Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Поэты пушкинской поры

Рядом с Пушкиным жили и творили замечательные поэты. Их обычно называют поэтами пушкинской поры, пушкинского периода, пушкинского времени, пушкинской эпохи, пушкинского круга. Все эти понятия близкие, но не тождественные, не одинаковые. Тут важно прежде всего определить, какое содержание вкладывается в них, где пушкинская пора, например, начинается и где кончается.

К поэтам пушкинского круга разумно отнести поэтов, близких Пушкину лично, разделявших с ним гражданские, социальные, философские, этические и эстетические убеждения, принимавших участие в полемике с одними и теми же литературными противниками.

В пушкинскую эпоху, в пушкинское время, в пушкинский период, в пушкинскую пору часто включают В.А. Жуковского и К.Н. Батюшкова. Однако творчество каждого из них не вмещается в границы литературной жизни Пушкина. Они опубликовали свои первые произведения прежде, чем их младший современник вошел в литературу, а окончание их творческих судеб не совпадает с завершением творческого пути Пушкина. Батюшков, хотя и пережил Пушкина как человека, покинул литературную арену значительно раньше его, Жуковский же, не оставлявший пера до конца дней, умер спустя много лет после гибели Пушкина. Это означает, что сочетания пушкинская эпоха, пушкинский период, пушкинское время, пушкинский круг, пушкинская пора употребляются условно. В таком же значении они присутствуют и в этой книге.

Чаще всего под словами поэты пушкинской поры подразумевают всех поэтов, которые жили и писали стихи в одно время с Пушкиным, независимо от того, в какой степени человеческой, духовной или просто литературной близости они стояли к Пушкину. Решающее значение имеет одновременность поэтической деятельности.

Одни из поэтов начала и первой трети XIX в. (В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, Д.В. Давыдов, П.А. Вяземский, П.А. Катенин, Ф.Н. Глинка, Н.И. Гнедич, М.В. Милонов и другие) были старше Пушкина и сложились вне зависимости от него, но затем некоторые из них испытали его мощное человеческое и творческое влияние.

Другие были его однокашниками-лицеистами, друзьями (А.А. Дельвиг, В.К. Кюхельбекер) или соперниками (А.Д. Илличевский).

Третьи были современниками, которые познакомились с Пушкиным в разные периоды его жизни и, благодаря собственной одаренности, находили свою, отличную от Пушкина, дорогу в словесном искусстве (Е.А. Баратынский, Н.М. Языков), сближаясь и расходясь с первым поэтом России.

Четвертые, обладая небольшими талантами, испытали мощное обаяние личности и гения Пушкина, усвоили его темы, легкость стиха, ясный и прозрачный стиль (К.Ф. Рылеев, В.И. Туманский, Ф.А. Туманский, В.Г. Тепляков, А.И. Подолинский, Д.П. Ознобишин и др.).

Пятые, покоренные поэзией Пушкина, навсегда остались подражателями, эпигонами (М.Д. Деларю, П.А. Плетнев, А.А. Шишков, В.Н. Щастный, Е.Ф. Розен), вторя ему или иным поэтам пушкинского круга (например, Баратынскому). Их поэтическая судьба целиком была определена лирикой 1820-1830-х годов, созданной в значительной мере Пушкиным.

Настоящий сборник открывается стихотворениями старших современников Пушкина, из которых Д.В. Давыдову принадлежит почетное место.

Известно, что Пушкин ценил его поэзию и, по собственному признанию, учился у него лихо «закручивать» стих.

Поэт-гусар Денис Давыдов обладал неповторимым поэтическим голосом, а его поэзия – свое, легко узнаваемое лицо, точнее – литературную маску. В поэзии Давыдов примерил к себе и стал носить понравившуюся ему поэтическую маску бесшабашно-смелого, бесстрашного, отважного воина и одновременно лихого, веселого и остроумного поэта-рубаки, поэта-гуляки, не стеснявшегося нарушить светский этикет, светские приличия, решительно предпочитавшего прямое и простое слово манерному и жеманному.

Между боями, на «биваке», он предается «вольному разгулу» среди доблестных друзей, готовых на любой подвиг. Давыдов не терпит «служак», карьеристов, муштру, всякую казенщину. Вот как он обращается к своему другу гусару Бурцову, приглашая отведать знаменитый арак (крепкий напиток):

В дымном поле, на биваке,

У пылающих огней,

В благодетельном араке

Зрю спасителя людей.

Собирайся в круговую,

Православный весь причет!

Подавай лохань златую,

Где веселие живет!

Наливай обширной чаши

В шуме радостных речей,

Как пивали предки наши

Среди копий и мечей,

На коротком отдыхе он никогда не забывает о родине и о «службе царской», то есть о воинском труде:

Но чу! Гулять не время!

К коням, брат, и ногу в стремя

Саблю вон – и в сечу! Вот

Пир иной нам Бог дает,

Пир задорней, удалее,

И шумней и веселее

Нутка, кивер набекрень,

И – ура! Счастливый день!

Давыдов гордился тем, что его поэзия непохожа ни на какую другую, что она родилась в походах, боях, в досугах между битвами:

На вьюке, в тороках цевницу я таскаю;

Она и под локтем, она под головой;

Меж конских ног позабываю,

В пыли, на влаге дождевой…

Так мне ли ударять в разлаженные струны

И петь любовь, луну, кусты душистых роз?

Пусть загремят войны перуны

Я в этой песне виртуоз!

Создав себе маску лихого гусара-поэта, Давыдов стал носить ее в жизни и как бы сросся с ней, подражая в бытовом поведении своему лирическому герою и отождествляя себя с ним.

Из старших друзей и сверстников Пушкина наиболее талантливыми были князь П.А. Вяземский, Е.А. Баратынский, А.А. Дельвиг и Н.М. Языков. Все они обладали собственными поэтическими «голосами», но при этом испытали влияние Пушкина и входили в пушкинский круг поэтов.

Пушкин писал о Вяземском:

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Важнейшее качество Вяземского-поэта – острое и точное чувство современности. Он чутко улавливал жанровые, стилистические, содержательные изменения, которые намечались или происходили в литературе. Другое его свойство – энциклопедизм. Поэт был необычайно образованным человеком. Третья особенность Вяземского – рассудочность, склонность к теоретизированию. Он был крупным теоретиком русского романтизма. Но рассудительность в поэзии придавала его сочинениям некоторую сухость и приглушала эмоциональные романтические порывы.

Поэтическая культура, взрастившая Вяземского, была одной природы с поэтической культурой Пушкина. Вяземский ощущал себя наследником XVIII в., блестящего века Просвещения, поклонником Вольтера и других французских философов. Он с детства впитал любовь к просвещению, к разуму, для него характерны либеральные взгляды, стремление к полезной государственной и гражданской деятельности, а в творчестве – тяготение к традиционным поэтическим формам – свободолюбивой оде, меланхолической элегии, дружескому посланию, притчам, басням, эпиграмматическому стилю, сатире и дидактике.

Как и другие молодые поэты, Вяземский быстро усвоил поэтические открытия Жуковского и Батюшкова и проникся «идеей» домашнего счастья. Во множестве стихотворений он развивал мысль о естественном равенстве, о превосходстве духовной близости над чопорной родовитостью, утверждал идеал личной независимости, союза ума и веселья. Предпочтение личных чувств официальным стало темой многих его стихотворений. В этом не было равнодушия к гражданскому поприщу, не было стремления к замкнутости или к уходу от жизни. Противопоставляя домашний халат ливрее, блеск и шум света «тихому миру», полному богатых дум, Вяземский хотел сделать свою жизнь насыщенной и содержательной. Его частный мир был гораздо нравственнее пустого топтанья в светских гостиных. Внутренне свободным он чувствовал себя дома:

В гостиной я невольник,

В углу своем себе я господин…

В отличие, однако, от Батюшкова Вяземский понимал, что уединение – вынужденная, но отнюдь не самая удобная и достойная образованного вольнолюбивого поэта позиция. По натуре Вяземский – боец, но обществу чуждо его свободолюбие.

Став карамзинистом, сторонником карамзинской реформы русского литературного языка, увлекшись затем идеями романтизма, он вскоре выступил как поэт-романтик. В его понимании романтизм – это освобождение личности от «цепей», низложение «правил» в искусстве и творчество нескованных форм. Проникнутый этими настроениями, Вяземский пишет гражданское стихотворение «Негодование», в котором обличает общественные условия, отторгнувшие поэта от общественной деятельности, элегию «Уныние», в которой славит «уныние», потому что оно врачует его душу, сближает с полезным размышлением, дает насладиться плодами поэзии. В романтизме Вяземский увидел опору и своим поискам национального своеобразия, стремлениям постичь дух народа.

Знаменитой стала его элегия «Первый снег», строку из которой – И жить торопится, и чувствовать спешит – Пушкин взял эпиграфом к первой главе «Евгения Онегина». В пятой главе романа, при описании снега, он опять вспомнил Вяземского и отослал читателя романа к его стихам. Отголоски «Первого снега» слышны и в «зимних» пушкинских стихотворениях («Зима. Что делать нам в деревне. Я скучаю…», «Зимнее утро»).

«Первый снег» по своей стилистике занимает срединное место между произведениями Жуковского, Батюшкова и стихотворениями Пушкина. В стилевом отношении Вяземский значительно проще Жуковского и Батюшкова. У него нет ни отвлеченности батюшковских пейзажей, ни утонченной образности описаний природы Жуковского. У Вяземского лирическое чувство спаяно с конкретными деталями русского быта и пейзажа. В элегии возникают контрастные образы нежного баловня полуденной природы, южанина, и сына пасмурных небес полуночной страны. Первый снег становится символом души северянина. С ним связаны радостные впечатления, труд, быт, волнения сердца, чистота помыслов и стремлений. В описании зимы стих Вяземского наполняется энергией, над сложными и перегруженными символикой метафорами в нем начинают преобладать яркие зрительные образы:

Сегодня новый вид окрестность приняла

Как быстрым манием чудесного жезла;

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля.

На празднике зимы красуется земля

И нас приветствует живительной улыбкой.

Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;

Там, темный изумруд посыпав серебром,

На мрачной сосне он разрисовал узоры.

Рассеялись пары и засверкали горы,

И солнца шар вспылал на своде голубом.

Волшебницей зимой весь мир преобразован;

Цепями льдистыми покорный пруд окован

И синим зеркалом сровнялся в берегах.

Забавы ожили; пренебрегая страх,

Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой

И, празднуя зимы ожиданный возврат,

По льду свистящему кружатся и скользят.

Национально-своеобразный дух русского народа неотделим от живописных картин поздней осени и первых дней зимы. Суровая красота зимы рождает особый характер человека – нравственно здорового, презирающего опасность, гнев и угрозы судьбы. Вяземский психологически тонко передает и молодой задор, и горячность, и восторженное приятие жизни. Даже самая грусть осмыслена национальным чувством.

Картины природы у Вяземского органично связаны с описанием любовного чувства:

Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!

Красивый выходец кипящих табунов,

Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,

Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.

Украшен твой наряд лесов сибирских данью,

И соболь на тебе чернеет и блестит.

Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,

Румяных щек твоих свежей алеют розы

И лилия свежей белеет на челе.

Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,

Ты улыбаешься утешенной земле.

О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,

Как искры яркие на снежном хрустале.

Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,

Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервый любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог.

Восхищение стихийной красотой и силой природы сменяется восторгом и упоением любовными чувствами:

Кто может выразить счастливцев упоенье?

Как вьюга легкая, их окриленный бег

Браздами легкими прорезывает снег

И, ярким облаком с земли его взвевая,

Сребристой пылию окидывает их.

Стеснилось время им в один крылатый, миг.

По жизни так скользит горячность молодая

И жить торопится и чувствовать спешит!

Пушкин назвал слог Вяземского в «Первом снеге» «роскошным». И это была не только похвала. Вяземский – тут его бесспорная заслуга – рисовал реальный, а не идеальный пейзаж, создавал реальную, а не отвлеченную или воображаемую русскую зиму. И все-таки он не мог обойтись без привычных, устойчивых поэтических формул, без выражений, которые обычно называют «поэтизмами». Так, «древний дуб» он называет «Пугалище дриад, приют крикливых вранов». Очень «поэтически» поэт описывает весеннее пробуждение природы:

…на омытые луга росой денницы

Красивая весна бросает из кошницы

Душистую лазурь и свежий блеск цветов…

Для Вяземского реальная зима в деревне недостаточно поэтична, и он считает нужным ее расцветить. Отсюда возникают такие «картинные сравнения», как В душе блеснула радость, // Как искры яркие на снежном хрустале; Воспоминание, как чародей богатый и др.

Если сравнить описания зимы у Вяземского и у Пушкина, то легко заметить, что Пушкин избегает метафор и поэтизмов. Слово у него прямо называет предмет. Вот как Пушкин описывает прогулку в санях:

…Вся комната янтарным блеском

Озарена. Веселым треском

Трещит затопленная печь.

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь, не велеть ли в санки

Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня.

У Вяземского помещение, откуда он выходит на зимнюю улицу, – «темницы мрачный кров», а конь – «Красивый выходец кипящих табунов». Пушкинская комната озарена утренним янтарным блеском зимнего солнца. Вместо «красивого выходца» у Пушкина сказано «конь» или просто: «кобылка бурая». Эпитеты, употребленные Пушкиным, предметны. Они обозначают время или состояние: утренний снег, поля пустые, леса… густые, конь нетерпеливый.

Главное различие между словоупотреблением Пушкина и Вяземского состоит в том, что поэтическое слово Пушкина приближено к предмету, а поэтическое слово Вяземского удалено от него. Вяземский, как будто стыдясь называть вещи своими именами, прибегает к помощи метафор, устойчивых поэтических символов и выражений. Ему кажется, что сам по себе тот или иной предмет недостаточно поэтичен, что само в себе слово не содержит поэтичности и, следовательно, ее надо в него привнести, надо, например, так описать коня, чтобы он выглядел и поэтичным, и красивым. Стилистика, которую Пушкин назвал «роскошным слогом», оставалась характерной чертой поэзии Вяземского.

Пушкин писал о «роскошном слоге» Вяземского уже тогда, когда был поклонником «нагой простоты», заключавшей в себе и красоту, и поэтичность, и благородство. Пушкинское слово, приближенное к предмету, открывало поэзию в самой действительности, извлекало лирическое, прекрасное из самой обыденной жизни. Вот почему Пушкин не страшится «называть вещи своими именами». Но тем самым он и преображает их: обычные слова становятся поэтичными. Называя предмет, Пушкин как бы «промывает» его, как промывают золотоносную породу, чтобы добыть чистое золото. Поэт, освобождая слово от посторонних наслоений, возвращает ему блеск красоты и благородное величие поэзии.

В отличие от Вяземского, лицейский и послелицейский товарищ Пушкина поэт А.А. Дельвиг облек свой романтизм в классицистические жанры. Он стилизовал античные, древнегреческие и древнеримские стихотворные размеры и воссоздавал в своей лирике условный мир древности, где царствуют гармония и красота. Для своих античных зарисовок Дельвиг избрал жанр идиллий.

Действие идиллий Дельвига развертывается обычно под сенью деревьев, в прохладной тишине, у сверкающего источника. Поэт придает картинам природы яркие краски, пластичность и живописность форм. Состояние природы всегда умиротворенное, и это подчеркивает гармонию вне и внутри человека.

Герои идиллий Дельвига – цельные существа, никогда не изменяющие своим чувствам. В одном из лучших стихотворений поэта – «Идиллии» («Некогда Титир и Зоя под тенью двух юных платанов…») – восхищенно рассказывается о прекрасной любви юноши и девушки, сохраненной ими навеки. В наивной и чистой пластической зарисовке поэт сумел передать благородство и возвышенность нежного и глубокого чувства. И природа, и боги сочувствуют влюбленным, оберегая и после их смерти неугасимое пламя любви. Герои Дельвига не рассуждают о своем чувстве – они отдаются его власти, и это приносит им радость.

В другой идиллии – «Друзья» – весь народ, от мала до велика, живет в согласии. Ничто не нарушает его безмятежного покоя. После трудового дня, когда «вечер осенний сходил на Аркадию», «вокруг двух старцев, друзей знаменитых» – Палемона и Дамета – собрался народ, чтобы еще раз полюбоваться их искусством определять вкус вин и насладиться зрелищем верной дружбы. Привязанность друзей родилась в труде. Отношения любви и дружбы выступают в поэзии Дельвига мерилом ценности человека и всего общества. Не богатство, не знатность, не связи определяют достоинство человека, а простые личные чувства, их цельность и чистота.

Читая идиллии Дельвига, можно подумать, что он явился запоздалым классицистом в романтическое время: темы, стиль, жанры, размеры – все это взято у классицистов. И все-таки причислять к ним Дельвига было бы неверно. Дельвиг – романтик, который тоскует по утраченной античности, по условному миру классической стройности и гармонии. Он разочарован в современном ему обществе, где нет ни настоящей дружбы, ни подлинной любви, где человек чувствует разлад и с людьми, и с самим собой. За гармоничным, прекрасным и цельным миром античности, о которой сожалеет Дельвиг, стоит лишенный цельности человек и поэт. Он озабочен разобщенностью, разорванностью, разрозненностью людей, страшится будущего и романтически переживает все это в своей поэзии. Дельвиг внес в антологический жанр идиллии несвойственное ему содержание – скорбь о конце «золотого века». Подтекст его восхитительных идиллий, наивных и трогательных в своей жизнерадостности, коренится в чувстве тоски по утраченной гармонии между людьми и между человеком и природой. В мире под покровом гармонии таится хаос, и потому прекрасное – хрупко и ненадежно. Но потому и особенно дорого. Так в идиллию проникают элегические мотивы и настроения. Ее содержание становится драматичным и печальным.

В идиллии «Конец золотого века» городской юноша Мелетий полюбил прекрасную пастушку Амариллу, но не сдержал клятв верности. И тогда всю страну постигло несчастье. Трагедия коснулась не только Амариллы, которая потеряла разум, а затем утонула, – померкла красота Аркадии, потому что разрушилась гармония между человеком и природой. И виноват в этом человек, в сознание которого вошли корысть и эгоизм. Идиллического мира нет теперь в Аркадии. Он исчез. Больше того: он исчез повсюду.

Вторжение в идиллию романтического сознания и углубление его означало гибель идиллии как жанра, поскольку утратилось содержательное ядро – гармонические отношения людей между собой и с внешним миром.

Пушкин соглашался с Дельвигом: прекрасное и гармоничное подвержены гибели и смерти, они преходящи и бренны, но чувства, вызванные ими, вечны, нетленны. Это дает человеку силу пережить любую утрату. Кроме того, жизнь не стоит на месте. В ходе исторического движения прекрасное и гармоничное возвращаются, – пусть в ином виде, в ином облике. Трагические моменты столь же временны, как и прекрасные. Печаль и уныние не всевластны. Они тоже гости на этой земле.

В такой же степени, как и в идиллиях, Дельвиг явился романтиком и в своих народных песнях. В духе романтизма он обращался к народным истокам и проявлял интерес к древней национальной культуре. Песни Дельвига наполнены тихими жалобами на жизнь, которая делает человека одиноким и отнимает у него законное право на счастье. Песни запечатлели мир страданий простых русских людей в печальных и заунывных мелодиях («Ах ты, ночь ли. Ноченька…», «Голова ль моя, головушка…», «Скучно, девушки, весною жить одной…», «Пела, пела пташечка…», «Соловей мой, соловей…», «Как за реченькой слободушка стоит…», «И я выйду на крылечко…», «Я вечор в саду, младешенька, гуляла…», «Не осенний частый дождичек…»).

Содержание лирических песен Дельвига всегда грустно: не сложилась судьба девицы, тоскующей о суженом, нет свободы у молодца, любовь никогда не приводит к счастью, но приносит лишь неизбывное горе. Русский человек в песнях Дельвига жалуется на судьбу даже в том случае, когда нет конкретной причины. Грусть и печаль как бы разлиты в воздухе, и потому их вдыхаешь и никогда не избежишь, как никогда не избавишься от одиночества.

Совсем иной по содержанию и по тону была поэзия Н.М. Языкова. Пафос лирики Языкова, ее эмоционально-смысловое наполнение, – пафос романтической свободы личности – личности, которая верила в достижение свободы, а потому радостно и даже порой бездумно, всем существом принимала жизнь. Языков радовался жизни, ее кипению, ее безграничным и многообразным проявлениям. И такое отношение к жизни зависело не от его политических или философских взглядов – оно было безоглядным. Поэт не анализировал, не пытался понять и выразить в стихах причины своего жизнелюбивого миросозерцания. В его лирике заговорила природа человека как свободного и суверенного существа. И это чувство свободы касалось в первую очередь его, Языкова, личности и ближайшего к нему окружения – родных, друзей, женщин. И хотя в стихотворениях Языкова нет-нет да и появятся ноты печали и сомнений, они все-таки единичны. Они огорчают, но не пугают, не обессиливают и легко преодолеваются.

Приподнятое настроение, жизнелюбие, восторженное состояние души выразилось в поэтической речи Языкова торжественно и вместе с тем естественно. Это происходит потому, что восторг вызывают у Языкова любые предметы – «высокие» и «низкие» с точки зрения классицизма. Поэтический восторг Языкова «заземлен», лишен величавости, одического «парения» и выступает естественным чувством свободной личности. Отсюда понятно, что центральные жанры языковской лирики – гимн и дифирамб. При этом любой жанр – песня и элегия, романс и послание – могут стать у Языкова гимном и дифирамбом, потому что в них преобладает состояние восторга. Таким путем Языков достигает свободы от «правил» классицизма. Всем этим поэт обязан эпохе романтизма.

Для того чтобы выразить романтическую свободу как восторг души, Языкову необходимо было виртуозно овладеть стихом и стилем. И тут учителем Языкова был Пушкин. Языков довел поэтическую стилистику, выработанную Пушкиным, и ямбический размер до предельного совершенства. Стихи Языкова льются безостановочно, им нет преград, они не встречают препятствий. Стихотворения формально настолько совершенны, что слова льнут друг к другу. Стих полностью подвластен поэту, который овладел стихотворным периодом и, казалось, может длить его без конца. Например, в послании «Д.В. Давыдову» каждая строфа состоит либо из одних восклицательных и вопросительных предложений, либо из одного предложения:

Пламень в небо упирая.

Лют пожар Москвы ревет;

Златоглавая, святая,

Ты ли гибнешь? Русь, вперед!

Громче буря истребленья,

Крепче смелый ей отпор!

Это жертвенник спасенья,

Это пламень очищенья,

Это Фениксов костер!

Главные достижения Языкова связаны с жанрами элегий и посланий. В них поэт создает образ мыслящего студента, который предпочитает свободу чувств и вольное поведение принятым в казенном обществе нормам поведения, религиозным запретам и официальной морали. Разгульное молодечество, кипение юных сил, «студентский» задор, смелая шутка, избыток и буйство чувств – все это было, конечно, открытым вызовом обществу, которое крепко опутало личность целой системой условных правил поведения. Языков не находил, как и другие передовые дворяне, душевного простора. Ему было душно в атмосфере российской действительности, и этот естественный протест юной души вылился в своеобразной форме студенческих пирушек, в независимости мыслей и чувств, в ликующем гимне свободной жизни, в прославлении ее чувственных радостей, живом и непосредственном приятии бытия. В этом «студентском» упоении жизнью, в громкой похвальбе, в богатырском размахе чувств слышалось не бездумное веселье, а искреннее наслаждение молодостью, здоровьем, свободой. Здесь человек был сам собой, каков он есть по своей природе, без чинов и званий, отличий и титулов. Он представал целостным и гармоничным, в единстве чувств и мыслей. Ему были доступны и переживания любви, природы, искусства, и высокие гражданские чувства. В знаменитом цикле «Песни» Языков славит свободные устремления «студента»:

Свободой жизнь его красна,

Ее питомец просвещенный —

Он капли милого вина

Не даст за скипетры вселенной!

То, что в поэзии XVIII в. представлялось «низкими» темами и вызывало «низкие» чувства и слова, в лирике Языкова возвысилось: у него «арфа» соседствует с «кружкой», святыми словами названы «пей и пой». Вера в свободу у Языкова никогда не исчезает. Силе стихии, роковой, изменчивой, коварной, превратной, поэт противопоставляет силу души, твердость духа, личную волю. В знаменитом стихотворении «Пловец» («Нелюдимо наше море…») слышатся уверенность, бодрость и крепость:

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Так жанр элегии у Языкова неизмеримо расширяется и включает разнообразные мотивы – гражданские, элегические; разнообразные интонации – грустные, иронические, торжественные; разнообразные стилевые пласты – от высоких слов до разговорных и просторечных. Самые простые слова могут звучать торжественно, а высокие – шутливо и весело. Эта свобода поэтической речи воплощает вольную душу и передает ощущение широты, размаха, удали, которая восторженно прославляется.

Доказательством всему этому служат смелость и неистощимость Языкова в оживлении поэтического словаря. В стихотворении «К халату» луна для него «ночного неба президент». Он может сказать: «очам возмутительным», «с природою пылкою», «с дешевой красой», «откровенное вино». Для усиления чувств, для передачи избытка волнующих его переживаний он нагнетает сравнения, используя анафорические обороты:

Как эта ночь, стыдлив и томен

Очаровательный твой взор;

Как эта ночь, прелестно темен

С тобою нежный разговор.

Он может повторить поэтические формы внутри стиха: «Ты вся мила, ты вся прекрасна!» Так в самом стихе, в поэтической речи прямо выражался живой восторг перед чувственной прелестью жизни, перед ее стремительным неостановимым потоком. Стих Языкова непосредственно выливал радость души, ее разгул, ее ширь, размах и богатырство, которые испытывала жаждавшая воли личность.

Бывает, однако, и так, что легкость поэтического выражения не гармонирует с глубиной мысли, которая часто обманчива содержательно: нередко из-под пера Языкова появлялись и легковесные произведения. Достигнув формального совершенства в стихе и лирической речи, поэт остановился, перестал развивать свой талант. К тому же легкий, подвижный, летучий, быстрый стих освоили и другие поэты. Он стал привычным, примелькался. А смелое словоупотребление уже воспринималось как норма. Время обгоняло Языкова.

Если Языкова современники упрекали в скудости мыслей, то в поэзии другого поэта, Е.А. Баратынского, их не удовлетворял, скорее, их избыток.

Баратынский, бесспорно, самый крупный и самый глубокий после Пушкина поэт поколения, пришедшего в литературу вслед за Жуковским и Батюшковым.

В поэтическом творчестве Баратынского преобладают элегии и поэмы. В поэмах Баратынский сказал новое слово, уклонившись от дороги, намеченной Пушкиным в «Кавказском пленнике».

В русскую поэзию, однако, Баратынский вошел и навсегда остался в ней как превосходный лирический поэт-элегик. В его творчестве удивительно совпали содержательное наполнение элегии, ее «поэтическая философия», сохраненная «памятью жанра» от древних веков до наших дней, и жизненная философия поэта, его понимание мира, истории, современности и себя.

Жуковский и даже Батюшков на что-то надеялись. Жуковский верил, что вечное счастье ожидает людей за пределами земного бытия, в загробном мире, что «там» он найдет и любовь, и красоту, и гармонию в своем сердце и согласие с миром. Батюшков, когда его «маленькая философия» потерпела крах, пытался найти спасение в религии. Баратынский – поэт нового, следующего за ними поколения – разочарован во всем: в устройстве бытия, в месте, отведенном человеку в мире (между землей и небом), в любви, в дружбе. Он не верит ни в гармонию на земле, ни в гармонию на небе, он сомневается в возможности счастья «здесь» и в достижении счастья «там». Человек, по мысли Баратынского, изначально раздвоен, разорван. Он не находит гармонии ни в своей душе, ни с миром, окружающим его. Таков общий «закон» мироустройства. В самом деле, размышляет Баратынский, у человека есть тело и душа; тело привязано к земле, оно смертно, а душа рвется к небу, она бессмертна. Но часто душа, живя повторениями, т. е. видя и переживая одно и то же, умирает как бы раньше тела, и тело становится бессмысленным, лишенным разума и чувств. Или, рассуждает Баратынский, нам даны страсти, благодаря которым мы можем жить полно и напряженно, но сама жизнь втиснута в узкие и короткие временные и прочие рамки («О, тягостна для нас // Жизнь, в сердце бьющая могучею волною // И в грани узкие втесненная судьбою»). Эта двойственность – разорванность в человеке тела с душой, с одной стороны, и человека и мира, с другой, – изначальна и вечна. Она неотменима. Противоречие не может исчезнуть и не может быть примирено, преодолено и разрешено. Таков «закон» бытия.

А раз «закон» нельзя отменить, то чувства по поводу того, хорош он или плох, неуместны. Отсюда господствующая эмоция – разочарование. Маска Баратынского-поэта – застывшая ироническая насмешка скептика. Баратынский не столько переживает свое разочарование, сколько размышляет о нем. И вот это мучительное и холодное размышление, не допускающее громких возгласов, всплесков и разгула чувств, становится внешне спокойным, но таящим угадываемую за ним трагическую внутреннюю мощь. А размышляет Баратынский о жизни как о неизбежном страдании, выпавшем на долю человека и сопровождающем его от рождения до смерти.

В одной из лучших элегий «Признание» герой задумывается не только об утраченной любви, но о самой невозможности достижения счастья. Он не может поверить в иллюзию («Не буду я дышать любви дыханьем!»), ибо высокие чувства всегда оборачиваются «обманом», «сновиденьем». В элегии «Разуверение» герой Баратынского не верит не в данную, конкретную любовь, а в любовь вообще:

Уж я не верю увереньям, —

Уж я не верую в любовь…

Понятно, что в обеих элегиях речь идет не только о любви, а о судьбе личности, чувства которой гибнут независимо от ее воли. Никто не виноват – ни герой, ни его подруга – в том, что чувства остыли и что в браке с другой женщиной соединятся «не сердца», а «жребии». Над людьми стоит убивающий их чувства и порывы «закон», и они подвластны ему, а не самим себе:

Не властны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

Мир, говорит Баратынский, лишен гармонии, он драматичен и трагичен. Но, чтобы эту дисгармонию воплотить, чтобы об этой дисгармонии поведать всем, ее нужно сначала победить, преобразить и превратить в гармонию. Это может сделать только поэт – сын гармонии. Он владеет искусством стиха, который сам есть гармония. Побеждая дисгармонию, поэт дает миру надежду: он возвещает ему, что гармония все-таки есть. Демонстрируя ее в стихе, он исцеляет свою душу и освобождает от скорбей, от страданий души других людей, неся им духовное здоровье. Таким образом, с точки зрения Баратынского, исцеляющей от страданий мощью наделены поэзия и избранники-поэты, которые причастны ее тайнам.

Об этом Баратынский сказал в стихотворении «Болящий дух врачует песнопенье…»:

Болящий дух врачует песнопенье.

Гармонии таинственная власть

Тяжелое искупит заблужденье

И укротит бунтующую страсть.

Душа певца, согласно излитая,

Разрешена от всех своих скорбей;

И чистоту поэзия святая

И мир отдаст причастнице своей.

Баратынский пишет о том, что действие поэзии на больную душу (больную, конечно, метафорически: страдающую, обремененную либо заблуждениями, либо страстями, не дающими душе покоя) подобно действию священника, который, причащая, искупает грехи грешника и отпускает их. Подобно тому, как священнику при религиозном обряде Причащения Святых Тайн дана посвящением в сан таинственная власть прощения людских прегрешений, так и поэзия обладает «таинственной властью» освобождать, примирять страсти, приводить их в согласие, иными словами, «разрешать» их в душе певца. И тогда, причастившись этим тайнам поэзии, этой гармонии, обретя чистоту, душа поэта будет в состоянии наполниться гармонией и петь, излиться стихами, а затем передать и эту гармонию, и эту чистоту другим людям, всему миру. Поэт становится способным быть духовным врачом, целителем душ, а это означает, что он способен нести гармонию, покой, согласие, «мир» в души людей, которые через него становятся причастны таинственной власти гармонии.

Сравнение действия поэзии с религиозным действием привело в поэзию Баратынского религиозно окрашенную лексику, обилие слов, которые употребляются в молитвах и церковном обиходе: сочинение стихов — песнопенье, отпущение грехов — разрешение, освобождение от душевных мучений, страдание — скорбь, покой — мир, согласие, исповедующаяся у священника — причастница. Стихи-молитвы приобщают поэта-певца к Богу, к таинственной гармонии, прощают грешную и скорбящую душу, разрешают ее от душевной боли и очищают. Искупленная, поэзия становится «святой» и передается читателям, которые тоже «причащаются» гармонии, подобно тому, как верующий «причащается» Богу. Поэтическое размышление Баратынского становится похожим на молитву и таким же религиозно строгим, соответствующим церковным канонам.

С течением времени Баратынский все больше становился поэтом-философом, философическим элегиком, которого волнуют общие вопросы бытия: жизнь и смерть, история и вечность, расцвет поэзии и ее угасание. Баратынский с глубокой печалью и вместе с тем строго и холодно раздумывал над тем, что поэзия уходит из мира, что поэтическое чувство исчезает под напором «расчета» и «корысти»:

Век шествует путем своим железным;

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята,

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы…

Будущее рисуется мысленному взору Баратынского безотрадным: поэзия умирает, а «последний поэт» бросается в волны Эгейского моря, чтобы соединиться с родственной творчеству морской стихией. В последнем сборнике стихотворений – «Сумерки» (в нем помещено и стихотворение «Последний поэт») – Баратынский писал о трагическом разладе между поэтом и нынешним поколением («Рифма»):

Меж нас не ведает поэт,

Высок его полет иль нет,

Велика ль творческая дума,

Сам судия и подсудимый,

Скажи: твой беспокойный жар —

Смешной недуг иль высший дар?

Реши вопрос неразрешимый!

Баратынский понимал, что общечеловеческая мера ценности поэзии потеряна и что причина этого лежит в трагической разобщенности между поэтом и народом («Но нашей мысли торжищ нет, // Но нашей мысли нет форума!..»).

Стихотворения Баратынского в предельно заостренной форме запечатлели гибель благородных порывов человеческого сердца, увядание души, обреченной жить однообразными повторениями, и, как следствие, исчезновение искусства, несущего в мир разум, красоту и гармонию.

Задумываясь о своей человеческой и поэтической судьбе, Баратынский часто оказывался скептиком и пессимистом, но есть у него стихотворение, в котором сквозит тайная надежда, теперь уже сбывшаяся:

Мой дар убог, и голос мой негромок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать, душа моя

Окажется с душой его в сношеньи,

И как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

Таковы наиболее крупные поэты пушкинской поры. Но, обратив на них внимание, читатель, надеемся, не пройдет мимо гражданских стихотворений М.В. Милонова, Н.И. Гнедича, К.Ф. Рылеева и А.И. Одоевского, философской лирики поэтов-любомудров – С.П. Шевырева, Д.В. Веневитинова, А.С. Хомякова, элегических признаний поэтов второго ряда, у которых вдруг блеснет прекрасное стихотворение («Птичка» Ф.А. Туманского).

Не нужно, однако, думать, будто пушкинская пора в поэзии – время всеобщего согласия и миролюбия. Литературные дискуссии этого периода часто остры, бескомпромиссны и хлестки. Полемические выпады часто обижали и больно ранили сердца многих поэтов, уязвляли их самолюбие. Однако при всех сложностях литературной жизни поэзия пушкинской поры достигла высокой культуры слова и стиха. И этим она обязана, главным образом, Пушкину, глубоко постигшему «стихов российских механизм» и доведшему стих до совершенства. Но виртуозное владение стихом и стилем присуще не только Пушкину. Им обладали и Баратынский, и Языков. Если сравнить Пушкина с солнцем на небосклоне русской поэзии, то наиболее крупные поэты пушкинской поры – большие и хорошо видимые, сияющие красотой поэтические планеты. Как Солнце притягивает к себе всю нашу планетную систему, так и в орбите Пушкина вращаются все поэтические планеты. Но при этом каждая из них была способна вовлекать в свою сферу и более мелкие. Так, спутником Дениса Давыдова стал Е.П. Зайцевский, а Баратынского – Н.М. Коншин.

Пушкинская пора в русской поэзии заканчивается в 1830-е годы. Одни, входившие в литературу поэты (В.Г. Бенедиктов) порывают с поэтическими принципами уходящей литературной эпохи (благородной простотой, ясностью мысли и прозрачностью ее выражения, эмоциональностью, основанной на точной предметности). Другие же (А.И. Подолинский, Л.А. Якубович, как и продолжавший творческую деятельность А.И. Одоевский) предваряют уже многие мотивы следующего периода – лермонтовского.

Пушкинская пора русской поэзии открыла «золотой век» нашей литературы и осталась непревзойденным периодом могучего творческого взлета отечественной музы.

В.И. Коровин

Стихотворения

Денис Васильевич Давыдов
1784–1839

Знаменитый поэт-гусар, герой Отечественной войны 1812 года, партизан, автор басен, гусарских песен и любовных элегий. Друг А.С. Пушкина.

БУРЦОВУ

В дымном поле, на биваке,

У пылающих огней,

В благодетельном араке

Зрю спасителя людей.

Собирайся вкруговую,

Православный весь причет!

Подавай лохань златую,

Где веселие живет!

Наливай обширны чаши

В шуме радостных речей,

Как пивали предки наши

Среди копий и мечей.

Бурцов, ты – гусар гусаров!

Ты – на ухарском коне —

Жесточайший из угаров

И наездник на войне!

Стукнем чашу с чашей дружно!

Нынче пить еще досужно;

Завтра трубы затрубят,

Завтра громы загремят.

Выпьем же и поклянемся,

Что проклятью предаемся,

Если мы когда-нибудь

Шаг уступим, побледнеем,

Пожалеем нашу грудь

И в несчастье оробеем,

Если мы когда дадим

Левый бок на фланкировке,

Или лошадь осадим,

Или миленькой плутовке

Даром сердце подарим!

Пусть не сабельным ударом

Пресечется жизнь моя!

Пусть я буду генералом,

Каких много видел я!

Пусть среди кровавых боев

Буду бледен, боязлив,

А в собрании героев

Остр, отважен, говорлив!

Пусть мой ус, краса природы,

Черно-бурый, в завитках,

Иссечется в юны годы

И исчезнет яко прах!

Пусть фортуна для досады,

К умножению всех бед,

Даст мне чин за вахтпарады

И Георгья за совет!

Пусть… Но чу! гулять не время!

К коням, брат, и ногу в стремя

Саблю вон – и в сечу! Вот

Пир иной нам Бог дает,

Пир задорней, удалее,

И шумней, и веселее…

Нутка, кивер набекрень,

И – ура! Счастливый день!

ПЕСНЯ

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые

К нам пожалуют назад!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами;

Днем – рубиться молодцами,

Вечерком – горелку пить!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином,

Ждать конца под балдахином

И всечасно умирать!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином!

То ли дело средь мечей!

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь!

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

<ЭЛЕГИЯ IV>

В ужасах войны кровавой

Я опасности искал,

Я горел бессмертной славой,

Разрушением дышал;

И, судьбой гонимый вечно,

«Счастья нет!» – подумал я…

Друг мой милый, друг сердечный,

Я тогда не знал тебя!

Пусть теперь другой стремится

За блистательной мечтой

И через кровавый бой

Вечным лавром осенится…

О мой милый друг! с тобой

Не хочу высоких званий

И мечты завоеваний

Не тревожат мой покой!

Но коль враг ожесточенный

Нам дерзнет противустать,

О, тогда мой долг священный —

Вновь за родину восстать;

Друг твой в поле появится,

Еще саблею блеснет.

Или в лаврах возвратится,

Иль на лаврах мертв падет!..

Полумертвый, не престану

Биться с храбрыми в ряду,

В память друга приведу…

Встрепенусь, забуду рану,

За тебя еще восстану

И другую смерть найду!

ЛИСТОК

«Листок иссохший, одинокий,

Пролетный гость степи широкой,

Куда твой путь, голубчик мой?»

– «Как знать мне! Налетели тучи —

И дуб родимый, дуб могучий

Сломили вихрем и грозой.

С тех пор, игралище Борея,

Не сетуя и не робея,

Ношусь я, странник кочевой,

Из края в край земли чужой;

Несусь, куда несет суровый,

Всему неизбежимый рок,

Куда летит и лист лавровый —

И легкий розовый листок!»

<ЭЛЕГИЯ VIII>

О пощади! – Зачем волшебство ласк и слов,

Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокий,

Зачем скользит небережно покров

С плеч белых и груди высокой?

О пощади! Я гибну без того,

Я замираю, я немею

При легком шорохе прихода твоего;

Я, звуку слов твоих внимая, цепенею…

Но ты вошла – и дрожь любви,

И смерть, и жизнь, и бешенство желанья

Бегут по вспыхнувшей крови,

И разрывается дыханье!

С тобой летят, летят часы,

Язык безмолвствует… одни мечты и грезы,

И мука сладкая, и восхищенья слезы —

И взор впился в твои красы,

Как жадная пчела в листок весенней розы!

ЭПИГРАММА

Остра твоя, конечно, шутка,

Но мне прискорбно видеть в ней

Не счастье твоего рассудка,

А счастье памяти твоей.

ПАРТИЗАН

Отрывок

Умолкнул бой. Ночная тень

Москвы окрестность покрывает;

Вдали Кутузова курень

Один, как звездочка, сверкает.

Громада войск во тьме кипит,

И над пылающей Москвою

Багрово зарево лежит

Необозримой полосою.

И мчится тайною тропой

Воспрянувший с долины битвы

Наездников веселый рой

На отдаленные ловитвы.

Как стая алчущих волков,

Они долинами витают:

То внемлют шороху, то вновь

Безмолвно рыскать продолжают.

Начальник, в бурке на плечах,

В косматой шапке кабардинской,

Горит в передовых рядах

Особой яростью воинской.

Сын белокаменной Москвы,

Но рано брошенный в тревоги,

Он жаждет сечи и молвы,

А там что будет… вольны боги!

Давно незнаем им покой,

Привет родни, взор девы нежный;

Его любовь – кровавый бой,

Родня – донцы, друг – конь надежный.

Он чрез стремнины, чрез холмы

Отважно всадника проносит,

То чутко шевелит ушми,

То фыркает, то удил просит.

Еще их скок приметен был

На высях, за преградной Нарой,

Златимых отблеском пожара, —

Но скоро буйный рой за высь перекатил,

И скоро след его простыл…

………………………………….

………………………………….

………………………………….

ПРИ ВИДЕ МОСКВЫ, ВОЗВРАЩАЯСЬ С ПЕРСИДСКОЙ ВОЙНЫ

О юности моей гостеприимный кров!

О колыбель надежд и грез честолюбивых!

О кто, кто из твоих сынов

Зрел без восторгов горделивых

Красу реки твоей, волшебных берегов,

Твоих палат, твоих садов,

Твоих холмов красноречивых!

ОТВЕТ

Я не поэт, я – партизан, казак.

Я иногда бывал на Пинде, но наскоком,

И беззаботно, кое-как,

Раскидывал перед Кастальским током

Мой независимый бивак.

Нет, не наезднику пристало

Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой…

Пусть грянет Русь военною грозой, —

Я в этой песне запевало!

БОРОДИНСКОЕ ПОЛЕ

Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый,

Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,

И шум оружия, и сечи, и борьбу!

Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу

Попрали сильные. Счастливцы горделивы

Невольным пахарем влекут меня на нивы…

О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,

Ты, голосом своим рождающий в полках

Погибели врагов предчувственные клики,

Вождь гомерический, Багратион великий!

Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!

Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:

О, обреченный быть побед любимым сыном,

Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!

Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей

Умчался брани дым, не слышен стук мечей,

И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,

Завидую костям соратника иль друга.

HA СМЕРТЬ N. N.

Гонители, он ваш! Вам плески и хвала!

Терзайте клеветой его дела земные;

Но не сорвать венка со славного чела,

Но не стереть с груди вам раны боевые!

ВАЛЬС

Кипит поток в дубраве шумной,

И мчится скачущей волной,

И катит в ярости безумной

Песок и камень вековой.

Но, покорен красой невольно,

Колышет ласково поток

Слетевший с берега на волны

Весенний, розовый листок.

Так бурей вальса не сокрыта,

Так от толпы отличена, —

Летит воздушна и стройна

Моя любовь, моя харита,

Виновница тоски моей,

Волненья чувств моих и думы,

И поэтических безумий,

И поэтических страстей!

* * *

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений,

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,

Которой память – мука жизни,

Как на чужбине песнь отчизны

Изгнаннику земли родной!

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти —

Дай отдохнуть тревогам страсти

И ран живых не раздражай!

Иль нет! Сорви покров долой…

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой!

НА ГОЛОС ИЗВЕСТНОЙ РУССКОЙ ПЕСНИ

Я люблю тебя – без ума люблю!

О тебе одной думы думаю;

При тебе одной сердце чувствую,

Моя милая, моя душечка!

Ты взгляни, молю, на тоску мою —

И улыбкою, взглядом ласковым

Успокой меня беспокойного,

Осчастливь меня несчастливого!

Если жребий мой – умереть тоской,

Я умру, любовь проклинаючи,

Но и в смертный час воздыхаючи

О тебе, мой друг, моя душечка!

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Прошла борьба моих страстей,

Болезнь души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей,

Неотразимый, неизбежный,

И милые тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней…

Исчезло всё! – Покой желанный

У изголовия сидит…

Но каплет кровь еще из раны,

И грудь усталая и ноет, и болит!

Николай Иванович Гнедич
1784–1833

Старший современник А.С. Пушкина. Автор гражданских стихотворений, идиллии «Рыбаки». Заслуженную славу принес ему перевод эпической поэмы «Илиада» древнегреческого поэта Гомера.

ОСЕНЬ

Дубравы пышные, где ваше одеянье?

Где ваши прелести, о холмы и поля,

Журчание ключей, цветов благоуханье?

Где красота твоя, роскошная земля?

Куда сокрылися певцов пернатых хоры,

Живившие леса гармонией своей?

Зачем оставили приют их мирных дней?

И всё уныло вкруг – леса, долины, горы!

Шумит порывный ветр между дерев нагих

И, желтый лист крутя, далеко завевает, —

Так всё проходит здесь, явление на миг:

Так гордый сын земли цветет и исчезает!

На крыльях времени безмолвного летят

И старость и зима, гроза самой природы;

Они, нещадные и быстрые, умчат,

Как у весны цветы, у нас младые годы!

Но что ж? крутитесь вы сей мрачною судьбой,

Вы, коих низкие надежды и желанья

Лишь пресмыкаются над бренною землей,

И дух ваш заключат в гробах без упованья.

Но кто за темный гроб с возвышенной душой,

С святой надеждою взор ясный простирает,

С презреньем тот на жизнь, на мрачный мир взирает

И улыбается превратности земной.

Весна украсить мир ужель не возвратится?

И солнце пало ли на вечный свой закат?

Нет! новым пурпуром восток воспламенится,

И новою весной дубравы зашумят.

А я остануся в ничтожность погруженный,

Как всемогущий перст цветок животворит?

Как червь, сей житель дня, от смерти пробужденный,

На крыльях золотых вновь к жизни полетит!

Сменяйтесь, времена, катитесь в вечность, годы!

Но некогда весна несменная сойдет!

Жив Бог, жива душа! и, царь земной природы,

Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

А.С. ПУШКИНУ, по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!

Байрона гений, иль Гёте, Шекспира,

Гений их неба, их нравов, их стран —

Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира,

Пой нам по-своему, русский баян!

Небом родным вдохновенный,

Будь на Руси ты певец несравненный.

ДУМА

Печален мой жребий, удел мой жесток!

Ничьей не ласкаем рукою,

От детства я рос одинок, сиротою:

В путь жизни пошел одинок;

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!

Байрона гений, иль Гёте, Шекспира,

Гений их неба, их нравов, их стран —

Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира,

Пой нам по-своему, русский баян!

Небом родным вдохновенный,

Будь на Руси ты певец несравненный.

Семен Егорович Раич
1792–1855

Настоящая фамилия – Амфитеатров. Старший современник А.С. Пушкина, учитель Ф.И. Тютчева и М.Ю. Лермонтова. Автор лирических стихотворений и переводчик с итальянского, в частности, поэм итальянских поэтов Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим» и Лудовико Ариосто «Неистовый Роланд».

ВЕЧЕР В ОДЕССЕ

На море легкий лег туман,

Повеяло прохладой с брега —

Очарованье южных стран,

И дышит сладострастно нега.

Подумаешь: там каждый раз,

Как Геспер в небе засияет,

Киприда из шелковых влас

Жемчужну пену выжимает,

И, улыбаяся, она

Любовью огненною пышет,

И вся окрестная страна

Божественною негой дышит.

ПЕСНЬ СОЛОВЬЯ

Ароматным утром мая,

О подруге воздыхая,

О любимице своей,

Пел над розой соловей.

Дни крылаты! погодите,

Не спешите, не летите

Оперенною стрелой, —

Лейтесь медленной струей.

Мило в дни златые мая,

Песни неги напевая,

Мне над розою сидеть,

На прелестную глядеть,

Сладко чувства нежить утром:

Росы блещут перламутром,

Светит пурпуром восток,

Ароматен ветерок.

Минет утро, день настанет —

Ярче солнце к нам проглянет,

И жемчу?ги светлых рос

Улетят с прелестных роз.

День умрет, другой родится,

И прелестный май умчится,

И сияние красот,

И отрады унесет.

Мне сгрустнется, на досуге

Не спою моей подруге —

Розе нежной, молодой —

Песни радости живой.

Дни крылаты! погодите,

Не спешите, не летите

Оперенною стрелой, —

Лейтесь медленной струей.

Не умолишь их мольбою:

Непреклонные стрелою

Оперенною летят,

И за ними рой отрад.

Юность резвая, живая!

Насладися утром мая!

Утро жизни отцветет,

И на сердце грусть падет.

В светлом пиршестве пируя,

Веселись, пока, кукуя,

Птица грусти средь лесов

Не сочтет тебе годов.

Михаил Васильевич Милонов
1792–1821

Старший современник А.С. Пушкина. Автор знаменитых в то время сатир и элегий.

ПАДЕНИЕ ЛИСТЬЕВ

Элегия

Рассыпан осени рукою,

Лежал поблекший лист кустов;

Зимы предтеча, страх с тоскою

Умолкших прогонял певцов;

Места сии опустошенны

Страдалец юный проходил;

Их вид во дни его блаженны

Очам его приятен был.

«Твое, о роща, опустенье

Мне предвещает жребий мой,

И каждого листа в паденье

Я вижу смерть перед собой!

О Эпидавра прорицатель!

Ужасный твой мне внятен глас:

“Долин отцветших созерцатель,

Ты здесь уже в последний раз!

Твоя весна скорей промчится,

Чем пожелтеет лист в полях

И с стебля сельный цвет свалится”.

И гроб отверст в моих очах!

Осенни ветры восшумели

И дышат хладом средь полей,

Как призрак легкий, улетели

Златые дни весны моей!

Вались, валися, лист мгновенный,

И скорбной матери моей

Мой завтра гроб уединенный

Сокрой от слезных ты очей!

Когда ж к нему, с тоской, с слезами

И с распущенными придет

Вокруг лилейных плеч власами

Моих подруга юных лет,

В безмолвьи осени угрюмом,

Как станет помрачаться день,

Тогда буди ты легким шумом

Мою утешенную тень!»

Сказал – и в путь свой устремился,

Назад уже не приходил;

Последний с древа лист сронился,

Последний час его пробил.

Близ дуба юноши могила;

Но, с скорбию в душе своей,

Подруга к ней не приходила,

Лишь пастырь, гость нагих полей,

Порой вечерния зарницы,

Гоня стада свои с лугов,

Глубокий мир его гробницы

Тревожит шорохом шагов.

Федор Николаевич Глинка
1786–1880

Старший современник А.С. Пушкина, герой Отечественной войны 1812 года, декабрист. Автор патриотических стихотворений. Литературную известность получил разработкой в жанре элегии-псалма темы вольнолюбивого поэта-избранника («Опыты священной поэзии»), а также поэмой «Карелия», стихотворениями «Песнь узника», «Москва» и другими.

К ПУШКИНУ ^[1]

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя

Учил пленять в стихах чудесных?

Какой из жителей небесных,

Тебя младенцем полюбя,

Лелея, баял в колыбели?

Лишь ты завидел белый свет,

К тебе эроты прилетели

И с лаской грации подсели…

И музы, слышал я, совет

Нарочно всей семьей держали

И, кончив долгий спор, сказали:

«Расти, резвись – и будь поэт!»

И вырос ты, резвился вволю,

И взрос с тобою дар богов:

И вот, блажа беспечну долю,

Поешь ты радость и любовь,

Поешь утехи, наслажденья,

И топот коней, гром сраженья,

И чары ведьм и колдунов,

И русских витязей забавы…

Склонясь под дубы величавы,

Лишь ты запел, младой певец,

И добрый дух седой дубравы,

Старинных дел, старинной славы

Певцу младому вьет венец!

И всё былое обновилось:

Воскресла в песне старина,

И песнь волшебного полна!

И боязливая луна

За облак дымный хоронилась

И молча в песнь твою влюбилась…

Всё было слух и тишина:

В пустыне эхо замолчало,

Вниманье волны оковало,

И мнилось, слышат берега!

И в них русалка молодая

Забыла витязя Рогдая,

Родные воды – и в луга

Бежит ласкать певца младого…

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец!

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!..

ПЛАЧ ПЛЕНЕННЫХ ИУДЕЕВ

На реках вавилонских тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона.

Псалом 136

Когда, влекомы в плен, мы стали

От стен сионских далеки,

Мы слез ручьи не раз мешали

С волнами чуждыя реки.

В печали, молча, мы грустили

Всё по тебе, святой Сион;

Надежды редко нам светили,

И те надежды были – сон!

Замолкли вещие органы,

Затих веселий наш тимпан.

Напрасно нам гласят тираны:

«Воспойте песнь сионских стран!»

Сиона песни – глас свободы!

Те песни – слава нам дала!

В них тайны мы поем природы

И бога дивного дела!

Немей, орга?н наш голосистый,

Как занемел наш в рабстве дух!

Не опозорим песни чистой:

Не ей ласкать злодеев слух!

Увы, неволи дни суровы

Орга?нам жизни не дают:

Рабы, влачащие оковы,

Высоких песней не поют!

СОН РУССКОГО НА ЧУЖБИНЕ

Отечества и дым нам сладок и приятен!

Державин

Свеча, чуть теплясь, догорала,

Камин, дымяся, погасал;

Мечта мне что-то напевала,

И сон меня околдовал…

Уснул – и вижу я долины

В наряде праздничном весны

И деревенские картины

Заветной русской стороны!..

Играет рог, звенят цевницы,

И гонят парни и девицы

Свои стада на влажный луг.

Уж веял, веял теплый дух

Весенней жизни и свободы

От долгой и крутой зимы.

И рвутся из своей тюрьмы

И хлещут с гор кипучи воды.

Пловцов брадатых на стругах

Несется с гулом отклик долгий;

И широко гуляет Волга

В заповедных своих лугах…

Поляны муравы одели,

И, вместо пальм и пышных роз,

Густые молодеют ели,

И льется запах от берез!..

И мчится тройка удалая

В Казань дорогой столбовой,

И колокольчик – дар Валдая —

Гудит, качаясь под дугой…

Младой ямщик бежит с полночи:

Ему сгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

«Ах, очи, очи голубые!

Вы иссушили молодца!

Зачем, о люди, люди злые,

Зачем разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем…

Но я расстался с милым сном,

И чужеземная картина

Сияла пышно предо мной.

Немецкий город… всё красиво,

Но я в раздумье молчаливо

Вздохнул по стороне родной…

ЖАТВА

Густая рожь стоит стеной!

Леса вкруг нивы как карнизы,

И всё окинул вечер сизый

Полупрозрачной пеленой…

Порою слышны отголосья

Младых косцов и сельских жниц;

Волнами зыблются колосья

Под пылкой ясностью зарниц;

И жатва, дочь златого лета,

Небесным кормится огнем

И жадно пьет разливы света

И зреет, утопая в нем…

Так горний пламень вдохновенья

Горит над нивою души,

И спеет жатва дум в тиши,

И созревают песнопенья…

ЛУНА

Луна прекрасная светила

В тиши лазоревых полей

И ярче золота златила

Главы подкрестные церквей.

А бедный узник за решеткой

Мечтал о Божьих чудесах:

Он их читал, как почерк четкий,

И на земле и в небесах.

И в книге тайной прошлой жизни

Он с умиленьем их читал

И с мыслью о святой отчизне

Сидел, терпел – и уповал!

УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ

Сегодня вихорь парус рвет;

И вал на отмель лодку бьет;

И гром над безднами ревет;

И молния пловцу в глазах ресницы жжет…

А завтра – ни грозы, ни бури:

Погода… мир… и тишина,

Под круглым куполом небесныя лазури

Светлеет моря глубина…

Для нашей жизни нет картины сей вернее,

И — утро вечера бывает мудренее.

ПОВСЕМЕСТНЫЙ СВЕТ

На своде неба голубого,

Реки в волнистом серебре,

На трубке в желтом янтаре

И на штыке у часового —

Повсюду свет луны сияет!

Так повсеместен свет иной,

Который ярко позлащает

Железный жребий наш земной!

* * *

Из шелку и мочал шнур нашей жизни вьется:

Кто плакал поутру, тот к вечеру смеется.

ПЕСНЬ УЗНИКА

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости отчизна, край любезный!

Прости мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной —

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, – такую долю

Взяла сама моя рука.

Откуда ж пр идет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?

Но есть на свете утешенье

И на святой Руси отец!

О русской царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит – милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

А мы с молитвой крепкой к Богу

Падем все ниц к твоим стопам;

Велишь – и мы пробьем дорогу

Твоим победным знаменам».

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате —

Всё ту же песню запевал!..

К ПОЧТОВОМУ КОЛОКОЛЬЧИКУ

Ах, колокольчик, колокольчик!

Когда и над моей дугой,

Над тройкой ухарской, лихой

Ты зазвенишь? Когда дорога,

Широкой лентой раскатясь,

С своими пестрыми столбами

И с живописностью кругом,

Меня, мой колесистый дом,

Мою почтовую телегу,

К краям далеким понесет?

Когда увижу край над Волгой

И, с гор на горы мча стрелой,

Меня утешит песнью долгой

Земляк – извозчик удалой?

Когда увижу Русь святую,

Мои дубовые леса,

На девах ленту золотую

И синий русский сарафан?

Мне, сиротине на чужбине,

Мне часто грустно по родном,

И Русь я вижу, как в картине,

В воспоминании одном.

Павел Александрович Катенин
1792–1853

Старший современник А.С. Пушкина. Поэт, драматург, переводчик, теоретик и историк литературы, театральный педагог. Участник Бородинского сражения и заграничных походов русской армии. Декабрист. Наибольшие поэтические удачи связаны с жанром «простонародных баллад», созданных в полемике с В.А. Жуковским.

УБИЙЦА

В селе Зажитном двор широкий,

Тесовая изба,

Светлица и терём высокий,

Беленая труба.

Ни в чем не скуден дом богатый:

Ни в хлебе, ни в вине,

Ни в мягкой рухляди камчатой,

Ни в золотой казне.

Хозяин, староста окру?га,

Родился сиротой,

Без рода, племени и друга,

С одною нищетой.

И с нею век бы жил детина,

Но сжалился мужик:

Взял в дом, и как родного сына

Взрастил его старик.

Большая чрез село дорога;

Он постоялый двор

Держал, и с помощию Бога

Нажив его был скор.

Но как от злых людей спастися?

Убогим быть – беда;

Богатым – пуще берегися

И горшего вреда.

Купцы приехали к ночлегу

Однажды ввечеру,

И рано в путь впрягли телегу

Назавтра поутру.

Недолго спорили о плате,

И со двора долой;

А сам хозяин на полате

Удавлен той порой.

Тревога в доме; с понятыми

Настигли, и нашли:

Они с пожитками своими

Хозяйские свезли.

Нет слова молвить в оправданье,

И уголовный суд

В Сибирь сослал их в наказанье,

В работу медных руд.

А старика меж тем с моленьем

Предав навек земле,

Приемыш получил с именьем

Чин старосты в селе.

Но что чины, что деньги, слава,

Когда болит душа?

Тогда ни почесть, ни забава,

Ни жизнь не хороша.

Так из последней бьется силы

Почти он десять лет;

Ни дети, ни жена не милы,

Постыл весь белый свет.

Один в лесу день целый бродит,

От встречного бежит,

Глаз напролет всю ночь не сводит

И всё в окно глядит.

Особенно когда день жаркий

Потухнет в ясну ночь

И светят в небе месяц яркий, —

Он ни на миг не прочь.

Все спят; но он один садится

К косящету окну.

То засмеется, то смутится

И смотрит на луну.

Жена приметила повадки,

И страшен муж ей стал,

И не поймет она загадки,

И просит, чтоб сказал.

«Хозяин! что не спишь ты ночи?

Иль ночь тебе долга?

И что на месяц пялишь очи,

Как будто на врага?»

– «Молчи, жена, не бабье дело

Все мужни тайны знать:

Скажи тебе – считай уж смело,

Не стерпишь не сболтать».

– «Ах, нет! вот Бог тебе свидетель,

Не молвлю ни словца;

Лишь всё скажи, мой благодетель,

С начала до конца».

– «Будь так – скажу во что б ни стало.

Ты помнишь старика;

Хоть на купцов сомненье пало,

Я с рук сбыл дурака».

– «Как ты!» – «Да так: то было летом,

Вот помню, как теперь.

Неза?долго перед рассветом;

Стояла настежь дверь.

Вошел я в и?збу, на полате

Спал старый крепким сном;

Надел уж петлю, да некстати

Трону?л его узлом.

Проснулся, черт, и видит: худо!

Нет в доме ни души.

«Убить меня тебе не чудо,

Пожалуй задуши.

Но помни слово: не обидит

Без казни ввек злодей;

Есть там свидетель, он увидит,

Когда здесь нет людей».

Сказал – и указал в окошко.

Со всех я дернул сил,

Сам испугавшися немножко,

Что, кем он мне грозил, —

Взглянул, а месяц тут проклятый

И смотрит на меня.

И не устанет, а десятый

Уж год с того ведь дня.

«Да полно, что! гляди, плешивый!

Не побоюсь тебя;

Ты, видно, сроду молчаливый:

Так знай лишь про себя».

Тут староста на месяц снова

С усмешкою взглянул;

Потом, не говоря ни слова,

Улегся и заснул.

Не спит жена: ей страх и совесть

Покоя не дают.

Судьям доносит страшну повесть,

И за убийцей шлют.

В речах он сбился от боязни,

Его попутал Бог,

И, не стерпевши тяжкой казни,

Под нею он издох.

Казнь божья вслед злодею рыщет;

Обманет пусть людей,

Но виноватого Бог сыщет —

Вот песни склад моей.

* * *

Отечество наше страдает

Под игом твоим, о злодей!

Коль нас деспотизм угнетает,

То свергнем мы трон и царей.

Свобода! Свобода!

Ты царствуй над нами!

Ах! лучше смерть, чем жить рабами, —

Вот клятва каждого из нас…

СОНЕТ

Кто принял в грудь свою язвительные стрелы

Неблагодарности, измены, клеветы,

Но не утратил сам врожденной чистоты

И образы богов сквозь пламя вынес целы;

Кто те?рновым путем идя в труде, как пчелы,

Сбирает воск и мед, где встретятся цветы, —

Тому лишь шаг – и он достигнул высоты,

Где добродетели положены пределы.

Как лебедь восстает белее из воды,

Как чище золото выходит из горнила,

Так честная душа из опыта беды:

Гоненьем и борьбой в ней только крепнет сила;

Чем гуще мрак кругом, тем ярче блеск звезды,

И чем прискорбней жизнь, тем радостней могила.

Петр Андреевич Вяземский
1792–1878

Старший современник и друг А.С. Пушкина. Поэт, критик, историк литературы, мемуарист. Участник Бородинского сражения. Один из организаторов общества «Арзамас». Впоследствии входил в ближайший к Пушкину круг писателей. Автор басен, элегий, стихотворных обозрений, статей о поэмах Пушкина, книги «Фонвизин». Переводчик на русский язык романа французского писателя Бенжамена Констана «Адольф».

ПЕРВЫЙ СНЕГ

(В 1817-м году)

Пусть нежный баловень полуденной природы,

Где тень душистее, красноречивей воды,

Улыбку первую приветствует весны!

Сын пасмурных небес полуночной страны,

Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,

Приветствую душой и песнью первый снег.

С какою радостью нетерпеливым взглядом

Волнующихся туч ловлю мятежный бег,

Когда с небес они на землю веют хладом!

Вчера еще стенал над онемевшим садом

Ветр скучной осени и влажные пары

Стояли над челом угрюмыя горы

Иль мглой волнистою клубилися над бором.

Унынье томное бродило тусклым взором

По рощам и лугам, пустеющим вокруг.

Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.

Пугалище дриад, приют крикливых вранов,

Ветвями голыми махая, древний дуб

Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп,

И воды тусклые, под пеленой туманов,

Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.

Природа бледная, с унылостью в чертах,

Поражена была томлением кончины.

Сегодня новый вид окрестность приняла

Как быстрым манием чудесного жезла;

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля.

На празднике зимы красуется земля

И нас приветствует живительной улыбкой.

Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;

Там, темный изумруд посыпав серебром,

На мрачной со?сне он разрисовал узоры.

Рассеялись пары, и засверкали горы,

И солнца шар вспылал на своде голубом.

Волшебницей зимой весь мир преобразован;

Цепями льдистыми покорный пруд окован

И синим зеркалом сровнялся в берегах.

Забавы ожили; пренебрегая страх,

Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой

И, празднуя зимы ожиданный возврат,

По льду свистящему кружатся и скользят.

Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый

Допрашивает след добычи торопливой, —

На бегство робкого нескромный снег донес;

С неволи спущенный за жертвой хищный пес

Вверяется стремглав предательскому следу,

И довершает нож кровавую победу.

Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!

Красивый выходец кипящих табунов,

Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,

Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.

Украшен твой наряд лесов сибирских данью,

И соболь на тебе чернеет и блестит.

Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,

Румяных щек твоих свежей алеют розы

И лилия свежей белеет на челе.

Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,

Ты улыбаешься утешенной земле.

О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,

Как искры яркие на снежном хрустале.

Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,

Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервый любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог.

Кто может выразить счастливцев упоенье?

Как вьюга легкая, их окриленный бег

Браздами ровными прорезывает снег

И, ярким облаком с земли его взвевая,

Сребристой пылию окидывает их.

Стеснилось время им в один крылатый миг.

По жизни так скользит горячность молодая

И жить торопится и чувствовать спешит!

Напрасно прихотям вверяется различным;

Вдаль увлекаема желаньем безграничным,

Пристанища себе она нигде не зрит.

Счастливые лета! Пора тоски сердечной!

Но что я говорю? Единый беглый день,

Как сон обманчивый, как привиденья тень,

Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!

И самая любовь, нам изменив, как ты,

Приводит к опыту безжалостным уроком

И, чувства истощив, на сердце одиноком

Нам оставляет след угаснувшей мечты.

Но в памяти души живут души утраты.

Воспоминание, как чародей богатый,

Из пепла хладного минувшее зовет

И глас умолкшему и праху жизнь дает.

Пусть на омытые луга росой денницы

Красивая весна бросает из кошницы

Душистую лазурь и свежий блеск цветов;

Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,

Влечет любовников под кровом безмятежным

Предаться тихому волшебству сладких снов! —

Не изменю тебе воспоминаньем тайным,

Весны роскошныя смиренная сестра!

О сердца моего любимая пора!

С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,

Клянусь платить тебе признательную дань;

Всегда приветствовать тебя сердечной думой,

О первенец зимы, блестящей и угрюмой!

Снег первый, наших нив о девственная ткань!

УНЫНИЕ

Уныние! Вернейший друг души!

С которым я делю печаль и радость,

Ты легким сумраком мою одело младость,

И расцвела весна моя в тиши.

Я счастье знал, но молнией мгновенной

Оно означило туманный небосклон,

Его лишь взвидел взор, блистаньем ослепленный,

Я не жалел о нем: не к счастью я рожден.

В душе моей раздался голос славы:

Откликнулась душа волненьем на призыв;

Но, силы испытав, я дум смирил порыв,

И замерли в душе надежды величавы.

Не оправдала ты честолюбивых снов,

О слава! Ты надежд моих отвергла клятву,

Когда я уповал пожать бессмертья жатву

И яркою браздой прорезать мглу веков!

Кумир горящих душ! Меня не допустила

Судьба переступить чрез твой священный праг,

И, мой пожравшая уединенный прах,

Забвеньем зарастет безмолвная могила.

Но слава не вотще мне голос подала!

Она вдохнула мне свободную отвагу,

Святую ненависть к бесчестному зажгла —

И чистую любовь к изящному и благу.

Болтливыя молвы не требуя похвал,

Я подвиг бытия означил тесным кругом;

Пред алтарем души в смиренье клятву дал:

Тирану быть врагом и жертве верным другом.

С улыбкою любви, в венках из свежих роз,

На пир роскошества влекли меня забавы;

Но сколько в нектар их я пролил горьких слез,

И чаша радости была сосуд отравы.

Унынье! Всё с тобой крепило мой союз:

Неверность льстивых благ была мне поученьем;

Ты сблизило меня с полезным размышленьем

И привело под сень миролюбивых муз.

Сопутник твой, сердечных ран целитель,

Труд, благодатный труд их муки усыпил.

Прошедшего – веселый искупитель!

Живой источник новых сил!

Всё изменило мне! Ты будь не безответен!

С утраченным мое грядущее слилось;

Грядущее со мною разочлось,

И новый иск на нем мой был бы тщетен.

Сокровищницу бытия

Я истощил в одном незрелом ощущенье,

Небес изящное наследство прожил я

В неполном темном наслажденье.

Наследство благ земных холодным оком зрю.

Пойду ль на поприще позорных состязаний

Толпы презрительной соперником, в бою

Оспоривать успех, цель низких упований?

В победе чести нет, когда бесчестен бой.

Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых,

Пусть лавр, не тронутый корыстною рукой,

Пусть мета высшая самих венков лавровых

Усердью чистому явит достойный дар!

И честолюбие, источник дел высоких,

Когда не возмущен грозой страстей жестоких,

Вновь пламенной струей прольет по мне свой жар.

Но скройся от меня, с коварным обольщеньем,

Надежд несбыточных испытанный обман!

Почто тревожишь ум бесплодным сожаленьем

И разжигаешь ты тоску заснувших ран?

Унынье! с коим я делю печаль и радость,

Единый друг обманутой души,

Под сумраком твоим моя угасла младость,

Пускай и полдень мой прокрадется в тиши.

НЕГОДОВАНИЕ

К чему мне вымыслы? К чему мечтанья мне

И нектар сладких упоений?

Я раннее прости сказал младой весне,

Весне надежд и заблуждений!

Не осушив его, фиал волшебств разбил;

При первых встречах жизнь в обманах обличил

И призраки принес в дань истине угрюмой;

Очарованья цвет в руках моих поблек,

И я сорвал с чела, наморщенного думой,

Бездушных радостей венок.

Но, льстивых лжебогов разоблачив кумиры,

Я правде посвятил свой пламенный восторг;

Не раз из непреклонной лиры

Он голос мужества исторг.

Мой Аполлон – негодованье!

При пламени его с свободных уст моих

Падет бесчестное молчанье

И загорится смелый стих.

Негодование! Огонь животворящий!

Зародыш лучшего, что я в себе храню,

Встревоженный тобой, от сна встаю

И, благородною отвагою кипящий,

В волненье бодром познаю

Могущество души и цену бытию.

Всех помыслов моих виновник и свидетель,

Ты от немой меня бесчувственности спас;

В молчанье всех страстей меня твой будит глас:

Ты мне и жизнь и добродетель!

Поклонник истины в лета,

Когда мечты еще приятны, —

Взвывали к ней мольбой и сердце и уста,

Но ветер разносил мой глас, толпе невнятный.

Под знаменем ее владычествует ложь;

Насильством прихоти потоптаны уставы;

С ругательным челом бесчеловечной славы

Бесстыдство председит в собрании вельмож.

Отцов народов зрел, господствующих страхом,

Советницей владык – губительную лесть;

Почетную главу посыпав скорбным прахом,

Я зрел: изгнанницей поруганную честь,

Доступным торжищем – святыню правосудья,

Служенье истины – коварства торжеством,

Законы, правоты священные орудья, —

Щитом могущему и слабому ярмом.

Зрел промышляющих спасительным глаголом,

Ханжей, торгующих учением святым,

В забвенье бога душ – одним земным престолам

Кадящих трепетно, одним богам земным.

Хранители казны народной,

На правый суд сберитесь вы;

Ответствуйте: где дань отчаянной вдовы?

Где подать сироты голодной?

Корыстною рукой заграбил их разврат.

Презрев укор людей, забыв небес угрозы,

Испили жадно вы средь пиршеских прохлад

Кровавый пот труда и нищенские слезы;

На хищный ваш алтарь в усердии слепом

Народ имущество и жизнь свою приносит;

Став ваших прихотей угодливым рабом,

Отечество от чад вам в жертву жертвы просит.

Но что вам? Голосом алкающих страстей

Месть вопиющую вы дерзко заглушили;

От стрел раскаянья златым щитом честей

Ожесточенную вы совесть оградили.

Дни ваши без докук и ночи без тревог.

Твердыней, правде неприступной,

Надменно к облакам вознесся ваш чертог,

И непорочность, зря дней ваших блеск преступный,

Смущаясь, говорит: «Где ж он? Где ж казни Бог?

Где ж судия необольстимый?

Что ж медлит он земле суд истины изречь?

Когда ж в руке его заблещет ярый меч

И поразит порок удар неотвратимый?»

Здесь у подножья алтаря,

Там у престола в вышнем сане

Я вижу подданных царя,

Но где ж отечества граждане?

Для вас отечество – дворец,

Слепые властолюбья слуги!

Уступки совести – заслуги!

Взор власти – всех заслуг венец!

Нет! нет! Не при твоем, отечество! зерцале

На жизнь и смерть они произнесли обет:

Нет слез в них для твоих печалей,

Нет песней для твоих побед!

Им слава предков без преданий,

Им нем заветный гроб отцов!

И колыбель твоих сынов

Им не святыня упований!

Ищу я искренних жрецов

Свободы, сильных душ кумира —

Обширная темница мира

Являет мне одних рабов.

О ты, которая из детства

Зажгла во мне священный жар,

При коей сносны жизни бедства,

Без коей счастье – тщетный дар, —

Свобода! пылким вдохновеньем,

Я первый русским песнопеньем

Тебя приветствовать дерзал

И звучным строем песней новых

Будил молчанье скал суровых

И слух ничтожных устрашал.

В век лучший вознесясь от мрачной сей юдоли,

Свидетель нерожденных лет —

Свободу пел одну на языке неволи,

В оковах был я, твой поэт!

Познают песнь мою потомки!

Ты свят мне был, язык богов!

И лиры гордые обломки

Переживут венцы льстецов!

Но где же чистое горит твое светило?

Здесь плавает оно в кровавых облаках,

Там бедственным его туманом обложило,

И светится едва в мерцающих лучах.

Там нож преступный изуверства

Алтарь твой девственный багрит;

Порок с улыбкой дикой зверства

Тебя злодействами честит.

Здесь власть в дремоте закоснелой,

Даров небесных лютый бич,

Грозит цепьми и мысли смелой,

Тебя дерзающей постичь.

Здесь стадо робкое ничтожных

Витии поучений ложных

Пугают именем твоим;

И твой сообщник – просвещенье

С тобой, в их наглом ослепленье,

Одной секирою разим.

Там хищного господства страсти

Последнею уловкой власти

Союз твой гласно признают,

Но под щитом твоим священным

Во тьме народам обольщенным

Неволи хитрой цепь куют.

Свобода! О младая дева!

Посланница благих богов!

Ты победишь упорство гнева

Твоих неистовых врагов.

Ты разорвешь рукой могущей

Насильства бедственный устав

И на досках судьбы грядущей

Снесешь нам книгу вечных прав,

Союз между гражда?н и троном,

Вдохнешь в царей ко благу страсть,

Невинность примиришь с законом,

С любовью подданного – власть.

Ты снимешь роковую клятву

С чела, поникшего земле.

И пахарю осветишь жатву,

Темнеющую в рабской мгле.

Твой глас, будитель изобилья,

Нагие степи утучнит,

Промышленность распустит крылья

И жизнь в пустыне водворит;

Невежество, всех бед виновник,

Исчезнет от твоих лучей,

Как ночи сумрачный любовник

При блеске утренних огней.

Он загорится, день, день торжества и казни,

День радостных надежд, день горестной боязни!

Раздастся песнь побед вам, истины жрецы,

Раздастся песнь побед вам, истины жрецы,

Вам, други чести и свободы!

Вам плач надгробный! вам, отступники природы!

Вам, притеснители! вам, низкие льстецы!

Но мне ли медлить! Их и робкую их братью

Карающим стихом я ныне поражу;

На их главу клеймо презренья положу

И обреку проклятью.

Пусть правды мстительный Перун

На терпеливом небе дремлет,

Но мужественный строй моих свободных струн

Их совесть ужасом объемлет.

Пот хладный страха и стыда

Пробьет на их челе угрюмом,

И честь их распадется с шумом

При гласе правого суда.

Страж пепла их, моя недремлющая злоба

Их поглотивший мрак забвенья разорвет

И, гневною рукой из недр исхитив гроба,

Ко славе бедственной их память прикует.

ДОРОЖНАЯ ДУМА

Колокольчик однозвучный,

Крик протяжный ямщика,

Зимней степи сумрак скучный,

Саван неба, облака!

И простертый саван снежный

На холодный труп земли!

Вы в какой-то мир безбрежный

Ум и сердце занесли.

И в бесчувственности праздной,

Между бдения и сна,

В глубь тоски однообразной

Мысль моя погружена.

Мне не скучно, мне не грустно, —

Будто роздых бытия!

Но не выразить изустно,

Чем так смутно полон я.

ЕЩЕ ДОРОЖНАЯ ДУМА

Колокольчик, замотайся,

Зазвени-ка, загуди!

Пыль, волнуйся, подымайся,

Что-то будет впереди!

Не сидится мне на месте,

Спертый воздух давит грудь;

Как жених спешит к невесте,

Я спешу куда-нибудь!

Даль – невеста под фатою!

Даль – таинственная даль!

Сочетаешься с тобою —

И в жене невесту жаль!

ЕЩЕ ТРОЙКА

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт,

Колокольчик звонко плачет

И хохочет, и визжит.

По дороге голосисто

Раздается яркий звон,

То вдали отбрякнет чисто,

То застонет глухо он.

Словно леший ведьме вторит

И аукается с ней,

Иль русалка тараторит

В роще звучных камышей.

Русской степи, ночи темной

Поэтическая весть!

Много в ней и думы томной,

И раздолья много есть.

Прянул месяц из-за тучи,

Обогнул свое кольцо,

И посыпал блеск зыбучий

Прямо путнику в лицо.

Кто сей путник? И отколе,

И далек ли путь ему?

По неволе иль по воле

Мчится он в ночную тьму?

На веселье иль кручину,

К ближним ли под кров родной

Или в грустную чужбину

Он спешит, голубчик мой?

Сердце в нем ретиво рвется

В путь обратный или вдаль?

Встречи ль ждет он не дождется

Иль покинутого жаль?

Ждет ли перстень обручальный,

Ждут ли путника пиры

Или факел погребальный

Над могилою сестры?

Как узнать? Уж он далеко!

Месяц в облако нырнул,

И в пустой дали глубоко

Колокольчик уж заснул.

Я ПЕРЕЖИЛ

Я пережил и многое, и многих,

И многому изведал цену я;

Теперь влачусь в одних пределах строгих

Известного размера бытия.

Мой горизонт и сумрачен, и близок,

И с каждым днем всё ближе и темней;

Усталых дум моих полет стал низок,

И мир души безлюдней и бедней.

Не заношусь вперед мечтою жадной,

Надежды глас замолк – и на пути,

Протоптанном действительностью хладной,

Уж новых мне следов не провести.

Как ни тяжел мне был мой век суровый,

Хоть житницы моей запас и мал,

Но ждать ли мне безумно жатвы новой,

Когда уж снег из зимних туч напал?

По бороздам серпом пожатой пашни

Найдешь еще, быть может, жизни след;

Во мне найдешь, быть может, след вчерашний,

Но ничего уж завтрашнего нет.

Жизнь разочлась со мной; она не в силах

Мне то отдать, что у меня взяла

И что земля в глухих своих могилах

Безжалостно навеки погребла.

Владимир Федосеевич Раевский
1795–1872

Знакомый А.С. Пушкина. Участник войны 1812 года. Храбрец, награжденный золотой шпагой с надписью «За храбрость». За ним закрепилось имя «первого декабриста»: он одним из первых пал жертвой репрессий за четыре года до восстания на Сенатской площади. Автор свободолюбивых элегий и других стихотворений.

НА СМЕРТЬ МОЕГО СКВОРЦА

Еще удар душе моей,

Еще звено к звену цепей!

И ты, товарищ тайной скуки,

Тревог души, страданий, муки,

И ты, о добрый мой скворец,

Меня покинул наконец!

Скажи же мне, земной пришлец,

Ужели смрад моей темницы

Стеснил твой дух, твои зеницы?

Но тихо всё… безмолвен он,

Мой юный друг, мой Пелисон,

И был свидетель Абеон

Моей встревоженной разлуки!

Так, верю я, о жрец науки,

Тебе, о мудрый Пифагор!

Не может быть сей ясный взор,

Сей разногласный разговор,

Ко мне прилет его послушный

Уделом твари быть бездушной:

Он создан с нежною душой,

Он, верно, мучился тоской…

Как часто резвый голос свой

Он изменял на звук печальный,

Как бы внимая скорби тайной.

О вы, жестокие сердца!

Сотрите стыд души с лица,

Учитесь чувствам от скворца!

Он был не узник – и в темнице.

Летая вольных птиц в станице,

Ко мне обратно прилетал, —

Мою он горесть уважал,

Для друга вольность забывал!

И все за то его любили,

И все за то скворца хвалили,

Что он, средь скорби и недуг,

И в узах был мне верный друг.

Что он ни мщения, ни мук

Для друга в узах не боялся

И другу смело улыбался.

Когда ж, как ржавчиною сталь,

Терзала грудь мою печаль,

Кому ж? – скворцу лишь было жаль!

И мнилось – пел мой друг сердечный:

«Печаль и жизнь не бесконечны».

И я словам его внимал,

И друга нежного ласкал,

И вдруг свободнее дышал.

Когда ж вражда со клеветою

В суде шипели предо мною

И тщетно я взывал права,

Он пел ужасные слова:

«Враги иссохнут, как трава».

И были то последни звуки,

И умер мой скворец от скуки!

О вы, жестокие сердца,

Сотрите стыд души с лица,

Учитесь чувствам от скворца!

Кондратий Федорович Рылеев
1795–1826

Современник и хороший знакомый А.С. Пушкина. Декабрист, один из главных организаторов выступления на Сенатской площади. После того, как восстание потерпело поражение, был казнен. Поэт-романтик, признававший себя учеником Пушкина в поэтическом языке. Автор сатир, гражданских стихотворений, «дум» и поэм.

ИВАН СУСАНИН

В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области. В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при селе Домнине; ее подтверждали и последующие государи.

«Куда ты ведешь нас?.. не видно ни зги! —

Сусанину с сердцем вскричали враги. —

Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;

Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.

Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;

Но тем Михаила тебе не спасти!

Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,

Но смерти от ляхов ваш царь не минует!..

Веди ж нас, – так будет тебе за труды;

Иль бойся: не долго у нас до беды!

Заставил всю ночь нас пробиться с метелью…

Но что там чернеет в долине за елью?»

«Деревня! – сарматам в ответ мужичок. —

Вот гумна, заборы, а вот и мосток.

За мною! в ворота! – избушечка эта

Во всякое время для гостя нагрета.

Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!..

Какая же, братцы, чертовская даль!

«Деревня! – сарматам в ответ мужичок. —

Вот гумна, заборы, а вот и мосток.

За мною! в ворота! – избушечка эта

Во всякое время для гостя нагрета.

Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!..

Какая же, братцы, чертовская даль!

Такой я проклятой не видывал ночи,

Слепились от снегу соколии очи…

Жупан мой – хоть выжми, нет нитки сухой! —

Вошед, проворчал так сармат молодой. —

Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!

Скорей!.. не заставь нас приняться за сабли!»

Вот скатерть простая на стол постлана;

Поставлено пиво и кружка вина,

И русская каша и щи пред гостями,

И хлеб перед каждым большими ломтями.

В окончины ветер, бушуя, стучит;

Уныло и с треском лучина горит.

Давно уж за полночь!.. Сном крепким объяты,

Лежат беззаботно по лавкам сарматы.

Все в дымной избушке вкушают покой;

Один, настороже, Сусанин седой

Вполголоса молит в углу у иконы

Царю молодому святой обороны!..

Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.

Сусанин поднялся и в двери тайком…

«Ты ль это, родимый?.. А я за тобою!

Куда ты уходишь ненастной порою?

За полночь… а ветер еще не затих;

Наводишь тоску лишь на сердце родных!»

«Приводит сам Бог тебя к этому дому,

Мой сын, поспешай же к царю молодому,

Скажи Михаилу, чтоб скрылся скорей,

Что гордые ляхи, по злобе своей,

Его потаенно убить замышляют

И новой бедою Москве угрожают!

Скажи, что Сусанин спасает царя,

Любовью к отчизне и вере горя.

Скажи, что спасенье в одном лишь побеге

И что уж убийцы со мной на ночлеге».

– «Но что ты затеял? подумай, родной!

Убьют тебя ляхи… Что будет со мной?

И с юной сестрою и с матерью хилой?»

– «Творец защитит вас святой своей силой.

Не даст он погибнуть, родимые, вам:

Покров и помощник он всем сиротам.

Прощай же, о сын мой, нам дорого время;

И помни: я гибну за русское племя!»

Рыдая, на лошадь Сусанин младой

Вскочил и помчался свистящей стрелой.

Луна между тем совершила полкруга;

Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.

На небе восточном зарделась заря,

Проснулись сарматы – злодеи царя.

«Сусанин! – вскричали, – что молишься Богу?

Теперь уж не время – пора нам в дорогу!»

Оставив деревню шумящей толпой,

В лес темный вступают окольной тропой.

Сусанин ведет их… Вот утро настало,

И солнце сквозь ветви в лесу засияло:

То скроется быстро, то ярко блеснет,

То тускло засветит, то вновь пропадет.

Стоят не шелохнясь и дуб и береза,

Лишь снег под ногами скрипит от мороза,

Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,

И дятел дуплистую иву долбит.

Друг за? другом идут в молчаньи сарматы;

Всё дале и дале седой их вожатый.

Уж солнце высоко сияет с небес —

Всё глуше и диче становится лес!

И вдруг пропадает тропинка пред ними:

И сосны и ели, ветвями густыми

Склонившись угрюмо до самой земли,

Дебристую стену из сучьев сплели.

Вотще настороже тревожное ухо:

Всё в том захолустье и мертво я глухо…

«Куда ты завел нас?» – лях старый вскричал.

«Туда, куда нужно! – Сусанин сказал. —

Убейте! замучьте! – моя здесь могила!

Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!

Предателя, мнили, во мне вы нашли:

Их нет и не будет на Русской земли!

В ней каждый отчизну с младенчества любит

И душу изменой свою не погубит».

«Злодей! – закричали враги, закипев, —

Умрешь под мечами!» – «Не страшен ваш гнев!

Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,

И радостно гибнет за правое дело!

Ни казни, ни смерти и я не боюсь:

Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»

«Умри же! – сарматы герою вскричали,

И сабли над старцем, свистя, засверкали! —

Погибни, предатель! Конец твой настал!»

И твердый Сусанин весь в язвах упал!

Снег чистый чистейшая кровь обагрила:

Она для России спасла Михаила!

ПЕТР ВЕЛИКИЙ В ОСТРОГОЖСКЕ

Петр Великий, по взятии Азова (в августе 1696 года), прибыл в Острогожск. Тогда приехал в сей город и Мазепа, охранявший у Коломака, вместе с Шереметевым, пределы России от татар. Он поднес царю богатую турецкую саблю, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями, и на золотой цепи щит с такими ж украшениями. В то время Мазепа был еще невинен. Как бы то ни было, но уклончивый, хитрый гетман умел вкрасться в милость Петра. Монарх почтил его посещением, обласкал, изъявил особенное благоволение и с честию отпустил в Украину.

В пышном гетманском уборе,

Кто сей муж, суров лицом,

С ярким пламенем во взоре,

Ниц упал перед Петром?

С бунчуком и булавою

Вкруг монарха сердюки,

Судьи, сотники толпою

И толпами козаки.

«Виден Промысла Святого

Над тобою дивный щит! —

Покорителю Азова

Старец бодрый говорит. —

Оглася победой славной

Моря Черного брега,

Ты смирил, монарх державный,

Непокорного врага.

Страшный в брани, мудрый в мире,

Превзошел ты всех владык,

Ты не блещущей порфирой,

Ты душой своей велик.

Чту я славою и честью

Быть врагом твоим врагам

И губительною местью

Пролететь по их полкам.

Уснежился черный волос,

И булат дрожит в руке:

Но зажжет еще мой голос

Пыл отваги в козаке.

В пылком сердце жажда славы

Не остыла в зиму дней:

Празднество мне – бой кровавый;

Мне музы?ка – стук мечей!»

Кончил – и к стопам Петровым

Щит и саблю положил;

Но, казалось, вождь суровый

Что-то в сердце затаил…

В пышном гетманском уборе,

Кто сей муж, суров лицом,

С ярким пламенем во взоре,

Ниц упал перед Петром?

Сей пришлец в стране пустынной

Был Мазепа, вождь седой;

Может быть, еще невинный,

Может быть, еще герой.

Где ж свидание с Мазепой

Дивный свету царь имел?

Где герою вождь свирепый

Клясться в искренности смел?

Там, где волны Острогощи

В Сосну тихую влились;

Где дубов сенистых рощи

Над потоком разрослись;

Где с отвагой молодецкой

Русский крымцев поражал;

Где напрасно Брюховецкой

Добрых граждан возмущал;

Где, плененный славы звуком,

Поседевший в битвах дед

Завещал кипящим внукам

Жажду воли и побед;

Там, где с щедростью обычной

За ничтожный, легкий труд

Плод оратаю сторичный

Нивы тучные дают;

Где в лугах необозримых,

При журчании волны,

Кобылиц неукротимых

Гордо бродят табуны;

Где, в стране благословенной,

Потонул в глуши садов

Городок уединенный

Острогожских козаков.

* * *

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя

Переродившихся славян?

Нет, неспособен я в объятьях сладострастья,

В постыдной праздности влачить свой век младой

И изнывать кипящею душой

Под тяжким игом самовластья.

Пусть юноши, своей не разгадав судьбы,

Постигнуть не хотят предназначенье века

И не готовятся для будущей борьбы

За угнетенную свободу человека.

Пусть с хладною душой бросают хладный взор

На бедствия своей отчизны

И не читают в них грядущий свой позор

И справедливые потомков укоризны.

Они раскаются, когда народ, восстав,

Застанет их в объятьях праздной неги

И, в бурном мятеже ища свободных прав,

В них не найдет ни Брута, ни Риеги.

СТАНСЫ

К А. Б<естуже>ву

Не сбылись, мой друг, пророчества

Пылкой юности моей:

Горький жребий одиночества

Мне сужден в кругу людей.

Слишком рано мрак таинственный

Опыт грозный разогнал,

Слишком рано, друг единственный,

Я сердца людей узнал.

Страшно дней не ведать радостных,

Быть чужим среди своих,

Но ужасней истин тягостных

Быть сосудом с дней младых.

С тяжкой грустью, с черной думою

Я с тех пор один брожу

И могилою угрюмою

Мир печальный нахожу.

Всюду встречи безотрадные!

Ищешь, суетный, людей,

А встречаешь трупы хладные

Иль бессмысленных детей…

* * *

Заплатимте тому презрением холодным,

Кто хладен может быть к страданиям народным,

Старайтесь разгадать цель жизни человека,

Постичь дух времени и назначенье века.

БЕСТУЖЕВУ

Хоть Пушкин суд мне строгий произнес

И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,

Но от того, Бестужев, еще нос

Я недругам в угоду не повесил.

Моя душа до гроба сохранит

Высоких дум кипящую отвагу;

Мой друг! Недаром в юноше горит

Любовь к общественному благу!

В чью грудь порой теснится целый свет,

Кого с земли восторг души уносит,

Назло врагам тот завсегда поэт,

Тот славы требует, не просит.

Так и ко мне, храня со мной союз,

С улыбкою и с ласковым приветом

Слетит порой толпа вертлявых муз,

И я вдруг делаюсь поэтом.

Вильгельм Карлович Кюхельбекер
1797–1846

Близкий лицейский друг А.С. Пушкина. Поэт, драматург, переводчик, критик и теоретик литературы и искусства. Декабрист. Лучшие поэтические произведения написаны в ссылке. Вместе с В.Ф. Одоевским издавал альманах «Мнемозина». Ратовал за жанр оды и выступал против жанра элегии и «унылого» направления в русской лирике. Излюбленная идея – животворящая сила поэтического слова, воплощенная в целом ряде прекрасных и глубоких лирических стихотворений.

К АХАТЕСУ

Ахатес, Ахатес! ты слышишь ли глас,

Зовущий на битву, на подвиги нас? —

Мой пламенный юноша, вспрянь!

О друг, – полетим на священную брань!

Кипит в наших жилах веселая кровь,

К бессмертью, к свободе пылает любовь,

Мы смелы, мы молоды: нам

Лететь к Марафонским, святым знаменам!

Нет! нет! – не останусь в убийственном сне,

В бесчестной, глухой, гробовой тишине;

Так! ждет меня сладостный бой —

И если паду, я паду как герой.

И в вольность и в славу, как я, ты влюблен,

Навеки со мною душой сопряжен!

Мы вместе помчимся туда,

Туда, где восходит свободы звезда!

Огонь запылал в возвышенных сердцах;

Эллада бросает оковы во прах!

Ахатес! нас предки зовут —

О, скоро ль начнем мы божественный труд!

Мы презрим и негу, и роскошь, и лень.

Настанет для нас тот торжественный день,

Когда за отчизну наш меч

Впервые возблещет средь радостных сеч!

Тогда, как раздастся громов перекат,

Свинец зашипит, загорится булат, —

В тот сумрачный, пламенный пир,

«Что любим свободу», поверит нам мир!

ТЕНЬ РЫЛЕЕВА

Петру Александровичу Муханову

В ужасных тех стенах, где Иоанн,

В младенчестве лишенный багряницы,

Во мраке заточенья был заклан

Булатом ослепленного убийцы, —

Во тьме на узничьем одре лежал

Певец, поклонник пламенной свободы;

Отторжен, отлучен от всей природы,

Он в вольных думах счастия искал.

Но не придут обратно дни былые:

Прошла пора надежд и снов,

И вы, мечты, вы, призраки златые,

Не позлатить железных вам оков!

Тогда – то не был сон – во мрак темницы

Небесное видение сошло:

Раздался звук торжественной цевницы;

Испуганный певец подъял чело

И зрит: на облаках несомый,

Явился образ, узнику знакомый.

«Несу товарищу привет

Из области, где нет тиранов,

Где вечен мир, где вечен свет,

Где нет ни бури, ни туманов.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью!

И ты – я знаю – пламенел

К отчизне чистою любовью.

Грядущее твоим очам

Разоблачу я в утешенье…

Поверь: не жертвовал ты снам;

Надеждам будет исполненье!» —

Он рек – и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы.

Воздвиг певец восторженные взоры

И видит: на Руси святой

Свобода, счастье и покой!

* * *

Суров и горек черствый хлеб изгнанья;

Наводит скорбь чужой страны река,

Душа рыдает от ее журчанья,

И брег уныл, и влага не сладка;

В изгнаннике безмолвном и печальном

Туземцу непостижная тоска.

Он там оставил сердце, в крае дальнем,

Там для него всё живо, всё цветет;

А здесь – не всё ли в крове погребальном,

Не всё ли вянет здесь, не всё ли мрет?

Суров и горек черствый хлеб изгнанья,

Изгнанник иго тяжкое несет!

РОДСТВО СО СТИХИЯМИ

Есть что-то знакомое, близкое мне

В пучине воздушной, в небесном огне;

Звезды полуночной таинственный свет

От духа родного несет мне привет.

Огромную слышу ли жалобу бурь,

Когда умирают и день и лазурь,

Когда завывает и ломится лес, —

Я так бы и ринулся в волны небес.

Доне?льзя постыли мне тина и прах…

Мне там в золотых погулять бы парах:

Туда призывают и ветер и гром,

Перун прилетает оттуда послом.

Туман бы распутать мне в длинную нить

Да плащ бы широкий из сизого свить,

Предаться бы вихрю несытой душой,

Средь туч бы лететь под безмолвной луной!

Всё дале и дале и путь бы простер

Я в бездну, туда, за сафирный шатер! —

О! как бы нырял в океане светил!

О! как бы себя по вселенной разлил!

19 ОКТЯБРЯ 1837 ГОДА

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!

Блажен! лицо его всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,

Блестит, как солнце вечно золотое,

Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сраженный,

Последний пал родимый мне поэт…

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж вами нет!

Не принесет он новых песней вам,

И с них не затрепещут перси ваши;

Не выпьет с вами он заздравной чаши:

Он воспарил к заоблачным друзьям.

Он ныне с нашим Дельвигом пирует;

Он ныне с Грибоедовым моим:

По них, по них душа моя тоскует;

Я жадно руки простираю к ним!

Пора и мне! – Давно судьба грозит

Мне казней нестерпимого удара:

Она меня того лишает дара,

С которым дух мой неразлучно слит!

Так! перенес я годы заточенья,

Изгнание, и срам, и сиротство;

Но под щитом святого вдохновенья,

Но здесь во мне пылало божество!

Теперь пора! – Не пламень, не перун

Меня убил; нет, вязну средь болота,

Горою давят нужды и забота,

И я отвык от позабытых струн.

Мне ангел песней рай в темнице душной

Когда-то созидал из снов златых;

Но без него не труп ли я бездушный

Средь трупов столь же хладных и немых?

Александр Иванович Одоевский
1802–1839

Знакомый А.С. Пушкина, ответивший на его послание «В Сибирь» знаменитыми стихами «Струн вещих пламенные звуки…». Декабрист. Автор стихотворений и поэм. Предшественник М.Ю. Лермонтова.

СОН ПОЭТА

Таится звук в безмолвной лире,

Как искра в темных облаках;

И песнь, незнаемую в мире,

Я вылью в огненных словах.

В темнице есть певец народный.

Но – не поет для суеты:

Срывает он душой свободной

Небес бессмертные цветы;

Но, похвалой не обольщенный,

Не ищет раннего венца. —

Почтите сон его священный,

Как пред борьбою сон борца.

* * *

Тебя ли не помнить? Пока я дышу,

Тебя и погибшей вовек не забуду.

Дороже ты в скорби и сумраке бурь,

Чем мир остальной при сиянии солнца.

Будь вольной, великой и славой греми,

Будь цветом земли и жемчужиной мор?я,

И я просветлею, чело вознесу,

Но сердце тебя не сильнее полюбит:

В цепях и крови ты дороже сынам,

В сердцах их от скорби любовь возрастает,

И с каждою каплею крови твоей

Пьют чада любовь из живительных персей.

* * *

Струн вещих пламенные звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись наши руки,

И – лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард! – цепями,

Своей судьбой гордимся мы,

И за затворами тюрьмы

В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет,

Из искры возгорится пламя,

И просвещенный наш народ

Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей

И пламя вновь зажжем свободы!

Она нагрянет на царей,

И радостно вздохнут народы!

* * *

По дороге столбовой

Колокольчик заливается;

Что не парень удалой

Чистым снегом опушается?

Нет, а ласточка летит —

По дороге красна девица.

Мчатся кони… От копыт

Вьется легкая метелица.

Кроясь в пухе соболей,

Вся душою в даль уносится;

Из задумчивых очей

Капля слез за каплей просится:

Грустно ей… Родная мать

Тужит тугою сердечною;

Больно душу оторвать

От души разлукой вечною.

Сердцу горе суждено,

Сердце надвое не делится, —

Разрывается оно…

Дальний путь пред нею стелется.

Но зачем в степную даль

Свет-душа стремится взорами?

Ждет и там ее печаль

За железными затворами.

«С другом любо и в тюрьме! —

В думе мыслит красна девица. —

Свет он мне в могильной тьме…

Встань, неси меня, метелица!

Занеси в его тюрьму…

Пусть, как птичка домовитая,

Прилечу я – и к нему

Притаюсь, людьми забытая!»

* * *

Из детских всех воспоминаний

Одно по мне свежее всех,

Я в нем ищу в часы страданий

Душе младенческих утех.

Я помню липу, нераздельно

Я с нею жил; и листьев шум

Мне веял песней колыбельной,

Всей негой первых детских дум.

Как ветви сладостно шептали!

Как отвечал им лепет мой!

Мы будто вместе песнь слагали

С любовью, с радостью одной.

Давно я с липой разлучился;

Она как прежде зелена,

А я? Как стар! Как изменился!

Не молодит меня весна!

Увижу ль липу я родную?

Там мог бы сердце я согреть

И песнь младенчески простую

С тобой, мой добрый друг, запеть.

Ты стар, но листья молодеют,

А люди, люди! Что мне в них?

Чем старей – больше всё черствеют

И чувств стыдятся молодых!

Алексей Дамианович Илличевский
1798–1837

Однокашник А.С. Пушкина, считавшийся в Лицее его соперником в стихотворстве. Выступал в защиту «легкой» поэзии. Впоследствии отошел от литературной деятельности и печатался редко.

МЕРА ЖИЗНИ

Существованье человека

Часами радостей сочтя,

Ничтожество познаем века

И в дряхлом старике – дитя.

Будь кратко поприще земное,

Лети лишь в счастьи и в покое

Станица легкокрылых дней;

Мой выбор без предубеждений:

Жизнь измеряется верней

Числом не лет, а наслаждений.

ИСТОРИЯ ПЯТИ ДНЕЙ

Открыться Лидии не смея,

Я в первый день ее любил;

Назавтра, несколько смелее,

Ей тайну сердца объявил;

День ото дня нетерпеливей,

Назавтра руку ей пожал;

Назавтра, прежнего счастливей,

У милой поцелуй сорвал;

Назавтра, миртами венчанный,

Я осчастливлен был вполне;

Но в тот же день, непостоянный,

Я пожалел о первом дне.

ЭПИЛОГ

Счастлив, кто на чреде блестящей,

Водимый гением, трудится для веков;

Но змеи зависти шипящей

Тлетворный точат яд на лавр его венков.

Я для забавы пел, и вздорными стихами

Не выпрошу у Славы ни листка,

Пройду для Зависти неслышными шагами

И строгой Критики не убоюсь свистка:

Стрела, разящая орла под облаками,

Щадит пчелу и мотылька.

БАХЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ

Наследье ханов! ты ль добыча пустоты?

Змей вьется, гады там кишат среди свободы,

Где рабство прах челом смешало в древни годы,

Где был чертог прохлад, любви и красоты!

В цветные окна плющ проросшие листы

Раскинув по стенам и занавесив своды,

Создание людей во имя взял природы,

И пишет вещий перст: развалина! Лишь ты,

Фонтан гарема, жив средь храмин, мертвых ныне,

Перловы слезы льешь, и слышится, в пустыне

Из чаши мраморной журчит волна твоя:

«Где пышность? где любовь? В величии, в гордыне

Вы мнили веки жить – уходит вмиг струя;

Но ах! не стало вас; журчу, как прежде, я».

МЕЧТА ПАСТУШКИ

Когда мечтами легких снов

Окован дух наш утомленный,

Герой бесстрашно в сонм врагов

Летит на зов трубы военной;

Оратай с плугом по браздам

Влачится мирными волами;

Пловец несется по морям,

Борясь с кипящими волнами;

А я – о бурях, о войне,

По счастью, чуждая понятья,

Любовь лишь зная, – и во сне

Стремлюся к милому в объятья.

Ефим Петрович Зайцевский
1801–1860

Современник А.С. Пушкина. Моряк. Получил литературную известность как «поэтический спутник» Д.В. Давыдова. Особенно удачными были его пейзажные описания, включавшие исторические, философские и психологические размышления.

АБАЗИЯ

Забуду ли тебя, страна очарований!

Где дикой красотой пленялся юный ум,

Где сердце, силою пленительных мечтаний,

Узнало первые порывы смелых дум

И в дань несло восторг живейших удивлений!

Волшебный край! приют цветов!

Страна весны и вдохновений!

Где воздух напоен дыханием садов

И горный ветерок жар неба прохлаждает,

Где нега томная в тиши густых лесов

К забвенью и мечтам так сладостно склоняет!

Где поражают робкий взор

Кавказа льдяного зубчатые вершины,

Потоки быстрые, леса по цепи гор,

Аулы дикарей и темные долины!

Где всё беседует с восторженной душой!

Там сладостно ночей теченье,

Роскошны сны и тих покой!

Там в грудь мою лились восторг и наслажденье, —

И я дышал огнем Поэзии святой!

ВЕСНА

Весна! живи и луг, и лес!

Сними с полей зимы уборы,

Одень в сиянье свод небес

И в зелень сумрачные горы!

Ручей, уснувший в берегах,

Буди живительным дыханьем,

Веди наяд луны с мерцаньем

Плескаться в зеркальных струях!

Зови любовников счастливых

Под кровы девственных аллей:

Пусть их пленяет соловей

И шум потоков говорливых!

Леса! раскиньте сень свою!

Цветы полей – благоухайте!

И негой томною питайте

Лень прихотливую мою!

Пошлите сердцу – упоенье,

Заботам тягостным – покой,

Любви – жар юности живой,

Сну – тень и лире – вдохновенье!

РАЗВАЛИНЫ ХЕРСОНЕСА

Я прихожу к тебе и тщетно б стал искать

Здесь града славного и поверять преданья:

Везде ничтожества и тления печать!

По сим ли насыпям и камням познавать

Следы блестящего держав существованья?

И это ли удел искусства и труда?

Печальный памятник и опыта и знаний!

Увы! таков конец всех наших начинаний:

Коснулось время к ним – и нет уж их следа!

Племен неверная история покажет

Страницы темные потерянных веков

И любопытному сомнительно расскажет

Бывалые дела исчезнувших жильцов:

Как в веки давние язычества кумиры

Сменились верою спасительной Христа;

Как рати двигались; слагалися порфиры

И пали смелые поборники креста!^[2]

Но муза старины не всё нам обновила —

Погибла слава лет и доблести отцов,

Их жизнь великую она не (сохранила)

Для песней и похвал возвышенных певцов!

……………………………………….

И поздний некогда потомок наш пойдет

Искать, где жили мы в успехах просвещенья, —

И пепла нашего жилища не найдет!

ДЕНИСУ ВАСИЛЬЕВИЧУ ДАВЫДОВУ

Я вызван из толпы народной

Всезвучным голосом твоим,

Певец-герой! ты благородным

Почтил вниманием своим

На службе юного солдата,

О славе мне заговорил,

Призвал меня призывом брата

И лирой свету огласил!

Твоею дружбою, хвалою

Горжуся! Преданной душою

Тебя я чту, пока я жив!

Ты прав, Давыдов, я счастлив!

Счастлив: мне раненую руку

Пожал увенчанный герой,

И славой я обязан звуку

Ахилла лиры золотой.

Василий Никифорович Григорьев
1803–1876

Современник А.С. Пушкина. Свободолюбивые мотивы его ранней лирики в духе декабристкой поэзии в 1830-е годы исчезают. Основные жанры – романс, лирический монолог, философско-дидактическая баллада. В романтическом ключе с характерной для романтизма экзотикой разрабатывает «восточную тему».

ПАДЕНИЕ ВАВИЛОНА

Погиб тиран! Возденем к небу длани!

Давно ли мы, с поникшею главой,

Несли ему уничиженья дани,

Омытые кровавою слезой?

Давно ли меч, в крови ненасытимый,

В руке убийц властительных сверкал?

Виновник бед и язв неисцелимых,

Давно ли он народы пожирал?

Всевышний внял сынов своих моленью —

И нет его! меч гордый преломлен;

Конец бедам, конец уничиженью,

И иго в прах с страдальческих рамен!

Столетний кедр, воспитанник Ливана,

Воздвигнулся ветвистою главой,

Возвеселясь погибелью тирана.

«Он пал, – гласит, – он пал, властитель мой!

Ликуй, Ливан! Под острием железа,

Свободный днесь, уж не падет твой сын

И, опершись на рамена утеса,

Возвысится, как мощный исполин!

Смерть варвара смутила мрачны сени:

Узрев его, содрогся хладный ад;

Воспрянули из мрака сильных тени,

И, на него вперивши робкий взгляд,

Они рекли: «И ты, царь Вавилона,

Познал и ты ничтожества удел!»

Давно ли он с блистательного трона

Величием, гордынею гремел?

Днесь труп его, источенный червями,

Лежит во мгле, осклабив тусклый взор;

Заутра вихрь с поблекшими листами

Снесет его надменности в укор…

Денницы сын, блестящее светило,

Чья длань тебя низринула с небес?

Чье мщение в единый миг сразило

Могучего, как вековый утес?

Не ты ли рек: «Сравняюся с богами,

Превыше звезд поставлю мой престол,

К моим стопам падут цари рабами…»

Ты рек – и пал, главой склонясь на дол!

Угаснет день – и путник утомленный

Зайдет сюда – и труп увидит твой.

«Вот смертный тот, – он скажет, изумленный, —

Кто управлял Вселенныя судьбой,

Кто услаждал свой слух цепями рабства,

Под чьей стопой являлась степь кругом,

Пред кем в плену дымились царства,

Стенал народ под варварским жезлом!»

Чудовище, природой отчужденный,

Проклятие с забвеньем твой удел!

Твой труп, один, лежит непогребенный,

Лишь хищный вран крылом его одел!

Где замыслы гордыни величавы?

Как сорванный ветрами лист сухой,

Исчез и след твоей гремевшей славы…

Дрожи, тиран, не дремлет мститель твой!

БЕРЕГА ВОЛХОВА

Посвящено Алексею Романовичу Томилову

День упадал во глубь лесов;

В долине вечер воцарялся,

И меж высоких берегов

Спокойно Волхов разливался.

Над ним нависнувши стеной,

Твердыни праздные^[3] дремали,

Вблизи синел курган крутой,

И тени на водах лежали.

Воспоминанья прошлых дней

На сих местах в моей душе теснились:

Так – здесь толпы богатырей

С пришельцами за кров родимых бились;

Правдивым мщением кипела русских грудь,

Свободу жизни ограждая, —

И часто Волхова багр овел светлый путь,

Враждебных трупы увлекая.

Быть может, богатырь на камне сем острил

Свой меч, притупленный щитами;

Иль, обессиленный, склонясь над ним, просил

Он у Небес победы над врагами.

Теперь всё смолкло здесь! Лишь в бурю вран

кричит,

Гнездяся в башне позабытой;

На ржавых вереях дверь дряхлая скрыпит,

И свищет ветр в стене разбитой.

Иль время иногда рушительной рукой

С вершины камни обрывает, —

И Волхов с шумом поглощает

Потомков древности святой.

Так старец, ослабев от бед,

Теряет ветхие седины,

И алчной вечности пучины

Уносят их минутный след!..

О Волхов! берегов твоих

Не оглашает днесь ни голос грозной битвы,

Ни тяжкий стон последния молитвы,

Ни вопли дев с полей родных.

К тебе певец идет с довольною душой:

Он любит с башни зреть, задумчивости полный,

Как ты волнуешься сребристою струей,

Колебля рыбарей разбросанные челны;

И перед ним цветущее село

Склоняется над тихими водами,

Любуяся в их светлое стекло;

Здесь берег обнялся зелеными лугами,

Там он стеной песчаною обвис,

И ели древние над ним шатром сплелись!

Мне не забыть тех томных впечатлений,

Питавших мысль мою при Волховских струях.

Картинные брега, я помню вас в мечтах,

Как помнят призраки веселых сновидений!..

К НЕВЕРНОЙ

Не отравляй моей тоски

Улыбкой, ласкою притворной

И сердца снова не влеки

К мучениям любви упорной!

Невинный жар твоих ланит,

Очей веселое сиянье, —

Всё помню я, – но не слетит

Ко мне любви очарованье.

Нет, не слетит оно назад

К моей душе полузабытой:

Так оставляет аромат

Сосуд, небережно разбитый!..

Федор Антонович Туманский
1799–1853

Современник А.С. Пушкина, который принимал участие в подготовке издания стихотворений Пушкина. Был дружен с А.А. Дельвигом и Е.А. Баратынским. Писал удачные стихи в духе элегической лирики 1820-х годов. Самое знаменитое стихотворение – «Птичка». Оно ценилось современниками даже выше одноименного пушкинского.

РОДИНА

Есть на земле безвестный уголок,

Уединенный, неприметный:

Знакомый луг, знакомый лес, поток,

И в них дух добрый и приветный.

Он издавна живет в том уголке,

Летает птичкой по дубравам,

Шумит в бору, купается в реке

И улыбается забавам.

Сберется ль в луг красавиц хоровод —

Он между ними невидимкой,

И под вечер он в сумраке поет

Любовь с пастушеской волынкой.

Я не видал его в стране родной,

Но с ним почувствовал разлуку,

Когда, в очах с прощальною слезой,

Я посох странника взял в руку.

Он вкруг меня в унынии шептал:

«Куда? не я ль тебя взлелеял?»

Он за рубеж отчизны провожал

И грустью на меня повеял.

Казалось мне, покинут детства друг,

Который вместе рос со мною.

Недаром же с тобой разлуку, добрый дух,

Зовут по Родине тоскою!

ЭЛЕГИЯ

Невидимо толпятся годы,

В их бездне исчезают дни,

Как в море льющиеся воды,

Как миг блестящие огни.

За тайной мглою кроет время

День улетающий за днем,

И тяготеет жизни бремя,

А годы кажутся нам сном.

Иного память утомилась,

Считая ряд прожитых лет;

Ей жизнь как будто бы приснилась,

Минувшее – как дымный след.

Но там, в толпе полупрозрачной,

Мелькают памятные дни,

Как сквозь туман долины мрачной

Блестят приветные огни;

На них ли радости сиянье,

Иль скорби черная печать, —

Они живут в воспоминанье,

Их любит сердце отличать;

Их время от него не спрячет,

И старец, покидая свет,

И улыбнется и заплачет,

Взглянув на жизнь минувших лет.

ПТИЧКА

Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей:

Я рощам возвратил певицу,

Я возвратил свободу ей.

Она исчезла, утопая

В сияньи голубого дня,

И так запела, улетая,

Как бы молилась за меня.

ПУШКИН

Еще в младенческие лета

Любил он песен дивный дар,

И не потухнул в шуме света

Его души небесный жар.

Не изменил он назначенью,

Главы пред роком не склонял,

И, верный тайному влеченью,

Он над судьбой торжествовал.

Под бурями, в глуши изгнанья,

Вмещая мир в себе одном,

Младое семя дарованья,

Как пышный цвет, созрело в нем.

Он пел в степях, под игом скуки

Влача свой страннический век, —

И на пленительные звуки

Стекались нимфы чуждых рек.

Внимая песнопеньям славным,

Пришельца в лавры облекли

И в упоеньи нарекли

Его певцом самодержавным.

Василий Иванович Туманский
1800–1860

Современник и близкий знакомый А.С. Пушкина, с которым подружился в Одессе. Один из крупнейших русских элегиков 1820-х годов. В его стихах Пушкин отмечал «гармонию и точность слога». Лучшие произведения – психологические элегии.

ЮНОЙ ПРЕЛЕСТНИЦЕ

Люблю я звук твоих речей,

Наряда твоего небрежность;

Но тягостна душе моей

Твоя услужливая нежность.

Твоих восторгов я стыжусь,

Меня пугает наслажденье;

В моем прискорбном умиленье

Я на тебя не нагляжусь.

Беспечная, в чаду разврата

Еще не огрубела ты, —

Не памятна ль тебе утрата

Твоей девичьей простоты?

Не сладостно ль тебя увидеть

Доверчивую, как дитя, —

Я устыдился б и шутя

Твое младенчество обидеть.

Нередко без огня в крови,

С каким-то грустным состраданьем

Дарю тебя немым лобзаньем,

О жрица ранняя любви.

Нередко ласкою нескромной

Тревожишь ты мою печаль;

Мне жаль красы твоей наемной,

И слабости своей мне жаль.

МИЛОИ ДЕВЕ

Другим судьба послала милый дар

Пленять твой ум, живить твое бесстрастье,

Угадывать твой потаенный жар

И похищать души твоей участье;

Пускай других с тобою нежит счастье,

Пускай, тебе покорствуя, они

Забудут мир, желания, измену

И в долгие прекрасной жизни дни.

Младой любви твоей познают цену.

Без зависти, смиренный до конца,

Их тайный друг, твой обожатель тайный,

Я буду ждать, что лаской, хоть случайной,

Когда-нибудь ты наградишь певца.

ТОРЖЕСТВО ПОЭТА

Когда Владыку муз с холмов его счастливых

Пустынник-юноша, игрою струн своих,

В неведомый шалаш приманит, хоть на миг,

Он празднует сей миг в мечтах честолюбивых!

Но что же чувствует возвышенный певец,

Кто чародейством уст и верой в них сердец,

Земны?й еще, достиг священных сеней неба?

Кому сладчайший мед подносит с лаской Геба?

Кто, лицезрением бессмертных упоен,

На лире радостной подъемля стройный звон,

Томит гармонией Олимп гостеприимный?

Чьи песни смелые, пророческие гимны

Поодаль ото всех воссевший Аполлон

Безмолвно слушает и, быстро вдохновенный,

Снимает древний лавр с главы своей священной.

МАЙ

Повеял май! шумят и блещут воды,

На солнце лист трепещет и блестит,

Цветут луга, пестреют огороды,

Но светлый май меня не веселит.

Пусть тот весны очарованье славит,

Чью душу кроткую, как тихий мир полей,

До поздних лет младенчески забавит

И первый лист, и первый соловей.

Но я, томясь в душе мятежной

Однообразием и жизни, и забав,

Безумный, я б желал, чтоб снова вихорь снежный

Затмил красу потоков и дубрав.

Не говорите мне: всему чреда на свете,

Иные думы на уме:

Я в дни снегов грущу о теплом лете,

В весенний день тоскую по зиме.

Так пылкий юноша, изведав страсти муку

И сердцем полюбить испытывая вновь,

В своей любви находит грусть и скуку,

А разлюбив, опять зовет любовь.

МОЯ ЛЮБОВЬ

За днями дни бегут толпой,

Следов их сердце не находит;

Но, друг бесценный, образ твой

Поныне властвует душой

И с памяти моей не сходит.

Я посещал прекрасный край:^[4]

Там ухо ропот моря слышит,

Беззнойно, долго светит май,

И человеку тихий рай

В тени олив и лавров дышит.

Там, нежась в лени и в мечтах,

В час лунных, сладостных туманов,

Как будто видишь на горах,

Вокруг мечетей, на гробах,

Блуждающие тени ханов.

Там жены, тайно, сквозь покров,

Назвав себя, лукавым взглядом

Манят счастливых пришлецов

На мягкий одр, на пух ковров,

В гарем, увитый виноградом.

Но в той стране, на бреге том,

К иным занятиям остылый,

Без цели странствуя кругом,

Мечтал, грустил я об одном —

Всё о тебе, мой ангел милый!

Как ночью песня соловья,

Как пленнику родные звуки

На бреге чуждого ручья —

Отрадна мне любовь моя,

Слиянье неги, счастья, муки.

Люблю, любовь потребна мне!

Я услажден, утешен ею!

Наскучу ль жизнью в тишине,

Мне милый лик блеснет во сне —

И вновь я к жизни пламенею.

ДЕВУШКА – ВЛЮБЛЕННОМУ ПОЭТУ

Поверьте мне – души своей

Не разгадали вы доселе:

Вам хочется любить сильней,

Чем любите вы в самом деле.

Вы очень милы – вы поэт.

Творенья ваши всем отрада;

Но я должна, хоть и не рада,

Сказать, что в вас чего-то нет.

Когда с боязнью потаенной

Встречаю вас наедине,

Без робости, непринужденно

Вы приближаетесь ко мне.

Начну ль беседовать я с вами —

Как будто сидя с автора?ми,

Вам замечательней всего

Ошибки слога моего.

Со мной ведете ль разговоры —

Без выраженья ваши взоры!

В словах нет чувства – только ум!

И если б, в беззаботной доле,

Была я памятлива боле, —

То, затвердив из модных дум

Сто раз печатанные слезы,

Желанья, сетованья, грусть, —

В стихах я б знала наизусть

Все изъясненья вашей прозы!

Простите мне язык простой:

Нет, не хочу судьбы такой!

С душой, надеждою согретой,

Хочу в дни лучшие мои

Любимой быть я – для любви,

А не затем, чтоб быть воспетой.

ЭЛЕГИЯ

Не озабочен жизнью я!

Равно мой ум и сердце праздны:

Как бой часов однообразный,

Однообразна жизнь моя.

Напрасно возвратить я мнил

Под благосклонным небом Юга

Напевы счастья и досуга

И бодрость юношеских сил.

Напрасно сердце обновить

Алкал любви очарованьем

Иль славы гордым обладаньем

Любви потерю заменить.

Не изменился жребий мой!

Я вяну, скукой изнуренный,

Как вянет цвет, перенесенный

Под небо родины чужой.

.

НА КОНЧИНУ Р<ИЗНИЧ>

Сонет

Посвящ(ается) А. С. Пушкину

Ты на земле была любви подруга:

Твои уста дышали слаще роз,

В живых очах, не созданных для слез,

Горела страсть, блистало небо Юга.

К твоим стопам с горячностию друга

Склонялся мир – твои оковы нес,

Но Гименей, как северный мороз,

Убил цветок полуденного луга.

И где ж теперь поклонников твоих

Блестящий рой? где страстные рыданья?

Взгляни: к другим уж их влекут желанья,

Уж новый огнь волнует души их;

И для тебя сей голос струн чужих —

Единственный завет воспоминанья!

ЭЛЕГИЯ

Не ведает мудрец надменный,

Не постигает хладный свет,

Как тяжко тратить постепенно

Все обольщенья юных лет.

«Он с призраком своим простился,

Он стал умнее», – говорят,

Не скажут: «Бедный! он лишился

Своих любимейших отрад».

Престань оплакивать измену

Мечты! О боги! я готов;

Но что ж даете вы в замену

Живых, блестящих, милых снов?

На жизнь я поднял взор бесстрастный;

Что было – есть; но где же ты,

Мир ненаглядный, мир прекрасный,

Зерцало горней красоты?..

Разнесся дым очарованья,

Слетел покров волшебный твой,

И ты без тайн, без упованья,

Однообразный, предо мной

Предстал, как памятник бездушный

Времен минувших торжества,

Как истукан, жрецу послушный,

Златой кумир без божества!

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Проникни в дух мой охладелый,

Любви спасительная власть!

И жизни, рано помертвелой,

Отдай веселье, силу, страсть.

Лишь тот познал красы земные,

Лишь тот воистину блажен,

Кого любовь в лета младые

Прияла в неискупный плен.

На что ему венцов сиянье?

На что сокровищ мрачный клад?

Его мечта, его желанье

Ликуют в области отрад.

К чистейшей, сладостнейшей цели

Стремится без боязни он,

Чтоб очи милые узрели

Ее черты сквозь вещий сон,

Чтоб, тайным пламенем сгорая,

Игра волненья своего,

Наутро красота младая,

Стыдясь, взглянула на него,

Чтоб силой страстного признанья

Из бледных уст, из томных глаз

Исторгнуть слезы и лобзанья,

Вкусить блаженства дивный час.

Любовь! любовь! владей ты мною!

Твоим волшебством обаян,

Не погибал бы я душою

В глуши безлюдной чуждых стран.

Пустынной жизнью изнуренный,

Не увядал бы в цвете я:

Кружился б образ незабвенный

И днем и ночью вкруг меня.

Всегда прекрасный, вечно юный,

Как солнце ясное весны,

Он оживлял бы сонны струны

Приветным гласом старины.

Играя чувствами моими,

Как своенравный чародей,

Он тайно грезами живыми

Питал бы страсть души моей.

Порой бы мнилось: кто-то дышит,

Склонясь невидимо ко мне, —

Как сквозь дремоту, ухо слышит

Знакомый шепот в тишине.

Как будто кудри шелковы?е

Прильнули вдруг к моим устам…

Как будто перси молодые

Открылись радостным очам…

Ты ль это, милое виденье,

Мой рай, мой гений на земли?

Ах, нет! то сердца обольщенье,

Обман пленительный любви!

ПОЭЗИЯ

Сонет

Ее гармония святая

Из дивных звуков сложена;

В них блещет вечная весна,

Благоухает воздух рая.

Ликует сердце, ей внимая,

Всё внемлет: дол и вышина;

Но мир не знает, кто она,

Сия певица неземная!

Перунам Зевсовым равны

С душевной пламенной струны

Поэтов сорванные звуки!

Им всё отверсто: рай и ад,

Душа – сосуд живых отрад,

И сердце – кладезь хладной муки.

В ПАМЯТЬ ВЕНЕВИТИНОВА

1

Блеснул он миг, как луч прелестный мая,

Пропел он миг, как майский соловей;

И, ни любви, ни славе не внимая,

Он воспарил в страну мечты своей.

Не плачь о нем, заветный друг поэта!

Вне жизни, он из мира не исчез:

Он будет луч Божественного света,

Он будет звук гармонии небес.

2

Благословим без малодушных слез

Его полет в страны эфира,

Где вечна мысль, где воздух слит из роз

И вечной жизнью дышит лира!

Друзья! Он там как бы в семье родной.

Там ангелы его целуют,

Его поят небесною струей

И милым братом именуют.

КОЛЬЦО

«Зачем горит твое лицо?

О чем ты, юноша, тоскуешь,

Когда украдкою целуешь

Твое чугунное кольцо?

Чей это дар? каким заветом

Он тайно мучит грудь твою?..

Иль нам неслышимым приветом

Он говорит тебе: люблю?

Иль, памятник любви минутной,

Ее обеты пережив,

Еще тебя томит он смутно,

Как счастья прошлого отзыв?

Иль друг чувствительный, незлобный,

Во цвете взятый в лучший свет,

На нем, как на доске надгробной,

Свой краткий начертал завет?..»

«Нет, нет, певец! не дружбой скромной

Освящено мое кольцо,

Не память девы вероломной

Мне сердце жмет, мрачит лицо!

Чугун сей милый и печальный

Превыше суеты земной:

То дар предсмертный, дар прощальный,

Благословение родной!»

ИМЯ МИЛОЕ РОССИИ

У подножия Балкана,

На победных берегах,

Имя милое России

Часто на моих устах.

Часто, вырвавшись из града,

Всадник странный и немой,

Я в раздумьи еду, еду

Долго всё на север мой.

Часто, родина святая,

За тебя молюсь во сне;

Даже в образах чужбины

Верный лик твой светит мне.

Слышу ль моря плеск и грохот —

Я сочувственно горжусь,

Мысля: так гремит и плещет

Вновь прославленная Русь!

Вижу ль минарет, всходящий,

Белый, стройный, в облака, —

Я взываю: наша слава

Так бела и высока!

И, объятый гордой думой,

Я не помню сердца ран:

Имя милое России

Мне от скорби талисман.

ЗВЕНО

Былых страстей, былых желаний

Пересмотрел я старину;

Всю цепь моих воспоминаний

Я подобрал звено к звену.

Какою яркою печатью

Сверкает каждое звено!

Но чувства тихой благодатью

Меня проникло лишь одно.

Ах! то звено поры прекрасной,

Поры надежд и чистоты,

Поры задумчивости ясной

И целомудренной мечты.

И я из цепи разноцветной

Исторгнул милое звено,

Чтоб в грустный час, как луч заветный,

Оно светилось мне одно.

СТАНСЫ

Ни дум благих, ни звуков нежных

Не хочет раздраженный мир;

Он алчет битв и бурь мятежных;

Он рвется на кровавый пир.

За тучей тучу Запад гонит;

Дух тьмы свой злобный суд изрек;

Земля растерзанная стонет,

Как пред кончиной человек.

Теперь не суетную лиру

Повесь на рамена, певец!

Бери булат, бери секиру,

Будь гражданин и будь боец.

Но прежде с пламенем во взоре,

Как богом избранный Пророк,

Воскликни: «Горе, горе, горе

Тому, кто вызвал гневный рок!»

ПРИМИРЕНИЕ

За прихоть женского тщеславья,

За резвый бред души младой,

В безумном гневе, тень бесславья

Набросил я на идол мой.

И думал: «Нет! мечты послушной

За нею вслед не повлачу:

Я не хочу любви бездушной,

Корыстных благ я не хочу».

Но как же грудь моя забилась,

Когда внезапною грозой

Она, прелестница, явилась

В слезах и в блеске предо мной!

Когда небесные все силы

Призвала, дни свои кляня,

И застонала: «Милый, милый,

Ужель разлюбишь ты меня!»

В одно мгновенье гнев и пени —

Всё разлетелося как дым, —

И вот уж вновь в зеленой сени,

Сплетясь руками, мы сидим.

Глядим на море, где трепещут

Заката яркие струи,

И наши взоры так же блещут

Златыми искрами любви.

ОТРАДЫ НЕДУГА

От всех тревог мирских украдкой,

Приятно иногда зимой

С простудой, с легкой лихорадкой

Засесть смиренно в угол свой;

Забыв поклоны, сплетни, давку,

И даже модных дам собор,

Как нектар, пить грудную травку

И думам сердца дать простор.

Тогда на зов воображенья,

Привычной верности полны,

Начнут под сень уединенья

Сходиться гости старины:

Воспоминания, виденья,

Любви и молодости сны.

Ум просветлеет; голос внятный

В душе опять заговорит,

И в мир созданий необъятный

Мечта, как птица, улетит…

Пройдут часы самозабвенья,

Посмотришь: день уж далеко,

Уж тело просит усыпленья,

А духу любо и легко, —

Затем что, голубем летая

В надзвездном мире вечных нег,

Он, может быть, хоть ветку рая

Принес на радость в свой ковчег.

ПЕСНЯ

Посвящена А.О. Смирновой

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные.

Те были нежные такие,

А эти непокорные.

Глядеть, бывало, не устанут

Те долго, выразительно;

А эти не глядят; а взглянут —

Так словно царь властительный.

На тех порой сверкали слезы,

Любви немые жалобы,

А тут не слезы, а угрозы,

А то и слез не стало бы.

Те укрощали жизни волны,

Светили мирным счастием,

А эти бурных молний полны

И дышат самовластием.

Но увлекательно, как младость,

Их юное могущество.

О! Я б за них дал славу, радость

И всё души имущество.

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные,

Хоть эти сердцу не родные,

Хоть эти непокорные.

Евгений Абрамович Баратынский
1800–1844

Современник и друг А.С. Пушкина. Крупнейший элегический и философический поэт 1820—1830-х годов, высоко ценимый Пушкиным. Основные жанры – любовно-психологическая и философская элегия. Автор нескольких романтических поэм, из которых поэма «Эда» написана в творческом соревновании с Пушкиным, а поэма «Бал» была издана под одной обложкой с поэмой Пушкина «Граф Нулин». Выпустил три книги стихотворений, в том числе «Сумерки».

РОДИНА

Я возвращуся к вам, поля моих отцов,

Дубравы мирные, священный сердцу кров!

Я возвращуся к вам, домашние иконы!

Пускай другие чтут приличия законы;

Пускай другие чтут ревнивый суд невежд;

Свободный наконец от суетных надежд,

От беспокойных снов, от ветреных желаний,

Испив безвременно всю чашу испытаний,

Не призрак счастия, но счастье нужно мне.

Усталый труженик, спешу к родной стране

Заснуть желанным сном под кровлею родимой.

О дом отеческий! о край, всегда любимый!

Родные небеса! незвучный голос мой

В стихах задумчивых вас пел в стране чужой,

Вы мне повеете спокойствием и счастьем.

Как в пристани пловец, испытанный ненастьем,

С улыбкой слушает, над бездною воссев,

И бури грозный свист и волн мятежный рев,

Так, Небо не моля о почестях и злате,

Спокойный домосед в моей безвестной хате,

Укрывшись от толпы взыскательных судей,

В кругу друзей своих, в кругу семьи своей,

Я буду издали глядеть на бури света.

Нет, нет, не отменю священного обета!

Пускай летит к шатрам бестрепетный герой;

Пускай кровавых битв любовник молодой

С волненьем учится, губя часы златые,

Науке размерять окопы боевые —

Я с детства полюбил сладчайшие труды.

Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды,

Почтеннее меча; полезный в скромной доле,

Хочу возделывать отеческое поле.

Оратай, ветхих дней достигший над сохой,

В заботах сладостных наставник будет мой;

Мне дряхлого отца сыны трудолюбивы

Помогут утучнять наследственные нивы.

А ты, мой старый друг, мой верный доброхот,

Усердный пестун мой, ты, первый огород

На отческих полях разведший в дни былые!

Ты поведешь меня в сады свои густые,

Деревьев и цветов расскажешь имена;

Я сам, когда с небес роскошная весна

Повеет негою воскреснувшей природе,

С тяжелым заступом явлюся в огороде,

Приду с тобой садить коренья и цветы.

О подвиг благостный! не тщетен будешь ты:

Богиня пажитей признательней фортуны!

Для них безвестный век, для них свирель и струны;

Они доступны всем и мне за легкий труд

Плодами сочными обильно воздадут.

От гряд и заступа спешу к полям и плугу;

А там, где ручеек по бархатному лугу

Катит задумчиво пустынные струи,

В весенний ясный день я сам, друзья мои,

У брега насажу лесок уединенный,

И липу свежую и тополь осребренный;

В тени их отдохнет мой правнук молодой;

Там дружба некогда сокроет пепел мой

И вместо мрамора положит на гробницу

И мирный заступ мой и мирную цевницу.

РАЗУВЕРЕНИЕ

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей:

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней!

Уж я не верю увереньям,

Уж я не верую в любовь

И не могу предаться вновь

Раз изменившим сновиденьям!

Слепой тоски моей не множь,

Не заводи о прежнем слова,

И, друг заботливый, больного

В его дремоте не тревожь!

Я сплю, мне сладко усыпленье;

Забудь бывалые мечты:

В душе моей одно волненье,

А не любовь пробудишь ты.

ВОДОПАД

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

Я слышу: свищет аквилон,

Качает елию скрыпучей,

И с непогодою ревучей

Твой рев мятежный соглашен.

Зачем с безумным ожиданьем

К тебе прислушиваюсь я?

Зачем трепещет грудь моя

Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный стою

Над дымной бездною твоею,

И, мнится, сердцем разумею

Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

ПРИЗНАНИЕ

Притворной нежности не требуй от меня,

Я сердца моего не скрою хлад печальный.

Ты прбва, в нем уж нет прекрасного огня

Моей любви первоначальной.

Напрасно я себе на память приводил

И милый образ твой и прежние мечтанья:

Безжизненны мои воспоминанья,

Я клятвы дал, но дал их выше сил.

Я не пленен красавицей другою,

Мечты ревнивые от сердца удали;

Но годы долгие в разлуке протекли,

Но в бурях жизненных развлекся я душою.

Уж ты жила неверной тенью в ней;

Уже к тебе взывал я редко, принужденно,

И пламень мой, слабея постепенно,

Собою сам погас в душе моей.

Верь, жалок я один. Душа любви желает,

Но я любить не буду вновь;

Вновь не забудусь я: вполне упоевает

Нас только первая любовь.

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя

Судьбины полную победу надо мной;

Кто знает? мнением сольюся я с толпой;

Подругу без любви – кто знает? – изберу я.

На брак обдуманный я руку ей подам

И в храме стану рядом с нею,

Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,

И назову ее моею;

И весть к тебе придет, но не завидуй нам:

Обмена тайных дум не будет между нами,

Душевным прихотям мы воли не дадим,

Мы не сердца под брачными венцами —

Мы жребии свои соединим.

Прощай! Мы долго шли дорогою одною;

Путь новый я избрал, путь новый избери;

Печаль бесплодную рассудком усмири

И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.

Не властны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

ОПРАВДАНИЕ

Решительно печальных строк моих

Не хочешь ты ответом удостоить;

Не тронулась ты нежным чувством их

И презрела мне сердце успокоить!

Не оживу я в памяти твоей,

Не вымолю прощенья у жестокой!

Виновен я: я был неверен ей;

Нет жалости к тоске моей глубокой!

Виновен я: я славил жен других…

Так! но когда их слух предубежденный

Я обольщал игрою струн моих,

К тебе летел я думой умиленной,

Тебя я пел под именами их.

Виновен я: на балах городских,

Среди толпы, весельем оживленной,

При гуле струн, в безумном вальсе мча

То Делию, то Дафну, то Лилету

И всем троим готовый сгоряча

Произнести по страстному обету,

Касаяся душистых их кудрей

Лицом моим, объемля жадной дланью

Их стройный стан, – так! в памяти моей

Уж не было подруги прежних дней,

И предан был я новому мечтанью!

Но к ним ли я любовию пылал?

Нет, милая! когда в уединеньи

Себя потом я тихо поверял,

Их находя в моем воображеньи,

Тебя одну я в сердце обретал!

Приветливых, послушных без ужимок,

Улыбчивых для шалости младой,

Из-за угла пафосских пилигримок

Я сторожил вечернею порой;

На миг один их своевольный пленник,

Я только был шалун, а не изменник.

Нет! более надменна, чем нежна,

Ты всё еще обид своих полна…

Прости ж навек! но знай, что двух виновных,

Не одного, найдутся имена

В стихах моих, в преданиях любовных.

ДОРОГА ЖИЗНИ

В дорогу жизни снаряжая

Своих сынов, безумцев нас,

Снов золотых судьба благая

Дает известный нам запас.

Нас быстро годы почтовые

С корчмы довозят до корчмы,

И снами теми роковые

Прогоны жизни платим мы.

* * *

Старательно мы наблюдаем свет,

Старательно людей мы наблюдаем

И чудеса постигнуть уповаем.

Какой же плод науки долгих лет?

Что наконец подсмотрят очи зорки?

Что наконец поймет надменный ум

На высоте всех опытов и дум,

Что? – точный смысл народной поговорки.

* * *

Не подражай: своеобразен гений

И собственным величием велик;

Доратов ли, Шекспиров ли двойник —

Досаден ты: не любят повторений.

С Израилем певцу один закон:

Да не творит себе кумира он!

Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,

Я застаю у Байроновых ног,

Я думаю: поклонник униженный!

Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!

* * *

Мой дар убог, и голос мой не громок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать? душа моя

Окажется с душой его в сношеньи,

И как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

ФЕЯ

Порою ласковую Фею

Я вижу в обаяньи сна,

И всей наукою своею

Служить готова мне она.

Душой обманутой ликуя,

Мои мечты ей лепечу я;

Но что же? странно и во сне

Непокупное счастье мне:

Всегда дарам своим предложит

Условье некое она,

Которым, злобно смышлена,

Их отравит иль уничтожит.

Знать, самым духом мы рабы

Земной насмешливой судьбы;

Знать, миру явному дотоле

Наш бедный ум порабощен,

Что переносит поневоле

И в мир мечты его закон!

МУЗА

Не ослеплен я музою моею:

Красавицей ее не назовут,

И юноши, узрев ее, за нею

Влюбленною толпой не побегут.

Приманивать изысканным убором,

Игрою глаз, блестящим разговором

Ни склонности у ней, ни дара нет;

Но поражен бывает мельком свет

Ее лица необщим выраженьем,

Ее речей спокойной простотой;

И он, скорей чем едким осужденьем,

Ее почтит небрежной похвалой.

К.А. СВЕРБЕЕВОЙ

В небе нашем исчезает

И, красой своей горда,

На другое востекает

Переходная звезда;

Но навек ли с ней проститься?

Нет, предписан ей закон:

Рано ль, поздно ль воротиться

На старинный небосклон.

Небо наше покидая,

Ты ли, милая звезда,

Небесам другого края

Передашься навсегда?

Весела красой чудесной,

Потеки в желанный путь;

Только странницей небесной

Воротись когда-нибудь!

* * *

Бывало, отрок, звонким кликом

Лесное эхо я будил,

И верный отклик в лесе диком

Меня смятенно веселил.

Пора другая наступила,

И рифма юношу пленила,

Лесное эхо заменя.

Игра стихов, игра златая!

Как звуки, звукам отвечая,

Бывало, нежили меня!

Но всё проходит. Остываю

Я и к гармонии стихов —

И как дубров не окликаю,

Так не ищу созвучных слов.

* * *

В дни безграничных увлечений,

В дни необузданных страстей

Со мною жил превратный гений,

Наперсник юности моей.

Он жар восторгов несогласных

Во мне питал и раздувал;

Но соразмерностей прекрасных

В душе носил я идеал;

Когда лишь праздников смятенья

Алкал безумец молодой,

Поэта мерные творенья

Блистали стройной красотой.

Страстей порывы утихают,

Страстей мятежные мечты

Передо мной не затмевают

Законов вечной красоты;

И поэтического мира

Огромный очерк я узрел,

И жизни даровать, о лира!

Твое согласье захотел.

НА СМЕРТЬ ГЁТЕ

Предстала, и старец великий смежил

Орлиные очи в покое;

Почил безмятежно, зане совершил

В пределе земном всё земное!

Над дивной могилой не плачь, не жалей,

Что гения череп – наследье червей.

Погас! но ничто не оставлено им

Под солнцем живых без привета;

На всё отозвался он сердцем своим,

Что просит у сердца ответа;

Крылатою мыслью он мир облетел,

В одном беспредельном нашел ей предел.

Всё дух в нем питало: труды мудрецов,

Искусств вдохновенных созданья,

Преданья, заветы минувших веков,

Цветущих времен упованья;

Мечтою по воле проникнуть он мог

И в нищую хату и в царский чертог.

С природой одною он жизнью дышал:

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье;

Была ему звездная книга ясна,

И с ним говорила морская волна.

Изведан, испытан им весь человек!

И ежели жизнью земною

Творец ограничил летучий наш век

И нас за могильной доскою,

За миром явлений, не ждет ничего, —

Творца оправдает могила его.

И если загробная жизнь нам дана,

Он, здешней вполне отдышавший

И в звучных, глубоких отзывах сполна

Всё дольное долу отдавший,

К предвечному легкой душой возлетит,

И в небе земное его не смутит.

* * *

К чему невольнику мечтания свободы?

Взгляни: безропотно текут речные воды

В указанных брегах, по склону их русла;

Ель величавая стоит, где возросла,

Невластная сойти. Небесные светила

Назначенным путем неведомая сила

Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон

Его летучему дыханью положен.

Уделу своему и мы покорны будем,

Мятежные мечты смирим иль позабудем,

Рабы разумные, послушно согласим

Свои желания со жребием своим —

И будет счастлива, спокойна наша доля.

Безумец! не она ль, не вышняя ли воля

Дарует страсти нам? и не ее ли глас

В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас

Жизнь, в сердце бьющая могучею волною

И в грани узкие втесненная судьбою.

* * *

Когда исчезнет омраченье

Души болезненной моей?

Когда увижу разрешенье

Меня опутавших сетей?

Когда сей демон, наводящий

На ум мой сон, его мертвящий,

Отыдет, чадный, от меня,

И я увижу луч блестящий

Всеозаряющего дня?

Освобожусь воображеньем,

И крылья духа подыму,

И пробужденным вдохновеньем

Природу снова обниму?

Вотще ль мольбы? напрасны ль пени?

Увижу ль снова ваши сени,

Сады поэзии святой?

Увижу ль вас, ее светила?

Вотще! я чувствую: могила

Меня живого приняла,

И, легкий дар мой удушая,

На грудь мне дума роковая

Гробовой насыпью легла.

* * *

Болящий дух врачует песнопенье.

Гармонии таинственная власть

Тяжелое искупит заблужденье

И укротит бунтующую страсть.

Душа певца, согласно излитая,

Разрешена от всех своих скорбей;

И чистоту поэзия святая

И мир отдаст причастнице своей.

Из книги: «Сумерки»

КНЯЗЮ ПЕТРУ АНДРЕЕВИЧУ ВЯЗЕМСКОМУ

Как жизни общие призывы,

Как увлеченья суеты,

Понятны вам страстей порывы

И обаяния мечты;

Понятны вам все дуновенья,

Которым в море бытия

Послушна наша ладия.

Вам приношу я песнопенья,

Где отразилась жизнь моя,

Исполнена тоски глубокой,

Противоречий, слепоты,

И между тем любви высокой,

Любви, добра и красоты.

Счастливый сын уединенья,

Где сердца ветреные сны

И мысли праздные стремленья

Разумно мной усыплены;

Где, другу мира и свободы,

Ни до фортуны, ни до моды,

Ни до молвы мне нужды нет;

Где я простил безумству, злобе

И позабыл, как бы во гробе,

Но добровольно, шумный свет, —

Еще, порою, покидаю

Я Лету, созданную мной,

И степи мира облетаю

С тоскою жаркой и живой.

Ищу я вас; гляжу: что с вами?

Куда вы брошены судьбами,

Вы, озарявшие меня

И дружбы кроткими лучами

И светом высшего огня?

Что вам дарует Провиденье?

Чем испытует небо вас?

И возношу молящий глас:

Да длится ваше упоенье,

Да скоро минет скорбный час!

Звезда разрозненной плеяды!

Так из глуши моей стремлю

Я к вам заботливые взгляды,

Вам высшей благости молю,

От вас отвлечь судьбы суровой

Удары грозные хочу,

Хотя вам прозою почтовой

Лениво дань мою плачу.

ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы.

Для ликующей свободы

Вновь Эллада ожила,

Собрала свои народы

И столицы подняла;

В ней опять цветут науки,

Носит понт торговли груз,

Но не слышны лиры звуки

В первобытном рае муз!

Блестит зима дряхлеющего мира,

Блестит! Суров и бледен человек;

Но зелены в отечестве Омира

Холмы, леса, брега лазурных рек.

Цветет Парнас! пред ним, как в оны годы,

Кастальский ключ живой струею бьет;

Нежданный сын последних сил природы —

Возник Поэт, – идет он и поет.

Воспевает, простодушный,

Он любовь и красоту,

И науки, им ослушной,

Пустоту и суету:

Мимолетные страданья

Легкомыслием целя,

Лучше, смертный, в дни незнанья

Радость чувствует земля.

Поклонникам Урании холодной

Поет, увы! он благодать страстей;

Как пажити Эол бурнопогодный,

Плодотворят они сердца людей;

Живительным дыханием развита,

Фантазия подъемлется от них,

Как некогда возникла Афродита

Из пенистой пучины вод морских.

И зачем не предадимся

Снам улыбчивым своим?

Жарким сердцем покоримся

Думам робким, а не им!

Верьте сладким убежденьям

Вас ласкающих очес

И отрадным откровеньям

Сострадательных небес!

Суровый смех ему ответом; персты

Он на струнах своих остановил,

Сомкнул уста вещать полуотверсты,

Но гордыя главы не преклонил:

Стопы свои он в мыслях направляет

В немую глушь, в безлюдный край; но свет

Уж праздного вертепа не являет,

И на земле уединенья нет!

Человеку непокорно

Море синее одно,

И свободно, и просторно,

И приветливо оно;

И лица не изменило

С дня, в который Аполлон

Поднял вечное светило

В первый раз на небосклон.

Оно шумит перед скалой Левкада.

На ней певец, мятежной думы полн,

Стоит… в очах блеснула вдруг отрада:

Сия скала… тень Сафо!.. голос волн…

Где погребла любовница Фаона

Отверженной любви несчастный жар,

Там погребет питомец Аполлона

Свои мечты, свой бесполезный дар!

И по-прежнему блистает

Хладной роскошию свет,

Серебрит и позлащает

Свой безжизненный скелет;

Но в смущение приводит

Человека вал морской,

И от шумных вод отходит

Он с тоскующей душой!

* * *

Были бури, непогоды,

Да младые были годы!

В день ненастный, час гнетучий

Грудь подымет вздох могучий;

Вольной песнью разольется,

Скорбь-невзгода распоется!

А как век-то, век-то старый

Обручится с лютой карой,

Груз двойной с груди усталой

Уж не сбросит вздох удалый,

Не положишь ты на голос

С черной мыслью белый волос!

* * *

На что вы, дни! Юдольный мир явленья

Свои не изменит!

Все ведомы, и только повторенья

Грядущее сулит.

Недаром ты металась и кипела,

Развитием спеша,

Свой подвиг ты свершила прежде тела,

Безумная душа!

И, тесный круг подлунных впечатлений

Сомкнувшая давно,

Под веяньем возвратных сновидений

Ты дремлешь; а оно

Бессмысленно глядит, как утро встанет,

Без нужды ночь сменя,

Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,

Венец пустого дня!

* * *

Сначала мысль, воплощена

В поэму сжатую поэта,

Как дева юная, темна

Для невнимательного света;

Потом, осмелившись, она

Уже увертлива, речиста,

Со всех сторон своих видна,

Как искушенная жена

В свободной прозе романиста;

Болтунья старая, затем

Она, подъемля крик нахальный,

Плодит в полемике журнальной

Давно уж ведомое всем.

* * *

Толпе тревожный день приветен, но страшна

Ей ночь безмолвная. Боится в ней она

Раскованной мечты видений своевольных.

Не легкокрылых грез, детей волшебной тьмы,

Видений дня боимся мы,

Людских сует, забот юдольных.

Ощупай возмущенный мрак —

Исчезнет, с пустотой сольется

Тебя пугающий призра?к,

И заблужденью чувств твой ужас улыбнется.

О сын фантазии! ты благодатных фей

Счастливый баловень, и там, в заочном мире,

Веселый семьянин, привычный гость на пире

Неосязаемых властей!

Мужайся, не слабей душою

Перед заботою земною:

Ей исполинский вид дает твоя мечта;

Коснися облака нетрепетной рукою —

Исчезнет; а за ним опять перед тобою

Обители духо?в откроются врата.

* * *

Здравствуй, отрок сладкогласный!

Твой рассвет зарей прекрасной

Озаряет Аполлон!

Честь возникшему пииту!

Малолетную хариту

Ранней лирой тронул он.

С утра дней счастлив и славен,

Кто тебе, мой мальчик, равен?

Только жавронок живой,

Чуткой грудию своею,

С первым солнцем, полный всею

Наступающей весной!

* * *

Что за звуки? Мимоходом

Ты поешь перед народом,

Старец нищий и слепой!

И, как псов враждебных стая,

Чернь тебя обстала злая,

Издеваясь над тобой.

А с тобой издавна тесен

Был союз Камены песен,

И беседовал ты с ней,

Безымянной, роковою,

С дня, как в первый раз тобою

Был услышан соловей.

Бедный старец! слышу чувство

В сильной песне… Но искусство…

Старцев старее оно;

Эти радости, печали —

Музыкальные скрыжали

Выражают их давно!

Опрокинь же свой треножник!

Ты избранник, не художник!

Попеченья гений твой

Да отложит в здешнем мире:

Там, быть может, в горнем клире,

Звучен будет голос твой!

* * *

Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!

О жрец ее! тебе забвенья нет;

Всё тут, да тут и человек, и свет,

И смерть, и жизнь, и правда без покрова.

Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком

К ним чувственным, за грань их не ступая!

Есть хмель ему на празднике мирском!

Но пред тобой, как пред нагим мечом,

Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

СКУЛЬПТОР

Глубокий взор вперив на камень,

Художник нимфу в нем прозрел,

И пробежал по жилам пламень,

И к ней он сердцем полетел.

Но, бесконечно вожделенный,

Уже он властвует собой:

Неторопливый, постепенный

Резец с богини сокровенной

Кору снимает за корой.

В заботе сладостно-туманной

Не час, не день, не год уйдет,

А с предугаданной, с желанной

Покров последний не падет,

Покуда, страсть уразумея

Под лаской вкрадчивой резца,

Ответным взором Галатея

Не увлечет, желаньем рдея,

К победе неги мудреца.

ОСЕНЬ

1

И вот сентябрь! замедля свой восход,

Сияньем хладным солнце блещет,

И луч его в зерцале зыбком вод

Неверным золотом трепещет.

Седая мгла виется вкруг холмов;

Росой затоплены равнины;

Желтеет сень кудрявая дубов,

И красен круглый лист осины;

Умолкли птиц живые волоса,

Безмолвен лес, беззвучны небеса!

2

И вот сентябрь! и вечер года к нам

Подходит. На поля и горы

Уже мороз бросает по утрам

Свои сребристые узоры.

Пробудится ненастливый Эол;

Пред ним помчится прах летучий,

Качаяся, завоет роща, дол

Покроет лист ее падучий,

И набегут на небо облака,

И, потемнев, запенится река.

3

Прощай, прощай, сияние небес!

Прощай, прощай, краса природы!

Волшебного шептанья полный лес,

Златочешуйчатые воды!

Веселый сон минутных летних нег!

Вот эхо в рощах обнаженных

Секирою тревожит дровосек,

И скоро, снегом убеленных,

Своих дубров и холмов зимний вид

Застылый ток туманно отразит.

4

А между тем досужий селянин

Плод годовых трудов сбирает;

Сметав в стога скошенный злак долин,

С серпом он в поле поспешает.

Гуляет серп. На сжатых бороздах

Снопы стоят в копнах блестящих

Иль тянутся, вдоль жнивы, на возах,

Под тяжкой ношею скрыпящих,

И хлебных скирд золотоверхий град

Подъемлется кругом крестьянских хат.

5

Дни сельского, святого торжества!

Овины весело дымятся,

И цеп стучит, и с шумом жернова

Ожившей мельницы крутятся.

Иди, зима! на строги дни себе

Припас оратай много блага:

Отрадное тепло в его избе.

Хлеб-соль и пенистая брага;

С семьей своей вкусит он без забот

Своих трудов благословенный плод!

6

A ты, когда вступаешь в осень дней,

Оратай жизненного поля,

И пред тобой во благостыне всей

Является земная доля;

Когда тебе житейские бразды,

Труд бытия вознаграждая,

Готовятся подать свои плоды

И спеет жатва дорогая,

И в зернах дум ее сбираешь ты,

Судеб людских достигнув полноты, —

7

Ты так же ли, как земледел, богат?

И ты, как он, с надеждой сеял;

И ты, как он, о дальнем дне наград

Сны позлащенные лелеял…

Любуйся же, гордись восставшим им!

Считай свои приобретенья!..

Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским

Тобой скопленные презренья,

Язвительный, неотразимый стыд

Души твоей обманов и обид!

8

Твой день взошел, и для тебя ясна

Вся дерзость юных легковерий;

Испытана тобою глубина

Людских безумств и лицемерий.

Ты, некогда всех увлечений друг,

Сочувствий пламенный искатель,

Блистательных туманов царь – и вдруг

Бесплодных дебрей созерцатель,

Один с тоской, которой смертный стон

Едва твоей гордыней задушён.

9

Но если бы негодованья крик,

Но если б вопль тоски великой

Из глубины сердечныя возник

Вполне торжественный и дикой, —

Костями бы среди своих забав

Содроглась ветреная младость,

Играющий младенец, зарыдав,

Игрушку б выронил, и радость

Покинула б чело его навек,

И заживо б в нем умер человек!

10

Зови ж теперь на праздник честный мир!

Спеши, хозяин тороватый!

Проси, сажай гостей своих за пир

Затейливый, замысловатый!

Что лакомству пророчит он утех!

Каким разнообразьем брашен

Блистает он!.. Но вкус один во всех,

И, как могила, людям страшен;

Садись один и тризну соверши

По радостям земным твоей души!

11

Какое же потом в груди твоей

Ни водворится озаренье,

Чем дум и чувств ни разрешится в ней

Последнее вихревращенье —

Пусть в торжестве насмешливом своем

Ум бесполезный сердца трепет

Угомонит и тщетных жалоб в нем

Удушит запоздалый лепет,

И примешь ты, как лучший жизни клад,

Дар опыта, мертвящий душу хлад.

12

Иль, отряхнув видения земли

Порывом скорби животворной,

Ее предел завидя невдали,

Цветущий брег за мглою черной,

Возмездий край, благовестящим снам

Доверясь чувством обновленным,

И бытия мятежным голосам,

В великом гимне примиренным,

Внимающий, как арфам, коих строй

Превыспренний не понят был тобой, —

13

Пред промыслом оправданным ты ниц

Падешь с признательным смиреньем,

С надеждою, не видящей границ,

И утоленным разуменьем, —

Знай, внутренней своей вовеки ты

Не передашь земному звуку

И легких чад житейской суеты

Не посвятишь в свою науку;

Знай, горняя иль дольная, она

Нам на земле не для земли дана.

14

Вот буйственно несется ураган,

И лес подъемлет говор шумный,

И пенится, и ходит океан,

И в берег бьет волной безумной;

Так иногда толпы ленивый ум

Из усыпления выводит

Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,

И звучный отзыв в ней находит,

Но не найдет отзыва тот глагол,

Что страстное земное перешел.

15

Пускай, приняв неправильный полет

И вспять стези не обретая,

Звезда небес в бездонность утечет;

Пусть заменит ее другая;

Не явствует земле ущерб одной,

Не поражает ухо мира

Падения ее далекий вой,

Равно как в высотах эфира

Ее сестры новорожденный свет

И небесам восторженный привет!

16

Зима идет, и тощая земля

В широких лысинах бессилья,

И радостно блиставшие поля

Златыми класами обилья,

Со смертью жизнь, богатство с нищетой —

Все образы годины бывшей

Сравняются под снежной пеленой,

Однообразно их покрывшей, —

Перед тобой таков отныне свет,

Но в нем тебе грядущей жатвы нет!

* * *

Благословен святое возвестивший!

Но в глубине разврата не погиб

Какой-нибудь неправедный изгиб

Сердец людских пред нами обнаживший.

Две области – сияния и тьмы —

Исследовать равно стремимся мы.

Плод яблони со древа упадает:

Закон небес постигнул человек!

Так в дикий смысл порока посвящает

Нас иногда один его намек.

РИФМА

Когда на играх Олимпийских,

На стогнах греческих недавних городов,

Он пел, питомец муз, он пел среди валов

Народа, жадного восторгов мусикийских, —

В нем вера полная в сочувствие жила.

Свободным и широким метром,

Как жатва, зыблемая ветром,

Его гармония текла.

Толпа вниманием окована была,

Пока, могучим сотрясеньем

Вдруг побежденная, плескала без конца

И струны звучные певца

Дарила новым вдохновеньем.

Когда на греческий амвон,

Когда на римскую трибуну

Оратор восходил, и славословил он

Или оплакивал народную фортуну,

И устремлялися все взоры на него,

И силой слова своего

Вития властвовал народным произволом, —

Он знал, кто он; он ведать мог,

Какой могучий правит бог

Его торжественным глаголом.

Но нашей мысли торжищ нет,

Но нашей мысли нет форума!..

Меж нас не ведает поэт,

Высок полет его иль нет,

Велика ль творческая дума.

Сам судия и подсудимый,

Скажи: твой беспокойный жар —

Смешной недуг иль высший дар?

Реши вопрос неразрешимый!

Среди безжизненного сна,

Средь гробового хлада света,

Своею ласкою поэта

Ты, рифма! радуешь одна.

Подобно голубю ковчега,

Одна ему, с родного брега,

Живую ветвь приносишь ты;

Одна с божественным порывом

Миришь его твоим отзывом

И признаешь его мечты!

* * *

Когда твой голос, о поэт,

Смерть в высших звуках остановит,

Когда тебя во цвете лет

Нетерпеливый рок уловит, —

Кого закат могучих дней

Во глубине сердечной тронет?

Кто в отзыв гибели твоей

Стесненной грудию восстонет,

И тихий гроб твой посетит,

И, над умолкшей Аонидой

Рыдая, пепел твой почтит

Нелицемерной панихидой?

Никто! – но сложится певцу

Канон намеднишним Зоилом,

Уже кадящим мертвецу,

Чтобы живых задеть кадилом.

Аркадий Гаврилович Родзянка
1793–1846

Старший современник А.С. Пушкина. Был близок к обществу «Зеленая лампа». С Пушкиным рано установились дружеские и несколько фамильярные отношения. Автор любовных элегий.

ЭЛЕГИЯ

Как медленно приходит счастье,

Как быстро кроется оно,

Дней юных в долгое ненастье

Мне было жить на миг дано!

Наказан я за то мгновенье!

Надежд пустое обольщенье

Всё горечь услаждает зла,

Но мне уж чуждо упоенье,

Надежда в сердце умерла!

В сем сердце, съеденном тоскою,

Больном, убитом, я горю

Бегущей возвратить мечтою

Блаженства прошлого зарю;

Но настоящее как туча

Во всех души несвязных снах,

И – вмиг блистает на глазах

Слеза невольная, горюча.

Я всё навеки потерял,

Я мене ветрен, пылок стал!

Доверенность к судьбе умчалась,

Огнь чувств, восторгов рай исчез,

И даром пагубным небес

Одна любовь со мной осталась!

НА СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ПУШКИНА

Таланта в полном блеске он

Поник увенчанной главою,

Свинцом летучим поражен

Братоубийственной рукою;

Издетства баловень певец

Прелестной музы своенравной,

И после жизни бурной, славной

И бурный встретил он конец.

Негодованье и печаль

Волнуют грудь и мысль невольно;

Увы, кому его не жаль!

О Пушкине кому не больно?

Один он нам звездой светил,

Звучал в предбудущие лета —

Зачем же ты его убил,

Злодей, отнял у нас Поэта!

Кто право крови дал тебе

Над сей главою озаренной?

Ты знаешь ли, к его судьбе

Восторг прикован полвселенной!

Любимец наш, отрада, друг,

Честь, украшенье полуночи, —

Его напевов – жаждал слух,

Его лица – искали очи!

И слышишь ли плачевный звон?

Весь Петроград, слиян душою,

Подвигся в ходе похорон

Необозримою толпою;

Не полководец, не монарх,

Он в землю сходит им подобно,

И общей грустью в мир загробный

Сопровожден любезный прах.

Коль ближние, склонясь челом,

В боязни кроются виновной,

Ты ль, муза, пред Певца костром

Пребудешь робкой и безмолвной?

Как Цезаря кровавый плащ,

Бери, кажи ты Барда тогу,

Зови к царю, к народу плачь

И месть кричи земле и Богу!

Но успокойся, неба дочь!

Кто усладил Певца кончину,

Его детя?м успел помочь,

Устроив прочно их судьбину, —

Тот знает – и не дремлет он,

Венчанный россов представитель,

И грянет в свой черед закон —

Невинных неподкупный мститель!

ЭЛИЗИУМ

Элизиум, цветущий вечно рай

Души вертляной и крылатой, —

Кто на земле, кто будет мой вожатый

В тот светлый, в тот чудесный край?

Два глаза есть и голос милый,

Мне слишком близкие давно,

Им дивное могущество дано

Элизиум творить не за могилой!

Элизиум и чувств и дум!

И в миг тот дивный мир пред мною исчезает,

И неземных порывов полон ум,

И огнь, чистейший огнь всё сердце проникает.

Николай Михайлович Коншин
1793–1859

Знакомый А.С. Пушкина, А.А. Дельвига, близкий друг Е.А. Баратынского, под влиянием которого развивает жанр дружеского послания.

Е.А. БАРАТЫНСКОМУ

Поэт, твой дружественный глас

Достиг до узничьей темницы —

И в сердце жизнь отозвалась

На звук знакомыя цевницы.

Давно уж, скуки снедь немой,

Оно без чувства хладно билось;

Но снова чувство оживилось

О счастьи тихою тоской!

Куда девались, друг-поэт,

Сии порывы к наслажденью,

Сей мир волшебный юных лет

И вера сердцем сновиденью!

В объятьях ветреных Лаис

Любить способность онемела;

Страсть к славе, к жизни охладела.

Желанья роем унеслись!

К нам путь завеяла метель

Свободе, резвому веселью,

И жизни жесткая кудель

Полубольной прядется Ленью.

Один лишь Силы звучный глас

Смущает мрачное безмолвье,

И краснощекое Здоровье

Вспорхнуло с Радостью от нас!

К НАШИМ

Друзья, сегодни невзначай

Пришла мне мысль благая

Вас звать в Семеновский, на чай.

Иди, семья лихая!

В туфлях, халатах, в семь часов

Ко мне съезжайтесь прямо,

И каждый, братья, без чинов

Тащись с любимой дамой.

Приди, Евгений, мой поэт,

Как брат, любимый нами,

Ты опорожнил чашу бед,

Поссорясь с небесами;

Запей ее в моем углу,

За чашею веселья —

Светлее будущего мглу

Увидишь от похмелья.

Не знает Бахус черных дней,

Ему как лужа море.

Приди, и с музою твоей,

Плаксивою, как горе;

Пусть сердцу братьев говорит

Волшебными устами —

Младая грудь ее горит

Свободой и богами.

И Дельвиг, председатель муз,

И вождь, и муж совета,

Покинь всегдашней лени груз,

Бреди на зов поэта.

Закинь на полку фут и вес

Философов спесивых,

Умножь собой толпу повес,

Всегда многоречивых.

Ты любишь искренно друзей,

Ты верен богу Пинда,

Ты чинно род семьи своей

Ведешь от Витикинда, —

С младою музою твоей,

Опередившей годы,

Гряди в веселый круг друзей

На празднество свободы.

И Чернышов, приятель, хват,

Поклонник Эпикуру,

Ты наш единоверный брат

По Вакху и Амуру,

И нашим музам не чужой —

Ты любишь песнопенья:

Нередко делим мы с тобой

Минуты вдохновенья.

И бог любви, и сатана

Равно нас, грешных, мучит,

И бес румяный, бог вина,

Науке жизни учит.

Приди на прямодушный зов

Армейского солдата;

Мой беззаботный философ,

Люблю тебя как брата!

Ты в скуке не провел и дня,

Ты денег не хоронишь,

Мундир гвардейский, четверня,

Но ты не фанфаронишь;

Ты любишь бранный шум и треск

И любишь наслажденье,

И знаешь, что мишурный блеск —

Плохое украшенье.

В чертогах, в городском шуму

И в подземельной хате

Уважен умный по уму

И мил в своем халате!

Болтин-гусар, тебе челом,

Мудрец златого века!

Ты наслаждаешься житьем

Как правом человека;

Ты храбр, как витязь старины,

И прям, как наши деды,

Ты любишь страсть родной страны —

Роскошные обеды,

Ты пьешь с друзьями в добрый час,

Без бабьего жеманства, —

Святая трезвость во сто раз

Безумнее и пьянства!

Дай руку, брат, иди ко мне,

Затянем круговою!

Прямые радости одне

За чашей пуншевою…

Напьюсь – и светел Божий день,

И люди, будто люди,

И Пашу целовать не лень —

Прижмусь к упругой груди;

Тверез – и люди мне, гусар,

Негодные созданья,

И холоден смышленый жар

Наемного лобзанья.

Сберемся ж, братья, заодно,

Иди, семья лихая!

Вас ждет и чай мой, и вино,

И муза молодая;

И вечер посвятим богам,

Подателям блаженства.

Друзья, цензуры нет пирам

Для дружбы и равенства!

БОРАТЫНСКОМУ

Напрасно я, друг милый мой,

Желал найти науку счастья;

Напрасно, всех любя душой,

Просил любови и участья…

Участья… Кто его найдет?

О, люди холодны, как лед…

Мои труды вотще пропали,

Но чувства опытнее стали —

Мне люди в наготе предстали —

Я пожалел моих хлопот.

В наш век счастливый, век прекрасный

Приветлив ласковый народ;

Всё дышит тишиной согласной,

Друг другу братски руку жмет;

Пристойно скромны изуверы,

Пристойно воры ждут ночей,

Не давят жертв во имя веры,

И нет державных палачей…

Чего ж желать мне оставалось?

К чему я стал себе злодей?

К чему рассматривать людей?

Пусть было б всё как всё казалось.

Так, друг, теперь я вижу сам,

Уже нет нужды мне в совете —

Науки счастья нет на свете,

И дать не могут счастья нам.

Счастлив, кто в уголку уютном

Для жизни нужным не убог

И в исступлении минутном

С любовью позабыться мог;

Кто свету ввек не доверялся,

Один пирует жизни пир,

Кому так свет не представлялся,

Как в микроскоп фламандский сыр!

Александр Абрамович Крылов
1798 (1793?) – 1829

Современник А.С. Пушкина. Поэт и переводчик, автор любовных элегий, из которых одна – «Недоверчивость» – полемически учтена Пушкиным в его элегии «Простишь ли мне ревнивые мечты…».

НЕДОВЕРЧИВОСТЬ

Элегия

Не спрашивай, зачем я так уныл!

Ты знать должна вину моей печали:

Мой взор тебе давно ее открыл,

Когда об ней уста мои молчали.

Мне суждено по гроб тебя любить;

Но, знать, любви внушить я не умею!

Нет, счастие тобой любимым быть

Не для меня: я ждать его не смею!

Из жалости одной к моим слезам

Ты мне твердишь любовные обеты;

Не верю я пленительным словам:

Я не видал в тебе любви приметы!

Стою ль вдали, с безмолвною тоской, —

Твой взор меня в толпе не отличает;

Иль робкою коснусь к тебе рукой —

Твоя рука моей не отвечает.

Спокойна ты: встречаешь ли меня

Или даришь мне поцелуй небрежный, —

В глазах твоих нет пылкого огня

И на щеках румянца страсти нежной.

Когда я шел вчера, простясь с тобой,

Не для меня ты у окна стояла —

И тусклого стекла не отирала,

Чтобы взглянуть украдкой вслед за мной!

Досель я жил отрадой упованья,

Я сам себя обманывать хотел,

И наяву коварные мечтанья

Любовь твою сулили мне в удел!

Но ты меня лишила наслажденья:

Мечты мои рассеялись, как дым,

Упала с глаз повязка заблужденья,

И опыт мне сказал: ты не любим!

Жестокая, ты хочешь быть мне другом —

Любви твоей, любви желаю я!

Когда меня ты назовешь супругом,

Без сердца мне на что рука твоя?

Где для меня цвели блаженства розы,

Там буду я лишь терния встречать;

В твоих глазах я должен видеть слезы

И на лице уныния печать!

Я, может быть, подстерегу случайно

Твой тяжкий вздох в безмолвии ночном,

И близь меня, забывшись тихим сном,

Промолвишь ты признанье в страсти тайной;

Огонь любви заблещет на челе,

И не супруг, другой тебе приснится;

Ты будешь днем, потупя взор к земле,

Передо мной мечты своей стыдиться.

О милый друг! Прости моим словам,

Забудь любви слепые подозренья, —

Я им теперь еще не верю сам,

Но в будущем ищу себе мученья!

Пускай меня утешит голос твой;

Пусть нежный взор тоску души рассеет

И грудь мою надежды луч согреет!

Когда же нет в тебе любви прямой,

Когда я ждал несчастия недаром,

Цепей моих из жалости не рви,

Но обмани меня притворным жаром

И дружбе дай название любви!

К ПЛЕТНЕВУ

Винюсь, мой друг, перед тобой;

Ты мной не можешь быть доволен:

Я не пою, и гений мой

Неизлечимо ленью болен.

В глуши лесов я жизнь веду;

Не слава, а покой мне нужен.

Я стал теперь с весельем дружен,

Но с музой часто не в ладу.

Она зовет меня украдкой

От милой сердца на Парнас, —

Я нехотя клянусь подчас

Расторгнуть узы неги сладкой

И снова петь, но на стене

Не нахожу своей свирели:

Амуры, не сказавшись мне,

Тихонько ею завладели.

Возьму ль ее у них из рук?

Мне сладок их напев игривый,

И тих свирели беглый звук,

Как нежный вздох любви счастливой.

Тебе, Плетнев, другой удел!

Любовник славы постоянный,

Ты вслед за нею полетел,

Вдали завидя лавр желанный!

Ты не чуждаешься труда,

Чтоб знатоков привлечь вниманье,

И к верной музе никогда

Не опоздаешь на свиданье.

Ко мне доносят песнь твою

Покорные певцам зефиры,

И в диком северном краю

Я слышу звук знакомой лиры!

Но пусть венцы перед тобой —

Не в них прямое наслажденье!

Когда я кончу дней теченье,

Быть может, ты, поэт младой,

Наскучив шумною столицей,

Придешь в страну, где друг твой жил,

И над его простой гробницей

Прочтешь слова: он счастлив был!

А. А. К-ОЙ

Молодой цветок дубровы,

Расцветай в тени ветвей,

Где ни зной, ни хлад суровый

Не вредят красе твоей;

Но ко мне, в страну изгнанья,

В мой печальный, дикий край,

Как привет воспоминанья,

Запах сладкий навевай.

К КЛЕНУ

Подражание Парни

Слова любви, мой клен пустынный,

Я на коре твоей писал;

Но вижу с грустью, друг старинный,

Что мне и ты неверен стал.

Зачем ты память сохраняешь

О счастьи двух сердец младых?

Ты их еще соединяешь,

А время разлучило их!

Александр Павлович Крюков
1803–1833

Современник А.С. Пушкина. Поэт и прозаик. Как поэт сложился под несомненным воздействием Пушкина и уже современниками считался его талантливым подражателем. Лирика Крюкова – соединительное звено между элегической поэзией 1820-х годов и романтической поэзией 1830-х годов. Эпизоды прозаического «Рассказа моей бабушки» Крюкова отразились в «Капитанской дочке» Пушкина.

ВОСПОМИНАНИЕ О РОДИНЕ

Родимый край, страна отцов!

Как быстро дни мои мелькали,

Когда, не ведая печали,

Я рос в кругу твоих глупцов!

Меня младенца веселили

Их страсти, важность, суеты,

Их занимательные были

И безрассудные мечты.

Любил я жаркие их споры

О гончих, зайцах и полях,

И оглушающие хоры,

И рюмок звон на их пирах.

Но мне забавнее казались

Беседы важных их супруг,

Когда они, составя круг,

Горячим чаем упивались…

Какой был шум! какой был звон!

Одна рассказывала сон,

Другая жизнь своей наседки,

Иные ж с видом простоты

Сплетали злые клеветы

На счет какой-нибудь соседки…

И признаюсь: среди сих дам

Я кой к чему привык и сам.

Судя по них о целом свете,

Я в нем не знал большого зла;

Я верил счастливой планете —

И мирно жизнь моя цвела.

Среди толпы самодовольной,

В дыму желаний и надежд,

Игрой цевницы своевольной

Я забавлял моих невежд.

Их одобреньем быв утешен,

Я восхищался, но они

«Он сумасшедший, он помешан»

Твердили, будучи одни.

Что нужды в том? по крайней мере

Я оставался в доброй вере,

Что и с невеждой и с глупцом

На свете сем ужиться можно

И что Вольтер весьма безбожно

Бросал на них сатиры гром…

Я рос и – вырос. Дни летели.

Мои седые земляки,

Как прежде, чуждые тоски,

Исправно пили, сладко ели,

Травили зайцев и толстели…

Вдруг – бог мой! – одного из них,

Не знаю как, задел мой стих!..

Мгновенно поднялась тревога —

И оглушен был бранью я!

«Он враг людей, отступник Бога!» —

Взывали жены и мужья.

Какое множество проклятий

Из уст соотчичей и братий

Упало на мою главу!..

И я дышу! и я живу!

Но я не ждал конца тревоги:

Почтя слезою прах отцов,

Скорей, скорей – давай бог ноги

Бежать от добрых земляков!

И так, их злобою гонимый,

Печальный гость чужих земель,

Покинул я приют родимый,

Почтенных предков колыбель…

От ранних лет к странам далеким

Я был надеждою маним;

Мне быть хотелось одиноким —

В чужой стране, для всех чужим.

Сбылось безумное желанье!

Я был один в толпе людей,

Как осужденный на изгнанье,

Как всеми брошенный злодей…

Мне жить на свете скучно было;

Я мирных радостей не знал;

Душа пустела; нрав дичал,

А сердце тайной грустью ныло…

Блуждая из страны в страну,

Я свет изведал понемногу —

И скоро ль, трудную дорогу

Окончив, мирным сном засну —

Не знаю…

Но клянусь судьбою,

Клянусь мечтами жизни сей,

Что не ступлю опять ногою

На землю родины моей!..

Зачем? к чему? и что бы ныне

Я мог найти в моей пустыне?

Ах! разве чуть приметный след

Давно, давно минувших лет:

Травой заросшие могилы,

Где под хранительным крестом

Двух незабвенных пепел милый

Лежит, объятый вечным сном…

И там же… там есть холм забытый,

Под коим, холоден и тих,

Спит беспробудно муж сердитый,

Забывши мой несчастный стих.

Избави бог меня от злости!

Нет, не дерзнет моя нога

Попрать разрушенные кости

Землею взятого врага!

ПРИЕЗД

Путь трудный кончен. Вот громады

Блестящих храмов и палат.

Как неба вечные лампады,

Огни вечерние горят.

Отрадно страннику сиянье

Гостеприимных сих огней…

Он знал любовь, он знал страданье,

Он знал тоску во цвете дней.

Он рано родину покинул

И долю низкую презрел,

И мрак невежества отринул —

И к просвещенью полетел.

Он избежал невежд смиренных,

Благослови их кроткий сон;

Наукой хладною надменных

Безумцев злобу – видел он.

Он счастья испытал измены

И жизни суетной тщету…

Теперь в хранительные стены

Прими, Петрополь, сироту!

Как капля в бездне вод кипящих,

Как в море легкая струя —

В сени твердынь твоих гремящих,

В твоих толпах – исчезну я!

ЛЮБОВЬ

Не в шуме, не в кругу бояр,

Не посреди пиров мятежных —

Родится пламень чувствий нежных

И вдохновенной страсти жар.

Забытая порочным светом,

Любовь чужда балетных фей:

Под их убийственным корсетом,

Бедняжке, душно б было ей…

Но там – в стране моей любимой, —

Где в лоне мирной тишины

Поднесь хранятся нерушимо

Простые нравы старины,

Где люди следуют природе,

Где дни невидимо летят,

Где все живут по старой моде —

И знать о новых не хотят;

Где предков мирные пороки

Пощажены насмешкой злой,

Где добродетели уроки

Преподаются не молвой,

Где зависть хладная, немая

Не ищет жертвы в темноте, —

Там царствует любовь святая

В патриархальной красоте.

ПОДРАЖАТЕЛЬ

Таланта скромный обожатель,

Я не поэт, а подражатель;

Мой не блистателен венок;

Но подражанье – не порок!

Кто вдохновенные творенья

От громких бредней отличит,

Чей дух взволнуют песнопенья

Любимца нежных пиерид;

Кто не судом науки хладной,

Но пылким сердцем, но душой —

Душой младой, восторга жадной,

Поэт! постигнет гений твой, —

Тот подражай! Его напевы

Не пристыдят его харит —

И добрый друг парнасской девы

Его мечты благословит!

НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА

Полурассеянный и злой,

С приметой бешенства во взоре,

Внезапно, в темном коридоре,

Вчера я встретился с тобой.

Ты испугалась, как наяда,

Когда явился фавн пред ней, —

И в трепетной руке твоей

Дрожала яркая лампада.

Не отвечая мне, ты вдруг

Сокрылась с легкостью воздушной,

И, признаюсь, на твой испуг

Я сам глядел не равнодушно…

Перепугались оба мы:

Как будто в высоте эфирной

Внезапно встретил духа тьмы

Посланник неба – ангел мирный.

Антон Антонович Дельвиг
1798–1831

Лицеист, ближайший и самый любимый друг А.С. Пушкина. Автор идиллий, романсов, русских песен и сонетов, основатель и издатель «Литературной газеты» и альманаха «Северные цветы».

ПУШКИНУ

Кто, как лебедь цветущей Авзонии,

Осененный и миртом и лаврами,

Майской ночью при хоре порхающих,

В сладких грезах отвился от матери, —

Тот в советах не мудрствует; нб стены

Побежденных знамена не вешает;

Столб кормами судов неприятельских

Он не красит пред храмом Ареевым;

Флот, с несчетным богатством Америки,

С тяжким золотом, купленным кровию,

Не взмущает двукраты экватора

Для него кораблями бегущими.

Но с младенчества он обучается

Воспевать красоты поднебесные,

И ланиты его от приветствия

Удивленной толпы горят пламенем.

И Паллада туманное облако

Рассевает от взоров, – и в юности

Он уж видит священную истину

И порок, исподлобья взирающий!

Пушкин! Он и в лесах не укроется;

Лира выдаст его громким пением,

И от смертных восхитит бессмертного

Аполлон на Олимп торжествующий.

К МАЛЬЧИКУ

Мальчик, солнце встретить должно

С торжеством в конце пиров!

Принеси же осторожно

И скорей из погребов

В кубках длинных и тяжелых,

Как любила старина,

Наших прадедов веселых

Пережившего вина.

Не забудь края златые

Плющем, розами увить!

Весело в года седые

Чашей молодости пить,

Весело, хоть на мгновенье,

Бахусом наполнив грудь,

Обмануть воображенье

И в былое заглянуть.

НАДПИСЬ

На статую флорентинского Меркурия

Перст указует на даль, на главе разви?лися крылья,

Дышит свободою грудь; с легкостью дивною он,

В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух…

Миг – и умчится! Таков полный восторга певец.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Ах ты, ночь ли,

Ноченька!

Ах ты, ночь ли,

Бурная!

Отчего ты

С вечера

До глубокой

Полночи

Не блистаешь

Звездами,

Не сияешь

Месяцем?

Всё темнеешь

Тучами?

И с тобой, знать,

Ноченька,

Как со мною,

Молодцем,

Грусть-злодейка

Сведалась!

Как заляжет,

Лютая,

Там глубоко

На сердце —

Позабудешь

Девицам

Усмехаться,

Кланяться;

Позабудешь

С вечера

До глубокой

Полночи,

Припевая,

Тешиться

Хороводной

Пляскою!

Нет, взрыдаешь,

Всплачешься,

И, безродный

Молодец,

На постелю

Жесткую,

Как в могилу,

Кинешься!

ЭЛЕГИЯ

Когда, душа, просилась ты

Погибнуть иль любить,

Когда желанья и мечты

К тебе теснились жить,

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, —

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я!

Зачем вы начертались так

На памяти моей,

Единый молодости знак,

Вы, песни прошлых дней!

Я горько долы и леса

И милый взгляд забыл, —

Зачем же ваши голоса

Мне слух мой сохранил!

Не возвратите счастья мне,

Хоть дышит в вас оно!

С ним в промелькнувшей старине

Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,

Вы сна души моей

И слова страшного: люблю

Не повторяйте ей!

ВДОХНОВЕНИЕ

Сонет

Не часто к нам слетает вдохновенье,

И краткий миг в душе оно горит;

Но этот миг любимец муз ценит,

Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье

И яд во всем, чем сердце дорожит,

Забыты им: восторженный пиит

Уж прочитал свое предназначенье.

И пре?зренный, гонимый от людей,

Блуждающий один под небесами,

Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех частей,

Он клевете мстит славою своей

И делится бессмертием с богами.

СОНЕТ

Златых кудрей приятная небрежность,

Небесных глаз мечтательный привет,

Звук сладкий уст при слове даже нет

Во мне родят любовь и безнадежность.

На то ли мне послали боги нежность,

Чтоб изнемог я в раннем цвете лет?

Но я готов, я выпью чашу бед:

Мне не страшна грядущего безбрежность!

Не возвратить уже покоя вновь,

Я позабыл свободной жизни сладость,

Душа горит, но смолкла в сердце радость,

Во мне кипит и холодеет кровь:

Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь?

На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

РОМАНС

Не говори: любовь пройдет,

О том забыть твой друг желает;

В ее он вечность уповает,

Ей в жертву счастье отдает.

Зачем гасить душе моей

Едва блеснувшие желанья?

Хоть миг позволь мне без роптанья

Предаться нежности твоей.

За что страдать? Что мне в любви

Досталось от небес жестоких

Без горьких слез, без ран глубоких,

Без утомительной тоски?

Любви дни краткие даны,

Но мне не зреть ее остылой;

Я с ней умру, как звук унылый

Внезапно порванной струны.

РОМАНС

Прекрасный день, счастливый день:

И солнце, и любовь!

С нагих полей сбежала тень —

Светлеет сердце вновь.

Проснитесь, рощи и поля;

Пусть жизнью всё кипит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

Что вьешься, ласточка, к окну,

Что, вольная, поешь?

Иль ты щебечешь про весну

И с ней любовь зовешь?

Но не ко мне, – и без тебя

В певце любовь горит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

РОМАНС

Только узнал я тебя —

И трепетом сладким впервые

Сердце забилось во мне.

Сжала ты руку мою —

И жизнь, и все радости жизни

В жертву тебе я принес.

Ты мне сказала «люблю» —

И чистая радость слетела

В мрачную душу мою.

Молча гляжу на тебя, —

Нет слова все муки, всё счастье

Выразить страсти моей.

Каждую светлую мысль,

Высокое каждое чувство

Ты зарождаешь в душе.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься

Ко груди, к плечу могучему?

Ты не то была, удалая,

В прежни годы, в дни разгульные,

В русых кудрях, в красоте твоей,

В той ли шапке, шапке бархатной,

Соболями отороченной.

Днем ли в те поры я выеду,

В очи солнце – ты не хмуришься;

В темном лесе в ночь ненастную

Ты найдешь тропу заглохшую;

Красна ль девица приглянется —

И без слов ей всё повыскажешь;

Повстречаются ль недобрые —

Только взглянут и вспокаются.

Что ж теперь ты думу думаешь,

Думу крепкую, тяжелую?

Иль ты с сердцем перемолвилась,

Иль одно вы с ним задумали?

Иль прилука молодецкая

Ни из сердца, ни с ума нейдет?

Уж не вырваться из клеточки

Певчей птичке конопляночке,

Знать, и вам не видеть более

Прежней воли с прежней радостью.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Пела, пела пташечка

И затихла;

Знало сердце радости

И забыло.

Что, певунья пташечка,

Замолчала?

Как ты, сердце, сведалось

С черным горем?

Ах! убили пташечку

Злые вьюги;

Погубили молодца

Злые толки!

Полететь бы пташечке

К синю морю;

Убежать бы молодцу

В лес дремучий!

На море валы шумят,

А не вьюги,

В лесе звери лютые,

Да не люди!

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Скучно, девушки, весною жить одной:

Не с кем сладко побеседовать младой.

Сиротинушка, на всей земле одна,

Подгорюнясь ли присядешь у окна —

Под окошком все так весело глядит,

И мне душу то веселие томит.

То веселье – не веселье, а любовь,

От любви той замирает в сердце кровь.

И я выду во широкие поля —

С них ли негой так и веет на тебя;

Свежий запах каждой травки полевой

Вреден девице весеннею порой,

Хочешь с кем-то этим запахом дышать

И другим устам его передавать;

Белой груди чем-то сладким тяжело,

Голубым очам при солнце не светло.

Больно, больно безнадежной тосковать!

И я кинусь на тесовую кровать,

К изголовью правой щечкою прижмусь

И горючими слезами обольюсь.

Как при солнце летом дождик пошумит,

Травку вспрыснет, но ее не освежит,

Так и слезы не свежат меня, младой;

Скучно, девушки, весною жить одной!

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Протекших дней очарованья,

Мне вас душе не возвратить!

В любви узнав одни страданья,

Она утратила желанья

И вновь не просится любить.

К ней сны младые не забродят,

Опять с надеждой не мирят,

В странах волшебных с ней не ходят,

Веселых песен не заводят

И сладких слов не говорят.

Ее один удел печальный:

Года бесчувственно провесть

И в край, для горестных не дальный,

Под глас молитвы погребальной,

Одни молитвы перенесть.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Кто-то бедная, как я,

Ночь прослушает тебя,

Не смыкаючи очей,

Утопаючи в слезах?

Ты лети, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемышнее меня.

У меня ли у младой

Дорог жемчуг на груди,

У меня ли у младой

Жар-колечко на руке,

У меня ли у младой

В сердце миленький дружок.

В день осенний на груди

Крупный жемчуг потускнел,

В зимню ночку на руке

Распаялося кольцо,

А как нынешней весной

Разлюбил меня милой.

ДРУЗЬЯ

(Идиллия)

Е.А. Баратынскому

Вечер осенний сходил на Аркадию. – Юноши, старцы,

Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра

Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,

Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.

Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!

Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;

Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,

Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:

Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?

Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,

В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,

Брали они по порядку каждую чашу – и молча

К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,

Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:

Это пить молодое, а это на долгие годы

Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Крони?он

Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной

Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.

Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,

Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,

К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:

«Друг Палемон, – с улыбкою старец промолвил, – дай руку!

Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:

Здесь проходчиво всё, одна не проходчива дружба!

Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?

Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? – но я не жалею,

Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой

Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.

Нет, но хочу я – кто знает? – мы стары! хочу я, быть может

Ныне впоследнее, всё рассказать, что от самого детства

В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я

Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою

Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.

Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?

Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,

Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,

Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,

Новые тайны вверяя, священный обет положили:

Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,

Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью

Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота,

Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,

Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.

Верной опорою служит одна, украшеньем другая;

Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень

Дружбы своей перелить в их младые, невинные души.

Мы родилися: нами матери часто менялись,

Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;

Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, – ты был;

С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.

Выросли мы – и в жизни много опытов тяжких

Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.

Скор и пылок я смолоду был, меня всё поражало,

Всё увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,

Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.

Часто тебя оскорблял я, – смиренно сносил ты, мне даже,

Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.

Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,

Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,

Ты виноватым казался, не я. – Вот каков ты душою!

Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:

Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело

Ты выставлял и хвалил; ты был всё для меня, и с тобою

Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.

Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце —

Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,

Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью

Встретясь, мы спросим: «Что на земле? всё так ли, как прежде?

Други так ли там любят, как в старые годы любили?»

Что же услышим в ответ: по-старому родина наша

С новой весною цветет и под осень плодами пестреет,

Но друзей уже нет подобных бывалым; нередко

Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:

«Это вино дорогое! – Его молодое хвалили

Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели

Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,

Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина»».

ИДИЛЛИЯ

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,

Первые чувства познали любви и, полные счастья,

Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:

Титир – Зои, а Титира – Зоя, богу Эроту

Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость

К двум заветным платанам они прибрели и видят

Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися. —

Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,

Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;

Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

КОНЕЦ ЗОЛОТОГО ВЕКА

(Идиллия)

Путешественник

Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню

Слышать бы должно в Египте иль Азии Средней, где рабство

Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.

Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!

Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало

Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?

Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился

Песню, противную вашим богам, посылающим радость?

Пастух

Песню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!

Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:

Я еще помню оное светлое время! но счастье

(После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.

Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые

Мы услыхали и голос несчастья, и, бедные дети,

Думали мы, от него земля развалится и солнце,

Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!

Путешественник

Боги, так вот где впоследнее счастье у смертных гостило!

Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,

Был на проводах гостя, которого тщетно искал я

В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,

Даже у края земли, где обильное розами лето

Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,

С осенью в море уходит, где люди на темную зиму

Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.

Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?

Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть

Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило

Живо несчастью других сострадать. Жестокие люди

С детства гонят меня далеко от родимого града.

Пастух

Вечная ночь поглоти города! Из вашего града

Вышла беда и на бедную нашу Аркадию! сядем,

Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви

Долгою тенью кроют реку и до нас досягают. —

Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?

Путешественник

Грустной, как ночь!

Пастух

А ее Амарилла прекрасная пела.

Юноша, к нам приходивший из города, эту песню

Выучил петь Амариллу, и, мы, незнакомые с горем,

Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы

Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка

Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,

Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,

Редкое Зевса творение, чудная дева, которой

Зависть не смела коснуться и злоба, зажмурясь, бежала.

Сами пастушки с ней не равнялись и ей уступали

Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.

Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,

И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.

Скромность взамен предпочтенья любовь ото всех получала.

Старцы от радости плакали, ею любуясь, покорно

Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?

Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?

Выбор упал не на них! Клянуся богом Эротом,

Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,

Сладкоречивый, как Эрмий, был Фебу красою подобен,

Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.

Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи

Даже думали, глядя на них: «Вот Арей и Киприда

Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,

В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,

Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же

В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,

Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным».

Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,

Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.

Я был младенцем тогда. Бывало, обнявши руками

Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,

Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы

Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею

Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.

Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам

Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он

С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое

Черной измены постичь не умело. Его Амарилла

День, и другой, и третий ждет – всё напрасно! О всём ей

Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,

Как Адониса, его растерзал; не ранен ли в споре

Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?

«В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!»

Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:

«В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватила

Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.

Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами

Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся;

Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем

Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.

Дива такого я и не видывал! Но удивленью

Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье

Нас поразило – мы стали. Видим: толпой перед нами

Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.

Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой

Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни

Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,

Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,

Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою

кудрявой

Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.

Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!

Стройные жены вели из купальни младую супругу

Злого Мелетия. – Сгибли желанья, исчезли надежды!

Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,

Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!

Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной

(Страшной и ныне воспомнить), что более нет Амариллы —

Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,

Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.

Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:

Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось

Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.

Вот вскочила, вот побежала из города, будто

Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!

Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!

Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,

Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,

Где для священных венков и цветник разведен благовонный

(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,

С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.

Зевс милосердый! с визгом каким и с какою улыбкой

В роще сей песню она выводила! сколько с корнями

Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!

Скоро странный наряд изготовила. Целые ветви,

Розами пышно облитые, словно роги, торчали

Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;

Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям

Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.

Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,

К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?

Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых

Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.

Смолкла – и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом

Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная,

Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастли?ва, счастли?ва!»

Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.

«Разве была ты когда несчастлива, дитя дорогое?» —

Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.

«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут

Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!

Там, где он молвил впервые люблю Амарилле-пастушке,

Там, из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:

Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!

Пойте: Гимен, Гименей! и ведите невесту в купальню.

Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»

Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,

Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.

Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец

Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,

То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,

Слезный источник – ныне ж, тихо склоняся друг к другу,

Сном последним заснули они. Амарилла запела,

Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,

К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,

Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались

С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.

Но – наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушки

Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.

Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,

Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,

Мрачным туманом подернулись? Вечнозеленые сени,

Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.

Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть

Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней

К нам возвратилась, всё было б напрасно! Веселье и счастье

Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни

Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты

Счастье, любовь и веселье? Так понял, и смолкнем об оном.

Страшно поющая дева стояла уже у платана,

Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно

Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,

Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной

Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,

Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела

В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея

Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,

Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало

Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,

Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,

Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,

Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.

Грустную песню свою не окончив – она потонула.

Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!

В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели

В мире их нет, и от нас от последних их позвали боги!

Примечание:

Читатели заметят в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару великого британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Как за реченькой слободушка стоит,

По слободке той дороженька бежит,

Путь-дорожка широка, да не длинна,

Разбегается в две стороны она:

Как налево на кладбище к мертвецам,

А направо – к закавказским молодцам.

Грустно было провожать мне, молодой,

Двух родимых и по той, и по другой:

Обручальника по левой проводя,

С плачем матерью-землей покрыла я;

А налетный друг уехал по другой,

На прощанье мне кивнувши головой.

* * *

Не осенний частый дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет:

Пей, пей, тоска пройдет!»

– Не тоска, друзья-товарищи,

Грусть запала глубоко,

Дни веселия, дни радости

Отлетели далеко.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

– И как русский любит родину,

Так люблю я вспоминать

Дни веселия, дни радости,

Как пришлось мне горевать.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

Петр Александрович Плетнев
1792–1865/6

Современник и друг А.С. Пушкина, входил в пушкинский круг писателей и являлся ближайшим помощником великого поэта в издании журнала «Современник». Автор элегий, посланий, антологических стихотворений, критических статей и мемуаров.

К МУЗЕ

Много дней мимотекущих

С любопытством я встречал;

Долго сердцем в днях грядущих

Небывалого я ждал.

Годы легкие кружили

Колесом их предо мной:

С быстротой они всходили

И скрывались чередой.

Что всходило – было прежде

И по-прежнему текло,

Не ласкалося к надежде

И за край знакомый шло.

И протекшее с грядущим

(Не делила их и тень!)

Видел я в мимотекущем

Как один туманный день.

Половины дней не стало;

Новый путь передо мной;

Солнце жизни просияло, —

Мир явился мне иной.

Красотой плененный света,

Оживаю будто вновь:

К вам, утраченные лета,

В сердце жалость и любовь!

Возвратил бы вас обратно;

Порознь обнял бы опять!

О, как сердцу бы приятно

Вам теперь себя отдать!

Кто ж, души моей хранитель,

Победивший тяжкий рок,

И веселья пробудитель,

В радость жизнь мою облек?

Муза! ты мой путь презренный

С гордостью не обошла

И судьбе моей забвенной

Руку верную дала.

Будь до гроба мой вожатый!

Оживи мои мечты

И на горькие утраты

Брось последние цветы!

СУДЬБА

Неизбежимый рок следит повсюду нас:

Ему обречены мы все, во всякой доле,

И он, нежданный, к нам идет в свой страшный час.

Сидит ли мощный царь беспечно на престоле,

Иль мчится по морю с заботою пловец,

Иль жадно славы ждет на ратном воин поле, —

Равно им близок всем погибельный конец —

И жертвы, избранной властительной судьбою,

Ни злато не спасет, ни храбрость, ни венец!

Напрасно, окружен ласкателей толпою,

Поверит счастию увенчанный Помпей

Иль Цезарь, взявший власть победною рукою:

Им преждевременной погибели своей

На миг не отвратить. Как страж, во тьме сокрытый,

Она внезапно их постигнет средь честей.

Блажен, чей полон дух незыблемой защиты

Противу гневного явления судьбы!

Блажен, кто чист душой! Он, счастьем позабытый,

Среди томительной с напастями борьбы,

Как прежде, правый путь, им избранный, свершает

И смерть приветствует без слез и без мольбы.

Так из семьи друзей в темницу поспешает

Божественный Сократ, с спокойствием в лице;

Так мученик святой за веру умирает,

Лобзая тяжкий крест, в страдальческом венце!

РОДИНА

Есть любимый сердца край;

Память с ним не разлучится:

Бездны моря преплывай —

Он везде невольно снится.

Помнишь хижин скромных ряд,

С холма к берегу идущий,

Где стоит знакомый сад

И журчит ручей бегущий.

Видишь: гнется до зыбей

Распустившаяся ива

И цветет среди полей

Зеленеющая нива.

На лугах, в тени кустов,

Стадо вольное играет;

Мнится, ветер с тех лугов

Запах милый навевает.

Лиц приветливых черты,

Слуху сладостные речи

Узнаешь в забвеньи ты

Без привета и без встречи.

Возвращаешь давних дней

Неоплаканную радость,

И опять объемлешь с ней

Обольстительницу-младость.

Долго ль мне в мечте одной

Зреть тебя, страна родная,

И бесплодной жить тоской,

К небу руки простирая?

Хоть бы раз глаза возвесть

Дал мне рок на кров домашний

И с родными рядом сесть

За некупленные брашны!

СТАНСЫ К Д<ЕЛЬВИГУ>

Дельвиг! как бы с нашей ленью

Хорошо в деревне жить;

Под наследственною сенью

Липец прадедовский пить;

Беззаботно в полдень знойный

Отдыхать в саду густом;

Выйти под вечер спокойный

Перед сладким долгим сном;

Ждать поутру на постеле,

Не зайдет ли муза к нам;

Позабыть все дни в неделе

Называть по именам;

И с любовью не ревнивой,

Без чинов и без хлопот,

Как в Сатурнов век счастливый,

Провожать за годом год!

НОЧЬ

Задумчивая ночь, сменив мятежный день,

На всё набросила таинственную тень.

Как опустелая, забвенная громада,

Весь город предо мной. С высот над ним лампада,

Без блеска, без лучей, унылая висит

И только для небес недремлющих горит.

Их беспредельные, лазурные равнины

Во тме освещены. Люблю твои картины,

Мерцанье звезд твоих, поэзии страна,

Когда в полночный час меж них стоит луна!

С какою жаждою, насытив ими очи,

Впиваю в душу я покой священной ночи!

Весь мир души моей, создание мечты,

Исполнен в этот миг небесной красоты:

Туда в забвении несусь, покинув землю,

И здесь я не живу, не вижу и не внемлю.

Александр Ардалионович Шишков
1799–1832

Современник А.С. Пушкина, племянник основателя «Беседы любителей русского слова» адмирала А.С. Шишкова. С Пушкиным, который оказал на него как поэт сильное влияние, познакомился еще в бытность того в Лицее. Поэт и переводчик немецких романтиков. Близок к декабристам по умонастроениям и мотивам лирики. Основные жанры – элегии, послания, баллады, сказки, поэмы.

РОДИНА

Гонимый гневною судьбой,

Давно к страданьям осужденный,

Как я любил в стране чужой

Мечтать о родине священной!

Я вспоминать о вас любил,

Мои младенческие годы,

И юной страсти первый пыл,

И вьюга русской непогоды!

И я опять в стране отцов,

И обнял я рукою жадной

Домашних пестунов-богов;

Но неприветлив мрамор хладный,

И не приют родимый кров!

Простите ж, сладкие мечтанья

Души обманутой моей;

Как сын беды, как сын изгнанья,

По зыбкой влажности морей

Ветрилам легких кораблей

Препоручу мои желанья.

РОТЧЕВУ

Велико, друг, поэта назначенье,

Ему готов бессмертия венец,

Когда живое вдохновенье

Отчизне посвятит певец;

Когда его златые струны

О славе предков говорят;

Когда от них сердца кипят,

И битвой дышит ратник юный,

И мать на бой благословляет чад.

Души возвышенной порывы

Сильнее власти роковой.

Высоких дум хранитель молчаливый,

Он не поет пред мертвою толпой,

Но избранным приятна песнь Баяна,

Она живит любовь к стране родной,

И с ней выходит из тумана

Заря свободы золотой,

Боготворимой, величавой.

О, пой, мой бард, да с прежней славой

Нас познакомит голос твой,

Но не лелей сограждан слуха

Роскошной лютнею твоей:

Они и так рабы страстей,

Рабы вельмож, рабы царей,

В них нет славян возвышенного духа

И доблести нетрепетных мужей.

Они ползут к ступеням трона,

Им лесть ничтожная дана.

Рабов воздвигнуть ото сна

Труба Тиртеева нужна,

А не свирель Анакреона.

ДЕМОН

К. К-у

Бывает время, разгорится

Огнем божественным душа!

И всё в глазах позолотится,

И вся природа хороша!

И люди добры, и в объятья

Они бегут ко мне как братья,

И, как любовницу мою,

Я их целую, их люблю.

Бывает время, одинокий

Брожу, как остов, меж людей,

И как охотно, как далёко

От них бежал бы в глушь степей,

В вертеп, где львенка кормит львица,

Где нянчит тигр своих детей,

Лишь только б не видать людей

И их смеющиеся лица.

Бывает время, в мраке ночи

Я робко прячуся от дня,

Но демон ищет там меня,

Найдет – и прямо смотрит в очи!

Моли, мой юный друг, моли

Творца небес, творца земли,

Чтобы его святая сила

Тебя одела и хранила

От ухищренной клеветы,

От ядовитого навета,

От обольщений красоты

И беснования поэта.

Валериан Николаевич Олин
1790–1841

Старший современник А.С. Пушкина. Поэт, переводчик (лучший перевод – «Умирающий христианин» А. Ламартина), прозаик, журналист, издатель. В целом творчество Олина было подражательным и развивалось в русле байроновского романтизма, под которым понималась поэзия страстей и мелодраматизм сюжета.

СТАНСЫ

O lacrimarum fons, tenero sacros

Ducentium ortus ex animo! quater

Felix! in imo qui latentem

Pectore te, pia nympha, sensit^[5].

Gray, Poemata

Нет, злобою людской и мраком гробовым

Надежд похищенных ничто не заменяет,

Когда под гибельным дыханьем роковым

И мыслей гаснет огнь, и сердце увядает!

Тогда не только роз слетает цвет с ланит,

Но самая душа, лишась очарованья,

Теряет свежесть чувств, и всё ее томит

В пустыне бытия тоской воспоминанья.

Тогда враждебный вихрь страдальцев жалких

сих,

Не исчезающих под яростью волненья,

В пучину грозную влечет пороков злых

Или бросает их на камни преступленья^[6].

Гроза свирепствует, ревут громады волн;

Не блещут в очи им отрадные светилы…

Уж нет кормы, уже в щепы разбит их челн,

И бездна залила их сердцу берег милый!

Тогда несчастного объемлет душу хлад,

Как смерти страшное и мразное дыханье…

Ах! жизнь без прелести и сладостных отрад —

Без дружбы и любви – одно лишь наказанье!

Тогда бесчувственны к страданьям мы чужим;

Нет страсти ни к чему в душе осиротелой.

Блеснет ли взор чела под сумраком густым?

То блеск слезы… но блеск слезы оледенелой!

Появится ль порой улыбка на устах?

Так метеор во тьме могилу озаряет;

Так плющ, виющийся на башенных стенах,

Зубцы их ветхие гирляндами венчает.

«О башня! ты крепка», – прохожий говорит.

И правда, всё на ней снаружи зеленеет;

Внутри ж, под камнями, ужасный змей лежит,

Всё развалилося, всё мрачно и всё тлеет.

Ах! если бы я мог по-прежнему питать

Чувствительности огнь в груди моей застылой!

По-прежнему любить…^[7] иль слезы проливать!..

Тогда бы на пути сей жизни, мне постылой,

Отраден сердцу был и мутных слез ручей!..

Мои душевные потери невозвратны,

Я знаю; но в степи, где свежих нет ключей,

И воды горькие для путника приятны!^[8]

СЛЕЗЫ

Я зрел, как из твоих пленительных очей

Посыпался как град кипящих слез ручей;

И сим слезам я был причиной сокровенной!

О дева милая! о друг мой несравненный!

Ты плакала!.. увы! как выразить, что я

Почувствовал тогда в груди моей пронзенной?

О, каждая слеза твоя,

Как капля нефти воспаленной,

По манью тайному какого-то жезла

Мне в сердце падала и сердце страшно жгла!

В волненьи чувств моих, отчаянный, смятенный,

Хотел к твоим я броситься ногам,

Прижать тебя к груди, к пылающим устам

И вымолить себе отрадное прощенье,

Или у ног твоих, в страданьях и томленье,

Окончить жизнь – отдать тебе последний вздох;

Но в буре чувств моих я быстро изнемог!

Слеза горячая повисла на реснице —

И я тебе, души моей царице,

На горькие твои источники тоски,

Забывшись, отвечал пожатьем лишь руки

И взором, коего доднесь ты не встречала, —

И вся душа моя в ответе сем блуждала!

Я чуял смерти хлад уже в моей крови,

Я гас… но сколь любви неизъяснима сила!

Ты улыбнулася – и жизнь мне возвратила!

И жизнь мне – дар твоей любви!

УМИРАЮЩИЙ ХРИСТИАНИН

(Перевод из Ламартина)

Что слышу? вкруг меня звучит священна медь!

Лик набожный мой гроб, рыдая, окружает;

Поют могильну песнь… К чему сей факел?.. Смерть!

О смерть! не глас ли твой громовый поражает

Мой слух в последний раз?.. Кто душу вновь мою

Таинственный, живит могилы на краю?

О искра ясная священного огня!

Длань хищной смерти твой расторгла плен суровый,

Животворившая скудельного меня,

Пари, душа моя! и сбрось с себя оковы!

Низвергнут в прах ярем печалей и сует.

Не это ль значит – сей навек оставить свет?

Уж время более не числит дней моих.

Куда, послы небес, всей силою полета

Несете вы меня на крыльях золотых?

Уже я плаваю в волнах безбрежных света;

Пространство ширится, и мрачный шар земной,

Как точка, под моей скрывается пятой.

Пространство ширится, и мрачный шар земной,

Как точка, под моей скрывается пятой.

Но что? Когда мой дух парит к царю небес,

Я слышу вопли – глас сердечного мученья?

Друзья! над прахом вы струите токи слез!

Вы плачете; а я из чаши Искупленья

Испил забвенье бед… и из мятежных волн

В небесну пристань мой вбежал уж легкий челн!

Иван Иванович Козлов
1779–1840

Старший современник и хороший знакомый А.С. Пушкина, который считал некоторые стихи слепого певца «вечным образцом мучительной поэзии». Автор элегий, посланий, песен, баллад и поэм. Его поэма «Чернец» была своеобразным синтезом романтического стиля Жуковского, Байрона и Пушкина.

POMAHC

Есть тихая роща у быстрых ключей;

И днем там и ночью поет соловей;

Там светлые воды приветно текут,

Там алые розы, красуясь, цветут.

В ту пору, как младость манила мечтать,

В той роще любила я часто гулять;

Любуясь цветами под тенью густой,

Я слышала песни – и млела душой.

Той рощи зеленой мне век не забыть!

Места наслажденья, как вас не любить!

Но с летом уж скоро и радость пройдет,

И душу невольно раздумье берет:

«Ах! в роще зеленой, у быстрых ключей,

Всё так ли, как прежде, поет соловей?

И алые розы осенней порой

Цветут ли всё так же над светлой струей?»

Нет, розы увяли, мутнее струя,

И в роще не слышно теперь соловья!

Когда же, красуясь, там розы цвели,

Их часто срывали, венками плели;

Блеск нежных листочков хотя помрачен,

В росе ароматной их дух сохранен.

И воздух свежится душистой росой;

Весна миновала – а веет весной.

Так памятью можно в минувшем нам жить

И чувств упоенья в душе сохранить;

Так веет отрадно и поздней порой

Бывалая прелесть любви молодой!

Не вовсе же радости время возьмет:

Пусть младость увянет, но сердце цветет.

И сладко мне помнить, как пел соловей,

И розы, и рощу у быстрых ключей!

ВЕНЕЦИАНСКАЯ НОЧЬ

Фантазия

П.А. Плетневу

Ночь весенняя дышала

Светло-южною красой;

Тихо Брента протекала,

Серебримая луной;

Отражен волной огнистой

Блеск прозрачных облаков,

И восходит пар душистый

От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот

Чуть дробимыя волны,

Померанцев, миртов шепот

И любовный свет луны,

Упоенья аромата

И цветов и свежих трав,

И вдали напев Торквата

Гармонических октав —

Всё вливает тайно радость,

Чувствам снится дивный мир,

Сердце бьется, мчится младость

На любви весенний пир;

По водам скользят гондолы,

Искры брызжут под веслом,

Звуки нежной баркаролы

Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле

Над игривою рекой

В светло-убранной гондоле

Той красавицы младой,

Чья улыбка, образ милый

Волновали все сердца

И пленяли дух унылый

Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою

В замок свой удалена;

Там живет одна с мечтою,

Тороплива и мрачна.

Не мила ей прелесть ночи,

Не манит сребристый ток,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;

И красот цветущий рой,

В неге страстной утопая,

Покидает пир ночной.

Стихли пышные забавы,

Всё спокойно на реке,

Лишь Торкватовы октавы

Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит

На чугунное крыльцо;

Месяц бледно луч наводит

На печальное лицо;

В русых локонах небрежных

Рисовался легкий стан,

И на персях белоснежных

Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой

К той скале она плывет,

Где под башнею высокой

Море бурное ревет.

Там певца воспоминанье

В сердце пламенном живей,

Там любви очарованье

С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,

Как полночный вещий бой

Медь гудящая сливала

С вечно-шумною волной.

Не мила ей прелесть ночи,

Душен свежий ветерок,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,

Затмевается луна;

Ясный свод оделся мглою;

Тма внезапная страшна.

Вдруг гондола осветилась,

И звезда на высоте

По востоку покатилась

И пропала в темноте.

И во тме с востока веет

Тихогласный ветерок;

Факел дальний пламенеет, —

Мчится по морю челнок.

В нем уныло молодая

Тень знакомая сидит,

Подле арфа золотая,

Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,

Струны дерзкие мои:

Славной тени не гневите!..

О! свободы и любви

Где же, где певец чудесный?

Иль его не сыщет взор?

Иль угас огонь небесный,

Как блестящий метеор?

НА ПОГРЕБЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ГЕНЕРАЛА СИРА ДЖОНА МУРА

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

И бедная почесть к ночи отдана;

Штыками могилу копали;

Нам тускло светила в тумане луна,

И факелы дымно сверкали.

На нем не усопших покров гробовой,

Лежит не в дощатой неволе —

Обернут в широкий свой плащ боевой,

Уснул он, как ратники в поле.

Недолго, но жарко молилась творцу

Дружина его удалая

И молча смотрела в лицо мертвецу,

О завтрашнем дне помышляя.

Быть может, наутро внезапно явясь,

Враг дерзкий, надменности полный,

Тебя не уважит, товарищ, а нас

Умчат невозвратные волны.

О нет, не коснется в таинственном сне

До храброго дума печали!

Твой одр одинокий в чужой стороне

Родимые руки постлали.

Еще не свершен был обряд роковой,

И час наступил разлученья;

И с валу ударил перун вестовой,

И нам он не вестник сраженья.

Прости же, товарищ! Здесь нет ничего

На память могилы кровавой;

И мы оставляем тебя одного

С твоею бессмертною славой.

КНЯГИНЕ З.А. ВОЛКОНСКОЙ

Мне говорят: «Она поет —

И радость тихо в душу льется,

Раздумье томное найдет,

В мечтаньи сладком сердце бьется;

И то, что мило на земли,

Когда поет она – милее,

И пламенней огонь любви,

И всё прекрасное святее!»

А я, я слез не проливал,

Волшебным голосом плененный;

Я только помню, что видал

Певицы образ несравненный.

О, помню я, каким огнем

Сияли очи голубые,

Как на челе ее младом

Вилися кудри золотые!

И помню звук ее речей,

Как помнят чувство дорогое;

Он слышится в душе моей,

В нем было что-то неземное.

Она, она передо мной,

Когда таинственная лира

Звучит о Пери молодой

Долины светлой Кашемира.

Звезда любви над ней горит,

И – стан обхвачен пеленою —

Она, эфирная, летит,

Чуть озаренная луною;

Из лилий с розами венок

Небрежно волосы венчает,

И локоны ее взвевает

Душистой ночи ветерок.

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

Княгине З.А. Волконской

То не кукушка в роще темной

Кукует рано на заре —

В Путивле плачет Ярославна,

Одна, на городской стене:

«Я покину бор сосновый,

Вдоль Дуная полечу,

И в Каяль-реке бобровый

Я рукав мой обмочу;

Я домчусь к родному стану,

Где кипел кровавый бой,

Князю я обмою рану

На груди его младой».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Ветер, ветер, о могучий,

Буйный ветер! что шумишь?

Что ты в небе черны тучи

И вздымаешь и клубишь?

Что ты легкими крылами

Возмутил поток реки,

Вея ханскими стрелами

На родимые полки?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«В облаках ли тесно веять

С гор крутых чужой земли,

Если хочешь ты лелеять

В синем море корабли?

Что же страхом ты усеял

Нашу долю? для чего

По ковыль-траве развеял

Радость сердца моего?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Днепр мой славный! ты волнами

Скалы половцев пробил;

Святослав с богатырями

По тебе свой бег стремил, —

Не волнуй же, Днепр широкий,

Быстрый ток студеных вод,

Ими князь мой черноокий

В Русь святую поплывет».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«О река! отдай мне друга —

На волнах его лелей,

Чтобы грустная подруга

Обняла его скорей;

Чтоб я боле не видала

Вещих ужасов во сне,

Чтоб я слез к нему не слала

Синим морем на заре».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Солнце, солнце, ты сияешь

Всем прекрасно и светло!

В знойном поле что сжигаешь

Войска друга моего?

Жажда луки с тетивами

Иссушила в их руках,

И печаль колчан с стрелами

Заложила на плечах».

И тихо в терем Ярославна

Уходит с городской стены.

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Т.С. Вдмрв-ой

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом,

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней

Весны обманчивой моей!

И сколько нет теперь в живых

Тогда веселых, молодых!

И крепок их могильный сон;

Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!

Напев унывный надо мной

В долине ветер разнесет;

Другой певец по ней пройдет,

И уж не я, а будет он

В раздумье петь вечерний звон!

* * *

Графине З.И. Лепцельтерн

Над темным заливом, вдоль звучных зыбей

Венеции, моря царицы,

Пловец полуночный в гондоле своей

С вечерней зари до денницы

Рулем беззаботным небрежно сечет

Ленивую влагу ночную;

Поет он Ринальда, Танкреда поет,

Поет Эрминию младую;

Поет он по сердцу, сует удален,

Чужого суда не страшится,

И песней любимой невольно пленен,

Над бездною весело мчится.

И я петь люблю про себя, в тишине,

Безвестные песни мечтаю,

Пою, и как будто отраднее мне,

Я горе мое забываю,

Как ветер ни гонит мой бедный челнок

Пучиною жизни мятежной,

Где я так уныло и так одинок

Скитаюсь во тме безнадежной…

БЕССОННИЦА

В часы отрадной тишины

Не знают сна печальны очи;

И призрак милой старины

Теснится в грудь со мраком ночи;

И живы в памяти моей

Веселье, слезы юных дней,

Вся прелесть, ложь любовных снов,

И тайных встреч, и нежных слов,

И те красы, которых цвет

Убит грозой – и здесь уж нет!

И сколько радостных сердец

Блаженству видели конец!

Так прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть.

Смотрю ли вдаль – одни печали;

Смотрю ль кругом – моих друзей,

Как желтый лист осенних дней,

Метели бурные умчали.

Мне мнится: с пасмурным челом

Хожу в покое я пустом,

В котором прежде я бывал,

Где я веселый пировал;

Но уж огни погашены,

Гирлянды сняты со стены,

Давно разъехались друзья,

И в нем один остался я.

И прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть!

МОЛИТВА

Прости мне, Боже, прегрешенья

И дух мой томный обнови,

Дай мне терпеть мои мученья

В надежде, вере и любви.

Не страшны мне мои страданья:

Они залог любви святой;

Но дай, чтоб пламенной душой

Я мог лить слезы покаянья.

Взгляни на сердца нищету,

Дай Магдалины жар священный,

Дай Иоанна чистоту;

Дай мне донесть венец мой тленный

Под игом тяжкого креста

К ногам Спасителя Христа.

Александр Фомич Вельтман
1800–1870

Современник А.С. Пушкина, поэт и прозаик. Лучшее произведение – роман в стихах и прозе «Странник». Песня «Что отуманилась зоренька ясная» стала народной.

* * *

Что отуманилась, зоренька ясная,

Пала на землю росой?

Что ты задумалась, девушка красная,

Очи блеснули слезой?

Жаль мне покинуть тебя, черноокую!

Певень ударил крылом,

Крикнул!.. Уж полночь!.. Дай чару глубокую,

Вспень поскорее вином!

Время!.. Веди мне коня ты любимова,

Крепче держи под уздцы!

Едут с товарами в путь из Касимова

Муромским лесом купцы!

Есть для тебя у них кофточка шитая,

Шубка на лисьем меху!

Будешь ходить ты вся златом облитая,

Спать на лебяжьем пуху!

Много за душу свою одинокую,

Много нарядов куплю!

Я ль виноват, что тебя, черноокую,

Больше, чем душу, люблю!

* * *

Загрустила зоря, зоря-зоренька;

Зоря ясная опечалилася:

«Ой вы, звездушки, вы, голубушки,

Вы, подруженьки мои милые!

Не горите, светы мои, радостно!

Улетел мой сокол ясно солнышко,

Ходит по? небу – небу синему,

Сыплет по? миру… лучи светлые;

Позабыло меня мое солнышко

И покинуло меня красное!

Скоро ль, солнышко, ты воротишься?

С зарей-зоренькой ты обо?ймешься?

Не воротишься – обольюсь слезой,

Не воротишься, то потухну я,

Кинусь с горя-тоски в море синее!»

Василий Николаевич Щастный
1802–1854?

Современник А.С. Пушкина, близкий к А.А. Дельвигу. Поэт и переводчик. Основной жанр – элегия, которая, с одной стороны, заметно драматизируется, тяготея к мелодраматизации, а с другой, наполняется бытовыми, «антипоэтическими» картинами.

БЕЗУМНЫЙ

Я зрел ничтожества ужасный идеал

И человечество в его уничиженьи, —

Как в постепенном сил страдальца разрушеньи

Небесный огнь ума приметно догорал.

Казалось, сирого забыло провиденье:

Отринут ближними, обманутый судьбой,

Он слышал над своей поруганной главой

Обиды, дерзкий смех и гордое глумленье.

Он слышал… но его их голос не смущал!

В нем память о былом уже не говорила:

Неверная ему, как люди, изменила!

И, мнилось, сон его волшебный оковал.

И ярким пламенем огонь самопознанья

В блуждающих очах страдальца не горит:

Так хладный истукан спокойствие хранит,

Не зная радостей и бед Существованья!

К*

Напрасно ты печаль твою скрываешь:

Я разгадал тоску души твоей.

Как?.. на заре твоих весенних дней

Ты бедствия предчувствовать дерзаешь?

Взойдет ли день на небе голубом

Иль неба свод ночная мгла оденет, —

Не трепещи: беда тебя крылом

В губительном полете не заденет.

Венчай главу и девственную грудь

Красой тебе подобными цветами;

Ведь юность – пир, нам данный небесами, —

На сем пиру веселой гостьей будь.

Ты радости считай своим доходом,

Печалей же не ведай в жизнь свою:

Брось взор на них скользящий мимоходом,

Но сердцем верь блаженства бытию.

Живи, чужда томительных сомнений;

Но, чувствами не быв с рассудком врозь,

Ты холодом суровых размышлений

Надежды ветвь в цвету не заморозь.

О милая! веселыми глазами

Зари твоей веселый встреть восход;

Не плачь… А то несчастие придет,

Когда его накличешь ты слезами.

РЕВНОСТЬ

Когда, подсев к тебе наедине,

Речей твоих вкушаю упоенье,

Зачем порой в душевной глубине

Является преступное сомненье?

Ты хочешь знать, зачем, как демон злой,

Я иногда тебя глазами мерю?

Какой-то страх овладевает мной,

И полноте блаженства я не верю…

Так иногда при блеске торжества,

Случается, уничиженье бродит;

Так иногда во храме божества

Мысль грешная нам в голову приходит.

Егор Федорович Розен
1800–1860

Современник А.С. Пушкина, имевший с ним дружеские отношения и входивший в его круг. Поэт, переводчик, критик, мемуарист, издатель. Некоторые стихотворения вызвали одобрение Пушкина, Вяземского и других писателей пушкинского окружения, но признание дарования Розена не было единодушным и безусловным.

МИЛОЙ НЕЗНАКОМКЕ

1

Как иногда, в прекрасный вечер лета,

Пленяет нас волшебный блеск луны,

Так при тебе полна душа поэта

Прелестных тайн и светлой тишины!

Ты для меня не мир, дотоль незримый,

С могучею приманкой новизны;

Ты мне цветок знакомый и родимый —

Явленный лик заветной старины!

Мне говорят: ты божество младое!

Со всех сторон тебе гремит хвала;

Мне говорят: ты солнце золотое!

Твой светлый взор – Амурова стрела!

Пленяешь ты невинностью прекрасной,

Всегда в речах любезна и ловка,

И арфою владеешь сладкогласной,

И в танцах ты, как грация, легка!

Но я тебя лишь вижу на гулянье,

По вечерам, порою у окна;

Безмолвна ты, как снов моих созданье,

И в траурный покров облечена.

Так для меня таинственно и мило

Блестит твой взор, как нежный луч луны:

Ты для меня вечернее светило,

Богиня снов и ангел тишины!

2

В шуме, в блеске, средь веселий

Многолюдной суеты

Вновь глаза мои узрели

Стройный образ красоты:

В светлом платье ты сияла

И приветней, и светлей —

Да, луна моя дышала

Жаром солнечных лучей!

Лик твой милый, лик твой полный

Ярко вспыхивал порой —

Будто огненные волны

Ходят быстрой чередой…

Вид ли милого предмета

Девы сердце волновал?

Иль хвалебный звук поэта

Душу скромную смущал?

БЫЛО ВРЕМЯ

Было время! миром целым

Мне казался отчий дом!

Пылкий отрок с сердцем зрелым

Видел рай в краю родном.

Чувства пламень вожделенный

Я лишь кровным посвящал,

Средоточием вселенной

Я семью свою считал!

Было время! отчим домом

Мне казался целый мир!

В чувстве, страстию зовомом,

Я держал открытый пир.

Дружба с светом, дружба с Богом!

Всё создание Его

Было царственным чертогом

Девы – друга моего!

Песни, шум, пиры, веселье —

Золотые времена —

Беспрерывное похмелье

Песни, страсти и вина!

Вдохновительная резвость

Вдруг от сердца отошла —

И непрошеная трезвость

Душу скукой обдала!

В отчий дом я воротился —

Пуст он, родина пуста!

Жизни блеск везде затмился,

Всюду в мире пустота!

Дикий, мрачный и бездомный,

Вею тенью меж теней, —

И на всей земле огромной

Нет уж родины моей!

Александр Гаврилович Ротчев
1806–1873

Младший современник А.С. Пушкина. Поэт и переводчик, тяготевший к элегической лирике в духе Байрона. Прославился «Подражаниями Корану», в которых характерны «восточный» стиль, экзотика, эмоциональная напряженность.

ПОДРАЖАНИЯ КОРАНУ

* * *

Клянусь коня волнистой гривой

И брызгом искр его копыт,

Что голос бога справедливый

Над миром скоро прогремит!

Клянусь вечернею зарею

И утра блеском золотым:

Он семь небес своей рукою

Одно воздвигнул над другим!

Не он ли яркими огнями

Зажег сей беспредельный свод?

И он же легкими крылами

Парящих птиц хранит полет.

Когда же пламенной струею

Сверкают грозно небеса

Над озаренною землею —

Не бога ли блестит краса?

Без веры в бога мимо, мимо

Промчится радость бытия:

Пошлет ли он огонь без дыма

И дым пошлет ли без огня?

* * *

Богач, гордясь своим именьем,

Забыв всесильного творца,

Так нищему сказал с презреньем:

«Мое блаженство без конца!

В моих садах древа с плодами

Неувядаемо цветут.

Мне ль бога умолять делами?

Не верю я в господний суд!..» —

«Он мещет гром рукою смелой, —

Ему смиренно нищий рек. —

Смотри, строптивый человек,

Чтоб над тобой не загремело

За то, что длань его дала

Тебе дары свои обильно,

А ты строптивого чела

Не преклонил пред дланью сильной!»

Минула ночь; восстав с зарей,

Богач увидел горделивый

Опустошенные грозой

Сады цветущие и нивы!

И он воспомнил близость дня,

В который веруют народы,

В который будет вся земля

Равна, как равны моря воды!

* * *

Когда в единый день Творенья

Творец свой утвердил престол

И человек един из тленья,

Как будто некий бог, исшел, —

Тогда мирам сказал создатель:

«Из праха человек возник,

Но, воли гордой обладатель,

Моею властью он велик!

Почтите вы, красы земные,

Венец созданья моего,

И покоритеся, стихии,

Пред мощной волею его!»

Но искуситель дерзновенный

Один главы не преклонил —

И гнев создателя вселенной

Его проклятьем поразил.

Стал Сатана, исполнен страха:

«Внемли ж, о сильный бог, меня:

Его ты сотворил из праха;

Тобой я создан из огня!»

* * *

Младые отроки с мольбой

Текли к властителю вселенной:

«Мы грянем правды глас святой —

И укротим порок презренный!..»

И, укрепленные творцом,

Закон повсюду возвещали;

Но им народы не внимали, —

И, утомленные путем,

Они узрели власть порока!

Храня в сердцах творца закон,

В пещере скрылися глубокой

И все вкусили сладкий сон.

Заката час и час восхода

Для них в единый миг слились,

Века над ними пронеслись,

И изменилася природа.

Тогда, забыв о прежнем зле,

Бодрее отроки восстали:

Народы всюду ликовали,

Светлее стало на земле.

* * *

Сильна, Творец, твоя рука!

Воздвиг ты горы сильным словом,

И над землею облака,

Как вечный дым, легли покровом.

Земля и небо слышит глас:

«Днесь власть моя всё сотворила,

И чтить меня принудит вас

Моя любовь, мой гнев и сила!

Труба впервые прогремит —

Погаснет жизнь в груди природы;

В другой – и день мой заблестит,

Восстанут из гробов народы!

В сей день, неверным роковой,

Сердца исполнятся тревогой

И, устрашенной саранчой,

Все понесутся к трону бога!»

Михаил Данилович Деларю
1811–1868

Младший современник А.С. Пушкина. Учился в Лицее. Поэт и переводчик. Поэтический талант развивался под влиянием А.А. Дельвига. Основные жанры – антологическая эпиграмма, идиллия. Позже проявил интерес к восточной любовной лирике.

ГОРОД

Холодный свет, юдоль забот,

Твой блеск, твой шум не для поэта!

Душа его не обретет

В тебе отзывного привета!

От света, где лишь ум блестит,

Хладеет сердца упоенье

И, скрыв пылающий свой вид,

В пустыни дикие бежит

Испуганное вдохновенье.

ПРЕЛЕСТНИЦЕ

Лобзай меня: твои лобзанья

Живым огнем текут по мне;

Но я сгораю в том огне

Без слез, без муки, без роптанья.

О жрица неги! Счастлив тот,

Кого на одр твой прихотливый

С закатом солнца позовет

Твой взор, то нежный, то стыдливый;

Кто на взволнованных красах

Минутой счастья жизнь обманет

И утром с ложа неги встанет

С приметой томности в очах!

МУЗА

Восходом утра пробужденный,

Я поднял очи: надо мной,

Склонясь главою вдохновенной,

Венком лавровым осененной,

Стояла дева. Тишиной

Лицо прекрасной озарялось,

Улыбка млела на устах,

И в ясных голубых очах

Олимпа небо отражалось.

Из уст коралловых текли

Очаровательные звуки…

И звуки те мне в грудь прошли,

И, как целебные струи,

В ней утолили сердца муки…

И, упоенный, я узнал

Богиню в деве вдохновенной,

И на привет ее священный

Слезой восторга отвечал.

И с гаснущим лучом денницы,

Легка, как тень, как звук цевницы,

Сокрылась муза в небеса…

Уже исчезла… Но слеза

Досель свежит мои зеницы,

Как животворная роса…

К поэту в грудь, как небо в волны,

Глядятся мир и красота,

И полны слов, и звуков полны,

Дрожат отверстые уста!

МОЙ МИР

Души моей причудливой мечтой

Себе я создал мир чудесный

И в нем живу, дыша его красой

И роскошью его небесной.

Я в мире том, далеко от людей,

От их сует и заблуждений,

Обрел покой и счастье юных дней,

Обрел тебя, творящий Гений!

Ты красотой, как солнцем, озарил

Мое создание, зиждитель!

Ты ликами бесплотных, тайных Сил

Поэта населил обитель…

Я вижу их: они передо мной

На крыльях огненных несутся;

С их дивных струн, с их светлых уст рекой

Божественные звуки льются.

И звуки те… всё, что любовь таит

В себе высокого, святого;

Чем смелый ум так радостно парит

Над бренным бытием земного, —

Всё скрыто в них… и тайна райских снов,

И сладость пламенной надежды…

При них душа чужда земных оков.

Чужда земной своей одежды.

Так, светлый мир! в гармонии твоей,

В твоей любви я исчезаю

И, удален от суеты людей,

Земную жизнь позабываю.

Так, сладкими напевами пленен,

В дороге путник одинокий

Внимая им, стоит, забыв и сон,

И поздний час, и путь далекий…

ВОКЛЮЗСКИЙ ИСТОЧНИК

Сонет

(Е. А. К-ф)

На берегу, Воклюзою кропимом,

От бурь мирских Петрарка отдыхал;

Забывши Рим и сам забытый Римом,

Он уж одной любовию дышал.

Здесь, в тайном сне, Лауры идеал

Мелькнул пред ним бесплотным херувимом,

И с уст певца, в размере, им любимом,

Роскошный стих понесся, зазвучал.

И сладость дум, и звуков сочетанье

Воклюзский ток далече разносил

И навсегда с своим журчаньем слил.

Пришелец, вняв Воклюзы лепетанье,

Досель еще, задумчив и уныл,

В нем слышит грусть, любовь и упованье.

КРАСАВИЦЕ

Из Виктора Гюго

Когда б я был царем всему земному миру,

Волшебница! тогда б поверг я пред тобой

Всё, всё, что власть дает народному кумиру:

Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, —

За взор, за взгляд единый твой!

И если б богом был, – селеньями святыми

Клянусь, – я отдал бы прохладу райских струй

И сонмы ангелов с их песнями живыми,

Гармонию миров и власть мою над ними

За твой единый поцелуй!

Николай Михайлович Языков
1803–1846/7

Современник и друг А.С. Пушкина. Один из крупнейших поэтов пушкинского времени. С Пушкиным сблизился в Михайловском. Прославился «студентскими» застольными песнями. Широко раздвинул границы поэзии, овладев непрерывным стихотворным периодом и введя в лирику иронические и восторженные интонации.

ПЕСНИ

* * *

Душа героев и певцов,

Вино любезно и студенту:

Оно его между цветов

Ведет к ученому патенту.

Проснувшись вместе с петухом,

Он в тишине читает Канта;

Но день прошел – и вечерком

Он за вино от фолианта.

И каждый день его, как сон,

Пленяя чувства, пролетает:

За книгой не скучает он,

А за бокалом кто ж скучает?

Свободой жизнь его красна,

Ее питомец просвещенный —

Он капли милого вина

Не даст за скипетры вселенной!

* * *

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим

И пылкой вольности дары

Заботой светскою не губим.

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим.

Наш Август смотрит сентябрем —

Нам до него какое дело!

Мы пьем, пируем и поем

Беспечно, радостно и смело.

Наш Август смотрит сентябрем —

Нам до него какое дело?

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны,

Наш ум – не раб чужих умов,

И чувства наши благородны.

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны.

Приди сюда, хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Хоть громом Бог в наш стол ударь,

Мы пировать не перестанем.

Приди сюда хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Друзья! бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Печаль и радость – пополам,

Сердца – на жертвенник свободы!»

Друзья! бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

Им наши мысли и слова!

Им и занятье и безделье!»

Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

ЭЛЕГИЯ

Свободы гордой вдохновенье!

Тебя не слушает народ:

Оно молчит, святое мщенье,

И на царя не восстает.

Пред адской силой самовластья,

Покорны вечному ярму,

Сердца не чувствуют несчастья

И ум не верует уму.

Я видел рабскую Россию:

Перед святыней алтаря,

Гремя цепьми, склонивши выю,

Она молилась за царя.

ЭЛЕГИЯ

Поэту радости и хмеля,

И мне судил могучий рок

Нравоучительного Леля

Полезный вытвердить урок:

Я испытал любви желанье,

Ее я пел, ее я ждал;

Безумно было ожиданье,

Бездушен был мой идеал.

Моей тоски, моих приветов

Не понял слепок божества —

И все пропали без ответов

Мои влюбленные слова.

Но был во мне – и слава богу! —

Избыток мужественных сил:

Я на прекрасную дорогу

Опять свой ум поворотил;

Я разгулялся понемногу —

И глупость страсти роковой

В душе исчезла молодой…

Так с пробудившейся поляны

Слетают темные туманы;

Так, слыша выстрел, кулики

На воздух мечутся с реки.

ЭЛЕГИЯ

Еще молчит гроза народа,

Еще окован русский ум,

И угнетенная свобода

Таит порывы смелых дум.

О! долго цепи вековые

С рамен отчизны не спадут,

Столетья грозно протекут, —

И не пробудится Россия!

РОДИНА

Краса полуночной природы,

Любовь очей, моя страна!

Твоя живая тишина,

Твои лихие непогоды,

Твои леса, твои луга,

И Волги пышные брега,

И Волги радостные воды —

Всё мило мне, как жар стихов,

Как жажда пламенная славы,

Как шум прибережной дубравы

И разыгравшихся валов.

Всегда люблю я, вечно живы

На крепкой памяти моей

Предметы юношеских дней

И сердца первые порывы;

Когда волшебница-мечта

Красноречивые места

Мне оживляет и рисует,

Она свежа, она чиста,

Она блестит, она ликует.

Но там, где русская природа,

Как наших дедов времена,

И величава, и грозна,

И благодатна, как свобода, —

Там вяло дни мои лились,

Там не внимают вдохновенью,

И люди мирно обреклись

Непринужденному забвенью.

Целуй меня, моя Лилета,

Целуй, целуй! Опять с тобой

Восторги вольного поэта,

И сила страсти молодой,

И голос лиры вдохновенной!

Покинув край непросвещенный,

Душой высокое любя,

Опять тобой воспламененный,

Я стану петь и шум военный,

И меченосцев, и тебя!

ЭЛЕГИЯ

Она меня очаровала,

Я в ней нашел все красоты,

Все совершенства идеала

Моей возвышенной мечты.

Напрасно я простую долю

У небожителей просил

И мир души, и сердца волю

Как драгоценности хранил.

Любви чарующая сила,

Как искра Зевсова огня,

Всего меня воспламенила,

Всего проникнула меня.

Пускай не мне ее награды;

Она мой рай, моя звезда

В часы вакхической отрады,

В часы покоя и труда.

Я бескорыстно повинуюсь

Порывам страсти молодой

И восхищаюсь и любуюсь

Непобедимою красой.

НАСТОЯЩЕЕ

6 апреля 1825

Элегия

Вчера гуляла непогода,

Сегодня то же, что вчера, —

И я от утра до утра

Уныл и мрачен, как природа.

Не то, не то в душе моей,

Что восхитительно и мило,

Что сердце юноше сулило

Для головы и для очей:

Болезнь встревоженного духа

Мне дум высоких не дает,

И, как сибирская пищуха,

Моя поэзия поет.

ДВЕ КАРТИНЫ

Прекрасно озеро Чудское,

Когда над ним светило дня

Из синих вод, как шар огня,

Встает в торжественном покое:

Его красой озарена,

Цветами радуги играя,

Лежит равнина водяная,

Необозрима и пышна;

Прохлада утренняя веет,

Едва колышутся леса;

Как блестки золота, светлеет

Их переливная роса;

У пробудившегося брега

Стоят, готовые для бега,

И тихо плещут паруса;

На лодку мрежи собирая,

Рыбак взывает и поет,

И песня русская, живая

Разносится по глади вод.

Прекрасно озеро Чудское,

Когда блистательным столбом

Светило искрится ночное

В его кристалле голубом:

Как тень, отброшенная тучей,

Вдоль искривленных берегов

Чернеют образы лесов,

И кое-где огонь плавучий

Горит на челнах рыбаков;

Безмолвна синяя пучина,

В дубровах мрак и тишина,

Небес далекая равнина

Сиянья мирного полна;

Лишь изредка, с богатым ловом

Подъемля сети из воды,

Рыбак живит веселым словом

Своих товарищей труды;

Или путем дугообразным

С небесных падая высот,

Звезда над озером блеснет,

Огнем рассыплется алмазным.

И в отдаленьи пропадет.

ЭЛЕГИЯ

Меня любовь преобразила:

Я стал задумчив и уныл;

Я ночи бледные светила,

Я сумрак ночи полюбил.

Когда веселая зарница

Горит за дальнею горой,

И пар густеет над водой,

И смолкла вечера певица,

По скату сонных берегов

Брожу, тоскуя и мечтая,

И жду, когда между кустов

Мелькнет условленный покров

Или тропинка потайная

Зашепчет шорохом шагов.

Гори, прелестное светило,

Помедли, мрак, на лоне вод:

Она придет, мой ангел милый,

Любовь моя, – она придет!

* * *

Не вы ль убранство наших дней

Свободы искры огневые, —

Рылеев умер, как злодей! —

О, вспомяни о нем, Россия,

Когда восстанешь от цепей

И силы двинешь громовые

На самовластие царей!

А.С. ПУШКИНУ

О ты, чья дружба мне дороже

Приветов ласковой молвы,

Милее девицы пригожей,

Святее царской головы!

Огнем стихов ознаменую

Те достохвальные края

И ту годину золотую,

Где и когда мы – ты да я,

Два сына Руси православной,

Два первенца полночных муз, —

Постановили своенравно

Наш поэтический союз.

Пророк изящного! забуду ль,

Как волновалася во мне,

На самой сердца глубине,

Восторгов пламенная удаль,

Когда могущественный ром

С плодами сладостной Мессины,

С немного сахара, с вином,

Переработанный огнем,

Лился в стаканы-исполины?

Как мы, бывало, пьем да пьем,

Творим обеты нашей Гебе,

Зовем свободу в нашу Русь,

И я на вече, я на небе!

И славой прадедов горжусь!

Мне утешительно доселе,

Мне весело воспоминать

Сию поэзию во хмеле,

Ума и сердца благодать.

Теперь, когда Парнаса воды

Хвостовы черпают на оды

И простодушная Москва,

Полна святого упованья,

Приготовляет торжества

На светлый день царевенчанья, —

С челом возвышенным стою

Перед скрижалью вдохновений^[9]

И вольность наших наслаждений

И берег Сороти пою!

ПЕСНЯ

Всему человечеству

Заздравный стакан,

Два полных – отечеству

И славе славян,

Свободе божественной,

Лелеющей нас,

Кругом и торжественно

По троице в раз!

Поэзии сладостной,

И миру наук,

И буйности радостной,

И удали рук,

Труду и безделию,

Любви пировать,

Вину и веселию

Четыре да пять!

Очам возмутительным

И персям живым,

Красоткам чувствительным,

Красоткам лихим,

С природою пылкою,

С дешевой красой,

Последней бутылкою —

И всё из одной!

Кружится, склоняется

Моя голова,

Но дух возвышается,

Но громки слова!

Восторгами пьяными

Разнежился я.

Стучите стаканами

И пойте, друзья!

К НЯНЕ А.С. ПУШКИНА

Свет Родионовна, забуду ли тебя?

В те дни, как, сельскую свободу возлюбя,

Я покидал для ней и славу, и науки,

И немцев, и сей град профессоров и скуки,

Ты, благодатная хозяйка сени той,

Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,

Презрев людей, молву, их ласки, их измены,

Священнодействовал при алтаре камены, —

Всегда приветами сердечной доброты

Встречала ты меня, мне здравствовала ты,

Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,

Ходил я навещать изгнанника-поэта

И мне сопутствовал приятель давний твой,

Ареевых наук питомец молодой.

Как сладостно твое святое хлебосольство

Нам баловало вкус и жажды своевольство;

С каким радушием – красою древних лет —

Ты набирала нам затейливый обед!

Сама и водку нам, и брашна подавала,

И соты, и плоды, и вина уставляла

На милой тесноте старинного стола!

Ты занимала нас – добра и весела —

Про стародавних бар пленительным рассказом:

Мы удивлялися почтенным их проказам,

Мы верили тебе – и смех не прерывал

Твоих бесхитростных суждений и похвал;

Свободно говорил язык словоохотный,

И легкие часы летали беззаботно!

ПЕСНЯ

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда.

Помним хо?лмы, помним долы,

Наши церкви, наши села

И в краю, краю чужом

Мы пируем пир веселый

И за родину мы пьем.

Благодетельною силой

С нами немцев подружило

Откровенное вино;

Шумно, пламенно и мило

Мы гуляем заодно.

Но с надеждою чудесной

Мы стакан, и полновесный,

Нашей Руси – будь она

Первым царством в поднебесной,

И счастлива и славна!

ПЕСНЯ

Когда умру, смиренно совершите

По мне обряд печальный и святой,

И мне стихов надгробных не пишите,

И мрамора не ставьте надо мной.

Но здесь, друзья, где ныне сходка наша

Беседует разгульна и вольна;

Где весела, как праздничная чаша,

Душа кипит студенчески-шумна, —

Во славу мне вы чашу круговую

Наполните блистательным вином,

Торжественно пропойте песнь родную

И пьянствуйте о имени моем.

Всё тлен и миг! Блажен, кому с друзьями

Свою весну пропировать дано,

Кто видит мир туманными глазами

И любит жизнь за песни и вино!..

ПЛОВЕЦ

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней, —

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,

Закипит громада вод,

Выше вал сердитый встанет,

Глубже бездна упадет!

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда выносят волны

Только сильного душой!..

Смело, братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

ВОДОПАД

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена, —

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

Вон пловец! Его от брега

Быстриною унесло;

В синий сумрак водобега

Упирает он весло…

Тщетно! Бурную стремнину

Он не силен оттолкнуть;

Далеко его в пучину

Бросит каменная круть!

Мирно гибели послушный,

Убрал он свое весло;

Он потупил равнодушно

Безнадежное чело;

Он глядит спокойным оком…

И к пучине волн и скал

Роковым своим потоком

Водопад его помчал.

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена, —

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

КОНЬ

Жадно, весело он дышит

Свежим воздухом полей:

Сизый пар кипит и пышет

Из пылающих ноздрей.

Полон сил, удал на воле,

Громким голосом заржал,

Встрепенулся конь – и в поле

Бурноногий поскакал!

Скачет, блещущий глазами,

Дико голову склонил;

Вдоль по ветру он волнами

Черну гриву распустил.

Сам как ветер: круть ли встанет

На пути? Отважный прянет —

И на ней уж! Ляжет ров

И поток клубится? – Мигом

Он широким перепрыгом

Через них – и был таков!

Веселися, конь ретивый!

Щеголяй избытком сил!

Ненадолго волны гривы

Вдоль по ветру ты пустил!

Ненадолго жизнь и воля

Разом бурному даны,

И холодный воздух поля,

И отважны крутизны,

И стремнины роковые, —

Скоро, скоро под замок!

Тешь копыта удалые,

Свой могучий бег и скок!

Снова в дело, конь ретивый!

В сбруе легкой и красивой,

И блистающий седлом,

И бренчащий поводами,

Стройно-верными шагами

Ты пойдешь под седоком.

КУБОК

Восхитительно играет

Драгоценное вино!

Снежной пеною вскипает,

Златом искрится оно!

Услаждающая влага

Оживит тебя всего:

Вспыхнут радость и отвага

Блеском взора твоего;

Самобытными мечтами

Загуляет голова,

И, как волны за волнами,

Из души польются сами

Вдохновенные слова;

Строен, пышен мир житейской

Развернется пред тобой…

Много силы чародейской

В этой влаге золотой!

И любовь развеселяет

Человека, и она

Животворно в нем играет,

Столь же сладостно-сильна:

В дни прекрасного расцвета

Поэтических забот

Ей де?ятельность поэта

Дани дивные несет;

Молодое сердце бьется,

То притихнет и дрожит,

То проснется, встрепенется,

Словно выпорхнет, взовьется

И куда-то улетит!

И послушно имя девы

Станет в лики звучных слов,

И сроднятся с ним напевы

Вечнопамятных стихов!

Дева-радость, величайся

Редкой славою любви.

Настоящему вверяйся

И мгновения лови!

Горделивый и свободный,

Чудно пьянствует поэт!

Кубок взял: душе угодны

Этот образ, этот цвет;

Сел и налил; их ласкает

Взором, словом и рукой;

Сразу кубок выпивает

И высоко подымает,

И над буйной головой

Держит. Речь его струится

Безмятежно весела,

А в руке еще таится.

Жребий бренного стекла!

ПОЭТУ

Когда с тобой сроднилось вдохновенье,

И сильно им твоя трепещет грудь,

И видишь ты свое предназначенье,

И знаешь свой благословенный путь;

Когда тебе на подвиг всё готово,

В чем на земле небесный явен дар,

Могучей мысли свет и жар

И огнедышащее слово, —

Иди ты в мир – да слышит он пророка,

Но в мире будь величествен и свят:

Не лобызай саха?рных уст порока

И не проси и не бери наград.

Приветно ли сияет багряница?

Ужасен ли венчанный произвол?

Невинен будь, как голубица,

Смел и отважен, как орел!

И стройные, и сладостные звуки

Поднимутся с гремящих струн твоих;

В тех звуках раб свои забудет муки,

И царь Саул заслушается их;

И жизнию торжественно-высокой

Ты процветешь – и будет век светло

Твое открытое чело

И зорко пламенное око!

Но если ты похвал и наслаждений

Исполнился желанием земным, —

Не собирай богатых приношений

На жертвенник пред Господом твоим:

Он на тебя немилосердно взглянет,

Не примет жертв лукавых; дым и гром

Размечут их – и жрец отпрянет,

Дрожащий страхом и стыдом!

УТРО

Пурпуро?во-золотое

На лазурный неба свод

Солнце в царственном покое

Лучезарно восстает;

Ночь сняла свои туманы

С пробудившейся земли;

Блеском утренним поляны,

Лес и холмы расцвели.

Чу! как ярко и проворно,

Вон за этою рекой,

Повторяет отзыв горный

Звук волынки полевой!

Чу! скрыпят уж воротами,

Выезжая из села,

И дробится над водами

Плеск рыбачьего весла.

Ранний свет луча дневного.

Озарил мой тайный путь;

Сладко воздуха лесного

Холод мне струится в грудь:

Молодая трепетала,

Новым пламенем полна,

Нежно, быстро замирала —

Утомилася она!

Скоро ль в царственном покое

За далекий синий лес

Пурпуро?во-золотое

Солнце скатится с небес?

Серебристыми лучами

Изукрасит их луна,

И в селе, и над водами

Снова тень и тишина!

Д.В. ДАВЫДОВУ

Давным-давно люблю я страстно

Созданья вольные твои,

Певец лихой и сладкогласный

Меча, фиала и любви!

Могучи, бурно-удалыя,

Они мне милы, святы мне, —

Твои, которого Россия,

В свои годины роковыя,

Радушно видит на коне,

В кровавом зареве пожаров,

В дыму и прахе боевом,

Отваге пламенных гусаров

Живым примером и вождем;

И на скрижалях нашей Клии

Твои дела уже блестят:

Ты кровью всех врагов России

Омыл свой доблестный булат!

Прими рукою благосклонной

Мой дерзкий дар: сии стихи —

Души студентски-забубенной

Разнообразные грехи.

Там, в той стране полунемецкой,

Где безмятежные живут

Веселый шум, ученый труд

И чувства груди молодецкой,

Моя поэзия росла

Самостоятельно и живо,

При звонком говоре стекла,

При песнях младости гульливой,

И возросла она счастливо —

Резва, свободна и смела,

Певица братского веселья,

Друзей, да хмеля и похмелья

Беспечных юношеских дней;

Не удивляйся же ты в ней

Разливам пенных вдохновений,

Бренчанью резкому стихов,

Хмельному буйству выражений

И незастенчивости слов!

Д.В. ДАВЫДОВУ

Жизни баловень счастливый,

Два венка ты заслужил;

Знать, Суворов справедливо

Грудь тебе перекрестил:

Не ошибся он в дитяти,

Вырос ты – и полетел,

Полон всякой благодати,

Под знамена русской рати,

Горд и радостен и смел.

Грудь твоя горит звездами,

Ты геройски добыл их

В жарких схватках со врагами,

В ратоборствах роковых;

Воин, смлада знаменитый,

Ты еще под шведом был

И на финские граниты

Твой скакун звучнокопытый

Блеск и топот возносил.

Жизни бурно-величавой

Полюбил ты шум и труд:

Ты ходил с войной кровавой

На Дунай, на Буг и Прут;

Но тогда лишь собиралась

Прямо русская война;

Многогромная скоплялась

Вдалеке – и к нам примчалась

Разрушительно-грозна.

Чу! труба продребезжала!

Русь! тебе надменный зов!

Вспомяни ж, как ты встречала

Все нашествия врагов!

Созови из стран далеких

Ты своих богатырей,

Со степей, с равнин широких,

С рек великих, с гор высоких,

От осьми твоих морей!

Пламень в небо упирая,

Лют пожар Москвы ревет;

Златоглавая, святая,

Ты ли гибнешь? Русь, вперед!

Громче буря истребленья,

Крепче смелый ей отпор!

Это жертвенник спасенья,

Это пламень очищенья,

Это Фениксов костер!

Где же вы, незванны гости,

Сильны славой и числом?

Снег засыпал ваши кости!

Вам почетный был прием!

Упилися еле живы

Вы в московских теремах,

Тяжелы домой пошли вы,

Безобразно полегли вы

На холодных пустырях!

Вы отведать русской силы

Шли в Москву: за делом шли!

Иль не стало на могилы

Вам отеческой земли!

Много в этот год кровавый,

В эту смертную борьбу,

У врагов ты отнял славы,

Ты, боец чернокудрявый,

С белым локоном на лбу!

Удальцов твоих налетом

Ты, их честь, пример и вождь,

По лесам и по болотам,

Днем и ночью, в вихрь и дождь,

Сквозь огни и дым пожара

Мчал врагам, с твоей толпой

Вездесущ, как Божья кара,

Страх нежданного удара

И нещадный, дикий бой!

Лучезарна слава эта,

И конца не будет ей;

Но такие ж многи лета

И поэзии твоей:

Не умрет твой стих могучий,

Достопамятно-живой,

Упоительный, кипучий,

И воинственно-летучий,

И разгульно-удалой.

Ныне ты на лоне мира:

И любовь и тишину

Нам поет златая лира,

Гордо певшая войну.

И как прежде громогласен

Был ее воинский лад,

Так и ныне свеж и ясен,

Так и ныне он прекрасен,

Полный неги и прохлад.

ЭЛЕГИЯ

Бог весть, не втуне ли скитался

В чужих страна?х я много лет!

Мой черный день не разгулялся,

Мне утешенья нет как нет.

Печальный, трепетный и томный

Назад, в отеческий мой дом,

Спешу, как птица в куст укромный

Спешит, забитая дождем.

Дмитрий Владимирович Веневитинов
1805–1827

Младший современник и дальний родственник А.С. Пушкина, испытавший его поэтическое влияние на стиль своей лирики. Поэт и критик. Входил в Общество любомудрия и увлекался немецкой классической философией, в особенности Шеллингом. Основные жанры – элегии, послания, стихотворные диалоги.

ПОЭТ

Тебе знаком ли сын богов,

Любимец муз и вдохновенья?

Узнал ли б меж земных сынов

Ты речь его, его движенья?

Не вспыльчив он, и строгий ум

Не блещет в шумном разговоре,

Но ясный луч высоких дум

Невольно светит в ясном взоре.

Пусть вкруг него, в чаду утех,

Бушует ветреная младость,

Безумный крик, нескромный смех

И необузданная радость:

Всё чуждо, дико для него,

На всё спокойно он взирает,

Лишь редко что-то с уст его

Улыбку беглую срывает.

Его богиня – простота,

И тихий гений размышленья

Ему поставил от рожденья

Печать молчанья на уста.

Его мечты, его желанья,

Его боязни, упованья —

Всё тайна в нем, всё в нем молчит:

В душе заботливо хранит

Он неразгаданные чувства…

Когда ж внезапно что-нибудь

Взволнует огненную грудь —

Душа, без страха, без искусства,

Готова вылиться в речах

И блещет в пламенных очах…

И снова тих он, и стыдливый

К земле он опускает взор,

Как будто слышит он укор

За невозвратные порывы.

О, если встретишь ты его

С раздумьем на челе суровом —

Пройди без шума близ него,

Не нарушай холодным словом

Его священных, тихих снов;

Взгляни с слезой благоговенья

И молви: это сын богов,

Любимец муз и вдохновенья.

МОЯ МОЛИТВА

Души невидимый хранитель,

Услышь моление мое!

Благослови мою обитель

И стражем стань у врат ее,

Да через мой порог смиренный

Не прешагнет, как тать ночной,

Ни обольститель ухищренный,

Ни лень с убитою душой,

Ни зависть с глазом ядовитым,

Ни ложный друг с коварством скрытым.

Всегда надежною броней

Пусть будет грудь моя одета,

Да не сразит меня стрелой

Измена мстительного света.

Не отдавай души моей

На жертву суетным желаньям;

Но воспитай спокойно в ней

Огонь возвышенных страстей.

Уста мои сомкни молчаньем,

Все чувства тайной осени,

Да взор холодный их не встретит,

Да луч тщеславья не просветит

На незамеченные дни.

Но в душу влей покоя сладость,

Посей надежды семена

И отжени от сердца радость:

Она – неверная жена.

ЖИЗНЬ

Сначала жизнь пленяет нас;

В ней всё тепло, всё сердце греет

И, как заманчивый рассказ,

Наш ум причудливый лелеет

Кой-что страшит издалека, —

Но в этом страхе наслажденье:

Он веселит воображенье,

Как о волшебном приключенье

Ночная повесть старика.

Но кончится обман игривый!

Мы привыкаем к чудесам —

Потом на всё глядим лениво,

Потом и жизнь постыла нам:

Ее загадка и завязка

Уже длинна, стара, скучна,

Как пересказанная сказка

Усталому пред часом сна.

ЭЛЕГИЯ

Волшебница! Как сладко пела ты

Про дивную страну очарованья,

Про жаркую отчизну красоты!

Как я любил твои воспоминанья,

Как жадно я внимал словам твоим

И как мечтал о крае неизвестном!

Ты упилась сим воздухом чудесным,

И речь твоя так страстно дышит им!

На цвет небес ты долго нагляделась

И цвет небес в очах нам принесла.

Душа твоя так ясно разгорелась

И новый огнь в груди моей зажгла.

Но этот огнь томительный, мятежный,

Он не горит любовью тихой, нежной, —

Нет! он и жжет, и мучит, и мертвит,

Волнуется изменчивым желаньем,

То стихнет вдруг, то бурно закипит,

И сердце вновь пробудится страданьем.

Зачем, зачем так сладко пела ты?

Зачем и я внимал тебе так жадно

И с уст твоих, певица красоты,

Пил яд мечты и страсти безотрадной?

* * *

Я чувствую, во мне горит

Святое пламя вдохновенья,

Но к темной цели дух парит…

Кто мне укажет путь спасенья?

Я вижу, жизнь передо мной

Кипит, как океан безбрежный…

Найду ли я утес надежный,

Где твердой обопрусь ногой?

Иль, вечного сомненья полный,

Я буду горестно глядеть

На переменчивые волны,

Не зная, что любить, что петь?

Открой глаза на всю природу, —

Мне тайный голос отвечал, —

Но дай им выбор и свободу,

Твой час еще не наступал:

Теперь гонись за жизнью дивной

И каждый миг в ней воскрешай,

На каждый звук ее призывный —

Отзывной песнью отвечай!

Когда ж минуты удивленья,

Как сон туманный, пролетят

И тайны вечного Творенья

Ясней прочтет спокойный взгляд, —

Смирится гордое желанье

Весь мир обнять в единый миг,

И звуки тихих струн твоих

Сольются в стройные созданья.

Не лжив сей голос прорицанья,

И струны верные мои

С тех пор душе не изменяли.

Пою то радость, то печали,

То пыл страстей, то жар любви,

И беглым мыслям простодушно

Вверяюсь в пламени стихов.

Так соловей в тени дубров,

Восторгу краткому послушный,

Когда на долы ляжет тень,

Уныло вечер воспевает

И утром весело встречает

В румяном небе светлый день.

ПОЭТ И ДРУГ

(Элегия)

Друг

Ты в жизни только расцветаешь,

И ясен мир перед тобой, —

Зачем же ты в душе младой

Мечту коварную питаешь?

Кто близок к двери гробовой,

Того уста не пламенеют,

Не так душа его пылка,

В приветах взоры не светлеют,

И так ли жмет его рука?

Поэт

Мой друг! слова твои напрасны,

Не лгут мне чувства – их язык

Я понимать давно привык,

И их пророчества мне ясны.

Душа сказала мне давно:

Ты в мире молнией промчишься!

Тебе всё чувствовать дано,

Но жизнью ты не насладишься.

Друг

Не так природы строг завет.

Не презирай ее дарами:

Она на радость юных лет

Дает надежды нам с мечтами.

Ты гордо слышал их привет;

Она желание святое

Сама зажгла в твоей крови

И в грудь для сладостной любви

Вложила сердце молодое.

Поэт

Природа не для всех очей

Покров свой тайный подымает:

Мы все равно читаем в ней,

Но кто, читая, понимает?

Лишь тот, кто с юношеских дней

Был пламенным жрецом искусства,

Кто жизни не щадил для чувства,

Венец мученьями купил,

Над суетой вознесся духом

И сердца трепет жадным слухом,

Как вещий голос, изловил!

Тому, кто жребий довершил,

Потеря жизни не утрата —

Без страха мир покинет он!

Судьба в дарах своих богата,

И не один у ней закон:

Тому – процвесть развитой силой

И смертью жизни след стереть,

Другому – рано умереть,

Но жить за сумрачной могилой!

Друг

Мой друг! зачем обман питать?

Нет! дважды жизнь нас не лелеет.

Я то люблю, что сердце греет,

Что я своим могу назвать,

Что наслажденье в полной чаше

Нам предлагает каждый день.

А что за гробом, то не наше:

Пусть величают нашу тень,

Наш голый остов отрывают,

По воле ветреной мечты

Дают ему лицо, черты

И призрак славой называют!

Поэт

Нет, друг мой! славы не брани.

Душа сроднилася с мечтою;

Она надеждою благою

Печали озаряла дни.

Мне сладко верить, что со мною

Не всё, не всё погибнет вдруг

И что уста мои вещали —

Веселья мимолетный звук,

Напев задумчивой печали, —

Еще напомнит обо мне,

И смелый стих не раз встревожит

Ум пылкий юноши во сне,

И старец со слезой, быть может,

Труды нелживые прочтет —

Он в них души печать найдет

И молвит слово состраданья:

«Как я люблю его созданья!

Он дышит жаром красоты,

В нем ум и сердце согласились

И мысли полные носились

На легких крылиях мечты.

Как знал он жизнь, как мало жил!»

__________

Сбылись пророчества поэта,

И друг в слезах с началом лета

Его могилу посетил.

Как знал он жизнь! как мало жил!

* * *

Люби питомца вдохновенья

И гордый ум пред ним склоняй;

Но в чистой жажде наслажденья

Не каждой арфе слух вверяй.

Не много истинных пророков

С печатью власти на челе,

С дарами выспренних уроков,

С Глаголом Неба на земле.

Степан Петрович Шевырев
1806–1864

Младший современник А.С. Пушкина, входивший в пушкинский круг и разделявший отчасти его эстетические позиции. Поэт, философ, критик, историк литературы, журналист. Некоторые стихотворения и теоретические сочинения вызвали доброжелательные отзывы Пушкина. Однако это не помешало Шевыреву отстаивать «поэзию мысли», «тяжелый» слог и стих в противоположность легкому, прозрачному и точному языку и стиху Пушкина.

ЗВУКИ

К N. N.

Три языка Всевышний нам послал,

Чтоб выражать души святые чувства.

Как счастлив тот, кто от Него приял

И душу ангела и дар искусства.

Один язык цветами говорит:

Он прелести весны живописует,

Лазурь небес, красу земных харит, —

Он взорам мил, он взоры очарует.

Он оттенит все милые черты,

Напомнит вам предмет, душой любимый,

Но умолчит про сердца красоты,

Не выскажет души невыразимой.

Другой язык словами говорит,

Простую речь в гармонию сливает

И сладостной мелодией звучит,

И скрытое в душе изображает.

Он мне знаком: на нем я лепетал,

Беседовал в дни юные с мечтами;

Но много чувств я в сердце испытал,

И их не мог изобразить словами.

Но есть язык прекраснее того:

Он вам знаком, о нем себя спросите,

Не знаю – где слыхали вы его,

Но вы на нем так сладко говорите.

Кто научил вас трогать им до слез?

Кто шепчет вам те сладостные звуки,

В которых вы и радости небес,

И скорбь души – земные сердца муки, —

Всё скажете, и всё душа поймет,

И каждый звук в ней чувством отзовется:

Вас слушая, печаль слезу отрет,

А радость вдвое улыбнется.

Родились вы под сча?стливой звездой:

Вам послан дар прекрасного искусства,

И с ясною, чувствительной душой

Вам дан язык для выраженья чувства.

СОН

Мне Бог послал чудесный сон:

Преобразилася природа,

Гляжу – с заката и с восхода

В единый миг на небосклон

Два солнца всходят лучезарных

В порфирах огненно-янтарных,

И над воскреснувшей землей

Чета светил по небокругу

Течет во сретенье друг другу.

Всё дышит жизнию двойной:

Два солнца отражают воды,

Два сердца бьют в груди природы —

И кровь ключом двойным течет

По жилам Божия Творенья,

И мир удвоенный живет —

В едином миге два мгновенья.

И с сердцем грудь полуразбитым

Дышала вдвое у меня,

И двум очам полузакрытым

Тяжел был свет двойного дня.

Мой дух предчувствие томило:

Ударит полдень роковой,

Найдет светило на светило,

И сокрушительной грозой

Небесны огласятся своды,

И море смерти и огня

Польется в жилы всей природы;

Не станет мира и меня…

И на последний мира стон

Последним вздохом я отвечу.

Вот вижу роковую встречу,

Полудня слышу вещий звон.

Как будто молний миллионы

Мне опаляют ясный взор,

Как будто рвутся цепи гор,

Как будто твари слышны стоны…

От треска рухнувших небес

Мой слух содрогся и исчез.

Я бездыханный пал на землю;

Прошла гроза – очнулся – внемлю:

Звучит гармония небес,

Как будто надо мной незримы

Егову славят серафимы.

Я пробуждался ото сна —

И тихо открывались очи,

Как звезды в мраке бурной ночи, —

Взглянул горе?: прошла война,

В долинах неба осиянных

Не видел я двух солнцев бранных —

И вылетел из сердца страх!

Прозрел я смелыми очами —

И видел: светлыми семьями

Сияли звезды в небесах.

НОЧЬ

Как ночь прекрасна и чиста,

Как чувства тихи, светлы, ясны!

Их не коснется суета,

Ни пламень неги сладострастный!

Они свободны, как эфир;

Они, как эти звезды, стройны;

Как в лоне Бога спящий мир,

И величавы и спокойны.

Единый хор их слышу я,

Когда всё спит в странах окрестных!

Полна, полна душа моя

Каких-то звуков неизвестных.

И всё, что ясно зрится в день,

Что может выразиться словом,

Слилося в сумрачную тень,

Облечено мечты покровом.

Неясно созерцает взор,

Но всё душою дозреваешь:

Так часто сердцем понимаешь

Любви безмолвный разговор.

ПЕТРОГРАД

Море спорило с Петром:

«Не построишь Петрограда:

Покачу я шведский гром,

Кораблей крылатых стадо.

Хлынет вспять моя Нева,

Ополченная водами:

За отъятые права

Отомщу ее волнами.

Что тебе мои поля,

Вечно полные волнений?

Велика твоя земля,

Не озреть твоих владений!»

Глухо Петр внимал речам;

Море злилось и шумело,

По синеющим устам

Пена белая кипела.

Речь Петра гремит в ответ:

«Сдайся, дерзостное море!

Нет, – так пусть узнает свет,

Кто из нас могучей в споре!

Станет град же, наречен

По строителе высоком;

Для моей России он

Просвещенья будет оком.

По хребтам твоих же вод,

Благодарна, изумленна,

Плод наук мне принесет

В пользу чад моих вселенна,

И с твоих же берегов

Да узрят народы славу

Руси бодрственных сынов

И окрепшую державу».

Рек могучий – и речам

Море вторило сурово,

Пена билась по устам,

Но сбылось Петрово слово.

Чу!.. в Рифей стучит булат!

Истекают реки злата,

И родится чудо-град

Из неплодных топей блата.

Тяжкой движется стопой

Исполин – гранит упорный

И приемлет вид живой,

Млату бодрому покорный.

И в основу зыбких блат

Улеглися миллионы, —

Всходят храмы из громад,

И чертоги, и колонны.

Шпиц, прорезав недра туч,

С башни вспыхнул величавый,

Как ниспадший солнца луч

Или луч Петровой славы.

Что чернеет лоно вод?

Что шумят валы морские?

То дары Петру несет

Побежденная стихия.

Прилетели корабли,

Вышли чуждые народы

И России принесли

Дань наук и плод свободы.

Отряхнув она с очей

Мрак невежественной ночи,

К свету утренних лучей

Отверзает бодры очи.

Помнит древнюю вражду,

Помнит мстительное море

И, да мщенья примет мзду,

Шлет на град потоп и горе.

Ополчается Нева,

Но от твердого гранита,

Не отъяв свои права,

Удаляется сердита.

На отломок диких гор

На коне взлетел строитель;

На добычу острый взор

Устремляет победитель;

Зоркий страж своих работ

Взором сдерживает море

И насмешливо зовет:

«Кто ж из нас могучей в споре?»

СТАНСЫ

Когда безмолвствуешь, природа,

И дремлет шумный твой язык,

Тогда душе моей свобода,

Я слышу в ней призывный клик.

Живее сердца наслажденья,

И мысль возвышенна, светла:

Как будто в мир преображенья

Душа из тела перешла.

Ее обнял восторг спокойный —

И песни вольные живей

Текут рекою звучной, стройной

В святом безмолвии ночей.

Когда же мрачного покрова

Ты сбросишь девственную тень,

И загремит живое слово,

И яркий загорится день —

Тогда заботы докучают,

И гонит труд души покой,

И песни сердца умолкают,

Когда я слышу голос твой.

СТАНСЫ

Стен городских затворник своенравный,

Сорвав в лесу весенний первый цвет,

Из-под небес, из родины дубравной,

Несет его в свой душный кабинет.

Рад человек прекрасного бессилью!

Что в нем тебе? Зачем его сорвал?

Чтоб цвет живой, затертый едкой пылью,

Довременно и без плода извял.

Так жизни цвет педант ученый косит,

И, жаждою безумной увлечен,

Он в мертвое ученье переносит

Весь быт живой народов и времен.

В его устах все звуки замирают,

От праотцев гласящие живым,

И в письменах бесплодно дотлевают

Под пылью букв и Греция и Рим.

Нет, не таков любитель светлой Флоры!

От давних жатв он копит семена;

Дохнет весна – и разбежались взоры:

Живым ковром долина устлана.

Равно поэт в себе спасает время,

Погибшее напрасно для земли,

И праздный век, увянувшее племя

Пред ним опять волшебно расцвели.

Алексей Степанович Хомяков
1804–1860

Младший современник А.С. Пушкина. Поэт, драматург, философ, религиозный мыслитель, историк. Входил в Общество любомудрия. Основные темы лирики – поэтическое вдохновение, единство человека и природы, дружба и любовь.

ЗАРЯ

В воздушных высотах, меж ночию и днем,

Тебя поставил Бог, как вечную границу,

Тебя облек Он пурпурным огнем,

Тебе Он дал в сопутницы денницу.

Когда ты в небе голубом

Сияешь, тихо догорая,

Я мыслю, на тебя взирая:

Заря, тебе подобны мы —

Смешенье пламени и хлада,

Смешение небес и ада,

Слияние лучей и тьмы.

ЖЕЛАНИЕ

Хотел бы я разлиться в мире,

Хотел бы с солнцем в небе течь,

Звездою в сумрачном эфире,

Ночной светильник свой зажечь.

Хотел бы зыбию стеклянной

Играть в бездонной глубине,

Или лучом зари румяной

Скользить по плещущей волне.

Хотел бы с тучами скитаться,

Туманом виться вкруг холмов,

Иль буйным ветром разыграться

В седых изгибах облаков;

Жить ласточкой под небесами,

К цветам ласкаться мотыльком,

Или над дикими скалами

Носиться дерзостным орлом.

Как сладко было бы в природе —

То жизнь и радость разливать,

То в громах, вихрях, непогоде

Пространство неба обтекать!

ПОЭТ

Все звезды в новый путь стремились,

Рассеяв вековую мглу;

Все звезды жизнью веселились

И пели Божию хвалу.

Одна, печально измеряя

Никем не знанные лета, —

Зима катилася немая,

Небес веселых сирота.

Она без песен путь свершала,

Без песен в путь текла опять,

И на устах ее лежала

Молчанья строгого печать.

Кто даст ей голос? – Луч небесный

На перси смертного упал,

И смертного покров телесный

Жильца бессмертного приял.

Он к небу взор возвел спокойный,

И Богу гимн в душе возник;

И дал земле он голос стройный,

Творенью мертвому язык.

ОТЗЫВ ОДНОЙ ДАМЕ

Когда Сивиллы слух смятенной

Глаголы Фебовы внимал,

И перед девой исступленной

Призрак грядущего мелькал, —

Чело сияло вдохновеньем,

Глаза сверкали, глас гремел,

И в прахе, с трепетным волненьем,

Пред ней народ благоговел.

Но утихал восторг мгновенный,

Смолкала жрица – и бледна,

Перед толпою изумленной,

На землю падала она.

Кто, видя впалые ланиты

И взор без блеска и лучей,

Узнал бы тайну силы скрытой

В пророчице грядущих дней?

И ты не призывай поэта!

В волшебный круг свой не мани!

Когда, вдали от шума света,

Душа восторгами согрета,

Тогда живет он. – В эти дни

Вмещает все существованье;

Но вскоре, слаб и утомлен,

И вихрем света увлечен,

Забыв высокие созданья,

То ловит темные мечтанья,

То, как дитя, сквозь смутный сон,

Смеется и лепечет он.

СОН

Я видел сон, что будто я певец,

И что певец – пречудное явленье,

И что в певце на все свое Творенье

Всевышний положил венец.

Я видел сон, что будто я певец

И под перстом моим дышали струны.

И звуки их гремели, как перуны,

Стрелой вонзалися во глубину сердец.

И как в степи глухой живые воды,

Так песнь моя ласкала жадный слух;

В ней слышан был и тайный глас природы,

И смертного горе? парящий дух.

Но час настал. Меня во гроб сокрыли,

Мои уста могильный хлад сковал;

Но из могильной тьмы, из хладной пыли,

Гремела песнь и сладкий глас звучал.

Века прошли, и племена другие

Покрыли край, где прах певца лежал;

Но не замолкли струны золотые,

И сладкий глас по-прежнему звучал.

Я видел сон, что будто я певец,

И что певец пречудное явленье,

И что в певце на все свое Творенье

Всевышний положил венец.

КЛИНОК

Не презирай клинка стального

В обделке древности простой

И пыль забвенья векового

Сотри заботливой рукой.

Мечи с красивою оправой,

В златых покояся ножнах,

Блистали тщетною забавой

На пышных роскоши пирах;

А он в порывах бурь военных

По латам весело стучал

И на главах иноплеменных

Об Руси память зарубал.

Но тяжкий меч, в ножнах забытый

Рукой слабеющих племен,

Давно лежит полусокрытый

Под едкой ржавчиной времен

И ждет, чтоб грянул голос брани,

Булата звонкого призыв,

Чтоб вновь воскрес в могущей длани

Его губительный порыв;

И там, где меч с златой оправой

Как хрупкий сломится хрусталь,

Глубоко врежет след кровавый

Его синеющая сталь.

Так не бросай клинка стального

В обделке древности простой

И пыль забвенья векового

Сотри заботливой рукой.

ДВА ЧА?СА

Есть час блаженства для поэта,

Когда мгновенною мечтой

Душа внезапно в нем согрета,

Как будто огненной струей.

Сверкают слезы вдохновенья,

Чудесной силы грудь полна,

И льются стройно песнопенья,

Как сладкозвучная волна.

Но есть поэту час страданья,

Когда восстанет в тьме ночной

Вся роскошь дивная Созданья

Перед задумчивой душой;

Когда в груди его сберется

Мир целый образов и снов,

И новый мир сей к жизни рвется,

Стремится к звукам, просит слов.

Но звуков нет в устах поэта.

Молчит окованный язык,

И луч Божественного света

В его виденья не проник.

Вотще он стонет исступленный,

Ему не внемлет Феб скупой,

И гибнет мир новорожденный

В груди бессильной и немой.

К***

Не горюй по летним розам;

Верь мне, чуден Божий свет!

Зимним вьюгам и морозам

Рады заяц да поэт.

Для меня в беспечной лени,

Как часы ночного сна,

Протекли без вдохновений

Осень, лето и весна.

Но лишь гулкие метели

В снежном поле заревут

И в пушистые постели

Зайцы робкие уйдут,

Песен дева молодая

В буре мне привет пришлет,

И привету отвечая,

Что-то в сердце запоет.

ВДОХНОВЕНИЕ

Лови минуту вдохновенья,

Восторгов чашу жадно пей,

И сном ленивого забвенья

Не убивай души своей!

Лови минуту! пролетает,

Как молньи яркая струя,

Но годы многие вмещает

Она земного бытия.

Но если раз душой холодной

Отринешь ты небесный дар,

И в суете земли бесплодной

Потушишь вдохновенья жар;

И если раз, в беспечной лени

Ничтожность мира полюбив,

Ты свяжешь цепью наслаждений

Души бунтующий порыв, —

К тебе поэзии священной

Не снидет чистая роса,

И пред зеницей ослепленной

Не распахнутся небеса.

Но сердце бедное иссохнет,

И нива прежних дум твоих,

Как степь безводная, заглохнет

Под терном помыслов земных.

ЭЛЕГИЯ

Когда вечерняя спускается роса,

И дремлет дольний мир, и ветр прохладой дует,

И синим сумраком одеты небеса,

И землю сонную луч месяца целует, —

Мне страшно вспоминать житейскую борьбу,

И грустно быть одним, и сердце сердца просит,

И голос трепетный то ропщет на судьбу,

То имена любви невольно произносит…

Когда ж в час утренний проснувшийся Восток

Выводит с торжеством денницу золотую,

Иль солнце льет лучи, как пламенный поток,

На ясный мир небес, на суету земную, —

Я снова бодр и свеж; на смутный быт людей

Бросаю смелый взгляд; улыбку и презренье

Одни я шлю в ответ грозам судьбы моей,

И радует меня мое уединенье.

Готовая к борьбе и крепкая как сталь,

Душа бежит любви, бессильного желанья,

И одинокая, любя свои страданья,

Питает гордую безгласную печаль.

* * *

Лампада поздняя горела

Пред сонной лению моей,

И ты взошла и тихо села

В слияньи мрака и лучей.

Головки русой очерк нежный

В тени скрывался, а чело —

Святыня думы безмятежной —

Белело чисто и светло.

Уста с улыбкою спокойной,

Глаза с лазурной их красой,

Все чудным миром, мыслью стройной,

В тебе сияло предо мной.

Кругом – глубокое молчанье:

Казалось, это дивный сон,

И я глядел, стаив дыханье,

Бояся, чтоб не скрылся он.

Ушла ты – солнце закатилось,

Померкла хладная земля;

Но в ней глубоко затаилась

От солнца жаркая струя.

Ушла! но, Боже, как звенели

Все струны пламенной души,

Какую песню в ней запели

Они в полуночной тиши!

Как вдруг и молодо и живо,

Вскипели силы прежних лет,

И как вздрогнул нетерпеливо,

Как вспрянул дремлющий поэт!

Как чистым пламенем искусства

Его зажглася голова,

Как сны, надежды, мысли, чувства

Слилися в звучные слова!

О верь мне! сердце не обманет:

Светло звезда моя взошла,

И снова новый луч проглянет

На лавры гордого чела.

Иван Петрович Мятлев
1796–1844

Старший современник А.С. Пушкина. Поэт, прославившийся в 1830—1840-е годы ироническими стихами («Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею – дан л'этранже», «Разговор барина с Афонькой», «Сельское хозяйство» и др.), в которых сполна проявился его импровизационный талант. Основные особенности поэзии – литературная игра, фарс, розыгрыши, неожиданные рифмы, меткие остроты, речь, составленная из разноязычных слов и оборотов (макаронические стихотворения).

РОЗЫ

Как хороши, как свежи были розы

В моем саду! Как взор прельщали мой!

Как я молил весенние морозы

Не трогать их холодною рукой!

Как я берег, как я лелеял младость

Моих цветов заветных, дорогих;

Казалось мне, в них расцветала радость,

Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,

Прелестная, как ангел красоты;

Венка из роз искала молодая —

И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы еще казались

На радостном челе красивее, свежей;

Как хорошо, как мило соплетались

С душистою волной каштановых кудрей!

И заодно они цвели с девицей!

Среди подруг, средь плясок и пиров,

В венке из роз она была царицей,

Вокруг ее вились и радость и любовь!

В ее очах – веселье, жизни пламень;

Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.

И где ж она?.. В погосте белый камень,

На камне – роз моих завянувший венок.

Алексей Васильевич Кольцов
1809–1842

Младший современник А.С. Пушкина, один из крупнейших поэтов из народа. Автор знаменитых песен. Был тепло встречен Пушкиным. На смерть Пушкина написал стихотворение-реквием «Лес». Своеобразие лирики – выражение эпических, общенародных, а не индивидуальных чувств.

КОЛЬЦО

Песня

Я затеплю свечу

Воску ярова,

Распаяю кольцо

Друга милова.

Загорись, разгорись,

Роковой огонь,

Распаяй, растопи

Чисто золото.

Без него – для меня

Ты ненадобно;

Без него на руке —

Камень на сердце.

Что взгляну – то вздохну,

Затоскуюся,

И зальются глаза

Горьким горем слез.

Возвратится ли он?

Или весточкой

Оживит ли меня,

Безутешную?

Нет надежды в душе…

Ты рассыпься же

Золотой слезой,

Память милова!

Невредимо, черно

На огне кольцо,

И звенит по столу

Память вечную.

СЕЛЬСКАЯ ПИРУШКА

Ворота тесовы

Растворилися,

На конях, на санях

Гости въехали;

Им хозяин с женой

Низко кланялись,

Со двора повели

В светлу горенку.

Перед Спасом святым

Гости молятся;

За дубовы столы,

За набраные,

На сосновых скамьях

Сели званые.

На столах кур, гусей

Много жареных,

Пирогов, ветчины

Блюда полные.

Бахромой, кисеей

Принаряжена,

Молодая жена,

Чернобровая,

Обходила подруг

С поцелуями,

Разносила гостям

Чашу горькова;

Сам хозяин за ней

Брагой хмельною

Из ковшей вырезных

Ро?дных потчует;

А хозяйская дочь

Медом сыченым

Обносила кругом

С лаской девичьей

Гости пьют и едят,

Речи гуторят:

Про хлеба, про покос,

Про старинушку;

Как-то Бог и Господь

Хлеб уродит нам?

Как-то сено в степи

Будет зелено?

Гости пьют и едят,

Забавляются

От вечерней зари

До полуночи.

По селу петухи

Перекликнулись;

Призатих говор, шум

В темной горенке;

От ворот поворот

Виден по снегу.

ПЕСНЯ ПАХАРЯ

Ну! тащися, сивка,

Пашней, десятиной,

Выбелим железо

О сырую землю.

Красавица зорька

В небе загорелась,

Из большого леса

Солнышко выходит.

Весело на пашне.

Ну, тащися, сивка!

Я сам-друг с тобою,

Слуга и хозяин.

Весело я лажу

Борону и соху,

Телегу готовлю,

Зерна насыпаю.

Весело гляжу я

На гумно, на скирды,

Молочу и вею…

Ну! тащися, сивка!

Пашенку мы рано

С сивкою распашем,

Зернышку сготовим

Колыбель святую.

Его вспоит, вскормит

Мать-земля сырая;

Выйдет в поле травка —

Ну! тащися, сивка!

Выйдет в поле травка —

Вырастет и колос,

Станет спеть, рядиться

В золотые ткани.

Заблестит наш серп здесь,

Зазвенят здесь косы;

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых!

Ну! тащися, сивка!

Накормлю досыта,

Напою водою,

Водой ключевою.

С тихою молитвой

Я вспашу, посею.

Уроди мне, Боже,

Хлеб – мое богатство!

НЕ ШУМИ ТЫ, РОЖЬ

Не шуми ты, рожь,

Спелым колосом!

Ты не пой, косарь,

Про широку степь!

Мне не для чего

Собирать добро,

Мне не для чего

Богатеть теперь!

Прочил молодец,

Прочил доброе

Не своей душе —

Душе-девице.

Сладко было мне

Глядеть в очи ей,

В очи, полные

Полюбовных дум!

И те ясные

Очи стухнули,

Спит могильным сном

Красна девица!

Тяжелей горы,

Темней полночи

Легла на сердце

Дума черная!

УРОЖАЙ

Красным полымем

Заря вспыхнула;

По лицу земли

Туман стелется;

Разгорелся день

Огнем солнечным,

Подобрал туман

Выше темя гор;

Нагустил его

В тучу черную;

Туча черная

Понахмурилась,

Понахмурилась,

Что задумалась,

Словно вспомнила

Свою родину…

Понесут ее

Ветры буйные

Во все стороны

Света белого.

Ополчается

Громом-бурею,

Огнем-молнией,

Дугой-радугой;

Ополчилася,

И расширилась,

И ударила,

И пролилася

Слезой крупною —

Проливным дождем

На земную грудь,

На широкую.

И с горы небес

Глядит солнышко,

Напилась воды

Земля досыта;

На поля, сады,

На зеленые,

Люди сельские

Не насмотрятся.

Люди сельские

Божьей милости

Ждали с трепетом

И молитвою;

Заодно с весной

Пробуждаются

Их заветные

Думы мирные.

Дума первая:

Хлеб из за?крома

Насыпать в мешки,

Убирать воза;

А вторая их

Была думушка:

Из села гужом

В пору выехать.

Третью думушку

Как задумали —

Богу-господу

Помолилися.

Чем свет по полю

Все разъехались —

И пошли гулять

Друг за дружкою,

Горстью полною

Хлеб раскидывать;

И давай пахать

Землю плугами,

Да кривой сохой

Перепахивать,

Бороны зубьем

Порасчесывать.

Посмотрю пойду,

Полюбуюся,

Что послал Господь

За труды людям:

Выше пояса

Рожь зернистая

Дремит колосом

Почти до? земи,

Словно божий гость,

На все стороны

Дню веселому

Улыбается.

Ветерок по ней

Плывет, лоснится,

Золотой волной

Разбегается.

Люди семьями

Принялися жать,

Косить под корень

Рожь высокую.

В копны частые

Снопы сложены;

От возов всю ночь

Скрыпит музыка.

На гумнах везде,

Как князья, скирды

Широко стоят,

Подняв головы.

Видит солнышко —

Жатва кончена:

Холодней оно

Пошло к осени;

Но жарка свеча

Поселянина

Пред иконою

Божьей Матери.

МОЛОДАЯ ЖНИЦА

Высоко стоит

Солнце на небе,

Горячо печет

Землю-матушку.

Душно девице,

Грустно на поле,

Нет охоты жать

Колосистой ржи.

Всю сожгло ее

Поле жаркое,

Горит-горма все

Лицо белое.

Голова со плеч

На грудь клонится,

Колос срезанный

Из рук валится…

Не с проста ума

Жница жнет не жнет,

Глядит в сторону —

Забывается.

Ох, болит у ней

Сердце бедное,

Заронилось в нем —

Небывалое!

Она шла вчера

Нерабочим днем,

Лесом шла себе

По малинушку.

Повстречался ей

Добрый молодец;

Уж не в первый раз

Повстречался он.

Разминется с ней

Будто нехотя

И стоит, глядит

Как-то жалобно.

Он вздохнул, запел

Песню грустную:

Далеко в лесу

Раздалась та песнь.

Глубоко в душе

Красной девицы

Озвалась она

И запала в ней…

Душно, жарко ей,

Грустно на поле,

Нет охоты жать

Колосистой ржи…

КОСАРЬ

Не возьму я в толк…

Не придумаю…

Отчего же так —

Не возьму я в толк?

Ох, в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет.

У меня ль плечо —

Шире дедова,

Грудь высокая —

Моей матушки.

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зорю красную.

Кудри черные

Лежат скобкою;

Что? работаю —

Все мне спорится!

Да в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет!

Прошлой осенью

Я за Грунюшку,

Дочку старосты,

Долго сватался;

А он, старый хрен,

Заупрямился!

За кого же он

Выдаст Грунюшку?

Не возьму я в толк,

Не придумаю…

Я ль за тем гонюсь,

Что отец ее

Богачом слывет?

Пускай дом его —

Чаша полная!

Я ее хочу,

Я по ней крушусь:

Лицо белое —

Заря алая,

Щеки полные,

Глаза темные

Свели молодца

С ума-разума…

Ах, вчера по мне

Ты так плакала;

Наотрез старик

Отказал вчера…

Ох, не свыкнуться

С этой горестью…

Я куплю себе

Косу новую;

Отобью ее,

Наточу ее —

И прости-прощай,

Село ро?дное!

Не плачь, Грунюшка,

Косой вострою

Не подрежусь я…

Ты прости, село,

Прости, староста, —

В края дальние

Пойдет молодец —

Что вниз п-о Дону,

По набе?режью,

Хороши стоят

Там слободушки!

Степь раздольная

Далеко вокруг,

Широко лежит,

Ковылой-травой

Расстилается!..

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась!

В гости я к тебе

Не один пришел:

Я пришел сам-друг

С косой вострою;

Мне давно гулять

По траве степной,

Вдоль и п-оперек

С ней хотелося…

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня!

Освежи, взволнуй

Степь просторную!

Зажужжи, коса,

Как пчелиный рой!

Молоньей, коса,

Засверкай кругом!

Зашуми, трава,

Подкошо?нная;

Поклонись, цветы,

Головой земле!

Наряду с травой

Вы засохните,

Как по Груне я

Сохну, молодец!

Нагребу копён,

Намечу стогов;

Даст казачка мне

Денег пригоршни.

Я зашью казну,

Сберегу казну;

Ворочусь в село —

Прямо к старосте;

Не разжалобил

Его бедностью —

Так разжалоблю

Золотой казной!..

ГОРЬКАЯ ДОЛЯ

Соловьем залётным

Юность пролетела,

Волной в непогоду

Радость прошумела.

Пора золотая

Была, да сокрылась;

Сила молодая

С телом износилась.

От кручины-думы

В сердце кровь застыла;

Что любил, как душу, —

И то изменило.

Как былинку, ветер

Молодца шатает;

Зима лицо знобит,

Солнце сожигает.

До поры, до время

Всем я весь изжился;

И кафтан мой синий

С плеч долой свалился!

Без любви, без счастья

По миру скитаюсь:

Разойдусь с бедою —

С горем повстречаюсь!

На крутой горе

Рос зеленый дуб,

Под горой теперь

Он лежит гниет…

ЛЕС

Посвящено памяти А.С. Пушкина

Что, дремучий лес,

Призадумался,

Грустью темною

Затуманился?

Что Бова-силач

Заколдованный,

С непокрытою

Головой в бою

Ты стоишь – поник

И не ратуешь

С мимолетною

Тучей-бурею.

Густолиственный

Твой зеленый шлем

Буйный вихрь сорвал —

И развеял в прах.

Плащ упал к ногам

И рассыпался…

Ты стоишь – поник

И не ратуешь.

Где ж девалася

Речь высокая,

Сила гордая,

Доблесть царская?

У тебя ль, был-о,

В ночь безмолвную

Заливная песнь

Соловьиная…

У тебя ль, был-о,

Дни – роскошество, —

Друг и недруг твой

Прохлаждаются…

У тебя ль, был-о,

Поздно вечером

Грозно с бурею

Разговор пойдет;

Распахнет она

Тучу черную,

Обоймет тебя

Ветром-холодом.

И ты молвишь ей

Шумным голосом:

«Вороти назад!

Держи около!»

Закружит она,

Разыграется…

Дрогнет грудь твоя,

Зашатаешься;

Встрепенувшися,

Разбушуешься:

Только свист кругом,

Голоса и гул…

Буря всплачется

Лешим, ведьмою

И несет свои

Тучи за море.

Где ж теперь твоя

Мочь зеленая?

Почернел ты весь,

Затуманился…

Одичал, замолк…

Только в непогодь

Воешь жалобу

На безвременье.

Так-то, темный лес,

Богатырь Бова!

Ты всю жизнь свою

Маял битвами.

Не осилили

Тебя сильные,

Так дорезала

Осень черная.

Знать, во время сна

К безоружному

Силы вражие

Понахлынули.

С богатырских плеч

Сняли голову —

Не большой горой,

А соломинкой…

Павел Петрович Шкляревский
1806–1830

Младший современник А.С. Пушкина. Поэт и переводчик. По лирической манере близок поэтам элегической школы, но избегает подражательности, вводя в стихотворения философскую символику, усложненную образность, смелые и непривычные неологизмы, напоминающие словотворчество Н.М. Языкова.

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

Не голубки воркование

Разливается по рощице:

Ярославны голос стелется

По стенам Путивля древнего.

«Где ты, Игорь – радость, счастие

Ярославны одинокия,

Как в долине ландыш вянущий?

Прилети веселой птичкою

На поля цветущей родины,

Прилети в мои объятия,

Осуши с лица печального

Поцелуем слезы горькие…

Ах! когда б была я горлицей —

Полетела б к другу-голубю

Вдоль Дуная серебристого;

Прилетела б в поле ровное —

Там крылом любви невинныя

У шатра в лугу муравчатом

Обняла бы князя милого!

Отерла бы раны горькие

Рукавом бобровым с ласкою!..

Ветер, ветер! Что с насилием

Веешь крыльями холодными?

Ах! зачем стрелу пернатую

Не отвеял ты от Игоря?..

Ах! зачем мое веселие

Ты развеял резво по лугу

Вместе с листьями поблекшими?

Мало ль гор крутых – играть тебе

С облаками серебристыми;

Корабли лелея по морю,

Веять в парусы игривые?..

Солнце светлое, прекрасное!

Всем ты мило, всем прелестно ты,

Всем сердцам блестишь ты радостью

На лазури неба чистого!

Ах! зачем лучи каленые

Пролило на милых воинов?..

Лук засох унывших ратников,

Притупились стрелы острые,

Щит и шлем покрыты пылию!..

Светлый Днепр! река широкая!

Ты пробил сквозь горы каменны

Путь в пределы Половецкие.

Ты лелеял Святославовы

Ладии – на белых парусах,

Белой, лебединой стаею

Рассекавшие поверхность вод!

Ах! лелея на зыбях своих,

Ты неси ко мне любезного —

Дабы с утренней денницею

Или с месяцем серебряным

Мне не лить с тоскою, горестью

Слез на волны моря синего!..

Ах! когда бы знала бедная,

Что сразили друга Игоря,

Не ходила б к морю синему!

Не мочила бы бобрового

Рукава в слезах катящихся!

Не смотрела б в даль пустынную,

Не белеют ли там парусы,

Резвым ветром воздымаемы!

Не лила бы слез потоками

На песок, на камни хладные!»

Андрей Николаевич Муравьев
1806–1874

Младший современник А.С. Пушкина, который сблизился с пушкинским кругом писателей во второй половине 1820-х годов. Его первые стихи были одобрены П.А. Вяземским и А.С. Пушкиным, а поэма «Таврида», в которой А.Н. Муравьев вступил в творческое состязание с Пушкиным, вызвала одновременно и положительный, и отрицательный отклик Баратынского. В дальнейшем отношения между Пушкиным и Муравьевым стали прохладными, но, несмотря на эпиграмму Пушкина, больно задевшую самолюбие Муравьева, последний продолжает высоко отзываться о творчестве великого поэта. Впоследствии отрывки из поэмы Муравьева «Тивериада» были опубликованы Пушкиным в «Современнике». Известны переводы Муравьева из итальянских (Данте, Тассо), немецких (Клопшток) и английских (Мильтон) авторов.

АРФА

На арфу опершись рукою,

Я отголоску струн внимал

И, оттягченною главою

Склонясь, – в виденьях засыпал.

Передо мной мелькали тени

Моих утраченных друзей,

И в сонм знакомых привидений

Все близкие души моей,

Казалось, медленно летели

С прощаньем горьким на устах,

И на меня они смотрели…

Проник невольный сердце страх,

Слеза на арфу покатилась,

Как капля звонкого дождя,

И по струне она спустилась,

Звук заунывный пробудя.

Проснулся я – сны изменили!

Но голос вещий струн узнал!

Вы все, которые любили,

Скажите: что ж он предвещал?

Трилунный (Дмитрий Юрьевич Струйский)
1806–1856

Младший современник А.С. Пушкина, двоюродный брат А.И. Полежаева. Поэт, критик и переводчик. Литературную деятельность начал с переводов Байрона. Выпустил книгу «Стихотворения Трилунного. Альманах на 1830 год», куда вошли лирические стихотворения, отрывки из поэмы «Картина» и статья «О музыке и поэзии». В дальнейшем публиковал путевые записки, стихотворения, повести, обзоры музыкальных спектаклей, статьи о музыке. Издал альбом музыкальных текстов «Мелодии».

ПРЕДРАССУДКИ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Прошло пять тысяч лет,

А мумия лежит в могиле как живая;

Но вдруг к отшельнице проник тлетворный свет,

И от нее лишь пыль осталась вековая.

МОЯ МОЛИТВА

Пошли мне, милосердый Боже,

Всегда насущного кусок,

Чтоб я дышать в сем мире мог

Без покровительства вельможи.

HEBE

Оживлена весенними лучами,

Ты зимнюю кольчугу сорвала

И в океан свободными волнами

Ледя?ные трофеи понесла.

Так в быстрый миг святого вдохновенья

Моя душа, отринув светский быт,

Из душных бездн печального сомненья

В нетленный мир бессмертия парит!

Дмитрий Петрович Ознобишин
1804–1877

Современник А.С. Пушкина. Поэт и переводчик. Первоначально подражал В.А. Жуковскому, затем вслед за Батюшковым и Пушкиным освоил жанры и стиль любовной лирики, переводил стихи из греческой антологии. Впоследствии увлекся восточной поэзией и стал одним из видных русских ориенталистов. В последние годы много переводил из европейской поэзии.

ЕЛЕОНОРЕ

Из Парни

О милый друг, ты наконец узнала

Привет любви, прелестный и немой,

Его боялась ты и пламенно желала,

Им наслаждаясь, трепетала, —

Скажи, что страшного влечет он за собой?

Приятное в душе воспоминанье,

Минутный вздох и новое желанье,

И новость страсти молодой!

Уже свой роза блеск сливает

С твоею бледностью лилейною ланит,

В очах пленительных суровость исчезает

И нега томная горит…

Смелее дышит грудь под легкой пеленою,

Накрытой матери рукой,

Любовь придет своей чредою

И лаской резвой и живою

Расстроит вновь убор вечернею порой!

Тебе улыбка изменила,

Прошла беспечность прежних дней,

И томность нежная их место заступила;

Но ты прелестней и милей!

Ты пылкую любовь и тайной неги сладость

Узнала пламенной душой

И резвую сдружила младость

С своей задумчивой мечтой.

ВЕНОК

Тебе венок сей из лилей,

Блестящих снежной белизною,

Киприда, приношу с усердною мольбою:

Тронь сердце Делии моей.

Увы! жестокая любовью презирает

И даже те цветы с досадой обрывает,

Которые один, в безмолвии ночей,

Я тайно рассыпал вблизи ее дверей.

МИГ ВОСТОРГА

Когда в пленительном забвеньи,

В час неги пылкой и немой,

В минутном сердца упоеньи

Внезапно взор встречаю твой,

Когда на грудь мою склоняешь

Чело, цветущее красой,

Когда в восторге обнимаешь…

Тогда язык немеет мой.

Без чувств, без силы, без движенья,

В восторге пылком наслажденья,

Я забываю мир земной,

Я нектар пью, срываю розы,

И не страшат меня угрозы

Судьбы и парки роковой.

ПРОСТИ

Не возбуждай моей тоски,

На миг затихшего страданья

Пожатьем трепетным руки,

Печальным словом расставанья.

Бесценный друг, забудь, забудь,

Что завтра нам проститься должно!

Сегодня счастливою будь

И будь веселой, если можно.

О, будь по-прежнему резва,

Как в дни обманчивого счастья,

Когда в устах твоих слова

Звучали негой сладострастья.

Взгляни! с высот небес луна

Так ясно светит, дышат розы…

Но ты безмолвна, ты бледна,

И сквозь улыбку блещут слезы.

Чуть слышно сжатие руки,

Без чувства хладное лобзанье:

Не пробуждай моей тоски

Печальным словом расставанья!

О, дай на милые черты

Вглядеться мне в суровой доле;

«Люблю тебя» промолви ты,

Когда сказать не можешь боле.

Сей звук грусть сердца усладит,

Напомнит мне в чужбине дальной

И бледность томную ланит

И взгляд задумчиво-печальный.

ДУМА

Если грудь твоя взволнуется

В шуме светской суеты,

И душа разочаруется,

И вздохнешь невольно ты;

Если очи, очи ясные

Вдруг наполнятся слезой,

Если, слыша клятвы страстные,

Ты поникнешь головой,

И безмолвное внимание

Будет юноше в ответ,

За восторг, за упование

Если презришь ты обет…

Не прельщусь я думой сладкою!

Равнодушен и уныл,

Не скажу себе украдкою:

«Той слезы виной я был».

Снова радости заветные

Не блеснут в груди моей:

Я слыхал слова приветные,

Мне знаком обман очей.

ЧУДНАЯ БАНДУРА

Гуляет по Дону казак молодой;

Льет слезы девица над быстрой рекой.

«О чем ты льешь слезы из карих очей?

О добром коне ли, о сбруе ль моей?

О том ли грустишь ты, что, крепко любя,

Я, милая сердцу, просватал тебя?»

«Не жаль мне ни сбруи, не жаль мне коня!

С тобой обручили охотой меня!»

«Родной ли, отца ли, сестер тебе жаль?

Иль милого брата? Пугает ли даль?»

«С отцом и родимой мне век не пробыть;

С тобой и далече мне весело жить!

Грущу я, что скоро мой локон златой

Дон быстрый покроет холодной волной.

Когда я ребенком беспечным была,

Смеясь, мою руку цыганка взяла.

И, пристально глядя, тряся головой,

Сказала: утонешь в день свадебный свой!»

«Не верь ей, друг милый, я выстрою мост,

Чугунный и длинный, хоть в тысячу верст;

Поедешь к венцу ты – я конников дам:

Вперед будет двадцать и сто по бокам».

Вот двинулся поезд. Все конники в ряд.

Чугунные плиты гудят и звенят;

Но конь под невестой, споткнувшись, упал,

И Дон ее принял в клубящийся вал…

«Скорее бандуру звончатую мне!

Размыкаю горе на быстрой волне!»

Лад первый он тихо и робко берет…

Хохочет русалка сквозь пенистых вод.

Но в струны смелее ударил он раз…

Вдруг брызнули слезы русалки из глаз,

И молит: «Златым не касайся струнам,

Невесту младую назад я отдам.

Хотели казачку назвать мы сестрой

За карие очи, за локон златой».

Виктор Григорьевич Тепляков
1804–1842

Современник А.С. Пушкина, поэт и переводчик. Явный ученик в поэзии Батюшкова и Пушкина. Стихотворения В.Г. Теплякова из цикла «Фракийские элегии» встретили сочувственный и благожелательный отзыв великого поэта. Круг размышлений Теплякова близок также Жуковскому и Баратынскому. Демоническая тема в творчестве поэта предваряет Лермонтова.

ОПРАВДАНИЕ

Ah! Si…

Boufflers ^[10]

О! не вините струн моих

Изнеженное рокотанье:

Не эхо сердца ропщет в них,

Когда пафосских жриц лобзанья,

Звон чаш под тенью лип густых

В их беглом слышатся бряцаньи!

Что мне вам петь? С презреньем я

Гляжу на блеск подлунной славы;

Любовь? – но в цвете бытия

Душа проникнута моя

Ее змеиною отравой!..

Рассейте ж славы дым пустой;

Мне о любви не поминайте;

Зовите жриц пафосских рой;

Мой кубок розами венчайте!

Меж тем безумие страстей,

Быть может, и в душе моей

Высокой жизни б не убило,

Когда бы солнце лучших дней

Мою весну озолотило!..

Как знать? – быть может, край родной

И мне приветно б улыбался;

В боях моею бы душой

Дух грозных тысяч зажигался;

И на обломках вражьих стен,

С родных воспрянувший знамен,

Везде б Орел наш развевался.

И гений брани увенчал

Меня бы славою гигантской;

Иль, может быть, на мне б сиял

Отчизны дар, венец гражданский.

Иль дивный клад родных камен

Открыл бы я в глуши времен;

Поток безвестных песнопений

В странах бы дальних зажурчал,

И ярким солнцем русский гений

Над миром радостно б сиял.

О други! крылья соколины

Душа расправила б моя,

Когда бы ранние кручины

Из урны бешеной судьбины

Не проливались на меня!..

……………………………………..

Рассейте ж славы дым пустой;

Мне о любви не поминайте;

Зовите жриц пафосских рой;

Мой кубок розами венчайте!..

ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ

Conosceste i dubbiosi desiri?

Dante ^[11]

Когда вокруг тебя, средь ветреных пиров,

Веселья пошлого морозный блеск мерцает,

Вельможа и богач, и светских мотыльков

Ничтожный, пестрый рой докучливо мелькает, —

Ты помнишь ли, что там, как жребий над тобой,

Угрюм иль радостен, твой раб иль повелитель,

Змеей иль голубем, дух злой иль добрый твой,

Повсюду бодрствует, в толпе незримый зритель?..

Твой друг, когда по нем душа твоя болит,

Наполнит для тебя весь Божий мир любовью,

Мечтами райскими твой сон обворожит,

Как дух мелодии приникнет к изголовью…

Далекой области могучий властелин,

В венце рубиновом и в огненной порфире,

Тебе предстанет он таинственно-один

В чертогах радужных, в лазоревом эфире.

В глухую ночь времен с тобой проникнет он,

Тебе в ха?осе их покажет царств паденье

И то, чем человек столь жалко ослеплен, —

В пучине тленности, в когтях уничтоженья.

Он тайны чудные царю морских валов

Открыть в коралловых дворцах тебе прикажет;

Тебе в утробе гор, под стражею духо?в,

Миров исчезнувших сокровища покажет.

К садам надоблачным восхитит он тебя,

Туда, где от любви сердца не увядают;

Где гнезда ангелов над морем бытия

В шипках небесных роз, в рубинах звезд сияют…

Но, если светскою прельстившись суетой,

Ты не поймешь меня и для высокой страсти

Закроешь грудь свою… страшись! я недруг твой;

Тебя подавит гнет моей волшебной власти!..

Твой ум, твою красу, как злобный демон, я

Тогда оледеню своей усмешки ядом;

В толпе поклонников замрет душа твоя,

Насквозь пронзенная моим палящим взглядом.

Тебя в минуты сна мой хохот ужаснет,

Он искры красные вокруг тебя рассеет;

Рука свинцовая дыханье перервет,

Мертвящий сердцем хлад под нею овладеет.

С тобой я в дикий бор, как вихрь, перенесусь,

Вкруг сердца огненной опутаюсь змеею;

В него, в твои уста медлительно вопьюсь,

Грудь сладострастною воспламеню мечтою.

Но тщетно знойные желанья закипят…

Больной души моей жестокое томленье,

Отрава ревности, напрасной страсти ад

Наполнят грудь твою в минуту пробужденья!..

ОДИНОЧЕСТВО

Il faut que je vogue seul sur

l'ocean du monde.

Ballanche^[12]

В лесу осенний ветр и стонет, и дрожит;

По морю темному ревучий вал кочует;

Уныло крупный дождь в окно мое стучит;

Раздумье тяжкое мечты мои волнует.

Мне грустно! догорел камин трескучий мой;

Последний красный блеск над угольями вьется;

Мне грустно! тусклый день уж гаснет надо мной,

Уж с неба темного туманный вечер льется.

Как сладко он для двух супругов пролетит,

В кругу, где бабушка внучат своих ласкает,

У кресел дедовских красавица сидит

И былям старины, работая, внимает!

Мечта докучная! зачем перед тобой

Супругов долгие лобзанья пламенеют?

Что в том, как их сердца, под ризою ночной,

Средь ненасытных ласк в палящей неге млеют!

Меж тем как он кипит, мой одинокий ум!

Как сердце сирое, облившись кровью, рвется,

Когда душа моя, средь вихря горьких дум,

Над их мучительно завидной долей вьется!

Но если для меня безвестный уголок

Не создан, темными дубами осененный,

Подруга милая и яркий камелек,

В часы осенних бурь друзьями окруженный, —

О, жар святых молитв зажгись в душе моей!

Луч веры пламенной блесни в ее пустыне,

Пролейся в грудь мою целительный елей —

Пусть сны вчерашние не мучат сердца ныне!

Пусть, упоенная надеждой неземной,

С душой всемирною моя соединится;

Пускай сей мрачный дол исчезнет предо мной,

Осенний в окна ветр, бушуя, не стучится.

О, пусть превыше звезд мой вознесется дух,

Туда, где взор Творца их сонмы зажигает!

В мирах надсолнечных пускай мой жадный слух

Орга?нам ангелов, восторженный, внимает…

Пусть я увижу их, в безмолвии святом

Пред троном Вечного коленопреклоненных;

Прочту симво?лы тайн, пылающих на Нем

И юным первенцам Творенья откровенных…

Пусть Соломоновой премудрости звезда

Блеснет душе моей в безоблачном эфире, —

Поправ земную грусть, быть может, я тогда

Не буду тосковать о друге в здешнем мире!..

Андрей Порфирьевич Серебрянский
1810–1838

Младший современник А.С. Пушкина, знакомый А.В. Кольцова. Поэт, автор большой поэмы «Предчувствие Вечности, или Восторг души при наступлении весны». В историю поэзии вошел песней «Быстры, как волны…»

* * *

Быстры, как волны,

Дни нашей жизни;

Что час, то короче

К могиле наш путь.

Напеним янтарной

Струею бокалы!

И краток и дорог

Веселый наш миг.

Будущность тёмна,

Как осени ночи,

Прошедшее гибнет

Для нас навсегда,

Ловите ж минуты

Текущего быстро, —

Как знать, что осталось

Для нас впереди?

Умрешь – похоронят,

Как не был на свете;

Сгниешь – не восстанешь

К беседе друзей.

Полнее ж, полнее

Забвения чашу!

И краток и дорог

Веселый наш миг.

Лукьян Андреевич Якубович
1805–1839

Младший современник А.С. Пушкина, племянник его лицейского товарища М.Л. Яковлева. Поэт и участник «Литературной газеты». От Пушкина был в восхищении и гордился тем, по собственным словам, что Пушкин «выпрашивал у него (Л.А. Якубовича – В.К.) стихов для своих изданий». Возможно, два стихотворения Якубовича, помещенные в альманахе «Северные цветы на 1832 год», изданном в память Дельвига, были отобраны Пушкиным. По характеру творчества Якубович – романтик, который популяризировал в поэзии романтические идеи и мотивы. Его стихи отличались сосредоточенностью и сдержанностью поэтической речи. Эти и другие замеченные приметы его стихотворений (лаконизм, сжатость, простота и четкость композиции) свидетельствуют о том, что Якубовичу свойственны попытки отойти от шаблонов и общих мест массовой романтической лирики.

ПОЭТУ

Младенец слабыми руками

Змию коварства задушил.

Ты, новых дней Алкид, меж нами

На зависть гордо наступил.

Тебе ничтожны лепетанья

И толки злобной клеветы,

Хвала друзей и восклицанья

Самолюбивой красоты.

Ты выше лести своенравной

И полной зависти хулы:

Орган небес, пророк избра?нный,

Тебе ли нужны похвалы?

Судья правдивый есть потомство,

Оно хвалы не продает,

Оно не знает вероломства:

Твой труд оценит и поймет.

Всегда правдив, всегда спокоен,

Храня к прекрасному обет,

Неколебим и непреклонен —

Таков в душе своей поэт!

ЗИМА

Смотрю на снежные пустыни:

Лежит как в саване земля;

То смерти вид, симво?л святыни,

Симво?л другого бытия.

Не всё с собой возьмет могила,

Не всё зима мертвит в полях:

Проснется жизненная сила,

Проснутся мертвые в гробах.

СТАРОМУ ПРИЯТЕЛЮ

Не вспоминай другие леты,

Они прошли – не воротить!

Твоя печаль, твои приметы

Не могут горю пособить.

Не помни зла, не помни горя,

И в настоящем много бед,

Терпи у жизненного моря:

За тучей вёдро будет вслед.

Мой друг, поверь мне: мир прекрасен,

Исполнен блага Божий свет!

Твой запад так же будет ясен,

Как дня прекрасного рассвет.

Взгляни: над трепетной землею

Давно ль с небес перун гремел

И земледелец с бороною

На нивы выехать не смел.

Прошла гроза; как прежде в поле

Оратай весело поет,

И в луговом опять раздоле

Тюльпан с лилеею цветет.

ТРИ ВЕКА

Преданье есть: в минувши веки,

Там, при слияньи дивных рек,

Сошли на землю человеки…

И был тогда прекрасный век!

Как царь земли был здесь свободен,

И телом бодр, и чист умом,

И сердцем добр и благороден,

С открытым взором и челом!

Был век другой: умов волненье,

В сердцах страстей мятежный жар,

Вражда, корысть и исступленье

Раздули гибельный пожар.

Здесь человек утратил волю,

Одряхл и телом и умом —

И шел по жизненному полю,

Поникнув взором и челом!

Но в третий век прошла невзгода,

Затихла буря, свет проник,

И процвела опять природа,

И лучший мир опять возник.

И в этот век земную долю

Холодный опыт нам открыл,

И гордый ум, и сердца волю

Законам вечным подчинил!

ВОЛНЕНИЕ

Взглянь на небо: словно тени

В нем мелькают облака!

Взглянь на землю: поколений

Мчится бурная река!

Что ж земля и небо полны

Треволнений бытия?

То вселенной жизни волны,

Вечный маятник ея!

И в душе стихии те же:

В ней вселенная сполна,

И, как рыбка бьется в мреже,

В мире мучится она.

ТОВАРИЩУ-ПОЭТУ

Для поэтических мечтаний,

Для дум возвышенных твоих

Не нужен гром рукоплесканий:

Поэты счастливы без них.

В себе одном прозрев мир целый,

Певца Британии любя,

Как он могучий, юный, смелый,

Ты нам высказывал себя.

Стихи твои, как бурны тучи,

На человека мещут гром:

Они – то отгул злополучий,

То жизни быстрый перелом.

Товарищ! Жду иных я звуков:

В часы вакхических отрад

Пускай в семействе наших внуков

Об нашей удали твердят;

Узнают пусть, как деды жили

На бреге царственной Невы,

Любили, пили и шалили,

Но не теряли головы.

СКАЛЫ

На высоте угрюмых скал,

В объятьях матери-природы,

Я жизнь возобновил, я радости сыскал,

Я позабыл утраченные годы!

Здесь всё свежо: и персть, и тварь, и я!

И жизнь, как девственник, полна любовной силы;

Эмблема вечности, здесь ползает змия,

Как мысль, приволен здесь орел ширококрылый!

Н.М. ЯЗЫКОВУ

Торжественный, роскошный и могучий,

Твой стих летит из сердца глубины;

Как шум дубров и Волги вал гремучий,

Твои мечты и живы и полны, —

Они полны Божественных созвучий,

Как ропот арф и гимн морской волны!

Отчизну ли поешь и гордо и правдиво,

Гроба Ливонии, героев племена,

Красавиц иль вино – пленительно и живо

Рокочет и звучит и прыгает струна…

И сердце нежится по воле, прихотливо,

И словно нектаром душа упоена.

КАВКАЗ

Приют недоступный могучих орлов,

Державных и грозных гранитных хребтов, —

Всемирная крепость надоблачных гор

Дивит и чарует наездника взор.

Где громы грохочут, шумит водопад

И молния реет в ущельях громад, —

Душе моей любо: ей впору чертог —

Престол где громовый воздвиг себе Бог!

Там мысли привольно по небу летать,

Весь ужас, всю прелесть грозы созерцать!

Туда бы, покинув заботливый мир,

Желал я умчаться, как птица в эфир.

ВДОХНОВЕНИЕ

Когда восторг меня обнимет,

Я сознаю тогда себя,

И ток блаженства в душу хлынет, —

Вдвойне живу и вижу я!

Мне мир земной и чужд и тесен:

Провидит мир душа иной,

Мир безграничный звучных песен

И неземных видений рой.

Не так ли, кинув мир телесный,

В святом восторге бытия,

В громах, в огне, полунебесный

Вознесся к Богу Илия?

Надежда Сергеевна Теплова
1814–1848

Младшая современница А.С. Пушкина. Печаталась в изданиях пушкинского круга писателей («Литературная газета», альманах «Северные цветы» и др.). Основные темы – романтический конфликт «мечты» и «существенности», женская дружба, религиозные настроения. В жанровом отношении преобладают лирический монолог, пейзажная зарисовка, окрашенная личным чувством и проникнутая размышлением с заметной долей интимности. Интонации и стиль поэтической речи чрезвычайно просты и даже нарочито «прозаичны». Уже после смерти Пушкина поэтесса напечатала «Отрывок из повести». В дальнейшем главной темой становится неразрешимость конфликта между одаренной женской натурой и губящими ее общественными условиями.

ПРОСЬБА

Молю, словами не играй,

Не огорчай меня сомненьем,

Моей души не охлаждай

Своим холодным рассужденьем

И не встречай моих очей

Своими ясными очами;

Не проникай души моей,

Не упрекай меня слезами!

Возьми, я отдаю тебе

Благоухающие розы

И собираю в дань судьбе

Давно посеянные слезы.

ЯЗЫК ОЧЕЙ

Как много дум невнятных выражает

Один уныло-долгий взор;

И сей беззвучный разговор

Одно лишь сердце понимает!

Язык очей – язык красноречивый!

Внимай ему в час вдохновенный тот,

Когда поэт, мечтой своей счастливый,

Не говорит и не поет.

* * *

Теперь горжусь своей свободой,

Закрывши жизни первый том,

Теперь беседую с природой

И с поэтическим трудом.

Смотрю с улыбкой сожаленья,

Не орошая жарких вежд,

На роковое разрушенье

Моих желаний и надежд.

Уже напрасным ожиданьем

Моя душа утомлена,

И, возвышаясь над страданьем,

В нее нисходит тишина.

ВОСПОМИНАНИЕ

Ее здесь нет! Когда в тени древесной

В таинственный час вечера стою

И слушаю песнь птички поднебесной,

И сладкую весны прохладу пью,

Тогда твержу с невольными слезами:

«Прости, прости, мой догоревший день!»

И тихими минувшее крылами

Приносит мне утраченную тень

И радует знакомыми чертами.

НА СМЕРТЬ А.С. ПУШКИНА

Смиритеся, отважные мечтанья,

Здесь ничему свершиться не дано!

Великому – предначертанье!

Прекрасному – мгновение одно!

Еще твоих мы ждали песнопений, —

Все кончено! твой грозный час пробил,

Наш вековой поэт и гений,

Исполненный могущественных сил!

Так, и тебя судьба не пощадила!

Задумчиво над урною твоей

Главу Поэзия склонила.

Кто заменит утраченное ей?

Как важны были начинанья!

Увы! сколь кратко бытие!

Но имя славное твое

Веков грядущих достоянье!

МИНУВШЕЕ

Сердца тяжкое томленье,

Несказанная печаль,

Оскорбленье, сожаленье —

Вас влечет волна забвенья

В неразгаданную даль.

От напрасного страданья

Отдохнуло, сердце, ты,

Отреклося от желанья,

И погиб в воспоминаньи

Образ милой мне мечты.

Но счастливые мгновенья,

Но восторженные дни

Спасены от разрушенья:

На обломках сожаленья

Ярко врезались они.

СВИРЕЛЬ

Свирель, унылая свирель!

Буди, буди пастушек рано!

Пусть кинут мирную постель

Они с денницею румяной,

Услыша раннюю свирель.

Свирель, унылая свирель,

Сзывай пастушек в полдень знойный,

В приют тот свежий и покойный,

Где бук растет, густеет ель,

Где в травке ландыши белеют,

Семьей березки зеленеют

И трелит нежная свирель.

Свирель, унылая свирель!

Сзывай младых пастушек в поле!

Храни в беспечной, ясной доле,

Гони всё мрачное отсель,

Чтобы тоски они не знали

И с тайной грустью не взывали:

Свирель, унылая свирель!

БЕССОННИЦА

Люблю, когда заря сливается с зарей,

И утренний туман седеет над рекой,

И бледная луна на ясном небе тмится;

Когда душа не спит, тогда очам не спится,

Мечты печальные, видений смутный рой,

Как тени из могил, выходят в тьме ночной, —

Всё иссушает грудь, и сердце, и здоровье,

И тяжко голове на влажном изголовье.

* * *

Болит, болит мое земное сердце,

Но не стеснен ничем бессмертный дух,

И, странствуя по жизненной юдоли,

Грядущего я больше не страшусь.

Как будто всё со мною совершилось,

И на земле мне нечего терять,

И только я одно боюсь утратить —

К высокому стремленье и любовь

И на пути задержанной остаться

Губительной завистливою тьмой,

С светильником, угасшим без елея,

В юродивом бессилии души.

Владимир Григорьевич Бенедиктов
1807–1873

Младший современник А.С. Пушкина, поэтическая манера которого сложилась в годы романтизма. Он не был удовлетворен тем, что русский романтизм благодаря Пушкину чуждался чрезмерных страстей и их экзальтированного и нарочито форсированного эмоционального выражения. Бенедиктову были потребны необычайные краски, слишком красивые слова и чрезвычайная напряженность поэтической речи. Ранняя поэзия Бенедиктова вполне умещается в пушкинскую пору и развивает ее темы и мотивы. Однако, выступив на поле Пушкина, Бенедиктов был объективно настроен против его поэтических принципов. Недаром Пушкин иронически похвалил Бенедиктова за хорошие рифмы. В дальнейшем поэтические искания Бенедиктова, несмотря на свойственные ему провалы вкуса, были очищены от «красивостей», метафорических излишеств и плодотворно повлияли на творчество Б.Л. Пастернака, Н.А. Заболоцкого и других поэтов.

КУДРИ

Кудри девы-чародейки,

Кудри – блеск и аромат,

Кудри – кольца, струйки, змейки,

Кудри – шелковый каскад!

Вейтесь, лейтесь, сыпьтесь дружно,

Пышно, искристо, жемчужно!

Вам не надобен алмаз:

Ваш извив неуловимый

Блещет краше без прикрас,

Без перловой диадимы;

Только роза – цвет любви,

Роза – нежности эмблема —

Красит роскошью эдема

Ваши мягкие струи.

Помню прелесть пирной ночи, —

Живо помню я, как вы,

Задремав, чрез ясны очи

Ниспадали с головы;

В ароматной сфере бала,

При пылающих свечах,

Пышно тень от вас дрожала

На груди и на плечах;

Ручка нежная бросала

Вас небрежно за ушко,

Грудь у юношей пылала

И металась высоко.

Мы, смущенные, смотрели, —

Сердце взорами неслось,

Ум тускнел, уста немели,

А в очах сверкал вопрос:

«Кто ж владелец будет полный

Этой россыпи златой?

Кто-то будет эти волны

Черпать жадною рукой?

Кто из нас, друзья-страдальцы,

Будет амвру их впивать,

Навивать их шелк на пальцы,

Поцелуем припекать,

Мять и спутывать любовью

И во тьме по изголовью

Беззаветно рассыпать?»

Кудри, кудри золотые,

Кудри пышные, густые —

Юной прелести венец!

Вами юноши пленялись,

И мольбы их выражались

Стуком пламенных сердец;

Но, снедаемые взглядом

И доступны лишь ему,

Вы ручным бесценным кладом

Не далися никому:

Появились, порезвились —

И, как в море вод хрусталь,

Ваши волны укатились

В неизведанную даль!

ОТРЫВКИ

Из книги любви

Пиши, поэт! Слагай для милой девы

Симфонии любовные свои!

Переливай в гремучие напевы

Палящий жар страдальческой любви!

Чтоб выразить таинственные муки,

Чтоб сердца огнь в словах твоих изник,

Изобретай неслыханные звуки,

Выдумывай неведомый язык!

И он поет. Любовью к милой дышит

Откованный в горниле сердца стих,

Певец поет, – она его не слышит,

Он слезы льет, – она не видит их.

Когда ж молва, все тайны расторгая,

Песнь жаркую по свету разнесет

И, может быть, красавица другая

Прочувствует ее, не понимая,

Она ее бесчувственно поймет;

Она пройдет, измерит без раздумья

Всю глубину поэта тяжких дум;

Ее живой, быстролетучий ум

Поймет язык сердечного безумья,

И, гордая могуществом своим

Пред данником и робким, и немым,

На бурный стих она ему укажет,

Где страсть его так бешено горит,

С улыбкою: как это мило! – скажет,

И, легкая, к забавам улетит.

А ты ступай, мечтатель умиленный,

Вновь расточать бесплатные мечты!

Иди опять красавице надменной

Ковать венец, работник вдохновенный,

Ремесленник во славу красоты!

Нестор Васильевич Кукольник
1809–1868

Младший современник А.С. Пушкина. Поэт, драматург, прозаик. Его первые романтические драмы были сочувственно встречены некоторыми друзьями Пушкина, но не самим поэтом. Кукольник принадлежал ко второму поколению русских романтиков, для которых характерна антитеза «искусства» и «жизни». Художник, гонимый и презираемый в жизни, получает признание лишь перед смертью или после нее. Поэтика Кукольника была по своим эстетическим законам противоположна поэтике Пушкина. Но Кукольник не был лишен таланта: выразительность его стихам придавало неожиданное сочетание темы избранничества, трагической любви и посвященности в высшие тайны с очень привычным, ходячим и общедоступным поэтическим языком, насыщенным условными формулами, а также романсная напевность, проявившаяся в целом ряде лирических шедевров.

<ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФАНТАЗИИ «ДЖАКОБО САННАЗАР»>

Сердце бедное не знает,

Для чего и для кого

Гимн торжественный слагает!

Ум не видит ничего.

Отуманенный любовью,

Он не может рассуждать,

Он не может разгадать,

Что играет жаркой кровью!

Для него один закон —

Мерзнуть в жизни и науке;

Он не верит страстной муке,

Ничему не верит он,

Что согрето вдохновеньем,

Что в восторг облечено,

Что облито наслажденьем,

У небес похищено…

Свет небесный для ума —

Неразгаданная тма!

Для рассудка всё возможно,

Всё естественно и ложно!

<ИЗ ДРАМЫ «РОКСОЛАНА»>

На востоке солнце блещет,

На закате месяц спит,

В синеве звезда трепещет,

Море золотом горит.

Но пред яркими очами

Чернокудрой красоты,

Солнце с ясными лучами,

Ты темнее темноты.

Пред жемчужной белизною

Нежно-пламенных ланит

За серебряной фатою

Месяц, как мертвец, глядит.

Подними покров небрежный

В пору утреннего сна, —

Что пред грудью белоснежной

Сребропенная волна?!

Поцелуем сон ленивый

Отжени от красоты —

И заблещет взор стыдливый

Ярче утренней звезды…

ВСТРЕЧА ПАРОХОДОВ

31 мая 1836

Вчера кипело бурно море;

Был смертный пир в его валах

И ветр на бешеных крылах

Гулял на голубом просторе…

Зачем сегодня тишина?

Без волн зеркальная равнина;

Как будто ангелом, пучина

Усмирена, усыплена.

Зачем так празднично одета

Окрестность дальних берегов

И небеса без облаков

Полны невинного привета,

Струится воздух чуть дыша,

Гуляют чайки на свободе?..

Есть и в вещественной природе

Предчувствий полная душа.

Смотри, морская колесница

Летит жемчужною стезей:

Там и она – мой рай земной,

Моя любовь, моя царица…

Как звезды, вспыхнули глаза,

Душа надеждой разыгралась…

Всё пронеслось! Одна слеза

В очах обманутых осталась!

Алексей Васильевич Тимофеев
1812–1883

Младший современник А.С. Пушкина, провозглашенный одним из тогдашних критиков «вторым Байроном» и «преемником Пушкина». А.В. Тимофеев писал едва ли не во всех поэтических, прозаических и драматических жанрах. Основной герой романтического творчества Тимофеева – поэт, художник, гениальный мечтатель, «мечта» и предназначение которого – жить в своей истинной родине – небесном царстве. Он не нуждается в реальной жизни и не может найти в ней опоры. Однако попытками отыскать эту опору были его песни на фольклорные и деревенские темы, его «народно-земледельческие» произведения вроде «Микула Селянинович, представитель земли».

МИЗАНТРОП

Не удивляйся, милый мой,

Что я угрюмый и немой,

Среди забав, во цвете лет,

Смотрю так холодно на свет!

Одним приемом выпил я

Всю чашу сладкого питья,

И на холодном, мутном дне

Одна лишь желчь осталась мне.

Одним ударом я разбил

Картину счастья, и без сил,

С разочарованной душой

Упал, подавленный судьбой.

Но уж очнулся, милый мой,

С душой капризной и больной;

И ей смешны с тех пор и рок,

И добродетель, и порок.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Туманно солнышко взошло,

Из леса путник показался,

В глазах родимое село…

Чу! Звон к заутрене раздался.

«Конец тяжелому пути!

Привет тебе, село родное!

О, ярче, ярче ты свети

На небе, солнце золотое!

Не ждут иль ждут меня друзья?

Свиданье сладостно для друга.

Не изменился, тот же я;

Всё та же ль ты, моя подруга?

Одних давно, быть может, нет,

Другие, может быть, далёко;

Кого умчал веселый свет,

Кого закон тяжелый рока!»

И грустно, грустно посмотрел

Он на родимую дорогу;

Вздохнув, суму свою одел

И тихо помолился Богу!

СВАДЬБА

Нас венчали не в церкви,

Не в венцах, не с свечами;

Нам не пели ни гимнов,

Ни обрядов венчальных!

Венчала нас полночь

Средь мрачного бора;

Свидетелем были

Туманное небо

Да тусклые звезды;

Венчальные песни

Пропел буйный ветер

Да ворон зловещий;

На страже стояли

Утесы да бездны,

Постель постилали

Любовь да свобода!..

Мы не звали на праздник

Ни друзей, ни знакомых;

Посетили нас гости

По своей доброй воле!

Всю ночь бушевали

Гроза и ненастье;

Всю ночь пировали

Земля с небесами;

Гостей угощали

Багровые тучи.

Леса и дубравы

Напились допьяна,

Столетние дубы

С похмелья свалились;

Гроза веселилась

До позднего утра.

Разбудил нас не свекор,

Не свекровь, не невестка,

Не неволюшка злая —

Разбудило нас утро!

Восток заалелся

Стыдливым румянцем;

Земля отдыхала

От буйного пира;

Веселое солнце

Играло с росою;

Поля разрядились

В воскресное платье;

Леса зашумели

Заздравною речью;

Природа в восторге,

Вздохнув, улыбнулась…

Андрей Иванович Подолинский
1806–1886

Младший современник А.С. Пушкина, которому великий поэт, по преданию, «имел любезность насказать» «много лестного» по поводу его первого поэтического опыта – поэмы «Див и Пери». Первоначально входил в пушкинский круг поэтов. Однако стараниями литературных недругов Пушкина Подолинский был противопоставлен Пушкину, и Дельвиг поместил в «Литературной газете» разгромную рецензию на новую поэму молодого автора «Нищий». Лучшее произведение Подолинского, кроме образцов лирики, – поэма «Смерть Пери». После ее выхода он был объявлен первым наследником Жуковского и Пушкина «по звучности и стройности стиха». Как поэт, Подолинский сложился под прямым и непосредственным влиянием поэтической школы 1820—1830-х годов, Жуковского и Пушкина. Он усвоил легкость, гармонию, точность поэтического языка и в то же время продемонстрировал в своей поэзии кризис этой школы, открыв дорогу новым поколениям русских поэтов – Лермонтову, Фету, Полонскому, Анненскому.

ЖРЕБИЙ

К чему печальное сомненье?

Загадка жизни решена…

Мне указало Провиденье,

Какая участь мне дана!

Любви, и славы, и свободы

Люблю таинственный призыв,

И для меня язык природы

Обилен и красноречив!..

Ему внимая, сердце бьется

Всей жизнью юною своей,

И тихо из души моей

Сама собою песня льется.

Предав судьбе мой светлый век,

Я об одном молю у рока,

Чтоб умереть не мог до срока

Во мне поэт и человек!

ПОРТРЕТ

Когда стройна и светлоока

Передо мной стоит она,

Я мыслю: гурия пророка

С небес на землю сведена!

Коса и кудри темно-русы,

Наряд небрежный и простой,

И на груди роскошной бусы

Роскошно зыблются порой.

Весны и лета сочетанье

В живом огне ее очей,

И тихий звук ее речей

Рождает негу и желанья

В груди тоскующей моей.

* * *

Сквозь грез мечтательного мира

Мне вдруг раскрылся мир иной,

И вздрогнула тревожно лира,

И сердце сжалося тоской…

Под необъятным сводом неба

Один свирепствует закон:

Недостает тепла и хлеба,

Не умолкают плач и стон.

И алчно гибнущее племя

Ждет погрузиться в вечный сон,

А вслед ему выводит время

На жертву новый легион.

И так от века и до века,

А мы уверовать могли,

Что создана для человека

Вся прелесть жизни на земли!

Нет!.. Без конца, без перерыва,

Ему страдать, ему роптать,

Пока на все, что в мире живо,

Падет ничтожества печать.

И, раз прозрев, душа, как прежде,

Уже забыться не должна.

Скажи ж «прости!» мечтам, надежде

И оборвись, моя струна.

* * *

Отгрянуло в безднах творящее слово,

Стихии, как волны, кипят,

Сошлись – разделились – и жизнию новой

В несчетных светилах горят…

Всё к цели стремится; один, в беспрерывном

Волненьи, без цели гоним,

Один, бесприютный, в создании дивном

Отпадший летит серафим.

Куда бы смущенным ни кинул он взором —

Повсюду пред ним чудеса:

Вот катятся звезды бесчисленным хором,

Осыпав кругом небеса,

Вот солнце стремится – он бросился мимо, —

Другое навстречу летит,

И сонм их блестящий ему нестерпимой

Создателя славой звучит.

К земле опустил он с отчаяньем взоры —

Весну торжествует земля:

Цветами пахнули долины и горы,

Цветами сверкнули поля!

И желчные слезы с ланит его бледных

В цветы, мимолетом, скользят —

Те слезы и ныне в цветах этих бедных

Отравой смертельной горят!

Словарь имен, названий и устаревших слов

Абеон – правильно: Абеона – богиня – покровительница детей при их первом выходе из дома (греч. миф.).

Август (63 до н. э. – 14 н. э.) – римский император; словом «Август» обозначался император вообще.

Авзония – поэтическое название Италии.

Адонис – финикийское божество природы, олицетворение умирающей и воскресающей растительности; греческие мифы представляли Адониса юношей редчайшей красоты; по одному из мифов, влюбленная в Адониса Афродита отдала его на воспитание владычице подземного царства Персефоне, которая затем не пожелала расстаться с ним, и Адонис одну треть года проводил у Афродиты, другую у Персефоны, а третьей распоряжался по своей воле; Адонис погиб на охоте от раны, нанесенной диким вепрем; из капель его крови выросли розы (греч. миф.).

Аид, Айдес – владыка подземного царства и царства мертвых: само подземное царство, загробный мир (греч. миф.), в римск. миф. – Плутон.

Аквилон – сильный, порывистый ветер; поэтическое наименование такого ветра.

Алкид – одно из имен Геракла.

Алтарь – жертвенник в виде возвышения, на котором приносили жертву богам или Богу; в христианской православной церкви – восточная оконечность церкви, отделенная иконостасом и царскими дверьми.

Амвон – место перед иконостасом.

Амур – см. Эрот.

Анакреон (ок. 570–478 до н. э.) – греческий поэт-лирик; родился в городе Теос (отсюда эпитет – тииский); возможно также, что эпитет «тииский» происходит от имени Тийи, возлюбленной Аполлона.

Аониды – одно из названий муз (см. Музы).

Аполлон – бог поэзии, музыки, предводитель муз (греч. миф.); его прозвища – Феб, Мусагет; Аполлон считался богом солнечного света и позднее отождествлялся с Гелиосом.

Арак – крепкий напиток.

Арей – бог войны (греч. миф.); в римск. миф. – Марс.

Аркадия – область в Греции, жители которой занимались скотоводством и земледелием, что определило патриархальность их быта; в поэзии – страна невинности, простоты нравов и мирного сельского счастья, населенная идеальными «пастухами и пастушками».

Атлантиды – по мифу, рассказанному древнегреческим философом Платоном, жители громадного острова в Атлантическом океане.

Афродита – богиня любви и плодородия; другие названия – Киприда, Пафосская богиня, Киферея (Цитера) по имени мест, где был распространен ее культ (греч. миф.); в римск. миф. – Венера.

Ахатес – спутник троянского героя Энея в поэме «Энеида» римского поэта Вергилия; символ верности в дружбе.

Ахилл (Ахиллес) – герой Троянской войны (греч. миф.), воплощенный в «Илиаде» Гомера.

Багряница – ткань пурпурового, самого яркого и густого красного цвета; порфира, широкий плащ, подбитый горностаем, – торжественное облачение владетельных особ.

Балдахин – убранство над ложем, кроватью, престолом; нарядный навес или шатер.

Баркарола – песня лодочника, рыбака; название вокальных и инструментальных пьес.

Бахус – см. Вакх.

Блат – болот (мн. число).

Бова – герой старинной русской повести, популярной в народе; к этой повести проявляли интерес многие писатели.

Богиня пажитей… – имеется в виду Церера, богиня плодородия и земледелия, божество созревающего хлеба (римск. миф.); в греч. миф. – Деметра.

Борей – бог холодного северного ветра (греч. миф.); северный ветер.

Бразды – борозды; конские удила.

Брашно – кушанье.

Брента – река в Италии, впадающая в Венецианский залив Адриатического моря.

Булава и бунчук – знаки гетманской власти.

Вакх – бог растительности, виноградарства, виноделия (отсюда: «Вакховы пиры», «вакханалии») – римск. миф.; в греч. миф. – Дионис; вакханка – жрица Вакха.

Вахтпарад – военный развод при смене караулов.

Везеды – веки.

Венера – см. Афродита.

Вепрь – дикий кабан.

Верея – столб, на который навешивается створка двери; веревочные петли, на которых крепится дверь.

Вертеп – пещера, подземный скрытый притон; место непристойных, дурных дел.

Ветрило – парус.

Вития – оратор, красноречивый человек.

Витикинд – вождь саксов, возглавивший их борьбу с Карлом Великим; убит в 1007 г.

Воклюза – воспетый итальянским поэтом Петраркой источник в селе Воклюз близ Авиньона.

Вран – ворон.

Вспокаются – успокоятся.

Втуне – всуе, напрасно, без надобности, без пользы.

Галатея – морская нимфа; согласно мифу, пораженной ее красотой скульптор Пигмалион создал ее статую и, влюбившись в свое изваяние, упросил богов оживить статую; ожившая девушка стала возлюбленной Пигмалиона.

Гамадриады – нимфы леса.

Геба – богиня юности, дочь Зевса и Геры; на Олимпе подносила богам нектар и амбросию (амброзию); изображалась в виде юной девушки в венке из цветов и с золотой чашей в руке (греч. миф.).

Георгий – здесь: орден – Георгиевский крест.

Геркулес (Геракл) – греческий народный герой, совершивший 12 подвигов (греч. миф.).

Геспер – божество вечерней звезды (греч. миф.); одно из прозвищ Венеры (Веспер, римск. миф.). См. Афродита.

Гименей – бог брака (греч. миф.).

Гипербореи – жители полусказочной страны, расположенной на Крайнем Севере (за пределами владений бога северного ветра Борея).

Гомер – легендарный эпический поэт Древней Греции, которому по традиции приписываются «Илиада» и «Одиссея»; гомерический – подобный героям Гомера.

Гондола – одновесельная плоскодонная венецианская лодка с каютой, с поднятыми фигурными носом и кормой.

Горит-горма – горит жарко, пылко.

Грации – см. Хариты.

Гурии – в магометанской мифологии райские девы, услаждавшие праведников в загробной жизни.

Денница – утренняя заря, рассвет.

Длань – ладонь.

Днесь – ныне, сегодня, в сей день.

Дорат – имеется в виду французский поэт Жан Дорат (1508–1588), современник Шекспира.

Дриады – нимфы-покровительницы деревьев (греч. миф.).

Егова (Иегова) – бог (др. евр. миф)

Елисейские поля – см. Элизий.

Жизнедавец – см. Зевс.

Жупан – старинный полукафтан у поляков и украинцев.

Зане – потому что, ибо.

Зевс (Зевес) – верховный бог греков, царь и отец богов и людей (греч. миф.); управлял небесными явлениями, громом и молнией; его священные животные – орел и иногда бык. Как сына Крона, Зевса называли Кронидом.

Зерцало – эмблема законности: трехгранная призма, увенчанная двуглавым орлом с указами Петра I; ставилась на столах судейских и других государственных учреждений.

Зефир – западный ветер (греч. миф.); в переносном смысле: приятный, легкий и теплый.

Зоил (IV в. до н. э.) – древнегреческий философ и ритор; придирчиво и несправедливо критиковал гомеровские тексты; имя его стало нарицательным для обозначения недоброжелательного, мелочного и язвительного критика.

Илия – имя одного из пророков.

Иоанн – в стихотворении В.К. Кюхельбекера имеется в виду Иоанн Антонович, свергнутый с престола во младенчестве и заключенный в Шлиссельбургскую крепость; убит в 1754 г.

Иоанн – в стихотворении И.И. Козлова речь идет об Иоанне Богослове, апостоле и евангелисте.

Ира – Гера; верховное божество, жена Зевса (греч. миф.).

Камены – см. Музы.

Камчатая рухлядь – шелковые ткани, одежда.

Кастальский ключ, Кастальский ток – источник на горе Парнас, посвященный Аполлону и музам (греч. миф.); в переносном смысле: источник поэтическою вдохновения.

Кашемир – область в Индии, славившаяся своим сказочным богатством.

Киприда – см. Афродита.

Клио – одна из 9 муз; муза истории (греч. миф.).

Косящето окно – окно с косяками, в отличие от окна волокового – маленького задвижного, в которое выволакивается дым.

Кронион – один из трех сыновей (Зевс, Плутон, Посейдон) Крона и Реи (греч. миф.); чаще – Зевс.

Курень – шалаш, сторожка; сельский жилой дом; войсковое подразделение и его жилое помещение.

Ланиты – щеки.

Лаура – возлюбленная итальянского поэта-лирика Франческо Петрарки (1304–1374), воспетая им в стихах.

Левкада – Левкадская скала, с которой, по преданию, бросилась в море из-за неразделенной любви к юноше Фаону поэтесса Сапфо (см. Сапфо, Фаон).

Лель – бог любви, покровитель пастухов и певцов (слав. миф.).

Лета – река забвения в царстве мертвых (греч. миф.).

Липец – белый, душистый мед.

Ловитва – охота.

Магдалина – имеется в виду Мария Магдалина (Мария из Магдалы); согласно Евангелию, Мария была грешницей, но затем уверовала в Христа, стала восторженной проповедницей его учения и обратилась к праведному образу жизни.

Меркурий – бог-покровитель скотоводства, пастухов, торговли (римск. миф.); в греч. миф. – Гермес. Меркурий провожал души умерших в царство Плутона.

Мессина – город и порт в Сицилии.

Мирт – вечнозеленое дерево или кустарник, из листьев которого сплетали венки; символ любви.

Мр ежи – сети.

Молонья – молния.

Музы – богини поэзии, искусств и наук (греч. миф.); всего муз девять: Клио, Евтерпа, Талия, Мельпомена, Терпсихора, Эрато, Полигимния, Урания и Каллиопа; предводительствовал музами Аполлон (отсюда прозвище Мусагет); в римск. миф. – Камены.

Мусикийский – музыкальный.

Нара – река около Москвы, при которой русские войска остановили продвижение французов в Отечественную войну 1812 года.

Наяды – нимфы вод; принадлежали к свите Зевса, Посейдона и Афродиты; были причастны к пению и поэзии (греч. миф.).

Нимфы – буквально: невесты, юные девы; многочисленные божества, олицетворявшие силы и явления природы (греч. миф.).

Одр – кровать, постель, ложе.

Океан – прародитель всех богов и титанов (греч. миф.); мифическая река, окружающая землю (греч. миф.).

Олимп – священная гора, местопребывание богов; собрание, сонм олимпийских богов (греч. миф.).

Омир – Гомер.

Орел наш – герб России.

Паллада – прозвание Афины – богини мудрости, покровительницы наук и греческого народа; изображалась в виде суровой и величественной девы в полном военном облачении с сидящей у ее ног совой или (реже) со змеей (греч. миф.); в римск. миф. – Минерва.

Пан – аркадский бог лесов и рощ (греч. миф.); по представлениям древних греков, веселый бог: бродит по горам и лесам, пляшет с нимфами, играет на изобретенной им свирели.

Парки – богини человеческой судьбы, прядущие нить человеческой жизни (греч. миф.); в римск. миф. – мойры.

Парнас – горный массив в Греции; место обитания Аполлона и муз (греч. миф.); в переносном смысле – сообщество поэтов; парнасские сестры – музы.

Пастырь – священник, духовный пастух.

Пафос – древний город на острове Кипр, где находился храм, бывший центром культа Афродиты; пафосские жрицы, пафосские пилигримки – жрицы любви, спутницы в свите Афродиты; иронически – соблазнительницы, ветреницы.

Пелисон – французский писатель Поль Пелиссон-Фонтанье (1624–1693); будучи в одиночном заключении, приручил паука.

Пери – в древнеиранской мифологии небесные гении, представляющие, в отличие от дивов, доброе начало.

Перси – грудь.

Перст – палец.

Перуны – громы, молнии;

Перун – бог грома и молнии (слав. миф.).

Пестун – дядька или нянька, воспитывающие ребенка; воспитатель.

Петрополь – Санкт-Петербург.

Пиериды (пиэриды) – музы, покровительницы пения, живущие в горной местности Греции – Пиэрии (греч. миф.).

Пинд – горный хребет в Греции, владение Аполлона (греч. миф.); в переносном смысле – приют поэзии.

Пищуха – лесная птица.

Позор – зрелище позорных состязаний – публичных.

Понт – море.

Пошлый – давний, стародавний; общеизвестный, широко распространенный, избитый, надоевший.

Праг – порог.

Председать – сидеть на первом месте, выше других, занимать высокое положение, быть старшим.

Прилука – приманка.

Причет – клир, священники и церковные служители одного прихода.

Протей – морское божество, обладавшее способностью принимать различные облики (греч. миф.).

Прянуть – прыгнуть, скакнуть.

Рамена – плечи; в переносном смысле: мощь, сила, могучая рука, власть.

Рифей – Уральский хребет.

Рея – богиня; мать всех греческих богов; жена Крона и мать Зевса (греч. миф.).

Ринальд – герой поэмы «Освобожденный Иерусалим» итальянского поэта Торквато Тассо.

Сармат – поляк.

Сатурн – бог посевов; отождествлялся с Кроном и как таковой властвовал над миром, пока не был свергнут Юпитером (Зевсом); время пребывания на земле Сатурна – век благоденствия и процветания; вместе с тем, подобно Крону, ему приписывалось свойство пожирать своих детей (римск. миф.).

Саул – основатель и царь Израильско-Иудейского царства (XI в. до н. э.); по библейской легенде царя Саула мучил злой дух, но его страдания утихали, когда певец Давид (впоследствии царь иудейский) играл на гуслях.

Сафо – правильно: Сапфо (VII–VI вв. до н. э.) – греческая поэтесса.

Сельный (цвет) – полевой, дикорастущий.

Серафим – буквально: горящий, пламенеющий; один из высших ангелов.

Сердюки – по объяснению К.Ф. Рылеева, «гвардия гетмана».

Сивилла – одна из женщин-прорицательниц, предрекавших будущее (греч. миф.).

Сион – гора в Иерусалиме, на которой была расположена крепость иудейских царей.

Соломон – царь Израильско-Иудейского государства в 965–928 гг. до н. э., сын Давида, славился необычайной мудростью.

Сороть – река в Тригорском; над нею возвышался господский дом.

Сретенье – встреча; от слова «сретать» – встречать.

Стикс – река в подземном царстве (греч. миф.).

Сторичный – во сто раз повторенный; во сто раз больший.

Струги – лодки.

Танкред – герой поэмы «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо.

Тароватый (тороватый) – великодушный, щедрый.

Тать – вор.

Тимпан – древний музыкальный ударный инструмент.

Тиртей – поэт города-государства Спарта, живший в VII в. до н. э. и укрепивший мужество спартанцев во время войны.

Урания – муза астрономии (греч. миф.); эпитет Афродиты как богини чистой («небесной»), возвышенной любви; символ науки, противопоставленной искусству, поэзии.

Фавн – бог лесов и полей, покровитель стад и пастухов (римск. миф.).

Фаон – житель острова Лесбос, который перевозил Афродиту и не взял с нее платы; в награду богиня дала ему чудесное снадобье, которое сделало Фаона юным и прекрасным; все женщины влюблялись в него. См. Сапфо.

Феб – см. Аполлон.

Феникс – согласно легенде, птица Феникс возрождалась из пепла костра, на котором ее сжигали (егип. миф.); символ возрождения, вечности.

Фиал – у древних греков и римлян плоский и низкий сосуд для питья и для возлияния при жертвоприношениях.

Фланкировка – прикрытие с фланга.

Флора – богиня цветов, юности и ее удовольствий (римск. миф.); иносказательно – совокупность растительности.

Фортуна – богиня судьбы, счастья, случая, удачи; изображалась с рогом изобилия и с повязкой на глазах в знак изменчивости счастья (римск. миф.).

Хариты – богини красоты, радости; олицетворения женских прелестей (греч. миф.); иносказательно: красавицы, обладающие всеми совершенствами.

Цевница – свирель.

Цезарь – Гай Юлий Цезарь (102 или 100—44 до н. э.) – римский диктатор; полководец; убит в результате заговора республиканцев; наименование титула римских императоров.

Эдем – рай.

Элизий (Элизиум, Елисейские поля) – загробный мир, где блаженствуют души праведников (греч. миф.).

Эллада (Гела) – Греция; эллины – греки (по имени Эллина – мифического родоначальника греческого народа; греч. миф.).

Эол – повелитель ветров (греч. миф.); иносказательно: ветер; эолова арфа – струнный инструмент, звучащий от дуновения ветра.

Эпидавр – город в Древней Греции; центр культа Асклепия (Эскулапа).

Эпикур (310–270 до н. э.) – древнегреческий философ, утверждавший, что цель жизни – отсутствие страданий, здоровье тела, состояние безмятежности духа.

Эрмий (Гермес, Гермий) – покровитель торговли, красноречия и вестник богов, обладал способностью погружать в сон и сгонять души умерших в царство теней; известен как изобретатель кифары (греч. миф.); в римск. миф. – Меркурий.

Эрминия – героиня поэмы «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо.

Эрот – бог любви (греч. миф.); в римск. миф. – Амур, Купидон, иносказательно – любовь.

Япет – тиран, отец Прометея, от которого произошли люди; Япетовы дети – человеческий род (греч. миф.).

Примечания

1

Стихи сии написаны за год перед сим, по прочтении двух первых песней «Руслана и Людмилы». – Примеч. автора.

(обратно)

2

Генуэзцы, побежденные в Крыму мусульманами.

(обратно)

3

Рюрикова крепость.

(обратно)

4

Тавриду.

(обратно)

5

О источник слез, исторгающихся из нежной души! Четырежды счастлив тот, кто ощущает тебя в глубине своей груди, благочестивая богиня! Грей, Стихотворения (лат.). – Ред.

(обратно)

6

Жалкое состояние отчаянных людей, которые сами себя лишают предлагаемого им утешения религиею!

(обратно)

7

Автор разумеет здесь чувство любви чистой и нравственной.

(обратно)

8

Они и целебны, когда земной странник, познавая лучшее свое высокое назначение, с покорностью предает себя премудрому промыслу, производящему для нас добро из самого зла.

(обратно)

9

Аспидная доска, на которой стихи пишу. Примеч. Н.М. Языкова.

(обратно)

10

Ах! Если бы… Буффлер (франц.). – Ред.

(обратно)

11

Знали ли вы затаенную страсть? Данте (итал.). – Ред.

(обратно)

12

Я должен плыть один по океану вселенной. Балланш (франц.). – Ред.

(обратно)

Оглавление

Поэты пушкинской поры

Стихотворения

  Денис Васильевич Давыдов 1784–1839

  Николай Иванович Гнедич 1784–1833

  Семен Егорович Раич 1792–1855

  Михаил Васильевич Милонов 1792–1821

  Федор Николаевич Глинка 1786–1880

  Павел Александрович Катенин 1792–1853

  Петр Андреевич Вяземский 1792–1878

  Владимир Федосеевич Раевский 1795–1872

  Кондратий Федорович Рылеев 1795–1826

  Вильгельм Карлович Кюхельбекер 1797–1846

  Александр Иванович Одоевский 1802–1839

  Алексей Дамианович Илличевский 1798–1837

  Ефим Петрович Зайцевский 1801–1860

  Василий Никифорович Григорьев 1803–1876

  Федор Антонович Туманский 1799–1853

  Василий Иванович Туманский 1800–1860

  Евгений Абрамович Баратынский 1800–1844

    Из книги: «Сумерки»

  Аркадий Гаврилович Родзянка 1793–1846

  Николай Михайлович Коншин 1793–1859

  Александр Абрамович Крылов 1798 (1793?) – 1829

  Александр Павлович Крюков 1803–1833

  Антон Антонович Дельвиг 1798–1831

  Петр Александрович Плетнев 1792–1865/6

  Александр Ардалионович Шишков 1799–1832

  Валериан Николаевич Олин 1790–1841

  Иван Иванович Козлов 1779–1840

  Александр Фомич Вельтман 1800–1870

  Василий Николаевич Щастный 1802–1854?

  Егор Федорович Розен 1800–1860

  Александр Гаврилович Ротчев 1806–1873

  Михаил Данилович Деларю 1811–1868

  Николай Михайлович Языков 1803–1846/7

  Дмитрий Владимирович Веневитинов 1805–1827

  Степан Петрович Шевырев 1806–1864

  Алексей Степанович Хомяков 1804–1860

  Иван Петрович Мятлев 1796–1844

  Алексей Васильевич Кольцов 1809–1842

  Павел Петрович Шкляревский 1806–1830

  Андрей Николаевич Муравьев 1806–1874

  Трилунный (Дмитрий Юрьевич Струйский) 1806–1856

  Дмитрий Петрович Ознобишин 1804–1877

  Виктор Григорьевич Тепляков 1804–1842

  Андрей Порфирьевич Серебрянский 1810–1838

  Лукьян Андреевич Якубович 1805–1839

  Надежда Сергеевна Теплова 1814–1848

  Владимир Григорьевич Бенедиктов 1807–1873

  Нестор Васильевич Кукольник 1809–1868

  Алексей Васильевич Тимофеев 1812–1883

  Андрей Иванович Подолинский 1806–1886

Словарь имен, названий и устаревших слов

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg