Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Вступление, или Пара слов от автора

Эта книга о женщинах нашей планеты, которых с точки зрения исторического развития вполне можно назвать Великими Дамами. Они сыграли важнейшую роль в развитии мировой цивилизации. Они были Женщинами, Изменившими Мир.

Однако, пожалуйста, не воспринимайте эту книгу как свод справочных или энциклопедических сведений. Да, здесь рассказываются биографии легендарных женщин, творивших историю (а еще искусство, науку, политику, просто быт человеческий, в конце концов), но это никак не пересказ судеб или перечень событий, дел и дат.

Данная книга – дань памяти: чтобы идти вперед, надо точно знать, что позади. Иначе нет нити движения. А вот эту нить – некую символическую жизнь женщины из века в век – и хотелось проследить. Что-то напомнить, что-то подчеркнуть. Что-то подсказать.

Чтобы мы вспомнили – или узнали. Чтобы нить времен не разорвалась. И чтобы то, что прожили, постигли и прочувствовали Великие Дамы, помогло и нам, сегодняшним, стать не менее Великими хотя бы в собственной жизни.

Положившая начало

Именно эта женщина – царица Мернейт – первая, если не считать праматери Евы, стала достоверно известна человеческой цивилизации. Жила она в Древнем Египте в эпоху Раннего царства где-то после 3000 года до н. э. То есть 5 тысяч лет назад. И имя ее сохранилось! Значит, была она воистину великой. Вот только мир этот на протяжении всех тысячелетий патриархален. Правда, говорят, некогда существовал и матриархат. Но когда это было? Во всяком случае, в известной нам истории мир принадлежал мужчинам. И женщина, хоть семи пядей во лбу, могла пробиться к власти, известности и могуществу только будучи рядом с отцом, мужем, сыном. Древний Египет не являлся исключением. Женщина в нем могла стать властительницей никак не сама по себе, а только будучи супругой, матерью, наконец, сестрой или наложницей фараона. Ведь в древнеегипетском миропонимании фараон-мужчина олицетворял продолжение самого бога (древнейшего бога-сокола Хороса, позже всеобъемлющего бога Ра) на этой земле. И значит, только он и может править.

Вот и Мернейт оказалась у власти только потому, что являлась супругой правящего фараона и матерью фараона будущего. Ее муж был весьма значимым правителем в истории Египта. Об этом повествует потомкам его имя – Джет (иные транскрипции – Уаджи, Зет), которое имеет единое написание с иероглифом «священная змея». А это означает, что фараон Джет вел свое происхождение прямо от богини Уаджет – «крылатой кобры», покровительницы Верхнего Египта. Именно ее изображение – священный урей – и красовалось на царском уборе, давая носящему его власть фараона Египта.

Начало правления Джета, третьего фараона династии Раннего царства, исчисляется по-разному – от 2980 до 2920-х годов до н. э. Трудно считать через века. Но если учитывать, что девочек в то время выдавали замуж с 10–12 лет, можно прикинуть и годы жизни его любимой супруги. А то, что Мернейт была именно любимой и главной женой, сомнений быть не может, ведь именно ее сын – Дэн – унаследовал от отца царство. Правление самого Джета, судя по археологическим находкам, было вполне успешным. В его царстве бурно развивалось искусство, особенно изобразительное, что обычно бывает только во времена спокойного расцвета страны. Вот только скончался фараон, когда его сын был еще маленьким, так что Мернейт стала первой в истории мировой цивилизации известной нам регентшей при фараоне-сыне. Правда, официального царского титула Мернейт не получила. Это показали оттиски печатей фараонов Первой династии, найденные египтологами в царском захоронении близ Абидоса. Печати с именем «Мернейт» там нет. Но то, что, будучи матерью фараона, она фактически правила Египтом, – факт доказанный и невероятный для того, мужского, времени.

Как она добилась этого, трудно сказать. По обычям египтян, регентом при малолетнем фараоне становился самый старший родственник по мужской линии. Но вероятно, можно предположить, что Мернейт обладала большим умом, деловой хваткой, смелостью и умением привлечь ближайших приближенных на свою сторону. Иначе как бы она добилась «возможности престолоблюдения»?

Правда, сведений о ее правлении мало. Зато есть достоверные факты того, каким стал ее сын – четвертый фараон Первой династии Раннего царства. Его звали Дэн (иначе Девен, Удиму) – «Тот, кто наносит удар». В Античном мире (Древней Греции) его называли Усефай. И такая память уже говорит о том, что он был весьма выдающимся правителем. Действительно, именно при Дэне, который начал править где-то примерно с 2950-х годов (впрочем, по другим исчислениям, может, и на полвека позже), произошло объединение Верхнего и Нижнего Египта в единую страну. Конечно, если вспомнить его имя («Тем, кто наносит удар»), ясно, что объединение не было мирным. Скорее всего, Верхний Египет завоевал Нижний. Но все равно это было эпохальным событием, ведь страна объединилась. Именно Дэн впервые стал именоваться титулом «Владыка Верхнего и Нижнего Египта» и носить не только священный урей отца, но и головной убор фараона, который состоял теперь из двух корон: белой – Верхнего Египта и вложенной в нее красной – Нижнего. Ну а как вы думаете, сколь велика была заслуга матери Дэна, царицы Мернейт, в «подготовительном этапе» объединения страны? Ведь это она фактически правила Египтом до совершеннолетия сына.

Но больше всего о реальном статусе Мернейт свидетельствует ее гробница. Некрополь у египтян вообще являлся основным результатом жизни, демонстрируя статус, которого достиг человек. Так вот Мернейт, как царица, была захоронена в семейной гробнице фараонов в Умм-эль-Кабе близ Абидоса. И ее положили не просто рядом с мужем, как это полагалось предыдущим царицам, но выделили ей отдельную погребальную камеру. Немыслимо по тем временам! Ведь это подчеркивало безусловное признание ее как самостоятельной личности. То есть она воспринималась современниками не просто супругой и матерью, но самостоятельной правительницей. К тому же – невероятнейшее событие! – ее гробница по размерам была куда больше и роскошнее, чем у ее мужа Джета. А это говорило о том, что влияние Мернейт на судьбу страны превзошло даже влияние фараона-мужчины. Впрочем, возможно, это говорило еще и о том, что ее сын, легендарный фараон-объединитель Египта, ценил ее, свою мать, больше, чем отца. Не потому ли, что признавал за ней огромные заслуги в объединении страны? Но тогда Мернейт становится не только первой известной женщиной Древнего мира, но и объединительницей земель. Недаром же современники называли ее «Положившая начало».

Мать «Солнечной династии»

Однако сколь бы много власти ни имела «жена фараона и мать фараона», она все-таки оставалась всего лишь местоблюстительницей, даже когда являлась регентшей при своем малолетнем сыне – будущем фараоне. Впрочем, и на это требовались мужество, воля и твердый характер. Второй женщиной, известной мировой истории, стала царица Хенткаус, жившая в далеких 2400-х годах до н. э.

Хенткаус именовалась «дочерью бога, матерью двух царей Верхнего и Нижнего Египта, которая просит богов о множестве хороших вещей, которые для нее выполняются». Столь напыщенный титул надо понимать так: Хенткаус, конечно, не была дочерью бога, но именно таковым считали древние египтяне правящего фараона, а значит, Хенткаус доводилась правителю дочерью. Что же касается ее просьб о «хороших вещах», то подобная характеристика говорит о том, что царица происходила не просто из фараонова дома, но и являлась Верховной жрицей, которая имеет право просить Небеса о благоволении к египетскому народу. Такие жрицы считались «женами бога». Ведь, по представлениям древних египтян, раз фараон являлся земной проекцией бога, то Верховная жрица становилась его земной супругой. Обычно она выбиралась из юных женщин рода фараона, в данном случае Хенткаус и стала земной супругой бога Амона-Ра. И как Верховная жрица проводила священные церемонии, читала молитвы в честь своего божественного супруга. На заре, когда все еще спят, во главе жриц входила в храм Амона. Жрицы умащивали благовониями золотую статую бога, услаждали слух божества пением, а взгляд – плясками. «Божественная супруга» получала в Древнем Египте неординарный статус. Она имела особые возможности, ее поступки не обсуждались, а повеление считалось приказом. Надо сказать, что не у каждого фараона супруга получала статус «жены бога». Но Хенткаус таковой стала.

Супруг же ее (по иным сведениям, ее отец – ах, эта египтология, все так запутано!) легендарный фараон Менкаур (иначе Микерин), пятый правитель Четвертой династии (годы правления где-то между 2520–2480 годами до н. э.). Древнеримский историк Геродот отмечал Менкаура как одного из самых добрых и справедливых правителей, подчеркивая, что египтяне ценили его больше других фараонов, ибо «он открыл храмы и освободил измученный тяготами и налогами народ». К тому же Менкаур стал одним из родоначальников главнейшего дела Древнего Египта – строительства пирамид в Гизе. Первую пирамиду построил еще отец Менкаура, вторую – дядя. Менкаур же возвел для себя третью пирамиду в Гизе – самую величественную. Вдохновительницей всех дел фараона, в том числе и строительства, считалась его любимая супруга Хенткаус. О ней остались воспоминания как о доброй и справедливой царице. Вместе с Менкауром Хенткаус поддерживала не только строительство, но и изобразительные искусства. Именно во время их правления пришелся истинный расцвет древней культуры. Наглядный пример – дошедшие до наших дней впечатляющие скульптурные группы, изображающие фараона вместе с богами. Сохранились и изображения Хенткаус. На двух гранитных косяках у входа в свою гробницу царица увековечена со священным уреем, что подтверждает самый высокий (божественно-фараонский) статус ее власти. Как истинная властительница, она даже держит жезл фараона. Подпись гласит: «Царь Египта, мать царя Египта». Однако египтологи считают, что статуса фараона Хенткаус все-таки не имела. Надпись же представляет собой просто удвоенное обозначение, говорящее о том, что царица была матерью двух последующих царей Египта. Тем более что в другом источнике ее титул написан однозначно: «Мать двух фараонов Египта».

Недавние исследования раскрыли и их имена. Из найденного папируса «Весткар» следует, что это были братья-близнецы. Сначала правил фараон Сахур, потом его брат Нефериркара Какаи. Имена вовсе не смешные. Саху-Ра означает «прибытие Ра», то есть этот фараон воспринимался как новое явление бога. Если же мы вспомним, что именно его мать, Хенткаус, была божественной супругой (жрицей) Амона-Ра, то ясно, что имя юноши связано и с материнской ролью в стране. Имя («прибытие Ра») также подчеркивает, что Сахур происходил из дома новой пятой династии, основанной Менкауром и Хенткаус. Имя второго брата – Нефериркара Какаи – имеет следующие составляющие: нефер (прекрасный) – ир (явление) – ка (душа) – ра (бог Ра) и какай – властитель с удвоенной (сильной) душой. Оба брата были удачливыми правителями. Оба продолжили любимое дело отца – строительство, и не только пирамид. Еще Менкаур начал возводить храмы – Дома для богов. Они строились, ориентируясь на восход солнца, и в их названиях всегда присутствовало имя бога солнца Ра. Сыновья Менкаура и Хенткаус продолжили строительство храмов – огромных, роскошных. В центре Домов для богов возвышались их громадные обелиски, перед которыми располагались площадки для богослужения и жертвоприношения. Рядом с храмами строители стали помещать «солнечные ладьи», на которых, по преданию, умершие совершают путешествие в загробный мир. Таким образом подчеркивалось, что любой человек, посещающий храм, может воспользоваться этим «общественным» средством передвижения (у бедняков ведь не было денег на единоличные ладьи!), когда придет его час. Такой «демократический» подход был внове и принес сыновьям Хенткаус еще большую популярность и любовь простого народа. Саму же царицу египтяне стали почтительно именовать матерью-родоначальницей Пятой «Солнечной династии».

Женщины-фараоны

Ни Мернейт, ни Хенткаус, хоть и были при троне, но официального титула фараона не имели. Мужчины не собирались делиться реальной властью – единоличной и легитимной только для фараонов мужского пола. Женщинам хоть и удавалось иногда носить урей, держать скипетр, иметь собственные усыпальницы, но официального титула они не добивались. Но все изменилось к концу Среднего царства, в XVIII веке до н. э.

Прекраснейшая для бога Ра, или Смертельно быть первой

Именно тогда появилась первая женщина-фараон – царица Себекнеферу (Нефрусебек), полновластная и единоличная правительница Верхнего и Нижнего Египта, которой в своем правлении уже не приходилось оглядываться ни на отца, ни на мужа, ни на сына. Впервые в мире ее короновали как фараона, и она получила полную пятичленную титулатуру, полагавшуюся до того только мужчинам-фараонам.

Египтологи расшифровали значения ее имен. Нефрусебек означает Прекраснейшая для Себека (бог-крокодил Нила – один из старейших богов). Собекнеферу (Себернефрура) – Себек, прекраснейший для бога Ра. Оба имени совмещают старых (Себек) и новых (Ра) богов. То есть царица хотела получить благословение и старых и новых небесных властителей. Встречаются и ее краткие имена – Себеккара или Касебекра. Полный земной титул царицы звучал: «Добрая дочь, хозяйка Обеих земель Верхнего и Нижнего Египта двух богинь (Нехбет и Уаджит)».

^{Торс статуи царицы Себекнеферу}

Однако, несмотря на пышные титулы, правление Себекнеферу оказалось кратким, всего 3–4 года – по разным подсчетам, где-то в промежутке от 1799 до 1785 года до н. э. Найденный папирус, названный Туринским, свидетельствует, что Себекнеферу правила в конце Двенадцатой династии Среднего царства и обладала единоличной властью фараона 3 года 10 месяцев и 24 дня (стоит учитывать, что месяцы древних египтян не совпадали с современным летоисчислением). Правда, раньше считалось, что Себекнеферу не была первой «фараоншей», до нее царица Нитокрис из Шестой династии имела свою печать власти. Но последние исследования, проведенные египтологом Кэт Райхолд, доказали, что загадочной царицы с греческим именем не существовало, ее придумали сами древние греки. Так что сегодня никто не оспаривает первенство Себекнеферу как легитимной единовластной правительницы.

Из глубины тысячелетий история видится так. Недюжинно умная, властная девушка была дочерью фараона Аменемхета III. Греки называли его впоследствии Лахаресом. Во времена правления этого фараона в Египте процветали строительство (возведение храмов и дворцов, даже был построен священный Храм-лабиринт), осуществлялись ирригационные работы (прокладка каналов, осушение болот). Словом, это было время могущества и апогея власти. Не мудрено, что дочь царя, стоявшая над всеми от рождения, решила получить власть в свои руки. Но, увы, наследником ее легендарного отца-владыки стала не она, женщина, а его сын Аменемхет IV. Правда, по древним обычаям, ратующим за то, чтобы власть фараонов не распылялась, Аменемхет взял свою сестру Себекнеферу в жены. Однако прожил муж-брат недолго. Сыновей у него не было. И отважная Себекнеферу решила сама взойти на престол, поскольку была не просто женой-сестрой, но и дочерью фараона, воплощающего бога Ра. То есть мудрая Себекнеферу посчитала себя законной дочерью бога и отважилась править сама.

Но ведь она была женщиной – и ее самостоятельное правление становилось невероятным фактом в истории Древнего Египта. Фараоны до нее всегда были мужчинами, ибо олицетворяли небесного бога, воплощенного в земную оболочку. Но как богу воплотиться в женщину?!

Да появление на троне женщины нарушило бы весь порядок миропонимания древних египтян! Но Себекнеферу оказалась достойной дочерью своего великого отца – она нашла выход. Какой? Об этом можно судить по ее статуям, найденным в священном Храме-лабиринте, некогда построенном ее отцом. Правда, главная статуя из розовато-желтого кварца (сейчас находится в Лувре) лишена головы, но и по торсу можно кое-что понять. Поверх типично женской одежды того времени (сейчас мы можем назвать ее сарафаном) на Себекнеферу надета мужская юбка, которую носили фараоны. Впереди она завязана мужским узлом и опоясана мужским же поясом. Однако мужчины носили пояс на бедрах, а Себекнеферу по-женски опоясалась по талии. Словом, исходя из этих изображений, можно понять, что придумала мудрая царица – она стала носить мужскую одежду, представая перед народом в привычном образе фараона-мужчины.

Впрочем, и от женской одежды она не отказалась. Как не смогла избежать и постоянной путаницы в написании своих титулов. Хотя именовалась она по пятичленной титулатуре, которую могли позволить себе только фараоны – сыны Ра, но писцы постоянно путались, указывая титулы и наименования фараона-царицы. Так что надписи: «Нефрусебек, любимая городом Шедит… владычица Обеих земель… дочь Ра» соседствовали с иными: «царь Верхнего и Нижнего Египта… владыка страны… сын возлюбленный Ра».

Конечно, и с этой путаницей со временем смирились бы, привели к единообразию. Но вот незадача!.. Египтологи считают, что в конце третьего года правления Себекнеферу начались природные катаклизмы: наводнение на Ниле, когда река поднялась примерно на 3 метра, смывая плодородные слои почвы; бури и ураганы, ломающие хижины и строения. Это привело к голодному восстанию народа. Что случилось дальше с первой в человеческой цивилизации легитимной царицей, легко предположить. Скорее всего, именно ее обвинили в гневе богов, ведь издревле известно – женщина не имеет права ни на какую власть в этом мире. Ее дело – повиноваться и угождать мужчине. И потому вместе с «гневом богов» на бедную голову Себекнеферу обрушился гнев ее сородичей. Мы не знаем, умерла ли она своей смертью или ее убили. Известно одно: на фараоне-царице династия ее рода закончилась. Еще египтологи считают, что первую в мире царицу коварно предал ее же собственный военачальник, рвавшийся к власти. Именно он под именем фараона Угафа и взошел на египетский трон, начав новую, Тринадцатую династию.

Гробница Себекнеферу не найдена до сих пор. Трудно быть первой. Иногда и смертельно опасно. Но ведь кто-то должен сделать первый шаг. И если бы не бесстрашная Себекнеферу, может, и сейчас женщин не было бы у власти – ни местно-муниципальной, ни думско-законодательной, ни тем более президентской.

Находящаяся впереди благородных дам

Трагический опыт правления женщины не прошел даром. Минуло триста лет, настало Новое царство, и миру явилась легендарная царица Хатшепсут. Родилась она, по разным датировкам, то ли в 1504, то ли в 1490, то ли в 1479 году до н. э. и правила Египтом (согласно древнеримскому историку Иосифу Флавию) 21 год и 9 месяцев. Неплохо, верно? Не сравнить с несколькими трагическими годами правления Себекнеферу. И, судя по длительности правления, можно утверждать, что Хатшепсут являлась могущественной царицей, удачливой в делах власти.

Была она дочерью храброго фараона, завоевателя окрестных стран (в том числе Нубии) Тутмоса I (третий фараон Восемнадцатой династии Нового царства). С детства Хатшепсут отличалась стойким характером, железными нервами и явным стремлением к власти. Но пока был жив отец, тоже крутой нравом, принцесса достигла только того, чего могла бы достигнуть почтенная дочь фараона – стала «божественной супругой» бога Амона, то есть Верховной жрицей страны. Как Морнейт и Хенткаус, царевна Хатшепсут проводила священные церемонии в храме Амона и была признана воплощением земной женской сути божества.

^{Царица Хатшепсут}

После кончины отца Хатшепсут вышла замуж за своего сводного брата по отцу Тутмоса II. Однако муж оказался слабым правителем, неоправданно жестоким и к семье, и к подданным. Он и правил-то всего около четырех лет, постоянно болея. Но кто-то же должен был выполнять религиозные и светские церемонии, которыми была плотно насыщена жизнь фараонов Древнего Египта! Хатшепсут и при жизни отца иногда заменяла его на второстепенных мероприятиях, во время же болезней мужа ей вообще пришлось взять на себя миссию общения фараона с богами и подданными. Как Верховная жрица, она вполне имела на это право. К тому же она являлась «дочерью чистых кровей» – ибо ее родила царица Яхмес, а Тутмоса – всего лишь наложница. Да у Хатшепсут даже имя свидетельствовало о ее верховном положении, ведь оно означало – «Находящаяся впереди всех благородных дам».

Однако после смерти мужа Хатшепсут опять оттеснили от трона. Дело в том, что она родила фараону всего лишь дочь, притом что одна из наложниц родила сына. Он и был объявлен наследником Тутмосом III. Впрочем, мальчику было всего 12 лет, и потребовался регент. Наложница им стать не могла, а Хатшепсут взяла на себя эту обязанность довольно охотно. Три года она стояла за троном болезненного мальчика, который предпочитал играть в ножички, нежели учиться быть фараоном. Но столь двойственное положение царицы не могло длиться долго. И вот однажды…

Торжественное богослужение в главном святом месте Египта – фиванском храме Амона – было в разгаре. Верховные жрецы (мужчины!) вынесли золотую статую бога, обнесли ее вокруг алтаря и должны были поставить перед троном фараона-владыки. Это символизировало сакральный момент: дух бога Амона войдет в тело властителя Египта, подтверждая его божественные полномочия править страной. Вот только трон фараона пустовал – мальчик опять отлеживался где-то в покоях. И тогда жрецы, обойдя алтарь, поставили свою священную ношу прямо перед царицей Хатшепсут. И статуя отозвалась неожиданным для всех гулом. Царица покачнулась, склонясь перед богом. И дух Небесного владыки вошел в тело новой властительницы Хатшепсут. По крайней мере, именно так восприняли случившееся все присутствующие. И полетела по стране благая весть: отныне именно царица – божественное воплощение Амона на земле.

Конечно, вся эта мистическая сцена была заранее срежиссирована. Просто партия жрецов, поддерживающая свою Верховную жрицу, сочла, что именно она более достойна восседать на троне фараона, нежели болезненный и капризный мальчик. К жрецам примкнули и родовая аристократия, и военачальники Египта. Они тоже посчитали, что стране необходима твердая и легитимная власть. А происхождение и жречество давали это именно Хатшепсут.

Ребенка никто не тронул. Его отправили лечиться в храмовые покои. Более того, часто он выходил на различные церемонии, восседая рядом с Хатшепсут. Она не жаждала его заточения. Более того, проявила себя как мудрая правительница, не спешащая подчинить себе все и всех. Хатшепсут приняла новое царское имя – Мааткар Хенемет-Амон, говорившее о ее божественном происхождении. Жрецы объявили, что во время зачатия Хатшепсут на ложе ее матери-царицы в теле фараона Тутмоса I пребывал непосредственно сам бог Амон. И отныне «Находящаяся впереди благородных дам» может именоваться как «родная дочерь Амона-Ра». Словом, жрецы всячески подчеркивали права Хатшепсут на трон Египта. Но видно, простой народ не слишком торопился в них уверовать. Женщина на троне – разве такое видано!

Но у Хатшепсут уже имелся опыт предшественницы – незабвенной Себекнеферу. Как и она, царица решила создать облик фараона, более привычный народу. Отныне на всех официальных церемониях царица одевалась в мужской наряд. Хатшепсут даже надевала накладную бороду, убранную в золотой футляр, – именно так выглядели фараоны-мужчины.

Что ж, хоть женщина и получила всю возможную власть, но без уступок не обошлось: приходилось соблюдать видимость, что на троне мужчина. Впрочем, дела царицы Хатшепсут говорили сами за себя: именно при ней Египет достиг небывалого процветания, уважения соседей и патриотической любви подданных. Хатшепсут вошла в историю как замечательнейшая царица-строительница, по приказанию которой воздвигались дворцы, храмы и общественные здания. Она расширила легендарный комплекс святилищ в Карнаке и построила самый высокий обелиск в честь Амона (30 метров высоты, 300 тонн весом). Это был первый в истории обелиск, возведенный по приказу женщины. Ведь ранее обелиски были прерогативой только фараонов-мужчин. Ни одна даже самая главная жена фараона не имела права отдавать приказ на подобное строительство.

Хатшепсут же первая построила для своего упокоения не пирамиду, как ее предшественники-фараоны, а храм-усыпальницу – знаменитейший Дейр-эль-Бахри. Его называли чудеснейшим из чудеснейших. И что примечательно, царица запечатлела в веках имя создателя этого величественнейшего дворца, украшенного колоннами. Обычно на постройках указывалось только имя фараона, но на заупокойном храме Хатшепсут стоит имя создателя – «зодчий Сенмут». И совершенно неожиданным явились сюжеты Дейр-эль-Бахри – его уникальные рельефы прославляют не только богов, но и рассказывают об истории Египта, о временах правления самой Хатшепсут.

Мудрая Хатшепсут начала покровительствовать и науке. Так, она отправляла экспедиции в отдаленные земли, дабы понять, каково место Египта в этом мире. Не забывала она и о военных походах, лично командуя войсками. Словом, царица правила твердой и ловкой рукой так, что египтяне уже забывали, что на троне должен был восседать обязательно мужчина. И немудрено, что Хатшепсут не стеснялась, когда скульпторы изображали ее в мужском головном уборе и с уреем на голове, но в женском обтягивающем платье и с подписями: «Наипрекраснейшая».

Скончалась царица в преклонном для тех лет возрасте – было ей примерно 50 лет. Анализ ее мумии, проведенный в 2007 году, показал, что Хатшепсут страдала болезнями костей, печени и диабетом. Правда, жители Египта, искренне и горестно оплакивающие «мать страны», не поверили в ее естественную кончину. И долго еще бытовала легенда, что добрую и мудрую правительницу отравили недруги.

Великий дуэт: два самых известных женских лика

История, как известно, дама, и весьма капризная. Частенько ее выбор трудно обосновать. В начале XXI века историки попытались выявить самых известных дам, которых цивилизация знает в лицо. Поразительно, но первое место разделили древнеегипетская царица Нефертити и леонардовская Джоконда.

Странная парочка, верно? У них нет ничего общего. Первая – египетская царица, вторая – супруга флорентийского купца средней руки. Одна повелевала самым влиятельным царством древности, сама считалась богиней, другая – вела замкнутый, как и полагалось в те времена, домашний образ жизни, ее мало кто знал, да и она почти ни с кем не общалась. Но сегодня среди бесчисленного количества женщин Земли этих двух все знают в лицо.

Прекраснейшая пришла

Нефертити – любимая супруга фараона Эхнатона, правившего примерно с 1351 по 1334 год до н. э. и принадлежащего к Восемнадцатой династии древнеегипетских правителей. По преданию, красавица родилась около 1370 и скончалась в 1330 году до н. э. То есть прожила 40 лет. Полное ее имя, естественно составленное по канонам того времени: Нефер-Неферу-Атон Нефертити, то есть «Прекраснейшая из красавиц Атона, Прекрасная пришла».

Из имени следует, что Нефертити была посвящена Атону – мужскому божеству. Обычно жены фараонов ассоциировались с богинями, а уж коли и становились «женами бога», которого воплощали их мужья, то это был верховный бог Амон. Однако супруг Нефертити, легендарный Эхнатон, вступивший на трон под именем Аменхотепа IV (Аменхотеп – «Амон доволен»), стал фараоном-реформатором, которого, впрочем, большинство тогдашних египтян посчитало просто еретиком. Он отверг старого бога, выдвинув на его место нового – Атона. Сам стал именоваться Эхнатоном (Эхн-атон – «угодный Атону»).

В чем состояла суть реформы? Да в том, что Амон был всего лишь верховным божеством целого пантеона богов. Атон же провозгласился Эхнатоном единым богом. Такое единобожие должно было, по мнению царя, сплотить все египетские народы перед угрозой нападения извне и еще более – перед внутренним расползанием общего народа на ветви народностей, каждая из которых чтит собственных богов. Словом, единый бог Атон должен был привести нацию к единству. Тем более что он олицетворял солнечный диск, посылающий людям солнечный луч – единственный источник жизни на земле. Однако такие религиозные реформы (это же была первая попытка установления единобожия на планете!) перевернули все устои жизни и общества Египта, и потому никак не могли быть встречены с распростертыми объятиями. И чтобы проводить такие преобразования, Эхнатону требовались единомышленники, соратники и друзья. И первой среди них стала именно любимая супруга – царица Нефертити.

^{Царица Нефертити}

Достоверных сведений о Нефертити сохранилось крайне мало. Одни считают, что она была иноземной принцессой из Месопотамии, присланной еще в детстве ко двору отца Эхнатона Аменхотепа III. Недаром же часть ее имени «Прекраснейшая пришла». Другие отстаивают версию о том, что Нефертити – дочь приближенного к трону богатейшего египетского вельможи Эйе, сторонника Эхнатона, который после смерти сына Эхнатона – Тутанхамона сам стал фараоном Египта. Однако в данном случае важно не происхождение, а то, что верная Нефертити поддержала мужа-реформатора.

Вряд ли среди жен фараонов найдется еще одна женщина, обладавшая столь мощной властью и безоговорочной любовью своего супруга. Недаром в новой столице Египта – городе Ахетатон (ныне Тель-эль-Амарна) – практически все строения, соборы и памятники носили следы изображений Нефертити. «Красавица прекрасная в диадеме с двумя перьями, владычица радости, полная восхвалений», «преисполненная красотами», «владеющая сердцами» – как только не называли ее древние иероглифы. Практически на всех изображениях и скульптурах Нефертити изображена одного роста с мужем-фараоном, что говорит о ее статусе, равном фараонскому. Возможно, он был даже более велик с религиозной точки зрения. Ведь Нефертити принимала участие наравне с мужем во всех церемониях, где он восхвалялся как воплощение бога Атона, она же – как жена бога. Тем самым она подтверждала не просто статус главной жены фараона, но и супруги бога Атона. Это давало женщине не меньшую власть, чем мужчине. И в глазах народа ее могущество было не меньшим. Каждое утро Нефертити начиналось с того, что, поднявшись с Эхнатоном на башню, она, стоя впереди мужа (это же статус!), ловила руками первый солнечный луч. А каждым вечером именно Нефертити провожала уходящего солнечного Атона. «Она проводит Атона на покой сладострастным голосом и прекрасными руками с систрами», – гласит клинопись. Это значит, что Нефертити умела прекрасно петь и играть на музыкальных инструментах (систра – разновидность ударных: большая храмовая погремушка).

Под покровительством Нефертити, как никогда в Египте, расцвели искусства: поэзия, музыка, ваяние, живопись, философия. Все это получило название «амарнская культура и искусство» (от нынешнего названия Ахетатона – Эль-Амарна). И все восхваляло царицу. Новая столица Ахетатон была наполнена не просто изображениями царственных супругов, но и – невиданное до того событие! – изображениями чувственной любви и домашних радостей Нефертити и Эхнатона. Напомним, официальных жен у Эхнатона было три, наложниц, естественно по тому времени, без счета. Но ни одна из жен не изображена целующейся с Эхнатоном, как Нефертити. И только ей посвящен прелестнейший рельеф: царица сидит на коленях у мужа, придерживая рукой крошечную дочурку, а над всей этой домашней идиллией царит солнечный диск – Атон, протягивающий свои лучи-руки царственной чете. Недаром Нефертити олицетворяли еще и богиней Тефнут – охранительницей земной гармонии и божественного закона.

13 лет любви царственной четы, 13 лет безграничной власти Нефертити. Впрочем, последние годы жизни Нефертити запутанны. Достоверных сведений почти нет. Одни ученые считают, что Нефертити потеряла былую красу и коварный Эхнатон выбрал себе новую фаворитку. Что ж, это возможно, если учесть, что Нефертити родила шесть детей, но все они были девочками. А ведь для продолжения династии необходим сын! Его Эхнатону родила другая жена. Но есть исследователи, считающие, что Нефертити стала официальной соправительницей больного мужа и, чтобы не возникло разговоров и неудовольствия народа, сменила свое имя на мужское. Потому-то и исчезли упоминания о ней. Так или иначе, установить чрезвычайно сложно. Более того, все классические знания о Нефертити и Эхнатоне тоже носят полулегендарную основу. Все, что могло бы рассказать об этой чете реформаторов, было целенаправленно уничтожено последующими владыками Египта, которые прокляли имя Атона и вернулись к восхвалению бога Амона и его божественного семейства. Единобожие не прошло. И потому все, что говорило об Эхнатоне и Нефертити, подлежало уничтожению. Храмы разрушались, а если это было невозможно, со стен стирались рисунки, разбивались скульптуры, вынимались целые каменные блоки. Даже упоминание царских имен считалось крамольным. Любого, кто сказал бы обратное, ждала казнь. Да что там упоминания! Даже гробниц и мумий Эхнатона и его супруги не сохранилось.

Но память воскресла. Во второй половине XIX века египтологи стали находить множество кирпичей, на которых проступали незнакомые имена, потом сыскались каменные блоки с рельефами и рисунками. Всего нашлось 60 тысяч блоков, на которых просматривались упоминания имен Эхнатона, Нефертити и бога Атона. Словом, правда не исчезла. И прорвалась наружу. Вот только всегда стоит помнить: историки восстанавливали жизнь этой царской четы по осколкам в прямом смысле. Так правильно ли они восстановили? Кто знает…

Но откуда же тогда известен облик Нефертити – тот самый, который нынче известен всему миру? Или это тоже некий символ и исторический вымысел? Опять же – кто знает…

Дело было так. В конце 1912 года в Эль-Амарне шли раскопки. Немецкие археологи под руководством Людвига Борхардта раскопали… мастерскую древнеегипетского художника. На найденном фрагменте ларца удалось прочесть надпись: «Хвалимый царем начальник работ скульптор Тутмос». Раскопки стали проводить особо тщательно. И каков же был восторг Борхардта и его бригады, когда 6 декабря между двух кирпичных кладок стены в пыли обнаружился женский бюст. Выполнен он был из известняка практически в натуральную величину. Когда же пыль стерли, обнаружились краски, невероятно как сохранившиеся. Лицо натурального загорелого тона, нежные розовые губы, миндалевидные глаза, подведенные черной охрой, тонкая шея, обвитая ожерельем. Настоящая красавица! Но на голове женщины высокий царский убор, перевитый золотыми лентами, на которых изображены драгоценные камни. На лбу выделялось место для знака фараоновой власти – божественного урея. И сразу стало понятно: незнакомка не просто красавица – царица!

Это было самое впечатляющее произведение амарнского искусства из когда-либо найденных. Шедевр! Недаром Борхардт написал в дневнике о находке всего одну фразу: «Описывать бесполезно – надо смотреть!» Ясно, что, сложив дважды два – шедевр и царица, – египтологи пришли к выводу: перед ними бюст Совершеннейшей из совершенных. Словом, Прекрасная пришла!

Только вот правильно ли посчитали египтологи, признав в шедевре амарнской культуры именно лик Нефертити? Кто знает… Опять загадок больше, чем ответов.

Улыбающаяся

Судьба второй красавицы всех времен и народов тоже соткана из загадок и тайн. Как утверждает знаменитый исследователь искусства Возрождения Джорджо Вазари: «Лео нардо взялся написать для Франческо дель Джокондо портрет моны (госпожи) Лизы и, потрудившись над ним четыре года, так и оставил незавершенным».

Что ж, величайший мастер Возрождения Леонардо да Винчи действительно дописывал некий портрет молодой женщины всю свою жизнь, так и не закончив его. Но была ли то мона Лиза и что вообще известно нам об этой женщине?

^{Л. да Винчи. Портрет госпожи Лизы Джоконды. Мона Лиза. 1503–1505}

В 1502 (по иным версиям, в 1503-м)году флорентийский купец Франческо дель Джокондо, живший в доме напротив Леонардо, заказал мастеру погрудный портрет своей обожаемой супруги – Лизы деи Герардини. Моне Лизе в то время было то ли 24, то ли 30 лет. Хороший разброс возраста, верно? Получается, родилась она в 1472/73 или 1478/79 году.

Леонардо работал усердно. Он приглашал на сеансы портретирования не одну Лизу, а целый штат музыкантов, жонглеров, певцов. Дело в том, что Лиза сидела как каменная, не улыбалась, не расслаблялась, а потому было невероятно трудно усмотреть и раскрыть на холсте ее индивидуальность. По преданию, день, когда мона улыбнулась, стал праздником для Леонардо.

Правда, современные исследователи сомневаются, что на портрете, ныне висящем в Лувре, Леонардо изобразил именно Лизу. Выдвигаются и другие кандидатуры, подчас фантастические. На портрете:

– некий совершенный образ женской красоты;

– Констанца Д?Авалос – любовница Джулиано Медичи, младшего брата правителя Флоренции Лоренцо Великолепного;

– вообще не женщина, а переодетый мужчина, и этого вполне можно ожидать, зная сексуальные пристрастия самого Леонардо;

– переодетый Жак Жакомо Капротти, известный под псевдонимом Салаи, не раз позировавший Леонардо (именно так считает итальянский искусствовед Сильвано Винчетте);

– сам Леонардо в женском платье;

– мать Леонардо, которой он лишился в детстве, но которую нарисовал потом по памяти – просто Лиза оказалась на нее похожа, а значит, и была похожа на самого Леонардо.

Кроме этих версий, существует и еще пара дюжин, и каждая имеет собственные доказательства. Есть к тому же свидетельство любимого ученика Леонардо – Франческо Мельци, сопровождавшего учителя во Францию, где Леонардо и скончался. Он уверял, что «портрет, с которым Мастер никогда не расставался, он называл «джиокондо», что значит «улыбающаяся»». Так, может, Джокондо – вовсе и не фамилия? Ну не персонаж портрета – лабиринт загадок и тайн!

Впрочем, кажется, в последнее время что-то начало проясняться. Главным камнем преткновения был такой вопрос: отчего, если на картине Лиза Джокондо, о ней нет никаких упоминаний в архивах Флоренции и нет могилы? Но в 2009 году искусствовед Джузеппе Паллантини (иногда его называют Палланти) дал ответ – прямо в центре великого города на кладбище монастыря Сант-Орсоло (Святой Урсулы) он отыскал могилу «Лизы деи Герардини, законной супруги торговца Франческо дель Джокондо». Нашлись и бумаги. Из них явствует, что мона Лиза вышла замуж в 16 лет, супруг был старше ее на 19 лет. У них было трое детей – две девочки и мальчик. Лиза пережила мужа, умершего от тяжелой болезни, ушла в монастырь и скончалась там 15 июня 1542 года в возрасте 63 лет. Более того, оказывается, у Лизы обнаружились потомки – две тосканские принцессы: 24-летняя Ирина и 30-летняя Наталья Строцци (столько им было в 2010 году). Это открытие сделал все тот же энтузиаст Джузеппе Паллантини вместе с Доменико Савини, экспертом по генеалогии. Можно ли им верить? Кто знает…

Во всяком случае, молодые дамы уверенно говорят, что родители рассказывали им легенду о том, что они в родстве с моной Лизой. Обе дамы красивы, талантливы и… говорят по-русски. Дело в том, что их бабушка Ирина – русская. И теперь потомки Джоконды (15-е поколение!) поют и читают русские песни и книги. Да они вообще православные! Наталья училась хореографии у самого Рудольфа Нуриева, а потом и в Вагановском училище в Петербурге, снималась в фильмах Клода Лелюша, дружила с самим Мстиславом Ростроповичем. Наталья даже написала мемуары о своих великих друзьях – «Легко вспомнить». Книга вышла по всему миру, в том числе и в России. Ирина же говорит на семи языках, отлично играет на фортепиано и занимается общественной деятельностью. Вот только вместо того, чтобы выйти замуж, принцессы занялись… виноделием. Что ж, их предки во времена Возрождения явно тоже знали толк в добром вине. Словом, по всем статьям – хорошее родство, качественное. Вот только правдиво ли оно? Кто знает…

Впрочем, если поискать, наверное, и в Египте найдутся сотни тех, кто заявит, что является потомком прекрасной Нефертити. Да и кто откажется от подобного родства? Каждому будет лестно, что и в его роду Прекрасная пришла. Или мимо шла – но ведь рядом…

Так что же в итоге объединяет этих двух самых легендарных женщин мира? Невероятно, но это – загадочность! Обе дамы полулегендарны: то ли жили, то ли нет. Их портреты сделаны, может, с натуры, а может, и нет. Даже имена их скорее нарицательны, чем реальны. Словом, самыми известными дамами мира оказались те, чья жизнь составляет до сих пор не разгаданную и потому притягательную тайну. Вот вам и реальное воплощение загадочной женской души!

А может, и не важно, кем в реальности были две эти великие женщины, чьи лица знает весь мир. Нефертити с Джокондой стали некими символами цивилизации – символами красоты, влияния женщины, ее внутренней силы и притягательности, ее всевозможности. Ибо попробуйте укрыться от взора Джоконды или от профиля Нефертити. Все равно глаз не оторвете. И они вас обворожат (ворожба), очаруют (чары), затянут.

А может, это – не они? А просто два великих Мастера создали свои шедевры – скульптурный бюст и живописный портрет. И именно стараниями искусства обе эти дамы стали наивеличайшими. Это просто магия искусства.

Прекрасная спутница

В 1290 году до н. э. Египет явил миру Нефертари – самую желанную женщину Древнего мира. Фараон Рамзее II Великий влюбился в нее в юности. Увы, сам он не был благородного происхождения. Его предками являлись простые солдаты. Умный правитель понимал: чтобы получить легитимный статус фараона, следует взять в жены супругу из старинного рода наследных правителей Египта. Выбор Рамзеса пал на юную представительницу рода Эйе, предпоследнего фараона Восемнадцатой династии (по некоторым сведениям – отца Нефертити). Впрочем, не только происхождение будущей жены сыграло роль, но и чувство, вспыхнувшее, едва Рамзее увидел девушку. Недаром она принадлежала к роду, в котором некогда блистала Нефертити. Ее и звали похоже – Нефертари, что означает «Прекрасная спутница». Позже к этому имени присоединилось и второе – Меренмут (Мэритенмут) – «Возлюбленная богиней Мут». В египетской религии место этой богини всеобъемлюще. Она считалась одновременно и матерью, и супругой, и дочерью главного бога Амона. «Мать своего создателя и дочь своего сына» – так писали о ней. И это подчеркивало даже не прямое родство (для европейцев – кровосмесительное, а для древних египтян – чистое по крови), а скорее всеобъемлющее владычество богини-матери. К тому же Мут являлась богиней не только материнства и плодородия, но и полновластной хозяйкой Неба. И сегодня это имя Нефертари подчеркивает, насколько она была уважаема и влиятельна. Правда, оно дает и еще одно явное указание: Нефертари стала не просто главной женой Рамзеса, но и Верховной жрицей главнейшей богини Мут.

Годом рождения Нефертари называют 1290 год до н. э. Впрочем, другие факты противоречат этому. Известно, что Рамзее взял Нефертари в жены в первый же год своего правления. Молодому фараону было в то время около 20 лет. Если учесть, что править он начал примерно с 1289 года до н. э., то к тому времени юной Нефертари должно было быть 11–13 лет – именно в таком возрасте обычно совершались тогдашние браки. Стоит оговориться сразу – по обычаю, Рамзее II имел обширный гарем: четырех законных жен и наложниц без счета, которые родили ему 111 сыновей и 67 дочерей. Но сколько бы женщин ни проходило через постель владыки, Нефертари всегда оставалась первой и главной, недаром ее называли Наижеланнейшей женщиной владыки мира.

Конечно, и сама Нефертари старалась добиться особой любви мужа. Она сделала ставку на чисто женское оружие – красоту. Но ведь и другие жены и наложницы Рамзеса не были уродинами.

И тогда мудрая красавица Нефертари создала… косметику. Конечно, и до нее женщины Древнего Египта пользовались красками для лица.

^{Царица Нефертари}

Но Нефертари возвела косметику в культ и создала из нее искусство. До сих пор дамы подводят глаза «стрелками», наносят на веки тени, красят губы помадой и румянят щеки так, как это некогда продемонстрировала Прекрасная спутница Рамзеса. Правила макияжа, созданные ею, действуют до сих пор. Нефертари посоветовала древнеегипетским модницам пользоваться тенями из толченого малахита, но ведь и теперь зелено-синие цвета – самые модные. Ну а алая помада, которой пользовалась Нефертари, на все века осталась символом любовного призыва, игры и страсти.

Еще царица ввела моду на благовония. Конечно, ими пользовались и до нее, но умащивали только лицо. Нефертари же стала наносить душистые масла на все тело. Еще она ввела в моду полупрозрачные ткани, из-под которых соблазнительно просвечивало ее розовое тело. Словом, она не оставила Рамзесу выбора – и фараон любил ее нежно и преданно всю жизнь. И именно ее восемь детей были его любимцами.

Рамзее оценил и острый ум своей возлюбленной, часто советовался с ней по государственным вопросам. Нефертари и сама вела, как мы сказали бы сейчас, деятельную общественную жизнь. Доподлинно известно, что на 21-м году правления Рамзеса, когда египтяне заключили мирный договор с государством хеттов, Нефертари начала бурную переписку с хеттской царицей Пудухепой. И эта женская дипломатия внесла свой вклад в развитие мирных отношений.

Немудрено, что простой люд почитал Прекрасную спутницу жизни фараона наравне с ним самим. Да и сам Рамзее не мыслил жизни без Нефертари, искренне считая ее равной себе. Это было немыслимо в мужском царстве. Но это было! Доказательство тому – изображения царя и царицы одного роста (напомним, рост изображаемого – для египтян его статус!). До нас дошли росписи в Луксоре, где Нефертари изображена рядом с Рамзесом. Сохранились и изображения одной Нефертари (женщина без мужчины-хозяина – опять же невиданно!). На голове красавицы царский урей, в руках – знаки высшей власти.

Более 30 лет продлился этот союз – в счастье и любви. Когда Нефертари скончалась в 1255 году до н. э., Рамзее и сам слег. Оправившись, как говорят источники, он два месяца крушил все вокруг. И еще говорят, что к жизни фараона вернула опять же любовь: красавица Нефертари снилась ему, и в этих снах на буйного владыку снисходила благодать.

В знак великого и неумирающего чувства Рамзее II повелел вырубить в скале невероятной красоты «храм вечности» – знаменитый Абу-Симбел. Его росписи подчеркивают любовь и особый статус возлюбленной Нефертари. Ведь только она, единственная из всех жен, изображена одного роста с Рамзесом. В самом грандиозном и роскошном храме Абу-Симбела – Ибтек – по велению Рамзеса Нефертари предстала в виде богини Хатхор, олицетворением любви, женственности, нежности и света небесных звезд. Такой, нежной и светящейся от любви, запомнил Рамзее свою возлюбленную и хотел, чтобы такой она осталась в Вечности. Все стены роскошного храма были расписаны по приказанию Рамзеса сюжетами, рассказывающими о жизни и красоте незабвенной Нефертари. За эту уникальную живопись потомки назовут храм Нефертари египетской Сикстинской капеллой. На его стенах останется все: Жизнь, Любовь и Бессмертие.

Таинственные жены бога

Открытия египтологии начала XX века преподнесли сенсацию воистину мирового масштаба: выяснилось, что власть и могущество женщины могли получить и не только будучи женой или матерью фараона. Рельефы, рисунки, надписи, таблички и иные памятники Древнего мира раскрыли перед потомками совершенно неизвестную страницу: историю женщин, так называемых жен бога.

Все началось, конечно, с религиозных таинств. По египетскому преданию, человек зародился от искры страсти, которую высекла из главного бога Амона его божественная супруга. То есть для развития цивилизации, как поняли древние египтяне, нужны двое. Спроецировав эту небесную конструкцию на земную жизнь, египетская религия постановила: фараон конечно же является на земле воплощением бога, но кто-то должен воплощать и божественную супругу.

Казалось бы, простейшая загадка! Ясно, что раз фараон – бог, то его жена и есть божественная супруга. Но египтологи были уверены: так случалось не всегда. Да, например, жены одних властителей изображались в качестве божественных супруг, а жены других фараонов – нет. И только в начале XX века египтологам стало ясно, что «проекциями» божественной супруги были особые жрицы, считавшиеся супругами бога Атона. Именно они и проводили священные церемонии – и всегда тайно. На заре, пока все спят, жрицы входили в Карнакский храм – святилище Амона. Жены бога ублажали благовониями золотую статую «супруга», услаждали его слух пением и танцами. Откуда брались подобные жрицы? В их число могла войти любая женщина из семейства фараонов. Старшая в роду посвящала в жрицы младшую и так далее. Но для мужчин этот культ был закрыт. Возможно, поэтому о нем и сохранились столь редкие упоминания.

Центром этого культа стали благословенные Фивы – самый роскошный и процветающий город Древнего Египта. Фивы всегда имели особый статус и считались сердцем Египта. Ведь там была Долина царей – главная усыпальница страны, там располагались Карнакский и Луксорский храмы – главные храмы Египта.

Жены бога получали особый статус. Они имели особые возможности, и их поступки не обсуждались, а повеления считались приказами. Жены бога даже могли изображаться одного роста с правящим фараоном, чего, между прочим, не удостаивались реальные супруги фараонов, изображавшиеся на рисунках и рельефах всегда позади и почти вдвое меньше ростом. Ведь именно высота изображаемого человека служила показателем статуса в Древнем Египте.

Однако время шло. Фараоны-мужчины понимали, что выпускать власть, даже на тайной религиозной церемонии, не в их интересах. Мир все более становился мужским. Статус божественных супруг стремительно падал, пока почти не забылся. Но и забытое возрождается. И что невероятно: возвращение культа жен бога произошло после смены власти в древней стране.

При Рамзесе III, правившем примерно с 1185 по 1153 год до н. э., могущество Древнего Египта представало во всей красе. Но уже через семь лет, при Рамзесе V (годы правления 1146–1143 до н. э.), началась гражданская война за обладание властью. Египет слабел. На высоких постах государства все чаще оказывались выходцы из его провинций – Ливии и Нубии. В поздний период царств (21–30-я династии, 1075–342 гг. до н. э.) могущество Древнего Египта пошатнулось. Он оказался завоеванным собственными колониями, в частности Нубией. В древние храмы вошли новые фараоны – чернокожие и слабо легитимные. Им понадобился статус, ибо они желали стать фараонами не по завоеванию, а но наследию Небесной власти. И эту легитимность чернокожие фараоны начали искать в древнем культе божественных супруг.

Женившись на женщинах древней родовой египетской аристократии, нубийские фараоны объявляли жен небесными супругами, а самих себя – воплощением их божественного супруга. Более того, своих дочерей жены фараонов охотно посвящали в статус тех же божественных супруг, ведь статус давал власть и могущество, которого у жен Египта не было долгое время.

Начиная примерно с 1050 года до н. э. культ жен бога снова возродился в Фивах, но отправлять его стали уже чернокожие нубийки. Пятьсот лет Фивы управлялись женщинами, получившими статус «богиня-фараон». Они возродили былую славу легендарных Фив. В городе снова расцвели искусства, ремесла и культура. Женское правление подняло на еще большую высоту могущество политики и самой религии.

Историкам стали известны имена некоторых женщин, правительниц Фив. Например, жена бога – Аменердис. Ее гробницу нашли в Медин-Табу. Как и в прежних царствах, эту божественную супругу изображали на рисунках и рельефах самой высокой фигурой. Но еще ее изображали в позе наивысшей близости с Амоном: бог, нисколько не стесняясь, открыто обнимал жену, а она его. Сохранились рельефы, где образы бога и его супруги равнозначны по размеру. То есть статус Аменердис был подобен статусу истинной богини. На ее лбу красуется урей (змея) – символ царской власти. Ее голова облечена в корону фараона с двумя перьями, которые олицетворяли власть над Нижним и Верхним Египтом. Аменердис сама совершала жертвоприношения и ритуалы, что раньше было дозволено только фараонам-мужчинам.

Так же, с короной и уреем, была изображена и другая жена бога – Маат-Каре. Это говорит о невероятно высоком статусе божественных супруг. С 1050 по 650 год до н. э. жены бога были самыми могущественными женщинами в Египте. И им не требовался мужчина. Более того, они вообще не имели мужчин, а были обречены на безбрачие. Власть жены бога передавали приемным дочерям, собственноручно проводя пышную инициацию новой божественной супруги.

Расцвет Фив, процветание и богатство этого великого города продержалось почти половину тысячелетия. Но на севере Египта фараоны-мужчины не удержали власть. Части Древнего царства начали отходить к другим государствам. Фивы были завоеваны ассирийцами. Разграблены. Разрушены. И блестящий город превратился в занесенный песком город-призрак. А вместе с ним канули в небытие блеск и могущество женщин-фараонов. Но ведь они были – женщины, правившие миром «темных Древних царств». Однако об этом на два тысячелетия постарались забыть, как о самой жгучей тайне. И только к XIX веку женщины начали снова приобретать то значение, которое имели их представительницы в Древнем Египте.

Фиалкокудрая Сапфо: легенды и одиночество

Эта женщина-поэтесса жила на греческом острове Лесбос почти 26 веков назад. Но и сегодня она известна всем, хотя реальных сведений о ней катастрофически мало, даже имя непонятно – то ли Сафо, то ли Сапфо. Впрочем, и сама она более известна миру не как поэтесса, а как некий символ того пласта древнегреческой культуры, что возвышало однополую любовь. Даже само определение «лесбийская любовь» уже давно предусматривает пылкие и страстные чувства между женщинами. И молва гласит, что именно такова была традиция любви на острове Лесбос и именно от такой любви страдала несчастная поэтесса Сапфо. Только вот непонятно, отчего же тогда она умерла от любви к… прекрасному юноше? Еще, конечно, непонятно, как весь остров оказался охвачен «розовой» любовью – откуда же тогда взялись дети, семьи? Откуда комфорт-процветание, ведь благородные женщины того времени не работали? Где же они брали деньги?

Их приносили в дом купцы, бороздившие море, добывали нелегким трудом корабельщики, сооружавшие надежные суда. То есть на Лесбосе шла обычная патриархальная жизнь. И еще остров славился по всей античной Греции необычайной школой для девочек, где их учили манерам и наукам (азам математики, астрономии-астрологии и др.), танцам и пению, стихосложению и «наукам страсти нежной», то есть учили, как ублажать, развлекать и удерживать около себя именно мужчин. В эту знаменитую школу принимали только девочек из свободных, богатых и знатных семей. И что самое поразительное, это была школа гетер – самая известная в Греции.

Что ж, гетеры в те времена являлись никак не дамами легкого поведения. Напротив, это были образованные, уважаемые женщины, достигающие почета, знатности и богатства. Словом, родина Сапфо – вовсе не рассадник «однополой страсти», а «розовый Лесбос» – просто миф, сложившийся в последующие времена.

^{Рафаэль. Сапфо. 1510–1511}

Но что доподлинно известно о самой Сапфо? Говорят, что мудрый философ Платон называл ее «десятой музой», Овидий в «Науке о любви» рекомендовал юношам, особенно влюбленным, изучать песни Сапфо, а историк Страбон считал ее «чудом», написав: «…за все время, сохранившееся в памяти людей, не появилось ни одной женщины, которая могла хотя бы отдаленно с ней сравниться в области поэзии». Вот только все эти великие почитатели жили спустя века после чудесной поэтессы. А ее короткая и страстная жизнь так и осталась подернута тайной.

Она родилась примерно в 630 году до н. э., а может, и в 613 или 612-м в приморском городке Эрес. Уже само название говорило об Эросе, боге страсти. Да и Лесбос всегда считался священным островом, ведь именно к нему волны прибили легендарную лиру великого певца и поэта Орфея. Богатство жителей Лесбоса позволяло им заниматься «праздными искусствами» – сочинять стихи, устраивать песенные соревнования и шествия на заре, посвященные богу Аполлону. И школа гетер всегда была в центре всех увлечений искусствами.

На местном эолийском диалекте имя Сапфо звучит как Псапфа, что значит «светлая, сияющая». Так назвали ее любящие родители – Скамандроним и Клеида, происходившие из знатного рода. Впоследствии, разбогатев на торговле, семья перебралась в главный город Лесбоса – Метилены. У Сапфо было три верных брата, но чувства защищенности в детстве не было: после смерти родителей 6-летнюю девочку родственники отдали в знаменитую школу гетер. Наверное, с той поры Сапфо и познала свое самое глубокое чувство – одиночество. Не оно ли сподвигло ее на творчество? Уже с семи лет она погрузилась в поэзию. Оды, песни и элегии врачевали ее раны. Но чувство острейшего одиночества и незащищенности осталось на всю жизнь. Не потому ли она, уже став взрослой, столь пронзительно напишет:

Зашла Луна,

И Плеяды. Полночь.

Проходит время,

А я одна засыпаю в постели.

Когда Сапфо исполнилось 16 лет, на Лесбосе вспыхнуло восстание демоса. Пришлось всем людям аристократического происхождения бежать в изгнание. Сапфо оказалась на Сицилии. Там она вышла замуж за жителя Андрии – молодого, но уже богатого торговца по имени Керкилас. И это был счастливый брак. Сапфо обожала свою золотокудрую дочурку, которую назвала Клеидой – в честь умершей матери. Но и эта часть жизни великой поэтессы окружена тайным мраком. Ее муж и дочка умерли. Как, отчего – неясно. Но после их смерти Сапфо вернулась на Лесбос, где к тому времени уже было спокойно.

Теперь она весьма обеспечена, независима и… несчастна. Чтобы избавиться от одиночества и чем-то заняться, Сапфо открывает школу для юных девушек, как ту, в которой училась сама. Только это не школа гетер, а «дом Муз», где обучаются искусству музыки, танца и поэзии богатые девушки не только из разных мест островной Греции, но и из других стран. И Сапфо теперь всеми уважаемая матрона, признанная глава Метиленской школы искусств. Своим воспитанницам она отдает всю нерастраченную любовь. Для них она не просто педагог, но и близкая подруга. Сапфо пишет о них в своих стихах, рассказывая о радостях и огорчениях. Именно к этому периоду исследователи относят расцвет творчества Сапфо. Но теперь в ее поэзии преобладают мотивы нежной дружбы, ревности и обожания, и все эти чувства, воплощенные в стихах, направлены на ее учениц и подруг. Дело в том, что, как и в любом закрытом сообществе, в школе Сапфо бурлят яркие страсти. Девушки, по много месяцев не видящие посторонних и «варящиеся в собственном соку», естественно, начинают переносить свои пылкие юные чувства друг на друга. Вот откуда, а вовсе не из-за развращенности нравов все эти страстные переживания, ахи и вздохи. Юные девочки вообще часто влюбляются в старших подруг, вспомним, как в дореволюционных институтах благородных девиц воспитанницы младших классов обожали старших. Но после выпуска из стен института девицы благополучно выходили замуж, часто напрочь забывая об увлечениях «младой поры». Не потому ли «страсти» забывались, что были несколько нарочитыми и существовали только лишь в замкнутом мирке школы? И нет ничего удивительного, что «перестрадав» в стихах о своих нежных подругах, сама Сапфо внезапно влюбилась в прекрасного молодого мужчину – паромщика Фаона.

Все туманные легенды, пересуды и сплетни, коими была окутана жизнь поэтессы, трагически воплотились и в ее смерти. Правда ли, что именно роковая любовь – безответная, а может, и вообще невысказанная красавцу Фаону (ведь это была любовь поэтическая) – привела Сапфо к самоубийству? Верно ли, что каждый раз, когда Фаон выходил в море, Сапфо преданно дожидалась его на берегу? Однажды она три дня и три ночи ожидала его возвращения, но так и не дождалась. И тогда безутешная Сапфо бросилась с Леокадских скал прямо в море. Одни говорили, что она поверила в гибель Фаона, другие, правда, уверяли, что она осознала горькую истину: коварный красавец просто покинул ее.

Скорее всего, и эта романтическая история – легенда. Конечно, неразделенная любовь приносит страдания, но ведь именно они – «переживания души и сердца» – питают творчество таких «нежные поэтов», как «фиалкокудрая Сапфо». Да после таких страданий у нее должен был случиться новый, мощнейший всплеск творчества. Но не случился… Впрочем, и дата ее смерти недостоверна – то ли 572, то ли 570 год до н. э. Тайны, одни тайны кругом… Но осталось главное – поэтические строки, такие как вершина творчества Сапфо – «Гимн Афродите», в котором поэтесса просит у богини лишь одного – любви. Недаром исследователи отмечают, что это самая трогательная и задушевная молитва, когда-либо сотворенная нежными женскими устами.

Однажды Сапфо сказала одной из подруг: «Со временем вспомнит кто-нибудь, верь, и нас». Действительно, ее вспоминают постоянно. Вот только в каждое время – по-разному. Выходит, мы каждый раз творим новую Сапфо.

Героиня великого мифа или жертва оговора?

Эта женщина – самая известная из всех дам Древнего мира. Миллионы людей уверены, что отлично знают, как она выглядела: красавица с восточно-миндалевидными глазами, подведенными черной охрой чуть не до висков, точеная фигурка, постоянно принимавшая сладострастные позы, алые пухлые губы, ежесекундно мечтающие о поцелуях. Это же Клеопатра – ненасытная Царица ночи.

Ужасы разврата, царившие при ее египетском дворе, описаны многими древними римлянами. Знаменитый историк IV века Аврелий Виктор поведал миру, что ночи Клеопатры вообще продавались. Это было любимейшим развлечением порочной царицы: ночью отдаться самому красивому юноше, а утром казнить его, ведь именно юная жизнь являлась ценой за ложе страсти. И отчаянно влюбленные находились – и в огромном количестве! А в одну из безумных ночей Клеопатра удовлетворила сразу тысячу мужчин – это же просто сексуальный рекорд какой-то! Хотя немудрено – ведь даже серьезный Плутарх считал, что от одного взгляда на прелести Клеопатры мужчины теряли голову, исполняя ее прихоти, как рабы. Впоследствии было выдвинуто предположение, что египтянка прибегала к египетской магии, используя темную власть старинных богинь, становясь сама могущественнейшей и безжалостной ведьмой. Да иначе как могло случиться, что двое самых верных Риму полководца-императора – Гай Юлий Цезарь и Марк Антоний – попали под ее чары?! И не просто обольстились Клеопатрой, но повернули политику Рима к нуждам Египта. Ясно, без темных чар не обошлось!

^{Ж.-Л. Жером. Клеопатра и Цезарь. 1866}

Конечно, в ведьму верится с трудом. Но что нам известно о Клеопатре доподлинно? Школьные учебники рассказывают, что правительница-египтянка родилась 2 ноября 69 года до н. э. и скончалась в 30 году до н. э. Она прожила 38 лет, ее полное тронное имя – Клеопатра VII Филопатор. Но если чуть отойти от школьных познаний, всплывают иные факты. Начнем с того, что Клеопатра не была египтянкой, она – гречанка. Отец ее, египетский царь Птолемей XII Авлет, происходил из династии Птолемея – любимого военачальника самого Александра Македонского. Мать же Клеопатры вообще являлась простой наложницей. И это отодвигало дочь и от трона, и от жреческого сословия. То есть никаких секретов магии «страшных египетских богинь» она ни знать, ни использовать не могла.

Однако Клеопатра с детства была умна и проницательна, может, поэтому многочисленные родственники, претендовавшие на египетский трон, еще с детства пытались избавиться от нее. Впрочем, трон Египта тогда имел весьма шаткое положение. Фигуры на нем менялись часто. Царю Птолемею XII вместе с крохой Клеопатрой даже пришлось искать убежище и защиту в Риме.

Словом, будущей великой царице с детства пришлось познать все искусство государственной интриги. Да и единовластной правительницей Египта, как принято считать, Клеопатра не была. На троне официально восседали то слабоумная сестрица Береника, то братья по отцу, за которых по египетской традиции Клеопатре приходилось выходить замуж – Птолемей XIII и Птолемей XIV. А с 44 по 30 год до н. э. Клеопатра делила власть с собственным сыном от Цезаря – юным Птолемеем XV Цезарионом. Одно Клеопатра осознавала четко: ее страна была слаба и ввергнута в перманентную гражданскую войну, а огромный Рим, стремясь к мировому господству, только и ждал, когда он сможет включить Египет в состав Великого Рима. Не потому ли Клеопатре приходилось ублажать римских послов? Не потому ли ей пришлось прибегнуть к помощи «главного римлянина» – Юлия Цезаря? Он как раз явился в Александрию египетскую (48 до н. э.), чтобы поддержать порядок и остановить смуту после смерти отца Клеопатры – Птолемея XII. На трон уже претендовал Птолемей XIII, 13-летний жестокий брат Клеопатры. В этом случае сестру ждала опала, а за ней и смерть. Но не в ее характере было смиряться с обстоятельствами. Клеопатра уговорила своего поклонника Апполодора тайно доставить ее на дне лодки во дворец, где остановился Цезарь. И она, 21-летняя девушка, сумела убедить прожженного воина и политика, 52-летнего Цезаря, сделать ее соправительницей вместе с братцем Птолемеем. И не красой поразила она политика, а разумными речами с мудрыми доводами. Хитрая дева убедила Цезаря, что Риму выгодно возвести ее на трон, ведь она станет проводить проримскую политику.

Правда, на усмирение народных смут Цезарю потребовался не один месяц, и только к январю 47 года Александрия успокоилась и 22-летняя Клеопатра оказалась на троне. Вот тогда-то Цезарь и Клеопатра и совершили свое совместное торжественное плавание по Нилу, в котором их корабль сопровождали еще 400 судов. Ясно, что за это время юная царица сумела обольстить римлянина. Уже 23 июня у них родился сын Птолемей Цезарион. Цезарь даже решил жениться на Клеопатре и перенести столицу мира из Рима в Александрию. Но для улаживания дел возлюбленным пришлось уехать в Рим. Там Цезарь и был убит 15 марта 44 года до н. э. Клеопатра вернулась в Египет.

Там по-прежнему не утихали столкновения между кланами, провинциями – так что Клеопатра жила в постоянном страхе. Впрочем, в Риме после смерти Цезаря тоже было неспокойно. Власть получил триумвират – Октавиан Август, Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид. Марк Антоний решил начать войну против парфян, но ему нужны были деньги. Их он и решил получить от царицы Египта, припугнув ее обвинением в участии в заговоре с целью убийства Цезаря. Но Антоний недооценил острый ум и быструю реакцию Клеопатры. Она еще со времен пребывания в Риме знала, что Антоний честолюбив и обожает лесть. И царица отправилась к римлянину на судне с вызолоченной кормой и под пурпурными парусами (не оттуда ли алые паруса?). Корабль двигался под звуки флейт и кифар, его окутывали пары благовоний. Клеопатра встретила Антония в костюме Афродиты, увешанном драгоценностями. Вокруг ее трона стояли мальчики с опахалами.

Антоний был сражен сначала внешним блеском и роскошью, потом – льстивыми речами царицы, ну а за ними – и пылкими взглядами. Он забыл о войне и Риме, об обвинении, с помощью которого хотел получить от царицы деньги. Теперь он хотел только одного – царицу с ее любовью.

Клеопатра и сама влюбилась в 40-летнего красавца. И началась история великой Любви. Римлянин помог Клеопатре удержаться у власти Египта. Клеопатра родила ему двух сыновей и дочь. Некоторые историки считают, что за Антония она вышла замуж – официально по законам Египта. Однако подобный брак не признавался римскими законами. Так что в Вечном городе «великого возлюбленного» по-прежнему ждала супруга. Да и враги Антония в Риме не дремали. В 32 году Октавиан Август, рвавшийся к единоличной власти, решил устранить Антония. Хитрый Октавиан придумал отличное оправдание: провозгласил войну как «битву римского народа против египетской царицы». На деле это была схватка между Октавианом и Антонием. Известно, что Клеопатра предоставила возлюбленному египетские войска. Известно и то, что все схватки Антоний проиграл. И к концу июля 30 года войска Октавиана оказались под стенами Александрии.

Конец этой истории вполне заслужил шекспировского пера. Коварные «друзья» передали Антонию в ставку, что Клеопатра покончила с собой. И тогда тот совершил самоубийство, бросившись на меч. Ну а несчастная царица, узнав о смерти возлюбленного, 12 августа 30 года приложила к груди ядовитую змею и умерла от ее яда. Ну точно – трагедия «Антоний и Клеопатра» вкупе с «Ромео и Джульеттой»!

Впрочем, что-то в этой концовке настораживает. Ну ладно, Антоний мог поверить сплетне: он был пылок и большим умом не отличался. Но мудрая Клеопатра – отчего она пошла на самоубийство? Неужто из любви к Антонию?

Конечно, любовь всевластна. Да вот только у Клеопатры был и иной повод покончить с собой: Антоний, покончив с собой, бросил ее на растерзание Риму. Так вот, чтобы не стать пленницей садиста Октавиана, не принимать позора, а то и пыток, Клеопатре и пришлось покончить с собой. Из всех действующих лиц трагедии в выигрыше оказался только Октавиан Август – он стал единоличным правителем, первым римским императором. И знаете, что он сделал в первую очередь? Казнил сына Цезаря – Птолемея Цезариона (которому, еще будучи в триумвирате, обещал поддержку!), сказав: «Много Цезарей – не хорошо!» Такая же участь ожидала бы и Клеопатру, останься она жива.

Так какой же вывод следует из истории жизни страстной красавицы царицы? Во-первых, никакого разврата не наблюдается. Все это чистый миф. Хотя царица и считалась женой Птолемея XIII и Птолемея XIV, но в силу их юного возраста в брачные отношения не вступала. То есть и мужчин-то у нее было всего двое: Цезарь и Антоний. Да если вспомнить любовные утехи других правителей, Клеопатра была просто праведницей! Во-вторых, никакой ведьмой египетской она не была точно. Ну а в-третьих – рассказы о ее завораживающей красоте тоже оказываются мифами. Найденные ныне ее прижизненные изображения говорят о том, что Клеопатру и красавицей-то назвать можно с трудом: она полновата, низка ростом, у нее длинный нос с горбинкой, узкие губы, небольшие глаза и заостренный подбородок. Словом, если она и обладала чарами, то не красоты, а ума, знаний и интеллекта – ведь царица была образованна, говорила и писала на нескольких языках, играла на лютне и арфе. Ну а последние изыскания говорят о том, что Клеопатра занималась и науками – химией, астрономией, врачеванием. И не смазливых юношей собирала она в покоях своего дворца, а степенных философов с мудрецами. Раз в неделю царица устраивала философские диспуты, как сказали бы сейчас, научные чтения.

Но откуда же взялись стойкие мифы о развратной царице и коварной соблазнительнице, заставляющей мужчин предавать самое ценное – славный Рим? Да все эти невероятные слухи, один хлеще другого порочащие царицу, начал распространять о ней – угадайте с трех раз, кто? – конечно же Октавиан Август. Это ему было выгодно – списать на непокорную египтянку и гражданскую войну, и необходимость единоличной императорской власти. Должен же был кто-то защитить страну от кошмарной растлительницы римских мужчин! Не желая признавать аналитический ум, политические достоинства царицы-женщины, Октавиан заявил, что она просто завораживала мужчин своей египетской магией. И не умением убеждать и государственным умом она привлекла Цезаря и Антония, а только проклятыми и мелочными женскими уловками. Словом, первый римский император приказал своим летописцам оболгать, опорочить, оговорить египетскую царицу. Ну а последующие «историки» купились на яркие картинки царского быта. Всегда приятно думать, что и великие имели свои червоточины. Впрочем, то, что царица Клеопатра была воистину великой правительницей, говорят простые факты: пока она правила, Египет оставался независимым, когда же ее не стало – древнейшая страна с ее легендарнейшей культурой превратилась просто в придаток Рима.

Боудикка – царица «варваров»

Впрочем, нашлась в истории и еще одна женщина, противостоящая завоеваниям Рима. Правда, о ней вспомнили только спустя почти два тысячелетия.

Во второй половине XIX века в центре Лондона около здания Вестминстера по прямому указанию правящей тогда королевы Виктории был установлен памятник одной из народных британских героинь – прекрасная женщина несется в бою на колеснице. Одной рукой она сдерживает лихих коней, другую вскинула в резком жесте, призывая последовать за собой свой народ. Туника облепила ее высокую статную фигуру, плащ развевается за плечами, на голове у женщины королевская корона. Это царица Боудикка, возглавившая восстание бриттских племен против римских завоевателей.

Противостоять Риму в античные времена было делом почти самоубийственным. На рубеже тысячелетия, которое мы называем временами до нашей эры и нашей эры, Римская империя, завоевав что возможно в местах всего ближнего круга, выплеснулась на просторы Европы дальней: земли современных Австрии, Германии, Франции покорились римским легионам. В начале I века н. э. началось завоевание Британии. Огнем и мечом римляне подчиняли местные племена, и мало кто осмеливался оказывать реальное сопротивление. Тем более невероятно, что в 61 году н. э. восстание бриттских племен возглавила женщина – супруга Прасутага, царя племени иценов, прекрасная и мужественная Боудикка.

Для римских легионов, направленных в Британию, это было потрясением. Они не встретили особого сопротивления местных мужчин и уж тем более не ожидали, что в бой вступит женщина. Было и еще одно обстоятельство, особо возмутившее легионеров. Дело в том, что племя иценов еще в 43 году н. э. решило не конфликтовать с Римом и объявило себя союзником римского императора Клавдия. По тем временам это была вполне законная практика – римляне присоединяли себе земли не только огнем и мечом, но и своеобразным подкупом. Вождям и царям бриттских племен, которые признавали власть Римской империи, начиналось выплачиваться богатое «содержание». Цари оставались на тронах, как и прежде, властвовали над подданными, но с одним условием: наследование их власти в дальнейшем могло осуществляться только по мужской линии. Если у царя не родится сын, царь обязан завещать все свое имущество, земли и всех жителей римскому императору. И тогда в случае смерти царя, не имеющего прямого наследника, страна переходила во владение Рима.

^{Статуя Боудикки около Вестминстера}

Увы, у царской четы Прасутага и Боудикки были только две дочери. Когда Прасутаг умер, а тело его едва успели предать земле, в столицу иценов (она находилась на территории современного пригорода Норфолка, что в Восточной Британии) нагрянул посланник командующего 9-м римским легионом Квинта Петилия Цериалиса. Без почтения к горю Боудикки, ее дочерей и всех иценов он объявил, что отныне все имущество царской семьи, все земли иценского народа, как и сам народ, – все по закону принадлежит римскому императору.

Ну а еще через неделю явились солдаты и принялись конфисковывать дома, земли, имущество. Благородные жители становились римскими рабами, ну а рабы – вообще мусором под ногами великого легиона. Боудикка и ее дочери попытались смягчить холодные римские сердца, кинулись с уговорами, но их выбросили из палатки римского военачальника. Тогда Боудикка во всеуслышание заявила, что не признает римской власти. И случилось жуткое: прекрасную царицу выпороли на площади, как воровку, а ее юных дочерей изнасиловали на глазах у оторопевших от ужаса иценов. Вот тогда-то окровавленная Боудикка, которая от побоев даже не могла стоять, слыша стоны своих дочерей и глядя на их позор и мучения, поклялась: она отомстит насильникам.

В 61 году н. э. бриттское племя иценов признало своим вождем царицу Боудикку и начало восстание против римского владычества. Их поддержали соседи, присоединились и другие племена. Боудикка заключила союз с триноватами – народом, который римляне выгнали из родных мест. Отвоевание столицы триноватов, которую римляне называли Камулодунумом (современный город Колчестер), и стало первой победой восставших. Ну а потом были разбиты войска Квинта Петилия Цериалиса, командующего тогда 9-м легионом, а в будущем римского губернатора Британии. Войска Боудикки взяли Лондиниум (Лондон), за ним Веруламиум (Сент-Олбанс). Долго еще римляне, оправдываясь, посылали донесения начальству о том, что восставшие были истинными варварами – жгли города, вырезали население и уносили награбленное. Впоследствии римские историки даже написали, что в рядах восставших было аж 230 тысяч, в то время как легионеров-то всего пара тысяч. Вот только ложь этих свидетельств выплывала наружу: ведь если войска Боудикки были столь бесчеловечны, почему тогда в их ряды влилось столько людей?

Конечно, цифры восставших преувеличены. Да и кто мог их сосчитать?! Однако, когда они двинулись на Уэст-Мидлендс, их действительно было множество. Но там их уже ждали 14-й и 20-й легионы. Перед битвой Боудикка обратилась к бриттам: «Я не королева, которая мстит за потерянное королевство и позор семьи. Я простая женщина, готовая скорее умереть, чем жить в рабстве!»

Увы, обученные римские легионы разбили восставших. И сами мало чем отличились от «истинных варваров» – уцелевших зверски пытали, а потом безжалостно вырезали. Боудикку взяли в плен.

…Царица подняла глаза к небу. Собственно, настоящего неба она уже, наверное, и не увидит. Ее держат в тюрьме. Сколько дней и ночей – она сбилась со счета. В камере темно – только крошечная полоска в два пальца под потолком – вот и все небо…

А ведь она могла бы увидеть всю эту бескрайнюю синь. В солнечные дни небо над Норфолком бездонно. Здесь нет лесных чащоб, что закрывали небо на ее родине. Здесь на бескрайних холмах и небо бескрайнее. И все это еще могло бы остаться с царицей – и синь небес, и белые облака, торжественно проплывающие куда-то. Ей выделили бы даже пристойное жилище и дали бы слуг, отрекись она от борьбы и признай власть римского императора.

Так почему же она не делает этого?! Из верности роду мужа, который правил этими землями на протяжении столетий? Но Боудикка никогда не любила мужа – уважала, хранила верность, но любви не могло быть, ведь Прасутаг был старше жены почти на 30 лет. Может, Боудикка не желает расставаться с царской властью? Опять нет – у нее и честолюбия никогда не было. Она предпочла бы жить как обычная женщина: нежиться в теплой постели, потом прихорашиваться, красиво одеваться, ловить на себе восхищенные взгляды мужчин…

Так что же заставило царицу Боудикку взяться за оружие, одеться в рубище, дни и ночи проводить в дороге – в пыли, грязи, холоде?! Месть? Ненависть? Но после того, как ее несчастные дочери сгорели в лихорадке, не перенеся унизительного изнасилования, в сердце Боудикки не осталось сил для пронзительных и страстных чувств. Так почему же она сражалась, проиграла и все же не сдалась?!

Боудикка снова подняла взгляд на крошечную полоску света. Неба уже нет, остался один осколок. Но и в ее сердце все еще бьется осколок чувств – любовь… Неправда, что надежда умирает последней. Последней умирает любовь… Любовь к небу, этим пологим зеленым холмам, солнцу, которое не видно в камере, но оно все еще согревает землю. Веками жители Норфолка возделывали эту землю – так почему же она должна достаться какому-то римскому императору, который ее ни разу не видел и никогда не увидит?!

Родная земля и свобода народа, создавшего на ней свою жизнь, – вот за что сражалась Боудикка. И свои убеждения и свою любовь царица не предаст… Медленно склонив голову, она нащупала свое любимое украшение – золотую гривну, с которой никогда не расставалась. Там в центральном полукружии, хранился смертельный яд. Нажав на потайную пружинку, царица высыпала на ладонь темный порошок. Он станет ее последним вкусом жизни. И пусть никто и никогда не сможет сказать, что царица Боудикка признала власть проклятых захватчиков…

Прошли века, но о прекрасной и свободолюбивой царице не забыли. О ней написали римские историки Тацит и Дион. О ней вспоминали простые британские крестьяне, называя ее именем холмы и источники. Спустя 1800 лет о ней вспомнила и величайшая дама Великобритании – знаменитая королева Виктория. В 1861 году скончался ее горячо любимый супруг Альберт, и Виктория начала искать утешение и поддержку в религии и отечественной истории. Имя легендарной женщины-царицы, отдавшей жизнь за свободу страны, вдохновило Викторию. Так перед Вестминстером появился памятник Боудикке: воительница несется на колеснице. Но кто сидит на этой колеснице позади царицы? Одни говорят, что это сама королева Виктория. Другие считают, что это богиня победы. Что ж, имя Виктории и значит «победа», как, впрочем, на старинном кельтском наречии «боудикко» означает «победоносная». Они оказались тезками и в именах, и в делах.

Александрийская дева

Издревле прерогативой женщины считаются чувства. Ну а в чувствах одно из главных мест занимает, естественно, страсть. Но кто бы мог подумать, что страсть женщины может вызвать такая сложная отрасль, как наука?

А между тем история знает примеры, когда научная страсть забирала женщину целиком. И первой женщиной-ученым по праву (притом трагическому) считается Ипатия (Гипатия) Александрийская – математик, астроном, астролог, философ, механик и педагог.

Только этого списка достаточно, чтобы понять величие этой женщины. Но, увы, история отнеслась к «первой» жестоко: не осталось ни одного труда, письма или книги Ипатии. И о жизни ее известно не много.

Она родилась примерно в 370 году в Александрии – отсюда и ее прозвание Александрийская дева. В то время родной город нашей героини, стоявший в дельте Нила в Египте, считался эллинистическим по культуре, ибо был основан самим Александром Македонским (332 до н. э.).

^{Портрет Ипатии (Гипатии) из Александрии. 1908}

С тех пор Александрия стала международным торговым, культурным и научным центром Востока. Она и сама состояла из чудес техники и научной мысли: там был построен легендарный Фаросский маяк, в Мусейоне, то есть месте муз, работало научно-преподавательское учреждение, которое сейчас мы назвали бы академией наук. Ученые Мусейона занимались исследованиями в области астрономии, математики, ботаники, зоологии, сочиняли философские трактаты. Там находилась и самая легендарная библиотека мира – Александрийская.

Однако к IV веку н. э. город начал терять былую славу, утрачивать блеск и могущество. К тому же на историческую сцену выходило христианство, непримиримо заявляющее свои права и на жизнь, и на душу людей. Так что Александрия оставалась последней цитаделью античных наук.

Вот в это сложное время и суждено было родиться Ипатии. Ее отец, Теон (Феон) Александрийский, был известнейшим математиком, астрономом и философом своего времени. По легенде, имя же ей дал сам Юлиан, племянник императора Константина I. Церковь окрестила Юлиана Отступником, ибо он почитал старых античных богов и мечтал восстановить Римскую империю в ее прежних границах. По преданию, Юлиан нарек свою «крестницу» в честь бога Зевса Ипата (Высочайшего). Однако это явная позднейшая выдумка. Юлиан Отступник погиб в войне против персов в 363 году, то есть еще до рождения Ипатии. Впрочем, это утверждение верно в том случае, если верна дата рождения первой женщины-ученого.

Но есть же хоть что-то точно известное о ней? Только то, что наукам ее учил отец. И стоит заметить, что для обучения наукам в то время нужно было иметь много мужества. Ибо в Александрии, где уже давно правило христианство в лице городского епископата, не слишком-то жаловали научные опыты, проводимые в Мусейоне – оплоте «язычества». Примерно в 20 лет Ипатия стала свидетельницей жуткого события. В 391 году в городе начались перебои с продовольствием, и истеричная толпа нашла виноватых – ученых из храма Сераписа в Мусейоне. В храме этом уже давно не возносили молитв, а хранили книги Александрийской библиотеки, но ведь посвящен он был языческому божеству (Серапис – синтез древнегреческого Аполлона и древнеегипетского Аписа), культ которого провозгласил в Александрии еще ее основатель Александр Македонский. Так что храм язычников вполне стоило разграбить!

Служители попытались спасти книги. Но как? Кучка полуголодных библиотекарей против разъяренной толпы маргиналов?.. Сколько же крови пролито за отстаивание «божественных интересов»! Хорошо, что боги не живут на земле – они бы в ней захлебнулись. Кровь растерзанных библиотекарей в том же русле. Вот только расправившись с учеными, толпа не нашла в храме ни питья, ни хлеба. Там были одни книги. И что с ними делать? Сжечь…

Но книг оказалось так много, что уничтожить их толпа не успела. Подоспевшая городская стража разогнала бушующий люд. Рукописи, которые смогли спасти, собрали. Библиотека снова начала работу. А во главе ее стал отец Ипатии – Теон Александрийский. Правда, он, пораженный бунтом толпы и разграблением библиотеки, теперь часто болел. Кому же он мог передать дело всей своей жизни – воспитание молодых ученых? Конечно, своей дочери.

Где-то в 400 году Ипатия становится преподавательницей, а потом и схоларгом, то есть главой школы александрийских неоплатоников. Она преподавала молодым ученикам математику, астрономию, философию. К тому же помогала отцу в работе над его сочинениями. Ряд исследователей считает, что «Начала» Эвклида и «Альмагест» Птолемея, изданные в редакции Теона, на самом деле выправила его дочь.

«Ипатия… приобрела такую ученость, что превзошла современных себе философов, – написал в «Истории Церкви» Сократ Схоластик, – была преемницей платонической школы, происходившей от Платона, и желающим преподавала все философские науки. Поэтому хотевшие изучить философию стекались к ней со всех сторон. По своему образованию, имея достойную уважения самоуверенность, она со скромностью представала даже пред лицом правителей, да и в том не поставляла никакого стыда, что являлась среди мужчин, ибо за необыкновенную ее скромность все уважали ее и дивились ей».

Увы, Сократ не упоминает главного: может, мужчины и дивились скромности Ипатии, но принять ее в качестве равно достойного собеседника все же не были готовы. Женщина по тем временам должна была вести хозяйство и ублажать «властелина», а не преподавать на кафедре, имея при этом собственное мнение. Правда, и Ипатия попыталась некогда вести чисто женскую жизнь. По Александрии ходили сплетни о том, что в 15 лет отец выдал-таки несговорчивую девицу замуж за одного из своих учеников, да строптивица сбежала прямо с брачного ложа, ужаснувшись ласк мужа. Примчалась к отцу и с порога заявила, что если и есть в ее сердце страсть, то только к чистой науке математической, а никак не к грязным объятиям мужчины. Отцу бы тогда задать непокорной трепку, а он принял блудную дочь обратно. И вот результат – девица-девственница, не зная, куда девать нерастраченные чувства, занимается то наукой, то городской политикой. Виданное ли дело – женщине являться на коллоквиум, то бишь мудрую беседу, которую ведут между собой губернатор Орест и патриарх Кирилл?!

А Ипатия действительно являлась на переговоры городской власти с церковной. Истинная дочь свободолюбивой Александрии, она не хотела, чтобы христиане воевали с язычниками. Она мечтала об Александрии процветающей в любви и науках. Но горожане сочли, что Ипатия настраивает губернатора-»язычника» Ореста против христианского пастыря Кирилла. И вот опять цитата из Сократа: «Так как она (Ипатия) очень часто беседовала с Орестом, то ее обращение с ним подало повод к клевете, будто бы она не дозволяла Оресту войти в дружбу с Кириллом. Посему люди с горячими головами под начальством некоего Петра однажды сговорились и подстерегли эту женщину. Когда она возвращалась откуда-то домой, они стащили ее с носилок и привлекли к церкви, называемой Кесарион, потом, обнажив ее, умертвили черепками, а тело снесли на место, называемое Кинарон, и там сожгли».

Какая жуткая картина! Десятки фанатиков набросились на 45-летнюю (по тем временам уже пожилую) женщину, раздели ее догола и растерзали на кусочки, разрезав острыми черепками (по иным свидетельствам – осколками больших раковин). Это какое же христианское милосердие явлено было миру в марте 415 года?!

Историки до сих пор спорят: подталкивал ли Кирилл разъяренных фанатиков на расправу с Ипатией или нет? Вот снова мнение Сократа Схоласта: «Это [убийство] причинило немало скорби и Кириллу, и александрийской Церкви, ибо убийства, распри и все тому подобное совершенно чуждо мыслящим по духу Христову». А вот другая цитата: «Это злодеяние до сих пор некоторые приписывают святому Кириллу, хотя никаких доказательств его виновности в этом мы не имеем». Доказательств действительно нет. Но простая логика подсказывает, что беспорядки в городе не были выгодны епископу Кириллу, ведь он приехал в Александрию всего четыре года назад и еще не успел обзавестись сторонниками. Эллинистический мир, конечно, клонился к христианству, но не стоит думать, что все жители Александрии стремились под знамена Христа. Сторонников античных богов в городе было куда больше, и расправа над Ипатией могла бы подтолкнуть их к тому, что они вообще выгнали бы епископа Кирилла вон из города. Так что вряд ли пастырь виноват в смерти Ипатии. Просто время было такое – время перемен, когда одна эпоха сменяла другую, и люди оказывались наглухо разделенными. Словом, прав французский поэт Леконт де Лиль, охарактеризовавший Ипатию как «настоящий символ неотвратимо погибающей эллинской эпохи».

Но если не церковные власти науськали на Ипатию толпу фанатиков, то почему же случилось столь жестокое убийство? Ответ есть, его предложила сама история: вероятнее всего, невежественные фанатики посчитали ученых колдунами, а их предводительницу Ипатию – ведьмой. Издревле ведь известно: жизнь худшеет – виновата ведьма. Так что это была расправа невежества с зарождающейся наукой.

Пару слов как раз о науке. Правда, мы можем говорить только о тех изобретениях и усовершенствованиях, которые Ипатии приписываются. Считается, что именно она изобрела приборы для дистилляции воды (дистиллятор), измерения плотности жидкости (ареометр), астрономических измерений (астролябию) и подвижную карту неба – планисферу. И конечно, стоит вспомнить комментарии к «Арифметике» Диофанта, которые, между прочим, считаются никакими не комментариями, а пересказом древнего труда, в котором две трети текста и примеры сочинены самой Ипатией.

Сила духа, или Испытание огнем

В истории сохранилось множество преданий о том, как происходило испытание огнем и как люди его выдерживали. Однако почти все рассказы – легендарны. Но один случай реален, и в тот раз испытание огнем выдержала женщина.

Случилось это во Франции в IX веке. Юная красавица Ришарди (иногда ее называют Рихардой) была дочерью сеньора Эршангара, графа Нижнего Эльзаса. Дата ее рождения не известна, зато народная молва в долине Андлау сохранила память о том, что графиня Ришарди была горда и независима духом, любила искусства и покровительствовала простому люду. В книгах собора замка Шпесбург, где она провела детские годы, написано: «Она была великолепна, как солнце, и прекрасна, как луна». Вот только замуж красавицу выдали не по ее воле. Да и кто стал бы спрашивать девицу, если руку и сердце ей предлагает сам король франков Карл III? Правда, король этот носил прозвание Толстый, страдал падучей и даже пережил в юности приступ помешательства, отчего стал жесток, мнителен и капризен, но ведь он происходил из славного рода Каролингов и приходился внуком самому Карлу Великому.

К 884 году в руках Карла III сосредоточилась огромная власть. После смерти отца в 877 году он получил корону Алемании, после смерти брата Шарлеманя – Италии, а после смерти другого брата, Людовика III, – Германии. В феврале 881 года папа римский Иоанн VIII короновал его короной Священной Римской империи. Ну а после смерти кузена Карломана в 884 году Карл занял и французский трон. Словом, женихом он стал завидным. Однако летописцы охарактеризовали будущего мужа юной Ришарди так: «Толстый, тяжелый и скрытный… он был хитер, как лис, и под его слабостью таилась злоба».

И как было юной деве, привыкшей к свободе, приноровиться к такому муженьку? Но она старалась. Больше того, поняв, что под видом друзей вокруг Карла скопились проходимцы всех мастей, которые только и делают, что обирают королевскую казну, Ришарди постаралась употребить все свое влияние, дабы раскрыть мужу-королю глаза.

Молодая королева была умна и знала, что и где сказать. Ее старания не остались незамеченными, и Карл уже начал отказывать приятелям-нахлебникам в деньгах. Но кто же отступится от жирного пирога без боя? И вот уже при дворе составилась партия, решившаяся избавиться от мешающей проходимцам королевы. Того, кто встал во главе заговора, летописцы называют Красным рыцарем, видно, и во времена, когда описывалась вся эта история, называть его реальное имя было опасно. Доподлинно известно только, что сей рыцарь был изгнан из родной Швабии за мошенничество и клевету. Но вот прижился при французском дворе…

Однажды Красный рыцарь, присутствуя на службе с королем, отвел того в дальнюю часть храма, где королева Ришарди исповедовалась перед епископом Лиутгардтом. Этот епископ был хоть и молод, но умен, предприимчив, честен, так что Ришарди уговорила мужа назначить его канцлером двора. Лиутгардт с головой ушел в государственные дела, но, поскольку Ришарди не пожелала менять духовника, он продолжал исполнять и эти обязанности. Вот и сейчас королева явилась к Лиутгардту на исповедь и, причастившись, поцеловала большой рубиновый крест, висевший у него на груди.

Конечно, целование креста – обычная часть таинства причастия. Но теперь в темноте храма коварный Красный рыцарь прошептал королю: «Невиданное дело, государь, вы только представьте себе, что они позволяют в святом месте – без свидетелей!»

Стрела ревности и злобы влетела в мнительное сердце Карла. Мрачнейшие подозрения полезли ему в голову: королева и канцлер-епископ – любовники!

Уже вечером он обвинил Лиутгардта во всех смертных грехах, впрочем, казнить не посмел – молодой человек был связан тесными родственными узами с могущественными королевскими домами Европы. Карл Толстый просто выслал Лиутгардта из страны. А вот на бедной Ришарди деспот решил отыграться.

18 сентября 887 года король созвал судебную палату и публично обвинил жену в супружеской измене. При этом Карл еще и заявил во всеуслышание, что Ришарди никогда не вызывала у него желания как женщина, и потому он ни разу не вступал с ней в супружеские отношения. Да и вообще он желает развестись!

Двор ахнул. Под тяжестью такого двойного обвинения и унижения любая женщина сломается. Ее же уличили не просто в супружеской измене, но и в том, что сам король побрезговал ею. Но гордая королева Ришарди только побелела, прижав руки к сердцу. Потом она вздохнула поглубже и, спокойно, хоть и презрительно, глядя на монарха, заявила: «Да, король не прикоснулся ко мне. Но и никакой иной мужчина не познал меня. Я – девственница!» – «Ты ничем не докажешь это! – взревел Карл. – Мало ли какими путями вы с Лиутгардтом ублажали друг друга!» Королева Ришарди побледнела еще больше, но громко проговорила: «Назначьте любое испытание. Я докажу вам мою невиновность!» И жестокосердный Карл выпалил: «Я назначаю испытание огнем!»

И вот на огромной площади собралась толпа. На помосте – трибунал из высшей аристократии и духовенства, в центре – Карл. Площадь взволнованно гудит. Но гул стихает, едва перед трибуналом появляется прекрасная Ришарди в великолепной пурпурной накидке с короной на голове. Вздернув подбородок, она протягивает Карлу алую перчатку: если он отвернется, значит, жестокое испытание отменяется, если же возьмет – испытание огнем начнется. Толпа ждет, затаив дыхание. Народ любит королеву, ведь именно она часто смягчает крутой и жестокий нрав Карла. Но вот секунда – и стон прокатывается по площади: Карл с вызовом выхватывает алую перчатку из рук жены.

Что ж, значит, огонь! Ришарди рывком сбрасывает пурпурную накидку и остается в провощенной тунике. Она бледна как смерть, глаза расширены от ужаса, руки прижимают к сердцу тот самый рубиновый крест. И тогда, не выдержав, вскакивает самый старый из епископов: «Мой государь, королева еще может попросить прощения!» Но Ришарди выдыхает: «Я невиновна и не стану!»

С четырех сторон к ней подходят слуги и поджигают факелами ее навощенную тунику. Но миг, другой – и пламя опадает. Слуги отступают в страхе. «Бросайте в нее угли!» – орет разъяренный Карл. Слуги высыпают на королеву приготовленную бочку углей. Те шипят и искрятся, но не могут поджечь ее тунику, опадая на землю. А Ришарди, сузив глаза, словно в трансе, ступает прямо на раскаленные угли и приближается к королю. Угли гаснут под ее ногами. Толпа в радости и восторге начинает улюлюкать и бросать камни в обвинителей. Ришарди же подходит к испуганному Карлу: «Король, я доказала вам мою невиновность, пройдя к вам прямо по огню. Видит Бог, я хотела спасти вас и ваше королевство, но вы отреклись от меня. Теперь я принадлежу только Богу, а вы меня никогда не увидите!»

Королева шагнула в толпу, и народ сомкнулся, скрывая ее. Когда же стражники разогнали людей, королевы уже не было.

Она покинула Францию и вернулась в Эльзас. В городке Андлау она основала монастырь, чья прекрасная церковь, вознесшаяся на берегу реки, уцелела и по сей день.

А что же злобный ревнивец Карл Толстый? Епископ Лиутгардт бежал в германские земли, собрал в Ферхгейме властителей государств, входящих в Священную Римскую империю. Выслушав взволнованный рассказ Лиутгардта, короли постановили, что власть в империи и немецкий трон переходят от Карла к королю Арнульфу. Дальше – больше: Арнульф захватил Карла в плен и потребовал, чтобы злобный Толстяк отказался и от трона Франции. Карлу оставили несколько поместий в Алемании, где он и скончался 18 января 888 года.

Ну а монахиня Ришарди прожила еще долго, помогая простому люду Андлау. «Силой духа можно все преодолеть!» – учила она своих сестер-монахинь и прихожан, посещавших ее монастырь. После смерти святая Ришарди была канонизирована. Воистину, силой духа можно все преодолеть.

Подвиг обнаженной леди

Много ли имен женщин X–XI веков сохранила народная память? Англичане называют, например, леди Годиву. Почему ее? По преданию, она не была красавицей, да и молодостью не блистала. Но запомнилась…

^{Д. Кольер. Леди Годива}

Впрочем, по прошествии лет достоверных сведений о леди Годиве сохранилось крайне мало. Известно, что родилась она в 980 году в городе Ковентри, и имя ее означало «Божий дар». Происходила девушка из высокородной и богатой семьи. Естественно, и мужа ей сыскали подходящего – богатого и властного Ковентри – графа Леофрика. Сей выгодный брачный союз был упомянут в летописях, где подчеркивались добродетели супругов. Граф Леофрик построил знаменитый Ковентрийский монастырь, присовокупив к нему многочисленные земельные наделы, супруга графиня, оправдывая свое имя, одарила монастырь богатейшим вкладом, включавшим золотые и серебряные слитки и оклады для икон, драгоценные камни и золоченую посуду. Словом, монастырь стал одним из богатейших по всей стране. Не прогадал от того и сам город Ковентри, войдя в пятерку лучших городов. Граф Леофрик, как истинный хозяин, построил в городе множество красивейших домов, графиня Годива, покровительствуя искусству, собрала в Ковентри цвет тогдашней интеллигенции – лучших поэтов, музыкантов и певцов.

Однако все это требовало огромных трат. И граф Леофрик начал спешно изыскивать средства для пополнения казны. Нашел под рукой – прямо в городе. Разглядел, что жители Ковентри, в основе своей купцы и торговцы, живут совсем неплохо, и решил «снять лишний жирок», обложив горожан высокими налогами.

Поначалу графские обложения не слишком обременяли горожан, но время шло, налоги росли, а прибыли падали, притом катастрофически, ведь, прознав про непосильные налоги, купцы из иных мест предпочли не заезжать в Ковентри. Народ беднел, нищал. Дошло до того, что горожане стали умирать от голода прямо на улицах.

Однако граф Леофрик уже давно забыл, что некогда слыл благодетелем города. Теперь он беззастенчиво вводил все новые пошлины. И тогда ковентрийцы обратились к доброй графине Годиве. Но что она могла сделать? Женщина, хоть и правительница города, должна была во всем повиноваться супругу. Правда, оставалась еще и женская хитрость. И леди Годива стала то так, то эдак уговаривать мужа, ублажать, умасливать. Конечно, Леофрик не был чудовищем, но жадность и хороших людей умеет превратить в бессердечных монстров. Вот и граф стал равнодушен к чужому горю – не было бы своего. Но леди Годива любила свой город. Ее до слез трогали жалобы людей. Она просила и просила мужа не губить народ. И однажды, сорвавшись, граф злобно заявил: коли она так ратует за горожан, пусть примет позор ради них. «Хочешь, чтоб я снизил налоги, езжай по главной улице совершенно нагая, как первые христианские мученики! Но имей в виду, ты сама навеки останешься опозоренной, ибо именно такой становится дама, чью наготу увидят люди!»

В речах Леофрика была жестокая правда. Даже непокрытая голова женщины позорила ее навеки. А уж о наготе и говорить нечего. Женщину проклянут, начнут плевать в лицо. Как потом жить?! Но леди Годива вспомнила, что видела на улицах города людей, истощенных, как скелеты, крошечные детские трупики, которые матери складывали прямо на обочине общего кладбища, ибо похоронить их не было денег, и гордо вскинула голову: «Я согласна, мой лорд! Я поеду совершенно обнаженной. Пусть я приму позор, но ты снизишь налоги, и смерть в нашем Ковентри прекратит собирать свою обильную жатву!»

Леофрик заскрипел зубами. Кто бы мог предположить, что эта дура окажется такой упрямой защитницей проклятых горожан?! Но ведь он дал слово…

И вот настал день – скорбная пятница, когда леди Годива скинула с себя все одежды и вскочила на коня. Ее вызвались сопровождать две дамы. Они не были обнажены, но позор обнаженной миледи упал бы и на них. Годива распустила волосы – они стали ее единственным покрывалом…

Но едва три леди въехали на главную улицу, волосы Годивы удлинились и полностью прикрыли ее. «Это чудо!» – крикнула одна из дам. «Но ведь такое уже случалось!» – в священном трепете произнесла другая. Действительно, христианская история рассказывает о подобном. Например, у юной девушки Инессы, страдавшей за веру на заре христианской цивилизации, вот так же вмиг отросли волосы, прикрыв ее золотым покрывалом от взглядов мучителей. Но ведь то были библейские времена, а тут – улицы обычного города. Но видно, чуду нет преград: вот и леди Годива едет, укрытая развевающимися волосами.

Впрочем, поведение горожан стало еше большим чудом. Чтобы не дать возможности графу говорить потом, что обнаженная жена подверглась позору, ковентрийцы ушли с улиц. Закрыли ставни в домах. Даже стражники, которые не могли покинуть свои уличные посты, крепко закрыли глаза. Все понимали, что добрая леди страдает ради них.

Впрочем, легенда гласит, что некий «непотребный Том» решил-таки подглядеть – так ли красива госпожа Годива, как о ней говорят. Он приоткрыл ставни и выглянул в щелочку – и в ту же минуту ослеп.

Так это или нет, теперь не установишь. Может, «подглядывающий Том» – просто назидательная легенда. Важно иное: горожанам было все равно, красива или юна их леди Годива. Она была, безусловно, светла и прекрасна, ибо страдала за свой город.

Граф Леофрик был поражен таким подвигом жены и таким поведением горожан. Он не просто снизил налоги – он их отменил! Вот только исследователи выяснили, что подобная отмена произошла в 1057 году Но если год рождения Годивы верен, то она выехала обнаженной в 77 лет. И тогда ее подвиг приобретает еще более пронзительное звучание. Легко обнажиться в молодости, когда твое тело прекрасно. Но как раздеться в старости, точно зная, что твоя нагота вызовет осмеяние и брезгливость? Какое мужество требуется для подобного действия и сколь сильно надо любить свой народ? Ответ прост – для этого нужны мужество и любовь леди Годивы. Потому-то ее помнят. Слагают стихи и поэмы. Снимают фильмы. Ну а в центре Ковентри поставили ее великолепную статую и вот уже много веков устраивают городской праздник в ее честь.

Пастушка королевских кровей

Она самая известная на земле Героиня (если, конечно, под этим словом подразумевать «та, что свершила подвиг»). Защитница. Воительница. Святая. Национальная героиня Франции. Все это она – Жанна д’Арк, Орлеанская дева. Из школьных курсов всех стран мира можно узнать ее краткую, но великую биографию.

Жанна родилась в крестьянской семье в деревушке Домреми (на границе Шампани и Лотарингии) где-то около 1412 года. В то время шла Столетняя война, и растерзанная Франция подошла к смертному рубежу. Народ уже обнищал донельзя и умирал от голода. Армия больше занималась мародерством, чем ввязывалась в драку с англичанами. Король Франции Карл VII, и в мирное время мало годившийся для правления, во время войны вообще пал духом, бессмысленно прожигал последние средства, которые удавалось выпросить у более богатых сеньоров. Казна государства была пуста.

Словом, никто уже не понимал, что можно было бы сделать, дабы спасти Францию, одна надежда теплилась – на Бога. И Бог заговорил с французами посредством простой крестьянской девушки, пасшей овец на чахлой лужайке. Жанна услышала ГОЛОСА. Они исходили с Неба и принадлежали архангелу Михаилу и святой Екатерине. Голоса сказали, что Жанна должна бросить свой крестьянский дом и пойти защищать Францию. Ну кто бы ослушался архангела? Жанна не смогла.

Каким чудом она попала к королю Карлу, неизвестно. Но 4 марта 1429 года Жанна приехала в Шинон, где тогда находился король. Сначала ее приняла королева Мария и ее мать, Иоланда Анжуйская. И обе дамы тут же уверились, что именно пастушка Жанна, яркая представительница народа, сможет чудесным образом помочь их королю. Чудеса вообще играли в биографии Жанны основополагающую роль. Иначе как бы пастушка сумела уговорить короля предоставить ей все имеющиеся французские войска и поставить именно ее во главе – в рыцарском одеянии (между прочим, невозможном в то время для девицы, правда, говорят, церковный совет дал Жанне специальное разрешение) и с собственными флагами?!

^{Ж. Энгр. Жанна д’Арк на коронации Карла VII. 1854}

Но и это чудо состоялось. Войска, воодушевленные страстными речами непорочной отроковицы, обрели главное – настроенность на победу, уверенность, что они могут с помощью девы и самого Бога, за ней стоящего, выгнать захватчиков со своей земли. Войска ринулись вперед. Да и как отступить, если на них, сильных мужчин, глядела огромными глазами девчушка, почти ребенок. «Мы победим!» – фанатично утверждала она – и французы побеждали.

Уже 29 апреля 1429 года (меньше, чем через два месяца с тех пор, как 17-летняя Жанна впервые встретилась с королем Карлом VII) она во главе отряда воинов проникает в осажденный Орлеан – на разведку. 4 мая войска под ее командованием берут первый городской бастион – Сен-Клу. Ну а в ночь на 8 мая англичан уже отбивают от города, и Орлеан, освободившийся от осады, чествует Жанну как освободительницу. В честь этого она и получает торжественное прозвание – Орлеанская девственница (у нас принято говорить «дева»).

В июне Жанна начинает отвоевывать занятые англичанами королевские замки на реке Луаре. 18 июня она наголову разбивает войско врага при Пате. Ее армия поворачивает к Реймсу – и все города открывают ей ворота, встречая как освободительницу. 17 июля 1429 года Жанна как главна я героиня присутствует на коронации Карла VII в старинном Реймсском соборе. Стечение народа огромно. Король раздает всем награды, земли и преференции. Но святая дева Жанна отказывается от всего и просит отпустить ее домой в деревню. Ну не чудесная ли бескорыстность вкупе с пастушечьей наивностью? Да эта девушка воистину святая.

Но Карл не может ее отпустить – народная героиня нужна ему при себе. Только вот получив долгожданную коронацию (дело в том, что Карл VII был всего лишь пятым сыном Карла VI и многие считали его вообще бастардом), король решил, что повоевали, и хватит. Недальновидный монарх даже распустил армию. Хотя Жанна с верными сторонниками все еще пыталась победить англичан, но уже не имела королевской поддержки. 23 мая 1430 года в схватке под Компьеном Жанну ожидало предательство: кто-то из ее же войска поднял мост, тем самым отрезав деву от ее верных воинов. Жанна попала в плен к бургундцам, те продали ее англичанам. При этом сначала просьба о выкупе Жанны была послана Карлу VII, но вероломному монарху было уже не с руки выкупать воительницу-пастушку – она ведь помнила, что сама привела его к власти.

Известно, что Орлеанскую деву судила инквизиция и приговорила как вероотступницу, ведьму, еретичку и прислужницу сатаны к сожжению заживо на костре. Что и было исполнено на главной площади Руана при огромном стечении народа 30 мая 1431 года. Словом, весь подвиг Жанны д’Арк занял два года и три месяца.

Зато последующий процесс канонизации Жанны как святой начался только спустя пять с половиной веков (в конце XIX столетия) и длился еще 40 лет. Только в 1929 году народная героиня Франции стала официальной святой. Но отчего так долго?! Ведь подвиг налицо, и его никто не оспаривает.

Но оказалось, все не так просто. За 40 лет церковные власти перешерстили кучу документов и пришли в полное изумление: выяснилось, что почти все веками рассказываемое о Жанне д’Арк – легенда, вымысел. Сплошной клубок мистической выдумки, нанизанный на даты реальных сражений и побед. Да и была ли эта дева вообще?!

Выяснилось, что и фамилия ее не д’Арк. Во-первых, сама она говорила, что ее называют «пастушка Жанетт», а фамилии своей она не знает. Во-вторых, если она была крестьянкой, то дворянской приставки «де» ей не полагалось. Тогда откуда взялась фамилия? Недалеко от Домреми был замок баронессы де Арк – возможно, Жанна назвалась ее именем?

Но дело в том, что в официальных записях и воспоминаниях современников того времени Орлеанскую деву Жанной д’Арк вообще не называют. Историки подчеркивают, что имя это появилось только в XVI веке. И придумал его некий французский поэт, оставшийся безымянным.

Стоп! Но ведь Орлеанская дева существовала! Да. Но новый парадокс – «пастушку Жанетт» называли и при дворе Карла, и в войсках Орлеанской девственницей еще до того, как она не только взяла Орлеан, но и помыслила о нем. Уже на королевском рыцарском турнире в Нанси, где Жанна приняла участие (и победила самых славных рыцарей), ее объявили как Орлеанскую девственницу. И опять парадокс: как девица вообще могла попасть на турнир?! К тому же деревенская девчонка – на ристалище, где соревноваться могли только представители королевских кровей?! И еще несуразность – где крестьянка могла научиться по-военному скакать на лошади, да еще и сражаться, фехтуя по правилам ближнего рыцарского боя?! Крестьяне же под страхом смертной казни не имели права иметь мечи.

Выходит, вся биография пастушки – вымысел, кем-то созданный. Вот только кем? Осмотримся – кому выгодно?

Вспомним: Франция на краю гибели. Войска разбежались – им нечем платить и нечем воодушевлять. Не самое ли время явить героическую фигуру, которая конечно же происходит из гущи народа, за которым, как известно, стоит сам Господь. Только вот где взять такую фигуру? Необразованная, немытая народная простушка не подойдет никак, поскольку не умеет ни воевать, ни призывать за собой, ни ориентироваться в придворных интригах. Но где-то по территории страны рассеян ворох незаконных детей короля Карла VI – отца нынешнего Карла. И среди них есть принцесса Маргерит – внебрачная дочь от фаворитки Одет де Шадивер. Мать, боявшаяся за жизнь дочери, велела воспитать девчонку как парнишку, чтобы та умела постоять за себя. К тому же у матери имелась бумага, узаконивающая родство девочки с Карлом VI. Так что при удачном стечении обстоятельств Маргерит могла бы и на трон претендовать. Девочку воспитали в благородных традициях: научили письму и чтению, манерам и риторике, посвятили в детали придворной жизни. Так не ее ли повелели привезти ко двору Карла VII, ее сводного братца, 4 марта 1429 года? А кто мог додуматься поручить судьбу страны не мужчине, а женщине? Конечно, другая женщина. Вернее, две: королева Мария и ее властная мать, Иоланда Анжуйская. И еще примечательно – «пастушку Жанетт» привез ко двору знаменитый воин, барон Жиль де Ре. Это потом его оговорят, осудят и сожгут на костре как колдуна и еретика (похоже на сценарий расправы с Жанной д’Арк, верно?), а в 1429 году именно он, богатейший сеньор Франции, не только заплатит жалованье всей собранной армии, но и встанет во главе войск Жанны. И не она, а Жиль де Ре будет настоящим творцом французских побед. Недаром же его талант великого военачальника признает король – прямо на коронации Карл VII возведет 24-летнего барона в ранг маршала Франции.

Словом, спустя века нашелся реальный военачальник, использовавший Орлеанскую деву как боевое знамя. Но откуда же все-таки взялось ее прозвание еще до Орлеана? Проще некуда – Орлеанской именовалась младшая ветвь королевского дома Франции. И это имя подчеркивало перед современниками королевскую кровь девственницы. Поэтому она вполне имела право выступить и на королевском турнире и воевать с личным флагом. Да и летописи часто называют Жанну принцессой. Впрочем, была ли крестьянкой Жанна или аристократкой – не важно. Важно, что она действительно величайшая Героиня – спасительница Франции.

Но если она приходилась Карлу сводной сестрой, почему он не выкупил ее, а обрек на костер? Это как раз понятно: новоиспеченному королю была выгодна смерть Орлеанской девы, ведь она оказывалась его реальной соперницей и после своих триумфальных побед могла претендовать на трон. Не это ли пообещали ей королева Мария и ее матушка, которые, между прочим, терпеть не могли Карла VII? Ведь король был слабоволен, изощренно жесток, к тому же изменял Марии с разными фаворитками. Имея возможность выбора, двор предпочел бы Орлеанскую деву полубезумному Карлу. Так что король просто обязан был мечтать, чтобы дева сгинула. Недаром он перестал ей помогать. И даже Жиля де Ре, верного Орлеанской деве до конца, отозвал к себе из армии. Да и по чьему наущению было устроено предательство – не приложил ли неблагодарный Карл к нему руку?..

Впрочем, существует версия и того, что Жанна не погибла на костре. Якобы ее заменили какой-то сумасшедшей бродяжкой. А сама она уехала то ли в Тур, то ли в Амбуаз и даже вышла замуж за барона Роббера дез Армуаза, родив двоих детей. Потом ее признали соратники-воины и даже родня по деревушке Домреми. Правда, историки в это не верят. Зато народ готов поверить в то, что Героиня выжила и была счастлива. Разве она не достойна этого, кем бы ни была?

Две гранд-дамы французского Возрождения: Дама Оленя и Мадам Змея

Их имена овеяны множеством легенд и связаны воедино, ибо эти две женщины самозабвенно любили одного мужчину. Любовный расклад был таков: король Франции Генрих II, его возлюбленная Диана де Пуатье, его супруга Екатерина Медичи. Но людская память о Диане и Екатерине оказалась полярной.

Диану запомнили как создательницу эпохи французского Ренессанса, ибо она покровительствовала искусствам и развивала культуру. Екатерину же посчитали разрушительницей страны, ибо, интригуя, убивая и отравляя врагов, она настолько восстановила против себя нацию, что ее последнего сына-короля зарезал монах-фанатик на глазах парижан, весьма обрадовавшихся такому событию.

Так что недаром Диану де Пуатье люди назвали Дамой Оленя, подчеркивая совпадение ее имени с прекрасной богиней Дианой-охотницей, а вот Екатерина Медичи получила зловещее прозвище – Мадам Змея.

1526 год начинался в Париже под знаком уныния. Несколько месяцев назад король Франции, сумасбродный Франциск I, обожавший охоты и турниры, затеял войну с Испанией. Мечтал отличиться на военном поприще, но… попал в плен. Испанцы потребовали выкуп. Для сбора денег пообещали отпустить короля, если он пришлет в Испанию заложников – своих сыновей: 8-летнего наследника-дофина Франциска и его младшего брата Генриха, которому не было и 7 лет.

^{Неизвестный художник. Портрет Екатерины Медичи}

В марте 1526 года парижский двор отправился к испанской границе, чтобы забрать короля и отдать испанцам маленьких пленников. Дорога была ужасной, погода промозглой. Принцы кашляли. Придворные дамы не выходили из карет. И чтобы скрасить путь, кавалеры пытались флиртовать с единственной красавицей, не боявшейся простудиться. Диана де Пуатье была главной фрейлиной королевского двора. Сам Франциск пытался ухаживать за ней, но получил отказ. Монарх нарисовал портрет красавицы – грациозная осанка, точеное лицо, брови вразлет и карие глаза, в которых светились ум и тайна, – и подписал: «Ее лик прекрасен. Ее общество приятно». Но на большее даже любвеобильный король не решился – Диана с первых дней при дворе держалась отстраненно, ее даже прозвали Ледяной Девой. 29 марта 1515 года она вышла замуж за друга отца – 56-летнего Луи де Брезе, великого сенешаля Нормандии. И все ждали, что 15-летняя красавица заведет себе любовника. Но та родила мужу двух дочек и наотрез отказалась от любого постороннего ухаживания. Вот и теперь, пересев из кареты на выносливого коня, 26-летняя Диана равнодушно выслушивала комплименты своей красоте, источаемые придворными вертопрахами, скачущими по обе стороны от нее. Она только удивлялась про себя: неужели никого не волнует, что в заложники придется отдать крошечных детей, провинившихся разве что тем, что их бесшабашный отец-король захотел повоевать.

К утру 21 марта придворный кортеж добрался до пограничной реки Бидассоа. Здесь и должен был состояться обмен короля на принцев-заложников. Прищурившись, Диана увидела, как от испанского берега отплыла барка. Все возликовали: на борту стоял король. Детей тут же стали спешно сажать в барку с французской стороны. Придворные засуетились вокруг дофина – последние наставления и объятия. Как же – будущий король! К крошечному Генриху никто и не подошел. Он стоял один, мужественно сдерживая слезы. У Дианы сердце защемило. Она кинулась к мальчику, прижала к груди и поцеловала: «Ты должен держаться! Мы будем тебя ждать!» Потом она узнала, что испанцы бросили детей в тюрьму. Их бьют и морят голодом. По ночам Диане снился Генрих с огромными затравленными глазами. И она начала молиться за него, как за собственного сына.

Только летом 1530 года Франциск I смог выкупить принцев. В честь их возвращения и женитьбы короля устроили турнир. Франциск и дофин склонились перед новой королевой. Но Генрих преклонил свой стяг перед… Дианой де Пуатье. Двор ахнул: ведь ей уже 31-й год, а принцу нет и двенадцати! Но видно, в плену взрослеют быстро – свой поединок юный рыцарь выиграл.

А через три месяца случилось непоправимое – умер Луи де Брезе, великий сенешаль Нормандии. И Диана надела вдовьи одежды – черные с белым. Теперь это ее наряд на всю жизнь…

Летом 1531 года двор разъезжал по Луаре. В знаменитом розарии замка Шенонсо король поманил к себе Диану. Та подошла легко и грациозно. Король дивился – на 32-м году жизни Диана цветет, как юная девушка. После смерти мужа она вернула девичью фамилию, хотя траура не сняла. Но, черт возьми, как притягательна эта женщина в своем чернобелом одеянии!

«Проклятый плен слишком мрачно подействовал на Генриха! – проговорил король. – Ему всего 13-й год, а он выглядит вдвое старше. Но главное, в плену мальчик разучился улыбаться. Но я видел, как он смотрит на вас… Капелька живого флирта – вот все, что я прошу!»

^{Диана де Пуатье}

Диана вдохнула аромат роз. Капелька флирта – разве это предосудительно? Всего лишь игра в рыцаря и прекрасную даму. Юный Генрих поднесет розу Диане. А она засушит ее в любимом томике стихов…

И вот уже Генрих строчит восторженные сонеты и поднимает штандарты черно-белых цветов своей дамы сердца. А по ночам Генрих снится Диане. И во сне она забывает, что уже – вдова и что ее дочь Франсуаза старше этого странного юноши…

Между тем король осуществлял свои планы относительно сына. В 1533 году из Италии приехала невеста – Екатерина Медичи, наследница богатейшего банкирского дома. 14-летняя девочка обожающе взирала на юного красавца жениха. Сама она была малоросла, некрасива, зато хорошо говорила по-французски, быстро все схватывая. На самом деле Екатерина была наполовину француженкой: ее отец, итальянский герцог Урбинский из рода Медичи, женился на французской принцессе Мадлен де ла Тур д?Овернь, которая приходилась родственницей не только королю Франциску, но и Диане де Пуатье. Не потому ли Диана сразу же приняла участие в судьбе девочки?

Надо признать, что это было нелегко. Сразу же угадав страсть Генриха к Диане, проницательная Екатерина возненавидела соперницу. Хотя стоит сказать, что она возненавидела практически всех при дворе. Дело осложнялось еще и тем, что родственник Екатерины, папа римский Климент, пообещавший богатейшее приданое за внучатой племянницей, обманул французов, не дав ни флорина. Двор в открытую заговорил о том, что «маленькую банкиршу, которая обанкротилась», стоит отправить обратно. Но Диана понимала, что это бесчеловечно: мало того что девушка будет опозорена, она еще и вернется в дом дяди, который ненавидит племянницу. Что ж, когда девочка родилась 13 апреля 1519 года, все пророчили ей жизнь в счастье и роскоши. Но родители умерли, и все повернулось по-иному – 6-летняя Екатерина оказалась в доме дяди на правах приживалки. Не потому ли Диана употребила все свое влияние, чтобы защитить Екатерину от нападок, настроить короля Франциска на доброе отношение к его будущей невестке? Вот только Екатерина ничего этого не оценила. На свое счастье, она уже в детстве научилась хитростям и лицемерию, так что, улыбаясь Диане, помогавшей ей на каждом шагу, умненькая флорентийка мечтала только об одном – как бы умертвить соперницу. Диана знакомила девочку с нужными людьми, уплачивала ее долги и давала средства, исправляла ошибки манер, правил и этикета, допускаемые Екатериной на каждом шагу, знакомила друзей со своей «приезжей родственницей», но ничего не помогало – двор не желал принимать «маленькую банкиршу». И вовсе не потому, что предки Екатерины когда-то вышли из сословия торгашей, а потому, что сама девочка вела себя вызывающе: когда нужно, умела пресмыкаться и втираться в доверие, но, когда понимала, что человек ей уже не нужен, отбрасывала его безжалостно. А предательства не прощают – как в простой семье, так и при дворе монарха.

Впрочем, и у злобной гордячки Екатерины нашлась ахиллесова пята – она влюбилась без памяти в Генриха с первого взгляда. Но разве могла она, некрасивая и низкорослая, разжечь его супружескую страсть? Король понял это и взял дело в свои руки. Генрих получил строжайший приказ: жениться! Франциск в прямом смысле стоял за его спиной. Он даже сам повел новобрачных в спальню и приказал: «Давайте, дети!» И «дежурил» у постели, пока «дети» не стали мужем и женой.

Но уже наутро Диана нашла «рыцаря Генриха» на привычном месте у дверей своих покоев. Юная супруга не излечила его от романтических вздохов. Напротив, разгоряченный брачной ночью, он смотрел на Диану с истинной страстью.

Что она должна была предпринять? Как себя вести? Каждый вечер Диана молилась: пусть уляжется тяжелая страсть Генриха! Пусть и он, и она сама обретут покой. И пусть наладятся отношения с Екатериной, ведь эта бедная девочка и сама страдает, видя мужа подле другой. «Пусть Екатерина поймет, что всему в этой жизни свое место. Мне – любовь без надежды на замужество, ей – замужество, увы, без любви. Но поскольку нас теперь трое, нам лучше образовать союз и держаться вместе», – думала Диана, обращаясь к Богу с молитвой. Но видно, Бог не слышал ее молитв. Или у Бога были другие планы?..

В августе 1536 года внезапно умер старший сын короля, и 17-летний Генрих стал наследником-дофином. Теперь он, на которого никто и внимания не обращал, оказался в центре дворцовой жизни. А месяц спустя двор отправился в замок Экуан – взглянуть на знаменитые витражи о любви Психеи и Амура. Так уж вышло, что Генрих и Диана любовались витражами вместе. И, осмелев, юноша обнял Диану. Та смутилась, но Генрих шептал, как в лихорадке: «Я выжил в плену, только чтобы вернуться к вам!» Они стояли у двери, распахнутой в сад. Луна сияла над головой. И Диана подумала: завтра встанет солнце, безжалостно осветит их разницу в возрасте. Но пока на небе луна, разве они не могут быть счастливы?..

В ту ночь Диана впервые поняла, что еще не любила по-настоящему. Она уважала старого доброго сенешаля, но любви не было. И вот она пришла…

…Екатерина отчаялась дождаться Генриха в опочивальне. Она столько лет замужем, король-свекор требует наследника, но откуда?! Генрих дни и ночи торчит у проклятой Дианы!

Вдруг скрипнула половица. Быть не может – Генрих пришел! «О, дорогая, надеюсь, я доставил вам удовольствие? – только и выдохнул он, исполнив свой супружеский долг. – Диана ругает меня. Говорит, я должен заходить к вам каждую ночь, пока вы не даруете нам наследника». Генрих равнодушно чмокнул жену и удалился.

Екатерина зарыдала в подушку. Какой стыд! Муж приходит к ней по настоянию любовницы!.. Чем эта ведьма его приворожила? Но не всегда будет ее верх – время бежит! Скоро Диана состарится и сморщится, а Екатерина расцветет. Недаром же лучшие знахари, которых она собрала во дворце, готовят ей приворотные зелья и притирания омоложения. Она станет красавицей! Надо только подождать…

19 января 1544 года на 11-м году брака родился первенец Екатерины и Генриха. Конечно, его назвали в честь деда – Франциском. Но и рождение сына не изменило привычек «рыцаря Дианы». Да и не могло изменить: Екатерина была всего лишь навязанной династической супругой, Диана же – всей жизнью. Уезжая от нее даже на день, Генрих слал бесчисленные письма. И в этих сумбурных посланиях угрюмый и необщительный Генрих становился многословным и пылким романтиком: «Я умоляю Вас помнить о том, что я знал только одного Бога и только одну Подругу…» «Больше всего в жизни я хочу постараться стать Вам полезным, ведь я не могу долго прожить не видя Вас…»

Ответом на эти письма стал девиз, который взяла себе Диана: «Sola vivit in illo» – «Живу только в нем».

Неудивительно, что, когда в 1547 году умер Франциск I, новоявленный король Генрих II преподнес своей фаворитке земли, драгоценности и даже самый роскошный замок на Луаре – легендарный Шенонсо. Будто Диана, а не Екатерина королева Франции. Фактически так и было: Диана владела не страной, но сердцем короля.

В то утро Диана проснулась раньше Генриха. Он мирно дышал рядом – молодой, прекрасный. Он так загорается, когда видит Диану обнаженной. Но ведь скоро ей стукнет 50 лет. Что потом? Никакая магия не остановит время. Это только чудачка Екатерина надеется на всяких знахарей, магов, астрологов. А впрочем, – Диана приподнялась на кровати – есть же истинные волшебники! Художники, скульпторы, поэты – вот кто сможет остановить время и навечно запечатлеть ее красоту в стихах, полотнах, скульптурах! Она станет нимфой королевского дворца Фонтенбло и покровительницей искусства. Когда-то при рождении старая ворожея нагадала: «Та, что родится в последний день 1499 года у Жана де Пуатье и которую назовут Дианой, будет править всеми!» Отличное пророчество. Но ко всяким там «правлениям» Диана не стремилась. А вот если потомки назовут ее патронессой и вдохновительницей искусств и скажут, что во времена прекрасной Дианы начался золотой век французского Возрождения – это станет вершиной жизни Дианы де Пуатье.

С тех пор так и повелось. Диана приглашала лучших архитекторов, чтобы они строили новые дворцы и реставрировали старые; лучших живописцев, чтобы они расписывали своды этих дворцов, помещая на стенах ее, Дианины, портреты; лучших поэтов и музыкантов, чтобы и они прославляли ее с Генрихом любовь.

Между тем королевская жизнь по-прежнему шла «на троих». Екатерина исправно рожала. Диана воспитывала королевских отпрысков. Обе женщины всегда держали себя в рамках приличий. Пока в конце 1558 года Екатерина не вмешалась в один политический расклад, который затеяли Генрих с Дианой. Ах, эта проклятая политика!.. Король накричал на жену. Та, глотая слезы, сделала вид, что взялась за книгу. «Что вы читаете, Мадам?» – желая помириться, спросила Диана. И тут бывшая тихоня взорвалась: «Я читаю историю Франции и вижу, что здесь всегда потаскухи управляли королями!» Диана не сдержалась: «Не стоит кричать о потаскухах, Мадам! И так все видят, что ваши дети мало похожи на Генриха!»

Это было несправедливое обвинение. И Диана отлично знала это, но так захотелось хоть раз ударить побольнее эту неблагодарную правительницу. Ведь сколько раз Генрих хотел развестись, но именно Диана не позволяла! И вот теперь соперницы стояли друг против друга, уперев руки в бока, как базарные торговки. Они забыли, что 25 лет придерживались хороших манер ради своего единственного мужчины. И вот запас манер закончился…

Диана решила покинуть двор. Генрих пришел в ужас: «Я не могу жить без Вас!» Действительно, сколько он себя помнил, он не мог без Нее жить. Что он сказал жене – тайна, но Екатерина снова начала улыбаться сопернице. Обрадованный примирением, Генрих решил устроить рыцарский турнир. Нашелся и повод – дочь Генриха и Екатерины выходила замуж.

На третий день праздника, 30 июня 1559 года, король выехал на гарцующем жеребце со странным именем Беда. Оруженосец надел на голову монарха огромный золотой шлем. Диана ахнула. Она вдруг вспомнила давнее пророчество, сделанное старой гадалкой. Как там начиналось? «Та, что родится в последний день 1499 года и которую назовут Дианой… – и дальше, – спасет Снежную голову, а потом потеряет Золотую. И теряя, и приобретая, она прольет много слез. Но радуйтесь – всеми будет править она!» И жизнь показала, что гадалка не ошиблась. В судьбе Дианы действительно оказалось много и радостей и потерь. И Снежная голова нашлась. Когда Диане исполнилось 25 лет, ее папаша, Жан де Пуатье, оказался втянутым в заговор против короля Франциска. И только заступничество четы Брезе уберегло седую голову отца от плахи. Но Золотой головы, которую нагадано потерять, Диана не встречала. И вот – Генрих в золоченом шлеме!..

Диана закричала что есть мочи: «Остановитесь, сир!» Но король уже понесся на соперника – молодого капитана Монтгомери. Копье капитана сломалось. И тут Беда резко рванул вперед, и обломок копья, приподняв золотое забрало шлема, вонзился прямо в глаз Генриха.

Истекающего кровью короля понесли во дворец. Диана в отчаянии сжимала поручни помоста и повторяла: «Та, которую назовут Дианой, потеряет Золотую голову!..» Екатерина же лишилась чувств. А придя в себя, вспомнила предсказание своего астролога Луки Горико: «Король должен избегать боев на 41-м году жизни». Вспомнила она и катрен известного врача и предсказателя Нострадамуса:

Молодой лев одолеет старого

На поле битвы, один на один.

В золотой клетке глаз ему выколет,

И умрет тот жестокой смертью.

Ну разве могла не исполниться такая лавина пророчеств?!

Король Генрих II скончался 10 июля 1559 года. На престол взошел его сын Франциск II. На ближайшей аудиенции новый монарх процедил, презрительно глядя на фаворитку отца: «Вследствие пагубного влияния вы удаляетесь от двора!» А Диана вдруг вспомнила, как этот вечно больной юноша мучился страшной сыпью. Все боялись подходить к нему, и только у нее хватало мужества менять ему повязки. Теперь за его троном стояла Екатерина, получившая почетный титул Королевы-матери, и улыбалась. Все шло прекрасно – наконец-то она удалила соперницу! Вот только через день после коронации сына Екатерина ужаснулась, смывая румяна: ей всего 40, а зеркало показывает сморщенную старуху. И никакие магические притирания не помогают…

А Диана, уехавшая в свой замок Анэ, и на седьмом десятке притягивала взоры мужчин. В ночь на 25 апреля 1566 года Диана де Пуатье заснула, с улыбкой вспоминая своего Генриха. Больше она уже не проснулась. В церкви Анэ ей поставили памятник из белого мрамора, как истинной античной богине. И вот уже пятый век в день ее упокоения таинственные поклонники приносят к этому памятнику две белые розы – одну от себя, другую от Генриха. Недаром же он когда-то написал возлюбленной: «Моя любовь охранит Вас и от времени, и от самой смерти».

Екатерина Медичи пережила подругу-соперницу на 23 года. Казалось, это будут сладостные времена после смерти ненавистной Дианы. Но нет… Времена оказались кошмарными. Изо всех сил Екатерина интриговала, подсиживала, подкупала, травила. Да чего только она не делала ради того, чтобы властвовать! На троне по очереди побывали три ее сына – Франциск II, Карл IX, Генрих III, но, стоя за их тронами, тайно правила их мать. Вот тогда-то двор в страхе и презрении окрестил ее, звавшуюся некогда Катериной Марией Ромолой ди Лоренцо ди Медичи, просто Мадам Змеей.

Времена ее правления стали роковыми для Франции. Непомерными тратами она разорила королевскую казну, огромными налогами довела страну до нищеты. Современник Екатерины, известный французский гуманист, мыслитель Жан Боден, охарактеризовал времена Медичи так: «Если государь слаб и зол – то он создает тиранию, если жесток – организует бойню, если распущен – устроит бордель, если жаден – сдерет с подданных шкуру, если неукротим – высосет кровь и мозг. Но самая страшная опасность – интеллектуальная непригодность государя».

Мадам Змея скончалась 5 января 1589 года. А через несколько месяцев ее младшего сына, Генриха III, заколол религиозный фанатик. И вся династия Валуа канула в Лету. На трон взошел первый Бурбон – Генрих IV Гасконский. Вот тогда-то и стало ясным распределение ролей в истории: Диана Пуатье создавала времена Возрождения, Екатерина Медичи их разрушила.

Украденная Мадонна

В истории Раннего Возрождения много легендарных красавиц, без которых эпоха вообще не состоялась бы. Но одна особенно будоражит наше воображение, потому что спустя века мы можем увидеть ее нежную красоту. Юная Лукреция ди Бути смотрит на нас с картин своего возлюбленного супруга – великого художника Филиппо Липпи…

^{Ф. Липпи. Мадонна с Младенцем и двумя ангелами. Ок. 1465}

Лукреция закрыла глаза и порывисто вздохнула. Она сделала это! Или все же это сон? Сейчас она очнется, и все станет как прежде. Она откроет глаза и увидит серые стены монастыря. Отец определил ее туда по достижении 15 лет. Сейчас ей почти 18. Через несколько месяцев она стала бы послушницей, а потом и монахиней. И все ее имущество отошло бы монастырю. Но она сбежала!..

Пышная религиозная процессия медленно двигалась по главным улочкам Прато. Конечно, этот небольшой городок с процветающей соседкой Флоренцией не сравнить, но и у него есть свое сокровище, своя Святая Реликвия – пояс Богоматери Пречистой Девы Марии. Раз в год с величайшим почетом реликвию проносят по улицам. На процессию выходят все горожане, приезжают паломники из Флоренции, даже из самого Рима. Народу собирается столько, что не протолкнуться. В этой-то суматохе Лукреция и ускользнула из-под бдительного ока монахинь, смешалась с толпой, а потом сбежала. Это оказалось так просто – ОН подал ей руку, и она пошла за ним.

Монастырь никогда не был ей по сердцу. Но она покорилась отцовской воле. Смирилась с тем, что никогда не быть ей ни женой, ни матерью. Что поделаешь, на все воля Божья…

И вдруг – Филиппо! Она увидела его случайно. Хотя в их монастыре он работал уже год. Мать настоятельница пригласила его, известнейшего художника из Флоренции, написать образ для главного алтаря и сделать настенные росписи. Матушка мечтала, что монастырь Святой Маргариты прославится своими росписями, как монастыри самой Флоренции. Однако всех сестер настоятельница предостерегла – почтенный фра Филиппо Липпи, хоть и принадлежит сам к братству монахов-кармелитов, но жизнь ведет весьма вольную. Нет, он не выпивает и не безобразничает, но больно любит приударить за женским полом. Так что, пока фра Филиппо будет расписывать те или иные помещения, монахиням туда путь заказан.

Лукреция никогда не выходила из воли старших: сначала – отца, потом – настоятельницы. Она всегда держалась в тени, тихо выполняла любую работу. Может, потому настоятельница и послала ее с какой-то просьбой к флорентийскому художнику. Лукреция вошла, озираясь, боясь увидеть страшного зверя, бросающегося на бедных женщин. А увидела мягко улыбающегося мужчину – не красавца и не урода, но с такими ясными и зовущими глазами, что девушка даже забыла, зачем пришла…

Он так измучился в этом монастыре… Низкие своды, крошечные комнатки. Так мало света! За серыми стенами в Прато бушевала весна, виноградники на склонах стояли пронизанные светом, солнце золотилось в полуденной дымке. А в этом монастыре – сплошная тьма.

Он раздумывал, как бы положить на фрески побольше солнечных бликов.

Написать что-то солнечное, струящееся, изящное, как золотистые женские волосы. Поднял голову от рисунка и увидел…

Она стояла рядом, мило переминаясь с ноги на ногу, и наголовный платок медленно сползал с ее волос, открывая золотой водопад. И в ее взгляде было столько тепла и света, сколько может быть только в чистейшем взоре Богоматери.

Филиппо сразу понял, что она – Мадонна, и только его. Потом он узнал, что она – Лукреция ди Франческо Бути, дочь флорентийского гражданина, синьора Франческо Бути, и пока не Христова невеста. И художник сразу решил, что она ею не будет, чего бы это ни стоило. Он видел ее не в монашеской рясе, а в красивом платье. И еще он видел ее с младенцем на руках. Со своим младенцем.

Конечно, вряд ли Мадонна была бы к нему столь милостлива. Он ведь никогда не был праведником. Да и как он мог им стать? Сирота, с раннего детства сам пробивающий себе дорогу. Мать умерла после его родов. Через два года умер и отец. Так что, сколько Филиппо себя помнит, он всегда принадлежал монастырю дель Кармине. Монахи его воспитывали, монахи и учили. Да только говорили, что он туп до крайности. А он каждую свободную минуту рисовал угольками. Все книги, что попадали в руки, испортил картинками на полях. Однажды на монастырском мощеном дворе нарисовал зеленой землей громадную картину – папа вручает устав монастырю кармелитов. Это и решило дело. Настоятель купил послушнику краски и велел срисовывать на доски все те живописные фрески, что были в монастыре и окрестностях. Вот так – самоучкой – и осваивал Филиппо азы живописи. Благо осваивать было с чего. Ведь монастырскую капеллу только что расписал великий, и уже безвременно покойный, Андреа Мазаччо.

Филиппо работал столь ревностно, что все вокруг начали толковать – в одержимого Липпи вселился дух самого Мазаччо. Кармелиты решили не рисковать – зачем им такие разговоры? Своего юного брата они отослали в Неаполь. С тех пор и начались его странствия по городам и весям. И в этих странствиях как-то забылось, что он – монах чуть не с рождения, недаром же его зовут «фра» – святой брат. А поскольку о работах его говорили, что созданы они так изящно и прекрасно, что лучше не сделаешь, Филиппо получил покровительство сильных мира сего – и семейства Медичи, и самого папы римского. Так что жил Филиппо в свое удовольствие, зарабатывал немало, увеселений и компаний не чурался.

И вдруг – монашка! Сколько женщин он видел, ни разу не встречал такой величайшей прелести и чистоты. Свет земной и небесный! Филиппо уговорил настоятельницу позволить ему писать портрет Лукреции, добился разрешения поместить ее в виде фигуры Богоматери на свои росписи. Он перестал есть и спать, рисовал как одержимый. Она позировала ему целыми днями. И вот он похитил ее из монастыря. Украл у этих никчемных монашек их самое драгоценное сокровище!

…Синьор Бути бушевал. Разыскав беглецов, он львиным рыком заявил, что не даст за своей вероломной дочерью ничего. Все отойдет монастырю, как и договаривались.

Пока синьор Бути буйствовал, Филиппо лишь плечами пожимал. Неужели он, живописец, не может обеспечить любимую? Да он уже получил множество заказов. Об этом Филиппо и сказал разъяренному папаше, когда тот наконец перестал кричать. Лицо синьора пошло пятнами, и он повернулся к дочери. Неужели та не понимает, что обесчестила свою семью? Да и себя тоже! Ведь этот похотливый старик – ему же пятьдесят лет! – всегда бегал за юбками. Всей Флоренции известно, как однажды Козимо Медичи, напрасно дожидающийся от Филиппо обещанной картины, запер его наверху своего загородного дома. Так этот сластолюбец, чтобы не пропустить очередное свидание, разодрал простыни на веревки и по ним спустился вниз. Бедный Козимо еле нашел потом своего живописца у какой-то белошвейки. Неужели Лукреция хочет связать жизнь с таким животным?! К тому же он – монах. Он же не сможет на ней жениться!

Отец ушел, оставив одни проклятия. Будто мало им других бед!

«Бог не осудит нас! – прошептала Лукреция. – Он поможет тебе что-нибудь придумать. Ты придумаешь!» Лукреция сжала веки, чтобы сдержать слезы. Ее Филиппо – не старик. Да он моложе всех самых молодых! И он не сдастся! Нашел же он выход, когда его похитили разбойники и продали в рабство. Полтора года он работал на хозяина, терпел голод и побои. Но однажды ему в голову пришла мысль – использовать свой дар. Он нарисовал портрет хозяина, правда, углем, красок у него не было. И хозяин был так поражен его талантом, что отпустил художника. «Ты придумаешь! – повторила Лукреция, как заклинание. – Ты же художник!»

Он был художником. И ему не надо было придумывать. Он послал в родной монастырь покаянное письмо, а Медичи – свои картины. Те, где Богородица с чистым обликом Лукреции благословляла мир.

И случилось невероятное – любовь победила все преграды! По ходатайству Медичи папа Пий II в 1461 году, спустя пять лет после побега влюбленных из монастыря Святой Маргариты, снял монашеский сан с Филиппо и разрешил ему вступить в законный брак со своей возлюбленной.

Весельчак и жизнелюбец Липпи оказался прав – он воочию увидел свою жену не только в нарядных платьях, но и с младенцем на руках, и даже с двумя младенцами. В 1457 году родился их первенец, названный матерью в честь любимого мужа – Филиппино (то есть маленький Филиппо). Теперь отец рисовал его рядом с матерью то в виде Младенца Иисуса, то – святого ангела. Интересно, что сын тоже стал очень известным художником, но имя уменьшительное не выправил. Так и остался в истории – Филиппино Липпи, в отличие от большого – Филиппо. В 1465 году Лукреция родила дочку Александру. И теперь счастливый отец рисовал уже целое семейство – поразительно изящную Мадонну и счастливых, здоровых, вполне упитанных ангелочков. И этот трогательный облик юной матери со своими детьми (далеко не религиозный, а обаятельно-светский) вот уже шестое столетие покоряет зрителей ведущих музеев мира в Риме, Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Берлине, Мюнхене и, конечно, Флоренции.

В 1469 году, когда Лукреции было 31 год, Филиппино – 12, а Александре – всего 4 года, Филиппо Липпи не стало. Было ему около 63 лет, но он был по-прежнему полон сил – отправился в город Сполето расписывать местный собор. И по-прежнему он оставался жизнелюбом в полном смысле этого слова. То есть любил жизнь и, конечно, женщин. Правда, теперь никто не распространялся о его похождениях, ибо синьору Лукрецию уважали все. Когда же он умер, поползли слухи, что в Сполето Филиппо отравил какой-то родственник его очередной пассии. Но слухи эти быстро оборвались. Ибо и Лукреция, и дети так горевали по мужу и отцу, что ни у кого язык не повернулся сказать что-то, порочащее Филиппо.

Сначала Козимо, потом его внук Лоренцо Медичи ездили за прахом своего авантюрного монаха-художника. Но сполетцы не разрешили перевезти его во Флоренцию. Так и остался Филиппо там – в соборе. Говорят, до сих пор иногда посреди мраморных плит раздаются тяжелые вздохи. Говорят, это старый художник вздыхает о своей Мадонне.

Вот только где она – мы не знаем. Знаем, что 12-летний Филиппино пришел в мастерскую к ученику своего отца – великому Сандро Боттичелли. Больше идти ему было некуда. А значит, его матери, Лукреции, уже не было на этом свете. Она, как всегда, ушла за мужем. Или он снова украл ее. Это же так просто: он подал руку – и она пошла за ним.

Жемчужина Флоренции

Эта дама единственная, кто может поспорить с легендарной Лизой дель Джокондо, ибо ее лик столь же известен. Именно ее, Симонетту Веспуччи, изображал на легендарных картинах «Весна» и «Рождение Венеры» величайший художник Раннего Возрождения Сандро Боттичелли (1445–1510). Вот только жизнь красавицы приходится восстанавливать по крупицам. А ведь ее судьба имеет особое влияние на развитие Старого и Нового Света.

Теплым сентябрьским вечером 1469 года огромный флорентийский дворец Медичи – палаццо на Виа Агра – сиял, как драгоценный камень. Тысячи свечей и сотни канделябров освещали пышный прием, который давал Лоренцо Медичи.

Америго Веспуччи привел в палаццо родственников – кузена, купца Марко Веспуччи, с супругой. Купец Марко оглядывался вокруг жадно и завистливо. Америго неприятны были такие взгляды. Сам он считал Медичи не только правителями Флоренции, но и частью своей жизни, ведь он не просто состоял при дворцовом карауле, но и дружил с обоими братьями. Он вообще никогда не повел бы во дворец жадного Марко. Но месяц назад кузен вернулся из Генуи вместе с юной женой – дочерью удачливого купца Каттанеи. А перед 16-летней Симонеттой Америго не смог устоять. Она так просила взять ее во дворец! И за что этому Марко, уже растолстевшему в свои 25 лет, досталась такая красавица?! Стоит только взглянуть, душа петь начинает. А уж грациозна! Кажется, не ступает по земле, а просто – плывет.

^{С. Боттичелли. Рождение Венеры. 1482–1486}

Гранатовый зал приемов гудел как улей. Лавируя между гостями, Америго повел родственников к хозяину, шепча: «Бывший герцог Пьеро Медичи умер пару месяцев назад. Теперь все в руках Лоренцо. Друзья называют его Великолепным. В нем и вправду все великолепно. Жаль только, что он не красавец».

Лоренцо видел с возвышения, что Веспуччи ведет к нему своих родственников. Герцог не любил приемов, но ради дружбы с Америго заготовил маленькую любезную речь. Марко с женой склонились в поклоне, распрямились… и Лоренцо забыл все слова. Он только молча смотрел на юную жену Марко. Мягкие золотистые локоны, темно-золотые с крапинкой глаза, чистый лоб и нежные алые губы. Боже! Она была похожа на Мадонну или на юную богиню. И Лоренцо впервые за 20 лет жизни пожалел, что он некрасив, невзрачен, мал ростом. Кем он может стать для такой красавицы?! К тому же он женился летом этого, 1469 года, чтобы успокоить умирающего отца. Ах, почему эта красавица не появилась во Флоренции, когда он был свободен? Лоренцо медленно поднялся: «Я рад, что вы посетили мой палаццо, синьор Веспуччи! Надеюсь, вам понравилась Флоренция, мона Симонетта?» Ответа не последовало. И тут Марко засуетился: «Простите мою жену, мессир! У нее просто нет слов. К тому же родом она из Порто-Венера, а там все женщины молчаливы. Да и вообще место то странное. Говорят, именно там родилась из пены морской сама богиня любви». Марко еще что-то говорил, но Лоренцо уже не слышал. Он только видел, что красавица смотрит куда-то вдаль. Лоренцо обернулся – сзади, в тени огромного кресла, стоял его младший брат, 16-летний красавец Джулиано.

Не прошло и нескольких месяцев, как жизнь семейства Веспуччи разительно изменилась. Вот и сейчас, раздуваясь от гордости, Марко развернул очередное приглашение с золотыми вензелями. Вот что значит выгодно жениться! Красота Симонетты приносила проценты большие, чем ее громадное приданое. Марко заключил уже немало выгодных сделок по рекомендациям Медичи. К тому же оба брата буквально боготворят его молодую жену, каждый день шлют ей дорогие подарки. Но эту дурочку не поймешь. Больше всех драгоценностей ей оказались дороги надушенные бумажки со стихами. Даже серьезный не по годам Лоренцо начал рифмовать стихотворные строчки. Что уж говорить о младшем, Джулиано, влюбленном по уши? Раньше оба братца Медичи неделями устраивали то попойку, то погоню за юбками. А теперь вдруг – нате вам! – воспылали любовью к искусствам. Собрали вокруг поэтов, музыкантов, художников, философов. Все сочиняют, рисуют, философствуют. Даже городской повеса Анджело Полициано, год назад пролежавший на спор весь день в городском фонтане, теперь пишет изысканные поэмы о любви. Вся эта компания любителей искусств называет себя «странниками в Садах Медичи», посвящает свои творения Симонетте. Они даже рыцарские турниры устраивают в ее честь! И неудивительно – все они влюблены.

Сандро Боттичелли, которому Джулиано заказал портрет своей возлюбленной, тоже был влюблен – тайно, несмело. В конце января 1476 года он начал писать портрет Симонетты – в пару к только что написанному портрету самого Джулиано. Красавица встретила художника в палаццо младшего Медичи не стесняясь – в домашнем платье с полураспущенными волосами. Она быстро утомилась от сеанса, закашлялась. Джулиано прибежал со стаканом воды. И Сандро вдруг понял – Симонетта больна!

Через неделю художник узнал, что доктора выявили у нее чахотку. Перепуганный Америго, не дожидаясь возвращения Марко, повез кузину к морю – в деревушку Пьомбино. Джулиано, соблюдая приличия, остался во Флоренции, но каждый день слал гонцов. 20 апреля Симонетта вернулась. Она никого не принимала, хотя врач и сказал, что ей лучше. Но надежды на выздоровление не сбылись. 26 апреля 1476 года 23-летняя Симонетта умерла. Через день ее похоронили в церкви Оньисанти на семейном кладбище Веспуччи.

Лоренцо был в другом городе, но, узнав страшную весть, прискакал домой. Хоть он и загнал коня, но на похороны опоздал. Джулиано, закрывшись в своем палаццо, несколько суток прорыдал в голос. Симонетту оплакивала вся Флоренция. Ибо простой народ считал, что она мягко и ненавязчиво укрощает бурный нрав семейства Медичи. Один лишь Марко не особенно расстраивался и спустя месяц женился вновь.

Джулиано изменился до неузнаваемости. Стал необщителен и молчалив. Часто молился – просил Бога забрать его к любимой. Через два года после смерти Симонетты, день в день – 26 апреля 1478 года, – влиятельное во Флоренции семейство Пацци попыталось свергнуть Медичи. Группа мятежников ворвалась в кафедральный собор Санта-Мария дель Фьоре во время торжественного пасхального богослужения. Джулиано увидел опасность первым. Раскинув руки, он шагнул на заговорщиков. Будто хотел этим плавным жестом унять их злобу. Десятки кинжалов вонзились в его тело. Джулиано даже не успел вскрикнуть. Только взгляд его метнулся по церкви и ударил прямо в глаза Лоренцо. И тот понял – Джулиано шагнул к смерти сознательно. Ведь это был его долгожданный путь к Симонетте.

Сам Лоренцо был ранен кинжалом в шею. Верный Полициано отсосал кровь в ране – боялся, что кинжал был отравлен. Слава богу, горожане не поддержали Пацци. Мятеж провалился. Заговорщиков повесили. А Флоренция вновь погрузилась в глубокий траур – по красавцу Джулиано.

А к лету по Флоренции поползли слухи, будто красавица Симонетта умерла вовсе не от чахотки. Якобы, узнав о болезни возлюбленной, Джулиано послал за неким Доменико Салкедо. Синьор этот служил в тайной должности при дворе Медичи. Он был ловцом вампиров. Когда в герцогстве обнаруживалась эта нечисть, Салкедо ловил ее и убивал. И вот, желая любыми средствами сохранить возлюбленной жизнь, Джулиано повелел раздобыть вампира для Симонетты. Пусть лучше она тоже станет вампиром, зато не умрет. Ведь вампиры живут лет по триста. Салкедо в точности выполнил приказ, доставив во дворец отловленного где-то вампира. И после его укуса Симонетта действительно стала выздоравливать. Однако вскоре странные повадки начали проявляться в поведении самого Джулиано. Он стал бояться солнечного света и не выходил из своих покоев. Он даже с друзьями перестал встречаться. Поговаривали, что он тоже превратился в вампира, и его скрыли во дворце Медичи. А Симонетту обвинили в случившемся и решили расправиться с ней. И тогда она, осознав весь ужас ситуации, бросилась вниз с высокой городской башни.

И еще поговаривали, что Пацци были правы, когда избавили город от вампира Джулиано. И не казнить их надо было, а вознаградить.

Боттичелли услышал этот дикий рассказ в трактире от странствующего монаха. Господь небесный! Разве может подобная чертовщина случиться во Флоренции? И разве могла бы кроткая Симонетта согласиться на такое богомерзкое действие? Нет, все это – злобный навет. И что только не выдумают враги, чтобы опорочить Медичи!

Бедные влюбленные дети! Они просто хотели любить и жить вместе. И вот их нет. И никакая магия – с вампирами и колдунами – не сможет вернуть их к жизни. И только он, художник Сандро Боттичелли, сможет. Он нарисует их по памяти – вместе на одном портрете. Будто они позируют живые. И они навсегда останутся вместе.

Художник схватил кисть. Он еще не знал, что всю оставшуюся жизнь будет рисовать красавицу Симонетту по памяти. Все грации и прелестницы его знаменитой «Весны» – она. Все богини и нимфы его аллегорий – тоже. И великая боттичеллиевская Венера, выходящая из пены морской, – она, Симонетта, которую недаром называли Жемчужиной Флоренции. В этих шедеврах – Вечная Весна и Вечная Жизнь Симонетты и Джулиано. И конечно, его – робкого влюбленного Сандро Боттичелли.

Последний великий художник Раннего Возрождения, он пережил Симонетту на 34 года и завещал похоронить себя на кладбище Оньисанти, где и был погребен 17 мая 1510 года рядом с Симонеттой Веспуччи.

Что до Лоренцо Великолепного, то, потеряв со смертью Симонетты свою неутоленную любовь, он посвятил жизнь флорентийскому процветанию и развитию искусств. Даже только три художника, которым покровительствовал Лоренцо, составили бы его славу на все времена – Рафаэль, Леонардо да Винчи, Микеланджело. Но таких имен было множество.

А Америго Веспуччи сразу после гибели Джулиано покинул Флоренцию. Сначала уехал в Париж, потом в Севилью представлять интересы Медичи в морской торговле. В 1499 году 48-летний штурман Америго предпринял путешествие из Испании в Новый Свет. Он открыл и описал никому не известную тогда землю, которую впоследствии назвали его именем. Хотя, говорят, сам Америго мечтал назвать ее Сан-Симоной – в честь небесной покровительницы Симонетты.

Маргарита для Мастера

Ее лицо известно всему миру. Ибо это ее лик был явлен Рафаэлем на знаменитой «Сикстинской Мадонне». Но имя ее забылось. А может, было забыто специально. Ведь Маргарита Лути не отличалась святостью.

Папаша Лути уцепился за дверь траттории и замахнулся на дочь: «Убирайся, деревенская блудница!» Маргарита отскочила, уклоняясь от удара отца. Что связываться с пьяным? Было время, когда синьор Лути снабжал свежевыпеченным хлебом всю округу, но после смерти жены пристрастился к выпивке. В конце концов пекарня перестала приносить доход. Так что красавица Маргарита оказалась бесприданницей. Три года сидела на выданье, и только в начале этого, 1514 года, когда ей исполнилось 18 (последний срок, когда по деревенским меркам девушка могла выйти замуж), отец сбыл ее с рук. Хуже того – продал за 50 дукатов. Ее, красавицу и умницу, – невежественному пастуху-грубияну Томазо Чинелли, который пасет скот местного богача – синьора Киджи. До свадьбы было еще несколько месяцев, но жених, не дожидаясь колоколов, уже воспользовался всеми правами мужа. Маргарита стерпела – думала, это судьба. Но ошиблась…

^{Рафаэль. Сикстинская Мадонна. 1512–1513}

В то утро она спряталась от приставаний Томазо в роще на берегу реки. Неожиданно со стороны виллы Киджи подошли двое. Один – высокий, черноволосый, одетый с изысканной небрежностью, но видно, что у лучшего портного. Сразу понятно – богач и модник. Второй – почти мальчик, в мятой, забрызганной красками рубашке. Тоже ясно – подмастерье. «Разве вы не будете заканчивать фрески, мастер?» – почтительно поинтересовался мальчишка. «Мне не с кого писать здесь Психею!» – махнул рукой его изысканный спутник.

Он повернулся, и Маргарита узнала художника из Рима, которого банкир Киджи пригласил расписывать свою роскошную виллу. Кажется, его зовут Рафаэль Санти. Ему 31 год. Он слывет виртуозом кисти и любимцем папы римского. Но всем этим баловням судьбы лучше не попадаться на глаза. Маргарита попыталась тихонько скрыться, но сухие ветки затрещали под ногами. Миг – и противный мальчишка-подмастерье уже вытащил ее, смущенную и оробевшую, прямо пред взоры столичного мастера. Яркий солнечный луч ударил Маргарите в глаза. Она ничего не разглядела, кроме изумительного мужского лица, сквозь которое на нее светило солнце…

«Кто ты – нимфа или богиня?» – восхищенно ахнул Рафаэль. «Я всего лишь дочь булочника, синьор!» – зарделась Маргарита. «Выходит, ты – Форнарина, то бишь юная булочница! Впрочем, нет! Ты – Психея. И тебя послала мне Мадонна, чтобы я мог закончить фреску. Я ведь живописец из Рима. Ты бывала в Риме, красавица?»

Рим… Столица… Вечный город… Маргарита совсем смутилась. Ну кто бы мог предположить, что Рафаэль действительно возьмет ее с собой и она увидит Рим?..

Поразительно, но это чудо случилось. Поначалу, правда, отец запретил Маргарите позировать художнику. Кричал, чуть не драться кинулся. Но Рафаэль сумел его уговорить. Он вообще со всеми умел договариваться. Вот и папаша Лути притих, едва Рафаэль вытащил кошелек. Да и женишок Томазо отстал, пересчитав свою долю. В общей сложности Рафаэль выложил «родственничкам» за Форнарину 3 тысячи дукатов. Это же какие деньги!..

Рим встретил Маргариту соблазнами большого города. Рафаэль снял своей красавице прекрасный дом, накупил модных нарядов и драгоценностей. Сам приходил чуть не каждый день, приносил подарки и красиво объяснялся в любви. Но о свадьбе не заикался. Маргарита понимала: сколь ни сильна любовь, на таких, как она, не женятся. Иногда она думала: может, лучше было бы остаться дома и выйти замуж за пастуха Томазо? Тогда она стала бы почтенной женщиной. Но не знала бы любви. А за любовь Рафаэля Маргарита готова на все – даже на то, что ее считают падшей женщиной.

Впрочем, в блистательном Риме таких, как она, величали «по-благородному» – куртизанками. Хотя, как ни назови, суть не изменится. Конечно, многочисленные друзья, которых Рафаэль приводил к ней, дабы погордиться красотой новой пассии, улыбались Маргарите и даже целовали ручки, но в свои почтенные дома не приглашали ее никогда. Однако быстро нашлись и иные знакомые: почуяв легкую добычу, в дом к «новенькой» потянулись искатели любовных радостей. И никто не понимал, отчего красавица не принимает ничьих ухаживаний.

Как объяснить им, что для нее ярче всех увеселений тихие вечера, проведенные с Рафаэлем? А тот все чаще приходит к ней с кистями и красками. Ему нравится рисовать возлюбленную. В конце концов художник устроил в ее доме настоящую мастерскую.

Рисуя, Рафаэль рассказывал о себе. Маргарита узнала, что родился он в Урбино в Страстную пятницу 6 апреля 1483 года. Его отец, Джованни деи Санти, был придворным живописцем герцога Урбинского. И сама герцогиня Елизавета Гонзага покровительствовала мальчику. Теперь Рафаэль – известнейший живописец. Знатнейшие заказчицы роем вьются вокруг, но Рафаэль рисует ее, Маргариту. О чем же еще мечтать? Может, только о том, чтобы он не комкал ее портреты, смеясь: «Я на тебе учусь». Разве Маргарита не понимает, что ему нечему учиться? Ведь он и так волшебник кисти. Но Маргарита понимает и другое: портрет куртизанки не повесишь в гостиной почтенного дома. Вот он и летит в мусорную корзину.

Но однажды, придя к Маргарите, Рафаэль долго смотрел на возлюбленную и вдруг сказал: «Я пишу для собора в Болонье «Святую Цецилию» и слева от нее хочу изобразить тебя как Марию Магдалину». Мария Магдалина – куртизанка времен Христа. Маргарита стиснула зубы. Конечно, кого же еще с нее писать?..

Но весной 1515 года Рафаэль ворвался, загадочно сверкая глазами: «Монахи из монастыря Святого Сикста заказали мне алтарную картину – Мадонну с Младенцем. Слева на картине я напишу покойного папу Сикста, справа – красавицу святую Варвару. А внизу – двух маленьких ангелочков». – «И кого ты будешь писать с меня – ангелочка?» – тихо осведомилась Маргарита. «Мадонну!» – выдохнул Рафаэль. Маргарита в ужасе уцепилась за край стола: «Я не могу быть Мадонной! Я грешница! Я знаю, как страшна жизнь…» Рафаэль со злостью вскинул глаза: «Именно так! Ты видишь, как страшен мир, но тебе придется принести в него самое дорогое – свое дитя… Вдохни глубже, Маргарита! Этому миру не нужна глупая девчонка, не ведающая, что творит. Этому миру нужна героиня…»

Маргарита решила стать достойной своего возлюбленного. Понимая, что при всей красоте она всего лишь «деревенщина», девушка начала учиться правописанию и счету, танцам и хорошим манерам. Теперь она могла играть на лютне, сочинять стихи и писать вполне литературные «куртуазные записки» возлюбленному. Она старалась, как могла. Но осенью 1519 года по Риму поползли слухи: кардинал Биббиена хочет выдать за Рафаэля племянницу – Марию Довици. Биббиена всегда покровительствовал Рафаэлю, поручил написать собственный портрет, приискивал новые заказы. Теперь он обещал похлопотать за художника перед папой Львом X, чтобы тот за особые заслуги перед Ватиканом пожаловал Рафаэлю кардинальскую шапку.

От такой новости Маргарита похолодела. Она прекрасно понимала, что если Рафаэль откажет кардиналу, то рискует остаться без выгодных заказов. А ведь художник еще с детских лет при Урбинском дворе привык жить на широкую ногу, как богатый вельможа. «И когда же помолвка?» – чуть слышно прошептала она. «Через четыре года. А за это время все может случиться! – беспечно улыбнулся Рафаэль. – К тому же, если я выполню заказы папы Льва X, то перестану оглядываться на Биббиену».

Теперь Рафаэль трудился по двадцать часов в день. Но ведь такая работа – на износ. Однажды он ввалился в дом к возлюбленной в настоящей лихорадке. Что-то бормотал всю ночь. Утром Маргарита попыталась его удержать, но он вырвался. Кричал, что срочно должен закончить картины для новой фрески. Хлопнул дверью и ушел. А на другой день чуть свет прибежал его верный ученик Бавьеро. Задыхаясь, закричал с порога: «Маэстро при смерти!»

Маргарита, в чем была, кинулась к Рафаэлю. Тот, бедняга, еле дышал. Кровопийцы-лекари не нашли лучшего средства, как пустить ему кровь. Ему – и до того вымотанному работой и лихорадкой!.. Через пару часов прибыл кардинал-исповедник из Ватикана. Презрительно скосился на Маргариту, сидевшую у постели возлюбленного, держа его за руку, и процедил: «Я не могу передать благословение святейшего папы в присутствии этой женщины. Она – невенчанная жена!» Художник с усилием разлепил веки и прошептал: «Нас венчала жизнь. И Бог не был против…» Кардиналу пришлось исповедовать Рафаэля в присутствии Маргариты. Уходя, он бросил: «Святой художник и падшая женщина! Создатель Мадонны и блудница!» Как будто этот надутый индюк не знал, что именно она, блудница, и была рафаэлевской Мадонной…

Поутру, в Страстную пятницу 6 апреля 1520 года, Рафаэля Санти не стало. Ровно через 37 лет, день в день, как он родился. Говорят, тот, кто умер в день рождения, прямиком попадает в рай.

Маргарите не разрешили присутствовать на похоронах. Тогда она надела то самое наголовное покрывало, в котором позировала для «Сикстинской Мадонны», и пошла в близлежащую церковь. Разве Мадонна не услышит ее повсюду?..

Через день прибыл поверенный. Оказалось, Рафаэль отписал возлюбленной приличное состояние. Ничуть не стесняясь похорон, в дом Маргариты повалили многочисленные поклонники, соболезнуя и пылко интересуясь: кого теперь выберет в покровители эта донна – прелестная и к тому же весьма обеспеченная? О, Маргарите даже сделали пару предложений! Ей – презренной куртизанке…

Маргарита не выбрала ни одного из щеголей. Она приняла ухаживания своего земляка, синьора Киджи, давнего друга Рафаэля. Но синьор был стар и умер в одночасье. И Рим снова всколыхнулся слухами: «Эта женщина угробила и синьора Киджи! Может, она – вампир?»

Вот тогда-то Маргарита и укрылась в стенах небольшого монастыря – подальше от ненавистного Рима. Ехала в смятении: а вдруг ее, блудницу, не примут? Но оказалось, при ее теперешних деньгах матери настоятельницы все равно, кем она была. Маргарита постриглась в монахини и приняла новое имя. Впрочем, имя было привычным – МАРИЯ.

Только ты

Часто судьба подкидывает своим избранницам нелегкую долю: их не любят и осуждают современники. И лишь время возвращает им доброе имя. Только ленивый не обвинял супругу великого живописца Андреа дель Сарто (1486–1530) в том, что она испортила ему жизнь. Но если это так, почему маэстро рисовал только одну женщину в мире – Лукрецию дель Феде, ставшую Лукрецией дель Сарто?

На Рождество 1518 года в Париж залетела метель. Королевский двор впал в уныние. Придворные жались по углам – поближе к жаровням. И только жизнерадостный, шумный Франциск I искрился весельем. Король обожал разные удовольствия – вино, женщин, диковинных зверей. Но больше всего Франциск ценил живопись. Вот и сегодня он предвкушал увидеть новую картину… как бишь его… Андреа дель Сарто. По-итальянски звучит смешно: Андреа Портняжка. Отец у художника был портным – вот с кем общаться приходится! Что поделаешь, настоящие картины создают пока только итальянцы. Приходится выписывать их ко двору. В замке Клу уже три года живет сам Леонардо да Винчи. Он, конечно, гений, но стар и потому работает медленно. Этот же Андреа – быстро. За полтора года написал с десяток картин и оправдал надежды: хоть и молод, но весьма талантлив.

Картина стояла в центре зала. Придворные – на почтительном расстоянии. Лицезреть картины первому – привилегия короля. Франциск подскочил к холсту вплотную, словно хотел то ли понюхать, то ли попробовать на ощупь. Придворные затихли. Франциск выдохнул: «Кто это?» Художник замялся. Он никак не мог привыкнуть к бурным перепадам королевского настроения. «Это «Аллегория Любви», ваше величество!» – промямлил он. Король снова обернулся к картине. С холста смотрела женщина, прекраснее которой не было на свете. Искрящиеся светом волосы, темные глаза с поволокой, загадочная улыбка. «Кто изображен?» – взревел король. Художник вновь потупил глаза: «Моя жена, ваше величество!» Франциск хохотнул: «Аллегорию – в мою спальню! Жену – ко двору! Созерцать красоту – привилегия короля!»

^{А. дель Сарто. Мадонна с Младенцем и маленьким Иоанном Крестителем. 1505–1510}

…Всю дорогу из Парижа во Флоренцию Андреа волновался, ощупывая сверток на груди. Король выплатил ему жалованье за весь 1519 год вперед и выписал бумаги флорентийским банкирам, приказывая выдать громадные деньги, чтобы «вышеозначенный Сарто мог приобрести для французского короля во Флоренции побольше произведений искусства, которые он сочтет самыми наилучшими». Да, с такими деньгами не стыдно предстать и перед Флоренцией, и перед женой. Да и сам приказ короля – поистине промысел Божий. Андреа уже голову сломал, гадая, как бы ему вернуться домой. И все из-за жены, Лукреции!

Она прислала письмо. Писала, что сначала переживала из-за его отъезда, но потом успокоилась. Тем более что его старый друг Франчабиджо часто заходит к ней теперь и даже собирается написать ее портрет.

Лживый рыжий Франчо! Как же – портрет… Да ему еще ни одного достоверного изображения не удалось сделать. Ясно, чего он хочет от одинокой женщины, чей муж пропадает в далекой Франции. Ясно, что и сама Лукреция в обиде: Андреа уехал в Париж на первом же году их совместной жизни. Но он не мог не поехать, ведь контракт был подписан задолго до свадьбы. Но теперь он покажет рыжему Франчо!

Сарто закрыл глаза. Королевская карета с шиком пронесла его через всю зимнюю Францию. В Италии, наверное, уже весна. Завтра, 21 февраля 1519 года, в родной Флоренции его встретит солнце.

…Год назад, в первый день весны 1518-го, тоже светило солнце. Андреа весело шагал по кривой улочке родного города. Ему повезло: удалось купить целый рулон наилучшего холста для картин. Правда, качественный холст и стоит дороговато, зато попадается редко. Андреа шагнул и застыл на ходу. Прямо ему под ноги какая-то ретивая хозяйка выплеснула ведро помоев. Ну и тесные улочки – развернуться негде!

Вдруг перед ним отворилась дверь. Высокая стройная женщина подняла глаза на Андреа и улыбнулась. Господь свидетель, все солнце отразилось в этой улыбке! Но еще миг – и незнакомка окажется в луже. Художник вздохнул и бросил свои лучшие холсты прямо на мостовую.

Уже на следующий день он узнал, что зовут ее Лукреция дель Феде. Она молодая вдова. Живет с дочкой. Покойный муж не оставил им почти ничего. А что мог предложить ей тогда 30-летний Андреа? Тоже только мечты нищеты. Ведь даже, когда они поженились и он начал писать с жены Мадонну, ткань на богатую накидку пришлось одолжить у рыжего Франчо. Зато Андреа написал Мадонну, которую даже самые ретивые ценители живописи признали превосходной. У ног Мадонны художник изобразил злых античных гарпий, которым пришлось покориться Богоматери. Завистливые языки прозвали его лучшую картину «Мадонна с гарпиями». А Андреа лишь хотел показать, что и его донна Лукреция одолеет всех злобных исчадий жизни. И вот – он оказался прав! Франциск оценил его заслуги, и теперь Андреа может устроить жене достойную жизнь.

И вот Андреа стоит на пороге нового дома, подставив лицо весеннему солнцу. Он снял десять комнат, не считая зала и большой столовой. Надо же где-то праздновать его приезд!

Пировали больше месяца. Чуть не весь город перебывал в гостях. Кто только не приходил – и Рафаэль, и Леонардо да Винчи. Ведь и они считали Андреа своим верным другом и талантливейшим живописцем. И всем хотелось услышать от самого художника, как король Франции принимал флорентийского Портняжку. Богатые ученики осадили мастерскую Андреа, решив учиться именно у него. Ну а талантливых, но бедных парнишек мастер взялся учить совершенно бесплатно. Так что его школа-боттега стала самой большой за всю историю Флоренции.

Лукреция поддерживала мужа – считала, что бедных живописцев стоит не только учить, но и кормить хорошенько. Ну а после обеда она обходила модные и ювелирные лавки, скупая наряды и драгоценности. Андреа не препятствовал, только усмехался, глядя на радующуюся жену.

Однако надо было подумать и о поручении короля Франциска. Андреа уже присмотрел картины, скульптуры, мебель. К осени надо вернуться во Францию. И вот однажды утром прозвучал извечный мужской вопрос: «Жена, а где деньги, что я получил в банке по расписке короля?» И раздался вечный женский ответ: «Откуда мне знать?» Андреа ткнул пальцем в открытый ящик: «Они лежали здесь!» Лукреция безмятежно вздохнула: «Ах, эти… Они закончились еще неделю назад. В последний раз я брала отсюда на аметистовое ожерелье. Помнишь, оно тебе понравилось?»

Андреа тяжело осел в кресло. Выходит, деньги давно кончились. И не только их собственные. Они растратили средства, которые Франциск дал на покупку картин. Это же такая сумма – за всю жизнь не заработать! А эта женщина твердит о каком-то ожерелье… Где оно, кстати? Лукреция только улыбнулась: «Я отдала его сестрице. Пусть порадуется, бедняжка. У нее же нет такого прекрасного мужа. А ты купишь мне что-нибудь еще. А нет – так и ладно. Главное, ты – со мной!»

Андреа смотрел на свою женушку. Она раздарила драгоценности родственникам. Он растратил деньги на друзей-приятелей. Теперь они снова – нищие. А она вся светится от счастья…

Из большого дома пришлось съехать. Все, за что можно выручить деньги, продали. Но этого не хватило, чтобы покрыть долг Франциску. Впрочем, разгневанный король не ждал денег, он обвинил Андреа в казнокрадстве. Богатые синьоры теперь не посещали мастерскую Сарто. Да и ученики почти все покинули его.

Правда, кое-какие заказы остались. Прекрасная, гармоничная живопись Андреа все еще прельщала монастыри. Для церкви Сан-Сальви он создал громадную «Тайную вечерю», для монастыря Святой Аннунциаты написал фрески на библейские сюжеты. Частенько приходилось искать работу по окрестностям Флоренции и по другим городам. Андреа не заламывал цену. Наоборот, часто писал себе в убыток. В деловых вопросах он мало разбирался. Тем более что начал выпивать и частенько не успевал закончить заказ к сроку. Появилась и еще одна странность…

Синьор Никола помотал головой и тихонько вздохнул: «Конечно, Андреа, я не спорю, может, твоя жена и красавица. Но я заказывал образ Мадонны для молитв. Я не могу молиться на твою жену».

Синьор ушел, насупившись. Картина осталась на столе. Андреа, весь опухший от вчерашней пьянки, только вздохнул. А как было не выпить? Он увидел Лукрецию на улице. Она шла с каким-то моложавым ухажером. Они завернули в ювелирную лавку Гирландайо. Наверное, он купил ей что-то. Ее любовник…

Андреа еще раз пьяно прослезился и погрузился в забытье. Вошедшая Лукреция с ужасом смотрела на пьяного мужа и гору полотен, прислоненных к стене. Невыкупленные заказы! Изображения Девы Марии, святой Цецилии, Анны, Елизаветы… На всех она – Лукреция. Вчера один заказчик посмеялся: может, этот Андреа ничего не умеет писать, кроме твоих портретов? А может, ты – ведьма и приворожила его кисть? Гнусное вранье! Андреа – прекрасный художник и может писать всё! Она повела обидчика в лавку Гирландайо – там на самом видном месте висит «Святое семейство». Братья Гирландайо зовут его «воистину Божественным». А они понимают толк в искусстве – они художники уже в третьем поколении!

«Андреа! – взвилась Лукреция. – Ты должен писать заказы не с меня! Возьми натурщицу! Любовницу, наконец!» Муж очнулся и сонно уставился на нее: «Только ты! Других не умею…» – «Сумеешь! – Лукреция рванулась к двери. – Я ухожу! Вернусь, когда ты перестанешь меня писать!»

Дверь захлопнулась. Дом опустел. А через пару месяцев во Флоренцию пришла чума. Лукреция знала, что именно ее Андреа боялся всю жизнь. Еще во время эпидемии 1523 года он увез жену, ее дочку и даже всех ее родственников из Флоренции. И вот через 7 лет – снова зараза…

Андреа умер в 1530 году то ли 28, то ли 29 сентября. Во время эпидемии не следили за датами. Похоронили мастера ученики. Когда спустя месяц Лукреция забрела в опустевший дом, там не было ничего – ни мебели, ни картин. Все ушло за долги. По иронии судьбы Лукреция вернулась, когда Андреа уже не сможет больше ее рисовать… С тех пор жену художника никто во Флоренции не видел. Может, она уехала, но скорее всего, ушла вслед за мужем. Наверное, побоялась, что там, в Горнем мире, Андреа не сможет рисовать, пока ее нет рядом…

В 1530 году полотна Андреа дель Сарто пошли с молотка по 50 флоринов. Спустя века, в первый год третьего тысячелетия, одну из «Мадонн» Сарто продали на аукционе «Сотби» за миллион долларов. Потомков уже не смущало, что и эта Мадонна была все той же Лукрецией, которую столь сильно ругали современники. XXI век понял, что именно Лукреция прошла с мужем путь, ведущий в бессмертие.

За все гениальное – смерть…

Те, кто думает, что стать первым, привлечь внимание – счастье, глубоко ошибаются. Особенно если вдруг первой становится женщина там, где до сих пор первенствовали только мужчины. Та, о которой пойдет речь, стала первой в мире женщиной-скульптором и тяжко поплатилась за это.

Судьбе было угодно, чтобы в 1491 году в Болонье в семье богатого и знатного горожанина родилась дочь, которую родители назвали Проперцией. И еще судьбе было угодно, чтобы эта самая Проперция воспылала страстью к… ваянию и живописи.

Если вы думаете, что это было благо, поскольку девочка с детства обладала ярким талантом, то ошибаетесь. Конечно, тогда, во времена Возрождения, человек вдруг осознал, что он истинное создание Божье и может достичь божественных высот. Вот только достигать высот полагалось мужчинам. Женщина же оставалась в привычно-предназначенном для нее мире: дом – муж – дети. По воскресеньям – посещение церкви и молебны по праздникам.

Мужчины осваивали мир, уходя в плавания, торгуя, украшая жизнь фресками, картинами и скульптурами. Мужчины приносили домой деньги, которых становилось все больше и больше. Если это, конечно, были дома уважаемых мужчин. Женщины вели хозяйство – экономно и рачительно. Это была высшая добродетель женщины. Чего же еще желать?!

Но мона Проперция возжелала заняться искусством. Конечно, аристократические девушки вполне могли нанять учителя рисования и рисовать карандашом или сангиной, в крайнем случае делать небольшие наброски природными красками. Но вот написать фреску на стене – это не женское дело. Это дурной тон – ведь придется лезть на леса, которые возведут перед стеной, чтобы достичь верха. Тем более нельзя обучаться скульптурному делу: это же невиданно для женщины – рубить мрамор, нажимать на тяжелые резцы, вгрызаясь в глубину камня.

Но мона Проперция пошла наперекор мужскому мнению. Она начала заниматься скульптурой, резьбой по камню и дереву, а также гравюрой, что тоже никак не приветствовалось, ведь при гравировании используются и острые резцы, и иглы, и вредные для здоровья составы, которыми протравляют рисунки. Ей даже удалось уговорить знаменитого гравера-художника Маркантонио Раймонди, лучшего в своей области. И мастер посчитал Проперцию талантом!

Впрочем, возможно, ничего этого не удалось бы болонской девушке, если бы не богатый отец. Он был сторонником новых веяний и вполне мог заплатить за учебу дочери звонкими золотыми не скупясь. Отец не ошибся в ее таланте: дочь достигла больших успехов за короткое время. Жаль, что время не сохранило ее гравюр. Но если вы думаете, что после этого окружающие начали восторгаться талантом девушки, вы опять ошибаетесь: успехи Проперции стали на ее пути к хорошему замужеству. Ибо женщина, занимающаяся мужским ремеслом, – угроза самим мужчинам. Недаром первый биограф Проперции, великий историк живописи Джорджо Вазари, в своей книге «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» начал статью «Жизнеописание мадонны Проперции деи Росси» со знаковых слов:

«Удивительно, что во всех доблестях и во всех видах деятельности, к которым женщины когда-либо имели желание приобщиться, прилагая к тому хотя бы некоторые усилия, они неизменно достигали наивысшей степени совершенства и стяжали себе нечто большее, чем просто известность…»

Ну как прикажете мужскому миру реагировать на такие утверждения?! Хорошо было Вазари признавать это, ведь он и сам был гением. Но простые люди отнеслись к Проперции куда строже: перед ней просто закрыли двери большинства домов. Почтенные болонцы не желали, чтобы их дочери занялись «всяческими искусствами». Однако подвергнуть Проперцию остракизму не удалось. Она была красива, умна, находчива и весела. Она играла на разных музыкальных инструментах и превосходно пела. Она сочиняла стихи и песни и, по словам Вазари, «была способна не только к делам домашним, но и к очень многим наукам, так что завидовали ей не только женщины, но и все мужчины». Словом, Проперция была истинной дочерью эпохи Возрождения: она обладала множеством талантов, подобно всем титанам того времени.

И как в сказке, красивая и талантливая, она все же сумела удачно выйти замуж. Ее супруг, мессир деи Росси, тоже был богат, принадлежал к древнему аристократическому роду и имел вес в Болонье. Правда, был намного старше супруги. Но главное, был не против того, чтобы жена занималась искусством. Больше того, он приходил в восторг от ее работ. Однажды Проперция вырезала на персиковых косточках сцены всех страстей Христовых. Тонкость работы, изящность манеры исполнения, умение выразить множество чувств героев – от спокойствия до трагизма – произвели на Росси большое впечатление. И он, расчувствовавшись, решил впредь поддерживать супругу.

В середине 1520-х годов собор Сан-Петронио в Болонье как раз решил украсить скульптурами три портала на главном фасаде. Конечно, попечители собора хотели пригласить мастеров из Флоренции, где, как известно, самые лучшие скульпторы в Италии. Но мессир Росси предложил поручить работу не каким-то приезжим скульпторам, а своей, болонской ваятельнице – его дорогой моне Проперции. Попечители пришли в замешательство. Они не хотели отказывать мессиру, ведь Росси вносил самые большие вклады в соборную казну. Но и поручить столь ответственную работу, состоящую из множества огромных скульптур, женщине было почти невозможно…

Мессир Росси нашел выход. «Пусть моя супруга выполнит мраморный портрет графа Гвидо Пепполи, отца главного попечителя собора – графа Александра! – предложил он. – И вы увидите, что она достойна получить такой масштабный заказ!» Проперция вырубила мраморный портрет Гвидо Пепполи (хвала Мадонне, он сохранился и сейчас находится в соборе Сан-Петронио в Болонье). Работа эта произвела большое впечатление на попечителей собора, и они поручили моне Проперции создание скульптур для трех порталов. Увы, большинство созданных ею работ не сохранилось, но уцелели два барельефа, созданные в 1525–1527 годах. Один – с изображением Иосифа Прекрасного, второй – с Соломоном и царицей Савской, а также рельеф с двумя ангелами. По этим работам можно судить, что Проперция действительно прекрасно владела мастерством скульптора. Но одна из этих работ раскрывает и тайну самой Проперции.

Ее муж был стар. А самой ей было чуть за тридцать. Всю жизнь она работала, мечтала достичь успеха. И вот ее мечта сбылась – она создает творения для главного городского собора. Что еще ей желать? Оказалось – есть что. Она многого достигла в жизни, но не узнала любви…

Прекрасный юноша, Антон Галеаццо ди Наполеоне Мальвазиа, с темно-оливковыми очами, вьющимися черными волосами и сильными руками, посетил однажды соборную балюстраду, на которой Проперция установила очередной, только что выполненный рельеф. «О Мадонна, я не видел ничего более прекрасного!» – взволнованно прошептал юноша. О чем он говорил?.. Проперции показалось, не только о рельефе. Разве не шептали ей мужчины, что она прекрасна?..

Антон пришел снова и снова. Стал сопровождать Проперцию в ее прогулках по соборной внутренней площади, где не гуляли посторонние, а правая сторона двора вообще была закрыта деревянной решеткой, ибо там белела беседка, куда могли войти только посвященные. И однажды, войдя в это священное место, Проперция протянула руки к юноше. Но тот лишь улыбнулся: «Мона Проперция, я восхищен вашим искусством, но…»

Бедная мона не знала куда деваться. Сколько раз она сама вот так криво улыбалась, заслышав очередной комплимент. Но сердце ее было холодно. Как сейчас сердце этого юноши. Проперция выскочила из беседки, закрыв лицо. И только дома пришла в себя. Нет, не все ведь еще потеряно! Антон же сказал, что восхищен ее работами. Что ж, она создаст барельеф с сюжетом об Иосифе. Известно же из Библии, что жена домоуправителя фараона влюбилась в прекрасного юношу Иосифа, а тот, как и Антон, не ответил ей взаимностью. И тогда женщина, отчаявшись склонить его своими мольбами, просто сорвала с него одежды. Это будет сцена страсти. И если робкая Проперция не может объясниться своему возлюбленному в любви, пусть искусство сделает это за нее.

Увы, красавец болонец не понял послания ваятельницы. Но поняла вся Болонья. Недаром Вазари написал в своей книге: «Работа эта была всеми признана прекраснейшей, ей же (Проперции) доставила большое удовлетворение, словно она этой фигурой из Ветхого Завета хотя бы частично облегчила свою столь жгучую страсть». Правда, Вазари писал свою книгу уже четверть века спустя после произошедших событий. А в жизни ваятельницы все происходило не столь благостно. Болонцы зло шептались за ее спиной – радовались ее разбитому сердцу. Скульптор и живописец Амико Аспертини обвинил Проперцию в неумелости. Правда, и сам Амико, известный своей неуемной завистью к любому удачному творению, никакими удачами не блистал. Но зато он побывал и во Флоренции, и в Риме, и в других городах, а значит, видел много выдающихся работ. «Но я нигде не видел, чтобы женщина занималась ваянием! Она же позорит Болонью!» – кричал он. Прислушавшись к его наветам, попечители собора заплатили Проперции самую ничтожную сумму. Еще бы! Ведь в это время умер ее супруг, единственная надежда и опора в жизни.

Ваятельница еще пыталась закончить работу. Создала двух ангелов. Они и сейчас стоят в соборе Сан-Петронио.

Однако вскоре людская молва уже заставила ее перестать заниматься скульптурой. Она решила перейти к гравюре. Но ее работы перестали покупать. Воистину нет пророка в своем отечестве! Однако о возвышенном и благородном таланте Проперции прослышал сам папа римский Климент VII. Он пожелал вызвать первую в мире женщину-скульптора в Рим. Увы, его вызов опоздал – мона Проперция деи Росси скончалась в 1530 году, не дожив до 40 лет. Как заметили современники, «ее сгубили несчастная любовь и непризнание сограждан». Впрочем, у кого из великих было это самое признание? Почти ни у кого. Современники, как обычно, жили по поговорке: за все хорошее – смерть. Тем более – за все гениальное…

«Мы можем погибнуть, но не можем проиграть…»

Она была первой в мире женщиной-богословом, монахиней, не побоявшейся реформировать свой орден. Еще она стала первой испанской писательницей и ясновидящей, записавшей свои видения. Но жизнь первых всегда жестока…

Лето 1555 года выдалось в Кастилии воистину «сладостным». Именно так величали в Испании месяцы, когда цвели розы. А в то лето розы заполонили весь городок Авилу, включая садовые дорожки монастыря Благовещения. Сестра Тереза, скромно ступая по гравию, не могла оторвать взгляда от благоуханных кустов. Как прекрасно устроен мир! И вдруг словно копье вонзилось в сердце монахини. Свет померк. Тереза упала на дорожку и УВИДЕЛА…

Горящие церкви. Разграбленные монастыри. Люди с копьями и вилами идут друг на друга. Лица перекошены. Кругом злоба. Ненависть…

Тереза очнулась в ужасе. В ушах все еще стоял яростный вопль: «Постоим за Бога нашего!» Кричали с обеих сторон. Но ведь на всех были христианские кресты… Выходит, брат шел на брата?! Нет, такого просто не могло быть. Тереза с трудом поднялась. Видения даются ей все тяжелее. Она уже не молода – ей 40 лет.

Она родилась в знатной и богатой семье дона Алонсо Санчеса де Сапеды. Это случилось 28 марта 1515 года. Уже с детских лет она мечтала о Боге, Добре и Справедливости. В 6 лет научилась читать и, прочтя книгу о святых мучениках, вместе с братом отправилась в мавританские земли – проповедовать христианское учение. «Это трудно, но мы соберемся с духом!» – заявила она. Впрочем, далеко уйти не удалось. Родственники быстро отыскали беглецов. Им тогда сильно попало, но Тереза записала потом: «В моей душе с самого раннего детства запечатлелся путь истины».

^{П. Рубенс. Святая Тереза Авильская. 1675}

Но путь всегда труден. К 20 годам Тереза стала красавицей. Она обожала наряжаться, пользоваться духами и косметикой, играть в шахматы или скакать по округе Авилы, окруженная многочисленными поклонниками. Но однажды отец объявил, что нашел дочери богатого мужа. Деньги, как известно, к деньгам, но как быть со стремлением сердца?..

А оно желало не старого тирана-мужа, а гармонии и доброты. Только где их взять, Тереза не знала. Но верила, что об этом знают в святом монастыре. И ранним утром 2 ноября 1535 года 20-летняя девушка тайно сбежала из родного дома в монастырь Благовещения. Это далось нелегко: Тереза любила семью. Но жить во лжи и ненависти к мужу она не могла. Так что снова пришлось собраться с духом.

Монастырь встретил ее приветливо. Тереза приняла постриг и новое имя – Тереза де Джезус (Тереза Иисусова). Но душу ее обуревали страсти: не потому ли она заболела нервной горячкой, начался паралич? Ее даже сочли умирающей, но пламенная душа победила хрупкое тело, заставив его выздороветь. А потом случилось и вовсе неожиданное. Тереза взглянула на статую Христа и вдруг ясно увидела, что раны на его теле действительно кровоточат. И это было так больно, что Тереза упала в обморок. Когда же очнулась, поняла, что может видеть Христа и его ангелов, говорить с ними.

А однажды на молитве она вдруг ощутила невероятную легкость во всем теле и… воспарила над полом часовни. Монахини, молящиеся рядом, в страхе кинулись врассыпную. Потом, правда, духовник объяснил пастве, что воспарение – святой знак. Правда, никто никогда не видывал подобного, но если усердно молиться, то с верой возможно и такое. Позже Тереза написала: «Вознесение приходит как удар, неожиданный и резкий. И прежде чем ты соберешься с мыслями, тебе кажется, будто облако уносит тебя в небеса… Я вполне осознавала себя, чтобы видеть, что я нахожусь в воздухе… потом я ощущала необыкновенную легкость во всем теле, словно я совсем невесомая». Когда о чуде Терезы сообщили церковному начальству, оно не поверило. Но двести монахинь монастыря Благовещения подтвердили, что это – чистая правда. Когда Тереза, истово молясь, впадала в транс, она могла подняться на метр и парить минут сорок, пока длится молитва.

Но вход в мистический транс, изменение сознания давались не просто. Приходилось концентрироваться, выбрасывая из головы все назойливые мысли. От этого возникала сильная боль, словно ангел пронзал Терезу копьем. Но потом боль проходила, и наступало блаженство, экстаз, во время которого Тереза могла говорить с небесными Учителями. Вот и сейчас Терезе просто необходим ответ: что за страшные картины привиделись ей в монастырском розарии?

Но ответ пришел не от ангелов, а от матери настоятельницы. Оказалось, в монастырь прибыло послание от самого короля Испании Филиппа II. Монарх ездил на Тридентский Вселенский собор церкви, открывшийся в Тренто еще в 1545 году, но все еще продолжающий свою работу. Кардинал Лотарингский рассказал собору об ужасах религиозных войн, охвативших Францию. И вот теперь Филипп II призывал все монастыри молиться за единство Церкви.

Господи Боже, люди не поделили тебя! Тереза молилась на холодных плитах Нижней часовни. Сколько же ужасов совершается «во святое имя»! Тереза вспомнила, как радовалась, когда ее братья отправились в Америку, чтобы проповедовать христианскую веру индейцам-язычникам. Увы, оба брата погибли. Но Тереза, собрав волю в кулак, сказала себе: они проповедовали Добро и Справедливость.

Но на одной из молитв Тереза снова впала в транс. И что же она увидела?! Она летела над землей. Люди со смуглой кожей пытались прятаться в лесах, но конкистадоры-испанцы ловили их и тащили к… огромному кресту. Индейцы (а Тереза с ужасом поняла, что это они!) не желали принимать чуждую веру. И тогда их калечили, четвертовали, убивали. Неужели во имя Добра и Справедливости?..

Такому видению Тереза поверить не могла. Но вскоре в монастырь прибыл отец Мальдонадо. Он лично побывал в Америке, дабы принести индейцам слово истины. Вернулся же в ужасе от творившегося. Кошмар, увиденный Терезой, оказался правдой. Она видела настоящую суть. Она была ясновидящей.

Вот и теперь она ясно увидела, что следует реформировать католическую церковь, погрязшую в пороках. Начать с себя – показать пример. Надо создать обитель, которая не утопала бы в роскоши, была маленькой – например, на двенадцать насельниц (по числу апостолов), тогда в ней не будет ссор, зависти, стремления возвыситься. Двенадцать сестер-кармелиток станут помогать людям. Все, что у них есть, они отдадут на общественные нужды, сами могут ходить хоть в рубище на босу ногу. Тереза сможет найти единомышленников, ведь ее давно почитают как наставницу, называют Терезой Авильской и приезжают за советом со всей страны.

Но все прошло не столь гладко. Сколько порогов церковных властей обила монахиня, доказывая свою правоту! И только в 1562 году в Авиле появился первый монастырь «босоногих кармелиток», а мать Тереза стала его настоятельницей.

В стенах своей обители она взялась за перо. Написала правду о своей жизни («Моя жизнь»), о мистических видениях и озарениях («Совершенный путь» и «Книга оснований»). В 1577 году она закончила свой главный труд – «Внутренний замок». Именно так она видела душу: огромный замок с множеством комнат, в глубине которого Бог. В течение своей жизни человек переходит из одной комнаты в другую, приближаясь к Богу. Однако находятся и заблудившиеся в темных коридорах, и даже не желающие выходить на свет истины…

Странные книги, странные видения, странный устав монастыря… Да и Бог ли является этой женщине? Разобраться во всем взялась церковная инквизиция. Теперь каждую новую обитель (а их стало шестнадцать) Терезе приходилось открывать с огромным трудом. Она ездила по стране, пытаясь отыскать места для новых обителей, но теперь ее встречали крайне враждебно. В августе 1582 года из одного монастыря ее просто выставили, не дав даже еды. Наутро в пути ей стало плохо. В монастырь города Альба де Тормес Тереза приехала уже больной. 4 октября Тереза Санчес Сепеда д?Авила-и-Аумада, известная уже по всей Европе как Тереза Авильская, скончалась. Перед смертью она прошептала: «Час борьбы со злом настает всегда. Мы можем погибнуть, но не можем проиграть…» Потом она улыбнулась и заговорила с Тем, Кто всегда жил в центре ее Внутреннего замка. А монахини увидели чудо: засохший куст роз, стоявший под окном, покрылся белыми благоухающими цветами.

P. S. Ровно через 40 лет, в 1622 году, католическая церковь, преследовавшая некогда Терезу Авильскую, канонизировала ее. Ее даже назвали святой покровительницей Испании.

Самая счастливая

Она появилась в королевской резиденции в Тауэре в начале мая 1533 года. Через несколько дней состоялась ее свадьба с королем Англии Генрихом VIII, и фрейлина Анна Болейн (ок. 1507–1536) стала королевой.

Брак был по большой любви. Однако от своей фамилии Болейн Анна не отказалась. Больше того – по всему замку на балдахинах и портьерах, скатертях и полотенцах Анна приказала вышить свою монограмму – латинскую букву «В» и личный девиз – «Самая счастливая». Казалось, жизнь пройдет в радости, ведь чувства прошли проверку временем. Король влюбился в миленькую фрейлину еще в 1526 году, когда ему было уже 34 года, а ей всего 19 лет. Семь лет они ждали. Все было против их брака. И первая жена Генриха – Екатерина Арагонская, на которой он был женат вот уже больше 20 лет. И папа римский, отказавшийся дать королю разрешение на развод. И придворные, строившие козни. И простой народ, любивший Екатерину и потому возненавидевший Анну.

^{Неизвестный художник. Портрет Анны Болейн. Ок. 1533–1536}

Какое дело было всем им до того, что Анна была доброжелательна, воспитанна и образованна, играла на музыкальных инструментах и говорила на многих языках? Ее, прожившую несколько лет во Франции, толпа мгновенно окрестила «французской шлюхой». Но впрочем, и королю Генриху какое дело было до всех? Эгоистичный, вспыльчивый и жестокий, он считал, что мир существует исключительно ради его удовольствий. И если он решил взять вторую жену – юную красавицу, папа римский просто обязан развести его с первой – старой и надоевшей. К тому же от новой жены Генрих уже ожидал наследника – и тот должен был родиться в законном браке. Словом, Генрих не мог ждать и потому решил, что если Рим не даст развода, то он, Генрих Английский, обойдется и без него. В конце концов, его сможет развести и архиепископ Кентерберийский, всегда имеющийся под рукой. А папа пусть вообще потеряет власть над Англией!

Ну, может ли хоть одна самая раскрасавица похвастаться тем, что из-за любви к ней король повелел всей стране сменить вероисповедание?! А Анна Болейн может. Ведь именно из-за любви к ней Генрих VIII отринул католицизм и провозгласил независимую от Рима англиканскую церковь и сам же стал во главе ее.

Правда, вместе с этим указом по стране прокатился кровавый террор. Монастыри, не пожелавшие подчиниться новому порядку, выселялись с насиженных мест. Священники, не решившиеся расстаться с католицизмом и перейти в англиканскую веру, подверглись гонениям, пыткам и даже казням. Однако у них нашлись и сторонники: владельцы по местий и замков начали прятать их. Отсюда пошла традиция устраивать в домах потайную «комнату священника». Именно там опальные католики пережидали облавы. Словом, страна погрузилась в хаос и вражду. Неудивительно, что англичане возненавидели Анну Болейн, причем все и дружно. Аристократы – за то, что малородовитое, но обширное семейство Болейн в одночасье сумело отодвинуть от трона прежних фаворитов. Торговый люд – за то, что монарх повысил налоги и отчисления в быстро опустошающуюся казну. Но сильнее всего Болейн возненавидел простой народ. Горожане вообще прозвали ее «черной ведьмой». Во-первых, у бедняжки Анны черные жгучие глаза, а на пальце правой руки два ногтя – а это, ясно, метка ведьмы. Во-вторых, Болейн умела «варить травы», уверяя, что они помогают от болезней. Но почему тогда летом 1528 года в Лондоне начался страшный мор? Ясно же, что его устроила проклятая Болейн. В-третьих, новая королева всегда носила закрытые платья. Выходит, ей есть что скрывать. И горожане зашептались: на теле у ведьмы черные родинки, а под шеей – уродливый жировик. А это уж точно признак колдовской силы.

Но как же Генрих, ценитель дамских красот, влюбился в такое чучело? Очень просто! – объясняла народная молва: ведьма Анна опоила короля.

Впрочем, все молчали, пока Анну оберегала любовь монарха. Но когда 7 сентября 1533 года Болейн вместо ожидаемого наследника престола родила девочку, разразился первый скандал. Да и сам жестокосердный Генрих начал охладевать к бывшей пассии. Любвеобильного монарха теперь часто видели то с одной, то с другой фрейлиной.

Однако упрекать Генриха трудно. Он оказался в безвыходном положении: ему же был нужен наследник, а обе жены родили только дочек: первая, Екатерина Арагонская, – дочь Марию, теперь вот и проклятая Болейн – девчонку Елизавету.

В решениях Генрих не медлил: не справившейся с делом престолонаследия Болейн больше не место в королевской опочивальне. С ней нужно развестись, как некогда с Екатериной. Но гордая Анна не стала тихо выслушивать приказ властелина. Она закатила скандал, в сердцах пообещала, что расскажет кое-какие секреты короля своим французским родственникам. Да и немецкие родственники у нее имелись. Слишком много понимающая о себе Анна просто представить не могла, что Генрих, клявшийся в страстной любви десять лет, вдруг выкинет ее из жизни, как надоевшую игрушку. Мысль о том, что король сможет пойти на убийство некогда любимой женушки, Анне и в голову не приходила.

Однако Генрих был скор на руку. Подвластная ему следственная комиссия из двадцати пэров Англии признала бывшую королеву виновной, постановила казнить ее, обвинив во всех возможных грехах, включая измену мужу и колдовство. Вспомнился случай, как в начале мая 1536 года на рыцарском турнире Анна Болейн, сидевшая в своей ложе, уронила платок. И придворный обольститель, красавец сэр Норрис, был столь неблагоразумен, что поднял его на глазах у Генриха. Потом вспомнили, что придворный музыкант Смиттон, игравший для Анны на флейте, три раза заходил в ее покои. А что он там делал? Ясно же, удовлетворял постыдную страсть королевы. Среди окружения Болейн начались аресты и пытки. Можно только представить, в чем признавались ее несчастные родственники и придворные…

И вот снова Анна Болейн, как некогда перед замужеством, оказалась в Тауэре. Там на полотенцах и скатертях все еще красовался ее знаменитый вензель и девиз: «Самая счастливая». Только теперь Анна сидела не в парадном зале, а в сырой камере смертников. Какие полотенца и скатерти – там не было даже матраса на деревянной скамье! Но и тогда Анна не пала духом, только высокомерно взирала на прислужников, ведь происходящее казалось ей то ли сном, то ли игрой. Она даже приказала принести в камеру колоду, на которой осужденным обычно отрубали голову, и долго и тщательно примерялась, как ей лучше положить свою красивую головку, чтобы распущенные волосы красиво легли. Она искренне верила, что казнь не состоится – Генрих просто попугает возлюбленную и простит. Ведь он обещал, что его любовь сделает ее самой счастливой…

Прекрасным солнечным днем 19 мая 1536 года Анна бесстрашно вышла на площадку казни и положила голову на колоду. Ее прекрасные волосы разлились черной рекой. Увы, ожидаемого прощения не последовало. Генрих вообще не явился к месту казни – был занят ухаживанием за новой пассией. И вот тогда, поняв, что казнь неминуема, Анна Болейн в ярости закричала: «Я умру, но моя дочь станет великой! Ты же, Генрих, будешь чудовищем!»

Король, правда, не слышал ничего этого. Он ждал известия о свершении казни на лодке посреди Темзы. Рядом с ним в венке из цветов восседала фрейлина Джейн Сеймур. Тихо улыбаясь, она поглаживала свой живот. Джейн ждала ребенка и была уверена, что ради этого стоит казнить презренную Болейн. Услышав оповещающий залп, Генрих притопнул ногой и воскликнул: «Дело сделано! Будем веселиться!» Наутро он обвенчался с новой королевой – Джейн Сеймур.

P. S. Генрих VIII дождался наследника – принца Эдуарда, которого родила Джейн Сеймур. Правда, сама она не задержалась на этом свете – жестокий король и не подумал позвать к умирающей роженице врачей. В октябре 1537 года Джейн Сеймур скончалась. Сын же ее всю жизнь болел, да и прожил недолго – всего 16 лет.

А вот дочь Анны Болейн, Елизавета, взойдя на престол в 1558 году, стала величайшей властительницей, которая вывела свое королевство на первое место в мире.

Досточтимая сестра короля

После смерти трех жен Генриха VIII никто из европейских монархов не стремился отсылать своих дочерей в Англию. Но и на тирана нашлась управа в лице женушки, которая не только осталась жива-невредима, но еще и сумела получить от сумасбродного тирана и почести, и титулы, и богатства. О ком речь? Да о четвертой жене Генриха VIII – тихой, но вполне предприимчивой немочке – принцессе Анне Клеве, которую в России принято именовать Анной Клевской.

Молодой герцог Вильгельм Клеве лихорадочно вцепился в поручень парадной лестницы. Да он чуть не упал – подгнившая ступенька провалилась прямо под ногой. О времена! Когда-то дворец герцогов Клевских в Дюссельдорфе был образцом роскоши и величия. Но когда это было? Почти век назад. А ныне вот лестница проваливается, крыша течет, а по залам бродит ветер.

Молодой герцог стиснул зубы, чтобы не застонать. Как еще прикажете вести себя, если приближается Рождество 1538 года, а он не может даже пригласить гостей?! Да он сам с сестрами питается впроголодь! И ведь есть же где-то принцы и короли, бросающие деньги на ветер. Вот летом из Англии от Генриха VIII приезжал живописец Гольбейн, чтобы написать портреты двух сестер Вильгельма. Бедный герцог чуть в обморок не грохнулся, когда узнал, сколько денег отваливает король Англии художнику за каждый портрет. Немудрено, что живописец так старается, – вон как приукрасил сестричек Клеве, старшую, Анну, так вообще изобразил писаной красавицей. «Кто понравится королю Генриху, – сказал Гольбейн, – ту он и возьмет в жены!»

^{Г. Гольбейн Младший. Портрет Анны Клевской. 1539}

«Повезет кому-то!» – хмыкнул тогда Вильгельм. И вот теперь он, перепрыгивая через подгнившие ступени, бежит по лестнице, чтобы поскорее прочесть секретное послание, пришедшее из самого Лондона. Что там? Нож для разрезания бумаг запрыгал в руке дюссельдорфского герцога – на послании темнела малая королевская печать. Содержание же изумило еще больше: король Англии желает просить руки Анны Клевской, если он, Вильгельм, не возражает. Да чего же тут возражать?! Конечно, Генриху уже к пятидесяти, и говорят, он, как Синяя Борода, убивает своих жен. Но за невесту предлагается такая огромная сумма отступного, что и никакой сестрицы не жалко. Вильгельм присвистнул – на такие средства он безбедно проживет всю жизнь!

Словом, Анна отправилась в Англию. Путешествие не близкое, особенно под зиму. Дороги Германии и Франции развезло от обильных дождей. Море на Ла-Манше штормило. Когда корабль наконец добрался до английской земли, пошел снег с дождем. Анна мучилась. Ей не терпелось увидеть будущего мужа. Какой прекрасный человек – взял девушку без приданого. У Анны и платьев-то всего четыре, и все коричневые. Как говорила ее любезная мамуся, самого немаркого цвета. Немудрено, что расфуфыренные королевские фрейлины, приехавшие встречать будущую королеву, фыркали за спиной бедной Анны. Зато придворные кавалеры отнеслись к ней благосклонно, превознося ее скромность и молчаливость. А что остается Анне, если она почти не понимает по-английски? Только скромно опускать глаза и застенчиво улыбаться. Хорошо, хоть старый лорд-адмирал Саутгемптон, встретивший будущую королеву в Кале, научил ее играть в карты. А то можно было бы умереть в дороге от скуки.

Тучный Генрих VIII выслушивал лордов, тяжело дыша. У него болела нога, вены вздулись и дергали, а тут еще неприятности. Немецкая невеста наконец-то пересекла Ла-Манш, но снова застряла в дороге из-за дождей. Сколько же можно ждать? И Генрих не выдержал. В первый же день нового, 1540 года он втайне от двора понесся в Рочестер навстречу невесте.

Анна стояла у окна во дворце епископа в Рочестере. Вся ее свита разбежалась, как только оказалась под теплой крышей. Про Анну вообще забыли. Она теребила мягкую штору из переливающегося золотом бархата. Да, Англия – богатая страна! Здесь можно позволить себе шить шторы из таких богатых материй. А сколько нарядных платьев можно из нее сделать! Что-что, а уж шить-то Анна умеет!

Резкий шум возник за спиной. Вбежавший мужчина в темном муаровом костюме крикнул: «Король приехал!» Анна ахнула и, рванув с размаху бархатную штору, завернулась в нее – не встречать же августейшую особу в немарком мамусином платье? И тут в залу ворвался грузный джентльмен в летах, весь грязный с дороги: «Где моя возлюбленная невеста?» Анна поняла фразу – выходит, это и есть ее король. И она радостно кинулась к Генриху: «Я – Анна!» Но вдруг девушка споткнулась и совершенно неграциозно плюхнулась на пол. Генрих отпрыгнул как ужаленный и, развернувшись, вылетел вон.

На обеде король хмурился. Говорил резко, обращаясь не к самой Анне, а к переводчику. Но Анна завороженно смотрела на Генриха и старалась подражать ему во всем. Генрих положил полную тарелку еды – Анна сделала то же. Генрих схватил баранью ногу – Анна, обжигаясь, тоже. Генрих подозвал слугу с вином. Анна сделала тот же знак тому же слуге. И не поняла, почему все за столом так уставились на нее.

После обеда король придирчиво осмотрел невесту со всех сторон, удивляясь, куда делось все, что эта жадная немецкая дурочка положила себе в тарелку. Если она так хорошо ест, почему такая тощая? Он – мужчина больших размеров, и жена ему нужна соответственная. Правда, у женщин бывают и другие достоинства. «Вы умеете петь или танцевать, мадам?» – осведомился он. Анна обескураженно захлопала ресницами. Мамуся говорила, что песни горланят только продажные женщины. Наверное, Генрих хочет проверить нравственность невесты. Анна решительно затрясла головой: нет!

«Но что же вы умеете?» – недоуменно спросил Генрих. Анна задумалась, с трудом переводя вопрос. Конечно, она умеет шить, вязать и даже заполнять конторские книги. Но надо назвать что-то приличное, достойное королевы. Анна вспомнила об уроках адмирала Саутгемптона. «Анна уметь играть карты, – с достоинством произнесла она и уточнила: – Играть – «Дурак».

Генрих вылетел как ошпаренный. Вернувшись в Лондон, кинулся с кулаками на своего премьер-министра: «Где ты высватал это чучело? Она назвала меня дураком. Немедленно отправь ее назад!»

Премьер-министр поднялся, поправляя порванный рукав: «Это невозможно, ваше величество! Если вы разорвете брачный договор, император Карл V объявит Англии войну. Ведь Анна Клевская – его родственница!»

Бракосочетание состоялось в королевском дворце Гринвича 6 января 1540 года. Король был хоть и хмур, но спокоен. У входа в часовню он сказал воистину королевскую речь: «Милорды! Если бы не требования мира и моего государства, я бы никогда не пошел на то, на что иду сегодня!»

Картина, представшая перед королем в часовне, несколько примирила его с происходящим. Анна предстала перед алтарем в только что сшитом нарядном платье с распущенными длинными волосами. Но главное, Анна стала понимать, что ей говорят. Недаром всю дорогу она зубрила английские слова. Король повеселел. Праздничный обед еще больше вселил ему надежду на то, что он сумеет взлелеять любовь в своем сердце. Именно так, смачно рыгнув после жирного фазана, он и сообщил придворным. О невесте никто и не вспомнил.

Анна сама добралась до королевской опочивальни. По пути она попыталась разыскать старшую фрейлину – леди Браун, особу пожилую и умудренную. У Анны был один наболевший вопрос. Ведь когда она в спешке собиралась в Англию, то спросила у брата, что будет в брачную ночь? Герцог хмыкнул и сказал: «Он возьмет тебя, и… вы вместе вознесетесь в райские кущи». Теперь Анна и хотела узнать – что за кущи такие?

Но леди Браун Анна не нашла, а обсуждать такую деликатную тему с кем-либо из фрейлин-ровесниц не решилась. И потому сидела в королевских покоях, ожидая мужа. Ну а пока решила заняться туалетом. Уж она-то знала, что не красавица. Но и у нее есть предмет гордости – волосы. Каждый день перед сном Анна втирала в них яичный желток, как учила мамуся. Вот и теперь Анна достала корзиночку – там оставалось последнее яйцо. Торопясь, как бы Генрих не застал ее за этим занятием, Анна разломила скорлупу прямо над головой. О боже, яйцо оказалось тухлым!

Анна лихорадочно соскребала с волос вонючую жижу. Найдя кувшин воды, попыталась отмыться. Но ничего не выходило. И тогда, нахлобучив на мокрые зловонные пряди чепчик, девушка туго завязала его под подбородком. Ввалившийся полупьяный Генрих нашел ее с головой под одеялом. Он потянул одеяло, но пошел такой запах! Словом, Генрих отпрянул на свою половину кровати. В конце концов он только и смог взять ее за руку и сказать: «Спокойной ночи, дорогая!» Но Анне хватило и такой незамысловатой ласки. Ей приснилась лужайка в цветах – истинно райские кущи.

На другой день, вызвав премьер-министра, Генрих заявил: «Отошли девицу обратно! Я не смогу полюбить ее!» Но премьер-министр был непреклонен: «Вы должны! Ваш сын, принц Эдуард, слаб и вечно болеет. Англии необходим достойный наследник!»

Теперь ежедневно король давал себе слово исполнить супружеский долг. Но каждую ночь, опять подержав Анну за руку, никак не мог перейти к решительным действиям. Лорды хохотали, обсуждая королевский казус. Одна Анна ничего не подозревала. Но однажды ее подстерегли три фрейлины и впрямую спросили, довольна ли она любовью короля? «О да! – восторженно залепетала Анна. – Ведь когда он ложится в постель, он берет меня за руку и говорит: дорогая!» Фрейлины многозначительно переглянулись, фыркнули и удалились. Вот тут-то Анна и начала подозревать, что с ее райскими кущами что-то неладно.

На другой день она поговорила с умудренной годами леди Браун. И, поняв, что к чему, начала предпринимать отчаянные попытки. То, подкараулив короля в укромном уголке, раскрывала объятия. То, разбудив монарха посреди ночи, представала с распущенными волосами. Но это не действовало! Генрих, слывший великим бабником и храбрым воякой, трусовато кидался прочь от собственной жены.

Однажды утром Анну посетили члены Тайного совета. Они объяснили королеве, что Англии нужен наследник, и потому она должна дать Генриху развод. Лорды вышли, а Анна упала в обморок.

Очнувшись, она первым делом вспомнила страшные разговоры. При дворе шептались, что Генрих отправил на тот свет всех трех предыдущих жен. Вторую – Анну Болейн – даже казнил. Та отказалась дать ему развод. Дурочка! Разве можно перечить королю? Анна вздохнула поглубже, приходя в себя. Как говорила мамуся-герцогиня: «Если что-то не так, надо просчитать все заново и переделать к взаимной выгоде. Нужно только немного хитрости!»

На следующий день королева Анна пригласила членов Тайного совета, присела во вполне приличном реверансе и протянула свои записи. Там говорилось, что королева покорнейше соглашается на развод, но просит мужа учесть, что остается без средств и со стыдом думает, что скажут ее почтенные родственники. Кроме того, Анна хочет, чтобы весь мир знал, какой Генрих добрый и щедрый король. Разве не так?

В июле 1540 года собрание духовенства Кентербери и Йорка признало брак Генриха VIII и Анны Клевской недействительным. Король и Анна стояли на ступеньках церкви. Генрих удивленно смотрел на свою теперь уже бывшую жену. Она была в новом голубом платье, расшитом жемчугом, и опять с распущенными волосами. В лучах солнца пряди отливали золотом. Король перевел взгляд на свою новую фаворитку – 19-летнюю Кэтрин Говард. Внезапно эта девчонка показалась ему вертлявой дурочкой в сравнении со спокойной, степенной Анной, которая улыбалась, будто ничего не произошло.

А что, собственно, произошло? Как написал Анне братец Вильгельм, могло случиться кое-что и похуже. Конечно, теперь Анна – не королева, но зато как умилился ее покорности Генрих! На радостях даже оставил за ней королевские привилегии, назвав «досточтимой сестрой короля». К тому же по его милости Анна теперь владелица богатых замков и пенсии в 4 тысячи фунтов в год. Это Анна-то, которой мамуся и братец давали от силы пару талеров в месяц. И главное – она теперь свободна. От всех – и от Генриха, и от братца, и от мамуси!

На Рождество 1540 года Анна Клевская, обосновавшаяся в собственном поместье, получила воз рождественских подарков от короля и письмо от братца Вильгельма: «Немедленно продай поместья, перешли деньги в Дюссельдорф на мое имя и возвращайся сама». Анна усмехнулась и сложила письмо. В конце концов оказалось, что умной женщине вполне по силам сладить с любым тираном. А вот ненасытные родственнички вряд ли угомонятся. Так что уж лучше остаться в Англии – от них подальше.

Так она и сделала. Счастливо провела на Туманном Альбионе еще 17 лет, скончалась в 1557 году, надолго пережив бывшего сумасбродного муженька-братца. Мужчин же к себе не подпускала – ни женишков, ни любовников. Зато сестринские привилегии сохранила на всю жизнь.

Королева-девственница

Странное прозвание для царственной особы. Но именно так называли Елизавету I Английскую, правившую Англией 45 лет – рекордный срок! Впрочем, прозвание становится закономерным, если вспомнить, что эта «долгоправительница» родилась 7 сентября 1533 года в семье Тюдоров – деспотичного Генриха VIII и несчастной Анны Болейн, которую жестокий супруг казнил якобы за измену королю и престолу. Ясно, что после трагического опыта матери Елизавета на всю жизнь поняла: увлекаться мужчинами – одно, но выходить замуж, попадая в полную зависимость от мужа, – совсем иное дело.

Не доказано, была английская монархиня действительно девственницей, ведь эта Елизавета отличалась любвеобильным сердцем, но последствия ужасной материнской судьбы «великая Бетт из рода Болейн» ощущала практически всю жизнь. После казни матери сумасброд отец объявил крошку Елизавету незаконнорожденной. Девочку отправили в опалу в поместье Хетфилд. Никто о ее правильных манерах и придворном лоске не заботился, но умненькая девочка сама нашла себе занятие – с головой окунулась в учебу. Вот откуда ее блестящие знания, способности к изучению всех современных ей наук, разговор на четырех европейских языках. Да она вполне могла бы стать великим ученым! К одиннадцати годам девочка-уникум начала постигать философию – от Платона до Томаса Мора, а став королевой, общалась без переводчиков с иностранными послами.

^{Н. Хиллиард. Портрет королевы Англии Елизаветы I. 1585}

Ее же непредсказуемый папаша, осознав наконец, что дни его подходят к концу, а достойного наследника он так и не нажил, вернул Елизавете права престолонаследия, правда поставив ее в завещании на последнее место.

27 января 1547 года беспутного Генриха не стало. На трон взошел младший брат Елизаветы – Эдуард VI, и советники юного монарха постарались избавиться от его сестры. 14-летнюю девочку решено было выдать замуж за лорда Сеймура. Но проницательная Елизавета сумела сослаться на младость и уклониться от замужества. Тогда ее обвинили чуть не в государственной измене. Видит Бог, она была невиновна! И наверное, Бог все же это увидел, потому что прибрал болезненного и мнительного Эдуарда. Но на трон вступила старшая сестра Мария – и стало совсем невыносимо. «Кровавая Мэри» решила вернуть Англию в лоно католической церкви и начала многомасштабные гонения на англиканских священников, пытки, казни. Решено было и Елизавету обратить в католическую веру. Но девушка стала упорствовать, и Мария сослала ее в деревню. Что ж, Елизавете было не привыкать – она просто снова взялась за книги.

Но началось восстание протестантов под предводительством Томаса Уайта, подозрительная Мария сочла, что Елизавета общается с восставшими. В январе 1554 года 21-летняя девушка оказалась в Тауэре. Два месяца сестрица запугивала Елизавету, заставляя перейти в католичество. Ничего не добившись, принялась подыскивать строптивице мужа. Неизвестно, чем кончилось бы это противостояние, но в ноябре 1555 года Бог освободил Англию от «Кровавой Мэри».

Елизавета поспешила в столицу, и по всему пути следования ее встречали с искренней радостью – страна мечтала отдохнуть от зверств, хоть немного пожить в покое. Мудрая Елизавета постаралась предоставить ей это. Молодая королева быстро освоилась в придворных интригах – она сумела разделить противоположные партии и властвовать над всеми, договориться о том, что возможно, и добиться невозможного путем подкупа, шантажа и прямых угроз. Раз ей пришлось стать политиком – она стала жесткой и даже жестокой правительницей. Правда, католики так и не признали ее легитимности, постоянно устраивая заговоры в пользу ее двоюродной сестры католички Марии Стюарт. Но это только в романтической литературе Мария представала в образе несчастной жертвы. На самом деле это была довольно алчная правительница, тоже не брезговавшая никакими средствами. Словом, сестрицы друг друга стоили. Немудрено, что проиграла та, у которой раньше сдали нервы. О несчастливой судьбе Марии Стюарт знает каждый – она была казнена своей безжалостной сестрой. Но мало кто знает, что Елизавета сколь могла тянула с казнью, надеясь тайно спровадить соперницу на континент. И только когда та, поклявшаяся уже в верности Елизавете, нарушила клятву и ввязалась в мятеж, одобрила постановление о казни. И надо признать, переживала о случившемся, недаром же своим наследником королева-девственница выбрала все-таки сына Марии Стюарт – и он взошел на престол после ее смерти под именем Якова I.

На троне Елизавета оказалась реформаторшей – англиканской церкви, судебной власти, земельных отношений – и своего добилась. Службу в церкви стали вести на английском языке, понятном людям, судебная власть окрепла, земельные законы приобрели ясность. Кроме того, расцвели искусство и культура. Появился легендарный театр «Глобус», на сцене которого мир впервые увидел гениальные пьесы Шекспира.

Англия становилась главной мировой державой в промышленности и особенно в мореплавании и морской торговле. Войска Елизаветы одерживали победы на континенте, и энергичная и твердая правительница всегда умела извлекать выгоды для страны и преференции для торговли. Ну а легендарный разгром Непобедимой армады скинул Испанию с первого места в мировом господстве, поставив туда именно елизаветинскую Великую Британию.

Но что же сама правительница – как жила эта женщина? Бурно, часто эгоистично идя напролом, но всегда верно и хладнокровно оценивая и ситуацию, и собственные возможности. Может, поэтому она никогда не была счастлива?

В отличие от красавицы матери она была невзрачна, костлява, обладала рыжими волосами и грубым голосом. И при такой внешности Елизавета постоянно влюблялась! Фаворитов вокруг трона крутилось без счета. Попадали ли они в ее постель – не знает и, наверное, уже не узнает никто. Королева объявила себя девственницей – и это не обсуждалось. Немудрено, что парламент и влиятельные аристократы постоянно хотели выдать ее замуж. Еще бы – хладнокровная, жесткая, изворотливая и вечно мечтающая о каких-то выгодах для государства «баба» мешала всем.

Уже первый парламент, ею созванный, обратился к ней с призывом – выйти замуж и дать державе короля. Но Елизавета помнила, что могут эти короли… И потому больше четверти века разыгрывала перед пэрами комедию: королева ищет мужа, но не может найти достойного. Она вела переговоры со шведским, французским, испанским королями, принимала брачных послов даже от Ивана Грозного. Но выбора так и не сделала.

Зато всю жизнь хотела нравиться мужчинам, обожала романтические ухаживания с пением и сочинением мадригалов. Понимая, что не красавица, она наносила на лицо немыслимую косметику, белилась и румянилась, как кукла. Наряды были ее страстью. Из замка в замок постоянно курсировали 300 повозок, нагруженных платьями. Особенно королева любила драгоценности. Навешивала на себя пуды бриллиантов и сама больше всех упивалась их блеском. К преклонным годам страсть к румянам, парикам, нарядам, драгоценностям уже откровенно делала королеву смешной, о чем судачили все кому не лень. Говорили, что она похожа на золоченого индийского божка или на клумбу из драгоценностей. Но королева все пропускала мимо ушей – она не желала расставаться с молодостью. Со временем ее фавориты становились все моложе. Последнему – Роберту Эссексу – было 22 года, притом что самой Елизавете – 56.

Что она могла предложить юному красавцу? Конечно, трон. И она предложила! Вот только дальше обещаний дело не сдвинулось, и в королевскую опочивальню Эссекс не попал. Начались скандалы. Один из них разыгрался прямо на Тайном совете в 1598 году. Эссекс высказался в чем-то против монархини. И тогда она схватила его сзади за ухо и закричала, как на мальчишку: «Пошел к дьяволу!» Но Эссекс был хоть и молод, но аристократ благородных кровей. «Такой дерзости я не потерпел бы даже от вашего отца! – возмутился он. – Я ваш подданный, но не раб!»

Вскоре Елизавета с ужасом узнала, что оскорбленный Эссекс дал вовлечь себя в заговор с целью свержения ее с трона. Это была уже не месть уязвленного юноши, но государственное преступление. Когда парламент приговорил графа Эссекса к смертной казни, все ждали, что Елизавета применит королевское право помилования. Но монархиня, кусая губы, выслушала приговор и молча удалилась. И в феврале 1601 года граф Роберт Эссекс был обезглавлен.

Вот только со смертью возлюбленного Елизавета потеряла вкус к жизни. Не радовали ни интриги, ни новые красавцы, сочиняющие мадригалы в ее честь. Хуже того, как-то в одночасье стало ясно, что Елизавета теряет рассудок. Теперь она часами бродила по галереям дворца, перестала спать ночами, зажигала кругом бесчисленное множество свечей, но все равно пугалась чего-то неведомого. Вызванные лекари в один голос твердили, что ей следует отдохнуть и прилечь. Но строптивая Елизавета отмахивалась: «Если лягу, непременно умру!»

В январе 1603 года Елизавета вообще перестала выходить из спальни, хотя на кровать не ложилась. Падала прямо на пол, застеленный подушками, и застывала в забытьи. Теперь она часто повторяла: «Эссекс!.. Эссекс!..» – и заливалась слезами. Видно, никак не могла простить себя за казнь возлюбленного. К началу марта она, метавшаяся по комнате, уже не позволяла подходить к себе, переменить на себе платье. Ее пурпурная королевская мантия порвалась, парик на голове сбился в колтун. Но и со всклокоченной головы она не снимала короны.

Вечером 24 марта ей показалось, что в спальню вошел Эссекс. «Иди ко мне, мой друг!» – произнесла она и – невиданное дело – показала рукой на свою постель, будто приглашала умершего возлюбленного на ложе любви. Потом она упала на кровать и пролежала в коме две недели. Очнулась только 2 апреля. Канцлер, кинувшись к ней, спросил: «К кому перейдет престол?» И Елизавета почти неслышно прошептала имя Якова, сына ненавистной сестры-соперницы Марии Стюарт.

3 апреля 1603 года великой королевы Англии не стало. Вместе с ней канула в Лету династия ее отца – Генриха Тюдора. На трон взошли Стюарты, которым предстояло пережить куда более трагические события – реформацию Кромвеля, революцию, казнь, изгнание. Правда, потом было возвращение. Может, потому оно и случилось, что Елизавета I сделала все, чтобы укрепить королевскую власть. Как известно, и ныне в Великобритании все еще монархия. И на троне снова Елизавета – теперь уже Вторая…

Цесаревна, дочь Петра

Она была дочерью императора Всероссийского Петра Великого и с рождения предназначалась для славы и счастья. Монарший батюшка души в ней не чаял, называя в ее честь и корабли, и деревни. Она родила сына – будущего императора Петра III. Но сама оказалась не при власти, забытая потомками. Хотя именно ей, Анне Петровне, выпало однажды сыграть ключевую роль – не будь ее, судьба российского трона повернулась бы в иную сторону.

Ее умная мать Марта Скавронская, ставшая Екатериной Алексеевной, «полюбовницей» великого Петра, ждала ребенка в смятении: неугомонный Петр снова начал вспоминать давнюю пассию Анну Моне. Екатерина позвала ведунью. Та посоветовала немыслимое: «Родишь девочку – назови Анной!» Екатерина ошарашенно замахала руками: «Эдак станет Петруша дочку звать, а о Монсихе думать!» Но ведунья не сдалась: «Все наоборот повернется: будет у царя одна любимая Аннушка – другую он напрочь забудет!»

Так и вышло. Петр настолько полюбил дочку, что сам носил ее на руках, разговаривая, как со взрослой. И если Аннушка кивала, царь громогласно извещал: «Аннушка согласна. Значит, дело решено!» И дело решалось…

Время шло. К черноволосой Аннушке Бог ниспослал в царскую семью беленькую Лизоньку. Теперь царские шхуны стали называться «Анетка» и «Лизетка». Хоть Аннушка и была старшая, но верховодила в детских играх шумная, озорная Лизавета. Никого не боялась – могла безо всяких церемоний прямо при всех залезть на колени к царственному отцу. «Ты моя шустрая! – смеялся Петр, но глазами искал старшую дочку. – А ты моя тихая!»

Сестрички были неразлучны. Лизавета заводила проказливые игры, но серьезных решений без сестры никогда не принимала – сначала смотрела в черные глаза Аннушки, будто искала в них одобрения. В 1712 году обе девочки – 4-летняя Аннушка и 3-летняя Лизонька, – путаясь в длинных и тяжелых парадных платьях, шли вслед за родителями вокруг празднично украшенного аналоя в наспех сколоченной небольшой церквушке, на месте которой впоследствии встанет Исаакиевский собор. Церемония была парадной, пышной и чрезвычайно значимой для Романовых и всей России – Петр Первый венчался с Екатериной, а две их дочки становились «привенчанными» – законными детьми, а значит, наследницами престола.

Аннушка, крепко держась за материну юбку, очень боялась упасть. Стоявшие вокруг придворные напирали, при двигаясь к аналою, и едва Романовы обошли круг, ринулись с поздравлениями. Аннушка упала и заплакала. «Тише, сестрица, перестань!» – кинулась к ней Лизонька. Так они и стояли, обнявшись, – две крошечные девочки, черненькая и светленькая. «Ну точно два ангелочка!» – ахнула старуха княгиня Голицына. Но Аннушка вдруг закричала в ужасе: «Не хочу быть ангелом! Хочу быть живой!»

^{Л. Каравакк. Предсвадебный портрет царевны Анны Петровны. 1725}

…Император Петр Великий умирал. Он хрипел, задыхался, кричал что-то в горячке. Анна истово молилась – 27 января ей должно было исполниться 17 лет, и она с каким-то отчаянием верила, что батюшка поправится ко дню ее рождения. 26 января 1725 года Петру действительно стало лучше. Он попросил аспидную доску и написал: «Отдать все…» Увы, дальше пальцы отказались ему повиноваться, и император прошептал: «Позовите Анну!»

За цесаревной кинулась целая процессия. Девушка плакала в своей светелке. Такую, заплаканную, с красными глазами, ее и подвели к императорской постели. Батюшка взглянул ужасными, измученными очами, видно, уже не узнал, да и говорить не мог.

Анна бросилась к отцу. Но ноги не держали, и девушка скатилась на пол. И тут огонь с прикроватных свечей перекинулся на ее накидку. Анна закричала. Все, забыв об умирающем, кинулись тушить пламя. Цесаревна потеряла сознание. Последнее, что услышала, – чей-то жуткий крик: «Ужасное предзнаменование – не к добру!»

Да какое же может быть добро, если Анна осталась без родителя? Конечно, слава богу, жива матушка Екатерина Алексеевна. Но ведь Анна с детства – батюшкина дочка. Мать вечно в дворцовых хлопотах, а то и в интригах. Вот и ныне о собственном восшествии на престол хлопочет, а Александр Меншиков, фаворит завсегдашний, ее изо всех сил поддерживает.

В ту ночь, после смерти Петра, по дворцу носились пересуды: «Кому император велел «отдать все»? Неужто Анне – ведь ее позвал!» Цесаревна заперлась, рыдая, в своей светелке. Будь на ее месте другая, вышла бы из светелки, кликнула «ближний круг» да объявила себя, а не мать с Меншиковым, законной наследницей. Никто бы и возразить не посмел – все помнили, что сказал умирающий император: «Отдать все… позовите Анну!» И вся жизнь – и ее самой, и всей России – пошла бы по-иному. Но цесаревна к придворным не вышла – помнила волю отца, выраженную в брачном договоре, который Петр подписал с женихом Анны от ее имени.

Душа Анны давно не лежала к этому браку. Конечно, батюшка хотел как лучше – счастья любимой дочери. Еще 4 года назад, в 1721 году, в Петербург прибыл племянник шведского короля, герцог Голыптейн-Готторпский – молодой и обходительный Карл-Фридрих. Придворные сразу зашептались, что сей юный голштинец, наследник шведского престола, собирается просить руки одной из дочерей Петра, вот только какой, сам император еще не решил.

Услышав о возможном замужестве, Аннушка пришла в панику. Думала: то ли молить матушку, то ли кинуться в ноги батюшке? Как же можно уехать куда-то далеко в незнакомую страну? И как можно жить без батюшки?! На Пасху 1722 года Карл-Фридрих, уже вполне освоившийся при русском дворе, настолько, что начал звать Романовых батюшкой и матушкой, спросил Екатерину: «А можно ли похристосоваться с принцессами?» Императрица ободряюще улыбнулась: «Конечно!» – и кивнула Анне.

Та вспыхнула: ведь, христосоваясь, следует поцеловаться! Робкая Аннушка отпрянула. И тут, ничуть не смущаясь, подскочила озорница Лизонька: «Сперва со мной!» – и подставила принцу свои губы для поцелуя. По дворцу тут же поползли пересуды о том, что бойкая Лизонька нравится Карлу-Фридриху более своей тихой сестрицы. Однако Петр объявил, что предназначил жениха для старшей дочери. Супротив царской воли не пойдешь. И 24 ноября 1724 года был подписан брачный контракт принца Карла-Фридриха и Аннушки. Составленный лично Петром документ оказался не просто неожиданным – невероятным. Императорская дочь приносила небогатому принцу огромное приданое, однако новобрачные отрекались отныне и навсегда от всех претензий на российский престол. Даже доверенные лица царя ахнули. Они-то знали, что старшая дочь была воспитана Петром по его собственным идеям: девушка интересовалась государственными, дипломатическими и морскими делами России, часто вместе с отцом посещала верфи, где строились корабли. Она была образованна, знала пять языков – французский, немецкий, итальянский, шведский и финский. Однако дальновидный император понимал, что его тихая, скромная Аннушка не годится для «бурных тронных интриг» и будет не в состоянии удержать в руках вечно шатающуюся власть. Иное дело – ее будущий сын! Вот кого предназначил Петр для российского трона. И потому в брачном контракте предусматривалось главное условие: сын Анны должен прибыть в Петербург и воспитываться самим российским императором, с тем чтобы стать его наследником. Но этому сбыться не удалось. Петр умер, даже не успев выдать Аннушку замуж…

Только спустя четыре месяца, 21 мая 1725 года, следуя планам покойного супруга, Екатерина выдала Анну замуж за голштинского принца. Правда, к тому времени уже стало ясно, что шведского престола ему не видать – на столь лакомый кусок нашлись иные претенденты. В утешение Екатерина ввела зятя во вновь образованный Верховный тайный совет и приблизила к трону.

Но надежды на счастье не оправдались. Герцог не старался выказать Анне ни любовь, ни нежность, ни хотя бы уважение. В первую же брачную ночь он не явился в покои новобрачной – всю ночь пропьянствовал с дружками, видно, столь противно было ему являться к супружескому ложу. Сама же Анна всю ночь горько проплакала, вспоминая жуткое предзнаменование той ночи, когда не стало батюшки: свою горящую накидку и чей-то зловещий крик: «Ужасное предзнаменование – не к добру!» Все не к добру…

Ну а когда в 1727 году скончалась матушка Екатерина, стало еще хуже. Заграбаставший власть Меншиков и до того-то не любил Анну. У светлейшего были свои помыслы о троне, а тут Анна со своим брачным контрактом – единственным законным завещанием, оставшимся от Петра Великого. Словом, Меншиков поспешил избавиться от цесаревны, объявив голштинскому принцу: «Пора вам, батюшка, домой ехать!»

Коварный фаворит обманул во всем: приданое урезал, драгоценности взять не разрешил, даже кареты хорошей в дорогу не дал. Немудрено, что отношение мужа к Анне ухудшилось. Едва обосновавшись в своем городе Киле, Карл-Фридрих пустился во все тяжкие: начал кутить, соря последними деньгами. Анна рыдала. Мучения усугублялись еще и тем, что цесаревна ждала ребенка. 10 февраля 1728 года Анна Петровна родила сына – Карла-Петра-Ульриха. Но супругу на это было уже наплевать: он давно не заходил в комнаты жены, даже обедал отдельно. И только магистрат Киля побеспокоился о подарке для юной матери – ей преподнесли серебряную колыбель, обитую внутри синим бархатом. Однако не прошло и месяца, как 4 марта 1728 года Анны Петровны не стало. А ведь ей только исполнилось 20 лет. Правду говорят, ангелы на земле не живут. И хоть не хотела Аннушка быть ангелом, да пришлось стать…

Похоронить себя она завещала на родине – в Петербурге. И вот на корабле «Рафаил» генерал-майор Иван Бибиков привез тело цесаревны в Кронштадт, и 12 ноября 1728 года Анну Петровну Романову похоронили в Петропавловском соборе рядом с отцом и матерью. Церемония прошла более чем скромно. О загубленной судьбе тут же забыли.

Однако прошло 14 лет и к петербургскому двору, где уже правила императрица Елизавета Петровна, дочь Петра и сестра Анны, прибыл тщедушный 14-летний подросток – племянник Карл-Петр-Ульрих Голштинский. Вот ему-то были оказаны всевозможные почести. Все знали: он – будущий император России Петр III.

Так Елизавета исполнила волю батюшки. Вот только императрица, обожавшая народные песни, не могла слышать одну:

Жила-была царевна – дочь грозного Петра.

Поехала в Голштинию, да там и померла…

Разлука ты, разлука – чужая сторона!

Никто нас не разлучит, лишь мать сыра-земля…

«Веселая царица была Елисавет…»

В ее рождении батюшка Петр I увидел добрый и веселый знак. В тот день, 18 декабря 1709 года, император возвращался в Москву после победы над Карлом XII под Полтавой. И сам он, и окружение были застужены и спасались водярочкой, потому известно – «Руси есть веселия пити». Но вдруг пришла весть: в Коломенском (тогда еще селе под Москвой) обожаемая супруга Екатерина разрешилась дочерью. Посланный ею гвардеец, докладывая, имел опасения: уже одна дочь, Аннушка, у Петра была, вторым надо было бы родиться наследнику. А тут опять дочка… Но вопреки ожиданиям, веселый император радостно спросил: «Обе ли здоровы?», имея в виду и мать и дитя, а потом гаркнул: «Отмечание победы подождет, поеду Лизаветку увижу!»

Так раз и навсегда окружающие усвоили два факта: во-первых, дочка Лизавета дороже всего, не считая, ясно, дочки Аннушки, во-вторых, времена Елизаветы – веселые и победные.

Так и оказалось. Хотя, конечно, после смерти батюшки в 1725 году 15-летняя Елизавета натерпелась лиха. Граф Остерман предлагал Елизавету выдать замуж за Петра II. Конечно, она хорошо относилась к 10-летнему царственному мальчику. Петр II был внуком Петра I (от сына – казненного царевича Алексея), то есть приходился Елизавете племянником. Бойкая тетушка таскала его на охоту, прогулки на лошадях, приглашала на балы и маскарады, кои обожала. Но Петр был мальчик болезненный, и резвые игры его утомляли. А потом и вовсе планы переменились: Меншиков попал в опалу, а царственного мальчишку решено было женить на Екатерине Долгорукой.

Все эти интриги настораживали Елизавету – ей уже начал мерещиться монастырь, куда издревле ссылали неугодных русских княжон. А то, что она – неугодна, Елизавета чувствовала очень остро. Как же, прямая дщерь Петра Великого – угроза для любого, кто бы ни взошел на престол. Но совсем плохо стало, когда в 1730 году на престол взошла курляндка Анна Иоанновна (та самая, что «разорвала кондиции»). При этой двоюродной сестрице молодая Елизавета жила как в изгнании. Денег Анна Иоанновна на нее жалела, от себя гнала, боясь, что дочь Петра восстановит против нее народ. При таком отношении юная племянница страшилась даже, что любимая тетушка ее попросту отравит.

Но Бог миловал. Более того, вокруг цесаревны сложился кружок прогрессивных, недовольных правлением Анны и ее фаворита Бирона людей, как молодых и веселых, так и старших, но не боязливых. Все они мечтали о том времени, когда именно дочь великого Петра продолжит династию.

^{И.П. Аргунов. Портрет императрицы Елизаветы Петровны}

Однажды при «малом дворе» (так Елизавета величала свое подворье) объявился молодой Алексей Разумовский. Был он ровесником Елизаветы, нрав имел, как и она, веселый, неунывающий. В 1731 году был он привезен в Москву из Малороссии, чтобы услаждать слух императрицы Анны Иоанновны. Что ж, голос у Алексея действительно был отменный, да только в промозглом Петербурге он быстро сел. Так что императрица отказалась от его услуг и, чтобы унизить незадачливого певчего, приписала его к нищему двору цесаревны Елизаветы.

Сколь иногда бывают недальновидны женщины, пусть и императрицы! Красавец балагур Разумовский произвел на цесаревну ошеломляющее впечатление: ростом высок, статью не обижен, а уж силища в руках чисто мужицкая. Он ведь и был из мужиков – сын безграмотного казака из деревни Лемеши под Черниговом Григория Розума. Пьяненький папаша частенько бродил по деревне, восхваляя сам себя: «Що за голова, що за розум!» За то его и прозвали Розумом. Но сын его, Алексей Григорьевич, действительно стал разумной головой. Выучился грамоте, счету, в столице научился манерам, освоил каким-то чудом организаторскую науку вкупе с экономией и стал… управляющим «малого елизаветинского двора». Впрочем, что там двор. Алексей Разумовский стал распорядителем и самой жизни Елизаветы. Умный, расторопный, он был предан возлюбленной безоговорочно. Но даже обласканный личным вниманием юной цесаревны, Разумовский ясно понимал свое невысокое место среди молодых аристократов и богачей ее двора. Так что никто и слова не сказал, когда Елизавета передала рассудительному Разумовскому бразды управления всем хозяйством и начала советоваться во всех делах, называть «другом нелицемерным». Ну а убедившись, что на «друг-Алешку» всегда и во всем можно положиться, цесаревна однажды взяла его на тайную встречу с братьями Шуваловыми и графом Воронцовым, которые и поведали Алексею, что хотят составить «проправительственную партийку». Разумовский во всем их поддержал, поняв, что его главным делом станет личная поддержка самой Елизаветы – все-таки женщина же…

Но «Петрова Лизаветка» была тверда характером и решительна по-мужски. Тем более что, кроме ареста, ждать было нечего. После смерти Анны Иоанновны (17 октября 1740 года) престол перешел к ее только что родившемуся внучатому племяннику Иоанну Антоновичу, регентом при котором стал Бирон. Потом Бирона арестовали и регентство перешло к матери младенца – Анне Леопольдовне Брауншвейгской. И все они жаждали в первую очередь избавиться от Елизаветы Петровны. Однако почему-то медлили. А тем временем ненависть общества ко всем этим правителям нарастала. Не сегодня завтра мог разразиться бунт. И Елизавета решила действовать.

В ночь на 25 ноября 1741 года она, одетая в мужское платье, ворвалась на территорию казарм Преображенского полка, восседая на резвом скакуне. «Ребята! – воскликнула она. – Вы знаете, чья я дочь. Ступайте за мною! Как вы служили моему отцу, так послужите и мне!» И 308 верных «ребят» не подкачали – возвели «Лизавету Батьковну» на престол. Вся брауншвейгская родня была арестована и выслана из страны, наследник заточен в крепость.

Коронация Елизаветы Петровны прошла в Москве с огромной роскошью и при небывалом стечении народа 25 апреля 1742 года – дочь Петра любили и возлагали на ее царствование особые надежды. Все «вспомощники» получили награды. Преображенцам, не имеющим дворянства, оно было пожаловано, а офицеры приравнялись прямо к генеральским чинам. Алексей Разумовский стал графом и кавалером главного ордена России – Андрея Первозванного. Повезло и тем, кто мечтал о продолжении политики Петра I и ненавидел всю «немчуру, оккупировавшую Расею». 12 декабря 1741 года Елизавета издала указ: «Правление всякого звания государственных дел иметь на основании, учиненном указами Петра Великаго…» Впрочем, государственными делами Елизавета не заморачивалась. Их вели верные ей Разумовские, Шуваловы, Воронцов, Бестужев-Рюмин. Сама же Елизавета каждый день проводила балы, гулянья, маскарады. Одних платьев имела 3 тысячи, а туфель – без счета. Был у нее и особый личный праздник: в ночь на 25 ноября каждого года она переодевалась в форму капитана Преображенского полка (которым, кстати, являлась в действительности) и вместе с остальными преображенцами напивалась к утру в стельку. Так они отмечали свой Великий день.

Правда, иногда и веселой правительнице приходилось отвлекаться на дела. Ведь шли Русско-шведская, а потом и Семилетняя войны, были волнения крестьян, присоединения казахских земель. Как пишет о Елизавете историк В.О. Ключевский: «Мирная и беззаботная, она была вынуждена воевать чуть не половину своего царствования, побеждала первого стратега того времени Фридриха Великого, брала Берлин, уложила пропасть солдат на полях Цорндорфа и Кунерсдорфа; но с правления царевны Софьи никогда на Руси не жилось так легко, и ни одно царствование до 1762 года не оставляло по себе такого приятного воспоминания».

Одно было плохо – наследник отсутствовал. И хотя, говорят, после коронации Елизавета обвенчалась со своим обожаемым Алексеем Разумовским (24 ноября 1742 года), но тайно. И дети у них были, разумеется, тайные. Так что претендовать на престол они не могли. Пришлось Елизавете выписать из Голштинии племянника (сына сестрицы Аннушки) Петра Федоровича, будущего Петра III. Ну а ему пришлось выписать и жену – заморскую принцессу Анхальт-Цербстскую, будущую Екатерину II. И опять стало весело. Екатерина оказалась серьезнейшей девочкой, вечно читающей или изучающей что-нибудь, а Елизавету же по-прежнему тянуло танцевать на балах и переодеваться на маскарадах. Ах, как она веселилась, когда эта юная зануда начинала жаловаться, что у нее голова кружится уже после пятого танца. Сама же Елизавета могла протанцевать хоть до утра. Недаром поэт-насмешник А.К. Толстой отметил:

Веселая царица была Елисавет:

Поет и веселится – порядка только нет…

Впрочем, постепенно балы сменились молебнами и поездками по монастырям: царица начала замаливать былые грехи. Но порядок все равно не появился…

25 декабря 1761 года после почти 20-летнего правления императрица Елизавета Петровна почила в Бозе. С ее кончиной пресеклась прямая линия «настоящих» Романовых. Все последующие российские государи уже были на три четверти «не-Романовы».

Однако время порядка все же пришло – после воцарения той самой «серьезной гордячки» Екатерины Великой. И стало ясно, что все царствование веселой и отчаянной Елизаветы Петровны было лишь подготовительным периодом к реформам Екатерины II.

Государыня-матушка

«Тогда не то, что ныне – при государыне служил Екатерине!» – провозглашал московский помещик Фамусов, подчеркивая в «Горе от ума» некую особую значимость времен Екатерины II. Действительно, годы ее правления (1762–1796) вошли в историю России как золотой век, а «бледная немочка», как называли Анхальт-Цербстскую принцессу по приезде ко двору Елизаветы Петровны, стала «матушкой-государыней», получив еще и «прибавку к титулу» – Великая.

Екатерина стала четвертой (и последней) САМОДЕРЖАВНОЙ императрицей на русском престоле – после Екатерины I, Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Недаром XVIII век называют «бабьим веком русского правления». Но ни одна императрица не сделала столько для укрепления власти, процветания державы, как Екатерина Великая. Не будем вдаваться в детали, припомним только присоединение Крыма и Северного Причерноморья (в результате победоносных войн с Турцией), детальное усовершенствование всей системы управления страной, жалованные грамоты дворянству и городам, в результате которых дворяне и городская власть становились преданнейшими «служителями при троне государевом». Екатерина разрешила дворянам выходить в отставку из армии, а это весьма способствовало развитию экономики страны, ибо, оставив службу, дворяне начинали заниматься хозяйством. На небывалый взлет поднялись наука и культура, которым Екатерина усердно покровительствовала, жалуя дворянские грамоты и за заслуги в делах искусств.

^{Ф. Рокотов. Портрет Екатерины II. 1763}

В Россию потянулись лучшие умы Европы. Екатерина переписывалась с философами и учеными (вспомним Вольтера или Дидро), скупала по всему миру старинную живопись и скульптуру, книги и манускрипты – это она создала наш знаменитый Эрмитаж, музей, вошедший в первую пятерку музеев мира. И, что бы ни говорили, эта женщина радела за Россию, как за собственный дом.

Но главное, императрица ратовала за все отечественное – российское. В отличие от бесшабашного голштинского герцога Петра III, так и не научившегося говорить по-русски, Екатерина не только составляла все указы по-русски, но и сочиняла драмы и оперные либретто, стихи и сказки, повести и рассказы. Она даже собрала, а потом и издала сборник народных пословиц и поговорок. Но отчего же любовь Екатерины к России оказалась безграничной, ведь она воспитывалась в Германии, даже в другой вере?

София Фредерика Августа Анхальт-Цербстская родилась 21 апреля 1729 года в Штеттине (Щецине). Ее отец, принц Христиан Август Анхальт-Цербстский, родовитостью не блистал. Служил у прусского короля в чине полкового командира, потом коменданта города Штеттина. Зато мать, Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская, приходилась родственницей самому Фридриху Великому и, между прочим, двоюродной теткой будущему Петру III. Так что София и Петр познакомились еще в детстве на одном из семейных праздников. Девочка понравилась Петру, а вот он ей – нет. Дело в том, что София всегда была очень серьезна и обладала стойким и храбрым характером. Достаточно вспомнить, что в детстве у нее обнаружилась неизлечимая болезнь позвоночника, которую проглядела мать, вообще мало любившая дочку. Но вот отец, добрейший принц Христиан, хоть и находился под каблуком у красивой, родовитой, но весьма капризной супруги, проявил твердость и нашел кузнеца, который выковал для крошечной Софии железный корсет. И девчушка носила его, хоть он и причинял ей нестерпимую боль даже во сне. А уж как чесалось тело, и сказать невозможно. Да и весил он 12 килограммов – почти треть веса девочки! Но она не сломилась, не сдалась. Рыдала, но носила – и… вылечилась.

Вот какая девчушка приехала в Россию зимой 1744 года. Ей было 15 лет. Она ничего не знала о своей новой родине, но постаралась ее полюбить. Она не уважала юного супруга, великого князя Петра Федоровича, но начала его жалеть, поскольку быстро поняла, что Петруша «умом слаб».

Что только она не пережила в заснеженной России! Сразу же по приезде кинулась учить русский язык, российскую историю, приняла православие. Петр хихикал над будущей женушкой, не понимая ее стремлений: «Какая разница, как мы говорим? Мы же цари, подданные обязаны нас слушать!» Но тихая Екатерина тогда впервые взвилась: «Я сама хочу слушать своих подданных!» И она сумела услышать людей вокруг себя! Даже Елизавета, встретившая «немочку» весьма настороженно, полюбила Софию-Екатерину. Да и как иначе? Ведь когда девчушка, простудившись, чуть не умерла, она попросила позвать к ней не пастора, а православного священника! Этот поступок тронул российскую императрицу до глубины души.

Став женой Петра Федоровича 21 августа 1745 года, Екатерина Алексеевна (именно такое имя она получила в России) не была тепло принята двором. Зато умная девушка сумела подружиться с самыми достойными и образованными людьми Петербурга. Она образовала свой кружок и старалась расширять его. Чтобы преподносить подарки друзьям, она не покупала ничего себе, ведь Елизавета Петровна, выдававшая обожаемому Петруше огромные суммы, экономила на его супруге.

Даже за наследника Екатерина боролась как тигрица. Муж редко заглядывал в ее покои, сначала увлекаясь игрой в солдатики, потом заимев любовниц. По преданию, сама Елизавета посоветовала юной Екатерине сблизиться с кем-то из достойных молодых людей – например, с Сергеем Салтыковым. Не доказано, воспользовалась ли умненькая Екатерина ее советом, но 20 сентября 1754 года она родила долгожданного наследника Павла (будущего Павла I). Пришедшая в восторг Елизавета тут же забрала младенца, желая воспитать его по собственным правилам. А вот Екатерину бросили в холодной комнате, даже не позвав доктора. Злые языки шептались, что, дав императрице наследника, она стала не нужна престолу. И, выполнив свою миссию, могла бы и умереть. Но Екатерина выздоровела.

С тех пор Елизавета и лишила ее милости – не звала в личные покои, не давала ручку для поцелуя. Но и Екатерина была уже не той девочкой, что приехала в Россию почти с ужасом. Она вполне освоилась в Петербурге, завела верных друзей-соратников, отлично понимающих, что взбалмошный, недалекий и капризный Петр III, путающий настоящую жизнь с игрой в солдатики, не может править такой огромной и сложной страной, как Россия.

Ситуация стала накаляться, когда в декабре 1758 года Екатерина родила дочь Анну, о которой Петр Федорович сказал тетушке-императрице: «Не знаю, моя ли это дочь». Елизавета и сама уже была наслышана, что Екатерина, обнаружившая в себе любвеобильные наклонности, крутит роман со Станиславом Понятовским, которому предстояло в будущем стать королем Польши. К тому же вскрылись тайные общения Екатерины с английским послом – лордом Вильямсом, который не только субсидировал гонимую Екатерину деньгами и советами, но и планировал будущее России. Словом, взаимная ненависть Елизаветы и Екатерины дошла до того, что императрица решила насильно отправить Екатерину в монастырь. Но, увы, к тому времени Елизавета Петровна уже была сильно больна, часто ездила на богомолье и расправиться с той, кого ясно ощущала как будущую соперницу, не успела.

После смерти Елизаветы на трон вступил Петр III, но его неуклюжие действия и указы, сильно задевающие армию и высшие командные чины, в одночасье возвели вокруг него ореол ненавидимого правителя. Самым ужасным оказалось то, что Петр, обожающий Фридриха Прусского, аннулировал все победы русского оружия в Семилетней войне и вернул Пруссии ее земли. Получалось, что русские, только что бывшие в Берлине, оказались дома, да еще и с нагоняем, вместо наград. К тому же для ведения войн требовались деньги, и недальновидный император решил разорить монастыри. Все это вызвало волну протеста, на которой Екатерина, как некогда Елизавета, обратилась к гвардии. Вместе со своими фаворитами братьями Орловыми 28 июня 1762 года будущая императрица прискакала из Петергофа в Петербург, где гвардия присягнула ей на верность. Решено было ехать в Ораниенбаум к Петру III, дабы объявить ему, что по воле армии и народа он низложен. Петр отрекся, был взят под стражу, но внезапно… умер – как потом было объявлено, от геморроидальных колик. Тут же появились слухи, что он был отравлен. Однако предприимчивая Екатерина приказала сделать вскрытие желудка бывшего императора. Яда не сыскали. Может, искали плохо, а может, его и не было, но все как-то быстро успокоились.

22 сентября 1762 года Екатерина Алексеевна торжественно короновалась в Москве. Новоявленная императрица сумела всем потрафить – и армии, и дворянам, и служивым, и даже простому народу, который стал звать ее государыней-матушкой. Это отношение не изменилось, даже когда вокруг императрицы стали появляться многочисленные фавориты, мил-други и аманты (только официальных было 23), а потом и тайные незаконные дети – Алексей Бобринский (от Григория Орлова), Елизавета Темкина (от Григория Потемкина). Шептались еще о нескольких, но без осуждения. Матушке-государыне прощали все. И знаете за что? За стабильность жизни, постоянство в законах, за то, что будущее при ее правлении виделось спокойным и процветающим. Когда же ее сын Павел I вступил на престол после смерти матери 6 ноября 1796 года, он постарался все сделать иначе, чем при Екатерине, – и все замутилось, заколыхалось, запротивилось новому. Россия хотела спокойствия. И когда Александр, внук Екатерины, сверг своего бесшабашного отца, самой обнадеживающей фразой его манифеста стало: «Все будет как при бабушке!»

Осталась всего одна тайна, зато какая: почему же все-таки Елизавета Петровна выбрала в супруги для своего обожаемого Петруши эту «немочку»?

Но кто сказал, что Екатерина была немкой по крови? Да, родилась она у Иоганны Елизаветы, супруги принца Анхальт-Цербстского. Но существует версия, что не он был родным отцом принцессы Софии. Догадка невероятная, но имеющая право на существование. Некоторые исследователи уверяют, что София-Екатерина была дочерью русского вельможи Ивана Ивановича Бецкого. Летом 1728 года он был в Париже и без ума влюбился в 18-летнюю красавицу принцессу Иоганну Елизавету. Причем влюбленные не скрывались, хотя Иоганне и пришлось потом вернуться к мужу в Штеттин. Туда, кстати, Бецкой частенько наведывался, привозя полунищему семейству многочисленные дары, а уж крошке Софии всего сразу на годы вперед. Удивительная благотворительность…

Но кто такой сам Бецкой? Незаконный сын одного из влиятельнейших русских аристократов – богача генерала Ивана Юрьевича Трубецкого. Отец сына признавал, несметным богатством обеспечил, вот только дать фамилию не смог – добился только усеченной от Трубецкого – Бецкой.

Конечно же Елизавета, как и все современники, об этом знала. Потому и решила, что девочка из «сильной Трубецкой породы» станет отличной партией для ее слабохарактерного племянника. Не предвидела Елизавета только того, что может сделать эта храбрая и безжалостная Трубецкая с ее обожаемым Петрушей.

Но самым большим доказательством «тайного родства» служит даже не то, что Екатерина возвела Бецкого в ранг камергера двора, а сама природа их взаимоотношений. Многие десятилетия раз в неделю Иван Бецкой безо всякого доклада приходил поутру в личные покои императрицы. Екатерина встречала его, сама наливала кофей со сливками и подавала мягкие круассаны. И безо всяких чинов и политесов они садились завтракать. Это было их утро – и никто не смел мешать. Пока седовласый камергер откушивал кофей, Екатерина рассказывала, как прошла неделя, иногда просила совета – и личного, и государственного. Но в государственные дела камергер предпочитал не вмешиваться, зато иногда слышно было, как императрица плакала, а Бецкой ее утешал. Но было у них и одно общее дело – создание Смольного института благородных девиц – первого учебного заведения, где российские девочки могли получить образование. И Бецкой и Екатерина заботились об ученицах, как о родных. Не потому ли, что стремились найти то, что недополучили в жизни: она – отцовской любви, он – дочерней?..

Княжна Тараканова

Иногда в истории происходят странные аберрации общественной памяти: люди уверены, что помнят то, чего не было, и не знают или не желают знать то, что случилось на самом деле. В российской истории есть легендарное имя, постоянно вспоминающееся, – княжна Тараканова. Вот только (парадокс!) именем княжны называли самозванку, а о реальной Таракановой почти никто не знал.

Литература, театр, кино и живопись взволнованно рассказывали, что сия прекрасная молодая женщина, незаконная дочь императрицы Елизаветы Петровны, по приказу новой российской властительницы Екатерины Великой была обманом привезена в Россию и заточена в Петропавловскую крепость, где и умерла страшной смертью во время петербургского наводнения. Воистину трагическая судьба.

Блеск авантюры

Все началось в Париже. Где ж еще?.. В 1772 году в столице Франции объявилась молодая и обаятельная красавица. Для роскошного Парижа это, конечно, было не в диковину. Все молодые и обаятельные стекались сюда. Но новая парижанка блюла флер загадочности: то говорила, что зовут ее Али Эмети и родом она из Турции, то меняла имя на Элеонору и клялась, что родилась в многострадальной Польше, потом вдруг стала уверять, что она княжна Волдомирская и Азовская и родилась в… Черкесии. Путаница была и с годом рождения: то назывался 1752-й, а то и 1756-й. Однако смутные данные не помешали юной авантюристке заиметь богатых покровителей: гетмана польского и графа литовского Михаила Огинского и графа французского де Рошфор-Валькура. Но самым близким другом и пылким любовником красавицы слыл барон Эмбс, с которым она открыто жила в одном доме. Но вот незадача: выяснилось, что сей барон – самозванец, фламандский купец, который прячется от долгов по всей Европе. Когда же его вычислила французская полиция, лже-Эмбс вместе с Али-Элеонорой подался в Германию. Вскоре туда подъехал и граф Рошфор, сгорающий от любви к красотке. Он же и познакомил свою нежную протеже с князем Лимбург-Штирумским. Словом, Али-Элеонора вышла в высший свет.

Лимбург был настолько поражен красотой девицы, что позвал ее под венец. Но опять незадача: происхождение у красавицы подкачало. Вот тогда-то девица и ляпнула: на самом деле она – дочь русской императрицы Елизаветы, и зовут ее так же. После смерти матушки вступившая на трон проклятая Екатерина II сослала красу-девицу в Сибирь. А потом и вовсе приказала продать несчастную в гарем персидского шаха. Но тот был великодушен – отпустил девушку. С тех пор она и странствует по Европе.

^{К.Д. Флавицкий. Княжна Тараканова. 1864}

Неизвестно, поверил ли князь Лимбург такой авантюрной истории, но он быстро понял другое – красавица, верящая в свои неуемные фантазии, может стать превосходной картой в политической игре. Князь представил Али-Элеонору-Елизавету польским эмигрантам. Те мечтали о свободе Польши от гнета России и отлично понимали, что, пока на троне хваткая и безжалостная Екатерина II, она Польшу не отпустит. Так что необходимо отстранить Екатерину от власти. И вот перст судьбы: девица-авантюристка, утверждающая, что она – дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, соответственно является законной наследницей российского престола.

О том, что Елизавета Петровна состояла в тайном браке с графом Алексеем Разумовским, давно ходили рассказы не только по России, но и по Европе. Говорили, что у них была дочь, которую отдали на воспитание сестре Разумовского. Та была замужем за неким поляком Дарагановым, но фамилия оказалась непривычной для русского уха, – так девочка и стала Таракановой.

Не станем описывать различные перипетии дальнейшего развития жизни новоявленной Елизаветы Алексеевны. Ясно одно: поляки решили подготовить мир к явлению «истинной наследницы». Новоявленная княжна встретилась в Венеции с самым ярым сторонником самостийности Польши – князем Радзивиллом. Это была уже большая политика. Вдвоем они принимали посетителей, а точнее, вербовали сторонников свержения Екатерины. Чтобы люди верили, фантазерка-княжна разработала некий якобы русский придворный этикет. Франция, которой тоже была выгодна вся эта заварушка, предоставила в распоряжение княжны загородную резиденцию посла, яхту, экипажи. Деньги потекли рекой. Салон княжны стал популярнейшим местом сбора всех, кто был недоволен политикой Екатерины Великой в разных странах мира. Наконец, княжна Тараканова открыто заявила свои притязания на российский престол, объявив себя законной наследницей, а Екатерину II – самозванкой. Конечно, всем было ясно, что истинными двигателями таких притязаний были Польша, Франция и Турция, стремившиеся вытеснить «строптивую» и независимую во внешней политике Екатерину с престола. Но и княжна приложила немало усилий, предъявляя всем духовное завещание «родной матушки Елизаветы Петровны», по которому та передавала власть не какой-то там немецкой принцессе, пусть и жене племянника Петра, а законной дочери – Августе. И никого не удивило, что Али-Элеонора-Елизавета назвалась теперь Августой.

Словом, притязания приобретали опасный политический характер. Необходимо было принимать срочные меры. Екатерина отправила своего верного адмирала Орлова в Ливорно, где он и встретил мятежную княжну. Имея приказ любыми средствами привезти Тараканову в Россию, Орлов нашел весьма пикантный способ – соблазнил Августу и заявил, что свадьба пройдет на его корабле, стоявшем у причала. 22 февраля 1775 года влюбленная княжна взошла на адмиральский корабль «Исидор», тот поднял паруса – и вот растерянная и обманутая авантюристка оказалась в далекой России. Конечно, со стороны Орлова поступок – явно не из честных. Но, во-первых, адмирал имел приказ от 12 ноября 1774 года «схватить самозваную внучку Петра Великого любой ценой – хоть силой, хоть хитростью». Во-вторых, как лично доверенный человек Екатерины, Орлов точно знал, что сия красотка – самозванка.

Тайна монастырской кельи

Темной осенней ночью тяжелые ворота пропустили на двор Ивановского монастыря карету с зарешеченными, да еще и занавешенными окнами. Двое солдат вывели из кареты стройную молодую даму под плотной вуалью. Незнакомка взволнованно дышала и озиралась в ужасе. Она была наслышана о страшных тайнах обители: об особых кельях – каменных мешках, где тайно содержались сначала раскольницы, сторонницы гонимого протопопа Аввакума, потом узницы из Тайной канцелярии розыскных и пыточных дел. Неужели и ей суждено подобное? Еще месяц назад она жила совсем не в этой стране, а далеко за морем, в роскошном доме, где к ее услугам была вышколенная прислуга. Она говорила на нескольких европейских языках и, конечно, на русском, блистала на местных балах. Месяц назад один приятный русский генерал предложил красавице прокатиться по морю. Она, глупая, взошла на корабль, а тот поднял паруса. (Не правда ли, похожий сценарий?) И вот она – в России, не гостья – пленница…

А ведь как старалась она – жила тихо, ни на что не претендуя. Все думала, может, Бог смилостивится и о ней забудут. Не забыли! Вот она – мрачная обитель, где монашки облачены в черные рясы. Видно, и несчастной девушке суждено надеть такую же. Впрочем, и это станет большой удачей, ведь с такой тайной рождения, как у нее, вообще долго не живут. Она – Августа Доротея – дочь российской императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского.

Однако Екатерина оказалась не столь жестока к новой пленнице. По приказу императрицы Августу поместили на задворках монастыря в отдельный крошечный домик, окруженный высоченным забором. Правда, ее никуда не выпускали. Даже в церковь пленница ходила по особому коридору, наскоро сбитому из досок прямо на монастырском дворе. И в те часы в церкви никого не было, кроме священника. Никто из монахинь не видел ее лица. Даже на пострижении ее не было никого, кроме доверенного священника и игуменьи монастыря. И ее новое имя – инокиня Досифея – монахини произносили шепотом. Ну а в клировых книгах Ивановской обители ее имя и вовсе не значилось – таинственной монахини как бы и не существовало.

Досифея приняла новую жизнь смиренно, не протестуя. Она-то понимала, что сам факт того, что она осталась в живых, – огромная удача. Оказалось, и в стенах монастыря можно жить. Досифее разрешили читать благочестивые книги, вышивать церковные покрывала, выращивать цветы для украшения алтаря на крошечной клумбе перед своим домиком, огороженном со всех сторон. Изредка ей даже удавалось перекинуться несколькими фразами с другими монашками. И те даже за столь краткие периоды общения полюбили ее.

В 1796 году умерла Екатерина Великая, и путы таинственной пленницы ослабли. Инокине Досифее разрешили выходить на общие молитвы, беспрепятственно общаться с другими монахинями. Вот тогда-то она и рассказала им о своей прежней жизни. Стали приезжать к Досифее и «гости из миру» – высокопоставленные посетители. Навещал мудрую монахиню и митрополит Московский. Словом, еще при жизни кроткую Досифею признали почти святой. Когда же 4 февраля 1810 года она умерла в возрасте 64 лет, гроб отнесли в Новоспасский монастырь, что на Крутицком холме, – родовую усыпальницу Романовых. Правда, похоронили у ограды, но зато в присутствии членов царствующей семьи. И это было истинным, а не легендарным признанием ее высокого родства. Позже над могилой воздвигли часовню из белого камня, которая сохранилась и по сей день.

А вот место погребения самозваной «княжны Таракановой» неизвестно. Зато известно, что вопреки устоявшейся легенде умерла она в декабре 1775 года в Петропавловской крепости вовсе не от наводнения, столь живописно изображенного на знаменитой картине К. Флавицкого, а от чахотки – не выдержала туманного климата и гнилого воздуха казематов. Надо отдать ей должное: на допросах она никого не обвиняла, никого не выдала, но и ни в чем не призналась. Хотя выкрутиться пыталась. Говорила, что всего лишь хотела узнать свое истинное происхождение, ибо получила в свое время три письма: от «деда» Петра I, «бабки» Екатерины I и «матушки» Елизаветы Петровны. Такие признания могли вызвать только смех, ведь ко времени рождения самозванки и Петр и Екатерина были давно мертвы и написать своей «внучке» никак не могли. Да они ушли на тот свет, сокрушаясь, что внуков нет!..

Вопреки всяким мифам, самозванку не пытали. Допрашивал лже-княжну канцлер Голицын, Екатерина же внимательно читала все материалы допросов. И оба они удивлялись, сколь «множество откровенной глупости в ее показаниях и частой путаницы», – видно, недруги России, подсказавшие ей план легкого обогащения на авантюрном пути к власти, не многое знали о реальной жизни далекой и могущественной страны.

И еще деталь. На самом деле красавица авантюристка никогда не называла себя Таракановой. Она и имени такого не знала. Назвали ее так позднейшие историки и литераторы – надо же было как-то назвать. Так что фамилия принадлежит по праву только монахине Досифее, но и она ею никогда не пользовалась. Выходит, Таракановой не звали никого. А ведь сколько картин написали, романов и пьес сочинили, сколько страстей изобразили – и так мало правды…

«Корона не стоит свободы»

Известно, что женщины допускались на трон только в самом крайнем случае. Именно такой настал для Швеции 18 декабря 1626 года в Стокгольме – у короля Густава II Адольфа из славной династии Ваза родилась дочь. После родов вздорная супруга короля, Мария Элеонора Бранденбургская, вернулась в Германию. Так что, не имея иных наследников, Густав II Адольф, отправляясь на войну, объявил годовалую дочурку Христину (Кристину) наследницей трона и полновластной королевой, если, не дай, Господь, сам Густав с войны не вернется. Собрание сословий Швеции присягнуло крохе-королеве на верность. И, вверив ее шведскому народу, Густав с легким сердцем отправился на поле битвы, где и был убит в 1633 году во время Тридцатилетней войны.

Словом, Христина имела власть практически с рождения. Но сколько людей за власть бьются – и несть им числа. А вот Христина поступила уникально – она отказалась от власти. И в этом добровольном отказе осталась единственной в истории, мало кем понятой и одобренной. Но и в этом неодобрении – великой.

^{С. Бурдан. Королева Швеции Христина}

Говорят, все начинается с детства. Христина росла под надзором тетки – пфальцграфини Екатерины. Потом из Германии явилась мать и тоже попыталась повлиять на царственное дитя. Не потому ли Христина с детства возненавидела все «чисто женское» – мнимые и реальные мигрени, тихий голос и капризы, но особенно правила поведения слабого пола – очи долу, семенящая походка, льстивая улыбка и готовность к обмороку. Сама Христина ни в какие обмороки не падала, здоровье имела преотличное, обожала отдавать приказы громким голосом и танцевать на балах до упаду. И правила юная королева предпочла мужские: выучилась скакать на лошадях, фехтовать и дружить только с мужчинами. Ее наставником стал престарелый риксканцлер Аксель Оксеншерна. Он вел государственные дела, Христине же нанял лучших учителей. Благодаря им девочка выучила восемь языков (с 15 лет без перевода беседовала с иностранными послами), разбиралась в политике так, что уже с 13 лет переписывалась с европейскими монархами, излагая личное мнение. Но больше всего захватила юную королеву философия. Недаром, когда Христина узнала, что самый известный философ и ученый ее времени – француз Рене Декарт – собирается посетить несколько стран Европы, она пригласила его в Стокгольм. В то время Христине шел всего-то 23-й год, но, устроив философский диспут, она разговаривала с Декартом на равных. Словом, как надеялся риксканцлер Оксеншерна, «Христина станет выдающейся правительницей, если ее не погубит лесть».

Увы, именно лести при дворе был переизбыток. Появились и фавориты – отечественные и заграничные. Каждый мечтал покорить королеву и возвыситься за ее счет. Один только француз Пьер Бурдело устраивал при дворе такие роскошные праздники, что казна трещала по швам. Роскошь Стокгольма старалась переплюнуть роскошь Версаля. Но откуда же было деньги брать?!

К тому же Христина обожала музыкальные и театральные постановки, сама танцевала в балетах, как Людовик XIV в Париже. Один только праздник в честь ее 25-летия обошелся казне в 100 тысяч риксдалеров – это же годовой бюджет Швеции!

Страна начала глухо роптать. Конечно, во внешней политике Швеция и имела к тому времени множество побед (успехи шведского оружия в Германии и Дании, подписание Вестфальского мира), но сама страна была истощена затратами на эти победы, ведь каждый раз Христина щедро награждала участников, раздавая средства и земли с поместьями из государственной казны. Простые же шведы все чаще голодали, сельское хозяйство приходило в запустение, торговля прерывалась войнами. А тут еще королевские наряды, спектакли и балы-маскарады, как в Версале! Ну ясно же, что находящаяся на обочине Европы Швеция все равно не сможет соперничать с роскошью французского двора…

Но юной душе Христины хотелось праздников. И вот уже она возненавидела вечно брюзжащего об экономии старого риксканцлера, прогнала духовника-протестанта (ведь Швеция страна уже столетие протестантская), твердившего о том, что веселье – суть грех Божий, надо следовать морали и добродетели. Ну не желала юная королева всему этому следовать! Тем более что в ее окружении появилась милая золотоволосая хохотушка Эбба Спарре, с которой так приятно проводить время.

А тут еще вечные нотации о необходимости замужества и продолжении рода! Христина встала на дыбы. Да все претенденты, наезжающие в Швецию – курфюрсты Бранденбургские, Рейнские, Лезвигские, – в сравнении с нею не просто малообразованны, они же олухи царя небесного!

Христина отказала всем и сразу: просто в 1649 году объявила наследником своего двоюродного брата – Карла Густава фон Пфальцского, а себя – королевой-девственницей по примеру великой английской властительницы Елизаветы I.

Что тут началось! Риксдаг припомнил непокорной Христине все: и расточительность, и желание влезть своим женским (явно недалеким) умом в дела дипломатии и внешней политики (как будто нет мудрых дипломатов и политиков-мужчин), и нежелание продолжить славную династию Ваза. Да Христину даже обвинили в порочной страсти к… подруге Эббе Спарре. Можно подумать, свечку держали!..

Последнее обвинение привело Христину в ярость. «Разве во времена моего правления Швеция не стала великой страной, получившей признание в мире? – вскричала она. – И если это так, неужто я, королева, не могу в личной жизни делать что пожелаю? Для чего тогда быть королевой?!»

Но на заседании риксдага в 1650 году представители от духовенства, бюргерства и крестьянства подали объединенную петицию, в которой указали, что государственные земли, раздаренные в ходе правления Христины за различные «якобы заслуги», должны быть возвращены в королевскую казну. Конечно, петицию отклонили, но Христина поняла, что ее правление, ее образ мыслей и способ жить не одобряется шведами-пуританами. Может, потому, что страна издавна была протестантской?..

Как раз в это время Христина тесно сдружилась с прибывшим в Стокгольм итальянцем Пиментелли и его добродушным, улыбчивым и разговорчивым духовником. Пиментелли восторженно рассказывал королеве о праздничной жизни его любимого города – солнечного Рима, а святой отец – о католицизме, от которого некогда так неосторожно отошли шведские земли. Посланцы солнечной Италии показывали Христине необычайные полотна с прекрасными мадоннами, певцы, привезенные ими, распевали веселые песни, канцонетты и музыкальные арии, музыканты играли концерты. От всей этой прекрасной живописи и музыки хотелось радоваться, танцевать, петь. Хотелось жить – не то что от мрачных распятий, развешанных на стенах старинного дворца Ваза.

И Христина решилась. «Корона не стоит моей свободы! – заявила она риксканцлеру. – В солнечном Риме я смогу жить как захочу. А поскольку я перехожу в католичество, то отрекаюсь от шведского престола, где правит король-протестант».

Риксдаг, состоявшийся в Упсале, принял отречение Христины от престола в 1654 году. Династия Ваза прервалась, на ее место заступил Карл-Густав Пфальцский. Из родовых земель, городов и поместий семьи Ваза Швеция назначила Христине очень богатое содержание и разрешила именоваться королевой Христиной Шведской.

6 июня 1654 года Христина сложила с себя корону и уехала из Швеции. В Рождество она приняла католичество в Брюсселе и отправилась в Италию. Рим принял ее самым радушным образом. Она поселилась в легендарном дворце – палаццо Фарнезе, где своды и стены некогда расписал сам Рафаэль. Папа Александр VII дал ей новое имя – Мария Александра, но окружающие по-прежнему звали ее королевой Шведской. Правда, цена гостеприимства открылась быстро: папа прямо высказал, что при содействии Христины мечтает вернуть Швецию в лоно католицизма. Христина только ухмыльнулась – и тут от нее чего-то хотят. Ну не могут люди дать ей пожить, как она считает нужным!

Словом, не постеснявшись, бывшая властительница объяснила папе, что ничем помочь не может: шведы сами решили, кем им быть, и обратно не повернут. С тех пор любовь папского двора к своевольной Христине резко уменьшилась. Но бывшая монархиня от этого не страдала. Она сошла с трона на грешную землю, чтобы жить в соответствии со своими мечтами. А мечты были грандиозны: Христина желала создать при своем палаццо салон искусств – самый блестящий среди всех салонов мира. И пусть Версальский дворец лопнет от зависти!

Она действительно собрала вокруг себя лучших композиторов, поэтов, певцов, музыкантов. Правда, из легендарного палаццо Фарнезе ей пришлось съехать, но и в палаццо Риарио – во дворце и в парке – Христина устраивала музыкальные вечера, концерты, представления. И жители Вечного города, и его гости знали, что именно вокруг нее теперь – центр римского искусства. Но королева мечтала не просто заниматься благотворительностью, но и нести музыку в народ. Благодаря ей в Риме в 1661 году был основан первый городской общедоступный театр. Она разглядела гениальность Скарлатти и, дабы помочь ему материально, на почти десятилетие сделала его королевским капельмейстером. Она помогала Корелли, и композитор посвятил ей свое первое опубликованное произведение – скрипичные сонаты.

Христина и сама начала брать уроки музыки. У нее оказался хороший голос – меццо-сопрано, и она, не стесняясь, пела для публики. Ни один римский праздник не обходился без ее участия, недаром римляне прозвали ее Шведской Палладой, а время ее пребывания в Риме – эпохой Христины. И неизвестно, что она сделала бы, находясь на троне, но то, что именно ее усилиями мировая музыкальная культура достигла одной из вершин расцвета – неоспоримый факт.

Христины Шведской не стало 19 апреля 1689 года. Ее – единственную из всех женщин мира (!) – похоронили в соборе Святого Петра, главном католическом храме.

Апельсиновая девушка короля

Как известно, английские монархи обожали фавориток. В отличие от них народ не очень-то жаловал этих «красоток на час». Но была в царствование любвеобильного Карла II Стюарта фаворитка, которую простой люд искренне любил. И три века спустя англичане помнят о ней: взрослые охотно посещают таверны и бары ее имени, а дети играют с куклой, традиционно носящей ее имя – Нелл (Элеонора) Гвин (1650–1687).

Совладелец и ведущий актер лондонского театра «Друри-Лейн» Чарльз Харт повелительно взглянул на юную актрису Нелл Гвин: «В антракте зайди в правую ложу!» Нелл, тряхнув непокорными рыжими кудрями, чуть не ответила резким словцом. Хорошо, что сдержалась, – с хозяином театра надо быть поласковей…

Ложи в театре распределены: центральную занимает король Карл II, левая принадлежит дирекции театра, ну а правую снимают высокородные аристократы. Но Нелл не ходит ублажать лордов. Это ее правило – оно оговаривалось особо, когда в конце 1665 года 15-летняя Нелл поступила на сцену. В то время Харт набирал молоденьких актрис и решил, что у Нелл есть комедийный талант.

^{П. Лесли. Нелл Гвин. Ок. 1675}

А почему бы и нет? Уже год эта рыжеволосая девчонка блистала в театре. Нет, не на сцене, конечно, а в зрительном зале. Нелл продавала зрителям «Друри-Лейн» апельсины и делала это всегда с присказками, шуточками, с озорным блеском глаз. Ох уж эти апельсины! Душистые лакомства с запахом терпкого лета. Маленькие солнышки в вечной промозглости Лондона…

Раньше их продавала в зрительном зале старшая сестра Нелл – Мэри. Потом пристроила и Нелл. 14-летняя девчонка ухватилась за эту возможность, как утопающий за соломинку. Это же свобода на весь вечер. Ведь сколько она себя помнила, по вечерам ей всегда приходилось особенно тяжко. С детства она работала – разносила вино клиентам. И не где-нибудь – в борделе!..

А что делать? Отец Нелл, бывший солдат, сгинул где-то в долговой тюрьме. Пришлось матери одной кормить дочек. Вот она и придумала открыть бордель. Дело прибыльное. Слава богу, саму Нелл «бордельные» дела не сильно касались – она только носила вино посетителям. Но себе еще девчонкой слово дала: что бы ни случилось, как бы ни повернулась жизнь – без любви ни-ни! С детства она знала, что красива, любому мужчине может голову вскружить. Еще бы – темно-карие загадочные глаза, пышные рыжевато-каштановые локоны, рост хоть и небольшой, но фигурка точеная. Смех завораживающий, движения грациозные. Будто и не в грязном борделе росла, а во дворцах с персидскими коврами. Мистер Харт лично занялся обучением юной актрисы. И вот уже три года Нелл с блеском играет и нежных юных леди, и веселых очаровательных субреток. Публика приходит в восторг от одного ее появления. А сама «звезда» уже неплохо зарабатывает, имеет приличную квартирку и даже горничную. Это она-то, которой с детства приходилось всем прислуживать…

И вот вам! Правая ложа… И как раз в тот вечер, когда Нелл играет свою коронную роль – Флоримену в комедии Драйдена «Тайная любовь». Уже после первого акта восторженные зрители ее пять раз вызывали. Нелл едва отдышалась, вернувшись со сцены, и тут вспомнила: «Правая ложа…»

Зайти, да побыстрее – и дело с концом! Приготовив едкое словцо, Нелл влетела в ложу. В сердцах тряхнула кудряшками. Из полумрака ей навстречу поднялся мужчина. Нелл окаменела… В ложе был король!

Карл II славился своими любовными похождениями. О них знал весь Лондон. Знала и королева. Но относилась снисходительно. Детей у них не было, и Карл благополучно приживал их на стороне. Долгие годы он провел в изгнании, но не утерял своего природного жизнелюбия. Вернувшись на родину в 1660 году, он повел довольно бурную жизнь. Всем государственным делам предпочитал веселые пирушки в компании друзей. Благоволил к сценическим представлениям, повелел открыть все театры, закрытые во времена революции и диктатуры Кромвеля. И главное – обожал юмор и хорошие шутки. Сам был записным остряком, друзей подбирал соответственно. Может, потому и народ добродушно воспринял возвращение королевской власти, ведь остроты Карла разносились по всей стране.

Рыжеволосую насмешницу Нелл король заметил еще во времена ее бурной торговли апельсинами. Он даже запомнил пару ее шуточек – процитировал своим великосветским приятелям. И надо сказать, шуточки Нелл оказались столь «солеными», что даже у записных остряков уши запылали. И вот теперь, глядя в насмешливые темные глаза этой рыжей бестии, Карл впервые в жизни не знал, что сказать. Он вздохнул и протянул красотке… апельсин.

«Ого! – воскликнула Нелл, ничуть не смутившись. – Кажется, ситуация изменилась. Теперь апельсины продают мне. Сколько стоит?» – «Один поцелуй!» – ответил Карл. И оба рассмеялись.

Карл был галантен. Учтив. Нежен. В конце концов, он не виноват, что родился королем. Да и за свою корону он заплатил сполна! Бегство от Кромвеля, изгнание, жизнь «в милостях» французского трона. Но Карл не сломался перед Судьбой. За это Нелл и полюбила – не короля, а просто мужчину. Она по-прежнему играла, и Лондон встречал ее овациями. Простой люд не жалел ладоней, гордясь ею: «Молодчина наша Нелл! Эко взлетела!»

Весной 1670 года у нее родился сын – маленький Карл с рыжими волосиками на голове. «Дитя апельсинов! – хохотала Нелл и, не смущаясь, совала сына августейшему папаше. – Видите голубую венку на ручке? Это – ваша голубая кровь!»

Уже через пару месяцев после рождения сына Нелл играла в «Победе над Гренадой», новой пьесе Драйдена, написанной специально для нее. Зрители встречали любимицу шквалом оваций. Поджидали под дверью гримерной. Но Нелл в антракте рассеянно чистила апельсины, разбрасывая вокруг кожуру. Все ее мысли были не о спектакле, а о сынишке, которого приходится оставлять дома на попечении няньки, и о Карле, у которого очередная важная встреча с очередным заграничным посланником. Ну как можно играть, когда все мысли заняты другим?.. Нелл обожала театр. Но сына и короля она любила. Словом, любовь перевесила сцену. Значит, это была настоящая любовь…

Уйдя со сцены и получив от Карла солидное денежное содержание, Нелл поселилась рядом с королевским дворцом. Теперь ее жизнь обрела спокойствие: прекрасный огороженный домик, примыкавший к Сент-Джеймс-парку; прелестный малыш, бегающий по мощеному дворику, и Карл, гуляющий вечерами по парку в окружении своих любимых павлинов. Любой прохожий мог видеть житейскую сцену: Нелл, свесившаяся через забор, и король, вытянувший голову вверх, громко беседуют друг с другом. Идиллия, да и только!

Но вот именно – только… Стоит королю позвать свою Нелл во дворец – сплетни хоть неводом собирай! Содержанка, девка, тварь – как только не кличут бывшую актрису дворцовые злыдни. Самой Нелл, правда, на это наплевать. Но ведь у нее есть слуги. Вот недавно ее кучер расквасил другому лицо за то, что тот обозвал его госпожу «девкой». Нелл только хохотала, узнав об этом: «Да я и есть девка! За что же морду бить?» Но у кучера – свои понятия: «Вас могут звать как угодно, но я не желаю, чтобы меня звали кучером девки!» Вот такая собственная гордость! Хорошо, у Нелл ее нет. Целый год она даже собственного сына называла бастардом. В конце концов сам Карл возмутился: «Это же мой сын!» Но Нелл за словом в карман никогда не лезла и мало чего стеснялась. «Он же незаконный! – простосердечно заявила она. – Как же его называть?» Король смутился и дал сыну титул графа Берфорда, а потом и герцога Альбанского.

Что ж, Карл искренне любил сына и Нелл. Искренне убивался, когда совсем маленьким умер их второй сын. Но долго горевать король не умел и утешился в объятиях очередной красотки. Нелл философски относилась к изменам ветреника. Но однажды и ее прорвало. Карл влюбился во фрейлину – француженку Луизу Керуайль. То ли она напоминала ему о юности, проведенной во Франции, то ли трогала его сердце родством со старинными французскими аристократами. Но Нелл-то знала: Луиза – самозванка. Если с кем и в родстве, так забору в Лувре – троюродный плетень. Однажды после смерти принца Руанского Луиза появилась при дворе в трауре. Как же – родственник умер! На другой день насмешница Нелл тоже пришла в трауре, объясняя: «Умер хан Татарский – мой двоюродный дедушка!» Поняв вранье Луизы, даже двор невзлюбил ее. А уж о народе и говорить нечего. Все неудачи правления Карла приписывались влиянию иноземки-француженки. Зато все хорошее – влиянию Нелл. Ей и самой пришлось испытать эту ненависть-любовь. Однажды, когда она ехала в королевской карете, толпа осыпала ее камнями, думая, что едет француженка. Находчивая Нелл высунула из кареты свою рыжую голову и на «соленом» просторечном говоре заорала: «Добрый народ, будь вежлив! Я не иноземная, я своя, отечественная б…!» Толпа пришла в восторг – Нелл приветствовали как королеву.

2 февраля 1685 года Нелл Гвин собиралась отметить свое 35-летие. Но не пришлось! Ее срочно вызвали в покои короля. Оказалось, Карла хватил удар. Он промучился еще несколько дней, но все равно острил: «Извините, господа! И сам задерживаюсь, и вас задерживаю!..»

Маленького герцога Альбанского пропустили проститься с отцом. Нелл же так и осталась за дверью. Рыдая, она думала: все правильно, кто она… очередная пассия…

Но Карл так не думал. Из последних сил он прошептал брату – будущему королю Якову II: «Не дай умереть с голоду бедной Нелл!»

Яков оказался честным человеком. Он уплатил все долги Нелл, назначил ей хорошее содержание. Но Нелл не хотела жить без любимого – жизнь потеряла всякий смысл. И через два года – 14 ноября 1687 года – ее не стало.

После смерти обнаружилось, что Нелл не забыла о нищете, в которой прожила свое детство, и долговой тюрьме, в которой умер ее отец. Все деньги, которыми располагала, она завещала уплатить за бедняков, которые томятся в долговых тюрьмах. Чтобы они смогли вернуться домой. Чтобы их дети не вынуждены были работать в борделях…

Яков II взял похороны Нелл Гвин на себя. Плачущие толпы заполнили лондонскую церковь Святого Мартина, и долго еще люди молились за «свою Нелл». А когда король заехал в ее опустевший дом, говорят, к его ногам с полки скатился большой оранжевый апельсин…

Золушка для принца

Сказок много, но есть одна – вековая мечта женского населения планеты – о принце и работящей Золушке. Конечно, сказка есть сказка. Мечта. Дым. Но история сохранила нам рассказ о реальной женщине, которая сумела воплотить эту мечту в жизнь. И уже за одно это она достойна стать вровень с самыми удивительными дамами мира.

Представьте – роскошный Версаль, двор «короля-солнце» Людовика XIV. Начало 1690 года. Обстановка самая романтическая: назавтра ожидается грандиозный бал. Правда, нашу героиню, 19-летнюю Эмили Жоли де Шуэн, никто туда не звал. Она хоть и фрейлина, но самого низшего чина, к тому же бедная, если не сказать, просто нищая. Ко двору девушку взяли из милости. Ее отец, мелкий дворянин, когда-то ухитрился оказать королю услугу, вот Людовик и отблагодарил – повелел своей дочери, принцессе де Конти, взять мадемуазель де Шуэн в свою свиту.

Но Эмили Жоли при дворе достались одни страдания. Она была некрасива, толстовата, хрома на ногу. Весь двор потешался над внешностью бедняжки. Вдобавок, словно в насмешку, она носила имя Эмили Жоли, то есть «миленькая и хорошенькая». Дворцовые шутники тут же перекрестили ее в Шуэншу: с одной стороны, это напоминало ее фамилию, с другой – на парижском арго значило «безобразная вонючка». Чтобы не шокировать окружение видом своей новой фрейлины, принцесса де Конти приказала толстухе никому не попадаться на глаза. Ну а узнав, что девушка – отличная швея, принцесса загрузила ее работой. Так что перед торжественным балом Жоли три дня и три ночи приметывала да подшивала. Хорошо, хоть за день до бала ее высочество милостиво разрешила девушке послушать концерт, который устраивался в личных покоях принцессы. При этом, конечно, напомнила: «Закройся ширмами и не забудь взять шитье!»

Героем же нашей истории стал старший сын короля Людовика XIV – 29-летний дофин Луи. В тот день он, как и всегда, маялся от собственной никчемности. Знал, что хоть и наследник великого монарха, но никто не воспринимает его всерьез. Принц давно понял, что весь яркий, праздничный и роскошный мир Версаля кружится только вокруг одного солнца – короля Людовика XIV. И робкому Луи никогда не стать вровень с отцом. К тому же принцу не повезло с внешностью. Он и родился в 1661 году толстощеким, пухлым, ну а к 30 годам вообще стал неуклюжим толстяком. Так и прожил бы бирюком, да предприимчивый родитель еще в 15 лет женил сынка на баварской принцессе Виктории. Но год назад Виктория умерла. И Луи опять остался один. Отец постоянно ругал его, придворные насмехались. И только одна добрая душа, младшая сестра Луи – принцесса де Конти, жалела брата. Вот и сейчас пригласила на концерт в свои покои.

Увалень Луи спрятался за одну из ширм, которые стояли в углу залы. Здесь никто его не увидит, и он сможет насладиться любимой музыкой. Однако вскоре дофин понял, что за соседней ширмой кто-то есть. На самых драматических аккордах оттуда доносились грустные всхлипы. Незнакомый слушатель воспринимал музыку всем сердцем, как и сам Луи.

Дождавшись, когда концерт окончился и все ушли, принц выбрался из своего убежища, отодвинул соседнюю ширму и ахнул: прямо на него рухнул ворох разноцветного атласа и бархата – за ширмой сидела девушка-швея. Глаза у нее были заплаканные, и Луи решил ее приободрить: «Мадемуазель, не стоит плакать от музыки, ею стоит восхищаться!» И тогда девушка прошептала: «Я плачу не от музыки, а от своей загубленной жизни!..» Луи был поражен: неужели в этом дворце вечной радости и нескончаемых праздников кто-то несчастен, как и он? Тогда это явно родственная душа! Он протянул руку, и швея поднялась. Сердце дофина екнуло – девушка оказалась низка ростом и довольно толста. Луи ахнул, но тут же одернул себя. Разве виновата бедняжка в том, что некрасива? И разве сам дофин – красавец? Луи вздохнул поглубже и галантно предложил: «Пойдемте развеемся!»

Вскоре весь двор судачил о неожиданном увлечении наследника престола. И кем?! Девицей, всеми презираемой… Теперь их часто видели вместе: они часами сидели в каком-либо уголке и… молчали. Но однажды придворные услышали, как увалень дофин рассказывает анекдот. А Шуэнша смеется. Невероятно!

Двор решил: они любовники. Добропорядочная Шуэнша пришла в ужас. Она тут же перебралась из Версаля в крошечную парижскую квартирку на улице Сент-Огюстен. Хотела даже уйти в монастырь, только как оставить Луи на растерзание двора?! Тем более что вокруг принца начали виться сомнительные личности. А придворный астролог Гудрэ постоянно заводил странные разговоры: «Ваше высочество, вы – достойный наследник отца. А ему пора на покой – ведь шестой десяток идет!» Луи удивленно таращился на астролога, никак не понимая, к чему тот клонит. Но Шуэнша сообразила сразу: «Не слушай его, Луи! Он втягивает тебя в заговор против отца!» Принц возмутился: он любил отца, восхищался им, а на астролога накричал. Гудрэ пришел в ярость и в сердцах предрек: «Знайте, вам никогда не стать королем! Вы умрете раньше отца!» Но дофин ничуть не смутился. «Если мне не грозит трон, – подумал он, – я могу жениться на Жоли!»

Морганатический брак состоялся тайно летом 1691 года – в заброшенном замке около деревушки Медон. Еще лет пять назад Луи обставил этот замок по собственному вкусу – просто и никаких излишеств. Его отец, «король-солнце», приехав в гости, скривился: «Это не дворец принца, это сарай!» Но Луи было комфортно в своем новом жилище. Одно плохо – стеснительная женушка отказалась перебраться в Медон. Ну не считала она, что достойна жить рядом с принцем крови! Правда, приезжала к мужу по ночам. Тяжело выходила из кареты и шла, переваливаясь, через мощеный двор к черному входу. Поднималась на антресоли в скромную комнату, где ее уже поджидал Луи. А однажды, когда, войдя, Жоли уселась покушать вместе с дофином, в Медон неожиданно нагрянул король. Блестящим взором окинул парочку толстяков, восседающих в необъятных креслах, улыбнулся, когда Шуэнша неуклюже плюхнулась перед ним на колени, и собственноручно поднял толстуху: «Я ценю ваши добрые советы моему сыну, мадам! Знаю, что это вы отговорили его от участия в заговоре. Поэтому я желаю, чтобы вы всегда были рядом с ним!» Жоли остолбенела – сам король, склонившись, поцеловал ей руку…

Это было прямое указание – для самой Жоли и для придворных. Толстуха перебралась в Медон, и к ней повалил весь двор. Те, кто раньше называли ее безобразной, теперь восхищались красой «загадочной медонской королевы». Шуэнша только шумно вздыхала. Она-то знала ответ на все «загадки»: просто надо жить по совести – хорошо кормить своего Луи, следить за тем, чтобы он был обихожен и счастлив, чтобы ему было с кем поговорить, сходить на рыбалку, послушать музыку. Она родила дофину здорового упитанного младенца и даже придумала, как уберечь ребенка от престолонаследных интриг. Жоли просто объявила, что ребенок… умер. На самом же деле она отдала мальчика с огромным приданым в семью верных людей, которые тут же затерялись в провинции.

Счастливая жизнь медонской четы продлилась ровно 20 лет. 14 апреля 1711 года после обильной трапезы 49-летний Луи прилег полежать и не проснулся. Людовик XIV рыдал взахлеб. А госпожа де Шуэн просто собрала свои нехитрые пожитки и покинула Медон. К чему жить во дворце без принца?..

Жоли поселилась в Париже в скромной квартирке на улице Турнель. Раз в месяц из королевской казны ей исправно доставлялся небольшой пенсион. Когда в 1732 году она скончалась, на кладбище Сен-Поль ее пришли проводить только верные слуги. Но история ее любви не забылась: что ни говори, не каждой Золушке удается выйти замуж за принца.

Версальская грешница

Она была самой известной и влиятельной королевской фавориткой в мире. Ее величали Несравненной и Единственной. Но потомки, не разобравшись, стали относиться к ней не просто как к рухляди прошедших времен, но и как к символу пошлости, невежества, алчности. «Помпадуры и помпадурши» – так заклеймили тех, кому когда-то была дорога эта странная маркиза.

А ведь некогда она создала целую эпоху. До сих пор ей в вину ставится то, что она тратила миллионы ливров. Но никто не желает вспоминать, что чаще всего это были ее личные ливры (казна государства, как обычно, пустовала), да и тратила она их не только на себя и увеселения короля Франции. О, эта фаворитка умела работать! Она занималась не одними интригами, но и… банковскими вложениями, постройкой новых дворцов и реставрацией старых. Покровительствуя искусству, Помпадур создала целый художественный стиль – рококо, открыла завод севрского фарфора, где работала не только над созданием формулы розового фарфора, но и лепила первые фигурки. Она занималась Королевской шпалерной мануфактурой, делая эскизы гобеленов, словно профессиональный химик, наладила производство духов и косметики. Она спасала от гнева цензоров Вольтера и энциклопедистов, как режиссер-профи устраивая спектакли (часто запрещенных цензурой пьес), концерты и литературные вечера, на которых сама играла, пела, декламировала. Еще при жизни ее имя стало эпохой, а сегодня, спустя почти три столетия, – великолепнейшим, роскошным брендом, обеспечивающим вечный интерес людей. Но не стоит забывать, что Жанна Антуанетта Помпадур (1721–1764) была живым человеком, перевернувшим эпоху…

^{Ф. Буше. Портрет мадам де Помпадур. Ок. 1750}

Жанна Антуанетта Пуассон восторженно оглядывала театральную залу Пале-Рояль, ложи, обтянутые тяжелой темно-синей материей. Сама она с матерью сидела в дальнем ряду высокого яруса – простым парижанам вход в ложи аристократов был заказан.

В театре царила обычная суета. Музыканты настраивали инструменты, зрители прямо через ряды здоровались друг с другом, светские дамы ажиотированно вскрикивали, обмахиваясь веерами. И вдруг все стихло. В правой ложе, выходящей прямо на сцену, произошло какое-то движение, и по рядам зрителей прокатился восторженный возглас: «Король!..»

Жанна вытянула шею, пытаясь разглядеть, какой он – легендарный король Франции. Говорят, Людовик XV статен, пылок, красив настолько, что ни одна женщина не может перед ним устоять. Недаром Франция зовет его Людовиком Возлюбленным. Распутство не ставится царственному волоките в вину, все знают, что королева Мария сама отказала мужу в супружеском ложе, заявив, что, родив десять детей, хочет пожить в свое удовольствие.

Заиграла увертюра. На сцене появились певцы. Но Жанна ничего не замечала вокруг. Во все глаза девушка уставилась на красавца в длинном напудренном парике, сидящего в королевской ложе. Короля окружали дамы в атласе и бриллиантах, вокруг суетились придворные, но Людовик никого не замечал, слушая оперу. Жанна же жадно смотрела на короля…

Десять лет назад, в декабре 1730 года, Жанна впервые задумалась о… Людовике – не о короле, о мужчине. Мать привела ее, тогда 9-летнюю заболевшую девочку, к гадалке, а та произнесла невероятное: «Эта худышка станет возлюбленной короля!» Жанна тогда не поняла, что это значит. «Король будет любить меня?» – спросила она мать. Теперь же, воочию увидев Людовика, 19-летняя Жанна с радостью и болью в сердце поняла: это она будет любить ЭТОГО МУЖЧИНУ. Отныне и навсегда – до самой смерти…

Жизнь, однако, летела стрелой. Король остался в своем возвышенном королевском мире, девушка вернулась в свой привычный – домашний. Ее родители были небогаты и весьма возрадовались, когда крестный отец Жанны предложил ей выйти замуж за своего богатого племянника. Жанна стала мадам д’Этиоль, но не серые глаза мужа грезились ей по ночам, а темные очи Людовика. Она жадно ловила любые известия о короле и однажды весной 1744 года узнала, что он заболел. Это была невероятная новость, ведь здоровяк-монарх славился исключительным здоровьем. И вдруг – сильнейшая лихорадка. Вот тогда-то Жанна словно очнулась: она живет с нелюбимым мужем, а единственный в мире мужчина, о котором тоскует ее сердце, может умереть. Да если бы Жанна была рядом с Людовиком, она вообще не допустила, чтобы он простудился! Но как оказаться рядом?..

Выход нашелся, когда Жанна узнала, что король отправился в Сенарский лес. Там имелся небольшой охотничий домик, в котором Людовик жил как простой смертный, обычно пригласив небольшую компанию. Конечно, приблизиться к королю Франции и в лесном заповеднике непросто, но Жанна придумала, как попасться на глаза королю и обратить на себя внимание: пара сотен ливров лесничим открыла ей доступ на «королевскую тропу».

В тот день охота удалась. Король выехал из-за деревьев, щурясь от солнечных бликов. И вдруг наперерез ему на белом коне промчалась неизвестная дама в алой амазонке с соколом на тонкой руке. Пораженный Людовик застыл на месте, но незнакомка исчезла. Через день представление повторилось. На этот раз прелестное видение пронеслось в элегантном голубом фаэтоне в ало-розовом плаще, едва прикрывавшем обнаженные плечи. И снова чаровница исчезла. За обедом Людовик только и говорил о невероятной и фантастической встрече, гадая, уж не сама ли богиня охоты Диана повстречалась ему в лесу.

А Жанна уже составляла новый план своей любовной кампании. 25 февраля 1745 года в Версале состоялся грандиозный бал-маскарад в честь свадьбы сына Людовика и испанской инфанты. Вход на праздник был свободным. Версаль сиял огнями, даже дорога к нему превратилась в сплошной звездный путь, освещенный факелами. Больше шестисот человек участвовало в маскараде. Жанна оделась в костюм богини Дианы – алая накидка, обнажающая плечи и грудь, распущенные волосы, золотой лук со стрелами. Король должен заметить ее и вспомнить лесную встречу!

Ровно в полночь начался маскарад. Но короля не было. И только через полчаса в распахнутые двери Зеркального зала вошли… восемь тисовых деревьев. И тут же сзади Дианы-Жанны послышался торопливый шепот: «Третий справа – король!» Это королевский камердинер месье Бине отрабатывал 200 ливров, полученных от «Дианы».

Уже через минуту Жанна грациозно танцевала с «третьим тисом». Ее остроумная речь заставила его улыбаться и даже смеяться. «Тис» был околдован. Но едва он отвернулся, прелестная Диана исчезла, будто в волшебной сказке. И только ее надушенный платочек упал на паркет, словно туфелька Золушки.

Романтическое приключение, таинственная незнакомка… Король пришел в волнение – немедленно найти владелицу! И расторопный камердинер Бине был отправлен на поиски.

Встреча Жанны и короля прошла в интимных покоях Версаля бурно и страстно. Однако уже наутро Жанна с ужасом подумала: а ну как, получив свое, Людовик переметнется к новой прелестнице? Легко добытая добыча уже не влечет. Значит, надо стать добычей почти неуловимой. Правда, только почти…

Жанна исчезла из жизни Людовика. Она перестала выходить в свет. Затаилась. Тактика принесла плоды. Через месяц камердинер Бине сообщил Жанне, что Людовик тоскует, не видя ее. Ищет, но никак не может найти. Так настал миг торжества. На другой же день Жанна прибыла на бал, где ожидался Людовик. Алея румянцем, она смущенно пролепетала невинную ложь – сказала, что муж, узнав об измене, поклялся убить ее. Впрочем, это к лучшему, вздохнула красотка, она все равно не сможет жить без своего короля. Людовик был поражен. Никто еще не решался пожертвовать жизнью ради него. К тому же разве сам он, соблазнив эту невероятную женщину, не жаждет стать ее защитником? В тот же вечер король разрешил Жанне остаться в Версале, дабы укрыться от гнева мужа, а потом добился, чтобы брак д’Этиолей был расторгнут. Больше того, Людовик дал возлюбленной новое имя: она получила титул маркизы де Помпадур, под которым и была представлена ко двору 14 сентября 1745 года.

…Жанна прижала пальцы к вискам. Она-то думала, что трудно добиться любви короля. Нет, трудно ее удержать! Красавец Людовик столь легкомыслен – то ему грустно, то скучно. Дни и ночи напролет маркиза развлекает и веселит его, удовлетворяет его мужские желания. Сама же она живет как в лихорадке. Не пора ли подумать о себе? Ведь личный медик опасается за ее здоровье. Вот и сейчас она нервничает, а короля все нет.

Закутавшись в черную накидку, Помпадур вышла через потайную дверь на боковую галерею. Обычно именно здесь сплетничают придворные. Они и не знают, что за гобеленами есть тайный проход. Конечно, подслушивать мерзко. Но она должна знать последние сплетни. Иначе как ориентироваться в придворной жизни?

Медленно, стараясь не шуршать, маркиза продвигалась за гобеленами. «Господи, как дворцовая крыса!» – пришло ей на ум. И тут она услышала визгливый шепот мадам Грандье: «Представляете, граф, эта парвеню придумала новые духи! И даже сама с целым штатом химиков перегоняла что-то в этих противных ретортах. Что-то дьявольское! Король как почувствует этот запах, так и падает на Помпадур!» Собеседник съязвил: «А знаете, мадам, из чего ее духи? Из мочи!»

Глупости какие! В своем укрытии маркиза прикусила губу. Духи из жимолости и лаванды. Правда, в их основу добавлено несколько капель пота самого короля. Ведь людям всегда нравится их собственный запах. Так что теперь маркиза слегка пахнет королем. И это действует! В одном из своих домов Жанна специально велела устроить лабораторию для изучения запахов и создания духов. И что с того, что не женское дело проводить опыты? Да Антуанетта часами может колдовать над колбами – она уже десяток духов создала собственноручно.

«А нынче утром бедная маркиза де Коеньи вывихнула лодыжку – а все потому, что по моде, введенной Помпадур, дамам приходится ходить на каблуках!» – продолжала злословить мадам Грандье. Ее невидимый собеседник ответил со злобой: «Каблуки – привилегия мужчин. Женщины никогда не научатся на них ходить. И к чему было вводить в моду эти легкие платья? Это же так пошло – ходить без пышных фижм!»

Помпадур вздохнула за гобеленом. Неужели непонятно, что толстые фижмы трудно носить – они же такие тяжелые! А при каблуке виден подъем ножки. Это же чудесная мода. И все это она придумала сама. И молодежь восприняла ее на ура. Но как же трудно оказалось заставить старшее поколение отказаться от старых привычек!.. От волнения Помпадур чуть не закашлялась. Нет, пора возвращаться. Она все равно не узнает, отчего задерживается король. Неужели он завел новую пассию?!

Выходит, она зря радовалась любви короля и зря торжествовала. Не время торжества пришло, а бремя торжества навалилось на ее бедную голову. Недаром при дворе Жанну приняли с ненавистью. Король, конечно, славился своей любвеобильностью, но его фаворитки были дворянками, а тут вдруг особа из «третьего сословия»! К тому же она далеко не писаная красавица, да еще и не первой молодости – ей скоро 30. Жанна и сама понимала, надо срочно найти нечто невероятное, что покажет ветреному королю, что она, Жанна, всегда должна быть в его жизни. Надо понять, что больше всего ценит король в жизни и что ненавидит. Оказалось, Людовик обожает всяческие развлечения, а ненавидит и боится… скуки. И Жанна начала превращать жизнь короля в череду праздников.

Людовик обожает балы, маскарады и всевозможные увеселения – Жанна научилась их отменно организовывать. Король мечтает о собственном фарфоре, который в то время был редкостью, – маркиза построила первый во Франции завод севрского фарфора и даже сделала модели первых ваз и скульптур. Людовик обожает искусства – Помпадур стала покровительствовать живописцам, декораторам, архитекторам и скульпторам, которые начали создавать прихотливый и чувственный стиль рококо.

Еще маркиза стала устраивать спектакли и вокальные вечера. Сама играла и пела, а король восседал в первом ряду по-домашнему – в халате и тапочках. Он вообще очень любил «жить по-простому». Обожал, когда маркиза кормила его супом с трюфелями собственного приготовления. О, путь к сердцу этого мужчины лежал еще и через желудок – и маркиза отлично это поняла. Оказалось, добиться сердца возлюбленного (даже самого венценосного!) – просто. Надо только жить его жизнью.

Однако подобная жизнь требовала богатырского здоровья. А Помпадур им похвастать не могла. Она с детства кашляла. Теперь кашель часто сменялся удушьем. Жанна вообще жила как в лихорадке – вставала в шесть утра к ранней мессе, как требовал король, засыпала ночью часа в два, после того, как он позволял. Людовику вполне хватало на сон четырех часов. Но Помпадур от переутомления часто вообще не смыкала глаз. Не оттого ли она уже давно не испытывала в постели вдохновения страсти? Мало того, недавно королевский медик с кислой миной прошептал ей, что столь бурная жизнь может ее доконать. Так неужели ей придется дожидаться, когда Людовик бросит ее? Как обрадуются дворцовые сплетники и интриганы – они давно ждут, когда ненавистная Помпадур надоест королю и можно будет вышвырнуть ее вон.

Ну нет! В одну из бессонных ночей маркизу посетила мудрая мысль. Нужно просто найти Людовику каких-нибудь смазливых девчонок для плотских утех. А себе оставить беседы по душам, деловые советы, королевский досуг. Ведь порывы королевской страсти занимают минуты, а жизнь полна столь долгих часов, которые Людовик конечно же захочет разделить со своей Несравненной маркизой, которая так ловко умеет развеять его вечную скуку.

Сначала помог давний друг маркизы – знаменитый живописец и декоратор Франсуа Буше. Он предложил свою натурщицу, Луизу О’Мерфи, с которой рисовал богинь и нимф. И Луиза торжественно прошествовала в апартаменты фаворитки короля. Маркиза же перебралась в другие комнаты. Но если враги ее предвкушали победу, они ошиблись. Забегая по вечерам к малышке Мерфи, Людовик по-прежнему все дни проводил у маркизы. Она даже кормила его своим фирменным супчиком.

Рыжеволосая Луиза сама все испортила. Гуляя с королем, она недовольно скривила губки: «Вы уже закончили отношения со своей старухой?» Людовик оторопел. Никому не позволено так говорить о Несравненной! Срочно вызванному Буше было велено забрать натурщицу.

Время шло. Людовик отмахивался от новых «нежных протеже». Маркиза ломала голову, пытаясь понять, что бы это значило. Тайна открылась внезапно. Один из соглядатаев увидел короля, входящего в квартиру некоего месье Лебеля. Оказалось – в дурном сне такого не привидится! – ее нежный Людовик опустился до продажных девок. Лебель приводил милашек прямо из борделя Парк-о-Серф, что недалеко от Версаля. Они-то и удовлетворяли сексуальные фантазии короля. К тому же Людовик начал пить. Маркиза удесятерила усилия – необходимо было вернуть короля ко двору. В Оленьем парке Версаля она лично проследила за устройством уютного гнездышка, куда и стала направлять специально отобранных любовниц для короля. Но, несмотря на их количество, маркиза знала – король всегда помнит о ней.

Ничто не смогло поколебать влияние Помпадур на короля. Он пожаловал своей Несравненной титул герцогини. Но что это дало? Заботясь о короле и его увеселениях, она всю жизнь при дворе прожила как в лихорадке. В сущности, она, постоянно больная, сожгла свою жизнь ради возлюбленного Людовика.

И вот теперь ее постоянно мучил кашель. Сидя в кресле, она вспоминала свою жизнь. Да, пророчество исполнилось – она стала фавориткой короля. Но чего это стоило? Ее юная дочка Александрина умерла страшной смертью. Лекари говорили – воспаление брюшины. Но Антуанетта-то знала, что это – яд. Наверное, кто-то хотел отравить короля, но поплатилась невинная дочка Жанны и Шарля.

Злоумышленники и потом не успокоились – на короля произошло покушение, Помпадур пачками получала записки с угрозами. За что? Ведь она скольким людям покровительствовала и помогала! На свои средства открывала приюты, больницы, финансировала обучение швей и портних, модисток, даже военную школу построила. За свой счет платила жалованье слугам королевского двора и выплачивала пенсии тем, кто ушел на покой. За счет ее заказов жили литераторы и живописцы, архитекторы и ювелиры, мебельщики и ваятели. За ее деньги типография напечатала труды Вольтера и Руссо. И что взамен?..

Жанна закашлялась. Кашель не давал лечь. Впрочем, он позволил не отвечать напыщенному священнику, который только что приходил. Святой отец ожидал громкого покаяния. Но в чем каяться? В том, что она, невенчанная, жила с королем? Но она любила его. По ночам она думала: если бы Людовик не был королем, они могли бы уехать на юг. В Париже – промозглая весна. А там – солнце…

15 апреля 1764 года Жанна Антуанетта Пуассон, герцогиня Помпадур, скончалась на 43-м году жизни. В день ее похорон полил сильный дождь. Людовик стоял на балконе без шляпы, провожая траурный кортеж. «Это все, что я могу для нее сделать!» – прошептал он.

Горевал и еще один человек – тот, кого звали «совестью Европы». Это был Вольтер. «Вот насмешка судьбы! – горестно восклицал престарелый философ. – Старый маратель бумаги, едва волочащий ноги, еще жив, а прелестная женщина умирает в середине своего блестящего жизненного пути!»

Вот так жизнь Помпадур оценил сам Вольтер. Так, может, не стоит презрительно говорить о Жанне Антуанетте Пуассон, маркизе и герцогине Помпадур? За все свои грехи она заплатила еще при жизни.

Не ставшая королевой

Традиционно считается, что наибольший вклад в историю внесли женщины, добившиеся богатства, власти или ставшие правительницами. А вот Сара Леннокс (1745–1826) осталась в памяти потомков именно потому, что отказалась от престола.

Стоя у окна резиденции, вдовствующая принцесса Уэльская весь день провела в томительном ожидании – не покажется ли знакомая карета. Вчера лорд Бьют прислал из Лондона ужасное сообщение: «Король – в опасности». А ведь всего пару месяцев назад, в конце 1760 года, обожаемый сын принцессы Уэльской вступил на английский престол под именем Георга III.

Лорд Бьют прибыл уже в сумерках. «Неужели заговор?!» – ахнула мать короля. Лорд вздохнул: «Хуже – король влюбился в некую Сару Леннокс!» Глаза принцессы Уэльской полезли из орбит: «Король и какая-то безродная леди Сара?..» Бьют вытер испарину: «Простите, миледи… Девушка, конечно, бедна, но она из королевского рода Стюартов». Принцесса презрительно фыркнула: «И потому король хочет сделать ее фавориткой?!» Бьют вздохнул: «Увы, миледи, не фавориткой – законной женой!»

…23-летний король Георг III рассеянно оглядывал огромную залу дворца Мальборо-Хаус. Кажется, герцог Мальборо пригласил на именины дочери весь Лондон! Тоненькая именинница, побелев от усталости, вот уже час как принимала поздравления. Король же украдкой вертел головой в поисках леди Сары. Заиграла музыка, и король увидел, что наследница Мальборо идет прямо к нему. Придется открывать бал с ней… Уже танцуя, король все-таки заметил Сару – та была в паре с лордом Ньюботтлом. Едва музыка смолкла, Георг ринулся к царице своего сердца: «Мне предлагают невесту из Европы, но я думаю, что мне больше подойдет соотечественница. А что вы думаете?»

^{Р. Джошуа. Леди Сара Бамбери}

Сара потупилась. Она-то думала, что объяснение – дело мужчин. Вон лорд Ньюботтл шептал весьма пылкие слова. Почему бы и королю не сказать нечто определенное? Но Георг только повторил: «Так что вы думаете?»

Но что тут думать?! Сара вновь опустила глаза: «Ничего, ваше величество!» Лицо короля исказилось в странной гримасе. «Из ничего и выйдет ничего!» – выпалил он и выбежал из зала.

Наутро Ньюботтл прислал Саре длинное послание: извещал, что отправляется к родным, «чтобы испросить разрешение на брак». Сара, прочтя, ахнула – вот достойнейший человек: сказал о любви и совершил поступок. Не то что странный Георг, который говорит загадками.

Однако больше писем от Ньюботтла не было. Через неделю Сара заскучала. Чтобы развеяться, отправилась на охоту в поместье. В лесу ее конь споткнулся, и бедная наездница выпала из седла. Домой ее принесли на импровизированных носилках с переломом ноги. Однако, охая от боли, красавица улыбалась: теперь у нее появился законный повод самой написать лорду Ньюботтлу. Пусть узнает, что она страдает от боли и неизвестности!

Уже через день пришло ответное послание. Лорд Ньюботтл сообщал, что их счастье более невозможно, поскольку его не одобряет семья. У бедной Сары все поплыло перед глазами, и она упала в обморок. А между тем к вечеру в поместье прибыла карета с королевским гербом. Забыв обо всем, взволнованный Георг посылал к по-прежнему обожаемой Саре своего лучшего лекаря. Вот это – истинное чувство!

Однако, когда девушка вернулась в Лондон, оказалось, что и королевские родные не в восторге от ухаживаний Георга. Мать короля и Бьют устроили настоящую слежку за монархом, не давая встретиться с Сарой. Лишь однажды король ускользнул в сад, куда подкупленный лакей и привел тайком Сару.

Георг порывисто шагнул навстречу. Хотел обнять, сказать о любви, но руки не слушались и слова не шли. Пришлось Саре нарушить молчание: «Вы желали видеть меня, ваше величество?» Король выдохнул: «О да! Желал…» – «Но что именно вы желали?» Саре казалось, что уж на этот-то вопрос король должен ответить прямо. Но Георг опустил глаза и пробормотал: «Я желал… показать вам свой сад…»

Сара стиснула кулачки. Все знали, что король неравнодушен к работам в саду, – он сажал деревья и создавал отличные огородные грядки. Но не говорить же об огородах сейчас?! Однако Георг, кажется, не понимал этого, потому что потащил Сару в дальнюю часть сада: «Я хотел показать вам вот это!» Сара уставилась на буйно цветущие кусты шиповника. При чем тут колючки?! Но король упрямо шептал: «Я посадил эти два куста в день, когда увидел вас! Существует старинное поверье: чтобы любовь была крепкой, надо посадить оба шиповника как можно ближе друг к другу. Тогда они сплетутся в один куст, как наши жизни в любви. Видите, они уже тянутся друг к другу, как и мы!» И робкий Георг наконец-то обнял Сару.

Вечером леди Леннокс получила официальное послание от принцессы Уэльской – мать короля запрещала ей появляться при дворе под надуманным предлогом: «В поместье, где вы находились, обнаружена опасная болезнь». Какая болезнь?! Да мать Георга просто испугалась, что тот сделает Саре предложение! Но теперь леди Леннокс не собиралась отступать, ведь теперь она точно знает – Георг любит ее. И она сумеет отыскать способы для встречи. По утрам король совершает конные прогулки – и леди Леннокс стала выезжать на ту же дорогу. Но мать вмешалась, и прогулки монарха отменили. Тогда Сара узнала расписание поездок Георга к «королевским арендаторам». Переодевшись крестьянкой, она начала сгребать сено у дороги. Вот показалась карета с гербами, но из ее окошка на девушку гневно взглянул лорд Бьют, а стража тут же отогнала «пейзанку». В конце концов Сара переоделась горничной и понесла поднос в покои короля. Но прямо у двери кто-то рванул Сару назад, содержимое подноса полетело на пол, а сама Сара предстала перед разъяренной принцессой Уэльской.

«Ступайте за мной! – процедила она. В будуаре вынула лист бумаги и скомандовала: – Пишите под мою диктовку, а не то я уличу вас в воровстве. Тогда вы попадете в тюрьму, а ваши родственники в опалу!» И Сара написала под диктовку: «Мой обожаемый лорд Ньюботтл! Я до сих пор не могу позабыть ваших ласк и поцелуев!»

Вечером принцесса Уэльская ворвалась в покои короля: «Ваша Сара – обычная шлюшка! Вот доказательство! Пока вы мечтаете о женитьбе, эта развратница купается в ласках презренного хлыща Ньюботтла!» Георг пробежал глазами письмо, застонал: «Как я ошибался! Ах, матушка, выберите невесту сами. Я приму любую…»

И вот вскоре Сара получила с нарочным письмо. Взглянула – и сердце упало. В числе лучших девушек королевства леди Сара Леннокс приглашалась подружкой невесты на свадьбу короля Георга III и принцессы Шарлотты Мекленбургской. Девушка застыла с приглашением в руке. Король отказался от нее, пойдя на поводу матери. Но что ей принцесса Уэльская, если Сара сама из королевского рода Стюартов?! Она не позволит себя унизить!

8 сентября 1761 года леди Леннокс в белом бархатном платье, отделанном серебром, и в бриллиантовой диадеме, сияющей в ее роскошных волосах, стояла первой в череде десяти подружек невесты. Гордо подняв голову, она оглядывала зал. Вот появился знаменитый литератор Горацио Уолпол. Встал позади Сары и страстно зашептал: «От вашей красоты исходит сияние!» А вот откуда-то выполз дряхлый лорд Вэстморленд. Воззрился на всех своими полуслепыми глазами и вдруг бухнулся на колени перед Сарой: «О, моя королева!» И в этот момент растворились парадные двери – вошел Георг.

Сердце Сары застучало. Сейчас произойдет чудо! Король тоже, как и этот нелепый старик, подойдет к ней и скажет во всеуслышание: «Вот моя королева!» Но Георг, вспыхнув, застыл на месте. Сара смотрела на возлюбленного, и ожидание чуда меркло в ее глазах. В конце концов она вздохнула и выхватила руку из цепких пальцев старика. «Я не королева, сэр!» – громко и как можно спокойнее произнесла она. Король покраснел до корней волос и крайне смущенно прошептал: «Она не королева…» И в это время из малых парадных дверей появилась принцесса Шарлотта. Зал ахнул. В сравнении с Сарой невеста оказалась невзрачной и некрасивой. Она приближалась к королю, но тот словно к полу прилип. Мать подтолкнула его, и Георг ожил. Только кровь совершенно отлила от его лица, когда, подав руку невесте, он повел ее к алтарю.

Уже на другой день леди Сара объявила, что выходит замуж. Если королю можно, отчего ей нельзя?! В начале 1762 года состоялось ее венчание с сэром Чарльзом Бамбери. Лондон обсуждал эту новость ничуть не меньше, чем королевскую свадьбу. Все недоумевали, ведь сэр Бамбери был равнодушен ко всему, кроме своих лошадей. Зато его кузен Уильям Гордон вдруг начал осыпать Сару подарками. Тайные встречи быстро стали явными – Сара оказалась беременна от Гордона. Ну а раз так – импульсивная Сара решила оставить мужа и вместе с дочкой и возлюбленным переехать в свое поместье около Редбриджа. Наступили дни счастья. Махнув рукой на общественное мнение, возлюбленные бродили по округе под ручку. Однажды Сара потащила Гордона в конец садовой аллеи: «Здесь мы посадим два куста шиповника. Пусть их ветви сплетутся, как наши жизни!»

Гордон взялся за лопату, кусты были посажены. Увы, это не помогло. Как некогда лондонский повеса Ньюботтл, Гордон поехал к родным за благословением. Что он от них получил – тайна. А вот Сара получила письмо. Неудавшийся муж сообщал, что «влияние родных и сила общества непреодолимы, и потому он вынужден…». Дальше читать Сара не стала. Ей было уже 22 года, и она более не падала в обмороки.

Надо признать, что лошадник Бамбери повел себя благородно: согласился на развод. Леди Сара осталась в Редбридже, а в 1776 году туда приехал король Георг III. Обрадованная местная знать решила устроить торжественный прием прямо на открытом воздухе, благо на дворе стояло благодатное лето. Взволнованная Сара сначала решила не ходить на прием. Ведь ее бриллианты давно в закладе. Не представать же перед королем в недорогих перламутровых сережках?! Но что если… Сара бросилась в сад, нарвала лучших цветов шиповника и щедро украсила ими волосы.

Георг узнал ее сразу. О, она совершенно не изменилась, и эти розовые цветы шиповника идут ей необыкновенно. «Счастливы ли вы?» – прошептал он, пригласив ее на танец. «Пока нет, но зато я уже свободна!» Сара подняла на Георга жадный взгляд: сейчас он должен пригласить ее в Лондон. Но король опустил глаза. И тогда она с вызовом спросила: «А вы сами счастливы?» Георг заморгал и тихо ответил: «Я ухаживаю за нашими кустами шиповника и выращиваю капусту… Может, поэтому у меня много детей. Говорят, их находят в капусте…» Сердце леди Сары болезненно сжалось: неужели правы сплетники – король Англии потихоньку теряет рассудок?! О, если бы она, Сара, была рядом с Георгом, то сумела бы уберечь его от такой напасти!..

В 1781 году леди Сара Леннокс стала женой Джорджа Напье, незнатного и небогатого полковника. И вновь пошли пересуды. Но Саре было наплевать: коль не суждено быть с Георгом, не все ли равно с кем? Она жила тихо, воспитывала детей. Сыновья стали гордостью не только ее, но и всей Англии: Чарльз – знаменитым покорителем новых колоний, Уильям – известным историком, Джордж – блестящим генералом. Часто по ночам Сара думала: а кем стали дети короля Георга? Они ненавидели и презирали помешанного отца, мечтали о его скорой смерти. Нет, брак Георга III и принцессы Шарлотты не оправдался ничем. Уже с 1811 года над больным монархом была назначена опека, регентом стал его сын, будущий король Георг IV. Однажды до Сары дошла странная весть. В Виндзорском замке умалишенного старика Георга III вывели в сад на прогулку. Слуги тащили его под руки, поскольку он уже давно ослеп. И вдруг Георг явственно спросил: «Цветут ли кусты шиповника?» Пораженный слуга проговорил: «Здесь только один куст!» И тогда король удовлетворенно улыбнулся: «Значит, ветви наконец-то сплелись – и в следующей жизни мы будем вместе. Я и Сара…»

Больше Георг уже не приходил в рассудок. Его не стало в 1820 году. И никто – ни давно уже взрослые дети, ни подданные – не оплакивали его. Только Сара Леннокс-Напье. Она пережила старого возлюбленного на 6 лет. Ее не стало 20 августа 1826 года. И ее искренне оплакивали все – и дети, и внуки, и те, кто был с ней знаком.

Рожденная слишком рано

Она родилась в 1720 году, когда мир был абсолютно мужским. Почти век оставалось до появления женщины в литературе Англии и два века до возможности получения полноценного образования. Но Элизабет Кингстон хотела жить свободно. В поисках такой жизни она объехала мир. Мужчины считали ее искательницей приключений, а то и хуже – шпионкой. А она просто искала свое место в жизни.

Храбрый английский полковник Чадлей потупил глаза: «По британским законам, дочка, ты не можешь наследовать наше родовое имение – оно отойдет моему троюродному племяннику. Тебе придется устраивать жизнь самой. Впрочем, я кое-что предпринял. Принцесса Уэльская, мать нашего короля Георга II, готова взять тебя фрейлиной ко двору. А это хорошие деньги». Элизабет Чадлей, умница и красавица, тихонько вздохнула. Что делать! В этом мире все достается мужчинам…

Двор принцессы Уэльской, урожденной немки Софии Доротеи Брауншвейгской, был пропитан истинно немецким духом. Там бранили английский быт, нравы и даже английских поваров, предпочитая поглощать колбаски с пивом, которые привозились из Дрездена. Даже ухаживания кавалеров за дамами проходили по-немецки грубовато и быстро. Вот и 18-летнюю Элизабет Чадлей мгновенно окружили поклонники. Но умная девушка поняла сразу: нужно выбрать кого-то одного, иначе она просто пойдет по рукам.

Молодой герцог Гамильтон несколько отличался от других: с ним хотя бы можно о чем-то поговорить, к тому же он красиво читал стихи. Элизабет же обожала их с детства. Она и сама сочиняла, мечтая когда-нибудь увидеть хоть одно стихотворение напечатанным. Конечно, под псевдонимом – женщине не пристало выносить свои творения на суд толпы. Читать в кругу поклонников – пожалуйста, но издавать книгу – никогда! Словом, в перерывах между поцелуями Элизабет читала свои опусы молодому Гамильтону, и тот даже обещал взять ее в жены. Но что стоят все обещания мужчин?! Получив свое, герцог вообще отбыл на континент, забыв про Элизабет.

Но если кто и злорадствовал, видя гордячку Чадлей соблазненной и покинутой, то он просчитался. Элизабет только закусила губу и вздернула подбородок: не на ту напали! У нее есть и иной смысл в жизни, кроме обманутой любви. Недавно она познакомилась с кружком литераторов. Вот кому она покажет свои стихи и новеллы! Но лучше бы она этого не делала. Литераторы готовы были тратить время на комплименты и флирт, но обсуждать дамские стихи – никогда! «Женщины в Англии не будут писательницами! Ведь для творчества нужен ум, а женщина от природы не обладает им», – заявили они.

Что ж – Элизабет снова повыше вздернула подбородок, – если в этой жизни нужен только флирт, она начнет флиртовать! А еще лучше – выйдет замуж. Вон красавец капитан Гарвей давно влюблен в нее. Он не избалован, мягок. Но, увы, его родители не одобрили выбора сына. А без их денежной поддержки молодой семье не прожить. К тому же если Элизабет выйдет замуж, то потеряет место фрейлины. Замужние дамы не служат при дворе. И что делать: остаться без денег или без мужа? Элизабет нашла иной выход. Молодые люди сочетались тайным браком.

Однако, кроме любви, в мире существует и много чего другого. И крайне интересного! Элизабет вспыхнула, в сердцах закрыв книгу. Вот пишут же ученые-минерологи трактаты о драгоценных камнях! Правда, стоит ей завести разговор об истории тех или иных камней, окружающие тут же начинают подозревать, что «милая гостья» желает заиметь новый бриллиант или рубин. Да, теперь она везде – «милая гостья». Еще год назад тайный брак с Гарвеем дал трещину – красавец ветреник завел новую пассию. Разъяренная Элизабет решила навсегда покинуть обманщика. У нее есть собственные накопления, почему бы не поехать на континент? Может, в просвещенной Европе у женщины есть больше возможностей? Говорят же, что при австрийском дворе всем заправляет мудрая императрица Мария-Терезия, а и при французском – фаворитка короля маркиза Помпадур. Правда, во Францию Элизабет не осмелилась поехать, ну а Мария-Терезия не дала ей аудиенции. Но вот курфюрст Саксонии Август II и даже сам король Пруссии Фридрих Великий приняли английскую красавицу с распростертыми объятиями. Давали в ее честь балы и обеды и очень удивлялись, что «английская роза» много времени проводит в библиотеке.

А Элизабет открыла для себя… книги по минералогии. Конечно, она и до этого носила драгоценности, но теперь прочла об их составе и свойствах. Курфюрст Август познакомил ее с ювелирами. Элизабет, вздернув снова свой упрямый подбородок, настояла на том, чтобы поучиться огранке. И у нее получилось! Но ювелиры, покачав головой, тут же объявили, что это не женское дело. Ну а что – женское?..

Вернувшись домой, Элизабет оказалась втянута в кошмарную историю. Гарвей, разъяренный тем, что его жену принимали при лучших дворах Европы, а о нем никто даже и не узнал, пригрозил, что раскроет тайну их брака. Но если это произойдет, Элизабет лишится места фрейлины. На что ей тогда жить?!

Она выслушала угрозы мужа и распрямила спину. Никто не сможет больше подчинять ее себе! Наутро она отправилась в церковь, где венчалась с Гарвеем. Старый пастор давно умер, а новый был столь ошарашен визитом знатной дамы, что беспрекословно показал ей церковные книги за 1744 год. Элизабет отвлекла его разговором и вырвала лист с записью о собственном браке. На другой день она объявила мужу: доказательств брака больше нет, значит, его и не было! Уж коли мужчины постоянно обманывают, почему бы и женщине не обмануть хоть раз?..

Обман обернулся на пользу. Элизабет получила предложение – и не от кого-нибудь, а от почтенного герцога Кингстона. Красавица и сама удивилась, сколь приятным оказалось общество старого добродушного толстяка. У него была огромная библиотека, и он внимательно слушал ее литературные опусы и рассказы о камнях. И не говорил, что это – не женское дело! Элизабет даже осмелилась рассказать ему свою не слишком-то удачную жизнь. И муж не осудил ее ни в чем!

Увы, идиллии не длятся вечно. В 1773 году герцог умер. И выяснилось невероятное: Кингстон добился особого разрешения оставить миллионные средства своей вдове. Естественно, наследники оспорили завещание. Облили Элизабет грязью. Всплыл и тайный брак, так что замужество с Кингстоном суд признал недействительным. Но каково же было изумление наследников, когда, вскрыв завещание, они прочли, что мудрый герцог оставил состояние не миссис Кингстон, коей Элизабет уже не могла бы считаться, а «урожденной мисс Чадлей».

С деньгами покойного мужа Элизабет вновь ринулась в путешествия. Но теперь имела четкую цель – Россию. Там правила просвещенная императрица Екатерина Великая, которая и сама сочиняла стихи с пьесами, даже химические опыты ставила. Вот кто поймет мечты Элизабет и, может, станет ее подругой! Надеясь, что в далекой России не знают о судебных тяжбах в Англии, Элизабет решила назваться герцогиней Кингстон. От этого имени она и послала императрице несколько лучших картин. Екатерина приняла дар и пригласила герцогиню Кингстон в Петербург. Воодушевленная, Элизабет приобрела огромную яхту и прибыла на ней к брегам Невы. Ее встретили радушно – балами, приемами и фейерверками. Элизабет отвечала роскошными обедами на своей яхте. Осмелев, герцогиня преподнесла Екатерине головной убор из бриллиантов, которые огранила лично. Но императрица, не взглянув на огранку, поджала губы. Убор показался ей недостаточно роскошным, да и камни маловаты. Такие у российских придворных только на пуговицы идут.

Но непонятливая Элизабет, по-прежнему грезя «особыми возможностями», сочинила несколько од и пьеску для театра. Она возмечтала стать статс-дамой. Для этого, как ей объяснили, нужно заделаться помещицей, то есть заиметь недвижимость. Элизабет купила имение в Эстляндии за 74 тысячи серебряных рублей (сумма громаднейшая!). Ей сказали, что нужно дать деньги на благотворительность. Она дала 10 тысяч. Потом сказали, что нужно провести дороги в имение. Она присовокупила еще 2 тысячи. Ну а после этого ей объявили, что российская статс-дама не может быть иностранкой. Словом, ее просто развели по полной программе. Поняв это, леди Кингстон в сердцах продала свою «Чадлейскую мызу» и уплыла на своей яхте во Францию. Осела в маленьком Кале. Там горожане пришли в восторг от «первой богачки мира». Отцы города готовы были часами слушать ее повествования о путешествии в блистательный Петербург. И, рассказывая о далекой стране, Элизабет переставала видеть все в черных красках. Ее снова потянуло в Северную Венецию, где она сочиняла стихи и пьески. И она снова потащилась в Петербург – теперь уже посуху, через всю Европу.

Зная о ее богатстве, ее теперь принимали даже при австрийском дворе, «позабыв» о прошлом отказе. Но гостья рвалась в Петербург, все еще мечтая обрести в Екатерине просвещенную подругу. Увы, императрица приняла Элизабет сухо и даже вернула прежний подарок, головной убор. Ошарашенная и разочарованная, леди Кингстон вновь вернулась в Кале, не пробыв в России и недели. По пути все думала: как меняет власть даже самую просвещенную женщину! Видно, став правительницей мира, Екатерина оказалась вынуждена жить по его жестким официальным законам. Какая уж тут дружба!..

В 1786 году Элизабет перебралась в Париж. Потом рядом с Фонтенбло купила роскошный замок Сент-Ассиз. Однако не прожила в нем и недели. 23 августа 1788 года она умерла. Ей шел 69-й год. Незадолго до смерти она оставила распоряжение: «Если будет возможно, похороните меня в России!» Но видно, возможность не представилась. Однако в Петербург к Екатерине II все же полетел курьер. По особому распоряжению он вез небольшой пакет. В нем лежал головной убор с бриллиантами, которые Элизабет Кингстон огранила сама…

«Я всегда имела свой образ мыслей»

Открытие Воспитательного общества благородных девиц в Смольном монастыре положило начало женскому образованию в России. И не только. Девочки-смолянки сделали первые шаги на пути женской независимости. Но сколь же враждебно были встречены эти шаги мужским обществом! Не помогли ни высочайшее покровительство императрицы Екатерины II, ни официальное восхваление красы и добродетели институток…

Глафира Ивановна Алымова (1759–1826) была лучшей в первом выпуске смолянок. Но даже лучшей выпускнице судьба не уготовила ни лавров, ни поощрений. В своих «Памятных записках» (кстати, положивших начало целому пласту воспоминаний институток) Глафира Ивановна призналась: «Я всегда имела свой образ мыслей». Невиданное по тому времени дело! Ведь общество всерьез считало тогда женщин глупыми курицами с соответствующими мозгами. И вдруг – свой «образ мыслей»! Не за него ли она поплатилась?..

Глаша попала в только что открытый Смольный институт благородных девиц (тогда он назывался Воспитательным обществом благородных девиц при Смольном монастыре) в пять лет. Что может уметь и знать такой ребенок? Кое-что. Глаша Алымова прожила в родительском доме свои пять лет не просто без любви – почти в ненависти. Мать ее, Анна Васильевна, всегда твердила, что Глаша – наказание Господне. Ведь она родилась в тот день, когда умер ее бедный отец, отставной полковник лейб-гвардии Конного полка Иван Акинфиевич Алымов. Мать, мучаясь с дочерью, не смогла даже проститься с любимым мужем. Может, за это она невзлюбила Глашу? А может, матери просто некогда было любить детей – ведь их было девятнадцать? Прокормить – и то с трудом. Может, потому она и отправила свою младшую девочку в Смольный институт, открытый императрицей Екатериной Великой 5 мая 1764 года?..

^{Д.Г. Левицкий. Портрет Г.И. Алымовой. 1776}

Доверенный слуга отвез девочку в столицу и сдал с рук на руки одной из монахинь, которые в первые годы еще жили на территории института. До того ведь в Смольном был монастырь, вот монахини и помогали на первых порах. Глашу переодели в форменную одежду кофейного цвета, накормили, велели вести себя хорошо и повели на знакомство к начальству.

Из-за дубовой двери слышался мужской спор. Гнусавый на французский манер голос цедил: «Неслыханно, господин Бецкой! Соблаговолю напомнить, сколь тяжело шел набор девочек – два года по всей стране собирали. Титулованные фамилии на дыбы встали – ни к чему девицам ученье! Пришлось пообещать, что мы станем их учить благонравию, приличным манерам да языкам с танцами. А вы предлагаете математику с физикой?» Низкий голос ответил твердо: «Программа обучения согласована с государыней: зачатки современных наук разовьют детские умы!»

Классная дама, приосанившись, ввела девочку в кабинет. У большого светлого окна стояли двое. Один – молодой, разодетый, как петух, второй – пожилой, представительный, в темном камзоле. «Ваше сиятельство! – почтительно обратилась именно к нему классная дама, присев в реверансе. – Воспитанница Глафира Алымова прибыла!» Пожилой господин смерил девочку внимательным взглядом: «Сколько же вам лет, госпожа Алымова?» Глаша пролепетала: «Пять, скоро шесть будет…» Господин улыбнулся: «Да вы самая молоденькая. Другим девочкам лет по шесть-семь. Хотите учиться?» Глаша молчала. «Да что она понимать может? – прогнусавил молодой человек. – В ее бумагах написано: мать согласна отдать». Глаша вздохнула: коли она не нужна матери, может, понадобится этому почтенному господину – вон как приветливо он улыбается…

Годы учебы шли. Предметов становилось все больше. В младших классах учились три года, занимались языками (русским и французским), арифметикой и Законом Божьим. Девочки носили казенные платьица кофейного цвета и потому звались «кофульками». Дисциплина была строгая, жизнь шла по расписанию. Через 3 года в институт набрали вторую партию воспитанниц. Глашин набор перешел на «вторую ступень», получил платья голубого цвета, прозвище «голубицы» и новые предметы: итальянский язык, музыку, танцы, рисование, рукоделие. В 7-м классе девочек перевели на «третью ступень» и выдали серые платья. Начали изучать историю с географией. И на Рождество 1771 года впервые за все время обучения разрешили свидание с родственниками. Семь лет смолянки их не видели, а тут дворы института запрудили приезжие кареты. Откуда только не пожаловали родственники – вот где географию изучать!

К Глаше не приехал никто. На Рождество девочка послала домой табельный лист – по всем предметам только высшие баллы. Может, если мама увидит, сколь прилежно учится дочь, она приедет?..

«О чем задумалась? – К Глаше подошла подружка Лиза Рубановская. – Верно, о прекрасном принце? Да где ж его взять? Нас в институте как взаперти держат. А знаешь почему? Чтобы не было тлетворного внешнего влияния, как говорит наша начальница. И еще говорят, государыня хотела показать Европе, что Россия – просвещенная страна, где даже женщины могут учиться. Вот и учредила институт благородных девиц. А кончим мы курс, выйдем из Смольного, сразу станем париями. Общество не одобряет женского образования. Знаешь, как называют смолянок? Учеными курицами!»

Но тут в дортуар вбежала крошечная кофулька: «Мадемуазель Алымова! К вам приехали!» У Глаши кровь прилила к лицу: неужели мама?!

Высокая, смутно узнаваемая дама поднялась с парадного кресла гостевой залы. «Как ты выросла, Глафира! – проговорила она, освобождаясь из объятий дочери. – Ну, пусти, что за телячьи нежности!» Глаша отпрянула. Семь лет она мечтала обнять мать и вдруг – «Пусти!..» Мать смерила Глашу презрительным взглядом: «Чего ерепенишься? Больно ученая стала. Презираешь необразованную мать? Но о наследстве и не думай – я должна обеспечить сыновей. Тем более что попечитель Бецкой писал мне, что и он, и императрица тобою довольны. Надеюсь, они тебя пристроят. А наследства не жди!» И мать, кивнув дочери, выплыла вон. Поднялась и Глаша. Судорожно вздохнула и кинулась в часовню. Хоть там никто не увидит ее слез!

Она упала на колени перед одинокой лампадой. Тихие шаги прозвучали сзади. Сильные руки подняли девочку. Низкий добрый голос спросил: «Что случилось?» Не открывая глаз, Глаша узнала Ивана Ивановича Бецкого. Странно, но, когда что-то случалось, он всегда был рядом. И Глаша, не стесняясь, зарыдала: «Я никому не нужна!» Бецкой погладил девочку по голове: «Ты нужна мне! Хочешь, я стану твоим отцом? С тех пор, как я увидел тебя, малютка, я понял: ты – моя!» – «Правда?» – сквозь слезы улыбнулась Глаша. Бецкой истово перекрестился на неугасимую лампаду: «Христом Богом клянусь!»

…Девушка осторожно провела пальцами по струнам арфы. Она готова играть день и ночь! Сама императрица Екатерина признала Алымову лучшей арфисткой Петербурга. Жаль, что времени на игру остается в обрез. На последней «четвертой ступени» смолянки, одетые теперь в шелковые белые платья и прозванные «белыми сестрами», начали изучать физику, архитектуру, живопись, геральдику. К тому же приходится репетировать спектакли и танцевальные сюиты, которые воспитанницы должны показать на празднике окончания института.

Иван Иванович вошел улыбаясь. Глафира вскочила: «Я ждала вас!» – «Неужто 16-летняя девушка ждала 70-летнего старца? – усмехнулся Бецкой. – Но я с хорошими вестями: выписал тебе выпускной наряд из Парижа. Белое платье «полонез на большом панье» с газовым покрывалом, расшитым мушками. Будешь на балу главной чаровницей!» Глафира кинулась благодетелю на шею. И тот поцеловал ее. Крепко. Страстно. Прямо в губы.

Она залилась краской и выпалила: «Я так счастлива, батюшка! Алексей Андреевич Ржевский зовет меня замуж после выпуска!» Бецкой побелел. 39-летний Ржевский был директором Академии наук, переводчиком «Энциклопедии» Дидро, литератором и драматургом. И этот известный человек вознамерился похитить всю радость жизни Бецкого – обожаемую Глашеньку. Да не бывать этому! Иван Иванович всю жизнь при дворе – знает, что такое интрига.

Уже через пару дней Бецкой рассказал девушке о том, что Ржевский признался ему: он думал о Глаше не как о супруге, а как о любовнице, ведь простая девушка не ровня директору Академии наук. Разгневанная Глафира тут же отписала полный отказ безнравственному ухажеру. Но накануне выпуска в институт прикатил фаворит императрицы, красавец князь Григорий Орлов, и потребовал ответа: «Чем вам не угодил мой друг Ржевский?» Глафира гордо вскинула голову: «Господин Ржевский оскорбил меня, позвав в любовницы!» Орлов открыл рот от изумления: «Глупости! Ржевский сам просил меня быть шафером на вашей свадьбе!» – «Но Бецкой сказал…» Глафира осеклась. Неужели человек, которого она ценила превыше всех, как отца и заступника, вступил в подлую интригу?! «Видать, старик интриган присмотрел вас для себя! – тихо сказал князь. – Вот и чернил Ржевского пред вами, а вас – пред ним…» Глафира прижала руки к груди и беспомощно разрыдалась.

На другой день Ржевский официально сделал предложение, и девушка объявила Бецкому: «Ежели вы не дадите благословения, я испрошу его у матушки императрицы!» Бецкой заплакал, но согласился. Венчание назначили после институтского выпуска.

Однако накануне праздника умерла от родов жена наследника Павла Петровича. Так что первый в истории России выпуск женского университета 30 апреля 1776 года прошел скромно. Императрица Екатерина Великая на торжествах не присутствовала. Глафира Алымова была выпущена «лучшей» – «с Большой золотой медалью первой величины и золотым шифром с алмазным вензелем Екатерины II». Через несколько месяцев она стала фрейлиной новой супруги наследника престола – Марии Федоровны. А в начале 1777 года, опираясь на дрожащую руку Бецкого, Глафира подошла к брачному алтарю. Благодетель все еще брюзжал, но молодые уже приносили обеты Богу.

В своем новом доме Ржевские завели литературно-музыкальный салон. Раз в неделю по средам у них собирался цвет петербургской интеллигенции: Херасков, Державин. Глафира, конечно, играла на арфе. Утром в одну из сред она собралась репетировать, но, едва прикоснулась к струнам, слуга внес письмо. Глафира прочла и окаменела. Писала подруга-смолянка Лиза Рубановская из… Илимска. Оказывается, ее сестра Аня после выпуска вышла замуж по горячей любви. Родила троих детей, да вот умерла. А мужа ее – Александра Радищева – обвинили в государственной крамоле. Глафира судорожно вздохнула: где она слышала это имя? Ах да – это же литератор, написавший антиправительственную книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» и сосланный в сибирский острог. Так он – муж милой Анечки, а вернее, ее вдовец?! И теперь Лиза Рубановская пишет, что приехала к нему в ссылку – ухаживать за детьми…

Глафира кинулась к мужу. Он же стал сенатором – должен помочь. Но Алексей развел руками: «Что можно сделать, коли сама государыня назвала Радищева бунтовщиком хуже Пугачева?!»

Но Глафира не пала духом и кинулась искать союзников. Встретилась с влиятельным князем Александром Романовичем Дашковым, под чьим началом некогда служил Радищев. И князь помог. Он организовал тайный канал связи, так что Глафира смогла отсылать в Илимск посылки и деньги. Помог Дашков и составить прошение «об облегчении участи литератора Радищева и его несчастных детей». Но сам ходатайствовать отказался – кто пойдет супротив воли императрицы? А Глафира пошла! Девять раз она подавала это прошение в разные инстанции – везде отказали. И только после смерти Екатерины новый император Павел I вернул Радищева в Петербург. Но мужественная Лиза скончалась по дороге домой, оставив Радищеву, который в ссылке стал ее гражданским мужем, не только троих детей сестры, но и троих собственных. Глафира Ивановна приняла всех детей на свое попечение – во имя бедных подруг-смолянок, растоптанных политическими играми.

Госпожа Ржевская поставила точку в официальном послании и вздохнула. 26 лет верной и беспорочной службы при дворе – и вот финал: «Покорнейше прошу снять с меня наипочетнейшую обязанность фрейлины Ее Императорского Величества Марии Федоровны в связи с моею болезнию». Болезнь, конечно, предлог. Но сил нет более! Жизнь при дворе Павла I – просто рок какой-то! Где блеск и очарование, где «дела искусства», столь поощряемые покойной Екатериной Великой? Как признанная «арфовая виртуозка», Глафира Ивановна не раз просила разрешения открыть школу арфисток для девочек, потом школу пения. Но солдафон Павел всегда отказывал. А неделю назад он собственноручно вычеркнул фамилию Ржевской из наградного списка, фыркнув: «Место женщины на кухне!» Вот после этого Глафира и подала в отставку.

Но это не спасло! Злопамятный Павел отыгрался на ее близких. В сентябре 1800 года ее мужа Алексея Ржевского сместили с сенаторской должности. А в 1801 году прямо на дворцовом маскараде сына Глафиры взяли под стражу и бросили в каземат по совершенно смехотворному обвинению: якобы во время полонеза он слишком приблизился к танцующему императору. И если б не заступничество цесаревича, будущего Александра I, не побоявшегося гнева своего сумасбродного папаши, неизвестно, чем бы все кончилось! Да только нельзя творить зло безнаказанно – есть и Высший Судия. Ровно через четыре недели Павла I не стало…

Тяжело опираясь на палку, Глафира Ивановна шла по бельэтажу Смольного. В гостевой комнате по-прежнему висел ее портрет, написанный блистательным живописцем Левицким – юная Глаша Алымова в белом платье «на большом панье» перебирает струны арфы. Сколько же лет прошло с тех пор – неужто 40?! А ведь, кажется, это было совсем недавно…

27 лет она была Глафирой Ржевской, а после смерти Алексея – Глафирой Маскле, поскольку вышла замуж за милейшего Ипполита Петровича Маскле, известного переводчика басен Крылова на французский язык. И вот теперь Глафира Ивановна смотрит на портрет своей давней юности.

Какой беззаботной она была, сколько надежд светилось в глазах! Ее называли «первой красавицей», «первой смолянкой» и ждали, что она всегда будет поступать «по правилам». Но у нее были свои правила жизни и свои мысли. Она всегда заступалась за обиженных и осталась верной дружбе смолянок. Правда, от интриг и хлопот двора она предпочла переехать в более спокойную Москву в усадьбу к сыну. Здесь Глафира Ржевская-Маскле и скончалась в 1826 году, упокоившись на Ваганьковском кладбище. Ей шел 68-й год.

Но история быстро забыла о первой смолянке. А ведь не будь ее и ее подруг, возможно, и сейчас никто не заикался бы о женском образовании, равноправии, а о женщинах-депутатах, мэрах или сенаторах и вообще бы речи не было.

Тайны портретов Смольного

Как известно, Институт благородных девиц жил абсолютно замкнуто. Попав в его стены, воспитанницы становились затворницами и могли увидеть родных, только перейдя на старшую ступень.

Впрочем, иногда смолянкам дозволялось выходить за стены института – на гулянье в Летний сад. Первый такой выход первого выпуска (того самого, где училась Глафира Алымова) состоялся в мае 1773 года – после девяти лет затворничества. Мало того что гулянье это произвело фурор, но и стало событием общественным, почти политическим, ибо во время оного девицы не просто выходили погулять, но представлялись обществу. Одновременно Петербургу демонстрировалась и сама екатерининская система образования и просвещения. Поэтому о прогулке смолянок по Летнему саду оповестила правительственная газета «Санкт-Петербургские новости», подав событие как нечто неординарное, имеющее государственный резонанс.

Заметка отмечала, что появление смолянок вызвало «истинно общественный интерес». Конечно, ради спокойствия «робких девиц» пришлось удалить всех посетителей из Летнего сада и даже наглухо закрыть ворота. Но городские обыватели все равно облепили садовую решетку, а особо любопытные даже взобрались на ее чугунные узоры.

После газетного сообщения появился даже сборник стихотворений с благопристойным названием: «Стихи благородным девицам первого возраста, воспитываемым в Новодевичьем монастыре [так горожане по старинке все еще называли Смольный], на присутствии их в первый раз в саду летнего Е.И.В. [Ее Императорского Величества] дома сего 1773 г. мая 20 ч.[исла]». Знаменитый поэт А.П. Сумароков так откликнулся на это событие:

Не нимфы ли богинь пред нами здесь предстали?

Иль сами ангелы со небеси сошли…

Как солнечны лучи так взоры их сияют;

С красой небесною краса сих нимф равна;

С незлобием сердец невинность их явна;

Конечно, божество они в себе являют.

Как сад присутствием их ныне украшался,

Так будет краситься вся росская страна.

Однако хотя прогулка смолянок по саду, а потом плаванье в лодке по Неве и вызвали ажиотаж, но переломить общественное убеждение не смогли. Общество мнения не сменило: от образования девице один вред! И долго еще по Петербургу ходили злые анекдотические шутки о том, что у образованных девиц по две головы и только уродины способны учиться. Да и что греха таить, те, кто влезал на решетку Летнего сада, всерьез думали, что увидят страшилищ.

Родственница Пушкина

Но мы сегодня можем увидеть, как по-настоящему выглядели девочки-смолянки 1772–1773 годов – те первые, чьими головами в прямом смысле был пробит барьер, стоявший на пути образования российских женщин. Великий живописец Д.Г. Левицкий создал по заказу Екатерины семь замечательнейших портретов лучших воспитанниц Императорского воспитательного общества благородных девиц. Из них самый интригующий – «детский», где изображены две девочки: крошечная воспитанница «первой ступени» Анастасия Давыдова и ее подруга чуть постарше – Феодосья Ржевская. Обе девочки в обыденных платьях: младшая – «кофулька» Давыдова – в платье кофейного цвета, «голубица» Ржевская в темно-голубом платье «второй ступени». По этим изображениям мы можем понять, что воспитанницы Смольного института отнюдь не ходили как оборванки из детского дома. Напротив, на них модные наряды из дорогого шерстяного английского сукна с оборками, бантами и воланами. Конечно, на девочках нет драгоценных украшений, но на шее старшей Ржевской – темно-синяя бархотка. Видно, как обе девочки старательно позируют художнику, воспринимая это как новую игру – «во взрослых».

Именно этот портрет стал первым в галерее смолянок Левицкого. Ну а судьбы обеих девочек, изображенных на парном портрете, оказались одинаковы – обе они в реальной жизни не смогли найти применения своим полученным знаниям и обе умерли молодыми.

Феодосье Ржевской (той, что постарше) ко времени создания портрета (1772), судя по темно-голубому платью, было от 9 до 11 лет, а значит, родилась она между 1761 и 1763 годами. Была она дочерью московского генерал-поручика Степана Матвеевича Ржевского. Мать ее, Софья Николаевна, являлась урожденной баронессой Строгановой. Так что семья Феодосьи принадлежала хоть и не к «сливкам», но к высшему свету. Нам будет интересно узнать, что генерал-поручик Ржевский приходился дальним родственником, с одной стороны, роду нашего великого поэта Пушкина, с другой конечно же – первому мужу Глафиры Алымовой.

^{Д.Г. Левицкий. Портрет княгини Давыдовой и княгини Ржевской. 1772}

Сама же Феодосья Ржевская окончила Смольный во втором выпуске (через 3 года после Алымовой – 1779 год), в учебе выказала «отличные успехи» и была пожалована, как и Глафира Алымова, екатерининским шифром. Он давал право на пожизненную придворную пенсию. Однако Ржевская не стремилась в статс-дамы. Она вернулась к отцу в Москву. Степан Матвеевич держал открытый дом и разрешал молодежи давать публичные спектакли. Государственных театров тогда в Первопрестольной не имелось, так что на спектаклях Ржевских всегда толпилось множество зрителей. И Феодосья блистала в первых ролях. Правда, особой живостью она не отличалась, как писал ее кузен князь И.М. Долгорукий, «была тиха, скромна и меланхолического свойства». Поэтому она не стала особо возражать, когда отец выдал ее замуж за овдовевшего князя Михаила Николаевича Голицына. Князь к тому времени уже был не молод, дослужился до чина тайного советника и получил место губернатора в Ярославле.

Феодосия уехала туда с мужем. У четы родилось двое детей. Но судьба их оказалась трагичной. Дочка Софья умерла пяти лет от роду. Сын Николай пал смертью храбрых на Бородинском поле в 22 года. Правда, о его трагической смерти Феодосия уже не узнала. Она умерла в 1795 году, примерно на 34-м году жизни.

Краткая жизнь грузинской княжны

О ее младшей подруге по портрету известно еще меньше. Крошечная смуглянка Анастасия Давыдова, судя по цвету платья, воспитанница самой первой ступени, то есть ей примерно 6–8 лет. По виду скорее шесть – столь она мала, совсем дитя. Значит, родилась она где-то около 1766 года. Но эта кроха – дочь генерал-майора князя Михаила Михайловича Давыдова – настоящая грузинская княжна. Дело в том, что родоначальником Давыдовых являлся внук кахетинского царя Александра I (умер в 1511 году) – князь Давид Дмитриевич. От него и пошли и титул с фамилией. Так что юная смуглянка, которая с таким восхищением смотрит на портрете на старшую подружку Ржевскую, гораздо родовитее ее. Но в стенах института не приветствовалась сословная спесь. Дети князей и малопоместных дворян (как Алымова) росли вместе, поддерживая дружбу. Да и как иначе? Не видя родных, они считали подруг сестрами, а институт – семьей.

Из стен Смольного Анастасия вышла в третьем выпуске, в 1782 году. Ее тоже, как и Ржевскую, не привлекла придворная жизнь, и девушка уехала в Тамбов, где ее отец был губернатором. Доподлинно более о ней ничего не известно, кроме того, что, по воспоминаниям современников, она тоже умерла рано – не дожив и до 30 лет.

Так что же это? Плохое здоровье, подорванное учением? Вряд ли. Воспитанницы росли в спартанских условиях и становились крепкими и закаленными. Плохое обустройство жизни после выпуска? Опять же нет. Девочек любили в родительских домах, куда они вернулись. Их не сдерживали в их юных порывах. И Ржевская, и Давыдова участвовали в проделках молодежи, играли в домашних спектаклях, музицировали, флиртовали, кокетничали. Правда, вот науки, коим их обучали, никак и ни в чем им не пригодились. Девушки, которые по замыслу императрицы должны были нести в общество образование и просвещение, мало что могли привнести: общество не нуждалось в их знаниях. За стенами института жизнь шла по-старому: там верили в нечистую силу, таящуюся в образовании, и обычно просили институток не слишком-то распространяться о годах учения. Как и прежде, считалось, что доля женщины – угождать мужу, а слишком ученую супружницу и побить не грех.

Не оттого ли, выходя в реальную жизнь, институтки быстро начинали понимать, что они – парии, их презирают, а их образование скорее черная метка, постыдное клеймо, чем благо для общества, девушки и не могли обрести счастья? Отсюда нервные срывы в последующей жизни, тоска по институтскому прошлому, когда все они мечтали, закончив учение, не просто стать счастливыми, но и приносить пользу обществу. Да ведь именно этому их учили, на это настраивали. Но оказалось, что общество еще не доросло до того, чтобы признать за женщиной право на образование. Иногда так страшно быть первыми…

Избранница

Трагичнее всех сложилась судьба у институтки первого выпуска (того памятного, алымовского) Александры Лёвшиной. Известно, что сам Левицкий не планировал писать ее портрет: девушка была не слишком красива. Но и не создать его живописец не мог – Александра была любимицей императрицы Екатерины. Государыня просто заставила Левицкого взяться за кисть.

Останется тайной, что так привязало императрицу именно к этой малоприметной девушке. Но факт есть факт: еще в 1773 году Екатерина написала 13-летней девчушке, всегда смотрящей на императрицу с обожанием: «Когда наступит срок, я приеду и заберу вас из монастыря…» Сашенька чуть не зацеловала это письмо до дыр. Ведь она была сиротой. Мать Лёвшиной, Татьяна Ивановна, умерла, когда дочке шел пятый год. Мать была родовита (урожденная княжна Кольцова-Масальская), но бедна и потому на выгодную партию рассчитывать не могла. Так что ей пришлось принять предложение небогатого дворянина – майора Елецкой провинции Петра Ивановича Лёвшина. Когда же матери не стало, отец-майор вообще перестал заниматься дочкой. Может, и сгинула бы она, если бы дядя по матери, коллежский советник Михаил Приклонский, не пристроил Сашу в Смольный институт. И было ей в том памятном 1766 году как раз 6 лет.

^{Д.Г. Левицкий. Портрет Александры Петровны Лёвшиной. 1775}

Не помня ни матери, ни отца, Саша полюбила Екатерину всем сердцем – бурно, исступленно, восторженно. Такая любовь проняла даже монаршее сердце. Государыня писала девочке письма, называла «черномазой Лёвушкой», открыто говорила, что Саша предназначена для жизни при дворе. Даже когда знаменитый художник Левицкий написал портреты девочек-смолянок, портрет Сашеньки оказался размерами больше других, а уж изображение – сюрпризом даже для самой Лёвшиной. На портрете она предстала подчеркнуто значительной «придворной» дамой. Это она-то – Саша Лёвшина, которая и минуты не могла провести спокойно, вечно озорничала и проказничала!

Но, видно, серьезной российской императрице не хватало именно такого – веселого и озорного – взгляда на мир. Екатерина объявила себя чуть не приемной матерью Лёвшиной, даже дяде девочки она объявила: «Я беру Лёвушку на свои руки! Забудьте, что имеете племянницу, и пусть отец ее знает, что отныне она мне вместо дочери!»

Лёвушка же со всей непосредственностью детского сердца начала забрасывать новоявленную «матушку» письмами. И строки оказались не по-детски остроумны, что Екатерина весьма оценила. Вот как рассказала Лёвушка об одной из прогулок по Летнему саду: «В воскресенье мы были в саду. Но не знаю, каким образом мы не превратились в уток, так как нас отлично полил дождь. Может, Ваше Величество, по приезде к нам Вы увидите, как мы выросли, потому что, говорят, от дождя растут.

И еще Вы бы увидели, какой мы вызвали восторг! Уверяю Вас, казалось, будто ведут на прогулку пятьдесят обезьянок – до того народ толпился за нами со всех сторон…»

Императрица отвечала не менее непосредственно и по-домашнему: «Софу в турецком стиле поставили в мою комнату. Сама я поместила там лишь ваше изображение, сделанное девицей Молчановой: оно – предмет моей нежной привязанности, который никогда не покинет места, ему предназначенного… Но скоро я и саму вас возьму к себе… тогда кончатся и слезы, и вздохи…»

И вот – время пришло. В 1776 году состоялся первый выпуск учениц Смольного института. Из 53 девочек только четыре, в их числе и Александра Петровна Лёвшина, получили Большую золотую медаль и знак отличия – золотой вензель Екатерины Великой. И только одна в июне 1777 года стала личной фрейлиной императрицы – «черномазая Лёвушка».

Она поселилась при дворе в комнатах рядом с собственными покоями императрицы. Теперь она и своими глазами видит свой портрет, до сих пор висящий над той самой «турецкой» софой. Но все равно – что-то не так! Лёвушка чувствует это сердцем. В улыбке матушки Екатерины уже нет прежней теплоты. Она всегда занята, ей месяцами не до Лёвушки.

Саша прибегла к проверенному средству – стала писать Екатерине письма. Но ответов не было! А однажды к Александре подошла одна из доверенных статс-дам: «Зачем вы все пишете? И так по дворцу ходят нелепые слухи о том, что вы себя чуть не дочкой императорской возомнили. Претензии ваши смешны, как и сами письма! Все эти утомительные ахи и охи возможны для девочки, но совершенно нелепы для взрослой девицы. О том, что императрица играла с вами в заботливую матушку, следует забыть как можно скорее. При дворе она – монархиня, а вы – ее обыкновенная подданная!»

Девушка прибежала в свою комнату бледная как смерть. Так все это было игрой?! В бедную сиротку и заботливую матушку… Она, Саша, была просто игрушкой, даже имя утеряла, став какой-то нелепой «черномазой Лёвушкой»! А императрица забавлялась ею, как Петрушкой на ярмарке. И, наигравшись, бросила.

Но смириться с этим Саша не могла. Она попыталась обратить на себя внимание радикальным средством – выйти замуж. Екатерина просто будет вынуждена заметить такие действия своей бывшей любимицы. Но, увы, императрица с совершенно безразличным видом дала свое согласие на брак. И вот в апреле 1780 года 20-летняя Александра Петровна Лёвшина, обвенчавшись, стала княгиней Черкасской и вместе с мужем покинула Петербург. Перед отъездом она умоляла императрицу о прощальной аудиенции, но ответа не получила. Уже в Москве Александра узнала, что в комнатах Екатерины поменяли мебель: турецкую софу вынесли, а портрет, висевший над ней, отправили на склад. Лёвушку передернуло – так и ее саму выкинули за ненадобностью.

В Москве она не прижилась – тосковала о Петербурге, часто вспоминала Смольный, хоть и понимала с горечью, что, дав образование, институт так и не смог научить ее главному – умению жить и выживать в непонятном «взрослом» мире. С мужем отношения тоже не заладились. Озорная и смешливая Лёвушка вообще разучилась улыбаться. Через четыре года, в 1784 году, она умерла – зачахла с тоски. А было ей всего 24 года.

Свет и тьма Александры Струйской

Она кажется неземной и воздушной, в ней – море обаяния и какая-то таинственная, колдовская притягательность. Увидев раз ее портрет, невозможно забыть эту девушку, возникающую из романтической дымки: светлое платье, коса до пояса, огромные завораживающие глаза. Она почти нереальна. Трудно даже представить, что столь беззащитное создание сможет вести обычную жизнь: завтракать, обедать, ссориться с мужем, стариться, наконец. Кажется, ей предназначено только возвышенное: романтическая любовь, радостные сны, милые задушевные беседы.

Вот уже третий век юная Александра Струйская смотрит с портрета молодого живописца Федора Рокотова с изумлением и вопросом: где же ожидаемая радость жизни? Но судьба распорядилась трагически. В жизни этой хрупкой красавицы, как в капле, отразился весь трагический уклад крепостной России, убивающий мечты и ломающий судьбы. Как это ни парадоксально, Александра Струйская стала символом тех страшных лет.

Портрет – взмах кисти художника в ответ на взмах темных девичьих ресниц. Еще вчера Сашенька Струйская сидела в мастерской Рокотова, то улыбаясь, то недоуменно поднимая брови. Но завтра портрет уже нужно отдать. Это же заказ…

Художник вздохнул – такова его доля. Любой живописец – человек подневольный. Тем более он – Федор Степанович Рокотов. Он же хоть и пишет портреты светских красавиц и щеголей, блистающих при дворе самой матушки императрицы Екатерины II, но сам-то живет на «незаконных основаниях». Ведь хоть и рос он в барском доме князя П.И. Репнина, но рожден был от крепостной девушки. Князь никогда его сыном не признавал, хоть и продвигал потом по жизни. Рокотов стал членом Академии художеств, прикупил в Москве доходный дом, был принят в среде знати. Вот и заказчик этого портрета, Николай Еремеевич Струйский, называет художника милейшим другом. К концу этого, 1772 года Рокотов написал два портрета – самого Струйского и его юной супруги.

^{Ф. Рокотов. Портрет Александры Петровны Струйской. 1772}

Чета Струйских приехала в Москву из села Рузаевка Пензенской губернии. Там у Николая Еремеевича богатейшие поместья и крепостных до тысячи душ. Можно жить вольготно, ни в чем себе не отказывая. Струйский так и живет – дает по Москве балы, скупает наряды и драгоценности для молодой жены. Отчего же тогда цепкий взгляд художника увидел в лице красавицы Сашеньки не просто грусть – неотвратимость беды?..

Юная Александра Петровна Озерова, дочь помещика той же Пензенской губернии, пошла замуж за Струйского по собственной воле, без нажима родителей. Впрочем, отчего ж не пойти? Николай Еремеевич хоть и молод еще (всего-то 24-й год пошел), но уже успел лихо послужить в лейб-гвардии Преображенском полку, был замечен самой Екатериной II, которая считалась патронессой преображенцев. Выйдя в отставку и вернувшись в родовое имение, Струйский не потерял связей с императрицей. Теперь он пишет стихи, собирает их в книги, печатает в собственной типографии, которую завел в Рузаевке, и посылает с дарственной надписью в Петербург. Екатерина гордится таким стихотворцем-издателем, показывает его книги иностранным послам, приговаривая: «У нас и за тысячу верст от столицы процветают искусства и художества!»

Словом, Струйский обласкан не только богатейшим наследством, но и монаршим вниманием. В 18-летнюю супругу влюблен – пушинки сдувает. И все равно – при эдакой-то любви! – глаза у Сашеньки полны грусти. Или просто Рокотову хочется видеть эту тайную грусть? Может, права старая нянька художника, вздыхающая жалостливо: «Уж не влюбился ли ты, голубчик Федя?»

А у себя в деревне Сашенька взглянула на парные супружеские портреты и отвела глаза. Как весело жилось в Москве на медовом месяце. Муж был внимателен, обворожителен, одевался по моде. Ну а вернулись в Рузаевку – все так странно переменилось. Конечно, соседи говорят, что Николай Струйский – чудак и оригинал, но всему же есть предел!

Николай теперь нервен и отчужден. Одевается странно: носит с фраком парчовый камзол, подпоясывается розовым кушаком, на туфли прикрепляет бантики, а на голову повязывает накладную длинную прусскую косу. Вся страсть его теперь уходит в стихотворство. Наверху барского дома он завел покои, названные «Парнасом», в святилище свое никого не впускает, даже не разрешает пыль сметать. Иногда по неделе не спускается оттуда, все пишет стихи. Написавши, мучает жену их чтением. А стихи-то длинны – часа по два читает. Поначалу Сашенька слушала с любопытством. Муж ведь величал ее то Богинею, то Сапфирою. Сашенька всегда обожала поэзию, особенно стихи Сумарокова. Но куда Николаю до петербургского поэта! Даже провинциалы-соседи понимают, что бедняга Струйский просто графоман, который никак не может сладить со своей пагубной страстью к маранию бумаги. Из своих элегий Струйский составил уже целую толстенную книгу «Еротоиды. Анакреонтические оды». С ума сойти!

Иногда Александре действительно кажется, что муж сходит с ума. Особенно когда он возвращается из поездок по деревням. Тогда жене запрещается выходить из дому. Но Александра и так знает ужасную тайну: муж привозит проштрафившихся (как ему кажется) крепостных и сажает их в особо оборудованную в сарае тюрьму. Ну а когда его стихотворная Муза не является, идет в эту тюрьму и пытает людей. Причем средневековые пытки он изучил по историческим книгам и в точности воссоздал орудия «труда». Конечно, крепостные в России все равно что скот, но ведь и собаку бить жалко, а тут пытать ни в чем не повинных людей только для того, чтобы получить «виршевое вдохновение»!..

А однажды вышло и вовсе кошмарное. Струйский, который все писал о своей Богине и Сапфире, проиграл ее в карты приятелю-помещику. Выходит, никакая Александра не «властительница поэтического сердца», а такая же вещь, как и крепостные. Хорошо, выигравший ее помещик, привезя чужую жену к себе, опамятовался и отвез обратно. А если бы выгнал в чисто поле? Сгинула бы там Сапфира…

Четверть века… Почти столько прожила Александра Петровна с мужем. Родила ему 18 детей, из которых 10 умерли в младенчестве. Это сколько же мук и горя!.. Правда, Струйского это не трогало. Зато когда в 1796 году он узнал о смерти обожаемой императрицы Екатерины II, его хватил удар и через пару недель он умер. Александра Петровна после похорон произвела в помещичьей жизни «реформы»: выпустила из жуткой тюрьмы крепостных – забитых, грязных и уже безумных. Правда, 7–8-летние девочки, которые работали в ткацкой мастерской, прикованные к станкам, там так и остались. Муж любил изделия, тканные по-особому, да и Александра их любит. К тому же мастерские приносят хороший доход. Ну а то, что девочки слепнут за непосильной работой, так девочек по деревням много. Не терять же комфорт и выгоду, распуская крепостных по домам?

Еще после смерти мужа Александра поняла, что хозяйству нужна твердая рука. И конечно, стоило надзирать за нравственностью распущенных крестьянских девок, ведь у Струйской подрастали сыновья. Ясно, парням хотелось погулять, на то они и парни, но вот беременных девок сама Александра с удовольствием драла вожжами на конюшне. А однажды приключился и вовсе дикий случай. Пьяный сынок Александры надругался над малолетней девочкой-крепостной. Ее отец, озверев, отрубил топором хозяину-бандиту голову да и положил ее на крыльцо барского дома. В сердцах Александра Петровна приказала четыре дня не давать ни людям, ни животным ни еды, ни воды. А на пятый день состоялась жестокая экзекуция виновного. Случай этот даже попал в газеты, вот только в чем состояло наказание, не сообщалось. Наверное, о такой жестокости и написать было невозможно. И откуда взялось такое зверство в душе некогда кроткой красавицы? А может, правы были рузаевские крестьяне, считавшие, что дух покойного барина-садиста вселился в его некогда кроткую жену. Видно, жестокость заразна…

Наверное, Струйская и сама понимала, что в ее душе поселилась тьма. Не потому ли она приказала перенести свой романтический портрет из гостиной подальше на галерею. Когда-то жизнь обещала ей радостный праздник, а дала жестокие помещичьи будни. Таинственный образ, написанный Рокотовым, все дальше уходил из реальной жизни, унося с собой несбывшиеся мечты. Теперь уже прелестное видение в туманной дымке жило на холсте своей жизнью, а погрузневшая, во многом разочаровавшаяся женщина – своей. А может, портрет был не романтическим, а роковым? Роковой рокотовский портрет, вобравший в себя свет и радость жизни, оставивший в реальности только тьму и тоску….

Но однажды произошло событие, повернувшее ее жизнь к свету. И кто бы мог подумать, что этому она будет обязана бастарду! В 1808 году Струйская узнала, что ее очередной незаконный внук… сочиняет стихи. А ему всего 4 года! Бабка тут же приняла меры: перекрестила в свою честь Александром, выдала вольную его матери Аграфене и пристроила ее замуж за разночинца Ивана Полежаева. В 1820 году Струйская определила своего внука, Александра Ивановича Полежаева, в Московский университет, мечтала, чтобы поэт получил образование. У Полежаева действительно оказался истинный поэтический дар, но… В 1825 году, накануне восстания декабристов, пылкий юноша написал вольнолюбивую поэму «Сашка», в которой сам Николай I усмотрел «следы вольнодумства». Проштрафившегося поэта забрили в солдаты. Струйская приложила немало усилий и средств, чтобы облегчить внуку жизнь, но, не имея нужных знакомств, мало что смогла сделать. Ей только разрешили получать от Полежаева письма. А тот слал стихи. Бабка читала и плакала: гены покойного графомана деда дали великие всходы в творчестве внука. В 1832 году Струйская помогла Александру выпустить две книги. Его стихи и поэмы стали не просто поэтическим, общественным явлением – пронзительной гражданской лирикой. Но сам Полежаев, увы, не вынес долее унижений и болезни. Он скончался от чахотки в 1838 году.

Бабка ненадолго пережила любимого внука. Ее не стало в 1840 году. Она прожила 86 лет. И вот удивительно: ее реальная жестокая жизнь забылась, а портрет, полный прелести и романтизма, до сих пор будоражит взгляды и сердца. Не верите – прочтите строки Николая Заболоцкого:

Ты помнишь, как из тьмы былого,

Едва закутана в атлас,

С портрета Рокотова снова

Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза – как два тумана,

Полуулыбка, полуплач,

Ее глаза – как два обмана,

Покрытых мглою неудач…

Только вдумайтесь – девушке, которой уже века нет на свете, до сих пор суждено быть Музой. А вот живописец Федор Рокотов так и не женился. Может, он все-таки любил свою Сашеньку?..

«Самая отъявленная авантюристка осьмнадцатого столетья»

Рука ювелира месье Бюмера дрогнула – большой темно-синий сафьяновый футляр оказался тяжел. На помощь подскочил компаньон – месье Бассанж. Вдвоем они аккуратно поставили футляр на столик. Шарль Бюмер нажал на потайную пружину, футляр раскрылся, брызнув бриллиантовым светом. На темно-синем бархате лежало прекраснейшее ожерелье в мире: 647 бриллиантов общим весом в две с половиной тысячи карат. Из них 17 камней чистейшей огранки размером с грецкий орех. По самым скромным подсчетам, цена этого ожерелья приближалась к 2 миллионам ливров. В начале 1770-х годов, то есть 15 лет назад, королевские ювелиры изготовили это чудо искусства по заказу деда нынешнего короля Людовика XVI – Людовика XV. Тот хотел подарить ожерелье своей фаворитке – мадам Дюбарри. Но, увы, король скончался, а ожерелье так и осталось непроданным. И вот теперь графиня де Ламотт желает купить его. О, не для себя – для своей царственной подруги – королевы Марии-Антуанетты.

Ювелир Бассанж дипломатично заулыбался: «Мы будем несказанно рады, если наше сокровище достанется королеве. Но простите, мадам, мы знаем, что у ее величества нет таких денег. Еще год назад король Людовик XVI отказался от покупки. Сказал, что не может приобретать жене драгоценности, которые стоят как флагманский корабль. Если же королева решила совершить покупку в рассрочку с оплатой частями, нам нужен более солидный поручитель, чем вы». Графиня де Ламотт натянуто улыбнулась и процедила: «Надеюсь, поручительство кардинала Рогана вам подойдет?»

^{Жанна де Ламотт}

Настроение упало. Отчего эти ювелиришки решили, что Жанна де Ламотт не годится в поручители?! Всему Парижу известно, что граф и графиня Николя и Жанна де Ламотт живут на улице Нев-Сен-Жиль на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Конечно, в долг. Но кто нынче не имеет долгов?! В салоне Жанны собираются супруги самых богатых парижан – банкиров, негоциантов, на балах присутствуют и сливки аристократии. Жанна не просто графиня по мужу. Она – Жанна де Люз де Сен-Реми де Валуа – происходит из древнего королевского рода. Это теперь Францией правят Бурбоны, а пару веков назад королями были Валуа. А предок Жанны являлся хоть и внебрачным, но сыном самого Генриха II. Правда, потомки королевского бастарда обнищали. Отец Жанны пристроился жить с парижской проституткой. И прижил с ней сына и двух дочерей. Младшая, Жанна, родилась 29 лет назад, в 1756 году. С трех лет ей пришлось просить милостыню на паперти церкви. Там и увидела однажды прелестную малютку маркиза Буленвилье. Подала золотую монетку и услышала: «Мы не всегда были бедны, мадам! Когда-то мой предок правил этой страной. Я ведь из рода Валуа!» Маркиза не поверила, но навела справки. Каково же было ее удивление, когда она поняла: Жанна сказала правду.

Сердобольная маркиза пристроила Жанну в монастырский пансион для благородных девиц. Девочка получила весьма приличное образование и после окончания подыскала себе неплохую партию – вышла замуж за Николя де Ламотта, не просто красавца офицера, но и графа. Вот только денег у новоиспеченной четы не было. А ведь они мечтали жить в роскоши и блистать при французском дворе.

Случай представился, когда Ламотты познакомились с кардиналом де Роганом, епископом Страсбургским, троюродным кузеном самого короля Людовика XVI. Жанна стала его любовницей, и кардинал помог милейшей чете перебраться в Париж. Там Жанна начала наведываться в Версаль – хлопотать о признании своей принадлежности к роду Валуа. Ей даже пришлось устроить целое представление. Однажды на глазах у придворных она упала в обморок. Кругом зашептались: «Какой позор – представительница дома Валуа умирает от голода во дворце Бурбонов!» Об инциденте донесли королеве Марии-Антуанетте. И эта добрая душа распорядилась признать Жанну истинной Валуа и назначить пенсион. Небольшой, конечно, но, главное, королева написала приказ собственноручно. Ловкая Жанна повесила его на стену у себя в гостиной и теперь каждый день рассказывала приятельницам о том, как они с королевой познакомились, подружились, как тайком (только вдвоем!) откушивают кофей с пирожными. И окружающие поверили, что Жанна действительно доверенная подружка самой королевы Франции.

Однако парижская жизнь дорога. И Жанна решила выкачать побольше денег с кардинала де Рогана. У того были две слабости. Во-первых, он мечтал стать первым министром, как его предшественники Ришелье и Мазарини. А во-вторых, был влюблен. И в кого! В саму Марию-Антуанетту. Вот только сама она терпеть его не могла.

Жанна заявила, что поможет кардиналу. Ему всего лишь надо написать письмо королеве, а она, Жанна, его передаст. И точно – через пару дней красотка принесла ответ. Конечно, де Роган и не подозревал, что письмо было подложным, написанным приятелем Ламоттов – Рето де Вийеттом, отличавшимся виртуозным умением подделывать почерки. Ну а состряпать письмо королевы особого труда не стоило – тем более что почерк можно было скопировать с приказа о даровании пенсиона Жанне Валуа. Да и подпись ту же поставить: «Мария-Антуанетта Французская».

Но переписка кардинала не удовлетворила, и Жанна взялась устроить краткое тайное свидание с королевой. И вот 11 августа 1784 года в 11 часов вечера в темном уголке Версальского парка влюбленный кардинал встретился с королевой. «Прошлое забыто! – прошептала она. – Думайте о будущем!» И в это время послышался голос: «Сюда идут! Немедленно уходите!» Кто-то подхватил плохо соображающего кардинала под руку и потащил прочь. Свидание закончилось. Но надежды влюбленного кардинальского сердца вспыхнули ярким пламенем. Ну а на «верную Жанну» пролился золотой дождь.

Надо ли говорить, что никакая королева с Роганом не встречалась. Ее роль исполнила приятельница Жанны – Николь Лаге, внешне похожая на Марию-Антуанетту. Но ведь кардинал поверил! Так почему бы теперь не подсказать ему дальнейший путь? Надо только сообщить, что Мария-Антуанетта мечтает о знаменитом ожерелье и будет благодарна Рогану, если тот станет ее поручителем.

Кардинал ухватился за эту идею. Правда, решил написать подробное письмо королеве. Вскоре Жанна принесла ответ: «Мария-Антуанетта Французская» рассыпалась в благодарностях и уверяла, что поручительство – просто формальность, ибо деньги у нее имеются. 1 февраля 1785 года де Роган отправился к ювелирам и даже уговорил их сбавить цену до миллиона 600 тысяч, которые должны быть выплачены в четыре приема. Кардинал получил от ювелиров уникальное ожерелье в бархатном футляре и тут же передал его Жанне. Уж теперь-то он был уверен, что за такую услугу получит сердце королевы, равно как и пост первого министра.

Жанна же принесла ожерелье домой. Она понимала, что продать его невозможно, но ведь камни можно вынуть и сбыть за рубежом. И потому через несколько дней Николя с драгоценностями уехал в Лондон. Между тем приближалось время платежа. Королева конечно же ничего ювелирам не прислала. А бедняга кардинал обнаружил, что 400 тысяч наличными у него не имеется. Словом, платеж просрочили.

Жанна полагала, что ювелиры начнут осаждать кардинала, но те обратились напрямую к Марии-Антуанетте.

Естественно, выяснилось, что никакого ожерелья королева и в глаза не видела. В гневе она потребовала публичного суда. Все участники истории, кроме Николя де Ламотта, оказались в тюрьме. Это была роковая ошибка! Народ терпеть не мог королевскую чету. Никто не поверил, что Мария-Антуанетта не взяла ожерелья себе. Решили, что она просто не хочет платить и потому спихнула все на невиновных. В мае 1786 года суд оправдал и Рогана, и Николь Лаге. Кардинала вообще вынесли из зала суда на руках под восторженные вопли толпы. Королевская власть пала в глазах народа ниже некуда. Недаром Гёте назвал дело об ожерелье прологом французской революции. Властям удалось отыграться только на Жанне. Ее приговорили к наказанию кнутом, клеймению, как воровку, и пожизненному заключению. Однако каким-то образом ей удалось бежать из тюрьмы в Лондон к мужу. Правда, власти преследовали ее и там, так что все вздохнули спокойно, когда пришло известие о ее смерти 23 августа 1793 года.

Да, непредсказуемы повороты истории. Два с четвертью века прошло, как ювелиры отдали ожерелье де Рогану, но вопросов к происшедшему не уменьшается. Во-первых, неужели кардинал (троюродный кузен короля, служивший еженедельно мессу в Версале) не знал настоящего почерка королевы? Ну хорошо, пусть подделыватель почерков был гением, но ведь кардинал не мог не знать, что в жизни (а не в официальных бумагах) королева подписывается только именем и никогда не прибавляет «Французская»! К тому же, свой человек в Версале, он обязан был знать, что никакой подругой королевы Жанна не может быть. Хотя бы потому, что в связи с мерами безопасности подруги королевы были наперечет. Так, может, кардинал просто играл с честолюбивой и жадной дурочкой Жанной де Ламотт в какую-то свою игру? И даже можно предположить – в какую. Желающих сместить Людовика XVI и Марию-Антуанетту было множество даже при дворе. Там всегда плелись интриги, составлялись различные партии. Политика – дело тонкое. Тут ищи, кому выгодно. И найдется быстро. Знаете, кем стал «герой народа, славный кардинал» после своего «всенародного» освобождения в зале суда? Сначала министром, потом – депутатом Национального собрания Франции. Да-да, после революции он тоже никак не пострадал. Не за прежние ли заслуги по свержению монархии? Судя по всему, Жанна де Ламотт оказалась не «самой отъявленной авантюристкой осьмнадцатого столетья», как ее величали, а просто игрушкой в чужих руках.

Впрочем, есть и еще одна тайна истории. Могила Жанны де Ламотт в Лондоне так и не была найдена. Зато в конце XVIII столетия в далеком Петербурге обнаружилась некая графиня Жанна де Гаше. Она редко появлялась в обществе и жила, как говорили, на средства от продажи крупных бриллиантов. Но однажды ее вызвал к себе сам император Александр I. О чем шла беседа – тайна. Но известны слова, с которыми император потребовал графиню во дворец: «Так она здесь?! Сколько раз французы спрашивали об этой Ламотт, а я отвечал, что ее нет в России!.. Немедленно привезите ее!»

Словом, император был уверен, что Гаше – действительно де Ламотт. Может, поэтому и повелел ей уехать от греха подальше в Крым? Там графиня и скончалась осенью 1826 года в небольшом домике на территории нынешнего Артека. Заболев, она приказала служанке не переодевать ее тело. Служанка ослушалась и увидела на плече выцветшее клеймо. Поразительно, но после смерти графини из Петербурга прискакали нарочные за ее бумагами. Но ничего не нашли. Однако в конце XX века французские и российские историки пришли к выводу, что Жанна де Ламотт действительно нашла последний приют в России и упокоилась на старом армянском кладбище близ Феодосии.

Французская сивилла

Вот уже третий век мадемуазель Ленорман считается лучшей гадалкой планеты. И сегодня ее товарки апеллируют к ее предсказаниям, предъявляя клиентам легендарные – особые (!) – карты Ленорман и ее систему гадания. Правда, сразу же начинаются неувязки. На самом деле Ленорман пользовалась самыми простыми картами безо всяких замысловатых картинок, а системы у нее вообще не было, поскольку гадала она на чем придется: по ладони и числам, по звездам и облакам, на кофейной гуще, хрустальном шаре или просто глядя в темный угол. Она была уникумом!

Эта странная девушка, некрасивая и кособокая, но поразительно умная и образованная, объявилась в Париже в одночасье, словно возникла неизвестно откуда. В начале 1790 года на одном из домов, расположенных на тихой улице де Турнон, появилась скромная вывеска: «Мадемуазель Ленорман, книготорговец». И мало кому пришло бы в голову, что под этой вывеской скрывается гадательный салон, которому вскоре суждено было прославиться на весь мир.

^{Портрет Мари Ленорман}

Правда, книги у «книготорговца» тоже наличествовали, но только по одной тематике – оккультной. Они стояли в двух открытых шкафах прямо у входа. Непосвященный покупатель вполне мог приобрести что-то и уйти. Но обычно люди задерживались, пораженные пронзительным взглядом черных глаз хозяйки книжной лавки и вопросом, который она произносила хриплым, приглушенным голосом: «Вы хотели бы узнать еще что-нибудь?» Покупатели вздрагивали и кивали. И тогда мадемуазель легко вскидывала руку, указывая направление. Пройдя несколько шагов по внутреннему коридору, гости попадали в совершенно иной мир – загадок и тайн. Или, наоборот, то был мир разгадок будущего?..

Хозяйка явно знала, как произвести впечатление. Черные драпировки спадали со стен тяжелыми складками. Все тонуло в полумраке, на столе лежали череп, кинжал и необычный хрустальный шар, отбрасывающий блестящие лучи по синему бархату стола.

Мадемуазель Ленорман опускалась в кресло, вынимала из стола карты и неожиданно легко и изящно перемешивала их своими толстыми пальцами. Впрочем, иногда гадалка просто говорила – легко, плавно, как по наитию…

Мари Анна Аделаида Ленорман родилась 27 мая 1772 года в деревушке Флёр-де-Алансон близ города Алансона, что в 50 лье от Парижа. Место это издавна славилось как мистическое. Здесь регулярно рождались странные девочки, обладавшие даром предсказания. Но торговцу мануфактурой Франсуа Ленорману было не до деревенских легенд. Его жена упала на восьмом месяце беременности, и родившаяся девочка оказалась калекой: одна нога короче другой, правое плечо выше левого.

Но что еще хуже: с первых лет девочка вела себя странно: не играла с другими детьми, зато часами размышляла о чем-то, забившись в угол. Уже с трех лет Мари Анна могла точно сказать, что произойдет завтра или через неделю, какая будет погода, как пойдут дела в лавке отца. А матери Мари Анна призналась, что слышит мысли людей. И тогда родители решили отдать ее на воспитание в близлежащий монастырь сестер-бенедиктинок – пусть сам Бог разберется в ее невероятных талантах.

Монастырь встретил Мари Анну сурово. Ей пришлось спать в холодной келье, изнурять себя постами, часами простаивать в молитвах. К тому же настоятельница невзлюбила девочку. Монахине казалось, что эта неприятная и некрасивая Мари Анна нарочно говорит разные гадости, которые потом и случаются. Но однажды настоятельница услышала, как девчонка шепчет кастелянше: «Матушка уедет в богатый монастырь на Луаре. Завтра и приказ привезут!»

Настоятельница отпрянула от двери. Уже два года она страстно мечтала о повышении. Неужели это сбудется? Если нет, она покажет этой «пророчице»!.. Но наутро действительно привезли бумагу – перевод в монастырь на благословенной Луаре!

С приходом новой настоятельницы жизнь Мари Анны изменилась. Ее определили в помощницы к сестре-библиотекарше. И девочка начала читать взахлеб. Она освоила латынь и греческий, научилась стихосложению и тайнам траволечения. И узнала неожиданное: оказывается, были и другие люди, такие же странные, как она, умеющие предсказывать будущее. Например, знаменитая Хильдегарда, средневековая аббатиса из немецкого города Бингена, написавшая: «Я вижу свои видения не по своей воле, а в то время и там, где пожелает Господь!»

Прочтя это признание, Мари Анна весь день ходила сама не своя. Значит, такое все-таки бывает: не сумасшествие, не бред, а видения, которые посылает Бог, а не дьявол! А значит, этого дара нужно не бояться, а нужно научиться им пользоваться.

К 15 годам родители забрали девочку из монастыря. Тогда-то и случилось главное событие в жизни Мари Анны: она нашла колоду игральных карт. Никто не учил ее гадать, у нее просто оказался природный дар. Каждую карту она воспринимала как символ, за которым скрывалось то или иное событие. И 36 карт, словно разноцветные осколки, складывались под ее пальцами в единую мозаику Судьбы.

Когда Мари Анне исполнилось 17 лет, умер отец. И сразу выяснилось, что никто из семейства Ленорман торговые дела вести не способен. К тому же грянула революция. И тогда девушка сделала неожиданное – забрав семью, переехала в Париж. Она решила, что в огромном городе легче всего затеряться.

Но как заработать на жизнь? Мари Анна знала только один способ – гадание. Однако объявить себя предсказательницей опасалась: а ну как начнутся неприятности с церковными властями? И потому она открыла книжную лавку, под прикрытием которой и начала принимать клиентов.

Не все верили ее предсказаниям, но популярность салона стремительно росла. А однажды, весной 1793 года, на улицу де Турнон пожаловали самые знаменитые люди Франции – всесильные деятели революции Марат, Сен-Жюст и Робеспьер.

Вот как описала гадалка их визит: «Когда я посмотрела на их ладони, мое зрение как бы заволокло, и сквозь пелену я увидела их тонущими в потоке крови. «Не пройдет и года, – сказала я, – как все вы погибнете насильственной смертью. Вы, – повернулась я к Марату, – будете первым». Революционеры презрительно переглянулись – они-то отлично знали, что всевластны, – какая насильственная смерть?!

Но и гадалка знала, что говорит. Через несколько месяцев погиб Жан-Поль Марат – Шарлотта Корде заколола его в ванне. Крови было много. А на следующий год после термидорианского переворота казнили Сен-Жюста и Робеспьера. Революция требовала крови…

Сама Ленорман тоже пострадала в революционные времена: ее арестовали в августе 1794 года. Но в тюрьме она держалась стойко и подсказывала, что делать другим. Однажды посоветовала знакомой: «Притворитесь больной и останьтесь в этой камере: перемена приведет в гильотине». Дама так и поступила и осталась жива. А вот переведенных в другую тюрьму через пару дней казнили.

О себе Мари Анна не беспокоилась – видно, знала, что не погибнет. К тому же нужные связи быстро помогли ей выйти на свободу. А там уже толпились страждущие…

Теперь она принимала открыто. Может, уже точно знала, что бояться нечего? К ней приходили самые влиятельные люди, впрочем не желающие афишировать свои посещения гадалки. Ленорман уважала их инкогнито, но сама отлично понимала, кто есть кто.

Однажды в ее приемной оказался молодой человек, переодетый конюхом. Но Ленорман быстро расставила все по местам: «Вы – военный! Из знатной, но небогатой семьи. Родились на острове. Ваше право верить мне или нет. Но я должна сказать: вы займете один за другим шесть самых властных постов. Седьмым же станет трон императора, ваше величество!»

Лицо молодого человека пошло пятнами. Дрожащими пальцами он вытер пот и воскликнул: «Я всегда знал, Фортуна будет ко мне благосклонна!»

Стоит ли говорить, что посетителем Ленорман был Наполеон Бонапарт и все, предсказанное гадалкой, сбылось? Она не ошибалась, сколь бы невероятными ни были ее прогнозы. Однажды в начале 1794 года к ней зашел молодой офицер Жан-Батист Бернадот. И Ленорман, тяжело поднявшись, склонилась перед ним: «Я вижу вас законным сыном короля!» Убежденный республиканец, Бернадот аж взъярился: «Мой отец – простой поверенный из Гаскони, а не какой-то угнетатель народа!»

Но от Судьбы не уйдешь. В 1806 году храбрый Бернадот (а он стал уже маршалом) взял в плен отряд шведов. Но в отличие от других победителей повел себя исключительно корректно: предоставил пленникам еду и одежду, а впоследствии переправил на родину. Благодарный король Швеции, бездетный Карл XIII, усыновил благородного маршала, объявив наследником. И после его смерти 5 февраля 1818 года Бернадот взошел на престол под именем Карла XIV Юхана.

Увидела Ленорман и будущий разгром Франции в войне с Россией. Случилось это в парке. Маршал Мюрат ехал на белом коне, когда к нему подскочила гадалка: «Слезайте!» Маршал возмутился: «Вы сошли с ума! Мой конь – победитель скачек и достоин самого Наполеона!» Ленорман взволнованно всплеснула руками: «Конь победителя достанется не Наполеону, а Александру!»

За эту крамольную выходку ясновидящая и поплатилась – ее выслали из Парижа. Впрочем, она сумела ответить – написала книгу «Пророческие воспоминания французской сивиллы», где весьма красочно изобразила визиты сильных мира сего в ее гадальный салон.

Впрочем, книгу она так и не опубликовала, возможно, поэтому ее опала и не была долгой. Уже в 1809 году Ленорман снова в Париже. Она еще гадает и Наполеону, и его супруге Жозефине, но уже знает: впереди поражение.

В 1814 году Бонапарт разгромлен. Союзнические войска в Париже. Ленорман переезжает в предместье Пасси – от греха подальше. Но союзники не собираются чинить ей препятствий. Они и сами не против узнать о своей судьбе, особенно русские.

Однажды к Ленорман пришел Сергей Муравьев-Апостол. Но вот оказия – предсказательница не захотела ему гадать. Муравьев настаивал, и тогда Ленорман произнесла: «Вас повесят!» Муравьев только усмехнулся: «Глупости, мадам! В России дворян не вешают!» – «Для вас сделают исключение!» – грустно проговорила Ленорман.

Когда же к гадалке пожаловал Павел Пестель, она и ему предсказала веревку с перекладиной. С молодым поэтом Кондратием Рылеевым вообще отказалась говорить. Но поэт не отставал: «Меня убьют на войне? На дуэли?» И тогда гадалка отрезала: «Гораздо хуже! И больше ничего не спрашивайте!»

Стоит ли удивляться, что и эти пророчества сбылись. В 1826 году Муравьев-Апостол, Пестель и Рылеев вместе с еще двумя руководителями восстания декабристов были повешены. Последнее, что Пестель увидел, – была веревка с перекладиной.

Что же касается Ленорман, то именно ее поведение во время «русских гаданий» свидетельствует о том, что она не желала предрекать плохое. А это свойство только великих пророков. Но как жила она сама с таким даром? Ведь если предсказанного не изменить, сколь тяжело рассказывать о нем!

Немудрено, что итог жизни гадалки, владеющей Будущим, – одиночество. Ни семьи, ни любви, ни материнства. Проклятый дар сделал Ленорман изгоем: человеком, которого не просто не любили – боялись!..

Когда в начале 1830 года в Париже случилась череда внезапных пожаров, люди обвинили в них Ленорман. Вот награда за долгие годы тяжелой работы – горящие поленья, брошенные в ее дом, поспешное бегство из Парижа – налегке, без теплого платья, по разъеденной дождями и грязью дороге. Мари Анне пришлось спасаться в провинции.

Безансон… По рассказам – большой торговый город. В реальности – после огромной столицы – сонный городишко с кривыми улочками. И ей надо на что-то жить. Значит, снова придется гадать…

Провинциалы приходили с удовольствием – интересно же взглянуть, что за «столичная штучка». Однажды пришла мадам Делез и рассказала, что потеряла фамильное кольцо с сапфиром. Ленорман раскинула карты и успокоила посетительницу: «Ваш сын найдет кольцо. Оно закатилось под кровать!» Так и вышло. А через день сын мадам Делез Пьер пришел, рассыпаясь в благодарностях, и… зачастил к гадалке. Стал верным и внимательным учеником. Но его сердце билось явно не по-ученически. 28-летний Пьер влюбился в 58-летнюю Мари Анну и заявил: «Буду жить только с вами, без вас с жизнью покончу!» Тогда она сняла небольшой дом, и Пьер переехал к ней. Это было немыслимо, скандально, шокирующе. Ленорман постаралась объяснить Делезам, что их сын живет у нее просто на правах ученика, но никак не любовника, что никаких интимных отношений между ними нет. Но ей никто не поверил. Родители Пьера клеймили Мари Анну на всех углах. Отец даже попытался поджечь ее дом.

Вся эта нервотрепка подорвала здоровье Пьера. У него началась горячка. Ленорман едва сбила жар своими травами. Однажды Пьер спросил: «Отчего ты, гадая всем, не раскинешь карты на меня?» Мари Анна отвернулась: «Я не хочу!» Но Пьер не отставал. Ленорман разложила карты и в ужасе отпрянула: «Ты умираешь!» Пьер горестно вздохнул: «Я-то знаю… Но ты, сивилла, почему не узнала об этом раньше?» – «Потому что я люблю тебя!» – прошептала Мари Анна.

После смерти Пьера она осталась совсем одна. Переехала на окраину Безансона. Но потом, прознав, что волны пожаров и революций в Париже закончились, вернулась в столицу. К ней снова потянулись посетители. Политики и торговцы, литераторы и банкиры смиренно стояли рядом, как в очереди к Высшему Судии. Многие впоследствии записали полученные предсказания. Так, Александру Дюма-отцу Ленорман нагадала, что его сын тоже станет знаменитым писателем. Дюма ликовал: «Сын сочинит еще сотню томов!» Гадалка покачала головой: «Его сделает знаменитым лишь одна книга!» Дюма подмигнул: «Полагаю, о королеве Франции?» – «Нет! – отрезала гадалка. – О куртизанке!» Спустя полтора десятилетия Александр Дюма-сын действительно написал обессмертившую его имя «Даму с камелиями».

Время летело. Старая гадалка считала его только по клиентам. Месяц назад заходил знаменитый Виктор Гюго, на прошлой неделе пожаловала целая ватага художников во главе с романтиком Эженом Делакруа. Но, раскладывая карты или смотря в свой хрустальный шар, Ленорман все чаще вспоминала, как однажды веселый русский офицер-повеса Михаил Лунин, подтрунивая, спросил: «А о своей судьбе вы знаете?» Ленорман поморщилась: «Меня не тронет ни огонь, ни вода, ни пуля. Я умру в ночной темноте от жадных и завистливых рук. Я даже могла бы назвать вам дату, но, думаю, вам это не нужно».

И вот время неумолимо подходит. Скоро, уже скоро…

В ночь на 23 июня 1843 года в дом к Ленорман проник человек в черной маске. Ни деньги, ни драгоценности ему не были нужны. Он просто задушил знаменитую предсказательницу.

Весть об этом мигом облетела Париж, и уже наутро перед окнами дома мадемуазель Ленорман стояла огромная толпа. Люди пришли проститься. Толпа перешептывалась: «Видно, эта пророчица была угодна Богу, раз перевалила на восьмой десяток. Обычно гадалки столь долго не живут!..»

Полиция долго искала убийцу, но, увы, так и не нашла. Все списали на неизвестного бродягу. Интересно, гадалка знала, кто это был? Скорее всего, да. Но, Господь Всемогущий, как же нелегко жить с такими знаниями!..

Ангел-хранитель Наполеона и франции

Ее звали Мари-Жозефа-Роз де Таше де ла Пажери. Она родилась 23 июня 1763 года в городке Труаз-Иле на острове Мартиника, который принадлежал Франции. Там ее отец, родовитый, но бедный аристократ Жозеф-Гаспар Таше де ла Пажери, служил колониальным чиновником. Первым ее мужем в 1779 году стал 19-летний красавец виконт Александр де Богарне. Именно под его фамилией ее и узнал весь мир. А имя она подкорректировала (официальное «Жозефа» превратила в милое «Жозефин»), став Жозефиной Богарне, обожаемой супругой Наполеона Бонапарта.

Шел 1795 год – непростой для революции, непредсказуемый, неустойчивый. Будущее страшило всех, и потому практически все, кто имел средства, тянулись к предсказателям. Имеющие сантимы шли к уличным гадалкам, имеющие луидоры спешили в салон мадемуазель Ленорман.

Две гибкие фигурки скользнули по улице де Турнон и вошли в салон, робко оглядываясь. Им пришлось переодеться в платья своих горничных, чтобы попасть сюда незамеченными, ибо этих красавиц знал весь Париж. Одна – Тереза Тальен, любовница всесильного деятеля революции Барраса. Вторая – Жозефина Богарне, недавно овдовевшая, – ее мужа казнили на гильотине во время террора 1794 года. У нее осталось двое детей (14-летний Евгений и 12-летняя Гортензия де Богарне), но, слава богу, были влиятельные покровители, в числе которых конечно же и ее подруга Тальен. Впрочем, Жозефина не слишком переживала из-за смерти супруга, брак был сословным, и мужа она мало любила. Вот и теперь она, не потеряв вкуса к жизни, желала узнать будущее.

Но первой в кабинет к прорицательнице осмелилась войти Тереза Тальен. Она увидела молодую, но уже сильно располневшую женщину, которая с трудом поднялась при ее появлении. Оказалось, гадалка весьма низка ростом и кособока. Но ум у нее был остер. «Не думайте, что я не разглядела за платьем горничной ее хозяйки! – улыбаясь, проговорила она. – Присядьте, ваша светлость, я раскину на вас карты». Тереза тоже улыбнулась в ответ: «Не стоит величать меня столь громко. Я не княгиня и даже не графиня». Но улыбка Ленорман стала еще загадочнее: «Вы станете и той и другой!»

^{Ф. Жерар. Портрет Жозефины}

Через несколько минут Тереза выбежала в прихожую и радостно сообщила подруге: «Я выйду замуж за князя!» Жозефина недоверчиво поджала губы. Что за чушь?! Во-первых, выйти за князя во времена революции – все равно что самой себе подписать смертный приговор. Во-вторых, ни один почтенный князь не женится на Терезе, ибо все знают, что она состояла в любовных связях чуть не со всеми парижскими депутатами. Даже нынешний любовник Баррас не сильно уважает ее и, говорят, поколачивает. Но вслух Жозефина только дипломатично заметила (нельзя же терять влиятельную подругу!): «Если так, то я стану женой восточного паши! Разве не понимаешь, Тереза, это же явная глупость. Пойдем отсюда!» Но голос Ленорман, вышедшей в прихожую, остановил Жозефину: «Не торопитесь, мадам, когда вы выслушаете меня, вам не в чем будет завидовать подруге!»

Как в тумане, Жозефина вошла за гадалкой в кабинет, села в кресло и завороженно уставилась на толстые пальцы Ленорман, ловко раскладывающие карты. «Вы выйдете замуж еще удачнее, мадам! – таинственно улыбнулась гадалка. – Не пройдет и года, как вы сочетаетесь браком. И каким! Вы, мадам, станете императрицей Франции!» Жозефина вспыхнула и вскочила. Да эта гадалка – сумасшедшая! Стать императрицей, чтобы сложить голову под ножом революционной гильотины?! Это кому же в голову придет сказать нынче такое?! Скорее отсюда! И Жозефина кинулась к двери. «Обратите внимание на молодого человека, который только что вошел в приемную! – крикнула ей вслед Ленорман. – Его зовут Наполеон Бонапарт. Он был представлен вам на прошлой неделе. Вы видели его, но не УВИДЕЛИ. Но вам суждено разглядеть его совсем скоро».

Дверь стукнула, и обе красавицы, не оглядываясь, выскочили из салона. Ни одна из них не заметила невысокого молодого человека, только что вошедшего в салон гадалки. Да мало ли народу ходит к гадалкам?! Обе красавицы думали про себя, что зря выложили за сеанс круглую сумму. Однако все сбылось. Тереза Тальен сначала вышла за графа, потом после его смерти – за князя де Шимей. Между прочим, родила ему семерых детей и была вполне счастлива. И это случилось уже во времена империи, когда титул князя снова стал в почете.

Жозефина же стала женой Наполеона Бонапарта. Стоит ли говорить, что это был тот самый молодой человек, ожидавший в приемной Ленорман? Через несколько дней они снова встретились на каком-то празднике. Потом снова и снова, пока не поняли, что жить друг без друга не могут. И тогда 9 марта 1796 года они сочетались гражданским браком, ставшим весьма модным во времена революции. Впрочем, позже они и обвенчались. Но, расписываясь в мэрии революционного Парижа, оба явили доказательства огромной любви: Жозефина записала себя моложе на четыре года, а вот Наполеон прибавил себе полтора, ведь ей шел 33-й год, а ему всего 26. Об истории их жизни и любви нынче знают все. Но выходит, что Ленорман узнала об этом раньше других.

Жозефину Наполеон обожал. Отправляясь в походы, постоянно строчил ей письма. Скучал настолько, что во сне запахи Жозефины сводили его с ума. «Умоляю, не мойся, мой ангел!» – писал он. Ну а в день бракосочетания Наполеон преподнес супруге кольцо, внутри которого было выгравировано: «Женщине моей судьбы».

Впрочем, несмотря на судьбоносность брака, супруги были не прочь поискать острых ощущений на стороне. Но их измены только подогревали взаимную бешеную страсть. Однако детей у них не было. Поначалу это никак не огорчало обоих. Наполеон искренне полюбил детей Жозефины от первого брака, продвигал их по жизни наравне со своими многочисленными племянниками. Карьера всех Бонапартов-Богарне шла по нарастающей. 2 декабря 1804 года наступил апогей. В этот день в парижском соборе Нотр-Дам состоялась пышная коронация Наполеона и Жозефины.

Чета прибыла к собору в золоченой карете. Новоявленный император выглядел чрезвычайно роскошно: в пурпурном бархатном одеянии, коротких штанах-буфах, белых чулках, вышитых драгоценными каменьями. Жозефина, напротив, была одета в скромное белое платье, но с шикарным поднятым кружевным воротником. И в волосах ее сияли бриллианты невиданной величины, еще недавно принадлежавшие королевскому дому Бурбонов. В соборе архиепископ накинул на царственную чету пурпурные мантии, отделанные горностаем. Но короновать новоявленного императора с супругой прибыл из Рима сам папа Пий VII. Именно он должен был возложить монаршую корону на голову нового императора Франции. Однако корона оказалась чрезвычайно тяжелой, а старенький Пий был уставшим и встревоженным. Его короткие руки не смогли поднять такую тяжесть столь высоко, чтобы торжественно возложить на голову Бонапарта. Наполеону нужно было склонить голову. Но гордость и мятежный дух не позволяли ему сделать это. И тогда Бонапарт совершил невиданное – резким движением он выхватил корону из трясущихся рук Пия VII и торопливо надел ее. Словом, короновал себя сам.

А уже через минуту, подпрыгивая от нетерпения, Наполеон возложил корону на голову жены. Сбылось предсказание Ленорман – девчонка с Мартиники стала императрицей Франции. Только счастья это не принесло. Став императором, Наполеон все чаще говорил жене, что для продолжения династии ему нужен наследник. Ясно, что Жозефина, подошедшая к 40-летнему рубежу, уже не могла родить сына. С тех пор вся ее жизнь превратилась в кошмар. После трех лет ссор, скандалов, слез, истерик и увещеваний Бонапарт сумел-таки уговорить жену дать ему развод.

16 декабря 1809 года Наполеон официально развелся с Жозефиной и 1 апреля 1810 года заключил династический брак с принцессой Австрии – Марией-Луизой Габсбург-Лотарингской, которая через год и родила ему законного наследника. Впрочем, к Жозефине бывший муж остался внимательным. Он оставил ей титул императрицы, подарил замок близ Эвре, где она жила пышно и роскошно, устраивая празднества, давая балы и принимая гостей.

Вот только после развода с Жозефиной дела Наполеона покатились под откос. Гадалка Ленорман и в этом оказалась права. Недаром же она предупреждала Бонапарта еще в тот, первый его визит к ней, когда в дверях приемной Наполеон столкнулся со своей будущей женой Жозефиной: «Вы останетесь на троне только до тех пор, пока не забудете, что спутница вашей жизни послана вам Судьбой. Если вы покинете ее, Фортуна покинет вас!» Увы, будущий император не внял этому предупреждению. Не помогло ни официальное венчание с представительницей самого уважаемого королевского дома Европы, ни рождение долгожданного наследника. Империя Наполеона рухнула. Видно, именно Жозефина являлась ее ангелом-хранителем.

В 1814 году Жозефина в ужасе наблюдала, как войска союзников вошли в Париж. Правда, они оказались галантны, особенно российский государь-император Александр I. Он трогательно относился к прекрасной женщине, которая, как он считал, испытала столько бед. Александр обожал свою супругу и не мог понять, как это Наполеон решил развестись с женой, с которой прожита вся жизнь. Парижане с удивлением взирали на эту парочку – русский царь и бывшая французская императрица, прогуливающиеся по набережной Сены. Увы, именно эти прогулки и оказались роковыми для Жозефины. Очарованная галантностью российского самодержца, она старалась выглядеть как можно моложе (ей уже было 50 лет) и красивее. Ведь от отношения Александра зависело ее будущее и жизнь хоть и бросившего ее, но все еще дорогого бывшего мужа. Однажды Жозефина и Александр гуляли в парке дворца Мальмезон. Вечер был прохладным, но Жозефина позволила себе надеть только легкий шарф. Тогда-то она и простудилась. И 29 мая 1814 года Жозефина Богарне-Бонапарт скончалась в горячке.

Похоронили ее в коронационной императорской мантии, и отдать последнее прости явились представители лучших домов Европы во главе с российским императором Александром I. А вот ее любимый Наполеон умер в одиночестве на острове Святой Елены 5 мая 1821 года. И умирая, он прошептал всего три слова: «Армия. Франция. Жозефина…»

Салоны женщины в белом

Жюли де Рекамье (1777–1849) жила в эпоху великих потрясений и великих людей. Однако сама она не была ни великой, ни даже талантливой. Но именно с ее именем ассоциируют ту эпоху в искусстве.

10 декабря 1797 года в Люксембургском дворце Парижа торжественно чествовали генерала Бонапарта, покорившего Италию. Приглашенные блистали бриллиантами и роскошью нарядов. Сам Наполеон был одет по революционной моде в роскошную римскую тогу. Он взошел на возвышение и взмахнул рукой, призывая внимание толпы. Но неожиданно со скамьи приглашенных поднялась молодая женщина в простом белом платье. И на мгновение все забыли про триумфатора, обернувшись на незнакомку, – столь величественной и прекрасной показалась эта хрупкая женщина.

Торжество скомкалось. Приближенные в страхе ожидали наполеоновского гнева. Но Бонапарт только вперил в красавицу пристальный и тяжелый взор. Та побелела как мел и опустилась на скамью. А Наполеон прошептал сопровождающим: «Кто эта дама в белом?»

^{Ж.-Л. Давид. Портрет мадам Рекамье. 1800}

С того дня весь Париж называл ее так – одни восторженно, другие презирая. Мать пилила ее: «К чему это безрассудство?» Жюли оправдывалась: «Мне было плохо видно, и я решила встать!» Мать ахала: «Но вышло, будто ты противопоставила себя Бонапарту! Он, конечно, падок до красивых женщин, но больше всего любит собственную славу. На что ты рассчитываешь?!» Жюли мрачно усмехнулась: «Я тоже рассчитываю на славу, мама! А что мне остается, если мною пренебрегает муж?..»

Действительно, замужество Жюли было странным. Муж, парижский банкир, поселил юную красавицу жену в роскоши замка Клиши, но ни разу не вошел в ее спальню. Да и приезжал он только на обед, а после, поцеловав ручку супруги, быстро исчезал. Сама свадьба тоже прошла странно: супруги – Жак-Роз Рекамье и Жанна Франсуаза Жюли Аделаида Бернар – не венчались в церкви, а расписались в мэрии 24 апреля 1793 года. Проще говоря, они жили в гражданском браке. Да и предложение руки и сердца Жюли получила от… собственной матери.

В то время девушке не было и 16 лет – она родилась 3 декабря 1777 года. И вдруг ее вызвали на семейный совет. Отец, мать и лучший друг семьи, месье Рекамье, которого девушка считала чуть ли не вторым отцом, восседали вокруг стола. «Сейчас ужасные времена, дочка! – сказал отец Жюли. – Меня, как бывшего королевского адвоката, революционные власти могут арестовать». – «Меня тем более могут казнить, ведь я – королевский банкир», – сказал Рекамье. А мать нежно обняла девочку: «Мы хотим защитить тебя, дорогая! Если нас казнят, пусть наши состояния достанутся тебе. Но это станет возможным, только если ты будешь иметь статус замужней дамы. И потому я предлагаю тебе руку и сердце месье Рекамье!» Что могла сказать Жюли? Взрослым виднее… Она стала мадам Рекамье. Но муж, бывший на 26 лет старше юной супруги, по-прежнему относился к ней как к любимой дочке, а не жене.

…Юная госпожа Рекамье нервно оглядела в зеркале новое белое муслиновое платье, тронула жемчужное ожерелье. Накануне она получила записку: «Позвольте прибыть завтра поутру, красавица из красавиц!» И подпись: «Бонапарт». У Жюли дыхание перехватило: неужели вот так – сразу?! И как теперь вести себя ей – сдаться на милость триумфатора, как истинной патриотке?.. Но в этом было что-то ужасное, порочное, роковое… Только ведь и отказать нельзя… Или все-таки можно?..

И вот открылись двери, и Жюли вскрикнула с облегчением. В гостиную входил младший брат Наполеона, улыбающийся Люсьен Бонапарт. Значит, не угрюмый властитель прислал записку, а его галантный брат. О, обаятельный ловелас умел ухаживать – обеды в лучших ресторанах, встречи на балах, вечера у друзей. У Жюли кружилась голова – она в одночасье стала модной. Теперь в ее замок Клиши стремился весь Париж. Все обсуждали ее одежду, прическу, новое убранство ее дома в античном стиле. Она стала законодательницей мод – ее именем окрестили и платья, и шляпки, и даже мебель. Сам знаменитый художник Давид изобразил ее на кушетке, которую называли «рекамье».

В конце декабря 1799 года Жюли приехала на вечер к Люсьену. Не разглядев, шагнула в полумрак залы со словами: «Мой дорогой!» И только потом с ужасом увидела: перед ней не Люсьен – Наполеон с жадным и тяжелым взором. Скрестив руки на груди, он хрипло проговорил: «Я рад такому приветствию! Я хочу проводить вас сегодня в Клиши!» Но тут как из-под земли вырос Люсьен: «Мы все собираемся в Клиши!» Наполеон скривился: «Тогда будет слишком много провожатых!» И, резко повернувшись, он удалился.

Потом еще несколько раз Бонапарт приглашал Жюли то в Булонский лес, то на конную прогулку, то на ночной фейерверк. Но девушка всегда отказывалась. Ее пугали жесткость взгляда и капризность речей высокого поклонника. Много ночей потом Жюли думала: а если бы она приняла странные ухаживания Наполеона? Тогда не случилось бы трагедий в ее судьбе. Издалека «первый мужчина Франции» виделся Жюли великим человеком. Но при ближайшем же знакомстве она поняла, что он капризен, самолюбив, коварен. Но главное, ее сердце ни разу не дрогнуло в присутствии Наполеона. А против своего сердца девушка пойти не могла…

Бонапарт, не привыкший к отказам, устроил настоящую осаду красавицы. Жюли не чувствовала себя в безопасности нигде: на балах и маскарадах, общественных празднествах и в театре она ловила на себе жадные и зловещие взгляды высокопоставленного поклонника. Сестры Бонапарта и его министры, словно записные сводники, склоняли «гражданку Рекамье» к тайной встрече с Наполеоном. Сулили несметные богатства и все блага жизни. Но хрупкая девушка оказалась сильнее, чем крепости мира, – она не пала к ногам властителя.

И тогда Наполеон начал мстить. Отца Жюли, мэтра Бернара, арестовали. Мужа-банкира довели до банкротства. От всех этих несчастий скончалась мать Жюли. Вот тогда-то и проявили себя друзья. С их объединенными усилиями не смог совладать даже сам Наполеон, ведь и его брат Люсьен, и любимый маршал Бернадот вступились за семейство Рекамье. Отец Жюли вышел на свободу, муж расплатился с долгами. Вокруг стойкой женщины в белом сплотился круг ее верных друзей. Так образовался знаменитый политический салон мадам Рекамье, в котором тайно встречались антибонапартисты. О Жюли говорили с гордостью: «Европа легла под Наполеона, но не мадам Рекамье!» В конце концов в 1811 году император объявил непокорную строптивицу врагом нации и выслал из страны.

Три с половиной года мадам Рекамье прожила в Италии. Ее муж оставался в Париже, ибо ему выезд из страны был закрыт. Но его отсутствие принесло Жюли облегчение. Она узнала тайну: месье Рекамье – не муж ей перед Богом, а отец, старый любовник матери и лучший друг мэтра Бернара. Вот почему чета Рекамье не венчалась в церкви и не имела никаких интимных отношений. Жюли перестала чувствовать себя виноватой, когда очередной поклонник объяснялся ей в любви и даже когда она сама грезила, что полюбила. Но дальше грез холодная, как снежная дева, Жюли не распускала своих чувств.

После низвержения Наполеона в 1814 году она вернулась во Францию. Ей шел уже 38-й год, но она по-прежнему была красива, свежа и грациозна. Ее салон в центре Парижа наполнился победителями – русский император Александр раскланивался там с австрийским князем Меттернихом, герцог Веллингтон беседовал с маршалом Бернадотом, будущим королем Швеции. Мадам Рекамье улыбалась им совершенно искренне. Но ее сердце начинало вдруг стучать в бешеном ритме, едва на пороге появлялся известный писатель – романтический и загадочный Франсуа Рене Шатобриан.

«Льдышка Рекамье» влюбилась! Эту новость обсуждал весь Париж. Свет злословил. Влюбленные были явно не пара: она – спокойная красавица, он – издерган, мал росточком и нехорош собой; она – прелестна и тиха, он – бестактен, капризен и чрезвычайно обидчив. Кроме того, оба «немножко женаты». Впрочем, изменять жене для Шатобриана давно стало обычным делом. Вот и сейчас он забросал «новую богиню» неистовыми и страстными письмами – больше четырехсот! Жюли не смогла устоять перед романтическим даром писателя. И однажды, не выдержав, послала ему записку: «Моя любовь, моя жизнь, мое сердце – все принадлежит Вам». И проставила дату: «20 марта 1819, три часа пополудни».

Теперь вся жизнь Жюли закрутилась вокруг обожаемого Шатобриана. У него нет денег и связей – возлюбленная добивается для него должностей и вводит в высший свет. Знаменитый салон Рекамье меняет профиль: из политического превращается в самый известный в Европе литературный. Его посещают лучшие писатели и поэты: Стендаль и Мериме, Мюссе и Гюго, Бальзак и Ламартин. Да не было ни одного литератора, который, пройдя «крещение у мадам Рекамье», остался бы в тени! Она умела находить таланты, показывать их и выводить на поле большого искусства. Не потому ли позже это время снова стали называть «эпохой Рекамье»?..

Только один писатель был вечно недоволен ею – Шатобриан. Он свято верил в собственную гениальность и потому с чистой совестью изменял Жюли. Потом возвращался, каялся, «припадал к стопам возлюбленной». Читал в ее салоне новые сочинения, получал свою долю известности и исчезал опять.

Жюли научилась не обвинять неверного возлюбленного, веселиться на людях и не плакать по ночам. Она была готова на все, лишь бы Шатобриан сочинял, ибо верила в его талант. Это она настояла на том, чтобы он записал свои мемуары – «Замогильные записки». Пусть название экстравагантно и дико, но это лучшее из того, что он вообще сочинил. Наверное, Шатобриан все же осознал, сколь велико и самоотверженно было чувство Жюли. Последние слова, что он написал, были обращены к ней: «Я не перестану думать о вас!» Но он перестал. 4 июля 1848 года лихорадка свела его в могилу. Жюли срезала прядь его волос и вернулась к себе. «Почему я осталась жить?! – в горе записала она в дневнике. – Я готова на все, лишь бы свидеться!..»

И судьба оказалась милостива. Через десять месяцев мадам Рекамье, одеваясь к ужину, почувствовала себя нехорошо, прилегла, но больше уже не встала. 11 мая 1849 года она отправилась на свидание к своему обожаемому Рене. Ей шел 64-й год. Похоронили ее на кладбище Монмартра, в то время одном из самых дешевых. Но на погребение собрались сотни людей. Женщины были в белом…

Девушки на шаре

Как известно, эру воздухоплавания открыли братья-французы Жозеф и Этьен Монгольфье. 5 июня 1783 года они поднялись в воздух на ими же сконструированном шаре. По тем временам это был мужественный и дерзновенный поступок. Правда, тогда в полетах над землей никто не видел научного прока, хотя конкурента братьев Монгольфье – Жака Александра Сезанна Шарля – финансировала Парижская академия наук. Шарль (это фамилия) запустил воздушный шар собственной конструкции с Елисейских Полей в том же 1783 году. С тех пор конструкции воздушных шаров называли во Франции двояко: монгольфьерами и шарльерами. Однако, в отличие от Монгольфье, Шарль не взлетел сам, а только отправил в полет груз весом 8 килограммов. Впрочем, и это было рискованно. Простые люди воспринимали технические новинки как некие чудовища, посланные сатаной. Так, один из шаров Шарля, упавший на крестьянском поле, народ в ужасе и гневе разорвал на куски.

Графини-маркизы и оперная певица

Образованные аристократы восприняли воздушные шары только в качестве развлечения, к тому же развлечения для богатых, ведь на создание шара, наполнение его теплым воздухом требовались огромные деньги. Неудивительно, что изобретатели стали продавать билеты на шар, словно на карусель или другой аттракцион. Но если вы думаете, что первыми в небо ринулись мужчины, то это не так. Первыми опробовали возможность подъема на шаре как раз женщины. История сохранила имена четырех бесстрашных воздушных пассажирок, поднявшихся на монгольфьере 20 мая 1784 года (уже через год после первого полета братьев Монгольфье) с одного из холмов Сент-Антуанского предместья Парижа: маркиза де Монталамбер, графиня де Монталамбер (явно – родственницы), графиня де Подена и мадемуазель де Лагард. Конечно, настоящими воздухоплавательницами они не стали, ведь они поднялись в небо на привязанном шаре. Стоит заметить, правда, что вместе с дамами в корзине был и сам маркиз де Монталамбер. Семья эта, несмотря на высокопоставленность и знатность, вот уже много веков отличалась бесстрашием. Среди Монталамберов тогдашнего XVIII века числятся и политические, и военные деятели.

А вот ровно через год после первого взлета братьев Монгольфье – 4 июня 1784 года – состоялся первый настоящий полет женщины на воздушном шаре. «Первопроходицей» стала Элизабет Тибль. О, это была замечательнейшая дама своего времени! Красавица, оперная певица, любимица всего города Лиона. Она и совершила полет в Лионе, когда там гостил шведский король Густав III. При этом монгольфьер, на котором взмыла в воздух, а потом и полетела в неведомые дали красавица певица, носил имя «Ле Густав» в честь монарха. И стоит отметить, что поднялась бесстрашная дама на рекордную высоту – 2600 метров. Сами братья Монгольфье так высоко не забирались. Впрочем, почтеннейшая публика тогда шепталась: лионские власти желали продемонстрировать шведскому монарху достижение французской науки и техники, да вот конфуз – не нашли смельчака для заоблачной демонстрации. Пришлось взывать к оперной диве – актеры же храбры в силу профессии: без смелости на сцену не выйдешь.

Конечно же мадам Тибль не собиралась посвящать свое время воздухоплаванию. Но скоро нашлась и другая бесстрашная дама, которая сделала полеты на воздушном шаре своей профессией.

«Жертва своего искусства и отваги»

Первой профессиональной аэронавткой стала Софи Бланшар (1778–1819). Мари Мадлен Софи Арманте (такова девичья фамилия) родилась в небольшом городке Труа-Канон неподалеку от Ла-Рошели, знаменитого пристанища протестантов. Скорее всего, ее отец тоже принадлежал к этому крылу христианства, однако доподлинно о детстве Софи ничего не известно. Ее история начинается с замужества, словно с чистого листа. Правда, дату и этого события историки называют по-разному, но большинство сходится на 1804 году. Замужество стало не просто смелым шагом, ибо дерзкая Софи выскочила замуж за разведенного. Брак разделил жизнь Софи на две неравные части: крошечный кусочек земли, где была ее квартирка, и огромный свод Неба, где обнаружилось, что эта девушка родилась ради того, чтобы… летать. Это чудо открыл для нее муж, Жан Пьер Франсуа Бланшар – первый в мире профессиональный воздухоплаватель. И 27 декабря 1804 года в Марселе Софи Бланшар поднялась в небо вместе с ним.

Жизнь супругов не была легкой. Постоянный риск, неустанные заботы о шаре, требующем больших затрат. И по тому снова – полеты и риск. Заработок же минимален, ведь большинство почтенной публики предпочитало быть бесплатными зеваками, нежели теми, кто покупает билеты. Бланшары быстро оказались банкротами. И чтобы получать побольше денег, Софи предложила подниматься на шаре самой, без мужа. Все-таки женщина на шаре – диковинка.

^{Софи Бланшар}

Предложение невероятное. Особенно потому, что сделано оно было женщиной, которая не обладала особо мужественным характером. Она боялась шума, дрожала, если ей приходилось садиться в карету, вообще плохо переносила езду на лошадях. У нее часто кружилась голова, но вот парадокс – на земле, не в воздухе. Хотя и шара она опасалась, ведь на одиннадцатом полете (1807) вместе с мужем потерпела крушение, в котором Бланшар разбил голову и сломал ребра. Но, мужественно пережив все это, Софи тем не менее решила, что будет летать в одиночку. Она уже имела такой опыт – еще 18 августа 1805 года поднялась в небо сама. Единственно, в чем тогда дала себе поблажку, – взлет устроила из сада монастыря: подумала, что святая земля ей поможет.

Впрочем, у Софи не было выбора – она должна была научиться летать самостоятельно. Дело в том, что еще со времени ее первого полета отважную воздухоплавательницу заметил сам Наполеон. Он присвоил ей титул «аэронавт официальных мероприятий». В то время стало модно проводить грандиозные народные празднества: Праздник разума, День добродетели революции и т. д. Теперь от Софи требовалось, чтобы на всех этих мероприятиях она поднималась в воздух, торжественно пролетая над публикой. Демонстрация мощи науки и техники Франции оказалась настолько наглядной, что Наполеон уже стал подумывать, не начать ли формирование воздушных войск, дабы перелететь во вражескую Англию именно таким способом. Бонапарт даже решил назначить Софи Бланшар министром воздухоплавания.

Бланшарам польстило столь высокое внимание. Теперь Софи старалась придумать для каждого полета нечто новенькое, невиданное. То она разбрасывала вниз цветы, то взрывала фейерверки. А однажды решила опробовать сконструированный мужем парашют: посадила щенков в корзину с парашютом и сбросила их на землю. Приземление прошло весьма удачно. Особенно доволен был Бонапарт, присутствовавший на празднике.

Теперь, как официальные воздухоплаватели Франции, Бланшары демонстрировали свое искусство по разным странам Европы. Но в 1809 году прямо во время полета над Гаагой с Бланшаром случился сердечный приступ. Он не справился с управлением шаром и сильно разбился. 7 марта 1809 года 55-летний пионер воздухоплавания скончался.

Софи осталась с долгами и ужасом от кончины обожаемого мужа. Но полеты она не бросила. Уже 24 июня 1810 года мадам Бланшар совершает полет с Марсового поля в честь праздника Национальной гвардии и женитьбы Наполеона на Марии-Луизе Австрийской. Когда же у Наполеона родился наследник-сын, Софи пролетела над Парижем, разбрасывая сообщения об этом эпохальном событии.

Полеты мадам Бланшар стали невероятно увлекательны для публики: во время их проведения люди откладывали посещение церкви, переносили на другие дни собственные праздники. Однажды даже премьера оперы Вебера «Сильвана» чуть не сорвалась из-за отсутствия зрителей. Те побежали смотреть за очередным взлетом отчаянной аэронавтки.

Наполеон все-таки сумел использовать искусство Бланшар для ведения войны. По его заданию Софи несколько раз летала над Италией, чтобы потом подсказать лучшую дорогу войскам императора. После того как французы расположились на Апеннинах, Бланшар часто устраивала там показательные полеты. Однажды в воздухе ее застал град, и отважной даме пришлось провести в полете 14 с половиной часов. Установила она и еще один рекорд – перелетела через горы – хребты Альп. Всего она поднималась в воздух 60 раз. Это тоже был рекорд. Но сколько раз она падала, разбивалась! Однажды чуть не лишилась глаза, в другой раз едва не утонула в болоте. Но ее мужество и любовь к полетам оказались настолько впечатляющими, что и после воцарения Людовика XVIII никто не посмел поставить ей в вину службу Наполеону. Напротив, Людовик предложил Софи стать «официальным аэронавтом Реставрации».

6 июля 1819 года в половине одиннадцатого ночи должен был состояться показательный полет над Парижем в честь официального празднования Реставрации. Софи Бланшар взлетела в садах Тиволи. На ней было атласное белое платье, гондола подсвечивалась снизу бенгальскими огнями. Прямо над городом она рассчитывала сбросить зажженные фейерверки. Не это ли количество огня оказалось трагическим? Пролетая над улицей Прованс, шар отважной Софи запутался, она начала сбрасывать балласт, но неожиданно шар вспыхнул. Теперь он несся над домами огненным факелом. Воздух в шаре быстро закончился, и гондола упала на крышу дома. Софи свалилась с крыши на мостовую, сломав позвоночник. Когда к ней подбежали люди, она уже была мертва.

Первую женщину-профессионала воздухоплавания похоронили на легендарном кладбище Пер-Лашез, как национальную героиню. Толпа кинулась собирать деньги ее осиротевшим детям, но выяснилось, что детей у четы Бланшар не было. Было только небо, куда оба и ушли. Тогда на собранные средства поставили памятник в виде горящего воздушного шара, а на нем сделали надпись: «Мари Мадлен Софи Бланшар: жертва своего искусства и отваги».

Аэронавтки семейства Гарнерен

В России первый полет на монгольфьере продемонстрировали супруги Жак и Женевьева Гарнерен 20 июня 1803 года в Санкт-Петербурге. Семейство слыло фанатами полетов, демонстрируя свое мужество и умение по всей Европе. На шаре летала не только мать семейства, но и их дочь, а также племянница Гарнерена – Эльза. Сам Андре-Жак Гарнерен (1769–1823) был истинным энтузиастом воздухоплавания и сумел заразить мечтой о полетах не только свою семью, но и министерство иностранных дел Франции. С начала 1790-х годов он неустанно (естественно, насколько позволяли средства) взлетал на монгольфьере, потом и шарльере (типы шаров, если помните), доказывая, что полеты могут быть не только развлечением, но и приносить реальную пользу в разведывательной и военной деятельности. В 1793 году Гарнерен стал инспектором французской армии по воздушным войскам и начал пропагандировать внедрение воздушных шаров во французской армии. Но однажды во время военных действий отважный «воздушный инспектор» попал в руки англичан и провел в плену два года.

По возвращении во Францию его ждала слава и признание. Это было вполне заслуженно, тем более что бесстрашный Гарнерен не только начал проводить регулярные полеты на воздушном шаре, но и первым в мире прыгнул с парашютом (1787) с высоты 1 километр. И парашют, между прочим, был его собственной конструкции – в форме зонтика. В 1792 году воздухоплаватель совершил рекордный прыжок с парашютом с высоты 2440 метров.

Наполеон оценил заслуги Гарнерена – назначил его первым «аэронавтом официальных мероприятий». Теперь Гарнерен должен был проводить празднества на открытом воздухе, самолично проносясь над толпами в гондоле шара. Вот тогда-то ему и потребовалась помощь женщин его семейства. Теперь и супруга Женевьева, и племянница Эльза поднимались в воздух, вызывая восторги зрителей.

В 1804 году в Париже состоялась роскошная коронация Наполеона. Новоявленный монарх пожелал, чтобы Гарнерен совершил исторический полет над Парижем, осыпая жителей цветами, запуская в небо фейерверки и разбрасывая портреты монаршей четы – Наполеона и Жозефины. Но шар попал в сильный воздушный поток, который отнес его аж до Рима, и только там шар рухнул в озеро Браччиано. Наполеон пришел в ярость. Тогда-то он и сместил Гарнерена с поста «аэронавта официальных мероприятий», назначив на его место Софи Бланшар.

С тех пор отважному воздушному семейству Гарнерен пришлось несладко. Казна уже не выделяла им средств, а полеты требовали больших денег, ведь шар постоянно нуждался в починке. И тогда дело взяла в свои руки решительная и бесстрашная племянница Эльза Гарнерен. Ее полеты стали столь высоки и бесстрашны, что сам Наполеон признал ее достойной соперницей Софи Бланшар. Именно Эльза Гарнерен совершила первый женский прыжок с парашютом, благополучно приземлившись. Жаль только, что никаких достоверных сведений о ее дальнейшей судьбе не сохранилось.

А вот супруга Гарнерена – Женевьева вошла в историю как раз из-за полета в России. Дело было еще до того, как Гарнерен впал в немилость, совершив неудачный полет в день коронации Наполеона. Супруги Гарнерен продемонстрировали свой полет в Санкт-Петербурге 20 июня 1803 года.

Известно также, что 8 мая 1804 года они продемонстрировали свое мужество и искусство аэронавтов в Москве. В тот день Женевьева хотела бесстрашно взлететь одна. Но Андре-Жак спросил почтеннейшую публику, не желает ли кто-то составить компанию его супруге в гондоле? Мужчины бесстрашно… шарахнулись подальше. Но храбрая душа, однако, сыскалась. История даже сохранила ее имя – Александра Турчанинова, приехавшая погостить к родственникам из Пензы. Она смело забралась в корзину и взлетела вместе с госпожой Женевьевой. То есть вполне можно считать ее первой русской женщиной, поднявшейся в воздух. Только вот назвать Турчанинову первой воздухоплавательницей все же нельзя, ибо она явилась всего лишь пассажиркой.

Жительница Пресненской части

Но нашлась в России и истинная воздухоплавательница. Более того, первая в мире женщина, которая взлетела не на шаре типа монгольфьер или шарльер, а на самостоятельно спроектированном (!) воздушном шаре. Да и откуда бы россиянка – молодая москвичка девица Ильинская – могла достать чертежи монгольфьера, считавшегося государственной тайной Франции? Но наши соотечественницы всегда гениальны: сами все могут создать, и даже воздушный шар.

Газеты скупо написали о событии, которое не считали эпохальным. Подумаешь, баба на шаре! И кто? Даже не дворянка и не замужняя… «Жительница Пресненской части мещанского сословия девица Ильинская» – так сообщила пресса. Именно эта девица стала не только в России женщиной-воздухоплавательницей, но и первой в мире женщиной, самостоятельно построившей шар собственной конструкции. В другой стране Ильинскую носили бы на руках. Ну а в нашей тихоходной матушке-Москве ее полет все откладывался и откладывался.

Она должна была взмыть в воздух 8 июля 1828 года, но по причине, которую уже сейчас не установишь, событие перенеслось. Зато сохранилось объявление в «Московских ведомостях»:

«Россиянка девица Ильинская честь имеет известить почтеннейшую публику, что объявленное ею гулянье отменено. А будет оное дано в воскресенье 15-го числа сего месяца. Госпожа Ильинская, как прежде извещала, пустит три аэростатических шара, из которых первый, легкий, – путеуказатель; второй – большой шар с человеческой фигурой; в третьем же сама она предпримет воздушное путешествие».

Однако и 15 июля полет не состоялся, на этот раз из-за дождя. И только 19 августа (31-го по новому стилю) 1828 года девице Ильинской удалось осуществить свой эпохальный полет. Впрочем, о его значении никто не думал. Публика просто собралась прогуляться на даче богача Г. Закревского. Там и состоялся полет. Было продано несколько десятков билетов для богатых, которые могли бы насладиться невиданным дотоле зрелищем на вынесенных в сад креслах. Мест же для прочего люда было предостаточно – на окрестных холмах.

Шар был «начинен не газом», а простым «горячим дымом из аржаной соломы». И в самом деле, откуда у девицы мещанского сословия деньги на дорогущий газ? Но госпожа Ильинская о том не жалела. Она сумела довольно быстро набрать высоту в 300 сажень (около 640 метров) и из-за облаков смело приветствовала почтеннейшую публику взмахами разноцветного шарфа и даже выпустила в небо разноцветные ракеты. Словом, по сообщению газет, праздник удался.

Вот только, вдумавшись в газетные строки, историки поняли и другое: полет был для госпожи Ильинской не просто эффектным действием, но научным экспериментом. Она не только построила шар, на котором сумела взлететь. На втором шаре (помните объявление?) был макет человеческой фигуры, и храбрая исследовательница сбросила его вниз.

При этом фигура была прицеплена к большому куску ткани и благополучно опустилась на землю не разбившись. Так что это было? Не догадываетесь? Конечно же опыт спуска на землю фигуры при помощи некоего прообраза парашюта. Да-да, московская девица Ильинская сконструировала и использовала парашют. Конечно, ученые умы тут же вспомнят: парашют придумал и даже нарисовал еще Леонардо да Винчи. Только вот тут можно смело утверждать: наша «жительница Пресненской части мещанского сословия» явно не была знакома ни с рисунками, ни с трактатами Леонардо. Ильинская создала парашют сама.

Увы, на все эти опыты требовались средства. Ильинская еще попыталась провести второй полет воздушного шара, намеченный на 18 сентября 1828 года, но шар потребовал починки. Учитывая, что основная масса народа смотрела на полеты с холмов «за так», а горожан, купивших билеты, было немного, денег на продолжение полетов у Ильинской не нашлось. И хотя на первом полете ее приветствовали как героиню, но уже к концу года забыли. Что сталось с ней – неизвестно. Возможно, она вышла замуж и забыла обо всяких полетах. Возможно, занимаясь воздушными опытами, разбилась где-нибудь в незаметном уголке. А возможно, потратив все деньги, умерла в нищете. Даже имени ее не осталось в истории – просто девица Ильинская.

А ведь французы пишут романы о своих аэронавтах. Софи Бланшар похоронили как народную героиню. А у нас – ни имени, ни отчества, ни биографии…

Героиня мыльной оперы

В конце XVIII – начале XIX века ее имя гремело на подмостках обеих российских столиц. Изо всех российских певиц того времени она единственная вошла в мировую Энциклопедию музыки и театра. Звали эту талантливейшую певицу-красавицу по-разному: на афише значилась Лизавета Уранова, а в жизни – Елизавета Семеновна Сандунова (1772–1826). Но что самое поразительное – сегодня весь мир знает ее не как певицу, а как основательницу одной из главных достопримечательностей Москвы – легендарных Сандуновских бань. Невероятнейшая биография!

^{Елизавета Семеновна Сандунова}

Молодой тенор Метальников подловил у проходной Петровского театра Евлампию Прохорову да и зашептал на ухо: «Скажи нашим юным певуньям, бабушка, начальство на завтра банный день назначает!» Прохорова, исполнявшая роли благородных старух, аж крякнула от удовольствия – вот вовремя! А то от новых декораций пыль столбом, от накрахмаленных костюмов тело чешется, да и на майских улицах Москвы жарища. Конечно, ежели кто богат, в собственной бане городскую пыль смыть может. Да простому люду откель свои баньки взять? А общественные-то пару лет назад в одну ночь сгорели. Одно «помойное заведение» на реке Неглинной и осталось. Народ туда затемно очереди занимает. «С утра женскому полу назначено, а с полудня – мужескому, – сладко прошептал молодой тенор. – Ну уж а я пораньше прибегу. Подгляжу за красавицами, особливо за новенькой певицей – Лизонькой Сандуновой!»

«Цыц, охальник! Елизавета Семеновна – столичная штучка. Любимица самой императрицы Екатерины Великой!» – зашипела Прохорова, поведя глазами. Тенор обернулся да ахнул – на лестнице стояла та самая столичная штучка. Лихо подкрутив ус, театральный повеса кинулся поцеловать ручку. Да только натолкнулся, как на стенку, на холодный взгляд красавицы.

Хороша, ничего не скажешь! Но неприступна. Только и осведомилась бархатным голосом: «Мы, кажется, не представлены?» Ну прямо дворцовый церемониал!

«Я – ваш партнер, тенор Метальников! – ухмыльнулся театральный ловелас. – А поскольку вы в оперной труппе самая молодая будете, то вам, несравненная, почетная обязанность выпадет – журавлем воду для наших почтенных матрон качать!»

Старуха оттеснила насмешника: «Не слушайте его, красавица наша! Чтоб воду качать, девчонки из хора есть. Зато помоемся всласть!» И старуха сладко зевнула.

Сандунова натужно улыбнулась и выскользнула из театра. Вот как жизнь повернулась! В Санкт-Петербурге Лизонька оперной примой была, а в Москве ей предлагают воду для театральных старух таскать!..

А ведь было время… Лиза зацокала каблучками по мостовой – не хочется брать извозчика, когда идешь, все ярче вспоминается…

Семь лет назад, в январе 1787 года, 15-летняя Лиза впервые спела в концерте на Эрмитажной сцене, и не что-нибудь, а сложнейшую арию из оперы Паизиелло «Служанка-госпожа». Придворные громко, ничуть не заботясь о чувствах исполнителей, обсуждали певиц. Лизой все восхитились – меццо-сопрано, редкое по красоте и силе с диапазоном в 3 октавы. Сама императрица пожелала ее пред свои светлые очи. Высокая, грузная, но все еще обаятельная, Екатерина Великая стояла в Голубой зале, одетая по-домашнему в расшитый жемчугами капот, ведь и сам Эрмитажный театр считался «домашним». Живые глаза императрицы жадно впились в молоденькую певицу, которая присела в нижайшем реверансе, опустив очи долу. «Как тебя зовут, милая?» – с улыбкой осведомилась императрица. Лиза заалела, как маков цвет, и еле слышно выдавила: «По афише – Лизонька… А фамилии нет…» Императрица удивленно повернулась к стоявшему рядом князю Безбородко: «Ты у меня за театрами надзираешь. А ну, растолкуй, как это – нет фамилии?» Князь вытер мгновенно выступившую от страха испарину и промямлил: «Так ведь сирота неведомо чья… Ни отца, ни матери…» И тут Лиза кинулась на колени перед доброй императрицей: «Вы – моя единственная матушка… Другой не знаю!» Екатерина подняла девушку: «Тогда я тебе и фамилию дам. Вот недавно астроном-англичанин сэр Уильям Гершель открыл новую планету – Уран называется. А я открыла тебя. Будь же с этого дня Урановой!»

Через пару месяцев императрица вновь распорядилась: «Уранову – в мою ложу!» Лиза вошла да и обомлела: матушка-государыня ей улыбается и коробочку маленькую протягивает, а там в синем бархате кольцо с большим бриллиантом лежит и радужными гранями переливается. А Екатерина и говорит: «Вот пела ты, Лиза, о любви да о муже. И я решила тебе перстень волшебный подарить с моим наказом: никому, кроме жениха, не отдавай. Тогда и у тебя любовь будет!»

С тех пор вся жизнь Лизы на взлет пошла. К январю 1790 года она уже выучила под руководством приглашенного из Европы композитора Мартин-и-Солера сложную и весьма выигрышную партию Амура в его знаменитой опере «Дианино древо». Одно плохо – вертится вокруг светлейший князь Безбородко: то щечку ущипнет, а то липкими губами норовит чмокнуть. Но только к чему Лизе старый селадон?! Ведь она влюблена в актера и певца Силу Николаевича Сандунова.

Правда, Сила тоже не юн – 34 года, зато весел, горяч и авантажен – глаза жгучие, притягательные, волосы как вороново крыло, – недаром выходец из родовитой грузинской семьи Зандукели. В 25 лет приехал в Москву, попал в театр да и не смог жить без сцены. С родными повздорил, фамилию по-русски переиначил. Сначала играл в Москве, а с 1783 года в Петербурге. Публика от него в восторге, играет ли он веселого пронырливого слугу Скапена или поет завораживающим басом в комических операх. Ну как такого не полюбить? Вот кому Лиза императорский перстень отдаст.

Но перед премьерой «Дианиного древа» Безбородко пожаловал в актерскую гримерку. Лиза едва успела прикрыться амуровой туникой. Да что прикроешь лоскутком ткани размером с ладошку?..

«Не пугайся, мой амурчик! Я добр, я щедр. Я тебе денег дам!» – страстно зашептал князь да и сунул за корсаж девушки толстенную пачку ассигнаций. Лиза вскрикнула, отпихнула сиятельного сластолюбца и, не глядя, бросила деньги в горевший старый камин…

На другой день наступила расплата. Явившись в театр, Сила Сандунов узнал, что играет в последний раз. Прямо в кулисах его подхватили два дюжих молодца, вытащили на улицу и запихнули в карету. Кучер гикнул, кони понесли. Сандунов в ярости повернулся к одному из похитителей: «Что сие значит?» – «Высылка вас в Херсон!» – последовал ответ.

Вечером шла опера «Федул с детьми» по пьесе самой государыни. Лиза запела арию героини – о том, как приезжал в деревню молодой вертопрах, «серебром дарил», «золото сулил», пытался соблазнить невинную девушку. «Но я в обман не отдалась!» – гневно пропела Лиза и, упав на колени перед императорской ложей, протянула государыне написанную ночью «жалобную петицию».

Наутро юную певицу вызвали в малые эрмитажные покои. Екатерина сидела за столом в приемной и что-то быстро писала. Лиза кинулась ей в ноги: «Матушка! По вашему совету я дареный перстень хотела жениху отдать. Да разлучили меня с любимым!»

Екатерина оторвалась от письма: «Силу твоего в Петербург вернут. И вашу свадьбу я разрешаю. Но о проделках Безбородко вам придется забыть. Я своего канцлера ценю!»

Свадьба состоялась 14 февраля 1791 года в придворной церкви Зимнего дворца. Однако сановный развратник не оставил ее в покое. Открыто не преследовал, но и новых ролей обоим Сандуновым не давал. Зато завалил новобрачную подарками. Однажды прислал шкатулку с бриллиантовым гарнитуром: ожерелье, кольцо, браслет, сережки. Сила побуйствовал, а потом рассудил, что бриллианты можно взять за моральный ущерб. К тому же Сила уже решил – они оставят властолюбивую столицу и уедут в спокойную Москву.

В 1794 году Первопрестольная встретила Силу Сандунова с распростертыми объятиями. Петровский театр тут же назначил актеру хорошее жалованье, а вскоре он получил и обязанности режиссера. Лизу тоже приняли вполне доброжелательно, но и только – в Москве были и свои певицы…

…Лиза оторопело оглянулась: куда она забрела, вспоминая петербургские годы? И как попасть на ту квартиру, что они теперь снимают? Все чаще Лиза становится совсем беспомощной – она же близорука, вот и путает то новых товарок в театре, то улицы-переулки. Словом, на квартиру Лизавета вернулась чуть не плача. Но неугомонный Сила ей быстро настроение поднял: «А я дом купил – в двух шагах от театра прямо на Неглинке, рядом со знаменитыми воронцовскими садами. А записать хочу на твое имя».

Ах, не умерла любовь! Наутро и отправились дом смотреть. Он оказался огромен. Двухэтажный особняк с мансардой стоял прямо на берегу реки Неглинки, а рядом еще и большущий пруд вырыт. Лизу и осенило – вот где новые бани устроить можно. Да только их участка для того не хватит, надо у соседей землю покупать. Сандуновы посоветовались и решили продать княжеские бриллианты. Но денег все равно не хватило. Тогда-то Лиза и заложила кольцо, подаренное «матушкой». Так на высочайшие подарки и начали возведение новых московских бань.

Больше десяти лет Сандуновы дело налаживали. Водопровод провели – чудо техники по тому времени. Только в 1806 году бани открылись. Зато там и опытные банщики, и лекари-костоправы, и травники. В «простонародном» отделении большие и чистые раздевальные залы. В «дворянском» – зеркала с мягкими диванами и буфет с огромным выбором вин и напитков. «Пусть люди не просто моются, но общаются всласть!» – решила Лиза. И ведь права оказалась – уже на другой год в «дворянских» залах образовался своеобразный «банный» клуб. С тех пор Сандуны держат марку. Кто только там не парился, не беседовал – и Пушкин, и Денис Давыдов, позже Шаляпин, Чехов – да вся русская интеллигенция.

Жить бы без хлопот и радоваться, да только стал Сила у друзей неделями пропадать, к жене интерес потерял. Расстроенная Лиза решила меры предпринять – сама пошла в Сандуны из серебряной шайки помыться. Раз вся Москва говорит, что серебро – заговоренное, неужто не поможет оно хозяйке?!

Сняла Лиза отдельный кабинет, набрала полную шайку горячей воды да и услышала разговор в соседнем кабинете: «Говорят, хозяин бань, актер Сандунов, теперь целыми днями в особняке дворянки Столыпиной просиживает. Да не саму Столыпину привечает, а ее дворовую девку Лизавету Горбунову».

Наутро Лиза приказала слугам собираться: «В Петербург уедем!» Так что, когда через день вернулся Сила домой, там было пусто – ни жены, ни слуг.

В Петербурге Елизавета Семеновна Сандунова вновь стала петь на императорской сцене – и опять с фурором. Тем временем изменщику Силе пришлось-таки оставить сцену – любовь с дворовой девкой не прошла незамеченной для театрального начальства. Да и со здоровьем начались проблемы. И в 1820 году Силы Николаевича не стало.

Как-то Елизавета Семеновна приехала по делам в Москву. И сильно простудилась. Верные слуги отпаивали хозяйку липовым чаем. Поправившись, Сандунова решила себя побаловать – пошла в ювелирную лавку. Склонилась над витриной и ахнула – в синей бархатной коробочке светился тот самый перстень с бриллиантом. Домой она вернулась сияющая. Но уже к вечеру загрустила: «Вот нашлась потеря, да уж Силы нет. Некому подарить!..»

В ночь на 22 ноября 1826 года Сандунова легла спать, надев на безымянный палец вновь обретенный перстень. Как оказалось, в последний раз: к утру ее нашли бездыханной.

«Екатерина третья»

Россия знает Екатерину I и Екатерину II, но на троне могла бы появиться и Екатерина III – дочь императора Павла I. И то, что она не стала добиваться власти, заслуживает особого внимания. Иначе история могла бы повернуться по-иному…

Катенька была баловнем в царской семье. Ее обожали отец и старший брат – будущий Александр I. Современники отмечали, что «она умна, талантлива, красива, с живым энергичным характером и редкой способностью обаятельно действовать на окружающих». Но была у девочки и неприятная черта – непомерная амбициозность: девочка мечтала о власти.

А почему бы и нет? Правила же когда-то ее бабка – Екатерина и, между прочим, прослыла Великой. Разве Катенька не может стать такой же? Недаром же отец, Павел Петрович, частенько заговаривает с ней о том, что с недоверием относится к сыновьям, особенно к любимцу бабушки Александру. Зато все чаще превозносит ум и практическую сметку своей любимицы. Изумленный австрийский посол Сен-Жюльен даже написал в своем донесении, что русский император «подает надежду честолюбивой душе своей дочери», а юная великая княжна Екатерина Павловна ведет себя так, словно «подготавливается к тому, чтобы последовать примеру своей бабушки Екатерины II и рано или поздно занять императорский трон России».

^{Ф. Флейшман. Портрет Екатерины Павловны}

Действительно, юная Екатерина начала воодушевленно изучать мужские науки – историю и экономию, интересоваться политикой и общественной жизнью. В 13 лет она выглядела гораздо старше, а главное – серьезнее, чем повесы-сыновья Павла. И однажды Павел тайно объявил дочери, что желает оставить престол ей и ее будущему мужу. Катенька вскинула на батюшку блестящие от радости глаза. Она даже не поинтересовалась, кто станет ее мужем. Какая разница? Она же станет императрицей!

Юный принц Евгений Вюртембергский, выписанный из Германии, был красив и галантен. Правда, говорил об одних нарядах и балах, не интересовался ни политикой, ни военным делом и даже ухитрился опоздать на утренний смотр, который устраивал войскам Павел I, помешанный на армейской дисциплине. Катенька пришла в ужас. А ну как легко меняющий свои привязанности Павел передумает оставлять трон ее будущему супругу? Да и принц Евгений почему-то не спешил делать княжне предложение. И юная Екатерина Павловна решила прояснить ситуацию.

В свите великих княжон состояла молодая фрейлина – баронесса Екатерина Филипповна Буксгевден. Сведущие люди говорили, что она обладает пророческим даром. К ней и решила обратиться Екатерина. И вот однажды ночью молодую фрейлину подняли с постели и тайно провели в покои великой княжны. Та взволнованно вскинула на гадалку темные глазищи и капризно приказала: «Желаю узнать о своей судьбе!»

То, что произошло потом, напугало юную княжну на всю жизнь. Баронесса Буксгевден зашептала что-то, закачалась в такт своему шепоту, голова ее странно затряслась, и фрейлина вдруг заговорила совершенно не свойственным ей грубым и резким голосом: «Кто хотел пророчества, тот его и получит! Не о замужестве речь идет, а о власти. Но не о власти надо думать! Пожар войны настигает Россию. И ни маленький, ни чистая, ни постоянный не спасут страны. Спасет только защитник. Ему и власть должно отдать!»

Ошарашенная, Екатерина испуганно уставилась на фрейлину и, наконец, опомнившись, кликнула служанку. Та быстро увела пророчицу вон. А Екатерина решила докопаться до смысла: кто же такие – «маленький, чистая и постоянный»? Спустя какое-то время любознательная девочка наткнулась на книгу «Толкования греческих имен». Там она и прочла: имя Екатерина означает – «чистая», имя Павел – «маленький», имя брата Константина – «постоянный». А вот имя старшего брата Александра означает «защитник». Выходит, вот о ком говорила предсказательница. Ни Павел, ни Екатерина, ни Константин не спасут Россию. И только Александр защитит. Значит, именно он, старший сын Павла, и должен править.

С тех пор в характере княжны произошла разительная перемена. Она оставила свои претензии на российский трон. Может, сама сцена пророчества произвела на княжну неизгладимое впечатление и, напугав, заставила поверить предсказанию. Но может, она просто повзрослела и взглянула на жизнь взрослыми глазами – не ей, девочке, тягаться с наследником-братом.

Но с принцем Евгением Катеньке не повезло. Легкомысленному юноше русская невеста казалась слишком серьезной и самонадеянной. «Мрачная и скрытная, но преждевременно развитая и сознававшая это, она отталкивала меня своей чопорностью», – написал он в письме на родину. Словом, может, и хорошо, что помолвка разладилась.

Но появилось новое увлечение – князь Петр Иванович Багратион. Герой русской армии знал княжну Екатерину с раннего детства – именно его драгунский полк охранял царскую семью. Однако, проявляя чудеса храбрости в битвах, Багратион оказался необычайно робок с женщинами. Вот и Катеньку обожал издали – только слал послания. Одно из них и попало в руки Александра I. «Багратион, конечно, герой, – недовольно процедил царственный братец, – но тебе, сестра, нужна достойная партия. Любовь или власть – что выберешь?» Катенька зарделась: «Власть!»

И начались поиски достойного претендента. Сначала Катенька решила, что им станет император австрийский Франц, потом потребовала от брата сосватать ее с… Наполеоном Бонапартом. Тот как раз собирался развестись с Жозефиной и подыскивал супругу императорских кровей. До войны 1812 года было еще шесть лет, так что Александр I послал депешу в Париж, прося русского посланника разведать обстановку. Ради любимой сестрицы император готов был даже помириться с «корсиканским выскочкой». И возможно, если бы судьба поспособствовала в сватовстве, не было бы и войны с французами. Но судьба и тут всего лишь поманила властью Екатерину Павловну. В планы Наполеона не входило родство с будущим соперником на поле брани. И тут Катеньке подоспело предложение совершенно невероятное – в Петербурге объявились заговорщики, предложившие Екатерине Павловне сместить брата Александра и самой взойти на престол.

Вот это было искушение – великое и обольстительное: стать Екатериной III, осуществить детскую мечту! Екатерина Павловна даже заболела нервной горячкой – тяжело даются судьбоносные решения. Но она справилась с гордыней и честолюбием – и отказала заговорщикам. Однако кто знает, ответила бы она отказом, если бы не помнила старое предсказание: Россию в войне спасет только «защитник»? А война надвигалась. И Катенька, до сих пор переписывающаяся с генералом Багратионом, понимала это лучше других.

Возможно, за то, что Екатерина поступила правильно, не предав брата, судьба наконец-то преподнесла ей дар. Принц Георг Ольденбургский, состоявший на службе при дворе, попросил ее руки. Георг не был ни остроумен, ни красив, не умел блистать в обществе, но зато оказался скромен, уступчив и влюблен до полусмерти. С женой во всем соглашался, недоброжелателям серьезно объяснял: «Сам император Александр I во всем советуется с Екатериной Павловной. Отчего же и мне не слушать мудрых советов?»

Александр действительно и дня не мог прожить без обожаемой сестрицы. И когда молодые переехали в Тверь, где устроили свой небольшой «принцессин двор», слал по три письма ежедневно. Принц Ольденбургский стал провинциальным генерал-губернатором, а Катенька соответственно провинциалкой. И что удивительно, она не тяготилась этим – напротив, активно занималась делами губернии и благотворительностью. Наконец-то ее кипучая натура нашла себе выход.

Отечественная война 1812 года раскрыла Екатерину Павловну с наилучшей стороны. Принцесса Ольденбургская оказалась одной из немногих, кто не пал духом, когда французы вошли в Москву, она доверяла прозорливости Кутузова, которого ставка императора Александра терпеть не могла. И в том, что старый фельдмаршал остался во главе армии, которая привела наши войска к победе, есть вклад и Екатерины Павловны. Но есть и еще один вклад – именно принцесса Ольденбургская первая написала царственному брату о создании народного ополчения. Сама она составила из своих крепостных мобильный отряд и пообещала его участникам выдать вольную после победы. И надо сказать, обещание выполнила.

Вместе с мужем Катенька организовала множество лазаретов, где сама ухаживала за ранеными. Уговорила и мужа посещать больных. И кто бы мог предположить, что в одном за лазаретов герцог Ольденбургский заразится тифом? Это было совершенно невозможно – но он умер!

Екатерина Павловна окаменела от горя. Она и предположить не могла, что ни дня не может прожить без своего тихого, во всем подвластного ей супруга. Он всегда был рядом, под рукой. Всегда готов помочь, выслушать, ободрить. И вот его нет. Она не любила мужа романтической любовью. Но жить без него оказалось невероятно трудно.

Едва война закончилась, Екатерина Павловна уехала в Европу. Как и прежде, она посылала письма обожаемому брату, пыталась даже играть роль некоего «российского осведомителя». Но это получалось плохо. Зато снова случилась любовь. И как ни странно, снова к принцу Вюртембергскому, правда, не к Евгению, а его брату. Родственники с обеих сторон были против «повторения брачных игр», как назвал это событие Александр. Он даже написал сестре: «Сей брак является для принца просто выгодной политической комбинацией». Но своевольная Екатерина никого не слушала: в этом браке она увидела перст Божий. Наконец-то она все-таки получила пусть не императорский – но трон!

Увы, ненадолго. 28 декабря 1818 года Екатерина Павловна скончалась от рожистого воспаления. Ей было всего-то 30 лет. Власть оказалась губительна. А может, Катеньке просто не нужно было стремиться к власти?..

Тайная жизнь русской княгини

Ее назвали Екатериной в честь великой прабабки – Марты Скавронской, которая стала женой Петра I и затем взошла на престол под именем Екатерины I. От прабабки ей достались красота, ум и авантюрный характер. Она блистала на балах Европы и поддерживала легенду о том, что она взбалмошна и легкомысленна, что в любую минуту может сорваться с места и покатить куда-то. Свет недоумевал: чего ради? Ее даже прозвали Блуждающей княгиней. И только спустя десятилетия стала известна сенсационная правда: «взбалмошная» княгиня была русской шпионкой, собирала сведения о планах и передвижениях армии Наполеона. В поисках достоверных фактов ей и приходилось колесить по Европе.

В дороге хорошо думается. Еще лучше вспоминается. Вот и сейчас по пути в Венецию она вдруг вспомнила то далекое утро 2 сентября 1800 года. 18-летняя Катенька Скавронская нежилась в постельке, когда в спальню влетела взволнованная maman. Уже через полчаса девушка обнаружила себя в карете – без завтрака и почему-то в белом платье. Лошади понеслись в Гатчину, резиденцию императора Павла I. Оказалось, император скоропалительно решил выдать девушку замуж. И за кого?! За генерала Петра Ивановича Багратиона, чьи военные подвиги горячо обсуждаются на балах, где блистает Катенька. Правда, юной красавице ни разу не удалось увидеть Петра Ивановича вблизи. Он так и не осмелился пригласить ее на танец. И вот вдруг – венчание. История как в романе!

Только maman почему-то утирает глаза платочком: «Меня тоже выдали замуж по царскому указу Екатерины Великой. Я так и не познала счастья с твоим отцом, мир праху его. Боюсь, и ты…» Катенька надула губы: «Ну уж нет – я выхожу за героя!»

Герой между тем маялся в Гатчинской часовне, мрачно глядя на собственные начищенные до блеска сапоги. Право слово, жизнь в полевой армии легче, чем при дворе. Час назад он сменился в карауле. Только собрался домой – позвали к императору. Павел I встретил его по-свойски – подмигивая и подтрунивая. И тут же объявил царскую милость – увидев сердечную склонность своего лучшего генерала к юной звезде сезона, Павел решил его осчастливить. Венчание через час. За невестой уже послано.

^{Ж.-Б. Изабе. Портрет Екатерины Павловны Багратион. 1817}

И точно – через час на пороге часовни возник сам Павел, ведя под руку невесту. Девица – чудо как хороша! Фигурка точеная. Локоны золотые. Глаза голубые, бездонные. Недаром, увидав ее на балу у Волконских, генерал влюбился без памяти.

Катенька вплыла в полутемную часовню и задохнулась – от трепета свечей, от распевной речи священника. Жених стоял рядом, но она боялась даже взглянуть. Зажмурилась, когда он мягко поцеловал ее. И только, когда maman и стоявшие рядом придворные ринулись поздравлять молодых, робко подняла глаза на мужа. Да и обомлела… Муж был страшно не хорош собой. Лицом смугл, почти черен. Росточка маленького. Зато нос больше его самого. И главное, он оказался в летах – 35 уже…

Да что старое вспоминать – это ж было более полувека тому назад! Тогда она скрепя сердце прожила с мужем несколько лет. Часто по ночам просыпалась в холодном поту – снилось, что у нее родилась безобразная дочка, похожая на отца. Проснувшись, Катенька молила Бога, чтобы он послал ей сына. Мальчику все-таки не так страшно походить на обезьяну.

Бог услышал ее молитвы, но по-своему – вообще не дал детей. И тогда Катенька решила поехать лечиться «на воды» самых модных европейских курортов. Везде бурно сорила деньгами, организовывала «русские салоны», собирая кучу знакомств. Но энергичная и оригинальная красавица могла стать бесцеремонной и даже циничной, когда желала полу чить то, к чему стремилась. Пред ней не устоял даже сам Гете. Патриарх европейской культуры оценил не только «чудный цвет лица, алебастровую кожу, золотистые волосы, таинственное выражение глаз», но и ум русской княгини, которая «не могла не собрать вокруг себя замечательного общества».

Багратион слал письма. Катенька понимала, что стоит гордому кавказскому мужчине да еще и боевому генералу умолять женщину вернуться. Но с собой ничего поделать не могла. И вернуться к мужу не могла тоже. Зато пачками отправляла мужу счета. Багратион глухо вздыхал – продавал недвижимость, раздавал закладные, влезал в долги. Но платил. На все светские сплетни отвечал резко: «Она жена моя. И кровь моя всегда вступится за нее!» Когда начальство решило наградить жен генералов, отличившихся на полях сражений, но легкомысленную княгиню Багратион не включили в список, Петр Иванович вспылил: «Ее надо наградить, ибо она жена моя!» Однако начальство не слишком беспокоилось о самолюбии генерала. Его просто вновь отправили на войну.

О сражениях, в которых участвовал муж, княгиня узнавала от… французов. «О, madame, ваш супруг опять проявил чудеса храбрости!» – подскакивал к ней на балу очередной кавалер. Madame, вспыхивая, сжимала кулачки. Какое дело этому паркетному шаркуну до ее мужа?! Да у княгини сердце разрывалось, когда она узнавала об очередном сражении мужа. Пусть она не любит его как мужчину, но как человек – он для нее герой. А шаркун все приставал на балах: «Ах, madame, уговорите мужа служить моему императору!»

Княгиня чуть не задохнулась. Подсылать к ней агента?! Да что это корсиканское чудовище себе позволяет? Безродный офицеришка, волею весьма сомнительной судьбы ставший императором Франции и задумавший покорить весь мир! Может, он и Россию мечтает завоевать?

Екатерина Павловна судорожно передернула плечиками. Оказывается, у них с мужем есть общая страсть – ненависть к выскочке, который решил подмять под себя все цивилизованное человечество. И если Петр Багратион воюет с Бонапартом на полях сражений, то разве Екатерина Багратион не сможет узнавать военные и политические тайны в бальных залах?! В конце концов, она – жена генерала феноменальной храбрости, и сама всю жизнь живет в экстремальных условиях. Разве ее высокопоставленные кавалеры не выложат свои тайны за один ее благосклонный взгляд?

В ту же ночь княгиня Багратион составила секретное послание лично императору Александру I. И жизнь ее, круто изменившись, обрела смысл – тайный и неожиданный. Какие поручения она выполняла, какие сведения собирала для русского императора, история умалчивает. В то время лишь две русские женщины за границей занимались такими тайными делами – княгиня Багратион в Вене и, немного позже, княгиня Ливен в Лондоне. Последняя, правда, была замужем за русским посланником в Англии, то есть обладала дипломатической неприкосновенностью. А за княгиней Багратион стояли только ее красота и изворотливый ум. Она не могла рассчитывать ни на чью помощь. За нее не смог бы вступиться даже муж – 26 августа 1812 года в битве при Бородине генерал Багратион был смертельно ранен, и 12 сентября его храброе сердце перестало биться.

Однако фамилия Багратион по-прежнему доставляла много неприятных минут Наполеону, правда, теперь она фигурировала в донесениях тайных агентов как «princesse Bagration». В своем венском салоне эта деятельница неожиданно собрала прорусски настроенную европейскую знать, подбивая высшее австрийское общество на разрыв союза с Наполеоном. Екатерина Павловна пошла на все. Ее голубые глаза воспламенили сердце могущественного австрийского канцлера Меттерниха. Что думала и чувствовала русская княгиня, неизвестно. Но она стала любовницей Меттерниха и даже родила от него дочку. В конце концов она добилась того, что Австрия вступила в антинаполеоновскую коалицию. Весь дипломатический корпус России не смог этого достичь, а хрупкая белокурая женщина смогла! Недаром, создавая в своих знаменитых «Трех мушкетерах» образ очаровательной и коварной миледи, Дюма вдохновлялся легендами о голубоглазой блондинке, которая вертела высшим светом Европы. Между прочим, в 1830-х годах княгиня Багратион стала миледи в прямом смысле – вышла замуж за английского генерала Карадока. Впрочем, любовь к английскому генералу не смогла затмить воспоминания о генерале русском. Екатерина Павловна не сменила фамилии, оставаясь верной памяти Багратиона. Да и с Карадоком довольно быстро развелась.

Звездным часом для княгини стал знаменитый Венский конгресс союзников, организованный в 1815 году после победы над Наполеоном. Приехавший в Вену Александр I начал бывать у нее открыто и регулярно. Венцы усмехались: любовь! Но вскоре выяснилось иное. «Тайным агентом России оказалась, например, красавица княгиня Екатерина Багратион, умная и ловкая интриганка, – написал один из современников. – Император Александр бывал у нее по вечерам и во время этих посещений, затягивавшихся до позднего часа, выслушивал интересовавшие его сообщения». После такого рассекречивания Екатерине Павловне пришлось переехать в Париж. Однако и там за ее особняком на Елисейских Полях установили тайное наблюдение. И, судя по донесениям подкупленной прислуги, свою разведработу княгиня не бросила. В конце концов, разве Париж не полон тайн?..

Во французской столице к Блуждающей княгине съезжались сливки общества со всей Европы. Ей посвящал стихи и поэмы Теофиль Готье. Стендаль, изображая в «Красном и черном» эксцентричную красавицу Матильду де ла Моль, придал ей черты княгини Багратион. Бальзак просто переместил «волоокую Катрин» из ее салона на страницы своей «Шагреневой кожи». Даже назвал ее, как он считал, русским именем – Феодора.

Однако Екатерина Павловна часто удивляла своих гостей – посреди бала могла сесть в карету и куда-то укатить. Светские острословы шутили: княгиня создала собственное Отечество – прямо в… своей карете.

Что искала она в дороге? Утраченную юность? Радость жизни? Любезных друзей и пылких поклонников? Сколько ни разъезжай по Европе, их теперь редко встретишь. А может, уже и нет никого? Как ни крути, сама жизнь и оказалась той проклятой шагреневой кожей, о которой когда-то писал Бальзак.

…Княгиня тяжело выбралась из кареты. Конечно, на 75-м году жизни нелегко совершать путешествия. Зато теперь она в обожаемой Венеции. Жаль, для знаменитых венецианских карнавалов она уже стара. Но, в конце концов, она достаточно повеселилась, помоталась по свету. Не пора ли отдохнуть?..

На прекрасной плите белого мрамора выгравировано золотом: «Princesse Catherine Bagration. 1783–1857». Блуждающая княгиня нашла пристанище на кладбище Венеции. Рядом – почти все знаменитые венецианцы. Да и русские есть – Игорь Стравинский, Сергей Дягилев. В конце XX века к ним присоединился даже Иосиф Бродский. Недурной образовался салон, верно?

Полеты во сне и наяву

Открытия бывают разными, но всегда важно знать, кто их сделал. Однако Россия – уникальная страна: огромная часть из всего, что мы наизобретали, нами нигде не обозначена, не записана и не зафиксирована. Вот и получается, что и паровоз, и радио, и даже сотовая связь изобретены где-то за рубежом, хотя впервые появились именно на наших российских просторах.

Так же обстоят дела и в искусстве. Взять хотя бы балет. В начале XIX века именно он стал «искусством страсти и романтики», а балерины прочно завладели сердцами зрителей. И весь мир восторгался, когда знаменитая итальянская балерина Мария Тальони встала на пуанты и начала исполнять свои знаменитые «воздушные прыжки» – это было настоящим открытием в искусстве танца. Но на самом деле первой балериной, вставшей на пальцы и исполнившей полетные прыжки еще лет за двадцать до Тальони, была юная танцовщица петербургской сцены Мария Данилова (1793–1810).

В 1809 году училище при императорских театрах жило ожиданием грандиозной премьеры. Сам Шарль Дидло показывал свой новый балет «Амур и Психея». Месье Дидло, восемь лет назад приехавший из Парижа в Петербург, теперь всесильный владетель балетной сцены, руководитель балетных классов в училище. В сценических творениях балетмейстер Дидло – неутомимый фантазер. И все его фантазии с грандиозным размахом, так что в спектаклях заняты не только взрослые артисты балета, но и все ученики. Сто, двести человек на сцене для Дидло – обычное дело. Он и триста фигурантов задействовал бы, если б сценическая площадка позволила. Нимфы, наяды, амуры, боги, богини, ветры, волны, пастухи и пастушки – всем найдется место в феериях Шарля Дидло.

Завтра Маша танцует главную партию в новой постановке «Амур и Психея». Собственно, юная Данилова еще ученица Театрального училища, живет в его стенах на полном пансионе. Ей только 16 лет, но месье Дидло уже выделяет ее изо всех воспитанниц танцкласса – даже ставит балеты, рассчитывая на нее в главных партиях.

^{Мария Данилова}

Публика тоже приходит в восторг от каждого появления юной солистки. Еще бы, Данилова чрезвычайно хороша собой – стройная тонкая фигурка, вьющиеся русые волосы, голубые очаровательные глаза. А в танце она легка, как мотылек, грациозна в движениях, к тому же на редкость профессиональна – школа великого Дидло во всем блеске. Он ведь обещал, когда приехал работать в Россию, сделать русский балет первым в мире. Вот и делает – быстро, жадно, вдохновенно, работая сутками, не жалея ни себя, ни других. Но Маша старается обучиться не только танцам у месье Дидло. Она берет уроки актерского мастерства, пантомимы и русской пляски у замечательной актрисы Евгении Ивановны Колосовой, которая тоже преподает в училище. Хотя сейчас русская пляска не в фаворе. В Петербурге модно все греческое. Даже дамские платья, обувь и прически носятся модницами ? la Grecque – как у гречанок. Балеты Дидло тоже в «греческом духе». Они и зовутся анакреонтическими – по имени античного поэта Анакреонта. «Аполлон и Дафна», «Пастух и Гамадриада» – Маша танцевала в этих первых балетах Дидло еще 9-летней девочкой, изображая то ангелочка, то амурчика. Но теперь она – ведущая танцовщица в творениях «кудесника сцены».

Накануне премьеры Маше трудно заснуть. Всегда так было. Год назад перед премьерой «Зефира и Флоры» Маша тоже не спала. Партия Флоры, богини цветов, оказалась чрезвычайно сложна. По замыслу балетмейстера, богиня летала с цветка на цветок, резвилась с Зефиром посреди об лаков. Для этого Дидло придумал специальные конструкции тросов, которые крепились прямо к костюмам танцовщиков. Рабочие сцены тянули эти тросы, и танцовщики порхали над сценой – в «небесной выси». Бедной Маше во сне эти полеты, словно ужасы, снились, а на репетициях сердце холодело – не дай бог, трос оборвется или рабочие устанут и уронят веревки! Это же верная смерть, а то и хуже – калекой остаться можно. Но что не сделаешь ради искусства и по задумке учителя.

А выдумщик Дидло начал требовать и вовсе невиданное – чтобы Маша танцевала «в положении на одних пальцах». Да никто никогда в мире не делал ничего подобного! Но Маша сделала. И импульсивный Дидло в восторге кричал, стуча своей палкой об пол: «Это будет новое слово в танце!»

Так и вышло. Успех был ошеломительным. Сама императорская семья прислала юной Маше подарки – агатовый браслет и золотой кулончик в виде нераспустившегося розового бутона. Только вот после одного из спектаклей с такими полетами у Маши хлынула кровь горлом. Дидло тогда испугался. Дал Маше целых две недели отпуска. Правда, после этого заставил репетировать еще больше.

И вот – премьера «Амура и Психеи». Слава богу, успех. Феерический. 1809 год вообще стал триумфальным для Марии Даниловой – ее объявили надеждой русского балета. Газетные рецензенты захлебывались от восторга. Сам Дидло написал о ней: «С поразительной истиною она передает все страсти, все борения души, все порывы любви и отчаяния. И вся она – душа, игра, понимание и полет». Это о 16-летней танцовщице!

Все чаще Маша задумывалась о будущем. А как не думать – вокруг «золотая молодежь» в поклонниках, сынки богатых родителей с титулами и званиями. И все так и вьются в надежде на легкую любовную добычу. И попробуй откажи. Себе дороже станет. Иногда Маше приходится ужом вертеться, чтобы не влипнуть в «историю». Придумывать разные причины, чтоб отказаться то от вечернего променада, то от отдельного кабинета в ресторане.

Ресторан – соблазн особый. Воспитанники училища получают скудный «прокорм». На завтрак – медовый сбитень со вчерашней булочкой. На обед – жидкий суп и тоненький ломтик мяса с картофельным соусом. На ужин – каша. Есть хочется постоянно. Особенно после бесконечных батманов и па-де-де. Правда, те, кто участвуют в спектаклях, имеют преимущество: им дают фрукты – яблоко, например. Но ведь это – одно яблоко!

Так что иногда Маша соглашается пойти в ресторан, правда, только если зовут отужинать всю группу девочек, участвующих в спектакле. Так куда безопаснее.

После «Амура и Психеи» балетов с участием Маши становилось все больше. На спектаклях творилось невообразимое – овации звучали столь долго, что балеты удлинялись вдвое. Вот только после каждого спектакля Маша чувствовала себя все хуже. Подруги, с которыми она возвращалась из театра в училище, вздыхали: «Нельзя так много танцевать, Мари! Вспомни Настю Берилову!»

Юная Настя была изумительной танцовщицей. Балетоманы в восхищении прозвали ее «нимфой танца», «юной нежностью». Она тоже танцевала чуть не каждый вечер. И что же? Через год или два сцена выкачала из нее все силы и «юная роза завяла цветком» – так написал в газете некий скорбящий поклонник-поэт. И кроме этой строчки, ничего больше не осталось от нежной Настеньки Бериловой…

Маша отмахивалась от подруг. Как не танцевать – отказаться, что ли? Да Дидло выбросит ее на улицу. Он ведь привык: как скажет, так тому и быть. А коли в творческий раж войдет, вообще превращается в деспота. Он ведь грезит о вечном искусстве, что ему до хворей учениц?..

Маша тоже грезила искусством. Да вот только приступы болезни пошли все чаще. Дидло наконец-то вызвал докторов: «Эта девочка – феномен. Она должна танцевать!» Но доктора только плечами пожали: девочка, конечно, «феномен», но у нее чахотка. Долго она не протянет. Начальство в театральной дирекции, правда, утешило Дидло: Данилова, конечно, надорвала здоровье, но сразу после выпуска из училища ее отправят на воды. Все расходы дирекция возьмет на себя. Даже карету казенную выделит.

Однако через месяц Марию Ивановну Данилову, 17 лет от роду, похоронили на казенном кладбище. Шел 1810 год. Она так и не успела закончить училище. Ее выпустили прямо… в могилу. Даже предоставлять обещанную карету дирекции не пришлось – неутешные поклонники несли гроб на руках.

Лучшие русские поэты того времени – Н. Карамзин, Н. Гнедич, А. Измайлов, М. Милонов – посвятили «скорбные стихи» и элегии на смерть «милой Маши». Критики вспомнили «светлый дар ее творчества», «какую-то особую неопределенность и загадочность» ее личности.

Биограф Даниловой написал: «…она умела передавать с поразительной истиной все страсти, все борения души, все порывы любви и отчаяния; особенно очаровательная была она в ролях нежных, где любовь могла выказываться во всех ее изменениях».

Он был, конечно, прав. Но самое ужасное то, что «загадочная» Маша Данилова так и не узнала в жизни то, что с таким талантом передавала на сцене – Любовь. А ведь так мечтала…

Эти загадочные англичанки

Так уж получилось, что большинство читателей сегодня – женщины. И конечно, им интересны именно женские истории. Что ж, нынешняя культура, можно сказать, «женская»: женские романы и женский детектив, истории женских судеб и бесконечные сериалы по телевидению. Но как начиналась эта «женская» эпоха в культуре новейшего времени? Кто внес наибольший вклад в ее развитие?

Англичанки! Эти загадочные писательницы, чье творчество до сих пор захватывает, притягивает, заставляет разгадывать некие тайны души и творчества. Но мы до сих пор не можем разгадать…

Первая леди английской литературы

Английская писательница Джейн Остин (1775–1817) – постоянный автор современных экранизаций и сериалов. Да-да, дама, жившая 200 лет назад, – ныне самый востребованный автор. Пятьдесят экранизаций за вторую половину XX века. Только «Гордость и предубеждение» экранизирована, а потом и превращена в громадные сериалы более десяти раз. Почти столько же – «Разум и чувство». О самой Джейн Остин за последние десять лет сняты пять (!) биографических фильмов – невероятная вещь. Но еще более невероятно, что все, что мы знаем ныне об этой «таинственной и неизвестной писательнице» (именно так зовут ее на родине), – более выдумка, нежели правда, ибо правды не узнает теперь уже никто. Ведь при жизни мало кто интересовался какой-то там Джейн Остин, марающей бумагу. А после ее смерти старшая сестра Кассандра Остин сожгла почти все письма Джейн, которые смогла сыскать. Видно, рассудительная мисс Касси решила, что нечего посторонним совать нос в чужую жизнь. Да и мало ли чего там ее впечатлительная сестра могла понаписать!..

^{Джейн Остин}

Конечно, осталось главное: пять юношеских произведений, четыре опубликованных при жизни романа («Разум и чувства», иначе «Чувство и чувствительность», 1811; «Гордость и предубеждение», 1813; «Мэнсфилд-парк», 1814; «Эмма», 1816), два романа, вышедших уже после смерти Остин («Доводы рассудка», 1817; «Нортенгерское аббатство», 1818). Еще есть и три незавершенных произведения. Но и этого небольшого списка достаточно, чтобы искусствоведы назвали Джейн Остин Первой леди английской литературы, а исследователи «провозвестницей реализма», а ее произведения – шедеврами, покоряющими читателей своей безыскусной правдивостью, глубоким психологизмом и чисто английским юмором. Словом, Леди-классика английской словесности. Но какой она была в жизни? Увы, все, на что теперь мы можем опереться, – это немногочисленные воспоминания окружающих да пересуды со сплетнями, ходившие в округе…

Доподлинно известно, что Джейн Остин родилась 16 декабря 1775 года в городке Стивентон графства Хэмпшир в семье приходского священника Джорджа Остина. Именно в таких семьях, просвещенных и образованных, и рождались самые воспитанные и начитанные девочки Англии. Джейн тоже оказалась такой, тем более что и мать ее, Кассандра Ли, происходившая из обедневшего, но старинного рода, тоже считала, что ее дочки не должны остаться необразованными, как было принято в то время. Детей в семье было восемь, Джейн родилась предпоследней. Она очень любила четверых братьев, ради второго из них, Джеймса, который не мог говорить с рождения, она даже освоила язык глухонемых. Но естественно, более всего Джейн была близка с единственной сестрой – Кассандрой. С ней четыре года будущая писательница училась в школах Оксфорда, Саутгемптона и Рединга. Но учеба превратилась в кошмар: мало того что девочки чуть не умерли от голода и тифа, так еще и директриса измывалась над ученицами. Слава богу, в 1786 году отец забрал дочерей домой, решив, что лучше уж сам займется их образованием. Это было мудрое решение, тем более что Джейн погрузилась в мир отцовской библиотеки. Тогда-то она и поняла, что хочет писать книги. Уже в 1790 году 15-летняя Джейн читает домашним повесть «Любовь и друшба» – да-да, слово «дружба» еще написано с ошибкой, но зато содержание повести уже не по-детски глубокое: характеры психологически выписаны, язык наполнен юмором и насмешками, которые частенько переходят в едкую сатиру. Повесть посвящена брату, но исследователям творчества Джейн уже с первых страниц ясно, что эта «девочка-подросток, сидя отдельно от всех в углу гостиной, писала не для забавы… То, что она писала, предназначалось всем и никому, ибо было написано не столько для ее времени, сколь для последующих времен».

Работала Джейн не быстро, исписывала груду черновиков. Но хуже всего было то, что брать жизненные впечатления ей было неоткуда. Она редко где бывала, мало с кем знакомилась. Однако нашла гениальный выход – стала писать письма всем, кого знала. И письма ее оказались столь яркими, что не ответить на них не было возможности. А Джейн требовала обстоятельных ответов: что, где и как происходит в жизни ее респондентов. Жаль, что письма не сохранились. В год смерти Джейн ее сестра Кассандра потребовала от знакомых отдать письма ей. Что потом с ними стало – известно…

Что ж, к своим шедеврам Джейн Остин пришлось подходить окольными путями. Общаясь с узким кругом родных и друзей дома, она научилась описывать и трепет человеческих душ, и сарказм, и трагизм положения, поскольку поняла главное: люди везде одинаковы, как одинаковы и их стремления и тайные мечты. Мало где бывая, Джейн с истинным блеском описывала и скромные провинциальные дома, и роскошные гостиные Лондона, ибо подозревала, что и те и другие скрывают одинаковые «скелеты в шкафу». Знала ли она любовь, испытала ли сама то чувство, которое столь пронзительно и беззащитно описывала? Родные признались впоследствии, что да. Джейн даже получила предложение руки и сердца. Почему она отвергла его? Кто знает… Достоверных свидетельств не сохранилось, как и имени ее избранника. Зато известно одно: в 30 лет она надела «чепчик старой девы». Так поступали только те, кто уже не собирался искать себе супруга. Отчего Джейн повела себя так? Многочисленные гипотезы, размноженные биографическими фильмами, конечно, существуют. Но подтверждения им нет.

Что же в таком случае достоверно в ее биографии?

Джейн Остин, чьи писательские усилия отрицательно воспринимались родными (ведь женщина-писательница – явление по тем временам шокирующее общество и накладывающее печать недостойности на все семейство), осталась жить с отцом и матерью. Она помогала по хозяйству, после смерти отца и обнищания семейства начала шить на продажу. После того как ее нескольких раз осмеяли в обществе, вела уединенный образ жизни. Но писать не бросила! И даже добилась опубликования четырех романов. Увы, они были приняты весьма прохладно. Да-да, то, что сейчас взахлеб читают по всему миру, тогда не вызвало даже узнавания автора. «Едва ли есть на свете хоть один значительный писатель, который жил бы в такой полной безвестности», – констатирует один из исследователей творчества Джейн Остин.

Все это вызвало хроническую усталость, депрессию, нервный тремор. Нынче у Джейн диагностировали бы болезнь коры надпочечников, известную как болезнь Аддисона, но тогда ей могли посоветовать лишь поездку на воды. В июле 1817 года Остин отправилась к врачу в Винчестер, но 15 июля ей стало совсем плохо, и 17-го числа она умерла. Похоронили писательницу в Винчестерском соборе.

Что же осталось, кроме романов? Несколько воспоминаний домочадцев и друзей семьи. Вот замечание кузины Филадельфии Остин: «Джейн вовсе не хороша и ужасно чопорна…» А вот строки безымянной приятельницы: «Она прямая как палка, серьезная и молчаливая фанатичка… в обществе на нее обращали не более внимания, чем на кочергу или каминный экран…» И еще: «Острый язычок и проницательность, да притом еще себе на уме при собственных взглядах – это поистине страшно!» Заметьте, все эти характеристики высказаны еще до того, как общество признало романы Джейн. А вот строки, написанные после признания: «Свет узнал, какой бриллиант запрятан был в этой несгибаемости и жизненной стойкости, проявленной Джейн» (это слова уже упоминаемой приятельницы); «…каждый из братьев… видит в своей дочери или племяннице какое-то сходство с дорогой сестрой Джейн, с которой полностью сравниться, конечно, никто никогда не сможет» (это строки «любящих родственников»).

И как, скажите, пришлось жить Джейн Остин посреди всего этого ханжеского окружения?! Но ведь жила, творила, отстаивая право женщины на творчество и собственный взгляд на мир. Видно, это было очень непросто, раз ее жизнь оборвалась в 42 года.

Загадочная дочь пастора

Если вы думаете, что творчество Джейн Остин открыло английским женщинам путь в литературу, то это не так. Десятилетия шли, но дама-литераторша оставалась для окружающих существом отверженным. Прошло еще 30 лет, прежде чем в английской литературе появились три имени, продолжившие дело Джейн Остин – развитие женского романа. До сих пор эти три имени воспринимаются как единое – сестры Бронте. Но ведь каждая из них была ярчайшей личностью. Попробуем понять какой. Начать следует, конечно, с Шарлотты Бронте (1816–1855). Она была не только старшей, но и самой деятельной. Без ее организаторских способностей не состоялись бы в литературе и ее сестры. И поныне ее бессмертный роман «Джейн Эйр» – вершина жанра. (Не в честь ли Джейн Остин героиня носит такое имя? Ведь даже судьбы Остин и сестер Бронте схожи: одиночество, непризнание общества, замкнутая жизнь…)

^{Совместный портрет сестер Бронте, написанный их братом Бренвеллом, приблизительно 1835 г. Слева направо изображены: Энн, Эмили и Шарлотта}

Казалось бы, «Джейн Эйр» – простая, в меру сентиментальная, в меру романтическая история о жизни гувернантки в барском доме. Немного реализма, немного готики и английской истории. Но почему же тогда именно эта книга перевернула как английскую литературу, так и общественные нравы?

Все началось с тайны. Рукопись «Джейн Эйр» прибыла в известное английское издательство «Смит, Элдер и К^о» в 1847 году весьма прозаично – по почте. Ее прислал из неизвестного местечка Хауорт в Йоркшире некий мистер Каррер Белл. Литературный сотрудник издательства Уильям Уильямс сразу же навострил уши. Год назад в литературном мире уже появлялись некие «братья Беллы» – Каррер, Эллис и Эктон. Они выпустили сборник стихов, который не заинтересовал читателей (было продано всего-то два экземпляра!), но солидный журнал «Атенеум» опубликовал о стихах хороший отзыв. С тех пор литературный мир гадал: кто же эти таинственные Беллы?

Говорили, что они – инвалиды и потому не появляются в обществе. Было высказано даже совершенно несуразное предположение: стихи написаны дамами. Впрочем, подобное предположение тут же отвергли, ведь английское общество твердо знало: дамская литература, в том числе и поэзия, – вещь невнятная и сумбурная, поскольку женщины не в состоянии четко, логично и образно выражать свои мысли. И вот теперь перед Уильямсом лежала новая рукопись одного из «Беллов» – на сей раз роман «Джейн Эйр». Интересно узнать, что этот Белл сочинил на этот раз?

Проглотив рукопись залпом, Уильямс пришел в восторг. Но чтобы издать произведение неизвестного автора, требовался весомый отзыв. Издательство отослало рукопись Уильяму Теккерею, автору бессмертной «Ярмарки тщеславия». Тот начал читать и ахнул: роман был не просто превосходен – он был полон неподдельного чувства и, несмотря на некоторый мелодраматический налет, правдив! Теккерей растрогался до слез: «Кто автор, я догадаться не могу. Если это женщина, она владеет языком лучше, чем кто-либо из ныне живущих… Книга прекрасная. Этот роман – первая из современных книг, которую я смог прочесть за последние годы».

С таким отзывом роман быстро напечатали. И сразу возникла надобность во втором издании. Оно-то и раскрыло тайну авторства. Литературный мир был разочарован и шокирован. Оказалось, роман принадлежал перу некой мисс Шарлотты Бронте, старой девы, которая живет где-то в провинции.

Однако публика отказывалась этому верить. Неужели серьезный роман, который произвел не просто фурор, но поднял целую волну общественного обсуждения о положении женщины, написан никому не известной дамочкой?! Неужели женщина могла создать произведение, над которым плакали простые люди и которое обсуждала на заседании палата пэров?! Журналисты попытались внести ясность, но мисс Бронте жила закрыто в своей провинциальной глуши и посторонних не принимала. И эта странная таинственность снова вызывала разные домыслы, возбуждая все более нелепые фантазии. Читающая публика шепталась: дамочка уже старуха, собой ужасна, то ли плохо видит, то ли вообще не слышит. Потому и не разговаривает ни с поклонниками, ни с журналистами. Боится, что, увидев ее, люди в ужасе разбегутся…

На самом деле ко времени выхода романа мисс Шарлотта Бронте была, конечно, не молода, но ведь и не стара – всего-то 31 год. Собой, между прочим, не дурна: ростом хоть и не высокая, но стройная, лицо пусть не красивое, но милое. Родилась она в 1816 году в почтеннейшей, хоть и скромной семье пастора Патрика Бронте. Произошло это в Торнтоне, но вскоре отец получил приход в местечке Хауорт в Йоркшире, куда и переехало семейство. Шарлотта была третьей дочерью. Две сестры, Мэри и Элизабет, были старше ее, две другие, Эмили и Энн, младше. А еще в семье был любимец – сын Патрик Бренвелл.

В Хауорте семья жила в тесном собственном мирке, никуда не выезжая и редко принимая знакомых. Да и на что выезжать и принимать? Полунищий приход не приносил доходов. Отец-пастор вообще сторонился незнакомых людей. Комнаты его мрачного и неуютного дома выходили окнами на церковное кладбище, где в фамильном склепе церкви Святого Михаила в 1821 году упокоилась мать этого несчастливого семейства, Мэри Бронте, умершая от болезни легких – то ли от незнакомого тогда медицине рака, то ли от слишком хорошо всем известной болезни бедняков – чахотки (так тогда называли туберкулез).

После смерти жены глава семейства совершенно потерял вкус к жизни, почти перестал замечать своих детей и даже обедать вместе с ними. Сына Патрика он еще худо-бедно учил грамоте, но на девочек внимания не обращал.

Конечно, по тем временам, когда в английском обществе всем заправляли мужчины, а женщины, не имея никаких прав, жили в полной зависимости от отцов, мужей и братьев, в этом не было ничего необычного. Однако и в те времена девочек учили хотя бы читать-писать. Но сестры Бронте могли бы остаться вообще неграмотными, если бы сами не проявили характер и не упросили тетю Элизабет Бренвелл, приехавшую к ним, чтобы вести хозяйство, обучить их хотя бы зачаткам грамоты. Впрочем, стараний любящей тети хватило только на то, чтобы девочки научились писать свои имена. Так что английская литература никогда бы и не услыхала о них, если бы не активность 12-летней Шарлотты, которая упросила отца послать ее вместе с сестрами Мэри, Элизабет и Эмили в женскую школу в Ковен-Бридж, где дочери бедных священников могли обучаться бесплатно.

Правда, 10-летняя Эмили быстро затосковала и вернулась домой, а вот две старшие сестры остались в школе с Шарлоттой. Этот шаг оказался роковым: у сестер, как некогда у матери, открылась чахотка. Впрочем, дело было не только в наследственной болезни – голод, холод и бесконечные наказания немало тому поспособствовали. Так что из «благотворительной» школы сестры Бронте вернулись домой совершенно без сил. И очень скоро рядом с могилой матери появились надгробные камни с именами Мэри и Элизабет. Сама Шарлотта выжила с трудом. Но долго еще потом упрекала себя – и за то, что повезла сестер в проклятую школу, и за то, что осталась жить сама, в то время как ее сестры отправились на кладбище.

Конечно, несчастная Шарлотта и не подозревала тогда, что просто обязана была выжить. Иначе кто бы впоследствии на самых пронзительных страницах романа «Джейн Эйр» рассказал об ужасающих условиях, в которых вынуждены жить девочки из бедных семейств в «благотворительных» школах Англии? О диких нравах и бесчеловечном обращении с детьми в школах для мальчиков уже во весь голос говорил Чарльз Диккенс, но об атмосфере зла и насилия в школах для девочек общественность Великобритании узнала со страниц откровенного романа Шарлотты Бронте.

Она вообще оказалась бесстрашной, эта тихая, малообщительная девушка. Именно она взяла на себя роль старшей в семье, где отец-священник позабыл и о собственном быте, и о жизни своих оставшихся в этом мире дочерей – Шарлотты, Эмили и Энн. Именно Шарлотта решилась заработать хоть немного денег для близких и в 19 лет дала объявление, что ищет место учительницы. Ей повезло – ее пригласили преподавать в одну из школ для девочек в Лондоне. Вот только огромный шумный и вечно суетящийся город испугал тихую дочку пастора. И Шарлотта поменяла место работы – в 1842 году перебралась учительствовать в более тихий и скромный Брюссель. Там, в женском пансионе, девушка прижилась. Преподавала английский язык. Влюбленными глазами начала посматривать на директора пансиона (тот, увы и ах, оказался женат!). Чтобы не тосковать по родным, Шарлотта выписала к себе младшую сестру Эмили – пусть хоть чему-то поучится. Эмили оказалась смышленой девушкой и, чтобы не сидеть на шее сестры, сама начала преподавать музыку младшим девочкам пансиона. Словом, все образовалось, но… через два года пришло скорбное известие: умерла их тетя Элизабет. Сестрам пришлось вернуться в Англию – кто-то должен был ухаживать за отцом.

Мечтательница на Грозовом Перевале

В старом доме Хауорта все было по-прежнему, будто Шарлотта с Эмили и не уезжали. А может, просто жизнь обходила этот дом стороной?..

Сестер с радостью и облегчением встретила Энн – младшенькая. Грустно поведала, что отец вообще перестал выходить из своей комнаты, даже службу больше не проводил. Так что местная церковь давала ему крошечное жалованье скорее из человеколюбия. Рассказала, что брат Патрик, получив некоторое образование, работает теперь гувернером по чужим домам. Вообще-то он – талантливый юноша: хорошо рисует (особенно портреты), переводит Горация, пишет статьи для йоркширских газет под псевдонимами. Вот только по-настоящему ни в чем особо не преуспел.

Едва сестры обосновались в отцовском доме, у Эмили начались головокружения и слабость. Когда же бедняжка начала кашлять, Шарлотта поняла, что Эмили заболела той же ужасной семейной болезнью, что унесла мать и старших сестер. Чахотка – болезнь бедняков…

Эмили, чье полное имя было Эмили Джейн Бронте (опять Джейн!), родилась 30 июля 1818 года, то есть на два года позже Шарлотты. Однако воображения у Эмили было на десятерых. Это она всегда выступала зачинщицей, когда сестры начинали какую-либо игру, а по ночам рассказывала младшей сестренке Энн волшебные истории, которые сочинила сама.

Особенно удавались Эмили истории о романтической любви. Тоненькая, темноволосая, она часто сидела в темноте, глядя огромными темными глазами на искры камина. О чем грезила она? О рыцаре, который приедет и спасет ее от одиночества? О принце, который отвезет ее в страну мечты и грез? Конечно, Шарлотта понимала, что в их захолустье не встретить ни того ни другого, но как сказать об этом Эмили? И разве она, самая милая и красивая из их семьи, не достойна своего счастья?

Но на стареньком кладбище, куда выходили окна, как и прежде, стояла гнетущая тишина. По окрестным вересковым пустошам гуляли ветра. И три сестры жили в печальном доме, страстно надеясь на нечто сказочное и невозможное, что перевернет их жизнь. И больше всего надеялась Эмили.

Томясь от женского одиночества и невозможности счастья, именно эта мечтательница предложила сестрам сочинять и пересказывать друг другу волшебные романтические истории. А как еще могли они скоротать долгие безрадостные дни и тягостные вечера в церковном доме на отшибе?

Но однажды сестры решили записывать свои задумки. Ведь эдак можно сочинить и что-то стоящее. Сюжет каждая держала в тайне. Осенью 1845 года тайны раскрылись. Оказалось, что все три сестры, не сговариваясь, начали сочинять стихи. Конечно, лучшие строки принадлежали перу романтической Эмили, но и другие были не плохи.

На правах старшей сестры Шарлотта осмелилась – выбрала лучшие стихотворения и составила сборник. Подписали свои сочинения псевдонимами – обнародовать собственное авторство стеснительные сестры посчитали крайне неудобным. Инициалы решили сохранить. Эмили предложила взять фамилию Белл (на ту же букву, что и Бронте, но звучит крайне романтично). Так вместо Шарлотты Бронте появился некто Каррер Белл, вместо Эмили Бронте – Эллис Белл, а Энн Бронте стала Эктоном Беллом.

Сборник «Стихотворения Каррера, Эллиса и Эктона Белл» получил, как известно, хвалебный отзыв в журнале «Атенеум». Больше всех похвалили стихи Эллиса, то есть Эмили. Стоит признаться, что даже сама Шарлотта, восторгаясь страстными и порывистыми строками Эмили, не очень хорошо понимала, как они той дались. Конечно, Эмили имела кое-какое образование. Несколько месяцев она проучилась в той самой ужасной школе для бедных, но, слава богу, быстро вернулась домой. Потом Эмили училась чему-то в пансионе Брюсселя. Теперь же, читая ее стихи, Шарлотта восхищалась тем, что и скудное образование пошло Эмили на пользу. Она совершенно естественно пользовалась в стихах образами древних мифов и преданий, фактами истории и литературным слогом, описывающим движения чувств. Да ее маленькая сестренка оказалась истинной поэтессой!

И вот теперь, после хвалебного отзыва, три сестры Бронте решили замахнуться на большее – каждая начала писать роман. И в 1846 году Шарлотта разослала по издательствам три пухлых конверта под псевдонимами тех же Беллов: сама она написала роман «Учитель», Эмили Бронте – «Грозовой Перевал», а младшая сестра Энн Бронте – роман «Агнес Грей».

Первым, в 1847 году, появился из печати именно «Грозовой Перевал», подписанный Эллисом Беллом, то есть Эмили. Но вот несправедливость – его даже не заметили. Хотя сама Шарлотта призналась позже, что испытала шок, прочтя бурную и романтическую историю любви, написанную ее мечтательной и тихой сестрой. Это было невероятно, но Эмили Бронте, не испытавшая любви в реальном мире, сумела передать на страницах своего романа страстную, поэтическую и трагическую историю двух любящих сердец. Как удалось это совершенно домашней девушке – тайна. Но позднее литературный мир заметит, что Эмили Бронте стала создательницей жанра женского любовно-романтического романа.

Вот только бедная Эмили ничего этого не узнала и хвалебных слов в свой адрес не услышала. Она скончалась 19 декабря 1848 года в возрасте 30 лет. Простудилась на похоронах своего любимого брата – Патрика. Бедняге не повезло. Он влюбился в жену хозяина дома, где был гувернером – обучал хозяйского сына. Но, прознав про влюбленность, хозяин выгнал бедного Патрика вон. Тот вернулся домой. И мало того что начал пить и курить опиум, так еще и заразился проклятой семейной чахоткой.

В промозглый ветреный день 24 сентября 1848 года сестры проводили брата на семейное кладбище. В этом мире Патрик прожил 31 год. Да вот ужас – забрал с собой Эмили. Он и при жизни любил ее больше других сестер. Что тут сделаешь?!

Через год Шарлотта сумела переиздать стихи и «Грозовой Перевал» уже под настоящим именем – Эмили Бронте. Успех был оглушительным. Роман тут же стал культовым среди молодежи. Началась общественная дискуссия: а имеет ли женщина право любить столь страстно и сама признаться в любви? Это теперь подобные вопросы кажутся смешными. А Эмили Бронте заплатила жизнью за то, чтобы общество о них просто услышало.

Надо сказать, что восторженными отзывами были отмечены и стихи Эмили. Ну а последующие исследователи поставили страстную, романтическую, мечтательную и мистическую поэзию этой странной девушки в один ряд со стихами Байрона, Шелли и Блейка. Представляете, что еще Эмили Бронте могла бы написать, если бы пожила подольше?..

Обличительница общественных пороков

Сразу же за «Грозовым Перевалом» в 1847 году вышел роман и младшей сестры Бронте – Энн. Она назвала его по имени главной героини «Агнес Грей». В отличие от романтической Эмили трезвомыслящая Энн не стала выдумывать «грозовой» сюжет – напротив, она обратилась к реальной жизни, к обычному быту своего местечка и в основу «Агнес Грей» положила собственный опыт, ведь Энн Бронте много лет проработала гувернанткой в чужих семьях.

Энн Бронте родилась 17 января 1820 года, то есть была младше Шартотты на четыре года, а Эмили – на два. С 1835 по 1839 год она проучилась в местной школе у некой мисс Вуллер. И сразу же, окончив обучение, ушла из несчастливого дома пастора-отца – устроилась гувернанткой. Было ей тогда всего 19 лет. Семь лет потом она с перерывами работала в чужих домах. Вот этот печальный опыт и выплеснулся на страницах ее первого романа «Агнес Грей».

Впрочем, и работая «в людях», Энн постоянно возвращалась в родительский дом, словно старые стены притягивали ее, как, впрочем, и всех Бронте. Мрачный дом не отпускал надолго. Вот и Энн всего-то раз в жизни на день вырвалась в Лондон. И то потому, что другого выхода не было. Издатель Смит, приняв к печати две рукописи «Беллов», хотел удостовериться, что автор всех рукописей не одно и то же лицо.

Стоит признать, что роман «Агнес Грей» удостоился упоминания в рецензии, правда, через запятую с книгами других авторов. Зато другой роман – «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла» – был напечатан в 1848 году уже под именем самой Энн Бронте, но принес автору… скандал. А все потому, что Энн (впрочем, как и все сестры) обожала брата Патрика и очень переживала, когда хозяин выгнал того со службы. Конечно, заводить любовную интрижку с женой хозяина было неосмотрительно, но вся округа знала, что не безыскусный Патрик соблазнил хозяйку, а та много месяцев сама вешалась ему на шею, подстерегая в укромных уголках усадьбы. Вот юноша и не устоял. Итог известен: выгнанный со службы Патрик оказался опозоренным в глазах общества, начал пить и курить опиум. Вот эту трагическую историю несчастной любви и падения брата Энн Бронте и описала в своей «Незнакомке».

Что тут началось! Ведь тема алкоголизма всегда замалчивалась в обществе. Считалось, что мужчина вправе пропустить рюмочку-другую. К тому же хозяин-работодатель всегда прав, а гувернер виноват просто по подчиненному положению. Но Энн храбро описала в романе, что и гувернер имеет сердце, и он – человек, которого так просто сделать несчастным, оклеветать, выбросить на обочину жизни. Словом, общественность заговорила о взаимоотношениях подчиненный – хозяин, об алкоголизме и наркотиках, как пороках общества. И инициатором такого сложного разговора стал «бытовой дамский роман»! Недаром критика назвала его «одним из самых острейших современных романов, обличающих пороки нынешнего общества». И все удивлялись: почему сама загадочная писательница не принимет участие в общественной дискуссии.

А Энн Бронте день ото дня чувствовала себя все хуже. И тогда Шарлотта решила отправить младшую сестренку на Восточное побережье в Скарборо. Но целебный воздух не помог. 28 мая 1849 года 29-летняя Энн Бронте скончалась. Ее и похоронили в Скарборо – на то, чтобы привезти тело в фамильный склеп в Хауорт, у Шарлотты не было средств.

Ну а что же творчество самой Шарлотты Бронте и ее легендарный роман «Джейн Эйр»?

Вспомним, что в решающем для сестер Бронте 1846 году Шарлотта отослала в издательство Лондона три конверта с романами. «Грозовой Перевал» Эмили и «Агнес Грей» Энн были напечатаны, а вот роман самой Шарлотты – «Учитель» – отвергнут. Позже, один за другим, его отклонило еще пять издательств!

Другая начинающая писательница опустила бы руки, но не Шарлотта! Упрямая девушка снова взялась за перо, и не прошло и года, как на свет появилась рукопись «Джейн Эйр». И в 1847 году ее опубликовали!

Тогда еще и Эмили и Энн были живы. Их «Грозовой Перевал» и «Агнес Грей» уже напечатаны. Правда, рассказывать отцу о своих успехах они не решались. А вот Шарлотта рассказала о выходе «Джейн Эйр». Реакция отца оказалась вполне мужской и прогнозируемой: он испугался. Дочь-писательница – это же шок, осуждение общества. И потому пастор только прошептал с ужасом: «Дети, никому не говорите про книгу Шарлотты! Если никто не узнает, то и смеяться не будут!»

Поздно! «Джейн Эйр» разошлась по всей стране. И не было ни одного журнала или газеты, который не поместил бы отзыва на нее. И если романы Эмили и Энн имели огромный успех, то слава «Джейн Эйр» оказалась просто оглушительной. Впрочем, и тут без скандала не обошлось. Неопытная в литературном мире Шарлотта бесхитростно посвятила второе издание «Джейн Эйр» великому Уильяму Теккерею, которого безоговорочно боготворила: «В благодарность за его добрейший отзыв о моей книге».

Мисс Бронте и предположить не могла, какие слухи породит это искреннее посвящение. Откуда было знать ей, безвылазно живущей в заброшенном Хауорте, что сюжет ее романа фатально совпадает с жизненными коллизиями самого Теккерея?! Жена писателя много лет была больна неизлечимым душевным расстройством, он прятал ее в частной клинике, а сам был вынужден нанимать гувернанток для своих крошечных дочек. И вот, едва прочитав книгу и ее посвящение, пол-Лондона приписало именно Теккерею роль мрачного и романтического Рочестера, ну а самой Шарлотте – Джейн Эйр.

Сплетники заговорили о тайной любви, о том, что Бронте метит на место миссис Теккерей. Шарлотта пришла в ужас, решила, что от нее, залитой грязью, отвернутся читатели. Но оказалось, в издательском деле любой скандал – на пользу. Новое издание романа просто смели с прилавков. Возникли комитеты любителей и почитателей «Джейн Эйр», начались общественные дискуссии. Вся Англия спорила о положении душевнобольных людей, о возможности развода с ними, о зависимости женщин в мужском обществе. Начались разговоры об изменении законодательства. Впоследствии пришлось констатировать, что именно «тихий роман о невзрачной гувернантке» породит феминистское движение и борьбу женщин за свои права. Ну кто бы мог подумать, что простая книга столь всколыхнет общество?!

Парадоксально, но Шарлотту все эти дискуссии мало интересовали. Правда, теперь она иногда ездила в Лондон, но только на пару недель – не могла же она надолго оставить престарелого отца. Впрочем, мисс Бронте не тяготилась своим положением, она привыкла все делать сама. Она написала еще два романа («Шерли», 1849 и «Городок», 1853), с одобрением встреченных критикой и читателями, и даже начала готовить к публикации «Учителя». А в 1854 году скромный священник в приходе ее отца, Артур Никколс Белл, повел ее под венец. Ну как тут не вспомнить таинственного мистера Белла, именем которого когда-то назвалась Шарлотта? И вот – ирония судьбы или сама судьба? – мистер Белл материализовался в реальности. Шарлотта была с ним счастлива. Но однажды супруги попали под дождь, гуляя по вересковым пустошам. И Шарлотта поняла, что семейная болезнь, чахотка, подобралась и к ней.

31 марта 1855 года смерть заберет ее на 40-м году жизни. Незадолго до этого Шарлотта признается подруге, Кэтрин Уинкорт, что не станет обращаться к врачу и встретит смерть в «отваге духа», поскольку она – последняя из рода Бронте. «Но ты должна хотя бы написать мемуары, как умоляют тебя литературные критики. Ведь они почти ничего не знают о жизни твоей семьи!» – попыталась вразумить подругу Кэтрин. Но Шарлотта только отрицательно покачала головой: «Пусть считают нас загадочными англичанками. Я хочу унести с собой все литературные и жизненные тайны – свои и своих сестер».

С тех пор какие только тайны не приписывали семейству Бронте! Возникла легенда, что сестры занимались литературой вынужденно. Якобы пастор, который до них жил в приходском доме, страстно мечтал опубликовать хоть один рассказ, но не сумел. И вот на смертном одре он наложил на дом заклятие: живущие в нем станут заниматься литературой, даже против их воли. Есть и романтическая легенда о том, что сам дом и обитатели старого кладбища требовали от сестер рассказать истории своих жизней. Словом, как некогда в случае с Джейн Остин, общество опять не могло смириться с реальным успехом женщин-писательниц, вот и выдумывало то сплетни, то мистику.

На самом же деле тайна успеха английских писательниц проста. Они услышали некий «общественный запрос», носящийся в воздухе. Миллионы женщин, постоянно испытывающие тяжесть быта с его вечными заботами, мечтали о другой жизни, наполненной пылкими страстями и романтическими тайнами. Романы Остин и Бронте дали возможность читательницам пережить эти страсти и романтику, хотя бы на страницах книг. Именно это «наполнение чувств» оказалось столь привлекательным, что и по сей день все любовные романы – выходцы из сочинений «загадочных англичанок». Конечно, были и различия: Джейн Остин дала начало реалистическому и бытовому направлению, Шарлотта Бронте – мелодраматическому и детективному, Эмили Бронте – романам женской «романтики и готики», Энн Бронте – психологическому и социальному женскому роману. Словом, тайна проста: «загадочные англичанки» открыли новый пласт в литературе – женский любовный роман. Во всех его ипостасях А ведь это – большинство книжного рынка XX и XXI веков.

Ночи и дни петербургской княгини

Зимой в Петербурге ночи долгие. То метель метет, то ветер воет. Улицы пусты. И только огромный дом на Большой Миллионной каждую ночь вспыхивает сотнями свечей. Странное жилище! Весь день тут тишина, сумрачные окна тяжелыми портьерами завешены. Но ровно в полночь дом оживает. Съезжаются гости. В два часа ночи княгиня Авдотья Голицына дает парадный обед…

В дворницкой слуги успокаивают кучера, впервые привезшего сюда своего господина. «Ночами добрые люди спят, одни упыри бродят! – крестится кучер. – Может, ваша княгиня – ведьма? Мужиков привораживает? А мой-то хозяин совсем мальчишка – 18 годков». Кучера смеются: «А ты кого привез?» – «Пушкина Александра Сергеевича!»

Княгиня вошла в будуар, тщательно прикрыв дверь. Отличный выдался денек, вернее, ночка! Давно так не веселились: юный Пушкин пересказывал забавные истории, читал стихи и заявил княгине: «Вы – моя муза, Эудокси!» Пришлось поправить повесу: «Я – русская, и незачем мне «французиться», как болонке!» Еще в 5 лет она гордо объявила родным: «Я – Авдотья!» Даже дядюшка Михаил Измайлов, московский градоначальник, воспитывавший ее после смерти родителей, смирился с таким простонародным именем. Авдотья всегда умела настоять на своем. Решила учиться математике – добилась, чтоб ей наняли преподавателя. А ведь математику преподавали только мальчикам. Но Авдотья была упряма. Да вот жаль, в главном не смогла судьбу переупрямить…

А все – император Павел! Во всей чехарде ее жизни виноват он. Дорвался до власти и пошел чудить. Во все вникал: сколько пуговиц на мундир пришивать, сколько раз дамам в Летний сад гулять ходить. Сам женил подданных по своему усмотрению. 18-летнюю Дуню облагодетельствовал – выдал в 1799 году замуж за князя Сергея Голицына, своего любимца. Тот был несметно богат, но ведь намного старше Дуни, к тому же ростом маловат и на лицо кривоват. Красавица Авдотья, как увидела жениха на балу, где сама блистала, в ужас пришла. Но разве откажешь царскому фавориту?..

Едва свадьбу сыграли, взбалмошный Павел охладел к любимцу. Пришлось Голицыным за границу бежать. Пока путешествовали, муж где-то поотстал, а сама Авдотья помчалась по Европе. Париж, Берлин, Дрезден попадали у ее ног. Немудрено – с ее-то красотой, деньгами да умом. Говорили, он у нее острее бритвы. На ее приемы съезжались самые записные острословы, включая мадам де Сталь. А как-то «фаворитка Европы», знаменитая мадам Рекамье, потащила русскую подругу к парижской гадалке.

Авдотья до сих пор помнит: тускло освещенная комната, всего три свечи на столе и те чадят. Гадалка долго раскладывала карты, вздыхала и, наконец, произнесла: «Смерть застанет вас ночью во сне неприбранной!» Дуня ахнула, но нашлась: «Не стану спать ночами – буду веселиться и наряжаться! Незваная гостья не застанет меня неприбранной – буду жить вечно!»

^{Й. Грасси. Портрет Авдотьи Голицыной. 1800–1802}

С тех пор Голицына начала устраивать приемы ночью, а весь Париж стал звать русскую красавицу Princesse Nocturne – Княгиней Ночи. Что ж, ночь – время тайн и свиданий. Но красавице не нужен пустой флирт. В свой салон она приглашает только «умные головы» – поговорить о философских идеях, об открытиях в науке. Да разве сравнится с пустыми любовными играми затейливая игра ума?!

В 1801 году не стало ненавистного Павла I. Отыскав мужа в Дрездене, Авдотья объявила: «Я считаю себя свободной от насильственного брака!» В Петербург они вернулись порознь. Авдотья купила особняк на Миллионной улице. Это было неслыханно – жить вдали от мужа! Но высший свет не посмел порицать отважную княгиню Голицыну, все боялись ее дерзкого язычка и влияния при дворе. Напротив, на ее приемы рвались. Жуковский, Карамзин, Вяземский почитали за честь получить приглашение в салон Княгини Ночи и поддержать ее остроумные беседы.

Однажды ровно в полночь в дверях ее салона возник Михаил Долгорукий, герой Аустерлицкого сражения. Высокий русоголовый красавец – от такого сердце замирает. Как в тумане слушала княгиня рассказы гостя об Аустерлице, где он был ранен в грудь навылет и получил золотую шпагу с гравировкой: «За храбрость». А к концу обеда Михаил рассказал, что еще до Аустерлица слушал лекции в Сорбонне. Оказалось, хоть родители и отдали его на военную службу, сам он мечтал заниматься наукой – химией или математикой. Авдотья ахнула – математика была и ее страстью. Княгиня тут же принесла тетрадь и показала Михаилу уравнение, которое никак не могла решить. И под утро, когда гости разъехались, Михаил с Авдотьей все еще сидели за столиком у окна и писали в тетради по очереди. Уже потом, когда Долгорукий все-таки ушел, Авдотья поняла: вдвоем они решили уравнение, над которым сама она билась долгие годы. Или это было не уравнение, а их формула любви?..

В 1806 году Авдотья попросила у мужа развод. Да разве у этого эгоиста что-нибудь выпросишь? Голицын, конечно, отказал: «В твои годы влюбляться глупо! Ты же почти старуха – тебе 26 лет!»

После годичного отпуска Долгорукого снова призвали в армию – в Европе разворачивалась кампания против Наполеона. Чуть не каждый день Михаил слал Авдотье письма. А в конце лета 1808 года началась «шведская кампания». Долгорукого отправили командиром Сердобольского отряда. В жаркие дни военные действия шли вяло. В Петербурге тоже стояла жара, духота. Все, кто мог, разъехались. Но Авдотья осталась – как уехать, если постоянно ждешь вестей? В тот день она не могла заснуть: душили странные предчувствия. Прищурив глаза, она смотрела, как садится солнце. Внезапно ей показалось: огромный кровавый шар треснул и взорвался. Или что-то взорвалось перед мысленным взором Авдотьи? Она схватилась за голову и вдруг осознала – случилось что-то ужасное!

А в это время на далеком поле боя выстрелила пушка. И Михаил Долгорукий – храбрец, весельчак, любимец всей армии – упал навзничь: его разорвало огненным ядром.

С тех пор прошло десять лет. Но разве время измеряется годами? Княгиня вздохнула: все измеряется страданиями. Нет, никто не видел ее плачущей, но и смеющейся не видел никто. Ее ночной салон по-прежнему – избранное место, куда допускаются немногие. Конечно, милому сорванцу Пушкину Авдотья пошлет приглашение. Вчера Андрей Карамзин сказал ей: «Пушкин влюбился в вас смертельно. Он лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви». Карамзин ошибся: Пушкин посвятил Голицыной оду «Вольность» и еще многие строки. Хотя никакой «любви» у них быть не может: он только входит в жизнь, a Princesse Nocturne уже прожила свои 38 лет. Да и не до любви ей…

Княгиня присела к столику перед кроватью, открыла темно-синий сафьяновый бювар. Там хранились листы, исписанные Михаилом: формулы, задачки. Некоторые она так еще и не решила…

В 1835 году в Париже, куда перебралась Авдотья, вышла ее математическая книга «Анализ силы». Княгиня Голицына стала первой русской женщиной-математиком, издавшей свои труды. Так что первенство великой Софьи Ковалевской – просто красивая легенда. Судьба преподнесла Авдотье и еще один подарок. Ее «благоверный» муж влюбился. Теперь он униженно просил развод. Но она ему отказала! Потом, правда, прислала развод из Парижа. Да только «мужнина невеста» к тому времени дала ему от ворот поворот. Вот тогда-то Авдотья и посмеялась наконец!

Салон Княгини Ночи стал достопримечательностью Парижа. Там бывали все сливки культуры – от Дюма до Сент-Бёва. Голицына издавала свои книги: записки, литературные труды. Но вдруг начала болеть и решила вернуться на родину.

15 января 1850 года в своем петербургском доме Княгиня Ночи уснула в последний раз. Конечно, днем. Но оказалось, смерти все равно – день или ночь. Главное, что княгиня спит.

«Буду там, где мое сердце!» – говорила княгиня. Ее и похоронили в Александро-Невской лавре рядом с могилой Михаила Долгорукова.

«Блистательна, полувоздушна…»

Ее звали русской богиней танца. Ее пленительное имя осталось во всех мемуарах. В нее были влюблены лучшие мужчины России. Ее образ запечатлен Пушкиным в «Евгении Онегине»:

Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина…

Вечером 30 августа 1816 года все подъезды к Большому Каменному театру были запружены бесчисленными каретами. Петербургская публика спешила на премьеру балета «Ацис и Галатея», поставленного знаменитым Шарлем Дидло. В роли нимфы Галатеи ожидался дебют многообещающей юной танцовщицы Авдотьи Истоминой (1799–1848).

Синий бархатный занавес поплыл, и появилась Она – гибкий стан, тугие пряди кудрей, темные выразительные глаза и обворожительная улыбка. Скучающие сановники с первых рядов кресел схватились за лорнеты. С «левого фланга» партера, где обитала «золотая молодежь», послышались стоны восхищения. И все пять позолоченных ярусов разразились рукоплесканиями.

^{Портрет А.И. Истоминой. 1815–1818}

Только вот замешкавшись после поклонов, Истомина услышала, как одна балетная фигурантка зло шептала другой: «Представляешь, Дунька так возгордилась – от поклонников нос воротит! Да кто она такая?!»

В самом деле – кто? Дуня не может ответить на этот вопрос. Когда ей было 6 лет, какой-то неизвестный музыкант-»флейтщик» привел ее в Театральное училище. В списках театральной конторы ее записали дочерью полицейского прапорщика Ильи Истомина. Но каков он был, этот Илья Истомин, Дуня не помнила. Помнила только, что мама ее, Анисья Ивановна, к тому времени уже умерла.

В Театральном училище учили всему – петь, танцевать, декламировать стихи и играть роли. По окончании «курса» кто-то шел в певцы, кто-то – в драматические актеры. Дуня стала «танцоркой». В первый раз вышла на сцену в 1808 году, когда знаменитый балетмейстер Шарль Дидло ставил свой новый балет «Зефир и Флора». В партии Флоры тогда блистала незабвенная Мария Данилова. А 9-летняя Дуня Истомина сначала изображала Купидона в розово-воздушном костюмчике, а потом выезжала на сцену на большом бутафорском лебеде. А уж как она старалась! Другие девочки могли и покапризничать, но крошечная Дуня – никогда. Она-то ведь знала: ей идти некуда. Другого дома, кроме этого училища и театра, у нее нет.

И вот 30 августа 1816 года сам Дидло, всемогущий повелитель императорской сцены, поручил 17-летней выпускнице роль прелестной нимфы Галатеи в своей новой премьере.

Казалось, жизнь несет одни радости. Но случилась оказия: лукавая танцовщица пленила сердце 22-летнего кавалергарда Василия Шереметева. Казалось, что такого? Офицеры часто волочились за танцовщицами. Да вот только кавалергард Шереметев влюбился.

А серьезных отношений свет не одобрял. Ведь танцорка Истомина была сиротой на казенном коште, а Шереметев – наследником графского рода. К тому же Дуня легкомысленна и беспечна. Впрочем, как жить иначе в 18 лет? Подарки, званые обеды, балы и маскарады – жизнь баловала юную танцовщицу. Правда, больше, чем на балах, Дуня любила бывать в литературных салонах, где Пушкин и Грибоедов читали свои стихи.

Пушкин был ровесником Истоминой, а вот Грибоедов – к тому времени уже автор модных вальсов и водевилей – четырьмя годами старше. Он был умен, саркастичен, по-взрослому влюблен в приятельницу Истоминой – балерину Катеньку Телешову. Дуня считала Грибоедова старшим братом и слушалась во всем, кроме одного: Александр считал, что взрывной и безумно ревнивый Шереметев не годится ей в поклонники.

Да и что считать? Весь Петербург знал, что ревнивец поколачивает танцовщицу. Не раз Истомина замазывала гримом синяки перед спектаклями. Да только кто скажет – может, это любовь?..

Однажды Грибоедов пригласил Истомину заехать к нему после спектакля. Он жил у друга – графа Александра Завадовского, тоже офицера, который славился как известный ловелас. Но ведь Дуня собралась не к нему, а к Грибоедову. Даже если и встретится Завадовский, она не позволит никаких вольностей.

Тайком Истомина отправилась в дом Завадовского. Кто же мог знать, что ослепленный безумной ревностью Шереметев увидит это, притаившись за аркой Гостиного двора? Кто мог предположить, что он бросится к своему ближайшему приятелю – бретеру и забияке Якубовичу? И кому в дурном сне могло бы пригрезиться, что этот завзятый дуэлянт уговорит расстроенного Василия стреляться?!

Домой Дуня вернулась поздно. Измученный ревностью Шереметев устроил скандал. Дуня пыталась объясниться. Рассказать, что не была с Завадовским наедине, что там присутствовал Грибоедов. Что просто пили чай. Шереметев уже ничего не слушал.

Утром Якубович принес графу Завадовскому записку от Шереметева, который требовал удовлетворения. «Истомина Шереметеву не сестра и не жена, – беспечно ответил граф. – А за простую танцорку я не дерусь!»

Якубович оскорбился и послал собственный вызов, но не Завадовскому, а Грибоедову, которого считал более виноватым. Грибоедов вызов принял. А через несколько дней, оказавшись в общей компании, Шереметев язвительно спросил Завадовского: «Коль не желаете драться из-за Истоминой, то позвольте узнать, из-за чего драться будете?»

Завадовский пожал плечами, ясно давая понять, что драться вообще не хочет, и потянулся за вазочкой с мороженым. Но тут вспыльчивый Шереметев выпалил: «Вы – трус, милостивый государь!» Завадовский скрипнул зубами – это уже слишком! – и выплеснул мороженое на обидчика. И тогда Шереметев удовлетворенно вскричал: «Вы оскорбили мундир офицера! Теперь – точно дуэль!»

12 ноября 1817 года в два часа пополудни на Волковом поле сошлись Шереметев с Завадовским. Врачей не пригласили – каждый, думая о том, что все участники – хорошие знакомые, не собирался никого убивать. Секундантами выступали Якубович и Грибоедов. Вторая дуэль между ними должна была состояться следом.

Отсчитали восемнадцать шагов. Воткнули саблю в мерзлую землю. Шереметеву выпало стрелять первым. Его пуля просвистела на три вершка от уха Завадовского. Тот удовлетворенно хмыкнул: «Отлично! Пусть Шереметев становится к барьеру. Я его даже не оцарапаю!»

Но случилось невероятное: пуля, просвистев, вонзилась в грудь Шереметева. Все бросились к нему. Завадовский отчаянно оправдывался. Но его никто не слушал. О дуэли Якубовича с Грибоедовым уже не было и речи. Умирающего Шереметева в панике вместо больницы привезли на квартиру к Истоминой. Доктора, конечно, тоже позвали, но спасти раненого он не смог. Через три дня Василий Шереметев умер на руках у Дуни. А та слегла в горячке.

3 октября 1818 года Якубович и Грибоедов встретились в Тифлисе. Якубович был бодр и весел. Грибоедов, напротив, задумчив и мрачен. Кровавый финал петербургской дуэли повлиял на него роковым образом: каждую ночь ему снился умирающий Шереметев. Но Якубович не знал о раскаянии Грибоедова и потому повторил свой вызов.

Место выбрали за городом. Первым выстрелил Грибоедов – намеренно мимо. Но экспансивный Якубович уже вошел в раж: «Шалишь, дружище! Музыкантом себя мнишь, так больше на фортепианах играть не будешь!» И Якубович выстрелил в руку Грибоедову. Позже Грибоедов разработал пальцы, но играть, действительно, перестал. У него появился новый замысел – «Горе от ума», саркастическая комедия, обличающая уродливые нравы общества. Но проклятая дуэль повлияла и на его карьеру – пришлось покинуть столицу и отправиться в Персию секретарем дипломатической миссии. Место было не лучшее, но выбирать не приходилось. Финал этой миссии печально известен – в 1829 году русский дипломат был растерзан в Тегеране обезумевшей толпой.

А в столице весь 1818 год шло «Следствие по делу о происшествии, случившемся между штаб-ротмистром Шереметевым и камер-юнкером Завадовским». Отец Василия граф Шереметев, возмущенный «глупостию дуэли сына своего из-за танцорки», признал Василия виновным в собственной смерти и просил императора Александра не наказывать «беднягу Завадовского». Того просто на какое-то время услали за границу. И все бы забылось, но каждый раз, когда «бедняга» приходил на могилу собственного отца в Александро-Невскую лавру, его била нервная дрожь: впритык к могиле П.В. Завадовского белело надгробие Василия Шереметева. Судьба, в отличие от высокородного графа, не прощала…

Но больше всех досталось Якубовичу. Сего забияку-бретера сослали на Кавказ. Там сильно ранили, пробили голову. В декабре 1825 года капитан драгунского полка Александр Иванович Якубович прибыл на обследование в Петербург к знаменитому доктору Арендту. А тут подоспело восстание декабристов. Якубович не состоял ни в каких тайных обществах. Но когда полиция начала хватать его друзей, заявил, что и «он с ними». Его и осудили на 20 лет каторжных работ.

«Танцорка Истомина» тоже попала в центр расследования. Полиция заявилась прямо в театр. На глазах всей труппы Дуню, едва живую после случившегося, сопроводили в контору дирекции и продержали там до утра. Впрочем, на отношение публики к любимой танцовщице это не повлияло. По-прежнему один ее выход на сцену гарантировал фурор. Но в жизни Истоминой произошел крутой перелом. Имя ее никогда уже не связывали ни с одним определенным поклонником. Более того, единственная из всех балерин, Истомина никогда не была ни у кого на содержании. Нет, она не стала затворницей – при актерской профессии это невозможно. Но ее сердце словно замерло. Она перестала кокетничать и обращать внимание на поклонников. Сцена стала ее единственной страстью. И к 1820 году театральный мир уже признал ее великой русской балериной.

Когда же ей стало тяжело танцевать, Авдотья Ильинична вспомнила свое театральное образование, начав выступать как драматическая актриса. Успех, конечно, был. Но на сцене ее уже поджимали новые примы, так что она оказалась на второстепенных ролях и при крошечном жалованье. Последнее выступление танцовщицы Истоминой состоялось 30 января 1836 года. Покинув театр, она в 1837 году тихо вышла замуж на скромного драматического актера Павла Экунина – первого исполнителя роли Скалозуба в грибоедовском «Горе от ума».

…После эпидемии холеры 1848 года на кладбище Большой Охты появилась скромная доска: «Авдотья Ильинична Экунина, отставная актриса».

Отставная актриса! А ведь когда-то ее звали русской богиней танца. «Блистательна, полувоздушна…» – в восторге писал о ней Пушкин. Да вот только справить похороны «блистательной» оказалось не на что – все средства верный Экунин издержал на ее лечение. Сам он поплакал над могилкой, а потом пошел да и напился. Словом, помянул как должно – по-русски…

Пока горит свеча

Во второй четверти XIX века об этой представительнице Малого театра рассказывали легенды. Надежда Васильевна Репина (1809–1867) была совершенно универсальной актрисой: с одинаковым триумфом играла в трагедиях и комедиях, пела в опере (сопрано) и выступала в водевилях. Публика ее обожала. Великие коллеги – Мочалов, Щепкин, Садовский – ценили чрезвычайно высоко. Даже вечно ругавший актеров Белинский хвалил Репину взахлеб. «Ей недоставало только игры в Париже и похвалы французских журналов, чтобы ее имя гремело как имя европейской знаменитости», – писал о ней замечательный драматург Д. Ленский. Вот только «знаменитость» жила в России. А значит, и судьба у нее была российская – то ли кошмар, то ли сказка…

В последнюю рождественскую неделю декабря 1821 года Московская императорская сцена показывала по три спектакля на дню. Актеры, занятые в массовке, едва успевали перебежать из Большого в Малый театр, переодеться и подгримироваться. Ведь массовка на обеих сценах – одна и та же. 12-летняя Надя Репина изображала то ребенка, то юную барышню. После вечернего представления просто с ног валилась. Однажды заснула в гримерке прямо на куче костюмов. И приснился Наденьке сон.

^{Надежда Васильевна Репина}

Будто идет она по узкому проходу за кулисами. А там темно, страшно. Но вдруг видит Надя впереди свет от золотой свечи. Бежит к свету, но тот разрастается, уже и жаром пышет. Неужели пожар?! Хватает Надя тот свет руками, руки жжет. Но свечу надо удержать во что бы то ни стало!..

Проснулась девочка от боли. Не только руки, все тело ломило. Еле поднялась, вышла из театра и по темной уже улице побрела в казенные комнаты Театрального училища. Ночью ее сильно знобило. Но не идти на утренний спектакль нельзя – не дай бог, начальство узнает! Семья Репиных принадлежит дирекции императорских театров. Некогда дирекция выкупила у князя Столыпина главу семьи – Василия Репина, музыканта крепостного оркестра. Теперь он – в оркестре на царской сцене, а его дочь Надя – в Театральном училище. Но и на сцене отношение к Репиным все равно что к крепостным, только теперь театральным.

Надя пыталась успокоиться, стоя в темном коридоре за сценой. А ведь день обещал быть замечательным… Не каждой ученице в 14 лет поручают почти главную роль, а вот ей повезло! И все шло отлично, но вдруг Надя сбилась в куплете. Публика, правда, ей все равно аплодировала, но надзирающий администратор дирекции пришел в ярость: «Ты чуть не сорвала спектакль! В наказание становись на два часа на колени за сценой!»

И вот Надя стоит уже час. Колени ломит. Голова кружится. В отчаянии девочка начинает читать молитву. К кому же обращаться дочери крепостного, как не к Богу? Больше не к кому…

И вдруг где-то в глубине коридора вспыхивает свеча. Золотой свет приближается и растет. Надя ахает и падает на пол. Теплые руки поднимают ее. «Я запрещаю наказывать детей! – слышит она взволнованный голос. – Это возмутительно!»

Очнулась Надя в гримерной. Старая костюмерша принесла ей воды и зашептала: «Повезло тебе – сам Алексей Николаевич Верстовский принял участие!» – «А кто он?» – поинтересовалась Надя. Старушка всплеснула руками: «Неужто не знаешь? Да ведь он инспектирует казенную сцену от имени московского генерал-губернатора князя Голицына. Сам еще молодой, 24 года всего, но уже прославился в Санкт-Петербурге. Сочинил музыку к водевилям, которую распевает вся столица. Скоро и у нас в Москве те водевили пойдут». Надя улыбнулась сквозь слезы: надо же – рыцарь-музыкант. И вдруг ахнула: рыцарь-то был со свечой!..

Августовским утром 1825 года у Нади была назначена спевка. Битый час она выводила гаммы под надзором помощника режиссера. Помощник был пьян. Придирался, ругался и, наконец, объявил: «Раз не занимаешься, пойдешь на гауптвахту!»

И тут же, как из-под земли, возникли два офицера-франта и потащили Надю за собой. У девушки перехватило дыхание – поняла, о какой гауптвахте идет речь. Говорят, военные развратники платят за театральных воспитанниц хорошие деньги. И тогда Надя закричала от ужаса, хоть и понимала, что заступиться за нее некому.

И снова случилось чудо. На пороге возник Александр Николаевич Верстовский, недавно ставший в театре инспектором музыки. Не помня себя, девушка бросилась к нему и уткнулась в теплое плечо.

С тех пор он всегда был рядом. Но никаких вольностей не позволял. Просто сам разучивал с Надей оперные партии. Сам репетировал драматические роли. Юная Наденька Репина быстро произвела фурор и стала звездой.

На Рождество 1827 года 18-летняя Надя с блеском пела Земфиру в «Цыганах» на музыку Верстовского. Написал он ее на стихи Александра Пушкина, своего большого друга. «Как ласкала его я в ночной тишине», – со страстью начала Надя песню цыганки и вдруг взглянула на правую ложу. Там, невидимый залу, сидел Верстовский. Надя с трудом отвела глаза и повернулась к партнеру – Павлу Степановичу Мочалову. Но великий трагик, потрясенный ее чувством, тоже молча смотрел на нее, забыв о своем исполнении роли Алеко. И вдруг вскричал совсем не по роли: «Это же – черт, а не женщина!» – и бросил шапку наземь. Публика взорвалась овацией. Надя перевела глаза в ложу. Потрясенный Верстовский встал.

Тем же вечером они объяснились. Сидели в гримерной, и, глядя на две горящие свечи в центре стола, Надя узнала страшное. Оказывается, уже год, как Алексей Николаевич просил у своего отца разрешения жениться на ней. Отец отказал! Сказал, что сие не прилично для людей из общества. Он-де и сам любит театр и музыку, но все это – для удовольствия. В свое время отец скрепя сердце разрешил Алексею служить в театре. Наверное, потому, что понимал – сам виноват. Учил Алешу музыке с детских пор, позволял играть на публике. Но чтобы жениться на актрисе, будь у нее хоть самый большой талант, – это слишком! На то не будет никогда его родительского благословения.

Надя опустила голову. Взглянула на колеблющееся пламя свечи и слабо улыбнулась: «Не убивайтесь так, Алексей Николаевич! Я и сама знаю, что вам не ровня. Мы ведь из крепостных…» И тогда Алексей взорвался: «Да мой отец и сам мог быть крепостным! Ведь дед мой вовсе не Верстовский, а Селиверстов Алексей Михайлович, знаменитый екатерининский генерал. Под Измаилом он взял в плен турчанку, влюбился без памяти, но жениться не мог. Ведь турчанка в России автоматически становилась крепостной, и дети ее тоже – крепостными. Вот дед и подал прошение государыне. И та дала своему генералу согласие на неравный брак. Только условие поставила: если родится сын, фамилию ему поменять. Собственноручно написала на прошении: «Отрубить фамилии голову и наставить хвост. Да так, чтобы сохранилось то же количество букв». Вот и стал мой отец из Селиверстова Верстовским. Зато – не крепостным. Выходит, в императрице было меньше сословной спеси, чем в моем родном отце…»

Надя робко протянула к Алексею руку: «Нельзя идти под венец без благословения. Подождем. Вдруг батюшка переменится…» И девушка с надеждой взглянула на золотое пламя свечи.

Зимой 1834 года Дворянское собрание открывало сезон рождественских балов. Кавалеры блистали орденами, дамы – драгоценностями. Надя с Алексеем Николаевичем поднимались по лестнице, когда слуга вдруг крикнул на весь зал: «Господин Верстовский с супругой!»

Ни на какой сцене Надя не чувствовала такого провала. Они с Алешей шли по залу, а сзади и впереди их шелестели слухи: «И не жена вовсе – любовница. Актриска!»

Надя не спасовала и не убежала. Она включила все свое обаяние, и через полчаса вокруг нее стояла толпа поклонников. И все мужчины уже мечтали пригласить ее на танец. Но ночью дома у нее случилась истерика.

Утром Верстовский уехал в имение к отцу. Вернулся чернее тучи. Отец пригрозил выкинуть его из завещания, если он посмеет жениться на актрисе. «Хотел тебе, Надя, подарок сделать – ко дню рождения под венец повести, а никак не выходит!..» – вздохнул Верстовский.

Подарок он ей все-таки сделал, и весьма своеобразный: сочинил в ее честь оперу – ту самую легендарную «Аскольдову могилу», истинный шедевр о любви, которая побеждает все преграды. Премьера состоялась незадолго до 26-летия Нади – 15 сентября 1835 года. И она спела партию главной героини, которую, естественно, звали Надеждой. Правда, опера получилась немного грустной. Но и то – с чего веселиться?..

С тех пор каждый год Верстовский дарил ей музыкальные подарки – то мелодраму, то водевиль. А чтобы Надя не услышала заранее «подарочную музыку», он сочинял ее по ночам. И называл «музыкальными подношениями своего сердца».

В 1840 году Верстовский подарил Наде искрометный водевиль «Лев Гурыч Синичкин», где она с ошеломляющим успехом сыграла Лизочку, начинающую актрису. Однажды после триумфального спектакля, отбившись от поклонников, она сидела, еле живая, в гримерной. Внезапно на пороге появился Верстовский. И почему-то со свечой в руке. «Теперь тебе придется выйти за меня замуж!» – хрипло проговорил он. И Надя заплакала. Потому что поняла – умер отец ее Алеши. Через несколько месяцев траура они обвенчались.

В феврале 1841 года Надежда Репина на пике славы покинула сцену. Счастье семьи пересилило для нее счастье подмостков. К тому же надо было всерьез заботиться о муже. Он все чаще мучился головными болями и бессонницей. Совсем измотался в театре. Был по надобности композитором, постановщиком, с 1848 года – управляющим московских императорских театров. Недаром, все – от актеров до рабочих сцены – звали его коротко и уважительно – Сам. Друзья шутили: «Без Самого в театре и ламповщик лампы не зажжет!» Великий Щепкин говорил: «В театре эпоха Верстовского – свет золотого века!»

В тот страшный день 11 марта 1853 года Алексей только собирался утром в театр: еще чаю не выкушал – и вдруг страшный стук. Сторож театральный, Васильич, ворвался и завопил с порога: «Пожар, Алексей Николаевич! Мастерские занялись! Кажись, Большой сгорит!»

Надежда выбежала вслед за мужем и остолбенела. Вокруг – страшное зарево. Гул. Треск. Жар усиливался. Большой театр полыхал огромной свечой. Надя застыла, прикрыв лицо руками. Давний сон обещал ей счастье при свете свечи. Или он предупреждал об этом страшном пожаре? Неужели сгорит театр, сгорят все надежды?..

Кто-то из молодых актеров – не разберешь кто, все такие перемазанные, – прошептал: «Не убивайтесь, Надежда Васильевна! Огонь до Малого театра не дошел. Там играть станем. Главное – люди целы. А Сам театр восстановит!»

Молодежь всегда права. Через несколько лет Алексей Николаевич Верстовский действительно восстановил Большой театр. Когда на сцене служили благодарственную молитву, все зажгли свечи. И свеча Надежды Репиной золотым светом затрепетала рядом со свечой Алексея Верстовского.

Все-таки давний сон обещал счастье…

Судьба и сердоликовый перстень

Имя Марии Волконской (1805–1863) мы знаем с детства. Аристократка до мозга костей, кисейная барышня, с детства окруженная толпой служанок, поехала в Сибирь вслед за мужем-декабристом. Нам говорили, что по любви. Нам рассказывали – во имя идей. Но все оказалось легендами. А правда – еще более трагической.

Она родилась 25 декабря 1805 года. Росла в счастье – пятым и любимым ребенком в семье. Ее мать, Софья Алексеевна, была внучкой великого Ломоносова. Отец, генерал Николай Николаевич Раевский, – легендарный герой Отечества, отличившийся в войне 1812 года. Семья была окружена не просто всенародным признанием, но всеобщим обожанием.

1820 год стал для 15-летней Маши шальным и счастливым. Может быть, самым счастливым. А возможно, и единственным счастливым годом в жизни Маши. В мае в гостеприимный киевский дом Раевских приехал Александр Пушкин. Он молод – 21 год. Но уже поэт, к тому же опальный. Это так романтично! В считаные дни простой визит обернулся чем-то невероятным – радостным и бесшабашным праздником. Молодежь шалила и проказничала. Генерал Раевский, умиляясь, повез всех отдыхать на юг. Неподалеку от Таганрога путники остановились, чтобы, как напишет потом Маша, «полюбоваться видом Азовского моря». «Вся наша ватага… бросилась к морю… Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала, для забавы, бегать за волной и вновь убегать от нее… Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах».

Строки вошли в первую главу «Евгения Онегина»:

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Это ли не признание в любви? В Таганроге поэт даже преподнес Маше колечко – сердоликовый перстень, на котором выгравированы три амура в ладье. Наверное, влюбленный Пушкин хотел показать, что его пронзил не один бог любви, а сразу три. А что же Маша? Неужто не поняла намека? Увы, барышня Раевская была слишком хорошо воспитана. Но чувства росли, и, наконец, не сдержавшись, через какое-то время Маша написала поэту письмо. Состоялась встреча с объяснением. Каким? Об этом расскажут строки того же «Онегина». Письмо Татьяны и ее разговор с Евгением, в котором тот объясняет девушке, что не может быть хорошим мужем, взяты Пушкиным прямо из жизни – из ее, Машиной, жизни…

^{Мария Волконская}

11 января 1825 года в Киеве состоялось блестящее венчание 36-летнего князя Сергея Волконского с 19-летней дочерью генерала Раевского. Жених стоял не в духе, невеста – опустив голову. «До свадьбы я его почти не знала…» – напишет она в дневнике. Так неужели генерал Раевский выдал любимицу замуж против ее воли?

Нет, Маша не противилась. Просто отец рассказал ей, что князь Сергей Григорьевич Волконский сделал блестящую военную карьеру: участвовал в 58 сражениях и дослужился до генерала. Еще отец вздохнул: «Князь Сергей – сын члена Государственного совета, сам состоит в свите императора. Богат невероятно. А у нас, Машенька, сама знаешь, одни долги…» Маша вздохнула. Конечно, она все знала. Еще она помнила, что юный ловелас Пушкин ясно объяснил: он в мужья не годится. А князь Сергей хотя бы заплатит долги отца…

Увы, брак не задался. Уже через неделю Сергей стал резок с женой. Мария написала сестрам, что «муж бывает ей несносен», что «она ничего не понимает». Действительно, откуда было ей знать, что князь Волконский живет на нервах, ведь он уже больше десятка лет видный деятель тайного Южного общества. А вот генералу Раевскому все это было известно. Он даже потребовал от Волконского клятвы порвать с заговорщиками. И в день венчания Волконский такую «бумагу чести» подписал. Но…

«После венчания я больше об этом и не думал», – напишет он впоследствии. Проще говоря, Волконский просто обманул тестя. Впрочем, и Раевский не раз слышал, что князь лучше откажется от брака, чем предаст свои убеждения, но любимицу-дочь все-таки отдал. Видно, велики были долги… Но кто мог бы подозревать, что все они упадут на юную Марию?..

Она ждала ребенка, но муж, оставив ее в семействе Раевских, заезжал редко. Мария ничего не знала о событиях 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге. В декабре Сергей приехал на один день, благословил супругу и всю ночь жег бумаги. Потом опять исчез. 2 января 1826 года Мария родила сына Николая. Она не знала, что 14 января Сергей Волконский был арестован и уже на первом же допросе выдал всех, кого знал. Он просто сыпал именами! Даже дознаватели презрительно кривились, рассказывая потом Раевскому: «Ваш-то осрамился!» Конечно, генерал не сказал о том дочери, но скрыть, что Волконский приговорен к каторге, конечно же не смог.

Мария кинулась в Петербург. Она не разделяла убеждений заговорщиков, более того – осуждала их. Она не любила мужа. Но это был ее МУЖ. И она – его ЖЕНА – должна разделить его судьбу. Ей был 21 год. Она ничего не умела. Но тем не менее отправилась в Сибирь, покинув младенца-сына и ослушавшись родных. Позже она узнала, что ее сын умер без нее, что отец скончался с горя: уж он-то понимал, что дочь оказалась в подобном замужестве по его вине.

В пути у Марии отняли вещи, лишили слуг. Современники описали, какими ужасными методами губернатор Восточной Сибири И.Б. Цейдлер попытался ее остановить. «Он уговаривал, упрашивал и, увидев все убеждения отринутыми, объявил, что не может иначе отправить ее к мужу, как пешком с партией ссыльных по этапам. Она спокойно согласилась и на это; тогда губернатор заплакал и сказал: «Вы поедете!»

11 февраля 1827 года Мария Волконская попала наконец на Благодатский рудник, где отбывал каторжные работы ее Сергей. Увидев мужа, она упала лицом на его кандалы. Позже говорили, что она их поцеловала. Но она просто потеряла сознание. В ту минуту она готова была отдать за Сергея жизнь.

Ее поселили в избе вместе с женами других декабристов. Она научилась готовить еду, шить, стирать, работать на огороде, колоть дрова, вбивать гвозди, точить пилу… Господь свидетель, она научились всему. Она поддерживала и других узников – обшивала, кормила, хлопотала о послаблениях и для них. Страдальцы звали ее «Светлой Девой Марией». Она плакала, ибо понимала, что ее сравнивают с матерью Христа. Она сразу же начала испрашивать разрешения поселиться вместе с мужем в каземате острога. Ее отговаривало начальство, убеждая, что в избе хотя бы можно жить, а в камере нет даже окон. Но Мария отвечала: «Там мой муж!» И ей разрешили перебраться. Конечно, если взглянуть на зарисовки декабриста Николая Бестужева, сделанные в камере Петровского каземата (а в 1830 году узники были переведены на работу на Петровский завод), все выглядит не столь устрашающе. Да, окон нет. Зато камера в 20 квадратных метров, стены обиты присланной из Петербурга материей, есть два дивана, комод, письменная конторка, шкаф с книгами и даже – невероятно! – клавикорды, чудом довезенные Марией из Петербурга. Но не стоит забывать, что княгиня была аристократкой, привыкшей жить в домах, где комнаты исчисляются десятками!

В 1830 году Мария родила дочь, однако девочка умерла в тот же день. Казалось бы, от этой трагедии Волконская потеряет последние силы. Но она претерпела и это. Она знала, что в первую очередь обязана поддерживать мужа, что бы ни случилось. И конечно, понимала, что рождение детей дает новую надежду. В 1832 году Мария родила сына Михаила, а в 1834-м – дочь Елену. Дети – символ жизни…

А в августе 1836 года Волконским разрешили переехать на жительство в село Урик Иркутской губернии. Это было спасением, ибо Сергей уже чах на глазах. Мария воспрянула духом, купила домик, к весне собиралась обзавестись садом. Но в Волконском произошла разительная перемена. Вырвавшись из острога, он стал ужасным скрягой, считал каждую копейку, начал экономить на одежде и еде. Современники писали: «Мария Николаевна была молода и хороша собой, Волконский же уже был без зубов, совершенно опустился и заделался сквалыгой». Сникла и Мария. В феврале 1837-го она получила весть о дуэли и кончине Пушкина. «Я совершенно потеряла живость характера, – писала она сестре. – Во всяком испытании у меня терпение мула, в остальном мне все равно, лишь бы только мои дети были здоровы». Все чаще Мария тосковала, по ночам разворачивала старую тряпицу, в которой прятала заветный сердоликовый перстень. Как странно вышло: жизнь обещала счастье, но даже три амура не смогли его принести!

Разлад в семье Волконских стал виден всем. О нем толковали декабристы в письмах: «Кажется, одно лишь приличие удерживает жену и мужа под одной кровлей». В 1844 году Мария Николаевна заболела и уехала лечиться в Иркутск. Там она подружилась с декабристом Александром Поджио, о котором написала сестре: «Это превосходный и достойнейший человек, он молод духом и меня боготворит». Молва тут же приписала Марии роман. Княгиня отнеслась к сплетням стоически. Она дружила с Поджио вполне открыто, познакомила его с мужем. Да и ей ли, поехавшей в Сибирь по долгу сердца, пасовать перед общественным осуждением? Да ей каких только романов не приписывали – и с Пущиным, и с Луниным. И где – на каторге! Воистину, злословие везде даст плоды…

…Мария Николаевна достала из шкатулки заветный сердоликовый перстень. Боже, как давно это было: море, волны и страстный шепот юного поэта. Утекло счастье, словно морская пена сквозь пальцы. Одна соль осталась. И эта соль жизни оказалась горька…

В 1855 году, спустя 30 лет после восстания декабристов, скончался Николай I. В честь воцарения нового государя Александра II «преступникам» были сделаны высочайшие послабления. Сергею было разрешено вернуться в свое имение Воронки, а Марии Николаевне и детям – жить в Москве. Княгиню Волконскую снова приняли в дружеских кругах, она даже написала мемуары. И вот закончена последняя страница. Княгиня промокнула чернила и встала. Надо сходить позвать сына. Впрочем, что это она? Это в Сибири все приходилось делать самой, теперь к ее удобству целый штат слуг. А все равно привычка не забывается.

Тяжело опираясь на палку, княгиня побрела в покои сына. Михаил подскочил к матери, заслышав ее шаги. «Вот, возьми! – прошептала она, протягивая заветную шкатулку. – Перстень счастья. Саша Пушкин подарил его мне, а я – тебе!» Сын удивился: «Зачем?» Княгиня вздохнула: «Просто время пришло…»

10 августа 1863 года Марии Николаевны Волконской не стало. Ей было всего-то 58 лет. Князь Волконский скончался через два года. И было ему 76 лет. Видно, и вправду Мария хранила его жизнь – и сохранила ценой своей. Поразительно, но в 1873 году в Воронки приехал Александр Поджио. После освобождения он перебрался из России во Флоренцию. Но умирать вернулся к той, кого боготворил. Дети Волконских похоронили его в Воронках рядом с отцом и матерью. Три узника снова остались втроем, как три амура в одной лодке на сердоликовом море. Так не это ли пророчил Маше заветный перстень, подаренный юным повесой?

«Другая Волконская»

Не нужно думать, что декабристы в свое время снискали любовь народа, как не стоит представлять себе, что все их жены кинулись за мужьями в Сибирь. Потому и столь почитаются женщины-декабристки, что их было крайне мало. Большая же часть родственников отшатнулась от «бунтовщиков». И потому те, кто не предал друзей и родственников – на вес золота. В их числе женщина, которую стоит вспомнить, – княгиня Софья Григорьевна Волконская (1785–1868), сестра декабриста Сергея Григорьевича Волконского – мужа знаменитой Марии.

Софья Волконская была дама выдающаяся – умнейшая, оргинальнейшая и весьма мужественная. Правда, в истории о ней осталось больше анекдотов, нежели истинных свидетельств ее оригинальной жизни. Оригинальность вообще была фамильной чертой Волконских. Отец ее, князь Григорий Семенович, отличался странностями поведения, правда, общество оправдывало их ранением в голову, которое князь получил, храбро сражаясь за Отечество. К тому же странности князя никогда не были жестокими. Просто, например, в бытность его военным губернатором Оренбурга горожане частенько наблюдали эдакую красочную картину: его превосходительство разгуливает прямо по улицам босиком в халате, зато со всеми многочисленными орденами, коими был награжден. Дочь Софью старый князь Волконский любил куда больше сына Сергея (будущего декабриста), которого считал слабохарактерным. Особенно гордился князь портретным сходством с дочерью. «Все сознают, что ваше прекрасное лицо подобно моему изношенному», – написал он однажды Софье.

Та и вправду была хороша в юности, о чем мы можем судить по портрету В. Боровиковского (1801). Тогда Софье как раз исполнилось 15 лет. На портрете симпатичная шатенка в белом открытом платье держит большой медальон с изображением своего любимого деда по материнской линии, князя Репнина, впоследствии оставившего ей хорошее наследство.

Софья вообще стремилась к независимости, насколько это было возможно в то время. Несмотря на протесты родных, она научилась играть на арфе, хотя тогда считалось, что девице княжеских кровей неуместно выступать с концертами хотя бы и в узком кругу. Но Софья с детства привыкла поступать по-своему даже в увлечении музыкой. Она и Боровиковского попросила особо выделить на портрете свою правую руку, игриво заметив впоследствии: «Я никогда не была особенно красива, но я недурно играла на арфе, рука… была у меня как точеная, а в глазах было то неуловимое, что нравится мужчинам». Что ж, глядя на ее портрет, вполне понятно, ЧТО нравится – личность самой Софьи, умные глаза, парадоксальная, едва уловимая усмешка. Эта девушка чувствовала себя хозяйкой жизни и знала, что поступит так, как пожелает. В любой ситуации. Даже если другие будут против.

Она и жизнь построила по собственному разумению. И любовь сыскала для себя – без оглядки на окружающих. Избранником Софьи стал князь Петр Михайлович Волконский. Родня восприняла выбор Софьи с, мягко сказать, недоумением – ведь Петр хоть и дальний, но родственник. Однако Софья была уверена в выборе, как и в том, что Петр Волконский – образованный, деятельный, любимец Александра I, а потом и Николая I – сделает отличную карьеру при дворе. Так и вышло. В 1834 году Петру был пожалован титул светлейшего князя, а в 1843 году он был произведен в генерал-фельдмаршалы.

Сама Софья поначалу тоже пожелала сделать карьеру, стала придворной дамой, а с 1814 года – дамой кавалерственной. Не желая разлучаться с мужем, сопровождала его и в военных походах против Наполеона, и в свите государя в Париже. После возвращения Александра I из заграничного похода Софья перешла в свиту его супруги Елизаветы Алексеевны. Словом, придворная карьера четы шла на взлет, но тут случился декабрь 1825 года. Любимый брат Сергей попал под следствие и был отправлен в каторжную ссылку в Сибирь. В те дни свет рьяно открещивался от участников декабрьского мятежа: жены отрекались от мужей, родители от детей. Но не такова была Софья Волконская. Она не могла поехать за братом в Сибирь, такое разрешалось только женам, но Софья взбунтовалась по-своему: она уехала за границу. Ну а там в силу своей родовитости (княгиня же!) она получила аудиенции при всех монарших дворах, со многими властителями, кстати, даже подружилась. И каждому не преминула рассказать в красках о том, что ее брат и его сподвижники подвергнуты слишком уж жестокому наказанию. Словом, Софья заделалась активной диссиденткой и бунтаркой. Письма российских дипломатов запестрели рассказами о ее «дерзких противоправительственных речах и неоправданных стараниях обелить имя недостойного брата».

И что следовало предпринять охранному отделению, как отреагировать? Власть предержащие нашли своеобразный выход: стали распространять слухи о том, что славившаяся своими родовыми чудачествами княжна Софья за границей вообще заделалась чуть не сумасшедшей оригиналкой. Действительно, Софья и в России вела себя без оглядки на светские правила: она отказалась танцевать на балах, оделась в длинные черные платья-балахоны. Хотя, впрочем, в чем еще ей было ходить после отправки брата на каторгу, как не в траурных одеждах?

Теперь из-за границы стали приходить анекдотические новости: якобы Софья заделалась клептоманкой, ворует в гостях свечные огарки, сахарные головки, дорогие апельсины и грошовые деревянные пуговицы. Еще рассказывали, что она путешествовала по Англии не в собственной карете, а в общественном дилижансе. Однажды ее арестовали, приняв за воровку, поскольку сквозь чулки у нее просвечивали бриллианты. Но княгиня закатила в полиции грандиозный скандал, заявив, что пожалуется папе римскому, королю бельгийскому, но, скорее всего, Георгу IV Английскому. Ей не поверили, тогда она предъявила ехавшую за дилижансом подводу, в которой покоился подарок самого Георга – сервиз на 24 персоны с золотыми королевскими вензелями.

Что здесь правда, а что нет, сказать теперь трудно. Характер у Софьи всегда был противоречивым. Вот два факта. Именно в ее доме на набережной Мойки, 12, жил наш великий поэт Пушкин. А мы знаем, как тщательно он относился к выбору жилья – абы у кого квартиру бы не снял. Дом княгини Волконской, как его называли, стал последним приютом поэта. Однако злые языки рассказывают, что впоследствии княгиня сдала дом… собственному сыну и не гнушалась даже повышать арендную плату вследствие собственной жадности. Однако есть и другие свидетельства. Они утверждают, что Софья Григорьевна постоянно помогала нуждающимся – простым гувернанткам, бесприданницам, больным и престарелым. И никогда не требовала денег обратно.

Весной 1854 года эта «душа, не обращавшая внимания на светские законы», отправилась на свидание с опальным братом. Перед поездкой император лично выразил княгине недовольство, сказав: «Мало нам одной Волконской (то есть Марии – жены декабриста), теперь и другая Волконская в Сибирь собралась! Может, оставить вас всех там?» Другая бы испугалась. Но строптивая Софья Григорьевна бесстрашно пропустила эти слова мимо ушей. Она хочет увидеть брата – и она поедет!

Приезд княгини-фельдмаршальши вызвал много шума. Софья Григорьевна ни на что не обращала внимания. Начальство не знало, как реагировать: то ли помогать в поездке, то ли «не пущать». В неразберихе произошло неожиданное: Сергей Волконский сумел выехать навстречу сестре и встретил ее за 7 верст от Иркутска. Они обнялись и разрыдались. Встреча вышла символичной: ровно 28 лет назад день в день они расстались на станции под Петербургом, откуда декабристов отправили по этапу в Сибирь. И вот теперь Сергей – уже седой, изможденный старик, а Софья – пожившая барыня с выпадающими волосами и старческими усами над губой. Время не красит, но брат с сестрой были счастливы…

Ну а в столицу снова понеслись анекдоты о путешествии «другой Волконской». Якобы она ругается на постоялых дворах из-за чаевых и свои отказы завершает одной и той же фразой: «Больше не дам, я и так была с вами достаточно женерёзна!» Вообще-то по-французски это означало «щедра», но непонимающие жители Сибири якобы посчитали, что русская княгиня говорит о том, что и так мягка: не приказала перерезать местных женок. Чего только со злобы не придумают! А злиться было чему: бесстрашная «другая Волконская», как и «первая», показала обществу, что не все желают осуждать декабристов – есть и те, кто их жалеет и любит. Несмотря ни на что. И верная Софья Григорьевна дождалась-таки возвращения брата Сергея из Сибири. Она даже пережила его на пять лет и скончалась в 1869 году. Было ей 83 года.

Любовь по-русски

В России всегда говорили: «У порядочной девушки два пути – либо замуж, либо на сцену». Но и на сцене любая актриса имела своего покровителя. Любая – но не Варвара Асенкова (1817–1841). Придя в Александринский театр и проиграв там всего-то 6 лет, эта юная чудачка полагала, что главное – талант. И труд. И конечно, любовь зрителей. Любовь и впрямь была. Восторженная. Бешеная. Особенная…

В тот апрельский вечер 1840 года спектакль в Александринском театре закончился поздно. Публика не хотела отпускать любимицу – 23-летнюю Варвару Асенкову. Наконец овации стихли, и актеры, разгримировавшись, поспешили к зеленой карете, что каждый вечер развозила их по домам. Вышла и Варя. Остановилась на пороге и вдруг услышала: «Асенкова, лови!» И прямо на девушку полетела горящая петарда. Варя еле успела увернуться. А кабы нет, осталась бы она с обгоревшим лицом!

«Это зритель от большой любви», – утешали актеры девушку. Но ту била нервная дрожь.

Хороша любовь! Чуть калекой не оставил! И тогда – прощай, театр! А ведь сцена далась Асенковой нелегко. В свое время ее отчислили из театрального училища за «неспособность». Но Варе необходимо было играть – другого способа заработать на жизнь она не знала. А семье нужны деньги. Мать часто болеет, сестры-братья еще маленькие. Отца своего Варя не помнит. Мать говорит: он был честный офицер, вступился за солдата, а начальство сочло это бунтом и сослало на Кавказ. Там отец и сгинул. Так что надеяться Варя могла только на себя, и потому уговорила замечательного актера Сосницкого позаниматься с ней.

^{Литография с акварели В.И. Гау. Варвара Николаевна Асенкова. 1838}

21 января 1835 года Варя впервые вышла на сцену в бенефис своего учителя. А вернее, учитель вытолкнул ее, перепуганную. Играли две пьески – комедию и водевиль. Сосницкому хлопали вовсю. И вдруг с галерки закричали: «Асенкова – браво!» Варя вспыхнула, смутилась и убежала за кулисы. А зрительный зал все кричал: «Асенкова! Асенкова!»

После следующего спектакля Варю вызвали в особый кабинет. Она вошла и застыла, как статуя. Перед ней в парадном мундире возвышался сам император Николай I. Улыбался странной и тяжелой улыбкой. У Вари ноги стали ватными. Еле-еле удалось реверанс сделать.

«За вашу игру я приготовил вам подарок, – многозначительно проговорил первый кавалер России. – Надеюсь, вы отдарите мне… – Николай сделал паузу и выдохнул: – Своим талантом…» От таких слов у Вари и голос пропал. Да и Николай замолчал. Только смотрел на юную актрису пристально, тяжело. Красавица! Высока, стройна, черные волосы, темно-синие глаза, очаровательная улыбка. Чистой воды бриллиант! К тому же, говорят, до сих пор совершенно невинна. Как к такой подойти?..

Вечером 26 января 1835 года на квартиру Асенковых принесли для «девицы Варвары»… бриллиантовые серьги. Назавтра о подарке судачил весь театр и, конечно, по-сво ему: «Асенкова-то императорского покровителя завела!» У Вари тогда глаза на лоб полезли. Что за гнусный навет?! Да у императора – жена, в которой он души не чает. Николай просто хотел похвалить Варю за удачный дебют. Все знают: император любит театр.

Варя тоже жить не может без сцены, готова играть хоть каждый день. Она уже произвела фурор в ролях Офелии в «Гамлете», Натальи Дмитриевны в «Горе от ума», Эсмеральды в «Соборе Парижской Богоматери». Правда, таких серьезных ролей мало. Варю больше занимают в водевилях. Молодежь без ума от этого модного жанра: куплеты, танцы, переодевания! Варя часто играет безусых юнцов, молоденьких военных. Конечно, не очень-то хорошо – играть мужские роли. Но права публика: мужской костюм придает Вареньке какой-то особый шарм. Зрители в восторге ладоши отхлопывают. По Петербургу даже шутка ходит: мол, прелестный сценический юнкер в белом кителе и красной фуражке вскружил голову всем настоящим гвардейцам – от корнета до генерала. И мало кто понимает, что у Асенковой большой, еще нераскрытый талант. Плохо и другое: очень уж мало жалованье. Варя думала, это потому, что она играет в «легком жанре». Но как-то за кулисами она услышала: «Асенкова – дурочка! Потому и жалованья ей не повышают. Разве можно легкомысленно относиться к царской милости? Да любая на ее месте была бы так благодарна, так благодарна – всей душой, всем телом!» Заткнув уши, Варя кинулась вон. Забежала в чулан, прислонилась к стене в пыли, в паутине. Как же она сразу не поняла? Бриллианты следовало отдарить. И не ролями…

Ночью Варя лежала без сна. Как же это? На сцене она бойка, способна самого равнодушного зрителя расшевелить, а в жизни робка, словно ребенок, и не умеет за себя постоять. Ни с дирекцией поговорить о выделении квартиры получше не может, ни с репортерами общаться не умеет. И ведь сама видит, как, например, ее приятельница, начинающая актриса Надежда Самойлова, передает деньги театральному критику. И вот вам отзыв: «Самойлова Надежда – надежда русской сцены!» Да и Самойлова, едва придя на сцену, заявила: «После тебя, Варя, ролей уж не осталось. Придется у тебя их отобрать!» Варя тогда подумала: Надя шутит – ведь они подруги. Да и как можно отобрать роли, если у Асенковой столько поклонников, сколько Самойловой и не снилось. Ведь после спектакля молодежь выносит Варю на руках, а офицеры провожают ее карету верхом на лошадях до дома, бросают записки. Правда, потом их сажают за это на гауптвахту. Но они только смеются: «Страдаем за красоту!»

Весной Варя вырвалась с друзьями-актерами за город. Там зашли в ресторан, расположились на открытой веранде и вдруг увидели, как подъезжает шикарный кабриолет. Сам хозяин ресторана подлетел к актерскому столику. Задыхаясь, вымолвил: «Прибыл император с супругой и требует актрису Асенкову!» Варя покраснела и выскочила в сад. Сердце стучало. Утешало одно: Николай – с женой. «Венценосного внимания» не будет.

Государь молчал, только смотрел жадно и ненасытно. Зато супруга его болтала долго и весело. Но ни сама она, ни император из кабриолета не вышли. И Варя весь разговор простояла перед ними, как провинившаяся девчонка. Наконец Николай подал голос: «Отчего такая провинившаяся поза? Вы же актриса и всегда сможете заслужить наше расположение!» Варя вспыхнула, отлично поняв, о каком расположении идет речь, и еле слышно ответила: «Я умею играть только на сцене…»

Кабриолет вздрогнул и с визгом рванулся прочь. Варя, хватая воздух, вернулась к столу. Актеры уже поднимали бокалы за здоровье императора. Варя тоже подняла бокал, но не отпила…

А наутро в квартиру Асенковых почтальон доставил письмо. С виду – вполне обычное, но в нем кошмарный пасквиль: «Бездарная Асенкова – любовница некоей очень высокопоставленной особы и только потому получает роли». И еще – карикатуры. Боже! Варенька была изображена полуобнаженная и в таких позах!..

А вечером, непонятно как, о письме узнали в театре. Одни пожимали плечами: «Подумаешь! У любой актриски есть «папашка»!» Другие аж взвизгивали: «Да ведь эта мерзавка чище всех быть хочет! Потому и не допускает до себя покровителей!»

Покровитель! Слово-то какое ужасное: по капле кровь капает. Варя выскочила из театра, даже кареты не дождалась. Бежала по ночному Петербургу. Стоял туман. Фонари еле отсвечивали. Улицы были как черные ямы. Только и ждут, когда ты в них свалишься. Так со сцены видится пустой неосвещенный зал. Старые актеры говорят: театр – живой. Может дать силы, а может и высосать все из актера. Неужели та яма поглотит и Варю?..

Дома она проплакала до утра. А утром встать не смогла. Голова кружится, тело горит. Начался кашель. А на платке от кашля вдруг – кровь…

Как она устала! От лжи, клеветы, статей, требующих отдать ее роли «красе и гордости» – Надежде Самойловой. Варя и сама рада отдать! Но нельзя: по условиям нового контракта она обязана выходить на сцену по два раза в день, а если нужно, участвовать в ночных представлениях на маскарадах и балах. Она вообще перестала спать нормально! А ведь надо еще и роли учить…

На Масленице дают по 6–8 пьес на дню. Варя едва переодеться успевает. На сцену выбегает как в лихорадке. Но болеть нельзя – жалованья не заплатят! А у Вари мать хворает и братья-сестры на руках. Но к концу февраля Варе стало совсем плохо. Душил кашель. Боль в груди становилась нестерпимой. Недавно она забыла текст. Хорошо, из зала подсказали. Но что будет завтра?.. Варя холодела от ужаса и снова не спала. Вставала разбитая, кашляла. И прятала от родных свои платки. Тайком ночами стирала их сама. И почему кровь так плохо отстирывается?..

На спектаклях стало твориться странное: то пьяные купцы спектакль сорвут, то «золотая молодежь» улюлюкает. Товарки шепчут Варе: «Это Надька Самойлова их подначивает!» А однажды у театра Асенкову схватил пьяный военный и заорал, дыша перегаром: «С царем Николаем Палкиным спишь, а со мной не хочешь?» Хорошо, сторожа театральные Варю отбили.

Еще ужаснее вышло с офицером Волковым, который бросил в карету зажженную петарду. Его приговорили к ссылке. Но, увидев актрису, он заорал: «Асенкова, не уйдешь! Попадешься – изувечу!» Варя только беспомощно ахнула: «За что?» Стоявший рядом охранник пояснил: «Известно: от чувств. Обезумел, бедняга, от любви к вам!»

Вернувшись домой, Варя все думала: разве это любовь, когда хочется изувечить, убить?.. Это же дикость! Да разве с такими понятиями можно о любви говорить? Странная эта любовь – по-русски…

На 14 апреля 1841 года был назначен бенефис Асенковой. На него собрался чуть не весь Петербург. И только бенефициантка не смогла прибыть – лежала в смертельном жару. Ее роль сыграла… Надежда Самойлова.

Сразу же после спектакля она велела театральному кучеру везти ее к Асенковой. Влетела и плотно закрыла за собой дверь. О чем говорили две бывшие подруги, а нынешние враги, неизвестно. Известно только, что от умирающей Вари Самойлова вылетела в слезах. По дороге домой с ней случилась истерика. А Варя едва слышно спросила домашних: «Видели театральную карету? Это за мной!»

Ранним утром 19 апреля 1841 года Варвара Николаевна Асенкова, 24 лет от роду, предстала перед Всевышним на небесной сцене. Хоронили ее 22 апреля на Смоленском кладбище. Погода была мерзкая. Дул холодный ветер с Невы и лил дождь. Но тысячи людей вышли провожать Варю в последний путь. Такое столпотворение было только на похоронах Пушкина. Император Николай I на похороны не прибыл. Но в толпе шептались: не смог прибыть – всю ночь прорыдал. Выходит, и царская любовь в России – особая. До смерти…

Избранница гения

Вряд ли она – провинциалка Эвелина Ганская (1802–1882) – запомнилась бы потомкам. Но ее судьба пересеклась с великим французским писателем Оноре де Бальзаком. Правда, поначалу это пересечение мало что обещало. Ведь ему было всего (!) 33 года (по тогдашним меркам – молодой мужчина), а ей уже (!) 30 лет – почтенный возраст для дамы. Да и знакомство вышло почти нелепым: за 16 лет всего несколько встреч, а между ними одни только письма. Но кто знает, стал бы без Эвелины Бальзак величайшим романистом? И кто знает, сколь тяжело давалась Эвелине ее роль избранницы гения?

28 февраля 1832 года Париж накрыли тяжелые грязные облака. Настроение упало, не хотелось даже выходить на улицу. Бальзак не находил себе места – ничто не радовало. Его уже величали надеждой французского романа. Издате ли готовы были не глядя печатать его рукописи. Толпы поклонниц осаждали его дом.

Даже светские красавицы искали с ним встречи. Но Бальзак все равно скучал и отчаянно маялся, особенно в такие вот промозглые вечера, когда, панически опасаясь простуды, он был вынужден сидеть дома. Оставалось одно развлечение – читать письма.

^{Эвелина Ганская. 1825}

То небольшое письмецо было без адреса отправителя. На штемпеле стояло: Одесса. Почерк был изящный, язык литературно-французский, подпись интригующая – «Чужестранка». В письме говорилось о книгах Бальзака, но каким слогом! «Когда я читала Ваши произведения, сердце мое трепетало, – писала Чужестранка. – Вы показываете истинное достоинство женщины, любовь для женщины – дар Небес; меня поражает в Вас восхитительная тонкость души. Она-то и позволила Вам угадать душу женщины». Еще в письме были поразительные строки: «Ваша душа прожила века, милостивый государь, а между тем меня уверили, что Вы еще молоды, и мне захотелось познакомиться с Вами…»

Бальзак отложил письмо. Лицо горело, как у мальчишки, прочитавшего первое признание в любви. А в том, что эта Чужестранка пишет о любви, писатель не сомневался. Как и в том, что она молода, красива, образованна и богата, ведь у нее есть время читать французские романы и грезить о романтическом счастье. Значит, в своей жизни она этого счастья лишена. Ах, все-таки жаль, что на письме нет обратного адреса!..

Кто бы подумал, что Бальзак, слывший в Париже легковесным ловеласом, начнет столь внимательно просматривать почту? И кто бы сомневался, что ожидаемое послание придет? Оно и пришло. Одно, второе, сотни, тысячи писем…

В одесском особняке Венцеслава Ганского тихо – недомогает хозяин. Годы берут свое, ведь ему идет шестой десяток. Его жена красавица Эвелина почти на четверть века моложе супруга. Она уже выполнила долг перед мужем, подарив ему дочь Анну. Теперь можно пожить для себя, порадоваться. Ведь Эвелине не удалось повеселиться и насладиться жизнью даже в юности. В 17 лет ее выдали замуж. С тех пор жизнь катится по неизменной проторенной колее: муж, дети, одесский и петербургский дома, украинское поместье Верховня.

Но ведь есть и другая жизнь! Там правят любовь, страсть и тайны. Эвелина с детства заслушивалась рассказами отца, Адама Лаврентия Ржевусского, о своем древнем польском роде. Сам граф Ржевусский был представителем дворянства Киевской губернии и сенатором. Ну а ветви его генеалогического древа уходили в глубь веков к польскому королю Яну Собескому. Двоюродной прабабушкой Эвелины была не кто иная, как сама королева Франции Мария Лещинская, законная жена Людовика XV. Да что далеко ходить – даже старшие сестры Эвелины уже сумели войти в историю. Сестра Алина вышла замуж за брата известного композитора Монюшко, который посвятил ей свои сочинения. В сестру Каролину, ставшую в браке Собаньской, вообще влюблена вся Одесса и пол-России в придачу. Пушкин и Мицкевич, посвящая ей стихи, чуть не передрались между собой. А Эвелина ни с кем не встречается, сидит здесь, как в склепе…

Все изменилось с приездом Анриэтты Борель, молодой гувернантки, которую выписали из Парижа к дочери Анне. Гувернантка привезла с собой романы Оноре Бальзака, и, конечно, Эвелина прочла их. Там было все: страсть и тайны, авантюры и приключения. Там была жизнь! И, подстегиваемая гувернанткой, Эвелина решилась написать Бальзаку. В конце концов, чем она хуже сестер, коим посвящались стихи и вальсы?! Писатель Бальзак может посвятить ей целый роман, а то и два!

Эвелина была уверена: это будет легкий флирт, к тому же в письмах. Но ответы Бальзака оказались пронизаны бурной страстью. Пылко и вдохновенно, как он делал все, писатель засыпал Чужестранку отчаянными признаниями: «Вы одна можете осчастливить меня! Ева – позвольте мне сократить Ваше имя, ведь Вы олицетворяете для меня все женское начало – единственную в мире женщину, как Ева для первого мужчины…» И что отвечать на такие страстные, взволнованные послания?

А тут еще Анриэтта приносит письма своих подруг из Парижа, где рассказывается о любвеобильности Бальзака. А он, словно поняв, что сплетни дойдут и до России, пишет в отчаянии: «Не верьте ничему дурному, что обо мне говорят! Я просто ребенок, но гораздо более легкомысленный… Зато я чист, как дитя, и люблю, как дитя».

Они встретились осенью 1833 года в Швейцарии в городке Невшатель. Эвелина уговорила мужа поехать на лечение. Муж посещал процедуры, Эвелина, надев роскошное платье темно-фиолетового оттенка, обожаемого Бальзаком, сидела на веранде виллы Андре. Ждала. Когда приехал Бальзак, обомлела: низенький, тучный, круглолицый, без двух передних зубов. Какая уж тут романтика?! Но вот он заговорил, взглянул нежно и страстно, улыбнулся безгранично обаятельно – и Эвелина всей душой ощутила: действительно, никакой романтики – только Любовь.

«Во всем мире нет другой женщины, только ты одна!» – написал Бальзак Эвелине, вернувшись из Парижа. А ведь на вилле Андре они всего раз поцеловались. Но даже невинный поцелуй скрепил их на всю жизнь. «Я нашел в ней все, что искал», – сообщал восторженный Бальзак своей сестре. Правда, когда та не поняла его восторгов, сделал приписку: «Я уж не говорю тебе о колоссальных богатствах. Какое они имеют значение, когда их владелица – подлинный шедевр красоты!» О «значении» Бальзак явно лукавил. Богатства всегда имеют значение.

Не утерпев, уже в декабре, он встретился с Ганской вновь в женевском отеле «Дель Арк». Там они стали близки. Но ведь был же еще Венцеслав Ганский! Эвелина наотрез отказалась с ним разводиться. «Я не пойду на предательство! – написала она. – И в смятении не знаю, что делать!» Бальзак, утешая, отвечал, что они могут подождать хоть десяток лет: «Глупышка… Люди в этом возрасте вполне могут любить, соединяться браком и целую вечность обожать друг друга».

Конечно, о десятилетиях ожидания писателю рассуждать было легче. Он творил свою «Человеческую комедию» и не только. Отсылая пылкие послания и изредка встречаясь с возлюбленной, ветреный Бальзак не отказывался от житейских радостей в Париже. Кокотки и гризетки менялись на его ложе. Богатая английская графиня с итальянскими корнями Гвиндобони-Висконти даже родила ему сына Лионеля. Конечно, слухи дошли и до Ганской. «Вы обманули меня! Вы больше не мой!» – в сердцах написала она. Бальзак пришел в ужас. Правда, неизвестно, от чего сильнее: боясь потерять саму возлюбленную или ее будущее наследство. Ах, он уже давно не скрывал меркантильности, этот «добрейший господин толстяк», особенно после того, как его гонорары сильно упали.

В Россию из Парижа полетели новые письма – оправдания, признания в любви, клятвы на будущее. Что было делать Эвелине? Этот стареющий господин все равно составлял единственное счастье ее жизни. Она снова поверила ему.

Осенью 1841 года муж Эвелины скончался. Но свободы не наступило. Родственники мужа пригрозили отнять у нее дочку, «если бесстыдный роман не прекратится». Эвелина сникла. Она больше года носила траур, не отвечала на письма Бальзака, а однажды написала сама: «Вы свободны!» Бальзак пришел в ужас. Да, он изменял своей «госпоже скромнице», «светозарному цветочку» телом, но душой – никогда. Она и только она в его сердце! В августе 1843-го писатель приехал в Петербург. Его принимали столь торжественно, что родственникам Ганской пришлось пересмотреть «принципы». В конце концов, союз с гением – не такой уж и мезальянс.

Однако теперь воспротивилась Эвелина. Гений уехал ни с чем, но надежд не оставил. «Если меня гложет желание услышать шелест твоего платья… это любовь», – написал он. В сентябре 1847 года он приехал в Верховню, потом еще раз – в сентябре 1848 года. Эвелина с тоской видела, что он болеет и мучается одиночеством. Они оба были уже не молоды: ему – 49, ей – 46 лет. Время уходило. 2 марта 1850 года они обвенчались в костеле Святой Варвары в Бердичеве и уехали в Париж. Но 18 августа великого писателя не стало. Горе Ганской было сильным, но не вечным. В 1852 году Эвелина познакомилась с художником Жаном Жигу, с ним и прожила оставшуюся жизнь. Жигу не был великим, но после бурного «величия» Эвелине хотелось только покоя.

Эвелина Адамовна Ганская скончалась в 1882 году в возрасте 80 лет и упокоилась на кладбище Пер-Лашез рядом с Бальзаком. Большего она уже не могла для него сделать.

Счастливые заплатки петербургской девчонки

Не будь этой женщины, Санкт-Петербург потерял бы весомую часть своего блеска и романтизма. Ведь именно потому, что она стала «жизненным тылом» великого скульптора Петра Клодта, он смог не просто стать скульптором, но и создать своих знаменитых коней, которые долгие годы красуются на Аничковом мосту. Так что судьба простой девушки Иулиании Ивановны Спиридоновой, которую иначе как Улей никто не величал, наглядно показывает: великой может стать не только государственная деятельница или воительница, и но и женщина, обеспечивающая мужу комфорт, уют и жизненный тыл.

Уля без сил рухнула на старый диван. Как она выдержала сегодняшний день?! С утра сестрица Катенька начала примерку подвенечного платья. Портниха-француженка с полным ртом булавок суетилась вокруг. Мать Катеньки, Авдотья Афанасьевна, давала советы. Но сестрице все не нравилось. Она дулась и на портниху, и на мать. И все трое замучили Улю: подай, погладь, подколи! Весь дом вверх дном: как же – младшая дочь известнейшего скульптора Ивана Петровича Мартоса готовится выйти замуж!

У Мартосов – один из лучших домов в Петербурге. Иван Петрович – всевластный ректор Императорской Академии художеств, автор памятника Минину и Пожарскому, который установлен в Москве на Красной площади. Правда, лучшие дни скульптора позади, он стал капризен и неровен характером. Жениха дочери выбирал придирчиво. Остановился на известном архитекторе Василии Алексеевиче Глинке. Тот, правда, старик, зато скопил 100 тысяч рублей. Катенька повздыхала и согласилась. Кто ж от 100 тысяч откажется?..

Проводив портниху, Авдотья Афанасьевна осерчала: «Что же ты, Улька, кружева перекрахмалила, ленты не отутюжила? Из-за тебя Катенька весь день пронервничала. А ведь ты должна стараться! Забыла, что мы тебя, бедную родственницу, в дом из милости взяли?»

Как забыть?! Уля, конечно, помнит. И вправду, не выжить бы ей после смерти родителей, кабы не Мартосы. Но ведь и она все эти пять лет трудилась, пыталась всем угодить. А не получается…

Венчание состоялось в конце мая 1830 года в роскошной церкви Академии художеств. Катенька сияла бриллиантами, как радужный цветочек. Все в церкви оборачивались. Но один высокий молодой человек смотрел дольше, вздыхал глубже. «Это – барон Клодт! – услышала Уля чей-то шепот. – Говорят, он тоже в мадемуазель Мартос влюблен. Даже предложение делал. Только дали ему от ворот поворот». – «Еще бы! У него ж ни гроша! – ответил кто-то сердито. – Был военным, но ушел со службы. Теперь вольнослушатель в академии. Живет в полуподвале на Выборгской стороне, все лошадок лепит. Да только никто их не покупает. Лепил бы императоров в тогах – ходил бы в золоте. А простая лошадь кому нужна?! Вот и живет впроголодь!»

Уля перевела глаза на барона. Он был худ, изможден, одет с той небрежностью, что бывает только от большой бедности. Но как он смотрел на Катеньку! Любовно, неотрывно, отчаянно. Да если б кто хоть раз так взглянул на Улю, разве она смогла бы пойти за другого?..

Наутро Уля тайком выскочила из дома. Выборгская сторона, ясно, не для богатых, но то, что девушка увидела, было ужасно. Из подвалов и полуподвалов несло гнильем и сыростью. И подвалов таких было неисчислимое множество. Как отыскать тот, что нужен?! У одного раскрытого окна толпились люди. На окошке красовались раскрашенные фигурки восковых лошадей. «Почем каурая? А та – пегая?» – галдели покупатели. Уля ахнула: барон Клодт прямо из собственного окна торговал своими творениями!

Толпа волновалась, переругивалась, но в конце концов схлынула. А лошадки так и остались на подоконнике. Клодт сидел хмурый. Через окно Уля увидела у него на столе кусок хлеба и селедочный хвост. Вот и вся еда.

«Хотите, барышня, всех лошадок за гривенник?» – устало спросил скульптор. Да только у Ули и гривенника-то не было. «Лучше я вам рубашку починю! – вдруг предложила она. – Вон на локтях заплатки поставить надо!» – «Не поможет! – буркнул расстроенный Клодт. – У меня вся жизнь в заплатках…» Уля встрепенулась: «А я вам счастливые заплатки поставлю!» Клодт только рукой махнул: «Валяйте! А я вам парочку лошадок отдам!»

Летом 1831 года в Петербург вторглась ужасная гостья – холера. Мартосы бежали на дачу. Через неделю объявилась Катенька – в испуге, но без слез. Оказалось, ее муж умер. Конечно, страшно, но чего ж горевать – все 100 тысяч теперь Катенькины!

Едва вернувшись в Петербург, Уля понеслась на Выборгскую. Слава богу, лошадки по-прежнему стояли на подоконнике. Забыв обо всех приличиях, она ринулась вниз по крутым ступенькам. А Клодт уже открывал дверь. И вот – они говорят и не могут наговориться.

Уля узнала, что молодой скульптор действительно барон – Петр Карлович Клодт фон Юргенсбург, потомок древних вестфальских рыцарей. Но предки его давно обрусели. Отец, генерал Карл Федорович Клодт, храбро сражался с Наполеоном, за что его портрет поместили в Военной галерее героев войны 1812 года в Зимнем дворце. Но после войны гордый генерал не снес оскорблений начальства и умер в одночасье. Так что Петру пришлось самому пробивать дорогу в жизни. Еще когда был жив отец, Петр по его настоянию пошел на военную службу – стал артиллерийским офицером. Да душа его к военной муштре никак не лежала. И вот в начале 1830 года 25-летний Клодт вышел в отставку и перебивается с тех пор с хлеба на квас, зато учится любимому делу – ваянию.

Хочет стать анималистом, потому что считает: нет в мире ничего прекраснее, чем благородный конь в радостном движении.

Рассказала о себе и Уля: она, Иулиания Ивановна Спиридонова, – круглая сирота, живет в милости у дальней родни – Мартосов. Клодт вскочил как ужаленный: «Так вы – их воспитанница? И говорите, Катерина Ивановна снова свободна?» У бедной Ули сердце зашлось – таким сильным чувством осветилось лицо Клодта…

Через несколько дней он вломился в дом Мартоса и рухнул на колени перед Авдотьей Афанасьевной: «Только вы можете устроить мое счастье! Уговорите мужа отдать за меня Катерину Ивановну!» Авдотья Афанасьевна аж поперхнулась: «Да она теперь богачка, за вас не пойдет! К бесприданнице сватайтесь. Хотите, Ульку отдадим?»

Странно вздохнул молодой барон, и еще более странно передернулось его лицо. «Отлично! – хладнокровно проговорил он, вставая с колен. – Коль даете, я возьму!»

Через месяц назначили свадьбу. Мартос отнесся к ней на удивление серьезно, пригласил знатных гостей. Уля, еле живая в красивом платье, стояла в церкви. Но жениха все не было. Вдруг от дверей закричал церковный сторож: «Тут какой-то оборванец в заплатах рвется!» Уля очнулась и кинулась к дверям: «Петя! Что так долго?! Я уж подумала, опять к Катеньке свататься решил…» Жених пылко схватил ее за руки: «Да вся моя любовь к вдовушке Глинке в одночасье, словно чулок с ноги, снялась! К чему она мне? Разве не видишь, Уленька, сколько у меня заплат? Твоей избалованной сестрице век не залатать. Только ты справишься!..»

На утро после свадьбы молодая жена уже хлопотала вовсю: окна настежь распахнула – свежий воздух впустить, приданое свое начала в комод перекладывать. А там… Между бельем – серебряный рубль, потом другой, третий… Старинный обычай – класть в белье новобрачных серебро, но не надеялась на него Уля. А выходит, зря! Теперь можно в лавочку сбегать – чаю купить. И сахару, и сдобных булок!

Не успели Уля с Петей чаю откушать, в дверь забарабанил кто-то. На пороге появился щегольски одетый военный: «Его императорское величество, увидев конные скульптуры барона Клодта, приглашает его в Гвардейский манеж!» Клодт удивился: где же император мог скульптуры видеть? Уля глаза опустила. Не рассказывать же, что месяц назад тайком положила она Петиных лошадок в ящик, который дядюшка Мартос ежегодно отправляет от академии в Зимний дворец.

От императора Клодт вернулся радостный и окрыленный. Подхватил Улю на руки, завертел по комнате: «Это ты принесла мне удачу!»

Оказалось, Николай I, сам заядлый лошадник, поручил молодому скульптору изваять шестерку коней для колесницы Победы на Нарвских триумфальных воротах. И главное – велел выдать знатный задаток!

Клодты перебрались в большую квартиру, наняли слуг. А в доме Мартосов Катенька швыряла в мать подушками: «Барон меня любил! А вы ему Ульку сунули. Она из-под меня горшки выносила, а теперь баронессой стала. Каждый день, говорят, новое платье на себя примеряет!» Авдотья Афанасьевна оправдывалась: «Кто ж знал, что бедняга Глинка от холеры сгинет, а барон вверх попрет?» В конце концов и Катенька не прогадала – выскочила замуж за известного петербургского доктора Шнегаса.

А Клодт и дальше укрощал судьбу – ладил новых коней. Мечтал изваять красавцев, укрощенных волей человека. Отличное место сыскал – на Аничковом мосту. И такие прекрасные вышли у Клодта кони, что не только Петербург, но Париж, Берлин и Рим признали барона своим почетным академиком. Правда, завистники судачили: «Кроме лошадок, Клодт ничего ваять не умеет!» Но в 1855 году каждый смог убедиться, что Петр Клодт – настоящий скульптор. Он создал памятник Ивану Андреевичу Крылову и предложил поставить его в Летнем саду – там, где «дедушка Крылов» любил гулять при жизни и играть с детьми, которые приходили со всего Петербурга.

У самих Клодтов тоже родилось трое ребятишек. Уля с утра до вечера хлопотала по дому. Петр упрашивал: «Отдохнула бы, Уленька! Устала небось!» Но жена только смеялась: «Я еще не всех вас обиходила, не все заплатки поставила!» А сама думала: чудак Клодт! Разве можно устать от счастья?..

Так и жили Клодты – как в сказке: долго и счастливо. Иулиания Ивановна ушла первой – 22 ноября 1859 года. Петр Карлович остался с детьми и внуками. 8 ноября 1867 года внучка попросила его вырезать лошадку. Клодт взялся за ножницы и вдруг упал. Так он и умер – с фигуркой лошадки в руке.

Наследница демидовских миллионов

Она не была Демидовой по рождению. В семью миллионеров-промышленников вошла случайно – царь Николай I сосватал. Но после смерти своего мужа Павла Демидова обнаружилось, что именно она – наследница всего дела Демидовых. Ей, Авроре Демидовой (1808–1902), его и продолжать.

«Матушка, Аврора Карловна! – Бывший камердинер Павла рухнул в ноги молодой хозяйке. – Христом Богом молю – не ездите! Пожалейте хоть младенчика! Как он без вас?!» Аврора вздохнула. Конечно, с сынком Павлушей она не разлучалась еще ни разу. Но ведь ему уже три года, за ним вполне нянька присмотрит. «Себя пожалейте, матушка! – взвыл слуга, как на похоронах. – Где наш Петербург, а где Урал?! Это ж через всю Расею ехать. Да там уж лет двадцать никто из Демидовых не бывал!» Аврора только голову вскинула: «Тем более пора съездить! Раз Павел мне все доверил, мне и на заводах, и на рудниках во всем разобраться требуется».

^{К.П. Брюллов. Портрет А.К. Демидовой. 1837}

В кабинете мужа скопилась груда бумаг. Аврора обмакнула перо в чернильницу и подняла глаза. Предки Демидова хмуро смотрели на нее с больших настенных портретов. Видно, тоже не верили, что утонченная красавица справится с заводами и фабриками. Тем более «роковая Аврора». Именно так прозвали ее в свете. И было с чего…

Это проклятие ее жизни началось, когда ей, Авроре Шернваль, едва минуло 15 лет. Она жила с матерью, сестрой и отчимом в Гельсингфорсе. Ее родной отец, служивший некогда губернатором Выборга, уже давно умер. Аврора с ранней юности слыла первой красавицей. Толпы поклонников вились вокруг. Молодой поэт Баратынский клялся в вечной любви. Жуковский стихи посвящал. Один из поклонников предложил ей руку и сердце, но внезапно… скончался. А потом подающий надежды молодой ученый Карл Маннергейм сделал ей предложение, но Аврора не решалась его принять. Тогда юноша уехал в Германию и там… умер. И стали поговаривать, что девица Шернваль губительна для мужчин.

Но тут Аврора впервые влюбилась. Поручик Владимир Муханов был отчаянным повесой, красавцем-бретером. Теперь-то она понимает, что с ее стороны это была романтическая дурь, наваждение. Но тогда, в 15 лет, ей и в голову не могло прийти, что Муханов ищет невесту с приданым. А у Авроры никакого приданого, кроме красоты, отродясь не бывало.

Словом, Муханов, погордившись юной красавицей на полковых вечеринках, бросил ее. Аврора чуть руки на себя не наложила. Хорошо, сестра Эмилия увезла ее в Петербург. В столице свет был сражен грустной красотой «финской звезды». Так назвал Аврору сам Николай I, соблаговоливший заинтересоваться ее судьбой. Через месяц барышня Шернваль стала фрейлиной императрицы. И тут, как на грех, снова объявился Муханов. Теперь у Авроры было годовое 5-тысячное жалованье, и Муханов, наконец, сделал ей предложение. Да только случилось ужасное – за день до венчания после буйного мальчишника Муханов простудился, шляясь по ночному Петербургу. Через несколько дней он умер. Все это время Аврора просидела у его постели. Потом вообще на два года уехала в деревенское имение Муханова. А когда снова появилась в свете, услышала: «Роковая красавица!» Все отвернулись от нее – кто с испугом, кто с презрением. Но вдруг легендарный богач Павел Николаевич Демидов сделал ей предложение.

Их брак в 1836 году стал событием года. Свадьбу гуляли в Гельсингфорсе – пышно, с небывалым размахом. Всю ночь в небе вспыхивали фейерверки. Из специально устроенных фонтанов били струи шампанского. Миллионщик Демидов мог себе позволить все! Он даже платье свадебное, вышитое самоцветами, ей из Петербурга привез. А ее скромные наряды раздарил горничным. В качестве свадебного подарка жених преподнес Авроре небольшую платиновую шкатулку с золотыми цветами на крышке. Аврора открыла и ахнула. На черном бархате лежало четырехрядное ожерелье из отборных жемчужин. И каждая – с лесной орех. А посредине ожерелья сиял огромный алмаз. Аврора даже глаза закрыла. Это же знаменитый алмаз «Санси» – седьмой по величине в мире! Павел купил его в Париже, вот только слава за этим алмазом тянется дурная. Он – такой же роковой, как и сама Аврора. Роковой алмаз для роковой красавицы…

Сказать честно, в браке с Демидовым Аврора не ждала любви. Знала, что это император Николай I предложил Павлу жениться на своей «финской любимице», сказав: «Она – первая красавица, а ты, Демидов, – первый богач России. Вот и будет красота к деньгам». На самом деле император просто боялся, что Павел Демидов навсегда уедет из России и увезет в Европу свой капитал. Ну а женится – остепенится. Так и вышло. Даже удивительнее – Аврора и Павел полюбили друг друга. А ведь в год свадьбы по тогдашним меркам они были немолоды: Павлу шел 38-й год, а Авроре – 29-й. И когда через два года после свадьбы у них родился сын, Аврора не выбирала ему имя – только Павел. Павел Павлович.

Но в марте 1840 года Павел Николаевич Демидов простудился. Начался жар, кашель. Больше месяца Аврора сидела у его постели, не выпуская из рук слабеющих пальцев мужа. Все повторялось – Павел умирал от воспаления легких, как когда-то Маннергейм, а потом Муханов. И она, тихая Аврора, невольно снова становилась роковой женщиной…

Себя она ненавидела. Но фабрики, заводы, рудники империи промышленников и купцов Демидовых были разбросаны по всей России. И везде работали люди, зависящие теперь от нее, Авроры. А недавно с Урала начали поступать тревожные письма. Немецкое начальство, назначенное уже лет двадцать назад, вконец охамело: притесняет рабочих, не платит жалованья. Тогда-то Аврора и приняла решение: она поедет и разберется во всем сама.

До Нижнего Тагила новая хозяйка добиралась два месяца. Но добралась. Немецких управляющих выгнала, дело поручила самым опытным местным мастерам. На рудниках создала специальный фонд, из которого можно было бы заплатить пострадавшим при несчастном случае. Открыла родильный дом, школы, приюты, богадельню. Первая изо всех Демидовых стала интересоваться рабочим бытом. Ходила в дома на праздники. Сидела на свадьбах в посаженых матерях. Выделяла приданое неимущим невестам. Когда же ровным, но категоричным тоном Аврора потребовала от управляющих каждодневного отчета о выпускаемой продукции, даже старый Трифон, за обедом стоявший за ее креслом, не удержавшись, крякнул: «Настоящая Демидова!»

Но, вернувшись в Петербург, Аврора призналась себе честно – демидовскому делу нужна твердая мужская рука. Только где такую взять? Шесть лет самая богатейшая вдова России отваживала женихов. И только летом 1846 года приняла предложение офицера лейб-гвардии Андрея Николаевича Карамзина, младшего сына великого русского историка. И снова все оказалось непросто. Против свадьбы выступил сплоченный фронт. Карамзины припомнили, что Аврора на шесть лет старше жениха, Демидовы – что Андрей гол как сокол.

Венчание прошло тихо и скромно. На выходе из церкви их благословил только Федор Тютчев – верный старый друг Авроры. Вот только Павла Аврора забыть не смогла и потому фамилию не сменила, осталась Демидовой. Андрей Карамзин не возражал. Он и сам втянулся в дела Демидовых, взял на себя заботу о заводах и приисках, часто ездил на Урал. Еще он, человек военной закалки, учил сына Авроры Павлушу ездить на лошади, стрелять и фехтовать, рассказывал о боях и атаках. В 1854 году, когда началась Крымская война, Андрей отправился на передовую. Там попал в плен и был убит: турок, польстившись на золотой медальон, который Аврора подарила мужу, решил забрать его. И потому, недолго думая, просто разрубил Андрея надвое. Словом, подарок Авроры тоже оказался роковым.

Без слез и истерик выслушав сообщение о смерти Андрея, Аврора поднялась к себе. Открыла заветную шкатулку, вынула пожелтевшие письма. Стихи незабвенного Павла Николаевича, объяснения Андрея Николаевича. Ни одного из них не спасла ее любовь. Аврора достала и алмаз «Санси». Он блестел и переливался всеми цветами радуги. Но на этот свет ей было больно смотреть. Недаром же говорили, что над старинными камнями всегда тяготеет проклятие. Так, может, не она, роковая Аврора, виновата в смерти мужей – может, это проклятие рокового алмаза?..

Аврора вызвала поверенного и велела продать камень. Однако это не помогло: любимый сын Павлуша умер у нее на руках. Дети Павла оказались мало способными к семейному делу. Зато умели много тратить. И потому уже к концу XIX века богатство Демидовых стало стремительно таять.

Но на все это Аврора смотрела уже издалека. Она вернулась в Гельсингфорс. Там основала Институт сестер милосердия, занялась благотворительностью. Она и раньше учредила множество стипендий для талантливых студентов и молодых ученых, теперь же занялась развитием женского образования. Там Аврора Карловна и скончалась 13 мая 1902 года, перешагнув в XX век. Было ей 94 года. Немудрено, что за вклад в развитие культуры и науки финны назвали одну из улиц Хельсинки (Гельсингфорса) ее именем и внесли в свой памятный Мартиролог «Сто великих финнов».

Сломанные крылья

«Грозу» изучают в школе. Но преподаватели редко рассказывают, что на написание пьесы А.Н. Островского вдохновила реальная жизнь великой русской трагической актрисы Любови Павловны Никулиной-Косицкой (1827–1868).

Александр Николаевич волновался. Конечно, он давно не мальчик – в нынешнем 1859 году 36 лет стукнуло. Скоро 7 лет, как его пьесы ставятся в Малом и Александринском театрах. Он – признанный автор комедийных и сентиментальных пьес «из купеческого быта». Но «Гроза» – произведение иное, драма с трагедийным финалом. Так что хорошо бы прочесть ее на пробу – для узкого круга.

Читать решили на квартире у актрисы Любови Косицкой. Собрались только друзья да актеры из Малого театра, которым драматург хотел поручить роли. И все равно места не хватило, хотя квартира у Косицкой – большая, прекрасно обставленная. Недаром Люба замужем за актером Никулиным – сыном князя Якова Грузинского. Сын хоть и внебрачный, но отцом весьма обеспечиваемый. Правда, сейчас Косицкая живет одна. Говорят, Никулин не перенес славы жены и отправился завоевывать провинцию. Но даже в отсутствие сына свекор-князь помогает Любе. Ей 32 – возраст зрелый, но на сцене она до сих пор – молодая героиня, высокая, статная. А уж как поет русские песни – с ума сводит!

Шутя и переглядываясь, господа артисты наконец-то расселись. Островский, на счастье погладив рукопись, начал читать. Люба на правах хозяйки присела вплотную к столу и взглянула на убористо исписанные листы. Не может быть! С полей страницы на нее глядели вензеля из ее инициалов: «Л.П.» – Любовь Павловна.

^{Любовь Павловна Никулина-Косицкая}

«…я люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!» – прочел Островский реплику Бориса и взглянул на Косицкую странно потемневшими глазами. Ах, зачем он сделал это? Теперь театр будет сплетничать, что, мол, Косицкая готова «возлюбить» драматурга за хорошую роль. Но к чему ей роль? Она и так занята плотно – ведь больше десяти лет на московской сцене. Она даже в первой поставленной в театре комедии Островского «Не в свои сани не садись» играла главную женскую роль. Да что роль! Это она, Косицкая, саму пьесу никому тогда еще не известного автора выбрала на свой бенефис 14 января 1853 года. Успех был потрясающий! И Люба всегда гордилась, что они с Островским – друзья. И вдруг – роман?..

А почему нет? Люба вспомнила, как Островский еще в начале 50-х приезжал в Павловский Посад, где в небольшом театре играла сама Люба и ее муж Иван Никулин. Труппу держал отец Ивана, и потому вечерами для артистов выставлялось обильное угощение. Все было по-домашнему просто. Сам князь декламировал стихи, Люба пела раздольные русские песни, а молодой литератор Островский читал свои еще не поставленные пьесы. Как он смотрел на нее тогда – страстно и сумеречно! Но она была замужем, да и Островский жил с гражданской женой.

А потом случился тот печальный день 21 февраля 1852 года, когда хоронили Гоголя. Скорбная толпа медленно брела пешком к Данилову монастырю. Было холодно, промозгло. Островский шел без шапки, резкий ветер трепал его светлые волосы. Косицкая ехала в наемных санях и вдруг почувствовала: Островскому плохо. «Александр Николаевич! – крикнула она сквозь ветер. – Садитесь ко мне!» И едва сдержала его, тяжело осевшего в ее руках. Оказалось, Островскому действительно плохо, и тогда Люба стала растирать его похолодевшие руки и, чтобы хоть как-то отвлечь, говорить что-то о прекрасном колокольном звоне Данилова монастыря и о звонах Нижнего Новгорода, которые она так любила слушать в детстве. А тут и вправду колокола зазвонили, Островский пришел в себя и стал как-то особенно благодарить Любу. И у нее сердце запрыгало. Но разве можно в день похорон думать о живом? Забыть поскорее надо.

Спустя несколько лет Люба узнала, что Островский отправился собирать материалы для новой пьесы. Вернувшись, он неожиданно пригласил Любу отобедать. Повел в какой-то приличный ресторан. От волнения она не заметила в какой. Ведь Александр Николаевич начал рассказывать, как ездил на Волгу. В ее родные места! Вот у Любы сердце и захолонуло.

Ну зачем она рассказала про себя Островскому? Нет, не то чтобы она стеснялась своего происхождения, но и хвастаться нечем. Ведь Александр Николаевич из образованной и богатой семьи: предки – священнослужители, батюшка – почтенный судейский чиновник. Люба же была дочерью безграмотного крепостного крестьянина Косицкого из деревни под Нижним Новгородом. Отец пил. Мать нещадно колотила Любу и ее многочисленных сестер и братьев. Если что и было хорошего в детстве – так это вырваться из дому, убежать на крутой берег Волги. Красота такая – аж дух замирает и петь хочется! Вот откуда у Любы сильный грудной голос – волжские ветры одолжили. Но петь приходилось тайком: услышит мать – выдерет. Не смей, песни – богохульство! И снова убежишь на крутой берег, выплачешься и подумаешь: улететь бы куда – в другой мир, где все сыты, одеты и счастливы.

«Отчего люди не летают?» – начал читать Островский огромный монолог Катерины. «А ведь иногда летают!» – подумала Люба. Удрала же она 14-летней девчонкой в Нижний Новгород. Случается иногда попутный ветер. Хозяйка, у которой она жила в прислугах, услышав Любины песни, решила взять девчонку в воспитанницы. Как-то повела в театр. Вот Люба страха натерпелась! Говорили ведь добрые люди: театр – грех. Люба даже взяла с собой иконку Божьей Матери. Да только через минуту после поднятия занавеса все забыла. Весь мир пропал – одна сцена осталась. После спектакля кинулась Люба в деревню – умолять родителей, чтоб позволили ей поступить на сцену. Отец руками замахал. А мать… прокляла дочку.

Но Люба строптива и упряма оказалась – умолила свою городскую благодетельницу показать ее нижегородскому антрепренеру. И в апреле 1844 года актриса Любовь Косицкая уже вышла на сцену.

Потом был театр в Ярославле. И там успех. Купцы буквально осадили, предлагая за жизнь с ними большущие деньги. Один даже стрелял в нее, узнав, что она за актера Степанова замуж собралась. Счастье, что промахнулся. Пришлось быстро вещи собрать да в Москву с женихом податься. А в Москве-то женишок и сбежал. Маменька его не разрешила жениться на бесприданнице Любе. Да бог с ним! Зато Люба попала к самому всесильному директору московских театров – композитору Верстовскому. Перед визитом купила на Кузнецком Мосту платье дорогущее – до того желтое, аж в глазах рябит. Зато видное, запоминающееся. В нем и явилась к композитору. Тот дома за роялем сидел. Поднял голову и чуть не захохотал – что за чучело желтое явилось? «Вы кто?» – только и спросил. Люба совсем растерялась: «Мы – Люба… Нижегородской губернии…» Тут уж Верстовский не выдержал и захохотал.

И все же не выгнал! Согласился послушать пение. Ну а уж услышав, перестал смеяться, заговорил уважительно, велел приходить в театральное училище, да еще и крестницей своей там назвал. А в конце 1840-х годов выпустил Любовь Косицкую на дебют в Малом театре.

Вышла Люба на сцену в трагической роли Параши в драме «Параша-сибирячка». Начала монолог, где героиня рассказывает, как трудно ей было дойти из сибирской деревни до самой столицы, и задрожала всем телом. А ведь это она о себе рассказывает – о своей трудной дороге в актерскую жизнь.

С тех пор москвичи и повалили «на Косицкую». Особо часто приходил один всем известный красавец, запросто гулявший за кулисами. Актрисы шептались: «Повезло новенькой! Сам господин Салов вниманием балует!» Салов действительно денег не жалел – подарки и подношения хлынули на Любу рекой. Потом пошли приглашения в летние рестораны и катание по Москве-реке. В Купеческом клубе даже об заклад бились: скоро ли эта недотрога станет саловской содержанкой? Косицкая, услышав такое, вскипела – никогда!

И тогда Салов предложил обвенчаться. С одним только условием – венчание должно остаться тайной. Люба согласилась. Ведь все законно – подвенечное платье, батюшка, свидетели, запись в церковной книге. Правда, по театру поползли какие-то странные слухи. «Мы должны рассказать правду!» – заявила Люба. И тогда Салов исчез.

Люба ждала месяц, другой. Пока не поняла в отчаянии, что беременна. Узнала адрес имения пропавшего мужа и понеслась в Саратовскую губернию. Там ее встретил родитель Салова. И что обнаружилось? Брак был обманом! И свидетели фиктивны, и священник подкуплен. А у Салова уж много лет как жена с ребятишками. А кто ж она, Люба, с будущим сыночком? Без вины виноватые…

Уж как Люба в Москву воротилась, и не помнит. В театре взяла отпуск, нашла повитуху. Та посоветовала отдать родившегося мальчика на воспитание добрым людям. А мальчик-то у них и умер… Неделю Люба пролежала в горячке. Все думала: небось в предсмертном крике звал ее сыночек. Да не дозвался! Брошенные ведь никому не нужны…

В театр Косицкая вернулась темнее ночи. Но ведь жизнь идет, идут и спектакли. Летом 1851 года князь Яков Грузинский пригласил «восхитительную Косицкую» в свой театр в Павловском Посаде. Князь славился как известный театрал, да и сын его, хоть и незаконный, но любимый – Иван Никулин мнил себя трагиком. Вот и играла Косицкая с Иваном чуть не каждый день, а после князь устраивал дружеские угощения с танцами и всегда просил: «Любовь наша, спойте!» И Косицкая пела низким волнующим голосом, глядя прямо в глаза Ивана. Так что к концу лета никто не удивился, что Никулин сделал ей предложение.

Князь-отец денег не пожалел. Молодые сняли роскошную квартиру. Зажили на широкую ногу. После спектакля Иван возил жену по ресторанам. Через месяц Люба взглянула в зеркало и отпрянула – лицо испитое, под глазами круги. А ведь ей надо выходить на сцену! Словом, вечером с мужем состоялся тяжелый разговор. Иван вспылил: «Жизнь свою менять я не намерен! Я и после ресторана могу хоть Гамлета сыграть!» Люба не стерпела: «Так ведь ты в папенькином театре играешь, а я – в Малом!» Никулин побелел: «Так ты меня любительской сценой попрекаешь?! Да я завтра же поеду в провинцию и завоюю себе славу русского трагика!» Стукнул дверью и ушел. И опять Люба осталась одна. При живом муже – опять брошенная…

…Премьеру «Грозы» давали 16 ноября 1859 года. Малый театр гудел. Актриса Рыкалова, игравшая Кабаниху, засмотрелась на горести Любы в роли Катерины, да и заплакала, жалеючи. Еле потом текст вспомнила. Публика вообще прорыдала всю постановку. Когда занавес упал, наступил миг полной всеобщей тишины, которая бывает только на великих спектаклях. А потом обрушились аплодисменты.

Люба стояла у кулис, еле живая. Островский подошел сзади и молча стал рядом. А потом, опьяненные успехом и любовью, они, сами не понимая как, оказались на квартире Косицкой. Наедине – только он и она!

А потом понеслись волшебные шальные дни. Сложились в месяцы. Потом в два года. Два года безумной любви, тайных встреч. От кого прятались? Театр все давно знал. Муж Косицкой готов был дать развод. Невенчанная жена Островского Агафья Ивановна, смирившись, тоже готова была уйти с их общей квартиры в любой миг. В конце концов Островский не выдержал неопределенности и сделал Любе предложение.

Люба заплакала. Ну как сказать ему, дорогому и любимому человеку, что на чужом несчастье своего счастья не построишь? Ведь Агафья Ивановна жила с ним 12 лет, троих детей нажила. Наверное, надеялась пойти под венец. Так что ж – убить ее надежду? И как жить всем потом – без вины виноватым? «Так жить нельзя! – вспомнилась реплика Катерины. – Грех это!»

…Островский шел в театр, не разбирая дороги. В голове не умещалось, почему любимая Люба отказала ему? Разве он не писал: «Я вас на высокий пьедестал поставлю»? А она ответила: «Я не хочу отнимать любви вашей ни у кого». И в театре она его теперь избегает. Говорят, она даже ринулась в объятия какого-то купчика, на много моложе себя. Самая банальная история – стареющая актриса и молодой красавчик. К тому же этот негодяй обобрал ее дочиста. Все ее накопления на его карточные долги пошли. Неужто Люба, как Катерина, скользит к обрыву?!

Островский остановился у гримерной Любы. Надо войти. Надо сказать. И он вошел и снова сказал: «Люба, выходи за меня!» Но она подняла страдающие глаза и снова ответила: «Нет!» А потом добавила: «Поздно уже. Куда я вам такая? Грех на мне…»

Теперь Люба болела все чаще. Она исхудала и уже не поднималась с постели. Купчик давно бросил ее. Островского, как и других посетителей из театра, она не принимала. Только свекор князь Грузинский навещал ее. Но старый князь скоро умер. Стала приходить свекровь. Все мельтешила, крутилась по квартире. Однажды Люба попросила ее подать шубу. «Далеко лежит», – ответила старуха. А вечером Люба поняла смысл ее приходов. Старая ведьма обобрала Любу до нитки – унесла все подарки из театра с шубой в придачу.

Незадолго до смерти Люба написала Островскому: «Я пишу вам это письмо и плачу, все прошедшее, как живой человек, стоит передо мной».

Все чаще ей вспоминались слова Катерины из «Грозы», мечтающей полететь, как птица. Теперь уже не полетишь – крылья сломаны… Кто сломал: проклятая судьба или собственное слишком горячее сердце? Может, надо было жить попроще да порасчетливее? Но не может так Люба. Вот Катерина ее бы поняла…

17 сентября 1868 года Любови Косицкой не стало. И был-то ей всего 41 год…

За год до этого Островский потерял свою тихую Агафью. И вот снова рыдал над новой потерей. Но уже через год появилась драма «Горячее сердце», в героине которой все знакомые узнавали шальную и гордую Любу Косицкую. А потом и другие героини Островского – из «Поздней любви», «Талантов и поклонников», «Без вины виноватых» – увидели мир глазами Любови Косицкой, повторяя ее горячие и бескомпромиссные мысли и чувства.

Звезда Онорины

Они встретились на чужой свадьбе – молодой парижский литератор Жюль Верн и никому не известная вдова из Амьена. Но если бы не эта встреча, никто не знает, как пошло бы развитие – ни много ни мало – человеческой цивилизации…

Май 1856 года в Амьене выдался отменным. Все цвело и буйствовало. 10 мая в семействе отставного военного де Виана играли пышную свадьбу. Младшая дочка Эме выходила замуж за парижанина. Жених – Огюст Леларж – прибыл вместе с другом-шафером. За свадебным столом шушукались, что шаферу только 28 лет, но его пьесы уже идут на парижской сцене, он даже пишет тексты новомодных оперетт. Настоящий столичный литератор – Жюль Верн!

Вианы не ударили в грязь лицом. Что ни блюдо – кулинарный шедевр. Не говоря уж о знаменитом амьенском паштете из утки. Вокруг – шутки, смех, лукавое подтрунивание. И только старшая сестра невесты – 27-летняя Онорина – сидела на этом празднике жизни как чужая. Ведь и года не прошло, как умер ее муж. Конечно, она не особо убивалась: ее выдали замуж по семейному соглашению. Но все равно сердце щемило, когда красавица сестричка целовалась с молодым мужем под одобрительные крики гостей.

Неожиданно литератор поднялся из-за стола. Бокал опрокинулся под его рукой, красное вино потекло по белоснежной скатерти. Но Верн, не замечая, стремительно шагнул к Онорине. «Что ты здесь делаешь?» – изумленно спросил он, как будто они были хорошо знакомы.

Гости зашумели, объясняя, что это – сестра невесты. Молодой человек, сконфузившись, отошел, но весь вечер бросал на Онорину странные взгляды. А на следующий день сделал ей предложение: «Может, тебе это покажется смешным, но у меня давно есть потребность в счастье с тобой!» У Онорины сердце дрогнуло. Вот так – ни больше ни меньше – в стремительном счастье с ней! С ее-то вдовьей долей и двумя маленькими дочками…

Крошечные Валентина и Сюзанна гостили тогда у бабушки по отцу. Верн попросил привезти их. Так и запомнился Онорине тот чудесный май – каштаны в цвету, детский лепет в беседке, улыбающийся Жюль. А потом был его первый поцелуй. И опять Онорина почувствовала себя странно – поцелуй был такой страстный и интимный, словно они уже много раз целовались.

Летом в Амьен приехал младший брат Жюля – Поль. Он был моряком и уже бороздил океаны на зависть старшего брата. Онорина первой выскочила встречать нового родственника. А тот изумленно уставился на нее: «Это ты?!» Онорина, недоумевая, шагнула ближе. «Простите! – выдохнул Поль. – Но вы так похожи на кузину Каролину!»

Каролина!.. Прелестная, капризная и сумасбродная девочка из детства братьев Верн. Они жили тогда в Нанте – 11-летний Жюль и 9-летний Поль. Летом братья пропадали в порту, мечтательно разглядывая парусники дальнего плавания, завидуя юнгам, которые поплывут навстречу приключениям. Но у Жюля была и своя причина для вздохов – Жюль был влюблен. Но кузина Каролина старше его на год и уже кокетничает с мальчиками. Жюль в растерянности: чем же поразить ее сердце?

В голове его родился безумный план. В порту дожидается отплытия в Вест-Индию трехмачтовая шхуна «Коралли». Это – перст судьбы: на «Коралли» Жюль привезет для Каролины ожерелье из кораллов!

Юный безумец и вправду подкупил юнгу, заняв его место. Хорошо, отец быстро сумел перехватить сына, а то сгинул бы мальчишка. Дома Жюлю устроили нагоняй. Но влюбленность устояла и длилась еще много лет. Прелестная ветреница, у ног которой перебывали десятки поклонников, позволяла Жюлю гулять с ней под луной и даже целовать. Но когда он сделал ей предложение, рассмеялась в ответ. Конечно, перспективы Жюля тогда были весьма туманны. Словом, Каролина выскочила за богатенького.

После рассказа Поля Онорина неделю проплакала. Выходит, она лишь тень некоей Каролины. Замена. Копия. И что – всю жизнь теперь пытаться походить на оригинал, к тому же незнакомый?! Словом, подумав, Онорина решила разорвать помолвку. Жюль выслушал ее вполне серьезно, но вдруг захохотал: «Считай, что Каролина – черновик моих чувств, а ты – чистовик. Ты никуда от меня не денешься – ты написана навсегда!»

Они тихо обвенчались в Париже 10 января 1857 года. Денег на пышные церемонии не было. Хотя пьесы Верна и ставились на сцене, но платили за них сущие гроши. Онорину это не пугало. Есть крыша над головой, дети сыты – и слава богу. Правда, у Онорины была мечта – жить спокойно. Но о покое с мужем-непоседой пришлось забыть. Даже сына родить спокойно Онорине не удалось – папочка уплыл в путешествие и застрял по пути домой. Говорил потом, что с погодой не повезло…

Мишель родился 3 августа 1861 года. Жюль же, вернувшись, не очень сильно обременял себя семейными делами. К тому же увлекся новомодными полетами на воздушном шаре. Хорошо, его шар прохудился, а то пришлось бы Онорине собирать мужа по кусочкам!

Только она обрадовалась, что этот неисправимый мечтатель вылез, наконец, из гондолы и поможет ей по дому, Жюль уселся писать первый большой роман «Пять недель путешествия на воздушном шаре». Шли рождественские дни 1862 года, но семейству Верн было не до праздников. Мишель болел, кричал не переставая. Онорина не спала, не ела. А папочка, заткнув уши, марал бумагу. В конце концов отнес рукопись Александру Дюма-отцу. Тот посреди ночи ворвался в скромное жилище Вернов на перекрестке Круа-Руж, разбудил всех, включая крошечного Мишеля. Радостно хохоча и подбрасывая младенца под потолок, Дюма завопил: «Это великий роман науки!» – и через несколько дней поспособствовал знакомству Верна с самым известным парижским издателем Жюлем Этцелем.

С тех пор Верн сдает Этцелю по 2–3, а то и 4 романа в год. Злые языки судачат, что Жюль Верн – псевдоним писательской группы. Не может же один человек написать столько! А что делать? Надо на что-то жить. Ну а в том, что Жюль Верн – псевдоним, действительно есть доля правды. Ведь Онорина, как верная супруга, помогала мужу – по много раз переписывала его сочинения. Ведь никто, кроме нее, не мог понять корявого почерка Жюля. Иногда приходилось переписывать по 800 строк в день – так что руки сводило. Еще Онорина делала для мужа вырезки из прессы. А иногда даже и подсказывала сюжетные повороты. В истории литературы в один ряд с самоотверженной Онориной можно поставить только еще одну жену писателя – Софью Толстую, которая переписывала громаднейшие романы своего Льва Николаевича десятки раз. И не просто переписывала – вставляла собственные описания и диалоги по тому плану, каковой выдавал ей супруг.

Супруги Верн трудились не покладая рук – денег же постоянно не хватало. К тому же Жюль вспомнил о своей детской страсти к кораблям. И страсть оказалась недешевой.

Первое судно, простой рыбачий баркас, Жюль купил через четыре года после рождения Мишеля. В честь сына назвал его «Сен-Мишель», и в его каюте устроился работать над романом «20 тысяч лье под водой». Онорина на всю жизнь запомнила, как Жюль впервые привел ее на борт. «Я влюблен в эти сбитые доски так, как в 20 лет любят женщину!» – заявил он. Пришлось и Онорине плавать – не отдавать же мужа «другой любви». Тем более что впоследствии появилась еще более грациозная «любовница» – белоснежный парусник «Сен-Мишель II». А в сентябре 1877 года – уже паровая яхта «Сен-Мишель III». Эта шикарная игрушка стоила 55 тысяч франков. Конечно, тогда Жюль опубликовал свой знаменитый роман «Вокруг света». Но таких денег роман не принес. Пришлось влезть в долги. Онорина пришла в ужас. Чтобы уговорить ее, Жюль привел брата Поля, и они начали горячо убеждать, что именно о такой замечательной яхте мечтали в детстве. А капризная Каролина выговаривала им тогда: «Ваши плавания – глупости!» После таких воспоминаний Онорина, конечно, согласилась. Пусть Жюль знает: Онорина – не Каролина, она понимает мечты мужа!

С весны 1885 года Верны уехали из Парижа и обосновались в Амьене. Конечно, переезд потребовал новых средств. Но слава богу, Жюль Верн теперь уже известный всему миру писатель, его книги расходятся огромными тиражами, и даже разные научные общества приглашают его в почетные члены.

9 марта 1886 года Амьен стоял в дымке первой зелени. Жюль Верн возвращался с прогулки. И вдруг раздался выстрел, а за ним – другой.

Из окна второго этажа Онорина увидела, как муж осел на землю и вокруг его ноги начало расползаться кровавое пятно. Она кинулась вниз. Пока бежала, соседи уже внесли Жюля, а за ним втащили… племянника Гастона.

Неужели это он стрелял? Любимый сын и надежда своего отца Поля, любимый племянник Жюля. Иногда Онорине даже казалось, что Жюль любит Гастона больше собственного безалаберного сыночка. И вот – на тебе!

Гастон вырывался, крича: «Я должен был сделать это! Дядя сам виноват! Он не должен про все это писать. Подлодки, пушки, полеты на Луну. Он выдумывает мир, в котором мы погибнем! Кто-то должен его остановить. Человек из будущего не может жить среди нас!»

Онорина заткнула уши и побежала в комнату, куда отнесли Жюля. Вот до чего довели эти чертовы «жюль-верновские» фантазии! Вот цена романов о будущем: Гастон – в безумии, Жюль – в крови.

Прибежавший врач констатировал, что опасности нет. Пуля попала в ногу. Ее можно даже не удалять. Жюля просто накормили снотворным. Гастона увезли в сумасшедший дом. Соседи разошлись. Онорина осталась со спящим мужем. Она верила: Жюль – сильный, он выкарабкается.

Верн действительно выкарабкался. Вот только нога так и осталась больной. Но он по-прежнему писал свои два романа в год. Однако потом он начал слепнуть. Оказалось, что это – следствие диабета, как и его вечный ненасытный аппетит. Удивительно, но с таким букетом заболеваний оптимист Верн все равно проскрипел до 77 лет. Ему даже удалось пожить в будущем – в XX веке и лично увидеть, как человеческая цивилизация обзаводится выдуманной им техникой – например, подлодками и самолетами. Ну а потом появились телевизоры, транзисторы, мобильники, кредитные карточки и магазины самообслуживания, которые он предсказал. И кто знает, может, если бы Верн все это не напридумывал, ученые ничего бы не изобрели?.. А в 1969 году космический корабль «Аполлон-9» полетел к Луне по траектории, некогда рассчитанной Верном в романе «С Земли на Луну», и даже приземлился всего в пяти милях от точки, описанной в романе.

Самого же Верна не стало 24 марта 1905 года. Но еще 15 лет в мир выходили его романы. Сын Мишель издавал рукописи отца.

Онорина не надолго пережила мужа. Ее не стало в 1910 году, спустя пять лет после смерти Верна. Ей был 81 год.

P. S. В начале марта 2008 года к Международной космической станции отправился первый автоматический грузовой корабль «Жюль Верн», разработанный учеными Европы. Ну а компьютерная программа, которая вывела его на орбиту, называлась «Онорина». Выходит, недаром Верн признавался: «Меня ведет звезда Онорина».

Бабушка европейских монархов

Она взошла на трон, как все уверяли, совершенно случайно. Просто у короля Вильгельма IV не оказалось никаких наследников. Его род (Ганноверская династия) закатывался, и это было очевидно: отец Вильгельма – Георг III сошел с ума, а его сын – Георг IV, более известный как Принни, погряз в развлечениях, удовольствиях, обжорстве и волокитстве.

Отец нашей героини, герцог Кентский, никогда не думавший о возможности престолонаследия, тоже отличался весьма вольными нравами жизни и умер в январе 1820 года, по слухам, от переизбытка удовольствия, когда дочери было всего 8 месяцев. Ее воспитывала мать, принцесса Саксен-Кобургская, дама одновременно и капризно-вздорная, и самодурная, и ханжески строгая, ратовавшая за суровые условия для дочери. Мало кто думал, что дочь подобных родителей – последняя из Ганноверов – сможет хоть как-то укрепиться на троне.

Но она смогла. Более того, царствовала дольше всех среди властительниц мира – 63 года – и ушла в первый год XX века. Горький пример ее предшественников подсказал этой умной правительнице, как она сможет завоевать сердца подданных: в ее правление разнузданность и распутство монархов сменились строгими нравственными императивами, традиционной моралью и семейными ценностями. Британская империя, о которой говорили, что в ее пределах никогда не заходит солнце, стала оплотом стабильности, защищенности и консерватизма в лучшем его смысле. Недаром же и само время (две трети XIX века) получило название Викторианская эпоха – по имени нашей героини королевы Виктории.

^{А. Мелвилл. Королева Виктория. 1845}

Ее полное имя было Александрина-Виктория. Викторией звали ее мать, и та потребовала, чтобы имя перешло к дочери. Александром же звали… русского императора Александра I, которого мать будущей королевы, в пику другим англичанам, считала главным победителем Наполеона. Итак, Александрина-Виктория родилась 24 мая 1819 года. Собственно, троном она во многом обязана матери, постоянно интригующей в пользу своей малолетней дочери. Узнав, что ей предстоит стать королевой Великобритании, 12-летняя девочка сказала: «Я буду хорошей!» Словом, повела себя как примерная и послушная дочь. Мать уже грезила, что станет при юной королеве местоблюстительницей. Виктория не перечила. Она училась: история, практические науки, европейские языки, королевский этикет, английское и мировое право, законы страны и судебные прецеденты – да что только она не освоила! И в день, когда ее короновали (20 июня 1837 года), 18-летняя королева заявила матери: «Я хотела бы иметь собственную комнату!», а вечером написала дяде, бельгийскому королю Леопольду: «Я очень молода, но если не во всех, то во многих делах я не могу считать себя несведущей!» Так она ответила обоим родственникам, которые особо рьяно рвались стать ее наставниками в делах правления.

При дворе же юная королева заявила, что «неопытность в государственных делах она компенсирует твердостию решений». Трудно было ожидать подобного характера от такой девушки, как Виктория. Склонная к полноте и уже выглядящая обаятельной пышечкой, она была невысокого роста и по этому поводу шутила: «Мы, однако, довольно невысоки для королевы!» Как же она исхитрилась стать истинной владычицей?

Помог супруг, которого она сама себе и выбрала среди… дальней родни. Альберт-Франц-Август-Карл-Эммануил Саксен-Кобург-Готский, герцог Саксонский (1819–1861) приходился Виктории кузеном. Между прочим, его отец, герцог Эрнст Саксен-Кобургский, служил при русском дворе, храбро воевал на стороне Александра I против Наполеона. Принц Альберт был очень основательно образован, говорил на европейских языках, знал толк в политике и экономике. А еще он был красив, представителен, любил живопись и музыку, отлично фехтовал и даже сочинял стихи. И Виктория влюбилась, да так страстно, что сама сделала принцу предложение.

Их венчание состоялось в Вестминстерском аббатстве 10 февраля 1840 года. Брак оказался счастливым в личном плане (чета обожала друг друга, у них родилось 9 детей) и впоследствии стал примером любви и нравственности для всей страны. Однако подданные поначалу приняли немца в штыки. И хотя было объявлено, что на корону Альберт не может претендовать (ему даже изыскали почетный титул принца-консорта), даже придворные отворачивались от него, монаршего супруга. Но Альберт воспринял все с завидным спокойствием. Он просто решил, что займется делами, и попросил поставить ему письменный стол в рабочем кабинете Виктории. «Я читаю и подписываю бумаги, а Альберт их промокает!» – шутила молодая королева.

Однако скоро Альберту нашлась работа и потруднее «промокания». Дело в том, что все королевские дворцы, построенные века назад, давно пришли в упадок – крыши протекли, по комнатам гуляли такие сквозняки, что придворные одевали по 3–4 верхних костюма и топили камины не прекращая. Жизнь шла безалаберно, расточительно и просто-таки опасно для здоровья. Альберту же, воспитанному в иных правилах, были свойственны практичность, экономия, порядок. И он начал перестройку королевского жилья, к тому же вводя режим экономии. Результаты не замедлили сказаться: поняв, что в переделанных комнатах можно жить с комфортом, придворные приняли принца-консорта в свой круг. Да и королева, постоянно находящаяся в положении, теперь просыпалась в теплой спальне и, откушав нечто полезное (а не полусырую говядину, как раньше), шла в кабинет. Там на ее столе уже аккуратными стопками лежали разобранные бумаги: те – на подпись, эти – на просмотр и так далее. Словом, методичность и пунктуальность мужа помогли Виктории не только разобраться с делами, но и ощутить свою ответственность перед народом и долг перед правильным ведением государственных дел. А правильным Альберт считал те дела, что принесут Британской империи выгоду и экономический рост. Под его руководством королева занялась в первую очередь промышленностью, обогатив страну и поставив ее на первое место в мире. Конечно, экспансия империи и ее удачные войны (взять хоть Крымскую войну) тоже делали свое дело, но без всеобъемлющей поддержки промышленности и процветающей экономики, без развития передовой техники и науки Великобритания этого места не удержала бы.

Словом, муж сумел сделать из молодой девушки, поначалу обожающей балы и мотовство, истинную монархиню. Да и самой стране Альберт привил не тягу к расточительности и внешнему блеску (как прежние монархи), а стремление к труду, порядку и порядочности. Семейное спокойствие королевской четы стало наглядным примером для всей Викторианской эпохи. Супруги всего лишь один раз говорили на повышенных тонах, когда заболела их дочка-первенец, обожаемая Виктория-маленькая: они просто испугались за ребенка. Вслед за королевой и вся страна стала придерживаться традиций: встречи в родовых гнездах, отмечание семейных праздников и «счастливого Рождества». Сегодня именно этот уклад мы называем «чисто английским».

Виктория не изменила Альберту даже в помыслах. Когда же 14 декабря 1861 года принц внезапно скончался, простудившись при устройстве в Лондоне Всемирной выставки промышленности (он так хотел, чтобы достижения Англии покорили мир!), Виктория навечно осталась верна их любви. Да она всю оставшуюся жизнь положила на увековечивание памяти незабвенного Альберта: воздвигла роскошный мавзолей близ Виндзора и мемориал близ Кенсингтона, создала Альберт-Холл наук и искусств (ныне крупнейший концертный зал Европы – Альберт так любил музыку!). Имя принца-консорта получил и один из известнейших художественных музеев мира – Музей Виктории и Альберта.

Сама же королева следовала правилам, введенным супругом: выгода и процветание – для страны, для монархии и для семьи. Днем это было почти легко: Виктория трудилась по 16 часов в сутки. Заветы Альберта она успешно перенесла и на большую – мировую политику. Научилась лавировать между Германией и Францией и уговорила немецкого канцлера Бисмарка не разрушать обстрелами Париж во времена коммуны в 1871 году. Став с 1876 года еще и императрицей Индии, она умело маневрировала, стараясь укрепить собственную власть и в то же время не унизить местных владык. Но ночами было худо: она разговаривала с ушедшим Альбертом, плакала и просила советов. В конце концов, она лишь слабая женщина… И Виктория занялась спиритизмом, приглашая лучших медиумов мира, чтобы они дали ей возможность пообщаться с Альбертом. Немудрено, что именно во времена «практичнейшего викторианства» расцвели мистика и оккультизм.

50-летний юбилей царствования Виктории (1887) отмечали в Лондоне необычайно торжественно. Еще бы – ведь ее дети породнились со всеми царствующими домами. Не было ни одной монархии мира, где не присутствовали бы дети или внуки-правнуки Виктории. Ее уже давно называли бабушкой всех династий Европы.

Однако на покой бабушка не хотела. Она все еще правила твердой рукой. Однако характер «бабули» портился, она вникала во все с маниакальной дотошностью, не выносила смеха и нововведений. Ясно, что это была дорога в никуда. Викторию стали презрительно именовать старой черепахой, которая укрылась от нового мира в своем панцире. Ее мудрость уже стала считаться старческим маразмом, ее неспособность к переменам начала тормозить развитие страны. Не потому ли, когда 22 января 1901 года королевы-долгожительницы (82 года) не стало, мир, вздохнув с облегчением, тут же отбросил заветы викторианства, а вместе с ними и мораль с нравственностью. Хорошо ли это, можно судить по тем результатам, до которых мы сегодня добрались…

Так что иногда стоит прислушиваться к старшим. Например, юная принцесса Алиса Гессенская, собираясь в Россию, услышала от бабушки такое предостережение: «Состояние России настолько плохое, настолько прогнившее, что в любой момент может случиться что-то страшное». Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатрикс Гессен-Дармштадтская приходилась королеве Виктории родной внучкой, дочкой ее второй дочери Алисы-Мод-Мэри, вышедшей замуж за великого герцога Гессенского. 14 ноября 1894 года эта любимая внучка Виктории, которую бабушка нежно звала Sunny (Солнышко), обвенчалась с императором Николаем II, став императрицей Александрой Федоровной Романовой. Брак был по огромной любви. Но как известно, и любовь не спасла. А может, просто нужно было послушать бабушку? Бабушки ведь много чего предчувствуют…

Великая герцогиня Герольштейнская

Ее слава была невероятной. Внешность обольстительной. Возможности безграничны. При ее появлении монархи мира поспешно поднимались, самые богатейшие люди вскакивали, готовые нестись куда угодно по одному взмаху ее прелестных угольных ресниц. Ее слово воспринималось не просто рекомендацией – приказом. За один только взгляд ее черных глаз стрелялись на дуэлях.

При этом она была парией – актрисой. И не какого-нибудь уважаемого театра «Комеди Франсез», а эпатажного театрика самого фривольного жанра – театра оперетты, открытого скандально известным мэтром жанра – Жаком Оффенбахом. И хотя свет считал опереточных красоток фривольными созданиями, не достойными уважения, именно она – легендарная прима Гортензия Шнейдер – первая отвергла такое положение вещей и поднялась на самую высшую ступень общественного и политического Олимпа.

Гортензия Катерина Шнейдер родилась 30 апреля то ли 1835, то ли 1838 года во французском Бордо, но в семье немца-портного. Папаша хоть и слыл педантом, как положено почтенному немцу, но поколотить дочь всегда был готов. Так что никто не удивился, что в 15 лет Ортанс Катрин (именно так звали девушку на французский лад) ушла из дома и начала распевать песенки в провинциальных театрах. Голос у нее оказался отлично обработанным самой природой. Правда, имелась еще и классическая немецкая внешность с крупными чертами лица и тяжелым подбородком. Но Ортанс сумела подать свои недостатки как достоинства – она выработала сценическую стать и грацию, научилась превосходным манерам и чуть отстраненному взгляду свысока. С детства понимая, что значит костюм, она никогда не экономила на своих нарядах. Словом, она создала тот стиль поведения на сцене, который в будущем назовут «невероятным опереточным шиком».

^{Гортензия Шнейдер в «Великой герцогине Герольштейнской»}

Не занимать ей было и твердости характера. Уже с 1855 года наша «храбрая портняжка» перебралась в Париж. Сначала она поет в небольших театриках на окраине, потом – в популярнейшем театре «Варьете». Там-то в ролях легкого водевиля ее и заметил не кто-нибудь – сам король оперетты Жак Оффенбах.

К тому времени он, пожалуй, самый модный композитор мира. У него собственный театр «Буфф-Паризьен», спектакли которого идут по два раза на день – и все с аншлагами. Попасть в театр маэстро мечтают все смазливые певички. Но сам Оффенбах предпочитает серьезных солисток. Только где их взять?!

Выручает знаменитый тенор «Буффа» месье Бертелье. Предлагает прослушать мадемуазель Шнейдер. Девушка приятна, стройна, держится с достоинством и даже некоей гордостью. Услышав, как поет это сокровище, экспансивный Оффенбах кинулся благодарить любезного Бертелье. Композитору и в голову не пришло, что ловкач тенор помог в первую очередь себе, ведь «гордая Ортанс», вот уже месяц не вылезавшая из его постели, неделю назад поставила любовнику условие: «Либо ты устраиваешь меня в театр Оффенбаха, либо у нас все кончено!» Вот Бертелье и расстарался.

Впрочем, мудро-расчетливая мадемуазель Шнейдер предприняла и иные меры – показала Оффенбаху рецензии на свои спектакли. Еще два года назад критики заметили ее парижский дебют: «Она поет с большим вкусом. Она произносит текст с шутливостью и тонкой улыбкой. Она очаровательна, как ангел. Это больше чем дебютантка, это законченная актриса, обладающая достоинством, молодостью и красотой».

Поначалу Оффенбах не нарадовался на свою новую приму. Правда, уже через год опереточная дива начала капризничать, постоянно заявляя, что «покидает этот ужасный театр раз и навсегда». Но Оффенбах-то понимал: от таких ролей, какие он дает Ортанс, актрисы не уходят. Например, Прекрасная Елена. Постановка одноименной оперетты (1865) превратилась в триумф, а Ортанс Шнейдер стала «главной примой Парижа». В 1866 году эту славу подтвердила Булотта в «Синей Бороде», а через год герцогиня Герольштейнская в оперетте «Великая герцогиня Герольштейнская». «Эта постановка приняла масштабы огромного события, став чуть ли не образцом нового национального жанра», – напишет музыкальный критик Ваперо.

Но и Ортанс Шнейдер почувствовала себе цену, и немалую. Теперь с немецкой педантичностью она требовала то повышения жалованья, то оплаты собственного гардероба, то смены партнеров. Да и шиковала так, как никто не осмеливался.

Внимание публики к ней приобретало силу неистовства, подарки становились все более баснословными. Рассказывали, что один юный герцог преподнес Ортанс на Пасху огромное яйцо, в котором уместилась позолоченная карета с четверкой ливрейных лакеев и кучером, правящим парой чистокровных лошадей. Гастролируя по провинции, Ортанс разъезжала в этой карете, увешанная драгоценными колье ровно в 21 нить. И никто не удивлялся подобному шику – с годами Шнейдер стала не просто красива – царственна: пышное золото волос, величественно-милостивый взгляд, гордая осанка. Воистину та самая Женщина, из-за которой мужчины теряют головы.

И они теряли! Сам маэстро Оффенбах не устоял перед этой сиреной. Да что там какой-то маэстро, когда к ногам Ортанс преданно склонились графы и принцы, и даже – о! – монархи Европы, имена которых она, впрочем, корректно не называла.

В 1867 году в Париже открылась вторая Всемирная выставка. На Елисейских Полях возвели грандиозные постройки: парк с экзотическими растениями, озера с диковинными птицами, роскошные павильоны и рестораны. Приехало 75 монархов со всех стран. И все они ломились не в парки и рестораны, а в театр «Варьете», где труппа Оффенбаха как раз и давала премьеру «Герцогини Герольштейнской». Публика безумствовала. Ортанс Шнейдер принимала поздравления, как принцесса крови. Короли Португалии и Баварии, император России и английский принц, вице-король Египта – все выстроились в очередь, чтобы преподнести королеве оперетты свои подарки. На другой день она пожелала въехать на выставку через ворота, предназначенные для правящих особ. Вахтенный, взяв под караул, провозгласил: «Великая герцогиня Герольштейнская!» И Гортензия торжественно проплыла мимо императора России, уступившего ей дорогу…

Однако ни шальной успех, ни поклонники-любовники не поколебали талант Шнейдер. В 1868 году триумфально прошла премьера еще одного шедевра Оффенбаха – оперетты «Перикола». И здесь Шнейдер явила себя в драматическом свете. Судьба ее героини Периколы, начавшись с веселой буффонады, переходила в трагическое русло. «Это крик сердца. Сверкающая, как бриллиант, слеза, – взволнованно отмечала критика. – Ее [Шнейдер] грудные ноты бесконечно волнуют. Она производит впечатление на публику, показав себя мастером не только в буффонаде и пародии, но и как драматическая певица исключительной экспрессии». «Она сумела объединить мастерство трагической актрисы с виртуозной вокальной техникой». Но и став идеальной актрисой, Шнейдер не упустила свои «иные возможности». Теперь представители всех правящих домов Европы, приезжая в Париж, обосновывались в ее особняке, который так и прозвали – «Пассаж принцев». Но и став великой куртизанкой, эта удивительная женщина заставила всех «принцев» вести себя уважительно по отношению к себе – и как к женщине, и как к актрисе. «Не меня выбирают, – гордо говорила она, – я выбираю и свои роли, и своих любовников!»

В конце 1860 – начале 1870-х годов Гортензия Шнейдер (именно такое имя закрепилось в ее мировом турне) объездила все столицы Европы. Была она и Петербурге. Успех везде имела оглушительный. Но вот остальная ее жизнь оказалась подернута завесой тайны. Говорят, еще на гастролях она вышла замуж. За кого – рассказчики путались. Но, вернувшись после гастролей в Париж, Ортанс заперлась в своем роскошном особняке. Она не выходила в город, не общалась с поклонниками. Окна ее дома всегда были завешены, гости – редки. Почти 50 лет она прожила в гордом одиночестве. Отчего? Почему? Непонятно… Зачем явила миру свой талант, чтобы скрыть его? Зачем сколотила миллионное состояние, чтобы не тратить его?!

Может, она замаливала грехи куртизанки? Может, не хотела, чтобы мир видел ее в увядании былой красоты? Загадки, загадки…

Говорят, после ее смерти 6 мая 1920 года все состояние отошло какому-то благотворительному обществу. Но и это – тайна…

Ведьма с Уолл-стрит

В 1998 году журнал «Американское наследие» составил топ-лист самых богатых людей Америки XX века. В него вошли 39 мужчин и одна женщина – Генриэтта Ховленд Робинсон Грин (1835–1916).

Что ж, она стала единственной женщиной, которой удалось подчинить собственным интересам биржевой мир на Уолл-стрит. Как биржевой делец, сумела сколотить состояние, исчислявшееся сотнями миллионов долларов. Как финансовому аналитику Нью-Йорка, ей не было равных. Но играть ей пришлось в сугубо мужском мире и по правилам, установленным дельцами-мужчинами. Не оттого ли они прозвали ее «ведьмой с Уолл-стрит»?

Впрочем, что такое презрение, она узнала еще в детстве. Девочки из почтенных семейств (а именно к такому принадлежала семья Робинсон из Массачусетса) задирали носы, встречаясь в воскресной школе с внучкой старого Гедеона Робинсона – дурнушкой Гетти. Да и как было поступать иначе, если эта девчонка, вместо того чтобы учиться хорошим манерам, танцам и вышиванию, как подобает приличной девочке, бегает хвостом за своим вечно всклокоченным дедом. Он в порт на корабль китобойной флотилии – и она за ним; он в лавку, торгующую китовым жиром, – и она туда же. Дед, понятно, занимается делами, контролирует свою флотилию и продажу китов. А она, девчонка, что делает на судах и в лавках? От нее же потом китовым жиром воняет…

^{Генриэтта Грин}

Но еще хуже становится, когда эта гордячка вдруг выдает на уроке арифметики: «Сегодня акции судоходных компаний взлетели на бирже, а акции железных дорог упали!» Да какое дело приличным девочкам до всех этих сложных цифр?! Им и надо-то научиться платить слугам и закупать провизию в дом.

А вот Гетти, вместо того чтобы вышивать крестиком, с 7 лет читала деду газетные сводки с бирж Нью-Йорка и Бостона. В 8 лет Гетти открыла свой первый счет в банке, куда ежемесячно вносила по 10 шиллингов. В 13 лет отец, тоже владелец акций китобойной флотилии и торговец китовым усом и жиром, с легким сердцем доверил ей вести всю семейную бухгалтерию, при этом она не только составляла финансовую отчетность, но и проверяла судовые журналы, мотаясь по кораблям, встречаясь с капитанами и матросами. Вот уж точно – подходящее времяпрепровождение для барышни!..

Но Гетти это нисколько не смущало. К 20 годам она точно знала, чего хочет, – больших денег. И не чтобы купить платье или колье с бриллиантами. Гетти грезила иным – она мечтала начать играть на бирже, самой творить все эти столбцы в газетах, упоительно рассказывающие, какие акции упали, а какие выросли. И Гетти точно знала – ее акции всегда будут расти! Вот только, чтобы играть, требовался начальный капитал. Но его ни дед, ни отец никогда бы ей не дали. Как и все мужчины, они просто не верили, что женщина способна заниматься серьезным бизнесом, тем более играть на бирже. И Гетти начала копить каждый цент. И хотя отец платил ей хорошие деньги за ведение бухгалтерии, упрямая Гетти перестала покупать себе и модную одежду, и вкусную еду. Когда ей дарили подарки, она относила их в магазин, чтобы продать хоть за полцены. Когда звали в гости, отказывалась – не пойдешь же с пустыми руками. И соседи все чаще отворачивались от явной кандидатки в старые девы, высохшей от недоедания и одетой в обноски. Но Гетти и это не смущало. Однажды папаша дал непутевой дочери тысячу долларов, чтобы она все-таки купила себе приличную одежду и не позорила его. Гетти послушалась и поехала в Нью-Йорк за покупками. Но ее бедное биржевое сердце не устояло: она отправилась на Уолл-стрит и на всю наличность, включая папашину тысячу, купила акции. Но когда она вернулась из Нью-Йорка домой такой же оборванкой, как и была, папаша в сердцах проорал: «Ты почему не приоделась? И где деньги?!» – «На Уолл-стрит!» – ответила дочурка. «Да чтоб ты сама там осталась, ведьма с Уолл-стрит!» – гаркнул папаша. Так возникло смешное и зловещее одновременно прозвище Гетти.

Впрочем, для большой игры на бирже нужны не просто деньги – большие деньги! Тут как раз умер дед, но… Гетти с ужасом узнала, что он не оставил ей ни цента. А она так любила старика!.. Потом, в 1865 году, скончался папаша. Но и он отписал дочурке не имеющиеся 6 миллионов, а всего 900 тысяч. Для крупной игры – жалкие крохи… Тут, правда, в мир иной отправилась тетка. Но ее завещание оказалось таким путаным, что обозленная Гетти решилась на роковой шаг. Да она просто не могла поступить иначе! Гетти подделала завещание и… попалась.

Спасло то, что следствие и само запуталось в деле о ее наследстве. Но чудачка и тут сумела подлить масла в огонь. Она заявила, что город просто не хочет отдавать ей положенные деньги. Как будто город, а не она оказалась в безвыходном положении. Ведь время идет, ей уже стукнул тридцатник, а она все никак не может начать свою Большую игру!.. Гетти ведь не собирается стать транжиркой, как все эти добропорядочные горожане. Она вообще не станет ничего тратить на себя – только на биржевую игру! И она всем докажет, что женщина куда талантливее в такой игре, нежели мужчина!

Словом, Гетти хлопнула дверью, оставив суд разбираться. И последним, что она услышала от разгневанных горожан, был вопль: «Старая дева! Ведьма!!» Вот подлецы! А она еще мечтала учредить в этом городе биржу! Нет уж – Гетти отправится туда, где биржевое дело – занятие уважаемое. И Гетти уехала в Англию. Поразительно, но там фанатку биржи ждала удача. Она не только выгодно вложила имеющиеся у нее американские акции, но и в июле 1867 году выскочила замуж за делового партнера своего покойного папаши – Эдварда Генри Грина – и родила дочку и сына. Но все-таки в старой доброй Англии Гетти не хватало размаха. Жизнь казалась пресной. Душа миссис Грин стремилась на Уоллстрит – туда, где возможны биржевые спекуляции, не сдерживаемые ни законом, ни светской моралью. И в 1875 году, забрав семейство, блудная Гетти вернулась в Америку.

И началась Большая игра. Теперь Гетти безжалостно и твердой рукой ворочала акциями недвижимости, железнодорожных компаний, скупала правительственные и муниципальные бонды, не брезговала даже ссудой денег в рост. Каждый год приносил ей миллионы прибыли. И ее уже ничуть не коробили вопли биржевых дельцов: «Ведьма с Уоллстрит!» Она только ухмылялась, вспоминая, что и папашка называл ее так же. Но тогда это прозвище было неким авансом – теперь же она его вполне оправдала.

Однако посреди финансовых побед выяснилось, что муженек Грин начал беззастенчиво обворовывать удачливую женушку через подставные фирмы. Вот когда Гетти похвалила себя за то, что в свое время настояла на брачном контракте, по которому муж не имел право на ее деньги. Так что, узнав о воровстве, Гетти в 1885 году развелась с обманщиком. Дочь осталась с отцом, Гетти же забрала сына.

«Сэкономить цент – значит заработать его!» – наставляла она теперь сына Эдварда. Экономия, а вернее, жадность постепенно стали второй натурой биржевой фанатки. Она не пользовалась ни газом, ни горячей водой. Ходила в одном и том же черном платье, грязном и нечищеном. Да она и сама редко мылась, вместо посуды обедала на вчерашней газете, выброшенной кем-то из жильцов, питаясь позавчерашними пирожками за 15 центов или овсянкой, которую заливала водой, а потом «варила», выставляя на общую батарею в коридоре. Жила она в самых дешевых пансионах, говаривая, что денег на жуткий налог на недвижимость у нее не имеется. «У меня нет ни цента! Все вложено в бизнес!» – заявила она, когда Эдвард сильно поранился. Заботливая мамаша завернула ребенка в рваные тряпки и отвела в больницу для нищих. Сама она также прикрывалась нищетой. Обычно, когда очередной делец, которого она обобрала, подавал на нее в суд, Гетти Грин являлась на разбирательство в драных чулках и, демонстрируя их присяжным, говорила: «Вот в чем хожу! Откуда ж мне взять деньги, что с меня требует этот лощеный господин?» И она делала указующий жест в сторону хорошо одетого истца. Дело, ясно, решали в ее пользу. И только адвокаты истца шипели вслед: «Ведьма с Уолл-стрит!» Не потому ли Гетти так ненавидела адвокатов? Однажды, когда ее спросили, зачем ей нужна лицензия на ношение оружия, Гетти решительно ответила: «Чтобы отстреливаться от адвокатов. А разбойников и грабителей я не боюсь».

В качестве офиса она использовала те места, куда ее пускали посидеть. Часто садилась прямо на пол в банках, где были ее счета, раскладывала бумаги и… делала миллионы. Кстати, о бумаге – в магазинах и на улицах она подбирала листочки, выброшенные открытки, обрывки счетов, чтобы на обороте их записывать свои денежные расчеты. Зато на бирже она могла щедрой рукой скупать акции на миллионы долларов. Часто она изобретала собственные биржевые системы. Иногда они приносили убыток, но, увлеченная своими опытами, Гетти не расстраивалась. «Завтра возьму втрое!» – говорила она. И брала!

Но и у ведьмы была Любовь. Серенькая, беспородная и плохо остриженная крохотная собачонка, часто кусавшая всех без разбора. Немудрено, что Гетти посоветовали выбросить псину вон. Но ведьма только головой покачала: «Никогда! Она единственная любит меня, не думая о том, бедна я или богата». Так что на свою собачку Гетти денег не жалела. А вот себе самой в 1916 году отказала в средствах на операцию. Понадеялась, что само пройдет. Не прошло. Еще бы – ей же было 81 год!

Гонимая

Она жила в мужском мире, где всерьез обсуждался вопрос: человек ли женщина? Где способность к творчеству считалась присущей только сильному полу. Но, сломав все преграды на своем пути, Софья Васильевна Ковалевская (1850–1891) стала великим математиком, первой женщиной членом-корреспондентом Петербургской академии наук. Хотя за все свои достижения ей пришлось заплатить слишком высокую цену.

Софья родилась 3 января 1850 года в обеспеченной и уважаемой семье генерала Василия Васильевича Круковского, который впоследствии доказал, что он – потомок легендарного венгерского короля Матвея Корвина, и стал именоваться Корвин-Круковским. Генерал и сам был уважаем – воевал на Балканах, служил в Генштабе. Но в 40 лет вышел в отставку, женился на внучке знаменитого астронома Шуберта. После женитьбы переехал в собственное имение Палибино близ Витебска и стал вести размеренную жизнь типичного помещика. Но беспокоили дочери. Старшая, Анюта, тайком отослала свою повесть в журнал «Эпоха», где редакторствовал писатель Достоевский. И рукопись напечатали! Девица-писательница – это ли не позор для семьи? Но 14-летняя Соня и того хуже! Дни напролет царапает что-то карандашом. Учитель говорит, у нее способности к математике. Это у девочки-то! Ей надо танцы осваивать, а не уравнения.

^{Софья Васильевна Ковалевская}

Словом, генерал решил отправить дочерей в Петербург – пусть походят на балы: женщинам – женский мир. Но по приезде в столицу девицы проявили строптивость, особенно старшая Анюта. «Я хочу стать писателем! – объявила она Соне. – Но я же совершенно не знаю жизни. Словом, я решила выучиться на врача, чтобы окунуться в самую гущу действительности. Но в России барышень в университеты не берут. Придется ехать за границу!» Соня подняла на сестру недоуменный взгляд: «Но за границу можно поехать только в сопровождении отца или мужа. Вряд ли отец повезет нас учиться…» Анюта засмеялась: «И не надо! Думаешь, мы одни хотим учиться? В Петербурге я нашла единомышленниц. Мы даже организовали кружок по выдаче самих себя… замуж. Познакомились с молодыми мужчинами широких взглядов, которые готовы помочь девушкам получить образование. Они женятся фиктивно и увозят «жен» за границу, а там уж «жены» разбегаются по университетам».

Соня недоуменно смотрит на свою бойкую сестрицу. Хочет спросить, но тут в гостиную врывается возбужденная Жанна Евреинова, подружка Анюты: «Консервы есть, но одни – на всех не хватит!» Анюта пожимает плечами: «Ну и что? Та, кому они достанутся, возьмет на кухню остальных!» Соня вертится между сестрой и подругой: «О чем вы?» Жанна презрительно вскидывает подбородок: «Это же конспирация! Консервы – фиктивные мужья, кухня – заграница». И тут дверь снова распахивается. В гостиную входит незнакомец – невысокий, рыжеватый, но молодой и приятный.

«Вот, рекомендую – Владимир Онуфриевич Ковалевский! – выпаливает Жанна. – Хочет продолжить образование за границей и готов взять с собой…» Ковалевский в смущении смотрит на трех девушек и вдруг улыбается Соне: «Готов жениться хоть завтра!»

Соня краснеет. Не может быть, чтобы такой приятный молодой человек выбрал не красавицу Анюту, не храбрую Жанну, а недотепу Соню. Да и как же ей, 17-летней девчонке, выходить замуж? Страшно ведь!..

«Но ты же хочешь учиться математике! – сердито вскрикивает Анюта. – А я поеду с вами как сестра!»

Отцу-генералу ни про какую фиктивность, конечно, не сказали. Он и так встал на дыбы. Однако, подумав, согласился. Ну кто еще позарится на дикарку Соню? И вот 15 сентября 1868 года в ясный солнечный день молодых обвенчали в усадьбе Палибино. А через несколько месяцев, в начале 1869 года, Ковалевские, забрав с собой Анюту, отправились в Вену.

Там Соне разрешили посещать лекции в университете. Но это стоило таких денег! Словом, Анюта отправилась в Париж, а Соня перебралась в Гейдельберг. Занималась там математикой как проклятая. Но уже через год поняла: учиться больше нечему. Однако должны же быть где-то настоящие ученые! Рассказывали же ей еще в России, что живет где-то в Берлине профессор математик Карл Вейерштрасс – «старый гений с берегов Шпрее».

Профессор принял ее нехотя. Предложил несколько труднейших задач. Думал, что странная русская девчушка (она ведь выглядит лет на 15!) никогда их не решит, а значит, не будет больше беспокоить. Но Соня прибежала уже через несколько дней. Смущенно путаясь в немецком, сунула под нос гению мелко исписанные листочки. Но гений понял без слов: Соня не просто справилась с уравнениями – она нашла собственный способ их решения.

Уже на другой день Вейерштрасс начал ходатайствовать перед академическим советом о зачислении Ковалевской в Берлинский университет. Но ему ответили отказом: «Женщина не может числиться у нас в законных студентах». Вот вам и вожделенная заграница! Старый математик плюнул и начал сам заниматься со странной русской девчушкой.

…Соня оглядела свою квартирку: вещи разбросаны, везде книги. Надо бы разобраться, да времени нет. Но ведь приехал Владимир Онуфриевич! Оказывается, он получил докторский диплом, его признали основателем новой науки – эволюционной палеонтологии. Конечно, Соня не мастерица-кухарка, но хоть яичницу-то ради праздничной встречи сумеет пожарить!

Девушка осторожно разбила одно яйцо, потом, осмелев, еще парочку. Вот так, подумалось ей, жены готовят мужьям завтраки. Пора и им с Володей определиться в отношениях. Еще в Гейдельберге он предлагал сделать их фиктивный брак настоящим. Но как взвилась тогда Анюта: «Мы не за мужчинами сюда ехали, а за знаниями!» Пришлось отказать Володе. И вот вам итог: стремящаяся «за знаниями» Анюта быстренько вступила в гражданский брак с красавцем парижанином. А недотепа Соня до сих пор одна.

Внезапно дверь стукнула, оторвав Соню от воспоминаний. Она вылетела в прихожую: «Володя!» И тут из кухни потянуло дымом – сгорела яичница…

Ну да наплевать! Зато теперь они вместе. С мая 1873 года решили жить как муж и жена и обосновались в Берлине. А через год Геттингенский университет присудил Софье степень доктора философии по математике и магистра изящных искусств.

Окрыленные победами в науке, Ковалевские вернулись в Россию. И тут выяснилось, что заграничные дипломы мало что значат. Конечно, Владимир может преподавать, но, чтобы занять кафедру, нужно заново перезащититься. Соня же, как женщина, имеет право всего лишь стать учительницей арифметики в женской гимназии. Каково услышать такое после триумфа в Европе?

Положение осложнилось и тем, что осенью 1878 года у Ковалевских родилась дочка. Ее окрестили как мать – Софьей, но звали Фуфой. Владимир решил вспомнить свои коммерческие способности, ведь он был когда-то издателем. Однако его предпринимательская деятельность приносила одни убытки. Он все чаще срывал свое плохое настроение на жене: нет, мол, у тебя полета мысли, рожденная для кухни женщина не может удовлетворить его эстетических привязанностей. Чуть позже Соня узнала причину столь «высоких требований» – оказывается, муж завел любовницу.

Весной 1881 года гордая Соня, забрав дочь, уехала в Берлин. Там верный профессор Вейерштрасс познакомил ее со шведскими учеными. И вот с ноября 1883-го Ковалевская – приват-доцент Нового университета в Стокгольме, а еще через год – поднимай выше! – профессор Стокгольмского университета.

Теперь с Россией ее связывают только письма. Но писать их все труднее. О чем рассказать старым подругам – о том, что она не умеет жить как люди?! Все обожают в праздники ходить в гости – она сидеть дома. Все любят ездить-путешествовать, а она плохо ориентируется, путается на улицах, свой дом не может узнать с обратной стороны. Третьего дня из университета не приехала коляска, так Ковалевская опоздала на лекцию. Она, профессор, не сумела нанять извозчика. Выбежала на тратуар, замахала руками, а никто не останавливается. Оказывается, нужно кричать что-то определенное, а она никак не вспомнит – что…

А на прошлой неделе вообще случился конфуз: Софья Васильевна обнаружила, что протерся рукав ее пальто. Пришлось отправиться в магазин готового платья. Не ходить же с дырой? Все-таки профессор…

Но в магазине – одна продавщица, вторая, третья! Притащили десять… двадцать… тридцать одежек – пальто, накидки, плащи… Уверяют: модно! И все норовят на нее надеть!

У Сони голова кругом пошла. Стыдоба-то какая! Столько людей вокруг нее крутится, все ее разглядывают… Схватила она первое попавшееся пальто и убежала, сунув в кассу деньги. Не жалко, что денег переплатила. Жалко – пальто оказалось мало!..

Вот так и мается профессор Ковалевская. Да только кому такое расскажешь – засмеют…

Надо написать об открытиях. Только и это вряд ли подругам будет интересно знать, что ее исследования о преломлении и распространении света в кристаллических средах произвели фурор, что работа об абелевых интегралах 3-го ранга принята на ура. Конечно, с куда большим интересом подруги обсудили бы трагедию, произошедшую с ее мужем. Но Соня и сама мало что знает. Лишь в газете прочла, что 15 апреля 1883 года Владимир Ковалевский покончил с собой. После ее отъезда он окончательно разорился, брал взятки, попал под следствие и не вынес этого…

Но разве случилось бы с ним это «предпринимательское счастье», если бы тупые университетские чиновники дали возможность основателю эволюционной палеонтологии заниматься любимой наукой, а не искать средств для пропитания?!

Когда Соня узнала все это, упала без сознания. Пять дней провела в горячке, а когда очнулась, начала чертить на одеяле какие-то формулы. Какую задачку решала – не помнит. Просто это был ее способ возвращения к жизни. Талант обязывал жить.

И не надо вспоминать об этом. Любовь не для нее. Ее жизнь – наука. Вот и сейчас она решила заняться труднейшей задачей – провести исследование формы колец Сатурна. Все считают: они эллипсовидны. Но Ковалевская докажет, что они имеют форму круга. И доказала!..

Как-то в дверь ее стокгольмской квартиры постучали. Посыльный принес записку: «Буду у вас завтра». Соня уставилась на подпись: Ковалевский. Ах да! Это Максим Максимович, она познакомилась с ним еще в России. Историк, опальный профессор Московского университета, которого выслали за прогрессивные взгляды, теперь читает лекции в Стокгольме. Забавно – еще один Ковалевский в ее жизни.

Он ввалился в маленькую квартиру Сони – огромный, шумный, веселый – и стал бывать здесь чуть ли не каждый день. Приносил коробки конфет, куклы для Фуфы, ухитрялся доставать пасхальные яйца величиной с мяч. Боже, да он заслонил собой весь мир! Соня поняла – она влюбилась.

Но загадала так: окончательно пленит Максима, если справится с великой математической задачей о вращении твердого тела вокруг неподвижной точки. Это был орешек, о который обломал зубы не один академик. За успешное решение этой задачи Парижская академия наук присудила Софье специальную премию.

12 декабря 1888 года праздничный зал академии встретил ученую громом оваций. А в конце вечера Максим предложил: «Софья Васильевна, вы уже достигли пика математической славы. Выходите за меня и бросайте всю эту науку!» Софья застыла. Забыть науку? Но чем же тогда она будет жить?!

7 ноября 1889 года Ковалевскую выбрали членом-корреспондентом Петербургской академии наук. Софья Васильевна приехала в Россию, чтобы присутствовать на одном из заседаний. Удивительно, но ей отказали: «Пребывание здесь женщин не в наших обычаях». Снова уехав за границу, Соня переживала черные дни. Частенько болело сердце. И впервые подумала: а может, правда бросить все и выйти за Ковалевского?

Новый 1891 год она решила встретить с Максимом. Уже договорились о свадьбе, но Софью мучили дурные предчувствия. Она попросила жениха отвезти ее в Геную, где зачем-то потащила на знаменитое кладбище Санто-Кампо. У черной мраморной статуи коленопреклоненной женщины мрачно сказала: «Мы оба – Ковалевские. Один из нас не переживет этот год».

В Стокгольм она вернулась простуженная. 28 января лечащий врач заявил, что опасность миновала. Вечером Фуфа собиралась на детский маскарад, мама сама одела ее в цыганский костюм. Но, когда дочка ушла, Софья Васильевна сказала сестре милосердия: «Во мне произошла какая-то перемена…» Ночью она начала задыхаться, и под утро ее не стало. А ведь прожила-то всего 41 год.

На похоронах гроб Софьи Ковалевской был завален цветами. Оказывается, ее, вечно гонимую по свету, знал и любил весь мир.

Сирень на снегу

Это сейчас парфюмерия – французский приоритет. А было время на рубеже XIX и XX веков, когда на весь мир гремела российская парфюмерия. И наш отечественный предприниматель, Генрих Афанасьевич Брокар, с гордостью носил звание «парфюмера мира № 1». Но уместно вспомнить и заслуги его жены – Шарлотты Андреевны. Это она, занявшись продажей и рекламой российского парфюма, стала первой женщиной-менеджером и вывела парфюмерный рынок России на первое место в мире.

А все началось так романтично – с любви…

Как много знает молодой парфюмер Генрих Брокар! Шарлотта слушает его раскрыв рот. А ведь она и сама прекрасно образованна – в прошлом, 1861 году окончила лучший женский пансион в Москве. Научилась говорить на трех языках, прекрасно рисовать, музицировать, поддерживать любую беседу. Но таких увлекательных рассказов ни от кого не слышала. А ведь отец Шарлотты, господин Равэ, не жалел денег на образование дочери, даже за курсы математики заплатил. Отец верил: учение – клад. Ведь именно благодаря своему образованию он смог заработать приличное состояние в России, куда приехал из Бельгии много лет назад. Служил гувернером в «благородных семействах», даже у Тютчевых сыновей учил. Потом снял дом в центре Москвы на Никитской, открыл магазин медицинских инструментов. Торговля пошла замечательно, и жизнь наладилась.

^{Шарлотта Брокар}

Шарлотта выросла совершенно русской. Обожает зиму – снег, катания на тройке. Любит распивать чаи по-московски и читать стихи Пушкина. «Евгения Онегина» в особую тетрадь переписала и каждую главу снабдила акварельными рисунками. Милейший Генрих Афанасьевич пришел от ее рисунков в восторг. Сам он приехал из Парижа пару лет назад. Отец его, тоже парфюмер Атанас Брокар, имеет магазин на Елисейских Полях, но дело идет туго. Вот младший Брокар и поехал в Россию искать парфюмерное счастье. Правда, пока он работает химиком-лаборантом, но хочет открыть собственное дело.

В то морозное утро разрумянившаяся после катания Шарлотта влетела в дом и остолбенела. Пахло сиренью. Это зимой-то?! Конечно, цветы выращивают в оранжереях, но чтобы сирень?.. Сладко вздохнув, Шарлотта пошла на запах. Лестница. Коридор. Сиреневый аромат вился из-за двери кабинета отца. Шарлотта приоткрыла дверь и застыла – так сладко и дурманяще благоухала сирень. «Смотри, дочка, какой волшебный букет! – улыбнулся отец. – Не завянет и аромата не потеряет!»

Смущенный Генрих Брокар поднялся с кресла и протянул Шарлотте… граненый флакончик. Духи! Но как поразительно похожи на запах живой сирени. Сирень на снегу…

Жаль, что Шарлотта уже влюблена! Ее избранник – известный тенор. Сегодня она позвала его выступить на зва ном вечере. Пришел и Брокар с корзиной фиалок. Только и сказал, вздохнув: «Поставьте цветы на рояль!»

Красавец тенор запел модный куплет и вдруг дал петуха. Скривился беспомощно, вздохнул поглубже перед высокой нотой и вновь сфальшивил. Словом, он с позором бежал из гостиной. Генрих утешал Шарлотту: «Как говорят, не для тенора цветочки!» Бедная девушка думала, он шутит. Разве могло ей прийти в голову, что душка тенор и впрямь потерял голос из-за фиалок? Да-да, коварный парфюмер отлично знал: фиалковый запах пагубно влияет на связки – можно потерять голос. Вот и приволок корзинку побольше. Решил убрать соперника. Не убил, конечно, зато Шарлотта тенора разлюбила.

В 1862 году 19-летняя Шарлотта вышла-таки замуж за 24-летнего парфюмера. А 15 мая 1864 года Брокар открыл собственную «фабричку» – снял заброшенную конюшню на Пресне и нанял подручных – мужика Герасима и мальчишку Алешку Булдакова. В двух кастрюлях кипело и булькало густое скользкое варево. Потом мыло сушили, резали и на тележке развозили по лавкам. Но спроса не было. Оказалось, русский народ не привык мыться с мылом, только парился с веничком. А богатые аристократы парфюм из Парижа привозили.

Шарлотта задумалась, как помочь мужу. Конечно, она верила: Брокар изготовит самые лучшие мыла. Но ведь их надо продать! И вот как-то завела она беседу за самоварчиком: «Думаю, мыло не в лавки, а на ярмарку относить надо. Простые люди там все покупают». Брокар руками замахал: «Простые люди мыло не возьмут!» Но Шарлотта не сдавалась: «А что возьмут? Гостинец жене и ребенку! Вот ты красивый гостинец и сделай. Детям – мыло «Детское» в форме зайчика или рыбки. На куске буковку алфавита выдави – и игрушка, и учение. А для взрослых – мыло в форме морковки, свеклы, огурца. И главное, чтоб мыло было самое дешевое: народное – по копейке. Вот с этой копеечки и соберутся миллионы!»

Уже через пару лет Брокар стал первым мыловаром России. Конечно, миллион сразу не накопил, но деньги появились. «Фабричка» переехала в просторные дома у Серпуховской заставы. Стали делать и косметику – помаду «Румяную», пудру «Лебяжий пух». Но объявились конкуренты, и объем продаж начал падать. Шарлотта обежала магазины, потолкалась среди покупателей, прикинула, посчитала и вызвала мужа на «разговор за самоварчиком»: «Нужно мыло в красивые обертки заворачивать. Ведь, если хозяйка за хлебом пошла, она незавернутый кусок мыла уже не купит. Как мыло с хлебом в одной сумке нести? А коли будет завернуто, да в красивую обертку, обязательно соблазнится! И пудру надо не на вес продавать, а в красивых коробочках. А помаду в футлярчики картонные положить. И на всю продукцию броские яркие этикетки наклеить. Эскизы я нарисовала. И еще я решила рекламу в газеты про наши товары дать».

Никто до того этим в России не занимался. Шарлотта первой профессиональной рекламщицей заделалась. Товар Брокара стал пользоваться самым большим спросом. Теперь можно было опять производство расширить. Генрих прикупил пару зданий. И Шарлотта занялась их хозяйственным устройством. Первой среди фабричных хозяек она начала строить чистые и просторные дома для рабочих, создала библиотеку и классы для обучения грамоте, открыла школу для детей, а вокруг фабричных корпусов разбила сад и даже приказала вырыть озеро и запустить туда лебедей. На вопросы других фабрикантов типа «зачем это надо?» отвечала просто: «Мы создаем для людей красоту, хочу, чтобы и в жизни рабочие такую же красоту видели!»

Москвичи прозвали Брокара «духовитым Генрихом», а его жену – «душистой Шарлоттой». А в 1873 году посетила Москву великая княгиня Мария Александровна. В Кремле устроили прием. Через знатных подруг Шарлотта и для мужа добилась приглашения. И он, галантно улыбаясь, преподнес юной княгине букет из роз, ландышей, фиалок, нарциссов. Княгиня взяла букет и ахнула – цветы-то были из воска, а аромат из нежнейших духов. При этом роза пахла розой, а ландыш – ландышем. Княгиня пришла в восхищение: «Вы истинный волшебник! Такого чуда и в Европе нет!» Брокар только склонил голову: «В Европе нет, а в Москве есть!» Вскоре его «скромность» увенчалась званием поставщика Императорского двора.

…Брокар встает в 6 утра и целыми днями колдует в лаборатории. Шарлотта управляется с домом, воспитывает дочку Женю и сыновей Александра и Эмилия. Хватает у нее сил и на открытие магазинов в Москве и Петербурге. Брокару ведь не до организационных дел: он разрабатывает новую рецептуру. Как-то вернулся домой пораньше, хитро прищурясь, протянул Шарлотте флакончик: «Всю жизнь я хотел создать аромат радости. Чтобы, понюхав его, человек воспрянул духом, подумал: жизнь прекрасна. И вот – одеколон «Цветочный». Прошу любить и жаловать!»

И вправду, началась шальная любовь: одеколон сметали с прилавков. В год продавали по миллиону флаконов. В 1883 году на Всероссийской промышленно-художественной выставке «Цветочный» взял Большую золотую медаль. Неугомонная Шарлотта предложила неслыханное – пустить в выставочном фонтане вместо воды «золотой одеколон». Народ как с ума посходил. Дамы совали в фонтан платочки, перчатки, шали. Мужчины кидали в одеколон пиджаки и визитки. Фонтан не выдержал, и «аромат радости» выплеснулся. Радость оказалась безбрежной!..

Но Шарлотта снова в раздумье. Отчего покупатели предпочитают русским духам французские? Пора убедить всех: духи «от Брокара» лучше, чем любой парижский парфюм. Шарлотта придумала хитрый ход – купила ящик французских духов и перелила их в брокаровские флаконы, а свои духи разлила по парижским пузырькам. «Парижские» духи нарасхват пошли, да еще и с восхищением: сколь приятно пахнут! Через неделю Шарлотта в газете раскрыла свой преднамеренный обман – духи-то в «парижских» упаковках русскими оказались. И ничуть не хуже французских!

Объем продаж взлетел фантастически. И на собственную серебряную свадьбу Шарлотта пожаловала с бухгалтерской книгой, где четко было написано: прибыль подходит к миллиону! Генрих тоже преподнес жене подарочек – новый граненый флакончик. Шарлотта приподняла крышечку и ахнула. Сирень! Та самая, чей запах когда-то их познакомил. Но теперь это был не просто запах сирени, а изысканные духи. «Хочу назвать в твою честь «Душистая Шарлотта», – тихо проговорил Генрих. Шарлотта вздохнула: «Не стоит! Назови просто «Персидская сирень».

В 1889 году «Персидская сирень» получила высшую награду – Гран-при в Париже. Немыслимо – русские духи стали самыми продаваемыми в столице мировой парфюмерии. А в 1900 году на Всемирной выставке в Париже Гранпри взял весь набор «парфюма от Брокара». Это был мировой триумф! Но в конце года у Брокара открылась болезнь печени. По настоянию врачей он поехал на воды в Канн, но 3 декабря его не стало. «Империя Брокара» перешла в руки Шарлотты. Вместе с сыновьями она довела годовой оборот до 8,5 миллиона, привлекая к работе в «Товариществе Брокар и К0» самых талантливых парфюмеров. Например, Августа Мишеля, который в 1913 году к 300-летию царствования дома Романовых создал духи, от которых императрица Александра Федоровна пришла в восторг. Духи так и назвали – «Любимый букет императрицы». Весь XX век они были нарасхват. Знаем их и мы. Просто после революции они стали именоваться «Красной Москвой», и уже как красно-пролетарские духи еще много приносили стране звание лучших духов мира. Только о «Любимом букете императрицы» пришлось забыть. Правда, Шарлотта Андреевна до этого не дожила. Незадолго до революции она ушла из жизни, передав дело сыновьям. Но и им после 1917 года пришлось уехать из России. А национализированная фабрика Брокара стала всем известной «Новой зарей».

Жизнь, вложенная в коллекцию

Всем известно, что Третьяковскую галерею создал московский купец Павел Третьяков. И мало кто знает, что рядом с ним всегда была самая верная соратница – его жена Вера Николаевна (1844–1899), роль которой в создании знаменитого музея трудно переоценить.

Вера и Зина Мамонтовы возвращались с очередного выступления. Концерты, аплодисменты – это так замечательно! Три года назад, в 1860 году, когда Зине исполнилось 17, а Вере – 16 лет, сестры стали выступать перед публикой. И до того вся Москва знала, что семейство купцов Мамонтовых не чуждо «наукам красоты», но фортепианный дуэт юных виртуозок, играющих в четыре руки, привел придирчивую публику в восторг. Как всегда, после концерта Зина ахала: «Каков шикарный военный из первого ряда!» Но Веру заинтересовал другой: «Ты не разглядела, кто стоял у колонны в вестибюле?»

^{И. Крамской. Портрет Веры Николаевны Третьяковой}

Сестра всплеснула руками: «Ох, тихоня-скромница, а говоришь, плохо видишь! У колонны-то Павел Михайлович Третьяков стоял – купец первой гильдии из Замоскворечья. Ему лет тридцать. Торгует льняным полотном. Текстильную фабрику строит. А деньги тратит на коллекцию картин. И собирает только русскую живопись. Вот недотепа! Все же знают, что никакой русской живописи нет, настоящие художники в Париже живут».

Странный человек этот Павел Третьяков! Два года бродит за Верочкой, как привязанный. И ведь ни разу не подошел, только смотрит издали. Ну как быть с таким кавалером?! Хорошо, сестра Зина бойка – взяла да и послала Третьякову приглашение на музыкальный вечер. Павел к Мамонтовым пришел, но забился в угол за штору. Однако после первого же выступления Веры не удержался, сказал приятелю: «Какая чудесная пианистка!» Приятель не растерялся и подтащил Павла прямо к инструменту. Верочка подняла глаза и, наконец, рассмотрела своего восторженного обожателя вблизи. Тот ничуть не походил на купеческих сынков – тонкое нервное лицо, высокий лоб, ясная улыбка. Да он оказался красив, этот недотепа!

Теперь Третьяков стал приходить с визитами к Мамонтовым каждый день, но объясниться все не решался. И лишь спустя полгода, оставшись, наконец, наедине с Верой, осмелился начать разговор. Вера ахнула: сейчас объяснится в любви! Но влюбленный недотепа проговорил: «Желаете ли вы жить с моею маменькой, или вам было бы приятнее, чтоб мы жили с вами одни?»

Оказалось, в свои 33 года Павел все еще живет с родительницей и во всем с ней советуется. Но Верочка-то желала жить с Павлушей, а жить с маменькой отказалась наотрез. Пришлось той съехать из дома сына, чего она невестке не простила. А Павлуша со дня свадьбы так и ездил к родительнице каждое утро – поздороваться…

Свадьбу сыграли 22 августа 1865 года в усадьбе дяденьки – Ивана Мамонтова, родителей Верочки к тому времени уже не было в живых. А как в дом Третьякова вошли, Павел стал знакомить жену и со своими «родственниками»: «Вот – Перов, вот – Пукирев, вот – Крамской!» Все стены в доме были увешаны картинами русских художников.

Коллекцию свою Павел начал собирать в 1856 году, когда ему было 24 года. Приобрел две картины – «Стычка с финляндскими контрабандистами» Худякова и «Искушение» Шильдера. С них и началась вся коллекция. Картины стали главными в доме и не утратили своего главенствующего положения, даже когда родились дети. «Теперь особенно надо экономить, – смущенно говорил Павел. – Конечно, ты, Вера, себе наряды покупай, но мне сюртука с пальто лет на шесть хватит!»

Вера вздыхала, но и сама наводила во всем экономию – собирание картин требовало немалых денег. Так что жили скромно: драгоценностей не покупали, в ресторанах не обедали. Зато всегда ухитрялись наскрести денег на безвозмездную помощь бедным художникам: то у Крамского сын умер, то Васильев заболел чахоткой, то у Савицкого жена погибла. Трудно живут русские художники…

…Тонкие пальцы Веры Николаевны взволнованно бегали по клавишам. Теперь играла она только дома. Пятеро детей требовали присмотра. В доме, сплошь завешанном картинами, было тесно. Однажды, когда она начала играть, дом огласился диким ревом. Оказалось, дети залезли под рояль. «Зачем?» – рассердилась Вера. «Надо же нам где-то играть! – набычилась старшая дочка. – Папа говорит, по дому бегать нельзя, а то от нашего топота картины могут со стен упасть. А море Айвазовского вообще из рамы выплеснется!»

Вечером Вера решилась на разговор с мужем: «Тяжело нам, Паша, с твоими картинами! Одно из двух: либо я с детьми, либо твои картины!» Третьяков озабоченно потер нос (ну что за странная привычка!): «Вы все мне дороги. Не могу я выбирать! Но я вот что надумал – пристрою к дому крыло и перенесу туда картины».

Строительство закончили к началу 1874 года, и началась развеска картин. Третьяков ночами не спал, вскакивал, будил Веру: «В галерее температура до двенадцати градусов опустилась, а надо не ниже шестнадцати. Бери одеяла, бежим укрывать картины!»

Наконец на исходе весны 1874 года на садовой калитке дома в Лаврушинском переулке набили скромную вывеску: «Картинная галерея». И потянулись посетители.

Оказалось, что русская живопись все-таки есть. И превосходная! А кто не верит, пожалуйте к Третьяковым! Вот только каждому любителю живописи хотелось, чтобы известный собиратель сам демонстрировал свою коллекцию. Но конфузливый хозяин стеснялся выходить к незнакомым людям. Пришлось Вере самой проводить экскурсии. Сначала было трудно: плохо видящая Вера путалась, но потом взяла бинокль, рассмотрела и запомнила картины по сантиметрам. Теперь ей любой вопрос не страшен! Частенько в галерею захаживали и художники. Продать картину Третьякову стремился каждый. Но не всякую картину Павел Михайлович брал. Художественный вкус у него был отменный, недаром же он говорил: «Дайте мне хотя бы лужу грязную, да чтобы в ней правда была!»

Собрание картин становилось все огромнее, посетителей все больше, а следить за порядком все труднее. Из залов начали пропадать рисунки. И Третьяков решился передать коллекцию Москве: пусть будет городская галерея, где в каждом зале – смотритель. Иначе разворуют!

Официальное открытие наметили на 15 августа 1893 года. Теперь галерея состояла из четырех громадных пристроек вокруг ставшего крошечным дома в Лаврушинском переулке. Около 1300 картин и почти 500 рисунков! Но пышных торжеств Третьяков не пожелал. Вера видела, как с утра он медленно бродил по залам – останавливался, вздыхал. Видно, вспоминал брата Сергея, который завещал будущей галерее свою коллекцию французской живописи XIX века, да вот года не дожил до открытия. Сергей, конечно, бы радовался, что на открытие прибудет сам император Александр III. Но для скромного Павла это одни мучения: надо выходить встречать, кланяться…

Вера наблюдала, как муж осторожно спускается по парадной лестнице, и тут вдруг, к ужасу своему, заметила появившегося у подножия лестницы… императора. Павел хотел ринуться вниз, да, видно, побоялся скатиться по навощенным ступенькам. Растерявшаяся Вера смотрела, как Александр вынужден подниматься ему навстречу. Получалось, не император оказывал честь собирателю, а тот, спускаясь, – императору. Каков конфуз! Но на середине лестницы Третьяков и Александр встретились, и государь первым пожал коллекционеру руку.

После государева визита начальство пожаловало «господину Третьякову» потомственное дворянство. Вера радовалась: это же признание заслуг. Но Павел Михайлович решительно отказался: «Я купцом родился, купцом и помру!»

…Вера волновалась. В доме стало непривычно тихо. Дочки повыходили замуж. Сыновья… Вера утерла слезинку. Старший Мишенька всю жизнь был больным и, наконец, тихо скончался. Младший умер еще в детстве. И вот на склоне лет Павел переживает: некому поручить наблюдение за картинами. Сам он тоже заболел – доктора нашли язву желудка. Ну чем тут помочь?..

От всех этих переживаний в марте 1898-го Веру Николаевну неожиданно разбил паралич, она лишилась речи. Испуганный Павел стоял у ее кровати и плакал: «Всю жизнь на проклятые картины грохнул, даже не мог решить, что мне дороже: галерея или ты, Веруша… Теперь вижу: ты! Теперь все бы картины отдал, лишь бы ты поправилась!» Вера утешала мужа, как могла – написала дрожащей рукой: «Мы оба – ради картин».

В конце концов Третьяков и сам слег. 4 декабря 1898 года потребовал священника. По окончании исповеди сказал дочерям: «Берегите галерею!» Потом, вздохнув, зашептал: «Веру!» То ли о жене говорил, то ли о вере Божьей. Впрочем, для него это было, наверное, одно и то же. На третьем вздохе его не стало.

От Веры Николаевны хотели скрыть смерть мужа. Но она поняла и написала едва разборчиво: «Требую быть там». Дочери отвезли ее в залу для прощаний. Она сидела в инвалидном кресле, глядела на Пашеньку, лежавшего в цветах, и кивала ему: «Я скоро!» 7 декабря при огромном стечении народа художники, возглавляемые Васнецовым и Поленовым, отнесли на руках гроб с телом Третьякова на Даниловское кладбище. Речей, от которых столь конфузился Павел Михайлович, не произносили. Просто долго стояли у свежей могилы. Вера Николаевна на похоронах не присутствовала. Через четыре месяца – 26 марта 1899 года – она и так ушла к мужу. И стало ясно, что ее жизнь тоже вложена в эту великую коллекцию.

Растут ли яблоки на березах?

Во второй половине XIX века ее имя было известно всей России. Ее яркие литературные сочинения прочитывались взахлеб, ее новаторские педагогические воззрения становились реформаторскими. Ее авторитет в научных и демократических кругах был огромен. Она признавалась как выдающийся педагог и писательница. Но сегодня имя Елизаветы Николаевны Водовозовой (1844–1923) незаслуженно забыто…

Начало 1860-х годов – революционное время в России. Отмена крепостного права перевернула всю жизнь. Но была и другая важнейшая реформа – образования, которая более всего коснулась Смольного института благородных девиц, ибо обучение там находилось на самом низком уровне. Однако реформы, во главе которых встал замечательный писатель и педагог Константин Дмитриевич Ушинский, шли туго, и потому бурно обсуждались по всему Петербургу. Вот и в тот майский день двое почтенных господ шумно толковали что-то о Смольном институте, сидя на скамейке в Летнем саду. Вот только разговор перешел на личные темы.

«Ты делаешь ошибку, дорогой Василий Иванович! – пытался втолковать тот, что постарше. – Ты всю жизнь посвятил наукам – истории и литературе. Ты печатаешься в «Отечественных записках» и «Современнике». За научно-педагогическую деятельность Министерство народного просвещения присуждает тебе золотые медали. Тебе для жизни нужна супруга обстоятельная, а ты 18-летнюю институтку выбрал. Да любой человек наслышан про этих кисейных барышень: ни ума, ни образования!»

^{Елизавета Николаевна Водовозова}

«Я тоже так раньше думал, – улыбался Василий Иванович. – Когда два года назад, в 1860-м, Ушинский пригласил меня преподавать русский язык, я хотел отказаться. Ведь институткам все предметы только на французском языке преподавали, так что русский они позабыли. Книг русских им не давали. Ну я сказал на уроке: «Может, вы верите, что булки на хлебном дереве растут?»

А тут одна бойкая темноволосая пигалица мне вдруг и говорит: «И еще мы знаем, господин учитель, что яблоки растут на березе с вишнями вперемешку!» И весь класс захохотал – вот как она меня подколола!» – «А еще я слышал, что именно она твою фамилию – Водовозов – раскритиковала как неблагозвучную!» – «Ничего! Скоро она и сама из Лизочки Цевловской Елизаветой Водовозовой станет. И очень этому рада!»

Лиза Цевловская окончила Смольный институт в июне 1862 года. В то время ей и 18 лет не исполнилось, поскольку родилась она 17 августа 1844 года. В институте Лиза считалась отчаянной, то есть часто перечила начальству, нарушала законы, хоть и неписаные, но жесткие. Но ведь как не нарушать! Смолянки живут по каким-то выдуманным правилам, их учат языкам и манерам, а о настоящем образовании и речи нет. Дело дошло до того, что сама императрица Мария Александровна потребовала провести реформу образования. Вот тогда в классах Смольного появились новые учителя – Ушинский, Водовозов, Раевский, Модзалевский, лучшие педагоги и ученые своего времени. Однако институтское начальство решительно не приняло их. Классные дамы потребовали, чтобы девочки приняли участие в бойкоте – выходили из класса, едва новый учитель входил. Бедные девочки не посмели ослушаться начальства. Почти все, но не Лиза Цевловская. В отличие от своих богатых подруг Лизе, родившейся в семье бедного смоленского помещика, просто необходимо было хоть чему-то научиться. Тогда она сможет работать хотя бы гувернанткой. И потому Лиза вместе с немногочисленными подругами поддерживала новых педагогов как могла. Ну а что может ученица? Только учиться лучше и лучше. Лиза и старалась. Учитель Водовозов каждый день приносил ей книги – она глотала их за ночь. А потом страстно обсуждала с Василием Ивановичем прочитанное, глядела в его горящие от энтузиазма черные глаза, и вот… влюбилась.

Что ж, она всегда была отчаянной. Родные отговаривали ее: «Твоему Водовозову уже 37 лет, он почти на 20 лет тебя старше!» Лиза только гордо голову вскидывала с копной своих темных кудрей.

Да и чем тут думать, коли у Лизы любовь? Для нее Василий моложе всех! Вот в начале сентября повез ее за город. Высадил в березовой роще: «Смотри!» Лиза к дереву подбежала и ахнула: с березовых веток свешивались… пузатые краснощекие яблоки. Оказывается, когда любишь, случается и невозможное – яблоки на березе растут. Правда, если они привязаны крепкими нитками…

Свадьбу справили в том же 1862 году – скромно, зато скоро уехали в Европу. Но не в свадебное путешествие, а по делу. Еще в России Водовозовы прослышали про систему образования знаменитого педагога Ф. Фребеля, который организовал по-новому детские сады в Берлине и Женеве. Лиза отлично знала, как «учат» маленьких детей в российских помещичьих семьях: либо запуганные гувернантки во всем потакают барчукам, либо жестокие воспитатели лупят детей почем зря. И в том и в другом случае – результата никакого, а дети необразованны. Но и фребелевская система не удовлетворила Елизавету Николаевну. И она решила составить свою собственную. Так, уже в 18 лет девушка начала писать огромный и детальный труд – книгу для воспитателей «Умственное развитие детей от первого появления сознания до восьмилетнего возраста». Основой воспитания она сделала невиданное в то время – игры, развивающие сознание и навыки. Никто до Водовозовой не предлагал такого. Все обучение строилось на нудном заучивании. Даже дошколята учили азбуку по церковнославянским названиям. Ну как ребенок мог понять, что «мир – аз» следовало читать как простое «ма»?! А Водовозова предложила складывать сами буквы: «м» и «а». Это был революционный подход. И если бы не эта юная педагогиня, неизвестно, сколько бы еще дети твердили: «аз», «буки», «веди»?..

Книга для воспитателей вышла в 1871 году. Через пару лет Елизавета Николаевна напечатала к ней приложение – сборник подвижных игр, детских песенок и сказок. Сама она к тому времени освоила все на практике, воспитывая сыновей Василия и Николая, но на семейной жизни не зацикливалась. Каждую неделю Елизавета Николаевна устраивала свои знаменитые «вторники». Когда-то в начале века были популярны салоны в дворянских домах. Теперь же традиция возродилась в домах интеллигенции. В гостеприимный дом на Васильевском острове приходили лучшие люди того времени. Завсегдатаями слыли известный писатель-публицист Слепцов, поэт-демократ Курочкин, актер Гайдебуров и конечно же Ушинский.

Быт семейства был скромен. Педагогическая деятельность не приносила Водовозову златых гор. Литературные же гонорары Елизаветы Николаевны были более чем скромны, хотя ее статьи и книги, особенно о тяжелом положении женщин и детей, имели огромный общественный резонанс. Даже ее грандиозный труд – своеобразный учебник «Жизнь европейских народов. Географические рассказы» (3 тома!) об обычаях и законах, повседневной жизни и праздниках народов разных стран – принес в дом только литературную премию. Однако Водовозовы не унывали. Организовывали народные и воскресные школы, обучали грамоте петербургских рабочих. Водовозова писала: «Стремление к образованию в нашем народе необычайно сильно… И потому долг интеллигенции – положить все силы, чтобы помочь народу в его стремлении. Ведь это стремление к лучшей жизни».

Бурная деятельность подорвала здоровье Василия Ивановича. В 1886 году Елизавета Николаевна его потеряла. Неизвестно, как бы она выжила, овдовев, но рядом оказался давний друг семьи – известный историк и педагог Василий Иванович Семевский. Ученик Водовозова и тезка его по имени и отчеству – это ли не судьба? И потому, когда Семевский сделал ей предложение, Елизавета Николаевна не отказала. Правда, жизнь стала еще более трудной. Семевского с его реформаторскими идеями уволили из Петербургского университета, и он был вынужден защищать докторскую диссертацию в Москве. Зато его работа по истории крестьянского вопроса в России получила Уваровскую премию Академии наук – главную историческую награду страны. Талант Елизаветы Николаевны (теперь уже Водовозовой-Семевской) тоже оказался востребованным. В 1911 году она издала свою лучшую книгу – «На заре жизни. Воспоминания». Словом, в XX век Елизавета Николаевна перешла с надеждой. Жизнь менялась, и хотелось верить, что к лучшему. Она уже начала писать новый роман «Грезы и действительность», где раздумывала о том, что новые, образованные, люди создадут прекрасную жизнь, когда грянул октябрь 1917 года.

И вот она одна… В январе 1918 года явился рабочий с красным бантом и малолитературным языком объявил об уплотнении и конфискации ценностей. Какие ценности? Шуба есть да от мужа табакерка осталась. Слава богу, муж до этих «экспроприаций» не дожил…

Теперь Елизавета Николаевна ютится в крошечной каморке под лестницей того самого дома, где некогда проходили ее знаменитые «вторники». Но кто сейчас о них помнит?.. Все забылось, даже имя города. Теперь он – Петроград. Есть нечего, топить нечем. Елизавета Николаевна голодает, болеет. Все чаще в ее каморку врываются напившиеся в стельку «представители пролетариата», въехавшие в уплотненные «буржуйские хоромы», и кроют матом «засидевшуюся на этом свете ненужную старуху». Конечно, ей уже восьмой десяток. Но неужели она прожила ненужную жизнь?! Она же учила, воспитывала, всегда помнила о долге интеллигенции перед народом. Или никакое воспитание не поможет, коли хам остается хамом? И никто не поблагодарит, и мечты не исполнятся, потому что яблоки на российских березах не растут…

23 марта 1923 года Елизаветы Николаевны не стало. Ей шел 79-й год.

Страсти по еде

Впервые в истории России она решила, что питаться стоит рационально, и составила книгу о вкусной и здоровой пище. Этот научно-кулинарный труд оказался столь емким, что все последующие книги в той или иной степени ориентировались на этот шедевр.

Даже появившаяся в XX веке роскошно изданная культовая «Книга о вкусной и здоровой пище» была основана на трудах этой женщины. Да и XXI век наслышан о ее книгах.

Достаточно только произнести: «Если к вам неожиданно пришли гости…» Тут же всплывает ответ: «Возьмите в погребе баранью ногу…» Для россиян, особенно в годы тотального дефицита, эти фразы были своеобразным паролем в мир… еды. Все знали, что они взяты из дореволюционной кулинарной книги. Вот только имени автора не помнил никто.

^{Елена Ивановна Молоховец}

А ведь Елена Ивановна Молоховец (1831–1918) 50 лет была самой популярной кулинаркой страны. Ее первая книга «Подарок молодым хозяйкам» выдержала с 1861 года более 30 изданий общим тиражом полмиллиона экземпляров. Казалось бы, эдакой кулинарной богини на роду написано вкушать радости жизни, но судьба распорядилась по-своему.

Елена Ивановна беспомощно уставилась на пачку прочитанных газет. Да что же это такое?! «Петербургские ведомости» язвительно сообщают, что ее кулинарные книги «набили оскомину у всей России», а «Литературный альманах» иронизирует: «Г-жа Молоховец считает, что приготовление пищи на огне – это ее изобретение, и люди без ее указания непременно пронесут ложку мимо рта…»

И откуда в критиках столько злобы, притом несправедливой?! Да на книгах, «набивших оскомину», выросло вот уже несколько поколений российских хозяек. И ирония тут неуместна. Елена Ивановна по опыту знает, сколь трудно научиться хорошо и недорого готовить. Конечно, богачам это ни к чему: у них либо повара французские, либо кухарки опытные. Но как быть тем, кто вынужден вести хозяйство сам? Елена Ивановна лично прошла через такие мытарства и поэтому имеет право учить других.

Она родилась 28 апреля 1831 года в семье дворянина Ивана Бурмана, начальника Архангельской таможни. Но детство длилось недолго: родители умерли, когда дочке не исполнилось и 8 лет. Девочку взяла бабушка, женщина мудрая и весьма хозяйственная. От нее-то Елена и получила первые уроки вкусной и рачительной готовки. Но другого обучения бабушка не могла предоставить и потому отдала 14-летнюю внучку в Смольный институт благородных девиц. Там-то Елена и узнала, что еда может быть ужасающей. Воспитанниц кормили, словно маленьких солдат, перловой кашей и вареной капустой. Конечно, девица не должна быть толстой, но ведь и падать в обморок от недоедания тоже не должна! К тому же соученицы Елены, научившись танцевать и говорить по-французски, совершенно не имели понятия о домашнем хозяйстве. Они вообще верили, что булки растут на хлебном дереве, а мясо – на мясном. И ладно, если бы девицы были из богатых семей с грудой слуг, поваров и кухарок. Но ведь это были дочери небогатых дворян. И им не по средствам будут французские повара – придется вести хозяйство самим. А как они, совершенно неподготовленные и невежественные, это сделают?!

Вот тогда-то и родилась у Елены мысль о кулинарной книге, в которой должны быть не просто описания блюд, но точная мера продуктов, детальная проработка кушаний, время приготовления. Это должна быть книга реальных советов хозяйкам – первая в России кулинарная книга.

Но исполнить свою мечту Елена смогла только в 1861 году. К тому времени ей уже было 30 лет. Двенадцать лет, как она окончила институт и, вернувшись в Архангельск, вышла замуж за Франца Францевича Молоховца, главного архитектора города. Он был старше Елены на 11 лет, но влюбился как мальчишка. В браке по любви у них родилось 10 детей. Но для большой семьи требовались средства. Пришлось перебраться в Курск, где Франц получил выгодные заказы. Там и вышла в свет книга «Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве». Правда, время оказалось неподходящим для поваренной книги: Россия бурлила – отменили крепостное право. Так что издательства не рвались печатать книгу о еде. Помог муж – дал денег на первое издание, сказав: «Это подарок ко дню ангела». И верно: книга вышла на Еленин день – 21 мая.

Кулинарное искусство Елена воспринимала не с позиций гурмана-расточителя, а с позиции хозяйки, которой нужно сытно и недорого накормить семью. Такой подход был внове. «Кухня – это своего рода искусство, которое без руководства приобретается не годами, но десятками лет опытности, а этот десяток лет неопытности иногда очень дорого обходится молодым супругам, – написала Елена в предисловии. – Вследствие чего бывают расстройства состояния и различные неудовольствия семейной жизнью…» Казалось бы, верные мысли. Но рецензенты заявили, что «в книге странная направленность: чрезмерное пристрастие к экономии». От такой критики Елена пришла в полное недоумение. Что плохого в домашней экономии? Бюджеты семей разные. Кто-то станет обедать на 2 рубля, а кто-то и на несколько копеек. Потому она и разбила рецепты блюд по стоимости. А ее окрестили «кулинаркой мещан»…

Хуже того – ее не признали автором. Газетчики заявили на всю страну, что молодая дама не может написать книгу, в которой почти тысяча рецептов и полезных советов. А все потому, что Елена постеснялась проставить свое полное имя, подписавшись «E. М… цъ». Дошло до того, что автором объявили некоего отставного полковника, любителя кулинарных рецептов. Ну а едва книгу переиздали (с большим успехом!) в 1864 году в Петербурге, куда как раз перебралось семейство Молоховец, издательства вообще стали печатать… подделки. Вышли книги за подписями Е. М-нъ, Е. Моровичъ, Малковецъ и др., а «Подарки» стали именоваться «Новыми», «Настоящими», «Дорогими». Дошло до того, что стали выходить «Полные подарки» за подписями Малоховской или Мороховцова. Пришлось Елене Ивановне проставлять на каждой книге оттиск автографа. А что делать – не по судам же ходить?!

Ну отчего все, что она не создаст, вызывает такую бурную реакцию?! Когда она сочинила небольшие танцы для детских праздников, ее обругали в музыкальных изданиях. Когда написала детский учебник французского языка, его разобрали по косточкам критики от образования. И что самое поразительное – при всей ругани ее детские танцы игрались, а по учебнику учились. Но больше всего ругани пришлось на сборник медицинских советов для пациентов, которым приходится ограничиваться лишь письменной консультацией, поскольку они живут в глухомани, где нет врачей. Казалось бы, нужнейшая вещь, ведь Россия огромна. Но нет! Критики разнесли бедную брошюру в пух и прах.

«Отчего эта дама суется во все области жизни? Пусть пишет про свои упаренные щи!» – возмущалась «общественность». А Елена Ивановна и вправду «лезет не в свои области»: то издает брошюру «Голос русской женщины по поводу государственного и духовно-религиозно-нравственного возрождения России», то рассуждения в защиту семьи. Может, ее «рассуждения» и наивны, они ведь идут не в струю с общим нигилистическим и ура-патриотическим настроем общества. Но Елена Молоховец уверена: неверие и разрушение не принесут ничего хорошего. Но что она могла сделать, видя, как страна скатывается в безверие и революционное кликушество? Только писать статьи и выступать с речами. Вот только быть против «новых веяний» считается не модным. И «наглую повариху» обзывают в прессе, гонят с трибун. По ночам, пытаясь унять сердечную боль, она тихо плачет в подушку от бессилия. Она давно уже одна. Муж умер еще в 1889 году. Сыновья разъехались. Анатолий видел будущее страны в развитии Сибири и уехал туда бухгалтером. Леонид посчитал, что страну спасет армия, и стал военным. Константин грезил о морском величии Родины и поступил на флот. Его ранило в Порт-Артуре на Русско-японской войне. Он лежал в госпитале, теряя силы, но отдавал свою пайку тем, кто, по его мнению, больше нуждался. Господи, сын женщины, всю жизнь писавшей гастрономические рецепты, умер от голода! Да о таком даже помыслить жутко…

С тех пор в характере Елены Ивановны появилась некая несгибаемость. Она отчаянно хотела быть полезной людям, только не знала как. Понимая, что страна дрейфует в сторону революции, писательница решает стать общественной деятельницей. Но ей уже 80 лет, и она решает обратиться к молодому лидеру – философу Розанову. В то время Василий Васильевич – самый уважаемый авторитет среди интеллигенции, его статьи зачитываются до дыр, на его лекции трудно попасть.

Чтобы этот столп интеллигенции понял ее, Елена Ивановна сначала посылает ему свои книги, конечно, не поваренные, а «рассуждения» о семье, стране, революции. Майским солнечным днем она осмеливается на личный визит. И вот она, известная всей России писательница, стоит в приемной модного философа и, робея, теребит пояс, как юная институтка. Она прожила долгую и не легкую жизнь, но, конфузясь, не может быстро и внятно объяснить цель своего визита. Философ глядит на худую, бледную, взволнованную госпожу Молоховец, на ее страдальческую, беспомощную улыбку и, не отличаясь тактом, гонит ее вон: «Идите, идите… тут и революций не надо, я сам умру через три недели, если стану разбирать все присланные мне книги!»

Сколь недальновидны философы в реальной жизни… Ну а Елена Ивановна ничуть не удивилась, что революционные веяния, нарастая, все-таки взяли верх. Правда, плодов революции она не увидела. Писательница, создавшая главную кулинарную книгу России, умерла в Петербурге на 88-м году жизни в начале декабря 1918 года от… голода.

Последняя из Прекрасной эпохи

Она была последней великой куртизанкой великих старых эпох. Карьера Беллы Отеро (1868–1965) выпала на рубеж XIX и XX веков, на время, которое называется «Белль эпок», то есть Прекрасная эпоха. Обладая красотой, шармом и умом, она сделала головокружительную карьеру, прорвавшись на высшую ступень общественного положения, и была прозвана Королевой Парижа – Прекрасной Отеро. К ее ногам падали императоры и короли, в ее личной «копилке» было шесть любовников-монархов. У нее имелось миллиардное состояние, несколько замков, множество домов и вилл на всех континентах мира, в том числе и в российском Крыму (дар императора Николая II), самая дорогая в мире коллекция драгоценностей, включающая ожерелья королев Марии-Антуанетты и Евгении, черный жемчуг японского императора, особое колье-болеро, созданное для Беллы ее поклонником – знаменитым ювелиром Картье.

Однако изначально судьба не благоволила к этой девчонке. Агустина Каролина Отеро Иглесиас родилась 4 ноября 1868 года в крохотной деревушке Вальга на севере Испании в нищей семье. Уже в 6 лет девчушке пришлось собирать милостыню. А в 11 лет, когда Каролина возвращалась домой, на нее напал насильник. И ведь не кто-нибудь, а знакомый парень из ее же деревни!.. Он зверски изувечил девочку, надеясь, что она умрет и никому ничего не расскажет. Но Каролина выжила и все рассказала. Насильника сослали на каторгу. Но самой девочке пришлось от позора уйти из деревни.

^{Белла Отеро}

Поначалу Каролина работала служанкой, а в 1880 году прибилась к труппе бродячих артистов-танцоров. С ними и оказалась во Франции – в Марселе. А в 16 лет обнаружила, что превратилась в головокружительную красавицу и что каждый ее танец вызывает ярое вожделение мужской половины зала. Вот только саму красавицу мужчины после изнасилования не интересовали…

Может, потому она не обратила внимания на ухаживание известного импресарио месье Джургенса. Но у того оказались не только быстрые планы на девицу (уложить в койку), но и долгосрочные – Джургенс решил сделать из юной красотки танцовщицы великую звезду. Он назвал ее Беллой, то есть Прекрасной Отеро, нанял учителей и за год из провинциальной необразованной девчонки превратил в почти светскую женщину.

Обкатать «звезду» Джургенс решил в Соединенных Штатах, ведь американцы не столь привередливы, как европейцы. Они вполне могут поверить, что Белла великая испанская танцовщица из Андалусии. И наивные янки поверили. В сентябре 1890 года Отеро имела невероятный успех в кабаре «Эден Мюзе» в Нью-Йорке.

На представлениях восседал весь высший свет. Что ни зритель, то миллионер или миллиардер. Все эти нувориши – Вандербильты, Морганы, Астеры – щеголяли друг перед другом своими деньгами. И знаете, что являлось главным показателем богатства? Думаете, золото и бриллианты? Ничуть не бывало! Статус богача являла миру кокотка, с которой босс прогуливается под руку, и количество драгоценностей, на ней надетое. Словом, вес мужчины в обществе – это ценность его дамы. И там, в Нью-Йорке, Белла Отеро поняла, что может быть очень дорогой, возможно, самой дорогой куртизанкой мира. Да за одну ночь с миллионером она может заработать куда больше, чем за год выступлений. И Белла не побрезговала ни одной ночью в Америке!

Сам всесильный Уильям Киссам Вандербильт засыпал ее драгоценностями. И делал это виртуозно. Однажды устроил в честь красавицы ужин. Но какой! На золотом подносе Белле подали устриц. И каждый раз, когда она вскрывала одну из этих морских затворниц, в глубине раковины оказывалась… огромная жемчужина. Естественно, Белла позабыла и об ужине, и о шампанском – целый час вскрывала раковины. И набрала два килограмма жемчуга! Ну а потом Вандербильт подарил ей яхту, дом на побережье Флориды, массу бриллиантов. Словом, в Прекрасную эпоху умели дарить и ухаживать. Впрочем, и тогдашние куртизанки были образованны, имели прекрасные манеры и никогда ничего не требовали – они умели поставить мужчину в такие обстоятельства, что он сам на коленях умолял даму сердца принять и яхту, и драгоценности, и виллу на море. И именно такому умению самозабвенно училась Прекрасная Отеро.

Очень скоро Белла стала самой известной, высокопоставленной и самой дорогой женщиной мира. В 1893 году она ловко «подцепила» своего первого монархического любовника. Это случилось в парижском кабаре «Тамбурин». Там среди художников и авантюристов можно было встретить и принцев крови: «опускаться на дно», потягивая абсент, было модно. Белла появлялась на сцене в мужском обтягивающем костюме тореро, что сводило с ума восторженную публику. После танцевальной программы начиналось особое развлечение: «рыбная ловля». Дамы оставались в зале, а мужчины поднимались на балкон и оттуда бросали вниз удочки с приманкой из хлеба, пытаясь «подцепить на крючок» понравившуюся партнершу.

В ту ночь в «Тамбурин» набилось множество разношерстной публики – от девиц легкого поведения, визжащих от восторга, до великосветских дам, прикрывавших вуалетками разгоряченные лица. Все знали – в «Тамбурин» пожаловал великий князь Монако Альберт, известный ненасытной любовью к женскому полу. В такт музыки шикарная толпа женщин – на любой вкус! – двигалась по паркету внизу, поднимая головы к балкону. Оттуда неразличимый от сигаретного дыма, реальный, а не сказочный правитель должен был забросить свою удочку в зал.

И она полетела сверху – прямо в руки разгоряченной танцами прелестной Беллы Отеро. Но вместо хлебных шариков на крючке мягко и загадочно переливалась связка отборного жемчуга.

Наутро, проснувшись в постели правителя Монако, Белла поняла, что имела в виду ее подруга-соперница, более опытная парижская куртизанка Лиан де Пужи: «Если спишь с буржуа, ты – всего лишь шлюха, но когда ложишься в постель короля, ты – фаворитка. Чувствуешь разницу?»

И Белла почувствовала! Правда, в отличие от американских миллионеров, заставить королевских особ расщедриться оказалось непростым делом. Однажды Белла даже расхвасталась в интервью: «Королевские особы не отличаются щедростью, но я их всех научила дарить!» Да-да, даже прижимистый кайзер Вильгельм был вынужден раскошелиться, хоть и не столь, как другие. Например, будущий король Англии Эдуард VII презентовал Белле старинный замок, король Бельгии Леопольд II – морские побережья, император Японии – вообще целый остров. Ни одна женщина мира никогда не получала таких подарков!

4 ноября 1898 года Белла даже сумела организовать невероятное – пригласить на свой день рождения шестерых монархов-любовников: Альберта Монакского, Леопольда Бельгийского, принца Уэльского, Альфонса Испанского, кайзера Вильгельма и императора Николая II. Праздновали в самом знаменитом ресторане Парижа – «Максиме». Во избежание ажиотажа для посетителей ресторан закрыли. Белла танцевала для гостей прямо на столе, одетая в одни только многочисленные гроздья драгоценностей. Император Николай настоял на русском обычае, и гости азартно разбивали «на счастье» фужеры и рюмки из богемского хрусталя.

Ах, этот русский император, «кузен Ники», как его называли!.. Белла питала к нему самые теплые чувства. Его не надо было учить щедрости. Он осыпал красавицу деньгами, драгоценностями и подарил роскошную виллу на Черном море. Впервые Королева Парижа увидела Ники, тогда еще наследника престола, на закрытом обеде в 1892 году. Обед был фантастический: вместо десерта гостей ждал сюрприз. Шестеро казаков внесли 2-метровый серебряный поднос – на нем, едва прикрытая прозрачной тканью, возлежала юная и роскошная Белла Отеро. Под нежные звуки музыки она сладко потянулась, словно пробуждаясь от сна, медленно поднялась и исполнила томный и страстный танец, позволяя именитым гостям рассмотреть то, что скрывалось под ее легкой газовой накидкой – свою прелестную наготу. Может, с тех мгновений Ники и запомнил молодую танцовщицу?

Словом, в 1897 году мадемуазель Отеро прибыла в Санкт-Петербург. Правда, ее свидание с Ники произошло не в каком-нибудь роскошном императорском дворце, а в тайном охотничьем домике в окрестностях столицы. Увы, кроме щедрости, Николай мало что мог предоставить заморской красавице: он хоть и мечтал о любовных утехах, но опасался своей вездесущей супруги. Он даже попросил Беллу не зажигать свечей. «Моя Алике всегда является со свечой, – сказал он. – И если мы увидим свет, значит, она где-то рядом!» Словом, свидание прошло напряженно. Николай вздрагивал каждый раз, когда Белла передвигала стул или роняла на пол шпильку. Поразительно, но Белле было жаль этого еще молодого, но уже так напуганного жизнью 29-летнего Ники. Она приезжала к нему тайно еще несколько раз, утешала, как могла, обещала, что «все будет хорошо». Удивительно, но иногда Белла любила своих поклонников чисто материнской любовью.

Между тем годы ее неслись, словно норовистые скакуны. Белле, не испытывавшей от любовных утех никаких страстей и воспринимавшей их как способ зарабатывания денег, все чаще требовался настоящий адреналин. И она нашла его в Великой Игре. Именно так Белла величала свои ночи… в казино. За ночь она могла со всей страстью просадить пару миллионов, если же проигрывала по 700 тысяч, говорила, что это – «по маленькой». Когда не хватало денег, срывала с себя ожерелья, кольца, браслеты и бросала на кон, как всегда не глядя и не считая.

В 1914 году, когда ей исполнилось 48 лет, Белла ушла со сцены. К тому времени она была сказочно богата. Но состояние и драгоценности быстро поглотило все то же ненасытное казино. Высокопоставленные любовники покинули ее – кто умер, а кто попросту забыл. Началась Первая мировая война, всем стало не до утех. Белле пришлось продать свое последнее убежище – виллу «Каролина» и переехать в отель. Сначала это были вполне богатые отели, потом гостиницы похуже, ну а в конце жизни – убогая, нищая меблирашка в Ницце. Правда, некие старинные поклонники, желающие оставаться неизвестными, регулярно слали на ее имя небольшие суммы. Но Белла и их ухитрялась проигрывать. Сама она никогда никому о себе не напоминала. Так что больше полувека гордо прожила в забвении. Умерла же вообще в полной нищете. Случилось это 10 апреля 1965 года в самом дешевом отельчике блестящей Ниццы.

На скромную панихиду местного кладбища неожиданно прикатил огромный роскошный лимузин. Из него вышел мужчина в безупречном черном костюме. Постоял, не подходя к процессии. Вздохнул и бросил под ноги алую розу. Через минуту его лимузин укатил. А провожающие Прекрасную Отеро в последний путь еще долго гадали, кто бы это мог быть…

Девушка с волосами цвета льна

О матери этой красавицы написано множество книг, ибо Надежда Филаретовна фон Мекк, урожденная Фроловская, была музой и покровительницей великого П.И. Чайковского. Но мало кто знает, что ее дочь Софья Карловна фон Мекк (1864 или 1867–1935) стала российской музой другого великого композитора – француза Клода Ашиля Дебюсси.

В тот мартовский день 1880 года профессор Парижской консерватории Мармонтель позвал в класс композиции своего любимого студента – Клода Дебюсси. Тот был талантлив, но почти нищ. И потому профессор выхлопотал ему хорошую должность на лето: «Одна моя знакомая хочет нанять пианиста на время путешествия по Европе. Это мадам фон Мекк, очень богатая и весьма эксцентричная русская дама. С ней трудно поладить, но она заплатит огромные деньги. А главное, она очень ценит музыку».

«Надежда Филаретовна Фроловская фон Мекк», – твердил Клод всю дорогу как заклинание. Какое трудное, длинное и фыркающее имя – сплошное «фэ»!

Надежда Фроловская была вдовой господина фон Мекка, крупнейшего промышленника России, строителя железных дорог. У них несколько уже взрослых сыновей, но после смерти мужа именно Надежда Филаретовна твердой рукой заправляет делами, вселяя панический ужас в своих многочисленных служащих. Она непоколебима и умна, даже чересчур умна для женщины. И то ли несметность богатств, то ли избыток ума толкают ее на разные чудачества. Она часто путешествует по Европе и повсюду таскает за собой огромный штат слуг и целый поезд подвод, на которых еле-еле умещается ее скарб, – пользоваться чужими вещами в путешествиях она категорически отказывается. Еще, говорят, она болезненно стесняется чужих незнакомых людей и потому в любом городе снимает лучшую гостиницу целиком, выдворяя остальных постояльцев. Ровно через три часа после вселения любая гостиница начинает напоминать московский дом Надежды Филаретовны: слуги развешивают по стенам несметное количество православных икон, расставляют по комнатам самовары и раскладывают на столах ворохи трав, привезенных из России, – мадам фон Мекк мается регулярными трехдневными мигренями.

Клод увидел свою новую хозяйку весной 1880 года на террасе Гранд-отеля в небольшом швейцарском городке. Она восседала с книгой в кресле-качалке – седая, худощавая, властная. У ног ее порыкивал огромный черный мастиф, а за спиной возвышался телохранитель – дюжий бородатый казак в алой атласной рубахе. Мадам фон Мекк оторвалась от чтения и произнесла на прекрасном французском: «Сколько вам лет?» – «Семнадцать с половиной», – пролепетал Клод. Надежда Филаретовна фыркнула, но царственным жестом взмахнула рукой: «Идите поиграйте!» Как в тумане Клод шагнул по направлению этой властной руки – в комнате рядом стоял рояль. Юноша погладил его блестящую крышку и приоткрыл. Теперь бояться нечего – он был под защитой музыки.

Через полчаса игры Клод поднялся. Но его новая хозяйка к нему не подошла, так и сидела в комнате рядом. «Вам не понравилось?» – растерянно спросил Клод. «Я не могу смотреть на музыканта, когда он играет! – отрезала Надежда Филаретовна. – Это мешает мне наслаждаться музыкой. А вашей игрой, юноша, вполне можно наслаждаться. Я стану слушать вас из соседней комнаты!»

Клод вспомнил взволнованный рассказ профессора Мармонтеля: «Мадам фон Мекк благодетельница русской музыки. Она покровительствует самому Чайковскому. Посылает деньги и письма, но наотрез отказывается встретиться с композитором. Странно, верно?» Теперь-то Клод понимал – ничего странного! Эта женщина только кажется властной и неприступной, а на самом деле она крайне застенчива. И еще… Клод поднял глаза – она некрасива и прекрасно понимает это…

И тут дверь распахнулась. В комнату ворвалось золотистое облако – юная девчушка в воздушном наряде с водопадом золотистых локонов. Щеки пылали румянцем, глаза вспыхивали золотыми всполохами. «Вы профессор из Парижа? Вы станете учить меня музыке? Клянусь Казанской Божьей Матерью, я буду стараться!»

Клод хотел сказать, что он не профессор, что его не предупреждали об ученице, но слова застряли в горле. Неужели у такой некрасивой матери может быть раскрасавица дочь?! Для такой все, что угодно, сделаешь… Видно, и мадам фон Мекк любила дочку без памяти. Потому что даже она, хоть и с трудом, но растянула губы в улыбке: «Учись, коли хочешь, Соня!»

Соня… Непредсказуемый золотоволосый ангел… Она то хохотала, то плакала. То фанатично разучивала гаммы, а то дулась, отказываясь садиться за рояль. Она таскала Клода на прогулки, показывала ему своих многочисленных кукол, совала в руки липкие конфеты, а как-то заявила, что Клод похож на ее старшего брата Владимира, по которому она страшно скучает. «Я стану звать вас как его – Воличкой! – захлебываясь, говорила она, а в конце лета заявила: – Я попрошу маму выписать вас на следующий год!»

Так и вышло. Видно, строгая Надежда Филаретовна ни в чем не могла отказать любимице. А может, в отличие от парижских разбалованных «любителей музыки», российская меценатка поняла, что Клод Дебюсси хоть и юн, но – большой талант?..

Перед летними каникулами 1881 года в Парижскую консерваторию пришло письмо секретаря мадам фон Мекк: месье Дебюсси приглашался в поместье Брайлово на юге России. На сей раз хозяйка встретила Клода радушно и по-домашнему: «Мне не хватало вашей игры. А переложения сочинений Чайковского, которые вы сделали, просто превосходны!»

Соня перехватила Клода в темном закутке коридора: «Воличка, свет мой, я так по тебе скучала!» Теперь каждый вечер она тайком водила Клода в лес, на луга, к озеру. Волшебный лунный свет освещал им дорогу. «Запомни этот свет! – восторженно шептала золотоволосая Соня и улыбалась, как русалка. – Ты должен научить меня всему французскому – языку и поцелуям!» И непосредственная Соня первая целовала Клода.

Лето пролетело вмиг. Весь год учебы Дебюсси грезил золотоволосой феей. В лунные ночи он теперь специально не закрывал окна шторами – луна напоминала ему о тайных ночах Брайлова. Но год учебы снова сменился каникулами. И на третье лето Клод опять оказался в семье фон Мекк – теперь уже в Москве в 52-комнатном особняке на Рождественском бульваре. Надежда Филаретовна улыбалась ему, как давнему и доброму знакомому. Соня уже не носилась по комнатам, как резвый котенок. Она выросла, носила взрослые платья с открытым декольте. Мать приставила к ней компаньонку, а скорее дуэнью, которая не спускала с девушки глаз. Но все равно Соня быстро нашла способ увидеться с приехавшим Клодом наедине. Вечером, когда все разбрелись по своим комнатам, девушка подкараулила возлюбленного в темном коридоре. «О Воличка! – жарко зашептала она. – Я тебя так люблю! Я хочу, чтобы и ты любил меня!»

Клод опешил. Надо срочно что-то сделать! Конечно, в первый же вечер он не сорвется, будет держать себя в руках, но ведь он – не каменный, чтобы все лето ограничиваться одними поцелуями… Наутро он отправился просить руки Сони. Мадам фон Мекк выслушала его почти бесстрастно. Вздохнула, горько усмехнувшись чему-то, и изрекла: «Моя дочь глупа… Она грезит о том, чего нет… Я очень и очень ценю вашу музыку, месье музыкант. Еще я ценю, например, лошадей. Но это не значит, что я готова породниться с конюхом!»

И мадам, снова вздохнув, торопливо вышла. Дебюсси понял: это конец. Конец грезам, мечтаниям и любви при луне. При дневном свете золотоволосые ангелы не могут принадлежать нищим композиторам.

В тот же вечер двое дюжих казаков отвезли Клода на вокзал и стояли, мрачно глядя в окно купе, пока поезд не отъехал. На вокзал в Париже Клод вышел, пошатываясь…

С тех пор прошло много лет. Дебюсси уже был женат. Любимая Эмма родила ему дочку. Правда, его музыку не особенно признавали во Франции. Но как известно, нет пророка в своем Отечестве. В 1913 году Дебюсси получил приглашение из России приехать в качестве дирижера и исполнителя своих сочинений. Сергей Кусевицкий, выдающийся дирижер, контрабасист и издатель, организовал ему концерты в Москве и Петербурге. Клод ехал со сжимающимся сердцем. Первое, что он спросил на вокзале в Москве: «Могу ли я найти Соню фон Мекк?»

Жена Кусевицкого, дочь «чайного короля» – купца Ушкова, догадалась: «Вы, наверное, говорите о княгине Софье Голицыной или о Софье Римской-Корсаковой?» Дебюсси смутился – он не знал… Конечно, Сонечка давно замужем. Но за кем?

Она появилась в доме Кусевицких спустя два дня. Клод смотрел на эту высокую женщину и не узнавал. Она была ярко и небрежно одета, но все равно казалась какой-то выцветшей – лицо в сеточке морщинок, волосы, ставшие тускло-желтыми, – как будто жизнь выпила из нее все соки. И только глаза были по-прежнему с золотыми всполохами. И голос остался прежним – девичьим. «Воличка, свет мой! – зажурчала она, словно они расстались час назад. – Я слышала твои «Прелюдии». Особенно мне понравилась «Девушка с волосами цвета льна». – «Это о тебе!» – выдохнул Клод. Соня зарделась, как в юности, и прошептала: «Ты счастлив с женой?» Клод нервно сглотнул – он не знал, что говорят в таких случаях. И тогда Соня прошептала еще тише: «Счастлив… А я… была замужем… по маминому выбору. Ты же помнишь, она все решала сама. И это всех губило. Она и себя погубила. Однажды, никто не знает почему, порвала все отношения с Чайковским, а ведь она любила его. Мама и пережила Петра Ильича только на три месяца. Она все делала нелепо…»

Клод сжал Сонину руку: «Приезжай летом в Париж. Тебе понравится моя дочка. А завтра приходи на мой концерт! Я сыграю для тебя «Лунный свет». Помнишь, как мы гуляли с тобой под луной?» Соня грустно улыбнулась: «Хорошо, Воличка!»

Но на концерт она не пришла. Дебюсси еще пытался ее найти. Но дом, где теперь проживала Соня, был закрыт. Жена Кусевицкого объездила всю Москву, но никто не знал, куда вдруг подевалась Софья Голицына, урожденная фон Мекк. Голицыных же в России множество – одной больше, одной меньше… Кому интересно?

Дебюсси никогда больше не суждено было увидеть свою русскую музу – девочку из снов юности. И только ноктюрны отзывались в душе привычной болью. Но ведь если б этой боли не было, не зазвучал бы и «Лунный свет». Недаром Дебюсси так любили в России – все чувствовали в его творчестве влияние русской музыки. Но мало кто знал о влиянии девушки с волосами цвета льна.

Ну а что же Соня – Софья Карловна Римская-Корсакова – Голицына? Мать выдала ее замуж через год после разрыва с Дебюсси – в 1884 году. Алексей Александрович Римский-Корсаков был дальним родственником великого композитора. У пары родилось пятеро детей. Но Софья Карловна не слишком годилась для тихой семейной жизни. Ее темперамент и деятельный характер требовали выхода. Она занялась вопросами эмансипации и женского образования. С конца XIX века она приняла участие в развитии Высших женских курсов в Москве, состояла в собрании попечителей. В 1900 году Софья пыталась открыть третье отделение курсов – историческое. Но долго оно не проработало. Начались волнения 1905 года, и историческое отделение закрыли, как крамольное.

Когда Софья Карловна вышла замуж за одного из Голицыных, история умалчивает. Зато известно другое – Софья не покинула Россию и после революции. Более того, она загорелась просветительскими идеями, ведь две трети страны были не грамотны. Софья Голицына организовала в Москве курсы для взрослых, где преподавала рабочим и пришедшим в город крестьянам не только грамоту, но и музыку (!), а особо одаренным даже иностранные языки. И ведь верила, чудачка, что эти знания понадобятся. И стоит отметить, ее жизнь наладилась. Конечно, ни роскоши, ни богатств уже не осталось, зато Софья Карловна занялась делом, которое считала крайне необходимым для страны, и сумела включиться в новое время.

Умерла девушка с волосами цвета льна 11 января 1935 года. Ей шел уже восьмой десяток. Вы не поверите, но ее внучка Наталья Георгиевна Римская-Корсакова – директор школы искусств в Петропавловске (Казахстан). Получается, что искусство воистину вечно.

Первая строительница пирамид

Имя сей дамы, казалось бы, лучше забыть. Но сколь часто история повторяется!.. Вот и свершив вековой поворот, в Россию вернулись времена фантастических афер и финансовых пирамид. Появились «МММ», «Хопер-инвест», «Властелина». Вот тогда-то и вспомнились их предшественники. И оказалось, что «властелина» Валентина Соловьева не была первой женщиной, строительницей пирамид…

В тот августовский день 1903 года на парижском вокзале Сен-Лазар творилось нечто невероятное: перрон, куда обычно прибывает экспресс из Мадрида, был полностью оцеплен полицией. Ни одного встречающего или носильщика – зато море жандармов, потеющих в жару в своих синих мундирах. Наконец, паровоз, пыхтя и отплевываясь гарью, подкатил к перрону. Стало видно, что в составе всего три вагона. Из первого и третьего поспешно выскочили испанские полицейские в черных мундирах. Теперь и они, и французские жандармы окружили второй выгон. Зеваки на соседнем перроне вытянули шеи. На подножке появилась дама в темновишневой накидке. Полной рукой в темной перчатке она прикрыла лицо. Жандармы сомкнулись вокруг пассажирки, но… «Это же Тереза Юмбер!» – крикнул кто-то с соседнего перрона. Толпа загудела – взволнованно, угрожающе. Еще бы – эта бессовестная мадам Юмбер втянула в свою аферу и разорила чуть не пол-Франции.

А ведь была обычная жизнь… Тереза Юмбер (иначе Эмбер, 1854–1918) родилась под Тулузой в семье крестьянина Гильома Огюстена Дориньяка. У Терезы было еще двое младших братьев – Ромэн и Эмиль – и сестра Мари. Мать болела. Папаша Дориньяк пребывал в фантазиях – грезил о том, что он – потомок графа и его ожидает огромное наследство. Так что после смерти матери в 1871 году 17-летняя Тереза осталась за старшую. Практичная девушка продала папашину ферму и перевезла семейство в Тулузу.

Там ей повезло – она устроилась прачкой в доме самого мэра Гюстава Юмбера. Сей почтенный законник был профессором права Тулузского университета, постоянно избирался сенатором от своего округа. Но главное, он был отцом рассеянного, вихрастого Фредерика, изучавшего право в том же университете. На него-то смышленая Тереза и положила глаз.

Конечно, почтенный мэтр Юмбер не был в восторге от такой невестки. Но Тереза быстро и в корне изменила собственный статус – окончила в Париже курсы медсестер. Так что Фредерик женился уже не на прачке, а на девице с благородным дипломом. Ну а осенью 1878 года Тереза сманила молодого супруга в Париж.

Ах, этот город соблазнов и роскоши! Юная пара тоже желала и того и другого. Безудержная фантазия подсказала Терезе выход: надо выдумать свою жизнь заново. Верил же ее уже покойный к тому времени папаша в сокровище. Так почему бы и парижанам не поверить, что Тереза Дориньяк-Юмбер богата?

И вот она везде рассказывает (конечно, по секрету!), что стала обладательницей фантастического наследства в 100 миллионов. Ухаживала за смертельно больным американцем мистером Крауфордом, и тот в благодарность оставил ей все свое состояние в американских ценных бумагах.

Узнав о таком огромном наследстве, парижские банкиры наперебой стали предлагать Терезе кредиты. Так что чета Юмбер-Дориньяк поселилась в дорогом отеле, ужинала в лучших ресторанах, приоделась у модных портных.

Прознав про такую обеспеченную жизнь, и папаша Фредерика – Гюстав Юмбер – простил беглецов. Он и сам приехал в Париж и, поддерживаемый миллионами, в 1882 году стал министром юстиции Французской Республики. Муж Терезы, Фредерик, продвинулся в политике – с 1885 года стал депутатом Городского собрания. Словом, семейство взлетело на самый верх парижского политического бомонда.

Но однажды дотошный нотариус Государственного банка, месье Леони, пожелал переписать номера американских бумаг и облигаций, в коих находилось миллионное наследство, под которое его банк отпускал очередной заем. Тереза отказалась показать бумаги, сославшись на то, что после обнародования они упадут в цене. Тогда въедливый месье Леони объявил, что подаст в суд: пусть тот решит спорный вопрос.

Однако осуществить задуманное нотариус не успел. Неожиданно в парижский суд обратились неизвестно откуда взявшиеся два племянника мистера Крауфорда. Они предъявили второе завещание дяди – в свою пользу.

Тереза пришла в бешенство. Она заявила, что в свое время разыскивала беспутных племянников Крауфорда, но не нашла. Так почему же, бросив дядю умирать, они претендуют теперь на наследство?! На помощь невестке пришел свекор – Гюстав Юмбер. Его друзья-адвокаты опротестовали завещание племянников Крауфорда. Так начался процесс, которому предстояло длиться четверть века. Суд тут же объявил наследство спорным, которым ни одна из сторон не могла воспользоваться до окончания процесса, и обязал Терезу поместить бумаги в сейф. Что она и сделала, а судебный пристав опечатал его особой печатью.

Адвокаты семьи Юмбер пошли на племянников Крауфорда настоящей войной. Племянники же нашли оригинальную линию поведения – затягивание процесса. Они постоянно переезжали, путешествовали в далекие страны, выбирая самые недоступные места мира. Крауфордов искали то в дебрях Амазонки, то в пустынях Австралии. Сроки судебных заседаний переносились. И никто не задумался: отчего люди, подавшие в суд, сами же его избегали?

Между тем судья постановил, что спорное наследство должно находиться не у одной из наследниц, а в руках «третьих лиц». К тому времени старший Юмбер как раз получил пост министра юстиции, и решено было положить бумаги на хранение в его личный сейф. И в самом деле, кому, как не министру правосудия, быть наиболее справедливым?!

Между тем спорящие стороны выдвигали то одни, то другие условия. Наследство лежало мертвым грузом, но ведь надо же было как-то жить! И снова подоспели банкиры с их займами и ссудами. Так что нищенствовать Юмберам не пришлось. За 20 лет банки и частные лица ухитрились выплатить им займов на 120 миллионов франков. Юмберы выкупили большой парижский отель, переделав его под шикарное жилье, прикупили пару замков с сельскими угодьями. Однако Терезе и этого показалось мало. В 1893 году она организовала общество «Пожизненная рента». Сама в скромном темном платье встала у окошка, принимая первые денежные вклады. Только ее полные пальчики, затянутые в митенки, нервно барабанили по конторке, пока она объясняла очередному вкладчику свою затею: «Вы вносите капитал, мы пускаем его в оборот и выплачиваем вам 15 процентов годовых. Это вдвое больше, чем в любом банке Франции!»

Взносы потекли рекой. И никому не пришло в голову проверить: куда же вкладывает деньги предприимчивая мадам Юмбер. Оказалось – никуда! Тереза стала первой в мире женщиной, которая разработала и открыла финансовую пирамиду во Франции. И ее детище существовало четыре года, пока один из вкладчиков не потребовал свои деньги обратно. Тереза ответила ему, что свободных средств у общества нет. Она отдала бы свои деньги, да вот Парижский суд за 20 лет никак не может подтвердить ее право на легендарное наследство Крауфорда. Тогда-то один из самых талантливых прокуроров суда, Вальдек-Руссо, впервые высказал мысль, поразившую всех: а есть ли само наследство? Ведь его никто не видел.

Тереза не растерялась: «Все ценные бумаги спокойно лежат в личном сейфе моего свекра!» Имя уважаемого господина Юмбера подействовало – суд отмел инсинуации Руссо. И никто почему-то не подумал, что сам уважаемый месье Гюстав Юмбер к тому времени уже пару лет как пребывал в могиле…

Но дело все же сдвинулось, и 2 мая 1902 года суд вынес вердикт: окончательно и бесповоротно признать права Терезы на наследство Крауфорда. Решено было, не мешкая, вскрыть сейф покойного Гюстава Юмбера, дабы Тереза могла уплатить все долги.

Долгожданное событие назначили на 7 мая. Но когда утром судебные приставы явились в дом Юмберов, они были поражены: роскошная обстановка, сервировка, картины и гобелены пропали. Даже золоченые настенные украшения оказались содранными. Вместе с роскошью испарились и хозяева.

Пресловутый сейф все же остался. Его вскрыли и нашли там… старые газеты с завернутым в них кирпичом. Вальдек-Руссо оказался прав: оборотистая Тереза придумала легендарное наследство и под эту выдумку занимала деньги. На всякий случай полиция запросила власти США – наконец-то додумалась! Ответ был неутешителен – миллионера Крауфорда никогда не существовало.

Юмберов объявили в международный розыск. Искали везде, даже в российской Одессе. Там же известная воровская малина всех времен и народов! Нашли в Мадриде – случайно. Просто один из горожан обратил внимание: его соседи выписывают слишком много французских газет.

И вот жандармы встречают Терезу и все ее семейство в Париже. Быстро запихивают в полицейскую карету, опасаясь, что обманутые люди разорвут строительницу пирамид на части. Ведь она должна практически всем банкам Франции, а ее рухнувшее общество «Пожизненная рента» обанкротило полстраны.

Судебный процесс начался 8 августа 1903 года. Перед судом предстали Тереза с мужем, сестрой Мари и племянники Крауфорда, оказавшиеся… родными братьями Терезы – Ромэном и Эмилем.

История выяснилась поразительнейшая! Пойдя по стопам папаши, Тереза выдумала байку о наследстве. И даже сама изумилась, сколь легковерны оказались люди. Ну а когда нотариус Леони пожелал удостовериться в реальном существовании ценных бумаг, в голове хитрюги сложился феерический план: наследство надо подтвердить, не предъявляя его. Ну а кто сможет стать самым лучшим свидетелем, что миллионы имеются в наличии, как не тот, кто тоже начнет на них претендовать? И если суд начнет тяжбу, никто уже не станет сомневаться, что наследство действительно существует.

Так братья Дориньяк стали изображать братьев Крауфорд. Их задачей было затягивание процесса, для чего они исчезали из Парижа на годы. Ну а Тереза в это время занимала деньги под якобы существующие миллионы. Виртуозная игра длилась четверть века. Невероятное дело! Но и финал оказался столь же фантастическим. Кредиторы и банки, поняв в ходе процесса, что их дурачили, заявили, что они-де ссужали почтенное семейство Юмбер не деньгами вкладчиков, а своими и потому никаких претензий не имеют. Уж очень не захотелось банкирам худой славы. Кто же понесет средства в ненадежный банк, который разбрасывается деньгами клиентов?!

Расследование деятельности «Пожизненной ренты» тоже зашло в тупик. Выяснилось, что еще до побега предусмотрительная Тереза сумела оформить общество банкротом. Ну а с банкрота что возьмешь?.. Когда же судья неосторожно попытался поинтересоваться самой деятельностью общества, Тереза, смахнув слезу, спросила с хитрой улыбкой: «Возможно, стоит рассказать о том, как многие влиятельные лица – политики, нотариусы, судейские – помогали нам, Юмберам, в делах?..»

Заседание тут же было остановлено. Разоблачений никто не желал. И дело о «Пожизненной ренте» замяли. Словом, выяснилось, что и предъявить-то преступной семейке по большому счету нечего. За подделку документов наследования Терезе и ее мужу дали 5 лет лишения свободы, Роману – 3, Эмилю и Мари – 2. Адвокаты тут же кинулись опротестовывать решение: «Как можно было подделать документы, которых вообще не существовало?!» Дело завертелось снова. Срок скостили. И дружная семейка быстро оказалась на свободе. Правда, жить во Франции не стала, эмигрировав в Чикаго, на «родину благодетеля Крауфорда». Там они явно не бедствовали. Ромэн, Эмиль и Мари обзавелись семьями. А Тереза скончалась на руках скорбящих родственников, когда ей было 64 года. Случилось это в далеком 1918 году, но дело ее до сих живет и побеждает.

Двойной портрет в интерьере революции

Женщина в мировой революции почти всегда оставалась безымянной. Имена мужчин-лидеров – всегда на слуху. Но их подруг, жен, дочерей мы знаем мало. А ведь сотни, а может, и тысячи пламенных революционерок боролись, забывая о себе, за будущее счастье человечества. Но принесла ли им счастье эта борьба?

Впрочем, два женских имени остались в истории – две соратницы-подруги-родственницы: Клара Цеткин и Роза Люксембург. В советское время их имена присваивали фабрикам и заводам, улицам и пароходам. Но о чем теперь вспоминают люди, вспоминая их?

Женщина-праздник

Ее имя вспоминается сегодня только в связи с одним днем, но, правда, каким! – Днем 8 Марта. В марте 2011 года у этого праздника был юбилей – 100 назад мир впервые отметил Международный женский день. И любой справочник подскажет, что «автором» праздника является немецкая социалистка, а потом и коммунистка – товарищ Клара Цеткин. Вот ведь парадокс – среди женской половины человечества было множество «несгибаемых партийных товарищей», а в истории навечно осталось имя Клары, которая, сказать честно, прожила вполне обеспеченно и спокойно, и хоть и считалась «идейным борцом», «ярой феминисткой», но по большому счету не являлась ни тем ни другим. Напротив, всю свою жизнь стремилась к простому женскому счастью с мужем и детьми. Да и праздник 8 Марта, ей приписываемый, ее ли заслуга?..

Попробуем разобраться.

Клара родилась 5 июля 1857 года в саксонском городке Видерау в семье учителя приходской школы Годфрида Эйсснера. Вопреки распространенной версии о еврейских корнях все предки Клары были чистокровными саксонскими немцами. Фамилия же, под которой мир узнал Клару, принадлежит ее первому мужу – между прочим, российскому гражданину, одесситу Осипу Цеткину. Для справки: Надежда Крупская, преотлично знавшая Клару, называла ее на русский лад: Клара Цеткина и даже Цеткинова.

Осип Цеткин, еще в России сблизившийся с кружками революционеров-народовольцев, биографию имел путаную: то ли был выслан из России, то ли сам бежал в Германию от преследований царской охранки. Клара встретилась с ним на одном из собраний «революционных студентов» то ли в Берлине, то ли в Лейпциге, доподлинно неизвестно. Зато известно, что любовь была стремительной и безоговорочной. Осип был на четыре года старше, и Клара восприняла его как «учителя жизни». Она с головой окунулась в романтику революции и вскоре ушла от родителей. На 21-м году жизни девушка вступила в Социалистическую рабочую партию, ставшую потом Социал-демократической партией Германии (СДПГ). Однако о «несгибаемом партийном товарище» речи не пошло. Вопреки установкам соцпартии Клара мечтала о любви. И потому после пламенных речей Осипа на конспиративных сходках молодая парочка до утра бродила по берлинским улочкам, нежно взявшись за руки. Однако прогулкам пришел конец: в 1880 году Осипа выслали из Германии. Вот только на этот раз местом ссылки профессиональный революционер выбрал… Париж.

^{Клара Цеткин (слева) и Роза Люксембург. 1910}

Туда же устремилась и душа Клары. Правда, когда в ноябре 1882 года она туда попала, выяснилось, что в праздно-легкомысленном Париже революционные призывы мало кому интересны. Зато на все требуются деньги. К тому же повенчаться пара не смогла из-за разности вероисповеданий. Но зажили гражданским браком, а Клара просто стала называться фамилией Осипа. В 1883 году у четы родился первенец, за ним и второй сын. Детей назвали по-русски – Максимом и Константином. Вот только, подрабатывая случайными переводами, пламенный Осип семью прокормить не мог. Так что Кларе пришлось пойти «в люди»: стирать, убирать, мыть полы и грязную посуду. Как могла, она тащила и детей и мужа. Но жизнь все равно порвалась: в 1889 году Осип умер от туберкулеза, болезни нищеты.

Через год после смерти Осипа Клара Цеткин вернулась в Берлин. Оказалось, что парижские дни все-таки не прошли напрасно. Дружба с дочерью К. Маркса, Лаурой Лафарг, и ее мужем, лидером социалистов Полем Лафаргом, подняла Цеткин в глазах немецких товарищей. Клара тут же развила бурную деятельность по борьбе женщин за равные права с мужчинами и стала главным редактором женской газеты СДПГ «Равенство». Начала искать дешевого иллюстратора для газеты, а нашла… любовь.

Студент Академии искусств, художник Георг Фридрих Цундель, запросил за свои иллюстрации сущие гроши, но стал приходить в редакцию каждый день. Приносил цветы, трогательные подарки и, наконец, предложил выйти за него замуж. 40-летняя Клара пришла в ужас. Нет-нет, она любила талантливого портретиста всей душой, но ведь он был на 18 лет ее моложе!

За советом Клара кинулась к старшему товарищу по партии Августу Бебелю. Тот возмутился: «Немедленно порви с мальчишкой!» Клара насупилась, выскочила от товарища Бебеля и… приняла предложение Цунделя.

Пара обвенчалась в 1897 году. И Клара вдруг вспомнила, что можно ходить в цветных платьях, легкомысленных шляпках. На музыкальных вечерах она играла на рояле, сын Максим на скрипке, а молодой муж переворачивал ноты 12-летней певице Пауле Бош, соседке по элитному поселку (заработков модного портретиста хватило на приобретение просторного дома в пригороде Штутгарта). И, глядя на девчушку, Клара видела в ней подходящую будущую подругу жизни для ее Максима: милую, неконфликтную, интеллигентную. Отец Паулы, основатель электротехнического концерна Роберт Бош (помните, дорогие читатели, пылесосы и кофеварки? – империя Боша процветает и поныне), уже был весьма богат. Конечно, революционеру не пристало думать о деньгах, но ведь приятно жить в комфорте…

Ах, как трагично ошибалась Клара! Подросшая Паула Бош пленила сердце не Максима, а… самого Цунделя. Он в одночасье понял, что они с Кларой – совершенно разные люди. Стал злиться, что в их огромном доме собираются нелегалы-партийцы со всего мира. Даже русские приезжают – Ленин, Крупская, Коллонтай. А Цунделю давно наплевать на революции, он жаждет тишины и покоя. И в 1907 году он не выдержал: «Клара, я люблю Паулу! Дай мне развод!» Клару чуть удар не хватил, но ответила она спокойно: «Люби, но развода не дам!»

В том же году вышел и другой скандал. Сын Константин стал пылким любовником еще одной пламенной революционерки – Розы Люксембург. Конечно, она была подругой Клары, соратницей по партии, но ведь Косте всего 22 года, а Розе уже 36! Ясно, Клара разругалась с подругой. Правда, потом пришлось помириться. Что делать – в их неустроенной революционной жизни все так перепутано!.. К тому же Костя все-таки бросил Розу, но ведь и Цундель ушел от Клары. Правда, развода добился только в 1927 году. И что?! Тут же женился на своей Пауле…

Словом, вопреки легендам жизнь Клары Цеткин полнилась не одними партийными, но и женскими страстями. Эта ярая феминистка на самом деле всю жизнь мечтала о семейном счастье. Может, и в политику окунулась столь бурно потому, что нужно было давать выход своей страстной натуре? На рубеже 1918 и 1919 годов она стала одной из основательниц Коммунистической партии Германии. И с 1920 года регулярно становилась депутатом этой партии в рейхстаге. В сентябре 1920-го приехала в Советскую Россию (как же, родина незабвенного Осипа Цеткина!) и стала бывать у нас регулярно, ей даже выделили квартиру в партийном санатории в Архангельском – на природе близ Москвы.

В 1933 году Клара Цеткин поехала на открытие вновь избранного рейхстага. Германию уже вовсю окутывала коричневая чума нацизма. 76-летней Цеткин грозили расправой, но она все равно провозгласила: «Все, кто стремится к освобождению, – вставайте в единый фронт против фашизма!» Нет, что ни говорите, она была несгибаемой!

Ну а вскоре загорелся Рейхстаг. И Гитлер запретил все левые партии. Цеткин снова оказалась в изгнании – в СССР. 20 июня 1933 года Клара Цеткин скончалась в Архангельском. Похоронили ее на Красной площади у Кремлевской стены.

Но как же праздник – Международный женский день? Провозгласила ли его «неистовая Клара»? Да, она задумывала его. Но не как праздник, а как день «борьбы за предоставление женщинам избирательного права». Именно так написано в резолюции, которую она предоставила для II Международной социалистической конференции в 1910 году. Ну а дату (19 марта «в память о победе берлинских рабочих в революционных боях 1848 года») предложила совсем другая немка – член ЦК СДПГ Елена Грюнберг. И вот 100 лет назад – 19 марта 1911 года – мир впервые отметил Международный женский день. Но в 1913 году даты оказались разными: в Германии – 12 марта, в Австрии – 9-го, в России и Франции – 2 марта. Зато в 1914 году справили дружно – 8 марта. Но и этот день «женщина-праздник» Клара Цеткин не выбирала. Просто на 8 марта пришелся воскресный выходной.

Женщина-цветок

Клара задыхалась. Она уже не узнавала никого: ни горничную, много лет обслуживающую ее, когда она приезжала в подмосковное Архангельское, ни доктора, которому в знак уважения обычно привозила сигары из Европы. Умирающая фрау Цеткин бормотала что-то неразборчивое и вдруг, вздохнув, отчетливо воскликнула: «Роза! Роза!» То ли звала свою старинную подругу, то ли изумилась, встречая ее на Небесах. Они были соратницами, потом подругами, а потом и заклятыми родственницами. И вот, уходя в иной мир, Клара снова встречала не кого-нибудь, а Розу, погибшую уже почти 20 лет назад. Но почему именно ее?..

Розалия Люксенбург (называвшаяся впоследствии Розой Люксембург) родилась 5 марта 1871 года (то есть была на 14 лет моложе фрау Цеткин) в польском местечке Замосце под Люблином. Это был год Парижской коммуны, чей грозовой отсвет прокатился по всему миру. Но патриархальное еврейское семейство революционные вихри не затронули, там имелось свое несчастье. Обожаемая дочка-цветочек, Розочка, родилась с вывихом тазобедренного сустава и туберкулезом костей. Боль преследовала девочку лет до десяти, она с трудом ходила, а часто и по много месяцев лежала неподвижно. Однако к юности боль прекратилась, кости как-то выправились, а вот кособокость и хромота остались. Так что Розе всю жизнь пришлось носить особые башмаки и ходить очень медленно. К тому же годам к 20 стало заметно, что у девушки, и без того малопривлекательной, несоразмерно большая голова. Пришлось и тут пойти на уловку: Роза стала носить объемные прически и шляпы с большими полями. Ясно, что девушка выросла болезненно стеснительной, нервной и потому особо чувствительной. Родители решили, что после окончания гимназии в Варшаве ей надо получить «легкую» профессию – решено было готовить ее к профессии учительницы музыки. Но…

Варшава в то время кипела, как революционный котел. Польша находилась в то время в составе Российской империи и мечтала о свободе. Революционные кружки росли как грибы. Немудрено, что юная гимназистка увлеклась не музыкальными гаммами, а политикой. Впрочем, как и в судьбе Клары, основную роль сыграл личный фактор: среди «товарищей и товарок», забывающих в революционных разговорах о реальной жизни, и Роза забывала о своем увечье, чувствуя себя в сплоченном дружеском кругу. Немудрено, что она влюбилась в товарища по партии – Лео Иогихеса. Правда, произошло это уже в Цюрихе, куда Розе, опять же как и Кларе, пришлось эмигрировать в 1889 году. Вот только Лео видел в хромоножке Розе товарища по борьбе и не более. Пришлось Розе самой проявлять инициативу. Недаром же она прошла тяжелую и болезненную школу выживания – напор и активность Розы не только пробили стену непонимания Иогихеса, но и довели его до признания брака, правда (опять же как и у Клары) только гражданского.

Однако этот же напор и неуемная энергия вскоре и перепугали Лео. Нет, он, конечно, хотел «работать для новой жизни», но понемногу и не столь бурно. Роза же, сбросив свою застенчивость, рвалась на митинги и собрания. Теперь уже безо всяких комплексов (какие еще комплексы, ведь теперь она любима и замужем). К тому же у Розы обнаружился природный ораторский дар, и, увлекаясь пламенными речами, она становилась воистину воодушевленной, зажигательно красивой. Теперь ее стали называть революционной вакханкой, а статьи печатать в видных социалистических изданиях. В 1893 году Роза приняла участие в основании нелегальной Социал-демократической партии Королевства Польского и Литвы. В 1897 году она блестяще защитила диссертацию «Промышленное развитие Польши» в Цюрихском университете. И наконец Социалистическая партия Германии пригласила пламенную Розу Люксембург принять участие в ее выборной работе. Роза стала активнейшим агитатором в Верхней Силезии, где много поляков, для которых она произносила свои зажигательные речи по-польски. Вот только, чтобы получить немецкое гражданство, ей пришлось заключить фиктивный брак. С кем – историки спорят до сих пор.

Конечно, с Лео пришлось расстаться. Впрочем, их сложные взаимоотношения длились еще долго. Но в 1900 году произошли и судьбоносные знакомства, определившие дальнейшую судьбу пламенной Розы. Во-первых, она познакомилась с неистовой Кларой Цеткин, которая уже тогда слыла вождем движения за права женщин, и стала ее верной сторонницей. Во-вторых, Роза весьма близко (насколько, история умалчивает) сошлась с сыном Карла Маркса, тоже Карлом, и подружилась с видным революционным теоретиком Карлом Каутским. А в 1901 году пламенная Роза познакомилась с вождем русских революционеров Владимиром Лениным. И вот удивительно – все эти революционные асы пришли в восторг от Розы! Представляете, какой внутренний огонь горел в этом болезненном теле, какая внутренняя красота освещала Розу, если мужчины ее окружения не замечали ее телесных недостатков?! Недаром враги кривились: «Когда эта хромоножка выступает с трибуны, она может поднять весь зал и увести за собой!»

Неудивительно, что, когда в 1905 году в России вспыхнула революция, Роза нелегально отправилась в Варшаву, чтобы и там агитировать за революцию. Однако царская охранка сумела ее быстро вычислить и отправила в тюрьму. Суд вынес приговор: расстрел. Роза приняла его бесстрашно. Но в неразберихе тех лет исполнение приговора постоянно откладывалось. А в 1907 году немецкие товарищи сумели вызволить Розу, и она перебралась в Германию, теперь уже навсегда став в истории «несломленной» и «виднейшей деятельницей немецкого революционного движения».

Немудрено, что, когда в 1914 году началась Первая мировая война, кайзеровская полиция организовала за ней круглосуточную слежку. Как и ее верная подруга, неистовая Клара, Роза яростно выступила против мировой бойни. За антивоенные выступления Люксембург дважды привлекли теперь уже к германскому суду, а в феврале 1915 года вообще посадили в Берлинскую женскую тюрьму. В каземате ее здоровье ухудшилось настолько резко, что Розу выпустили… умирать. Но она снова оказалась на… трибуне и снова с призывами против войны. Неудивительно, что уже в 1916 году ее снова схватили и продержали в камере без суда и следствия почти два года. Но пламенная Роза не сдается и там: пишет статьи и – вот шальная! – переводит на немецкий «Историю моего современника» В. Короленко. А ведь это чистое безумие, почти самоубийство во время войны с Россией!

Но в 1918 году в Германии начинается Ноябрьская революция. Роза Люксембург выходит на свободу. Уже в декабре она вместе со своим верным соратником Карлом Либкнехтом и, конечно, подругой Кларой Цеткин создает Коммунистическую партию Германии, ибо Социалистическая партия скомпрометировала себя участием в войне. И Роза и Либкнехт понимают, что компартия еще очень слаба и не может претендовать на власть в стране, но отчаянной Розе страстно хочется хоть каких-то революционных действий. Не потому ли она, в отличие от спокойной Клары Цеткин, бурно поддерживает выступление берлинских рабочих в январе 1919 года?

Правда, в то время многие приветствовали революционные веяния. Однако баррикады, жестокие сражения и кровь на улицах Берлина быстро отрезвляют общество. Но не Розу и Либкнехта! Эти революционеры все еще выступают против жестокого подавления берлинского восстания. Немудрено, что их записывают в зачинщики беспорядков, и между прочим, это весьма вредит репутации только что созданной коммунистической партии.

15 января 1919 года, вечером в воскресенье, Розу Люксембург и Карла Либкнехта арестовывают. Опасаясь, что сторонники попытаются перехватить Розу, ее спешно отвозят в отель «Эден», где квартируют офицеры. Конечно, те, памятуя антивоенные выступления революционерки, которые расцениваются военщиной как антипатриотические, осыпают ее бранью и оскорблениями. После допроса Розу решают отвезти в тюрьму Моабит. Но в подъезде отеля на нее бросается какой-то солдат и бьет по голове. Несчастная Роза падает. На нее набрасывается офицерье, хватает, волоком тащит к машине, избивая по дороге. Наконец, наверное устав бить, кто-то из этого зверья расстреливает Розу прямо в голову. Чего церемониться?! А труп можно выбросить прямо в канал. Так они и сделали. Правда, всем стало как-то жутко. Ну что ж, и от жути есть средство. Офицеры завалились в кабаре и там напились. Наутро, видно, чтобы навсегда запомнить свой «подвиг», господа офицеры сфотографировались вместе.

Вот только случилось невероятное: все позировавшие умерли в течение года. Думаете, кто-то отомстил за поруганную Розу? Нет, хотя ее тело выловили из канала в ужасном состоянии 1 июня 1919 года. Берлин же долго шептался: Бог отомстил за Розочку. И не важно, чей это был Бог – еврейский, христианский или какой еще. Бог есть, и это главное.

Но отчего же Клара Цеткин, умирая, шептала имя Розы – подруги по жизни, невенчанной жены своего сына, товарища по вместе созданной Компартии Германии? Просто звала или, может, запоздало просила прощения? Ведь есть версия, что коммунисты считали Розу Люксембург слишком уж яростной и беспокойной. В напряженной революционной обстановке страны они не хотели, чтобы их только что созданную партию связывали с именем «безудержной» Розы, ведь партию могли тут же внести в черные списки. Не потому ли партийцы не заступились за Розу, даже зная о ее предстоящем аресте?.. Получилось так, будто под шумок, как пишут исследователи, они постарались избавиться от беспокойной коллеги.

Так это или нет – неизвестно до сих пор. Просто, умирая, 20 июня 1933 года Клара произнесла имя Розы. Почему? Ответа нет…

Ландыш серебристый

Она вошла в историю благодаря своим совершенно уникальным авантюрным способностям. Конечно, ее поступки являлись чистыми аферами, но были проведены столь безупречно, что стали своеобразным искусством мошенничества. Недаром миссис Элизабет Кесси Лерой Чедвик (1859–1907) считали то гипнотизеркой, то ясновидящей. Пресса же называла даму, носившую на платье простенькую серебряную брошь в виде букетика ландышей, совершенно романтично – Ландыш серебристый.

Летом 1899 года провинциалка из Кливленда (штат Огайо), растерянно теребя брошку с ландышевой веточкой, озиралась, осматривая внушительный холл роскошного отеля Нью-Йорка – «Холланд-Хаус». Любой бы понял, что симпатичная дама небольшого росточка, одетая хоть и не богато, но респектабельно, растерялась в большом городе. Понял это и банкир Артур Диллон, только что вошедший в отель. Мистер Диллон давно освоился в суматошном Нью-Йорке, хоть и наезжал сюда только по делам. Сегодня у него как раз прошла удачная сделка, и банкир был доволен собой. Может, поэтому он с легкостью предложил растерявшейся женщине помощь. Тем более что выяснилось: дама, супруга уважаемого врача Лероя Чедвика, тоже приехала из Кливленда, как и сам Диллон.

«Понимаете, мне необходимо съездить к одной особе! – смущаясь, лепетала миссис Чедвик. – Но я не знаю города, да и боязно одной…» Конечно, банкир тут же подал даме руку, усадил в пролетку, сам взгромоздился рядом. Через четверть часа лошади остановились на Пятой авеню напротив дома, известного всему банковскому миру. Особняк принадлежал знаменитому миллионеру Эндрю Карнеги. Но что могло связывать его со скромной супругой провинциального врача?!

Диллон терялся в догадках. А миссис Чедвик, зажав свою ландышевую брошку, словно талисман, вошла в парадные двери, в которые, как известно, не впускают незнакомок, да еще и явно стесненных в средствах. Диллон вспомнил слухи, ходившие в Кливленде о женитьбе доктора Чедвика. Это была какая-то странная историйка. Два года назад, в 1897-м, Чедвика вызвали к пациентке в «закрытый пансион». Его встретила вполне респектабельная дама. «Я прихожу сюда, чтобы преподать девушкам уроки хороших манер, но одной стало плохо!» – растерянно проговорила она. Доктор осмотрел пациентку и, сразу поняв, что та беременна, мрачно поинтересовался: «Зачем учить манерам в борделе?» Дама ойкнула, судорожно прижав руки к груди: «Какой бордель?! Мне сказали, это пансион благородных девиц!» Чедвик захохотал: «А одна благородная уже беременна!» Услышав такое, дамочка грохнулась в обморок. А когда очнулась, стала умолять Чедвика забрать ее из этого гнезда разврата. Ну и куда было холостяку доктору брать эту дамочку?! Разве что в… жены.

Банкир вспомнил, как кливлендские кумушки твердили, что хитрая Элизабет Бигли (а именно такой было девичье имя нынешней Кесси Чедвик) отлично знала, где работает, больше того, сама же и содержит этот бордель. В городе даже злословили, что Элизабет и сама обслуживает клиентов. От одного из них она родила сына Эмиля, но отдала ребенка на воспитание. Тогда банкир Диллон был склонен поверить кумушкам. Но теперь, познакомившись с миссис Чедвик и увидев ее бесхитростные, растерянные глаза, он понял, сколь она наивна и беззащитна. Такая вполне могла не разобрать, что работает в борделе…

В этот миг снова распахнулась парадная дверь. Миссис Чедвик торопливо сбежала по лестнице и села в пролетку. Подняла глаза на верхний этаж особняка и помахала рукой. Из окна ей ответил какой-то мужчина. «Ах, едем!» – взволнованно прошептала Чедвик, повернувшись к банкиру. Тот дал знак вознице. И это время миссис Чедвик уронила бумагу, которую нервно мяла в кулаке. Диллон поднял и невольно увидел, что это была долговая расписка на 2 миллиона (!) с подписью, которую банкир отлично знал.

«Это же расписка самого Карнеги! – не удержался Диллон. – Неужто он вам должен?!» Застигнутая врасплох миссис Чедвик уцепилась за свою серебряную брошку, как за спасательный круг, и прошептала: «Он дал мне денег… Но то, что он должен, деньгами не счесть! Ведь он – мой отец…» – «Но Карнеги никогда не был женат!» – ахнул банкир. «Поэтому мы и вынуждены держать все в тайне, – прошептала Чедвик. – Дабы загладить вину, отец обещал дать мне, кроме этих двух миллионов, еще семь, а по завещанию оставить четыреста, но… Разве это может покрыть позор внебрачной дочери?.. На самом деле у меня только и есть вот эта брошка с ландышем, которую Карнеги подарил моей мамочке, когда я родилась…»

Растроганный и заинтригованный, Диллон принял живейшее участие в судьбе бедняжки. Он лично отвез ее в кливлендский банк «Уэйд-Парк» и показал, как положить в сейф долговое письмо Карнеги. Естественно, Диллон не удержался и рассказал приятелям-банкирам о невероятной судьбе внебрачной дочки миллионера. И конечно, все банкиры тут же решили, что, предложив наследнице деньги сегодня, они смогут закрепить с ней дружбу на будущее. А ведь будущее обещает даме 400 миллионов – не будет же старик Карнеги жить вечно! И тогда миссис Чедвик поместит свой капитал в их банках.

Так скромная провинциалка получила из банков Огайо в общей сложности полмиллиона, правда, под 25 процентов годовых. Через год состояние миссис Чедвик удвоилось – Карнеги, как честный финансист, выплатил внебрачной дочурке очередной транш ценными бумагами еще на 3 миллиона. Теперь у миссис Чедвик было уже 5 миллионов. Она решила положить все бумаги вместе. Арендовала в банке «Уэйд-Парк» еще более емкий сейф и, нервничая, засунула туда объемистый пакет. Вернувшись домой, позвонила управляющему и пролепетала, что отец велел ей сделать список ценных бумаг, которые дал, но она, как всегда растерявшись, забыла. Не может ли мистер управляющий написать список, который она продиктует? «Только написать надо, как там у вас в банках полагается, на бланке и с печатью!» – извиняясь, пролепетала миссис Чедвик. Управляющий, конечно, заверил, что все исполнит. И к вечеру из банка прибыл курьер с официально заверенным списком. Теперь миссис Чедвик могла предъявить свое «удостоверение богатства» любой финансовой организации. Что она и сделала – и еще полсотни банкиров открыли ей кредит. Всего тихая провинциалка получила 20 миллионов! Никого не насторожило даже то, что она вечно задерживала выплаты.

Но однажды банк Бостона, попавший в стесненное положение, решил-таки стребовать с миссис Чедвик долг на 190 тысяч 800 долларов. Тем более что банкир Херберт Ньютон доподлинно знал, что таковая сумма должнице по средствам. Действительно, с тех пор как Ландыш серебристый (как уже окрестила миссис Чедвик вездесущая пресса) заимела 5 миллионов долларов, ее жизнь круто изменилась. Можно сказать, что тихая провинциалка исчезла, а ее место заняла миллионная наследница, некоронованная королева Огайо, купающаяся в роскоши. Теперь она обожала антиквариат, золото и бриллианты. Тихий провинциальный врач Чедвик давно был ею покинут, хотя сердобольная супруга и выдавала ему ежемесячное содержание. Сама она переселилась в номер люкс элитного отеля «Бреслин» в центре Кливленда, где особую комнату забила тысячами своих платьев, туфель, сумочек и прочими обновками. Так почему бы не попросить такую богатую даму заплатить долг?

Однако миссис Чедвик отмахнулась от банкира. И это стало непоправимой ошибкой. Настойчивый Ньютон направил письмо в банк «Уэйд-Парк», где теперь у богачки лежало аж целых 10 миллионов. Но банк не пожелал вступать в переписку. И тогда 2 ноября 1904 года отчаявшийся Ньютон подал в суд. Судья, не откладывая дело в долгий ящик, постановил списать сумму долга с «Уэйд-Парка». Вот тогда-то этот банк и вскрыл ячейку милейшей наследницы. Там действительно лежали бумаги, подписанные Карнеги. Но на этот раз о них наконец-то уведомили самого миллионера. Но старик вдруг уперся: ничего подобного он не подписывал. Пришлось подвергнуть бумаги экспертизе. И что бы вы думали: подписи на всех оказались поддельными!

Банкиры снова метнулись к миллионеру: хоть дочка и подделала подписи, но неужели вы хотите скандала? Заплатите! Ведь хоть и внебрачная, но вам – дочь!

Карнеги пришел в ярость: никаких детей у него отродясь не бывало! Да он вообще не способен к деторождению. Не сдающаяся миссис Чедвик в качестве доказательства предъявила свою ландышевую брошку. Лучше бы она этого не делала! Оказалось, что из серебра такой пробы начали делать изделия всего десять лет назад. То есть Карнеги никак не мог подарить брошь матери миссис Чедвик в год, когда родилась «дочурка».

7 декабря 1904 года авантюристка была задержана в нью-йоркском отеле «Холланд-Хаус» – там же, где началась ее феерическая афера. Ее отвезли в кливлендскую тюрьму. Следствие выяснило, что Элизабет Бигли родилась 10 октября 1859 года. Еще в юности она научилась мастерски подделывать подписи, и за расплату поддельными чеками три раза уже попадала в тюрьму. Последний раз была осуждена аж на десять лет, но вышла, отсидев полсрока. Всю жизнь она ловко меняла имена и профессии. Подвизалась в роли предсказательницы и гипнотизера. Под разными именами в разных городах открывала публичные дома.

На суде банкир Диллон узнал, что и его «беспомощная» миссис Чедвик просто нагло использовала. И в окне дома миллионера Карнеги он видел не хозяина, а всего лишь дворецкого, которого хитрюга Чедвик, притворившись любопытной провинциалкой, уговорила просто показать ей легендарный дом.

10 марта 1905 года Элизабет Кесси Л. Чедвик приговорили к 14 годам лишения свободы. Но и тут ее «гипноз» помог: видя бурные слезы, судья разрешил осужденной взять в камеру… несколько сундуков с нарядами. Неизвестно, удалось ли миссис Чедвик надевать их в тюрьме, но известно, что в заключении она потеряла свою ландышевую брошь, лишилась сна, похудела на 15 килограммов и скончалась от тоски 10 октября 1907 года в возрасте 48 лет.

Открывающая двери

Она первая в мире стала лауреатом Нобелевской премии. И хотя члены Нобелевского комитета считали, что «мир разрушится, если мы откроем двери женщине», однако в 1902 году они были вынуждены присудить премию шведской писательнице Сельме Оттилии Ловисе Лагерлёф (1858–1940).

Судьба самой писательницы – фантастична, наполнена странными событиями, о которых она не боялась рассказывать, отчего коллеги-мужчины отказывали ей в респектабельности. Чего стоит хотя бы история о том, как писательница встретила своего главного героя…

…Солнце садилось. Золотило осенние листья кленов. В его последних лучах Сельма отчетливо видела странного человечка. На нем обычная старая рубашка, кожаные штаны, башмаки и пояс с пряжкой. Но все такое маленькое…

Изумленная Сельма замигала. Но нет, ей не привиделось! Она в саду своей бывшей усадьбы, который знает с детства. Но на посыпанной гравием дорожке стоит крохотное существо – гном, эльф, домовой? Сельма еще раз миг нула. Может, она утомилась с дороги? Рано встала в своей городской стокгольмской квартире. Ехала на поезде, потом взяла экипаж. Очнулась только, когда возница подкатил к ее прежде родному дому – усадьбе Морбакка. Зачем она явилась сюда?! Ведь после смерти отца усадьбу пришлось продать. Уже 16 лет в ней живут чужие люди…

^{Сельма Лагерлёф. 1906}

Но Сельма не могла не приехать, ведь это – возвращение в детство. Там, в Морбакке, Сельма всегда испытывала вдохновение. А оно необходимо сейчас, когда новая книга никак не пишется. А все начиналось так замечательно! В 1901 году Шведское общество учителей решило издать новый учебник по географии – правдивый, но в то же время увлекательный, ведь он предназначался для 1-го класса. Решено было обратиться к писательнице Сельме Лагерлёф, ведь она больше десяти лет проработала учительницей.

Сельма с восторгом взялась за перо, но ничего не получалось. Она не могла найти оригинального связующего сюжета. Решила поехать в Морбакку, но, кажется, стало еще хуже… Она видит крошечного человечка – неужто сходит с ума?! Но тут вдруг с неба на кроху спикировала огромная сова. Малыш завопил совершенно реально. И Сельма, не задумываясь, кинулась ему на помощь – благо в руке у нее была прочная трость, без которой она никогда не выходила из дома.

Удар, второй – и сова отогнана. А человечек, отряхнувшись, с достоинством проговорил: «Спасибо за помощь! Не пугайтесь, госпожа. Я, Нильс Хольгерссон, был обычным 14-летним мальчишкой. Но обидел домового, и тот меня заколдовал. И теперь я летаю со стаей диких гусей, ищу этого домового, чтоб снова стать человеком нормального роста».

Расколдовал?! Сельма оглянулась вокруг. Чары, наваждение – на заднем дворе усадьбы?! Но ведь какой географический сюжет – заколдованный мальчишка путешествует на спине гуся и видит природу и города Швеции, архитектурные достопримечательности и особенности каждой провинции. Да и название уже готово: «Путешествие Нильса с дикими гусями». Только где же он сам? Исчез, проказник…

Сбиваясь и путаясь, фрекен Лагерлёф рассказывала историю странной встречи заказчику учебника из Общества учителей Альфреду Далину. Писательница всегда была робка и тяжело сходилась с людьми. Вот и сейчас никак не могла объясниться. Бедный господин Далин слушал, вздыхая, и лихорадочно выискивал в памяти адрес лучшего психиатра Стокгольма.

«Понимаете, это будет не обычный учебник, а описание путешествия по Швеции! – захлебывалась Сельма. – Но путешественники – дикие гуси, а отели – болота и топи. А все приключения разыграются среди лисиц, аистов, журавлей и всех тех загадочных жителей, что до сих пор живут в Швеции. Получится не скучный учебник, а захватывающий сказочный роман».

Господин Далин, вспомнив, наконец, адрес одной приемлемой лечебницы, поднял на Сельму глаза: «А где же ваша очередная провожатая? Хочу ее попросить, чтобы она сходила по одному адресу». Ни о чем не подозревающая Сельма улыбнулась: «А я – одна. В последнее время хорошо себя чувствую. Хватает и ее! – Сельма легонько потрясла своей тростью. – Поверьте, рукопись скоро будет готова!»

И она ушла, почти «окрыленно» опираясь на свою «третью ногу». Что ж, ей действительно пока не нужны провожатые. Хотя Сельме регулярно приходится прибегать к чьей-нибудь помощи. А что тут поделаешь?..

В 1861 году, когда Сельме едва исполнилось 3 года, ее разбил паралич. Она выжила только стараниями бабушки, которая не отходила от нее ни на миг и утешала чудесными сказками. Этот волшебный мир давал крохе Сельме силы, чтобы не плакать и не впасть в безумие, видя, как все ее многочисленные братья и сестры бегают и играют. Вечерами, освободившись от работы, к Сельме заходил отец. Отставной военный, он верил, что дочь поправится, и, чтобы поддержать ее, тоже рассказывал, но уже другие истории – о предках рода Лагерлёф: прекрасных дамах и бесстрашных кавалерах, которые никогда не сдавались. Едва научившись грамоте, Сельма стала записывать все услышанное. А что еще остается делать, когда ты, прикованная к постели, лежишь на спине, и даже прилет обычной мухи становится событием?

Все изменилось в 1876 году. Отец прослышал о новых методах лечения и повез Сельму в Гимнастический институт Стокгольма. И случилось чудо – через год девочка смогла передвигаться. Пусть с палкой, но – ходить!

В 1881 году Сельма сумела поступить в лицей Стокгольма. Остальные девочки-ученицы насмехались над ней, ведь ей было уже 23 года. Зато уже через год девушка поступила в Высшую королевскую учительскую семинарию. И в 1884 году стала учительницей в школе для девочек маленького городка Ландскруне на юге Швеции.

Сельма была счастлива. Она больше – не обуза семьи и сама зарабатывает на жизнь. Ученицы любят ее рассказы. И молодая учительница старается говорить как можно более доходчивее и увлекательнее. Она часто рассказывает девочкм легенды и сказки, услышанные ею в детстве. Однако начальница фру Скольбер не ободряет «лишних рассказов». Все должно идти строго по программе!

В 1885 году приходит ужасная весть о смерти отца. Усадьбу Морбакка пришлось продать за долги. А ведь этот дом принадлежал семейству Лагерлёф с XVI века! Триста лет они жили в ее стенах и вот остались без родного гнезда. Мир рушился, но что могла сделать Сельма на свое мизерное учительское жалованье?! Только одно – раз потерян дом, сохранить хотя бы его легенды. Вот тогда-то она и начала сочинять роман «Сага о Йесте Берлинге» – о бродяге, который забрел в старинную усадьбу и познакомился с ее реальными обитателями и старинными легендами.

Кто знает, как рукопись попала в руки фру Скольбер? И кто мог бы измерить шум, который она подняла? «Что за рассказы о глупейшем старье? – верещала она. – Сейчас век науки. Извольте забыть о своих мерзких фантазиях!» Сельма не стала оправдываться. Как объяснить слепому, что вокруг него разноцветный мир? И как убедить «прогрессивную» начальницу, что легенды – не старье, а наследие предков? Сельма просто тряхнула головой и отослала пять глав своей «Саги» в газету «Идун». Благо та как раз объявила конкурс на лучшее современное произведение. И случилось чудо! В августе 1890 года никому не известная 32-летняя учительница из провинции выиграла этот конкурс. И жюри особо отметило необычайную творческую фантазию писательницы.

С тех пор прошло 14 лет. Сельма Легерлёф приобрела широкую известность как автор исторических романов «Чудеса антихриста», «Иерусалим». Она получила стипендию от короля Оскара II и финансовую помощь Шведской академии. Но с каждой новой книгой приходилось доказывать, что женщина тоже может быть писателем. Вот и на сказочный сюжет о путешествиях Нильса уговорить заказчиков оказалось нелегко. Счастье, что у Сельмы есть фрекен Уландер – не только подруга-секретарь, но и незаменимый мастер дипломатии. Стоило только ей написать «ввиду того что», «согласно нашим договоренностям», и она сумела уломать Общество учителей – те дали добро на необыкновенный замысел нового учебника географии.

Сельма со страстью набросилась на работу. Посреди вполне научных описаний шведских городов и провинций она включила множество сказок-легенд, услышанных в детстве, рассказала о волшебной встрече с Нильсом и, конечно, о любимой Морбакке. Первый том «Удивительных путешествий Нильса Хольгерссона по Швеции с дикими гусями» вышел 24 ноября 1906 года. Через пару дней Сельма, доковыляв до стола, протянула руку к подносу со свежими газетами – она ожидала рецензий. Но газет не было. Едва секретарша ушла по делам, Сельма проскользнула в ее комнату. На кресле валялся ворох газет – и везде рецензии. Но какие?! «Когда же кончится этот затянувшийся полет нудных птичек и начнутся, наконец, точные сведения, цифры и факты?» или «К чему детям знать о полетах фантазии хромой писательницы?»

Как отвечать на эти злобствующие нападки, Сельма не представляла… Ответили читатели – сами дети и учителя. Они приняли книгу на ура. Даже стали играть в «гусенавтов» (так они прозвали Нильса, путешествующего на гусе): разметили маршрут и начали мысленные путешествия. А через год после выхода второго тома «Путешествий Нильса» общественность потребовала вручить писательнице самую престижную литературную премию – знаменитую Нобелевку. Но солидные мужи из жюри откладывали кандидатуру женщины. Однако общественность настаивала. «Путешествия Нильса» даже были признаны «революцией в педагогике».

И вот 10 декабря 1909 года Нобелевский комитет под давлением общественности вынужден был присудить Сельме Лагерлёф свою премию «в знак признания возвышенного идеализма, яркого воображения и духовного восприятия, характеризующих ее труды». Король Швеции Густав V собственноручно вручил ей диплом, золотую медаль и денежный чек. Вот так впервые в мире лауреатом Нобелевской премии стала женщина, которой, между прочим, вскорости предстояло стать и академиком.

Первое, что сделала Сельма на деньги Нобелевской премии, – выкупила родную Морбакку. Усадьба же, как оказалось, приготовила ей свой сюрприз. Туда забрел мальчик лет четырнадцати. И что самое поразительное – его звали Нильс Хольгерссон! О своей жизни он не распространялся, а Сельма и не расспрашивала. Наверное, втайне она верила, что это – тот самый проказник, которого домовой все-таки расколдовал. «Между мирами мечты и реальности довольно тонкие двери, – говорила она своей секретарше. – Мне просто повезло: я открываю их чаще других». Когда же, повзрослев, Нильс решил уехать в Европу на заработки, Сельма сказала ему: «Помни: куда бы тебя ни забросила судьба, здесь, в Морбакке, – твой дом!»

Сама же писательница прожила в усадьбе всю оставшуюся жизнь. Она часто болела. Но неизменно справлялась со своими болезнями и снова приступала к работе. А когда фашизм накрыл Европу кровавой паутиной, неукротимая Сельма, которой в то время шел уже восьмой десяток, начала активно помогать иммигрантам, спасавшимся в нейтральной Швеции от гитлеровского режима. Не раз и не два ей угрожали профашистски настроенные молодчики. Но Сельма только плечами пожимала: «Чего бояться в таком возрасте? Я прожила нелегкую жизнь, но твердо знаю одно: ненависть приходит и уходит. Любовь остается».

Сельмы Лагерлёф не стало 16 марта 1940 года. Она умерла в стенах родной Морбакки. А может, просто ушла в какой-то иной мир. Ведь ей это было не сложно – она просто приоткрыла еще одну дверь. Теперь – в Горний мир…

Создательница теории малых радостей

Сегодня вряд ли найдется кто-то, возражающий против психологии оптимизма. И основополагающим в таком восприятии жизни является принцип малых радостей. То есть не нужно ожидать каждодневно огромной лавины счастья, но зато каждый день можно составить для самого себя пусть маленькую, но радость. Если таковой не найти вокруг, можно сделать самому себе хотя бы маленькие подарки. И тогда дни маленьких радостей сольются в годы большого счастья. А это и есть поток жизни.

Думаете, впервые такой подход к жизни обосновал и показал другим кто-то из великих философов? На самом деле о таком принципе жизни поведала скромная американская писательница Элинор Портер (1868–1920) на рубеже XIX–XX веков в своих книгах о девочке Поллианне.

Эти повествования о девочке, которая учит других находить радость даже там, где о ней трудно и подумать, разошлись по миру миллионными тиражами. Психологи и философы научно объясняли «эффект Поллианны», «теорию малых радостей», «эффект добрых мыслей». В начале XX века в мире открылись тысячи фан-клубов Поллианны, куда вошли 4 миллиона сторонников «жизни в радости». Так что именно творчество Элинор Портер положило начало фанатскому движению, которого не знал мир прошлых веков, но которое столь разрослось к концу века XX.

Миссис Элинор Портер вздохнула и вскрыла очередной конверт. Как много писем! Почтальон приносит их сумками. Но это письмо символично: «Нью-Йоркское отделение «Клуба Поллианны» сообщает, что на 1 мая 1920 года число членов клуба в Америке достигло одного миллиона». Да как же это возможно? Она всего лишь скромная писательница из небольшого американского городка Кембридж, что в штате Массачусетс, – не проповедник, не психолог и не учитель жизни. Она просто написала две книги об 11-летней девочке Поллианне, которая, чтобы выстоять и не сломаться в этой нелегкой жизни, выдумала необычную «игру в радость». И вдруг в эту «игру» стали играть и дети, и взрослые. Миллион человек в Америке, но ведь «Клубы Поллианны» есть и в Европе, Австралии, даже в Африке.

^{Элинор Портер}

«И мы просим Почетную Председательницу рассказать о себе и о том, как Вы написали ЭТУ книгу. Может, вы напишите автобиографию?»

Элинор смутилась, читая. Она не любит говорить о себе. Да кто из писателей может внятно сказать, как создаются произведения? Сначала нужно прожить жизнь до книги, а потом взять побольше бумаги и начать писать. До «Поллианны» Портер прожила немало – 45 лет. Элинор Ходжмен (именно так звучало ее имя) родилась 19 декабря 1868 года в небольшом городке Литтлтон, что в штате Нью-Хэмпшир. Она вполне могла гордиться своими предками, ибо они приплыли в Америку в числе первых британских переселенцев. «А если вы – первые, приходится держать голову высоко и улыбаться, несмотря ни на что, – говаривал отец Элинор. – Уныние – тяжкий грех. Если бы наши предки предавались унынию, они никогда бы не выжили на Американском континенте!»

Элинор с детства мечтала о музыке. В 18 лет поступила в консерваторию в Бостоне. Мечтала стать одной из первых пианисток, ведь в то время мир был уверен, что профессиональная игра на рояле – занятие только мужское. Но Элинор занималась целыми днями. Да вот однажды поранила кисть руки. Началось воспаление. Играть стало невозможно…

Как выживают, когда мечта разбивается в прах? Находят новую. Как поступить, когда из жизни исчезает радость? Начать придумывать ее, играть в нее, находить крошечные радости. За ними придет и большая. «Раз я не смогу играть, я смогу заняться вокалом – это тоже музыка!» – решила Элинор. Голос у нее был не сильный, зато поставленный от природы. Но найти профессиональный ангажемент оказалось непросто. Пришлось ограничиться пением на званых вечерах и церковных праздниках. Однажды молодой бизнесмен из Вермонта Джон Лаймон Портер даже пожалел молодую певицу. Но оптимистка Элинор ответила: «Во всем есть хорошая сторона: когда я пою хоралы, то приближаюсь к Небесам!» Пораженный таким ответом, Джон не нашел ничего лучшего, как сделать неунывающей красавице предложение. И в 1892 году она его приняла – и тоже с радостью.

Но пришло и третье испытание: Элинор простудилась и потеряла голос. В 33 года ей опять пришлось начинать с нуля. Она не могла ни играть, ни петь, и тогда она начала писать о музыке. Элинор стала сотрудничать с местными газетами. Как-то незаметно статьи перешли в рассказы, те – в повести. И в 1907 году Элинор Портер опубликовала свой первый роман.

Больше всего писательницу привлекали герои, которые, как и она сама, прошли через черные полосы уныния и сумели их побороть. Как люди выживают? Рецепт один – не поддаваться унынию, учиться находить хоть что-то хорошее там, где его, казалось бы, заведомо не может быть. Но как?! Вот об этом она и написала в 1912 году книгу «Поллианна», а через три года – «Поллианна вырастает».

Худенькая веснушчатая девочка, оставшаяся сиротой, переезжает к тете, которая селит ее в холодную каморку под крышей. Но Поллианна не унывает. Обнаружив в каморке окно, она радуется хотя бы тому, что теперь ей виден весь город, и идет знакомиться с соседями. Те, конечно, решают, что девочка весьма странная, а может, и хуже того – дурочка. Но Поллианна, нисколько не смущаясь, начинает рассказывать, что она «играет в радость». Этой игре ее научил отец. Жили они небогато, и потому отец учил не горевать из-за того, что у них нет, а радоваться тому, что есть. Например, они не могли покупать деликатесы, но каждый день ели тушеные бобы, которые любили. И отец говорил: «Мы – богатеи! Можем позволить себе есть то, что любим!» Еще отец говорил: «Если у тебя завяли цветы, лучше не ворчать, а порадоваться, что завтра ты можешь купить другие – еще более красивые. Ведь главное – твое отношение к случившемуся. Как станешь относиться к событиям, такими они для тебя и окажутся».

Все это девочка и рассказала новым соседям, с которыми подружилась в городке. Многие попробовали «поиграть в странную игру» – и удивительно, их настроение улучшилось, они перестали вздыхать и жаловаться – ведь оказалось так интересно во всем находить повод для радости.

Конечно, это трудно. У людей нет привычки радоваться, потому что для радости трудно найти повод. Но при непредвзятом подходе можно порадоваться многому. Даже если вы простудились, всегда можно порадоваться, что не подхватили болячку похуже. И чем труднее находить повод для радости, тем интереснее игра – состязание с судьбой. Она подсовывает людям всякую дрянь, но они находят хорошее – светлый день, радугу в дождь, встречу с другом. И чем больше находится поводов для солнечного взгляда на происходящее, тем меньше дряни подсовывает судьба. «Привычка находить хорошее и думать о радостном становится второй натурой, – говорила Поллианна, – а ты – оптимистом, и в один прекрасный день понимаешь, что это не игра, это система жизни – более светлой и счастливой».

Читатели приняли «игру в радость» Поллианны как руководство к действию. Психологи взяли на вооружение ее «рецепт радостной жизни». Никогда еще книга, а тем более детская, не получала такого резонанса. Люди жили по Библии, по Корану, по заветам Вед. Но чтобы по рецепту детской книги?! Да ни один из авторов начала XX века не мог бы сказать, что его книга стала настолько культовой, что заставила читателей жить по своим законам. А скромная миссис Портер, получающая мешками письма из разных стран, вполне могла.

В тяжелые времена на сломе эпох книги о Поллианне давали читателям – детям и взрослым – надежду на то, что любые горести и препятствия можно преодолеть. И для этого не нужны ни деньги, ни связи, которых у большинства людей не было, а нужно только собственное усилие – перемена взгляда на мир. И конечно, читатели хотели знать: кто она сама, Элинор Портер, и как сумела создать их любимые книги. «Наверное, действительно, надо написать автобиографию», – подумала Элинор. Но выполнить свое намерение она не успела: 21 мая 1920 года писательница скоропостижно скончалась. Был ей всего 51 год. За свою короткую писательскую жизнь она создала 14 романов и 4 тома рассказов, но некролог в газете «Нью-Йорк тайме» был озаглавлен: «Умерла автор «Поллианны», а местная пресса Кембриджа отозвалась и еще проще, и потому горше: «Умерла мама нашей Поллианны».

И дети, и взрослые не хотели прощаться с Поллианной. Потребность в ней и ее поразительной жизнестойкости оказалась столь велика, что издательство стало публиковать новые книги о всенародной любимице в серии «Радостные книги Поллианны». Говорили, что книги писали четыре подруги Портер. Так это или нет, было уже не важно – книги расхватывали мгновенно.

В 1960 году вышел мультфильм Диснея. И снова – грандиозный успех. И экран и сцена еще не раз обращались к «Поллианне». Во времена перестройки книги Элинор Портер стали снова выходить и в России. Для нашей страны это были тяжелые времена. Но как писала Портер: «Я никогда не считала, что нам следует отрицать существование трудностей, страданий и зла. Просто я думала, что гораздо лучше приветствовать неизвестное бодро и радостно». Разве не так?

Фея лебединой стаи

У ее ног лежал весь мир. Ее называли «восхитительной» и «божественной». Но мало кто задумывался, что ей приходилось быть не просто великой балериной, но и педагогом, репетитором, популяризатором и даже хореографом. Многие танцовщицы вели гастрольный образ жизни. Но только ей впервые в мире удалось создать собственную балетную империю и личный «бренд»: «АННА ПАВЛОВА».

Тонюсенькая 8-летняя Аня Павлова завороженно смотрела на сцену Мариинского театра. Там, в волшебном мире музыки, кружилась в танце Спящая красавица. «Мама! – вдруг твердо сказала девочка. – Я вырасту и буду танцевать в этом театре!» Мать только вздохнула. Куда уж дочери прачки грезить о сцене – не умереть бы с голоду… Но всю неделю после спектакля дочка Анечка плакала, а потом и болеть начала. Пришлось сводить девочку в балетную школу. Мать подумала: выгонят прачкину дочку и дело с концом. Но директор, осмотрев Аню, сказал: «Привозите, когда стукнет 10 лет. Возьмем на казенный счет».

^{Анна Павлова в театральном костюме. 1910 г.}

И вот в 1891 году 10-летняя Аня Павлова – воспитанница Императорской балетной школы, а с 1 июня 1899 года зачислена в труппу Мариинского театра. Конечно, пока ей далеко до партии Спящей красавицы, да и Мирту, предводительницу вилис в «Жизели», получила толстая Люба Петипа. Но на то она и дочь балетмейстера! Зато Аня станцует вилису Зюльму. Роль хоть и маленькая, но с весьма выигрышным «антре».

В тот памятный сентябрьский вечер балетные выпускники толпились стайкой у закрытого занавеса. И вдруг по кулисам понесся слух: «На спектакле старая ведьма!»

Аня ахнула – угораздило же графиню Бенкендорф притащиться на «Жизель»! Говорят, старуха любит предсказывать: скажет гадость и улыбается. А потом еще и интересуется: сбылось ли пророчество?

Аня перекрестилась и выпорхнула на сцену. На мгновение Люба Петипа оказалась рядом и прошептала завистливо: «Старуха тебя лорнирует!» Аня подняла голову: золотой лорнет, словно огромные выпученные глаза, уставился на нее из третьей ложи.

После спектакля Люба прижала Аню к кулисе и быстро зашептала: «Бенкендорфиха тебя похвалила, но сказала: «Эта от нас упорхнет! У нее крылья будут лебединые». Не иначе тебе, Анька, Одетту в «Лебедином озере» дадут! А еще старуха сказала: любовь ты свою найдешь через тюрьму. Представляешь? – И Люба жадно заглянула подружке в глаза, будто пытаясь высмотреть, за что посадят бедную Аню. – А потом старуха брякнула: тебе судьба знаки подавать станет. Даже перед смертью знак будет!» Аня опешила. Тюрьма, знаки, смерть – да старая ведьма рехнулась. Себе пусть такое предсказывает!

В тот день Аня летела домой к матери, сияя, как начищенный пятачок, – наконец-то ей повысили жалованье. Теперь она – полноправная солистка! Ей поручили станцевать Лизу в «Тщетной предосторожности», Нинию в «Баядерке», обещают и саму партию Жизели. Только Одетты-Одилии, о которой она так мечтала, не видать. В «Лебедином озере» блистает «царица» Мариинки – Матильда Кшесинская, бывшая фаворитка царя Николая II.

Впрочем, Аня готова танцевать все, что дают. Но дают мало, и потому она часто выступает в концертах, правда, все больше – благотворительных. Но для них так трудно сыскать партнеров. Вот и в тот январский вечер 1907 года пришла записка от коллеги: заболел. Конечно, не каждый готов выступать задаром. Аня кинулась к танцовщику Фокину, с которым дружила еще с училища. А тот вдруг предложил: «Хочешь, я сочиню для тебя танец-монолог?» Все знали: Фокин хоть и прекрасный танцовщик, но грезит хореографией. Неужели правда сочинит?

Уже наутро новоявленный хореограф показал вариацию Лебедя на музыку Сен-Санса: «Смотри – раскинулись руки-крылья. Лебедь поет прекрасную песню, качается на волне и застывает, пряча голову под крыло». Анна ахнула: «Как грустно. Он умер?» Фокин взвился: «Что за глупости? Он уснул!»

Милый Миша, он и сам не понимал, что сочинил, – шедевр, новое слово в балете. Публика приняла «Лебедя» восторженно. И когда зазвучал шквал аплодисментов, Павловой припомнилось пророчество старухи Бенкендорф: будут у Ани сильные крылья. Что ж, «Лебединое озеро» в Мариинке ей не удалось станцевать, но, может, графиня говорила об этом лебеде?..

На Масленице 1908 года Анна стала задерживаться после спектаклей. Прибегала домой чуть не под утро – щеки горят, глаза блестят. Мать тайком радовалась – кажется, у ее недотроги появился сердечный друг.

Виктор Эмильевич Дандре, обрусевший потомок французского аристократического рода, был образован, богат, влиятелен. Ну просто принц из сказки! А как потрясающе ухаживал! Однажды встретил после спектакля, лихорадочно блестя глазами: «Прошу вас выйти за меня замуж!» Анна окаменела. Ну разве он не понимает: балерина не может быть ничьей женой. Иначе – прощай, театр! А для Анны танец – жизнь…

Наверное, отказ прочелся на ее выразительном лице, потому что Дандре вдруг опустился на одно колено и протянул огромный букет: «Умоляю!» Анна машинально развернула букет… Розы. Огромные алые розы! Все поплыло перед глазами. Вспомнился первый выход на сцену Мариинки. Тогда она, трепещущая от ужаса ученица, не удержалась на ногах и грохнулась прямо на суфлерскую будку. Зал захохотал. А ей пришлось встать, вымученно улыбаясь, поклониться публике и повторить пируэт. Чуть живая, влетела она за кулисы, и кто-то протянул ей алую розу. В насмешку? Или специально? Ведь красный цвет – знак беды…

В начале 1909 года Фокин привел к Анне Сергея Дягилева. Плотный, вспотевший, похожий больше на пекаря-кондитера, чем на ценителя изящных искусств, тот начал уговаривать Павлову: «Уже несколько лет я устраиваю Русские сезоны в Париже. В мае – июне решил показать балет. Хочу познакомить Париж с вами!»

Аня встрепенулась. Конечно, она и раньше ездила на гастроли, но ведь тут – Париж!.. К тому же долгие гастроли – удобное решение затянувшегося романа с Дандре. Павлова приняла предложение. Только после ухода Дягилева спросила Фокина: нельзя ли показать «Лебедя»? Миша вздохнул. Конечно, в «Лебеде» Аня неподражаема, но Дягилев, не смущаясь, объяснил Фокину, что хочет показать в Париже своего протеже и нежного друга – Вацлава Нижинского. Все балеты поставлены специально для него, а Павлова выступит просто партнершей Вацлава в «Павильоне Армиды» и «Сильфидах». Словом, не она будет звездой. Но ей об этом говорить не надо…

Можно подумать, Анна и сама не поняла! Она безжалостно бросила труппу Дягилева и начала выступать самостоятельно. Теперь в Нью-Йорке и в Лондоне ее встречали огромные афиши: «Анна Павлова». Ее имя стало символом культового русского балета. Правда, в Лондоне пришлось выступать в мюзик-холле – прямо между номерами дрессированных обезьян и чечеточников. Ну и что? Главное – за границей Анна могла танцевать что хотела. И все чаще выбирала «Лебедя». А как-то, стоя за кулисами, вспомнила слова графини Бенкендорф: «Упорхнет она от нас!» Вспомнила и засмеялась. Сбылось: упорхнула. И крылья оказались сильными – лебедиными!

В феврале 1911 года Павлова гастролировала по Америке. Перед репетицией ей подали телеграмму. Открыла – не поверила. Сенатор Нейдгарт вызывает ее в Россию «для дачи показаний». Каких показаний?! У нее контракт с Метрополитен-опера. Она танцует «Жизель» и «Лебединое озеро». Зачем она поедет в Россию? Там «Лебединое» никто ей не предлагает! И что за длинная телеграмма… «показаний в связи с делом Виктора Дандре». Буквы поплыли перед глазами. «Немедленно! – закричала она секретарю. – Билет в Россию!»

Виктора арестовали 28 декабря 1910 года. Ревизия обнаружила растрату при постройке Охтинского моста, а Дандре эту стройку курировал. Ну а поскольку никаких денег у Дандре не обнаружилось, пресса раструбила, что он растратил их на свою заграничную любовницу, то есть ее, Павлову. Анна читала газеты и скрипела зубами. Идиоты! Денег у Виктора не обнаружилось потому, что он их не брал. А Павловой при ее фантастических заработках чужие деньги вообще не нужны. Ну погодите, черти, во главе с сенатором Нейдгартом – Анна найдет на вас управу!

Так и вышло. Анна внесла за Дандре колоссальный залог – 35 тысяч рублей – и убедила Виктора уехать в Европу. Нечего жить в стране, которая никого не ценит!

И как только она раньше обходилась без Виктора? Импресарио, администраторы, секретари – Дандре один заменил всех. И что за чушь Анна несла, когда говорила, что ни за кого не пойдет замуж? Да как она вообще жила без Виктора?! Права оказалась пророчица Бенкендорф: только увидев Дандре в тюрьме, Анна поняла, что любила, любит, не может не любить…

Говорят, разъездная жизнь трудна. Да Анне все равно, лишь бы танцевать! За год она изнашивает 2 тысячи пар балетных туфель. Она зарабатывает баснословные гонорары, но может выступать и задаром.

Одно плохо: ее – символ русского балета – ждет весь мир, но не ждет Россия. Чтобы не сойти с ума от ностальгии, Павлова свой типично английский дом в Лондоне – Айви-Хаус (Дом в Плюще) – превратила в русский: здесь ставили самоварчик, ели гречневую кашу, пекли черный хлеб. На пруду жили белые лебеди. И Анне казалось, что они прилетели из далекой России.

Однажды в Айви-Хаус приехал сам создатель музыки «Лебедя» – композитор Сен-Санс. Анна потащила его к пруду. Оторопелый композитор увидел, как хрупкая женщина обняла подплывшего на ее зов лебедя. И птица, способная ударом крыла перебить человеку руку, радостно заклекотав что-то, обвила голову Анны грациозной белой шеей. «Мы с вами из лебединой стаи, маэстро!» – прошептала балерина.

Вечером, когда Анна возвращалась после проводов дорогого гостя, ее остановил Тимофей, русский мужик, неизвестно как очутившийся в далекой Англии и приставленный теперь ухаживать за лебедями: «Барыня! Опять лебедь сдох. Четвертый за лето. Не приживаются они тут…»

Анна вскинула голову и вдруг закричала: «Но мы же прижились! Пусть и они стараются! Мы тоже не просились на чужую землю!» И, зарыдав, она кинулась в дом – прямо в объятия Дандре. Он-то всегда там, где нужен…

А через пару недель в Ковент-Гардене Анна танцевала «Лебедя». Уже вышла на сцену и тут вместо обычной жемчужной броши на груди обнаружила… алый рубин. Костюмерша, видно, напутала. Но Анна вдруг вспомнила, как Фокин убеждал ее когда-то: лебедь уснул. Нет, Миша был не прав – лебедь умер! На груди у него – кровавая рана. И она, Павлова, танцует теперь «Умирающего лебедя»…

Раз нет новой хореографии, Анна начала сочинять сама. Поставила несколько балетов, особенно удались «Осенние листья». Конечно, ей повезло – она сумела-таки создать свою труппу, свою школу. Но все это требует громаднейших денег. Приходится идти на рекламу. Но как это унизительно… В Нью-Йорке для рекламы какой-то пасты распечатали огромные плакаты, где Анна оказалась в пять раз больше самой себя – с пышными формами и бедрами как у рождественской индейки. Стыдно, но что делать – реклама помогает кормить труппу. К тому же каждый месяц, с тех пор как в 1917 году России случилась революция, Павлова отправляет в родную Мариинку огромные посылки с едой. Ведь говорят, там нечего есть. И вот, пожалуйста, – статья в «Правде». Вернувшаяся на Родину балерина Викторина Кригер рассказывает в газете, как жирует за границей «буржаузка» Павлова, и призывает ничего от нее не принимать. И голодные балетные отказались от Аниных посылок! «Им же надо хорошо питаться! – кричала Анна. – Иначе дистрофия. Они умрут! Как ты не понимаешь, Виктор!» И она била ни в чем не повинного Дандре балетными туфлями. А он, как всегда терпеливо, пытался сдержать ее в своих теплых объятиях.

По ночам Анне снился запах русского сена. Она даже приказала скосить траву в своем огромном парке. Но трава не пахла…

В 1929 году у Анны что-то стряслось с коленом. Лечилась – не помогло. Боль мучила постоянно. К тому же стало пропадать дыхание. Частенько после спектакля Анна падала прямо в кулисах. В гримерку ее несли на руках. Приходилось сокращать программу. Конечно, время уходит, забирая силы, ей уже под 50. Мало кто из балерин танцует в таком возрасте. Но ведь публика до сих пор обожает ее – билеты на новое мировое турне давно проданы. Надо просто отдохнуть, расслабиться.

Анна поехала отдохнуть к подруге Наталье Трухановой в предместье Парижа. Деятельная Наталья потащила ее в свою оранжерею: «Знаю, ты не любишь алых роз, но эти – белые!» Анна наклонилась над кустом и вскрикнула: в палец вонзился шип. Тонкое, измученное лицо Павловой стало совсем прозрачным: «Это знак, Ната. Тот самый, о котором говорила старуха Бенкендорф. Мы с этой розой теперь одной крови. И умрем вместе – она и я». Наталья руками замахала: «Глупости какие!»

Но через несколько месяцев Наталья с ужасом увидела, что куст белых роз покрывается какими-то пятнами, похожими на засохшую кровь. Наталья кинулась телеграфировать Дандре. Ответа не было. И только на другой день в газетах она прочла: «23 января 1931 года на гастролях в Гааге скончалась великая балерина Анна Павлова. Ей было 49 лет».

Анна простудилась в поезде. В Гааге пришлось отменить первый же спектакль: температура у Анны стремительно подскочила. На третий день болезни она уже бредила. Около полуночи открыла глаза, привычно перекрестилась и сказала: «Приготовьте мой костюм Лебедя!»

Кто знает, в какой волшебный мир она улетела?..

А лет десять назад в культурных кругах России начались разговоры – хорошо бы прах великой балерины вернуть на Родину. Пресса даже называла дату. Но видно, лебединая душа еще не нашла в себе сил вернуться в Россию. Разговоры затихли. Лебедь пока не прилетел…

Оклеветанная

В ее судьбе, как в капле воды, отразилась судьба целого поколения тех, в чью жизнь вторглась Октябрьская революция. Вторжение было разрушительным. По особому приказу сверху ее книги были уничтожены как «враги революции», ибо «проповедовали тенденции, не способствующие революционному развитию». Правда, саму писательницу не расстреляли и не посадили, ей просто запретили публиковаться и отняли ее имя, известное всей России, – Лидия Чарская.

В начале XX века ее называли «властительницей дум юного поколения». Ее книги выходили миллионными тиражами. Однажды детская библиотека опубликовала данные о ее фантастической популярности: за год книги Жюля Верна спрашивались 232 раза, а книги Чарской – 790 раз!

Хотя на лавры великого литератора она никогда не претендовала, считала себя рядовой детской писательницей. В ее книгах всегда много пылких детских чувств (взрослые называют их бурей в стакане), разочарований и слез (взрослые отмахиваются – пустое!), но всегда хороший конец. Критики ужасались – дидактика, нравоучение! Но дети читали взахлеб. Она получала мешки пылких писем со всей России, а потом, когда книги стали переводить на другие языки, и со всей Европы. Мало кто писал в Петербург на улицу Разъезжую, адресовали просто – Россия, Чарской. И письма доходили!

^{Лидия Чарская}

И вот теперь она сидит на той же Разъезжей, но не в квартире на третьем этаже, направо от парадной лестницы, а в полуподвальной дворницкой, где дверь открывается прямо в комнату.

Да и ладно бы… Когда случаются перевороты, всегда являются новые властители дум. Но если бы этими властителями стали непризнанные до революции, мятежные поэты, писатели или актеры! Увы, свои порядки стали диктовать партийные функционеры, рвачи и стяжатели. Народ, как обычно, оказался у стола с общей раздачей. А эти у новой кормушки власти.

Весной 1926 года к Чарской неожиданно зашли три девочки из соседней школы. Сытенькие, ухоженные, вероятно, дети партработников. Потому и такие бойкие. Ничуть не стесняясь, рассказали, что в школе устраиваются литературные суды. Дети судят буржуазных героев – Онегина, Печорина, Чацкого. Вчера судили героинь ее книг – Люду Влассовскую и Нину Джаваху из «Записок институтки» и «Княжны Джавахи». Приговор вынесли по полной программе: дворянское происхождение, морально разлагающий буржуйский быт, недостойные строителей революции чувства. «Но ведь героини дружили, делились сокровенным, защищали друг друга, – попыталась вступиться Чарская. – Это же самые нужные чувства!» – «Нет! – хором отрезали две девочки. – Нужно было устраивать революцию!» Но третья, сконфузившись, промолчала.

Тут совсем некстати пришел с работы на обед муж Чарской. Стесняясь, торопливо проглотил пустую похлебку и ушел. «А что же вы не дали ему второе?» – поинтересовались девочки. Чарская виновато развела руками: «Я не успела…» Не говорить же детям про нищету. Но видно, девочки и сами это заподозрили, потому что быстро ушли.

Лидия Алексеевна в изнеможении оперлась о край стола и вдруг почувствовала, что под клеенкой что-то хрустнуло. Сунула руку – деньги. Выходит, пока одни обличают ее на «судах», другие все же помнят ее книги. Наверное, деньги сунула та самая, сконфузившаяся. Значит, когда-то и она зачитывалась ее книгами. Боже, неужто было это?! И она, писательница Чарская, помогала неимущим, устраивала благотворительные вечера? А вот теперь ей сунули милостыню…

Как непредсказуема жизнь! В детстве она казалась волшебной сказкой. Лида Воронова (именно такой была ее родовая фамилия) родилась в Царском Селе 19 января 1875 года и с восторгом обожала мир, наполненный поэзией Пушкина и волшебными историями, которые рассказывала мама. Но когда Лиде было 6 лет, сказка кончилась – мама умерла. Отец, военный инженер, перевелся на Кавказ, забрав дочь с собой. Но потом его вернули в Россию, в Шлиссельбург, и он вновь женился. Так у Лиды появилась мачеха, постоянно кричавшая на падчерицу: «Дрянь! Гордячка!» От ее злобы девочка убежала из дома. Конечно, ее нашли. Вердикт отца был суров: строптивицу отдали в Павловский женский институт в Петербурге. Семь лет, с 1886 по 1893 год, Лида провела там, не встречаясь с родными, не выходя в большой мир. Сначала считала институт тюрьмой, потом освоилась, привыкла к жестким законам, а под конец даже полюбила. Да и как не полюбить? Институт стал ее единственным домом, а подруги и учителя – семьей.

Потом был торжественный выпускной вечер, когда оробевшую Лиду отвезли в Зимний дворец, где государыня Мария Федоровна самолично вручила ей золотую медаль. А после выпуска предстояла большая жизнь. Но какая? Вернуться к отцу? Лида давно смирилась с его вторым браком, но жить в этой семье не хотела. И судьба смилостивилась над гордой девушкой: блестящий офицер, балагур-весельчак Борис Чурилов, сделал ей предложение. 18-летняя Лида его приняла. Отчего же брак не сложился? Может, блестящая, темпераментная красавица, вырвавшаяся на свободу из институтских стен, захотела веселой свободной жизни? Ничуть не бывало! У Лиды родился сын Юрий, и юная мать жила в постоянных хлопотах. А вот весельчак Чурилов этими свалившимися заботами был ошарашен. Вскоре он оформил перевод по службе и отбыл из Петербурга навсегда. Молодая мать осталась одна с ребенком на руках.

И что было делать? Просить денег у отца с мачехой? О нет, Лидия была горда, решив ни от кого не зависеть. Но у нее же не было никакой профессии. Оставалось одно – сцена. Конечно, дамы ее круга не шли в актрисы, но яркая, темпераментная сероглазая красавица Лида настояла на своем. Ее приняли на драматические курсы при Императорском театральном училище, потом и в Александринский театр. Вот только фамилию предложили сменить. Лидия не решалась, но однажды ночью в ее голове прозвучал чей-то голос, словно ее окликнули: «Чарская!» Девушка вздрогнула и поняла: она больше не Чурилова, она – Чарская, от слов «чары», «очарование». Уж с такой-то фамилией она станет чаровницей сцены!

Но опять – увы… Чтобы играть первые роли, необходим богатый и влиятельный покровитель. Однако первый же сановный старец, сунувшийся к Лидии, получил от ворот поворот. Словом, несмотря на талант и красоту, ей достались только вторые роли. Ну а на них трудно прожить с ребенком на руках…

Вот тогда-то Лидия и вспомнила свое детское увлечение – с 10 лет она сочиняла стихи и сказки, все время обучения в институте вела дневник, записывая туда все свои переживания. «Почему у других не бывает таких странных мечтаний, какие бывают у меня? – недоуменно написала она в дневнике в 15 лет. – Почему я переживаю все острее и болезненнее, чем другие?» Так пусть же теперь все эти переживания послужат на благо!

Словом, Лидия Чарская записала свои детские воспоминания и отнесла книгу «Записки институтки» в «Задушевное слово» – журнал для детей младшего и среднего возраста. «Записки» вышли в 1902 году и принесли молодой писательнице феерическую славу. Ну кто бы мог подумать, что закрытая жизнь институток будет столь интересна обычным юным читателям? Но с тех пор Чарская стала ведущим автором журнала. Она не выдумывала сюжетов, писала, о чем хорошо знала: о школьных годах и первых чувствах («Записки маленькой гимназистки», «Люда Влассовская»), о сиротской доле и одиночестве («Приютки», «Записки сиротки»), о Кавказе, где провела детские годы (цикл о княжне Джавахе). Она сочиняла сказки для маленьких и исторические романы для взрослых (например, о кавалерист-девице Дуровой). За 15 лет она написала больше 80 романов – почти по 6 шесть книг в год. К тому же приходилось играть, пусть и маленькие роли, но чуть не каждый вечер. Она была трудягой! И вот нахлынувшая революция объявила ее «буржуйкой, жирующей на теле трудящихся».

В 1924 году ее уволили из театра после 20 лет беспорочной службы. Но самое ужасное, ее книги изъяли из всех библиотек, ибо они «защищают устаревшие устои и не способствуют революции». Конечно, не способствуют! Они же о доброте, терпимости, простом житейском счастье. Но теперь все это объявлено пошлостью и мещанскими пережитками. Правдами и неправдами после революции ей удалось опубликовать только четыре романа, и то под псевдонимом «Н. Иванов». Она была самой востребованной детской писательницей России, а теперь стала безликим Ивановым, словно Лидии Чарской и не было!..

Конечно, ее ругали и до революции. Одна статья К. Чуковского чего стоит! Он жестоко иронизировал и над сентиментальными сюжетами, и над языком ее книг. Но ведь сюжеты о девочках не могут быть не сентиментальны. Ну а гладкость языка откуда взять при таком потоке? Ведь ей нужно было зарабатывать деньги! Издатели платили ей только за сдачу книги, никаких денег за переиздания (а их были тысячи!) она не получала. И между прочим, когда сказки самого Чуковского критики стали разбирать по косточкам, получилось, что и они – «безобразно не литературны».

Но теперь Чарская предана не просто литературной, но и гражданской анафеме. Ее книги оклеветаны, впрочем, как и весь тот мир, о котором она писала – мир институток и школьных балов, тихих семейных вечеров с чаепитием под мирно гудящий самовар, первой и робкой любви. Мир, развеявшийся как дым… Но вчера на трамвайной остановке Лидия Алексеевна, которой запрещено называться Чарской, вдруг увидела, как у девчушки лет четырнадцати из-под порвавшейся газетной обертки выглянула обложка ее старой книги. Значит, все-таки кто-то тайно хранит запрещенную литературу, читает про глупые чувства, хотя в стране уже давно провозглашена «свобода любви и нравов». Значит, кому-то еще дорог хрупкий ушедший мир любви и нежности.

Как Лидия Чарская прожила оставшиеся годы горя и нищеты – малоизвестно. Ее сын Юрий погиб на Гражданской войне в Красной (!) армии. О ее втором муже, с которым она прожила послереволюционные годы, ничего не известно, даже его имя. Из скупых воспоминаний современников мы знаем, что худая, старая писательница ходила зимой и летом в старомодном сером пальто, превратившемся с годами в черное. Она почти ничего не ела – еду отдавала мужу. Но у власти ничего не просила – так и осталась гордой. Иногда ее узнавали, удивляясь: «Неужели еще жива?» Но она выдержала еще 20 лет унижения, клеветы, а потом и полного забвения. Тихо умерла в 1937 году. День смерти известен не точно – скорее всего, 18 марта. Где похоронена, доподлинно неизвестно – кажется, на Смоленском кладбище в Петербурге. Но вот что удивительно: скромная могилка, ей приписываемая, не была забыта. Кто-то регулярно приносил цветы, ухаживал. Выходит, никакие запреты властей не способны стереть из памяти народа любимые имена.

Вернулись стихи Мандельштама, «маленькие песенки» Вертинского, «тихо-загадочные» картины Борисова-Мусатова. XXI век вспомнил и о Чарской. Ее книги вдруг стали печататься в огромном количестве. И как ни странно, их стали читать взрослые. Оказалось, что после всех революционных сломов люди истосковались по простым, светлым, сентиментальным чувствам. Может, ради этого Лидии Чарской и стоило преодолеть все ужасы своей судьбы?..

Устроительница московской роскоши

Когда-то ее имение Фирсановка являлось средоточием культурной жизни России. Там гостили Рахманинов и Шаляпин, Коровин и Серов. Она не жалела денег на развитие искусства и Москву видела городом культуры и роскоши. Она создала для нее торговые ряды Петровского пассажа, заново отстроила и обновила интерьеры легендарных Сандуновских бань и ресторана «Прага». Но все это было ох как непросто. Сама мысль о даме, имеющей собственный бизнес, казалась малоприемлемой для общества. Но Вера Ивановна Фирсанова (1862–1934) все-таки стала одной из первых в России женщин-предпринимательниц.

Жизнь ее складывалась тоже не гладко. В 17 лет Верочка Фирсанова сбежала из родительского дома. Стоял ноябрь 1879 года. Осень припозднилась – с неба моросил колючий дождь. В эдакую погоду и собак на улицу не выгоняют!.. Но у Верочки не было выхода – уезжая в купеческий клуб, тятенька пообещал вернуться с женихом для дочки-наследницы.

Жених!.. Да разве так можно назвать старика банкира Воронина?! Лицом не гож, руки липкие – ну как за такого замуж идти?! Уж Верочка месяц плакала, моля тятеньку не губить ее молодость, – все зря. Уперся Иван Григорьевич – и точка. Вот и пришлось бежать…

Проплутала Вера под дождем по грязным улицам, завернула за угол, поскользнулась да и съехала на проезжую часть. А тут как на грех – извозчик-лихач: «Посторонись!» Но как посторониться, если ноги не держат? Закричала Вера от ужаса да и покатилась в придорожную канаву…

Слава богу, нашли!.. Отец, ругаясь, сам привез непокорную дочь домой. Целый месяц провалялась беглянка с лихорадочным кашлем. Все надеялась: может, отец поймет, сколь ненавистно ей замужество? Куда там! Миллионщик-промышленник Иван Фирсанов придерживался строгих домостроевских правил. В жизни сам всего добился. Начинал в ювелирной лавке купца Щеголева мальчишкой на побегушках. Стал приказчиком. Потом свое дело открыл. Сначала по ювелирной части, затем стал торговать лесом, строить в Москве дома. По хватке и беспощадности купцы прозвали его «лесным волком», вот и дочь свою не пощадил: выдал-таки за приятеля – банкира Воронина.

Только ничего хорошего из этого брака не вышло. Новоявленный муж оказался ревнив да скуп: держал молодую жену взаперти, считал каждую копейку. Одно слово – банкир… Казалось, так и не узнать Верочке счастья, но в 1881 году умер грозный папаша Фирсанов. Вера тут же взяла свою судьбу в собственные руки: вызвала поверенного и приказала начать бракоразводный процесс с возвратом родовой фамилии. Конечно, дело оказалось нелегким: ненавистный банкир своего не упустил – затребовал миллион отступного. Но Вера ради свободы была готова на все!

^{Вера Ивановна Фирсанова}

Зато у нее теперь началась независимая жизнь – вольготная да веселая. В шикарном особняке на Пречистенке, доставшемся от тятеньки, она собрала золотую московскую молодежь: коммерсантов и чиновников, актеров и художников. Все симпатичны и веселы. Постных-то лиц Верочка и при прежней жизни насмотрелась! Только вот после балов да развлечений Вера до утра просиживала над бумагами, пытаясь разобраться в папашиных делах. Через пару месяцев уже вникла во все хозяйство, затребовала поверенных и объявила, что отныне станет вести дела самолично. Так началась ее предпринимательская жизнь.

На одном из зимних маскарадов два совсем еще юных весельчака, художники Валентин Серов и Константин Юон, указали Вере на гвардейского поручика Гонецкого: «Обратите на него внимание! Уж так в вас влюблен!» Вера взглянула и обомлела – это же тот красавец, который часто рядом с ней оказывается, но подойти не решается. Наконец-то их познакомили! Правда, выяснилось, что блестящий поручик гол как сокол. Но разве ж в деньгах счастье? Много ли имела его Вера, когда была женой банкира?!

Словом, вышла Вера замуж по любви. А чтобы обожаемый муж не комплексовал, выписала ему чеки «на ближайшие расходы по делам». Только супруг из армии уволился и денежки быстро спустил. Тут Вера и задумалась об интересном деле для мужа. Тот не отказался: «Помнишь, тебе от отца Сандуновские бани остались? Они почти развалились, но ведь можно и перестроить. Поеду-ка я в Европу и Турцию, посмотрю, как у них банное дело поставлено».

Вера согласилась. Действительно, легендарные Сандуны, построенные в начале XIX века знаменитой актерской четой – Елизаветой и Силой Сандуновыми, когда-то были достопримечательностью Москвы. Но за 80 лет обветшали, оборудование их устарело. Отцу Веры они достались, считай, даром. Так почему бы мужу не заняться их возрождением? Ну а чтобы супруг мог располагать полной свободой в деле, Вера продала бани «господину Гонецкому» за 10 рублей и открыла кредит «банный» без ограничения. Муж ринулся в Европу – осматривать достопримечательности банного дела, а в дом Фирсановой на Пречистенке полетели телеграммы: «Осмотрел Вену. Еду в Париж. Вышли средств», «Приплыл в Стамбул. Дел много. Задерживаюсь. Телеграфируй денег». Словом, мировое банное турне вылилось в кругленькую сумму. Зато вернулся Гонецкий с лучшими чертежами и венским архитектором Фрейденбергом. Ну а Вера настояла, чтобы при перестройке старые Сандуны превратились в настоящий дворец: залы, отделанные мрамором, камины – малахитом, кругом украшения из яшмы, лазурита, хризопраза. В банях ввели технические новинки: поставили новейшие фильтры для мягкости воды, провели электрическое освещение, диковинную штуку по тем временам. 14 февраля 1896 года при огромном скоплении начальства, духовенства и купечества состоялось освящение Сандунов. Только вот, слушая торжественные речи, Вера вдруг подумала: москвичи получили роскошный подарок, а она – что? Недавно Федор Шаляпин, давний приятель, выложил ей во хмелю, что Гонецкий по Тверской с какой-то певичкой на лихаче раскатывает. У Веры словно глаза открылись. Подумала она: а куда муж тратит свои вечные кредиты из ее банка, не на красоток ли? Да и что он делал в своем банном турне – не с одалисками ли парился? Ведь пропадал же где-то два года…

А тут и совсем неутешительная весть подоспела: гуляка муж-то еще и в карты проигрался. А чтобы заплатить долг, тайком продал Сандуновские бани. Вера пришла в гнев. Бани выкупила, а с мужем-обманщиком на развод подала. Да только тот миллион отступного затребовал. Ну точно как банкир Воронин. Такса такая, что ли, у проклятущих мужиков?..

С тех пор решила Вера Ивановна от всяких «замужеств» держаться подальше, тем более что дел множество. Ее лесоторговые предприятия были разбросаны по всей стране, строительства шли в разных городах, но главные ее детища были, конечно, в любимой Москве: строительства аж на 26 участках. И за все Вера взялась железной рукой. В среде промышленников ее даже прозвали «предпринимательской бабой». В прозвище звучала, конечно, издевка: как это баба может дела вести?! Но было и уважение: ведет ведь, да еще и с миллионной прибылью!

Трудилась Вера Ивановна без обмана, но и долгов не прощала. Вот за долги-то и отошел к ней ресторан «Прага», что на Арбатской площади. Был он некогда прославлен, богачи и интеллигенция там откушивали, но ныне прогорел. Вера его переделала, обустроила интерьеры с невиданной дотоле роскошью: не ресторан – чистый дворец!

В начале XX века Вера Ивановна вступила в Торговую палату. И опять решила вести дела не абы где, а в новом дворце торговли. 7 февраля 1906 года открылся Петровский пассаж – торговая галерея, равной которой не было во всей стране. Строили его архитекторы Калугин и Фрейденберг (тот самый – «сандуновский»), а увенчал стеклянными галереями инженер Шухов (впоследствии строитель легендарной телебашни). Москвичи окрестили уникальный Пассаж чудом света – очень уж он напоминал легендарные висячие сады Семирамиды. В нем были представлены все самые знаменитые российские и зарубежные фирмы. Вот тогда-то Фирсанову и назвали «самой роскошной предпринимательницей России» и даже заговорили о статусе почетного гражданина города. Но…

Революция распорядилась иначе. Какое там почетное гражданство – устроительница московской роскоши оказалась в нищете. Веру Ивановну выселили из собственного дома на 1-й Мещанской улице в крохотную комнатенку коммунальной квартиры на Арбате. Она стала лишенкой – без права на паспорт, свободное перемещение и продовольственный паек – практически без права на саму жизнь. Правда, она еще могла ходить мимо своей «Праги» или Петровского пассажа. Заходить туда уже не имело смысла – денег не было. По ночам, лежа без сна на железной кровати, Вера невольно вспоминала, сколько средств угрохала на благотворительность: выстроила Фирсановский дом для вдов и сирот, дом-школу для слепых детей, провела железнодорожную ветку в Фирсановку, ежегодно жертвовала по полмиллиона на развитие искусства и культуры, на деятельность больниц, приютов, школы. Но все оказалось напрасно. Даже из Фирсановского дома повыгоняли вдов и сирот, разместив там очередное ведомство новой власти, проще говоря, еще одну бюрократическую структуру.

Как Вера мыкалась, трудно представить!.. Не умерла только потому, что помог старый друг Федор Шаляпин, устроил гримершей в один из московских театров. С этим театром Вера Ивановна и сумела выехать на гастроли за границу. Обратно не вернулась – с 1928 года обосновалась в Париже. Не бедствовала – консультировала французских промышленников, но ужасно тосковала по Москве. Часто во сне ей снилась разруха: обветшавшие интерьеры «Праги» и Сандунов, разбитые вдребезги стеклянные галереи Петровского пассажа. Но однажды ей показали недавно снятое фото залов «Праги». И, увидев, что ресторан не потерял своей былой роскоши, Вера Ивановна счастливо расплакалась. Ее не стало в 1934 году. В тот год ей исполнилось бы 72 года.

Звезда Великого немого

Успех «Поллианны» Э. Портер подвигнул кинематограф на экранизацию. Среди киностудий возникла даже конкуренция. Но всех опередила первая кинодива тогдашних времен – Мэри Пикфорд, она-то и сыграла легендарную Поллианну. Киномир не удивился этому. Многие знали, что «душечка Мэри», играющая робких, наивных девушек, в жизни была энергичной и деловой, когда надо – настырной, когда требовалось – жестко непримиримой. И может быть, одна только проницательная писательница Элинор Портер поняла, что в душе этой «деловой» кинозведы все еще живет маленькая девочка, которой столь тяжело было выбиться в люди и подняться на олимп киноискусства.

Да, в начале XX века Мэри Пикфорд (1892–1979) была первой звездой Великого немого кино – эталоном для все го мира. Миллионы женщин одевались как она, причесывались как она, улыбались как она. В кинотурах Пикфорд объездила планету. Была и в России, даже снялась здесь в комедии о том, как один ее истовый поклонник, которого она ненароком поцеловала, перестал умываться, чтобы сохранить след ее помады. Фильм так и назывался – «Поцелуй Мэри Пикфорд».

^{Мэри Пикфорд}

Она стала самой высокооплачиваемой кинозвездой и никогда не стыдилась вытребовать себе наивыгодный контракт. Впрочем, чего тут стыдиться? Красавица Пикфорд всегда помнила начало своей карьеры: ей нет и 8 лет, когда в 1900 году она впервые выходит на сцену обшарпанного провинциального театрика в Канаде. Идет спектакль «Хижина дяди Тома». Глэдис Смит (именно так на самом деле звали будущую звезду) играет крошечную детскую роль. От ужаса у нее зуб на зуб не попадает. Но когда в финале она «умирает», зал начинает рыдать.

Сцена заменила ей все, но все и отобрала. Детства у нее не было. Да и откуда ему взяться? Вопреки легендам, которые распространяли по миру ее продюсеры, она родилась 8 апреля 1892 года не в состоятельной и образованной семье, а в нищей, да и в школу-то не ходила. Отец, мелкий торговец Джон Смит, пил, гулял и бросил жену Шарлотту с тремя детьми. В конце концов умер, когда старшей дочери Глэдис было всего 6 лет, – то ли от удара, то ли от перепоя… Но для биографии милой, добродетельной «американской Золушки», которую Мэри играла в своих фильмах, подобные факты не подходили. Продюсеры придумали ей красивое имя, преданных родителей и «розовый имидж». Она и в жизни должна была выглядеть «скромной розой» – не имела права ни накраситься, ни надеть декольтированное платье или драгоценности. Да она даже знакомых выбирать могла только с одобрения кинохозяев – не дай бог, «лучшую девушку Америки» увидят в неподобающей компании…

О реальности требовалось забыть. Но как забыть голод и нищету, бесконечные гастроли по городишкам Канады, потом – Штатов?! И везде – заплеванные поезда, клоповные гостиницы, вонючие гримерки. Спектакли далеко не высшей пробы. Но, удивительно, Глэдис всегда ждал успех. Ее трогательная игра могла вытащить самую безнадежную постановку.

Однажды мать разбудила детей в три часа ночи, чтобы попасть на поезд. На путях 7-летний братишка Джек упал в снег и заплакал. Сестра Лотти тоже поскользнулась. Бедная мать попыталась их поднять, но не смогла. Сама рухнула рядом и заплакала. И тогда Глэдис вдруг закричала не своим голосом: «Вставайте! Шоу должно продолжаться!» Так 10-летняя Глэдис стала лидером семьи Смит. Даже когда их не впускали в приличное кафе, Глэдис говорила: «Скоро мы будем обедать в самом лучшем ресторане!» А когда богачи на шикарных авто обдавали нищих актеров грязью, Глэдис только стискивала зубы: «У нас будет автомобиль лучше!»

И она добилась всего. Сама! Сама пришла в Нью-Йорке к известному бродвейскому режиссеру Дэвиду Беласко. Тот прослушал золотоволосую девчушку и почти грубо бросил: «Будешь играть в моих спектаклях детей! Как тебя зовут?» Длиннющие ресницы девочки испуганно дрогнули, но, как всегда в ответственный момент, она сумела собраться и ответила с достоинством: «Глэдис Смит». Беласко скривился: «Что за простонародное имечко?.. Будешь Мэри Пикфорд!»

Под этим именем она не только выступала на Бродвее, но и попала на съемочную площадку – и тоже к самому известному тогда кинорежиссеру Дэвиду Гриффиту. В те годы кино только начиналось, и за искусство его никто не принимал. А уж киноактрис театральные снобы вообще считали чуть не продажными девицами. Когда Мэри объявила в театре, что отправляется на кинопробы, товарки зашептали: «Эта Пикфорд обесчестила себя тем, что пошла в кино!» Будто она пошла на панель! Но в кино хорошо платили, к тому же Мэри всегда хотелось покорить новых зрителей.

Она их и покорила. Уже с первых фильмов, снятых в апреле 1909 года на американской студии «Байограф», стало ясно – появилась звезда невиданной доселе величины. На протяжении двух десятков лет Мэри Пикфорд снималась в 20–30 картинах ежегодно. В фильме «Маленький лорд Фаунтлерой» она вообще сыграла две роли – мальчика 7 лет и его маму-вдову. Ее облик сводил с ума – длинные золотистые локоны, наивный взгляд, по-детски пухлые губы сердечком. Ее популярность была феерической, но и… опасной. Однажды актрису чуть не растерзали на премьере. Хорошо, она была в шубе. Бедную норку разорвали в клочья. До самой Мэри не добрались. В поездке по мировому турне Пикфорд сопровождало кольцо из тридцати полицейских. Но и это не помогало. В Париже за ней погналась неистовствующая толпа. Слава богу, мясники на центральном рынке спрятали актрису в… клетке. Она стояла среди повешенных на крюках окровавленных телячьих туш и с ужасом слушала рев влюбленных в нее безумцев. Да разве это любовь?! Это просто массовая истерия.

Странная жизнь у «звезд». Каждый зритель считает себя вправе считать, что «звезда» принадлежит ему, – он вправе обсуждать ее жизнь, давать оценки, а то и просто обзывать, как пожелается. В глазах добропорядочных обывателей актриса – все равно что продажная девица, с ней можно не церемониться. Личную жизнь Мэри Пикфорд обсуждали всей планетой. Сначала неудачный брак с быстро погасшей «звездой» – актером Оуэном Муром (он, бедняга, спился), потом «звездный союз» с кумиром миллионов зрительниц – блистательным Дугласом Фэрбенксом (этот кумир оказался еще и записным бабником, изменявшим Мэри направо и налево). Перемывая Мэри косточки, ни один зритель и не думал, что актриса всю жизнь мечтает о простом женском счастье. А может, именно великое поклонение отгоняло от актрисы это самое счастье?

Может, и так. Ведь счастье пришло уже после того, как Мэри перестала сниматься. В начале июня 1937 года Пикфорд открыла дверь и ахнула. На пороге стоял ее давний поклонник актер и музыкант Бадди Роджерс. Но в каком виде! Лицо в пластыре, руки перебинтованы и потому цветы в… зубах. Оказалось, на концерте загорелась гримерка старой актрисы. Бадди ринулся в огонь. И вот результат – актриса жива, но Бадди… «Я вдруг понял, что могу погибнуть, так и не сказав главное: я люблю вас, Мэри!» – и Роджерс неуклюже рухнул на колени. Ну что делать с таким поклонником?! Через три недели Мэри вышла за него замуж. И прожила с ним больше 40 лет в счастье и согласии!

Покладистый Барри во всем потакал жене. Смирился с ее взрывным характером и консерватизмом в искусстве. Ведь, несмотря на успех в звуковом кино, Пикфорд не восприняла появление звука на пленке. «Это все равно что накрасить губы Венере Милосской. Можно, но противно!» – заявила актриса и гордо ушла навсегда со съемочной площадки.

Пикфорд занялась кинобизнесом – первая среди женщин кино. Еще в 1919 году, вместе со вторым мужем Фэрбенксом и хорошим другом Чарли Чаплином, она организовала фирму проката кинокартин «Юнайтед артистс». «Зачем отдавать свои деньги прокатчикам, которые наживаются на труде актеров? – заявила Мэри. – Мы сами покажем миру свое кино!» И не ошиблась. «Юнайтед артистс» принес ей миллионов куда больше, чем все съемки, вместе взятые. Недаром завистливые коллеги прозвали Мэри «деловой штучкой».

Но Мэри ратовала не только о деньгах, но и о талантах. Скольких режиссеров, ставших потом известными всему миру, она открыла! Да она чуть не силой заставила своих партнеров по фирме взять в прокат мультфильмы молодого Уолта Диснея и оказалась права – «Микки-Маус» и «Три поросенка» имели феерический успех. В 1933 году Пикфорд настояла на том, чтобы в фильме «Император Джонс» (по пьесе великого драматурга О’Нила) снялся чернокожий актер Поль Робсон, будущий великий американский Отелло. Уже к концу 1930-х годов фирма «Юнайтед артистс» стала заниматься не только созданием фильмов, но и радиопередач, а после внедрения в жизнь телевидения – и телепередач тоже. Это при активном влиянии Мэри Пикфорд в нашу жизнь вошли радио– и телесериалы. Она стала не просто первой деловой женщиной в кинобизнесе, но и миллионершей от кино. Это она-то – девчонка, которая когда-то спала, прижимая рукой к груди тощий кошелек с горсткой монет!..

Правда, кинослава уходила. Уже с 1940-х годов о Пикфорд как об актрисе мало кто помнил. Однажды в журнале «Лайф» появилось фото ее и еще одной бывшей «звезды». Внизу красовалась подпись: «Две величайшие актрисы прошлого». Мэри пришла в шок, но, пересилив обиду, созвала репортеров и смачно пошутила: «Не каждому дано умереть при жизни!»

Чувство юмора Пикфорд сохранила до глубокой старости. В конце 1960-х досужие репортеры упрекнули ее в том, что она уединилась от мира в своем поместье Пикфэр (Санта-Моника, Калифорния), где только и валяется на своей шикарной кровати. Мэри не растерялась: «Я проработала почти семьдесят лет. Теперь могу и отдохнуть!» А в 1976 году на той же кровати королева кино получала «Оскара» – за феноменальный вклад в киноискусство. Она надела розовый халатик с оборками и вплела в волосы розу: «Надо напомнить молодежи, как когда-то выглядела душка Мэри!» Однако зрители не поняли торжественности момента. Когда церемонию показали по американскому ТВ, канал забросали возмущенными письмами: «Кому нужна эта молодящаяся старуха с розочкой?!» – «Что ж! – пожала плечами старушка. – Они называли меня «возлюбленной Америки». Но любовь всегда угасает…»

29 мая 1979 года 87-летняя Мэри Пикфорд заснула и впала в кому. Она даже не заметила, что ушла. А может, она просто растворилась в призрачном мире кинопленки?.. Но в одном она оказалась не права. Любовь не угасла: до сих пор зрители приходят в кинотеатр, чтобы увидеть великую Мэри Пикфорд. Да и ее любимое детище – студия «Юнайтед артистс» – до сих пор процветает, снимая фильмы, которые тут же становятся легендарными. «Последнее танго в Париже», «Человек дождя», Бондиана об агенте 007 или серия фильмов о розовой пантере – эти ленты вполне достойны памяти звезды Великого немого.

Моделирующая новую реальность

Не будь ее, мы не узнали бы сами себя. Представьте себе мир, где женщины не носят свитеров, приталенных костюмов, коротких платьев. Мир, в котором короткая стрижка считается для женщины неприемлемой, а брюки и рубашки вообще подвергаются остракизму. XX век давно признан веком Шанель. Она не просто стала великим французским модельером, но и создала силуэт современной женщины, который актуален до сих пор. Собственно, все открытия женской моды зиждятся на открытиях блистательной Коко.

Она была дерзкой и эпатажной, но в чем-то чрезвычайно скромной и закрытой. И может, потому напридумывала о себе много небылиц, которые заслонили действительность. Известно, что Габриэль Бонер Шанель (таково ее полное имя) родилась 19 августа 1883 года в семье третьеразрядных артистов. Девочку спихнули бабушке-крестьянке. А та, едва сводя концы с концами, отвела внучку в монастырский приют.

^{Коко Шанель}

Ох эти жуткие стены монастыря, вечный голод и сквозняки, пробирающие до костей! Сироты в серых платьях из мешковины, вечно голодные и больные, никому не нужные, забитые и сломленные. Но не кроха Габи! С первых же дней приютской жизни она мечтала вырваться. В 15 лет ей повезло. Девушка окончила монастырские курсы кройки и шитья. Вот и все ее университеты. Представляете, женщина, перевернувшая мир моды, не умела ни грамотно писать, ни рисовать. Так как же она создавала эскизы одежды?! А она просто долгое время смотрела на клиентку и материал. Потом был взмах ножниц, несколько вытачек по фигуре – и уникальный наряд готов. Шанель оказалась гениальной самоучкой, которую выучила сама жизнь.

В 15 лет Шанель устраивается продавщицей в крохотный магазинчик одежды в городе Мулене. Но это не приносит денег. А прозябать Шанель не намерена. По вечерам она начинает петь в кабаре, особой популярностью пользуется песенка про собачку Коко. Вот так и появляется ее новое имя. Однажды юную певицу видит богатый и влиятельный военный из Парижа – Этьен Бальсан. И вот удача – очарованный офицер забирает Коко в столицу и даже поселяет в своем пригородном замке.

Правда, о серьезных намерениях речи нет. В замке Бальсана царит его официальная пассия – знаменитая парижская кокотка Эмильен д’Алансон. Она элегантна, изысканна и роскошна – ей нет нужды ревновать Бальсана к какой-то провинциальной простушке. Однако Коко оказалась далеко не так проста. Словно губка, она впитывала все новые впечатления, внимательно всматривалась в одежду, косметику и манеры мадемуазель д’Алансон. Все шло в «копилку» умной девушки.

Через некоторое время хваткая Коко сошлась с приятелем Бальсана – английским промышленником Артуром Кейпелом. А что было делать бедной девушке, если о ней не заботится никто? Средства, полученные от любовников, Коко не истратила, а открыла на них шляпную мастерскую, а потом и магазинчик модной дамской одежды. Вот когда не прошли даром знакомства, приобретенные в замке Бальсана: актрисы, поэтессы, представительницы богемы и золотой молодежи потянулись посмотреть на платья новоявленной модельерши. Одежда настолько понравилась дамам, что к 1912 году Шанель открыла свой первый Дом моды на улице Камбон, прямо напротив престижнейшего отеля «Риц», где, между прочим, он находится и сейчас. Правда, Первая мировая война, начавшаяся в 1914 году, приостановила взлет моды от Шанель, но в 1919 году уже сам адрес «рю Камбон, 25» ассоциировался с центром мировой моды.

Практически весь XX век модный дом Шанель держал первенство. Ведь одежда, которую предлагала миру Коко, оказалась одеждой для новой женщины XX века. Коко создала не новую моду, но новый взгляд на мир. Модельеры-мужчины до Шанель одевали женщину как слабое, беззащитное создание, во всем послушное мужской воле. А какой еще можно быть в громоздких длинных платьях, не позволяющих активно двигаться? Да и зачем двигаться – у женщины же есть кормилец-мужчина.

Однако мировая война переделала мир. Мужчины полегли в сражениях, и женщинам пришлось самим зарабатывать на жизнь. Вот тут-то Шанель и предложила иной наряд, ставший своеобразным общественным заказом, – наряд для работающей женщины, независимой, свободной от мужской опеки. Ее идеи были воистину революционными. Коко предложила дамам скинуть удушающие корсеты, мешающие длинные юбки и экстравагантные шляпы, в которых не доберешься до работы. Юбки до колен – прямые и в складку, приталенные жилеты и блузки произвели революцию. Ну а ее знаменитое «маленькое черное платье», которое в зависимости от надетых на него аксессуаров можно носить и как служебный, и как вечерний наряд, вообще стало бессмертным.

Столь же новаторской и востребованной оказалась идея трансформирования английской мужской моды (недаром она общалась с Артуром Кейпелом и другими англичанами!) в женскую. Шанель позаимствовала у мужчин свитера и блейзеры, галстуки и запонки на блузки, пиджаки и пальто, которые приталила по женской фигуре. И главный шик – брюки, то утянутые дудочкой, а то – клеш. У гениальной Коко все это мужское заимствование превращалось в ультраженское, сверхмодное и современное. «Я просто угадала запрос времени», – скромно скажет потом Шанель.

Шанель дружила почти со всеми великими деятелями искусства. Но выделяла отчего-то русских творцов. Сначала это были поразившие ее танцовщики, художники и композиторы Русских сезонов в Париже, особенно антрепренер Дягилев и композитор Стравинский. Потом – российские эмигранты, заполонившие город после революции. Среди них оказался даже великий князь Дмитрий Павлович Романов, с которым у Шанель были нежные интимные отношения. Понимая, сколь нелегко эмигрантам, Коко часто обшивала русских красавиц безвозмездно. Ну а тех, кто хотел бы работать у нее манекенщицами или швеями, брала без разговоров на работу, часто приплачивая премиальные.

Да что говорить о русских служащих, если именно парфюмеры-эмигранты из России создали для Королевы моды духи «Шанель № 5»! Правда, авторство до сих пор оспаривается: одни говорят, что духи создал некий парфюмер Виригин, другие – Эрнест Бо. Но и тот и другой работали до революции в Москве на фабрике парфюмера Генриха Афанасьевича Брокара, которого знал весь мир. Коко выставила «москвичам» жесткие условия: «Я хочу, чтобы духи пахли не розой или жасмином, а целым садом! Запах должен стать символом женской тайны, которая приоткрывается постепенно».

По легенде, парфюмеры изготовили несколько ароматов. Шанель больше всего понравился запах из пробирки под номером 5. Так и появилось брендовое название. И право слово, Генрих Брокар мог бы гордиться учениками!

Другое судьбоносное открытие Шанель сделала перед концертом всемирно известного русского баса Шаляпина. Коко спешно сушила волосы над горелкой и опалила их. Недолго думая, решительная мадемуазель схватила ножницы и резанула по волосам, словно по ткани. Так на ее голове появилась короткая стрижка. Ну а после спектакля весь Париж воспринял это за новый крик моды. И на другой день парижанки подстриглись «под Шанель».

Было и еще одно славное дело, начавшееся «с подачи» русского – антрепренера Дягилева. Однажды Шанель узнала, что он прогорел в Лондоне, показывая балет «Спящая красавица». «Приходите ко мне!» – прошептала она Дягилеву тайком. А когда ошарашенный антрепренер явился, Шанель вручила ему огромную сумму денег. С тех пор она и занялась благотворительностью. Но помогала с условием – все должно оставаться в тайне.

Только вот личная жизнь у Шанель не заладилась. В начале жизни Коко остро ощущала, что она не ровня аристократическому миру, ну а когда ее звезда взошла в зенит, строптивая Коко уже сама считала многих аристократов недостойными себя. Даже сам знаменитый английский герцог Вестминстерский получил от Коко отказ. «Герцогинь Вестминстерских может быть много, а Коко Шанель – только одна!» – отрезала царица моды.

Что ж, богатая и знаменитая к тому времени Шанель всегда слыла парадоксальной и непредсказуемой. В конце 30-х годов она неожиданно закрыла свой Дом моды и уехала в Швейцарию. Сначала стали поговаривать, что она устала от борьбы за первенство, потом – что у нее роман с высокопоставленным наци – Вальтером Шелленбергом. Так это или нет – достоверно неизвестно. Но после освобождения Франции Шанель попытались обвинить в сотрудничестве с фашистами. Однако Коко быстро доказала несостоятельность обвинения. «Мужчины приходили ко мне как к женщине или как к модельеру! – объявила она. – Но как к политику ко мне не приходил никто!»

Между тем Париж быстро забывал довоенные увлечения. На смену Шанель пришли молодые модельеры. Но блистательную Коко рано было списывать со счетов. В 1957 году она поразила Париж новой коллекцией. А ведь ей было уже 74 года. Да кто бы еще ринулся в бой и выиграл в таком возрасте?!

И снова она работала без отдыха. Свою последнюю коллекцию, принятую на ура, показала в 87 (!) лет – в первый день 1971 года. 10 января того же года ее и не стало, зато умерла на рабочем месте.

Между прочим, доходы империи моды Шанель составляли 160 миллионов в год. В ее нарядах ходили все модницы мира – от королев до простых домохозяек. А в собственном гардеробе Коко душеприказчики нашли всего три платья. Недаром же сама Коко призналась однажды: «Главное – быть независимой. И я была. Вот только не знаю, была ли я счастлива…»

Подснежник в крови

Она родилась во дворце и была настоящей прирожденной принцессой Индии. Ее отца, известнейшего суфия-проповедника Хозрата Инаята Хана, люди звали просто Учителем. Ее мать Амина Бегум родилась в семье американцев, но приняла веру любимого человека, чтобы выйти за него замуж. Свою старшую дочь Хозрат и Амина назвали Нур-ун-ниса, что означало «Свет женственности». Потом в семье родилось еще несколько дочерей и сыновей, но Свет-Нур осталась любимицей. Отец называл ее Солнышком, ну а мать – Маленькой солнечной дочкой. Не об этом ли вспомнила потом Нур, когда написала крохотную сказку «Пэрс-Нэж» (белый цветок – по-русски «Подснежник»), столь невероятно предсказавшую ее судьбу.

«У Великого Солнца была дочь с лучезарными волосами и небесно-голубыми глазами, И Великое Солнце очень любил ее, потому что, когда она играла в облаках, все небо звенело радостным смехом…»

Когда девочке было 5 лет, семья переехала в Париж, ибо именно там нашлось множество сторонников суфия Хозрата. Учитель учил, что весь мир един и потому никому нельзя причинять боль, ведь это будет и твоя боль. Один из сторонников Хозрата подарил его семье большой благоустроенный дом. В Париже маленькая принцесса стала называться просто Нур Инаят, пошла в школу, а потом и в университет. Казалось, жизнь готовила ей радость и счастье. В семье царил культ музыки. Отец Нур считал, что музыка – олицетворение мировой гармонии, он предложил лечить прекрасными звуками не только психические, но и физические болезни. Он рассказывал, как древние индусы лечили звуками, и сам считал, что каждый орган человека откликается на особую мелодию, и составил множество книг на эту тему. То есть Инаят Хан стал одним из родоначальников музыкотерапии.

^{Нур Инаят Хан}

Его любимая дочка Нур играла на арфе, фортепиано и старинных инструментах Индии, которые отец смог найти в Европе. Вместе с младшими братьями и сестрами Нур переодевалась в индийские одежды и разыгрывала перед друзьями отца театральные сценки по мотивам индийских сказаний – Рамаяна, Махабхарата и пьесы современного поэта и драматурга Индии Рабиндраната Тагора.

Но счастье не длится вечно. Когда Нур исполнилось 13 лет, обожаемый отец умер. Мать столь сильно переживала его смерть, что заперлась в своей комнате. Несколько лет потом ее не интересовало ничто, даже собственная семья. Нур пришлось стать опорой и для младших детей, и для матери.

«Но однажды она взглянула с белых облаков вниз, и тут слезинка скатилась с ее щек. Там, внизу, лежал большой мир – такой серый и мрачный, такой печальный на вид…»

Да, мир оказался не столь добрым, радостным и счастливым. Теперь Нур наводила в доме строгую экономию, ухаживала за матерью, следила за младшими – чтобы были накормлены, ходили в чистой одежде и крепких башмаках. Она научила братьев и сестер стирать и гладить, мыть за собой посуду и чистить башмаки. Но главное – она учила младших не обращать внимания на косые взгляды окружающих, уметь с честью проходить по улице, когда вслед им кричали: «Черномазые, немытые!» И хотя кожа детей была всего лишь чуть темнее кожи парижан (ведь их мать была белокожей), все равно часто находились желающие оскорбить и унизить. Может, потому, когда Нур начала сочинять и публиковать детские сказки, их герои всегда преодолевали страхи и несчастья.

Первый сборник сказок Нур вышел, когда ей исполнилось 25 лет. Он имел успех. Потом появился сборник «20 историй из Джатак», который сумел завоевать европейскую известность. Его даже перевели в Англии и Германии. Но сказку о подснежнике Нур в сборники почему-то не включила. Может, интуитивно боялась, что та сбудется? Сказки ведь имеют обыкновение сбываться в реальной жизни…

Когда на Францию нахлынула фашистская чума, семейство Инаят Ханов сумело спастись на последнем корабле, отходящем в Англию. Это было чудо, ибо расовая практика нацистов могла предложить темнокожим французам только место в концлагере. Альбион встретил беженцев вполне корректно. Там нашлись друзья отца-суфия. Нур переиначила имя, став Норой Беккер (такая фамилия встречалась в роду ее матери), и поступила на службу, но… По ночам, вскакивая под воем сирен, она бежала на крышу, чтобы сбрасывать зажигалки, которыми усыпали Лондон фашистские бомбардировщики. Если же налетов не было, Нур чувствовала невероятную тоску от бездействия: шла война между Добром и Злом, а она, дочь великого суфия, стояла в стороне.

«Мир погрузился в великую печаль. Дни уныло сменяли друг друга», – вспоминала она слова своей сказки о подснежнике.

Но однажды Нур вызвали в филиал ВВС на Бейкер-стрит. Это учреждение было глубоко законспирированным, и многочисленные прохожие даже не представляли, что именно здесь, на улице, прославленной великим сыщиком Шерлоком Холмсом, во время войны обосновалось одно из самых тайных подразделений английской разведки – отдела F.

Служащий отдела весьма критически оглядел пришедшую девушку: небольшого роста, тоненькая, глаза огромнораспахнутые, тревожные. Ну как брать такую на сложнейшую работу?! Но ничего не поделаешь, мужчин в разведке не хватает, потому и вышел приказ о привлечении в разведку женщин. «Вы написали в анкете, что свободно говорите на французском языке?» – спросил чиновник девушку. Нур подтвердила: «Я родилась в Индии, но, поскольку она входит в Британскую империю, я – гражданка Великобритании, но большую часть жизни прожила в Париже. Там даже остался мой младший брат, у него жена француженка». – «Играете ли вы на фортепиано?» – задал чиновник неожиданный вопрос. «Да, отлично, – ответила Нур. – И на других инструментах тоже». Это и решило дело. «Значит, вы сможете хорошо управляться с рацией», – подытожил чиновник.

Так Нур стала радисткой секретного отдела F, которым руководил известный шифровальщик и радист мистер Бакмастер. Вряд ли девушка представляла, к чему это приведет. Ее не послали ни на флот, ни на какую-то военную базу. Крепкие, здоровые мужчины, сидящие в штабе на Бейкер-стрит, отослали хрупкую девушку на континент – во Францию. Она стала одной из женщин-радисток, которые передавали из оккупированной страны сведения, добытые бойцами французского Сопротивления. Нур сбросили ночью с самолета над Луарой. С ней новейшая рация Би-2 – чемодан, весивший 15 килограммов. А ведь его следовало носить так, словно он ничего не весил! В тюбике помады – капсула с ядом. Еще радистке полагался пистолет, но Нур оставила его в Лондоне. Ее религия не позволяла стрелять в человека, она вообще не позволяла убивать кого бы то ни было, даже таракана. Но мужчины, пославшие в логово чудовищ тоненькую индийскую принцессу, не захотели брать в расчет ни ее религиозных убеждений, ни отличительного оттенка кожи. А она, чудачка, еще радовалась: теперь она сможет участвовать в борьбе со Всемирным Злом! Именно так она написала в записке, которую в случае ее смерти должны были передать ее матери. Пока же мать даже не знала, что дочь стала разведчицей, а была уверена, что та отправилась куда-то на север по делам фирмы.

В Париже Нур стала Анной-Мари Ренье с тайными позывными «Медсестра» и кодом «Мадлен». Она должна была стать связной Анри Гарри – француза, завербованного английской разведкой. В столице ее встретил агент Анри Дерикур, сообщил, что она станет входить в группу «Проспер». Объяснил явки, пароли. Но… Нур, не сдержавшись, полетела к брату. У того, слава богу, все было хорошо, его прикрыла родня французской жены. Уставшая и вымотанная, Нур, расслабившись в братской безопасности, проспала два дня, потом узнала, что вся группа «Проспер» арестована гестапо.

Что произошло, Нур никогда не узнала. Не узнала и того, что всех выдал Анри Дерикур. Увы, это чудовище работал на нацистов. Но Нур не спасовала в ужасном положении, чудом она сумела уйти от преследования. Гестапо гонялось за ней по пятам. Но хрупкая девушка обладала невероятной стойкостью. Она прибилась к неизвестному гестапо крылу Сопротивления, спала на фермах приютивших ее крестьян, в борделях, а то и в городских канавах. Она – принцесса, родившаяся во дворце!..

Она сбивала с толку преследователей сообразительностью и невероятным бесстрашием. Начальство из отдела F, узнав о провале «Проспера», предложили Нур вернуться на особом самолете. Но принцесса отказалась. Она знала: она единственная в Париже радистка, и только сведения, добывающиеся Сопротивлением, помогут приблизить Победу. Когда-то в своей сказке она написала, что ненавидящая Великое Солнце и его Маленькую дочь королева Зима сказала: «Если вы хотите, чтобы в мире холода все осталось по-прежнему, Маленькая дочь Великого Солнца должна умереть».

Но сама Нур не желала смириться с фашистским льдом, хотя и твердо знала: ей придется умереть. Засланные тайно из Лондона радистки обычно могли продержаться не больше месяца. Потом они либо ухитрялись вернуться по тайным каналам, либо погибали. Нур продержалась больше двух месяцев! Ведь она знала, что с провалом «Проспера» загублена вся сеть тайных каналов и никто не сможет пробраться в Париж из Лондона, пока сеть не восстановится.

Нур-Мадлен выживала благодаря удаче и собственному уму. Гестапо постоянно висело у нее на хвосте, но донесения в Лондон шли регулярно. Фашистам так и не удалось бы вычислить ее, но – предательство!.. Ужасное, бессмысленное предательство. Иудой оказалась одна из сестер парня, который стал связным Нур. Сестра заявила, что хочет и сама участвовать в Сопротивлении, но брат не рассказывал ей о своих делах. И тогда сестрица-иудушка выследила, к кому строптивый братец ходит «по делам», и выдала Нур гестапо. Взяли всех – и радистку, и связного, и его идиотку сестрицу. Вскоре стало известно, что французов казнили. Но о судьбе английской разведчицы известий не было.

Правда, в отдел F мистеру Бакмастеру пришло послание от «Мадлен». Там говорилось, что она все еще на свободе и готова к дальнейшей работе. Однако в послании отсутствовал код безопасности, известный только реальной Мадлен. Бакмастер понял, что случилось непоправимое, но, даже если Мадлен и погибла, можно было продолжить игру. Хотя теперь по-иному. И F начал морочить фашистам голову.

Бакмастер не ошибся: кода не было потому, что Нур ничего не рассказала на допросах. Ничего не добилось от нее гестапо и пытками. Уже после освобождения Парижа стало известно, что в ноябре 1943 года Нур вывезли из столицы. Но куда? Неизвестно…

Сразу же после победы в мае 1945 года заместительница Бакмастера Вера Аткинс начала поиски пропавшей Нур. Выяснилось, что в ноябре 1944 года четыре радистки-англичанки были депортированы в тюрьму города Карлсруэ, а оттуда в концлагерь Нацвайлер. Там в 1944 году их сожгли заживо в печах крематория. Аткинс выяснила имена этих воистину героических женщин: Дайана Раудер, Андреа Борель, Вера Ли. Имени четвертой героини в архивах не было, но по описанию выживших узников, видевших, как девушек вели в крематорий, четвертая девушка была похожа на Нур.

Отдел F склонил голову перед героинями, но… в 1947 году брат Нур получил от бывшей узницы записку, подписанную Норой Беккер. Там говорилось, что ее привезли в тюрьму Форт-Хэйм и снова пытали. Передавшая записку узница приписала, что Нора «кричала нечеловечески», после же пыток ее повезли в Дахау.

Брат Нур связался с Верой Аткинс, и та возобновила поиски. В архивах Дахау, одного из самых ужасных фашистских концлагерей, обнаружилась запись: 12 сентября 1944 года во дворе Дахау были расстреляны три француженки и одна англичанка. Когда их вывели, они взялись за руки. Им выстрелили в спины. Как выяснила Аткинс, этой англичанкой и была Нур-ун-ниса Инаят Хан. Свет женственности…

В сказке о подснежнике птички малиновки щебетали: «Выходи, пожалуйста, Маленькая дочь, большой мир так несчастен без тебя!» Маленькая дочь отвечала: «Если я выйду, королева Зима убьет меня». Но малиновки настаивали, они верили, что, если девочка выйдет, на земле снова наступит счастье. И тогда Маленькая дочь вышла…

В 1957 году о бесстрашной принцессе, погибшей ради Великой победы, известная английская писательница Джин Фуллер решила написать книгу. В архивах Дахау она обнаружила письмо, где один из охранников описывал другому, как прошел день. В то утро один из самых больших фашистских чинов лагеря – Фридрих Вильгельм Руперт – решил размяться. Привели темнокожую заключенную. Руперт избил ее до полусмерти. Устав, вышел покурить. Тело девушки представляло собой месиво кровоподтеков. Но все избиение она молчала. Садист Руперт вернулся и сказал: «Если не расскажешь кодов, убью!» Девушка разлепила кровавые губы и прошептала только одно слово: «Свобода!»

О чем она говорила? О том, что смерть станет свободой? Или о том, что ради свободы стоит умереть?..

В письме был номер заключенной. Писательница сверила его со списком. Что ж, она не ошиблась: несгибаемой девушкой была принцесса Нур.

Как там было в ее сказке?.. «Хорошо, я выйду, но мне не выжить. Я вернусь, как цветок, как капелька…» – сказала девочка.

«Из снега вырос подснежник. И весь большой мир снова стал счастлив».

P. S. Ф.В. Руперта казнили в 1946 году за его фашистские злодеяния.

Нур-ун-ниса Инаят Хан посмертно награждена французским крестом ордена Почетного легиона и английским орденом Святого Георгия. И это редчайший случай – всего три женщины получили этот орден за подвиги во время войны.

Книга Джин Фуллер «Двойные сети» вышла в 1958 году.

Сказки Нур Инаят Хан печатаются по всему миру до сих пор. И «Подснежник» – среди них.

«Моя жизнь кажется мне совершенно невероятной»

Именно так написала в автобиографии «Экстаз» и я: жизнь женщины» Хеди Ламарр, актриса, которую XX век официально признал «самой красивой девушкой Земли». И если читатели думают, что невероятность Хеди видела в легкости и приключениях богемно-актерской жизни, то весьма ошибаются. Приключения актрисы оказались особого свойства, жизнь часто трагична, ну а невероятность оказалась в том, что «самая красивая девушка Земли» вошла в мировую историю вовсе не красотой и актерскими достижениями, а поразительным техническим изобретением, на которое во многом опирается современная цивилизация.

^{Хеди Ламарр}

Актриса-изобретательница родилась в Вене 9 ноября то ли 1913, то ли 1915 года. Войны спутали много дат. Впрочем, важно было иное: Хедвиг Ева Мария Кислер родилась в семье, где царила любовь. Мать Хеди, концертирующая пианистка, даже оставила выступления ради семьи. Отец, Эмиль Кислер, был уважаемым в Вене банкиром. Хедвиг вообще считала отца героем. Еще бы! Он происходил из нищей еврейской семьи, которая жила – угадайте с трех раз где? Правильно – в России, в захолустном местечке близ Львова. Ну где еще мог родиться папа странной девочки, которая, став красавицей, занялась физикой?!

Эмиль Кислер без чьей-либо помощи сумел выбиться в люди и ко времени рождения дочери был управляющим крупнейшего Венского банка. Свое дело он любил до такой степени, что и крошечной дочери рассказывал не сказки, а банковские истории. Он брал девочку с собой в деловые поездки, особенно когда отправлялся в Париж, Лондон или Берлин. Словом, Хеди росла во взрослом мире, понимая, что все дается только большим трудом. Никто так и не сумел затмить отца в ее жизни. Может, поэтому она шесть раз выходила замуж и всегда разводилась?.. «За всю жизнь я не встретила мужчину, способного заменить мне папу!» – горько призналась она в автобиографии.

К 16 годам Хедвиг заявила, что будет актрисой. Почтенный папа-банкир пришел в смущение, но мать одобрила выбор дочки: пусть хоть та проживет жизнь в искусстве. Девушка поступила в театральную школу самого известного режиссера Европы Макса Рейхардта. Тот был учеником ве ликого Станиславского, и потому в школе работали русские преподаватели. Хедвиг оказалась в классе режиссера Алексея Грановского, который настолько оценил талант юной актрисы, что пригласил ее в 1930 году сняться в фильме «Чемоданы господина О.Ф.». И 17-летнюю Хеди Кислер заметили! Ее даже стали приглашать на киностудии других стран. Конечно, фильмы тогда были еще немыми, но юная красота девушки оказалась выразительнее слов.

1932 год перевернул жизнь Хеди. Ее, 19-летнюю актрису, пригласил известный чешский режиссер Густав Махата на главную роль в мелодраме «Экстаз». Разумная Хеди сначала ознакомилась со сценарием. Там было что играть! Речь шла о семейной драме. Героиня Хеди выходит замуж за пожилого господина. Она мечтает о любви и жаждет экстаза. Но, увы, находит все это не у престарелого супруга, а у молодого любовника. Конечно, сюжет по тем временам несколько дерзкий, но знала бы Хеди, насколько вызывающим он окажется!

Когда почти весь фильм был отснят, коварный режиссер заявил, что картина получается пресной и нужно отснять несколько сцен покруче. Пусть юная героиня искупается в озере, а потом выйдет на берег обнаженной. Ну а публика как бы увидит эту сцену глазами ее молодого возлюбленного. «Мы снимем побольше кадров! – сказал Махата. – Потом я лично вырежу все сколь-нибудь вызывающее!» Когда же бедная Хеди увидела отснятый материал, у нее сердце остановилось. На пленке она, бесстыдно нагая, не только купалась в озере, но и бродила по лесу. «Я отказываюсь сниматься в таком фильме!» – ахнула девушка. Режиссер ответил не колеблясь: «Тогда тебе придется заплатить всю стоимость картины, раз пленка пойдет в корзину!» Хеди кинулась к отцу, попыталась занять денег у него, но времена были трудные, а счет от киностудии чудовищным… Словом, Хеди доснялась в фильме, и тот вышел в 1933 году.

И что тут началось! Картину обвинили в безнравственности и запретили по всей Европе. Зато профессионалы оценили ее: на Венецианском кинофестивале 1934 года «Экстаз» получил специальную премию.

Чтобы притушить скандал, отец Хеди решил выдать непокорную дочь замуж за человека строгих правил – австрийского промышленника Фридриха Мандля. Тот был на 13 лет старше Хеди, продавал оружие в Германию и сочувствовал австрийским нацистам. Пышная свадьба состоялась 10 августа 1933 года. За ней последовали страшные будни.

Муж запретил супруге играть и поселил взаперти в своем огромном замке. Иногда, правда, Мандль накидывал ей на плечи соболя и вывозил на очередной званый обед, где красавица супруга должна была склонить его партнера на сделку. Если нет – следовало наказание вплоть до битья. Увлекаясь корабельным оружием, честолюбивый Мандль мечтал разработать такую систему наведения торпед, которую будет невозможно засечь радарами. Поняв, что жена довольно умна, он постоянно рассказывал ей о работах в своей лаборатории. Ну а если дела стопорились, представитель «великой нации» привычно избивал супругу.

После очередного избиения Хеди решила бежать. Опоив служанку-надсмотрщицу, она выкрала ее униформу. И когда Мандль привел ее на очередной званый прием, невинно заявила супругу, что ей нужно попудрить носик. В туалетной комнате переоделась в одежду горничной и выскользнула на улицу.

Уже через час разъяренный муж устроил облаву по всей Вене. Интересно, что привело его в слепую ярость сильнее: то, что его покинула супруга-красавица, или то, что сбежала умная женщина, которая так ясно объясняла ему приемы волновой физики?.. Стоит вспомнить, что шел уже 1937 год, и нацисты Австрии пообещали Гитлеру, что станут участвовать в изобретении нового оружия. Не потому ли герр Мандль столь остервенело обыскивал всю Вену, а потом с помощью тайных немецких агентов Париж и Лондон, куда перебралась беглянка? Но Хеди ускользнула. Она даже сумела сесть на борт корабля «Нормандия», который отошел из Ливерпуля в Нью-Йорк. Правда, для этого ей пришлось наняться на место гувернантки юного скрипача-вундеркинда, который плыл на гастроли в Америку. Зато она вырвалась на свободу!

Голливуд встретил ее неласково. Там было полно своих актрис. Луис Майер (владелец студии «Метро Голдвин Майер») не одобрял скандального прошлого героини «Экстаза». Он и предложил взять псевдоним. «Назовите слово!» – резко бросил он Хеди. Та выпалила: «La mer – море!» Ведь она несколько недель плыла по морю. Так появилась на свет никому не известная Хеди Ламарр, которой пришлось завоевывать славу заново. Это было трудно, особенно если учесть, что Голливуд всегда имел собственный стандарт красоты: блондинка – улыбка – раскованность. Ламарр же была черноволосой, задумчивой и сдержанной. Она снялась в нескольких фильмах, но там нечего было играть – «стоять неподвижно и блистать глупостью», как запишет потом Хеди. Правда, спрятать ее красоту оказалось невозможно. Простые зрители в одном из опросов признали Ламарр «самой красивой женщиной кинематографа». Но в профессиональном плане актриса оказалась практически невостребованной. Но Хеди нашла себя в общественной жизни. Она начала собирать деньги для бездомных, когда же разразилась война, развернула мощную антифашистскую деятельность: агитировала, выступала бесплатно, продавала военные облигации. И между прочим, собрала 7 миллионов долларов. «Моя ненависть к Мандлю стала дополнительным стимулом для борьбы с фашизмом!» – позже напишет она.

В 1940 году судьба столкнула Ламарр с таким же, как она, эмигрантом из Европы, Джорджем Антейлом. Он был малоизвестным композитором, поскольку сочинял «механическую музыку», где задействовал электрические звонки, авиационные пропеллеры и механические пианолы. Самым трудным было настроить все эти «инструменты», синхронизируя звуки. Свою идею синхронизации музыкант и рассказал Хеди. И в ее мозгу вдруг вспыхнуло прежнее: она штудирует книги по механике и физике, ненавистный Мандль мечтает о радиоуправляемости торпед. Но как запустить их? Да по принципу пианол! В торпеду вставить барабан с перфорированной лентой на вращающемся барабане. На командный пункт поместить точно такой же барабан. Тот начнет вращаться, задавая курс, который набит на его перфоленте. Короткий радиосигнал передает его вращение на барабан торпеды. Там автоматически набивается та же перфорация, и торпеда выстреливается по нужному курсу.

Весь год Ламарр и Антейл работали над этой системой. Хеди добавила еще и принцип радиосинхронизации. 11 августа 1942 года «система секретных сообщений» была запатентована в Национальном совете изобретателей США. Позже идею назвали принципом скачкообразной перестройки частот, а потом и частотным сканированием. Сегодня без нее мир не имел бы ни спутниковой, ни интернет-связи, ни мобильных телефонов, ни Wi-Fi, ни GPS. Но тогда открытие засекретили. И умная Хеди Ламарр поняла: о нем лучше не заикаться. И даже когда спустя 55 лет открытие рассекретили, она не стала говорить об авторстве. За все, чем сейчас пользуется мир, Хеди Ламарр не получила ни цента.

Впрочем, в нищете она не жила. С того дня, как в Голливуде вышел ее легендарный фильм «Белый груз», где Ламарр сыграла танцовщицу-рабыню, предложений были сотни. Лучшими ее работами стали главные роли в культовом психологическом триллере «Опасный эксперимент» и исторической драме «Самсон и Далила». Ее пытались выдвинуть на получение «Оскара», но скандальная слава «Экстаза» сыграла злую роль. Один из современников записал: «Ее игра достойна «Оскара». Но никому и в голову не пришло бы выдвинуть на премию такую особу!» Знали бы эти чопорные господа, кого станут выдвигать на «Оскара» впоследствии!..

С 1960-х годов Ламарр перестает сниматься и живет весьма уединенно. Голливуд забывает о ней, как и о многих великих. Зато Европа устанавливает День изобретателя и назначает его на 9 ноября в честь дня рождения создательницы частотного сканирования. Ее дети – дочь Дениз и сын Энтони – занимаются техникой. Но про Хеди не забыли энтузиасты-компьютерщики. Это они раскопали историю великого изобретения и выдвинули изобретательницу на получение Медали Чести Конгресса США. Но это произошло только в 1997 году – после 55 лет полного молчания о заслугах Ламарр. Может, потому она отказалась приехать на получение награды. «Не думайте, что я плохо выгляжу, – сказала она по телефону журналистам. – Просто я никого не хочу видеть. А шумиха с прошлой сенсацией мне не нужна». Награду вручили сыну Хеди – Энтони. Благодарные компьютерщики создали два веб-сайта «Hedylamarr». А когда 19 января 2000 года 86-летняя миссис Ламарр скончалась, на ее сайтах появились слова: «Здравствуйте, я ваша Хеди! Теперь я живу во Всемирном Интернете. Наверное, я буду здесь вечно».

Конечно! Ведь именно она этого и достойна. И не говорите больше, что у красавиц нет ума!

Роза в пыли

Она была великой звездой великого советского кино. Соперничать с ней могла только столь же великая Любовь Орлова. Но если «великая Любовь» всегда казалась зрителю недоступной и загадочной, то милая и добрая Марина Ладынина – совершенно своей до боли: те же кирзовые сапоги, телогрейка да светлый платок на голове, как у миллионов ее зрительниц. И если незабвенная Любовь Орлова полностью вписывалась в череду великих кинозвезд мира (все-таки, что ни говори, но она являлась пусть и лично-индивидуальным, но неким подражанием культовой звезде кино тех лет – Марлен Дитрих), то Марина Ладынина ни в какую череду кинодив войти не могла по особому положению – ни одну звезду никогда и ни на какой пленке невозможно было бы увидеть ни в ватнике, ни в телогрейке, ни в драном платке с рваными варежками. Ведь имидж звезды – блеск и роскошь. Да и Любовь Орлова хоть и играла служанку в «Веселых ребятах», но в финале фильма представала перед зрителями в мехах и перьях. Ладынина не могла себе позволить такого по определению, ведь она играла реальных советских девушек. А те в мехах не щеголяли. И потому именно Марина Ладынина стала главным символом советской женщины и всей советской эпохи. Но вот воистину советский парадокс – именно эта прелестная улыбчивая женщина, ставшая символом времени, оказалась просто раздавлена властью.

У нее была идеальная биография для советских времен (не то, что у аристократки Любови Орловой, которой всю жизнь приходилось скрывать непролетарское происхождение). Мария (именно так звали будущую звезду) Алексеевна Ладынина родилась в крестьянской семье в 1908 году в деревне Скотинино Смоленской губернии. Позже она, застеснявшись такого откровенного названия родной деревни, стала говорить, что родилась в деревеньке Назарово. Впрочем, дела это не меняло. Мария-Марина с детства доила коров, носила воду в ведрах на коромысле, сажала картошку. Так что если «звездной даме» Любови Орловой приходилось всерьез учиться «крестьянской жизни» для съемок фильма, то Ладынина все делала привычно и с ходу. Киношные красавицы труженицы были просто созданы для нее. Вот только сама Марина еще с детства мечтала о лучшей доле, о красивой жизни, где все празднично и нарядно.

Впервые она вышла на сцену в 6 лет. Тогда Ладынины гостили у родни в Елабуге. Местная купчиха устроила детский спектакль и на роль Весны взяла русоволосую улыбчивую Машу. Девочке сшили прелестное платьице и выпустили на сцену. Успех был оглушительным. А на другой день Маша уже в собственном затрапезном платье робко смотрела, как в саду богатого дома дети играют в крокет. И вдруг из глубины сада появился сын хозяина, Володя, и сквозь прутья ограды протянул Маше красную розу. Первый цветок от восхищенного поклонника! Да только юная актриса укололась о шип, и роза упала на землю.

Но чудо сцены запало в душу. С огромными трудностями Ладыниной удалось вырваться в Москву и поступить в театральный институт. Ее талант, заразительность, умение петь и танцевать настолько поразили бывалых педагогов ГИТИСа, что они приняли девушку без экзаменов как «особо одаренную». Уже со второго курса Ладынина выходила на сцену прославленного МХАТа, сыграла несколько ролей в кино. Но фильмы не занимали Марину – она грезила сценой. И мечта сбылась: в 1933 году, окончив ГИТИС, Марина стала полноправной актрисой МХАТа. На его сцене блистали гении, однако великий Станиславский заявил, что именно в юной Ладыниной видит будущее своего театра. Появились поклонники. Один жгучий брюнет преподнес молодой актрисе огромную красную розу. Но вновь, как в детстве, Ладынина укололась о шип, и роза упала на пыльный московский асфальт.

Жгучий брюнет оказался итальянцем. По тем временам знакомство с иностранцем – почти измена родине. Почему она не подумала об этом? Но кто же думает об опасности в 26 лет?! Уже через неделю Ладынина почувствовала «сильную руку власти». На ее роли внезапно объявились другие актрисы, коллеги по театру шушукались за спиной. Ладынину просто выжили из театра. А в один распроклятый день «черный воронок» забрал актрису на Лубянку.

Допрос был изнуряющим. Ночным. Драматическим. Впрочем, следователь НКВД, припомнив знакомство с иностранцем, объяснил, как можно искупить вину: стать доносчиком на своих коллег. За это она снова получит ведущие роли. Марина отшатнулась: «Никогда!» Следователь поднялся: «Значит, не будете работать в театре!»

Начался кошмар. Теперь бывшая актриса перебивалась случайными заработками: стирала белье, мыла полы «в людях». По ночам думала: было счастье сцены, да не смогла она его удержать, как ту самую розу, которая вечно падала из ее рук. Но оказалось, что крестьянскую девчонку не так-то легко сломать. Нет театра – Ладынина будет ставить домашние спектакли по праздникам в домах, где работает домработницей. На один из таких праздников и попал сдержанный молодой режиссер Иван Пырьев. Он показался Марине уверенным, надежным, понимающим, чего хочет. И этот удивительный человек пошел провожать не кого-то, а ее – тихую грустную домработницу!

По дороге выяснилось, у них много общего: оба провинциалы простого происхождения. У обоих непростая ситуация. Пырьев рассказал, что начальству сначала не понравился его фильм «Партийный билет». Но потом его посмотрел кто-то из партийного руководства и, напротив, одобрил. Так что теперь режиссер будет снимать музыкальную кинокомедию «Богатая невеста». И вдруг хмурое лицо Пырьева озарилось солнечной улыбкой, и он выпалил: «Выходи за меня замуж и станешь моей героиней!»

Дальше все случилось как в сказке. Настойчивый Пырьев добился от госбезопасности возможности снимать Ладынину. Это было не просто чудо – спасение! Пусть не театр, но все же – роль. А в ролях вся ее жизнь! Одно было плохо: Пырьев оказался женат. Красавица актриса Ада Войцик долго не давала ему развода и даже предрекла Ладыниной: «Этот страшный человек бросит и тебя!» Но разве можно не верить тому, кто спас?..

На съемках «Богатой невесты» стало ясно: они рождены друг для друга – режиссер и актриса, мужчина и женщина. Это был звездный дуэт. Но и он не понравился властям – фильм отправили на полку. Это был удар. Но Ладынина и Пырьев смогли его пережить. У них родился сын Андрей, и в 1936 году они поженились. А весной 1938 года «Невесту» увидел Сталин, и картина ему понравилась. Естественно, фильм тут же пошел в прокат. Публика встретила непритязательную музыкальную комедию с полным восторгом. Озорная колхозница Маринка в исполнении Марины Ладыниной сразу же стала любимой героиней миллионов советских людей. Звездная пара была награждена орденами Ленина.

Пырьев и Ладынина сняли еще 8 фильмов. Практически все – жемчужины. Это уже потом, после перестройки, картины начали обзывать «лубочными сказками» и ругать за «лакировку действительности». Но во время выхода каждый фильм встречался с восторгом. Пять раз Ладынина становилась лауреатом Сталинской (Государственной) премии за свои звездные роли: Марьяна («Трактористы»), Глаша («Свинарка и пастух»), Варя («В шесть часов вечера после войны»), Наташа («Сказание о земле Сибирской»), Галина («Кубанские казаки»). Ни одна актриса не имела такого количества наград!

Фильмы давались тяжело. И не только во время войны, когда «Свинарку и пастуха» снимали на ВДНХ прямо под обстрелами. Пырьев всегда был строг к актерам, к жене же оказался беспощаден. Марина самоотверженно работала по 12 часов, часто от истощения падала в обморок. Но, приходя в себя, слышала недовольный голос мужа: «Работать можешь?» И ради чего все это?! Роли как близнецы: наивный характер, наигранный оптимизм. А ведь когда-то Ладынина мечтала о серьезных драматических ролях…

Марина попыталась поговорить с мужем. Тот только взъярился: «Что тебе, орденоноске, не хватает?! Партия ждет, что мы будем рассказывать о светлой жизни, и мы будем это делать!» С тех пор как Пырьев вступил в ряды коммунистов, он стал часто говорить о партии. А когда его назначили директором студии «Мосфильм» и председателем Союза кинематографистов, стал невероятно властен, почти жесток. Любое свое слово считал законом. Судьбами актеров и режиссеров распоряжался, как хозяин. Любого, кто не понравится, изгонял из кино нещадно. Хуже того – Марина узнала, как всегда, последней: Иван Александрович начал увлекаться молодыми актрисами. И тем, кто не отвечал на его пылкую страсть, беспощадно ломал жизнь: заносил в черные списки, и тогда – прощай, кино. Никто уже не осмелится снимать ослушницу.

Но разве могла предположить Ладынина, что и сама попадет в черный список?! Она еще пыталась образумить супруга, но он хлопнул дверью и подал на развод. Что же делает с человеком власть, если Иван, некогда спасший ее, превратился в чудовище?! «Я более не стану снимать тебя, – объявил он, – и другим не посоветую!» Это было отлучение. Ах, с какой болью вспомнила тогда Марина роковые слова Ады Войцик: «Этот страшный человек бросит и тебя!»

Да как же это?! Вместе они пережила опалу, войну, рука об руку взошли на вершину славы – и вот теперь муж безжалостно выгнал Марину не только из своей жизни, но и из искусства. Конечно, никакого официального запрета не было, но и так ясно, что против воли Пырьева никто не пойдет и не предложит больше Марине никаких ролей. Не сниматься – все равно что лечь в гроб заживо. Умри! Но не сейчас… И сколько же ждать?!

Отлученная от любимого дела, которое составляло всю ее жизнь, народная артистка Советского Союза прожила еще 49 лет. Полвека! Ее последний фильм «Испытание верности» вышел в 1954 году. Символично, что Ладынина играла женщину, от которой уходит муж. Когда-то их первая совместная работа называлась «Богатая невеста». Тогда Ладынина оказалась для Пырьева воистину такой. И думалось, впереди вечное счастье. Только вот испытание верностью Пырьев не выдержал…

Марина мучилась. В 46 лет она оказалась в творческом вакууме, как в могиле. Она всегда жила за спиной мужа и не умела жить одна. Не знала изнанки актерского существования. Оказалось, это весьма унизительно – просить роль, особенно когда отказывают, виновато пряча глаза в пол. Ее не брали и на сцену: ни один театр не желал иметь в штате актрису, которая затмит всех других. Блестящая звездность оказалась губительной. Оставался Театр киноактера, где находили приют все, выброшенные на обочину кинематографа. Нашла там приют и Ладынина. Театр был заброшенный, малопосещаемый. Актеры спивались от горя. Но Ладынина не дрогнула, не сдалась, не спилась. Она не собиралась умирать – она хотела работать! Даже самую крохотную роль она теперь воспринимала как чудо. Начала ездить с концертами, выступать на творческих вечерах. Поначалу слава работала на нее – звездная Ладынина собирала стадионы зрителей. Однажды после такого концерта подали машину с открытым верхом, и актриса проделала по арене круг почета. Стадион взорвался овациями. Зрители встали.

Но время уходило, а с ним и зрители, видевшие некогда премьеры ее фильмов. Стена забвения смыкалась вокруг. Однако Ладынина не сломалась. Она перешла на эстраду: начала читать стихи Есенина, Ахматовой, Гумилева. С конца 1980-х годов ее стали донимать болезни. Но Марина Алексеевна держалась стойко и мужественно – еще не вечер! Она стала начитывать стихи на магнитофон. И перестала фотографироваться – хотела, чтобы зритель запомнил ее молодой. Она не сдавалась до последнего.

О ней вспомнили в 1998 году – на 90-летний юбилей. Наградили премией «Ника» за честь и достоинство. Но она уже понимала цену наград. Где были все эти почитатели, когда у нее не хватало денег даже на грошовые карамельки к чаю?!

Мужественной женщины, лучезарной красавицы, великой актрисы не стало 10 марта 2003 года. Она дожила почти до 95 лет – значит, была нужна Богу здесь на земле. После похорон на лестнице ее дома обнаружились рассыпанные розы. Как будто она схватила охапку цветов и, как всегда, не удержала. Розы сыпались, пока она бежала вниз… Или ее путь лежал НАВЕРХ?..

Дочь страны луны и Мать нации

Ни одной женщине мира не пришлось всю жизнь столь страстно бороться с вековыми предрассудками, посвящая жизнь тому, чтобы ее страна не закостенела в прошлом, а шла в будущее, как великой дочери Индии Индире Ганди (1917–1984).

Ее и назвали в честь родины: Инди – означает «страна луны», ну а «Ра» – часть божественного имени величайшего героя древности – защитника страны Рамы. Вот какой огромный смысловой груз возложила семья Неру на единственную продолжательницу своего рода – крошечную девочку, родившуюся 19 ноября 1917 года в индийском городе Аллахабаде (штат Утар-Прадеж). Детство Индира провела в доме деда. Это был необычайный дом, построенный на священном холме и называвшийся «Обитель радости». Дед же, Мотилал Неру, являлся основателем демократической парии освобождения страны от английского ига. Отец Индиры – Джавахарлал Неру – тоже включился в борьбу за независимость Индии. Через несколько десятилетий после освобождения страны ему предстоит стать первым премьер-министром страны и лидером партии Индийский национальный конгресс. Но пока борьба за независимость только начинается, и «Обитель радости» становится ее штабом. Сюда стекаются лучшие люди со всей страны, и крошка Индира с увлечением, хоть и мало понимая, слушает жаркие речи об ужасах колониальной политики, о движении протеста и гражданского неповиновения. Больше всего ее увлекают простые и понятные даже ей речи Махатмы Ганди, которого вся Индия зовет Отцом нации.

Когда девочке было 10 лет, отец и дед решили в знак протеста против колониальных порядков отказаться от всех вещей, привезенных из Европы, и сжечь их. На заднем дворе «Обители» разложили огромный костер. И в пламя полетели прекрасная антикварная мебель и дорогущий фарфор, парижские наряды матери, английские смокинги деда и отца. Даже ажурные платьица Индиры оказались в костре. От одного только девочка не смогла отказаться – любимой фарфоровой куклы в кружевной пелеринке. А спустя некоторое время в гости приехала богатая тетушка, не поскупившаяся на дорогой подарок племяннице – красивое английское платьице. Но мать Индиры, Камала, отклонила подарок: «Мы отвергли все иностранное и живем только по индийским устоям!» Тетушка повернулась к Индире: «Ты не хочешь носить такое красивое платье?» Девочка на секунду смешалась, но потом гордо вздернула подбородок: «Я – патриотка!» Тетушка вскочила: «Да это просто безумие! Разве патриотизм в том, чтобы отвергать все красивое только потому, что оно не индийское?! И раз ты такая святая патриотка, отчего не сожжешь свою заграничную куклу?!» И, в сердцах топнув ногой, тетушка выскочила из дома «безумцев».

Всю ночь Индира не спала. Все думала: неужели, спрятав свою игрушку, она совершила предательство? На рассвете девочка прокралась на задний двор, разложила костер, положила на него любимую куклу и… чиркнула спичкой.

Больше она ничего не помнила. Две недели пролежала в нервной горячке, видно, детская душа не могла смириться с «убийством» любимицы, хоть ум будущей политической деятельницы и требовал отказаться от самого дорогого, чтобы не стать «предательницей». Вот только с тех пор Индира всю жизнь не могла переносить звука зажигаемой спички…

Впрочем, если взрослые одобрили поступок девочки, сама она, придя в себя, все думала: а правда ли, что все традиции и устои священны? И не права ли была тетушка, сказавшая, что патриотизм вовсе не в слепом следовании старинным законам и не в том, чтобы отказываться от всего хорошего, доброго и красивого, даже если «это все» создано за границей? И не стоит ли Индии не слепо отвергать, а взять себе все лучшее?..

Вот только мысль о том, что традиции не есть нечто незыблемое, что они должны развиваться, иначе станут тормозить движение жизни, не одобрялась индусами. Индия вообще держалась в рамках старинного уклада жизни. И существовал он не века – тысячелетия! Кастовые и религиозные законы разъединяли людей, не позволяя им много. Но и в Индии были люди, осмелившиеся нарушить устаревшие традиции. Например, великий поэт, общественный деятель и философ Рабиндранат Тагор. Он основал университет, где учились не только юноши, но и девушки – а ведь раньше путь в образование женщинам был заказан. Да и теперь учениц Тагора осмеивали на улице и даже унижали. Не потому ли стремившаяся к знаниям Индира охотно взялась сопровождать мать в поездке в Швейцарию? И это тоже было немыслимо для националистов: как же можно обличать все западное – и вдруг ехать в Европу?! Но поехать пришлось – Камала заболела туберкулезом, и только швейцарские врачи брались ее вылечить.

Увы, врачи оказались бессильны, а болезнь Камалы слишком запущенной. И с 1936 года Индира осталась без матери. Дед ее к тому времени уже умер, отец, Джавахарлал Неру, сидел в тюрьме. 19-летняя Индира оказалась в Европе совсем одна. Но как известно, «верным» Бог посылает союзников. Вот и рядом с девушкой появился 23-летний Алахабал Фероз Ганди. Молодой человек не был родственником Махатмы Ганди – просто однофамильцем. Более того, Фероз был парсом-огнепоклонником, а значит, иноверцем. И если Индира принадлежала к высшей касте браминов, Фероза можно было бы причислить только к низшей касте торговцев-вашья. Так что хотя молодой человек и был вхож в семью Неру уже лет шесть, выполнял поручения Джавахарлала, но религиозный и кастовый барьеры никогда не позволили бы ему сблизиться с Индирой в Индии. Но ведь сейчас они были в Европе…

Здесь никого не удивляло, что молодые люди много времени проводят вместе. Фероз уговорил Индиру поехать учиться в Оксфорд, где он сам заканчивал курс. Несколько раз он делал девушке предложение, но получал отказ. Но однажды, когда пара оказалась в Париже на холмах Монмартра, Индира дала согласие на брак. И очень странно объяснила свое чувство в письме к отцу: «Мне не нравится Фероз, но я его люблю!» Джавахарлал не пытался отговорить дочь, но, как опытный политик, понимал, сколь враждебно встретят молодую чету по приезде домой. И действительно, когда в 1942 году молодые вернулись в Индию, разразился скандал.

Чтобы успокоить общественное мнение, решено было провести свадебную церемонию по самому старинному обряду. Жених и невеста семь раз обошли священный огонь, давая друг другу клятву верности. Такое действие должно было устроить и индуистов, и огнепоклонников, примирить всех присутствующих. Но не примирило! Со всей страны начали приходить письма, в которых семью Неру обвиняли в кощунстве – нарушении вековых традиций при браке с «неверным». Потом пошли прямые угрозы. И тогда сам Махатма Ганди опубликовал в ведущих газетах статью о том, что лично он, Отец нации, приветствует этот неравный брак, поскольку в нем видит ростки новой и независимой Индии, свободной от старых предрассудков.

Народ успокоился, но пересуды остались. И очень быстро на свет явилась легенда о том, что над семьей Ганди и Неру, совершившей кощунственный брак, повиснет страшное проклятие: все вовлеченные в него погибнут насильственной смертью.

Конечно, в проклятие никто не поверил, тем паче что жизнь шла по нарастающей. В 1949 году Индия получила независимость от Британской империи, и Джавахарлал Неру стал премьер-министром в первом национальном правительстве страны. Индира – его первой помощницей. Ее супруг Фероз не занял особого места в политике. Но он взял на себя отцовские обязанности: ведь в 1944 году в семье родился старший сын Раджив, через два года второй – Санджай. Преданный Фероз обеспечил жене крепкий тыл и всегда трогательно заботился об ее интересах.

Однако покоя в семье не было. Ведь вместе с независимостью Индия получила ужасающее наследство в виде нищеты, неграмотности, межнациональных распрей, конфликтов между индуистами и мусульманами. Началась религиозная резня. И вот уже в ходе гражданской войны от Индии откололся мусульманский Пакистан. Чуть не каждый день вспыхивали новые очаги напряженности. Как истинная папина дочка, Индира Ганди окунулась в этот водоворот противоречий. Она понимала, что древняя Индия построена на древних законах, но знала и то, что в иных случаях традиции – зло. Ах, как часто теперь вспоминала она и любимую, неизвестно во имя каких традиций сожженную куклу, и свою свадьбу, которая едва не расстроилась из-за кастовых и религиозных предрассудков. Но они с Ферозом выстояли. И теперь во имя будущего родины она не струсит! Не потому ли Индира бесстрашно шла на митинги и собрания, где озверевшие фанатики требовали казни «отступников», входила в гущу разъяренной толпы – убеждала, объясняла, наконец, приказывала?.. Ее общение с толпой было фантастично. Сколько раз она побеждала словом, взглядом, жестом! Однажды фанатик, занесший нож над ее головой, опустил его. Другой раз воинственно настроенный человек бросился на нее с кинжалом, но не смог убить, а упал прямо к ногам этой бесстрашной и прекрасной женщины. Говорят, Индира обладала гипнотическими способностями. Может, и так. А может, ее просто хранила любовь простого народа, понимавшего, в конце концов, что Мать нации (так ее назвали) права и хочет людям только добра.

В 1960 году случилась первая трегедия в семье Индиры: скоропостижно скончался ее муж. И вся Индия дружно вспомнила о «проклятии Ганди». Сама Индира об этом не думала, но ее горе было столь сильно, что на несколько месяцев она заперлась в доме, оплакивая потерю. Оказалось, что без добродушного, но надежного Фероза так трудно жить…

Но долго горевать судьба не позволила – у судьбы были иные планы на Индиру. В 1964 году умер Джавахарлал Неру. На этот раз никто не вспоминал о проклятии: Жемчужине нации, как называли индийцы Неру, было 75 лет.

После смерти отца мудрая Индира не стала его преемницей. Она понимала, что семейственность не будет положительно встречена народом. Она стала простым депутатом нижнего конгресса от своей партии Индийский национальный конгресс. Но ее авторитет, сила убеждений, стремление к прогрессу уже через два года вывели ее в лидеры партии, и в 1966 году по воле индийцев Индира Ганди стала премьер-министром.

На годы, когда она впервые встала у руля страны (1966–1977), выпало множество тяжелых испытаний. Тут и партийный раскол, когда Индира возглавила вновь созданную партию Конгресса, и экономические кризисы, и индо-пакистанская война, в которой Индию поддержал СССР. Но Индира Ганди сумела все преодолеть, выводя страну и из войн, и из кризисов, и из нищеты. Она шла на выборы с двумя главными лозунгами – борьба с бедностью и стремление к прогрессу – и неизменно брала верх над политическими соперниками. Она провела национализацию крупнейших банков, вкладывала средства в развитие современной промышленности, но в 1977 году переоценила свое влияние в народе – и проиграла. Но не сломилась и тут. Она была уверена, что именно ее линия принесет стране развитие и процветание. И в 1980 году снова оказалась премьер-министром.

Но видно, судьба дает, отбирая: спустя некоторое время после выборов Индиры Ганди ее младший сын Санджай разбился на самолете. И снова заговорили о «проклятии»…

Второй срок на должности премьер-министра Индии оказался еще более бурным и напряженным. Вспыхнул яростный конфликт с одной из народностей страны – сикхами. Этот воинственный и гордый народ, проживающий в штате Пенджаб, заявил о своей независимости. Но допустить нового раскола страны было просто невозможно, ведь Индия – страна сотней народностей, и, если все захотят разойтись, начнется хаос не только в стране – в мире.

А в Пенджабе уже вспыхнул вооруженный конфликт между индуистами и сикхами. Во время перестрелки индийской армии и сикхских боевиков, засевших в Золотом храме в город Амритсар, было убито около 500 человек. А потом танки, появившиеся на улицах для усмирения, переехали священную для сикхов книгу – Ади Грантх.

Месть сикхов-экстремистов оказалась быстра: 31 октября 1984 года прямо на площади 66-летняя Индира Ганди была расстреляна собственными же телохранителями-сикхами. Горе Индии было неимоверным. Страна в прямом смысле рыдала несколько месяцев. Но снова поползли разговоры: проклятие семьи Ганди собрало новую жутву.

Первенец Индиры, Раджив Ганди, не собирался становиться премьер-министром. Он мечтал жить без политики. Тем более что его обожаемая жена, красавица Соня, тоже оказалась «иноверкой». Так что и он нарушил кастовый и религиозные законы. Ведь Соня – простолюдинка, к тому же итальянка. Ее отца фашисты силой отправили на войну с Россией. Но он настолько проникся на войне русским духом, что по возвращении назвал своих дочерей русскими именами.

Но в октябре 1984 года Раджив Ганди был избран лидером Индийского национального конгресса (И) – последняя буква означает «Индира» – и возглавил страну. Правда, в 1989 году его партия попала в оппозицию, Раджив ушел с поста премьер-министра. Но для судьбы этого оказалось мало. 21 мая 1991 года Раджив был убит прямо на празднике террористкой из организации Тигры освобождения Тамил-Илама. Перед ним склонилась девушка в белом сари. Она протянула Радживу венок из цветов и привела в действие взрывное устройство, установленное прямо на ней.

Но уничтожить семью Неру-Ганди оказалось нелегко. На место лидера встала та самая «иноверка» с русским именем Соня. Под ее руководством партия Индиры Ганди снова победила на выборах. Только вот мудрая Соня Ганди отказалась занять кресло премьер-министра. Зато она – бессменный и несгибаемый лидер партии. И все уверяют, что теперь она очень похожа на Мать Индии – Индиру Ганди.

Инопланетянка с Кузнецкого Моста

Каждая эпоха имеет свои стандарты красоты и моды. И манекенщицы, их представляющие, становятся символами времени. В СССР середины XX века тоже мечтали модно и красиво одеваться. Ведь совсем недавно кончилась война, сердца жаждали мирных радостей. Вот только стремление это воспринималось в тогдашнем обществе как буржуазное, пошлое, недостойное советского человека, которому нужно было снова забыть о себе и строить светлое коммунистическое будущее. Но нашлись и те, кто все-таки пытался внести в жизнь модные краски, – это были прежде всего те немногие, кто работал в официально разрешенном Доме моды на Кузнецком Мосту. И судьба лучшей его манекенщицы Регины Збарской (1936–1987) горестно доказала: чтобы нести моду в те времена, надо было становиться героиней. Вот только не всем это под силу…

Ее взлет был фантастичен. Девушка невероятно эффектной внешности приехала в Москву из Вологды. Шел 1953 год, Регине Колесниковой (такой была ее девичья фамилия) было 17 лет. Она мечтала стать актрисой, но то ли не прошла по конкурсу, то ли посчитала, что не пройдет. В общем, девушка поступила во ВГИК на экономический факультет. Став студенткой, начала посещать тогдашние «тусовки» – посиделки в модных столичных кафе и богемные вечеринки. На одной из таких вечеринок она и встретилась с известным модельером тех времен – Верой Араловой, работавшей на Кузнецком Мосту. Веру поразила внешность Регины – ни на кого не похожая, крайне индивидуальная, такую заметишь даже в толпе. К тому же Регина показалась Араловой загадочной и таинственной – «инопланетянкой», как окрестили потом девушку в Доме моделей на Кузнецком Мосту.

Успех «инопланетянки» был ошеломляющ. Регина обладала природным умением показать наряд с самой выигрышной стороны, при этом ее загадочность словно притягивала покупательниц. Московские модницы были поражены эффектной внешностью манекенщицы, особенно таинственным блеском ее глаз и каким-то холодным отстраненным выражением лица. Недаром ее прозвали Снежной королевой. Регина умела настолько блестяще подать себя, что даже свой единственный недостаток – кривые ноги – преподносила как достоинство. Представляете, сколь огромной должна быть индивидуальность манекенщицы, чтобы зритель не увидел ее кривых ног!

Девушке сделал предложение самый известный ловелас и светский лев тех времен, художник Лев Збарский. Он происходил из семьи, принадлежавшей к особой советской элите. Его отец, доктор и известный ученый Борис Збарский, забальзамировал тело Ленина, лежавшее в мавзолее, и регулярно проводил его осмотры и обновление. Даже сам Сталин не смог прицепиться к ученому-медику и оставил его в покое – кто же еще сможет столь успешно сохранять мумию вождя мирового пролетариата?..

Но что могла Регина Колесникова, став Збарской, предложить ученому и образованному семейству? Хотя девушка и сумела выучить французский язык (надо же как-то общаться на показах в Париже, куда ее регулярно вывозили в составе советских делегаций), но всегда помнила, что родилась в простой семье, окончила далеко не элитную школу в провинциальной Вологде. И тогда Регина придумала себе детство. Позабыв об отце, отставном военном Колесникове, и маме-бухгалтерше, она создала себе новых родителей: отца – воздушного гимнаста благородных кровей из Югославии, и мать – дворянку, вынужденно ставшую цирковой актрисой. Ну а чтобы оправдать их отсутствие, Регина объявила, что они трагически разбились, выступая под куполом цирка.

Но сколь сложно оказалось жить во лжи! Чтобы ненароком не проговориться, Регина всегда была настороже. Она ни с кем не сближалась, у нее не было ни подружек, ни друзей. Памятуя о своем «аристократическом» происхождении, Збарская не общалась даже с коллегами-манекенщицами. Ну а беседуя по-французски с королями всемирной моды Диором и Карденом, она вообще старалась не обращать внимание на неустроенную советскую действительность той поры.

«Регина все время играла какую-то сложную роль перед всеми нами и, главное, перед самой собой, – вспоминали ее знакомые. – Беда в том, что она была из простых, но любила казаться аристократкой и очень боялась, что однажды ее сбросят с пьедестала. Это казалось ей самым страшным в жизни, у нее не было близких друзей, поэтому не осталось практически никого, кто мог бы рассказать о ней что-то действительно искреннее».

Вот так первая ложь породила все остальные, превратила жизнь в кошмар одиночества. Впрочем, существовал же супруг, Лев Збарский. Увы, он-то преотлично понял, что Регина только на подиуме – королева моды, в доме же она – все та же девчонка, приехавшая покорять Москву из Вологды. И никакие Колесниковы светским и элитным Збарским не чета. Так, взяли красотку из милости. Она же – из грязи, а они – князи…

Регина очень хотела ребенка, но муж оказался против. Пришлось сделать аборт. Вот только вернувшись из больницы, Збарская изменилась до неузнаваемости: ее мучило чувство вины перед нерожденным ребенком. Тогда она впервые обратилась к невропатологу. Тот выписал антидепрессанты. И уже через пару месяцев Регина не могла без них обходиться. Наступал ад – Збарская теряла контроль над собой. Ее забирали в больницу, проще говоря, в сумасшедший дом. Подлечившись, она возвращалась в жизнь. Но товарки по работе, поняв, что прима теряет свои позиции, начинали травить беднягу. То в ее туфлях оказывались кнопки, то на теле появлялись ожоги от «случайно» упавшего горячего утюга. А однажды манекенщицы и вовсе подали петицию начальству: мы или Збарская! Основным обвинением стал ее «антисоветский» образ жизни и взглядов. Ведь ни одна настоящая советская женщина не станет шляться по злачным местам типа ресторанов или получать посылки из-за рубежа – и не с чем-либо общественно полезным, а с духами и помадами!

Словом, Регину уволили. И она опять оказалась в сумасшедшем доме. Все пошло по кругу: болезнь, выздоровление, снова болезнь. После одной такой госпитализации ей вообще пришлось устроиться уборщицей. Страшно представить, что пережила бывшая королева подиума, подметающая теперь гримерки новых манекенщиц, молодых да ранних.

С мужем она разошлась. Ни родственников, ни подруг – ни одной родной души не было. Не оттого ли, выходя из очередной психушки, Регина в который раз попыталась покончить с собой. В ноябре 1987 года это ей, наконец, удалось. На похороны не пришел никто. И где ее могила, теперь неизвестно…

Удивительно, но после смерти Збарской слухи и сплетни о ней разгорелись с новой силой – теперь уже даже с интонациями сочувствия. Заговорили, что ее частые гастроли на Запад были подстроены всесильным Комитетом государственной безопасности, поскольку Збарская была его секретным агентом и выполняла какие-то деликатные поручения. Судачили о том, что именно по приказу КГБ она подбирала друзей за рубежом, пытаясь завербовать их. И даже спала со знаменитым Ивом Монтаном в расчете на то, что он станет тайным резидентом советской разведки: ведь всем известно, что Монтан симпатизировал коммунистам. Шептались даже, что именно КГБ упрятал Збарскую в психбольницу, чтобы она не поведала ни об одной тайне, которую знала.

Что тут правда, что вымысел – никто уже не узнает. Но возможно, все нервные срывы манекенщицы были вызваны не просто болезнью, а страхом перед всесильным КГБ. Может, потому Регина и старалась ни с кем не общаться, вести себя «неприступно», чтобы никого ненароком не подвести? Но тогда ее жизнь обретает еще более трагический оттенок…

Однако и в сложном мире моды нашлись все-таки люди, способные на добрые воспоминания о Королеве советского подиума. Взять хотя бы Вячеслава Зайцева, нашего замечательного кудесника моды, который в последние годы старался хоть как-то скрасить жизнь «бывшей модели Збарской». Зайцев принял ее на работу в свой Дом моды, дарил ей новые платья, чтобы она хоть как-то чувствовала себя причастной к выбросившему ее модельному бизнесу.

«Конечно, мне было ее безумно жаль… – признавался Вячеслав Михайлович. – Я ведь помнил другую Регину, добрую и счастливую, в самом зените ее славы. Вы знаете, она тайком, чтобы другие манекенщицы не узнали об этой слабости, подкармливала меня в мои первые годы в Москве. Голодного ивановского мальчишку, который приехал покорять столицу, как и она сама когда-то. Разве мог я забыть ее доброту?»

Словом, при ближайшем общении Снежная королева подиума не видится ни холодной, ни равнодушной инопланетянкой. Пришлась бы ее жизнь на другое время или другую страну, она стала бы символом моды, нации. Как сейчас говорят – «иконой стиля». Но эта красавица с загадочными и грустными глазами стала изгоем в своем мире. А ведь она и всего-то хотела нести людям праздник. Звала из тягостного беспросветного застоя в яркий мир мечты. Только никто этого не оценил – ни власти, ни обыватели. Помните, как говаривали: «В нашей стране секса нет» или «Красота мне эта ни к чему!» Так неужели настоящей красоте только и место, что в сумасшедшем доме?..

Тростинка по имени Твигги, или Мир принадлежит молодым

В середине 60-х годов XX века она осуществила настоящую революцию. Но как известно, бескровных революций не бывает. Сколько пухлых девчонок-розанчиков наплакалось по ночам, сколько уверенных в себе дам плотного телосложения растеряло свою уверенность! Но кто же считает?.. Зато теперь все точно знают первую революционную заповедь глянцевого гламура: порядочная девочка (женщина, дама) обязана быть тростинкой, перещеголять пресловутые стандарты фигуры, вымеренные некогда на Брижит Бардо (90–60–90), ограничивать себя в пище, постоянно пробуя ту или иную диету. Словом, как вы уже поняли, речь пойдет о Девочке-прутике или Девочке-тростинке (кому как нравится), кою явила миру юная манекенщица Твигги, чье настоящее имя не знает почти никто.

А звали легендарную худышку Лесли Хорнби. Родилась эта «супермодель из рабочего сословия» в сентябре 1949 года. Тогда, после окончания самой ужасной мировой войны, никто и не помышлял о диетах – само наличие еды воспринималось как наиглавнейшее благо. Упитанные дети и полновесные розовощекие красавицы-девицы – вот каков был общественный эталон. Летнее яркое платьице с рукавом-фонариком, пышная юбочка ниже колен, шарфик на полной шейке и даже (в торжественных случаях) длинные перчатки на полных ручках – вот к чему стремились модницы. Оживающие после разрухи парижские дома моды вспоминали наряды ранней Шанель и даже трепетно изучали фасоны нарядных платьев, изображенные некогда на картинах незабвенного певца женской красоты – Огюста Ренуара. А как известно, ренуаровские красотки всегда были в теле.

Отец Твигги, работавший после войны плотником (востребованнейшая профессия) в Нисдене (северо-западная окраина Лондона), сумел подсобрать деньжат, прикупил домик, автомобиль. Питалась семья хорошо, денег на себя не жалела. Вот только Лесли – младшая из трех дочек – выросла заморышем. К 15 годам весила всего 40 килограммов, ни груди, ни бедер, ни талии не имела – ну точно щепка или прутик. Она отправилась на работу в местную парикмахерскую. Ее должность называлась shampoo girl – девочка с шампунем. Так и намыливала бы Лес головы клиентов, если бы не встретился ей Найджел Дэвис. Красавчику парню было уже 25 лет, и он считался местной достопримечательностью. Вечно что-то продавал, ошивался в разных барах и клубах, заводил знакомство с мужчинами и сводил с ума женщин. Но главное, этот красавчик обладал невероятной везучестью. Уж как он попал в число тех, кому было поручено провести свадьбу дизайнера Видал Сасуна (будущего мэтра легендарных причесок), неизвестно, но ведь попал! И поставил на торжество вино – и опять же как! Переклеил этикетки с дорогущих бутылок на дешевые и подал к столу. И вот везение: то ли гости были уже пьяны, то ли настоящих ценителей не оказалось, но никто ничего не заметил. Больше того, Видал записал Найджела в число друзей, но посоветовал сменить имя. Так ловкий парень с окраины стал Джастином де Вильнёвом, загадочным красавчиком, почти аристократом.

На дворе шел 1966 год, когда этот странный господин со романтически всклокоченными волосами привел в одно из модельных агентств еще более странную девчонку: худышку с огромными, почти затравленными глазами, немного смущающуюся, но и немного агрессивную. К тому времени эталонами красоты были Мэрилин Монро или Софи Лорен – дамы шикарные, экстравагантные, у которых, как водится, «было за что подержаться». Лесли же обладала ростом 165 сантиметров и параметрами 80–55–80. На ней висели кургузые джинсики, и она постоянно грызла ногти. «Это ребенок? – удивились в агентстве. – Абсолютно без форм – девочка или мальчик?» – «Это Твигги – тростинка, щепка, прутик, – ответил месье де Вильнёв. – Она станет новым идеалом моды!»

Никто, конечно, не поверил. Но месье везунчик знал, что говорит. Вернее, продумал заранее. В середине 1960-х именно Лондон оказался открыт для новых веяний моды и искусства. Отсюда покоряли мир «Битлз» и «Роллинг стоунз», Видал Сасун и Мэри Квант, придумавшая мини-юбку. Именно Лондон показал миру, что теперь, дабы стать создателем нового, не нужно рождаться в богатых и знатных семействах, – новая мода и новые искусства могут родиться и на «дне» общества. Мир жаждал новизны, и ему было все равно, откуда она возьмется. Образ Твигги оказался именно таким – ни разу еще не являвшимся миру, нигде не тиражируемым, но абсолютно доступным. Это был образ девочки, входящей в жизнь: немного загадочной, немного робкой, но уже знающей, чего она хочет. Такой оказалась и первая фотография Твигги: девочка в школьной кофточке с белым воротничком. Но на плечи ее уже наброшено взрослое дорогое меховое манто. Позже явилась и иная ипостась: хулиганистая девчонка в вельветовых джинсах, дешевенькой кофточке на пуговицах, но опять же в дорогой женской шубе. Сначала эти фото появились в витрине салона стилиста Леонарда Майфайера. Потом журналистка Дирдре Макшерри опубликовала девочку в кофточке на развороте газеты «Дейли экспресс», подписав: «Лицо 1966 года. И ей только 16». И началась твигги-мания…

И вот что поразительно: сама Лесли Хорнби в создание Твигги принимала довольно пассивное участие. Она не рвалась к славе (пусть все сделает Найджел-Джастин), она не жаждала быть кумиром (это же стилист Майфайер придумывал стиль ее одежды), ее не привлекала необходимость по десять часов стоять в фотостудии (это для фотографа Барри Латегана снимки – искусство, а для бедной Твигги – тяжелая работа) и даже удручала известность (пусть журналистка Макшерри публикует что хочет, а ей самой всегда хотелось отдохнуть). «Я работала как проклятая, – говорила потом Лесли. – Я не зависала ни в каких ночных клубах, ни в кого не влюблялась, а спала по десять часов в сутки, чтобы хорошо выглядеть».

Уже через год Твигги стала супермоделью – первой женщиной, получившей этот титул. Собственно, титул – тоже изобретение ловкача Вильнёва. В отличие от тихой и работящей Твигги он швырял свои денежки, заработанные на ней, направо и налево. Одних только машин купил за 1967 год 23 штуки. Но Девочке-тростинке было не до того – она познакомилась с создательницей мини-моды Мэри Квант и начала демонстрировать ее мини-юбки и мини-платья. Эти двое были просто созданы друг для друга. «Мини – одежда для всех женщин – чтобы двигаться, танцевать. Чтобы Быть!» – писала Мэри. И еще: «Вырасти – это ужасно. Лично я не хотела вырастать! Дети свободны, невинны, а взрослые скучны и лицемерны!» Не о такой ли тяге к омолаживанию мира говорили и все фото Твигги? Это был запрос времени. Мир жаждал перемен, а их могли дать только молодые, занимая места стариков, закостеневших в своих давно прогнивших убеждениях. Мир не хотел больше стареть. Тинейджеры не желали становиться почтенными членами общества. Напротив, почтенные дамы и господа старались теперь подражать тинейджерам.

Между прочим, Твигги никогда не выходила на подиум – модели она показывала только на фото. Но какие это были фото! Например, то, что сделало ее бессмертным в истории моды: Девочка-прутик на фоне британского флага в шортиках, которые топорщатся так смешно и так беззащитно… Это Твигги ввела в женскую моду детские вещи: носочки, гольфики, шортики, платьица и кофточки «бебидоллы». Это с ее легкой руки, а вернее, ноги модными стали туфли без каблука, полукеды. И, глядя на фигурку прутика с короткой стрижкой, в маечке, джинсиках и кедах, действительно, можно задаться вопросом: кто это – мальчик или девочка? Ответ был тоже открытием: это представитель унисекса. Представляете, что сказали бы Ренуар и даже Мэрилин Монро?! Твигги помогла миру смешаться и перестать делиться на пол мужской и женский. Это было реальной революцией. Но вот вопрос: стало ли это благом для мира?

Между прочим, сама Лесли чувствовала себя вполне женщиной: впоследствии она стала вполне респектабельной дамой – актрисой (может, и не слишком талантливой, но все же снявшейся в 30 фильмах), певицей (хоть и без лавров, зато часто выступавшей). Она вышла замуж, родила дочку. Правда, с мужем, актером-алкоголиком, пришлось развестись, но Лесли привыкла всего добиваться сама. Слабой эта Девочка-тростинка никогда не была. Словом, ее жизнь вышла вполне налаженной и очень обеспеченной. Вот только что осталось человечеству от ее революции? Кажется, одни ужасы, как и от любого ниспровержения прежних идеалов. А все потому, что это ниспровержение оказалось весьма насильственным. Диеты, голодание, анорексия. И как следствие – нервные срывы, депрессии. Больницы, заполненные пациентками, ненавидящими самих себя потому, что они едят, у них есть грудь, бедра и талия. Но ведь нормальное (и красивое!) женское тело вовсе не обязано втискиваться в формы прутика либо тростинки. И между прочим, сама Твигги никогда ни на какой диете не сидела, ела все подряд. У нее просто была конституция худышки. Но неужели всем мужчинам нравится обнимать скелеты?

А может, отменить результаты и этой революции, как бесчеловечные, ведущие мир просто к умиранию? Отказался же мир от тезисов коммунистических революций. Может, поев всласть, можно стать счастливее?

Сегодня, правда, об этом уже никто и не думает. Последствия революции «юных прутиков» вообще оказались плачевными. Выросшие детки-прутики не желали становиться взрослыми, а значит, не хотели брать ответственность ни за свою жизнь, ни за судьбы мира. Инфантильные девочки и мальчики, постарев, заботились только о себе. Быть старым становилось не модно. Мир начал стремительно омолаживаться. В моду вошло избавление от возраста любой ценой. Сначала это была цена собственной жизни, ибо омолаживающиеся сами ложились под нож пластических хирургов. Теперь близится время, когда ценой омоложения станут чужие жизни, ибо восходит звезда проекта стволовых клеток. И кто знает, не поделится ли мир на бессмертных и тех, за счет чьих смертей они станут жить?..

Виндзорская проказница

Англичане говорят, что нет в мире ничего стабильнее британской монархии. И этой стабильности мир сегодня обязан хрупкой обаятельной женщине – королеве Елизавете II. В апреле 2011 года цивилизация отметила ее 85-летие – уникальнейшее долгожительство для правящей особы.

А ведь когда малышка Елизавета-Александра-Мария Виндзор родилась 21 апреля 1926 года в семье герцога Йоркширского в Лондоне на Брютон-стрит, 17, никто и не думал о королевском троне. Ее отец, Альберт-Фредерик-Артур-Георг, был вторым сыном правящего в то время монарха Георга V. Мать, Елизавета Боуз-Лайон (будущая легендарная королева-бабушка), происходила из семьи герцога Стратмора. В списке наследников родившаяся Елизавета, внучка короля Георга V, была на самом последнем месте. Ведь у деда Георга V было четверо сыновей. Так что Лилибет, как ласково называли ее домашние, воспитывалась не как наследница, а вполне «на воле». Она жила в маленьком розовом коттедже на территории огромного Виндзорского замка-дворца, носила яркие платьица солнечно-желтых тонов, бегала вместе с детьми обслуживающего персонала по аллеям, заботилась о собственных собачках, птицах, обожала лошадей и скакала верхом. Образование ее было домашним – обширным, хоть и не углубленным, недаром впоследствии ей пришлось полюбить читать… энциклопедии и справочники.

Однако характер у нее был стоический и абсолютно решительный: что задумала – сделает. Однажды будущая королева сказала учительнице французского, что если та не прекратит ее шпынять, то в знак протеста девочка выльет на голову чернильницу, заправленную до краев. Учительница не поверила – ни один ребенок такого не сделает. Но Лилибет сделала! Опрокинула густые чернила прямо на свои золотистые кудри. Потом еще месяц отмывала…

Но в 1936 году все смешалось в монаршем доме. 20 января 1936 года умер любимый дед Георг V. Престол перешел к его старшему сыну Эдуарду VIII. Однако тот полюбил простую женщину Уоллес Симпсон и отказался от престола. Впрочем, дело было не столько в пылкой любви. Просто Эдуард оказался профашистски настроен, и патриоты-британцы вынудили его уйти с трона. Наступали тяжелые времена, и у руля Британии должен был стать человек, безупречно любящий свою Родину. Таковым оказался отец Елизаветы – тихий, спокойный, даже заикающийся в разговоре с незнакомыми людьми Альберт Виндзор. Именно в нем, взошедшем на престол 11 декабря 1936 года под именем Георга VI, страна нашла опору в тяжкие годы Второй мировой войны. Ни одному монарху не выпадала такая страшная доля, но тихий и заикающийся Георг выстоял.

С неожиданным восшествием отца на трон беззаботные времена Лилибет ушли в прошлое. Она становилась наследницей, поскольку один ее дядя отказался от короны именно в ее пользу, а другой вообще погиб. «Бедняжка!» – искренне пожалела ее младшая сестра Маргарет. Правда, родители пытались продлить дочерям «нормальную жизнь». В 1939 году их отправили в традиционный для англичан морской круиз. И в Дортмунде девочки встретились с приятным юношей Филиппом, кадетом местного морского училища, сыном греческого принца Андрея, который жил в Англии в изгнании. Елизавета и раньше виделась с Филиппом на свадьбе своего дяди, герцога Кентского. И хотя тогда Лилибет было всего 8 лет, она запомнила серьезного 13-летнего мальчика. Теперь Филиппу шел 19-й год, и он показался Елизавете веселым, ребячливым, с удовольствием согласился поиграть с «девчонками» – 13-летней Елизаветой и 11-летней Маргарет. Ах, знал бы он, к чему это приведет! Сам-то юноша уже через пару часов после прогулки выкинул девочек из головы. А вот Елизавета… она влюбилась! Сразу и на всю жизнь. Пока сердце бьется… пока смерть не разлучит…

Ну кто бы мог предположить, что смерть и вправду окажется так близко?! 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. Лейтенант Филипп Маунтбеттен (взявший фамилию матери), как летчик морской авиации, воевал за Британию, сопровождая в СССР легендарные северные морские конвои с военной и продовольственной помощью. Это были самые опасные вылеты: из десяти летчиков восемь погибали. Но Филипп оказался бесстрашным парнем. Вот только сам не зная почему, он часто вспоминал худенькую золотоволосую Лилибет, прыгающую через теннисную сетку.

Елизавета с 15 лет тоже пошла служить в армию: лихо рулила на военных машинах, бесстрашно сбрасывала с крыш лондонских домов горящие зажигалки, ночами дежурила в армейских госпиталях. Но каждый день она, молясь за всех, выделяла одного – светловолосого Филиппа.

Их любовь прошла и через войну, и через неодобрение родителей. Ведь Филипп, родивший 10 июня 1921 года, был потомком греческих монархов, уже давно утерявших власть. К тому же Елизавета и Филипп являлись хоть и дальними, но родственниками. А все королева Виктория, населившая монархические дома Европы своими потомками! Дед Елизаветы, Георг V, был внуком Виктории и, между прочим, поразительно походил на нашего Николая II, поскольку его мать (Александра Датская) и мать Николая (Мария Федоровна) были сестрами, дочерьми короля Дании Кристиана IX. А вот Филипп одновременно приходился праправнуком королеве Виктории, внучатым племянником Марии Федоровне (матери Николая II), а через бабушку еще и праправнуком нашему императору Николаю I. Словом, гремучая родственная смесь, между прочим напоминающая о том, что и мы, россияне, вполне можем вспомнить о родстве с нынешней британской монархией.

Но ничто не смогло помешать влюбленным. Знаменитая королевская свадьба состоялась 20 ноября 1947 года в лондонском Вестминстерском аббатстве в 11.30 утра. Присутствовало 2 тысячи приглашенных. Свадебный букет Елизавета попросила сделать из орхидей и ветвей мирта, который посадила еще королева Виктория. Бросать в толпу букет новобрачная не стала. Наутро она положила его к подножию плиты Неизвестного солдата. Огонь войны все еще обжигал ее сердце. Бомбежки, страдания, кровь и голод тяжело забываются… Не потому ли Филипп любовно называл юную жену «сосисочкой»? Как говорится, что такое счастье? Были бы все рядом и было что кушать…

Впервые в истории монархии в свадьбе мог поучаствовать любой житель королевства. Подарки шли со всей страны, а потом были выставлены на всеобщее обозрение. На особые обеды, полдники, ужины, файф-о-клоки получили приглашение тысячи разных людей со всей страны – от простых крестьян до аристократов.

После свадьбы Филипп получил титул герцога Эдинбургского и принца-консорта, как некогда муж Виктории – Альберт. Уже через 11 месяцев у счастливых родителей появился наследник – принц Чарльз. За ним – принцесса Анна, Эндрю, герцог Йоркский, и Эдвард, граф Уэссекский. Правда, тихой комфортной и добропорядочной жизни дети в семью не принесли. То они выходили замуж против родительского одобрения, то разводились и даже судились со своими половинами. Такое испортит реноме и простой семьи, а тут – королевская! Сплетни заполоняли таблоиды, скандальные публикации обеспечили на десятилетия желтую прессу.

Как королева Елизавета пережила семейные скандалы, трудно и представить. А ведь она уже с 6 февраля 1952 года занимала британский трон после смерти отца. Ее торжественная коронация состоялась 2 июня 1953 года. В золоченой карете Елизавета, одетая в пурпурную мантию, подъехала к Вестминстерскому аббатству. Впервые в мире подобное событие транслировало телевидение. Действие шло 2,5 часа, и 20 миллионов человек, сидя дома или в пабе, собравшись в гостях или в уединении, могли наблюдать, как тоненькая, словно веточка, молодая 26-летняя женщина становится «милостью Божией королевой». В тот день произошло невиданное – юная королева Великобритании шагнула в каждый дом. Не потому ли простые люди отдали ей свои сердца?

Тогда легендарный премьер-министр Уинстон Черчилль заявил, что восшествие Елизаветы на престол объединило страну. Пэры королевства преклонили перед ней колени в знак выражения верноподданнических чувств, и первым – ее супруг Филипп.

Сегодня седая дама в лиловом, синем или светло-желтом (любимые цвета королевы), с неизменными шляпками и сумочками под цвет костюма, в прическе а-ля 50-е годы уже почти 60 лет восседает на троне. В Британское Содружество наций входят ныне 15 государств с населением в 30 процентов от всего земного шара. И Елизавета – их королева. В 1999 году Австралия засомневалась, а нужно ли ей оставаться в Содружестве. Но народный референдум развеял сомнения: Австралия осталась под сенью правления Елизаветы.

Что ж, мудрая Елизавета II, продолжая традиции незабвенной королевы Виктории, предпочитает управлять королевством, как Великим домом. Словно обычная хозяйка, она не выпячивает свою роль, ведет дела спокойно, часто незаметно, но твердой рукой. Правда, ее монархия ограничена конституцией – страной управляют премьер-министр и парламент. Но и у королевы есть право согласия или несогласия. Еще существуют права вето, но Елизавета мудро ими ни разу не пользовалась. Она предпочитает не входить в конфликты, а улаживать дела миром. Она даже с «железной леди» Тэтчер не спорила, но как-то так всегда получалось, что обе дамы-ровесницы вполне находили общий язык.

Сегодня королева понимает, что она – скорее символ монархии, стабильности, традиций. И потому стремится дистанцироваться в личной жизни, не давать интервью. И хотя, как любая старая дама, она уже давно любит читать колонку светских сплетен в газетах, но сама туда попадать не стремится. Ее девиз: не извиняться, не объясняться, а служить личным примером. Не потому ли она всегда стремилась сделать британскую монархию максимально открытой и приближенной к простым людям? Она больше 300 раз была с официальными визитами за границей, но вполне может посетить какую-либо улочку британского городка, зайти на рынок в простом платочке (и не узнаешь – ну обычная милая тетушка), даже если ее пригласит простой плотник или школьник. За годы своего правления королева получила 3 миллиона писем. И не смотрела на знатность адресата, отвечая даже на нелепые послания, типа «пришлите рецепт пирога Вашего Величества» или «скажите, какую книгу Ваше Величество читает перед сном».

Понимая, насколько трудны нынешние экономические кризисы, Елизавета постоянно снижает траты. Свои «платья для жизни» она носит до последнего (конечно, с официальными костюмами это невозможно). Торшеру, которым она пользуется, уже почти 20 лет, радиоприемнику столько же. Она рачительная хозяйка: постановила, что с доходов Виндзоров должен взиматься налог, как с дохода обычных граждан. На сегодняшний день содержание королевского двора обходится каждому налогоплательщику всего в… 61 пенс (это две пинты молока). На самом деле богатство королевской семьи преувеличено прессой. В личной собственности Елизаветы всего-то два поместья в Англии, остальное (дома, дворцы, сады, драгоценности и прочее) принадлежит ей, пока она – королева.

Вот только и отметив ее 85-летие, британцы не могут сказать достоверно, какая она, эта женщина. Недаром ее окрестили королевой-сфинксом. Она очень общительна, но в то же время закрыта от вторжения миллионов в ее личную жизнь. Не потому ли она выдержала роль королевы столько лет? Почти 150 живописцев рисовали ее портреты – и каждый получался иным: то она монархиня, то скромная хозяйка дома, то символ неувядающей моды. Иногда – разъяренная властительница, иногда – робкая и милая старая дама.

Ну а на праздновании своего 80-летия эта бодрая старушка сыграла саму себя в детском спектакле. Сюжет сказки прост: она пригласила на свой день рождения добрых героев, а злые в отместку начали пакостить. Но пришел Гарри Поттер и вместе с добрыми героями все уладил. Ну не прелесть ли? Немудрено, что Елизавету тут же окрестили по-шекспировски любовно: Виндзорская проказница.

Так какая же она? Нам пока не понять. Большое, как известно, видится на расстоянии. А то, что милая Елизавета – большой политик, ясно уже потому, что, несмотря на все потрясения, ее страна процветает.

Две дамы наследника престола: девчонка дождя и принцесса у трона

История, как и любая сказка веков, имеет склонность к повторению. Правда, при повторении принцесса может стать бродяжкой, а принц превратиться в мельника. В наши дни одна из великих историй любви и ненависти повторилась совершенно наоборот. Четыре века назад во Франции жил принц Генрих, ставший потом королем Генрихом II, у него была возлюбленная – прекрасная и утонченная мудрая дама Диана де Пуатье, но папаша-король женил сыночка на Екатерине Медичи, которая, как казалось дражайшему родителю, больше подходила и для сына, и для будущего трона.

Конечно, сейчас принцы в дефиците, но иногда встречаются. Например, в современной Англии имеется принц Чарльз-Филипп-Артур-Георг Маунтбеттен-Виндзор. И для Чарльза сыскалась принцесса – «английская роза с ангельским ликом», прелестная Диана Спенсер. Ее выбрала для наследника заботливая родительница – королева Елизавета II.

Свадьба состоялась 29 июля 1981 года и была по-королевски грандиозной. Молодые проехали по Лондону в золоченой карете. 32-летний жених, как и положено, в черном. 20-летняя невеста, робкая и трепетная, в белом. Мир умилялся, глядя телетрансляцию феерического бракосочетания. Чарльз надел на пальчик новоиспеченной супруги сапфировое колечко, камера скользнула по его золотым запонкам, на которых были выбиты две латинские буквы «СС». Никому и в голову не пришло, что весь трагизм ситуации заключен именно в этом вензеле. А ведь эти буквы означали никак не имена новобрачных (Charles и Diana), а имена Чарльза и… Камиллы (Camilla), еще неведомой миру, но уже давно и навечно любимой принцем Чарльзом.

История повторялась. Как некогда Генрих Французский, беря в жены Екатерину Медичи, принадлежал душой и сердцем Диане де Пуатье, так и принц Чарльз, взяв в жены юную английскую розу Диану Спенсер, уже много лет преданно любил Камиллу Паркер-Боулз, которая – вот парадокс! – не выделялась ни красотой, ни знатностью, ни богатством.

Словом, опять начинался «союз на троих» – «менаж де труа», и опять это грозило закончиться трагедией. Недаром уже через несколько лет брака бледная Диана, кусая губы, заметит, что Чарльз не должен был на ней жениться, что он обманул ее, чистую и невинную. И Камилла ее обманула, да еще как – прикинувшись подругой! Ведь это именно она проводила все время перед свадьбой с ни о чем не догадывающейся Дианой, уча ее этикету, подсказывая, как лучше себя вести, – словом, давая необходимые советы, как старшая наперсница. И как могла тогда юная Диана понять, отчего это не только она, но и сам жених-принц во всем советуется с Камиллой? Да без ее одобрения он и шага не ступает…

Правда раскрылась только во время свадебного путешествия. Чарльз и Диана, как и полагается истинным англичанам, отправились в морской круиз. Неожиданно подойдя к открытой двери кают-компании, Диана услышала разговор Чарльза с Камиллой. «Я всегда любил и буду любить только тебя! – хриплым шепотом страстно уверял Чарльз. – Ты же знаешь, мать повелела жениться. Но ты сама одобрила именно эту Диану: сказала, возьми в жены ее. Я и взял… Что же теперь делать?..»

У бедной Дианы все поплыло перед глазами. Она кинулась в свою каюту. Так вот в чем разгадка: Чарльз женился на ней по приказанию матери, а не по любви. Его душа осталась у проклятой Камиллы!

Вот как парадоксально повернулась история через четыре века. Принц, конечно, остался принцем, мужчинам всегда меньше хлопот. А вот прелестной юной Диане Спенсер досталась роль вовсе не легендарной красавицы Пуатье, а бедной, не любимой мужем Екатерины Медичи.

А ведь восторженная, неискушенная Диана Спенсер выходила замуж по любви и мечтала о счастье. Она родилась 1 июля 1961 года в семействе не слишком богатом, так что после окончания колледжа леди Ди (как ее звали подруги) пришлось даже подрабатывать то в книжной лавочке, то в детском садике. Зато Спенсеры были родовиты. Их предки состояли в родстве с Черчиллями и Мальборо, больше того – их семейное древо происходило от пусть и незаконного, но королевского отпрыска самого Карла II Стюарта. Словом, леди Ди, если бы пожелала, могла бы доказать родство с легендарными англичанками прошлого – Нелл Гвин и Сарой Леннокс.

Чарльза Диана встретила в 19 лет на благотворительном мероприятии и уже через год оказалась принцессой Уэльской. Ее свадебными фото пестрела вся страна, когда же в 1982 и 1984 годах родились сыновья Дианы и Чарльза – принцы Уильям и Гарри, – англичане вообще посчитали принцессу Диану чуть ли не святой. Так почему же вся страна обожает ее, а собственный муж даже поговорить лишний раз с ней не хочет?!

Леди Ди была неискушенной в интригах и сердечных делах. Сначала она решила отомстить Чарльзу, как мстят дети: я умру, и ты пожалеешь! Но к счастью, попытки самоубийства оказались лишь попытками. Зато появился целый букет нервных заболеваний. Начались депрессия, бессонница, булимия. Но Чарльз будто ничего не замечал. Так, может, именно от недостатка любви и простого внимания кроткая Диана превратилась в бешеную тигрицу? Скандалы и громкие ссоры с битьем посуды, шантажом на тему, что Диана покончит с жизнью, если Чарльз не забудет Камиллу, возникали каждый день. Диана нанимала частных детективов, которые должны были поминутно докладывать ей о поведении мужа. В конце концов принцесса начала давать жуткие интервью, позорящие бедолагу Чарльза. «Нас с самого первого дня было трое!» – заявляла Диана прессе. И в пылу гнева никак не могла взять в толк, что Чарльз изменил не ей с Камиллой, а скорее уж Камилле с ней. Только мудрая Камилла смирилась с положением вещей, а нервная Диана Уэльская – не могла.

Но кто такая была эта Камилла?

Она появилась на свет 17 июля 1947 года в небогатой семье храброго военного Брюса Шенда, прошедшего Вторую мировую войну. Камилла Шенд окончила привилегированную школу для девочек, но «настоящей леди» так и не стала. Зато слыла покладистой и добродушной. Не обижалась, когда в ее присутствии девицу настоящей «английской породы» сравнивали с… лошадью. Хотя портрет оказывался точным: Камилла была тощей, нескладной, неуклюжей, но норовистой – любила, например, гулять под дождем, когда обижали.

В тот день, 8 июля 1970 года, она поругалась с матерью. Неужели нельзя понять, что в 23 года она не ребенок, и обойтись без нотаций?! Дождь моросил, деться было некуда, и Камилла свернула в Виндзорский парк – под деревья. Там только что закончилась игра в поло, и расстроенная девушка чуть не налетела на всадника на преотличной лошадке. Бог мой, да им оказался сам принц Чарльз! Камилла знала, что он на год младше ее, к тому же наследник престола, а она такая замарашка…

Вот когда ей впервые в жизни стало стыдно за то, что она тощая, в вытянутом свитере, да еще в широченных твидовых штанах и грубых ботинках. И, понизив голос от волнения, Камилла пробормотала: «Хорошая лошадка!» Конечно, наследнику престола следовало проехать мимо, не обращая ни на кого внимания. Обычно Чарльз так и поступал, особенно когда видел хорошенькую девушку. В сердечных делах принц был робок, а красоток вообще боялся. Но эта всклокоченная девица была так же красива, как его лошадь, и даже смотрела такими же огромными добродушными глазами с белесыми ресницами. Может, потому Чарльз и ответил: «Да, лошадка красива. На тебя похожа!» Комплимент был грубоват, но искренен и попал в цель. Оба думали, что лошади – самые прекрасные создания на земле.

Странная получилась у них любовь. Чарльз таскал Камиллу за собой, а та ходила за ним. В этой хрупкой, долговязой, но добрейшей и неординарной девушке робкий наследник престола нашел то, что искал всю жизнь – верного друга, заинтересованного слушателя, мудрого советчика. Свою половину. И он сделал предложение девчонке, возникшей из дождя на его пути. Но Чарльз был принцем-наследником, и у него, ясное дело, имелись августейшие родители, которые бесповоротно отвергли такую неподходящую партию. Чарльза срочно услали на военную службу. Но ведь и Камилла понимала, что не партия для принца. Она не хотела ломать ему жизнь и потому поспешно… вышла замуж.

Впрочем, офицер Эндрю Паркер-Боулз посчитал, что облагодетельствовал тощую девицу, и сразу же после свадьбы заявил: «Свою жизнь менять я не стану. Наш брак будет открытым – в мою жизнь, как в открытую дверь, будут входить и другие красотки. Не могу же я всю жизнь провести с лошадницей!» Камилла не обиделась: «Тогда и моя дверь будет открыта!» Блестящий офицер Эндрю только фыркнул: «Кто на тебя польстится?» Но прогадал…

Едва вернувшись с военной службы, Чарльз оказался в доме Боулзов. Больше того – снял особняк рядом. И заботливо выгуливал Камиллу в саду, когда стало понятно, что, несмотря на открытый брак, Эндрю наградил ее ребенком. Но Чарльз уже не отделял себя от Камиллы и хлопотал над родившимся Томасом, как заботливая наседка. Потом все повторилось: Камилла Паркер-Боулз снова ждала ребенка, но тут уж Чарльз проявил настойчивость и снова сделал ей предложение. Это стало походить на фарс. А ставить любимого в смешное положение Камилла не хотела. Когда-нибудь Чарльз будет королем – и он должен быть безупречен. Тем более что королева Елизавета настаивала на женитьбе сына. Так в судьбе Чарльза и Камиллы появилась Диана Спенсер.

Неизвестно, кто больше страдал от такой жизни на троих: сам Чарльз или его женщины. Ясно одно: Диана была моложе Камиллы на 13 лет и на 100 процентов привлекательнее, но не обладала ни доброжелательностью, ни рассудительностью соперницы. От оскорбленного самолюбия она пошла на крайний шаг: завела любовников. И в пику королевской семье ими стали простые люди: врач, журналист, бизнесмен. Были и вовсе слуги: конюх, тренер, мажордом. Зато, собирая прессу, кроткая Диана во всеуслышание голосила о том, как и с кем ее обманывает муж. Конечно же с проклятой Камиллой! Диана настраивала детей против Чарльза, поливала грязью королеву Елизавету. Одна дама-астролог посоветовала ей, дабы развеяться, заняться благотворительностью. Диана ухватилась за эту идею всей душой. Она и в самом деле всегда сочувствовала людям, особенно больным и инвалидам. Теперь оказалось, что она может им помочь: собрать деньги на лечение, утешить в горе, хотя бы просто сказать пару добрых слов. Недаром люди стали называть ее народной принцессой и лучшей представительницей королевского дома. Вот только, отправляясь в благотворительную поездку, Диана никогда не забывала прихватить журналистов. Оказалось, что эта милая английская роза весьма успешно манипулирует и прессой, а значит, и общественным мнением. Рассказывая о мужнином вероломстве, она то грустна, то задумчива, но при этом никогда не забывает метнуть восхитительный взгляд из-под длинных ресниц, вытянуть носочек, трогательно разжать слабые пальчики.

А однажды журналисты выяснили деталь, освещающую отношение Дианы к Чарльзу в совершенно новом свете. Оказывается, Диана Спенсер отлично знала о взаимоотношениях Чарльза и Камиллы задолго до свадьбы. И между прочим, невеста собственноручно вычеркнула имя соперницы из списка приглашенных на королевское торжество. Так что же тогда было столько лет изображать оскорбленную невинность?!

Впрочем, не все считали Диану безвинно оскорбленной и беззащитной. Особенно те, кто близко ее знал. Еще ее бабушка говаривала: «Диана Спенсер – самая хитрая девочка из всех, кого я когда-либо видела. Такая своего всегда добьется».

Стоит ли удивляться, что своими хрупкими пальчиками тихая роза Англии сумела при разводе с наследником трона отхватить от состояния Чарльза огромный лакомый кусок – 17 миллионов фунтов отступного и почти по миллиону в год до конца жизни. К тому же милый голосок не раз умудрялся будить Камиллу по ночам. Обычно телефон звонил в три часа. Принцесса Диана сообщала: «Мои люди следят за тобой и твоими детьми!» Камилла беспомощно смотрела на трубку, словно ожидая, что из нее сейчас появится змея. Когда-то лет четыреста назад при французском дворе была королева Екатерина Медичи, которую все в ужасе звали Мадам Змея. Но ведь Диана Спенсер была славной милой девочкой – откуда же взялась такая змеюка?!

Иногда звонок звучал и еще ужаснее. Диана просто бросала в трубку: «Я послала человека убить тебя!» Вот такая розовая принцесса Диана, которую жалел весь мир…

Камиллу не жалел никто. Но она привыкла держаться. Не давала скандальных интервью, старалась не попадаться на глаза прессе. Она еще верила, что все уляжется. Но понимала, что Чарльз измучен донельзя, да и бедная Диана на краю помешательства. Ведь ее, народную принцессу, любил весь мир. Кроме собственного мужа…

В 1992 году парламент официально объявил о разрыве отношений Чарльза и Дианы. Дело о разводе шло долго и мучительно. Прелестной несправедливо обиженной принцессе Диане сочувствовал весь мир. Она по-прежнему оставалась милой английской розой, загубленной грязной рукой чудовища Чарльза. В пылу обвинений «этого чудовища» никто и не задумывался, что несчастная Диана отдыхает где-то на европейской Ривьере с очередным молодым и весьма богатым любовником, находит время для милых фоторепортерских съемок и, как всегда, тщательно тянет носочек перед камерой. Мир умилялся, глядя на фото страдалицы.

Камилле доставалась людская ненависть. Покупательницы в магазинах забрасывали ее булками и пакетами с молоком, визжа: «Разлучница!» Таксисты отказывались возить, крича: «Мерзавка!» Законодатели мод занесли негламурную леди в «список уродок мира». Люди тыкали в нее зонтами на улицах, шипя: «Шлюха!»

Ну а потом экзальтированные поклонницы леди Ди и вовсе заверещали: «Убийца!» Ибо вечером 31 августа 1997 года принцесса Диана разбилась в автомобильной катастрофе. И как всегда, в трагедии обвинили Камиллу и Чарльза. Хотя все знали, что леди Ди мчалась на машине с любовником – молодым миллионером Доди аль-Файедом.

И в этой ужасной атмосфере травли никто не услышал ни выкрика, ни даже повышенного голоса со стороны Камиллы. Никто не увидел и ее слез. Камилла оказалась истинной леди – свой крест она понесла сама.

Дошло до того, что офицеры полка, где служил Эндрю Паркер-Боулз, написали послание королеве: «Полку не нравится, что жену офицера позорит представитель монаршего дома».

Что было делать Камилле? Бросить принца Уэльского на растерзание общественного мнения она не могла. Как всегда, она приняла удар на себя – развелась с мужем. Вместе с супругом (пусть он был шальным и непутевым!) пропала и последняя надежда Камиллы на респектабельность. Она стала парией. И оказалась неожиданно и приятно ошарашена тем, что Чарльз вдруг встал на ее защиту. Обычно ведь она защищала его. Но теперь он каждый день посылал любимой 28 роз (28 августа его адвокаты начали дело о разводе с Дианой). Вместе с ней посещал театры, выставки и другие публичные места. А однажды в начале 1999 года репортерам даже удалось запечатлеть поцелуй Чарльза и Камиллы. Увидев фото в газете, Камилла залилась слезами. Но Чарльз только фыркнул: «Пусть все видят! Наконец-то нам больше не надо прятаться!»

Он стал таким философом, седеющий Чарльз…

В августе 1999 года принц с сыновьями отправился в морской круиз. И леди Камилла поехала с ними. Показательно, как приняли ее дети.

«Нас жалеют, – сказал младшенький принц Гарри репортерам. – Считают, что у нас появилась злая мачеха. Да ничего подобного! Камилла – отличный друг и знатная хохотушка. Уильям и я любим ее до умопомрачения!» Старший принц, наследник Уильям, заметил более зрело: «Отец заслужил и любовь, и радость! И если Камилла сделает его счастливым, это все, что будет волновать нас с Гарри. А что еще нужно?»

Оказалось, что нужно еще признание родителей. Чарльз дорожил ими и хотел уладить дело миром. Кажется, это поняла и королева Елизавета II. Но поняла ли она, что своими руками испортила жизнь сыну, не дав разрешение на его юношеский брак?!

Вскоре после круиза, поговорив с внуками, Елизавета II посетила официальное мероприятие, на котором присутствовала леди Паркер-Боулз, и даже на виду у всех говорила с опальной Камиллой. И вроде все прошло хорошо, но сердце королевы не сдавалось. Только в 2000 году Елизавета официально разрешила представить леди Камиллу ко двору. Но свадьбы пришлось ждать еще пять лет. Что ж, Камилле и Чарльзу не привыкать было ждать. Само ожидание и стало их жизнью…

Лишь в феврале 2005 года состоялась долгожданная регистрация брака. Конечно, не такая пышная и роскошная, как свадьба Чарльза и Дианы. Ее не транслировали по телевизору. Не почтили присутствием и августейшие родители. Не было и венчания. Церковь не могла разрешить его вторично, ведь оба новобрачных уже были венчаны. Церемония прошла в муниципальном департаменте Виндзора. Правда, архиепископ Кентерберийский в своем храме в тот же день вознес молитвы о молодоженах и благословил их брак. Все было крайне тихо и скромно. Только Чарльз и Камилла. Но разве им нужен был кто-то еще?..

Уже потом англичане признались, что ни одна юная и прекрасная пара не вызывала такого умиления, как 56-летний жених и его 57-летняя невеста. Словом, мир смирился…

Камилла наконец-то получила фамилию Чарльза и стала леди Маунтбеттен-Виндзор, герцогиня Корнуольская. Правда, особо приближенные к трону говорят, что, если Чарльз взойдет на престол, Камилла не получит королевского титула. И никто не понимает, что он ей не нужен. Это тихой леди Ди хотелось стать принцессой, а Камилла, еще 41 год назад, возникнув из дождя в лондонском парке, решила, что хочет быть просто женой Чарльза.

Эта «вредная» леди

Эту женщину мир знает как «железную леди». Помнит, что именно она, Маргарет Тэтчер, став премьер-министром Великобритании, вытянула страну из кризиса 1970–80-х годов. При этом она еще и совершила невероятное: никогда до нее кресло премьера не занимала женщина – Маргарет стала первой. Ну кто бы мог подумать, что девчонка из семьи бакалейщика, в доме которого в захолустном городке Грэнтем не было ни туалета, ни водопровода, окажется Первой леди Великой Британии?!

Маргарет Хильда Робертс (такова ее девичья фамилия) родилась 13 октября 1925 года. Ее мать, Беатрис Стеферсон, была портнихой, а отец, Альфред Робертс, держал бакалейную лавку, где Маргарет лет с десяти уже обслуживала покупателей и вечерами подсчитывала выручку.

Отец понимал, что главное – образование. Поднатужившись, он отправил свою любимицу Мэгги в хорошую частную школу. Мэгги училась старательно, но на лету ничего не хватала. Выручала усидчивость – и какая! Однажды учительница сказала, выставляя высший балл: «Тебе повезло!» Маргарет нахмурилась и вдруг возразила: «Нет, не повезло – я это заслужила!»

В старейшем колледже Оксфорда – Соммервилле, куда она поступила в тяжелом 1944 году, Маргарет решила изучать химию полимеров, ведь эта отрасль будет очень актуальна после войны. И Маргарет вгрызалась в науку. Эта ее бешеная целеустремленность вкупе с поразительным трудолюбием останется с ней на всю жизнь. Даже став премьер-министром, она не изменит привычек. И на рождественские, и на пасхальные каникулы будет брать с собой пачки отчетов, планов, которые следует проштудировать. За годы премьерства у нее сменятся пять секретарей, и каждый уйдет, не выдержав бешеного графика работы. Недаром «железная леди» скажет репортерам: «Люди работают, чтобы жить. Но я живу, чтобы работать… – Потом вздохнет и признается: – Наверное, это не правильно. Но по-другому я не могу…»

В Оксфордском колледже с Маргарет произойдут два события. Во-первых, она влюбится в сына богатых аристократов, но его родители запретят сыну встречаться с дочкой лавочника. И Маргарет поймет: в этой жизни надо что-то менять! Во-вторых, Маргарет вступит в молодежную ячейку Консервативной партии Оксфорда. И поймет, что именно политика, а не химия то поприще, где действительно можно что-то изменить. Уже на третьем курсе девушка стала председателем молодежной ячейки консерваторов в Оксфорде. В 1950 году получила диплом бакалавра и продолжать учебу не стала – Маргарет грезила политикой. В 1951 году коллеги по партии предложили ей баллотироваться в Дартфорде, почти нищем рабочем пригороде Лондона, где никто не хотел работать. А настырная Маргарет согласилась и билась с кандидатом от лейбористов яростно и до конца. Не важно, что схватку она проиграла, зато ее энтузиазм был замечен и оценен.

Она даже своего будущего супруга нашла в партийных кругах. И это было особо мудро – девице, увлеченной идеями консерваторов, нужен был только тот мужчина, который разделяет эти идеи. Они обвенчались в 1951 году – и с тех пор Дэнис Тэтчер ни разу не подвел супругу. Будучи на 10 лет старше, обладая богатством и влиянием, он сумел обеспечить честолюбивой супруге все тылы. И в быту оказался неприхотлив, мог без раздражения жевать вчерашнюю овсянку, которую жена, убегая на очередное собрание, даже не успевала разогреть. Но главное, он понимал, что женат на влиятельнейшей политической даме Великобритании. Может, дома наедине он и выражал недовольство, но на людях поддерживал все предложения Маргарет и, следуя протоколу официальных церемоний, необидчиво держался всегда на три шага позади супруги.

В 1959 году Маргарет Тэтчер была избрана в палату общин. В 1961 году коллеги-мужчины предложили ей снова заранее провальную должность – парламентского секретаря министерства пенсий и социального обеспечения. И Маргарет опять взялась за работу и не подвела. Больше того, выдвинула массу оригинальных идей.

С 1970 года она возглавила министерство просвещения и науки. Опять же другие не считали кресло такого министра престижным. А Тэтчер не отказалась – и вытянула уже почти разваливающееся ведомство. Ее авторитет взлетел настолько, что с февраля 1975 года ее выбрали лидером Консервативной партии. Что ж, и это она заслужила. Ведь в то время у консерваторов не было даже единой линии. «Партийные мужчины» конфликтовали и друг с другом, и с целым миром. Но на одном из заседаний Маргарет Тэтчер произнесла судьбоносную речь, после которой мужчины и уступили ей партийный трон. Недаром она часто цитировала Софокла: «Стоит один раз поставить женщину наравне с мужчиной, как она начинает его превосходить».

Так и выходило. Например, с местом премьер-министра. К 1979 году в стране сложилась не самая благоприятная ситуация: безработица, кризис экономики, профсоюзные претензии и забастовки. В это время мало кто мечтал сесть в кресло премьер-министра: хоть оно и главное в стране, но положение уж очень нестабильное.

Действительно, экономика находилась в коллапсе, к которому ее привела правившая много лет партия социалистов. Зиму 1978/79 года пресса окрестила «разгромом». С продовольствием стало настолько плохо, что по улицам Лондона зазмеились очереди. Сама столица была завалена грудами мусора, поскольку мусорщики и дворники бастовали. Впрочем, не только они, но и шахтеры, докеры, сельхозработники, даже киношники. Все предпочитали не работать, а получать пособие, полагавшееся забастовщикам. Словом, страна катилась в пропасть. Умники от всех партий и фракций предпочитали не ввязываться в выборы в такое кошмарное время.

Одна только бесстрашная Маргарет Тэтчер решила по-иному и выдвинула свою кандидатуру, храбро пообещав соотечественникам понизить инфляцию, повысить зарплаты и уровень жизни, помочь предпринимателям, погасить конфликты с профсоюзами и многое другое. Словом, вперед и с песней!

Другой бы на ее месте сразу же после выборов позабыл все обещания. Но не Маргарет – она сдержала слово. Вытянула и экономику, и уровень жизни, усилила мировое влияние страны. Недаром о ней написали: «Только госпожа Тэтчер и оказалась единственным мужественным мужчиной, готовым возглавить руководство».

Стоит напомнить, что к тому времени Маргарет Тэтчер было уже 52 года – время, к которому большинство женщин ждут не дождутся пенсии и покоя. Им уже сложно нести груз даже собственной семьи. А Маргарет взвалила на себя груз всех семей страны. Ее речь была проста: «Я сделаю все, чтобы на месте Англии «посидим-подождем» воцарилась Англия «проснись и иди». И надеюсь, что вместо премьер-министра Британии я стану премьер-министром Великобритании!»

Надо признать, Тэтчер обладала невероятным личным мужеством. Ездила в Ирландию, зная, что ирландские террористы отлили для ее уничтожения даже особую пулю – пулю для кровавой Мэгги. Приказывала самолету не сворачивать с курса, даже получив сообщение, что на борту бомба. А когда в октябре 1984 года в ее номере Гранд-отеля бомба все-таки взорвалась, разворотив ванную комнату, в которую Маргарет только по счастливой случайности не зашла, «железная леди» приказала не отменять наутро конференцию, ради которой она и приехала в Брайтон. «Пусть враги видят, что им нас не запугать! – сказала она. – Мы будем жить, как планировали!»

И в этом вся Тэтчер! Недаром ее звали не только «железной леди», но и тараном, бронированным танком. А знаете, что спасло ее от взрыва бомбы в брайтонском отеле? Работа! Она до трех ночи читала документы и потому не успела принять ванну перед сном.

Она стремилась делать дело, и в этом сконцентрировался весь смысл ее жизни. Однажды она примечательно высказалась: «Если мужчина в своем деле проявляет характер, о нем говорят: «Он хороший парень!» Но если женщина проявляет характер в том, чтобы добиться своего, про нее говорят: «Вредная баба!»

И верно, Маргарет часто умудрялась быть вредной. Особенно в семье. И если ее супруг Дэнис мог обойтись вчерашней овсянкой, то дети, близнецы Марк и Кэрол, таковую есть не желали, и эту самую «холодную овсянку, как и недостаток материнского тепла», позже припомнили ей в своей взрослой жизни. Еще они часто вспоминали, что, не имея времени на уборку, мать просто выбрасывала их любимые игрушки, если те валялись по углам. Она считала – раз дети бросили, значит, им не нужно. Ей и в голову не приходило, что это не так.

Получается, что совместить все невозможно. И если совместить партию и супруга (как члена этой партии) удалось, то дети считать себя членами партии не желали и свои детские нужды подстраивать под собрания и заседания не хотели. Впрочем, «железной леди» хватило мужества признаться, что она неудачная мать. Недаром даже папа-бакалейщик обожаемой Мэгги признался: «Моя Маргарет на 99,5 процента – совершенство. Остальные полпроцента – это то, что она могла бы иметь, будь хоть чуточку потеплее».

Но видно, «железным леди» это не дано. Правда, стоя у руля, они этого не понимают, не ощущают никакой потребности тепла. Маргарет Тэтчер избиралась премьер-министром Великобритании с 1979 по 1990 год – три срока подряд. Это абсолютный рекорд для страны! Но к 1990 году и ее рейтинг доверия упал. Конечно, нация во главе с королевой Великобритании Елизаветой II оценила ее труд высшими наградами. Тэтчер получила орден «За заслуги перед Отечеством» и титул баронессы с пожизненным правом заседать в высшей палате лордов. Но как ни гордись наградами, пришлось уйти на покой.

Вот тут-то и нужны тылы. Однако дети давно отдалились от матери и живут своей жизнью, куда баронессу не желают впускать. Однажды дочь даже горько сказала: «Она же – Мать нации. Разве я нужна ей?»

Огорчил баронессу и супруг Дэнис. Первый раз в жизни нанес ей почти смертельную рану – умер в 2003 году. С тех пор «железная леди» (ах, простите, теперь баронесса – настоящая леди-аристократка) почти не показывается на публике. Исключением стало празднование ее 80-летия в 2005 году и 85-летия в 2010 году. Баронесса шла, опираясь на палочку, но взгляд ее все равно был ясен и пронзителен. «Железную леди» ведь нельзя согнуть – только сломать.

Оглавление

Вступление, или Пара слов от автора

Положившая начало

Мать «Солнечной династии»

Женщины-фараоны

  Прекраснейшая для бога Ра, или Смертельно быть первой

  Находящаяся впереди благородных дам

Великий дуэт: два самых известных женских лика

  Прекраснейшая пришла

  Улыбающаяся

Прекрасная спутница

Таинственные жены бога

Фиалкокудрая Сапфо: легенды и одиночество

Героиня великого мифа или жертва оговора?

Боудикка – царица «варваров»

Александрийская дева

Сила духа, или Испытание огнем

Подвиг обнаженной леди

Пастушка королевских кровей

Две гранд-дамы французского Возрождения: Дама Оленя и Мадам Змея

Украденная Мадонна

Жемчужина Флоренции

Маргарита для Мастера

Только ты

За все гениальное – смерть…

«Мы можем погибнуть, но не можем проиграть…»

Самая счастливая

Досточтимая сестра короля

Королева-девственница

Цесаревна, дочь Петра

«Веселая царица была Елисавет…»

Государыня-матушка

Княжна Тараканова

  Блеск авантюры

  Тайна монастырской кельи

«Корона не стоит свободы»

Апельсиновая девушка короля

Золушка для принца

Версальская грешница

Не ставшая королевой

Рожденная слишком рано

«Я всегда имела свой образ мыслей»

Тайны портретов Смольного

  Родственница Пушкина

  Краткая жизнь грузинской княжны

  Избранница

Свет и тьма Александры Струйской

«Самая отъявленная авантюристка осьмнадцатого столетья»

Французская сивилла

Ангел-хранитель Наполеона и франции

Салоны женщины в белом

Девушки на шаре

  Графини-маркизы и оперная певица

  «Жертва своего искусства и отваги»

  Аэронавтки семейства Гарнерен

  Жительница Пресненской части

Героиня мыльной оперы

«Екатерина третья»

Тайная жизнь русской княгини

Полеты во сне и наяву

Эти загадочные англичанки

  Первая леди английской литературы

  Загадочная дочь пастора

  Мечтательница на Грозовом Перевале

  Обличительница общественных пороков

Ночи и дни петербургской княгини

«Блистательна, полувоздушна…»

Пока горит свеча

Судьба и сердоликовый перстень

«Другая Волконская»

Любовь по-русски

Избранница гения

Счастливые заплатки петербургской девчонки

Наследница демидовских миллионов

Сломанные крылья

Звезда Онорины

Бабушка европейских монархов

Великая герцогиня Герольштейнская

Ведьма с Уолл-стрит

Гонимая

Сирень на снегу

Жизнь, вложенная в коллекцию

Растут ли яблоки на березах?

Страсти по еде

Последняя из Прекрасной эпохи

Девушка с волосами цвета льна

Первая строительница пирамид

Двойной портрет в интерьере революции

  Женщина-праздник

  Женщина-цветок

Ландыш серебристый

Открывающая двери

Создательница теории малых радостей

Фея лебединой стаи

Оклеветанная

Устроительница московской роскоши

Звезда Великого немого

Моделирующая новую реальность

Подснежник в крови

«Моя жизнь кажется мне совершенно невероятной»

Роза в пыли

Дочь страны луны и Мать нации

Инопланетянка с Кузнецкого Моста

Тростинка по имени Твигги, или Мир принадлежит молодым

Виндзорская проказница

Две дамы наследника престола: девчонка дождя и принцесса у трона

Эта «вредная» леди

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно