когда живой «материал» ходит вокруг него, пьет чай за его столом, обсуждает с ним свои заботы и планы и вместе с ним шагает по болотам за утками.

– Материала у меня обилие, – говорил Шолохов, – все дело в том, чтобы этот материал не задавил, чтобы суметь его обобщить, переработать, отобрать наиболее значительное и политически действенное, чтобы каждый эпизод и каждая деталь несли свою нагрузку.

Я невольно вспоминаю совет Косарева1 молодым писателям: «Не идите по линии наименьшего сопротивления, ограничиваясь «своим» пережитым материалом, расширяйте тематику, не бойтесь темы, которая потребует изучения объемистых материалов и творческой фантазии».

И хочется указать на Шолохова, чтобы проиллюстрировать этот тезис Косарева. У Шолохова был немалый «свой» материал, но он не побоялся расширить тему и взялся за такую большую работу, как «Тихий Дон», где нужно было привлечь огромный дополнительный материал.

Работа по сбору материала для «Тихого Дона», рассказывает Шолохов, шла по двум линиям: «Во-первых, собирание воспоминаний, рассказов, фактов, деталей от живых участников империалистической и гражданской войны, беседы, расспросы, проверка своих замыслов и представлений; во-вторых, кропотливое изучение специально военной литературы, разборки военных операций, многочисленных мемуаров, ознакомление с зарубежными даже белогвардейскими, источниками. В результате, хотя я и не был на войне, ни один военный специалист не нашел у меня каких-либо ошибок или погрешностей».

Шолохов находился в далеко не привилегированных условиях, работая над собою. Но Шолохов вырос – и вырос очень быстро

– в большого культурного писателя, и тут нужно отдать должное не только его работоспособности, но и его целеустремленности, так как только тогда можно развиваться по-настоящему, когда интересуясь многим, глубоко и обстоятельно изучаешь что-нибудь одно, когда в познании есть цель, есть конкретная задача. У Шолохова есть эта цель, и она сказывается на всем.

– После съезда писателей я уезжаю месяца на два за границу: в Данию и в Англию.

– Почему вы выбрали именно Данию?

– Дания интересует меня как сельскохозяйственная страна, я хочу поездить по стране, изучить те процессы приспособления к условиям кризиса и затрудненного экспорта, которые там происходят. Мне рассказывали интересные факты о стихийном кооперировании фермеров-животноводов, без обобществления средств производства для сбыта своего товара, для того чтобы противостоять кризисным ценам. Я хочу познакомиться со всем этим на месте, изучить культуру их сельского хозяйства.

Ближайший год писателя будет очень напряженным: Михаил Шолохов в данное время кончает последний том «Тихого Дона» и рассчитывает до конца года написать окончание «Поднятой целины».

И тут невольно встает интересный, волнующий вопрос: а дальше?

Мне трудно пересказать мысли Шолохова о его дальнейшей творческой работе, потому что он говорил осторожно и скупо. Но ясно, что с окончанием «Тихого Дона» и «Поднятой целины», занявших у Шолохова девять лет работы, завершается большой этап творчества писателя.

Вряд ли даже старый писатель – если он настоящий художник – может когда-либо удовлетвориться уже достигнутым. А Шолохов молод. Молод биологически – ему 29 лет – и социально, так как весь принадлежит молодому формирующемуся социалистическому обществу, молод он и творчески: его книги не только книги мастера, но и книги растущего, формирующегося, меняющегося в процессе творчества мастера.

И Шолохов, завершая большой и плодотворный творческий этап, естественно, многое пересматривает в арсенале своих художественных средств, ищет новых средств воздействия, новых творческих путей.

– Однажды ночью мы заехали в деревню, – рассказывает Шолохов, – было поздно, во всей деревне только в одной хате горел огонек. Мы завернули на огонек, нас впустил старик, устроил на ночлег. В доме все спали, спала вся деревня, а он один сидел, тихонько возился над старым валенком, и не спалось ему. Меня заинтересовало, что не дает спать старику, что заставляет его сидеть одиноко глубокой ночью, при тусклом огоньке. Вышел к нему покурить. Присел, разговорились. Колхозник. Живет неплохо. «Только скучно мне. Бывало, ночью встанешь, выйдешь к скотине, поглядишь. А сейчас выйти не к кому». Глубокие корни чувства собственности хорошо известны, а вот трудно бывает сказать об этом так выразительно и просто, как говорит без слов вот эта фигура старика, копающегося над старым валенком всю ночь, потому что не спится, потому что «выйти не к кому».

– Я хочу написать пьесу. Пока у меня только предварительные наметки, но меня интересует задача добиться максимальной выразительности и четкости через чужой голос, жест, через действие, при обязательном требовании большой скупости и сочности слова.

Уже теперь, в перерывах между основной работой над «Тихим Доном», Шолохов начал писать рассказы. Пока это работа лабораторного порядка, для себя, это все те же поиски новых путей художественного воздействия.

Нам трудно оторваться от представления о Шолохове как об авторе больших эпических произведений. Мы свыклись с несколько медлительной манерой Шолохова, со щедростью, с какой он рассыпает дополнительные к основной теме рассказы, детали, отступления. Мы свыклись с известной рыхлостью композиции, постоянным торможением сюжетной линии, которые компенсировались большой художественной напряженностью образов.

Но тем интересней, если Шолохов от «Донских рассказов» начинающего писателя через огромные эпические полотна «Тихого Дона» и «Поднятой целины» обогащенным и выросшим мастером вернется, хотя бы на время, к рассказу, оттачивая и совершенствуя в нем свое мастерство.

– Думаете ли вы оставаться в Вешенской? Не тянет ли вас поближе к Москве, поближе к литературной жизни?

– Нет, я решил не уезжать отсюда. Я горячий сторонник «прикрепления» писателя к одному месту, к одному участку социалистического строительства. Конечно, писателю нужны и разнообразие, и новые места, и общение с другими писателями. Но правильнее, если эти вопросы будут удовлетворяться во время поездок, а основное время писатель будет жить там, где его материал, где его писательская почва. У нас же часто бывает наоборот.

Эту идею «прикрепления» Шолохов особенно энергично выдвигает в отношении молодых писателей.

Об этом «прикреплении к жизни» нужно хорошо подумать каждому писателю. Пример Шолохова – лучший довод «за».

Вспомним, каким богатым, сочным реализмом, каким осмысленным знанием материала веет со страниц романов Шолохова.

Вспомним, что каждый большевик, едущий на работу в политотдел МТС, читал, обдумывал, изучал «Поднятую целину» как пособие.

Вспомним, что в деревнях и станицах, собираясь группами вокруг лампы, колхозники читали и обсуждали «Поднятую целину» как программу действий.

И наконец, вспомним подобревшее и гордое выражение лица моего собеседника, когда он рассказывал о «нашем Шолохове», о большом писателе, не только прикрепленном, но органически слитом с жизнью своей станицы, своего края…

Мы голосуем «за»!

И заранее приветствуем на трибуне съезда Михаила Шолохова как образец настоящего советского писателя.

Всесоюзному съезду писателей

Открытое письмо комсомольцев и рабочей молодежи автозавода им. Сталина (Москва)


Дорогие товарищи!

С неослабевающим вниманием следим мы за великой перестройкой советской литературы. Эта перестройка явилась результатом исторического решения Центрального комитета нашей партии от

23 апреля 1933 года. Сдвиги, которые произошли в писательской среде после этого решения, показали, что советская литература, как в этом всегда были уверены, имеет неисчерпаемые запасы сил для здорового развития и для полного удовлетворения запросов пролетарского читателя.

Мы внимательно следим за всеми процессами, которые происходят в среде нашей литературной общественности.

Мы не просто пассивные читатели, пассивные потребители литературной продукции писателей. Мы научились критически относиться ко всякому произведению, мы хотим участвовать в творческой работе писателя, учась у него, помогать ему в его работе. Для нас советская литература – это родное дело, ростом которого мы дорожим и неудачами которого мы болеем.

Стена, отделявшая старых писателей, литературную аристократию прошлого, от рабочей среды, взорвана революцией. Писатель идет на завод и в колхоз, чтобы на месте изучить жизнь и настроение масс, а рабочий и колхозник приходит в творческую лабораторию писателя, чтобы помочь ближе ознакомиться с их жизнью. Наконец, в нашей рабочей среде из года в год вырастают свои мастера слова, овладевающие секретами художественного творчества в горниле заводской жизни, не отрывающиеся от нее.

Литературные кружки на предприятиях уже сейчас стали силой, рождающей подлинные таланты. У нас, на автозаводе им. Сталина (б. АМО) растут уже свои молодые писатели. 14 тысяч постоянных читателей насчитывает наша заводская библиотека. И, несмотря на то что библиотека неплохо снабжается литературой, она не в силах удовлетворить гигантски выросшего спроса на книги.

Комсомол и рабочая молодежь, давшая стране ряд мастеров слова, непрерывно пополняет писательские ряды своими новобранцами. Молодежь – наиболее активный читатель советской литературы. Молодежь – и наиболее активный критик. Ее критика порой бывает и излишне страстной, и излишне придирчивой, но она всегда остается искренней. Мы хотим видеть нашу литературу в авангарде мировой литературы и мы всячески готовы помочь нашим писателям в борьбе за это первенство.

Вот потому-то мы и решили обратиться к Всесоюзному съезду писателей с нашим пролетарским счетом.

Рабочая и колхозная молодежь нашей страны – пламенный, беззаветный участник социалистического строительства. Она дала стране миллионы героев-ударников, передовиков социалистической техники, энтузиастов коллективного труда, мастеров науки и культуры. Она вправе требовать, чтобы эти герои нашли свое место в советской литературе. Покажите нам этого героя, сделайте его таким, чтоб он стал образцом для всей молодежи, чтобы у него хотели учиться, чтобы ему хотели подражать. Наша литература. как хорошо сказал тов. КОСАРЕВ, «должна дать молодому поколению направление в жизнь».

Могут ли советские писатели, может ли их авторитетный орган – Всесоюзный съезд писателей – с уверенностью сказать, что литература дает нам направление в жизнь? Могут ли советские писатели показать нам тот собирательный тип молодого героя наших дней, у которого мы могли бы учиться? Вы не можете не признать вместе с нами, что ответ должен быть отрицательным.

Возьмите молодых героев и комсомольцев у Катаева (Гусев в «Дороге цветов»), Киршона (Гоша, Ирина в «Чудесном сплаве»), у Леонова (Женя в «Скутаревском»), Вересаева, Погодина (Миша, Людмила – «После бала»), – ведь это сплошь либо ходульные, схематические, вымышленные образы, либо те «вечно улыбающиеся дураки», о которых говорил тов. Косарев. Ведь этим героям не захочет подражать ни один уважающий себя комсомолец или молодой рабочий. Нам хочется «сильнее», красочнее, полнее жить, больше переживать жизнь, а не повторять бесконечные сухие формулы и бесконечные сухие дискуссии, напоминающие плохие газетные статьи. Мы хотим, чтобы литература не занималась пересказом политических азбучных истин, а показывала жизнь во всей ее многогранности и полноте.

Мы вовсе не хотим утверждать, что наша литература не способна показать молодого героя, как того требует наш читатель. Мы уже имеем удачные образцы такого показа в произведениях И. Эренбурга (Колька Ржанов – «День второй»), Я. Ильина («Большой конвейер»). Есть некоторые удачные попытки такого показа и у других авторов. Наша литература имеет уже достаточно крупных мастеров и достаточно богатый творческий опыт, чтобы справиться с этой задачей, но во всей полноте эта задача все еще не решена. Герои есть, героев много, но писатели проходят мимо них.

Наша литература все еще не овладела искусством показа живой настоящей советской молодежи во всей полноте ее жизни, со всеми ее переживаниями, мечтами, волнениями, энтузиазмом, ошибками и промахами. Мы все еще не верим образам молодых героев нашей литературы, не хотим подражать им. а это значит, что основные требования социалистического реализма на этом тематическом участке остаются невыполненными.

Если мы говорим о показе молодежи, это не значит, что нас не интересуют другие типы. Нам надо знать только то, что происходит в СССР. Когда тт. Дмитров, Попов и Танен сидели в тюрьме, мы думали о них, представляли обстановку, в которой они находились, и т. д. Сейчас мы думаем о Тельмане. Покажите нам образ такого революционера-коммуниста! Вооружите нас такого рода произведениями, чтобы мы могли еще лучше бороться со всем старым, отжившим, бороться за бесклассовое общество.

Если сжато сформулировать наш творческий счет советским писателям, то он сводится к следующим пунктам:

Мы хотим видеть в литературе героя, который мог бы служить образцом для каждого комсомольца, молодого пролетария, молодого колхозника.

Мы хотим видеть этого героя во всем многообразии его переживаний не ходульного, не схематичного, не «икону», а живого человека, способного беззаветно работать и бороться, глубоко чувствовать, искренно радоваться и страдать, ошибаться и исправлять свои ошибки.

Мы хотим, чтобы язык и стиль этого описания удовлетворял требованию Ленина о чистоте и культуре языка.

Мы хотим, чтобы наша критика занималась не беспочвенным шельмованием или восхвалением, а помогала бы и писателю, и читателю, воспитывала бы их.

Наши требования скромны, товарищи писатели. Они скромны и вполне осуществимы для вас, для могучей литературной семьи Советского Союза, возглавляемой старшим пролетарской литературы, любимейшим писателем Алексеем Максимовичем Горьким.

Мы, комсомольцы и молодые рабочие автозавода им. СТАЛИНА, шлем горячий комсомольский привет вашему первому съезду и надеемся, что он явится новым шагом вперед в творческом совершенствовании писательского коллектива нашей великой родины.

Никулин, Незнамов, Котенко, Софронов
Встреча Шолохова с молодыми писателями

Ростов-на-Дону[7], (наш корр). Вчера в кабинете рабочего-автора Профиздата состоялась встреча Михаила Шолохова с азово-черноморскими писателями и слушателями кабинета. В дружеской беседе был затронут целый ряд актуальнейших вопросов, поставленных всесоюзным съездом писателей. Основное внимание Шолохов уделил вопросу, каким должен быть советский писатель. Он считает, что каждому писателю необходимо прикрепиться к определенному участку строительства и работать на нем, систематически изучать его, что облегчит возможность правдивого отображения нашей действительности.

На вопросы молодых писателей, как надо собирать материал для художественного произведения, Шолохов ответил, что если писатель органически связан с социалистической действительностью, он не почувствует никогда недостатка в материале. Более того, писатель, участвующий в соц. строительстве, будет располагать таким обилием материала, что пред ним станет один только вопрос, как отличить основное от второстепенного.

Слушатели кабинета поставили перед писателем вопрос, как надо вести учебу с молодыми и как он ведет ее. Шолохов считает особенно ценным прикрепление молодых к квалифицированным писателям, что дает возможность систематически наблюдать за ростом подшефных рабочих-авторов и помогать им исправлять основные недочеты их творчества. В частности, Шолохов считает, что Профиздат правильно поступает, выпуская серию брошюр «Мой творческий опыт рабочим-авторам».

Попутно писатель указал на нездоровые явления: ряд молодых писателей, выпустив первую книгу, порывает с производством, профессионализируется, попадает в тупик. В заключение Шолохов призывал писателей края учиться литературному мастерству и жадности познания действительности у Алексея Максимовича Горького.

Беседа закончилась пожеланием молодых писателей возможно чаще встречаться с т. Шолоховым.

М. Незнамов
Беседа с писателем

Осенью 1934 года Шолохов приехал в Ростов. Рабочие Лен-завода обратились к Михаилу Александровичу с просьбой поделиться впечатлениями о первом Всесоюзном съезде писателей. Шолохов с охотой пошел на завод. Встреча с рабочими – железнодорожниками была дружеской, поистине радостной. О ней писатель не раз вспоминал позже и в Ростове, и у себя в Вешках.

В тот же день вечером в кабинете рабочего-автора состоялась беседа Шолохова с молодыми начинающими писателями.

К восьми пришли все, кто хоть краем уха слышали о предстоящей встрече. Были писатели – друзья Михаила Александровича, слушатели кабинета, литкружковцы, журналисты.

Шолохов пришел запросто. Сел за стол, закурил трубку. Писатель А. Бусыгин, как всегда, начал с шутки:

– Мы думали, что народу будет меньше. Но ничего – лишние не помешают… Беседовать будем по конкретным вопросам нашей творческой работы. Кто желает?

И началась одна из тех бесед, которые надолго западают в память. Писатели и литкружковцы забросали Шолохова вопросами, как он работает, пользуется ли записной книжкой, что читает, почему у Нагульнова такая гулящая жена и т. д.

Шолохов отвечал сдержанно, скупо, без всякой рисовки. Иногда отделывался одной фразой, подчас колкой. Но бывали моменты, когда писатель, сжимая в руке трубку, говорил прямые, резкие, обличающие слова. У меня сохранилась почти стенографическая запись этой незабываемой встречи…

Прошло почти шесть лет. Как правдивы и, главное, верны на сегодня высказывания Шолохова.

– У нас раньше были книги, где печатали биографии писателей, помещались фотографии – писатель с ружьем, за рабочим столом и т. д. Я не помню, какой же писатель заявил, что он может работать только в определенное время: от 8 до 12 утра, а потом завтракает, пишет только пером рондо и прочее.

Я к разряду таких писателей не принадлежу, и режима у меня нет. Пишу, когда есть возможность писать, допустим, я сажусь работать утром, а ко мне приходит какой-нибудь колхозник или колхозница с неотложным для нее делом, приходит с хутора. Не могу же я принять ее только после обеда. Нужно бросать работу и выслушивать. А пока говорю с ней, приходит другой, и рабочий распорядок ломается.

Один из товарищей задает вопрос: как Шолохов собирал материал, в частности, для «Поднятой целины»?

Михаил Александрович, улыбаясь, отвечает:

– У меня, конечно, не было хождения и собирания фактов. Мне не нужно было собирать материал, потому что он был под рукой, валялся под ногами. Я не собирал, а сгреб его в кучу. Поживите в колхозе месяц, и люди пойдут к вам гужем.

– Какое место занимает в вашей работе записная книжка?

– По сути, у меня нет такой, в буквальном смысле слова писательской книжки. Если записываю, то очень мало. Запишешь какой-нибудь удачный образ или сравнение, а остальное как-то держишь в голове.

– Как вы относитесь к композиции произведения?

– Когда я начал писать «Тихий Дон», то убедился, что мне при всем желании не удастся достигнуть такой композиционной цельности и соответственности, какой бы хотелось. Приходилось перемежать огромное количество событий, фактов, людей. В силу этого происходил прорыв, когда о человеке я забывал и он оставался вне сферы моего внимания длительное время. По сравнению с «Тихим Доном» «Поднятая целина» композиционно расположена лучше. В ней меньше людей. Мне не приходилось бросаться с Дона на Кубань, менять постоянно место действия.

– Бывает ли у вас желание или необходимость прыгать через главу? – спросил один из прозаиков.

– Одно время в «Поднятой целине» я главу о соревновании написал самостоятельно. Написал по соцзаказу и думал, что возьму и вставлю ее в общий контекст повести. А позже эта глава оказалась почти чужеродной частицей. Мне стоило больших усилий, чтобы не получилось какой-то обрывистости. Поэтому не советую прыгать. Легче пишется, когда повествование идет своим порядком, тут гарантия от всяких неприятностей.

– Есть ли у вас потребность, товарищ Шолохов, прочитать только что написанную главу писателю или другу?

– У меня такой потребности не бывает, чтобы записать и тотчас же бежать и кому-то показывать. Напишешь и очень долго остаешься с написанной вещью наедине, чтобы все самому продумать.

Слушатель кабинета рабочего-автора задает один из самых волнующих вопросов: каким должен быть современный писатель?

– У нас немало безтемных писателей, – говорит Михаил Александрович, – которым не о чем писать. Прозаики, исчерпав себя темой о гражданской войне и первоначальных годах строительства, не знают, о чем писать, потому что ничего не знают. Живут они в Москве. Постоянно видят одних и тех же людей, ходят в гостиницу играть на биллиарде, выступают на вечерах, руководят каким-нибудь литкружком и не пишут.

Предо мной вопрос о теме не стоит. Я нахожусь в других условиях и считаю, что мог бы дать взаймы три – четыре темы прямо с материалами. Отсюда я делаю вывод, не знаю – может быть ошибочный, – что писателю, который хочет работать и расти, необходимо каким-то образом прикрепиться к материалу, и более или менее крепко, а не в порядке творческой командировки на месяц.

На другой день мы встретились с Михаилом Александровичем на квартире одного из писателей. Шолохов рассказывал с чудесными подробностями о своей поездке за границу. Издеваясь над спутником-москвичом, восхищавшимся Европой, Михаил Александрович признался:

– Черт его знает почему, а за рубежом я с любовью вспоминал Москву, Дон, Вешки. Чувство родины – великая штука, товарищи! Этим чувством должно быть пронизано каждое произведение писателя.

Л. Ш
Инженер человеческих душ

По инициативе группы старых кадровых рабочих завода им. Ленина писатель Михаил Шолохов – автор широко известных советскому и международному читателю книг «Донские рассказы», «Тихий Дон», «Поднятая целина» – был приглашен на Лензавод для обсуждения итогов первого всесоюзного съезда советских писателей. В организации этой выдающейся встречи одного из любимейших писателей нашей страны с рабочими огромнейшее участие приняли партийные, профессиональные организации Лензавода и лично тов. Розенталь – нач. политотдела С.-К. ж. д.

Цветами и бурными приветствиями встретили рабочие товарища Шолохова на вокзале. К приезду Шолохова Лензавод провел массовый субботник чистоты под лозунгом: «Встретим культурным заводом мастера культуры Михаила Шолохова».

Заводская газета «Ленинец» дала специальный разворот (две страницы), посвященный творчеству и жизни Михаила Шолохова. В развороте напечатан рассказ рабочих Рудяка и Когана, ездивших в станицу Вешенскую и пригласивших писателя в Ростов по поручению Лензавода. Этот интереснейший рассказ рабочих кончается словами:

«Уезжая от Шолохова, мы увозили с собою ту любовь, которой окружили колхозники своего писателя».

Встреча, так талантливо организованная Лензаводом Михаилу Шолохову, прекрасно продемонстрировала любовь, которой окружена наша пролетарская литература в городе и в колхозной деревне.

По приезде в Ростов Михаил Шолохов встретился со стариками рабочими Лензавода, общественными инспекторами по казачеству. На этой встрече писатель рассказал о съезде, о людях «Поднятой целины», о стариках, колхозных инспекторах по казачеству.

Вечером Ленинский дворец был украшен огромнейшим транспарантом, протянутым через весь фронтон здания. Ярко горели слова:

«Привет тов. Шолохову ударнику советской литературы, инженеру человеческих душ».

Давно уже Ленинский дворец не видел такого количества гостей. Один из крупнейших зрительных залов Ростова был переполнен. Ровно в семь часов вечера президиум торжественного собрания, посвященного итогам съезда писателей, занял свои места. В президиуме тов. Розенталь – нач. политотдела дороги, Козлов – начальник Лензавода, секретарь Ленрайкома Файгин, парторг завода тов. Шарковский, старые рабочие Рудяк, Коган, писатели Кац, Бусыгин и встреченный бурными аплодисментами МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ.

Свой содержательный, насыщенный живыми фактами, необычайно простой по форме доклад Михаил Шолохов начал со следующих слов:

«От имени правления союза писателей передаю горячий привет рабочим ленинского завода, вписавшим не одну героическую страницу в дело революционного освобождения России».

Процитировав исторические слова Ленина о том, что «литература должна стать частью общепролетарского дела», Михаил Шолохов указал, что эта заповедь вождя стала уже конкретной практикой строительства новой социалистической культуры.

Далее Михаил Шолохов привел ряд фактов и цитат из выступлений иностранных писателей, говорящих о колоссальном росте достижений советской литературы.

– Я получаю, – сказал Шолохов, – десятки писем в день от людей самых различных профессий, в которых высказываются различные пожелания, советы и критические замечания. Я должен сказать, что необычайно умным стал наш читатель. Письма, которые я получал от рабочих Ленинградских машиностроителей, помогали моей работе зачастую больше, чем высказывания присяжных критиков. Рабочий читатель вдохновляет нас – писателей на дело чести, доблести и геройства.

Нам – писателям – необходимо глубоко изучать жизнь. Вживаться в нее. Но это, к сожалению, зачастую отсутствует в нашей практике.

Дискуссия о языке, которая была поднята по великой инициативе Горького, заставляет нас еще и еще раз обратить крепчайшее внимание на качество нашей продукции. По нашим произведениям мировой рабочий класс изучает великую жизнь Советского Союза. Мы должны давать нашему читателю образцовые произведения.

Строжайшие требования к нашему писателю не означают, что писатель должен уметь «объять необъятное». Пусть писатель не берет всех участков жизни. Но зато пусть он замечательно, хорошо покажет тот участок, который он знает. Я лично задаю себе вопрос: а что будет потом, когда я кончу «Тихий Дон» и «Поднятую целину»? Мне было бы очень грустно остаться только «деревенским» писателем. Я хочу изучить жизнь завода и быт рабочего, чтобы создать произведения о рабочем классе.

Далее тов. Шолохов подробно остановился на значении писателей, растущих на наших заводах и в колхозах, и перечислил ряд форм и методов работы с начинающими авторами.

Свой доклад тов. Шолохов закончил уверенностью в том, что крепкая связь между читателем и писателем – залог дальнейшего роста качества нашей художественной литературы.

С речами, стихами выступали после доклада Шолохова писатели и читатели Лензавода. Тов. Шолохов широко и подробно ответил на ряд интереснейших вопросов, заданных ему рабочими. Эти вопросы продемонстрировали, как указал Михаил Шолохов, огромнейший культурный рост и все возрастающий интерес к литературе со стороны рабочих-железнодорожников. Заключая этот вечер-встречу рабочих со своим писателем, начальник политотдела дороги тов. Розенталь выразил пожелание, чтобы эта замечательная встреча не была последней, чтобы вопросы культуры окончательно вошли в быт производственной жизни железных дорог.

Н. Рудяк, А. Коган
Наш писатель

Рассказ старых рабочих Лензавода о своей поездке к писателю Михаилу Шолохову


Профорганизация Лензавода и Рабочий дворец провели собрание старых кадровых рабочих. На этом собрании мы были избраны делегатами для поездки к писателю Михаилу Александровичу Шолохову. Нам дали наказ: обязательно пригласить тов. Шолохова на завод рассказать о первом всесоюзном съезде писателей и о своей работе. Ведь сейчас книги т. Шолохова очень в ходу на заводе, их читают многие сотни рабочих.

Утром 27 сентября мы приехали в Миллерово, а 28-го нам удалось выехать в Вешенскую.

От Миллерово до Вешенской 162 версты. Расстояние не особенно большое. Но автобус настолько был неисправен, что в дороге несколько раз останавливался. Мы с одним из пассажиров (жителем ст. Вешенской) отправились в Вешенскую пешком, остановившись у него переночевать.

Утром мы направились на квартиру т. Шолохова. Придя во двор, мы обратились к вышедшей нам навстречу старушке с вопросом: «Где можно видеть т. Шолохова?» Она, поздоровавшись и ласково осмотрев нас, указала рукой на амбар: «Он возле амбара, с автомобилем возится». Подходим ближе. Возле машины двое нагнувшихся мужчин ремонтируют камеру. Спрашиваем, кто из них будет тов. Шолохов. Поднялся невысокий, худощавый парень. Улыбаясь, он поздоровался с нами и сказал: «Шолохов? – это я». Не успели мы сказать ему, кто мы и зачем приехали, как он проговорил: «Пройдемте, пожалуйста, в квартиру».

Рассказываем, зачем приехали: «Тов. Шолохов, нас прислали рабочие паровозоремонтного завода им. Ленина и железнодорожники Ростовского узла с письмом и просьбой приехать к нам и сделать доклад о съезде писателей. Передаем письмо. Он медленно, вдумываясь в каждое слово, прочел его. Затем сказал: «Хорошо, я приеду к вам, сделаю доклад о съезде писателей и расскажу о своей работе».

А потом началась беседа. Беседу начал сам Михаил Александрович. Первый вопрос его был: «Ну, расскажите, что у вас на заводе, как работаете?» Хвалиться было мало чем. Завод плана не выполняет. Рассказали, что наш завод имеет очень хорошее революционное прошлое, что у нас много работает старых кадровых рабочих, участников стачек 1902 и 1905 годов. Рассказали, что у нас на заводе есть процентов 30 рабочих, пришедших недавно из деревень, среди которых приходится проводить большую культурно-массовую работу. Рассказали о соревновании с Воронежским паровозоремонтным заводом, о декаднике, проведенном по проверке исправности инструмента и чистоте рабочего места. А он все чертит что-то такое карандашом в блокноте. А потом снова задает вопрос: «А как у вас с рабочим снабжением, как с пригородным хозяйством, есть ли у вас животноводство?»

Ну, мы рассказали о своем пригородном хозяйстве, о том, что посадили 180 гектар картошки, капусту, помидоры и другие овощи, что у нас есть коровы, около 1000 штук свиней. Тов. Шолохов слушает, рассматривая каждого из нас. А потом вдруг, спохватившись, говорит: «Да вы, вероятно, же устали, наверное, не завтракали?» Позвал Марию Петровну (жену свою) и попросил приготовить завтрак.

После завтрака Михаил Александрович договорился в райисполкоме, чтобы нас отвезли в Миллерово на машине, а потом мы зашли на постройку нового дома. Михаил Александрович, улыбаясь, говорит: «Вот, строю дом, а наверху специально для себя скворечницу». Мы не поняли, смотрим – нигде скворечницы не видно. А он, оказывается, шутил. Скворечницей назвал свой будущий рабочий кабинет, который строится в верхней части дома.

За время, которое мы провели в квартире тов. Шолохова, к нему приходило несколько человек за советом и помощью. Он каждого усаживает, выслушивает, дает совет. Зашел к нему за советом и прокурор. «Я к вам, Михаил Александрович, приехал за советом», – сказал он. Тов. Шолохов заявил, что уезжает в колхоз и вернутся только к 11 часам ночи. Попросил его зайти к этому времени.

Мы внимательно наблюдали, как живет тов. Шолохов. Живет он в доме из четырех комнат. Обстановка в доме не шикарная, можно сказать, средняя. Мягкой мебели нет. В рабочей комнате стоит письменный стол, большой шкаф с книгами, стоит кровать. Над кроватью – ковер, на ковре – четыре ружья, два револьвера и кавказская сабля в серебряных ножнах (Михаил Александрович – большой охотник). В столовой стол большой, стулья и буфет. Во дворе, как у хорошего хозяина-колхозника. Есть куры, индейки, свиньи, корова.

Подарил нам на память т. Шолохов по одной книге «Тихий Дон». В книге он собственноручно написал: «Товарищу Рудяк Николаю Филипповичу на память от автора, станица Вешенская». Такую же надпись сделал в книге тов. Когану Алексею Васильевичу.

Говорили мы и с жителями станицы Вешенской о тов. Шолохове. Все характеризовали его как своего писателя. «Далеко пошел наш Михаил Александрович», – с гордостью сказал нам один колхозник, когда узнал, что мы приехали пригласить его в Ростов от 10 тысяч железнодорожников. И когда говорили нам об этом колхозники, еще крепче чувствовалось, что это наш писатель. Таким он и остался в нашей памяти.

6 октября, в 12 часов дня, в комнате старых кадровиков при Лендворце состоялась беседа т. Шолохова со старыми рабочими. Тут уж мы ему рассказали все подробно о нашей работе и жизни. Он познакомился с нашим заводом. Просил его написать о старых рабочих. Михаил Александрович, улыбаясь, заявил: «Я рабочую жизнь знаю мало, а писать «на ура» не годится». Мы ему предложили место слесаря на заводе. Обещал подумать.

Вечером т. Шолохов сделал в клубе доклад о первом всесоюзном съезде писателей. В этом докладе он говорил:

«На вашем заводе существует литкружок и существует институт инспекторов по качеству – людей, которые в высокой степени освоили каждый свою специальность, которые блестяще владеют своими инструментами. В описании той или иной детали эти старики, которые следят за качеством выпускаемой продукции, должны прийти на помощь вашим растущим молодым писателям. Мы, писатели, просим старых рабочих о большом одолжении: чтобы не только мы помогали вашим молодым писателям, но чтобы и вы это делали».

Правильно сделал тов. Шолохов. Мы всей своей работой постараемся помочь и поможем молодым писателям в их учебе и работе.

Я. Добрынин
Встреча, оставшаяся в сердце

30 лет назад рабочие паровозоремонтного завода имени В.И. Ленина выразили желание встретиться со своим замечательным земляком – писателем Михаилом Александровичем Шолоховым.

…Случилось это летом 1934 года. Лензаводцы направили в станицу Вешенскую старейших рабочих – товарища Рудяка и Когана, чтобы пригласить писателя в гости.

Вешенцы встретили делегатов радушно. Прославленный писатель внимательно выслушал их рассказы о заводе, славных революционных и трудовых традициях паровозоремонтников.

В день отъезда станичники тепло проводили стариков, а Михаил Александрович еще и еще раз повторил:

– Передайте товарищам, что обязательно приеду к ним.

О приезде Шолохова в Ростов коллектив завода узнал 3 октября 1934 года. Трудно передать радость, с которой автозаводцы встретили эту весть. 4 и 5 октября на предприятии проводились массовые субботники по чистоте под лозунгом: «Встретим культурным заводом мастера культуры М. Шолохова».

А наутро 6 октября большая группа рабочих и жителей города собралась на вокзале встретить любимого писателя. В руках – букеты цветов.

Вначале Шолохов отправился во Дворец культуры железнодорожников, где его ожидали ветераны труда, состоялась задушевная беседа писателя с читателями. Михаил Александрович рассказал о только что прошедшем Первом съезде писателей СССР, о людях, ставших прототипами героев «Поднятой целины», о хлеборобах, создающих высокопродуктивное колхозное хозяйство на Дону.

Вечером на фронтоне Дворца культуры железнодорожников вспыхнули слова транспаранта: «Привет тов. Шолохову – ударнику советской литературы, инженеру человеческих душ». Зал был битком набит. В президиуме заняли места сотрудники партийных и советских организаций района, руководители управления дороги и завода, почетные железнодорожники, а также ростовские писатели А. Бусыгин и Г. Кац.

Затем на сцену вышел М. Шолохов, встреченный бурными аплодисментами. Он начал выступление словами:

– От имени правления Союза советских писателей передаю горячий привет рабочим Ленинского завода, вписавшего не одну героическую страницу в дело революционного освобождения России.

Присутствующие внимательно выслушали доклад Шолохова о значении съезда, о жизни и работе писателя, о его творческих планах.

– Я получаю десятки писем в день от людей различных профессий и должен сказать, что необычайно требовательным стал наш читатель. Рабочий читатель вдохновляет нас, писателей, в творческом труде.

После доклада рабочие задали Михаилу Александровичу десятки вопросов, особенно о творческом пути автора, о судьбах героев «Тихого Дона», «Поднятой целины». Разнообразие событий, конфликтов, характеров, столкнувшихся в великой битве нашей эпохи, – все это было близко сидящим в зале. Ведь большинство из них являлись участниками гражданской войны, дрались бок о бок со Штокманами и Кошевыми, отстаивая родную Советскую власть. В суровые годы коллективизации по призыву партии в числе тысячников, пятитысячников и двадцатипятитысячников коммунисты – рабочие завода уходили в донские станицы, где с Давыдовыми и Нагульновыми утверждали в битвах новую революционную действительность.

Более трех часов длилась эта незабываемая встреча.

На другой день М. Шолохов подробно ознакомился с заводом. Он осмотрел все цехи, беседовал с рабочими. А несколько позже в редакции многотиражной газеты «Ленинец» собрались редакторы стенных газет, рабкоры, начинающие молодые писатели. Михаил Александрович, весело поздоровавшись, начал беседу.

На ярких примерах он учил, как обращаться с материалом, предупреждал: «Пишите о том, что хорошо знаете».

– Недавно читал я произведение одного рабочего, который пишет, что в августе ходят желтые пушистые гусята. Читая такие книги, колхозники говорят: «Ну как можно верить таким писателям». Чтобы быть писателем правдивым, надо вдумчиво и глубоко осмысливать материал. Без этого не было и не будет настоящего произведения.

Шолохов дал очень много советов, какой должна быть стенная газета, как писать заметки.

– Решая технические вопросы, никогда не забывайте человека, который своими заботами, радостями и страданиями создает жизнь на земле.

Когда провожали своего великого земляка, комсомольцы подарили ему полный набор автоинструмента, изготовленного ими в дни пребывания Шолохова на заводе. Ему желали хорошего здоровья, многих лет жизни и творческих успехов, высказывали надежду, что в далекой Африке, Азии, Америке, Европе «Тихий Дон» станет образцом великих свершений, выводящих человечество на новую историческую дорогу.

Литература – часть общепролетарского дела

Из речи на собрании ударников Лензавода и железнодорожного узла в Ростове-на-Дону


Прежде всего, товарищи, разрешите от имени Союза советских писателей передать сердечный привет пролетариям Лензавода и Ростовского узла, вписавших одну из замечательнейших страниц в историю революционной борьбы за освобождение России.

Сегодня, на встрече со старыми кадровыми рабочими Лензавода, мне пришла на память одна из замечательных мыслей товарища Ленина, высказанная некогда в форме пожелания, что «литература должна стать частью общепролетарского дела». Это пожелание в настоящее время осуществляется. И ярчайшей иллюстрацией этого положения является то колоссальное внимание, с которым рабочий класс отнесся, в частности, к творческой дискуссии о языке, поднятой статьей А.М. Горького. Еще более наглядным доказательством того, что литература в наше время, в нашу эпоху, стала частью общепролетарского дела, является то огромнейшее внимание, которое рабочий класс, вся советская общественность уделили Всесоюзному съезду писателей, происходившему месяц тому назад.

Мне кажется, что показатель культурного роста читателей нашего Союза должен определяться не только ростом тиражей наших книг, которые для писателей-иностранцев, присутствовавших на съезде, кажутся совершенно сказочными тиражами.

Еще более ярким показателем того, что культурный рост нашего читателя высок, является постоянная, каждодневная связь между читателями и нами – писателями. На собственном примере должен сказать, что нет такого дня, когда бы я не получал десятка писем от своих читателей, разбирающих «Поднятую целину» и типы, выведенные там. Среди этих писем есть такие, которые мне, как писателю, в какой-то мере уже познавшему литературное ремесло, дали значительно больше, чем литературно-критические статьи заведомо признанных критиков.

В свое время в практике моей работы над «Тихим Доном» я был крепко связан с Ленинградским областным союзом металлистов, и отзывы рабочих-металлистов, которые я получал сотнями, очень много помогли мне в усвоении и преодолении тех ошибок, что были свойственны первым моим книгам. Я считаю, что связь между рабочими читателями и писателями Советской страны – нерушимый залог того, что наша советская литература и впредь будет ведущей литературой мира, какой она является на нынешний день.

Я не хочу ограничиться пересказом того, что происходило на съезде писателей, полагая, что многие из вас, во всяком случае – большинство, внимательно следили за работой съезда и наверняка знакомы с основными докладами, которые были сделаны на съезде. Мне хочется, поскольку литература стала частью обще-пролетарского дела, говорить о литературе. На вашем заводе, в Ростовском железнодорожном узле имеется огромная армия рабкоров – что-то, кажется, около 600 человек. Из них большое число пишет. И я глубочайше убежден, что из этих кадров рабочих, призванных в литературу, тоже пером – рабкоровским пером помогающих промышленности, вашему заводу и железной дороге изживать недостатки, выйдут десятки незаурядных писателей и поэтов, таких писателей и поэтов, которые наверняка перешагнут нас.

Дискуссия, развернувшаяся перед съездом по вопросу о языке, показала, что рабочий читатель неизмеримо вырос даже по сравнению с недавними годами, например с 1926–1927 годами, что вкусы его, потребности возросли в огромных размерах, что зачастую мы, писатели, отстаем в удовлетворении этих потребностей. По этому поводу мне хочется сказать, что, коль культурный уровень рабочего класса неизмеримо возрос, что, коль перед нами, писателями, рабочие в своих выступлениях, в письмах к нам, в критических статьях, которые присылаются в журналы, ставят как краеугольный камень проблему повышения качества, я считаю, что вопрос обсуждения литературных дел – и не вообще, а конкретно, по произведениям, которые в настоящий момент являются ведущими произведениями советской литературы, – даст чрезвычайно много, в частности иным писателям и вам, как нашим читателям.

Всесоюзный съезд советских писателей, проходивший в обстановке исключительного внимания советской общественности и мировой рабочей общественности, подвел итоги тем достижениям, которые мы имеем на сегодняшний день. Надо прямо сказать, что на съезде с особой четкостью выяснился водораздел, разделяющий литературу мира. С особой рельефностью выяснилась линия все более растущего подъема нашей советской литературы и линия упадка буржуазной литературы, линия, которую единодушно отмечали делегаты западноевропейских стран. Мне не хочется приводить примеры того, насколько падает искусство на Западе, так как эти примеры вы можете черпать ежедневно из нашей печати.

Вы знаете о том, что в фашистских странах книги сжигают, что новый закон австрийского правительства уничтожает 10 тысяч книг, в том числе все переводные книги советских писателей. Вы знаете, со слов выступавшей на съезде китайской писательницы, о том, что китайские революционные писатели, призывающие рабоче-крестьянские массы Китая на борьбу с поработителями огромной страны древнейшей культуры, что эти писатели подвергаются не только наказанию, в виде изъятия их книг из библиотек, но эти писатели заточаются в тюрьмы и кончают свою жизнь на плахе.

Этот водораздел, который ярко проявился на съезде, показывает два мира, ставшие и в области искусства друг против друга. И совершенно очевидно уже сейчас, что наше советское искусство побеждает во всем мире. Об этом свидетельствовали выступления западноевропейских писателей, в частности немецкого писателя-коммуниста Вайскопфа1. Вайскопф заявил, что по произведениям советских писателей немецкий пролетариат, который находится под тягчайшим игом фашизма, узнает доподлинно, что такое классовая борьба, как нужно бороться с врагами, чтобы мировая революция, великие идеи коммунизма торжествовали во всем мире. Вайскопф говорил, что по произведениям советских писателей, посвященных крестьянской тематике, немецкий читатель узнает, как боролись наша партия, наш рабочий класс и передовая часть крестьянства за то, чтобы от звериных форм единоличного хозяйства наше крестьянство перешло на рельсы крупного коллективного хозяйства.

Будет очень неплохо, если мы на этой первой встрече, которая, надеюсь, не будет последней, установим некоторые взаимоотношения читательско-писательского порядка и поможем друг другу уяснить некоторые вопросы, которые до настоящего времени остаются неразрешенными.

Дискуссия о литературном языке, развернувшаяся вокруг «Брусков» Панферова, со всей наглядностью показала наши слабые стороны, обнаружила, что мы, писатели, в погоне за актуальной тематикой, желая отобразить нашу ярчайшую эпоху, зачастую пренебрегаем качеством наших произведений и даем недоброкачественную продукцию. Горький совершенно справедливо спрашивал: почему если рабочий какого-либо предприятия работает плохо и дает бракованную продукцию, то это считается у нас преступлением, это клеймится в печати, порицается общественностью, почему же в отношении писателя, который выпускает продукцию плохого качества, мы ограничиваемся легкими критическими розгами – этаким наказанием, которое вообще для писателя является не особенно ощутимым?! Почему в отношении такого писателя, который может, но не хочет работать тщательно, мы не применяем более мощных средств воздействия?

А что такое мощные средства воздействия? Это ваш читательский полновесный голос, который будет заставлять писателя продумать тысячу раз один и тот же вопрос, думать над каждым оборотом фразы, думать над идеей и построением повести, романа, стараться, чтобы его произведение звучало во много раз сильнее, и будило, и звало на борьбу, и вдохновляло бы на дело доблести, чести и геройства. Я думаю, что ваш голос, рабочих читателей, будет, несомненно, решающим голосом в таких делах.

Теперь еще замечание в порядке разговора о литературе. У нас с некоторых пор существует такое читательское убеждение, которое, по существу, является неверным и неправильно ориентирует писателей. Вы читаете то или иное произведение, допустим – «Ведущую ось» Ильенкова2. Неплохой роман, который пытается показать жизнь крупнейшего коллектива паровозостроительного завода. Роман, правда, с недостатками, на которые указывал Ильенкову Горький, роман, вокруг которого развернулась некогда горячая дискуссия в литературных кругах, и, пожалуй, еще недостаточно оцененный всей советской читательской общественностью, – читаете и говорите, что вот замечательно: нашелся такой писатель, который показал нас – рабочих паровозостроительного завода, показал ячейку, старого рабочего в его быту и в семье, на производстве у станка, но как же он обошел молчанием взаимосвязь города с деревней? И примерно с таким критерием норовят многие читатели и критики подойти к каждому произведению. Если это о колхозной деревне, то тоже говорят, что хорошо, мол, показал ячейку, деятельность комсомола, партии, рост женщины, но как же мог упустить кооперацию?

Надо все-таки иметь в виду, что существует такая хорошая поговорка: самая красивая девушка не может дать больше того, что имеет, и есть другая поговорка: нельзя объять необъятное. А зачастую к писателям подходят с несоразмерными требованиями, забывая, что, пожалуй, ни один писатель не в силах охватить во всей многогранности все события, все переломы, все видоизменения, которые происходят в нашей стране каждодневно, ежечасно. Если завод сегодня представляет одну картину, то через год этот завод уже трудно узнать. Всякий пишущий может оказаться в положении кинорежиссера Эйзенштейна, который взялся снимать картину под названием «Генеральная линия». В то время (в 1928–1929 гг.) партия прилагала все усилия к тому, чтобы сколотить единоличные крестьянские хозяйства в карликовые колхозы. На это дело затрачивались средства, отпускались кредиты, создавались товарищества по совместной обработке земли, или ТОЗы, которые существовали, правда, еще единицами. На определенном этапе это была «генеральная линия». Но когда Эйзенштейн доснимал до 1930 года, то в 1930 году произошла сплошная коллективизация, – и из картины Эйзенштейна генеральной линии не получилось.

В таком положении бываем и мы, писатели. Я писал «Поднятую целину» по горячим следам, в 1930 году, когда еще были свежи воспоминания о событиях, происшедших в деревне и коренным образом перевернувших ее: ликвидация кулачества как класса, сплошная коллективизация, массовое движение крестьянства в колхозы.

И когда под свежим впечатлением этих событий я стал писать «Поднятую целину», дописал до конца первую книгу, то я стал перед проблемой: в настоящий момент уже не это является основным, не это волнует читателя – и такого, о котором ты пишешь, колхозного читателя. Ты пишешь, как создавались колхозы, а встает вопрос о трудоднях, а после трудодней встанет вопрос уже о саботаже 1932 года. События перерастают, перехлестывают людей, и в этом трудность нашей задачи.

По вопросу о качестве литературной продукции. После Всесоюзного съезда писателей перед каждым из нас, пишущих, вплотную встал вопрос: как писать дальше? На съезде были не только писатели. Там были представители от читательских масс, были представители от колхозников, от рабочих, от Красной Армии. Этот массовый читатель выходил на трибуну и предъявлял нам, писателям, такой колоссальный счет, который, нужно прямо сказать, будет очень трудно оплатить в ближайшее время. Этот читатель говорил, что мы плохо работаем, недостаточно работаем над языком, что на наших произведениях начинающий писатель если и может учиться, то с трудом, а этих писателей огромное число. И действительно, молодые писатели идут с каждого завода, из колхоза, рост этих писателей дорог нам крайне, так как это люди, которые будут при нашей помощи и поддержке замещать нас. Наша ответственность за их развитие очень велика. А мы не только выпускаем иногда плохую в литературном отношении продукцию, мы не только замедляем этим рост молодых писателей, но и отрицательно влияем на воспитание нашего молодого поколения.

Совершенно законны замечания рабочих читателей о том, что писатели частенько злоупотребляют вольными словечками, которые, к счастью, уже выходят из рабочего обихода и являются позорным пережитком прошлого. У нас зачастую писатели (и я грешен в этом) писали из расчета, что «из песни слова не выбросишь», и забывали, что книги наши читает не только взрослый читатель, который прочтет и отнесется с усмешкой к языковой вольности, но читает и молодежь, 13—14-летние подростки, которые черпают из книг обороты речи и вольные слова. А затем эти слова входят в обиход молодежи, проникают в семью и школу. Я считаю, что этот вопрос должен подвергнуться и уже подвергается пересмотру каждым писателем. Надо каждому из нас, пишущему, еще раз и крепче продумать, как мы будем работать на пользу рабочего класса и нашей партии, какими средствами будем отображать величайшую эпоху, какими средствами сможем полнее насытить наши произведения, чтобы они звучали доподлинным набатом не только внутри страны, но и за рубежами ее, чтобы книги наши заряжали нашего советского читателя на дальнейшую работу и помогали пролетариям Западной Европы и угнетенным народам колониальных и полуколониальных стран сбросить капиталистическое иго.

Эти возросшие задачи ставят и такую проблему: вот воспитывается рабочий писатель, который вышел из наших рядов. Мы говорим ему – учись у классиков, но он и у нас заимствует манеру письма. И тут, особенно общаясь с молодыми писателями, говоря о создании новых полноценных произведений, мне хочется сказать одно: перед всеми нами, писателями – начинающими и не начинающими, – прежде всего стоит задача освоения материала.

Это вопрос колоссальной важности, и на этом вопросе, мне думается, необходимо на нашем сегодняшнем собеседовании заострить внимание уже по одному тому, что крепко способствовать изживанию брака в этом направлении можете вы, рабочие читатели.

Недавно читал я произведение одного рабочего автора, который пишет, что в августе месяце ходят желтые пушистые гусята, что колхозники, не начиная молотьбу, получают авансы хлебом. Человек пишет, не зная того, что не выдают авансы, не обмолотивши ржи, как первой созревающей культуры, что в августе не бывает желтых гусят. И колхозники, читая эту литературу, думают: «Какие же бывают писатели и как можно этим писателям верить?»

Если каждый из нас пороется в памяти, то в прочитанном сможет найти примеры того, как пишут о рабочем быте и производстве, недостаточно зная этот быт и производство, недостаточно распознав все тонкости и детали. А без такого исключительно вдумчивого, глубокого познания материала нет настоящего произведения.

На вашем заводе существует литкружок и существует институт инспекторов по качеству – людей, которые в высокой степени освоили каждый свою специальность, которые блестяще владеют своими инструментами. В описании той или иной детали эти старики, которые следят за качеством выпускаемой вами продукции, должны прийти на помощь вашим растущим молодым писателям. Мы, писатели, просим вас, старых рабочих, о большом одолжении: чтобы не только мы помогали вашим молодым писателям, но чтобы и вы это делали.

Я уверен, что единение, которое устанавливается между рабочими-читателями и советскими писателями, будет крепнуть, и только при этом условии советская литература будет давать произведения все более и более высокого качества.

1934

М. Шолохов о спектакле «Поднятая целина»

Приехавший в Москву писатель М. Шолохов побывал на днях в театре-студии Р.Н. Симонова, где он в первый раз смотрел «Поднятую целину».

Спектакль шел для пролетарского студенчества Москвы. Узнав о присутствии в театре М. Шолохова, молодежь приветствовала писателя горячими рукоплесканиями.

После спектакля состоялась встреча автора с артистами и руководителями театра. Делясь своим впечатлением, М. Шолохов высказал свое удовлетворение по поводу проделанной театром работы, особенно над ролями Нагульнова (Черноволенко), Давыдова (Прокофьев), Лушки (Волкова) и др. Наряду с достоинствами постановки автор романа отметил также ее недостатки, проистекшие, по его мнению, оттого, что молодой театр мало знаком еще с темой романа, с бытом донского казачества. Шолохов внес ряд поправок, которые театром будут реализованы. Писатель рассказал артистам о жизни донских казаков, об их обычаях и нравах, что, несомненно, поможет исполнителям углубить их понимание пьесы и отдельных ее образов.

59 дней за границей

Беседа с Михаилом Шолоховым

Вчера поздно вечером наш сотрудник беседовал по телефону с Михаилом Шолоховым, автором «Поднятой целины» и «Тихого Дона», находящимся в Париже.

– Трудно сказать просто: два месяца назад я выехал из Москвы, – говорит тов. Шолохов. – Оставляя Советский Союз, начинаешь чувствовать, что время состоит не из месяцев и недель, а дней. Поэтому, когда вы спрашиваете меня, сколько я уже нахожусь за границей, я отвечаю – 59 дней.

– Через три дня я буду в Москве. Как ни приятны встречи с друзьями в Париже, как ни дороги часы бесед с Мальро1 и Жан Ришар Блоком2, с которыми мы так недавно были вместе на съезде советских писателей, – я покидаю Францию сегодня, на третий день пребывания здесь.

– Я тороплюсь в Москву и по дороге нигде больше не остановлюсь. Мне обязательно хочется попасть в Москву на открытие Всесоюзного съезда советов. Поэтому так стремителен мой отъезд.

– За два месяца пребывания за границей видел, слышал и записал очень многое. Подробно обо всем расскажу через несколько дней, а сейчас простите за короткую беседу: через час отходит мой поезд. Привет Москве!

Л. Городков
Применением удобрений добьемся высокой урожайности

5 февраля состоялся пленум Вешенского районного комитета ВКП(б), посвященный итогам смотра готовности колхозов к весеннему севу.

На пленуме выступил М.А. Шолохов, передавший впечатления о состоянии сельского хозяйства в скандинавских странах, откуда писатель прибыл в конце января.

– Швеция – небольшое государство, имеющее до 440 тысяч хозяйств. В смысле рентабельности земледельческие хозяйства там стоят на высоком уровне.

За 1934 год Швеция ввезла до 450 тысяч тонн химических удобрений, то есть по одной с лишним тонне на хозяйство. Сейчас Швеция сократила ввоз химикатов извне, переходя к широкому использованию хозяйственных отходов.

Тов. Шолохов приводит конкретные примеры использования животных удобрений.

– При посещении ряда хозяйств я видел цементированные полы в конюшнях и коровниках. Там используется буквально все: моча коров и лошадей стекает по желобку в специальный чан, затем идет на удобрение.

Ставя эту хозяйственную бережливость как необходимый пример, тов. Шолохов подчеркивает недооценку этого в наших условиях.

– Зайдите на любую ферму, в конюшню и на воловий баз. Вы там увидите кучи навоза, разбросанного всюду. У нас варварски гибнет, совершенно не используется ценное удобрение. А ведь известно, что навоз – питательная пища для земли. При использовании животных удобрений в Швеции довели урожайность пшеницы до трех – трех с половиной тонн с га.

Мы можем перекрыть урожайность Швеции, если всерьез возьмемся за удобрение нашей земли. Сделать это можно легко, так как земли многих колхозов близко расположены к хуторам. А навоза у нас хватит, и «импортировать» его не придется.

Когда я был в Швеции и Дании, меня спрашивали, какая у нас урожайность с гектара по чернозему. Стыдно было сознаться, так как урожайность наших полей служит предметом посмешища.

В скандинавских странах земля глинистая, но в нее вложено множество человеческого труда. Поэтому – слова «сорняк» там не существует так же, как неизвестно и слово «чесотка».

Тов. Шолохов предлагает не откладывать в долгий ящик разрешение вопроса о применении удобрений и заняться этим сейчас же, в наступающую весну.

Если посевная площадь в колхозе 1000 гектар, неужели трудно произвести удобрение на площади хотя бы в 50 – 100 гектар?

При нашем организованном труде это вовсе не трудно. У нас под ногами золотое дно, но мы его не используем. Наша истощенная земля при удобрении и культурной обработке может дать 2 —

3 тонны зерна с гектара. Все дело зависит от нас.

Когда я сопоставлял наши колхозы с единоличными хозяйствами скандинавских стран, убеждался, что по механизации Советский Союз стоит на самом высоком уровне.

Под давлением кризиса там идут назад, в средневековье, отказываются от тракторов. Во всех виденных мною хозяйствах самый новый трактор был покупки 1924 года. Позднейшего приобретения сложных орудий не встретишь.

В Советской стране, располагающей усовершенствованными орудиями и коллективными хозяйствами, при завоевании высокого урожая можно взять любые преграды. Если мы пока еще не догнали и не перегнали по урожайности европейские земледельческие страны, то мы должны это сделать в возможно короткий срок. К этому у нас есть все условия.

М.А. Шолохов рассказал пленуму о постановке животноводства в Дании.

– Под давлением всеобщего кризиса по решению правительства у крестьянских хозяйств выбраковано 250 тысяч коров. Их убили. Причем мясо пошло не на еду, а на выработку мыла и удобрения.

Разумеется, от такой операции, говорит М.А. Шолохов, пострадали, главным образом, бедняки. У них до 40 процентов коров болеют чахоткой.

Касаясь общественно-политической характеристики сельского хозяйства Швеции и Дании, т. Шолохов называет эти страны бесперспективными.

Большинство хозяйств Швеции сидит на государственной земле. Она переходит из рук в руки. Беднейший крестьянин своих наделов не имеет, посев производит на государственной земле. За что он платит арендную плату всю жизнь, в течение 80–90 лет.

Крестьянину-бедняку выбиться в середняки очень трудно. Обычно его дети превращаются в батраков государства или в батраков кулацких хозяйств. Беднота к земле прикована так же, как каторжник к тачке.

Молодежь там не имеет светлой перспективы. В Швеции очень высока плата за учение. Чтобы дать ребенку среднее образование, крестьянин должен уплатить 10 тысяч крон, а доход бедняцкого хозяйства не превышает тысячи крон в год. Значит, в течение десяти лет он должен ни есть, ни пить, а только платить за право на учение. Я был в одной семье бедняка за 75 км от Стокгольма, у него много детей, но учить их нет возможности. Крестьянин собирается ехать на постоянное жительство в Советский Союз. Что такое государственная стипендия, там не знают.

Год 1935

Заграничные впечатления

Выступление на пленуме Вешенского райкома партии

На пленуме Вешенского райкома партии выступил писатель М.А. Шолохов, поделившийся впечатлениями о состоянии сельского хозяйства в скандинавских странах, откуда писатель недавно вернулся.

– Швеция, – сказал тов. Шолохов, – небольшое государство, имеющее до 440 ООО хозяйств. В смысле рентабельности земледельческие хозяйства там стоят на высоком уровне. За 1934 год Швеция ввезла до 450 000 тонн химических удобрений, т. е. по одной с лишним тонне на хозяйство. Сейчас Швеция сократила ввоз химикатов извне, переходя к широкому использованию хозяйственных отходов.

Тов. Шолохов привел конкретные примеры использования удобрений.

– При посещении ряда хозяйств я видел цементированные полы в конюшнях и коровниках. Там используется буквально все. Моча коров и лошадей стекает по желобу в специальный чан, затем идет на удобрения.

Ставя такую хозяйственную бережливость как необходимый пример, тов. Шолохов подчеркнул недооценку этого в наших условиях.

– Зайдите на любую ферму, в конюшню и на коровий баз в наших колхозах, вы там увидите кучи навоза, разбросанного всюду. У нас навоз гибнет, совершенно не используется это ценное удобрение. А ведь известно, что навоз – ценнейшая пища для земли. При использовании животных удобрений в Швеции довели урожайность пшеницы до 3,5 тонны с га. Вешенский район занимается земледелием примерно 150 лет. Урожайности здесь выше 6–8 центнеров не было. Это не мудрено. За эти 150 лет у земли взято все, а ей ничего не дано. Мы можем перекрыть урожайность Швеции, если всерьез возьмемся за удобрение нашей земли. Сделать это можно легко, так как земли многих колхозов близко расположены к хуторам, а навоза у нас хватит, «импортировать» не придется.

Тов. Шолохов предлагает не откладывать в долгий ящик разрешения вопроса о применении удобрения, а заняться этим сейчас же, в наступающую весну.

Если посевная площадь в колхозе 1000 га, неужели трудно провести удобрение на площади 50 – 100 га. При нашем организованном труде это вовсе не трудно. У нас под ногами золотое дно, но мы его не используем. Наша истощенная земля при удобрении и культурной обработке может дать 2–3 тонны зерна с га. Все дело зависит от нас.

Когда сопоставляешь наши колхозы с единоличными хозяйствами скандинавских стран, убеждаешься, что по механизации Советский Союз стоит на самом высоком уровне. Механизация под давлением кризиса там идет назад, в средневековье. Крестьяне отказываются от тракторов. Во всех виденных мною хозяйствах самый новый трактор был покупки 1924 года. Позднейшего приобретения сложных орудий не встретишь.

В советской стране, располагающей усовершенствованными орудиями и коллективными хозяйствами, при завоевании высокого урожая можно взять любые преграды. Если мы пока еще не догнали и не перегнали по урожаю европейские земледельческие страны, то мы должны это сделать в возможно короткий срок. К этому у нас есть все условия.

Касаясь общественно-политической характеристики сельского хозяйства Швеции и Дании, тов. Шолохов называет эти страны бесперспективными.

– Большинство хозяйств Швеции сидит на государственной земле. Она переходит из рук в руки. Беднейший крестьянин своих наделов не имеет. Посев производит на государственной земле. За это он платит арендную плату всю жизнь, в течение 80–90 лет.

Крестьянину-бедняку выбиться в середняки очень трудно. Обычно его дети превращаются в батраков государства или батраков кулацких хозяйств. Беднота к земле прикована так же, как каторжник к тачке.

Молодежь там не имеет светлой перспективы. В Швеции очень высока плата за учение. Чтобы дать ребенку среднее образование, крестьянин должен уплатить 10 ООО крон, а доход бедняцкого хозяйства не превышает 1000 крон в год. Значит, в течение 10 лет он должен не есть, а только платить за право на учение. Я был в одной семье бедняка за 75 километров от Стокгольма. У него много детей, но учить их нет возможности. Крестьянин собирается ехать на постоянное местожительство в Советский Союз. Что такое государственная стипендия, там не знают.

М.А. Шолохов рассказал пленуму о постановке животноводства в Дании.

– Животноводческие хозяйства в Дании построены по принципу чикагских боен, т. е. с использованием всего, что содержится в животных. Датчане сами заявляют, что после убоя свиньи остается неиспользованным только ее визг.

Под давлением всеобщего кризиса датское правительство у крестьянских хозяйств забраковало 250 000 коров. Из убили, причем мясо пошло не на еду, а на выработку мыла и удобрений.

– Разумеется, от такой операции, – говорит М.А. Шолохов, – пострадали, главным образом, бедняки.

Заслушав сообщение тов. Шолохова, пленум поручил бюро райкома ВКП(б) наметить практические мероприятия по проведению в жизнь предложений писателя, в частности о применении удобрений земли уж в текущем году. Райзо (районный земельный отдел. – В. П.) поручена практическая разработка этих мероприятий к весеннему севу.

Над чем работает Михаил Шолохов

Ростов-на-Дону, 26 февраля (Корр. «Правды»). Вчера вечером в станице Вешенской состоялась беседа писателя Михаила Шолохова с колхозниками.

Первую часть беседы Шолохов посвятил впечатлениям о своей поездке за границу, главным образом состоянию сельского хозяйства в капиталистических странах.

Во второй части беседы автор «Поднятой целины», отвечая на вопрос, над чем он работает, сказал:

– Я заканчиваю четвертую книгу «Тихого Дона». На вопрос, какова будет судьба героев «Тихого Дона» в четвертой книге, Шолохов ответил:

– Об этом говорить сейчас очень трудно.

Отрицательный ответ дал тов. Шолохов на вопрос, будет ли он печатать четвертую книгу в толстых журналах по частям.

– Я считаю, – заявил он, – что прошло то время, когда толстые журналы печатали длинные романы с бесконечными продолжениями. В толстых журналах должны печататься короткие вещи.

Четвертая книга «Тихого Дона» выйдет из печати осенью этого года. Вторая книга «Поднятой целины» будет продолжена сейчас же после окончания четвертой книги «Тихого Дона».

Далее тов. Шолохов заявил:

– Мне хотелось бы написать еще книгу о колхозном строительстве сегодняшнего дня. Хочется отобразить торжество коллективизации.

Дир
Разговор с Шолоховым

Михаил Александрович Шолохов гостеприимен: для записи этого разговора он уступает свое место за письменным столом, а сам, посасывая трубку, присаживается на диван. Скупой на разговоры писатель соглашается ответить на вопросы «Известий»:

– Да, я пишу четвертую книгу «Тихого Дона». Осенью думаю закончить вторую книгу «Поднятой целины».

– И тогда?

– Подойдет черед пьесы!

– Это будет пьеса?..

– Сугубо реалистическая! О старых и новых крестьянах, или точнее – об «отцах и детях» крестьянского происхождения. Пьесу эту я начал писать года три назад и отложил ради «Поднятой целины» и до окончания «Тихого Дона».

– Стало быть, «Тихий Дон»?..

– Будет романом в четырех книгах! Четвертая, которая сейчас пишется, будет и последней.

– До каких же рубежей доводите вы в ней своих героев? Писателю вдруг понадобилось набить трубку.

– До каких рубежей? – Тов. Шолохов встает с дивана и подходит к окну. – Вы посмотрите на Дон – какая провесень!

Дон виден из окна. Наш разговор происходит в рабочем кабинете писателя. Этот кабинет – нечто вроде голубятни над просторным голубым домом, что стоит среди белых куреней станицы Вешенской. Здесь, в станице, многократно описанной в «Тихом Доне» под собственным именем, живет писатель. Насупротив его дома – заезжий двор: Дом колхозника. Отсюда до железной дороги больше ста пятидесяти километров. Чтобы получить интервью от писателя, мы прилетели сюда на почтовом самолете.

На Дону – провесень. Река стала непроезжей. У берегов – забереги, во льду – прососы. Весенний день! Вешенские весны не раз описаны Шолоховым. Псевдонимы расшифровываются здесь необычайно легко. И сейчас из рабочего кабинета писателя в окно видна весна в Гремячем логу, та, что описана в «Поднятой целине».

– До каких рубежей? Это вы о Григории Мелехове?

– И о нем, и об Аксинье, и о Пантелее Прокофьевиче, и о Митьке Кошевом, и о Степане…

– Пантелей Прокофьевич в четвертой части романа умирает.

– Его убивают?

– Он умирает своей нестрашной, тихой смертью.

– А Григорий?

Тут скромность писателя оказывает решительное сопротивление любопытству журналиста. Уклончивыми ответами писатель дает понять, что четвертая книга «Тихого Дона» – самая трудная для него: величественную и великолепную эпопею, развернутую в предыдущих книгах, необходимо закончить достойно! В черновиках книга существует, она переделывалась несколько раз, и сейчас писатель снова и снова работает над ее главами. Не приняты писателем и окончательные решения по судьбам героев – Шолохов перебирает варианты. Известно лишь, что Григорий Мелехов остается в живых до последней главы. Ясен и его географический маршрут. Писатель сообщает:

– В конце третьей книги Мелехов командует повстанческой дивизией под станицей Вешенской. Отсюда он будет наступать на север, примерно на Балашов, а потом ему суждено вместе с белыми армиями откатиться до Новороссийска.

– И возвратиться на хутор Татарский?

– Нет! После разгрома белого движения на юге и конца вооруженной борьбы на Дону казак Мелехов попадет в Красную армию и в рядах Первой конной совершит поход на польский фронт.

– А возвратившись, осядет на землю?

– Тоже нет! Он еще побывает в банде. У Мелехова очень индивидуальная судьба, и в нем я никак не пытаюсь олицетворить середняцкое казачество. От белых я его, конечно, оторву, но в большевика превращать не буду. Не большевик он! Из большевиков в четвертой книге выделится М. Кошевой. Я выдвину его с заднего плана и сосредоточу на нем большее внимание. Новых же людей, в том числе и большевиков, вводить в роман необычайно трудно.

– Ну а что случится с Аксиньей?

Писатель улыбается. Буквально в тысячах писем к нему повторялся этот вопрос. И в частности, сегодня т. С-ский, начальник станции Черноярская С.-К. жел. дороги, прислал письмо с оплаченным ответом, в котором официально, на железнодорожном бланке, требует от писателя ответа:

– Товарищ Шолохов! Прошу сообщить, есть ли кто жив из героев «Тихого Дона»; в частности, некоторые утверждают, что жива Аксинья; верно ли это?

– Верно! Аксинья жива и останется живой до последней главы. У нее не будет детей, но не будет и большого женского надрыва.

– Что ожидает других героев?

– Правдивый конец. Вместить такое обилие материала в одной книге, как вы сами понимаете, – трудновато. Этим объясняются и тугие темпы, при которых книга пишется. Давно я сижу над ней. Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил. Нужно кончать роман, который пишется восемь лет.

– Когда же вы его опубликуете?

– Думаю закончить книгу в начале лета.

– И напечатать в журнале?

– И напечатать, минуя журнал.

– Почему, минуя журнал?

– Довольно волочить читателя по страницам ежемесячников! Мне представляется, что в журналах надо печатать короткие произведения – пришла пора расчистить ежемесячники от романов с продолжением в пользу повестей и рассказов. Это ускорит и выход книг из печати – не придется ждать окончания публикации романа в журнале.

Больше о «Тихом Доне» писатель сообщить не может: главы книги перечеркиваются и переписываются – рабочий день Шолохова начинается в семь часов утра и заканчивается поздним вечером.

– Сколько книг будет в «Поднятой целине»?

– Вторая книга будет и последней. Она захватит и 1931 год – период становления колхозов. Фигура середняка, вступающего в колхоз, по-прежнему будет центральной, хотя это и создаст известную ограниченность в развороте событий. Вначале я предполагал показать во второй книге МТС, но потом отказался от этой мысли: МТС в Гремячем Логу не будет! С позиций сегодняшнего дня, когда колхозами пройдена такая огромная историческая дистанция, мне очень хотелось бы провести Гремячий Лог через саботажный период, полнокровней показать районщиков, но к этим темам придется возвратиться уж в новом романе. Вторая книга «Поднятой целины» – это история.

– Как развернется сюжет во второй книге?

– Откровенно говоря, для людей в ней – разворот небольшой. Их бы перенести в 1932 год! Вот когда можно было дать расцвет характеров! А так заранее предвижу, что вторая книга будет скучнее первой.

– Действующие лица остаются прежние?

– Да, тройка во главе с Давыдовым остается, дед Щукарь, надеюсь, не утратит своей веселости, районщики станут умнее и культурнее. Половцев и Тимофей войдут в мелкую бандочку. Хочется мне и во второй книге не все разжевывать, оставить читателю место для размышления, для домыслов. Во второй книге, как и в первой, мне хочется бытописать. Уж больно мудрен и любопытен колхозный быт. И представляется мне, что несколько иронический термин «бытописатель» теперь теряет остроту иронии. Нужно бытописать, и лестно быть бытописателем!

Развивая эту тему, писатель с большим увлечением рисует наброски типа районного работника: Шолохова явно волнует сейчас этот тип, он чувствует себя должником районщиков! Он многократно сравнивает их со средними интеллигентами Запада и восторгается человеческой добротностью, жаждой познаний, мировоззренческой целостностью людей, ведущих за собой районы.

– Писатели, в том числе и я, – говорит он откровенно, – в неоплатном долгу перед этими замечательными людьми, которые изумительно быстро растут, овладевают знаниями и культурой в самом хорошем смысле этого слова.

Лично у Шолохова связи с районщиками самые интимные: писатель, возвратившись из длительной поездки за границу, отчитывается в ней и на пленуме райкома партии, и перед комсомольцами района. Когда в доме у писателя вдруг не оказывается ни перьев, ни чернил – за чернилами и перьями писатель идет в райком. «Поднятую целину» он по главам читал в райкоме вешенскому районному активу: и об этом сейчас вспоминает со счастливой улыбкой:

– Я закончил главу о соцсоревновании. Принес в райком. Прочел. Была у меня неясность: какую норму выработки взять для Кондрата Майданникова? Товарищи обсудили это и посоветовали: загнуть норму надо, чтобы было на что равняться! Я загнул. После мне потом писали из колхозов: «А не много вспахал, соревнуя, Кондрат?» Значит, было на что равняться!

Среди беседы писателю принесли почту – в станицу залетел совершающий рейс по кольцу почтовый самолет и доставил газеты и письма. Московские газеты имели восьмидневную давность. Писатель обрадовался, – в недели распутицы будет еще и не то: до ближайшей железнодорожной станции отсюда ведь 150 километров. Далеко от Москвы живет писатель Шолохов!

– Почему вы живете в станице Вешенской?

– Отсюда не надо ездить в творческие командировки! Лучше работается, когда живешь вблизи материала, по соседству с героями, часто встречаешься с ними, наблюдаешь их неустанно.

– А это недалеко от читателя? Письма от него доходят до вас?

– Исправно.

– И много?

– Порядочно.

– Их нужно считать сотнями, эти письма?

– Это не совсем точно.

– На что же вы ведете счет читательским письмам?

– Пока что на тысячи.

– Что пишет вам читатель?

– Одна деталь: интеллигент пишет писателю меньше, нежели колхозник, рабочий, районщик. Как правило, письма изобилуют творческими советами – читатель бескорыстно заинтересован в том, чтобы помочь писателю сделать его героев лучшими. Много упреков. В частности, во многих письмах меня упрекают за Лушку в «Поднятой целине». Какая-то часть писем-советов не расходится с моими творческими замыслами: читатели подсказывают мне то, что я сам думаю о героях. Умное читательское письмо мне, писателю, приносит больше пользы, чем иные критические статьи…

О критике писатель Шолохов невысокого мнения:

– Критика мне ничего не дала. Мелка она очень, заумна. Люди критикуют то, чего не знают. Критики у нас не ездят даже в творческие командировки и предпочитают, особенно последнее время, писать «научные» труды, чтобы утвердить себя в членах союза писателей. В критике же читателя я ощущаю и взволнованную заинтересованность, и проникновение в творческие замыслы, и боль, и радость – человеческая страстность есть в этой критике!

Невысокого мнения писатель и о тех драматургических переделках «Поднятой целины», которые идут на сценах театров столицы и провинции:

– В кино мне не повезло. «Тихий Дон» – просто плохой фильм. Спектакль «Поднятая целина», поставленный режиссером Симоновым с большой спешкой, – тоже смехоподобный спектакль. Это не «Поднятая целина». Он меня глубоко не удовлетворяет. Да и нельзя из романа делать пьесу. Нужно писать пьесу, чтобы из нее можно было сделать роман.

Среди разговора о сценической судьбе «Поднятой целины» писателю принесли молнию из Москвы – Народный комиссариат обороны СССР хочет знать, когда писатель Шолохов сможет приехать в Москву. У Народного комиссариата обороны писатель Шолохов тоже состоит на вооружении.

Наша беседа закончена. Писатель идет молнировать ответ Наркомату обороны. И мы идем мимо огромного книжного шкафа. На верхней полке его – больше сотни книг в различных переплетах, различных форматов. Но это только две книги – «Тихий Дон» и «Поднятая целина». На полке шкафа собраны переводы их на четырнадцать языков, изданные во всех столицах европейских государств. Многих переводов на полках, впрочем, нет. Сам Шолохов точно не знает, на какие языки переведены его произведения.

На улице мы прощаемся: чтобы запись этого разговора отправить почтой в Москву, нам придется до железной дороги ехать на лошадях четверо суток.

К. Кузнецов
Три встречи

Целина поднята

В президиум поступила записка. Председательствующий, улыбнувшись, огласил ее:

– Просим товарища Шолохова рассказать о четвертой книге «Тихого Дона» и произведении «Поднятой целины».

Зал всколыхнулся. Взрывом плеснулись аплодисменты. Председатель, похлопав, взялся было за звонок, но где уж там… И, махнув рукой, – все равно-де, мол, не успокоишь, – ожесточенно захлопал в ладоши. Аплодисменты не смолкали, а когда на трибуну поднялся, смущенно улыбаясь, скромно одетый человек, они разгорелись с новой силой. Сидевший в первом ряду вихрастый паренек восторженно кричал на ухо своему соседу:

– Наш, вешенский казак!

Зал постепенно смолкал.

– Слово предоставляется писателю товарищу Шолохову, – объявил председатель.

И снова зал рвануло аплодисментами.

Это было весной 1935 года в городе Миллерово на совещании партийного актива бывшего Северо-Донского округа. До сева оставались считаные дни. Партия поставила перед коммунистами донских районов серьезную, большую задачу – снимать с донских полей урожай не ниже кубанского. Всем была понятна эта задача, каждому были близки и дороги интересы казаков-колхоз-ников. Как сеять, когда сеять, как организовать труд в колхозах, что нужно сделать для обеспечения высокого урожая – обо всем этом горячо и страстно говорили председатели колхозов, секретари райкомов, парторги, земельные работники.

Шолохова здесь знали все. Его книги читались и перечитывались много раз, о судьбе Гришки Мелехова жарко спорили после работы вечером на стану, а «Поднятая целина» для городских коммунистов, посланных партией на помощь деревне, была замечательным учебником колхозного строительства. Многие знали Шолохова лично. Сидящим в зале был близок худощавый человек, стоящий на трибуне. Образы произведений Шолохова, взятые из самой жизни, были знакомы всем. Чуть ли не в каждом колхозе находились свои Давыдовы, Мелеховы, Нагульновы, Майданниковы. До хрипа иной раз, сойдясь где-либо на совещании, говорили вешенские, мигулинские, казанские работники о том, что деда Щукаря Шолохов списал с нашего, а не с вашего.

Наконец, Шолохов смог начать говорить.

Все ждали услышать – с кем будет Григорий Мелехов: с красными или с белыми? Но Шолохов говорил не об этом. Просто и деловито он начал рассказывать о своей поездке за границу, о том, как умело там обрабатывают почву, бережно собирают навоз для удобрения полей и добиваются на плохих суглинистых почвах высокого урожая. Зал внимательно слушал. Это был рассказ, вернее, блестящая агротехническая лекция о мерах борьбы за урожай.

– Так неужели же, – спрашивал Шолохов сидящнх в зале, – наша черноземная плодородная донская земля будет давать урожаи ниже заморских? Нет! Большевики народ упорный, и не может быть сомнения, что с донских полей мы возьмем богатейшие в мире урожаи!

Гром аплодисментов был ответом на эти слова. И тут из зала раздался чей-то голос:

– А как же, товарищ Шолохов, насчет «Тихого Дона»?

– Видите ли, – ответил Шолохов, откинув рукой назад волосы, – есть еще кое-какие секреты, о которых до того, как вещь не сделана, говорить не стоит. Одно могу лишь сказать, – четвертая книга «Тихого Дона» будет написана.

– А «Поднятая целина»? – продолжал спрашивать тот же голос из зала.

– «Поднятая целина»? – немного задумался Шолохов. – Целина сейчас поднята, сеять надо! – и сошел с трибуны.

Встреча с избирателями

Горячие дни избирательной кампании. Рабочие, колхозники, интеллигенция выдвигали лучших из лучших людей нашей страны кандидатами в депутаты Верховного Совета СССР. На предвыборных собраниях студенты, преподаватели, рабочие и служащие Новочеркасского индустриального института единодушно выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР донского казака – Михаила Александровича Шолохова. Призыв студентов – голосовать в день выборов за замечательного мастера советской литературы – Шолохова был тепло принят и горячо поддержан трудящимися города Новочеркасска. В библиотеках на книги Шолохова записывались чуть ли не за месяц вперед. Общественность города обратилась к местному театру с просьбой поставить инсценировку «Поднятой целины». Коллектив театра с энтузиазмом принял заявку трудящихся и начал готовить постановку. В городе устраивались лекции о Шолохове, его творчестве. На страницах городской газеты земляки Шолохова – колхозники-казаки, педагоги, рабочие, студенты – рассказывали о нем, и у каждого находилось много нового, ярко характеризующего жизнь и творческую работу их кандидата в депутаты.

В один из дней декабря Шолохов приехал в Новочеркасск. В большом зале индустриального института состоялась встреча трудящихся города со своим кандидатом в депутаты. Встреча была теплая, дружественная. Шолохов говорил немного, но то, о чем он говорил, было созвучно каждому. Его речь была посвящена родине, Сталину, счастливой жизни советского народа, могучей армии страны социализма.

– Было время, – говорил Шолохов, – когда кони интервентов пили воду в наших реках. И если тогда наша плохо вооруженная, раздетая армия сумела отстоять свою родину, то сейчас, если враг нападет, боевые кони лихих донцов будут пить воду в реках той страны, откуда пришел враг!

Долго не мог успокоиться взволнованный зал. Аплодисменты то замолкали, то вспыхивали с новой силой.

– Я глубоко благодарен трудящимся Новочеркасска, – продолжал Шолохов, – за доверие, высокую честь, оказанную мне. Все силы, энергию, способности я обещаю отдать на службу народу. Воля народа для меня священна.

Член правительства

Бывшая столица войска Донского – Новочеркасск – город казачьей аристократии, попов и чиновничества, за годы советской власти стал индустриальным городом, городом вузов, научных учреждений – подлинной кузницей большевистских кадров. Но еще много оставалось здесь от прошлого атаманской столицы. Бывшие «отцы города» провели в центр для своего удобства водопровод, который и остался в наследство новому советскому городу. С водой было плохо. Воды, особенно летом, не хватало. Нужно было провести реконструкцию и расширение водопроводной сети, но не было необходимых средств. Общественность Новочеркасска решила обратиться к своему депутату с просьбой – помочь разрешить важнейший для города вопрос.

Весной 1938 года в станицу Вешенскую, где постоянно живет и работает депутат Шолохов, выехала делегация трудящихся Новочеркасска. Радостно встретил Михаил Александрович приехавших. Задушевная беседа длилась далеко за полночь. Депутат обещал своим избирателям обратиться с ходатайством в правительство об отпуске средств для реконструкции водопровода.

Перед самым отъездом стахановец паровозостроительного завода седоусый литейщик не удержался:

– Михаил Александрович! Все же скажи, куда ты Гришку Мелехова пристроишь?

Шолохов, улыбнувшись, дружески обнял его за плечи:

– Ничего, не беспокойся, безработным не будет. Извини уж, тут, хотя ты и мой избиратель, помочь горю не смогу.

Все рассмеялись и стали прощаться.


Недавно в Ростовской областной газете помещена небольшая заметка. В ней сообщалось, что в Новочеркасске закончены работы по реконструкции и расширению водопровода.

А.В
Бойцы автороты скво в гостях у писателя М.А. Шолохова

В зерносовхозе «Красная заря» (Базковский район) на уборочной работает колонна машин 9-й автороты СКВО1.

Бойцы этой роты просили командование устроить встречу с писателем Шолоховым, живущим неподалеку от совхоза, в станице Вешенской. Здесь было не простое любопытство, а желание услышать о творческой работе писателя, познать, как создавалось прекрасное произведение «Поднятая целина», книга, ярко показывающая деревню 1929 —30-х годов – годов великого перелома.

24 июля, к вечеру, бойцы в синих комбинезонах на двух грузовых машинах с песнями подъехали к дому Шолохова. Приветливый хозяин вышел встречать гостей.

В просторной комнате разместились все бойцы. Завязалась беседа.

Пом. командира автороты т. Черкашин рассказывает Шолохову, что в совхоз они присланы для организации быстрой переброски зерна на ссыпные пункты, что представленные бойцы – молодежь рождения 1911 и 1912 годов. Успешно овладевают техникой, работают без аварий. Приехав в совхоз, бойцы заключили договора по соревнованию экипажей на экономию горючего, сохранение материальной части, безаварийность, высокую производительность и т. д.

– Мы прибыли к вам побеседовать, послушать о вашей творческой работе, – говорит дальше т. Черкашин.

– С удовольствием я расскажу о своей творческой работе, – смеясь, отвечает Шолохов. – Но и вы в конце уборки отвечайте, с чем выйдете, какие будут показатели.

Командование роты от имени бойцов заверило Шолохова, что они с честью выполнят задания партии, правительства и приказ командования СКВО.

– Пишу и закончу осенью, – говорит Шолохов, – четвертую и последнюю книгу романа «Тихий Дон». В конце этого года закончу вторую и последнюю книгу романа «Поднятая целина».

– Еще зимой, – продолжает писатель, – я получил письмо из хутора Подкущевского от бывших красных партизан тт. Тютюнникова и Попова. Письмо большое, волнующее. В нем партизаны рассказывали о героическом прошлом хутора Подкущевского и просили приехать к ним в гости.

Меня это письмо очень заинтересовало, и я дал согласие приехать.

Несколько дней назад я вернулся из хутора Подкущевского, расположенного на старой границе бывших Кубанской и Донской областей. Подкущевка расположена на берегу речушки Ея, против станицы Кущевской.

Что из себя представляет хутор Подкущевский и какова роль его жителей в гражданскую войну, я думаю, обращается Шолохов к красноармейцам, будет интересно послушать.

До революции Подкущевка представляла из себя своеобразную рабочую окраину станицы Кущевской. Столяры, бондари, сапожники, кузнецы и прочий ремесленный люд батрачил в разного рода мастерских кущевских богатеев.

Партизаны мне сообщили, что в хуторе жили люди пришлые из 22 бывших царских губерний. Бедняки и батраки этого хутора беспощадно эксплуатировались, казаки-богатеи сеяли сословную рознь и беспощадно расправлялись при помощи полиции с теми «иногородними», которые выступали против издевательств.

С началом гражданской войны жители Подкущевки показали, говоря словами т. Ленина, что беднота и батрачество есть прочная опора советской власти. Почти все взрослое население хутора ушло в красные партизанские отряды. Партизаны Подкущевки бились чуть ли не на всех фронтах гражданской войны.

Далее т. Шолохов рассказывает об отдельных военных эпизодах, слышанных от подкущевских партизан. Часть партизан, вернувшихся с фронта домой, взялась становить власть, другие разбрелись. Некоторые работают в Астрахани, Ростове и других ближних и дальних городах Советского Союза. Часть живет в Подкущевском и по сию пору крепят колхозы (Тютюнников и другие).

Партизаны, живущие в Подкущевской, вели беспощадную борьбу с кулацкими и белогвардейскими элементами. Партизаны разоблачили бывшего штабс-капитана, работавшего заврайФО, разоблачили сына помещика Кролевецкого. Сам Кролевецкий в годы гражданской войны прославился жестокостями.

В 1918 году, весной, после изгнания белогвардейцев, жители Подкущевки, «иногородние», не имевшие наделов земли, посеяли хлеб на помещичьих землях. С отступлением красных войск Кролевецкий возвратился и с помощью карательных отрядов заставил население убирать для него хлеб. Чтобы поиздеваться над людьми, он заставил ссыпать обмолоченный хлеб в высокие амбары, уменьшив число ступенек в лестницах. Когда старики не могли забраться, падали, Кролевецкий приказывал подниматься и кричал: «Умели лезть на трибуну, лезьте и здесь».

В Подкущевском хуторе я познакомился с прекрасными людьми. Ездил туда, говорит Шолохов, посмотреть людей, ознакомиться с материалами с тем, чтобы написать художественный роман. Если не сам напишу, то помогу создать книгу по типу «Были горы высокой», «Беломорстрой» или «История гражданской войны», написанных и готовившихся к печати людьми, рядовыми рабочими, при непосредственном участии и по инициативе Алексея Максимовича Горького. Я возьмусь сам отредактировать книгу. Нужно сказать, что партизан Попов, ныне заврайсобесом Кущевского района, неплохо пишет. Среди партизан-подкущевцев найдется немало еще крепких людей.

– Ну, что еще вас интересует, товарищи красноармейцы? – спрашивает Шолохов у присутствующих.

Шолохов получал сотни писем от читателей, даже на партийной чистке в 1934 году у него спрашивали, каким путем собирался материал для книги «Поднятая целина». Так и сейчас один из красноармейцев спрашивает:

– Расскажите, т. Шолохов, как вы собирали материал при создании романа «Поднятая целина»?

Улыбаясь, Шолохов отвечает:

– Он под ногами, если так выразиться. Собрать материал легче, но писать тяжело. Я здесь жил, а потом и принимал кой-какое участие в коллективизации. Прототипом Половцева был есаул Сенин, бывший житель Вешенского района. Есаул Сенин в 1930 году ушел в подполье и начал организовывать боевую группу из бывших активных белогвардейцев и атаманов. Потом эта группа стала вербовать в свои ряды середняков и даже бедняков, подпавших под кулацкое влияние.

План у Сенина был таков: вначале захватить центральную усадьбу совхоза «Красная заря», посадить на грузовые машины свой отряд, двинуться на Вешки. После ее занятия, соединившись с контрреволюционными центрами других станиц, развернуть широкое восстание. После письма т. Сталина «Головокружение от успехов» у Сенина не стало почвы под ногами, и все планы рухнули. Подавляющее большинство середняков и бедняков вернулись в колхозы. К осени из политической банда Сенина переросла в уголовную. В конце 1930 года Сенин со своими единомышленниками был изловлен.

Сенин был опасный враг. О нем, например, известно, что он был комендантом полевого караула, расстрелявшего в 1918 году экспедицию Подтелкова – Кривошлыкова. Если помните, в «Тихом Доне» есть фамилия Сенин.

О «Тихом Доне», работая над этим произведением, Шолохов говорил как о трудной работе даже в сборе материала.

Официально беседа была закончена, но она, по существу, продолжалась на разнообразные темы во время чая, устроенного Шолоховым бойцам и командирам.

Два часа провели бойцы и командиры автороты вместе с крупнейшим мастером слова, автором высокохудожественных произведений «Тихий Дон» и «Поднятая целина», произведений, вошедших в сокровищницу мировой революционной литературы.

Небольшое подразделение бойцов рабоче-крестьянской Красной армии провело дружескую беседу с писателем, коммунистом, членом правления Союза советских писателей и членом бюро международного комитета защиты культуры.

Во дворе, около автомашины, выстроились бойцы. Пом. ком. роты 9 т. Черкашин от имени бойцов и командиров благодарит товарища Михаила Шолохова за радушный прием и оказанное внимание.

Командиры жмут руку Михаилу Шолохову и его супруге Марии Петровне. По команде, вмиг, бойцы очутились в машинах и с песнями тронулись в путь.

В гостях у писателя Шолохова

Материал для нового романа

Ростов-на-Дону. 7[8]. Группа командиров и бойцов Северо-Кавказского округа посетила живущего в станице Вешенской писателя Михаила Шолохова.

Шолохов рассказал командирам и бойцам о своей последней поездке на Кубань.

– В хуторе Подкущевском, – говорит тов. Шолохов, – я ознакомился с материалами для нового романа. Но если я сам не напишу этой книги, то помогу подкущевским партизанам написать книгу по типу «Были горы Высокой» или «Беломорстрой». Я возьмусь сам за ее редактирование.

В конце беседы Шолохов сообщил гостям, что осенью он закончит четвертую и последнюю книгу «Тихого Дона», а в конце этого года или в начале будущего напишет вторую и последнюю книгу «Поднятой целины».

А. Г
М.А. Шолохов на локомотивстрое

Полторы тысячи рабочих и специалистов Новочеркасского Локомотивстроя собрались на днях на стадионе строительной площадки для встречи с писателем М.А. Шолоховым.

– Советская литература – ведущая в мире, – с этого начал свое выступление тов. Шолохов. – Рабочие и трудовая интеллигенция капиталистических стран внимательно следит за творчеством советских писателей.

В этом тов. Шолохов убедился лично во время путешествия по Европе. Впереди – еще больший расцвет нашей художественной литературы.

– Мы твердо уверены, – говорит писатель, – что очень скоро у нас будут созданы книги, призванные властвовать над умами тысяч читателей и читательниц. Эти книги уже создаются.

Коротко остановившись на вопросах художественного мастерства, тов. Шолохов сказал, что лозунг социалистического реализма избавил писателей от горячих и порой ненужных дискуссий о творческом методе1. Теперь от писателя требуется одно – работать.

Плотник-бригадир тов. Ковалев выразил общую любовь и интерес к творчеству писателя:

– Я рад видеть Михаила Александровича. Его «Поднятую целину» я читал два раза. Ваши книги, – обратился тов. Ковалев к писателю, – увлекают. Их читают все – и старики, и юноши. Одна моя просьба, – избегайте грубоватых слов и выражений. Мы надеемся, что вы и дальше будете создавать чудесные и талантливые книги.

Г. Быхов
Незабываемая встреча

По зеленым раздольным степям Дона легко и быстро мчалась легковая машина «ГАЗ». Позади оставались города, станицы и хутора, 400-километровый путь был покрыт за несколько часов.

За красотой природы мы не заметили того, как подъехали к станице Вешенской, разместившейся на возвышенности.

Переехав по небольшому деревянному мостику через Дон, мы по песчаной улице Вешек подъехали к голубому домику, обнесенному высоким забором.

– Здесь и живет талантливейший писатель Михаил Шолохов, – так сказали нам его станичники.

Мысль, что вот сейчас встретимся с тем, к кому держали такой длительный путь, волновала и радовала нас.

Стук в калитку.

– Вам кого?

– Шолохова, Михаила Александровича, мы – представители Новочеркасского завода им. Буденного. Приехали пригласить его к себе на завод.

– Хорошо, но его сейчас нет, будет вечером. Он на охоте.

Приглашают в уютную столовую. Жена Шолохова задушевно

беседует с нами. Она охотно по нашей просьбе рассказывает о заграничной поездке с Михаилом Александровичем.

– Везде и всюду нас восторженно встречали, – говорит она.

– Но, верите, как все же хотелось скорее возвратиться к себе на родину, вот сюда, в тихую Вешку. Здесь свободнее и лучше чувствуешь себя, не то что в Париже.

Она рассказала о большой работе Михаила Александровича. Он часто беседует с казаками, дружит с ними, живет их думами и делами. И сколько богатейшего правдивого материала для своей творческой работы он черпает в таком живом общении со своими земляками!

К 9 часам приехал с охоты и Михаил Александрович. На нем простая белая полотняная рубашка, во рту – неизменная трубка.

– Здравствуйте, дорогие гости! Я сейчас…

Писатель не заставил себя долго дожидаться. Через несколько минут он вошел к нам в столовую в сером костюме. Быстро завязался теплый дружеский разговор.

Михаил Александрович, выслушав нас о цели приезда, дал согласие посетить завод им. Буденного. Но тут же порекомендовал оттянуть встречу дней на пять, чтобы лучше подготовить критические выступления по его докладу о творческой деятельности над произведениями «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Затем Михаил Александрович рассказал о своей работе и плане последующих томов обоих романов.

Это была незабываемая беседа с советским писателем. Его скромность тянула к себе.

Час ночи. Михаил Александрович настаивает, чтобы мы остались у него до следующего дня. Но мы спешили возвратиться в Новочеркасск и рассказать заводчанам о нашей беседе.

Михаил Александрович заправил автомашину бензином, вывел ее из своего гаража. Ночь была прохладной, и Шолоховы предложили мне овчинный кожушок. Затем они с женой пожелали нам счастливого пути.


13 августа 1935 года – необычный день. Сегодня приедет писатель М.А. Шолохов. Рабочие, инженеры, техники, старики и дети все горели желанием повидаться с ним. «Тихий Дон» и «Поднятая целина» перечитывались по несколько раз. Многие готовились выступить по докладу писателя. Его замечательные образы уже не раз использовали в своей работе в кружках партийного просвещения пропагандисты. Талантливые произведения помогали еще лучше узнать прошлое нашего края и оценить его настоящее. Парторганизация завода провела большую подготовку к встрече с писателем. Каждый готовил свои подарки. Люди старались лучше работать, чтобы высокими производственными показателями приветствовать любимого писателя.

В этот день на завод им. Буденного приехали рабочие из Каменска, ворошиловские кавалеристы Дона.

Заводской парк-стадион переполнен. Как никогда, здесь радостно, весело. Всюду песни, пляшут старые и малые, соревнуются физкультурники, играют оркестры.

Все это было днем. А вечером, когда парк-стадион залился потоком электрического света, всюду иллюминации, на трибуне сцены появился скромный, такой простой, советский писатель М.А. Шолохов. Он тихо, ровно и задушевно говорил о своей творческой работе над произведениями «Тихий Дон» и «Поднятая целина».

Он говорил о том, что советские писатели живут с массами, и массы помогают им в их созидательном труде. Он призывал выступить и высказать свои замечания по его роману.

– Я принадлежу, – говорил он, – к числу таких писателей, которые пишут помалу и подолгу, но пишут то, что есть в народе, а не фантазируют.

После доклада многие рабочие завода выступили с критическими замечаниями и пожеланиями писателю. Михаил Александрович увидел в этом искренность и любовь трудящихся к творчеству советских писателей, к его произведениям.

По окончании вечера стахановцы, инженеры, техники, представители советской печати, центра области и города, руководители партийных, профессиональных и комсомольских организаций завода за товарищеским ужином еще долго беседовали с товарищем Шолоховым, и он со всеми был одинаков, прост и задушевен.

Так встретили заводчане пять лет назад своего любимого писателя.

А. Ерохин
Вешенские казаки в Москве

Узнав о том, что в тридцатые годы вешенский казачий народный хор, в составе которого была и танцевальная группа, дважды ездил для выступления в Москву, разыскал оставшихся в живых участников этих поездок, беседовал с ними, от некоторых получил письма. О том, что я узнал в результате поисков, хочу рассказать уважаемым читателям газеты.


Инициатором поездок казачьего хора в Москву был М.А. Шолохов – большой знаток и тонкий ценитель казачьих народных песен, начинание было поддержано руководителями района – секретарем райкома партии П.К. Луговым и председателем райисполкома Т.А. Логачевым. В конце лета 1935 года в Вешенскую были приглашены почти из каждого колхоза лучшие песенники и танцоры. Из них было отобрано для репетиций 38 человек, в т. ч. шесть женщин. Т.А. Зеленков, работавший тогда председателем исполкома Вешенского сельсовета, рассказал, что из Терновского колхоза была наиболее многочисленная и сильная группа в составе этого хора, т. к. самодеятельностью руководил сам председатель артели, коммунист, рабочий завода, Барсуков. Руководителем образованного хора стал казак из хутора Терновского Арсентий Аникеевич Овчаров.

Когда была сшита казачья форма, хор в сентябре 1935 года выехал в Ростов. До Миллерова на двух машинах-полуторках. М.А. Шолохов выехал заранее. В Ростове наших казаков встречали секретарь крайкома партии Б.П. Шеболдаев и председатель крайисполкома В.Ф. Ларин. После репетиций в филармонии казаки выступали на фабриках и заводах города. С большим успехом они выступили в театре им. М. Горького. В начале октября 1935 года вешенские казаки выехали в Москву.

– С большим волнением ехали мы в столицу, – рассказывает участник поездки Никита Денисович Мельников, житель ст. Вешенской. – Как нас встретят там, как мы выступим? Не доезжая двух остановок до Москвы, мы надели казачью форму. И вот Казанский вокзал столицы. На перроне в честь нашего приезда играет оркестр. Нас встречают председатель ЦИК СССР М.И. Калинин, М.А. Шолохов, руководящие работники культуры. М.И. Калинин просто и душевно приветствует нас.

Более месяца выступали казаки с концертами в Москве. Они были у строителей канала Москвы, в клубе советских писателей, где присутствовали М. Горький1, А. Серафимович, М.А. Шолохов и другие писатели, на заводах и фабриках, во многих театрах. Дали более 60 концертов.

Главным же было выступление в Академическом Большом театре Союза ССР. Концерт посвящался 18-й годовщине Великого Октября. На нем присутствовали руководители партии и правительства. Под сводами Большого театра зазвучали раздольные казачьи песни «Взвеселитесь, донцы – храбрые казаки», «Пчелочка златая», «Из-за леса, леса копий и мечей» и другие, а также любимая песня М.А. Шолохова «На заре было да на зореньке, на восходе солнца красного». Песни донесли до москвичей аромат бескрайних просторов донских ковыльных степей. Выступление снимали для немого кино (звукового тогда еще не было).

В Москве наши земляки побывали в Кремле, в мавзолее

В.И. Ленина, в планетарии, в музеях, в зоопарке, а 7 ноября присутствовали на военном параде на Красной площади. Все это для них было необычайно интересным.

И.Д. Мельников показывает две фотографии того времени. На одной из них снят казачий хор, в центре М.А. Шолохов. На второй фотографии хор снят с артистами Большого театра. Когда эти фотографии показали М.А. Шолохову, то он сказал, что снимки сделаны в 1935 году, в помещении Большого театра. Заметил, что в хоре больше всего было казаков с хутора Терновского, Антиповского и Дударевского.

Участница поездки Ксения Алексеевна Аксенова, ныне проживающая в ст. Вешенской, рассказала:

– Мне тогда было 30 лет. Я работала дояркой в Терновском колхозе. В Москву с хором ездил и наш бригадир полеводческой бригады Иван Иванович Мартынов, вот он с женой Хорой на фотографии. К сожалению, погиб в Великую Отечественную войну. Когда мы репетировали в Вешках, нас пригласил к себе в дом М.А. Шолохов. Мы пели песни, а он внимательно слушал. Меня хотели оставить в Москве учиться пению, но я побоялась: как же, думаю, я буду жить в таком большом городе?

Ведущей в танцевальной группе была Евдокия Тарасовна Зубкова. Все ее звали тогда Дусей, ей было 17 лет. Она сейчас живет в хуторе Пигаревском.

