|
|
Об авторе
Вардан Айрапетян родился в 1948, окончил Ереванский университет, филолог-русист. Служил редактором, а дома занимался толкованием слов на основе фольклора. В 1994–2000 жил в Дании, где перерабатывал свои Герменевтические подступы к русскому слову (Москва 1992); части новой работы составили эту книжку.
От автора
Толкование, если оно настоящее, выдержано в духе своего предмета, образцовый русский толкователь это Даль. А «металингвистика» Михаила Бахтина и «транс-семантика» Владимира Топорова (Этимология '91—'93, с. 126—31), по чьим работам я учился, образуют для меня русскую герменевтику (ср. о «русском варианте герменевтики» Лена Силард в Studia Slavica Hung., 38, с. 177 и 183). Задача этой книжки — показать на избранных примерах, что русская герменевтика возможна как самостоятельная гуманитарная наука. Сквозная тема составивших книжку статей — иное, инакость по данным языка и фольклора и продолжающей фольклор литературы; есть три инакости: самость каждого «я», другость всех своих как одного и чужесть чужого. — Терезе Вардазарян, Армену Григоряну, Владимиру Николаевичу Топорову, Владимиру Вениаминовичу Бибихину и другим, здесь не называемым, я глубоко признателен за помощь.
Москва, 4 июля 2000Думать
Толкуя слово, мы отвечаем на вопрос, что оно значит. Пусть же спрашивается, что значит одно слово начала русской сказки Лисичка-сестричка и волк (первой у Афанасьева):
Жил себе дед да баба. Дед говорит бабе: «Ты, баба, пеки пироги, а я поеду за рыбой». Наловил рыбы и везет домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошел к лисичке, а она не ворохнется, лежит себе как мертвая. «Вот будет подарок жене», сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошел впереди. А лисичка--
— это выделенное сказал?
Мои знакомые, кому я задавал этот вопрос году в 1979 в Ереване и кого вспоминаю с виноватой благодарностью, отвечали по-разному, но из их ответов четыре, оказалось, образуют единую последовательность. Сказал значит сказал, вот первый возможный ответ (а) на искусственный вопрос. Впрочем, вместо сказал мы бы сказали сказал себе (б), раз деду некому было говорить. Или (в) подумал, вот что лучше назвать в ответ. Но почему тогда так прямо и не сказано в сказке? Ведь обманутый дед был как наедине с собой; сказал, должно быть, значит (г) подумал вслух, а не просто подумал. Выходит, лисичка подслушала мысль деда, а это выразительная подробность. Такова наша догадка, но еще не доказуемое толкование. От вопроса, что значит сказал, принятого сперва за софизм, к четвертому ответу с его догадкой нас ведет неписаная герменевтика, или толковательное искусство, то есть умение отвечать на вопросы о значении слов и всего «говорящего». Не подменить собой это житейское умение призвана герменевтика как гуманитарная наука, а осознанно применять его приемы.
Тогда пятым и последним ответом (д) будет: Дед подумал вслух, но сказал всё же нетолкуемое слово, зато наше подумал значит сказал себе, думать значит говорить с собою, себе или про себя. Герменевтика служит самопознанию.
Первый ответ
«Метла так метла и есть; ухват так и есть ухват!» Толкуя слово, мы говорим, что оно значит, мы в ответ на вопрос о его значении называем некоторое другое слово. Что же значит сказал начала сказки НРС, 1: «Вот будет подарок жене», сказал дед--? — Странный задается вопрос, сразу тянет возразить, потому что слово ничуть не странное. Что может значить это простейшее словечко? Разве сказал не так просто, разве в нем что-то есть, оно что-нибудь да значит? «Сказал значит сказал», ответил бы под стать вопросу герой Достоевского полковник Ростанев. «А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат…» — почтительно, но и с идущей от автора насмешкой удивляется он учености толстого журнала:
Намедни прихожу — лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три страницы разом и отмахал. Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всём толкование: что, например, значит метла, лопата, чумичка, ухват? По-моему, метла так метла и есть; ухват так и есть ухват! Нет, брат, подожди! Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а эмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такое вышло… Вот оно как! До всего дошли!
(Село Степанчиково и его обитатели, 2.3); «три страницы» были из статьи Александра Афанасьева Религиозно-языческое значение избы славянина, ср. о ней в начале статьи Г-н ***бов и вопрос об искусстве Достоевского. Это первый возможный ответ — заведомо неправильный ответ-эхо, равносильный молчанию, показывающий «от противного», что значением толкуемого слова нам служит другое слово.
Сказал не знач?т. Вопрос предполагает возможность ответа, или толкуемость значимого, значащего, значительного слова сказал. И чтобы задаться задаваемым вопросом, его предпосылку нужно принять. Но значимое слово похоже на великого князя, кто как матерый дуб промеж тонкими кустами вересовыми, что вершиною в небо взвивается, знач?т — промеж своими князьями и боярами (НРС, 317), а сказал не значит, не выделяется. Значимое слово — загадка, а незаметное сказал толкования не требует. Даже ребенок не спросит о его значении и даже толковый словарь вряд ли скажет, что значит говорить, в совершенном виде сказать, всего лишь вводящее прямую речь. Толкуемое слово — чье значение называешь или можешь назвать — значимо; незначимое слово нетолкуемо. Сказал значит сказал, вот ответ.
Знак и загадка. Или пусть сказал тоже значимое слово, знак, но тогда возможный знак, а не действительный. Его значимость еще нужно осуществить. Сказал у нас еще ничего не значит — кроме самого себя, выражаясь фигурально, то есть совсем ничего. Первый ответ усиленно отрицает значимость слишком привычного слова, которую молчаливо предполагает отправной вопрос. Это отказ от такой постановки вопроса и потому отказ от толкования: чтобы ответить на вопрос о значении, нужно им задаться, только он сделает знак знаком. Слово по-настоящему значимо, пока мы настойчиво спрашиваем, что значит это слово. До вопроса и после верного ответа нет действительного знака, нет загадки. «Когда меня не знают, то бываю нечто, а как скоро узнают, то перестаю быть тем, чем была» (Заг., 5216) — так определяет себя загадка, образцовый знак. А пословица говорит: Загадка, разгадка, да семь верст правды (ПРН, с. 972). О загадке см. А. Гербстман, Звук. заг. («отгадочная звукопись» в загадках, ср. анаграммы по Соссюру); Вед. заг. Т. Елизаренковой и В. Топорова и его же Анагр. заг., Набл. заг.
«Чужое: мое сокровище!» Значимо то, о чем говорят, но чтобы толковать о чем-то общезначимом, нам нужно его имя, а безымянное сказал и подобные слова языка приходится упоминать употребляя («автонимное употребление»); другое дело вся сказка целиком, она называется Лисичка-сестричка и волк (кстати, эта сказка послужила Ю. Мартемьянову материалом для его Зам. сит.). Свое, (общеупотребительное слово незначимо, значимо чужое, цитируемое слово. «Чужое: мое сокровище!» — стоит на записной книжке Батюшкова с выписками. Поясняя свое слово, скорее употребят его чем назовут, это видно по записям таких пояснений в диалектных словарях. Но значение не есть употребление, вопреки Людвигу Витгенштейну: значимость вне употребления своего слова, в упоминании чужого, между спрашивающим, что оно значит, и толкователем, отвечающим на этот вопрос. Что значит сказал, вопрос искусственный, но это не софизм, а герменевтическая задача — задача на нахождение смысла и на доказательство толкования — догадки.
Второй ответ
Дед сказал не кому-то, а себе. Впрочем, говорят кому-то и с кем-то, а дед был один (лисичка для него не в счет). Так что бы значило сказал? Кому дед сказал «Вот будет подарок жене»? Самому себе, раз не кому-то другому. Перед этим он говорит бабе, говорить там значит говорить, лучше не ответишь, но здесь, оказывается, особый случай. Безадресатное внешне, слово сказал внутренне иноадресатно, ведь каждый сам для себя — иной по отношению к другим людям. Переносное сказал в своем внутреннем отличии от прямого говорит (бабе) значимое слово, вопрос понятен, и второй наш ответ «Сказал себе», который выводит это отличие наружу, уже хочет быть толкованием.
Если никто, то сам-иной. Дед сказал себе, раз некому было говорить. Внутреннее отличие «себе» у внешне безадресатного сказал получается из «не кому-то», «никому», как сама себя пословицы Гречневая каша сама себя хвалит, начальный смысл которой — «что хорошо, то нечего хвалить» (Даль). Так и первый ответ: сказал значит «само себя», оттого что, казалось, ничего не значит, — ничего особенного. И театральная реплика «в сторону», ни к кому не обращенная, словно возвращается к самому говорящему. Вообще если никто (другой) или ничто (другое), то сам или само, а «сам» есть «не кто другой» (к связи «кто» и «другой» см. В. Топоров, Прус. I — К, с. 256 сл., и К — L, с. 40), «никто». Два примера на «Если никто, то (я) сам» из Достоевского (Записки из Мертвого дома, 1.6, и Бесы, 1.5.6): «Только было принялись вынимать первую, самую маленькую кокору — оказалось, что она ломается, „сама ломается“, как принесено было в оправдание приставу», и дальше; «— Это я про никого, я никого не хотел. Я про себя… — провалился опять капитан.» Из Платонова (На заре туманной юности, 3):
— А ты чья сама-то будешь?
Ольга начала есть тюрю и ответила:
— Я ничья, я сама себе своя.
— Ишь ты, сама себе своя какая! — произнес старик.
И близкий сказочному сказал пример из Булгакова (Мастер и Маргарита, 32): «Но — к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою.» Более общее правило — «Если никто/ничто, то иной/иное», оно дает, например, «А за квартиру Пушкин платить будет?» булгаковского Никанора Ивановича (15) или Бог ведает/знает, но и черт знает. «Люлька-то у меня есть», говорит герой Пропавшей грамоты нечистой силе, «да того, чем бы зажечь ее, чёрт-ма» — «не имеется» (примечание Гоголя), и «одна рожа» сунула ему головню. А иной это один, но и другой, ср. Иному жарко, иному холодно (СВРЯ, ст. Иной), единственный в своем роде и отличный от всех, некто или никто.
Значение в отличии, об этом говорят сказочная задача на узнание — отличение, слов? знак-отличка (СРНГ11, с. 305), распознать «отличить» в поговорке индюшки от воробья не распознает (ПРН, с. 427), ср. разгадать «различить»: и никто эту служанку не разгадает с купеческой дочерью: потому не разгадает, что обе на одно лицо (НРС, 127); значь «лицо» (СРНГ 11, с. 314), значить «выделяться» — находиться в позиции иного: Как матерый дуб промеж тонкими кустами вересовыми, что вершиною в небо взвивается, значит великий князь промеж своими князьями и боярами (НРС, 317), ср. обозначиться «выделиться из фона»; наконец, единство инакости и ценности в словах отличный, исключительный, несравненный, бесподобный. Знак это гость, вестник, пришелец из притягательного и страшного «иного мира», значимо иное, особенное. Слуга Григорий у Достоевского «добыл откуда-то список слов и проповедей „богоносного отца нашего Исаака Сирина“, читал его упорно и многолетно, почти ровно ничего не понимал в нем, но за это-то, может быть, наиболее ценил и любил эту книгу» (Братья Карамазовы, 3.1). Бунин, Дурман:
Дурману девочка наелась,Тошнит, головка разболелась,Пылают щечки, клонит в сон,Но сердцу сладко, сладко, сладко:Всё непонятно, всё загадка,Какой-то звон со всех сторон:Не видя, видит взор иное,Чудесное и неземное,Не слыша, ясно ловит слухВосторг гармонии небесной —И невесомой, бестелесной Ее довел домой пастух.Наутро гробик сколотили.Но с любопытством иностранки, | плененной каждой новизной, | глядела я, как мчатся санки, | и слушала язык родной. — Ахматова (Тот город, мной любимый с детства--). Переживание своего слова как чужого: бывает, не узнаёшь знакомое слово, будто впервые слышишь, и повторяешь его, вслушиваешься (явление, обратное d?j? vu). Тогда-то свое слово значит и звучит. Детское воспоминание Набокова в Других берегах (1.3):
-- карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющее душу заклинание, простое английское слово «чайльд-худ» (детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным и вконец завораживается, когда другие «худ»'ы к нему присоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящем мозгу — «Робин Худ» и «Литль Ред Райдинг Худ» (Красная Шапочка) и бурый куколь («худ») горбуньи-феи. В скале есть впадинки, в них стоит теплая морская водица, и бормоча, я как бы колдую над этими васильковыми купелями.
Выход внутреннего наружу. Из слова сказал сказки второй ответ сделал два, сказал без «себе» и рядом с ним себе. Значение «внутри» слова — «Как в кремне огонь не виден, так в человеке душа» (ПРН, с. 305) и так же в слове значение, душа слова, — и оно «выходит наружу», ср. значит и выходит, вышло в приведенном раньше отзыве Ростанева («И знаешь, обо всём толкование: что, например, значит метла, лопата, чумичка, ухват? — Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а эмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такое вышло…») или фразу из него выйдет толк, но ума/толку много, да вон нейдет (с. 437; СВРЯ, ст. Толк). Внутреннее достоинство делается внешним знаком отличия. К условной «внутренности» значения см. В. Бибихин, Редукционизм, Онтол. знач. и Внутр. форма Пот. Мы толчем и толкаем толкуемое, можно сказать в духе этимологизующей пословицы Толк? век, а т?лку нет или поговорки толк-эт есть, да не втолкан весь (ПРН, с. 451, 437 и 456); о вероятном родстве слов толк, толковать и толкать, толочь см. в предисловии В. Топорова к моим Подступам, с. 10–12. Толкование, истолкование это вывод внутреннего значения, смысла, толка наружу. А толкователь — охотник скрытных долей (Хлебников).
Третий ответ
Сказал себе или подумал? Дед, собственно говоря, подумал. Теперь вместо сказал сказки хочется сказать сказал себе или просто подумал. Что же значит это сказал? Полузначение сказал себе содержит неприятный повтор толкуемого слова и годится разве что для восстановления опущенного отличия. Но себе при сказал наверняка не опущено, его не уже, а еще нет на поверхности; говорить себе словосочетание вроде подниматься) вниз, а не вроде подниматься) вверх/наверх. Подумал, вот что лучше назвать в ответ. Значением переносного, иноадресатного говорить третий ответ делает думать, иноадресатное по преимуществу.
Замена думать его значением. Дед подумал, раз некому было говорить. Отсюда слово «думать», то есть не только русское думать, в отличие от собственно «говорить» (кому-то и с кем-то) значит «говорить себе», «с собою». Пословица Говори с другими поменьше, а с собою побольше! (ПРН, с. 408, и РПП, с. 227 — без восклицательного знака; ср. в Р. нар. посл., с. 41: Говори с другом поменьше, а с собой — побольше) по этому толкованию может быть получена из высказывания
*Говори поменьше, а думай побольше
Правило: Толкуемое слово можно заменить его значением. Замена думать его значением, дающая
*Говори поменьше, а с собою говори побольше
заставляет вывести наружу отличие противоположного говорить. Получаем
*Говори с другими поменьше, а с собою говори побольше
где два говорить равнозначны; второе опускается. Если же в каком-то окружении замена слова названным в толковании значением невозможна, слово здесь значит что-то другое. Так распознаётся произвол толкователя.
Сводимость слова к значению. Искусственно построенное *Говори поменьше, а думай побольше можно тоже считать пословицей, ср. Говори меньше, думай больше, Больше думай, меньше говори. Говори мало, слушай много, а думай еще больше, Говори меньше, умнее будет (Сб. посл., с. 38; Жемч. мудр., с. 19; Послов, пог., с. 75; Р. нар. посл., с. 79 и 211; РПП, с. 227). При получении пословицы Говори с другими поменьше-- отношение «мысль — слово» сводится, или возводится, к отношению «я — другой, другие». Думай сводимо к с собою *говори пословицы, а сказал сказки несводимо к сказал себе. Заменимое, но несводимое к значению-заменителю слово толкуется тем самым плохо. Это как с определением по Аристотелю (Топика, 6.4/141а): поскольку оно «дается ради познания того, о чем речь, познаём же мы не на основании первого попавшегося, а из предшествующего и более известного-- (ведь именно так происходит всякое обучение и учение), то очевидно, что тот, кто дает определение не через предшествующее и более известное, не определяет.»[1] Ср. это место у Анны Вежбицкой, Умств. язык, с. 12 сл., и Семантика, 1.2. О родственном «нисходящем кодировании» в загадках см. В. Топоров, «Стоять», с. 65.
Толкование через род и отличие. Значением толкуемого слова нам служит слово же (это следует из правила замены слова значением: заменитель должен быть одного с заменяемым разряда), но составное; по Определениям школы Платона определение есть «слово, состоящее из отличия и рода» (414d). Родовой и отличительный признаки, как и аристотелевы категории, это категории языка, а не чистой мысли, определение или толкование через род и отличие подчиняется сформулированному Яном Розвадовским, Словообраз. знач., ср. его Двучл. слов, «закону двучленноести» отождествляюще — различающей языковой единицы. Такое толкование или определение отвечает на вопрос, что общего и в чем разница между тем-то и тем-то, сюда же анекдоты, построенные как ответы на этот вопрос, сходная салонная игра «в секретаря» (стихотворные Ответы на вопросы в игре, называемой секретарь Жуковского, ср. о них С. Аверинцев, Ритор, обобщ-, с. 171 с прим. 46), кеннинги. «Всё познаётся», то есть отличается, «в сравнении» (к сравнению см. Топоров, Простр, культуры), при этом родовой признак — первое, общее, межродовое отличие. Толкование может быть и многочленным, но чем оно длиннее, тем дальше от языка и фольклора и тем ближе к литературному описанию.
Мысль, слово и дело в двух порядках. Мысль, слово, дело — такой порядок членов этой триады назовем Прометеевым, а порядок дело, слово, мысль назовем Эпиметеевым: у братьев Прометея и Эпиметея говорящие имена, «Передний ум» и «Задний ум» соответственно. Эпиметеев порядок старший, первый по времени, а обратный ему Прометеев главный, первый по важности; «Сперва подумай, а там и (нам) скажи!» и «Сначала думай, а под конец делай!» — требуют пословицы (ПРН, с. 410, 432 и 495, ср. шутку «Сначала подумай, потом помолчи» — Посл, погов., с. 182); Эпиметеев порядок нам дан, Прометеев задан. «Думать» как «говорить себе» предполагает Эпиметееву триаду. А «говорить» как «выражать мысли» (говорить не слова, а словами) предполагает Прометееву триаду. Последующее в ряду слово толкуется через «предшествующее и более известное» (Аристотель), «думать» через «говорить» в качестве родового признака, но и «говорить» через «думать» в качестве отличительного признака. — Противопоставления:
определение — толкование
вещь; имя, термин — дело;
слово, глагол
«есть» — «значит»
сущность, суть — значение, смысл, толк
существование — значимость
Вещь лежит, стоит, а дело идет; вещи в ряду упорядочены, дело направлено. Триаде дело, слово и мысль, связанной с путем, противостоит связанная с местом триада вещь, имя и образ.
Происхождение думать. Говори поменьше, а думай побольше высказывание Прометеева порядка, требование, но думать в нем Эпиметеево. И Сократ у Платона говорит, что старается следовать Прометею (Протагор, 361(1), но определяет мысль как слово к себе — Теэтет, 189е—90а, ср. Филеб, 38е, и Софист, 263е, и упоминает Эпиметееву триаду (Протагор, 348(1): «Все мы, люди, вместе как-то способнее ко всякому делу, слову и мысли»[2], ???? ???? ????? ??? ????? ??? ????????. Прометеево думать первично и нетолкуемо, отсюда в словарях от САР до ССРЛЯ безответственные толкования (бестолкования) вроде «мыслить, размышлять». Поэтому же «Фасмер, как это было принято в современной ему литературе, как бы исходит из молчаливого убеждения, что значение „мысль, мыслить“ было присуще этому корню» — корню слова думать — «всегда, и в результате так и не может выйти из созданного таким образом заколдованного круга», отметил Олег Трубачев в послесловии к переизданию словаря М. Фасмера; дальше: «Мы в ЭССЯ задаемся кардинальным вопросом о природе явно вторичного значения „мыслить“ и о том, как оно получено» (русский ЭСРЯ21, с. 572), жаль только, что реконструкция «думать» < «говорить» < «дуть» в ЭССЯ 5, с. 154—56, еще см. «Молчать» и «таять» Трубачева, с. 104, сделана всё-таки в обход толкования думать. А ведь вторично именно «говорить себе» — переносное значение этого слова, ставшее прямым. Сказал в значении подумал повторяет смысловое развитие самого думать, значившего то же, что значит предшествующее в Эпиметеевой триаде «говорить», судя и по древнерусскому доумати съ кем, кому «совещаться», «советовать», болгарскому думам «говорить», сербохорватскому d?mati «говорить, думать». На дальнейшую связь думы с дымом, думать с дуть (сюда же дышать, диалектное значение уже «говорить» — СРНГ 8, с. 299, и дух, душа) наводят, например, пословицы На думе что под дымом, на сказках что на салазках и Думка чадн?, недоумка бедна, а всех тошней пустослов, ср. П? небу облака, по челу думы или От чего наши помыслы? — Наши помыслы от облац небесныих из Стиха о Голубиной книге (ПРН, с. 409; СВРЯ, ст. Небо; Калеки, 82.39 и.66); Что с вечера выдумал, за ночь всё из головы выдуло (Песни ск., с. 166), так и Хармс:
Думал-думал,Думал-думал,Думал-думал,Думал-думал,В это время ветер дунул,И я забыл, о чем я думал.(Тигр на улице для детей), где вдобавок ветер, связанное с от-вет.
Четвертый ответ
Дед подумал, но вслух. «Подумал», отвечают многие, может быть большинство, как если бы сказал стояло не на своем месте и его надо было заменить точным словом. Но почему тогда так прямо и не сказано в сказке? — возникает вопрос.
«Вот будет подарок жене», сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошел впереди. А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза всё по рыбке да по рыбке, всё по рыбке да по рыбке. Повыбросала всю рыбу и сама ушла.
«Ну, старуха, — говорит дед, — какой воротник привез я тебе на шубу». — «Где?» — «Там на возу — и рыба и воротник». Подошла баба к возу: ни воротника ни рыбы, и начала ругать мужа: «Ах ты старый хрен! такой-сякой! Ты еще вздумал обманывать!» Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая; погоревал-по-горевал, да делать-то нечего.
Ведь дед был (для себя) наедине с собой; сказал, мы догадываемся, значит подумал вслух! Выходит, лисичка подслушала обманутого деда, а это выразительная подробность. В мультфильме Лиса и волк так и сделано: дед думает вслух, держа лису за хвост, а лиса лукаво приоткрывает глаз.
Подслушанная мысль. Дед радостно воскликнул, в записи сказки тут не хватает восклицательного знака. Вот параллельное место из сказки с тем же эпизодом АТ 1: Наехал мужик на лису. «Ай, — говорит, — лисица! Что за шерсть, что за хвост!» — НРС, И. Подслушанная мысль входит в сказочные сюжеты АТ 113* Мыши кота погребают, 311 Маша и медведь, 1641 Ворожея/Знахарь. В одном анекдоте (НРС, 510) мужик увидел зайца да так громко о нем размечтался, что заяц убежал. Признак «вслух» у мысли деда это след слова к другому, по природе связанного с весельем и смехом, в отличие от мрачной одинокой мысли. Грушенька из Братьев Карамазовых (7.3): «Ночью в темноте рыдаю в подушку и всё это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: „Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!“ Так, бывало, и закричу в темноте.» — здесь всё связано с мыслью, и темная ночь и подушка со слезами и злоба в сердце, ср. сердить(ся) или др. — греч. ???????? «яриться»: мысль, а крик Грушеньки и возглас деда сходятся как две крайности.
Думать в той же сказке. Сказал по толкованию через «просто» подумал имеет несобственное значение, значение слова подумал и заменяется этим словом без остатка. Но потому и не сказано подумал, что сказал на признак «вслух» богаче, отвечает четвертый ответ. Зато дальше есть думать:
А лисичка собрала всю разбросанную по дороге рыбу в кучку, села и ест себе. Навстречу ей идет волк: «Здравствуй, кумушка!» — «Здравствуй, куманек!» — «Дай мне рыбки!» — «Налови сам да и ешь». — «Я не умею». — «Эка, ведь я же наловила; ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в пролубь — рыба сама на хвост нацепляется, да смотри, сиди подольше, а то не наловишь».
Волк пошел на реку, опустил хвост в пролубь: дело-то было зимою. Уж он сидел-сидел, целую ночь просидел, хвост его и приморозило; попробовал было приподняться: не тут-то было. «Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащишь!» думает он. Смотрит, а бабы идут за водой и кричат, завидя серого: «Волк, волк! бейте его! бейте его!» Прибежали и начали колотить волка — кто коромыслом, кто ведром, чем кто попало. Волк прыгал-прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать. «Хорошо же, — думает, — уж я тебе отплачу, кумушка!»
Эта мысль волка об отплате похожа на «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Грушеньки. Третий ответ недооценивает слово сказал; его значимость — в его отличии не только от говорит (бабе), но и от обоих думает, тоже вводящих прямую речь. В третьем ответе, кроме того, скрывается отвергнутый второй. Действительно, что значит подумал, к которому мы приравнивали сказал, как не сказал себе?
Думать про себя, себе, с собой. Значения слов говорить и думать сказки различаются, должно быть, по признаку «вслух — про себя». Тогда думает значило бы говорит про себя, не просто себе; частое у Достоевского сочетание думать про себя, сочетание вроде спускаться вниз, предполагает это значение. В сказках думать, обычно при прямой речи, устойчиво сочетается с про себя, но и с себе, с собой, например: Царь не узнал его, сам с собой думает: что это за человек? и Елена Прекрасная услыхала про то и думает себе: «Дай и я пойду, попробую своего счастья» — НРС, 314, ср. Он шоу на рынок и говорит сам сиби, думаэт: «У меня денег есь--» или «Старик сидит и думаэт, и говорит промежу сам себе: —» («Сев. ск» 126; Белоз., 106). Думать в себе и в себя (Великор. ск., 22), в уме/уми (Сев. ск., 3, трижды), умом (НРС, 175), усердием «сердцем, душой» (Белоз., 152, трижды, и на с. 663), своей головой (Ск. Вят., 104.7) показывают другие варианты внутреннего отличия думать. Думать себе охотно употребляет Лесков — Я всё это прекрасно помню и ничего нехорошего не думаю. — Нехорошего! Хорошее или нехорошее ты себе думаешь, а только знай ты себе, что-- (Кот?н доилец и Платонида, 9, ср. знай про себя «молчи» — СВРЯ, ст. Про), а думать с собою Писемский: Вот как подумаешь этак сам-то с собою, так и увидишь, что действительно надобно жениться… (Комик, 7) — так передал актер, играя Подколесина, начальные слова гоголевской Женитьбы. Вот как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что наконец точно нужно жениться. Отличия возможных значений слова это всё то, с чем оно устойчиво сочетается как главное с зависимым.
Аналитические словосочетания и синтетические. Говорить и думать в Говори поменьше, а думай побольше имеют собственные, прямые значения, говорить (сказал), толкуемое через думать, имеет переносное значение, а говорить в Говори с другими поменьше, а с собою (говори) побольше и думать в думать с собою имеют общее широкое значение. Прямое и переносное значения оба узкие, переносное и широкое оба несобственные. Говорить с другими это сочетание вроде подниматься наверх, сочетание слова с вышедшим наружу отличием его собственного значения. Назовем такое сочетание аналитическим, а сочетание вроде подниматься вниз, с противоположностью собственного отличия слова, которая может быть отличием его переносного значения, как у говорить с собою, назовем синтетическим, по аналогии с аналитическими и синтетическими суждениями. Хотя переносное значение производно от прямого, аналитическое сочетание производно от парного ему синтетического, это видно при получении Говори с другими поменьше--: говори с другими производно от с собою *говори. Частота говорить с собою или себе и редкость поднимать вниз связаны с тем, что говорить имеет переносное значение «думать», а поднимать, кажется, не имеет переносного значения «двигать вниз». Думать с собой, себе или про себя и спускать(ся)/опускать(ся) вниз тоже аналитические сочетания, но непарные: синтетическое * думать с другими/ другим неестественно, оно переворачивало бы смысловое развитие «говорить» > «думать», сочетание думать вслух есть, но думать в нем сохраняет отличие «себе/с собою», а неправильное спускать/опускать вверх выдумает только маленький ребенок или поэт или же, в осуждение, строгий стилист, как «круглый квадрат»— философ. Думать себе бывшее синтетическое сочетание, это бывшее «говорить себе».
Виды говорения. Думать вслух обозначает промежуточный, переходный вид говорения — уже себе, но еще вслух, между говорением другим и говорением про себя. Видовые различия «другим — себе» и «вслух — про себя» (Д — С и В — ПС) соотносятся так: Если говорят другим, то вслух, а если про себя, то себе; но не наоборот. Этому не противоречит А я ей думаю: хрен тебе, а не песню, с такой жизни порато не запоешь! у Казакова (Нестор и Кир, 4) — возбужденное обращение про себя к просившей спеть собеседнице как предмету мысли. А дед из нашей сказки мог бы подумать вслух «Вот, баба, тебе подарок!» Вот схема:
Для говорения себе существен, вместе с признаком «вслух-про себя», признак «наедине с собой — при других» (НС — ПД). Соотношение: Если говорят себе вслух, то наедине с собой, а если при других, то про себя; но не наоборот. При другом вслух говоришь себе только не зная, как одураченный дед, или «эгоцентрически» забыв, что ты не один. Ср. чисто условную театральную реплику «в сторону» и полуусловный монолог, когда актер один на сцене.
Схема:
А вот объединенная, трехпризнаковая схема видов говорения:
Развитие идет от говорения другим к думанию при других, например Умрищев на собрании думал безмолвно для самого себя: — Платонов (Ювенильное море), от говоруна к молчуну и молчальнику, через говорение наедине с собой сначала вслух, потом про себя. В этом говорении наедине с собой бывший адресат и собеседник, кому я говорил «ты», становится предметом моей мысли, о ком я говорю себе «он».
Молчать значит никому (другому) ничего или ни с кем (другим) не говорить, отсюда молчать с кем и даже кому: Что ты молчишь брату? — Шергин (Гнев). По правилу «Если никто, то сам» молчащий думает; обратная этому пословица (РПП, с. 41): «Когда голова думает, язык отдыхает». «Лучше не бай, глазами мигай, будто смыслишь» — совет дураку, «Когда дурак умен бывает? — Когда молчит»; «Медведь думец», «В медведе думы много, да вон нейдет» (ПРН, с. 444, 446 и 947). У Достоевского: «много, дескать, молчит и много про себя рассуждает» (Братья Карамазовы, 1.4, Федор Павлович об Алеше), ср. у него же молчать про себя, например —наши мужички будут сидеть и про себя помалчивать: «Вон оно как теперь--» (Дневник писателя, 1873, 3), то есть про себя подумывать/поговаривать. Ср. в сказке А поп себе моучашком (молчашком «шепотом, тихо»), моучашком про себя: «Что за черт--» (Белоз., 87 и на с. 653). А по более общему правилу «Если никто, то иной» молчащий говорит иному, с иным; обратное тоже верно. Снова Братья Карамазовы (4.1): «Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу, вот почему с людьми и молчит.» «Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу». — Первое послание коринфянам, 14.28, ср. «Подумайте-ка, голубчик, помолитесь-ка Богу.» — Преступление и наказание (6.2, Порфирий Петрович Раскольникову, при «Подумай, спроси себя--» — Подросток, 1.9.1).
Пятый и последний ответ
Незаменимость сказал на подумал вслух. Значения слов говорить и думать сказки различаются по признаку «вслух — про себя». Тогда сочетание *сказал себе, иноадресатное уже внешне, соответствовало бы нашему подумал вслух, не подумал. Так у Достоевского (Записки из Мертвого дома, 1.0): Горянчиков целые ночи прохаживал взад и вперед по комнате и всё что-то думал, а иногда и говорил сам с собою — будучи один. Думал он про себя, а говорил вслух. Отсюда, тремя шагами получения пословицы Говори с другими поменьше--, через
*всё что-то говорил про себя, а иногда и говорил сам с собою
и
*всё что-то говорил про себя, а иногда и говорил вслух сам с собою
получаем
*всё что-то говорил про себя, а иногда и вслух сам с собою
(теперь можно опустить и сам с собою). Но если сказочник не употребил бы подумал (вслух) вместо своего сказал (*себе), оба ответа, хотя четвертый глубже третьего, не отвечают требованию заменимости слова значением. Пойдем до конца: *сказал себе, что из сказал, даст * сказал вслух себе (а потом * сказал вслух), как говорил сам с собою Достоевского — *говорил вслух сам с собою, но наше подумал вслух, где подумал сохраняет значение сказал себе, даст сказал себе вслух; порядок отличий не тот, незаменимость налицо. Налицо и несводимость сказал к подумал вслух. Четвертый ответ делает сказал внуком самого себя, он толкует «не через предшествующее и более известное» (Аристотель), ведь он вслед за третьим ответом молчаливо предполагает толкование «думать» через действительно предшествующее «говорить» в качестве рода.
Значение и смысл слова. Подумал вслух, строго говоря, не может служить значением сказал. То, что значением толкуемого слова нам служит слово же, похоже на словесное изображение мыслей литературного героя, будто он думал вслух, а писатель его слышал. Вернее, смыслом слова толкователю служит некоторое другое слово, составное, и в этом особом качестве оно есть значение толкуемого слова. Говорить другим производно от говорить себе как слово, но как значение слова думать второе производно от первого. Значение относится к словесному толкованию, а смысл к мысленному пониманию, так их стоит различать. Значение — душа, «внутреннее тело» (М. Бахтин) слова, а смысл — дух. Не всякое понятое и понятное слово толкуемо. Сказочник, по нашей догадке, имел в виду и хотел сказать, что дед подумал вслух, но наше подумал вслух ему чуждо, он скажет свое сказал (вслух) себе. Здесь разница между косвенной речью и прямой, между смыслом слова сказал и его мнимым значением, между достигнутым пониманием и негодным толкованием.
Толкование думать. «Сказал значит сказал.» Да, такое говорить первично. «Сказал себе.» Да, если никто, то сам. «Подумал.» Да, думать значит говорить себе. «Подумал вслух.» Да, дед подумал вслух. — У каждого из четырех ответов своя правда, но первый ответ не хочет, а остальные не могут быть толкованием сказал, они отвечают на другие вопросы. Это всё же нетолкуемое слово, хотя и значимое; но его можно развить (проконструкция): сказал > *сказал себе > *сказал вслух себе > *сказал вслух. Зато слово думать значит прежде всего говорить себе, с собой или про себя, вот пятый и последний ответ. Толкование думать и вообще толкование через род и отличие отвечает тройному требованию заменимости, разложимости и сводимости толкуемого слова. Замена слова значением связывает значение с окружением слова (значение способно сочетаться со всем тем, с чем сочетается слово в этом значении), разложение на род и отличие показывает его внутренний состав, а свед?ние к «предшествующему и более известному» — рождение слова из значения. Толкуемое слово значимо, но не всякое значимое слово толкуемо: вопросов больше чем ответов, как желаний больше чем возможностей, а мыслей больше чем слов. Вопросе — ответного соответствия добиваются выдумывая недостающие ответы, и каждое слово получает толкование, даром что безответственное (отсюда порочные круги в словарях). У кого «на всякий спрос есть ответ» (ПРН, с. 411), тот врет; не на всякий вопрос о значении можно ответить прямо, всетолкуемость — произвол, отсебятина. Или же добиваются вопросе-ответного соответствия отказываясь от лишних вопросов, например объявив вопросы без ответа «псевдопроблемами». Но это лишает нетолкуемые значимые слова вроде сказал их значимости и, пожалуй, тоже произвол.
Правило замены слова значением, главное правило филологического толкования, основывается на том, что человек может сказать то, что думает. Думать в говорить то, что думаешь значит говорить себе. Замена думать его значением и потом вывод отличия из противоположного говорить дают говорить другим то, что говоришь себе. Но думать в говорить то, что думаешь значит и хотеть сказать, ср. Даль (СВРЯ, ст. Мысль): «Он мыслит уйти, хочет; здесь мысль уже перешла в хотенье.» Неоднозначное в каком-то окружении слово можно заменить в нем не одним значением. Рядом с говорить другим то, что говоришь себе получаем говорить что хочешь (сказать), а шире — «делать другим то, что делаешь себе» и «делать что хочешь»; называемая золотым правилом заповедь, например «Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки.» (Матфей, 7.12, с параллельными местами), и антиправило «Делай что хочешь», единственное правило в уставе Телемской обители (Рабле, 1.57), оказываются в родстве.
Толкование своего слова. Свое слово незначимо, поэтому спросит о значении слова не тот, кто его сказал, а кто услышал и хочет понять. А толкование — ответ дает не спросивший («Вопрос и ответ предполагают взаимную вненаходимость.» — М. Бахтин, К методологии гуманитарных наук в ЭСТ1, с. 371) и тем более не тот, чье это слово. Толкователь — третий, посредник (герменевт как Гермес) между говорящим и слушателем — спрашивающим. Но где безымянный сказочник, сказавший слово сказал? Его нет с нами: говорящий употребляет, а не называет свое слово, в разговоре слушателя и толкователя он не участвует. Это он третье лицо, отсутствующий, о ком говорят. «И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем.» — концовка речи о Пушкине Достоевского; но предмет речи и мысли, «объект в процессе диалогического общения с ним превращается» — возвращается — «в субъект (другое я)», сказал Бахтин (запись 1970/71 в ЭСТ1, с. 350). Говорящий может сам сказать то, что служит нам смыслом его слова, иначе это отсебятина, а не значение. Толкование не перевод, оно замкнуто относительно высказываний говорящего. Снова Бахтин (там же, с. 346): «Нельзя понимать понимание» — собственно говоря, толкование — «как перевод с чужого языка на свой язык.» Нельзя понимать толкование и как перевод на особый язык смыслов, на «семантический метаязык». Естественный вопрос после третьего, среднего ответа, переводящего слово сказал нашим подумал, вопрос, почему тогда так прямо и не сказано в сказке, помог догадаться, что дед подумал вслух. Значимо чужое слово, но толкуется свое: чужое слово переводится своим словом, которое уже нечем переводить, остается толкование. Толкователь не переводчик и не лингвист, он не усваивает чужие слова, а в самопознании отчуждает свои мысли. Для толкования не странного сказал пришлось от него отстраниться и признать его словом сказочника, а потом отстраниться от своего подумал.
Герменевтика родного языка. Эх вы, умные головы, крикнула у Мельникова-Печерского баба мужикам на сходке, вслушиваясь в «мирские речи»: толкуют что воду толкут, а догадаться не могут-- (В лесах, 1.6) — а сама догадалась. Но одной догадливости, понятливости, смышлености для толкования мало, нужна еще толковательная техника. Толкование недооценивают, как будто мысль понимающего соотносится с делом непосредственно, а не через слово, которое не может быть своим словом. На четвертом ответе житейская «народная герменевтика» останавливается, искусный пятый ответ дает герменевтика филологическая. Четвертый, предпоследний ответ это углубляющий возврат ко второму ответу, а последний — к первому. Толкование слова «думать» будет ответом на вопрос лингвиста, вообще ученого, что значит простое слово. Такая герменевтика обращена от простых людей через толкователя к ученым, то есть в противоположную популяризации науки и всякому просвещению, культурное оно или религиозное, сторону. Именно органическая герменевтика родного языка и фольклорной мудрости послужила бы «восстановлению — моста между наукой и человеческой природой», а это, говорит Честертон, «одна из величайших нужд человечества» (Защита полезных сведений); так и в Итогах Павла Флоренского (2 — ФСС 3.1, с. 367—72) или же в его Детям моим, 7: «Это была характерная болезнь всей новой мысли, всего Возрождения; теперь, задним числом, я могу определить ее как разобщение человечности и научности.»
кому и карты в руки?
Поговорка тебе (или ему итп.) и книги в руки подразумевает пословицу Грамотею/ученому и книги в руки (ПРН, с. 629, и ППЗ, с. 165); варианты пословицы (Волог., с. 186, и ПРН, с. 424 и 489): Кто знает аз да буки, тому и книги в руки. Кто больше знает-- и Кто больше бывал/видал-- с предпочтением бывалого ученому. А кому и карты в руки? Тому, кто как пьяный или глупый поп: Поп пьяной книги продал да карты купил (ППЗ, с. 33), умен как поп Семен: книги продал да/а карты купил (ПРН, с. 256 и 438). — Тебе и карты в руки это ироническая, шутовская по происхождению поговорка, вытеснившая уважительную, но и отчужденную тебе и книги в руки, но без противостояния ей сохранившая из своего смысла лишь оттенок фамильярности. Вероятно, иронического же происхождения слово близорукий, переделка формы с гаплологией близор?кий < *близозорокий (Говорят и близорукий, али справедливей — близорокий. — СРНГ 3, с. 23); диалектное близорукий значит «нагло, назойливо ухаживающий за женщинами», «вор, человек нечистый на руку» (там же). С этим согласуются слово лупоглазый «близорукий» и «бесстыжий» (СРНГ 17, с. 202, ср. смысловое развитие «без глаз» > «бесстыжий»: О. Трубачев в ЭССЯ 2, с. 13), ехидная поговорка близорук: через хлеб да за пирог (ПРН, с. 664; сходная запись Близоруковат из-за хлеба калач достает в СРНГ 3, с. 23, осталась непонятой), игра слов в воспоминаниях Афанасьева (Нар. — худ., с. 284) То же должно сказать и о других наказаниях, придуманных хотя близорукими, т. е. недальновидными, но зато длиннорукими педагогами.
К попу Семену. Священник, поп, он же ученый («Неуча в попы не ставят» — ПРН, с. 424), — иной человек, особенный, но дурак и пьяный тоже иные, поэтому они легко соединяются со священником в двойственный образ. Краткий вариант поговорки умен как поп Семен (ППЗ, с. 133) держится на таком образе и на значимости имени Семён, по Сл. блат., с. 221, значащего «глупый, недалекий человек»; к семантике Семена см. В. Топоров, Госп. Прох., с. 152 сл. и 164 сл. Кстати, соименником попу Семену приходится явно иной Сенька Попов из выражений вроде А свет кто тушить будет, Сенька Попов? Встречается отдельно и вторая половина книги/книгу продал да/а карты купил (ППЗ, с. 87, и Посл, нар., К76), ср. смотрит в книгу, а видит фигу (ПРН, с. 480, ср. на с. 419 и 454). Другие варианты: умен как поп Семен: купил вместо книги карты (Волог., с. 195), у Лескова: Ты, милый, умен как дьякон Семен, который книги продал да карты купил. (На ножах, 1.5), умен как наш Семен-- (СВРЯ, ст. Карта) — мы тоже иные, ср. пословицы типа «Люди то, а мы другое» (ППЗ, с. 94). Поговорку использовал Вяземский в картежном стихотворении Выдержка:
Друзья! Кто хочет быть умен,Тот по пословице поступит:Продаст он книги, карты купит;Так древле нажил ум Семен.Овин и церковь. Есть и вариант с прибавкой умен как поп Семен: книги продал — карты купил, сел в овин да играет один (Р. посл, погов., с. 72, ср. РПП, с. 162, и Мудрое сл., с. 80 и 215). Ср. о пастухе, тоже ином:
Иван Александрович был не очень умен. Сидит на полянке, вокруг спят коровы. Он же сам с собою играет в карты, в «Окулю», на две руки. «Ну теперь ты ходишь! — Пастух брал карту из руки воображаемого партнера. — Вот! Опять ты проиграл, тебе тасовать».
Тасовать, однако, приходилось каждый раз самому, поскольку Иван Александрович был в двух ипостасях: и проигравшего и выигравшего.
— Белов, Лад (1). Кроме игры в карты наедине с собой, не по-людски, поговорку хорошо продолжает овин, это можно видеть по загадке про него Стоит поп разинувши рот (ПРН, с. 961) — как дурак, и по пословице Аминь, аминь — а головой в овин, «т. е. на распутство», ср. это игумен в(о)круг гумен или такой игумен, что ходит по гумнам (с. 49 и 748). Овин, гумно — противоположность церкви, монастыря, как и кабак, баня, мельница, кузница, но все они иные места по отношению к жилью. В сказочном сюжете АТ 1323 мельницу или кабак принимают за церковь; пьянствующий лесковский персонаж просит: «Преставьте меня либо к матери Божией — она мне заступница, либо пойдемте в кабак — мне целовальник в долг даст.» (Юдоль, 3); В кабак далеко, да ходить легко. — В церковь близко, да ходить склизко. — пословица в записи Пушкина (ср. ПРН, с. 42, или СВРЯ, ст. Церковь); а еще у Булгакова (Мастер и Маргарита, 5): «Нам таких швейцаров в ресторане даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи.»
К инакости пастуха — из дневниковой записи Пришвина под 13.1.1914:
Почтальон Николай был пастухом, а теперь почтальон — целая карьера. Пастух в деревне — дурачок. Кто же возьмется быть почтальоном? Конечно, только дурачок. Теперь эта должность перешла к Николаю, и тут в этом дурачке оказалось шестое чувство--.
Николай вдруг преобразился, когда стал почтальоном (столкнулся с другим классом людей). И теперь родные очень обижаются, когда спросит кто-нибудь из прежних:
— А дурачок ваш с вами?
И от пастуха-дурачка до священника-пастыря один шаг. А по Хайдеггеру человек — «пастух бытия». О пастухе см. Т. Цивьян, Движ. балк., 9—13.
Карты и книга. Противопоставленность карт (церковной) книге при общем для них слове лист обыгрывается в выражении читать часослов/книжку в пятьдесят два листа (Лесков, Маленькая ошибка, 2 и 6; ПРН, с. 825) — «ходячем травестирующем обозначении» игры в карты, ср. у Рабле (1.22 и.18) «прекрасные деревянные Евангелия, то есть шашечные доски» и «святая водица из погреба»[3] — это, сказал Бахтин, «ходячее травестирующее обозначение вина» (Творч. Рабле2, с. 240). Сюда же глумливые переносы в блатном языке (Сл. блат., с. 107) книга «бутылка водки или вина», книги читать «пить спиртное», книжник «пьяница», книжничать «пьянствовать». Есть гадание по книге (по Псалтири, Евангелию) и есть на картах, карты заменяют молитвенник или Библию в сказках типа АТ 1613, а изготовленные из книги карты были у лагерных блатарей. Вот забавный пример соотнесения книг и карт из Лескова (Смех и горе, 51): священник защищает свои книги удачной игрой в карты (в дураки и в короли).
Извольте, вам и книги в руки, — вы хозяин,Мы гости— говорят игроки у Лермонтова (Маскарад, 1.1.2), имея в виду карты. Писемский:
— Что ж, господа, ученое звание, про вас и говорить! вам и книги в руки! — сказал Прохоров, делая кочергой на караул.
Петру Михайлычу это показалось обидно.
— Что ж книги в руки? В книгах, сударь, ничего нет худого; тут не над чем, кажется, смеяться, — заметил он.
— Что ж, плакать, что ли, нам над вашими книгами? — сострил Прохоров.
Все засмеялись.
(Тысяча душ, 2.1) — этот Прохоров не только чисто делает ружейные артикулы, он и картежник (см. 2.8); так и в начале Выдержки Вяземского: Мой ум — колода карт. — | Вам, господа, и книги в руки!
Близорукий. Поговорка тебе и карты в руки и слово близорукий оба возникли от шутовской подмены: карты вместо книг, руки вместо глаз. Варианты близорукого: близкорукий, близоглазый, близорокий, близорочник, близорочный, близый в СРНГ 3, близкозоркий, близкозорый, близоглазый, близорокий, близорочный в Псков, сл. 2, близ(к)оокий, близкорукий, близоглазый в СРЯ-XVIII 2; «-- прилаг. близорукий, переделанное из близорокий или правильнее близзорокий (зоркий), которое до сих пор сохранило свою настоящую форму в Псковской губ. (см. Опыт областного словаря)» — Филол. разыск. Я. Грота, прим. на с. 158. Еще один случай подмены это ироническое значение «побои» у слова рукоприкладство «подпись». Не «народная этимология» в снисходительном смысле невежественного сведения чужого к своему образовала форму близорукий, а народная ирония, ср. насмешливые очкарик, четырехглазый; сюда же прозвание очки в записи Е. Иванова: И очки наш Иван Петров! Пришел плешивый, а он говорит «позвольте щипцами волосики подправить?» И, что думаете, подвил бока! Мы со смеху чуть не перемерли. Вот вертушка! (Моск. слово, с. 220, на с. 222 очки пояснено как «плут, насмешник», а вертушка как «чудак»).
Слово как услышанное мною
Слово есть сказанное другим человеком и услышанное мною, это чужое слово по преимуществу. М. Бахтин (ЭСТГ с. 347): «Я живу в мире чужих слов.» А свое слово — мысль. Я сам не говорю, говорящий — другой мне или же я как другой, по-бахтински «я для другого», а «я для себя» — слушатель, понимающий и думающий; так и в поразительном рассказике Борхеса Борхес и я об именитом я-для-других с «его литературой» и безымянном я-для-себя. Сюда относится пословица Слушай больше, а говори меньше или На то два уха, чтоб больше слухать, один рот, да и тот много врет, а как бы два было? (ПРН, с. 407 и 317; ППЗ, с. 158) и правило для детей «Молчи и слушай, что взрослые говорят», сюда же слушаться, послушание. Слово по природе «хочет быть услышанным» (Бахтин, 1961 год. Заметки в БСС 5, с. 338 и 359), Красн? речь слушаньем (ПРН, с. 407 и 645), а можно сказать и крепка или сто?т слушаньем, и если славянское слово слово, родственное слух и слава, значит «слышимое, услышанное (мною)», ср. пословный — то же, что послушный (СВРЯ, ст. Пословесный), оно дополняет обозначения слова в разных языках как «говоримого, сказанного (другим — тв. ед.)», например сказ, сказка. Другой говорит и я слышу слова, я же говорю словами, выражаю мысли своим Я думаю, что--; мое слово для меня есть мысль. — Илиада и Одиссея начинаются с призыва к Музе: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса»[4], ????? ???, и «Муза, скажи мне о том многоопытном муже»[5], ??? ??????, ?????, но Вергилий начинает Энеиду от себя: «Битвы и мужа пою», сапо, — это целый переворот в идее слова, судя и по резкому противопоставлению cantabo и die miht, Musa у Горация, Искусство поэзии, 136—44. В сказителе различаются говорящий (Муза Гомера) и слушатель-рецитатор, а в писателе к ним присоединился записывающий, писец. Записанное посторонним божественное слово сказителя превратилось в написанное собственноручно собственное слово писателя. Ч?м стало для говорения бывшее чисто вспомогательным записывание, показывает, кроме слов «писатель» и «литература» «письменность», отчаянное определение языкового слова как цепочки букв между двумя пробелами. Всё же близок сказителю образ Данте, пишущего под диктовку, у Ахматовой в стихотворении Муза и у Мандельштама в Разговоре о Данте; Ахматова и сама стихи записывала, не писала, а Мандельштам даже диктовал.
Бахтинское «чужое слово». Бахтин для ненаписанной статьи о чужом слове (в записях 1970/71 — ЭСТ1 с. 347 слл.):
Я живу в мире чужих слов. И вся моя жизнь является ориентацией в этом мире, реакцией на чужие слова (бесконечно разнообразной реакцией), начиная от их освоения (в процессе первоначального овладения речью) и кончая освоением богатств человеческой культуры (выраженных в слове или в других знаковых материалах). Чужое слово ставит перед человеком особую задачу понимания этого слова (такой задачи в отношении собственного слова не существует или существует в совсем другом смысле).
Ср. под именем В. Волошинова о «задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию, — разгадать и научить разгаданному» — Маркс, филос. яз., 2.2. «Это распадение для каждого человека», продолжает Бахтин,
всего выраженного в слове на маленький мирок своих слов (ощущаемых как свои) и огромный, безграничный мир чужих слов — первичный факт человеческого сознания и человеческой жизни, который, как и всё первичное и само собой разумеющееся, до сих пор мало изучался (осознавался), во всяком случае, не осознавался в своем огромном принципиальном значении. —
-- В жизни как предмете мысли (отвлеченной) существует человек вообще, — но в самой живой переживаемой жизни существуем только я, ты, он, и только в ней раскрываются (существуют) такие первичные реальности, как мое слово и чужое слово, и вообще те первичные реальности, которые пока еще не поддаются познанию (отвлеченному, обобщающему), а потому не замечаются им.
А «Поиски» писателем «собственного слова на самом деле есть поиски именно не собственного, а слова, которое больше меня самого; это стремление уйти от своих слов, с помощью которых ничего существенного сказать нельзя.» (из записи 1970/71, с. 354). — Три бахтинские категории «другой для меня», «я для себя» и «я для другого» позволяют различать чужое слово, свою мысль и свое слово соответственно, причем чужое слово, это «почти колумбово открытие в филологии Бахтина» (С. Бочаров, Событие бытия, с. 510), оказывается открытием чужести первичного слова. Чужое слово — аналитическое сочетание.
Лидия Гинзбург о чужих словах. К бахтинскому «чужому слову» — более психологично Лидия Гинзбург о чужих словах, запись 1925/26 (Лит. реальн., с. 154):
Откуда эта потребность подбирать чужие слова? Свои слова никогда не могут удовлетворить; требования, к ним предъявляемые, равны бесконечности. Чужие слова всегда находка — их берут такими, какие они есть; их всё равно нельзя улучшить и переделать. Чужие слова, хотя бы отдаленно и неточно выражающие нашу мысль, действуют как откровение или как давно искомая и обретенная формула. Отсюда обаяние эпиграфов и цитат.
А вот выпад Михаила Гаспарова, показывающий нам не столько чужое слово, сколько самого Гаспарова: «--Бахтин во всяком слове видел прежде всего „чужое слово“, бывшее в употреблении, захватанное руками и устами прежних его носителей; учитывать эти прежние употребления, чтобы они не мешали новым, конечно, необходимо, но чем меньше мы будем отвлекаться на них, тем лучше.» (Зап. вып., с. 104), так уже в его Бахтин рус. культ.
Чужое слово, своя мысль и свое слово, в таком порядке. Сперва другой с его словом ко мне, потом я сам с моим пониманием-непониманием этого слова и напоследок я как другой с выражением этой моей мысли в новом слове. Чужое слово предполагает Эпиметееву триаду, а свое слово Прометееву.
Кто говорит? Не я сам, по-бахтински я-для-себя, и даже не ты, другой мне, а все другие вместе, ср. язык «(чужой) народ». Это вы субъект говорения, собирательный хозяин языка, вы говорите мне через тебя, тобой. Ты говоришь мне как ваш представитель и орудие, ср. язык «пленник, которого допрашивают». А я только для другого говорящий, для себя же я слушатель, (не)понимающий и думающий. Ведь «для меня в жизни», сказал Бахтин в работе об авторе и герое (ЭСТ1 с. 23 и 48), отношение «я и другой», «я и все другие» «абсолютно необратимо и дано раз и навсегда». Дальше: «Другость моя радуется во мне, но не я для себя.» (с. 120) — говорит тоже моя другость, но не моя думающая самость. Но индивидуалист этого уже не знает, он привык считать, что его «я» нераздельно. К связи мысли и «я» см. В. Топоров, И.-е. *ЕС'Н-ОМ : *MEN-, сюда же ответ семилетней девочки в записи М. Гаспарова (Зап. вып., с. 339):
«--что важнее — что ты думаешь или что ты делаешь?» — «Именно я?» — «Именно ты». — «Я — что думаю, а другие — что делают». И объяснила: она-то знает, что толкнулась в коридоре не нарочно, а учительница не знает, видит только то, что сделано, и записала выговор.
С триадой мысль, слово и дело связана триада я, люди и весь мир («личность, общество, природа»); мысль связана со мною, а слово с людьми, миром-общиной. Может быть, про другость говорящего шумерская пословица «Мой рот равняет меня с людьми»[6].
Ответы на вопрос о говорящем. Кто говорит и кого я слушаюсь)? Чей это «голос в темноте» (Беккет, Компания)? «Что это внутри меня говорит?» — вдруг спросил отца мальчик семи лет и одного месяца. Вопрос Кто сказал, что АР как отвержение А. «Сам сказал» пифагорейцев, ????????, т. е. Пифагор. Разница между «авторитарным словом» и «внутренне убедительным» по Бахтину — Слово в романе, 4 (с. 154—61), еще см. С. Аверинцев, Авторство. На «великий вопрос» (Ницше) о говорящем, на первый вопрос филологии «Кто говорит?» Мартин Бубер в Диалоге благочестиво ответил: Бог. Для Гомера говорила Муза, для александрийского филолога Аристарха преимущественно Гомер, для Лютера «одно Писание», а для Набокова он сам. Фрейдисту говорит «Оно», бессознательное. «Язык говорит», повторял Хайдеггер (Die Sprache spricht), чтобы не называть того, кого он обозвал das Man, по-русски людьё. Из Философии имени Сергея Булгакова (1): «--говорит мир, но не человек, говорит мирочеловек». Бахтин этим вопросом не задавался, если не считать позднего наброска о «форме авторства» — ЭCT1, с. 357 сл. (ср. Л. Гоготишвили в БСС 5, с. 396). Для лингвиста говорящий это неделимое частное «я». А я, словотолкователь, отвечу в духе Розенштока-Хюсси[7]: Вы говорите, все другие вместе, мировой человек (это не булгаковский мирочеловек) — через каждое «ты» для меня.
Говорят и мировой человек. On (: homme) dit, man (: Mann, Mensch) sagt, they say, говорят. Само местоимение кто в вопросе о говорящем требует единственного числа, говорят все как один, ср. в пословице (ПРН, с. 475 и 670) «Слушай, дуброва/ дубрава, чт? лес говорит!» Как древнееврейское множественное Божьего величия элохим не против монотеизма, так и множественное неопределенно-личное говорят не против «монантропизма» по Вячеславу Иванову (Кручи, 3.1 — ИСС 3, с. 379 сл.) или Розенштоку-Хюсси. А хайдеггеров «экзистенциал» das Man (Бытие и время, § 27 и 34 слл.) это бывший первочеловек Манн германцев (Тацит, Германия, 2.3: —Маппит originem gent is--) — мифологема, сравнимая с индийскими Ману и Пурушей, библейским Адамом или гностическим Антропосом. Мифотворческое сознание, для которого главное, первое по важности есть первое по времени, старшее, делает первочеловеком мирового человека, просторечное мировой значит «очень хороший», но мирской переосмыслено по-христиански как «суетный», а у Хайдеггера архаичная хвала мировому человеку превратилась в хулу на него. Есть промежуточный случай, это двусмысленное самовосхваление в стихах на французском языке некоего On, например Bref ON fait tout, ON dit tout, | ON est de tout temps par tout-- (85 сл., сочинение XVI века, список не позднее 1641), то есть игровое олицетворение местоимения вслед за латинской Историей Никого монаха Радульфа из Анжу; см. Изольда Бурр, Похвала «On». Сюда же антипословица On-dit est un sot или On-dit est la gazette des sots, похожая на парадокс лжеца, еще ср. русские Говорят, (что) в Москве кур доят (, а к нам привезут, они только яйца несут), Не всё то правда, что люди говорят / что говорится (Р. послов. пог., с. 408; РПП, с. 247; ПРН, с. 202 и 690).
«Кто». На тему «кто» см. Ян Гонда, Местоим. ка; В. Топоров, Indo-Iran., 2, и Индоевр. загов., 3.1; к связи «кто» и «другой» — Прус. I — К Топорова, с. 256 сл., и К — L, с. 40. Русское кто, требующее единственного числа даже в конструкции те, кто + глагол, если не смешивать ее с те, которые + глагол, предполагает единую или единственную другость, то есть инакость. Из безответного вопроса Кто (его) знает? по правилу «Если и только если никто, то иной» получается утверждение типа А (его) знает «неизвестно», где А—Бог, но и чёрт или же хуй, Пушкин, архангельское Норвёг (СРНГ 21, с. 278), вообще «иной»; ср. Топоров, Случай *?ЕN~, прим. 29 на с. 152. Так древнеинд. ka «кто?» само стало именем бога-творца Праджапати, об этом статья Гонды.
Множественное представительства. Ты говоришь мне как ваш представитель, отсюда «вы» вежливое. Множественное вежливости «вы» к одному тебе и множественное скромности, но и величества «мы» про одного себя происходят из множественного представительства. К ребенку не обращаются на вы, потому что он еще не вошел в мир-общину и мировой человек еще не вошел в него, так и с названием зубы мудрости. Переходное от мы всякого представителя к царскому мы это мы выборного артельного старосты, имеющего право говорить за всех (артель у Мельникова-Печерского — В лесах, 1.15), ср. Э. Бенвенист, Семант. реконстр. (9), о смысловом переходе «один из многих» > «первый, единственный» в индоевр. *-poti. Представительский произвол — обычный грех.
К необратимости отношения «я» — другой. Отношение «я»—другой «абсолютнонеобратимо» (Бахтин) без третьего, представителя всех других во мне, моего толкователя, ср. заговорное обращение к Гермесу, «который в сердце», ?????????, — Греч. маг. пап., 5.400, 7.668 и 17Б.1. Ребенок еще без этого третьего способен потребовать, чтобы другие не говорили о себе «я», «я»-де только он, или же прочесть слово яблоко как тыблоко, по рассказу Буква «ты» Пантелеева, так и Флоренский в письме жене из Соловецкого лагеря от 27.5–2.6.1935: «Помнишь, как Оля обиделась на меня за янтарь и сказала тынтарь.» (ФСС 4, с. 236). Бестолковые девяты люди не могут досчитаться одного[8] тоже из-за того что для каждого считающего отношение «я» — другой необратимо.
Разделение себя у Борхеса и Льва Толстого. Борхес и я: уже с заглавия и почти до конца этого одностраничного рассказа, вошедшего в сборник Создатель (Еь насеоон, 1960), Хорхе Луис Борхес отделяет свое я-для-других, то есть для нас, его читателей, от я-для-себя, говоря этико-эстетическими категориями Бахтина, прежде всего работы Автор и герой. Именитый Борхес с «его литературой» — «другой» самому себе, el otro (так будет поздн?е назван рассказ о встрече двух Борхесов, старика и юноши); в этом отчужденном su literatura слышна концовка верленова Искусства поэзии Et tout le reste est litt?rature, как и в яростной Четвертой прозе Мандельштама. Художественному разделению себя у Борхеса соответствует, кроме бахтинского философского, исповедальное разделение в дневнике Льва Толстого под 8,11 и 18.4.1909:
Как хорошо, нужно, пользительно, при сознании всех появляющихся желаний, спрашивать себя: чье это желание: Толстого или мое. Толстой хочет осудить, думать недоброе об NN, а я не хочу. И если только я вспомнил это, вспомнил, что Толстой не я, то вопрос решается бесповоротно. — Тебе, Толстому, хочется или не хочется того или этого — это твое дело. Исполнить же то, чего ты хочешь, признать справедливость, законность твоих желаний, это—мое дело.--
Не знаю, как это покажется другим, но на меня это ясное разделение] себя на Толстого и на Я удивительно радостно и плодотворно для добра действует.
Толстой забирает силу надо мной. Да врет он. Я, Я, только и есть Я, а он, Толстой, мечта и гадкая и глупая.
Да, Толстой хочет быть правым, а Я хочу, напротив, чтобы меня осуждали, а Я бы перед собой знал, ч[то] Я прав.
Вспоминается еще Мандельштам: О, как противен мне какой-то соименник — | то был не я, то был другой. (Нет, никогда ничей я не был современник--). Но не подходит сюда хитроумное разделение себя, которое проделал своим Вид. невид. Яков Друскин.
К бахтинским «я для себя» и «я для другого»: это я сам, сам по себе, и я как другой, один из многих; я единственный и я как все; это моя самость и моя другость. Ср. различение «первичного автора» и «вторичного» в поздних записях — ЭСТ1, с. 353 сл. Вот невидяще-ненавидящий отзыв Натальи Бонецкой, Бахтин метафиз.: «Бахтин релятивизирует „я“, образ Божий в человеке, с помощью неологизмов — монстров „я-для-себя“ и „я-для-другого“» (с. 111, в скобках).
Борхес и я кончается так: «Не знаю, который из двоих пишет эту страницу.» — «Я» Борхеса, посмотревшись в зеркало самопознания, дало «другому» и эту страницу.
Слово и пословица. К слову как «услышанному»: «Лишь потом, в других десятилетиях и полушариях, я понял: слово должно быть сказано и услышано (двумя или тремя), иначе оно не слово, а только звук.» — В. Яновский, Поля Елисейские, 7. И Топоров, Святость 1 (из прим. 46 на с. 207 сл.):
Вообще Слово — это то, что может и должно быть услышано, предназначено к у слышанию, т. е. то, что предполагает не только Я, субъект речи, автора Слова, но другого (Ты) и, как правило, завершенность коммуникации в слове, иначе говоря диалог, который имел место, — в отличие от сказать (говорить), не требующего непременного участия воспринимающего сказанное друг[ого] и, следовательно, диалога (ср. глас вопиющего в пустыне, повисающий в одиночестве невоспринятости) и — в случае сказать — апеллирующего к феноменальному (зрение — показ: с-казать, но ис-чезать).
— Да, но «Я», которое есть субъект речи, автор Слова, подобает одному Богу, можно сказать вслед за цадиком Аароном из Карлина (по Буберу), а для меня самого говорящий — другой. Идею чужести слова обновляет слово по-словица, от формулы следования и цитирования по слове/слову, обновляемой в по пословице. «Не всякое слово пословица» (ПРН, с. 972), но это поздн?е, когда чужесть в слове ослабла, а первоначально всякое, ср. древнерусское и диалектное пословица «слово (языка)»; первоначально слово есть чужое-общее высказывание (общий: польское obcy «чужой», но ср. своеобщий), по котором/которому я делаю и говорю. Пословица — слово мирового человека, кому я пословен, послушен. Близко слову-пословице обозначение священного писания индуистов ?ruti- с тем же индоевропейским корнем «слышать, слушать», впрочем см. В. Семенцов, Интерпрет. брахман., 1.8. Сюда же санскр. mantra-, о котором см. Инд. мантру Яна Гонды, и церковное паремия «чтение из Священного писания» при пареми`я фольклористики (????????). О пословице ср. А. Григорян, Посл, посл., прим. И на с. 226.
Гомеровы призывы к Музе и поэт как «толковник богов» у Платона, ?? ?`? ??????? ???`?? ???' ?? `???????? ???? ??? ???? (Ион, 534е), и Горация, sacer interpresque deorum \ — Orpheus (Искусство поэзии, 391 сл.), свидетельствуют об исконной чужести слова, понимание которой вернул нам Бахтин. А Вергилий, начавший Энеиду от себя, стал образцом для европейской поэтической отсебятины — все эти «пою» (их упоминает С. Аверинцев, Поэтика ранневиз., гл. Слово и книга) или «певец» как самоназвание того, кто пишет стихи. К порицаемому в Искусстве поэзии зачину «киклического писаки» «fortunam Priami cantabo et nobile bellum» (136 сл.) см. 4. Бринк, Гор. поэз. 2, с. 214; сходство с Arma virumque сапо-- Энеиды здесь не отмечено. К чужести слова ср. «Дух Господень говорит во мне, и слово Его на языке у меня.» из Второй книги царств (23.2) или «Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.» из Матфея (10.20). О говорении того, что «хочет Бог, чтобы я говорил», есть запись Слияние своей жизни-- в Уединенном Розанова. Но вот как криво истолкован праведный зачин Илиады у Григория Паламы: «Гомер тоже призывает богиню воспеть через него человекоубийственный гнев Ахилла, давая этому демону пользоваться собой как орудием и возводя к той же богине источник своей мудрости и красноречия.»[9]— Триады в защиту священно-безмолвствующих, 1.1.15; это победное, торжествующее выставление языческого божества бесом называется interpretatio christiana.
Мифологема божественного слова. Сократ у Платона (Ион, 534cde) о поэтах:
--ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог (? ???? ?`???? `????? ? ?`????) и через них подает нам свой голос, — мы не должны сомневаться, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат, они божественны и принадлежат богам, поэты же — не что иное как толкователи воли богов, одержимые каждый тем богом, который им владеет.--[10]
Сюда же «язык богов», но и Бог-Слово в прологе Евангелия Иоанна (к нему см. хотя бы К. Эванс, Слово и слава), `?? ???? ?? ? ????? ??? ? ????? ?? ???? ??? ????, ??? ???? ?? ? ?????. «Изначально — до сотворения мира — был Тот, кто зовется Словом. Он был с Богом, и Он был Бог.»[11] Это мифологическое отчуждение слова и языка свидетельствует об исконной чужести слова, об изначальной другости говорящего.
«Христианское толкование» переосмыслило в свою пользу и Вергилия, вот об этом Николай Бахтин на собрании Зеленой лампы в 1927, тема «Есть ли цель у поэзии?»:
Кто создает живое, тот должен сознавать, что рано или поздно он будет не в силах связать его своим заданием, потеряет власть над ним. Так же точно и поэт. Возьмем пресловутую 4-ю эклогу Виргилия, наилучшие слова, оставшиеся такими, какими они возникли в устах поэта. Виргилий твердо знал, чего хочет, и умел найти слова, которые могли бы его выразить с должной чистотой и ясностью. Но хотел ли он, знал ли, с какими силами вступит в связь его создание? Не содрогнулся ли бы он от ужаса, если бы услышал пресловутую речь Лактанция на Никейском соборе?
(по стенографическому отчету во Встречах Ю. Терапиано, с. 76 сл.); христианизация Четвертой эклоги здесь пример общей с братом Михаилом идеи, что художественное произведение в своей жизни свободно от автора. А вот о том же переосмыслении, но как его соучастник, — Георгий Федотов к двухтысячелетию Вергилия (Лицо России, с. 311):
Но несомненно: если бы за щитом и латами классицизма не билось мистическое сердце, чуткое к голосам и предчувствиям, разве мог бы Виргилий стать Сивиллой, пророчествующей о Христе? — Не произвольно и не искусственно патриотические и средневековые теологи связали пророчество Виргилия с Вифлеемским Младенцем. Виргилий выразил всю тоску древнего мира об Искупителе, все смутные ожидания, сгустившиеся в век Августа в напряженный мистический зов. Уставно-обрядовое благочестие Энея, в конце концов, лишь рабочая трансформация белого угля четвертой эклоги.
«Ветхозаветные пророчества» об Иисусе Христе и его «прообразы», например Иосиф у Паскаля — Мысли, 570/768. Только если верно, что «душа христианка», тогда interpretatio christiana честный прием, а задача герменевтики — помогать христианам в соглашении всех несознательных с их собственной душой. Конечно, anima naturaliter religiosa, но не naturaliter christiana; сказав это второе, Тертуллиан (Апологетик, 17) выдал ересь преуспевшей секты за естественную религию человечества. «Самое страшное в христианстве — то, что это религия победителей.» — С. Лёзов, Очерки современного православного либерализма (Попытка, с. 203).
Мандельштам о Данте (Разговор о Данте, 10):
Секрет его емкости в том, что ни единого словечка он не привносит от себя. Им движет всё что угодно, только не выдумка, только не изобретательство. Дант и фантазия — да ведь это несовместимо!.. — Какая у него фантазия? Он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик… Он весь изогнулся в позе писца, испуганно косящегося на иллюминованный подлинник, одолженный ему из библиотеки приора.
К этому месту есть пояснение Надежды Мандельштам:
Мандельштам утверждает, что «ни одного словечка он (Данте) не привнесет от себя… он пишет под диктовку, он переписчик, он переводчик…» Литературовед этого бы сказать не мог. Это мог сказать только поэт, на собственном опыте познавший категоричность внутреннего голоса. Из приведенной цитаты следует, что в поэтическом труде немыслим никакой произвол, ни выдумка, ни фантазия. Все эти понятия Мандельштам относил к отрицательному ряду-- Фантазия и вымысел дают фиктивный продукт — беллетристику, литературу, но не поэзию. — Есть эпохи, когда возможно только литературное производство, фикция, потому что внутренний голос заглушен и «душа убывает».
— Моцарт и Сальери (гл. Две стороны одного процесса). — Но ведь «внутренний голос заглушен» уже у Вергилия, вожатого Данте; нелитературная поэзия это, строго говоря, недостижимый для частного автора идеал дописьменной словесности, идеал фольклора.
На анекдот про девятых людей
В анекдоте АТ 1287 = Тм J2031 десятеро не могут досчитаться одного, они девяты люди, потому что каждый «себя-то в счет и не кладет», и только прохожий, посторонний сосчитывает их всех. Чтобы девяты люди стали десятерыми, нужен одиннадцатый; здесь представлены все три типа фольклорных чисел, а именно неполное число, круглое, т. е. полное, и сверхполное. Этот анекдот про глупцов вчуже смешон, но ведь все мы такие дураки, это и притча о человечестве. Каждый сам для себя — иной по отношению ко всем другим людям, а чтобы включить себя в счет, нам нужно увидеть себя со стороны, с точки зрения иного и для меня и для других.
Анекдот про девятых людей. Анекдот про глупых людей, которые не могут сосчитаться, сохранился по меньшей мере в шести русских записях. В сказке сборника Старая погудка на новый лад 1794—95 годов, скорее пересказе чем записи, сын ищет по свету людей умнее его матери, а находит еще глупее;
(1) потом лежала ему путь-дорога мимо лесочка, где, увидев несколько человек, сидящих в кружке и обедающих, подошел к ним и поклонясь сказал: «Хлеб да соль вам, добрые люди!» Они пригласили его к себе обедать. Прохожий, садясь подле них, рассуждал сам в себе, что нашел умных людей. И как только все пообедали, то мужики просили прохожего, чтобы он пересчитал их, все ли они тут. «Мы уже раз двадцать считались сами, — говорили крестьяне, — но всё одного не досчитались». Сие самого прохожего привело в удивление, и он спросил их: «Сколько вас было?» — «Нас из двора, батюшка, пошло десятеро, — отвечали мужики, — а теперь по нашему счету только осталось девятеро: и мы не можем домекнуться, кого из нас нет; кажется, по виду мы все, а по счету не все». Прохожий велел им при себе сделать счет, и который считал, тот себя никак в число не включал. Прохожий, засмеявшись глупости сих людей, перечел их, и они были сим довольны.
(Ск. ранн., 51). Такая же составная сказка Лутонюшка, записанная в Тамбовской губернии, есть в собрании Афанасьева (НРС, 406). Найдя много разных глупцов, Лутоня повернул домой, к матери, и
(2) набрел на дороге на артель работников; сидят вместе да обедают. «Хлеб да соль!» — «Садись с нами». После обеда стали они считать, все ли налицо. Но сколько ни считали, всё одного не досчитываются. «Пожалуйста, добрый молодец, пересчитай нас; отпустил нас хозяин всего-навсего десять человек, а теперь сколько ни считаем — всё одного не хватает». — «Да вы этак никогда не досчитаетесь! Каждый из вас как станет считать, себя-то в счет и не кладет: полно хлопотать попусту, вы все налицо!» — «Спасибо, добрый человек!»
Отдельный вариант анекдота из Олонецкой губернии известен в пересказе (Сл. олон., с. 18, — в АТвс не учтен):
(3) Девяты люди (Заон.) дразнят обывателей с. Кузаранды в Заонежье. Причиной этой клички, по уверению крестьян, служит старинное предание: обыватели с. Кузаранды в количестве 10 человек отправились в путь; после какой-то переправы они вздумали проверить, все ли они налицо, но сколько ни считали, кто ни принимался считать, всех участвующих в путешествии оказывалось уже не 10, а 9 человек. Как погиб один из товарищей и кто он такой, они никак не могли припомнить и сильно горевали. Кто-то уже посторонний пересчитал их, нашел, что они все налицо, и объяснил им, что все считавшие забыли сосчитать самих себя.
В 1926 Н. Ончуков записал на Урале сказку Ваньцы, составную, где сменяются глупости одних и тех же глупцов.
(4) Отправилися в полё, вышли — гречуха расцвела белая. Они думали, что озеро.
— Давай купаться.
Их было десять человек. Разделись, покупались, вышли, оделись.
— Много ли нас?
— Было десять человек, надо посчитать.
Считали-считали, одного нет — сам себя не считат. Пересчитали, всё одного нет. Идет мужик.
— Вы чего, Ваньцы, считаете?
— А вот купались в озере, да человека не хватат, один, видно, утонул.
— А вас много ли было?
— А десять человек.
— Да ведь вас десять!
— Нет, одного нет.
Лежит говно коровье.
— А не верите, дак тычьте носами в говно, после дырочки пересчитам.
Перетыкались носами в говно, сосчитали — все Ваньцы.
(изданные только сейчас Завет, ск., 71). Еще одна запись сделана в Литве в 1964, это сказочка Глупый сынок (Литов., с. 332) с признаками вырождения; здесь мальчик идет искать людей глупее не его матери, а его самого:
(5) Ишел-ишел, видит — десять человек стоят и плачут, за головы хватаются и думают, как жить на свете — не бедовать. Мальчик подходит и говорит:
— Что вы, друзьи, плачете?
— Одного товарища втеряли. Вчера было десять, а сегодня девять.
Считают-считают, не могут сосчитать. Мальчик сметил, что каждый других считает, а сам себя пропускает. Он и говорит:
— Я вам помогу.
— Ой-ой, если поможешь, сколько денег проси, все отдадим.
Мальчик всех их пересчитал.
— Ай, господи, все деньги тебе отдадим.
— А я не возьму. В Америке и то людям помогают.
Встретились девяты люди и в Карелии 1980-ых как «насмешливое прозвище жителей д. Суйсарь Прионежского р-на», по отдаленному пересказу Л. Михайловой (ЯРФ, с. 119) оно
(6) связано с преданием о том, что на сарае одного из домов деревни десять мужчин шили лодку; желая проверить, сколько человек работает, считающий всякий раз находил девять человек, забывая о себе (в роли считающего побывал каждый из работающих, и результат счета был у всех одинаков).
Сюжет Десятеро без одного: каждый не присчитывает себя (глупцы решают, что один из них утонул) по указателям АТ (тип 1287) и Тм (мотив]2031) распространен от Индонезии до Великобритании. Его усвоила индийская философская школа ньяя, но без приходящего на помощь одиннадцатого (Бетти Хайман, Грани инд. мышл., 4.1), такой же неполный вариант с десятью слепцами после переправы через бурную реку пересказывают слушатели Раджниша в Пуне. Сюжетные разновидности: Глупцы вдавливают свои носы в песок и потом считают ямки — Тм J031.1, кроме записи (4) сюда относится история Носы про жителей Мольса — датских пошехонцев (Мудрые деяния, 8), тоже с коровьей лепешкой вместо песка; Тут десять лошадей, а когда садишься верхом, их почему-то всего девять — ]2031.2; Культурный герой разбросал кокосы по островам (о-ва Кука), но забыл тот, на котором стоял сам, поэтому их там нет — ]2031.3. В записи (4) счет мотивирован предыдущим анекдотом АТ 1290 = Тм J1821 Плавают в поле льна.
Собственная исключительность. Кажется, по виду мы все в записи (1): говоря о людях, мы естественно не имеем в виду себя; себя никак не могли припомнить считавшие (3): «Как про кого говорят, себя не помнят» (ПРН, с. 620). «Имя свое всяк знает, а в лицо себя никто не помнит» (с. 308, ср. на с. 704), а в анекдоте как раз хотят узнать, все ли налицо (2)/(3). Вот в точности свидетельство мальчика шести с половиной лет: Я себя не вижу, а других вижу! Мне только счастье видеть других. «„Я-то один, а они-то все“, — думал я и — задумывался», признаётся «антигерой» Достоевского (Записки из подполья, 2.1) и добавляет: «Из этого видно, что я был еще совсем мальчишка.» Сюда же насмешливые пословицы (ПРН, с. 733, и Р. нар. поcл., с. 139) «Все равны бобры, один я соболек» и Всем по семь, а мне восемь. Эта собственная исключительность — «первичный факт человеческого сознания и человеческой жизни», говоря выражением М. Бахтина из его заметок о чужом слове (ср. там же «первичные реальности» — ЭСТ1 с. 348сл.). Я иной, мы иные по отношению ко всем людям, другим для меня и чужим для нас. Есть пословица-тип Люди то, а мы другое, обобщающая множество пословиц (ППЗ, с. 94), ср. людской «чужой» (СРНГ 17, с. 244) или господское название слуги человек. Я, считающий, сам не в счет, понадобился прохожий (1), посторонний (3), иной, чтобы учесть нас всех: со стороны-то виднее; вот шутка (ПРН, с. 465, 624 и 850): Отойдем да поглядим, каково-то /хорошо ли мы сидим. Лишь потом мы включаем в людей себя — Ия такой же человек или Все мы люди, все человеки (с. 303), — и мне или нам противостоят уже не люди, а другие или чужие.
К «Я-то один, а они-то все» подпольного человека, когда он «был еще совсем мальчишка», любопытную параллель заметил Аарон Штейнберг (Своб. Дост., с. 88 сл.) в письме самого Достоевского А. Майкову от 9/21.10.1870: «--мы одни, а они-то все», т. е. Россия и Европа. Сюда же «Я не мог мыслить о себе как о ничтожной твари, и хоть маленьким, но был богом.» — Флоренский в детстве (Детям моим, 4), «Я это иное», Je est un autre шестнадцатилетнего Рембо из двух его «писем ясновидца» (13 и 15.5.1871, см. Письма ясн.) и не менее знаменитый «Единственный» Макса Штирнера.
Из Бахтина об отношении «я» — другие:
--я чувствует себя исключением, единственным я в мире (остальные все другие) и живет этим противопоставлением. Этим создается этическая сфера абсолютного неравенства я всем другим, вечного и абсолютного исключения я (оправданного исключения). — Большинство людей живет не своей исключительностью, а своей другостью. Исключительность материализуется и становится паразитической (эгоизм, честолюбие и т. п.).
— набросок К вопросам самосознания и самооценки-- (БСС 5, с. 73); «Да, между мною и другими — для христианина бездна; деление происходит нацело: я и другие-- Вне этого основного факта религии (уединение себя) ни одно религиозное явление необъяснимо.» — доклад Проблема обоснованного покоя в записи Л. Пумпянского (БФ, с. 235). Главной на эту тему осталась ранняя бахтинская работа Автор и герой.
Примеры на «Люди то, а мы другое»: «Кому клюковка, а нам тукманка», «Кому телята, а нам ребята», «Кому пироги да пышки, а нам желваки да шишки», «Кого / всех мимо, а меня в рыло», «Вам Бог дал, а нам посулил», «У людей долото / шило бреет, а у нас и бритва не берет», «Люди пировать, а мы горевать», «Кому веселье, а мне и полвеселья нет», «Ваши скачут/ пляшут, а наши плачут», «Люди пьют, так честь и хвала; а мы запьем — стыд да беда», «Все люди такие, только мы вот эдакие / мы сякие», «Чьи грехи закрыты, а наши все наружу», «Чужой талан скоро растет, а наш ни лезет ни ползет» (ПРН, с. 58, 62 сл. и 192 сл.).
Круглое число, неполное и сверхполное. Считающихся в анекдоте по всем шести источникам 10, заведомо круглое (К), полное число, но поскольку каждый из них самому себе иной, для каждого людей всего 9, неполное (К—1) число, а чтобы стать 10-ым, мне нужен иной для всех включая меня, 11-ый; 11 сверхполное (К + 1) число. Датских считающихся пошехонцев семеро (Мудрые деяния, 8), есть варианты с таким же круглым 12, относительно которого 11 уже неполное. Круглое число с его общезначимым прообразом — для 10 это пальцы рук, а пальцы в фольклоре связаны с детьми, — число всех членов ряда, всех частей целого, завершено и потому совершенно. Это оно служит единицей счета, получает особое, несоставное имя, например русское сорок или датское snes «20», считается счастливым. В волшебных сказках герой замыкает собою ряд как носитель полноты — целостности или же находится вне ряда как особенный, иной: герой не становится К-той жертвой сказочного «вредителя» (к этому термину Проппа см. М. Вайскопф в НЛО, № 24, с. 53–58) или забирает его К-тую дочь, а сам остается К-тым или даже К + 1-ым среди своих помощников. А неполное число выражает лишенность, ущербность, предзнаменует поражение и гибель вредителя. Например, в сказке НРС, 159 (Марья Моревна) кругом дома бабы-яги 12 шестов, на И по человечьей голове, только один незанятый; герой приходит к ней за конем и не лишается головы, наоборот, он добывает лучшего коня, а баба-яга его не догоняет и падает в огненную реку. Другой случай: купец нанимает героя копать золото на неприступной горе, оставляет его там на голодную смерть вслед за 99 нанятыми, но герой спасается и делает сотым самого купца (НРС, 243). И когда в предании Про Мамая безбожного (НРС, 317) Мамай посылает против русского посла «сильных, могучих богатырей тридцать человек без одного», уже этим сказано, кто кого побьет. Без круглого числа нет сказочной задачи на узнание с ее тождеством, то есть совпадением лиц во всём (волос в волос, голос в голос) кроме их мест. В одном варианте сказки Морской царь и Василиса Премудрая у морского царя 13 дочерей (НРС, 222), сверхполное число, а не круглое 12, 3 или 77 (НРС, 219, 220, 224 и 225, где и задача на узнание), Василиса Премудрая — 13-ая, и Иван-царевич не узнаёт по примете, а просто выбирает ее (из-за этого у морского царя оказывается без Василисы Премудрой круглое число дочерей вместо положенного ему неполного). В силу своего вхождения в один ряд все его члены однородны и могут отождествляться, ср. в Первоосновах теологии Прокла «Всякое множество тем или иным образом причастно единому.» «Если же многие причастны единому, они тождественны в отношении этого одного.»[12] (1 и 66); задача на узнание предполагает такую одинаковость и круглое число. А сверхполное число обозначает иного. Это один, единственный в своем роде, он же другой, отличный от всех (само слово иной общего происхождения с один, праслав. *jьпъ(jъ): *еd-inъ), некто и никто. Иное двойственно, в нем сходятся крайности: 13 «несчастное число» (ПРН, с. 556), чертова дюжина, но недюжинный человек, изрядный, а не рядовой, тоже ведь 13-ый, как Василиса Премудрая в одном случае или Иисус Христос над двенадцатью апостолами, caput omnium ipse tertius decimus, у Кассиодора (X. Майер и Р. Сунтруп, Сл. числ. знач., стб. 647), вот и Набоков назвал один свой сборник Nabokov's Dozen: 13 Stories, а 5-лепестковый цветочек сирени — «счастье». О неполноте и сверхполноте ср. Ян Гонда, Избыт, недост.; к мифологии чисел см. В. Топоров, Числ. арх. и статью Числа в МНМ 2, ср. его же Число и текст.
Круглое число, например знакомые и значимые для нас с детства сказочные числа 3, 7, 12, 40 или «пальцевые» числа 5, 10 и 20, обязано своим названием кругу как ряду, за последним членом которого снова идет первый. Вот пословица про неделю, по-блатному круглую/круглуху: «Осьмой день что первый» (Сл. блат., с. 118, и ПРН, с. 556); в Сказке Набокова тринадцатая избранница героя оказалась первой, круг замкнулся. Правда, в представлении числа камешками, ср. латинское calculus «(счетный) камешек», 3 будет треугольным числом, но 10 = 1 + 2 + 3 + 4 тоже, как 4 и 9 будут квадратными, и тогда удобнее название «полное». Круглое число назначено приобщать счетное, множественное к единому, это оно служит единицей при счете и становится основанием счисления (не наоборот, вопреки популярной брошюре С. Фомина Сист. счисл., § 1 сл.). Будем различать считающее лицо, предмет счета — количество («сколько штук», предмет собственно счета) или величину («сколько раз», предмет измерения), единицу счета — круглое число, вырастающее в систему счисления, и итог — точное число, число как таковое. Единица не число, ведь (натуральное) число имеет дело со множественностью членов ряда, частей целого, а «Один раз /однов? не в счет» (ПРН, с. 549 и 556), единица способна обозначать само целое. И двойка не вполне число, иначе языкам не нужно было бы особое двойственное число в отличие от множественного и слово «оба» в отличие от слова «все». А судя по окончаниям русских форм 1 брат, 2–3 — 4 брата и 5 итд. братьев, настоящие числа начинаются с 5. Нуль, 1 и 2 — эти числа, вернее нечисла, способны каждое по-своему обозначать иное, как ничто, как одно и как другое или двойственное, а 3 наименьшее круглое и просто наименьшее (натуральное) число. Об одном как целом см. В. Топоров, Числ. арх., с. 18–20, и в МНМ 2, ст. Числа, с. 630; к 2–3 — 4 он же, Число и текст (1), с. 78–84, и Семант. четверичн., с. 128–130; к числу 3 он же, Семант. троичн.
Круглое число и точное: почти что круг и точка (о круге см. хотя бы Топоров и М. Мейлах в МНМ 2, о точке есть статья Флоренского для словаря символов — ФСС 2, с. 574—90). Точное число определяется одним счетом, а круглое подчиняет себе счет, ср. круглый счет, округление, особенно большое — число «бессчетного» в противоположность «считанному». Большое число скорее круглое, точное число скорее малое, например кругл(еньк)ая сумма — много денег, а блатное кругленькая значило «1000 рублей» (Сл. блат., с. 118) до очередной инфляции. От этого отталкивается Рабле: большие числа у него смехотворно точные, не округленные, заметил Бахтин, Творч. Рабле, с. 505—07/ 512—14. Так и в математике, по неожиданному признанию П. Рашевского:
Духу физики более соответствовала бы такая математическая теория целого числа, в которой числа, когда они становятся очень большими, приобретали бы в каком-то смысле «размытый вид», а не являлись строго определенными членами натурального ряда, как мы это себе представляем.
Разумеется, любое измерение производится лишь с какой-то степенью точности, и та «идеальная точность», которую предлагает математика в понятии вещественного числа, физику не требуется.
— Догм. нат. (с. 244 сл.). Круглое число — число глубокое, но неточное (точность и глубину различает Бахтин, К методологии гуманитарных наук), оно назначено приобщать предмет счета к значимому прообразу, например в пословице «Бог любит троицу» (ПРН, с. 556) — три как наименьшее круглое число. А точное число, будь то целое или нецелое, направлено только на свой предмет, без всякой оглядки. Уточняя круглое число, мы теряем его прообраз; округляя точное, теряем его предмет. Точное число — «разовое», его повторение еще где-нибудь это случайное совпадение, а круглое число устойчиво, постоянно. Круглые числа праздничные, точные будничные. Устойчивое круглое число памятно и памятливо, оно хранит в своей глубине прообраз, чью значимость оно сообщает всё новым предметам; точное число забывчиво.
Почти, почитай, поч?сть—словесный округлитель неполного. Ср. без малого, чуть / едва (ли) не, Чуть-чуть не считается, о-коло, не в счет, с лишним, слишком.
К 29 богатырям Мамая, которых побивает русский посол (НРС, 317): фольклорист Т. Новичкова поспешила опровергнуть этот пример гибельности неполного числа своим мнением, будто «случайно попавшая в сказку о Мамае былинная формула „тридцать молодцев без одного“-- в былинах — имеет прямо противоположный смысл, характеризуя дружину богатырей (обычно с продолжением: сам Илья, Садко или Вольга „во тридцатыих“)» — Числа был., с. 144, к 29 дружинникам см. А. Гиппиус в Жив. ст., 1997, № 3, с. 21–23, — и даже не заметила, что продолжение в скобках говорит в мою пользу. Вот былина про Василия Буслаева из Сб. Кирши Дан. (л. 14 об. — 16 об.), где тоже
Собиралися — соходилисяТридцать м?лодцов без единова,Он сам, Василей, тридцатой стал.Герой с дружиной сильнее мужиков новгородских, но без него, без К-того и первого, дружина побить их не смогла; только когда Василий пришел молодцам на выручку, мужики покорились. И Повела девка (помощница) Василья со дружиною \ на тот на широкий двор, | привела-та их к зелену вину, | а сели оне, молодцы, во единой круг-- здесь 30 человек уже наглядно круглое число. А 30 без одного, носителя полноты, это дурная множественность. Так и девяты люди. О «круглом числе минус один» ср. Ян Гонда, Триады в Веде, с. 16, прим. 61; Избыт, недост., с. 31 сл. / 339 сл. с прим. 83.
Порядковое число. В сказочной задаче на узнание все равны, все как один: нет своих собственных лиц, имен, мест, нет порядка, только количество. Нет и собственных (неусловных) номеров, то есть порядковых чисел, ср. порядковый номер, только круглое количественное число. Естественное имя номера — порядковое числительное, например трамвай номер пятый, но теперь уже привыкли говорить номер пять.
К сверхполному числу — диалектные косой десяток «11», «очень много» или косая дюжина «13», ср. чертова дюжина, и лишний двадцать/тридцать «21» или «31» (СРНГ 15, с. 64 сл.; 17, с. 92). А вот строфа из Дактилей Ходасевича со сверхполным числом:
Был мой отец шестипалым. Бывало, в сороку-воронуСтанем играть вечерком, сев на любимый диван.Вот, на отцовской руке старательно я загибаюПальцы один за другим — пять. А шестой — это я.Шестеро было детей. И вправду: он тяжкой работойТех пятерых прокормил — только меня не успел.(3) — здесь фольклорные пальцы-дети, причем маленький лишний мизинец (4) это «я»-иной. Всё как одно тоже иное по отношению ко множественному всему (к различию между единым целым и множественным всем см. Цел. расчлен. Топорова, с. 218), поэтому сказочный герой может сохранять свое значение К-того, носителя полноты, и будучи К + 1-ым. Это как в древнеиндийских текстах целое из К частей может считаться за К + 1-ое. Например, в Шатапатха-брахмане не раз сказано, что есть 33 бога, а творец всего сущего Праджапати — 34-ый; по толкованию Гонды «Это значит, что он как тридцать четвертый не только превосходит, но и охватывает тридцатитрехчастную целостность, составленную другими богами--» — Триады в Веде, с. 8, ср. на с. 117 сл. и его же Числа Прадж. Так что и круглое число и сверхполное подобны единице в своей способности обозначать целое.
Включение иного во всё. Все и иной, или еще один, всё и иное. Всего без иного нет, как нет правила без исключения, но есть включение, приобщение иного, отраженное в схеме натурального ряда п -> п + 1, то есть К -> К + 1. Малый ряд рано или поздно оказывается неполным: находится дополняющий его иной, включаемый в счет и делающийся рядовым. Ряд растет, круглое число становится всё круглее (К + 1 = К'). Но большинство математиков под давлением «догмата натурального ряда» (П. Рашевский, Догм, нат.) готовы переходить к следующему натуральному числу слишком последовательно, до бесконечности. Безудержное, не признающее смысловых границ обобщение приводит в основаниях математики к противоречиям. Вот одно из них — парадокс Рассела в шутливой передаче. Деревенский парикмахер по указу должен брить всех тех и только тех мужчин деревни, которые не бреются сами. А кто будет брить парикмахера? Спрашивающий не находит непротиворечивого ответа. Тогда он решает, что указ нелеп, отменяет его и впредь таких указов силится не допустить; отсюда расселовская теория типов и другие средства. Но не указ сам по себе виноват, а спрашивающий математик, включивший иного во всех. Вопрос математика не возникнет при «исключающей интерпретации переменных» по Яакко Хинтикке (Тождество), при гуманитарном возврате к меньшему ряду и восстановлении в правах иного. — «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится всё-всё.» — так, повторив па iti па iti «„не“, „не“» Брихадараньяка-упанишады, описал Набоков (Дар, 5) чувство иного и стремление, тягу к нему. Флоренский: «Святой — это прежде всего „не“.» (Освящение реальности в БТ 17, с. 149), то есть прежде всего иной. И в Беседах Эпиктета (1.9.4): «--если кто понял устроение мироздания и постиг, что самое великое, самое главное и самое всеобъемлющее среди всего это система, состоящая из людей и бога--»[13], а бог у Эпиктета — «иной», ?????, (1.25.13, 30.1, 2.5.22, 3.1.43, 3.13, 13.13 и 4.1.103).
Всё и иное. Все такие-то и «вненаходимый» (Бахтин) им иной, всё такое-то и внеположное ему иное — единичное исключение из общего правила. «Нет правила без исключения», В семье не без урода (ПРН, с. 849 и 725, ср. на с. 388), иное всегда найдется; Семен Франк: «Подлинный состав нашего знания есть всегда: „всё такое-то—и еще что-то иное, неизвестное“ —» — Непостижимое (1.1). Это иное в игральных картах представлено джокером, шутом, который заменяет любую карту. Вот несколько выражений типа К + 1 или К + 1-ый. Центральный хозяйственный магазин в Ереване был назван по-русски 1000 мелочей, а по-армянски 1000 и тi manruk «1000 и одна мелочь»; второе сильнее, то есть врет сильнее: армянская вывеска обещает нам всё-всё, как русская, и сверх того иное. Похоже усилило пословицу «В Москве всё найдешь, кроме птичьего молока», после насмешливого «Говорят, (что) в Москве кур доят» (ПРН, с. 331, и РПП, с. 247), название московских конфет и торта Птичье молоко (не так в Кулин. сл. В. Похлебкина, с. 343), еще ср. вагон и маленькая тележка или двадцать раз'с разом «очень много». Двадцать первый / одиннадцатый палец это мужской член (Завет., с. 490 и 498): «Бог и пальцев на руке не уравнял», по принципу индивидуации, но «В кулаке все пальцы равны», их не видать (ПРН, с. 856 и 849), но Сравнил хуй с пальцем! — т. е. иное несравнимо с рядовым. Сказочное тридесятое царство за тридевятью землями, явно иное, предполагает счет не десятками, как девяты люди, а девятками, то есть устойчиво круглое 9, и магический множитель 3, ср. триблагий или треклятый; поэтому в формуле за тридевять земель, в тридесятое царство/государство за 27, не точным, а усиленным круглым числом, следует сверхполное 30. Формула в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, должно быть, вторична. И еще античная квинтэссенция — пятая после земли, воды, воздуха и огня, иная сущность, эфир. Есть и выражения типа К + 2, см. «Один» и «два» Гонды, с. 46 сл.; 2 может обозначать иное как двойственное. — Но у математиков фольклорная идея иного вырождается в «одноэлементное множество» и, отдельно, в «пустое» — подмножество любого множества. «Множество всех множеств», без иного.
Иное и рост. В схеме К -> К + 1 отражен постепенный рост ряда за счет иного, а рост, возрастание-нарастание, идет снизу вверх. Иное это вырост, нарост, прирост, например гномон — угольник или нечетное число, который/-ое в сложении с квадратом или с квадратным числом дает больший квадрат, но это и знамя (: ??'????), часто красное, развевающееся наверху, на древке (к инакости знамени-знака см. В. Топоров, Случай *?EN-). Еще примеры: загадка про сосульку «Что вверх корнем» или «вниз вершиной растет?» (Заг., 501 и 504), предполагающая направленность роста вверх, пословица Стоя растешь вдвое (ПРН, с. 515, и СВРЯ, ст. Вдвое) и эпитет дерева, дурака и мужского члена стоеросовый «здоровенный», выражения высокая/ превосходная степень, идти в гору, сойти /свести на нет. Лестница с ее ступенями (Бытие, 28.12 сл. — лестница Иакова), четки (: считать-читать-почитать) и л?стовка «кожаные четки староверов» (: лестница), их молитвенное перевирание как духовный подъем, «подъем» у А. Мейера (Религия и культура и Заметки о смысле мистерии, здесь же о ритме, — МФС, с. 31 слл. и 105 слл.), «восхождение» и «нисхождение» у Вяч. Иванова (Символика эстетических начал), сюда же Топоров, «Стоять», и А. Сыркин, Спуст. возн. Рост вверх на месте и движение вперед по пути — таково противопоставление. Смысловой переход «поднимать(ся)» > «двигать(ся)» в части продолжений праслав. *dvigali (О. Трубачев в ЭССЯ 5, с. 168), должно быть, переход именно от роста к движению. Это как Илья Муромец сидел сиднем («Сидень сидит, а всё растет» — ПРН, с. 304), рос дураком до тридцати лет, а потом вышел в путь, на по-двиги. А путь, судя по загадкам про дорогу «Когда свет зародился, тогда дуб повалился и теперь лежит» и «Лежит брус на всю Русь, а станет — до неба достанет» (Заг., 2700 и 2719), это лежачее бревно, упавшее мировое дерево.
Пример на «чертову дюжину». Дурацкое включение иного при представлении людей шариками дало в осложненном варианте анекдота Тм J2031.1 из Швейцарии (по А. Кристенсену, Мудрые деяния, с. 182) «чертову дюжину»: Двенадцать человек, которые не могут досчитаться одного из своих, по совету постороннего считаются при помощи шариков: каждый кладет по шарику, но посторонний тоже, так что на этот раз получается не 11, а 13; они решают, что тут замешан нечистый.
Тяга к иному. Набоков о футбольном вратаре, последнем и первом в команде из 11 игроков:
Как иной рождается гусаром, так я родился голкипером. В России и вообще на континенте, особенно в Италии и в Испании, доблестное искусство вратаря искони окружено ореолом особого романтизма. В его одинокости и независимости есть что-то байроническое. На знаменитого голкипера, идущего по улице, глазеют дети и девушки. Он соперничает с матадором и с гонщиком в загадочном обаянии. Он носит собственную форму; его вольного образца светер, фуражка, толстозабинтованные колени, перчатки, торчащие из заднего кармана трусиков, резко отделяют его от десяти остальных одинаково-полосатых членов команды. Он белая ворона, он железная маска, он последний защитник.
(Другие берега, 12.3). Оборотная сторона тяги к иному как единственно своему у Набокова — отвращение к тому, что этот писатель «потусторонности» обзывал пошлостью. Так и Бердяев в Самопознании о своей «тоске по трансцендентному» с «отталкиванием от обыденности». Но нет ничего обыкновеннее тяги к иному. Каждый рождается иным и потому нуждается в ином; все мы девяты люди. Согласно Жаку Маритену (Ответственность художника, 3.1) человек есть «животное, питающееся трансцендентным».
Святой и бог. «Святой — это прежде всего „не“» Флоренского значит, что святость вид инакости, ср. «das Ganz andere», священное по Рудольфу Отто. От инакости святого его связь с красным цветом и с ростом (см. Святость 1 Топорова, с. 441 слл.) — как у дурака, и между ними юродивый, «святой дурак»; к «эксцентричности» юродивого см. Сыркин, Спуст, возн., 3. А «система из людей и бога», ?? ??????? ?? `?? ????'???? ??? ???? (Арриан, Беседы Эпиктета, 1.9.4), соответствует русской формуле мир да Бог, «выражающей идею высшего согласия, гармонии, равновесия, блага (характерно, что с этой формулой, между прочим, обращаются с поздравлением к новобрачным)» — Топоров, Мир и воля, с. 44. Перед Богом все равны, друзья и враги, свои и чужие, я и другие: Друг по/обо друге, а Бог по/обо всех, т. е. печется, или Всяк за своих стоит, а один Бог за всех или Всяк про себя, а Господь про всех (ПРН, с. 39, 35 и 610).
Заморышек. Включение иного в число, мена типа числом происходит в сказке про Заморышка (НРС, 105). Вот начало сказки:
Жил-был старик да старуха; детей у них не было. Уж чего они ни делали, как ни молились Богу, а старуха всё не рожала. Раз пошел старик в лес за грибами; попадается ему дорогою старый дед. «Я знаю, — говорит, — что у тебя на мыслях; ты всё об детях думаешь. Поди-ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку; что будет, сам увидишь!» Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор; вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, — а из тех яичек народились мальчики; сорок крепких, здоровеньких, а один не удался — хил да слаб! Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени. «Ну, — говорит, — будь же ты Заморышек!»
Здесь, как в анекдоте про девятых людей, две точки зрения, со стороны в «ихней» деревне 41 двор, но для самого старика, «обошедшего все дворы», кроме своего, их 40, заведомо круглое число. Из своего-то, заведомо сверхполного 41-ого яйца — приходит догадка — и родился у старика со старухой неудачный мальчик по прозванию Заморышек: свое-иное не в счет и безымянно. «Сорок молодцев в поле возятся, а Заморышек дома управляется», но дальше этот Заморышек по-богатырски ловит морскую кобылицу, которая пожрала один из 40 смётанных его братьями стогов сена. Он пригоняет домой 41 жеребенка кобылицы, ее награду, и говорит: «Здор?во, братцы! Теперь у всех у нас», т. е. у каждого, «по коню есть; поедемте невест себе искать.» Отроду иной, герой впервые сам через попарное соотнесение «всех нас» с морскими конями вошел в число. Именно однородные, составившие круглое число братья способны долго искать по белому свету 41 невесту от одной матери (однородных невест) и заехать за тридевять земель к бабе-яге, у которой как раз 41 дочь. Братья справляют свадьбу, ночью баба-яга пытается их погубить, а губит своих дочерей, головы дочерей попадают на спицы — число не названо — кругом стены (палаты бабы-яги обведены стеной) вместо голов братьев. Круглость числа, необходимую в пути, ведь «В дороге и отец сыну товарищ», то есть должен помогать (ПРН, с. 275, 775 и 834) как брат, как равный, тем более необходимую за три девятью землями, в ином месте, сообщили братьям кони, а поддерживают эту нестойкую круглость 41 столб у ворот бабы-яги, 41 ее дочь и столько же, наверно, спиц кругом стены. Сперва спиц не было, был 41 железный столб у ворот и братья привязали к столбам коней, но когда дело дошло до голов, появились железные же спицы, числом 41, если это бывшие столбы. Такие переделки на ходу встречаются в сказках, а слово кругом подтверждает, что спиц столько; 41 внутри сказки круглое число, поэтому 40 неполное. Случай с шестами, спицами или тычинками для голов у дома вредителя, как и задача на узнание, требует круглого числа (чтобы самих жертв было К—1, положенное вредителю неполное число), и его круглость наглядно сказывается в расположении спиц вокруг дома. Устойчивый тип числа похож на главное значение слова, неустойчивый на неглавное: 41 сверхполное взято готовым, а 41 круглое сложилось внутри сказки, там оно и остается.
Круглое 40 и круглое 41. Мену типа числом я определяю меной точки зрения считающего на предмет счета (о «точках зрения» см. Поэтику комп. Б. Успенского и В. Федоров, Поэт, реальн.). Правда, сказочник легко перемежает точки зрения на число, но не в таких включениях и исключениях дело. Еще раз обратимся к началу сказки про Заморышка: «„--Поди-ка по деревне, собери с каждого двора по яичку и посади на те яйца клушку--“ Старик воротился в деревню; в ихней деревне был сорок один двор» — это точка зрения постороннего; «вот он обошел все дворы, собрал с каждого по яичку» — а это старика — «и посадил клушку на сорок одно яйцо. Прошло две недели, смотрит старик, смотрит и старуха, — а из тех яичек народились мальчики» — посторонний; «сорок крепких, здоровеньких, а один не удался — хил да слаб! Стал старик давать мальчикам имена; всем дал, а последнему не достало имени.--» — старик. Здесь сосуществуют две точки зрения и нет мены типа, круглое для постороннего число 41 лишь названо со стороны, раньше чем оно для самого старика с его круглым 40 успело сложиться. Единственная мена типа в сказке происходит дальше, когда Заморышек впервые сам входит в число, попарно соотнося «всех нас» с морскими конями. Попарное соотнесение это простейший счет. Первоначально считать это с-равнивать четами, попарно, ср. сочетать, а нечетный это не идущий в с-чет — СРНГ 21, с. 207. Включение-невключение в счет по Томасу Манну, Иосиф и его братья, 4.7, гл. Их семьдесят.
Тридевять. К обороту за тридевять земель см. О. Кузнецова в Неизв. изв., с. 58–62. Усиленное утроением круглое число тридевять — ср. ???? `????'? в Илиаде, 16.785, или латышское trejdevi?i «трижды девять», т. е. «очень много», — часто встречается в заговорах, например Великор. закл., 14 (в закрепке), 28 (вместе с круглыми 12 и 70) и 43. Сюда же тридевя(т) из новгородской берестяной грамоты 715, см. А. Зализняк, Загов. текст. Дальнейшее усиление: Запру я этот заговор тридевяти-треми замками, тридевяти-треми ключами-- (Великор. закл., 211) — это 9x3x3 показывает, что устойчиво круглое 9 и само есть трижды три, а счет девятками, давший поверье про девятый вал (об этом выражении см. Б. Богородский в СРЛ-80, с. 112—20), происходит от архаичного счета тройками, давшего треволнение по образцу греческого ????????. А неназванное место за тридевятью землями, куда заехал Заморышек и его братья и где живет злая баба-яга, это иное тридесятое царство, ср. в другой сказке (НРС, 139) —заехали за тридевять земель в тридесятое царство, в иншее государство-- или в заговоре (Великор. закл., 120) — отгони злую лихоманку за тридевять земель, в тридесятое пустое царство--. За круглым 27, утроенной девяткой, здесь следует сверхполное 30, утроенная десятка. Нашелся считатель, который избавился от скачка через две единицы, заменив таблицу умножения бухгалтерскими счетами: тридевять по Б. Виленчику в РР, 1981, № 4, с. 157 сл., обозначает 3 десятка да 9 единиц, итого 39, а тридесять — 3 десятка да 10 единиц, итого 40. Несмотря на одобрительный отзыв И. Добродомова (там же, с. 158), эта «новая теория» — у нее, кстати, есть старый предшественник Бестужев-Марлинский: «Так не хочешь ли, братец любезный, чтоб я--отдал мою дочь за человека, у которого нет тридевяти снопов для брачной постели--» с примечанием «Постель стлалась на тридцати девяти снопах разного жита--» (Роман и Ольга, 1) — служит примером того, как не надо толковать фольклорные числа. Насильное уточнение глубокого потеряло магический множитель 3, ср. заговорное трисветлое царство--и среди того трисветлого царства--трисветлые великие светлицы солнечные (Великор. закл., 299), сюда же св?тлое и тресв?тлое слънце из плача Ярославны в Слове о полку Игореве, потеряло счет девятками и инакость тридесятого. Отрицает счет девятками А. Шустов в РР, 1998, № 2, с. 120–27.
Пушкинские 33 богатыря. Но вот другой случай неточности. В пушкинской Сказке о царе Салтане-- число богатырей 33, заметил Левон Абрамян (Подступы, с. 169), оказывается четным: все равны, как на подбор; идут витязи четами, \ и блистая сединами | дядька впереди идет; старый дядька Черномор \ с ними из моря выходит \ и попарно их выводит, будто пересчитывая. Четность 33 богатырей скорее недосмотр Пушкина чем неподчинение фольклорного числа здравому смыслу. Для Царя Салтана Пушкин использовал кратко записанную им народную сказку про то, как младшая из трех сестер похвалилась, что с первого года родит 33 сына — усиленное круглое число, в котором проглядывает сверхполное 11; царь женился на ней, и «после девяти месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом — ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке» (на затылке? на груди?) «месяц». А дальше у чудесного, иного царевича 30 братьев, не 33: «из моря выходит 30 отроков точь-в-точь равны и голосом и волосом и лицом и ростом», «вышли 30 юношей и с ними старик» (отсюда тридцать витязей прекрасных и с ними дядька их морской во вступлении Руслана и Людмилы). Вполне возможно, юноши выходят четами, & сказка учитывает это, отказывается на ходу от нечетного числа, как ради инакости Василисы Премудрой, 13-ой в НРС, 222, — от задачи на узнание.
«Если нет Бога, то я бог». Считающихся в анекдоте 10, устойчиво круглое число, причем по записи (1) они сидят в кружке, а по (2) это артель с ее круговой порукой: Все за одного и один за всех (артель ярко изображена у Мельникова-Печерского — В лесах, 1.15). К тому же они в пути, а путникам необходима круглость числа, равенство. Но без иного для всех каждый для себя иной, вот идея анекдота. Своим «Если нет Бога, то я бог» высказал эту идею Кириллов Достоевского (Бесы, 3.6.2), ср. у него же «атеисты, ставшие богами» в черновике речи о Пушкине или «„Я сам бог“ — и заставляет Катю себе поклоняться.» в набросках Житие великого грешника, еще ср. заборную надпись «Бог это я» бунтующих парижских студентов в мае 1968, Ni ma?tre, ni Dieu. Dieu, c'est moi. (Граффити, с. 152), «Бог—я» помешанного Батюшкова и то же самое, но в сослагательном наклонении у Декарта, Размышления о первой философии, 3.
«Бог это я». Кириллов из Бесов сказал «Если нет Бога, то я бог», но у Пастернака тринадцатилетний гимназист приходит к тому же заключению из противоположной посылки: «--Бог, конечно, есть. Но если он есть, то он — это я.--» — Доктор Живаго (1.1.8, здесь же про гимназиста: «Он был странный мальчик. В состоянии возбуждения он громко разговаривал с собой.»); это связано контрапозицией с выводом Заратустры-Ницше (2, гл. На блаженных островах) «Но я хочу совсем открыть вам свое сердце, друзья мои: если бы существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно, нет богов.» — но дальше (4, гл. В отставке) он же «Лучше совсем без Бога, лучше на собственный страх устраивать судьбу, лучше быть безумцем, лучше самому быть Богом!» и ему в ответ: «Какой-нибудь Бог в тебе обратил тебя к твоему безбожию.»[14] Во всех случаях подразумевается собственная исключительность, инакость. А у Хармса в Комедии города Петербурга твердит «Бог — это я!», «Бог — это я», «Я Бог», «Я Бог но с топором!!», «Бог это я» персонаж с выразительной фамилией Обернибесов, ср. заглавие Бесы. Но мусульманский мистик аль-Халладж тоже сказал «Я есмь Истина», т. е. Аллах, и его казнили как еретика.
К Заратустре Ницше — Юнг в Психологии и религии:
Ницше не был атеистом, но его Бог был мертв. Результатом этой кончины стал раскол в нем самом, и он испытал нужду в олицетворении своей другой самости как «Заратустры» или в другое время как «Диониса». --Трагедия книги Так говорил Заратустра состоит в том, что Ницше сам сделался некоим богом, раз его Бог умер; а произошло это оттого, что он атеистом не был. — Тот, у кого «Бог умирает», падает жертвой «инфляции».
(3 — ЮСС 11.142, к «инфляции», т. е. надмеванию, Юнг ссылается на свои Отношения между «я» и бессознательным, ЮСС 7.227 слл.).
Религиозность герменевтики. Чтобы самому попасть в счет, каждому считающему дураку нужен другой считающий, а всем вместе нужен иной, ср. пословицы Друг по/обо друге, а Бог по/ обо всех. Бог не как свой брат, скорее поможет, но и Бог не свой брат, не увернешься; Человек так, а Бог инак / да Бог не так (ПРН, с. 35–37 и 39). Этот образ иного для всех нас, благодаря кому мне удается включить во всех себя-иного, принадлежит естественной, неофициальной религии фольклора, которую исповедовать призван толкователь. Герменевтика не может не быть религиозной, говорят мне; да, но какая это религиозность? Достоинства всякой учрежденной религии измеряются для меня как толкователя тем, насколько несвоевольно и бескорыстно, насколько представительно ее писания развертывают скрытую в языке и фольклоре неписаную вселенскую религию. А всё прочее — сектантство.
Не я и не все, а чужой. «Если нет Бога, то я бог», говорит Кириллов (3.6.2), а его сосед Шатов убежден, что «синтетическая личность всего народа», или (русский) мировой человек, и есть Бог (2.1.7). К ответу «Никто» на свой вопрос «Кто Бог?» Кириллов применил правило «Если никто другой, то я сам» и покончил с собой, а Шатов применил к тому же ответу правило «Если никто в отдельности, то все как один», и его убили ради будущего общечеловека. А наш анекдот говорит, что если никто из своих, то чужой; это третий вид более общего правила «Если (и только если) никто, то иной». Бог не (как) свой брат-- (ПРН, с. 36 и 39), «--нельзя о боге сказать „свой“--» — О. Трубачев, Этноген. культ, слав. (с. 176), бог иной, но не я сам, ни даже мировой человек, все как один. Бог тот иной, кто дарует иному — мировому человеку или мне самому — другость. Ср. «Ведь Бог та сила, которая из половинного человека делает цельного.» в Коперн. пер. грамм, (с. 389) Розенштока-Хюсси. На тему «кто» см. Ян Гон да, Местоим. ка, и В. Топоров, Indo-Iran, 2, и Индоевр. загов. (3.1), с. 25–53; против Шатова — заметка Розанова О «народо»-божии; мифотворчески о Кириллове и Шатове Вяч. Иванов, Достоевский и роман-трагедия, экскурс (ИСС 4, с. 443 сл.). Целое из К частей можно по-индийски или по-шатовски посчитать за К + 1-ое, но девятым людям знание того, что их десятеро, не помогло сосчитаться самим, без одиннадцатого. Способ включить каждого в число, подсчитав ямки от своих носов на песке или коровьей лепешке в варианте Тм J2031.1, где будто пародируется дописьменный ближневосточный счет оттиснутыми на глине особыми фишками согласно Денизе Шмандт-Бессера (Прежде письма), этот способ удостовериться, что «и я такой же человек», у глупцов тоже от иного-чужого.
Включение себя. В противоположность «еще совсем мальчишке», думавшему «Я-то один, а они-то все» (Записки из подполья), старый механик Андрея Платонова знает: «А без меня народ неполный!» Допустим, и я, артельщик из анекдота, понял наконец, что я сам — десятый; что произошло? Я самоотчужденно, глазами встречного Лутони или отпустившего нас хозяина —
--я и другие движемся в разных планах (плоскостях) видения и оценки (действительной, конкретной, а не отвлеченной оценки), и чтобы перевести нас в одну и единую плоскость, я должен стать ценностно вне своей жизни и воспринять себя как другого среди других--. Но это предполагает авторитетную ценностную позицию вне меня.
(Бахтин в Авторе и герое, с. 54), — самоотчужденно «положил себя в счет», для меня наконец сложилось круглое 10 и сменило тип, стало неполным круглое 9. Память о таком включении иного хранят слово сам-десят, вообще сам-«последний», правило поведения «Я — последний» и даже схема натурального ряда. Но пока включения себя не произошло, пока сосуществуют круглое для артельщика 9 и круглое для постороннего 10, мены типа нет. Так же нет ее в начале сказки про Заморышка, где сосуществуют 40 и 41, с той разницей, что число дворов, яиц и мальчиков без иного — устойчиво круглое, а число артельщиков без иного — неустойчиво круглое. 9 у девятых людей есть дурацкое 10, как 13 есть «чертова дюжина», сюда же неполный «глупый человек» (СРНГ 21, с. 117) и не все дома у кого; 9 предполагает 10, первенствующая точка зрения у человека не нашего десятка, 11-ого. «Никто не может, так Бог поможет», «Друг по/обо друге, а Бог по/обо всех» — печется, «Перед Богом все равны» (ПРН, с. 35 сл. и 39). Чем я должен быть для девятерых, тем одиннадцатый является для меня, это и есть «завершение» по Бахтину: «Но я-для-себя — другой для Бога.-- Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня.» (Автор и герой, с. 52), ср. в дневниковой записи Льва Толстого под 27.3.1910 «Ты о людях, а Б[ог] о тебе.» — Анекдот-притча про девятых людей говорит слушателю «Десятый это ты», он как зеркало или как лубочная картинка с подписью «Два дурака дерутся, а третий смотрит», но без третьего на картинке (ПРН, с. 267, 437 и 574)[15].
Парадокс собственной исключительности. Старому механику Платонова возразил Михаил Гаспаров в Зап. вып. (с. 143) под названием математики: «„Без меня народ неполный“? Нет, полнее, чем со мной: я — отрицательная величина, я в нем избыточен.»— Но это опять одностороннее суждение «по себе» и «от себя», снова смешная математика девятых людей, у которых не 10 круглое, полное число, а 9. Пока ты ребячески считаешь, что ты со своей инакостью один такой, не как все, ты наоборот будешь не один, а «как все» в том же дурном смысле, говорит мудрый анекдот про девятых людей; в записи (4) у них одно прозвище на всех—Ваньцы, от Иван(-дурак). На этот парадокс собственной исключительности похож фрагмент Гераклита «д?лжно следовать общему, но хотя разум (логос) — общ, большинство живет так, как если бы у них был особенный рассудок»[16] (2/23а) в толковании Владимира Бибихина, Язык филос., И, вот выдержка (с. 111 сл.):
Мы становимся людьми толпы именно тогда, когда отгораживаемся, обособляемся, — конечно, только в собственном воображении. Как раз обособление делает нас пылинкой толпы. Желание не походить на всех, отделиться делает человека одним из толпы, живущим по своему частному разумению. Чтобы не походить на толпу, не быть в общей массе, надо следовать всеобщему разуму и смыслу, не пытаясь отгородиться в отдельную самость.
Порядковое числительное. К выражениям типа сам-десят см. Э. Хэмп в ВЯ, 1971, № 1, с. 91–93, и Ю. Степанов, Константы, с. 390–94. Порядковое числительное естественно обозначает последнего, замыкающего ряд, носителя полноты-целостности, см. у Бенвениста в Именах деятеля, 11.1, или Порядк. числ. Гонды, с. 139 слл. / 248 слл. Это К-тый с внешней точки зрения, но «сам для себя» К + 1-ый, иной, как показывает близость индоевропейских ординальных форм суперлативным (Имена деятеля, 11.2; Порядк. числ., с. 143/252), ведь превосходная степень тоже для иного, ср. самый: сам. Из значения «К-тый» развилось значение «К» в слове неделя: это слово было образовано от не делать как название воскресенья, христианского праздничного дня (точнее см. О. Трубачев в ЭССЯ 24, с. 115—17) — седьмого вместо еврейской субботы, согласно названиям вторник, четверг и пятница и тому, что по-недельник «тяжелый день» (как 13 «несчастливое число»); позднее название седьмого, последнего дня перешло на всю седмицу, а сам он стал считаться и первым днем, отсюда среда (но ср. С. Толстая, Счет дней нед.; Степанов, Константы, с. 398–404). Последний кусок угощения часто остается на блюде, это стыдливый кусок (СВРЯ, ст. Стыдитель): стыдно брать всё, а в последнем куске и заключено всё. Так и не совсем круглые, будто бы точные цены: пословица «Рубль цел/крепок копейкой» или «Копейка рубль бережет» или «Без копейки не рубль» (ПРН, с. 114, и СВРЯ, ст. Копейка) — про ту последнюю, сотую (в произвольном порядке) копейку, которую тебе возвращают в магазине, чтобы не вызвать чувства, что тебя ограбили, и еще чтобы ты невольно округлил расходуемые 99 до 90.
Последний и первый. На замечание Я — последнее слово в азбуке тому, кто ребячески не считается с другими и якает, есть потешный ответ Да аз первое (ПРН, с. 618), как будто отсылающий в оправдание к евангельскому «последние будут первыми» (Марк, 10.31, Матфей, 19.30 и 20.16, и Лука, 13.30). В сказках последний по времени, младший брат, обычно третий, оказывается главным, первым по важности. «Первым среди равных», если применить феодальную формулу, сделался 41-ый, отроду иной Заморышек из НРС, 105. Правило «Я — последний» напоминает, что рождаешься последним в ряду, но для старших ребенок — главный, и «последние будут первыми» это обещание вернуть в блаженное детство, ср. благословение детей у Марка, 10.13–16, или «будьте как дети» у Матфея, 18.1–6 (с параллельными местами).
Не все дома. Поговорку не все (свои) д?ма у кого, о человеке с придурью, дурачке или дурочке, из-за двусмысленности теперешней орфографии, лишенной буквы ять, но не дающей хода букве ё, всё чаще понимают и произносят плохо: не всё дома. В анекдотический словарь Н. Шанского и соавторов Этим, фразеол. этот оборот не попал как «не имеющий пока сколько-нибудь убедительного объяснения его происхождения» (с. 7) — в отличие от связанного с ним по смыслу множественного вежливости, точнее быть на вы, под которым читаем (с. 21 сл.):
Предполагают, что когда Римская империя была разделена на две части и стало два императора — в Риме и в Константинополе, люди, обращаясь к императору, говорили: «Вы решили», «Вы можете сделать» и т. п., имея в виду не одно лицо, а двух императоров. Затем это было переосмыслено как особая почесть, распространилось на ближайших сановников императора (сначала в качестве лести), затем на всех, кому хотели польстить. Постепенно важные лица стали требовать, чтобы к ним обращались на вы.
— вот реконструкция без толкования, бестолковая. Некоторое подобие не все дома может быть получено (по modus tollens) из пословицы Вся семья вместе, так и душа на месте или Семья вместе, и сердце на месте, душа в горст? (ПРН, с. 388, и Р. посл, погов., с. 100) и поговорки душа/сердце не на месте у кого «кому страшно, тревожно».
К не все дома. Так-то так, а значит не все дома у его милости — услышал на каторге, записал и подчеркнул Достоевский (Сибирская тетрадь, 327). Вскоре был начат Дядюшкин сон, где к тому же обыгрывается говорящая фамилия (1): Что же такое Мозгляков? — Но ведь, во-первых, в голове не все дома. Ср. поговорку у него одной клёпки нет или у него чердак без верху: одного стропильца нет (ПРН, с. 436); в Несторе и Кире Казакова: «Февраль, — сказал вчера про него Нестор. — Дня одного не хватает!» (3), про сына-дурачка. Есть варианты с прибавкой (Прикам., с. 29) у него не все дома: Васька дома — Ваньки нет, Ванька дома — Васьки нет и у него не все дома: девяносто девять не хватает до сотни, во втором варианте перевернуты для усиления (как в б?з году неделя) отсутствие того же одного, главного, ср. без царя в голове «дурачок», и наличие девяноста девяти — так в полесском дэвяност? д`эвять «дурак» (из статьи О. Терновской Бзык, с. 118); кроме девятых людей, так и неполный или несовс?мый, несовс?мина «придурковатый, дурачок» (СРНГ 21, с. 117 и 158). «Тюрьма не дурна: пуста / без жильцов не сто?т» (ПРН, с. 228), отсюда дурной пуст, без жильцов стоит.
Неполнота и сверхполнота в дураке. Идею нехватки, недостатка, лишенности несет в себе и сказочный вредитель в противоположность герою, носителю полноты. Герой волшебной сказки замыкает собою круглое число, он до конца К-тый или даже К + 1-ый, а у вредителя так и остается неполное число К—1 жертв или становится неполное число дочерей. Но дурак не просто ущербен и зол, он прежде всего иной и в силу своей инакости он двойствен (об амбивалентности глупости см. Бахтин, Творч. Рабле, с. 283/286 сл. и 464/470 сл.), в дураке, образцовом ином, сходятся крайности — неполнота и сверхполнота. Вот девяты люди: они таковы, потому что каждый из них для себя только иной, нет самоотстраненности; ср. лишний «сверхполный», но и лишенный, лишенец «неполный», оба от корня лих-/лиш-, обозначающего иное. А в неполном по отношению к сотне названии дурака дэвяносто дэвять проглядывает сверхполное 11. И «дня одного не хватает» до круглого числа в 29-дневном, сверхполном феврале с Касьяновым днем.
Семья и душа. «Семья вместе, и душа на месте» — из членов семьи так скажет скорее мать, «матернее сердце в детях--» (ПРН, с. 385), а дурак—матушкин сынок. «Где дуракова семья, тут ему своя земля», и вообще «Русский человек без родни не живет» (с. 326 и 390), сюда же угроза ты у меня своих не узнаешь!: моя душа это моя семья, родня, свои, близкие во мне, начиная с матери. Женившись, матушкин сынок становится мужиком-мужчиной и входит в мир-общество, а мировой человек входит в него; об этом-то состоянии члена общества говорят и вежливое вы и название зубы мудрости.
Десятеро. Неполное 9 у девятых людей предполагает круглое 10, сюда же вероятное звуковое влияние славянского десять: десятый на девять: девятый. Для своей назидательной насмешки анекдот-притча пользуется победой нового круглого числа 10 над старым круглым 9, давшим слово тридевять. Десятеро — наименьшая община, ср. старинное десятня «десяток в знач. общины» или десяток со своим десятным, десятником; костромское и нижегородское десяток это «вся деревня, мир, сходка, община» (СВРЯ, ст. Десять). По еврейскому правилу десятеро (мужчин), не меньше, образуют минян «число», т. е. молитвенное собрание, см. ЕЭ И, стб. 94 сл.; в хасидских преданиях Бубера есть рассказ о цадике Иакове Ицхаке Сила десяти хасидим. «Собрание всей общины как бы подчеркивает, оживляет осознавание человеком в себе своего человечества (Адама), своей универсалии, которая, собственно, и вступает в общение с абсолютом.» — А. Мейер, Заметки о смысле мистерии (Жертва), 2.8 (МФС, с. 128).
Числа 9 и 10. Победа круглого 10 над круглым 9 это в конечном счете, поскольку 9 = 3x3, победа над архаичным круглым 3. Но при геометрическом представлении чисел это отказ от квадратного 3 x 3 в пользу треугольного 1+2 + 3 +4; первочисло 3 возвращается.
Люди, «я» и бог. Анекдот про девятых людей это притча о людях, «я» и боге, то есть не обязательно иудейско-христианском Боге. Десятеро без одного это все другие каждому человеку, сам себе каждый изначально не в счет, иной. А бог тот иной, чьими глазами я открываю, что я сам десятый, что я как другие и без меня они не все. Благодаря богу я вхожу в людей, народ, мир, а мировой человек входит в меня, и так с каждым из нас. Ср. у Ухтомского (ЗС, с. 421): «Бог есть то живое, действенное лицо, которое нас всех объединяет. — Для нас Он — всеобъединяющее лицо человечества —». Сознание собственной другости — «И я такой же человек», «Все мы люди, все человеки» (ПРН, с. 303) — вот косвенное свидетельство и самый убедительный довод, что бог есть. Наш образ бога делает из нас одно тело, мир; отсюда мифологемы первочеловека и бога-творца.
К мифологеме бога-творца. Утверждение «Бог сотворил вселенную» может происходить из «Люди сотворены богом», а это из «Люди делают себя с помощью бога», а это из «Мы сами делаем себя» как ответа на вопрос «Кто нас делает?»
Гречневая каша сама себя хвалит
Ржаная, ячневая или гречневая каша, по пословице, сама себя хвалит. «Начальный смысл этого», поясняет Даль (ПРН, с. 732, и СВРЯ, ст. Хвалить; еще см. Крыл. слова С. Максимова, ст. Каша сама себя хвалит), «был прямой: что хорошо, то нечего хвалить; ныне пословица эта говорится к самохвальству.» Если кашу хвалить нечего и никто ее не хвалит, она хвалит сама себя. Так и поговорка сам себе рад кто, «т. е. негостеприимен» (Даль), получается из *никому (чужому) не рад. И гоголевская унтер-офицерша сама себя высекла, раз не кто-то другой. Вообще если никто (другой), то (я) сам, а каждый сам для себя есть «не кто другой», никто. — Пословицу не надо понимать буквально; поскольку (гречневая) каша бесспорно, общепризнанно хороша, она в похвалах совсем не нуждается и сама за себя говорит. В этом же смысле хвалят себя хороший товар, доброе дело (ПРН, с. 733 и 525), правда («Правда сама себя хвалит (и величает)» — с. 197 и СВРЯ, ст. Сам), которой каша особенно близка через мать: правде-матке соответствует Гречневая каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец наш родной или Щи да каша — мать наша (ПРН, с. 812 сл.). «Прямой смысл» в пояснении Даля как раз непрямой, фигуральный, на самом деле каша не хвалит себя, как не рад себе негостеприимный, нелюдимый человек, ср. пословицы «Сам себе на радость никто не живет», «Моя радость хоть во пне, да не во мне» (ПРН, с. 778) и «Хорошо то, что другие хвалят», «Сам не выхвалишься, коли люди не похвалят» (с. 733 сл., при этом сам поет, сам слушает, сам и хвалит — с. 733 — похоже на сел в овин да играет один попа Семена, который книги продал, а карты купил, — Р. поcл, погов., с. 72).
Сам себе рад. Поговорка Он сам себе рад, «т. е. негостеприимен» (ПРН, с. 790, и СВРЯ, ст. Сам), может быть получена по правилу «Если никто, то сам» из *Он никому (чужому) не рад. И наоборот, поскольку «сам» есть «не кто другой», «никто», из поговорки получается исходная фраза. То, что кто-то рад самому себе, нельзя понимать буквально, принимать за правду, ведь «Сам на себя никто не нарадуется», «Сам себе на радость никто не живет», «Моя радость хоть во пне, да не во мне», «Друг на друга глядючи, улыбнешься; на себя глядючи, только всплачешься» (ПРН, с. 778, у Мельникова-Печерского «Живучи вдвоем, друг на дружку взглянешь да улыбнешься, а живучи в одиночестве, на себя глядя, только всплачешься…» — В лесах, 3.16); так уже в Бриха-дараньяка-упанишаде (1.4.3): «тот, кто одинок, не знает радости»[17]. Так и М. Бахтин в работе об авторе и герое (ЭСТ1 с. 93 и 120): «моя жизнь-пребывание не есть радостное пребывание с самим собою как качественно определенною и любимою личностью», «Другость моя радуется во мне, но не я для себя.» Даже дурак рад не «сам себе», «Рад дурак своей масти» (ПРН, с. 443). Поговорка фигурально и потому усиленно отрицает, что негостеприимный, нелюдимый, одинокий человек хоть кому-нибудь да рад, эта замена никто на сам и делает правду, голую речь («Голая речь не пословица» — с. 859 и 972) пословицей, поэзией. Ср. У него гостят четыре угла — «никого», только с богами своими — «с образ?ми» — и знается или У него один замок гостит, да и тот на пробое висит (с. 791).
Гость это чужой в доме: «Чужой человек в доме — колокол (на воротах)» (ПРН, с. 791, и Старин, посл., с. 126) — этим основанным на пословице определением гостя поделился со мной А. Григорян году в 1974. Ср. «Неверная жена — чужой человек в доме» (РПП, с. 181), а еще ирландское прозвище англичан «чужаки в доме». О госте и гостеприимстве см. Э. Бенвенист, Индоевр. установл. 1,1.7; Т. Агапкина и Л. Невская в Слав. др. 1, с. 531—33.
К радости о себе. Пословица Сам на себя никто не нарадуется по остроумному возражению В. Бибихина (5.5.1992) не может не быть двусмысленной, если уж говорит ее двойственный Иван-дурак. Ср. «На чужой горбок не насмеюся, на свой не нагляжуся» (РПП, с. 260) — но виден ли мне мой горбок? И вижу ли я себя, «на себя глядючи» («Друг на друга глядючи, улыбнешься; на себя глядючи, только всплачешься»)? Всяк сам себе загляденье (ПРН, с. 607) недвусмысленно ироничная пословица, Сам на себя никто не нарадуется тоже. Иронична и поговорка рад другу, да не как себе (СВРЯ, ст. Друг), это сравнение с невозможным образцом, с радостью о себе, делает ее похожей на библейскую заповедь (Левит, 19.18) «Люби ближнего твоего как самого себя»; усилительное сравнение с любовью к себе предполагает что-то вроде «если ты матушкин сынок», а кто бабке не внук? Всё это двуголосые слова по Бахтину. Сюда же из давней записи самого Бибихина: «Я не тот, который себя сознаю--, а тот странный, которого нет. Я не могу себя видеть, и нравственность так же парадоксальна как евангельские притчи.» — Узнай себя, с. 476.
«Я» — никто. Я сам — безымянный никто, отсюда псевдоним Анненского Ник. Т — о, к нему см. А. Аникин, Псевд. Анн. Часто у Бродского: Нарисуй на бумаге простой кружок. | Это буду я: ничего внутри. (То не Муза воды набирает в рот--),
Ты — никто, и я — никто.Вместе мы — почти пейзаж.…Ты — никто, и я — никто:дыма мертвая петля.…Мы с тобой — никто, ничто.Мы с тобой никто, ничто.(В горах, 1, 3, 5 и 16)И если кто-нибудь спросит: «кто ты?», ответь: «кто, я? | я — никто», как Улисс некогда Полифему. (Новая жизнь, концовка), — | я, иначе — никто, всечеловек, один | из-- (В кафе), еще ср. Келломяки (13), Посвящение, Вертумн (3).
Переосмысление пословицы про гречневую кашу. Но вот происходит переоценка этой простой пищи («Горе наше — ржаная/гречневая каша, а поел бы и такой, да нет никакой» — ПРН, с. 87; каша, манная каша «простак, простофиля» — СРНГ 13, с. 148, ср. размазня) и буквализация фигуры самохваления, и пословица переиначивается: Овсяная каша сама себя хвалит, а гречневую люди (Мудрое сл., с. 90) — здесь гречневая каша в противоположность овсяной достойна похвалы, ср. в Записках блокадного человека (1) Лидии Гинзбург:
— Мои-то раньше были не дай бог. Вдруг гречневой каши не хотят. Свари им овсянку. И суп овсяный, и кашу.--
Семья так хорошо жила, что дети в порядке чудачества (с жиру, как прежде господа ели ржаной хлеб) требовали не лучшего, а того, что похуже, — вот подводная тема рассказа о гречневой и овсянке.
— но ведь раньше она была выше похвал; пословица переосмысляется: Грешнева каша сама себя хвалит: я-де с маслом хороша (Р. посл, погов., с. 80, ср. Овсяная каша хвалилась, будто с коровьим маслом род?лась — РПП, с. 102, или Калина сама себя хвалила: я с медом хороша — Ленингр. обл., 1443) — вслед за овсяной кашей гречневая становится самохвалкой и попадает в один ряд со всякой харей или жабой («Всякая харя/жаба (сама) себя хвалит» — ПРН, с. 735, ср. у Достоевского о Фоме Опискине: «Его не хвалили — так он сам себя начал хвалить.» — Село Степанчиково--, 1.1). Так же переосмыслено, принято за правду ходячее сам(а) себя высек(ла), злорадно применяемое к тому, чьи козни обернулись против него самого, хотя смешная фраза городничего (Ревизор, 4.15: «Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-Богу врет. Она сама себя высекла.») доводит до нелепости ответ «Это само сломалось» провинившегося ребенка, а унтер — офицерская вдова ничего не злоумышляла.
«Закон тождества». Под действием «Если никто, то сам» возник и испорченный буквализацией «закон/принцип тождества» А = А, он имеет смысл только как фигуральный, усиленный вариант принципа индивидуации А ? Б; так и берет закон тождества Мандельштам в Утре акмеизма, ср. его же упрек русскому символизму «Никто не хочет быть самим собой.» Пословица «Всяк человек равен самому себе» (Север, с. 110), т. е. никому не равен, «кроме самого себя», и пословицы «Бог и лесу не сравнял» и «Бог и пальцев на руке не уравнял» (ПРН, с. 856), использующие фольклорную связь человек — дерево или ребенок — палец, говорят об одном: все люди разные, двух одинаковых не найдешь. Сюда же, конечно, английское identity «тождество» и «личность, своеобразие, неповторимость». Ср. Николай Бахтин о «рационально пустой формуле» А = А по изложению его лекций Современность и наследие эллинства: «Но в этой формуле вскрывается самая сущность подлинного выбора: избрать в вещи можно только ее самое, единственное в ней и неповторимое.» (ЖИ, с. 139); и «Тавтология — предельный допускаемый языком способ обозначения предмета как единичного, непохожего.» — В. Просцевичус, Прямое знач. (с. 18). А когда Флоренский в Столпе, с. 25–29, протестовал против А = А или когда Михаил Бахтин в Поэт. Дост. сказал «Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А.» (с. 100), они отвергали уже обессмысленную окаменелость. К критике выражений тождества см. в Трактате Витгенштейна, 4.241–243, 5.53—5352, и Тождество Я. Хинтикки.
К критике закона тождества — из «Я это ты» Карла Моррисона (с. 354 сл.):
Предложения «Я это я» и «Ты это ты» грамматически правильны, но логически они никуда не ведут из-за своего повтора. А предложение «Я это ты» правильно и грамматически и логически. Тем не менее оно создает трудности, если вообразить, что личностное — то, что составляет некое «я» и отличает его от всякого возможного «ты», — единично и потому несообщимо. Если принять, что личное своеобразие (identity) несообщимо (что некое лицо способно быть или «я» или «ты», но не обоими вместе), «я» и «ты» как отдельные сущности останутся навсегда далеки одно от другого. Понятый так обособленный симметричный эгоизм этих «Я есмь я» и «Ты еси ты» непреодолим.
Еще примеры на «Если никто, то сам». У Гончарова (Обломов, 1.1 и 4.5): «— Вот спинка-то у дивана до сих пор не починена; что б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты же изломал. — Я не ломал, — отвечал Захар, — она сама изломалась; не век же ей быть: надо когда-нибудь и изломаться.» «--Мальчишки, должно быть, разорвали: дрался — признавайся? — Нет, маменька, это само разорвалось! — сказал Ваня.» У Пришвина (Кащеева цепь, 1): «— Борону ты сломал? — Я? Лопни мои глаза, провалиться на месте, ежели я. — Кто же сломал? — Сама сломалась.» Снова Достоевский:
— Кто тебе показывал? Кто смел показать?
— Я сама видела, — отвечала Катя решительно.
— Ну, хорошо! Ты не скажешь на других, я тебя знаю.
Кто у нас тогда первый начал?
Никто. Само началось с первого шага.
(Неточна Незванова, 5, и Кроткая, 1.4). А вот грамматический пример: страдательное значение возвратного — ся или датского — s: sig «себя» возникло по тому же правилу — действие совершает над собой сам объект действия, если деятель отсутствует в кругозоре говорящего. Подтвердить это может искусственность и вторичность трехчленной страдательной конструкции сравнительно с двучленной.
К возвратно-страдательному — ся. Возвратному — ся соответствует в санскрите или греческом средний залог, о значении которого Ян Гонда высказался так:
«Полупервобытный» — и архаичный человек явно испытывал желание избежать по разным соображениям активной формы и предпочитал употребить более или менее «эвентивное» выражение. Вместо того чтобы отнести совершение действия (process) к субъекту, который во многих случаях не был или же лишь смутно был ему известен, он делал субъектом лицо (или предмет), бывшее «седалищем» действия, связывая того с медиальным глаголом. Ничего не скажешь, это даже для нас во многих случаях более легкое и очевидное дело — утверждать нечто о том, кто (или том, что) подвергается действию и кто как правило хорошо известен, чем о силе, существе, сущности или явлении, которое, говоря с научной объективностью, есть автор или инициатор этого действия.
— Индоевр. медий (с. 180 сл. / 150 сл., дальше среди примеров польское mnie si? chce в отличие от ja chc?). К страдательным оборотам с агентом и без агента см. Санскр. пассив Гонды, с. 4–6 и 77 сл. Агентивное дополнение трехчленной страдательной конструкции, вторичной по сравнению с двучленом без такого дополнения, вероятно, бывшее инструментальное. Ср. в Санскр. пассиве «--я бы предпочел считать, что индоиранский твор. деятеля развился из твор., обозначающего kara?a», т. е. средство, орудие (с. 81, дальше Гонда сравнивает со славянским творительным по Миклошичу); о происхождении категории субъекта из «инструментального» локуса — В. Топоров, Др. — греч. S?M-, с. 13 сл. = Случай *?EN-, с. 139 сл.
Все как один
Задача на узнание. В сказочной задаче на узнание — все как один или одна. Герою волшебной сказки Морской царь и Василиса Премудрая надо узнать, то есть от-личить, Василису Премудрую, одну из 12 дочерей водяного царя, выполнившую за героя трудные задачи, которые задавал ему ее отец (НРС, 219, ср. в 220 и 227): «Спасибо, царевич! Сослужил ты мне службу верой-правдою; выбирай себе за то невесту из двенадцати моих дочерей. Все они лицо в лицо, волос в волос, платье в платье; угадаешь до трех раз одну и ту же — будет она твоею женою, не угадаешь — велю тебя казнить.» И царевич узнаёт Василису Премудрую по условной примете («В первый раз я платком махну, в другой платье поправлю, в третий над моей головой станет муха летать»). Водяной царь «больно сердит» на героя, молодые убегают и спасаются, а злой царь гонится за ними и гибнет. В другой сказке с тем же сюжетом (НРС, 224, тип АТ 313) Василиса Премудрая «и умом и красой взяла», выделяется среди 3 царских дочерей и наружностью, поэтому задача на узнание здесь с превращением: герой «выбирает», тоже по условной примете, невесту из 3 кобылиц, голубиц и «девиц — одна в одну и лицом и ростом и волосом». Число дочерей 3 или 12 или же 77 (НРС, 225) — устойчиво круглое (К), полное, число всех. А вот вариант, где у морского царя 13 дочерей, 12 + 1 (НРС, 222), Василиса Премудрая 13-я, «всех пригожее, всех красивее», — иная. 13 устойчиво сверхполное число (К + 1), число иного, недюжинного, поэтому задачи на узнание здесь нет, морской царь просто говорит герою: «выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены»; герой выбирает, конечно, Василису Премудрую. Правда, из-за этой находки сказочника у морского царя оказывается без Василисы Премудрой круглое число дочерей вместо положенного «вредителю» неполного (К—1). В сказке с былинным началом про Балдака Борисьевича (НРС, 315) герой тоже иной, особенный: его, семилетку, надо искать по кабакам, его, млада Балдака, предпочли Илье Муромцу. Но он просит у Владимира-царя для похода на салтана турецкого «силы только двадцать девять молодцев, а сам я тридцатый буду». (Этого 30-ого нет среди татарских богатырей в предании про Мамая — НРС, 317 — их «тридцать человек без одного», неполное число, и русский посол их побивает.) Оказывается, дочери салтана должны узнать-отличить героя среди 30 молодцев, которые «все на один лик, словно братцы родные, волос в волос, голос в голос». Три дочери салтана тайно метят Балдака, а он дважды находит зн?чку и такой же значкой перемечивает остальных молодцев, то есть делает из отличия родовой признак, чтобы снова не выделяться; хотя меньшой дочери удалось узнать меченого Балдака, он побеждает (ср. в НРС, 240, где молодцев 12). А задача на узнание с превращением есть еще в сюжете Хитрая наука (АТ 325): отец или мать героя трижды или на третий раз узнаёт сына по условной примете среди 12 или 30 учеников злого колдуна, превращенных им в белых голубей — «перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны», жеребцов — «все одной масти, гривы на одну сторону, и собой ровны» и добрых молодцев — «рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны» (НРС, 249), или в жеребцов, девиц и ясных соколов — «все как один/одна» (250), или в скворцов, голубей и жеребцов (251), или в молодцев, коней и сизокрылых голубей (252). Этим герой спасается, а колдун, пытаясь его вернуть, гибнет.
Круглое число и тождество. Сказочный герой забирает у морского царя К-тую дочь или не становится К-той жертвой колдуна, а сам остается К-тым среди своих молодцев, герой замыкает собою круглое число как носитель полноты, а неполное число у вредителя выражает его лишенность, ущербность, предзнаменует его поражение и гибель. Без круглого числа (3, 12, 30, 77) задачи на узнание нет, неразличимые все как один или одна предполагают различающихся, но однородных всех. При отождествлении сохраняется количество членов ряда, но не их порядок; номер — порядковое число — узнаваемого условен: «я буду третий с правой руки» (НРС, 250). Одинаковость превращенных в задаче с превращением это почти что одинаковость инородцев, «всех на одно лицо». Неверно о Хитрой науке В. Пропп: «Ученики колдуна мыслятся в состоянии смерти, и все они равны.» — Историч. корни, 9.18 (Узнать искомого), «состояние смерти» лишь частный случай иного состояния. А близнецы и двойники оттого так притягательно-отталкивающи (двойственность иного), что являют собой умозрительное тождество — совпадение лиц или вещей во всём (волос в волос, голос в голос), кроме их мест.
Отождествление и обобщение. Члены рода или ряда, части целого отличны друг от друга, согласно принципу индивидуации, например пословице «В лесу лес не ровен, в миру люди» (ПРН, с. 308), но в силу своего вхождения в один род, в одно целое все они имеют общее и могут мысленно отождествляться; так уже Прокл в Первоосновах теологии (1 и 66): «Всякое множество тем или иным образом причастно единому.» «Если же многие причастны единому, они тождественны в отношении этого одного.»[18] Равные, тождественные все как один — иные относительно различающихся всех, одинаковые инаковы (праслав. *еd-in-: *jьп-). Отождествление делает разное одинаковым, а обобщение делает разное одним. Ср. о связи одного и иного-чужого А. Пеньковский, Семант. катег. чужд. К обороту все как один: все до одного, все на одного, Все за одного и один за всех, все на одно лицо, всё одно/равно, все и каждый, (не) как все, один к одному, один в одного, заодно/заедино, жить душа в душу; к разнице между единым целым и множественным всем см. В. Топоров, Цел. расчлен., с. 218, сюда же противозначные всего и целых.
«Если никто, то все» у Достоевского. «Если и только если никто в отдельности, то все как один» — таково правило, вид правила «Если и только если никто, то иной», например «Где все виноваты, там никто не виноват» или «В миру виноватого нет» (РПП, с. 71, и ПРН, с. 405). Достоевский о любви ко всем и ни к кому: «--А я — я ведь никого не люблю… Я всех люблю. Я назначена всех любить. Стало быть, никого.» (черновой набросок к Подростку), «Кто слишком любит человечество вообще, тот, большею частию, мало способен любить человека в частности.» (из записной тетради 1872—75) и «--чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. — чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще.» (Братья Карамазовы, 2.4). Ср.: «я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних», говорит Иван Карамазов (5.4), а по слову его отца он «никого не любит» (4.2). «Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. — Отвлеченно еще можно любить ближнего и даже иногда издали, но вблизи почти никогда.» О вере в Бога (Подросток, 1.3.6): «многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей.-- Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми--», так и Музиль:
Есть ведь очень известный способ отдать себя всему человечеству — не уживаться со своим соседом, и точно так же скрытая и глубокая потребность в Боге может возникнуть из того обстоятельства, что асоциальный экземпляр оказался наделенным большой любовью.[19]
(Человек без свойств, 2.31); короче, Если некого любить, | люди любят Бога. — Лев Лосев, Песня. Обращение ко всем и ни к кому у Достоевского: «— Я и вправду, братцы, изнеженный человек, — отвечал с легким вздохом Скуратов, как будто раскаиваясь в своей изнеженности и обращаясь ко всем вообще и ни к кому в особенности» и «— Прежде, братцы, я много вина подымал, — заметил он с серьезною важностью, обращаясь как будто ко всем и ни к кому в особенности» (Записки из Мертвого дома, 1.6 и.10) и еще «— Извините, что я, может быть, прерываю, но дело довольно важное-с, — заметил Петр Петрович как-то вообще и не обращаясь ни к кому в особенности, — я даже и рад при публике.» (Преступление и наказание, 5.3). Ср. «— И кто догадался ломать эту барку? — промолвил один как бы про себя, ни к кому впрочем не обращаясь» (Записки из Мертвого дома, 1.6) — по правилу «Если (и только если) никто другой, то сам», другому виду правила «Если никто, то иной»; сюда же театральная реплика «в сторону» — ни к кому не обращаясь, а значит, к себе. Правилу «Если никто, то все (как один)» следует и употребление в неопределенном смысле форм множественного числа, например говорят, когда все равны, как в задаче на узнание: нет своих собственных лиц, имен, мест, нет порядка, только количество; ср. с этим отождествлением обобщение в немецком man (: Mann) sagt или французском on (: homme) dit. Параллельное говорится и вообще страдательное значение возвратного — ся основывается на правиле «Если никто, то сам».
Розанов против любви ко всем и ни к кому. Отклик Розанова на замечание из Братьев Карамазовых (2.4) о любви к «человечеству вообще»: «Человечество? Я об нем никогда не думаю. Я слишком люблю людей, чтобы думать о человечестве. Т. е. люблю некоторых и потому ненавижу „вообще“. Не ненавижу, а чужд.» — Мимолетное, 6.9.1914. Это именно отклик, судя и по «Я — помню его всего», т. е. перечитанного Достоевского, «в подробностях.» в записи под 21.12.14. Ср. под 30.5.15: «Нужно любить не „ближнего“, а „ближайших“.» Сюда же «Русские „всечеловеки“ просто много шатались и мало жили; особенно мало работали.» «--горчишники у нас „французские“, потому что русские всечеловеки не умеют даже намазать горчицы разведенной на бумагу с закреплением ее „крепости“, „духа“.» — Мимолетное, 23.8.14, и Апокалипсис нашего времени, 1 (Рассыпанное царство).
Когда все равны? «В лесу Бог л?су не уравнял, в народстве людей», «Бог и пальцев на руке не уравнял» (ПРН, с. 856 сл.), когда же все равны? «В кулаке все пальцы равны», их не видать, «В игре что в бане», «что в поле» — все равны, «В дороге и отец сыну товарищ» — должен помогать как брат, как равный (причем «В игре да в дороге/попутье людей узна`ют»), «В такой день» — праздник годовой — «у Бога все равны», «Перед Богом все равны» (ср. насмешливое «Все равны бобры, один я соболек»), «У смерти на глазах все равны», «Смерть (голову откусит —) всех поравняет» (ср. «У всех душа одинакова: что у Васьки, что у Якова», «У голыша та же душа»), говорят пословицы (ПРН, с. 849, 825, 275, 821, 39, 733, 283 и 95; Мудрое сл., с. 75), а баня, поле, дорога, игра, праздник, Бог, смерть — иные, это иные места, иное дело, иной день, иной для всех включая меня, инобытие. Монахи, иноки тоже одинаковы в своей инак(ов)ости; но и пьяные:
Они выпили и еще выпили, радостно уподабливаясь и понижая уровень. Они говорили как один человек, обрадовавшись себе, как обществу. — Они говорили как один человек, как один такой громоздкий, неопределенно — глиняных черт человек, который, вобрав в себя всех, обновил все стертые слова тем одним, что никогда еще их не произносил именно этот глиняный рот, что никто еще их же из этого рта не слышал……
Как странно они говорили! Словно раздав всем поровну ровненькие дощечки и обмениваясь ими, одинаковыми.--
--И в этом глиняном водовороте общего голоса лишь изредка ловлю я фразу, принадлежащую кому-то, различаю чей-то голос.
— Битов, Пушкинский дом (3, гл. Невидимые глазом бесы), ср. у Платонова «Хватишь сотку — сразу тебе кажется и равенство и братство» (Чевенгур). «Все женщины одинаковы» мужское высказывание, а «Все мужчины одинаковы» женское: взаимная инакость женщин и мужчин. Владимов (Верный Руслан, 3):
— Стюра, а этот-то, наш-то, гражданин начальничек, он как — ничего был мужчина?
— Дался тебе начальничек! Обыкновенный, как все.
— У, как все! Ты всех, что ли, тут привечала? Так знала бы, что все по-разному. Это вы все одинаковые.
К иным местам — из Музиля (Человек без свойств, 2.33): генерала занимал вопрос, «как ему вести себя, если неодолимая нужда заставит его уединиться и он без компетентного эскорта, один на один, встретится с душевнобольным в том месте, где все люди равны»[20] по своему естеству, — в уборной. Уединенный остров тоже иное и потому уравнивающее место.
Инакость женского в языке. Женщина — иная, судя по словам разных языков, обозначающим и мужчину и человека вообще, или по насмешливым, но не злым пословицам вроде «Курица не птица, а баба не человек», сюда же шутка «Я думал идут двое, ан мужик с бабой», то есть баба не в счет, иная (ПРН, с. 351, ср. на с. 857). Возможный след того, что для мужчины «все женщины одинаковы» в своей инакости, это женский род собирательных существительных, например греческого `???????? и равнозначного русского церковь; «Церковь — невеста Христова». Мужскую точку зрения предполагает русское смерть женского рода (но ср. немецкое der Tod): мать, жена и олицетворенная смерть это три женщины в жизни мужчины. Уменьшительным суффиксом выражена инакость женской руки или ноги в мужских словах ручка и ножка, например цел?ю ручку (ср. китайское бинтование ступней девочкам). Кстати, ошибочные формы род. мн. чулков вместо чулок и носок вместо носков появляются не просто из-за взаимного влияния близких по смыслу слов, не просто как нажно и нудо вместо надо и нужно, а как мужское жениться вместо женского выйти замуж и наоборот. Форма чулков — мужская обмолвка, она возникает под влиянием своего, обозначающего мужскую принадлежность слова носки, а форма носок — женская обмолвка под влиянием своего чулки.
Еще примеры на «все как один»: «И вышли все сыны Израилевы, и собралось общество, как один человек-- И восстал весь народ, как один человек, и сказал:-- И собрались все Израильтяне против города единодушно, как один человек.» — Книга судей (20.1—11), «При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе.» — Деяния апостолов (2.1), но и после «введения единомыслия в России» Юрий Казаков: «Всё пишете… Дадим двести процентов плану! — противно растянул он. — Все как один! Единодушно одобрили…» (Нестор и Кир, 4); и у Набокова в Отчаянии, романе против двойничества (2 и 9):
Но я действительно так думаю, т. е. действительно думаю, что надобно что-то такое коренным образом изменить в нашей пестрой, неуловимой, запутанной жизни, что коммунизм действительно создаст прекрасный квадратный мир одинаковых здоровяков, широкоплечих микроцефалов, и что в неприязни к нему есть нечто детское и предвзятое--
Мне даже представляется иногда, что основная моя тема, сходство двух людей, есть некое иносказание. Это разительное физическое подобие вероятно казалось мне (подсознательно!) залогом того идеального подобия, которое соединит людей в будущем бесклассовом обществе--Мне грезится новый мир, где все люди будут друг на друга похожи, как Герман и Феликс, — мир Геликсов и Ферманов, — мир, где рабочего, павшего у станка, заменит тотчас, с невозмутимой социальной улыбкой, его совершенный двойник.
И Мы Замятина с его нумерами: «Это потому, что никто не „один“, но „один из“. Мы так одинаковы…»
Каждое утро с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, — мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час, единомиллионно, начинаем работу — единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое миллионорукое тело, в одну и ту же назначенную Скрижалью секунду, — мы подносим ложки ко рту, — и в одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…
Мы идем — одно миллионоголовое тело, и в каждом из нас — та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем мире — это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение — добродетель, а гордыня — порок, и что «МЫ» — от Бога, а «Я» — от диавола.
(2 сл. и 22) — но сказать о себе «мы» может не только «один из», это множественное скромности, но есть и множественное величества, «один» тоже может.
Мировой человек. Отождествление легко переходит в обобщение, множественные все как один незаметно сходятся в единственном «всеедином» человеке, мировом человеке пословицы Мир — велик человек (; мир — велико дело) или Мир — большой человек, ср. Кто больше мира будет? Мир одиначеством велик, Одиночеством мир силен (ППЗ, с. 143 и 157; Кн. поcл., с. 74; ПРН, с. 404 сл.; записи Кольцова, с. 275; СРНГ 23, с. 27; СВРЯ, ст. Один), к мир «община, сходка» — сербохорв. задруга «семейная община», дружина «артель», «войско», согласие «сходка», у раскольников «секта», собор, совет. В пословицах вроде Мирская шея толста, «т. е. много снесет, сможет», и Где у мира рука, там моя голова (ПРН, с. 405) проглядывает тот же мировой человек, на это любезно обратил мое внимание В. Топоров; о мире в связи с Митрой см. его Элемент *MIR-, Мир и воля и другие работы. О великане, большом человеке в фольклоре и у Рабле см. Формы времени Бахтина, 4 и 9 (с. 299 сл. / 185 сл. и 389 сл. / 273 сл.). Тысячеглавый, тысячеглазый, тысяченогий первочеловек Пуруша Ригведы (10.90), но и «единое миллионерукое», «одно миллионоголовое тело» из Мы — вот мифологический образ мирового человека. Его продолжает «полнота человечества» у Григория Нисского, объятая уже в Адаме, битовском «громоздком, неопределенно — глиняных черт человеке». А согласно Паскалю «вся вековечная череда людей должна рассматриваться как один и тот же человек, всегда сущий--», и дальше: «этот всемирный человек», homme universel, — Предисловие к трактату о пустоте. Эта «удивительная мысль», считал Петр Чаадаев (Философические письма, 7, ср. в 5), «когда-нибудь должна стать не образным выражением отвлеченного положения, а реальным фактом человеческого разума»[21]; так и Вяч. Иванов в Кручах (3.1: Монантропизм) о «постижении, что все мы — единый Адам». Наконец, говорящий «один-единственный человек всех времен» по О. Розенштоку-Хюсси[22] уже не мифологема, а герменевма. Снова Битов:
— Лес, оказывается, — с надеждой продолжил Монахов, — не просто много деревьев, а что-то вроде сообщества, даже коллектива. Деревья растут не поодиночке, а как бы всем лесом. Мы этого не видим, поэтому не предполагали, а все деревья связаны между собою корнями в единую систему. И не каждое дерево, а лес в целом существует как единый организм… — И если лес — одно, то отец и он — просто одно дерево. — Монахов ощутил стремительное расширение своего бытия — отворилось — он как бы повис в воздухе над кроватью. — Впервые не порознь выступили дни и переживания его, а все вместе, как и были они — все вместе, всегда: и вчера, и завтра — как сейчас, в едином пространстве, в одной душе, помещающей в себя все души, как и одно дерево вмещает в себя весь лес, поместивший в себя это дерево.
— Улетающий Монахов (Лес, 5), к фольклорной связи человека и дерева см. А. Афанасьев, Поэтич. воззрения 2,19. Мировой человек соотносителен с мировым деревом — о нем см. Топоров, Древо жизни, Древо мировое и Древо познания в МНМ 1, Тексты мир. дер. и другие его работы, а еще Философское дерево Юнга (ЮСС 13.304–482) — и похож на сердцевину в деревьях по описанию загадки «С лесом вровень, а не видно» (ППЗ, 4, ср. 301 сл., 662 и Заг., 1701—05, ПРН, с. 956). Вместе люди свободны (слобод?: свобода), мировой человек всемогущ, способен на всё, он мудр и глуп, вообще двойствен, ведь он иной, в ком сходятся крайности. Фольклор это словесность мирового человека.
«Как». Из «все как один» при схождении множественных всех как одного в одном-единственном перестает следовать, что все не суть один. Ср. о церк. — слав. яко: «„Яко“ значит „то же“ и даже более.» — П. Флоренский, Страх Божий (БТ 17, с. 90), сюда же Е. Верещагин, Григ. Конст. К связи сравнения с отрицанием см. О. Трубачев в ЭССЯ 8, с. 205; 24, с. 93. Фольклорное отрицательное сравнение. Хайдеггер о герменевтическом «как» — Бытие и время, § 32 сл.
Первочеловек. Для мифотворческого сознания главное есть старшее, первое по важности есть первое по времени, вот мировой человек и делается первочеловеком. «Полноту (??'?????) человечества» в Адаме у Григория Нисского (Об устроении человека, 16, ср. в 22) осторожно толковал Г. Флоровский:
Это не значит, что создан был некий всечеловек или всеединый человек.-- Это значит только, что первый человек был создан не как единичная и обособленная личность, но как родоначальник человечества-- Всеединство относится скорее к Божию мановению, нежели к естеству, возникшему «при первом устроении», — «по силе предведения, как бы в одном теле сообъята Богом всяческих полнота человечества», говорит Григорий. Он хочет только подчеркнуть, что образ Божий был дан не только первозданному Адаму, «но на весь род равно простирается таковая сила».-- Естество во всех едино и тожественно, но отличительные свойства раздельны, — Григорий никогда не говорит о их совмещении в Первозданном.
— Вост. отцы, 6.5.7. Мифологема первочеловека соотносительна с мифологемой бога-творца.
«Бесперое двуногое». С образом мирового дерева связан и человек как бесперое (или бескрылое — ???????) двуногое существо, по определению Платона (Политик, 266е, и псевдоплатоновы Определения, 415а), «имевшему большой успех» в его школе. Но киник Диоген «ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: „Вот платоновский человек!“ После этого к определению было добавлено: „и с широкими ногтями“.»[23] —Диоген Лаэртский, 6.40 — глумливую подмену приняли за довод, и напрасно. Добавленное не помешало Сексту Эмпирику (Против логиков, 1.281 сл.) и Локку, а вслед за ним Лейбницу (Опыт о человеческом разумении, 3.10.17; Новые опыты о человеческом разумении, там же и сл.) бранить определение Платона. Но ругатели, среди них и Паскаль (О геометрическом уме и искусстве убеждать, 1), говорят в своем непонимании больше о самих себе, чем об этом глубокомысленном определении. Человек двуног в отличие от безногих пресмыкающихся, чье место в корнях мирового дерева, и от четвероногих копытных, стоящих у ствола, рядом с человеком, а беспер он в отличие от пернатых птиц на ветвях. К родственной загадке Эдипа см. Вяч. Вс. Иванов, Индоевр. заг. — кенн.
Единение. «Миром и горы сдвинем», «Миром-собором и чёрта поборем» (РПП, с. 135, и Старин, посл., с. 37), мировой человек всемогущ. «Иисус сказал: Если двое в мире друг с другом в одном и том же доме, они скажут горе: Переместись! — и она переместится.» «Иисус сказал: Когда вы сделаете двух одним, вы станете Сыном человека, и если вы скажете горе: Сдвинься, она переместится.»[24] — апокрифическое Евангелие Фомы, 53 и 110, «Сын человека» = Сын Человеческий; ср. Матфей, 17.20, 18.19 сл. К «делать двух одним»: так и в Евангелии Фомы, 27, в Строматах Климента Александрийского, 3.92.2 (из Евангелия египтян), в неканоническом Втором послании Климента Римского коринфянам, 12.2–5 (к этому месту — Флоренский, Столп, с. 430 сл.), в Послании эфесянам, 2.14–16; на вопрос, что есть друг, Аристотель ответил: «Одна душа в двух телах»[25] —Диоген Лаэртский, 5.20, сюда же мечта героев Музиля, брата и сестры, «быть двумя людьми и одним целым»[26] (Человек без свойств, 2.41) — мечта о «другом/ином состоянии», о «Тысячелетнем Царстве»; «и будут (два) одна плоть» (Бытие, 2.24), андрогин.
Дурак как мировой человек. Дурак — образцовый мировой человек. Мир «силен как вода, а глуп как дитя», «Мужик умен, да мир дурак», «Ум с умом сходилися, дураками расходилися» (ПРН, с. 406, 441 и 445). Мир столбом стоит, ср. Правда рогатиной/копылом торчит (с. 404 и 198), а можно сказать и *Мир дураком стоит, ср. Дураками свет стоит/красится (с. 437); дурак тоже стоит: стоёнь «болван, олух, дурень» (СВРЯ, ст. Стоёк), ванька-встанька при Иван-дурак, эпитет дурака стое-росовый. Мировой человек растет на месте подобно дереву, но это общее место, то есть путь, дорога (которая сама загадывается через упавшее мировое дерево или лежачий брус на всю Русь), а «Дорожка глохнет, так и мир сохнет» (ПРН, с. 406), ср. в сказке (НРС, 11) «— Поди, кума, на Русь, — говорит волк лисе--А лиса ни слова в ответ и шмыг на Русь. Выбежала на дорогу--». Мир и дурак оба несудимы: «На мир и суда нет», «Мир несудим, а мирян бьют» — «На пословицу, на дурака да на правду и суда нет», «Дураку закон не писан» (ПРН, с. 404, 195, 246 и 444). А имя Мирон в смотреть Мироном «быть с виду простоватым» и в прикидываться Мирошкой, т. е. дурачком (СВРЯ, ст. Мирон, и ПРН, с. 665), производно не от чего другого как от мир, ср. добавленное Бодуэном де Куртенэ в СВРЯ, ст. Мирить, «шут. презр.» мирон, мироха, мирошка, т. е. мировой судья; к инакости Мирона (СВРЯ): Мирон — имя — из ряду вон и Ты, Мирон, поди вон. От мир произведено и мирон «незаконнорожденный» или Отец был Флор, а детки Миронычи — по правилу «Если никто, то все», ср. Бог-данушке все батюшки (СВРЯ, ст. Мирон, и ПРН, с. 748), у Достоевского «Божье дитя-сирота — всем родня» (Братья Карамазовы, 3.2), а еще в Мастере и Маргарите не помнящий родства Иешуа, «подкидыш, сын неизвестных родителей» (2 и 26), он же евангельский «Сын Человеческий» и «Сын Божий».
Мужик умен, да мир дурак. Владимир Топоров, Элемент *MIR-, высказался против этого «приговора миру» (с. 100):
Раньше умен и мудр был мир (ср. имя *Мodro-mirъ) и умом мира был умен и мужик-мирянин, даже если он Иван-дурак. Но в обстоятельствах распадающегося мира мужик усомнился в уме и мудрости мира и решил, что он сам умен или должен стать таковым-- Поэтому меняется и вся ситуация: вместо «коллективного» мирского разума — Сто голов — сто умов и приговор миру: Мужик умен, да мир дурак.
Но это ведь тоже пословица, слово самого мира, но двуголосое по Бахтину слово, сказанное «тоном насмешки» над тем, «кто бы так мог сказать» (Лев Толстой и Проблема текста)[27], то есть над отдельным мирянином. Двуголосых пословиц очень много, они ждут своего толкователя, который не примет пословичную насмешку всерьез — за нелепость или за голую правду. Каждый мужик умен своим умом, мирянин умник и хитрец, а мир и есть Иван-дурак, но и мудрец, в двойственном фольклорном дураке сходятся глупость и мудрость, обе отличные от ума как хитрости.
Богатырь и дурак. Эпический, былинный образ мирового человека это богатырь с его страшной силой, которая в анекдотах оборачивается смешной глупостью; «Сила есть — ума не надо», «Сила — ума/уму могила», так что мир «силен как вода, а глуп как дитя» (ПРН, с. 431, 834 и 406). Мировой человек в фольклорном изображении снижался от богатыря к дураку, ср. «народноэтимологическое» сближение заимствованного богатырь с богат-, бог и определение дурака Божий человек, от былинного героя к анекдотическому через героя волшебной сказки, например Незнайку и Фому Беренникова (сюжеты АТ 532 и 1640), то есть через богатыря под видом дурака и дурака под видом богатыря. Это самоизображение познающего себя мирового человека, ведь фольклор — его словесность. Сюда же песня Агафонушка из Сб. Кирши Дан. (л. 57 об. — 58 об.), пародия-небылица с анекдотическими богатырями и былинной концовкой А и то старина, то и дёянье. В фольклорном дураке мировой человек смеется над собой, потешные французские стихи XVI века про некоего Оп, олицетворяющие местоимение (см. Изольда Бурр, Похвала «Ом»), всё еще фольклорны, но уже угрюмо снижает мирового человека своим «das Man» философ Хайдеггер.
Двойственность дурака. Отрицательно о мире-дураке см. С. Максимов, Крыл, слова1 с. 360—63 (Мир — дурак, в переизданиях этой статьи нет); На Горах Мельникова-Печерского, 2.13 и.15; сюда же рассказ Даля Русский мужик с концовкой: «Это всё была изнанка, а вот погодите, покажу и лицевую сторону.» А еще О. Давыдов, Кощуна о Народе в Независимой газете от 9.4.1991, и «--блаженны уродливые и бездарные, ибо они наследуют Единство.» — Александр Мелихов, Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея — горькая насмешка иного, кого отчуждают от себя другие с их единством — инакостью. Но это «изнанка», мир-дурак-иной двойствен, глупость по Бахтину «глубоко амбивалентна», см. Творч. Рабле, с. 283/286 сл. и 464/470 сл. Хула без хвалы или хвала без хулы — полуправда о двойственном ином, слова хула и хвала как раз близкие родственники (ЭССЯ 8, с. 114 сл. и 118 сл.). Ср. замечание Бахтина (Риторика, в меру своей лживости-- — БСС 5, с. 65) в скобках: «слияние хвалы и брани нейтрализует ложь».
«Я сам народ». Мировой человек и светский человек, крестьянский мир и дворянский свет. Светский человек есть душа общества. Он говорил пошлости, говорил о пустяках, только не надо брать «пошлое» — ходячее слово, общее место — и «пустое» в голо отрицательном смысле. Лев Толстой в молодости хотел быть светским человеком, а потом мировым; «я сам народ», сказал его любимый герой Лёвин (Анна Каренина, 8.15: «— Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил. — Может быть, — уклончиво сказал Левин, — но я не вижу этого; я сам народ, и я не чувствую этого.»). У другого Толстого говорит «Я ведь тоже народ» Поток-богатырь. А Достоевский не поверил Лёвину-Толстому, что он «сам народ» (см. Дневник писателя за 1877, июль — август, 2 сл.), это Пушкин «сам вдруг оказался народом» (там же, декабрь, 2.2), это Пушкин — «наше всё» (Аполлон Григорьев), русский «всечеловек». Двойственному мировому человеку соответствуют у Достоевского благой всечеловек и дурной общечеловек:
Зато как же мы теперь самоуверенны в своем цивилизаторском призвании, как свысока решаем вопросы, да еще какие вопросы-то: почвы нет, народа нет, национальность — это только известная система податей, душа — tabula rasa, вощичек, из которого можно сейчас же вылепить настоящего человека, общечеловека всемирного, гомункула — стоит только приложить плоды европейской цивилизации да прочесть две-три книжки.--
--Не думайте, что я стану доказывать, что душа человеческая не tabula rasa, не вощичек, из которого можно слепить обще-человечка--
(Зимние заметки о летних впечатлениях, 3, ср. общечеловеческий / общечеловечный идеал в статье того же времени Два лагеря теоретиков), «Виргинский — общечеловек» при «Виргинский серьезный социалист.» (Бесы, 2.1.3 и в подготовительных материалах), «Видите ли-с, любить общечеловека — значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека.» (Дневник писателя за 1873, 5, — еще один пример на «Если никто, то все»); «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.» (речь о Пушкине).
Лев Толстой. «Толстой и весь мир — равнозначущие понятия: без такого временного заблуждения всего его существа — ему пришлось бы отказаться от самого важного своего дела.» — Шестов, Предпоследние слова (6). «Тот внешний мир, в котором живут и умирают персонажи рассказа» Толстого Три смерти, но и герои его романов, сказал Бахтин, «— это объективный по отношению к сознаниям всех персонажей авторский мир. Всё в нем увидено и изображено во всеобъемлющем и всезнающем авторском кругозоре.» — Поэт Дост., 2. Ср. Битов в Пушкинском доме (гл. Отец отца, курсивное отступление): «Но писать с точки зрения Бога позволял себе лишь Лев Толстой, и мы не будем здесь даже обсуждать, насколько правомочны были эти его усилия.» Совсем язвительно в Бесконечном тупике (373) Д. Галковского: «Самому Толстому мечталось, что он Бог (скромно говорил „мое Евангелие“). Конечно, в концепцию человека, данную Толстым, сам Толстой не умещается. Это не человек. Но из этого еще не вытекает, что он Бог. Это ошибочка.» — Антидостоевскость, ан-тигерменевтичность Льва Толстого, такая близкая Набокову. Толстовское «остранение» — антигерменевтический прием.
И Вяч. Иванов. Вслед за «Я сам народ» Лёвина-Толстого — Вячеслав Иванов в дневниковой записи П. Журова под 7.1.1917: «Сам Иванов говорит: „Народ — это я, я — народ“. Он не делит на народ — и что-то не народное.» (НЛО, № 10, с. 220), ср. в статье Поэт и чернь (7 сл. — ИСС 1, с. 713) «--творчество поэта — и поэта-символиста по преимуществу — можно назвать бессознательным погружением в стихию фольклора», а дальше о поэте как «органе народного самосознания» и «воспоминания». Отсюда непомерно притязательные попытки Иванова самому создать миф, похожие на евангелие Толстого.
К Пушкину-всечеловеку — Алексей Ухтомский в письме к Е. Бронштейн-Шур от 16.4.1927, перечитывая Капитанскую дочку: «Особенно прост, мил и понятен сам рассказчик Гринев, от имени которого говорит сам Пушкин, в самом деле всечеловек, обнимающий своей широкой душой всякого человека!» (ИС, с. 260). Сюда же Абрам Терц о Пушкине как «универсальном человеке Никто».
Всечеловек и общечеловек. Богатое всечеловеческое противопоставил бедному общечеловеческому и Николай Данилевский, тоже петрашевец, — Россия и Европа, 6; здесь же (с. 129): «--собственно говоря был только один Всечеловек, — и Тот был Бог.» Вяч. Иванов и вслед за ним С. Аверинцев упоминают Достоевского как писателя, который «обрел» «русское, очень русское» слово всечеловек (Кручи, 3.1 — ИСС 3, с. 379, и НиЖ, 1987, № 9, с. 65), но парное ему общечеловек не менее русское и «достоевское» слово. Ср. с этими словами «Богочеловек» и «человекобог». Благой всечеловек без дурного общечеловека это хвала двойственному мировому человеку без хулы на него, а ужасный всечеловек Константина Леонтьева (усреднение, «всепретворение в — ужасного всечеловека» как конец человечества — Как надо понимать сближение с народом?, прим. 1885 года) и das Man «людьё» Хайдеггера, ср. man, der Mensch, der Weltmann «светский человек», это хула без хвалы. У Вл. Соловьева в Оправдании добра (14.3): «От отвлеченного общечеловека философов и юристов сознание переходит в христианстве к действительному всечеловеку и этим совершенно упраздняет старую вражду и отчуждение между различными разрядами людей.» Ведь «Церковь — тело Христово». Читатель ждет уж хомяковского слова соборность; вот оно, с «симфонической личностью» Карсавина и «соборной народной личностью» Вадима Борисова (Личн. нац. самосозн., 2) в придачу. Громадному Пуруше соответствует всечеловек, а Весьчеловек Пришвина в Неодетой весне (4), «глядевший из прекрасных Ладиных глаз», соответствует пуруше «человеку» в глазу, образу атмана «души» (Брихадараньяка- и Чхандогья-упанишада). Так и первочеловек германцев у Тацита (Германия, 2.3) Манн, Mannus: das M?nnchen, das M?nnlein «человечек в глазу» или русский Иван: иванчики «человечки, мальчики в глазах» — СВРЯ, ст. Иван. Христианский всечеловек и социалистический общечеловек оба просветительные понятия и постольку им противостоит герменевтический мировой человек.
Мировой человек и бог. «Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца.» — Шатов из Бесов (2.1.7), пересказывая Ставрогину услышанное от него же, так и в наброске Достоевского Социализм и христианство: «Бог есть идея, человечества собирательного, массы, всех.» Ср. древнеиндийский прием считать целое из К частей за К + 1-ое. На замечание Ставрогина «вы Бога низводите до простого атрибута народности» Шатов отвечает: «Напротив, народ возношу до Бога, — Народ — это тело Божие.» Но мировой человек, будь то «синтетическая личность всего народа» или «Великое существо» по Огюсту Конту, еще не бог (это не обязательно христианский Бог), он лишь «богоносец», и то не для себя. Человеческому «я»-иному, даже если это «я» всех как одного, нужен бог как иной, но не я сам, чтобы не быть самому богом; шатовское наро-добожие безбожно, а контова «позитивная» «религия человечества» нерелигиозна. Очень верно обо всём этом у Розанова — О «народо»-божии.
Иван-дурак и Пушкин. Есть два русских образа мирового человека, Иван-дурак и Пушкин, причем возвышенного Пушкина писателей дополняет Пушкин глазами Ивана-дурака — сниженный Пушкин детских сказок, нелепых анекдотов и фраз вроде А кто знает, Пушкин? Вот в записи Софьи Федорченко безымянный солдат, представитель Ивана, против Пушкина:
Один другому говорит: тот, говорит, не человек, который Пушкина да еще там каких-то не читывал… Ты подумай, чего такое загнул, а?.. Да никто их, почитай, не читывал, а неужли мы не люди?.. Вот он и читал, а ничего в ём путного нету… Хилый телом, и душа хилая. Боится, на себя и на людей злобится… Не человек, а сопля, вот те и Пушкин!.. А промеж нас чистые богатыри есть… Забыть его не могу, изобидел так…
— Народ на войне, 1.3. А вот Набоков, писатель пушкинской стороны, против Ивана в связи с непереносимым Достоевским:
Так, любимый герой старинного русского фольклора Иван Дурак, кого считают слабоумным путаником его братья, но кто на самом деле омерзительно хитер и совершенно безнравствен в своих поступках, фигура непоэтичная и отталкивающая, олицетворение тайного пронырства, торжествующего над большим и сильным, Иванушка Дурачок, это произведение народа, которому пришлось страдать за двоих, есть любопытный прототип князя Мышкина, героя романа Достоевского Идиот, положительно прекрасного человека, чистого наивного дурачка, образца смирения, самоотречения и духовного покоя.
— Лекции рус. лит. (с. 103) — в дополнение к возвышенному образу народа-богоносца.
Нас возвышающая правда. К Пушкину глазами Ивана-дурака см. А. Анненкова, Пушк. простонар.; есть неизданная статья Н. Ончукова Фольклор о Пушкине, о ней в Завет, ск., с. 31 сл. Большевицкий софизм Тьмы мелких истин нам дороже нас возвышающая правда, эта по свидетельству Иосифа Бергера «так часто повторявшаяся в тюрьмах и лагерях искаженная пушкинская цитата» — Круш. покол. (2), вместо подлинного
Тьмы низких истин мне дорожеНас возвышающий обман…(Герой), тоже идет от Ивана.
Стоеросовый
Достоевский на каторге услышал это слово и записал его с пояснением (Сибирская тетрадь, 152): Стоеросовый (стоя, прямо растет). Применительно к дереву это по словарю Даля шуточное слово: «Стоер?совое дерево шутч. растущее стойком. Из какого дерева это сделано? „А кто его знает, должно быть стоеросовое“.» (в ст. Стоёк, так и М. Михельсон, РМР 2, с. 318: «Стоеросовое дерево (шут.) говорят, когда не знают, как звать его (стоя растет). Ср. И древа в том лесу стоеросовые, | на них шишки простые, не кокосовые! — Даль, Сказка о Иване, молодом сержанте.»), а применительно к человеку оно обычно бранное; «Стоеросовый дурак, — ая дура, бран.» — дополнил Даля Бодуэн де Куртенэ. Слово толкуется пословицей Стоя растешь вдвое (ПРИ, с. 515, и СВРЯ, ст. Вдвое).
Примеры на стоеросовый. Шуточное стоеросовый в Старьевщике Ивана Кокорева (1848):
Понятливость ребенка развивалась разговорами вроде следующих: «А какое это, Ванюша, дерево?» спрашивает дядя Игнат, показывая обломок стула. — «Да спереди словно крашеная береза», отвечает ученик. «Ан врешь: это дерево стояростовое». — «Какое, дядя?» — «Стояростовое. Ну а это?» (показывается ратовище метлы) — «Рублем прост буду, это береза!» — «Болтаешь, дурак: и это стояростовое». — «Что ты, дядя? Ведь то совсем не такое…» замечает Ваня в недоумении. — «Глупый! всякое дерево стояростовое, оттого что стоя растет.»
Слово стоерос(т)овый не отвечает на вопрос, из какого дерева что-то сделано, оно говорит, каково дерево вообще, это аналитический эпитет дерева, например в сказке: срубил дерево стояростовое и поставил столб с надписью (НРС, 578, перепечатка из сборника 1838 года; есть и дерево стоячее). Здесь можно было бы сказать дерево здоровенное, получается этимологическая фигура, праслав. *derv- и *sъ-dorv- (сюда же здоровый) с общим признаком крепости и при связи человек — дерево (у Мельникова-Печерского, В лесах, 1.16: «Эка здоровенный игумен-от какой, ровно из матерого дуба вытесан… — думал, глядя на него, Патап Максимыч.»). «Рязанцы — у! это народ великорослый, коломенской, столбовой, стоеросовый!» — вот выразительный синонимический ряд из воспоминаний А. Афанасьева (Московский университет в Нар. — худ., с. 312), причем повторявший это профессор сам был рязанец. У Лескова плут приказный с притворным самоумалением говорит немцу (Железная воля, 14):
— Помилуйте, Гуго Карлович, — мне ли в вашем присутствии сидеть, у меня ноги русские, дубовые, я перед вами, благородным человеком, и стоять могу.
— Право, Гуго Карлович, мне перед вами стоять лучше: мы ведь стоеросовые и к этому с мальства обучены, особенно с иностранными людьми мы всегда должны быть вежливы.
«„Вот баба стоеросовая, все чисто стекла высадит, ее задницу и вставлю“, — мелькнула у Ионы мысль» (В. Личутин, Иона и Александра, 1) — про жену, ласкательно-бранно. А целиком бранное употребление относится не к себе или своему, а к другому и чужому: «Ты балда! — сказал вдруг Вертлюга сердито и громко —. — Балда! Разве я про палку?.. Дерево стоеросовое!» (А. Грин, Наказание, 5).
Рост вверх. С этим прилагательным соотносится (собирательное) существительное стоерос, не дошедшее до Игоря Добродомова, автора заметки Дубина стоеросовая в РР, 1968, № 5 (с. 144): «не дошедшее до нас слово *стоерос». Есть пословица Из стоероса лежни кладут — «угроза» (ПРН, с. 737, и СВРЯ, ст. Лежать), противопоставлены стоячее и лежачее; Лесков пишет слово через я и противопоставляет прямое и кривое: «укрепите то, вокруг чего вы хотите согнуть стоярос в круглый обод» (О рожне, 7). Хуже то, что до И. Добродомова не дошел сам смысл слова стоеросовый (Стоя растешь вдвое, ср. здоровенный), и он с помощью Ж. Варбот решил, будто это семинарская переделка греческого ??????? «кол, шест, свая», «крест», — там же и в РР, 1987, № 1, с. 136 — реконструкция без толкования. Вспомнил бы хоть, что про выросший мужской член говорят встал и стоит! Говорят и стоеросовый хуй или просто стоеросовый, заменяя этим то же трехбуквенное существительное. Вообще возрастание идет снизу вверх, ср. латинское summa «итог (сложения)» < «высшая», ряд совершенный — совершённый — завершенный — законченный или выражения верх блаженства и сойти/свести на нет; отсюда значимость подъема, восхождения, пути вверх, о котором см. В. Топоров, Простр, текст, с. 261/490, и «Стоять». Могут ответить за подростка на предложение сесть шуткой: «Ничего, пусть еще подрастет». Но говорят, что маленькие дети растут во сне, а значит лежа. Впрочем, «стоять», «сидеть» и «лежать» равны перед «идти», ср. Лежень лежит или Сидень сидит, а всё растет и Стоя растешь вдвое (ПРН, с. 383, 304 и 515).
Рост и движение. Дурак тоже стоеросовый, ведь он тоже стоит, торчит: стоень «болван, олух, дурень» (СВРЯ, ст. Стоёк), ванька-встанька при Иван-дурак или так торчилом меж людей и торчит (ПРН, с. 310), ср. торчать и балдеть о действии наркотика, но и Правда рогатиной /копылом торчит или Мир (община) столбом стоит (с. 198 и 404). «Глуп ведь как дерево» (Мертвые души, 1.6 — Плюшкин о Прошке), «глуп как пень» — сравнение с образцом. В сказочном сюжете АТ 1643 дурак говорит на равных со скрипучей березой или с пнем, отвечая за него. Дурак-незнайка «с осину/оглоблю вырос, а ума не вынес» (ПРН, с. 435), вырос на месте, а в путь не выходит, не то что Илья Муромец; «Знайка дорожкой бежит, незнайка на печке лежит» (с. 429). Рост вверх на месте (быльё: быть, встать x стать) и движение вперед по пути — таково противопоставление. Может быть, переходом именно от роста к движению надо считать семантический переход «поднимать(ся)» > «двигать(ся)» в части продолжений праслав. *dvigati по этимологии О. Трубачева — Этим. '64, с. 4–6, и ЭССЯ 5, с. 168 (так и В. Иллич-Свитыч об индоевр. *hu-er- в Опыте ностр. 1, с. 254); еще см. Топоров, «Стоять», с. 13–25, о русском по-двиг — В. Виноградов, Ист. слов, с. 475—84. Значения от «вставать» до «идти» соединяет в себе диалектное дыбать (СРНГ 8, с. 288, ср. однокоренные). А судя по загадкам про дорогу вроде «Когда свет зародился, тогда дуб повалился, и теперь лежит» и «Лежит брус на всю Русь, а станет — до неба достанет» (Заг., 2700 и 2719), по тому, что дорогу не только торят, но и прокладывают, она лежит, и по латинскому pons «мост»: путь, путь это лежачее бревно, упавшее мировое дерево.
Дурак как дерево. Сравнение дурака с деревом предполагается в песне Загону я семь загадок-- (Ск. песни Волог., с. 99, № 33): Это что же дурь без корня? — Дурь без корня — серый камень--, сюда же загадка про камень «Что растет без коренья?» (Заг., 436). Дурь без корня — кеннинг камня, из которого следует, что дерево это дурь, то есть растущее — неподвижное, с корнем. В сказке Ремизова Красная сосенка (из Докуки и балагурья) дурочка, третья дочь, попросила отца купить ей на ярмарке сосенку, «снесла сосенку на огород, там и посадила. Днюет и ночует дурочка около своего деревца. Сосенка растет, дурочка растет.» Потом волшебное деревце делает дурочке то же, что делает третьему сыну в сказках его волшебный конь, ср. эддический кеннинг мирового ясеня Игдрасиль «лошадь Игга-Одина». «А вы вот не поверите, Степан Трофимович», говорит Липутин (Бесы, 1.3.6), «чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как… то есть стыдно только сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он--» — но «означающие степень» глуп как пень, как пуп и другие сравнения с образцом глупости, даже если это «стыдно только сказать» какой образец, не просто обидны, а двусмысленны: сводя глупого к пню или пупу, они возводят его к мировому дереву или пупу земли, вообще к предмету поклонения, древней святыне. Ведь дурак — двойственный иной, в ком сходятся крайности, он благой «хороший», но и «плохой», лихой «плохой», но и «хороший». Ср. об амбивалентности глупости М. Бахтин, Творч. Рабле, с. 283/286 сл. и 464/ 470 сл.
Глуп как пень. «— Ну да, вы как заведете о дураке, так никогда не кончите. Это у вас самые милые люди.» — Лесков, Шерамур (18). Так вот, глуп как пень, как надолба, т. е. столбик, глупее надолбы приворотной — дальнейшее усиление, повышение степени; у Достоевского и Гоголя: глуп как (простое осиновое) бревно и Петрушка бревно, Петрушка глуп или глуп ведь как дерево; ср. стоит как дубина, пень, надолба, межевой столб, верста, как вкопанный, как свеча (ПРН, с. 436, 515, 779 и 273; Двойник, 2 и 10; Мертвые души, 2.3 и 1.6). Дурак стоймя стоит, рожном, колом, копылом, т. е. стойком, торчилом торчит, он стоень «болван, олух», стоеросовый «здоровенный», ведь «Стоя растешь вдвое», дерево деревом — «туп и глуп, или бесчувствен», деревянная башка «тупая, глупая», столоб/столбень, остолоп «глупый верзила» и ослоп «неуклюжий и рослый невежа»: столп (ПРН, с. 515; СВРЯ, ст. Стоек, Вдвое, Дерево, Столб, [Столбень], Остолоп и Ослоп), пенёк. Мир-община, мир-сходка тоже стоит, он и дурак, глуп как дитя: «Мир столбом стоит» и «Мужик умен, да мир дурак», мир «силен как вода, а глуп как дитя», ср. «Дураками свет стоит/красится», «Ум с умом сходилися, дураками расходилися» (ПРН,с. 404, 406,441,437 и 445); растущий вверх на месте дурак — мировой человек пословицы «Мир — велик человек (; мир — велико дело)» (ППЗ, с. 143 и 157; Кн. посл., с. 74; ПРН, с. 404), соотносительный с мировым деревом, о котором см. В. Топоров в МНМ 1 и другие его работы. Дурак «годится под св. Симеона столпника», т. е. в столпы, глуп до святости, «Дурак — Божий человек» (ПРН, с. 436 и 441; РМР 1, с. 197). Сюда же глуп как (архирейской) хуй, у Пушкина усиленное, но иносказательное глуп как архиерейский жезл, ср. встал и стоит про выросший мужской член, стоеросовый хуй; ты глуп как палеи, у Достоевского, ср. дело ясное как свечка и простое как палец у него же, пальцы-дети в фольклоре, счет на пальцах, двадцать первый / одиннадцатый, т. е. иной, палец мужчины; глуп как сибирский туес, т. е. «берестовый стоячок с крышкой», бурак; глуп как пробка — «куда ни ткнешь, там и торчит», поясняет М. Михельсон (Завет., с. 489 сл. и 498; черновик письма Ф. Вигелю от 22.10—4.11.1823; Подросток, 3.6.1, и Бесы, 1.5.6; ПРН, с. 436; СВРЯ, ст. Бурак; РМР 1, с. 197); глуп как (бабий) пуп.
Глуп как пуп, у Достоевского город «Пупов» вместо щедринского город Глупое, самопуп «эгоист» у Юрия Трифонова, напоминающее самодур (ПРН, с. 436; Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах, 2, дважды, здесь же «пуп земли»; Дом на набережной). Пуповатый/пуповидный значит «вздутый, с лункою на вершине», пупок/пупыш «почка на растеньях, п?колка», «детородный уд дитяти», пупырь «волдырь, шишка», «гриб», «растение дягиль», «мужские части», пупырыш «дитя» (СВРЯ, ст. Пупить, Пуп и Пупырь); по своим значениям пуп с производными — слово типа балда «шишка, нарост», «палица, дубина», «балбес, дурак» или вахлак «пузырь, волдырь», «шишка, нарост», «невежа, простак» или болозень «мозоль», блазень «малый и глупый», благой «добрый, хороший», но и «злой, дурной», блажной «дурной» (СВРЯ, ст. Балда, Вахлак, Блазн и Благий), сюда же древнеинд. br?hman «молитвенная формула», «универсальный принцип», brahm?n «жрец»; или святой, в реконструкции от «набухать, возрастать». О брахмане в связи с мировым деревом см. Топоров, Брахм., о святом — его Святость 1, с. 413–600. В сказке: Вдруг закутилося-замутилося, в глаза зелень выступила — становится земля пупом, из-под земли камень выходит, из-под камня баба-яга костяная нога-- (НРС 141, дальше еще трижды) — зеленый это цвет дурака, растущего, иного; дельфийский омфал, священный «пуп земли», и был яйцевидным камнем, а для христиан «Иерусалим есть пуп земли»; баба-яга из-под земли пупом перекликается с усилением —но Иван был не толь глуп, как бабей пуп-- в сказке и Губернатор фон Аембке глуп как бабий пуп у Достоевского, есть и пуп воды, море дышит пупом, отчего отлив и прилив, — поморское поверье (ПРН, с. 291; Сев. ск., 241; подготовительные материалы к Бесам; СВРЯ, ст. Пуп). Об инакости пупа ясно говорит его близость к обособленному, уединенному острову в слове пуповина «островина на материке, оаза, небольшое место, чем-нибудь отличное от окружной растительности», «зеленчак, поросший остров среди голой, сухой или песчаной степи», «лес кучкой особого вида, среди кустарника», «майна, полынья» (СВРЯ, ст. Пупить), ср. в Одиссее «пуп моря» про остров нимфы Калипсо (1.50), — ??? ? ??????? `???? ????????. Вот синонимический ряд, описывающий иное состояние: одурел, обалдел, остолбенел, оху-ел, опупел, огрибел — в записных книжках Достоевского, офонарел.
Глуп как печка, сходное дура с печи, например Это тебе, дуре с печи, приснилось, наверно! у Клычкова, ср. банная дура; «Знайка дорожкой бежит, незнайка на печке лежит», «Печка дрочит» — нежит, пучит, — «а дорожка учит», ведь «Печь нам мать родная», ср. бабий пуп, а дурак — матушкин сынок, бабин (сын), он же печушник «лентяй», запечник «домосед, бабий прихвостень» (ПРН, с. 436, 429, 275 и 589; СРНГ 8, с. 263, и 2, с. 96; Князь мира, 8, Каиновы печати; СВРЯ, ст. Печушник и Запечный). Но печь это бывший очаг, домашний алтарь, разделивший святость с иконами в красном углу избы, наискосок от печного угла. «Кто не видал церкви, тот и печи молится», запечный рай у Клюева, сказочные герои Ивашко Запечный/Запечник, царевич Иван Запечный, Емеля-дурак, который ездит на печи, танцевать от печки значит «начинать с самого начала», еще ср. словно с печи свалился, т. е. явился неожиданно, и как с неба свалился, с горы скатился, с пизды/хуя сорвался, ровно водой принесло, как из-под земли вырос, вскочил как волдырь / дождевой пузырь, как из яичка вылупился (Сб. поcл, рус., с. 76; Я родился в вертепе-- и Изба — святилище земли--; НРС, 128,175 и 165, ср. 166; ПРН, с. 569). К печи см. Е. Рабинович, «Зол. серед.».
Глупа как ступа конопляная у Лескова; ступа значит и «тяжелый, неповоротливый человек, особенно баба», «кий, ручная баба для убиванья земли» — «здесь ступа принимает значенье песта», добавил Даль, пест «тупой и глупый, упрямый человек», пест пестом, а еще толкач «пест, особенно большой, деревянный» и «дурак», «попал в люди как пест в ложки»; «Глупая баба и песту молится», с побасенкой «Отроду впервые старуха задумала идти на село, в церковь, да дорогою попала на мельницу. „Вы ли попы будете?“ Мы. „А где ж у вас молиться?“ Мельник указал ей на ступу: вот тут!», ср. «В лесу живут, пень`ю Богу молятся», «В лесу живем, в кулак жнем, пенью кланяемся, лопате молимся» (Расточитель, 3.3; СВРЯ, ст. Ступа 1, Пест и Толкать; ПРН, с. 436, 310 и 461). Пихать, пшено, пест и пизда родственные слова, так что сюда же из Эразма Роттердамского (Похвала Глупости, 11):
Скажите пожалуйста, разве голова, лицо, грудь, рука, ухо или какая другая часть тела из тех, что слывут добропорядочными, производит на свет богов и людей? Нет, умножает род человеческий совсем иная часть, до того глупая, до того смешная, что и поименовать-то ее нельзя не вызвав общего хохота. Таков, однако, источник более священный, нежели числа Пифагоровы, и из него всё живущее получает свое начало.[28]
Глуп как лошадь, как сивый мерин, например в Ревизоре, как осёл, ср. врет как сивый мерин, упрям как осел; глуп как осетр/ осетровая башка, глуп как гусь у Достоевского, как индейский петух, т. е. индюк, при вероятном фольклорном произведении имени Индия, индейский от ?н-де «в некотором другом месте, в некоторое другое место» (например, клюевская Индия в красном углу, Индия в русской светелке, избяная Индия, Белая Индия), глуп как хлуп, т. е. птичья гузка; усиление глуп ты как свиной пуп у Л. Толстого, еще ср. «по образу как я, а по уму свинья», «ростом с тебя, а умом с теля», «знать, тебя разумный пырин» — индюк — «высидел», «гусиный разум да свиное хрюкальце», «обычай бычий, а ум телячий» (ППЗ, с. 50, 75 и 122; Ревизор, 5.8; ПРН, с. 436 и 438; Униженные и оскорбленные, 2.5, и Абракадабра; Власть тьмы, 5.10). Эти животные сравнения выражают ина-кость дурака, таковы и сказочные герои Буря-богатырь Иван коровий сын, Иван Быкович, Иван Сученко, т. е. сукин сын, Ивашко или Иванко Медведко; дурак — н?людь, н?русь «неумелый, бестолковый человек», отсюда у Достоевского «ксенофобские» Ламберт, ты — ребенок и глуп как француз, он же глуп как палец, «Ничего нет глупее глупого француза», глуп как бабий пуп про русского немца фон Лембке — «задумываться ему было вредно и запрещено докторами», ср. Гуго Пекторалиса в лесковской Железной воле, «А китайцы-дураки русского языка не знают —» в сказке, немец: немой, глуп как осетр и нем как рыба; шуточное, но и почетное прозвание немцев или калмыков Иван Иванович при Иван-дурак (НРС, 136 сл., 139,141,152 и 431; СРНГ 21, с. 76 и 147; Подросток, 3.9.3, Братья Карамазовы, 10.3, и Бесы, 2.4.3; СВРЯ, ст. Иван). Поклонение животным и «низкопоклонство перед Западом» или Востоком тоже от их инакости.
Умен как поп Семен, т. е. глуп (: книги продал, да/а карты купил), умница — как попова курица, глуп как архирейской хуй, ср. «Поп пьяной книги продал да карты купил», читать книжку/часослов в пятьдесят два листа — шутовское обозначение игры в карты, «Ему говоришь про попа, а он про Емелю-дурака» — поп и дурак здесь не антонимы, а синонимы, как Иван и болван в «Я (говорю) про Ивана, а ты про болвана» или Фома и Ерема в «Один про Фому, другой про Ерему»; «Попа да дурака в передний/красный угол сажают», блажной «дурной»: брахман «жрец», «Смелого ищи в тюрьме, глупого в попах», поп толоконный лоб, загадка про овин Стоит поп, разинувши рот — как дурак, поп — «выбитая из кона чушка, ставшая опять торчком; стоячее положенье бабки» в играх, ставить/стать на попа «стоймя, торчком» (ППЗ, с. 133 и 33; ПРН, с. 256, 438, 436, 825, 457, 449, 441, 268 и 961; Завет., с. 489 и 500; Лесков, Маленькая ошибка, 2 и 6; Кн. посл., с. 50; СВРЯ, ст. Поп), сближение поп и пуп, может быть даже смягченное насмешкой п?па «зад» < грубое ж?па «зад — противоположность головы, лица» x поп.
Люди-растения. К растительному росту на месте: «Растение, вырванное из почвы, засыхает. Человек свободно движется по лицу земли. Но русский человек всё еще слишком похож на растение.» — Георгий Федотов (Тяга в Россию, статья конца 1937 против русского «возвращенчества») вслед за Кюстином, который сравнивал русских крепостных крестьян с растениями, — Россия в 1839-ом, 10,17, 32 и 35. Но вот другая оценка людей-растений в Разговорах с Ив. Моисея Альтмана (под 26.1.1921):
— Растения обречены, — сказал я, — на сравнительную недвижность (если и движутся они, обращаясь к солнцу и отвращаясь от него, то это движение весьма ограниченно), но зато их рост, подобно человеческому и в противность животному, вертикальный, не горизонтальный, и они милей нам, чем животные. Такими вот недвижными растениями были старосветские помещики Гоголя Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, и мы их именно любим как растения (и за то, что они растения — не животные).
Поднимать вверх и вниз и подобные сочетания
«Вверх, вниз. — Часто говорят: поднял вверх, опустил вниз. Так как нельзя поднять вниз и опустить вверх, то и не должно прибавлять к словам поднял и опустил ни вверх, ни вниз.» — находим уже в Справ. месте, 1839 года (с. 13, так и во втором издании, с. 14 сл.); это «нечто вроде сборника ходячих стилистических ошибок», пояснил В. Виноградов, Очерки ист., 8.5. Что значит «нельзя поднять вниз и опустить вверх»? Только то, что так нельзя сказать. Но так говорят! Мой сын с двух лет одного месяца иногда говорил поднимать вниз и даже спускать вверх, причем и позже, до двух лет восьми месяцев приблизительно, он путал поднимать и спускать. Однажды меня спросил на улице знакомый: Вы наверх поднимаетесь или вниз? — т. е. в какую мне сторону, и я ответил ему с улыбкой Вниз и больше ничего, настолько естественно прозвучал вопрос. Пример из лекций Ольги Фрейденберг Введение в теорию античного фольклора, 13:
Не просто поют или мимируют, а ходят, едят за столом, стоят на столе, завешиваются, покрывают голову, сидят на земле, поворачиваются влево или вправо от средины, поднимают руку вверх или вниз, взбираются на что-нибудь или ложатся, кричат или шепчут, убыстряют темпы или замедляют, плачут или смеются.
Перед вниз вставлено опускают в квадратных скобках, потому что поднимают вниз для составителя Миф лит. древн. Нины Брагинской явная ошибка, которую нужно исправить (с. 76/101 и 532/763); «написала нечаянно, но оставляю», могла бы повторить сама Фрейденберг сказанное в письме Пастернаку от 11.4.1954: «--раскрытие всего смыслового смысла (написала нечаянно, но оставляю)», ср. «Ее особенность какая-то особая (тавтология нечаянная)--» в письме ему же от 29.11.1948. Записка на дверях лифта Лифт вниз не поднимает — одесская шутка (Почти серьезно Ю. Никулина, с. 179), но правдивая, лифт по-русски и будет подъемник.
Мнение об избыточности «поднимать(ся) наверх». Те же сочетания поднять вверх и опустить вниз невпопад сочтены примером порчи русского языка «сегодня» в трескучей газетной статье Язык мой — враг мой?.. Т. Очировой (Литературная Россия, 16.6.1989):
Сегодня и русский язык — «язык межнационального общения» — находится в состоянии оскудения и засорения. Так, к примеру, появление в нем словесных дубликатов типа «поднять вверх», «опустить вниз» — это не что иное, как «оманкурчивание» языка, забывающего о том, что лексический смысл слова «поднять» и заключается в «движении вверх».
Но и Шарль Балли в Общ. франц. языкозн., § 234, определил monter en haut как «порочный» плеоназм.
Мнимая избыточность. Да, легко прийти к мнению, что подниматься) вверх/наверх и подобные сочетания избыточны; подъем вниз — contradictio in adjecto, поднимать значит, скажем, двигать вверх. Это словосочетания с повтором видового отличия. Но вот другое мнение: Поднимать вверх значит то же, что поднимать, поэтому вверх здесь ничего не значит; как если х + у = х, то у = 0. Но при внимательном разборе оказывается мнимой и избыточность таких сочетаний и пустота их зависимого слова. — С мнения об избыточности сочетаний вроде подниматься наверх, высказанного в студенческой заметке (май 1970), начались мои занятия толкованием слов. Я начал с того, что принял изменчивое главное значение слова за единственное, неизменное. Через вверх толкуется поднимать «само по себе», а в сочетании с отличием собственного значения у него уже несобственное значение. Повтора внутреннего отличия вовне нет и не может быть, чт? вышло наружу и стало при слове, того уже нет внутри слова (ср. о таких повторах Аристотель, О софистических опровержениях, 13 и 31). Второе мнение, будто вверх ничего не значит, которое я тоже обдумывал, тоже предполагает неизменность значения слова в сочетании с собственным отличием. Но в таком сочетании полнозначно не поднимать, а вышедшее из него для усиления вверх (этому не противоречит странное место у Пильняка: аэропланы будут снабжены вторым пропеллером на спине, при помощи которого они будут подниматься и опускаться ввысь, без всякого разбега — О'кэй, 31, где, скорее всего, и опускаться— небрежная вставка); «ничего не значит», как и «chntradictio in adjecto», имеет оценочный смысл, арифметическая теорема тут ни при чем. Это был для меня хороший урок.
«Неуклюжесть Толстого». Исправлению Нины Брагинской близко рассуждение в записной тетради К. Федина О, слово! от 20.6.1951:
В — «Дьяволе» встречается и знаменитая неуклюжесть Толстого:
«Она закусила платок, кивнула глазами и побежала…»
В живом увлечении рассказа может сказаться и так: кивнула глазами…
К сожалению, мое отношение к стилю, выработанное десятилетиями, теперь уже исключает навсегда такую живую и безоглядную непосредственность. Я непоправим, в том смысле, что правка фразы — моя болезнь, у меня давно уже никто не «кивнет глазами». Не кивнет даже и головой, ибо кивнуть можно лишь головой и, значит, достаточно написать просто: кивнул.
(Даль, впрочем, приводит: «кивнул пальцем»),
(ДН, 1986, № 5, с. 257); в СВРЯ, ст. Кивать, кроме (забивать пальцем есть накивал пятами «бежал» и даже киватель, кивач, кивун, кивуша, кивунья «кто кивает головою, перемигивается или дает скрытно знаки кому-либо», так что кивнуть можно и глазами.
Поднимать как двигать. Пусть подниматься) значит двигаться) вверх. Тогда вместо аналитического поднимать вверх по правилу замены слова значением можно сказать *двигать вверх вверх, но ведь так никто не скажет. Если же в каком-то окружении замена толкуемого слова его значением невозможна, слово здесь значит что-то другое. Поднимать в поднимать вверх имеет несобственное, широкое значение, значение слова двигать и заменимо этим словом. Тому, кто всё-таки будет настаивать на повторе отличия как на усилительном повторе — говорят же вверх, вверх, — придется настаивать и на противоречии в редком, но естественном поднимать вниз, из которого он получит неестественное *двигать вверх вниз. Но повтора нет, нет и противоречия. «Contradictio in adjecto» — оценочное определение, а не описательное, оно не годилось бы даже для сочетания «круглый квадрат», служащего философу образцом нелепости, если б это был живой, невыдуманный пример. Таким примером оказывается сочетание «квадратный круг», судя хотя бы по тому, что русское круг и производные кружок, круглый, кругляк в диалектах переносно обозначают что-то квадратное или ромбическое (СРНГ 15, с. 293, 313, 300 и 302), сюда же слово о-крест, равнозначное во-круг. Сперва идея круга, а потом, на ее основе, квадрата, квадратный круг как другой вид обобщаемой фигуры. В философском «круглом квадрате» этот естественный порядок перевернут, чтобы легче было говорить о противоречии; так и составитель книги Ольги Фрейденберг называет «очевидной (стилистической) погрешностью» свое опускают руку вниз или вверх (Миф лит. древн., с. 532/763) вместо подлинного поднимают руку вверх или вниз. Но не значение «опускать», а именно значение «поднимать» по этимологии О. Трубачева переходит в «двигать» в части продолжений праслав. *dvigati (Этим. '64, с. 4–6, и ЭССЯ 5, с. 168), и сочетание двигаться) вниз это бывшее «поднимать(ся) вниз», казалось бы нелепое и ошибочное. А двигаться вверх это бывшее «подниматься вверх».
Мнимое противоречие. К синтетическим сочетаниям вроде поднимать вниз подходит замечание: «--когда данное слово попадает в контекст другого, прямо и категорически отрицающего часть значения первого, то такое более сильное значение берет верх и „зачеркивает“ более слабую информацию.» — А. Жолковский в предисловии к МППЛ 8, с. 14. Не так четко о «противоречии» см. Ю. Откупщиков, К истокам cл., с. 119—24, и М. Покровский, Соображ. изм. знач., 3 (с. 45–49). «Логически противоречивое утверждение» Петр поднимается/поднимался с верхнего этажа на нижний из статьи Юрия Апресяна Аном. противор., 3, противоречиво лишь поскольку это выдуманный пример, подделка. В датском языке stige ned «подниматься вниз», т. е. «спускаться, сходить», обычное выражение, когда спускается поднявшийся; есть и слово nedstige «нисходить». Сюда же немецкое (hin)absteigen, обсуждаемое в лингвистической семантике английское to climb down с существительным climbdown, лидийское katsarloki-, о котором см. В. Топоров, Анатол. кат(а), с. 290 сл. Mein Aug steigt hinab zum Geschlecht der Geliebten-- у Пауля Целана (Corona, пример из рецензии В. Бибихина на мои Подступы — Путь, 1994, № 5, с. 235), дословно «восходит вниз», не есть поэтическая вольность, вольностью было бы перевернутое «нисходит вверх». Лингвистика не знает чужого слова в его отличии от своей мысли, не признаёт фольклор как словесность самого хозяина языка, отсюда выдумывание примеров, эта отсебятина и произвол. А «contradictio in adjecto» всего лишь выражает мнение, что внутреннее отличие слова, отменяемое противозначным внешним, существенно для его смысла, неотъемлемо от него.
Язык и фольклор. Язык без фольклора, опустошенные формы, которые можно сочетать по произволу каждого «носителя языка», вот предмет лингвистики. Отдельный носитель языка лишь гость в языке. За «отдельными», «самостоятельными», наименьшими возможными словами таких же умаленных говорящих лингвист не видит словесности хозяина языка — мирового человека. Поэтому лингвистическая семантика описывает собственные мысли лингвистов, а не исконные фольклорные смыслы. Взятый «металингвистически» (Бахтин) как высказывание, герменевтически развернутый в словесность язык и есть фольклор.
Выдумывание смысловых неправильностей. Бахтин в Проблеме текста о выдуманных примерах (БСС 5, с. 307): «--Конструируемые тексты (в целях лингвистического или стилистического эксперимента). Всюду здесь появляются особые виды авторов, выдумщиков примеров, экспериментаторов с их особой авторской ответственностью (здесь есть и второй субъект: кто бы так мог сказать).» Выдумывание смысловых неправильностей вроде подниматься с верхнего этажа на нижний (Ю. Апресян) или «круглого квадрата» — насмешка над тем, «кто бы так мог сказать», у Льва Толстого «кто бы в самом деле так говорил»:
— Да, как видишь, нежный муж, нежный как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.
К этому месту из Анны Карениной (1.30) см. бахтинские Слово в романе, с. 141 сл. с прим., и ту же Проблему текста, с. 314 сл. А роман Отчаяние Набокова весь сконструирован из заведомых ошибок антигероя-рассказчика, за которым спрятался торжествующий автор. Против искусственных неправильностей как лингвистического приема ср. Анна Поливанова, Аном. коррект. Еще ср. А. Пуанкаре у Лакатоша, Доказ. опров., 1.4b, реплика Дельты с прим.
«Квадратный круг», но не «круглый квадрат». Смысловая неправильность «круглый квадрат» и правильное по смыслу сочетание «квадратный круг» соотносятся как «деревянная железка», насмешливое определение бессмыслицы, и «железное дерево», нехитрое название очень твердой породы. «Квадратный круг» напоминает античную задачу квадратуры круга (к ней см. Розали Коули, Парадокс Возрожд., с. 319—21): построить квадрат, равновеликий данному кругу. Так и идея круглого числа старше идеи квадратного. Кружок это первая фигура, которую рисует ребенок. А переделывать квадратное в круглое значит, согласно поговорке mulare quadrata rotundis у Горация, переворачивать порядок вещей (Послания, 1.1.100; по Иоганну Виру, XVI век, это дьявол «изображает квадратное круглым» — А. Махов, Сад демонов, с. 239), что и делает философ своим превратным «круглым квадратом». Алексей Лосев Бибихину 29.4.1971: «„Круглый квадрат“. Я сказал что-нибудь? Сказал. А ты понял? Конечно понял. А соответствует это действительности? Нет. Не знаю.» И 13.2.72: «„Круглый квадрат“ — нелепо, но что-то мы здесь понимаем, — хотя бы то, что нелепо.» (Нач., 1994, № 2–4, с. 234 и 236). Сперва круг, потом «квадратный круг», вот мудрость, а «круглый квадрат» и «contradictio in adjecto» вместе с «законом тождества» А = А это философия как самонадеянное умствование, это отступничество от мудрости под названием любви к ней. В том же духе неправильное опускают руку вниз или вверх—предательская передача не нуждающегося в исправлении поднимают руку вверх или вниз у любимой Фрейденберг (Миф лит. древн., с. 532/763 и 76/101).
«Круглый квадрат» против «квадратного круга». Квадрат образуется если придать кругу, носителю полноты, четыре (прямых) угла, а угол иное место. Этот простейший «квадратный круг» связывает европейскую квадратуру круга геометров и алхимиков с индийско-тибетской мандалой буддистов; их уже сопоставлял Юнг, например в Психологии и религии, 2 сл. Но философ Хайдеггер, хоть у него и хватило чутья не заговаривать о поддельном «круглом квадрате», принял идею квадратного круга, eines viereckigen Kreises, за нелепость — Европейский нигилизм, гл. Метафизика и антропоморфия. Вероятно, «круглый квадрат» антиалхимического происхождения, он относится к алхимическому «квадратному кругу», «der quadriert Kreis», circulus quadratus (у Юнга там же — ЮСС 11.107 сл.; алхимик Михаэль Майер издал в 1616 трактат De circule physico quadrato, hoc est auro--), как опускают вверх Нины Брагинской к поднимают вниз Ольги Фрейденберг.
«Расти вниз» и «падать вверх». Возможно, смысловой переход «поднимать(ся)» > двигать(ся) надо понимать как переход от роста вверх на месте к движению вперед по пути, а ходьба это «управляемое падение». Противозначные синтетические сочетания «расти вниз» в загадке Что вниз вершиной растет? про сосульку (Заг., 504) и «падать вверх» у Ницше, nach oben — fallen: «Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать — вверх.»[29] — фрагмент лета-осени 1882 (НПС 7.1, с. 95, № 343), к таким «аналогическим» метафорам см. Взаимный перенос Б. Мильорини. Подъем и спуск, рост и падение, растение и вода, дерево и река; еще см. Топоров, «Стоять».
Кант об аналитичности и синтетичности (Критика чистого разума, 0.4):
Во всех суждениях, в которых мыслится отношение субъекта к предикату--, это отношение может быть двояким. Или предикат В принадлежит субъекту Л как нечто содержащееся (в скрытой форме) в этом понятии А, или же В находится вне понятия Л, хотя и стоит в связи с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, а во втором — синтетическим.-- Первые можно было бы также называть поясняющими, а вторые — расширяющими, так как первые своим предикатом ничего не присоединяют к понятию субъекта, а только разлагают его путем анализа на части, которые уже мыслились в нем (хотя и в смутной форме), между тем как последние присоединяют к понятию субъекта предикат, который вовсе не находился в нем и не мог бы быть извлечен из него никаким анализом.[30]
Как предикат относится к субъекту, так зависимое слово относится к главному слову сочетания, ср. определение в логическом и в грамматическом смысле. Об аналитичности и синтетичности словосочетаний уже говорилось, но иначе:
Атрибутивное сочетание, в котором атрибут выделяет признак, входящий в содержание понятия-основы, можно назвать аналитическим. В отличие от него сочетание, в котором атрибут присоединяется к основе в качестве нового элемента и ведет к образованию нового составного понятия, может быть названо синтетическим.
Аналитическое атрибутивное сочетание по сути дела представляет собой не сочетание понятий, а просто понятие с выделенным (подчеркнутым) признаком.
— Н. Годер, Лог. словосоч., с. 53. А. Горнфельд признавал эпитетами «лишь аналитические определения»; «определение, суживающее объем определяемого понятия, не есть эпитет» (Эпитет, с. 340).
Аналитическое сочетание и синтетическое. Аналитическое сочетание это полузначение — слово и рядом с ним отличие. Полузначение другого типа показывает не отличие, а род, например иметь значение вместо значить, и слово меняет не значение, а грамматический разряд. Еще два типа сочетаний: полное значение, оно же синтетическое сочетание, и этимологическая фигура, то есть род и отличие и ни род ни отличие. Толкование — аналитическое действие, это разложение слова на род и отличие (толковать: толочь), но род и отличие образуют синтетическое сочетание, метафору; толкование есть анализ через синтез. Только синтетическое сочетание может служить (собственным) значением слова, всякое толкуемое слово метафорично. «Интеллектуализм аристотелевской эстетики», который сказался в том, что Аристотель ценит метафору за познавательность (С. Аверинцев в примечании к Риторике, 1410b, — РИЕЛТ, с. 397), вышел из метафоричности, синтетичности человеческого познания. Пример метафоры «по аналогии» у Аристотеля: «чаша так относится к Дионису, как щит к Аресу, поэтому можно назвать чашу „щитом Диониса“, а щит— „чашей Ареса“»[31] — Поэтика, 1457Ь. Таков и кеннинг, метафора-загадка, по Снорри Стурлусону (Младшая Эдда, разд. Язык поэзии) состоящий «в том, что мы говорим „?дин“, либо „Тор“, либо кто другой из асов или альвов, а потом прибавляем к именованному название признака другого аса или какого-нибудь его деяния. Тогда всё наименование относится к этому другому, а не к тому, кто был назван.»[32] Но точно так же образуется всякое понятие. Даже человекообразные обезьяны, обучаемые языку глухонемых, способны образовывать жестовые синтетические сочетания, например шимпанзе Уошо назвала двух лебедей «вода (водяная) птица», см. Ю. Линден, Обез. язык, 6. Чтобы выразить новое понятие, берется ближайшее к нему знакомое слово и прибавляется отличие нового понятия, отменяющее неявное собственное отличие слова; только потом, под пару этому синтетическому сочетанию появляется аналитическое сочетание слова с собственным отличием (как старые признаки выявляются в противопоставлении новым, разобрал И. Лакатош в Доказ. опров., 1.8: Образование понятий). Само сочетание «синтетическое сочетание» аналитично, а «аналитическое сочетание» синтетично.
К этимологической фигуре см. Вяч. Вс. Иванов в Этим. '67 (1969), с. 40–56. Ср. усилительные повторы из писем Ольги Фрейденберг Пастернаку: больная боль друг за друга — 7.8.1942, Ее особенность какая-то особая — 29.11.48, раскрытие всего смыслового смысла —11.4.54; глагольные примеры из более ранних авторов приводит А. Пеньковский, Глаг. действие, прим. 9 на с. 243 сл.
Синтетичность познания. Бахтин на четвертой лекции по философии Канта 25.10.1924 в записи Л. Пумпянского сказал (БФ, с. 241):
В познании дело идет о рождении суждения заново; синтетическое суждение есть учреждение связи нигде познанием не пред-найденной. Познание сплошь синтетично, анализ же есть только техника, анализ не есть характ<еристика> познания, аналитическое суждение вообще не есть суждение.
Ср. в черновом наброске Мандельштама к Разговору о Данте: «Ибо для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть — сравнение.» (СК, с. 161, № 25); к сравнению см. Простр, культуры В. Топорова, о мандельштамовской метафоре — Б. Успенский, Анат. метаф. «„Метафоризм“ — неизбежная стадия рождения новых значений, и чем глубже „метафорические“ захваты, тем фундаментальнее и напряженней, емче возникающее значение.» — Топоров, Случай *?EN-, с. 149. Вячеслав Иванов в связи с «остранением» Шкловского (О новейших теоретических исканиях в области художественного слова, 7 — ИСС 4, с. 645): «Пишущий эти строки думает, что из удивления родилась не одна философия, как учил за Платоном Аристотель, — но и поэзия. Это удивление, на его взгляд, есть переживание новизны синтетического суждения--» или синтетического словосочетания, добавим. О синтетичности термина говорит в Термине Флоренский.
Аналитичность самопознания. Познание синтетично, а самопознание аналитично. Толкование это анализ слова через синтез значения, это разложение своего слова в собственном значении на род и отличие, но через синтетическое словосочетание, метафору; герменевтика служит самопознанию через познание. Синтетическое сочетание познавательно, а аналитическое самопознавательно, то есть самоотличительно.
Обращение метафоры. Если чаша это щит Диониса, то щит — чаша Ареса, согласно Аристотелю метафора «по аналогии» должна допускать обращение (Риторика, 1407а). Так и корабль это плавучий остров, а у Вячеслава Иванова остров — стоячий корабль (Острова из Света вечернего), метафора могла быть ему подсказана этимологизацией греческого ????? «остров» как «пловец», от ?`??? «плыть, плавать»; другие зеркальные пары см. во Взаимном переносе Б. Мильорини. Но при искусственном обращении первой метафоры во вторую аналитичность и синтетичность меняются местами, переворачивается порядок старшинства. Метафора думания «говорить себе» или «про себя» предполагает, что сперва слово, причем вслух другому, потом мысль, а зеркально обратная ей метафора говорения «думать вслух» (пословица «Говорить — это значит думать вслух» в Книжном обозрении от 16.12.1997) и незеркально обратная «выражать мысли» предполагают, что сперва мысль, причем про себя, потом слово. Но хотя моя мысль старше моего слова, чужое слово всё равно старше моей мысли. Обосновывая обращение метафоры «абсолютно произвольной связью звука и значения», B. Просцевичус, Прямое знач. (с. 24–39), ничего не сказал о том, что эта поэтическая вольность создает анахронизмы. Вот еще «железное дерево», очень твердой породы, но «деревянная железка», про бессмыслицу: зеркальность лишь внешняя.
Непарные аналитические сочетания. Усилительное выведение отличия наружу противоположно эллипсису, опущению, втяжению. Вот концовка Бориса Годунова:
Мосальский.
Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
Здесь сразу два аналитических сочетания, отравили себя ядом и мертвые трупы, не просто отравились или трупы, но и не уморили себя ядом или мертвые тела. Эти сочетания приняты за плеоназм и мотивированы волнением в статье М. Гаспарова Ритор. сист., 9; к аналитичности Пушкина см. А. Пумпянский, Исчерп. дел. Мосальский хочет убедить, он говорит усиленно, а народ в ответ усиленно молчит. Два русские мужика в начале Мертвых душ тоже аналитическое сочетание. Владимир Федоров остроумно рассматривает его как парное: «Этим уточнением читатель ставится в такое положение, когда вынужден предположить, что мужики могли оказаться и не русскими, а иностранными»; «наше предположение, что они могли оказаться „иностранными“, неожиданно оправдывается такими фактами, как „иностранец“ Василий Федоров, „турок“ Савелий Сибиряков, знаменитый Фемистоклюс, оказавшийся греком и римлянином одновременно, и др.» — Поэт. реальн., с. 91 и 105 сл., ср. о носовых ноздрях Манилова на с. 92. Но считать ли нам парными и мертвые трупы, произведя их от веры в живые трупы? А как насчет русской харчевни в начале Исторического эпизода Хармса — «Иван Иванович Сусанин-- зашел однажды в русскую харчевню--» (Случаи)? Всё это вряд ли противопоставляющие уточнения, хотя, конечно, и не плеоназмы, не обмолвки, это аналитические сочетания, но непарные. Непарное аналитическое сочетание отличается от парного своей усилительностью.
Аналитическое, бывшее синтетическое. Непарное аналитическое думать себе это бывшее синтетическое «говорить себе»; А. Потебня, Зап. р. грам. 3, с. 60–64, 103 и 217 сл., даже считает, что всё аналитическое и безобразное раньше было синтетическим и образным. Таков постоянный эпитет моря синее, если море виделось как «синее поле» жителю полей, ср. у Горенштейна:
Едет Мария в город Керчь день, едет в город Керчь ночь, наутро просыпается, смотрит в окошко, а снега нет, солнце светит, и за полотном без краю и конца синеет поле.
— Это море, — объяснили ей, — вода в нем до самой Турции, чужого государства.
(Псалом, 1); наоборот в анекдоте АТ 1290 Плавают в поле льна, еще см. В. Топоров, Поэт, комплекс моря. Аналитичен постоянный эпитет, синтетичны сравнение, метафора, кеннинг, загадка.
«Целое больше части»
«Целое больше части». ??? ?? ???? ??? ?????? ?????? [?????] — восьмая аксиома, точнее «общее понятие» (????? ??????), Начал (1) Эвклида. Задолго до того как эта здравая мысль была высказана и стала «аксиомой», ее предполагало и от нее энергично отталкивалось «в высшей степени верное изречение Гесиода, что часто половина больше целого» (Труды и дни, 40: ??????, ???? ?????? ?? ????? ????? ??????— «Дурни не знают, что больше бывает, чем всё, половина»[33]). Платон дальше поясняет: «например когда захватить целое опасно, а половины вполне достаточно, то, думал он, достаточное больше чрезмерного, так как оно лучше его.»[34] — Законы (690е), сюда же Государство, 466bс, а еще Диоген Лаэртский, 1.75, где высказывание «Половина больше целого» отдано мудрецу Питтаку. Изречение Гесиода/Питтака ?? ????? ??? ?????? ?????/??????, конечно, бывшая пословица, судя и по русским «Малой ломоть лучше болшева», «Заработанный ломоть лучше краденого каравая» (ППЗ, с. 95, и ПРН, с. 160), которая перевернула, но только внешне, «общее понятие» о том, что целое больше части. Не вопреки этой очевидности, а вопреки сопутствующему детскому понятию о большем как лучшем в слове ????? (архаичная идея блага-выросшего, ср. плеоназм) и передразнивая его пословица говорит, что часто малое лучше большого. А между замысловатой пословицей и «голой» аксиомой Эвклида («Голая речь не пословица» — ПРН, с. 859 и 972) находится известный по аристотелевой Физике софизм Зенона Элейского о равенстве половины времени целому, ?? ???????? (6.9/240а); Зенон пользовался для своих апорий открытием, что при умозрительной бесконечной делимости на точки их количество в целой величине и в ее части одинаково, ср. парадокс Галилея: Множество натуральных чисел равномощно множеству их квадратов. Путь от пословицы через софизм Зенона к восьмой аксиоме это путь от чисто оценочного возражения на архаичную мысль о том, что целое больше-лучше части, к безоценочному, чисто описательному выражению этой мысли словом ??????, или от синтетической «поэзии» к аналитической «правде» (если вспомнить Гете). Или же от слова мирового человека к его мысли. Восьмую аксиому Эвклида молчаливо предполагает уже Платонов Парменид (131d): «--благодаря части великости, меньшей чем сама великость» и «--малое будет больше», ??????, «этой своей части»[35]. — «Но при развитии геометрии аксиомы высокой степени очевидности выплывают только постепенно; можно даже сказать, что чем более очевидной являлась аксиома, тем позднее она включалась в систему геометрии.» — Д. Мордухай-Болтовской в Началах 1–6, с. 239. О восьмой аксиоме в связи с Зеноном см. А. Сабо, Начала греч. мат., 3.24, по-русски в ИМИ 12, с. 370—83.
«Зеркало души»
«В сердце нет окн?», «Человека видим, а души/ума его не видим», «Как в кремне огонь не виден, так в человеке душа», говорят пословицы (ПРИ, с. 304 сл.), но «Лицо — зеркало души» (Р. посл, погов., с. 57, и Жемч. мудр., с. 103), особенно глаза, «эти окна души, как их называли поэты, — окна, в которые внутренний человек смотрит на свет из своего футляра» — Лесков, Островитяне (3), у него же (Заячий ремиз, 18): «Глаза человека это есть вывеска души». Параллелизм лица и имени, например в ахматовской цитате «без лица и названья» (Поэма без героя, 1.1 и.4), приводит к сравнению псевдонима с маской (так у Цветаевой — Пленный дух, 2) и к высказыванию «Имя — зеркало души», как будто взятому из Имен Флоренского, еще ср. иконопочитание и имеславие. «Глаза — зеркало души», и можно сказать даже: Я его по глазам всего насквозь вижу (СВРЯ, ст. Насквозь); но что видно в этом зеркале? Человечек, отражение собеседника, другого. «Когда мы глядим друг на друга, два разных мира отражаются в зрачках наших глаз.» — Бахтин, Автор и герой (ЭСТ, с. 22).
Глаза и стыд. Вот поношения глаз: «Ни стыда нет в глазах ни совести…» у Мельникова-Печерского (На Горах, 2.4) и Ишь, совести нет, глаза-то не свои, заемные; ну, поври еще! в Сибирской тетради Достоевского (206 = Записки из Мертвого дома, 1.10) при глаза переменить (Сибирская тетрадь, 107 = Село Степанчиково и его обитатели, 1.2) или залить «напиться». О смысловом развитии «без глаз» > «бесстыжий; наглый, дерзкий» см. О. Трубачев в ЭССЯ 2, с. 13. А дурак «ртом глядит, брюхом слушает» (Старин, посл., с. 30, ср. ПРН, на с. 444), вместо глаз, «окон души» (окно: око), способных плакать, у дурака способный смеяться разинутый рот, дверь тела; ср. рото-зей, разиня и лупоглаз «ротозей, дурак», «бесстыдник, наглец», сюда же «Подслеповатый с придурью, пучеглазый с дурью» (СРНГ 17, с. 202, и ПРН, с. 317). К видеть насквозь по глазам: нахальное знать кого как облупленного, о котором см. В. Мокиенко в ВЯ, 1995, № 4, с. 7–11.
Человечек в глазу. По слову Пруста (Под сенью девушек в цвету, 2), в глазах «плоть становится зеркалом и создает иллюзию, что глаза ближе, чем что-либо другое, подпускают нас к душе»[36], то есть внутреннему человеку. Что же создает эту иллюзию? Человечек в глазу, мое отражение в зрачке-зеркальце (СВРЯ, ст. Зеркало) собеседника, другого для меня, отсюда названия зрачка человечек, мальчик (там же, ст. Человек, и СРНГ 17, с. 345), «девочка, девушка» — лат. pupula/pupilla, греч. ????). К таким названиям см. Катрин Гарвин, «Pupilla»; Т. Тасс-Тинеман, Бессознат. язык, с. 57 сл.; Вяч. Вс. Иванов в ИАН-СЛЯ 32 (1973), № 3, с. 248 сл. Но мальчики, иванчики, угланчики от углан «парень, малый», названия твоих зрачков с моим отражением, обозначают и мушки в моих глазах, летучую рябь, которую я сам вижу изнутри, и мое внутреннее состояние: мальчики в глазах «рябит, зеленеет», например у пьяного (а в Борисе Годунове мальчики кровавые в глазах, развернуто об этом В. Бибихин — Путь, № 5 (1994), с. 235, ср. В. Долгушев — РР, 1998, № 6, с. 109–11), в глазах мальчики заплясали при в глазах позеленело или у тебя иванчики скачут «тебе померещилось» или угланчики в глазах бегают «пестрит, темнит» (СВРЯ, ст. Малый, Иван и Углан; ПРН, с. 792 и 401; эти и подобные обороты приведены в Слав, фразеол. В. Мокиенко, с. 21 сл.) — отражение есть выражение. Поверье «У ведьмы человечки в глазах кверху ногами» (по СРНГ 11, с. 263 и 348) тоже видит в зеркальцах глаз «окна души» и проявление внутреннего человека. У Битова (Оглашенные, 2): «Зеркало — это ведь тоже окно.» Об окне см. В. Топоров, Симв. окна.
Поверье про ведьму: У ведьми з?нки кверьху ногами или Зрачки — человечки. У ведьмы человечки кверху ногами. — СРНГ И, с. 263 и 348. Что такое человечки, составитель не понял, да и зенки не просто зрачки, вопреки другому составителю, а зрачки — человечки. Перевернутые ведьмины человечки связаны с перевернутым мировым деревом шаманов. Сходное поверье о «пустоглазости» колдунов, отсутствии в их глазах человечков сообщила Н. Мазалова — Жив. ст., 1994, № 4, с. 27. Но противоположно этой «иллюзии» суждение Пруста в Содоме и Гоморре (1) о мужчинах с женскими наклонностями:
идеалом таких людей является мужество именно потому, что темперамент у них женский и на мужчин они похожи только внешне; в глазах у каждого из нас, которые служат нам для того чтобы видеть всё, что есть во вселенной, на гранях зрачков запечатлен некий силуэт, так вот у них это силуэт не нимфы, а эфеба[37].
Пришвин о человечке. Ты зен?к мой, т. е. зрачок, наз?нный, наз?нковый или назен?чный мой «дорогой, милый, ненаглядный», ср. душа моя, а еще зеница ока и королёчек «зрачок» (СВРЯ, ст. Зенко и Назенный; ПРН, с. 317; СРНГ 14, с. 361): зрачок самое дорогое. «Ничего, человечек у него в глазу, кажется, цел, а другое всё — пустяки.» «Живем, пока жив человечек в глазу. Редко бывает глаз такой тусклый, что в нем человечка не видно, и бывает всё-таки, и хмуро смотрит один зверь.» — Пришвин, Кащеева цепь (3) и дневниковая запись под 13.4.1923; у него же: «Сутулов, спокойно разглядывая, как бы изучая опрокинутого человечка в зрачке Мироныча, выдержал взгляд его и помолчал.» (Осударева дорога, 7) и
--Лада во всех отношениях замечательная собака, но сторож она никуда не годный.-- И всё ее отношение к человеку написано в ее больших черных глазах, доставшихся ей от знаменитого предка, черного пойнтера. Два эти черные глаза и черное чутье, вот только три этих черных точки резко выделяются на всей ее белой рубашке, покрытой редкими светло-желтыми пятнами. Вот оттого-то, может быть, и встречаешься постоянно с ее прекрасными глазами и видишь там себя маленьким, перевернутым вверх ногами человеком. Глядишь тогда на этого маленького человечка и думаешь: «Вот ты какой?» А Лада в это же время, перенося свою любовь с ее какого-то Всегочеловека, большого, прекрасного, как будто пытается возвысить тебя в твоих собственных глазах.--
--Если брать Черного, то надо расставаться с Ладой, и вот почему с таким укором из Ладиных глаз глядит на меня постоянно в перевернутом виде маленький человечек--
--Вот тогда-то тоска, настоящая тоска по Ладе, как по любимейшему человеку, охватила меня, и в этой тоске днем и ночью чаще и чаще вставал передо мной тот Весьчеловек, глядевший из прекрасных Ладиных глаз.--
— Неодетая весна (4). Странно, что по Пришвину человечек в глазу опрокинутый, перевернутый, как будто распространилось на всех изменившее смысл поверье про ведьму или же вышло наружу перевернутое изображение на сетчатке.
Весьчеловек Пришвина. Дальше в Неодетой весне (4, 11 и 23): «такими глазами собака на меня поглядела, что казалось мне, Весьчеловек на меня поглядел», «он не себе радовался, а Всемучеловеку», «океан жизни Всегочеловека». Из его же дневниковых записей: «Много людей прошло: умерло много родных, знакомых, а я всё жив и стою на своем месте: мне кажется, не люди, а водопад. Весь человек» — т. е. Весь-человек, как в следующем примере, — «переливается во всём своем разнообразии.»
Вот встретится иногда такое лицо, что забудешь о времени и как будто в этом лице — Весь-человек.
Весь-человек! Но что это — дух? Можно ли видеть его?
Можно. Ты гляди на человека на всякого, как на временного. И в этом временном, что есть в человеке [нами узнается]: бывают и зверские лица, ужасней крокодилов, казалось бы, с такими и жить нельзя, но подумаешь — временно, умрем, исчезнет это чудовище — и успокоишься. Зато бывает, увидишь такое прекрасное, что и время забудешь и [покажется] Весь-человек.
«Я раздумывал об этой моей исключительной способности вызывать из „болота“ на каждом месте хороших людей, об этом чувстве всеобщего скрытого и всюдного человека — есть ли это качество положительное или отрицательное?» — под 3.6 и 7.6.1939 и 10.5.42. Весь(-)человек Пришвина вместе со всечеловеком Достоевского соответствует тысячеглавому, тысячеглазому, тысяченогому первочеловеку Пуруше Ригведы, 10.90, а Весьчеловек, «глядевший из прекрасных Ладиных глаз», соответствует пуруше «человеку» в (правом) глазу, образу «внутреннего правителя» атмана «души», — например Брихадараньяка-упанишада, 2.3.5, и Чхандогья-упанишада, 4.15.1. Так и русский мировой человек Иван: иванчики «человечки, мальчики в глазах» — СВРЯ. В замятинском Мы (6) герой очутился в глазах любимой женщины, развертывание этого же мотива образует рассказ С. Кржижановского В зрачке. Но есть и поверье, что в зрачках убитого запечатлевается убийца. А из Глаза Маурица Эсхера смотрит череп вместо человечка. Другие изображения — Ф. Хаксли, Глаз.
Лев Толстой об одном во всех. К пришвинской записи Много людей прошло-- (3.6.1939) — близкое место из дневника Толстого под 14.1.1907:
Глядел на портреты знакомых писателей 1856 года, всех умерших, живо представил себе, что это всё тот один Он, к[оторый] во мне, к[оторый] проявлялся различно во всех их, к[оторый] проявляется теперь во всех людях, встречающихся мне-- Ах, если бы всегда не только помнить, но чувствовать это!
Друг и душа. «Друг — твое зеркало» (Жемч. мудр., с. 113, так уже Платон в Федре, 255d, и Аристотель в Большой этике, 1213а), ведь «Я себя не вижу, а других вижу! Мне только счастье видеть других.» — это было открытие мальчика шести с половиной лет; «смотря внутрь себя», человек, сказал Бахтин (1961 год. Заметки — БСС 5, с. 344), «смотрит в глаза другому или глазами другого». И.-К. Лафатер в письме Карамзину от 16.6.1787: «Глаз наш не так устроен, чтобы видеть себя без зеркала, — а наше „я“ видит себя только в другом „ты“. Мы не имеем в себе точки зрения на самих себя.»[38] (ср. в Письмах русского путешественника, 26), так и у Шекспира, Троил и Крессида, 3.3, у Платона, Алкивиад I, 133b. Итак, твои глаза — зеркало моей души, и наоборот. Но не менее верно, что твои глаза — и окна и зеркало твоей же души, а мои моей: моя душа это родные, близкие, другие во мне и моих глазах, начиная с матери; отсюда загадка «Ты во мне, а я в тебе» про душу (Заг., 5123) и поговорка не все (свои) дома у кого, о дурачке или дурочке. Недаром пословица «Как в кремне огонь не виден, так в человеке душа» (ПРН, с. 305, ср. на с. 574) предполагает появление души-огня только при столкновении человека-кремня с чужим словом-огнивом, по-бахтински в событии бытия. Бахтин (Автор и герой — ЭСТ1 с. 89 и 116): душа «это дух, как он выглядит извне, в другом». «Душа — это дар моего духа другому.» И Мартин Бубер: «Всякая действительная жизнь есть встреча.»[39] — Я и Ты (1).
Душа. «Чужая душа — темный лес / дремучий бор» при «Чужи люди — дремучий лес» (ПРН, с. 304 сл. и 616) — душа как люди-лес внутри человека-дерева. А вот о человеке-камне: «Не во всяком камне искра, не во всяком муже правда» или «Во всяком человеке правда, во всяком камне искра, да не скоро ее выбьешь» (ПРН, с. 202, и Р. нар. поcл., с. 314), переносное крем?нь «крепкого нрава, твердый, стойкий», «безжалостный», «скупой» (СВРЯ). Душа посреди людей и в сердце каждого, между и внутри, ср. внутрь < праслав. *vъп-o,trь: лат. inter «между»; «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди (?v цёаср) них» и «Царствие Божие внутрь (`?????) вас есть» — Матфея, 18.20, и Луки, 17.21. Душа связана с людьми, а дух с богом.
Идея острова
Утопия Томаса Мора, т. е. «Безместье», ср. древнерусское безм?стие «нелепость», — имя как раз для уединенного острова, а остров — место как раз для утопии, но и антиутопии, ведь крайности сходятся в ином. Идея острова и есть инакость: окруженный водой остров в противоположность материку иное место, это носитель иного, особенного, исключительного; отсюда ореол у образа острова. Обособленность, отделенность от большой земли делает остров, речной, озерный или морской, идеальным местом чудес и приключений, спасения, но и ссылки, рая или ада. Шумеро-аккадский райский остров Дильмун (Бахрейн), античные Острова блаженных, Атлантида у Платона и «крайняя Фула» (ultima Thule — Вергилий, Георгики, 1.30, расширительно «предел чего-нибудь»), остров Буян русских заговоров и присказок, сказочный остров благочестивых рахманов (древнерусское Слово о рахманах) и остров, на который попадает во сне смешной человек Достоевского, счастливый Таити Гогена и каторжный Сахалин у Чехова, необитаемый остров Робинзона Крузо (но ср. Как создавался Робинзон Ильфа и Петрова) и робинзонада мальчиков в Повелителе мух Голдинга; Таинственный остров Жюля Верна и Остров сокровищ Стивенсона, Остров Борнгольм Карамзина и Островитяне Лескова (жители Васильевского острова), Багровый остров Булгакова и Остров Крым Аксенова, Остров Байрона или Хаксли, наконец Остров накануне Эко — вот несколько примеров из громадного множества фольклорных и литературных островов; есть небольшая антология Остр. мир. лит. Архипелаг это «усиленная» разновидность острова, а полуостров «ослабленная». Острову близки гора и корабль. Ср. Вяч. Иванов, Байрон и идея анархии, 1 (ИСС 4, с. 282 сл.), и его же стихотворение Острова.
Остров и Буян. Слово о-стров относится к струя как диалектное название острова о-т?к (СВРЯ) к по-току. Равнозначны обоим эпитет Крита ????- ?????? или эпитет острова нимфы Калипсо ????- ???? в Одиссее, 19.173 и 1.50, и древнеиндийское duipa «остров», этимологически «двуводный». Эти названия скорее для речного острова, а для морского — греческое ????? неясного происхождения и латинское insula, будто бы от in salo «в (открытом) море», давшее слово изоляция, ср. у-един-ение, об-особ-ле-ние. Прямо говорит об инакости (морского) острова синдское имя того, что позднее стало Таманским полуостровом, по этимологии О. Трубачева, Indoar., с. 71 сл.: Eon = Oium из *ai(v)am/ *oi(v)om «одно, одинокое» (еще см. на с. 39 сл., 214 и 221 сл.); сюда же одинец, одинок «выступающий из воды камень в море» (СРНГ 23, с. 29 сл.). Переносные значения слова остров, островок: «возвышенное, сухое место среди болот, бугор», «плодородное место среди бесплодного, оазис, зеленец», «небольшой отдельный лес, особняк», «часть лесосека между двумя делянками», «часть рудного пласта, обойденная кругом выработкой, целик», «отъемное поле, дача в круглой меже» — СВРЯ, синонимично острову слово пуповина (там же. ст. Пупить), ср. в Одиссее «пуп моря» про тот же остров Калипсо (1.50), ??? ?' ??????? ???? ????????. Остров стоит пупом, торчит из воды, а в срамной песне Стать почитать, стать сказывать из Сб. Кирши Дан. даже так:
Из-за Волги-реки пизда волком плывет,хуя во рте несет, перевертывает,а хуй-эт плывет будто палочка,а пизда-та пловет будто галочка.Где-ка хуи-эт стал, тута остров стал,где пизда-та стала, тут болото стало.(л. 99 и об., по Р. эрот., с. 37, с поправками), ср. хуи с горы, но пучина «водоворот, морская бездна», «брюхо», у раскольников «женские части' (СВРЯ, ст. Пучило). Пучина одного корня с пучить, а в некоторых языках слово „остров“ женского рода, но это не значит, вопреки самолюбивому мнению Франсуазы Летублон в Островном, с. 17, и Впечатл. остр., с. 16, 18 и 158 с прим. 3, что остров исключительно женствен. Инакость связана с не различающей полов идеей растительного роста вверх на месте, отсюда у острова имя Буян: буйный. бу`ять „расти“ или постоянный эпитет святой, этимологически набухший, возросший» (В. Топоров, см. хотя бы в Этим. '86—'87, с. 3—50), в заговорах: На море на Окияне, на высоком (вместо обычного на острова) на Буяне стоит тут сыр дуб-- и свят(ой) божий остров — Великор. закл., 142 и 120, 123, 150. К острову еще см. Каталин Хорн в Энц. сказок 7, стб. 193–200, к Буяну — А. Афанасьев, Поэтич. воззрения, 16 (т. 2, с. 131 слл.); В. Вилинбахов, Руян р. фольк.; Л. Трубе, Буян Пушк.
Гора и корабль. Гора это остров на суше, говоря метафорически, а корабль — (искусственный) плавучий остров, взять хотя бы Ноев ковчег и Арарат. Можно и наоборот, остров это гора в воде или же. с анахронизмом, (естественный) стоячий корабль. В мифологической первосуше материк, остров и гора сошлись (о гор? В. Топоров в МНМ 1, а в Слав. др. 1 Е. Левкиевская). Альпы как острова у Д. Кеслера — Мечт. острова, с. 30–33. Святая Гора — полуостров Афон, отделенная каналом на перешейке, ср. Святогор, святой остров. Гималаи, Шамбала где-то там — Беловодье для индийцев, з?мок Монтсальват из легенд о Граале, Волшебная гора Томаса Манна. Вулкан как кузница. Альпинизм, «покорение вершин». Концентричные острова Сите «Город», город Париж и область Иль-де-Франс «Остров Франции»: в гербе Парижа суденышко на волнах с девизом-загадкой Fluctuat пес mergitur «Плавает, да не тонет» — про остров Сите на Сене, первоначальный город, как непотопляемый корабль; сюда же большой пассажирский корабль по названию Иль-де-Франс. Ниппон-мару «Япония-судно», Корабль дураков Бранта, Летучий голландец, Моби Дик Мелвилла. Хлыстовский или скопческий корабль «община» (к нему М. Плюханова, Предст. о корабле), созвучие греческих ???? «корабль», ???? «храм» и ????? «остров», из них первое с равнозначным латинским navis и второе родственны, а по О. Трубачеву, Этноген. культ, слав., с. 174 сл., того же происхождения славянское *navь(jь) «мертвый» (ср. об этом в ЭССЯ 24, с. 51 сл.). Дальнейшие метафоры: верблюд и оазис это корабль и остров пустыни; былинный корабль Сокол и сказочный корабль-самолет (НРС, 224), воздушный корабль, воздухоплавание; летучий остров Лапута у Свифга.
На тему острова. На острове человек один (необитаемый остров) или же островитяне одинаковы в своей одинокой инакости, например у Лескова смешной чудак Пиэонский с приемными детьми — Кот?н доилец и Платонида и Соборяне, 1.4 сл. Острова таких-то и таких-то в Гулливере или у Рабле, Лесбос в Письме к Амазонке Цветаевой, но парадокс «Все критяне лжецы» критянина Эпименида. Островные народы (греки, англичане, японцы) и языки (исландский язык почти без заимствований), их особость соответствует особости островной флоры и фауны (Галапагосские о-ва). На острове и время свое, это настоящий хронотоп, из описанных Бахтиным хронотопов ближе других к островному «идиллический» — Формы времени, 9; сюда же Поэт. остров X. Бруннера, а еще Ю. Степанов, Константы, с. 140 сл. Мандельштам с озерного островка:
Жизнь на всяком острове, — будь то Мальта, Святая Елена или Мадера, — протекает в благородном ожидании. Это имеет свою прелесть и неудобство. Во всяком случае все постоянно заняты, чуточку спадают с голоса и немного внимательнее друг к другу, чем на большой земле с ее широкопалыми дорогами и отрицательной свободой.
(Путешествие в Армению, гл. Севан). Петербург, явно иной город со своим «текстом» (см. В. Топоров, Петерб. текст и Аптек, остров), — почти архипелаг, он прорезан каналами, есть и острова, случаются наводнения, ср. у Вагинова (От берегов на берег--) В стране Гипербореев \ есть остров Петербург--. Вот Битов, уроженец Аптекарского острова, в Новом Робинзоне (3):
Наша суша такова, что ее уподобление океану никому не покажется преувеличением. И некоторое тяготение к островному сознанию в России можно проследить. Была такая древняя русская мечта — Никитина вотчина, куда бы все убегали. Казаки… их беглые поселения… Монастыри… А остров Валаам, а Соловецкий архипелаг! — вот осмысление пространства… Там — землепользование, там зажиток и порядок, там — свои. Чтобы осознать свое пространство своим, его необходимо огородить. «Остров» и «острог» — едва ли не однокоренные слова. Остров — часть суши, окруженная водой; острог — «всякое поселение было либо острогом, либо городком» (по В. Далю), то есть огороженное частоколом (заостренные бревна) пространство. Острог — и крепость и тюрьма. Острог, в который попадает герой «Мертвого дома», мыслится недосягаемым островком в океане свободы. С него так же не выбраться, как было не выбраться и Робинзону. Героя выбрасывает в острог, как Робинзона на берег.
— Его же интервью Монологи островитянина-- в журнале Остров Крым, 1999, № 1. К огородить: город ср. город Острое на реке Великой и остров Сите «Город» в Париже; о-стров: струя и острог: острый разнокоренные слова, но торчащий из воды остров — острый, созвучие значимо, а уподобление острога, «Мертвого дома» острову продолжает метафору Солженицына архипелаг ГУЛАГ, которую он подкрепил названием Континент для эмигрантского журнала. По свидетельству Шаламова (Борис Южанин из Воскрешения лиственницы),
центральные части России на Колыме зовут «материком», хотя Колыма не остров, а область на Чукотском полуострове, — но сахалинский лексикон, отправка только пароходами, многодневный морской путь — всё это создает иллюзию острова. Психологически иллюзии нет никакой. Колыма — это остров. С нее возвращаются на «материк», на «Большую землю».
А вот Евгения Гинзбург, Крутой маршрут (3.2): «С почты было вроде ближе к материку, меньше ощущалось наше острожное одиночество. (Все знали, что Колыма не остров, но все упорно называли ее островом, а Большую землю — материком. И не только называли — убежденно считали, что так оно и есть.)» В Очерках преступного мира (Жульническая кровь) Шаламов, как бы возражая на это, говорит, что «островом Колыму никто никогда не называл». Всё же имя Колыма требует предлогов на и с, как остров или гора, а не в и из. Северный антиутопический остров Набокова (Ultima Thule и Solus Rex), но и «блаженный остров коммунизма» по Тендрякову или родите: дьгкии дом как идиллический «уединенный остров» в начале воспоминаний Флоренского Детям моим; «Итак, мы в Риме. Мы на острове.--» — начал писать дневник Вяч. Иванов 1.12.1924 (ИСС 3, с. 850), выбравшись из России. Скрябин мечтал о театре-храме на острове в Индийском океане, а у Рене Генона, Царь мира (10), остров упомянут среди «символических представлений духовного центра», там же гора и пуп. «Пусть мудрец усилием, серьезностью, самоограничением и воздержанием сотворит остров, который нельзя сокрушить потоком.» «Сотвори себе остров, борись энергично, будь мудрым!»[40] — Дхаммапада (25, 236 и 238), к потоку ср. море житейское, еще см. А. Парибок, Симв. воды.
Идея острого. Созвучие остров — острый значимо, ведь идея острого тоже инакость, это ее сила клубится вокруг острия. Огни св. Эльма. «Оставьте ее», сказал по воспоминаниям Лидии Ивановой (Книга об отце, 1.3) Флоренский про булавку, которую та заметила и хотела подобрать: «вещи с остриями опасны. Они могут быть заколдованы.» У Бродского:
Тронь своим пальцем конец пера,угол стола: ты увидишь, этовызовет боль. Лам, где вещь остра,там и находится рай предмета;(Колыбельная Трескового мыса, 10). Клыки, рога, когти или ногти, волосы, они вырастают, отрастают за счет иного; поверья об этих торчащих наростах и отростках. Из волшебного гребня с его зубьями делается в сказках густой лес. Волосы Самсона (Кн. Судей, 16.17), к ветхозаветному «рогу» — М. Мурьянов, Рогъ. Острый угол, кончик, остроконечный. Конечности и просторечное конец «фалл» («концами тела» занимался этнограф Левон Абрамян); хуй: хвоя или prick — мужской член как колючка. И голова как конец, см. Прус. Е — Н В. Топорова, с. 145 и 149 сл. Болезнь акромегалия. Подстригание ногтей на руках-ногах и вол?с на голове и обр?зание, сюда же борода, индоевр. *bhardh? от «острый, резать» согласно О. Трубачеву, Этноген. культ, слав., с. 178. Причем все концы бывают красными: крашенные хной, если не рыжие, волосы или ладони и ступни, у персов борода, лак на заостренных ногтях, у византийского императора сапожки, у дурака шапка, у пьяницы или на морозе нос, фалл тоже красный, а это цвет иного. Острое на вкус. Острословие, остроумие, колкость, поставить вопрос ребром, т. е. остро, об острой проблеме Топоров в предисловии к Подступам, с. 4–6; загадка Под подушкой перочинной ножичек — мысль (ФРУ, 257), просторечное сечет «понимает», емкое английское point, проникающий, проникновенный и проницательный.
К «уединенному острову» Флоренского — из его писем с Большого Соловецкого острова:
Уже давно пришел я к выводу, что наши желания в жизни осуществляются, но осуществляются и со слишком большим опозданием и в неузнаваемо-карикатурном виде.-- В детстве я бредил, как бы жить на острове, видеть приливы-отливы, возиться с водорослями. И вот я на острове, есть здесь и приливы-отливы, а м. б… скоро начну возиться и с водорослями. Но исполнение желаний такое, что не узнаёшь своего желания, и тогда, когда желание уже прошло.
— жене 5–7.11.1934; «--Когда-то в детстве я мечтал жить на острове.-- Мне казалось, что жить на острове очень уютно и интересно — по причине приливов и отливов, обнажения морского дна, а также по независимости от прочего мира.--» — матери 24.3.36;
Морские впечатления переносят меня к детству.-- Остров казался таинственным и полным смысла. Жить на острове, видеть приливы и отливы, собирать ракушки, морские звезды и водоросли — это было пределом желаний. При этом остров представлялся непременно небольшим, вроде кораллового рифа. Он должен был быть таким, чтобы с одного места можно было охватить разом всю береговую линию и ясно ощущать обособленность острова от материка.
— дочери Ольге 22.5.36 (ФСС 4, с. 143, 412 и 478 сл.).
Сравнения с островом. Семен Франк сравнивает известное с островком в океане неизвестного (Непостижимое, 1.1), Юнг сравнивает сознание с островком в океане бессознательного (Психология и религия, 3/ЮСС 11.141); у Бахтина: «Внешнее актуализированное высказывание — остров, поднимающийся из безбрежного океана внутренней речи--» (под именем В. Волошинова в Маркс, филос. яз., 2.3), «-но эта официализованная культура — островок, окруженный океаном неофициального.» (Дополнения и изменения к «Рабле» — БСС 5, с. 81), «Но этот мир форм готового, завершенного бытия — только небольшой островок в безбрежном океане нсклассических, гротескных форм вечно неготового и перерастающего себя бытия.» (тезисы к диссертации, 15 — ДКХ, 1993, № 2/3, с. 112), «Дом этот — целый остров--и всё там было интересно, и атмосфера там была какая-то особая.» (о здании Виленского университета — Беседы с Бахтиным, с. 25). Развернутое сравнение литературного фрагмента с островом — статья Сержа Мейтенже Поэтика фрагм. «Ни один человек не остров, целиком о себе; каждый — кусок материка, часть большой земли--», сказал в Размышлении 17-ом Донн, а можно сказать и так: Каждый человек — остров, но все эти острова лишь верхушки гор затонувшего материка.
Иная страна. Тема острова пересекается с темой иной страны, иностранного. Уйти не простившись, то есть не по-людски, у французов называется s'en aller / filer ? I'anglaise, а у англичан to take French leave: взаимная инакость. Индия, Китай или Америка для русских, архангельское Норв?г его знает «кто его знает» (СРНГ 21, с. 278), утопическое Беловодье. Поэма Инония Есенина, Инония — иная страна, сказал он кому-то; вышел даже сборник Россия и Инония (Берлин 1920). Еще см. Е. Трубецкой, «Иное царство».
О матерном ругательстве
Реконструкция без толкования. На реконструкцию без толкования напрашивается матерное ругательство. Пример из Жизни Клима Самгина:
— Кстати, знаете, Туробоев, меня издавна оскорбляло известное циническое ругательство. Откуда оно? Мне кажется, что в глубокой древности оно было приветствием, которым устанавливалось кровное родство. И — могло быть приемом самозащиты. Старый охотник говорил молодому, более сильному: поял твою мать. Вспомните встречу Ильи Муромца с похвальщиком…
Лютов весело усмехнулся и крякнул.
— Где ты вычитал это? — спросил Клим, тоже улыбаясь.
— Это — моя догадка, иначе я не могу понять, — нетерпеливо ответил Макаров, а Туробоев встал и, прислушиваясь к чему-то, сказал тихонько:
— Остроумная догадка.
(1.4); первая часть романа вышла в 1927, а в статье 1934 года Беседа Максим Горький повторил и развил «остроумную догадку» своего персонажа (этот Макаров говорит поял, потому что Горький возвел для себя ебать через форму еть к неродственному ять «брать'). Так реконструирует и Владимир Пропп в своих Историч. корнях, 9.18: Узнать искомого. Обходя смысловые корни сказочной задачи на узнание — „Для нас мышление также прежде всего есть исторически определимая категория. Это освобождает нас от необходимости „толковать“ мифы или обряды или сказки. Дело не в толковании, а в свед?нии к историческим причинам.“ (там же, 1.11), — Пропп грубо сводит дружину одинаковых помощников героя к первобытному лесному братству, „где все одинаковы или невидимы, так как находятся в состоянии условной смерти“, а присутствие такой же задачи в свадебной обрядности считает неясным (9.18). Но „состояние условной смерти“ лишь частный случай иного положения.
Матерное ругательство. От горьковского толкования недалеко ушло толкование этнографа: „Так называемая матерная русская брань равносильна, собственно, бранным выражениям: молокосос, щенок и т. п., подчеркивающим юность и неопытность объекта брани. Ругающийся выставляет здесь себя как бы отцом того, кого он бранит; неприличная формула матерной ругани означает собственно: я твой отец! точнее: я мог быть твоим отцом!“ —Д. Зеленин, Табу слов, § 103, с глухой оговоркой приведено в немецком ЭСРЯ 1, с. 388. Этому анекдотически буквальному, как у иностранца, пониманию противостоит, например, областная запись (СРНГ15, с. 51), показывающая, что такое мать: Слышь: как коса звенит! Это не коса, а мать косиная! Аглицкая! — „коса кос“ в устном определении Б. Успенского (1987), „всем косам коса“ в определении В. Бибихина (Путь, 1994, № 5, с. 236), иная коса. Сюда же Водка вину тетка или —крепкая водка, тому же вину тетка или Красная водка простой-то тетка (ПРН, с. 796; НРС, 313; СРНГ 15, с. 194), ср. пословичный тип То-то тем-то красн?/крепко/стоит. Формула матерной ругани ёб твою мать! с вариантами на самом деле есть усиление прямой формулы, в которой оскорбительное действие направлено непосредственно на адресата, вроде ёб тя в рот — но и тут есть усиление, проще английское fuck you, — или (вторично) на предмет речи, например недоназванное, зато разъясненное я их ебал у Войновича:
— А чего мне их бояться? — распоясался председатель. — Я всё равно на фронт ухожу. Я их…
Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял с работниками Учреждения в интимных отношениях.
Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорит в переносном смысле.
(Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина, 1.2.30). Так иди к чёрту усиливается до иди к чертовой матери и даже бабушке (из этого двойного усиления осуществилась, буквализовалась бабушка Воланда: „мне посоветовали множество лекарств, но я по старинке придерживаюсь бабушкиных средств. Поразительные травы оставила в наследство поганая старушка, моя бабушка!“ — Мастер и Маргарита, 22), а подпустить Кузьку, подкузьмить, обкузьмить усиливается до Я тебе покажу Кузькину мать или узнаешь (ты) / попомнишь Кузькину мать (ПРН, с. 133 и 222, ср. на с. 60, 147; СВРЯ, ст. Кузьма). Матерное выражение никогда не значило „привет, я твой отец“ и не значит „молокосос, я тебе в отцы гожусь“, смысл этого кощунственного, а не „цинического“ или „неприличного“, ругательства в том, чтобы ударить в корень, задеть до глубины души, оскорбить святое, ср. едри тебя в корень! и мать твою корень! (человек как дерево), у Платонова в Чевенгуре: узнаю — с корнем в момент вырву, до самой матерной матери твоей докопаюсь — на месте угроблю. Мать стоит в одном ряду с душой и богом, отсюда нанизывание твою душу мать! и потом (в) Бога душу мать! („укрючливо матюгался, подцепляя, что там святей да дороже“ — Солженицын, Раковый корпус, 8); ему соответствует в армянском обобщение „твое хорошее!“ Как у набожных католиков ругательства богохульные, так у русских блатарей с их культом матери (о нем см. в Женщине блатного мира шаламовских Очерков преступного мира) ругательства матерные.
Отказы толковать матерное ругательство. По новому бестолкованию матерное ругательство значит „эй ты!“: „(ЁБ) ТВОЮ/ ВАШУ МАТЬ 1 неценэ. указание на то, что говорящий пытается привлечь внимание адресата, используя в качестве средства для достижения этой цели оскорбление; эй ты/вы (там)! — функционирует как междометие или вводный оборот--“ — Завет. идиом., с. 179 сл., причем „форма толкования и значительная часть элементов метаязыка напоминают“ в этом псевдонимном словаре его веселым будто бы редакторам „способ экспликации значений слов, принятый в московской семантической школе“ (с. xii). А по Сл. бран. того же года, с. 55, ёб твою мать — ругательство или просто восклицание, выражающее такие-то чувства, отрицательные или положительные, только и всего, зато дальше В. Мокиенко изложил реконструкцию Б. Успенского. Но и в этнолингвистическом описании матерщина мало что значит, см. О. Санникова в Слав. др. 1, с. 250—53. —То, что злоупотребление делает из матерного ругательства междометие, еще не причина для отказа глубоко его толковать; это как междометие боже мой! не дает повода к безбожию. Слова от их „твержения“ обессмысливаются, но на то и толкование, чтобы „у каждого смысла“ был, если вспомнить бахтинский завет, „свой праздник возрождения“ (К методологии гуманитарных наук).
К оборотам с Кузькой см. В. Сергеев в РР, 1973, № 4, с. 153 сл» и И. Добродомов там же, 1990, № 1, с. 128 слл., — без заботы об усилительном смысле матери. Хрущев сказал Ричарду Никсону Мы вам еще покажем Кузькину мать! на Американской выставке в Москве, 1960; угроза была переведена дословно (по О. Гриневскому — Зв., 1996, № 2, с. 154).
К инакости матери. Как у матушки под крылышком / за пазушкою равнозначно как у Бога / Христа за пазухой (ПРН, с. 101), при этом дурак — и бабин сын или матушкин сынок/ запазушник и Божий человек. «Душа ты моя! маменька моя!» — говорит «в излиянии сердечном» председатель гражданской палаты Чичикову (Мертвые души, 1.7, ср. «ты заврался, мамочка Иван Григорьевич» — 1.8 — к тому же председателю). Сказочная формула превращения ударился о (сырую) землю и оборотился тем-то напоминает Антеево восставание с новой силой от матери Геи, так уже А. Афанасьев, Поэтич. воззрения 2, с. 678. В пословицах (родной) матерью, маткой или матушкой называются земля и вода, Москва и Волга, своя хатка и баня, ночь, печь и лень, рожь, (гречневая) каша и рогожка, (у)рядка «уговор» и правда. О посаженном в куль и брошенном в воду казаки сказали Пугачеву: «Пошел к матери по Яику», «Он пошел к своей матушке вниз по Яику» (Пушкин, оренбургские записи и История Пугачева, 3), ср. в Чевенгуре «сам от детонации обратно в мать полезешь!» Сюда же относятся возглас удивления мать! (Что, Галя, собралась? — Мать! Аяине знала. — СРНГ 18, с. 40) или мать честн?я! усиленное матёро благодарю или матёрое спасибо (там же, с. 26), ряд вопросов типа Которое А всем А мать? и ответов на них в Стихе о Голубиной книге. «Вообще мать, строго говоря, в своем глубинном слое менее всего имя родства», заметил в скобках В. Топоров, Простр, текст (с. 236/465); этот глубинный слой подразумевает и матерщина. Есть еще заменитель маковку (твою)! или ёс твою маковицу! (СРНГ 17, с. 312, и Сл. бран., с. 28), задевающий главное (: «голова»), которое для мифотворческого сознания — в начале, где мать.
Пословичные сравнения с матерью: Земля мать — подает клад и Хлеб батюшка, водица (питьевая) матушка, есть и загадка Кто нам всем общая мать? — «Земля пахотная», сюда же поверье «Плевать на воду — всё равно что матери в глаза» и поговорка напился чернее матушки грязи — очень пьян; Москва всем городам мать или матушка Москва и Волга всем рекам мать или Волга-матушка; Своя хатка — родная матка и Баня мать вторая /родная; Тёмна ночь вору родная мать. Тёмна ноченька — родная матушка, Ночь матка: всё гладко, Ночь матка: выспишься — всё гладко и Печь нам мать родная и Лень-матушка прежде нас родилась, а у Клычкова есть Эх, зима наша матушка зимская! (Князь мира, 4); Матушка-рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеничка по выбору и Гречневая каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец наш родной. Мать наша — гречневая каша: не перцу чета, не прорвет живота, Щи да каша — мать наша, Каша — мать наша и Рогожка рядная словно матушка р?дная; Рядка (т. е. уговор) — матка, в сказке: Ну, делать нечего — урядка. Урядка — матка, ср. Договорец — кормилец, и Хлеб-соль ешь, а правду-матку режь, сюда же Правда со дна моря выносит при Материнская молитва со дна моря вынимает/достает (ПРН, с. 291, 810, 938, 793, 330, 346, 589, 400, 584,166, 854, 811-13,103,195 сл. и 387; Заг., 1929; СВРЯ, ст. Банить; Посл, заг.,с. 80; Р. послов, пог., с. 214; Прикам., с.40; Ск. Карел. Пом., 12).
Происхождение матерного ругательства. А реконструктор-мифотворец, обходя толкование, но твердо зная, что «в глубокой древности» всё было совсем наоборот (ср. Бахтин об «исторической инверсии» — Формы времени, 4), переворачивает плоско понятое сильнейшее оскорбление: «Я думаю, что первоначальный смысл известной „матерной“ фразы не имел в себе ничего оскорбительного для людей, не носил характера гнусной хвастливости.-- Я утверждаю, что гнусный и хвастливый смысл вложен в эту фразу феодальным дворянством в эпоху крепостного права.» — Горький, Беседа—и дальше о праве первой ночи! В богатой материалом работе Мифологич, аспект Борис Успенский тоже утверждает, что первоначально матерщина не имела оскорбительного смысла, в его реконструкции, похожей на мифологическую реконструкцию «от противного», матерное ругательство это бывшее языческое заклинание матери-земли для плодородия. И сейчас, говорит Успенский (1.2), мат обычно не воспринимается как оскорбление. Но ведь в полную силу матерятся те, кто пишет на себе Не забуду мать родную, кто клянется матерью, кто вскрикивает мама!; остальные более или менее пустословят. Матерная, усилительная формула в моем толковании не была языческим заклинанием земли, без благочестивых домыслов православных о ее происхождении она предполагает лишь почитание матери как начала-иного. Зато прямая, простая формула — она слышится гораздо реже матерной, но ср. ёбаный или иди/пошел (ты) н? хуй — может быть даже не доисторической, а дочеловеческой древности: ёб тя-- словесно соответствует подставлению и условному покрыванию у обезьян, означающему подчинение. А это подставление для не-соития, в знак покорности, сравнимо с подставлением шеи у хищников для не-убийства, тоже в знак покорности; см. К. Лоренц, Агрессия, 7.
К реконструкции вслед за толкованием. «Этимологии, основанные на значении» пока редки из-за того что этимолог под давлением лингвистики пользуется вместо толкования переводом; лингвистическая семантика это семантика перевода. Но «-можно представить себе, что подобно тому как этимолог заглядывает в некое пособие или в свою собственную память, где хранятся схемы фонетических соответствий, он некогда в будущем обратится к пособиям, где будут храниться сведения о схемах семантических импликаций и зависимостей.» — сказавший это в Этим. '91—'93 В. Топоров (с. 128, ср. о «словаре семантических переходов» О. Трубачев, «Молчать» и «таять») сам много сделал для такой этимологии будущего. «Для нее главное — не что и как есть (было) на самом деле, но истолкование того, что и как есть (было), ибо это последнее интересует человека больше, чем это „бытие на самом деле“, поскольку истолкование есть внесение смысла, осмысливание--» (там же, с. 131) — будто в ответ Проппу с его «Дело не в толковании, а в сведении к историческим причинам.» Толкование, пусть гадательное, необходимо, его не обойдешь при мысленном восстановлении того, что там было на самом деле, ведь мысль и смысл соотносятся с делом через (чужое) слово. Рассказ Акутагавы В чаще. Пример герменевтического подхода к сказкам — Толк. волш. ск. Бенгта Хольбека, не говоря уж о «глубинно-психологических» работах.
«Гермес пришел»
«Молчание — знак согласия» (ПРН,с.235), может быть и общее молчание, а не только в ответ на слово. Плутарх, О болтливости: «когда в беседе наступило молчание, говорят: Гермес пришел», ??? ????? ??????????????? ???????? (2/502F). По-русски в этом случае говорят Тихий ангел пролетел, «среди беседы, внезапное общее молчанье», «все вдруг замолчали, [и NN крылышком задел, прибавка на счет прервавшего общее молчание. Шейн.]» — СВРЯ3, ст. Тихий и Ангел, ср. ПРИ, с. 515 и 415, примеры и параллели в РМР 2 Михельсона, с. 372. Говорят и Дурак или милиционер или же еврей родился, а то и Бедный студент за квартиру уплатил. Например, стих Жуковского Все молчали: как будто ангел тихий провеял. (Две были и еще одна). «Вдруг разговор оборвался. Молчанье настало: либо тихий ангел пролетел, либо дурак родился. — Опять дурак род`ился. Опять никто ни слова.» — это Мельников-Печерский (На Горах, 3.8); у Лескова (Расточитель, 3.8, после паузы):
Канунников (шепотом). Тихий ангел летает.
Князев (громко). Нет, не узнал. Ноне говорят: это мировой судья родится.
Канунников (смеясь). А воров страх берет.
А вот Личутин: «Милиционер родился, — нарушила тишину Настасья. — Вы чего, люди добрые, уснули?» (Крылатая Серафима). И «Ты заметила», спрашивает герой пьесы Вен. Ерофеева Гуревич (Вальпургиева ночь, или Шаги Командора, 3), «как дурнеют в русском народе нравственные принс`ипы. Даже в прибаутках. Прежде, когда посреди разговора наступала внезапная тишина, — русский мужик говорил обычно: „Тихий ангел пролетел…“ А теперь, в этом же случае: „Где-то милиционер издох!..“» (Равнозначные немецкие присловья по тезаурусу Ф. Дорнзаифа, 13.23: Ein Engel fliegt durchs Zimmer, Ein Schutzmann geht durchs Zimmer, Ein Leulnanl bezahlt seine Schulden.) — Все они, хотя каждый по-своему, иные, и бедный студент и еврей-инородец и, конечно, дурак («Что ни делает дурак, всё он делает не так») и вызывающий страх мировой судья или милиционер и бесплотный ангел и бог Гермес, вестник (???????, ангел) богов, проводник умерших в иной мир, вообще посредник. А молчащий, то есть никому ничего или ни с кем не говорящий, по правилу «Если никто/ничто, но иной/ иное» говорит иное иному, говорит с иным. «Иное к иному», таков смысл шутливых присловий про внезапное общее молчание, с которым сопоставимо говорение апостолов на «иных языках» в день Пятидесятницы (Деяния апостолов, 2.1—12, о глоссолалии как форме молчания см. А. Панченко в Смехе Др. Р., с. 96–99). Общее молчание выдерживают играя в молчанку, когда молчащих кто-либо старается разговорить или рассмешить, но и почитая память умершего «минутой молчания», когда, можно сказать, приходит Гермес Душеводитель. Так и толкователь ('?????: ???????? «толковать», к этому соотношению — Ф. Майр, Гермес гермен.; Ж. Пепен в Энц. ант. христ. 14, стб. 736—39; В. Топоров, Др. — греч. S?M-, с. 34–36), герменевт: филология это любовь к словам мирового человека из пословицы Мир — велик человек (ППЗ, с. 143 и 157, ср. ПРН, на с. 404), соотносительного с «мировым деревом», она выражается главным образом в их толковании, а толкуя слово как надо, ты Гермесом приходишь к несогласным.
Мировой судья и милиционер. Мировой судья вызывал страх пополам с насмешкой, судя по «шут. презр.» мирон, мироха, мирошка «мировой судья» при Мирон в смотреть Мироном «быть с виду простоватым» или прикидываться Мирошкой, т. е. дурачком, но ср. Мирон: у-мер-еть в Хватит Мирошка/Кондрашка, далече уйдешь; к инакости Мирона: Мирон (имя) из ряду вон и Ты, Мирон, поди вон — СВРЯ3, ст. Мирить и Мирон; ПРН, с. 665 и 278. Таков и образ милиционера, например Валентина Ходасевич вспоминает, что когда бульдогу Шаляпина «говорили: „Милиционер пришел!“, он падал как подкошенный на бок и делал вид, что умер, даже дыхание задерживал.» (Портреты словами, с. 131), а есть анекдоты про милиционера, сюда же Митцанер Пригова.
Игра в молчанку и минута молчания. Игра в молчанку описана в Играх, 1145-48, молчащим игрокам соответствует царевна Несмеяна или молчаливая царевна сказок АТ 559 и АТвс 559* (ср. 1351 Кто заговорит первым?). Есть переносное играть в молчанку про того, кто упорно не говорит о чем-либо (СВРЯ3, ст. Молкать), запирается, например В молчанку играешь? — угрожающе на допросе. Но разговорить и правда одно с рассмешить: слово и смех оба обращены к другому, другим, а молчание обращено к иному. А минута молчания показывает от противного связь слова с дыханием, как у Томаса Манна в сцене смерти Иакова (Иосиф и его братья, 4.7, гл. Собрание перед смертью):
— Так я повелеваю вам. — прошептал он без голоса.--
Тут смерть прервала его, он вытянул ноги, откинулся на постель, и жизнь его замерла.
Они все тоже приостановили свою жизнь и свое дыханье, когда это случилось.[41]
К миру. Мир прежде всего «дружба, согласие», отсюда «покой (согласия)» и «(дружная) община», потом «вселенная». Формула мир да лад. К миру см. В. Топоров. От имени к тексту. Мир и воля. Элемент *MIR- и другие его работы (слав. mirъ: индо-иран. Mit(h)ra, но ср. В. Орел в Этим. '94-'96, с. 64–66); С. Бочаров, «Мир» в BM; В. Бибихин, Мир, с. 111 слл., и Язык филос., с. 372 слл. Созвучие мир: мереть значимо, ср. пословичные усопшему мир и мертвым покой (ПРН, с. 288 сл.), католическую эпитафию Rcquiescat in расе или ветхозаветную формулу «и приложился к народу своему» об умершем.
Никто
Иной-никто у Ахматовой в Поэме без героя:
С детства ряженых я боялась,Мне всегда почему-то казалось,Что какая-то лишняя теньСреди них «без лица и названья»Затесалась…—Стройная маскаНа обратном «Пути из Дамаска»Возвратилась домой… не одна!Кто-то с ней «без лица и названья»…(1.1 и.4), к этой выделенной и повторенной цитате см. В. Топоров, Ахм. Блок, с. 14–21 и 95—101 (прим. 21–43); В. Виленкин, «Тень» Ахм., с. 71–73. Кого бы ни видеть в «лишней тени» «без лица и названья», это, сказала сама Ахматова, «конечно — никто, постоянный спутник нашей жизни и виновник стольких бед» — с примечанием «Сознаюсь, что второй раз он попал в Поэму (IV главка) прямо из балетного либретто, где он в собольей шубе и цилиндре, в своей карете провожал домой Коломбину, когда у него под перчаткой не оказалось руки.» (Проза о Поэме, заметка Больше всего будут спрашивать--), — это иной-никто.
Параллели к кому-то «без лица и названья». Со своим мне всегда почему-то казалось — затесалась… Ахматова сопоставила, как сообщает Р. Тименчик (Дауг., 1989, № 6, с. 102), высказывание на ту же тему иного в Самопознании Бердяева:
Сны вообще для меня мучительны, хотя у меня иногда бывали и замечательные сны. Во время ночи я часто чувствовал присутствие кого-то постороннего. Это странное чувство у меня бывало и днем. Мы гуляем в деревне, в лесу или в поле, нас четверо. Но я чувствую, что есть пятый, и не знаю, кто пятый, не могу досчитаться. Всё это связано с тоской. Современная психопатология объясняет эти явления подсознательным. Но это мало объясняет и ничего не разрешает. Я твердо убежден, что в человеческой жизни есть трансцендентное, есть притяжение трансцендентного и действие трансцендентного. Я чувствовал погруженность в бессознательное лоно, в нижнюю бездну, но еще более чувствовал притяжение верхней бездны трансцендентного.
(2, разд. Тоска). — Без чувства, что «есть пятый», не скажешь «нас четверо», это как в анекдоте про девятых людей (Сл. олон., с. 18; в НРС, 406) десятеро не могут досчитаться одного, потому что каждый для себя не в счет, и только посторонний, одиннадцатый сосчитывает их всех. Теперь напрашивается сопоставление с признанием пушкинского Моцарта (Моцарт и Сальери, 2)
Мне день и ночь покоя не даетМой черный человек. За мною всюдуКак тень он гонится. Вот и теперьМне кажется, он с нами сам-третейСидит.Его инакость. К инакости кого-то «без лица и названья» подводит в Поэме без героя (1.1), не говоря уж о «тени», ее определение лишняя от корня лих-/лиш-, обозначающего иное. Например (СРНГ 17, с. 76–78 и 92), лихо значит «плохо», но и «хорошо», а иное двойственно; лихо значит и «очень», как страшно, а превосходная степень — для иного (самый: сам); лишний двадцать/ тридцать обозначает 21 или 31, а сверхполное число — число иного, ср. «пятый» у Бердяева и сам-третей у Пушкина, или третий лишний (третий это пред-иной). А с формулой иного «без лица и названья» согласны загадка Без лица в личине про загадку (Заг., 5217), поверье «У нежити своегообличия нет, она ходит в личинах» (ПРН, с. 933, ср. ахматовское С детства ряженых я боялась--) или рассказ Случевского Безымень о поморском привидении без лица, без вида — какое-то ничто (еще см. СВРЯ, в ст. Безыменный), начало поздней латинской загадки о зеркале (Загадки Симфосия, 69)
Нет у меня лица, но ничье лицо мне не чуждо.Дивный блеск изнутри ответит упавшему свету,но ничего не покажет, пока пред собой не увидит[42].и надпись «Никем меня зовут; что всяк человек делает, то взыскивают с меня» на картинке Иорга Шана с насмешливыми стихами по-немецки про козла отпущения по имени Никто (около 1507, см. Герта Кальман, Образ Никого, с. 60 слл.; Э. Майер-Хайзиг, «Г-н Никто», с. 67 слл.), так и Ахматова: «никто, постоянный спутник нашей жизни и виновник стольких бед»; загадка, нежить, зеркало, козел отпущения — всё это причастно идее иного. Лицо, облик и название, имя от-личают их носителя от других членов рода и ряда, а некто без своего собственного лица или имени оказывается — Если (и только если) никто в отдельности, то все как один — с родовым, иным именем или лицом.
Некто по имени Никто. Герой сказки Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что по прозванию Бездольный (НРС, 215, тип AT 465А) должен сходить в город Ничто, принести неведомо что; после целого года странствий Бездольный приходит в город Ничто — «нет ни души живой, всюду пусто!» — и уводит из дворца старика самог? с ноготок, борода с локоток его слугу-невидимку по имени Никто, соответствующего скатерти-самобранке других сказок. История Никого, которую сочинил монах Радульф из Анжу (Historla Neminis / de Nemine, не позднее 1290), была построена на сходном переосмыслении латинского местоимения пето «никто (не)» в библейских текстах как личного имени, например Nemo Deum vidit «Никто не видел Бога» (Иоанн, 1.18) как «Немо видел Бога»; это олицетворение противоположно уловке хитроумного Одиссея, когда он скрылся под ложным именем Никто, Ofing (9.366 слл.), принятым за местоимение. Сочинение Радульфа не сохранилось, хотя породило игровую секту неминиан, поклонников святого Никто, и множество «Никто-писаний», к ним см. прежде всего Е. Копманс и П. Ферхёйк, «Веселая проповедь» нищ., 2 (с. 89—142 с прим. на с. 210—21), и у Бахтина, Творч. Рабле, с. 449—51 /456—58; перевод одного из «Никто-писаний» и комментарий М. Гаспарова — в Поэзии ваг., с. 338–41 и 581 сл. Этой «карнавальной игре отрицанием» (Бахтин) мешает двойное отрицание в русском или французском, но есть французские стихи, так же играющие обобщенно — личным местоимением on (Изольда Бурр, Похвала «On»). А на рисунке Питера Брейгеля Каждый (Elck, датирован 1558) шестеро бородатых «каждых» разбрелись с фонарями при свете дня, ср. днем с огнем, а двое на переднем плане еще и в очках, озабоченные поисками своего: четверю из них роются в нагромождении товаров, один подошел к войску вдали слева, а самый дальний к церкви; еще двое «каждых» на среднем плане справа перетягивают один у другого длинную полосу ткани, вероятно это рисованная пословица, как на картине Брейгеля Нидерландские пословицы (Образ Никого, с. 87 с прим. 164, ср. А. Дандис и Клаудия Стиббе, Толк. Нидерл. посл.), а за ними на стене изображение в изображении: безбородый и беззаботный Nemo, одетый шутом, сидя смотрится в ручное зеркало, двусмысленная фламандская подпись говорит «Никто (не) узнал-познал самого себя» (на гравюре с рисунка Брейгеля к тому же надпись Nemo novit seipsum); поломанная утварь, которая валяется вокруг сидящего, помогает распознать в нем иного-Никого своим напоминанием об изобразительном типе «виновника стольких бед» начиная с картинки Шана, а зеркало самопознания у Nemo, ср. ведать: видеть, это Бог, так уже Платон в Алкивиаде I, 132с—33с. К этому рисунку см. Образ Никого Кальман, а еще Н. Гершензон-Чегодаева, Брейг., с. 133—36,142 сл. и 153 сл. Санта-Клаус, тайком приносящий американским детям подарки на Рождество, то есть святой Николай Мирликийский, у русских Никола (о нем — Б. Успенский, Филол. слав, древн.; Т. Цивьян, Ник. странник), когда-то еще в Германии изображался без лица, как «Herr Niemand», сюда же русское нещечко «приятная неожиданность, гостинец, подарок» от н?что/н?што. И после всего этого — жюльверновский капитан Немо.
К иному-никому. В сказке НРС, 276 купец думает, что в саду никого нет, никто не увидит, как он сорвет цветок для дочери, и только сорвал — перед ним явился иной, «страшное чудище — безобразный крылатый змей с тремя головами». У Битова в рассказе Фотография Пушкина (1799–2099) из Преподавателя симметрии «Поэт--ползает в траве как жук, никем, кроме Игоря, не наблюдаемый, то есть не наблюдаемый уже никем…» — Игорь иной-никто, гость из будущего. Пушкин и сам стал, по слову Абрама Терца, «универсальным человеком Никто». А вот стихотворение
Никто восьмилетнего Дениса Маслакова (Огонек, 1991, № 6, с. 33):
Если небо хмурится,Всё вокруг не то.Целый день по улицеБегает НИКТО.Грустно смотрит в окна онИ стучится в дверь.Говорит он: «Холодно!Я не злой, поверь!»Открываю двери —Нету никого.Может, слабо верюЯ пока в него?Заходи в прихожуюИ снимай пальто.Видишь, как похожи мы,Я и сам НИКТО.Пауль Целая, Псалом из Die Niemandsrose.
Немо и Ка. Имя божественного незнакомца Немо из отрицательного пето < *пе homo соответствует имени бога-творца Праджапати Ка из древнеиндийского вопросительного ka «кто?», об этом переосмыслении см. Ян Гонда, Местоим. ка. Вот смысловая схема для обоих имен: «Кто (ka)? — Никто (пето). — А если никто, то иной (Ka/Nemo).»
К рисунку Каждый Брейгеля. Не фонарь и очки тебе нужны, а зеркало, говорит этот рисунок, не движение, а покой, не поиски вне себя, а самоуглубление, не купечество, военная служба или церковность, а Бог. Кроме Алкивиада 1,133с (с вероятной неоплатонической вставкой), Бог уподобляется зеркалу в апокрифических Одах Соломона, 13.1 сл. («Вот, наше зеркало Господь, откройте глаза и узрите их в Нем. И рассмотрите обычай ваших лиц--»), и Деяниях Иоанна, 95 (Христос как зеркало), у алхимика Зосимы (Святой Дух как зеркало — Химия средневек. 2, с. 262 сл.), у отцов церкви и немецких мистиков, см. Н. Южде, Метаф. зерк., ЗВ, особенно с. 109–13; Г. Грабес, Зерк. образность, с. 75 сл. и 137—41; а еще О до Казель, Зерк. симв. К мотиву дурака в зеркале — У. Уилфорд, Дурак скип., 3. Передача подписи к Немо nymant en ckent sy selv? как «je m'ignore moi-m?me» y Роберта Кляйна (Тема дурака, с. 441) только искажает смысл рисунка. Вот о Каждом Н. Гершензон-Чегодаева в Брейг. (с. 135): «Идея самопознания в представлении людей позднего средневековья и раннего Возрождения причудливо соприкасалась с образом Человека-Никто, а последний — с образом Дурака. Немо и Дурак сливались воедино. И тот и другой принимали то положительную, то отрицательную окраску.» — За всем этим стоит идея иного.
Нещечко. Слово н?щечко по САР: «--простонародн. Вещь какая-либо любопытная, привлекательная, сокровенная. Я тебе дам н?щечко». И по СВРЯ: «--нечто; тайна; вещица, гостинец, дорогая вещь, лакомство и пр. Я тебе из города привезла н?щечко. Пойдем-ка, я скажу н?щечко, сокровище; говор, и н?стечко, н?йстечко--» (ст. Н?что). Нещечко, диалектные н?стечко, н?шточко, н?штычко, н?щечко, производно от н?что, в диалектах н?што/н?што — СРНГ 21, здесь же оставшееся без толкования ништа «гостинец» = н?што, а еще ниб?дка «гостинчик»; ср. просторечное н?что в смысле «из ряду вон», но и ничего/ничё «пусть, пустяки», «ладно, хорошо» с производным ничёвый «хороший». Шоколадное яйцо с сюрпризом внутри, вот пример нещечка, будто бы сказочного яйца, которое разворачивается в целое царство (к мировому яйцу см. В. Топоров, Миф о мир. яйце; Влад. Шкловский, Числ. знач. «яйца» о немецком Ei «1000»). Есть детская повесть Леонида Нечаева Нещечко, т. е. «сокровище, любимчик», это «ласковое словечко, слышанное в детстве от матери», достается медвежонку-приемышу. Иное от иного: нещечко, можно сказать, подарок Санта-Клауса, святого Николая, «господина Никого», а греки называли счастливую находку ??????? / «гермесово», например Платон в Федоне, 107с, и Государстве, 368d; свидетель находки, чтобы получить свою долю, говорил ?????? ????? «Гермес общий!», ср. у Аристотеля — Риторика, 1401а. Толкование, ???????? тоже ???????, дар Гермеса, догадка тоже нещечко.
О говорящем
Главное правило филологической герменевтики. Правило замены слова значением не единственное, но главное правило филологической герменевтики. Ему родственно правило Паскаля: Мысленно подставить определение вместо определяемого, т. е. термина, — О геометрическом уме и искусстве убеждать, еще см. Д. Пойа, Как решить, ст. Определение. Поскольку каждое слово имеет собственное значение (принцип Продика), замена слова по собственно определению/толкованию, через род и отличие, никак не есть та замена синонимом или переводом, которую не признаёт за герменевтический прием Ганс-Георг Гадамер в разочаровывающей статье Семант. гермен. До чего бедно понимают правило замены слова значением в лингвистической семантике, показала работа Николая Перцова Пробл. совр. семант., 2 (Субституция как основной способ верификации толкований).
Говорящий мировой человек. Кто же человек, могущий сказать всё что думает и этим оправдывающий замену слова значением? Никто в отдельности, но все как один, «многочеловеческая личность» (Н. Трубецкой), мировой человек пословицы Мир— община, сходка — велик человек (; мир — велико дело) или Мир — большой человек, ср. Кто больше мира будет?. Мир одиночеством велик, Одиночеством мир силен (ППЗ, с. 143 и 157; Кн. посл., с. 74; ПРН, с. 404 сл.; записи Кольцова, с. 275; СРНГ 23, с. 27; СВРЯ, ст. Один). Вместе люди свободны, ср. слобод? и свобода, мировой человек всемогущ, способен на всё, он мудр и глуп, вообще двойствен, ведь он иной, в ком сходятся крайности. Дурак, русский Иван-дурак — образцовый мировой человек. Мир «силен как вода, а глуп как дитя», «Мужик умен, да мир дурак», «Ум с умом сходилися, дураками расходилися» (ПРН, с. 406, 441 и 445). Человек, сказал Вико, есть тело, речь и ум, возникшие в таком порядке (Новая наука, 4.14.2/1045); так вот, собрание, община, народ это тело мирового человека, фольклор — его речь, словесность, а мудрость, здравый смысл — его ум, сознание. А язык это язык мирового человека. Ведь собственно говорящий не я сам и даже не ты, а вы, все другие для меня вместе. Вы говорите мне через тебя, тобой. И не ст?ит соглашаться с Хайдеггером, что «Язык язычит» или «Говор говорит», Die Sprache spricht (Язык и Путь к языку, 2 сл.), собственно говорит не язык, а как раз тот, кого Хайдеггер обозвал das Man, ср. обобщенно-личное man sagi и «отождествление»-личное говорят. Мировой человек говорит, собирательный хозяин языка. Язык общее достояние, поэтому его составляет всё и только повторяемое в неповторимых высказываниях. Правило замены слова значением было бы недействительно без мирового человека, это у него что на уме, то и на языке.
Свобода есть возможность делать (всё) что хочешь. От этого отталкиваются в разные стороны Аристотель и Эпиктет, Пушкин и Достоевский (таков и у Н. Перцовой, Форм. толк, сл., с. 48, «семантический инвариант» слова свобода). Политика: в демократиях «установились порядки, противоположные тому, что для демократий полезно, причина этого в том, что там плохо понимают, что такое свобода», — она «толкуется как возможность делать всякому что угодно», «жить так, как каждому хочется; эта особенность, говорят, есть именно следствие свободы, тогда как следствие рабства — отсутствие возможности жить как хочется»[43] — 1310а и 1317b. И по Платону при демократии «в государстве появится полная свобода и откровенность и возможность делать что хочешь»[44] — Государство (557b), ср. в псевдоплатоновых Определениях: свобода как «свое собственное произволение в жизни» (412d). — Беседы Эпиктета, 2.1.23, 4.1.1 и.129: «Что иное есть свобода, как не возможность вести жизнь как желаем?» «Свободный это тот, кто живет так, как желает, кого нельзя принудить, кому нельзя помешать, кого нельзя заставить, чьи влечения неподвластны препятствиям, стремления достигают успехов, избегания не терпят неудач.» «А кто неподвластный помехам? Тот, кто не домогается ничего чужого. А что — чужое? Всё то, что не от нас зависит ни иметь, ни не иметь, ни иметь каким-то определенным образом иначе, чем имеется.»[45] Согласно стоикам мудрец «один свободен, тогда как дурные люди — рабы, — ибо свобода есть возможность самостоятельного действия--»[46]—Диоген Лаэртский (7.121). — Разговор с англичанином в черновике Путешествия из Москвы в Петербург:
Он. Что такое свобода?
Я. Свобода есть возможность поступать по своей воле.
Он. Следственно, свободы нет нигде, ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.
Я. Так, но разница покоряться предписанным нами самими законам или повиноваться чужой воле.
Ср. Даль (СВРЯ, ст. Свобода): «своя воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стесненья, неволи, рабства, подчинения чужой воле». — Зимние заметки о летних впечатлениях, 6:
Что такое libert?? Свобода. Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать всё что угодно в пределах закона. Когда можно делать всё что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает всё что угодно, а тот, с которым делают всё что угодно.
Ср. пушкинское в сей век железный \ без денег и свободы нет (книгопродавец поэту), пословицу «Богатый как хочет, а бедный как может» или «Богатому — как хочется, а бедному — как можется» (ПРН, с. 95). «Денежка не Бог, а полбога есть» (с. 82), слова богатый и у-богий, не-б?га «нищий» производны от бог. А бедный одного корня с бес, см. ЭССЯ 2, с. 89.
К разнице между свободой и волей см. С. Бочаров, Своб. Пушк.; В. Топоров, Простр, текст, прим. 23 на с. 239 сл., Мир и воля, с. 51 с прим. 79 на с. 60, Элемент *MIR-, с. 110-15; В. Бибихин, Узнай себя, с. 287 сл. Сюда же из Пришвина
Алпатов сказал:
— Это воля, я свое отгулял, мне бы хотелось свободы.
— Самая и есть наша свобода.
— Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.
(Мирская чаша, 6) и пословица В поле воля (ПРН, с. 834) вместе с соотношением слобод?: свобода. *В поле воля, а в слободе свобода, можно сказать вопреки мнению Г. Федотова, Россия и свобода (4), о нерусскости свободы, вслед за ним Г. Померанц в статье Европейская свобода и русская воля — ДН, 1994, № 4, с. 137—47. Еще см. Т. Булыгина и А. Шмелев, Язык. концепт., с. 486 сл.; о слободе — кроме 10-ой лекции курса Терминология русской истории Ключевского, Святость 1 Топорова, с. 75; к воле — А. Гура в Слав. др. 1, с. 428—30.
Родовая свобода. Свободен тот, чьи возможности соответствуют его желаниям, но желаний у человека от природы больше чем возможностей, мыслей больше чем дел, а вопросов больше чем ответов: «Много хочется, мало сможется», «Мало ль чего хочется, да не всё сможется», «Не всё сбывается, что желается», ср. выдавать/принимать желаемое за действительное, «Много думается, мало сбывается / да не всё то сбудется», «У него на всякий спрос есть ответ» — значит, врет человек (ПРН, с. 548, 850, 236, 860 и 411). «Хочу, да не могу», вот формула несвободы, ср. изнемогать, занемочь, неможется кому, немощный, немочь. Кто же человек, могущий сделать и сказать всё что хочет? Никто в отдельности, но все как один, мировой человек пословицы Мир — дружная община, согласная сходка — велик человек (ППЗ, с. 143 и 157, ср. в ПРН, с. 404), соотносительный с мировым деревом и похожий на сердцевину в деревьях по описанию загадки «С лесом вровень, а не видно» (ППЗ, 4, ср. 301 сл., 662 и Заг., 1701—05). «Мир столбом стоит», а «Стоя растешь вдвое» (ПРН, с. 404 и 515), отсюда эпитет дерева, дурака и мужского члена стоерос(т)овый «здоровенный», причем само здоров(енн)ый одного корня с дерево. Вместе люди свободны — троякой свободой: «все мы, люди, вместе как-то способнее ко всякому делу, слову и мысли»[47] — Платон (Протагор, 348d); свобода у своих; мировой человек всемогущ, способен на всё, он мудр и глуп, вообще двойствен, ведь он иной, в ком сходятся благой всечеловек и дурной общечеловек Достоевского. К связи слов расти, род и люди с лат. liber или др. — греч. ????????? «свободный» см. Индоевр. установл. 1 Бенвениста, 3.3 (Свободный человек), и В. Топоров, Прус. L, с. 166—68 и 380—82; о слав. *svojь: *svoboda и индо-евр. *sue-/*suо- О. Трубачев, Этноген. культ, слав., по указателю; к связи мудрости и свободы — Святость 1 Топорова, приложение о др. — греч. ?????: собь, свобода на с. 67–90 и 222—35. «Как мир захочет», мирская воля (: великий мир), ср. мирволить (единство мира и воли соответствует единству индийских Митры и Варуны, см. Топоров, Мир и воля или Элемент *MIR-, с. 110–15), «Что миром положено, тому быть так», «Что люди говорят, то и правда/сбудется», «Мир зинет — камень треснет», мир «силен как вода, а глуп как дитя» (ПРН, с. 404, 688, 405 сл.). Ср. «как Богу угодно», «коли Бог велит», «Божьей воли не переможешь/переволишь» (с. 37, при этом бог связано с индо-иран. Б(х)ага); «Иисус сказал: Если двое в мире друг с другом в одном и том же доме, они скажут горе: Переместись! — и она переместится.» «Иисус сказал: Когда вы сделаете двух одним, вы станете Сыном человека, и если вы скажете горе: Сдвинься, она переместится.»[48] — апокрифическое Евангелие Фомы, 53 и 110, «Сын человека» = Сын Человеческий, сюда же Матфей, 17.20, 18.19 сл.
И личная. Правило «Если никто (в отдельности), то все (как один)» это вид правила «Если и только если никто, то иной», а еще один вид — «Если никто (другой), то я сам», «сам» и есть не кто другой. Свободны все как один, свобода у своих, но я сам тоже свободен, единственный я-для-себя, ср. «--свободу я понимаю как возможность быть в себе…» из дневниковой записи Пришвина под 25.12.1918. Эпиктет продолжает (4.1.130): «Следовательно, тело — чужое, части его — чужое, имущество — чужое. Значит, если ты станешь испытывать привязанность к чему-нибудь из этого как к своему, то понесешь наказание, которого заслуживает домогающийся чужого.»[49] Наращивание силы, мощи ведет к родовой свободе, а к личной свободе ведет отказ от неосуществимых желаний, самоограничение, самоотчуждение, ср. свобода от чего «независимость», свободный как «незанятый, пустой». «Ведь свобода обретается не исполнением того, чего жаждут, но подавлением жажды.»[50] (Беседы Эпиктета, 4.1.175), «Кроме самостеснения нет истинной свободы человеческой.» (старообрядец К. Голубов в статье Солженицына Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни, 7) — только так, смиренно я уподоблюсь мировому человеку, который делает что хочет, или пользуется свободой. А дерзкое наращивание возможностей для исполнения своих же собственных желаний ведет к своеволию, произволу, к насилию над другими. «Своя воля страшней неволи», «Бог — что захочет, человек — что сможет», «Живи не как хочется, а как можется / как Бог велит», «Кто говорит что хочет, сам услышит чего и не хочет», «На сем свете мы в гостях гостим», а «В гостях что в неволе», «Неволя учит и ума дает», «Неволя/нужда скачет, неволя/нужда пляшет, неволя/нужда песни/песенки поет», «В тесноте люди песни поют, на просторе волки воют», «В тесноте люди живут» (ПРН, с. 209, 303, 829, 412, 292, 784, 828, 836, 93 и 554). Ср. «Если есть возможность говорить что хочешь, надо говорить что можешь» — концовка и заглавие одного интервью Битова; это ответ на (анти)устав Телемской обители «Делай что хочешь» (Рабле, 1.57). О четверостишии Пушкина
Забыв и рощу и свободу,Невольный чижик надо мнойЗерно клюет и брызжет воду,И песнью тешится живой.см. С. Бочаров, Своб. Пушк., с. 21–25, и М. Мурьянов, Симв. Пушк., с. 68–74.
К телу, речи и уму мирового человека. «Церковь — тело Христово», но и «это было уже не механическое сборище людей, подчиненных чьей-то внешней и чуждой воле, но одно, предельно сцементированное гигантское тело» из рассказа С. Снегова (Жизнь до первой пурги) о колонне лагерников в пургу. «Фольклорные произведения-- творения одного удивительного автора, чьи бесчисленные произведения существуют в бесконечном количестве вариантов и множестве диалектных разновидностей. Этот автор — коллективная языковая личность, фольклорный социум--» — С. Никитина, Устн. язык. (с. 12). И Соссюр, отрывки 1285 и 1288: «--Язык пребывает в коллективной душе, и этот-- факт должен быть частью самог? определения языка.»[51] Но и Сергей Булгаков, подводя к Богу-Слову: «Наречия различны и множественны, но язык один, слово едино, и его говорит мир, но не человек, говорит мирочеловек.» — Философия имени, 1 (Что такое слово). Стоические «общие понятия» (????????? «preconceptions» — Беседы Эпиктета, 1.22) это мысли мирового человека. Розанов в Мимолетном под 4.9.1914:
— Кто знает истину?
— Все.
— А не мудрецы?
— Все и есть мудрец; а один всегда есть только «он».
Сюда же «Истина это слово макросубъекта!» у Ухтомского (ИС, с. 464 = ЗС, с. 417) и имя *Mo,dro-mirь (Топоров, Элемент *MIR-, с. 45), восстановленное по топониму. В Имеславии как философской предпосылке Флоренского (1): «То, что называется здравым смыслом и что есть на самом деле всечеловеческое сознание--», ср. фрагмент 113/23d1 Гераклита «Здравый рассудок (?? ???????) — у всех общий»[52] или у Вико «Здравый смысл — это суждение без какой-либо рефлексии, чувствуемое сообща всем сословием, всем народом, всей нацией или всем родом человеческим.»[53] — одна из аксиом Новой науки (1.2.12/142). «Вся структура нормального человека держится на одном из прекраснейших достижений внутренней человеческой культуры — на здравом смысле.» — Лидия Гинзбург, из записи 1929 года. Защитником здравого смысла был Честертон, а врагом Набоков.
Набоков против здравого смысла. Из воинственной лекции Набокова Искусство литературы и здравый смысл: «Здравый смысл правилен как квадрат, а между тем самые значительные жизненные явления и ценности великолепно округлы, подобны круглой вселенной, увиденной глазами ребенка, впервые попавшего в цирк.»[54] Это похожая на перевернутый «круглый квадрат» неправда, как раз здравый смысл, то есть целый и общий, по-латински sensus communis, ср. consensus, по своей форме круглый, взять хотя бы *ob- «круго-» в слове общий. Ср. в набоковском Отчаянии мнение противного автору героя: «--коммунизм действительно создаст прекрасный квадратный мир одинаковых здоровяков, широкоплечих микроцефалов--» (2).
К соотношению языка и фольклора. Союз зато толкуется пословицей «Нет худа без добра» — герменевтическое, реконструирующее развертывание. А пословица развертывается в сказку Мена, АТ 1415, про глуповатого мужика, который прогадывает при каждом обмене и остается ни с чем, но под конец жена его утешает и он даже получает больше чем было вначале (противоположен этому сюжет АТ 170 За скалочку гусочку). Возможна и пьеса Нет худа без добра, в драматическом жанре «пословицы» писал Островский, это уже литературное развертывание фольклорного. Фольклор, вот исконный «разговор самого языка», по слову Виктора Кривулина о поэзии в НЛО, № 14 (1995), с. 226, а авторская поэзия такова лишь насколько она продолжает фольклорное дело толкования мира через язык. О ненамеренном и потому дурном возврате «надменного ума» к «народной поговорке» говорит стихотворение Баратынского (1828)
Старательно мы наблюдаем свет,Старательно людей мы наблюдаемИ чудеса постигнуть уповаем:Какой же плод науки долгих лет?Что наконец подсмотрят очи зорки?Что наконец поймет надменный умНа высоте всех опытов и дум,Что? Точный смысл народной поговорки.Ср. «платонизующий» Алексей К. Толстой: Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! \ Вечно носились они над землею, незримые оку. \ —, сюда же И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме-- Мандельштама. Может быть, великая русская литература велика своим фольклоризмом, всю степень которого еще предстоит оценить.
«Что такое народная поэзия?» Даль в Письмах о хивинском походе, 5 (28.12.1839):
Что такое народная поэзия? Откуда берется это безотчетное стремление нескольких поколений к одному призраку и каким образом, наконец, то, что думали и чувствовали в продолжение десятков или сотен лет целые народы, племена и поколения, оживает в слове, воплощается в слове одного и снова развивается в толпе и делается общим достоянием народа? Это загадка. Сто уст глаголят одними устами — это хор древних греков, и значение хора их может понять только тот, кто способен постигнуть душою, что такое народная, созданная народом поэма: это дума вслух целого народа, целых поколений народа. Для меня это первый залог нашего бессмертия. Говорят: глас народа — глас Божий; что же сказать о гласе целого поколения? Этот залог должен найти свой отголосок, он не замрет в простоте и силе своей, а отголоска ему в этом мире нет.
Поэзия как «разговор самого языка» по свидетельству Виктора Кривулина (НЛО, № 14, с. 226):
Чужие стихи для меня часто становились творческим импульсом*-я отталкивался от чужих текстов, ощущая поэзию действительно как бесконечный разговор, диалог, хор, соборное звучание. И вот я ощутил свою анонимность в этом хоре, счастливую анонимность.--Я вдруг физически ощутил, что все люди, которые умерли, на самом деле присутствуют среди нас. Они присутствуют через язык, через слово, и это совершенно другой мир — абсолютно свободный, вне пространства и времени, и в то же время абсолютно реальный. Есть язык со своими ресурсами, и он всех нас связывает и всё организует.
«Дом бытия». Хайдеггер, Письмо о гуманизме:
Мы видим в звуковом и письменном образе тело слова, в мелодии и ритме — душу, в семантике — дух языка. Мы обычно осмысливаем язык из его соответствия сущности человека, представляемой как animal rationale, т. е. как единство тела-души-духа. Но — метафизическое телесно-духовное истолкование языка скрывает Язык в его бытийно-историческом существе. Сообразно этому последнему язык есть о-существляемый бытием и пронизанный его складом дом бытия.[55]
Он же в Пути к языку (3): «Единственно язык есть то, что собственно говорит.»[56] — Не будем подменять языком слово и языком же, по правилу «Если никто, то сам», говорящего. Слово действительно подобно человеку, звучание это тело слова, значение — душа, а смысл — дух. Язык уподобится человеку только взятый как слово, «металингвистически» (в смысле Бахтина), а как «дом бытия», то есть место, причем общее, он очень близок собственно языку-средству, ср. творительный падеж в идти лесом или «язык-среду» у В. Бибихина, Язык филос. (по указателю). Пусть язык это дом бытия, но и тогда не язык «собственно говорит», не дом, а хозяин дома — мировой человек. И каждый из нас в отдельности лишь гость мирового человека.
«Das Man» по-русски. Владимир Бибихин перевел хайдеггерово das Man словом люди (ср. в его Узнай себя, с. 498) или даже человек, поскольку man одного с Mann и Mensch происхождения, а конструкция man sagt соответствует русскому множественному неопределенности говорят, но так теряется важный для Хайдеггера средний, отрицательный род: «Das „Wer“ [des allt?glichen Daseins] ist das Neutrum, das Man.» (Sein und Zeit, § 27). Люди в единственном числе и среднем роде это людьё — жестче и точнее; ср. у Мандельштама Были мы люди, а стали людьё-- или И по-звериному воет людьё, \ и по-людски куролесит зверьё... Своим «das Man» Хайдеггер умалил, снизил мирового человека, хотя Бибихин, Язык филос., не признаёт этого (с. 82): «Не поддаются снижению, однако, слова муж, Mann, man, в древнеиндийском соответствии которых manu особенно явственна связь с силой мысли, смыслом, пониманием, умом.» Усредненному в дурном смысле «das Man» близок «средний европеец» Константина Леонтьева (Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения), сюда же Набоков о пошлости.
Розеншток-Хюсси о говорящем мировом человеке в Языке рода чел. 1: «Благодаря речи и языку люди способны действовать как Один Человек.» «Кто ведь может говорить от своего имени, как особа (individual)?» — английское предисловие; «Только тогда говорит человек, когда он всерьез взялся воплощать, представлять собою род.» «Все мы вместе одно-единственное лицо.» — Голова при говорении; «Ведь Ты или я сами по себе не вправе назвать себя говорящим. Мы не располагаем уставной властью.» «Ни один половинный человек — а все по отдельности и есть половинные люди, раз они мужчина либо женщина, старый либо молодой, — ни один половинный человек не может говорить полномочно.» «--Бог та сила, которая из половинного человека делает цельного.» — Коперн. пер. грамм.; «Бог есть власть, которая велит нам говорить, кроме случаев, когда мы лжем или болтаем. Эта власть объединяет меня со всеми людьми и делает нас сообща судьями и повелителями вселенной, насколько та сама не умеет говорить.»
Раз так, все люди, которые склоняются перед правдой, зависят друг от друга и вместе образуют одного-единственного человека всех времен. Этот единственный человек, этот истый Сын Божий переживает нас, жалких смертных, всех как преходящие клетки его соборного тела. Каждый, кто знает, как опасно слушать и говорить, слушаться и распоряжаться, причастен этому сознанию цельного людского тела.--Здесь мы закончим, сказав: Все языки предполагают, что мы все вместе воплощаем одно-единственное существо.
— Право на язык (с. 23, 31, 296, 306, 405, 418,389, 733 и 735).
Толкование и отсебятина
Говорящий может сам сказать — употребляя, но не называя — то, что служит нам смыслом его слова; отсюда правило замены толкуемого слова значением, благодаря которому распознаётся произвол толкователя. Толкователь призван говорить словами говорящего, если же говорить от себя, от своего лица и имени, получается отсебятина. «Говорить (не) от себя» есть у евангелиста Иоанна, к слову отсебятина (неологизм художника Брюллова) см. в СВРЯ3 и В. Виноградов, Ист. слов, с. 420—23. Отсебятина это непредставительное говорение. Ср.:
В философии, в особенности в натурфилософии начала века, всё это всё же рационализовано и оторвано от тысячелетних систем народных символов, всё это дано как собственный опыт, а не как проникновенное истолкование многотысячелетнего опыта человечества, воплощенного во внеофициальных системах символов.
— из бахтинского наброска К вопросам самосознания и самооценки-- (БСС 5, с. 78 сл.). — К замкнутости толкования на том же говорящем и том же языке, или герметичности герменевтики: по Бенвенисту, Семант. реконстр. (3), определение языкового понятия «возможно не иначе как в терминах самого этого языка», а Ян Гонда часто напоминает, что многозначность чужеязычного слова, возникающая при его переводе, мнима. Древнегреческая филология родного языка, Николай Бахтин о замкнутости греческого духа (на лекциях Современность и наследие эллинства по отчету — ЖИ, с. 137), Михаил Бахтин против лингвистики, которая «изучает живой язык так, как если бы он был мертвым, и родной — так, как если бы он был чужим» — Маркс, филос. яз. (2.2, прим. на с. 92, ср. о терминах в том же бахтинском К вопросам самосознания--, с. 79), направленное на родной язык языкознание романтиков и Лео Вайсгербера. Сюда же высказывание Хлебникова «Я буду думать как бы не существовало других языков кроме русского» (В. Григорьев, Словотворчество, с. 34) и Мандельштам, стихотворение Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть-.
Говорящий, он же толкователь. Толкуя, мы говорим, толковать о чем значит просто «говорить», а говоря, толкуем, отсюда сорное словечко значит. Мировой человек сам свой толкователь, он homo loquens, он же homo interpretans. Способность этой «многочеловеческой личности» (Н. Трубецкой) говорить на тысячу ладов и голосов и есть единственная предпосылка герменевтики («Всё предпосылочное в герменевтике — только язык--», сказал Шлейермахер). Фольклор толкуется только внутренними средствами, ср. о Библии «sui ipsius interpres», это принцип «sola scriptura» Мартина Лютера, к нему см. Г. Эбелинг, «Sola scr.», С2; еще ср. так называемую аристархову максиму «Пояснять Гомера из Гомера», ??????? ?? '?????? ??????????, к ней — Р. Пфайфер, Ист. кл. филол., с. 225—27, Н. Уилсон, Ар. макс., и Дж. Портер в Др. читат. Гом., 4.1 сл. В Иосифе и его братьях Манна, 4.1 (гл. Иосиф приходит на помощь как толкователь):
Сновидение означает какое-то единство сна и толкования, какую-то целостность, где сновидец и толкователь только с виду существуют раздельно, каждый сам по себе, а на деле они неразделимы и даже тождественны, ибо вместе они составляют единое целое. Кто видит сон, тот и толкует его, а кто хочет его толковать, тот должен прежде его увидеть. Вы жили в роскошных условиях избыточного разделения дел, господин хлебный князь и ваше превосходительство чашник, поэтому сны видели вы, а толковать их вы предоставляли вашим домашним пророкам. По сути же и по самой природе вещей каждый сам себе толкователь сна, и чужими услугами в этом деле он пользуется только изящества ради. Я открою вам тайну сновидений: толкование предшествует сну, и наш сон вытекает из толкования. Недаром человек отлично знает, когда толкователь неверно толкует ему его сон, недаром кричит: «Убирайся, недотепа! Я найду себе другого толкователя, который скажет мне правду!»[57]
Толкованию соответствует в сравнительно-историческом языкознании внутренняя реконструкция, а внешнее сравнение соответствует переводу.
Первый принцип филологической герменевтики. М?ксима «Пояснять Гомера из Гомера» и основоположная формула «[Писание] свой собственный толкователь» это разновидности одного принципа, разница между ними в ответах Аристарха и Лютера на вопрос «Кто говорит?» Что Писание «само себя толкует», принимал уже Эвтерий Тианский (V век), см. М. Тетц, Ясность Писания, ср. А. Висиано, Феодорит на посл. Павла, с. 21 сл., 55, 58 и 60, а еще Ги Монно, Мусульм. экзегеза, с. 155 ел. За вопросом о говорящем, первым вопросом филологии, следует первый принцип филологической герменевтики — единство говорящего и толкователя. Говорящий может сам сказать то, что служит толкователю смыслом толкуемого слова, толкователь говорит словами говорящего, толкование не перевод, оно замкнуто на том же языке; отсюда правило замены слова значением. Ср. «герменевтический круг». — А по Георгу Фридриху Майеру, Опыт общ. гермен. 1757 года, «каждый [автор] есть лучший толкователь своих собственных слов» (§ 136) — здесь у «каждого автора» оказались свои собственные слова. Теперь можно и возразить, что понимать автора надо лучше чем он сам себя понимал, об этой максиме Шлейермахера, восходящей к Канту, см. О. Болльнов, Понимать лучше.
«Говорить (не) от себя» в Евангелии Иоанна: «Кто хочет творить волю Его, тот узн?ет о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю. Говорящий сам от себя ищет славы себе--», ? ??? ?? ??????? ????. 6 ??’ ?????? ????? — 7.17 сл.; «Сие же он», Каиафа, «сказал не от себя, но-- предсказал--», ??’ ?????? ??? ????? —11.51; «Ибо Я говорил не от Себя-- Итак, что Я говорю, говорю, как сказал Мне Отец», ??? ?? ??????? ??? ???????— 12.49; «Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя», ??’ ??????? ?? ????, «Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела.» — 14.10; «ибо не от Себя говорить будет» Дух истины, «но будет говорить, чт? услышит--», ?? yrtp ??????-1 ??' potvvtof) — 16.13; «от себя ли ты», Пилат, «говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?», ’??? ??????? ?? ????? ?????? — 18.34; ср. «Когда говорит он ложь, говорит свое; ибо он», диавол, «лжец и отец лжи», ?? ??? ????? ????? — 8.44. К формуле представительства «говорить/делать не от себя» у Иоанна см. Ян-А. Бюнер, Посланец, с. 149 сл. и 209, и П. Борген, Использ. предания, с. 31–35, сюда же «не от Бога ли истолкования?» и «это не мое; Бог даст ответ во благо фараону» снотолкователя Иосифа — Бытие, 40.8 и 41.16. Еще ср. девиз Иоанна Дамаскина «Я не скажу ничего от себя». Розанов в Мимолетном под 15.8.1915:
Есть великая мудрость целомудрия — воздержание от новых слов.
От пустых слов «от себя».
К представительному говорению, противоположности отсебятины, — из доклада К. Г. Юнга Об отношении аналитической психологии к поэтико — художественному творчеству (ЮСС 15.129):
Любое отношение к архетипу, переживаемое или просто именуемое, «задевает» нас; оно действенно потому, что пробуждает в нас голос более громкий, чем наш собственный. Говорящий праобразами говорит как бы тысячью голосов, он пленяет и покоряет, он поднимает описываемое им из однократности и временности в сферу вечносущего, он возвышает личную судьбу до судьбы человечества и таким путем высвобождает в нас все те спасительные силы, что извечно помогали человечеству избавляться от любых опасностей и превозмогать даже самую долгую ночь.[58]
Ср. он же о художнике как «коллективном человеке» — Психология и поэтическое творчество (ЮСС 15.157).
Жизнь прожить — не поле перейти. Вот хороший пример того, как не надо толковать пословицы. В хитроумной статье Бориса Гаспарова о «контрапунктности» Доктора Живаго афористическим выражением жизненной философии героя романа
оказывается пословица: «Жизнь прожить — не поле перейти», — завершающая первое из стихотворений доктора Живаго — «Гамлет». На первый взгляд, и содержание пословицы, и ее несколько «лубочный» стиль вносят неприятный диссонанс в этот образец глубоко серьезной философской лирики. Однако само это стилистическое наложение характерно для философии и поэтики романа и точно описывается буквальным смыслом пословицы: «не поле перейти» — то есть не пройти по прямой, в линейном «унисонном» движении. Антитезой этой отвергаемой идеи служит в том же стихотворении образ тысяч звезд и/или глаз зрителей, сошедшихся на герое, — воплощение контрапунктного неслитного единства:
На меня наставлен сумрак ночиТысячью биноклей на оси. (XVII, 1)Точным соответствием этой антитезе в основном повествовании служит сцена подъезда семьи Живаго к Юрятину. В этой сцене излюбленный Пастернаком образ железнодорожного разъезда сопоставляется с образом «открытого поля», которое поезду никак не удается пересечь из-за бесконечных «контрапунктных» маневрирований; то, что эта задержка была «предсказана» Тоней, еще более сближает всю ситуацию со стихотворением «Гамлет», придавая ей характер «предвиденного распорядка действий»:
Предсказания Антонины Александровны сбылись. Перецепляя свои вагоны и добавляя новые, поезд без конца разъезжал взад и вперед по забитым путям, вдоль которых двигались и другие составы, долго заграждавшие ему выход в открытое поле. (VIII, 4)
— Врем, контрапункт (с. 326 сл./249). Но пословице «Жизнь прожить — не поле перейти» вполне чужд приписанный ей «буквальный» смысл петляния, нет буквальности в дописьменной пословице («Голая речь не пословица» — ПРН, с. 859 и 972) и есть фигуральность, сила, глубина. Жизнь прожить это этимологическая фигура, а не поле перейти значит море переплыть, житейское море-горе, от которого волнения и горькие слезы. И Пастернак отозвался на этот действительный смысл в предыдущем, предпоследнем стихе Гамлета
Я один, всё тонет в фарисействе.Переплыть обуревающее нас целое море бед, как сам Пастернак перевел a sea of troubles из монолога Гамлета То be, or not to be-- (3.1), или море житейское, ср. жизненный путь при греч. ?????? «море»: путь, и подняться на остров — на один из заморских Островов блаженных; это уже мифология. Сходно в песнях хлыстов и скопцов: по житейскому/мирскому морю плывет к Сиону-гор? хлыстовский корабль. Эсхатологическую полесскую «псальму» Бушует житейское морэ-- записала С. Никитина — Жив. ст., 1997, № 2, с. 42.
Буквальное понимание годится при точном переводе письменного чужеязычного слова, ср. ни на йоту или ставить точки над I, а фольклорное слово на родном языке требует глубокого понимания и толкования, пусть гадательного. У Пруста буквально понимает условности доктор Котар — По направлению к Свану, 2, — это он спроста, но есть и притворное непонимание, уловка хитреца или же писательский прием, названный остранени-ем. Само слово буквальный вместо буквенный образовалось под влиянием фигуральный, как будничный вместо буденный под влиянием праздничный.
К морю житейскому. Приключения, почерпнутые из моря житейского — заглавие эпопеи Вельтмана. А вот конец Веточки Веневитинова:
Так далей веточка плыветИ путь неверный свой свершает,Пока она не утопаетВ пучине беспредельных вод.Вот наша жизнь! — так к верной целиНеоборимою волнойПоток нас всех от колыбелиВлечет до двери гробовой.И начало его же Послания к Р-ну: Я молод, друг мой, в цвете лет, | но я изведал жизни море--, дальше рифма горе. «Ибо без разума можно лишь радоваться у моря, разум же берет от моря беду.» — Горенштейн, Псалом (1). К морскому волнению у Пушкина см. М. Мурьянов, Симв. Пушк., с. 127—34.
Жизнь прожить что море переплыть. Б. Гаспаров приписал пословице «Жизнь прожить — не поле перейти» мысль, что жизненный путь извилист, а пословица подразумевает, что он зыбок, это горькая зыбучая бездна, ср. терять почву под ногами, т. е. терять уверенность, плавать «знать нетвердо» и подобные. С моря жди горя, а от воды беды (РПП, с. 56), о фольклорных рифмах море — горе, вода — беда и пучина — кручина см. Я. Гин, Поэт, грамм., с. 65–74, значимо и созвучие мир: море: мереть/ мор. Сюда же слова волноваться) и (тре)волнение от волна, например в хлыстовской песне (Песни сект., с. 663, № 556): Живу я [в] мире ровно в море, | я волнуюсь у страстях. К «морскому» у Пастернака см. Поэт, комплекс моря В. Топорова. Так что бы сделал с пословицей на месте мотивного аналитика толкователь? Сперва он понял бы, что наш мир не поле (В поле воля — ПРН, с. 834), а море: В мире что в море (с. 291; у Битова: «Поле — это уже море.» — Оглашенные, 2). Потом он построил бы толкующую пословицу *Жизнь прожить что море переплыть. А потом нашел бы этот самый вариант в сборнике Даля прямо под толкуемым Жизнь пережить — не поле перейти (ПРН, с. 286, ср. поморское Море переплыть — не поле перейти— ППЗ, с. 157; Море — великое поле — РПП, с. 44) и в другом сборнике (РПП, с. 37) вариант с прибавкой Жизнь пережить что море переплыть: побарахтаешься да и ко дну. И никакой отсебятины.
Просвещенное отношение к пословицам. Танкист Вася у Юза Алешковского (Маскировка, 2) тоже не пожалел пословицу про жизненный путь: «Жизнь прожить это тебе не границу с Чехословакией перейти, как любит говаривать мой дружок Вася. Он тоже вроде тебя — танкист.» — но сделал это ради красного словца, а филолог Б. Гаспаров по просвещенному убеждению, что какая-то там пословица, «лубочная» пошлость недостойна завершать «образец глубоко серьезной философской лирики». Вот и вышло «не пройти по прямой», в чем сказался сам кривотолкующий, ведь непонимание автопортретно. Против пословиц убежденно пишет статейки Татьяна Николаева («Некооперация» и Неопр. парем.), подтверждая замечание Даля: «У нас же, более чем где-нибудь, просвещение — такое, какое есть, — сделалось гонителем всего родного и народного.» (в Напутном к ПРН, с. 8). «Вообще пословицы это мелочь», пренебрежительно сказал мне однажды человек образованный и умница, но это злая полуправда. Пословица — великое в малом, она кратчайшим образом выражает народную «опытную мудрость» (Даль там же, с. 19), превосходящую опыт всякого отдельного умника.
«Что наше, того нам и не надо». Русские пословицы, к счастью, еще недостаточно мертвы для того чтобы сами русские их почитали. «Что наше, того нам и не надо» (ПРН, с. 614): лучшую до сих пор книгу пословиц составил Владимир Даль (к ней см. Ю. Левин, Проверб, простр.), теперь нужен другой обруселый инородец, способный любовно переиздать этот сборник для научного пользования. А кто поищет наследственное собрание отправленного на Колыму Василия Князева, из которого ему дали напечатать лишь выборки — Русь (1924) и Кн. посл.? О нужности Свода русских пословиц я уж не говорю.
Радость толкователя. Жизнь прожить что море переплыть, уже без звездочки, знак догадки снимается. Это совпадение восстановленного смысла с настоящим словом — радость толкователя. Толкование доказано: твое построение не выдумка, ты не от себя сказал, а от лица и имени говорящего, кого ты представляешь и чьи слова призван толковать.
Толкование не разоблачение. «Сама мысль, что обо мне можно толковать их словами, была невыносимой. Для этого подходили только мои слова.»[59] — это признание героя Мисимы (Золотой Храм, 7) говорит против «герменевтики подозрения», к которой согласно Полю Рикёру относятся Маркс, Ницше, Фрейд и которая пользуется вместо толкования разоблачительным переводом. Вот неофрейдист Эрик Берн, После приветствия:
Несколько примеров ниже покажут подобие между мифами, волшебными сказками и живыми людьми.-- Здесь Марио-марсианин приходит на землю и должен вернуться к своим и «рассказать как оно есть» — не так, как есть по словам землян или как они хотят это преподнести. Он не слышит громких слов и не замечает статистических таблиц, но больше смотрит, что каждый человек делал другому, для другого и с другим, чем что люди говорят о сделанном.
(3С); в «марсианской реакции» на сказку про Красную Шапочку «даже бабушка и охотник под подозрением», единственным положительным лицом оказывается волк. Толкованне-как-разоблачение антигерменевтично, оно напоминает неправый суд, исходящий из презумпции виновности. Сюда же Салтыков-Щедрин и прочая «обличительная» литература.
Зеркало понимающего
Как зеркало показывает невидимое — возвращает мне мою другость, так моя мысль возвращается ко мне в дружеском ответе понимающего словом, в котором я узна`ю смысл («--в этом толковании единый мой сон себя узнаёт» — Иосиф и его братья). Но понимающий всегда недопонимает, а непонимание автопортретно. Поэтому наш язык не только зерцало мира, он и невольный образ нас самих.
Зеркало для невидимого. Не повторять видимое как в калейдоскопе назначено зеркало — согласно двум ересиархам Борхеса, Хакиму и безымянному укбарцу, зеркала «отвратительны» и «ненавистны», потому что умножают существующее, — а показывать невидимое, иное. Отсюда девичьи гадания с зеркалом и волшебное зеркало в сказках, отсюда же страсть к зеркалам у женщин с их одержимостью чужим, мужским взглядом. Ведь себя, свое лицо, свои глаза не видишь; пословица говорит: «В лицо человек сам себя не призн?ет, а имя свое знает» или «Имя свое всяк знает, а в лицо себя никто не помнит» (ПРН, с. 704 и 308). А это из Попытки записей о маме Ариадны Эфрон:
Из зеркала на меня смотрит другая девочка, и эта девочка — я сама. Но так не бывает. Когда рядом с той, другой в зеркале появляется моя Марина, в этом нет ничего удивительного. Марину я всегда вижу со стороны — снаружи, а я — это я, и чувствую себя изнутри. Чувствовать себя изнутри и в то же время видеть со стороны — нельзя. Словом, я была одна, а потом «меня» стало две, и это раздражает. Где живу другая я? —
Волшебное зеркало. В рассказе Ван Ду (эпоха Тан) Древнее зеркало лиса обернулась девушкой, а чудесное зеркало отразило лису. Зеркало Елены Премудрой (НРС, 237) находит героя сказки и за третьими облаками и в пучине морской, не находит только когда он спрятался за само зеркало; в другом варианте (236) у Елены Премудрой волшебная книга, которая тоже показывает всё в мире кроме себя. К магии зеркала см. С. Толстая, Зерк. слав.; Е. Душечкина, Зерк. Инд.
«Я» в зеркале как другой. Зеркало прежде всего средство, причем неудовлетворительное, убедиться в собственной воплощенности, которая так же не дана нам непосредственно, как чужая одушевленность. Не отвлеченные тело и душа существуют «в сам?й живой переживаемой жизни», но «первичные реальности» (М. Бахтин) «другой для меня» и «я для себя», мой бесплотный дух, ср. «Да просто я не имею формы--я весь — дух--» в Уединенном Розанова (запись Удивительно противна мне моя фамилия--), и чужое бездушное тело. У Музиля стоящей перед зеркалом Агате «казалось, будто сама она стоит здесь без тела, а тело ее принадлежит этой госпоже Хагауэр в зеркале--»[60] (Человек без свойств, 2.21), это для другого человека было бы две Агаты Хагауэр. Зеркало удваивает меня для другого человека, не для меня самого, а я сам, иной по отношению к другим мне людям, единственный и не как все, вижу себя в зеркале как другого и учусь узнавать себя в своем отражении: Неужели вон тот — это я? — Ходасевич (Перед зеркалом). Мое лицо — для других, так и мое имя, с той разницей, о какой говорит приведенная раньше пословица, а сходство между именем и лицом она подразумевает; каждый из нас для себя иной, некто «без лица и названья» (если вспомнить ахматовскую цитату в Поэме без героя[61]), никто. О чувстве фальши у человека перед зеркалом см. в Авторе и герое Бахтина (ЭСТ1 с. 31 сл.) и его заметку в БСС 5, с. 71; к «человеку у зеркала» еще см. статьи В. Топорова и Т. Цивьян в Слв., 1997, № 1, с. 4—11 (есть и рукопись Топорова Семант. зеркала). Пример рассуждений о зеркале как всего лишь средстве удвоения: Ю. Лотман, Культ, взрыв, с. 114–16; зеркалу посвящен сборник ТЗС 22. О зеркале в литературе, в том числе о жанре «зерцал», см. хотя бы Г. Грабес, Зерк. образность, о зеркале в искусстве — Г. Хартлауб, Волшебство зерк.
К «Неужели вон тот — это я?» Ходасевича — Набоков о «недоумении перед ночным зеркалом» в рассказе Ужас: «--я глядел на свое отражение в зеркале и не узнавал себя. И чем пристальнее я рассматривал свое лицо, — чем настойчивее я говорил себе: вот это я, имя рек, — тем непонятнее мне становилось, почему именно это — я, и тем труднее мне было отожествить с каким-то непонятным „я“ лицо, отраженное в зеркале.--» И Лев Лосев, В отеле и Один день Льва Владимировича (Чудесный десант, ср. здесь же От автора). А еще «Что это там за рожа?» из басни Крылова Зеркало и Обезьяна.
К стыду от себя в зеркале по статье С. Бочарова Холод, с. 131 слл., — С. Жожикашвили в ВЛ, 1997, № 4: «К рассуждениям Бочарова о зеркале можно добавить еще одно: зеркало есть визуальное свидетельство, что ты есть, без зеркала можно было притвориться, что ты только точка зрения, взгляд--, как ребенок, закрывающий глаза, думает, что спрятался, ведь его присутствие подтверждалось для него прежде всего тем, что он видит всё вокруг. В зеркале человек увидел себя в окружении других предметов, и это невероятно стыдно.» (с. 160) — с учетом бахтинских «кругозора» и «окружения». Ведь «Я не то, чт? видим в себе, а то, чем всё видим, смотрящий взор.» — В. Бибихин, Узнай себя (с. 290).
Другой как зеркало. Женщине зеркало нужно чтобы знать, как она выглядит, это «я для другого», а мужчина при виде своего отражения скорее пытается понять, кто он такой, это «я для себя», но оба не достигают цели. «Лучшее зеркало — глаза мужчины», напоминает женщине нерусская пословица, про то же самое русская На то у селезня зеркальце /зеркальца (на груди или на крыльях), чтобы утки гляделись (СВРЯ, ст. Зеркало и Селезень), поскольку слово зеркальце значит и «зрачок», вернее «зрачок с человечком-отражением»; ср. «Глаза — зеркало души». Цветаева об Андрее Белом: «а глаза у него всё-таки были самые неверные, в которые я когда-либо глядела, гляделась» (Пленный дух, 2, в скобках) — выразительно это глядела-сь, сюда же из заговора, «чтобы муж жену любил» (Великор. закл., 47): «Как люди смотрятся в зеркало, так бы муж смотрел на жену да не насмотрелся--». А зеркало мужского самопознания, в которое смотрится шут Nemo, т. е. Никто, на рисунке с двусмысленной подписью «Никто (не) познал самого себя» в объемлющем рисунке Брейгеля Каждый (Elic), это, по выражению С. Бочарова, «внутреннее зеркало» (О худож. мирах, с. 146), не «внешнее». К зеркалу самопознания см. Н. Южде, Метаф. зерк., ЗВ, и Грабес, Зерк. образность, с. 137–39. Зеркалом, другим мною становится для меня друг; есть изречение «Друг — твое зеркало», так уже у Платона и Аристотеля (Федр, 255d, и Большая этика, 1213а). Я вижу себя в друге как другого, недаром друг по Аристотелю не только зеркало, он и символ, вторая половинка целого (Эвдемова этика, 1239b). Другой-для-меня и я-для-себя, вот первичные половинки цельного человека, изображенного андрогином в плато-новом Пире.
Зеркало тела, души и духа. Лучшее зеркало женского тела это глаза мужчины, зеркало души, сердца это лицо друга, а зеркало духа, ума, меня самого для себя — бог. Из Бахтина к мужскому самопознанию: «Но я-для-себя — другой для Бога.-- Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня.» (Автор и герой, с. 52), ср. Алкивиад I Платона, 132с—33с; об узнании себя в другом — Бибихин, Язык филос., с. 170–76. Лицо как зеркало изображается анфас и со взглядом на зрителя. Но Вий и Хома Брут тоже смотрят друг на друга. У мусульманского ангела смерти Израила / Азраила разные лица для грешников и праведников, то есть у него «лицо как зеркало» (сказал один курд на уроке датского) — зеркало души, за которой он пришел.
Зеркало понимающего и автопортрет непонимающего. К концовке первой части бахтинского К философским основам гуманитарных наук — «Несказ?нное ядро души может быть отражено только в зеркале абсолютного сочувствия.» и немного выше поясняющая фраза «Неовнешняемое художественно ядро души (я для себя).» (БСС 5, с. 9) — см. Бочаров, Событие бытия, с. 511—13, и в БСС 5, с. 465 сл. Подобным зеркалу делает сочувствующего-понимающего его самоотречение. Таков Достоевский по Бахтину: «бескорыстный художник», он с «последовательным антигедонизмом» отдает своему герою последний авторский «избыток» (1961 год. Заметки в БСС 5, с. 343 слл.). Мое чувство и моя мысль, воссозданные сочувственным пониманием, так что кажется, будто они взяты у меня готовыми — по-няты, возвращаются ко мне в ответе — отражении понимающего друга, мысль возвращается ко мне словом, но моим словом, в котором я узна`ю смысл. «В трудных случаях Мария Ивановна всегда советовалась со всеми, ей было всё равно, с кем бы ни советоваться, лишь бы свою мысль увидеть в зеркале и думать о ней как о чужой.» — Пришвин (Кащеева цепь, 4). А чем меньше понимания в слове, тем меньше в нем виден предмет речи и тем больше виден сам непонимающий, кто «судит по себе». Мы воссоздаем чужую мысль не во всей ее полноте, наше понимание-и-вместе-с-тем-непонимание (по В. Гумбольдту и Потебне) я бы сравнил с зеркалом не сплошным, а местами прозрачным, за которым проглядывает сам недопонимающий, или даже с простым, но иногда и отражающим стеклом. Из-за этой-то бессознательной и потому дурной автопортретности непонимания имеет смысл ходячее сам дурак или от такого слышу в ответ на обзывание. Зато непонимающий создает, «С умом — подумаем, а без ума — сделаем» (ПРН, с. 445), «homo non intelligendo fit omnia», сказал Джамбаттиста Вико (Новая наука, 2.2.2.1/405), и зеркало понимающего отражает создание непонимающего, созданное им по своему образу и подобию. На карамзинское предостережение «Творец всегда изображается в творении и часто — против воли своей.» (Что нужно автору?) возразил молодой Достоевский своим «Во всём они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал.» (по поводу Бедных людей) из письма брату Михаилу от 1.2.1846, но согласна с Карамзиным притча, которую рассказал Борхес в послесловии своего Создателя и перед смертью в сонете Итог: художник, много лет писавший громадную картину мира, умирая видит, что это автопортрет, la imagen de su сага (тут вспоминаются картины Джузеппе Арчимбольдо и пририсованный нос битовского пейзажиста). Язык — вот зерцало мира, в меру нашего понимания мира, а в меру человеческого непонимания это невольный образ самого (мирового) человека. Но если бы художник намеренно писал автопортрет, а не мир, двоякого изображения не получилось бы; итак, познай самого себя, стань Nemo.
Зеркало всех вещей и дурной автопортрет. «Слово служит для отвода глаз от себя к вещам.» — В. Бибихин, Внутр. форма Пот., прим. на с. 23; он же, Язык филос. (с. 23 сл.), о языке: «Всё его существо — в отводе глаз от него к вещам, на которые указывают его указательные стрелки--». Этим слово и язык похожи на зеркало. По Чжуан-цзы, 7 и 13, сердце высшего человека, мудрого это зеркало всех вещей, по Николаю Кузанскому, Простец об уме (5), ум как «живое зеркало» (еще см. П. Демьевиль, Дух. зерк., и Бибихин, Узнай себя, с. 120 сл.). А «Злой не верит, что есть добрые люди», потому что судит по себе, «У злой Натальи все люди канальи» (ПРН, с. 127 и 131), так и Ухтомский в письме к Е. Бронштейн — Шур от 10.4.1927:
Когда люди осуждают других, то тем только обнаруживают своего же, таящегося в себе Двойника: грязному в мыслях всё кажется заранее грязным; завистнику и тайному стяжателю чудятся и в других стяжатели; эгоист, именно потому что он эгоист, объявляет всех принципиально эгоистами. Везде, где человек осуждает других, он исходит из своего Двойника, и осуждение есть вместе с тем и тайное, очень тонкое, тем более ядовитое самооправдание, —т. е. успокоение на себе и на своих точках зрения (доминанта на Двойника) застилает глаза на реальность--
(ИС, с. 257 сл.); «Двойник» соответствует «Тени» у Юнга.
Сам такой. За ответами вроде сам дурак стоит перенесенное с дел на слова правило «Око за око, зуб за зуб» (талион), которое действует как зеркало: когда среди датских детей один обзовет другого, тот выставляет перед обидчиком ладонь и говорит Spejl! «зеркало», т. е. отвечает «Сам такой!» Этот же возвратный ход дал убеждение, что матерное ругательство оскорбляет мать самого ругающегося, см. А. Топорков, Культ матери, записи 11–13 и 16 на с. 231 сл.; ср. у Цветаевой «(Низкая же ложь — автопортрет самого лжеца.)» — Живое о живом (гл. Коктебель). Ответ «сам такой» хорош когда уже узнаёшь себя в зеркале чужих слов и вчуже знаешь, что ты не такой, а этакий. В полемической пушкинской заметке Сам съешь-- (из Опровержения на критики, повторена в Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений, ср. в письме Вяземскому от 13 и 15.9.1825) хвалы заглавному выражению не нашлось, одна хула. Толкователь слов Ивана-дурака, Даль нужен Пушкину с его отчужденностью от Ивана («--вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания» — в письме из Михайловского брату от первой половины ноября 1824) даже больше чем Ивану популяризатор Пушкина.
Делание не понимая. Вот признание Цветаевой в делании не понимая: «Я, честное слово, никогда не могла понять, когда мне пытались объяснить, что я делаю. Просто сразу теряю связь, как в геометрии. „Понимаете?“ — „Понимаю“, — и только один страх, как бы не начали проверять. Если бы для писания пришлось понимать, я бы никогда ничего не смогла.» (Пленный дух, 2). — Дж. Вико в Новой науке (2.2.2.1/405) о том, что позднее станут называть проекцией:
Достойно наблюдения, что во всех языках большая часть выражений перенесена на вещи неодушевленные с человеческого тела, с его частей, с человеческих чувств и с человеческих страстей. Например: —; и все другие метафоры, которые в неисчислимом множестве можно собрать во всех языках. Всё это является следствием из той Аксиомы, что человек незнающий делает самого себя правилом вселенной; так в приведенных примерах он из самого себя сделал целый мир. Как рациональная метафизика учит, что homo intelligendo fit omnia, так и наша фантастическая метафизика показывает, что homo non intelligendo fit omnia; и второе может быть даже правильнее первого, так как человек посредством понимания проясняет свой ум и постигает вещи, а посредством непонимания он делает эти вещи из самого себя и, превращаясь в них, становится ими самими[62].
Здесь Вико напомнил первую аксиому Новой науки (1.2.1/120, ее «частица» — аксиома.32/180). Ср. запись Ухтомского (ЗС, с. 419) «Люди сами в значительной мере творцы того, что они видят, ибо они — его интерполяторы, толкователи.--»
Самораскрытие непонимающего. Розанов, автор книги О понимании и статьи Как хорошо иногда «не понимать»…, в Уединенном замечает: «Судишь всегда „по себе“ (и иначе невозможно).» Еще раз: «Кт? же судит не „по себе“. Весь мир судит по себе („мир есть мое представление“)…» — Мимолетное, 23.4.1915. Сюда же из Ухтомского «Твое поведение создает в тебе то, что ты есть; а по тому, что ты есть, ты судишь и о всём прочем вокруг себя!» (ЗС, с. 414) и из Узнай себя (с. 466) Бибихина «Мы сначала пред-полагаем в другом свое и только после этого начинаем понимать другого. Во всё живое мы проецируем свою жизнь.» В другой статье Розанов объясняет дарвинову теорию, чтобы ее опровергнуть, «из личности ее автора»: «Неуловимо для него самого, скрыто от всего цивилизованного мира — черты его духа и судьбы, все отразились на его теории. Он в ней не мир обрисовал, еще менее — объяснил его; он в ней себя выразил.» (Теория Дарв., 4); это герменевтический прием — взять чье-то высказывание и применить к самому сказавшему. А двусмысленные, мнимо эротические загадки с невинной действительной отгадкой это маленькие уроки того, что «Каждый понимает», то есть не понимает, «в меру своей испорченности», по лукавой приговорке (Сл. разг. выраж., с. 69). И бессмыслица, заумь хороша тем, что она как проективный тест Роршаха вызывает у не понимающего читателя проекцию, невольное самораскрытие, без которого не будет самопознания. К недопониманию ср. К. Моррисон о «герменевтическом зазоре (gap)» — «Я это ты», с. 34.
К творению по своему образу и подобию (Бытие, 1.26) — Жуковский:
Что наш язык земной пред дивною природой?Кто мог создание в словах пересоздать?Сие столь смутное, волнующее нас,Сия сходящая святыня с вышины,Сие присутствие Создателя в созданье —Какой для них язык?.. — —(Невыразимое); но тютчевское
И чувства нет в твоих очах,И правды нет в твоих речах,И нет души в тебе.Мужайся, сердце, до конца:И нет в творении Творца!И смысла нет в мольбе!— вероятно, перед зеркалом.
К притче Борхеса о художнике — из писем, тоже старческих, Бориса Кузина к А. Гурвич (ВФ, 1992, № 5) от 9 и 28.8.1971 и 18.2.73:
Я думаю, что решительно всякий человек, что бы он в жизни ни делал, в конце концов занят единственной работой. — Он создает свой автопортрет. — Но сам никто не может оценить, какой он смастерил свой портрет. А в нем итог и оценка всей прожитой жизни.--Как всегда, конечное решение вопроса уходит в метафизику.--
Вы правильно поняли один из выводов, вытекающих из моего представления об автопортрете. Но я, видимо, недостаточно объяснил самую его сущность. Она, пожалуй, лучше всего вскрывается через сравнение с нерукотворным отчетом человека за всю его прожитую жизнь на последнем суде. — За всю деятельность, за всё поведение, за реализацию возможностей, какие он получил при рождении и через воспитание. Этот отчет нельзя сфальсифицировать, потому что всякая ложь неизбежно сама войдет в сделанный человеком, но сделанный без сознания, свой портрет. В нем одна только правда.--
--И всё чаще приходят на ум парадоксальные слова Радля, что самое интересное в науке — биографии ученых. Я бы только вместо «биографии» сказал «автопортреты».
Художник-человечество пишет естественнонаучную картину мира, а получается гуманитарный автопортрет. «Сомнений нет: исследование человека делает только первые шаги. А он между тем видит уже свой предел.»[63] —Канетти, запись 1980.
Отчаяние Набокова. Одержимый зеркалом антигерой и рассказчик набоковского Отчаяния Герман увидел в бродяге Феликсе своего двойника, но больше никто этого сходства не признаёт. «И еще я думал о том, что именно мне, особенно любившему и знавшему свое лицо, было легче, чем другому, обратить внимание на двойника--» (1) — так издевается над Германом от его же имени безжалостный автор, ведь «Имя свое всяк знает, а в лицо себя никто не помнит» или «В лицо человек сам себя не призн?ет, а имя свое знает», по пословице. Если левша Феликс и похож на Германа, то зеркально, мнимо похож. «Я медленно поднял правую руку, но его шуйца», т. е. левая рука, «не поднялась, а я почти ожидал этого. Я прищурил левый глаз, но оба его глаза остались открытыми.» (1). Ардалион, художник-любитель, написал портрет Германа, но никакого сходства тот не видит (3), для него похоже и ценно только его отражение в зеркале и «живое отражение» (4), будто бы наоборот Бахтину в Авторе и герое (ЭСТ, с. 33 сл.). Объясняя, почему Феликс «мало чувствовал наше сходство», — «он видел себя таким, каким был на снимке или в зеркале, то есть как бы справа налево, не так, как в действительности» (9), Герман не догадывается, что в действительности он со своим словечком олакрез «сам такой». — Всё это занятно, но основная тема, торжествующее несходство, которую автор проводит «от противного» — от совсем противного героя-рассказчика, чья тема «сходство двух людей» (9), не делается приятной и приемлемой. «Всякое лицо — уникум», торжествующе говорит Ардалион Герману. «Вы еще скажите, что все японцы между собою схожи. Вы забываете, синьор, что художник видит именно разницу. Сходство видит профан.--» (2), он же в письме тому же: «--схожих людей нет на свете и не может быть--» (11). Казалось бы, это персонализм, но Ардалион Владимирович забывает, что сперва улавливается именно сходство как общая разница, скажем сходство всех японцев между собою в их отличии от нас, японский мировой человек. А частную разницу художник видит когда уже перестает видеть общую; так не профан ли он сам, не по себе ли судит? Враг всего общего, противник пошлости, индивидуалист Набоков не уравновешивал принципа индивидуации правом на мысленное отождествление и обобщение, и вместо правды персонализма вышла искусная полуправда самости. Отчаяние в конечном счете — злая пародия на эмпатическое «Я это ты», ставшее сквозной формулой и заглавием книги Карла Моррисона. О Набокове ср. П. Кузнецов, Утопия одиноч., к Отчаянию см. С. Давыдов в Справ. Наб., с. 88—101.
Достоевский и Набоков. «Достоевский, подобно гётевскому Прометею», сказал Бахтин (Поэт. Дост., с. 7), «создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него.» Этой знакомой многим писателям независимости героя от автора Набоков никогда не чувствовал: «Я совершенный диктатор в собственном мире--»; он возражает своему критику, цитируя его: «как я могу „умалять“ до степени нулей, и прочее, вымышленных мною же персонажей? — », «Мои персонажи — галерные рабы.» — из шестого и седьмого интервью в Твердых мнениях (с. 69 и 94 сл.). Достоевский «создает» героя, но не «выдумывает», согласно Бахтину (см. Поэт. Дост., с. 110 сл.), а Набоков именно выдумал Германа, этого нового Передонова, причем сделал антигероя рассказчиком не для исповеди, как в Записках из подполья, но чтобы верней его умалить. Подпольный антигерой это сам Достоевский, а Герман это Набоков наоборот. У Достоевского по Автору и герою «кризис автора», то есть самости, а у Набокова, можно сказать, кризис героя, другости.
Герой, антигерой и персонаж. Герой повествования тот, о ком главным образом идет речь, хотя бы он был «антигерой» (слово Достоевского — Записки из подполья, 2.10). Леониду Андрееву удалось в Передонове, сологубовском «мелком бесе», увидеть героическое: «Прочел недавно Передонова — с очарованием и страхом. И странно: в этот раз выделилось другое — его тоска. Какая тоска! И ведь он герой, он велик, он душа великого, запертая в теле скота, он один среди всего пейзажа — человек. Ардальон Борисыч — человек! А это так.» — письмо Сологубу от 28.7.1915 (ЛН 72, с. 48). У раннего Бахтина сказано, что герой произведения
может быть плох, жалок, во всех отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересованное внимание в эстетическом видении, вокруг него — дурного, как вокруг всё же единственного ценностного центра, располагается всё во всех отношениях содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В этом вся специфика эстетического видения.
— Филос. поступка (с. 128), так и поздний Бахтин в записи о Гоголе: «Чистое отрицание не может породить образа. В образе (даже самом отрицательном) всегда есть момент положительный (любви-любования).» (ЭСТ1 с. 360); но это не про набоковского Германа. Единственный герой Отчаяния — сам автор, кто так ловко всё выдумал. Вот Розанов, Мимолетное под 29.5.1915, о Льве Толстом, а подходит и Набокову с его «умаленными» персонажами:
Это недоверие и неуважение к человеку, предрасположение не уважать его (гоголевская черточка) была у Толстого вечно, с юности. «У меня героев нет». — «Врешь, братец — он есть: это твое разросшееся, преувеличенное Я».
Я люблю писателей с героями. Это добрые, милые люди. Они близки к Гомеру, у которого не «героев» не было. Отличное время. Счастливое время.
Героя и персонажей Битов различает так: «Персонажей мы познаём снаружи, героя — изнутри; в персонаже мы узнаём других, в герое — себя. — Один и все — вот что для нас герой, вот в чем наше узнавание.» — Черепаха и Ахиллес, «один и все» это инакость и другость, сюда же «кругозор» и «окружение» по Бахтину.
Набоков в зеркале Германа. Из-за полной «противности» героя Отчаяния его автору узнаёшь про автора слишком многое. Этот пошляк Герман не устает любоваться своим лицом, а такой особенный Владимир Набоков, судя по Герману, не выносил себя в зеркале или на снимках. Неужели вон тот — это я? (Ходасевич) — так у Набокова и с произнесением своего имени, в силу параллельности имени лицу: «-есть Петры и Иваны, которые не могут без чувства фальши произнести Петя, Ваня, меж тем как есть другие, которые, передавая вам длинный разговор, раз двадцать просмакуют свое имя и отчество, или еще хуже — прозвище.» — Подвиг (3). Я не могу без чувства фальши поглядеться в зеркало (ср. Бахтин), меж тем как Герман смакует свое отражение. В Уединенном Розанова, запись Удивительно противна мне моя фамилия--, насчет «я для другого» то же самое, но по-юродски, а не скрытно. Бахтин сказал: «Большинство людей живет не своей исключительностью», то есть инакостью-самостью, «а своей другостью.» (К вопросам самосознания и самооценки-- в БСС 5, с. 73); Набоков жил, конечно, своей избалованной самостью и свысока отчуждал другого в себе. Он увидел в зеркале, что он как все, но примириться с этой заурядной наружностью не смог и взялся под именем волшебной птицы Сирин в сочинениях на тему иного, или потусторонности, говоря его же словом вслед за Верой Набоковой (в предисловии к его Стихам; ср. В. Александров, Наб. потуст.), искусно убеждать других, что он иной. А между Розановым и Набоковым встал Д. Галковский-Одинокое с 72-ым примечанием Бесконечного тупика— «--Свою же телесную субстанцию я всегда расценивал как хамство какое-то.--Но этот вот хамски сопящий хомо сапиенс — это я? Наглая ложь! Я существую, но в виде лжи.--Истина изрекается в реальность и становится ложью. А я, моё „я“ — оно неизреченно-- „Мне стыдно, что у меня есть тело“--» — и примечаниями к нему.
Самолюбование. Красивая женщина любуется собой в зеркале глазами другого, мифологический Нарцисс любовался своим отражением в воде как другим, не узнавая себя (П. Адо, Миф Нарц., с. 92), а Герман любуется собой и Феликсом как собой сам, без других. Тут выдумка Герман и выдумщик Набоков сходятся. «Побольше, побольше читайте ее, господа!» — самодовольно говорит нам автор-герой про свою книгу (9). «Я всецело это приветствую.»
Набоков о личности художника в лекции Искусство литературы и здравый смысл: «Сумасшедший смотрит на себя в зеркале неохотно, потому что лицо, которое он там видит, ему не принадлежит: личность его обезглавлена; личность же художника преувеличена.»[64] — Поэтому Набоков смотрелся в зеркало так же неохотно. Уже подпольный человек, думавший «Я-то один, а они-то все», «ненавидел свое лицо» (2.1, ср. в.5). А вот Ухтомский, январская запись 1900 (ЗС, с. 85 сл.): «Моя философия, моя „метафизика“ в том, что когда я себя вижу в зеркале» — при виде своей другости, — «то знаю, что весь этот мой облик, нос, глаза, лоб, весь я — Божий, принадлежу Богу.»
«Я божком себя вижу». Из стихотворения Набокова Слава:
Я божком себя вижу, волшебником с птичьейголовой, в изумрудных перчатках, в чулкахиз лазурных чешуй.-Оттого так смешна мне пустая мечтао читателе, теле и славе.Я без тела разросся, без отзвука жив,и со мной моя тайна всечасно.Не доверясь соблазнам дороги большойили снам, освященным веками,остаюсь я безбожником с вольной душойв этом мире, кишащем богами.— Я иной без тела, лица и славного имени, каким другие меня не видят, я божок и потому безбожник (наоборот Кириллову из Бесов с его «Если нет Бога, то я бог») в пошлом мире других. Сюда же силлогизм поэта Шейда (Бледный огонь, 213 сл.) «Другие люди умирают, но я не кто-то другой, поэтому я не умру». Хорхе Луис Борхес тоже разделяет крохотным рассказом Борхес и я свою другость и свою самость, но совсем не так ребячески; не инфантилен и молодой Мандельштам, спрашивая Неужели я настоящий | и действительно смерть придет? Недоразвитое сознание, непризнание собственной другости сделало Набокова похожим на анекдотических девятых людей, не могущих сосчитаться, потому что каждый «себя-то в счет и не кладет» (НРС, 406)[65].
Монизм Набокова. «Философски говоря, я нераздельный монист.» — из шестого интервью Набокова в Твердых мнениях (с. 85, он пояснил это в десятом интервью, с. 124). «Единственное настоящее число это один, остальные просто повторение.» Еще раз: «There is only one real number: One.» — Настоящая жизнь Себастьяна Найта (11 сл.); это даже солипсизм, поскольку с выражением number one «я сам» в памяти прочитывается как «There is only one real number: I.» Ср. Сологуб, Всё во всём и В последнем свете злого дня--. По правде говоря, один ненастоящее число, ведь число имеет дело со множеством, ср. хотя бы английское numerous «многочисленный», а монизм Набокова просто его половинность: самость без другости; часть выдает себя за целое. «Один человек — не целое!» — Ухтомский (ЗС, с. 429).
Его инфантильность. Владимир Набоков был инфантилен даже в этимологическом смысле латинского in-fans «неговорящий» и предисловие своих Твердых мнений начал фразой «Я думаю как гений, я пишу как изысканный автор, а говорю я как ребенок.» Не надо этому признанию умиляться, ребенок еще не умеет говорить представительно, голоса другости в нем нет. «Бедный родственник писателя», убогий оратор (Твердые мнения, с. 108, «I'm a very poor speaker.» — с. 141), способный лишь прочесть письменную заготовку, — противоположность Николая Бахтина (по свидетельству Ю. Фельзена в Дауг., 1989, № 9, с. 106, или Г. Адамовича в ЖИ, с. 140 сл., ср. С. Бочаров о Михаиле Бахтине — Сюжеты р. лит., с. 473 сл.), Набоков никого словесно не мог и не хотел представлять. Этот писатель — выдумщик, изысканный писец без гомеровой Музы писал под диктовку своей разросшейся инфантильной самости, оттого у него вместо героев заводные зверюшки, если только не он сам, и сплошь механические конструкции вместо фольклорной органичности.
К «Сходство видит профан» Ардалиона — сам Набоков о реальности:
Я могу определить ее только как своего рода постепенное накопление сведений; и как специализацию. Если мы возьмем, например, лилию или какой-нибудь другой природный объект, то лилия более реальна для натуралиста, чем для обычного человека. Но она куда более реальна для ботаника. А еще одного уровня реальности достигает тот ботаник, который специализируется по лилиям. Можно, так сказать, подбираться всё ближе и ближе к реальности; но нельзя подобраться достаточно близко--. Вы можете узнавать всё больше об отдельной вещи, но вы никогда не сможете узнать всего об отдельной вещи: это безнадежно. Итак, мы живем, окруженные более или менее призрачными объектами--[66]
(во втором интервью из сборника Твердые мнения, с. 10 сл.). Но вот Ницше в Человеческом, слишком человеческом (423):
Можно заметить, что путешественники, наблюдающие чужие народы, лишь в первое время своего пребывания правильно улавливают общие отличительные черты народа; чем более они узнают народ, тем более они разучаются видеть то, что в нем типично и отличительно. Как только они становятся близко-зрящими, их глаза перестают быть дальнозоркими.[67]
Сходство-различие. Не сравнивай: живущий несравним. — Мандельштам это сказал не мелко как Набоков, а дополнив противоположным (СК, с. 161, № 25): «Ибо для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть — сравнение.» А у самого Набокова через четверть века после Отчаяния близорукое непризнание того, что сходство тоже разница, но общая, сменилось в Бледном огне игрой слов: «Сходства это тени (shadows) различий. Разные люди видят разные подобия и подобные различия.» — цитирует Кинбот Шейда (Shade), бывший Герман бывшего Ардалиона, в примечании к 894-ому стиху.
Сокращения
Художественная литература и другие общие источники в этот список не вошли
Автор и герой — М. М. Бахтин, Автор и герой в эстетической деятельности. В кн. ЛКС, с. 5—25, и ЭСТ, с. 7—180
Авторство — С. С. Аверинцев, Авторство и авторитет. В кн. РИ-ЕЛТ, с. 76–100
Агрессия — К. Lorenz, Das socenannte Bose: Zur Naturgeschichte der Aggression, Wien 1963; по-русски в кн. К. Лоренц, Оборотная сторона зеркала, Москва 1998, с. 61—242
Анагр. заг. — В. Н. Топоров, Анаграмма в загадках. В сб. Исследования по структуре текста, Москва 1987, с. 232—38
Анат. метаф. — Анатомия метафоры у Мандельштама. В кн. Б. А. Успенский, Избранные труды, второе изд., т. 2, Москва 1996, с. 306–40
Анатол. кат(а) — В. Н. Топоров, К семье анатолийск. кат(а), др. — греч. ката. В кн. Этим. '1 (1973), с. 286—97
Аном. коррект. — А. К. Поливанова, Языковые аномалии: условие корректируемости. В кн. Studia linguarum (в честь А. А. Зализняка), Москва 1997, с. 213—51
Аном. противор. — Языковая аномалия и логическое противоречие. В кн. Ю. Д. Апресян, Интегральное описание языка и системная лексикография (= Избранные труды, т. 2), Москва 1995, с. 598–621
Аптек, остров — В. Н. Топоров, Аптекарский остров как городское урочище (общий взгляд). В кн. Ноосфера и художественное творчество, Москва 1991, с. 200—79
Ар. макс. — N. G. Wilson, An Aristarchean Maxim. — The Classical Review, 21 (1971), p. 172
AT — Antti Aame and Stith Thompson, The Types of the Folktale: A Classification & Bibliography, second rev. (= FF Communications, № 184), Helsinki 1981
AT вс — Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка. Составители А. Г. Бараг и др., Ленинград 1979
Ахм. Блок — В. Н. Топоров, Ахматова и Блок (к проблеме построения поэтического диалога: «блоковский» текст Ахматовой), Berkeley 1981
Бахтин метафиз. — Н. К. Бонецкая, Бахтин плазами метафизика. — ДКХ, 1998, № 1, С. 103–55
Бахтин рус. культ. — М. М. Бахтин в русской культуре XX века. В кн. М. Л. Гаспаров, Избранные труды, т. 2, Москва 1997, с. 494— 96
Белоз. — Сказки и песни Белозерского края. Записали Б. и Ю. Соколовы, Москва 1915
Беседы с Бахтиным — Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным, Москва 1996
Бессознат. язык — Theodore Thass-Thienemann, Understanding the Unconscious Meaning of Language (= The Interpretation of Language, vol. 2), New \ork 1973
Бзык — О. А. Терновская, Ведовство у славян, II: Бзык (мухи в голове). В кн. Славянское и балканское языкознание. Язык в этнокультурном аспекте, Москва 1984, с. 118—30
Брахм. — В. Н. Топоров, О брахмане: К истокам концепции. В кн. Проблемы истории языков и культуры народов Индии (памяти В. С. Воробьева-Десятовского), Москва 1974, с. 20–74
Брейг. — Н. М. Гершензон-Чегодаева, Брейгель, Москва 1983
БСС 5 — М. М. Бахтин. Собрание сочинений, т. 5: Работы 1940-х — начала 1960-х годов, Москва 1996
БТ 17 — Богословские труды, сб. 17, Москва 1977
Буян Пушк. — Л. Л. Трубе, Остров Буян: Пушкин и география, Горький 1987
БФ — М. М. Бахтин как философ, Москва 1992
ВДИ — Вестник древней истории, Ленинград/Москва
Вед. заг. — Т. Я. Елизаренкова и В. Н. Топоров, О ведийской загадке типа brahmodya. В кн. Пэремиологические исследования, Москва 1984, с. 14–46; переиздано в Моск. сем., с. 303—38
Вел. инкв. — В. В. Розанов, Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского--, Москва 1996
Великор. закл. — Великорусские заклинания. Сб. Л. Н. Майкова, второе изд. Под ред. А. К. Байбурина, Санкт-Петербург 1994
Великор. ск. — Великорусские сказки в записях И. А. Худякова, Москва — Ленинград 1964
«Веселая проповедь» нищ. — Jelle Koopmans et Paul Verhuyck, Sermon joyeux et truanderie (Villon — Nemo — Ulespi?gle), Amsterdam 1987
Взаимный перенос — La metafora reciproca. In: Bruno Migliorini, Saggi linguistici, Firenze 1957, pp. 23–30
Вид. невид. — Яков Друскин, Видение невидения (= Зазеркалье, альманах 2-й), Санкт-Петербург 1995
ВЛ — Вопросы литературы, Москва
ВЛЭ — М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет, Москва 1975
Внутр. форма Пот. — В. Бибихин, В поисках сути слова: Внутренняя форма у А. А. Потебни. — НЛО, № 14 (1995), с. 23–34
Волог. — Песни, сказки, пословицы, поговорки и загадки, собранные Н. А. Иваницким в Вологодской губернии, Вологда 1960
Волшебство зерк. — Gustav Fr. Hartlaub, Zauber des Spiegels: Geschichte und Bedeutung des Spiegels in der Kunst, M?nchen 1951
Вост. отцы — Г. В. Флоровский, Восточные отцы IV века: Из чтений в Православном богословском институте в Париже, Париж 1931; репринт 1972
Впечатл. остр. — Impressions d'?les. Textes r?unis par Fran?oise L?toublon, Toulouse 1996
Врем. контрапункт — Б. Гаспаров, Временной контрапункт как формообразующий принцип романа Пастернака «Доктор Живаго». В кн. Boris Pasternak and His Times, Berkeley 1989, pp. 315— 58; переиздано в кн. Б. М. Гаспаров, Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века, Москва 1994, с. 241–73
Встречи — Ю. Терапиано, Встречи, Нью-Йорк 1953
ВФ — Вопросы философии, Москва
ВЯ — Вопросы языкознания, Москва
Гермес гермен. — F. К. Mayr, Der Gott Hermes und die Hermeneutik. — Tijdschrift voor filosofie, 30 (1968), S. 535–625
ГИР — J. Gonda, Selected Studies--, vol. 1–5, Leiden 1975; vol. 6, pts. 1 and 2, Leiden 1991
Глаг. действие — А. Б. Пеньковский, Глагольное действие sub specie adverbiorum. 1: охотно, с удовольствием, с радостью. В кн. Слово и культура (Памяти Н. И. Толстого), т. 1, Москва 1998, с. 214–45
Глаз — Francis Huxley, Тне Eye: The Seer and the Seen, with 129 ill., London 1990
«Г-н Никто» — Erich Meyer-Heisig, Vom «Herrn Niemand». In: Zwischen Kunstgeschichte und Volkskunde: Festschrift fiir W. Fraenger (= Ver?ffentlichungen des Instituts fiir deutsche Vfolkskunde, 27), Berlin 1960, S. 65–76
Гор. поэз. 2 — С. О. Brink, Horace on Poetry [vol. 2]: The «Ars Poetica», Cambridge 1971
Госп. Прох. — В. H. Топоров, «Господин Прохарчин»: попытка истолкования. В кн. МРСО, с. 112—92
Грани инд. мышл. — Betty Heimann, Facets of Indian Thought, London 1964
Граффити— «Les murs ont la parole»: Journal mural, mai 68. Citations recueillies par Julien Besan?on, Paris 1968
Греч. маг. пап. — Papyri Graecae macicae: Die griechischen Zauberpapyri. Hrsg. und ?bersetzt von Karl Preisendanz, Bd. 1 u. 2. Zweite, verbesserte Aufl., hrsg. von Albert Henrichs, Stuttgart 1973-74
Григ. Kohct. — E. М. Верещагин, Григорий Богослов в «Похвале» Константина Философа: ангел или лишь святой человек? В кн. Н. С. Трубецкой и современная филология, Москва 1993, с. 257–74
Дауг. — Даугава, Рига
Движ. БАЛК.-Т. В. Цивьян, Движение и путь в балканской модели мира: Исследования по структуре текста, Москва 1999
Двучл. слов — О dwuczlonowoSci wyraz?w. In: Jan Rozwadowski, О zjawiskach i rozwoju j?zyka, wyd. 2-e, Krakow 1950, s. 143—55 Детям моим — П. А. Флоренский,
Детям моим: Воспоминанья прошлых дней--, Москва 1992
ДКХ — Диалог. Карнавал. Хронотоп, Витебск (— Москва)
ДН — Дружба народов, Москва
Догм. нат. — П. К. Рашевский, О догмате натурального ряда. — Успехи математических наук, т. 28 (1973), вып. 4, с. 243—46
Доказ. опров. — Imre Lakatos, Proofs and Refutations: The Logic of Mathematical Discovery, Cambridge 1983; по-русски: И. Лакатос, Доказательства и опровержения: Как доказываются теоремы, Москва 1967 Др. — греч. sEm-В. Н. Топоров,
Др. — греч. S?M- и др. (знаковое пространство, знак, мотивировка обозначения знака; заметки к теме). В кн. Балканские древности: Материалы по итогам симпозиума, Москва 1991, с. 3—36
Др. читат. Гом. — Homer's Ancient Readers: The Hermeneutics of Greek Epic's Earliest Exegetes. Ed. by R. Lamberton & J. J. Keaney, Princeton 1992
Дурак скип. — William Willeford, The Fool and His Sceptre: A Study in Clowns and Jesters and Their Audience, London 1969
Дух. зерк. — Paul Demi?ville, Le miroir spirituel. — Sinologica, 1 (1948), pp. 112-37
ЕЭ 11 — Еврейская энциклопедия, t. 11, Санкт-Петербург [б. г.]; репринт: Москва 1991
Жемч. мудр. — Жемчужины народной мудрости. — Составил Н. Я. Астапенко, Смоленск 1959
ЖИ — H. М. Бахтин, Из жизни идей: Статьи, эссе, диалоги, Москва 1995
Жив. ст. — Живая старина, Москва
Завет. — Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные A. H. Афанасьевым. Изд. подготовили О. Б. Алексеева и др., Москва 1997
Завет, идиом. — Василий Буй, Русская заветная идиоматика (веселый словарь крылатых выражений), Москва 1995
Завет, ск. — Заветные сказки из собрания H. Е. Ончукова. Изд. подготовили В. Еремина и В. Жекулина, Москва 1996
Заг. — Загадки (серия Памятники русского фольклора). Изд. подготовила В. В. Митрофанова, Ленинград 1968
Загов. текст — А. А. Зализняк, Древнейший восточнославянский заговорный текст. В кн. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор, Москва 1993, с. 104—07
Зам. общ. лингв. — Ф. де Соссюр, Заметки по общей лингвистике, Москва 1990
Зам. сит. — Ю. С. Мартемьянов, Заметки о строении ситуации и форме ее описания. В сб. МППЛ 8, С. 125сЛЛ.
Зап. вып. — М. Л. Гаспаров, Записи и выписки, Москва 2000
Зап. р. г рам. 3—А. А. Потебня, Из записок по русской грамматике, т. 3, Москва 1968
Записи Кольцова — А. В. Кольцов, Сочинения в двух томах, т. 2, Москва 1961, с. 269—85
Зв. — Звезда, Ленинград/Санкт-Петербург
Звук. заг. —А. И. Гербстман, О звуковом строении народной загадки. В кн. РФ И (1968), с. 185–97
Зерк. Инд. — Е. В. Душечкина, Зеркала Индийского царства. К 70-летию В. Н. Топорова, Москва 1998, с. 521–29
Зерк. образность — Herbert Grabes, The Mutable Glass: Mirror-Imagery in Titles and Texts of the Middle Ages and English Renaissance, Cambridge 1982
Зерк. симв. — Odo Casel, Vom Spiegel als Symbol. Aus nachgelassenen Schriften zusammengestellt von J. Platz, Limburg 1961
Зерк. слав. — С. М. Толстая, Зеркало в традиционных славянских верованиях и обрядах. В кн. Славянский и балканский фольклор. Верования, текст, ритуал, Москва 1994, с. 111—29
«Зол. серед.» — Е. Г. Рабинович, «Золотая середина»: к генезису одного из понятий античной культуры. — ВДИ, 1976, № 3, с. 92—107
ЗС — А. Ухтомский, Заслуженный собеседник: Этика. Религия. Наука, Рыбинск 1997
ИАН-СЛЯ — Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка, Москва
Игры — Игры народов СССР. Сб. материалов, составленный В. Н. Всеволодским-Гернгросс и др., Москва — Ленинград 1933
И.-Е. *ЕС'Н-ОМ: *MEN- В. Н. Топоров, Из индоевропейской этимологии IV (1): И.-е. *eg'h-om (*He-g'h-om): *men-, 1 Sg. Pron. Pers. В кн. Этим. '88—'90 (1993), с. 128—53
Избыт, недост. — J. Gonda, The Redundant and the Deficient in Vedic Ritual. — Vishveshvaranand Indologocal Journal, 21 (1983), pp. 1—34; репринт: ГИР 6.2, с. 309—42
Имена деятеля — Е. Benveniste, Noms d'agent et noms d'action en indo-europ?en, Paris 1948 ИМИ 12 — Историко-математические исследования, вып. 12, Москва 1959
Инд. мантра — J. Gonda, The Indian Mantra. — О riens, 16 (1963), pp. 244—97; репринт: ГИР 4, с. 248—301
Indoar. — О. Н. Трубачев, Indoarica в Северном Причерноморье: Реконструкция реликтов языка. Этимологический словарь, Москва 1999
Индоевр. заг. — кенн. — Вяч. Вс. Иванов, Структура индоевропейских загадок-кеннингов и их роль в мифопоэтической традиции. В кн. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст, 1, Москва 1994, с. 118—42
Индоевр. загов. — В. Н. Топоров, Об индоевропейской заговорной традиции (избранные главы). В кн. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор, Москва 1993, с. 3–103
Индоевр. медий — J. Gonda, Reflections on the Indo-European Medium. — Lingua, 9 (1960), pp. 30–67 & 175—93; репринт: ГИР 1, с. 107–63
Индоевр. установл. — ?. Benveniste, Le vocabulaire des institutions indo-europ?ennes, vol. 1 & 2, Paris 1970; по-русски: Э. Бенвенист, Словарь индоевропейских социальных терминов, Москва 1995
Indo-Iran. — В. Н. Топоров, Indo-Iranica: к связи грамматического и мифо-ритуального. В кн. Переднеазиатский сборник, 4, Москва 1986, с. 122–46
«Иное царство» — «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке. В кн. Е. Н. Трубецкой, Избранное, Москва 1995, с. 386–430
Интерпрет. брахман. — В. С. Семенцов, Проблемы интерпретации брахманической прозы: Ритуальный символизм, Москва 1981
ИС — А. Ухтомский, Интуиция совести: Письма. Записные книжки. Заметки на полях, Санкт-Петербург 1996
Использ. предания — Peder Borgen, The Use of Тradition in John 12.
44—50. — New Testament Studies, 26 (1979), pp. 18–35
ИСС — Вячеслав Иванов, Собрание сочинений, t. 1–4, Брюссель 1971—87 (изд. продолжается)
Ист. кл. филол. — Rudolf Pfeiffer, History of Classical Scholarship from the Beginnings to the End of the Hellenctic Age, Oxford 1968
Ист. слов — В. В. Виноградов, История слов, Москва 1994
Историч. корни — В. Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки, второе изд., Ленинград 1986
Исчерп. дел. — Л. В. Пумпянский, Об исчерпывающем делении, одном из принципов стиля Пушкина. В сб. Пушкин: Исследования и материалы, т. 10, Ленинград 1982, с. 207—15
К истокам сл. — Ю. В. Откупщиков, К истокам слова: Рассказы о науке этимологии, третье изд., Москва 1986
Как решить — G. Polya, How то Solve It: A New Aspect of Mathematical Method, second ed., Princeton 1988; по-русски: Д. Пойа, Как решать задачу, Москва 1959
Калеки — Калеки перехожие. Сб. стихов и исследование П. Бессонова, ч. 1 (вып. 1–3), Москва 1861
Кн. посл. — В. В. Князев, Книга пословиц: Выборки из пословичной энциклопедии, Ленинград 1930
Константы — Ю. С. Степанов, Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования, Москва 1997
Коперн. пер. грамм. — Е. Rosenstock-Huessy, Die Kopernikanische Wendunc der Grammatik. In: Язык рода чел. 1, с. 354–418; по-русски: О. Розеншток-Хюсси, Бог заставляет нас говорить, Москва 1998, с. 54—118
Круш. покол. — Иосиф Бергер, Крушение поколения: Воспоминания. Перевел с английского Я. Бергер, Firenze 1973
Крыл, слова — Крылатые слова. По толкованию С. Максимова, Москва 1955; первое изд.: Санкт-Петербург 1891
Кулин. сл. — В. В. Похлебкин, Кулинарный словарь [третье изд.], Москва 1996
Культ, взрыв — Ю. М. Лотман, Культура и взрыв, Москва 1992
Культ матери — А. Л. Топорков, Материалы по славянскому язычеству (культ матери — сырой земли в дер. Присно). В кн. Древнерусская литература: Источниковедение, Ленинград 1984, с. 222—33
Лекции рус. лит. — V. Nabokov, Lectures on Russian Literature, London 1982
Ленингр. обл. — Сказки, песни, частушки, присловья Ленинградской области, записанные В. Бахтиным, Ленинград 1982
Лит. реальн. — Лидия Я. Гинзбург, Литература в поисках реальности, Ленинград 1987
Литов. — Русский фольклор в Литве. Исследование и публикация Н. К. Митропольской, Вильнюс 1975
Лицо России — Г. П. Федотов, Лицо России: Статьи 1918–1930, второе изд. (= Полное собрание статей, 1), Париж 1988
Личн. нац. самосозн. — Вадим Борисов, Личность и НАЦИОНАЛЬНОЕ самосознание. В кн. Из-под глыб, Москва 1992, с. 157—86
ЛКС — М. М. Бахтин, Литературно-критические статьи, Москва 1986
ЛН 72 — Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка (= Литературное наследство, т. 72), Москва 1965
Лог. словосоч. — Н. М. Годер, О логической структуре понятия, выраженного словосочетанием. В кн. Логико — грамматические очерки, Москва 1961, с. 49–58
Маркс, филос. яз. — В. Н. Волошинов, Марксизм и философия языка, Ленинград 1929
Местоим. ка—J. Gonda, The Pronoun ка and the Proper Name Ka. — The Adyar Library Bulletin, 50 (1986), pp. 85—105; репринт: ГИР 6.2, с. 449—69
Метаф. зерк. — Norbert Huged?, La m?taphore du miroir dans les ?pItres de saint Paul aux Corinthiens, Neuch?tel 1957
Мечт, острова — Ernst J. Kl?y und Daniel Kessler, Trauminseln— Inseltr?ume: Die Republik der Malediven (Indischer Ozean) im Spiegel westlicher Vbrstellungen--, Bern 1986
Мир — В. В. Бибихин, Мир. Курс, прочитанный на философском факультете МГУ весной 1989 года, Томск 1995
«Мир» в ВМ — С. Г. Бочаров, «Мир» в «Войне и мире». В кн. О худож. мирах, с. 229—48
Мир и воля — В. Н. Топоров, Об иранском элементе в русской духовной культуре, 3: Мир и воля. В кн. Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской духовной культуры: источники и методы, Москва 1989, с. 43–52 и 58–60
Миф лит. древн. — О. М. Фрейденберг, Миф и литература древности, Москва 1978; второе изд. 1998
Миф Нарц. — Pierre Hadot, Le mythe de Narcisse et son interpr?tation par Plotin. — Nouvelle revue de psychanalyse, 13 (1976), pp. 81—108
Миф о мир. яйце — В. Н. Топоров, К реконструкции мифа о мировом яйце (на материале русских сказок). В кн. Труды по знаковым системам, 3 (= Уч. зап. Тартуского ун-та, вып. 198), Тарту 1967, с. 81–99
Мифологич. аспект — Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии. В кн. Б. А. Успенский, Избранные труды, второе изд., т. 2, Москва 1996, с. 67—161
МНМ — Мифы народов мира: Энциклопедия, т. 1 и 2, Москва 1980—82; второе изд. 1991—92
«Молчать» и «таять» — О. Н. Трубачев, «Молчать» и «таять»: О необходимости семасиологического словаря нового типа. В кн. Проблемы индоевропейского языкознания, Москва 1964, с. 100— 05
Моск. сем. — Из работ московского семиотического круга. Составление и вступ. статья Т. М. Николаевой, Москва 1997
Моск. слово — Е. П. Иванов, Меткое московское слово, второе изд., Москва 1985
МППЛ 8 — Машинный перевод и прикладная лингвистика, вып. 8, Москва 1964
МРСО — В. Н. Топоров, Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. Избранное, Москва 1995
Мудрое сл. — Мудрое слово: Русские пословицы и поговорки. Составил А. А. Разумов, Москва 1958
Мудрые деяния — Arthur Christensen, Molboernes vise cernincer, Kebenhavn 1939
Мусульм. экзегеза — Guy Monnot, La d?marche classique de l'ex?g?se musulmane. In: Les r?gles de l'interpr?tation. ?d. par M. Tardieu, Paris 1987, pp. 147—61
МФС — A. A. Мейер, Философские сочинения, Paris 1982
Наб. потуст. — Vladimir Е. Alexandrov, Nabokov's Otherworld, Princeton 1991; по-русски: В. E. Александров, Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика, Санкт-Петербург 1999
Набл. заг. — В. H. Топоров, Из наблюдений над загадкой. В кн. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст, 1, Москва 1994, с. 10—117; 2, М. 1999, с. 8—80
Нар. — худ. — А. Н. Афанасьев, Народ-художник, Москва 1986
Нач. — Начала, Москва
Нач. нач. — От начала начал: Антология шумерской поэзии. Перевод В. К. Афанасьевой, Санкт-Петербург 1997
Начала 1–6 — Начала Евклида, кн. 1–6. Перевод и комментарии Д. Д. Мордухай-Болтовского, Москва — Ленинград 1948
Начала греч. mat. — ?rp?d Szab?, Anf?nce der griechischen Mathematik, M?nchen 1969; The Beginnings of Greek Mathematics, Dordrecht 1978
Неизв. изв. — E. H. Этерлей и О. Д. Кузнецова, Неизвестное в известном (рассказы о словах), Ленинград 1979
«Некооперация» — Т. М. Николаева, О принципе «некооперации» и/или о категориях социолингвистического воздействия. В кн. Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста, Москва 1990, с. 225—35
Неопр. парем. —Т. М. Николаева, Обобщенное, конкретное и неопределенное в паремии. В кн. Малые формы фольклора (памяти Г. Л. Пермякова), Москва 1995, с. 311—24
НиЖ — Наука и жизнь, Москва
Ник. странник — Т. В. Цивьян, Николай Угодник — странник на русской земле (Несколько примеров из русской литературы XX века). В кн. Слово и культура (Памяти Н. И. Толстого), т. 2, Москва 1998, с. 394–406
НЛО — Новое литературное обозрение, Москва
НМ — Новый мир, Москва
Новая наука — PrincIpi di scienza nuova d'intorno alla comune natura delle nazioni. In: Giambattista Vico, Opere. A cura di A. Battistini, 1.1 & 2, Milano 1990, pp. 411–971; по-русски: Дж. Вико, Основания новой науки об общей природе наций, Ленинград 1940; Москва — Киев 1994
НПС 7.1 — F. Nietzsche, Werke. Kritische Gesamtausgabe, hrsg. von G. Colli u. M. Montinari, 7. Abteilung, 1. Bd., Berlin 1977
НРС — Народные русские сказки A. H. Афанасьева, t. 1–3. Под ред. М. К. Азадовского и др., Ленинград 1936—40; под ред. В. Я. Проппа, Москва 1957 и 1958; изд. подготовили Л. Г. Бараг и Н. В. Новиков, Москва 1984—85
О «народо»-божии — В. В. Розанов, О «народо»-божии как новой идее Максима Горького. В кн. Вел. инкв., с. 530—32
О худож. мирах — С. Г. Бочаров, О художественных мирах, Москва 1985
Обез. язык — Eugene Linden, Apes, Men, and Language, Harmondsworth 1976; по-русски: Ю. Линден, Обезьяны, человек и язык, Москва 1981
Образ Никого — Gerta Calmann, The Picture of Nobody: An Iconographical Study. — Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, 23 (1960), pp. 60—104
Общ. лингв. — ?. Benveniste, Probl?mes de unguishque g?n?rale, [1] et 2, Paris 1966 et 1974; по-русски частично: Э. Бенвенист, Общая лингвистика, Москва 1974
Общ. франц. языкозн. — Ch. Bally, Linguistique g?n?rale et linguistique fran?aise, 4me ?d., Berne 1965; по-русски: LU. Балли, Общая лингвистика и вопросы французского языка, Москва 1955
«Один» и «два» — J. Gonda, Reflections on the Numerals «One» and «Two» in Ancient Indo-European Languages, Utrecht 1953
Онтол. знач. — В. В. Бибихин, К онтологическому статусу языкового значения. В кн. Традиция в истории культуры (в честь А. Ф. Лосева), Москва 1978, с. 231—43
Опыт ностр. — В. М. Иллич-Свитыч, Опыт сравнения ностратических языков, [1] — [3], Москва 1971—84
Опыт общ. гермен. — Georg Fr. Meier, Versuch einer allgemeinen Auslegungskunst, Halle 1757; photomechanischer Nachdruck: D?sseldorf 1965
Остр. мир. лит. — Inseln in der Weltliteratur. Hrsg. von Anne Marie Fr?hlich, Z?rich 1988
Островное — L'insularit? — Th?matique et repr?sentations. Textes r?unis par J.-C. Marimoutou et J.-M. Racault, Paris 1995
От имени к тексту — В. Н. Топоров, От имени к тексту. В кн. Исследования по структуре текста, Москва 1987, с. 100—11
Очерки ист. — В. В. Виноградов, Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков, третье изд., Москва 1982
Парадокс Возрожд. — Rosalie L. Colie, Paradoxia Epidemica: The Renaissance Tradition of Paradox, Princeton 1966
Песни сект. — Песни русских сектантов мистиков-- Сб., составленный Т. С. Рождественским и М. И. Успенским (= Зап. ИРГО по отд. этнографии, т. 35), Санкт-Петербург 1912
Песни ск. — Песни и сказки. Сб. составила А. П. Анисимова, Пенза 1962
Петере, текст — В. Н. Топоров, Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему). В кн. МРСО, с. 259–367
Письма ясн. — A. Rimbaud, Lettres du voyant (13 et 15 mai 1871), ?dit?es et comment?es par G. Schaeffer--, Gen?ve 1975
Подступы — В. Айрапетян, Герменевтические подступы к русскому слову. Предисловие В. Н. Топорова, Москва 1992
Понимать лучше — Was heisst einen Schriftsteller besser verstehen, als er sich selber verstanden hat? In: Otto Fr. Bollnow, Studien zur Hermeneutik, Bd. 1, Freiburg 1982, S. 48–72
Попытка — Сергей Лёзов, Попытка понимания: Избранные работы, Москва — Санкт-Петербург 1999
Портреты словами — Валентина Ходасевич, Портреты словами, Москва 1987
Порядк. числ. — J. Gonda, Observations on Ordinal Numbers. In: Bingkisan Budi (Festschrift Ph. S. van Ronkel), Leiden 1950, pp. 135—45; репринт: ГИР 5, с. 244—54
Поcл. заг. — Пословицы. Поговорки. Загадки. Составители А. Н. Мартынова и В. В. Митрофанова, Москва 1986
Посл. нар. — Пословицы народные, собранные по алфавиту. Публикация А. И. Германовича. В кн. Из истории русской фольклористики, Ленинград 1978
Поcл, погов. — Пословицы и поговорки. Составитель С. Л. Бреслав, Ленинград 1968
посл. посл. —А. Г. Григорян, Пословица в зеркале пословицы. В кн. Славянское и балканское языкознание. Структура малых фольклорных текстов, Москва 1993, с. 216—27
Посланец — Jan-A. B?hner, Der Gesandte und sein Weg im 4. Evangelium--, T?bingen 1977
После приветствия — Eric Berne, What Do You Say After You Say Hello? The Psychology of Human Destiny, London 1975; по-русски в кн. Э. Берн, Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры, Санкт-Петербург 1995, с. 155–381
Послов, пог. — Пословицы и поговорки. Автор-составитель H. М. Тупенко, Иркутск 1959
Похвала «On» — Isolde Burr, Das Lob des «On»: Zum ironischen Encomium grammatikalischer Ph?nomene im Franz?sischen. — Romanische Forschungen, 91 (1979), S. 1—23
Почти серьезно — Ю. В. Никулин, Почти серьезно…, третье изд., Москва 1987
Поэзия ваг. — Поэзия вагантов. Перевод и комментарии М. Л. Гаспарова, Москва 1975
Поэт, грамм. — Я. И. Гин, Проблемы поэтики грамматических категорий: Избранные работы, Санкт-Петербург 1996
Поэт. Дост. — М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского, третье изд., Москва 1972
Поэт, комплекс моря — В. Н. Топоров, О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологических основах. В кн. История культуры и поэтика, Москва 1994, с. 11–52; переиздано в МРСО, с. 575–622
Поэт, остров — Horst Brunner, Die poetische Insel: Inseln und Inselvorstellungen in der deutschen Literatur (= Germanistische Abhandlungen, 21), Stuttgart 1967
Поэт, реальн. — В. Федоров, О природе поэтической реальности, Москва 1984
Поэтика комп. — Поэтика композиции. В кн. Б. А. Успенский, Семиотика искусства: Поэтика композиции, Семиотика иконы, статьи об искусстве, Москва 1995, с. 9—218
Поэтика ранневиз. — С. С. Аверинцев, Поэтика ранневизантийской литературы, Москва 1977; второе изд. 1997
Поэтика фрагм. — Serge Meitinger, Malcolm de Chazal: corps de l'?le et po?tique du fragment. In: Островное, c. 393–401
Поэтич. воззрения — A. Афанасьев, Поэтические воззрения славян на природу, т. 1–3, Москва 1865—69; репринт: Москва 1994
ППЗ — Пословицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XVIII–XX веков. Изд. подготовили М. Я. Мельц и др., Москва — Ленинград 1961
Предст. о корабле — М. Б. Плюханова, Народные представления о корабле в России XVII века. В кн. Semiotics and the History of Culture: In Honor of Ju. Lotman. Studies in Russian (= UCLA Slavic Studies, 17), Columbus 1988, pp. 181—96
Прежде письма— Denise Schmandt- Besserat, Before Writing, vol. 1: From Counting to Cuneiform, Austin 1992
Прикам. — Меткое слово. Песни. Сказки: Дореволюционный фольклор Прикамья. Собрал В. Н. Серебренников, Пермь 1964
ПРН — Пословицы русского народа. Сб. В. Даля, Москва 1957
Пробл. совр. семант. — Н. В. Перцов, О некоторых проблемах современной семантики и компьютерной лингвистики. В кн. Московский лингвистический альманах, вып. 1: Спорное в лингвистике, Москва 1996, с. 9—66
Проверб, простр. — Провербиальное пространство. В кн. Ю. И. Левин, Избранные труды: Поэтика. Семиотика, Москва 1998, с. 483–503
Простр. культуры — В. Н. Топоров, Пространство культуры и встречи в нем. В кн. Восток — Запад, 4, Москва 1989, с. 6—17
Простр. текст— В. Н. Топоров, Пространство и текст. В кн. Текст: семантика и структура, Москва 1983, с. 227—84 и 298–300; переиздано в Моск. сем., с. 456–515
Прус. — В. Н. Топоров, Прусский язык: Словарь, A — D, Е — H, I— К, К — L, L, Москва 1975-90
Прямое знач. — В. Э. Просцевичус, Прямое значение (архитектоника словесного события), [Донецк 1996]
Псевд. Анн. —А. Е. Аникин, К истолкованию одного имени собственного: псевдоним Иннокентия Анненского Никто — Ник. Т-о--. В кн. Славянское и балканское языкознание. Проблемы лексикологии и семантики--, Москва 1999, с. 249—68
Псков. Сл. — Псковский областной словарь с историческими данными, вып. 1—12, Ленинград/Санкт-Петербург 1967—96 «Pupilla»— Katharine Garvin, «Pupilla» and «Babe». To the editor of The Times. — The Times Literary Supplement, 5.12.1936, p. 1016
Пушк. простонар.—А. А. Анненкова, Пушкин в «простонародном» сознании. В кн. Московский пушкинист, 3, Москва 1996, с. 75–109
Р. нар. посл. — Русские народные пословицы и поговорки. Составил A. М. Жигулев, третье изд., Устинов 1986
Р. посл, погов. — М. А. Рыбникова, Русские пословицы и поговорки, Москва 1961
Р. послов, пог. — Русские пословицы и поговорки. Из собрания B. М. Подобина и И. П. Зиминой, Ленинград 1956
Р. эрот. — Русский эротический фольклор. Составление и научное редактирование А. Топоркова, Москва 1995
Разговоры с Ив. — М. С. Альтман, Разговоры с Вячеславом Ивановым, Санкт-Петербург 1995
Редукционизм — В. В. Бибихин, Принцип внутренней формы и редукционизм в семантических исследованиях. В кн. Языковая практика и теория языка, вып. 2, Москва 1978, с. 52–69
РИЕЛТ — С. С. Аверинцев, Риторика и истоки европейской литературной традиции, Москва 1996
Ритор, обобщ. — С. С. Аверинцев, Риторика как подход к обобщению действительности. В кн. РИЕЛТ, с. 158—90
Ритор, сист. — Античная риторика как система. В кн. М. Л. Гаспаров, Избранные труды, т. 1, Москва 1997, с. 556—89
РМР — М. И. Михельсон, Русская мысль и речь. Свое и чужое: Опыт русской фразеологии, т. 1 и 2, [1902—03]; репринт: Москва 1994
Рогь — М. Ф. Мурьянов, К семантическим закономерностям в лексике старославянского языка (рогъ и его связи). — ВЯ, 1979, № 2, С. 101–14
Россия и Европа — Н. Я. Данилевский, Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому, пятое изд., Санкт-Петербург 1895; репринт: New York 1966
РПП — Русские пословицы и поговорки. Составитель А. И. Соболев, Москва 1983
РР — Русская речь, Москва
Руян р. фольк. — В. Б. Вилинбахов, Балтийско-славянский Руян в отражении русского фольклора. В кн. РФ И (1968), с. 177—84
РФ — Русский фольклор: Материалы и исследования, т. 1—29, (Москва—) Ленинград/Санкт-Петербург 1956—96 (изд. продолжается)
Сад демонов — Сад демонов: Словарь инфернальной мифологии средневековья и Возрождения. Автор-составитель А. Е. Махов, Москва 1998
Санскр. пассив — J. Gonda, Remarks on the Sanskrit Passive (= Orientalia Rheno-Traiectina, 4), Leiden 1951
CAP — Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный, т. 1–6, Санкт-Петербург 1806—22; репринт с дополнительным 7-ым томом: Оденсе 1971
Сб. Кирши Дан. — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Изд. подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов, Москва 1977
Сб. посл. — Сборник пословиц, поговорок, примет и проч.-- Составил отшельник Мери-Хови, Санкт-Петербург 1882
Сб. посл. рус. — Сборник пословиц русского языка. Составитель B. Танчук, Нью-Йорк 1986
Своб. Дост. — А. 3. Штейнберг, Система свободы Ф. М. Достоевского, Берлин 1923; репринт: Paris 1980
Своб. Пушк. — «Свобода» и «счастье» в поэзии Пушкина. В кн. C. Г. Бочаров, Поэтика Пушкина: Очерки, Москва 1974, с. 3–25
СВРЯ — В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. 1–4, третье изд., под ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ, Санкт-Петербург — Москва 1903—09; репринт: Москва 1994 и 2000
Святость 1 — В. Н. Топоров, Святость и святые в русской духовной культуре, т. 1, Москва 1995
Сев. ск. — Северные сказки (Архангельская и Олонецкая гг.). Сб. Н. Е. Ончукова, Санкт-Петербург 1908
Север — Песни Севера, частушки, пословицы, загадки. Сб. составлен К. Коничевым, второе изд., Архангельск 1955
Семант. гермен. — Semantik und Hermeneutik. In: Hans-Georg Gadamer, Gesammelte Werke, Bd. 2, Tubingen 1986, S. 174—83; по-русски в кн. Г.-Г. Гадамер, Актуальность прекрасного, Москва 1991, с. 60–71
Семант. зеркала — В. Н. Топоров, Семантика зеркала и проблема самосознания (мифопоэтический аспект). Рукопись, по библиографии Топорова — Самарканд 1989, с. 61, № 591
Семант. катег. чужд. — А. Б. Пеньковский, О семантической категории «чуждости» в русском языке. В кн. Проблемы структурной лингвистики. 1985—87, Москва 1989, с. 54–82
Семант. реконстр. — ?. Benveniste, Probl?mes s?mantiques de la reconstruction. In: Общ. лингв. 1, с. 289–307; с. 331—49 русского изд.
Семант. троичн. — В. Н. Топоров, К семантике троичности (слав. *trizna и др.). В кн. Этим. '77 (1979), с. 3—20, добавление в Этим. '80 (1982), с. 167
Семант. четверичн. — В. Н. Топоров, К семантике четверичности (анатолийское *теу- и др.). В кн. Этим. '81 (1983), с. 108—30
Семантика — Anna Wierzbicka, Semantics: Primes and Universals, Oxford 1996
Симв. воды — А. В. Парибок, О буддийском понятии «первой арийской личности» в связи с символикой воды в буддизме. В кн. Литература и культура древней и средневековой Индии, Москва 1987, с. 150–62
Симв. окна — В. Н. Топоров, К символике окна в мифопоэтической традиции. В кн. Балто-славянские исследования. 1983, Москва 1984, с. 164–86
Симв. Пушк. — М. Ф. Мурьянов, Из символов и аллегорий Пушкина (= Пушкин в XX веке, вып. 2), Москва 1996
Сист. счисл. — С. В. Фомин, Системы счисления, пятое изд., Москва 1987
СК — О. Мандельштам, Слово и культура, Москва 1987
Ск. Вят. — Великорусские сказки Вятской губернии. Сб. Д. К. Зеленина, Петроград 1915
Ск. Карел. Пом. — Русские народные сказки Карельского Поморья. Составители А. П. Разумова и Т. И. Сенькина, Петрозаводск 1974
Ск. песни Волог. — Сказки и песни Вологодской области, Вологда 1955
Ск. ранн. — Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI–XVIII века). Подг. текста Н. В. Новикова, Ленинград 1971
Сл. блат. — Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона: Речевой и графический портрет советской тюрьмы. Авторы — состави — тели Д. С. Балдаев, В. К. Белко и И. М. Исупов, Москва 1992
Сл. бран. — В. М. Мокиенко, Словарь русской бранной лексики (матизмы, обсценизмы, эвфемизмы с историко — этимологическими комментариями), Berlin 1995
Сл. олон. — Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении. Собрал на месте и составил Г. Куликовский, Санкт-Петербург 1898
Сл. разг. выраж. — В. П. Белянин и И. А. Бутенко, Живая речь: Словарь разговорных выражений, Москва 1994
Сл. числ. знач. — Heinz Meyer u. Rudolf Suntrup, Lexikon der mittelalterlichen Zahlenbedeutungen (= Miinstersche Mittelalter-Schriften, 56), M?nchen 1987
Слав. др. 1 — Славянские древности: Этнолингвистический словарь в пяти томах, т. 1: А — Г, Москва 1995
Слав, фразеол. — В. М. Мокиенко, Славянская фразеология, второе изд., Москва 1989
Слв. — Славяноведение, Москва
Слово в романе — М. М. Бахтин, Слово в романе. В кн. ВЛЭ, с. 72–233
Слово и слава — Craig A. Evans, Word and Glory: On the Exegetical and Theological Background of John's Prologue (= JSNTSup, 89), Sheffield 1993
Словообраз. знач. — Jan Rozwadowski, Wortbildung und Wortbedeutung: Eine Untersuchung ihrer Grundgesetze, Heidelberg 1904; Slowotworstwo i znaczenie wyrazow: Studium nad ich podstawowymi prawami. In: Rozwadowski, Wybor pism, t. 3, Warszawa 1960, s. 21—95
Словотворчество — В. П. Григорьев, Словотворчество и смежные проблемы языка поэта, Москва 1986
Случай *?EN-В. Н. Топоров, Еще раз о знаке, знаковом пространстве и мотивировке обозначения знака (случай *?EN~). В кн. Этим. '91—'93 (1994), с. 131–54
Смех Др. Р.—Д. С. Лихачев, А. М. Панченко и Н. В. Понырко, Смех в Древней Руси, Ленинград 1984
Событие бытия — С. Бочаров, Событие бытия: М. М. Бахтин и мы в дни его столетия. В кн. Сюжеты р. лит., с. 503—20
«Sola scr.» — «Sola scriptura» und das Problem der Tradition. In: Gerhard Ebeling, Wort Gottes und Tradition: Studien zu einer Hermeneutik der Konfessionen (= Kirche u. Konfession, 7), Gottingen 1964, S. 91—143
Сooбраж. изм. знач. — Соображения по поводу изменения значений слов. В кн. М. М. Покровский, Избранные работы по языкознанию, Москва 1959, с. 36—60
Справ, место — Справочное место русского слова: Четыреста поправок. [Составил А. Н. Греч], Санкт-Петербург 1839; второе изд.: Справочное место русского слова: Четыреста пятьдесят поправок—, СПб. 1843
Справ. Наб. — The Garland Companion то Vladimir Nabokov. Ed. by V. E. Alexandrov, New \ork 1995
Спуст. возн. — A. Сыркин, Спуститься, чтобы вознестись, Иерусалим 1993
СРЛ-80 — Современная русская лексикография. 1980, Ленинград 1981
СРНГ — Словарь русских народных говоров, вып. 1—31, (Москва—) Ленинград/Санкт-Петербург 1965—97 (изд. продолжается)
СРЯ-XVIII — Словарь русского языка XVIII века, вып. 1—10, Ленинград/Санкт-Петербург 1984—98 (изд. продолжается)
ССРЛЯ — Словарь современного русского литературного языка, т. 1— 17, Москва — Ленинград 1948—65
Старин, посл. — Старинные русские народные пословицы и поговорки. Составитель П. П. Кузьмин, Пенза 1958
Столп — Павел Флоренский, Столп и утверждение истины: Опыт православной феодицеи в двенадцати письмах, Москва 1914; репринт (= Собрание сочинений, 4): Paris 1989
«Стоять» — В. Н. Топоров, Об одном из парадоксов движения: Несколько замечаний о сверх-эмпирическом смысле глагола «стоять»--. В кн. Концепт движения в языке и культуре, Москва 1996, с. 7–88
Счет дней нед. — С. М. Толстая, К соотношению христианского и народного календаря у славян: счет и оценка дней недели. В кн. Языки культуры и проблемы переводимости, Москва 1987, с. 154–68
Сюжеты р. лит. — С. Г. Бочаров, Сюжеты русской литературы, Москва 1999
Табу слов — Д. К. Зеленин, Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии, 2: Запреты в домашней жизни. В кн. Сборник Музея антропологии и этнографии, 9, Ленинград 1930, с. 1— 166
Твердые мнения — Vladimir Nabokov, Strong Opinions, New York 1973
Творч. Рабле — М. М. Бахтин, Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, Москва 1965; второе изд. 1990
Тексты мир. дер. — В. Н. Топоров, О структуре некоторых архаических текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева». В кн. Труды по знаковым системам, 5 (= Уч. зап. Тартуского ун-та, вып. 284), Тарту 1971, с. 9—62; переиздано в Моск. сем., с. 74–127
Тема дурака— Le th?me du fou et l'ironie humaniste. In: Robert Klein, La forme et l'intelligible: ?crits sur la Renaissance et l'art moderne, Paris 1970, pp. 433—50
«Тень» Axm. — В. Виленкин, Образ «Тени» в поэтике Анны Ахматовой, — ВЛ, 1994, № 1, с. 57–76
Теория Дарв. — Теория Чарльза Дарвина, объясняемая из личности ее автора. В кн. В. В. Розанов, Природа и история. Сборник статей, Санкт-Петербург 1900, с. 25–37
ТЗС 22 — Труды по знаковым системам, 22 (= Уч. зап. Тартуского ун-та, вып. 831), Тарту 1988
Тм — Stith Thompson, Motif-Index of Folk-Literature--. Rev. & enlarged ed., vol. 1–5, Bloomington 1975
Тождество — К. J. J. Hintikka, Identity, Variables, and Impredicative Definitions. — The Journal of Symbolic Logic, 21 (1956), № 3, pp. 225-45
Толк. волш. ск. — Bengt Holbek, Interpretation of Fairy Tales: Danish Folklore in a European Perspective (= FF Communications, 239), Helsinki 1987
Толк. Нидерл. поcл. — Alan Dundes and Claudia A. Stibbe, The Art of Mixing Metaphors: A Folkloristic Interpretation of the Netherlandish Proverbs by Pieter Bruegel the Elder (= FF Communications, 230), Helsinki 1981
Триады в Веде — J. Gonda, Triads in the Veda (= Verhandelingen KNAW, Afd. Letterk. N. R., 91), Amsterdam 1976
Узнай себя — В. В. Бибихин, Узнай себя, Санкт-Петербург 1998
Умств. язык — Anna Wierzbicka, Lingua Mentalis: The Semantics of Natural Language, Sydney 1980
Устн. язык. — С. E. Никитина, Устная народная культура и языковое сознание, Москва 1993
Утопия одиноч. — П. Кузнецов, Утопия одиночества: Владимир Набоков и метафизика. — НМ, 1992, № 10, с. 243—50
Феодорит на посл. Павла — Alberto Viciano, «Homeron ex Homerou saphenizein»: Principios hermen?uticos de Teodoreto de Ciro en su Comentario a las Epistolas paulinas. — Scripta theologica, 21 (1989), pp. 13-61
Филол. разыск.—Я. К. Грот, Филологические разыскания (1852— 92) (= Труды, т. 2), Санкт-Петербург 1899
Филол. слав, древн. — Б. А. Успенский, Филологические разыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского), Москва 1982
Филос. поступка — М. М. Бахтин, К философии поступка. В кн. Философия и социология науки и техники. 1984—85, Москва 1986, с. 80–160
Форм. толк. cл. — H. Н. Перцова, Формализация толкования слова: Учебное пособие, Москва 1988
Формы времени — М. М. Бахтин, Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике. В кн. ВЛЭ, с. 234–407 = ЛКС, с. 121–290
ФРУ — Фольклор Русского Устья. Изд. подготовили С. Н. Азбе-лев и др., Ленинград 1986
ФСС — Павел Флоренский, Сочинения в четырех томах, Москва 1994-99
Химия средневек. — La chimie au moyen Age. Publi? par M. Berthelot, 1.1–3, r?impression de l'?d. 1893, Osnabr?ck 1967
Холод — С. Бочаров, Холод, стыд и свобода: История литературы sub specie Священной истории. В кн. Сюжеты р. лит., с. 121—51
Цел. расчлен. — В. Н. Топоров, О двух типах древнеиндийских текстов, трактующих отношение целостности-расчлененности и спасения. В кн. Переднеазиатский сборник, 3, Москва 1979, с. 215— 28
Числ. APX. — В. Н. Топоров, О числовых моделях в архаичных текстах. В кн. Структура текста, Москва 1980, с. 3—58
Числ. знач. «яйца» — Владимир Б. Шкловский, Числовое значение «яйца» в романо-германском. В кн. Языковедные проблемы по числительным, 1, Ленинград 1927, с. 130—34
Числа был.—Т. А. Новичкова, Традиционные числа в былинах. — ИАНСЛЯ, т. 43 (1984), № 2, с. 144–55
Числа Прадж.—J. Gonda, Prai?pati's Numbers. In: Orientalia Iosephi Tucci memoriae dicata, 2, Roma 1987, pp. 539—60; репринт: ГИР 6.2, с. 478–99
Число и текст — В. Н. Топоров, Число и текст. В кн. Структура текста — 81. Тезисы симпозиума, Москва 1981, с. 78—88
Элемент *MIR-В. Н. Топоров, Праславянская культура в зеркале собственных имен (элемент *mir-). В кн. История, культура, этнография и фольклор славянских народов (к XI Международному съезду славистов), Москва 1993, с. 3—118
Энц. ант. христ. 14 — Reallexikon fOr Antike und Christentum, hrsg. von Th. Klauser/E. Dassmann, Bd. 14, Stuttgart 1988
Энц. сказок 7 — Enzyklop?die des M?rchens, hrsg. von K. Ranke/ R. W. Brednich, Bd. 7, Berlin 1993
Эпитет — A. Г. Горнфельд, Эпитет. В кн. Вопросы теории и психологии творчества, т. 1, второе изд., Харьков 1911, с. 340—42
ЭСРЯ — М. Vasmer, Russisches etymologisches W?rterbuch, Bd. 1–3, Heidelberg 1953—58; по-русски с дополнениями О. Трубачева: М. Фасмер, Этимологический словарь русского языка, т. 1–4, Москва 1964—73; репринт 1986—87 (с послесловием О. Трубачева)
ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд. Под ред. О. Н. Трубачева, вып. 1—24, Москва 1974—97 (изд. продолжается)
ЭСТ — М. М. Бахтин, Эстетика словесного творчества, Москва 1979; второе изд. 1986
Этим. — Этимология, Москва 1963—97 (изд. продолжается)
Этим, фразеол. — H. М. Шанский, В. И. Зимин и А. В. Филиппов, Опыт этимологического словаря русской фразеологии, Москва 1987
Этноген. культ, слав. — О. Н. Трубачев, Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования, Москва 1991
ЮСС — С. G. Jung, Gesammelte Werke, Bd. 1—20, Z?rich 1958—94 «Я это ты» — Karl F. Morrison, «I Am You»: The Hermeneutics of Empathy in Western Literature, Theology, and Art, Princeton 1988
Язык, концепт. —Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев, Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики), Москва 1997
Язык рода чел. — Eugen Rosenstock-Huessy, Die Sprache des Menschengeschlechts: Eine leibhaftige Grammatik in vier Teilen, Bd. 1 u. 2, Heidelberg 1963—64
Язык филос. — В. В. Бибихин, Язык философии, Москва 1993
ЯРФ — Язык русского фольклора: Межвузовский сб., Петрозаводск 1988
Ясность Писания — Martin Tetz, ? ???? ????? ?????? ???????????: Zur altkirchlichen Frage nach der Klarheit der Heiligen Schrift. In: Theoiogie in Geschichte und Kunst. Hrsg. von S. Herrmann u. O. Sohngen (Festschrift W. Elliger), Witten 1968, S. 206-13
© В. Айрапетян, 2000
© Ю. С. Саевич. Оформление серии, 2000
Примечания
1
Перевод М. Иткина
(обратно)2
Перевод Вл. Соловьева
(обратно)3
Перевод Н. Любимова
(обратно)4
Перевод Н. Гнедича.
(обратно)5
Перевод В. Жуковского.
(обратно)6
Перевод В. Афанасьевой (нач., Нач. с. 323).
(обратно)7
Выдержки на с. 158 сл.
(обратно)8
Анекдот приведен на с. 45–47.
(обратно)9
Перевод В. Вениаминова.
(обратно)10
Перевод Я. Боровского.
(обратно)11
Перевод В. Кузнецовой.
(обратно)12
Перевод А. Лосева.
(обратно)13
Перевод Г. Тароняна
(обратно)14
Перевод Ю. Антоновского.
(обратно)15
Ср. на обложке.
(обратно)16
Перевод А. Лебедева
(обратно)17
Перевод А. Сыркина
(обратно)18
перевод А. Лосева
(обратно)19
Перевод С. Апта.
(обратно)20
Перевод С. Апта
(обратно)21
Перевод Д. Шаховского.
(обратно)22
Приведено на с. 158 сл.
(обратно)23
Перевод М. Гаспарова
(обратно)24
Перевод М. Трофимовой.
(обратно)25
Перевод М. Гаспарова.
(обратно)26
Перевод С. Апта.
(обратно)27
Приведено на с. 109.
(обратно)28
Перевод П. Губера под ред. С. Маркиша.
(обратно)29
Перевод К. Свасьяна.
(обратно)30
Перевод Н. Лосского.
(обратно)31
Перевод М. Гаспарова.
(обратно)32
Перевод О. Смирницкой под ред. М. Стеблин-Каменского.
(обратно)33
Перевод В. Вересаева.
(обратно)34
Перевод А. Егунова.
(обратно)35
Перевод Н. Томасова.
(обратно)36
Перевод Н. Любимова
(обратно)37
Перевод Н. Любимова.
(обратно)38
Перевод под наблюдением Я. Грота.
(обратно)39
Перевод В. Рынкевича.
(обратно)40
Перевод В. Топорова.
(обратно)41
Перевод С. Апта.
(обратно)42
Перевод М. Гаспарова.
(обратно)43
Перевод С. Жебелева.
(обратно)44
Перевод А. Егунова.
(обратно)45
Перевод Г. Тароняна.
(обратно)46
Перевод М. Гаспарова.
(обратно)47
Перевод Вл. Соловьева.
(обратно)48
Перевод М. Трофимовой.
(обратно)49
Перевод Г. Тароняна.
(обратно)50
Перевод Г. Тароняна.
(обратно)51
Перевод Б. Нарумова (Зам. общ. лингв., с. 192).
(обратно)52
Перевод А. Лебедева.
(обратно)53
Перевод А. Губера.
(обратно)54
Перевод Н. Ермаковой.
(обратно)55
Перевод В. Бибихина.
(обратно)56
Перевод В. Бибихина.
(обратно)57
Перевод С. Апта.
(обратно)58
Перевод В. Бибихина.
(обратно)59
Перевод Г. Чхартишвили.
(обратно)60
Перевод С. Апта.
(обратно)61
Приведено на с. 143.
(обратно)62
Перевод А. Губера.
(обратно)63
Перевод С. Власова.
(обратно)64
Перевод Н. Ермаковой.
(обратно)65
Приведено на с. 45–47.
(обратно)66
Перевод М. Маликовой.
(обратно)67
Перевод С. Франка.
(обратно)Оглавление
Об авторе От автора Думать Первый ответ Второй ответ Третий ответ Четвертый ответ Пятый и последний ответ кому и карты в руки? Слово как услышанное мною На анекдот про девятых людей Гречневая каша сама себя хвалит Все как один Стоеросовый Поднимать вверх и вниз и подобные сочетания «Целое больше части» «Зеркало души» Идея острова О матерном ругательстве «Гермес пришел» Никто О говорящем Толкование и отсебятина Зеркало понимающего Сокращения Художественная литература и другие общие источники в этот список не вошли