– Когда мы приехали в Москву и шли по улицам, – рассказывает Евдокия Тарасовна, – то на нашего казака Василия Константиновича Борщева (он сейчас живет в Антиповке) прохожие кричали: «Смотрите, Гришка Мелехов! Гришка Мелехов!» Смуглый, горбоносый, с большим черным чубом и в казачьей форме, он действительно был похож на Григория Мелехова.

Василий Федорович Овчаров, ныне работающий инспектором вневедомственной охраны в станице Вешенской, хранит две грампластинки с четырьмя песнями, записанными на студии звукозаписи в Москве в 1935 году в исполнении казачьего хора. Включаем проигрыватель. Звучит боевая походная песня «Из-за леса, леса копий и мечей», потом протяжная сказочно-былинная «Как на речке было на Камышинке». Их запевает его отец – Федор Петрович. На другой пластинке песни «Ты воспой в саду, соловейка» (запевает Никифор Фролович Благородов, казак с Дударевского) и «Послала меня мать за белою глиною» (запевает вешенский казак Спиридон Иванович Шматов).

Осенью 1936 года состоялась вторая поездка казачьего хора в Москву. В ее подготовке также активное участие принимал М.А. Шолохов. Но в Москву ездил уже объединенный хор донских, кубанских и терских казаков, более шестисот человек. Артисты заняли почти весь пассажирский поезд. С песнями и танцами казаки выступали во многих театрах и клубах столицы. Заключительное выступление состоялось 6 ноября 1936 года также на сцене Большого театра в присутствии руководителей партии и правительства.

– Впереди в хоре стояла более многочисленная группа донских казаков, – рассказывает в письме участник поездки В.Ф. Титов, житель х. Солонцовского Верхнедонского района. – Сзади и повыше – кубанские казаки, за ними – терские. Все в своей традиционной форме. Хор исполнил песни о Родине, о партии. А потом каждая группа отдельно исполняла свои песни и танцы.

А вот что рассказал в своем письме бывший председатель Вешенского райисполкома Тихон Андреевич Логачев, ныне проживающий в гор. Миллерово. В 1937 году по инициативе М.А. Шолохова он с группой вешенских казаков из 12 человек ездил в Москву на просмотр премьеры оперы И. Дзержинского «Поднятая целина» в Большом театре.

– Нас встретили в театре радушно, – пишет Т.А. Логачев, – разместили в ложах первого яруса. После просмотра оперы, которая прошла на высоком уровне, нас пригласили для встречи с артистами, устроили для нас прием. Артисты очень интересовались жизнью, бытом и культурой казаков, обо всем подробно расспрашивали. Женщины-артистки убедительно просили нас объективно оценить: соответствует ли одежда, речь, поведение артистов на сцене женщинам-казачкам. Наш казак Тимофей Иванович Воробьев (сам он с х. Волоховского, и его все звали дедом Щукарем) первый вскочил со стула и заявил:

– Вы гутарили и руками разводили как наши бабы. Ваша одежда тоже сходится с одеждой наших баб, какую они надевают по праздникам. Только я заметил, что когда вы поворачиваетесь спиной к людям, то у наших баб зад шире, чем у вас.

Артисты ахнули от смеха, поблагодарили за беседу.

Очень большое внимание уделял приезжавшим в Москву казакам С.М. Буденный. Он каждый раз приезжал к ним на встречу, душевно беседовал, играл на гармошке, танцевал вместе с казаками. Между прочим, Семен Михайлович угадал казака Никифора Фроловича Благородова, с которым вместе служил в казачьей коннице на германском фронте в Первую мировую войну. А узнав о том, что участник хора казак с х. Моховского Александр Емельянович Мачулин играет на самодельной гармошке, подарил ему новый баян. Кстати сказать, этот баян, правда, изношенный, хранится сейчас у Д.М. Мачулина, управляющего Гороховским отделением совхоза «Дубровский». Казакам, приезжавшим на оперу, по указанию

С.М. Буденного на ипподроме показали донских скакунов и других лошадей рысистой породы.

Выступление казачьего хора в Москве и на сцене Большого театра показало красоту и богатство народной песни, расцвет социалистической культуры. У истоков становления новой культуры на Дону были наши земляки из хуторов и станиц Вешенского района.

ИЗ письма В. Кудашева – В. Ряховскому

13 ноября 1935 года: «…Получилось так, что я попал в Кудрявшино в первых числа августа, а десятого я должен был выехать обратно, а затем укатил на Дон, к Шолохову.

Сейчас только что вернулся и чертовски работаю… Новостей литературных в Москве никаких нет. Все также глухо и висит хмарь, Ефим только Пермитин ходит тучей и собирается оглушить свет новым своим романом…» (РГАЛИ, ф. 422, on. 1, ед. хр. 176).

М.А. Шолохов прибыл в Москву

Вчера в Москву приехал писатель Михаил Александрович Шолохов.

Нашему сотруднику М.А. Шолохов сообщил, что его приезд вызван, в частности, постановкой в Большом театре оперы «Тихий Дон» по мотивам его одноименного романа.

– Эта работа Большого театра меня очень интересует, – заявил писатель. – Много мне уже пришлось беседовать о ней с художником Ф. Федоровским1, оформляющим спектакль, во время его приезда в станицу Вешенскую. В связи с постановкой оперы дирекция Большого театра в декабре выписывает в Москву хор стариков казаков, исполняющих старинные казачьи песни. Лучшие исполнители этого хора прослушивались и отбирались в колхозах Азово-Черноморского края.

На вопрос нашего сотрудника о литературных работах писателя и о сроках окончания четвертой, последней книги «Тихого

Дона» и второй – также последней – части «Поднятой целины» М.А. Шолохов, смеясь, ответил:

– Я уже столько раз назначал сроки сдачи этих книг, что сейчас затрудняюсь назвать точные даты. Во всяком случае, сначала сдам четвертую книгу «Тихого Дона». Это будет сделано еще в этом году. «Тихий Дон» будет сразу печататься отдельной книгой, минуя «толстые» журналы. «Поднятая целина» будет закончена мною и сдана в печать в начале 1936 года2.

Опера «Тихий Дон»

Беседа с писателем тов. Шолоховым

В феврале 1936 г. в Большом театре состоится премьера оперы «Тихий Дон», либретто которой составлено по одноименному роману М.А. Шолохова. Музыку для новой оперы написал композитор Дзержинский. По предложению писателя М.А. Шолохова дирекция ГАБТ пригласила в Москву 36 колхозников из различных станиц Азово-Черноморского края и, в частности, Вешенского района для ознакомления творческого коллектива Большого театра с народными казачьими песнями. 30 ноября все 36 участников хора приехали в Москву. В Московском доме крестьянина в тот же день состоялась встреча М.А. Шолохова с певцами-колхозниками1.

В беседе писатель М.А. Шолохов, приехавший в Москву в связи с подготовкой спектакля в Большом театре, сообщил, что 2 декабря колхозный хор впервые выступит перед артистами ГАБТ – будущими участниками спектакля «Тихий Дон». Писатель 4 декабря выезжает в Ленинград для встречи с братьями Дзержинскими – композитором и автором либретто оперы2.

Михаил Шолохов о постановке «Тихого Дона»

На днях в Москву приехал Михаил Шолохов. Его приезд связан с предстоящей постановкой оперы «Тихий Дон» в Большом театре.

В беседе с нашим сотрудником М. Шолохов сообщил, что им просмотрено либретто оперы Дзержинского «Тихий Дон». Либретто, написанное самим композитором, не удовлетворяет писателя. Либретто должно быть переделано, особенно его конец. В переделке примет участие и сам писатель. Шолохов еще не видел постановку «Тихого Дона» в Ленинградском оперном театре, поэтому ему трудно сказать, насколько удачно инсценирован в опере его роман.

В ближайшие дни состоится ряд встреч писателя с дирекцией и художественными руководителями Большого театра и специальная встреча с композитором Дзержинским (это будет первая встреча с композитором), на которых будут подробно обсуждены все детали постановки.

«Тихий Дон» будет закончен в феврале

Из беседы с М. Шолоховым

М. Шолохов не любит говорить о себе подробно, не любит рассказывать о своих творческих планах. Интервьюеров он всячески избегает. Втянутый же в беседу, весьма немногословен, и чем больше вы задаете ему вопросов, тем скупее он на них отвечает.

Все мы с нетерпением ждем появления четвертой книги «Тихого Дона» и второй книги «Поднятой целины».

В беседе с нашим сотрудником М. Шолохов сообщил, что над «Поднятой целиной» в настоящее время не работает.

– Материал для второй книги собран, план композиции продуман, но писать я ее начну после того, как закончу четвертую и последнюю книгу «Тихого Дона». К печати она будет готова, по всей вероятности, в феврале. В ней разрешаются все тематические линии романа. План всей вещи был задуман мной еще до написания первой книги «Тихого Дона». От того времени он не подвергался существенным изменениям. В процессе работы варьировались лишь некоторые детали плана и композиции отдельных сцен.

– Какую помощь вам оказала критика.

– Почти никакой. Мы, писатели, любим, когда о нас хорошо пишут, но «хорошо» – это не значит только хвалить. На недостаток похвал по моему адресу я пожаловаться не могу. Писать о книге хорошо – это значит, по моему разумению, дать углубленный анализ ее, высказать в статье мысли и соображения, которые помогли бы автору в его дальнейшей творческой работе. Мне лично очень помогают письма читателей. В них я нахожу много ценного и интересного для себя.

Вышеград

Выступление М.А. Шолохова на читательской конференции

Миллерово, 9. (Наш корр.) После длительной и тщательной подготовки в Вешенской состоялась районная конференция читателей книги М. Шолохова «Поднятая целина».

Вчера в вешенском клубе собрались специально приглашенные активные читатели – 150 человек. Пришел и Михаил Александрович Шолохов. «Вне плана» пришли еще многие колхозники, сидели на полу, толпились у дверей. Казачий хор пел свои песни.

С докладом выступил заведующий окружным отделом народного образования тов. Кучин. В прениях первым высказался М. Шолохов. Долго вешенцы аплодировали своему знаменитому земляку.

Писатель рассказал, как он работает над своими книгами, отбирая из огромного количества наблюдений и материалов самое ценное. «Не ищите, – сказал М. Шолохов, – вокруг себя точно таких же людей, с теми же именами и фамилиями, каких вы встречаете в моих книгах. Мои герои – это типичные люди, это несколько черт, собранных в единый образ».

Затем заговорили сами читатели.

Правдивость книги Шолохова нас волнует и дает зарядку на борьбу за колхозное богатство, за изобилие и культуру – таков смысл многочисленных выступлений.

Собравшиеся единодушно заявляли: «Мы ждем от писателя, что во второй книге «Поднятой целины» он покажет нашу борьбу за осуществление сталинских лозунгов на берегах Дона. Ждем, что во второй части «Поднятой целины» мы увидим обновленный Гремячий Лог».

Писатель-орденоносец Н.А. Островский и писатель М. Шолохов подписались на 5000 рублей каждый

Сочи. 2. (АЧТАСС). Писатель орденоносец Николай Алексеевич Островский сообщил корреспонденту АЧТАСС следующее:

«Горячо приветствую решение правительства о выпуске нового займа. Подписываюсь на государственный заем второй пятилетки (выпуска четвертого года) на пять тысяч рублей»1.


Вешенская, 2. (АЧТАСС). В беседе с корреспондентом АЧТАСС писатель Михаил Шолохов, проживающий в Вешенской, заявил:

«Выпуск советским правительством нового займа второй пятилетки и обмен ранее выданных займов на заем 1936 года, горячо приветствую. Подписываюсь на заем (выпуска четвертого года) на пять тысяч рублей».

Шолохову вручен партийный билет

Ростов-на-Дону. 25. Третий день идет обмен партийных документов в казачьем районе Дона – Вешенском. Новый партийный билет получил Михаил Шолохов.

В беседе с корреспондентом ТАСС писатель заявил: «Я буду по-прежнему служить пером, как писатель-коммунист, партии и рабочему классу, руководимым великим Сталиным. Сейчас я работаю над четвертой, последней книгой «Тихого Дона», которую предполагаю закончить к концу этого года. К этому же времени мною будет подготовлена к печати 2-я часть «Поднятой целины».

М. Шолохов об опере «Тихий Дон»

31 мая на премьере «Тихого Дона» в театре имени Немировича-Данченко присутствовал автор романа, послужившего основой оперного либретто, Михаил Шолохов. В беседе с нашим сотрудником тов. Шолохов поделился своими впечатлениями.

– Я еще не имел возможности продумать все впечатления, полученные мной на первом спектакле. Поэтому мой отзыв о постановке сейчас ни в коем случае не следует понимать как развернутое и окончательное суждение о большой работе, проделанной театром.

Спектакль, осуществленный под непосредственным руководством Владимира Ивановича Немировича-Данченко1, меня обрадовал своей высокой сценической культурой.

Меньшие размеры сценической площадки в театре имени Немировича-Данченко способствовали тому, что весь спектакль стал более сжатым, более четким, более реалистичным, более доказательным, чем спектакль в Большом театре. Большая площадка с огромным количеством исполнителей рассеивает внимание зрителя, мешает получению целостного впечатления. Наиболее сильное впечатление на меня произвели в постановке театра им. Немировича-Данченко сцена с сумасшедшим в третьем акте и финальная сцена этого же действия – отъезд казаков на крышах вагонов на родину. Первая сцена свидетельствует о том, что и постановщик и актеры-исполнители ставили перед собой не только зрелищные и вокальные задачи, но и сумели психологически раскрыть содержание отдельных образов и всей создавшейся в ту пору исторической ситуации.

Заключительная сцена третьего акта разработана с большим режиссерским мастерством. Казаки в момент демобилизации показаны не дикой массой, стихийно рвущейся к своим домашним очагам, а частью вооруженного народа, превратившего войну империалистическую в войну гражданскую.

Интересной мне кажется работа художника Волкова. Ему удалось воссоздать на сценической площадке свежий и впечатляющий колорит донского пейзажа, правильно передать местами черты казацкого быта. К сожалению, я этого не могу сказать о мелодиях и плясках в некоторых массовых сценах спектакля. Сцена свадьбы (первый акт) с этой точки зрения буквально меня огорчила. Артистки совсем не умеют носить одежды донских казачек. Совершенно некстати и без всякого чувства меры они трясут во время плясок подолами юбок, очевидно, в погоне за мнимым этнографическим эффектом. Подлинные казачки к этому жесту во время пляски прибегают очень редко и чрезвычайно умеренно. Впрочем, в этом грехе – совершенного неумения передать характер и подлинный колорит казачьих плясок и песен – повинны также и актеры и актрисы Большого театра. И вообще все мелодии и пляски в спектаклях ничего общего не имеют с плясками и песнями донских казаков.

Есть в спектакле и еще несколько погрешностей незначительных, но все же досадных на фоне удачных в общем сцен. Например, в первой сцене второго акта Аксинья развешивает на плетне сухой бредень. Это неверно: сушат бредень, вытащенный из воды.

Я не могу входить в подробную оценку вокального исполнения отдельных ролей. Это дело более компетентных специалистов. Но и здесь я, за исключением отдельных моментов, почувствовал большую работу всего театрального коллектива.

В гостях у М. Шолохова

<Делегация читателей из г. Серафимович>

Из станицы Вешенской в Серафимович вернулась делегация читателей Шолохова, которая ездила приглашать писателя принять участие в литературном вечере, посвященном его творчеству. Руководитель делегации тов. Моисеев рассказал нашему корреспонденту следующее:

– Приехали мы в тот момент, когда писатель отдыхал. Жена его тепло встретила нас. Вскоре пришел и М. Шолохов.

Большая и беспрерывная творческая работа мешает тов. Шолохову выезжать куда бы то ни было. Он имеет приглашения со всех концов Советского Союза. Во время нашего пребывания в станице Вешенской т. Шолохова приглашали в Харьков, Владивосток, Тифлис и другие места.

– Сейчас приехать к вам не могу, – сказал писатель. – Литературный вечер проводите. Пусть читатели поругают меня. Но как только немного освобожусь, обязательно приеду.

– Как скоро это будет? – спросили делегаты.

– Четвертую книгу «Тихого Дона» я закончу этой осенью, а «Поднятую целину», вероятно, к весне 1937 года. Тогда я приеду.

Тов. Шолохов увлекательно рассказывает о своей работе, о встречах с писателями.

М. Шолохов интересовался жизнью в городе Серафимовиче, работой колхозов и здоровьем А.С. Серафимовича. В беседе он много говорил о своих поездках по Советскому Союзу и за границу (СталТАСС).

И. Дзержинский
Встречи с Михаилом Шолоховым

«Тихий Дон» и «Поднятая целина» Михаила Шолохова стали любимыми книгами советского народа. Эти произведения вдохновили меня на создание двух опер. В процессе работы над оперой «Тихий Дон» я несколько раз порывался познакомиться с Михаилом Александровичем, рассказать ему о своем замысле, что-либо поиграть из музыки… Но каждый раз откладывал свое намерение – боялся, как бы знаменитый писатель не наложил авторского вето на творческий замысел никому неведомого композитора. Ведь либретто оперы значительно отличалось от романа: переделан был финал, опущены некоторые персонажи и т. д. Все это тревожило меня, заставляя оттягивать день знакомства.

Но, когда клавир оперы был готов, я, наконец, решился. Встреча произошла в гостинице «Националь» во время одного из приездов Михаила Александровича в Москву1.

Радушно, просто, без всяких «церемоний» встретил меня невысокого роста человек в полувоенном костюме (гимнастерка, галифе, мягкие сапоги), мало похожий на свой известный фотопортрет вполоборота, с «кубанкой» на голове. Высокий лоб, смеющиеся умные глаза, крупный нос с горбинкой; речь неторопливая, уверенная, порой нарочито грубоватая – все в нем говорило о сильной воле. В походке и жестах, в манере разговаривать чувствовался большой жизнелюб.

Я сыграл и спел ему всю оперу, пользуясь довольно-таки плохоньким пианино. Когда я кончил, наступила обычная в таких случаях томительная пауза. К моему удовольствию, она была непродолжительной, так как Михаил Александрович прервал ее приглашением к столу.

Вначале разговор шел на посторонние темы. Но я сгорал от любопытства узнать мнение М. Шолохова о своей работе и решился задать вопрос:

– Вы не очень сердиты на меня и либреттиста за наши изменения в романе?2

– А мне какое дело? – удивленно возразил Шолохов. И, немного подумав, продолжал, временами переходя на «ты»:

– Мой роман – это мой роман. А твоя опера – это твоя опера. Я, конечно, рад, что мой роман породил оперу. А насчет того, что вы там использовали и чего не использовали, – это меня не касается. Это твое хозяйство. Ты и в ответе за него перед народом…

Такая постановка вопроса для меня была несколько неожиданной, но вполне меня устраивала. Тем не менее к концу обеда завязался между нами спор. Предметом спора оказалось не либретто оперы, как я мог предполагать ранее, а сама музыка.

Михаил Александрович горячо доказывал, что в оперу необходимо ввести подлинные казачьи донские песни, по возможности не видоизменяя их:

– Может быть, твоя опера и понравится в больших городах, а у нас на Дону ее музыка будет чужда и непонятна.

Я не менее горячо оспаривал это утверждение.

– Музыка оперы, – говорил я, – основана на интонациях русской народной песни, с детства мне знакомой и близкой. Донские песни сродни русским, а поэтому переживания героев оперы, музыкальный язык которых близок интонациям русской народной песни, не могут быть чужды и непонятны жителям Дона.

– Нет, нет! Неверно говоришь! – возражал Шолохов. – Раз ты пишешь оперу о донских казаках, как же ты можешь игнорировать их песни? Вот ты же взял народные слова для песни «Ой, и горд наш Тихий Дон», а музыку сочинил свою. А ведь и мелодия есть народная.

И он тут же затянул эту песню.

Народная песня о Тихом Доне была мне известна и раньше, но ее мажорный характер не соответствовал печальному и тревожному настроению в сцене на Карпатах. Я так и объяснил Михаилу Александровичу. Но и этот аргумент не разубедил его. Спор продолжался. Несмотря на то что каждый из нас остался при своем мнении, Михаил Александрович распрощался со мной весьма приветливо, дружески.

С той поры мы встречались время от времени. И споры об искусстве были постоянной темой наших разговоров. В этих спорах все глубже вырисовывалась для меня необычайно своеобразная и – несмотря на спорность иных высказываний – неизменно здоровая сфера его эстетических взглядов. Общаясь с Шолоховым, я все больше убеждался в необычайной цельности его натуры. Он всегда убежденно отстаивал свои воззрения. Во всех его высказываниях чувствовалась основательность, продуманность. Импровизационная легкость в мыслях ему была чужда.

Летом 1936 года, воспользовавшись приглашением Михаила Александровича, я вместе с моим братом, либреттистом Леонидом Дзержинским, поехал в станицу Вешенскую. В бескрайней Донской степи я вновь и вновь вспоминал взволнованные, глубоко поэтичные главы «Тихого Дона»…

И невольно возникла мысль, смог ли бы Михаил Шолохов так замечательно воспеть величие и красоту донской природы, ее людей, их думы и чувства, их радости и печали, если бы не жил на Дону, если бы с детских лет не слился всем своим существом с этой природой? «Нет! – думал я, – не смог бы».

Посещая донские станицы и колхозы, мы часто встречали людей, близко напоминавших шолоховских героев.

Еще собираясь в гости к Шолохову, я частенько слышал от знакомых:

– Вот, мол, в такой-то станице живет подлинная Аксинья, в такой-то – Григорий Мелехов, а вот в такой-то – Нагульнов или Щукарь…

Больше того, когда я приехал с Михаилом Александровичем в один из колхозов Вешенского района, меня познакомили с неким Воробьевым. Он тут же отрекомендовался:

– Дед Щукарь! Это с меня Михаил Александрович написал Щукаря в «Поднятой целине».

Я вопросительно взглянул на Шолохова, а он, усмехнувшись, сказал:

– Этих Щукарей еще много впереди будет встречаться!..

И действительно, разъезжая по колхозам Донского края, где мы слушали замечательные казачьи песни, восхищались своеобразием плясок, где рассказы стариков о былых походах перемежались с частушками из колхозной жизни, я много раз встречал и Аксинью, и Григория, и Мишуков, и Щукарей… Даже Сашки, и те изредка попадались… (Старики, рассказывая о далеком прошлом, настолько приукрашают его, что их повествования становятся своеобразными художественными произведениями.) Да, действительно, герои Шолохова живут в каждой станице, в каждом колхозе, и он сам среди них живет их жизнью, думает их думами и делит все радости и горести вместе с ними. Потому-то он и стал подлинно народным писателем.

…В станицу мы въехали уже затемно. Можно было видеть лишь силуэты крепких, коренастых домов с узорчатыми балконами. Нас тепло встретила жена Михаила Александровича. Сам он был где-то в районе.

На другое утро, выйдя на крыльцо, я увидел во дворе Михаила Александровича в окружении станичников. Я, как городской житель, был удивлен столь ранним визитом многочисленных односельчан. Оказывается, Шолохов – бессменный депутат Верховного Совета СССР – принимал своих избирателей. Прием проходил несколько необычно. Это была скорее беседа о наболевших житейских вопросах. Вот старый казак жалуется своему депутату на сына, который забыл свои сыновние обязанности, не помогает отцу. Михаил Александрович помнит этого парня и обещает написать ему строгое письмо. Молодая бойкая колхозница, чем-то напоминающая Лушку, жалуется на неправильное распределение трудодней. В разговор встревают другие лица, ожидающие очереди по своим делам. Они высказывают свои соображения, и разговор становится общим.

Меня покорила эта непринужденная, простая манера Шолохова вести беседу с односельчанами. Серьезный тон беседы внезапно нарушала меткая шутка, и общий громкий смех оглашал двор. Простота обращения у Шолохова никогда не граничит с фамильярностью. Эта простота основана на глубоком знании жизни, нужд, стремлений тех людей, которые облекли Шолохова высоким доверием. Разъезжая вместе с Михаилом Александровичем по району, я убедился, каким уважением, какой большой любовью пользуется повсюду писатель. Именем Шолохова названы многие школы, колхозы, клубы, библиотеки.

Когда в воскресенье известный по всему Дону «газик» Шолохова въезжал в станицу или колхоз, все население от мала до велика встречало своего любимого «Александровича». И это делалось непосредственно, без всякой официальности, без всякой подготовки, а потому доставляло подлинную радость и гостю и хозяевам. В честь приезда на полянке мгновенно организовывался импровизированный концерт. Песни, пляски продолжались до позднего вечера. Михаил Александрович, наравне с другими, бывал активным участником хора. Он знал множество песен и с большим удовольствием пел их. Увлечение, с каким он отдавался песне, скрашивало недостатки его исполнения. Надо сказать, что во время наших совместных поездок позиции Михаила Александровича в вопросе использования народных песен несколько поколебались. Но тем не менее, до конца мне убедить его не удалось.

Когда он укорял меня за отсутствие книжки для записи песен, я отвечал ему тем же. Ведь и у него таковой не было. Больше того, я спрашивал многих местных жителей, видел ли кто-нибудь из них Шолохова с записной книжкой. Все, с кем я говорил, отвечали отрицательно. На мой вопрос, чем объяснить такое явление, Михаил Александрович отвечал неопределенно: это, мол, совсем другое дело…

Наступил день отъезда. Наполненный яркими впечатлениями, наслушавшись замечательных песен, насмотревшись плясок, наговорившись вдосталь с новыми моими знакомыми, я уезжал из Вешенской, от всей души благодаря хозяина и хозяйку и за гостеприимство и радушие, а главное, за то, что у нас часто называют «творческой зарядкой».

Возвратившись из поездки по Дону к себе домой, я со свежими силами продолжил работу над оперой «Поднятая целина», и дело пошло быстро.

Если в «Тихом Доне» я не использовал подлинных песен и плясок донских казаков, то писать «Поднятую целину» лишь на основе своей творческой фантазии мне казалось неверным. Это нанесло бы ущерб и самому произведению, и его интонационной достоверности. Мои музыкальные впечатления во время поездки к Шолохову оказали мне неоценимую помощь в создании оперы, действие которой происходит в тридцатые годы нашего столетия.

Посему можно было бы считать, что между мною и Шолоховым серьезных разногласий по вопросу о народном творчестве нет. А если и есть, то незначительные, касающиеся лишь метода использования народных песен. Но Михаил Александрович и здесь проявил упорство. Не поленившись с организацией такого большого и хлопотливого предприятия, он привез в Москву, в Большой театр, где в это время ставился «Тихий Дон», ансамбль народных певцов и плясунов, этак пятьдесят коренных донцов!

Вот послушайте, мол, музыканты Большого театра, похожи ли песни казаков в опере на настоящие народные? Надо сказать, что мнения разделились. Одни говорили, что я «как в воду глядел», другие: «пожалуй, не похожи», третьи же прямо заявляли, что не похожи, но оставляли право за автором писать так, как он считает нужным.

Когда же участники казачьей самодеятельности прослушали в исполнении артистов и оркестра Большого театра музыку оперы, я обратился к ним с вопросом: признают ли они такую музыку близкой им и понятной? Большинство ответило положительно. Одна из участниц хора выразила свою мысль так: «У нас не совсем так поют. Но зато у вас лучше». Одобрительный смех и аплодисменты участников хора подтвердили ее слова. И хотя я понимал, что она имела в виду главным образом великолепное исполнение артистов театра, но все же кое-что принял и на свой счет…

На премьере «Тихого Дона» в Большом театре Михаил Александрович, несмотря на горячие просьбы участников спектакля и публики, выйти на сцену отказался, как бы подчеркивая свою непричастность к этому делу.

Зато на первом представлении «Поднятой целины» в том же театре он по просьбе актеров и публики вышел на сцену, и все присутствовавшие устроили овацию любимому писателю.

Михаилу Александровичу опера «Поднятая целина» явно нравилась больше, чем «Тихий Дон». Я разделяю это мнение. Ведь у всякого автора есть свои любимые произведения.

Что же касается метода использования народной песни в опере, о чем у нас с Михаилом Александровичем возникли разногласия еще при первом знакомстве, то спор этот разрешился самой жизнью несколько лет спустя. Как-то, рассматривая вырезки из различных газет, я наткнулся на заметку о народном хоре колхоза имени Буденного. В заметке этой между прочим указывалось, что «в репертуаре хора много народных казачьих песен. Среди них (следуют названия песен) и популярные на Дону «Казачья» и «От края и до края» из опер И. Дзержинского». Я с удовлетворением вложил эту вырезку в конверт и послал по адресу: Миллерово, ст. Вешенская, М.А. Шолохову…3

С переездом моим в Ленинград на постоянное жительство встречи наши с Михаилом Александровичем стали гораздо реже. Но это, конечно, не мешает мне живо интересоваться созданием нового шолоховского романа «Они сражались за Родину», окончания которого с нетерпением ждут все советские читатели. Я с глубоким интересом прочитываю каждую, даже самую маленькую, статью Шолохова в наших журналах и газетах.

Творчество Михаила Шолохова, его личность, общение с ним – все это сыграло огромную роль в моей жизни, в направленности моего творчества, за что я от всей души благодарен нашему замечательному писателю.

М.Е. Лишин
Заслуженный артист республики
В гостях у Шолохова

Почтовый самолет поднялся из Миллерово и взял курс на Вешки. Но по пути нам пришлось сделать четыре посадки, оставляя в попутных станицах почту и газеты.

Нарядные, чистые, живописно раскинувшиеся на берегах Дона казачьи станицы расположились внизу, под крыльями самолета. То и дело мелькали табуны лошадей, стада коров и овец – реальные доказательства зажиточной жизни донских колхозников.

Мне предстояло в Вешках совершить два дела: просмотреть в исполнении театра колхозной казачьей молодежи «Поднятую целину», выбрав лучшие картины для показа в Ростове, и по поручению Ю.А. Завадского1 поговорить с М.А. Шолоховым о постановке в будущем году на сцене театра имени Горького «Тихого Дона».

К вечеру показались Вешки. Еще издали с самолета летчик Головин указал на красивый дом писателя.

Отобрав для показа в Ростове две картины из постановки Театра казачьей молодежи, я позвонил Михаилу Александровичу и попросил принять меня.

Шолохов живет довольно замкнуто и, признаться, не особенно любит визитеров, часто надоедающих писателю. Но на сей раз, узнав о том, что я являюсь «полпредом» театра имени Горького, он очень любезно попросил не медля прийти к нему.

Писатель принял меня наверху, в мезонине, в своем скромном рабочем кабинете. После обмена любезностями и передачи ему привета от коллектива театра перешли к делу. Мысль о постановке «Тихого Дона» при его ближайшем участии и под его руководством Михаил Александрович принял благожелательно. Но писателя несколько смущало наше предложение об инсценировке романа.

Как выяснилось, Шолохов не одобряет тех инсценировок его произведений, которые до сих пор были сделаны. Очень отрицательно он отзывался о «Поднятой целине», поставленной московским театром под руководством Симонова. Он справедливо сетовал на то, что пьесу лишили местного колорита, смешали наречия, перепутали костюмы. Все это, вместе взятое, привело его к мысли, что вместо инсценировок лучше писать новую пьесу.

Намерение нашего театра приехать всем коллективом на длительный срок в станицу для изучения на месте быта и образов, которые мы должны будем воплотить на сцене, Шолохов одобрил. Здание Театра казачьей молодежи, сейчас уже почти законченное, имеет очень хорошую сцену, и это дало бы нам возможность периодически показывать писателю фрагменты работы над «Тихим Доном».

Затем мы перешли к обсуждению постановки «Поднятой целины» в Театре казачьей молодежи. Михаил Александрович, шефствующий над этим театром, отметил целый ряд его положительных качеств: непосредственность, хорошую речь, прекрасно сохраненный местный колорит.

С чувством большого удовлетворения покинул я после этой беседы дом писателя. Прощаясь, Шолохов просил передать свой привет коллективу театра и обещал в ближайшее время приехать посмотреть спектакль «Любовь Яровая».

Театр казачьей молодежи1

Беседа с директором Вешенского театра казачьей колхозной молодежи тов. Кошелевым

В станице Вешенской идет строительство театра казачьей молодежи. Новый станичный театр будет иметь большую вертящуюся сцену с потолками и комбинированным освещением. В фойе и комнатах отдыха устанавливается мягкая стильная мебель.

Коллектив театра казачьей колхозной молодежи уже закончил репетиции пьесы «Любовь Яровая» К. Тренёва. Репетиции прошли блестяще. Коллектив театра показал себя дружным, работоспособным. Казачья молодежь проявила замечательные способности в освоении техники театрального искусства.

Наряду с напряженной работой над первой пьесой, коллектив театра занимался теоретической учебой. За 103 учебных часа пройдена программа по актерскому мастерству и технике речи, а также по общеобразовательным предметам – математике, русскому языку, общественным наукам. Разучено 8 донских народных песен. Прослушано несколько специальных лекций по театральному искусству.

Сейчас театр начинает работать над пьесой М. Шолохова «Поднятая целина». В беседе с коллективом театра Михаил Шолохов высказал одобрение по поводу постановки его пьесы. Он изъявил согласие помогать театру казачьей молодежи не только в оформлении постановки, но и в режиссерской разработке сюжета и типов.

Первый спектакль «Поднятой целины» состоится 20 июля во вновь отстроенном театре.

Часть третья
Заговор НКВД

У Михаила Шолохова

В двухстах километрах от железной дороги, на высоком берегу Дона раскинулась старинная казачья станица Вешенская. В этой станице живет и работает известный писатель Михаил Александрович Шолохов.

Неподалеку от центральной станичной площади, на тихой улице, стоит его голубой дом с мезонином. Из окон рабочей комнаты прекрасно виден широкий привольный Дон, леса и нескончаемые придонские займища.

Творческая лаборатория писателя состоит из четырех небольших комнат. На столе, рядом с рукописями, лежат книги Ленина и Сталина. Стены закрыты шкафами до отказа заполненными книгами. Два мягких дивана, 4 стола, электрическая печь – вот и вся обстановка шолоховских рабочих комнат. Сейчас Михаил Шолохов заканчивает работу над последними двумя главами четвертой книги романа «Тихий Дон».

Шолохов много и упорно работает. Нередко просиживает в своей рабочей комнате целые сутки, кропотливо отшлифовывая каждую фразу, переписывая по несколько раз целые главы и страницы. Писатель отрывается от работы только для того, чтобы ездить по донским станицам, десятки раз перепроверяя написанное, дополняя новыми фактами, новыми замечательными эпизодами.

Он почти ежедневно бывает в колхозах, живет среди героев своих произведений, встречается с ними, помогает им строить колхозы, строить счастливую жизнь.

Его записная книжка полна характерных записей, замечаний казаков, поговорок, басен, интересных предложений и высказываний. Казак Воробьев, выведенный в талантливом произведении «Поднятая целина» под именем деда Щукаря1, передал Шолохову более двадцати старинных казачьих пословиц и поговорок. Казаки – Топилин, Маслянников и Гусев – собирают для Шолохова старинные песни и воспоминания о прошлом казачества. Со всех концов Дона к Шолохову поступают десятки писем, в которых казаки делятся опытом своей работы, рассказывают о колхозе, о людях.

Живость, правдивость манеры письма сделали шолоховские произведения доходчивыми до самых широких масс. Без шума, без рекламы, произведения Шолохова завоевали огромнейшую популярность не только среди читательских масс Советского Союза, но и далеко за границей. Его книги «Тихий Дон» и «Поднятая целина» изданы в 32 странах мира. В Англии, Германии, Франции, Испании, Швеции, Норвегии, Дании. Шолоховские книги расходятся в больших тиражах. По предварительным, далеко не полным данным, произведения Шолохова выдержали до двухсот изданий.

Книги Шолохова переведены почти на все языки многонационального Советского Союза. В его библиотеке имеются книги «Тихий Дон» и «Поднятая целина» на белорусском, украинском, грузинском, калмыцком, корейском, удмуртском, узбекском, татарском, тюркском и других языках.

В беседе с корреспондентом АЧТАСС тов. М.А. Шолохов рассказал, что наряду с работой над четвертой книгой «Тихого Дона» он составил план и уже набросал несколько глав второй книги «Поднятая целина».

– После завершения работы над «Тихим Доном», которая в январе или феврале уже будет сдана в печать, – сказал Михаил Александрович, – я возьмусь за «Поднятую целину» с таким расчетом, чтобы в конце первой половины 1937 года сдать ее в печать2. Действующие лица, выведенные в первой книге «Поднятая целина», будут полностью сохранены во второй книге. В частности, уже есть несколько набросков ярких фигур произведения – деда Щукаря, Нагульнова и Давыдова.

Тов. Шолохов подробно рассказал о своей работе над последними главами романа «Тихий Дон».

– Последние, заключительные главы романа отняли у меня неизмеримо большое время и сил, чем первые. Буквально приходится работать день и ночь. На оформление и переделку последних глав я затратил больше года. Сейчас, можно сказать, работа подходит к концу. По своему размеру четвертая книга будет не больше первых. Четвертая книга полностью завершает события революционного движения на казачьем Дону. Основная часть казачества находит свою родину, бесповоротно становится на сторону советской власти.

В заключение беседы Михаил Александрович сообщил, что намерен написать пьесу для Вешенского театра казачье-колхозной молодежи по произведению «Тихий Дон», которую театр предполагает поставить во второй половине 1937 года3.

Семен Трегуб
В станице Вешенской

В довоенные годы я не раз встречался с Михаилом Александровичем Шолоховым. И после каждой встречи испытывал одно и то же чувство – чувство радости, переполнявшее сердце. Что мне всего больше дорого в нем? То мужество, с каким он пишет и живет. Ему пришлось переплыть, образно говоря, моря и океаны. И потому, вероятно, он сам так внимателен к людской беде. Поделишься с ним, бывало, своими печалями, отведешь, как говорится, душу, а он выслушает и спросит:

– Ну как, полегчало?

– Кажется, полегчало, – ответишь.

– Вот и хорошо, – скажет он и лучисто улыбнется. – Главное, чтобы полегчало.

…Сейчас трудно поверить в то, что находились люди, которые считали «Тихий Дон» чем-то инородным для нашей литературы. Писали, например:

«У нас делаются вредные и ненужные попытки приписать роман Шолохова к пролетарской литературе. Наиболее ретивые «подмастерья Белинского» включают Шолохова даже в «основное реалистическое ядро пролетарской литературы». В такой оценке не только утрата классового чутья, не только сползание с пролетарской линии». И дальше: «Ошибка, допущенная несколькими критиками-коммунистами, прямо или косвенно причислившими «Тихий Дон» к пролетарской литературе, в значительной степени выправлена выступлением ряда пролетарских писателей на 2-м расширенном пленуме РАППа (сентябрь 1929 г.). Почти в один голос заявило большинство из выступавших: нет, Шолохов – не наш, он – не пролетарский писатель».

Историкам литературы стоило бы заглянуть в стенограммы этого 2-го расширенного пленума РАППа, чтобы воссоздать правдивую картину былого. Отлучали от нашей литературы Маяковского, отлучали и Шолохова…

…О творчестве автора «Тихого Дона» созданы монографии. Я же поделюсь здесь лишь скромными записями о первой с ним встрече, которая произошла зимой 1936 года, в Вешенской, куда я прибыл по командировке «Комсомольской правды» в связи с открытием в станице театра казачьей колхозной молодежи.

…Хозяин затопил печь. Он подсыпал в трубку махорки. И тогда начался разговор о казачестве и литературе, о хлебопоставках и событиях в Испании, о вчерашней премьере «Поднятой целины».

– Когда я услышал в Москве, как артист, играющий в «Поднятой целине», произносит слова «курень» и «кубыть» с разными ударениями в разных случаях, мне стало не по себе, – сказал Михаил Александрович. – Удивительно несерьезно относятся люди к своей работе! Не удосужились даже поинтересоваться, как в действительности говорят донские казаки. А в Ленинграде (я сам не видел – мне лишь прислали свои протесты зрители) донских казаков нарядили в украинские шаровары, а казачек – в вышитые черниговские рубахи! Это же черт знает что такое!

Подлинное знание жизни помогло вешенским артистам избежать фальши, создать спектакль яркий и убедительный.

Шолохов думает о дальнейшей судьбе молодого театра. Нужен театр, сочетающий в себе лучшее, что есть в профессиональном искусстве, с эпосом, фольклором. Народное творчество – это и Пушкин, и безвестный неграмотный сказитель былин. И тот и другой выражают думы и чаяния народа. И тот и другой глубочайшими корнями связаны с народом, им любимы. Нельзя обеднять народное творчество, нельзя его суживать, нельзя противопоставлять его профессиональному искусству.

Очевидно, мы пользуемся старыми представлениями о чуждости профессионального искусства духу народа и судим зачастую о народном искусстве не по тому, насколько оно действительно народно, а по социальному положению исполнителя. Это несправедливо и вредно. У нас есть народные певцы и сказители, но у нас есть и народные артисты…

Шолохов возмущен «оперной» размашистостью и эстрадной развязностью, которыми наделяют народное творчество некоторые поэты и композиторы, подделками, к которым прибегают иные предприимчивые «служители искусств».

– Здесь у нас живет казак-кузнец. Он любит музыку. С детства увлекается игрой на свирели. Недавно он где-то нашел старый винтовочный ствол, отпилил от него кусок, просверлил дырочки. Но игра не ладилась. Мешали два нижних зуба. Он удалил их. Вскоре приехал кто-то из краевых композиторов. Экзотический кузнец произвел на него неотразимое впечатление. Композитор начал записывать эту музыку на ноты, «окультуривать» ее.

Шолохов вспоминает четверостишие из народной казацкой песни времен первой империалистической войны:

Ой да разродимая моя сторонка,
Не увижу больше я тебя.
Не увижу, голос не услышу
На утренней зорьке в саду соловья.

– В опере «Тихий Дон» удосужились срифмовать «сторонку» с «девчонкой», не заметив при этом, как песня получила пошловатый оттенок. Нельзя бесцеремонно обращаться с народным творчеством! У нас часто так тщательно причесывают и приглаживают его, что оно утрачивает свой естественный аромат, свою свежесть, становится обесцвеченным, мертвым.

– В крае, – продолжает Михаил Александрович, – умудрились объединить донской и кубанский казачьи хоры, забыв при этом, что в основе речи донских казаков лежит русский язык, а в основе речи кубанских казаков – украинский. Вот до каких нелепостей доходят…

Он говорит об историческом прошлом казачьих говоров, отдельных слов:

– Я заинтересовался, откуда появилось у казаков слово «жалмерка» – солдатка, и обнаружил, что оно происходит от польского слова «жолнер» – солдат. А возьмите слова, занесенные к нам с Востока, – «майдан», «арба» и многие другие. Этого нельзя не знать.

Увлекаясь, Шолохов делится своими наблюдениями над жизнью казаков. Он окружен своими героями: встречается с ними постоянно, ежедневно, ежечасно. С ними он заседает в Вешенском райкоме партии, членом которого состоит. Их встречает во время своих частых деловых разъездов по району. С ними беседует подолгу у себя дома. Они приходят к нему за советом, за помощью. Жизнь не только питает его творчество. Он сам постоянно ее творит. Его величают и «великим писателем земли русской», и «патриотом советского казачества». Он же неотделим от людей, среди которых живет.

…Мы беседуем о читателе. Никогда, поистине никогда писатель не имел такой чуткой, доброжелательной и вместе с тем такой требовательной аудитории. Шолохов с благодарностью вспоминает меткие критические замечания, сделанные читателями его произведений. Он говорит и о недовольстве, которое испытывает читатель в ожидании «продолжений» и «концов» бесконечно тянущихся произведений, и потому высказывает свое твердое решение не печатать в журнале четвертую часть «Тихого Дона»::

– Какой смысл? Ведь книгой она выйдет быстрее. Я рассказываю ему о своей встрече с Горьким. Михаил Александрович разделяет горьковские мысли о недостатках в литературной среде.

– Затхлость опасна, – добавляет он от себя. – Знаете, когда река сковывается толстым слоем льда, рыба ищет проруби. Резкая и справедливая критика в печати творчества писателей, недостатков работы их Союза – это спасительная прорубь для скованных узколитературными интересами людей.

О своих творческих планах он высказывается крайне скупо:

– Вот только закончу «Тихий Дон», примусь за «Поднятую целину». Я ведь все еще должник. Нужно торопиться.

Четвертый том «Тихого Дона»

Беседа с писателем Михаилом Шолоховым


Писатель Михаил Шолохов, закончив работу над первой половиной 4-го тома известного романа «Тихий Дон», выехал в Москву.

Вчера вечером редакция связалась по телефону с Москвой. В беседе с сотрудником «Молота» Михаил Шолохов сообщил следующее:

– Государственное издательство художественной литературы приняло к печати законченную мною первую половину 4-го тома «Тихого Дона». В нее полностью входит 7-я часть романа. Эту часть «Гослитиздат» выпустит в мае отдельной книгой тиражом в 20 тысяч экземпляров. Сейчас я продолжаю работать над окончанием четвертого тома1.

М. ШОлохов об опере «Поднятая целина»

За несколько дней, которые писатель Шолохов провел в Москве, он посвятил много времени предстоящей постановке оперы «Поднятая целина», либретто которой написано по его роману. Тов. Шолохов прослушал три последние картины оперы. Музыка ему очень понравилась.

Удовлетворен писатель и макетами. Художник т. Вильямс1 удачно показал донской пейзаж и бытовую обстановку казачьего дома. Тов. Шолохов внес ряд поправок в макеты и даже сам нарисовал домик полеводческого стана.

Внесены тов. Шолоховым поправки и в либретто, которое он внимательно просмотрел. Слишком сентиментальным он нашел текст объяснения Лушки с Давыдовым в 7 картине2.

Уезжая, тов. Шолохов просил писать ему о работах над постановкой и обещал приехать на генеральную репетицию.

Сейчас усиленно разучиваются музыкальные партии с концертмейстерами. Партии распределены среди многих актеров. Вопрос об исполнителях первых спектаклей выяснится только в процессе работы.

Большинство макетов уже принято. Началась разработка чертежей.

После премьеры «Руслан и Людмила» расширится работа над постановкой «Поднятой целины». В ближайшее время постановщик, заслуженный артист Б.А. Мордвинов3, проведет с труппой доклад-беседу о значении спектакля и о методах работы над партиями. Такие же беседы тов. Мордвинов проведет с работниками мастерских и постановочной части.

«

Поднятая целина» на репетиции в Большом театре

М.А. Шолохов о спектакле


Вчера днем в Государственном ордена Ленина академическом Большом Театре СССР состоялась генеральная репетиция новой оперы И.И. Дзержинского «Поднятая целина».

Коллектив Большого театра работал над этой оперой с большим подъемом, горя желанием ответить на высокую награду правительства и создать спектакль, достойный орденоносного театра. В исключительно короткий срок – в течение нескольких месяцев – была проведена колоссальная работа. Усилия театра увенчались успехом. Театру удалось создать волнующий спектакль, в котором авторы талантливо воскрешают недавние страницы борьбы за коллективизацию на Дону. Особенный успех выпал на долю артистов-орденоносцев Е. Кругликовой1 (Лушка) и Головина2 (Нагульнов). Они создали на редкость живые и правдивые образы. Прекрасно звучал оркестр Большого театра под управлением первоклассного мастера – народного артиста СССР орденоносца С.А. Самосуда3. Всяческих похвал заслуживает работа постановщика заслуженного артиста Б.А. Мордвинова и художника П.В. Вильямса.

После окончания репетиции коллектив Большого театра долгими аплодисментами приветствовал композитора И.И. Дзержинского, либреттиста, дирижера, постановщика, художника, артистов.

На репетиции присутствовал автор романа «Поднятая целина» – писатель М.А. Шолохов. Артисты театра и зрители устроили ему шумную овацию.

Премьера «Поднятой целины» – в сентябре 1937 года.

* * *

Спектакль «Поднятая целина» понравился М.А. Шолохову.

В беседе с нашим сотрудником писатель поделился своими впечатлениями о спектакле.

– Спектакль получился удачный, – говорит М.А. Шолохов. – Музыка И. Дзержинского в «Поднятой целине» более зрела, чем в опере «Тихий Дон». Если в «Тихом Доне» у меня вызывало некоторое недовольство отсутствие казачьих напевов, то здесь линия народности в музыке дана очень ярко и целостно. Прекрасно прозвучала, например, казачья песня с присвистом. Мне кажется, что ее подхватят и запоют по всей стране. Хороши также музыкальные характеристики основных героев оперы. Только образ деда Щукаря, на мой взгляд, не совсем доработан. Хотелось бы, чтобы ему была дана более яркая и своеобразная трактовка.

Мне очень понравился Нагульнов, которого мастерски поет и играет Д. Головин. Особенной силы его исполнение достигает в напряженной сцене в райкоме. Хороша также и Лушка (артистка Кругликова), хотя вначале она дана несколько обескровленной. Давыдова (артист Евлахов) хотелось бы видеть более мужественным, энергичным.

Прекрасное оформление к опере создал художник Вильямс. Оформление оперы безусловно дает представление о наших донских просторах. Оно полно своеобразной лирики. Видно, что художник очень хорошо почувствовал наши пейзажи.

Большую работу над спектаклем проделал музыкальный руководитель дирижер Самосуд. Слушая оперу под его управлением, я испытывал огромное удовлетворение. Немало поработал и постановщик Мордвинов.

Если говорить о недостатках, то следует отметить отдельные устранимые недоработанности в тексте либретто. Некоторая неточность имеется и в костюмах действующих лиц. Пока вяло развертывается первый акт. К премьере спектакля все это, очевидно, будет выправлено, и столичные зрители увидят и услышат полноценный оперный спектакль.

– Повторяю, – заканчивает М.А. Шолохов, – опера мне очень понравилась и в целом меня удовлетворяет.

И. Экслер
В гостях у Шолохова

Запросив погоду из Ростова, мы вылетаем на маленьком «У-2» и через час с четвертью, несмотря на сильнейшую болтанку, видим серебряную ленту Дона. Еще несколько минут, и мы делаем круг над станицей Вешенской. Окруженная рощами, она раскинулась на левом песчаном берегу Дона. В самом центре ее, близ старинного собора, зеленый дом с мезонином. Здесь живет писатель Шолохов, член Центральной избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР от Союза советских писателей.

Мы беседуем с Михаилом Александровичем о его новых обязанностях.

– Выборы – дело важное, – говорит он. – Буду работать! Народ выбирать станет в Верховный Совет СССР только людей проверенных… Народ увидел лицо врага…

И писатель рассказывает о наших замечательных людях.

– Я замечаю, – говорит он далее, – что казаки предъявляют теперь к кандидатам совсем другие требования… Вспомните прежние выборы. Рассуждали так: «А, такой-то! Это как будто человек хороший. В добрый час – голосуем!..» Теперь казаки интересуются не только тем, имел ли человек заслуги в прошлом, но и тем, как он работает в настоящее время.

С большим чувством рассказывает Михаил Александрович об изменениях, происшедших за эти двадцать лет в судьбе казачки:

– Основной работник, большая сила, казачка была до революции лишена даже самого элементарного права участвовать в управлении… Казачка и на лобогрейке сидела, и за плугом ходила, вообще работала наравне с мужчиной. Тем более бросалось в глаза несоответствие между ее хозяйственно-трудовой ролью и полным бесправием… По царским законам казаку на дочерей не полагалось даже надела земли.

И затем Шолохов вспоминает первые годы советской власти на Дону. Получив права гражданства, казачка как-то сразу вошла в хозяйственную колею.

– Уже в первые годы после Октября, – говорит он, – у нас на Дону было много казачек – председателей советов… Я считаю, что за последние годы мы несколько ослабили работу с женщинами. Сейчас в связи с выборами в Верховный совет это надо исправить. Разве не факт, что у нас в колхозах женщину почему-то все еще норовят определить только на молочную ферму или птицеферму, но отнюдь не в председатели колхоза или сельсовета. Эта тенденция обязательно прикрепить женщину к «бабьему делу» – вредная тенденция… Не забывать о женщинах! Побольше женщин на руководящую работу!

– Как пройдут выборы на Дону? – спрашиваем мы.

– Уверен, что изберут действительно лучших людей. Как бы ни усиливали свою работу церковники и остатки замаскировавшейся контрреволюции, – а это заметно и на Дону, – они потерпят полное поражение.

– Колхозный Дон, – говорит далее Шолохов, – стал неузнаваем. Огромное количество казачьей молодежи сейчас учится в средней школе. До Октябрьской революции это было доступно только казачьей верхушке. Теперь уже отцы не говорят: «Чего там учиться! А хозяйствовать кто будет?» Казак не довольствуется теперь сыном-бойцом, – он стремится учить его на лейтенанта.

Колоссальный переворот в сознании и быту!


Ст. Вешенская

Маруся Виноградова
Писатель-коммунист

С Михаилом Шолоховым я впервые встретилась зимою 1935 года в Доме архитектора. Там в этот день было много писателей. Выступали Михаил Шолохов, Михаил Кольцов, Илья Эренбург и другие.

Шолохов обратил мое внимание своей скромностью. Такая скромность, мне кажется, свойственна только большим людям.

Шолохов говорил мало, и тем ценнее было каждое сказанное им слово.

После встречи с писателем я с большим интересом прочла его «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Особенно мне понравился «Тихий Дон», где автор так умело, с таким большим чутьем показывает самые глубокие переживания своих героев.

Чрезвычайно ценна в этом замечательном произведении его удивительная правдивость. Веришь каждому слову.

Таким умением правдиво описывать действительность обладают, к сожалению, лишь немногие писатели.

Михаил Шолохов с большим мастерством показывает переживания русской женщины. Образ Аксиньи по его силе и правдивости можно сравнить с лучшими образцами классической литературы.

Взяв лучшее у классиков, Шолохов сумел соединить с мастерством глубокую идейность.

Читая его, видишь, что это писатель-коммунист, глубоко преданный великому делу строительства бесклассового общества. Это делает его особенно близким и дорогим нам.

Вот почему с глубокой радостью принимаешь известие о включении Михаила Шолохова в число членов Центральной избирательной комиссии.

Я. Эйдельман
Оправдать доверие многомиллионных масс

Беседа с Михаилом Шолоховым


Жители станицы Вешенской и ее соседних районов горды: их земляк, советский писатель, казак Михаил Шолохов в числе пятнадцати лучших представителей многомиллионного народа утвержден членом Центральной избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР.

– Как член Центральной избирательной комиссии, – говорит Михаил Шолохов, – я, очевидно, должен буду провести значительное время в Москве, погрузиться целиком в избирательную кампанию.

Писатель говорит об огромном политическом значении избирательной кампании. Она во весь рост выявить сознательность масс, их политическую зрелость, их повышенные запросы. На основе личных наблюдений в хорошо знакомой ему казачьей среде Шолохов заключает, что при выборах – как в Верховный Совет, так и в местные Советы, – никто не сможет рассчитывать на свои прошлые заслуги. Весьма показательно, что даже некоторые орденоносцы, успокоившиеся после получения ордена, ничем себя сейчас не проявляющие, вызывают настороженное к себе отношение.

– От них, – подчеркивает т. Шолохов, – не требуют, чтобы они всегда оставались людьми ведущими.

М. Шолохов говорит о растущей активности населения. В прежние времена также существовал принцип «тайных» выборов, ну хотя бы атамана. Но это были тайные выборы с явными подкупами, террором, спаиванием, подлогами. Бедняки и середняки знали, что от этих выборов нечего ждать, независимо от того, кто победит – Иванов или Петров. Участвовало в выборах ничтожное меньшинство.

Сейчас это будут выборы массовые в полном смысле этого слова. Народ еще и еще раз ощутит себя полновластным хозяином страны, ее богатств.

– Враги, конечно, попытаются использовать положение, но их ставка окончательно бита. Казаки отлично знают, до чего докатились белогвардейцы-эмигранты; они знают, что бывшие донцы помогают генералу Франко1 подавить испанскую республику, японцам – подавить независимость китайского народа, Гитлеру2 – в политике провокации мировой войны, даже в Парагвае они выполняют роль презренных наймитов капитала.

Советские казаки на выборах продемонстрируют единство народа, который отдаст свои голоса партийным и непартийным большевикам.

Разговор закономерно переходит на тему о показе врага в художественной литературе. Здесь, по мнению М. Шолохова, сделано очень мало. Врага у нас показывают плакатно, примитивно. Это разоружает читателя. Одно из немногих исключений – образ Сторожева в романе Н. Вирта3 «Одиночество». Но зато сильно разочаровывает роман того же писателя «Закономерность». Шолохов очень резко характеризует этот роман как произведение антихудожественное, политически вредное. В романе даны анекдотические неправдоподобные враги, и это может только дезориентировать читателя.

Неполноценно показан враг и облик грядущей войны также в романе П. Павленко4 «На Востоке».

– Здесь, – указывает т. Шолохов, – замечается явное упрощенчество. А ведь Павленко сумел избегнуть этого в изображении, например, советских хозяйственников. Эти образы даны тепло, красиво, им безусловно веришь.

Упреки в неправдоподобном показе врага относятся не только к литературе, но и ко всем другим областям искусств, например и в кино, Шолохов приводит в качестве примера фильм «Аэроград» Довженко5. Здесь в показе врага много «шапкозакидательства», много наивного, много легковесного. Любой дальневосточник мог бы более убедительно охарактеризовать особенности японской военщины, японской разведки.

– Итак, – заканчивает т. Шолохов, – перед нами серьезнейшая задача: оправдать огромное доверие многомиллионных масс, идущих сейчас к выборам, научиться говорить с ними по-серьезному, правдиво: без малейшей утайки, без малейшей фальши рассказывать о наших друзьях и врагах.

В заключение писатель заявил нашему корреспонденту, что он предполагает приехать в Москву к 23 октября, чтобы присутствовать на премьере «Поднятой целины» в Большом театре Союза ССР.


Станица Вешенская, 14 октября

(По телефону от нашего спец. корреспондента)

Я. Эйдельман
В гостях у Михаила Шолохова

Вешенская подкупает не только своей живописностью, но и теми ярко выраженными особенностями, которые характеризуют стиль советской провинции. Судите сами: к услугам населения в 3,5 —

4 тысячи человек имеется газета «Большевистский Дон», выходящая 15 раз в месяц, две школы (десятилетка и неполная средняя), педагогический техникум, звуковое кино, заканчивается строительством новая электростанция в 150 лош. сил, строится водопровод и т. д. Имеется и свой театр казачьей молодежи. В репертуаре театра – «Гроза», «Поднятая целина», «Ревизор», «Слуга двух господ», «Земля» И. Вирта (так в корреспонденции. – В. П.), «Как закалялась сталь» И. Островского (последние две постановки готовятся к 20-летию Великой социалистической революции).

Станичники с гордостью и любовью говорят о своем прославленном земляке Михаиле Шолохове, словом и делом участвующем в их работе, помогающем развивать культуру станицы, воспитывать казачью молодежь в духе советского патриотизма. Колхозники, учителя, школьники, агрономы, библиотекари – все, кто нуждается в том или ином совете, в той или иной поддержке писателя, знают, что двери шолоховской квартиры широко перед ними раскрыты.

Оставаясь в своей «провинции», Михаил Шолохов больше любого нашего писателя знает страну, всю нашу действительность, участвует в великой социалистической стройке, видит все мельчайшие изменения в психике советского человека. Такая жизнь должна явиться примером для всей молодежи нашей необъятной родины.

Чрезвычайно любопытен в этом смысле и наш разговор с одним учеником местной школы. Узнав, что паренек этот через год-два кончает школу, мы спросили его:

– Ну а дальше что? В какой-нибудь город покрупнее? В Ростов, а может быть, даже в Москву?

Мальчик удивленно пожал плечами:

– Зачем? Окончу педагогический техникум и стану учительствовать. В Вешках же или рядом – в Базках, Боковской, Кошарах, мало ли где. Разве всем в столицы надо? А кто здесь тогда будет культуру поднимать? Живет же Шолохов у нас!

Так преломляется в сознании молодежи тот факт, что крупнейший советский писатель считает возможным жить и работать «не в столицах».

Когда мы сообщили об этом разговоре Шолохову, он удовлетворенно улыбнулся:

– Вот видите!

Надо думать, Шолохову приходится неоднократно улыбаться такой теплой, понимающей улыбкой при встречах с народом, которому он служит, как писатель-большевик. Эти встречи происходят не только в квартире писателя. Он неоднократно имеет возможность наблюдать культурный уровень масс и на собраниях, где ему приходится выступать время от времени с докладами. Достойно сожаления, что ни один из этих докладов не нашел отражения в печати. Речь Шолохова на вечере памяти А.М. Горького, речь на пушкинском вечере, на открытии казачьего театра, доклад о встречах с зарубежной молодежью и т. п. – все они, по свидетельству многих присутствовавших на этих выступлениях, изобиловали очень интересными высказываниями о борьбе за культурное наследство, о личности величайшего пролетарского писателя Максима Горького, о путях советской культуры. И ни редакция местной газеты «Большевистский Дон», ни устроители этих вечеров (в том числе и руководители педагогического техникума) не догадались организовать запись выступлений Шолохова.

– В значительной мере повинен в этом и сам писатель, – заявляет директор техникума т. Сенин: – он так обставляет все свои публичные выступления, что мы о них узнаем буквально в последнюю минуту, когда уже поздно что-либо предпринять. Для нас ясно, что делает он это с умыслом, боясь проявлений чрезмерного внимания.

Мы рассказали об этом Шолохову, выразив и со своей стороны недовольство тем, что не имеем возможности ознакомиться с содержанием его докладов. Шолохов весело запыхтел трубкой и махнул рукой:

– Ну, этого еще не хватало! Кому это нужно? Нас будут не по нашим выступлениям судить, а по нашей жизни.

Этот критерий является центральным для Шолохова. Два дня нашего общения достаточно убедительно показали, что у него нет слов снисхождения для литераторов, живущих кабинетной жизнью, для мещанских индивидуалистов, для тех, кто видит, в первую очередь себя в революции, а не ее цели, ее идеалы. Шолохов внимательнейшим образом следит за литературной жизнью столицы, за творчеством товарищей «по цеху», он имеет совершенно отчетливое представление об их быте, личных качествах и предрасположениях. Иногда просто диву даешься: откуда у него такая подробная, правильная информация – как будто он и не выходил за пределы этой среды.

При этом в своих оценках и определениях писатель не знает «полутонов». Покоряет предельная искренность его суждений, в которых отсутствует малейший намек на скидку кому бы то ни было – и себе в особенности – за счет былых литературных заслуг, авторитета, положения и т. п. Он с нескрываемым презрением говорит о писателях, говорящих друг другу льстивые слова из боязни «нажить врагов». Ненавистны Шолохову люди, «расчищающие локтями» дорогу к славе, падкие на рекламу, на демагогические выкрики, на митинговую истерию, – словом, на все средства, могущие еще и еще раз напомнить, что такой-то существует.

Об одном писателе, особенно злоупотребляющем этими приемами, Шолохов резко говорит:

– Встал в первые дни революции на ходули – и с тех пор не доверяет своим ногам. Так на ходулях и двигается, ходульно говорит, ходульно пишет.

О другом писателе, молодом, даровитом, но не проявляющем скромности в быту:

– Говорят, что его развращают чрезмерными и преждевременными почестями. Может быть, так оно и есть, но мне кажется, что он слишком уж охотно идет навстречу этим развращающим влияниям.

Шолохов подкрепляет эти слова убедительными аргументами, еще раз показывающими степень его информированности.

Зашла речь об одном романисте, весьма нетерпимо относящемся к критическим замечаниям о нем. Услышал бы этот писатель, с каким отвращением говорил Шолохов о комчванстве, о зазнайстве, о дутых знаменитостях, с какой страстной убежденностью он предсказывал скорый конец такого положения вещей, при котором «властителями дум» осмеливались считать себя люди, все новаторство которых иногда заключалось в том, что они портили русский язык.

– К этому уже идет! Я говорю об этом с полной уверенностью. Писателей научат прислушиваться к общественному мнению, считаться с голосом критики, хотя бы и самой резкой. Нужно, конечно, чтобы в первую очередь писатели сами научились говорить полным голосом друг о друге, говорить честно, убежденно. Вот в последнее время в «Литературной газете» появляются статьи Ю. Олеши1 о литературе. Это очень интересно. Олеша безусловно тонкий, умный и острый человек, но как жаль, что он почему-то уходит в сторону от нашей литературной современности. Он пишет о Чехове, Уэлсе и т. д. Против этого нельзя возражать. Но почему бы ему не откликаться также на вопросы злободневные, острые? Это было бы не бесполезно для нашего общего дела.

Беседа ширится, охватывает новый круг имен, событий, касается острейших вопросов культуры, политики, быта.

Нет, в литературных кругах мало знают этого человека, редкой скромности, задушевного, товарищески внимательного и вместе сурово-нелицеприятного в своих суждениях. Эти особенности писателя гораздо больше оценены теми людьми, с которыми он соприкасается в своей повседневной партийной и общественной работе. Они-то раньше всех поняли – и законно гордятся этим,

– почему именно Михаил Шолохов призван представлять литературную общественность Советской страны Центральной избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР.

Валентин Катаев
Достойнейший кандидат

Моя родина переживает сейчас новый подъем.

Началась избирательная кампания в Верховный Совет СССР.

Названы первые кандидатуры. В числе их – люди, олицетворяющие силу и мудрость нашей партии.

Первыми названы имена великого вождя народов товарища Сталина и его славных соратников.

За эти кандидатуры будут голосовать вся страна, все население нашей могучей родины.

С радостью я, как писатель, встретил сообщение о решении студентов и профессорско-преподавательского состава Новочеркасского индустриального института о выдвижении кандидатом в депутаты Совета Союза писателя-большевика Михаила Шолохова.

Это величайший акт доверия советского народа к нам, советским писателям.

Выдвижение кандидатуры т. Шолохова, известного писателя-большевика, который своим творчеством и общественным обликом является примером для нас, писателей, безусловно горячо будет поддержано всеми писателями и читателями нашей родины.

Всей своей деятельностью, всеми страницами своих книг Михаил Шолохов доказал свою большевистскую стойкость, высокую идейность, беспредельную преданность делу партии Ленина – Сталина.

Михаил Шолохов достоин быть избранным в Верховный Совет Союза.

Я горячо голосую за эту кандидатуру большевика-писателя, верного сына ленинской партии.

Ник. Погодин
Шолохов – наша честь

Михаил Шолохов, это – бесспорная кандидатура.

У меня при его имени, дорогом для меня имени писателя, прекрасном имени большевика, ни на секунду не может возникнуть ни ноты сомнения.

Художник слова известен всему миру. Я об этом говорить не стану.

У нас на глазах его жизнь. Мы помним его первые рассказы, мы видели гигантскую работу, с которой он идет в самых первых рядах советской литературы. Для меня путь Шолохова – пример. Его неразрывная, органическая связь с народом дает образ подлинного советского литератора.

Михаил Шолохов – наша честь!

С волнением и радостью присоединяюсь к Новочеркасскому индустриальному институту, выдвигающему кандидатуру товарища Шолохова в Верховный Совет, ибо знаю, что Шолохов не только заслужил столь высокую честь, но и оправдает доверие избирателей.

Ал. Семенов
Писатель и друг

Земляки о Шолохове


Проходил станицами май, рассыпая вишенное цветенье, зеленела степь, но писатели и поэты видели только необъятную широту ее да марево. Катил воды Дон, омывая расписанные галькой берега, а лишь в песнях народных были отражены его красота и величие.

Нарастала глухая ненависть бедноты к своим угнетателям, атаманам да кулакам. Не раз поднимался Дон против царского ига, не раз заревом пожарищ пылали курени станичных богатеев. Историки же, повествуя о Доне, описывали жизнь казачьей вольницы, спаянной общими интересами.

Пришел художник, сам донской казак, и острый взгляд его проник в затаенное. Донские степи ожили под его пером. Люди с их горестями и радостями, думами и чаяниями встали в его произведениях во весь рост.

С огромной художественной силой, непогрешимой правдивостью отражены М.А. Шолоховым в его произведениях «Тихий Дон» и «Поднятая целина» классовая борьба на Дону, коллективизация, жизнь и быт казачества.

Вот почему его произведения любимы трудящимися нашей страны, а писатель-большевик пользуется симпатией миллионов читателей. Колхозники и рабочие, учащиеся и учителя Вешенского района, лично знающие писателя, с восторгом и гордостью отзываются о своем земляке.

– Михаил Александрович Шолохов – мой любимый писатель, – говорит в своем письме студент-отличник Вешенского педагогического техникума Николай Зубков. – Его произведения заслуженно пользуются любовью трудящихся нашей страны.

Герои его книг «Тихий Дон» и «Поднятая целина» – Григорий Мелехов, Мишка Кошевой, Разметнов, Майданников – живые типичные представители донского казачества.

С большим мастерством М.А. Шолохов показал жизнь казаков в прошлом и теперь. Как жилось нам раньше? Поговорка – «слава казачья, а жизнь собачья» правильно отражает наше минувшее. Мой отец из бедных казаков. Много горя пришлось ему перетерпеть. Богатей, атаманско-офицерская знать вершили судьбу нашу, а бедноте рта не давали разевать.

Иное дело сейчас. Радостью цветет колхозный Дон. Растут на нем новые люди, такие, как Майданников, Любишкин из «Поднятой целины».

Не только я, все учащиеся нашего техникума, весь колхозный Дон любит своего земляка, талантливого писателя М.А. Шолохова. Горячо приветствует выдвижение его кандидатуры в депутаты Верховного Совета.

– Читаешь книги Михаила Александровича и видишь в них себя, соседей своих узнаешь. Враги наши исконные показаны во всем их зверином облике, – пишет колхозник станицы Вешенской Закутенков Константин.

Подлинная правда, без прикрас изложена в этих книгах. Показано, как атаманы хозяйничали на Дону, а бедняку казаку дыхнуть было нечем.

Советская власть и партия открыли казачеству глаза на свет. Книги тов. Шолохова помогли нам в этом здорово. Прочитаешь их, становятся понятными наши ошибки и промахи, видишь, какой мы путь большой прошли, добиваясь светлой жизни сегодняшней.

– С Михаилом Александровичем я летом езжу на рыбалку. Душа человек. Таких людей редко встретишь, – отзывается о нем старик Руф Тимофеевич Вахнин. – Он не чуждается земляков. Живет с нами общими интересами. Вот почему в книгах его вся правда о казачестве рассказана.

Преподаватель русского языка и литературы Вешенской средней школы А. Гаранжа в своем письме говорит: «Часто обращаются к нам, местным жителям ст. Вешенской, с просьбой рассказать что-нибудь о Шолохове, показать писателя-большевика общественника и человека в его обыденной жизни. Просят привести отзывы о его произведениях».

Вот несколько характерных штрихов. Вечер. В красном уголке собрались колхозники. Сначала просматривают они газеты, толкуют о текущих хозяйственных делах. Затем переходят к чтению художественной литературы, просят почитать вслух:

– Что-нибудь о нашем колхозном житье-бытье из книги Шолохова прочтите. О Давыдове аль о Щукаре.

Недавно в колхозе им. Молотова собрались вечером колхозники в клуб послушать чтение отрывков из художественных произведений. Старики пришли, дети. Когда объявили, что будут зачитывать отдельные главы из книги «Поднятая целина», в клубе стало тихо. Слушали чтение с огромным вниманием.

Школьники любят произведения М. Шолохова. Есть среди них такие ревностные обожатели писателя, которые выучили отдельные главы произведения наизусть. Вот сам писатель в обыденной обстановке, среди тех людей, для которых он пишет, которые читают его произведения и узнают в них себя.

Берег Дона. Переправа. Легковая машина въезжает на паром. Шолохов, с неизменной своей трубкой в зубах, выходит из машины, становится к канату парома и помогает тянуть.

– Михаил Александрович, – говорят ему, – вам ли браться за тягу? Мы сами в силах, перевезем.

– Не беспокойтесь, труд на благо полезен и мне, и вам, – слышится в ответ.

Жители станицы не знают случая, когда бы их знатный земляк отказался с кем-либо из них беседовать по большому или малому делу даже личного порядка.

За простоту, сердечность, за человеческое отзывчивое сердце обожают его взрослые и дети. Писатель и друг, человек большого ума, государственный деятель прекрасно сочетаются в нем.


Ст. Вешенская.

Ноябрь

М.А. Шолохов в станице Каргинской

Из выступления старшего агронома Семикаракоровской МТС тов. Токина на предвыборном собрании рабочих и служащих МТС


С Михаилом Александровичем Шолоховым я жил вместе в станице Каргинской в 1920–1923 гг. Тов. Шолохов работал в продовольственных органах. Одновременно с этим он был одним из организаторов кружков молодежной самодеятельности в станице.

М.А. Шолохов руководил драмкружком. В спектаклях он исполнял комические роли и был любимцем публики. Кроме постановки спектаклей в своей станице драмкружок, руководимый тов. Шолоховым, ставил спектакли и в соседних хуторах. Комсомольский клуб станицы каждый вечер заполнялся молодежью, и Шолохов хорошо организовывал в нем вечера самодеятельности.

В конце 1920 года в станице организовалась комсомольская ячейка. Шолохов был одним из активных комсомольских работников и инициатором организации этой ячейки. В 1921 году, когда в соседних станицах и хуторах появились банды Колесникова, Фомина, Мелихова, Маслакова и других, комитеты и комсомольцы взялись за оружие для искоренения бандитских шаек. Тов. Шолохов вместе со всеми коммунистами и комсомольцами находился в отряде до тех пор, пока банды не были разгромлены до конца.

В 1923 году тов. Шолохов стал активным селькором «Журнала крестьянской молодежи». В одну из годовщин этого журнала редакция поместила фотографии лучших своих селькоров, в числе которых был и М.А. Шолохов.

Редакция дала ему прекрасную характеристику, как одному из активнейших и талантливых сельских корреспондентов.

В 1924 году в «Журнале крестьянской молодежи» был помещен первый его небольшой рассказ «Жеребенок». Затем им были написаны рассказы «Алешкино сердце», «Нахаленок», «Против черного знамени» и другие.

Постоянная работа над собой, повседневная забота партии и правительства дали возможность станичному парню вырасти в выдающегося советского писателя-большевика, создавшего такие замечательнейшие произведения, как «Тихий Дон» и «Поднятая целина».

Тов. Шолохов является верным сыном народа, достойным кандидатом в Совет Союза.

Я первый отдам свой голос за выдающегося советского писателя, верного сына нашей партии и призываю к этому всех избирателей.

Встреча бойцов, командиров и политработников частей гарнизона с кандидатом в депутаты совета Союза товарищем М.А. Шолоховым

Бойцы, командиры, политработники и жены начальствующего состава частей гарнизона 30 ноября встретились с кандидатом в депутаты Совета Союза от Новочеркасского избирательного округа – Михаилом Александровичем Шолоховым.

На лицах собравшихся счастливые и радостные улыбки. При появлении тов. Шолохова зал оглашается криками «ура», возгласами «Да здравствует наш славный кандидат писатель-коммунист Михаил Шолохов!».

Под бурные аплодисменты всего зала Михаил Александрович первым избирается в президиум собрания.

Поступает предложение – избрать в почетный президиум великого вождя, друга и учителя трудящихся – Иосифа Виссарионовича Сталина, товарищей Вячеслава Михайловича Молотова, Лазаря Моисеевича Кагановича, Климентия Ефремовича Ворошилова, Михаила Ивановича Калинина, Андрея Александровича Жданова, Андрея Андреевича Андреева, Анастаса Ивановича Микояна, Николая Ивановича Ежова, Станислава Викентьевича Косиора, Георгия Димитрова, генерального секретаря германской коммунистической партии, томящегося в фашистских застенках, Эрнста Тельмана и генерального секретаря испанской коммунистической партии Хосе Диас1.

В зале долго не смолкают бурные овации в честь почетного президиума.

Собрание открывает тов. Гинзбург. Первое слово он предоставляет дорогому гостю, лучшему представителю советской литературы, автору замечательных произведений – «Тихий Дон» и «Поднятой целины», кандидату в депутаты Совета Союза – тов. Шолохову.

Речь товарища Шолохова

– Товарищи, – говорит тов. Шолохов, – разрешите мне выразить глубокую благодарность за то высокое доверие, которое вы оказали мне, выдвигая кандидатом в Верховный Совет. Все свои силы я приложу к тому, чтобы с честью оправдать это доверие. (Аплодисменты.)

Затем тов. Шолохов говорит о славных кандидатах советского народа в Верховный орган власти.

– Первым из первых кандидатов советского народа является великий Сталин, кому мы обязаны всей своей радостью, всем своим счастьем. (Аплодисменты.)

– Избирательная кампания, – продолжает тов. Шолохов, – превратилась в демонстрацию сплоченности трудящихся Советского Союза под знаменем большевистской партии, под знаменем партии Ленина – Сталина.

– Товарищи бойцы, командиры и политработники, – говорит Михаил Александрович, обращаясь к присутствующим, – вы стоите на страже мирного труда 170-миллионного народа. Вы окружены любовью и заботой всех трудящихся нашей прекрасной родины. Нигде, ни в какой стране мира, армия не пользовалась такой безграничной любовью своего народа, как наша славная Красная армия. И это понятно почему. Наша доблестная Красная Армия защищала и в нужный момент будет защищать интересы трудящихся.

– Вам, больше чем кому-либо, понятно, что наша страна представляет из себя единый могучий чугунный кулак, который готов в любую минуту обрушиться на головы тех, кто посмеет посягнуть на наше счастье, на нашу радость. И какой бы крепости ни были головы этих врагов, мечтающих о закабалении советского народа, мы разобьем эти головы. Наш народ непобедим!

– Да здравствует коммунизм во всем мире! (Аплодисменты.)

– Да здравствует великий вождь и учитель товарищ Сталин! (Аплодисменты.)

Речь товарища Житкова

Слово получает старший лейтенант т. Житков. Он говорит:

– Товарищи! Разрешите мне от имени бойцов, командиров и политработников передать нашему дорогому гостю, давшему свое согласие баллотироваться по нашему избирательному округу в депутаты Совета Союза Михаилу Александровичу Шолохову – пламенный большевистский привет! (Аплодисменты.)

– Рабочий класс, крестьянство, трудовая интеллигенция нашего необъятного Союза готовятся достойно встретить исторический день 12 декабря, чтобы проголосовать в этот день за тех, кто посвятил свою жизнь пламенной борьбе за дело партии Ленина – Сталина. (Аплодисменты.)

– В день 12 декабря мы все, как один, отдадим свои голоса за лучшего сталинского питомца, выдающегося советского писателя – Михаила Александровича Шолохова. (Аплодисменты.)

– От имени Н-ской части я обращаюсь ко всему гарнизону отдать свои голоса за Михаила Александровича.

– Да здравствует рабоче-крестьянская Красная Армия! (Аплодисменты.)

– Да здравствует железный нарком – первый маршал Советского Союза тов. Ворошилов! (Аплодисменты.)

– Да здравствует организатор социалистических побед – наша славная коммунистическая партия! (Аплодисменты.)

– Да здравствует наш друг, отец и учитель товарищ Сталин! (Аплодисменты.)

Речь товарища Ганькиной

От жен и семей командного состава слово получает т. Ганькина.

– От имени жен командного и начальствующего состава разрешите приветствовать нашего дорогого гостя, любимого писателя – Михаила Александровича Шолохова. (Аплодисменты.)

– Товарищи! Предстоящие выборы в Верховный Совет мы встречаем с огромнейшей радостью. 12 декабря, в день выборов, вся наша великая страна от края и до края будет голосовать за людей, которые всей душой преданы большевистской партии, ее славному ЦК и вождю народов товарищу Сталину! (Аплодисменты.)

– В нашем избирательном округе будет баллотироваться Михаил Александрович Шолохов. Имя нашего кандидата хорошо известно каждому командиру, каждому политработнику, всем бойцам. Книги тов. Шолохова стали любимыми произведениями всех трудящихся.

– Михаил Александрович, – говорит т. Ганькина, обращаясь к тов. Шолохову, – мы ждем ваших новых книг и надеемся, что вы напишете произведения о работе боевых подруг – жен командиров и политработников нашей Красной Армии.

От жен командиров и политработников т. Ганькина преподносит тов. Шолохову букет цветов.

* * *

Вслед за т. Ганькиной выступил лейтенант тов. Бобровский. В своей речи он призвал избирателей Новочеркасского округа голосовать за кандидатуру тов. Шолохова.

* * *

В единогласно принятой митингом резолюции бойцы, командиры и политработники пишут:

– Собравшись на митинг, посвященный радостной встрече с нашим кандидатом в Совет Союза тов. Шолоховым, мы, бойцы, командиры, политработники, семьи начальствующего и командного состава, горячо, по-красноармейски, приветствуем своего дорогого гостя Михаила Александровича.

– Мы все как один в день выборов – 12 декабря – отдадим свои голоса т. Шолохову – лучшему сыну нашей родины, верному и преданному сыну коммунистической партии, которую мы безгранично любим, которой мы до конца верим, по зову которой мы готовы в любую минуту грудью встать на защиту отечества всех трудящихся – великого Союза Советских Социалистических Республик.

– Да здравствует великая коммунистическая партия Ленина – Сталина!

– Да здравствует творец Конституции социализма, организатор наших побед, наш друг и учитель товарищ Сталин!

Ефим Бобров
Наш шолохов

– Хорошо воспеты широкие просторы Придонья в произведениях нашего Шолохова, – говорит земляк Михаила Александровича партизан Михей Нестерович Павлов1. – Вы не стесняйтесь ехать к нему, он примет вас как желанных гостей. До него все идут. Он с каждым говорить рад. Бывают у него казаки, наркомы и иностранные гости. Он любит народ. У него всегда в доме кто-нибудь живет из его гостей. Наш Шолохов всегда с народом. Он неотделим от казачества, поэтому у него литературные произведения такие искренние, правдивые и понятные всем.

Михей Нестерович убедил журналистов ехать к писателю Шолохову.

…Бескрайние поля, леса раскинулись до самого горизонта, который уже не манит своей прозрачной далью, как в недавние осенние ясные дни. Темной синевой замыкается небо на горизонте.

– Вот тут, по этим степным дорогам, по лощинам, в темные осенние ночи пробирались красные партизаны отряда народного героя Подтелкова.

Из поколения в поколения перейдет у нас на Дону лучезарная память о боевых друзьях донского казачества – Кривошлыкове и Лагутине.

Он смолк, в глазах его засветилась теплота и грусть; в его памяти, видно, встали образы героев, завоевавших для народа эти земли, эти поля, где теперь расцветает колхозная зажиточная жизнь.

– Недаром пролита кровь нашего народа. Посмотрите, какие у нас имеются таланты из народа. Вы не слышали, вероятно, про нашего художника Ульянова – казака, который не кончал никаких академий, а только при советской власти, при нашей свободной жизни крепнет его талант художника, он пишет картины.

Театры теперь у нас свои, где выступают молодые казаки наших хуторов. Вы только подумайте – казаки – артисты. Ранее забитый атаманом, неграмотный казак – теперь артист.

Создание культуры в нашем Вешенском округе в большей степени зависело от активной помощи нашего Шолохова.

Михей Нестерович показывает спутникам своим на гору, которая высоко ползет с самого берега Дона.

– Когда бы ни проезжал, всегда я подолгу гляжу на нее. Молчалива она, полынью поросла, ветры осенние шумят по ней. Шумят ветры по ней, как будто поют покойные песни о тех героях, которые сложили свои головы в жестоком бою, защищая советскую власть.

Не забыть этих дней нам, жителям Дона, – в эти дни рождалась и закреплялась советская власть на Дону.

На пути к Вешенской станице надо проехать хутора, станицы, и все виденное по дороге воскрешает любимые образы героев произведений писателя-коммуниста.

Люди этих хуторов и станиц, дело их – вот что вдохновляло и откуда черпал писатель материал для своих произведений, которые признал и полюбил советский народ. Он вместе с этим народом рос и воспитывался у коммунистической партии. Вот откуда черпал писатель материал для «Тихого Дона» и «Поднятой целины».

Правдивы и красочны эти произведения еще и потому, что сам Шолохов – плоть от плоти, кость от кости этого народа, который он любит, вот почему на Дону его называют просто – наш Шолохов.

Его знает, любит весь советский народ. Здесь, на родине, писатель пользуется такой популярностью, какая может быть у человека, которого считают своим, близким, родным и равным.

К Михаилу Александровичу приходят десятки и сотни людей, рассказывают ему о своих радостях и горестях. Недавно был такой случай. Бывший председатель подтелковского райисполкома обидел цыган. Без всякого на то основания он отобрал все их имущество. Цыгане пришли в Вешенскую к Шолохову с жалобой. Михаил Александрович отложил все свои дела, поехал в Слащевскую и добился отмены неправильных действий вредителя Яковлева.

Вот какой у нас Михаил Александрович! А вы стесняетесь ехать к нему, боитесь помешать его работе. А я вот как-то в недавнем прошлом позвонил с ближайшего хутора к Михаилу Александровичу. У него в это время были в гостях иностранные туристы. Несмотря на это важное обстоятельство, он меня принял.

В этих словах Михея Нестеровича звучит гордость за своего талантливого земляка, который, несмотря на свою молодость, – ему недавно только перевалило за 30, – пользуется такой известностью и любовью.

Много Михей Нестерович по дороге к русскому писателю Шолохову рассказывал своим собеседникам о большой творческой работе писателя, который вникает с одинаковой страстью не только в литературную жизнь страны, но он остается любознательным к нашей жизни, как говорят, к земле нашей.

– Надо было видеть, сколько он потратил трудов, когда создавался театр в Вешках, который теперь пользуется заслуженной славой. У нашего Шолохова чувствуется большая, бодрая любовь к настоящей жизни, к нашей колхозной жизни.

Писатель занят и такими делами, казалось бы, отдаленными от литературы, как строительство водопровода в станице. Он ездил сам доставать трубы для этого водопровода. Сейчас водопровод строится, есть электростанция, все улицы озеленены.

…Вдали показались белеющие хаты, песчаные холмы. Это завиднелась станица Вешенская, куда со всего земного шара устремлены ожидания всего культурного, прогрессивного человечества – ждут последних слов знаменитого романа «Тихий Дон».

В станице с вишневыми садами, окруженными колхозными полями, с которых в рабочий кабинет писателя в летние зори плывут ароматы степных трав, тут, в этой тихой, далекой станице, вдали от шумных городов, писатель Шолохов, обобщая огромную правду жизни, создает величественную эпоху казачьего Дона.

Не может Михей Нестерович утерпеть, чтобы своим спутникам не рассказать про большой дом, привлекающий внимание каждого въезжающего в станицу Вешенскую.

– Церковь раньше была, помните, она описана в «Тихом Доне», а теперь в ней техникум. Позабыли и думать про этот дом с крестом, настолько техникум врос в наш быт. В нем теперь четыреста молодых колхозников обучается. Ведь это громаднейшая культура. В создании этого блага культуры вместе с нами принимал участие Михаил Александрович. Много заботы проявил он, чтобы наша молодежь в своей станице могла получить достойное советского гражданина образование.

…В просторном коридоре Михаил Александрович встретил гостей, которые приехали с красным партизаном Павловым как представители газеты «Сталинградская правда».

Энергичное лицо, овеянное степными ветрами, от чего кажется и осенью смуглым, живые с зеленоватым оттенком глаза, – большие умные глаза, с широко открытого лба заброшены назад мягкие пряди волос, которые охвачены летним солнцем и на свете переливаются золотистым оттенком, – это Михаил Александрович Шолохов.

Мимо окон пронеслась большая стая голубей и рассыпалась по всему двору около дома, куда вышла мать писателя их кормить. Удивление гостей такому обилию этой доброй птицы было удовлетворено самим писателем:

– Это мой птичник, детишки мои забавляются с ними.

В просторном кабинете писателя, из которого открывается вид на Задонье с далекими синими горами и степи донские, гостеприимный, словоохотливый Михаил Александрович рассказал о литературных и политических новостях в Москве, где он был совсем недавно. Его интересует и жизнь нашей области – Сталинград, дела в районах, селах и хуторах. Михаил Александрович – член избирательной комиссии. Он выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета нашими соседями – избирателями Ростовской области. Шолохов спрашивает, как у нас в области идет подготовка к выборам в Верховный Совет СССР, что нового в соседнем Подтелковском районе и т. д.

На вопрос о том, над чем он сейчас работает, Шолохов, улыбаясь, отвечает:

– Над чем работаю? Хватает работы и в Союзе писателей, и здесь, в станице.

Михаил Александрович – член Вешенского райисполкома и райкома ВКП(б).

Михаил Александрович рассказал о своей работе над последней, восьмой частью четвертой книги «Тихого Дона».

– На этом работа моя по роману будет завершена.

Далее речь заходит снова про Вешенскую станицу. С особой теплотой говорит Шолохов о казачьей колхозной молодежи, которая проводит время в театре, читает хорошие, полезные книги, учится.

Михаил Александрович у корреспондента газеты «Сталинградская правда» расспрашивает о казаке Юдине Денисе Селиверстовиче, выдвинутом в депутаты Верховного Совета по Хоперскому избирательному округу.

Более часа длилась беседа. Рассказывая о жизни станицы и своей работе, Шолохов интересовался и литературной жизнью Сталинграда, и всем, что есть нового в соседней области. На приглашение приехать в Сталинград писатель, улыбаясь, ответил:

– Приеду, обязательно приеду, только уж не в этом году, а в будущем… Работы много…

На обратном пути из Вешенской Михей Нестерович Павлов не без гордости за своего знаменитого земляка говорил:

– Вот, видите, и у Шолохова побывали. Скажу вам, что человек он очень простецкий, простой, как есть наш…

Да, М.А. Шолохов – советский писатель, которым восхищаются миллионы людей в нашей стране и далеко за ее пределами. Он, подлинный большевик, действительно близок народу.

И. Экслер
В гостях у Шолохова

После двенадцатилетнего труда закончен «Тихий Дон»1.

Исписанные мелким почерком листки – последние страницы четвертой книги романа – лежат на круглом столе в маленькой комнатке шолоховского дома.

Потрескивают поленья в печи.

Серебряная зима, свесившись сосульками с крыши, бесцеремонно заглядывает в окно. Хозяин, только что растопивший печь, закуривает огромную цыганскую трубку. Вот сейчас он смотрит в окно, на зимнюю панораму Дона.

Затем Шолохов начинает издеваться над гостем. Попыхивая трубкой, сохраняя невозмутимое спокойствие, он заявляет:

– Так-с, придется, значит, встречать вам новый, 1938 год на Дону, в станице Вешенской, за столом у Михаила Шолохова.

– Вы шутите, Михаил Александрович! Мне же надо в Москву…

– Что ж, что надо… Вы в окно посмотрите: лед пошел! На тот берег не переправиться теперь, пока не станет река. А сюда, на нашу сторону, самолет не сядет нипочем, увязнет в снегу. Вот вы и попались! Будете знать, как шататься по степи в такую пору…

Но, отшутив, Шолохов сразу становится серьезным, сосредоточенным. Выколотив трубку о дверцу печи, он садится на стул, наблюдает, склонившись, за огнем, прислушивается к треску поленьев. Долго молчит.

* * *

– Вы хотите, чтобы я рассказал, как писался «Тихий Дон»? Многое уже забылось, выветрилось из памяти, кажется таким бесконечно далеким. Не могу я рассказывать.

– Тогда, может быть, вы позволите задавать вам вопросы?

– Так будет лучше.

– Скажите, как возникла у вас мысль написать «Тихий Дон»?

– Начал я писать роман в 1925 году. Причем первоначально я не мыслил так широко его развернуть. Привлекала задача показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград… Донские казаки были в этом походе в составе третьего конного корпуса… Начал с этого… Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал: что-то не то… Для читателя останется непонятным: почему же казачество приняло участие в подавлении революции? Что это за казаки? Что это за область Войска Донского? Не выглядит ли она для читателя некоей terra incognita?..

Поэтому я бросил начатую работу. Стал думать о более широком романе. Когда план созрел, приступил к собиранию материала. Помогло знание казачьего быта…

– Это было?..

– «Тихий Дон», таким, каким он есть, я начал примерно с конца 1926 года.

– Много говорят о прототипах ваших героев. Правда ли это? Были ли они?

– Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак… Но, подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская.

– Легко ли писалось вам?

– Все переделывалось неоднократно. Все передумывалось много раз. Основные вехи соблюдались, но что касается частностей, да и не только частностей, – они подвергались многократным изменениям.

– Как создавался образ Аксиньи, этой почти первой в советской литературе крестьянки – героини большого романа?

– Черты ее находил не сразу. Главное было у меня в самом начале. Но только главное. В общем фантазию не приходилось понукать. Потому что женщины есть у нас хорошие. Много хороших женщин… С сильным характером, с сильной волей и горячим сердцем. Буквально такой ситуации не было в жизни. Но вообще жизнь деревни, казачьей станицы пестрит ведь такими историями.

– Вы родились в 1905 году. Вы были мальчиком в годы империалистической войны и ребенком в годы, ей предшествовавшие. Откуда у вас знание старого казачьего быта?

– Трудно сказать. Может быть, это – детские рефлексы, может быть, результат непрерывного изучения, общения с казачьей средой. Но главное – вживание в материал. Известно, что тема «Анны Карениной» была подсказана Толстому жизнью, каким-то имевшим место эпизодом – такая же семья, такие же переживания, с такой же трагической развязкой. Однако разве нам, читателям, есть дело до этого? Мы знаем одну Каренину, которую написал Толстой. Эта Каренина нам дорога. Я ставил себе задачу создать мою Аксинью живой. Показать ее со всеми ее поступками, оправданными и убедительными.

Того, что называют сопротивлением материала, я не испытывал. Мою работу задержала несколько лишь «Поднятая целина», да потом… сама жизнь. Работа партийная, работа общественная в своей родной станице. Но это обогащает писателя, дает материал для творчества.

– План романа, задуманного двенадцать лет назад, в процессе работы менялся?

– Только детали, частности. Устранялись лишние, эпизодические лица. Приходилось кое в чем теснить себя. Посторонний эпизод, случайная глава – со всем этим пришлось в процессе работы распроститься…

– Сколько листов «Тихого Дона» вы написали и сколько опубликовали?

– «Тихий Дон» имеет около 90 листов. Всего же мною написано около 100 печатных листов. Листов десять пришлось удалить. В то же время я включил во вторую часть «Тихого Дона» куски первого варианта романа.

– Что труднее всего далось вам в «Тихом Доне»?

– Наиболее трудно и неудачно, с моей точки зрения, получилось с историко-описательной стороной. Для меня эта область – хроникально-историческая – чужеродна. Здесь мои возможности ограничены. Фантазию приходится взнуздывать.

…Вспоминаются дни и часы, когда сидишь, бывало, над какой-нибудь страницей, бьешься над ней. Иногда слова подходящего не найдешь, иногда весь эпизод кажется неподходящим. Заменяешь его другим. И так без конца. Особенно трудно было с диалогом. Посмотришь на него со всех сторон и видишь: мертвый диалог!

– В прошлом году вы рассказывали о том, что много времени заняты «перепроверкой» материала. Что такое «перепроверка»?

– Это значит, что надо расспрашивать, переспрашивать, отбирать факты… Убежден, что такой «перепроверкой» обязан заниматься каждый писатель. Всякая ошибка, даже самая мелкая, не проходит мимо внимания читателя. Я работаю тщательно, не торопясь, однако и я получаю много замечаний от читателей. Когда писатель грешит против истины даже в малом, он вызывает у читателя недоверие. «Значит, – думает читатель, – он может соврать и в большом».

Шолохов подходит к шкафу, полному пачек с письмами. Он читает нам письмо старика колхозника из Ленинградской области: «…Очень нравится мне этот ваш роман… Вы не написали так, как другие, что Красной армии все давалось легко. Вы написали правдиво, сколько пришлось перенести невзгод и лишений нашей партии и Красной армии, чтобы защитить революцию. Так же правдиво описываете природу без всяких прикрас. А то есть, например, такой писатель Майн Рид2. Я никогда не бывал в прериях, но уверен, что описывает их Майн Рид неправдиво…»

– Нет, – восклицает Шолохов, – с нашим читателем беда! Где-нибудь попадешься, а тебя сразу наколят! Диву даешься, как это читатель замечает всякую мелочь. Словно рассматривает каждую строчку в лупу. И не прощает оплошностей. Художник Корольков3, иллюстрирующий мои книги, – казак. Он знает казацкий быт до мелочей. Несмотря на это, погрешности находятся и у него. Получил он письмо от одного казака: «Нарисовали вы казака на коне. До каждой оборочки все выписали. Почему сидит он в казачьем седле, а скошевки (скошевка – ремень, соединяющий оба стремени казачьего седла и придающий всаднику устойчивость. – Примеч. М. Шолохова) у него между стременами нет?»

– Находились ли вы, создавая «Тихий Дон», под чьим-нибудь литературным влиянием? Правда ли, что на вас сильно влиял Лев Толстой?

– Толстой недостижим. Существуют такие писатели, – это не в порядке самокритики, – на которых Толстой и Пушкин не влияют… Ей-богу, на меня влияют все хорошие писатели. Каждый по-своему хорош. Вот, например, Чехов. Казалось бы, что общего между мною и Чеховым? Однако и Чехов влияет! И вся беда моя и многих других, что влияют еще на нас мало.

Не научились мы еще писать, как старики писали. Это отнюдь не самоуничижение. Но все же работаем мы не в полную мощь… Не хватает еще у нас культуры. Возьмем Чехова. Чехов никогда не выпускал полуфабрикатов. И брака у него не найдешь…

– Что будете писать теперь?

– Сначала закончу «Поднятую целину». До наших дней не доведу, – «Поднятая целина» отразит только период становления колхозов. Думаю о новом романе, большом политическом романе. О наших замечательных днях. Надо стремиться к тому, чтобы показать народ. Сталин сказал: только народ бессмертен!

* * *

Зимний вечер. Падает густой, липкий снег. Шолохов выводит из гаража свой «ГАЗ». На сиденье уже лежит двустволка, собака радостно прыгает вокруг хозяина. Шолохов отправляется в станицу Еланскую по какому-то срочному делу.

Днем он выезжал туда, но вернулся, – дорога занесена снегом.

– Попробую пробраться лугами. Дело-то нужное! – говорит он провожающим, лукаво улыбаясь. Но глядя на машину с откинутым верхом, на ружье, на блестящие радостью глаза Шолохова, стоящего в валенках и дубленом полушубке, чувствуется, что Шолохов обманывает всех. По-видимому, хочет он просто очутиться наедине с занесенной снегом степью, с черными рощами, с землей, которую он так страстно любит…


Станица Вешенская, декабрь 1937 г.

Необычайная сплоченность

Выступление депутата Верховного Совета СССР М.А. Шолохова на пленуме Вешенского стансовета


Вечером, 29 января, в театре казачьей-колхозной молодежи состоялся пленум Вешенского стансовета, на котором депутат Верховного Совета СССР писатель, земляк вешеиских казаков Михаил Александрович Шолохов сделал сообщение об итогах работы Первой Сессии Верховного Совета СССР1.

Зал театра не мог вместить трудящихся станицы Вешенской и представителей колхозов. Бурными аплодисментами входящего на трибуну Михаила Александровича Шолохова встретили присутствующие.

В простых словах товарищ Шолохов рассказал о том, что он видел на Первой Сессии Верховного Совета СССР.

– Первое, что бросается в глаза, – это состав депутатов нашего советского парламента. Рядом с академиком Бахом2 можно было видеть ткачиху – орденоноску Дусю Виноградову, Алексея Стаханова3, Гудова и других знатных людей страны.

Сказав далее о том, что на Сессии была необычайная сплоченность депутатов и что вопросы решались единодушно, товарищ Шолохов продолжал:

– Первая Сессия Верховного Совета СССР изобиловала моментами глубоко волнующего порядка. Когда товарищ Молотов сказал о создании мощнейшего Военно-Морского флота, то все депутаты встали, аплодируя.

Голосуя за создание Народного Комиссариата Военно-Морского флота, я вместе со всеми депутатами Верховного Совета голосовал за партию, за народ, за еще большее укрепление нашего Военно-Морского флота.

Когда поступило заявление, – говорит товарищ Шолохов, – о том, что Совет Народных Комиссаров слагает свои полномочия перед Сессией Верховного Совета, то депутаты все единодушно выразили доверие Совету Народных Комиссаров, возглавляемому товарищем Молотовым.

Говоря об авторитете Президиума Верховного Совета СССР, товарищ Шолохов сказал:

– Авторитет Президиума поднят еще выше тем, что в него избран Иосиф Виссарионович Сталин.

Состав Президиума Верховного Совета СССР записан в алфавитном порядке. Когда, оглашая состав Президиума, дошли до товарища Сталина, весь зал, аплодируя, встал и не садился в течение четверти часа.

Это единодушие и сплоченность еще раз показывали, что массы голосовали за партию, за союз коммунистов с беспартийными.

Продолжая свое выступление, Михаил Александрович говорит о том, что депутаты Верховного Совета СССР с большевистской прямотой указали на недостатки в работе некоторых наркоматов, о том, что самый демократический в мире парламент с первых же своих шагов взялся за дело.

Уезжая из красной столицы, – заканчивая, сказал товарищ Шолохов, – мы увозили могучую уверенность в мощь нашей непобедимой страны и партии, которой руководит великий Сталин.

Последние слова товарища Шолохова были покрыты бурными аплодисментами, перешедшими в овацию.

В гостях у знаменитого писателя

Рассказы делегатов о встрече с депутатом Верховного Совета СССР М.А. Шолоховым


Несколько дней назад в Новочеркасск вернулась делегация избирателей города, ездившая в ст. Вешенскую, к депутату Верховного Совета СССР от Новочеркасского избирательного округа советскому писателю Михаилу Александровичу Шолохову. Делегация вручила депутату Верховного Совета СССР письмо избирателей Новочеркасска, в котором избиратели просят депутата войти с ходатайством в облисполком и правительство с тем, чтобы нашему городу была оказана помощь в дальнейшем благоустройстве и особенно в строительстве водопровода.

Приняв делегацию, тов. М.А. Шолохов заверил ее, что он сделает все возможное для того, чтобы помочь центру избирательного округа в благоустройстве, в ликвидации последствий вредительства. Тов. Шолохов передал делегации письмо избирателям города Новочеркасска, в котором говорится:

«Постараюсь в ближайшее время сделать все, что возможно, чтобы выполнить ваш наказ. Требования ваши по вопросам городского строительства, в частности строительство водопровода, безусловно правильны и, мне думается, будут удовлетворены».

Тов. Шолохов сообщил, что он в ближайшее время постарается побывать в Новочеркасске и встретиться со своими избирателями.

На этой странице мы публикуем впечатления участников делегации об их поездке к депутату Верховного Совета СССР в ст. Вешенскую.

М. Д. Бердников
Студент индустриального института имени Серго Орджоникидзе
I. О чем мы беседовали

Станица Вешенская. Не без волнения шагаем мы по песчаным улицам, мы, приехавшие от избирателей Новочеркасска к депутату Верховного Совета СССР, крупнейшему советскому писателю М.А. Шолохову.

Чувство любопытства, непонятной тревоги и радости порождает сотни вопросов и мыслей.

– Как-то он примет нас? Как отнесется к нашим проблемам? Не упустить бы чего… не растеряться…

Каждый старается казаться спокойным, шутит, подбадривает себя и других.

Вот и дом Шолохова.

Голубой, широкий, присадистый дом приветливо смотрит открытыми ставнями.

С нетерпением ждали встречи. И вот она состоялась.

Шолохов встретил тепло, просто, как гостеприимный хозяин.

Давно ли приехали? Где и как устроились? Как чувствуете себя? – спрашивал, слушал ответы, улыбался, знакомился. Широкоплечий, среднего роста, в шевиотовом сером костюме, Шолохов ничем не отличался от своих односельчан, и только глубокие, проницательные глаза, высокий лоб выдают в нем человека широкой мысли, автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины».

Рассеялось чувство неловкости, исчезла напряженность.

Михаил Александрович провел нас в свой рабочий кабинет.

Обстановка скромная. Здесь нет ничего лишнего. Все на месте. Все имеет свое назначение.

Усадив нас, Михаил Александрович попросил рассказывать. И рассказывали делегаты Шолохову о работе заводов, высших учебных заведений, советских учреждений. Говорили о достижениях, недостатках.

Внимательно слушал делегатов депутат Верховного Совета.

– Требования ваши по вопросам городского строительства, несомненно, правильны, – сказал он. – В ближайшее время сделаю все, что возможно, чтобы выполнить наказ.

Михаил Александрович живо интересовался жизнью трудящихся нашего города. А делегация, в свою очередь, интересовалась жизнью Шолохова.

А жизнь у Михаила Александровича содержательная, яркая. Наряду с выполнением депутатских обязанностей писатель работает как член вешенского райкома ВКП(б). М.А. Шолохов принимает самое активное участие в посевной.

Депутат Верховного Совета внимательно прочитывает обильно поступающую к нему корреспонденцию. Среди этой корреспонденции – немало писем избирателей. Большая, многосторонняя переписка у Шолохова. Письма депутатские, зарубежные, читательские. Письма из Новочеркасска, из Америки, с Дальнего Востока, с сурового Севера. И ни одно из этих писем не остается без ответа. Кроме того, Михаил Александрович находит время побеседовать с каждым обращающимся к нему.

Беседовали мы с тов. Шолоховым долго. И он рассказал нам много интересного.

Касаясь развития литературы СССР, Михаил Александрович рассказал об упадке культуры Запада, в частности о критическом положении с развитием литературы.

Вечером тов. Шолохов пригласил нашу делегацию на чай. За чаем беседа продолжалась. Делясь впечатлениями о поездке за границу, М.А. рассказал:

– В одном небольшом датском местечке я и сопровождающий меня датский революционер-поэт зашли в ресторанчик пообедать. За столиками сидело несколько молодых людей. Не знаю почему, но датчане приняли нас за немцев. Как только мы заняли столик, они стали вызывать нас на ссору. Первое, что они предприняли в этом направлении, – это стали отпускать оскорбительные штучки по адресу фашистских вождей.

– Видя, что нас нисколько не трогают подобные разговоры, молодые датчане обратились к нам со следующими, трудно переводимыми на русский язык словами, смысл этих слов примерно таков:

– Мы так отделаем всех гастролирующих гитлеровских молодчиков, что матери не отстирают их белья.

Тогда датский поэт объяснился, заявив, что он из Копенгагена, а это (указывая на меня) его приятель из Советского Союза. Датчане были удивлены и сконфужены своей «выходкой». Чтобы загладить свою «вину», они, извинившись, попросили разрешения сопровождать нас до соседнего городка.

Встреча с М.А. Шолоховым надолго запечатлится в моей памяти.

С.Ф. Лучина
Стахановец локомотивзавода
II. Мои впечатления о поездке в вешенскую

Путь до Вешенской оказался довольно трудным. От Новочеркасска до станицы, в которой живет наш депутат Верховного Совета СССР, лучший представитель советской литературы Михаил

Александрович Шолохов, мы ехали пять суток. Во время нашей поездки пользовались самыми разнообразными видами транспорта: поездом, самолетом, автобусом, катером, легковым автомобилем. Приходилось отмеривать расстояние и пешим порядком.

И вот мы у цели – в Вешенской. С первых же минут стали осматривать станицу. Что особенно нам понравилось здесь – это благоустройство. Возле каждого домика – палисадник, молодые деревца (стволы последних аккуратно выбелены). Сколько мы ни ходили по станице, нигде не видели бесхозяйственных домовладений. Все приведено в образцовый порядок.

По вечерам улицы освещаются электричеством. Матовые плафоны (абажуры) заливают молочным светом центральную улицу, площадь, подъезд к театру казачьей молодежи. Театр, кстати сказать, оборудован исключительно хорошо.

Были мы на просмотре «Очной ставки», поставленной казачьей молодежью. Игра многих артистов нам понравилась.

В Вешенской имеется педагогический техникум. Построен он из материалов, полученных от разбора закрытой по требованию казачества церкви. Здание чрезвычайно красиво, – лучшее в станице.

И еще понравились нам виды: Дон, сосняк, заросли тополей, озеро, придонские хутора. С самолета особенно очаровательны эти красочные, волнующие виды. Многое можно было написать о них, но они уже прекрасно описаны нашим любимым писателем М.А. Шолоховым.

Теперь о встрече с депутатом Верховного Совета Союза ССР. Михаил Александрович принял нас в своем рабочем кабинете, усадил вокруг стола. И мы начали беседовать. Тов. Шолохов задал мне не менее двух десятков вопросов. Интересовался жизнью завода, расспрашивал о работе лучших людей нашего предприятия и деятельности культурно-бытовых учреждений, в частности клубов, больниц, школы и т. д. Расспрашивал и о качестве выпускаемых паровозов.

Я старался как можно полнее ответить на все вопросы тов. Шолохова.

Большую часть беседы Михаил Александрович посвятил вопросам благоустройства Новочеркасска. Особенно интересовался положением со снабжением города водой.

– Как неравномерно расположены водные ресурсы, – заявил в беседе тов. Шолохов. – У нас в Вешках исключительно богатый источник. Будь он у вас, вы не претерпевали бы никакой нужды в питьевой воде.

После беседы мы ходили к этому источнику. И действительно, источник дает столько воды, что его, пожалуй, хватило бы нашему городу. А вода какая!

Во время собеседования мы задали Михаилу Александровичу ряд вопросов на литературные темы. Он охотно ответил нам на них, за исключением одного вопроса, касающегося дальнейшей судьбы героя «Тихого Дона» – Григория Мелехова. Сказал, что это его «производственный секрет».

Михаил Александрович охотно принял приглашение нашего коллектива – вновь побывать на локомотивзаводе. В конце апреля или в первых числах мая тов. Шолохов обещал быть в Новочеркасске. Причем заверил, что к этому моменту, по всей вероятности, успеет кое-что сделать по осуществлению наказа избирателей.

Что мне особенно понравилось в Шолохове – это обаятельная простота, исключительная скромность и гостеприимство.

С Михаилом Александровичем мы провели полтора дня. Он пригласил нас к себе на обед, чай, завтрак. Перед отъездом позаботился, чтобы нам были хорошо организованы средства передвижения.

На прощание подарил нам по книге «Тихий Дон» с собственноручной надписью. На книге, подаренной мне, он написал: «С.Ф. Лучине. В память о Вешенской. М. Шолохов. 3IV-38 г. ст. Вешенская».

Прибыв в Новочеркасск, мы послали М.А. Шолохову телеграмму: «Благодарим за радушный прием».

В.Ф. Каленюк
Пом. директора завода им. Никольского
III. У нашего избранника

Коллектив завода имени Никольского послал меня делегатом к депутату Верховного Совета СССР писателю М.А. Шолохову. Ехал в Вешенскую с большой радостью.

Расскажу о нашем пребывании у депутата Верховного Совета тов. Шолохова. Прежде всего, о том, как мы добрались до Вешенской. Поездом доехали до Миллерово, а отсюда предстояло лететь на аэроплане. До этого на самолете я ни разу не летал. Боязно было. Но все же поборол в себе страх.

На аэродроме нас встретил молодой летчик – комсомолец тов. Бондаренко.

– Ну, товарищи, полетим. Садитесь в самолет, все будет в порядке, – сказал пилот.

И вот мы поднялись в воздух. Чувствовал себя великолепно. Летели хорошо, и весь наш путь длился не больше часа.

2 апреля мы встретились с тов. Шолоховым. Михаил Александрович принял нас хорошо. Он прислушивался к нам, расспрашивал о жизни каждого из нас, о коллективе.

В дружеской беседе мы рассказали тов. Шолохову о своем производстве, как работают и живут наши товарищи.

Беседа длилась более трех часов. После беседы тов. Шолохов пригласил нас на обед, во время которого также происходило собеседование.

На другой день, 3 апреля, Михаил Александрович пригласил нас на завтрак, после которого вся делегация сфотографировалась со своим депутатом.

Перед нашим выездом из Вешенской Михаил Александрович подарил каждому из нас по книге его произведений – первую часть «Тихого Дона» с автографом. Прощаясь с нами, М.А. передал избирателям Новочеркасска горячий привет и пожелал успехов в работе и учебе.

Тов. Шолохов обещал обязательно приехать к нам в Новочеркасск и побывать на предприятиях, в учреждениях.

Для меня встреча с депутатом Верховного Совета СССР тов. Шолоховым останется в памяти надолго.

К. Токарев
IV. Домик у Дона

Никто из нас четверых, отправившихся в путь, и не предполагал, что когда-нибудь придется так усиленно интересоваться прогнозом погоды. А вот пришлось…

В Миллерово, куда мы прибыли из Новочеркасска ранним утром, узнали неприятную новость: дорога раскисла, проехать на автомашине до станицы Вешенской – вещь совершенно немыслимая.

– Добраться до Вешек можно только на самолетах…

…На аэродром гражданского воздушного флота шли полные самых радужных надежд, нисколько не подозревая, что и там нас поджидают нерадостные вести:

– В пути – туман. Погода нелетная. К тому же пассажиров сейчас не берем. Отправляем посевные грузы. Сможем перевезти вас не раньше, чем перебросим запасные части для тракторов.

Заявление начальника аэропорта окончательно поставило нас в тупик. Предстояло ждать 2–3 дня, – это в лучшем случае, если будет летная погода.

Жили надеждами. Хотелось как можно скорее встретиться с любимым писателем, с обаятельным человеком, чье имя хорошо известно, но не только в Советском Союзе, но и далеко за пределами нашей любимой родины.

К Михаилу Александровичу Шолохову – депутату Верховного Совета Союза ССР от Новочеркасского избирательного округа – мы, делегированные избирателями, везли письмо трудящихся нашего города.

На четвертый день нашего пребывания в Миллерово неожиданно получили вести, что самолеты готовы принять на борт нашу делегацию. Перед отлетом попрощались с пилотами. Оказалось, что некоторые из них возили Михаила Александровича на самолете.

О Шолохове летчики отзывались как о простом, чутком, обаятельном человеке. Чувствовалась исключительная любовь к писателю.

…И вот мы летим над необъятными донскими степями, над хуторами, станицами, голубыми, извивающимися речками, ручейками, озерцами, редкими перелесками, над просторами, запечатленными писателем в его прекрасных книгах.

Менее чем через час мы были уже вблизи Вешек. Вот справа хутор Базки. Видно, как через Дон катер тянет на буксире паром. За красавицей рекой зеленеет сосняк.

Пилот сделал полукруг над Вешками. И первое, что бросилось в глаза, – это голубой домик с мезонином, о котором так много мы были наслышаны.

* * *

Проплыв над сосняком, самолет мягко пошел на посадку. Повернув голову влево, один из наших делегатов – стахановец локомотивзавода тов. Лучина – увидел в лесу автомашину. Несколько минут спустя оказалось, это был автомобиль Шолохова, выехавшего на охоту. Позднее, т. е. на следующий день, Михаил Александрович рассказывал нам:

– Охота – мой любимый вид спорта. Только птицы сейчас маловато. Уток еще почти не видно. Вальдшнепов тоже пока что нет. И все же нет-нет да и пойдешь из ног глухоту выколачивать. Не терпится…

В эту первую встречу с писателем нам не хотелось отвлекать его от охоты и мы направились прямо в станицу. Отыскали там Дом колхозника. Он оказался всего в нескольких шагах от домика Шолохова.

Встреча с писателем состоялась на следующее утро. А до этого мы успели ознакомиться со станицей Вешенской. Побывали на общественном просмотре пьесы «Очная ставка», поставленной театром казачьей колхозной молодежи. Театр произвел исключительно хорошее впечатление. Правда, он не велик, но благоустроен. Неудивительно, что сюда с большой охотой идет не только молодежь. Здесь частые посетители старики, казаки. На спектакли приезжают колхозники и колхозницы из окрестных хуторов и станиц.

– Какие-то «умники» из областного управления по делам искусств додумались было закрыть вешенский театр казачьей колхозной молодежи. Мы запротестовали, – рассказывал Михаил Александрович Шолохов.

Многие жители станиц и хуторов верховья Дона до революции не имели ни малейшего представления о театре. Города отсюда далеко. Так что редкий станичник бывал хоть раз во «всамделешнем» театре. Вот почему Михаил Александрович Шолохов самым категорическим образом запротестовал против закрытия вешенского театра казачьей колхозной молодежи.

* * *

…Прежде чем отправиться к М.А. Шолохову, мы позвонили по телефону, руководствуясь при этом единственным намерением – узнать, когда М.А. будет свободен. И услышали в ответ:

– Заходите сейчас. Прошу…

Встреча была исключительно теплой. Михаил Александрович встретил нас, сам принес стулья в свой рабочий кабинет, заботливо усадил вокруг стола…

Обстановка кабинета проста. Здесь нет ничего лишнего. Вдоль стен двух просторных комнат расположилась библиотека писателя. В первой комнате – круглый стол. Во второй – письменный стол с кипой свежей корреспонденции и черновиками, кресло, диван, пишущая машинка. Вот, пожалуй, и все.

Из рабочего кабинета писателя видна большая часть станицы. Вот прекрасное здание педагогического техникума. Площадь станицы. А если смотреть в окна, обращенные к югу, то перед взором развертывается величественная панорама: весенний разлив Дона, роща за озером, голубые дали степей…

…Беседа завязалась быстро. Делегаты едва успевали отвечать на вопросы Михаила Александровича. А интересовался он буквально всем: и городским хозяйством, и культурными учреждениями Новочеркасска, и бытовыми вопросами.

И вот, когда зашла речь о нашей городской библиотеке, об огромнейшем спросе читателей на художественную литературу, делегаты обратились к М.А. Шолохову с рядом вопросов писательского порядка, если так можно сказать. Делегаты заинтересовались тем, как работает Михаил Александрович. И он рассказал:

– Моя работа облегчается тем, что я живу среди героев, созданных в моих книгах. Это дает мне возможность непосредственно общаться с той средой, о которой я пишу.

Один из делегатов спросил М.А., как он стал писателем. На этот вопрос тов. Шолохов ответил так:

– Для того чтобы стать писателем, надо научиться что-то делать. Необходимо совмещать писательскую работу с какой-нибудь профессией. И только тогда, когда человек научится что-нибудь делать и будет выполнять определенную работу, только после этого решается вопрос: будет или не будет тот или иной начинающий настоящим писателем. Вопрос решается тем, что победит в человеке – писательское дело или какая-нибудь другая профессия.

Михаил Александрович прочитал делегатам письмо американского писателя Синклера Люиса1. Автор письма сообщает, что в его стране книги не покупаются. Причем Люис пытается объяснить это тем, что продвижению книги будто бы мешает… радио, газеты.

– А у нас, в Советском Союзе, продвижению книги не мешает, и не может мешать, ни радио, ни газеты. У нас не хватает книг, – говорит студент индустриального института тов. Бердников.

В своем письме Синклер Люис дает ряд советов начинающим писателям. Эти советы завершаются такой концевой строкой:

– Становитесь за прилавок бакалейной лавки.

– В этом письме, – говорит Михаил Александрович, – много спорных мест, но мысль сама по себе верна: для того, чтобы стать писателем, нужно иметь какую-то другую профессию.

Коснувшись того, как живут американские писатели, тов. Шолохов сообщил интересную деталь. Оказывается, в Америке выплачивают гонорар не сейчас же после принятия книги к печати, а позднее – по мере продажи книги2. Неудивительно, что некоторые писатели, даже из числа видных деятелей литературы, получают мизерные гонорары. Один писатель, потративший несколько лет на работу над книгой, получил за два года 180 долларов гонорара.

– Нельзя сравнивать положение советского писателя с положением писателей той же Америки. Партия Ленина – Сталина создала все условия для того, чтобы инженеры человеческих душ могли работать, жить в достатке.

Писатели страны победившего социализма окружены сталинской заботой, любовью и вниманием всего советского народа.

* * *

Представители трудящихся Новочеркасска задали несколько вопросов, касающихся депутатской деятельности М.А. Шолохова.

– Во время пребывания на первой Сессии Верховного Совета СССР я вместе с другими делегатами обсуждал ряд вопросов, касающихся хозяйственного и культурного строительства Новочеркасска. Тогда же мы наметили ряд конкретных мероприятий для того, чтобы помочь Новочеркасску в благоустройстве, в развертывании культурного строительства. Сейчас этим делом мне придется заняться вплотную.

– Со своими избирателями я держу постоянную связь. Ежедневно ко мне поступают шесть-семь-восемь писем от трудящихся Новочеркасска. Письма эти касаются самых разнообразных вопросов. Каждому письму придется уделить время. Жалобы и заявления направляю в организации с просьбой разобрать то или иное дело. В ближайшее время (в конце апреля или в начале мая) приеду в Новочеркасск с тем, чтобы лично ознакомиться с рядом вопросов.

* * *

Делегация трудящихся Новочеркасска пробыла у М.А. Шолохова полтора дня. За это время делегация сумела ознакомиться с работой Михаила Александровича, сумела поближе узнать депутата Верховного Совета, лучшего представителя советской литературы, человека исключительной чуткости и большой скромности, верного сына колхозного Дона.

Любовь к Дону у М.А. исключительно огромна.

«Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, нержавеющей кровью политая степь!» – вот слова, выражающие эту непередаваемую любовь.

На Дону М.А. Шолохов родился. На Дону он вырос как писатель. Здесь же, в станице Вешенской, Михаил Александрович продолжает свою писательскую и общественно-политическую деятельность. М.А. Шолохов – член райкома партии, член совета, райисполкома.

Именем Шолохова называются колхозы. Имя Михаила Александровича носит веш ейская библиотека. Писатель-большевик пользуется огромной, заслуженной любовью всего народа.

Евгений Петров
Реплика писателя

За последние годы (главным образом в рапповские времена) было создано много дутых, фальшивых репутаций, и это приносило страдания не только читателям, но и самим обладателям таких искусственно созданных репутаций. У читателя всегда было то преимущество, что он мог просто обойти плохую книгу, не заметить ее, как бы ни рекламировался автор такой плохой книги. Гораздо хуже было самому автору, носителю искусственно созданной славы. В глубине его сознания не могла не копошиться неприятная мысль о том, что он, в сущности, самозванец, что он не достоин своей репутации и что рано или поздно ему придется тяжело расплачиваться за свои, быть может, невольные грехи, придется в расцвете сил перенести ужасный комбинированный удар – равнодушие читателей, иронию критики и упорное нежелание издательств издавать его книги, те самые книги, которые в свое время переиздавались, так сказать, в административном порядке по несколько раз в год и аккуратно ложились на библиотечные полки, чтобы покрыться там пылью и плесенью.

Но если бы только этим отличались «времена РАПП» в литературе, было бы полбеды. Главная беда заключалась в том, что одновременно с усиленным раздуванием фальшивых репутаций искусственно принижались репутации больших мастеров литературы. На их литературные репутации ставилось клеймо, о каждом из таких художников составлялась коротенькая и злющая характеристика, которая от беспрерывного повторения приобретала большую, иногда даже сокрушающую силу. Всякая банальность опасна прежде всего тем, что ее легко и удобно повторять, что она – отличный заменитель собственной мысли. Пущенная в ход с величайшей легкостью, она лишь с большим трудом может быть изъята из обращения.

Сейчас смешно вспоминать, но ведь это факт, что в течение многих лет имя Алексея Толстого не упоминалось иначе, как с добавлением: «буржуазно-феодальный писатель», о Михаиле Зощенко с маниакальным упрямством повторялось, что он «литературный обыватель» и «представитель безыдейного смеха», о Владимире Маяковском осмеливались писать: «люмпен-пролетарий от литературы, гиперболист». Михаил Шолохов котировался на рапповской бирже в качестве «внутрирапповского попутчика, страдающего нездоровым психологизмом и недооценивающего рост производственных процессов в казачьем быту», Валентин Катаев был просто какой-то мелкий буржуа с крупными недочетами. Юрий Тынянов – «представитель оголтелого мертвого академизма», Эдуард Багрицкий – «оголтелого индивидуалистического биологизма». Такие, например, писатели, как В. Лебедев-Кумач, К. Паустовский, К. Тренев, не вошли даже и в эту идиотическую схему. Их просто не считали за людей, о них никогда не писали, хотя уже тогда они пользовались прочными симпатиями читателей и зрителей. Если ко всему этому вспомнить, что сам великий Пушкин был всего-навсего «носителем узколичных переживаний и выразителем узкодворянских настроений», то читатель вправе будет спросить: к чему вытаскивать из мусорной ямы всю эту преступную, псевдокритическую галиматью? И разумеется, мы бы не стали этого делать, если бы к тому не было весьма серьезных причин.

Дело в том, что обвинять всегда несравненно легче, чем защищать. Очень легко загрязнить человека и необыкновенно трудно обелить его. Надо помнить, что где-нибудь на Уэллене или на мысе Северном еще этой зимой, быть может, везли на собаках какие-нибудь запоздалые рапповские циркуляры об организации Уэлленской АПП или идиотические статьи о некоем Пушкине, прославившемся своими узколичными переживаниями. Кляуза отличается большой жизнеспособностью и долго еще идет по инерции, прежде чем будет окончательно остановлена. Ведь совсем еще недавно, каких-нибудь несколько месяцев назад, в Союзе писателей приходилось бороться с рапповской инерцией. И если сейчас твердо известно, что Шолохов или Толстой – отличные прозаики и что Маяковский – талантливейший поэт нашей эпохи, то многие писатели еще нуждаются в том, чтобы их репутации были восстановлены и о них заговорили бы с той серьезностью, какой они заслуживают.

В этом смысле особенно показательна литературная судьба С. Сергеева-Ценского.

В «генеалогическом древе литературы», которое, очевидно для устрашения советских писателей, было нарисовано в журнале «На литературном посту», С. Сергеев-Ценский был нарисован в виде висельника, и под ним красовалась игривая подпись: «Живой труп».

Клеймо было поставлено. Была дана некоторым образом «исчерпывающая характеристика». Корифеи рапповской критики, ограничившись этим общим литературным портретом, принялись выделывать свои обычные критические документы («Еще к вопросу о преимуществах Чумандрина перед Золя» или «Значение поэта Манькина в мировой литературе»), а Сергеев-Ценский был брошен на растерзание и побитие камнями и цитатами критиков помельче. Догрызали его в каких-то темных углах совсем уж маленькие трусливые критики и критикессы, которые, конечно, никогда не осмелились бы на него напасть, если бы на нем не было этого страшного рапповского клейма – «Живой труп». Удивительны в Сергееве-Ценском сила воли, писательская дисциплина и любовь к труду. Почти не находя серьезной и содержательной критики своих произведений, весь искусанный злыми критическими комарами, он не только оставался одним из самых плодовитых советских писателей, но и непрерывно совершенствовал свой большой талант. После превосходного романа «Массы, машины, стихии» (по-моему, это лучшее, что было создано советской литературой о войне 1914–1918 гг.) С. Сергеев-Ценский выступил с большим историческим романом «Севастопольская страда».

Но инерция «живого трупа» в какой-то степени продолжается и сейчас. Сила привычки так велика, что даже иные хорошие люди при упоминании имени Сергеева-Ценского машут руками и начинают повторять где-то, когда-то слышанные глупости. О каком авторе позволили бы себе написать с такой необычайной легкостью, что его новое произведение – всего-навсего «псевдоисторический роман» и даже вовсе не роман, а «беллетризованная хроника», в то время как опубликовано в журнале всего лишь начало этого произведения. А вот о Сергееве-Ценском все позволено. Он еще продолжает работать, а его недописанное произведение уже получило оценку «неуд».

В № 41 «Литературной газеты» помещена статья т. Миронова «Об исторических и псевдоисторических романах». В тексте самой статьи роман назван «фундаментальным» в кавычках.

А между тем «Севастопольская страда» – фундаментальный роман без всяких кавычек. Более того – фундаментальность романа – это первое, что хочется отметить, прочтя опубликованные в журнале «Октябрь» первые четыре части (весь роман будет в девяти частях). Роман поражает своей добросовестностью, обилием фактов и великолепных деталей, шпротой исторической картины, глубиной изображения главных действующих лиц и блестящим умением, с которым выписаны все без исключения эпизодические лица.

С. Сергеев-Ценский, не прибегая ни к каким композиционным трюкам и строго держась канвы исторических событий, обнаружил такое поистине зрелое мастерство, что от книги положительно невозможно оторваться: так интересно ее читать. Просто поражаешься развязности, с какой этот труд художника был назван «беллетризо-ванной хроникой» и «фоторепродукцией».

Вообще говоря, отзыв Миронова отличается по своему тону от обычной безответственности, с которой писались статьи о Сергееве-Ценском. И если не считать глупых кавычек в слове «фундаментальный», опрометчивого заголовка, сводящего на нет всю работу писателя, и бессмысленного определения «беллетризованная хроника», – во всем остальном отзыв Миронова написан в достаточно достойных тонах и дает оценку, с которой можно спокойно спорить.

Спорить, однако, нужно будет не сейчас, а тогда, когда роман будет опубликован полностью. Собственно, и Миронову следовало подождать со своим отзывом.

Но слово порицания произнесено, и было бы несправедливо не произнести хотя бы краткого слова похвалы.

Основное и главное достоинство опубликованных четырех частей – это то, что они проникнуты подлинно народным патриотизмом. Это верно, что, превосходно изобразив генералов и офицеров, Сергеев-Ценский только подошел к изображению героев – солдат; но удивительно живая фигура матроса Кошки и его товарищей, которые появляются в конце четвертой части, дает уверенность, что в последующих частях эти народные герои займут в романе то место, которое они занимали в истории. Но даже в том, что уже опубликовано, героем, несомненно, является народ, и именно он, народ, сообщает силу таким выдающимся деятелям обороны Севастополя, как легендарный Нахимов или великий ученый Пирогов.

Проведя читателя сквозь первые напряженнейшие дни обороны, когда, вопреки преступной бездеятельности царя Николая и его генералов, русский народ со сказочной быстротой укрепил город, поразив затем читателя необыкновенно сильным и широким описанием Балаклавского и Инкерманского сражений, Сергеев-Ценский имел все основания еще в конце третьей части писать: «Но все-таки настоящим и подлинным героем отступления, как и героем боя, проигранного неспособными и неспешными русскими генералами, оказался русский солдат». Какой характер носило это отступление, видно из оценки врагов – из статьи «Морнинг Кроникл», которую чрезвычайно к месту приводит Сергеев-Ценский:

«…Поражаемые огнем нашей артиллерии, они смыкали ряды свои и храбро отражали все атаки союзников, напиравших на них с фронта и фланга… Нельзя поверить, не бывши очевидцем, что есть на свете войска, умеющие отступать так блистательно, как русские.

Преследуемые всею союзною полевой артиллерией, батальоны их отходили медленно, поминутно смыкая ряды и по временам бросаясь в штыки на союзников. Это отступление русских Гомер сравнил бы с отступлением льва, когда, окруженный охотниками, он отходит шаг за шагом, потрясая гривой, обращает гордое чело к врагам своим и потом снова продолжает путь, истекая кровью от многих ран, ему нанесенных, но непоколебимо мужественный, непобежденный».

Вывод о народе-герое, который делает Сергеев-Ценский, не является бездоказательным и поспешным, что было бы естественно для псевдоисторического романа. Напротив. Здесь такой вывод подготовлен всем ходом повествования. Здесь, как и подобает подлинно историческому роману, в основе его концепции лежит мысль о народе-герое. И образ Меншикова, который представляет собою настоящий шедевр современной прозы, образ трагический, именно потому так удался писателю, что он правильно понял источник трагедии Меншикова – его антинародность, свойственную всему николаевскому режиму.

Истинный художник, и к тому же художник советский, для которого точное и правдивое изображение событий является законом, уже в силу одного своего таланта не мог бы сделать иначе.

Тут мы стоим перед совершенно исключительным явлением, в котором необходимо как можно глубже разобраться. В то время как грубая и вульгарная критика только портила художнику жизнь, сама советская действительность, глубокая народность советской власти, воля советских народов к защите отечества и к борьбе с фашизмом вдохнули в художника новую жизнь и помогли ему создать произведение, историчность которого чрезвычайно современна. И когда Сергеев-Ценский называет союзников, обложивших Севастополь, интервентами, он дает правильное объяснение историческому событию и одновременно с этим напоминает о славных страницах гражданской войны в России, об Испании, о Китае, о том, что сейчас волнует все передовое и прогрессивное человечество.

Десятки превосходных батальных картин, сотни действующих лиц, из которых каждое запоминается, блестящие характеристики целых армий и их особенностей, описание военной обстановки и местности, которые сделали бы честь любому военному писателю, Меншиков и Нахимов, Николай I и Пирогов, Тотлебен и Истомин, Данненберг и Остен-Сакен, матрос Кошка и первая в мире сестра милосердия, матросская дочь Даша, пожилой матрос Игнат Шевченко и петрашевец Дебу, прелестная семья отставного капитана-инвалида Зарубина, маршал Сент-Арно и его жена, маршал Раглан и генерал Соймонов – просто невозможно перечислить всех действующих лиц! Исключительное по силе и блеску описание бури на Черном море, интереснейшая история об английских рысаках (кстати, очень нужная, потому что дает атмосферу высшего английского общества), российские казнокрады-интенданты, несчастные турецкие солдаты, морской бой, казнь петрашевцев, выезд из Петербурга первого отряда сестер милосердия, состояние госпиталей и дорог, дети в осажденном городе – все это богатство жизни расположено на страницах романа с громадным умением. А большой стиль этой вещи, богатейший словарь и типичная для каждого из действующих лиц прямая речь, несомненно, сделают эту книгу любимой книгой наших читателей.

Перед нами настоящая эпопея севастопольских событий. И если это не роман, т. Миронов, то что же называется романом?

В «Севастопольской страде» есть один серьезный недостаток. Политические причины, вызвавшие возникновение Крымской кампании, изложены С. Сергеевым-Ценским довольно наивно. Писатель, который с такой тщательностью и добросовестностью изучил исторический и бытовой материал, который поставил перед собою такую грандиозную и почетную задачу, должен был воспользоваться бессмертными трудами Маркса и Энгельса о политическом положении Европы того времени, но недостаток этот не поздно исправить. Во-первых, роман еще не закончен, и кое-что может быть сделано в последних частях, и, во-вторых, прежде, чем издать книгу отдельным изданием, автор, если он согласится с нашим мнением, сможет пересмотреть отдельные главы, посвященные этому вопросу.

С. Сергеев-Ценский прошел большой писательский путь. На этом пути были и неудачи. Но радостно видеть такой большой расцвет таланта у человека уже немолодого. И особенно радостно констатировать этот расцвет не в день юбилея, а в дни настоящего торжества мастера.

Г. В
Встреча двух депутатов

Д.С. Юдин в гостях у М.А. Шолохова


Книги «Тихий Дон» и «Поднятая целина» Шолохова пользуются заслуженной любовью у советского читателя.

Во время одной из поездок депутата Верховного Совета СССР т. Юдина по Кругловскому району встретилась тачанка. В ней сидел рослый казак.

– Это Копылов, учитель нашего района и родной брат того самого Копылова (одного из героев романа «Тихий Дон»), друга Гришки Мелехова, – сообщил т. Юдину ехавший вместе с ним секретарь Кругловского РК ВКП(б) т. Гречишников.

Это вызвало большой интерес у т. Юдина. Он давно мечтал встретиться с автором любимых им книг депутатом Верховного Совета СССР М.А. Шолоховым, и т. Юдин решил посетить писателя. Вскоре он осуществил это желание.

Тов. Шолохов приветливо принял т. Юдина у себя дома в станице Вешенской. Завязалась оживленная беседа. Писатель интересовался сельскохозяйственными работами, поделился впечатлениями о 2 Сессии Верховного Совета СССР1, рассказал о своей творческой работе.

– Сейчас, – говорит т. Шолохов, – я вместе с режиссером т. Райзман и сценаристом т. Ермолинским2 работаю над киносценарием первой книги «Поднятой целины». Сценарий будет закончен к 1 октября, и в конце этого года начинаются киносъемки с натуры в северных районах Ростовской области. К будущей осени кинокартина «Поднятая целина» будет закончена.

На вопрос т. Юдина, когда т. Шолохов думает закончить вторую книгу «Поднятая целина», Михаил Александрович отметил, что закончит ее к концу 1939 года.

Денис Селиверстович Юдин заинтересовался также работой колхозного театра молодежи станицы Вешенской. Он побывал в театре. Директор театра т. Поляков рассказал о работе театра.

– Большинство артистов нашего театра – казаки и казачки-колхозницы, – говорит т. Поляков. – Сейчас мы готовимся к встрече 20-летия ленинско-сталинского комсомола. К юбилею театр готовит пьесу Билль-Белоцерковского3 «Пограничники». В этом году театр поставит также «Поднятую целину» Шолохова, «Генконсул» Шейнина4 и бр. Тур5. Не так давно театр выезжал на гастроли в города Ростовской области – Миллерово, Шахты, Таганрог – и имел большой успех у зрителей. Впереди – большая работа. Намечается создание казачьего ансамбля песни и пляски. Кроме того, театр начинает в ближайшие дни подготовку к Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, где он покажет театральное искусство колхозного Дона.


Урюпино. (СталТАСС)

Сценарий «Поднятой целины»

Беседа с М. Шолоховым

Писатель депутат Верховного Совета СССР Михаил Шолохов рассказывает о своей работе и творческих планах.

– Недавно ко мне в станицу Вешенскую приезжали кинорежиссер Ю.Я. Райзман и драматург С.А. Ермолинский. В творческом содружестве с ними я закончил сценарий для фильма «Поднятая целина». В своей работе мы стремились полностью передать ощущение романа. В сценарии сохранены все основные сцены романа, но несколько сокращено количество действующих лиц.

В настоящее время идет подготовка к съемкам, которые начнутся в январе. Ставить фильм будет режиссер Ю.Я. Райзман в студии «Мосфильм». Здесь решено соорудить казачий хутор. Натурные же съемки будут произведены на Дону, куда постановочная группа выедет этой зимой. В середине лета 1939 года фильм «Поднятая целина» намечено выпустить на экран.

Сейчас я работаю над восьмой, заключительной частью романа «Тихий Дон». Наполовину работа уже закончена.

Одновременно я продолжаю работу над романом «Поднятая целина». С начала будущего года я начну писать вторую книгу.

Петр Луговой
С кровью и потом

Из записок секретаря райкома партии


В конце августа 1930 года я вернулся из Теберды, где провел отпуск в санатории вместе с женой Зинаидой Федоровной и двухлетним сыном Электроном. На исходе лета, по утрам, на тебердинских вершинах уже виднелись иней и снег. Вечерами и на рассвете было прохладно – приходилось надевать пальто. А здесь, в Миллерово, пылал еще разгар лета, духота и пыль одолевали необычайно, все это было резко контрастно радовавшему нас горному климату с его чудесным чистым, ароматным воздухом и каким-то особенным, ярко сияющим солнцем.

За то время, пока я отдыхал, у нас в области ликвидировали округа и вместо окружкома ВКП(б) и окрисполкома организовали ликвидбюро окружкома партии. Был упразднен и окрполевод-колхозсоюз, в котором я работал председателем правления. По решению ЦК ВКП(б) двадцать коммунистов из окружного актива должны были ехать в районы на руководящую работу. Я попал в число этой двадцатки и должен был выехать в один из районов бывшего Донецкого округа Донской области. Первого сентября я пришел в ликвидбюро окружкома партии. Председателем бюро был Часовников. До этого он работал заворгом и заместителем секретаря окружкома комитета партии.

Разговор был короткий. Часовников сообщил, что я внесен в список двадцатки и что мне нужно ехать в район. Поинтересовался, куда я хочу ехать. Я ответил, что мне все равно куда и на какую работу направят, туда и поеду. Тогда он сказал, что по решению Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) меня посылают на руководящую работу в Вешенский райком партии. Покончив с деловой частью беседы, Часовников спросил, знаю ли я Шолохова Михаила Александровича, автора романа «Тихий Дон». Я сказал, что нет, с Михаилом Александровичем не знаком. «Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Он здесь, в Миллерово, собирается ехать в Вешенскую на мотоцикле отдела ГПУ».

Здесь, в кабинете председателя ликвидбюро Донецкого окружкома, и состоялось мое знакомство с Шолоховым.

Молодой писатель быстро вошел в кабинет, со всеми поздоровался за руку. Часовников, представляя меня ему, сказал, что Луговой Петр Кузьмич направлен крайкомом партии в Вешенский район на партийную работу.

Шолохов был в кубанке из коричневого с проседью каракуля, в рубашке, застегнутой большими пуговицами на стоячем воротнике и подпоясанной узким кавказским ремешком, в темных галифе и легких хромовых сапогах. Светло-русые вьющиеся волосы придавали его открытому лицу приятное выражение. Бросались в глаза высокий прямой лоб, несколько выдающиеся скулы. В руке – трубка. Шолохов тогда был быстр в движениях, подвижен, энергичен, кипуч. Таким запечатлелся он мне в том уже далеком начале осени тридцатого года. Он поехал в Вешенскую на мотоцикле, а я остался ждать легковую машину райисполкома, которую должны были прислать за мной из станицы.

Машина наконец пришла, и мы с шофером Устинычем рано утром выехали в Вешенскую. Только к концу дня добрались до места. Устиныч вел машину так же не торопясь, как раньше – погонял волов. Ехали с остановочками, с разговорчиками, а когда встречались знакомые, тормозили, закуривали, обменивались новостями. Такая уж у донцов привычка. Машина была неплохая – «форд». Шофер мне тоже понравился. Автомобиль он научился водить еще в германскую войну. Был он единственным водителем на весь район. Другой машины и другого шофера вешенцы тогда не знали…

Проехав километров 85–90 от Миллерово по хуторам и селам Криворожского и Кашарского районов, мы выехали на целинные земли Яблоновского сельсовета Вешенского района. Здесь нашему взору открылась необъятная донская степь с ее белесой травой – ковылем. На трех-четырех десятках километров не попалось ни одного селения. В тридцатом году в районе еще сохранялась целинная земля, на которой в свое время паслись табуны лошадей вешенских казаков, это были так называемые конные отводы. В 1929 году земли были переданы совхозу «Красная заря». Хозяйство приступило к их освоению, но вспаханы были только первые гектары. По дороге нам попадались серебристо-белые стрепеты, собиравшиеся уже в стаи для отлета на юг. Степь во многих местах была изрыта бугорками – это следы сурочьих нор. Этих дивных доверчивых зверьков тогда еще было много, но потом безжалостные охотники из-за ценных шкур истребили всех до одного…

В Вешенской приняли меня хорошо. Многие знали по работе секретарем райкома партии в Кашарах и Мальчевской. На районном партсобрании я был избран секретарем Вешенского райкома партии.

Станица Вешенская была тогда невелика – 300–400 дворов. Она расположилась на левобережье реки Дон, на голом белом песке – ни кустарник, ни деревце не украшали станицу. Напротив нее Дон круто поворачивает на юг. Там, где повернул Дон, как бы продолжением его на восток, вдоль, по-над станицей тянется озеро Мигулянка. Река и озеро омывают всю южную часть Вешенской. На правом берегу Дона раскинулся обширный лес – краса и гордость станицы. С севера вплотную к жилью подступают чахловатые сосны. Их довольно много. Они преградили путь пескам, заносившим и станицу, и Дон. К северу и востоку от Вешенской нескончаемо тянутся сыпучие пески, местами переходящие в дюны. Такая песчаная полоса узкой лентой шириной в 5–6 километров вьется по донскому левобережью на сотни километров. Местами она покрыта лесом. Главным образом это береза, ольха, тополь и кустарники. Попадаются озерца, ендовы, как оазисы в пустыне. Увлажненные песчаные массивы малопригодны для посевов. На них лесхоз стал успешно разводить сосну.

Переправа через Дон была плохая: большая лодка с двумя парами весел, на эту лодку устанавливались две-три подводы, а машину грузили с большим риском, так как это утлое приспособление могло перевернуться. Под воду, по течению, до Базков четыре километра лодка-паром кое-как шла, но на воду, против течения, ее тянули бечевой, лямками, как бурлаки водили баржи по Волге. В станице да и во всем районе был всего один телефон. Он стоял на почте, и туда ходили для разговоров с Миллерово и Ростовом все работники района и жители станицы.

Вешенский район я знал мало, особенно не хватало мне знания людей, населявших район. До этого мне не приходилось работать в казачьих районах. На Верхнем Дону (Вешенский и Верхне-Донской районы Ростовской, часть районов Сталинградской области) повстанцы в 1919 году имели, по свидетельству Шолохова, 30 – 35-тысячную армию. <…>

Весной 1930 года колхозы в срок справились с весенним севом, вырастили хороший урожай и к началу сентября успешно вели уборку и хлебозаготовки. Хотя с последними дело подвигалось не так споро. Хлеб задерживался на токах. Некоторые руководители колхозов не торопились с хлебосдачей. Вели засыпку зерна в амбары на семена, на продовольствие и другие нужды колхозов. «Первую заповедь» отодвигали на второй план. К тому времени в районе работало более двух десятков двадцатипятитысячников и приравненных к ним. В числе их были Плоткин Або Аронович, Асмоловскнй, Иваненко, Коган, Иванов, Баюков и другие. Партийно-советский актив, с которым предстояло работать, был тогда таков: председатель райисполкома Сливин, начальник ГПУ Нырко, милиции – Кулаков, прокурор Сидоренко, председатель районной контрольной комиссии рабоче-крестьянской инспекции Салаев, райколхозсоюза – Ревин, живзаготсоюза – Каплеев, его заместитель – Яблонский, инспектор Лимарев, руководитель отделения «Заготзерно» Кузнецов, райсовпрофа – Агеев, почты – Чегридов, госбанка – Киреев, Мирошниченко.

Аппарат райкома партии состоял из секретаря райкома и делопроизводителя. Заместителем секретаря райкома и завагитпропом являлся заведующий политпросветом райисполкома, но это – по положению, а фактически должность не была заполнена. <…>

Вскоре после моего приезда в Вешенский район по собственному желанию приехали И.М. Слабченко, ранее работавший председателем Кашарского райисполкома, а с ним Корешков, заведовавший райзо в Кашарском и Леоно-Калитвенском районах, П.А. Красюков, избранный в свое время секретарем Кашарского райисполкома, а затем выдвинутый на должность секретаря окрисполкома. Были присланы другие работники, в частности Виноградов – заворг райкома, Байманов, Шевченко И.Г., остальных моя память, к сожалению, не сохранила. Прибыл из Кашар мой старый сослуживец Сергей Алексеев, работавший там еще при мне помощником секретаря райкома партии.

В первые дни моей работы в Вешенской я стоял на квартире у милиционера Блохина, на самом краю станицы, но вскоре я привез из Миллерово семью и поселился во флигельке во дворе милиции. Квартира была неудобная, между прочим, еще и тем, что двор, где стоял флигель, служил одновременно и местом для прогулок заключенных. <…>

Райземотделом заведовал коммунист Корешков, старшим агрономом у него работал Шевченко Иван Георгиевич, в период нэпа выходивший из партии из-за несогласия с политикой партии, а значит, по сути являвшийся «левым коммунистом». Агрономом райзо был хороший, способный специалист Мирошниченко Василий Сергеевич. До этого он много работал участковым агрономом, запомнился мне как увлеченный охотник и очень энергичный человек, отлично знавший свое агрономическое дело. С ним в райзо работал агроном Иван Михайлович Алимов – тоже опытный, толковый знаток полеводства. Он потом простудился, заболел и в 1932 году уехал работать в Каменский район. Были в нашем райзо также неплохие агрономы К.К. Бернасовский и Д.Л. Латышев. В райколхозсоюзе председателем работал Ревин, имевший за плечами опыт секретаря Леоно-Калитвенского райкома партии, – скромный, тихий, дисциплинированный, выдержанный, грамотный, но почему-то не проявлявший особой активности. Была еще такая организация в районе – Заготживкоопсоюз. Председателем его был коммунист Каплеев, беспредельно преданный партии, дисциплинированный, но малограмотный, малоспособный человек. Возглавляемая им организация занималась хлебозаготовками, закупкой скота, шерсти и других сельскохозяйственных продуктов. Там же работал П.Т. Лимарев, которого мы выдвинули в райком. Живой, энергичный, инициативный, подававший надежды, он вначале работал инструктором, а затем заворгом и заместителем секретаря райкома партии.

Здравоохранение в Вешках представляли супруги Ласовские. Муж заведовал кожно-венерическим диспансером, а жена была хирургом-гинекологом и заведовала Базковской больницей – способная, энергичная женщина, пользовалась большим авторитетом. Ласовские дружили с семьей Шолохова, часто собирались на вечеринки, играли в дурака и в преферанс, бывали вместе на маевках. В скором времени они уехали из района в Каменск, ближе к железной дороге, купили там себе дом, обстановку и мирно трудились на своем благородном поприще. В войну они погибли от рук немецких фашистов – он на фронте, а она с детьми в Каменске.

В первые дни работы в Вешенской главное внимание пришлось уделять ознакомлению с сельским хозяйством района, с колхозами, совхозом «Красная заря». Вешенский район тогда занимал довольно обширную территорию. В него входили Базковский и Боковский районы в своих границах послевоенного периода.

В райкоме я бывал редко, спал мало. Нужно было принять меры для усиления темпов хлебосдачи, ускорить начало сева озимых. При проведении хлебозаготовок райкому партии пришлось столкнуться с явно неправильными тенденциями ряда председателей колхозов и секретарей парторганизаций, председателей сельских советов. Был такой случай. В Грачевском колхозе председателем колхоза был двадцатипятитысячник Иванов с явно отсталыми, антиколхозными настроениями. Он занял недвусмысленно оппортунистическую позицию. Вместо того чтобы в первую очередь сдать хлеб государству, Иванов засыпал зерно в амбары на трудодни колхозникам, на семена, фураж и другие нужды колхоза. Такая антигосударственная практика не встретила возражений и со стороны Грачевской партийной ячейки. На предложение райкома немедленно исправить заведомо ошибочную, гнилую линию подкулачников Иванов ответил категорическим отказом, заявив, что хозяин в колхозе он, а для него интересы колхозников выше интересов государства1.

По решению правительства колхозам рекомендовалось на трудодни оставлять 15 процентов от сданного государству хлеба. Этого было вполне достаточно для удовлетворения текущих колхозных нужд. Остальное распределение хлеба по трудодням должно было происходить после выполнения плана хлебосдачи, засыпки семян и фуражных фондов. Но Иванова это не интересовало, его не затрагивало также и то обстоятельство, что он оставлял без хлеба рабочих фабрик и заводов, которые послали его и тысячи других своих товарищей в деревню для укрепления колхозов и улучшения дела хлебозаготовок.

Райком партии осудил позицию и практику Иванова, обратился к рабочим, направившим его в колхоз, с предложением отозвать его с поста председателя колхоза, как не оправдавшего доверия товарищей. Коллектив предприятия, к которому ранее принадлежал Иванов, немедленно его отозвал, и он уехал к себе на родину. За ним удалился и председатель Варваринского колхоза Коган. Эти товарищи оказались малоподготовленными для колхозной деревни, они были политически малограмотными, не разбирались в линии партии на укрепление сельского хозяйства и поэтому легко попали под влияние кулацких и белогвардейских элементов2.

Совершенно иную картину представляли другие колхозы, руководимые также выходцами из рабочего класса. Двадцатипятитысячники, попав из города в деревню, не видевшие раньше деревни, не знавшие в глаза кулака и подкулачников, столкнулись с большими трудностями. Большинство из них постепенно овладело методами борьбы с этими трудностями и повело за собой колхозные массы по пути, указанному партией.

Председатель лебяженского колхоза имени Буденного Або Аронович Плоткин, посланец киевских рабочих-водников, сплотил вокруг себя актив колхозников, создал крепкую партийную ячейку и умело руководил хозяйством. Колхоз под председательством Плоткина успешно провел весенний сев, сенокос, вспашку паров, прополку, хорошо подготовился к уборке урожая. Колхозники организовывали красные обозы по хлебосдаче. Они заботились и об урожае будущего года, успешно развернули сев озимых. Андрей Плоткин, как его звали в колхозе, был невысок ростом, коренаст, с приятным улыбающимся лицом, кипуч в работе, энергичен, хорошо разбирался в политике партии, стал для колхозников не только требовательным руководителем, но и чутким, внимательным, отзывчивым товарищем. То, чего не знал, он узнавал у самих колхозников, прислушивался к их мнениям, расспрашивал специалистов, многие ответы и решения находил в книгах. Уже тогда Плоткин ставил хозяйство на научную основу, внедрял культуру земледелия, первым в районе предпринял попытку механизировать уборку кукурузы. Этот опыт был им перенят у колхозников соседнего Кашарского района, которые ежегодно получали высокие урожаи этой культуры. Не случайно в те годы председатель-двадцатипятитысячник привлек внимание Шолохова.

В первое время работы в районе мое сближение с Шолоховым шло медленно. Встречались мы с ним чаще всего в райкоме, куда писатель приходил узнать, как идут дела с хлебозаготовками, с уборкой, вообще – какие новости. Новостей всегда было много. Уборка шла хорошо. Колхозники работали дружно, в поле выходили все – от малого до старого.

Иногда Шолохов приглашал меня к себе домой. Он тогда жил в небольшом домике из четырех маленьких комнаток с маленькой кухонькой и спаленкой. Квартира была обставлена очень скромно, никаких следов богатства или излишества не было. В спальне стояли койка, столик, на стене – обыкновенный дешевенький ковер, охотничьи ружья и снаряжение. В столовой – длинный, широкий стол, буфет. Узкая коечка, простенькие стулья. Вот и все. В зале располагались комод с множеством ящиков, гардероб, цветы, стулья, патефон с пластинками. Здесь танцевали во время вечеринок, которые устраивал Шолохов.

Он познакомил меня со своей женой – Марией Петровной, тактичной, выдержанной, энергичной и неутомимой женщиной. В дальнейшем она стала неизменным его спутником в поездках на охоту, рыбалку, в Москву, за границу. Умная, уравновешенная, трудолюбивая, она сама научилась печатать на машинке, и множество страниц «Тихого Дона» и других книг были перепечатаны ею собственноручно.

У Шолохова в 1930 году было двое маленьких детей – Светлана и Александр. Значительную часть свободного от работы времени Михаил Александрович проводил среди родных и близких. Это были три сестры Марии Петровны – Анна и Полина с мужьями и Лидия3, в то время девица, двое их братьев – Иван с женой Евдокией и Василий, хотя Василий в Вешенской бывал редко, он работал где-то в другом месте. А первенствовали в этом семейном кругу конечно же родители Марии Петровны – Петр Яковлевич и Мария Федоровна Громославские.

Нельзя не сказать и о матери Михаила Александровича – Анастасии Даниловне, этой тихой, скромной женщине. Она родом из хутора Ясеновки, расположенного недалеко от Вешенской, единственного в районе населенного пункта, где все жители были иногородние, украинцы, «хохлы», как их называли казаки. У Анастасии Даниловны были черные волосы, смуглое, со слегка выдающимися скулами лицо, темно-карие глаза. Несмотря на преклонный возраст, она неустанно, с утра до вечера хлопотала по хозяйству, а когда были у сына вечеринки, а они случались довольно часто, продолжала хлопотать до поздней ночи. Анастасия Даниловна умела замечательно солить огурцы, помидоры, капусту, арбузы, яблоки и делать всякие деликатесы. Соления ее были исключительно вкусными и даже весной, в апреле – мае, – как вчера посоленные. Она также была чудесной кулинаркой: лучше ее никто в Вешенской, бывало, не приготовит. А впоследствии этому искусству обучилась и Мария Петровна. Не отстали от нее и ее сестры, Анна и Полина. Анастасия Даниловна так же хорошо умела готовить варенья. Так уж внимательно она наблюдала за вареньем, чтобы оно не подгорело, не переварилось. Варенье всегда было ароматным, красивым на вид и очень вкусным. Умела она готовить всевозможные настойки, наливки. На базар за продуктами ходила сама и даже тогда, когда жили в достатке, все равно была экономна и бережлива до мелочей. В общении Анастасия Даниловна была тактична, умна, выдержанна, очень наблюдательна, малоразговорчива, но каждое слово было на месте.

Мать очень любила своего сына Михаила. Из-за него она выучилась грамоте, чтобы уметь самой писать ему письма в Богучар, где он учился в гимназии. Сын также горячо любил мать. Многие ее черты запечатлены в образе Ильиничны, запавшем в душу каждому, кто читал «Тихий Дон».

Погибла Анастасия Даниловна 9 июня 1942 года от бомбы, сброшенной фашистскими стервятниками и разорвавшейся во дворе дома Шолохова.

Замечательным стариком был Петр Яковлевич Громославский. До Советской власти он служил атаманом Букановской станицы. Но это был не реакционный, а, так сказать, нейтральный атаман. Белогвардейские власти посадили его в новочеркасскую тюрьму за то, что он не отступил с белыми. Освободила его Красная Армия, занявшая Новочеркасск, в то время областной центр донского казачества.

Петр Яковлевич был высокий, полный, стройный человек с громким голосом и с уже седой головой. Он во многом помогал Шолохову по хозяйству, организовывал доставку дров, фуража, добывал муку, зерно и другие продукты. Помогал строить дом с мезонином, тот самый, который потом фашисты разбомбили. На домашних вечерах Петр Яковлевич руководил пением и сам пел с желанием и успехом.

Шолохов умел прекрасно петь и даже «дишканил», а тесть замечательно владел басом. Иногда на такие вечера Михаил Александрович приглашал и районных руководителей с женами. Очень часто на этих встречах Шолохов читал отрывки из «Тихого Дона». Читать он умел, в его чтении страницы произведений становились как живая действительность: расцветали луга и сады, и даже сам воздух, казалось, насыщался особым ароматом. Впоследствии мне приходилось нередко слышать отрывки из шолоховских книг, читаемые лучшими артистами страны, и все же они не были такими яркими и красочными, как в исполнении самого Шолохова.

К началу моего знакомства с Михаилом Александровичем он был уже крупным, известным писателем, издавшим книги «Донские рассказы», «Лазоревая степь», два тома романа «Тихий Дон»…

Когда я приехал работать в Вешенскую, Михаил Шолохов был беспартийным. Это, конечно, не мешало ему близко стоять к партии, прекрасно понимать ее политику и претворять ее в жизнь литературными произведениями. Но все же, не являясь членом партии, писатель не в полную меру развертывал свою кипучую энергию. Я понимал, какую ценность представляет Михаил Шолохов для нашей партии и сколько он может принести пользы, став ее полноправным членом. И когда я посоветовал ему вступить в партию, Шолохов сказал, что он давно готов к этому шагу и что у него подысканы поручители. Подысканными поручителями были А.С. Серафимович и Л.Л. Авербах4. Авербах поручителем оказался неподходящим и был заменен. В октябре 1930 года Шолохов был принят кандидатом в члены партии. В числе его поручителей были Серафимович, Огнев, я и другие.

Принимали Шолохова в кандидаты партии на открытом партийном собрании в Доме культуры. Народу собралось много. Один из выступавших, Шевченко Иван Георгиевич, к тому времени заведовавший райзо, обвинял Шолохова в том, что он пишет про казаков-контрреволюционеров, а не пишет о рабочих фабрик и заводов, шахтерах, советовал ему ехать в промышленные районы, изучать жизнь рабочих и писать о них. Остальные участники собрания единогласно поддержали Михаила Александровича и единодушно голосовали за прием его в партию. На бюро райкома Шолохов без возражений был принят кандидатом в члены ВКП(б). На следующий день я вручил Михаилу Шолохову кандидатскую карточку. Писатель ничего не сказал, но улыбка на его ясном лице говорила о его радости, глубоком удовлетворении. К слову сказать, мы в райкоме тогда еще не знали, что Шолохов работает над новым романом о коллективизации.

Многое для своей будущей книги он получил из наблюдений и бесед с двадцатипятитысячниками – Плоткиным, Баюковым, Осмоловским и другими. Кроме этих товарищей, он дотошно расспрашивал других, много времени проводил с районными работниками – Красиковым Петром Акимовичем, работавшим одно время в райфо инспектором, И.М. Слабченко, тогда еще председателем райисполкома, работниками райзо Корешковым, Мирошниченко и рядом других товарищей. Особенно широкий круг знакомых у Шолохова был среди охотников-рыболовов и песенников. Шолохов часто организовывал облавы на волков и лис в местных лесах и в пойме Дона. Во время этих охот, рыбалок происходили задушевные разговоры писателя с колхозниками-казаками, благодаря которым пополнялись и наблюдения Шолохова за жизнью окружающих людей. Писатель не только рассказывал своим компаньонам, беседовал с ними, он жадно слушал, внимательно всматривался в их лица, фигуры, запоминал их язык, обороты речи, казачий колорит, фольклор.

Не менее важной формой общения были поездки Шолохова в колхозы, в бригады, встречи там с руководителями, специалистами, рядовыми колхозниками.

Помимо этих встреч с людьми, объединенными одной целью, были и другие, зачастую не предусмотренные писательским замыслом, а именно: к нему на квартиру с раннего утра и до позднего вечера приходили посетители самых различных категорий: колхозники, председатели колхозов, районные работники, учителя и другой народ. Со всеми нужно было поговорить, дать совет, оказать помощь. И среди этих людей Шолохов находил нужные ему темы, материалы, прототипы или только детали, отдельные черточки характера для того или иного персонажа романа.

Шло время, и как-то в одно прекрасное утро Михаил Шолохов пришел в райком и сказал, что начал писать книгу о колхозах, что отложил недописанный «Тихий Дон» и принялся за новый роман. Я тогда не понимал всей сложности создания книги, да я и теперь не много понимаю в этом, и мне казалось, что написать ему новую вещь – это пара пустяков. На самом же деле ему потребовалось довольно много времени, а еще больше труда для сбора материалов, художественного обобщения и обработки их. Трудиться он стал еще больше, еще упорнее. Я это замечал по его лампе. Дело в том, что электросвет тогда в Вешенской горел до 11–12 часов ночи, потом станица погружалась во мрак. Шолохов тогда зажигал обыкновенную керосиновую лампу и ночи напролет просиживал над рукописями. Приходя к нему утром, я видел лампу с закопченным стеклом и без керосина…

Отвечая на вопрос одного из корреспондентов, какой у него распорядок дня, Шолохов сказал, что правильного распорядка дня у него не было. «Не буду же я заставлять пришедшую за 30–40 километров колхозницу ждать часы приема». Поэтому для работы Михаил Александрович отводил ночное время, раннее утро, а день – для других дел, в том числе и для приема граждан.

Придя как-то днем в райком, Шолохов сообщил, что написал несколько глав новой книги о колхозной жизни и отослал их в Москву печатать. Название этой книги, сказал он, будет «С потом и кровью». Я несколько удивился такому названию и сказал

об этом Михаилу Александровичу. Он смущенно улыбнулся, но не изменил своего намерения насчет названия книги. Через два-три дня Шолохов получил телеграмму от редактора журнала «Новый мир» о том, что рукопись прочли, принимают к печати, но советуют изменить название. Тогда он пригласил меня к себе домой.

Когда я пришел, у него были Красюков и Зайцев. Михаил Александрович сидел за столом над рукописью. Я попросил прочесть несколько страниц. Он начал читать, дочитал до слов, где говорилось о вспашке целины. Я его остановил и говорю: «А ведь неплохое будет название – «Поднятая целина». Это название ему понравилось; он охотно согласился и тотчас же послал телеграмму5.

В другой раз, сидя на копне сена, Шолохов спросил: «Петро, слышишь, какими ароматами пахнет луг и скошенное сено?» Я чувствовал обычный запах скошенного сена. Он же перечислял запахи самых различных трав и цветов. Неудивительно, что и в январе, при оттепели, он прекрасно чуял запах вишневого сада. Его «Поднятая целина» начинается словами:

«В конце января, овеянные первой оттепелью, хорошо пахнут вишневые сады. В полдень где-нибудь в затишке (если пригревает солнце) грустный, чуть внятный запах вишневой коры… <…>…тонкий, многоцветный аромат устойчиво держится над садами до голубых потемок. <…> А потом ветер нанесет в сады со степного гребня тончайшее дыхание опаленной морозами полыни…»

Прочитав эти строки, чувствуешь и видишь перед собой тот сад, и тот день, и яркое солнце, и тот горизонт, и бал очку, где расположен и сад, и хутор. В этом чувствуется могучая сила художественного таланта Михаила Шолохова.

Для поездок по колхозам, на охоту и рыбалку у Шолохова был вначале серый, а затем белый конь – орловские рысаки, был и конюх, но по хуторам писатель иногда ездил сам, без кучера. Как-то в разговоре я высказал мысль о том, что хорошо бы добыть машину для райкома партии, которой бы пользовался и он. «Вы бываете в Москве, встречаетесь с руководителями правительства и могли бы об этом поговорить», – сказал я. Шолохов охотно согласился. Я написал от имени райкома такую просьбу, и Михаил Александрович, будучи в Москве весной 1931 года, сказал М.И. Калинину, что райкомовцы бедствуют без машины. Калинин распорядился из гаража ВЦИКа отправить Вешенскому райкому партии легковую машину – импортный «форд». Эту машину погрузили на платформу, прицепили к пассажирскому поезду и отправили в Миллерово. Шолохов же прислал мне телеграмму: «Получи для райкома партии машину, она в Миллерово на вокзале». Так райком обзавелся машиной. Всегда, когда Шолохову нужно было куда-либо ехать, он безотказно пользовался этой машиной.

Но в скором времени мы убедились, что такая спаренная езда неудобна. Она мало удовлетворяла и райком, и Шолохова. Появилась мысль еще раз просить М.И. Калинина. Снова написали письмо, в котором сообщили, что товарищу Шолохову приходится часто ездить в Москву, часто бывать в колхозах и других поездках, а ездить ему не на чем, одна машина двоих хозяев не удовлетворяет. В ответ на письмо новая автомашина Шолохову была дана незамедлительно. Но шофера найти было негде. Водителем у нас работал Василий Яковлевич Попов – сын райкомовского конюха Якова Игнатьевича Попова. Он управлял обеими машинами – наладит их, а мы сами ездили. <…>

В разгар сева яровых 1931 года мы с Шолоховым поехали по колхозам района. Вначале побывали в варваринском колхозе, затем в верхнечирском. После этого решили заглянуть в колхозы соседнего Верхнедонского района, в станицы Мигулинскую, Казанскую и Шумилинскую. Заглянули в райзо, райисполком, райком партии, посетили множество бригад, разговаривали с председателями колхозов, бригадирами, заведующими животноводческими фермами, колхозниками, колхозницами.

Невольно напрашивалось сравнение, и оно было не в пользу соседнего района. Там сев затягивался, шел медленно и плохо. На полевых станах было уныло. В одном хозяйстве не хватало семян, в другом не из чего было готовить обед. Допускалось плохое качество полевых работ, сеяли по плохо разборонованной земле, небрежно заделывали семена.

На второй или третий день после этой поездки Шолохов зашел в райком и прочитал нам большую статью о весеннем севе в двух районах. Он дал суровую оценку руководству Верхнедонского района, коснулся крайкома, не принявшего мер для ликвидации недостатков, хотя и знавшего о них. Статью эту «Правда» не поместила. Она ее послала крайкому партии для принятия мер. Но не на это я хочу обратить внимание.

Встречаясь с людьми, беседуя с ними о ходе сева, о выполнении плана, о количестве скота на фермах, Шолохов ничего не записывал. Он все это запоминал в точности и все это воспроизвел в статье – какой план сева яровых и отдельно колосовых и пшеницы, как он выполнен в том или ином колхозе, в той или иной бригаде, в целом по району. Шолохов называл фамилии, имена, отчества людей, с которыми говорил, с которыми встречался во время поездки по колхозам, приводил многочисленные факты из трудовой жизни бригад, описывал лица людей, которых видел, лица девушек, платки, которыми они были покрыты, их цвет и качество. Память Михаила Шолохова меня тогда поразила.

В 1931 году начала работать Вешенская МТС, находившаяся в хуторе Базки. Ее директором был вначале Кузин и затем Иваненко – двадцатипятитысячник, хороший работник. Конечно, опыта руководить столь новым по тому времени делом, как МТС, у него не было. Не было и опытных механиков, агрономов. Но МТС пахала землю, сеяла хлеб, с работой справлялась. В МТС было несколько импортных «кейсов» (на лигроине) и несколько «путиловцев», «фордзонов». «Кейсы» – это нечто вроде «интера» или «СТЗ», довольно мощные 15-сильные тракторы. «Путиловцы» же – маломощные, но все же стоящие по тому времени машины. И «кейсы», и «фордзоны» сыграли свою положительную роль. Пахали они глубоко, работали четко, не ломались. «Кейсы» за сутки вспахивали 9—10 гектаров, а то и больше. МТС уже тогда начали играть выдающуюся роль в деле создания кадров механизаторов, технической интеллигенции. МТС явились ведущим началом в колхозном строительстве. Они помогали колхозам поднимать вековечную целину, сплачивать вокруг себя основные массы колхозников. Машинно-тракторные станции тогдашних лет – это начало создания крупного машинизированного колхозно-совхозного строя в деревне.

В один из осенних дней 1931 года мы с Шолоховым поехали в Меркуловский колхоз, побывали в тракторной бригаде Грачева. Бригада пахала зябь. Шолохов расспрашивал трактористов, сколько трактор пашет в день, сколько за сутки, сколько расходует на гектар горючего, сколько стоит горючее. Интересовался, хорошо ли кормят трактористов, где они отдыхают. Интересовался и многим другим.

7 ноября в газете «Большевистский Дон» появилась шолоховская статья «Бригадир Грачев», в которой писатель утверждал: «Грачев понял и крепко решил, что к старому, к единоличному нет возврата, так же как нет возврата от трактора к быку… Грачевых – этих подлинных героев нашего времени – миллионы. Будущее принадлежит им». <…>

В начале 30-х годов колхозники работали с большим подъемом и энтузиазмом. Случаи отлынивания от коллективного труда были редкими. Новизна колхозного дела захватывала всех – от мала до велика. Отстающих брали на буксир передовые бригады и колхозы. В дальнейшем эти методы были осуждены, как вносившие путаницу в работу колхозов. <…>

Осенью тридцать первого, когда прилетели вальдшнепы, Шолохов пригласил меня на охоту. Что это за охота! Одна прелесть. Вальдшнеп быстро подымается вверх и летит не по прямой линии, а делает вольты, петли, поэтому попасть в него очень трудно. Но Шолохов попадал, у него уже на это была набита рука, он прекрасно умел стрелять. Влет он бил почти без промаха. Я расстрелял весь свой припас, да еще Шолохов давал мне патроны, и все же мне достались только три птицы, а Шолохов израсходовал всего 10–12 патронов, а трофеев добыл семь или восемь.

Охотились мы и на куропаток с собакой, была у него хорошая собака по дичи. Она прекрасно делала стойку. Как только учует куропатку, становится и показывает направление, где птица. Шолохов говорит: «Пиль!» – и она стремглав бросается на дичь. Куропатки с шумом поднимаются из травы и быстро летят. Тут-то и нужно стрелять. Шолохов успевает попасть, бывало, в двух, а я то промахнусь, то подраню, и тогда Джек быстро находит птицу и тащит Шолохову: он знает своего хозяина.

Иногда мы выезжали на машине в степь охотиться на стрепета. Эта птица машину подпускала близко. Подъехав поближе к месту, где залег стрепет, Шолохов быстро соскакивал с подножки, птица поднималась вверх. Шолохов стрелял влет и почти всегда попадал.

Михаил Александрович страстно любил охоту, у него было много ружей для разной дичи, а к ним – всяких приспособлений, принадлежностей. Охотился он, пользуясь лошадью, машиной, а чаще всего пешком. Любил устраивать облавы на волков и лисиц.

Однажды мы приехали охотиться на Островное озеро. Петр Яковлевич Громославский запряг нам лошадь. Провожала нас в дорогу Светлана – дочь Шолохова, ей тогда было 5–8 лет, и кто-то из фотографов нас заснял. Фотокарточка у меня сохранилась, на ней – Шолохов, я, Светлана и Петр Яковлевич. На охоте Михаил Александрович подстрелил несколько диких уток, дикую курочку и бекаса. Ружья у меня тогда не было. Шолохов давал мне свое…

* * *

Шел 1932 год… Яровой сев несколько затянулся в основном из-за неблагополучной весны и плохого состояния рабочих волов – из зимовки они вышли худыми, слабыми. Сделала свое дело чесотка, поразившая почти все поголовье стада. Закончить сев нам удалось в конце мая. В это время местами прошли дожди, они повторились и в конце июня, так что урожай обещал быть не хуже, чем в предыдущие годы.

В начале лета я возвращался в Вешенскую из Ростова, где был пленум крайкома партии. Райкомовскую машину не вызвал, она была нужна в районе, и попросил автомобиль в Миллеровском райкоме партии.

Стоял прекрасный летний день, ярко светило солнце, на небе не было ни облачка, ничто не предвещало непогоды. Внезапно надвинулись тучи, пошел дождь. Вначале он шел стороной, справа от дороги, но скоро захватил и нас. В бал очках побежали ручьи. В одной такой балочке около хутора Поповка, на полпути до Вешенской, машина стала. Пока шофер возился с мотором, вода стала быстро прибывать, а затем хлынула обвалом, стеной. Там, где-то выше по балке, прошел ливень. Он прорвал два пруда, и вода из них хлынула на машину и залила ее чуть ли не до самого верха. В конце концов я решил раздеться и выйти из машины. Воды в балке оставалось еще мне по грудь, да к тому же она была холодная, ледяная. Пришлось брать в хуторе волов и волами вытаскивать автомобиль.

Шофер дальше ехать отказался. Я взял лошадей в местном колхозе и двинулся в отделение совхоза «Красная заря». Приехал ночью. После дождя, который тогда прошел повсеместно, стало холодно, я был одет по-летнему, все на мне промокло. В отделении пришлось ночевать. Утром я долго не мог выехать, так размякла почва, а когда мы выехали, машина буксовала, двигалась медленно. С трудом добрались до Вешенской.

Купание в холодной воде и поездка в мокрой одежде не прошли даром. Я заболел малярией. Здоровье у меня давно уже было плохим, еще со школьной скамьи я болел малярией. Не оставляла она меня и в Вешках. В 1924 году к ней присоединился туберкулез легких. Кроме того, я болел хроническим бескислотным гастритом желудка.

Все это вынудило меня просить райком партии перевести меня на работу в другой район, поближе к городу, чтобы я мог лечиться и, насколько можно, иметь лучшие условия для работы. Крайком удовлетворил мою просьбу, послав на работу в г. Кропоткин, ст. Кавказская, парторгом ЦК КПСС во 2-м эксплуатационном районе Северо-Кавказской железной дороги. <…>

На Кубань приезжал Л.М. Каганович, произносил погромные речи. Ряд кубанских станиц занесли на черную доску. Объявили им бойкот. Промтовары из магазинов были вывезены. Часть кубанских станиц подлежала выселению на север. На место выселенных прибывали крестьяне из центральных областей РСФСР.

В феврале 1933 года ко мне в Кавказскую приехали вешенцы Петр Акимович Красюков, работавший после меня заворгом и заместителем секретаря райкома КПСС, и Корешков, при мне заведовавший райзо. Они привезли письмо от Шолохова. Привожу его целым, без каких-либо изменений, поскольку оно имеет большое значение для обрисовки положения дел, сложившихся тогда в районе.

«Дорогой Петя!

Не писал, потому что не было времени писать. Завтра еду в Москву. События в Вешенской приняли чудовищный характер. Петра Красюкова, Корешкова и Плоткина исключили из партии, прямо на бюро обезоружили и посадили. Это 8-го, сегодня семьи их сняли с довольствия, тем самым и ребят и семьи обрекли на физическое истребление, купить ничего нельзя, не говоря уже о хлебе, но даже картошки достать невозможно. Израсходовали эти 600 ц на снабжение Вешенской, ты знаешь это дело. Кустари, учителя, ремесленники, служащие и прочие съели хлеб, а ребятам обещают высшую меру. Но дело даже не в этом: старое руководство обвиняют в преступно-небрежном севе, в гибели 20 ООО га, в том, что мы потакали расхищению хлеба, способствовали гибели скота. Обвиняют во всех смертных грехах, в том числе и в кашарской группировке. Людей сделали врагами народа. Дело столь серьезно, что, видимо (если возьмут широко), привлекут и тебя, и Лимарева. Короче, все мы оказываемся контрами. Я не могу снять с себя ответственности, если так ставить вопрос. Выходит, что вы разлагали колхозы, гробили скот, преступно сеяли, а я знал и молчал. И для тебя вопрос стоит уже не о моральной ответственности, а о политической. Все это настолько нелепо и чудовищно, я не подберу слов. Более тяжкого, более серьезного обвинения нельзя и предъявить. Нужно со всей лютостью, со всей беспощадностью бороться за то, чтобы снять с себя это незаслуженное черное пятно. Об этом я буду говорить в Москве – ты знаешь с кем. Дело ребят ведет Яковлев. Скрыпов на закрытом бюро предъявил обвинение в преступном севе 1932 г. Истоки идут от хлебофуражного баланса и весеннего сева. Надо сказать, что крайком соответствующим образом информировал уполномоченных по Вешенскому району и – по-моему, не знает истинного положения вещей, но после хлебофуражного баланса, разумеется, настроен по отношению к району весьма подозрительно. Упирается, все это в то, что район не выполнил плана хлебозаготовок, несмотря на 4-кратные скидки. Сдано 34 ООО тонн, надо сдать до плана еще несколько сот тонн. Семена не заготовили. Взято все, за исключением тех ям, которые не открыли. Из партии уже исключили около 300 человек. Это до чистки, а завтра приезжает комиссия. Район идет к катастрофе. Скот в ужасном состоянии. Что будет весной – не могу представить даже при наличии своей писательской фантазии. Знай одно: будет в тысячу раз хуже, чем в Верхне-Донском районе в 1931 г. Не говоря уже о концентратах, семян собрано только 3/10 % к плану. Выданный аванс на трудодни хлебом изъят до зерна. Большое количество людей пухлых. Это в феврале, а что будет в апреле, мае? Арестовано около 3000 колхозников, более 1200 хозяйств по району выкинуто из домов. У 3500 хозяйств изъят картофель и скот (коровы, овцы). Всего с начала кампании найдено хлеба в ямах и изъято из домов (тот, который держался открыто, натурчасть) 590 тонн. Исключено из колхозов более 2000 хозяйств. Вот тебе картина накала. На правой стороне не осталось ни одного старого секретаря ячейки. Все сидят. Многих уже шлепнули. Остальным, кому 10 лет, а кто еще ждет суда. Как получишь письмо – немедленно пиши в Москву, мне. Адрес: Москва, Большая Дмитровка, проезд Художественного театра, дом 7/5, кв. 13. Кудашову, для Шолохова. Шли спешным.

Как будто все. Очень спешу. Писать бросил, не до этого. События последнего времени меня несколько одурили. Жду твоего письма. Ты-то согласен, что мы вели контрреволюционную работу? Ах, разъети их мать! Как вспомню, сколько сил и крови и нервов все мы расходовали на эти проклятые посев, кампании, на все – и вот результат. Обидно до печеночек. Корешков плачет навзрыд как мальчишка. Петра убит, почернел весь. Черт знает что делается! Этакого еще не видывали. Пиши тотчас же. В Москве пробуду недолго. Очень важно, чтобы твое письмо застало меня там. Что будем предпринимать? Нельзя же жить с этим клеймом. Привет Лимареву. Жму руку. Посылаю решение о ребятах.

13.11.33 г.

Твой М. Шолохов».

Письмо, как видите, написано с предельной ясностью и остротой. Яснее не напишешь. И все же, как я узнал со слов товарищей, Шолохов еще всего не написал. Перегибы были еще страшнее, еще чернее. Над людьми жестоко издевались, наставляли наган при допросах и обысках, выгоняли из теплой хаты раздетыми на мороз, избивали и прочее, и прочее.

Судя по письму, Шолохов был взволнован, расстроен, выведен из себя, как он признавался, «события меня одурили». Говорить ему со Сталиным не пришлось, он написал в Кремль обстоятельное письмо примерно такого же содержания, как приведенное выше (у меня письмо Шолохова Сталину не сохранилось). Сталин обещал сделать «все, что требуется», и предложил Шолохову сообщить, сколько нужно продовольственной помощи.

Не ожидая ответа Шолохова, правительство отпустило Вешенскому району сорок тысяч пудов хлеба, исходя при этом из обстановки, описанной Шолоховым. ЦК партии слушал не информацию крайкома партии, а писателя. Из писателя Шолохов вырастал в государственного деятеля. Он самым тщательным образом собрал эти данные не только по Вешенскому району, но позаботился и о Верхнедонском районе. И сведения эти послал письмом, которое привожу полностью:

«Дорогой т. Сталин!

Т-му Вашу получил сегодня. Потребность в продовольственной помощи для двух районов (Вешенского и Верхне-Донского), насчитывающих 92 ООО населения, исчисляется минимально в 160 ООО пудов. Из них для Вешенского района – 120 ООО и для Верхне-Донского – 40 ООО. Это из расчета, что хлеба этого хватит до нови, т. е. на три месяца.

Разница в цифрах по районам объясняется тем, что Верхне-Донской район граничит с ЦЧО, откуда колхозники и добывают хлеб, имущие – меняя на барахло, неимущие – выпрашивая «Христа ради». Для верхнедонцов есть «отдушина», а Вешенский район ее не имеет. Пухлые и умирающие от голода есть и в Верхне-Донском районе, но все же там несравненно легче. Это я знаю и по личным наблюдениям, и со слов секретаря Верхне-Донского РК т. Савуша.

Савуш считает, что до нови его району будет достаточно и 20 ООО пудов. Но этот оптимистический подсчет не отвечает действительности уже по одному тому, что он построен на следующих основаниях: «появилась зеленка, народ вышел на подножный корм, в июне работы меньше, следовательно, как-нибудь дотянем до косовицы…». Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вовсе ничего не даст. Некоторые семьи живут же без хлеба на водяных орехах и на падали, и с самого декабря месяца. А таких «некоторых» как раз большинство. Теперь же по правобережью Дона появились суслики, и многие решительно «ожили»: едят сусликов, вареных и жареных, на скотомогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падешь, но и пристреленных сапных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль…

Сейчас на полевых работах колхозник, вырабатывающий норму, получает 400 гр. хлеба в сутки. Но те из его семьи, которые не работают (дети, старики), ничего не получают. А много ли найдется таких, с закаменевшими сердцами, которые сами съедали бы эти разнесчастные 400 гр., когда дома – пухлая семья. И вот этакий ударник половину хлеба отдает детишкам, а сам тощает, тощает… Слабеет изо дня в день, перестает выполнять норму, получает уже 200 гр. и под конец от истощения и всяческих переживаний ложится, как измученный бык, прямо на пахоте. Он уж не только работать, но и по земле ходить-то не может. Такие полутруны с полей отвозят в хутора. А дома чем его голодная семья отпечалует?

Поэтому я считаю 120 000 пудов минимальной цифрой для Вешенского района и для Верхнедонского – 40 000. В среднем на душу выйдет по два пуда с фунтами на три месяца. Подмешивая к муке всякие корешки, проживут и работать будут как черти. А сейчас с выработкой беда. План ярового сева по Вешенскому району 134 750 гек. Сеют с 9 апреля. По плану кончить сев колосовых должны к 27 апреля. Посеяно же всего только 18 349 гек. По району осталось еще 6,5 тыс. гек. зяби. Кончат зябь, упрутся в весновспашку, и поползет кривая вниз. Если в прошлом году, когда начался массовый сев, колхозы района засевали в день 5000–6000 гек., то в этом году больше 1000 гек. еще не засевали за день.

Верхне-Донской район по плану должен засеять 91 000 гек., а засеял только около 17 000. Уже сейчас совершенно очевидно, что эти районы к сроку планы сева не закончат.

Плохо с севом и по Миллеровскому району, где благодаря необеспеченности семенами простаивают не трактора, а целые МТС. 22 марта я послал в «Правду» телеграмму о переброске семян в Миллеровский район. «Правда» телеграмму напечатала, снабдив ее заголовком «Результат непродуманной работы», а также примечанием от редакции. Бюро райкома 27 марта выносит решение по поводу этой телеграммы. В решении говорится о том, что Вешенский и Верхне-Донской районы должны были перебросить по одной тысяче тонн пшеницы на Миллеровский элеватор еще за погоду, но благодаря тому, что районные работники проявили неповоротливость и нежелание организовать перевозку, своевременная доставка зерна была сорвана. В конце решения записано: «Отметить, что со стороны Шолохова сигнализации краевым организациям не было». Решение это несколько странное, и вот почему:

1. Дело не в том, что районы «не хотели возить» и проявили непонятную неповоротливость. О каком «нехотении» можно говорить, когда речь идет о приказе крайпосевкома? Было вот как: в начале марта Вешенский РК получает телеграмму за подписями Гарина (зам. ПП ОГПУ) и Олова (крайзаготзерно) о том, чтобы колхозы района, на основании решений крайпосевкома, в течение ПЯТИ ДНЕЙ перевезли на Миллеровский элеватор 1000 тонн пшеницы.

При тогдашнем состоянии дорог нужно было все тягло, имеющееся в районе бросить на перевозку. Причем колхозы должны были отправить подводы сначала на пристанские пункты (расстояние от 10 до 60 км), погрузить хлеб, а потом уже везти его на Миллерово (от пристанских пунктов до ст. Миллерово расстояние 165–190 км). РК послал телеграмму, прося об отмене решения о переброске, т. к. в противном случае район рисковал оставить все тягло по дорогам Миллеровского района. Спустя несколько дней была получена телеграмма, подписанная секретарем крайкома Зиминым, подтверждающая прежнее решение. За это время наступила оттепель. Дороги стали непроездны. Угроза массовой, чуть ли не поголовной, гибели скота встала во весь рост (по плохой дороге на волах везти груз за 165–190 км было нельзя потому, что требовалось на такой прогон не менее 12–15 суток; на этот срок завезти с собой корм скоту было невозможно, а добыть у миллеровцев, хронически страдающих от фуражной бескормицы, тоже нельзя). Все же к перевозке приступили. Стали возить до ближайших колхозов Миллеровского района. В просевах начали ломать ноги волам и лошадям. В это все время возили из Вешенского района и миллеровцы, сотнями терявшие скот. В двадцатых числах марта колхозы Вешенского района самовольно прекратили перевозку, т. к. возить стало абсолютно невозможно, а 28 [марта] от т. Зимина была получена т-ма, разрешавшая перевозку прекратить… Промедление с началом переброски по Вешенскому району объяснялось не тем, что районные работники оказались вдруг неповоротливыми и «не захотели» возить, а тем, что хотели получить от крайкома санкцию на уничтожение скота, чтобы потом самим не отвечать за гибель его.

Что касается того, что я не сигнализировал краевым организациям, то это просто-таки смешно. Кому же было сигнализировать, крайпосевкому, который обязывал возить? Но ведь крайпосевкому уж наверное было известно расстояние от пристанских пунктов Вешенского района до Миллерова точно так же, как известны были и состояние дорог и последствия для тягла, коему надлежало проделать от 350 до 400 кил. А расплачиваться за все это опять придется колхозникам. Вот уж воистину: «Кому-кому, а куцему всегда вдоль спины!»

Примерно в это же время, когда миллеровцы ехали за хлебом в Вешенскую, а вешенцы везли хлеб в Миллерово, произошел курьезный случай, до некоторой степени характеризующий нравы и повадки высоких людей из края: хлеб, как я уже сказал, «катают» по дорогам, и вдруг в это самое время на имя секретаря Вешенского РК поступает «молния» от члена бюро крайкома т. Филова (он же редактор «Молота», он же особоуполномоченный по севу в Миллеровском, Вешенском и Верхне-Донском районах). «Молния» такого содержания: «Молнируйте Миллерово мое имя состояние дороги тчк Можно ли проехать Вешенский район». Хлеб возить можно, а особоуполномоченному проехать порожнем нельзя… Из РК ответили, что дороги-де плоховаты, в просовах, но ехать можно. Однако Филов, как видно, убоялся дорожных лишений и прибыть не изволил…

Вы пишете, т. Сталин, «сделаем все, что требуется». А я боюсь одного: поручит крайком тому же Филову расследовать вешенские дела (ему уже однажды поручали такое), он и начнет расследовать, руководствуясь принципом: «сильного обходи, да не будешь сам бит». Ведь советовал же он однажды: «Овчинникова лучше не трогайте». Филов или подобный ему подхалим краевого масштаба ничего «не обнаружит» и не потому, что будет он от природы слеп, а потому, что из опаски не захочет всего видеть. И получится так, что к ответственности будут привлечены только низовые работники, а руководившие ими останутся безнаказанными. Филов, находящийся сейчас в Вешенском районе, так примерно и заявил секретарю Вешенского РК: «По делу об извращении линии партии в Вешенском районе будут привлечены многие работники, а дело об Овчинникове будет выделено ввиду его болезни».

Так же как и продовольственная помощь, необходима посылка в Вешенский и Верхне-Донской районы таких коммунистов, которые расследовали бы все и ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Почему бюро крайкома сочло обязательным выносить решения по поводу моей телеграммы о переброске семян, а вот по докладным запискам ответственных инструкторов крайкома и крайКК тт. Давыдова и Минина, уехавших из Вешенского района, о грубейшем извращении линии партии, об избиениях и пытках, применявшихся к колхозникам, – до настоящего времени нет решения и крайком молчит?

Как-то все это неладно. Кроме этого, есть целый ряд вопросов, разрешать которые районные организации не берутся. А все эти вопросы требуют скорейшего разрешения.

2. Из колхозов исключали не только тех колхозников, у которых находили краденый хлеб, но и тех, кто не выполнил контрольного задания по сдаче хлеба. Задания же не выполнило ни одно хозяйство по району. Правильность исключения районными организациями не контролировалась. По колхозам свирепствовал произвол. Зачастую, пользуясь чисто формальным предлогом (невыполнение контрольного задания), исключали только потому, что необобществленный дом колхозника приглянулся правлению колхоза, или даже потому, что у того или иного колхозника было много картофеля. Исключали, а потом начинали «раскулачивать». Всего по району было исключено около 2000 хозяйств. Сейчас им не дают земли даже для посадки овощей. При таком положении вещей все эти семьи заведомо обречены на голодную смерть. Надо же с ними что-либо делать?

Точно так же и с конфискацией имущества и с частичными штрафами: выселяли из домов, забирали коров, овощи, имущество не только у изобличенных в краже колхозного хлеба, но и у тех, которые не выполнили контрольные задания по сдаче хлеба. Оштрафовано было более 25 % хозяйств (3350 на 24 января). Тысячами поступают жалобы, т. к. штрафовали и такие хозяйства, которые никогда не занимались сельским хозяйством и не были в поле (плотники, сапожники, портные, печники и пр.). Заявления, поступающие в районные учреждения, отсылаются в сельсоветы, а те взятое некогда имущество размытарили, продукты (овощи преимущественно) либо пораспределили, либо поморозили, перетаскивая из погребов. Разве же сельсоветы будут что-либо возвращать?

3. Нарсуды присуждали на 10 лет не только тех, кто воровал, но и тех, у кого находили хлеб с приусадебной земли, и тех, кто зарывал свой 15 % аванс, когда начались массовые обыски и изъятие всякого хлеба. Судьи присуждали, боясь, как бы им не пришили «потворство классовому врагу», а кассационная коллегия крайсуда второпях утверждала. По одному Вешенскому району осуждено за хлеб около 1700 человек. Теперь семьи их выселяют на север.

РО ОГПУ спешно разыскивало контрреволюционеров, для того чтобы стимулировать ход хлебозаготовок, и тоже понахватало немалое количество людей, абсолютно безобидных и в прошлом и в настоящем. Вешенский портной, извечный бедняк, иногородний Коломейцев, был арестован органами ОГПУ и просидел в заключении 4 месяца. Кто-то сообщил, что в 1916 г. Коломейцев пришел в отпуск в Вешенскую, будучи произведенным в офицеры; в доказательство доносивший сообщал, что самолично видел тогда на плечах Коломейцева офицерские погоны… Портной мужественно сидел 4 месяца и отрицал свое причастие к офицерству. Между прочим ссылался и на свою безграмотность, но это не помогало. И сидел, хотя вся станица знала, что офицером он никогда не был. Как-то допросили его более внимательно и только тут установили, что в 1916 г. служил он рядовым в гусарском полку, из этого полка и явился в отпуск в невиданной на Дону форме. Кто-то вспомнил это событие тринадцатилетней давности и, перепутав гусарские погоны с офицерскими, упек Коломейцева в каталажку…

Сейчас очень многое требует к себе более внимательного отношения. А его-то и нет. Ну, пожалуй, хватит утруждать Ваше внимание районными делами, да всего и не перескажешь. После Вашей телеграммы я ожил и воспрянул духом. До этого было очень плохо. Письмо к Вам – единственное, что написал с ноября прошлого года.

Для творческой работы последние полгода были вычеркнуты. Зато сейчас буду работать с удесятеренной энергией.

Если продовольственная помощь будет оказана Вешенскому и Верхне-Донскому районам, необходимо ускорить ее, т. к. в ближайшее же время хлеб с пристанских пунктов будет вывезен пароходами, и продовольствие придется возить за 165 км гужевым транспортом.

Крепко жму Вашу руку.

С приветом – М. Шолохов.

Ст. Вешенская СКК.

16 апреля 1933 г.»

После моего перевода из Вешенской крайком продолжительное время не посылал туда секретаря райкома партии. Это была большая ошибка. Заместителем секретаря остался заворг П.Т. Лимарев. У него не был нужного опыта и знаний секретарского дела. Предрика Карбовский также был новый и дела не знал. Нужно было представить крайкому партии хлебофуражный баланс для определения плана хлебозаготовок. Такой хлебофуражный баланс составлялся при мне. Но работали над ним тогда, когда хлеб еще был только посеян, а каким он родится, можно было только предполагать по некоторым весьма отдаленным данным. Перед уборкой урожая руководителей района вызвали на бюро крайкома по этому вопросу. Хлебофуражный баланс нужно было пересмотреть, уточнить. Крайком, исходя из своих соображений, наметил более завышенный план, райком и райисполком, исходя из своих данных, наметили план более реальный, близкий к жизни, хотя и он был завышен. Крайком отверг план района. Райкомовцы с этим не согласились, стали доказывать свою правоту. Крайком подверг Лимарева домашнему аресту в Ростове, в гостинице, а в район послал комиссию по определению урожайности, а стало быть, и по хлебофуражному балансу. Хлебофуражный баланс – это ход и расход хлеба в районе, стало быть, какая урожайность, таков и доход, по ней планировали размер хлебосдачи.

Определять урожайность крайком направил Овчинникова, секретаря Ростовского горкома партии, и Шарапова – директора завода «Красный Аксай», которые никакого представления о хлебе, об урожае не имели. Они написали то, что спланировало краевое земельное управление, т. е. завышенную урожайность.

Слухи о домашнем аресте Лимарева, а затем о его освобождении от работы, слухи о приезде комиссии, о расхождении мнений комиссии с мнением руководителей района распространились среди колхозников. Пошла молва, что план хлебозаготовок большой, что весь хлеб сдадут государству, а колхозникам ничего не останется.

С такими настроениями район вступил в уборку урожая и хлебосдачу. Приехав за семьей в сентябре в Вешенский район, я видел на полях неубранные копны хлеба, насквозь промоченные дождем. Хлеб гнил в копнах, зерно проросло, и по краям копен появились уже высокие всходы от проросшего зерна. Небольшой урожай 1932 года погибал в поле. Руководители же района вели дискуссию о хлебном балансе, о размерах плана хлебозаготовок, а организовать посевные работы не сумели. Колхозники видели, как гибнет хлеб. Уборка задерживалась, шла плохо. В итоге выполнить план нечем.

И только поздней осенью и зимой крайком спохватился, вспомнил о Вешенском районе, увидел, что план хлебопоставок не выполняется. Послали на хлебозаготовку опять-таки Овчинникова и Шарапова, а с ними большую группу коммунистов из Ростова.

Овчинников рьяно взялся за выполнение плана хлебопоставок. Ведь он еще в первый свой приезд определял урожайность, он фактически установил такой план хлебозаготовок. А теперь принялся доказывать реальность такого плана. Тут и начались перегибы, о которых Шолохов писал мне в письме, датированном 13.11.1933 г.

Гонцы из Вешенской после короткого пребывания в Кавказской вернулись в Вешенскую. Я послал Шолохову ободряющий ответ…

На лето 1933 года получил путевку снова в Теберду и поехал туда лечиться. Взял с собой двустволку, чтобы иногда походить по горам и пострелять дичь. Как-то пошел я с ружьем в горы, покрытые лесом. Меня догнал санаторный конюх верхом на лошади и передал телеграмму из Ростова от крайкома партии. В ней предлагалось прибыть в крайком к 10 утра следующего дня. Подписана она была Шеболдаевым. Сел я на лошадь и поехал в санаторий, а конюх пошел пешком.

Добраться из Теберды в Ростов за такой срок было делом мудреным. С трудом я достал машину и двинулся до Баталпашинска. Там вызвал дрезину из Невинномысской. На ней я и добрался до Невинномысской и едва успел к скорому московскому поезду. В Кавказской передал ружье сестре жены – Марии Федоровне (жена была в санатории), а сам поехал дальше, в Ростов.

В крайкоме мне сказали, что меня отзывают из Кавказской и направляют на прежнюю работу в Вешенскую, что внизу, около подъезда, стоит машина, на которой я должен немедленно ехать в Вешенскую по новому назначению, и что повезет меня туда секретарь крайкома партии Путнин.

Заехав на квартиру Путнина, мы взяли харчей и поехали в Вешенскую. В станицу прибыли в полдень следующего дня. К тому времени там уже собрался пленум райкома и актив районной парторганизации. Многие, если не большинство, были освобождены из тюрем и восстановлены в партии. Пленум с активом заседал недолго. Заслушав сообщение секретаря крайкома, он принял решение о кооптации меня в состав райкома и избрании секретарем районного комитета партии.

Шолохова на активе не было, так как он числился еще кандидатом. Дело о приеме писателя в члены ВКП(б) с осени 1932 года лежало в райкоме без движения.

В числе первых на бюро райкома был рассмотрен и вопрос о приеме Шолохова в члены партии. На следующий день я вручил ему партийный билет. Михаил Шолохов летом 1933 года стал членом партии со стажем с ноября 1932 года, со дня приема его партийной ячейкой…

Перед пленумом райкома бывший секретарь райкома Кузнецов бежал из района – почуяла кошка, чье мясо съела. На пленуме его не было. Предрика также выехал из района.

В скором времени председателем райисполкома в Вешенскую был направлен переведенный из Верхнедонского района Тихон Андреевич Логачев, с которым мы проработали в Вешках десять лет.

Пока я работал в Кавказской и отдыхал в Теберде, события в Вешках развивались в следующем порядке. Получив второе письмо Шолохова, Сталин прислал телеграмму:

«23.5.33 г. 7 ч. 57 м. из Москвы номер 101-59. Передано 23.5 в 0-40 м. Правительственная. Станица Вешенская Вешенского района Северо-Кавказского края. Михаилу Шолохову. Ваше второе письмо только что получил. Кроме отпущенных недавно сорока тысяч пудов ржи отпускаем дополнительно для вешенцев восемьдесят тысяч пудов – всего сто двадцать тысяч пудов. Верхне-Донскому району отпускаем сорок тысяч пудов. Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени.

Сталин».

Кроме телеграммы и хлеба, Сталин послал правительственную комиссию во главе с М.Ф. Шкирятовым. Приехав в район, Михаил Федорович выпустил из дома заключения всех арестованных и осужденных, распорядился об освобождении даже приговоренных к расстрелу и находившихся в тюрьмах Миллерово, Новочеркасске и других городах.

Шкирятов потребовал восстановить исключенных из колхозов, вернуть выгнанным колхозникам их законные права. Комиссия дала указание пересмотреть все дела исключенных из партии коммунистов и восстановить в партии невиновных, а невиновными были все исключенные в период с ноября 1932 и по апрель 1933 года.

Комиссия М.Ф. Шкирятова выдвинула требование возвратить колхозникам незаконно конфискованные дома, скот, домашние вещи – это верхняя одежда, пальто, шубы, обувь, платки, шали, мебель и прочее. Для выполнения этого указания была создана правительственная комиссия вначале под моим председательством, а затем под председательством предрика Т.А. Логачева. Комиссия работала долго. Нужно было рассмотреть более четырех тысяч дел.

Самое деятельное участие в этой сложной работе принимал М.А. Шолохов. К нему десятками и сотнями поступали заявления, жалобы и просьбы. Он их пачками приносил в райком и райисполком. Скот, коров, овец, свиней, птицу приходилось брать с ферм колхозов, а одежду, какая не находилась, пришлось оплачивать деньгами.

Комиссия возвратила несколько тысяч голов скота, выдала несколько миллионов рублей за вещи, которые были изъяты и не оказались в наличии.

Но не были по заслугам наказаны основные виновники этих перегибов – Овчинников, Шарапов, Кузнецов – и их вышестоящие вдохновители. Они остались на местах и продолжали тормозить развитие колхозов района. Руководители края остались недовольны тем, что по инициативе Шолохова в дела Вешенского района вмешался ЦК партии, что ЦКК на уровне своего представителя М.Ф. Шкирятова навела у нас порядок. Помимо воли крайкома и крайисполкома Центральный Комитет снял руководство района, помимо их желания отозвал меня из Кавказской и направил в Вешенскую. На мне руководители края срывали зло, всячески третировали меня. Посылали работников под видом укрепления района, на самом же деле давали задание всячески компрометировать меня. Такую же ориентацию получили и начальники политотделов, работники аппарата НКВД. Недостойную позицию они занимали и по отношению к Шолохову, невзлюбив писателя за его телеграмму в «Правду» и за письма в ЦК партии, за его открытые выступления против крайкома. Но Шолохов был орешек не по их зубам, а мне влетело – и в хвост, и в гриву…

Для исправления положения дел в районе сделано было много, но оставалось такое, что в памяти сглаживается медленно. Это люди, погибшие от голода, погибшие в пути, когда арестованных гнали пешком из Вешенской в Миллерово за 165 километров. Осужденные, выселенные из домов, исключенные из колхозов с изъятием имущества, их родственники, знакомые – у всех остался осадок от столь чудовищных перегибов и явно вредительских действий высоких представителей власти. Секретарь райкома партии Кузнецов остался ненаказанным. Если Кузнецов, Яковлев, Скрыпов и другие не были врагами, то они были шкурники, трусы, боялись, что их прогонят, и своей трусостью, угодничеством сделали черное дело. На заживление этих ран потребовалось много времени. И без того подогретые антисоветской агитацией кулаков и их пособников подкулачников, колеблющиеся колхозники считали, что Советская власть мстит им за участие в восстании 1919 года и подавлении революционного движения рабочих в царское время. На самом же деле это не была политика партии. Это были перегибы. Отъявленные мерзавцы своими злодеяниями дискредитировали новую жизнь. В 1933–1934 годах колхозники плохо работали, не проявляли активности, были подавлены столь чудовищным произволом и дикостью6.

В 1934 году Шолохов подарил мне авторский экземпляр своей книги «Поднятая целина» и сделал на ней следующую надпись: «Дорогому другу, принимавшему товарищеское участие в создании этой книги».

Ранней осенью 1933 года, когда еще по-летнему было тепло, в клубе станицы Вешенской собралось много народу. Заседала комиссия по чистке партии. Чистку должен был пройти и член партии большевиков Михаил Александрович Шолохов. Неожиданно в клубе произошло оживление: прошел слух, что к станице Вешенской подъезжает Шеболдаев. Слух оказался правильным, на чистку Шолохова прибыл секретарь Северо-Кавказского крайкома партии. Райкому не было известно о приезде Шеболдаева, хотя мне полагалось знать об этом. Шеболдаев с группой работников края прошел на сцену, где были члены комиссии по чистке7.

Шолохов находился в зале собрания. Когда подошла его очередь, он вышел на сцену и кратко рассказал автобиографию. Шеболдаев спросил у меня, почему Шолохов член партии с 1932 года, ведь он недавно был кандидатом партии, а прием в партию в связи с чисткой был закрыт. Я объяснил, как было дело. Он ничего не сказал. Его молчание я никак не мог объяснить – то ли он одобряет наши действия, то ли порицает их. Затем Шеболдаев спросил у председателя комиссии, когда очередь проходить чистку Луговому. Тот ответил, что Лугового в списках нет, что он, видимо, беспартийный. Но я, слышавший этот ответ, сказал Шеболдаеву, что чистку я прошел в Кавказской, и показал отметку, наклеенную марку о прохождении чистки партии. Шолохову комиссия вопросов не задавала, поскольку в зале сразу же зашумели, что «знаем Шолохова, он наш земляк, на наших глазах вырос». Комиссия записала решение: «Считать проверенным».

Летом тридцать пятого года Шеболдаев приезжал в Вешенскую вторично, два дня мы ездили с ним по колхозам, затем я проводил его до границы Боковского района. На этот раз с нами были Шолохов и Лунин. На лужайке Шеболдаев остановился отдохнуть и завел со мной разговор о моей брошюре «Вывести район из отстающих в передовые». Он требовал, чтобы я отказался от этой брошюры. Никаких доводов при этом он не предъявлял, заявив, что она неудачна, неправильно рисует колхозников. Но Шолохов поддержал меня и эту брошюру, хотя, когда я писал ее, с ним ничего не согласовывал.

Первоначально план «Поднятой целины» исчерпывался первой книгой романа. В первом издании «Поднятой целины» на последней странице стояло слово «конец». В дальнейших изданиях было напечатано: «Конец первой книги». Шолохов решил продолжать работу над романом. Его особенно донимали женщины, они упрекали Шолохова в том, что он мало уделил внимания своим героиням, что Лушка их не устраивает. Особенно на него налегали свояченицы – Анна Петровна, Полина Петровна, Лидия Петровна, – разделяла мнение своих сестер и сама Мария Петровна.

Делясь иногда замыслом второй книги, Шолохов говорил мне, что он хочет продлить ее до 1932–1933 годов и дальше, показать развитие колхоза, написать о зажиточной жизни колхозников. Но тут путь преградили известные перегибы. Несмотря на это, он писал отдельные страницы и о саботаже, но в его планы вмешалась война.

Остановлюсь на некоторых моментах общения с Шолоховым.

Весной при разливе Дона вода в нем становится мутной, грязной, негодной для питья. Колодцев в станице Вешенской почти нет, потому что она стоит на песчаном грунте, песок уходит вглубь на 25–30 метров, колодцы рыть трудно, и по воду люди ходили на Дон. В четырех километрах от Вешенской, в Отроге, бьет мощный родник. Этот родник образует большой ручей, небольшую речушку. Там стояла водяная мельница. Во время половодья некоторые жители привозили себе воду для бытовых нужд из Отрога, из этого родника. Вода очень хорошая, чистая, светлая, приятная на вкус, по удельному весу она очень легкая – легче донской. Возил себе воду из родника и Шолохов. Остальные жители пили, как в старину, из Дона. Речная вода нередко бывала причиной желудочно-кишечных заболеваний.

Как-то Шолохов высказал мысль о том, чтобы построить в станице Вешенской водопровод и взять воду из Отрога. Мы одобрили такое намерение и посоветовали ему поговорить об этом в Москве. При очередной поездке в столицу он обратился к Г.К. Орджоникидзе8 с просьбой помочь построить водопровод в Вешенской. Нарком тяжелого машиностроения, всегда относившийся внимательно к жизненным нуждам людей, поддержал Шолохова. Вешенской было ассигновано нужное количество средств. Орджоникидзе позаботился о выделении необходимых строительных материалов, машин и оборудования. Вначале в Вешенскую приехали инженеры-геологи. Они обследовали водоисточник. Оказалось, что Отрог берет свое начало из огромного подземного озера глубиной 13–15 метров, длина его около километра, ширина также значительная – 120–130 метров. Поверх озера пролегает мощный слой песчаной земли. На этом озере решили выкопать шахту и там, в шахте, соорудить насосную станцию, от Отрога проложить трубы в центр станицы, построить водонапорную башню, а сам источник взять в каптаж. Строительство вел райисполком во главе с председателем Логачевым. Инженеров-строителей и квалифицированных рабочих попросили в Ростове. При райисполкоме организовали стройучасток, руководимый инженером Каргиным, который оказался замечательным работником.

Началось строительство водопровода. Рыть траншеи для прокладки труб вышло все население станицы. Постоянную рабочую силу выделили колхозы. В течение строительного сезона – лета 1935 года – водопровод был готов.

Одновременно со строительством водопровода завершалось и сооружение педучилища. И на этом объекте отлично проявил себя тот же инженер Каргин. Здание полностью было готово к 1 января 1936 года…

В 1935–1936 годах в нашей партии проходила проверка парт-документов. Райком на всех малоизвестных ему людей запрашивал справки отовсюду, из тех мест, где они вступали в партию, где родились, где раньше работали. Такую же разведку вели и органы НКВД, многие бдительные граждане, сообщая в райком те или иные сведения о подозрительных личностях.

Секретарь райкома согласно инструкции о проверке сам вел эту огромную работу, сам проводил беседы, сам все проверял, составлял акты по установленной форме, приобщал всевозможные документы к акту.

Сколько грязных наветов на честных коммунистов поступало в райком! Так, например, мы получили материал на члена партии с 1919 года Наума Федоровича Телицына, в котором утверждалось, что он, Телицын, был у белых в восемнадцатом – девятнадцатом годах и охранял политзаключенных в новочеркасской тюрьме. На самом же деле Наум Федорович с группой станичников был в Красной Армии, сражался против белых. Поводом для ложного доноса послужило внешнее сходство коммуниста с одним бывшим тюремным стражником. Телицын круглолиц, и лицо его сильно изъедено оспой. Среди казаков тогда было много людей с рябым округлым лицом, но, как выяснилось, Телицын даже не казак, иногородний, из ремесленников, а эта часть населения у белых почти не служила. Правда, в девятнадцатом году иногородние принимали участие в восстании, но до этого они в Добровольческую армию почти не вступали.

На Логачева поступили данные, что он старорежимный волостной староста. На самом деле он член партии с 1918 года, был в волости обыкновенным деловодом, отец его маломощный середняк. При проверке управляющего отделением Госбанка Киреева мне самому пришлось съездить в станицу Курмоярскую. Оказалось верным, что он хотя и приемный, но сын лесопромышленника, у его отчима были в Курмоярской станице лесные склады. Киреева в период проверки партдокументов перевели работать в Каменский район, там он застрелился. Причину самоубийства установить не удалось…

Шолохов прошел проверку без замечаний, и ему мною был выдан новый единый партийный билет.

* * *

В стране назревали грозные события: аресты, судебные процессы, расправы с руководящими кадрами партии. Шеболдаев был переведен в другую область, на его место прислали Иванова. Вскоре его также сняли, и секретарем крайкома стал Евдокимов9. Тут-то и выяснилось, что крайкомовцы не забыли обиду на Шолохова и на меня за наши действия через их головы в годы известных перегибов. Они начали подсылать в район людей с заданием собирать на меня всякую дрянь, ловить на слове, искать, подкарауливать. Наши «промахи в борьбе с классовым врагом» – что Луговой, мол, делал доклад и не сказал или мало сказал о кулаке, о классовой бдительности, хотя обо всем этом в докладе было сказано достаточно. Стали искать у меня «классовую слепоту». Из крайуправления НКВД прислали и назначили начальником районного отдела некоего Тимченко с заданием пустить в ход весь разведывательный аппарат, настроить партийный актив против меня и моих товарищей. Ни с того ни с сего на том или ином собрании выступает то один, то другой и нагло указывает, что Луговой, дескать, не так сказал, не на то обратил внимание. Конечно, они получали вовремя и должным образом отпор, их наглые выпады тут же парировались.

Так, например, однажды выступил малограмотный, неразвитый молчаливый Романов и завел речь о классовой бдительности, хотя все знали, что он двух слов не мог сказать. За ним вдруг, ни с того ни с сего, выступает инструктор райкома Морозик – тоже о том же, выступает, а сам дрожит и бледнеет. Понятно, их соответствующим образом проинструктировали. Сам же начальник райотдела НКВД был подчеркнуто вежлив, мил и корректен. Особенно лебезили они перед Шолоховым и всей его родней.

Для укрепления района прислали вторым секретарем райкома партии Чекалина и дали ему задание объединить всех тех, кто против меня. Объединять было некого, поддержки Чекалин не получил, хотя много старался. Набралось таких – раз-два и обчелся: Романов, Морозик, Афонин, Ядыгин, Виделин, недавно прибывший, по-видимому, с таким же заданием, матерый волк и провокатор. Всех их Чекалин держал на шворке, как цепных собак, – дернет одну – она и залает, дернет вторую – та тоже и т. д.

Но ни начальник отдела НКВД Тимченко, ни Чекалин не добились ничего, партактив их не поддерживал. Чекалин скоро уехал. Вместо него прислали Киселева. Аресты усиливались. Никому ничего не сказав, тайком ото всех нас осенью 1936 года арестовали Красюкова, члена бюро райкома партии, уполномоченного по заготовкам, когда-то работавшего со мной в Кашарах секретарем райисполкома. Расчет был ясен: посадим Красюкова, а Луговой за него заступится, разделаем Лугового – обвиним и его в связях с врагами народа. Тем временем нажмем на Красюкова, он согласится подписать показание, что он враг народа. Тогда мы скажем, вон кого ты защищаешь – он враг, сам признался, значит, и ты враг, если врагов защищаешь.

Но получилось иначе. Красюков не подписал состряпанного обвинения в том, что он враг народа. Мы на бюро и на активе заявили, что у нас нет данных, изобличающих Красюкова как врага. Нам никаких документов о его вражеской деятельности не дали. Мы знаем Красюкова как честного, преданного партии коммуниста. Начальник райотдела НКВД и его сподручные выступили на бюро и на активе, обвинили нас в том, что мы врага народа до сих пор не исключили из партии. Мы крепились, в бюро райкома нас было мало – я, Логачев и Шолохов.

Красюков – житель Кашарского района Верхне-Грековской слободы, сын крестьянина, одно время был рядовым милиционером, затем участковым, после этого работал делопроизводителем райисполкома. В 1930 году его выдвинули секретарем райисполкома за то, что у него был хороший, четкий почерк. Одно время он учился на курсах трактористов, поэтому вместе с братьями собирался организовать ТОЗ (товарищество по совместной обработке земли); приобрести трактор, с тем чтобы самому работать трактористом. В начале нэпа он со своими братьями арендовал какое-то предприятие кустарного типа – то ли маслобойку, то ли мельницу. Работали они сами, никого не нанимали. Его брат был широко известный в округе кузнец. Красюков тоже вертелся около кузни, помогал брату. О том, что они арендовали маслобойню, Красюков мне не говорил, да и занимались они этим делом недолго и давно, никто об этом не вспоминал, а теперь это дело всплыло и Красюкова окрестили кулаком.

Затем арестовали директора Грачевской МТС Корешкова, обвинив его в том, что он якобы с убитого снял орден Бухарской республики, которым награждали за борьбу с басмачами. Корешков до окончательного разгрома банд служил в Красной Армии и боролся с басмачами, там и был награжден этим орденом. Выяснили якобы, что он не Корешков, а Коршиков: почему он был

Коршиковым и почему стал Корешковым, я до сих пор не знаю, но мне известно, что он житель хутора Калиновки Катарского района, до революции работал батраком в имении атамана Багаевского, там же, в Калиновке, был призван в царскую армию, находился на фронте, добровольцем вступил в Красную Армию и оставался в ней до самой демобилизации. Вернувшись домой, Корешков занимался сельским хозяйством, затем его выбрали председателем сельского Совета в этой Калиновке, а в 1930 году его назначили заведующим Кашарским районом. Из Кашар он приехал в Вешенскую, плохо разбирался в политике, но проявил себя как преданный партии работник. Ничего вражеского в нем не было. Но его пытками заставили подписать показания, где изображался он как враг народа. Корешков подписал все, что ему дали подписать, в том числе – что и я враг, что принуждал его, Корешкова, делать вражеские дела. В Базках был открытый суд над Корешковым, где он на вопросы суда отвечал односложно – «да», «нет». Тут же выяснилось, что Корешкову не давали много дней воды, что от жажды губы его потрескались. Суд был тогда, когда мы уже сидели в тюрьме и ничего этого не знали.

Затем арестовали Слабченко и Шевченко, а значит, теперь уже всех тех, которые по разным причинам приехали в Вешенскую из Кашарского района. И.Г. Шевченко в первые дни нэпа, как я уже писал, добровольно выбыл из партии по той причине, что не был согласен с нэпом. Он тогда учился в сельхозвузе, проявлял колебания. Это ему было поставлено в вину. В хозяйстве отца Шевченко была молотильная машина, но работали на ней сам отец и пять его сыновей, не применяя наемного труда. Все братья – добровольцы Красной Армии, с оружием в руках защищали Советскую власть.

Иван Михайлович Слабченко – сын кашарского крестьянина-бедняка, сам работал по найму у кулаков, был малограмотным, в политике партии разбирался слабо, свою грамотность повышал самообразованием. В работе допускал неровности, впадал то в одну, то в другую крайность, допуская грубость, перегибы, был горяч, вспыльчив, невыдержан. Находясь в тюрьме, Слабченко вел себя беспокойно, кричал, ругался, бил в дверь, показания, что он враг народа, не подписывал. Шевченко показания давал на Слабченко – какие-то дрязги. Они, работая в Вешках, не ладили, обвиняли друг друга во всяких мелочах. Шевченко, как более грамотный, агроном, хотел, видимо, быть предрика, а получилось наоборот – в райисполкоме председательствовал малограмотный Слабченко, и Шевченко должен был ему подчиняться. Перед арестом Слабченко работал директором совхоза в Катарах, а Шевченко предрика в Базках. В это же время арестовали Лимарева, он уже был председателем Морозовского райисполкома, до этого он работал в Вешках. Лимарев из крестьян выдвинулся на советскую работу, был также малограмотным, окончил в 1928–1929 годах Шахтинскую совпартшколу, ничего вражеского за ним не водилось. Он до конца проявлял себя как преданный, активный, старательный работник нашей партии.

Арестовав Красюкова, Лимарева, Корешкова, Слабченко, Шевченко, в разное время работавших со мной в Вешенской и в Катарах, наши недруги в краевом руководстве хотели заставить их дать показания на меня и Шолохова, что мы враги народа. Красюков, Лимарев и Слабченко отвергли такие предложения. Шевченко что-то показывал на Слабченко, выгораживал себя. И того и другого расстреляли. Лимарев продолжал сидеть.

30 мая 1937 года, когда в районе был закончен сев, крайком предложил провести райпартконференцию. На конференцию приехал Шацкий, бывший троцкист, в дальнейшем расстрелянный, а тогда руководивший оргпартработой в Ростове. На конференции я сделал отчет о работе райкома партии за истекший период. Шацкий заявил, что крайком меня отзывает с работы, что крайком меня «просветит», кто я на самом деле, и дал команду излить на меня всю грязь и клевету, которую злопамятные недруги накопили с тридцать второго года. Меня, Логачева и Шолохова обвиняли в том, что мы защищали врагов народа – Красюкова и других. В список меня не внесли. Часть коммунистов потребовала внести, однако Шацкий отклонил это требование. При тайном голосовании многие коммунисты внесли меня в список, они голосовали за меня.

Поддерживать работников партийного аппарата, обвиненных в связях с врагами народа, было делом рискованным, и все же ряд коммунистов выступил в мою защиту. Это – И.В. Тютькин, Екатерина Ермакова и другие.

На конференции выступил М.А. Шолохов. Ему высказываться было трудно, но он выступил, выразил свое несогласие с мнением крайкома, что бюро райкома партии якобы защищало врагов народа. Он сказал, что ему такие враги неизвестны. Шолохов заявил, что бюро райкома партии проводило правильную политику, что райком, руководимый Луговым, успешно справлялся со всеми задачами районной парторганизации.

Выступал на райпартконференции и я. Шацкий требовал, чтобы я каялся в своих грехах перед партией, но мне каяться было не в чем. Моя жизнь и работа были на виду у всех. За время моего секретарства в Вешках (до и после кулацкого саботажа) колхозы района окрепли, урожайность увеличилась, в районе были построены с помощью и по инициативе Шолохова водопровод, здание педучилища, элекстростанция, баня, переоборудован театр колхозной казачьей молодежи. В прошлом в моей работе и жизни также не было ничего, что можно было бы взять под сомнение, – ни к правым, ни к левым я не примыкал, наоборот, на собраниях, конференциях я выступал с разоблачением их деятельности…

После конференции нас с Логачевым многие стали сторониться, обходить другими улицами, не здоровались с нами. Это было понятно – все ждали нашего ареста.

Шацкий сказал: «Ждите вызова». Вот мы его и ждали. Ходили всякие разговоры – то нас исключат из партии, то нас посадят в тюрьму. Я никогда не предполагал, что меня посадят в тюрьму, никаких доводов для этого я не находил, все перебрал в голове, но причин не находил.

Не откачнулся от нас Михаил Александрович Шолохов. Он звонил нам по телефону, приглашал к себе, бывал у нас. Вызова в крайком партии мы ждали целый месяц. Все это время, если не каждый день, то через день, ездили вместе с Шолоховым на рыбалку или на охоту. Он отмежевался от нового руководства райкома, открыто, на глазах у всех, поддерживал хорошие отношения с нами – лицами, подозреваемыми в принадлежности к врагам народа. Рыбы мы, конечно, ловили мало, но взятые на рыбалку харчи уничтожали без остатка. Мы просто коротали время, а Шолохов, чуткий и отзывчивый человек, создавал нам условия для того, чтобы можно было легче перенести невзгоды, свалившиеся на нас. Ему и самому было нелегко. Мы все эти дни были с ним неразлучно – или на рыбалке, или у него дома.

В начале июня была получена телеграмма из Ростова. Нас вызывали в крайком. Мы взяли с собой харчишек, бельишко, попросили в райкоме машину до Миллерово, но в ней нам отказали. Пришлось просить у Шолохова. Михаил Александрович снарядил свою машину, и мы поехали в Ростов.

На другой день мы пришли к Шацкому. Он сказал, чтобы мы написали объяснения по делу наших связей с арестованными «врагами народа» – Красюковым и другими и принесли к 10 часам вечера ему. Днем мы старательно написали объяснения, к вечеру сходили в кино и в назначенное время пришли к Шацкому.

Первым к нему вызвали меня. Я вошел в кабинет и протянул Шацкому объяснение. В этот момент ко мне справа и слева подошли два лейтенанта НКВД и стали ощупывать мои карманы, ища оружие. Оружия у меня не оказалось – зачем оно мне было нужно?

Шацкий предложил положить партийный билет на стол. Я отказался. Лейтенанты приказали мне следовать за ними. Повели в лифт, а из лифта в легковую автомашину, на улицу Энгельса, 33, в НКВД. Привели в комнату коменданта, тот обыскал, отобрал все, что было можно, и отвел на второй этаж, в комнату, где помещалась парикмахерская. Но все из комнаты было убрано, стоял один длинный стол для зеркала, на полу валялись волосы. Здесь я пробыл с 1 часа ночи до 5 часов, до зари. На рассвете меня отвезли в «воронке» в общую тюрьму на Богатяновском и поместили в небольшую камеру человек на шесть на втором этаже. Народу здесь было битком набито. Спали на полу, валетом, иначе уложиться места не было.

Здесь я пробыл месяц с небольшим. За это время никто со мной ни о чем не говорил, никаких обвинений не предъявлял, ордер на арест мне не показали, посадили и все. Сидели в этой камере самые разные люди – какой-то Гайворонский, учитель, все навязывавшийся на разговор об Америке, что-де там хорошо живется, и о хороших порядках там. Сидел один профработник из Ростова, не то из райкома союза, не то рангом повыше. Сидел некий Козаченко из Батайска, работник «Заготскота», украинец, часто вспоминавший свою жену, которая ему приносила передачи – вышитые украинские сорочки, полотенца. Был один бывший троцкист, старик, все время со всеми ругавшийся. Был еще колхозник, молоденький паренек, арестованный, по его словам, за то, что говорил о каких-то непорядках в колхозе и в стране.

Кормили плохо. Утром и вечером чай, вернее, кипяток, в обед похлебка из воды и крупы или воды и капусты. Хлеба граммов 250–300. Лето стояло в разгаре, все мы были в трусах, окно держали открытым, оно выходило во двор. В него был виден двор и вся внутренняя часть тюрьмы. Во дворе можно было видеть заключенных, когда их группами выводили на прогулку. Камера, где я сидел, вела переписку с соседними камерами и с теми, которые были вверху и внизу. Для этого пользовались спичечной коробкой и длинной ниткой. Клали в коробочку записку и камешек для тяжести и кидали в сторону соседнего окна, а те ее ловили, а сверху соседи опускали такую же коробочку. Во время прогулок в одной из камер я увидел Логачева. Он сидел этажом выше. Потом я увидел Красюкова. Он сильно изменился – из здорового, толстого он превратился в высокого и длинного, худого как скелет. Огромные рабочие сапоги болтались у него на ногах, длинные тощие руки висели как плети. Он был в трусах и майке.

Передачи мне не приносили, да их и не разрешали. Как-то свояченица Зоя Федоровна Дуденко сумела передать пару белья. Я подружился с украинцем Козаченко. Он обвинялся во вредительстве на базе «Заготскота». Вредительство заключалось в том, что случился падеж от бескормицы и скученности скота. Его впоследствии оправдали, и он во время войны в составе 197-й стрелковой дивизии был автоматчиком, его взвод нес патрульную службу в Вешенской, и участок патрулирования совпал с тем местом, где я жил. Это было в июне 1941 года. Возвращаясь из райкома партии домой на вечерней заре, я около квартиры встретил автоматчика, всмотрелся в него и узнал Козаченко. Мы оба обрадовались. Я позвонил командованию дивизии, чтобы его подменили. Они это охотно сделали, и мы весь вечер сидели у меня дома, пили чай и вспоминали те тяжелые дни в нашей жизни. Во вторую военную зиму он героически погиб в боях за совхоз «Красная заря» Боковского района, в 50 километрах от Вешенской. Так оборвалась жизнь этого замечательного, душевного, не унывающего никогда, всегда веселого человека.

Когда мы были в камере, часто вели разговоры о прожитой жизни, вечерами он тихонько пел задушевные украинские песни, и мы тихо ему подпевали. В камере был карандаш и тонкая курительная бумага, многие писали письма на волю и во время прогулок перекидывали их через забор на тротуар в расчете, что их кто-либо подымет и пошлет по адресу. Писал и я такое письмо Сталину, доказывал, что напрасно посадили в тюрьму. Писать что-либо – жалобы, просьбы, заявления – нам запрещалось. Мы содержались в строгой изоляции. Никого к нам не допускали – ни прокурора, ни врача, хотя переписка между камерами шла оживленная, но писать было решительно нечего. Ну чем я мог поделиться с Логачевым или с Красюковым? Сидели мы, ничего не зная, не ведая. Новости слышали только от вновь арестованных, вот и все.

На допросы из камеры вызывали редко, да и вызываемые мало что могли рассказать. Из хлеба заключенные сделали фигуры шахмат. На полу в темном углу, куда глаз надзирателя не доставал, начертили шахматную доску и играли в шахматы. Это хоть немножко отвлекало от той тяжести, которая непомерно давила на меня. Тяжесть незаслуженных, диких, ни на чем не основанных действий, начавшихся с ареста. Так как и обвинений мне не предъявили, да их и до дня освобождения не предъявляли, а лишь требования подписать уже напечатанное на машинке показание. Ни одного человека, который бы сказал, что он враг Советской власти, не согласен с политикой партии, я в камерах не встречал. Не встречал и тех, которые открыто поддерживали бы Троцкого или Бухарина. Возможно, что скрытые враги и были, но большинство было таких, как я, и мне подобных, ни в чем неповинных людей10. <…>

Из камеры арестованных часто вызывали на допрос. Вызвали и меня. Посадили в «воронок». Он был оборудован не так, как в Ростове, в нем были отгорожены клетки, где можно было только стоять, прижавшись к стене. Клетка закрывалась дверкой, посередине был проход. По бокам несколько клетушек, в которых можно только стоять, и то впритирку. Меня посадили в такую клетушку первым, затем стали усаживать других. Я услышал разговор, и он мне показался знакомым. Это были голоса Логачева и

Красюкова. Вначале один, а затем другой что-то говорили охране. Когда машина тронулась, я постучал по перегородке и спросил, кто со мной по соседству, и сказал, что я Луговой. Тогда сосед ответил, что он Логачев. Я спросил у него: «Как дела, Тихон?» Он сказал, что дела крайне плохи, что он готов повеситься, что он подписал показание, подписал, что он враг народа, подписал, что и я враг народа, что подписал и о Шолохове, якобы тот тоже враг народа. Я тут же разругал его, как только умел. Но потом посоветовал, как только он добудет бумагу и карандаш, написать отречение от того показания и изложить в нем причину, почему он подписал такие показания. Советовал потребовать прокурора и все ему рассказать.

Нас на этом прервали. Куда-то привезли. Он еще успел сказать, что сделал это потому, что его пытали и что он не выдержал и подписал (не выдержал этот кремневой крепости человек). Видимо, после подписания он был в этой общей камере, какую мне показывали, где хорошо кормили, где я только глянул на хорошую еду.

Поместили нас в каком-то полутемном помещении на первом этаже. Каждому здесь была дана приличная койка. В камере было человек семь или восемь, один из них поляк – видный работник Польской компартии, он приезжал по делам в Коминтерн. Как он был арестован, за что – не знаю. Он мне подарил старенькие заштопанные носки, у него их было много. Мои носки и портянки попрели, порвались и я надевал сапоги на босу ногу.

Остальные арестованные лежали на койках и молчали. Видимо, они были подавлены. По всему было заметно, что арестованы они недавно. Просидел я здесь не более суток. Поздно ночью меня вызвали и повели на допрос. Долго водили по коридорам, поднимали на лифте и наконец ввели в приемную и сказали: «Пойдешь к Ежову».

Ежов допрашивал меня один. Он встал из-за стола, где были телефоны и всякие канцелярские принадлежности, и подошел к другому длинному столу, стоявшему у стены. Он остановился в конце стола, противоположном тому, где я стоял. Возле Ежова виднелась высокая стопа «дел». Я вначале подумал, что это «дела», заведенные на других арестованных. «На тебя имеется пятнадцать показаний, – и он похлопал ладонью по стопке, – изобличающих тебя во вражеских делах». Я попросил назвать хотя бы одно. Он стал называть фамилии людей, давших на меня показания. Фамилии этих людей я слышал впервые, я не знал, что это за люди. Так я и сказал Ежову, что я их не знаю, и попросил по порядку прочесть все заново. Первым оказался гражданин из станицы Боковской. Сидел он в Миллеровской тюрьме, ему, как стало известно позже, обещали освобождение из-под ареста, если он даст на меня показания. Что с ним сделали, мне неизвестно, но показания он подписал. Я, не зная, кто его допрашивал, сказал Ежову, что допрашивал Кравченко, начальник райотдела НКВД, этот ярый карьерист и вредитель. Ежов спросил, откуда я это знаю. Я ответил, что слышу по смыслу, что это дело рук Кравченко. Вторым был житель города Миллерово. Я также сказал, кто его допрашивал. Ежов спросил, откуда я и это знаю. Я сказал, что угадываю по «творчеству» этого негодяя. Так я опознал следователей многих допрошенных, дававших на меня показания, рассказал Ежову, чьих было рук это дело. Все эти показания были даны лицами, по тем или иным причинам арестованными, сидевшими то в Миллеровской, то в Каменской тюрьмах, слышавшими где-то мою фамилию и больше ничего не знавшими. Им предложили подписать протокол допроса с показаниями на меня, и они его подписали. Их обещали после подписания протокола допроса выпустить из тюрьмы за это. Да если бы и не обещали, они бы подписали все равно, а некоторым дали бумажку, сказали: «Подпиши», те не глядя подписывали. Другим говорили: «Подписывай, так надо» и так далее. Ежов прочитал мне пятнадцать дел, ничего мне не сказал, велел увести. Но еще до ухода я рассказал Ежову, как мы ехали с Логачевым в машине по соседству, разделенные диктовой перегородкой, что Логачев мне рассказал о его показаниях, полученных под пытками, и что он от них отказывается. Ежов удивился тому, что нас так везли, что мы имели возможность разговаривать, что охрана этого не учла.

Тогда я думал, что, рассказав историю с показаниями Логачева, я открыл Ежову многое, я думал, что ни он, ни Сталин этого не знают, и был поражен тем, что Ежов даже не обратил на это внимания. Теперь это прояснилось, потому что стало известно: он, Ежов, по указанию Сталина давал указание применять пытки к арестованным, так называемым врагам народа.

От Ежова меня привели к следователю по особо важным поручениям. Он меня продержал остаток ночи и весь следующий день. Говорил о тех же пятнадцати показаниях, которые читал Ежов. Сказал далее, что Шолохов от меня отказался, что он раскусил меня и отрекся, что сейчас он в Москве и обо всем им написал. Отказались от меня, по словам следователя, и моя жена, Мария Федоровна, она дала на меня показания, что я враг народа, и даже мой сын, Электрон, также от меня отрекся. Все эти сутки я ни на минуту не присел. Как у Ежова, так и у следователя я стоял на ногах, ослабел предельно, силы покидали меня. А следователь одно твердил, что я изобличен, что я враг народа. Когда он сказал о сыне, которому было семь лет, я понял, что у следствия нет никаких улик против меня, да и откуда они могли появиться? Как мог малыш от меня отказываться, что он понимал?

Следователь пытался всем, чем мог, действовать на мою психику. Яснее стало, что это искусственное дело нечем подкрепить, если прибегают к таким доводам. Следователь сказал, что он даст мне очную ставку с женой и сыном, что они в Москве. Я подумал: «А что она может на очной ставке против меня сказать? Ничего. За мной, кроме того, что я по-своему реагировал на арест Красикова, ничего не было. Следствие могло заставить ее говорить всякую ересь, но доказать ложь все-таки будет нечем». Поэтому я объяснил следователю, что все это ложь, что все это выдумка досужих людей, карьеристов, вредителей, матерых врагов народа, которые заведомо знают, что это ложь, но пытками заставляют честных, преданных партии коммунистов подписывать на себя и других всякие ложные показания, что такие мерзавцы, как Кравченко, Сперанский, Григорьев, Андронов, могут выбить любые показания. Но ценность этих показаний более чем сомнительна.

Поздно вечером меня отвели в камеру. Там наконец покормили гречневой кашей, дали чаю с хлебом. В камере я был один.

Перебирая в памяти минувшие сутки, допрос лично наркомом внутренних дел Ежовым и его следователем по особо важным поручениям, я не мог прийти ни к какому определенному выводу. Трудно было что-либо предположить. Жестокость допроса, построение вопросов и заявлений следователя были просто страшными, грубыми, такими же, какие были в Ростове, и ничего хорошего не могли сулить. Одно было ясно, что нами – мною, Логачевым, Красюковым (голос его я слышал в вагоне) – заинтересовалась Москва, сам нарком, что в нашем деле наступил какой-то поворот. Но по ходу следствия заметить, что этот поворот к лучшему, было невозможно. Та же грубость, те же окрики, запугивание, одиночка ничего хорошего не предвещали.

В голове толпились, трудились, роились мысли. Москва, наркомат внутренних дел, мне, подследственному, за сутки дали стакан чаю, не позволили спать, не дали отдохнуть, заставили стоять, а когда я падал на стул от изнеможения, на меня кричали: «Встать! Что расселся!» Следователи менялись, ходили кушать, ходили отдыхать, спать, а я стоял. И это у наркома Ежова, это в Москве – столице социалистического Отечества, за которое я с юных лет боролся с оружием в руках.

«Что же это такое, – думалось мне. – До чего же сильны мои противники, до чего они пользуются доверием в ЦК партии, что так могли убедить Ежова, дать ему такие материалы на меня, что он верит им, верит, что я враг народа». Для меня это была величайшая трагедия. Верному сыну партии, с юных лет связавшему свою жизнь, свою судьбу с именем Ленина, с Коммунистической партией, ставшему в пятнадцать лет комсомольцем, а в восемнадцать – коммунистом, активно проявлявшему себя в борьбе с троцкистами, с правыми, не знавшему колебаний, а знавшему генеральную линию партии, пришлось выслушивать обвинения в измене партии, меня объявляют врагом народа, сажают в тюрьму, избивают, истязают, пытают, создают чудовищные условия жизни в камерах, на допросах, требуют подписывать заведомо ложные показания. Это ли не безумие, это ли не трагизм?!

Что же случилось, что произошло? Я не менялся, мои убеждения, мой уклад не менялись. Я как работал по укреплению колхозов, по укреплению и сплочению парторганизации, так и продолжал работать. Никаких враждебных действий или поступков, расходящихся с линией партии, я не совершал. Не было такого ни в мыслях, ни в словах, ни в делах. Такие, как Шацкий, говорят: «Защищал Красюкова, а он враг народа». Но я лучше его знал Красюкова, знал всю его подноготную. При мне он в Кашарах вступал в партию, я выдвигал его по работе, и ничего вражеского у него не было. Не было у него и каких-либо колебаний, сомнений в политике партии. Он прочно стоял за генеральную линию ВКП(б), в практической работе добросовестно выполнял поручения партии, строил колхозы, укреплял их. Правильно разъяснял партийную политику колхозникам. Его оговорили, оклеветали, создали на него ложное дело, без каких-либо фактов объявили врагом народа, и я, облеченный доверием партии, доверием коммунистов районной парторганизации, должен был послушно повторять за Шацким, что Красюков – враг народа! Я считал своей партийной обязанностью, своим долгом разобраться в обвинениях. Проверить, на чем они основаны. Нет ли здесь, в деле Красюкова, ошибки. И вот за это меня тоже обвинили, меня назвали врагом народа. И это повторяют не где-либо, а в Москве, в Наркомате внутренних дел, у Ежова, который одновременно является и секретарем ЦК ВКП(б), и председателем комиссии партийного контроля.

Работая в сельскохозяйственном районе, я главное внимание, естественно, уделял колхозам. Строительство колхозов – дело новое, неизведанное. Никто в деталях не знал, как их организовать, как строить, как в них налаживать жизнь. Примеров строительства колхозов за всю историю человеческого общества не было. Известно мне было теоретическое учение марксизма-ленинизма о коммунизме, знал я программу партии, знал решения партии о строительстве коммунистического и социалистического общества, но практически все это делалось ощупью, учились на преодолении трудностей, равнялись на передовых. А какое оно – передовое, как, почему нужно равняться, этого известно не было. В работе допускались ошибки, их исправляли и шли дальше. <…>

Допросами меня больше не донимали. Но вот снова вызвали и повели к Ежову. В кабинете наркома сидел Михаил Александрович Шолохов. Я прежде всего посмотрел, есть ли у него пояс. Одет Шолохов был в гимнастерку и брюки-галифе, цвета хаки, в сапоги, имел широкий армейский пояс, в руках была трубка и на столе лежал его кисет, в который он обычно насыпал махорку. Курил он тогда махорку. При моем появлении Шолохов поднялся, пошел мне навстречу, обнял, мы расцеловались и прослезились. Это тронуло и Ежова, у него также навернулись слезы на глаза. Ежов усадил меня за столик справа от себя. Слева сидел Шолохов. Предложил чаю, на столе стояли фрукты, виноград.

Но разве мне было до чая! Вначале по поясу, а затем уже по приему Ежова я понял, что Шолохов не арестован (в тюрьме ходили слухи, что он арестован, у некоторых заключенных требовали показаний на Шолохова, и они их давали) и находится на приеме у Ежова. Он пожелал повидаться со мной, и Ежов это сделал. Как я был этому рад, нет таких слов, чтобы все это описать. Шолохов только посматривал на меня, но ничего не говорил. Ежов спросил, носил ли я раньше бороду. Я ответил, что никогда не носил, что это меня в тюрьме не стригли и не брили. Он тут же приказал меня постричь. Меня вывели в другую комнату и тут же постригли и побрили, и даже поодеколонили. И снова ввели к Ежову. Я немного оправился от встречи, стал говорить о своей невиновности. Ежов заверил меня, что он все самым внимательным образом разберет, проверит, и выразил надежду на то, что скоро я буду освобожден. Меня снова отвели в ту же камеру. В камере я никаких подробностей не рассказал, ограничился лишь тем, что был на допросе у Ежова и что там же меня постригли и побрили. Соседи сделали вывод, что меня скоро освободят. Мне казалось, что это сон, так все было неожиданно. В камере я еще просидел довольно долго – недели две или три. 22 октября 1937 года меня освободили11.

Прощаясь со мной, заключенные просили позвонить их семьям по телефону и сказать хотя бы одно слово. Я позвонил, но их семей в Москве не оказалось – они уже были высланы на север, и на квартирах жили другие люди.

Из камеры меня привели в приемную начальника АХО наркомата. Там я встретил Красикова, а затем привели и Логачева. Начальник АХО дал нам денег, дал порученца и сказал, что он нас отвезет в гостиницу, а назавтра утром поведет в магазины, чтобы купить для нас одежду. Порученец меня поместил в гостиницу «Националь» на углу улицы Горького и Охотного ряда, а Логачева и Красюкова повел в гостиницу «Новая Москва». В «Национале» я бывал раньше с Шолоховым, знал и гостиницу «Новая Москва», она размещалась за Красной площадью, за мостом. Мой номер был большой, из двух комнат, стояли три койки и другая обстановка, лежали ковры. Номер же, отведенный для Логачева и Красюкова, был маленький, однокомнатный. Я позвонил к ним в номер, ответил Логачев. Спросив, как они устроились, сказал, что сейчас прибегу к ним. Не хотелось мне в такой момент быть одному. Я поспешил к ним. Шел пешком, быстро, почти бежал, прошел Красную площадь, обогнул Спасский собор, перешел Замоскворецкий мост и попал в гостиницу. Нашел их номер. Они ждали меня.

Мы решили пойти в ресторан, на лифте поднялись на 11-й этаж. Зал был залит светом, на сцене разместился огромный джаз-оркестр. Заказали мы на первых порах яблок, груш, винограду и одну бутылочку вина. Выпив вино и моментально уничтожив фрукты, мы заказали ужин. Посетители с подозрением смотрели на нас. Мы были оборваны, в грязном одеянии, без поясов, брюки придерживали рукой, нечем было их пристегнуть.

Ресторан стал закрываться, и мы пошли в номер. Спать мы не ложились всю ночь, до прихода порученца мы разговаривали о пережитом и перенесенном. Каждый поскорее хотел рассказать о своем наболевшем.

Сидя в тюрьме, я часто мечтал о том, что, если меня оставят в живых, я согласился бы жить на клочке земли, руками бы его обрабатывал, лишь бы быть живым, на воле. Копал бы землю, сажал, сеял, трудился бы не покладая рук. До чего мало человеку было нужно – воля и клочок земли.

Наутро пришел порученец Ежова и повел нас втроем по магазинам. Мы купили себе новые костюмы, ботинки, пальто, шапки, белье, сорочки. За день со всем этим справились. Трудность была с Красюковым – никак не могли подобрать ему пальто. Роста он был необыкновенного – побольше двух метров. Какое пальто ни примерит – оно ему то узко в плечах, то коротко, то рукава малы. К концу дня нашли и ему по росту пальто. Купили себе и новые чемоданы.

Переодевшись в номере, поднялись в ресторан пообедать. Никто на нас уже не косился, так как одеты мы были вполне прилично. Вечером пришли к Ежову по его указанию. Осмотрев нас, он сказал: «Ну вот, теперь дело другое, народ что надо. Идите отдыхайте. Работать будете в Москве, у меня в аппарате, дадим вам квартиры, дачи. Привезем ваши семьи в Москву».

Что нам оставалось делать? Поблагодарить за доверие, вот и все. С неделю или немного больше мы продолжали жить в номерах и гуляли по Москве, нашли столовые и там организовали себе довольно хорошее питание. Ходили в кино, в театры, в музеи. Потратив выданные нам деньги, пошли к начальнику АХО, он выдал еще. Дней через десять к нам снова пришел тот же порученец и сказал: «Поедемте подбирать вам дачи». Логачеву и Красюкову дачу подобрали довольно быстро. В тридцати – тридцати пяти километрах от Москвы нашли довольно большую дачу с множеством комнат. Там был обширный двор, обнесенный высоким забором, во дворе – гараж, спортивный инвентарь, следы от клумб, фонтан. На даче сохранилась вся мебель и даже посуда. Видно было, что дачу хозяева покинули недавно.

Дачу мне подыскивали довольно долго. Все попадались большие или неудобные по другим причинам. Наконец попалась в противоположном, северо-западном, направлении чудесная по архитектуре дача с мезонином, прекрасным двором. Внутри была хорошо обставлена. Внизу четыре комнаты и кухня, вверху небольшие две комнаты. Во дворе – сад, вдоль ограды – сосны, ели. Недалеко от веранды – фонтан со скульптурой. Была эта дача недалеко от Минского шоссе.

Порученец Ежова настоял, чтобы мы на каждой даче составили опись, что есть, затем написали, чего не хватает. Далее стали ездить в другие пустовавшие дачи, подбирать недостающие вещи. Порученец давал указание другим сотрудникам, где что взять и куда что отвезти. Так мы несколько дней устраивали будущее наше жилье.

Что же произошло? Почему вчерашние арестанты, вчерашние враги народа, люди, которые еще не получили новых партбилетов, у которых еще нет паспортов, подбирают дачи, обставляют их всяким имуществом?

Шолохов, оставшись в Вешенской один, без прежних своих товарищей, названных врагами народа, не поверил этим бредням. Как он мог верить тому, чего не было? Он лучше, чем кто-либо, знал нас. Знал, чем каждый дышит. Нужно быть наивным человеком, чтобы думать, что Шолохов, живший с нами в одной коммунистической семье, не знал нас, он, большой психолог, великий талант, как мог он не знать нас досконально?

Шолохов прекрасно знал меня как коммуниста, который настоятельно советовал ему написать книгу о колхозах, как коммуниста, который в беседах с ним заинтересованно и горячо говорил о будущей книге. В этих беседах шла речь о колхозниках, председателях колхозов, секретарях парторганизаций, о показе в книге того богатства, которое окружало нас, богатства новой, доселе невиданной колхозной жизни, о людях, которые делали эту новую жизнь, о классовой борьбе, которая шла вокруг нас, о борьбе коммунистов с матерыми врагами колхозной жизни. Как мог Шолохов поверить тому, что Луговой, Красюков, Логачев, Корешков, Слабченко, Шевченко – враги народа, когда они, эти люди, вели самую активную борьбу с кулаками, подкулачниками, белогвардейским офицерьем, притаившимся в деревне. Эти люди каждый день и каждый час находились на передовой линии фронта в борьбе с половцевыми, островновыми и им подобным. Как могли эти Нестеренки, Давыдовы, Нагульновы, Разметновы – коммунисты – большевики, показанные в «Поднятой целине», быть врагами народа? Он их знал и в 1930 году, он их знал и во все последующие годы, вплоть до момента ареста. Он жил с ними одной жизнью, одними мыслями. Он, Шолохов, вместе с ними боролся за увеличение озимых посевов, как более урожайных, чем яровые посевы, за развитие племенного животноводства, за хорошие животноводческие постройки, за лучший посев проса, за сокращение сроков сева, за ударную уборку хлеба, за успех хлебозаготовок. Он хорошо знал нас в быту, на отдыхе. Он знал, чем мы живем, знал наши слабости, знал, кто чего стоит.

И вот ему говорят, что его друзья, его товарищи – враги народа. Этому поверить он не мог и встал на нашу защиту. Он понимал, что дело тут не в каких-то врагах народа, а в гонении на нас, коммунистов, со стороны чуждых партии лиц, что дело здесь в перегибах, в таких же, какие были в Вешках в 1932–1933 годах, только еще более тяжелых и далеко зашедших в перестраховке, в чрезмерной подозрительности. Мария Петровна – жена Шолохова – рассказывала мне, когда я вернулся из тюрьмы в Вешенскую, что Михаил Александрович тяжело переживал все случившееся, он волновался, ничего не писал, был задумчив, не находил себе места. Особенно он возмущался устроенным судебным процессом над Корешковым, уж больно все казалось неправдоподобным. Видно было, что это инсценировка.

Шолохов несколько раз ездил в Москву. В одну из таких поездок он рассказал Сталину обо всем наболевшем, обо всем пережитом. В заключение он сказал Сталину, что, если мы враги народа, тогда и он, живший с нами одной жизнью, одним стремлением, тоже враг народа и что его тоже нужно посадить. Сталин пообещал во всем разобраться. Видимо, он и поручил лично Ежову расследовать наши дела.

В результате вмешательства Шолохова в наше дело нас освободили из тюрьмы, оставили работать в наркомате внутренних дел: Логачева – по милиции, Красикова – по ГУЛАГу, а меня – в парткоме наркомата.

Дальнейшие наши судьбы решались в те дни, когда в Москву приехал Шолохов. Он приехал вечером, и мы ночь напролет просидели в его гостиничном номере, разговаривая, делясь впечатлениями о пережитом.

Шолохов рассказывал о новостях из Вешенской, передавал приветы от наших семей. Наутро он пошел к Ежову и затем к Сталину говорить о том, чтобы нас вернули работать в Вешенскую. Шолохов настаивал на этом. Он говорил, что раз мы не виновны, то должны быть реабилитированы полностью, а не наполовину. Должны вернуться туда, где до этого работали. Дело в том, что, оставляя работать нас в Москве, Ежов лишал Шолохова возможности доказать населению Вешенского района, да и области, что мы не враги. От Вешек далеко до Москвы, оттуда не видать и не слыхать, где мы и что делаем, и всякие слушки могли бы иметь хождение. Да и враги наши, сажавшие нас в тюрьму, измывавшиеся над нами, могли устроить любую провокацию, легко мог упасть кирпич на нашу голову с какого-либо этажа и убить нас. Могла случиться «непредвиденная» авария с машиной, на которой мы бы ехали…

От Ежова Шолохов пошел к Сталину и был им принят. Выслушав Михаила Александровича, Сталин с ним согласился, сказав: «Как пожелают они, так и будет». Когда Шолохов объявил это нам, мы с Логачевым сразу изъявили желание ехать в Вешенскую. Красюков стал колебаться, он хотел остаться работать в Москве, очень понравилась ему Москва. Но Шолохов был непреклонен, и к вечеру, все обдумав, Красюков согласился.

В тот же вечер все мы с Шолоховым пошли к Ежову. Тот встретил нас с шуткой: «Ну что, фракция, совещались?» Я ответил, что совещались и имеем единство во взглядах. Он дал мне слово от имени всех. Я заявил, что считаю решение вернуться в Вешенский район на прежнюю работу правильным, что это окончательно нас реабилитирует, поскольку мы ошибочно были сняты с работы и арестованы, стало быть, мы должны быть восстановлены на прежней работе. Тем более, что мы этого хотим. Ежов не стал больше упираться, велел нам зайти к нему на следующий день. На другой день мы явились к нему. Он пожелал нам успеха в делах, сказал, что остаемся друзьями. Мы попросили выдать нам партбилеты. Он сказал, что партбилеты мы получим в обкоме партии и что в обкоме получим и зарплату за все время нахождения в тюрьме и в Москве. А своему секретарю Шапиро он дал указание написать решение по нашему вопросу. Тот написал, отпечатал на машинке, поставив печать и факсимиле Ежова, и вручил нам. Вот это решение:

«Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б)

№ БКПК-50 / 10Г.

Кому: Ростовский обком. Вешенскому РК ВКП(б) Луговому,

Логачеву. Красюкову. ОРПО ЦК. ПК КПК 19.XI. 1937 г.

Выписка из протокола № 50 заседания бюро комиссии партийного контроля от 19 ноября 1937 г.

Слушали:

…10. Об отмене решений Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) об исключении из партии тт. Лугового Петра Кузьмича, Логачева Тихона Андреевича и Красюкова Петра Акимовича.

Тов. Луговой П.К. г. р. 1904, рабочий, член ВКП(б) с 1923 г., секретарь Вешенского РК ВКП(б);

Тов. Логачев Т.А. г. р. 1894, крестьянин, член ВКП(б) с 1918 г., председатель Вешенского райисполкома;

Тов. Красюков П.А., г. р. 1903, крестьянин, член ВКП(б) с 1929 г., уполнаркомзаг СНК по Вешенскому району.

Постановили:

Ввиду необоснованности предъявленных обвинений в отмену постановления Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) (июнь 1937 г.) восстановить тт. Лугового П.К., Логачева Т.А. и Красюкова П.А. членами ВКП(б).

Председатель КПК – Ежов».
* * *

Получив решение КПК на руки, мы поехали в Вешенскую. Шолохов, не дождавшись нас, выехал раньше. Машину нам выслал райком партии по нашей телеграмме. О нашем приезде вешенцы уже узнали от Шолохова.

Семья моя из квартиры была выселена и жила на краю Вешенской, около педучилища, в двух полуподвальных комнатах. Жену с работы в педучилище сняли. Как они жили и чем жили, никто не знает. Каких-либо средств на жизнь не было. Если бы не забота Шолохова о семьях, с ними было бы плохо.

Секретаря райкома партии и председателя райисполкома в Вешках не оказалось. Они перед нашим приездом уехали в Ростов. Начальник районного отдела НКВД Кравченко был дома, но ночью уехал в Ростов, ему было стыдно смотреть мне в лицо. Работая в Боковском районе, он выбивал от арестованных им людей показания, что я враг народа.

Мы ждали приезда Евдокимова, секретаря Ростовского обкома ВКП(б). Я заходил в райком, знакомился с положением дел, формально в исполнение обязанностей не вступал.

Первого секретаря райкома партии замещал второй секретарь Степанов. Евдокимов скоро приехал. Собралось райпартсобрание. На нем Евдокимов сказал, что Луговой, Логачев и Красюков невиновны, их оклеветали враги народа. ЦК ВКП(б) их реабилитировал и рекомендует на прежнюю работу: Лугового – первым секретарем РК ВКП(б), Логачева – председателем райисполкома, а Красюкова – уполнаркомзагом СНК.

Коммунисты встретили такое решение с одобрением и в дальнейшем всячески помогали нам в работе. Та часть партактива, которая больно рьяно выступала против нас, принуждена была притихнуть, а остальные тут же, на собрании, сказали, что их ввели в заблуждение высокопоставленные лица. Никаких гонений или сведения личных счетов мы не допустили. Часть таких коммунистов уехали сами, чувствуя свое неудобное положение. Да и для нас это было лучше. Подальше от греха.

В тот же день, как мы приехали, я пришел к Шолохову. Он был рад и доволен, что спас нас от смерти. Мы были глубоко, от всего сердца благодарны ему. Не вмешайся он в наше дело, не прояви он доподлинно гуманные чувства большевистской стойкости и прозорливости, мы бы погибли, как погибли многие невиновные коммунисты.

Снова мы стали с Шолоховым намечать планы и мероприятия по работе в районе, снова стали делиться успехами и говорить о недостатках в работе.

За получением партбилета мне нужно было выехать в Ростов. Не теряя времени, я поехал в обком. Партбилет получил немедленно. Евдокимов пригласил зайти к нему. Он предложил мне работать в обкоме заведующим сельхозотделом, но я отказался.

* * *

В декабре 1937 года проводились выборы в Верховный Совет по нашему избирательному округу. Депутатом был избран Шолохов Михаил Александрович. Избиратели с большой радостью голосовали за Шолохова. Он и тогда пользовался большим доверием и любовью земляков.

В конце зимы с Логачевым по хозяйственным делам выехали в Ростов. В это время в Вешенскую приехали Двинский12, второй секретарь обкома ВКП(б) (в дальнейшем он стал первым секретарем обкома) и Муравьев. Они остановились у Шолохова, проводили совещание по вопросам сева.

В Ростове к нам подошел Иван Погорелов13, мой старый знакомый еще по комсомольской работе в Миллерово в 1922–1923 годах. Он стал проситься работать в Вешенскую инженером, монтировать распределительный щит на строящейся электростанции. Тогда я не мог предположить, что ехал он в Вешенскую по другим делам…

Мы уехали из Ростова, а Погорелов остался оформлять свою поездку в Вешенскую. Весной он приехал в наш район и занялся монтажом щита.

Колхозы района хорошо подготовились к весеннему севу, и посевная кампания была проведена успешно. 1938 год не был урожайным. Состояние хлебов все время вызывало у нас тревогу. Это побудило всерьез заняться изучением дела организации полеводства в районе. Структура посевных площадей была неправильная. Наиболее урожайные культуры – озимая рожь и озимая пшеница – занимали 20 процентов пахотных угодий, яровая пшеница, ячмень, овес, просо и прочие составляли почти 70 % всей пашни. Паров же было 5–6 процентов обрабатываемой земли.

Я, как секретарь райкома, при поддержке членов бюро и особенно Шолохова принимал все меры к тому, чтобы увеличить пары и площадь посева озимых. Это мероприятие встретило самую активную поддержку руководителей колхозов, совхозов и рядовых колхозников. Озимые мы начали сеять рано, в начале августа. Соседняя с нами Воронежская область все время сеяла озимые в начале августа и получала хорошие урожаи, а наш район их сеял с конца сентября и тянул сев до заморозков, поэтому получал низкие урожаи.

В то лето в газете «Молот» нас жестоко разругали за ранний сев озимых, заявив, что мы ведем летние посевы озимых. Редакция «Молота» и облземуправление были не правы. Они северные районы области равняли в сроках посева с южными районами, находящимися от нас в 500 километрах. Южные и восточные районы по природно-климатическим условиям больше подходят к районам Кубани, северные же по этим условиям больше сходны с районами Воронежской области. Обком партии и облзу14 стригли все районы под одну гребенку, не проводя никакой дифференциации по климатическим зонам в сроках посева озимых: на юге и востоке области сев можно проводить и в октябре, а в северных районах в октябре уже наступают заморозки и температура резко понижается. Здесь наиболее благоприятными сроками являются августовские дни. До холодов озимые хорошо укрепляются, укореняются, дружно кустятся, лучше переносят зимовку. Поздние же посевы этих условий не имеют, они не успевают до холодов хорошо раскуститься, пустить корни и под зиму уходят слабыми, а зимой часто гибнут или, если не гибнут, дают низкий урожай.

Областные работники плохо знали северные районы области и руководили ими неверно. От этого только страдало дело. Если мы наталкивались на противодействие в сроках сева озимых со стороны области, то уж в вопросах увеличения посева озимых мы были почти бессильны. Расширять паровой клин, увеличивать размеры озимых посевов своей властью район не мог. Для этого нужны были горючее, деньги, семена. Все это можно делать планово, по лимитам. Чтобы пахать пары, кроме горючего и денег нужна земля, а она занята под яровыми посевами. Стало быть, нужно сократить план яровых, а это связано с севооборотами, кроме того – с другой организацией всего полеводства, с изменением всей структуры посевных площадей. Все это зависит от области. Сами мы ничего сделать не могли, хотя частично мы это делали. Так, например, пары были увеличены с 3450 гектаров в 1935 году до 9293 гектаров в 1938 году. Озимые посевы были увеличены с 9991 гектара в 1934 году до 12 300 гектаров в 1938 году. Самостоятельное расширение посевов озимых и яровых вызывало нарекание от областных организаций. Приходилось все время клянчить то одно, то другое. Райком решил просить обком все это рассмотреть и помочь нам в таком важном деле. Я написал Б.А. Двинскому докладную записку об увеличении плана паров и увеличении плана озимого сева за счет сокращения яровых паров. На этой докладной Двинский наложил резолюцию: «Вопрос, поднимаемый Луговым, заслуживает внимания». Было принято решение бюро обкома ВКП(б), по которому создавалась комиссия с моим участием. Но дальше этого дело не пошло. Комиссия не собралась. На мою записку специалисты облзу составили заключение, в котором все мои соображения отвергли, назвали их неверными. Я на этом не успокоился, на бюро райкома партии, на котором присутствовал как член бюро М.А. Шолохов, мы решили обратиться в ЦК ВКП(б) и в правительство через Шолохова как депутата Верховного Совета СССР. Такую докладную записку я написал, вручил ее Шолохову и попросил его поговорить с кем нужно в Москве. Эту записку Шолохов передал А.И. Микояну, на словах рассказал суть дела и свои соображения, попросил разобраться с этим важным делом.

Микоян15 поручил наркомзему Бенедиктову16 изучить наш вопрос и дать ему свои соображения. Бенедиктов подписал заключение, в котором отвергал все, что я изложил в записке. Это заключение наркомзем прислал мне в Вешенскую. Доводы его были очень слабыми. Я был поражен таким оборотом дела. Заключение Бенедиктова было адресовано Микояну, а мне прислано для сведения. Я ждал слова Микояна.

Как выяснилось позже, Микоян написал следующие соображения на моей записке и заключении т. Бенедиктова. Привожу текст полностью.

«Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину.

В связи с постановкой по Политбюро ЦК ВКП(б) вопроса о мерах борьбы с засухой в степных районах, направляю Вам письмо секретаря Вешенского райкома ВКП(б) тов. Лугового, переданное мне тов. Шолоховым во время сессии Верховного Совета.

По-моему, в этом письме вопрос борьбы с засухой в степных районах поставлен правильно, а именно всемерное усиление роли озимых культур, в особенности пшеницы, и замена вилъямсовского травопольного севооборота паровым севооборотом.

Я вызвал к себе тов. Бенедиктова, которому передал эту записку, указав на необходимость подготовить этот вопрос в Наркомземе для внесения в Совнарком и ЦК ВКП(б).

Тогда тов. Бенедиктов выразил сочувствие высказанным в этом письме взглядам, но позже оказалось, что он поддался аппарату

Наркомзема и теперь отказался дать предложение в духе этого письма.

Тов. Бенедиктов заявил на этом Совете, что вилъямсовский севооборот приемлем для всех районов Советского Союза. На деле Наркомзем ведет политику навязывания всем районам Союза по существу одной системы севооборотов Вильямса17. Между тем нечего доказывать, что для нашей страны с таким многообразием нельзя ограничиваться одной системой севооборотов, какая бы она ни была правильная.

Центр тяжести системы севооборота Вильямса заключается в улучшении структуры почвы. В засушливых же районах главная беда не в плохой структуре почвы, а в недостатке влаги.

С точки зрения борьбы с засухой решает озимая культура – раз, посеянная на парах – два. Прилагаемое письмо дает иллюстрацию этого на примере Вешенского района.

Микоян.

№ 47/с8.Х. 1938 г.»


В середине октября я с Шолоховым был в Москве. Шолохов, встретясь с Микояном у него в кабинете, поинтересовался моим письмом. Микоян передал Шолохову проект решения ЦК ВКП(б) «О мерах борьбы с засухой в степных районах», свое письмо Сталину по этому вопросу с тем, чтобы Шолохов и я ознакомились с этими материалами и внесли свои замечания по существу.

Прочитав материалы, Шолохов передал их мне и сказал, что Микоян просил, если будут замечания, изложить их письменно и вместе с материалами вернуть их ему.

Внимательно прочитав проект решения ЦК ВКП(б), я написал свои замечания в письме к Микояну. Привожу его текст.

Совнарком Союза ССР

Дорогой тов. Микоян!

Ознакомившись с материалами ЦК ВКП(б) и Совнаркома Союза ССР, считаю их безусловно правильными, очень и очень ценными, сыграющими в дальнейшем крупнейшую роль в борьбе с засухой. Я имею два следующих замечания:

1. Во втором разделе постановления (стр. 9), где говорится: ввести севообороты с черным паром полностью, обеспечивающие посевы озимых по черным парам, а в северных и северо-восточных районах Ростовской области допустить частичные посевы озимых хлебов после ранних пропашных. Как раз в наших северных районах Дона и нужно весь озимый клин сеять только по парам. Посевы озимых, посеянных без пара, урожая или совершенно не дают, или дают очень мало – 2–3 центнера. Если и есть такая необходимость, чтобы частично сеять озимые по ранним пропашным, то это нужно как-то оговорить, иначе отдельные элементы земорганов по-своему будут расширительно говорить и толковать этот пункт решения.

В наших местах пропашные не успевают созревать к моменту посева озимых и поэтому их нельзя использовать под посевы озимых, и озимые снова нужно будет сеять по свежевспаханной стерне яровых колосовых хлебов, что совершенно нежелательно.

При нужде озимые посеять по просянищу. Просо успевает созревать с начала посева озимых и является неплохим предшественником озимых, оно, правда, не дает нужной озимой влаги. Просо у нас сеется в небольшом размере – 8 —10 % к озимому клину. В этом отношении 8 —10 % к озимому клину и может допустить проведение посева озимых после ранних пропашных, если считать просо ранней пропашной культурой. Других ранних пропашных, о которых можно говорить, в северных районах Ростовской области нет. Короче говоря, пункт «частичные посевы озимых после рани. пропашных» либо нужно совершенно исключить, либо оговорить не по ранним пропашным, а по просу, так как другие ранние пропашные не успевают созревать.

2. В упомянутом решении не затрагивается вопрос о прудах, имеющих крупнейшее значение в деле борьбы с засухой. Нужно его вставить. И сказать, чтобы в два-три года пруды сильно увеличились. Кроме того, на местах нет кадров, умеющих хорошо делать пруды, отводы для пропуска весенних вод. В результате пруды часто размываются, эти кадры нужно подготовить, об этом также следовало бы записать в решении.

3. Дорогой тов. Микоян, ознакомившись также с ответом Бенедиктова на Ваше имя (он мне его также прислал в Вешенскую перед моим выездом в Москву), пользуясь случаем, хотел бы сказать свое мнение на его замечание:

а) тов. Бенедиктов протестует против пара пропашных севооборотов, но я предлагаю не паропропашные севообороты, а комбинированные севообороты, паропропашные и травопольные вместе. Одна седьмая часть полей отводится под траву. Такой севооборот, мне кажется, правильно решает вопрос об урожае у нас и вопрос о кормовой базе развития животноводства;

б) тов. Бенедиктов пишет, основываясь на опыте Америки, что пары разрушают структуру полей. Пар сам по себе структуру почвы не разрушает, структуру почвы разрушают орудия обработки и многократное употребление этих орудий при обработке. Но орудия уже находятся такие, которые почти не разрушают структуры почвы, а в дальнейшем научная мысль и дальше будет находить более совершенные орудия обработки. Кроме того, разрушенная структура почвы легко восстанавливается правильным агрономическим ведением хозяйства. Поэтому эта опасность не так уже страшна.

В письме я выдвигал комбинированные севообороты не как самоцель. Дело в том, что для получения хороших урожаев в наших районах не хватает влаги, нужно, стало быть, найти такой севооборот, который бы эту влагу создал. Задачу накопления влаги решает со всеми прочими условиями (снегозадержание, глубина пахоты и прочее) черный пар, а еще лучше осенний пар. Севообороты нужно построить так, чтобы они не самодовлели на урожай, а были бы подчинены урожаю.

Комбинированные севообороты, чередование в них колосовых, пропашных и трав никакой угрозы распыления структуры почвы не создадут. Тов. Бенедиктов говорит о легких почвах Вешенского района, это не соответствует действительности. Наоборот, почвы в нашем районе тяжелые – мощный чернозем, могущий давать высокие урожаи;

в) севооборот Вильямса, заменяющий пар пропашными и травами, не обеспечивает накопление влаги, а только улучшает структуру почвы. В нашем районе дело не в улучшении структуры почвы, а во влаге, пар эту задачу выполняет.

С коммунистическим приветом —

Луговой.

23 октября 1938 г. город Москва».


30 октября 1938 г. в газете «Правда» было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О мерах борьбы с засухой в степных районах». Этим решением полностью удовлетворялась наша просьба об увеличении паров и увеличении посева озимых, и учтены мои замечания, изложенные в письме к Микояну от 23 октября 1938 года.

В одном из пунктов этого постановления указано, чтобы в севооборотах были предусмотрены площади черного пара в размерах, полностью покрывающих площади посева озимых, в другом пункте записано: «…для получения устойчивых урожаев, особенно в засушливые годы, и очищения полей от сорняков при помощи черного пара и раннего чистого пара, увеличить озимые посевы в ближайшие два года (1939–1940 гг.) на 515 тыс. га со следующим распределением по областям и республикам <…> Ростовской области (северодонские районы) озимой пшеницы 75 000 га, ржи 25 000 га. Расширение озимых хлебов произвести за счет сокращения яровой пшеницы на 800 тыс. га и овса на 130 тыс. га, по Ростовской области пшеницы – 75 тыс. га, овса 25 тыс. га».

Получив такое решение, мы, естественно, были очень рады. Это решение разрешило все наши споры с областью.

* * *

В октябре 1938 года я получил анонимку следующего содержания: «Я, гр. хутора Колундаевки Вешенского района, арестован органами РО НКВД. При допросе на меня наставляли наган и требовали подписать показания о контрреволюционной деятельности писателя Шолохова». И далее в этом письме сообщалось, что Шолохова он знает мало, видел его несколько раз, слышал о нем, читал его книги и что никакой контрреволюционной деятельности он за ним не знает. Что требуемого показания он не подписал, но его в покое не оставили, а продолжают добиваться подписания показаний, применяя всяческие угрозы.

Я рассказал об этой анонимке Михаилу Александровичу. Он удивлен этим не был. Показал мне тоже анонимку, полученную им по почте. В ней казак хутора Гороховки Вешенского района писал, что он был арестован и подвергнут допросу работниками районного отдела НКВД и что ему предложили подписать показания на Шолохова – о том, что он якобы враг народа, является руководителем повстанческих групп на Дону, что у него часто собираются руководители повстанческих групп и ведут разговоры о свержении Советской власти на Дону.

Обменявшись мнениями по этим письмам, мы не пришли ни к какому заключению. Проверить анонимки мы сами не могли, поручить кому-либо проверку – дело сложное. Вопрос был настолько серьезен и затруднителен, что мы решили подумать над ним некоторое время. Спустя день или два ко мне в райком зашел Иван Погорелов, тот самый, который приехал к нам монтировать распределительный щит электростанции. Все лето он работал на станции, ходил в белом костюме, на груди его сверкал эмалью орден Красного Знамени. Сам он был из станицы Мятякинской Тарасовского района, окончил Новочеркасский политехнический институт, получил специальность инженера-гидроэнергетика, последнее время работал в парткоме института и оттуда приехал работать в Вешенскую. С работы его в институте сняли, в чем-то обвинили. В 1920–1921 годах он принимал активное участие в борьбе с бандитизмом. Бандиты повредили ему ногу в колене, и она у него стала короче, ходил он с палочкой, прихрамывая. Работая секретарем Донецкого окружкома комсомола, я от имени окружкома возбудил ходатайство перед ВЦИК о награждении Погорелова орденом Красного Знамени. С тех пор он всегда носил эту высокую награду.

Работая теперь у нас в Вешенской, Иван Погорелов часто бывал в райкоме, был у меня и на квартире, встречался я с ним и у Шолохова – и на вечерах, и просто так, во время бесед. Я замечал, что он какой-то грустный, не прежний Погорелов, малоразговорчивый. Я это объяснял тем, что его тяготит дело по прежней работе в Новочеркасске. Но это было не так. Зайдя ко мне, он рассказал:

– Меня сняли с работы, пообещали исключить из партии и посадить в тюрьму как врага народа. Но я могу искупить свою вину, если выполню важное поручение. Это поручение состояло в следующем: мне предложили поехать в Вешенскую, устроиться на работу, пользуясь знакомством с Луговым, войти в доверие к Шолохову, стараться бывать у него на квартире, на вечерах, а затем дать показания, что Шолохов – руководитель повстанческих групп на Дону. Что Шолохов, дескать, и меня, обиженного партией и Советской властью, завербовал в свою организацию. Что Шолохов, организуя вечеринки, собирает на них руководителей повстанцев и проводит с ними различные контрреволюционные совещания. Такое поручение я принял и с таким заданием сюда приехал. Пока я никому ничего не говорил и ничего не делал. Кроме того, что бывал у Шолохова и у тебя. Этого вполне достаточно, чтобы сделать требуемые показания, они их ждут.

Я все обдумал, – продолжал Погорелов, – и решил твердо: что бы со мной ни было, я на такой путь не пойду. Поэтому и пришел к тебе, а затем пойду к Шолохову. За показания о Шолохове меня обещали реабилитировать, дать хорошую работу.

Я позвонил Шолохову и сказал, что Погорелов хочет с ним поговорить об очень важном деле. Михаил Александрович согласился немедленно его выслушать. Погорелов пошел к Шолохову. Через несколько минут Шолохов попросил зайти к нему.

Разговор был короткий. Шолохов сказал: «Не откладывая ни на минуту, едем вместе в Москву». Через полчаса мы выехали на его машине, никому ничего не сказав.

Все это сильно взволновало и расстроило Шолохова. Всю дорогу в Москву он молчал, курил. Иногда говорил: «Вот подлецы».

Что еще нам стало известно со слов Погорелова? Задание это ему дали работники областного аппарата НКВД Коган и Щавелев. Что руководил их провокационной работой лично Григорьев – начальник областного управления НКВД, тот самый, который допрашивал меня в Новочеркасской тюрьме в 1937 году. Он же, этот Григорьев, давал указание Лудищеву – начальнику Вешенского райотдела НКВД – допрашивать казаков с целью получить от них показания, что Шолохов – организатор повстанческих групп на Дону.

Коган и Щавелев заверили Погорелова, что все это известно лично Ежову. Все, что рассказал нам Погорелов, было чудовищно неправдоподобно, до глубины души возмущало, обижало.

Разобраться во всем этом можно было только в Москве, у Сталина. К нему и пошел Шолохов сразу же по приезде. Сталин обещал во всем разобраться. Сказал, чтобы Шолохов подождал несколько дней в Москве, пока его вызовут. Дело принимало сложный, затяжной характер. Приходилось ждать, а на душе было тревожно, томила какая-то неизвестность. Что там готовилось? Как могла обернуться вся эта стряпня, было неизвестно. Твердо мы знали одно – что мы не виноваты. Никаких повстанческих групп мы не организовывали. Никаких чуждых мыслей у нас не было. Мы все свои силы, все свои знания отдавали делу партии, делу Ленина. Но факт оставался фактом – Шолохова, вместе с ним и меня, уже целая группа видных работников НКВД хочет сделать врагами народа. Они организовали уже свои силы, расставили по местам и начали действовать: проводили допросы, добывали показания. Это уже стало известно многим – и друзьям нашим, и врагам. Евдокимов находился от этого в стороне, но Григорьев, ставший после него начальником областного управления НКВД, держал все это в своих руках. Собирал и накапливал материалы. И вдруг так неожиданно одно звено в его цепи лопнуло. Погорелов отказался выполнить главное поручение органов, не согласился быть подлецом, не пошел на роль организатора клеветы, отказался стать мошенником и сволочью. Но ведь они, Григорьев с подручными, стоят у вершины власти, они все могут. Как только они узнают, что Погорелов их предал, как только узнают, что Погорелов обо всем рассказал мне и Шолохову, нам несдобровать. Они пошли бы на любые провокации, на уничтожение нас, лишь бы выгородить себя.

После разговора со Сталиным Шолохов несколько ободрился, ожил. Он пытался шутить, отвлекаться от мрачных мыслей, но дело не клеилось. Широко в то время развернулась кампания по уничтожению видных деятелей нашей партии.

Мы гуляли по Москве, ходили в театры, кино, музеи. Шолохов побывал в редакциях, издательствах, в Союзе писателей. Однажды к нему в номер пришел Фадеев с женой. Писатели вдвоем вышли в коридор и там долго разговаривали. Шолохов потом рассказал мне, что он Фадееву поведал, зачем приехал к Сталину, и попросил его, как члена ЦК партии и руководителя Союза писателей, выступить в его защиту. Но Фадеев отказался что-либо сделать…

* * *

Мы продолжали ждать вызова к Сталину. Иногда Шолохов звонил Поскребышеву, спрашивал, как дела. Но ничего нового не было. Как-то Шолохов, вернувшись от Поскребышева, сказал, что Сталин вызывает в Москву много людей из Ростова, Вешенской и Москвы, что дело за их приездом.

В Москву приехал Погорелов и пришел в номер к Шолохову, он почти все время был в номере, бежал из Вешенской тайком, хоронился в копнах. По вечерам Погорелов заводил вполголоса песню «Эй, вы, морозы, вы, морозы лютые». 28 или 29 октября часов в 11 дня позвонили из Кремля и сказали, чтобы Шолохов явился в ЦК. Они пошли вместе с Погореловым. Шолохов сказал мне, чтобы я сидел у телефона и ждал звонка.

…Проходя по коридору, Погорелов тихонько запел «Эй, вы, морозы…», а Шолохов сказал: «Сейчас поем тихонько «Эй, вы, морозы…», а вот вернемся, тогда уже запоем на весь голос или попадем (он показал пальцами) за решетку…» Это мне стало известно потом, когда вернулись, а тогда…

Не прошло и получаса после их ухода, как мне позвонили, чтобы я ехал в ЦК. Машину прислали из Кремля. Шофер привез в Кремль и показал, куда идти. В гардеробной я разделся, мне предложили сдать оружие, затем провели в комнату заседаний. Комната была небольшая, без всякого убранства. Около стены стоял большой стол, покрытый зеленым сукном. За столом сидело много народа. Сталин занимал место в противоположном входу конце стола. Впрочем, когда я вошел, он не сидел на этом месте, а ходил по комнате и подошел к двери, через которую я вошел. Таким образом, я оказался вплотную со Сталиным и мог хорошо разглядеть его лицо. Оно было в крупных рябинах, низкий лоб, лицо большое, полное, слегка вьющиеся волосы с проседью, сам он плотный, невысокого роста, коренастый, с коротко подстриженными усами, в движениях нетороплив. В руках у него была неизменная большая трубка. Одет он был просто – брюки вобраны в сапоги, на нем была просторная толстовка неопределенного цвета.

Я поздоровался и поклонился всем. Сталин сказал: «Здравствуй!» – и предложил садиться. Я прошел к окну, где сидел Маленков, и сел на свободный стул. За столом сидели Молотов, Каганович, Маленков, Ежов, Гречуха (Ростов, НКВД), Лудищев (Вешенский райотдел НКВД), Коган, Щавелев, Погорелов, Шолохов и еще кто-то.

Заседание уже началось. Говорил Гречуха. Он докладывал о положении дел в Вешенском районе, о хлебозаготовках, об уборке хлеба и соломы, причем пояснял, что часто солома лежит неубранная, трактористам она мешает пахать. Говорили о подъеме зяби, о животноводстве. У него в руках были сводки Вешенского райзо, уполномоченного Совнаркома по заготовкам и сведения от других работников и организаций. Снабженный всем этим, по-видимому, Лудищевым, он был вооружен до зубов, доклад делал так, словно это отчитывался секретарь райкома или предрика. Говорил он много и долго, чего он только не наговорил, изображая все дело так, что все в районе из рук вон плохо, никуда не годится. Молотов сделал ему замечание в таком роде: что же вы, мол, отчитываетесь за район, вы же начальник не облземуправления, а управления НКВД по Ростовской области, лучше расскажите, как вы освобождаете коммунистов из тюрем, ведь их у вас там сидит более пяти тысяч человек. Гречуха пробормотал что-то невнятное и от ответа ушел. По-прежнему продолжал критиковать руководителей района.

Затем слово дали мне. Пользуясь тем, что передо мной на столе лежали бумага и карандаш, во время выступления Гречухи я успел сделать несколько записей. Кратко рассказав о положении дел в районе, о хлебозаготовках, об уборке урожая, о подъеме зяби, озимом севе, о парах, а в этих вопросах наш район занимал одно из первых мест в области, я подчеркнул, что нас не так-то легко охаять на таком высоком собрании. Я сказал, в частности, следующее: «Лудищев, который вас, товарищ Гречуха, снабдил этими данными, меньше занимается в районе сельским хозяйством, чем вы на заседании в ЦК партии, и материалами снабдил вас липовыми, не отражающими положения дел в районе».

Затем говорил Щавелев. Надо сказать, что слева от меня сидел Маленков, справа Щавелев, и мне было видно, как Ежов, сидевший напротив Щавелева, во время выступления последнего передавал ему какие-то записки-шпаргалки. Тогда я встал и сказал, что Щавелев и здесь говорит по шпаргалкам Ежова.

Сталин, прохаживаясь по комнате, время от времени подходил к столу, что-то записывал и снова ходил. Задавал вопросы, делал замечания.

Шолохов выступал два раза и несколько раз отвечал на реплики. Он сказал, что вокруг него органами НКВД, органами разведки ведется провокационная, враждебная по отношению к нему работа, что органы НКВД собирают, стряпают материалы в доказательство того, что он якобы враг народа и ведет вражескую работу. Что работники НКВД у арестованных ими людей под дулом пистолета добывают материалы, ложно свидетельствующие о том, что он, Шолохов, враг народа. Что такое положение дел в районе и области нетерпимо, что таким путем на честных, преданных партии людей клевещут, их оговаривают, изображают врагами народа. Шолохов прямо и твердо сказал, что он просит положить этому конец, просит Центральный Комитет партии оградить его от подобных актов произвола.

Сталин спросил у Когана, давали ли ему задание оклеветать Шолохова и давал ли он какие-либо поручения Погорелову. Коган ответил, что такие поручения он получал от Григорьева и что они, эти поручения, были согласованы с Ежовым, Ежов сейчас же встал и сказал, что он об этом ничего не знал и таких указаний не давал.

Тогда Сталин спросил у Лудищева, что ему известно об этом. Лудищев встал, опустил руки по швам и не сказал ни да, ни нет, показав этим, что он «солдат партии», что прикажут, то он и сделает.

Когда Лудищев наконец заговорил, он стал уверять, что о поручении Погорелову ничего не знал, что Коган и Щавелев действовали через его голову, про анонимки он говорил, что якобы их состряпал Красюков, а затем «уточнил», что анонимки писал Чекулаенко, который к тому времени уже умер. Признаться в том, что он сам допрашивал казаков с наганом, Лудищев отказался.

Сталин сказал Шолохову: «Вы, Михаил Александрович, много пьете». Шолохов ответил: «От такой жизни немудрено и запить».

Сталин сделал мне замечание, заявив: «Мне звонил Двинский и сказал, что секретарь Вешенского райкома партии Луговой поехал в Москву, в ЦК партии, и ничего ему не сказал. Это нехорошо, вы грубейшим образом нарушили партийную дисциплину. Вы должны были спросить разрешения у товарища Двинского или в ЦК партии».

Я ответил, что свою вину не отрицаю. Но иначе поступить не имел возможности. Речь шла о жизни и смерти дорогого для меня человека – Шолохова. Мои разговоры о поездке в Москву могли насторожить наших врагов, а те сумели бы помешать нашей поездке.

Затем Сталин подошел к Ивану Погорелову, посмотрел ему в глаза и сказал: «Такие глаза не могут врать». Обращаясь к Шолохову, он заявил: «Напрасно вы, товарищ Шолохов, подумали, что мы поверили бы клеветникам». Тогда Шолохов приободрился и даже рассказал участникам заседания короткий анекдот: «Бежит заяц, встречает его волк и спрашивает: «Ты что бежишь?» Заяц отвечает: «Как, что бегу: ловят и подковывают». Волк говорит: «Так ловят и подковывают не зайцев, а верблюдов». Заяц ему ответил: «Поймают, подкуют, тогда докажи, что ты – не верблюд». Все рассмеялись, наступила разрядка.

Как бы подводя итоги разговора, Сталин заверил Шолохова, что он может спокойно трудиться на благо Родины, что покой и безопасность ему будут обеспечены. На этом заседание было закончено.

Позже стало известно, что Григорьева послали работать на Колыму, а потом расстреляли. Гречуху сняли, и он исчез. Когана и Щавелева расстреляли. Кончилась и карьера Ежова. Мы, вешенцы, остались работать на месте, а Погорелов переехал в Москву.

Так в конце октября 1938 года решился вопрос о жизни или смерти великого советского писателя-гуманиста Михаила Александровича Шолохова. Вернувшись тогда от Сталина в номер гостиницы, мы все вместе теперь уже громко запели «Эй, вы, морозы, вы, морозы лютые». Но и в тот день, когда с Шолоховым все обошлось благополучно, снова перед моими глазами вставали 1937 год, Новочеркасская и все другие тюрьмы, где я сидел. Тогда еще среди арестованных ходили слухи, что в отношении Шолохова ведется подготовительная работа к его аресту. Да и Логачев говорил, что он подписывал показания, которые ему зачитывали, в списке врагов народа числился и Шолохов.

Таким образом, 1937 год продолжался и в 1938 году и захватил таких видных деятелей, как Шолохов. В Азово-Черноморском крае, да и в других краях и областях страны, были посажены почти все секретари райкомов партии и председатели райисполкомов, а в ряде районов их сажали по несколько раз. В крае, а затем в области были посажены три секретаря крайкома (обкома) партии – Шеболдаев, Иванов и Евдокимов, председатели крайисполкома – Пивоваров, Ларин, а начальников управления НКВД было посажено больше всех: Рудь, Пиллер, Гречуха, Григорьев. То же было и с заведующими отделами крайкомов и обкомов, крайисполкомов и облисполкомов, другими ответственными работниками. Достаточно вспомнить названную Молотовым цифру – 5 тысяч коммунистов было арестовано в Ростовской области в 1938 году. Что это такое? Как все это понять и как можно все это объяснить? Мало кто остался в живых из участников XVII съезда партии. Такое же перетряхивание было и в армии. А как забыть, что произошло с Гамарником и Орджоникидзе! В партии творилась какая-то страшная и непонятная трагедия.

* * *

Добавлю еще некоторые штрихи к портрету Шолохова. Считаю необходимым отметить, что в своей повседневной работе писатель ценил и уважал райком партии и райисполком. Он считался с ними, защищал их работников от несправедливых нападок. Райком партии и райисполком ценили и уважали Шолохова, помогали ему в работе, давали советы, считались и с его советами. Шолохов – образцовый коммунист, вся его жизнь – активная борьба за линию партии, за успешное выполнение решений партии. Внимательно, по-отечески строго и заботливо Шолохов относился к молодежи. Многие молодые писатели присылали ему свои произведения с просьбами ознакомиться и отозваться об их труде. Шолохов в меру своих сил и возможностей давал советы, высказывал замечания или направлял рукописи молодых авторов по нужному руслу. Об одном из таких писателей Михаил Александрович мне сказал: «Он пишет о женщине, что «она была красива». А в чем ее красота, читателю неизвестно. Приходится верить на слово. Это не художество. Ты, милый мой, потрудись, напиши, что она красива, какое у нее лицо, волосы, шея, грудь, стан, походка, как она улыбается. Тогда читатель убедится – красива ли она или так себе».

В годы напряженной работы над созданием «Тихого Дона» и «Поднятой целины» Шолохов часто уединялся в своем старом домишке. Поселившись в Вешках в 1926 году, Шолохов жил в маленьком флигельке из двух комнат. Затем, с прибавлением семьи, он приобрел дом получше, из 4 комнат с кухней в полуподвале. Днем он почти не писал. День уходил на разные дела. На квартире у Шолохова всегда гостили многочисленные родственники и товарищи. Писать, трудиться над книгами он уходил в свой флигель, где жили Петр Яковлевич и Мария Громославские. Старики ложились спать, а он занимал свободный зал флигеля и подолгу просиживал над рукописями. Иногда работал там и днем, но это бывало редко.

Нельзя не сказать о присущем Шолохову разумном сочетании упорного труда с активным и разнообразным отдыхом. Шолохов был очень трудолюбив. Со стороны можно подумать, что нередко он праздно проводит время: то он на охоте, то на рыбной ловле, то займется игрой в карты, в дурачка. Или под выходной день устроит вечер с танцами и песнями. Слышны его остроты, шутки, смех. Он на удивление общительный и разговорчивый человек, мастер на всякие выдумки, шутки, и замечательно, что, подшутив над тем или другим участником веселья, он это сделает так, чтобы не обидеть ненароком, не задеть самолюбие. Шутку подберет безобидную, остроту скажет мягкую, тонкую, вызывающую веселое оживление.

О своей писательской фантазии он упомянул в письме ко мне от 13 февраля 1933 года: «Что будет весной, не могу представить даже при наличии своей писательской фантазии». Пользовался он ею с большим успехом, и трудясь над книгами, и в повседневном быту. Присмотревшись ближе к его образу жизни, я понял, что все эти вечеринки, все эти охоты и прочие затеи – всего лишь разумный отдых от напряженного писательского труда. Конечно, приходила в голову мне мысль и о том, что во время охоты или рыбалки он обдумывает свои сочинения, может быть, это так и было. Но на охоте и рыбалке он весь отдается этому делу, увлекается и загорается азартом, как и все охотники и любители рыбалки. На охоте он поглощен всецело этим промыслом, на рыбалке полностью занят рыбной ловлей – внимательно следит за удочкой, ни одного клева не прозевает, не проворонит дичь, как бы неожиданно она ни появилась. Думаю, будь он неотрывно увлечен мыслью о том, над чем трудится, он был бы, пожалуй, рассеянным, мечтательным, прозевал бы дичь или клев. А он, наоборот, добросовестно, с большим умением занимался охотничьим или рыболовным делом. Все это давало отдых его творческим силам, освежало, проветривало его светлую голову. Этому же служили и шутки, остроты, анекдоты, смех. В такие часы он, скорее всего, отвлекался от мыслей о книге, о героях, одним словом – отдыхал.

В доме Шолоховых устраивались детские праздники – то елка, то другие хороводы. Шолохов уделял им большое внимание: он пел с детворой песни, брался за руки и водил хороводы, на равных участвовал в играх, рассказывал ребятишкам сказки и даже сочинял для них стихи. Вот его шутливые строки, сохранившиеся в моей памяти:

На краю большого леса,
Где растут одни лишь ели,
На ветвях сухой березы
Две сороки как-то сели.
Прилетели, посидели,
Меж собой поговорили,
У подножия березы
Весь снежок поперерыли.
Я стоял неподалеку,
Затаив дыхание,
И сорочий разговор
Слушал со вниманием.
Говорит одна сорока
Быстро, часто и крикливо:
«Слушай, милая подружка,
Расскажу тебе я диво.
В нашей местности недавно
Поселился зверь отважный.
У него – усы седые,
Из себя он – очень важный.
Ну а уши у него – прямо по аршину!
Он, когда ложится спать,
Кладет их на спину.
У него глаза косые,
Хвостик, как цветочек.
Очень любит он глодать
Веточки без почек.
Днем он спит, а ночь гуляет,
Бегает вприпрыжку,
Страшно любит он морковку,
От капусты кочерыжку.
На снегу, где он гуляет,
Он горошек оставляет.
В общем, зверь весьма приятный,
Чистоплотный и опрятный.
Он живет под той вон елкой,
Напролет весь день там спит,
Но глаза не закрывает,
Спя, усами шевелит.
Раз я встретила его,
Спросила любезно:
«Не могу ли я вам быть
Чем-нибудь полезной?»
Посмотрел он на меня
И ответил важно:
«Я вообще из всех зверей
Зверь самый отважный!
Не боюся я чижей,
Не боюся я ежей.
Абсолютно не дрожа,
Прохожу мимо ежа.
Проживая здесь, в лесу,
Не люблю одну лису.
Не боюся я ворон,
Не боюся я сорок.
Не боюся и мышат,
Точно так же – лягушат.
Не боюся даже львов,
Так как здесь их нету.
А если б были, то, наверное,
Сжил бы их со свету.
Не боюсь я снегирей,
Словом, никаких зверей
Я не опасаюся.
Очень, очень, очень редко
Бегством я спасаюся». —
«От кого же вы бежите, —
Я его спросила, —
Коль у вас такая смелость
И такая сила?»
Зверь усы расправил лапкой,
Почесал за ухом,
В это время дятел – «стук!»
Зверь – прыг! – что было духу.
И, как видно, сгоряча
Дал такого стрекача,
Только хвостик замигал,
И тотчас в лесу пропал.
Очень даже странный зверь —
Так я думаю теперь».
Тут сороки улетели,
А я направился к той ели.
Дай, думаю, погляжу
И ребятам расскажу,
Как живет зайчишка,
Этот хвастунишка.
Вижу – к елке ведет стежка,
А под елкой ямка-лежка.
Он под этой елкой жил,
Спал, усами шевелил.
Шевелил усами,
Шевелил ушами…
А потом под Новый год
Елочку срубили
И для вас вот в этом зале
Ее нарядили.
Вы теперь вокруг нее
Будете резвиться,
Песни петь, плясать и прыгать,
Словом, веселиться.
А о зайце не горюйте,
Он живет отлично.
В новом месте у него
Новый дом, приличный.
Я его недавно видел
И спросил: «Зайчишка!
Как живешь на новом месте,
Серенький плутишка?»
Он ответил, убегая,
На ходу хвостом мигая:
«Под березкой день лежу
И о елке не тужу.
Мне под этой елкой
Было страшно колко!»

К детям Михаил Шолохов очень добр и внимателен, многих он хорошо не только по имени, а и по характеру знал, наблюдал за их развитием. Спустя много лет, вспоминая о том или ином ребенке, он подробно рассказывал, каким тот был, как вел себя, припоминал детали его детства.

В начале 1935 года Михаил Шолохов вернулся из-за границы, где он был в Дании, Англии, Франции и других странах. Он рассказывал о животноводстве в Дании, об образцовых коровниках, о больших надоях молока. На одном из совещаний руководителей колхозов писатель выступил и поделился своими мыслями о том, как поставлено животноводство в Дании. Он горячо призывал колхозы перенять опыт датчан. Помню, скоро в районе появились племсвинофермы по выращиванию породистого поголовья. В район начали больше завозить племенных быков и коров. Строились и улучшенные животноводческие помещения.

В Лондоне Шолохов купил оптическую винтовку почти такую же, как наша боевая трехлинейная, только патроны и пули покрупнее. С нею мы пробовали охотиться на дрофу, но била она неточно. Хотя однажды Шолохов подстрелил сразу двух дудаков, причем в одного из них целился, а второго поразил рикошетом. Кроме винтовки Шолохов купил несколько наручных часов, одни из них подарил мне. Часы были хороши, шли точно, и носил я их довольно долго.

В Вешенскую иногда приезжали погостить к Шолохову его московские приятели – писатель Василий Кудашев и критик Лукин Юрий Борисович. Они подолгу гостили в Вешенской. Лукин приезжал со своей женой Марьяной. Это было ответное гостеприимство Шолохова. В первые месяцы жизни Шолохова в Москве в 1926–1928 годах Шолохов жил у Кудашева, а Лукин был редактором первого издания «Тихого Дона» в ГИХЛе (позже это издательство называлось «Гослитиздат», а теперь – «Художественная литература»).

В одну из поездок Михаила Шолохова в Москву мы были с ним в Большом театре, где готовилась к постановке опера «Тихий Дон». Вначале мы были на репетиции, а после слушали премьеру оперы. Артисты и зрители горячо приветствовали Шолохова. Особенно внимательны были Иван Иванович Дзержинский – композитор, написавший музыку «Тихого Дона», Самуил Абрамович Самосуд, дирижировавший оркестром, Федор Федорович Федоровский – художник театра, приезжавший перед этим в Вешенскую, и другие создатели этого яркого спектакля.

Шолохов принимал большое участие в работе над оперой, давал советы как по ее либретто, так и по музыке, оформлению спектакля, костюмировке, заботился о правдивом перенесении картины донской природы на сцену Большого театра.

Побывав на одном из приемов у Сталина в середине тридцатых годов, Шолохов привез в Вешенскую медвежью колбасу и угощал семью и меня. Он рассказал историю этой колбасы. После официального приема Сталин пригласил Шолохова поужинать у него в квартире. Хозяин угощал медвежьей колбасой, а когда писатель уходил, Сталин дал ему сверток, сказав, чтобы он попотчевал этой колбасой Марию Петровну и других близких.

А еще раньше, в 1931 году, вернувшись из Москвы, где он встречался с Алексеем Максимовичем Горьким, Шолохов рассказывал мне: «Горький с большим вниманием прочел опубликованные части «Тихого Дона» и сказал, что книга ему очень и очень понравилась, особенно он отметил показ женщин в романе. Женщины получились настоящие, живые. Читаешь о них и видишь их перед собой, как живых, – обаятельных, пахнущих степным донским ароматом».

Шолохов любил народ и много проявлял заботы о нем. По его инициативе в 1935-м и 1936 гг. был принят закон об освобождении престарелых крестьян-колхозников 60 лет от налогов и поставок.

Из своих сбережений он многим помогал. Очень часто писал записки мне или предрика с просьбой сделать то или другое отдельным людям, звонил с этой целью по телефону. Пачками сам приносил или присылал с кем-либо заявления граждан в райком партии и райисполком с пометками, что нужно сделать по тому или иному заявлению. На прием граждан и рассмотрение их писем и заявлений он очень много тратил времени. Многочисленные письма из других районов и областей он со своими соображениями посылал в те районы для принятия мер. На переписку с организациями по письмам и заявлениям, на обратную почту он расходовал в среднем в месяц до 1000 рублей в старом исчислении.

Когда началась Великая Отечественная война, Михаил Александрович Шолохов внес в фонд обороны 150 тысяч рублей, из которых сто тысяч были присужденной ему премией за роман «Тихий Дон», и заявил о своей готовности стать в ряды Красной Армии и до последней капли крови защищать Советскую Родину.


(Продолжение следует во 2-й кн.)

И.С. Погорелов – М.А. Шолохову

I

Дорогой Михаил Александрович!

Прошло 22 года, как было создано гнусное и мерзкое дело. 22 года – это большой срок, но у меня в памяти осталось на всю жизнь, и я, все вспоминая, думаю, что это было вчера. Да, такие дела запоминаются на всю жизнь и никогда не выветриваются из памяти.

1938 год, сентябрь месяц. Через Горотдел МГБ г. Новочеркасска меня вызвали в Облотдел МГБ в г. Ростов. В Горотделе г. Новочеркасска мне объяснили, что меня вызывают в область якобы для уточнения отдельных данных, как чекиста запаса. Я пришел домой, и что-то на душе было нелегко. Я предполагал, что не та причина моего вызова в область, о которой мне сказали в Горотделе МГБ, а что-то другое и, по-видимому, какая-то очередная провокация, но что именно – я так и не мог предположить. Дома я все рассказал жене, уговаривал ее, что все будет в порядке, а сам думал о другом.

Перед уходом из дома жена мне сказала: «Ну, попрощаемся, по-видимому, тебя там арестуют». Я ее уговаривал опять, что все будет в порядке, а в душе был с ней согласен.

Вот и здание МГБ на ул. Энгельса. Когда я подошел в бюро пропусков и получил пропуск для входа в здание МГБ, шел из бюро пропусков в здание МГБ по ул. Энгельса и думал: «Может быть в последний раз иду по этой улице так же, как ходят другие. Может быть, через час, а может и раньше я буду уже сидеть в тюрьме и за что? Ведь я из 34 лет своей жизни 20 честно боролся за Советскую власть, активно боролся с белогвардейцами. В чем я виноват? Почему меня в чем-то подозревают?» Но я решил – буду бороться за правду до конца, что бы мне это ни стоило. С таким настроением я вошел в приемную начальника Облотдела МГБ Гречухина.

Когда я доложил секретарю, кто я такой, он мне сказал: «Да, начальник Вас ждет. Я уже звонил в Новочеркасск и справлялся —

выехали ли вы?» В кабинете меня встретил Гречухин. Встретил он меня любезно и приветливо. Все время улыбался. Стал меня расхваливать: «Я познакомился с Вашим личным делом, да и отдельные чекисты говорят о Вас, что Вы очень опытный и храбрый чекист. В трудных больших операциях ведете себя храбро и никогда не теряетесь, быстро принимаете нужные решения. В общем Вы, как будто прирожденный чекист. Да и орден Красного Знамени чекистам зря не дается. Чтобы его получить, нужно не раз быть на волоске от смерти, а Вы не только были в таком положении, но и сумели убежать из-под расстрела. Белобандитам Вы, по-видимому, насолили много, иначе на Вас не было бы столько покушений. Если я не ошибаюсь, то их было около трех десятков, и последнее в 1931 году в Новочеркасске».

Я сидел, внимательно слушал его и думал: «Почему он так хорошо изучил мое личное чекистское дело, и все, что он мне говорил, это была правда. Почему сам начальник Облотдела заинтересовался рядовым чекистом запаса? Что, он хочет меня взять в органы? Нет, этого не может быть, так как я «дискредитирован» как секретарь парткома института. Ведь я не выполнил задания секретаря Горкома Дербенева и секретаря Обкома Евдокимова и не исключил из партии как врагов народа 42 старых коммунистов, которые были исключены Горкомом партии и все были арестованы после заседания бюро Горкома». Это меня еще больше взволновало. «Что же он мне скажет?» По-видимому, я сильно волновался, он мне сказал: «Вы почему-то сильно волнуетесь. Ведь Вас вызвали в органы безопасности, Вы – чекист. Раз вызвали чекиста, значит, ему хотят дать очень важное задание». В этот момент мне хотелось узнать о задании, и я спросил: «Какое же Вы думаете дать задание?» Гречухин улыбнулся и сказал: «Вот это по-чекистски. Я Вам сейчас изложу пока кратко существо задания. Задание очень серьезное и ответственное, и я бы сказал – необычное. Это задание нашему Облотделу МГБ поручено тт. Сталиным и Ежовым, поэтому нам его нужно выполнить точно и по-умному.

Как, Вы готовы выполнить задание тт. Сталина и Ежова?» Я ответил, что любое задание тт. Сталина и Ежова готов выполнить, что бы это мне ни стоило, даже своей жизни. Он улыбнулся и сказал: «Мы с т. Евдокимовым в этом и не сомневались, что Вы от задания не откажетесь. Вы, конечно, знаете писателя Шолохова и не удивляйтесь, что я Вам сейчас скажу. Мы знаем, что Вы к нему относитесь очень хорошо, но я должен Вам сказать, что наша агентурная разработка окончательно установила, что Шолохов готовит восстание против Советской власти донских, терских и кубанских казаков, и нам теперь нужно раскрыть до конца его связи с Закордоном и внутри Советского Союза. Пока установлено, что с ним вместе готовят это восстание его тесть, секретарь Райкома Луговой, Логачев, Красюков. Все эти люди Вам знакомы, и Вы их лично знаете. Имеются их люди, с которыми они имеют связь на Кубани и Тереке, но организация так законспирирована и работает так умно, что трудно их выявить. По-видимому, тут руководит умелая рука из-за границы и работают опытные разведчики. Поэтому меня вызывали в Москву и дали задание послать к Шолохову своего человека, который бы сумел войти к ним в доверие и раскрыл бы все их связи с заграницей и внутри страны. Вы понимаете, что в этой компании нужно осторожно и умело говорить против Советской власти, а не за Советскую власть. Делать это нужно не сразу, а постепенно. Если Вы сразу станете говорить против Советской власти, то это только может погубить все дело. Но это мы еще дополнительно обсудим и наметим план действий. И в заключение я еще хочу Вам подчеркнуть, что если тт. Сталин и Ежов дали нам такое задание, то имеются все документы в Центре, подтверждающие, что Шолохов готовит восстание. Вы (как чекист) должны выбросить из головы то, что Вы его считали преданным и честным коммунистом. Если Вы к Шолохову будете относиться так же, как Вы относились к нему до нашей беседы, то лучше Вы скажите нам прямо об этом. Если у Вас будет хотя бы малейшее сомнение в том, что я Вам рассказал о Шолохове, то Вы это ответственнейшее задание не выполните. Вы должны гордиться, что Вам дается такое задание, за выполнение которого обязательно будете награждены».

Когда я слушал задание, мне с самого начала стало ясно: что я попал в грязное и опасное дело. У меня в голове мысли шли так быстро, что я перед собою видел и Шолохова, Лугового, Логачева, Красюкова. Мысль в голове не укладывалась, что они готовят восстание. Я сам себе говорил: «Нужно из этой ловушки по-умному выйти. Или я выйду умно, или погибну. Дело не в Луговом и других. Неужели такое задание давал Сталин? Не может быть! Нет, это все провокация. Это дело местных работников». В общем, я твердо был убежден, что Шолохов никакого восстания не готовит.

Гречухин после короткой паузы спросил: «Ну как, берешься выполнить это задание?» Я ему ответил не сразу, придумывая, что ему сказать. И сказал, наконец, что «задание я выслушал внимательно, оно очень ответственное и серьезное. Я ушел из ВЧК в 1923 году и практически уже не работаю в органах 15 лет, поэтому считаю, что это задание мне будет выполнить трудно и не лучше ли это задание поручить чекисту, который сейчас работает в МГБ?»

Гречухин передернулся и едко, сухо сказал: «Вы же сказали, что выполните любое задание т. Сталина и т. Ежова, а теперь, как я понимаю, отказываетесь?» На это я сказал: «Вы меня неправильно поняли, я не отказываюсь, а просто не смогу его выполнить, так как давно не работаю на практической работе в МГБ. Не хочу подводить Вас, а главное – не хочу угробить это дело».

После моего такого заявления Гречухин зло и сухо мне стал говорить: «Знаете, т. Погорелов, прежде чем Вас вызывать, мы все обсудили и в Москве, и здесь вместе с Евдокимовым, Вы что не верите Евдокимову?»

Я сказал, что всем верю: «И Вам, и Евдокимову». – «Если так, то я Вам должен заявить, что Ваше обоснование отказа от задания очень шатко. Вы просто не желаете его выполнять, а что оно шатко – я Вам докажу фактами. В 1935 году Вы не работали в Органах, а ведь Вам было поручено изъять контрреволюционную организацию белых офицеров на белокалитвенских шахтах, а не чекистам, которые работали в Органах, а в проводимой операции они были подчинены Вам. Операция Вамп была проведена хорошо, так что это не довод. Вы просто не желаете принимать задание. Мы Вам уже рассказали важнейшие наши материалы о готовящемся восстании. Вы чекист, и понимаете, что в таких случаях, пока не будет закончена операция или Вы должны выполнить ее, или Вас нужно изолировать. Но ведь это позор для чекиста. Откровенно говоря, мы от Вас этого никогда не ожидали. Ну, хорошо, подумайте, взвесьте все и скажите окончательно свое решение».

Я думал целый час. Меня опять вызвал Гречухин. И опять я категорически отказался от поручаемого мне задания. После этого я сидел целый день в приемной до 10 часов вечера. Гречухин куда-то уходил, пришел в 10 часов, позвал к себе. Разговаривал официальным и сухим тоном: «Ну, что вы придумали?»

Я опять отказался. Через 15 минут меня он вызывает опять и сообщает: «Мы посоветовались с Центром и Евдокимовым и решили, если Вы отказываетесь, пошлем другого. Но Вы должны знать, что мы в целях сохранения тайны должны Вас изолировать. Выбирайте сами – или изоляция, или выполнение задания. Вы еще раз можете подумать, и, если не измените решения, я вынужден Вас изолировать».

Я вышел от Гречухина и стал думать, что мне делать. Гречухин ушел, а я думал до 9 часов утра, что мне делать. Какое принять решение?

В комнате сидел дежурный по Облотделу МГБ. Я всю ночь просидел на стуле. У меня было такое нервное состояние, что совершенно не хотелось спать. Я проанализировал все, что «за» и что «против». Сделав анализ данного задания, пришел к следующим выводам и наметил план своих действий: Шолохов и другие товарищи никакого восстания не готовят; Гречухин и его люди хотят убить Шолохова, а меня сделают убийцей его; Сталин, Ежов и Евдокимов ничего об этом не знают; 1) Я должен задание принять, так как заявление Гречухина «Мы должны изолировать тебя» – это нужно понимать, что меня посадят в тюрьму, а если меня посадят в тюрьму, то убьют, и я не смогу их разоблачить; 2) План операции как можно больше затянуть, а за это время я должен предупредить Шолохова о готовящемся убийстве. Я должен сделать все, чтобы спасти Шолохова; 3) Получить от них хотя бы какой-нибудь документ, подтверждающий, что они со мной разговаривали; 4) После этого убежать и сообщить обо всем в ЦК партии. За это короткое время я принял такой план. Теперь можно твердо сказать, что этот план был единственно правильный, который спас жизнь Шолохову и мне.

В 9 часов утра пришел Гречухин, позвал меня к себе и сухо спросил: «Ну, что Вы решили?»

Я ответил, что решил задание выполнить.

Он заулыбался и сказал: «Это надо было бы сделать вчера, Вы бы не мучили нас и себя. Да! Тебе давали кушать?» – спросил он. Я сказал, что нет (если бы даже и дали мне кушать, то я не смог бы это сделать, находясь в таком состоянии).

Через несколько минут принесли мне кушать, но я смог выпить только стакан чая.

«Хорошо, что хорошо кончается, – с улыбкой стал говорить Гречухин. – Мы тебе отводим для работы номер в гостинице, и ты должен продумать план операции и наметить его как можно скорее. Мы его обсудим, утвердим, и ты выедешь в станицу Вешенскую. Денег мы дадим тебе столько, сколько тебе нужно. Раз мы приняли вместе это решение, теперь нужно выполнить чекистскую формальность. Вы должны дать нам подписку о неразглашении полученного задания».

Я считал все это нормальным и попросил текст подписки. Гречухин улыбнулся и сказал: «Нет, общепринятую подписку мы оформлять не будем, так как задание необычное, и подписка должна быть необычная. Вот, возьмите бумагу, и я Вам продиктую текст подписки». И он стал диктовать мне текст подписки.

«Подписка: Я, Погорелов И.С., даю настоящую подписку Облотделу НКВД в том, что полученное мною задание обязуюсь хранить в тайне и не разглашать. За разглашение данного мне задания я подлежу расстрелу без суда и следствия». На что я сказал, что никогда Органы таких подписок ни у кого не отбирали, а почему же от меня берется такая подписка. Гречухин слащавым голосом ответил: «Я же Вам сказал, что это задание необычное, поэтому и подписка берется такая. Да что Вам беспокоиться, ведь это же простая формальность. Ведь Вы же даете ее не кому-либо, а Органам безопасности. Не будем спорить из-за этой мелочи». Я подумал и решил, что при создавшейся обстановке мне необходимо такую подписку дать.

Гречухин вызвал своего заместителя, фамилию его не помню, кажется, Эпштейн, и познакомил меня с ним: «Вы будете иметь дело с т. Эпштейном, и что будет нужно, обращайтесь к нему».

Итак, я был затянут в тенета гнуснейшего плана врагов Советской власти, которые избивали и уничтожали цвет нашей партии – людей, прошедших царские тюрьмы и ссылки, которые перенесли голод и холод в гражданскую войну, не жалея своей жизни шли на смерть в боях с белогвардейцами.

В выполнении намеченного мною плана мне нужно было многое продумать и учесть все мелочи, которые могут мешать его выполнению. Я должен был учесть как важный факт, что за мной будет все время ходить «хвост», и не один человек, а несколько человек будут следить за мною, за моей квартирой и женой; поэтому я должен все это учитывать при решении всех вопросов.

Я приступил к составлению плана операции. В конце каждого дня я докладывал Эпштейну, где был, что делал, где обедал, что ел, кого встретил из знакомых, ничего не скрывая. Я хотел этим заслужить у них доверие, так как знал, что их люди им подробно докладывали о моих похождениях, поэтому мои доклады должны были совпадать с докладами людей Гречухина. Прошла неделя, ко мне стали относиться, как мне казалось, с доверием. Они, по-видимому, были довольны, что я от них ничего не скрывал. Я решил проверить – ходит ли за мною «хвост» и зашел в ресторан против Обкома пообедать. Я знал, что обедающих там мало и будет легче посмотреть и запомнить обедающих людей. Когда я сел за стол, вошли двое, и сели через несколько столиков, и заказали себе обед. Я умышленно кушал не спеша и запомнил всех обедающих. После обеда я вышел на улицу Энгельса и повернул направо, а потом опять направо и стал на углу закуривать. Был сильный ветер, и я умышленно делал так, что у меня гасла все время спичка, и вдруг я увидел этих двоих, которые со мной обедали. Они, увидев меня, даже остановились. Я подумал: «Хвост» за мной ходит, а чекисты следят липовые». Если вы, чекисты, увидели меня, то вы должны, как будто ничего не заметив, совершенно хладнокровно продолжать свой путь, а они, увидев меня, от неожиданности остановились на какое-то мгновение. Мое предположение подтвердилось, что за мной следят, да иначе и не должно быть.

Итак, я продолжал докладывать, где я бывал каждый день и что наметил по плану. Меня торопили с планом и были недовольны моей медлительностью. План я мог составить за день-два, но по моему плану я должен им дать план операции в Вешенской после того, как я предупрежу Шолохова М.А. и буду иметь хотя бы плохонькие документы о том, что они со мной разговаривали, поэтому я умышленно осложнил план операции и умышленно затягивал его. В первую очередь, что бы это ни стоило, я должен предупредить Шолохова М.А. и придумывал, как мне предупредить Шолохова обо всей этой грязной истории. Очень волновался, что Шолохова могут убить.

Однажды я шел около Обкома, кто-то назвал мою фамилию. Я оглянулся и увидел Петра Лугового. Мы поздоровались, людей проходило и стояло около нас много. Я умышленно с ним разговаривал громко. Хотел, чтобы мой «хвост» знал, о чем мы говорили с ним. Луговой даже заметил мне: «Что ты, Ваня, глухой стал? Почему ты так громко разговариваешь со мной?» От него я узнал, что вместе с ним приехал в Ростов и Шолохов М.А., остановились они в Новой гостинице. Луговой дал мне номер и сказал, если будет время, чтобы я пришел к концу дня к ним. Я был безгранично рад, так как я до этого ничего не мог придумать, через кого передать Шолохову о данном мне задании. Жена моя не могла этого сделать, так как за ней следили, а другому человеку, которого я плохо знаю, доверить нельзя. Я сейчас же добился срочного свидания с Гречухиным. Он меня принял немедленно, и я рассказал ему о встрече своей с Луговым и что здесь Шолохов, и что я приглашен к ним в гостиницу. Он был доволен, что я ему все рассказал, так как мой доклад, по-видимому, совпадал с докладом «хвоста». Я потребовал разрешения встретиться с Шолоховым и Луговым, мотивируя тем, что «я должен им сказать, что приеду в Вешенскую. Лучшего случая не придумаешь. Не могу же я ни с того ни с сего приехать в Вешенскую, тем более, что этот вопрос с Вами, т. Гречухин, обсуждался специально». Через час он мне разрешил встречу с Шолоховым М.А., которой я был безгранично рад, что я смогу теперь предупредить Шолохова, т. е. я выполню один из главных пунктов своего плана.

Когда я пришел в гостиницу, там был один Луговой, которого я вызвал в уборную. Он удивился, что я не могу разговаривать с ним в номере. На что я ответил, что там разговаривать опасно. Я тебе, Петя, скажу такое, что у тебя волосы поднимутся.

Рассказав существо данного задания, я его просил, чтобы он повлиял на Шолохова, чтобы он этот вопрос не поставил перед Евдокимовым и Гречухиным. «Ты должен понять, – сказал я, – что это может привести к тому, что я буду убит немедленно и их разоблачить не смогу, но главное не во мне, а в том, что они убьют Шолохова. Вам сделают аварию автомашины, и Вы не доедете до Вешенской».

Луговой понял меня и согласился со мной. Мы решили с ним Шолохову рассказать на окраине города, когда они выедут на машине в Вешенскую.

Мы сели в машину, и я поехал их провожать. Я знал, что если я расскажу Шолохову о полученном мною задании, он это воспримет с недоверием. Я на это смотрел трезво. Так оно и получилось. Действительно, когда я рассказал Шолохову и сообщил, что его хотят убить, он посмотрел на меня подозрительно, и на лице было выражение недоверия. Разговор этот происходил около Россельмаша на шоссейной дороге около автомашины.

Мне было очень неприятно, что Шолохов принял сообщение с подозрением и недоверием. Я помню, что я очень горячо доказывал ему, что нужно немедленно ему уехать из Вешенской и спасти свою жизнь. Луговой меня поддерживал. Я им сказал, что сделаю все, чтобы сообщить об этом в ЦК. Перед отъездом Шолохов мне сказал: «Ну, пиши в Центральный Комитет обязательно, а мы с Луговым подумаем, что нам нужно сделать». Я был доволен и этим ответом Шолохова. В конце разговора я сказал М.А. Шолохову, чтобы он вел себя осторожно. Лучше будет, если он выедет из Вешенской, и об этом не говорить никому дней 7—10, так как это время мне нужно будет для побега из Ростова.

Они уехали, а я остался один. Я очень боялся одного, что Шолохов М.А. поставит этот вопрос в Обкоме, тогда я погибну, а вместе со мной погибнет и он.

После их отъезда я пришел в Облотдел МГБ. Гречухин мне задал вопрос: «Ну что, проводил их и все выполнил, что тебе поручалось?» Я сообщил, что задание его выполнено, и я в ближайшее время выезжаю в Вешенскую. Гречухин был очень доволен и сказал, что все люди и машины, нужные мне для отъезда, подготовлены. Далее предложил с его заместителем Эпштейном уточнить еще раз план операции на конспиративной квартире, заметив, что в плане я не предусмотрел кличек. Их надо иметь на Шолохова, его жену, тестя, Лугового, Логачева, Красюкова. «Мы с Эпштейном придумали клички, посмотрите, понравятся ли они Вам?» Затем Гречухин позвонил Эпштейну и сказал: «К тебе сейчас зайдет т. Погорелов, обсудите еще раз с ним план, как мы договорились, и после этого еще раз вместе его обсудим».

Во время разговора с Эпштейном у меня была одна мысль: «Как бы получить от них какой-либо документ и тогда можно бежать». Эпштейн стал мне рассказывать, как проехать на конспиративную квартиру.

У меня в этот момент появилась заманчивая идея: я достал свою записную книжечку и попросил Эпштейна начертить мне план, как доехать до конспиративной квартиры. Эпштейн безо всяких возражений взял мою книжечку и начертил своей рукой этот план, название улиц, остановку трамвая. Получив этот план, поехал на конспиративную квартиру. Я был очень доволен тем, что хотя и небольшое, но имею доказательство о разговоре с ним. Запись своей рукой в моей книжке мог сделать только неопытный или неумный чекист.

У меня оставался теперь один нерешенный вопрос – как убежать. Я принял такое решение: при любых условиях нужно добиться, чтобы они дали мне оружие, имея его, я должен пойти даже на убийство людей, с которыми буду ехать, и убежать.

На конспиративной квартире мы с Эпштейном обсудили план операции и, когда все было уточнено, я задал ему вопрос: «А когда Вы дадите мне оружие и что никакого оружия не признаю, кроме нагана».

Эпштейн твердо мне заявил: «Мы с Гречухиным этот вопрос обсуждали и решили, что ты поедешь без оружия». Я стал протестовать, сказав: «Что же Вы меня посылаете на такую операцию и без оружия. Вы что, мне не доверяете? Хотите, чтобы меня там безоружного задушили?»

Эпштейн заявил мне: «Наоборот, мы твою жизнь хотим обезопасить, и тебя будут охранять наши люди день и ночь, и тебе нечего беспокоиться об этом».

Я понял, что они этот вопрос обсуждали и я оружия не получу, поэтому оружие для своего побега использовать не могу.

После этого решил взять с собой железный тяжелый прут, им оглушить ночью шофера, взять у него оружие (оружие он должен иметь обязательно), если со мной будет ехать еще кто-либо, я должен уничтожить их и после этого бежать. Этим еще прибавится одно обвинение против меня, но у меня другого выхода для побега не было.

Создавшаяся обстановка требовала принять такое жесткое решение.

Я попросил у Гречухина разрешение поехать в Новочеркасск к жене и сказать ей, что по заданию Обкома выезжаю на месяц в командировку, Гречухин разрешил выехать мне на следующий день.

Находясь в гостинице, мне почему-то захотелось проверить, ходит ли за мной «хвост» или нет. Я пошел в магазин, взял бутылку рислинга, две булочки и сыру и поехал на троллейбусе к Россельмашу; сошел на последней остановке и пошел к зеленым насаждениям. Солнце уже село, но еще было светло. Я думал, если за мною будет «хвост», я сяду в лесочке и выпью тогда бутылку вина, а завтра доложу Эпштейну, что было скучно и я ездил к Россельмашу, а затем вернулся в гостиницу.

Я подошел к густому лесочку, посмотрел кругом – никого не было видно, тогда я пошел дальше по лесонасаждениям и вышел к железной дороге – тоже никого не было видно, вышел в степь, стало темнеть. Я убедился, что слежки за мной не было. Я шел все дальше и дальше; стало совсем темно. Убедившись, что «хвоста» нет, я принял решение – бежать. Я придумывал, где же мне скрыться? В близлежащих хуторах и ст. Аксайской знакомых и надежных людей у меня нет. Поэтому в населенные пункты я заходить не имею права. В степи днем скрыться негде. С рассветом на мой розыск будет мобилизовано все. И решил за ночь дойти до Займища и скрываться в камышах. Часто выезжая на охоту в Займище, я хорошо знал выезды и въезды, даже самые глухие места, куда я и направился.

В Займище я нашел самое глухое место. Залез на вершину стога сена, закопался и решил там скрываться как можно больше, т. е. насколько мне хватит моего запаса пищи, пищи у меня было: две маленькие булочки, грамм 300 сыру и бутылка вина рислинг. Свой запас я разделил на 10 дней. На каждый день мне полагалось кусочек булочки, кусочек сыру и несколько глотков вина. И так я стал жить в «новой квартире».

Гречухин знал, что я за одну ночь далеко уйти не мог, поэтому он меня ищет везде: и на железной дороге, и на хуторах, и на станциях, расположенных около Ростова.

После 10 дней «проживания» моего в стогу я должен перейти с Ростовской области на территорию Украины, где меня не должны искать, а оттуда уехать в Москву.

Просидел я в стогу не 10 дней, а только 9 дней. Весь запас питания был израсходован. Без пищи я мог еще сидеть, но без воды я дальше сидеть не мог, и я решил выходить из «подполья». Ночью, когда я спустился со стога, у меня было сильное головокружение. За это время я ослаб и чувствовал себя очень плохо. Но смерть, подсиживающая меня каждую минуту, и борьба за существование вливали в меня новую струю бодрости, и я отправился в путь на Украину по дороге, которую окружали с обеих сторон густые высокие камыши.

Пройдя километра три, вдруг услышал позади шум автомашины и полосы света. Сейчас трудно передать мое волнение. Я быстро, сколько хватило сил, свернул с дороги и пошел в камыши. Машина быстро подошла ко мне и остановилась напротив меня. Неужели меня обнаружили люди Гречухина и устроили погоню за мной? Не может быть этого. Если бы они знали, что я нахожусь в стогу, они меня могли там взять. За время моего «проживания» в стогу я не видел ни одного человека около стога. После таких размышлений я сам себя успокоил, но несмотря на это весь дрожал. Или от того, что я ослаб, или от того, что опять надо мной нависла угроза смерти. Сквозь камыш я стал внимательно смотреть, что делается около машины. Мною было установлено, что автомашина грузовая полуторка, около машины ходит один шофер, который начал качать насосом. Прошло несколько минут. Я думал: «Что мне делать? Ведь я ослаб сильно. До Украины идти я буду долго. К тому же в жилые пункты заходить не могу, и дойду ли я благополучно или свалюсь и попаду в руки Гречухина?» Я твердо убедился, что машина шла не за мной, а это получилась случайная встреча с ней, и я принимаю решение после долгих колебаний просить шофера подвезти меня.

Подойдя к шоферу, я спросил у него: «Откуда он едет и куда?» Из его рассказа я узнал, что он работает в совхозе, который расположен около станции Глубокая. Ездил в Ростов по делам, а из Ростова он заезжал в станицу Ольгинскую к своему другу, с которым он служил вместе в Красной армии. После этого рассказа я немного успокоился, и все мои подозрения рассеялись. Обращаясь к шоферу, я ему рассказал выдуманную мною версию: «Я прошу Вас, товарищ, подвезите меня до станции Изварино. Это будет не так уж большой круг. Со станции Изварино Вы можете через Гундоровскую станицу проехать в свой совхоз. У меня умерла мать в Луганске, поэтому мне нужно как можно скорее доехать до Луганска и успеть на ее похороны (мать моя умерла, когда мне было 8 лет), что будет стоить, я Вам за это заплачу». – «Да! У Вас такое большое горе и не оказать Вам помощь – это не быть человеком. Что же, я Вас подвезу до станции Изварино». Я был этому очень рад. Я сказал, что «знаю самый короткий путь до Изварино, Вам буду показывать его». Мы поехали так, чтобы не заезжать в населенные пункты. Это было для меня очень важно.

Переехав на территорию Украины, я почувствовал себя лучше, но вдруг навстречу нам идет легковая автомашина. Я сильно волновался до тех пор, пока она не проехала мимо нас. Шофер благополучно довез меня до станции Изварино, откуда я выехал поездом в Луганск, а из Луганска в Москву.

II

Приехав в Москву, я думал: «Где мне жить?» Знакомых нет. Жить в гостинице опасно, да и денег у меня маловато. Решил на ночь выезжать за город в лес и там ночевать. Спал я на сосновых ветках (стог переменил на сосновые ветки). В Москве вел себя как заяц. И тут я боялся людей Гречухина. Несколько раз я добивался приема у Шкирятова, но мне сказали, чтобы я все изложил письменно и передал ему через приемную ЦК КПСС. После того я решил попасть к Кагановичу, которому, как Наркому тяжмаша, подчинялся Новочеркасский институт. Не добившись приема к Шкитярову и Кагановичу, через приемную ЦК КПСС передал свое заявление на имя т. Сталина с подробным изложением существа вопроса и уехал из Москвы.

Находясь в поезде по пути в Луганск, думал: «Что же мне делать дальше? Где мне дальше скрываться?» Приехав в Луганск и посоветовавшись со своими товарищами, с которыми работал вместе в ВЧК – ГПУ, решил уехать в Митякинскую станицу, хутор Патроновку, и там скрываться у надежных людей, которые меня не раз скрывали во время бандитизма от белобандитов.

Поезд приходил на разъезд Ильенко в 10 часов вечера. Было уже темно. Это меня очень устраивало. Хозяин дома принял меня любезно, но был удивлен, что я его просил скрыть так же, как он меня скрывал при белобандитах. Ему, конечно, трудно было понять, почему я оказался в таком положении. Я был доволен тем, что он мою просьбу принял без колебаний и заявил: «Я тебе, Иван Семенович, верю и думаю, что такое у тебя положение временное и скоро все кончится». Я ночевал в сарае на сене, а днем уходил в густой лес и там находился до наступления темноты. В лесу я выбрал то место, где скрывался от белобандитов.

Мысли в голове шли одна за одной. Я вспоминал свой 34-летний путь. Мысленно проходил год за годом. Отец мой умер, когда мне было 2 года. Через год вышла мать замуж. Я видел в детстве, как часто избивал мою мать отчим. Детская память крепка. Все это было как будто вчера. Мать умерла – мне было 8 лет. После чего прошел тяжелый и горький путь. Советская власть. Вступил в 1919 году в комсомол. Вел активную борьбу с белобандитами, являясь уполномоченным ВЧК – ГПУ по борьбе с бандитизмом. Сколько раз был на волоске от смерти! Сколько раз смотрел смерти в глаза. Вот от моего «жилья» в лесу находится в 15 километрах хутор Камышный, где я поймал командира банды полковника Федорова. В 5 км – хутор Маноцкий, где меня окружали в доме 30 бандитов. В 8 километрах хутор Елань, где меня окружали в доме 50 белобандитов и я два часа отбивался от них, и если бы не подошел отряд Красной Армии, они бы меня убили. В Гундоровской станице в хуторе Королевка убежал из-под расстрела. Почему же я при Советской власти, за которую боролся, не щадя своей жизни, нахожусь в подполье? Все эти эпизоды моей жизни проходили один за другим. По-моему, трудно самому гениальному писателю все мои переживания изложить на бумаге. И я в то время проявил мужскую слабость – часами сидел и плакал. Откуда только брались слезы? Но я слез не стеснялся, так как был один и никто их не видел. Хотя до этого никогда не плакал и не помню, плакал ли я в детстве.

Беспокоило меня, что жена долгое время не знает, где я.

Руководствуясь не разумом, а чувством, я принял решение, которое меня могло погубить, – выехать в Новочеркасск к семье на один день, а потом вернуться обратно.

Теперь можно сказать, что в моих действиях в то время – это была единственная большая ошибка. Но эта ошибка прошла удачно и помогла мне узнать в Новочеркасске, что меня вызывают в ЦК КПСС. Как говорится – родился в рубашке.

Приехав в Новочеркасск ночью, я как заяц пришел на квартиру. Жена была удивлена моему приходу. Сказала, что я делаю глупость, что мне в Новочеркасске очень опасно. В городе говорят, что секретарь Горкома Дербенев и начальник Горотдела МГБ Таласов сказали, что ты, бывший полковник царской армии, убил коммуниста Погорелова, снял с него орден Красного Знамени и теперь выдаешь себя за Погорелова.

Я понял, что сделал большую ошибку, приехав сам в руки к людям, которые меня хотят уничтожить. Я успокоил жену, что все будет хорошо. Проживу в Новочеркасске только один день, а ночью уеду.

Как только стало светать, мне жена посоветовала залезть в большой гардероб и там просидеть до ночи. Так я и сделал. До 3-х часов дня все было спокойно. Вдруг в 3 часа дня на квартиру приезжает второй секретарь Горкома т. Данилюк. Сидя в гардеробе, я слышу мужской голос: «Скажите, где сейчас Иван Семенович?» – обращаясь к жене. Жена дрожащим голосом говорит: «Я не знаю, где он». – «Не может быть, чтобы Вы не знали, где он. Вы меня не бойтесь. Я спрашиваю потому, что из ЦК КПСС звонили и обязали меня, чтобы я ему обеспечил выезд в Москву». Жена опять твердо заявила, что она не знает, где я.

Какое мое было состояние в то время, для каждого будет понятно. После ухода Данилюка жена мне шепотом сказала, что это был секретарь Горкома Данилюк.

Я Данилюка давно знал как члена партии с 1918 года и активного участника Гражданской войны. Я к нему относился с доверием. После этого подумал: «Может быть, это по моему заявлению на имя т. Сталина меня вызывают в Москву?»

Я решил, как только наступит ночь, уеду из Новочеркасска. Жена тоже мне советовала уезжать немедленно.

Вечером, часов в 7–8, опять приехал Данилюк. Я сидел все в гардеробе. Слышу его разговор с женой. Он ей говорит: «Звонят из Москвы из ЦК партии каждый час и требуют от меня, чтобы я Ивана Семеновича разыскал и направил в Москву, я вижу, что Вы мне не доверяете. Я Вас заверяю, что о моей встрече с Иваном Семеновичем никто знать не будет. Меня из Москвы об этом предупредили. Если он мне верит, пусть придет в Горком часов в 11–12 и постучит мне в окно с черного хода с сада. Я его буду ждать в Горкоме. Если же он мне не доверяет, то пусть едет в Москву. Я еще раз заявляю, что о встрече никто знать не будет».

Жена опять ему сказала, что ничего не знает, где я, поэтому ничего мне передать не может. Данилюк ушел. Настала ночь. Я подумал и принял решение идти к Данилюку. Делая анализ сейчас, можно сказать, что идти к Данилюку мне не нужно было. Я зашел в кабинет к Данилюку. Он поздоровался со мной и был рад моему приходу. В этот момент зазвонил телефон. Он взял трубку и стал разговаривать. Когда Данилюк сказал: «Он сидит у меня», я решил, что Данилюк подлец и предал меня. Потом он мне говорит: «Возьми трубку, с тобой будут говорить из ЦК». Я был в таком нервном состоянии, что взял машинально трубку и услышал одно слово «т. Погорелов». Я по телефону выругался крепким мужским словом и стал говорить: «Да, я Погорелов, я Вас, сволочей, не боюсь теперь, о Ваших делах сообщил т. Сталину. Можете меня арестовать, я из Горкома никуда не собираюсь бежать. Приезжайте, я Вас жду». И после этого положил трубку.

Потом набросился на Данилюка, стал его ругать отборными крепкими мужскими словами: «Ты подлец, ты предатель, ты меня пригласил в Горком, чтобы меня арестовали! Ты в одной банде с Дербеневым и Таласовым, теперь Вас никого не боюсь, я честный коммунист, а не полковник царской армии, как обо мне говорят Дербенев и Таласов».

У Данилюка был растерянный вид. Когда я замолчал, он мне тихо-тихо стал говорить: «Иван Семенович, мне обидно, что ты мне не доверяешь. Я тебя никому не предал, а ты мне сделал большую неприятность и оскорбляешь меня. Ведь ты обругал матом и наговорил грубостей зав. секретариатом т. Сталина. Ты мне сделал большую неприятность». В этот момент опять телефонный звонок. Данилюк берет трубку и разговаривает: «Что я смогу сделать, если мне Погорелов не доверяет и называет меня предателем. Да я его тоже успокаиваю, но он ничему не верит. Хорошо, я ему скажу и передам трубку».

Положив трубку на стол, Данилюк, обращаясь ко мне, говорит: «Иван Семенович, я тебя прошу мне поверить, с тобою хочет говорить зав. секретариатом т. Сталина. Возьми трубку – поговори с ним».

Успокоившись, я взял трубку и слышу: «Т. Погорелов, я понимаю Ваше состояние, поэтому не обижаюсь, что Вы меня выругали. По заданию т. Сталина Вы должны немедленно выехать в Москву». Я отвечаю: «Допустим, что Вы звоните по заданию т. Сталина, если это так, то я Вас прошу дать указания т. Данилюку сделать для моего выезда в Москву все, что я от него потребую». – «Такое указание будет дано. Передайте трубку Дани люку».

Данилюк взял трубку и все время отвечал Поскребышеву: «Все будет сделано».

Потом с Поскребышевым я стал разговаривать опять. Он дал мне свой телефон, чтобы я ему позвонил, когда приеду в Москву.

У Данилюка я попросил автомашину с шофером Ваней (фамилию забыл), бывшим красным партизаном и членом партии с 1919 года. Данилюк мне все сделал. Я попросил его, чтобы о моем отъезде в Москву никто не знал.

Я заехал домой, сообщил жене о своем выезде в Москву. На автомашине я доехал до Луганска, а оттуда поездом выехал в Москву. Данилюк оказался честным коммунистом, но то, что я пошел к нему, это был большой риск, хотя все кончилось очень хорошо.

III

Приехав в Москву, я позвонил Поскребышеву, который сказал, что в Москве Михаил Александрович Шолохов и что он очень меня ждет, остановился он в гостинице «Националь». Поскребышев спросил у меня, где я остановился. Я ему сказал, что я только с поезда. Поскребышев просил сообщить ему, в какой гостинице я остановлюсь, но порекомендовал мне лучше быть вместе с Шолоховым М.А. Я был безгранично рад, что М.А. Шолохов находится в Москве в безопасности. Намеченный мной план сохранения Шолохова выполняется как нельзя точно.

Я шел в гостиницу «Националь» и думал, как будут разворачиваться события в Москве. Бесспорно, что мне тут придется встретиться с Гречухиным. Главное сейчас и основное для меня – доказать, что они со мной разговаривали и давали чудовищное задание. Все, что мною было намечено, – сделано полностью. Шолохов находится в безопасности, я вырвался из когтей Гречухина, смертельная опасность, которую я испытывал так долго – все осталось позади. Трудно понять все это человеку, который сам не испытал все это. Один раз в жизни я был под расстрелом, но это я испытывал около часа и когда я убежал из-под расстрела, все было закончено. Сейчас же хотя и нахожусь в безопасности, но что будет со мной, если я не докажу, что они со мной разговаривали и давали задание «разоблачить» Шолохова. Ведь свидетелей нет. Я один против их всех. Все это меня сильно беспокоило.

Гречухин и его приятели будут, бесспорно, отказываться от всего и скажут, что они никаких заданий мне не давали, и я буду выглядеть как провокатор. Если не докажу этого, по-видимому, меня или расстреляют, или посадят в тюрьму. Если будут расследовать мой вопрос честные чекисты, то запись заместителя Гречухина Эпштейна в моей книжечке – адрес конспиративной квартиры, должна подтвердить мою встречу с ними. Что будет, то будет со мной, а главное – то, что Шолохов теперь спасен от смерти. Это было для меня совершенно бесспорно. Погибнуть или сидеть в тюрьме за такого человека не жалко. Иду и думаю: они могут меня расстрелять только за то, что я, дав подписку не разглашать данное мне задание, а за разглашение подлежу расстрелу без суда и следствия, а я, нарушив чекистский закон, не только разгласил задание, но и сказал о данном мне задании человеку, которого должен «разоблачить» как контрреволюционера. Хотя я часто об этом обвинении думал, но твердо был уверен, что оно мне Гречухиным не будет предъявлено, так как предъявить его – это разоблачить себя.

Я вырвался из обстановки, которая грозила мне смертью каждую минуту, но, несмотря на это, я шел в «Националь» в подавленном настроении.

В гостинице «Националь» меня встретил М.А. Шолохов. Когда Шолохов увидел меня, он был удивлен и растерян. Поцеловал, обнял, крепко пожал мне руку, а потом, подняв свою большую и особо отличную от всех голову, улыбаясь, сказал мне: «Ваня, я боялся, что ты до Москвы не доедешь. Я боялся, что они тебя «спрячут» подальше. Ну что же, я очень рад твоему приезду». В номере с ним были Василий Михайлович Кудашев и Петр Кузьмич Луговой. Они меня также встретили радушно и приветливо.

М.А. Шолохов попросил меня рассказать, как я ехал в Москву. Я рассказал подробно, как доехал. После этого М.А. Шолохов рассказал мне, как они ехали в Москву. Вот что осталось у меня в памяти от этого рассказа. М.А. Шолохов получил анонимное письмо, в котором было написано: «Дорогой Михаил Александрович, мне поручили Вас убить. Я Вас об этом предупреждаю, и Вам необходимо немедленно уехать из Вешенской. Я сам погибну, но Вас никогда не убью». Когда мне рассказал это М.А. Шолохов, я еще раз убедился, что мои догадки о плане Гречухина были правильные. Я в Ростове Луговому говорил, что как только я приеду в Вешенскую, М.А. Шолохова убьют, а меня сделают убийцей его. Получив это письмо, М.А. Шолохов, посоветовавшись с семьей и Луговым, принял решение – ночью на автомашине вместе с Луговым выехать из Вешенской в Воронежскую область, там сесть на поезд и выехать в Москву. Так М.А. Шолохов вместе с Луговым приехали в Москву.

М.А. Шолохов в Москве был принят Сталиным, которому он рассказал об анонимном письме и о задании, которое мне дали в Ростове. И.В. Сталин после беседы с М.А. Шолоховым дал указание разыскать меня и вызвать в Москву.

Итак, я стал жить в Москве в гостинице «Националь». Я избавился от того, что меня может поймать Гречухин и убить, но меня каждый день беспокоило одно – как я докажу свою правоту?

В гостинице «Националь» мы ждали разбора нашего дела почти три недели. М.А. Шолохов звонил несколько раз Поскребышеву и спрашивал у него, когда будет разбираться дело?

Наконец, 4 ноября 1938 года нас с М.А. Шолоховым к 4 часам дня вызвали в Кремль. М.А. Шолохов был очень доволен вызовом в Кремль. Когда он сообщил мне, что нам с ним нужно идти в Кремль, я сильно волновался, но мне не хотелось показать М.А. Шолохову, Луговому и Кудашеву, что я волнуюсь, и все делал, чтобы они мое волнение не заметили. Я улыбался, шутил.

Когда мы дошли до Мавзолея, М.А. Шолохов запел тихо-тихо: «Ой, да вы морозы». Я молчал. Он мне говорит: «Ваня, подтяни тихонько». Я это не помню, но Михаил Александрович потом мне говорил, что я его за это выругал. Может быть, это и было. Но когда я шел в Кремль, я думал только об одном – не сделают ли меня провокатором? Сейчас должен решиться мой вопрос о жизни и смерти, честный я коммунист или провокатор? А Михаил Александрович хотел, чтобы я в таком состоянии пел песни. Он, по-видимому, хотел меня этим подбодрить.

Мы пришли в кабинет Поскребышева – он был один. Поскребышев отвел нас в приемную. Через 2–3 минуты к нам на стол поставил фрукты, бутерброды и чай. Михаил Александрович меня заставлял кушать, а я молчал и ничего ему не говорил. Он, по-видимому, видел, что я сильно волнуюсь – стал меня подбадривать и опять заставлял покушать. В это время у меня во рту все пересохло, и я выпил стакан чаю вместе с ним. Потом в приемную зашли Гречухин, Эпштейн, начальник райотдела МГБ Вешенского района Лудищев и еще кто-то, не помню. Как только они зашли и сели на противоположной стороне стола, Михаил Александрович, как все равно укусила оса, – он вскочил и быстро пошел к Поскребышеву. Вернувшись от Поскребышева, он сказал мне: «Я сказал Поскребышеву, зачем он нас посадил вместе со сволочами?» Но хорошо, что нас через 2 минуты позовут. Разбирать наше дело будет т. Сталин».

После этого сообщения у меня по спине пошли мурашки. Действительно, через 2 минуты нас позвали. Гречухин со своими людьми пошел вперед, а мы с Михаилом Александровичем – за ними.

Когда мы зашли в кабинет т. Сталина, он был один. Я заметил, что т. Сталин с Гречухиным и его людьми даже не поздоровался на их приветствия. С М.А. Шолоховым Сталин тепло поздоровался и посадил его на стул. Я растерялся и стоял, не знал, где мне сесть. Мне не хотелось садиться рядом с Гречухиным. Тов. Сталин спрашивает у Михаила Александровича: «А где т. Погорелов?» Он указал на меня. Тов. Сталин поздоровался со мной и предложил, чтобы я садился рядом с Михаилом Александровичем. В этот момент из другой двери зашли члены Политбюро. Сталин почти все время стоял или ходил. Сталин, обращаясь к Михаилу Александровичу, сказал: «Доложите, Михаил Александрович, – послушаем Вас». Шолохов М.А. поднялся и сказал: «То, что я Вам рассказал, я больше ничего не могу сказать. По-моему, по этому делу должен доложить т. Погорелов». Сталин, обращаясь ко мне, сказал: «Тогда доложите Вы, т. Погорелов».

Я очень волновался и боялся, что все не скажу, но я знал, что мне придется выступать. Никаких конспектов у меня не было, и я еще до прихода сюда решил, чтобы ничего не упустить – говорить все по порядку, как происходили события.

Я поднялся и стал рассказывать подробно, как было дело. Говорил я первый раз минут 40. Когда я говорил, ко мне подошел вплотную Сталин, он внимательно слушал и смотрел мне прямо в глаза, а я смотрел прямо ему в глаза. Он все время ходил. Отдельные факты из моего выступления он, подходя к столу, записывал особым толстым карандашом и округлял записанное. Потом опять подходил ко мне, смотрел мне в глаза и слушал. Когда я закончил, он у меня спросил: «Все?». После этого повернулся к Гречухину и сказал: «Гречухин». Гречухин поднялся и стал говорить, что он мне никакого задания не давал, что это провокация. Потом стал приводить цифры по Вешенскому району, что там плохо в колхозах, плохой урожай, большой падеж скота и т. д., что Шолохов М.А. – член райкома и должен отвечать за это.

Сталин ему на это сказал: «Это к делу не относится. Причем тут Шолохов? Евдокимов ко мне два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова за то, что он разговаривает с бывшими белогвардейцами. Я Евдокимову сказал, что он ничего не понимает ни в политике, ни в жизни. Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат?»

Больше Гречухину Сталин говорить не дал. Потом дали слово Эпштейну. Эпштейн, как и Гречухин, сказал, что они со мной никогда не говорили и не вызывали, и что это все провокация.

В это время я вспомнил про свою записную книжку и машинально поднял руку. Сталин в это время стоял около меня. Он, обращаясь к Эпштейну, сказал: «Подождите. Что Вы хотели сказать, т. Погорелов?» Я поднялся и стал говорить: «Тов. Сталин, они Вам неправду говорят, что они со мной не встречались, и делают меня провокатором. У меня вот книжечка, в которой рукой Эпштейна написан адрес конспиративной квартиры, где я встречался с Эпштейном». Сталин подошел ко мне и попросил книжечку. Взял, посмотрел внимательно, что там написано, и сказал, обращаясь ко мне: «Нам давно известно, что они говорят неправду», – пошел с книжечкой к Эпштейну. Подойдя к Эпштейну, он зло и повышенным тоном сказал ему: «Вы не финтите, правду говорите. Правильно говорил т. Погорелов или нет – отвечайте». Эпштейн побелел и молчал. «Я Вас спрашиваю – отвечайте: правильно говорил т. Погорелов?» Эпштейн долго молчал, потом сказал: «Т. Погорелов говорил правду». Сталин: «Значит, Вы с Гречухиным говорили неправду?» Эпштейн ответил: «Да».

После этого Сталин подошел к столу и стал читать мои очень хорошие характеристики. Я не понимал, что это за характеристики, после характеристик он зачитал мою подписку, которую я дал Гречухину. Я был удивлен и в то же время безгранично был рад, что я теперь не провокатор. Совершилось то, за что я смертельно боялся начиная с Ростова и за все время моего пребывания в гостинице «Националь». Какую я радость испытывал – трудно передать словами. В это время я стал так потеть, как будто на меня кто-то лил воду на голову, а она бежала по лицу. Сразу сильно ослаб. Что значит – снять сильное напряжение нервной системы! Еще раз меня убедило, что Гречухин и его компания – липовые чекисты. Как можно допустить, чтобы подписка осталась целой?

Прочитав мою подписку, Сталин спросил Ежова: «Почему Вы берете такие подписки: «В случае разглашения данного задания подлежу расстрелу без суда и следствия?» Это не подписка, а запугивание людей». Ежов встал и, как школьник, стал диктовать, какие берутся подписки. Путался и несколько раз повторил одно и то же.

Сталин спросил: «Значит, эта подписка неправильная?» Ежов ответил, что она неправильная. Сталин стал ругать Ежова, который стоял руки по швам: «Я сколько раз говорил и предупреждал, что избиваются лучшие люди, но Вы ничего не делаете, чтобы прекратить это безобразие».

После этого выступил Молотов и, обращаясь ко мне, сказал: «Мне непонятно, почему Вы, товарищ Погорелов, как чекист запаса, не сообщили об этой истории т. Ежову? Ваше такое поведение мне непонятно». Я поднялся и хотел ему ответить. Сталин подошел к Молотову и, не дожидаясь моего ответа, сказал: «Что тебе тут, Молотов, непонятно? Человека запугали, взяли какую-то дикую подписку. Погорелов правильно делал, что никому не доверял. Встань ты на его место. Ты тоже никому бы не доверял. Погорелов действовал правильно».

После выступления Сталина я ответил Молотову.

После выступил Михаил Александрович и с возмущением говорил о поведении Евдокимова и по выступлению Гречухина по Вешенскому району.

После этого Сталин сказал: «Есть предложение кончать. Все ясно. Вас много – он один, у него выходит, у Вас не выходит. По глазам видно: т. Погорелов – честный человек, по глазам видно – честно говорил. Тов. Погорелов показал себя в гражданскую войну. На груди у него сияет орден Красного Знамени. Он показал себя и в мирных условиях. Все. Можете быть свободны».

Гречухин со своими людьми поднялся и стал уходить. Мы тоже поднялись с М.А. Шолоховым, но нам Сталин сказал: «Михаил Александрович, и Вы, т. Погорелов, останьтесь». Когда они ушли, Сталин спросил нас с М.А. Шолоховым: «Что Вы можете еще добавить?» М.А. Шолохов сказал, что он ничего добавить не может. Я сказал: «В Новочеркасске исключили и посадили до 100 человек коммунистов, и я знаю многих как честных коммунистов, поэтому прошу Вас, т. Сталин, дать указание разобраться с этими коммунистами». Сталин сказал мне, что это правильно, и указание будет такое дано.

Сталин попрощался с М.А. Шолоховым и со мной, потом обратился ко мне и сказал: «Ваши действия были правильны, и если у Вас что случится в будущем, обращайтесь ко мне лично. Хорошо, что Вы не струсили, а то они бы Вас запрятали и уничтожили».

Мне было приятно слушать эти слова т. Сталина.

Я, М.А. Шолохов и П.К. Луговой вышли из Кремля и пошли в гостиницу «Националь». Когда мы шли по Красной площади, мне М.А. Шолохов, а ему вторил П.К. Луговой, сказали: «Ваня, ты выступал прекрасно и логично, но почему ты на вопрос Молотова «Почему ты, как чекист, не написал Ежову?» – ответил: «Я ему не доверяю». Как же это ты не доверяешь члену Политбюро и наркому НКВД? Это ты сделал непростительную глупость». Я сказал им: «Я так не говорил. Я сказал – не доверяю аппарату Ежова». М.А. Шолохов мне сказал: «Нет, ты сказал, что не доверяешь Ежову. Это ты сказал глупость». Через месяц после разбора нашего вопроса Ежов был снят с работы. Когда мы встретились с М.А. Шолоховым, я шутя ему сказал: «Ты меня ругаешь за то, что я выразил недоверие Ежову, оказывается, я был прав». М.А. Шолохов рассмеялся и тоже в шутливом тоне сказал: «Теперь я тоже могу сказать, что твое заявление было правильным».

Мы пришли в гостиницу «Националь», нас встретил В.М. Кудашев. Обращаясь к М.А. Шолохову, он спросил: «Ну, Миша, как дела?» М.А. Шолохов ему, улыбаясь, ответил: «Вася, все в порядке. Ваня выступал очень хорошо, но в одном месте сделал осечку». И рассказал ему, в чем осечка, а осечка была с Ежовым. Несмотря на то, что я остался победителем, я чувствовал себя очень плохо. Заказали обед, сидели все за столом. М.А. Шолохов, сидя за столом, рассказывал, как проходило заседание. Я чувствовал себя плохо, и боялся, что в присутствии М.А. Шолохова, Лугового и Кудашева заплачу и опозорю себя как мужчина. Я тихонько вышел из-за стола, вышел из гостиницы и пошел к Большому театру в садик. В это время мне хотелось побыть одному. Пришел в сквер, сел на лавочку и стал вспоминать все, что у меня было за последние два месяца. Я посидел на лавочке около часа. Вдруг ко мне не подходит, а подбегает В.М. Кудашев и с возмущением мне говорит: «Ваня, что ты сделал! Это же безобразие! Почему ты втихую ушел из гостиницы? Миша волнуется. Меня и Петра Лугового ругает на чем свет стоит. Почему Вы допустили, что Вани нет? Может быть, его уже схватили. Пошли скорее в гостиницу». Мы с В.М. Кудашевым пошли в гостиницу. Когда мы вошли, на меня буквально набросился М.А. Шолохов. Он меня крепко ругал. Я ему сказал: «Михаил Александрович, за что ты меня ругаешь? После всего, что было сегодня, мне хотелось побыть одному. Мне было стыдно, что я в присутствии Вас мог заплакать. Ведь я все же мужчина. И негоже мужчине плакать. Я виноват, но иначе я не мог сделать». М.А. Шолохов посмотрел на меня ласково и сказал: «Ваня, ну ладно. Садись и давай обедать». Взял меня под руку, посадил около себя, обнял и поцеловал. По-видимому, он понял мое тяжелое нервное состояние. Когда мы обедали, он ко мне относился внимательно и ласково.

Мне М.А. Шолохов сказал: «Ваня, я послал телеграмму Марии Петровне и Вере Даниловне, что наше дело закончилось очень хорошо». 5 ноября мы выехали домой. До Миллерово мы ехали вместе с М.А. Шолоховым и Луговым. В Миллерово они сошли с поезда и поехали в Вешенскую, а я поехал в Новочеркасск.

Когда я приехал в Новочеркасск, мне уже была предоставлена новая квартира, жену восстановили на работе. Через пять дней было объявлено в газете, что сообщение Дербенева – секретаря Горкома, и Таласова – начальника Горотдела МГБ, – является клеветой.


Так я стал полноправным членом партии и был реабилитирован перед коммунистами г. Новочеркасска.


Дорогой Михаил Александрович! Вот все, что у меня осталось в памяти. Прошло 22 года, как это было. Теперь можно сделать трезвый анализ всего происшедшего. Ты не только боролся за линию большевистской партии как писатель, но ты за нее боролся как член большевистской великой партии. Разве кто знает, что по твоим сигналам исправлялась линия партии на Северном Кавказе? Разве кто знает, что ты боролся против перегибов, направленных на обозление казаков против Советской власти? Сколько раз по твоим сигналам ЦК КПСС исправлял ошибки, вернее, не ошибки, а вражескую деятельность отдельных руководителей. Аресты Лугового, Логачева и Красикова – это одна цепь – дискредитировать тебя и не дать возможности тебе проводить твердую большевистскую линию. Несмотря ни на какие авантюры, ты проводил как большевик твердую и последовательную линию нашей великой Коммунистической партии. Эту сторону твоей богатой жизни никто не отражал, но история это отметит и обязана отметить.

Я горжусь тем, что я спас для нашей Родины твою жизнь, но в то же время я тебе миллион раз благодарен, что ты спас и мне жизнь. Будем же, дорогой Михаил Александрович, жить и работать для блага нашей могучей и великой Родины.

На своем пятидесятилетием юбилее ты сказал: «Ваня Погорелов мой друг и товарищ, да, пожалуй, больше, чем друг и товарищ». Будем же до конца нашей жизни больше, чем друзьями и товарищами.

Я тебе, дорогой Михаил Александрович, желаю от всей души, от всего сердца самого лучшего. Желаю здоровья и успехов в твоих творческих делах.

Целую, обнимаю крепко, крепко.


Погорелов.

10.02.61 г.

Писатели – кандидаты в академики

Заседание в Институте мировой литературы


Последнее заседание ученого совета Института мировой литературы им. А.М. Горького было посвящено обсуждению кандидатур писателей А.И. Толстого1 и М.А. Шолохова в действительные члены Академии наук СССР.

Первой обсуждается кандидатура А.Н. Толстого.

Институт литературы дает развернутую характеристику творческой и общественно-политической деятельности писателя.

Талантливый художник-реалист, продолжающий лучшие традиции русской классической литературы, Алексей Толстой своей литературной деятельностью завоевал огромную популярность, любовь и авторитет у советского народа и за пределами нашей страны.

Широко известна написанная в годы революции трилогия «Хождение по мукам» Толстого.

Но наиболее ярким достижением писателя является его исторический роман «Петр I». Он, по справедливости, может считаться большой художественной победой советской литературы. В этом произведении замечательно по художественной правдивости и глубине показана эпоха Петра, даны яркие картины русской казни. Средствами искусства талантливый художник разоблачает антимарксистские теории, искажавшие историю России, клеветавшие на русский народ. Вот почему роман «Петр I» – большое достижение художественной литературы в области исторического жанра и ценнейший вклад в познание истории русского народа.

Героическая эпопея борьбы и победы пролетарской революции составляет содержание повести «Хлеб».

Актуальность тем, сочный и гибкий язык, блестящее знание литературной и народной русской речи, умение создавать незабываемые образы, превосходное знание материала – таковы черты творчества крупнейшего современного писателя, талантливого представителя советской литературы Алексея Толстого.

В творческой деятельности писателя большое место занимает русский фольклор. Еще на ранних его произведениях – «Сорочьи сказки», «За синими реками» – сказалась любовь Толстого к народному творчеству. Интерес к фольклору не покидал его и в последующие годы. В настоящее время Алексей Николаевич приступает к подготовке многотомного научного издания – полного свода русского фольклора.

Литературная работа талантливого советского писателя сочетается с его неустанной общественно-политической деятельностью. Он активно участвует в строительстве социализма в нашей стране. О высокой оценке общественно-политической деятельности Толстого свидетельствует избрание его в депутаты Верховного Совета СССР.

Не менее важное значение имеет участие Толстого в антифашистских конгрессах и съездах, на которых он достойно представляет литературу страны социализма.

П. Павленко, горячо поддерживающий кандидатуру А.И. Толстого, дополняет его характеристику, подчеркивая авторитет Толстого в широких кругах передовой интеллигенции Запада.

– Творчество Алексея Толстого, – говорит в своей речи М. Серебрянский2, – должно быть школой для молодых писателей. По его книгам можно учиться не только интересному построению сюжета, но и прекрасному русскому языку.

К. Дживилегов останавливается на методах литературной работы Алексея Толстого, приравнивая ее по глубине изучения материала к научной работе.

А. Толстой прочел автобиографию, специально написанную им для Института литературы.

* * *

Ученый совет переходит к обсуждению кандидатуры Мих. Шолохова.

От имени Института литературы с характеристикой творческой и общественно-политической деятельности Шолохова выступает М. Серебрянский.

Уже в юношеских произведениях М. Шолохова сказывается его реалистический талант, который в сочетании с прекрасным знанием социальной обстановки, быта и психологии людей помог ему дать правдивое изображение суровой борьбы передовой части казачества против кулацко-дворянской верхушки.

С подлинно художественным мастерством и глубоким знанием среды рисует М. Шолохов в своем романе «Тихий Дон» сложную картину социально-политической жизни казачества, его путь к революции. По обилию бытового материала, знанию жизненного уклада казачества книга Шолохова сделала бы честь любому историку и этнографу.

Но достоинство романа как произведения искусства не только в жизни среды и быта казачества, а в том, что Шолохов в своей четырехтомной эпопее показал в подлинно художественных образах глубочайший процесс перевоспитания трудящихся.

Выдающийся реалистический талант писателя, яркий и сочный язык, психологическое раскрытие образов – все это позволяет советской литературе гордиться книгами Михаила Шолохова.

Всем своим творчеством писатель тесно связан с жизнью народа, он живет его чувствами, идеями, и в этом – народность его произведений.

– Я горячо поддерживаю кандидатуру М.А. Шолохова в академики, – говорит А. Толстой, – потому, что он большой и растущий художник-реалист. Кроме того, Шолохов отдает много времени и сил общественной деятельности. Я уверен, что избрание Шолохова в члены Академии наук СССР будет горячо встречено всем советским народом.

* * *

На этом же заседании ученого совета обсуждались кандидатуры профессоров Н.К. Гудзия3 и В.Я. Кирпотина4 в члены-корреспонденты Академии наук СССР.

С сообщением о Н.К. Гудзии выступил профессор М.А. Цявловский5.

Профессор Н.К. Гудзий, историк русской литературы, напечатал первую свою работу в 1910 году. За 28 лет он написал четыре книги, четырнадцать вступительных статей и комментариев к редактируемым им книгам и 55 больших статей, не считая рецензий и заметок, опубликованных в энциклопедиях и периодической печати.

Большая часть трудов Н.К. Гудзия относится к истории древнерусской литературы. Это, в первую очередь, учебник для вузов – «История древнерусской литературы», затем хрестоматия по древнерусской литературе, вышедшая уже третьим изданием, обзор «Литература «Слова о полку Игореве», издание текста «Слова» с прозаическим переводом, вступительной статьей и комментариями.

Н.К. Гудзий является участником издания академического полного собрания сочинений Пушкина, автором исследовательских работ о Тютчеве.

Н.К. Гудзий в области новейшей русской литературы дал работы: «Юношеское творчество Брюсова», «К истории раннего русского символизма» и др.

Тт. Тимофеев6, Венгров и Карталов дополняют характеристику Н.К. Гудзия сообщениями о его педагогической деятельности и общественной работе.

* * *

Профессора-литературоведа В.Я. Кирпотина Институт мировой литературы характеризует как представителя молодой советской интеллигенции. От боевой советской журналистики до ученых трудов о Пушкине (книга «Наследие Пушкина и коммунизм») и о Чернышевском, Добролюбове и Писареве – таков литературный путь В.Я. Кирпотина.

Через все его научные работы о великих людях прошлого проходит единая идея: программа освобождения человечества не могла быть разработана до образования рабочего класса, и даже гении прошлого бессильны помочь человечеству освободиться от рабства, они могли лишь приближаться к разрешению этой задачи. Только партия Ленина – Сталина осуществила чаяния трудового народа, надежды лучших людей прошлого.

Большое место в работе Кирпотина занимает и современная советская литература, им написаны книга «Поэзия армянского народа», статья о социалистическом реализме, о М. Горьком, о Л. Леонове и другие.

Наряду с творческой работой Кирпотин много времени отдает общественной деятельности, педагогической деятельности, подготавливая молодую смену научных работников.

* * *

В обсуждении кандидатур приняли участие тт. Н.К. Гудзий, Н.К. Луппол7, М.А. Цявловский, Л.И. Тимофеев, Н.Ф. Карталов и М.П. Венгров.

Предложение выдвинуть Толстого и Шолохова в действительные члены, а Гудзия и Кирпотина – в члены-корреспонденты Академии наук СССР было принято единогласно.

Е. Усиевич
Михаил Шолохов

Произведения Михаила Шолохова «Тихий Дон» и «Поднятая целина» знает вся страна, их читают и перечитывают миллионы людей, черпая в них не только эстетическое наслаждение, но и массу знаний о нашей стране, о жизни целых слоев ее населения, о причинах, определяющих поступки этих людей.

Силу произведений Шолохова невозможно объяснить исключительно его выдающимся художественным дарованием. Огромная ценность его книг заключается в том, что это – писатель-больше-вик, активно участвующий в социалистическом строительстве.

Именно этот метод изучения жизни народа – повседневное участие в его жизненной практике – сообщает исследованию Михаила Шолохова ту страстность, ту силу любви и ненависти, ту смелость дерзания, которые дают возможность писателю (как и ученому) объективно познавать действительность, правдиво отражать ее в своих трудах.

Это свойство Михаила Шолохова роднит его со всеми выдающимися реалистами предшествующей литературы.

И совершенно естественно, что Михаил Александрович Шолохов, один из самых талантливейших советских писателей, исключительно популярный и любимый в народе, выдвинут кандидатом в члены Академии наук СССР.

Огромная ценность произведений Шолохова заключается в том, что он исследует и правдиво изображает происходящие в деревне процессы во всей сложности и противоречивости жизненных явлений, во всей их полноте, в их новых, иногда неожиданных поворотах.

В произведениях Шолохова перед нами выступает не обычное крестьянство, а его особая разновидность – казачество. Это – группа крестьянства, в которой классовое расслоение началось гораздо позже, чем в основных крестьянских массах. Казачья прослойка подвергалась систематическому и постоянному развращению со стороны царизма посредством разнообразного рода привилегий, возможностей личного выдвижения и карьеры, денежных и земельных наград. Наконец, многолетнее использование казачества для усмирения и подавления революционных попыток остальных групп населения и вызываемая этим естественная враждебность к казакам создавали у последних некоторую специфическую обособленность. А на малейший намек об их принадлежности к крестьянству казаки просто обижались.

Чрезвычайно характерную в этом отношении сценку можно прочесть в первой части «Тихого Дона»:

– Я-то казак, а ты не из цыганев?

– Нет. Мы с тобой обое русские.

– Брешешь! – раздельно выговорил Афонька.

– Казаки от русских произошли. Знаешь про это?

– А я тебе говорю – казаки от казаков ведутся.

– В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками.

– Иди-ка ты, милый человек, своим путем, – сжимая запухшие пальцы в кулак, сдержанно-злобно посоветовал Алексей Безрукий и заморгал чаще.

– Сволочь поселилась!.. Ишь, поганка, в мужиков захотел переделать!»

Совершенно ясно, что в такого рода среде, не сознающей общности своих интересов с интересами всего трудящегося крестьянства, чувствующей себя опорой самодержавия, – что в этой среде все процессы ломки собственнического мировоззрения должны были протекать особенно затрудненно.

Михаил Шолохов не обходит ни одной из этих трудностей. Во множестве проходящих перед нами в его книгах реалистически тонко обрисованных, глубоко жизненных образах и характерах мы видим все оттенки того внутреннего сопротивления, какое вызвала в этих людях необходимость коренной ломки всего жизненного уклада.

И вместе с тем мы видим, как сама жизнь расшатывала старый уклад, как в народных массах росла тяга к новой жизни. Тяга, навстречу которой шла советская власть, оформлявшая, организовавшая, направлявшая желания и чаяния народа.

Все это отражается в книгах Шолохова с такой глубокой убедительностью именно потому, что его реалистический художественный талант и его смелость марксистского исследователя позволяют ему не обходить, не смазывать жизненные противоречия, а вскрывая их, показывать направление развития. Это сообщает и самим характерам, которые он изображает, огромную полноту, жизненность и высокую поэтичность.

Образы Григория Мелехова, Аксиньи, старика Мелехова, Натальи из «Тихого Дона», образы Нагульнова, Разметнова из «Поднятой целины», множество других героев Шолохова живут в душе читателя, разрушая целый ряд привычных схематичных представлений о жизни и людях, вызывая глубокую внутреннюю уверенность в правильности избранного социалистическим государством пути.

Нельзя не отметить еще одну сторону творчества М. Шолохова, имеющую немаловажное значение. Это чрезвычайно богатый, широкий словарь Шолохова, ярко отражающий изменения, происходящие под воздействием революции в народном языке и, специально, в языке колхозного крестьянства Дона. В этом отношении М. Шолоховым проделана неизмеримо большая работа.

К работе этой он подошел опять-таки со свойственными ему научной интуицией и художественным тактом, позволившим ему сделать тщательный отбор слов и речений, органически присущих строю народной русской речи, от засоряющих ее, чуждых ей, чисто местных и временных отклонений. Благодаря этому М. Шолохов является в нашей литературе одним из наиболее оригинальных и смелых созидателей нового литературного языка.

Право Михаила Александровича Шолохова на звание действительного члена Академии наук, польза, которую принесет здесь работа этого выдвинутого советским народом крупнейшего смелого таланта, несомненны, как несомненно то, что социалистические ученые всех специальностей с радостью будут приветствовать эту новую силу в своей среде.

Ал. Рабинович
В гостях у Шолохова

Артисты Вешенского театра казачьей молодежи и кинооператоры окружили писателя Михаила Александровича Шолохова, начали тормошить его и хором уговаривать идти сниматься.

– Да ну вас, ребята! – шутливо воскликнул Шолохов. – Что я – чеховский свадебный генерал, что ли? – Писатель отмахнулся и зашагал по заснеженной вешенской улице.

Шел он чуть вразвалку, простой, веселый, и не верилось, что это идет большой писатель, кандидат в академики, человек, чьи замечательные книги читают во всех концах мира.

От кинооператоров Шолохов бежал не случайно. Не любил он позировать перед аппаратом и говорить заранее заказанные слова. Съемка для него – мученье. В Вешках просмотрели мы кадры о жизни Шолохова, заснятые летом. Смотришь на экран и чувствуешь, сколько трудов стоило Михаилу Александровичу просидеть 10–15 минут перед аппаратом. На экране он скучный и сонный, не похожий на живого Шолохова, любящего жизнь во всех ее проявлениях. В то же лето кинооператору удалось найти способ заснять «настоящего» Шолохова: он поехал с ним на рыбалку.

Шолохов закинул удочки, оператор установил свою «вертушку» в прибрежных кустах. Вскоре Шолохов забыл о присутствии оператора. Страстный рыболов, он целиком был поглощен ловлей. Все внимание его было обращено на удочки.

Радости оператора не было предела. Он крутил ручку аппарата, перетаскивал его с места на место. И вдруг Шолохов закричал:

– Отойдите подальше! Рыбу пугаете.

Но все же Шолохов был снят таким, каков он есть, – простым и скромным, деятельным и жизнерадостным.

Вот и сейчас, находясь в Москве, он просто и внимательно слушает собеседника и, подумав, не спеша отвечает, рассказывает. Шолохов любит людей, любит говорить с ними, расспросить о делах, о жизни, поделиться своими мыслями. Михаил Александрович отлично обходится без заградительного кордона секретарей, не заставляет желающих побеседовать с ним ожидать часами «аудиенции». Он сразу располагает к себе простотой, задушевностью.

Разговорились о литературе.

С не меньшим интересом Шолохов беседовал бы и о зажиточности донских колхозов, о строящемся водопроводе в станице Вешенской или о театре. Но так уж вышло: с писателем началась беседа о литературе.

Михаил Александрович ведет большую переписку с начинающими писателями. Каждый день вешенский почтальон отгружает у дома Шолохова очередную партию пакетов, бандеролей. Здесь и рассказы, и пьесы, и повести, и даже романы.

– Вы спрашиваете, как я помогаю молодым авторам? Как с ними работаю?

И тут же отвечает:

– Если говорить прямо, то я помогаю молодым, как плохая литературная консультация. Мне присылают много рукописей из самых отдаленных мест. Но только незначительная часть этих произведений представляет интерес. У нас часто люди начинают писать, не зная толком, о чем они хотят написать. Юноша прочитал пять-шесть книжек, нахватался кое-каких сведений и уже строчит рассказ или повесть. Что можно ответить такому «писателю»? Отвечаешь обычно как в литературной консультации: учитесь, читайте. Прежде чем начать самостоятельную литературную работу, нужно многое узнать, многое прочесть. Есть люди, которые это знают и много работают над собой. Они относятся к своему вступлению в литературу серьезно, вдумчиво. Они знают, что написать художественное произведение, особенно хорошее, трудно, очень трудно. И мне, чтобы найти произведения таких людей, приходится читать много слабых, серых рукописей, давать отзыв, оценивать, советовать, как сделать лучше.

Ведь как бывает в литературных консультациях? Человек прислал рассказ, – ему отвечают «плохо». А такие ответы совсем не следует писать. Нужно дельно, толково объяснить, как построить рассказ. Иногда, впрочем, наши писатели охотно помогают молодежи. Но плохо, очень плохо, когда такой брат писатель не учит молодого, а сам переделывает, переписывает почти заново его произведение. Вещь печатают, молодой писатель читает ее, и ему уже кажется, что все это он сам написал, что все хорошо и что он прекрасно пишет. Как правило, новая вещь этого молодого писателя снова будет полна слабых эпизодов, недоработанных глав. Мне часто присылают рассказы весьма однообразные, похожие один на другой, которые, кстати, нередко появляются в периферийной печати. Авторы просят отзыва. Я пишу им: не торопитесь печатать свой рассказ, поработайте некоторое время, наберитесь знаний. Если автор – человек скромный, умный, не гоняющийся за дешевым у смехом, он работает, учится. А через год прочтешь его новый рассказ и видишь, что человек вырос, видишь, что у него еще много возможностей расти и расти. Вот так у меня установилась регулярная интересная переписка с молодыми авторами – студентом из Запорожья, бывшим рабочим Ростовского завода «Сельмаш» (сейчас он на учебе) и со многими другими.

Шолохов умолк и стал перебирать листы рукописи, сложенной аккуратной стопкой на столе: ни на один день не прекращается напряженная творческая работа над «Тихим Доном». Писатель относится к своей работе строже всякого критика.

Разговор коснулся новой темы – о нашей критике.

– Вот вы говорите – у поэтов идет оживленная дискуссия. В газетах появились статьи о поэзии. Поэты спорят: критики одних хвалят, других ругают1. Но эта дискуссия имеет один существенный недостаток: в ней кричат многие из тех людей, которым «наступили на мозоль». В этой дискуссии некоторые выступают не с высоких принципиальных позиций, а говорят о поэзии, привнося сюда много мелкого, личного. Критик должен уметь находить сильные, мужественные слова, чтобы дать правильную оценку произведению. И будь то маститый или молодой писатель, ему нужно откровенно говорить о недостатках. Смело, без детской боязни, нужно выдвигать талантливую литературную молодежь, не ждать, пока за молодого писателя «замолвят словечко». Такой критики – смелой, мужественной у нас еще мало. А трусливое молчание критики иногда приводит к тому, что, спекулируя на актуальности самой темы, кое-кто проталкивает плохие, бездарные сочинения.

…Большую часть года Шолохов проводит в Вешках, в ста пятидесяти километрах от железной дороги. Он редко бывает среди профессиональных литераторов, но это не мешает ему резко оценивать некоторые пороки этой среды.

– Отдельные литераторы вместо своей прямой обязанности писать занялись дележкой «министерских» портфелей несуществующего литературного ведомства.

В этом Шолохов видит основной порок многих писателей. Как бороться с этим?

В первую очередь личным примером писателя-большевика.

С особой теплотой Шолохов вспоминает Николая Островского.

Разговор прерывается, наступает пауза. Шолохов знает, что сейчас, как обычно, его спросят:

– Над чем вы работаете?

Вопроса этого Шолохов не любит и чаще всего отвечает на него шуткой. И действительно, ответить на этот вопрос трудно.

Писатель знает, что миллионы читателей ждут окончания его романа. Шолохов работает много и напряженно, но утверждать, что книга закончена, еще рано.

В «Тихом Доне» осталось дописать только восьмую – последнюю часть. Она составляет 9—10 печатных листов. И Михаил Александрович думает закончить ее очень скоро.

Планы и наброски второй книги «Поднятой целины» не раз подвергались изменениям. Читатели вновь встретятся с героями первой книги – Давыдовым, Нагульновым, Лушкой, Кондратом Майданниковым. Желание сделать книги наиболее выразительными, живыми, яркими заставляет писателя вновь и вновь переделывать уже законченные куски, исправлять и шлифовать каждую фразу. Требовательный к себе, он упорно и вдохновенно работает.

С радостью встретит сегодня советская молодежь весть об избрании любимого своего писателя Михаила Шолохова в действительные члены Академии наук СССР.

Пример Шолохова – государственного деятеля, писателя, крепчайшими узами связанного с народом, черпающего свою силу в общении с массами, – должен быть образцом для многих писателей нашей страны.

И. Экслер
У Михаила Шолохова

Лаборатория писателя, разумеется, не лаборатория химика. Писатель не может подойти к тиглю и колбам и показать гостю, как он, проделав 2000 опытов с неким веществом, на опыте 2001-м добился того, о чем мечтал в течение многих лет своей жизни.

Но даже химик не всегда может объяснить человеку непосвященному то сокровенное, те муки и радости, те подъемы и спады, через которые он прошел в неустанном труде, прежде чем нашел истину.

А ведь путь писателя зачастую не менее сложен, чем путь ученого.

Художник Шолохов открыл нам новый мир. Эпопея «Тихого Дона» и «Поднятой целины» (оба эти романа – лишь фрагменты одного и того же, еще полностью не раскрытого шолоховского мира) до сих пор не получила достойного разбора со стороны нашей критики. Однако прекрасное не нуждается в подчеркивании. С трепетом входят миллионы читателей в этот шолоховский мир и наслаждаются им.

Вольно или невольно, но с биением сердца следим мы за каждым шагом Григория Мелехова. А сколько женщин плачут слезами истинного горя у бездыханного тела Натальи! С какой гордостью и вместе с тем с какой нежной грустью следуем мы за

Аксиньей, этой чуть ли не первой крестьянкой, так широко и смело шагающей рядом с Анной Карениной и другими бессмертными женщинами русской литературы.

Шолохов создал Григория, Аксинью, Наталью, Лушку, Кондрата Майданникова и многих других. Он вдохнул в них жизнь, и они живут.

Известно, что Шолохов живет в станице Вешенской на Дону. Известно также, что герои его произведений живут и действуют на том же Дону, вблизи той же Вешенской. Но было бы ошибкой делать отсюда вывод, что Шолохов пишет своих героев с натуры. Когда приезжаешь в станицу Вешенскую, с душевным трепетом ходишь по ее улицам. На эту обыкновенную станицу мы смотрим сквозь поэтически преображенную призму «Тихого Дона». То же и с людьми. Посторонний наблюдатель может лишь смутно догадываться, какая громадная работа была проделана Шолоховым, когда он создавал своих героев.

Мы знаем, что Шолохов ведет сейчас большую работу – накапливает материал для романа о наших днях. Художник жадно впитывает в себя жизненные явления нашей действительности. Он внимательно следит за каждым появляющимся в нашей литературе произведением на злободневные темы. И как часто негодует он по поводу приспособленчества и схематичности в них!

Когда Шолохов рассказывает, он говорит главным образом о «маленьких» людях, часто своих односельчанах. Обыкновенные, как будто совсем «серые» люди. Но вот Шолохов берет какую-нибудь женщину или старика и начинает лепить. Два-три слова, иногда только один штрих, – и словно молнией освещена фигура. Сидишь, слушаешь его, как кудесника, и в памяти возникает Чехов, который, взяв в руки первую попавшуюся на глаза вещь, пепельницу, заявил своему собеседнику:

– Хотите, – завтра будет рассказ… Заглавие: «Пепельница».

Чуткий и тонко чувствующий Шолохов словно перевоплощается в только что нарисованного человека.

О том, насколько Шолохов в творческие минуты бывает захвачен своими мыслями, своими образами, может свидетельствовать случай, рассказанный нам одним из его земляков, товарищем по рыбной ловле.

Забросив удочки, Шолохов присел на берегу Дона с трубкой в зубах. Он просидел так, не шевелясь, смотря в одну точку, более часа. Напрасно спутник заговаривал с ним, – он не получал ответа. Напряженная поза, неподвижный, устремленный в воду взгляд, полное безразличие к окружающему испугали товарища. Он решил следить за каждым шагом Шолохова. Наконец, словно очнувшись от забытья, Шолохов начал собирать снасти и побежал домой.

Весь день и всю ночь сидел он затем за столом и писал…

Шолохов не имеет секретаря. Свою обширную переписку с читателями, избирателями и начинающими писателями он ведет сам. Кажется, что он только потому не имеет помощника, что не хочет никому уступать прелести непосредственного общения с людьми. Его переписка растет угрожающими темпами и уже сейчас отнимает у писателя много времени и творческой энергии. Можно с уверенностью сказать, что каждое письмо, получаемое Шолоховым, вызывает в нем не только гражданские чувства большевика и депутата народа, но и большую внутреннюю работу художника.

Шолохов начал писать юношей, не получив ни «официального» серьезного образования, ни достаточного знакомства с жизнью. Он был ребенком в годы войны империалистической и подростком в годы войны гражданской. Откуда же у Шолохова такое знание казачьего быта? Сам писатель отвечает, что он изучал этот быт в общении со «стариками». Мы знаем также, какое влияние на формирование творческой личности Шолохова имело воспитание, – интерес к книгам прививался ему с самого раннего детства.

И все же нельзя не удивляться той проницательности, уверенной в себе силе, с какими Шолохов-юноша взялся за работу такого масштаба, как «Тихий Дон».

Вряд ли есть среди наших современных писателей (исключая, впрочем, М.М. Пришвина) художники слова, так понимающие природу, как Шолохов. Вспомните, как наступает весна в «Поднятой целине»:

«Степь, задымленная тучевой тенью, молчаливо, покорно ждала дождя. Ветер кружил на шляху сизый столб пыли. Ветер уже дышал духовитой дождевой влагой».

Настает первая колхозная запашка. Колхозный строй победил…

Природа, которую так знает и любит Шолохов, словно сопутствует развитию драматической ситуации как в «Тихом Доне», так и в «Поднятой целине».

Человек покладистый и добрый, Шолохов становится придирчивым, когда дело касается малейшей фальсификации народного языка и быта. Как сурово отчитал он один из наших театров за невнимание к бытовым мелочам при постановке «Поднятой целины». И как он радовался, когда увидел «Поднятую целину» на сцене вешенского театра казачье-колхозной молодежи. Казаки правильно делали ударения на словах, естественно держались на сцене.

Шолохов строг к себе.

– Когда писатель грешит против истины даже в малом, он вызывает у читателя недоверие: «Значит, – думает читатель, – он может соврать и в большом»…

И Шолохов трудится с тщательностью ученого, с пытливостью исследователя.

Шолохов скромен и прост. Скромность его безыскусственна. Его земляки относятся к нему как к человеку интимно близкому и равному. Погруженный в свои творческие замыслы, страдающий и радующийся вместе со своими героями, Шолохов в то же время уделяет много внимания станичным и районным делам. Сколько раз приходилось видеть его озабоченным отсутствием дождей или сетующим на нехватку запасных частей к тракторам.

Член бюро Вешенского райкома ВКП(б), Михаил Шолохов живет делами своего района. И в то же время он в курсе политических событий всего мира, обнаруживая информированность, которой мог бы позавидовать любой писатель, живущий в столице.

Над заснувшей станицей синее в звездах небо. Слышно, как трещит лед на Дону. Сквозь закрытые ставни маленького шолоховского дома пробивается свет. В свитере, в валенках, накинув на плечи кожаное пальто, бодрствует академик Шолохов. Строчка за строчкой, до самого рассвета, заполняется белый лист. И снова живут, борются, страдают, любят люди шолоховского мира…

Яков Левин
Последние страницы «Тихого дона»

В Базковском доме колхозника у репродуктора собралось человек двадцать. Здесь колхозники из местных сельхозартелей, агрономы, шоферы, кооператоры, слесари и токари с ростовских и таганрогских заводов, направляющиеся в глубинные МТС, «хозяйка дома» с детишками-школьниками, – все напряженно слушают. По радио передают отрывок из новой главы «Тихого Дона». И когда диктор замолкает, долго не расходятся слушатели, вспоминают отдельные эпизоды из романа, рассказывают разные легенды о Григории Мелехове, который будто бы вот тут недалеко, за Базками, председательствует в одном колхозе.

Позже Михаил Александрович рассказывал нам, что приходит множество писем с вопросами о том, верно ли, что Григорий Мелехов работает в колхозе. Михаил Александрович говорит:

– Многие, очень многие читатели никак не хотят представлять себе Мелехова «выдуманным», они убеждены, что он живой, работает в одном из колхозов Верхнего Дона, и просят подробно описать его жизнь в наши дни. Хочется очень много сказать о читателе. Интересные, замечательные у нас читатели. Они настойчиво вторгаются в работу писателя, подсказывают новое, дают советы, высказывают пожелания и даже требования. «Тихий Дон» пишется с 1925 года. Первая книга вышла в 1927 году, и с тех пор я получил десятки тысяч писем от читателей «Тихого Дона». «Довести линию Григория до сплошной коллективизации», «закрепить окончательно переход Григория в Красную Армию и показать его работу в условиях мирного времени» – таких советов, просьб тысячи. А в последние годы многим почему-то показалось, что Григорий будет убит. И вот посыпались письма с категорическими требованиями: «Оставьте в живых Григория Мелехова».

Письма приходят не только от читателей нашей родины. Письма приходят со всех концов мира. «Тихий Дон» издавался и продолжает издаваться в Америке, Англии, Франции, Чехословакии, Швеции, Норвегии, Финляндии, Голландии, Польше, Болгарии, Японии, Китае, Турции, Швейцарии. Огромным успехом пользовалась эта грандиозная эпопея и в Германии. Но фашистские душители культуры бросили в костер вместе с другими произведениями передовых писателей человечества и книги Михаила Шолохова.

Передаем товарищу Шолохову приветы от читателей, рассказываем, что все интересуются, что будет дальше, как закончится «Тихий Дон».

– Не знаю, не знаю, – улыбаясь, говорит Михаил Александрович. – Читатели торопят, я виноват перед ними – это верно. Но вот остались последние главы, последние страницы. В феврале закончу обязательно.


Ст. Вешенская на Дону

3. Островский
У Шолохова, в станице Вешенской

В станицах и хуторах Северного Дона казаки-колхозники любовно говорят о своем земляке Михаиле Шолохове. Казаки особенно горды тем, что вышедший из их среды писатель живет вблизи них, не расстается с родными местами и активно участвует в политической и общественной жизни придонских районов.

Шолохов живет в центре станицы Вешенской в большом просторном доме с мезонином, в котором помещается его рабочий кабинет.

Мы застаем Шолохова за чтением почты. На столе – стопки писем. Несколько дней подряд на Северном Дону была оттепель, дороги испортились, самолеты из Миллерова не прилетали, и почта сразу доставила накопившиеся за эти дни письма.

Нужно ли перечислять места, откуда писатель получает свою корреспонденцию? Ему пишут со всех концов Советского Союза и из многих зарубежных городов и сел. Книги Шолохова изданы на многих иностранных языках. Читатели пишут Шолохову даже из таких далеких стран, как Австралия и Канада. Чаще всего их письма – это выражение восторга по поводу прочитанных произведений Шолохова, просьбы прислать автографы.

Работа писателя над «Тихим Доном» подходит к концу. Сейчас Михаил Александрович работает над восьмой – последней – частью четвертой книги. Он предполагал закончить ее в феврале, но понадобилась проверка некоторых событий и фактов, относящихся к 1920 – 21 годам. Материалов под руками нет. Писатель выезжает на днях в Ростов-на-Дону, здесь в архивах будет искать нужные ему сведения.

– Сейчас же после «Тихого Дона», – говорит Михаил Александрович, – сажусь за окончание второй книги «Поднятой целины», половина которой вчерне уже написана.

Шолохов занят большой общественной государственной работой. Он депутат Верховного Совета СССР от Новочеркасского избирательного округа. Шолохов много времени уделяет своим государственным обязанностям.

Станица Вешенская стала притягательным центром для журналистов, писателей и туристов. Проводя свой отпуск на Дону, многие приезжают в Вешенскую, с волнением подходят к обнесенному синим забором дому, чтобы увидаться здесь с творцом популярнейших произведений советской литературы.


Станица Вешенская (Ростовская область),

20 февраля.

Слово казаков станицы Вешенской

Выступление депутата Верховного Совета СССР тов. М.А. Шолохова


Станица Вешенская (Ростовская область), 19 сентября (ТАСС). На митинг казаков-колхозников, посвященный речи по радио товарища В.М. Молотова, в станице Вешенской собралось больше 600 человек. Яркую речь произнес на митинге депутат Верховного Совета СССР писатель-орденоносец тов. М.А. Шолохов. Его выступление неоднократно прерывалось продолжительными аплодисментами и приветственными возгласами в честь руководителей Советского правительства и доблестной Красной Армии, в честь товарища Сталина.

– Советское правительство, – сказал тов. Шолохов, – не может оставаться безучастным к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше, брошенных обанкротившимся польским правительством на волю случая. Наше правительство протягивает им руку братской помощи и берет их под свою защиту. Советский Союз заявил всем странам, с которыми СССР имеет дипломатические отношения, что он будет проводить политику нейтралитета. Если же великому советскому народу навяжут войну, она будет для него победоносной.

Собравшиеся единодушно одобрили мероприятия Советского правительства по оказанию братской помощи трудящимся Западной Украины и Западной Белоруссии1.

Встреча М.А. Шолохова с учащимися

Вешенская, 17. Вчера состоялась встреча писателя-орденоносца, депутата Верховного Совета Союза ССР, академика М.А. Шолохова с учащимися Вешенской средней школы. В беседе с писателем приняли участие отличники учебы 7-го класса, пионеры отряда, носящего имя М.А. Шолохова, – Монахова Рита, Бондаренко Тамара, Астахова Шура, Зимовнов Ваня и другие, во главе с классным руководителем т. Солдатовой.

Беседа продолжалась около часа. Михаил Александрович интересовался успеваемостью, дисциплиной в классе, в школе, спрашивал о преподавателях, рассказал о героях борьбы с белофиннами, о папанинцах, седовцах.

Писатель подарил ребятам книгу «Как открывали земной шар», рекомендовал всем ее прочесть и особенно тем, кто хочет стать путешественником, папанинцем, завоевателем Арктики.

В заключение тов. Шолохов посоветовал ребятам меньше обещать, больше делать, лучше учиться и выразил уверенность, что на следующую встречу придут не 16 отличников, а весь класс, вся школа.


(ОблТАСС).

Молот, 1940. 18 февр.

Наши встречи с М.А. Шолоховым

1. Желанный гость

М.А. Шолохов бывал у нас частым и желанным гостем. Возвратившись из Дании, Михаил Александрович подробно рассказывал мне, как там ведется животноводство. Он советовал и нам строить теплые коровники, завести породистых коров и свиней, сеять травы и корнеплоды, собирать навозную жижу для удобрения.

Много мы сделали по советам тов. Шолохова. Отстроили теплый стандартный коровник, свинарник, завели белоанглийскую породу свиней, поделали и желоба для стока жижи, но, к нашему стыду, это ценное удобрение мы не собираем.

При вручении акта на вечное пользование землей нашему колхозу Михаил Александрович просил собрание колхозников полностью освоить пахотную землю, добиваться высоких урожаев, улучшать свои культурные и бытовые условия.

В день 35-летия его большой жизни от всей души благодарим за добрые советы и желаем счастья.


Г.А. Назаров Председатель колхоза им. Буденного

2. Живи долго и плодотворно работай

Исключительно отзывчив и внимателен Михаил Александрович Шолохов к просьбам трудящихся.

Прекрасный знаток жизни и быта казачества, он всегда умело посоветует, ободрит, даст разъяснение, неизменно пошутит, и человек уходит от него с чувством полной удовлетворенности.

В числе многих других мне также пришлось воспользоваться его помощью. В 1935 году я заболел. Нужно было серьезно лечиться. Михаил Александрович узнал об этом и принял живейшее участие в организации моей поездки на курорт.

Была получена путевка в Анапский санаторий, где за месячное пребывание я хорошо поправил свое здоровье.

С чувством глубокого уважения и любви вместе со всем советским народом приношу нашему пролетарскому писателю-орденоносцу, депутату Верховного Совета СССР, академику тов. М.А. Шолохову свое поздравление и пожелание жить еще много лет и плодотворно работать.


А. Бондаренко

3. Маленький поборник науки

Уступая настойчивым просьбам Миши, родители решили учить его еще в дошкольном возрасте. Меня пригласили для обучения Миши грамоте на дому.

Давно это было, но первые впечатления еще очень живы.

Как сейчас помню пристальный взгляд острых детских глаз, пытливо разглядывавших малознакомого человека.

Работа моя оказалась очень интересной. Заботливые родители всегда старались создать лучшие условия для наших занятий. Учеба шла успешно. Маленький поборник науки всегда внимательно выслушивал все объяснения, часто схватывая, что называется, на полуслове. Правда, неокрепшим кистям слабых детских рук нелегко было справиться с письмом. Но настойчивые ежедневные упражнения помогли Мише одолеть и эту трудность. Он настолько быстро усваивал уроки, что за несколько месяцев свободно овладел чтением, письмом и счетом (в пределах первого года обучения).

Работа с Мишей во внеурочное время была для меня приятным отдыхом. Наши занятия часто сочетались с интересными беседами всей семьей, в которых Миша принимал самое живейшее участие. Темой бесед, помню, долгое время служил вопрос о будущем Миши. Первое время, когда затрагивали этот вопрос, Миша говорил, что он непременно будет военным. Родителям и мне стоило немалых усилий убедить Мишу в неприглядности намеченной им карьеры того времени, и в одно из очередных занятий Миша заявил:

– Ну, Тимофей Тимофеевич, значит, я буду студентом, а потом ученым.

Решение было замечательное, но осуществить его в условиях удушливого самодержавного режима было почти безнадежно. Но вскоре к нашему общему благополучию мы дожили до лучших времен. Октябрьская революция разбила цепи рабства. Под руководством партии Ленина – Сталина наша родина из бывшей тюрьмы народов превратилась в страну пышного расцвета талантов. Среди многочисленной плеяды славных сынов любимой родины мы видим имя нашего знатного земляка писателя-орденоносца, члена Академии наук, депутата Верховного Совета СССР Михаила Александровича Шолохова.


Т. Мрыхин

Преподаватель Вешенской средней школы

4. Радостные дни моей жизни

Уже пятый год, а помню все как есть. Такие дни не забываются скоро.

Не знаю, откуда узнал Михаил Александрович про то, что я хорошо песни играю, и пригласил меня к себе в декабре 1935 года. Собралось нас 30 человек певцов и танцоров. Тов. Шолохов пояснил нам, что в Москве готовят оперу «Тихий Дон» и нам нужно было подобрать несколько казачьих песен, а потом поехать в Москву, чтобы там послушали наши настоящие донские казачьи песни. Мы вроде как помогали артистам готовить оперу.

Рады мы были, как детишки. Всем хотелось побывать в Москве. Многие из нас только слышали про нее.

На вокзале в Москве нас радушно встретили Михаил Александрович и артисты.

Были мы в мавзолее Владимира Ильича, в метро, планетарии, зоопарке и на каком-то большом заводе.

Наши песни: «На речке на Камышинке» и «Послала меня мать за белою глиной» – записали на патефонные пластинки. Пели мы также старинную казачью песню «Всем, всем мальчик был доволен, никакой нужды не знал» и «Поехал казак на чужбину далеку» и другие.

Многих казаков наших срисовали, а потом начали снимать на звуковое кино, обставили кругом прожекторами, и чуть было мы не поослепли от электрического света.

В Большом театре на прощальном вечере москвичи похвалили нас за хорошее пение.

Из театра доставили нас на вокзал на легковых машинах, по-дружески, за руку, попрощались с нами, пожелали всего хорошего, и мы уехали на родной Дон.

Это были самые памятные дни во всей моей жизни, и за это я благодарю Михаила Александровича Шолохова. Желаю ему написать еще не одну книгу про донских казаков.


С. С. Дударев

Колхоз им. Шолохова

5. Душевный человек

Михаила Александровича я знаю давно.

Еще перед коллективизацией он посоветовал мне первым вступить в колхоз. Я так и сделал.

С той поры мы и подружились с Михаилом Александровичем. Часто я к нему захаживал по разным важным делам. Всегда, бывало, встретит ласково и проводит душевно, как родного отца.

Пришел я раз к нему рассказать про свое несчастье: корову мою подрезали плугом в колхозе. Ну, побеседовали, поспрашивал он, как дела в колхозе, и говорит:

– Не горюй, Тимофей Иванович, была у тебя корова и будет.

Только пришел в хутор, а мне и говорит наш председатель тов. Криворощенко:

– Тебе уже выбрали корову с фермы.

Так она и сейчас у меня. Хорошая корова, ей уже 14 годков.

Душевно говорю – хороший человек тов. Шолохов. Через него я и в Москве побывал в позапрошлом году. Там мы смотрели… как его называют… забыл, ну, песни поют там, танцуют…

– Оперу, что ли?

– Да, да, ее самую, «Тихий Дон».

В Москве у меня много спрашивали, как я живу, чем занимаюсь. А еще подслушал, промеж себя говорят:

– Это дед Щукарь, – показывают на меня.

Приехал ко мне в прошлом году художник из Москвы, позвал к Егору Петровичу и говорит: «Ты Воробей?» – «Я», – говорю. «А почему без бороды?» Я объяснил, что летом жарко, пыль, взял да и побрил.

Схватился он за голову, погоревал, погоревал по мне, нет, не по мне, по бороде, и говорит: «Я с Москвы приехал рисовать тебя как Щукаря, а ты без бороды, какой же ты Щукарь?» – и приказал мне не бриться больше. Обещал в нынешнем году еще приехать. Теперь не бреюсь, может, и правда человек приедет. Но он все-таки срисовал меня два раза, стоя и сидя.

Так вот и проходит веселая хорошая жизнь, аж стареть не хочется. Да и так не старый, 65 лет всего, а работаю не хуже молодых. Рожь моего зерна, 72 га – лучшая во всем колхозе, это каждый скажет. Закреплены за моим звеном еще 15 гектаров подсолнуха, 8 гектаров бахчи и 10 сенокоса.

До покоса обязательно вывезем в поле своим звеном 25 тонн навоза. Это я сделаю. Мне можно верить.

Когда-то мне говорил Михаил Александрович, что я должен быть первым колхозником. Чего слушаюсь.

Пусть живет он, мой хороший, сто двадцать годов.


(Из рассказа Тимофея Ивановича Воробьева записал И. Зеленщиков) Колхоз «Большевистский Дон»

6. Ждем четвертую книгу

Михаил Александрович так правдоподобно и образно описал жизнь казаков, что при чтении видишь героев как живых и невольно сравниваешь: вот похож на нашего хуторянина, и каждый читатель готов спорить, что героев своих писатель брал именно из их хутора.

Мы с нетерпением ждем четвертую книгу «Тихого Дона» и вторую книгу «Поднятой целины».


Редколлегия стенгазеты колхоза «Большевистский Дон»

Лосева, Бесхлебнова, Глазунов

Вечера, посвященные 35-летию со дня рождения М.А. Шолохова

24 мая в театре колхозной казачьей молодежи состоялся торжественный вечер, посвященный 35-летию со дня рождения писателя-орденоносца академика депутата Верховного Совета СССР Михаила Александровича Шолохова.

С приветствиями выступили представители от районной партийной и комсомольской организации, от колхозников, учащихся и трудовой интеллигенции, от соседнего Базковского района.

Отвечая на приветствия, М.А. Шолохов говорил о том, что только в советской стране обеспечена полная свобода творческой мысли и труда. Заканчивая ответное слово, он провозгласил здравицу в честь вождей партии и правительства, в честь всего великого советского народа.

Силами театра после торжественной части был поставлен спектакль «Разлом».

В тот же день состоялись вечера, посвященные М.А. Шолохову, в педучилище и средней школе.

И. Экслер
В Гостях у Шолохова

Писатель Михаил Александрович Шолохов, автор широко известных романов «Тихий Дон» и «Поднятая целина», депутат Верховного Совета СССР и академик, живет на Дону, в станице Вешенской. Станица эта в ста пятидесяти километрах от железной дороги, на левом берегу Дона. Чтобы попасть туда, нужно ехать поездом до станции Миллерово и оттуда пробираться на восток, к Дону, на машине, на лошадях или на самолете местной воздушной линии.

Дом Шолохова, небольшой, деревянный, выкрашенный в голубую краску, стоит в самом центре станицы, неподалеку от старинного казачьего собора, описанного в романе «Тихий Дон».

Вспоминаю свой первый приезд в Вешенскую, или, как ее называют на Дону, «Вешки»… Я робко открыл калитку и вошел во двор. На крыльце стоял какой-то молодой человек. Легкие сапоги, защитный костюм, какой обычно носят у нас в районах советские и партийные работники.

Это Шолохов. Он здоровается, чуть щуря глаза и приветливо улыбаясь. Ведет меня в дом. Сени. Кухня. На кухонном столе разбросаны охотничьи патроны, – наверное, хозяин набивал их, когда я пришел. Шолохов приглашает подняться по крутой скрипящей лесенке наверх. Две крохотные комнатки. В одной печь, маленький круглый стол, книжный шкаф вдоль всей стены. Вторая комната – кабинет. Книжные шкафы, два стола. На стене барометр.

И это все.

Много раз на протяжении последних лет приходилось мне потом бывать в этих комнатах, но никогда не замечал я тут каких-либо перемен. Все так же просто, скромно до предела. Здесь по ночам работает писатель. Здесь, в этих тесных комнатках, в которых жарко летом и холодно зимой, создавались образы шолоховских романов, здесь он вдохнул жизнь в Григория Мелехова и Аксинью, здесь заставил страдать и любить, строить новую жизнь, радоваться и плакать Лушку, Кондрата Майданникова, Нагульнова и других своих героев, взятых им из гущи подлинной жизни, из хуторов и станиц Дона.

Шолохова знают и любят на Дону. И даже те, которые его не видели в глаза, стараются уверить вас, что «они встречались с писателем». Однажды ночевал я у пожилого, видавшего виды казака. Разговорились. Он рассказывал о боях, которые описаны в «Тихом Доне». «Вот видите, – сказал он мне, – Шолохов все это и описал…» Велико же было мое удивление, когда выяснилось, что казак этот «Тихого Дона» совсем не читал, а «слыхал, как годки (товарищи по военной службе) рассказывали». В другой раз ночевал я у стариков украинцев в маленькой хате, стоявшей на большаке, ведущем от станции Миллерово к Дону. Зашел разговор о Вешенской и о Шолохове. Старик рассказал, что Шолохов однажды проезжал мимо и попросил у него ведро – напоить коня. «Шолохов, – говорил старик, – рослый, с обвислыми усами, одет просто и дал за пользование ведром десятку…»

Творчество Шолохова имеет своими истоками подлинную народную жизнь. «Все было рядом, – рассказывал мне как-то писатель, – и люди, и природа…» Действительно, многие приходят к нему с одной целью – помочь в работе.

– Вот у вас написано, что под Соломкой был бой. Я там был, у вас вроде трошки не так…

Старики несут Шолохову песни и сказки, раскрывают перед ним сокровищницу своей памяти. Особенно ценит писатель певцов, знатоков старинной песни. Любит слушать народную песню, любит и сам петь, подтягивая другим. Шолохов в состоянии полюбить человека только за то, что умеет тот петь добрые песни…

Когда Шолохов писал последнюю, четвертую книгу «Тихого Дона», он много разъезжал по окрестным станицам, проверяя каждую историческую и бытовую деталь. Он выпускает в свет написанное только после многократных проверок и переделок. Неточности, даже самые незначительные, не в его манере. Помню, как Шолохов отчитал театры, инсценировавшие «Поднятую целину» и исказившие казачий говор и быт.

– Когда я услышал в театре Симонова, – говорил писатель, – как артист произнес слова «курень» и «кубыть» с разными ударениями в разных случаях, – мне стало не по себе… Удивительно несерьезно относятся люди к своей работе: не удосужились даже поинтересоваться, как в действительности говорят донские казаки. Это лишает доверия к актеру. А в Ленинграде донских казаков нарядили в украинские шаровары, казачек – в вышитые черниговские рубахи. Это же черт знает что такое! Люди делают свое дело «абы как»…

Шолохов работает тщательно, не торопясь. И все же его многочисленные читатели замечают иногда какие-нибудь мелкие неточности: так ревниво следят они за творчеством писателя.

– Прямо диву даешься, – говорит Шолохов, – как это читатель замечает всякую неточность. Словно рассматривает каждую строчку в лупу! И не прощает оплошностей…

Да, писатель с большой точностью восстанавливает перед нами малейшую деталь казачьего быта. Но не следует отсюда делать вывод, что Шолохов пишет своих героев просто с натуры. Да, существовал казак Ермаков, внешнюю биографию которого писатель частично дал в Григории Мелехове. Мне рассказывали, что дочь этого Ермакова и посейчас учительствует в Базковском районе. Она смуглая, с черными как смоль волосами, вся в отца. В станице Вешенской, в парикмахерской, работает стройная горбоносая казачка с черными как смоль волосами – ни дать ни взять черкешенка или турчанка. И невольно, пока она мылит вам щеку и переговаривается на чистейшем казачьем говоре с товарищем по работе, в памяти опять возникает «Тихий Дон», история рода Мелеховых, плененная турчанка, родившая предку Григория Мелехова сына и тем передавшая Григорию смоль волос…

И все-таки Шолохов не пишет с натуры. Лучше всего это можно проследить на образе Аксиньи, о которой однажды Шолохов сказал мне следующие слова:

– В общем фантазию не приходилось понукать, потому что женщины есть у нас хорошие. Много хороших женщин… С сильным характером, с сильной волей и горячим сердцем. Буквально такой ситуации не было в жизни. Но вообще жизнь деревни, казачьей станицы, пестрит такими историями… Известно, что тема «Анны Карениной» была подсказана Толстому жизнью, каким-то имевшим место эпизодом – такая же семья, такие же переживания, такая же трагическая развязка. Однако разве нам, читателям, есть дело до этого? Мы знаем одну Каренину, которую написал Толстой, только эта нам дорога…

* * *

«Тихий Дон» закончен. Он писался целых тринадцать лет. Эпопея размером более чем в сто печатных листов. «Тихий Дон» есть значительнейшее произведение нашей литературы. Две маленькие светелки в мезонине шолоховского дома – как много могли бы они рассказать о творческих муках писателя, посвятившего едва ли не лучшие годы своей жизни этому роману, работавшего как одержимый, преодолевавшего все и всяческие трудности.

Сколько раз видал я в кабинете Шолохова на диване шубу. Этой шубой он накрывался во время своих зимних ночных бдений, в перерывах между работой, лежа и обдумывая каждую деталь. Нельзя ни на одну минуту забыть, что Шолохов задумал «Тихий Дон» девятнадцатилетним юношей, что он рос вместе со своей работой. Это значит, что он творил, жадно впитывая в себя окружающую жизнь.

Особенно трудно работалось Шолохову над четвертой книгой «Тихого Дона». Как поступить с Григорием Мелеховым, этим мятущимся, несчастным человеком? Казалось, чего проще: колеблющегося Григория сделать советским колхозником. Но Шолохов, этот смелый и великий художник, поступил иначе – так, как подсказывала жизненная правда. Он делает Григория несчастным, испепелившимся, опустошенным человеком, если не погибшим физически, то погибшим духовно. И с такой великой силой пишет его Шолохов в четвертой книге, что начинаешь понимать: иначе быть не могло. Слишком далеко зашел Григорий в своей борьбе против советской власти, чтобы можно было говорить о его полном разрыве с прошлым…

Шолохов много думал о конце «Тихого Дона». Он говорил мне года два назад, во время моих наездов в Вешенскую:

– Роман надо закончить достойно. Главное – закончить достойно.

Тысячи писем получал писатель, и в каждом из них вопрос: что же будет с Григорием, с Аксиньей? Иные читатели слали ему свои советы. Многие из них удивились бы, узнав, что художник не только с жадностью читал эти письма, но и внимательно прислушивался к этому голосу. Шолохов всегда говорил:

– Письма и советы читателей дали мне в тысячу раз больше, чем профессиональная критика.

* * *

Михаил Александрович Шолохов живет жизнью обыкновенного «районщика». Он член бюро Вешенского райкома партии и в работе местных организаций принимает деятельное участие. Он хорошо знает колхозные дела, хлопочет в Ростове и в Москве о благоустройстве своей станицы. Иногда, приезжая к нему, застаешь его встревоженным отсутствием дождей или отставанием района по пахоте…

Свободные часы Шолохов отдает охоте и рыбной ловле. Каждое утро отправляется он с ружьем в придонские низины. Во время этих прогулок обдумывает он образы своих произведений. Любит он также удить сазанов на притоке Дона – Хопре.

Сейчас Шолохов много работает над второй и последней книгой «Поднятой целины». Как он сообщил нам, «Поднятая целина» не будет доведена до наших дней и будет посвящена только периоду становления колхозов. Отдельные главы этой книги уже написаны.

– Тройка во главе с Давыдовым, – говорит Шолохов, – остается, дед Щукарь не утрачивает своей веселости, «районщики» (так называет любовно Шолохов районных работников) становятся культурнее…

– Ну а после «Поднятой целины»?

Шолохов хитро улыбается, ничего не отвечая. Но из прошлых встреч с писателем мы знаем, что он уже давно подумывает о новом большом романе, посвященном деревне наших дней. Он готовится к этой работе исподволь, не спеша, присматриваясь к нашей замечательной действительности и жадно впитывая ее…

А. Серафимович
Михаил Шолохов

Бескрайний степной простор изнеможенно тонет в знойном мареве. С увала на увал лениво тянется полынь, краснеют глиной овраги. По балкам вдоль степных речушек, где куры бродят, потянулись хутора. Лишь за Доном, что разлегся среди песков, под прибрежными горами – леса, озера, поросшие камышом и осокой, – рыбные места. Да станицы сверху до самого устья осели по берегам его.

Затеснили Вешенскую станицу пески, к самому Дону притулилась она.

Еще до войны и революции в 1905 г. родился на хуторе Кружилином Вешенской станицы у вдовы казака сын Михаил. Муж ее Шолохов (они жили невенчанные) был, как тогда называли, «иногородний», т. е. выходец из Центральной России, из Рязанской губернии. Он нес на себе тяжесть, какую несли все «иногородние».

С самого рождения маленький Миша дышал чудесным степным воздухом над бескрайним степным простором, и жаркое солнце палило его, и суховеи несли громады пыльных облаков и спекали ему губы. И Тихий Дон, по которому чернели каюки казаков-рыболовов, неизгладимо отражался в его сердце. И покосы в займище, и тяжелые степные работы, пахоты, сева, уборки пшеницы, – все это клало черту за чертой на облик мальчика, потом юноши, все это лепило из него молодого трудового казака, подвижного, веселого, готового на шутку, на незлую веселую ухмылку. Лепило его и внешне: широкоплечий, крепко сбитый казачок с крепким степным бронзовым лицом, прокаленным солнцем и ветрами.

Он играл на пыльных заросших улицах с ровесниками-казачатами. Юношей он гулял с молодыми казаками и девчатами по широкой улице, и песня шла с ними, а над ними луна, и девичий смех, вскрики, говор, не умирающее молодое веселье.

Казаки – веселый, живой, добродушно-насмешливый народ. Как соберутся кучкой, так – гогот, свист, подмывающий хохот, друг друга умеют высмеять, позубоскалить.

Песни поют чудесные, задушевные, степные, от которых и больно и ласково на сердце. И они разливаются от края до края, и никогда не забудешь их.

Михаил впитывал, как молоко матери, этот казачий язык, своеобразный, яркий, цветной, образный, неожиданный в своих оборотах, который так волшебно расцвел в его произведениях, где с такой неповторимой силой изображена вся казачья жизнь до самых затаенных уголков ее.

Когда пришел срок, мальчика отвез отец в гимназию.

Мать, чудесная женщина, совершенно неграмотная, но крепкого провинциального живого ума, чтоб самостоятельно вести с сыном переписку, принялась учить грамоту, и выучилась. Мать и сын радостно писали друг другу. Видимо, мать подарила ему наследство быть крупнейшим художником, подарила драгоценный дар творчества.

Пришла Октябрьская революция. Рванула застоявшийся, слежавшийся неподатливый земледельческий уклад казачьей жизни. Вдруг глубоко пробежала расселина по казачеству: голытьба пошла с революцией, богатеи – с контрреволюцией. Как и для всех, этот вопрос, куда идти, стал перед молодым Шолоховым. Было не до гимназии. Он бросил школу, и широкая волна революционная подхватила его и понесла в гущу событий.

Молодой Шолохов – выходец из трудовой семьи, и в его груди вспыхнула жажда битвы за счастье трудящихся, замученных. Вот почему он еще юношей-комсомольцем бился с кулаками в продотрядах. Вот почему он участвовал в борьбе с бандами. Вот почему в своих произведениях стал на сторону революционной бедноты. Партия и комсомол революционно выправили его мысли, революционно зажгли его сердце жаждой принять участие в великой битве эксплуататоров и эксплуатируемых. И он принял это участие сначала с винтовкой, а потом с пером в руке.

Во время гражданской войны Шолохов мыкался по донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, которые бушевали на Дону до 1922 г. Нередко банды гонялись за его отрядом.

Когда схлынула гражданская война и было покончено с разорявшими землю бандами, Шолохов начал – в 1923 г. – писать. В этом же году он начал печататься в комсомольских газетах и журналах. Первую книжку рассказов он выпустил в 1925 г. В 1925 г. родился писатель Михаил Шолохов.

Вешенская станица у самого Дона. Казачьи курени белеют по широким улицам. На них много пыли, мало зелени. Только милая река, уютно огибая станицу, тихо зеленеет берегами. То голубая под синим высоким небом, то ослепительно золотится солнечным мельканием, то сердито нахмурится и, серая, зашумит волнами и ветром.

Недалеко от Дона новый дом с мезонином – дом Шолохова. Наверху – кабинет, там работает писатель.

– Летом в нем не усидишь – жара, зимой не усидишь – холод, – шутит Шолохов.

Работает он только по ночам. Привычку эту создают посетители, которые валом валят к писателю. Тут казаки, колхозники, рабочие, командиры, студенты, туристы, иностранцы, старухи, дети, журналисты, писатели, музыканты, поэты, композиторы, – все едут на машинах, на лошадях, верхом, на лодках, на пароходе, летят на самолетах. И всех Шолохов ласково принимает, поговорит, разъяснит, поможет, направит.

Он страстно любит свою степь, с ее суховеями; то знойным, то ласковым солнцем, с ее оврагами, перелесками, с ее зверями, птицами. Он страстно любит свой Тихий Дон, который, ласково изогнувшись, так мягко, нежно обняв станицу зелеными берегами, создал удивительно уютный, задушевный, тихий, чуть задумчивый уголок. А в Дону ходит рыба, богатая востроносая стерлядь, и Шолохов весь отдается рыбной ловле.

Дон дает ему массу впечатлений, типов, часто неожиданных проявлений народного творчества, самобытного, оригинального в борьбе с природой. У писателя – большие знакомства и тесные дружеские отношения с рыбаками-казаками. Он у них учится, он их наблюдает, он берет от них сгустки векового народного творчества.

Старый, седобородый, лет под девяносто казак-рыбак, молчаливый, сосредоточенный – ставит свои переметы на стерлядей, как и другие рыбаки, чьи баркасы сереют по синеве, в Дону. Но вдруг исчезает, и никто не знает, куда он подался. Только всегда гонит к станице свой баркас, и в плетеной корзине густо бьется стерлядь.

Стерлядь – капризная рыба: то не успевают ее с накатных крючков снимать, то вдруг пропадает, – ни одной! И рыбаки сушат свои снасти на берегу, – без толку и ставить. А дед откуда-то пригоняет баркас полон стерляди. Между казаками-рыболовами твердый слух «колдун»! Как ни просили, как ни кланялись деду, чтобы открыл секрет, молчит, как каменный.

Стал просить открыть секрет Шолохов. Дед – ни за что. Раз вытащил из кармана Шолохов бутылочку, выпили. В другой раз вытащил, пошатнулся старик, не выдержал:

– Слухай, внучек, только перед богом дай обещание, – никому не скажешь. Это мой дедушка папаше моему передал, а папаша мне. Пойдем.

Спустились к воде. По всему берегу виднелись вытащенные баркасы; стерлядь начисто ушла куда-то; густой Дон синел. Подошли к сапетке – плетеной из прутьев корзине, что тихонько качалась на приколе. Полез дед в нее рукой, вытащил маленькую, вершка в два стерлядочку, – у него всегда их было наготове несколько, – достал из шаровар длинную, предлинную суровую нитку, протянул конец ее иголкой через хвостик стерлядки, захлестнул, а к другому концу привязал гусиное перо.

– Ну, садись.

Сели в баркас. Зорко проглядел дед весь берег, – никого. Оттолкнулся. Проплыли за поворот. Дед осторожненько сунул в воду стерлядку и выбросил перо с ниткой. Стерлядка исчезла в глубине, а перо, нырнув и вынырнув, мигая, торопливо поплыло вверх по Дону. Дед изо всех сил налегал на весло, поспевая за пером.

Перо вдруг остановилось, постояло вертикально, потом легло и понеслось вниз. Дед за ним. И километр, и два, и три бежит белея перо, и баркас за ним. Много проплыли по течению. Вдруг опять стало. Остановился и баркас. Долго стояли. Тогда дед снял шапку, перекрестился.

– Здесь.

Поставили перемет. Скоро стали снимать трепещущих стерлядей.

Стерлядь – общественная рыба, живет стадами. И – кочевая рыба: поживет на одном месте, снимется и уйдет за десяток, другой километров, а на прежнем месте пусто, и рыбаки сушат переметы. Вот стерлядка-то и нашла стаю.

Рыбная ловля на Дону и охота, когда он от зари до зари бродит по степи, в которую вкраплены по балкам, по степным речушкам колхозы, дают Шолохову и огромное наслаждение, и огромный творческий материал. Дон, степь, казачество, его история, его быт, его психология – вся эта громадина неохватимо надвинулась со всех сторон и кровно связана с психологией, с настроениями, с чувствами самого писателя.

Едет Шолохов верхом домой после прогулки в степи. Под станицей между садами вьется узкая, сдавленная высокими плетнями дорога. Из-за поворота вылетает на большом ходу машина. Лошадь – на дыбы, еще секунда, и она валится вместе с седоком на груду щебня у плетня. Машину затормозили, выскочили седоки, охают, извиняются, просят сесть в машину, довезут домой, а вскочившую лошадь доведут.

– Ладно… ничего… – говорит Шолохов, садится в седло: унизительно верховому ехать в машине, а лошадь вести в поводу.

Въезжает в станицу, глядь, а морда у лошади в крови. Э-э, стой! Разве можно в таком виде явиться в станицу? Поворачивает к Дону, слезает на берегу, заводит лошадь в воду и начинает тщательно отмывать лошадиную морду от крови. Потом отмыл пузо и ноги от грязи – заляпались, когда упала через камни. Вымыл с величайшим трудом, усилиями и болью; нога, как свинцовая, – взобрался на седло и въехал в станицу на вымытой, чистой лошади. Дома уже не мог сам слезть – сняли. Внесли в комнату. Сапог нечего было и думать снять, – нога почернела, раздулась, как бревно. Пришлось сапог разрезать. Характернейшая черта казачья: сам изломался, но лошадь должна быть в порядке.

Он часто приезжает в какой-нибудь колхоз, соберет и стариков, и молодежь. Они поют, пляшут, бесчисленно рассказывают о войне, о революции, о колхозной жизни, о строительстве. Он превосходно знает сельскохозяйственное производство, потому что не со стороны наблюдал его, а умеет и сам участвовать в нем.

Шолохов принимает близкое участие в общественной жизни станицы. Он член ВКП(б) и член райкома партии. При его помощи организован театр молодежи в станице.

Он – отличный семьянин. Трое ребятишек.

* * *

Несколько лет тому назад Шолохов поехал за границу и было помер с тоски. Он попал в Берлин. Чуждый язык, особый строгий уклад громадины-города подавляли его. А перед ним все стояли золотые под солнцем степи, без конца и краю размахнувшиеся в теряющуюся по краям синеву. Синел перед глазами тихий Дон, уютный, весь в зелени его уголок под Вешенской станицей, колхозные собрания, веселые сборища, песни и пляски казачьей молодежи, нет, не мог вытерпеть Шолохов, поехал на вокзал, в вагон – и на милую родину, такую милую, родную, что ни забыть ее, ни надолго оставить невозможно.

В 1935 г. он снова поехал за границу, теперь возмужавший, теперь уже, кроме «Тихого Дона», автор «Поднятой целины», вещи, которая открыла глаза зарубежному читателю на удивительный процесс единственной в мире переделки индивидуалиста-крестьянина, мелкого хозяйчика в коллективиста, в социалистического работника.

Произведения Шолохова по своей правдивости, искренности, по своей внутренней красоте и художественной убедительности, по своей красочности, по своему умелому психологическому анализу нашли широкий доступ в сердца зарубежных читателей. Его вещи переведены на все европейские языки.

Его поездка в Данию вызвала огромный интерес в широких кругах Дании, Швеции, Норвегии. «Тихим Доном» и «Поднятой целиной» в переводах зачитывались. Он разбудил в скандинавских странах своими вещами огромный интерес к советской литературе, к советской культуре. Скандинавских читателей нагло всегда обманывала буржуазная печать, которая в лучшем случае замалчивала достижения советской литературы, советского искусства, советской культуры, в худшем случае – несла тупую околесицу, расписывая большевиков как полудикарей, у которых не может быть талантливых произведений. И вдруг датчане, и шведы, и норвежцы собственными глазами стали читать в переводах прекрасного советского художника, развернувшего огромные полотна, равных которым не найдешь в буржуазных странах в теперешнее время.

Но не только стали читать, они увидели воочию этого писателя, они услышали его, этого представителя незнаемой советской литературы, о которой так злобно и упорно, так долго лгала буржуазная печать или с ненавистью упорно молчала. А он, вот он стоит живой представитель литературы прекрасной советской страны. Ему задают массу вопросов обманутые читатели, и он спокойно и ясно отвечает, и обман постепенно рассеивается. Это – победа, победа – вторгнуться в чужое, искусственно созидаемое буржуазной печатью непонимание и разломить его.

Своими прекрасными произведениями и своей поездкой в зарубежные страны Шолохов сослужил большую службу народам СССР. Он хорошо поработал над уничтожением той неправды и лжи, которой оплетает буржуазная печать своего зарубежного читателя.

1937 г.

К. Тренев
Дорогой земляк

Однажды в Москве мне позвонили по телефону, и я услыхал в трубке типичный донской казачий выговор.

– С вами говорит земляк, – заявил говоривший.

– Что земляк – это я слышу всем опытным ухом, – ответил я, – но кто именно?

– Шолохов.

– А уж это я слушаю всем любящим сердцем.

– Что вы тут в Москве летом страдаете? Разве вам не хочется в своих краях полынку понюхать?

С М.А. Шолоховым мы не только земляки, так как выросли на Дону, но и – соседи. Когда я прочитал первые страницы «Тихого Дона», где говорилось о станции Миллерово и о дорогах к ней, я почувствовал себя в родных местах. Пяти лет я был привезен с Украины на станцию Миллерово и там, в пяти верстах от нее, прошло все мое детство, отрочество и первая моя юность.

Теперь Миллерово – город, полвека тому назад здесь был только вокзал, почтовая станция да два-три домика. Кругом степь, а за речкой, которую переходили без моста вброд и которая за это названа «Глубокая», видны были красная и зеленая крыши двух помещичьих домов братьев Миллер с рассыпанным по холму бедным хуторком. Хуторок, понятно, назывался Миллеров. Но почему за городом оставлено имя помещика Миллера – непонятно.

Позапрошлым летом я ехал из Москвы на Дон вместе с Михаилом Александровичем. Он – до Миллерово, я – до Новочеркасска, самого любимого моего города. Мы подъезжали к станции Миллерово. Из окна вагона видна была та самая «Мокрая Журавка», в которой я вырос и которую изобразил в одном из своих главных рассказов «Мокрая Балка». Был знойный июльский день. Дождей все лето не было. Все кругом было выжжено. Вдали за балкой виднелся Красный курган, которому в моей повести отведено большое место. Курган зыбился, плыл и таял в раскаленном воздухе. По балке разбросаны те самые хаты украинцев, елецких и ливенцев, которым столько места было отведено и в моей душе, и в моих повестях… В стороне старое кладбище, сровнявшиеся с землей могилы моей матери, отца, деда, бабки, братьев, сестер… Там мое тяжелое безотрадное детство прошло среди этой безотрадной, унылой природы! Безысходной тоской пахнуло на меня теперь, спустя несколько десятков лет.

Я указал Шолохову на эти невеселые родные места. Но, к моему удивлению, он пришел в восторг – и от унылой степи, и от сожженных степных трав, и от кургана и трех тополей, осенивших маленькую деревянную церковку, которая видала вокруг себя столько человеческого горя… Два донских писателя с любовью и увлечением заговорили о родной природе, о запахе серого полынку.

Близок и дорог мне этот большой писатель, так чудесно чувствующий донскую природу, ту самую природу, которая с детства и на всю жизнь вошла в мою душу.

Я начал свою литературную деятельность гораздо раньше Шолохова. Я начал ее с описания вот этих самых мест, с описания Тихого Дона и его людей. Всю силу своей любви, восторга и печали я вложил в эти описания. На земле нет для меня более дорогого, близкого и любимого места, чем Тихий Дон и его широкие грустящие и грезящие поля.

Шолохов своим огромным талантом всегда заставляет меня снова и снова переживать мою большую любовь. Этим он мне близок и дорог.

Ю. Лукин
В 1940 году

I

1940 г. выделяется в биографии М.А. Шолохова. Это год окончания «Тихого Дона», и год юбилейный: прошло 15 лет со времени опубликования первого сборника рассказов Шолохова.

Пятнадцать лет дают возможность оглянуться на лежащий позади путь и удивиться тому, как много сделал за это время талант писателя.

Еще по поводу «Донских рассказов» писатель А.С. Серафимович писал:

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова. Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий, схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, – только учиться, только работать над каждой вещью, не торопиться».

Шолохов сохранил и блестяще развил все лучшее, что уже тогда отличало его творчество. Мотивы «Донских рассказов» с поражающей силой зазвучали в «Тихом Доне». Еще не закончив своей эпопеи, посвященной донскому казачеству в годы гражданской войны, Шолохов дает новое замечательное произведение, показывающее казачество новое, колхозное, – лучший роман о коллективизации «Поднятую целину». После первых двух книг «Тихого Дона» одновременно с третьей, в 1933 г., появляется этот исключительный по своей политической значимости и художественной силе роман, которым и образами которого пропагандисты пользовались в своих беседах как живыми документами.

Седьмая часть (первая половина 4-й книги) романа «Тихий Дон» сразу продемонстрировала резкий подъем мастерства писателя на еще большую высоту.

Со все нарастающим творческим подъемом шла работа над романом. И теперь, когда эта песня о донском казачестве закончена, должны быть подведены кое-какие итоги.

Первая же книга романа разбила распространенное представление о донском «казаке с плеткой», обезличенном, слепом орудии самодержавия. В образах казаков Коршуновых, Мелеховых, Кошевых, Котлярова и других запечатлены фигуры и явления, блестяще иллюстрирующие на своеобразном материале Дона ленинское учение о классовом расслоении крестьянства. Глубокая реалистичность изображения дала возможность Шолохову показать всю сложность переплета классовых взаимоотношений внутри казачества с сословными категориями, созданными царизмом, чтобы обособить казаков от остального населения и создать себе в их среде прочную опору.

Шолохов мастерски нарисовал казаков – этих крестьян-воинов, сумев показать все хорошие черты казачества и все то, что послужило основой для создания на Дону базы русской Вандеи в годы гражданской войны.

Любовь советского народа Шолохов заслужил и своими произведениями, и своей жизнью. Всем своим существом он связан с народом, этот прекрасный писатель, стойкий большевик, чуткий к народным чаяниям и заботам. Недаром народ облек его высоким доверием, избрав в Верховный Совет СССР, недаром Правительство наградило его высшей наградой – орденом Ленина.

То прекрасное, что Шолохов разглядел в донском казачестве и дал нам в покоряющих своей силой образах, расцвело на советской земле невиданным богатством раскрепощенных революцией талантов.

Уровень шолоховского творчества таков, что его образы перестают быть литературными персонажами, а становятся явлениями окружающей нас жизни.

Глубочайшие уважение и любовь советского народа к своему писателю он блестяще оправдывает. Он дал великолепные образцы социалистического реализма в литературе, целиком проникнутые духом социалистического гуманизма.

II

В связи с окончанием «Тихого Дона» привлечено всеобщее внимание к этому роману.

Редко о каком произведении так хочется и так трудно писать, как о «Тихом Доне». Недаром столько различных толкований вызвали в критике первые три книги после их опубликования и четвертая – еще до того, как она была дописана до конца.

Сейчас, когда роман закончен, многое стало виднее. Но и сейчас еще очень трудны суждения об этой сложной и глубокой книге.

Значение романа широко и многосторонне. Но по-видимому, для определения всего его существа решающим оказывается раскрытие образа Григория Мелехова.

* * *

Мы уже так привыкли к завоеваниям советской действительности, что забыли, какое колоссальное значение имело появление первой же книги романа «Тихий Дон» как яркого художественного документа, имеющего огромную познавательную ценность и проникнутого притом целиком духом нового, социалистического, гуманизма.

Литература прошлого века оставила нам достаточно экзотический и поверхностный образ казака. Участие донских казаков в подавлении революционного движения русских рабочих и крестьян и национально-освободительной борьбы угнетенных народностей в царской России у многих оставило в памяти фигуру того обезличенного «казака с плеткой», о котором говорит один из героев «Тихого Дона» Михаил Кошевой.

Шолохов первый в ярких художественных образах показал нам, что и в этом сословии крестьян-воинов происходили те же процессы классового расслоения и классовой борьбы, о которых писал Ленин применительно ко всему крестьянству в целом и казачеству в частности. Здесь они лишь по-своему осложнены были специфическими условиями. И вот вместо «казака с плеткой», обезличенного душителя революции, – мы видим образы представителей кулацко-дворянско-атаманской верхушки казачества, с одной стороны, с примыкающими к ним службистами типа Петра Мелехова и противостоящие им образы мятущегося искателя правды Григория Мелехова, большевика Ивана Алексеевича Котлярова, Мишки Кошевого – с другой, несмотря на то, что Кошевой и Григорий расходятся врагами.

Глубокая реалистичность произведений Шолохова в том, что он показывает жизнь, действительность во всех ее противоречиях. Необычайная сложность переплета классовых взаимоотношений и устойчивых сословных представлений, навязанных казачеству царизмом, показана им с мужеством и силой подлинного художника-большевика.

Царизм, наделяя казаков всякого рода привилегиями и усиленно изолируя его от «мятежных» влияний и идей, на протяжении веков воспитывал в казаках иллюзорное представление о самих себе как о некой высшей «народности», всячески играя на чувствах сословной чести и доблести казачества. Воспитывая себе слепых и преданных слуг, царизм внимательнейше устанавливал быт казаков, весь уклад их жизни. Большие земельные наделы, ряд сословных привилегий, режим военного поселения, культ атамана и командира, вдалбливание в сознание устоев беззаветной преданности «вере, царю и отечеству», постоянная мобилизационная и боевая готовность, раздувание вековой вражды к «врагам внешним и внутренним», провокационное науськивание казаков на иногородних и на угнетаемые царизмом народности ради отвлечения массы казаков от вопросов и истинного содержания классовой борьбы в среде казачества и во всей стране – вот что определяло характерные черты, которые царизм стремился придать казачеству как своей новой опричнине.

И это на долгие годы проклятием легло на судьбу казачества.

Шолохов показывает нам ожесточенную классовую борьбу в среде казачества и всю сложность этой борьбы, состоящую в разбивании традиционных представлений, иллюзий внутри самого казачества и вне его по отношению к нему.

В самом названии раскрывается эта основная тема: «Тихий Дон». Это, с одной стороны, такое же вековое название Дона, как «Дон Иванович», или для Волги – «Волга-матушка», «Волга – русская река». Но с другой – это подчеркивание иллюзорности представлений о спокойствии и благополучии, мирном содружестве донских казаков, контрастирующее с изображением тех бурь, которые давно уже зрели и, наконец, разразились над этим тихим Доном в годы гражданской войны.

Бедняцкое и среднее казачество шло к революции сложнейшим путем. Недаром Дон стал базой русской Вандеи. Лучшая часть казачества в годы гражданской войны после многих колебаний влилась в буденновскую конницу и навсегда связала свою судьбу с судьбой революции и советской власти. Но сила вековых традиций, влияние чуждой идеологии, сословных предрассудков затемнили сознание многих и многих казаков из числа тех, которые должны были бы прийти к нам, но которые пошли по чужой для них дороге и сложили свои головы за бесславное дело.

Горечью за этих людей, в которых Шолохов сумел разглядеть много хорошего, ценного для нашей Родины, наполнена книга.

Потому она – народная трагедия.

Вспомним изумительные эпиграфы к 1-й и 3-й книгам романа – старинные казачьи песни:

Не сохами-то славная землюшка наша распахана…
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казачьими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?..

Видна здесь и горькая служба казачества царю, про которую давно говорено на Дону: «Слава казачья, а жизнь собачья», видна и скорбь по разметавшему свой цвет – своих казаков – Дону, когда многие из них рассеялись по чужим землям, многие погибли в боях с теми, кто нес им освобождение от векового гнета.

Потому с такой силой звучит ответ тихого Дона:

Уж как то мне все мутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов,
Ясных соколов – донских казаков,
Размываются без них мои круты бережки,
Высыпаются без них косы желтым песком.

И потому такой тоски исполнены замечательные слова четвертой книги романа, звучащие в момент, когда Григорий слышит песню, рассказывающую о боевых подвигах казаков во времена Ермака:

«Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати; ходивших по Дону и Волге на легких воровских устругах; грабивших орленые царские корабли; «щупавших» купцов, бояр и воевод; покорявших далекую Сибирь… И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…»

Гоголь назвал свое прозаическое произведение поэмой. «Тихий Дон» с полным правом должен быть назван песней о донском казачестве. Не только потому, что в нем так ощутима стихия песни, но и потому, что все глубинное содержание его сродни народной песне о больших событиях, больших явлениях в народной жизни. Это очень многое объясняет в поэтике «Тихого Дона».

Но пока – о содержании этой песни.

Шолохов, а вместе с ним и читатель, скорбит и о тех казаках, которые, как Иван Алексеевич Котляров, погибли в боях за революцию, и о тех, которые погибли, не найдя своего пути. Не о кулацком сынке, карателе Митьке Коршунове, не о кровном враге революции Листницком, не о бесславном вожаке бандитской шайки Якове Фомине, – от Митьки Коршунова отрекается старик Мелехов, этот блюститель казачьей славы и чести; о молодом и старом Листницком читатель и автор равнодушно говорят устами Григория: «Ну, и чорт с ними. Жалко добрых людей, какие пропали, а об этих горевать некому»; то же – о Якове Фомине: «Что ж, так и должно было получиться, – равнодушно сказал Григорий». А о таких людях, как Григорий, как Аксинья, как многие, им подобные. Все это потому, что Шолохов в высшей степени обладает тем талантом, о котором замечательно пишет А.С. Макаренко в своих воспоминаниях о Максиме Горьком и который был так свойственен и самому Макаренко: «Даже герои враждебного лагеря, даже самые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и лучшие человеческие потенциалы». Макаренко пишет дальше, что Горький показал в ряде своих образов прекрасные человеческие характеры, исковерканные капитализмом. Такой искалеченный царизмом характер, обладающий, однако, прекрасными потенциалами, дан нам в Григории Мелехове.

Трагедия Григория в том, что на последних этапах своего развития он оторвался от народа и погиб именно в результате этого, не осознав, в каком лагере ему надо бороться до конца, вернее – осознав это, но смалодушествовав.

Григорий мог бы быть нашим.

Прав ли автор, видя эти потенциалы в Григории? То теплое внимание, с которым читатель следит за многими мучительными колебаниями Григория, то горе, которое он ощущает в финале трагедии Григория, подтверждают это.

В отношении же массы казачества история блестяще подтвердила наличие этих потенциалов и с невиданным размахом переключила их в энергию действия.

В самом деле: нужны ли нашей Родине стойкие воины, прославившие на весь мир силу русского оружия в исторических битвах и походах? Нужна ли прослойка людей, в которой веками складывались навыки военной дисциплины и военного мастерства, воспитывались для этого необходимые волевые и другие качества? Нужны ли люди, отличающиеся мужеством, честностью, постоянной подтянутостью, любовью к труду, и труду бранному в том числе?

Все эти вопросы покажутся праздными. Теперь – возможно ли эти присущие казачеству черты очистить от всего того, что въедалось в его сознание под неусыпным воздействием царизма, кулацко-атаманской и дворянско-офицерской верхушки казачества? История ответила на этот вопрос.

«Новой яркой жизнью живет советское казачество и казачья молодежь. Как непохожа эта жизнь на то, что было раньше…» – писала «Правда» в своей передовой от 24 апреля 1936 г. непосредственно после постановления Правительства о снятии с казачества ограничений по службе в РККА и приказа Наркома Обороны о переименовании ряда кавалерийских дивизий в казачьи дивизии.

Поучительно вспомнить прошлое казачества, вспомнить, что царизм постепенно уродовал быт и уклад казачьей жизни. Первоначально это была свободолюбивая своеобразная демократическая община, лишь с течением времени выродившаяся в классовую организацию, ставшую опорой самодержавия.

Развращая казачество земельными наделами и привилегиями, царизм, по существу, оделял лишь верхушку казачьего сословия, трудовому же казачеству доставалось весьма немного. Поэтому-то и понадобился культ командира и доблести казачьего сословия, с одной стороны, и соблюдение некоторых внешних остатков прежних демократических форм казачьей общины, с другой, дабы и экономически, и духовно закрепостить казачество, затемнить его сознание.

В годы гражданской войны белое движение широко использовало этот опыт царизма для того, чтобы поднять казачество против советской власти.

Революция ответила вековым тяготениям трудового казачества к свободной жизни. И в казачестве, как и во всех слоях населения нашей страны, революция раскрепостила народные таланты. Это привело к расцвету казачества. Новое советское казачество дало стране много славных имен, много знатных людей. Целина поднята и дала обильный урожай. Советское казачество, трудящееся на колхозных полях, в боях с врагами советского народа навсегда скрепило свою преданность делу социализма, охраняя рубежи Родины. Из казаков вышли тысячи новых советских интеллигентов.

Так реализовала революция потенциалы казачества.

* * *

Значение «Тихого Дона» как явления литературы до сих пор еще недооценено.

В творческом пути Шолохова «Тихий Дон» – блестящее завершение исканий молодого автора и расцвет мастерства зрелого художника, крупнейшего мастера советской литературы. В ранних рассказах Шолохова – очень много находим близкого «Тихому Дону», и однако в «Тихом Доне» то, что было начато в рассказах сборника «Лазоревая степь», сразу оказалось поднятым на несравненно более высокую ступень.

Поражает это все возрастающее и все более зрелое мастерство и мудрость психолога и художника. Исключительное чувство меры, тончайшие находки в игре контрастами и параллелями, благородная простота изображения, все точнее шлифующаяся, и глубина содержания – трудно перечислить достоинства этого произведения. Особо хочется выделить изумительную его гармонию; интереснейшие и поучительнейшие применения катарсиса – «очищения», характерного для классической трагедии, – в изображении трагических событий и трагического финала борьбы; настойчивое, последовательное и разнообразное применение этого приема – от картин природы и образов Дуняшки и Мишатки Мелехова до сухих военных сводок; редкую ясность красок, дающую возможность увидеть изображаемое так, словно все освещено ярким солнцем; убедительность и типичность образов, доходящую до той степени, что «находятся» «прототипы» шолоховских образов, люди убежденные, что с них списана та или иная фигура, тогда как в одном, например, случае дело обстояло наоборот: так, колхозника Воробьева окрестили дедом Щукарем уже после выхода «Поднятой целины», и вовсе не он мог служить прототипом деда Щукаря, как об этом ошибочно известили корреспонденты газет. Писатель Первенцев указал, что на Дону живет несколько «Кондратов Майданниковых», которых бесполезно было бы разубеждать в том, что это не они описаны Шолоховым. Так же усердно ищут на Дону Григория Мелехова.

Нельзя обойти также целостность, чистоту и силу в изображении человеческих чувств. Изумительны образы матерей – матери Кошевого и Ильиничны, матери Григория. Замечательно показаны отношения взрослых и детей. Особого обаяния достигает автор к концу романа в описании образа Аксиньи. Любовь, которая столько раз и столькими людьми была уже описана, ошеломляет в «Тихом Доне» новизной рассказа и несомненностью своих проявлений, силой всего того, что неожиданно для каждого из нас оказалось известным автору.

Творчество Шолохова впитало в себя лучшие традиции классической и лучшие тенденции и достижения нашей советской литературы; и оно само, одним уже своим существованием, в свою очередь, служит живым стимулом дальнейшего развития нашего искусства. Опубликование восьмой части «Тихого Дона» утверждает нас в давно складывавшемся убеждении, что мы стоим перед крупнейшим явлением в советской литературе, наблюдаем рождение советской классики.

Огромную роль в этом сыграла народность шолоховского творчества, именно та народность, о которой мечтал Белинский. В «Тихом Доне» – этой народной трагедии – народно все: образы, средства изображения, язык – шолоховский язык, насыщенный, особенно в диалогах, народной выдумкой, мудростью и опытом житейского обихода, острого живого наблюдения.

Сила творческой индивидуальности Шолохова обнаруживается и в том, что мы уже сейчас говорим: шолоховская образность, шолоховский пейзаж, шолоховский язык, – разумея под этим вполне оформившиеся элементы гармонического единства.

Хочется остановиться на редком умении Шолохова дать проходящий эпизод так, что он всегда служит единому замыслу; эпизодическую фигуру так, что она запоминается с такой силой, как если бы в театре ее играл актер масштаба Москвина или Южина.

Окончание романа «Тихий Дон», в связи с живым интересом и любовью народа к творчеству этого замечательного писателя, а также учитывая необычайно высокий уровень, которого он достиг в своем творчестве, должно быть расценено как событие в литературе.

III

«Ранней весною, когда сойдет снег и подсохнет полегшая за зиму трава, в степи начинаются весенние палы. Потоками струится подгоняемый ветром огонь, жадно пожирает он сухой аржанец, взлетает по высоким будыльям татарника, скользит по бурым верхушкам чернобыла, стелется по низинам… И после долго пахнет в степи горькой гарью от выжженной и потрескавшейся земли. Кругом весело зеленеет молодая трава, трепещут над нею в голубом небе бесчисленные жаворонки, пасутся на кормовитой зеленке пролетные гуси и вьют гнезда осевшие на лето стрепета. А там, где прошлись палы, зловеще чернеет мертвая обуглившаяся земля. Не гнездует на ней птица, стороною обходит ее зверь, только ветер, крылатый и быстрый, пролетает над нею и далеко разносит сизую золу и едкую темную пыль. Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория…»

Вряд ли кому-нибудь из писателей приходилось получать столько писем с пожеланиями относительно того или иного завершения судьбы его героев, как Шолохову. Это объясняется, во-первых, силой самого романа, во-вторых, тем, что работа над ним растянулась на годы, и, в-третьих, тем, что нигде в мире писатель не ощущает столь полно ответственности перед читателями за путь своего героя, как у нас.

Одни требовали, чтобы автор сделал Григория коммунистом; другие, наоборот, считали, что слишком велик груз за плечами Григория, груз его активной вооруженной борьбы против Советской власти; третьи предлагали такой вариант: Григорий ведет в атаку буденновский эскадрон и гибнет в бою… Вариантов было очень много.

И вот восьмая часть «Тихого Дона» написана. Роман закончен.

Эта книга – подлинная трагедия.

Те читатели, которые ожидали счастливого конца, ошиблись. Но ошиблись и все.

Конец романа необычайно сложен и в то же время ошеломляет очевидной, исключающей все другие варианты верностью решения.

Судьба Григория оказалась тяжелой и мрачной.

Первое ощущение после того, как прочтешь эту книгу, – ощущение большого потрясения. И к этому примешивается осадок горечи.

Почему все так произошло?

* * *

«…Все это было не так-то просто. Вся жизнь оказалась вовсе не такой простой, какой она представлялась ему недавно. В глупой, ребячьей наивности он предполагал, что достаточно вернуться домой, сменить шинель на зипун, и все пойдет, как по писаному: никто ему слова не скажет, никто само собой, и будет он жить да поживать мирным хлеборобом и примерным семьянином. Нет, не так это просто выглядит на самом деле».

Мы испытываем нечто похожее на ощущение детей, впервые видящих смерть, Григорий умирает в этой книге, хотя он остается в живых до последней страницы. Он умирает на наших глазах.

Нам хотелось бы, чтоб все сложилось по-иному. Это – детское чувство, вызванное тем, что автор сумел покоряюще ярко описать жизнь Григория и Аксиньи и сделать их судьбу такой близкой читателю. Мне пришлось слышать такой отзыв об этой книге. Когда я спросил, после того как человек только что прочел рукопись: «Ну что?» – он ответил: «Ну что же скажешь… Такое чувство, будто в своей семье что-то случилось…»

Что же привело к такому концу?

Григорий, полностью и окончательно разочаровавшийся в белом движении, сражается в буденновской коннице на польском фронте. Сражается горячо, со всей своей страстью. В этот момент он вновь оказывается выразителем чувств и воли средней массы донского казачества, хлынувшего в ряды Красной Армии и соединившего свою судьбу с судьбой Советской власти. Казалось бы, развитие образа закончено. Но автор неоднократно и в книге, и в своих публичных выступлениях подчеркивал, что в судьбе Григория очень много индивидуального. И это индивидуальное под конец отрывает Григория от народа. Его метания продолжаются еще тогда, когда народ уже нашел свой путь.

Видя настороженное отношение к себе – как к бывшему повстанческому офицеру – со стороны комиссара и коммунистов эскадрона, Григорий со злобным удовлетворением принимает свою демобилизацию: «И лучше, что меня демобилизовали. Всё к концу ближе», – говорит он, делясь с Прохором Зыковым своими самыми сокровенными думами и не отрицая, что ему «конешно, надо бы в Красной Армии быть до конца. Может, тогда и обошлось бы для меня все по-хорошему». Однако и будучи демобилизован, он возвращается в хутор с мирными, хотя и наивными намерениями и стремлениями. «…И в армии, и всю дорогу думал, как буду возле земли жить, отдохну в семье от всей этой чертовщины. Шутка дело – восьмой год с коня не слазил! Во сне, и то чуть не каждую ночь вся эта красота снится: то ты убиваешь, то тебя убивают…» В хуторе обстановка оказывается гораздо более сложной. Гражданская война вовсе еще не утихла. Страсти еще накалены. С одной стороны, Михаил Кошевой, бывший друг Григория, встречает его как возможного и вероятного врага, он говорит, что не все прощается и не все старое забывается, «нашей крови он пролил немало. Ишо примерить надо, чья кровь переважит…»; Кошевой требует, чтобы Григорий, как бывший офицер, немедленно явился в ЧК на регистрацию. От своей сестры Дуняшки, жены Кошевого, Григорий узнает, что Мишка ожидает ареста, а то даже и расстрела Григория. С другой стороны, Григория мутят, тянут на восстание бывшие его однополчане из зажиточных казаков, которые были недовольны продразверсткой, и из числа тех, которым вообще с советской властью было «не по пути». Наиболее активным из них оказывается Яков Фомин, возглавивший банду, восставшую против советской власти. Узнав о волнениях в округе, Григорий воспринимает это как плохую весть. Он и без того боится сурового возмездия за свои преступления против советской власти, а столь напряженная обстановка еще более осложнит его положение. Предупрежденный Дуняшкой о том, что Михаил настаивает на его аресте, он скрывается из хутора. Его захватывают фоминовцы, и он, не видя для себя верного пути, вступает в банду – с отвращением, идя на это как на самоубийство, хотя и сохраняет мечту о том, что возьмет Аксинью и уйдет с ней на Кубань, будет вести мирную жизнь, выжидая, пока все утрясется. Фоминовские «борцы за идею» оказываются обыкновенными бандитами. Григорию день ото дня становится все более явной их враждебность народу. Он бросает банду и ночью тайком возвращается в хутор за Аксиньей, чтобы бежать на Кубань. В пути Аксинья погибает. И тут Григорий понимает, «что самое страшное, что только могло случиться в его жизни, – уже случилось…» Самый солнечный свет меркнет перед его глазами. Это дано автором в изумительном образе черного солнца.

Последние страницы – окончание пути Григория, резко изменившегося, не такого, каким мы его знали, за которого волновались, Григория сломленного, вызывающего скорее даже не сочувствие, а жалость и осуждение. «Он утратил со смертью Аксиньи и разум и былую смелость». «Все отняла у него, все порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и других…»

Однако кончается и это. Тоска по детям, по родному хутору не дает ему оставаться среди дезертиров, с которыми он скрывался в лесу, «.. ночами тоска воспоминаний одолевала его»… «Походить бы ишо раз по родимым местам, покрасоваться на детишек, а тогда можно бы и помирать»… Не дожидаясь амнистии, которая предвиделась к 1 мая, он идет домой. На минуту встают в памяти черты прежнего, нетерпеливого, горячего Григория, который говорил, что ждать да догонять – самое постылое дело. Возвращаясь в хутор, Григорий бросает все свое оружие в Дон. Он идет сдаваться.

Финальный эпизод – встреча с сыном – достойное завершение замечательной книги, написанной со все нарастающим и нарастающим творческим подъемом и поражающим мастерством.

Однако многие зададут себе вопрос: что же все-таки оттолкнуло Григория от советской жизни? Не было ли у него настроений, близких к настроению белого казачества, не остался ли он беляком, уже придя к красным?

* * *

«– … думает, что такой уж я белым приверженный, что и жить без них не могу. Хреновина! Я им приверженный, как же! Недавно, когда подступили к Крыму, довелось цокнуться с корниловским офицером – полковничек такой, шустрый, усики подбритые по-англицки, под ноздрями две полоски, как сопли, – так я его с таким усердием навернул, ажник сердце взыграло! Полголовы вместе с половиной фуражки осталось на бедном полковничке… и белая офицерская кокарда улетела… Вот и вся моя приверженность».

Григорий говорит это вполне искренно. Он попросту от одних отстал и к другим не пристал. Народ ушел вперед, а Григорий слишком долго проколебался. Он остался одиночкой и, по существу, умер. От командира красного эскадрона до главаря бандитской шайки, беглеца в числе пяти уцелевших от разгрома банды дезертиров – таков печальный путь Григория в VIII части книги до момента его сдачи советской власти.

Он оказался не в силах выпутаться из переплета сословных предрассудков, которые веками культивировал царизм в казачестве. По своему существу Григорий мог бы быть нашим человеком, но он безнадежно запутался. Трагический смысл книги, мне кажется, в этом. Слишком сложны оказались для него противоречия и связи, из которых он не нашел выхода – выхода, который спас бы его. В этом состоит то, что назвали бы в эстетике его «трагической виной», обусловившей трагическую развязку.

Интересны в этом плане его собственные тяжелые размышления в разговоре с Кошевым: «– Они рядовые, а ты закручивал всем восстанием. – Не я им закручивал, я был командиром дивизии. – А это мало? – Мало или много – не в том дело… Ежели б тогда на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании. – Не был бы ты офицером, никто б тебя не трогал. – Ежели б меня не брали на службу, не был бы и офицером… Ну, это длинная песня! – И длинная, и поганая песня. – Зараз ее не перепевать, опаздано». И – опять-таки в разговоре с Прохором Зыковым: – «…я с семнадцатого года хожу по вилюжкам, как пьяный качаюсь… От белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби».

Он сам сознает, что оторвался от массы казачества, от народа, который уже целиком стал на сторону советской власти. Это показано в ярком сне Григория.

* * *

«…Григорий видел во сне широкую степь, развернутый, приготовившийся к атаке полк. Уже, откуда-то издалека, неслось протяжное: «Эска-дро-о-он…», – когда он вспомнил, что у седла отпущены подпруги. С силой ступил на левое стремя, – седло поползло под ним… Охваченный стыдом и ужасом, он прыгнул с коня, чтоб затянуть подпруги, и в это время услышал мгновенно возникший и уже стремительно удаляющийся грохот конских копыт. Полк пошел в атаку без него…»

Так постепенно остается Григорий один. Становится ли от этого меньше интерес к книге, менее глубоким ее значение? Нет. Потому что, сужаясь от образа человека, выражавшего нередко настроение всей массы среднего казачества, до образа одиночки, потерявшего почву под ногами, значение фигуры Григория Мелехова в то же время расширяется, выходя за рамки и специфику казачьей среды, Дона, 21-го года, и вырастает до типического образа человека, не нашедшего своего пути в годы революции.

Так, на мой взгляд, разрешается переплетение личных и типических мотивов в образе Григория.

Читатель долго волновался за судьбу Григория. И может не раскаиваться в этом. Ибо трагическая двойственность этого образа несет в себе в то же время многое, что могло бы сделать Григория нашим человеком, разберись он вовремя в том, что происходило вокруг него.

Поэтому с таким волнением читается место в книге, где Аксинья рассказывает Григорию о своем разговоре с Мишаткой:

«…Мишатка раз прибегает с улицы, весь дрожит: «Ты чего?» – спрашиваю. Заплакал, да так горько. «Ребята со мной не играются, говорят – твой отец бандит. Мамка, верно, что он бандит? Какие бывают бандиты?» Говорю ему: «Никакой он не бандит, твой отец. Он так… несчастный человек…»

* * *

Интересно то, как сложно и глубоко ответил Шолохов на все читательские пожелания.

Григорий остался в живых, но, по существу, он умер. Аксинья погибает, но то, чего хотел читатель – их соединение с Григорием, – осуществлено: Григорий окончательно связал свою судьбу с ее судьбой. Личная судьба Григория трагична, но она трагична потому, что он оторвался от народа. Мелеховская семья распалась и погибла, но ростки ее укрепились в новой жизни – Дуняшка, яркий образ которой так очаровывает в 4-й книге романа, и Мишатка, тот Мишатка, сын Григория, который растет в семье Дуняшки и Кошевого.

Все это и ряд других элементов дают в книге ощущение того катарсиса – «очищения», – который классическая трагедия включила в себя как необходимое. Огромное значение в осуществлении этого принципа имеют шолоховские картины природы, которые в восьмой части доведены до совершенства.

Ан. Калинин
Встречи

I

Синий хребет соснового бора, перекинутый через Дон мост… и вот Вешки. Продолжаясь за мостом, дорога взбегает на бугор, ведет к майдану.

На майдане людно и шумно, как на ярмарке. В тени дощатого забора, сидя на корточках, делятся куревом несколько казаков. Поодаль, опершись на длинный посох, стоит высокий, древний старик с белой, прозрачной бородой и серебряной серьгой в ухе. Низкорослый, клещеватый в ногах казачок, упершись рукой в седло, затягивает подпругу тонконогому, светло-рыжей масти жеребцу-дончаку. Дончак высоко закидывает голову, нетерпеливо перебирает на месте сухими, мускулистыми ногами. Поставив правую ногу на стремя, казачок, чуть прикоснувшись рукой к луке, птицей взлетает в седло. Дончак берет с места крупным наметом. Собравшиеся на майдане казаки провожают удаляющегося всадника долгими, безотрывными взглядами. Все изобличает в нем уроженца Дона, исконного жителя здешних мест, с детства воспитанного в любви и привязанности к лошади: и то, как он, легко и непринужденно, держится в седле, как, бросив повод на окованную кавказским серебром седельную луку, направляет движение лошади одним, незаметным для постороннего, нажимом колен, как плавно колышется, раскачивается туловищем взад и вперед, ловко сворачивая на скаку самокрутку.

С майдана видны блескучей подковой завернувшийся вокруг леса Дон, убегающий к самой черте горизонта широкий, проезжий шлях, желтовато-бурая, опаленная летним солнцем степь. Ветер доносит оттуда щемяще острую горечь полынка, дичайшие запахи звериных чернотропов, волнующий аромат желтой травы – разлики. Высоко, в задернутом мутной, белесой наволочью знойном небе, журчливо и самозабвенно заливаются жаворонки. Медленно и величаво чертят над степью просторные круги беркуты.

* * *

Приехав в станицу и еще не повстречавшись с Шолоховым, тем не менее сразу же начинаешь ощущать его присутствие. Старуха казачка с ярко-черными, диковинно красивыми глазами, угощая теплым, парным молоком, проникновенно говорит:

– Гришку Мелехова знаете? Ну, так вот – это мой племянник. Только его фамилия была Ермаков. Ну да! А Шолохов узнал про него и написал. И все в точности, ну до последней ниточки…

Скоро убеждаешься, что почти все вешенские жители претендуют на близкое родство с героями шолоховских книг. Одному Григорий Мелехов, оказывается, доводится братом, другому сыном, а третий берет его себе в зятья. Встречаются и «сестры» Аксиньи Астаховой. Пожилая, чернобровая казачка, сохранившая еще на своем лице следы былой красоты, убежденно заявила:

– Сестра мне Аксинья. Вот истинный бог – сестра. Только мою Лизаветой звали. И она в двадцатом году от тифу померла…

Из Миллерово в Вешенскую мы ехали с председателем одного из Верхнедонских колхозов. По дороге он, горячо поблескивая глазами, уверял:

– Хотите верьте, хотите нет, но только я вам серьезно говорю, что Давыдова Шолохов с меня списал. И это не хвастовство. Помните у Давыдова щербатинка во рту?.. Так вот, посмотрите…

И наш собеседник в доказательство обнажил выщербленные впереди, белые как кипень зубы.

В кабинете секретаря Вешенского райкома партии П.К. Лугового во всю стену – мастерски исполненный портрет Шолохова. Заведи с товарищем Луговым разговор о Шолохове, и, обычно скупой на слова, сдержанный секретарь райкома отложит в сторону все бумаги, постепенно увлекаясь, начнет рассказывать… Луговому есть о чем рассказать. Больше десятка лет он работает и живет в одном районе с Шолоховым, постоянно и тесно соприкасаясь с ним, являясь одним из его ближайших друзей…

В Вешках все знакомы, все на короткую ногу с Шолоховым. С одним он охотился, поднимая с межей дудаков, с другим тянул на Дону бредень, а с третьим просто, устроившись где-нибудь под вербой, в холодке часами беседовал о казачьей старине, о службе, о колхозных делах.

Обычно скупые на похвалы «служивые» казаки-старики отзываются о Шолохове с нескрываемым одобрением:

– Душевный он человек. Правильный. С ним можно и про старину вспомнить. И казачью песню сыграть…

Повстречавшийся нам на мосту пожилой, седеющий казак сказал коротко, но выразительно:

– Народный он человек. Будто и большой, и ум у него громадный, а свой человек. Верное слово – народный…

И, немного помолчав, казак тронул пальцем посеребренный сединой ус, добавил:

– Я его ишо с малолетства знаю. Завсегда он такой был…

Наш приезд в станицу Вешенскую совпал с болезнью писателя. Где-то на рыбной ловле или на охоте Шолохов подхватил малярию, слег. Одно время болезнь приняла довольно острые формы. И вот надо было видеть, как заволновались Вешки. К дому Шолохова вереницей ходили старики, казаки, казачки. Осторожно стукнув в калитку, шепотом спрашивали у матери, у жены писателя:

– Ну как сегодня Миша? Лучше?

Об этом разговаривали на переправе через Дон, в райкоме партии, вечером – в станичном театре. Все ходили с такими лицами, словно у каждого в семье стряслось какое-то несчастье. Так велика была тревога вешенцев о здоровье любимого и дорогого им человека.

* * *

Еще не совсем оправившийся после болезни писатель полулежит на кровати. В руке у него неизменная, не то цыганская, не то турецкая, трубка, с тонкими, резкими инкрустациями, с замысловатым колпачком. Сбоку, на стуле, книжка – «Суворов».

С жадностью Шолохов набрасывается на московские новости. Он вытягивает из собеседника буквально все, без остатка. Почему-то распространено мнение, что Шолохов забился к себе «в медвежий угол» и дальше своих Вешек ничего не хочет видеть. Это далеко не так. На самом деле писатель живо интересуется всем, что происходит в стране, и особенно жизнью столицы – Москвы. Видимо, не простая биологическая любовь к Дону удерживает его в станице Вешенской. Сам Шолохов говорит об этом с ясностью, не оставляющей никаких сомнений.

– Преть на сборищах литераторов, толочь одну и ту же воду, в одной и той же ступе, разбазаривать свое время и заниматься переизданием, когда-то написанных, книг – этим пускай занимаются другие. Пусть этим занимаются те, кто рассматривает литературу как источник славы и дохода.

К этим словам остается лишь добавить, что Шолохов из своего «медвежьего угла» видит то, чего не видят многие наши весьма почтенные литераторы, живущие в Москве и других крупных центрах.

* * *

Разговор, естественно, вращается вокруг литературных тем. Только что вышел в свет роман малоизвестного молодого автора об одном крупном герое гражданской войны. Шолохов одобрительно отзывается о художественных достоинствах романа, но в то же время бросает автору упрек в плохом знании темы. По материалам и воспоминаниям очевидцев Шолохов представлял себе образ героя – крупного партизанского вождя – совсем другим, нежели он обрисован в романе. Фантазия увлекла автора чересчур далеко, и он ушел в сторону от исторической правды. Виной всему – плохое знание темы, материала, которым пользовался писатель.

– Это грех многих наших писателей, – говорит Шолохов.

И, чуть погодя, повторяет:

– Очень и очень многих…

Шолохов говорит, что каждый писатель непременно должен знать какую-нибудь среду: будь то казачество, будь интеллигенция, будь то наша молодежь. С большой иронией отзывается о тех наших литераторах-верхоглядах, которые знают обо всем понемногу, а по существу, ничего не знают. Таких писателей, к сожалению, у нас еще очень много.

– Слишком много, – с раздражением говорит Шолохов. – Интеллигенции такой «художник» не знает. О молодежи судит по дочери соседа, которая учится в десятом классе. Такой писатель неизбежно окажется перед вопросом: «А что же я, собственно, знаю? О чем же я буду писать?»

Негодуя, говорит о тех «маститых» литераторах, которые пекут явно недозрелые вещи. Недавно один весьма уважаемый писатель издал книгу о гражданской войне. Критики, захлебываясь от восторга, хором кричали: «Какая большая тема поднята автором!» Тема и действительно большая, да в том-то и все дело, что писатель не в состоянии оказался ее «поднять». Спешка плюс незнание материала похоронили хороший замысел автора.

– Писатель не должен спешить, – подчеркивает Шолохов. – Ничего не может быть вреднее и опаснее спешки для литератора.

Сам Шолохов неуклонно следует этому правилу – не спешить. Неторопливость, тесно увязанная с огромным, напряженным трудом над каждой фразой, каждым словом – одна из категорий таланта Шолохова. Секретарь райкома партии Луговой раскрывает «производственные секреты» писателя. Бывает так, что Шолохов десятки дней пишет одну страничку, потом переписывает ее заново, правит бесчисленное количество раз и все-таки в итоге остается неудовлетворенным, принимается за работу сначала. Многие ли из наших литераторов могут похвалиться такой работоспособностью?!

* * *

Шолохов работает над четвертой книгой «Тихого Дона». Что можно сказать о дальнейшей судьбе героев романа. О Григории Мелехове? Об Аксинье Астаховой? Попыхивая трубкой, писатель обдумывает ответ. Потом весело улыбается. До полного окончания книги осталось не так уж много, и читатель может подождать. Вряд ли стоит сейчас говорить об этом.

– Существуют ли прообразы ваших литературных героев?

– И да и нет. Много, например, спрашивают о Григории Мелехове. Скорее всего, это образ собирательный.

Шолохов считает, что писателю невозможно списывать копии с людей и затем выводить их в книгах. Невозможно не потому, что живые люди бледнее книжных героев. Совсем наоборот. Но писатель берет от многих людей типические черты и создает типический образ. К Шолохову приходили двадцатипятитысячники. Они говорили: «Вы написали в «Поднятой целине» про Давыдова. Правильно написали. Меня вот тоже кулаки били…»

Значит, Давыдов был показан в характерной для того времени ситуации и был наделен характерными чертами.

Есть много примечательного в том факте, что вешенские жители с наивным упорством ищут и находят себе «родственников» – братьев, сестер, а порой и самих себя среди героев шолоховских книг. Настолько жизненны, настолько правдоподобны образы, созданные крупнейшим писателем-реалистом! Только истинному художнику дано так безраздельно владеть душой и сердцем читателя.

II

Следующая встреча с Шолоховым состоялась в декабре 1939 года. В эти дни на северо-западе разворачивались финские события. В ответ на провокации белофиннов Красная Армия железным потоком устремилась на Карельский перешеек, сметая на своем пути пресловутые сооружения линии Кирка – Маннергейма.

Автору этих строк довелось побывать на Карельском перешейке в момент начала первых боев. Потом неожиданно и круто повернулась корреспондентская судьба. Из-под Териоков наш путь лег на Дон, в далекую, заснеженную лютой зимой казачью станицу Вешенскую.

… За окном рабочего кабинета Шолохова классически мирный пейзаж. Подернутый первым голубоватым ледком Дон. Опушенная молодым, зыбким, словно лебяжий пух, снегом степь. Подпирающие край неба розовые искрящиеся столбы кизечного дыма.

А Шолохов? Как он чувствует себя в окружении этого идиллического вешенского пейзажа? Может быть, он настроен так же вот мирно? Может, не долетает сюда до него дыхание стремительно разворачивающихся под Ленинградом событий?

Вот когда Шолохову изменяет его обычная сдержанность! Он буквально забрасывает собеседника вопросами. Это горячее сердце бьется вместе с огромным сердцем всего советского народа.

Без улыбки выслушивает рассказ о поспешном бегстве благородного суоми, начальника финской пограничной стражи, забывшего в стражнице, на спинке кровати свои щегольские офицерские рейтузы.

– Они еще себя покажут. Драка будет большая. Впереди нас, вероятно, ожидает немало сюрпризов.

Предупреждает против настроений шапкозакидательства. Во время поездки в Скандинавию Шолохову мимоходом довелось побывать и в Финляндии. Приезжего человека с первых же шагов там поражает бешеный национализм, раздутый финскими правителями в стране до последних пределов. Еще в те времена советские консульства в Финляндии атаковывались бесчисленным количеством провокаторов. Издавна и тщательно белофинны готовились к войне с Советским Союзом. Естественно ожидать, что бои будут долгими и упорными. Белофиннов можно будет сломить только силой.

– Некоторые думают, что это будет легкая, увеселительная прогулка, – с иронией говорит Шолохов. – На самом же деле это будет тяжелая борьба с сильным, вполне подготовившимся врагом. Нельзя недооценивать сил и возможностей противника.

…Дальнейшее подтвердило полную справедливость этих слов.

* * *

В эти дни писатель работает особенно упорно. Близится к окончанию четвертая книга «Тихого Дона». Еще и еще раз Шолохов перечитывает написанное, лишний раз прослеживает жизненный путь своих героев, подводит к логическому завершению их судьбу. Ночи напролет Шолохов остается наедине с Григорием Мелеховым. Кто знает, сколько передумано за эти долгие, зимние вешенские ночи. Густая темь кроет станицу, даже поднявшийся на восточной окраине неба месяц не нарушает окрестной темноты, и во всей Вешенской лишь в одном окне шолоховского кабинета текучей желтизной мерцает свет. Окно тухнет лишь на заре, когда над Доном уже взмывают кверху густые сизые туманы и в станицу медленно крадется из степи серый, холодный рассвет.

В дни, когда дописывались последние главы и даже не главы, а последние странички, строчки «Тихого Дона», Шолохов получал особенно большое количество писем из разных концов страны. Многочисленные читатели «Тихого Дона» беспокоились о дальнейшей судьбе героев романа. Среди писем встречалось много трогательно-наивных, снабженных обильными советами, пожеланиями и даже требованиями. «Оставьте Григория Мелехова в живых», – просили одни. «Григорий должен жить!» – настаивали другие. «Ведь правда же, что Григорий будет большевиком?!» – требовали подтверждения третьи.

… Глядя в окно на Дон, на степь, на вытянувшийся темной полосой вдоль донского берега бор, Шолохов сердито говорит:

– Всем не потрафишь. Всем хочется хорошего, легкого конца. А если, скажем, конец будет пасмурным?

Шолохов оборачивается и вопросительно смотрит на собеседника.

– Ну а все же, что будет с Мелеховым?

Вопрос не праздный. Тысячи читателей с нетерпением ждут ответа.

Улыбаясь, Шолохов в свою очередь спрашивает:

– Помните, Тарас Бульба сказал Андрию: «Я тебя породил, я тебя и убью!»…

И уже серьезно, без улыбки продолжает:

– Могу только сказать, что конец обманет ожидания многих и многих. Последняя часть «Тихого Дона» должна вызвать разноречивые толки и суждения. И затем, нельзя ведь забывать, что писатель должен уметь прямо говорить читателю правду, как бы она горька ни была. Поэтому к оценке каждого художественного произведения нужно, в первую очередь, подходить с точки зрения его правдивости и убедительности.

…Теперь, еще и еще раз перечитывая уже успевший прошуметь среди читателей конец «Тихого Дона», думаешь, что только Шолохов мог так закончить книгу. Писатель до конца остался верен прямой и суровой жизненной правде. Он не увлекся соблазном спокойного и гладкого окончания романа, не побоялся еще раз встряхнуть мысли и чувства читателя, заставить его трезвыми глазами перечитать только что уже прочитанную книгу. Нельзя без волнения читать заключительные строчки романа, то место, когда бежавший из банды Фомина Григорий по мартовской ростепели перешел Дон, поднялся к дому и увидел сына. Прошедший трудный и бурный путь Григорий понимает, что сын – это и все, что еще роднило его с землей, что еще привязывало его к жизни. На этом и заканчивается роман. Возникает вопрос: «Мог ли быть конец иным, другим, может быть, оправдывающим Григория Мелехова, смягчающим его личную трагедию, примиряющим его с жизнью?» Теперь, когда читатели уже знают конец, стало полностью ясно, что все должно было решиться именно так, и только так, как это сделал писатель. Иного теперь уже не представляешь. Не мог Григорий Мелехов примириться с жизнью, с новыми порядками на земле, с советской властью. Может быть, попади бы Григорий на другую почву, в другую обстановку, и совсем он был бы другим, и не сложилась бы так трагически его судьба. Может быть, другие задатки дали бы ростки и, пожалуй, развились бы в бунтарствующем, анархиствующем Григории. А теперь он всеми своими корнями в старом и его тянет к этому старому, как к магниту. Ему страшно хочется послать к черту и революцию и контрреволюцию, осесть на землю и отдаться мирному хлеборобству. Казалось бы, ничего необычного нет в этом желании уставшего от людей и от жизни Григория. Но это только на первый взгляд. На самом же деле вся эта отрешенность Григория от жизни глубоко враждебна советской власти и тому новому, что она принесла с собой народу. Наступил бы час, и Григорий снова так же вот, как прежде, рубил бы красноармейцев. Недаром Михаил Кошевой говорит, что такие, как «уставший» от всего Григорий, еще опаснее, чем открытый враг. У командира белой повстанческой дивизии Мелехова старые счеты с советской властью. И не примирить уже его с ней, как не примирить друг с другом двух кровных смертельных врагов.

… И Шолохов не пошел по пути примирения. До конца верный себе, он закончил свой, изумительный по идейной и художественной мощи, роман так, как его мог закончить только большой настоящий художник.

В этой связи невольно приходит на память встреча с другим, не менее замечательным, уроженцем Дона А.С. Серафимовичем и сказанные им во время беседы слова о Шолохове.

Выходец с Дона, Серафимович – чистейшей воды казак. Он способен часами «гутарить» о Доне, о казачьей старине, с явным удовольствием и даже наслаждением «играет» донские песни, расспрашивает каждого донского человека о житье-бытье казаков подробно и с пристрастием.

Ну а раз уж разговор зашел о Доне, то как же можно обойти Шолохова. Так уж повелось, что там, где говорят о Доне, непременно вспоминают Шолохова.

А.С. Серафимович имеет непосредственное отношение к судьбе Шолохова как писателя. Он (Серафимович) был, пожалуй, первым, кто заметил и оценил яркий, самобытный талант молодого Шолохова. С тех пор не прекращается дружба двух замечательных писателей.

– Шолохов – огромный писатель, – сказал во время упомянутой встречи Серафимович. – Он силен в первую голову как крупнейший художник-реалист, глубоко правдивый, смелый, не боящийся самых острых ситуаций, неожиданных столкновений людей и событий.

И чуть помолчав, Серафимович, тряхнув головой, повторил:

– Огромный, правдивый писатель. И… черт знает как талантлив…

Последние слова Серафимович произнес с каким-то даже изумлением.

* * *

Следовало бы еще, пожалуй, рассказать о партийной деятельности Шолохова – члена бюро Вешенского райкома партии, о государственной деятельности Шолохова – депутата Верховного Совета СССР, о Шолохове – академике. Но невозможно в рамках одного небольшого очерка сказать всего о Шолохове.

Рост и развитие районов Северного Дона и, в частности, Вешенского района тесно связаны с именем Шолохова. Он, например, повседневно, по-хозяйски следит за благоустройством своей родной станицы – Вешенской. Вешенский водопровод, электростанция, театр казачьей молодежи – все это создавалось по инициативе и при помощи Шолохова. Нам рассказывали о том, как Шолохов бережно помогал становиться на ноги молодому вешенскому театру. Он приходил на репетиции, давал актерам творческие советы, указывал на недочеты, одобрял, сурово критиковал за ошибки. Актеру, игравшему роль Макара Нагульнова в пьесе «Поднятая целина», Шолохов советовал:

– Без нажима, без нажима. Больше сдержанности и, если хотите, скупости, но скупости выразительной в словах, жестах и даже в походке.

* * *

На обратном пути из Вешенской до первой железнодорожной станции мы ехали в кузове грузовика, куда набилось десятка полтора пассажиров – вешенских казаков и казачек. Наш сосед – краснолицый, рыжебородый казачина в надвинутом на самые глаза лисьем треухе солидно и басовито говорил:

– А Пантелей Прокофьевич мне кумом доводился… Родным кумом. И его сына Гришку я тоже хорошо знал.

… К этому приходилось привыкать.

Г. Лит
В гостях у писателя

Поезд № 76 приходил в Миллерово в половине третьего ночи. Наш проводник – суровая черноглазая женщина лет сорока, молчаливая и подтянутая – разбудила нас весьма заблаговременно. Глядя, как в окнах летит черная степь, мы стали расспрашивать, не знает ли случайно товарищ проводник, где можно остановиться в Миллерове – переждать до утра. «А вы не здешние? – спросила она. – Куда едете?» Мы сказали, что нам надо как-нибудь добраться до станицы Вешенской. «Не к товарищу ли Шолохову едете?» – «Да, если удастся, очень бы хотели его поглядеть». И тут эта строгая женщина в оставшиеся недолгие минуты проявила столько заботливости к нам, так подробно рассказывала, где лучше остановиться, да каким средством передвижения лучше ехать дальше, – что мы были просто тронуты. Даже лицо ее – сосредоточенное лицо немолодой рабочей женщины удивительно изменилось и потеплело. Она была так ласкова с нами, словно мы ехали к ее родным.

На станции нам сказали, что из Вешенской вечером пришла машина, которая утром возвращается в станицу, указали, где разыскать шофера.

– А вы не мореные с дороги? – спросил шофер, когда мы стали уговаривать его ехать, не дожидаясь утра, и захватить нас. – А то и дорога к утру трошки провянет. Ливень был.

Мы поняли, что нас уже окружают персонажи «Тихого Дона» и «Поднятой целины».

Сумасшедший степной ветер, яркие тяжелые звезды, вспыхивающие то и дело впереди зеленым светом, таинственные глаза лис, большие совы, мягко взлетающие из-под колес машины, бабочки, мгновенно воспламеняющиеся в свете фар и искрами улетающие в тьму, сжимающие сердце запахи незнакомых трав, ожидание близкого рассвета – все это никак не располагало ко сну, хотя дорога была длинная. От Миллерова до Вешек сто шестьдесят километров. Мы стали расспрашивать шофера, читал ли он книги Шолохова, нравится ли ему, был ли на самом деле такой Григорий, не живет ли и сейчас где-нибудь тут Аксинья? Правда ли, что дед Щукарь ездил в Москву с хором казаков, как мы прочли в газете? На все мы получили ответ. Первые два вопроса мы перестали задавать: тут все читали «Тихий Дон» и «Поднятую целину», эти подлинно народные книги; вопрос о том, понравились ли эти книги, всякий раз вызывал у наших собеседников, видимо, ощущение некоторой обиды на нашу бестактность, обиды, которая, впрочем, ради первого знакомства прощалась. Народ гордится своим писателем.

Мы уяснили одну любопытную сторону восприятия литературных образов. Сбивчиво и неохотно отвечали нам на вопросы относительно прототипов тех или иных шолоховских героев. Дело в том, что если и были люди, из черт которых складывались образы Аксиньи, Григория, то сами образы их настолько ярки, настолько жизненны, что живут в народном сознании не менее ощутимой, материальной жизнью, чем их, даже и в родных местах, забывающиеся «прототипы».

Несколько позже нам довелось совершить замечательную прогулку на катере вниз по Дону. Нашим штурманом был местный рыбак Чикиль (один из его предков был хромой). Чикилять – на донском наречии – хромать. Так с тех пор вся семья и называется Чикилями. Хотя у них есть настоящая фамилия и никто из них не хромает. Даже имя и отчество нашего Чикиля меньше знают, чем это его «уличное» имя. Мы плыли мимо широких заливных лугов, пойм, мимо лысеющих меловых гор, мимо ярко-желтых высоких яров. С песчаных гор взлетали цапли, прострочил реку, дергая черной головкой, уж. И на одном из поворотов, против густого кудрявого леса на том берегу, открылся красавец хутор, который в жизни называется Калиновским. Украшенный высокими, стройными деревьями, лежащий у подножия горы, весь в зелени, он долго заставляет вас оглядываться и оглядываться, пока не скроется за поворот. Но не только красота его волнует вас. Это и есть хутор Татарский. Здесь жили Григорий, Аксинья. Где-то на краю хутора стоял мелеховский курень. Чикиль со своим подручным озабоченно отыскивают это место; лицо Чикиля серьезно, ибо, с одной стороны, во всех куренях, которые разбросались по берегу, живут свои же знакомые казаки-колхозники, рыбаки, охотники; с другой стороны, именно где-то здесь жили (просто жили, а не «по тексту романа», как для испорченного читателя) Мелеховы. Где же этот мелеховский курень? И неожиданно для себя вы оказываетесь во власти этих переживаний неискушенного восприятия. Вы видите спуск к реке, где встречались дважды – в такие разные минуты своей жизни – Аксинья с Григорием. Чикиль точно укажет вам место. Вы торопитесь увидеть этот спуск, ищите его по берегу, но Чикиль замечает, что тут везде песок, а не написано, что Григорий ехал по песку… Вон то место – дальше. И вы уже с волнением и тоской узнаете место, которое вы видели когда-то давным-давно, но которое почти не изменилось. Так бывает, когда вы спустя многие годы возвращаетесь на места, где жили раньше очень близкие вам люди или даже где вы сами жили вместе с ними, где проходила ваша юность. Вам делается очень грустно, и вы внимательно всматриваетесь в знакомые очертания домов, улиц, деревьев, стараясь найти перемены и отыскивая то, что так до сих пор и не изменилось, так и стоит, как в те дни.

Узнали мы по дороге в Вешенскую и насчет деда Щукаря. Ни с какого определенного человека этот образ, оказывается, не списан. Наоборот, когда вышел шолоховский роман, в характере и облике одного из местных дедов нашли очень много общего с популярным героем «Поднятой целины». И его стали звать Щукарем. С этим именем он ездил в Москву. Это и сбило с толку репортеров.

Поразительная меткость образа, зоркость писательского глаза сделали героев Шолохова такими живыми. Читатели невольно ищут их вокруг себя.

Михаил Александрович очень молод. Многие эпизоды он писал по рассказам, воспоминаниям участников, восполняя недостающее тем огромным запасом живых наблюдений, который делает таким сочным его творчество. В одном колхозе нам пришлось видеть седого казака, который делился своими впечатлениями от описания походов и боев казачьих полков в «Тихом Доне». «Как, скажи, он… по пятам за нашим полком ходил!» – говорил казак, уснащая свою речь свойственной донцам крепостью выражений.

Уже совсем рассвело, когда мы выехали на базковский бугор. Хутор Базки лежит километрах в трех от переправы. На бригадных станах, которые мы проезжали, давно началась жизнь. Уже ползали тракторы-челябинцы.

С бугра открылся изумительно красивый в этих местах Дон. В утреннем легком тумане лежала на противоположном берегу станица Вешенская. Вскоре шофер показал нам голубой домик, с потешно возвышающейся над первым этажом вышкой. В этой вышке вот уже, должно быть, третий год обдумывалась, кропотливо рукой замечательного мастера, вдумчивого художника отшлифовывалась четвертая книга «Тихого Дона».

Подъехали к переправе. Мы уже были полны впечатлений и поняли, что хорошо сделали, пожертвовав традиционным югом и решив провести отпуск на донском «курорте».

* * *

Вскоре мы собрались с духом и отправились с визитом к писателю. Решиться на этот визит было трудно. Помимо понятной в этих случаях робости, нас останавливало то, что мы узнали уже здесь о Шолохове: товарищ Шолохов – как член бюро местного райкома партии – вел уже тогда огромную общественную работу. Он заслуживает почетное звание «инженера человеческих душ» не только своими произведениями, но и непосредственным, личным, повседневным участием в борьбе за социализм, которую ведут люди, поставляющие бесценный материал для его творчества. Мы думали, что Шолохов живет на Дону, чтобы быть ближе к источнику, который питает его творчество. Это так и не так. Прежде всего – это коммунист, работающий страстно, с высокой партийной принципиальностью, глубоко проникающий в самую гущу жизни, которую он отражает в своем творчестве и в переделке которой принимает участие как не отступающий перед трудностями, мужественный партийный работник.

Мы боялись досады на незваных гостей, боялись нарушить распорядок дня писателя…

Несмотря на исключительное несоответствие оригиналу всех портретов, которые нам пришлось видеть, мы сразу узнали этот мужественный чистый лоб, этот ястребиный нос, светлые, курчеватые, как он пишет, коротко остриженные волосы, зеленоватые, зоркие и чуть насмешливые глаза. Он невысок, у него крепенькая, ладная фигура.

Обаяние и гостеприимство этого человека редкостны. Ни тени неловкости не испытали мы ни в эту первую встречу, ни в последующие, встречаясь с Михаилом Александровичем на пляже, на охоте и у него дома.

К Шолохову идут со всеми своими заботами и горестями. Трогательно и наивно рассказывают о своих затруднениях. И всегда, если человек нуждается в помощи, Шолохов примет участие в нем, во всем, в чем может, пойдет ему навстречу. Случается, дело доходит до курьезов. Раз одна казачка поставила в тупик даже видавшего виды Михаила Александровича: она пришла к нему с жалобой на зятя, который хочет ставить в доме перегородку.

При нас пришла группа студентов-геологов, которые проводили свою летнюю практику на Дону. Михаил Александрович охотно их принял, около часу беседовал с ними. Хорошие, задорные ребята, изрядно начитанные, они очень тепло рассказывали о себе, расспрашивали и в то же время старались не ударить лицом в грязь перед любимым писателем и невольно держались с ним немножко запанибрата. Когда они просили его поторопиться, приналечь и закончить поскорее четвертую книгу романа, было такое впечатление, что им хочется похлопать его по плечу и сказать: «Ты уж смотри, старичишка, не подкачай! Будем ждать». Михаил Александрович шутил, стараясь попасть им в тон; трубка помогала ему прятать улыбку, только глаза озорно искрились.

Нас поразили благородство и скромность обстановки в квартире писателя. Вот уж поистине: «краснодеревщики не слали мебель на дом». Мы с чувством глубокого уважения вспоминали рассказ одного казака-колхозника о том, будто Шолохову хотели построить дачу, а он настоял, чтобы эти деньги пошли на ремонт вешенской школы. Не знаем, правда ли это. Во всяком случае, это похоже на Шолохова. Вешенскую школу мы видели. Ее недавно ремонтировали.

Михаил Александрович – прекрасный семьянин. У него тогда было трое детей; теперь растет еще дочка.

Дома у них всегда весело, шумно. Потому и выстроили, наверно, такой дом с вышкой: в вышке – кабинет. Михаил Александрович отнюдь не живет отшельником. К нему часто, даже слишком часто, прилетают на аэроплане репортеры, корреспонденты, фотографы, работники театра… Столица, в сущности, очень близко. Когда мы были раз у него, за чайным столом сидел один из московских писателей и другой приехавший из Москвы знакомый Михаила Александровича. Все над чем-то хохотали. Видно, все приезжающие чувствуют себя здесь просто и легко. Одного из москвичей называли «завкипом»: он сидел около самовара и, как мог, помогал хозяйке разливать чай во множество стаканов и чашек – заведовал кипятком.

Своих детей Михаил Александрович очень, видимо, любит. Нередко он потакает их желаниям, доставляя некоторые затруднения их матери, а то и приводя в трепет окружающих. Так, например, однажды, когда маленький Миша вдруг проявил внезапно проснувшийся интерес к бабочкам, любящий отец, сидя за рулем, устроил на своей перегруженной семейством и гостями многострадальной машине такую гонку за этими порхающими созданиями прямо по лугу, по кочкам, что москвичи, отвыкшие от автолихачества, сидели, вцепившись в борты мужественного автомобиля и стиснув зубы, чтобы не прикусить язык.

Михаил Александрович – страстный охотник. Да на Дону места такие, что не охотиться и не рыбалить, как тут говорят, невозможно.

Вот те немногие детали, которые удается сейчас вспомнить. Так всегда бывает, когда сталкиваешься в жизни с каким-нибудь очень большим явлением. Все ощущение его остается, а начнешь рассказывать – и говоришь о досадных мелочах. Словно не хватает времени для главного.

Уезжали мы, увозя живое впечатление от знакомства с огромным художником, подлинным писателем-коммунистом, человеком исключительной скромности, редкостно обаятельным в отношениях с людьми, своим творчеством, своей жизнью завоевавшим крепкое доверие народа, подлинным народным писателем.

Фильм «на Донских просторах»

Предложение Мих. Шолохова


Писатель Михаил Шолохов предложил Ростовской студии кинохроники создать в 1941 году звуковой документальный фильм «На донских просторах». В связи с этим предложением писателя, живущего в станице Вешенской, посетила группа творческих работников студии.

В беседе с киноработниками тов. Шолохов сказал, что многие кинооператоры и фоторепортеры, к сожалению, до сих пор еще показывают Дон поверхностно, слащаво, снимая на пленку одни и те же станицы.

Тов. Шолохов предложил показать в кино советский Дон сильным, красивым, таким, каким он есть в действительности. В фильме должны быть показаны широкие донские степи, которые простираются вплоть до Сталинграда, чудесные берега донской реки Хопер, многочисленные озера, поросшие густыми камышами. Необходимо также заснять жизнь и работу казаков – страстных охотников и рыболовов, колхозных садоводов.

Фильм «На донских просторах» должен быть оформлен донскими песнями и музыкой.

Сталинскому лауреату – Шолохову Михаилу Александровичу

Вешенский райком ВКП(б) поздравляет Вас, дорогой Михаил Александрович, с получением сталинской премии за выдающееся произведение советской литературы «Тихий Дон».

Ваша многолетняя работа высоко оценена партией и советским правительством.

Желаем Вам здоровья, творческих успехов в создании новых произведений, таких же хороших, как «Тихий Дон».

М. Штительман, Григорий Кац, В. Закруткин
Наш Шолохов

«Ранней весною, когда сойдет снег и оттает полегшая за зиму трава, в степи начинаются весенние палы. Потоками струится подгоняемый ветром огонь, жадно пожирает он сухой аржанец, излетает по высоким будыльям татарника, скользит по бурым верхушкам чернобыля, стелится по низинам… И после долго пахнет в степи горькой гарью от выжженной и потрескавшейся земли. Кругом весело зеленеет молодая трава, трепещут над нею в голубом небе бесчисленные жаворонки, толкутся на кормовитой зеленке прилетные гуси и вьют гнезда осевшие на лето стрепеты. А там, где прошлись палы, зловеще чернеет мертвая обуглившаяся земля. Не гнездует на ней птица, стороною обходит и зверь, только ветер крылатый и быстрый пролетает над нею и далеко разносит сизую золу и едкую темную пыль».

Михаилу Шолохову дано великое умение рассказать простыми песенными словами о юности нашего мира, в котором весело зеленеет молодая трава. Он умеет рассказать об удивительной, чистой любви и земной радости Аксиньи, о смертной скорби потерявшего путь Григория, чья жизнь стала черна, «как выжженная палами степь».

На левом берегу Дона, в станице Вешенской, окруженной пейзажами, которые теперь хорошо знакомы миллионам читателей, живет наш Шолохов – строгий, скромный, работящий, пытливый, умный, наш Шолохов – человек большой и красивой жизни, чьи произведения стали бесценным народным достоянием.

Рядом со своими героями живет писатель, ходит с ними на охоту, ездит на рыбалку, делит с ними нелегкие труды в райкоме партии, на колхозном собрании, в доме и в Верховном Совете.

Михаил Александрович Шолохов – большевик, писатель, академик – талантливо, правдиво и ярко отобразил великие годы в истории нашего народа. Советским правительством он награжден орденом Ленина, а сейчас удостоен нового почетного звания сталинского лауреата.

В сильных и смелых художественных образах Шолохов – патриот социалистической отчизны – повествует глубоко, взволнованно и верно о нашей жизни, о самом героическом периоде мировой истории. Его произведения помогают народу бороться за коммунизм. Это и есть высшая оценка деятельности гражданина Советской страны.

Шолохов продолжает в своем творчестве благотворные традиции реалистической литературы, давшей миру Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, Горького. Шолохов учит народ, учась у народа, у великой партии коммунистов, у человека, чье имя вдохновляет на подвиги во славу нашей родины – у Сталина.

Советская литература вправе гордиться многими своими победами. Нам дороги имена таких писателей революции, как Фурманов, Серафимович, Алексей Толстой, Фадеев, Всеволод Иванов, Николай Островский. И совершенно особое место занимает в нашем сердце автор «Поднятой целины» и «Тихого Дона». Среди многих голосов мы всегда отличим его мужественный, полнокровный, неторопливый, обаятельный рассказ.

Нет такого уголка в нашей стране, где бы не зачитывались вдохновенными шолоховскими страницами. Миллионы людей читают одно из самых величественных произведений нашей эпохи – роман Шолохова «Тихий Дон». Все ранние рассказы Шолохова были только своеобразным подступом к «Тихому Дону». Четырнадцать лет своей жизни посвятил Шолохов этому роману. («Тихий Дон» начат в 1926 году, закончен в 1940 году). Изучая жизнь и быт донского казачества, постоянно общаясь с живыми героями романа, с чисто научной добросовестностью и полнотой исследуя историю Дона и документы империалистической и гражданской войны, превосходно овладевая сокровищами народного творчества, Михаил Шолохов на протяжении четырнадцати лет создал монументальную эпопею.

«Тихий Дон» – не просто роман о донских казаках и не хроника мелеховской семьи; это, прежде всего, художественное произведение огромной философско-психологической глубины. Тщетно было бы сводить масштабы «Тихого Дона» к изображению горестной и бесславной судьбы Григория Мелехова и бесконечно спорить о возможностях обретения этим героем иных путей. Как истинный художник, как писатель, свободный от узколирического субъективизма, Михаил Шолохов словно идет по гребню высокого горного кряжа, откуда видны не только судьбы отдельных людей, но и исторические пути человечества.

Более ста лет тому назад, наблюдая ход восстания новгородских военнопоселенцев, Пушкин назвал это движение подлинной трагедией, требующей тревожно-взволнованного внимания художника, который, по мнению величайшего русского поэта, обязан был в такую эпоху отвернуться от «собачьей комедии» мелкотравчатой повседневности и обратить свои взоры к величественной, потрясающей трагедийности народного движения.

Как подлинный художник, Михаил Шолохов увидел прежде всего эту глубоко волнующую благородную трагедийность борьбы человечества за свободное будущее, чутким сердцем художника постиг тот несравненный по величию пафос общенародных страстей, который, вмешиваясь в судьбу человека, оставляет на этой судьбе свою печать. И счастье тому, кто поймет, куда несется величавый поток событий, и безраздельно соединит свою жизнь с движением этого потока; и горе тому, кто, ослепленный, устремит себя против движения. Печальна и жалка его участь.

Не боясь впасть в ошибку, можно сравнить философски-психологический замысел «Тихого Дона» с замыслом пушкинского «Медного всадника». Тот, кто поймет животворящий источник вечной красоты «Медного всадника», тот не может не понять смысла «Тихого Дона».

Подлинный и неповторимо прекрасный герой пушкинской поэмы – это сама история человечества, история, безудержно и неотвратимо стремящаяся вперед, история, художественно воплощенная в образе Медного всадника. Как и Пушкин, мы сострадаем бедному Евгению, чьи идеалы разбиты историей, мы печально следим за тем, как этот одинокий человек идет к гибели, но мы не можем не понять, что это неизбежный удел тех, кто хотел отстоять окно своей лачуги от великой стихии. И мы проникаемся чувством глубокой гордости за человечество и, грустно прощаясь с Евгением, приветствуем того, из чьих уст исходит творящее – «да будет!».

Мы взволнованы и встревожены судьбой Григория Мелехова, Аксиньи, Натальи, Дарьи; нас печалит одинокий и страшный конец Григория; но мы понимаем неизбежность такого – именно такого – конца; и проникаемся чувством гордости за нашу эпоху

и, постигая величие общенародного движения, слышим в шолоховской эпопее могучее, жизнеутверждающее – «да будет!».

По глубине проникновения в трагедийность событий, по изумительно широким горизонтам, по эпическому изображению сотен героев, чье общее имя – народ, по глубине философского обобщения «Тихий Дон» – несравненное произведение нашего времени.

Михаил Шолохов молод и крепок. Он создаст еще новые книги, в которых великая дума трудового народа о счастье и справедливости на земле, запечатленная в прекрасных образах, будет учить и волновать многие поколения. Он создаст книги, в которых с достойным величием будет отображена боевая, созидательная, бессмертная эпоха Сталина.

Неиссякаем заряд творческой энергии художника, чья воля питается соками родной плодоносной земли.

Со страниц шолоховских книг перед нами предстает мир в его сокровенном звучании: открыты людские души; трепетно шелестят под ветром зеленые с белым подбоем листья ясеней; невнятно и грустно считает кому-то непрожитые года кукушка; серенькая птаха пьет воду из дорожной колеи, запрокинув головку и сладко прижмурив глазок; из-под куста боярышника сочится бражный и терпкий душок прошлогодней листвы…

И мы благодарны поэту за мир, исполненный неповторимого и многоголосного звучания, живущий страстной, могущественной, всепобеждающей жизнью.

Чествование лауреата сталинской премии

27 марта состоялся вечер встречи трудящихся станицы и колхозников хуторов с лауреатом Сталинской премии – Михаилом Александровичем Шолоховым.

Здание театра колхозной казачьей молодежи не вместило собравшихся станичников.

Лауреата горячо приветствовали представители партийной и советских организаций, колхозники и учащиеся.

Встреченный овацией, в ответном слове тов. Шолохов указал на многие препятствия и помехи, встречавшиеся на его творческом пути (в частности, при выпуске 3-й книги «Тихого Дона» и 1-й книги «Поднятой целины»), которые были устранены благодаря помощи, вниманию и заботе Центрального Комитета партии и лично товарища Сталина.

Тов. Шолохов отметил также большую помощь, оказанную ему Вешенской партийной организацией, общественностью, казаками – колхозниками района.

– Присуждение Сталинских премий, – сказал он, – вдохновляет нас, лауреатов, на новые творческие победы, на то, чтобы еще больше славить нашу родину, нашу партию, взрастившую нас.

В заключение Михаил Александрович, отметив, что премии будут присуждаться ежегодно, заявил:

– Мне, как патриоту советского Дона, своей Ростовской области, было бы радостно, если бы список лауреатов области был продолжен нашей талантливой молодежью.

В художественной части выступили артисты театра, учащиеся педучилища и средней школы и колхозные казачьи хоры.

КОММЕНТАРИИ

Пролог

ШОЛОХОВ И СОВРЕМЕННОСТЬ

«Круглый стол» к 10-летию со дня кончины М.А. Шолохова.

Февраль 1994 года

Литературная Россия. 1994. 24 мая. Затем: Шолохов на изломе времени. М.: Наследие, 1995. Публикуется по тексту книжного издания.

1 В июне 1993 года Виктор Васильевич Петелин по конкурсу был зачислен ведущим научным сотрудником ИМЛИ имени А.М. Горького и возглавил Шолоховскую группу института, которой до него руководил Н. Федь, известный ученый и писатель, но в группе сошлись незаурядные специалисты со своим мнением и гонором, работать с ними оказалось нелегко. Осенью 1993 года на ученом совете ИМЛИ был учрежден межрегиональный Фонд имени М.А. Шолохова, с отделениями в Москве и Ростове-на-Дону. Президентом фонда избрали В.В. Петелина, вице-президентом В.Г. Левченко.

Проведение «круглого стола» – первая серьезная акция фонда.

2 Алексеев Михаил Николаевич (1918) – русский писатель, родился в крестьянской семье, учился в школе-семилетке и педагогическом техникуме, служил в армии, участник Великой Отечественной войны, сначала солдат, затем – офицер, завершил войну военным корреспондентом. Работал в Воениздате и учился на Высших литературных курсах при Литературном институте имени А.М. Горького. Роман «Солдаты» (1951) и повесть «Дивизионка» (1960) посвящены ратному подвигу русского солдата и офицера в Великой Отечественной войне; в романах «Вишневый омут» (1961), «Ивушка неплакучая» (1970–1974), в повестях «Карюха», «Хлеб – имя существительное», «Драчуны» показана русская деревня в самые тяжкие годы ее исторического бытования – сразу после коллективизации, во время войны, в тяжкие послевоенные годы, когда почти все хозяйство было разрушено.

В последние годы М. И. Алексеев работает над романом-эпопеей о русских воинах в битве за Сталинград, участником которой он был и выжил, роман так и называется «Мой Сталинград».

Занимал высокие должности в писательских союзах РСФСР и СССР. Много лет был главным редактором журнала «Москва», опубликовал множество выдающихся произведений, помогал молодым стать «на крыло».

Лобанов Михаил Петрович (1925) – русский критик, литературовед, автор множества статей о классиках и современных писателях, в том числе о Шолохове, Платонове, Леониде Леонове, Льве Толстом и др. Некоторые его высказывания не умещались в «прокрустово ложе» нормативной эстетики, разработанной невежественными служителями господствующей идеологии марксизма-ленинизма, односторонне представленной в их «трудах», что вызывало острую полемику в прессе. Профессор Литературного института имени А.М. Горького.

Бирюков Федор Григорьевич (1916) – литературовед, доктор филологических наук, профессор. Его статья «Снова о Мелехове», опубликованная в «Новом мире» (1965), привлекла внимание критиков и литературоведов своей острой полемичностью против устаревших и догматических высказываний Льва Якименко и др., трактовавших «Тихий Дон» и «Поднятую целину» с точки зрения господствующего вульгарного социологизма. Эта статья интересна и своевременна еще и тем, что в ней были поддержаны основные мысли статьи В.В. Петелина «Два Григория Мелехова» (Филологические науки. 1958. № 4), его же автореферата и защищенной диссертации «Человек и народ в романах М.А. Шолохова» (1961), его же книги «Гуманизм Шолохова» (1965).

Ф.Г. Бирюков – автор многих статей о М.А. Шолохове и книги «Художественные открытия Михаила Шолохова» (1976).

Кожгтов Вадим Валерианович (1930–2001) – критик, литературовед. Закончил филологический факультет МГУ и аспирантуру ИМЛИ имени А.М. Горького, где и занимался теорией литературы всю свою жизнь. В последние годы своей жизни В.В. опубликовал несколько книг по истории России, привлекших внимание своей остротой и своеобразием оценок прошлого и глубиной изученного им материала.

Семанов Сергей Николаевич (1934) – критик, историк, автор многих статей и книг о Гражданской войне. В 60-х годах увлекся литературной борьбой и написал несколько острых статей, вызвавших бурную реакцию. Автор книг о М.А. Шолохове. Возглавлял в «Молодой гвардии» редакцию «Жизнь замечательных людей», способствовал выпуску многих превосходных книг о русских воинах, ученых, писателях. Одно время работал главным редактором журнала «Человек и закон», оставаясь борцом за справедливость, за правду, за истинное. Без объяснения причин был уволен в отставку.

Недавно выпустил в свет книги об Андропове, Брежневе, Несторе Махно и др.

Васильев Владимир Васильевич (1944) – критик, литературовед. Автор книг «Сопричастность жизни» (1977), «Андрей Платонов» (1982), статей о М.А. Шолохове.

Левченко Виктор Григорьевич (1953) – критик, литературовед. Член Шолоховской группы, работавшей над научной подготовкой к изданию «Тихого Дона».

Шолохов Михаил Михайлович (1935) – сын М.А. Шолохова. Работает над книгой воспоминаний об отце. Книга «Об отце» вышла в издательстве «Советский писатель» в 2004 г.

Рымко Евгений Петрович — дипломат.

Айвазян Михаил Арамисович — заведующий Рукописным отделом ИМЛИ.

Михайлов Олег Николаевич (1932) – критик, литературовед, прозаик. Автор книг о Бунине, Куприне, Державине, Суворове, Кутузове, Ермолове, романов «Час разлуки» и «Пляска на помойке».

Проскурин Петр Лукич (1928–2002) – русский писатель, автор романов «Горькие травы» (1964), «Исход» (1967), «Камень сердолик» (1968), «Судьба» (1973), «Имя твое» (1978) и др. Награжден всеми орденами СССР за литературную деятельность, лауреат Государственных премий РСФСР и СССР.

Колодный Лев Ефимович (1932) – журналист, писатель, автор книг о Москве. В последние годы стал известен как шолоховед, разыскавший рукописи первых двух книг «Тихого Дона», установивший через Институт судебной медицины их подлинность, описавший их в книгах «Кто написал «Тихий Дон» (1995) и «Как я нашел «Тихий Дон» (2000), опубликовавший письма М.А. Шолохова Е.Г. Левицкой, которой посвящен рассказ «Судьба человека».

3 Предваряя дискуссию, «Вопросы литературы» (1989, № 8) писали: «Выступая по Центральному телевидению, историк Р.А. Медведев упомянул в числе своих работ книгу «Загадки творческой биографии Михаила Шолохова», вышедшую в 70-х годах двумя изданиями во Франции и в Англии. После этого к нам поступило много писем с вопросом (пользуясь выражением из нашей собственной анкеты), почему мы молчим, почему не ознакомим читателей с позицией историка и не выскажем свою точку зрения.

В самом деле, проявляя нерадивость или робость в изучении жизни и творчества крупнейшего советского писателя, мы рискуем создать своими же руками некий «шолоховский вопрос», наподобие вопроса «шекспировского», кстати, упоминаемого как прецедент в книге Р. Медведева.

Вопрос о том, «кто написал пьесы Шекспира», возник на почве слабой изученности биографии великого драматурга. Со времени появления первой части «Тихого Дона» прошло уже более шестидесяти лет, однако еще нет ни академического издания этой эпопеи, ни подробной, документированной биографии М. Шолохова. И если шекспировские соотечественники в свое оправдание говорят, что при жизни Шекспира и по меньшей мере два века спустя после его смерти не существовало литературоведения как науки, не было ни основательной текстологии, ни систематического изучения архивов, то нам подобные отговорки помочь уже не могут…» (С. 148).

Здесь же опубликованы статьи: Рой Медведев «Предисловие к публикации», Г. Ермолаев (Принстон, США) «О книге Р.А. Медведева «Кто написал «Тихий Дон»?» (Париж, 1975), Рой Медведев «Загадок становится все больше» (Ответ профессору Герману Ермолаеву), С. Семанов «Остановимся и поразмыслим. По поводу публикации Роя Медведева и Германа Ермолаева.

Обсуждение «Шолоховского вопроса» было продолжено на страницах «Вопросов литературы» (февраль 1991) и др.

4 К 90-летию М.А. Шолохова, к маю 1995 года, Шолоховская группа подготовила к изданию и опубликовала сборник «Шолохов на изломе времени». Статьи и исследования. Материалы к биографии писателя. Исторические источники «Тихого Дона». Письма и телеграммы. Составитель и ответственный редактор В.В. Петелин. М.: Наследие, 1995; научное издание «Тихого Дона». Воениздат, 1995. Под общей редакцией и с предисловием В.В. Петелина. А главное – организовала и успешно провела Шолоховскую конференцию на тему: «М.А. Шолохов – великий русский писатель XX века», которая длилась два дня и на которой выступили все ведущие ученые-шолоховеды из разных городов России, а также из Швеции, Китая и др. зарубежных стран.

На открытии конференции выступили Валентин Варенников, недавно вышедший из Бутырки как участник ГКЧП, руководящие общественные и политические деятели Дона и Кубани, выступили с резкими политическими обвинениями в адрес кремлевского диктатора и его клики.

Эта конференция имела шумные последствия: один из научных сотрудников ИМЛИ тут же подал в отставку, мотивируя это решение тем, что в ИМЛИ проводятся такие конференции, а через несколько месяцев Шолоховскую группу распустили… На несколько лет шолоховская тема исчезла из планов ИМЛИ, лишь в 1996 году была запланирована подготовка сборника «Письма» М.А. Шолохова – за один год разыскать в архивах, подготовить комментарии! – а потом сказать, что

В.В. Петелин, председательствовавший на конференции, не справился с заданием, понизить его в должности, а затем вообще создать невыносимые для научной работы условия. С этим заданием блестяще справился заведующий отделом Новейшей русской литературы А. Ушаков, никчемный научный работник, но превосходный интриган, умевший с полуслова понимать начальство.

В шолоховедении и в истории ИМЛИ это важный эпизод, а потому процитирую некоторые документы, свидетельствующие об ошибочной позиции и неверном решении руководства ИМЛИ:

Директору Института мировой литературы им. А.М. Горького

Ф. Ф. Кузнецову

Уважаемый Феликс Феодосьевич!

Вам известно, что Шолоховская группа прекратила свое существование.

После долгих и мучительных размышлений я пришел к выводу, что это решение, продиктованное вроде бы объективными обстоятельствами (обнаружены черновые рукописи первых двух книг «Тихого Дона», но эти материалы пока недоступны для изучения), ошибочно и с экономической точки зрения, я уж не упоминаю о других сторонах принятого решения.

ИМЛИ вложил огромные средства в подготовку академического издания «Тихого Дона»; Шолоховская группа за восемь лет проделала большую исследовательскую работу (особенно в 1994–1995 гг., за этот период работы несу ответственность), выбрала, подготовила и опубликовала основной источник текста – издание «Тихого Дона» в 1941 году.

После этого Шолоховская группа полтора года работала над выявлением разночтений и вариантов по опубликованным изданиям, заслушала и обсудила подготовку первой и третьей книг, Ф. Бирюков и В. Васильев приступили к завершению проделанной работы, С. Семанов и В. Левченко готовы были представить к обсуждению выявленные ими разночтения и варианты, но группа была распущена.

Получается, что Шолоховская группа все эти восемь-девять лет работала вхолостую, накопленные богатства пропадут, не дав ожидаемого результата.

В. Васильев и С. Семанов приступили к новой работе, не завершив и не отчитавшись перед ИМЛИ за эти восемь лет.

Прошу Вас вернуться к решению о роспуске Шолоховской группы, восстановить ее и поставить вопрос о завершении начатой работы.

23 мая 1996 г.

В. В. Петелин

Неоднократно выступал с этими предложениями на ученом совете, на заседаниях дирекции с сотрудниками отдела Новейшей русской литературы, но все попытки уговорить изменить решение оканчивались полным поражением: раз есть черновые рукописи первых двух книг «Тихого Дона», то готовить научное издание романа, дескать, мы не имеем права, дескать, это противоречит принципам академической науки.

После очередной моей атаки Ф.Ф. Кузнецов, наконец, не выдержал и сказал:

– А почему бы вам не подать заявку в Российский государственный научный фонд? А мы поможем утвердить эту заявку в РГНФ…

И действительно, авторитетные члены РГНФ, научные сотрудники ИМЛИ, помогли утвердить нашу заявку на продолжение работы над подготовкой научного издания «Тихого Дона» по опубликованным источникам, и мы получили возможность продолжить эту работу.

И вот до сих пор стоит передо мной мучительный вопрос: почему в ИМЛИ нельзя, а в РГНФ можно?..

Сейчас в Шолоховской группе (ее восстановили, как только приобрели рукописи «Тихого Дона») много случайных людей, пришедших к Шолохову на волне огромного интереса общества к рукописям и Шолохову вообще: кто занимался Маяковским, кто Есениным, кто революционными демократами, кто философом Федоровым…

А Шолоховская группа в составе уникальных специалистов – Федора Григорьевича Бирюкова, Владимира Васильевича Васильева, Виктора Григорьевича Левченко, Сергея Николаевича Семанова, Виктора Васильевича Петелина (руководитель) – исчезла в мутных водах кремлевского беспредела времен Ельцина.

5 М.М. Шолохов опубликовал письма М.А. Шолохова М.П. Шолоховой в книге «Отец был прост и мужественен. Ростов-на-Дону, 1999, и журнале «Слово», 2002, № 2.

Часть первая
Корни. Детство. Юность

В.Н. Запевалов. ПЕРВОИСТОКИ ЛИЧНОСТИ И СУДЬБЫ

К творческой биографии М.А. Шолохова


Шолохов на изломе времени. М.: Наследие, 1995. Печатается по тексту этого издания.

Запевалов Владимир Николаевич — ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.

1 Шолохов М. Слово о Родине. М., 1980. С. 392.

2 Статистическо-хозяйственный очерк земли Войска Донского, составленный профессором С.М. Ходецким. СПб., 1853.

3 См.: Рычнев Г. Отец писателя // Советский Дон. 1989. 21 февр.

4 Колодный Л. История одного посвящения. Неизвестная переписка Шолохова // Знамя. 1987. № 10. С. 181.

5 Котовсков Вл. Шолоховская строка. Ростов н Д., 1988. С. 167.

6 Шолохов М.А. Автобиография // Лазоревая степь. Донские рассказы. 1923–1925. М., 1931. С. 3. См. также: Рымко Е. Соавтор – жизнь // Лит. газета. 1985. 5 июня.

7 Там же.

8 Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. М., 1967. Т. IX. С. 47.

9 См.: Огонек. 1985. № 24. С. 21.

10 Рымко Е. Соавтор – жизнь // Лит. газета. 1985. 5 июня.

11 Горький М. Две беседы. М.: Молодая гвардия, 1931. С. 20.

12 Левицкая Е.Г. На родине «Тихого Дона». Записки // Огонек. 1987. № 17. С. 7.

13 Там же. С. 8.

14 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Юб. изд. М., 1937. Т. 47. С. 202.

15 См.: Чукарин П. Ученик Богучарской гимназии // Подъем. Воронеж. 1974. № 2. С. 163.

16 См.: Шолохов М. // Правда. 1966. С. 158.

17 См.: Рычнев Г. Юность Шолохова // Советская литература и классические традиции. Вильнюс. 1987. С. 76–80.

18 Там же.

19 Шолохов о просчетах во времена коллективизации // Московские новости. 1987. № 28. 12 июня. С. 9.

20 Запев алое В.Н. Неизвестная автобиография М.А. Шолохова // Русская литература. 1986. № 4. С. 196.

21 Бондарев Ю. Собр. соч.: В 6 т. М., 1984. С. 343.

А. Сергин. ШОЛОХОВА С ДЕТСТВА ЛЮБЛЮ

Большевистский Дон. 1946. 27 января.

Печатается по газетной публикации.

Сергин Александр Иванович (1896–1981) – родился в станице Усть-Медведицкой, в которой закончил церковно-приходскую школу. После смерти мужа Ивана Сергина в 1905 году Ольга Михайловна Сергина (1869–1948), сестра Александра Михайловича Шолохова, переехала к нему в хутор Кружилин с детьми Иваном, Александром, Владимиром и Марией. А вскоре после этого у Шолоховых родился Михаил, которого воспитывали всей дружной семьей, особенно привязался к нему девятилетний в то время Александр, ставший сначала «нянькой», а потом «дядькой», то есть наставником.

Участник Первой мировой войны, был разведчиком, за храбрость и отвагу получил полный бант Георгиевских крестов. В годы Гражданской войны был на стороне белых, служил в Добровольческой армии, о чем Михаил Шолохов сообщает в письме Марии Петровне в 1926 году, как раз в то время, когда окончательно формировался творческий замысел «Тихого Дона». О первой жене Александра Ивановича, Зинаиде, Михаил Шолохов упоминает как о «гречанке».

В годы Великой Отечественной войны сначала вместе с семьей Шолоховых эвакуировались в город Камышин и Сергины, но потом А. Сергии с семьей уехал в Сибирь. После войны вернулись в Вешенскую. Александр Иванович Сергин в станице Вешенской работал и в райфо, и директором Дома культуры, и в лесхозе.

М.А. Шолохов часто бывал у Сергиных, а Сергины бывали в доме Шолоховых.

Здесь использованы сведения из биографической справки, предоставленной ГМЗШ, и воспоминания Л.А. Селезневой, дочери А.И. Сергина.

И еще один раз мелькнет в газете фамилия Сергина: Александр Иванович в заметке «В защиту зеленого друга» выступает за рачительное хозяйское отношение к зеленым насаждениям в станице: а то получается, что одни сажают, а другие варварски уничтожают.

И подписано: А. Сергин, пенсионер.

Т. Мрыхин, учитель. ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ

Донская правда. 1955. 24 мая.

Печатается по газетной публикации.

Мрыхин Тимофей Тимофеевич (1988–1961) – родился в станице Мигулинской. Несколько лет учился в Тифлисском учительском институте. Начал педагогическую деятельность в хуторах и станицах области Войска Донского после учительской семинарии. С 1911-го по 1914 год работал учителем церковно-приходской школы в станице Каргинской.

Снимал квартиру по соседству с Александром Михайловичем Шолоховым. Молодой, общительный, грамотный и начитанный, Т. Мрыхин пришелся по душе Александру Михайловичу, который и пригласил его давать первые уроки своему 6-летнему сыну Михаилу, с малых лет увлекшемуся рыбалкой и все дни пропадавшему на речке.

Юному Михаилу повезло: первый учитель был не только прирожденный педагог, но и регент школьного хора, он хорошо знал русскую классическую и народную музыку, хорошо знал и пел донские казачьи песни. И все это вместе как бы незаметно входило в душу впечатлительного мальчика, жадно впитывавшего все, что окружало его.

Т. Мрыхин лишь тактично направлял эту «жадность», а точнее сказать – природный дар.

После этих занятий Михаил Шолохов сразу поступил во второй класс станичной школы, где преподавателем был Копылов, один из персонажей «Тихого Дона».

Сразу после окончания Гражданской войны Т. Мрыхин продолжает работать учителем математики в хуторах станицы Каргинской, а в самой станице организовал драмкружок, активным участником которого стал и 16-летний Михаил Шолохов.

Здесь и были поставлены первые драматические опыты юного Шолохова, выдававшего написанные им злободневные сценки за труд одного из своих товарищей, пожелавшего остаться неизвестным. Но опытный Тимофей Тимофеевич вскоре понял, что эти сценки, острые и злободневные, принадлежат самому Михаилу Шолохову.

II в 30 —40-х годах Т.Т. Мрыхин часто встречался с М.А. Шолоховым, бывало, и занимался с его детьми, когда в этом возникла необходимость, пусть и не частая, дети Шолохова учились хорошо.

За многолетний учительский труд Т.Т. Мрыхин был награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалью «За доблестный труд в Великую Отечественную войну».

П. Чукарин. УЧЕНИК БОГУЧАРСКОЙ ГИМНАЗИИ

Подъем. 1974. № 2.

Печатается по тексту этой публикации.

Чукарин П.Е. – редактор вешенской газеты «Большевистский Дон», секретарь М.А. Шолохова.

1 Ушинский Константин Дмитриевич (1824–1870) – русский педагог, писатель, автор книг для первоначального классного чтения «Детский мир» (1861) и «Родное слово» (1864), многих других книг по вопросам педагогики.

Т.К. Подтыкайло. ГИМНАЗИЧЕСКИЕ ГОДЫ

Сельская новь. Богучар. 1965, 23 мая. Затем: Советский Дон. 1965.

19 декабря. Печатается по второй публикации.

Подтыкайло Георгий Константинович — главный врач туберкулезного диспансера.

А. Никонков. М.А. ШОЛОХОВ В БОГУЧАРЕ

Коммуна. Воронеж. 1965. 31 октября. Затем: Советский Дон. 1965.

19 декабря. Печатается по второй публикации.

Иван Топчиев. НАСТАВНИЦА ШОЛОХОВА

Коммуна. 1984. 8 августа. Печатается по первой публикации.

А. Палшков. МОЛОДОЙ ШОЛОХОВ

(По новым материалам) <1964>. Дон. 1964. № 8. Публикуется по тексту журнального издания.

Палшков А. (1930). Окончил филологический факультет МГУ. Это первая его статья о М.А. Шолохове.

1 Беккер М. Крестьянский литературный молодняк / / Журнал крестьянской молодежи. 1926. № 1. С. 15.

2 Серафимович А. Предисловие // В кн.: М. Шолохов. Донские рассказы. М.: Новая Москва, 1926. С. 3.

3 Сергин А.И. Шолохова с детства люблю // Большевистский Дон. Вешенская. 1946. 27 января. № 11. С. 1.

4 «В годы гражданской войны (1919) ушел из 5 кл. гимназии». (М. Шолохов. Автобиография. Вешенская, 1948. Незаверенная машинописная копия. Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В.И. Ленина, ф. 198, п. 15, ед. хр. 30).

5 Ota Ginz., S mladym Solochovem (Vzpominka k padesatinam spisovatelivym). «Literarni Noviny». Praha, kvetna, 1955, № 21, s. 9.

6 Боляров Димо. Среща с Михаил Шолохов. София / / Народна култура. 1959. 10 октября. № 41. С. 5.

7 См. о них в статье В. Гуры «Правда жизни и мастерство художника. В творческой лаборатории М. Шолохова» // Дон. 1957. № 5. С. 145, 147–148.

8 Гура В. Назв. работа. С. 147.

9 Шолохов М. Собр. соч.: В 8 т. М.: Гослитиздат, 1956–1960. 1960. Т. 8. С. 382. (В дальнейшем при ссылках на это издание том и страницы указываются в тексте цифрами в скобках.)

10 Серафимович А. С. Собр. соч.: В 7 т. М.: Гослитиздат, 1960. Т. 7. С. 286.

11 Там же. С. 287.

12 Там же. С. 286.

13 Государственный архив Ростовской области. Шахтинский филиал, ф. Р-760, ед. хр. 174, л. 3 об. (При дальнейших ссылках: Ростовский облархив – ГАРО, его филиал в г. Шахты – ГАРОШ. Номера единственных описей фондов Р-760, Р-767 ГАРОШ не указываются.)

14 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 163, л. 35.

15 Madeleine Riffaund. Conversation a batons rompus avec Mikhail Cholokhow. (Un grand ecrvivain sovietique a Paris). «L’Humanite». Paris, 20 avril 1959, p. 2.

16 Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ф. 17, оп. 12, ед. хр. 165, л. 30. (При дальнейших ссылках – ЦП А И МЛ.)

17 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 73, л. 87.

18 Там же, ед. хр. 54, л. 65; ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп.12, ед. хр. 165, л. 29. В последнем документе говорится, что видную роль в организации этого мятежа играл активный участник Верхне-Донского контрреволюционного восстания, белогвардейский полковник из простых казаков Платон Рябчиков. Рябчиков вынужден был сдаться советским властям. М.А. Шолохов показывает его в «Тихом Доне» помощником Григория Мелехова во время Верхне-Донского восстания (ч. VII, гл. XXVIII и след., а также ч. VIII, главы XXVIII и XXIX), говорит и о его аресте (5, 371).

19 См. о нашествии махновских банд: ГАРОШ, ф. Р-760; ед. хр. 54, л. 65 обл. «Советское строительство на Дону». Ростов-на-Дону. 1920, № 3. С. 45; Верхне-Донская правда. Вешенская. 1920. 3 октября. № 23. С. 3.

20 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 57, л. 4.

21 Там же, л. 19 об.

22 Потапов К. «Тихий Дон» Михаила Шолохова // Мих. Шолохов. «Тихий Дон». М.: Кн. 4. Гослитиздат, 1953. С. 450.

23 Гура В.В., Абрамов Ф.А. М.А. Шолохов. Семинарий. Изд. 2-е, доп. Л.: Учпедгиз. Ленинградское отделение, 1962. С. 165.

24 Верхне-Донская правда. 1920. 11 декабря. № 33. С. 1.

25 Верхне-Донская правда. 1920. 11 декабря. № 33. С. 1.

26 Байкальский Петр. Мнение одностаничника // Молот. Ростов-на-Дону. 1928. 14 ноября. № 2164. С. 5. (Этот материал я так и не нашел, просмотрев газету за ноябрь 1928 г. – В. П.)

27 Шолохов Конст. На поверке – Михаил Шолохов // Молот. Ростов-на-Дону. 1934. 29 июля. № 3945. С. 3.

28 Лимарева М.М. Могучий талант // Большевистский Дон. 1946. 3 февраля. № 14. С. 2.

29 Байкальский Петр. Мнение одностаничника // Молот. Ростов-на-Дону. 1928. 14 ноября. № 2164. С. 5.

30 Лимарева М.М. Могучий талант // Большевистский Дон. 1946.

3 февраля. № 14. С. 2.

31 Там же.

32 Погодин Ник. Письмо друзьям / / Большевистская смена. 1936. № 160. С. 3.

33 О том, что работа Шолохова на педагогическом поприще предшествовала его службе в продорганах, свидетельствует также высказывание писателя в другой автобиографии: «С 1920 г. по 1923 г. работал служащим в стан, ревкоме ст. Каргинской, потом – некоторое время – учителем в нач. школе, в 1921 – 22 гг. служил продработником на Дону». (Шолохов М. Автобиография. 1948. Отдел рукописей ГБЛ, ф. 198, п. 15, ед. хр. 30.)

34 ЦПА НМЛ, ф. 65, on. 1, ед. хр. 30, л. 10 об., 15, 81, 82; ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 54, л. 59 об.;

Трудовой Дон. 1921. 14 декабря. № 119. С. 3;

Верхне-Донская правда. 1921. 4 июня. № 5. С. 1 и 20 октября. № 17. С. 2;

9-я стрелковая Донская дивизия. Исторический очерк к десятилетию существования. 1920–1930. Ростов-на-Дону. Северный Кавказ. 1930.

40 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 223, л. 7, 34 и 87;

Верхне-Донская правда. 1921. 22 октября. № 16. С. 1 и 16 ноября. № 21. С. 2;

Трудовой Дон. 1921. 14 декабря. № 119. С. 3;

9-я стрелковая Донская дивизия. Исторический очерк…». С. 61.

41 Зверства бандитов // Верхне-Донская правда. 1921. 20 октября. № 17. С. 2.

42 Ср.: ЦПА НМЛ, ф. 17, оп. 13, ед. хр. 302, л. 1–5, 49, 50, 89 об., 97 об.;

ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 54, л. 40–40 об., 59–59 об.; ед. хр. 138, л. 14; ед. хр. 154, л. 268; ед. хр. 223, л. 7, 34 и др.;

9-я стрелковая Донская дивизия. Исторический очерк…» С. 60–61;

Верхне-Донская правда. 1921. 4 июня. № 5. С. 1;

Трудовой Дон. 1921. 14 декабря. № 119. С. 3; 1922. 25 марта. № 202.

С. 2; 1922. 29 апреля. № 229. С. 2; 1922. 30 апреля. № 230. С. 4.

43 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 12, л. 74, 75, 76; ед. хр. 227, л. 39–39 об.; ф. Р-767, ед. хр. 2, л. 32–32 об.; ед. хр. 3, л. 32.

44 ГАРОШ, ф. Р-767, ед. хр. 2, л. 6.

45 Вахнин С. Т. Шолохов оправдает наше доверие // Большевистский Дон. 1946. 27 января. № 11. С. 1.

46 ГАРО, ф. Р-1891, on. 1, ед. хр. 1546, л. 83 об. – 84, л. 82.

47 Алтухов Я. Писатель М. Шолохов на трибуне чистки // Большевистский путь. Миллерово. 1934. 30 июля. № 168. С. 1.

48 ГАРО, ф. Р-1891, on. 1, ед. хр. 1550, л. 316.

49 Трудовой Дон. 1922. 27 апреля. № 227. С. 2.

50 Погодин Н. Серьезно, внимательно, осторожно. (На выпуске продкурсантов.) Трудовой Дон. 1922. 28 апреля. № 228. С. 2.

51 На работу в Верхне-Донской округ Шолохов был назначен 29 апреля (ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 83, л. 51 и 65). 4 мая вся верхнедонская группа инспекторов получила командировочные удостоверения – мандаты. Такой мандат, выданный Шолохову, сохранился в Шахтинском архиве (ГАРОШ, ф. Р-768, ед. хр. 14, л. 78–78 об.). Есть и другой документ – денежно-вещевой и продуктовый аттестат, выписанный 6 мая на всех 20 человек, отправляющихся в Верхне-Донской округ. Их фамилии перечислены на обороте аттестата, в том числе и фамилия М.А. Шолохова (ГАРОШ, ф. Р-768, ед. хр. 39, л. 4–4 об.).

52 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 154, л. 361–361 об.

53 Там же, ед. хр. 209, л. 13 об.

54 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 145, л. 105–106 об.

55 Там же, ф. Р-768, ед. хр. 33, л. 140–140 об.

56 Там же, л. 142.

57 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 138, л. 42 об.

58 Трудовой Дон. 1922, 5 октября. № 360. С. 3.

59 ГАРОШ, ф. Р-760, ед. хр. 208, л. 1.

Григорий Рычнев. РАССКАЗЫ О ШОЛОХОВЕ

Григорий Рычнев. Рассказы о Шолохове. Страницы из биографии. Кто он и каким был. Дорогами Мелехова. Область Войска Донского. Станица Вешенская. 1992. Издано за счет средств автора. Публикуется по тексту этого издания.

1 Рычнев Григорий Федорович (1953) родился и проживает в Вешенской, учился в сельскохозяйственном техникуме в Новочеркасске и педагогическом институте в Воронеже. Работал учителем русского языка и литературы в школе, научным сотрудником в Государственном музее-заповеднике М.А. Шолохова. Фермер, занимается сельским хозяйством, в свободное от работы время – писатель.

2 Как пчела, от цветка к цветку собирающая мед, так и Г. Рычнев вот уже многие годы, с 1984-го, собирает свидетельства от земляков-старожилов о жизни и личности Михаила Александровича Шолохова.

Листки бумаги и авторучка всегда при нем, как научный сотрудник музея-заповедника М.А. Шолохова, хорошо знает, где могут быть интересные для него люди – в хуторе Кружилине, где Шолохов родился, в Зарайске, где корни Шолоховых.

Первые главы книги «Рассказы о Шолохове» так и называются – «В Кружилином. Корни», «В Зарайске».

В этих главах есть интересные подробности, уточняющие наши познания о корнях М.А. Шолохова, о первых его шагах на донской земле.

Так, В.Н. Запевалов сообщает, что родители А.М. Шолохова были против брака его с Анастасией Даниловной Черниковой, а Г. Рычнев высказывает, опираясь на свидетелей, другую версию: «Александр Михайлович Шолохов работал одно время у Попова скупщиком скота, водил гурты до станции Чертково. Там, в Ясеневке, он и познакомился с Анастасией Черниковой. А ее родители были против этого знакомства. И вскоре для Анастасии подыскали жениха, просватали в хутор Каргин за урядника Стефана Кузнецова. Судьба его пока остается неизвестной, возможно, он погиб в войну с Японией 1904–1905 годов» (с. 7).

Эта версия правдоподобнее: родители Анастасии могли предположить, что купеческий сын мог просто «побаловаться» с красивой горничной и бросить ее, как бывало до этого сотни и тысячи раз, а тут все «по чину», сватовство, свадьба и пр. И как только Анастасия ушла от Кузнецова и вернулась к Поповым в Ясеневку, Александр Михайлович вновь возобновил знакомство с Анастасией, замужней женщиной, казачкой, вскоре ставшей не венчанной женой А.М. Шолохова, вне брака родившей 24 мая 1905 года Михаила, записанного по матери – Кузнецовым. И только после бракосочетания в июле 1913 года отец имел законное право усыновить своего сына Михаила.

Г. Рычнев приводит запись из «Метрической книги бракосочетания в 1913 году», обнаруженной заведующим Каргинским домом-музеем П.Я. Донсковым в церковных документах: «Под порядковым номером 51 в графе «месяц и день» отмечено: «июль, 29». В следующей колонке сведения о женихе: «Мещанин Рязанской губернии города Зарайска Александр Михайлович Шолохов, православного исповедания, первым браком». Далее: «Лет жениху: 48».

О невесте такая запись: «Еланской станицы (хутора Каргина) вдова казака Анастасия Даниловна Кузнецова, православного исповедания, вторым браком. Лет невесте: 42» (с. 16).

Автор цитирует и весьма любопытное письмо краеведа В.И. Полянчева из Зарайска, адресованное в музей-заповедник М.А. Шолохова: «Предки Михаила Александровича Шолохова действительно жили в Зарайске. По старинным платежным, ревизским, писцовым и переписным книгам установлено, что генеалогическое древо летописца советской эпохи своими корнями уходит в многовековую глубину нашего края. В документах за 1715 год литературоведом В.И. Стариковым обнаружены упоминания о первых Шолоховых. Дальний предок писателя прапрапрадед Фирс Шолохов уже тогда обживал окраинную Пушкарскую слободу. Зарайские пушкари появились в Петровскую эпоху, или вскоре после замечательной победы над шведами в Полтавском сражении, или незадолго до нее.

Здесь жили прапрапрадед будущего писателя по отцовской линии Сергей Фирсович Шолохов, прапрадед Иван Сергеевич, прадед Михаил Иванович. В сохранившихся до наших дней домах № 8 и № 10 по улице Красноармейской продолжал торговые традиции своих пращуров и дед писателя.

Отсюда в конце прошлого века Михаил Михайлович Шолохов вместе со своими сыновьями Александром и Николаем уехали на Дон. Николай Михайлович слыл в Зарайске большим книгочеем, взял с собой и богатейшую библиотеку.

На перекрестке улиц Гуляева и Красноармейской сохранилась и так называемая в народе «шолоховская» мельница…

И не случайно за шесть лет до смерти Михаил Александрович прислал в наш город «Тихий Дон» с автографом: «Зарайским землякам с добрыми пожеланиями. М. Шолохов. 19 июня 1978 г.» (с. 19–20).

Михаил Михайлович, сын М.А. Шолохова, подтвердил, что Николай Михайлович, брат деда, действительно привез в Вешенскую «большую личную библиотеку, которой мог пользоваться и юный Миша Шолохов».

Побывал Г. Рычнев и в Зарайске, а в наше жизнеописание мы включили лишь несколько глав из его «Рассказов о Шолохове».

3 Загнетка – полка, передняя часть русской печи, с которой чугуны двигают ухватами к огнищу. (Примеч. авт.)

4 Кузнецова Надежда Тимофеевна (1929) – в настоящее время ведет большую научно-исследовательскую работу в Государственном музее-заповеднике М.А. Шолохова, автор статей о творчестве М.А. Шолохова и воспоминаний о нем, о встречах и разговорах с ним.

5 Зипун – теплый зимний пиджак на меху из овечьей шерсти. (Примеч. авт.)

6 Прийма К. С веком наравне. Ростов-на-Дону, 1981.

7 Вероятнее всего, речь идет об учителе Вешенской гимназии. (Примеч. авт.)

8 Связь – жилье из двух комнат, соединенных теплым коридором. (Примеч. авт.)

9 Сейчас опубликованы многочисленные документы, свидетельствующие о зловещей роли Льва Троцкого и Якова Свердлова в разжигании национальной вражды, классовой борьбы, Гражданской войны.

10 Опечатка. Следует читать: 1922.

11 Это еще одно свидетельство о «большой библиотеке», на этот раз о библиотеке отца.

12 Очень важное свидетельство, проливающее свет на неиссякающий юмор самого Михаила Александровича Шолохова, наследованный от отца, и многих его персонажей (прототипов).

13 А от матери сыну передалась любовь к песне, украинским, русским, казачьим.

14 И в последующих главах Григорий Рычнев остается верен себе: ходит с листками бумаги и авторучкой и записывает свидетельства стариков и старух, которые, так или иначе, сталкивались в своей долгой жизни с Михаилом Александровичем Шолоховым. И многие детали, подробности бесценной жизни «оживают» в их нехитрых рассказах, дополняя широко известное по литературным источникам.

Вот один из участников казачьего хора вспоминает: «У Шолохова были любимые песни, он их вместе с нами пел, когда была такая возможность. Три их у него было любимых: «На зоре было на зореньке, на восходе солнца красного…», потом «Конь боевой с походным вьюком…» и вот эта:

Разродимая моя сторонка,
Не увижу больше я тебя.
Не увижу, не услышу звук
На зорьке, в саду соловья…»

(с. 95–96).

Г.Сивоволов. Михаил Шолохов. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ.

Главы из книги

Г. Сивоволов. Михаил Шолохов. Страницы биографии. Ростов-на-Дону: АООТ «Ростовское книжное издательство», 1995. Публикуется по тексту этого издания.

1 Сивоволов Георгий Яковлевич (1922–1995) – профессиональный военный, участник Великой Отечественной войны с 1941-го по 1945 год, родился в станице Каргинской Ростовской области. Автор книги «Тихий Дон»: рассказы о прототипах» (Ростов-на-Дону, 1991).

После отставки увлекся краеведением, историей своего края. И вскоре все свои помыслы сосредоточил на изучении материалов о жизни и личности Михаила Александровича Шолохова. Еще живы были те, кто хорошо помнил Александра Михайловича Шолохова, Анастасию Даниловну, кто вместе с самим Михаилом Шолоховым учился, выступал в театре самодеятельности, помнил первые шаги его на литературном поприще. И прежде всего стал расспрашивать своих родителей, брата, Алексея Яковлевича, который учился вместе с Шолоховым, вместе с ним участвовал в театральных постановках и пр.

Так определился круг интересов – именно в Каргинской полной мерой писатель черпал свой материал, здесь происходили главные исторические события, которые потрясали всю Россию, здесь и в округе действовали реальные интересные люди, которые так и просились на страницы рассказов, повестей, романов. В Каргинской прежде всего созревал Шолохов как личность и как художник – так совершенно справедливо решил Г. Сивоволов и начал свои поиски, расспрашивая родных, знакомых и незнакомых о Шолохове и его родне.

И понял, как много неточного, надуманного высказано исследователями и биографами о детстве, юности самого Михаила Шолохова, а еще больше неточностей о его корнях, о его родителях, о его многочисленной родне.

Многие годы Г. Спвоволов собирал материал этой книги, расспрашивая всех, кто, так или иначе, помнил родителей Шолохова, его самого в детстве и юности, изучил сохранившиеся архивные документы.

В первых главах повествования Г. Спвоволов рассказывает о донском казачестве, его истории и обычаях, о зарайских купцах, которые в середине XIX века осели на Дону, прежде всего в Вешенской и ее хуторах, и бурном развитии торговли.

Автор приводит обширный архивный материал, но нас здесь интересуют лишь некоторые факты биографии главных действующих лиц: документально установлено, что молодой купец 3-й гильдии из Зарайска Михаил Михайлович Шолохов женился на Марии Васильевне Моховой, дочери богучарского купца Василия Тимофеевича Мохова. «Вскоре на площади, почти напротив Архангельской церкви, где венчались молодые, богатый тесть поставил им о четырех комнатах ошелеванный дом под жестью, с низами», а затем появился и большой «мануфактурный магазин со всякой всячиной» (с. 37).

У Марии Васильевны и Михаила Михайловича родились четыре сына: Николай (1858), Александр (1865–1925), Петр (1867–1946), Михаил (1882–1926), четыре дочери: Прасковья (1860–1899), Капитолина (1863–1912), Ольга (1869) и Анна (1871).

Все они росли и воспитывались в станице Вешенской, а потом обзавелись своими семьями и разлетелись по Донской земле.

Сам Михаил Михайлович и его старший сын Николай стали купцами 2-й гильдии, а Николай Михайлович, напомню, к тому же стал обладателем большой библиотеки, которой пользовался и юный Михаил Шолохов.

Немаловажно и еще одно свидетельство: Александр Михайлович, отец писателя, пристрастился, как и старший брат Николай, к спиртному, а потому дела его торговые не пошли, так и мыкался он на третьих ролях в торговых заведениях своих родных и знакомых.

В этой же главе «Зарайские купцы на Верхнем Дону» автор, на основании устных свидетельств, рассказывает и историю Анастасии Даниловны Черниковой, русской по отцу и татарки по матери.

Настя Черникова, 1871 года рождения, с 1883 года стала служить у вдовой помещицы Анны Захаровны Поповой. Красивая и нарядная, Настя Черникова обратила внимание Дмитрия Попова и забеременела от него. Помещица, узнав о «неприятности», уговорила Настю, которой было уже тридцать, выйти замуж за пожилого казака-атаманца, жившего «при полном достатке уже несколько лет» «одиноким вдовцом». «В Еланской церкви Настю и атаманца обвенчали». Женитьба для атаманца оказалась позором: Настя родила дочь, которая через полгода умерла, но все в округе знали, что дочка не его, посмеивались. Автор книги, расспрашивая старожилов, не мог установить, сколько Настя прожила с Кузнецовым после смерти дочери, но однажды Настя ушла от него к матери в Ясеневку, ее взяли вновь в панский дом. Только после этого, утверждает автор, Александр Михайлович обратил внимание на черноглазую красавицу, которое вскоре превратилось в любовное увлечение. Он снял комнату для свиданий, а затем Настя, забеременев, под видом экономки переехала в дом Александра Шолохова.

Родившегося 11 мая (24-го по новому стилю) сына назвали Михаилом, в честь деда и прадеда, но по тем законам мог быть записан только на фамилию Кузнецова, по фамилии матери, отец внебрачного ребенка даже не упоминался, хотя все знали, кто отец.

Г. Спвоволов с горечью сообщает, что документы о рождении и крещении Михаила Кузнецова не сохранились, неизвестны также крестная мать и крестный отец: «При советской власти церковь в Кружилине была закрыта, затем разобрана на строительные материалы. Священные книги предали огню, метрические книги сохранились в небольшом количестве. Метрическая книга с записями о рождении детей за 1905 год не найдена» (с. 82).

И это обстоятельство – не сохранилась метрическая запись – неожиданно дало возможность некоторым исследователям высказать сенсационные утверждения: «Пришло время сказать твердо, точно и совершенно спокойно, отвергая все бесчисленные и бесконечные намеки по этому поводу, что автором «Тихого Дона» является Михаил Кузнецов, – сообщает падкий на «сенсации» С. Семанов. – Он не был казаком по происхождению, а дата его рождения, известная всему свету, к сожалению, до сих пор документально не подтверждена… Кузнецов – фамилия родного отца писателя, а свою всем известную в будущем фамилию он унаследовал от отчима, второго мужа своей матери. Дело житейское, ничего чрезвычайного здесь нет. Даже официальная дата рождения Кузнецова-Шолохова до сих пор не подтверждается бесспорными документами и вызывает уже некоторые разноречивые толкования. На ранних фотографиях он выглядит куда старше своих «официальных» лет… Есть и другие хронологические разночтения. У нас есть некоторые соображения относительно подлинной даты рождения, но поскольку эти данные, как выражаются ученые, «некорректны», то есть бесспорно не доказаны, мы пока воздержимся высказывать подобное «вслух». Подождем выявления прямых, бесспорных данных» (см.: Наш современник. 1998. № 1. С. 239. Разр. автора «сенсации». – В. П.).

В основе этой «сенсации» – бабьи сплетни и пересуды.

Г. Спвоволов без утайки пересказывает эти бабьи домыслы: «Чей-то Настя рано родила», «Бабоньки, а не принесла ли Настя Александру Михайловичу чужого», «У Насти, кажись, нагульный сын», – высказывали свои догадки хуторские, естественно, не знавшие о давних свиданиях Александра Шолохова и Насти Кузнецовой.

В той же главе «Детство Шолохова» автор подробно рассказывает, ссылаясь на свидетельства старожилов, о неудачной торговле Александра Михайловича Шолохова: «Заметнее стало его пристрастие к спиртному, пить стал запоями, порой метался в белой горячке». Не оплачивал своевременно векселя, по жалобам его навещали хуторской атаман, акцизный и полицейский. А это ничего хорошего не сулило. Так что вполне понятно, что вскоре Шолоховы из хутора Кружила уехали и поселились в хуторе Каргине.

В 1912 году Михаил Шолохов пошел в мужское приходское училище, подготовленный для поступления учителем церковно-приходской школы Тимофеем Мрыхиным. В 1913 году родители обвенчались, узнав о смерти законного супруга в станице Еланской, и усыновили Михаила на законных основаниях.

О пребывании юного Шолохова в Москве автор ничего нового не сообщил, ссылаясь на находки Льва Колодного, а вот о пребывании Михаила Шолохова в Богучарах приведены воспоминания Г. Подтыкайлова и учительницы мужской гимназии О.П. Страховой (см.: Коммуна. Воронеж. 1984. 27 мая и 8 августа. Публикация И. Топчиева).

В июне 1918 года немецкие войска приближались к Богучару, занятия в гимназии прекратились. Александр Михайлович забрал сына в Плешаков. Все лето Михаил провел у родителей, наблюдал, как жили вернувшиеся с фронта братья Дроздовы, которые тоже, как и некоторые другие, послужили прототипами для братьев Мелеховых. Осенью

1918 года Михаил учился в Вешенской гимназии и оказался свидетелем Вешенского восстания, многих эпизодов, которые, так или иначе, вошли в художественную ткань «Тихого Дона». С братом Николаем попадал под артобстрел, видел генерала Секретева, командующего повстанцами Кудинова и пр. и пр.

«Михаил Шолохов был свидетелем, когда казаки плетками избивали соседку с грудным ребенком, муж которой ушел с красными, – сообщает Г. Сивоволов, опираясь на рассказы стариков. – Не выдержав издевательств и побоев, женщина покончила с собой. Как и все иногородние, Шолоховы находились под реальной угрозой расправы» (с. 119).

Предлагаю несколько глав из книги Г. Сивоволова, в которых есть новые сведения о реальных событиях и людях станицы Каргинской, куда в феврале 1919 года переехали Шолоховы. Главы публикуются в сокращенном варианте, устранены списки различных станичных учреждений и пр., но выпукло предстают реальные события, реальные люди, реальные конфликты, которые всем сердцем ощущал, видел, переживал будущий писатель.

СТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ НА ВЕРХНЕМ ДОНУ

2 Партийный архив Ростовской области (далее – ПАРО), ф. 910, оп. 3, д. 670. Кроме того, сейчас опубликовано много документов, свидетельствующих о намерении вождей большевиков «расказачить» казаков, заселить Дон иногородними, «провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно» (см.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 6 и др.).

3 Сырцов Сергей Иванович (1893–1937) – партийный и государственный деятель, председатель Совета народных комиссаров РСФСР, за антипартийную деятельность был смещен с этого поста, направлен на хозяйственную работу на Урал, а затем репрессирован.

4 Центральный государственный архив Советской армии (ЦГАСА), ф. 100, оп. 2, д. 224, л. 172.

5 ПАРО, ф. 910, оп. 3, д. 670.

6 Там же, д. 665.

7 Там же, д. 670, л. 15.

8 Ленин В.И. ПСС. Т. 50. С. 252.

9 Там же. С. 295, 296.

10 ПАРО, ф. 910, оп. 3, д. 670.

11 Секрете в Александр Степанович (1880–1930 годы?) – генерал, участник Первой мировой войны, летом 1919 года командовал ударной группой Донской армии, прорвавшей фронт красных и спасшей повстанцев от неминуемого разгрома.

12 Государственный архив Ростовской области (ГАРО), ф. Р-97, on. 1, д. 720.

13 Белогрудое Яков Матвеевич (1886 —?) – родился в Красном Сулине, участник Первой мировой войны, член РКП(б) с 1919 года, командовал Сулинским полком.

" 14 ГАРО, ф. Р-97, on. 1, д. 720.

15 Там же, д. 720.

16 Мошкаров Михаил Петрович (1895 —?) – казак, участник Первой мировой войны, член отдела ВЦИК, член РКП(б) с 1917 года.

17 Орлянский Даниил Моисеевич (1882 —?) – родился в Курской губернии, член РКП(б) с 1918 года.

18 ГАРО, ф. Р-97, on. 1, д. 720.

19 Там же, л. 25.

20 Там же, д. 611.

21 Там же, д. 754, л. 19. Кроме того, автор использовал документы д. 611, 720, 654.

22 Биографы и исследователи творчества М.А. Шолохова чаще всего в этом случае ссылаются на воспоминания П. Байкальского, который цитирует слова зрителей: «А Мишка Шолохов будет играть? Без Мишки дело не пойдет, не так интересно будет», кроме того, высказывает и свое мнение: в постановке пьес Шолохов принимал «самое горячее участие». Комедийный талант М. Шолохова многие отмечают, но руководителями кружка самодеятельности всегда прежде всего называли Т.Т. Мрыхина. (Баикальский П. Мнение одностаничника. Молот. Ростов н/ Дону. 1928. 14 ноября. № 2164. Цит. по кн.: Абрамов Ф.А., Гура В.В. М. Шолохов. Семинарий. Учпедгиз, 1958. С. 133. Тщетно перелистывал страницы газеты за ноябрь, потом октябрь, декабрь, но этой публикации так и не обнаружил.)

БАНДИТИЗМ НА ВЕРХНЕМ ДОНУ

От продразверстки к продналогу

1 ГАРО, ф. Р-97, on. 1, д. 720.

2 Там же, д. 619.

3 Здесь составитель снимает страницы 172–220, хотя и эти страницы полны новых сведений и точных архивных данных о появлении и активных действиях банд Фомина, Кондратьева и др. в период продразверстки, почти полностью снимает главу «От продразверстки к продналогу», оставляя самое-самое необходимое.

4 11 июня 1921 года.

5 ГАРО, ф. 1891, on. 1, д. 322.

6 Там же, д. 426.

7 Там же, ф. Р-97, on. 1, д. 656.

8 Там же, ф. 1891, on. 1, д. 322, л. 9.

9 Там же, ф. Р-97, on. 1, д. 656.

10 Там же, ф. 1891, on. 1, д. 462.

11 Там же, ф. Р-97, on. 1, д. 238.

12 Там же, д. 776.

13 Там же, ф. 3360, on. 1, д. 202.

14 Там же, д. 192, д. 203, д. 204.

15 Воронов В. Юность Шолохова. Ростов-на-Дону, 1985, с. 104.

16 Прайма К.И. Чоновец, писатель, коммунист // В кн.: Чекисты Дона. Ростов-на-Дону, 1983. С. 24–25.

17 Полемика Г. Спвоволова с доктором филологических наук К. Приймой вполне своевременна и уместна. Естественно, М.А. Шолохову не нужна «дополнительная слава, да еще такого нелитературного свойства». И виноват в этом, конечно, не К. Прийма, а сам М.А. Шолохов, который любил «разыгрывать» своих собеседников, кое-что «приукрашивая» и «оживляя» в своей биографии, при этом иронически улыбаясь, наблюдая, как хватаются за ручки и блокноты интервьюеры.

Не раз попадался на такую «наживку» и замечательный исследователь творчества М.А. Шолохова К.И. Прийма, потом исправляющий свою оплошность. Впоследствии К.И. Прийма просил М. Шолохова визировать сказанное им. В частности, вспоминая Харлампия Ермакова, одного из прототипов Григория Мелехова, Шолохов сказал: «– Семен Михайлович Буденный говорил мне, что видел Харлампия Ермакова в конных атаках на врангелевском фронте и что не случайно Ермаков был назначен начальником кавшколы в Майкопе.

Михаил Александрович взял фотокопию своего письма к Ермакову и быстро на нем написал:

«Тов. Буденный помнил его по 1-й Конной армии и отзывался о нем как об отличном рубаке, равном по силе удара шашкой Оке Городовикову. 29.11.1974 М. Шолохов».

(Прайма К.И. С веком наравне. Ростов-на-Дону. 1981. С. 171.)

И Мария Петровна Шолохова, отвечая на некоторые недоуменные вопросы исследователей и биографов, говорила: «– Напридумал это Михаил… Он же такой был выдумщик…» (Жуков Иван. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве. М., 1994. С. 14.)

К. Потапов, один из ближайших сотрудников и доверенных лиц М.А. Шолохова, в послесловии к «Тихому Дону» уверенно писал: «Пятнадцатилетний Шолохов идет в Каргинский станичный ревком, вступает добровольцем в продовольственный отряд, служит в нем продармейцем, пулеметчиком… Во время боя под хутором Коньковом подросток Шолохов был схвачен махновцами, допрошен самим Махно и не был расстрелян только по малости лет. Махно посулил ему, в случае повторной встречи, виселицу…»

Естественно, Шолохов читал это послесловие, без его согласия такую статью-послесловие к изданию «Тихого Дона» в 1953 году невозможно было опубликовать при всем его неуважении и равнодушии к критическим писаниям о его творчестве. Только этим можно объяснить и нелепые суждения о судьбе Григория Мелехова, которого зачислили в отрицательные персонажи, сам, дескать, Шолохов осуждает его, карает беспощадно, отнимая у него ум, честь, совесть… Просто удивительна в этом отношении и фраза К. Потапова в этом предисловии: «Духовно опустошенный, отверженный и одичавший, снедаемый тоской по сыну, живым мертвецом возвращается Григорий в свой родной хутор» (Шолохов. Тихий Дон. М.: Гослитиздат, 1953. С. 450, 472).

М.А. Шолохов – личность сложная, противоречивая, трагическая. И время было сложное, противоречивое и трагическое. И предстоит еще многое узнать о Шолохове, уточнить, поискать документы, свидетельства современников, не пытавшихся угодить ни времени, ни великому, гениальному художнику, распространяя мифы и легенды о его бурном революционном прошлом.

ЮНОСТЬ ШОЛОХОВА

1 ГАРО, ф. 760, on. 1, д. 73.

2 Шолохов М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1986. Т. 8. С. 38.

3 ГАРОШ (филиал ГАРО в г. Шахты Ростовской области).

4 ГАРО, ф. Р-97, on. 1, д. 352, л. 95.

5 Там же, ф. 1891, on. 1, д. 336, л. 399.

6 Там же, ф. Р-97, on. 1, д. 598.

7 Анкета хранится в архиве военкомата Шолоховского района Ростовской области.

Здесь автор ссылается на автобиографию М.А. Шолохова, опубликованную В. Запеваловым: Русская литература. 1986. № 4.

8 Петелин В. Михаил Шолохов. М., 1986. С. 17.

9 В это время М. Шолохов жил в Москве.

10 Здесь автор ошибается: намерение было, но не было рекомендации РКСМ.

11 Г. Сивоволов, как и многие его предшественники, преувеличивает роль журнала «Молодая гвардия», редакция и авторы которого были полностью под влиянием Л. Троцкого и троцкизма.

12 Мария Петровна Громославская лишь на три года старше М. Шолохова (1902–1992).

13 Журнал «На подъеме» возник лишь в 1927 году, когда Шолохов стал уже признанным писателем.

14 Автор ошибается: А.С. Серафимовичу дали рукопись «Донских рассказов», которую он высоко оценил и написал к ней предисловие.

15 Шолохов М.А. Собр. соч. Т. 8. С. 13. На последних страницах главы мало нового, но мы оставляем их для полноты биографического материала.

Александр Жаров. ЗДЕСЬ НАЧИНАЛ МИХАИЛ ШОЛОХОВ

Московский комсомолец. 1959. 11 декабря. Печатается по газетной публикации.

Жаров Александр Алексеевич (1904–1984) – поэт, автор многих сборников стихотворений, популярных в свое время песен. В 1980–1981 гг. издано Собрание сочинений в трех томах.

Эм. Ципельзон. РОЖДЕНИЕ ШОЛОХОВСКОЙ БИБЛИОТЕКИ. ПОДАРОК БУКИНИСТУ

Вечерняя Москва. 1965. 24 мая. Печатается по газетной публикации.

Ципельзон Эммануил Филиппович – букинист и коллекционер рукописных и печатных раритетов, автор многочисленных заметок о своих находках в газетах «Московская правда», «Вечерняя Москва» и др.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР В ДОМЕ ПЕЧАТИ

Молот. 1928. 8 декабря. Печатается по газетной публикации.

Светлов Михаил Аркадьевич (1903–1964) – поэт, автор многих сборников стихов, автор популярной баллады «Гренада» (1926), популярной песни «Каховка» (1935). Ленинскую премию в 1967 году присудили посмертно.

Ставский Владимир Петрович (настоящая фамилия – Кирпичников) (1900–1943) – прозаик, автор повестей и очерков, литературный и общественный деятель, был главным редактором «Нового мира» и генеральным секретарем Союза писателей СССР после смерти А.М. Горького. Погиб на фронте.

Ляшко Николай Николаевич (настоящая фамилия – Лященко) (1884–1953) – прозаик, близкий к эстетическим установкам Пролеткульта «Кузницы», активный член РАППа.

П. Вениаминов. НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА

Волжская коммуна. 1965. 23 мая. Печатается по газетной публикации.

1 Автор вспоминает о литературном вечере в «Доме печати» в декабре 1928 года, только на этом вечере М. Шолохов выступал вместе с

Н. Ляшко.

Часть вторая
Признание

МАРИЯ ПЕТРОВНА ШОЛОХОВА ВСПОМИНАЕТ…

I

1 Мария Петровна Шолохова (1902–1992) – дочь Петра Яковлевича Громославского (1869–1939), донского казака, участвовавшего в битвах за Отечество и награжденного крестами и медалями, ходившего в станичных атаманах, за непокорность осужденного как белыми, так и красными.

С 11 января 1924 года – жена, постоянный спутник Михаила Александровича Шолохова. Познакомились в станице Букановской, куда Шолохов прибыл в мае 1922 года как продовольственный инспектор. Очень интересны письма М.А. Шолохова М.П. Шолоховой (Слово. 2002. № 2; Слово. 2004. № 3. Публикация М.М. Шолохова).

2 В прошлом, как порой и сейчас, критики, исследователи, биографы предпринимают тщетные попытки отыскать людей, с которых Шолохов как бы скопировал свои образы, отсюда и вопрос: «Аксинья – это вы?» В этом случае припоминается переписка графа Льва Толстого со своей родственницей княгиней Волконской, задавшей ему вопрос о прототипе князя Болконского. Л.Н. Толстой ответил: «Очень рад, любезная княгиня, тому случаю, который заставил Вас вспомнить обо мне, и в доказательства того спешу сделать для Вас невозможное, т. е. ответить на Ваш вопрос. Андрей Болконский – никто, как и вс я-к о е лицо р о м а н и с т а, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить… Я постараюсь сказать, кто такой мой Андрей…» (ПСС, юбилейное издание). М.: Гослитиздат, 1953. Т. 61. С. 80. Разр. моя. – В. П.).


II

Мария Петровна Шолохова вспоминает…

1 Кузнецова Надежда Тимофеевна (1929) – дочь Тимофея Тимофеевича Мрыхина, первого учителя М.А. Шолохова, научный сотрудник Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова, в настоящее время работает над «Хроникой жизни и творчества М.А. Шолохова».

Иван Молчанов. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ФОТОГРАФИИ

Литература и жизнь. 1958. 23 мая. Печатается по газетной публикации.

Молчанов Иван Никандрович (1903–1984) – популярный поэт в 20-х годах, особенно после того, как за одно из стихотворений Молчанов подвергся жесткой критике со стороны Л. Авербаха и Маяковского. В защиту молодого поэта выступил А.М. Горький.

2 октября 1927 года Леопольд Авербах в статье «Новые песни и старая пошлость», опубликованной в «Комсомольской правде», писал: «Молчанов – поэт чрезвычайно маленький… Его поэтическая деятельность – отражение света, излучаемого Безыменским, Жаровым, Уткиным. Его пафос отдает фальшивой риторикой. Внутренняя бессодержательность молчановского творчества становилась и становится все более явной. Так рождается стихотворение «Свидание».

Горький в статье «О возвеличенных и «начинающих» резко упрекает Авербаха и его последователей в грубости по отношению к поэту, который имеет заслуги перед советской властью (красноармеец, получил ранение на фронте Гражданской войны), пусть, возможно, он и допустил творческую оплошность: «Я говорю «цензорам нравов»: к людям такого типа и «образования», каков Молчанов, должно быть установлено иное отношение, их надобно высоко ценить и заботливо учить, а не орать и не лаять на них» (Известия. 1928. 1 мая).

Авербах не успокоился и в свойственной ему грубой манере ответил Горькому статьей «Пошлость защищать не надо!», в которой обвинил Горького в непонимании сути дискуссии вокруг «Свидания» Ивана Молчанова, в том, что, дескать, без всякого основания претендует «на учительство и панскую непогрешимость» (На литературном посту. 1928. № 10. С. 13). «Резкий отпор следует давать всякой попытке защищать даже Молчанова», и так называемая «молчановщина» долго еще ходила в употреблении этих бездушных критиков рапповского толка.

К этому времени Иван Молчанов был уже автором нескольких сборников стихотворений: Борьба и сердце. М.: Новая Москва, 1925; Беглянка. М.: Госиздат, 1927; Жизнь улыбается. Тифлис, 1926 и др.

А. Стасевич. ТАК БЫЛО

Комсомольская правда. 1980. 24 мая. Публикуется по тексту этого издания.

1 Стасевич Алексей Михайлович – сотрудник издательства «Новая Москва», принимал участие в подготовке к изданию сборников М. Шолохова «Донские рассказы» и «Лазоревая степь» (1926).

2 Тт. Посвянский и Морозова – ответственные сотрудники издательства «Московский рабочий», возникшего после реорганизации издательств в системе партийного руководства. Посвянский Павел Борисович (1903–1976) – профессор, доктор медицинских наук. Начинал как организатор издательского дела.

3 В статье А. Стасевича это письмо, как и последующее, опубликовано с мелкими неточностями. Публикуется по автографу, ГЛМ, ф. 212, роф. 7402/2.

4 Первое книжное издание «Тихого Дона» опубликовано в издательстве «Московский рабочий»: 1928. Кн. 1. 464 с.; 1929. Кн. 2. 478 с.

Затем последовало шесть изданий в том же 1929 году. А после этого три издания в «Дешевой библиотеке» Госиздата.

Николай Тришин. У ИСТОКОВ

К 55-летию М.А. Шолохова

Комсомольская правда. 1960. 22 мая. Воскресный выпуск. Публикуется по этому изданию.

1 Тришин Николай Никитович – комсомольский и партийный деятель первого десятилетия советской власти, главный редактор «Журнала крестьянской молодежи», журналист, автор двух сборников рассказов «Тракторная быль» (М., 1926) и «Разорванная паутина» (М.; Л., 1927), писал и под псевдонимами, но сколь заметного следа в литературе не оставил. Правда, немало и то, что он помогал становлению ярких русских талантов, пришедших из деревни.

2 Огурцов Серафим Иванович (1904–1934) родился в русской деревне в бедной крестьянской семье. Рано пробудился поэтический талант, в 15 лет уже сотрудничал в газете «Рабочий край» (Иваново). В

1919 г. вступает в комсомол. Искренность, юмор, свежесть русского слова, дыхание новой русской деревни – все это сразу привлекает к его поэзии внимание читателей. С 1922 года в Москве, работает в журнале «Юный коммунист». Жил в писательской коммуне на Воздвиженке, где, как известно, господствовали Безыменский, Жаров и др. Поступил в Литературный институт – был принят без экзаменов за стихотворение «Базарный день». Много лет был поражен болезнью, героически боролся, но не одолел… Из книг упомяну: Победная песня. Драматический этюд в двух действиях. Предисловие А. Майского. Иваново-Вознесенк, 1921; Крылья зорь. Иваново-Вознесенск, 1922; Ленинский призыв. Иваново-Вознесенск, 1924; Обнова. Иваново-Вознесенск, 1926; Весна в корпусах. М., 1931; Как бабы самогон одолели. М.: Красная новь, 1923; Крылатая душа. Изб. стихи. Иваново, 1959.

3 Гиляровский Владимир Алексеевич (1853–1935) родился в имении графа Олсуфьева в обеспеченной семье помощника управляющего имением и кубанской казачки. В юности покинул свой обеспеченный дом и много странствовал по России, пробуя свои силы в разных профессиях, был бурлаком, работал на заводе, был пожарником, объездчиком диких лошадей, участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, попробовал свои силы и как актер. В 1873 году опубликовал свои первые литературные опыты, писал о том, что видел и лично пережил, писал стихи и рассказы. Но первая его книга «Трущобные люди» (1887) поразила своей обнаженностью горького русского быта во многих его проявлениях. Особой популярностью до сих пор пользуется его книга «Москва и москвичи» (1926), в которой ярко предстает Москва и ее обитатели 80 —90-х годов XIX в. К. Паустовский в предисловии к изданию книги, назвав Гиляровского «живой памятью Москвы», писал: «Он был живописен во всем – в своей биографии, внешности, манере говорить, ребячливости, в своей разносторонней и бурной талантливости. По строю души, да и по внешности Гиляровский был запорожцем. Недаром Репин писал с него одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану… Никто из наших писателей не знал так всесторонне и блестяще Москву, как Гиляровский».

Много интересного рассказывал о Чехове, Куприне, Бунине и др.

4 Архангельский Александр Григорьевич (1889–1938) – поэт, родился в провинциальном Ейске, умер в Москве от туберкулеза. Публиковать свои стихи начал рано, но популярность приобрел как пародист, много лет проработал в сатирическом журнале «Крокодил». Писал сатирические стихи, очерки. О нем самом и его остром творчестве писали такие разные писатели, как Андрей Платонов и Виктор Шкловский.

«Пародистом Божьей милостью» называли его. В компании друзей выделялся искрометным характером и веселой шуткой.

5 Лебедев-Кумач Василий Иванович (1898–1949) – поэт, рано сблизился с большевиками и в трудные годы революции и Гражданской войны писал стихи и песни, утверждающие новый строй, тягу к новому быту, новым человеческим отношениям. Много лет, как и Александр

Архангельский, работал в «Крокодиле» и писал сатирические стихи. Но подлинная слава пришла к нему как автору песен, в том числе и «Песни о Родине» (1935):

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!

На его слова музыку сочиняли самые выдающиеся композиторы советской эпохи. И эти песни принял народ за их яркость, патриотизм, жизнеутверждающий оптимизм.

6 К этому времени Шолохов и Кудашев были знакомы.

7 Луначарский Анатолий Васильевич (1875–1933) – партийный и государственный деятель, участник Великой Октябрьской революции, первый нарком просвещения в Советском правительстве, критик, философ, просветитель, драматург, родился в благополучной семье, получил хорошее образование, тяга к знаниям столкнула его с марксистской литературой, и он увлекся социал-демократическими идеями о преобразовании общества, учился в Цюрихе, продолжал учебу в России, вплоть до вынужденной эмиграции в 1906 году за участие в революционных событиях 1905–1906 годов. В эмиграции занимался литературно-критической деятельностью, порвал с большевиками, в 1917 году вновь вступил в РКП(б). Писал пьесы, стихи, драмы, но как художник еле заметен на литературном небосклоне.

В статье «Литературный год», подводившей итоги 1929 года, Луначарский писал: «Еще не законченный роман Шолохова «Тихий Дон» – произведение исключительной силы по широте картин, знанию жизни и людей, по горечи своей фабулы. Это произведение напоминает лучшие явления русской литературы всех времен» (Красная панорама. Л., 1929. № 1. С. 5).

В. Светозаров. ВСТРЕЧИ С ШОЛОХОВЫМ

Призыв (Владимир). 1961. 23 мая. Затем: Призыв (Владимир). 1965.

6 июня (с дополнением).

Печатается по тексту второй газетной публикации.

Светозаров Виктор Алексеевич (1903–1982) – один из организаторов литературной группы «Молодая гвардия», ответственный секретарь в первые годы ее существования, член бюро литгруппы «Молодая гвардия». Работал на строительстве Магнитогорска. Писал очерки и рассказы. Член Союза писателей с 1934 года.

В 1958 году во Владимире вышел сборник рассказов и повестей «Журавлиные края». В 1962 году – «Муромские сказки».

1 Артем Веселый (настоящие имя и фамилия – Николай Иванович Кочкуров, 1899–1938), родился в Самаре в семье портового грузчика, подростком начал трудовую жизнь. После Февральской революции стал членов ВКП(б) и во время Гражданской войны сражался в рядах Красной Армии. Учился в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова, в Московском университете, но тяга к литературной деятельности, рано пробудившаяся, пересилила, учебу бросил, полностью отдавшись творчеству. В 1921 году только что возникший журнал «Красная новь» опубликовал его пьесу – «Мы» (№ 3), а в 1924 году вышла его первая большая повесть – «Реки огненные», одновременно с этим в журнале «Красная новь» – «Дикое сердце». В первых критических отзывах было отмечено, что первые его произведения написаны под влиянием могучей экспрессивной манеры Андрея Белого. С 1924 года начал писать свою главную книгу – «Россия, кровью умытая», фрагменты которой публиковались до конца 20-х годов, отдельным изданием вышла в 1932 году. В 1932 году опубликовал роман «Гуляй, Волга» – о покорении Сибири казацким атаманом Ермаком в XVI веке.

Жесткий, искренний, неуступчивый, Артем Веселый должен был столкнуться в острой и бескомпромиссной борьбе с рапповцами, насаждавшими вульгарную социологию во все сферы жизни того времени. Так и произошло: по ложному доносу был репрессирован и скончался в заключении.

Александр Александрович Фадеев (1901–1956) родился в семье сельского учителя, учился в коммерческом училище во Владикавказе, в семнадцать лет стал членом коммунистической партии, участвовал в Гражданской войне на Дальнем Востоке, в 1921–1922 годах учился в Московской горной академии и в это время сблизился с группой «Молодая гвардия», наиболее подходящей и по возрасту, и по идейно-творческим устремлениям. Первый рассказ был опубликован в 1923 году, а известность получил после выхода в свет романа «Разгром» (1927).

Очень рано, на заре своей творческой жизни, попал в капкан популярной идеологии, всю свою жизнь пытался угодить своему времени, придумывая различные эстетические теории, оправдывая тем самым свои бесчестные порой поступки, и пал жертвой своих жесточайших противоречий – покончил жизнь самоубийством, как только стали возвращаться из заключения жертвы его «деяний» как многолетнего литературного вождя. А в молодости был искренним, чутким, талантливым, умным и образованным человеком.

Либединский Юрий Николаевич (1898–1959) родился в Одессе в семье врача, в 1918 году закончил гимназию в Челябинске, в 1920 году вступил в партию большевиков, в качестве политработника участвовал в Гражданской войне, после ее завершения преподавал в одном из высших военных училищ. В 1922 году опубликовал повесть «Неделя», отмеченную А. Воронским, затем повести «Завтра», «Комиссары»… На первых порах вхождения в литературу сблизился с «Молодой гвардией», но вскоре почувствовал ограниченность ее рамок и сблизился с литературной группой «Октябрь», затем с рапповцами (РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей, учредителями и лидерами которой были Авербах, Киршон, Фадеев и др., в том числе и Либединский).

Светлов Михаил Аркадьевич (1903–1964) родился в семье еврея-ремесленника в Екатеринославе, в 1919 году стал членом РКСМ, добровольцем пошел в Красную Армию. В 1922 году приехал в Москву, вошел в литгруппу «Молодая гвардия», первая книга стихов «Рельсы» вышла в 1923 году. Стихотворение-баллада «Гренада» (1926) тепло встречено читателями и критикой. Не раз за свою жизнь подвергался острой критике за свою искренность и бескомпромиссность, хотя многие его произведения поддерживали официальный курс партии и правительства своего времени.

Голодный Михаил Семенович (настоящая фамилия – Эпштейн, 1903–1949) родился в городе Бахмуте Екатеринославской губернии в еврейской рабочей семье. Печатать стихи начал в 1920-м, в 1922 году в Харькове вышел первый сборник стихотворений «Сваи». Печатался не только в «Молодой гвардии» и комсомольских газетах, но и в «Красной нови», где отбор по качеству был гораздо тщательнее. Позднее написал слова для популярных песен – «Песня о Щорсе» (1935), особенно «Партизан Железняк» (1936).

Александр Воронский высоко оценил сборник «Земное» (1924) Михаила Голодного, подчеркнув, что стихи «выгодно отличаются от барабанного боя, от заученного и затвержденного», в них есть искренность, человеческая индивидуальность, которую порой утрачивали комсомольские поэты в погоне за сиюминутным революционным пафосом.

Ясный (Яновский) Александр Маркович (1903–1945) родился в Фундуклеевке Елизаветградской губернии. Учился на рабфаке им. Покровского при 1-м МГУ. А в детстве и юности служил «мальчиком» в книжном и шляпном магазинах, у зубного врача, учеником слесаря. С 1920 года – на комсомольской работе. С 1923 года стал печатать стихи. Затем и прозу. Погиб на западном берегу Одера в феврале 1945 года.

Герасимова Валерия Анатольевна (1903–1970) родилась в семье журналиста в Саратове, училась в Екатеринбурге, завершила учебу в Москве, окончив педагогическое отделение Московского университета. Первые ее публикации были тесно связаны с комсомольской тематикой, поэтому ее близость с литгруппой «Молодая гвардия» вполне естественна и закономерна.

Колосов Марк Борисович (1904–1989) – прозаик, первые его рассказы посвящены комсомольской и рабочей тематике. Окончил редакционное отделение филологического факультета Московского университета. Участник Гражданской войны, печататься начал с 1923 года.

2 Шведов Яков Захарович (1905–1984) – поэт, окончил литературное отделение рабфака им. А.В. Луначарского (1929). Печататься начал в 1922 году, стихотворения были преимущественно связаны с молодежной и комсомольской тематикой. Позднее писал и повести, романы, воспоминания. Многие стихи звучали как песни.

3 Асеев Николай Николаевич (1889–1963) родился в дворянской семье, учился в Курском реальном училище и в Коммерческом институте, первые стихи были опубликованы в 1909 году, первый сборник стихов «Ночная флейта» вышел в 1914 году. Вместе с Пастернаком, Бобровым, Маяковским и др. увлекся футуризмом, пропагандировал новые принципы в жизни и поэзии вместе с Третьяковым, Бурлюком, Чужаком на Дальнем Востоке и других городах и весях новой России. В 1922 году вошел в литературную группу – ЛЕФ, целиком и полностью поддерживающую новую власть в России, в частности, Асеев в 1923 году опубликовал «Поэму о Буденном», часть которой стала популярной песней о знаменитом кавалеристе. Названия сборников стихов: в 1921 году – «Бомба», в 1922-м – «Стальной соловей», в 1925-м – «Октябрьские песни» – красноречиво говорят о том, что молодогвардейцы не случайно пригласили Н. Асеева вести семинар поэзии на своих курсах – идеологически он был близок к ним.

4 Шкловский Виктор Борисович (1893–1984) родился в семье учителя математики в Санкт-Петербурге. Учился на филологическом факультете Петроградского университета, здесь же познакомился с Р. Якобсоном, Ю. Тыняновым, О. Брик, Л. Якубинским, С. Берншейном, Б. Эйхенбаумом, которые, увлекшись лингвистическими проблемами, основали «Общество изучения поэтического языка» (ОПОЯЗ), что дало возможность создать целую школу, целое направление в литературоведении, получившее название – формальная школа, суть которой заключалась в том, что исследователи в центре внимания своего ставили эстетический анализ художественной формы произведения, не отрывая форму от содержания и рассматривая все компоненты художественной формы в их целостности и неразрывности.

Шкловский был не только одним из первых «формалистов», но и неординарно мыслящим политическим деятелем, его бросало то в стан красных, то в стан белых, то к эсерам, то к большевикам, успел побывать и в эмиграции, но одумался и вернулся. В Берлине в 1923 году вышли его первые книги – «Сентиментальное путешествие» и «00, или Письма не о любви».

Острый, умный, образованный, парадоксально мыслящий, увлеченный своими формалистическими идеями, но прекрасно понимающий свое положение бывшего эмигранта в Советской России, Виктор Шкловский стремился в семинаре молодогвардейцев дать элементарные понятия о художественной форме, о сюжете, о завязке, о композиции и пр. и пр.

По воспоминаниям Шолохова, раза два-три бывавшего на этих семинарах, поучения Шкловского мало что дали ему.

5 Серафимович Александр Серафимович (настоящая фамилия – Попов, 1863–1949) родился в семье есаула Войска Донского в станице Нижнекурмоярской. Учился в Санкт-Петербургском университете, но в 1887 году был сослан в Архангельскую губернию за связь с революционными кругами. С 1889 года начал печататься, первый сборник рассказов обратил внимание демократической критики и писательской общественности. В 1902 году поселился в Москве, вошел в литературную группу «Среда», познакомился с Горьким, Телешовым, Леонидом Андреевым и др. Восторженно принял Октябрьскую революцию, вступил в члены коммунистической партии, работал в газете «Известия». Роман «Железный поток» (1924) вошел в золотой фонд русской литературы XX века.

6 Платошкин Михаил Николаевич (1904–1958) родился и жил в Москве. В 1925 году опубликовал первый рассказ «Две жизни», затем повесть «Новобытное» в 1927 году. Заводские рабочие, строители и др. – вот персонажи его сочинений, а деревенская жизнь ему была совершенно неизвестна. Член СП СССР с 1934 г. Участник Великой Отечественной войны. Награжден орденом Красной Звезды.

ИЗ ПИСЕМ В.М. КУДАШЕВА В.Д. РЯХОВСКОМУ

1 Ряховский Василий Дмитриевич (1897–1951) – один из друзей литературной молодости М.А. Шолохова, автор многих рассказов, повестей, романов. В частности, «Старые и молодые», «Новая Москва», 1924;

«Зарево», 1924, «Девичь-камень», 1925, роман «Глухари», ЗИФ, 1928 и др. Ряховский писал о деревне критически, как и Кудашев, и Шолохов, отнесся к перегибам в ходе коллективизации, но потом написал «На обновленной земле» (1932), где попытался «уравновесить» свет и тени в деревенской жизни этого периода.

2 Речь идет о романе «Тихий Дон», с рукописью которого Шолохов приехал как раз в это время. О первых чтениях романа также вспоминают П.А. Сажин, М. Величко и др.

3 Василий Кудашев в это время закончил рассказ, смелый, трудно проходимый через идеологические рогатки, в том числе и через цензуру. «Жалко Васю, очень жалко, – вспоминал Шолохов своего друга. – Он не успел сказать главного. А мог. Его «Вукол» – рассказ настоящий. Крутой». Вполне возможно, что именно этот рассказ и закончил В.М. Кудашев.

4 В.Д. Ряховский попросил Шолохова прочитать его роман (скорее всего, речь идет о рукописи романа «Глухари»), но занятый своим романом и страдая от малярии и других хворей, он так и не взял рукопись романа Ряховского из ГИЗа.

Это письмо В. Кудашева также интересно еще и тем, что он сообщает некоторые подробности литературного быта: предупреждает Ряховского, что с публикацией его книги будут «препятствия», Ангарский в «Недрах» отказался печатать рассказ В. Кудашева. «Он чрезмерно мрачен, – пишет Кудашев о собственном рассказе, – и его трудно по цензурным условиям пропустить. А рассказ хороший, не по моему мнению, а по отзывам читавшим его. Пришлось дать в другое место» (Там же).

5 Действительно, фильм «Тихий Дон» с Цесарской и Абрикосовым был закончен в середине 1929 года, но еще долгих два года будут держать его, не выпуская на экраны: казаки, адюльтер и пр. обвинения неслись со многих страниц тогдашней прессы и из руководящих кабинетов. Любопытные подробности о фильме можно узнать из переписки М.А. Шолохова и Э. Цесарской (Литературные новости. 1993. № 42. Август). Это письмо датируется предположительно, сохранился пустой конверт с выше обозначенной датой, скорее всего, в этом конверте и было это письмо. Да и по смыслу эта дата вполне подходит.

Виктор Петров. В СТАНИЦЕ ПО-НАД ДОНОМ

Коммуна (Воронеж). 1965. 23 мая.

Публикуется по тексту этого издания.

Петров Виктор Иванович (1902–1976) – журналист, партийный работник, писатель, автор воспоминаний о Серафимовиче, повестей и рассказов о детях: роман «Борьба» издан в Воронеже в 1939 году, «Детство Ромашки. Тетралогия». М., 1987. Участник Гражданской и Великой Отечественной.

1 «Тихий Дон» в издании «Роман-газеты» вышел в свет в конце 1928–1929 гг., первые две книги были изданы в нескольких выпусках с рисунками известных художников Е. Мельниковой, Б. Покровского,

В. Люшина, с яркими фотографиями на обложках.

Мимо такого массового и дешевого издания невозможно было пройти равнодушно.

2 XV съезд партии состоялся 2 – 19 декабря 1927 года, на котором были приняты важные решения о перестройке промышленной и сельскохозяйственной жизни в СССР, о пятилетнем плане и о коллективизации сельского хозяйства.

3 Автор воспоминаний не говорит о дате этой встречи. Предположительно, на основании других источников, можно утверждать, что эта встреча состоялась в сентябре 1929 года, когда Шолохов был в Усть-Медведицкой в гостях у А.С. Серафимовича.

Алексей Лепилин. ВСТРЕЧА С М.А. ШОЛОХОВЫМ

Советский Дон. 1984. 31 марта.

Печатается по тексту газетной публикации.

1 Осенью 1929 года Михаил Шолохов прибыл в Ростов-на-Дону. 3 октября 1929 года Шолохов писал Александру Фадееву: «…Тебе известна статья Прокофьева в «Большевистской смене», по поводу этой статьи я и нахожусь в Ростове. Со всей решительностью заявляю, что обвинения, выдвинутые сейчас против меня Прокофьевым, – ложь, причем заведомая ложь. Я приехал, чтобы через отдел печати Крайкома и СКАПП вызвать комиссию для расследования этих «фактов» и глубочайше убежден в том, что это расследование переломает Прокофьеву ноги. Это дело еще более возмутительное. Прокофьев, будучи в Вешенской, наслушался сплетен, исказил их и спаровал меня с Пильняком…» (ИМЛИ).

А Бориса Пильняка рапповская критика обвиняла в том, что он опубликовал свои сочинения в эмигрантской печати, что по тем временам было равносильно предательству во время боя. А между тем в то время не существовало в России общества по защите авторских прав, и любое издательство за пределами России могло безнаказанно публиковать любое произведение писателей Советской России. Но на это не обращали внимание: предатель – и все…

2 Тренев Константин Андреевич (1876–1945) родился в крестьянской семье в хуторе Ромашово Харьковской губернии. Учился в Санкт-Петербургском археологическом институте и Духовной академии. Тягу к писательской деятельности почувствовал рано, но первую пьесу опубликовал лишь в 1910 году, сборник рассказов – в 1915 году. В 1924 году МХАТ поставил пьесу «Пугачевщина», в декабре 1926 года Малый театр поставил «Любовь Яровую» – «из эпохи гражданской войны», как писал сам Тренев Горькому в апреле 1926 года.

О «Пугачевщине» писали чаще всего в отрицательных тонах, а о «Любови Яровой» в положительных, чаще всего противопоставляя пьесу и постановку в Малом «Дням Турбиных» М. Булгакова.

«Православные критики побранивают меня, – писал Тренев Горькому

3 апреля 1926 года, – что я не выдвинул в «Пугачевщине» рабочие массы. Хочу печатно ответить, что такой уж я капризный человек: не хочу и не желаю! Единственное мое оправдание: при Пугачеве рабочих не было. Были заводские крепостные крестьяне, даже не бросавшие хлебопашества и с той же крестьянской «идеологией» (роковое для слабых рецензентских голов слово!). Да еще бранят, что Пугачев не герой. Кабы ж я его, этого ярого садиста, родил! Чтение исторических документов часто заставляло вспоминать меткую характеристику, данную ему вашим Коноваловым» («Ах, шельма клейменная, – ишь ты! – рассуждает Коновалов, герой одноименной повести Горького. – Царским именем прикрылся и мутит… Сколько людей погубил, пес!.. Стенька? – это, брат, другое дело. А Пугач – гнида и больше ничего». – В. П.).

И еще: «…Во время оно вы так много сделали для моей души, – писал Тренев Горькому 29 ноября 1927 года. – Вы таким ласковым солнцем согрели мою только что вспаханную полосу! Если на этой полосе кое-что уродило, то вам причитается большой продналог». (Горький и советские писатели. С. 448–451).

В сборнике «Михаил Шолохов», вышедшем в 1940 году в Ростове-на-Дону, есть очерк-воспоминание К. Тренева «Дорогой земляк», в котором почтенный автор отдает должное своему младшему коллеге.

Можно легко предположить, что эта увлекательная беседа в купе вагона состоялась в последних числах сентября 1929 года – одного из самых тяжелейших в жизни русского гения.

Михаил Обухов. НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ

Курская правда. 1965. 23 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

Обухов Михаил Михайлович (1905–1983) – журналист, писатель, в прошлом – работник народного образования, автор сборника стихов «Вечер у костра». Ростов-Дон, 1931, и др.

1 Действительно, в 1929 году журнал «Октябрь», напечатав в первых трех номерах двенадцать глав третьей книги «Тихого Дона», прекратил дальнейшую публикацию по цензурным соображениям. И в 1930 году пришлось Шолохову печатать отрывки из шестой части в различных журналах и газетах – в «Красной ниве», в «Огоньке», «На подъеме», «30 дней» и др. Предстояла еще длительная борьба за полную публикацию шестой части романа, посвященную в основном правдивому описанию Вешенского восстания донских казаков против перегибов работников советской власти.

2 Сенин Александр Степанович (1891–1930) – одна из трагических личностей XX века. Родился в семье потомственных казаков среднего достатка. Учился в школе, в Усть-Медведицком реальном училище, в Новочеркасском политехническом институте, но через год за неимением средств пришлось оставить институт и поступить в Новочеркасское военное училище. В чине хорунжего принял участие в Первой мировой войне, в октябре 1917 года занимал должность старшего адъютанта при штабе дивизии в городе Миллерово. После расформирования дивизии несколько месяцев занимался хлебопашеством в родной станице Боковской, в которой после мобилизации Донским правительством обучал молодых казаков. «В поимке и расстреле экспедиции Подтелкова я принимал участие, исполняя должность командира сотни, и в то же время был секретарем военно-полевого суда, который и судил Подтелкова и Кривошлыкова», – признавался Сенин на допросах в ОГПУ. В 1919 году получил ранение, лежал в госпитале. Эмигрировать в Новороссийске не удалось, оказался в плену Красной Армии. Сменив фамилию, служил рядовым в Красной Армии. Но в 1921 году за участие в белогвардейском движении был приговорен к расстрелу, но помилован решением Верховного суда, заменившего приговор Военного трибунала пятилетним тюремным заключением. Через четыре года А. Сенин вернулся в хутор Евлантьевский. Несколько лет преподавал математику в Боковской семилетней школе.

Сплошная коллективизация в начале 1930 года, перегибы в отношении более или менее зажиточных слоев казачества резко изменили настроение Сенина, о чем он сам честно и правдиво признается на допросах в ОГПУ: «…в момент разгара проведения в районе сплошной коллективизации у меня возникли серьезные сомнения в правильности проводимых мероприятий, связанных с коллективизацией Советской властью. Эти колебания особенно укрепились после моих разговоров с гр-ном Багровым Т.С., который в беседе со мной на политические темы сообщил, что Советская власть разоряет крестьянство, что выхода у казаков, как вести борьбу с Советской властью – нет. Причем Багров политическую обстановку рассматривал так, что почва для нового восстания назрела, что массы готовы принять участие в вооруженном восстании против Советской власти, но нужно только возглавить это движение и взять руководство на себя… В конце января месяца я приступил к созданию контрреволюционной организации, ставившей своей целью вооруженную борьбу с Советской властью. С этой целью я поделился своими политическими настроениями с целым рядом лиц…

Я не согласен с принудительной административной коллективизацией крестьянских хозяйств, особенно не согласен с перепрыгиванием от сельскохозяйственной артели непосредственно к коммуне, как это имело место в целом ряде случаев при проведении сплошной коллективизации.

Я являюсь сторонником развития индивидуального хозяйства, предоставления полной инициативы и свободы хозяйственной деятельности хлеборобу. А отсюда, совершенно естественно, я не согласен с целым рядом практических мероприятий, связанных с проведением сплошной коллективизации <…> Я не был ни в коей мере согласен с ликвидацией кулака как класса, считая, что кулака нужно ограничивать, но ликвидировать кулака не следует, ибо это приведет к упадку сельского хозяйства и разорит вконец хлебороба.

По моему мнению, кулак приносил пользу, продавая государству свой хлеб…»

Зимой 1930 года Сенин и его единомышленники начали вербовать сторонников вооруженного восстания, но статья Сталина «Головокружение от успехов», признавшая и осудившая перегибы в ходе коллективизации, спутала все планы нелегальной организации: «политическая обстановка в районе стала разряжаться, а отсюда, как следствие, не было благоприятной почвы для дальнейшей деятельности нашей организации», – признавался Сенин в ходе допроса ОГПУ.

В начале июля 1930 года заговорщики были арестованы. 28 декабря 1930 года по приговору суда восемь человек, в том числе и А.С. Сенин, были расстреляны, 56 приговорены к различным срокам тюремного заключения, некоторые были сосланы в Западную Сибирь.

В ноябре 1989 года по Указу Верховного Совета СССР А.С. Сенин посмертно реабилитирован.

М.А. Шолохов осенью 1930 года, до поездки в Москву для оформления документов на поездку в Сорренто, к Горькому, встретился с А.С. Сениным в Ростовской тюрьме, и описанные М. Обуховым душевные переживания Михаила Александровича после этой встречи чуточку больше приоткрывают причины, которые помешали завершить роман «Поднятая целина» своевременно и так, как задумывалось.

А.С. Сенин, естественно предположить, рассказал Шолохову о своих мыслях, которые здесь уже изложены, поведал о своих сомнениях и противоречиях, о своей боли за вновь порушенную и налаженную вроде бы жизнь после революции. В это время творческий замысел «Поднятой целины» только формировался, и эта встреча с А. С. Сениным серьезно повлияла на Шолохова при создании образа есаула Половцева, внешние биографические данные которого кое в чем совпадают с биографией Сенина.

И еще одна характерная в связи с изложенным подробность: «При ликвидации организации всего было изъято оружия: револьвер – 1, берданок – 2, шашек – 1, охотничьих руж. – 2. Итого: 6 единиц». (Архив Управления ФСБ России по Ростовской области, т. 1–5. Цитирую по статье «Реабилитирован посмертно» Л. Чеплянской, И. Ковешникова, научных сотрудников ГМЗШ, опубликованной в сборнике «Вешенский вестник». Ростов-на-Дону, 2001. С. 200–211).

Здесь же приводятся два документа: руководство ОГПУ дает разрешение ознакомиться М.А. Шолохову с 4 томами следственного дела по обвинению Сенина и расписка Шолохова: «Принял для ознакомления дело. М. Шолохов». Первый документ датирован: «25.12.32 г.», второй: «10.01.33 г.»

«Поднятая целина» опубликована в «Новом мире», Шолохов надеется продолжить книгу, но вторую книгу никак не может завершить, хотя много раз уверял читателей и газетчиков, что напечатает ее через два-три месяца, но все никак не хватало времени и сил. А может быть, думал о трагической судьбе Сенина, никак не мог забыть его в тюрьме, не мог забыть его трезвых мыслей о драматических событиях недавних месяцев? Трудно ответить на этот вопрос… Нужно искать… искать документы.

БЕСЕДА МИХ. ШОЛОХОВА С ЧИТАТЕЛЯМИ

На подъеме. 1930. № 6. Публикуется по тексту журнальной публикации.

1 Макарьев Иван Сергеевич (1902–1958) – один из руководителей Северо-Кавказской ассоциации пролетарских писателей (СКАППа), журналист, критик, автор книг «К прошлому нет возврата». «О романе М. Шолохова «Поднятая целина» (1934), по доносу «братьев-писателей» осужден и репрессирован, вернулся в 1954 году, сломленный и разочарованный. Через несколько лет покончил жизнь самоубийством.

Кроме того, И. Макарьев – автор книг «Почему кулак наш враг?» (Ростов-Дон, 1928), «О художественном показе героев труда» (М., 1932) и др.

2 Бусыгин Александр Иванович (1900–1941) – участник Гражданской войны, друг М.А. Шолохова, автор многих рассказов и повестей. В 1928 году в издательстве «Московский рабочий» вышла книга А. Бусыгина «Закалялась сталь», в которой автор рассказывает о борьбе красного бронепоезда, на котором он сам служил, с белыми. «Больше всего удается Бусыгину диалог, форма, которую автору следует усиленно разрабатывать, – говорилось в информации о выходе книги (Молот. 1928.

2 декабря). Погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.

В предисловии к послевоенному сборнику А. Бусыгина М.А. Шолохов с любовью вспоминал своего друга, сожалел, что он не успел полностью реализовать свои творческие возможности.

Эта краткая стенограмма встречи М.А. Шолохова публикована в журнальной рубрике «Слово читателю», но, как видим, в обсуждении первых двух книг «Тихого Дона» принимали участие и писатели.

Эта встреча с читателями состоялась в конце мая 1930 года.

Андрей Плоткин. «НА ОГОНЕК» К ШОЛОХОВУ

Рассказывает бывший председатель первого Вешенского колхоза.

Вечерняя Москва. 1965. 21 мая. Затем: Сельская жизнь. 1965. 23 мая. Затем: Слово о Шолохове. М., Правда, 1973.

Печатается по тексту книжного издания с добавлением тех мест газетного текста, которые были изъяты при редактировании.

Плоткин Андрей (Або) Аронович (1906) – двадцатипятитысячник, председатель первого Вешенского колхоза им. С. Буденного, затем работал председателем колхоза в хуторе Лебяжий. За перегибы в своей деятельности в 1933 году получил строгое партийное взыскание и запрет на работу с колхозными массами. В письме Сталину Шолохов описывает античеловеческие способы, которые использовал Плоткин для выполнения плана по хлебозаготовкам. Вместе с тем Шолохов на всю жизнь сохранил теплое отношение к Плоткину, поздравлял его с 60-летием, а в послевоенную пору, когда остро ощущалась нехватка руководящих кадров на селе, звал его на Донщину, специально добивался разрешения в высоких сферах, чтобы он мог приехать на Дон. Но Плоткин отказался возвращаться к сельской жизни.

В образе Давыдова («Поднятая целина») есть кое-что и от Плоткина,

об этом Шолохов не раз упоминал и в интервью, и в письмах.

Порой исследователи называют прототипом Давыдова только одного Плоткина. Это ошибка исследователей, недостаточно полно изучивших этот вопрос. Давыдов – это художественный образ, вобравший черты своей эпохи.

А. Климентьев. ЮНОСТИ НАШЕЙ ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Советский Дон. 1982. 14 октября. Печатается по газетной публикации.

Климентьев Александр Михайлович – двадцатипятитысячник, выступил со своими воспоминаниями в Вешенской на торжественном вечере, посвященном 50-летию выхода в свет первой книги романа «Поднятая целина».

Привожу здесь два материала, в которых высказано отношение читателей к роману.

Певец новой жизни

Позавчера во Дворце культуры состоялся торжественный вечер, посвященный 50-летию выхода в свет первой книги романа Михаила Александровича Шолохова «Поднятая целина». Его открыл секретарь райкома партии В.И. Попов.

– Настольной книгой для сельских коммунистов, – сказал он, – вот уже 50 лет является роман Михаила Александровича Шолохова «Поднятая целина». По широте и глубине осмысления идеи коллективизации, по рельефности созданных писателем образов, по исторической правде отображенных событий «Поднятая целина» не имеет себе равных. Великое спасибо нашему дорогому земляку – писателю за его труд, за его партийную науку, за его талант художника, подарившего нам бесценное произведение.

Преподаватель педучилища B.C. Баштанник поделилась с участниками торжественного вечера своими исследованиями исторической и документальной основы романа. Она сделала вывод о том, что М.А. Шолохов не был сторонним наблюдателем коллективизации, а являлся ее активным и страстным участником. Не только события, но и герои романа – реальные люди реальной жизни.

Директор совхоза «Поднятая целина» Ф.Н. Агеев рассказал о той высокой чести, которая выпала на долю возглавляемого им коллектива жить и трудиться на земле, описанной великим мастером слова.

– Книг о коллективизации, – подчеркнул оратор, – немало, но творение М.А. Шолохова отличается тем, что он вложил в «Поднятую целину» фундаментальную политическую идею о союзе рабочих и крестьян. Он создал зримые образы коммунистов-борцов за новую жизнь на селе, показал жизненную силу союза Молота и Серпа. Доказательством тому является наше хозяйство. Сегодня по полям совхоза водят «Кировцы» потомки гремяченских колхозников Майданниковы, Бесхлебновы, Кривошлыковы.

– Помните, – продолжал Ф.Н. Агеев, – в романе Семен Давыдов прикидывал, какой ремонт надо сделать школе, и планировал продать пару быков, чтобы иметь на ремонт деньги. Мы же в совхозе «Поднятая целина» за шесть лет его существования освоили восемь миллионов рублей на капитальное строительство. Школа, детсад, клуб, комплекс и многое другое имеется в нашем хозяйстве. 37 лошадиных сил на одного работающего – такова энерговооруженность в совхозе.

С большим вниманием выслушали собравшиеся воспоминания двадцатипятитысячника, посланца киевского завода «Большевик» Александра Михайловича Климентьева. Он рассказал о той обстановке, которая была характерна для донских хуторов в пору коллективизации и которую с такой яркостью отобразил М.А. Шолохов в романе.

A.M. Климентьев подчеркнул, что книга в самом прямом смысле была в 32 году пособием по преобразованию села, по объединению разрозненных хозяйств в коллективные.

Преподаватель русского языка и литературы Вешенской школы В.М. Пискарева рассказала о большой ценности «Поднятой целины» для воспитания школьников. Она привела слова В. Закруткина, где он сказал о М.А. Шолохове так: «Никогда не искал и не ищет Шолохов-худож-ник много раз перепаханного поля. Никогда не скользит его писательский плуг по верхам истертой… почвы. В глубокие недра целинной земли запущен острый лемех его плуга…»

На вечере выступили также старейший актер народного театра К.Г. Зотьев, секретарь парткома совхоза «Кружилинский» И.В. Алексеев, школьник Олег Ломакин.

Затем были показаны сценки из «Поднятой целины», прочитаны отрывки из романа. В них были заняты учащиеся Вешенского педагогического училища, актеры народного драматического театра Николай Проводенко, Константин Зотьев, Тамара Попова, Раиса Гурова, Валентина Гавринева, Павел Гуров и Александр Иващук. Отрывок из романа прочел Федор Кондратьев.

С. Воронцов Учит и воспитывает

Воспитание учащихся на примере героев художественных произведений – одна из важных задач, решаемых в системе школьного образования. На протяжении всех лет учебы художественная книга является верным спутником, источником знаний, расширяющая кругозор детей, заставляющая думать, анализировать, оценивать поступки людей.

Лучшие образцы классической и советской литературы изучаются школьниками. И среди них роман М.А. Шолохова «Поднятая целина». Герои произведения знакомы не только старшеклассникам. Справедливого Семена Давыдова, вспыльчивого Макара Нагульнова, смешливого деда Щукаря знают и младшие школьники. Поэтому с такой охотой и радостью готовили учащиеся Базковской средней школы шолоховский урок, посвященный 50-летию со дня выхода в свет книги «Поднятая целина».

Предварительно ребята шестых – десятых классов подготовили альбом

о писателе, обновили шолоховский уголок, провели конкурс на лучший рисунок по книге «Поднятая целина». Активное участие в конкурсе приняли учащиеся шестых классов. Многие из их рисунков были признаны жюри лучшими и оформлены в выставку. Особенно удачно отобразили ребята природу родного края.

Инициативу и выдумку в подготовке к тематическому уроку проявил молодой педагог Константин Иванович Булгари. Вместе с десятиклассниками Николаем Архиповым, Ларисой Шпыневой, Николаем Богатыревым, Людмилой Нехаевой, Владимиром Дубровским он подготовил инсценировки, были прочитаны отрывки из романа «Поднятая целина». Интересную выставку из книг Михаила Александровича Шолохова с краткими аннотациями к каждой подготовили библиотекари.

Т. Потапова Е.Г. Левицкая. НА РОДИНЕ «ТИХОГО ДОНА». Записки

Станица Вешенская. 29. VII. – 6. VIII. 1930 года

Огонек. 1987. № 17. 25 апреля – 2 мая. Затем: Колодный Лее. Кто написал «Тихий Дон». М.: Голос. 1995. Публикуется по тексту книжного издания.

1 Левицкая Евгения Григорьевна (1880–1961) – партийный и издательский работник, прочитала «Тихий Дон» в рукописи и была покорена на всю жизнь художественным даром автора, а при знакомстве – неистребимым жизнелюбием молодого писателя, его бескорыстием, верностью слову, привязанностью к родному Дону и семейному очагу. С первых встреч с Шолоховым она пыталась проникнуть в глубины его таланта, понять источники его неотразимого обаяния на читателей. С этой целью она согласилась приехать в Вешенскую, уступая настойчивым просьбам М.А. Шолохова посетить его в родных местах.

«Родилась в 1880 году в городе Козельце Черниговской губернии в семье служащего на винокуренном заводе, – писала Е. Левицкая в автобиографии. – В нашей семье хранились революционные традиции: мой дядя, Алексей Николаевич Бах (ныне член Академии наук СССР), был видным народовольцем; старший брат судился по делу Германа Лопатина; второй брат выслан после похорон Чернышевского из Москвы. Училась я самостоятельно; в 1898 году сдала экзамен за 7 класс гимназии. Читала очень много и мечтала уехать учиться в Москву на курсы. В этом же году уехала в Петербург и поступила на курсы Лесгафта, бывшие в то время пристанищем революционно настроенных молодых людей… В 1901 году вместе с мужем моим К.О. Левицким выехала в Одессу… В

1918–1919 гг. работала в Биб. отд. ЦК партии…» В 1926–1929 гг. работала заведующей отделом издательства «Московский рабочий», где и познакомилась сначала с рукописью, а потом и ее автором. В 1929 году она работала заведующей библиотекой МК партии, куда стекались все газеты и журналы, она их просматривала и все, что было о Шолохове, посылала в Вешенскую. Так завязалась дружба Е.Г. Левицкой и М.А. Шолохова.

2 М.А. – Михаил Александрович Шолохов.

3 Неточно: в 1925 году.

4 Районный исполнительный комитет.

5 Игорь Константинович Левицкий (1907–1961) – сын Е.Г. Левицкой, умный, толковый инженер, хорошо знал музыку, живопись, литературу, был влюблен в «Тихий Дон» и покорен личностью его автора.

6 Шолохов Александр Михайлович (1930–1990) – сын писателя, учился в МГУ на биологическом факультете, затем работал в Крыму и других местах СССР.

7 Первый рассказ «Родинка» опубликован 14 декабря 1924 года в газете «Молодой ленинец», а «Нахаленок» – в той же газете с 30 мая по 12 июня 1925 года в одиннадцати номерах.

8 Микишара – главный персонаж рассказа «Семейный человек».

9 Мучительная борьба за третью книгу «Тихого Дона» только начиналась: только через год Шолохов добьется встречи с Горьким и Сталиным, на которой и решится судьба романа. И после этой встречи рапповские «верхи» попытаются убрать самые острые эпизоды романа, но Шолохов был «на страже» и сумел в книжном издании «Тихого Дона» в 1933 году восстановить выброшенное в журнальной публикации.

ДИСКУССИЯ О «ТИХОМ ДОНЕ» В РЕДАКЦИИ ЖУРНАЛА «НА ПОДЪЕМЕ»

На подъеме. 1930. № 12. Публикуется по тексту журнальной публикации.

1 Янчевский Николай Леонардович (1892–1937) – журналист, участник Февральской и Октябрьской революций, автор книги «Гражданская война на Северном Кавказе», в политической борьбе 20-х годов поддерживал Троцкого и троцкистов, репрессирован. В своих статьях и выступлениях выражал вульгарно-социологические взгляды, извращающие работы К. Маркса и Ф. Энгельса, что было весьма характерно для многих «недоучек» того времени, пролеткультовцев, рапповцев и др.

2 Яворский М.И. – историк, академик, близкий по своим взглядам Грушевскому М.С. (1866–1934). Скорее всего, докладчик ссылается на недавнюю дискуссию, посвященную взглядам Яворского на историю Украины (см.: JliTonicb рев. 1930. № 2. С. 267–326, № 3–4. С. 176–237, № 5. С. 289–324. Стенографический отчет дискуссии, проходившей в мае 1929 г.).

3 Шатобриан Франсуа Ренэ (1768–1848) – французский писатель, один из крупнейших представителей романтизма, монархист, один из защитников христианского богословия. Активный оппонент французских энциклопедистов и материалистов.

4 Показать прошлое России «гнусным и отвратительным» – любимая идея Льва Троцкого и его приспешников, высказанная еще до революции, в 1913 году, когда Россия торжественно праздновала 300-летие дома Романовых. После революции и гражданской войны, когда молодчики Троцкого в «кожаных куртках» с наслаждением уничтожали русское дворянство и купечество, стремились уничтожить русские традиции, быт, нравы, обычаи и насадить насильственным путем свои «коммунистические», «космополитические», интернационалистические. Уже в самом конце 20-х годов глава конструктивистов К. Зелинский, продолжая нигилистическую «переоценку ценностей», начатую Троцким и его приспешниками, писал: «Да, не повезло русскому народу просто как народу… Мы начинаем свою жизнь как бы с самого начала, не стесняемые в конце никакими предрассудками, никаким консерватизмом сложной и развитой старой культуры, никакими обязательствами перед традициями и обычаями, кроме предрассудков и обычаев звериного прошлого нашего, от которой мысли шли к сердцу, не только трудно оторваться, но от которой отталкиваешься с отвращением, с чувством радостного облегчения, как после тяжелой неизлечимой болезни» (Зелинский К. Анархисты и новаторы. М., 1930).

Здесь Н. Янчевский высказывает ту же троцкистскую мысль, что и К. Зелинский и многие критики и публицисты того времени. И казалось, что эта мысль победила, восторжествовала, но тут появился Шолохов со своим «Тихим Доном» и внес сумятицу в «победоносные» ряды ниспровергателей прошлого великой России. А посему попытались его растоптать, обвинив его во всевозможных идеологических грехах и ошибках.

5 Здесь опечатка в тексте: «клокочущим низким голосом», в последовавшей за этим цитате редакция исправила свою ошибку.

6 Жестоко ошибался Н. Янчевский… Как раз в это время состоялась встреча М. Шолохова с И. Сталиным перед поездкой за границу по приглашению А.М. Горького.

7 Сидоренко Николай Николаевич (1905–1980) – русский поэт, начал публиковать свои произведения с 1925 года, автор многих стихотворных сборников.

8 Покровский Михаил Николаевич (1868–1932) – академик АН СССР, участник революционного движения в России, участник Февральской и Октябрьской революций, историк, один из руководителей комиссариата просвещения. В своих исторических трудах, пронизанных вульгарным социологизмом, в искаженном свете представлял прошлое России. В специальном постановлении ЦК ВКП(б) концепции Покровского подверглись жесткой критике.

9 Шемшелевич Л. – критик, поэт, не оставивший после себя заметного следа в литературном движении.

10 Пильняк (настоящая фамилия – Вогау) Борис Андреевич (1894–1938) – русский прозаик, автор многочисленных рассказов и повестей, романа «Голый год» (1922), сделавшего его известным в России. За публикацию повести «Красное дерево» за границей подвергся жесточайшему «разносу» рапповских критиков. В последующем Б. Пильняк пытался «замолить» свои грехи, каялся, признавался в ошибках, но в 1938 году был несправедливо репрессирован по злому умыслу «братьев-писателей».

11 Мазнин Дмитрий Михайлович (1902–1938) – поэт, критик, необоснованно репрессирован.

12 Никулин Михаил Андреевич (1898–1985) – русский прозаик, автор многочисленных сборников рассказов и повестей, в последующем – и романов исторических и о современной жизни казачества.

13 На этом редакция не закончила обсуждение романа, обещая дать продолжение дискуссии в следующих номерах журнала.

«ТИХИЙ ДОН» В БОРЬБЕ С ФАШИЗМОМ

Константин Прийма. Михаил Шолохов в Берлине в 1930 году. Советский Дон. 1966. 11 ноября, как и все последующие материалы в рубрике «Немецкие читатели о «Тихом Доне»: «В знак вечной дружбы», «Всегда в строю», «Бунчук – пример мужества и стойкости», «В тюрьмах читали «Тихий Дон», «Самый выдающийся роман», «Книги – борцы подполья», «Памятны и дороги», «Запретная книга», «Новое о России», «…На всю жизнь!».

Перевод писем, документов сделан студентами РГУ Евгением и Алексеем Прийма.

Прийма Константин Иванович (1912–1991) – журналист, критик, литературовед, доктор филологических наук, степень присуждена за выдающуюся книгу «Тихий Дон» сражается». Автор многих статей о Шолохове, бесед с Шолоховым, содержание которых тут же входило в научный оборот в литературоведении. Яркий, запоминающийся казак и ученый, которого Шолохов любил за открытый и честный характер.

В книге «Тихий Дон» сражается» (Ростов-на-Дону, 1972) К.И. Прийма подвел итог своей уникальной исследовательской работе, опубликовав историю переводов сочинений М. Шолохова на иностранные языки. Сотни писем он послал в различные страны, сотни знакомств с переводчиками удалось организовать неутомимому следопыту и получить от них необходимые и точные сведения. И все вместе собранное производит неповторимое впечатление. 12 июня 1972 года К. Прийма писал автору этих строк:

«Дорогой Виктор Васильевич!

1. Посылаю тебе книгу «Тихий Дон сражается».

2. Раздел о Вешенском восстании не прошел. Издательство отказалось его публиковать.

3. В Москве буду в конце июня. Позвоню тебе. Может и увидимся.

С приветом Конст. Прийма».

Предлагаемая публикация – одна из немногих в периодической печати, по разным причинам редакции газет и журналов отказывались печатать уникальный материал о торжестве советской литературы, о торжестве социалистических идей в зарубежных странах.

И. Попов. СЕРАФИМОВИЧ В ВЕШЕНСКОЙ

А.С. Серафимович. Исследования. Воспоминания. Материалы. Письма. М.; Л., 1950. Печатается по тексту этого издания.

Николай Смирнов. ПЕРВЫЕ ГОДЫ «НОВОГО МИРА»

Новый мир. 1964. № 7. Печатается по тексту этого издания.

ИЗ ПИСЬМА В. КУДАШЕВА В. РЯХОВСКОМУ

17 июля 1931 года

РГАЛИ, ф. 422, on. 1, ед. хр. 176.

1 Как известно, Шолохов 6 июня 1931 года написал письмо А.М. Горькому с просьбой прочитать третью книгу «Тихого Дона» и оказать содействие в ее публикации. Горький, прочитав рукопись, обратился к Фадееву, но Фадеев, соглашаясь с Горьким в высокой оценке художественного качества романа, настаивал на доработке, предлагая смягчить остроту целого ряда эпизодов или вообще их «выбросить», как осуждающие деятельность коммунистов на Дону. Горький понял, что вопрос с публикацией романа может решить только И. Сталин. После того как Сталин прочитал рукопись, состоялась встреча Шолохова со Сталиным на даче Горького.

Это письмо документально подтверждает, что встреча состоялась в конце первой декады июля 1931 года.

М. Кудашева. ДВА ДРУГА

Воспоминания. Дон. 1989. № 11. Публикуется по этому изданию.

1 Кудашева Матильда Емельяновна (1910–1995) студенткой химико-технологического института познакомилась с Василием Кудашевым, а после того, как стала его женой, часто встречалась с М.А. Шолоховым, принимала участие в их беседах, не раз бывала вместе с мужем в Вешенской, где подружилась с Марией Петровной Шолоховой и всей семьей Шолоховых.

2 М.А. Шолохов не раз писал в правление СП СССР заявления, в которых просил улучшить жилищные условия семьи погибшего друга. В апреле 1994 года М.Е. Кудашева передала в Музей Шолохова ксерокопию автографа письма Шолохова Г.М. Маркову, в котором говорилось: «Два года назад я обратился с просьбой помочь вдове погибшего в войну писателя Кудашева в решении квартирного вопроса…» После непременных по тем временам бюрократических рогаток и препон, которые нужно было преодолеть, семья Кудашевых квартиру получила.

3 М.А. Шолохов начал писать «Тихий Дон» осенью 1925 года.

4 Уточняю: правительство Муссолини визу выдало, Артем Веселый у Горького побывал, а Шолохов и Кудашев не дождались визы несколько дней, из Берлина вернулись в СССР.

5 В декабре 1934 – январе 1935 г. М.А. Шолохов вместе с М.П. Шолоховой побывал в Швеции, Дании, Великобритании, Франции.

В это время были арестованы секретарь Вешенского райкома партии П. К. Луговой и почти все руководители района разного уровня. См. об этом далее воспоминания Лугового и Погорелова.

Рафаил Хигерович. ШОЛОХОВ И СЕРАФИМОВИЧ

Путь писателя. Повесть о Серафимовиче. М., 1963. Затем: Путь писателя. М., 1981. Печатается по тексту второй публикации.

Хигерович Рафаил Исаевич (1911–1994) – прозаик, драматург, литературовед. Окончил философский факультет МИФЛИ (1939), кандидатскую диссертацию защитил по истории в 1940 г. Литературной работой увлекся в юности, в 1938 году написал первую пьесу «Обыкновенное чудо». С июня 1942 года в действующей армии. В 1945 году ранен, уволен из армии в 1946 году. Награжден боевыми орденами и медалями.

Кроме повести о Серафимовиче, Р. Хигерович написал и опубликовал повести «Помилован каторгой», документальные повести о Дмитрии Ульянове, Антонио Грамши и др.

Елена Ширман. ЛЮБИМЕЦ НАРОДА

Знамя коммуны (Новочеркасск). 1940. 24 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

Ширман Елена Михайловна (1908–1942) – поэтесса. Сборник «Жить!» опубликован в Москве 1969 г. См.: Комарова Т. История одной жизни. Ростов-на-Дону, 1967.

1 В это время Шолохов, подав заявление о приеме в партию, получил общественное поручение – организовать и руководить литературным кружком. Такой кружок был создан, и Шолохов не раз выступал с лекциями о любимых писателях, рассказывал о мастерстве, о сборе материалов, в частности, как вспоминают очевидцы, в ноябре 1931 года провел беседу «О Чехове».

«В 1930–1931 годах в Вешенской при редакции райгазеты «Большевистский Дон», – вспоминает Александр Александрович Попов, – была создана литературная группа. Шолохов взялся руководить ею.

Группа наша была активной, человек двенадцать. Собирались мы каждую субботу, читали свои рассказы, очерки, стихи, а один из нас даже повесть написал о казачестве, и мы обсуждали ее. В газете организовали литературную страницу, печатались некоторые из членов кружка и в ростовском журнале «На подъеме».

Михаил Александрович читал нам лекции по различным вопросам литературы, проводил беседы о мастерстве писателей. Особенно запомнилась мне беседа «Чехов – мастер короткого рассказа». Шолохов приходил без всяких конспектов, рассказывал свободно, интересно, поражая всех нас большим знанием мастерства Чехова, тонким анализом его произведений.

Читал Михаил Александрович, помнится, лекции о Л. Толстом, о Маяковском. Но кое-кто мешал ему работать, и он постепенно стал отходить от литературной группы. Потом нами руководила ростовская поэтесса Елена Ширман, работавшая в «Большевистском Доне». После ее отъезда в Ростов наши встречи в газете прекратились» (см.: Абрамов Ф.А., Гура В.В., Шолохов М. Семинарий. Учпедгиз, 1958. С. 145).

В одном из писем М.А. Шолохова А.М. Бондаренко есть упоминание

о Елене Ширман: «Посылаю две книги. Одна из них (Фрейхена? – нрб) высоко художественна. Один из лучших «экзотических» романов.

2 книги Декамерона у тебя? И что ты скажешь насчет «Книги назидания»? С кого-же мне ее, в конце концов, спрашивать: с тебя или с Ширман…» Письмо датировано 14 августа 1932 года.

Как видим, Шолохов не только руководил литературным кружком, но и давал вешенцам возможность пользоваться своей библиотекой.

Павел Кудинов. ВОССТАНИЕ ВЕРХНЕДОНЦЕВ В 1919 ГОДУ

Журнал «Вольное казачество». Прага. 1931. № 77–85; 1932. № 101.

Печатается по тексту журнальной публикации.

Кудинов Павел Назарьевич (1891–1967) – донской казак из станицы Вешенской. Окончил Персияновское сельскохозяйственное училище. В Первую мировую войну пошел добровольцем, за храбрость и отвагу получил царские награды и чин хорунжего. Возглавил восстание верхнедонцов в 1919 году. В 1920 году эмигрировал в Болгарию. Казаки-эмиг-ранты избрали его Окружным атаманом. Активно сотрудничал с редакцией журнала «Вольное казачество», высказывая в своих статьях и заметках свое отношение к тому, что происходит в Советском Союзе. В 1937 году начал издавать журнал «Вольный Дон». В 1939 году фашистскими властями Болгарии был обвинен в шпионаже в пользу Советского Союза и изгнан за пределы Болгарии. Два года отсидел в румынской тюрьме. А вернувшись после этого в Болгарию, снова оказался под бдительным надзором болгарских властей. Но и освобождение Болгарии от фашистского гнета не принесло Кудинову удовлетворения: на этот раз советские власти осудили Кудинова за участие в Верхнедонском восстании и приговорили его к десятилетнему тюремному заключению, которое он отбыл в Сибири. Освобожден в 1956 году. Вернулся в Болгарию, работал садовником в болгарском коллективном хозяйстве. В 1967 году покончил жизнь самоубийством.

Как руководитель Вешенского восстания и персонаж «Тихого Дона» давно привлек внимание исследователей романа. В частности, К. Прийма в книге «С веком наравне» (Ростов-Дон, 1981) в очерке «Павел Кудинов – хорунжий из Вешек» подвел итоги своей исключительно интересной исследовательской работы, начатой в середине 50-х годов с разговора с Шолоховым о судьбе Кудинова.

В разговоре по телефону К. Прийма задал Кудинову вопрос: «Насколько текст «Тихого Дона» близок к действительным событиям» и получил ответ: «В романе много святой правды. Верно указаны причины восстания, его размах, и то, что мы гражданскую власть оставили в лице окружного исполкома Совета, а не атамана… Точно описаны перегибы комиссара Малкина… В романе есть кое-что, с чем я и не согласен… Скажем, у меня при штабе не было монархиста Георгидзе. Но Шолохов как писатель, видимо, имеет право на свой художественный вымысел… (156).

В очерке К.И. Приймы приводятся и другие интересные факты.

1 В апреле 1918 года в Донской области произошло новое административное деление: к Верхне-Донскому округу отошли станицы Казанская, Мигулинская, Шумилинская, Еланская, Каргинская, Боковская, Усть-Хоперская, Краснокутская, Букановская, Слашевская, Федосеевская и Пономаревская волость. Окружной центр – станица Вешенская.

2 Краснов Петр Николаевич (1869–1947) – генерал-лейтенант (1917). В августе – сентябре 1917 года командующий 3-м конным корпусом. В октябре 1917 года поддержал Керенского, а после поражения антибольшевистского выступления отбыл на Дон, где и был избран атаманом Войска Донского. В 1920 году эмигрировал и много лет занимался литературной деятельностью, опубликовав немало книг, вошедших в историю русской литературы XX века. В Великой Отечественной войне участвовал на стороне немцев, за что и был казнен по приговору советского суда.

3 Южная армия была создана руководителями монархического союза «Наша родина» из добровольцев на Украине и вскоре прославилась не боевыми действиями, а грабежами, насилием, пьянством. В начале 1919 года прекратила свое существование как боевая единица Белого движения, лишь малая часть ее влилась в Добровольческую армию.

4 Здесь, и спустя много лет после событий Гражданской войны, Павел Кудинов продолжает утверждать, что «справедливая казачья мысль» в том, чтобы отстоять самостийность казачьего края и не вмешиваться в дела России. А между тем большая часть казачества стояла за единую и неделимую Россию и не поддержала сепаратистов.

5 Полковник Агафонов – донской казак, командир 1-го Вешенского полка, войсковой старшина (значит, подполковник).

6 …сотника Варламова — первый офицерский чин в казачьих войсках – хорунжий – соответствовал чину «подпоручик» в царской армии, затем следовали: сотник (поручик), подъесаул (штабс-капитан), есаул (капитан), войсковой старшина (подполковник), полковник.

7 …в станицу Чернышевскую — вполне возможно, что Шолохов ошибся: в «Тихом Доне» штаб Северного фронта «бежал» в станицу Каргинскую. Или ошибся автор воспоминаний.

8 Здесь Павел Кудинов еще раз подчеркивает сложность и противоречивость положения рядового казака, стоявшего перед выбором: открыть фонт или продолжать борьбу с красными.

9 …станицы Каргиновской — вполне возможно, что в ту пору так и называли станицу. Правильное название станицы – Каргинская.

10 15-я Инзенская стрелковая дивизия была сформирована в июне 1918 г.

11 В январе 1919 года ВЦИК принял решение направить в хутора и станицы Донской области чрезвычайных комиссаров и учредить революционные трибуналы со всей полнотой судебной и гражданской власти.

12 В ходе Верхнедонского восстания казакам стала известна не только эта секретная инструкция от 12 декабря 1918 года, но и другие важнейшие документы и постановления советской власти и высшего политического руководства новой России, из которых следовало о необходимости и обязательности беспощадного уничтожения донского казачества. Сейчас все эти документы опубликованы, широко использованы в трудах историков, литературоведов, историков литературы, романистами, авторами биографий видных деятелей того времени. Напомню лишь читателям некоторые положения секретного письма Оргбюро ЦК РКП(б) от

24 января 1919 года, разосланного местным властям до Верхнедонского восстания: «…провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти…» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. Подробнее об этом см.: Петелин В. Жизнь Шолохова. М.: Центрполиграф, 2002).

16 марта 1919 года, когда стало известно о начавшемся Верхнедонском восстании и его размахе, ЦК РКП(б) принял решение приостановить действие циркулярного письма от 24 января 1919 года, но это уже не могло приостановить развитие трагических событий на Дону, тем более что началось и усиленно подкреплялось новыми постановлениями о переселении крестьян ряда северных областей России в хутора и станицы Хоперского, Усть-Медведицкого округов и др. Все эти решения и постановления высшей власти спровоцировали кровавый ход событий на Дону, и повинны в этом Ленин, Троцкий, Свердлов, «политический комиссар Эрлих», о котором упоминает автор воспоминаний, и подобные ему комиссары на местах.

13 Уточняем: железнодорожная станция Себряково.

14 Ермаков Емельян Васильевич – подхорунжий, по другим источникам – сотник. Уроженец хутора Антипова станицы Вешенской. Участник Первой мировой войны.

15 Ермаков Харлампий Васильевич (1891–1927) – донской казак, родился, как и его брат Емельян, в хуторе Антипове (Антиповском) станицы Вешенской. Участник Первой мировой войны, полный кавалер Георгиевского креста и Георгиевских медалей всех четырех степеней. Один из прототипов Григория Мелехова: Шолохов взял от Ермакова его «служивскую» биографию и ряд боевых эпизодов, рассказанных им самим. К. Прийма в книге «С веком наравне» подробно рассказывает о том, как он искал и находил старых людей в Базках, помнивших Харлампия Ермакова.

Шолохов хорошо знал Харлампия Ермакова, не раз подолгу беседовал с ним, сохранилось и опубликовано письмо Шолохова Ермакову.

16 Исследователи предполагают, что «Д.» – это Давыдов, председатель окружного исполкома, чиновник артиллерийского ведомства, что свидетельствует о том, что восставшие сохранили советскую форму управления, провозгласили лозунг «За Советы без коммунистов», оставили исполкомы чаще всего в прежних составах.

17 Сравнивая этот эпизод воспоминаний Кудинова с описанием взятия в плен Лихачева казаками Григория Мелехова, приходишь к выводу, что Шолохов, за исключением некоторых деталей, точно воспроизводит это реальное событие, углубляя его значение, представляя его зримее, пластичнее.

18 Опечатка: следует читать – «к 12 часам 8 марта».

19 Опечатка: следует читать – «…откуда у вас такие пули?».

20 Лев Троцкий был одним из руководителей советского правительства, который своими решениями, выступлениями, устными и печатными, способствовал началу Гражданской войны, о чем свидетельствуют многочисленные официальные документы, разжиганию и ее обострению, особой ненавистью он пылал к казачеству, особенно донскому казачеству, поднявшему Верхнедонское восстание.

И здесь не так уж важно, где выступал Троцкий на митинге, на станции Чертково, как в «Тихом Доне», или в Богучаре; не так уж важно, когда он выступал, в мае или в марте; главное – и Шолохов, автор «Тихого Дона», и Кудинов, участник исторических событий, распознали суть этого исторического события: Троцкий – трус и демагог, совершивший столько преступлений на русской земле.

21 Врановский В., штабс-капитан царской армии, командир Сердобского полка, 8 апреля 1919 года перешел на сторону восставших, принял участие в боевых действиях против частей Красной Армии. «Сердобцы, потеряв три четверти боевого состава, были отведены в тыл и расформированы».

В «Тихом Доне» Шолохов, со слов очевидцев и участников тех событий, раньше Кудинова, правдиво и глубоко реалистически рассказал об этом эпизоде Гражданской войны, придав этому эпизоду высокое трагическое звучание, показав гибель Штокмана и других коммунистов, оставшихся преданными идеям советской власти и пролетарской революции.

22 Но кое-кому из ходоков удалось добраться до представителей Донского правительства и командования Донской армией и рассказать о Верхнедонском восстании. Донская армия начала готовить прорыв, чтобы соединиться с восставшими казаками. Так оно и случилось, что и показал в «Тихом Доне» Шолохов.

23 Сотник П. Богатырев, уроженец хутора Спнгина Вешенской станицы, двоюродный брат хорунжего Г. Богатырева, командира повстанческой бригады, эмигрировал в Болгарию, где и скончался в 1933 году от «черной малярии».

24 Из этой информации видно, что Павел Кудинов, как и из последующего, не высказывал сожаления, тем более раскаяния, что казаки в конце 1918 года пошли на переговоры с Красной Армией и оставили фронт. Шолохов, видимо, пользуясь устными рассказами участников восстания, написал чуточку по-другому: «На секретном совещании верховного командования повстанческими силами решено было просить донское правительство, атамана Богаевского, о помощи.

Кудинову было поручено написать письмо с изъявлением раскаяния и сожаления о том, что в конце 1918 года верхнедонцы пошли на переговоры с красными, бросили фронт. Письмо Кудинов написал. От имени всего восставшего казачества Верхнего Дона он давал обещание в дальнейшем стойко, до победного конца сражаться с большевиками, просил помочь переброской на аэропланах через фронт кадровых офицеров для руководства частями и винтовочных патронов <…> Кудинов только несколько человек избранных посвящал в переписку с Спдориным, от остальных все это держалось в строгом секрете» (часть 6, IV). И при этом нужно всегда помнить, что «Тихий Дон» – не стенограмма исторических событий, а художественное произведение.

Здесь важно другое – установилась крепкая связь между повстанцами и Донской армией.

25 В исторической и мемуарной литературе приводятся разные данные

о численности противоборствующих сил. Важно здесь другое: Красная Армия во всех отношениях превосходила силы повстанцев и не могла три месяца сломить сопротивление казаков, увидевших своими глазами бесчинства красноармейцев на Донской земле.

26 Опечатка: следует читать – река Большая Песковатка.

27 Генерал Кельчевский – Кельчевский Анатолий Киприанович (1869–1923) – генерал-лейтенант, окончил Псковский кадетский корпус, 2-е военное Константиновское училище и Николаевскую академию Генштаба, в 1908 году произведен в полковники, в 1914 году стал профессором Николаевской военной академии. Участник Первой мировой войны. Весной 1918 года вступил в Донскую армию, с февраля 1919 года – начальник штаба Донской армии. Эмигрировал. В 1920–1923 гг. жил в Берлине и редактировал журнал «Война и мир».

28 Конница генерала Секретева – Секретев Александр Степанович – генерал-майор, уроженец станицы Нижне-Чирской области Войска Донского, участвовал в Первой мировой войне в составе 24-го Донского казачьего полка. В 1919 году командовал дивизией в корпусе генерала Мамонтова. Эмигрировал сначала в Турцию, затем в Болгарию, в конце 1922 года был амнистирован и возвратился в Советскую Россию, как генерал Слащев и многие другие.

29 Полковник Добрынин в книге «Борьба с большевизмом на юге России» (Прага, 1921) резко писал об этом эпизоде Гражданской войны, обвинив казаков в предательстве. Честные, исповедальные воспоминания Павла Кудинова правдиво повествуют об истинных причинах этого события, действительно сыгравшего значительную роль в развитии трагических событий на Дону.

30 В одном из боев, а Павел Кудинов не раз лично водил казаков в атаки, был тяжело ранен и пролежал в госпитале пять месяцев.

31 Генерал Сидорин – Сидорин Владимир Ильич (1882–1939) – из потомственных дворян, получил высшее военное образование. Участвовал в Русско-японской войне, в Первой мировой. В феврале 1919 года был назначен командующим Донской армией. В мае 1920 года был предан Врангелем суду и разжалован. Доживал свой век в эмиграции.

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР В ГИХЛЕ

I

А. Кут. ВТОРАЯ ЧАСТЬ «ПОДНЯТОЙ ЦЕЛИНЫ»

Вечерняя Москва. 1933. 1 марта. Печатается по тексту этого издания.

1 Литературный вечер в ГИХЛе состоялся 27 февраля 1933 года, в котором принимали участие сотрудники издательства во главе с директором Н.Н. Накоряковым и современные писатели, близкие этому издательству.

На вечере присутствовал журналист газеты А. Кут, который через несколько дней после вечера дал краткий отчет об услышанном и увиденном.

По установившейся в то время традиции Шолохов сначала прочитал несколько коротких глав из «Тихого Дона» и «Поднятой целины», недавно опубликованной в журнале «Новый мир» и вышедшей отдельным изданием в издательстве «Федерация», а затем – свободная дискуссия

о творчестве писателя.

Шолохов редко соглашался на проведение таких вечеров, а тут решил появиться на публике в связи с тем, что на Дону, в родных местах, создавалась драматическая ситуация вокруг районных коммунистов и руководителей колхозов, не выполнивших по ряду объективных причин государственные задания по хлебопоставкам и другим продуктам.

13 февраля Шолохов описал положение в родных местах в письме Петру Луговому, положение страшное, трагическое, и виновато во всем областное начальство. «Все это настолько нелепо и чудовищно», что Шолохов в эти дни выехал в Москву, к Сталину, только он мог спасти положение на Дону. В Москве в это время, 15–19 февраля, проходил I Всесоюзный съезд колхозников-ударников, о встрече со Сталиным не могло быть и речи, у него все распланировано до минуты, как сказал помощник Сталина. И тут же предложил свои размышления изложить в письменной форме: Сталин освободится и прочитает…

Шолохов вернулся в Вешенскую, но понял, что сейчас не до работы, и принял предложение выступить с чтением глав своих произведений, которое сделал ему руководитель ГИХЛа, а в Вешенской готовили материалы для письма Сталину, которое обдумывал все эти дни Шолохов.

Кроме того, Шолохов встретился со своими друзьями-писателями, которые были вхожи во властные коридоры Кремля. К тому же и выход в свет «Поднятой целины» и третьей книги «Тихого Дона» прибавил популярности их автору, а это могло способствовать предстоящей битве за Истину, за судьбы соратников, попавших в беду.

Информация в «Вечерней Москве», пусть и с неточностями, порадовала Шолохова.

II

СТЕНОГРАММА ОБМЕНА МНЕНИЯМИ НА ТВОРЧЕСКОМ ВЕЧЕРЕ ШОЛОХОВА ПО ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЮ «ТИХИЙ ДОН»

Молодая гвардия. 1995. № 5–6. Публикация Ю. Дворяшина. Печатается по тексту журнальной публикации, сверенной с машинописным текстом, хранившимся в РГАЛИ, ф. 613, on. 1, ед. хр. 833.

2 Тов. Степной – товарищ Степной – И. Степной – псевдоним, настоящая фамилия Афиногенов Николай Александрович (1878–1947) – железнодорожный служащий, затем писатель, автор романов, повестей, рассказов, в частности романов «Семья» (1922), «Перевал» (1924) и др. В 1929 году издано его собрание сочинений в 10 томах.

Отец более известного по тем временам Александра Николаевича Афиногенова, видного деятеля РАППа, автора популярных пьес «Страх» и «Ложь» (1933).

3 Тов. Орешин — Орешин Петр Васильевич (1887–1938) – родился в семье приказчика в Саратове. Публиковать стихи начал в 1911 году. Большая часть стихов посвящена крестьянской теме, вместе с Есениным, Клюевым, Клычковым вошел в группу так называемых «крестьянских поэтов». После Октябрьской революции подвергался острой критике со стороны «правоверных» идеологов пролетарской литературы. В 1923–1928 гг. опубликовано собрание сочинений в 4 томах, вобравшее в себя лишь часть его лирики из тысячи его стихотворений. Некоторые его стихи, как, например, «Гармонист», стали популярными как песни. Писал прозу, повести, рассказы.

4 Т. Никифоров — Никифоров Георгий Константинович (1884–1937 – 1939) – родился в семье рабочего-обойщика, и сам начинал свой трудовой путь токарем. Начал писать стихи, первые публикации – в 1918 году. Затем стал писать прозу, рассказы, повести. Наиболее известным стал его роман «У фонаря» (1927), выдержавший множество изданий. В 1927–1928 гг. вышло собрание сочинений в 5 томах. В марте 1929 года Шолохов обвинял Никифорова в том, что он, в числе других, распространял клевету о плагиате.

5 Т. Буданцев — Буданцев Сергей Федорович (1896–1940) – родился в семье управляющего имением в селе Глебково Рязанской губернии. Учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Рано увлекся журналистской и литературной работой. Первый его роман «Мятеж» (1923) принес Буданцеву известность. Затем последовал роман «Саранча» (1927), «Повесть о страданиях ума» (1929) и др.

6 Дос Пассос — Дос Пассос Джон (1896–1970) – американский писатель, один из представителей так называемого «потерянного поколения». Его трилогия «США» – об Америке 1900–1930 годов («42-я параллель», «1919», «Большие деньги») – считается новаторским произведением: здесь впервые автору удалось слить воедино документальную, лирическую и биографическую прозу.

Образованный Буданцев не случайно сравнивает Шолохова с Дос Пассосом: «Победа Шолохова тем более значительна, что он писатель «традиционный», «значительно труднее, чем тому же Дос Пассосу».

7 Тов. Пермитин — Пермитин Ефим Николаевич (1895–1971) – родился в семье столяра-краснодеревщика в Усть-Каменогорске Семипалатинской губернии. Учился в учительской семинарии. Участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Работал в области народного просвещения в родных краях. Приехал в Москву с романом «Когти» (1931), сразу обратившим на себя внимание читателей и критиков. По ложному обвинению несколько лет провел в тюрьме. Сын Пермитина передал Шолохову письмо отца о несправедливом осуждении, и Шолохову удалось досрочно освободить писателя, с которым после этого сблизились, бывали друг у друга, о чем свидетельствует переписка.

8 Тов….. – установить, кому принадлежат эти слова, не удалось.

9 Тов. Лукин — Лукин Юрий Борисович (1907–2001) – критик, автор статей и монографий о Шолохове, редактор «Тихого Дона», первого Собрания сочинений Шолохова.

10 Тов. Серебрякова — Серебрякова Галина Иосифовна (1905–1980) – родилась в семье земского врача в Киеве. Училась на медицинском факультете МГУ, но увлеклась журналистикой, побывала в этом качестве в Китае, Женеве, Париже, Лондоне. В это время только что вернулась из Западной Европы и приступила к работе над биографическим романом о Карле Марксе. В 1929 году вышла книга «Женщины эпохи Французской революции».

11 Васильев Павел Николаевич (1910–1937) – родился в семье преподавателя Омского педагогического института, учился в школе в Павлограде и Владивостокском университете, но не закончил его. Рано почувствовал тягу к поэтическому творчеству, рано начал самостоятельную жизнь. С 1927 года стихи стали появляться в печати. В 1929 году приехал в Москву, поступил в Высший литературно-художественный институт им. Брюсова. Первые книги привлекли внимание яркостью поэтических образов, богатством языка, какой-то бескомпромиссной казачьей удалью, так что первая его поэма «Песня о гибели казачьего войска, в

18 частях, распространялась в списках. И не только стихами привлек внимание Павел Васильев, но и разгульным образом жизни: пьянство, дебоши, скандалы, что, естественно, подвергалось в то время беспощадной критике. Галина Серебрякова точно высказала недовольство Васильевым, называя его реакционным поэтом»: «Он рисует сибирское казачество, рисует его в восторге, упиваясь, материал прет из него…» Вот потому-то и не простили Васильеву его дебоши и скандалы, приговорив его к расстрелу в 1937.

12 Накоряков Николай Никандрович (1881–1970) – партийный и государственный деятель, в это время возглавлял ГИХЛ, с 1934 года – Гослитиздат.

Самое удивительное в том, что Петр Орешин, Георгий Никифоров, Сергей Буданцев, Ефим Пермитин, Галина Серебрякова были репрессированы и закончили свой жизненный путь в лагерях, кроме Пермитина и Серебряковой.

Тихон Пузанов. ИЗ ДНЕВНИКА.

Январь – апрель 1933 года

Молодая гвардия. 1991. № 5. Публикация Г. Рычнева.

Публикуется по тексту этого издания.

Г. Рычнев, публикатор этого дневника, по совету журналиста А.М. Рассказова, обратился к Ф.А. Пузанову с просьбой показать дневники Тихона Алексеевича Пузанова, его брата, погибшего к сентябре 1942 года в боях с немецкими фашистами. «Простой парень из хутора Громки, с душой поэта и натруженными руками крестьянина. Мечтал стать изобретателем, пробовал свои силы в литературе, – писал Г. Рычнев. – Являясь участником коллективизации, Тихон имел свою точку зрения на происходившие события и втайне вел записные книжки, которые более 45 лет сохраняли родственники».

Федор Алексеевич вспоминал, как умирали в 1933 году его друзья, родственники».

«Быки дохли, а их ели, потом добрались, помню, до собак и кошек». «Помню вот еще: голод, все травой заросло, а нас песни заставляли петь: «Приезжай, товарищ Сталин, приезжай, отец родной, будешь ехать через поле – полюбуйся чистотой, как сады в цветущем мае омываются росой…» Отец наш также в ссылке отбывал три года… за то, что на собрании сказал: «Вы одной рукой хлеб выгребаете, а другой винтовку наставили» (там же, с. 200).

В письмах М.А. Шолохова И.В. Сталину от 4 апреля и 16 апреля 1933 года подробно рассказано о трагической обстановке в Вешенском и Верхне-Донском районах Ростовской области, возникшей из-за грубейших ошибок местных властей в проведении хлебозаготовительной кампании. Многое из того, что говорится в дневнике Тихона Пузанова и в письмах Шолохова, просто совпадает. Пугали выселением… «Но выселение это еще не главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:

1. Массовое избиение колхозников и единоличников.

2. Сажание в «холодную». «Есть яма?» «Нет». «Ступай, садись в амбар!» Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия – январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами…» (Подробнее см.: Петелин В. Жизнь Шолохова. Центрполиграф, 2002. С. 524–554.)

После этих писем Шолохова состоялось заседание Политбюро, затем по решению правительства было выделено Вешенскому и Верхне-Донскому районам Ростовской области сто двадцать тысяч пудов зерна.

Кора Церетели. ФИЛЬМ, КОТОРЫЙ НЕ БЫЛ СНЯТ

Литературная Грузия. 1965. № 1. В рубрике: Из летописи дружбы. Печатается по тексту этой публикации.

Кора Церетели, искусствовед, историк грузинского кино и театра, автор книги «Николай Шенгелая» и др., вместе с кандидатом искусствоведения (по тем временам!) О.В. Табукашвили в архиве Н. Шенгелая обнаружили киносценарий Шолохова и Шенгелая по «Поднятой целине», письмо Шолохова Н. Шенгелая от 23 июля 1933 года. Затем о тбилисской находке рассказал в своей книге Ю.А. Немиров и опубликовал рукопись незаконченного сценария.

1 Шенгелая Николай Михайлович (1903–1943) – режиссер, сценарист. Учился в Тбилисском университете. Творческую деятельность начинал как поэт-лефовец, поклонник В. Маяковского. Увлекся кино, работал под руководством К. Марджанишвили (1872–1933), одного из основоположников грузинского киноискусства. Первые же самостоятельные фильмы «Гюлли» (1927) и особенно «Элисо» (1928) были хорошо приняты зрителем и критикой, сделали его имя известным и популярным. В 1933 году Н. Шенгелая завершил работу над фильмом «Двадцать шесть комиссаров», который, по мнению критиков, стал «значительным достижением советского киноискусства». И стал думать о новом фильме. Случайно, как гласит семейная легенда, Н. Шенгелая обратил внимание в газетном киоске тифлисского вокзала на книгу с необычным названием – «Поднятая целина». А прочитав, понял, что именно по этой книге он будет ставить свой новый фильм. В мае 1933 года Шенгелая и Шолохов познакомились, решили вместе поработать над сценарием. За началом этой работы внимательно следил А. Фадеев.

2 Берия Лаврентий Павлович (1899–1953) – государственный и политический деятель СССР, Герой Социалистического Труда (1943), Маршал Советского Союза (1945), был одним из самых близких сподвижников И. Сталина, обладая выдающимися организаторскими способностями и несгибаемой волей, пуская в ход любые средства для достижения государственной или личной цели, не считаясь с моральными принципами. После смерти Сталина посчитал себя единственным наследником его имперской власти и попытался возглавить партию и государство, но Хрущев и Маленков тоже «не дремали», объявили его врагом народа, арестовали, и по решению Верховного суда в декабре 1953 года Л.П. Берия был расстрелян.

Окончательный суд Истории – еще впереди.

3 Стенограмма выступления Н. Шенгелая на обсуждении сценария «Поднятая целина» в АРК, 1933 г.

4 См.: Искусство кино. 1956. № 12. Затем: Фадеев А.А. Собр. соч.: В 7 т. М., 1971. Т. 7. С. 71.

5 Газета «Кино». 1934. 22 февраля.

6 Стенограмма выступления Н. Шенгелая на обсуждении сценария «Поднятая целина» в АРК.

7 Вачнадзе Нато (Наталия Георгиевна) (1903–1953) – актриса, народная артистка Грузии, из древнего княжеского рода Андроникашвили. Снималась в кино с 1923 года: ее фотография, выставленная в витрине фотоателье, привлекла внимание постановщика фильма «Отцеубийца», искавшего исполнительницу главной женской роли. Вскоре она стала любимицей Грузии. «Нато Вачнадзе – грузинская Вера Холодная» – так рекламировали ее после первых фильмов. Н. Шенгелая пригласил ее сниматься у него в фильме «Гюлли». Вскоре после этого Нато Вачнадзе стала женой Н. Шенгелая, матерью двух сыновей, ставших известными режиссерами грузинского кино. Погибла в авиационной катастрофе. Нато Вачнадзе была, как вспоминали, одной из красивейших актрис своего времени. Шолохов видел фильмы, в которых она исполняла центральные роли, а потому готов был пригласить ее на роль Лушки.

8 Райзман Юлий Яковлевич (1903–1994) – кинорежиссер, народный артист СССР (1964), Герой Социалистического Труда (1973). Автор фильмов «Последняя ночь» (1937), «Машенька» (1942), «Коммунист» (1958), «Твой современник» (1968), «Странная женщина» (1978), «Частная жизнь» (1982), «Время желаний» (1984) и др.

Фильм «Поднятая целина», по сценарию С. Ермолинского и в постановке Ю. Райзмана, вышел на экраны кинотеатров в 1940 году, роль Давыдова исполнял выдающийся актер МХАТа Борис Георгиевич Добронравов (1896–1949), исполнявший роли Мышлаевского в «Днях Турбиных», царя Федора в пьесе А.К. Толстого и многие другие, народный артист СССР (1937); роль Щукаря – Дорофеев Владимир Андреевич (1895–1974); музыку к фильму написал гениальный русский композитор Георгий Васильевич Свиридов (1915–1998), впервые согласившийся писать музыку к кинофильму.

В РАБОТЕ «ТИХИЙ ДОН» И «ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА». Беседа с тов. Шолоховым

Литературная газета. 1934. 6 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

А. Гуторовт, Виктор Темин. ГЕРОЙ № 1 О МИХАИЛЕ ШОЛОХОВЕ

Вечерний Ростов. 1965. 22 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

В связи с 60-летием М.А. Шолохова в Москве и Ростове, да и в других городах СССР, широко проводились конференции, заседания, выставки. В Ростове были напечатаны два комплекта открыток «По шолоховским местам» и «На родине Шолохова», шолоховские произведения с иллюстрациями. Публикуемая статья – одна из юбилейных статей: Александр Гуторович – журналист, Виктор Темин – фотограф и журналист, две фотографии которого: Шолохов и Ляпидевский на заседании в Кремле и Шолохов с охотничьими собаками – публикуются в этой статье как приложение.

1 Ляпидевский Анатолий Васильевич (1908–1983) – летчик, Герой Советского Союза (1934), генерал-майор авиации (1946). В 1934 году Ляпидевский одним из первых получил звание Героя за спасение экипажа парохода «Челюскин». Во время Великой Отечественной войны не раз бывал на фронтах как директор авиационного завода для того, чтобы на месте убедиться в качестве выпускаемой продукции – самолетов.

2 Туполев Андрей Николаевич (1888–1972) – авиаконструктор, академик АН СССР (1953), генерал-полковник-инженер (1968), трижды Герой Социалистического Труда (1945, 1957, 1972). В 1937–1941 гг. был репрессирован, но и в заключении не переставал работать над созданием новых самолетов, четыре Сталинские премии, Государственную премию СССР, Ленинскую премию Туполев получил за новые типы самолетов, на которых было поставлено 78 мировых рекордов, 28 уникальных перелетов, в том числе перелеты Чкалова и Громова через Северный полюс в США.

ПЬЕСА О КОЛХОЗЕ. Мих. Шолохов о своих ближайших творческих планах

Комсомольская правда. 1934. 29 июня.

Публикуется по тексту этого издания.

1 Замысел не удалось осуществить, а то, что Шолохов написал («написал почти половину»), пропало вместе с архивом в годы Великой Отечественной войны.

Константин Шолохов. НА ПРОВЕРКЕ МИХАИЛ ШОЛОХОВ

От спецкорреспондента «Молота»

Молот (Ростов-на-Дону). 1934. 29 июля.

Печатается по тексту этой публикации.

1 По Уставу ВКП(б) партия освобождалась от нежелательных членов своих в форме такой публичной чистки. В докладах на партийных съездах почти всегда говорилось о том, что десятки тысяч недостойных звания коммунистов исключались во время этих чисток, исключали пьяниц, морально разложившихся и в любой форме нарушивших Устав. Это повышало моральный авторитет членов партии. И Шолохову не раз приходилось отчитываться перед общим народным собранием.

В письме П. Луговому в феврале 1933 года Шолохов писал: «…Из партии уже исключено около 300 человек. Это до чистки. А завтра приезжает комиссия…» Вот против таких «чисток», когда «лучших людей делали «врагами партии», Шолохов бескомпромиссно протестовал, писал Сталину, чаще всего удавалось восстановить честное имя этих коммунистов.

2 В многочисленных статьях и рецензиях о «Поднятой целине» было высказано немало дельных мыслей, но гораздо больше тех, что были продиктованы нормативной эстетикой социалистического реализма, которая начала оформляться именно в эти годы, как только это словосочетание – «социалистический реализм» – было произнесено. Дм. Мазнин, Л. Мышковская, Б. Брайнина, М. Чарный, упомянутые здесь критики Васильковский и Лебедев чаще всего упрекали Шолохова за то, что «задача создания подлинного типа большевика-рабочего не полностью решена» (см.: Красная новь. 1933. № 5).

Я. Алтухов. ПИСАТЕЛЬ М. ШОЛОХОВ НА ТРИБУНЕ ЧИСТКИ

Большевистский путь (Миллерово). 1934. 30 июля.

Печатается по тексту этой публикации.

Здесь есть кое-какие сведения, которые не уловил К. Шолохов в своей публикации. Необходимо включить в сборник и этот материал, хотя понимаю, что два журналиста были на одной и той же «чистке».

В. Кетлинская. МИХАИЛ ШОЛОХОВ

Комсомольская правда. 1934. 17 августа.

Печатается по тексту этой публикации.

Кетлинская Вера Казимировна (1906–1976) родилась в Севастополе в семье контр-адмирала, перешедшего на сторону Красной Армии. Убит белыми. В юности стала комсомолкой и членом партии коммунистов. Увлеклась журналистикой, литературой, первое сочинение было опубликовано в 1928 году, первое заметное произведение – «Натка Мичурина» в 1929-м. Много лет совмещала творческую работу с повседневной журналистикой и редакторской работой. Наиболее значительное произведение – роман «Мужество» (1938) – о комсомоле и молодежи, построившей в глухой дальневосточной тайге Комсомольск-на-Амуре.

В. Кетлинская – автор романов «В осаде» (1947), «Иначе жить не стоит» (1966), книги воспоминаний «Вечер, окна, люди» (1972).

Очерк Веры Кетлинской был опубликован 17 августа с определенной целью – 17 августа 1934 года открылся Первый съезд советских писателей, делегатом которого был и один из самых молодых русских писателей – Михаил Александрович Шолохов. Съезд завершил свою работу 1 сентября 1934 года, в ходе его был создан Союз писателей СССР. Шолохов был избран в члены правления СП.

1 Косарев Александр Васильевич (1903–1939) – общественный и политический деятель СССР, с 1926 года секретарь МК и ЦК ВЛКСМ. В 1929–1938 – генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ. Честный коммунист, яркий оратор, бескомпромиссный в спорах за честную политическую направленность Советского государства, за истинную близость с народом, за подлинное знание его интересов. Репрессирован в 1938 г.

ВСЕСОЮЗНОМУ СЪЕЗДУ ПИСАТЕЛЕЙ. Открытое письмо комсомольцев и рабочей молодежи автозавода им. Сталина (Москва)

Комсомольская правда. 1934. 16 августа.

Печатается по тексту этой публикации.

В адрес Оргкомитета Первого Всесоюзного съезда писателей СССР, начавшего свою работу 17 августа и закончившего ее 1 сентября, в эти дни и накануне открытия поступало сотни, тысячи писем от рабочих, инженеров, колхозников, интеллигенции с просьбами, требованиями, наставлениями, общий смысл которых заключался в том, чтобы писатели отразили правду о героической современности.

Публикуемое письмо – одно из самых характерных в этом отношении: так формировалась нормативная эстетика социалистического реализма.

Никулин, Незнамов, Котенко, Софронов. ВСТРЕЧА ШОЛОХОВА С МОЛОДЫМИ ПИСАТЕЛЯМИ

Литературная газета. 1934. 10 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Михаил Никулин, Илья Котенко, Михаил Незнамов — ростовские молодые писатели, ставшие после Отечественной войны известными писателями и журналистами.

Софронов Анатолий Владимирович (1911–1990) – поэт, драматург, родился в семье начальника полицейского управления Харькова, работал на заводе, стал секретарем редакции заводской газеты, очень рано потянулся к художественному творчеству, писал стихи. В 1937 году окончил литературный факультет Ростовского педагогического института. Во время Великой Отечественной войны работал корреспондентом «Известий», часто выезжал на фронт, на его слова композиторы писали музыку, и песни становились популярными. За пьесы «В одном городе» (1947) и «Московский характер» награжден Сталинскими премиями в 1947-м и 1948 годах. С 1953-го по 1986 возглавлял популярный журнал «Огонек». В 1983–1986 годах вышло Собрание сочинений в 6 томах.

М. Незнамов. БЕСЕДА С ПИСАТЕЛЕМ

Большевистская смена (Ростов-на-Дону). 1940. 24 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

Михаил Незнамов подробнее и точнее рассказывает о встрече с Шолоховым («…у меня сохранилась почти стенографическая запись»), чем то, что молодые писатели сообщили в «Литературную газету» по «горячим следам» события (см. выше).

Здесь есть такие откровенные признания Шолохова, которых, в сущности, нет в других беседах и интервью.

Л. Ш. ИНЖЕНЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ

Большевистская смена (Ростов-на-Дону). 1934. 8 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

В этой публикации, как и в последующих, подробно рассказывается о встрече Шолохова с рабочими Лензавода в Ростове-на-Дону.

Н. Рудяк, А. Коган. НАШ ШОЛОХОВ

Рассказ старых рабочих Лензавода о своей поездке

К писателю Михаилу Шолохову

Молот. 1934. 24 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

Н. Добрынин. ВСТРЕЧА, ОСТАВШАЯСЯ В СЕРДЦЕ

Комсомолец (Ростов-на-Дону). 1965. 23 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

Здесь же впервые публикуются два снимка: вверху – Шолохов среди молодых писателей и рабкоров: П. Максимов, А. Бусыгин, М. Шумный, М. Шолохов, И. Скубейда, Г. Кац, Г. Шолохов-Синявский (слева направо); внизу – М. Шолохов в редакции газеты «Ленинец» паровозоремонтного завода. Слева направо'. И. Харитонов – верстальщик, Н. Добрынин – заместитель редактора, К. Дику ха – редактор, М. Шолохов, М. Шумный – рабочий Лензавода.

ЛИТЕРАТУРА ЧАСТЬ ОБЩЕПРОЛЕТАРСКОГО ДЕЛА

Из речи на собрании ударников Лензавода и железнодорожного узла в Ростове-на-Дону


Молот, Ростов-на-Дону. 1934. 8 октября. Затем: Правда. 1934. 16 октября (в сокращенном виде под заголовком – «Произведения наши должны зазвучать набатом»). Затем: Шолохов М. Собр. соч:. В 8 т. М., 1960. Т. 8. С. 105–113).

Публикуется по тексту книжного издания.

В заметке «Шолохов в Ростове» редакция «Молота» сообщала: «6 октября по приглашению рабочих Ленинского завода в Ростов приехал тов. Шолохов. В тот же день во дворце имени Ленина состоялась дружеская встреча писателя со старыми рабочими Ленинского завода. Вечером на широком собрании ударников Лензавода и Ростовского железнодорожного узла тов. Шолохов выступил с докладом. Железнодорожники задали писателю несколько десятков вопросов, касающихся работы Всесоюзного съезда писателей, творческого пути автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины», помощи начинающим писателям и т. д. <…> 7 октября Михаил Шолохов провел большую беседу с начинающими писателями Лензавода и подробно ознакомился с работой всех цехов».

1 Вайскопф Франц Карл (1900–1955) – немецкий писатель, автор антифашистского романа «Искушение» и цикла романов о падении австро-венгерской монархии «Дети своего времени».

2 Ильенков Василий Павлович (1897–1967) родился в семье священника, учился в духовной семинарии и на историко-филологическом факультете Юрьевского университета. Автор многих рассказов, повестей, романов. Лауреат Сталинской премии.

59 ДНЕЙ ЗА ГРАНИЦЕЙ Беседа с Михаилом Шолоховым

Комсомольская правда. 1935. 22 января.

Печатается по тексту этой публикации.

23 ноября 1934 года М.А. и М.П. Шолоховы выезжают за границу, за 59 дней, как подсчитал М.А., они побывали в Швеции, Дании, Великобритании, Франции. Поездка была триумфальной – его встречи как выдающегося писателя Советской России, как писателя мирового масштаба. «Известия», «Правда», «Комсомольская правда» широко оповещали о пребывании М.А. Шолохова за границей.

Швеция и Дания встречали Шолохова как великого русского писателя – продолжателя традиций классического русского реализма.

К. Прийма в книге «Тихий Дон» сражается», собрав отклики об этой поездке Шолохова, писал: «Пребывание Михаила Александровича в Копенгагене превратилось, как писала тогда пресса, в «триумф Шолохова и советской литературы». К тому времени тираж трех томов «Тихого Дона» в издательстве «Гюльдедаль» достиг почти 50 тысяч. Для Дании цифра колоссальная.

Газета «Экстрабладет» в номере от 19 декабря 1934 года, помещая фотоснимок М.А. Шолохова, писала: «Жизнь полна неожиданностей! Вот перед нами сидит в кресле ладный и спокойный романист Михаил Шолохов, который подарил нам тихий и всех волнующий Дон. Речь его течет поистине тихо. Чародей слова и образа, потрясающих судеб и сильных страстей находится в Копенгагене и курит свою трубку мира! Наконец настал момент и мы оказались перед мастером, пленительным писателем. Он еще совсем молод – ему 29 лет. Скромен. Молчалив. Улыбаясь, он жадно курит свою трубку. Мы заводим разговор о казачьей станице Вешенской, и Шолохов оживляется, начинает рассказывать, как живут теперь казаки на Дону».

3 января 1935 года М.А. Шолохов выступил в Копенгагене с докладом о советской литературе, который произвел огромное впечатление на писателей, журналистов, книгоиздателей. Мартин Андерсен Нексе в своей речи на этом вечере отметил выдающуюся роль творчества Шолохова в истории мировой литературы» (Прийма К. «Тихий Дон» сражается». Ростов-на-Дону. 1972. С. 148–149).

Такие же встречи М. Шолохова с общественностью прошли в Лондоне, Париже.

«Поездка Шолохова в Скандинавию» (Известия. 1934. 21 декабря), «М. Шолохов в Дании» (Известия. 1935. 8 января), «Доклад т. Шолохова в Копенгагене» (Правда. 1935. 8 января), «Прием в честь т. Шолохова в Лондоне» (Правда. 1935. 13 января), «Встреча французских писателей с Михаилом Шолоховым» (Правда. 1935. 24 января) – так откликнулись центральные газеты СССР на поездку Шолохова за границу.

23 января на станции Негорелое Шолоховых встретили бригада «Комсомольской правды» и делегация ЦК комсомола Белоруссии.

На следующий день, 24 января, «Комсомольская правда» опубликовала под громким названием «Наша молодежь – счастливейшая в мире» короткое интервью Шолохова: «Наша молодежь счастливейшая в мире. В нашей стране перед ней широко распахнуты двери в жизнь. Совершенно иначе там. Эту старую и на вид кажущуюся прописной истину по-настоящему начинаешь понимать только тогда, когда сопоставишь условия жизни молодежи у нас и за границей…»

28 января 1935 года принимает участие в работе VII Всесоюзного съезда Советов, разговаривает, знакомится со многими руководящими деятелями партии, правительства, с писателями, учеными, артистами.

1 Мальро Андре (1901–1976) – французский писатель, к этому времени написал романы «Завоеватели» (1928), «Условия человеческого существования» (1933), завершал роман о борьбе против фашизма «Годы презрения» (1935), автор многих рассказов, повестей, эссе.

В 1959–1969 годах был министром культуры Франции. Один из образованнейших писателей Франции, близкий по своему мироощущению экзистенциалистам.

2 Блок Жан Ришар (1884–1947) – французский писатель и общественный деятель. Сподвижник Анри Барбюса, одного из основателей международного общества «Кларте» (франц. clarte – ясность, свет), основная цель которого заключалась в том, чтобы поддержать Октябрьскую революцию в России и объяснить своим читателям ее мировое значение. В это общество входили английский писатель Герберт Уэллс (1866–1946), французский писатель Анатоль Франс (1844–1924), английский писатель Бернард Шоу (1856–1950), американский писатель Эптон Синклер (1878–1968), индийский писатель Рабиндранат Тагор (1861–1941) и др.

Автор романов «…и компания» (1917), «Сибилла» (1932), ярких антифашистских статей и очерков.

Л. Городков. ПРИМЕНЕНИЕМ УДОБРЕНИЙ ДОБЬЕМСЯ ВЫСОКОЙ УРОЖАЙНОСТИ

Большевистский Дон. 1935. 10 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

За два месяца заграничной поездки Шолохов не только знакомился со своими издателями, писателями, читателями, не только посещал музеи и выставки, но главным образом изучал сельское хозяйство этих цивилизованных стран, не знавших таких катастрофических явлений, как Революция, Гражданская война, Коллективизация.

И автор этого небольшого очерка постарался передать самое главное из того, что сказал Шолохов на этом пленуме, – давайте учиться, давайте использовать опыт ведения хозяйства у западных крестьян.

«Все дело зависит от нас» – вот главная мысль Шолохова.

ЗАГРАНИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ.

Выступление на пленуме Вешенского райкома партии

Комсомольская правда. 1935. 11 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

Этот репортаж – информация о том же пленуме Вешенского райкома партии, на котором выступил Шолохов (см. выше – Л. Городков).

НАД ЧЕМ РАБОТАЕТ МИХАИЛ ШОЛОХОВ

Правда. 1935. 27 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

Дир. РАЗГОВОР С ШОЛОХОВЫМ

Известия. 1935. 10 марта.

Печатается по тексту этой публикации.

Здесь, в этом очерке, есть много высказываний Шолохова, скупого на признания, по свидетельству журналистов, которые не раз будут цитироваться в статьях, биографиях, исследованиях о М. Шолохове.

К. Кузнецов. ТРИ ВСТРЕЧИ

Полярная правда, 1940, 24 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

А. В. БОЙЦЫ АВТОРОТЫ СКВО В ГОСТЯХ У ПИСАТЕЛЯ М.А. ШОЛОХОВА

Большевистский Дон. 1935. 28 июля.

Печатается по тексту этой публикации.

1 СКВО – Северо-Кавказский военный округ.

В ГОСТЯХ У ПИСАТЕЛЯ ШОЛОХОВА

Молот. 1935. 4 августа. Затем: Социалистическое земледелие. 1935.

8 августа.

Печатается по тексту первой публикации.

А. Г. М.А. ШОЛОХОВ НА ЛОКОМОТИВСТРОЕ

Молот. 1935. 23 августа.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Предполагаю, что уже здесь, в это время журналисты упрощали высказывания Шолохова по очень важным теоретическим вопросам. Во всяком случае, в дальнейшем он уклонялся от прямых ответов на эти «каверзные» вопросы.

Г. Быхов. НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА

Знамя коммуны, Новочеркасск, 1940. 26 мая.

Печатается по тексту этого издания.

Автор вспоминает через несколько лет незабываемую встречу с Шолоховым, которая состоялась 13 августа 1935 года на Локомотивстрое – заводе им. С.М. Буденного.

С этой встречи началась дружба М. Шолохова с жителями Новочеркасска.

А. Ерхин. ВЕШЕНСКИЕ КАЗАКИ В МОСКВЕ

Советский Дон. 1979. 21 апреля.

Печатается по тексту этого издания.

1 А.М. Горький в это время жил в Крыму, в Тессели: в конце сентября 1935 года выехал из Москвы и в конце мая 1936 года вернулся в Москву, так что в клубе советских писателей в это время его не могло быть.

ИЗ ПИСЬМА В. КУДАШЕВА В. РЯХОВСКОМУ

РГАЛИ, ф. 422, on. 1, ед. хр. 176. Печатается по автографу.

М.А. ШОЛОХОВ ПРИБЫЛ В МОСКВУ

Комсомольская правда. 1935. 23 ноября.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Федоровский Федор Федорович (1883–1955) – театральный художник, народный художник СССР (1951), действительный член Академии художеств (1947). Работал преимущественно в Большом театре, тяготел к героическим, эпическим, монументальным темам, к ярким, радующим ум и сердце краскам. В октябре 1935 года побывал в Вешенской, походил по хуторам и станицам, показывал Шолохову свои наброски, эскизы к будущему оформлению спектакля в Большом театре по роману «Тихий Дон».

2 И на этот раз Шолохов не сдержал своего слова, но это может свидетельствовать только об одном – «будет закончена мною и сдана в печать в начале 1936 года» – только об одном, что в основном роман был закончен – ведь говорилось об этом 23 ноября, до начала 1936 года оставалось чуть больше месяца.

ОПЕРА «ТИХИЙ ДОН» Беседа с писателем тов. М. Шолоховым

Рабочая Москва. 1935. 2 декабря.

Печатается по этой публикации.

1 Эта корреспонденция уточняет приезд вешенских казаков в Москву и время встречи М. Шолохова «с певцами-колхозниками»: 30 ноября 1935.

2 Дзержинский Иван Иванович (1909–1978) – композитор, автор опер «Тихий Дон» (1935), «Поднятая целина» (1937), «Судьба человека» (1961) и др. В 1950 году награжден Сталинской премией.

Дзержинский Леонид Иванович — автор либретто опер «Тихий Дон», «Поднятая целина» и др.

МИХАИЛ ШОЛОХОВ О ПОСТАНОВКЕ «ТИХОГО ДОНА:

Советское искусство. 1935. 5 декабря. Печатается по тексту этой публикации.

«ТИХИЙ ДОН» БУДЕТ ЗАКОНЧЕН В ФЕВРАЛЕ

Из беседы с М. Шолоховым

Литературная газета. 1935. 9 декабря. Затем: Ленинградская правда. 1935. 10 декабря.

Печатается по первой публикации.

«Ленинградская правда» перепечатала информацию из «Литературной газеты» в связи с пребыванием М. Шолохова в Ленинграде с 5 декабря, знакомством с авторами и оперой «Тихий Дон» в постановке Малого оперного театра.

ВЫСТУПЛЕНИЕ М.А. ШОЛОХОВА НА ЧИТАТЕЛЬСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Молот. 1936. 10 января.

Печатается по тексту этой публикации.

8 января 1936 года состоялась читательская конференция в Вешенской.

ПИСАТЕЛЬ-ОРДЕНОНОСЕЦ Н.А. ОСТРОВСКИЙ И ПИСАТЕЛЬ М. ШОЛОХОВ ПОДПИСАЛИСЬ НА 5000 РУБЛЕЙ КАЖДЫЙ

Молот. 1936. 3 февраля.

Печатается по тексту этого издания.

1 Островский Николай Алексеевич (1904–1936) – писатель, родился в семье рабочего, с юности принимал активное участие в революционных событиях на Украине и в России, член партии с 1924 года. Его жизнь – пример мужественной и беззаветной борьбы за дело рабочего класса. Больной, ослепший, почти неподвижный, он написал роман «Как закалялась сталь» (1932, 1934). За писательскую и революционную деятельность Н. Островский был награжден орденом Ленина.

Пять тысяч рублей по тем временам – это немалая сумма.

ШОЛОХОВУ ВРУЧЕН ПАРТИЙНЫЙ БИЛЕТ

Смена. 1936. 26 апреля.

Печатается по тексту этого издания.

М. ШОЛОХОВ ОБ ОПЕРЕ «ТИХИЙ ДОН:

Советское искусство. 1936. 5 июня.

Печатается по тексту этого издания.

1 Немирович-Данченко Владимир Иванович (1858–1943) – режиссер, народный артист СССР (1936), один из основателей Московского Художественного театра (вместе со Станиславским). Дважды лауреат Сталинской премии.

В ГОСТЯХ У М. ШОЛОХОВА

Волгоградская правда. 1936. 10 августа. Печатается по тексту этой публикации.

И. Дзержинский. ВСТРЕЧИ С МИХАИЛОМ ШОЛОХОВЫМ

Советская музыка. 1955. № 9.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Направляясь 4 декабря 1935 года в Ленинград, М.А. Шолохов сказал корреспонденту, что выезжает в Ленинград для встречи с братьями Дзержинскими. Нет данных о том, что Шолохов и Дзержинские встречались до этого. Но это дело времени…

2 То, что сделали с «Тихим Доном» братья Дзержинские, работая над либретто, нельзя назвать просто «изменениями», они «запросто» переиначили творческий замысел Шолохова – опера завершается тем, что Григорий Мелехов убивает Евгения Листницкого и во главе восставших направляется на Новочеркасск: «Расправу начал я, докончил всем народом», – говорит он отцу, защитнику имения Листницких от нападавших мужиков. В то время, когда Шолохов мучительно размышлял о судьбах своих героев, братья Дзержинские уже все придумали – без мук и треволнений.

В 30-х годах и завершилась сценическая судьба этих опер.

Подробнее см.: Петелин В. Жизнь Шолохова. М.: Центрполиграф, 2002. С. 618–624.

3 Автор явно преувеличивает значение этого факта.

В третьей части предлагаемой книги Шолохов еще не раз выскажется по поводу спектаклей, в основу которых положены сюжеты его произведений, но суть спектаклей во многом будет отличаться от его произведений.

М.Е. Лишин, заслуженный артист республики. В ГОСТЯХ У ШОЛОХОВА

Молот. 1936. 23 октября.

Печатается по тексту этого издания.

В это время шли отделочные работы Театра казачьей молодежи в Вешенской, сформировался уже в основе своей театральный коллектив, приступивший к репетициям двух пьес – «Поднятая целина» и «Любовь Яровая».

1 Завадский Юрий Александрович (1894–1977) – автор, режиссер, народный артист СССР (1948), Герой Социалистического Труда (1973).

Начал свою театральную карьеру в студии им. Вахтангова, затем во МХАТе. В 1932–1935 возглавлял Центральный театр Красной Армии. В 1936 возглавил Ростовский театр им. А.М. Горького и поручил артисту театра Михаилу Лишину установить творческие отношения с М. Шолоховым, который был негласным учредителем Вешенского театра.

Инсценировка «Тихого Дона» на сцене Ростовского театра им. А.М. Горького не состоялась.

ТЕАТР КАЗАЧЬЕЙ МОЛОДЕЖИ

Беседа с директором Вешенского театра казачьей колхозной молодежи тов. Кошелевым

Молот. 1936. 15 декабря.

Печатается по тексту этой публикации.

1 О Вешенском театре колхозной молодежи и о помощи М. Шолохова в постановке «Поднятой целины» писали немало в прессе того времени: «Социалистическое земледелие». 1936. 3 июля; «Известия». 1936.

14 декабря; И. Экслер. На открытии казачьего театра в Вешенской; «Молот». 1936. 17 декабря: Виделин А., Городков И. и Линский Л. Театр в Вешенской. Фото А. Братолюбова; через два года отметили первый юбилей театра во многих статьях и воспоминаниях: В. Парамонов. Вырос театр, вырос и я. (О работе над ролью Нагульного). Большевистский Дон (Вешенская), 1939, 20 января; в этом же номере есть и другие материалы, посвященные двухлетию театра.

М.А. Шолохов не раз выступал о Вешенском театре: 16 декабря 1937 года «Большевистский Дон» опубликовал приветствие под названием «Театр, которым все мы гордимся» в годовщину театра, а двухлетие театра было широко отмечено в прессе: Большевистский Дон, Молот, а главное – Советское искусство опубликовало статью Я. Левина «Юбилей молодежного казачьего театра» и выступление М. Шолохова по поводу двухлетия Вешенского казачьего театра (Советское искусство. 1939. 26 января).

Подробнее см.: Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1986. Т. 8.

С. 63, 66–68.

Часть третья
Заговор НКВД

У МИХАИЛА ШОЛОХОВА

Знамя Коммуны. 1939. 4 января. Без подписи.

Публикуется по тексту этого издания.

1 Автор публикации здесь преувеличивает значение прототипа в создании художественного образа. Не только казак Воробьев увидел в образе Щукаря какие-то свойственные и ему черты, но и многие другие в этом типе узнавали самих себя и очень этим гордились, а одностаничники так и называли их, – и получалось, что чуть ли не в каждом хуторе или станице – свой дед Щукарь.

2 Ни одно из этих обещаний Шолохову не удалось выполнить. Седьмую часть «Тихого Дона» Шолохов опубликует в «Новом мире» в конце 1937-го – начале 1938 года, а «Поднятую целину» так и не удастся ему завершить в это время: трагические обстоятельства тогдашней действительности надолго задержат эту работу.

3 И этот замысел не удастся осуществить.

Семен Трегуб. В СТАНИЦЕ ВЕШЕНСКОЙ

Комсомольская правда. 1937. 17 мая: «У Михаила Шолохова». Затем: Семен Трегуб. Спутники сердца. М.: Советский писатель, 1964.

Печатается по тексту книжной публикации.

Трегуб Семен Адольфович (1907–1975) – критик, прозаик. Образование получил в Коммунистическом институте журналистики в 1930 году, работал в молодежных газетах, секретарем Среднеазиатского крайкома комсомола, в «Комсомольской правде» и «Правде». С июня 1941 года – спецкор различных военных газет. Награжден орденами и медалями Советского Союза. Выходили книги о Маяковском, Островском, «Счастье Корчагина» (1944), «Живой Корчагин» (1980) и др.

1 Автор приводит еще не самые «критические» обвинения создателю «Тихого Дона»: «Задания какого же класса выполнил, затушевывая классовую борьбу в дореволюционной деревне, пролетарский писатель Шолохов? Ответ на этот вопрос должен быть дан со всей четкостью и определенностью. Имея самые лучшие субъективные намерения, Шолохов объективно выполнил задание кулака… В результате вещь Шолохова стала приемлемой даже для белогвардейцев» (Настоящее. Новосибирск, 1929. № 8–9. С. 5).

О «Тихом Доне» писали не только рапповцы, но и «формалисты», лефовцы, упрекавшие Шолохова в «формальной отсталости», в подражании «стилистическим образам дворянской литературы», а серьезные литературоведы из Коммунистической академии никак не могли столь необычному произведению подобрать «социологический эквивалент».

ЧЕТВЕРТЫЙ ТОМ «ТИХОГО ДОНА»

Беседа с писателем Михаилом Шолоховым

Молот. 1937. 18 марта.

Публикуется по тексту этого издания.

1 Седьмая часть «Тихого Дона» опубликована в «Новом мире»: № 11,

12 за 1937 год, № 1, 2, 3 за 1938 год, главы I–XXIX; в «Роман-газете», 1938, № 5, 6. А завершит публикацию лишь через два года.

М. ШОЛОХОВ ОБ ОПЕРЕ «ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА*

Советский артист. 1937. 28 марта.

Публикуется по тексту этого издания.

1 Вильямс Петр Владимирович (1902–1947) – русский художник, живописец и театральный художник, участвовал во многих постановках МХАТа и Большого театра. Трижды лауреат Сталинских премий (1943, 1946, 1947). Один из ближайших друзей М.А. Булгакова. В «Дневнике Елены Булгаковой» упоминается десятки раз в различных ситуациях.

2 И после поправок Шолохова либретто пришлось дорабатывать М.А. Булгакову, консультанту-либреттисту ГАБТа. Вот лишь одна запись из «Дневника Елены Булгаковой»: «Зашла в дирекцию ГАБТа за М.А. (Михаил Афанасьевич Булгаков. – В. 77.), слышала конец его разговора с Самосудом – что-то не вышло с «Поднятой целиной…» (с. 163). И еще не раз будет упомянута работа М.А. Булгакова над текстом либретто по роману «Поднятая целина».

3 Мордвинов Борис Аркадьевич (1899–1953) – русский режиссер, постановщик оперных спектаклей в различных театрах Советского Союза, в 1936–1940 годах – главный режиссер Большого театра, работал и в других театрах. Педагог. Заслуженный артист России.

«ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА» НА РЕПЕТИЦИИ В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ

М.А. Шолохов о спектакле

Комсомольская правда. 1937. 23 июня.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Правительство СССР щедро наградило орденами несколько театров, в том числе Большой театр, МХАТ и др., многие артисты получили ордена, звания.

Кругликова Елена Дмитриевна (1907–1982) – русская певица (лирическое сопрано), солистка Большого театра, народная артистка России, лауреат Сталинской премии (1943).

2 Головин Дмитрий Данилович (1894–1966) – певец, драматический баритон, заслуженный артист России, исполнитель партий Демона, Риголетто и др. своего амплуа.

3 Самосуд Самуил Абрамович (1884–1964) – дирижер, народный артист СССР (1937), в 1918–1936 годах – главный дирижер и художественный руководитель Малого оперного театра в Ленинграде, в 1936–1943 годах – главный дирижер Большого театра и др. Лауреат Сталинских премий (1941, 1947, 1952).

И. Экслер. В ГОСТЯХ У ШОЛОХОВА

Известия. 1937. 14 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

Маруся Виноградова. ПИСАТЕЛЬ-КОММУНИСТ

Литературная газета. 1937. 15 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

Я. Эйдельман. ОПРАВДАТЬ ДОВЕРИЕ МНОГОМИЛЛИОННЫХ МАСС Беседа с Михаилом Шолоховым

Литературная газета. 1937. 15 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Франко Баамонде (1892–1975) – лидер Испанской фаланги, в

1936 году поднял мятеж против республиканского правительства, сверг его и стал председателем Совета министров и единолично правил как каудильо с 1939-го по 1973 год, возвел на престол законного наследника королевской династии.

2 Гитлер Адольф (настоящая фамилия Шикльгрубер) (1889–1945) – лидер национал-социалистической партии (1921), рейхсканцлер Германии с 1933 года, вскоре установил фашистскую диктатуру и в 1939 году развязал Вторую мировую войну, затем напал на СССР. Убедившись в полном поражении, покончил жизнь самоубийством.

3 Вирта Николай Евгеньевич (настоящая фамилия – Карельский) (1906–1976) родился в семье сельского священника, рано увлекся литературной и журналистской деятельностью. Роман «Одиночество» привлек внимание читательской и литературной общественности своим неординарным отношением к крестьянскому восстанию под руководством Антонова, показал их сильными, неуступчивыми, борцами за правду. В следующих за этим романом произведениях пошел по облегченному пути бесконфликтности и угождения времени и сильным мира сего, что не замедлило сказаться на художественном качестве его сочинений. «Закономерность», который подверг резкой критике Шолохов, вышел в 1937 году.

4 Павленко Петр Андреевич (1899–1951) – русский писатель, родился в Петербурге в семье ремесленника. Закончил реальное училище в 1917 году. Участник Гражданской войны, был политработником, комиссаром. Работал за границей. В 30 —40-х годах был одним из верноподданных Кремлю писателей. Четыре раза получал Сталинские премии за роман «Счастье» (1947) и киносценарии.

5 Довженко Александр Петрович (1894–1956) – украинский режиссер, писатель, родился в крестьянской семье. Учился в Киевском коммерческом институте и в университете, в Берлине учился живописи. «Звенигора» (1927), «Арсенал» (1928), «Земля» (1930) – первые его фильмы сделали его знаменитым. За кинофильм «Щорс» получил Сталинскую премию.

Я. Эйдельман. В ГОСТЯХ У МИХАИЛА ШОЛОХОВА

Литературная газета. 1937. 20 октября.

Печатается по этой публикации.

1 Олеша Юрий Карлович (1899–1960) родился в Елизаветграде в семье польского дворянина. Окончил гимназию в Одессе, два года учился в институте, изучая юриспруденцию, но Гражданская война, в которой он принимал участие на стороне Красной армии, помешала завершить обучение. Печататься начал с 1916 года. В 1923 году публиковался в газете «Гудок» под псевдонимом Зубило. Одновременно с Ю. Олешей здесь же печатались М. Булгаков, В. Катаев и др.

Вошел в историю русской литературы как автор романа «Зависть», опубликованного сначала в журнале «Красная новь» (1927), а затем отдельной книгой. В 1928 году напечатал повесть для детей – «Три толстяка» до сих пор читается с интересом. В дальнейшем писал небольшие рассказы, киносценарии, занимался переводами.

Шолохов недаром обратил внимание на статью Ю. Олеши: он был тонким ценителем художественной литературы, искусства, и его статьи на фоне господствующей вульгарно-социалистической идеологии выгодно отличались в лучшую сторону, что и отметил Шолохов.

Валентин Катаев. ДОСТОЙНЕЙШИЙ КАНДИДАТ

Литературная газета. 1937. 26 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

Катаев Валентин Петрович (1897–1986) родился в Одессе в семье учителя. В Первой мировой войне – офицер и георгиевский кавалер. Начал свою писательскую деятельность в «Гудке», повесть «Растратчики» (1926) и пьеса «Квадратура круга» (1928) принесли автору известность и устойчивое положение в литературном сообществе. Роман «Время, вперед!» (1932) – о передовых рабочих Магнитогорска – получил высокую оценку в официальных партийных кругах, после этого неизменно входил в правление литературных организаций, сколько бы они ни перестраивались и какие бы правители ни определяли политику в государстве.

Ник. Погодин. ШОЛОХОВ НАША ЧЕСТЬ

Литературная газета. 1937. 26 октября.

Печатается по тексту этого издания.

Погодин Николай Федорович (настоящая фамилия – Стукалов) (1900–1962) родился в станице Гундоровской в крестьянской семье. Занимался журналистикой. Автор 40 пьес, в том числе таких, как «Темп» (1929), «Человек с ружьем» (1937) и др. Лауреат Сталинской и Ленинской премий. Был постоянным членом правления Союза писателей СССР, одно время главным редактором журнала «Театр».

Ал. Семенов. ПИСАТЕЛЬ И ДРУГ

Заметки о Шолохове

Знамя Коммуны. 1937. 26 ноября. Печатается по тексту этого издания.

М.А. ШОЛОХОВ В СТАНИЦЕ КАРГИНСКОЙ

Из выступления старшего агронома Семикаракоровской МТС тов. Токина на предвыборном собрании рабочих и служащих МТС

Знамя Коммуны. 1937. 29 ноября.

Печатается по тексту этого издания.

ВСТРЕЧА БОЙЦОВ, КОМАНДИРОВ И ПОЛИТРАБОТНИКОВ ЧАСТЕЙ ГАРНИЗОНА С КАНДИДАТОМ В ДЕПУТАТЫ СОВЕТА СОЮЗА ТОВАРИЩЕМ М.А. ШОЛОХОВЫМ

Знамя коммуны. 1937. 3 декабря.

Печатается по тексту этого издания.

1 Димитров Георгий (1882–1949) – общественный и партийный деятель Болгарии. В 1933 году был обвинен в поджоге рейхстага в Берлине и арестован. Состоялся суд в Лейпциге в 1933 году, оправдан за неимением улик, эмигрировал в СССР. В 1942 году был создан Отечественный фронт. Председатель Совета министров Болгарии с 1946 года.

Тельман Эрнст (1886–1944) – председатель Коммунистической партии Германии с 1925 года. Депутат рейхстага в 1924–1933 годах. В марте 1933 года арестован гестапо. Убит фашистами в Бухенвальде в 1944 году.

Диас Хосе (1895–1942) – генеральный секретарь Коммунистической партии Испании с 1932 года. Был руководителем сопротивления мятежному генералу Франко, создателем Народного фронта и Народной армии, сражавшейся против фашистов Франко, победившего только с помощью Гитлера и Муссолини (1883–1945).

Ефим Бобров. НАШ ШОЛОХОВ

Волгоградская правда. 1937. 9 декабря.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Павлов Михей Нестерович (1892–1950) – казак из станицы Букановской, участник Первой мировой и Гражданской войн на стороне Красной Армии, первый председатель Букановского исполкома, затем военный комиссар станицы.

По-дружески многое рассказывал Шолохову о своем участии в исторических событиях недавнего прошлого. Упоминается в «Тихом Доне»: Фомин возражает Григорию Мелехову: «Из Букановской ждать некого. Военкомом там Михей Павлов, парень он боевой, но силенок у него маловато» («Т. Д.», ч. VIII, гл. XIII).

И. Экслер. В ГОСТЯХ У ШОЛОХОВА

Известия. 1937. 31 декабря.

Печатается по тексту этого издания.

1 Но пройдет еще два года, тяжелых, трудных, трагических, не раз Шолохов еще и еще строгим взглядом просмотрит готовый роман, прежде чем отдать его в печать.

2 Рид Томас Maim (1818–1883) – английский писатель, автор знаменитых приключенческих романов об американских индейцах: «Белый вождь» (1855), «Оцеола, вождь семинолов» (1858), «Всадник без головы» (1866) и др.

3 Корольков Сергей Григорьевич (1905–1967) – русский живописец, график, иллюстратор «Тихого Дона» в изданиях 1935–1937 гг. и 1941 г.

НЕОБЫЧАЙНАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ

Выступление депутата Верховного Совета СССР М.А. Шолохова на пленуме Вешенского стансовета


Большевистский Дон. 1938. 2 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

1 12–19 января 1938 года состоялась Первая Сессия Верховного Совета СССР, в работе которой принимал участие М.А. Шолохов.

2 Бах Алексей Николаевич (1857–1946) – русский ученый-биохимик, академик АН СССР (1929), Герой Социалистического Труда (1945). Больше 30 лет, как народоволец, находился в эмиграции, вернулся в Россию в 1917 году, основал Физико-химический институт им. Л.Я. Карпова и Институт биохимии АН СССР, ныне – имени А.Н. Баха.

3 Стаханов Алексей Григорьевич (1906–1977) – шахтер Донбасса, в 1935 году начал борьбу за повышение производительности труда на своем участке, его почин распространился во всех отраслях промышленности и был назван стахановским движением, в некоторых случаях это послужило действительному повышению производительности труда, а в некоторых оказалось очковтирательством.

В ГОСТЯХ У ЗНАМЕНИТОГО ПИСАТЕЛЯ

Рассказы делегатов о встрече с депутатом Верховного Совета СССР М.А. Шолоховым


Знамя Коммуны (Новочеркасск). 1938. 10 апреля.

Печатается по тексту этой публикации.

Редакция газеты сообщает, что в Вешенской побывала делегация из Новочеркасска, в разговоре с Шолоховым коснулись острых вопросов дальнейшего благоустройства города и в особенности о необходимости строительства водопровода. Затем опубликовала бесхитростные рассказы каждого из четырех делегатов: студента М. Бердникова, стахановца

С. Лучины, помощника директора завода В. Каленюка и К. Токарева.

Эту встречу можно датировать 3 апреля 1938 года: эта дата стоит на книге «Тихий Дон», подаренной С.Ф. Лучине.

1 Синклер Люис — Льюис Синклер (1885–1951) – американский писатель, автор романов «Главная улица» (1920), «Бэббит» (1922), «Эроусмит» (1925) и др. В статьях резко осуждал фашизм, но и критиковал «левых».

2 В современных издательствах России существуют различные формы оплаты писательского труда: а) оплата фиксированного процента от реализации тиража книги, б) покупка рукописи на определенный срок, в) издание рукописи оплачивает автор и получает часть тиража в счет затраченных средств и др.

Евгений Петров. РЕПЛИКА ПИСАТЕЛЯ

Литературная газета. 1938. 10 августа. Печатается по тексту этой публикации.

Г.В. ВСТРЕЧА ДВУХ ДЕПУТАТОВ

Д.С. Юдин в гостях у М.А. Шолохова

Волгоградская правда. 1938. 28 сентября.

Печатается по тексту этой публикации.

Юдин Денис Селиверстович – один из авторитетных казаков Сталинградской области.

1 2-я сессия Верховного Совета СССР состоялась в августе 1938 года.

2 Ермолинский Сергей Александрович (1900–1984) – киносценарист, писатель. Фильм «Поднятая целина» вышел на экраны СССР в 1940 году.

3 Билль-Белоцерковский (настоящая фамилия – Билль) Владимир Наумович (1894–1970) родился на Украине, служил матросом, до 1917 года жил в США, принимал участие в Гражданской войне на стороне большевиков. Заявил о себе как литератор пьесой «Шторм» в 1925 году, хотя увлекся литературной деятельностью еще в 1918 году. Писал на злободневные темы, проблематика его пьес полностью соответствовала официальному курсу советских правителей. «Пограничники» – пьеса на злобу дня, безвозвратно канувшая в Лету, как и многие другие его пьесы.

4 Шейнин Лев Романович (1906–1967) – прозаик, драматург, родился в Витебской губернии, учился в Высшем литературно-художествен-ном институте имени Брюсова, на курсах по изучению юриспруденции, много лет работал следователем прокуратуры СССР. В 1938 году опубликовал «Записки следователя», пользовавшиеся большой популярностью. Писал пьесы в соавторстве с братьями Тур.

5 Тур, братья Тур (настоящие имена – Леонид Давыдович Тубельский (1905–1961), Петр Львович Рыжей (1908–1978), с 1923 года начали свою совместную литературную деятельность. Братья Тур написали много пьес на злобу дня, пользовавшиеся неизменным успехом у зрителей. В частности, «Очная ставка», опубликованная в журнале «Октябрь» (1937, № 9, в соавторстве с Л. Шейниным) и поставленная на сценах многих театров, в том числе и в Вешенском театре казачьей молодежи, которую с удовольствием смотрели 2 апреля делегаты из Новочеркасска (см. «В гостях у знаменитого писателя»).

СЦЕНАРИЙ «ПОДНЯТОЙ ЦЕЛИНЫ»

Беседа с М. Шолоховым

Кино. 1938. 23 октября.

Печатается по тексту этой публикации.

В этот день, 23 октября, М. Шолохов встретился с И. Сталиным и приводил дополнительные факты о злоупотреблениях властью руководителей Ростовской области, о чем Шолохов писал Сталину в письме от 16 февраля 1938 года.

Далее в книге публикуются воспоминания П. Лугового и И. Погорелова о событиях 1937–1938 годов.

Петр Луговой. С КРОВЬЮ И ПОТОМ

Из записок секретаря райкома партии

Дон. 1988. № 6–8 и др. Затем: Луговог! П.К. С кровью и потом. Из записок секретаря райкома партии. Ростов-на-Дону, 1991.

Печатается по книжной публикации в сокращении. «Записки» к публикации подготовил Электрон Петрович Луговой, сын П.К. Лугового.

Луговой Петр Кузьмич (1904–1961) – партийный и общественный деятель 20 —40-х годов. Много лет работал первым секретарем Вешенского райкома партии, в партийных органах Ростова-на-Дону. Друг М.А. Шолохова.

1 Здесь трудно согласиться с автором воспоминаний… Двадцатипятитысячник Иванов поступал в соответствии с Уставом сельхозартели, согласно которому распорядителем полученного урожая являлись сами колхозники, а государству выплачивали налог за аренду земли и пр. Получалось же наоборот, как при военном коммунизме, когда приходили продотряды и выгребали все чуть ли не до зерна. Последующие перегибы происходили именно из-за того, что руководители района, края любой ценой выбивали то, что собирали колхозники, оставляя минимум для прокорма семьи. Падала заинтересованность в коллективном труде.

2 П. Луговой упрощает проблему, сваливая все на «влияние кулацких и белогвардейских элементов».

3 Лидия Петровна Кирилова (1904–1975), Анна Петровна Шолохова (1908–1979), Зайцева Полина Петровна (1908–1978).

4 Авербах Леопольд Леонидович (1903–1938) родился в обеспеченной буржуазной семье, с юности увлекся журналистикой, комсомолом, два года работал за границей, с 1922 года – редактор журнала «Молодая гвардия». Один из воспитанников и любимцев Л. Троцкого. Входил в руководство всех организаций так называемой пролетарской литературы, МАПП, ВАПП, РАПП.

5 Не совсем так… В письме Левицкой Шолохов писал 29 июня 1932 года: «…На название до сей поры смотрю враждебно («Новый мир» публикует роман в 1932 году с первого номера). Ну, что за ужасное название! Ажник самого иногда мутит. Досадно» (Знамя. 1987. № 10). В рукописи роман назывался «С потом и кровью» и точнее передавалось его содержание.

6 2 и 4 июля 1933 года Политбюро и Совет министров СССР приняли ряд решений по исправлению создавшегося драматического положения на Дону, строго наказаны были виновники перегибов и злоупотреблений властью, строгий выговор получил и Або Аронович Плоткин, которому было запрещено работать в казачьем крае. Но потом это запрещение было снято: ходатайствовал М. Шолохов, но Плоткин не вернулся на Дон.

7 Подробнее об этом см. очерк К. Шолохова и Я. Алтухова: одна из чисток проходила в июле 1934 года. Вполне возможно, что Шолохов проходил чистку и «ранней осенью 1933 года», как утверждает Луговой. Источников информации об этой чистке пока не обнаружено.

8 Орджоникидзе Григорий Константинович (1886–1937) – влиятельный партийный и государственный деятель СССР. С 1932 года народный комиссар тяжелой промышленности СССР.

9 «Грозные события» в стране начались после убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 года: в январе 1935 года осудили Г. Зиновьева и Л. Каменева, как руководителей «Московского центра», арестовали и выслали из Ленинграда остатки дворянских и буржуазных «элементов»; в августе 1936 года состоялся так называемый «процесс 16-ти», среди которых были Зиновьев, Каменев, И. Смирнов и др., все они 25 августа были расстреляны; в январе 1937 года начался второй открытый судебный процесс, в ходе которого были осуждены Пятаков, Радек, Серебряков, Сокольников и др.; в марте 1938 года состоялся третий открытый процесс в Москве, в ходе которого были осуждены Бухарин, Рыков, Ягода и др.

Шеболдаев Б.П. (1895–1937), Евдокимов Е.Г. (1891–1940) – партийные и государственные деятели СССР среднего звена.

10 Далее Луговой описывает нечеловеческие условия, в которых он пребывал в Ростовской тюрьме. Через несколько месяцев тюремного заключения его перевели в Москву.

11 Этому предшествовала мужественная борьба Шолохова за освобождение своих единомышленников и друзей: 19 июня 1937 года, как только Шолохов узнал об аресте Лугового, он приехал в Москву и написал письмо Сталину: «Дорогой тов. Сталин. Приехал в Москву на 3–4 дня. Очень хотел бы Вас увидеть, хоть на 5 минут. Если можно, – примите. Поскребышев знает мой телефон. М. Шолохов». Но Сталин не мог принять Шолохова, не зная обстоятельств дела. По его указанию поехал в Вешенскую Ставский, генеральный секретарь Союза писателей СССР, который вскоре, побывав в Вешенской, подробно изложил свое мнение о житье-бытье Шолохова, о незавершенном «Тихом Доне». 25 сентября

1937 года Шолохов в присутствии Молотова и Ежова докладывал Сталину суть дела Лугового и других вешенцев в течение полутора часов, с 16.30 до 18, а после этого еще более двух часов Сталин, Молотов и Ежов обсуждали это дело, склонившись оправдать заключенных вешенцев.

Но дело освобождения проходило медленно, и Шолохов вновь пишет Сталину: «Ежов, наверное, сообщил Вам об исходе вешенского дела. Он говорил вчера, что сегодня будет ставить на ЦК вопрос об освобождении Лугового и Красикова.

То, что я пережил за эти 10 месяцев, дает мне право просить Вас, чтобы Вы разрешили мне видеть Вас на несколько минут после того, как т. Ежов сообщит о вешенском деле, или в любое другое время, которое Вы сочтете удобным…» Письмо датировано 5 октября 1937 года, но Шолохов, не дождавшись решения о приеме, срочно выехал домой, а перед отъездом написал Сталину 7 октября: «Дорогой т. Сталин! Крайняя необходимость заставляет меня сегодня выехать домой. В двадцатых числах этого месяца, в связи с постановкой «Поднятой целины» в Большом театре (премьера «Поднятой целины» состоялась 23 октября 1937 года. – В. 77.) я, наверное снова приеду в Москву и буду просить Вас принять меня тогда. В случае, если мне не придется приехать в Москву, – сообщу письмом из Вешенской то, что хотел сказать Вам при встрече. Бесконечно благодарный Вам за все. М. Шолохов».

Освобожденных вешенцев приодели и пообещали трудоустроить в Москве, предоставить квартиры, перевезти семьи и пр. и пр. Но Шолохов просил руководство страной вернуть вешенцев на старое место службы. В связи с этим состоялась встреча Шолохова и Сталина в присутствии Молотова и Ежова 4 ноября 1937 года. Сталин согласился с этим предложением, и вешенцы вернулись в Вешенскую на прежнее место работы.

12 Двинский Борис Александрович (1894–1973) – партийный и государственный деятель СССР, депутат Верховного Совета СССР, занимал ряд ответственных партийных должностей в различных областях страны, несколько лет работал первым секретарем Ростовского обкома и горкома ВКП(б). М.А. Шолохов относился к нему дружески, несколько раз упоминал в своих письмах.

13 Погорелое Иван Семенович (1904–1974) – в юности начал службу в органах ВЧК, «чоновец», комсомолец, член ВКПб, проявил себя как преданный советской власти боец, затем командир отряда по борьбе с бандитизмом, награжден за смелость и отвагу орденом Красного Знамени. Окончил Новочеркасский индустриальный институт, в качестве секретаря партийного бюро недостаточно активно разоблачал «врагов народа», отказываясь выполнять «норму» по их разоблачению, за что и поплатился отставкой, чем и решили воспользоваться недруги Шолохова, завербовав его соглядатаем за Шолоховым в Вешенской. Подробнее об этом рассказывает сам И.С. Погорелов, см. следующий в сборнике.

14 Областное земельное управление.

15 Микоян Анастас Иванович (1895–1978) – государственный деятель СССР. Участник революционных событий в Закавказье. С 1923 года в руководящих партийных органах, много лет руководил внешней и внутренней торговлей СССР, один из ближайших соратников Сталина, Хрущева и Брежнева. Трезвомыслящий политик и неплохой хозяйственник.

16 Бенедиктов Иван Александрович (1902 —?) – государственный и партийный деятель СССР, много лет избирали его депутатом Верховного Совета СССР, много лет был народным комиссаром земледелия, министром сельского хозяйства. В последние годы жизни занимался дипломатической работой, был послом СССР в Индии и ФРГ.

11 Вильямс Василий Робертович (1863–1939) – академик АН СССР (1931), почвовед. Автор травопольной системы земледелия, книг и статей, посвященных различным вопросам агрономического почвоведения.

И.С. ПОГОРЕЛОВ М.А. ШОЛОХОВУ

Молодая гвардия. 1989. № 5.

Печатается по этой журнальной публикации.

К тому, что уже говорилось здесь о И.С. Погорелове, следует добавить, что несколько лет он был у М. Шолохова секретарем, помощником по депутатским делам. В семье М. Шолохова об И. Погорелове сохранились самые теплые чувства.

ПИСАТЕЛИ КАНДИДАТЫ В АКАДЕМИКИ

Заседание в Институте мировой литературы

Литературная газета. 1938. 26 ноября.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Толстой Алексей Николаевич (1882–1945) родился в семье графа Николая Александровича Толстого, учился в реальном училище и в Санкт-Петербургском технологическом институте, год учился в Дрездене, но, увлекшись литературным трудом, не закончил образования. Автор многочисленных рассказов, повестей, романов, среди которых выделяются две вершины – «Хождение по мукам» и «Петр I».

2 Серебрянский Марк Исаакович (1901–1941) – критик, литературовед, учился в Коммунистическом университете имени Я. Свердлова, в институте Красной профессуры. Участвовал в Гражданской войне в качестве политработника Красной Армии, писал стихи, листовки, с 1932 года преподавал историю советской литературы, заведовал сектором советской литературы в Гослитиздате, в последние годы заведовал сектором советской литературы в ИМЛИ им. А.М. Горького.

Погиб осенью 1941 года под Вязьмой на Западном фронте.

3 Гудзий Николай Каллиникович (1887–1965) – академик АН УССР, литературовед, профессор Московского университета с 1922 года. Автор учебника по древнерусской литературе, работ о «Слове о полку Игореве», «Протопопе Аввакуме» и др., много лет занимался изучением творчества Льва Толстого, вопросами текстологии.

4 Кирпотин Валерий Яковлевич (1898–1997) – критик, литературовед, публицист. Заслуженный деятель науки РСФСР. Окончил институт Красной профессуры. Работал заведующим сектором художественной литературы ЦК ВКП(б), затем директором ИМЛИ. С 1956-го по 1981 год работал профессором Литературного института имени А.М. Горького. Много лет изучал творчество Достоевского. В 1978 году вышло собрание сочинений в трех томах.

5 Цявловский Мстислав Александрович (1883–1947) – литературовед, доктор филологических наук, с 1921 года преподавал в вузах Москвы, много лет изучал жизнь и творчество А.С. Пушкина, принимал активное участие в подготовке академического издания сочинений Пушкина.

6 Тимофеев Леонид Иванович (1904–1984) – литературовед, член-корреспондент АН СССР (1958), автор книг о Блоке, Маяковском, Н. Островском и др.

7 Луппол Иван Капитонович (1896–1943) – академик АН СССР (1939), директор ИМЛИ имени А.М. Горького (1935–1940), автор многих работ по философии, эстетике и литературоведению. Репрессирован. Реабилитирован.

Е. Усиевич. МИХАИЛ ШОЛОХОВ

Правда. 1939. 27 января.

Печатается по тексту этой публикации.

Здесь Елена Усиевич (1893–1968) – авторитетный критик того времени, выразила официальную поддержку М.А. Шолохову, выдвинутому кандидатом в академики АН СССР. Как раз накануне выборов.

Ал. Рабинович. В ГОСТЯХ У ШОЛОХОВА

Комсомольская правда. 1939. 29 января.

Печатается по тексту этой публикации.

1 Особенно острой критике в то время подвергался Павел Васильев (1910–1937) за его поэмы «Песня о гибели казачьего войска», «Синицын и К°», «Кулаки» и другие, ходившие в списках (см.: Тарасенков А. Мнимый талант // Литературная газета. 1936. 15 октября и др.), обвиняя автора в «поэтизации кулацкого быта» и др.

И. Экслер. У МИХАИЛА ШОЛОХОВА

Известия. 1939. 11 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

И. Экслер, специальный корреспондент «Известий», и на этот раз дал хороший материал о Шолохове, когда уже решился вопрос об избрании его в академики.

Яков Левин. ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ «ТИХОГО ДОНА:

Молот. 1939. 1 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

3. Островский, спецкорр ТАСС. У ШОЛОХОВА, В СТАНИЦЕ ВЕШЕНСКОЙ

Красное Знамя (Сочи). 1939. 21 февраля. Печатается по тексту этого издания.

СЛОВО КАЗАКОВ СТАНИЦЫ ВЕШЕНСКОЙ

Известия. 1939. 20 сентября.

Печатается по тексту этого издания.

1 17 сентября 1939 года Красная Армия по решению правительства СССР вступила на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, исконные земли Российской империи. В связи с этим по радио выступил народный комиссар иностранных дел В.М. Молотов, назначенный на этот пост 3 мая вместо М.М. Литвинова. По всей стране проходили митинги в поддержку этого решения советского правительства.

М.А. Шолохов вместе с народом одобрил это решение.

ВСТРЕЧА М.А. ШОЛОХОВА С УЧАЩИМИСЯ

Молот. 1940. 18 февраля.

Печатается по тексту этой публикации.

НАШИ ВСТРЕЧИ С М.А. ШОЛОХОВЫМ

Большевистский Дон. 1940. 24 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

Вся публикация посвящена 35-летию М.А. Шолохова.

ВЕЧЕРА, ПОСВЯЩЕННЫЕ 35-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ М.А. ШОЛОХОВА

Большевистский Дон. 1940. 26 мая.

Печатается по тексту этой публикации.

1 «Разлом» – пьеса Бориса Андреевича Лавренева (1891–1959), одна из лучших пьес русской драматургии, посвященных драматическим событиям Октябрьской революции, поставленная в театрах к 10-й годовщине ее.

И. Экслер. В ГОСТЯХ У ШОЛОХОВА

Молодой колхозник. 1940. № 8.

Печатается по тексту этой публикации.

А. Серафимович. МИХАИЛ ШОЛОХОВ К. Тренев. ДОРОГОЙ ЗЕМЛЯК Ю. Лукин. В 1940 ГОДУ Ан. Калинин. ВСТРЕЧИ Г. Лит. В ГОСТЯХ У ПИСАТЕЛЯ

Михаил Шолохов. Ростов-на-Дону, 1940.

Эти сочинения публикуются по текстам этого издания.

ФИЛЬМ «НА ДОНСКИХ ПРОСТОРАХ»

Вечерняя Москва. 1941. 2 января.

Печатается по тексту этой публикации.

СТАЛИНСКОМУ ЛАУРЕАТУ ШОЛОХОВУ МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ

Большевистский Дон. 1941. 27 марта.

Печатается по тексту этой публикации.

15 марта 1941 года опубликовано постановление Совета Народных Комиссаров СССР о присуждении Сталинских премий: Шолохов получил премию за «Тихий Дон».

М. Штительман, Григорий Кац, В. Закруткин НАШ ШОЛОХОВ

Молот. 1941. 26 марта.

Печатается по тексту этой публикации.

ЧЕСТВОВАНИЕ ЛАУРЕАТА СТАЛИНСКОЙ ПРЕМИИ

Большевистский Дон. 1941. 30 марта.

Печатается по тексту этой публикации.

Михаил Шолохов в воспоминаниях, письмах, дневниках, статьях, интервью, фотографиях.

Кн. 1. 1905–1941 гг.

Жизнеописание в документах.

Примечания

1

Цитирую по изданию «Дешевой библиотеки

(обратно)

2

Обработанная и дополненная стенограмма выступления. На подъеме. 1930. № 12. Всем, кто заинтересовался этой дискуссией, рекомендуем этот журнал.

(обратно)

3

Между прочим, Янчевскому было бы полезно перечитать эту статью Ленина «О конституционных иллюзиях», чтобы научиться, как надо подходить к оценке иллюзий, если ими проникнуты «чрезвычайно широкие массы населения».

(обратно)

4

Не случаен разговор Ивана Алексеевича с Христоней во время поездки на казачий съезд в Каменскую:

На съезде постарайтесь, штоб было без войны. Охотников не найдется.

Понятно, согласился Христоня, завистливо глядя на вольный полет сороки и в мыслях сравнил бездумно-счастливую птичью жизнь с людской.

(обратно)

5

Очевидно, 12.XII. 1930 года.

(обратно)

6

Это первое высказывание в прессе М.А. Шолохова о намерении приступить к работе над новым романом, который получил название «Поднятая целина».

(обратно)

7

8 октября 1934 г.

(обратно)

8

7 августа 1935 г.

(обратно)

Оглавление

  • Шолохов всегда со мной
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  • Пролог Шолохов и современность1
  • Часть первая Корни. Детство. Юность
  •   В.Н. Запевалов Первоистоки личности и судьбы
  •   А. Сергин Шолохова с детства люблю…
  •   Т. Мрыхин Из моих воспоминаний
  •   П. Чукарин Ученик богучарской гимназии
  •   Наша воскресная страница
  •     Г. К. Подтыкайло, врач тубдиспансера I. Гимназические годы
  •     А. Никонков II. М.А. Шолохов в Богучаре
  •   Иван Топчиев Наставница Шолохова
  •   А. Палшков Молодой Шолохов
  •   Григорий Рычнев1 Ясеновка2
  •   Г. Сивоволов1 Михаил Шолохов. Страницы биографии
  •   Александр Жаров Здесь начинал Михаил Шолохов…
  •   Эм. Ципельзон Рождение шолоховской библиотеки. Подарок букинисту
  •   Литературный вечер в доме печати
  •   П. Вениаминов Незабываемая встреча
  • Часть вторая Признание
  •   Мария Петровна Шолохова вспоминает…1
  •   Иван Молчанов История одной фотографии
  •   А. Стасевич1 Так было
  •   Николай Тришин1 У истоков
  •   В. Светозаров Встречи с Шолоховым
  •   В. Ряховский Василий Кудашев
  •   Михаил Величко Чекан его души
  •   Виктор Петров В станице по-над Доном
  •   Алексей Лепилин Встреча с М.А. Шолоховым
  •   Михаил Обухов Незабываемые встречи
  •   Андрей Плоткин «На огонек» к Шолохову
  •   А. Климентьев двадцатипятитысячник, бывший заместитель председателя Нижне-Кривского колхоза имени Крупской Юности нашей тревожные дни
  •   Е.Г. Левицкая1 На родине «Тихого Дона»
  •   Дискуссия о «Тихом Доне» в редакции журнала «На подъеме» в 1930 году
  •     От редакции
  •     H.Л. Янчевский1 Реакционная романтика
  •     Прения по докладу Н. Янчевского
  •       Н. Сидоренко7 За что пропагандирует «Тихий Дон»?
  •       Л. Шемшелевич9 Чего не понял Янчевский?
  •       Д. Мазнин11 Об идее «Тихого Дона» и левом загибе т. Янчевского[2]
  •       М. Никулин12 М. Шолохов как гуманист
  •   «Тихий Дон» в борьбе с фашизмом»
  •     Константин Прийма
  •   И. Попов А. Серафимович в Вешенской
  •   Николай Смирнов Первые годы «Нового мира»
  •   Из письма В.М. Кудашева – В.Д. Ряховскому
  •   М. Кудашева1 Два друга
  •   Рафаил Хигерович Шолохов и Серафимович
  •   Елена Ширман Любимец народа
  •   Павел Кудинов Восстание Верхнедонцев в 1919 году
  •   Литературный вечер в Гихле
  •     I
  •       А. Кут Вторая часть «Поднятой целины»
  •     II
  •       Стенограмма обмена мнениями на творческом вечере Шолохова по его произведению «Тихий дон»1
  •   Тихон Пузанов Из дневника
  •   Кора Церетели Фильм, который не был снят
  •   В работе «Тихий Дон» и «Поднятая целина»
  •   А. Гуторович, В. Темин Герой № 1 о Михаиле Шолохове
  •   Пьеса о колхозе
  •   Константин Шолохов На проверке – Михаил Шолохов
  •   Я. Алтухов Писатель М. Шолохов на трибуне чистки
  •   В. Кетлинская Михаил Шолохов
  •   Всесоюзному съезду писателей
  •   Никулин, Незнамов, Котенко, Софронов Встреча Шолохова с молодыми писателями
  •   М. Незнамов Беседа с писателем
  •   Л. Ш Инженер человеческих душ
  •   Н. Рудяк, А. Коган Наш писатель
  •   Я. Добрынин Встреча, оставшаяся в сердце
  •   Литература – часть общепролетарского дела
  •   М. Шолохов о спектакле «Поднятая целина»
  •   59 дней за границей
  •   Л. Городков Применением удобрений добьемся высокой урожайности
  •   Заграничные впечатления
  •   Над чем работает Михаил Шолохов
  •   Дир Разговор с Шолоховым
  •   К. Кузнецов Три встречи
  •   А.В Бойцы автороты скво в гостях у писателя М.А. Шолохова
  •   В гостях у писателя Шолохова
  •   А. Г М.А. Шолохов на локомотивстрое
  •   Г. Быхов Незабываемая встреча
  •   А. Ерохин Вешенские казаки в Москве
  •   ИЗ письма В. Кудашева – В. Ряховскому
  •   М.А. Шолохов прибыл в Москву
  •   Опера «Тихий Дон»
  •   Михаил Шолохов о постановке «Тихого Дона»
  •   «Тихий Дон» будет закончен в феврале
  •   Вышеград
  •   Писатель-орденоносец Н.А. Островский и писатель М. Шолохов подписались на 5000 рублей каждый
  •   Шолохову вручен партийный билет
  •   М. Шолохов об опере «Тихий Дон»
  •   В гостях у М. Шолохова
  •   И. Дзержинский Встречи с Михаилом Шолоховым
  •   М.Е. Лишин Заслуженный артист республики В гостях у Шолохова
  •   Театр казачьей молодежи1
  • Часть третья Заговор НКВД
  •   У Михаила Шолохова
  •   Семен Трегуб В станице Вешенской
  •   Четвертый том «Тихого Дона»
  •   М. ШОлохов об опере «Поднятая целина»
  •   Поднятая целина» на репетиции в Большом театре
  •   И. Экслер В гостях у Шолохова
  •   Маруся Виноградова Писатель-коммунист
  •   Я. Эйдельман Оправдать доверие многомиллионных масс
  •   Я. Эйдельман В гостях у Михаила Шолохова
  •   Валентин Катаев Достойнейший кандидат
  •   Ник. Погодин Шолохов – наша честь
  •   Ал. Семенов Писатель и друг
  •   М.А. Шолохов в станице Каргинской
  •   Встреча бойцов, командиров и политработников частей гарнизона с кандидатом в депутаты совета Союза товарищем М.А. Шолоховым
  •   Ефим Бобров Наш шолохов
  •   И. Экслер В гостях у Шолохова
  •   Необычайная сплоченность
  •   В гостях у знаменитого писателя
  •     М. Д. Бердников Студент индустриального института имени Серго Орджоникидзе I. О чем мы беседовали
  •     С.Ф. Лучина Стахановец локомотивзавода II. Мои впечатления о поездке в вешенскую
  •     В.Ф. Каленюк Пом. директора завода им. Никольского III. У нашего избранника
  •     К. Токарев IV. Домик у Дона
  •   Евгений Петров Реплика писателя
  •   Г. В Встреча двух депутатов
  •   Сценарий «Поднятой целины»
  •   Петр Луговой С кровью и потом
  •   И.С. Погорелов – М.А. Шолохову
  •   Писатели – кандидаты в академики
  •   Е. Усиевич Михаил Шолохов
  •   Ал. Рабинович В гостях у Шолохова
  •   И. Экслер У Михаила Шолохова
  •   Яков Левин Последние страницы «Тихого дона»
  •   3. Островский У Шолохова, в станице Вешенской
  •   Слово казаков станицы Вешенской
  •   Встреча М.А. Шолохова с учащимися
  •   Наши встречи с М.А. Шолоховым
  •   Вечера, посвященные 35-летию со дня рождения М.А. Шолохова
  •   И. Экслер В Гостях у Шолохова
  •   А. Серафимович Михаил Шолохов
  •   К. Тренев Дорогой земляк
  •   Ю. Лукин В 1940 году
  •   Ан. Калинин Встречи
  •   Г. Лит В гостях у писателя
  •   Фильм «на Донских просторах»
  •   Сталинскому лауреату – Шолохову Михаилу Александровичу
  •   М. Штительман, Григорий Кац, В. Закруткин Наш Шолохов
  •   Чествование лауреата сталинской премии
  • КОММЕНТАРИИ
  •   Пролог
  •   Часть первая Корни. Детство. Юность
  •   Часть вторая Признание
  •   Часть третья Заговор НКВД

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно