Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа. Книга 1-я

Серебров Константин – Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)

Предисловие

Меня всегда привлекала идея внутреннего развития человека; хотелось проникнуть в тайны бытия, заглянуть за неведомый занавес, который окутывает обычное восприятие. Большинству людей не свойственно верить в некую тайну, скрытую за видимым миром. Возможно, эти люди более счастливы: они проводят жизнь, добиваясь успеха в своей карьере, у них замечательные семьи и дети. Они являются правителями общего мнения. Наблюдая за тем, как протекает их жизнь, с чего начинают они свой долгий путь и чем заканчивают его, когда священник на кладбище читает последнюю молитву, прежде чем первая горсть земли упадет с шумом на крышку гроба, я думал: “Вот еще один образец бессмысленно проведенного воплощения. А в чем же именно скрыт смысл моей жизни?” – “Брось ты все это, – говорили знавшие жизнь люди, – женишься, появятся дети, и все определится”. Я вновь прокручивал в воображении эту возможность, и меня охватывало ощущение бессмысленности своего рождения. Мне казалось, что существует уже масса прекрасных семей и мое участие в процессе деторождения совершенно не обязательно. Мои родители не одобряли моих странных поисков. Им хотелось, чтобы я осуществил их неудавшиеся мечты о счастливой семье, любимой работе и радостной жизни. Но вот однажды я встретил человека, который указал мне на Путь. Я долго размышлял, прежде чем решил присоединиться к нему, отказавшись от старых взглядов и намерений.

Мне потребовался целый год, для того чтобы освободиться от рутины своей жизни и, приняв учение, которое он нес в своем сердце, последовать за ним в долгое странствие.

Передача учения требовала новых приключений и переживаний, а также изменения моего крохотного бытия.

Через определенное количество лет из куколки моей души выпорхнула бабочка и полетела по раскинувшимся перед ней широким просторам, радуясь красоте мироздания. Иногда я сожалел о том, что оставил свое прошлое, и пытался вернуться в него. Но его уже не существовало. Поэтому я вновь и вновь возвращался на Путь, не сомневаясь в том, что однажды передо мной раскроется тайна бытия.

В настоящее время готовится к изданию серия книг “Путь в Зазеркалье”, в которой первой является предлагаемая читателю работа. В них будет отображена часть той жизни, которая была скрыта от посторонних глаз и носила мистериальный характер.

В заключение я хочу выразить благодарность моему другу Гурию, непосредственному участнику этих событий, за помощь, оказанную им в написании книги. Он проделал большую работу по отбору и обработке материала и обогатил текст множеством интересных деталей, совершенно выветрившихся из моей памяти.

Глава 1. Встреча с таинственным

Я бесцельно шел по еще незнакомой мне части Кишинева. Летнее солнце беспощадно жгло серебристую листву тополей, а на душе висела звенящая пустота, невидимой тяжестью омрачая существование. Раздумывая о бессмысленности своей жизни, я вошел в один из переулков, где меж невзрачных домов стояла бело-голубая церквушка. Ее купола были единственным прибежищем для души среди унылого пейзажа.

Перекрестившись у порога, я вошел в храм. В сумраке перед темными иконами слабо мерцали лампадки, едва освещая лики святых, которые с легким укором взирали на меня, словно на блудного сына. Тихая атмосфера церкви и горящие свечи у распятия Христа вызвали во мне неизъяснимое волнение.

Обведя глазами сумеречный притвор, я заметил в дальнем углу сутулого старца с длинной седой бородой. Он сидел на скамье в накинутой на плечи черной мантии, опираясь обеими руками на высокий посох. Казалось, он наблюдал за мной, хотя голова его была недвижима. Поймав мой взгляд, он поманил меня пальцем, будто ожидал моего прихода. Его лицо было испещрено множеством резких морщин, словно растрескавшаяся земля в жаркий полдень, но мудрые глаза излучали таинственный отблеск иной реальности. Он совершенно не походил на городского жителя, а, скорее, напоминал странника из других миров.

– Вот мы и встретились снова, – промолвил он с улыбкой.

– Я впервые вас вижу, – робко произнес я.

– Ты не узнаешь меня? Жаль. Хотя уж столько воды утекло... – прошептал он и внимательно посмотрел в мои глаза.

Я, не выдержав его взгляда, невольно стал на колени, опустив голову. Минутное безмолвие показалось мне вечностью, и в этот момент я вдруг вспомнил его – его образ всплыл в моей памяти совершенно неожиданно, как будто приоткрылась дверь из далекого прошлого, которое я не в силах был моей памяти совершенно неожиданно, как будто приоткрылась дверь из далекого прошлого, которое я не в силах был осознать.

Он легким движением положил прохладную руку мне на голову и произнес:

– У Господа в мирах всего много, да простит тебя Он.

Я хотел было подняться с колен, но он придержал меня и продолжил:

– Тысячи лет назад великий Дух был разделен на множество частей и воплощен в различных людях для выполнения неведомой миссии. Одним из этих людей являешься ты. Но, пока ты не вспомнишь себя, ты не сможешь соединиться с родственными душами и подняться в высшие миры.

В данный момент судьба поворачивается так, что ты можешь вспомнить, кто ты и зачем пришел сюда. Тогда ты найдешь близкие души, испытывая к ним неодолимое влечение.

Я взглянул ему в глаза, и луч небесной любви коснулся моего сердца. Я вспомнил людей, которых я чем-либо обидел, и волна любви потоком золотистого света отогрела их сердца, смягчив мою карму.

Когда я пришел в себя, храм был пуст. Я перекрестился и вышел, раздумывая о том, было ли случившееся явью или соблазнительным видением, но городская суета быстро вернула меня к действительности.

Тем не менее, воспоминания о встрече со старцем возвращались почти каждый день, принося с собой все больше и больше загадок. С этого момента моя жизнь в Кишиневе стала терять привычный ритм; меня охватило непреодолимое желание исследовать иную реальность, и я стал усиленно изучать потустороннее. Я стал избегать людей, обремененных бытом, решив непременно стать ловцом снов, чтобы вылавливать из Зазеркалья предначертания судьбы. Я часами медитировал, глядя на фотографию Шри Юктешвара, почтенного индийского гуру. Его потусторонний взгляд завораживал меня, спасая от суеты сурка.

Но, сколько бы я ни тратил усилий, все равно я ни на шаг не приблизился к Духу. Медитации не давали желаемого результата, а погоня за эзотерическим знанием превратилась в коллекционирование редких книг. Они уводили меня в мир светлых грез, оставляя лишь горькое разочарование.

В долгих уединенных поисках пролетело несколько лет, и постепенно я стал задумываться над тем, где мне найти человека, который провел бы меня сквозь пелену восприятия.

А за окном кипела и манила серебристыми кружевами великолепная жизнь.

Но вот, в одну из миловидных летних ночей, когда за окном щебечут синицы о тонкостях птичьей любви, мне удалось поймать необычный сон.

Я оказался в пустынной местности, окруженной высокими скальными утесами. Дул сильный прохладный ветер, разгоняя клубы рваного тумана. На вершине одинокого дерева глухо прокричал филин.

Заметив, что я смотрю на него, он взмахнул крыльями и бесшумно полетел в сторону скал, а я последовал за ним. Достигнув громадного утеса, он внезапно растворился в воздухе. Проводив его взглядом, я заметил высоко над головой чернеющий вход, поросший травой. Любопытство заставило меня взобраться по каменным выступам и заглянуть внутрь. “Да это целая пещера!” – воскликнул я и, не раздумывая, шагнул в темноту. Вокруг меня заметались летучие мыши, описывая немыслимые зигзаги, цепляя одежду длинными перепончатыми крыльями. Пещера оказалась длинной, с неприятным запахом тлена и сырости. Мне показалось, что я безнадежно заблудился, но вдруг я неожиданно оказался на берегу подземного озера, от которого веяло пронзительной прохладой. На другом берегу горел костер, возле него сидел старец.

Волна сосредоточенного спокойствия охватила меня, я переплыл на другой берег и подошел к костру. Старец был погружен в себя и, казалось, не замечал моего появления: он смотрел в огонь, нашептывая неясные молитвы.

Наконец он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

– Что могло привести тебя в столь тайное место? Сюда попадают лишь те, кто идет по Пути.

– Я тоже ищу свой Путь, – ответил я, всматриваясь в его суровые черты. Наконец в моем сознании промелькнул образ старца, встреченного в церкви, который пробудил во мне стремление к Духу.

– Если ты хочешь найти человека, который укажет тебе Путь, – промолвил он, читая мои потаенные мысли, – то я помогу тебе. Хотя не думаю, что ты это заслужил, – заметил сурово он.

– Но ведь я провел в медитации сотни часов!

– Ты медитировал не так усердно, как заглядывался на молоденьких девиц, – засмеялся он. – Если хочешь проникнуть в тайну самого себя, то поспеши в Одессу, к своему приятелю.

– У меня там много друзей, – растерялся я.

– Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. У тебя есть только три дня... – тут старец неожиданно ткнул меня в грудь посохом, и я полетел в черную пустоту, дрожа от ужаса, пока не рухнул с невообразимой высоты в застывшее на кровати тело.

Утреннее солнце приветливо светило в лицо. Я вскочил и распахнул окно. На ветке тополя у самого ствола звонко кричала синица. Тут я вспомнил сон, и по мне пробежал легкий электрический ток.

Наспех одевшись, я вышел на улицу. Летнее солнце играло веселыми лучами на зеленой листве деревьев и крышах домов. Прохаживаясь по теплому тротуару, я пытался осознать ситуацию и привести в порядок расползающиеся мысли. Совет старца не выходил у меня из головы. Желание проверить указание, полученное во сне, становилось все сильнее. “Даже если этот сон являлся игрой подсознания, я ничего не теряю, съездив в Одессу, – рассуждал я. – Освежусь морским ветром, наведаю давних приятелей. Ну, а если старец был прав?”

На этой гравюре Ангелы небесные спускаются со своих высот на землю, чтобы разбудить спящего ученика. Ему пора проснуться и устремить свой взор к Господу. Настал час, когда ученику следует познать себя и подняться по лестнице, ведущей вверх, в небесные сферы.

От Кишинева до Одессы, лениво раскинувшейся на берегу Черного моря, я смог бы добраться даже и до полудня, но для этого надо было прогулять работу и оставить неотложные дела. Вспомнив пословицу “Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня”, я отправился на вокзал, купил билет и устроился на деревянной скамье старого вагона, углубившись в книгу Штейнера “Как достигнуть познания высших миров”. Поезд тронулся. В вагон по-хозяйски вошла развязная немолодая цыганка в ярком цветастом платье и, быстро окинув взглядом невзрачных пассажиров, направилась в мою сторону.

Я не любил навязчивых цыганок и их природной склонности к магии. Но, как назло, она вонзила в меня гипнотический взгляд и слегка нахально произнесла:

– Подай рубль бедной женщине, она всю правду тебе поведает.

Я не верил этим бестиям: они самым хитрейшим образом извлекали деньги из моих карманов. Но, под ее давлением, нехотя положил рубль в темную ладонь. Она ловко схватила мою руку:

– Судьба твоя переменится, и дорога выпадет дальняя, иди да не оглядывайся. Забудь, что было, не цепляйся за то, что будет. А если еще дашь, то и остальное расскажу.

– А нету у меня ничего, – сказал я и вывернул пустые карманы.

Цыганка озлобленно махнула цветным подолом перед моим носом и, плюнув на пол, скрылась в другом вагоне. “И откуда берутся такие пройдохи”, – брезгливо подумал я.

Три часа спустя я шагал по одесским мостовым по направлению к улице Бабеля, где и жил мой старый приятель Георгий. Он был странным и необычным человеком. В его квартире постоянно собирались местные и приезжие мистики, отшельники, последователи Раджнеша и Ауробиндо. Временами гости так утомляли его, что он при их приближении прятался или выпрыгивал в окно. Иногда Георгий принимал решение изменить свою жизнь. Тогда он закрывался, никого не впускал и подолгу молился и голодал, надеясь приблизиться к Богу.

На улице стояла летняя жара, легкий ветерок шевелил листья огромных каштанов на Приморском бульваре. С радостным предчувствием я вошел в старенький уютный дворик и огляделся. У крыльца, прижав хвост к земле, сидел большой рыжий кот Георгия. Он настороженно наблюдал за мной. Я поднялся по темной лестнице с истертыми ступенями на галерею, заглянул в окно квартиры своего друга и увидел весьма необычную картину.

За столом сидели знакомые мне одесские эзотерики; перед каждым из них стояла шахматная доска, и они сосредоточенно разглядывали сложные позиции, дымя длинными сигарами. Их глаза неестественно блестели. Перед столом, спиной ко мне, стоял крепкого сложения незнакомец с серебристыми вьющимися волосами. Казалось, он излучал спокойную уверенность мудреца, удивительную в напряженной атмосфере прокуренной комнаты. Я услышал его слова: “Вам – шах”; в это время рыжий кот забрался на подоконник и от удовольствия замурлыкал. – “А вам, мсье, мат”, – раздался голос незнакомца. Эдакого разгрома самоуверенные одесситы не видали с давних времен. Дверь квартиры Георгия была почти всегда открыта, и я без стука вошел в комнату.

– А, наконец-то и ты к нам пожаловал, – приветствовал меня Георгий, развалившийся в стареньком кресле, в легкой безрукавке и потертых джинсах.

Он лениво поднялся, его светлые глаза удивленно смотрели на меня.

– Если ты ищешь человека, который укажет на Путь, то считай, что тебе повезло, – он сам приехал сюда.

– А как же ты? – удивился я.

– Я и сам себе голова, – сказал Георгий и подвел меня к незнакомцу.

На фоне вольных одесситов, одетых в джинсы и разноцветные майки, гость выделялся строгостью стиля: безукоризненной светлой рубашкой и дорогого покроя темными брюками. Прямая осанка выражала достоинство и непринужденность. Его лицо с тонкими благородными чертами и мягким взглядом могло бы принадлежать, как я вдруг подумал, средневековому рыцарю.

– Это Касьян из Молдавии, безуспешно идущий к Просветлению, – представил меня Георгий. Незнакомец посмотрел на меня, и я почувствовал: ничто не остается для него незамеченным.

– Называй меня просто Джи, – сказал незнакомец и протянул руку. В его взгляде я ощутил скрытую силу.

Я скромно присел в углу на маленькую скамеечку и стал и пристально наблюдать за незнакомцем, стараясь отыскать в нем признаки Мастера. А в комнате продолжалась напряженная борьба; проигравшие мистики недовольно покидали квартирку, а на их место садились новые. Георгий был суетлив, взгляд его выражал беспокойство. Когда квартирка опустела, Джи отправился на море, а я увязался за ним: мне очень хотелось разобраться, не подшутил ли Георгий надо мной.

Некоторое время я шел молча, внимательно присматриваясь к нему, а затем, собравшись с духом, спросил:

– Я давно хочу понять, что такое высшее “Я”. Не знаете ли вы, как его достигнуть?

– Мне кажется, – ответил он, искоса поглядывая на меня, – ты уверен в том, что можешь проникнуть в Зазеркалье, оставаясь таким же сырым и непроработанным, как сейчас.

– Что вы имеете в виду? – настороженно спросил я.

– Таким, какой ты есть сейчас, ты никогда не сможешь достичь высшего “Я”, – заявил он. Его глаза бесстрастно изучали мою реакцию.

– Отчего вы так в этом уверены? – изумился я.

– Сырым непроработанным людям нет места в высших мирах. На языке Алхимии, – заметил он, – ты слегка зазнавшийся начитанный неофит. Ты похож на необработанную руду, в которой сокрыта первоматерия, – на алхимических гравюрах она обозначается Уроборосом, то есть могущественным Драконом. В твоем Драконе в потенциальном виде присутствует сера, или сущность, и ртуть – душа. На первом этапе алхимического Делания из Уробороса необходимо выплавить серу и ртуть, а затем тщательно их очистить. Когда они предстанут в совершенно чистом виде, можно приступить ко второму этапу Делания: поместить твое огненное мужское начало, устремленное к Духу, и твое летучее и влажное женское начало в алхимическое яйцо, тщательно закупорить его печатью Гермеса и поставить на постоянный огонь в атанор. После долгого процесса трансмутации из этой смеси должна получиться таинственная материя Ребис – небесная андрогинная субстанция, которая обладает качествами серы и ртути.

– Подождите, я давно уже ничего не понимаю!

– Что же тут может быть непонятно? – удивился он. – Андрогинная субстанция – нестойка по своей природе, и она быстро испаряется под напором жизни. Поэтому ее нельзя вынимать из запечатанного алхимического сосуда, ее необходимо тщательно оберегать. Если ты будешь часто злиться, то материя Ребис улетучится, и весь процесс алхимического Делания тебе придется начать с начала. Но если, милостью Бога, все пройдет удачно, то наступит третий этап Великого Делания. Этот процесс займет многие годы – и только после этого ты можешь надеяться на получение Философского Камня.

В этот момент что-то упало мне на голову. Джи наклонился и поднял с мостовой каштан в грубой зеленой скорлупе с длинными иглами.

“Сейчас он скажет, что каштан был знаком того, что моего Уробороса пора подвергнуть испытанию огнем”, – скептически подумал я. Но он произнес:

– Я думаю, что этот каштан, нечаянно подслушав наш разговор, решил напомнить кое-кому о его невежестве.

“Вот как завернул”, – пронеслось в голове, и я, потирая ссадину, признался:

– По своему невежеству я попал в тупик – медитации, которыми я занимаюсь, не дают обещанного результата.

– Тебе надо полностью измениться, и только тогда ты попадешь в высшие миры.

– Что значит “измениться”? Я не вижу в себе ничего ужасного, что надо менять.

– Я имею в виду, – улыбнулся Джи, – что тебе не хватает внутренней культуры.

– Я закончил университет. Я математик, – обиделся я.

Легкая, ни к чему не обязывающая беседа с этим человеком вдруг стала задевать меня за живое.

– Тем не менее, себя ты не знаешь.

В это время мы подошли к симпатичной девушке, продававшей виноград с лотка. Джи улыбнулся ей и спросил:

– Как вы считаете, похож ли этот молодой человек на математика?

Девушка бросила на меня быстрый взгляд и смущенно сказала:

– Вы, надеюсь, простите, но он больше походит на лешего.

Я покраснел от ее дерзости, а она громко расхохоталась.

Мне показалось, что Джи был чрезвычайно доволен ее ответом.

– Да у меня высшее образование, – начал было защищаться я. Но Джи, не обращая на меня внимания, снова обратился к продавщице:

– Знаете ли вы детскую песенку про цыпленка?

Цыпленок жареный, цыпленок пареный

Пошел по улицам гулять.

Его поймали, арестовали,

Велели паспорт показать

– звонким голосом пропела девушка, ехидно поглядывая на меня.

– Конечно, высмеивать покупателей гораздо интереснее, чем торговать, – сказал я, покраснев.

– Кого же вам напоминает мой спутник? – вновь поинтересовался Джи.

– Сырого цыпленка, конечно, – рассмеялась она.

Я не ожидал такого содействия Джи со стороны уличной продавщицы, но заподозрить их в сговоре показалось мне нелепой мыслью. Джи улыбнулся маленькой проказнице и сказал:

– А теперь, Касьян, за ту помощь, которую оказала тебе в наблюдении за собой эта милая девушка, купи для нашей компании несколько килограммов винограда.

– Взвесьте вот эти, помельче, – сказал я девушке, изображая приятную улыбку.

Мы добрались вскоре до пляжа и, оставив одежду, бросились в прохладные волны. Вдали белел одинокий парус, и Джи поплыл прочь от берега, направляясь к далекому горизонту, а я вслед за ним. Мы плыли в открытое море не менее получаса. Берег остался далеко позади, и тогда я задал коварный вопрос:

– С чем сталкивается человек, достигнув сверхсознания?

Джи, обратив на меня твердый взгляд, ответил:

– Когда человек соприкасается с высшим “Я”, он видит бессмысленность земной жизни, направленной на выполнение родовых семейных программ. Он отчетливо понимает в этот момент, что, живя телесным “я”, он проводит жизнь во сне. Он видит, что все люди спят и сон их настолько глубок, что невозможно это кому-либо объяснить и, тем более, дать пережить. Только немногие могут проснуться от сна майи и войти в соприкосновение со своим Божественным началом, со своим высшим “Я”. Сон майи настолько силен, что растворяет все стремления к высшему.

Я был поражен коротким и ясным ответом и нырнул вглубь. Мерцание прохладной воды успокоило меня.

Когда, усталые, мы вернулись на пляж, я обнаружил, что пакет с виноградом исчез.

– Не расстраивайся, – сказал Джи. – Это дань местным духам.

– Скорее всего, мелким воришкам, – сказал я с досадой.

– Они тоже воплощенные духи, – заметил Джи, – но только не осознают этого.

Вскоре мы вернулись в квартирку Георгия, которая уже успела отдохнуть от посетителей – только брошенные окурки на полу напоминали о них. В этот момент в дверях появилась изящная дама с золотистыми волосами, спускающимися до плеч. Ее зеленоватые глаза светились потусторонним блеском, а фигура напоминала статуэтку китайской принцессы. Такая статуэтка, вырезанная из темного дерева, стояла у меня на письменном столе. Она шла легко и бесшумно, а вокруг тонкой талии словно струилось серебристое мерцание. Мягко опустившись в кресло, она закурила и стала пристально рассматривать дым своей сигареты. Вдруг я понял, что она находится в состоянии, которое иногда я улавливал в своих глубоких медитациях. Ее глаза таинственно сияли, как два изумруда.

Ночью мне посчастливилось уловить сон, связанный с ней. Я оказался в густом саду с раскидистыми экзотическими растениями и бродил среди дивных цветников. Мне захотелось сорвать красную гвоздику на тонком стебле, и я протянул руку, но неожиданно услышал: “Не трогай ее, пришелец, я запрещаю тебе срывать цветы в этом саду”. Я обернулся и увидел воздушную фею. Она была необычайно красива, с ниспадающими до плеч золотистыми волосами, однако зеленоватые глаза смотрели пронзительно и враждебно. Она взмахнула рукой, и все цветы превратились в эльфов, затем величественно повернулась и медленно направилась в сторону леса, сопровождаемая своей свитой. Поляна опустела. Я хотел было последовать за ней, но она обернулась и остановила меня холодным взглядом.

С тех пор я стал называть даму Джи Феей – повелительницей эльфов из волшебного сада. На следующий день я попытался рассказать ей о встрече, но она опять остановила меня. За окном лил дождь, и утомленные деревья с радостью подставляли свои обмякшие ветви шумным струям. Я только что вернулся из магазина, нагруженный пакетами с едой, и, оставив их на кухне, вошел в комнату. Джи, уютно расположившись в кресле, читал “Философию свободы” Бердяева. Сделав вокруг него несколько кругов, я наконец решился оторвать его от чтения и спросил:

– Не подскажете ли вы, с какой стороны мне лучше всего взяться за исследование высшего “Я”?

– Ты уже успел преодолеть свой скептицизм? – удивился он.

– Я сегодня очень старался это сделать, и вот результат.

– Не замечал ли ты, что в тебе живет большое количество разных “я”?

– До сих пор я всегда считал себя целостным, – не очень уверенно произнес я.

– Посмотри на это дерево, величественно стоящее во дворе. Ты – это ствол и ветви, а листья напоминают различные твои “я”. Каждое из них имеет свое, отличное от других желание. И вот, если ты объединишь их в одно целое, только тогда и обретешь свою целостность.

– Вы хотите сказать, что мне надо сделать из всех листьев дерева один огромный лист? – пошутил я.

Но Джи не обратил внимания на мои слова, а только странно посмотрел мне в глаза. От его взгляда внутри меня нечто сместилось, и во мне ожили сотни маленьких существ, до сих пор спокойно спавших на дне души. Во мне неожиданно всплыли десятки противоречивых желаний: срочно познакомиться со смазливой девчонкой, закрутить с ней невероятный роман, прокутить в ресторане последние деньги и вообще смыться куда-нибудь и залечь на дно.

“Подальше держись от безумных поисков Просветления!” – кричал во мне чей-то гнусавый голосок. Я заметался по квартире, как ужаленный, и вдруг заметил, что Джи наблюдает за моим смятением с нескрываемым интересом.

Я выскочил на улицу. Сильный порыв ветра хлестнул по лицу проливным дождем, и я, гонимый хаосом, помчался наугад, пока не выбился из сил. Невдалеке росла высокая акация. Я встал под ней, прислонившись к стволу, и она по – матерински утешала меня шумом ветвей, успокаивая многоголосые “я”. От холода и сырости сознание прояснилось, и я отправился обратно. Но, когда я вернулся, я нашел там лишь Георгия, одиноко сидящего за бутылкой вина. Он отпил из бутылки большой глоток и сумрачно произнес:

– Деньги все пропиты. К тому же ситуация стала настолько напряженной, что я закрываю для гостей свой дом и ухожу в глубокое подполье. Прошу тебя без всяких обид исчезнуть из моей квартиры. Ты бы сделал мне великое одолжение, пригласив Джи и его спутницу в Молдавию.

– Я с удовольствием приму их у себя, – обрадовался я.

– Вот завтра и поезжайте, – подсказал он, и взгляд его опять остекленел. Я вышел из душной комнаты. Бродя по пустынным улицам, я пытался осознать то, что со мной произошло, и постепенно пришел к мысли, что, скорее всего, Джи и является тем человеком, который приведет меня к внутренней свободе.

На гравюре изображен Уроборос, или Дракон, помещенный в алхимический огонь. Дракон символизирует первоматерию. В нем заключена основная сила человека. Если человек становится на Путь Совершенства, то ему необходимо пройти алхимическую трансформацию. На первом этапе из Дракона, помешанного в атанор, алхимик постарается извлечь серу – огненное мужское начало, и ртуть – летучее влажное женское начало. Марс как страж порога не позволяет Уроборосу вырваться из атанора и избежать трансмутации. За протекающими изменениями должен наблюдать опытный Мастер, который знает весь процесс трансмутации, ведущий к получению Философского Камня.

Глава 2. Зашифрованная карта Пути

На следующий день, быстро упаковав вещи, мы втроем отправились на вокзал и купили билеты на ближайший поезд. Войдя в вагон, я забросил сумки на верхнюю полку и уже было собрался соснуть часок-другой, но Джи предложил мне сыграть партию в шахматы. Через пять минут игры я понял, что эту партию мне не выиграть. Сон как рукой сняло, а когда он поставил мне простейший мат, я был в полном недоумении. Фея, увидев мой проигрыш, рассмеялась.

Тогда, чтобы исправить положение, я деликатно спросил Джи:

– Не подскажете ли вы, как мне поскорее стать на Путь?

– Твой Путь длиной в бесконечность начинается с плохой шахматной партии, – засмеялся он. – По древнему обычаю, самураи перед смертельным поединком садились сыграть партию в го, и побеждал в поединке тот, кто ее выигрывал. Во время игры происходила схватка их намерений, и тот, чье намерение было сильней, становился победителем.

Фея, казалось, скучала: она, в легком летнем платьице, сидела у окна с закрытыми глазами. Ее распущенные золотистые волосы дремали на открытых плечах.

– В каком районе Кишинева ты обитаешь? – неожиданно поинтересовалась она.

– Не в самом приятном, но рядом с вокзалом, в большой трехкомнатной квартире. Каждый день шум поездов напоминает мне о Пути. Этот район города находится в котловине, и по ночам в ней собирается мутный серый туман, несущий в себе тяжелый осадок рабочей окраины. Просыпаясь утром, я вдыхаю отравленную низкими эмоциями атмосферу и впадаю в тупую остекленелость.

– Зачем же ты выбрал такой идиотский район? – удивилась Фея.

– Это район выбрал его, – заметил Джи.

Несколько часов спустя наш поезд подъезжал к кишиневскому вокзалу, на перроне которого теснились толпы людей, томясь в ожидании под знойным палящим солнцем. Мы взяли такси и быстро доехали до пятиэтажного дома, в котором я обитал. Я объяснил, что квартира моя обставлена небрежно, так как я целиком поглощен поиском Просветления. Пока Джи с Феей осматривали ее, я приготовил кофе и поставил три чашки на низкий полированный столик. После кофе Фея захотела отдохнуть с дороги и отправилась в маленькую комнату.

– Хотите посмотреть, где я медитирую? – спросил я Джи.

Он кивнул, и я провел его к себе. Джи бросил взгляд на выцветшие от времени обои, на диван с восточным ковром и подошел к окну. Он любовно дотронулся до вьющейся виноградной лозы, которая свешивалась прямо в комнату, и остановил свой взгляд на фотографиях индийских гуру – Бабаджи и Шри Юктешвара.

– Их неземные образы постоянно напоминают мне о Пути, – произнес я.

– Я вижу, ты неплохо устроился.

– Да, вот здесь и проходили мои многочасовые медитации, – сказал я.

– И какие же у тебя результаты?

– Иногда достигал состояния сатори. Но уже несколько месяцев медитации не приносят успеха. В этом лабиринте я просто потерялся и не знаю, как найти выход.

– Выход находится совершенно в иной плоскости, – сказал Джи. – Ты действовал в одиночку, пытаясь проникнуть в высшие сферы с черного хода. Но, даже если тебе и удастся попасть туда на некоторое время, ты в них не удержишься. Это все равно, как если бы конюх попытался войти в высшее общество. Он, конечно, сможет взглянуть краем глаза на великолепную жизнь, но не более того. Ты должен научиться вхождению в высшие миры с парадного входа. Когда тебе удастся это, ты по праву займешь там место, достойное тебя.

– Почему вы считаете, что мои медитации являются входом с черной лестницы? Ведь во всех эзотерических учениях через них обещано окончательное Просветление.

– Потому что для вхождения в высшие миры необходимо владеть как внешней, так и внутренней культурой. Это значит, что тебе нужно изучить земную культуру и только затем пытаться проникнуть на небеса, – произнес он.

Я пришел в замешательство от обрисованной перспективы и недовольно сказал:

– Мне хотелось бы верить вашим словам, но я еще не встречал ни одного культурного человека, который имел бы отношение к высшим мирам.

– А знаешь ли ты, – ответил он, – что земная цивилизация была инспирирована из высших сфер?

– Да у меня едва хватает времени на медитацию, – воскликнул я. – Не могу до бесконечности изучать эту культуру!

Джи с сожалением посмотрел на меня и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Я был доволен тем, что не уступил ему, но через несколько минут на меня навалилось состояние бессмысленности, и я перестал радоваться своему упрямству.

Я отвел Джи и его даме комнату с окном на восток, чтобы они могли наблюдать восходящее солнце, и отправился спать, ибо почувствовал сильное утомление.

На следующий день, когда я вернулся с работы, Джи, оторвавшись от чтения “Философии свободы”, произнес:

– Не хочешь ли ты, Братец Кролик, немного прогуляться?

– С удовольствием, – сказал я, быстро поедая остатки вчерашнего ужина.

Мы вышли на асфальтированную дорожку и зашагали по направлению к городскому парку. На улице было тепло, и редкие прохожие улыбались августовскому солнцу, но я, не обращая внимания на эту красоту, вновь спросил Джи:

– Вы меня простите, но я так и не понял, с чего же начинать внутреннее развитие.

– С наблюдения за собой, – ответил он.

– Но какое отношение это имеет к моему развитию?

Джи оценивающие посмотрел на меня и произнес:

– Ты, видимо, так и не хочешь признать, что состоишь из многих частей, мало осознающих друг друга.

– Мне совсем не нравится эта мысль, – сообщил я.

– Тем не менее, это так, – улыбнулся он. – Хотя твоя голова и работает как компьютер, но инстинкты напоминают диких обитателей джунглей.

– Это сравнение нелепо, – заметил я.

– Вряд ли ты помнишь о своем желании развиваться,

когда встречаешь красивую женщину, – сказал Джи. – И едва ли ты будешь помнить о высших мирах, если задето твое самолюбие.

– Я никогда об этом не задумывался.

– А ты помедитируй над этим, – сказал Джи.

Весь оставшийся вечер я размышлял о том, что услышал, а когда устал искать в себе различные “я”, то прилег на диван в своей комнате. Мне очень хотелось попасть в сон Джи, и я долго настраивался на это. Наконец мне удалось найти его возле готического собора. Он стоял у входа, созерцая статую Девы Марии.

– Как же тебе удалось попасть сюда? – удивился он.

– Через сильное желание, – улыбнулся я.

В этот момент из собора вышли несколько человек, одетых в длинные одежды, спускавшиеся до земли. Они остановились недалеко от нас, и я невольно прислушался к их беседе. Высокий мужчина, в легкой серебристой накидке, жестикулируя, говорил:

– Господь не может быть всемогущим, так как сотворил такой камень, который и Сам не в силах поднять, и этим камнем является падший человек. Когда Люцифер пал, то увлек за собой в низшие миры все сотворенное человечество, жившее в сферах, близких к Создателю. А вот поднять его в те миры, где оно обитало прежде, для Господа оказалось непосильным.

– Разве вы не знаете, – заметил мужчина благородной наружности, в голубой накидке, – что Господь даровал людям великую свободу – свободу выбора? И насильно Он никого не поднимет в сияющие чертоги. Но если кто пожелает подняться в высшие миры, то внутри него засияет Божественный свет и весь Космос откроет ему свое волшебство...

– Слушай внимательно, – сказал Джи, заметив, что я отвлекся и с любопытством рассматриваю величественный готический собор.

– А те, кто отринул Бога, навсегда останутся в тягостном одиночестве, и посмертная жизнь их ужасна. У людей есть великое будущее: они могут возвыситься до Адама Кадмона и, созерцая Господа, творить вместе с Ним. У людей есть волшебный дар Божественной любви, и, полюбив мир, они смогут вознестись ввысь, ощущая ответную любовь. Любовь и стремление к духовной свободе – это два крыла, на которых каждый может подняться в высшие миры...

В это время откуда-то донесся пронзительный крик, и я увидел, – как с другого конца площади бежит в нашу сторону до смерти напуганный человек, а за ним – двое стражников, размахивая саблями. Полы его одежды развевались по ветру, он задыхался, из последних сил спасаясь от погони. Через несколько секунд несчастный оказался возле нас. Внезапно он схватил меня за руку и со слезами на глазах стал просить защиты.

“Все, конец, – перепугался я, – сейчас они расправятся и со мной”, – и я беспомощно посмотрел на Джи.

– Вспомни, что это сон, – улыбнулся он и внезапно растворился в воздухе.

Тут я оттолкнулся от каменных плит мостовой и взмыл в воздух. Несчастный, держась за мою руку, поднялся вместе со мной над площадью, не веря своим глазам, и мы понеслись прочь. Пораженные стражники, остолбенев, смотрели на чудо, а потом спохватились и стали бросать в нас копья, но мы с были уже высоко. Я вдруг стал хохотать во все горло над их полнейшим бессилием, да так сильно, что внезапно проснулся.

Придя в себя после неожиданного приключения, я зашел в гостиную. Джи сидел на диване и беседовал с Феей. Увидев меня, он улыбнулся и сказал:

– Ну, заходи, брат Касьян. Что-то давно тебя не было видно.

– В вашем обществе время набрало такую скорость, что я никак не могу прийти в себя, – восхищенно сказал я.

– Разве ты не знаешь, что время измеряется количеством событий? – спросила Фея.

– Я так и не понял, как достичь Освобождения, – сказал я и вопросительно посмотрел на Джи.

– А ты никогда и не поймешь, – хихикнула Фея.

– Почему? – запротестовал я.

– А если ты не готов? – испытующе спросил Джи.

– Я мечтаю об этом уже несколько лет.

– Что ж, посмотрим, – произнес Джи и поманил меня в другую комнату.

Он сел на текинский ковер, скрестив ноги, и указал мне место напротив. Когда я стал погружаться в трансовое состояние, Джи легко прикоснулся к моей груди. И в тот же миг во мне внезапно открылась сияющая бесконечность – это был свет бесчисленных звезд внутреннего Космоса. Яркая волна благодати разливалась во мне. Утратив осознание тела, я почувствовал свое единство со Вселенной, ощутил себя мощным сияющим “Я” на грани звездных миров.

Когда сознание вернулось в тело, я был полностью уверен, что Джи является тем человеком, который сможет привести меня к Просветлению.

– Я дал тебе возможность прикоснуться к высшему “Я”. Теперь перед тобою всегда будет сиять маяк вечности, – сказал он.

Мое сердце переполнила неописуемая радость, и я увидел, как лицо Джи озарилось золотистым сиянием.

– Я хотел бы научиться у вас самостоятельно входить в это состояние, – сказал я как можно спокойнее, хотя сердце выпрыгивало из груди от сильного волнения. Он посмотрел на меня с некоторым сомнением, а затем ответил:

– Это будет совсем не то обучение, о котором ты начитался в книгах. Все будет по-другому, и, может быть, ты еще не раз пожалеешь о своей просьбе. Высшее “Я” лежит на тысячемильной внутренней глубине, и для того чтобы достичь его, надо пройти много испытаний.

– Я не жалею о том, что выбрал, – заявил я.

Для меня ситуация была кристально ясной: Джи имел доступ к сокровищу, которое я желал приобрести любой ценой.

– Господь любит горячих или холодных, – ответил загадочно он, – а если ученик ни рыба, ни мясо – то он ни на что героическое не годится.

В Кишиневе у меня были единомышленники, которые тоже стремились к освобождению от уз сансары, но никто из них так и не встретил человека, знающего Путь. Мне казалось, что охотники за внутренней свободой будут счастливы встретиться с тем, кто укажет на отраженный свет духовного солнца. Мне хотелось предоставить им хотя бы один шанс.

Первым на очереди был мой лучший друг Григорий, и я направился к нему, чтобы сообщить радостную весть.

Григорий был аспирантом кафедры биологии. Много лет он пытался достичь внутренней свободы, сидя в отрешенной позе на крыше Академии Наук. Жил он на чердаке старой лаборатории, ночи проводил в медитациях, вглядываясь в далекие звезды. Он искал в бесконечном небе ту звезду, где провел свою прошлую жизнь. Григорий был уверен, что пришел на Землю для того, чтобы найти свое постоянно ускользающее “Я”.

Тело его было красивым и мускулистым – следствие его напряженных тренировок по системе хатха-йоги. В него постоянно влюблялись студентки университета, но ему удавалось держаться в стороне, избегая мягкого женского плена. В тайном углу его аскетического жилища было спрятано более сотни эзотерических книг, в которых он пытался найти метод, ведущий к полному Освобождению.

Но когда я взобрался на чердак, то нашел своего друга весьма озабоченным.

Теперь он, вместо толстой и пожелтевшей книги гуру Шивананды “Медитация и жизнь”, напечатанной на фотобумаге, внимательно листал небольшую брошюрку “Забота о беременной женщине”.

– Что с тобой приключилось? – удивился я. – Готовишься к важному докладу?

– Да нет, – сконфузился он, – дело обстоит гораздо хуже.

– Я принес тебе радостное известие: наконец-то я нашел человека, который может указать на Путь.

На мгновение в глазах Григория появилась живая искорка неподдельного восторга, но затем взгляд медленно потух, и он с сожалением произнес:

– Ты опоздал.

Только сейчас я заметил, что чердак перегорожен белой занавеской. Чья-то рука осторожно отодвинула ее, и оттуда появилось милое существо с худеньким личиком и слегка округленным животом. Не обращая на меня внимания, она стала развешивать на веревке рубашки Григория.

– Вот, видишь? – встрепенулся он. – Куда мне с ней к Богу, разве что в загс.

– Прошу вас не беспокоить моего мужа, – вдруг очнувшись от дремоты, сказало милое существо.

– И больше не напоминай мне о прошлом, – в сердцах добавил Григорий.

– Ну и влип ты, Григорий, – разозлился я. – Как говорил мой дядюшка, теперь ты точно умрешь в неведении, как последний пес под забором.

И я презрительно удалился. Григорий молча наблюдал, как я спускался по лестнице, зная, что видит меня в последний раз.

Когда я, совершенно расстроенный, вернулся домой, то застал Джи погруженным в изучение “Философии свободы”. Заметив меня, он оторвался от книги и спросил:

– Ну что? Так и не уговорил своего приятеля встретиться со мной?

– Я опоздал. Он успел жениться.

– Нет, – ответил Джи, – ты пришел вовремя, а вот он опоздал.

Я немного помолчал, а потом спросил:

– Я думаю-думаю и все не могу понять, с какого конца мне приступить к внутреннему развитию.

– Начни с изучения себя, – ответил он, осматривая меня, словно видел в первый раз.

– Мне кажется, что я уже вдоль и поперек изучил себя, – возразил я.

Джи налил себе зеленого китайского чаю, посмотрев на меня как на бестолкового человека, и произнес:

– И кто же ты такой? Расскажи мне, пожалуйста, давно хотелось тебя послушать.

– Человек, – не совсем уверенно отвечал я.

– До звания человека надо еще дорасти.

Я почему-то покраснел.

– Человек, по крайней мере, знает культуру своей родины, а ты гордишься тем, что даже Пушкин тебе не по душе.

– При чем тут поэзия? – воскликнул я. – Что толку мне от этого Пушкина? Ведь с его помощью я никогда не достигну Просветления.

– Просветления, может быть, и не достигнешь, но хотя бы на человека будешь похож, – заметил он. – А так – ну кто ты? – жалкое подобие нетленной души.

Я от огорчения вышел из комнаты, прихватив томик Пушкина, и, сев на диван в своей комнате, стал перелистывать лощеные страницы. Может быть, я был невнимателен и не заметил в Пушкине чего-то очень важного и необходимого для своего развития? Но, тщательно пролистав всю книгу, я не обнаружил в ней ничего такого, что давало бы право получить звание человека. “Либо Джи мне не то говорит, – подумал я, – либо я совсем выжил из ума”. И мне так стало жаль, попусту проведенного времени своей жизни, что я чуть не расплакался. Но затем, вспомнив, что Григорий попал в еще более безнадежное положение, вовсе отказавшись от поисков Духа, я приободрился и, вернувшись к Джи, сказал:

– Если вы не возражаете, то мы сегодня навестим еще одного моего приятеля – художника Иона. Он, к счастью, не настолько провалился в мирское болото, чтобы позабыть о самой важной цели – стремлении к Богу.

Я знал Иона давно. Много лет он пытался найти свое небесное “Я”, изучая древние книги о Пути и выплескивая найденные в них откровения в необычайно странные картины.

Джи согласился, а Фея осталась дома – она нуждалась в отдыхе от долгого общения. Я привел Джи к Иону на окраину города, когда солнце уже закатилось за оранжевый горизонт. Жилище моего друга затерялось среди невзрачных закоулков, где днем бродили куры и надутые индюки, а ночью раздавался лай собак. В небольшом уютном дворике темнел сруб колодца с журавлем и росло несколько лоз вьющегося черного винограда.

Мы поднялись по винтовой лестнице к его логову, и я постучал условленным стуком. Послышался скрип половиц, и осторожный голос спросил: “Кто это?”

Я так же тихо ответил: “Свои”, – и тогда в открывшуюся щель высунулся недоверчивый нос Иона. Убедившись, что все в порядке, он открыл дверь и исчез в глубине темного коридора. Мы шли за ним на ощупь, пока он не открыл дверь в ярко освещенную гостиную. Его усталые глаза недоверчиво вглядывались в мир, словно в непроходимую чащу леса. Белая рубашка мешковато свисала с плеч, а полотняные брюки были испачканы краской.

– Ты напоминаешь мне звездного мечтателя, посаженного в банку из-под маринованных огурцов, – усмехнулся я.

– А ты поживи с мое.

– Садитесь за стол, – захлопотала его миловидная, несмотря на полноту, жена.

Она разлила из графина красное вино.

– Я пью за охотников за Просветлением, – произнес я.

– За достижение внутренней свободы, – добавил Джи.

– Поднимаю бокал за нашу счастливую жизнь, – пропела жена.

– Да от такой жизни можно только одуреть, – ответил Ион и медленно осушил свой бокал.

– Хватит жаловаться чужим людям, – заметила она, нервно покручивая кольцо на руке. – Если бы не дочь, давно бы ушла от тебя.

– Принеси лучше из погреба вина и закуски, – повелительно произнес Ион. – Эти люди только тебе чужие, а мне – близкие.

Подождав, пока она скроется за дверью, я заметил:

– Постарел ты, брат, и книги тебе не помогают.

– Я только и мечтаю, что уединиться где-либо в скиту и целыми днями созерцать бесконечную красоту Абсолюта, – произнес печально он.

– Так кто же тебе мешает?

– Дочь надо растить, да семью содержать.

– Твоя жизнь напоминает собачий хвост, – заметил Джи.

– Это уж точно, сколько ее ни выпрямляю к небу, она опять заворачивает к земле, – глаза Иона наполнились грустью.

– Не мог бы ты показать нам свои картины? – спросил Джи.

– Здесь нет моих работ, я расписываю христианские храмы, а вот свое жилище могу показать.

Джи осмотрел три небольшие чистые комнаты, а также чердак, напоминающий мастерскую, и произнес:

– Да у тебя тут славно.

– На чердаке я скрываюсь от жены, изучая древние книги о Просветлении. Если бы она не ставила палки в колеса духовной жизни, я бы давно достиг Нирваны.

– Дорогие гости, – раздался мелодичный голосок, – стол накрыт, садитесь, пока не остыло.

Играла тихая мелодия аргентинского танго, было сытно и приятно – все это напоминало сон, от которого не хотелось просыпаться. Я понял, что Иону никогда не выбраться из семейного болота. В атмосфере его дома не осталось ничего, что говорило бы о внутреннем поиске.

На улице уже успело стемнеть, и Джи вышел на балкон отдохнуть от проблем чужого родового древа, а я увязался за ним. Над нами сверкали звезды, рассыпанные по темному бархату необъятного неба. Млечный Путь искрился ярким серебром, пролегая через весь небосклон. Глядя на полный диск луны, Джи неожиданно произнес:

– Ты когда-нибудь задавал себе вопрос о том, кто ты?

– Задавал, но ответ был удручающим: к сожалению, я воспринимаю себя как тело.

– Ты являешься чем-то гораздо большим, чем эта бренная плоть. Может быть, бесконечная россыпь звезд является твоим отражением.

– Хотел бы поверить в это, но не могу, – грустно усмехнулся я.

– Ты спишь и видишь один из своих бесконечных снов.

– Так кто же я?

– Ты вечный Дух, облеченный в плоть.

– Но почему я этого не ощущаю?

– Твои чувства похожи на камень, – улыбнулся он.

Такое сравнение больно задело меня. Мы вернулись в комнату и, быстро распрощавшись с художником и его симпатичной женой, вышли на темную улочку. Осторожно обходя глубокие лужи, я с сожалением отметил, что среди моих друзей не осталось ловцов ускользающего отражения Бога. Мне было жаль, что они упустили золотой шанс – их воля к свободе угасла в перипетиях жизни, не дотянув их до удачи.

– На Пути к Неизвестному остаются только самые отчаянные, – произнес грустно Джи.

– Среди моих знакомых остались лишь импозантные любители эзотеризма, – сказал недовольно я.

– А мне совершенно неважно, кто они, – любопытно повидаться со всеми. Может, среди них попадется интересное лицо.

Всматриваясь в далекие и вместе с тем близкие моему сердцу звезды, я спросил:

– Не могу понять, почему моя любовь так часто омрачается ревностью...

– Твоя любовь полностью механична. Механическая любовь из плюса легко превращается в такой же минус, – ответил Джи. – Если хочешь стать Рыцарем, то не охоться сладострастно за женщинами, а постарайся прикоснуться к внутренней Золушке.

Тем временем, заблудившись в темноте, мы вышли на заброшенный пустырь, и мне захотелось поскорее выбраться из этого неприветливого места. Но Джи бодро посмотрел на меня и спросил:

– Можешь ли ты, брат Касьян, как настоящий бойскаут, разжечь костер с одной спички?

– Во мне вы можете не сомневаться, – ответил я и, пошарив руками в темноте, насобирал толстых палок. Достав из кармана коробок, я зажег спичку, но резкий ветер погасил ее.

Стало еще прохладнее, где-то вдалеке глухо прокричал филин; я вздрогнул от неожиданности. Джи улыбнулся и, сложив ветки каким-то сложным образом, чиркнул спичкой.

Скоро уже языки пламени взвились к темному небу. Согревая руки у костра, я спросил:

– Могу ли я в тонком теле когда-нибудь проникнуть в высшие миры?

– Это не так легко, как ты думаешь, – ответил Джи. – Даже если ты покинешь плотское тело, тебе не удастся попасть туда. По космическим законам духовного роста, в начале Пути тебе необходимо познать нашу Землю, осознать её и полюбить. Только тогда ты получишь право войти в духовные миры, и то ненадолго, так как перед тобой стоит в ожидании вся Вселенная и все цивилизации, существующие в ней, – тебе надо их принять, изучить и возлюбить. Только тогда ты завоюешь право войти в духовный мир, который является общим достоянием.

Я вкратце описал тебе Путь Восхождения человека к высотам Духа, Путь, по которому проходит тот, кто ищет Освобождения.

В Махабхарате Кришна обучает Арджуну этому искусству – искусству воина. Только победив в себе все мутное и демоническое и став подлинным властелином своего внутреннего царства, ты получаешь право перехода в высшую касту брахманов, пневматиков, истинных руководителей человечества и всего сущего.

– Великолепно, – ответил я, пытаясь скрыть свой скепсис. – Но перспектива, нарисованная вами, рассчитана на десятки воплощений, а я хочу достичь Освобождения уже в этой жизни.

– Поспешай медленно, – улыбнулся он.

На следующий день я решил позвонить Гурию. Гурий изучал в университете теоретическую физику и мечтал стать великим ученым. Но по своему типу он больше напоминал Ламме Гудзака – спутника Уленшпигеля, – чем выдающегося физика. Да и имя у него было не совсем подходящим для ученого. Мне казалось, что Гурий, несмотря на свой напыщенный вид, пытается проникнуть в суть своего существования, чтобы хоть на мгновение поймать на облаках свое отражение.

Познакомился я с ним год назад в центре города, у громадного памятника королю Стефану Великому. Гурий изредка почитывал книги из моей библиотеки, пытался медитировать и говорил, что он – мой ученик. Я не отрицал этого, но и не подтверждал, потому что он напоминал мне пустынное растение перекати-поле. Было похоже, что нигде он долго не задерживается и жизнь несет его неизвестно куда.

Набрав его телефонный номер, я услышал радостный голос, отвечавший, однако, с легким упреком:

– Ты исчез на целую неделю, не предупредив меня.

– Я получил важный знак в сновидении, который вывел меня на особых людей. Они теперь гостят у меня. Если хочешь с ними познакомиться – приходи.

– Жди через пятнадцать минут, – взволнованно сказал он.

Я усмехнулся тому, что Гурий отреагировал именно так, как я рассчитывал: он интересовался только значимыми и особыми людьми. Этому научил его отец, важный грузинский чиновник. Минут через десять послышался шум подъезжающей к дому машины, быстрые шаги по лестнице и резкий продолжительный звонок. Открыв дверь, я увидел Гурия, с гордым видом держащего увесистый пакет. Он решительно шагнул в комнату навстречу Джи и, поскользнувшись на коврике, растянулся во весь рост, потеряв весь апломб.

– Пришел к вам, чтобы войти в историю, да вот поскользнулся, – и обезоруживающая улыбка появилась на его лице.

Он достал из свертка двухлитровую бутыль чачи и произнес:

– Дарю от чистого сердца.

– Ты сообразительный молодой человек, – заметил Джи и пожал ему руку.

Гурий, довольный тем, что угодил гостю, бодро прошел в комнату и налил себе чашечку кофе. Я понял, что он явно не осознавал, что не является телом, и поэтому вел себя как человек, еще не знающий, какой долгий путь ему предстоит. Джи пошел в свою комнату показывать подарок Фее, а Гурий тихо прошептал:

– Я сразу понял, что Джи является тем человеком, который может многое для меня сделать. Спасибо за нужное знакомство.

– Ты сначала удержись в его обществе, а потом благодари, – заметил я.

В этот момент вернулся Джи и, устроившись поудобней на диване, спросил:

– Ну что, Гурий, как твои дела?

– Совершенно погряз в мирской жизни, – ответил он и принялся рассказывать о своих проблемах, временами посматривая на Джи, который участливо выслушивал его.

Через час атмосфера моей комнаты погрузилась в непроходимый мрак.

– Гурий, не мог бы ты остановить речь о своей жалкой жизни? – не выдержал я.

– Я скучно рассказываю, – смутился он.

Джи облегченно вздохнул и, встав с дивана, подошел к открытому окну, с удовольствием вдыхая прохладный воздух.

– Ну и нагнал ты атмосферку, – заметил он.

Гурий смущенно покраснел и тут же произнес:

– Сегодня вечером я устраиваю роскошный ужин в вашу честь. Прошу прийти ко мне в восемь часов, – и, поспешно откланявшись, удалился.

– Занятный у тебя дружок, – растягивая слова, произнес Джи.

Я был рад, что Гурий, несмотря на молодость, проявился более разумно, чем старые охотники за Просветлением. Он не отказался от попытки выйти из сна своей жизни и попасть на небеса.

Ровно в восемь мы с Джи и Феей, которая была очень эффектна в вечернем платье из черного бархата, вошли в квартиру Гурия. Тут уже были его друзья, которые посматривали на нас с легкой иронией. Джи вежливо представился свободным художником. Гурий подошел к нему и прошептал:

– Мои друзья хоть и не заботятся о своем Просветлении, но очень достойные люди.

Затем деловито сказал сестре:

– Цира, немедленно разложи дастархан.

Она бросилась расстилать на коричневом текинском ковре голубую скатерть, а он внес на огромном подносе ароматный грузинский шашлык.

– Какой молодец наш Гурий! – послышались со всех сторон радостные возгласы.

Когда голодные гости расселись вокруг блюда, Гурий разлил по стаканам душистую сорокаградусную чачу и произнес:

– Я хочу выпить за то, чтобы все сидящие за этим шашлыком люди рано или поздно достигли Просветления.

По тому, как гости лихо опрокидывали в глотки вдохновляющую чачу, я определил, что эти люди никогда не станут на Путь.

– Что за идиотов ты привел? – спросил я шепотом у разомлевшего Гурия. – Разве ты не видишь, что их души намертво прилипли к телам? Их невозможно пробудить от сна, даже самыми светлыми учениями.

– Извини, брат, – пролепетал он, – это всё, что у меня есть. Остальные гораздо хуже.

– Не расстраивайтесь, по мне так все люди хороши, – успокаивал Джи.

Гости сосредоточенно поедали мясо и зелень, в обилии лежащие на серебряном подносе. Наконец скатерть опустела, и повисло тягостное молчание: гости чего-то ждали.

– Гурий, не мог бы ты рассказать о встрече с Касьяном? – неожиданно попросил Джи. – Я думаю, это будет любопытная история.

– Вы застали меня врасплох, – смутился он. – Но желание важного гостя, по обычаю этого дома, является законом...

В прошлом году мне исполнилось двадцать лет; я учился на третьем курсе университета, готовя себя к карьере ученого.

Но моя внутренняя жизнь была скучна и однообразна, ибо я ничего не знал о Просветлении. Я пил со своими друзьями по университету, рассуждал о мироздании, волочился за красивыми девушками. Однажды во время вечеринки ко мне подошел молодой физик и, подав руку, произнес: “Антон”. Выглядел он броско, в своей красной рубашке и выглаженных светлых брюках. Но, хотя он и был на полголовы выше, чем я, взглядом я заставил его уважать себя. Бледность его лица говорила о долгом сидении в закрытом помещении. Его серые глаза заинтересованно изучали меня. Я не удивился новому знакомству, ибо был довольно известной личностью в университете. Пригласив его присесть рядом, я налил ему армянского коньяку и спросил: “Чем обязан твоему интересу?” Антон достал из кожаного бледно-коричневого портфеля самиздатовскую книгу Шивананды “Медитация и жизнь” и спросил, не интересует ли меня такого рода литература. Я стал просматривать желтые страницы, отпечатанные на фотобумаге, и нечто меня зацепило в этой невзрачной книжонке. Я воспитывался на произведениях Достоевского, Толстого и Диккенса, обожал читать фантастику, но никогда не встречал эзотерическую литературу. Поскольку Шивананда писал о Пути Просветления, то я взял эту книгу, надеясь просмотреть повнимательнее, а затем блеснуть перед друзьями новыми знаниями. Через несколько месяцев Антон уехал в Израиль. Накануне отъезда он сказал: “Мне бы очень хотелось переписываться с одним своим знакомым по имени Касьян, но, чтобы не привлекать к нему внимания посторонних людей, писать письма я буду на твой адрес, а он будет звонить”.

Я легко согласился, ибо отец мой был крупным чиновником и мог меня защитить, в случае чего. Время от времени раздавались звонки и низкий голос Касьяна осведомлялся о письме. Мы встретились с ним, и я, представившись восходящей звездой в мире физики, стал рассуждать о потусторонних мирах. Касьян слушал меня чрезвычайно внимательно и этим завоевал мое доверие. Я пригласил его к себе в гости. Мы сели в гостиной, и я предложил отличного коньяку, но он отказался, попросив чаю. Я налил себе коньяку и закурил. Пачка с сигаретами сушилась на настольной лампе. Касьян осматривал дорогую обстановку комнаты, не проявляя особого интереса, а затем спросил:

– Ради чего, дорогой Гурий, ты родился на этой земле?

– Хочу стать великим ученым.

– Я думаю, – сказал на это Касьян, – что пройдет еще двадцать лет, а ты все так же будешь подсушивать на лампе сигареты и мечтать. Что же до Шивананды, которого ты мне цитировал, то книга эта из моей библиотеки.

– Можешь ли ты предложить мне что-то поинтереснее? – спросил я с любопытством.

– Самое лучшее, что может сделать человек в жизни, – это следовать учению Великих Посвященных и достигнуть высших миров. Ведь ученый не обладает ни способностью входить в тонкие миры, ни сверхсознанием, которые есть у просветленного человека.

Эта идея меня заинтересовала – я с детства хотел быть причастным к чему-то очень значительному. Касьян пригласил меня в гости и обещал показать книгу о Великих Посвященных, которую он никому не давал на руки.

Недели через три после приглашения я решил посетить его. С трудом отыскав улицу Пугачева в захолустном районе города и найдя дом, напоминавший пятиэтажный бетонный ящик, я позвонил в дверь. Открыл Касьян; на нем была светлая чистая рубашка и синие джинсы, а на лице промелькнула тень удивления: он словно забыл, что сам пригласил меня в гости.

– Долго же ты до меня добирался, – заметил он и посмотрел изучающе на меня. – Да с тебя, видно, свалилось несколько килограммов кармы, поэтому и объявился. Ну, проходи.

– Хочу изучать Путь к Просветлению, – выпалил я.

– Какой молодец, – усмехнулся он.

Я сделал вид, что не заметил иронии.

Он показал мне комнату, в которой, видимо, провел долгие часы в медитациях, сидя на соломенной циновке под фотографиями индийских гуру. На полках стояли десятки книг, отпечатанных на машинке, в самодельных переплетах. От всего этого веяло некой таинственностью. Касьян посмотрел мне в глаза, и мое восприятие вдруг резко изменилось. Я увидел свою жизнь никчемной и малозначащей. Интерес к карьере ученого пропал, и я спросил:

– Не мог бы ты взять меня на обучение? Я тоже хочу познать себя.

– Ты не похож на человека, который сможет это сделать, – отмахнулся он. – Я тебе советую для начала почитать книги, которые я подобрал для тебя, – и он протянул мне тяжелый синий пакет. – Но книги могут помочь лишь частично – для настоящего развития нужен реальный Мастер.

Я стал увлеченно читать книги по йоге, Раджнеша, Карлоса Кастанеду и так вдохновился учением, что вскоре позвонил Касьяну.

– Мне срочно нужна твоя помощь. Не мог бы ты зайти ко мне на пару часов?

– Неужели тебя увлекла идея внутренней свободы? – усмехнулся он. – Твоя душа похожа на собачий хвост, которому бесполезно говорить о святом учении.

– Все равно я жду тебя, – проглотив колкость, ответил я и положил трубку.

– Ну, что у тебя еще за проблемы? – недовольно спросил Касьян, едва войдя в квартиру. – Не успел прочесть пару эзотерических книг, как зовет на помощь.

– Помоги мне создать в квартире медитативное пространство. Хочу начать тотальную охоту за Просветлением.

Касьян посмотрел на меня недоверчиво и с усмешкой произнес:

– Неужели ты серьезно собрался исправить свою жизнь?

Он осмотрел мою комнату, душную от дорогих ковров, бросил пренебрежительный взгляд на импортную стереосистему и за десять минут соорудил из шкафов медитационный уголок. В центре он водрузил большую фотографию Раджнеша.

– С чего мне начать? – спросил я озабоченно.

– С ежедневных двухчасовых медитаций. Хватит тебе почитывать перед сном книги и мечтать о Просветлении, – сказал он и обучил меня методу внутреннего погружения.

Затем он покинул меня, и я остался наедине со своими беспорядочными мыслями.

Я стал следовать его советам, и моя жизнь наполнилась внутренним смыслом. Однажды во время медитации невидимая сила вытащила меня из тела, и я полетел по длинному туннелю, испытывая необычайную легкость; я попал в сияющее пространство, которое завертело меня в серебристом вихре. Я стал растворяться в нем, исчезая в нахлынувшей бесконечности. Когда я вернулся в свое тело, то твердо решил достичь состояния Нирваны в этой жизни.

Гурий закончил рассказ, и на лице его сестры появилась презрительная усмешка.

– Мало тебе сытной домашней жизни, – недовольно произнесла она.

– А с тобой я разберусь попозже, непутевая женщина, – сказал с недоброй интонацией Гурий.

Возникла напряженная тишина, и только стенные часы тихо отсчитывали ускользающее время. Несмотря на атмосферу скептицизма, исходившую от большинства гостей, я спросил у Джи:

– Каким образом можно проникнуть в более высокий мир?

Джи пристально посмотрел на меня, затем на присутствующих и произнес:

– Если вы хотите попасть в иной Космос – избегайте легких путей, ищите трудности, идите на смерть каждое мгновение. Ибо в другом Космосе – другие законы. И вы, такие как есть, не годитесь в высший Космос. Но если вы изменитесь, то, уходя отсюда, я смогу взять вас с собой. Однако для ориентации в том пространстве вам надо развить тончайшее восприятие различных вибраций голоса, поскольку в некоторых высоких посвятительных центрах все говорится словами. Если слух не развит – ничего не поймете.

Я усиленно пытался осознать услышанное, а в это время молодая девушка в ситцевом платьице, едва прикрывавшем ее стройные ноги, задала интересный вопрос:

– Что мне делать? Я поняла, что нельзя серьезно воспринимать поведение моих родителей, иначе можно сойти с ума от их деспотизма. Они говорят: “Делай что хочешь, ты свободна”, – а сами контролируют каждый мой шаг.

– Учись играть в жизни, – ответил Джи. – Если вы не будете привязываться к внешнему миру, то всегда сможете разыграть перед ним любую роль. Внешняя жизнь является лишь тончайшей пленкой над нашим основным внутренним бытием. Поэтому никогда не привязывайтесь к своим действиям. Если в вашей жизни вы научитесь действовать как актер на сцене, то не будете привязываться к тому, что вас окружает. Если вы вспомните, что вы – всего лишь актер на одно воплощение, то сможете осознать тот факт, что ваша пьеса вскоре закончится и не стоит прилепляться к ней всей душой.

Ваша жизнь является затянувшейся пьесой, – повторил он. – Вы пришли сюда выполнить определенную работу над собой, и, когда пьеса вашей жизни закончится, вы вернетесь обратно – туда, откуда пришли.

– Спасибо за вдохновляющий ответ, – сказала девушка.

– В одиночку трудно стремиться к Духу, – добавил я. – Для этого нужен Мастер, нужна Школа.

– Я хотела бы услышать о том, что является Школой, – сказала интересная брюнетка в длинном платье бирюзового цвета и вопросительно посмотрела на Джи.

– Корабль Аргонавтов, стремящийся за Золотым Руном, может стать для вас своеобразной Школой. Представьте себе, что мы плывем на судне Аргонавтов, которое каждый час меняет галс, и каждый час надо меняться.

– Этот Корабль действительно существует? – удивленно спросил Гурий.

– Да. На него можно попасть, вернувшись на две тысячи лет назад, ко времени пришествия Христа. Мы имеем прямое отношение к Господу нашему Иисусу Христу. Чтобы вам легче было это понять, попробуйте взять на себя роль одного из апостолов и попытайтесь ощутить Голгофу Христа.

Джи вышел на минуту из комнаты. Воспользовавшись паузой, несколько приятелей Гурия покинули квартиру.

– Как-то стало легче дышать в комнате, – вернувшись, заметил Джи. – Видимо, кто-то впитал в себя свинцовые элементы нашей ситуации и, отяжелев, презрительно удалился.

Гурий разлил по стаканам чачу и произнес:

– Я предлагаю выпить за облегчение нашей ситуации, за ее освобождение от людей, погрязших в мирском болоте.

– Я лучше выпью за тех, кто в него еще не успел окончательно провалиться! – возразил молодой человек в строгом черном костюме.

– Мы здесь говорим о какой-то ерунде! – возмутилась полная женщина лет двадцати восьми, в длинной коричневой юбке и блузке с крупными цветами. – Я не люблю тратить свое время попусту. Гурий, ты меня обманул. Обещал встречу с умными людьми, а тут собралась какая-то подозрительная компания.

Она яростно выдернула свою сумочку из кучи вещей, сваленных на полу, и, хлопнув дверью, пулей вылетела из квартиры.

– Что это за сумасшедшая? – спросила Гурия Фея.

– Да это отличница нашего факультета. Она много лет мечтает познакомиться с мужчиной, который забрал бы ее в Москву, и я пообещал ей встречу с московским человеком.

– Какой же ты чудак, – упрекнула Фея.

– Ну, знаете, – извиняющимся тоном произнес он, – она мне казалась нужным человеком в моей карьере. Похоже, что я ошибся.

Я понимал, что обстановка не располагает к вопросам, но все-таки решился спросить:

– Когда возник мистический Луч?

– Несмотря на неадекватность ситуации, я все-таки попробую тебе ответить, – произнес Джи усталым голосом. – Корабль Аргонавтов, плывущий за Золотым Руном, является проводником некоего таинственного Луча, который возник в шестидесятые годы. Под влиянием его инспирации появились Beatles – предвестники новой волны. Луч продолжал работать в этом направлении. Рок, диско – в общем, вся современная музыка – это некое выражение идеи Луча, его скорости, стремительности, дикости и мгновенного ухода в неведомое.

Сила Луча такова, что для него нет никаких преград. Можно уйти на тысячу лет в прошлое и будущее, улететь в иную галактику. Сможете ли вы спуститься на такую внутреннюю глубину, на которой каждый ваш день по насыщенности был бы равен всей предыдущей жизни? Вот к чему надо стремиться, господа!

В комнате струилась золотистая атмосфера космического романтизма.

– Твои друзья – позабытые Богом миряне, – сказал я Гурию, заметив, что он устало зевает. – Они приземляют твое стремление ввысь.

– Не стоит всех стричь под одну гребенку, – сказала девушка в легком платьице и, обняв Гурия за плечи, игриво посмотрела мне в глаза. – Разве вы не видите, что я отличаюсь от его приятелей? Я с детства знала, что мое тело является лишь приятным костюмом души, – и она мягко коснулась моей руки.

– Позвольте и мне прикоснуться к этому знанию, – сказал я, и озорные огоньки заиграли в моих глазах.

– Прикоснетесь, когда будете готовы, – засмеялась она и исчезла в дверях другой комнаты.

– Это Наташа, моя девушка, не обращай на нее внимания, – смутился Гурий и подошел поближе к Джи, который в этот момент говорил:

– Я плаваю на мистическом Корабле Аргонавтов, который бороздит как звездные просторы, так и нашу планету в поисках Золотого Руна, символа объективной внутренней свободы. На Корабль могут попасть лишь избранные люди.

– А можно мне поступить юнгой на Корабль? – смущенно произнес Гурий.

Джи, осмотрев его с головы до ног, сказал:

– Я беру тебя, но при одном условии: ты будешь выполнять те требования, которым подчиняются Аргонавты.

– Я буду делать все, что от меня потребуется, – решительно заявил он.

– Хорошо, я подумаю, – ответил Джи.

Мы попрощались с Гурием и вышли в сияющую ночь, под яркие летние звезды. Джи галантно вел Фею под руку.

– Сегодня Вы вдохновили меня на тонкую инспирацию, – сказал он ей с благодарностью. – Иначе в такой сырой компании я не стал бы ни о чем говорить.

– Когда же ты перестанешь ходить по этим бесконечным ситуациям? Сколько можно метать бисер, читать лекции камням в пустыне? – заметила недовольно Фея.

– Ты не права. Хотя, может быть, в твоих словах и есть определенный смысл, но мне кажется, что в этом городе я обрел единомышленников, а говорил я в основном для них. Имеющие уши да слышат. Ну, а эта бедная отличница, полностью отождествившаяся со своим временным телом, тоже когда-нибудь поймет свою ошибку.

– Только в момент смерти, – усмехнулась Фея. – Хотя Вселенная открыта, и всегда, в любой момент, она приглашает нас в романтическое путешествие, – и она поцеловала Джи в щеку. – Давай забудем обо всем и куда-нибудь скроемся от толпы: я хочу побыть с тобой наедине.

Джи и Фея попрощались со мной и скрылись в темноте ночи.

Постоянно наблюдая за Джи, я открыл, что его внутренний мир вмещал в себя целый космос и временами из глубин его высшего “Я” лучился загадочный золотистый свет. Я тоже стремился воссоединиться с высшей частью своей души, но не знал, как это сделать. Спрашивать я пока не решался, ибо в словах нельзя найти ответа.

Долго я размышлял об этом, глядя на бледный лунный диск. Черный купол неба манил своей таинственной красотой; каждую ночь я пытливо вслушивался в напряженную тишину звезд.

Было уже около трех ночи, когда я вернулся домой, но свет в комнате Феи еще горел. Тихонько постучавшись, я приоткрыл дверь: Фея сидела неподвижно, и взгляд ее таинственно блестящих глаз был устремлен в пустоту. Она даже не заметила моего прихода. В комнате ощущалась странная прохлада, а воздух дрожал от странной наэлектризованности. Мне показалось, что она отсутствует и ее душа блуждает в далеких пространствах, а тело застыло в непривычной позе. Удивленный, я тихонько присел в углу на стул. Через некоторое время легкая дрожь пробежала по ее рукам, и ее душа вновь вернулась в тело. Она с нескрываемым удивлением посмотрела в мою сторону, словно не узнавая меня, затем холодно улыбнулась и спросила:

– Что ты тут делаешь?

Я смутился, но, преодолев чувство неловкости, ответил:

– Я хотел бы у вас узнать, как работать со снами.

– Ветер твоей души веет в другую сторону, – ее голос доносился словно из иного мира. – Для начала научись перемещаться в сновидении с помощью намерения, и тогда сможешь достигать цели.

– Как же это сделать?

– Для этого во сне осознай, что видишь сон.

– Без вашей помощи это нереально, – заметил я.

Фея посмотрела сквозь меня и неторопливо достала из своей дорожной сумки загадочный пакет. Осторожно открыв его, она передала мне небольшую картину, нарисованную на куске оргалита. Я стал с любопытством ее рассматривать: это был тигр, искусно выписанный маслом; его шерсть переливалась различными оттенками, а взгляд изумрудных глаз тотчас пронзил меня холодным потусторонним огнем. Затем ощущение живых глаз тигра пропало.

– И что же мне делать с этим тигром?

– Перед сном концентрируйся на нем, расфокусировав взгляд, – ответила она серьезно. – Этот тигр – вход в миры Зазеркалья.

Я собрался задать следующий вопрос, но она молча указала взглядом на дверь. Я отправился спать и, с наслаждением вытянувшись под одеялом, почувствовал, что смертельно устал за этот длинный день.

На гравюре алхимик указывает на то, что старания неофита самостоятельно приступить к Великому Деланию похожи на попытку неподготовленного человека подняться без лестницы на отвесную башню. Он обречен на провал, на незамедлительное падение. Алхимик также напоминает о том, что обычная земля и земля философов имеют принципиальное различие. Неофитом здесь назван человек, стремящийся восстановить потерянное сияние души.

Несколько часов сна вернули мне бодрость. Утром, наслаждаясь ароматным кофе, я уже раздумывал, как бы построить новый день поинтересней. Поскольку Джи интересовался людьми, которые стремились к Просветлению или хотя бы утверждали, что стремятся, мне пришло в голову съездить вместе с ним к одному чудаку-философу, который покинул Питер и уехал просветляться в молдавскую деревню. Осторожно постучавшись в комнату Джи, я дождался мягкого “да” и заглянул в приоткрытую дверь. Джи, в легком льняном костюме, сидел в изголовье Феи, углубившись в чтение “Философии свободы”. Получив от него согласие на поездку за город, я удалился на работу.

Я с трудом дождался конца рабочего дня.

В пять часов вечера мы втроем сидели на блестящих сиденьях местной электрички, теснимые деревенскими жителями.

“Никто из них ни разу в жизни не задумывался о Просветлении”, – подумал я, разглядывая их озабоченные лица.

Через пару часов мы сошли на пустынной платформе, где, кроме кружащих ворон, не было никого. С трудом отыскав дом с красной черепичной крышей, весь увитый виноградом, я толкнул скрипучую калитку, и мы оказались в небольшом дворике. На нас бросился огромный черный пес, но не достал – спасла железная цепь, которой он был прикован к бетонному электрическому столбу. Навстречу вышел среднего роста человек, плотно сбитый, в старой зеленой рубахе и мятых черных штанах; на ногах его красовались начищенные до блеска хромовые сапоги. Он подозрительно покосился на моих гостей.

– Это свои люди, – сказал я ему.

Тогда он протянул широкую ладонь и представился: “Виктор”.

Он настороженно всматривался в Джи прищуренными глазами, сверля насквозь острым зрачком. Увидев Фею, он слегка смягчился, а на лице появилась сдержанная улыбка. Поцеловав даме ручку, он, галантно кланяясь, пригласил нас в просторный кирпичный дом, в гостиную, и усадил за стол, накрытый узорчатой молдавской скатертью.

Вскоре в дверях появилась симпатичная молодая женщина в длинном крепдешиновом платье. Ее черные густые волосы были собраны на затылке в косу, и при каждом движении головы коса причудливо извивалась. Она внесла на расписном блюде жареного цыпленка, аромат которого подействовал ободряюще на наши голодные желудки. За ней шла десятилетняя дочка с графином молодого молдавского вина. Мое лицо просияло в предвкушении праздника.

– Не духом единым жив человек, – произнесла мелодичным голосом хозяйка.

Она белою рукою разлила по граненым стаканам вино и села рядом с хозяином.

“Эх и отхватил же себе красотку”, – завистливо подумалось мне.

– Выпьем за нежданных гостей, – предложил Виктор и легко опрокинул стакан в жилистую глотку.

– Хорошо живешь, Витя, – произнес умильно Джи, попивая терпкое вино.

– Все это создано своими руками, – сказал Виктор назидательно. – Я это творил ради внутреннего Пути. Уехал вот из Питера, от городских соблазнов, а здесь, на воле, одна дорога – к Богу, – он налил следующий стакан и с наслаждением выпил. – Здесь я живу один на один со своей совестью. Она мне каждый день подсказывает правильное направление.

– И жена у тебя словно Елена Прекрасная, – пропела нежным голосом Фея.

– Да вот, уж такая краса ненаглядная, что как только загляжусь на нее, так все на свете и забываю, и уже она становится богом, на которого хочется молиться и оберегать от заезжих завистников.

Виктор покосился в мою сторону, и я, почувствовав вину, отвел слишком мечтательный взгляд от горячих глаз его женщины. Тут Витя ударил с размаху кулаком по столу и решительно произнес:

– Предлагаю выпить за настоящего Абсолюта, который создает вот таких замечательных женщин, которые одним видом доказывают, что Бог не зря есть.

– За твое стремление к Богу через женскую красоту, – подхватил эхом Джи.

Вино после этого тоста так легко вошло в меня, что я не заметил, как слегка опьянел. Я предложил, в качестве следующего тоста, выпить за бесконечность Нирваны.

Фея, насмешливо поглядывая в мою сторону, еле слышно добавила:

– Только сам не нанирванься, а то Земля закрутится под ногами не в ту сторону.

Но я уже ничего не слышал, ибо краем глаза неотрывно наблюдал за легким трепетом упругой груди, возвышавшейся над туго стянутой талией Елены. “Еще немного – и я упаду перед ней на колени”, – подумал я.

Но тут громко залаял дворовый пес. Я вдруг вспомнил себя. Резко спохватившись, я припомнил, что давно хотел узнать у Джи о том, каким образом можно погрузиться во внутренний мир. Набравшись смелости, я наконец спросил его об этом. Джи подозрительно осмотрел мою, видимо, не очень трезвую физиономию и, нахмурившись, произнес:

– Начни с работы над собой.

– Что значит – работать над собой?

– Вряд ли сейчас тебе можно это объяснить, ибо ты находишься не в том состоянии, чтобы получить ответ. Но я попробую хоть что-то сказать по этому поводу.

Работа над собой является длительным и сложным процессом, под наблюдением специалиста в этой области, то есть Мастера.

– Разве я сам не могу быть для себя Мастером?

– Нет, не можешь, ибо не знаешь направления Пути.

– Могу ли я узнать это из книг?

– Кое-что – да, но вряд ли сможешь применить, – ответил он и улыбнулся моему замешательству.

– Вы хотите сказать, что я глуп?

– Это и так понятно, – засмеялась Фея и добавила:

– Любая информация, которая имеется в твоем распоряжении, – это лишь некая ментальная схема минувших событий, а реальная жизнь является совершенно другой.

– Не совсем понятно, – заметил я.

Джи достал из кармана потертую карту Москвы и протянул ее мне. Я повертел ее в руках, не понимая, что с ней делать; мне показалось, он подтрунивает надо мной, с этой картой, но я из уважения развернул ее.

– Что же ты там видишь? – спросил заинтересованно он.

– Обычную схему Москвы, – не понимая, к чему он клонит, ответил я.

– Вот и отлично. А как ты думаешь, есть ли какое-то сходство между картой и настоящей Москвой?

– Карта – это всего лишь бумажная схема, а Москва реальна.

– Ну, теперь-то ты понимаешь? – насмешливо спросил он.

– А что я должен понять?

Он посмотрел в окно на голубое небо, по которому величественно плыли многослойные вечерние облака, дав мне возможность почувствовать мою глупость, и произнес:

– То, что написано в книгах о Пути, имеет такое же отношение к реальности, как эта карта к городу.

Такого заключения я не ждал – его логика вывела меня из состояния сонного отупения.

Он наблюдал, как нечто внутри меня бесповоротно разрушалось, как мне было трудно расставаться со своими любимыми иллюзиями. Я столько лет жил в них и привык к ним, как к красивым обоям, прикрывающим неведомую реальность.

– Эх уж эта работа над собой, заведет она вас неизвестно куда, – сумрачно проговорил Виктор и выпил стакан вина.

Его голова неуклюже опустилась на руки, небрежно раскинувшиеся по столу, и вскоре раздался глухой прерывистый храп. Я понял, что он никогда не пойдет с нами, ибо его душа храпела по-мирскому.

Его храп вернул меня в состояние внутреннего сна, и я вновь стал заглядываться в волшебные глаза его жены. Ее горящий взор завораживающее действовал на меня, доставляя странное наслаждение. Через некоторое время в моей душе заструился легкий огонь.

“И снова кровь моя красной станет от любви”, – подумал я. Я был готов броситься в этот бездонный омут чувств и наслаждений, как вдруг раздался голос Феи:

– Этот любовный напиток не для твоих глаз.

Я тотчас вспомнил себя, и мне уже не хотелось задерживаться в этом доме. Жизнь Виктора показалась мне вдруг скучной и ограниченной, и я порадовался своей свободе.

Дни, проведенные в обществе Джи, пролетали легко и незаметно, как птицы в Зазеркалье, но я так и не смог представить точной картины своего Пути в поисках высшей Ани – мы. Перед отходом поезда, на пустом уже перроне, я признался Джи:

– Я почему-то не могу свободно общаться с женщинами: я их либо подавляю, либо чувствую непреодолимое смущение.

Джи, после некоторой паузы, ответил:

– Женщины, к которым ты тянешься вовне, являются отражением твоих внутренних дам. Твое общение с ними зеркально отражается во внешний мир. Если ты подавляешь свою внутреннюю даму, то тем самым подавляешь и тех женщин, в которых ты влюбляешься. Это делает тебя бескрылым, неспособным к звездному полету. Небесная Пифия обитает как внутри тебя, так и вовне. Если ты подаришь ей свободу, то она откроет тебе миры Зазеркалья.

Те люди, которые ограничивают других, на самом деле ограничивают и себя. Ибо вся внешняя Вселенная заключена в нас, и лишь небольшая перегородка разделяет эти миры. То, что вовне, то и внутри. Человек – это весь мир, Вселенная, и если мы боремся и давим что-то во внешнем мире, то тем самым давим эту часть и в себе. Бороться против внешнего мира – дурная бесконечность...

– Сколько же можно говорить? – сказала недовольно Фея, выглянув в открытое окно вагона. – Может быть, ты хочешь остаться?

– В минуты расставания время уплотняется настолько, что в пространстве образуется невидимый коридор, и в этот момент можно сообщить нечто очень важное, – ответил Джи и продолжал:

– Любя всех людей, мы тем самым освобождаемся от плена этого мира, ибо каждый человек является копией чего – то внутри нас. Любя его, мы даем возможность расцвести чему – то внутри нас. Это великая тайна и мудрость. Весь внешний мир на самом деле есть отображение нашего внутреннего мира. Поэтому Христос сказал: “Возлюби ближнего своего, как самого себя”. Ибо это единственный способ дать расцвести и уравновеситься всему, что внутри нас. Каждый заморыш и урод вовне – это зеркало того, что есть внутри тебя и внутри каждого человека. Не подал пятачок старушке с протянутой рукой – а внутри тебя тоже есть нищий, который просит подаяние. А ты надменно прошел мимо. Так и мимо тебя проходит удача.

В этот момент холодный голос диктора объявил: “Фирменный поезд Кишинев – Москва отправляется с первого пути”. Джи продолжал творить, уже стоя на подножке вагона:

– Вселенная находится внутри нас, но не каждая душа готова к пониманию этого. Полюбить каждого всем сердцем – единственный во Вселенной Путь к восхождению.

Тот, кто умеет наладить контакт с любым человеком или существом, тем самым может войти в контакт с любым своим внутренним существом. Наблюдая отношения между людьми, ты поймешь, как относятся друг к другу твои внутренние существа и что из этого выходит. Может быть, тебе нужен контакт даже со змеями и иными неприглядными тварями. Ибо все это – вывернутый наружу внутренний мир. И никому никуда от этого не деться. Это самая странная загадка человека во Вселенной, и ему надо ее разгадать.

Я восторженно слушал Джи, но в то же время понимал, что для меня является невозможным полюбить всех. В это время поезд тронулся, и проводник закрыл дверь. Фея, стоя у окна, помахала мне рукой на прощанье. Мое сердце защемило от печали, и на глаза навернулись слезы. Присутствие Джи открывало вход в таинственный волшебный мир, в котором оживала любая сказка, но, когда он уехал, невидимая дверь закрылась, и вход в Зазеркалье исчез.

Я стал похож на Буратино, который остался сидеть у нарисованного камина в каморке Папы Карло, не имея возможности проникнуть по ту сторону реальности. Корабль Аргонавтов покинул Молдавию, а с ним ушли и все надежды на достижение Золотого Руна. Мой мир опять сузился и превратился в отвратительную точку, где все было известно до мелочей.

Я не мог выйти из замкнутого круга, в котором душа была обречена на постепенное умирание.

Через несколько дней в моей опустевшей квартире раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал взволнованный голос Гурия:

– Касьян, со мной произошло нечто странное, ты даже не поверишь.

– Ну, и что там с тобой еще могло приключиться?

– Вчера, как только я лег спать, под окном вдруг раздался заунывный собачий вой. По народному поверью, собака воет к чьей-то смерти. Эти мрачные мысли не оставляли меня до полуночи, и я так измотался, что в какой-то момент забылся сном.

Внезапно я проснулся, поднял голову и огляделся. К своему удивлению, я обнаружил, что нахожусь в лодке посреди широкой реки. На корме сидел мой отец, в строгом черном костюме и белой рубашке с галстуком, крепко держа в руках большой портфель. Отец сидел неподвижно, глядя перед собой отсутствующим взором. Ниже по течению виднелся древний город с высокими, потемневшими от времени башнями и белыми колоннадами храмов. Течение быстро несло лодку вниз, и вскоре мы причалили к пристани. Над нами возвышались каменные стены. Пришвартовав свою лодку рядом с небольшим кораблем, легко покачивающимся на волнах, я выбрался на берег и направился к воротам города.

– Куда ты пошел? – резко окликнул отец.

– Меня ждут в этом городе важные события и люди.

– Чепуха, – уверенно заявил он, – мы с тобой никогда не бывали здесь.

– Отец, я все-таки пойду, а ты подожди меня.

– Ты еще слишком молод, чтобы указывать мне, – горячился он. – Я пойду с тобой и докажу тебе, что ты глупый мечтатель.

Я быстро зашагал к высоким дубовым воротам, которые служили входом в таинственный город; отец пошел за мной, посмеиваясь над моей торопливостью. Но огромные ворота оказались плотно закрыты.

– Ну вот, так тебя здесь и ждали, – рассмеялся отец и стал озабоченно копаться в коричневом портфеле.

Я стал отчаянно стучать. Внезапно боковая дверца со скрипом открылась, и из нее вышел стражник в синей накидке, с коротким мечом у пояса и копьем в руке.

– Кто вы и что вам здесь нужно? – спросил он, положив руку на меч.

Я хотел назваться, но не мог вспомнить своего имени, как ни пытался.

– Свое имя я забыл, – сказал я стражнику, – но за меня может поручиться Джи.

Стражник молча отступил в сторону, пропуская меня, но я задержался на пороге, наблюдая за отцом.

– Кто вы? – обратился стражник к отцу.

– Симон Степанович, заместитель министра, – гордо ответил он.

– Предъявите документ, – приказал стражник.

Отец запустил руку в свой портфель, потом перевернул его и потряс: портфель был пуст.

– Я не могу вас пропустить, – ответил стражник и захлопнул тяжелую дверцу перед его растерянным лицом.

Оторвавшись от навязчивого контроля отца, я радостно направился вперед по широкой улице, которая вела к городской площади. Улицы города были пустынны, но я чувствовал себя легко и спокойно, словно вернулся на родину после длительного отсутствия.

Я долго бродил по улицам, не понимая, зачем я сюда прибыл. Вдруг из большого здания с арками послышались голоса, я поспешил туда, поднялся по каменной лестнице и оказался в просторном зале, где на длинных скамьях сидело множество юношей и девушек. Они были одеты в длинные хитоны светлых тонов и молчали, словно в ожидании важного события. У стены стоял высокий белый алтарь, на котором я с удивлением заметил золотой крест, а под крестом – золотую чашу, украшенную драгоценными камнями.

Рядом с алтарем стоял иерофант, высокий мужчина с поседевшими волосами и белой бородой, одетый в длинный белоснежный хитон. Нечто в его лице напомнило мне Джи. Двое юношей в белых одеждах повели меня через весь зал к алтарю; люди в зале затихли, устремив на меня любопытные взоры. Иерофант торжественно взял с престола голубой сверток и протянул его мне.

– Отныне ты посвящаешься в Аргонавты. Теперь ты можешь отправиться в плавание за Золотым Руном. Я присваиваю тебе новое посвятительное имя – Ясон. Надеюсь, ты оправдаешь его. А это – твое новое одеяние, – громко произнес благородный муж.

В зале послышался шум приветствий. Меня облачили в голубой хитон, подпоясав веревкой. От восторга мое сердце сильно забилось. Моя старая одежда, лежавшая на полу, вдруг вспыхнула от невидимого огня и в одно мгновение превратилась в пепел. Я склонился перед старцем, и он возложил руки мне на голову, затем слегка подтолкнул меня и знаком показал, что я могу идти. Я повернулся и пошел к выходу. Юноши и девушки поднялись и пошли за мной, воодушевленно крича: “Ясон, Ясон!” Моему счастью не было конца: сбылась моя сокровенная мечта, теперь я могу отправиться в долгое странствие за Золотым Руном. Старый Гурий умер, теперь возродился новый – Ясон.

– Ты получил в сновидении посвящение в Аргонавты, – сказал торжественно я. – Поздравляю тебя с успешным началом Пути – теперь ты обязательно попадешь к небожителям.

– Слава Богу, ты меня успокоил, – ответил Гурий. – А я подумал, что это плод воображения.

– Нет. Это отдельная реальность, в которую тебе посчастливилось проникнуть.

Глава 3. Мистическое пространство Москвы

Наступили первые дни осени, прежде чем мне удалось накопить денег и приехать в Москву для продолжения охоты за невидимой тенью Просветления.

Изрядно поплутав в районе метро “Авиамоторная”, я вышел наконец к девятиэтажному дому, построенному, видимо, в сталинские времена.

В подъезде стояла гулкая тишина; слабый свет едва обозначал номера квартир. Я поднялся на четвертый этаж и с волнением позвонил в деревянную дверь.

Послышались легкие шаги, щелчок замка, и на пороге появилась Фея. Увидев меня, она приветливо улыбнулась. Тонкую фигурку ее мягко облегал голубой китайский халат, на котором шелком был вышит красно-золотой дракон. Она пригласила меня войти и пристально посмотрела в мои глаза. Ее фосфоресцирующий взгляд, словно имея надо мной странную власть, проникал во все уголки души. Я почувствовал, как вибрации иного мира прошелестели по телу; мне стало не по себе. Ее душа явно пребывала в иной реальности.

– А где Джи? – растерянно спросил я.

– Он скоро придет, – ответила она вибрирующим голосом с другого конца бесконечности.

Я не мог оторвать от нее взгляда. Ее золотистые волосы, наэлектризованные неземной энергией, ниспадали на худенькие плечи, а сумеречные глаза, подернутые зеленоватой дымкой, прохладно мерцали из-под ресниц. Заметив мой испуганный взгляд, она вышла из комнаты.

Оставшись один, я стал рассматривать необычные картины, написанные на холстах, оргалите и даже на кухонных досках. С трудом оторвавшись от их созерцания, я окинул взглядом обстановку комнаты. В левом углу стоял диван под блеклым китайским покрывалом, а посередине – большой круглый стол, на котором я увидел тюбики с красками, засохшие куски хлеба и запыленные граненые стаканы. Под столом лежала большая куча одежды вперемешку с женскими туфлями. Комната имела довольно странный вид и производила сюрреальное впечатление.

– Я вижу, ты слегка шокирован моей обстановкой, – заметила Фея, вернувшись с дымящимся чайником. Ее взгляд уже успел обрести нормальное выражение. – Вещи в этой комнате собраны из совершенно разных пространств и периодов моей жизни. Как видишь, они настолько несовместимы друг с другом, что находятся в состоянии войны.

Фея приготовила зеленый китайский чай и подала мне чашку из позолоченного фарфора, на которой тоже был изображен дракон. Я осторожно присел к столу и стал молча помешивать в чашке резной золотой ложечкой. Фея отстранен – но смотрела прямо перед собой; взгляд ее снова уплыл в бесконечность.

“Только Джи мог поселиться в этом оторванном от реальности пространстве”, – подумал я. Внезапно дверь отворилась, и он появился на пороге, в брюках защитного цвета и военной рубашке, что создавало странный контраст с утонченными чертами его лица. Он загадочно улыбнулся и спросил:

– Ну что, жив еще, братушка?

– В душе моей горит огонь, – ответил я.

– Тогда начинай вживаться в московский алхимический лабиринт.

Меня захлестнула теплая волна света, и мне показалось, что я, словно блудный сын, возвратился в отчий дом после многих инкарнационных скитаний. Было такое ощущение, что я провел в их обществе не одну сотню лет, но вспомнить ничего не мог.

– Рад видеть тебя в каморке Папы Карло, – сказал весело Джи.

Я вытащил из сумки молдавское вино и, разложив на столе нехитрую закуску, предложил отметить свой приезд.

Разлив красное вино по бокалам, Джи произнес:

– За вечное возвращение, – и посмотрел на меня.

– За достижение высшего “Я”, – сказал я торжественно.

– Если остановишь сны своей жизни, то сможешь проникнуть в просвет между мирами, – не спеша произнес он. – Читал ли ты роман китайского писателя У Чэн-энь “Путешествие на Запад”? Его сюжет заключается в том, что монаху из династии Тан была вверена небесными силами миссия: принести весть о буддизме в западную часть Китая. И он отправился на Запад с двумя спутниками, Сунь У-куном и Чжу Ба-цзе, которые обязаны были помогать ему в пути, защищая от разных неприятностей. Они знали, что если Танскому монаху удастся выполнить свою миссию, то в награду за это они получат освобождение от колеса сансары. Вопрос в том, смог бы ты стать Сунь У-куном, если бы встретил Танского монаха? – с этими словами Джи снял с полки книгу и подал мне; я прочел название: “Путешествие на Запад”.

Я открыл ее и быстро просмотрел оглавление, а затем пролистал слегка пожелтевшие страницы. “Теперь ситуация стала более ясной”, – подумал я и решительно произнес:

– Просветления я собираюсь достичь в этой жизни, а каким образом – это не столь важно, и не хочу откладывать это до следующего воплощения.

– Какой дерзкий молодой человек, – пропела Фея с другого конца комнаты.

– Дай ему свободно высказаться, – остановил ее Джи.

– Если хотите, я приведу вашу неустроенную каморку в приличный вид, – заявил я.

– Ну, попробуй, – разрешил Джи.

Начиная со следующего дня, я с утра до вечера выпиливал полки из авиационной фанеры и сооружал сундук-кровать, чтобы использовать его для хранения мистической литературы.

– Ночь, проведенная на эзотерических книгах, направляет ум к внутренней свободе, – заметил Джи, и я не понял, шутит он или нет.

Я работал молотком и пилой на лестничной клетке, прямо перед дверью коммунальной квартиры, в которой обитали Фея и Джи. Жители подъезда, проходя по лестнице, бросали на меня недоуменные взгляды, а их собаки проявляли ко мне повышенный интерес. Ничто не могло бы остановить меня, но на третий день Фея сделала неожиданное заявление:

– Кажется, скоро мне придет конец. Я не ожидала такого нападения на свое пространство.

– Я же делаю как лучше, – ответил я.

– Вы не учитываете того, что я болезненно переношу шум, – обхватив ладонями виски, прошептала Фея.

“Ваши трудности”, – подумал я, а Джи попытался успокоить ее:

– Может быть, он, в самом деле, сделает нашу комнатку уютной.

Фея подняла голову, и в ее глазах я заметил безжалостные зеленые огоньки.

– Каким образом, скажи на милость, эта комната станет уютной для меня, – сказала Фея, подчеркнув ледяной интонацией слово “меня”, – если он считается только со своим, и немного – с твоим мнением?

– Я надеялся, что комната станет более приятной на вид, если мы спрячем все это, – сказал я, показав на валявшиеся повсюду вещи.

– Меня не интересует внешний порядок, – отрезала Фея.

– Я забочусь только о покое и тишине.

Тем не менее, с согласия Джи, я продолжил строгать, пилить и стучать молотком. Еще через три дня непрерывной работы над интерьером комнаты Джи невесело произнес:

– Несмотря на то, что моросит осенний дождь, предлагаю тебе, Братец Кролик, прогуляться по московским улицам.

Мы вышли из дома, и мелкий дождь вдруг прекратился; яркие лучи заходящего солнца заскользили, переливаясь, по мокрому асфальту. Навстречу шли какие-то безликие люди; было очевидно, что они не собирались достигать Просветления ни в этой жизни, ни в следующей. Унылые коробки одинаковых зданий еще более усугубляли это впечатление.

Я шел по улице, стараясь поймать взглядом искорки в глазах красивых девушек, которые могли бы скрасить мои невеселые мысли. Но мимо нас проплывали сонные лица, зачарованные гипнозом майи. Джи искоса посмотрел на меня и медленно произнес:

– Если бы ты наблюдал за ситуацией, то давно бы заметил, какую дисгармонию внес в нашу квартиру своим появлением.

– Ведь я хотел сделать как лучше, – сказал я с обидой в голосе.

– А Фея воспринимает это как покушение на ее территорию.

– Какая нелепость! – возмутился я.

– Давай хоть на мгновение не будем зависеть от женских капризов, – засмеялся он, и в его глазах я с удивлением увидел сияющую пустоту.

Эта пустота стала переливаться в мое сердце, пока я не почувствовал внутри отголосок вечности и не потерял отсчет времени. Не замечая прохожих, я наткнулся на шедшего навстречу мне солидного мужчину, который, обозвав сумасшедшим, вернул меня к реальности. Джи, увидев мое замешательство, улыбнулся и сказал:

– Я думаю, Фея успела отдохнуть, и мы можем спокойно вернуться домой

Не успели мы войти в комнату, как услышали обеспокоенный голос Феи:

– Вы забыли, что мы живем в коммунальной квартире. Соседка не вынесла шума пилы и молотка и грозится вызвать милицию.

– Я разберусь с ней по-своему, – процедил я.

– Ты уедешь, а нам с ней жить, – ответила сурово Фея.

– Мне непонятен ваш страх Перед этой сварливой женщиной.

Но Джи миролюбиво произнес:

– Обновление каморки Папы Карло на сей раз придется прекратить.

Я приуныл, но возразить ничего не мог. Мое внимание привлек рисунок – треугольник с золотым диском солнца на вершине.

– Что это за символ? – спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.

Джи внимательно всмотрелся в мое лицо, а затем произнес:

– Треугольник, повернутый вершиной вверх, является символом Арийской расы, символом восходящего огня. Арийская раса имеет особое задание – подготовить весь мир для восхождения в Космос. Но для этого он должен подвергнуться трансформации, пройдя стадию внутреннего огня.

Для адептов Солнечной Системы существует девиз, который связывает их магической цепью с адептатом нашего Кольца:

“Из огня создан мир, и в огонь возвратится он.

Все мы сгорим в жарко любящем сердце Бога”.

Частое произношение этого девиза может открыть тебе двери в некоторые Школы на гиперфизическом плане.

“Огонь пришел Я низвести на землю, и как бы Я желал, чтобы он возгорелся”, – говорил Христос.

Евангелие описывает, как Иоанн крестил учеников водой, но, когда он увидел Иисуса, приближавшегося к нему в трансовом состоянии, Иоанн сказал: “Вот идет Тот, Которому я не достоин развязать ремни на сандалиях. Он будет крестить вас огнем и Духом Святым”.

Это является настоящим крещением, после которого человек меняет свою земную природу и ему открывается космическое восприятие бытия. Крещение водой – это символическое приобщение к христианству. Крещением водой человек приобщается к импульсу любви, но сам не может еще никого любить, ибо это состояние может возникнуть только при крещении огнем любящего сердца Бога...

Я не мог воспользоваться тем знанием, которое получил от Джи. У меня не было никаких ассоциаций, связанных с ним, и оно зависло на одном из витков моей памяти до лучших времен.

В маленькой каморке Джи было тесно, и я спал на полу, в углу возле стола. Проснулся я в три часа ночи от странного ощущения опасности. В темной комнате царило безмолвие, только тиканье часов нарушало напряженную тишину. Яркое пятно луны притягивало взор – она словно манила на улицу, обещая таинственное приключение. Я поддался ее мягкому зову и вышел из квартиры. Меня насторожила наэлектризованность темного пространства, но все же я стал медленно, держась за перила, спускаться по лестнице. В углу лестничной площадки третьего этажа я заметил притаившуюся женщину. Я постарался незаметно проскользнуть мимо, но она крепко уцепилась за мое плечо, и я увидел сверкающие ненавистью глаза. Оставив клок одежды в ее кулаке, я выбежал на пустынную улицу. Была полная луна; воздух дышал опасностью. Деревья серебрились в холодном лунном свете, навевая ужас. Я побежал к церкви, надеясь укрыться там, но, потеряв дорогу, свернул не в ту сторону и вдруг оказался на кладбище. Я хотел было повернуть назад, но леденящий душу крик за моей спиной погнал меня вперед. Вокруг меня кривым частоколом расходились кресты старых могил. Тень женщины хищным грифом скользила за мной. В середине кладбища я наткнулся на одинокую девушку с сумеречным взором птицы. Испугавшись ее прозрачного тела, я отпрыгнул в сторону и, зацепившись ногой за бетонную плиту, свалился на землю. Вдруг рука нащупала на земле острый кинжал. Я вскочил и с ужасом увидел перед собой искаженное ненавистью лицо преследовательницы – в ее глазах отражалась смерть. Я резко взмахнул длинным лезвием кинжала, и ее голова покатилась по земле с глухим стуком.

Меня разбудил крик соседки.

– Он отрубил мне голову, – завывала она где-то за стеной.

“Теперь мне не избежать смерти”, – пронеслось в голове. Мне стало до боли жаль прерванного обучения. Еще вчера я был счастлив, что наконец встретил человека, который указал дорогу, ведущую к небу, и все приобрело смысл. Новая жизнь, для которой я был предназначен, не успев начаться, нелепо закончилась...

Проснулась Фея.

– Что ты сделал с бедной женщиной? – спросила она, приподнимая голову с подушки.

Тут я осознал, что это был яркий, неотличимый от реальности сон.

А голос за стеной продолжал браниться:

– Я вызову милицию, я буду жаловаться в партком...

– Придется пойти к ней, иначе она не успокоится, – сказала Фея и вышла.

Крики стихли. Вернувшись, она встревоженно сообщила:

– Соседка, угрожая милицией, требует, чтобы посторонние люди покинули коммунальную квартиру.

– Пора менять координаты, – произнес Джи. – Дядя Дема нас опять вычислил.

Делать было нечего. Я быстро оделся, взял свою дорожную сумку и уже собрался уходить. Меж тем Фея, посмотрев на лежащего Джи, произнесла:

– Ты ведь тоже тут не прописан, – в этот момент пустота в ее глазах приобрела угрожающий оттенок.

– Я надеюсь, ты не воспринимаешь всерьез угрозы соседки? – мягко спросил он.

– Конечно, нет, но тебе тоже лучше уйти, – напряженно произнесла она.

– Ну, разве только ради твоего спокойствия, – ответил Джи, неохотно вставая с постели.

Мы с Джи тихо выскользнули из квартиры. Было раннее утро, но солнце уже согревало мостовые московских улиц, радостно сияя на лицах прохожих. Джи пристально посмотрел на меня и спросил:

– Не мог бы ты, братушка, прояснить ситуацию? Не может быть, чтобы соседка разгневалась без всякой причины.

– Дело в том, – сконфуженно начал я, – что мы с ней не поладили во сне, – и я рассказал ему о ночном приключении.

– Это был не сон, а реальное сновидение, – произнес Джи. – В этом случае трудно сказать, какой мир более реален. Ты вступил в опасную стадию Нигрэдо.

– Что такое “Нигрэдо”? – забеспокоился я.

– Это прохождение стихии Земли. Оно является важной ступенью обучения. Изнуряющий физический труд, психологические перегрузки и неожиданная встреча со смертью. Читал ли ты книгу о капитане Бладе? Ее автор, Рафаэль Сабатини, был посвящен в Алхимию души, и все его романы построены в алхимическом ключе.

– Не могли бы вы вкратце рассказать мне об этом? – спросил я, интересуясь своей судьбой.

– Роман начинается с того, что доктора Блада, практиковавшего в маленьком английском городке, вызывают к раненому дворянину, который участвовал в мятеже герцога Монмутского против короля Якова. В жизни Блада было прежде немало приключений, когда он служил под началом известного голландского флотоводца адмирала де Рюйтера, но он считал это закрытой главой своей жизни. Но тут, как говорится, пробил его час, и он вступил на путь инициации. Пока он оперировал раненого, пришли гвардейцы короля Якова и арестовали повстанца, а заодно и доктора Блада. Раненый мятежник выздоровел, благодаря умелой помощи Блада, и затем, используя связи и большие деньги, получил помилование у короля. А Блад, вместе с мятежниками, был приговорен к смертной казни. Но королевской милостью смертный приговор был заменен продажей в рабство в английские колонии, на далекие острова, где не хватало рабов.

Блад был видным, сильным, с огненным взглядом и мужественными чертами лица, и он понравился прекрасной молодой леди – племяннице губернатора острова. Так Блад стал рабом на плантациях ее дяди. Наступила тяжелая пора: ему приходилось сносить всевозможные оскорбления и унижения, работать до изнеможения, но сила его духа не была сломлена. На острове Блад проходил алхимическую закалку, которая и называется стадией Нигрэдо.

Джи хотел рассказывать дальше, но я возмущенно прервал его:

– Я не собираюсь проходить стадию рабства, даже если это необходимо для моей стабилизации.

– В твоем случае, – ответил Джи, – это будет, скорее всего, роль Ваньки Жукова из рассказа Чехова. За всеми ухаживать, готовить еду, мыть посуду, вовремя подавать на стол, наливать вино. Ходить в магазин за продуктами и вином; желательно уметь быстро зарабатывать на это деньги.

То, что предлагал Джи, показалось мне возмутительным и, по сравнению с историей Блада, лишенным всякой романтики.

– Мне не нравится ваша последняя фраза: деньги быстро тают в моих карманах, а мне хочется пробыть в вашем обществе как можно дольше, – стараясь казаться спокойным, возразил я.

– У меня тоже нет денег на твое обучение, – ответил Джи, и я увидел в его глазах легкую иронию. – Не пройдя стадии Нигрэдо, ученик не может удержать равновесия, и даже при малом психологическом градусе он лопнет, как мыльный пузырь. Ее никак нельзя обойти, – сказал он, глядя на меня с сожалением.

– Но я ведь уже прикасался к высшему “Я”. Может быть, проходить стадию Нигрэдо мне не обязательно?

– Это ничего не значит, – заметил он. – Каждый хоть раз в жизни способен случайно пережить мгновение высшего озарения. Но оно длится лишь секунды, а затем человек погружается в вековой сон, вновь отождествляясь со своим телом.

Ты, как обычно, хочешь попасть в Царство Небесное через черный ход. А я хочу ввести тебя в него – через традиционно-парадный.

Я понял, что мне все равно придется драить кастрюли, заниматься грязной работой и учиться быстро зарабатывать ' деньги. Тяжелая часть меня сопротивлялась всему тому, что исходило от Джи, но зов высшего “Я” с неодолимой силой звучал в душе.

Глава 4. Перекресток бесконечностей

– Куда мы сейчас направляемся? – спросил я Джи, заметив, что мы подошли к станции метро.

– Поскольку возвращаться домой нежелательно, – сказал Джи, – то отвезу-ка я тебя на “перекресток бесконечностей” – там можно провести несколько дней, пока страсти на Авиамоторной не утихнут.

– Я не понимаю, почему вы церемонитесь с этой несчастной соседкой? – снова возмутился я.

– Ты еще не знаком с коммунальными боями, которые всегда оканчиваются в пользу дотошных скандалисток – это ведь составляет неотъемлемую часть их жизни. Когда мы боремся с чем-то во внешнем мире, мы отождествляемся с этим, вбираем в себя чужие вибрации и в итоге проигрываем, растрачивая свет своей бессмертной души.

В этот момент в его глазах отразилась таинственная пустота вечности, во всей своей многозначности. Мой ум застыл в безмолвии, и я увидел, насколько ничтожны земные проблемы по сравнению с необъятной Вселенной.

– Что означает “перекресток бесконечностей”? – спросил я, когда мы на эскалаторе спускались в метро.

– В этом неприметном для посторонних людей месте существует невидимая дверь в иные измерения, и тот, кто готов, может проникнуть сквозь нее в неведомый мир Зазеркалья.

– Можно ли мне войти в нее?

– Это так же непросто, как верблюду проникнуть в игольное ушко.

– Вы хотите сказать, что, по сравнению с вами, я похож на верблюда? – спросил я обиженно.

– Может быть, для меня ты все-таки человек, но с точки зрения Стражей Порога высших миров ты определенно верблюд.

Я прикусил от досады губу, не найдя что ответить. Мне была неприятна мысль, что кто-то видит меня верблюдом.

Тем временем мы оказались у Курского вокзала. День выдался по-летнему жарким. На платформе толпились грибники с корзинами и дачники с рюкзаками и тележками. По их разморенным жарой лицам было понятно, что их не волнуют мысли о Просветлении. Мы направились к пригородным кассам, обходя стороной толпу, и вдруг наткнулись на маленькую сморщенную старушку, одиноко стоящую у стены с протянутой рукой. В этот миг сердце мое сжалось; я было опустил руку в карман, но моя жадность протащила меня мимо. Джи остановился и, неторопливо порывшись в карманах, подал ей гривенник. “А ты пожадничал”, – робко напомнила мне проснувшаяся совесть, но гордыня властно парировала: “Ты что, дурак, возвращаться назад и позориться? Джи подал за вас обоих!” Покачиваясь от немощи, словно божий одуванчик, старушка шептала Джи благодарственную молитву. А люди проходили мимо, так же как и я, не обращая на нее внимания.

– Перед Богом все мы находимся в положении этой старушки, все мы бедные, все мы нуждаемся в Его милости, – сказал задумчиво Джи, не глядя на меня.

Я почувствовал немой укор в его интонации. Мое самолюбие было задето, мне стало не по себе, и я, вернувшись назад, неохотно положил рубль в сморщенную ладонь. Старушка посмотрела на меня затуманенным взором и, перекрестив, сказала:

– Господь поможет тебе, сынок.

Легкая тихая радость вошла в мое сердце, и весь ночной кошмар рассеялся, словно его и не было.

– Если ты подашь ей, то и Господь сможет однажды подать тебе, – сказал Джи. Его глаза внезапно отразили всю бесконечность мироздания. – Вся наша падшая Вселенная стоит с протянутой рукой перед Господом, прося жалкую милостыню, и, может быть, однажды Он бросит ей золотой.

Вот такая неприметная старушка, которой ты вначале поскупился подать монету, явилась для тебя громоотводом, – заключил он.

Я воспрянул духом и, шагая рядом с ним по платформе, почувствовал себя счастливым. Мы вошли в первый вагон и сели на свободную деревянную скамью. Джи тут же достал дорожные шахматы и сказал:

– Предлагаю сыграть отчаянную партию, которая захватила бы твой дух. Если ты сможешь подключить к игре те враждебные “я”, которые окопались в глубине души и отчаянно сопротивляются обучению, то их удастся трансформировать.

– Вы даете мне легкий путь к трансформации психологического свинца? – обрадовался я.

– Он потребует от тебя предельной концентрации и тщательного самонаблюдения, – улыбнулся он.

Я с большим энтузиазмом открыл красную коробку с дорожными шахматами и, расставив фигуры, сделал первый ход. Я знал, что Джи превосходно сражается в шахматы с любым противником, и поэтому победить его нелегко. В первые минуты я был полностью захвачен партией, и напряжение игры достигло уровня сущности, но внезапно что-то произошло, и я перестал спонтанно замечать неожиданные ходы. Мне стало скучно.

– Вот ты и столкнулся со своим свинцом, – заметил Джи, – и не можешь его преодолеть.

– Не знаю, как это сделать, – поникшим голосом ответил я.

– Вырвись из привычных шахматных штампов, которыми ты пользуешься в игре. Сделай сверхусилие и преодолей свое тяжелое ощущение, пройди сквозь него, как доблестный воин.

Я попытался следовать его советам, но через пять минут произнес:

– Я не могу найти в этой партии ни одной интересной комбинации. Мне скучно, а скука для меня – труднопреодолимое препятствие.

– А ты пожертвуй одной из фигур, и за счет этого резко улучшишь свою позицию.

– Но тогда я могу проиграть вам эту партию!

– Если ты ее проиграешь в острой борьбе, то это совершенно меняет ситуацию.

– Самолюбие не позволяет, – признался я.

– Вот ты и наткнулся еще на один паттерн своей личности, – заметил он.

– Что вы имеете в виду? – заинтересовался я.

– Схему твоего механического поведения, когда ты включаешь в игру лишь свою ложную личность.

– Как же надо играть на самом деле?

– Должна играть сущность, которая постоянно будет сталкиваться со свинцовыми пространствами личности. И если ты сможешь на сверхусилии, как воин, пройти через эти препятствия, то тем самым ты трансформируешь свой свинец...

Сейчас наша остановка, – посмотрев в окно, спохватился Джи и, осторожно собрав шахматы, быстро пошел к выходу.

Я подхватил сумки и, изо всех сил раздвигая закрывающиеся двери электрички, едва успел выскочить из вагона.

Сойдя с платформы, мы зашагали по извилистой тропинке, пролегающей сквозь высокие кусты бузины и могучие заросли лопухов. Москва осталась далеко позади; здесь все было другим. Горьковатый аромат полевых цветов подчеркивал особую печальную прелесть бабьего лета. Золотистые солнечные лучи милостиво одаривали нас последним ласковым теплом. Следуя за Джи, я выжидал удобного момента, чтобы задать мучивший меня вопрос. Наконец он обернулся, и я снова заметил в его глазах странное сияние: сначала незаметное, оно вдруг становилось ослепительным. Тогда я спросил:

– В одном из разговоров вы упоминали о том, что в каждом человеке есть скрытое женское начало. Не могли бы вы объяснить, как мне раскрыть его?

– В алхимических трактатах женское начало символизируется ртутью и изображается в виде Белой Королевы, – ответил Джи. – Его надо выплавить путем различных трансмутаций из дальней материи, которой является неофит, то есть ты. Дальняя материя изображается на алхимических гравюрах в виде дракона – из него должна быть извлечена душа во всей ее чистоте. Белоснежная дева должна суметь приручить дракона, обуздать его мощь и поставить себе на службу.

Внутренней женщины можно достичь различными путями:

Первый изображен на многих индийских картинах: темно-голубой Кришна из бессмертного Космоса в окружении множества юных девушек. Человеческая душа всегда является юной девушкой, поэтому Кришна каждую девушку обнимал и любил, и каждой казалось, что только ей одной он дарит свою любовь. Кришна один, но он распался на сотни и миллиарды частей, чтобы объять все человеческие души.

И другой подход: вдова, много лет страдавшая кровотечением, пошла за Христом, веруя, что прикосновение к Его одежде исцелит ее. Христос почувствовал это прикосновение, произошла передача силы без Его ведома. “Дерзай, вера твоя спасла тебя”.

Я не знал, как мне воспользоваться ответом Джи, но не стал больше надоедать ему вопросами, надеясь осмыслить самостоятельно. На какой-то момент моя жажда знания была удовлетворена. Меж тем мы уже шли по дачному поселку. Солнце стояло в зените, и осень золотистыми листьями устилала нам путь. Возле глухого переулка, в котором, казалось, никто не жил, Джи приостановился.

– Это тайное “место силы” на перекрестке бесконечностей.

– Вы имеете в виду потусторонние миры? – спросил я.

– В этом месте могут появляться сущности из разных миров. Это пространство было построено для выхода в Зазеркалье. Оно восстанавливает силы, перезаряжая аккумуляторы души. На перекрестке разных миров на крыльях души оседает золотистая пыльца. Эта пыльца является реальной валютой в Космосе, ибо деньги там не имеют значения. Каждый платит только из золотого запаса своей души. И если у тебя за душой пусто, то ты никому не нужен, даже себе. Накопив алхимическое золото, ты легко проникнешь в иные миры, а если нет – то пойдешь путем обычного человека.

– Я тоже хочу научиться накапливать космическую валюту, – выпалил я.

– Ну тогда, – усмехнулся Джи, – готовься к встрече с неизвестностью.

Пока я пытался разгадать, что имел в виду Джи, он открыл калитку и зашел на участок, заросший малинником и диким кустарником. Я ожидал увидеть большой каменный дом, который мог быть, по моим представлениям, космическим перекрестком, но меня ожидало разочарование. Местом силы оказался маленький деревянный домик с мансардой, сиротливо стоящий среди крыжовника и густой крапивы, да покосившаяся деревянная кухня в заброшенном яблоневом саду. Золотистые бабочки-однодневки кружили над редкими цветами, выглядывающими из буйно разросшейся травы.

– Ты будешь жить в моем кабинете на первом этаже, а я расположусь в мансарде, – сказал Джи, исчезая за кустом отцветшего жасмина.

Обрывая мелкие ягоды одичавшего крыжовника, я неторопливо вошел в дом; половицы подозрительно заскрипели и под ногами. В комнате, которую Джи назвал кабинетом, стоял старенький столик с настольной лампой и две кровати на доисторических пружинах, покрытые бордовыми одеялами; на полках стояли пожелтевшие книги Гофмана и Германа Гессе, а на стене ярко выделялись странные геометрические знаки. Я сразу же сел за стол, смахнув с него пыль, и стал делать путевые заметки. Среди прочих моих наблюдений я записал, что идеи, которые проводит Джи, не могут жить в мире обычных людей, никогда не задумывавшихся о великом Пути Освобождения. Окончив записи, я вышел в сад, заглянул в летнюю кухню и увидел там Джи, сидящего на грубо сколоченном табурете с кружкой чая; его голову украшало соломенное сомбреро, а глаза выражали неприступную строгость испанского гранда, остановившегося в избушке лесника. Увидев меня, он смягчил взгляд и, став уютно добродушным, превратился в милого дачника, который произнес:

– Предоставляю тебе еще одну попытку научиться с помощью шахмат трансформировать энергию своих драконов.

– С превеликим удовольствием, – без особого энтузиазма сказал я, изображая радостную улыбку, и стал расставлять шахматы.

– Ты опять не можешь выйти из схемы примитивной механической игры, – отметил Джи через несколько минут.

– Ну, я не виноват в том, что не могу следовать вашим инструкциям в шахматах, – оправдывался я.

– Нет в тебе отрешенности воина, – ответил строго Джи, и его взгляд стал тверд как сталь. – В тебе отсутствует творчество, без которого всякое действие механично.

Мне стало не по себе: куда девался беззаботный дачник, попивающий чаек, – передо мной сидел человек с лицом средневекового рыцаря. Поток невидимой силы изошел от него, и на миг перенесся на поле боя. Передо мной мелькали картины сражений, победоносный клич рыцарей звал на битву с врагами христианской веры...

– Не хочешь быть воином – тогда приступай к обязанностям Ваньки Жукова, – долетел, словно издалека, его голос.

– Я старательно избегаю приготовления обедов и мытья грязной посуды, – заявил я, возвращаясь к дачной реальности, – а вы хотите превратить меня в кухонного мальчишку.

– Пока ты не станешь домохозяином, тебе не видать потусторонних миров как своих ушей, – ответил он без всякого юмора и пояснил:

– Домохозяин – это человек, который может на свои деньги содержать дом, где расположилась Школа. В его обязанности входит готовить обеды, следить за порядком и за тем, чтобы у всех было хорошее настроение.

“То есть – содержать всех лентяев за свой счет. Это уж слишком подозрительное условие попадания в высшие миры”, – мелькнуло в голове. Но я промолчал, надеясь избежать этой участи, сделал ход конем и понял, что безнадежно проигрываю. А вслух произнес:

– В данный момент могу содержать только двух человек.

– Себя и еще двоих сверху? – с любопытством спросил он.

– Себя и еще одного, – быстро ответил я.

– И этот другой человек – женщина?

– На женщин, тем более, не трачу, ибо они символизируют для меня уход от внутренних поисков в мир соблазнов. Процесс обучения является для меня важным делом, и денег на это не жалко. Но я не вижу смысла в том, чтобы кормить компанию ленивых учеников, – ответил я.

– А если это является частью обучения? – загадочно спросил Джи.

– Я не верю в такое обучение.

Джи поставил мне шах, а затем мат, и произнес:

– Как ты относишься к миру, так и он к тебе, – и в его глазах на миг открылась вселенская пустота.

Решив все же сыграть роль Ваньки Жукова, я отправился в сад. Обойдя заросший крапивой двор, я не нашел ничего пригодного в пищу, кроме цветущей уже петрушки и пожелтевшего лука. Из этого я приготовил салат, а на грязную засаленную плиту поставил вариться горох, который остался в шкафу с прошлого лета. Как только я накрыл на стол, появился Джи и, бросив взгляд на скудный ужин, заметил:

– От твоей стряпни и помереть можно.

– А больше нет ничего, – в растерянности ответил я.

– С таким отношением к обязанностям домохозяина, как у тебя, на кухне никогда ничего не будет.

Меня задела его интонация, и я вернулся в комнату. В ящике письменного стола я обнаружил большую коллекцию курительных трубок и около двадцати сортов иностранного табака. Выбрав из коллекции изящную трубку с резным изображением Мефистофеля, я набил ее табаком и сладостно закурил, пуская клубы дыма в потолок. Внезапно я вспомнил фразу, которую обронил Джи: “Наша цивилизация со всем ее комфортом носит фаустовский характер”.

Но я не представлял свою жизнь без того комфорта, который она несла.

Докурив трубку, я решил подняться в мансарду Джи. На улице было уже совсем темно. Яркие звезды рассыпались по небосклону, чаруя своим таинственным мерцанием.

– Мы пришли сюда из созвездия Большой Медведицы, – вдруг прозвучал сверху голос Джи.

Меня пронзило острое чувство ностальгии, и я долго не мог оторвать взгляд от звездного ковша. Поднявшись в мансарду, я залюбовался уютной комнатой: с левой стороны стояли две кровати, одна была накрыта голубым, а другая – темно-красным старинным ковром с магическим завораживающим узором. Правую сторону занимали полки с толстыми томами работ Сталина, посреди комнаты стоял деревянный стол, на котором располагалась черная настольная лампа, освещавшая комнату желтым светом. Заметив у двери небольшую гипсовую скульптуру Ленина, я поинтересовался:

– Как вы можете терпеть его в этом мистическом пространстве?

– На невидимом перекрестке бесконечностей он является стражем порога среды, – улыбнулся он.

– Вы говорите странными метафорами, – удивился я.

– Это отнюдь не метафора, – ответил он серьезно.

– Что же это?

– Страж Порога Среды, – медленно, разделяя каждое слово, произнес он, и эхо пустоты захлестнуло меня невидимой волной.

Утром я увидел его за длинным растрескавшимся столом под яблоней. Он сидел с задумчивым лицом, погруженный в себя. Мне не хотелось мешать его размышлениям, и я собрался уйти, но он кивнул мне в знак приветствия. Тогда я решился задать вопрос, который задавал уже не впервые:

– Каким образом я могу работать над собой?

Джи, чуть улыбнувшись, дал мне все тот же ответ:

– Попробуй начать с самонаблюдения.

– Как это делается? – механически поинтересовался я, уже зная, что ничего нового он не скажет.

– Проследи за сменой эмоций различных “я”, и ты заметишь, что большую часть времени находишься в негативе.

Я не был согласен с его утверждением, но виду не подал.

– Ну, а дальше что с этим наблюдением делать? – спросил я как можно смиреннее.

– Осознать, что в состоянии негатива ты забываешь о цели своей жизни, о том, что ты собрался достичь внутренней свободы.

Тут я не выдержал:

– Вы не правы – я всегда помню о том, что хочу достигнуть высших миров.

– И каким же образом? – иронично спросил он.

– Я надеюсь, что вы возьмете меня с собой в эти миры, – ответил я растерянно.

– Я уже пробовал брать с собой своих учеников, но из этого ничего не вышло. Я могу лишь указать тебе Путь, но пройти по нему ты должен сам.

Меня охватила легкая дрожь.

– По книгам я знаком с различными методами обучения. Какому следуете вы?

– На книжное знание ты лучше не рассчитывай, – ответил он. – Ты должен как можно подробней описывать все, что происходит с тобой в моем присутствии. Если не сейчас, то когда-либо потом ты сможешь понять, куда ты попал. Иначе твое пребывание в моем обществе будет бессмысленным, – донесся его голос как бы издалека.

Я пошел к себе в комнату и, раскурив трубку с головой Мефистофеля, стал описывать последние события. Долго писал я в своем дневнике, пока усталость окончательно не свалила меня, и я прилег отдохнуть, надеясь продолжить после.

В середине ночи я очнулся от скрипа отворяемой двери и стал напряженно всматриваться в темноту. Вдруг я заметил, как в образовавшуюся щель вошла прозрачная светящаяся сущность. По моему телу пробежала холодная волна озноба, и страх закрался в сердце. Сущность была соткана из голубоватого тумана. Ее светящиеся глаза скользнули мимо меня и остановились на одном из знаков, висевших на стене. В комнате разлился тонкий аромат цветущего жасмина, в лунном полумраке отчетливо различался светлый утонченный Лик. Заметив на себе пристальный взгляд, она выскользнула в дверь. Я поднялся и по шаткой деревянной лестнице взобрался в мансарду к Джи.

– Я только что встретил потустороннее существо, – взволнованно выпалил я.

Он оторвал взгляд от пожелтевшей рукописи и произнес:

– Надеюсь, ты больше не сомневаешься в том, что оказался на перекрестке бесконечностей?

– Мой ум не доверяет вашим словам.

– Потому что твоей душе не хватает внутреннего огня.

– Как же его приобрести?

– Мне трудно бороться с твоим скептицизмом. Может быть, то, что я тебе сейчас прочитаю, натолкнет тебя на понимание:

“Когда Иисуса распяли, то Пилат прибил к кресту доску, на которой была надпись: “Иисус из Назарета, Царь Иудейский”. Но рыцари Розы и Креста расшифровывают иначе: “Огнем природа обновляется вся”.

Тут возникает тема внутреннего огня: огонь требует постоянной жертвы, иначе без дров нашей души, которыми является борьба с семью смертными грехами, внутренний огонь погаснет. Жертва является единственным питанием для огня. Каждый день мы можем жертвовать своими страстями, ленью, временем и энергией для поддержания огня в алхимической печи нашего сердца. На каждый удар сердца надо повторять: “В нас царствует Иисус”, – на латинском языке это звучит так: “In nobis regnat Jesus”.

Сердце – носитель огня, который рождается в крови. Сердце привлекает токи Иисуса. Настоящий Христианин становится носителем импульса Христа, который является новым Адамом Кадмоном для всего передового человечества; это новый микрокосмос, который на собственной жертве, на алхимическом огне начинает проплавлять руду своей души, принося себя в жертву для поднятия падшей Вселенной, для восстановления своего первородства.

Обычные люди, называющие себя христианами, являются бутафорными фигурами на сцене жизни, но даже и в таком виде они в какой-то степени могут быть нашими союзниками”.

– Мне трудно будет разжечь огонь в своей душе, ибо я не привык приносить жертвы, – сокрушенно ответил я. – Не могли бы вы мне подсказать, с чего начать мне первую жертву?

Джи встал и несколько раз прошелся по комнате.

– Я предлагаю тебе самому подумать над этим вопросом, – серьезно ответил он. – Какие-то вопросы ты должен решить сам.

Я сконфуженно попятился к двери и, не попрощавшись, стал спускаться в темноте по узкой лестнице. Засыпая, я все думал, чем же мне пожертвовать, чтобы разжечь внутренний огонь.

На следующий день, заглянув в пустые кухонные ящики, я понял, что надо идти в магазин, который находился в сером деревянном домишке, сиротливо стоящем у проселочной дороги.

“Пусть это будет моей первой сознательной жертвой”, – подумал я.

Взяв со стула старенькую сумку для продуктов, я направился за покупками. У дверей магазина стояли куры и настороженно ожидали от людей хлебных крошек. В сельпо продавались лишь слежавшиеся макароны да плесневелый горох. Хлеб еще не привезли.

– Нет ли у вас чего-нибудь более съедобного? – недовольно спросил я.

Толстая продавщица в сером потертом халате раздраженно ответила:

– Продукты надо везти с собой из Москвы или на огороде выращивать.

“Отпетая мирянка”, – подумал я.

Ничего не купив, я вышел, и куры дружно обступили меня, надеясь на свою долю, но мне нечего было им дать. Провожаемый недовольным кудахтаньем, я вернулся с пустыми руками.

– Ну что же, – сказал Джи, посмеиваясь, – это и есть твой уровень бытия как домохозяина. Ты не можешь в сельской местности Достать приличной еды, а еще хочешь постичь тайное знание. А знаешь ли ты, что его в сотни раз сложнее добыть? Весь твой утренний облик говорил о том, что ты обречен на неудачу, поэтому я сам достал все, что необходимо для уютной жизни.

На столе красовалась бутылка токайского вина, на сковородке – только что пожаренная рыба, а рядом – огурцы, помидоры и пучки зелени.

“Опять ты прокатился на шару”, – пронеслось в голове.

– Ты, брат Касьян, не расстраивайся, присаживайся, выпей да закуси. Когда-нибудь ты овладеешь искусством кайфмейстера.

– Что такое искусство кайфмейстера?

– Это искусство в любой сложной дискомфортной ситуации построить душевную атмосферу, отогреть товарищей теплом своего сердца. Это умение создать такую атмосферу, в которой все присутствующие чувствовали бы себя комфортно и свободно могли бы проявляться. А также способность построить пространство, в котором человек смог бы попасть в свою сущность.

Я был явно не готов к восприятию сказанного, ибо, на мой взгляд, все люди мешали моему внутреннему комфорту, и я всегда старался от них отстраниться. Но с Джи спорить не стал, стараясь выглядеть смиренным.

Ближе к полуночи скрипнула калитка и на пороге появилась красивая девушка в коротком ярком платьице: стройная, длинноногая, с растрепавшимися от ходьбы волосами. Голубые глаза ее оживленно блестели из-под пушистых ресниц.

На вид ей было лет пятнадцать.

– Знакомься, Касьян, – сказал Джи, – это Дракоша, одна из самых молодых учениц.

“Вот с этой ученицей я пошел бы хоть на край света”, – подумалось мне. Девушка села у стола и стала увлеченно рассказывать Джи о последних событиях в Москве. Я не знал людей, о которых она говорила, и почти ничего не понимал, но с удовольствием слушал ее звонкий мелодичный голос. Я никогда не думал, что у Джи могут быть столь привлекательные ученицы. Около часа ночи, когда меня стал одолевать сон и я собрался уйти спать, Джи неожиданно предложил:

– Не мог бы ты, брат Касьян, прочесть вслух с правильной интонацией главу из книги Успенского “В поисках чудесного”?

– С большим удовольствием, – лицемерно заявил я, поскольку хотел выглядеть твердо идущим по Пути к Просветлению.

Джи уверенно достал толстую книгу, отпечатанную на машинке, и подал мне:

– Прочти нам, брат Касьян, что-либо на выбор.

Читать скучные рассуждения Успенского мне совсем не хотелось. Но поскольку я старался произвести хорошее впечатление на молодую ученицу, то, открыв наугад толстую книгу, стал Читать главу “О водородах”.

Я начал довольно бодро, перевернул страницу и пришел в ужас: глава почти целиком состояла из непонятных таблиц. Но я решил пройти на сверхусилии.

– “Триада “до”, “си”, “ля” дает “водород 96”. В скобках – Аш 96”, – читал я монотонным голосом.

– Да он едва сидит на стуле, – засмеялась девушка, – а от его голоса веет невыразимой скукой.

Джи недовольно посмотрел на меня и произнес:

– Почитай-ка ты Успенского, дорогая Леночка, у тебя и голосок звонче. Может быть, Касьян поучится, как надо правильно читать.

Под переливы ее приятного голоса я прикрыл веки и, делая вид, что внимательно слушаю, незаметно заснул. Я в ужасе очнулся, оттого что с грохотом свалился на пол, разбив при этом тарелку. Девушка звонко засмеялась и сказала с издевкой:

– Какие талантливые ученики живут у вас на даче!

Нелепо растянувшись на полу, я почувствовал, что краснею. Но я справился с собой, подобрал осколки, вновь уселся на стул и притворился внимательно слушающим. Глаза мои вскоре опять стали закрываться; я попытался их открыть и вдруг увидел, что нахожусь на лесной поляне. Была глубокая ночь, луна ярко светила над черными силуэтами сосен. Оглядевшись, я заметил хрупкую девушку, похожую на лесную фею, в воздушном платье, легком, как туманная дымка; светлые волосы ее разметались по плечам. Она поманила меня пальцем и углубилась в тревожную темноту леса. Ее голубые глаза показались мне знакомыми, и я спокойно последовал за ней. Вскоре за стволами деревьев мелькнул огонь. Мы вышли на широкую поляну с большим костром посередине, вокруг которого лесные девы кружились в призрачном танце. Тела их едва прикрывали, развеваясь, невесомые накидки. Я застыл в изумлении; в крови пронесся невидимый ветер, и мои чувства стали воспламеняться. Одна из девушек отделилась грациозно от круга и приблизилась ко мне, оживленная вихрем танца, с пылающим взором черных глаз. Гибкий стан ее обвивали мягкие складки нежного шелка. Я обнял ее прекрасные плечи, но она вдруг растаяла, став воздушным облачком. Я вздрогнул от неожиданности и в этот миг проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Молодая ученица подула мне в лицо, пытаясь разбудить, – в глазах ее играли смешинки.

– Сегодняшний урок для тебя неудачно закончился, любитель Гурджиева, – съехидничала она.

– Ты оскорбил юную леди мужицким храпом, – серьезно, как судья, произнес Джи, – а ведь она приехала из Москвы, чтобы посреди ночи прочесть тебе о внутреннем развитии.

Я стал нелепо извиняться и, стараясь быть незаметным, выскользнул из комнаты. Рано утром я наблюдал в окно, как молодая ученица манерно выходила на улицу, направляясь обратно в Москву. Помахав мне рукой на прощанье, она скрылась за густыми кустами малины.

– Если хочешь искупаться в озере, то быстрее собирайся, – раздался бодрый голос Джи.

Я бросил в сумку полотенце, кошелек и дневник, с которым решил никогда не расставаться. Мы шли по пыльной дороге меж кукурузных полей, а над нами по лазурному небу проплывали бело-дымчатые многоэтажные облака.

– Посмотри, какой замечательный небесный храм раскинулся над нами, – произнес Джи, и в его глазах просияла любовь ко всему мирозданию.

Я едва взглянул на небо: мои мысли были заняты другим.

– Вы знакомы с таким широким кругом людей, – наконец, спросил я. – Не понимаю, для чего они вам нужны?

– Наш прекрасный мир все же является тюрьмой для наших душ, – сказал он, – но я собираюсь выйти из ее стен и проникнуть в иной мир с группой преданных учеников. Поэтому я собираю команду для возможной археософской экспедиции в иные миры, и ты с ней постепенно познакомишься.

Меня мало интересовала команда, когда решалась моя, собственная судьба. Я шел и размышлял о своем положении и о том, как переселиться в Москву, чтобы с помощью Джи проникнуть за занавес этого мира. Джи как будто угадал ход моих мыслей и сказал:

– Если ты утончишь свой внутренний состав, то тебе удастся проникнуть сквозь игольное ушко алхимического лабиринта. Будучи сырым, ты никогда не проплывешь между Сциллой и Харибдой, стоящими на грани двух миров.

“Опять он говорит о моей сырости”, – недовольно подумал я.

– Между нами колоссальный разрыв, – продолжал Джи.

– Внутренне я обитаю в ином пространстве, которое тебе пока недоступно. Поэтому тебе следует пройти обучение у моих учеников и избавиться от деревенской грубости.

Меня не вдохновила такая перспектива: я предпочитал общество Джи, но таил эти мысли в себе. Меж тем мы подошли к крутому берегу озера. Гладь воды была уже по-осеннему темной и суровой. Джи разделся и, войдя в воду, поплыл; я старался не отставать от него, но ледяная вода обжигала тело, и через несколько минут я повернул назад. Джи все плыл и плыл, удаляясь от меня. Но когда я с трудом выбрался на берег, то, к своему удивлению, обнаружил там Джи: он, посмеиваясь, растирался полотенцем.

– Как вы могли оказаться здесь? – подозрительно спросил я, но Джи ничего не ответил.

Меня это настолько поразило, что я неожиданно для себя заявил: .

– Сегодня попробую сделать первую сознательную жертву: пойду в село и достану отличную закуску, – и, прихватив пакет для продуктов, направился в сторону ближайшего села.

– Только помни себя, – бросил Джи мне вдогонку.

“Себя-то я никогда не забуду, вот помнить бы о других”, – недовольно подумал я и пошел по накатанной сельской дороге. Я мечтал найти в убогом селе домик, в подвальчике которого с потолка свисали бы окорока мяса, а в углу стоял бы бочонок красного вина. Нет, не похож я на тибетского монаха, который во имя святого учения отправляется за подаянием. Поборов внутри себя спесь городского жителя, я стал бродить по крестьянским дворам, высматривая, нет ли там чего из еды. Через час унизительных для меня расспросов и поисков я приобрел баранью ногу и литр картофельного самогона. Гордясь собой, я направился на дачу, но неожиданно для себя очутился в совсем незнакомой местности. Вся округа была усеяна однообразными квадратами дачных участков, похожих друг на друга как две капли воды. Сев на огромный камень у развилки дорог, я осознал, что не запомнил ни названия поселка, где стояла приземистая дача, ни пути к ней от станции. Пушистые белые облака мирно проплывали по небу, а я все сидел и гадал, какая из дорог является наилучшей.

Только теперь я понял, что Джи не зря предупреждал меня: “Будь алертен, когда находишься в сфере действия Луча”.

Я сожалел, что не мог взглянуть на мир его глазами и не принимал его слов всерьез.

Выбрав дорогу наугад, я пошел ускоренным шагом, но через час дорога неожиданно закончилась у ворот очередного дачного поселка. Я вернулся к камню и пошел от него по другой дороге. Вокруг тянулись поля; дачи перестали попадаться, я пересек какой-то лес, попытался вернуться к камню, но не смог. К вечеру местность показалась мне хорошо знакомой. Уже в сумерках, уставший и обескураженный, нашел я покосившийся деревянный домик, стоящий в глухом переулке. “Наконец-то я вернулся”, – обрадовался я, открыл калитку, вошел в полутьме в дом и позвал Джи, но навстречу вышла незнакомая женщина, очень старая, в морщинах, с седыми волосами, и спросила:

– Вы кого-то ищете?

У нее были светлые острые глаза, на плечи накинута яркая шаль с крупными цветами. Я понял, что в сумерках ошибся, и рассказал ей историю о том, как я заблудился. Женщина ответила, что ночью я вряд ли найду дорогу, но могу остаться у нее до утра. Я осмотрелся и заметил огромного черного кота, который неприветливо наблюдал за мной, изо всех сил давая понять, что я вторгся на его территорию. Комната оказалась на удивление чистой, а кровать у окна покрывал сиреневый ковер. Под потолком висели связки лекарственных трав, их резкий запах был мне незнаком.

“Уж очень подозрительно здесь все”, – подумал я, но плутать в темноте больше не хотелось.

– Ну что ж, отдыхайте с дороги, – сказала женщина.

Серое платье болталось на ее сгорбленных плечах, а поседевшие волосы выбивались из-под платка. Я вдруг подумал, что когда-то она была очень красива. Я угостил кота бараниной, и тот, шипя, убрался с дороги. Странная хозяйка постелила мне постель и предложила чаю из каких-то мелких сухих цветов; я почему-то чувствовал себя неловко и не решался заговорить с ней. Почувствовав навалившуюся усталость, я закрыл глаза. Я снова увидел перед собой проселочные дороги, по которым так долго ходил весь день, и перекресток бесконечностей. Если бы Фея не рассердилась, я бы не оказался здесь. Я вспомнил слова Джи:

“Тебе надо учиться управлять женским ветром. Дама не может быть постоянно милой и заботливой. Иногда в ее атмосфере вспыхивают люциферические молнии, которые могут разрушить слабые души. Но этот огонь может закалить сердце того, кто собрался пройти сквозь алхимические реторты внутренней трансформации. А если начать даму осуждать и тут же устремиться к другой, то тогда не произойдет алхимической трансформации.

Положительный ветер, исходящий от дамы, надо использовать для достижения целей Школы. А ты пытаешься использовать этот ветер только для себя. Ты норовишь вытащить из школьного пирога только самые вкусные кусочки. Я же учу тебя работать со всей ситуацией, которая состоит как из привлекательных, так и из неприятных моментов”.

Я подумал, что старая женщина, у которой я ночую, как раз является горькой частью пирога. В ночной темноте я внезапно почувствовал, что кто-то схватил меня за руку и, вытащив из постели, вылетел со мной на улицу. При свете луны я увидел, что лечу над поселком, а рядом, крепко держа меня за руку, летит моя хозяйка в развевающемся черном платье; ее седыми волосами играл ветер, а лицо напоминало застывшую маску. Мое сердце словно остановилось от страха, но я старался держаться за старуху, чтобы не свалиться с огромной высоты. Вскоре вдалеке показался полуразрушенный храм; его золоченые купола тянулись вверх, к небесам. Мы влетели внутрь. Я услышал тихое пение. Вокруг было темно, только у разрушенного алтаря горела одинокая свеча. Присмотревшись, я заметил призрачные фигуры монахинь, читающих молитвы. Сквозь их темные силуэты просвечивали старые стены. Моя спутница бросилась на пол у распятия и долго лежала, шепча молитвы, затем, словно спохватившись, она крепко сжала мою руку и взмыла в воздух. Подлетев к домику, мы с шумом ворвались внутрь, и я ощутил, как она втолкнула меня в тело, спящее на кровати.

Очнулся я от яркого луча солнца, бившего сквозь щель в заколоченном досками окне прямо мне в глаза. Я увидел, что одетый лежу на соломе в углу пустой комнаты, где пыль густой пеленой покрывает пол. Я выскочил во двор: вокруг молчаливо стоял заброшенный сад с зарослями крапивы. Покосившаяся изба сиротливо смотрела на меня заколоченными окнами. Выбравшись на улицу, я ринулся прочь от заколдованного места. Долго еще плутал я среди дачных поселков, но так и не нашел домик Джи. Ругая себя за отсутствие алертности, я кое-как добрался до электрички и поехал в Москву.

Только проехав три остановки, я вдруг вспомнил, что забыл в странной избушке свою добычу: самогон и баранью ногу. Совсем обескураженный, я приехал в Москву и, сойдя с электрички, быстро добрался до метро “Авиамоторная” и бросился к квартире Феи.

На долгие звонки дверь открыла соседка; увидев меня, она изменилась в лице. Ее глаза засверкали ненавистью, и она злобно прошипела:

– Твои покровители надолго уехали.

Она резко хлопнула дверью, давая понять, чтобы я немедленно убирался.

“Как жаль, что рядом с Феей проживает такая темная душа”, – сожалел я. Не имея никаких шансов найти Джи, я отправился на Киевский вокзал и купил билет на скорый поезд “Молдова”. Моя душа была полна отчаяния: я опять упустил свой шанс.

По дороге в Кишинев у меня было достаточно времени, чтобы окончательно привести мысли в порядок. Я открыл свои записи и стал читать то, что удалось записать со слов Джи.

“Посвятительные работы на Земле считаются каторжными работами в нашей Вселенной. Люди, достигшие внутренней свободы, берутся за это добровольно, не жалея своей крови, жертвуя великолепными условиями бытия в высших Космосах. Они нисходят в мир, чтобы своей кровью полить Землю, удержать ее от падения в адские глубины.

Наш Космос основан на законах Гермеса Трисмегиста; эволюционное строительство Космоса было осуществлено им в течение тысячелетий. Он является Посвятителем нашего Кольца. Ведя борьбу с космической инволюцией, хаосом, мировой анархией и силами сознательного зла, Г.Т. указал путь раскрытия высшего творческого потенциала человека”.

В этот момент навязчивый сосед по купе достал бутылку водки и, толкая меня локтем, сказал:

– Да брось ты свои каракули, давай лучше выпьем и поговорим о жизни.

Я посмотрел в его глаза и понял, что он не тот человек, с которым можно выпивать, ибо он никогда не пойдет по Пути Просветления.

– Видали мы таких гордых, – прохрипел он, наткнувшись на мой холодный взгляд.

Я отвернулся и молча продолжал чтение.

“Основной задачей Гермеса Трисмегиста было показать то, что человек может дойти до Бога, опираясь только на свои силы. Но для этого надо родиться Героем. Импульс Гермеса – это импульс, идущий снизу. Герметический ток основан на строгой дисциплине, на жертве, на вечном подвиге, на постоянном сверхусилии. Только люди, происходящие из расы Героев, способны на рост из самих себя. Но ты не являешься Героем.

Импульс Христа – это помощь, идущая с небес; Сам Господь через Иисуса Христа протягивает помощь свыше, и тебе необходимо обратиться к Нему, если ты хочешь достичь неба”.

От этих слов передо мной раскинулась панорама необъятного звездного Космоса, и я ощутил дыхание потусторонних миров.

Ангел, являющийся посланцем нашего Господа, спускается из небесных сфер, чтобы помочь ученику стать на Путь. Он возносит ученика на высокую гору, чтобы показать великолепные просторы Вселенной, которые откроются перед учеником, если он пойдет по Пути трансформации своей непросветленной природы.

Глава 5. Московский алхимический лабиринт

Когда поезд наконец прибыл на кишиневский вокзал, я выскочил из вагона и упругой походкой направился к привокзальной площади. На меня нахлынула суета южного города: пыльные улицы, мужчины и женщины, несущие сумки с овощами, – им не было дела до стремления в высшие миры, – и мне сразу захотелось вернуться обратно, в Москву, к Джи, хоть я и не удержал свой шанс. Подойдя к остановке троллейбуса, я вдруг услышал голос Гурия:

– Я думал, ты в Москве. Как ты оказался здесь? – Гурий, в джинсовой куртке и с дорогим кожаным портфелем в руке, недоуменно смотрел на меня.

Я досадливо махнул рукой, скользнув угрюмым взглядом по его удивленному лицу; чувство отчуждения захватило меня, и никого не хотелось видеть.

– Как ты провел время в обществе Джи? – заинтересованно спросил он.

Я упорно молчал, и по моему неприветливому лицу он понял, что мне не до него.

– Позвони мне, когда сможешь, – попросил он и вскочил в подошедший троллейбус.

Месяца через два Гурий получил письмо, в котором Джи приглашал его познакомиться с алхимическим лабиринтом Москвы. Радости Гурия не было предела. Он заглянул ко мне ненадолго, с огромным рюкзаком за плечами, и в этот же день вылетел в Москву. Я тоже хотел поехать с ним, но не мог: дела держали меня в Кишиневе.

Дни пролетали однообразно и скучно; иногда мне удавалось уловить сон, где я встречал Джи, и это было единственной радостью. Прошла осень, началась зима. Никто из моих знакомых не хотел и слышать о Пути; я был одинок в своем устремлении.

Однажды вечером, когда я перечитывал самиздатовский том Кастанеды, раздался настойчивый стук в дверь. Я открыл – и увидел веселое лицо Гурия. Он важно стоял на пороге, в истертых джинсах, со своим нелепым круглым рюкзаком за спиной.

– Наконец-то ты вернулся! – обрадовался я.

Гурий протиснулся в дверь, цепляя рюкзаком за косяк, и протянул мне задубевшую ладонь. Я довольно холодно пожал его руку, чтобы сбить московскую спесь, а затем пригласил за стол, приготовив кофе с коньяком. Гурий пренебрежительно огляделся и заметил:

– Да, у тебя не так интересно, как в Москве, – ты здесь, в провинции, уже, видать, отстал от духа времени.

Мне был неприятен его высокомерный тон: он пытался показать, что его шансы намного выросли.

– Я приехал прямо к тебе, даже домой не зашел, – произнес он, отхлебывая кофе. – Но ты не думай лишнего о себе, это я поступаю так по просьбе Джи.

Колкие замечания так и вертелись у меня на языке, но я, помня о самонаблюдении, сдержался: очень хотелось узнать все до мелочей. “Его опыт может пригодиться мне на Пути к Просветлению”, – подумал я и, преодолев себя, налил ему сто граммов коньяку в граненый стакан.

– Не ожидал от тебя такого широкого жеста, – сказал он с ухмылкой. Дождавшись, когда он допьет весь коньяк, я спросил:

– Не мог бы ты поподробней рассказать об алхимической Москве?

По его лицу расплылось довольство; он закурил и после нескольких затяжек, значительно посмотрев на меня, начал свой рассказ.

Получив неожиданное приглашение от Джи, я вылетел первым же самолетом в Москву и через два часа уже был в аэропорту Внуково. До этого я еще никогда не путешествовал самостоятельно и поэтому всю дорогу размышлял о предстоящей встрече и переживал, как бы не опоздать на вечернее приключение. Новенький желтый автобус минут за сорок довез до станции метро “Юго-Западная”. Пока я гадал, та ли это станция, что мне нужна, автобус опустел, и я вышел вслед за остальными. Под ногами скрипел свежий снег; я с любопытством разглядывал лица прохожих, выискивая кого-нибудь, кто бы мог подсказать мне дорогу.

Я сделал несколько неудачных попыток, обращаясь к озабоченно спешащим москвичам, которые, бросив короткое “не знаю”, исчезали в глубине метро. В смятении и растерянности озираясь по сторонам, я наконец набрался смелости и подошел к высокой женщине в элегантном длинном пальто, в замшевых сапогах на тонких каблуках, с небольшой сумочкой, которую она прижимала к груди рукой в черной перчатке. Она никуда не торопилась, как можно было предположить, глядя на нее, и это привлекло меня. Ее глаза оживились, и она, сдерживая улыбку, подробно объяснила мне, как добраться до Авиамоторной. Всю дорогу я думал: согласилась бы она плавать на Корабле Аргонавтов или нет; если “да” – то моя жизнь могла бы превратиться в сплошное удовольствие.

Выйдя из метро, я через несколько минут добрался до девятиэтажного кирпичного дома, угрюмо стоящего на углу улицы, и вошел в темный проем первого подъезда. На четвертом этаже я нетерпеливо нажал кнопку звонка и стал ждать. Дверь открыл Джи, одетый в джинсы и серый свитер, похожий на кольчугу. Я выпалил:

– Джи, наконец-то я добрался сюда! Я так счастлив!

Но Джи приложил палец к губам. Я взглянул в его глаза и вдруг сам увидел в них то, чему не знал названия. “Касьян называл это сиянием бесконечности”, – вспомнил я. Джи открыл дверь, скрытую за тяжелой портьерой, и жестом пригласил войти. Я оказался в небольшой комнате, в центре которой стоял круглый стол красно-коричневого дерева. На деревянной подставке красовался небольшой фарфоровый чайник старинного вида с изображением китайского мудреца и причудливых птиц и две разностильные чашки. На диване, накрытом блеклым цветным покрывалом, сидела Фея; ее глубокий, как пустота Вселенной, взгляд был сосредоточен на узорных кольцах дыма, поднимающегося от сигареты. Пепельно-золотистые волосы падали легкими завитками на плечи, а лоб закрывала прямая челка. Голубой тонкий свитер и джинсы подчеркивали стройность и гибкость фигуры. Однако облик Феи совсем не вязался с этой одеждой: она больше напоминала древнеегипетскую принцессу, и это сходство было даже пугающим. Она перевела взгляд на меня, и я, слегка оробев, приветствовал ее. Тем временем Джи надел длинное серое пальто, напоминавшее шинель, и вложил во внутренний карман несколько конвертов. Потом снял с вешалки меховую темно-коричневую шапку и вынул из кармана, расправляя, старые кожаные перчатки.

– Ягненочек, – сказал он нежно Фее, – мы скоро вернемся.

– Хорошо, – вибрирующим голосом, как бы издалека, ответила она, – я буду вас ждать.

Я оторвал взгляд от необычных картин, висевших на стенах, – они были написаны на холстах, на дощечках, на кусках плотного картона и излучали тонкую ясную атмосферу, похожую на атмосферу Феи.

– Я прошу тебя быть предельно алертным, – сказал Джи, – и вести себя в коридоре и на кухне очень тихо. Соседка ведет с нами коммунальные бои по поводу квадратных миллиметров совместной жилплощади.

– Понятно, – ответил я и, открыв дверь, осторожно шагнул в коридор, но зацепил рукавом стоявший у входа высокий сосуд, музейного вида, покрытый разноцветной эмалью, и он свалился с громким звоном.

Джи укоризненно посмотрел на меня и вышел на лестничную площадку. Он мог передвигаться совершенно бесшумно и незаметно, несмотря на массивность своего тела. Я выскочил за ним, и мы спустились по выщербленным ступеням.

Было около четырех часов пополудни, и надвигались тусклые сумерки.

– Ну, как ты жил в Кишиневе? – спросил Джи по дороге.

– Очень хорошо. Почти каждый день я закручивал обучающие ситуации, – ответил я гордо.

– И как же ты это делал?

– Я брал с собой бутылочку-другую сухого вина и отправлялся к кому-нибудь в гости – обсуждать идею духовного роста.

Сказав это, я почувствовал, что фраза прозвучала нелепо: в его атмосфере значимость событий кишиневской жизни куда – то испарилась.

– Очень даже интересно, – произнес Джи и свернул с тротуара на боковую дорожку, ведущую к стеклянной коробке почтового отделения. Еще подходя, я заметил две длинные очереди, выстроившиеся у касс, и предложил:

– Давайте займем очередь, а сами посидим в кафе.

– Посмотрим, – ответил он, открывая стеклянную дверь.

Мы прошли в душный зал, где множество людей с усталыми лицами терпеливо ждали своей очереди. Я встал в стороне, подальше от исходившей от них тягостной атмосферы.

Джи непринужденно стоял, оглядывая малопривлекательную обстановку: стены, выкрашенные серой краской, заслеженный пол, стойку со старыми газетами и журналами. Его взгляд остановился на высоком, чахнущем от холода и сырости кактусе в большом горшке. Он рассматривал его с большим интересом, а затем подозвал меня:

– Гурий, если ты поговоришь с этим растением, то унылая атмосфера почты изменится, и нам легче будет стоять здесь.

“Какой стыд”, – подумал я и стал нервно оглядываться, высматривая, не услышал ли кто-нибудь нелепое предложение Джи.

– Попробуй поднять ему настроение, – доверительно продолжал он. – Ты ведь понимаешь, как скучно этому кактусу стоять в углу, не имея возможности отлучиться. Ты находишься в более выгодном положении.

– Мне не хочется становиться посмешищем в глазах этих людей.

– Ты же попросился юнгой на Корабль, – напомнил мне внезапно Джи, – и обещал учиться.

– Но ведь не тому, чтобы вести разговоры с кактусом! – обиделся я.

– Юнга, – ответил серьезно Джи, – должен уметь налаживать контакты не только с симпатичными девушками, но и с другими обитателями Земли. Ведь ты не знаешь еще, в какие Космосы тебе, может быть, придется нести знание. Так что, будь добр, поговори с кактусом.

Я сдался и, подойдя к обмякшему от тоски кактусу, недовольно пробормотал:

– Из-за тебя, колючий переросток, я попал в дурацкую ситуацию. Рос бы ты спокойно у себя в Мексике, я бы и горя не знал.

– Смог ли ты найти немного тепла в душе для этого заброшенного существа? – спросил Джи.

Я смутился, но затем уверенно солгал:

– Конечно, смог.

– Какой же ответ пришел тебе?

– Никакой.

В этот момент я заметил, что к нам прислушивается красивая девушка, которая уже стала потихоньку смеяться.

– Как вы думаете, – обратился к ней Джи, – почему мой юнга никак не может поговорить с растением по-дружески?

– Он считает себя намного более значительным и привлекательным, чем кактус, – ответила девушка, поправляя прядь светлых блестящих волос, – но самооценка у него явно завышена. Если бы мне нужно было чье-либо участие, я бы скорее обратилась к кактусу.

– Не понимаю, к чему эта глупая ситуация, – пробормотал я, покраснев.

Джи посмотрел на меня с сожалением и сказал:

– Эх, Гурий, какой же ты черствый! Мало в тебе тонких эфирных лепестков для восприятия красоты волшебного мира. Если ты научишься когда-либо разговаривать с этим кактусом, то найдешь контакт с теми существами, которые пока спят на глубине твоей души. Тогда ты сможешь и другим людям передавать свое знание.

Неожиданная союзница Джи уже стояла у окошка кассы. Она получила какой-то конверт и направилась к выходу. Проходя мимо нас, она тепло улыбнулась Джи, который, на мой взгляд, был далеко не молод, а про меня словно забыла.

“Было бы гораздо интереснее учиться говорить с красивыми девушками, чем разыгрывать нелепую комедию на почте”, – подумал я и твердо решил больше не попадать в дурацкие ситуации.

Подошла наша очередь, и, пока Джи заполнял бланки, я спросил его:

– Каким должен быть юнга Корабля Аргонавтов?

Джи искоса посмотрел на меня:

– Если тебе удастся не забыть свой вопрос до того, как мы вернемся к Фее, я дам тебе некий ключ.

“Спросить о юнге”, – украдкой написал я на ладони.

Получив какие-то бандероли, мы вернулись домой, и тут, взглянув на руку, я вспомнил вопрос.

– Вы обещали дать мне ключ к пониманию.

Джи подошел молча к книжной полке и, сняв оттуда толстую книгу в темном переплете, вручил ее мне.

– Здесь ты найдешь зашифрованный ответ.

Я пристроился на подоконнике на площадке между этажами, закурил сигарету и открыл роман. Он назывался “Путешествие на Запад”. Стиль был старинный и вычурный, текст перемежался стихами, которые я пропускал, сочтя их ненужным украшением.

Это была история некоего Сунь У-куна, который вылупился из каменного яйца в виде странной обезьяны с человеческим сознанием. Он чувствовал от рождения тягу к тайному знанию. Быстро изучив алхимию и семьдесят два способа магических превращений, он взялся осваивать все виды боевых искусств. Через некоторое время по своей силе он стал подобен небожителям. Тогда ему захотелось занять достойное место среди них. Но небожители не хотели принимать Сунь У-куна в свой избранный круг, считая его вульгарным и неотесанным. Сунь У-кун гневно обиделся и задумал отомстить небожителям: вторгнувшись в их владения, он разрушил часть этого прекрасного мира. Небожители решили захватить его в плен и послали свою многочисленную охрану. Но он разгадал их план и, избежав ловушки, забрался в Небесный сад, где росли волшебные персики, дарующие бессмертие. Украв из Небесного сада волшебный персик, он тут же его проглотил, вмиг став бессмертным и неуязвимым для любого оружия...

История постепенно захватила меня; куря сигареты одну за другой, я с интересом читал роман.

Небожители, испробовав все способы борьбы с Сунь У-куном, потерпели поражение. Тогда они обратились за помощью к самому Будде. Будда спустился со своих недосягаемых высот, желая помочь опечаленным небожителям. Он внезапно появился перед Сунь У-куном и предложил ему небольшое состязание.

“Если ты сумеешь выпрыгнуть из моей ладони, – сказал он, – то тебе никто из небожителей не будет чинить препятствий”.

Сунь У-кун посмеялся легкости задачи и, уменьшившись в размерах, прыгнул на ладонь Будды. В следующий момент он оказался в огромном, неведомом ему мире. Собрав всю свою мощь, он прыгнул вверх, направляясь к границам мира.

После долгого полета он приземлился на границе мира и увидел пять гигантских розовых столбов, вершины которых терялись из виду. Сунь У-кун посмеялся тому, как легко ему удалось победить Будду. В качестве знака своего достижения t он помочился на подножие одного из столбов. Затем он победоносно вернулся в центр ладони Будды, который поставил его на землю. Приняв нормальные размеры, с торжествующей улыбкой посмотрел он на Будду. Тут Будда поднес свою ладонь к лицу Сунь У-куна, и тот почувствовал, что один из пальцев Будды пахнет мочой. Сунь У-кун осознал, что пять гигантских розовых столбов были всего лишь пальцами Будды. Он понял, что окончательно проиграл...

Несмотря на то что роман был похож на детскую сказку, он увлек меня так, как ни одна книга прежде не захватывала. Вдруг чьи-то шаги на лестнице отвлекли меня; я обернулся. Это была молодая красивая девушка с длинными светлыми волосами, которые свободно спадали на плечи. Элегантная светло-коричневая дубленка была расстегнута, и виднелся черный свитер и джинсы, заправленные в дорогие сапожки. Ее большие ярко-голубые глаза блестели и улыбались, круглые очки сидели на кончике носа, придавая ученый вид, а на губах появлялась и мгновенно исчезала легкая усмешка.

Она прошла мимо и поднялась на лестничную площадку. Я с волнением наблюдал, гадая, войдет ли она в какую-либо квартиру, или поднимется на следующий этаж. Девушка переступила через последнюю ступеньку и застыла на мгновение, словно в нерешительности. Я затаил дыхание. Она вдруг обернулась и, поймав мое напряжение, улыбнулась, а затем вошла в приоткрытую дверь квартиры Феи. Я покраснел, интерес к чтению тут же пропал; захлопнув книгу, я вернулся в комнату. Джи представил меня девушке и сказал, что она уже несколько лет плавает на Корабле и ее корабельное имя – Молодой Дракон.

Молодой Дракон смотрела на меня с насмешливым интересом, а Джи вдруг спросил ее, что она сделала по программе, которую они вместе наметили. Она тут же переключилась на Джи, мгновенно позабыв обо мне, и стала доверительно рассказывать ему звонким голосом, напоминавшим звуки лютни. Я с любопытством слушал ее.

– Наблюдая за собой, я обратила внимание на интересный факт: пока я помню себя, я чувствую внутреннюю устойчивость и независимость от внешних влияний. А как только засыпаю, забывая о своей сущности и отождествляясь с телом, – тут же накатывает волна депрессии. Присутствие поклонников также выбивает меня из состояния самонаблюдения: их внимание усиливает гордыню.

Она описала еще несколько своих состояний, деля их на состояния тонкие и грубые. Я не ожидал услышать сухой анализ самой себя от такой юной девушки и захотел ей понравиться. Я стал раздумывать, как заинтересовать ее собой, и весь ушел в мечтания, перестав слушать. Вдруг до меня донесся голос Джи:

– Напрасно ты, Гурий, так невнимателен к словам Дракона. Ты ведь не знаешь ничего о своих внутренних состояниях и не имеешь никакой идеи, как отделять тонкое от грубого. А когда ты пытаешься что-либо рассказать, то говоришь нечленораздельно, как будто рот твой полон каши.

– Как я мог научиться помнить себя, если вы мне об этом никогда не рассказывали? – вспыхнул я.

– Я говорю тогда, когда вижу, что тебе есть чем воспринять, – ответил он. – Как раз сегодня ты мог бы воспринять эти идеи от молодой девушки, что для тебя гораздо проще и интересней. А когда я тебе рассказывал о работе над собой у тебя дома, в Кишиневе, ты вдруг захрапел, уснув прямо в кресле. Твой ум отчаянно сопротивляется любому знанию. Я замечал в тебе два противоположных состояния, в которых ты обычно находишься, – рабочее и хаотическое.

– А что является моим рабочим состоянием?

– Твоим рабочим состоянием является такое, в котором ты, не проявляя раздражения и гнева, воспринимаешь коррекцию по поводу своего поведения или настроения.

– Что же является нерабочим состоянием?

– К нерабочим, – слегка улыбаясь, ответил Джи, – относятся все остальные.

Вот, видишь, Дракоша, – продолжал он, – это новый юнга. Родом он из Кишинева. Ему сложно понять, что такое Корабль, потому что он рос мелким домашним тираном, заставляя своих родителей выполнять все его прихоти. А вне семьи он слаб как былинка, неустанно ищет место, где бы поуютнее пристроиться. Как ты думаешь, Дракоша, что он собой представляет?

Смерив меня укоризненным взглядом, она пренебрежительно произнесла:

– У него дешевый набор хвастливых “я”, которыми он размахивает, как корова хвостом, отбиваясь от мух. Он напоминает мне инстинктивного человека, который любое внутреннее достижение сводит к телесному удовольствию.

– Я возмущен вашей дерзостью! – воскликнул я, хотя чувствовал, что она в чем-то права.

– Ваш молдавский юнга представляет собой набор сырых “я”. Он похож на трэмпа, пытающегося пристроиться к осетру, – сказала Дракон ехидно, но, вместе с тем, сочувственно улыбаясь.

– Это звучит как неприкрытое оскорбление под видом обучающей ситуации, – возмутился я.

– Вот сейчас ты и находишься в нерабочем состоянии, – презрительно улыбнулась она.

– Она ловко тебя подловила, – засмеялся Джи.

– Как же себя трансформировать? – притих я.

– Только проходя обучающие ситуации под руководством Джи, – улыбнулась она. – Но если ты не выдержишь градуса и впадешь в негатив, то твоя работа над собой превратится в мартышкин труд.

“Ну и язва”, – подумал я, но нагрубить ей не решился.

– Я вижу, эта юная особа – ваша любимица и ей все позволено, а вы под видом обучения устроили из меня посмешище, – обрушился я на Джи. – Смотрите, как она встречает новых учеников!

– Да он у вас еще и злобный, как мелкая дворняжка, – презрительно отозвалась она.

“Если бы эта белокурая бестия не вызывала в одно и то же время любовь и ненависть, я бы не дошел до такой точки внутреннего кипения”, – негодовал я.

– Пойди на лестничную площадку и выпари свое “озеро Чад”, – сказал Джи, заметив мое взрывоопасное состояние.

Выйдя на лестницу, я закурил сигарету и стал сначала наблюдать за вечерними огнями, но от обиды и горечи все расплывалось в глазах; тогда, чтобы прийти в себя, я снова открыл книгу.

...За наглое поведение на небесах Сунь У-куна заковали в цепи и накрыли сверху большой скалой. Когда же он попросил о милосердии, Будда, удаляясь в свой мир, сказал, что настанет время, когда монах из династии Тан должен будет принести учение Будды на Запад. Если Сунь У-кун поклянется быть ему верным слугой и защитит его от всех врагов, то Танский монах освободит его.

Сунь У-кун провел несколько тысяч лет в заточении, лежа под скалой у дороги, пока не появился человек необыкновенной чистоты, в котором Сунь У-кун распознал Танского монаха и поклялся быть ему верным помощником. Танский монах с помощью тайной молитвы освободил его из-под скалы и взял с собой. Он надел на голову Сунь У-куну небольшую шапочку с вышитыми на ней мантрами и объяснил, что если их миссия будет выполнена успешно, то Сунь У-кун получит долгожданное Просветление и обретет внутреннюю свободу. Вдвоем они отправились на Запад, неся провозвестие Будды.

В пути Танский монах проповедовал святое учение, а Сунь У-кун защищал его от разбойников и демонов, которые пытались его уничтожить, чтобы не дать светлому учению распространиться по Земле. Поскольку Танский монах не был приспособлен к обычной жизни, то Сунь У-кун был обязан заботиться о ночлеге и пропитании. Если Сунь У-кун по старой памяти пытался бунтовать, то Танский монах читал особую молитву, и шапочка на голове Сунь У-куна сжималась, причиняя сильное страдание. От шапочки Сунь У-кун не мог избавиться, как ни пытался, поэтому нрав его постепенно улучшился.

Однажды, пересекая горную гряду, они столкнулись со странным воином, у которого было свиное рыло вместо лица.

Звали этого воина Чжу Ба-цзе. Он преградил им путь и требовал, чтобы Сунь У-кун сразился с ним. Сунь У-кун своим магическим посохом легко одолел воина, который сражался граблями, и тут побежденный вдруг сказал, что узнал Танского монаха и хочет следовать за ним. Воин надеялся, что Танский монах сможет избавить его от свиного рыла, которое он получил в наказание за необузданное пьянство в небесных чертогах...

Тут дверь квартирки Феи отворилась: оттуда вышла Молодой Дракон и тихо прошелестела мимо меня, послав на прощание ослепительную улыбку. Я провожал ее влюбленным взглядом, пока она не скрылась из виду.

“Почему время, проведенное в обществе Джи, имеет такую плотность и насыщенность?” – раздумывал я. По моим оценкам, интенсивность внутренних переживаний была такова, будто я провел в Москве больше недели, хотя это был всего лишь первый день.

На следующий день я купил возле метро у старушек хороший окорок, и мы, перекусив, приготовились к новому приключению.

– Сегодня я поведу тебя в ситуацию московского андеграунда. Это может оказаться для тебя “проверкой на вшивость”, так что будь алертен. Заодно поучишься корабельному стилю жизни. Не забывай, что учишься на юнгу: не слушай советов плохого настроения и не вешай носа, когда тебе случайно наступят на мозоль, – проговорил Джи с необычайным сиянием в глазах.

– А как я должен себя вести? – забеспокоился я.

– Позаботься о хорошем угощении для хозяев дома, приготовь еду, накрой на стол, а затем убери и вымой посуду. Но надо делать это, не привлекая к себе внимания, иначе твоя помощь может легко превратиться в помеху.

“Может быть, сегодня меня опять ожидает встреча с московской красавицей?” – тайно надеялся я.

Мы заглянули в магазин, и Джи спросил:

– Какой бы напиток ты выбрал для сегодняшней встречи?

– Пятизвездочный армянский коньяк и хорошую ветчину на закуску.

– Это бессмысленная трата денег тебя быстро сделает нищим, – заявил он и предложил мне купить недорогое, но хорошее вино.

Когда я купил все, что надо для проведения прекрасного v вечера, он сказал:

– Сегодня я познакомлю тебя с молодым гением. Если ты сможешь установить с ним сущностный контакт, то откроешь несколько тонких лепестков своего восприятия.

– А я предполагал, что будет встреча с прекрасной дамой, – с сожалением произнес я.

– Ты уже потерпел фиаско с одной из них.

Мы долго ехали в метро, сделав две пересадки, и наконец добрались до нужного дома. Дверь открыл бледный молодой человек с умным лицом и холодными как лед глазами.

– А-а-а, Магистр со свитой. Заходите.

– Дорогой Александр, познакомься с моим новым юнгой, – улыбнулся Джи.

– Проходите, – кивнул он, едва взглянув на меня.

Большая прихожая неярко освещалась старинной хрустальной люстрой. Сиял матовым отблеском аккуратно навощенный темного дуба паркет. Александр был бледен, на губах играла надменная усмешка, подчеркивающая его превосходство. Он был в просторных серых габардиновых брюках, черном разношенном весте и белой рубашке с небрежно подвернутыми манжетами. На мизинце красовался перстень с темным камнем и латинской монограммой. Он молча ждал, пока мы сбросили свои вещи на стул рядом с переполненной вешалкой, а потом преувеличенно резким, словно недавно заученным и все еще доставляющим удовольствие жестом пригласил нас пройти в комнату.

Джи сел на диван и обратился к нему:

– Ты не будешь возражать, если мой новый оруженосец займется приготовлением закуски?

– Разрешаю, – ответил Александр, странно поджав губы, – но только пусть все делает тихо.

– Я понял, сэр, – притворно улыбнулся я и, взяв сумку с едой, недовольно отправился на кухню.

Нарезая сыр, я услышал голос Александра:

– Я посвятил вам, Маэстро, одну из своих баллад – “Кружится Магистр”. Позвольте исполнить ее.

– С удовольствием послушаю тебя, Саша, – сказал Джи.

Я услышал полнозвучный аккорд. Голос у Александра был отчужденно-холодным, но текст звучал интересно; он с видимым удовольствием несколько раз повторил припев:

В руках его вальтер,

в руках его вальтер,

в руках его Вальтер Скотт.

– Потрясающе, – сказал Джи. – Тебе удалось почувствовать нечто запредельное. Как ты смог проникнуть вглубь этой странной полушарлатанской фигуры Челионати, которую я представляю на сцене жизни?

“А меня Джи не хвалит, как бы я ни старался”, – мрачно думал я, продолжая готовить закуску.

– Недавно я виделся с Евгением, – сказал Александр. – Мы обсуждали тему запредельной тьмы. Я написал еще одну балладу и, если вы хотите, могу спеть ее.

– Конечно, – с энтузиазмом поддержал Джи, – продолжай.

– “Этот синий сеньор Астарот...” – начал Александр с ледяной интонацией, резко ударив по струнам.

Я перестал прислушиваться, ибо текст баллады был пугающим. Приготовив закуску под звуки песни о чьем-то белом теле, навевающей кладбищенскую жуть, я вошел в комнату с подносом, уставленным тарелками, и услышал начало следующего куплета:

Двадцать миллионов в речку,

Двадцать миллионов в печку,

Наши автоматы не дают осечки...

Я накрыл на стол и съежился на стуле, прячась от тягостной ледяной атмосферы, не зная, как вернуться к состоянию внутреннего комфорта.

Баллада закончилась сильным аккордом, от которого лопнула пара струн. Александр запрокинул голову и закрыл глаза, словно в экстазе. Джи отставил свой бокал и воодушевленно произнес:

– Ну вот, теперь мы можем и закусить слегка. Почему бы нам, Александр, не перебраться за накрытый стол?

“Отлично, – пронеслось у меня в голове, – начинается более приятная часть визита”.

Вдруг я увидел, что атмосфера в комнате засверкала перламутровым блеском. Она привлекала меня ощущением внутреннего взлета, но в то же время отпугивала неземным холодом. Александр, небрежно бросив гитару, сел к столу и, налив себе полный стакан вина, залпом осушил его.

– Я постоянно общаюсь теперь с Евгением, – заговорил он. – Эльдар – это лишь его отражение в темном зеркале. Евгений раскрыл мне глубину Великого Делания, давая инструкции в контексте инспираций Фламеля и Бэзила Валентина. Он дал мне задание изучить их труды в подлиннике, и я уже стал приближаться к Работе в Красном.

– Как же тебе это удалось? – поинтересовался Джи.

– Сделав некоторое усилие, я за два месяца изучил французский и прочел их труды. Теперь в Нигрэдо для меня не осталось секретов. Но я надеюсь от вас узнать состав летучего агента, который во много раз ускоряет алхимическую реакцию. Евгений ссылается на ваш авторитет...

“Как жаль, что не понимаю ни слова из этого разговора”, – думал я и удивлялся тому, как Джи может так легко говорить интонациями Александра, используя те же выражения, и, казалось, даже сверкая тем же холодным блеском.

– Посмотрим, – сказал Джи. – К этому знанию не так-то легко подойти; оно, скорее, бытийного характера.

– Кстати, два дня назад Евгений снова зашел ко мне, и мы углубились в тайны Работы в Красном, – перешел к другой теме Александр. – Когда наступила полночь, Евгений вдруг произнес: “Хочу тебя, дорогой друг, посвятить в тонкости одной запредельной алхимической доктрины, но без тонких напитков тут никак не обойдешься”, – в этот момент в его глазах открылись непознаваемые бездны. Поскольку в доме все было выпито, я вышел купить водки, но ее не было даже у таксистов. Внезапно возле меня вырос грузин с огромными усами, одетый в осеннее пальто; из кармана у него торчала бутылка “Столичной”. – “Милейший, – обратился я к нему, – не продашь ли водку? Нужна позарез”. – “Дорогой, мне не нужны твои деньги, – с сильным акцентом произнес он, – видишь, мне холодно, а ты стоишь в дубленке и просишь водку”. – “Плачу тебе сотню”, – ответил я. – “Какая сотня, дорогой? Давай дубленку, а я тебе водку и свое пальтишко”. – “Ну и сволочь же ты, милейший”, – ответил я, снимая дубленку и надевая его легкое пальто с водкой в кармане. Желание Мэтра было для меня законом. – “Коммерция – выше эмоций, дорогой”, – запахнув дубленку, ответил он.

– Предлагаю выпить за четкость твоих действий, – произнес Джи, разливая по стаканам каберне.

Александр, заметив, что вина больше не осталось, сказал:

– Вы не возражаете, Магистр, если я с вашим оруженосцем схожу купить вина?

– Нисколько, – ответил Джи. – Я тем временем просмотрю пару книг из твоей библиотеки.

Мы вышли в прихожую, и Александр, надев дорогого вида длинное черное пальто и небрежно накинув на шею белый шарф, открыл дверь. Я, скрывая вспыхнувшую зависть, надел свою поношенную куртку и вышел. Он тщательно закрыл за собой дверь, и мы быстро спустились по лестнице. Напротив дома Александра была большая стройка, и толпы рабочих направлялись по своим домам и общежитиям с сизыми от мороза лицами. Горизонт лиловел вечерними облаками, навевающими легкую грусть. Александр схватил меня за руку, напугав неожиданным жестом, и произнес:

– Посмотри, как инфернальна жизнь вокруг, как она чудовищна! Посмотри на этих механических монстров, захватывающих человеческое пространство под предлогом прогресса и целесообразности. Я надеюсь, ты чувствуешь глубинные измерения жизни?

– И даже очень сильно, – гордо ответил я.

– Значит, ты не совсем еще оболваненная серость.

“За Александра стоит держаться, – подумал я, – он далеко пойдет”.

Мы купили несколько бутылок вина и вернулись в квартиру. Я увидел в полуоткрытую дверь, что за столом сидит уже новый гость – высокий, коротко подстриженный молодой человек в темно-сером костюме в тонкую полоску. Они с Джи потягивали армянский коньяк, непринужденно о чем-то беседуя. Но, когда Александр вошел в комнату, он мгновенно вскочил, приветствуя, прищелкнув каблуками.

– Это – Алекс, мой адъютант, – бросил Александр. – Предан мне беззаветно.

Алекс окинул меня пренебрежительным взглядом, от которого мне стало не по себе.

“Жаль, что место адъютанта уже занято”, – подумал я.

– На чем же мы остановились? – спросил Джи у Алекса.

– По-моему, ты как раз рассказывал о том, как увидел скрытую глубину Алеши Дмитриевича.

Александру не понравилось, что ситуация так неожиданно изменилась.

– Я предлагаю выпить за Орден, – сказал он, сумрачно глядя на Джи. – Орден разберется со всеми сомнительными

ситуациями и установит порядок.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, уловив в его голосе скрытую агрессию.

Я заметил краем глаза, что Джи делает мне предостерегающие знаки. Но Александр уже резко повернулся ко мне:

– Молчать! Ты не имеешь права слова в присутствии легата Ордена.

– Подумаешь, возомнил о себе невесть что, – пренебрежительно заметил я.

– Молчать! – вспыхнул он. – Молчать, свинья!

– Да пошел ты... – разозлился я. Он побледнел еще больше, глаза его засияли стальным блеском, и он презрительно произнес:

– Я требую, Гурий, чтобы вы немедленно убрались из моего дома. Но вы, Маэстро, конечно, оставайтесь. Вы не можете быть в ответе за этого идиота, – добавил он, повернувшись к Джи.

Я мгновенно собрался и, уходя, жалобно посмотрел на Джи. Поймав мой умоляющий взгляд, он обратился к Александру:

– Может быть, ты примешь во внимание, что он только приехал из провинции и весьма неотесан?

– Нет, – холодно ответил он. – Нам не о чем с ним говорить. Пусть немедленно уходит.

Тогда Джи, внимательно посмотрев на него, произнес:

– Я не могу оставаться в обстоятельствах, где только вы решаете, как поступать с моими спутниками.

– Это ваш выбор, – медленно произнес Александр, надменно поджав губы.

Джи молча оделся, и мы поспешно покинули еще недавно гостеприимный дом.

Во мне кипело задетое самолюбие.

– Ты сегодня из зависти к его необычайным талантам разрушил тончайшую ситуацию, которую я строил несколько месяцев, – внезапно произнес Джи холодным тоном. – Я подключал его к различным метафизическим полям, рассчитывая на то, что он сможет однажды поступить на Корабль, а ты так легко лишил его этого шанса! Но ведь и твой шанс отобрать у тебя очень просто: если я чуть-чуть изменю атмосферу, перестану прикрывать тебя своим невидимым плащом, ты тут же сбежишь в Кишинев и никогда больше не появишься. Ты приехал учиться, а учиться ты можешь, только помогая мне в построении учебных ситуаций, как верный оруженосец. Но сегодня ты поставил такую палку в колесо, что чуть вся телега не перевернулась.

Резкие, как стрелы, слова Джи попали точно в ту мою часть, которую я тщательно скрывал от самого себя. Я понял, что переступил некие границы и вот-вот могу снова оказаться в Кишиневе.

– Простите меня, – жалостливо произнес я, – я больше никогда не буду грубить вашим протеже.

Джи внимательно посмотрел на меня, оценивая, насколько я искренен, а потом сказал:

– Хорошо. Пока тебе прощается. Попробуем при случае отремонтировать ситуацию.

“Второй день в Москве еще более неудачен, чем первый, – вздохнул я. – Почему мне так и не удается начать учиться на юнгу?”

– Я познакомил тебя со стихиями Воздуха, через Молодого Дракона, и Воды в форме Льда, через многообещающего человека из московского андеграунда, – сказал мне Джи на следующий день, – а теперь хочу провести тебя через стихию Земли, которая придаст тебе особую устойчивость. Для этого мы пойдем сегодня на кладбище – знакомиться с человеком, который глубоко работает с этой стихией.

– Как его зовут? – поинтересовался я.

– Этого человека зовут Боря; он начальник бригады могильщиков на одном из московских кладбищ. Для тебя, кстати, это хорошая возможность зарабатывать деньги. Если ты с ним подружишься, то всегда сможешь подработать, копая могилы.

– Хорошая идея, – запинаясь от легкого паралича, произнес я, ибо Джи относился к этой перспективе с большим энтузиазмом.

– Вина на этот раз покупать не нужно, – заметил он, и мы налегке добрались до кладбища.

Джи нашел небольшой побеленный домик возле покосившейся ограды и толкнул тяжело заскрипевшую дверь.

Мы вошли в тускло освещенную комнату, и на грубой штукатурке белой стены вытянулись две причудливые тени. У окна я увидел кухонный обшарпанный стол, на котором в беспорядке лежали шапки, рукавицы, стояли грязные тарелки и кружки. Посреди комнаты стоял большой грубо сколоченный ящик, застланный газетой “Правда”, а на нем – три бутылки водки и три граненых стакана. Вокруг, тоже на ящиках, сидели три человека, один из которых, в грязно-синем комбинезоне, с потухшим взглядом, нелепо открывал маникюрными ножницами консервы “Килька в томате”. Мой взгляд невольно остановился на его огромном носу, напоминавшем цветом и формой мороженую клубнику.

“От этих людей попахивает нижними мирами”, – подумал я.

– Здравствуй, Боря, – сказал Джи, обращаясь к одному из них. – Решил заглянуть в твой уголок – посмотреть, как живешь.

– А это кто с тобой? – спросил Боря, по-прежнему сутулясь и держа руки в карманах засаленной телогрейки.

Лицо его было массивное, в шрамах, а в глазах стояла кладбищенская пустота. Его жесткие волосы серого цвета торчали во все стороны. Я подумал, что человек он добрый и простодушный, хотя и недалекий.

– Это мой новый оруженосец, – сказал Джи. – Хочу познакомить его с тобой, может, чему-нибудь он сможет научиться.

Я тем временем перевел взгляд на третьего. Он был высок и жилист, с узким, почти лысым черепом. Выпуклые темные глаза светились инфернальным блеском. Он, казалось, не обращал внимания на происходящее. Я подумал, что еще не встречал таких подозрительных оборванцев и что Джи меня просто разыгрывает.

– Ну, – сказал Боря нараспев, – давай знакомиться.

Я протянул ему руку, стараясь скрыть брезгливость, и сказал: “Гурий”.

Боря повертел ладонью возле уха:

– Плохо слышно тебя, скажи еще раз.

Я слегка наклонился вперед и, выговаривая каждую букву, снова произнес: “Г-у-р-и-й”.

– Как-то ты не по-русски говоришь. Понять тебя нельзя. Наклонись поближе.

Я раздраженно наклонился к самому его уху, но не успел я произнести и звука, как Боря сильно огрел меня кулаком по спине и отчетливо проговорил:

– Не гордись собой, Гурий, даже когда видишь таких убогих, как мы.

“Не простой этот гад Боря, – сообразил я, – раз так быстро вычислил меня”.

– А теперь можешь выпить водки, – сказал он и налил полный стакан.

– Не пью.

– Тогда не выживешь здесь, – усмехнулся он.

Чтобы защитить свою честь, я взял полный стакан водки и выпил на одном дыхании.

– Вот это по-нашему, – улыбнулся он. – А теперь будь как дома.

Я расслабился и сел на ящик из-под бутылок, искоса рассматривая подозрительную компанию. В моей голове слегка помутилось, но холод не давал мне потерять остатки разума.

Лысый вдруг поднялся и, покопавшись среди сваленной под столом рухляди, достал оттуда шахматную доску.

– Играешь? – спросил он меня.

Я обрадовался возможности показать себя.

– Конечно, играю.

– Меня зовут Мещер, – сказал лысый вкрадчиво. – Пойдем, сыграем?

Боря и Клубничный Нос повернули головы ко мне, ожидая, что я скажу.

– С удовольствием, – ответил я, предвкушая быстрый выигрыш и уважение могильщиков.

Мещер, с шахматной доской в руках, направился к двери.

– Какие могут быть шахматы в двадцатиградусный мороз? – удивился я, но могильщики молча наблюдали за мной.

– Вы что, собрались меня проверять? – усмехнулся я и на слегка подгибающихся ногах подошел к двери.

Решительно открыв ее, я вышел на небольшую площадку перед домом. В трех метрах от меня начинался ряд могил; на одном из надгробий сидел Мещер и, положив доску на другое надгробие, расставлял на ней фигуры. Я понял, что мне придется сидеть прямо на могиле, и в животе возник тугой ком спазма.

Первые ходы я делал в замешательстве, почти ничего не видя: меня смущала атмосфера угрозы, исходившая от Мещера. В это время на могилку присел Красный Нос с бутылкой водки в руках. Он закурил папиросу, налил водки в стакан и протянул мне со словами:

– Давай, за знакомство. Меня Григорием зовут.

– Твоя водка больше похожа на воду, – заметил я, осушив стакан.

– Ну и глотка же у тебя, – удивился он. – А я ведь не всегда был могильщиком. Еще два года назад писал я в Главное Разведывательное Управление доклады, сидя на гавайском пляже под пальмой, с бутылкой “Баккарди” в одной руке и мулаткой в другой. Да... Но вот одна из них оказалась шпионкой и все мои доклады прямиком направляла в ЦРУ. Меня за это уволили с волчьим билетом, и теперь никто не берет на работу. Один вот Боря, добрая душа, меня приютил.

– Дурак ты потому что, – сказал Мещер, делая ход. – Пил бы водку, а не “Баккарди”, и все было бы у тебя в порядке.

От вида Григория и его рассказа я стал беспокоиться о паспорте, крепко сжимая его в кармане. Вдруг из-за старого надгробия появился бледный как привидение мальчик с ярко – алым пионерским галстуком поверх пальто. Он встал рядом с нами, молча наблюдая за игрой. От его присутствия я стал нервничать еще больше и проиграл выигрышную позицию.

– Ты откуда здесь взялся? – спросил Мещер пионера.

– Да вот, – махнул он рукой в сторону, – мама у меня здесь лежит, пришел проведать.

– Садись, сыграем, – сказал Мещер.

Мальчик занял мое место, и скоро они так увлеклись игрой, что не обращали внимания на окутавшую кладбище темноту. От мороза я протрезвел и, стуча зубами от холода и нервов, вернулся в домик.

Джи был совершенно пьян, а его глаза сияли бездонной пустотой; он весело падал с ящика на пол, а Боря поднимал его и усаживал вновь. Джи смеялся и говорил:

– А вот не поднимешь меня! – и снова падал.

Боря, увидев меня, обрадовался:

– А-а-а, Ванюша, давай забирай своего Капитана, он уже хорош.

С большим трудом поставив Джи на ноги, я повел его к двери. Шел он послушно, только хихикал и говорил что-то совсем непонятное. Но, когда мы вышли из домика, он вдруг проговорил:

– Надо поработать кое с какими товарищами, – и, легко вырвавшись от меня, побежал по дорожке меж надгробий и крестов.

Я успел только крикнуть:

– Джи, куда же вы?! – но он уже исчез в сумерках.

Кладбище было большое, и я бросился за ним, боясь потерять его среди могил. Вскоре я выбился из сил, мороз усиливался, а я потерял дорогу назад. Мне уж стали со всех сторон видеться мертвые, как вдруг я услышал, как неподалеку чей – то голос распевал на одной ноте странную песню:

Аккордеон себе я купил-л-л-л-л...

И под кровать его положил-л-л-л-л...

Я осторожно двинулся на голос, боясь потерять его, и через несколько минут, к своей радости, увидел Джи, мирно сидящего на могилке в обнимку с юным пионером. Заметив меня, он спросил строго:

– Ванюша, ты куда это запропастился? Мы с этим товарищем тебя давно поджидаем.

“Не нравится мне этот пионер”, – подумал подозрительно я.

Вдруг Джи резко поднялся и, покачиваясь, но крепко держась за гранитный крест, закричал на все кладбище:

– Наблюдай вечную мистерию жизни и смерти, смерти и жизни! Смерть и жизнь перетекают друг в друга, как вода из серебряного и золотого кубка! Немедленно передай это послание стихиям!

Я подошел к нему, спотыкаясь в темноте, и стал уговаривать отправляться домой, но Джи смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Я обхватил его и повел назад. Тут я вспомнил о подозрительном пионере, который молча наблюдал за нами.

– А ты что делаешь ночью на кладбище? – спросил я его.

– Вы лучше о себе позаботьтесь, – сказал он, нехорошо улыбаясь, и, как-то странно пятясь, исчез за могилами.

В полной темноте мы случайно наткнулись на Мещера, который, что-то заподозрив, пошел нас искать. Увидев Джи, он многозначительно покачал головой:

– Ну, в таком состоянии через ворота нельзя – сторож донесет на нас в дирекцию кладбища. Будем перетаскивать через забор.

Мы подошли к забору, скрытому зарослями кустов, и я, забравшись на забор, стал тащить Джи за руки, а Мещер подталкивал его сзади. Джи весил килограммов сто, не меньше, поэтому с большим трудом удалось затащить его на забор. Тут Мещер заявил мне, что дальше я должен сам разбираться, и скрылся в темноте.

Я усадил Джи, который, казалось, впал в каталептическое состояние, а сам спрыгнул, но, пока я готовился его принять, Джи вдруг наклонился и, как Шалтай-Болтай, свалился прямо на меня. Поднявшись с земли после мощного удара, я отряхнул его и, снова обхватив, повел, как раненого командира, на остановку троллейбуса. Джи молча плелся, пока мы шли по темному переулку. Но, когда мы оказались на ярко освещенной вечерней улице, по которой ходили троллейбусы, Джи стал снова хихикать, что-то громко говорить и вырываться. Я с трудом его успокоил, а затем сообразил, что в метро нам нельзя, потому что милиция тут же задержит нас.

– Как добраться до Авиамоторной? – спросил я одинокую старушку.

Она сочувственно посмотрела на Джи, проговорив:

– Эх, соколик, да как же это ты нагрузился, – и объяснила, как добираться.

Я подумал: “Ну вот, есть же добрые души”, – и злость от мысли о том, как плохо обо мне думают сейчас окружающие, вдруг исчезла. Остался лишь страх перед милицией и вытрезвителем, а также проверкой документов и выдворением из Москвы. Я негодовал, что Джи так безответственно напился и теперь ставит нас обоих под удар и что мое обучение на Корабле может так бесславно закончиться.

Пока мы ждали троллейбуса, я спрятал Джи за газетным киоском, а сам высматривал оттуда, как из засады. Джи стоял, прислонившись спиной к стене, свесив голову на грудь, и с комической интонацией повторял одно и то же:

– Не будь иудушкой, Гурий, не жалей денег на такси...

“Как же так, – злился я, – пытаюсь его доставить домой, а он меня еще обзывает”.

Наконец мы оказались на заднем сиденье тускло освещенного троллейбуса; я постарался задвинуть Джи как можно глубже в угол, и, к моему облегчению, оказавшись в тепле, он мирно уснул. Я бдительно следил за остановками и, когда подошла наша, быстро вытащил Джи из троллейбуса. Джи продолжал спать, но ногами передвигал, так что я беспрепятственно довел его до дому.

Фея открыла дверь и всплеснула руками:

– Ну, где же вы так погуляли!?

– На кладбище, – ответил я.

– Опять, значит, на скотный двор ходил, – сказала Фея.

– Как же вы добрались-то?

– Я как-то ухитрился довезти его на троллейбусе – слава Богу, в вытрезвитель не забрали.

– Ты просто герой, – похвалила она. – Ты проявился как настоящий юнга и ученик.

“Теперь Джи не сможет меня раскритиковать”, – подумал я.

Мы осторожно уложили его на постель, и я, забравшись в свой спальник, сразу отключился.

На следующий день я проснулся, когда Джи и Фея уже сидели за столом и пили чай; Джи был снова прежним. Я быстро оделся за шкафом и, умывшись на кухне, вернулся в комнату и подсел к столу.

– Гурий-то, – сказала Фея, – какой молодец, так достойно проявляется. Не то что его приятель Касьян, который только о себе и думает.

Допив чай, Джи предложил:

– Пойдем-ка, братушка, прогуляемся, заодно обсудим ситуацию.

Мы вышли из подъезда и направились в сторону небольшого парка. Я, стараясь скрыть нетерпение, ждал, когда Джи попросит меня, как обычно, описать происшедшее. Но Джи долгое время шел молча, погруженный в другую реальность, и лишь потом спросил:

– Каковы твои впечатления от обучающей ситуации у Бори?

– Вы были настолько хороши, что мы с трудом оттуда выбрались, – ответил я.

– Я что-то совсем устал после вчерашнего, давай-ка присядем здесь.

Он поднял валявшуюся ветку и смел ею слежавшийся снег со скамейки. Мы сели, и Джи достал из кармана своего похожего на шинель пальто небольшую плоскую фляжку. Он отвинтил крышечку, не снимая перчаток, и сделал небольшой глоток. Я нетерпеливо ждал, когда Джи признает – то ли словом, то ли жестом – мои вчерашние заслуги. Джи сделал еще глоток и произнес:

– Обычно я выступаю в роли учителя, то есть объясняю, читаю лекции, утешаю. Но твоя голова не может воспринять бытийное знание, ты можешь это только пережить в обучающей ситуации. И тогда я выступаю в роли бенефактора. Ты можешь это понять на примере ролей, которые играли по отношению к своим ученикам Дон Хуан и Дон Хенаро. Вчера ты оказался в ситуации, которая была проведена в бенефакторском ключе. Вместо того чтобы читать тебе многочасовые лекции о твоих слабых местах, я просто показал их тебе.

– Мне кажется, что я был вчера единственным, кто как-то еще сохранял контроль над собой и ситуацией. Вы не помните своего состояния, – тут же вспылил я.

– Ты горд тем, как ты вел себя на кладбище? Но, во – первых, ты забыл главную цель, с которой мы затеяли эту экспедицию, – дать тебе возможность где-нибудь зарабатывать на жизнь.

Джи сделал паузу, чтобы снова отпить из фляжки.

– Но почему же вы меня не поправили, не остановили?!

– Ученику дается возможность полного и свободного самоопределения в ситуации.

Вдруг на аллее, метрах в двадцати от нас, показались два милиционера. Они совсем не обратили внимания на Джи, который спокойно продолжал сидеть, держа фляжку в руке, но на меня они смотрели с подозрительным интересом.

– Это связано с твоим гневным состоянием, – заметил Джи, когда патруль прошел мимо. – Вчера тебе надо было вызвать такси по телефону, который есть в кладбищенском домике, но ты пожалел денег.

Я молчал, ибо нечего было ответить.

– Ты поддался провокации Мещера, обманувшего тебя и заставившего рискованно перелезать через забор. Если бы не твоя жадность, мы спокойно на такси добрались бы до Феи, не ставя себя под удар. Единственное, что ты сделал относительно верно, – это выбрал правильную старушку с хорошим тоналем. Ты очень наивен и горд, совершенно не разбираешься в людях. А еще хочешь плавать на Корабле. В настоящей жизни ты находишься на уровне семилетнего ребенка. Теперь ты видишь свою реальность, – холодно заключил Джи.

– Вы нанесли такой сильный удар по моему самолюбию, что в одно мгновение я превратился из ловкого оруженосца в никчемного маленького бродяжку, – обиделся я.

– Я вчера разыграл тебя, – холодно сказал он. – Хотелось увидеть твою реальность.

– Если бы не мое желание стать небожителем, я бы давно сбежал от вас, – дрожащим голосом произнес я.

Я чувствовал себя таким несчастным, что едва не заплакал от ощущения собственного ничтожества.

– Тебя никто не держит, – ответил он. – Жалость к себе обескровливает тебя и крадет остатки твоей энергии. Если ты будешь и дальше поддаваться этому чувству, то вполне можешь умереть прямо здесь, на скамейке.

Я с удивлением посмотрел на Джи.

– Ну, – сказал он, – до физической смерти дело не дойдет, а вот все твое тонкое восприятие исчезнет, и ты станешь таким, каким был до встречи с Касьяном.

Я вдруг ощутил, что моя энергия действительно исчезает неведомо куда, что и давало мне вначале ощущение облегчения и удовольствия. Но теперь оставалась одна только холодная пустота.

– Что же мне делать? – отчаянно спросил я.

– Попробуй настроиться на рабочую волну, вспомнить свои цели – зачем ты приехал ко мне в Москву. Это поможет тебе восстановить правильную ориентацию.

Джи поднялся и зашагал дальше по аллее, а я направился за ним. Когда чистая энергия, исходящая от него, наполнила меня, я вновь стал веселым и бодрым.

– Сам по себе ты мал и слаб и легко падаешь духом. Но, когда Луч берет тебя на свои крылья, ты можешь летать внутри себя, даже если целиком состоишь из ошибок и проколов.

В его интонациях я уловил зов вечности, и что-то в моем сердце глубоко отозвалось на его слова.

– Сегодня я отведу тебя в новую обучающую ситуацию, – сказал Джи, когда мы на эскалаторе опускались в глубину метро. – Вчера стало ясно, что для работы на кладбище ты пока еще не готов. Попробуй заработать деньги более артистическим способом. Я познакомлю тебя с Маргаритой, известной художницей. Она занимается реставрацией и, если ты расположишь ее к себе, может дать тебе работу.

– Это как раз то, что мне надо, – радостно заявил я. Мне снова стало интересно: я уже видел себя на диване с роскошной женщиной, участливо смотрящей мне в глаза.

– Ты сам видишь, – продолжал Джи, – что на обучающие ситуации нужны деньги. Не можешь же ты вечно сидеть на шее у родителей? Не забывай, что мы идем в необычный дом. На этот раз не забудь о своем кубическом сантиметре шанса, будь алертным.

– Клянусь, – вырвалось у меня, – в этот раз я не упущу своего!

Джи пристально взглянул на меня и усмехнулся моей страстной интонации.

Мы вышли из метро в одном из старых районов Москвы и пошли по Бульварному Кольцу, мимо симпатичных зданий начала века. Довольно скоро Джи вошел в подъезд четырехэтажного каменного дома, украшенного кариатидами и гротескными масками, и мы поднялись на последний этаж.

Дверь открыла интересная брюнетка в светлой блузке и длинной широкой юбке, подчеркивающей упругость ее бедер. Она придерживала наброшенную на плечи темную шаль. Волосы ее были гладко зачесаны и собраны в узел, а карие глаза светились любовью и теплотой.

– Давненько ты у меня не бывал. Заходи, заходи, – улыбнулась она. – Кто это с тобой, такой серьезный?

– Это новый юнга из Кишинева, – ответил Джи, переступая через порог. – Он художник-любитель, хочет познакомиться со столичными мэтрами.

– А как его зовут? – спросила женщина.

Я решительно шагнул вперед из-за спины Джи:

– Гурий. Меня зовут Гурий.

Она слегка отступила назад, иронически улыбнувшись.

– Мой друг, – заметил Джи, войдя в прихожую, – никуда еще из своей провинции не выезжал и поэтому несколько неуклюж.

Я повесил свою куртку на вешалку и, пройдя вслед за Джи, искоса осмотрелся. В квартире было две комнаты: просторная гостиная с большими окнами, за которыми виднелся внутренний двор с детской площадкой и высокими деревьями, и небольшая спальня. В гостиной стоял диван, обтянутый коричневым велюром, в углу – шкаф с книгами, рядом с ним висела на стене старинная икона с лампадкой. В центре комнаты стоял большой квадратный стол. На одной его половине лежали в беспорядке куски хлеба, яблоки, сыр; на другой находились тюбики с краской, мелкие необычные ножи и скальпели. Там же лежало старое полотно с изображением сельского пейзажа. На небольшом столике стоял фирменный приемник с магнитофоном; на стенах висело несколько написанных маслом картин, по виду старинных.

– Присаживайтесь, – сказала Маргарита, указывая на два потертых старинных кресла, и села на диван. – Вот, получила заказ – реставрировать коллекцию одного любителя. Сутками сижу, боюсь не успеть в срок.

– Интересное совпадение, – сказал Джи. – Мой юный друг как раз ищет возможность поработать и поучиться у мастера.

– Что же ты умеешь делать? – обратилась она ко мне.

Я замялся, а потом решительно сказал:

– Все что потребуется.

– Ты не похож на человека, который будет делать то, о чем его просят, – иронически заметила Маргарита. – По-моему, к специальности реставратора ты мало пригоден.

Я испугался, что такая роскошная ситуация уплывает прямо из рук, и сказал:

– Я могу также убирать и готовить.

– Ну, – сказала Маргарита, – это большой плюс. Я к жизни мало приспособлена, почти не забочусь о еде и об одежде. Вот эту юбку ношу уже лет пятнадцать, – и она быстро провела ладонями по бедрам.

Мой взгляд невольно последовал за ее движением, и меня бросило в жар. Маргарита послала мне взглядом легкую усмешку, и я покраснел.

– Можно попробовать поручить ему первую очистку, – сказала она Джи. – Когда он сможет приступить к работе?

– Прямо сегодня.

Я обрадовался, что цель была достигнута так быстро. На очистке я не собирался долго задерживаться.

– Конечно, – сказал я, стараясь сдержать радостную дрожь в голосе, – прямо сейчас и могу начать. Лишь бы была работа!

Я и сам удивился страсти, которая прозвучала в голосе, а Маргарита оценивающие посмотрела на меня и благосклонно улыбнулась. Джи иронически усмехнулся.

Маргарита, сев за стол и взяв кисть, тем не менее, словно ждала чего-то, искоса поглядывая на меня. Мне показалось, что она смотрит так, словно мы заключили не просто деловое соглашение, а нечто большее, даже слегка интимное.

– Может быть, отметим как-то начало новой работы? – произнес я.

– И новой дружбы, надеюсь? – насмешливо спросила она.

– Но вот только дома у меня сейчас ничего нет...

– Это не страшно, я мигом слетаю в магазин.

– Может быть, – спросил Джи, – и мне с тобой сходить?

– Я справлюсь сам, – недовольно ответил я, боясь, что он опять меня выставит в смешном свете.

Джи только слегка улыбнулся:

– Ну что ж, если ты стремишься быть самостоятельным, не буду тебе мешать.

Я накинул куртку и, выйдя из дома, нашел поблизости большой гастроном.

В винном отделе продавался пятизвездочный армянский коньяк, и я взял две бутылки, а к этому еще и дорогую колбасу, консервированного краба, лимоны и хороших сигарет. На это ушло рублей около шестидесяти, и кошелек заметно уменьшился в размерах. Я обеспокоился на минуту, но затем решил считать это удачным вложением капитала, в расчете на грядущие доходы. Раздражение на Джи сменилось чувством благодарности за то, что он так вознаградил меня после двух тяжелых ситуаций.

На мой звонок дверь квартиры открыл Джи. Он удивленно посмотрел на бутылки, которые я прижимал к груди, и сказал:

– Ты просто вылитый князь Обезиани, собравшийся проникнуть в замок царицы Тамары.

Я насторожился, неожиданно вспомнив, что, по легенде, любовникам царицы Тамары отрубали голову утром, после ночи любви, но решил не придавать шутке значения. Стараясь скрыть свое торжество, я вошел в комнату и поставил бутылки на стол. Маргарита подняла голову, и глаза ее радостно распахнулись.

– Гурий, – сказала она, – вы настоящий джентльмен. У вас хороший вкус.

Я покраснел и пробормотал:

– А где у вас тарелки?

– В кухонном шкафчике, – сказала она. – Да вы хозяйничайте, распоряжайтесь как дома.

Быстро найдя тарелки и бокалы, я спросил:

– Где накрывать на стол?

– Здесь и накрывайте, – ответила Маргарита, – я должна закончить еще этот угол.

Я расставил тарелки и бокалы на квадратном столе и пошел на кухню – нарезать овощи и колбасу. Следом вошел Джи и, подойдя к столу, взял ломтик колбасы.

– Да, – сказал он, – ты не поскупился.

– Но я ведь скоро начну зарабатывать!

– Ты всегда видишь только первый ход, и поэтому успех быстро ослепляет тебя. Ну да ничего, может, ты и в самом деле заработаешь.

Я почувствовал себя вполне обжившимся в этом уютном месте и уже мечтал о том, что может случиться, если я останусь наедине с прекрасной дамой.

Мы расселись вокруг стола, и я со значительным видом разлил коньяк по рюмкам.

– Гурий, – произнес патетически Джи, – родом из страны, где развита культура тостов.

Я поднял рюмку, подражая тому, как это делал мой отец, и значительно произнес:

– Предлагаю выпить за эту встречу и так удачно начавшееся сотрудничество.

Джи слегка улыбнулся и пригубил из своей рюмки. Карие глаза Маргариты чарующе поблескивали, и я уловил в них пробуждающийся интерес ко мне.

– Гурий, почему бы тебе не приготовить рис? – вдруг предложил Джи. – Может быть, у нашей хозяйки остались еще запасы?

– Да, конечно, – сказала Маргарита, – именно рис и остался.

Я с неохотой встал из-за стола, прихватив с собой рюмку коньяку и сигареты, и отправился на кухню. Но, как только я оказался на кухне, вдруг почувствовал себя легко: не нужно было вести беседу, придумывать тосты – мне не приходилось раньше этого делать.

Я старательно мыл рис, затягиваясь хорошей сигаретой, и гадал, как пойдет дальше вечер, сколько еще мы с Джи пробудем здесь.

В этот момент раздался звонок в дверь; я услышал, как Маргарита что-то сказала Джи и пошла открывать. Хотя особого шума не было, я почувствовал, что пришла большая компания. Я подошел к двери кухни с кастрюлей рису и увидел моих знакомых с кладбища во главе с Борей. Я узнал Мещера с и бывшего шпиона, остальные же четверо были мне незнакомы. Мещер нес большой картонный ящик с бутылками водки и портвейна, а Красный Нос – сумку с продуктами.

“Опять эти парни из нижних миров перебежали мне дорогу”, – недовольно подумал я. Тем не менее, я отметил не без удовольствия, что в ящике было не меньше двадцати бутылок. Маргарита оживленно улыбалась, а я напряженно пытался понять, что может ее связывать с подобными типами.

– Привет, Гурий, – поздоровался Боря. – Еду, значит, готовишь? – и прошел в комнату.

Мещер и “шпион” только слегка кивнули, и вся компания проследовала за Борей. Я с напряжением ждал, как будут развиваться события дальше, забыв о рисе, потому что присутствие Бори со свитой было прямой угрозой моим уютным планам.

Я услышал, как Боря спросил у Джи:

– Вы не против посидеть с нами?

– С большим удовольствием посижу, – ответил он.

Послышался характерный звон выгружаемых бутылок, глухой стук жестянок консервов; на кухне появился “шпион”, достал из ящика стола штопор и, подмигнув мне, скрылся в комнате.

Я сообразил, что эта кухня ему уже хорошо знакома. Я механически продолжил было мытье риса, но потом мне пришло в голову, что глупо отсиживаться здесь, если Джи уже участвует в ситуации. К тому же я беспокоился о том, что мой дорогой коньяк довольно скоро может исчезнуть.

Поставив рис вариться, я вошел в комнату. Стол был уже раздвинут и уставлен бутылками портвейна. Возле Джи пустовал один стул, а Маргарита сидела между Борей и Мещером. Я сел рядом с Джи, стараясь не показать, что компания эта мне совсем не нравится. Джи выглядел довольным ходом событий.

Весь коньяк был уже разлит по большим стаканам – передо мной тоже стоял наполненный. Разговор не шел: они словно ждали кого-то. А стаканы быстро пустели и так же быстро, в молчании, наполнялись. Я не отставал и только посматривал на Маргариту, спрашивая взглядом, скоро ли уберутся эти незваные пришельцы? Но Маргарита пила наравне со всеми и смотрела на меня равнодушными глазами, в которых я ничего не мог прочитать. Скоро я захмелел и забыл о своих планах.

Вдруг горячая рука легла на мое плечо, и я услышал шепот:

– Подойди незаметно к ванной, мне надо с тобой поговорить.

Я с трудом обернулся: это была Маргарита.

– Ванна? Почему ванна?

– Тише, – драматически прошипела она, – это единственное место, которое пока еще свободно. А мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

Она ушла, а я, посидев с минуту, встал и, придерживаясь за мебель, пошел к ванной. Квартира была полна людей. Маргарита, слегка приоткрыв дверь ванной, впустила меня и закрыла на задвижку. Когда она повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы.

– Ты кажешься мне единственным человеком, – сказала она, – с которым можно поговорить. Если бы ты знал, как невыносимы для меня все эти люди. Я так устала от них. Они приходят каждый день, и каждый день повторяется одно и то же.

– Почему же тогда ты не прогонишь их? – спросил я, с трудом собирая разбегающиеся мысли.

– Я одинока, – ответила она, – и у меня нет сил, нет и повода, чтобы как-то изменить все это... Но работа с тобой, как мне показалось, может что-то исправить. Но, конечно, только если ты сам этого хочешь...

– Чего именно? – спросил я, не понимая, к чему она клонит.

– Как-то избавиться от всех этих людей, – ответила она, – сделать так, чтобы они ушли.

Глядя в ее полные слез глаза, я почувствовал, что ради нее стоит рискнуть.

– Я постараюсь что-нибудь сделать.

Выйдя из ванной и увидев всех этих людей, я, хоть и был совсем пьян, заколебался. Я подошел к комнате, где за столом сидел Джи, и вспомнил, что он говорил насчет обучающих ситуаций. “Может быть, – подумал я, – это тоже обучающая ситуация?” – и, подойдя к Джи, сказал шепотом, что хочу поговорить с ним о важном деле.

– В ванной, – добавил я, вспомнив об этом секретном месте.

Джи насмешливо посмотрел на меня и ответил:

– Иди туда, я скоро подойду.

Ванная комната была пуста; Джи вошел, присел на край ванны и спросил:

– О чем же ты хотел мне рассказать?

– Дело в том, – сказал я, стараясь отчетливо выговаривать слова, – что Маргарита хочет начать новую жизнь. Она говорит, что это под влиянием встречи со мной.

– Ну что же, – сказал Джи, – это хорошо. Ты считаешь это известие достаточно важным, чтобы сообщить мне?

– Не только, – сказал я, стараясь говорить короче. – У нее проблема: все эти люди вокруг мешают ей жить по-новому.

– Ты имеешь в виду сегодняшних гостей? – спросил Джи.

– Ну да, – сказал я, – и я решил попросить их убраться. Но мне для этого нужно ваше благословение.

– Ты осознаешь, – спросил Джи, – что твое состояние, мягко говоря, необычно приподнятое? – я кивнул. – И ты хорошо продумал все последствия?

Его глаза светились необыкновенной чистотой. Я вспомнил Дон-Кихота и опустился на колени.

– Прошу вас благословить меня на это деяние, – добавил я патетически.

Джи положил мне руку на голову и сказал: “Благословляю”.

На душе стало легко, и, поднявшись, я вошел в комнату. Подойдя к высокому крепкому парню, с которым уже познакомился, выпивая, я решительно произнес:

– Андрей, у меня к вам просьба.

– Что у тебя за дело? – спросил он, добродушно улыбаясь.

Я приободрился и продолжал:

– Маргарита должна завтра начать работать, и поэтому я прошу всех уйти.

Он был, казалось, удивлен, но затем просто отвернулся от меня. Тут мне пришла в голову здравая мысль, что формально я свое обещание выполнил и лучше на этом остановиться. Но для верности строго произнес еще раз:

– Андрей, я прошу всех закончить вечер и удалиться.

Он обернулся и, схватив меня за отвороты куртки, повел к окну. Я неловко сопротивлялся, опешив от неожиданности. Он, удерживая меня одной рукой, другой открыл окно.

– Ты, по-моему, в первый раз здесь – может быть, с тебя и начнем?

Я мгновенно протрезвел от морозного воздуха, ворвавшегося в комнату. Скамейки во дворе казались совсем небольшими с высоты четвертого этажа. Я увидел пьяно-веселые глаза Андрея и понял, что могу потерять жизнь из-за одного лишь неосторожного слова.

– Не стоит, – сказал я. – Это просто недоразумение. Я ничего серьезного не имел в виду.

– Это хорошо. Тогда иди, гуляй дальше.

Он отпустил меня и как будто мгновенно забыл о том, что произошло. Все еще растерянный, я поискал взглядом Маргариту и увидел, что она весело смеется, сидя на диване рядом с Борей. Во мне вспыхнули ревность и ненависть. “Может быть, – подумал я, – вызвать ее в ванную и уличить в предательстве?” Но мысль эта показалась мне нелепой. Я налил себе портвейну и залпом выпил. В этот момент ко мне подошел Джи.

– Ну как, – спросил он, – удалось тебе кого-нибудь уговорить?

– Я чуть было не погиб, – мрачно ответил я.

Джи рассмеялся:

– Этого можно было ожидать. А что ты намерен делать сейчас? Я собираюсь к Фее, на Авиамоторную, ты можешь поехать со мной.

Здравый смысл подсказывал мне, что нужно уезжать вместе с Джи. Но затем я подумал, что, может быть, гости разойдутся сами по себе под утро и у меня будет шанс остаться с Маргаритой наедине.

– Я останусь, а на Авиамоторную приеду завтра.

Джи улыбнулся:

– Ну что же, желаю тебе вовремя проснуться.

Я понял, что Джи увидел мой скрытый план, и напряженно ждал каких-нибудь острых замечаний, но он больше ничего не сказал и, быстро одевшись, ушел.

Я присел рядом с компанией, в которой была Маргарита, но после ухода Джи атмосфера резко изменилась, и я ощутил надвигающуюся угрозу. Я то и дело ловил на себе косые взгляды окружающих и стал уже жалеть, что не ушел вместе с Джи.

Внезапно в дверь начали звонить. Раздался громкий голос:

– Откройте, милиция. Проверка документов!

Все притихли, а затем один из гостей сказал:

– Мне прямо с утра завтра на службу. Я псаломщик. Если патруль меня здесь поймает, то уж точно трое суток продержат.

– А я на птичьих правах в Москве, – заявил я, – мне тоже надо спрятаться.

– Если у вас нервы крепкие, – ответила Маргарита, – то можете постоять за балконом, там вас не заметят.

Мы мгновенно кинулись к балкону и, перебравшись через ограждение, спрятались за пристроенными боковыми стенками. Я клял себя за то, что впопыхах не взял перчатки, потому что руки быстро замерзли. Рядом было слышно напряженное дыхание моего компаньона по бегству.

Казалось, прошло не меньше часа, когда дверь на балкон открылась. Я хотел было подозвать вышедшего на помощь, но через щель в досках заметил строгий профиль милиционера, который, похоже, искал спрятавшихся. Я затаил дыхание и мысленно клялся всегда уходить из ситуации вместе с Джи. Милиционер закурил и вернулся в комнату.

Я выждал еще минуту и аккуратно перебрался на балкон, столкнувшись со своим товарищем. Осторожно заглядывая в просвет между занавесками, мы увидели, что там – патруль из троих человек и один из них рассматривает паспорта. Не найдя ничего достойного их внимания, они ушли.

Я постучал в стекло, и Маргарита открыла дверь.

– Давайте, бедненькие, выпейте чего-нибудь, чтобы согреться, а то заболеете.

– Часто у вас такое бывает? – спросил я, стараясь казаться невозмутимым.

– Да нет, – ответила она. – Кто-то им сообщил, что подозрительная компания дебоширит после двенадцати.

Я выпил полный стакан водки и решил выспаться, устроившись на своей куртке под растущим в кадке большим фикусом.

Проснулся я, разбуженный сильным толчком. Это была Маргарита. Она стояла на коленях, упираясь руками мне в плечо. Ее волосы свисали прядями на лицо, а глаза как будто ничего не видели, и все лицо было в красных пятнах.

– Вставай, – сказал она, – ты мне нужен.

Я молча смотрел на нее, не понимая, где я нахожусь.

– Вставай, – повторила Маргарита, – водка кончилась; пойдем сейчас на одну квартиру – они продают ночью.

Я побоялся отказаться и, одевшись, ждал ее в прихожей. Маргарита надела длинную песцовую шубу и черную вязаную шапочку и сказала коротко:

– Что же ты стоишь? Идем.

Компания продолжала гулять, а на нас никто не обращал внимания. Стенные часы пробили два часа ночи. Мы вышли на морозную улицу, которую освещали редкие фонари; окна квартир многоэтажных домов были темны, и я сообразил, что мы легко можем попасть в какие-то неприятности. Через десять минут мы резко остановились у одного из высотных домов.

– Это здесь, – сказала Маргарита, и мы вошли в подъезд.

– По-моему, – добавила она, вспоминая, – это пятнадцатая

квартира.

У меня похолодело в груди от мысли, что мы будем сейчас звонить и требовать водку совсем не у тех людей.

– А вдруг это не та квартира, – спросил я осторожно, – и они вызовут милицию?

– Трус! – хлестко сказала Маргарита. – И такой человек собирается работать со мной?!

Она резко повернулась и стала подниматься по лестнице. Я неохотно пошел за ней. Квартира оказалась на четвертом этаже, и под взглядом Маргариты я нехотя и боязливо нажал на кнопку звонка. Через несколько минут за дверью послышалось шарканье, и сиплый мужской голос спросил:

– Кто там?

– Коля? – спросила Маргарита. – Это я. Водка у тебя еще осталась?

– Какая водка? Какой Коля? – загремел голос. – Сейчас вот милицию вызову, если не уберешься.

Послышался скрежет открываемого замка, и мы быстро сбежали вниз по лестнице.

– Не страшно, – сказала Маргарита, – я знаю еще одну квартиру неподалеку.

Я умоляюще заглянул ей в глаза, но она была непреклонна и, резко повернувшись, зашагала по тротуару. Я поплелся следом.

– Я не люблю трусов, – строго отчитывала меня Маргарита. – Мужчина, который хочет работать со мной, не должен бояться рисковать.

Я пробурчал что-то утвердительное, решив со всем на словах соглашаться, чтобы не остаться на улице в мороз. Мы скоро оказались у двери, обитой старым дерматином. Звонок болтался на одной-единственной проволоке, и я, под давлением взгляда Маргариты, постучал по косяку. Прошла минута, но за дверью никого не было слышно. Я повернулся к Маргарите:

– Никого нет, может быть, пойдем отсюда?

– Стучи сильнее, – ответила она.

За дверью послышались осторожные шаги и испуганный женский голос:

– Чего там?

Маргарита начала:

– Мне говорили, что у вас можно водки купить...

– Нет у нас никакой водки, чего ты по ночам бродишь, шла бы домой спать...

– Как это нет?! – крикнула Маргарита. – Я точно знаю, что есть!

За дверью вдруг послышалось рычание огромной собаки.

– Я вот сейчас дверь приоткрою и своего пса на вас выпущу, а он у меня обученный...

Мы снова быстро сбежали вниз по лестнице, спасаясь от неприятностей. Я с надеждой думал, что сейчас-то мы уже вернемся домой.

– Есть еще одно место, но там они не должны видеть меня. Ты должен сам подняться и купить водки, – и Маргарита вложила мне в руку два измятых червонца.

У меня снова похолодело в груди от мысли, что я должен покупать водку в какой-то квартире, глубокой ночью, в незнакомом городе, да еще и в таком месте, где не очень, по – видимому, жаловали Маргариту. Я ощутил острое желание вернуть ей деньги и убежать. Но бежать было некуда, и моя сумка все еще лежала в квартире Маргариты.

Я шел за ней, кляня себя за то, что польстился на ее многообещающий взгляд. Довольно скоро Маргарита остановилась у невзрачной пятиэтажки, затерявшейся среди высотных домов, и подтолкнула меня.

– Зайдешь в крайний подъезд, на третий этаж, первая квартира слева, – номер не помню – и купишь две бутылки.

Я, сжимая деньги в кулаке и слегка дрожа от холода и страха, поднялся и позвонил в нужную дверь. Атмосфера была мрачной и угрожающей. Дверь открылась быстро, без вопросов, и я понял, что сюда заходят ночью довольно часто. На пороге стоял высокий мужчина, лысый, в белой майке, небрежно заправленной в спортивные штаны.

– Сколько тебе? – спросил он.

– Две, – ответил я торопливо.

– Давай деньги, – сказал он и, взяв мои червонцы, скрылся за дверью.

Замок снова щелкнул. Я занервничал, не зная, получу ли водку. Но минут через пять дверь открылась, и он вручил мне пакет с двумя бутылками, завернутыми в газету.

Я вышел на улицу: Маргарита стояла в тени, у подъезда.

– Ну, как? – спросила она.

Я показал ей пакет; равнодушно повернувшись, она пошла к тротуару. Я быстро зашагал за ней. Я не чувствовал никакого удовлетворения, только сильную усталость и опустошенность.

“Нелегко обучаться на Корабле Аргонавтов”, – подумал я.

Когда мы вернулись в ее квартирку, я взял свою сумку, небрежно брошенную кем-то в прихожей, и, забившись под фикус, лег на свою куртку. Сумку я положил под голову. Я был рад, что компания не обращала на меня ни малейшего внимания, и быстро уснул.

Проснувшись ранним утром, я увидел, быстро оглядев комнату, что три человека спали на разложенном диване, двое – на полу, а один уснул сидя за столом, свесив голову на грудь.

Маргарита была, как я заключил, в своей спальне, и я вдруг вспомнил шутку Джи насчет царицы Тамары и ее любовников, которым отрубали голову поутру.

Я поспешно оделся и осторожно выскользнул из квартиры. С трудом найдя автобусную остановку, я, после полуторачасового путешествия на автобусе и метро, снова оказался на Авиамоторной.

Когда я увидел Фею и Джи, мирно завтракающих в своей маленькой комнате, мое сердце забилось от радости.

– Мне опять не повезло, – сообщил я, жуя бутерброд с докторской колбасой.

– Ты опять упустил шанс чему-либо научиться, – заговорил Джи, задержав на мне свой пристальный взгляд, – и к тому же успел навлечь на себя гнев свиты, ведя себя очень нагло. Слава Богу, что остался жив.

– Разве у этих непрезентабельных людей я смогу научиться тому, как попасть к небожителям?

– Прежде чем попасть на небеса, тебе необходимо трансмутировать темную часть своей души, пройдя ряд алхимических ситуаций, – ответил Джи. – Но помни, что за каждой дамой на тонком плане тянется длинный шлейф ее кавалеров. И этот шлейф может любого неофита заземлить и лишить правильной ориентации. С другой стороны, если не давать тебе свободно проявляться, ты потеряешь интерес к обучению и личную инициативу. Будучи на Корабле, ты имеешь свободу выбора, а я – свободу коррекции.

– Что же произойдет, если неофит потеряет правильную ориентацию? – спросил я.

– Он теряет тогда интерес к Школе, к обучающим ситуациям, воспринимает их очень плоско – только с точки зрения личной корысти. Тогда его корректирует сама жизнь, и он быстро оказывается в том месте, которое соответствует его уровню бытия. Для тебя это – Кишинев, и это единственное место, где ты можешь жить.

– Мне меньше всего хочется думать о Кишиневе, – сказал я. – Московская жизнь настолько интересна, что я буду изо всех сил держаться за место оруженосца. Я только не представляю себе, как можно ориентироваться в ситуациях московского андеграунда.

– Тебе следует научиться чувствовать атмосферу “саки”, – ответил Джи, – атмосферу грозящей опасности.

– Как же этому научиться?

– На собственной шкуре, – усмехнулся Джи. – А сегодня я предлагаю тебе поработать над дневником и описать прошедшие события. Дневник является астральным желудком ученика, который переваривает полученные впечатления. Если ты не будешь описывать их, то очень скоро забудешь про обучение и отвергнешь любую коррекцию. Поезжай на почтамт и там поработай с дневником. Фее надо побыть в одиночестве.

– Вы меня отправляете писать этот несчастный дневник на почтамт, как бездомного бродяжку, – обиделся я.

– Если бы у тебя было бытие, ты бы мог отправиться на уютную квартирку Александра или Маргариты, – холодно ответил Джи.

– Нет уж, спасибо, – я лучше посижу на Главпочтамте.

Взяв сумку, я вышел на улицу. “Если бы не мое желание попасть в миры вечного счастья, я бы никогда не стал писать этот ненавистный дневник”, – с сожалением думал я.

Мне удалось пристроиться у старого конторского стола, где заполняли бланки, и я переваривал последние события несколько часов. Как ни странно, эта работа дала мне ощущение легкости, так как я сбросил на бумагу около десяти килограммов психической тяжести, и я ощутил, что силы вернулись ко мне.

Когда мы встретились с Джи вечером, он сказал:

– Сегодня я поведу тебя в мистический салон. Там отмечают день рождения человека, на которого тебе нужно обратить особое внимание. Его зовут Кукуша. Возможно, когда-нибудь тебе придется сыграть при нем роль старого слуги Савельича при молодом барине Гриневе. Если ты еще не раздумал попасть на небеса, то тебе надо постараться подружиться с хозяевами салона и пройти у них обучение.

– Я все сделаю ради вас, – заявил я.

– Ради себя, – поправил Джи.

Поднявшись на седьмой этаж двенадцатиэтажного дома, он позвонил в массивную дверь. На пороге появилась симпатичная дама средних лет, с таким выражением лица, как будто все происходящее было для нее лишь развлекательной пьесой.

– Здравствуй, Розалита, – приветствовал ее Джи.

– Входите, входите, – сказала она. – Ты, как всегда, приходишь с новым оруженосцем, но вот из этого вряд ли получится что-либо стоящее.

– Напрасно вы судите по моей внешности, – отпарировал я. – При малом росте я обладаю многими достоинствами.

– Надеюсь, я их замечу, – усмехнулась она и прошла в комнату.

Я тоже прошел в комнату и издали любовался, как Розалита, в элегантной черной юбке до колен и белой шелковой блузе, переходит от одного гостя к другому. Кисть ее руки охватывал тонкий серебряный браслет в виде двух переплетающихся змеек с изумрудными глазами. Такого же глубокого зеленого цвета были и глаза Розалиты. Я решил приступить к выполнению задания Джи и, подойдя к ней, смущаясь, произнес:

– Хоть я и вижу вас впервые, но уже захотел стать вашим послушным пажом.

– И вам хватает наглости высказывать такие желания? – надменно улыбнулась Розалита, но я заметил, что она была польщена.

Она несколько пренебрежительно повела плечами, как бы потеряв ко мне интерес, и подвела меня к высокому молодому человеку с. длинными волосами, узким лицом и остроконечной бородкой, в круглых очках.

– Познакомься, Чера, с этим прытким молодым провинциалом, – сказала она насмешливо. – Это новый подлещик, и он уже успел попроситься ко мне в пажи.

– Он как раз может заменить тебе пуделя, – холодно улыбнулся Чера.

Я подавил в себе негодование и, следуя наказу Джи, стал думать, с какой же стороны подойти к этому щеголю, одетому в вельветовые брюки бутылочного цвета, тонкий бежевый свитер и дорогие туфли с фирменными ярлыками в виде саламандры. От Розалиты излучалась атмосфера прохладной элегантности и исключительности, и я сразу захотел стать таким же. Когда она упорхнула к другим гостям, я обратился к Чере:

– Я – новый оруженосец Джи. Он говорил, что если я пройду у вас обучение, то овладею скрытым знанием.

– Прямо так и сказал? – насмешливо ответил он и отвернулся.

“Жаль, что так и не удалось войти в доверие к этому напыщенному москвичу”, – думал я, куря одну сигарету за другой. Я успокоился и, выпив рюмку коньяку, подошел к Джи, который беседовал с восточным человеком в строгом сером костюме, с черными блестящими волосами, гладко зачесанными на пробор.

– Заман, что ты скажешь о моем новом ученике? – неожиданно спросил его Джи.

Взгляд Замана, напоминавший глаза коршуна, быстро оценил меня.

– Хотя в нем и сквозит нечеловеческая хитрость, я мог бы обучить его проникать в миры Зазеркалья.

– Если хочешь – поезжай в Азербайджан с суфийским шейхом, – предложил Джи. – Он берет тебя в ученики. Твоего “да” будет достаточно.

– Можно мне подумать до конца вечера? – попросил я.

– Напрасно отказываешься, – улыбнулся Заман.

“Что я, дурак, – уезжать из столицы в какую-то провинцию”, – подумал я и подошел к Чере, который элегантно держал в левой руке рюмку с коньяком, а правой едва касался красивой брюнетки в малиновом платье, плотно облегавшем ее привлекательную фигуру.

– Воин не насильствен, потому что он тонок и точен, – говорил он. – Поиск состояния воина – это поиск не кайфового состояния, а правильного намерения для конкретного действия. Нравится, не нравится – это дело десятое; важно, что ты добилась результата. Состояние само по себе не столь важно, и поиск его ради удовольствия опустошает. Если бы ты привыкла делать, ты бы не задавала вопросов и достигала бы всего вообще без всякого знания. Знание – это потакание ума самому себе, а ум является очень маленькой частью человека. Но ум делает все, чтобы наша сущность не просыпалась. Чтобы перехватить управление сущностью, нужно как можно больше пустоты и чистоты. Нужно остановиться, или, в других терминах, остановить мир...

– Как же сделать это? – спросила девушка.

– Это может быть темой следующей нашей беседы, – ответил Чера.

В этот момент в дверях появился высокий подросток в серых мешковатых брюках и клетчатой фланелевой рубашке, висевшей на худых плечах. Он молча прошел через толпу гостей и, сев за старое черное пианино, неуклюже сыграл рэгтайм. Джи обнял его за плечо со словами: “Здравствуй, Кукуша”, – и, указывая на меня, добавил: “А вот и твой будущий Савельич. Подучи его пока играть в “риск”, а то он любит подстелить себе соломку”.

Я нетерпеливо отмахнулся от Кукуши и спросил Джи:

– Не могли бы вы сказать, действительно ли Заман является суфийским шейхом?

– Ну, если это тебя так занимает... – ответил Джи. – До двадцати пяти лет Заман был простым трактористом. Однажды, работая в поле, он услышал в своем сердце зов свыше. Он бросил трактор и тут же уехал в Баку. Ведомый некой силой, он направился к зороастрийскому храму. Войдя смиренно в храм, он обратил внимание на одинокого старца в черном халате, держащего в руке изумрудные четки. Старец назвал его по имени и пригласил следовать за собой, сказав: “Я – шейх суфийского Ордена. Великий Аллах решил призвать меня к себе и указал на тебя как на моего преемника. Впоследствии тебе предстоит провозгласить суфийские идеи в академической среде”. Через некоторое время Заман поступил в Московский университет на исторический факультет и за два года окончил его. За свои необычные таланты он был принят преподавателем в Бакинский университет на кафедру истории религии. Он стал включать в свой курс описание суфийских идей, и на его лекции приходили сотни людей: они чувствовали, как через него передается духовная Барака. Он сделал необычайно быструю карьеру в социуме, но я призываю его к осторожности и к тому, чтобы он не очень увлекался социальным успехом. Надеюсь, он прислушается к моим советам...

В этот момент Чера, не обращая внимания на меня, позвал Джи, и он, извинившись, отошел в сторону.

Когда мы возвращались на Авиамоторную, на последнем поезде метро, Джи спросил:

– Удалось ли тебе наладить контакт с Розалитой?

– Она не воспринимает меня всерьез, – сказал я, – и к тому же в ней нет ничего мистического.

– Жаль, что ты ничего не заметил. Она могла бы избавить тебя от провинциального жирка, научить тонкости и куртуазности. Ты настолько погряз в грубых схемах общения на уровне инстинктов, что не можешь притянуть к себе ни одну тонкую сущность.

Фея встретила Джи, нахмурившись. Она сидела на диване, излучая потусторонний холод, от которого леденела душа. Я робко поздоровался и, отговорившись усталостью, быстро лег спать. Засыпая, я непрестанно думал о Розалите.

Во сне я встретил девушку лет четырнадцати с торчащими в стороны косичками. Ее глаза и черты лица были мне до странности знакомы. Она приблизилась ко мне и смущенно произнесла: “Я когда-то хотела стать принципом Шакти, вдохновлять и поддерживать на Пути...” – от громкого телефонного звонка я неожиданно проснулся.

Джи пригласил меня на прогулку – закупить продуктов и зайти в одно интересное место. Фея расстроилась, оттого что Джи снова уходит, но старалась не подавать виду.

Мы шли по тротуарам, покрытым свежим снегом, и я невольно думал о том, что уже скоро мне придется возвращаться в хмурый сырой Кишинев. Снег создавал ощущение чистоты и легкости, и я грустил о предстоящем расставании. Джи сказал, чтобы я собрался: предстоит встреча с высоко развитой сущностью.

Вскоре мы вошли в сиротливо выглядевший Дворец культуры, успешно миновав заслон недовольной женщины в униформе, и Джи постучал в дверь с табличкой “Костюмерная”. Раздался мелодичный голос: “Войдите”.

В комнате у конторского стола сидела красивая брюнетка лет тридцати, с легкой проседью в волосах. У нее были большие темные глаза с рассеянным взглядом и тонкий нос с легкой горбинкой; губы ярко-вишневого цвета, полные, но изящно обрисованные. На коленях лежало нечто вроде рубашки – туники, в руке – иголка с ниткой. На пустом столе лежала подушечка, в которую было воткнуто с десяток иголок с нитками разных цветов. При виде Джи легкая улыбка заиграла на ее ярких губах, но глаза сохраняли прежнее выражение.

– Володечка, – протяжно сказала она, – вас-то я и ждала. А что это за отрок с вами? На вид – сущий поводырь, но да внешность-то обманчива – ему бы самому за кем-нибудь плестись.

Я обмер от странного ужаса, который она пробудила во мне этими словами. Они звучали как легкая издевка, и я подумал, сам не зная почему, что эта женщина может быть опасна. Я невольно сделал шаг назад и встал за Джи, выглядывая из-за него, как из-за угла большого надежного дома.

– Вы садитесь, – продолжала она нарочито певучим голосом, – вот и стулья там стоят.

Джи снял свою шинель и, повесив ее на вешалку, сел на один из жестких деревянных стульев; я сел немного позади Джи, чтобы оставаться в укрытии.

– Как дела у тебя, Гиацинта? – спросил он. – Встречаешься ли с кем-нибудь из наших?

– Давно уже никого не видела, – ответила женщина, положив вышивание на край стола, – поэтому и решила всех сразу увидеть, заручившись вашей поддержкой.

– Каким же образом я могу тебя поддержать?

– Я решила сегодня отметить ваш юбилей, – сказала Гиацинта, – ваше грядущее пятидесятилетие у себя, на Белорусской. Уже приглашены Евгений, Эльдар, Лора. И еще человек двадцать помельче.

Джи, потянувшись, достал из кармана пальто фляжку и, повертев ее в руках, спросил:

– Не найдется ли у тебя пары рюмок?

Она поднялась и грациозной походкой подошла к большому платяному шкафу. Открыв его, она вытащила снизу, из-под сложенных одежд, три небольших стакана и плавным жестом поставила их перед нами. Джи налил в них из блестящей фляжки и сказал загадочно, поднимая свой стакан:

– За так неожиданно наступившее пятидесятилетие.

Я недоумевал: “Что за странность скрывается в праздновании этой даты?” – и осушил стакан одним глотком.

Пока Джи беседовал с ней, я думал о том, почему эта роскошная женщина наводит на меня такой панический ужас.

– Когда ожидать вас? – вдруг спросила Гиацинта, снова берясь за шитье.

– Мы с Гурием придем часам к семи, – ответил Джи и поднялся.

– До свидания, приятно было познакомиться, – запинаясь, произнес я и, взяв свою куртку, мигом оказался в коридоре. Вскоре вышел Джи, застегивая пальто, и посмотрел на меня с легким удивлением.

– Что это с тобой? – спросил он, когда мы вышли из Дворца культуры.

– Эта женщина пугает меня.

– Да? – сказал Джи иронически. – А мне показалось, что ты глаз с нее не сводил.

– Ну да, – ответил я. – Смотрел, как загипнотизированный кролик.

– А, _ сказал Джи, – тогда понятно. На самом деле Гиацинта является высокой духовной сущностью, но ты, видимо, не готов к реальной встрече с ней. Она мгновенно очаровала тебя, однако барьер ее ледяного холода ты не можешь преодолеть.

Морозный воздух выветрил из меня пары страха и паники, и мой ум снова заработал.

– Сегодня мне бы хотелось, – сказал я, стараясь, чтобы это звучало убедительно, – поработать, сделать кое-какие записи на почтамте.

Джи с легким укором посмотрел на меня.

– Ты неблагодарен к появившемуся в твоем пространстве шансу. Луч к тебе очень доброжелателен: ты сможешь как раз перед отъездом увидеть весь эзотерический высший свет Москвы и познакомиться с ним.

Я оживился, представляя себе изысканных дам, похожих на персонажей романов Бальзака и Дюма.

– А с кем мне нужно общаться прежде всего?

– Я не могу подсказывать тебе, – ответил Джи. – Ты сможешь общаться с теми, кого притянет к тебе твой уровень бытия.

– Что такое мой уровень бытия?

– Ты пока еще не готов к разговору об этом. Общайся, с кем можешь или с кем интересно, и все запоминай. Ты сможешь осознать увиденное впоследствии.

– Почему Фея, – спросил я, – так сильно отличается от всех остальных?

– На этот вопрос тоже сложно ответить тебе. Фея имеет невероятно глубокую внутреннюю жизнь: она вмещает в себя практически целый континент. Но, чтобы понять это, нужно самому иметь достаточно глубокое бытие. Касьян, благодаря своей медитационной подготовке, иногда улавливает отблеск ее эманаций.

Приступ зависти заполнил мою душу черным туманом.

– Пока я могу только сказать тебе, что Фея – это живая статуя, которая, находясь в нашем пространстве, проводит токи из далеких космических бездн. И мы до конца инкарнации должны всячески поддерживать ее.

Мы выковываем чашу Грааля в нашей эпохе, в нашей стране. Всякие рациональные, корыстные подходы к Фее обречены на провал. Чтобы общаться с Феей, нужно уметь быть Синдбадом, обладающим живой драгоценной жемчужиной.

В Фее есть все: и весь кукольный театр, и Атлантида, и Египет, и тольтеки, и ужас, и красота, и нечто высшее, чем красота. Фея проводит луч Матери Мира, а также и луч Девы Мира. Это очень нелегко – сохранить статую в нашем пространстве; тайна статуи, или лампы Аладдина, в том, что она всегда стремится затеряться.

Его голос доносился до меня будто из другого пространства. Я был ошеломлен этим описанием Феи, которое находило отклик в какой-то глубокой части меня, но отвергалось моим скептическим умом.

– Как же я, такой несовершенный, могу найти контакт с ней? – спросил я.

Джи мгновенно уловил нотку фальши, прозвучавшую в реплике, и остро посмотрел на меня.

– Ты обманываешь сам себя. У тебя уже есть прекрасный контакт с ней. Ты вообще можешь наладить контакт с кем угодно, если захочешь.

Я покраснел от удовольствия при этом комплименте.

– Я не совсем понимаю вас.

– Я имею в виду, – ответил Джи, – что твоя любовь к комфорту не позволяет тебе увидеть следующий ход для улучшения отношений. Ведь ты немного рисуешь и можешь мастерить, а Фея нуждается в помощи – помоги ей.

– Да, – пробормотал я разочарованно, – но я бы хотел, как Касьян, встречать ее в сновидениях.

– Не сравнивай себя с ним, – улыбнулся Джи. – Вы принадлежите к разным весовым категориям, если воспользоваться терминами бокса. Ты – боксер в весе пера, а Касьян – в тяжелом весе. Ну, как вас можно поставить рядом? Начни помогать Фее на плане физическом – и тогда она сможет тебе помочь на планах более тонких.

Я решил последовать совету Джи, тем более что выбора у меня не было.

Мы вошли в коридор коммунальной квартиры на Авиамоторной, который был всегда темен; я повесил куртку на вешалку, и Джи открыл дверь в комнату, отводя тяжелую портьеру, которая скрывала комнату от любопытных глаз.

Фея, с завороженным взором, неподвижно сидела перед небольшим мольбертом, на котором был закреплен лист чистой белой бумаги. Звучала тихая успокаивающая музыка с повторяющимся мотивом, гармонично вторившим внутреннему звучанию самой Феи. Джи предостерегающе приложил палец к губам, увидев, что я хочу, как обычно, бодро поздороваться. Он жестами показал мне сесть за стол и заняться своими записями. Я осторожно налил себе чаю из китайского чайничка и, достав тетрадь, стал рисовать необыкновенное лицо Феи, словно явленное из глубины сияющего мира.

Она увидела нас, и ее состояние мгновенно изменилось.

– Ну, как визит к Гиацинте? Нагулялись по тонкому льду?

– спросила она с легкой иронией.

– Почему вы решили, что мы посетили ее? – удивился я.

– Ее взгляд глубоко отпечатался в ваших глазах, – усмехнулась она.

– Как вам удается за короткое время создавать такие волшебные картины? – спросил я.

Фея, согревая пальцы о чашку с горячим чаем, ответила:

– Есть такая техника: смотришь на белый лист, представляешь себе различные варианты композиций, пробуешь разные цвета. Сейчас я работаю над образами старцев, которых встречаю в сновидениях. Попробуй, посозерцай сам.

Я смотрел на лист несколько минут и ощутил только приступ глухой тоски. Фея взглянула как бы сквозь меня и заметила:

– Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.

Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.

– Краску можешь разводить на блюде, – добавила она. – И не жалей разбавителя – тогда цвета станут прозрачнее.

Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.

– Неплохо, – сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.

– А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.

Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.

Фея скептически осмотрела ее и заметила:

– Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет – и будет потом выбираться несколько инкарнаций.

– Да это случайно так получилось, – оправдывался я.

– Это, – сказала Фея, – не просто так – ты нарисовал одного из своих злобных “дедов”. Они так и выглядят. Это хороший способ избавиться от какого-нибудь “деда”, который тебя достает. Нарисуй его, а рисунок затем сожги.

– Что же такое “дед”? – спросил я.

– Твоя агрессия, – сказала Фея. – Или депрессия, по – православному – уныние. Это значит, что один из твоих “дедов” активизировался.

– Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, – отметил Джи.

Меж тем незаметно наступил вечер.

– Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, – напомнил Джи.

Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:

– Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?

– Гурджиев, – сказал Джи, улыбаясь, – даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.

– Ну, хотя бы приходи не очень поздно, – сказала Фея. – Для меня у тебя никогда нет времени, а для других – сколько угодно.

Я взял сумку и вышел вслед за Джи.

Мы быстро доехали на метро до “Белорусской”. Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.

– Постарайся быть внимательным, – сказал Джи, – и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока – просто присматривайся.

Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.

Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.

Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.

Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.

Все поднялись, приветствуя Джи. Гиацинта возникла вдруг рядом с ним, взяв его под руку. В другой руке ее был большой бокал, наполненный шампанским. Высокий человек в черной рубашке встал на стул и стоял, плавно покачиваясь, готовый, казалось, в любой момент упасть. Я обратил внимание на его необычайно подвижные брови, которые изгибались вверх и вниз в такт всем его жестам и покачиваниям. У него был заметный шрам на лбу и короткий сухой нос своенравного человека.

– Дорогой мэтр, – произнес он, изысканно выговаривая слова, – мы счастливы видеть вас сегодня, хотя повод собраться здесь показался нам странным. Splendor Solis сегодня гуляет – и я пью за ваше ослепительное бытие!

Гиацинта повела Джи на почетное место во главе стола, а я сел на ближайшее свободное. Справа от меня был странно одетый восточного вида человек, с яркой тюбетейкой на обритой голове, а слева – высокий парень, в дорогом на вид костюме и ярко блестевших черных туфлях из мягкой кожи. Восточного человека звали Эльдар, а франта – Достоевский. Рядом с Джи сидела небольшого роста женщина в квадратных очках; она пристально посмотрела на меня и спросила Джи:

– Папуля, что это за мамасика ты с собой привел?

– Этот подлещик приехал ко мне из Молдавии, – ответил Джи.

Дама заинтересованно посмотрела на меня, но я от застенчивого высокомерия отвел от нее взор.

Мне показалось, что она выглядит весьма незначительно, ибо я мечтал найти более интересную даму для вальяжной беседы. Но не успел я толком осмотреться, как вдруг ко мне подошел старик очень маленького роста с длинной бородой, в синем кителе и офицерских сапогах.

– Владимир Иванович, – представился он и, достав из-за пазухи фляжку, торжественно произнес:

– Выпей моего целебного напитка для разотождествления с миром!

Я пришел в замешательство и, небрежно отвинтив пробку, брезгливо понюхал содержимое.

– Настойка-то у вас с подозрительным запахом, – ответил я с вежливой миной. – Не пью-с такие.

Старичок лихо опрокинул в себя полфляжки и, придя в возбужденное состояние, стал отплясывать гопака и что-то выкрикивать. Я удивился такой вольности, но окружающие находили его выходку вполне естественной. Я набрался смелости и решил завязать разговор со своими соседями.

Я спросил Эльдара, давно ли он знает Джи.

– Слишком давно, – ответил он, недобро улыбнувшись, и повернулся к своей соседке, женщине лет тридцати с короткими черными волосами и черными непроницаемыми глазами. Я тоже повернулся к своему разодетому соседу и спросил, который час, чтобы как-то прервать натянутое молчание.

Достоевский нехотя посмотрел на часы и тем опрокинул рюмку водки, которую держал в руке, на свои роскошные брюки.

– Пол-одиннадцатого, – ледяным тоном сообщил он и стал салфеткой тщательно тереть пятно.

Он с большим трудом удерживался, чтобы не нагрубить мне. Я встал из-за стола, но тут меня схватил Владимир Иванович, все еще плясавший гопака, и закричал:

– Гурий! Ты Сталин! Ты Полярная Звезда! Пляши!!!

Я посмотрел на сидящих эзотериков: все как будто ждали с любопытством, как я отреагирую. Я нехотя сделал несколько “па” и постарался поскорее снова занять место за столом, чтобы не привлекать к себе внимания Владимира Ивановича.

Единственное свободное место было возле дамы в очках, и я сел рядом с ней.

– Как вас зовут? – спросил я. Она оживленно ответила:

– Какой мамасик еще маленький, даже Лору не знает! Откуда ты такой здесь взялся?

Она излучала мягкую, сердечную волну, которая растворила мою скованность и неловкость.

– Я попросился юнгой на Корабль “Арго” и вот оказался здесь. Но я не понимаю, почему это празднование пятидесятилетия – ведь Джи не больше сорока на самом деле?

– Не утруждай себя, мамасичек, размышлениями о приколах Гиацинты, у нее их – сотни. В действительности, она чувствует, что карма влечет ее на дно, и она отчаянно хочет выплыть. Поэтому она решила рискнуть и использовать последнее, самое сильное средство, хоть она и ненавидит Джи.

– Разве эго рискованно – просить Джи о помощи? Он мне кажется самым добрым человеком в мире.

– Если ты недостоин, то можешь сгореть от помощи, которую он, действительно, всегда оказывает просящему. А сейчас сходи, будь любезен, на кухню – принеси бутылочку сухого.

Я выбрался из-за стола и пошел на кухню, размышляя над ее загадочными словами.

“Почему Джи называл этих людей эзотериками, – думал я, – если они пьют и курят, вместо того чтобы медитировать?” Ситуация напоминала театральную пьесу, но, поскольку меня это вполне устраивало, я с удовольствием подливал себе портвейн, пока окружающее не расплылось в розовом тумане.

Поздно ночью вечеринка закончилась, и мы с Джи отправились на Авиамоторную. Пока мы ждали такси, Джи спросил:

– Тебя привлекло что-нибудь в этой роскошной ситуации?

– Мне странно, что эти самоуверенные и вульгарные люди принадлежат, по вашим словам, к эзотерической элите, – заявил я. – А Гиацинта беспредельно влюблена в самое себя и не видит ничего вокруг.

Джи, вздохнув, сказал:

– Твое бытие настолько слабо, что, хоть Луч и предоставляет тебе королевский шанс сразу войти в центр событий, ты совершенно не можешь им воспользоваться. Попробуй хотя бы пересказать все, что ты увидел и узнал, Касьяну – иначе твое пребывание в Школе быстро выродится.

“Почему он меня обижает? – подумал я. – Ведь я к нему так хорошо отношусь”.

Джи бросил на меня сочувствующий взгляд:

– Пока ты занимаешь пассивную позицию и ждешь, что с тобой будут считаться, уважать твое самолюбие и интересы твоих инстинктов, никакая ситуация не будет для тебя достаточно хороша.

– Что же я должен был делать в сегодняшней ситуации?

– Развертываться, – ответил Джи, – и завоевывать себе опорную точку в Москве. Не можешь же ты все время сидеть на шее у Феи.

– Я боюсь покинуть ваше общество, – смутился я.

– Ну что же мне теперь с тобой делать? – вздохнул Джи.

– Ничего. Завтра я уже буду в Кишиневе.

– Я имею в виду, что у тебя отсутствует тонкое восприятие, – московский андеграунд оказался гораздо выше твоего понимания.

– Но они ничем не похожи на небожителей! – воскликнул я.

– Да на такого, какой ты есть, ни один небожитель даже плюнуть не захочет, – ответил Джи, а я подумал: “Если бы не моя мечта попасть на небеса, я бы не выдержал такого мнения о себе”.

Я провел ночь на Авиамоторной, а утром купил билет на самолет – и вот я здесь. Но я совершенно не могу понять, чему же именно я обучался в Москве и что это за люди – московские ученики Джи. Во всяком случае, после рассказа я чувствую в душе легкость и спокойствие.

С этими словами Гурий собрал свои вещи и поехал домой, а я долго обдумывал услышанное.

Чтобы взошли семена, посеянные в душе ученика, ему нужно умереть для своего прошлого. Он должен, таким образом, стереть следы кармы, которая препятствует его внутреннему росту. Ангел взывает к пробуждению сущности ученика. Прохождение стадии Нигрэдо означает спуск в низшие слои своей души и встречу с подсознательными течениями. Когда неофит готов, ему предлагается встретиться с подводными сущностями, которые появляются на поверхности только в исключительных случаях. Без руководства опытного алхимика неофит может поддаться их соблазнительному гипнозу, ибо подводные существа намного сильнее самого неофита и могут I легко покорить и поработить его, очаровав непревзойденной игрой воображения, черным юмором, сладкими грезами о несбыточной мечте вечного парадиза.

Глава 6. Три буддийских обезьяны

С тех пор прошло больше полугода. В течение этого времени я психологически готовился покинуть Кишинев и присоединиться к Джи. Лето подходило к концу, и я, соскучившись по новым приключениям, позвонил Джи в Москву.

– Ты еще жив, братушка? – спросил бодрым голосом он.

– Душа не находит покоя, – отвечал я.

– Бросай математику и осваивай ремесло лепщика, – предложил Джи.

– В каком смысле? – удивился я.

– В самом прямом.

– Неужели вы считаете, что я должен покинуть место заведующего лабораторией в университете и перейти в простые рабочие? – возмутился я.

– Тебе пора выходить в жизнь, а не наблюдать ее из окна. Пришло время освоить новое ремесло, научиться творить руками. Тогда ты сможешь обрести материальную независимость и следовать за мной.

– Я веду важный проект, меня никто не отпустит, до тех пор пока я его не закончу, – телефонная трубка слегка подрагивала в моей руке.

– А ты попробуй.

– Вы меня поражаете! Неужели вам не известны университетские правила? – запальчиво продолжал я.

– Ну и оставайся приклеенным к креслу начальника, – заявил Джи, – а Корабль Аргонавтов поплывет дальше в поисках Золотого Руна... – короткие гудки в трубке охладили мои эмоции.

“До чего же странный он человек”, – раздумывал я, нервно передвигаясь по квартире. Но, поскольку делом моей жизни становилось стремление к внутренней свободе, я решил подчиниться пожеланию Джи. Хотя я всегда чувствовал отвращение к ремеслу всякого рода, я решил попробовать. На следующий день я, с большим сомнением в удаче, положил на стол директора вычислительного центра заявление об уходе. Каково же было мое удивление, когда он подписал его с милейшей улыбкой, заявив при этом:

– Сейчас мы стремимся брать на работу исключительно молдаван – это новая национальная политика. Так что на ваше место уже есть человек.

От неожиданности я опешил и, собрав с рабочего стола все свои вещи, с болезненно сжавшимся сердцем отправился в город. Втайне я надеялся, что директор не отпустит меня, и тогда моя совесть перед Джи будет чиста, но вышло совсем наоборот.

Мне как математику было чуждо художественное ремесло, к тому же я никогда не пробовал лепить из глины. Эта идея казалась мне абсурдной. Но поскольку я совершенно неожиданно оказался не у дел, то решил последовать совету Джи и купил в киоске газету “Труд”. Прочитав заметку о нехватке специалистов на скульптурном комбинате, решил испытать свое счастье и отправился по указанному адресу.

Скульптурный комбинат располагался на большой территории, огороженной бетонной стеной с железными воротами, недалеко от центра города. Войдя на просторный двор, загроможденный гипсовыми изделиями, я с трудом отыскал лепную мастерскую. Это оказалось темное помещение, заставленное гипсовыми вазами и головами партийных деятелей. Привыкнув к темноте, я почувствовал на себе подозрительный взгляд. Меня в упор разглядывал полный мужчина лет сорока в грязной рабочей одежде. Физиономия его была заплывшей и неприветливой.

– Тебе чего? – грубо спросил он.

– Пришел по объявлению в газете, – робко ответил я.

– Без специального образования тебе нечего делать в моей мастерской, – сказал он и повернулся ко мне спиной.

Его агрессивная внешность говорила о полном пренебрежении к чистоте души. Он разговаривал со мной словно из преисподней.

Я разочарованно отправился в приемную директора, где увидел за небольшим столом миловидную девушку, одетую в светлое платье, облегавшее ее стройную фигуру с изящной грудью.

– Несмотря на объявление в газете о том, что требуется лепщик, я получил грубый отказ, – сокрушался я.

– А вы попробуйте устроиться в мастерскую через бюро по трудоустройству, – подсказала симпатичная секретарша. – В этом случае комбинат вынужден будет принять вас на работу.

Обретя некоторую надежду, я отправился на поиски этого заведения. Зайдя в неуютное помещение, состоящее из двух комнат, я заметил сидящую за полированным столом молодую брюнетку, которая каллиграфическим почерком выписывала направления на работу. Она была одета в голубую блузку с низким вырезом и короткую черную юбку. Строгие глаза равнодушно глядели на посетителей. Было видно, что ей надоело работать в таком заброшенном месте без всякой перспективы. Я подошел и с легкой улыбкой спросил, нужны ли специалисты по лепке на скульптурный комбинат. Девушка подняла на меня серые глубокие глаза и, раскрыв потрепанный журнал, ответила:

– Имеется одно место для хорошего специалиста.

– Мне это подходит, – произнес я уверенным голосом.

Решив, что я и есть нужный специалист, она, не посмотрев мои документы, выписала своим безупречным почерком направление на работу и, мило улыбнувшись, протянула мне его, слегка перегнувшись через стол. В этот момент вырез ее блузки опустился еще ниже, и я, почувствовав прилив вдохновения, медленно взял листок бумаги из ее прозрачных пальцев.

“С такой девушкой было бы приятно идти к Просветлению”, – промелькнуло у меня в голове.

Выйдя на улицу, залитую ослепительным солнцем, я улыбнулся, оттого что удалось обвести вокруг пальца ворчливого мастера.

На этот раз, вернувшись на комбинат, я направился прямо к директору. Посреди просторной комнаты стоял огромный стол из мореного дуба, а на нем – черный телефон и бронзовая пепельница с символическими изображениями трех буддийских обезьян – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу”. За столом важно восседал мужчина лет сорока пяти кавказской наружности. Его черные усы нависали над торчащей изо рта трубкой с головой Мефистофеля. Я протянул ему направление на работу. Он взял его и деловито посмотрел на меня:

– А что это вы, работая в университете заведующим лабораторией, решили перебраться в лепщики?

Вопрос был неожиданным, и я опешил: не мог же я сказать ему правду! Я решил ответить как наивный человек:

– Я с детства мечтал быть скульптором, но мои родители заставили меня стать математиком. Теперь я окончательно убедился, что математика – не мое призвание, – слушая свой голос как будто со стороны, я удивлялся, откуда у меня взялось столько наглости наговаривать на своих родителей, но прозвучало это весьма убедительно, – и собираюсь попробовать себя в качестве скульптора. Я чувствую, что это мое настоящее призвание.

Директор посмотрел на меня как на безумца, но, тем не менее, подвинул в мою сторону пожелтевшую пепельницу с тремя обезьянами:

– Не знаю, врешь ты мне или нет, но вот такая серебряная пепельница с тремя символическими обезьянами – “ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу” – стояла на столе у самого Геббельса. Если ты за несколько дней сделаешь сносную копию – я возьму тебя на работу.

Зазвонил телефон. Он повертел трех обезьян перед моим носом и жестом показал на дверь:

– А теперь уходи, не мешай.

Я ушел с чувством победителя, хотя и понимал, что втереть очки директору будет гораздо сложнее, чем молодой девушке. Проблема была в том, что я никогда еще в своей жизни не брал в руки глины для лепки.

Все же я преодолел первое препятствие. Я решил обратиться за помощью к Гурию, который, как я знал, в детстве учился в художественной школе.

Он открыл мне лишь после долгих пронзительных звонков. Увидев его недовольное лицо, разбросанную по полу в беспорядке одежду и старый рюкзак, я спросил:

– Куда это ты опять собрался, братец?

– Вчера позвонил Джи и неожиданно сообщил: “Приглашаю тебя в обучающую поездку по Белоруссии и Прибалтике. Жду в Гомеле через два дня. Найдешь меня по афишам: «Выступает джазовый ансамбль «Кадарсис». Если твой самолет будет лететь через Киев, то зайди в Музей западноевропейского искусства и помедитируй на гобелены в одном из залов. Тебе нетрудно будет их найти: на них изображены похождения Дон-Кихота и Санчо Пансы”. – А у меня на физфаке пересдача экзаменов, – сокрушенно добавил Гурий. – Мне не терпится поскорее покинуть надоевший Кишинев. Как ты думаешь, зачем Джи советовал мне обязательно посмотреть на Санчо Пансу и Дон-Кихота?

– Это символический роман, в котором описано путешествие Гроссмейстера рыцарского Ордена со своим оруженосцем и учеником, – ответил я. – Они никем не поняты и всеми осмеиваемы. Если настроишься на вибрацию романа, то глубже почувствуешь свою роль.

– В моем вчерашнем сне, – сообщил встревоженно Гурий, – нам была поручена важная миссия, которую мы должны выполнить в течение своей жизни. Мы преодолели массу трудностей, и нам все-таки удалось ее выполнить, но за это нас обоих распяли на Андреевских крестах.

– Не расстраивайся, братушка, это должно случиться лишь через много лет, – ответил я. – А вот сейчас ты лучше помоги мне вылепить трех обезьян Геббельса для устройства в лепную мастерскую, по заданию Джи.

– У меня нет времени, – отрезал он.

Я повернулся и собрался было уйти, как вдруг услышал его голос:

– Ну ладно, не переживай, самолет вылетает только завтра утром, у нас есть в запасе целая ночь.

– Я не помню, как выглядят эти обезьяны, – заметил я.

– Тебе не дали их копии? – удивился Гурий.

– Я ведь назвался специалистом по лепке, а лепить-то, должно быть, умеешь ты.

– Да я учился рисовать, а не лепить! – возмутился он.

– Ты бы поостыл. Я вообще ничего не могу, и то решился на эту авантюру, – заметил я. – Не забывай, что нам надо достичь Просветления еще в этой жизни, и ради этого можно вылепить и тысячу обезьян.

– Тогда поехали в город искать обезьяну, – успокоился Гурий.

Когда мы безрезультатно объехали десяток магазинов, Гурий возмутился:

– Не могу понять, почему нигде не продаются книжки с картинками обезьян...

– Даже игрушечные обезьяны исчезли с полок, – добавил я.

– Не расстраивайся, – вспомнил он, – у моей матери есть “Энциклопедия животных” Брема – там-то уж точно найдется изображение приличной обезьяны.

Дома Гурий аккуратно вырезал страницу с изображением обезьяны и около двенадцати ночи, закатав рукава, принялся лепить обезьянку – ту, что с закрытыми глазами, – а я напряженно пытался запомнить его движения.

Рано утром Гурий вылетел рейсом в Гомель через Киев, в надежде на этот раз столкнуться с ускользающей тенью своего “Я”.

Вернувшись домой, я, чтобы настроиться на Путь, открыл записи бесед с Джи и прочел:

“Сейчас мы входим в эпоху Параклета – эпоху Святого Духа. Наша Школа является первым островком нового влияния.

Эпоха третьей космической ипостаси будет эпохой, которая гармонически сочетает в себе оба тока, Герметический и Христианский, и их последовательное чередование во времени. Импульс космического огня проявлен в двуедином токе и называется Герметическо-Христианским.

Все те ситуации, которые происходят в пространстве Школы, создают благоприятные условия для внутреннего роста учеников. Русская пословица гласит: “Богу молись, а к берегу гребись”. Таким образом, мы подступили к теме внутреннего круга человечества, к теме Эзотерического Христианства и его Школы.

Основная линия Эзо-Христианства – это правильное сочетание в своей работе двух импульсов – Гермеса и Христа, что дает реальную возможность человеческой монаде достичь максимальной самостоятельности. Именно поэтому так драгоценен и труден для вас процесс саморазвития, который протекает по законам Гермеса Трисмегиста, но в то же время вам обеспечивается помощь свыше. Если с вами не произойдет выпадения из Школы, то есть откладывания на завтра тех проблем и задач, которые надо решить именно сегодня, – ибо завтра вас ожидает еще более важный бой, – то вы будете продвигаться скоростным способом, скоростными методами, разработанными в Герметических Школах.

Правда, в этом случае все темные силы будут мешать вам, пытаясь превратить в статуи, ввергнуть в инферну, деморализовать, лишить боевого духа, включить сигнал бесконечного сомненья и подозрительности относительно Школы и правильности обучающего процесса”.

Укрепив свое стремление к Просветлению, я принялся лепить пепельницу. На третий день я, с тремя глиняными обезьянами, появился в прокуренном кабинете директора. Он быстро оглядел мою работу и сказал:

– Ну что ж, обезьяны похожи на обезьян. Так какой ты хочешь разряд? Третий или четвертый?

– Четвертый, – выпалил я, хотя не представлял, во что это мне выльется.

– Ну, хорошо, – с серьезным видом сказал он. – Вот тут у нас заказ на двенадцать гипсовых ваз в греческом стиле. У тебя есть месяц, чтобы их сделать. Каждая ваза высотой в полтора метра. Я думаю, ты справишься.

Меня перекосило от его задания, но на лице я изобразил счастливую улыбку. Я с победоносной физиономией прошагал мимо лепной мастерской и, засунув обезьян под мышку, горделиво направился домой – о завтрашних неприятностях с вазами не хотелось думать. Вдруг меня окликнул приятный женский голос – я обернулся и увидел Светлану, первую университетскую красавицу: ее белокурые локоны волной падали на плечи, светлое шелковое платье облегало стройную фигуру. Я всегда издали любовался ее красотой, но подходить не решался.

– Никогда не думала, что ты так хорошо умеешь лепить, – с веселым удивлением сказала она.

– Решил стать скульптором, – заявил я и галантно взял ее под руку.

“Если на Пути к Просветлению мной интересуются такие очаровательные девушки, то я иду верным путем”, – промелькнуло в голове. Пройдя в молчании несколько минут, я решился спросить:

– Не интересует ли тебя жизнь после смерти?

– Я уверена, что смерть ставит точку на нашем существовании, и поэтому надо брать от жизни все что можно.

– Твой ум пребывает в заблуждении, – заметил осторожно я.

– Разве ты – судья последней инстанции? – ответила она недовольно.

– Почти что, – отпарировал я и в этот момент заметил, что ее стройные ноги притягивают взгляды прохожих.

– Я не люблю навязчивых молодых людей, – сказала она, с раздражением и, оттолкнув мою руку, пошла в противоположную сторону.

“С такой строптивой красавицей сложно добраться до Абсолюта”, – размышлял я, оставшись на тротуаре с тремя обезьянами под мышкой.

На следующий день я сразу же отправился в лепную мастерскую, намереваясь выведать у рабочих, как лепятся вазы.

Мастер лепной мастерской – тот самый угрюмый толстяк – очень удивился моему появлению и заявил:

– Такие работники, как ты, мне здесь не нужны, а со своими вазами можешь убираться к чертовой матери!

Вихрь его темных мыслей рассеял мое приподнятое настроение.

“Как жаль, что темные личности тоже встречаются на Пути к Просветлению!” – думал я.

Я зашел в кабинет к директору и пожаловался:

– Мастер ослушался вашего приказа и выгнал меня вон.

– А ну-ка позови его сюда, – рассвирепел директор, и его правое веко дернулось.

Победоносно зайдя в мастерскую, я заявил презрительно смотрящему на меня начальнику:

– Вас вызывает к себе директор комбината.

– Ну, ты у меня еще попляшешь, – с ненавистью сквозь зубы процедил он, вернувшись от директора красным как рак.

Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке.

– Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор?

– Четвертый.

У мастера глаза вылезли на лоб.

– Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он.

Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение.

“Самое главное – вовремя смыться, – мелькнуло в голове, – но что тогда будет с моим Просветлением?” И я решил бороться до конца. Поскольку сделать вазу я был не в состоянии, то решил где-нибудь ее раздобыть. Надев для маскировки темно-синюю спецодежду лепщика, я угнал небольшой грузоподъемник, припаркованный во дворе, и на нем отправился на поиски вазы.

Проезжая мимо парка Пушкина, я заметил девять белых ваз высотою около метра. К ним-то я и подъехал. Милиционер уважительно отнесся к моей спецодежде, но, когда у него на глазах я деловито подхватил подъемником вазу весом в триста килограмм, он подозрительно спросил:

– А документ у тебя имеется, любезный?

– Ну конечно, – ответил я весело, похлопав по пустому карману. – Двенадцать новых ваз вскоре будут стоять на этом месте, – объяснил я ему. – Эта работа делается по специальному заказу.

И увез бетонную вазу, оставив вместо нее квадратную вмятину в земле.

Мастер, завидев меня с огромной вазой, с негодованием процедил:

– Чтобы ноги твоей не было в моей мастерской, а свои двенадцать ваз будешь делать во дворе.

Я вначале не придал значения этому требованию и, довольный собой, стал ходить вокруг вазы, пытаясь понять, как снять с нее двенадцать улучшенных копий. Но вдруг начался ливень, и, промокнув до нитки, я подумал: “Как жаль, что Путь к Просветлению не является сплошным развлечением!”

После работы я приобрел книги по литью из гипса. За ночь мне предстояло освоить это ремесло. Вернувшись домой, я сел в уютное кресло с чашечкой черного кофе и, чтобы поднять боевой дух, взялся читать записи разговоров с Джи:

“Школа является провозвестником тока Параклета; в ней делается упор на внутреннее саморазвитие в начале третьего тысячелетия. Наши духовные водители – Святой Георгий, Архангел Михаил, Гермес Трисмегист и Христос. Мы обязаны устоять на острие Духа Времени, ибо в противном случае мы будем выброшены с передней линии фронта в безмолвные тылы Космоса. Гермес строил пространство своей жизни в определенном символизме, одновременно на многих планах. Все, что связано с ним, является колоссальной поддержкой для попадания в Школу.

Многие эзотерические течения в настоящее время ведут в никуда, их срок истек к концу двадцатого века. Сегодня человек должен учиться сам себя вытаскивать за волосы из болота жизни, и этому может его научить Барон Мюнхгаузен.

Очень важна работа, называемая “рост по второй и третьей линии”, то есть передача своих знаний группе людей, которая может совершить побег из мира форм, а также помощь в выживании Школе, проводящей импульс неба на землю. Без второй и третьей линии работы ученик быстро вырождается и выпадает из пространства Школы, превращаясь без ее воздействия в обычную статую.

Каждый ученик обязан развернуть свое собственное творчество. На первых порах оно может быть неуклюжим и не вписываться в ситуацию Школы, но впоследствии, войдя в зрелость, ученик научится приносить пользу не только себе, но и ей.

Импульс Святого Георгия неразрывно связан с импульсом Архангела Михаила, который является Архистратигом Сил Света”.

Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.

Ночью я прочитал книгу “Основы литья из гипса” и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес:

– Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда.

На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека.

Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:

– Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал...

– Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.

– Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.

“Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы”, – рассуждал я, сидя под холодным дождем.

На следующий день ко мне подошел мастеровой и снисходительно сообщил:

– Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.

“С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в небо”. И смиренно согласился на самую низкую должность.

Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего “Я”, ибо вся наша жизнь является сном Брамы.

Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.

– Привет, – сказал он весело, – я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.

Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.

– Ты чем-то озабочен? – спросил я.

– Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.

– Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.

Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяку и начал своей рассказ.

Глава 7. Джаз-ансамбль и стихия Воздуха

Самолет, летевший в Гомель, сделал посадку в Киеве, где мне пришлось ожидать вылета в течение шести часов. Сначала я бесцельно слонялся по зданию аэропорта, думая о том, чем мне грозят пропущенные занятия в университете. “А родители вообще не знают, что я уехал, – думал я, – и что теперь будет?”

Вдруг я вспомнил, что Джи дал мне задание обязательно посетить Музей западноевропейского искусства. Теперь я даже обрадовался, что оказался в Киеве и у меня есть свободное время. “Кажется, мои приключения начинаются”, – весело подумал я.

Сменив несколько автобусов, я оказался через час у здания музея. Интеллигентная музейная старушка направила меня в зал гобеленов, о которых говорил Джи, и я стал разыскивать Дон-Кихота и Санчо Пансу. Наконец я нашел то, что искал, и стал тщательно рассматривать, надеясь понять скрытый смысл.

Первый сюжет повествовал о посвящении Дон-Кихота в рыцари в придорожном трактире: хозяин трактира заносит шпагу над коленопреклоненным Дон-Кихотом, а на заднем плане завсегдатаи развлекаются с хихикающими девицами. Лицо Дон-Кихота показалось мне знакомым: своей бесстрашной отрешенностью он напомнил мне Джи.

Главным персонажем следующего сюжета был Санчо Панса, которого назначили губернатором острова. Его несли на носилках два рыцаря: один в красных доспехах, а другой – в синих. Я вгляделся в важную физиономию Санчо Пансы и, к своему удивлению, узнал в его образе себя.

Последний сюжет был запечатлен на потолке: Дон-Кихот на лошади и Санчо Панса на осле, несущиеся в облаках над пропастью. Это напомнило мне о моей мечте – попасть в конце жизни к небожителям. Я надеялся, что, будучи ординарцем Джи, я, рано или поздно, заслуженно попаду на небеса. Другого пути у меня не было.

Прилетев в Гомель, я нашел местную филармонию, где узнал, что джаз-ансамбль “Кадарсис” расположился в гостинице “Сож”.

Осторожно постучав в девятый номер второго этажа, я услышал знакомый голос: “Войдите”. Открыв дверь, я увидел Джи. Его глаза смотрели на меня из пустоты, и я сразу ощутил себя причастным к небесной жизни, окунувшись в бесконечность, излучающуюся из его глаз.

– Ну что, жив, братушка? – ласково спросил он.

– Вашими молитвами, – ответил я, разглядывая обстановку тесного гостиничного номера: две кровати, разделенные тумбочкой, небольшой журнальный столик и кресло у окна, платяной шкаф, встроенный в стену.

Я хотел немедленно рассказать о своей кишиневской жизни, но Джи опередил меня:

– Приглашаю тебя прогуляться в ближайший магазин канцтоваров.

– К чему такая срочность? – удивился я.

– Отныне ты начнешь работу над Телом Времени, а для этого нужен дневник, – значительно произнес он.

– Что такое Тело Времени? – спросил озабоченно я.

Джи надел защитного цвета куртку и коричневые туфли, похожие на офицерские, и сказал:

– Отвечу на этот вопрос по дороге.

Мы вышли на осенний тротуар. Желтые листья, кружась, сыпались нам под ноги, а каждая встречная девушка представлялась мне романтической незнакомкой.

– Тело Времени, – сказал Джи, – это вся совокупность дней жизни человека, от рождения и до смерти. Мы – бабочки-однодневки. Наше пространство, наше жилище – один единственный День, в котором мы живем. Большинство живет в унылой собачьей конуре своего Дня. Наша задача – превратить каждый День, если мы только не уснем, в сияющий эфирный дворец величиной с весь мир. Но пока поставим перед собой более скромные пределы – планетарное сознание Земли. Обычный человек своим сознанием прикреплен только к настоящему моменту; он не помнит прошлого и не видит будущего. Наша задача – освоить трехмерное Пространство Времени и из движущейся точки превратиться в человека.

– Не понимаю, – ответил я, – что хорошего в том, что чувствуешь себя бабочкой-однодневкой? Для меня очень важно иметь перспективу, определенность. Какие уж тут перспективы, если я живу всего лишь один день?!

– Ты и не можешь видеть никаких перспектив, при твоем нынешнем состоянии сознания, – ответил Джи. – То, что ты называешь “перспективой”, – просто зацикленность на определенном уровне комфорта. Тебе нужно начать работать над своим восприятием при помощи дневника. Это долгий путь. Ты уже пробовал делать, по моему настоянию, записи в Москве. Теперь ты знаешь, зачем это нужно.

Теперь для тебя главное, – продолжал он, – суметь описать свой день. В дневнике всегда должны быть указаны место, время, состояние неба. Ты должен изжить свою неряшливость в словах и текстах. Учись этому на примере монастырских рукописей. Логос, доктрина, благодать сможет посетить чашу твоего восприятия, пролиться в сосуд твоей души именно в той мере, в какой ты утончишь слог своей рукописи. Твоя речь тоже должна стать ярче, экспрессивнее. Ты можешь учиться этому у Нормана, руководителя ансамбля, которому я сегодня собираюсь тебя представить. Он знает великое множество хокку и танка и сам пишет их.

Тем временем мы дошли до магазина. Я представил себе, как через некоторое время буду очаровывать прекрасных дам изысканной речью, и с энтузиазмом обратился к продавщице:

– Девушка, пожалуйста, тетрадь... Нет, две тетради. И десять ручек.

– Может быть, одной ручки достаточно будет? – осведомилась, усмехаясь, высокая блондинка в синей униформе. – А то, пока тетрадь заполнится, вы уже все ручки растеряете.

– Я имел в виду – разноцветных ручек, – ответил я, но насмешил ее еще больше.

“Эта малообразованная продавщица не видит, – успокоил я себя, – насколько серьезным делом я собираюсь заняться”. Я холодно поблагодарил ее, и мы вышли из магазина.

На обратном пути мы купили пиво, пирожки, лук и сало. На улице стало темнеть, весело засияли витрины, от окон квартир веяло уютом и спокойствием.

Мы вернулись в ярко освещенную гостиницу, и Джи повел меня в номер этажом выше. На его стук дверь открыл высокий седой человек с серыми глазами, чем-то напоминавший сухого и педантичного ученого-немца. Он бросил на меня доброжелательный, но в то же время острый взгляд.

– Норман, – сказал Джи, – это мой молодой ординарец из Кишинева. Он интересуется философией и литературой и желает к нам присоединиться в этой поездке.

– Одного его желания недостаточно.

– Я ручаюсь за него, – ответил Джи.

– Не злоупотребляете ли вы моим расположением? – нахмурился Норман. – Ну, да что ж, проходите. Предоставим шахматной партии право решающего голоса.

Норман расставил шахматные фигуры на блестящей доске. Он недооценивал меня, играя весьма небрежно. Выигрывая ход за ходом, я мучился мыслью: “Может быть, дипломатичнее будет проиграть?”

Не знаю, что за люди здесь,

Но птичьи пугала в полях –

Кривые все до одного...

– мрачно произнес Норман, когда получил мат.

Я тут же достал новую серую тетрадь и записал хокку. Норман сморщил лицо в невыразимую гримасу.

– Следующую партию я хочу сыграть с вами, Джи, – заявил он и стал быстро расставлять фигуры. – А что еще умеет делать ваш друг?

– Еще, – ответил Джи, – он умеет таскать ящики и расставлять аппаратуру.

Норман углубился в партию, а я – в описание своих впечатлений.

“Сегодня я начал работу над Телом Времени, – аккуратно записал я на первой странице, после хокку. – Джи познакомил меня с руководителем ансамбля Норманом. Это самолюбивый мирской человек, который никогда не задумывался о высших мирах. Как может Джи интересоваться такими людьми? Ведь такого человека, как Норман, никогда не допустят к небожителям”.

Партия закончилась поражением Джи, и Норман, не скрывая радости по поводу нелегкой победы, сказал:

– Ну ладно, беру твоего ординарца на испытательный срок.

Когда мы вышли, я удивленно спросил:

– Как вы могли проиграть ему выигрышную позицию?

– Я выиграл у него разрешение на твое пребывание в ансамбле, – ответил Джи. – Но дело не в выигрыше и не в проигрыше – дело в том, чтобы суметь глубоко пообщаться с человеком за игрой. Ты играешь хорошо, с точки зрения комбинаторики, но совершенно не следишь за атмосферой, за тем, что человек чувствует, что он думает и переживает. Поэтому твоя партия поверхностна.

Перед дверью в свой номер он остановился и негромко сказал:

– Я делю комнату с одним очень непростым человеком. Постарайся подружиться с ним. Ты будешь спать на полу, в нашем номере, поэтому важно, чтобы и он тоже был настроен к тебе положительно.

От перспективы спать на полу у меня сразу упало настроение. Джи посмотрел на мою искривившуюся физиономию и иронически произнес:

– У тебя, к сожалению, не хватит денег, чтобы снять отдельный номер.

Он открыл дверь, и я вошел вслед за ним. Я увидел сидящего в кресле полного, небольшого роста человека, склонившегося над каким-то разобранным устройством; в одной руке он держал паяльник, а в другой – пинцет. Стоявшая на журнальном столике уютная лампа с абажуром соломенного цвета ярко освещала лицо сидящего, на котором выделялся красноватого оттенка нос, и такого же цвета лысину, от которой во все стороны торчали длинные рыжие волосы. На нем был черный кожаный пиджак, а в зубах – закушенная под прямым углом папироса “Беломор”. Он поднял голову, когда услышал наши шаги. Круглые глаза смотрели строго и неприветливо.

– Это и есть твой ординарец? – спросил он, как мне показалось, с пренебрежением и затянулся папиросой.

– Да, – ответил Джи. – Пожаловал на курс переподготовки.

Человек протянул мне руку и сказал: “Паяльник”.

– Так называют звукооператоров в ансамбле, – пояснил Джи. – Настоящее же его имя – Шеу. Он является скрытым большим начальством, которое скромно выдает себя за нечто иное.

Услышав эти лестные слова, человек по имени Шеу чуть заметно улыбнулся и спросил:

– Ну, а кто вы? Надолго ли к нам приехали?

– Я приехал пройти небольшой тренинг под водительством Джи. Если вы не возражаете, я буду спать на полу в вашем номере.

Шеу сделал брезгливую физиономию, а я, спохватившись, добавил:

– Я купил к ужину отличного пива...

– Это другое дело, – улыбнулся Шеу и широким жестом отодвинул разобранный аппарат на край столика.

Джи вынул из кармана сложенную газету и аккуратно расстелил ее на столе.

– Бессмертный “пикник на обочине”, – произнес он, и в его глазах отразилась бесконечность.

Я выставил на стол дюжину бутылок “Рижского”, пирожки, огурцы и помидоры и сел поближе к столу.

– А лук, – напомнил Джи, – и сало? Нарежь их тоже, пожалуйста.

Я возмутился от мысли, что мне приходится обслуживать важных персон, но здесь нужно было подчиниться. Джи и Шеу открыли по бутылке пива и потягивали его, закусывая пирожками с мясом. Я с ненавистью очистил луковицу, порезал ее крупными кусками и брезгливо накромсал сала. “Пока я тут вожусь, от моих пирожков ничего не останется”, – злился я, вытирая скользкие руки о гостиничное полотенце.

Наконец я поставил на стол сало с луком и, откусив изрядную часть пирожка, успокоился. Наблюдая за тем, как Шеу с жадностью поглощал пирожки, обильно запивая их пивом, я понял, что он никогда не стремился к небу.

После ужина Шеу вернулся к своей работе, а Джи предложил мне прогуляться.

– Так, постепенно, ты познакомишься со всеми членами команды нашего Корабля, – сказал мне Джи. – Я давно уже плаваю на нем, проводя через музыку новый посвятительный импульс.

– В чем именно заключается импульс? – спросил я.

– Он непостижим для обычного восприятия. Подготовка восприятия происходит через Посвящение на эфирном плане. Перед приходом последнего Мессии из тайных посвятительных центров вышли два старца, которые отправились с некой вестью через все страны. Они, через свои странствия, проложили определенные силовые линии, вдоль которых возникли затем храмы, монастыри, Ордена. Так и мы сейчас прокладываем новые силовые линии на эфирном плане, подготавливая плавный переход планеты в третье тысячелетие.

Для выполнения этой задачи я и выбрал путешествие с джазовым ансамблем, и атмосфера Луча притянула сюда яркие фигуры музыкантов, каждый из которых четко проводит свое планетарное влияние.

– А какова может быть моя роль во всем этом? – спросил я, ошеломленный грандиозной картиной, которую нарисовал Джи.

– Ты будешь мне ассистировать.

Уже становилось темно, и Джи предложил вернуться в гостиницу. Когда мы подошли к ярко освещенному входу, я увидел швейцара, который проверял пропуск у какого-то человека. Я похолодел от страха и повернулся к Джи:

– Но ведь у меня такого пропуска нет!

– Хорошо, что ты вспомнил об этом перед тем, как подойти к швейцару. Я, зная твою непредусмотрительность, уже запасся визиткой Шеу – по ней ты и пройдешь, – и Джи вручил мне визитку.

Швейцар, увидев фирменный знак гостиницы, больше не интересовался нами, и мы спокойно прошли в номер. Джи дал мне матрац со своей кровати и два покрывала. Я устроил себе постель в углу и быстро уснул.

Небольшой будильник на столике разбудил меня в десять часов утра. Я быстро умылся и собрался выскочить из номера – позавтракать, но Джи остановил меня:

– Подожди, не торопись! Сначала убери свой матрац и восстанови обычный вид номера. Местная Марья Васильевна не должна заподозрить, что здесь живет кто-то третий.

– Кто такая Марья Васильевна? – недовольно спросил я.

– Так музыканты, – ответил Шеу, – называют всех работниц обслуживающего персонала.

– А теперь нам пора отправляться к открытой эстраде в парке для подготовки сцены, – сказал Джи, когда я закончил уборку.

Мы вышли на улицу. Когда мы проходили по ажурному мосту через широкую реку Сож, Джи вдруг остановил меня и указал на два небольших катера, белый и черный, которые только что разминулись друг с другом прямо под мостом. Несколько секунд их след на воде выглядел как четко очерченный ромб.

– Запомни этот знак, Гурий. Он указывает, что мы находимся в самом центре новой волны Посвящения.

Мы спустились к реке. Тонкий белый песок шелестел под ногами. Джи разделся и бросился в ледяную воду. Думая, что это скрытый экзамен на юнгу, я, с большой неохотой, тоже разделся и прыгнул за ним. Ощущение шока пронзило меня; от ледяной воды дыхание перехватило; задыхаясь, я с трудом выбрался на берег, с ужасом наблюдая, как Джи удаляется от меня. К моему полному удивлению, он только через полчаса вышел на песок; от его раскрасневшегося тела шел пар. Стряхивая с себя ладонями воду, он произнес:

– Человеческая душа – девственна, женственна, поэтому подлинный мужчина называется “gentilhomme”, “gentleman”. В каждом из нас присутствуют элементы мужской и женской стихии. Вода – это женский элемент. Купаясь здесь, мы проходим невидимую мистерию переключения энергий, очищения стихиями.

Мы проходим огонь, то есть внешнее солнце и солнечную орбиту среди людей, и воду – реки, озера и колонну женской пластичности среди людей, начиная от девушек всех видов, ростов и возрастов и кончая тетками, дамами и старухами. Огонь, вода и медные трубы – боевое пространство действующего, и в то же время невидимого ни для кого, даже для самих участников, Луча. Он порхает, словно махаон, среди сонного царства спящих людей.

Тут Джи увидел, как я все еще дрожу от холода, и ободряюще произнес:

– Полезно обсыхать именно так, не вытираясь, чтобы ощутить стихию – Воздуха.

Я с удивлением наблюдал, как он медленно прохаживался вдоль кромки воды, словно это был теплый летний день.

Через двадцать минут мы нашли летнюю эстраду в городе – ком парке. Два человека быстро расставляли на ней микрофонные стойки. Один из них был высокий и худой, с длинными волосами, козлиной бородкой и цепкими придирчивыми глазами; другой – небольшого роста, толстый, кучерявый, с выражением лени и уныния в бесцветных глазках.

– Худой – это Петраков, а плотный – Аркадий, – пояснил Джи.

– Наконец-то появились, – оскалился Петраков, – поменьше надо разгуливать по городу, да побольше работать! А это кто с тобой пришел?

– Это мой ординарец. Желает поездить с нами, к жизни присмотреться.

– А помогать он может, – спросил ехидно Петраков, – или только присматриваться будет?

– А что ему можно делать?

– Играть на флюгель-горне, – издевательски ухмыляясь, ответил Петраков, и они с Аркадием расхохотались.

– Неужели мне придется подчиняться этому типу? – шепнул я Джи.

Недобрые глаза Петракова обшарили меня с ног до головы. Он смачно сплюнул и медленно произнес:

– Будешь заниматься погрузкой и разгрузкой, и только попробуй лентяйничать – мало тебе не покажется. А пока сложи все ящики в кармане сцены!

Джи знаком позвал меня к заднику сцены. Там было небольшое помещение со сваленными пустыми ящиками.

– Попробуй сложить их в одном углу.

– Почему я должен слушаться какого-то Петракова? – разозлился я.

– Он начальство, – коротко ответил Джи.

– Не буду подчиняться этому работяге – я приехал учиться у вас.

– Но я устроился сюда, для выполнения своей задачи, рабочим сцены, – ответил Джи, – а Петраков – бригадир. Если хочешь быть в моем обществе, ты должен знать сцену и все виды работ лучше, чем Петраков. Если ты его перерастешь бытийно, он тебя уже не сможет задеть. А пока ты ничего не умеешь делать, и он, естественно, воспользуется этим.

Я смутился и взялся за ручку ящика. Джи ушел. Открыв большие двери, выходящие на одну из аллей, я с сожалением снял свой красивый кожаный пиджак и стал таскать и укладывать ящики. “Как может Джи общаться с этими работягами, – раздумывал я, – они ведь никогда не задумываются о небесной жизни!”

День был довольно прохладным, но солнечным, и по дорожкам парка гуляли нарядно одетые люди. Я поймал несколько любопытных взглядов, брошенных на меня симпатичными девушками, и смутился от мысли, что меня примут за грязного рабочего вроде Петракова. Я подумал и снова надел кожаный пиджак. Теперь я укладывал ящики медленно, стараясь не задеть острые края, и вдруг услышал хохот Аркадия:

– Хватит красоваться, пижон, шевелись лучше побыстрее!

Я сбросил пиджак, но тут появился Петраков и закричал:

– Ты что, недоедаешь?! И откуда только такие недотепы берутся на мою голову?

Худой Петраков оказался жилистым и быстро нагромоздил ящики друг на друга.

– Смотри, как надо укладывать: внизу колонки, потом – аппаратура, а вверху – кофры для инструментов. А ты, идиот, чего натворил?

“Если бы не мое желание попасть на небо, я послал бы подальше этого недалекого пролетария, – подумал я, едва сдерживая гнев. – Но неужели это придется терпеть каждый день?!”

– Он дает тебе ценные советы, – заметил Джи, внезапно возникший из-за спины Петракова. – Ты должен их записать, иначе забудешь. Это важное направление для работы над собой.

Преодолевая сопротивление, я лениво достал тетрадку и записал петраковские поучения о расстановке сцены.

Наконец работа на сцене была закончена, и Джи предложил мне прогуляться по парку. Мы уселись на старой зеленой скамейке, и он, нарисовав на песке прутиком знак в виде треугольника, сказал:

– Ты был принят на Корабль в качестве юнги, и теперь можно уже объяснить тебе, что значит – быть юнгой. Ты должен знать всю аппаратуру, все инструменты и ящики “Кадарсиса”, знать их расположение на сцене и уметь расставлять их быстро, никому не мешая. Ты должен стать, по меньшей мере, таким же знающим дело и выносливым, как Петраков. Должен уметь договариваться с администрацией филармонии, зала и транспортных организаций.

В сумке у тебя всегда должна быть еда, приправы и газета, которую мы используем как дастархан. Кроме того, должна быть еще тряпочка – вытирать за собой, если напачкали. Должен быть еще твой дневник, чтобы ты мог, если освободилось время, вести записи.

Я понуро молчал. Меня всегда угнетало, когда я был что-то “должен”. Собравшись с духом, я решил отстаивать свою свободу.

– Я не смогу этому научиться за несколько дней, – не очень уверенно сказал я.

– Суворов, – с иронией ответил Джи, – терпеть не мог солдат, которые говорили “не могу”, и сурово их наказывал.

Я кивнул, соглашаясь, иначе пришлось бы возвращаться в Кишинев – а этого я боялся больше всего на свете. Джи ясно дал понять, что я могу быть с ним только на условиях постоянного труда. Но я надеялся, что смогу ловко увильнуть от своих обязанностей.

Мы вернулись к эстраде, где уже собрались музыканты. В ярком свете дня, на фоне нарядной желто-багряной листвы, бросались в глаза их черные фраки и белые рубашки. Музыканты настроили инструменты, и начался концерт. Он был бесплатным, но зрители все равно не пришли. Только одна полуживая столетняя парочка сидела на заднем ряду.

– Эх, Васенька, вот раньше оркестры такую задушевную музыку играли, а сейчас одна буржуазия, – шептала старушка, покачивая головой.

Джаз Нормана вызвал у меня легкое, веселое состояние, и я запел себе под нос боевую песню.

– Ты чего, ненормальный? – ткнул меня в бок Петраков, сидевший рядом со мной.

После концерта мы собрали аппаратуру и, спрятав ее в комнату за сценой, вернулись в гостиницу. Чувствуя во всем теле дикую усталость, я из последних сил расстелил на полу матрац и свалился на него.

Едва я успел закрыть глаза, как попал в роскошную квартиру, уставленную старинной мебелью. Посреди комнаты горел большой очаг, на котором запекался целый баран. Вокруг, за столами, сидели роскошно одетые дамы, явно высокого положения, и пили терпкое красное вино, ожидая, когда подадут главное блюдо. Вдруг я заметил среди них улыбающегося Нормана – его лицо постоянно менялось, он становился похожим то на Джи, то на Петракова. Увидев меня, он надменно воскликнул:

– А, Гурий, ты сама простота – все твои зажимы лежат на поверхности, даже и говорить нечего!

– У меня нет зажимов, – гордо ответил я.

– Тогда докажи, что их у тебя нет.

Я тут же осушил огромный, как хрустальная ваза, кубок вина, неожиданно для всех забрался под стол и стал отчаянно флиртовать с дамскими ножками. Дамы хохотали, закатывая глазки и поливая меня вином из своих бокалов. Лицо Нормана приняло вид пьяной рожи Петракова и заорало на меня благим матом: “Убирайся отсюда, щенок!”

Я мгновенно спрятался под широкую дамскую юбку, переждал немного и снова осторожно высунулся из-под стола. Я увидел, что Джи внимательно слушает Нормана, который рассказывает ему о своих скрытых чертах и проблемах в ансамбле. Я подслушивал их диалог, пока Джи не заметил меня. Он так нахмурился, что я от страха тут же проснулся.

На следующий день Джи пригласил меня на прогулку в парк. Когда мы проходили мимо большой клумбы, где пять девушек в синих комбинезонах и белых платочках сажали цветы, он внезапно произнес:

– Гурий, познакомься немедленно с одной из девушек и добудь у нее несколько растений.

Я почувствовал сильное сопротивление во всем теле, и мое лицо предательски покраснело.

– Для меня унизительно общаться с простушками, – выпалил я.

– Я уверяю тебя, – сказал Джи, сохраняя серьезное выражение, – что каждая из этих девушек является абсолютно не простой, но даже более того – скрытой принцессой. Проблема только в твоем восприятии, которое очень плоско и бескрыло... – я смутился. – Ты не понимаешь смысла таких, казалось бы, незначительных поручений, – продолжал он. – Выполняя их, ты очищаешь понемногу лепестки лотосов своего восприятия. Внешний мир – это отображение мира внутреннего, и твоя интуиция является такой же девушкой, только внутренней. Но ты сможешь войти с ней в контакт, только если научишься дружелюбно общаться с внешними женщинами.

Эта логика была понятна моему прагматическому уму, и я, сделав над собой усилие, напряженно пошел к девушкам.

Одна из них, увидев меня, распрямилась и мило заулыбалась. Из-под платка выбивались пряди блестящих золотистых волос. У нее были ясные синие глаза с длинными ресницами и правильные черты лица: тонкий нос, полные, четко очерченные губы и круглый изящный подбородок. Я удивился, что так вот просто, среди рабочих парка, вижу такую интересную девушку.

Она насмешливо смотрела, как я осторожно приближаюсь, и рассмеялась:

– Не бойтесь, я не кусаюсь.

– Что вы сажаете? – спросил я робко.

– Лобелию, – ответила она. – Если хотите, могу и вам подарить семян.

– Да, пожалуйста, – ответил я.

– Нет ли у вас листка бумаги?

Я вынул свой новый дневник и, вырвав оттуда исписанный лист, отдал ей. Она сделала небольшой кулечек и насыпала туда семян, похожих на мелкий песок. Забирая сверток, я слегка коснулся ее тонких пальцев, и она улыбнулась.

– Благодарю вас за необычный подарок, – смутился я.

– Только не забудьте с любовью ухаживать за лобелией, – прошептала она на прощание, словно в растении осталось ее сердце.

“Как жалко, что эта девушка не является небожительницей”, – подумал я. Во мне всегда присутствовало опасение, что мирская девушка, какой бы привлекательной она ни была, может загасить мою мечту о небесной жизни.

– Лобелия – мистический цветок, – заметил Джи. – Постарайся сохранить семена и посадить их, когда вернешься домой. Если они прорастут, у тебя появится мощный союзник на тонком плане.

Я снисходительно улыбнулся, не веря его словам.

– У растений, – с полной серьезностью продолжал Джи, – коллективная душа на тонком плане. И если ты в дружеских отношениях с одним из них, то и с другими тоже. Растения вообще являются космическим транспортом и могут унести тебя в далекие миры или помочь в решении проблем. Но тебе пока трудно это почувствовать, потому что ты любишь грубые стихии.

Я молча размышлял над его словами по дороге в гостиницу. Когда мы вошли в холл, я заметил Нормана, в строгом костюме с бабочкой, сбегавшего по широкой лестнице.

– Я спешу! – крикнул он на бегу. – Я узнал, что в этом городе есть оправы для очков производства ФРГ. Таких нигде нет в продаже!

Вдруг он остановился, потер переносицу и заявил:

– Для доказательства полной лояльности к “Кадарсису” вы должны помочь мне выбрать наилучшую оправу. Следуйте за мной!

Мы подчинились.

– Я не могу понять, – говорил Норман, когда мы почти бежали рядом с ним по безлюдной пыльной улице, – почему вы оба производите впечатление людей не очень практичных. Взять вас, например, Гурий: что у вас, вообще, за интересы?

“Ни за что не открою своей сокровенной мечты о небесах этому надменному человеку”, – подумал я и ответил:

– Я хочу во снах узнавать правду о других людях.

– Вот видите, – торжествующе сказал Норман, – увлекаетесь разной ерундой...

– Вот вчера, например, – ответил я, задетый его ремаркой, – мне снилось, что вы беседуете с Джи. Вы довольно откровенно рассказывали ему о музыкантах нечто интересное.

– Да? И что же я говорил?

– Вы говорили, что Жорж – более одаренный музыкант, чем Вольдемар, но, поскольку Вольдемар льстит вам, вы больше хвалите его игру. А прогрессу барабанщика мешает слишком большое количество обожательниц, – и я бросил на него быстрый взгляд, ожидая, какой эффект произведут мои слова.

– Вы забываетесь, – с легкой угрозой ответил Норман. – Если только Джи не пересказывает вам мои мысли. Но это было бы еще большим абсурдом... Почему же я никогда не вижу снов?! Только очень редко, что-то черно-белое, незапоминающееся.

– А в детстве ты видел сны? – спросил Джи.

– Да, конечно, когда-то я летал во сне, это было лет двадцать назад...

В этот момент мы проходили мимо сливового дерева. Ему было тесно за забором, и часть его ветвей, усыпанных желтыми сливами, свешивалась над тротуаром. Но они были высоко. Джи остановился, аккуратно поставил сумку на тротуар, подпрыгнув, ухватился за ветку и сорвал несколько слив. Я снял кожаный пиджак и последовал его примеру. Сливы оказались спелыми и сочными. Норман отошел в сторону, вдруг заинтересовавшись объявлением на столбе.

– Норман, ты не любишь сливы? – спросил Джи.

– Люблю, – нерешительно ответил Норман, – но ведь они же чужие!

– Ну и что? – ответил я, выплюнув косточку.

Норман посмотрел вверх, на приглашающие ветки, поправил галстук-бабочку и произнес:

– Не могу... Вдруг меня увидит кто-нибудь из тех, кто вечером придет на концерт?

– Ну и что? Зато ты совершишь вертикальный поступок. Тогда, может быть, и твои сновидения изменятся, – сказал Джи.

Норман колебался. Он даже сделал шаг в нашу сторону, но что-то остановило его. Он подождал, пока Джи совершит еще несколько прыжков, и мы вместе направились в “Оптику” за роговой оправой. Там мы провели около часа. Норман примерял разные оправы, обсуждая с Джи тонкости цвета и формы, и наконец, выбрав несколько пар, счастливый, побежал оплачивать покупку.

– Сегодня он мог бы совершить вертикальный поступок, но не совершил, – задумчиво сказал Джи. – Он не смог пожертвовать своим образом интеллектуального джазмена, прыгая с нами за сливами. Он живет, как мальчик Кай, согласно четким интеллектуальным схемам, и поэтому обречен на расплывчатые серые сны.

Наконец Норман подошел к нам, свысока глядя сквозь пустые овалы роговой оправы, с которой никак не мог расстаться.

– Это напоминает мне розовые очки, которые продавал Челионати, пытаясь вернуть населению города романтическое видение, – заметил Джи.

Возвращаясь, мы снова шли по той же пыльной улице, где росли сливы. Вдруг Норман остановил нас и, как-то заговорщицки оглянувшись, сказал:

– Пожалуйста, посмотрите назад и вперед. Никого нет?

– Никого, – ответил Джи, хотя вдали виднелись какие-то фигуры.

Не обращая внимания на свой костюм, Норман подпрыгнул, пригнул ветку и стал с наслаждением поедать сливы, как мальчишка, срывая их с ветки, и лицо его стало вдруг веселым и простодушным.

По дороге мы зашли в булочную, и Джи вдруг обратился к усталой немолодой продавщице, удивленно указывая на булку:

– Что это такое?

– Даже если бы я и сказала вам, что это свекла, вы все равно бы не поверили, – ответила она слегка раздраженно.

– Я охотно не верю своим глазам, но вашим бы сразу поверил, – с подкупающей галантностью ответил Джи.

На лице женщины вспыхнул яркий румянец, и она мгновенно расцвела и как будто помолодела.

Джи произнес с легкой улыбкой:

– Нам пора идти дальше.

– Заходите еще разок, – произнесла продавщица, кокетливо поправляя белую кружевную наколку на волосах.

– Ну, разве что в следующей инкарнации, – вздохнул Джи.

Выйдя из магазина, он пояснил:

– Она сначала пришла в замешательство от моего ответа, но вдруг – нечаянная радость, душа Дульсинеи выскользнула, как бабочка из тела гусеницы, сбросив остатки цензуры. То, что мы сейчас сделали, называется в Традиции “танцем странствующего монаха”. Это значит – протанцевать танец на тонком плане: в магазине с продавщицей, в пивбаре с симпатичной официанткой, со старушкой, просящей милостыню. Главное – согреть их души своим вниманием. Ведь в глазах пролетающего Ангела мы такие же потерянные, безнадежно занятые своими будничными неинтересными делами.

Пусть на час, на минуту, на секунду – но все-таки был полёт, была радостная свобода! Пусть бессознательно, но де – факто, реально! В Традиции это называется еще “построением дворца за одну минуту”, “вхождением в пространство нечаянной радости”. Именно нечаянной, незапланированной, и потому сумевшей бабочкой пропорхнуть мимо Сциллы и Харибды собственной цензуры.

Это и есть практика донкихотства: излучение из себя благодати, красоты, силы, творческого отношения к любой секунде своей жизни. Это – прыжок к желтой сливе, к нашей солнечной орбите.

Вдохновленный его речью, я, как истинный последователь Санчо Пансы, тут же заскочил в ближайший магазин и купил вина и две отменных жареных курицы. После концерта мы упаковали и погрузили в машину аппаратуру, а потом, вместе с Шеу, устроили ужин в эту последнюю ночь в Гомеле.

Ужин затянулся почти до утра. Когда музыканты наконец разбрелись по своим номерам, а я устраивался на матраце в углу, надеясь поспать часок-другой, раздался настойчивый стук в дверь.

– Войдите, – отозвался Джи.

На пороге появился Норман. Мы никогда не видели его таким взволнованным.

– Как вам это удалось?! – спросил он, оглядывая нас. – Мне приснился сон! Первый раз в жизни! Яркий, цветной, а не черно-белый! Я летал! Представьте, я летал!

– Сам? – равнодушно спросил Шеу.

– Нет, конечно, не сам – на очень странном самолете, похожем на велосипед с крыльями. Там были рычаги, клапаны; я маневрировал, я землю видел, я летал! Я мог, крутя педали, подниматься высоко в небо! Не знаю, что об этом и думать... – Норман помолчал и добавил:

Застыли палочки в руке,

И вдруг подумал я:

“Ужель к порядкам,

Заведенным в мире,

Я исподволь привык?”

В город Слоним нас довез маленький филармонический автобус. Как только Джи расположился в гостинице, он тут же пригласил меня прогуляться в местный универмаг.

– Сегодня, дорогой Гурий, я продемонстрирую тебе твои подсознательные зажимы, – пообещал он, и я почувствовал легкое беспокойство.

Зайдя в канцтовары, он купил, тщательно отобрав, две пригоршни значков и десятка два карманных календарей с видами разных городов.

– Вы коллекционируете их? – удивился я.

– Это небольшие подарки туземцам различных городов, которые мы еще посетим, – загадочно ответил Джи, и я не стал его расспрашивать.

Перейдя в отдел мужской одежды, он вдруг стал примерять все имеющиеся шляпы, разглядывая себя в зеркало. Подражая ему, я примерил более двадцати плащей и почувствовал, что устал. Две продавщицы, хихикая, косились в мою сторону; я расслышал слово “дурак”.

– Это знак, – сказал Джи и внезапно направился в отдел женской одежды.

Мне пришлось, смущаясь, последовать за ним, прямо к стеклянному прилавку, где продавалось нижнее белье.

– Я думаю, – сказал он авторитетно, – что ты можешь здесь выбрать красивые трусики для своей девушки.

Мои ноги словно приросли к полу.

– Не могли бы вы помочь моему оруженосцу выбрать для дамы своего сердца ажурные трусики? – обратился Джи к продавщице, кокетливой блондинке с круглым улыбающимся лицом и полной, но привлекательной фигурой, затянутой в элегантную темно-синюю униформу магазина. – Он это делает впервые.

– Какого цвета волосы у вашей девушки? – серьезно спросила продавщица.

– Она блондинка, – ответил я, краснея с головы до ног.

– Она вашего роста? – продолжала допытываться продавщица.

– На двадцать сантиметров выше, – гордо ответил я.

– Ну, вы, однако, лихой кавалер, – улыбнулась она, разглядывая меня снизу вверх, словно ища, за что это меня так любят женщины.

Пожав недоуменно плечами, она стала легкими движениями перекладывать белье на стеллажах.

– Какой размер она носит?

Я попытался скрыться в толпе.

– Нет, братец, – произнес Джи, крепко схватив меня за рукав, – настоящий юнга должен отлично разбираться в модном дамском белье.

– У нас, к сожалению, нет импортных моделей, – мелодично пропела продавщица. – Но вот эти, кремового цвета, “Фантазия”, вероятно, подойдут. Они пользуются большим спросом, очень удобны и выглядят элегантно.

– Беру эти, – решительно сказал я, пытаясь побыстрей избавиться от унизительной процедуры.

– А денег у вас достаточно? – подозрительно спросила она, косясь на мою красную физиономию. – Эти трусики стоят 20 рублей 11 копеек.

– Тогда что-нибудь подешевле, – ответил я, покраснев еще гуще.

– Ну, посмотрите еще вот эти, “Нежность”, они тоже неплохо сидят, но только белого цвета. И стоят не так дорого... – она вытащила из пакета нечто воздушное, почти невидимое.

– Покупаю, – заявил я, чувствуя, что мое замешательство и раздражение становятся почти неконтролируемыми.

– Тогда заплатите пятнадцать рублей в кассу.

– У меня только один рубль, – порывшись в карманах, ответил я.

– Я могу дать тебе взаймы четырнадцать рублей, – к моему ужасу, заявил Джи.

– Я не хочу тратить деньги на женские трусики, – с возмущением прошептал я Джи в самое ухо, но продавщица расслышала.

– Маленький, да еще и жадный! – возмутилась она. – И как только твоя подружка тебя терпит?

– Неужели ты не понял, – спросил Джи, – что это была демонстрация твоего главного комплекса?

– Какого? – поинтересовался я, готовясь услышать самое худшее.

– Инфрасексуальности. – Я не знал смысла этого слова, но меня словно обдало жаром.

– Стихия дамского белья удивительна, – продолжал он. – Это вспенивание, фонтанирование на материальном плане эфирных потоков. Ленты, кружева и духи благоприятно воздействуют на душу, но если взять стадию аурических орденских лент, то это уже очень высокий уровень.

Свою внутреннюю женщину – а она красавица невероятная – надо холить и лелеять, одевать и баловать, выполнять ее капризы и “покупать” то, что ей по сердцу. Я даю тебе задание: каждую неделю посещать отдел женского белья.

После такого урока я долго не мог прийти в себя.

Когда мы после обеда расставляли аппаратуру на сцене, я краем глаза вдруг заметил стоящего у портьеры старца в темно – коричневой рясе. От него излучались доброта и спокойствие. Я направился в его сторону, чтобы предупредить о том, что посторонним запрещено быть на сцене, но он растаял в воздухе.

– Не пугайся, это мой постоянный спутник, – успокоил меня Джи. – Странно, что ты заметил его. Существ из другого мира можно видеть, если не фокусировать на них прямого взгляда.

Весь вечер я старательно скашивал глаза, но больше никого не встретил.

Этот город я покидал с легким сердцем. Меня радовало, что я больше никогда в жизни не встречу продавщиц, которые так посмеялись надо мной.

В город Гродно ансамбль приехал рано утром. По плану филармонии “Кадарсис” должен был дать в городе три концерта. Получив номера в центральной гостинице, мы сразу же отправились разгружать аппаратуру. Когда разгрузка была закончена, я сел и с наслаждением затянулся сигаретой. Джи обратился ко мне:

– Не хотел бы ты, Братец Кролик, прогуляться по городу?

“Ну вот, опять начинается”, – подумал я и ответил:

– Я так устал после разгрузки, что мне хочется вернуться в гостиницу и никуда не выходить. Я, собственно, даже и не понимаю, с какой целью в каждом городе мы бродим по заброшенным улочкам и магазинам.

Джи посмотрел на меня с некоторым сожалением.

– Если бы у тебя было достаточно тонкой энергии, то ты бы понял, что во время прогулок происходит тонкая работа с атмосферой всего города. Не знаю, заметил ли ты, что мы всегда заходим на городской рынок? С его помощью можно прочувствовать чрево города и его окрестностей. Мы стараемся познакомиться с туземцами, интересующимися внутренним развитием, то есть, как настоящие ученые, изучаем местную флору и фауну. А в храме легко можно подключиться к высшим чакрам города.

В это мгновение я поднял глаза и заметил летящую прямо на меня серебристую тонкую паутинку, невесомую, но ясно различимую в сиянии солнца. Несколько секунд я зачарованно следил за ее полетом, пока она не растаяла в синеве осеннего неба.

– Это и есть знак, лично для тебя, – сказал негромко Джи.

– Шанс, который тебе предоставляется высшими силами, чтобы ты мог подняться в высшие миры, так же тонок и почти невидим, как эта паутинка. Ты должен до предела утончить свой состав, избавиться от тяжелого кармического груза – и только тогда небесная паутинка сможет выдержать твой вес.

Джи ушел один, а я провел несколько часов в гостиничном номере, изнывая от скуки.

Свободное время подходило к концу, вскоре начиналась репетиция “Кадарсиса”. Я расспросил дорогу и через четверть часа подъехал на автобусе к местному Дворцу культуры. Джи, Петраков и Аркадий уже подтаскивали ящики к сцене.

– Явился не запылился, – съязвил Петраков.

Я подхватил ящик и понес его вместе с Аркадием. В этот момент на меня навалилась глухая тоска, исходящая от него. Я вспомнил, что Шеу называл унылого Аркадия черной дырой в низший астрал, в которую безвозвратно проваливается вся тонкая атмосфера.

– Гурий, ты что, опять заснул? – крикнул Петраков скрипучим тенором. – Живо берись за подзвучки!

Подтаскивая с Джи к середине сцены колонку, я сказал ему в сердцах:

– Меня тошнит от одного вида Аркаши. Зачем такой человек вообще живет на свете? Он только ест, пьет, говорит пошлости и сплевывает сквозь зубы. Это не личность, а жвачное животное, продукт стада. Человеком можно считать только того, кто стремится к небу, – я остановился, чтобы перевести дух и пожаловаться на Петракова, но Джи иронически усмехнулся и ответил:

– Ты сам, дорогой Гурий, продукт стада, а вовсе не индивидуальность, которой ты себя воображаешь.

Я задохнулся от обиды, а Джи продолжал:

– У людей с чистой аурой ты вызываешь чувство брезгливости. Они видят, что ты раб своих инстинктов. Возьми, скажем, твою привычку курить по три пачки в день, не говоря уже об алкоголе и инфрасексе. Благодари Бога, что ты поступил в Школу, которая занимается трансформацией свинца в золото. Что же касается таких людей, как Аркадий, их ждет очень незавидная судьба. Они думают, что человеческий облик им выдается на веки вечные, но это не так. Если он и дальше будет вести инстинктивную жизнь, несмотря на то что судьба подкинула ему шанс измениться, то через пару сотен лет он, да и все подобные ему, будут жить в резервации в полу-человеческом, полу-скотском обличии. Но и такие люди необходимы на Корабле. Такого рода люди – как губки: они впитывают в себя все тяжелые психологические элементы. Их как таковых не существует. Они питаются различными слабостями людей: если ты жаден – они будут жить твоей жадностью, паразитировать на ней; если ты груб – они зацепятся за твою грубость. Поэтому ты должен стать неуязвимым человеком с возвышенными стремлениями, сублимировать свою лунную энергетику и избавиться от механичности. Тогда твое грубоватое лицо может со временем превратиться в лик.

– Гурий! – закричал пронзительно Петраков. – Ты что, за день не наговорился?!

Тихо ругаясь, я понес колонку на край сцены, после этого вышел в фойе покурить и придирчиво осмотрел в зеркале свою физиономию. Да, черты не отличаются утонченностью, но высокий лоб выдает незаурядный интеллект, а в хитро прищуренных глазах читаются решимость и упорство. Не всем же, в конце концов, быть мужественными красавцами, как Касьян!

– А что, у меня с лицом совсем плохо? – спросил я, вернувшись.

– Когда я смотрю на твое лицо, мне приходят на ум воспоминания о двух исторических персонажах. Более поздний – это Сократ, а ранний – это Хозарсиф, или Моисей, – сказал Джи. – Один физиогномист как-то сказал Сократу, что на его лице видны задатки пороков. Сократ ответил, что он, действительно, был склонен к дурному, но победил эти склонности.

Что же касается Моисея, то, когда он начинал свой Путь обучения, черты его лица указывали на такие скрытые пороки, как коварство, жадность, трусость, хитрость, предательство и тому подобные вещи. Те же самые качества написаны и на твоем лице, но у тебя пока нет положительных качеств Моисея. Все же, благодаря тому что ты обрел Школу, ты можешь, как и он, герметически переработать свои отрицательные качества, превратить свинец в золото или хотя бы в медь. Тогда и грубоватые черты твоего лица начнут утончаться.

Сейчас приближается время, когда внутренние качества людей будут явно отражены на их лицах. Ничего нельзя будет скрыть. А если человек слишком предавался своим инстинктивным импульсам – он, может быть, вообще не будет иметь лица.

Наставление Джи вызвало бурю в глубинах моей личности. Чистая энергия, которая излучалась из него, высвечивала притаившиеся в подсознании негативные чувства и мысли, в которых я не хотел себе признаваться. В данный момент это было чувство зависти к лицу Джи. Некоторые сравнивали его с лицом греческого философа, другие – с иконным ликом.

От нахлынувшей досады я резко выдернул звуковую колонку из ящика.

– Гу-у-урий, – вдруг закричал пронзительно Петраков, – посмотри, какие царапины на колонке! С тебя сейчас можно пятьдесят баксов за ремонт снять!

– Не вешай на меня старые царапины, – сердито ответил я Петракову.

– Ты здесь без году неделя, – завопил Петраков, брызгая слюной, – и будешь мне указывать, какие царапины старые, а какие нет! Здесь мое слово – закон! Увижу еще раз такое – сниму сто баксов!

В напряженном молчании мы закончили расстановку аппаратуры, и Джи, бросив на меня скользящий взгляд, предложил прогуляться и выпить пива.

Мы шли по многолюдной площади, ярко освещаемой солнцем. Я вдруг почувствовал себя как в сновидении, когда вот – вот должно что-то произойти; мне показалось, что ожидание чего-то необычного разлито в самой атмосфере, в прохладном воздухе над площадью. Вдруг я увидел в нескольких метрах впереди стройную фигуру девушки в голубых облегающих джинсах и пушистом сером свитере, с блестящими золотистыми волосами, спускавшимися почти до талии. Догнав ее, я хотел было завязать разговор, но тут она, словно почувствовав мое внимание, обернулась – и я остановился, оцепенев от мгновенного ужаса. Вместо девичьего личика, которое я себе представлял, передо мной возникло багровое безносое и безгубое нечто, как страшная бесформенная маска, на которой ярко сияли голубые холодные глаза. Я отшатнулся и опустил глаза, а когда поднял их – странной девушки уже не было. Это настолько совпадало с темой наставления Джи, что я осознал, что Луч подал знак моему скептицизму. От ужаса по телу разлилась липкая дрожь. Я потянулся за сигаретами, но их в кармане не оказалось.

– Пойдем в местную пивную и попьем холодного пива, – участливо сказал Джи.

Мы быстро нашли пивной ларек за зеленым дощатым ограждением, и, когда мы стояли с кружками за круглым высоким столиком, Джи задумчиво произнес:

– Для того чтобы не попасть под поток злого рока, захлестывающего мир, необходимо выбраться из одного из его притоков – анализа. И для этого нужна очень простая вещь – обратная ориентация. В самых чудовищных обстоятельствах, в самых кошмарных и страшных, можно найти что-то особенное, прекрасное, что делает ситуацию уникальной, неповторимой, обучающей.

Наша сущность хочет есть, а мы, критикуя и анализируя, кормим ее камнями вместо хлеба. Есть суфийская притча о том, как Иисус с учениками шел по пустыне, и на их пути попался труп собаки. Реакции учеников были разнообразны, но суть их – анализ и критика: “это нехорошо, это грязно, безобразно”. А Иисус стал вдруг всматриваться в этот труп и затем произнес: “Какие прекрасные белые зубы”. Даже и в этой ситуации Он нашел нечто достойное любования!

Питание души – это восторг, умиление, удивление, необычное, парадоксальное решение... – Джи замолчал, потягивая прозрачное пиво, и, воспользовавшись маленькой паузой, я спросил:

– Почему же моя физиономия не приобретает благородный вид, хотя я уже две недели тружусь, помогая вам? Я ведь еще и покупаю напитки и закуску для обучающих ситуаций. Почему же со мной не происходит явных изменений?

– Рост сущности, – ответил мне Джи, – происходит медленно. Пока тебе нужно сконцентрировать усилия на том, чтобы вырастить свое бытие. Это значит, что тебе нужно стать хорошим рабочим сцены, а в обучающих ситуациях ты должен мне ассистировать: готовить еду, накрывать на стол, убирать, общаться с участниками ситуации по заданной теме и уметь импровизировать.

– С чего же мне начать?

– Я уже говорил тебе об этом. Начни с того, чтобы всегда быть готовым к “пикнику на обочине”, – ответил Джи. – Это основной стиль нашего поведения. У тебя в сумке всегда должен быть дневник, а также сало, лук и, для поддержания градуса, – вино или водка. И очень важный элемент – тряпочка.

На следующий день я с большой неохотой поднялся рано утром и потратил около десяти рублей, купив перечисленные Джи съестные припасы. Мне стоило больших усилий уложить все это в сумку и принести в гостиницу.

– Джи, я все сделал, как вы сказали, – похвалился я, входя в номер.

– Отлично, – ответил Джи. – Нам пора во Дворец культуры, Норман устраивает сегодня раннюю репетицию. Только положи в сумку еще этот свитер и “Философию свободы”, – он с улыбкой наблюдал за тем, как я напористо затолкал все в сумку.

Приехав на площадку, мы быстро расставили аппаратуру.

– А теперь хотелось бы закусить, – заметил Джи.

Я расстелил на столе газету “Гудок”, открыл сумку – и в нос мне ударил резкий запах горчицы. Я похолодел.

– Не дашь ли мне Бердяева, Братец Кролик? – спросил вдруг Джи.

– Сейчас, подождите минутку, – ответил я, повернувшись к нему спиной, и носовым платком стал оттирать от горчицы книгу Бердяева.

– Да ты измазал мою самую любимую книгу! – возмутился он.

– Вот вы где, субчики! – резко выкрикнул Норман, вбегая на сцену. – Немедленно передвиньте рояль поближе к кулисам!

– Местные рабочие сказали, что передние ножки рояля едва держатся и двигать его запрещено, – ответил я, разозлившись на его властный тон.

– Это все чепуха, – сказал он решительно, – вы слишком наивны, верите случайным людям. Вам бы только поменьше работать! Мы сделаем это вместе!

Мы с Джи встали со стороны клавиш, а Норман – сбоку.

– По моей команде, – сказал он, упираясь руками в бок рояля, – одновременно толкаем. Весь секрет в синхронности. Необходимо точно чувствовать своего партнера. Итак, на счет три: раз, два, три!

Мы резко толкнули, рояль величественно завалился на левый бок, чуть не подмяв Нормана, который едва успел отпрыгнуть.

– Гурий, – прокричал он с холодной яростью, – я видел, как вы толкнули слишком сильно и раньше меня! Теперь я убедился в том, что вы не умеете работать! Я думаю, что вам нужно немедленно покинуть ансамбль! А вы, Джи, проследите, чтобы к репетиции рояль стоял точно возле второй кулисы!

Норман удалился. Рояль лежал на боку. Я в сердцах пнул его.

– Не переживай, – сказал Джи. – Норман выступил сейчас в роли стража порога. Он почувствовал твое хаотическое состояние и по-своему отреагировал на него. Если ты перестанешь поддаваться чувству обиды и гордыне, он тут же перестанет требовать, чтобы ты уезжал. Прими нормальные размеры на тонком плане, стань скромным и веселым, а не гордым и надутым князем Обезиани, которому нельзя сделать ни одного замечания, – и все будет в порядке.

Норман – мастер создавать психологическую температуру, которая необходима для внутренних алхимических процессов. Мы имеем в себе нечто, что притягивает такую реакцию среды, и это – наша собственная хаотичность. Если ты выдерживаешь поток гнева Нормана, и не оправдываешься, и сам при этом не поддаешься гневу, то его энергия прорабатывает твой внутренний хаос. Он не может направить энергию на себя – ему легче сбросить ее на нас, а наша задача – подставить себя под эту энергию и позволить ей очистить наши внутренние пространства... А сейчас найди рабочих сцены, и мы приведем все в прежний вид.

Я нашел рабочих в одной из комнат подвала по звуку костяшек домино и азартным выкрикам.

– Рояль упал, – сказал я.

– Заплатите штраф дирекции, – ответил один из рабочих, в очках и с папиросой в зубах.

– У нас начинается репетиция, – трагическим голосом произнес я. – Помогите поставить его на место.

– Ты разве не видишь? Мы заняты...

– Поставлю бутылку, – предложил я, испугавшись.

– Две, – сказал все тот же рабочий.

Я сбегал за сумкой и поставил водку на стол.

– А за второй сходи в гастроном, – сказал рабочий и потушил папиросу.

К приходу музыкантов рояль стоял так, как хотел Норман. Я притаился за ящиками в кармане сцены, не желая попадаться ему на глаза. Под замысловатый аккомпанемент интеллектуального джаза я выплескивал в дневник накопленные обиды. Джи бесшумно подошел и сел рядом со мной. Мне не хотелось с ним разговаривать.

– Одна из твоих обязанностей как ученика – это научиться смиренно принимать мои коррекции, – сказал Джи, почувствовав мое состояние. – Если бы ты это умел, ты давно бы уже начал расти. Но через свои обиженные оправдания ты сбрасываешь тонкую энергию, которую я передаю тебе.

– Я готов принимать ваши коррекции, но почему меня ругает и Петраков, и Норман, и весь ансамбль? Я что, хуже всех?

– Петраков – твой замечательный бенефактор: он помогает мне в работе над тобой.

Я не стал возражать. Джи продолжал:

– Я играю роль “тайного – советника”, который подает атмосферу звездной традиции на джаз-ансамбль через общение с каждой “планетой” “Кадарсиса” на доступном ей языке. Это невозможно сделать на вербальном уровне, потому что строгая цензура нашей личности тут же все перехватывает и искажает. Поэтому с Норманом, например, я общаюсь через шахматы. Он, играя, переходит из своей личности в сущность, и тогда я могу через атмосферу передать его сущности весть о новом Посвящении. Эта весть является особого рода звездной пыльцой, которая оседает на крыльях нашей души. Когда у человека есть звездная пыльца, он испытывает томление по тем высшим мирам, откуда эта пыльца взята, стремится к росту своей внутренней Золушки – сущности, стремится к Богу. А если эта пыльца потеряна или съедена жизнью, то у человека только материальные интересы: семья, карьера, удовольствия жизни. Вот ансамбль и передает людям, через концерты, часть этой пыльцы, опыляя, таким образом, целые города. Это гомеопатический метод, который работает очень эффективно.

На Корабле есть еще и трюмное отделение, с машинистом и кочегаром. Тебе нужно уметь общаться и с ними тоже – ведь без них Корабль не может плыть дальше.

– Вы имеете в виду интригана Петракова и мерзкого Аркашу? – выпалил я, все еще не в силах успокоиться.

– Всякое осуждение, даже очень справедливое, создает пробоину в энергобалансе, – сказал Джи, – кормит нашу Золушку – сущность камнем вместо хлеба. Я не говорю уже о тех астральных отбросах, что ты извергал из себя, ругаясь, как сапожник. Это уже просто в грязи испачкаться! Ты ведь спрашивал меня, как твоя сущность может начать расти? Чтобы сущность могла расти, надо начать кормить ее хлебом – тем, что она может усвоить.

Я молчал. Возразить было нечего.

– Хлеб – это когда ты в любом хаосе увидел жемчужину смысла, красоты, личное письмо Господа Бога к Самому Себе. Тема соборности, соборного делания – лейтмотив нашего Посвящения...

В этот момент подошел Шеу и, попыхивая “Беломором”, сказал:

– Господа, предлагаю вам продолжить разговор в приличном заведении, расположенном в пяти минутах ходьбы отсюда.

Пивная располагалась в небольшом зале с каменными стенами: высокая стойка из светлого дерева, несколько квадратных деревянных столиков и стульев. В зале сидела одна пара, остальные столики пустовали. У стойки сидела на высоком табурете официантка в короткой синей юбке, открытой блузке и белом переднике, с ней флиртовал рослый красавец-бармен. Засмотревшись на ее круглые колени, я невольно позавидовал этим людям: их жизнь показалась мне легкой и беззаботной. Джи осмотрел зал и выбрал столик, стоявший у кадки с небольшим деревцем. Официантка нехотя соскользнула с табурета и подошла к нам.

– Мы возьмем пива и креветок, – сказал Шеу значительно.

– Они у вас, надеюсь, свежие?

– Свежайшие, – без всякой обиды, с улыбкой ответила официантка и убежала, стуча каблучками.

Ее легкая атмосфера растворила мою угрюмость.

– Что же такое наша сущность, о которой вы все время говорите? – спросил вдруг Шеу, внимательно изучая меню.

Джи ответил не сразу:

– Однажды к Иисусу подошел молодой человек и попросился в ученики. Иисус ответил, что для этого следует раздать свое имение бедным, и тогда он сможет стать учеником. Но тот не смог сделать это и, заплакав, ушел.

Имение – это наша личность, а бедные, нищие, хромые и убогие – это наша сущность, которая перестает расти после семи лет. Но только она может в нас развиваться, расти, летать!

– Но как же ощутить ее в себе? – спросил я.

Шеу посмотрел на меня с интересом.

– Научись отделять сущность от существ, которые населяют твое внутреннее пространство, – ответил Джи. – Ты ведь читал роман “Робинзон Крузо”? Даниэль Дефо был не просто писателем, он был создателем “Интеллидженс Сервис” и посвященным в тайные учения. В романе “Робинзон Крузо” он и описывает внутренний мир человека в виде необитаемого острова с дикой природой, которую нужно начать культивировать. Стань Робинзоном, исследующим население внутреннего острова. Наблюдай его обитателей без критики и похвалы и заноси их в дневник. В неделю у тебя должен быть килограмм записей и рисунков.

В этот момент официантка поставила на стол три большие кружки пива и блюдо с креветками и снова отошла к стойке бара. Я посмотрел на креветок. Их было очень много, но все же меньше килограмма.

– Вы, наверное, ошиблись, – осторожно сказал я. – Как это – килограмм? Уж не хотите ли вы сказать...

– Именно это я и хотел сказать, – ответил Джи. – Я совсем не ошибался, когда говорил: “Килограмм исписанной тобой бумаги”. В какой-то момент ты заметишь, что некие туземцы живут в тебе, а ты принимаешь их желания за свои.

– А где же моя сущность? – спросил я, испуганный идеей, что какие-то существа пользуются мной.

Тут неожиданно вмешался Шеу:

– Мне трудно с тобой согласиться. Я, например, считаю неотъемлемой частью моей сущности – душевное сидение за пивом и креветками. Я просто не мыслю жизни без этого!

– Отлично, – произнес Джи. – После пивной предлагаю пойти в магазин – закупить еды на вечер.

Я рассчитался с официанткой и с сожалением покинул пивную.

Мы долго ходили по узким кривым улочкам, пока Шеу не потерялся в одной из них. Наконец мы нашли магазинчик с выкрашенными синей краской стенами и кирпичного цвета полками. Несмотря на невзрачный вид, магазин был полон консервов, колбас, копченой рыбы и пива. Я выбрал большую палку сухой колбасы, несколько копченых сардин, десять бутылок пива, а потом, не дожидаясь колких намеков Джи, приличный кусок соленого сала и полкило луку. Продавщица, веснушчатая и голубоглазая, надписывала толстым карандашом цену прямо на упаковке. Я протянул ей двадцать пять рублей. Джи вдруг остановил меня:

– Скажи сначала, сколько причитается сдачи с этих денег?

Мне было неприятно, что симпатичная продавщица может подумать, что я мелочен.

– Не могу подсчитать, – нашелся я, – не смотрел на весы.

Женщина с любопытством поглядывала на нас, ожидая, чем закончится наш диалог.

– Я обучаю своего юнгу элементарным бытовым навыкам, – обратился к ней Джи, – учу его считать деньги.

– А как же без этого? – ответила женщина. – Но он, наверное, никогда еще своих денег не имел – на родительские до сих пор живет.

– Советую вам, – как можно более весомо сказал я, – следить за тем, откуда берутся ваши собственные деньги.

– Какой он у вас колючий, однако, – сказала она Джи, рассмеявшись, – прямо как репей.

– Представляете себе, в каком положении я нахожусь? – подхватил ее тон Джи. – И так он отвечает на любое мое замечание! А ведь я работаю над его совершенством.

Женщина понимающе и сочувственно кивнула, как будто и в самом деле знала, что имеет в виду Джи. Я быстро оценил стоимость покупок и выпалил:

– Примерно тринадцать рублей!

– Ну что ж, – сказал Джи, – это похоже на реальность. В следующий раз я попрошу тебя назвать точную цифру, так что будь алертен.

Пока я укладывал продукты, продавщица выбила чек на 12 рублей 40 копеек. Она протянула его Джи, глядя на меня и укоризненно качая головой. Я был вне себя от всей этой нелепой, на мой взгляд, сцены. Джи приветливо улыбнулся и попрощался с продавщицей.

– Всего хорошего, – сказала она, – приходите еще.

– Не знаю, – ответил он серьезным тоном. – В этой инкарнации уже вряд ли получится.

Мы вышли на улицу.

– Почему вы высмеяли меня перед какой-то продавщицей?!

– сердито спросил я.

– Она ведь сказала о тебе правду, не так ли?

– Ну, в общем-то, да, – нехотя согласился я.

– Ты все время забываешь, что находишься в Школе и обучающая ситуация может сложиться в любую минуту. Знать, сколько у тебя денег и как ты их тратишь – твоя ответственность, а не продавщицы. В твоем отношении к деньгам, которое было проявлено сегодня, видна твоя главная слабость: ты привык всю ответственность перекладывать на других людей. Это позиция лунатика и бродяги, а ты должен стать домохозяином. Расти-то надо тебе самому, а не продавщице и множеству других людей, на которых ты перекладываешь возможность своего роста, до сих пор оставаясь бытийно маленьким, съежившимся Циннобером, Крошкой Цахесом.

Меня передернуло. Я помнил гофмановскую историю о Крошке Цахесе. Он был обездоленным уродливым карликом, но над ним сжалилась фея Розабельверде. Благодаря ее магическому дару он мог казаться не тем, чем был на самом деле. Он достиг почестей, богатства и угодливого почитания окружающих, оставаясь ничтожным карликом со скверным характером. Его сморщенная душа так и не откликнулась на призыв феи, которая внушала ему: “Ты не тот, за кого тебя почитают, но стремись сравняться с тем, на чьих крыльях ты, немощный и бескрылый, взлетаешь ввысь...”

Вдруг вопрос Джи вернул меня от рефлексии к реальности:

– Кстати, как нам вернуться назад, в студию? Ты запомнил, как мы сюда шли?

Я похолодел от мысли о том, какой нагоняй мне устроит Петраков за опоздание, и огляделся. Мы стояли на тротуаре возле пятиэтажного кирпичного дома. Рядом с ним и на противоположной стороне возвышались такие же дома. Место было совершенно незнакомым. Я посмотрел на табличку на доме.

– Мы находимся на улице Каверина, – сообщил я.

– Это ничего не меняет, – ответил он.

– Сейчас, – сказал я растерянно, – подождите... Я спрошу кого-нибудь.

Улица была пустынна. Я пробежался трусцой до следующего перекрестка, который был метрах в ста, и осмотрелся.

– Здесь почему-то никого нет! – крикнул я.

Джи иронически посмотрел на меня.

– Я бы предпочел, чтобы ты использовал свою способность логически мыслить, – и указал рукой куда-то вверх, в промежуток между домами.

Посмотрев туда, я увидел возвышающуюся над городком башню телевидения. Джи повернулся ко мне, и переносицу его вдруг прорезала глубокая вертикальная морщина, делая лицо суровым, даже пугающим.

– Я уже устал от твоей безалаберности! – сказал он резким голосом. – Ты ни за что не хочешь отвечать, ты уже превратился из помощника в обузу!

Я оцепенел. Передо мной стоял совершенно незнакомый человек, излучавший атмосферу ясности и строгости, – ни уюта, ни тепла, обычно свойственных Джи, там и в помине не было! Я запаниковал.

– Если ты и дальше будешь так безответственно себя вести, то определенные силы переведут тебя на другой участок работ, чтобы добро, которое в тебя уже вложено, не пропадало зря.

Я хрипло спросил, не узнавая свой голос:

– А куда они меня переведут?

Джи иронически улыбнулся:

– Не волнуйся, вовсе не в Сибирь. Вернешься в Кишинев, будешь по-прежнему сидеть на шее у своих родителей. Но больше никаких поездок по стране с ансамблем не будет!

Я собирался заплакать от обиды, но какая-то часть меня оставалась отстраненной, наблюдая за тем, что происходит внутри.

Вдруг я заметил, что гнев и паника принадлежат не мне, а какому-то темному существу, похожему на туземца. Это он гневался и рычал внутри: его задевали не слова, а атмосфера чистоты, которую излучал Джи. Я решил не поддаваться гневу этого существа, поскольку оно не имело никакого отношения к моей сущности. Через минуту существо исчезло, не выдержав огненной энергии Джи. Вместе с этим существом исчезли тяжесть и мутное состояние, беспокоившие меня с самого утра.

– Ну вот, теперь ты, как губернатор, можешь занести этого туземца в реестр обитателей своего острова. Ты получил практический урок в самонаблюдении. Я создал определенный психологический градус, который заставил одно из твоих многочисленных “я” проявиться, так что ты даже смог его увидеть. Но это произошло, потому что ты принял температуру, не стал ее сбрасывать.

– А через что сбрасывается температура? – спросил я.

– Если бы ты поддался этому существу, то стал бы выражать его гнев на мое замечание. Ты стал бы всячески его защищать, оправдывая свое поведение. В этот момент вся твоя энергия стала бы растрачиваться, и ты ничего бы не смог увидеть. Увидеть – это ведь не так просто, для этого нужно иметь тонкую энергию, которую я тебе передал через легкую коррекцию твоего состояния. Тонкая энергия дает блаженное состояние сущности, но личность – и особенно ложная, с которой ты непомерно отождествлен, – сильно страдает.

Мы вернулись в студию, и я все оставшееся время ходил, плохо осознавая окружающее: состояние самонаблюдения то и дело возвращалось. Я увидел, что внутри меня обитают скрытые странные существа, напоминающие насекомых. Я и не подозревал о том, что они настолько недоразвиты и кошмарны, и изумленно рассматривал их.

В эту ночь мне выпал сон, в котором я был превращен в черного карлика, царского повара. Я умел готовить напиток “Гамах”, одна капля которого убивала дракона. Надо мной смеялись, меня дразнили, стоило мне только выйти на городские улицы. Но я помнил свое прошлое вельможи, который нарушил запрет и влюбился в царскую дочь – и в наказание за это был превращен в карлика.

Я стоял на вершине холма, наблюдая за знаками на облаках, а в моих глазах резвились эльфы. Вдруг по небу на лошадях пронесся большой кортеж – рыцари и дамы, а посреди них в золотой карете прекрасная фея. Я закричал: “О фея! Расколдуй меня!” Она услышала мой отчаянный крик и бросила из окна кареты алую розу – символ свободы. Я попытался поймать розу, но сильный вихрь подхватил ее и унес вдаль. Надменный смех колдуньи, заколдовавшей меня, еще долго звучал среди облаков.

Я проснулся; крупные слезы все еще стояли в глазах. В номере никого не было. Я быстро оделся и, занимаясь уборкой, заметил на столе открытку с двумя бирюзовыми минаретами. Любопытство заставило меня перевернуть ее и прочесть:

“Дорогой Эльдар,

Тезис: “Позиция независимости Духа от Реальности” – уже указывает на то, что Реальность не абсолютна.

Параболическое вхождение группы Посвященных в пласты инерционной Дремоты Европы может изменить Карту Спящего Евразийского мира. Может быть, тебе ближе Мохаммед, его Revelatio и передел Земли Исламом, но ведь недаром существует легенда о Фаридах (Сверх-Посвященные) и другие, еще более загадочные сюжеты, восходящие к Рашидской синархии, территориально опирающейся на Евразийский континент как единственно оперативный на нашей планете.

Поля неопределенности представляют собой “Иерархию Рыцарских Орденов Парадоксальных Манифестаций”, а также “В пробужденном Космосе источником Чуда становится Воля дважды рожденного”.

В рамках двух последних изречений осуществляется моя шахматная партия с миром, одновременно – игра и парадоксально-спонтанное управление”.

– Разве ты не знаешь, что некрасиво читать чужую корреспонденцию? – раздался за спиной голос Джи.

– Простите, но все равно я ничего не понял из прочитанного, – сконфуженно произнес я.

– Это только и утешает. Я посвящу тебя в доктрину почтовых голубей, когда ты созреешь для этого.

Я согласно кивнул, не зная, что на это ответить.

Мы вышли из гостиницы и направились в близлежащий гастроном. День был сумрачным и прохладным, слегка моросил дождь. Гастроном был богатым, и я, как всегда, потратил намного больше, чем собирался. Я выложил продукты из корзинки у кассы и усердно пересчитывал их вместе с продавщицей. Она раздраженно косилась на меня, но я, стараясь не обращать на нее внимания, складывал цифры столбиком в своей тетради. Джи, иронически улыбаясь, наблюдал за мной. Я закончил быстрее, чем продавщица, и с гордостью показал Джи итог: 7 рублей 57 копеек.

Продавщица, выбив чек с такой же точно суммой, сказала обиженно:

– Сколько лет уже честно работаю, и никто меня вот так не проверял. Бывают же такие подозрительные покупатели!

Джи рассмеялся, а я взял сдачу и, сконфуженно затолкав продукты в сумку, заторопился к выходу под смешки очереди. Мы миновали стеклянные двери и вышли на тротуар. Джи внезапно остановился у каменной цветочной клумбы с розовыми и белыми хризантемами.

– Согласно своей психологической конструкции, ты должен был положить помидоры в самый низ, – заметил Джи.

– Не может быть, – горячо возразил я. – Они где-то вверху, – и нервно стал выкладывать продукты на край цветочницы: сначала золотистую копченую рыбу, завернутую в прозрачный пергамент, потом булку серого хлеба, сетку лука, свертки с сыром, маслом – и, в самом низу, обнаружил пакет с помидорами, которые уже плавали в собственном соку.

Джи назидательно произнес:

– Уровень бытия человека проверяется на таких вот мелочах. Видно, что бытие у тебя совсем слабое.

Наблюдая за тем, как я вожусь с копченой рыбой, стараясь ровно уложить ее на дне сумки, он сказал:

– Внизу – голубая рыба, над рыбой – алое сердце, а над ним – золотой альбатрос. Запомни этот алхимический символ.

Яркая вспышка света озарила мое сознание.

Клайпедская филармония размещалась в здании бывшего костела. Разгружаться нам нужно было только вечером, и Джи сказал, что мы поедем в тайное мистическое место, расположенное на Куршской косе.

Я сложил в сумку все, что нужно для пикника, и мы отправились в гавань к парому, а за нами увязался скучающий от одиночества контрабасист Вольдемар. Он был добрый и безответный; его рыжие прокуренные усы меланхолично свисали из – под длинного носа. Он всегда носил один и тот же потертый черный костюм и белую рубашку, манжеты которой далеко высовывались из рукавов. Вдруг он спросил:

– Вот я, человек совершенно неинтересный, обычно в пустом своем номере скучаю за бутылкой пива. А тут Гагарин, полная моя противоположность, ко мне стал заходить, про свою жизнь рассказывать, с подружками знакомить. К чему бы это?

– Ваши планеты притягиваются друг к другу, – ответил Джи.

– Какие планеты? – удивился Вольдемар.

– Музыкант чувствителен к определенным планетарным влияниям, и это связано с инструментом, на котором он играет. Ты, например, легко настраиваешься на влияния Венеры: мягкость, доброта. А Гагарин как барабанщик любит Марс, резкие взрывные энергии, которые ему самому не дают покоя. Ты его своими вибрациями гасишь, смягчаешь, вот он и чувствует себя комфортно в твоем обществе.

– Вот оно что... – протянул Вольдемар.

В гавани было свежо, дул резкий северо-восточный ветер. Между берегом и косой курсировал белый двухпалубный паром. Мы купили билеты и встали у борта на верхней палубе.

Едва паром отчалил, стая чаек, рассевшихся на пирсе и пляже, тут же взмыла в воздух и стала кружить возле борта. Они издавали резкие крики, тревожащие мою душу.

– Дай-ка хлеба из наших запасов, – обратился ко мне Джи.

Он отщипнул кусок хлеба и, с силой швырнув его вверх,

воскликнул:

– Здравствуйте, господа Джонатаны Ливингстоны! Здравствуйте, господа ученики!

Небольшая верткая чайка спикировала сверху и мгновенно проглотила кусок.

– Вот, господа, – произнес Джи загадочно, – учитесь у них, как нужно охотиться за кубическим сантиметром шанса!

Я вдруг заметил, как в его глазах заискрилось пространство сияющей пустоты.

– Море нашего Посвящения, – добавил он, – это Белое Море, откуда изошла Белая Раса. Это – цель нашего путешествия на Северо-Запад. А пока мы находимся под протекторатом Архангела Балтийского Моря.

Паром подошел к пристани, и мы, сойдя на берег, принялись осматриваться по сторонам. Коса казалась необитаемой. Здесь не было почти ничего – только летнее кафе, билетная касса и еще какие-то небольшие строения. Сразу у пристани начинались дюны. Немногие пассажиры, прибывшие вместе с нами, куда-то исчезли. Дул холодный ветер, гоня волны с белыми бурунами. Я чувствовал себя неуютно, не представляя, что можно делать в этом заброшенном и чуждом людям месте.

– Приглашаю вас прогуляться по берегу моря, – сказал Джи.

– Я, пожалуй, – заметил Вольдемар, дрожа от холода, – подожду вас в кафе.

Кутаясь в легкую куртку, он покинул нас, а я зашагал за Джи, боясь пропустить самое интересное.

Берег был пустынным, лишь по небу плыли высокие белые облака. У кромки воды широкой полосой лежали разноцветные ракушки и камни. Несколько чаек качались на волнах. Солнце, появлявшееся время от времени из-за облаков,

освещало тонкий белый песок и редкие высокие сосны.

Я дрожал от холода и с неудовольствием смотрел, как Джи разделся и стал бродить по пляжу в одних плавках. Он остановился в паре метров от набегающих волн и нарисовал ногой большой треугольник с глазом внутри. Над треугольником возвышался неровный круг с крестом.

– Что это значит? – спросил я.

– Мы должны передавать наше провозвестие стихиям, – ответил он.

Неожиданно огромная волна накатила на берег и, захлестнув знак, стерла его, как будто забрав с собой в море. Внезапно все стихло, и даже холодный ветер замер на мгновение.

Джи вошел в воду и, пройдя метров двадцать, поплыл. Я уже не испытывал дискомфорта, и даже купание в ледяной воде показалось вдруг вполне привлекательным. Быстро раздевшись, я вбежал в воду и, нырнув, поплыл за Джи. Я думал, что легко догоню его, но уже через несколько минут руки стали неметь, а ноги – сводить судорогой. Я вернулся на берег и, стряхнув воду ладонями, быстро оделся. А Джи продолжал плыть к горизонту, размеренно взмахивая руками.

“Может быть, он и не собирается возвращаться? – пронзила меня догадка. – Значит, я останусь здесь один?!” Эта мысль привела меня в такой ужас, что я стал громко кричать:

– Джи, не покидайте нас! Заберите меня с собой!

Резкий порыв ветра подхватил мой голос и унес в море.

Наконец точка в волнах, которую я почти потерял из виду, медленно стала приближаться.

Через какое-то время, показавшееся мне невероятно долгим, Джи вышел на песок и отрешенно произнес:

– Если бы не ты, я бы никогда не вернулся. Ты напомнил мне о невыполненной миссии.

По его глазам, отражавшим нечто неизмеримо большее, чем наш мир, я понял, что он, действительно, готов был уйти навсегда.

– Я решил уйти в Зазеркалье, но в твоем голосе я услышал призыв о помощи тех, кого я оставлял без поддержки на Земле. Еще не настало время для переселения и работы на тонком плане. Ведь ни ты, ни даже Касьян не можете последовать за мной туда, где я только что был.

Голос Джи звучал как будто из другого мира, переливаясь серебряными искрами.

– Хорошо, что вы вернулись! – воскликнул я радостно. – Без вас это воплощение потеряло бы для нас с Касьяном всякий смысл!

Джи оделся. Мы быстро дошли до кафе и, войдя, обнаружили Вольдемара, сидевшего с кружкой темного пива за круглым столом у окна.

– У них здесь только этот портер, – сказал он, и его слова вернули меня в привычную реальность, – но, в качестве личной услуги и за особую плату, бармен может подлить водочки. У меня такое чувство, что я упустил что-то интересное...

– Это не первый случай, когда самое главное проходит мимо тебя, – заметил я.

– Ты странный парень, – обратился он вдруг ко мне. – Кто бы мог подумать, что грузин будет наслаждаться прогулкой у Балтийского моря холодной осенью?

– Это была не просто прогулка, а настоящая мистерия, – таинственно ответил я.

– Хотя ты еще очень молод, но в тебе есть что-то от старого подпольщика, – заметил он. – Ты не тот, за кого себя выдаешь.

Подошла официантка, и я заказал два темных пива с водочкой. Она мило улыбнулась и ушла.

– Это интересно, – обратился Джи к Вольдемару. – А как ты его воспринимаешь?

– Он ловок и умеет маскироваться; он напоминает мне старого подпольщика по кличке Петрович.

– Я считаю, – ответил ему Джи, – что через тебя пролилась сейчас инспирация Балтийского моря.

Официантка поставила на стол две большие кружки пенящегося пива. Джи поднял свою и сказал:

– Утверждаю новое посвятительное имя: Петрович.

– Спасибо, господа, – произнес я с гордостью, тоже поднимая кружку, – я оправдаю доверие Ордена!

Мы вернулись в филармонию, но она оказалась закрыта. Обойдя здание, я нашел наш фургон. Шофер курил, сидя в кабине. Увидев меня, он раздраженно спросил:

– Ваш, что ли, груз?! Давайте, скидывайте побыстрее, мне еще на обратный путь загружаться!

– Сейчас, – ответил я, – вот только бригадира найду.

Я побежал искать бригадира, но никого не нашел. Тогда я вернулся к Джи и Вольдемару, оставшимся ждать у входа, и нашел их беседующими с небольшого роста блондинкой в черном распахнутом плаще, под которым были темно-синяя юбка, белая рубашка и короткий, в цвет юбки, пиджак. Волосы были коротко подстрижены, а длинная челка спадала на левую бровь. Она мило улыбалась, а Джи что-то быстро говорил. От взгляда на блондинку у меня перехватило дыхание, и я, замедлив шаг, осторожно приблизился к ним.

– А вот и наш друг Петрович, – сказал Джи. – Когда он видит красивую девушку, то испытывает два противоположных желания. Первое – это, бросив все, немедленно бежать навстречу к ней.

Джи сделал паузу.

– А второе? – заинтересованно спросила девушка.

– Второе, не менее сильное, – это немедленно бежать прочь от нее как можно дальше.

– Бедняга, – сказала девушка, – как он, должно быть, сильно страдает.

Я покраснел и подошел ближе.

– Познакомься, Петрович, – весело сказал Джи, – это наш администратор Яна.

– Шофер требует немедленно разгрузить фургон с аппаратурой, – озабоченно произнес я.

– Ну и что? – забавно улыбнулся Джи. – Почему же мы должны поддаваться гипнозу его требований? Ты вполне можешь поговорить немного с Яной, осведомиться, каковы ее интересы или планы на вечер.

Но я не мог вымолвить ни слова: у меня возникло ощущение, будто в горле застрял булыжник.

– Сегодня вечером я занята, – выручила Яна, взглянув на меня как на скучный неодушевленный предмет.

– Не обращайте внимания, он у нас крайне серьезный и молчаливый молодой человек, – кивнул в мою сторону Вольдемар. – Я давно не был в вашем городе, может быть, вы знаете какое-нибудь уютное кафе неподалеку отсюда?

Булыжник провалился в желудок, и мне стало совсем не по себе. Вольдемар взял Яну под руку и, рассказывая ей что – то веселое, удалился в ближайшее кафе.

Я облегченно вздохнул, но Джи, заметив это, произнес:

– Твоя проблема в том, что ты слишком зациклен на корыстных интересах своих нижних чакр. Это проявилось еще в магазине в отделе женского белья. Надо работать на человека, ради него, не заинтересованно, не корыстно – тогда приходит легкость, импровизация. А уже потом ты видишь, как расцвел и раскрепостился человек, и, к своему удивлению, замечаешь, что все твои эгоистические “я” тоже накормлены, незаметно для них.

– С чего же мне начинать? – спросил я.

– Да просто удели ей сердечное внимание, попробуй вывести на какую-нибудь интересующую ее тему, расспроси о том, что она делала сегодня, – ответил Джи.

– Но мне это не очень интересно.

– Попробуй разыграть интерес. Все люди любят играть, и если ты своей игрой предоставляешь им возможность поиграть тоже, то это и будет помощью человеку. Все люди требуют внимания к себе, однако никто не уделяет им его. А ты можешь это сделать, пользуясь энергией нашей общей роскошной ситуации.

– Гурий, – раздался недовольный голос Петракова, – ты опять уши развесил? А ну, быстро разгружать фургон!

В Клайпеде мы дали лишь один концерт и уезжали в тот же вечер. Мы стояли у вагона вместе с Яной, и я с завистью смотрел, как она печально прощалась с Вольдемаром.

Джи улыбнулся, сказав:

– Видно, что твоя ревность и зависть уязвлены. А для Яны у меня есть небольшой подарок, который утешит ее.

Джи подошел к ним. Увидев его, Яна улыбнулась.

– У меня есть для вас нечто, – сказал Джи, – на память о нашей встрече.

Глаза Яны загорелись любопытством. Джи достал из кармана небольшой кошелек и вынул из него православный крестик с голубой эмалью.

– Ах, – воскликнула Яна, – какой он красивый! Большое спасибо! – она обняла Джи и расцеловала его.

Ее печаль как рукой сняло. Я с удовольствием заметил, что теперь нахмурился Вольдемар.

“Граждане пассажиры, поезд отправляется с первого пути;

просьба занять свои места”, – раздался голос диктора.

Яна стояла на перроне, глядя на Джи. Потом она повернулась и медленно пошла к зданию вокзала. Легкая печаль охватила мое сердце. Поезд тронулся.

– В ее душе много эфира, – сказал Джи, стоя вместе со мной у окна, – поэтому ты так тянешься к ней. В тебе же много мощных стихий, но главного элемента – эфира – очень мало, поэтому ты и ищешь его вовне.

– Я всегда считал себя независимым и самодостаточным человеком, – ответил я обиженно, но затем, поборов упрямство, спросил:

– Как же я могу накопить его?

– На это вопрос невозможно дать тебе однозначный ответ

– ты сам должен найти этот способ. Но я могу дать тебе подсказку: в Каунасе, куда мы направляемся сейчас, есть музей Чюрлениса. Чюрленис был подключен к высокому инспиративному каналу и провел через себя имагинацию эфирного Посвящения, сгорев в этом огне. Если ты тонко настроишься на его работы, то накопишь в душе летучий элемент эфира.

Встретивший нас в Каунасе администратор филармонии оказался высоким сухопарым человеком в сером плаще и с потертым портфелем в руках. Подождав, пока все музыканты уселись в автобус, он занял место рядом с водителем и коротко приказал ему отправляться в гостиницу.

“Как жаль, что Яна осталась в Клайпеде”, – грустно подумал я.

Старый филармонический автобус подвез нас к трехэтажному особняку, в котором размещалась гостиница. Первым получил номер, как всегда, Норман, затем музыканты в произвольном порядке, а затем уже Шеу и Петраков со своей бригадой. Я, затесавшись среди музыкантов, незаметно проскользнул мимо строгого швейцара.

Шеу и Джи достался номер на верхнем этаже, где-то под крышей, с покатым потолком. Подождав, пока Джи расположился в номере, я спросил его:

– Как я понял, все мои страдания происходят от отсутствия эфира?

– Для внутреннего счастья необходимо гармоничное сочетание всех стихийных элементов, – ответил Джи. – Но в тебе отсутствует не только эфир, но и почти все остальные элементы тоже. Поэтому тебе нужно начать работать над своим стихийным составом.

– Какой элемент важнее всего? – спросил я.

– Важнее для чего? – спросил Джи.

– Для легкого общения с эфирными девушками, не теряя при этом головы.

– Твой прагматический инженероидальный подход показывает, что ты не готов еще к обсуждению этой темы, – ответил Джи. – Необходима полнота всех элементов, и только тогда ты сможешь правильно взаимодействовать с принципом Шакти.

В этот момент дверь распахнулась без стука, и Петраков, с помятой физиономией, злобно произнес:

– Кончай базар, фургон с аппаратурой давно вас заждался! – и, хлопнув дверью, исчез в коридоре.

– Пролетарская морда, – заметил Шеу, – обнаглел до предела.

– Мы продолжим наш разговор после, – сказал Джи, одеваясь.

После разгрузки аппаратуры и расстановки сцены Джи вытер платком пот со лба и сказал:

– А теперь я вас приглашаю в Музей Чюрлениса – почувствовать эфирную волну, которую он передал через картины.

Мы вышли на улицу. День был теплый, от старинных зданий и брусчатки мостовой веяло уютом.

– Я знаю, как пройти к музею, – заявил Шеу и повел нас неприметными задворками.

– Когда же мне удастся попасть к небожителям? – вздохнул я.

– Попробуй настроиться на импульс таинственного Луча, и он откроет тебе дверь, ведущую в поднебесье, – ответил Джи.

– Ничего у меня не выходит...

– Ты находишься на Корабле Аргонавтов, который в каждое мгновение способен сменить галс и даже идти в противоположном направлении. Тебе нужно осваивать скоростные техники внутреннего погружения, тогда невидимая дверь откроется для тебя.

В это время мы подошли к Музею Чюрлениса и, войдя внутрь, погрузились в тонкую эфирную атмосферу. Странные картины, которые я там увидел, создавали некое сюрреальное пространство, словно я попал в зазеркальный мир. Я почти увидел радужное сияние, исходящее от Джи. Оно растопило мое сердце, и я вдруг ощутил светлую, прозрачную атмосферу, излучающуюся из картин. Неожиданно Джи подозвал меня и сказал:

– Посмотри на эту картину. Это чисто алхимический сюжет, который могут распознать только те, кто посвящен в тайное знание некоторых рыцарских Орденов.

На белом троне в белоснежном одеянии сидел золотой король, а в отдалении маячила тень черного короля.

– Это указание, путеводный знак для тех, кто ищет эфирное Посвящение, Золотое Руно, – сказал Джи. – Надо идти за ним во тьму, в эту вечную неизвестность и хаос, чтобы добыть таинственное сокровище – внутреннее золото.

В этот момент к нам подошел Шеу.

– Я в недоумении, не могу оценить эти работы. Они похожи на детские рисунки: с одной стороны, – очень просты, а с другой, – в них есть какое-то волшебство, которое не поддается логическому анализу и путает все мои мысли. До сих пор я считал, что прекрасно разбираюсь в живописи, но теперь я вижу, что мало смыслю в ней, – растерянно сказал он и без всякого перехода добавил:

– Предлагаю вам, господа, посетить не менее знаменитый Музей чертей, который находится прямо через дорогу.

Я внутренне содрогнулся и хотел возразить, что никуда больше не пойду, но Джи удержал меня.

– В его предложении есть определенный смысл. Ты сможешь почувствовать разницу между этими музеями.

– В этом музее собраны черти со всего мира, – разглагольствовал Шеу, как навязчивый экскурсовод. – Посмотрите на этого классического Мефистофеля из трагедии Гете. У него такой искушающий взгляд! А вот его современные американские собратья... А это перуанский черт, завидев которого, хочется бежать на край земли...

Атмосфера этого музея казалась отвратительно липкой и словно мгновенно приклеивалась к посетителям.

Я перестал слушать Шеу, который выдавал себя за знатока чертей. В голове поднялся дребезжащий хаос, из врат ада вырвался невидимый протуберанец ужаса; я выскочил на улицу и там попытался прийти в себя, лихорадочно читая “Отче наш”.

– Я рад, что тебе удалось оценить разницу атмосфер музеев, – заметил Джи, видя мое печальное положение. Я кивнул, но ответить ничего не мог.

– Гурий, ты слишком впечатлителен для своего возраста, – рассмеялся Шеу, – бери пример с меня!

Мы вернулись в зал к началу концерта. Каунасская публика, по-видимому, любила джаз, потому что зал был полон. Как наслаждался Норман, выбравшись из глухой белорусской провинции и играя перед настоящими знатоками и ценителями! После каждой пьесы зал взрывался от восторга хлопаньем, свистом и криками. После концерта Нормана окружили по-западному одетые, артистического вида люди.

– Так, – сказал Джи, – я чувствую, что готовится интересный вечер... Пойди-ка, Петруччо, разузнай, что происходит.

Я осторожно затесался среди колоритных фигур, окружающих Нормана, и услышал, как бородатый субъект в темных очках и с саксофонным крючком на шее сказал: “Значит, вечером, в одиннадцать. Надеемся, что все твои ребята придут. Будет отличный сейшн.

Вечером, загрузив три небольшие подзвучки, четыре микрофонные стойки и два усилителя в подержанный “опель”, мы подъехали к уютному кафе в центре города. Небольшая сцена была уже заполнена аппаратурой: Норман, как обычно, перестраховался. Мы с Джи выбрали столик недалеко от сцены, заказали темное пиво и стали ждать. Вскоре сцена заполнилась пестро одетыми музыкантами, а еще минут через десять вошел Норман со своим ансамблем – все в черных фраках и белых рубашках. Они ярко выделялись на общем фоне.

– Смотри, – сказал Джи восхищенно, – наши музыканты – настоящие марионетки. Посмотри, как они движутся, как отточены их движения! Ты видишь, как марионетки одного города любят встречаться с марионетками другого? Быть такой марионеткой – это уже высокий уровень, потому что тогда человек получает инспирацию от традиции “Comedia del Arte” и точно передает наш странный брамбиллический импульс, облучая им посетителей концерта.

– Что такое брамбиллический импульс? – спросил заинтересованно Шеу.

– Есть история, написанная Гофманом, которая называется “Принцесса Брамбилла”, – ответил Джи. – Это история любви неудачливого актера Джильо Фавы и белошвейки Джачинты, которым покровительствует некто Челионати, по виду шарлатан. Он продает жителям Рима розовые очки, надевая которые, они начинают видеть мир в романтическом свете, и рассказывает в кафе немецким студентам чудесные истории о Зазеркалье. Но на самом деле Челионати является князем Бастианелло де Пистойя, магом и каббалистом, который под маской уличного шарлатана обучает тайному знанию. Он помогает Джачинте и Джильо Фаве раскрыть свою высшую природу, используя необычные средства, в том числе театрализацию и карнавал. Это и есть импульс Принцессы Брамбиллы, которая олицетворяет высшую часть души Джачинты.

Я достал тетрадь и стал записывать объяснения Джи. Джи хотел было продолжить, но вдруг откуда-то из полутьмы появился Аркадий и занял свободный стул. “Мерзопакостный слизняк”, – подумал я. Атмосфера каравана Принцессы Брамбиллы мгновенно исчезла, и вместо нее словно образовалась черная зияющая дыра, из которой в наше благородное общество вывалилась астральная помойка. Джи мгновенно сманеврировал и спросил Аркадия:

– Как тебе нравится джем-сейшн?

– А, бездельники эти музыканты, попробовали бы ящики таскать, – ответил, морщась, он.

Шеу скривился и выпил залпом стакан водки.

– Аркаша, – произнес я, едва сдерживаясь от гнева, – не мог бы ты отвалить от нашего стола?

– А что, я мешаю? – обиженно спросил он, поудобнее устраиваясь на стуле.

– Ты что, глухой? Или не понимаешь, может быть, когда тебе прямо говорят? – не на шутку разозлился я.

– Я не глухой, – сказал он, медленно поднимаясь, – но ты, грузинская рожа, держишься в ансамбле только на честном слове Джи, – и пересел за дальний столик.

Я ждал продолжения разговора о “Comedia del Arte”, но Джи резко заметил:

– Как ты можешь так хамить? Ведь судьба его и так ужасна – его и многих других, – а ты копаешь ему яму. Ты бы лучше помог ему, согрел бы, ведь солнце – оно всем светит, и грешникам, и святым. Все твое достояние равно лепте бедной вдовы, о которой говорил Христос, то есть одной копейке. Ты свою копейку вложил и оказался здесь. Все, что от тебя требуется, – это учиться убирать, готовить, таскать ящики и вести дневник. Но даже и это для твоего слабого уровня бытия огромная задача!

– Он отъявленный идиот, – ответил я раздраженно.

– Ты бы мог разыграть смешную сценку, и он бы отсел от нас безболезненно, а так – ты нажил врага в его лице.

– Я не умею играть в жизни, – оправдывался я.

– Но это – главное, ради чего ты плаваешь на Корабле Аргонавтов. Я намерен сделать из тебя человека играющего, хотя ты даже не тянешь на человека разумного.

– Кто же я такой?

– Ты “трэмп” по натуре, но у меня есть надежда выпрямить собачий хвост, – вздохнул Джи.

Дав несколько концертов в Каунасе, джазовый ансамбль отправился в Ригу. Устроившись в старой гостинице, Джи предложил ознакомиться с мистическим пространством города.

Я шел рядом с Джи и рассматривал высокие крыши, выложенные разноцветной черепицей. На них то и дело встречались флюгера в виде черных котов. На узкой улочке, мощенной желтым булыжником, Джи заметил огромного медного кота, чем-то похожего на застывшего даосского монаха. Джи старательно поклонился ему и произнес:

– Здравствуйте, господин школьный учитель!

– Как можно кланяться медному коту? – возмутился я.

– Коты – загадочные существа, – ответил Джи. – Они владеют экзистенциальной тайной и могут научить тебя плавно уходить от агрессии. Один из примеров этого описывается в повести “Котик Шпигель”.

– Где можно достать эту книжонку? – спросил я как можно более небрежно.

Джи иронически улыбнулся:

– Сколько бы ты ни читал этот рассказ, ты не сможешь извлечь из него скрытое знание.

– В университете я считаюсь одаренным физиком.

– Крохотное бытие Крошки Цахеса не позволит тебе этого сделать. “Чукча – не читатель, чукча – писатель”, – заключил он.

Я неожиданно для себя рассмеялся.

Мы повернули за угол и почти столкнулись с Петраковым и Аркашей, стоящими у дверей красивого старинного здания.

– Вы бы еще к вечеру пришли! – сварливо накинулся на нас Петраков. – А ну, живо на разгрузку!

“Если бы не моя мечта стать когда-нибудь небожителем, – подумал я, – я бы давно уже поставил на место этого зарвавшегося пролетария!”

Таская, на пару с Джи, тяжелые кофры с аппаратурой по узкой винтовой лестнице на третий этаж, я про себя нещадно клял архитектора, который сделал такой нелепый подход к сцене.

– Чем это ты занимаешься в своей голове? – спросил неожиданно Джи. – Из тебя испаряются целые клубы адского дыма.

– Да я матерю негодяя, который заставил нас так унизительно мучиться!

– Будь смиренен, читай благостную молитву, и тогда в конце Пути откроются перед тобой таинственные врата Небесного Олимпа.

– Я не святой, я всего лишь скромный оруженосец Дон – Кихота, – заметил я, но ругаться все же перестал и стал читать, шевеля губами, “Отче наш”.

После расстановки сцены Джи куда-то исчез. Испытывая внезапную панику, я с трудом отыскал его на крыше филармонии. Он наблюдал за одиноким белым голубем.

– Удастся ли тебе, – спросил Джи, – дать ему крошку хлеба, не спугнув его одиночества? Он является воздушным принцем этого пространства.

Я прицелился и швырнул корочку хлеба “принцу крови”; тот слегка встрепенулся и величественно зашагал к внезапному угощению.

– Вот так примерно, – сказал Джи, – произошла и наша встреча. Гуляли по небесам два Архангела, заметили тебя на земле и говорят мне: “Подкорми-ка ты его”. С тех пор я осторожно подбрасываю тебе крупицы знания... А сейчас пойдем в город: то, что тебе удалось накормить голубя, является знаком интересной встречи.

Через двадцать минут мы с Джи поднялись на смотровую площадку высокой башни, с которой был виден весь город. Мы любовались панорамой, когда к нам подошел вьетнамец в костюме цвета хаки и спросил на ломаном русском, как добраться до филармонии. Я показал с башни красную черепицу высокого здания, откуда мы только что пришли, и он мгновенно исчез на ступенях лестницы.

– Это второй знак, – заметил Джи. – Запомни: узкоглазый человек азиатского типа в определенных обстоятельствах становится Големом, то есть посланником силы, указывающим на необычную встречу.

Я обвел взглядом черепичные крыши и высокие трубы домов. Заходящее солнце золотым огнем играло в оконных стеклах и один за другим зажигало флюгера на крышах. Мы были на площадке одни.

Прошло несколько минут. На площадке появилась симпатичная девушка, одетая, однако, несколько необычно: Вязаный свитер, небрежно накинутый прямо на смуглое тело, казался слишком просторным для ее изящной фигуры; рваные джинсы выдавали обольстительную красоту ее коленей. Минуту-другую она полюбовалась городом, а потом несмело обратилась к нам:

– Не могли бы вы одолжить мне рубль до конца инкарнации? У меня уже два дня и крошки не было во рту.

“Вот она, необычная встреча!” – обрадовался я и, как истинный щедрый домохозяин, сказал:

– Я приглашаю вас в нашу гостиницу. Там мы предложим вам наилучшее угощение.

– А можно, я приду с довесочком? – так же робко спросила девушка.

– Конечно, – ответил я, бросив быстрый взгляд на Джи, который одобрительно кивнул.

Мы вместе спустились с башни; на крутой лестнице Джи поддерживал девушку под руку. Внизу ее ожидала большая компания молодых людей, одетых в рваные джинсы и увешанных диковинными амулетами. У многих длинные волосы спускались чуть не до пят.

– Я не предполагал, что довесочек в десять раз превышает вас, – сказал я удивленно.

– Ничего, привыкай, – засмеялась красавица.

И странная компания, распевая битловские песни, двинулась за нами по направлению к гостинице. Это напоминало шествие бродячих артистов по улицам средневекового города; карнавальная атмосфера захватила меня, и я запел вместе с ними о том, что “All you need is love”.

Через двадцать минут голодная компания хипов сидела в номере Джи. В этот момент к нам заглянул скучающий Вольдемар.

– У вас что-то происходит! И какие красавицы в вашем номере! – воскликнул он.

– Входной билет – бутылка водки или приличная закуска, – заявил Шеу.

– Понял, – откланялся Вольдемар, исчезая в дверях, и вскоре номер заполнили музыканты – с коньяком, вином и колбасой.

Я был удивлен тем, что Джи знал всех главных хипов, чьи имена упоминались нашими гостями с большим уважением. Оказалось, что он был участником первого слета хипов Советского Союза, который состоялся не так давно на Балтийском море.

– Хипы со всего Союза стекались в Прибалтику; они ехали даже из Тюмени, Хабаровска, Владивостока; добирались автостопом, ехали “зайцами” на поездах и на электричках. Милиция их вылавливала на подступах и пачками сажала в кутузку, но основная масса прорвалась на слет, – говорил Джи. – Мой тогдашний спутник Костюня в период слета крестил в море около сотни молодых хипов.

Я разговорился с обольстительной девушкой, которую мы встретили на смотровой площадке; узнал, что она из Риги, что ее зовут Инга и что больше всего в жизни она ценит свободу. Я сказал, что и мне дороже всего свобода, но, кажется, мы имели в виду не одно и то же. В это время парень по имени Алис оживленно рассказывал музыкантам о своих психоделических опытах, после которых он стал проникать в иные миры:

– Ночью зажги свечу и смотри в зеркало. Ты войдешь в него и окажешься в мире Зазеркалья, где можно жить и странствовать так же, как здесь...

– Это готовый кандидат на Корабль, – «прошептал я на ухо Джи. – Здесь таких много!

Джи нехотя оторвался от беседы с бритоголовой девушкой в длинном свитере и произнес:

– Это особая порода людей, которая на сленге Корабля Аргонавтов называется “зайцы”. “Заяц”, по природе своей, – косой, пушистый и безобидно ест морковку. Вот и хипы такие – странные, тонкие, чувствительные к эфирным веяниям. Наша задача – в каждом городе создавать оазисы, где такие вот “зайцы” могли бы общаться, помогать друг другу выживать и потихоньку приобщаться к импульсу внутреннего развития. Но они не тянут на членов команды, которые должны брать на себя ответственность.

– Инга говорит, что больше всего в жизни ценит свободу, – прошептал я. – Вот бы взять ее с собой в путешествие!

– Опять с довесочком?

– Я, кажется, не на шутку влюбился, – признался я.

– Но она к тебе равнодушна.

Мне вдруг захотелось уйти из социума, жить в “системе”, говорить на сленге, радоваться корке хлеба, странствовать и никогда не расставаться с хиповой Ингой. Желание попасть на небеса показалось смешным и надуманным. Я встал и вышел на улицу, чтобы окончательно не погибнуть под волшебными чарами.

“Когда Одиссей проплывал мимо острова прекрасных сирен, он велел матросам привязать его к мачте корабля и, несмотря ни на какие просьбы, не отпускать его”, – эхом звучал в моей голове голос Джи.

На следующий день, отправив реквизит в город Даугавпилс, мы вместе с музыкантами направились туда на неказистом филармоническом автобусе. Я смотрел в окно и думал о том, что Инга, может быть, тоже вспоминает обо мне сейчас. Сердце сладко сжималось, и постепенно я словно погрузился в приятный сон.

Как всегда, сразу после приезда Джи пригласил меня ознакомиться с местной флорой и фауной. Как только мы вышли из гостиницы, я решил задать давно мучивший меня вопрос:

– Есть ли у вас союзники из потустороннего мира, такие же, как у Дона Хуана?

Джи посмотрел внимательно в мои глаза и отчетливо произнес:

– Может быть, именно таких, какие описаны в книге Кастанеды, у меня нет. Но союзников как таковых, и самого различного порядка, предостаточно. Хотя ты и не готов встретиться с ними, но все же одного из них – тактического порядка – я тебе покажу в подходящей ситуации.

Джи говорил что-то еще, но я его не слушал. Перед моим внутренним взором снова соблазнительно мерцал образ сладкозвучной сирены – хиповой девушки из Риги. У меня пропал интерес к прогулке вместе с Джи, к городишке Даугавпилсу, к обучению на юнгу. Я хотел только одного – вернуться в Ригу, найти Ингу и странствовать вместе с нею.

Джи был весел, то и дело заглядывал в разные дворики и громко восхищался уютом и благоустроенностью жизни. Я невпопад соглашался с ним.

– Что с тобой? Не заболел ли ты? – участливо спросил вдруг Джи.

– Нет. Я хочу найти Ингу. Больше мне ничего не нужно.

Джи не ответил. Некоторое время он шел молча, а затем сказал:

– Я вижу, что некто подложил под твой внутренний компас приличный топор; придется обратиться к союзникам, и они слегка поправят тебя.

С этими словами Джи вошел в уютный дворик, усыпанный желтыми листьями, и направился бодрым шагом прямо к детской площадке. Я с неодобрением наблюдал за ним, а он сел на качели и стал раскачиваться, выше и выше. “Сейчас будет скандал”, – подумал я, но, к моему удивлению, никто из жильцов даже не высунулся в окно.

Тогда я решил последовать за своим Капитаном и взялся за металлическую штангу соседних качелей. Я потянул качели к себе и уже приготовился сесть на них, но внезапно они вырвались из рук, и я, потеряв равновесие, упал. Я хотел вскочить, но не успел: качели нанесли мне сокрушительный удар по затылку. В глазах засверкали золотые искры. Все-таки я сумел подняться, но тут же был сражен ударом в пах.

Побежденный, я лежал на земле и следил взглядом за коварными качелями, которые все еще качались, но с меньшим размахом. Наконец они со скрипом остановились. Я подождал еще несколько секунд, прополз под ними и медленно встал, покачиваясь от боли и негодования.

– Ну вот, ты и познакомился с одним из моих союзников, – утешил меня Джи, когда я пришел в себя.

– Жестокие у вас ребята, – ответил я, пытаясь изобразить улыбку.

Внезапно мое сознание прояснилось. Я вдруг почувствовал себя свободным: образ сладкозвучной сирены покинул мое сердце. Я вспомнил, что до встречи с ней плыл за Золотым Руном, и радостно прокричал:

– Я продолжаю путешествие с вами, Капитан!

– Ну вот, – улыбнулся он, – наконец-то ты освободился от топора, отклонившего стрелку твоего компаса.

Боль мгновенно прошла. Сев на присмиревшие качели, я достал дневник и стал коротко описывать последние события.

– Если художественно описать свои внутренние переживания, то это будет скрытым магическим актом, – произнес Джи. – Дневник – это средство очищения ученика. Если ученик не описывает своих переживаний, то он быстро переполняется тяжелыми элементами и теряет интерес к плаванию. Поскольку время на Палубе течет с неимоверной скоростью, то процесс неправильной кристаллизации происходит очень быстро.

Я лихорадочно записывал все его слова, стараясь ничего не пропустить.

– А сейчас ты можешь проделать еще одну практику, которая может парадоксальным образом помочь тебе в сновидениях, – добавил он. – Попробуй, раскачиваясь на качелях, созерцать левым глазом солнце, а правым – арбузную корку сбоку от тебя. Это техника по разделению внимания.

Через полчаса мы вернулись в гостиницу; в просторном холле, устланном темно-зелеными коврами, мы столкнулись с Норманом, который скучал у кадки с резиновой пальмой.

– Не сыграете ли со мной партию в шахматы? – обратился он к Джи. – У меня, к тому же, есть отличное средство сделать ее острой. Дело в том, что Петраков сообщил о некорректном поведении вашего спутника, и я решил так: если вы выиграете, то он может продолжать путешествие.

У меня перехватило дыхание.

– Наша ситуация всегда висит на волоске, – заметил Джи. Я напряженно следил за ходом партии, от которой зависела моя судьба. Когда Норман потерял коня, я подскочил на стуле от радости, а он расстроенно произнес:

Вот уж и кожа на шее

Привыкла к бритью,

Но пора умирать...

Через два хода Джи потерял слона; я сразу потух, а Норман радостно продекламировал:

Так ли уж он глуп,

Этот мотылек,

Летящий на огонь свечи?

Я делал Джи знаки руками из-за спины Нормана, пытаясь изо всех сил помочь ему выиграть меня.

– Гурий, вы разве не знаете, что у меня глаза на затылке, – вдруг заявил Норман.

Я сел на стул, убитый замечанием, и молча покорился своей судьбе.

– Петрович, отдайся на волю Господа, – посоветовал Джи. Я нервно наблюдал, как Джи терял фигуру за фигурой, а Норман радостно приговаривал:

– Видно, Господь решил оставить вас без оруженосца.

Но тут король Нормана попался в умело расставленную ловушку и неожиданно получил мат. Я подпрыгнул от радости, а Норман печально произнес:

К старости он так обнищал,

Что ему нечего было надеть,

Кроме правительственных наград.

– Ладно, так и быть: ваш оруженосец остается при вас; но для точного соблюдения кодекса чести вы должны сопроводить меня в местный универмаг. Я хочу приобрести самый модный и дорогой галстук.

Пока Норман примерял галстуки, Джи направился в отдел, где продавались разные безделушки. Я напомнил Джи загадочную фразу о туземцах, которую он однажды произнес в подобной ситуации. Перебирая значки и брелки, он ответил:

– Корабль Аргонавтов обычно посещает неведомые страны, заходя в морские порты. Из приключенческих романов ты знаешь, что туземцы любят разные безделушки на память, поэтому я сейчас закупаю значки, красивые открытки и другие сувениры. А в благодарность они могут указать место, где скрыто природное золото. Туземцы его не ценят, но для алхимика оно крайне необходимо. Ведь, чтобы делать золото нашего искусства, необходимо иметь природное золото.

– Что же это такое? – заинтересовался я.

– Природное золото в алхимии, – ответил Джи, – символизирует неофита, который обладает качествами благородства, доброты, мужества, преданности и выносливости. Если человек имеет хотя бы задатки таких качеств или некоторые из них, то уже с помощью алхимического искусства эти качества можно облагородить, усилить и стабилизировать. Но ты к этим темам пока еще не готов.

В этот момент появился Норман, в модном галстуке, с сияющей улыбкой, непривычной на его строгом лице.

– Меня посетило вдохновение, – сообщил Норман. – Я отправляюсь в гостиницу писать новую пьесу... А вы, Гурий, смотрите: в следующий раз Джи может и проиграть вас безвозвратно.

Мы вышли из магазина. Под ногами шелестели пурпурнозолотые кленовые листья. Джи подбирал самые яркие из них и вскоре нес в руках пышный букет.

– А вот и наши музыканты, – неожиданно сказал он, и я увидел Шеу, Вольдемара, Гагарина и саксофониста Жоржа, стоящих на остановке трамвая под табличкой: “Осторожно, листопад”.

Мы присоединились к ним. Подошел трамвай. Войдя, Джи окинул взглядом людей, бодро произнес: “Надо эту застывшую ситуацию оживить”, – и стал развешивать по всему трамваю яркие кленовые листья. Люди с удивлением наблюдали за нами, а я краснел и смущался. Только блондинка с зелеными глазами восторженно смотрела на Джи.

– Не упусти ее, Петрович, – шепнул он мне.

Но мои ноги прилипли к полу от неожиданного приказа. Трамвай между тем остановился, и девушка вышла, бросив на Джи сожалеющий взгляд. Тогда Джи неожиданно выскочил через заднюю дверь, я бросился за ним, а за мной и музыканты. Но Джи опередил нас. Когда мы поравнялись с ним, он шел рядом с блондинкой, оживленно беседуя с ней. Увидев нас, он с улыбкой произнес:

– А вот и мои “Бременские Музыканты!” Позвольте представить вам, господа, известную в этом городе танцовщицу госпожу Элен.

Красавица Элен улыбалась. Мы посидели в кафе в городском парке и вышли оттуда, чувствуя, что праздник продолжается. Саксофонист Жорж разговорился с Элен, галантно ведя ее под руку. Никто не заметил, как он отстал от нас.

– Смотрите! – ахнул вдруг барабанщик Леша Гагарин.

Саксофонист Жорж быстро удалялся от нас куда-то в сторону, вместе с прекрасной Еленой.

– Ну и жучара! – воскликнул Шеу, но было уже поздно.

– Однажды суфийский Мастер купил на базаре печенки, чтобы сделать пирог и позвать на это угощение своих друзей, – произнес Джи. – Дорога проходила через небольшой лес, где на ветке сосны сидел голодный ворон. Когда ворон почуял запах печени, он, громко каркнув, выхватил ее из рук Мастера и улетел в дремучий лес. Мастер сказал своему ученику: “Что ж, печенки мы лишились, но рецепт пирога известен только мне”.

– Что является пирогом в нашем случае? – полюбопытствовал Шеу.

– Тонкая ситуация с местной Коломбиной, в душе которой много эфирных субстанций, – ответил Джи. – Она обладает способностью вдохновлять мужчин. Благодаря ей пролился бы целый каскад посвятительных доктрин в нашей “Comedia del Arte”.

Ведь ты, Шеу, – настоящий Капитан, Жорж – чистый Арлекин, а мы с Петровичем – это Папа Карло с Пиноккио. Я подготовил уже целое посвятительное представление, но Арлекин потянул на себя одеяло, и наш театр лишился Коломбины, посланной мэром города.

– Меня поразил необычный платок этой девушки, напоминающий тибетскую мандалу, – задумчиво заметил Шеу.

– Если ты внимательно присмотришься, какие платки носят женщины, то поймешь, что это своего рода вымпелы, девизы, выражающие их внутренние состояния или скрытые цели, – произнес Джи.

– Намерением этого платка было встретиться с караваном Принцессы Брамбиллы, – сказал я.

– ...И уйти от него с кавалером, – рассмеялся Шеу.

Отыграв концерт, музыканты отправились в гостиницу. Норман пригласил Джи сыграть в шахматы, а я как приклеенный пошел за ними. Когда атмосфера стала заманчиво притягательной, в номер подтянулись почти все музыканты. Вдруг дверь отворилась, и в нее осторожно просунул нос саксофонист Жорж, который проводил влияния планеты Меркурий.

– Джи, выручай, – простонал он.

– Что случилось? – участливо спросил Джи.

– Вначале все было прекрасно. Мы с Элен долго гуляли. По городу, я пригласил ее на концерт и предложил после концерта зайти ко мне в номер. Я купил самого дорогого коньяку. Она пришла, но в сопровождении двух прелестных подруг из драмтеатра, которых тоже зовут Еленами. Теперь три Елены сидят в моем номере, они выпили уже половину армянского коньяку и съели шоколадные конфеты, скучают и вот – вот уйдут. Я не знаю, что с ними делать, – ради Бога, помогите!

– Я помогу, но мне нужны ассистенты, – ответил Джи.

– А можно, ассистенты не будут пить мой коньяк? – с надеждой спросил Жорж.

– Невозможно. Господа, приглашаю вас на “бон авентюр”, – обратился Джи к присутствующим. – Поможем нашему Меркурию?

– Поможем! – отозвалось пространство номера.

Шеу первым распахнул дверь, захватив с собой две бутылки пива, и первым вошел в номер Жоржа, а за ним, один за другим, с галантными поклонами, – музыканты. Когда я вошел в номер, замыкая процессию ассистентов Джи, то увидел трех красавиц, которых явно развеселило наше появление.

– Их души наполнены северным эфиром, и поэтому они так притягательны, – заметил Джи.

Я залюбовался прекрасными Еленами. Шеу пытался угостить пивом зеленоглазую блондинку, встреченную нами в трамвае. Леша Гагарин и остальные музыканты увивались вокруг второй Елены, высокой и рыжеволосой. Третья, с роскошной черной косой до пояса, наблюдала за нами с легкой отстраненной улыбкой.

– Вы актриса? – спросил ее Джи.

– Да. Сегодня мы с огромным успехом сыграли Шекспира. Я всегда с большим трудом выхожу из роли.

– Идея театра – таинственная вещь, – произнес Джи.

Елена кивнула.

– Когда вы играете какую-то роль, обязательно наблюдайте, какие центры в вас при этом работают, – продолжал Джи.

– Театр – это современный способ “self-remembering”. Разыгрывать театр в жизни – единственный способ контролировать свое отождествление с эмоциями.

Жизнь и так является театром, но только бессознательным, глупым и бескрылым. А в жизни надо играть тонко и инспиративно, и только тогда вы достигнете успеха и вспомните себя. Как только наша сущность отключилась от высоковольтной линии под названием “театр” – мы тут же забыли себя, отождествились с телом.

– Вы так прекрасно говорите, – улыбнулась Елена. – Вы мне напоминаете доброго волшебника.

– А вот Петрович – знаток гадания по ладони, – и Джи указал в мою сторону. – Если хотите знать будущее, можете обратиться к нему.

– Мы все хотим! – хором ответили Елены.

Я дико покраснел, ибо впервые слышал, что я – знаток гадания по ладони. Я отозвал Джи к окну и негодующе произнес:

– Джи, я не умею гадать! Я не делал этого никогда! И сейчас не хочу!

– Если хочешь учиться на юнгу, – невозмутимо ответил Джи, – то придется сыграть роль профессионального гадальщика. Жизнь есть театр. Если будешь правильно играть, тебя посетит вдохновение и ты войдешь в контакт с интуицией.

– Мне легче перетаскать вагон ящиков, – вздохнул я.

Преодолевая немыслимое смущение, я взял руку третьей Елены и стал делать вид, что внимательно рассматриваю ее мягкую ладонь. Линии были тонкие, глубоко и четко очерченные; выпуклости ладони были тоже ясно видны и излучали силу.

Я вдруг почувствовал, что ее ладонь раскрывается, и перед моим мысленным взором прошла вереница образов: ее родители, друзья, печальная первая любовь, мимолетные романы; ее одинокая размеренная жизнь, люди, с которыми она работает в театре, немолодой поклонник, который ходит с букетами на все ее спектакли. Она не говорит ему “нет”, но и не говорит “да”, потому что чрезвычайно дорожит независимостью, словно ждет более интересного шанса в жизни. Я стал описывать картины, которые увидел.

Елена слушала меня сначала недоверчиво, потом с возрастающим интересом, и я понял, что мой рассказ производит на нее шокирующее впечатление.

– Спасибо, – смущенно улыбнувшись, произнесла она, и я поцеловал ей руку.

– Ты заслужил двойную порцию коньяку! – восторженно произнес Жорж и протянул мне полстакана вдохновляющего напитка. – Прекрасная Елена, я приглашаю вас на танго!

– Лучше пригласите одну из моих подруг. Я выбираю другого партнера, – ответила она и, подойдя к Джи, пригласила его.

Сначала я с завистью наблюдал, как она с очаровательной улыбкой склонилась головкой к его плечу, а он уверенно поддерживал ее за талию. Но атмосфера была такой эфирной и легкой, что я вдруг ощутил, что перенесся в “серебряный век” и сижу не в уныло обставленном номере гостиницы, а в петербургском салоне, наблюдая полет танцующих пар. Легкость и романтизм, излучаемые Джи, преобразили гостиничный номер в карнавальное пространство королевства Брамбиллы, и я мысленно поблагодарил его за это волшебство.

На следующее утро я никак не мог отделаться от тяжелых мыслей, неизвестно откуда навалившихся на меня. От вчерашнего полета души не осталось и следа. Джи сидел у стола и что-то писал в записной книжке.

– Наверное, мне придется сегодня уехать в Кишинев, – с сожалением произнес я. – Я прогулял больше трех недель занятий в университете, а родители вообще не знают, куда я исчез, – чувствую, там поднялась буря.

Джи внимательно взглянул на меня и сказал:

– Когда человек плывет на Корабле Аргонавтов, силы хаоса насылают на него различные наваждения. Ему кажется, что срочно надо возвращаться в родное гнездо, что его ждут и не могут обойтись. Или, что ему грозит большая опасность, если он останется еще хоть на один день. Но в реальности ничего этого нет. Важно не поддаваться этой волне, и она рассеется. В этой поездке с тобой произошли важные алхимические изменения. Если ты уедешь, не пройдя московских ситуаций, то жизнь в Кишиневе быстро съест ростки новых качеств. Москва действует как алхимический закрепитель и фиксирует в твоем астральном теле все изменения.

– Я так смущен вашими словами, что не знаю, что мне делать.

– Ты можешь уехать, но тогда это будет абортированная ситуация и, вместо алхимического младенца, в душе останется нежизнеспособный выкидыш.

– Тогда я остаюсь, – радостно заявил я, и стопудовая тяжесть свалилась с плеч.

Наши гастроли по Прибалтике подходили к концу. После нескольких концертов в городке Резекне мы должны были вернуться в Москву.

Вместе с Петраковым и Аркадием я привычно расставлял аппаратуру на маленькой сцене местной филармонии. Джи подождал, пока я закончу, и весело произнес:

– Дорогой Петруччо, приглашаю тебя обследовать здание. Заодно посмотрю, чему ты бытийно научился, как ты сможешь войти в контакт с местной флорой и фауной – с рабочими сцены, вахтерами и администраторами, а также с уборщицей, – сумеешь ли ты заручиться их поддержкой.

– Это выше моих сил, – устало заявил я, – при чем тут уборщицы?

– Ты, братец, постоянно забываешь о том, что обучаешься на юнгу Корабля Аргонавтов.

На мое счастье, филармония оказалась пустой.

– Ну что ж, – заявил он, – тогда пойдем в город.

Я шел рядом с ним молча, – все еще думая о том, что ждет меня в Кишиневе – ведь рано или поздно туда придется возвращаться. Мы проходили мимо книжного магазина, и вдруг Джи сказал:

– Надо купить путеводитель.

Он зашел в магазин, а я остался ждать на улице. Вскоре он вернулся и протянул мне маленькую детскую книжку за пять копеек. Книжка называлась “Под грибом”. На обложке были изображены три белых гриба, а под ними – маленькая девочка. Я повертел книжку в руках, ничего не понимая. Джи забавно улыбнулся и загадочно произнес:

– Эта книжка указывает нам дорогу.

Я рассмеялся очевидной нелепости этого заявления.

Мы зашли на рынок. Джи купил красной рыбы, а я – пучок петрушки.

– У тебя странный вкус, – заметил он.

– У меня мало денег, – сконфузился я.

– Это жалость к себе.

Я молча брел за ним, любуясь сказочной красотой голубоватых улиц. Внезапно мы оказались в пустынном дворе, посреди которого возвышался белый полуразрушенный храм.

– Если обойти вокруг него с молитвой, – произнес Джи, – то с твоей души снимется уныние и тяжесть.

Моля Господа о помощи, я пошел вокруг храма, касаясь рукой прохладной белой стены. Позади храма оказалась небольшая лужайка, окаймленная облетающими кустами. То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. На лужайке возвышались три двухметровых каменных гриба, а под ними, на деревянной скамейке, печально сидела симпатичная молодая девушка.

Это выглядело настолько сюрреально, что я воскликнул:

– Не может быть! – и уставился на Джи, все еще державшего в руке книжечку “Под грибом”.

– Так работают знаки, – улыбнулся он.

“Может быть, я сплю?” – подумал я. На лужайке стояла удивительная тишина. Как во сне, я приблизился к девушке и спросил не своим голосом:

– Что ты тут делаешь?

– У меня мама умерла, – печально ответила она. – Сегодня ночью она просила, чтобы я пришла сюда и помолилась за нее.

Ее голос, доносившийся из потустороннего мира, мгновенно переместил меня в Зазеркалье. Я тоже присел на скамейку. Желтый лист, покружившись в воздухе, плавно опустился мне на руку. Никто из нас не сказал ни слова. Прошло несколько минут. Девушка вдруг поцеловала руку Джи и мягким голосом произнесла:

– Спасибо, что вы пришли.

Я совершенно растерялся и стал нервно искать в сумке записную книжку, чтобы записать ее адрес, но когда я достал листок бумаги, то с ужасом обнаружил, что девушка исчезла. Я похолодел. Волна страха прокатилась по позвоночнику.

– Ты увидел на мгновение дверь в стене, – отчужденно произнес Джи, и его голос доносился из бесконечности, – но опять не смог войти в нее. Ты спишь, тебя нет. Твое восприятие так тускло, так непоэтично. Разве ты не знаешь, что от поэзии до ясновидения – всего один шаг?

Я вдруг вспомнил короткий рассказ, который так и назывался: “Дверь в стене”. Он произвел на меня сильное впечатление, и я много раз перечитывал его, чувствуя сердцем тонкую, необычную вибрацию.

Это была история, которую рассказывает своему другу человек, сделавший удачную карьеру в обществе, влиятельный, достигший успеха в своих политических начинаниях.

Когда он был ребенком, он, гуляя, увидел зеленую дверь в белой стене. Было холодно – осень; он решил посмотреть, что находится за дверью, и, открыв ее, вошел в прекрасный летний сад. Он нашел там детей, одетых в белые одежды, с которыми играл в чудесные игры; черную пантеру, которая катала его на своей спине. Затем к нему подошла женщина в длинных одеяниях и дала ему книгу с картинками. Каждая картинка была живой и показывала день из его жизни, и он перелистывал их, пока не дошел до картинки, где рассматривал волшебную книгу. Женщина сказала ему, чтобы он не переворачивал эту страницу, не забегал вперед; но он из любопытства перевернул ее и увидел изображение стены с зеленой дверью, а в следующий момент стоял на тротуаре перед белой стеной – и двери не было.

Он так и не смог найти в жизни той красоты и тепла, которые увидел в чудесном саду, и постоянно мечтал найти зеленую дверь и войти в нее. И дверь появлялась несколько раз за те годы, когда он учился, женился, делал карьеру. Но каждый раз, когда он видел дверь в белой стене, он направлялся на очередное важное свидание, которое должно было выгодно устроить его жизнь. И каждый раз он выбирал свидание, а не дверь. И дверь перестала появляться.

Вдруг я осознал, что Джи является для меня дверью в волшебный сад, но до сих пор я не могу в нее войти.

Гастроли “Кадарсиса” закончились. На следующий день мы уже стояли на платформе Рижского вокзала в Москве, поеживаясь от холода. Мой кожаный пиджак, который я так берег, теперь был потерт, помят; через дырку на боку проникал холод, и я трясся мелкой дрожью.

– Что, холодно тебе? – сочувственно спросил Петраков.

– Совсем замерз, – ответил я.

– Давай меняться. Я тебе – свою ватную фуфаечку, а ты мне – дырявый кожаный пиджак.

В другую погоду я дал бы ему по наглой роже, но в такой собачий холод мне пришлось уступить. Мы обменялись. Надев ватную фуфайку, я сел на потертый зеленоватый кофр с подзвучкой, слегка стесняясь своего пролетарского вида, но зато было так тепло и уютно, что я достал тетрадку и стал ее перелистывать.

– Ну что, Петруччо, – сказал интригующим голосом Джи, – покажи мне свои дневнички – хочу поглядеть, как ты пишешь историю своего обучения.

Я дал ему тетрадку, и Джи, небрежно листая страницы, вдруг заявил:

– Твой дневник – это просто “карта каката”. Так это называлось в Древнем Риме.

– Что?

– Зас...я бумага.

Я подпрыгнул от такой уничтожающей ремарки и запальчиво ответил:

– Хотя у меня нет литературного таланта, но по вашей просьбе я описал, как мог, путешествие с вами.

– В этом тексте не видно твоих усилий, – ответил Джи. – Талант – это работоспособность и постоянные усилия, которые создают качество.

Вот ты хочешь стать порядочным человеком. Ты думаешь, что у тебя есть “талант” быть порядочным? Нет. Ты должен просто работать. Почему Моцарт виртуозно играл и писал музыку в пять лет? Да потому, что в прежней инкарнации он фантастически глубоко вкалывал. Гениев “просто так” не бывает. Это все результат усилий.

– Кончай базар, – заорал Петраков, – фургон на подходе, готовь ящики к погрузке!

Я переночевал у Шеу и на следующее утро стоял, в петраковской. ватной фуфайке, во дворе Росконцерта, где Джи назначил мне встречу. Я перебирал в памяти все нелепые и унизительные ситуации, в которые попадал во время своего путешествия, и мне было до слез жалко себя.

– Бодрое дутро, – приветствовал меня Джи. – Есть такой глагол: “пей”, и есть такая музыка: “джаз”, а вместе получается “пейджаз”, и это как раз то, на что мы смотрим.

Ветер его слов рассмешил меня и вывел из остекленелого состояния.

– Есть сталкерская доктрина, – продолжал он, – страшная, глубоко символическая, которая показана в фильме Тарковского “Сталкер”: бросание гайки, привязанной к тряпочке, как ориентира для следующего шага. Наша гайка с тряпочкой – это центр тяжести внутреннего интереса: в какую куклу своего внутреннего театра ты его помещаешь, та и становится активной в ситуации. Ты можешь активизировать своих внутренних грушницких и рогожиных, предаваясь жалости к себе и лелея чувство обиды, а можешь поместить центр тяжести в никогда не унывающего Петровича или Братца Кролика, который из любых страшных ситуаций выходит героем.

Погрузив аппаратуру в фургон, мы отправились к зданию Общества слепых – готовить сцену к вечернему концерту. В метро Джи обратил мое внимание на мраморные барельефы, украшавшие станцию. На одном из них, цвета слоновой кости, был изображен пастух с кавказских гор, который держал на руках ягненка. “Узнаешь?” – спросил он. Я присмотрелся и увидел, что пастух очень похож на Джи, а ягненок выглядит в точности как Фея. “Есть и другие знаки, но их ты увидишь в свое время”, – сказал Джи. Я не очень-то понял, что он имел в виду, но спрашивать не стал.

Подошел поезд; толпа народа оттеснила меня, но я в последнюю секунду протиснулся в закрывавшуюся дверь. Я повис на поручне рядом с Джи; меня толкали со всех сторон. Не успел я прийти в себя, как получил сильный пинок, и старушечий голос недовольно произнес:

– Убери с прохода свое “заде”!

– Хорошее напоминание о том, что Корабль Аргонавтов всегда находится на передней линии фронта, где летают невидимые пули, – прокомментировал Джи.

В этот момент неприметный парень, выходя из вагона, подмигнув, сунул мне свежую газету и скрылся в толпе. Я брезгливо искал момент, чтобы избавиться от нее, и, заметив любопытный взгляд Джи, вручил ему, испытывая колоссальное облегчение. Джи развернул газету и, быстро просмотрев ее, углубился в чтение одной из статей.

– Некоторые заметки являются знаковыми, и, читая их особым образом, можно предвидеть будущие события или увидеть глубже настоящие, – объяснил он. – Тебе уже знакома идея театра марионеток, которую реализуют, сами того не зная, музыканты группы “Кадарсис”. Они являются, по своим типам, яркими персонажами “Comedia del Arte”, и через них, благодаря» присутствию импульса Луча, разыгрывается мистериальное представление. А я потихонечку, через совместный быт, приключения, лекции, обтесываю их и подключаю к разным тонким влияниям. А теперь прочти эту заметку.

Я взял газету. Заметка называлась: “На задворках театра Кабуки”. Вот что в ней было написано:

“Рядом с большим зданием театра приютилась незаметная крошечная мастерская, где делают куклы. В прошлые века кукольное представление было самым излюбленным зрелищем, а его артисты – народными кумирами. Главный мастер Токо Сиокэнсай и его немногочисленные помощники не гонятся за количеством. Они создают куклы не торопясь, тщательно вырисовывая каждый волосок. Кроме кимоно, у кукол имеется большое “приданое”: парадные и повседневные, зимние и летние халаты, веера, крошечные плетеные сандалии и многое другое. Разумеется, такие куклы стоят очень дорого. Их цена колеблется от 20000 до 600000 иен. Оттого их покупают крайне редко, а затем передают из поколения в поколение”.

Я пробежал статью пренебрежительным взглядом и вернул газету Джи.

– Будь у тебя больше бытия, – сказал Джи, – ты бы мог из этой простой заметки добыть гору жемчужин. Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это вырезать ее и подклеить в свою тетрадь.

– А что в ней такого? – удивился я.

Джи чуть насмешливо посмотрел на меня и задумчиво произнес:

– Дело в том, что ты являешься такой же уникальной куклой, изготовленной на задворках Вселенной.

В его глазах засиял потусторонний огонь, обжигающий мое сердце. У меня в затылке раздался легкий щелчок; я вдруг отлепился от тела и увидел со стороны, как сонная кукла под названием Петрович угрюмо качалась в вагоне метро на никелированной трубе.

Я решил сделать на прощание доброе дело. Во время концерта, пока музыканты старательно выводили ноты прохладного джаза, тайно отправился на поиски магазина, в котором собирался накупить пива и докторской колбасы.

Когда концерт закончился, я, расставив бутылки с пивом посреди опустевшей сцены, пригласил голодных музыкантов на “пикник у обочины”.

– Петрович, теперь я верю, что ты настоящий юнга нашего Корабля, – улыбнулся Шеу, с наслаждением потягивая холодное пиво.

Я подливал пива, как щедрый домохозяин, купаясь в волнах молчаливой благодарности. Открывая бутылки о порог сцены, я случайно оторвал стеклянное горлышко одной из них, и пенящееся пиво обрызгало мои брюки. В этот момент из-за спины выплыла толстая уборщица, удрученная жизнью, и сказала:

– Родные мои, не оставите ли мне пустых бутылок?

Я брезгливо отвернулся, а Джи заботливо произнес:

– Милейшая женщина, возьмите то, что вам надо, – и протянул ей бутерброд с докторской.

– Спасибо, милок, – обрадовалась она, засовывая бутерброд в карман, – я своим деткам припасу, – и, подобрав бутылки, быстро исчезла в боковой двери.

– Да, это чистый космос, – философски заключил Шеу, – все накормлены, и даже сирый сверчок умилительно застрекотал в углу сцены.

– Правда, Петрович по неаккуратности лишил Марью Васильевну целой пустой бутылки, – добавил Джи.

Я взорвался:

– Я проявил инициативу, нашел магазин, потратил свои деньги, всех накормил! И вы считаете это само собой разумеющимся пустяком?

– Я фиксирую твой бытийный рост, – холодно ответил он. – Ситуация была бы магически завершенной, если бы ты позаботился и о Марье Васильевне. Этой заботой ты привел бы в действие космический закон аналогии. И какой-нибудь Архангел, в глазах которого все жители нашей планеты подобны этой несчастной уборщице, позаботился бы и о нас.

Ты должен по уровню бытия равняться на водителя каравана, который учитывает каждую мелочь.

– Мне так не хочется возвращаться в понурый Кишинев, – сказал я грустно. – Я хочу остаться в Москве и следовать за вами повсюду.

– Для начала окончи университет, получи диплом, и, когда научишься самостоятельно зарабатывать, можешь приезжать, – ответил Джи. – Это слишком долгий путь – я хочу все сразу, здесь и сейчас.

– Я понимаю твое желание поскорее покинуть дом, – продолжал Джи, потягивая темное бадаевское пиво. – В мифах Древней Греции герой – непременно “изверг”, то есть человек, извергнутый из-под густой, приятной тени родового древа. Ведь обычно человек всю жизнь варится в родовом котле, повинуется зову каких-то далеких предков, реализует их планы и, тем самым, укрепляет могущество рода. У него еще нет индивидуальности, он еще не “Я”, а так – полусонный кукушонок в гнезде воробья. Ему хорошо, он греется и нежится в изобилии комфорта. Но там невозможно проснуться. И воробьи, дети воробьев, так и остаются воробьями. Я не хочу, однако, как-то задеть птичек. Это все только образы. Но кукушонок вдруг слышит совершенно другой зов. Нет, вообще-то, кукушонок – образ неточный. Самый точный – это гадкий утенок. Или, еще более точный, – это полное ничто, решившее стать индивидуальностью. Оно обычно со страшными жертвами вырывается из лона семьи и начинает самостоятельный рост. Ибо наш единственный способ роста как человеческих существ – это способ барона Мюнхгаузена: самого себя вытаскивать за волосы из болота. Да еще и с лошадью.

– Через час мой поезд отправляется с Киевского вокзала, – печально сообщил я и низко поклонился Джи.

– Хочу сделать тебе небольшой подарок, – сказал с улыбкой Джи и протянул мне томик из “Тысячи и одной ночи”. – Может быть, ты вспомнишь родину своей сущности. Эти истории интерпретируются знающими людьми как зашифрованное указание на Путь Хакиката – высший мистический Путь суфиев. По нему могут идти только особые посвященные. Но ты медитируй время от времени над этими историями и записывай свои комментарии. Может быть, тебе удастся вспомнить себя.

Я положил книгу в сумку и, попрощавшись с Джи и музыкантами, отправился на вокзал.

– Вот и все, что я могу тебе рассказать, – заключил Гурий. – У меня полная путаница в голове сейчас, и я так и не могу понять, чему же я научился в поездке.

– Если ты не чувствуешь, что чему-либо научился, – сказал я, – значит, ты и не научился ничему. Может быть, обучение, которое Джи имеет в виду, тебе недоступно.

– Что же мне делать сейчас? – спросил Гурий.

– Попробуй освоить ремесло лепщика, – сказал я. – Это пригодится тебе.

– Это слишком низкий уровень для меня, – сказал Гурий.

– Я не люблю примитивные работы. Лучше я займусь скульптурой... А теперь мне пора домой. До встречи, – и он, подхватив рюкзак, исчез за дверью.

Не прошло и недели, как раздосадованный Петрович появился в моей квартире и, залпом выпив рюмочку коньяку, рассказал следующую историю:

– Сразу после приезда я обратился к своему отцу, и он устроил меня поработать к одному известному скульптору в качестве подмастерья. Как-то вечером, после работы, подметая мастерскую, я обратил внимание на гипсовую скульптуру Ленина, которая стояла на большом возвышении, вытянув руку вверх. В народе этот жест называют “пол-одиннадцатого” – время начала продажи водки во всех магазинах. Так вот, когда я закончил уборку и собирался покинуть мастерскую, Ленин вдруг зашатался и рухнул с постамента на пол, разбившись на куски. С невольным криком: “Полтергейст!” – я выбежал на улицу. Скульптор прокричал мне вслед: “До тебя ничего подобного не происходило! Чтоб я больше тебя в мастерской не видел!”

– Не везет тебе, братушка, – заметил я. – Может, попытаться устроиться к менее известному мастеру?

– Да ну их, надоело мне все – лучше пойду готовиться к экзаменам, – с досадой произнес он и, откланявшись, ушел.

Глава 8. Город Дураков

В середине осени из Москвы позвонил Джи и сообщил, что завтра вечером будет проездом в Кишиневе. От радости я чуть не выронил трубку: наконец-то в мирскую жизнь города вплетется таинственный импульс, который на невидимых крыльях унесет меня в волшебный мир. На следующий день мы с Гурием, теперь ставшим Петровичем, встречали Джи, стоя в нетерпении на платформе железнодорожного вокзала. Вскоре диктор объявил о прибытии фирменного скорого поезда “Молдова” из Москвы, мы спешно подошли к девятому вагону и стали искать Джи среди выходивших пассажиров, но его не было. Настроение резко упало.

“Видимо, что-то случилось”, – подумал я разочарованно, но в этот миг меня кто-то участливо похлопал по плечу и спросил:

– Ты еще жив, братушка? – от неожиданности сердце мое радостно забилось.

– Странно, что вы не заметили, как я вышел из вагона, – произнес он, и в его глазах открылось пространство бесконечности.

“Как давно я не встречал людей, внутри которых сияет Вселенная”, – пронеслось в голове.

Петрович подхватил его синюю дорожную сумку и легко понес на плече.

Мы шли по многолюдной вокзальной площади. Я начал было рассказывать о своих приключениях на скульптурном комбинате, но Джи, прервав меня, сказал:

– Я приглашаю вас завтра поехать со мной в город Дураков, где будет проходить джазовый фестиваль. Норман со своей группой решил выступить и показать, что такое настоящий высокий уровень.

– Я не смогу поехать, – ответил встревоженно Гурий. – Мне надо догонять курс, иначе меня отчислят из университета.

Джи понимающе кивнул в ответ и вопросительно посмотрел в мою сторону.

– Как я могу поехать с вами? Ведь я по вашему же заданию работаю лепщиком, да и директор меня не отпустит, – сказал я с возмущением, на что Джи холодно ответил:

– Время на Корабле Аргонавтов течет с невероятной скоростью; по корабельному отсчету прошло более года. Я тебя приглашаю плыть дальше, иначе ты упустишь свой шанс.

– Я имею право взять отпуск за свой счет только через полгода, – обиделся я.

– Если хочешь поймать свой кубический сантиметр шанса, то ехать нужно сейчас. Корабль Аргонавтов никого не ждет, он завтра уплывает за Золотым Руном.

– Так что, мне уйти с работы?

– Тебе лишь надо сделать выбор между жизнью в привычном комфорте и долгим странствием в поисках своего духа.

Тем временем мы подошли к остановке и, дождавшись троллейбуса, поехали ко мне домой. Мне так не хотелось уходить с налаженной работы, но, с другой стороны, я ведь стремился пройти у Джи курс обучения.

После долгих колебаний в душе я наконец решился поехать с ним. Пока я собирался в дорогу, Джи предложил Петровичу прогуляться по вечернему городу.

Гурий колебался. Я знал, что сегодняшний вечер он хотел посвятить Наденьке – своей новой пассии. На его лице отразился весь драматизм внутренней борьбы, которая завершилась удовлетворенной улыбкой: видимо, он нашел компромисс. Поздно вечером, когда я закончил сборы и сел делать записи в дневнике, они наконец вернулись.

– Ну, как ваша прогулка? – полюбопытствовал я.

– Сможешь ли ты, дорогой Петрович, поведать историю о нашем приключении? – спросил загадочно Джи. – Если сделаешь это художественно, то очистишь ржавые лепестки своей вишудхи.

– Джи произвел на Надю неизгладимое впечатление! – воскликнул Гурий. – Как только я представил ей Джи, она заявила:

– Мне кажется, что я вас где-то уже встречала.

– Есть известная доктрина родственных душ, – ответил ей Джи. – Когда такие души встречаются, то чувствуют близость, как будто они уже были знакомы прежде.

– Я обещала Гурию, что мы пойдем куда-нибудь гулять, но оказалось, что мне нужно быть на профсоюзном собрании.

– Прекрасно, – сказал Джи, – мы проводим Вас.

Надя тут же подхватила его под руку и быстро зашагала по направлению к своей конторе. Я направился вслед за ними, слегка опешив от такого начала. Она оживленно заговорила:

– С вами мне так легко! А когда Гурий начинает свои нудные лекции о том, что нужно духовно развиваться, я чувствую инстинктивную враждебность. Он очень туманно описывал некоего таинственного Капитана Корабля “Арго”, но я сразу догадалась, что это он говорил о вас.

Мне оставалось только любоваться изящной фигурой Нади и покачиванием ее соблазнительных бедер, горько думая о том, что она сумела за несколько секунд выставить меня полным идиотом в глазах Джи. А Джи подлил масла в огонь:

– Гурий, к сожалению, – сказал он, – любит подавлять окружающих своей значительностью и осведомленностью. Я пытаюсь работать над этим качеством в нем, но это очень долгий процесс.

– Его совершенно не интересует моя жизнь, – пожаловалась Надя, – и люди, которые меня окружают.

– Почему это недалекие миряне, не задумывающиеся о небесной жизни, должны меня интересовать? – горячо возразил я. – Это они должны интересоваться мной, если хотят попасть на Корабль.

– Ты не прав, Петруччо, – сказал Джи. – Юнга Корабля должен уметь находить общий язык с любым существом из мира плоскатиков. Я предлагаю пойти вместе с Надей на собрание и там продолжить обсуждение этой темы.

– Замечательно! – воскликнула она, слегка прижимаясь к Джи. – Мне так не хочется скучать там одной!

Скоро мы вошли в просторный мраморный холл проектного института. Проходя мимо столика, где в беспорядке лежали газеты и журналы для посетителей, Джи прихватил с собой газету “Вечерний Кишинев”.

– Я уверен, – сказал Джи, – что мэр города позаботился об интересном сообщении для нас.

– Какое отношение к нам имеет мэр города? – спросил я.

– Обычный мэр, может быть, и никакого, – ответил Джи, – а вот астральный мэр, которого я имею в виду, имеет к нам особое отношение. Но ты пока к этому знанию еще не готов.

– Опять эти сказки про астрал, – сказала Надя, надув губки. – Мне кажется, это просто фантазии людей, которые не нашли своего места в жизни. Или любимого человека, – и она мечтательно посмотрела на Джи.

– Нет, – сказал Джи серьезно, – это не сказки, это реальность. Человек, разочаровавшийся в том, что может дать ему обычная жизнь, не так отождествлен с ролями, которые он играет в ней. Поэтому он более чувствителен к импульсам с тонкого плана. Но если он не связан ни с какой традицией, то в его восприятии, действительно, может быть много личных фантазий, не имеющих отношения к тонкой реальности. Твое восприятие тонкого, может быть, еще спит, поэтому ты так поверхностно воспринимаешь не совсем обычные идеи.

Слова Джи, произнесенные мягким тоном, все же задели Надю – она притихла, и в ее глазах появилось легкое замешательство. Я был поражен тем, как Джи обыграл пустые замечания моей девушки.

Мы прошли в зал, который уже был полон, и сели в одном из последних рядов. На трибуне стоял высокий лысый мужчина с потухшим оловянным взглядом. Он рассказывал что-то о достижениях своего отдела.

– Это мой начальник, – почтительно прошептала Надя.

“Работая у такого человека, – подумал я, – можно лишиться даже и последних остатков тонкого восприятия”. Я досадовал на то, что Джи построил эту нелепую ситуацию, в которой я не находил для себя ничего интересного. Я бросил взгляд на Джи, сидевшего слева от Нади, и увидел, что он глубоко уснул. Его тело сновидения находилось, как мне показалось, очень далеко отсюда, чуть ли не в другой солнечной системе. Меня наполнил невероятный восторг и вдохновение, когда я вдруг на мгновение уловил шкалу жизни Джи. “Да, – подумал я, – при таком размахе дел Джи, наверное, знает всех влиятельных небожителей”. Наденька кокетливо припудривалась, бросая короткие взгляды то на спящего Джи, то на меня.

– Твой Капитан, – сказала она мне, – интересный человек, настоящий философ. Но я вижу, что у него нет в жизни определенного занятия. Так, странствует повсюду. И ты тоже таким станешь, если будешь его слушать. А мне нужен человек ответственный, который может обо мне позаботиться.

– Что это с тобой? – удивился я. – Ты ведь говорила, что я интересен именно потому, что стремлюсь к духовному росту...

– Это просто увлечение, – сказала она. – Но вот именно сейчас мне стало ясно, что я не должна разменивать реальную жизнь на различные фантазии.

Надя заговорила уверенным тоном, не свойственным ей прежде – в интонациях звучала убежденность и сила. Я понял вдруг, что атмосфера Джи проявила то, что скрывалось внутри Наденьки, и почувствовал себя обманутым. Мечта двигаться по Пути к небу вместе с ней – пропала, и недовольство этой нелепой ситуацией стало еще больше.

В этот момент проснулся Джи.

– Собрание еще. продолжается? – быстро спросил он.

– Да, – ответила Наденька, – все тот же доклад.

Джи всмотрелся в докладчика:

– Видно, как плохо человек играет одну и ту же примитивную роль. Ни ему это не интересно, ни окружающим.

Джи с шумом развернул газету и стал рассматривать заголовки. На нас обернулось несколько человек; средних лет женщина с толстым сварливым лицом возмущенно что-то прошипела. Джи не отрывал взгляда от газеты. Человек на трибуне замолчал и удовлетворенно наблюдал, как тяжелые отходы его психики оседают в умах собравшихся коллег. В этот момент Джи непринужденным тоном, как если бы сидел где-нибудь в кафе, произнес:

– Петрович, я нашел интересное сообщение. Прочти-ка нам вслух эту заметку.

Джи показал пальцем на крупный заголовок: “Под сенью креста”. Потеряв контроль над собой, я не своим голосом пробормотал:

– Да ведь нас сейчас отсюда выведут. Потом неприятностей не оберешься.

– Это важное упражнение по самонаблюдению, – сказал Джи. – Помнишь, как это было в Гродно? Ты ведь не сбежал тогда, хоть тебе и хотелось. Не упрямься, прочти заметку.

Надя с интересом наблюдала за нами. Мне не хотелось терять свой имидж, и я, запинаясь, стал читать про некоего известного поп-музыканта и певца Александра Симонова. Автор заметки строго осуждал Александра за его религиозно мистические поиски в группе, которую организовал местный православный священник. Я стал нервно озираться.

– Что с тобой? – спросил Джи.

– Мне кажется, лучше не читать эту заметку при посторонних, – сказал я.

– Почему?

– Мне кажется, нами могут заинтересоваться.

– Почему ты говоришь таким драматическим шепотом? – вмешалась вдруг Надя.

– Ты не знаешь, – взвился я, – насколько это может быть серьезно.

– Наблюдай за собой, – сказал Джи. – В тебе сейчас всплыло определенное существо, которое излучает атмосферу паники и страха, притягивающую хаотические силы. Это что-то вроде упыря-наводчика, в которого превратили Варенуху, если ты помнишь “Мастера и Маргариту”. Я часто наблюдал в тебе его эманации, но сейчас и ты можешь его заметить.

– О чем это вы? – насторожилась Надя.

– Мы с Петровичем говорим на особом птичьем языке, – сказал Джи.

Я вспомнил свой опыт самонаблюдения и попробовал повторить его. Внезапно что-то щелкнуло в затылке, и я увидел со стороны раздражение и замешательство материальной куклы по имени Гурий, к которым примешивались отталкивающие холодные вибрации какого-то грязно-серого существа. Я стал мысленно читать “Отче наш”, и существо пропало, а вместе с ним – ощущение панического страха. Я спокойно дочитал заметку. Джи сказал:

– Ты уловил правильное состояние. Нужно носить свое тело, управлять им, но самому быть где-то в другом месте.

– Вы стали совсем непонятно говорить, – капризно сказала Надя. – Я опять начинаю скучать.

Джи внимательно посмотрел на нее, потом на трибуну и загадочно произнес:

– Женщина, с экзистенциальной точки зрения, – космос. И твой разговор с ней – это как если бы человек подошел к реке и стал ей объяснять: “Чтобы полюбить – надо сделать такое-то упражнение...” – А река смотрит на него тысячами глаз, отражает, и не пугает его, а принимает такие славные, славные формы женщины.

Я не знал что ответить, а он продолжил:

– Я предлагаю нам втроем перебраться куда-нибудь, в более уютное место.

– Я не могу, – сказала Надя. – Я должна поговорить со своими коллегами после собрания.

– Ну что ж, – сказал Джи, – может быть, мы как-нибудь еще встретимся.

– И мы ушли, – закончил свой рассказ Гурий.

Я поразился тому, как Джи смог, посреди многолюдного собрания, построить фантасмагорическую глубинную ситуацию с Гурием и его девушкой.

Гурий посидел с нами еще немного и ушел, печально распрощавшись. На пороге он обернулся:

– Господа, вы не бросите меня одного в Кишиневе? Я ведь еще увижу Корабль?

– Трудно ответить на этот вопрос, – сказал Джи. – Гарантий никаких, есть только некий шанс. Если ты будешь за него держаться, то мы встретимся. Если будешь потакать старому себе, то можем и не встретиться никогда больше в этой инкарнации.

Утром следующего дня я вошел в приемную директора и сообщил симпатичной секретарше о своем желании взять отпуск на несколько дней. Она мило улыбнулась, и в этот момент я увидел ее красивые стройные ноги, приоткрытые длинным разрезом строгого шелкового платья. Заметив мой заинтересованный взгляд и оставшись довольной произведенным впечатлением, она сказала, что я не вовремя решил уехать, потому что у директора настроение паршивое. Но мне не хотелось отступать, и я несмело вошел в его кабинет. Увидев меня, он недобро посмотрел в мою сторону. Я нерешительно сказал, что беру отпуск на три дня за свой счет. Директор раздраженно ответил:

– Нормальные люди просят отпуск после года работы, а ты едва поступил – и уже собрался отдыхать! Я прошу Вас выйти из кабинета.

Секретарша, поправляя длинные черные волосы, небрежно спадающие на плечи, заметила, что она меня предупреждала. Я быстро вышел во двор и стал придумывать правдоподобную мотивацию своего срочного отъезда. Но в голову ничего умного не пришло, кроме банальной истории о том, что в другом городе моя одинокая бабушка лежит при смерти, что ее соседи решили вызвать меня по телефону и что, если у него осталась хоть капля жалости, он должен меня отпустить.

С новой историей я смело вошел в приемную. Соблазнительная секретарша бросила на меня сочувственный взгляд и сказала:

– Желаю тебе успеха со второй попытки.

Я уверенно открыл дверь в кабинет и наткнулся на недовольный взгляд директора, который, ссутулившись, сидел за широким столом и нервно писал золотой паркеровской ручкой. Две верхних пуговицы его черного пиджака были расстегнуты, а дорогой коричневый галстук сдвинут немного вбок. Он открыл рот, собираясь возмутиться моим нахальным вторжением, но я быстро выпалил свой миф и стал наблюдать за произведенным впечатлением. Через некоторое время в его глазах я увидел пробудившееся сочувствие и понял, что заготовка сработала. Он быстрым росчерком пера подписал заявление, и я, скрывая радость, удалился из его кабинета.

Пробегая мимо секретарши, я послал ей на прощание воздушный поцелуй:

– Всего хорошего!

Но мастер в лепной мастерской ядовито заметил:

– Такие работники нам не нужны. Ты первый, кто прогуливает работу с разрешения директора.

– Кесарю – Кесарево, – ответил я весело.

– Ты у меня еще попляшешь на сковородке, – злорадно усмехнулся он.

В семь часов вечера я стоял с билетом в кармане и огромным коричневым чемоданом у двенадцатого вагона скорого поезда. Джи опаздывал. Когда до отправления оставалась одна минута и я в растерянности не знал что предпринять, за моей спиной раздался неожиданно его голос:

– Ну что, братушка, все-таки решил окунуться в новое “бон авентюр”?

Я победоносно улыбнулся и ответил:

– Я хочу ощутить ветер свободы и не упущу свой шанс.

– Самое главное в жизни – следовать голосу своего духа, – улыбнулся он. – Только зачем ты прихватил с собой этот громадный чемодан?

Я смутился: чемодан был в три раза больше его дорожной сумки. Для трех дней, на которые я собрался поехать, такое количество вещей было явно ни к чему.

Мы вошли в вагон, поезд тронулся. Я достал из чемодана вареную курицу и бутылку молдавского вина и поставил на столик.

– Наконец-то ты начал ценить душевный разговор, – произнес Джи, и под стук колес мы отправились за Золотым Руном.

В город Дураков мы прибыли в пять утра. Выйдя на пустой перрон, в сырой туман, я почувствовал себя отвратительно, ибо почти всю ночь провел без сна. Весь романтизм, который бушевал во мне накануне, куда-то испарился, и я повис в холодной реальности неприветливого города. Было зябко. Прохладный утренний туман стелился по земле.

– Поищи телефонную будку, – обратился ко мне Джи, – а я пока посторожу вещи.

Я удивился – кому это он собирается звонить в незнакомом городе в пять утра? – но, ничего не сказав, отправился в помещение вокзала. К моей досаде, ни один телефон не работал, и я вышел на площадь: справа от нее я заметил кривую улочку, в глубине которой виднелась одинокая телефонная будка. Подойдя к синей покосившейся будке, я обнаружил, что телефон в ней работает исправно; довольная улыбка появилась на моем лице. Вдруг за спиной раздался строгий голос:

– Гражданин, предъявите ваш документ.

Я, нервно вздрогнув от неожиданности, обернулся. Позади меня стоял милиционер и подозрительно оглядывал мою невзрачную одежду. Я не понимал, откуда он взялся – улица была абсолютно пустынна. Дрожащей рукой я долго рылся в карманах, пока не нашел паспорт, и протянул ему. Сержант резко открыл его и стал тщательно изучать.

– С какой целью прибыли в наш город? – спросил он неприветливо.

– Приехал к другу, – ответил я стандартно.

– Знаю, к какому другу ты приехал, – сурово заметил он.

– Если останешься здесь более трех дней, то обязан зарегистрироваться в местном отделении милиции. Иначе посадим на недельку, для выяснения обстоятельств.

Он отдал мне паспорт и исчез в утреннем тумане.

– Куда же ты пропал? – с упреком спросил Джи, когда я вернулся. – Я уж подумал, что с тобой что-то случилось.

Я почему-то не стал рассказывать о происшедшем, и, подхватив чемодан, с тяжелым сердцем пошел по направлению к телефону. Джи бросил на меня недоуменный взгляд, но затем, ничего не спрашивая, последовал за мной.

Когда мы оказались у телефонной будки, он достал из кармана небольшую записную книжку и долго листал странички, исписанные мельчайшим почерком. Я смотрел на него, слегка раздосадованный такой медлительностью. Воспоминание о только что состоявшемся диалоге с милиционером не оставляло меня, и я хотел как можно быстрее покинуть это место.

– Есть ли у тебя монетка? – неожиданно спросил Джи, снимая трубку с рычага.

Я очнулся от тревожных мыслей и стал лихорадочно рыться в карманах.

– Ну, что же ты, – сказал Джи, набирая номер, – опять уснул? В нашем деле счет часто идет на секунды. Опоздал – и все, поезд ушел.

В трубке уже раздавались длинные гудки ожидания. Я успел опустить монетку в тот самый момент, когда телефон щелкнул, соединяя, и трубка ответила сонным девичьим голоском: “Алло, кто это?”

– Здравствуй, дорогая Ника.

– Который сейчас час? – спросил голосок недовольно.

– Сейчас один из самых прекрасных утренних часов, – бодро сказал Джи, – для тех, кто расположен к неожиданным приключениям.

– Боже мой! – воскликнул голосок, – я совершенно не в состоянии вспомнить вас в такое раннее время!

– Месяц назад мы говорили с тобой о романтическом импульсе Принцессы Брамбиллы, – сказал Джи. – Именно сейчас ее караван приближается к городу, а я со своим спутником решил пойти вперед – оповестить всех, имеющих уши, чтобы слышать.

В трубке послышался легкий смех:

– Я начинаю вспоминать вашу особенную манеру высказываться. Ее невозможно забыть или спутать с чьей-либо еще.

– Я вижу, – сказал Джи, – что ты начинаешь просыпаться.

– Вы можете зайти минут на двадцать, выпить чаю и отдохнуть. Но затем я должна подготовиться к занятиям и в восемь часов идти в университет.

– Отлично, – сказал Джи, – мы едем к тебе.

Услышав это, я приободрился. Джи повесил трубку и, повернувшись ко мне, сказал:

– Что же, брат Касьян, ты можешь начать потихоньку “ловить мышей”. Если завоюешь доверие Ники, то в будущем развернешься в этом городе.

Я кивнул, не зная, что ответить, и подхватил наши вещи. В стареньком трамвае мы отправились на другой конец города. Сонные пассажиры в своих мыслях уже наводили порядок на рабочем месте, пока их тела покачивались в такт перестукиванию колес. За окном мелькали высокие темно-коричневые здания. Мой интерес к жизни еще не успел проснуться этим ранним утром, и я задремал на заднем сиденье.

Мы сошли на остановке у многоэтажного кирпичного дома, вокруг которого росли редкие березки. Войдя в подъезд, осторожно поднялись по чисто убранной лестнице на четвертый этаж и остановились перед дверью, старательно покрашенной белой краской. Отчетливо поблескивали черные цифры “45” на двери. Джи посмотрел на меня, приглашая взглядом к действию. Я нажал кнопку звонка и невольно спрятался за его спиной. Он покосился на меня и хотел было что-то сказать, но в этот момент дверь открылась.

В глубине слабо освещенного коридора я увидел девушку невероятной красоты. Халат из синего шелка очерчивал упругие линии ее тонкого тела и длинных стройных ног. Черты ее лица, казалось, имели идеальные пропорции, а глаза светились изнутри глубоким изумрудным цветом. Ее светлые волосы, несмотря на ранний час, были тщательно причесаны. Она искоса посмотрела на меня, и мое сердце учащенно забилось, словно я ощутил легкий трепет ее ресниц на своих губах.

Мое лицо покраснело, и я отступил назад, чтобы похожая на Алису в Зазеркалье знакомая Джи не заметила моего смущения.

– Как я рада вас видеть! – воскликнула она, а ее испытующий взгляд переходил с меня на огромный чемодан и обратно.

– Не пугайся, это мой новый спутник по внутреннему поиску. Он лишь недавно спустился с гор и еще не успел обтесаться среди городской жизни, – ответил небрежно Джи.

Ника весело рассмеялась и перевела взгляд на Джи.

“За что он меня так унижает?” – с горечью подумал я, но, улыбнувшись, любезно произнес:

– Никак не ожидал встретить, в это безрадостное утро, такую очаровательную юную леди.

– Будьте проще, – ответила она.

– Ну что ж, брат Касьян, – сказал Джи немного торжественно, – вот и началось твое знакомство с Никой.

Она чуть натянуто улыбнулась в ответ и пригласила войти в узкий коридор, заставленный коробками от женских туфель. Я прошел за Джи, постаравшись замаскировать свой чемодан в самом темном углу. Мы вошли в просторную светлую кухню. Ника жестом пригласила нас к столу, где уже стояли чайничек и три чашки, и, разлив чай по чашкам, присела на стул, положив ногу на ногу. Полы халата слегка разошлись, приоткрыв белые колени. Я украдкой любовался ее изящными жестами. Молчание становилось с каждой секундой все более и более цепенящим, и я не знал куда деться. Тут Джи произнес:

– Не мог бы ты, брат Касьян, поведать что-либо интересное о внутреннем поиске? Твой опыт мог бы пригодиться нашей очаровательной хозяйке.

– Извините, – равнодушно ответила она, – я не смогу послушать вашу историю, через двадцать минут мне надо уйти на занятия в университет. Надеюсь, вы успеете отдохнуть к тому времени.

Поправив халат, небрежно прикрывавший ее привлекательные ноги, она медленно встала и, принужденно улыбаясь, вышла в другую комнату. Из угасающего уже любопытства я проследил за ней взглядом и увидел опрятную комнату с сиреневыми обоями, стол, заваленный учебниками и тетрадями, и широкий диван в углу. Ника плотно закрыла дверь за собой. Тлевшая у меня слабая надежда остаться в ее уютной квартире испарилась, вместе с приятными фантазиями по поводу совместных поисков Просветления.

Вдруг я услышал заговорщицкий шепот Джи:

– Настал момент преодолеть барьер между нотами “ми” и “фа”, и тогда мы сможем начать строить здесь невидимый оазис. Но, чтобы это получилось, надо сделать верный ход. Я предлагаю тебе заняться этим.

– Я не думаю, что у нас что-то получится.

Джи посмотрел с сожалением на мою кислую физиономию и произнес:

– Да, братец, ты впал уже в полную прострацию. Ты слишком быстро сдаешься.

В этот момент на кухне появилась Ника: в строгом светлом платье она казалась неприступно-обворожительной.

– Как ты смотришь на то, дорогая Ника, что мы сходим в магазин и накупим массу вкусной еды? Когда ты вернешься из университета, тебя будет ждать на столе прекрасный обед, – сказал с обаятельной улыбкой Джи.

– Я согласна, – ответила Ника и, снисходительно улыбнувшись, положила на стол ключи от квартиры.

Надев длинный черный плащ, она повернулась к нам в дверях и, помахав на прощание изнеженной рукой, исчезла на лестнице.

– Ты, братушка, непростительно расслабился и потерял хватку, – заметил Джи. – Ты считаешь, что я вместо тебя обязан “ловить мышей” и обеспечивать плацдарм для развертывания. Если ты хочешь развиваться, то тебе придется делать разнообразные внутренние усилия, искать выход из самых неожиданных ситуаций. Если не будешь этого делать, то лучше возвращайся в Кишинев – к образу жизни улитки, без конца жалеющей себя.

От его холодной интонации я мгновенно потерял благодушное состояние. Подозрительные мысли по поводу того, что Джи просто хочет использовать меня для достижения своих целей, стали безудержно роиться в голове.

– Наблюдаешь ли ты за собой? – вдруг спросил Джи мягким голосом. – Какие именно “я” захватили власть в тебе сейчас?

– Подозрительные и обидчивые, – преодолев замешательство от неожиданного вопроса, ответил я.

– А где сейчас “я”, которые заявляли, что хотят обучаться?

– В данный момент они куда-то испарились.

– Знаешь ли ты, что рабочие слоны, обычно кроткие, подвержены иногда приступам бешенства? – спросил вдруг Джи.

– Никогда не интересовался.

– Они способны причинить много вреда окружающим и себе самим. А ведь слон, обученный работать, стоит очень дорого, поэтому терять его – непозволительная расточительность. Есть метод успокаивать их. Два специально тренированных слона зажимают с боков взбесившегося сотоварища и бегут вместе с ним, удерживая его между собой. Постепенно энергия безумия рассеивается в усталости, и слон приходит в себя.

– Не понимаю, какое отношение имеет эта история ко мне? – я еще больше обиделся.

– Твои эмоции, – сказал Джи, – когда я слегка поднимаю психологический градус, напоминают взбесившегося слона.

– Как же мне с ними справиться?

– Один из тренированных слонов – это твой разум, который должен помнить о том, что ты в Школе. Другой слон – это двигательный центр. Когда ты чувствуешь, что эмоции выходят из-под контроля, ты всегда можешь сделать что-либо полезное, например, вымыть посуду, навести порядок в квартире. Или, что актуально, сходить в магазин, купить продуктов для обеда. Мы ведь обещали это Нике.

Туман обиды у меня в сердце стал рассеиваться. Джи нашел в прихожей большую коричневую сумку, и мы отправились на поиски магазина. Он оказался неподалеку, в сером одноэтажном здании. И толстая кассирша в синем халате, и ранние покупатели выглядели хмуро и неприветливо. “Нет здесь ничего”, – подумал я и хотел уйти, но Джи широким жестом обвел полупустые полки и произнес:

– Я поручаю тебе, брат Касьян, выбрать продукты, которые понравились бы Нике.

Я заметался по магазину, испытывая странное возбуждение. Ничто не казалось мне достаточно хорошим для нее. Я видел, как Джи посмеивался надо мной. Для него, по-видимому, не было секретом то, что происходило внутри меня.

– Заметь, – сказал он, когда я подошел к нему с пустой сумкой, – как в тебе по-прежнему конфликтуют различные “я”. Одно из них – самое сильное – мечтает как можно скорее проглотить воздушную девушку. Другое, разумное – безуспешно старается найти выход из создавшейся ситуации. А третье – совсем маленькое – собралось, якобы, чему-то обучаться. Ты легко теряешь себя, растворяясь в телесных желаниях. Сможешь ли ты сказать, куда подевалось твое рабочее “я” и кто захватил власть во внутреннем царстве?

– Нет, – смутился я.

Возбуждение, не оставлявшее меня, мешало прислушаться к смыслу слов Джи.

– Не кажется ли тебе, что ты попал под власть своих необузданных инстинктов? – вкрадчиво спросил он.

– При чем тут необузданные инстинкты?

– Они ясно читаются в твоем поведении, – сказал Джи.

– Мне кажется, вы смеетесь над тем, что я пришел в замешательство.

– Не стоит обижаться на легкие коррекции, – заметил Джи.

Мне пришла в голову здравая мысль, что я вижу Нику в первый раз в жизни и поэтому вряд ли могу знать ее вкус. Загнав вглубь обиду, я обратился к Джи:

– Не можете ли вы мне помочь в этом слишком сложном для меня деле?

– Я-то могу помочь тебе, – ответил он, – но тогда это не будет твоим обучением.

Джи неторопливо пошел вдоль полок, указывая на разнообразные овощи и фрукты, а я шел за ним, укладывая их в пакеты. В довершение мы купили три бутылки красного сухого вина, большой кусок баранины и килограмм риса. Я с неудовольствием складывал в уме быстро растущие числа и совершенно расстроился бессмысленной тратой. Мы вернулись в квартиру Ники, и я, решив расслабиться, прилег на диван.

– Я предлагаю тебе, брат Касьян, приготовить настоящий плов, – вдруг обратился ко мне Джи. – Это традиционное блюдо, которое уместно в любых обстоятельствах. Ну, и два – три салата. Этим ты произведешь на Нику хорошее впечатление. Но в твоем подсознании сейчас много негативов. В терминах Алхимии этот негатив называется тяжелым осадком после выплавки металла. Находясь в этом состоянии, лучше не готовить, поскольку еда будет насыщена тяжелыми эманациями.

– Что же мне делать? – смутился я.

– Мы могли бы сыграть партию в шахматы, – ответил Джи. – Попробуй вытащить из себя этот негатив и спроецировать его на разыгрываемую партию, – он достал походные шахматы и расставил фигуры.

Первые ходы партии казались унылыми. Но вскоре меня охватил азарт, и началось острое сражение. Я совсем забыл о концентрации на алхимическом осадке, а когда проиграл, то обнаружил, что в глубине души по-прежнему осталась тяжесть. Джи внимательно посмотрел на меня и заметил:

– Слабо тебе работать с тонкими вещами. Тогда постарайся читать христианские молитвы, пока готовишь.

Я отправился на кухню и, читая “Отче наш”, приготовил обед из пяти блюд.

Раздался звонок в дверь, я открыл: на пороге стояла Ника, поблескивая изумрудными глазами.

– Как провели время? – поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа, прошла на кухню. – Что это? – спросила она с любопытством, поднимая крышку большой кастрюли.

– Это плов, – ответил я с гордостью, – по самому лучшему рецепту из Азии. А это три вида салата, в том числе – фруктовый.

– Ты сумел точно угадать мой вкус, – Ника удивленно посмотрела на меня, и мои сожаления по поводу больших расходов стали куда-то испаряться.

– Давайте сядем за стол: я очень голодна.

Я украдкой любовался ее пленительной грацией и блеском глаз цвета моря. Внезапно Джи отложил вилку и нож и произнес:

– В некоторых мистических домах существует обычай – рассказывать во время трапезы какую-нибудь поучительную историю. Я предлагаю тебе, Касьян, рассказать, как ты встретился с Кораблем Аргонавтов.

– Когда жизнь перестала вдохновлять мою душу, – начал я, – в одном из сновидений я получил знак. Следуя ему, я встретил Джи в Одессе, у своего друга Георгия.

Меня поразило, что Джи, в клубах сигаретного дыма, одновременно играл на пяти шахматных досках. Одесские мистики нервно передвигали фигуры, а Джи спокойно прохаживался между ними и выигрывал одну шахматную партию за другой. Посреди комнаты стояло ведро, полное окурков, а в комнате через каждые пять минут раздавался глубокий вздох – это означало, что кто-то проиграл...

– Между прочим, – прервала меня Ника, – и здесь Джи устроил то же самое. Он обыгрывал в местном шахматном клубе лучших игроков, после чего тренер команды Джон записался к нему в ученики.

– По этому, а также по некоторым случившимся со мной в обществе Джи переживаниям, я понял, что Джи человек непростой, – продолжал я, – но, чтобы окончательно удостовериться в подсказке своей интуиции, я пригласил его к себе в Кишинев. Там я и осознал, что судьба подарила мне королевский шанс достичь освобождения из колеса сансары.

– Только никому не нужные люди мечтают об этом, – презрительно возразила Ника.

– Да ведь это – основная идея буддизма! – воскликнул я.

– Ну, может быть, во времена Будды жизнь человека была ужасна и приносила массу страданий. Но, сейчас, в наш цивилизованный век, она является чуть ли не сплошным удовольствием. И если ты хочешь избавиться от нее, то ты заурядный неудачник, слабый беспомощный человек, который не в состоянии реализовать себя. Если здесь ты никому не нужен, то на том свете от тебя тем более все разбегутся.

Ника нервно поднялась и вышла на кухню. Я услышал грохот посуды и шум воды, льющейся из крана.

– Однако она в чем-то права, – заметил Джи, собираясь отдохнуть на диване. – Она ловко указала на твое слабое место.

Я действительно не знал, что ей ответить, и, удобно устроившись в мягком коричневом кресле, закрыл глаза, пытаясь уловить интересный сон. Внезапно я оказался вместе с Джи на площади незнакомого, странно выглядевшего города. Высокие кубические здания зеленого цвета окружали нас со всех сторон. Мне показалось, что они были построены из изумруда. Площадь, выложенная квадратными плитами, напоминала шахматную доску, а люди, двигавшиеся по ней, были одеты в белые и голубые хитоны, ниспадающие до самых пят.

Я пристально всматривался в их лица, но они проходили мимо, не замечая нас.

Над горизонтом с одной стороны неба всходило темно красное солнце, а на другом краю небосклона клонилось к закату солнце голубого цвета. Меня поразило невообразимое сочетание красок в этом мире: листва деревьев была темно зеленого цвета, но с глубоким фиолетовым оттенком.

– Где мы? Что это за город? – удивленно спросил я Джи.

– Я взял тебя с собой в далекое путешествие, на планету с двумя солнцами, расположенную в иной солнечной системе, – ответил он. – На этой планете обитают люди, похожие на древних эллинов, живших тысячи лет назад на нашей Земле. Жизнь этих людей длится около пятисот земных лет, и они посвящают это время занятиям искусством и наукой.

Я заметил, что к нам стремительно приближается высокий человек в голубой накидке, и глаза его смотрят сквозь меня. Я не успел отскочить в сторону, и он прошел сквозь нас, ничего не почувствовав. Я вскрикнул от удивления, а Джи засмеялся и объяснил:

– Мы невидимы для этих людей, так как находимся в тонких телах, которые не воспринимаются их телесным зрением.

– Могут ли эти люди, прекрасные на вид, стремиться к духовному росту?

– После достижения столетнего возраста они получают естественную возможность выхода из физического тела. В тонком двойнике, состоящем из светящегося эфира, они путешествуют по разным мирам нашего Космоса, гордые этой исключительной возможностью, – ответил Джи, любуясь необычной красотой женщин планеты с двумя солнцами.

Я невольно позавидовал обитателям этой планеты, а Джи заметил:

– Земляне также могут научиться выходить из своих тел, но только после длительных тренировок.

Путешествуя по разным мирам, – продолжал Джи, – жители этой земли открыли планету, на которой обитают люди с более высоким сознанием. После продолжительного общения они узнали, что нет смысла стремиться к исследованию миров, находящихся на том же уровне развития.

Для человека более важно, следуя духовному Пути, достичь высших миров, по отношению к которым наша Вселенная является космическим дном.

Чтобы проникнуть в вышестоящие миры, необходимо пройти длительный Путь Восхождения, ведущий сквозь все промежуточные миры, которые расположены в иерархическом порядке и обладают гораздо большим количеством измерений, чем наш. В них обитают высокие духовные сущности, совершенно не похожие на людей, но способные принимать их форму. Если человеку удастся найти с ними сущностный контакт, то они могут поднять его в духовный мир.

– Каким образом можно встретиться с сущностями более высоких измерений? – загорелся я.

– Попробуй стать для них привлекательным, – с улыбкой ответил он. – Чем, например, ты сможешь заинтересовать Архангела, если встретишь его?

– Даже не могу представить себе.

– Если он встретит тебя на своем пути, то ты можешь сгореть в его сиянии, как любопытный мотылек, исследующий природу огня.

– А что, если встретиться с Ангелом? – с надеждой в голосе спросил я.

– Что ты можешь предложить ему, кроме своих прокисших эмоций? – в голосе Джи прозвучал укор.

– Неужели не найдется хоть один Ангел, которого я смог бы уговорить поднять меня на небеса?

Джи рассмеялся и сказал:

– Любопытных не берут в высшие миры. Некоторые люди десятки лет совершенствуют себя в надежде на эту возможность, но часто и они остаются ни с чем. Без специальной подготовки тебе туда не проникнуть.

В этот момент я вернулся в тело: меня выбил из сновидения бодрый мужской баритон, исполнявший шлягер. Это Ника включила приемник на полную громкость, наводя порядок в кухне. Она заметила, что я проснулся, и подошла к креслу. На ней уже была черная мини-юбка, плотно облегавшая бедра, и тонкий свитер.

– Вставай, соня, – сказала она.

– Ты меня оторвала от такого удивительного путешествия...

– попытался объяснить я, но она отвернулась.

– Мы поедем сейчас на вокзал – встречать наш караван, – сказал Джи.

– Как же я вас найду? – спросила Ника.

– Мы выступаем в одном из Дворцов культуры. Ты можешь найти нас по программе фестиваля: ансамбль “Кадарсис”.

– Я хотела бы познакомить вас с моими друзьями...

– Отличная идея, – подхватил Джи. – У меня есть надежда встретить в этом городе живые души, чтобы развернуть новую часть своего учения, – интонации его голоса напомнили мне о Пути.

На перроне у поезда я, несмотря на многолюдье, сразу узнал группу Нормана, уже хорошо знакомую мне по рассказу Петровича. Их выделял из толпы приехавших легкий настрой, в котором я узнавал отголоски атмосферы Джи. Норман первым заметил приближающегося Джи.

– Весьма кстати, – сказал он, – а это кто еще с вами?

– Это еще один мой оруженосец, – ответил весело Джи, – из тех же краев, что и Петрович.

– Он тоже может таскать ящики? – спросил Норман.

– Он будет помогать мне, – ответил Джи.

– Отлично, – сказал Норман, – потому что у нас не хватает рабочих рук. Аркадий по непонятным причинам решил остаться в Москве.

Я ловил на себе любопытствующие взгляды музыкантов. До меня донеслась реплика одного из них: “Сколько же всего оруженосцев у Джи? Вот уже и второй приехал помогать”. К нам подошел, как я догадался, Петраков.

– Пошли, – коротко сказал он. – Вагон с реквизитом здесь неподалеку стоит.

Мы быстро выгрузили втроем полторы тонны аппаратуры “Кадарсиса” и, уложив ее затем в подъехавший автобус филармонии, отправились во Дворец культуры железнодорожников, где должен был выступать “Кадарсис”.

– Дворец культуры железнодорожников, – сказал Джи, – это хороший знак. Знаешь ли ты, о брат Касьян, что Шмаков, написавший “Пневматологию”, был инженером путей сообщения? Это высокий уровень бытия, если иметь в виду, что пути нужно прокладывать не только на “толстом”, но и на тонком плане.

– Это что, – спросил вдруг Петраков, что-то уловив из слов Джи, – про болезни легких, что ли?

– Нет, – вежливо ответил Джи, – это книга о духовном. Пневма – значит Дух.

– А-а-а, – и Петраков отвернулся, тут же потеряв интерес.

“Безнадежно заблудший человек, – подумал я, – никогда ему не придется узнать о Просветлении”. Выгрузив ящики в кармане сцены, я стал помогать Джи распаковывать их и оттаскивать на сцену аппаратуру.

Тут на сцене появились улыбающиеся музыканты во главе с озабоченным Норманом, и вскоре началась репетиция. Я пристроился в углу за кулисами сцены, где горела небольшая лампочка, и делал записи в дневнике. Мне не хотелось ни с кем общаться, я вспоминал день, проведенный у Ники. Обида на острые уколы, которые наносил Джи во все мои болезненные точки, рассеялась, и я думал, что не встречал еще девушки привлекательней и романтичней, чем она. Джи сидел на стуле у занавеса и наблюдал за происходящим. Я ощутил, как из него излучается в окружающее пространство легкая тонкая энергия. Внезапно серая бессмысленная атмосфера сцены распалась на клочья тяжелого тумана и исчезла, а откуда-то сверху словно опустилась многоцветная радуга вращающихся энергий.

Я невольно потер глаза и огляделся: Джи отрешенно что – то писал в небольшом блокноте. В это время на сцене появилась Ника и легкой походкой подошла ко мне:

– Наконец-то я вас отыскала. Мне необходимо переговорить с Джи...

Я заметил, что барабанщик не может оторвать от нее взгляд. Вдруг раздался резкий голос Нормана:

– Да что же вы, Алексей, опять отвлекаетесь на молодых барышень? Когда же вы наконец научитесь играть вместе с другими, а не только с самим собой? Давайте-ка еще: раз, два... – и снова полился легкий джаз, наполнивший меня бодростью и ясностью.

– Кто эта замечательная красотка? – спросил подбежавший Петраков. – Я в жизни не встречал такую женщину! Может, ты меня познакомишь с ней? Я хочу пригласить ее в кафе.

– Ну-ка притормози, обслуга! – бросил ему барабанщик. –

Эта роскошная девушка только для избранных! А ты со свиным рылом не лезь в калашный ряд, – и, не обращая более внимания на позеленевшего от досады Петракова, вкрадчиво обратился к Нике:

– Не хотите ли сегодня, после концерта, посидеть в хорошем ресторане?

– С удовольствием, – ответила Ника.

– Ты еще пожалеешь, что перешел мне дорогу, – огрызнулся Петраков и, отойдя в сторону, пробурчал:

– На следующей репетиции пара твоих барабанов будет с дыркой.

А мне и Джи он добавил с ухмылкой:

– Придется вам как миленьким сидеть на сцене до самого концерта – двери-то не закрываются.

Джи спокойно согласился, и я тоже не стал протестовать.

– Посторожи-ка, любезный Касьянчик, сцену, – заметил Джи, – а мы с Никой прогуляемся по “дворцу”.

Оставшись один, я зарисовал расположение аппаратуры на сцене, чтобы расставлять ее, не завися от Петракова, и снова вернулся к дневнику. Постепенно стали собираться музыканты. Первым пришел небольшого роста, молодой, но уже с бородой и лысиной, саксофонист Жорж.

– Почему это вы за Джи ездите? – спросил он с любопытством, возясь со своим саксофоном.

– Пополнить октаву впечатлений, – ответил я без особого интереса, глядя на его приветливое, но далекое от чего бы то ни было потустороннего лицо.

– Как же, – вступил вдруг появившийся барабанщик, – пополнить... поездить... Нашел дурачков! Джи у них вроде как гуру.

Но тут появились остальные музыканты во главе с Норманом, и я был избавлен от дальнейших расспросов. Началась репетиция, которая была прервана приходом администратора:

– Норман Николаевич, фойе уже переполнено. Мы бы хотели открыть зал...

– Никогда не удается спокойно отрепетировать новую пьесу, – драматически сказал Норман. – Тираническая власть публики. Ну, да пускайте уж.

Музыканты ушли, а я, сидя за кулисой, рассматривал нарядно одетую, интеллектуально-артистического вида публику, заполнившую зал. Я уловил чье-то присутствие и обернулся. Это Джи бесшумно возник рядом со мной.

– Я усадил Нику в зале, – сказал он. – После концерта мы спрячем ценную аппаратуру в артистической и продолжим нашу вечернюю программу. А во время концерта можем сразиться с тобой в шахматы.

– Барабанщик вот пригласил Нику в ресторан... – недовольно буркнул я в ответ.

Джи только улыбнулся и достал шахматы.

После концерта мы быстро управились с аппаратурой. Ника уже ждала нас у входа, а барабанщик ходил возле нее кругами, пытаясь увести ее подальше от нас. Улицы сияли красно – сине-желтыми огнями; везде шумели толпы джазовой молодежи.

– Я хочу везде успеть, – говорила Ника. – Сегодня вечером выступает около десяти групп одновременно.

– А как же твое обещание провести вечер со мной? – вмешался барабанщик.

– Ты можешь присоединиться к нам, – ответил ему Джи и, обращаясь к Нике, добавил:

– Нам вовсе не обязательно стремиться побывать всюду. Для меня более важна идея качества, чем количества. Главное – это зачерпнуть пробу грунта и войти в контакт с местными стихиями.

– Тогда я, пожалуй, покину вас, – произнес недовольно барабанщик и, устремив взгляд на проходящую красавицу, исчез в толпе.

– Ну что, и тебе не обломилось? – саркастически бросил ему вслед Петраков, выбегая из дверей с бутылкой вина.

К полуночи мы побывали на трех джазовых концертах. Волна экзотической музыки уже пошла на убыль. Мы стояли неподалеку от очередного Дворца культуры, где должен был выступать еще один джазовый гений, и гадали – идти на это выступление или нет, как вдруг Ника окликнула элегантную высокую девушку с прямыми светлыми волосами, одиноко стоявшую в некотором неприступном отчуждении:

– Привет, Голден-Блу! Хочешь познакомиться с интересными людьми из “Тысячи и одной ночи”?

Голден-Блу окинула нас ироническим взглядом:

– Ты, как всегда, преувеличиваешь, девочка! Твой излишний романтизм развеется вместе с молодостью, – на ее красивом лице была маска слегка скучающей светской дамы.

– Это Джи, – произнесла Ника. – Он заведует караваном Принцессы Брамбиллы. А это его верный спутник Касьян.

– Каким ветром вас занесло в наш город? – равнодушно спросила Голден-Блу, доставая из сумочки пачку сигарет.

– Нордическим, – ответил я ей в тон, но это прозвучало грубее, чем мне хотелось.

Она удивленно подняла брови и перевела взгляд на Джи.

– Мой спутник не отличается хорошим воспитанием, – ответил он, – и часто бывает нелюдим. Мы приехали посмотреть на джазовый фестиваль, сочетая при этом полезное с приятным.

– Пожалуй, я сегодня присоединюсь к вашей компании, – миролюбиво ответила Голден-Блу. – Все равно других планов на вечер у меня нет.

– Тогда предлагаю отправиться ко мне домой, – сказала Ника, – и мы продолжим этот прекрасный вечер.

Голден-Блу движением ресниц выразила согласие. Джи, взяв галантно Нику под руку, пошел впереди, увлеченно рассказывая ей, как я уловил по нескольким словам, о плавании за Золотым Руном. Я шел рядом с Голден-Блу, искоса рассматривая ее великолепную фигуру. На ней был длинный светлый плащ и зеленое платье, смелым разрезом открывающее стройные ноги. Я мучительно искал подходящую тему для разговора. С одной стороны, мне было приятно идти рядом с красивой женщиной, а с другой – задевало ее пренебрежительное отношение. Я так и не смог разрешить внутренний бинер, который выпал осадком в моем подсознании.

Когда мы подходили к дому, Ника вдруг замедлила шаг и обернулась к нам.

– Я предлагаю сегодняшней ночью устроить небольшой праздник! – сказала она воодушевленно.

Снисходительная усмешка взрослой женщины тронула губы Голден-Блу, а мое сердце запело от юного огня в глазах Ники. Я любовался ею, когда она легко взбежала по лестнице, открыла дверь и, подхватив свою подругу за руку, увлекла ее в комнату, бросив нам: “Мы хотим одеться по-карнавальному!”

Я заварил чай и посмотрел на Джи: в его глазах открылась сияющая бесконечность. Вдруг я осознал, что забыл себя, мое внимание полностью захватили девушки. Чтобы вновь вдохновиться работой над собой, я раскрыл дневник. Заметив на полях загадочную пометку “Бридж-фигура”, я вспомнил один из ^ диалогов Джи с Феей, в тонкости которого так и не смог вникнуть. Джи говорил тогда о Бридж-фигуре, которая, по его словам, имеет доступ во все мистерии Земли.

“Сейчас настал удобный момент”, – подумал я и спросил Джи:

– Какова роль Бридж-фигуры в Посвящении Земли?

Немного помедлив, Джи произнес:

– Пройдет несколько столетий после двухтысячного года – и Земля должна выйти в Космос на уровне нового Посвящения. А сейчас она находится в темном токе. Сейчас все центры Посвящения – демиургические. Прекрасный и могучий космический адептат, который скрывается за семью печатями, – ушел вглубь. Таинственная Бридж-фигура, стоящая во главе его, может проникать как в темные, так и в светлые центры. До тех пор пока Россия не достигнет кристальной внутренней устойчивости, Бридж-фигура будет всегда подозрительна. В данный момент Бридж-фигура пытается подключить нашу планету к космическому адептату, встречая на своем пути непреодолимые трудности. На всех маршрутах, которые проходит Бридж-фигура, остаются меченые атомы, созданные иными мыслями, политые потом тяжелых усилий. Великая Россия может со временем превратиться в Новую Атлантиду. Но работа над этой задачей должна быть длительной и суровой; ее может осуществить только тончайший Мастер...

В этот миг раздался звонок. Из спальни послышалось: “Я открою сама”, – и Ника выбежала оттуда в наспех накинутом халате. Мы с Джи переглянулись: кто бы это мог в такое время прийти к Нике? Она открыла дверь, и в прихожую вошел высокий молодой человек с короткой бородкой, в длинном темно-зеленом плаще и с белым щегольским шарфом. Он снял плащ, оставшись в дорогом, слегка поношенном темно-сером костюме и белой рубашке с синим галстуком, и прошел за Никой в комнату. Увидев нас, он приветливо улыбнулся, но глаза его стали настороженными. Он слегка поклонился и, представившись: “Боб”, – повернулся к Нике.

– Я к тебе, собственно, по важному делу... – но Ника не дала ему договорить.

– Пойдем скорее, мы с Голден-Блу пытаемся подобрать платья для вечера и никак не можем выбрать. Без тебя ничего не получается, – Ника увлекла его за собой в спальню, а я почувствовал зависть.

– Вот мы и начали знакомиться с местными зайцами, – сказал Джи. – Они сами находят нас.

Из спальни доносился веселый непринужденный смех.

– Я тебе советую примерить эту шелковую блузку и зеленые туфли, – услышал я голос Боба.

– А мне, – спросила Голден-Блу, – что ты посоветуешь?

– Попробуй вот эти брюки, – авторитетно ответил Боб, – и двухцветную рубашку.

Я пошел на кухню и принялся готовить бутерброды и салат, чтобы скрыть от Джи вспыхнувшую ревность. Я механически нарезал сыр и намазывал масло на хлеб, почти не замечая, что я делаю, и читал молитву, чтобы погасить негативные эмоции. Через полчаса дверь спальни широко распахнулась, появились Голден-Блу и Ника, за которыми следовал Боб. Дамы были экстравагантно одеты и по-особому накрашены, так что выражение их лиц стало более резким и вызывающим. Боб был доволен собой, но старался не подавать виду.

– Я надеюсь, – улыбнулась Ника, – мы вас не слишком шокировали? Дело в том, что Боб – единственный мужчина на нашем курсе и доверенное лицо нас всех. Он дает прекрасные советы по поводу того, как одеваться, как вести себя с другими мужчинами. Мы все просто обожаем его и делимся с ним всеми тайнами.

Боб, заметив, что я слишком пристально рассматриваю блистательных дам, отозвал меня на кухню и презрительно сказал:

– Советую тебе искать Просветления не под юбками моих девушек, а в другом месте.

От его слов у меня перехватило дыхание, и оправдания застыли в горле холодным комком.

– Нам надо с Бобом обсудить один важный вопрос, – сказала Ника, надевая плащ. – Начните вечер без меня, а я постараюсь вернуться, как только смогу, – и вместе с Бобом исчезла за дверью.

Я проводил взглядом самоуверенного Боба, который разрушил все мои планы, и стал лихорадочно думать, о чем же заговорить с Голден-Блу.

– Ника ушла вовремя, – сказала, улыбаясь, Гогден-Блу. – Не стоит печалиться об ее отсутствии, мы и сами можем неплохо повеселиться.

Она выбрала старую пластинку из стопки и включила проигрыватель. Зазвучала мелодия медленного танго. Непринужденно и плавно обходя комнату, Голден-Блу зажгла три большие свечи в высоких керамических подсвечниках, выключила свет и, остановившись перед Джи, пригласила его на танец. Я не ожидал такого преображения от этой надменной дамы и молча наблюдал за движениями томной пары. Золотистое сияние разлилось в атмосфере комнаты от слияния небесного Янь с чистым Инь.

Устав, я заснул прямо на стуле. Меня разбудил звук открывающейся двери; на пороге появилась утомленная Ника. Она сразу прошла в спальню и бросилась на кровать, едва скинув туфли. Голден-Блу, вызвав по телефону такси, уехала домой. Джи вынул из сумки неизменный томик Бердяева и устроился читать на кухне у стола. Я достал из чемодана спальный мешок и расстелил его в углу комнаты на ковре.

После долгий странствий во сне мне удалось наконец встретить Джи в горной долине, лежащей среди снежных вершин. Место было необычайно живописным: альпийские луга окружали стоящий на склоне большой каменный дом. Джи направился к дому по узкой тропинке, пролегающей между валунами и острыми скалами; я последовал за ним.

– Сейчас ты встретишь моих учеников, которые живут здесь, – сказал он.

Войдя в дом, он направился к небольшой группе людей, которые, сидя у очага, неторопливо беседовали. Я прислушался. Они вели разговор о неком рыцарском Ордене, отряд которого недавно вернулся из путешествия на другие планеты. Увидев Джи, они приветствовали его легкими поклонами и продолжали разговор. Джи посоветовал мне запомнить все, что я здесь увижу и услышу. Я вслушался в рассказ высокого седовласого мужчины в темно-фиолетовом плаще, с загорелым лицом и мужественным взором, говорившим о многих испытаниях, которые выпали на его долю, и понял, что он и принадлежал к этому отряду.

– Наш отряд рыцарей, сбросив физическое одеяние, в тонких телах отправился на планету с оранжевым солнцем. Прибыв туда незаметно для местного населения, которое внешне напоминало людей нашей планеты, мы решили исследовать жизнь этого отдаленного участка Космоса. Я принял видимую форму одного из его жителей и отправился по дороге, уходящей вдаль по заросшим лесом холмам. Природа этой планеты почти не отличалась от нашей, лишь листва высоких деревьев была красновато-бурого оттенка. Остальные рыцари ждали на опушке леса. Пройдя несколько миль, я увидел сидящего у дороги мужчину в длинном белом хитоне; его тело, казавшееся гибким и текучим, по форме напоминало человеческое, только его голова была удлиненной формы, но большие лучистые глаза светились добротой и приветливостью.

Я приветствовал незнакомца легким поклоном и, увидев улыбку на его лице, остановился рядом.

– Ты, как я вижу, чужеземец, – произнес мужчина. – В нашем мире я не встречал людей, имеющих такую жесткую форму тела.

– Я прибыл с другой планеты, – ответил я, – для того чтобы узнать, как люди вашей земли приходят к внутреннему познанию.

Мужчина медленно произнес:

– Боюсь, тебе трудно будет понять нашу жизнь. Мы живем в очень странном мире: стоит нам сосредоточиться на одном предмете, как наше тело начинает менять свою форму. Поэтому жители нашей планеты не могут подолгу размышлять о духовном пути. Если кто-то из нас начинает сосредотачиваться на идее внутреннего развития, то его тело меняет форму, превращаясь в нечто другое, а в новом обличии он не помнит того, о чем думал раньше.

Я сказал изумленно:

– Я долго странствовал по разным планетам нашего необъятного Космоса, но впервые встречаю такой странный волшебный мир.

В этот миг мой собеседник завибрировал и стал менять свою форму, превращаясь в прекрасного оленя. Олень гордо посмотрел на меня, мотнул головой и быстрыми прыжками ускакал в лесную чащу.

Удивленный, я отправился дальше. Я шел по каменистой лесной дороге, вслушиваясь в щебет птиц. Через некоторое время я подошел к деревянному мосту, переброшенному через ревущий горный поток. На краю моста, свесив ноги, сидела девушка. Ее фигурку облегала оранжевая накидка с просторными рукавами, а тонкую талию стягивал узкий шелковый пояс. Только голова ее имела несколько необычную форму.

– Не боишься ли ты, молодая леди, сидеть у реки в этом дремучем лесу? – спросил я, а девушка рассмеялась и сказала:

– Я уже встречала тебя, чужеземец.

Я всмотрелся в ее лицо, ставшее вдруг серьезным, и оно чем-то напомнило мне существо в белом хитоне, с которым я беседовал у дороги. Я весьма удивился той легкости, с которой это существо меняет свою форму, и спросил:

– Можно ли развиваться, не имея постоянной формы?

– Нам это так трудно, – ответила юная леди. – Мы думаем над тем, как удержать тело в одной и той же форме, но каждый всплеск чувств нарушает равновесие нашей внутренней природы, и мы тут же меняем свой облик.

Пораженный услышанным, я взял девушку за руку, но та вдруг задрожала и превратилась в белую птицу, взмахнула крыльями и улетела в небо. Я был удивлен свойствами этих существ и отправился дальше. Через некоторое время я встретил сидящее на краю дороги существо, внешне напоминавшего пожилого мужчину; опершись на посох, он смотрел в землю перед собой.

Подойдя к нему, я остановился и спросил:

– Отчего в вашем мире всё так быстро меняется?

– Ты, наверное, прибыл с планеты Земля, коль задаешь такой странный вопрос, – ответил старик. – Мы меняем формы наших тел, для того чтобы не привязываться ни к одной из них. Наша задача состоит в том, чтобы мы могли воспринять свободу своего духа независимо от данного нам тела. В вашем же мире люди привязаны к определенному физическому телу и так с ним отождествляются, что забывают о своей высшей природе.

Мы же должны научиться контролировать свои эмоции. Тот, кто достиг власти над своей низшей природой, может сохранять свою форму продолжительное время. Мне в течение десяти лет удается сохранять форму мужчины, потому что я научился контролировать свои внутренние состояния, но я пошел дальше и теперь могу менять форму по своему желанию.

Сказав это, он превратился в сокола и, взмахнув заостренными крыльями, взвился в малиновое небо.

Рыцарь замолчал, и только пламя гудело в очаге, бросая яркие отсветы на каменные стены...

В этот момент я почувствовал на щеке прикосновение нежных женских пальцев и открыл глаза: передо мной стояла Ника в легком сиреневом платьице и насмешливо меня разглядывала. Я невольно залюбовался ее улыбкой, которой она очаровала мое сердце. Она была похожа на мечту моей юности – тонка и романтична, словно весталка.

“С такой девушкой я с удовольствием отправился бы на поиски Просветления”, – подумал я.

– Вставай, пока не проспал свое обучение, – весело сказала она и удалилась. Я поспешил одеться и появился на кухне в тот момент, когда Ника с серьезным видом спросила Джи:

– Я хочу начать работу по изменению самой себя, но не знаю, как это сделать, – и она кокетливо вздохнула. – Не могли бы вы рассказать об этом?

Джи взглянул на нее, словно пытаясь определить, насколько она адекватна своему вопросу, перевел взгляд на меня и затем ответил:

– Через импульс Христа и девы Марии попытайтесь возвысить свои души, восстановить свою сущность. А пользоваться мафиозно-демоническими энергетиками – полная глупость, поскольку они ведут в ад. Христос спустился в ад и вывел оттуда души грешников, поэтому с Его именем можно идти и в свой ад. Многие земные эзотерические школы занимаются тем, что “вертятся на ниточке”, пробуют воровать друг у друга мелкую информацию, но не стремятся к истинному развитию. Таков почти весь земной эзотеризм со всеми его школами. Христос жертвенно отдал Свою мистическую силу для духовного роста человека, без отработок, без батрачества. Но Христу противостоит рог изобилия Люцифера-Демиурга. Ничего он – ничего! – не дает бесплатно; за все его, так называемые, дары, за миллионы и наслаждения приходится жестоко расплачиваться. А с именем Христа можно идти смело в свой собственный ад. Попробуй, подобно Гераклу, очистить свои авгиевы конюшни.

– Откуда у меня авгиевы конюшни? – спросила запальчиво Ника. – Я молода, красива и не чувствую в себе того, о чем вы говорите.

– Ну, может быть, тебе еще рановато браться за внутреннюю работу, – с чувством собственного превосходства заметил я.

– А Боб говорит, что когда он общается со мной, то слышит голоса Ангелов. А ведь Ангел может говорить только через чистую душу!

– В нашей душе, – ответил Джи, – есть ряд скрытых сторон, как положительных, так и отрицательных. Но мы обычно не осознаем их, пребывая в различных фантазиях, навеянных нашим окружением. Тебе гораздо важнее было бы сейчас начать систематическую работу по самоизучению. Никакие перемены не возможны, пока ты не познаешь саму себя.

– Как же это сделать? – тихо спросила Ника.

– Традиционный подход – это осознание себя в различных обучающих ситуациях, в различных географических точках с различным стихийным составом, при коррекции Мастера, который всегда может подставить тебе зеркало.

– Я не понимаю того, что вы мне говорите.

Я видел, что Ника колебалась, стараясь решить: уйти ей или продолжать беседу с Джи.

– В настоящее время существует странствующая Школа, для которой “Кадарсис” является своеобразной оболочкой, защищая от давления социума. Если бы ты могла путешествовать вместе с “Кадарсисом”, то вошла бы в самый центр обучающей ситуации.

– Я не могу себе этого представить, – сказала растерянно Ника. – Разве такое возможно?

– Один из вариантов, – ответил Джи, – это стать администратором ансамбля. Сейчас у Нормана нет администратора, из-за его неуживчивого характера, и ты могла бы попробовать занять это место.

– Это интересно, – Ника встала и вежливо улыбнулась. – Я всегда мечтала о путешествиях и очень люблю джаз. Это просто идеальная комбинация. Но как мне быть с учебой в университете?

Раздался звонок в дверь, и Ника пошла открывать.

– Ну как, братушка, – обратился ко мне Джи, – привлекательна ли для тебя перспектива путешествовать иногда в обществе Ники?

– Конечно, – ответил я, – только и я не могу себе представить, как это может произойти.

– Главное, – сказал Джи, загадочно улыбаясь, – это построить правильный “советского завода план”. Знакома ли тебе эта старая песня? Когда-нибудь я прокомментирую тебе ее с точки зрения Алхимии, и ты поразишься тому, какая в ней сокрыта мудрость.

– Я не верю тому, что в дешевых советских песнях может быть мудрость.

– Твое понимание – с наперсток, и я не могу влить в него ведро традиционного знания, – в этот момент в глазах Джи на мгновение открылась пустота.

В прихожей появился Боб; он стоял, явно не собираясь задерживаться.

– Мне очень интересен наш разговор, – сказала Ника, подкрашивая ресницы перед зеркалом, – но Боб приглашает меня в кафе.

– Я думаю, – заметил Джи, – что это окружающая среда через своего посланца приглашает нас всех в неожиданное приключение. Ты не возражаешь, если мы продолжим разговор в кафе?

– Прекрасно, – обрадовалась Ника.

– Я надеюсь, – обратился ко мне Джи, – что ты будешь ассистировать мне в предстоящей ситуации?

– Что вы имеете в виду? – насторожился я.

– Ты же видишь, что Боб появляется точно в тот момент, когда наш разговор с Никой становится более глубоким. Значит, это неспроста. Попробуй, поговори с ним и дружески расположи к себе.

– А знаете, что уже два часа? – радостно сообщил я, ибо мне совсем не хотелось мило беседовать с тем, кого я считал соперником. – Мы опаздываем.

– Действительно, через час репетиция, – засобирался Джи. – Норман приехал лишь на два дня, так что сегодня последний концерт, а завтра мы уезжаем.

Глаза Боба засветились удовольствием.

– Так скоро? – заволновалась Ника. – Я даже ни о чем не успела с вами поговорить.

– У нас есть еще сегодняшний вечер, – ответил Джи. – До свидания, принцесса.

Во Дворце культуры Джи взял у вахтерши ключи от сцены, и мы принялись выносить аппаратуру из гримерных. Внезапно я вспомнил, как совсем недавно рассказывал директору скульптурного комбината о бедной больной бабушке.

– Джи, – сказал я, когда мы уселись отдохнуть, – а я ведь должен завтра быть в Кишиневе.

– Почему это вдруг? – спросил Джи, неопределенно глядя куда-то в сторону.

– Мой трехдневный отпуск заканчивается, и я должен возвращаться на работу.

Джи иронично заметил:

– Конечно же, раз тебе надо на работу, то поезжай – этим ты подтвердишь свою невероятную дисциплинированность.

От его слов я вскочил и нервно сделал несколько кругов по сцене.

– Я должен еще купить билет на поезд, – сказал я.

– Если тебе так хочется, – ответил Джи, – то покупай.

Я поехал на вокзал и взял билет на утренний поезд следующего дня. На сердце было тяжело, словно я готов был совершить непоправимую ошибку. Я вернулся во Дворец культуры и увидел у входа новую ворчливую вахтершу.

– Вы куда, молодой человек? – обратилась она ко мне.

– Я из “Кадарсиса”, – ответил я, после короткой заминки.

– Знаю я таких, “из Кадарсиса”, небось все на шару норовишь на концерт пролезть. Покажи-ка удостоверение.

В этот момент в коридоре появился недовольный Петраков и на ходу прокричал:

– Ты где это пропадал? А ну-ка быстро на сцену!

– Проходи, бездельник, – злобно проворчала вахтерша, – тебе бы все по магазинам за водкой шляться. Не стой в проходе...

– Касьян, – обратился ко мне Норман, едва завидев меня, – пожалуйста, передвиньте мою подзвучку. Что-то я плохо ее слышу.

Я двигал подзвучку минут десять в разных направлениях, пока не расщепился на двух человек: честного трудягу, обязанного возвращаться в Кишинев, и романтика, желающего продолжать обучение. После концерта, все еще оставаясь в этом состоянии, я помогал собирать аппаратуру и грузить ее в большой трейлер. Петраков сел в кабину, а мы с Джи пристроились на ящиках в фургоне, и машина поехала на вокзал.

– Почему вы выбрали такой низкий, тяжелый труд? – спросил я, вымотавшись после таскания ящиков.

– Элементы спартанского воспитания, – сказал Джи, – абсолютно необходимы на посвятительном пути. Они дают искателю необходимую стабилизацию и прорабатывают его глубинные стихии, которые обычно скрыты от человека. Когда-нибудь я подробнее раскрою тебе эту тему.

Вернувшись к Нике, мы заметили, что она печальна.

– Какие у вас планы, господа? – спросила она, разливая чай.

– Мой план всегда один и тот же, – ответил Джи, – продолжать посвятительное плавание на “Арго”. Что же касается брата Касьяна, то он сам может тебе рассказать.

Я посмотрел в зеленые глаза Ники: они были как заветная дверь в мир грез моего сердца. Вдруг я понял, что не могу сказать ей о том, что возвращаюсь в Кишинев на работу. Я осознал, что не хочу больше никогда туда возвращаться; что мне плевать на карьеру лепщика, на скульптурный комбинат и на всю мою занудную прошлую жизнь, которая не стоила и выеденного яйца. Была еще какая-то иная часть меня, которая осознавала режиссуру Джи и восхищалась тем, как незаметно он подвел меня к грани нового вызова.

Вдруг раздался голос Джи, который глубоко проник в центр нового осознания:

– Если не хочешь возвращаться, то можешь поехать со мной в Москву.

Играла нежная португальская музыка, дым от сигареты Ники, извиваясь фиолетовой змеей, медленно поднимался вверх. Я понял, что в этот миг я вернулся в свой родной дом и теперь уже не покину его. Я стоял на магическом перекрестке, ясно осознавая, что если сейчас не использую этот шанс, то никогда не достигну манящего берега свободы.

Глава 9. Необычная форма обучения

Скорый поезд мчался по направлению к Москве. Размеренно стучали колеса, а за окном мелькали пожелтевшие поля. Джи бросил на меня свой глубокий взгляд, который, казалось, видел меня насквозь, и сказал:

– Перед тобой открывается возможность пойти по Пути внутреннего изменения. Это означает, что ты должен побороть старого Касьяна, который заполонил пространство твоей души. Неизвестно, удастся ли тебе? Ты должен научиться не отождествляться с теми событиями, в которые ты попадаешь. Иначе очень скоро ты растеряешь свое “я” среди тех соблазнов, которые встретишь в Москве. Постарайся помнить себя: того, кто собрался учиться.

В тебе живет несколько человек. Один из них любит женщин и развлечения, другой привык сидеть в углу, медитируя на сияние души, а тот, который хочет работать над собой, только начал формироваться. И вот ему придется вести борьбу со всеми другими, которых в тебе множество. Если ты победишь в этой длительной и беспощадной борьбе, то достигнешь совершенства, если нет – упустишь свой шанс до нашей встречи в следующих инкарнациях.

– Я не намерен ждать до следующей инкарнации. Хочу достичь Просветления в этом воплощении, – уверенно ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– Тогда у тебя не так уж много времени, – напомнил он.

– С чего мне начать?

– Тебе придется исследовать московский алхимический лабиринт. Каждая встреча в нем будет на вес золота. Если ты хочешь проникнуть в глубину неизвестного учения, тебе придется заняться “археологическими раскопками” и найти всё то, что заложено в ритуальные фигуры.

– Что же я буду искать?

– Тайное знание. Или его осколки.

Я ждал более конкретных указаний, но Джи снова углубился в “Философию свободы” Бердяева. “Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что”, – вспомнил я и больше не задавал вопросов.

Тем временем поезд подъехал к Москве. Мое сердце сильно билось от радости. Джи взял свою дорожную сумку на плечо и быстро зашагал по асфальтовой платформе, я последовал за ним. Через час он уже открывал дверь Феиной комнаты длинным ключом, который висел на брелке с небольшим белым скелетом.

В комнате звучала негромкая музыка. Я увидел Фею, не дыша склонившуюся над мольбертом. Картина, над которой она работала, казалась окном в иное измерение, откуда в пространство комнаты взирали таинственные очи древнего божества.

– Наконец-то ты вернулся, – сказала радостно Фея, оторвавшись от мольберта, и золотые искорки заблестели в ее глазах, – я уже давно сижу без денег.

– Ах ты, моя дорогая! Сейчас мы пойдем в магазин и купим для тебя всевозможной еды, – сказал Джи, обнимая ее.

– Сейчас вечер или утро? Я так и не ложилась спать.

В это мгновение она наконец-то заметила меня, и на ее лице появилось кислое выражение; я сразу понял, что мой прошлый визит оставил тягостное впечатление.

– В этот раз я буду подобен легкой тени на стене, – произнес я извиняющимся тоном и проскользнул в комнату, боясь остаться снаружи.

Через несколько минут Джи позвал меня прогуляться в магазин, взяв с собой большой пакет с изображением египетских пирамид.

По дороге он заметил:

– Если ты хочешь проникнуть в Зазеркалье, то постарайся найти общий язык с Феей: она является первой алхимической фигурой, которая стоит на твоем пути. Фея может стать дверью в пространство Древнего Египта, и если ты сможешь заслужить ее доверие, то она откроет тебе свой внутренний мир.

– Ну, это у меня легко получится, – с напускной уверенностью заявил я.

– Дай-то Бог.

Вернувшись из магазина, я поставил сумки с провизией на пол и сразу решил поговорить с Феей о потустороннем.

– Не могли бы вы помочь мне проникнуть в иное измерение? – с мольбой в голосе произнес я.

– Ты вначале пообтешись в Москве, а потом посмотрим, – нахмурилась она, и в ее глазах отразилась безмолвная пустота

– Может быть, мне для начала приготовить обед? – осторожно предложил я.

– В своем доме я готовлю сама, – отрезала она и вышла на кухню.

“Не очень удачная попытка”, – отметил я.

– Приготовить на кухне обед означает занять в доме одну из центральных позиций, – заметил Джи, – а также дает возможность просочиться в дом. А она пока хочет оставить за собой право пригласить тебя или отказать в гостеприимстве.

– Как у вас все сложно! – простонал я.

– Пора тебе отвыкать от деревенской сиволапости.

Я надулся и молча уставился в пол.

– Обида – одно из главных препятствий, которые всегда будут останавливать тебя на Пути, – заметил Джи.

При этих словах я поспешно достал дневник и стал выплескивать негодование на белую бумагу, наблюдая, как она темнеет, теряя свежесть и чистоту. Когда в душе моей стало посветлее, Джи неожиданно произнес:

– Сегодня я познакомлю тебя с Сиреневым бульваром, где находится важный мистический салон. Хозяевами этого салона являются Розалита – дама с большим эзотерическим опытом – и ее близкий друг Чера.

– Чем же они интересны? – полюбопытствовал я.

– Розалита в студенческие годы с энтузиазмом искала Просветления. Будучи весьма привлекательной особой, она пользовалась большим успехом в среде эзотерического андеграунда. Я встретился с ней у моего приятеля, изучавшего индийскую философию. Увидев ее стремление к развитию, я стал брать ее с собой в алхимические пространства. Благодаря особым качествам своей души она глубоко вошла во внутренний круг московских адептов и в какой-то момент была посвящена в духовное рыцарство. Перед тобой стоит задача – достать сокровище, сокрытое в ее душе, и получить от нее посвящение в тайны мистической жизни.

– Обучаться у благородной дамы гораздо приятнее, чем вести заумные беседы с адептами, – заметил я.

– Сегодня ты уже попытался выведать тайну у одной дамы, – улыбнулся он.

– А кто такой Чера?

– Мистик, один из самых талантливых в Москве, сын отставного генерала. Однажды на Старом Арбате я заметил высокого молодого человека с огромным черным котом на плече, который небрежно играл пушистой лапой с его длинной косой. Он сидел на ящике из-под бутылок, а перед ним на асфальте расположилась пестрая компания хипов, жадно ловивших каждое его слово. Он показался мне человеком незаурядным, я легко познакомился с ним и привел к себе домой. В течение нескольких лет я водил его по алхимическому лабиринту, знакомя с фрагментами неизвестного учения. Если ты охотишься за тайным знанием, то тебе надо будет найти глубокий контакт с его душой.

– Попробую, – сказал я, не проявляя особого энтузиазма.

– Вы родились с ним в один год, в один и тот же месяц и день, и для меня интересно пронаблюдать, как вы будете взаимодействовать. Если ты сможешь добыть у Черы хоть крупицу знания, то это будет великой удачей.

– Не думаю, что они обрадуются твоему появлению, – промолвила Фея, посматривая на меня из-под длинных ресниц.

Ее голос медленно доносился до меня, словно она говорила из Зазеркалья.

– Нам надо срочно выходить, – произнес Джи и, не успел я опомниться, как он исчез за дверью. Боясь упустить свой шанс, я бросился за ним по лестнице, перепрыгивая через ступени, но, выскочив на улицу, нигде не нашел его. Тогда я бросился бежать к метро “Авиамоторная”, но и там его не было, и только спустившись на эскалаторе вниз, я увидел его на пустой платформе. Он чуть улыбнулся и укоризненно произнес:

– Если ты так медленно будешь двигаться в алхимическом лабиринте, то застрянешь там до конца жизни.

Когда на улицы города опустился вечерний сумрак, мы оказались возле безликого двенадцатиэтажного дома, где жили хранители тайного знания. Следуя за Джи, я осторожно проскользнул в подъезд, и мы поднялись на седьмой этаж.

Ответом на наш долгий звонок был неистовый собачий лай. Я невольно отступил. Нам открыла изящная дама средних лет. В ее светлых глазах сквозил легкий холодок, а из-за спины свирепо рычал огромный черный пес.

– Проходите, добрых людей собака не кусает, – пообещала она, удаляясь по коридору.

Обстановка мистического дома ничем не привлекла моего внимания, так же как и его обитатели. Заглянув в комнату, я увидел Черу – худого, длинноногого, в клетчатой рубахе и потертых джинсах, сидящего в кресле с книгой. Он выглядел странно приглаженным человеком – в круглых очках, с жидкой рыжеватой бородкой. Его льняные волосы нелепо свисали на сутулые плечи. Мне показалось, что он мягок, прозрачен и вместе с тем неуловим для меня. Но, как ни разглядывал я их любопытным взором, ни в глазах Черы, ни в глазах Розалиты я не уловил ничего потустороннего. Сын Розалиты Кукуша, высокий неуклюжий подросток, даже не обратил на меня внимания. Нехотя оторвавшись от чтения, Чера налил нам китайского чаю из изящного фарфорового чайника и вновь сел в кресло. Затянувшись толстой гаванской сигарой, он бросил на меня равнодушный взгляд и без явного интереса спросил:

– Кого вы привели на сей раз?

– Это Касьян, вообразивший себя моим учеником; он надеется просветлеть с моей помощью в ближайшее время.

– Он совершенно безнадежен, – выпуская клубы дыма, вздохнул Чера. – И как у вас хватает терпения возиться с этими идиотами?

– Насколько я осведомлен, в свое время вы были еще похлеще, – вмешался я. – Во всяком случае, я не таскался с облезлыми котами по подворотням.

– И такого нахала вы привели в наш дом? – нахмурился Чера.

– Давай лучше сыграем партейку в шахматы, – миролюбиво предложил Джи, расставляя фигуры.

Я поспешил в другую комнату и увидел хозяйку мистического салона, деловито разгадывающую кроссворд; подле ее ног лежал черный пес и преданно глядел ей в глаза. Я тоже сел рядом, надеясь уловить в ее глазах отражение бесконечности, но увидел только разочарованную усталость. Я честно просидел пять минут, но она даже не взглянула в мою сторону. Тогда, пытаясь как можно быстрее покончить с заданием Джи, я робко спросил:

– Я слышал, что вы интересуетесь духовным развитием... – Кто мог тебе сказать такую глупость? – вздрогнула она.

– Разные люди, – отвечал я.

– Можешь сказать этим людям, что они глубоко заблуждаются. Я давно не занимаюсь такой чепухой.

– Но я слышал, что ваша душа претерпела большие изменения после прохождения алхимического лабиринта московского андеграунда?

Она недовольно окинула меня холодным взглядом и произнесла:

– Да, претерпела, но только одни страдания. В юности я еще верила в духовное рыцарство, пока не столкнулась с эзотерическим андеграундом, с его интригами и другими сомнительными вещами, которые отнюдь не были идеально духовными. Меня оттолкнули эзотерические пьянки. Я убедилась, что представители андеграунда на долгие годы погрузились в жуткие пространства нигрэдо. Они зациклились на познании своей низшей природы и до сих пор выгуливают своих драконов. Я глубоко разочаровалась, а мои светлые иллюзии рассеялись навсегда...

В этот момент Джи, оставив игру в шахматы, вошел в комнату и, обращаясь ко мне, произнес:

– Розалита никогда не занималась самонаблюдением и поэтому накладывает свои сырые эмоции на блистательные алхимические ситуации, в которые ей удалось проникнуть с моей помощью. Она не хочет признать, что всегда существует две реальности: внешний мир – одинаковый для всех, и душевный – неповторимо субъективный. Она не вынесла алхимической трансмутации, которая всегда проходит под влиянием тайного огня. Как жаль, что до сих пор она не может со стороны посмотреть на свои негативные состояния, до сих пор не отделилась от них, хотя прошло уже двадцать лет.

– И ты с тех пор тоже не изменился! – гневно воскликнула Розалита и, швырнув на пол кроссворды, вышла на кухню.

– Жаль, что она так и не преодолела свою обиду. Обида – это лишь следствие непереваренного алхимического градуса, – заметил Джи.

– Ну, теперь-то все понятно, – самодовольно заявил я.

– Ничего ты не понял, – возразил он, – если не смог выполнить простой просьбы. Вместо того чтобы подружиться с обитателями дома, ты нагрубил, нахамил, был прямолинеен и топорен, как извозчик. А ведь тебе следовало вначале наладить сущностные отношения, а потом задавать вопросы.

– Откуда же мне знать, что у них столько проблем? – обиделся я.

– Приклеившись к собственной обиде, ты начинаешь обвинять других и упускаешь шанс трансформировать себя, – произнес он. – Обучающая ситуация является алхимическим пространством, в котором происходит трансмутация всех страстей. Отстранись от обиды и пронаблюдай, что происходит у тебя внутри.

– Как же я могу отделиться от нее?

– Вот так и отделись. Для этого перестань жалеть себя и поддаваться тем настроениям, которые навязывает тебе внешний мир. Всегда находись в сущностном “Я”. Это и есть – “помнить себя”.

– Мне кажется, я и без этого прекрасно помню себя.

– Эх ты, деревня, – снисходительно заметил Чера, заглядывая в комнату. – Не понимаешь, а говоришь.

– Помнить себя – значит никогда не забывать неземное состояние высшего “Я”, – сказал Джи. – Это значит – помнить о том, что ты являешься сияющей искрой Абсолюта.

Внезапно я увидел, как вспышка света озарила его лицо, и я на мгновение ощутил в груди сияющее солнце.

– “Я” – это чистое сверкающее сознание, а эмоции – легкая рябь на его поверхности, – вполголоса добавил он, и я почувствовал неуловимый вкус Просветления.

Скрипнула дверь. В комнату вошел Кукуша с тарелкой бутербродов.

– Не знаю, что вы там наговорили Розалите, но она находится в сильнейшем раздражении. Поэтому не удивляйтесь, если оно скоро проявится, – значительно предупредил он.

Джи взглянул на часы и озабоченно сказал:

– Скоро закроется метро, мне надо немедленно уходить. Не могу ли я оставить у вас своего ученика?

– Оставляй, – кивнул Кукуша, – лишь бы он продержался до утра.

В этот момент в комнату вбежал пес и стал жадно пожирать бутерброды.

– Теперь только и остается, что сыграть в шахматы, – развел руками Кукуша и стал расставлять на доске блестящие фигурки из слоновой кости.

– У тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы садиться со мной за одну доску, – засмеялся я.

– Да ты ходи – а там видно будет, – коротко ответил он и через пять минут поставил мне простейший мат.

“Ну и семейка”, – подумал я.

– Если ты не будешь маячить на глазах у Черы и болтать о Просветлении, то до утра как-нибудь продержишься, – снисходительно улыбнулся Кукуша. – Когда устанешь, можешь прилечь на кухне, – и ушел в свою комнату.

После дотошного описания нелепой ситуации я отправился в кухню, чтобы прилечь на красный диванчик, но там уже развалилась хрюкающая во сне псина. Я попытался спихнуть ее на пол, орудуя ручкой швабры, но она открыла пасть и перекусила ее пополам.

“Этот пес явно не переваривает эзотериков, во всем подражая хозяйке”, – рассудил я. Сев за кухонный стол, я взял наугад одну из книг, лежавших на нем, и погрузился в чтение. Это была увлекательная история крестовых походов, и я настолько углубился в нее, что не заметил, как оказался в средневековом готическом соборе.

Перед распятием горела восковая свеча, а в другой стороне храма в мерцании желтого пламени возвышалась статуя Девы Марии. В звенящей тишине гулко раздавались мои нетвердые шаги. Я ощутил свое полное ничтожество перед этим безмолвным величием. Гул потусторонних миров, словно удары отдаленного колокола, раздавался в моих ушах. Вдруг неподалеку от статуи Девы Марии я заметил таинственную женскую фигуру в серебристом плаще, из-под которого выступала рукоять меча. Она окинула меня суровым взглядом, и в этот момент стены собора задрожали, теряя четкость очертаний.

– Я хочу познать суть Вселенной, – неистово закричал я.

И я внезапно увидел скопления сияющих созвездий, жемчужные сферы и блистающие миры бесконечно далеких солнц. Меня охватил благоговейный восторг перед величием мироздания. И я услышал голос:

– Наш мир желтого солнца – лишь малая песчинка в просторах необъятной Вселенной. Ее звездные системы, количество и разнообразие которых немыслимо, сверкают всеми цветами радуги. И все эти миры являются светильниками у подножия трона Великого Бога. Но даже они малы перед вышестоящими мирами. Могущественные Космосы иерархически поднимаются от нашего мира до самого Бога. Восходя по этим мирам, можно достичь выси, где обитает Господь. Гармоничны и прекрасны высшие Космосы, но наряду с ними существуют ужасные хаотические миры, в которые вошли наиболее тяжелые элементы вселенского хаоса. Это жуткие миры падших духов и дикого безумия. В них легко навсегда затеряться, – после этих слов таинственная дама растаяла в темноте, но мне показалось, что я узнал ее.

Оторвав голову от стола, я увидел хозяйку дома, стоящую в дверях. Она, наклонив голову, молча смотрела на меня, и в окне вдруг блеснул луч восходящего солнца. Я встал и, учтиво поблагодарив за оказанный прием, вышел во двор под рычание собаки. Найдя телефон-автомат, я набрал номер Джи, и с другого конца города расслышал его дружелюбный голос:

– Встречаемся в шесть часов в центре зала метро “Площадь Революции”. Подготовь всё необходимое для следующей ситуации.

Его голос вновь напомнил мне о моей цели, и я, зайдя в ближайший магазин, купил терпкого красного вина и полкило докторской колбасы. Ровно в шесть я стоял в назначенном месте, возле притаившегося в округлой нише революционного матроса, ища глазами Джи в бесконечном потоке людей. Но я так и не заметил, каким образом он возник возле меня. Он с преувеличенным уважением протянул руку в приветствии, и я нервно пожал ее. Мне не нравилось его легкое подтрунивание над моей всегдашней серьезностью.

– Сегодня постарайся быть предельно алертным, – сказал Джи и кивнул на бронзового матроса, который, вместо вытащенного кем-то револьвера, сжимал в руке пустую бутылку из-под пива. – Мы направляемся в дом, где некогда обитал Чера с интересной дамой.

При слове “дама” в моих глазах зажегся огонек, и Джи, понимающе посмотрев на меня, добавил:

– Если хочешь, можешь попробовать освоить это место и превратить его в свою крепость.

– Это было бы весьма кстати, – заметил я.

Я предвкушал необычное приключение и уже строил план, как обосноваться в Москве. Тем временем Джи привел меня к одному из многоэтажных домов Марьиной Рощи, и мы поднялись на дребезжащем лифте на восьмой этаж.

Джи позвонил в богато отделанную дверь, и на пороге вскоре появилась интересная блондинка лет двадцати пяти, в тонкой светлой блузке с глубоким вырезом и модных обтягивающих джинсах. В ответ на ее приветствие я склонился и поцеловал ей руку.

– Ирина, – с вежливой полуулыбкой сказала она. – Проходите, пожалуйста, чувствуйте себя как дома.

Я вошел вслед за Джи в чисто убранную прихожую и повесил куртку на оленьи рога, которые в этом доме использовались вместо вешалки. Хозяйка пригласила нас в просторную комнату, казалось, предназначенную для того, чтобы в ней за широким столом собирались теплые дружеские компании.

“Судя по дорогим коврам и обилию хрусталя в серванте, она неплохо устроилась”, – отметил я. Но в атмосфере комнаты улавливалось некоторое напряжение. Оглядевшись, я заметил на стенах резные африканские маски из черного дерева. Некоторые из них выглядели пугающе. Под предлогом мытья рук я вышел из комнаты, чтобы внимательно осмотреть всю квартиру. Кухню хозяйка превратила в мастерскую: здесь все было заставлено гипсовыми кошками-копилками. Со всех сторон на меня глядели их важные усатые морды.

– Ты так рассматриваешь мою квартиру, будто собрался в ней поселиться.

Я вздрогнул от неожиданности. Ирина окинула меня взглядом с ног до головы и обратилась к Джи:

– Что за типа вы привели ко мне?

Я так растерялся от ее вопроса, что застыл на месте, но Джи выручил меня:

– Касьян – мой друг, и его очень заинтересовали твои работы.

– Он собирается купить крупную партию кошек?

– Намного лучше, – ответил Джи, – он может помочь тебе их расписывать.

Ирина благосклонно улыбнулась. Я делал вид, что рассматриваю ее незамысловатое художество, но мой взгляд то и дело останавливался на прелестях ее фигуры. Может быть, ей уже не двадцать пять лет, но она не лишена своеобразной грации...

– Ты рассматриваешь меня, а не работы, – вдруг возмутилась она.

Я решил, что непринужденный комплимент исправит ситуацию, и произнес:

– Конечно! Ведь вы намного привлекательнее гипсовой кошки.

Ирина, поджав губы, вышла из кухни.

– Касьян! По твоему лицу можно прочесть все оттенки мыслей, – рассмеялся Джи.

– Неужели я провалил ситуацию? – испугался я.

Джи помолчал немного и сказал:

– Пойдем, я покажу тебе место, где обитал Чера.

В углу уютной комнаты в большом глиняном горшке рос высокий куст зеленого папоротника, а с потолка свисали лианы какого-то экзотического растения. Окно украшали сиреневые шторы, а рядом стоял небольшой письменный стол. Атмосфера этой комнаты отличалась прозрачной тонкостью, словно иные миры проливали свой свет в это пространство.

– Чера не смог удержать эту территорию, – сказал Джи, – но у тебя, может быть, получится. Неплохо в Москве иметь двухкомнатную квартиру с такой роскошной женщиной, – добавил он, словно читая мои мысли, – а в комнате Черы ты сможешь писать и медитировать.

– Мне остается только завоевать сердце прекрасной дамы, – догадался я. – Я начну с того, что налажу с ней сущностный контакт, как вы меня учили. Может быть, мне удастся заинтересовать ее духовным развитием и рассказать о нашей Школе. С такой милой дамой мне не будет скучно идти к Просветлению.

– Что ж, желаю удачи. У тебя впереди целый вечер, – ответил он.

– Но, кажется, она уже обиделась, и теперь я не знаю, как исправить положение.

– Постарайся выглядеть галантным и предупредительным молодым человеком. Начни с того, что приготовь великолепный обед, но только не показывай ей своего намерения.

Я снова отправился в магазин, а потом на кухню, и через час все было готово. Нарезая овощи для салата, я заметил, что хозяйка смотрит на меня уже более сердечно. Мы даже обменялись, несколькими репликами, вместе накрывая на стол. Наконец она радушно сказала: “Приглашаю к столу”, – и обратилась ко мне: “Хотите коньяку?”

Я смущенно отказался, потому что старался не пить ничего крепкого, считая, что это мешает достижению Просветления.

– Ну, тогда вина? Расскажите о себе. Чем вы занимаетесь, что вас интересует?

– Я ищу знание, которое изменит всю мою жизнь, – ответил я, решив быть искренним. – А вас привлекает внутреннее развитие?

– Конечно! Больше всего в жизни меня привлекает именно внутреннее развитие... Вам налить еще? – Ирина гибким движением потянулась к моей рюмке, и ее локоны коснулись моей щеки.

– Ирина, я сегодня видел удивительный сон, – и я хотел было рассказать о своем сновидении, но мне помешал звонок в дверь.

На пороге появилось двое рослых коренастых мужчин в коричневых кожаных куртках и темных помятых брюках. Не раздеваясь, они поставили на стол бутылку водки и сели рядом с нами.

– Что это у нас за гости? – подозрительно покосился старший.

– Не волнуйся, Федя, это мои знакомые, – деревянным голосом ответила Ирина.

– Приятно познакомиться с замечательными людьми, – любезно произнес Джи.

Старший налил водку в два стакана и, залпом выпив, сказал:

– А теперь неплохо бы и закусить, – и старательно отправил в рот всю закуску со стола.

Стараясь сохранять выражение спокойствия на лице, я лихорадочно соображал, как выпроводить наглых конкурентов.

“Эти люди никогда не задумаются о Просветлении”, – отметил я. В этот момент раздался следующий звонок, в комнату вошел светловолосый парень в сером плаще и по-свойски бросил фуражку на диван. Его колючие стального цвета глаза просверлили меня насквозь. С недовольным видом он сел за стол и, выпив остатки водки, спросил:

– Что это за сборище в твоей квартире?

– А тебе все надо знать, – отрезала Ира.

– Давай-ка, братушка, сыграем партию в шахматы и заодно обсудим ситуацию, – вовремя предложил Джи.

Я с удовольствием покинул неприятную компанию, и мы расставили шахматы в комнатке Черы.

– Ты не расстраивайся, – сказал Джи, – а постарайся найти такой необычный ход, с помощью которого сможешь вытеснить всех своих конкурентов. Представь себе, что это всего лишь продолжение нашей шахматной партии. У тебя всегда есть шанс выиграть ее.

Я всегда удивлялся, как это Джи удается так легко скользить вслед моим мыслям и тайным желаниям. Свет, излучающийся из его сердца, снова придал моей жизни тот смысл, который часто терялся, когда Джи не было рядом.

– Я успел так сильно отождествиться с идеей освоения этой квартиры, что теперь не знаю, как отслоиться от своих эмоций, – сообщил я.

– Ты можешь легко спутать две вещи, – ответил Джи, – подавление своих эмоций и процесс самонаблюдения. По твоему лицу легко понять, что ты не освободил энергию своего желания завладеть этим местом, а загнал ее на уровень подсознания. Эта энергия в виде негатива спрессовалась внутри тебя, словно сжатая пружина. Рано или поздно негатив подавленного желания выплеснется наружу, отравив ни в чем не повинного человека. Подавляя свои импульсивные желания, ты постепенно теряешь интерес к жизни, душа черствеет, а сердце закрывается.

– Я не хочу, чтобы моя душа очерствела, – заметил я.

– Но, если ты будешь удовлетворять все свои желания, на их месте будут вырастать новые, и так до бесконечности, пока вся твоя энергия не растратится. Тогда ты будешь выброшен с Пути на помойку.

– Что же мне делать?

– Проведи до конца процесс отделения от эмоций. Тогда ты освободишься от них, и энергия желаний вернется в твое “Я”. Ты почувствуешь легкость и целостность самого себя. Ты не являешься теми желаниями, которые распинают тебя на соблазнах жизни.

Пока я пытался осознать все, что услышал, раздался еще один звонок и в квартиру вошел седой мужчина лет пятидесяти, в темном дорогом пальто. Он мог бы показаться высокопоставленным чиновником, если бы не сетка водки, которую он держал в руке.

– Ира, или ты не рада дорогому гостю? – осведомился он и поставил водку на стол. – Ну что, ребята, открывайте и угощайтесь, – и он присел к столу.

Компания уважительно потеснилась, мужчина снял пальто и остался в безукоризненном сером костюме.

– Гуляй, ребята, – произнес он, – сегодня я угощаю, мы празднуем мое возвращение. Десять лет отсидел за валютные дела, но теперь я на свободе. На зоне я был пахан, а теперь я вор в законе.

Количество претендентов на Ирину квартирку быстро увеличивалось.

“С этими ребятами можно только деградировать, – подумал я. – Они, видимо, даже и не слышали о Просветлении”. Часы пробили полночь.

– А закуска-то вся закончилась, – вдруг спохватилась Ирина и нервно обвела взглядом присутствующих.

“Только бы не меня”, – крутилось в моей голове. Ее глаза вдруг остановились на Джи, и она, почему-то закашлявшись, спросила его:

– Не могли бы вы сходить на вокзал и поискать там копченой колбаски?

Я не ожидал, что Ира из всей большой компании выберет именно Джи.

– С удовольствием, дорогая Ирочка, – ответил он и, взяв свою сумку, направился к двери.

– Я пойду с вами, – сказал я ему.

– Оставайся здесь до утра и наблюдай за ситуацией, – приказал он и исчез в проеме двери.

Без поддержки Джи я почувствовал себя полностью беззащитным и тихо пристроился в углу. Вдруг раздался длинный звонок в дверь, в котором чувствовалась угроза. Пахан сунул руку в боковой карман и сказал одному из молодых парней:

– Разберись-ка, дорогой, кто это пожаловал к нам в столь поздний час.

Послышался звук открываемой двери, и в следующий момент в комнату ворвались два высоких кавказца в черных кожаных куртках.

– Ира, – возмутился один, – почему в нашем доме посторонние люди?

– Отчего, дорогой, ты решил, что это твой дом? – удивился пахан.

– Да ты знаешь, – вмешался второй кавказец, – что в этом доме я живу уже целую неделю? – и вытащил из кармана нож.

– Потише, ребята, мы тут и не таких видали, – сказал спокойно пахан, – лучше садитесь, поговорим.

Они сели за стол, и в этот момент я незаметно выскользнул в бывшую комнату Черы.

“С этими ребятами прямая дорога в ад”, – размышлял я, с удовольствием растянувшись на диване.

Ранним утром я осторожно заглянул в большую комнату. Хозяйка дома исчезла вместе с кавказцами, остальные спали одетыми на полу, на креслах и на диване. Осторожно переступая через спящие тела, я выбрался на улицу и облегченно вдохнул свежий воздух.

“Лишь бы только Джи никому не рассказал, как я завоевывал сердце прекрасной дамы”, – подумал я, понимая теперь, почему Чера не смог удержать столь уютную на первый взгляд квартирку.

Когда я появился у Джи, он поинтересовался:

– Ну как братушка, есть ли у тебя еще желание превратить вчерашнюю квартирку в свою крепость?

– Лучше я буду спать на вокзале, чем еще раз появлюсь в этом месте.

– Значит, тебе рановато браться за такие дела, – улыбнулся он.

– Вы как будто проверяете, в какой ситуации я смогу прижиться, – сказал я.

Джи, наблюдая за вспышкой моей подозрительности, ответил:

– Если говорить словами русских сказок, то ты выступаешь в роли доброго молодца, стремящегося попасть в Небесное Царство. На его пути попадаются различные волшебные избушки на курьих ножках. В каждой избушке сидит своеобразная Баба-Яга, которая накормит, напоит, а ночью засунет в печку. От твоих проявлений в этих проверочных ситуациях зависит дальнейший путь, ибо каждая Баба-Яга является своеобразным стражем порога на твоем пути.

– Такая форма обучения нигде не описана, – сказал я.

– Ты забыл русские сказки, – возразил он.

– Так это ведь сказки, а не указание на Путь.

– Это указание на Путь, зашифрованное в русских сказках, – сказал он и посмотрел на меня.

В его глазах я заметил раскрывшуюся бесконечность; мой ум на миг прекратил внутренний диалог, и отсвет этой бесконечности коснулся моего сердца.

Вечером Джи сообщил мне:

– Сегодня я поведу тебя в новую ситуацию. Шеу, известный тебе как звукооператор “Кадарсиса”, является к тому же мастером пивных путчей, значительной фигурой в мире московской богемы. Если ты придешься ему по душе, то сможешь спокойно зажить у него.

– Я понимаю, – заметил я, – что мне надо где-либо устроиться в Москве, чтобы не сидеть на вашей шее в маленькой комнатушке. На этот раз я обязательно постараюсь завоевать доверие Шеу.

К восьми вечера мы подошли к невысокому кирпичному строению, расположенному в тихом переулке в центре Москвы, где в коммунальной квартире проживал мастер пивных путчей.

Дверь открыл невысокого роста человек с большим животом и добродушной улыбкой. На вид ему можно было дать около тридцати пяти лет, и он чем-то напоминал короля гномов.

– Заходите, дорогие гости, – воскликнул Шеу, – давненько я вас не видал в своих краях!

– Мой новый оруженосец Касьян, – представил меня Джи.

– Это наилучшая рекомендация, – ответил он.

Зайдя в просторную комнату с белыми стенами, я увидел огромный стол, сооруженный из камазовских шин, поверх которых лежали светлые полированные доски. На стене красовался портрет самого Шеу, нарисованный на штукатурке красной губной помадой, с огромной сигарой в зубах и вызывающей надписью: “великий гений культур-мультур”. У стола, на шинах от легковых машин, лежали доски, напоминающие скамьи для гостей. Другой мебели в комнате не было.

– Сегодня, в честь своего появления на земле, я устраиваю пивной путч. Приглашены известные актеры, поэты и эзотерики, – заявил он.

На столе, посреди сотен бутылок пива, красовалась метровая красная рыба.

По глазам Шеу я понял, что он не собирается идти по дороге, ведущей к Просветлению, но остановиться у него можно. Через каждые пять минут дверной звонок издавал радостные трели, и люди разных возрастов и полов входили с улыбками и поздравлениями. Это были веселые актеры, задумчивые поэты и с темными кругами у глаз писатели. Многие пришли в сопровождении очаровательных подруг. Шеу зажег стоящие на столе высокие свечи в серебряных подсвечниках и, выстрелив бутылкой шампанского в потолок, произнес:

– Мои любимые и дорогие друзья, я рад приветствовать вас, ибо в такой же вечер много лет назад я появился на божий свет, чтобы сегодня устроить для вас пивной путч. Гуляйте и веселитесь!

Послышались смех, аплодисменты и хлопки откупориваемых бутылок. Запахло шампанским и пивом, глаза гостей заблестели, атмосфера стала непринужденно-веселой. Актеры пели под гитару; их сменяли рассказчики правдивых историй и музыканты, играющие на экзотических инструментах, названий которых я не знал. Но, сколько я ни вглядывался в их лица, ни в одном из них я не заметил стремления к высшему “Я”. –

“Может быть, они и так счастливы”, – подумал я, любуясь очаровательной смуглой девушкой, сидящей на коленях Шеу.

Я заметил, как она шепнула ему какие-то слова, Шеу что-то сказал, и несколько человек бросились убирать бутылки со стола. Девушка грациозно поднялась на стол, длинное индийское сари упало к ее ногам. Оставшись в обтягивающем черном трико и яркой шали, повязанной вокруг стройных бедер, она начала эротический танец под пьянящую музыку.

Ее упругое тело, покрытое оливковым загаром, изгибалось подобно змее. Когда ее черные немигающие глаза на мгновение останавливались на мне, огонь соблазна распалял мое сердце. Шелковый ветер зашелестел в крови.

“Вот бы такую танцовщицу увлечь идеей достижения высшего “Я”, – мечтал я, наблюдая, как легко двигались в такт музыке точеные ноги.

Заметив мои горящие глаза, она небрежно задела тонким каблучком полную кружку пива, и я весь оказался залит пенящейся жидкостью. Я сразу пришел в себя и, отряхивая брюки, обратился к Джи:

– Я не знаю, как не отождествляться со своими чувствами к этой очаровательной брюнетке.

– А ты не строй по поводу нее никаких планов, – улыбаясь, ответил он. – План является началом реализации твоих желаний и эмоциональной привязкой.

Однако манящее тело танцовщицы так захватило мое воображение, что моя рука сама собой потянулись к ее оливковым коленям, плавающим перед моим лицом. Но Шеу остановил мое движение.

– Отслеживай свои инстинкты, паря, – небрежно бросил он.

Я прикусил губу.

В этот момент в комнату без стука ворвалась возмущенная соседка в халате.

– Какое вы право имеете праздники разводить после одиннадцати ночи?! – захлебываясь от ненависти, кричала она.

– Ладно, Клара, захлопни дверь с той стороны, – ответил Шеу.

– Ты еще пожалеешь, что не пригласил меня, – весомо пригрозила она и с грохотом хлопнула дверью.

Все тут же забыли об ее визите, и праздник продолжался. “Как ей далеко до Просветления”, – сочувственно подумал я.

Через полчаса раздались сильные удары ног в дверь, и в комнату в самый разгар путча ворвался отряд свежевыбритых милиционеров. В глаза резко ударил электрический свет.

– Сидеть, молчать, не двигаться, – громко распорядился сержант, – все арестованы.

Раздались нецензурные крики протеста, послышался звон бьющихся бутылок; мускулистые стражи порядка поволокли арестованных участников пивного путча в черный воронок.

Джи спокойно лег под стол и притворился в стельку пьяным. Двое молодых милиционеров попытались вытащить его из-под стола.

– Не дотащим, слишком тяжелый. Давай лучше возьмем вон того, тощего, – заявил возмущенно один из них.

Они оставили Джи лежать под столом и, сграбастав отчаянно сопротивляющегося тщедушного поэта, потащили его в машину. В этой суматохе мне удалось незаметно проскользнуть в туалет и притаиться там.

“Люди с такими лицами охотятся за адептами более увлеченно, чем за Просветлением”, – размышлял я за закрытой дверью. Когда шум утих, я осторожно заглянул в комнату и увидел лежащего под столом Джи.

– Опасности больше нет, – прошептал я ему в ухо.

Он открыл один глаз, медленно обвел им пространство и произнес:

– Самое главное в нашем деле – это вовремя смыться.

Мы быстро выскользнули на улицу, оставив разгромленную милицией комнату Шеу. Поймав такси, мы сели на заднее сиденье, и только тогда я почувствовал себя спокойно.

– На Авиамоторную, – сказал уверенно Джи, и машина, сверкая зеленым огоньком, понеслась по ночной Москве.

Свет внутреннего солнца, исходящий от Джи, засиял в салоне машины, но шофер не обратил на это внимания.

“Жаль, что он никогда не задумывался о Пути”, – подумал я.

Глава 10. Оазис в Киеве

Поздно вечером, когда я занимался своими путевыми заметками, а Фея рисовала, открылась дверь и появился Джи, в расстегнутой куртке, что-то негромко напевая.

– Ты сегодня выглядишь особенно оживленным, – заметила Фея.

– Дело в том, что я хочу ненадолго вас покинуть, чтобы организовать археологическую экспедицию в Киев. Там я надеюсь развернуть серию алхимических ситуаций, – и Джи выжидающе посмотрел на меня.

– Неужели вы поедете без меня? – упавшим голосом произнес я.

– Разве ты сможешь быть мне полезен? – строго спросил он.

– Конечно, – заверил я. – Без меня вам точно не обойтись.

– Не слишком ли ты самоуверен? – саркастически произнесла Фея.

Но тут я вспомнил о Светлане, своей давней знакомой, – ведь она уже несколько лет проживала в Киеве.

– Да я могу разместить в Киеве целую компанию – в шикарной трехкомнатной квартире! – хвастливо заявил я.

– Вот это я понимаю, настоящий оруженосец! – воскликнул Джи.

Я схватил телефон и стал лихорадочно набирать номер Светланы. После долгих гудков в трубке раздался ровный безрадостный голос:

– Алло. Я вас слушаю.

– Светлана? Это я, Касьян. Неужели ты меня не узнаешь?

– Ты бы позвонил еще через сто лет, – печально произнесла она.

– Почему такой бесцветный голос? Что-то случилось?

– Несколько месяцев назад погиб муж. Он попал в автомобильную катастрофу, – в ее голосе слышались слезы.

– Если хочешь, могу приехать.

– Приезжай, – ответила она просто.

– А если я приеду с другом, тебя это не расстроит?

– Лучше бы ты приезжал один, но если настаиваешь, то делай как хочешь – мне, пожалуй, все равно, – и в трубке раздались короткие гудки.

– Теперь мы будем жить в трехкомнатной квартире с прелестной хозяйкой, – с победоносным видом произнес я.

– Тогда я тоже поеду с вами, – заявила неожиданно Фея.

– Но мы никогда не берем с собой женщин, – ответил Джи, – а эта поездка будет особенно трудной.

– Как вы думаете, легко ли мне терпеть вас в своей квартире? – металлическим голосом произнесла она.

– В таком случае, я никуда не поеду, – заявил Джи.

– Ну, это еще лучше, – Фея подозрительно повеселела и снова взялась за кисть.

“Не надо было мне болтать о трехкомнатной квартире”, – ругал себя я. После некоторого молчания Джи произнес:

– Хорошо, мы возьмем тебя в экспедицию, но только обещай, что не будешь мешать нам осваивать Киев.

– Я даже буду ходить с вами повсюду! – сверкая глазами, воскликнула Фея.

– В таком случае, попробуем организовать мощный рабочий треугольник с четким тим-спирит для успешной работы над Киевом. Для этого нам необходимо взять билеты в отдельное купе, чтобы по дороге обсудить совместные действия.

Я тут же поехал на Киевский вокзал и купил билеты на вечерний поезд.

Спустя несколько часов мы уже сидели в купе, убаюкиваемые мерным стуком колес. Джи погрузился в свой бездонный внутренний мир, и казалось, что на Земле присутствует лишь его телесная оболочка. Через некоторое время он произнес:

– В моем сердце всегда живет надежда встретить своих старинных друзей или соратников из далекого прошлого. Если я смогу помочь им вспомнить себя, то мы совершим побег из мира материи в сферы Духа.

В этот момент у меня возникло ясное ощущение, что я уже встречался с Джи, и не один раз. Я попытался отогнать эту странную мысль, но она еще более навязчиво звучала

во мне.

“Кто же я такой?” – стал серьезно задумываться я, но дверь в прошлое так просто не открывалась. Тогда я спросил:

– Как вам удается узнавать друзей из своего далекого прошлого?

– Увидишь, – загадочно ответил он.

Фея вышла заказать чай, а Джи тем временем сообщил:

– Поскольку Фея – сновидящая и большую часть жизни проводит в тонких мирах, то она иногда впадает в нестабильные состояния, поэтому наша поездка может в любой момент осложниться. Прошу тебя быть к ней чрезвычайно внимательным.

Вошла Фея с тремя стаканами чая и осторожно поставила их на покачивающийся столик.

– Позвольте осведомиться, каким образом можно обеспечить вам максимальный комфорт? – спросил я ее, отпив глоток из граненого стакана.

Фея ответила удивленным взглядом, в котором сквозил невидимый мир.

– Если ты думаешь, что я озабочена внешней жизнью, то глубоко ошибаешься: я томлюсь в физическом теле, мечтая вернуться в свой изумрудный дворец на эфирном плане...

Но тут проводник просунул голову в купе и проворчал:

– Быстрее чай допивайте, за стаканами очередь.

– Ну и грубиян, – поморщилась Фея.

– Поскольку Фея по своей сути – настоящая принцесса на горошине, – произнес Джи, помешивая ложечкой в стакане, – то в поездке любая мелочь может причинить ей огромное неудобство. Нам надо постараться сохранить ее тонкое состояние.

– Это даже интересно, – заметил я.

– Наблюдайте за собой, отслеживайте негативы и быстро выходите из отрицательных состояний, – продолжал Джи, обращаясь к нам обоим. – Не выпадайте из сущностного “Я” в личностную структуру.

Предупреждаю, на вас будет подан небольшой алхимический градус, и поэтому путешествие будет протекать в условиях повышенного трения между нами, но, преодолевая его, вы проплавите слабые места своей души. Как бы высоко ни поднимался психологический градус в нашем треугольнике, прошу вас сохранять сердечные отношения друг с другом.

– Это предостережение? – иронически спросила Фея.

– Это дружеский совет, – ответил он. – А сейчас предлагаю сыграть партию в шахматы или в карты для изменения хаотического пространства купе на более упругое и романтическое. Через игру наши внутренние дельфины легко находят друг с другом общий язык, иначе им трудно пересечься.

– Что это значит? – поинтересовался я.

– В человеческом подсознании живут дельфины, которые говорят между собой на неслышимом языке. И если дельфинам дать возможность свободно поплавать, то человек чувствует себя необычайно счастливым. Обычно они как бы вморожены в толстые пласты льда внутри нашей психики, и лед этот необходимо растапливать.

Джи достал из кармана джинсов колоду карт и раздал их на троих.

– Я не собираюсь играть с вами в карты, – натянуто улыбнулась Фея. – Не выношу этой вульгарной игры, лучше я почитаю.

– Ты с самого начала не хочешь вписываться в общую ситуацию, – сказал недовольно Джи.

– Я проще впишусь в нее со своей книгой, – ответила она с ироничной улыбкой и стала читать арабские сказки, показывая, что не желает продолжать этот разговор.

– Втроем довольно сложно преодолеть личностные преграды и войти в поэзию сущностного общения, – заметил Джи, играя со мной в крейзи-фул.

На гравюре изображен Король, помещенный в алхимический тигель. Он проходит стадию трансмутации посредством огня, которая необходима для выплавки в нем благородных субстанций. Для того чтобы довести мужской принцип до совершенства и превратить его в Короля, необходимо подвергнуть его испытанию огнем в алхимической печи – атаноре. И только по прошествии тайной трансмутации он станет достойным брачного союза с Белой Королевой, ждущей его у чертога внутренней свободы.

На следующее утро Киев встретил нас радостным шумом. Огромное количество людей хлынуло с перрона в город, образуя непрерывный живой поток; я всмотрелся в лица и ни в чьих глазах не заметил того романтического блеска, который присущ охотнику за высшими состояниями. Взвалив на плечо дорожную сумку, я в другой руке нес тяжеленный чемодан Феи, которая тихо шла позади под руку с Джи. Подойдя к голубой телефонной будке, я поставил вещи на асфальт и набрал номер Светланы. В трубке раздался радостный голос: “Приезжайте, я вас жду”.

Я даже не успел предупредить, что с нами женщина. “Будь что будет”, – подумал я. Мне не хотелось преждевременно портить всем настроение.

– Светлана с юности охотилась за снами, в которых встречала людей из другого мира, – сообщил я.

– Тогда мы едем в правильное место, – улыбнулся Джи.

Час спустя мы возникли на пороге ее дома, и я позвонил.

Я помнил Светлану жизнерадостной блондинкой с глазами, похожими на переливчатый зеленоватый опал. Сейчас, в длинном платье из темного шелка, она выглядела так строго и печально, как будто не позволяла себе и мысли о радости.

Заглянув в глубокие глаза Джи, она улыбнулась ему, как старому другу:

– Я вас так ждала. Мне очень одиноко.

Неуловимый оттенок влюбленности с первого взгляда не

ускользнул от отточенного чутья Феи. Взгляды двух дам встретились, сверкнув светским холодом.

– Так можно ли мне войти? – чуть улыбнувшись, спросила Фея.

– Конечно, чувствуйте себя как дома, – Светлана отступила, пропуская Фею.

Пока она готовила кофе, я осмотрел отведенные нам комнаты. Шторы в них были задернуты, а безукоризненный порядок говорил том, что сама хозяйка заходит сюда очень редко. Мне стало скучно среди спящих вещей, и я вышел на кухню, чтобы присоединиться к беседе.

– Я ищу людей, которые встречают во снах собственное отражение, – говорил Джи. – Уловив свое отражение во сне, человек может догадаться, что вся его земная жизнь является затянувшимся сном.

Светлана кивнула и ответила:

– Иногда я встречаю во снах человека, который напоминает о высшем и советует мне изменить свою жизнь. Но мне страшно что-либо менять.

Я поглядывал на ее высокую грудь, слишком вызывающе, на мой взгляд, обтянутую темным шелком.

– Нелегко одинокой женщине отправиться в поиски неизвестного, – добавила она, поправляя длинное нефритовое ожерелье.

Джи молча вслушивался в ее дрожащий голос, Фея посматривала недоверчиво.

– Я заканчиваю писать докторскую, пытаюсь жить как прежде, но после смерти мужа все потеряло смысл, – грустно продолжала Светлана.

– Я думаю, что настало время для поиска своего духа, – произнес Джи. – Смерть всегда является советчиком на пути.

– Кажется, я понимаю. У меня часто возникает ощущение, что я – не тело, а нечто иное.

– Мы являемся духовными существами, воплощенными в физические тела, чтобы пройти Великий Путь Посвящения, – ответил Джи. – Но мы забыли об этом, потеряли золотую нить осознавания. Есть Вселенные, где все иначе: в этих Вселенных Дух всегда свободен, он не попадает в зависимость от временного физического или астрального тела. Он легко входит в них и выходит, возвращаясь в духовный мир, всё осознавая и понимая. Он не привязан к своим оболочкам, он пользуется ими как скафандрами, как проводниками в мир материи и мир Великого Астрала. Эти путешествия романтичны и парадоксальны. Господь создал человека удивительным, прекрасным и столь же загадочным существом. Он дал в его распоряжение все созданные Им миры, дабы человек мог проникать в них с помощью разных тел, которые являются проводниками в эти пространства.

В словах Джи ощущался невидимый ветер, который распрямлял крылья души.

Фея вдруг прервала речь Джи и с некоторой иронией спросила:

– Как же вы, Светлана, хотите распорядиться своим скафандром в данный момент?

Светлана мечтательно посмотрела на Джи и ответила:

– В данный момент я ищу того человека, которого вижу во сне, ибо чувствую, что моя жизнь тянется без цели и смысла.

– Вы можете обратиться к Фее, – заметил Джи, – она поможет вам заглянуть вглубь себя.

Легкое разочарование отразилось в глазах Светланы. Она вышла на балкон, Джи последовал за ней. Фея обиженно курила, а я гадал, как же разрядить напряжение, возникшее между дамами. Выйдя на балкон, я предложил Джи пойти к моему киевскому приятелю Вадиму, который много лет стремился познать себя.

Но Джи, казалось, никуда не торопился и сказал:

– Прежде чем идти куда-либо, тебе надо углубить свои отношения с Феей.

Мне совсем не хотелось говорить с Феей, но задание Джи все же надо было выполнять, и я обратился к ней:

– Не могли бы вы, прекрасная Фея, прийти в мой сон? Я хотел бы отыскать в ваших изумрудных глазах свое ускользающее отражение.

– Не изображай паиньку, – возмутилась Фея. – Сущностные отношения в нашем треугольнике весьма двусмысленны. Не мешай мне наблюдать за тем, как Джи ухаживает за местной дурой.

– Твои колкости сейчас неуместны, – заметил Джи, входя в комнату.

Фея собралась ответить, но зазвонил телефон. Светлану срочно вызвали в университет, и, как только она ушла, таинственные глаза Феи снова приобрели зазеркальный блеск.

– А теперь я готова осваивать Киев вместе с вами, – весело сказала она. – С чего мы начнем? Не сидеть же нам в этой квартире!

Я позвонил Вадиму, и мы тут же выехали на встречу с ним.

Через час он встретил нас на пороге своей уютной квартиры радостным восклицанием:

– Какие замечательные люди заглянули в мой ашрам!

Комната Вадима была украшена восточными коврами, новыми и истершимися от времени. Стульев не было, их заменяли продолговатые ковровые подушки. На стенах, среди уставленных книгами полок, я заметил написанные маслом картины с видами индуистских храмов и Тадж-Махала. Сам хозяин, смуглый, худощавый, в голубой джинсовой рубашке поверх дорогих джинсов, выглядел лет на тридцать. Его карие глаза постоянно улыбались.

– Не хотите ли попробовать отличного токайского? – предложил он и достал высокую бутылку из-за дивана.

Попивая ароматное золотистое вино, я наблюдал, как он заинтересованно разглядывал Фею. Заметив на себе его пристальный взгляд, она улыбнулась:

– Не могли бы вы рассказать о том, как вы приблизились к потустороннему? – ее голос доносился откуда-то из пустоты.

Вадим поудобнее устроился на ковре и, отпив небольшой глоток вина, начал свой рассказ:

– На втором курсе политехнического института я наткнулся на книгу по йоге. Прочитав ее, я почувствовал непреодолимое влечение к внутреннему поиску. С тех пор я начал собирать эзотерическую литературу, изучать йогу и самостоятельно практиковать ее. Через несколько лет усиленных занятий я развил способность вылавливать из жизни интересные ситуации и однажды притянул к себе пленительную юную незнакомку, выделявшуюся из толпы необычной легкостью движений и тонким обаянием. Эта гибкая прелестная девушка вскоре стала моей верной ученицей; мы настолько увлеклись йогой, что я не заметил, как любовь к ней полностью завладела моим сердцем. Вскоре вся накопленная нами психическая энергия была растрачена на любовную страсть. Мы так тщательно отрабатывали философские позиции тантры, что однажды случилась неприятность – моя любимая слегка забеременела. Родился ребенок; семейная жизнь обременяла нас обоих. Я впал в отчаяние, наша любовь превратилась в молчаливую войну, которая вымотала последние силы.

И тут мне попалась книга с историей Будды. Прочтя ее, я сел в позу лотоса в углу своей комнаты и, погрузившись внутрь себя, попытался прикоснуться к вершинам собственного духа. Моя верная ученица не выдержала такого поворота событий и покинула меня в надежде как-то устроить свою жизнь. Но я не бросился ее удерживать, ибо решил до конца подражать Будде, который оставил жену, сына и великолепный дворец ради поиска внутренней свободы.

Сидя в позе Будды, я наконец притянул к себе человека с громадной эзотерической библиотекой – за каждую такую книгу могли спокойно отправить в тюрьму. Но Михаил ничего не боялся, и я с огромным энтузиазмом взялся изучать его книги в надежде найти метод, с помощью которого мог бы достичь внутренней благодати. В одной из книг я прочел, что можно очистить свое загрязненное сознание, удалив из организма застарелые шлаки. Однажды я решился пойти на это, чтобы поскорее избавиться от осточертевшего физического мира и проскользнуть в иной, более светлый.

Я хотел сделать это с помощью длительного голодания. Первую неделю было очень тяжело обходиться без еды, затем пища стала казаться чем-то инородным для моего организма. Я потерял больше тридцати килограммов и едва мог добраться до ванной комнаты, но мне все еще казалось, что я на верном пути. В этот момент ко мне решила вернуться моя любимая ученица, чтобы увидеть меня в состоянии Просветления. Найдя в квартире индийского аскета, похожего на корень засохшего дерева, она в отчаянии всплеснула руками. – “Дорогая, еще несколько дней – и я достигну Нирваны”, – прошептал я, не в силах выйти из позы лотоса.

Она расплакалась и, несмотря на мой протест, вызвала “скорую помощь”. Я не мог сопротивляться такому повороту судьбы, и мой опыт остался незавершенным. Меня отвезли в госпиталь, где мое тело восстанавливали в течение двух недель. Но в результате голодания я потерял всю эмаль со своих зубов, и для меня начались отвратительные мучения во время принятия пищи...

– Бедный ты, бедный, – сочувственно произнесла Фея, – ну и намаялся ты в поисках Бога!

Джи понимающе покачал головой. Я тут же вызвал Вадима в коридор и таинственно сообщил:

– Я знаю, кто может указать тебе на Путь.

Но Вадим надменно улыбнулся:

– Я давно уж следую за тенью Бога, и мне никто не нужен.

Я подумал, что он потерял не только эмаль со своих зубов, но и здравый смысл.

– Мы быстрее, чем я ожидал, вошли в мистический лабиринт Киева, – произнес Джи, когда я вернулся.

И в этот момент пространство комнаты наполнилось невидимым светом. Фея курила длинную сигарету, пуская голубоватые кольца дыма; я удивлялся, видя, как они подолгу висели, подрагивая, в центре комнаты. Было заметно, что ее мало интересовал этот физический мир. Она всем своим отрешенным видом напоминала таинственную принцессу из Древнего Египта. Я мог представить себе, как утомительны были для нее бесконечные встречи с искателями духовной истины, которые устраивал Джи. Выпустив очередную струйку дыма в пространство, она подняла глаза на Вадима:

– Не могли бы вы познакомить меня с Михаилом? Меня заинтересовал его мистический образ.

Вадим долго молчал – видно было, что вопрос застал его врасплох, – но все-таки согласился, посмотрев на улыбающееся лицо Феи.

– Мне тоже интересно пойти с вами, – быстро заметил Джи.

Через час мы с Вадимом, бредя по узким запутанным улочкам, усыпанным желтой листвой, подошли к серому фабричному общежитию, нелепо затесавшемуся между жилыми домами.

Войдя в грязный подъезд, заваленный окурками и осколками винных бутылок, мы по узкой деревянной лестнице поднялись на третий этаж и с трудом втиснулись в крохотную комнатушку, до потолка набитую эзотерической литературой.

– Михаил, хозяин мистической библиотеки, – представился нам сухощавый коротко подстриженный человек, одетый в синий спортивный костюм.

Взгляд его серых глаз был колючим, лицо казалось излишне напряженным, а красноватый загар говорил о том, что все свободное время он проводит на солнце, старательно заботясь о теле. Он чем-то напоминал мне сухой гороховый стручок.

– Я привел к тебе необычайно интересных людей, – сообщил Вадим и устало сел на зеленую раскладушку, стоявшую в углу комнаты.

– Они тоже увлекаются редкими книгами? – с живостью спросил Михаил.

– И редкими людьми, – ответил Джи. – Каждый человек является неразгаданной Вселенной, и поэтому он уже интересен, – и я вдруг заметил в его глазах открывшуюся бесконечность.

С трудом отыскав свободное место среди множества самиздатовских книг, груды которых поднимались до потолка, наша компания уселась на шатающиеся крохотные стульчики и стала пить оздоровительный чай.

– Я собираю книги уже двадцать лет, – рассказывал Михаил. – За это время ни разу не ездил в отпуск, не пил вина, все изучал разные системы, пытаясь достичь Просветления, неустанно очищая от шлаков свое тело.

– И все же на лешего вы походите больше, чем на ученого, – не удержалась Фея.

– Вы, наверное, многие души направили на путь истинный? – поинтересовался Джи, с интересом разглядывая стопки эзотерической литературы.

– О да, – вздохнул Михаил. – Тут на моих книгах выросла такая интересная девушка, да вот кое-кто испортил ей жизнь.

– Опять ты за свое! – вспыхнул Вадим.

– Нельзя ли записать ее телефончик? – не удержался я, а Джи добавил:

– Фея могла бы поправить ее ситуацию.

– Ну и завернул, – холодно прошептала Фея.

Вадим поискал карандаш, написал что-то на листке бумаги и неуверенно протянул Фее. Она саркастически усмехнулась и посмотрела на Джи, и тогда я поспешно забрал записку.

– Ты что так засуетился? – съязвила Фея.

– Да не нужен мне ее телефон! – заявил я и, смяв записку, засунул ее в карман.

– Я устала от этой комедии, – холодно заметила Фея и, пробираясь сквозь груды книг, направилась к двери.

Джи укоризненно посмотрел на нее и с сожалением поставил на полку книгу о Зеленом Луче. Не успели мы попрощаться с Михаилом, как вдруг входная дверь распахнулась, словно от порыва сильного ветра. Фея невольно отступила в сторону: на пороге стояла юная изящная девушка. Пепельные волосы, казалось, еще не улеглись после стремительного полета, серые лучистые глаза смотрели решительно и дерзко. Вадим выронил книгу.

– Что тебя привело сюда, Оля? – в изумлении спросил он.

– Сегодня я видела в сновидении звездную дорогу и поиски сокровища. Я поняла, что моя жизнь должна измениться. А к Мишеньке я пришла за книгами, – она внимательно посмотрела на Джи и улыбнулась.

– Проводи Фею домой, – шепнул Джи мне на ухо.

– И часто ты, Оленька, захаживаешь к Мишеньке за книгами? – подозрительно спросил Вадим.

– Какая тебе разница, ведь ты ее бросил! – вмешался Михаил.

– Не буду мешать вам, дорогие мальчики, – Ольга звонко засмеялась, бросила на Джи обворожительный взгляд и исчезла за дверью. Джи тут же последовал за ней. Сбежав вниз по лестнице, я с завистью увидел, как Джи удаляется от дома, мило беседуя с захватившей мое внимание девушкой. Но Фея, быстро догнав Джи, взяла его под руку и отвела в сторону.

– Мне надоело наблюдать одну и ту же картину. Я хочу побыть наедине с тобой, – услышал я.

– Еще в Москве я предупреждал, что поездка в Киев – не туристическая прогулка, а напряженная работа по развертыванию нашей Школы. А теперь ты хочешь утопить роскошную ситуацию в своих капризах.

– Вчера ты называл меня дамой сердца, а сейчас на моих глазах увиваешься за юными особами! Я больше не пойду с тобой никуда!

– Ты замучила меня ревностью, – вздохнул Джи.

Я не слышал продолжения их беседы, но мне казалось, что все непоправимо испорчено. “Идея создания спаянной команды провалилась”, – думал я, идя рядом с очаровательной Оленькой. Я безрадостно наблюдал, как Фея, отчаянно теряя свою утонченную атмосферу, выплескивает на Джи кипящую лаву ревности.

Наконец мы подошли к дому, где жила Ольга, и вошли в просторную квартиру с огромной кухней. Мебели здесь было мало; видимо, Ольга не очень заботилась о материальном комфорте.

– Прошу прощения, мне совершенно нечем вас угостить, – смущенно развела она руками, – разве что чай...

– Даже в самом бедном доме можно отыскать горсть крупы и пару забытых луковиц, – улыбнулся Джи. – Для изменения унылой атмосферы квартиры на легкую и романтичную хозяйке надо поставить на кон хотя бы крошку хлеба.

Ольга ушла укладывать спать своего малыша, а я, осмотрев пустые полки кухонного шкафа, нашел остатки риса, одну луковицу и полморковки и, добавив продуктов из своей сумки, принялся готовить ужин. Когда ужин был готов, Ольга появилась в комнате, в коротком простом платьице, и я понял, что волнующий изгиб ее бедер и упругие очертания маленькой груди сегодня не дадут мне покоя. Фея сидела у стола, бессильно уронив голову, похожая на прекрасную и печальную марионетку.

– У меня болит голова, – пожаловалась она, ни к кому не обращаясь, но, тем не менее, требовательно.

– Вы можете прилечь, – участливо предложила молодая хозяйка.

Фея поднялась и вышла, всем своим видом вызывая острую жалость. Я заметил, как пространство комнаты стало наполняться невидимым сияющим светом, и, почувствовав необычайное вдохновение, я спросил:

– Можно ли поднять наш Космос в высшие миры?

– Чтобы спасти нашу Вселенную, – задумчиво произнес Джи, – надо спасти самого Демиурга. Тогда он снимет заклятие с нашего мира. Надо найти ту причину, по которой он получил наказание, и устранить ее. Но для этого необходимо вернуться на миллиарды лет в прошлое, когда произошло это событие. Оно мимолетно отражено в мифах о сотворении мира, об Адаме и Еве, о Люцифере и о проклятии Духа Света. Задачей нашей Школы является именно расследование и устранение причин катастрофы. Демиург нарушил закон и был проклят. Надо все восстановить.

В глазах Джи я заметил сияние потусторонних миров.

– Я совсем больна, – слабым голосом вдруг проговорила Фея, появляясь в комнате, – проводите меня домой!

Джи разочарованно вздохнул; я готов был найти любой предлог, чтобы остаться, но ничего не мог поделать. Через пять минут мы покинули квартиру Ольги, а еще через час позвонили в дверь Светланы.

Дверь распахнулась. Я отступил, решив, что попал не туда: квартира была залита светом, пахло пирогами, играла приятная музыка. Светлана сияла, от ее меланхолии не осталось и следа.

– Какие вы замечательные люди! – сообщила она. – Увидев вас, я сразу поняла, что вы приносите удачу и радость. Сегодня мне в университете предложили бесплатную путевку в Ялту. Я хочу посоветоваться с вами, что мне делать, – и она мило улыбнулась.

– Ялта никуда от тебя не денется, а вот мы вскоре исчезнем, и твой шанс вместе с нами, – ответил Джи.

– Поскольку путевка бесплатная, то тебе лучше воспользоваться случаем и поехать на берег Черного моря, а мы всегда у тебя под рукой, – возразила Фея.

Светлана выслушала оба мнения и, сверкая зеленоватыми глазами, ушла укладывать вещи в чемодан. На другое утро, пока все спали, она уехала.

– Она сделала ошибочный выбор, – сказал я, увидев ключ от квартиры и записку на кухонном столе. – А я был так уверен в искренности ее внутренних поисков!

– Всё происходит по роману Булгакова, – заметил Джи. – В тот момент, когда в квартирке-бис остановилась странная компания, ее хозяин Степа Лиходеев оказался на пирсе в Ялте, глядящим в море. То же произошло и с нашей милой хозяйкой. Пространство Луча особым образом влияет на тех людей, которые в него попадают.

Я посмотрел на Джи и вдруг заметил в его глазах развернувшуюся бесконечность. Мой дух стал просыпаться от сна, и я спросил:

– Почему человечество оказалось падшим?

– Много миллионов лет назад в духовном Космосе произошла грандиозная катастрофа, – ответил Джи. – Часть духовного мира погрузилась на дно материального Космоса, образовав нашу Вселенную. Золотая нить высшего осознавания была оборвана, и все сущности вдруг, к своему великому ужасу, оказались в плену, потеряв всякую возможность вернуться в духовное состояние. Застигнутые врасплох, они вынуждены были влачить свое существование в телесных скафандрах.

Но даже после того, как наступала смерть физического тела, люди не получали прежней духовной свободы. Связь с Духом была утеряна, а выход из лабиринта оказался скрыт за семью печатями. Так мучается и бьется вся та часть сотворенного мира, которая попала в катастрофу.

Выход один – восстановить связь с духовным миром, в который человек потерял доступ. Это значит – надо вытащить из космической катастрофы громадную часть сотворенного мира. И только тогда все существа получат возможность вернуться на духовную родину.

Я думаю, теперь тебе ясен обет аватар: воплощаться и работать, до тех пор пока не достигнет Освобождения последнее существо. Если падший Космос будет поднят, то долгожданную свободу получат все сразу, а не каждый в отдельности.

– Это займет миллионы лет, – возразил я, – а мне надо достичь высшего “Я” еще в этой жизни.

– Ты сможешь его достичь, если будешь принимать участие в миссии Танского Монаха, – сказал Джи. – К примеру, Йогананда понес весть линии Бабаджи, Лахири Махазайи, Шри Юктешвара на Запад и в Америку. А в конце жизни, когда он выполнил эту задачу, Шри Юктешвар погрузил его сознание в высшие миры. Эта жизнь является только одним из этапов более высокой и долговременной задачи – поднятия нашей Вселенной из катастрофы. Ты тоже должен принять участие в этой грандиозной задаче спасения, – его глаза сияли потусторонним огнем.

Меня всегда восторгали масштабы Джи, но я казался себе здравомыслящим человеком, который не впадет в фантастические иллюзии насчет спасения всего падшего мира.

Быстро позавтракав, Джи сообщил:

– Сегодня нам предстоит совершить нечто необычное. По определению октав, мы сделали успешно несколько первых шагов, таким образом, пройдя путь “до”, “ре”, “ми”. По закону октав, теперь надо заполнить промежуток между “ми” и “фа” неким сверхусилием – тогда наша ситуация вновь наберет силу.

Вдруг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал дрожащий от волнения голос Михаила:

– Срочно приезжайте ко мне. Со мной произошло нечто ужасное. По телефону не могу ничего рассказать... – в трубке раздались короткие гудки.

Я сообщил об этом Джи, и он сказал:

– Мы немедленно выезжаем.

– Я буду вас ждать. Будьте осторожны, – предупредила Фея, приподнимая голову с дивана.

Вскоре мы уже звонили в дверь нашего нового знакомого. Нам открыл Михаил, в полной растерянности: от его самоуверенности не осталось и следа. Перед нами стоял беспомощный человек, потерявший всякую веру в себя.

– Ну, что случилось? – спросил Джи.

Миша сел на маленький стульчик, нервно крутя в руках карандаш, и стал рассказывать:

– От метро до моей остановки не более километра; обычно я преодолевал это расстояние пешком, но сегодня утром, по пути на работу, я решил проехать одну остановку. К несчастью, на выходе из автобуса стояли два здоровенных контролера. У меня не было ни билета, ни денег для оплаты штрафа, и эти парни, схватив меня за шиворот, потащили в ближайшее отделение милиции. Когда подошла моя очередь, холеный следователь попросил предъявить документы, но я никогда не ношу с собой паспорта. Он заподозрил меня в бродяжничестве и велел показать, что лежит в моей сумке, – а там была книга по индийской тантре с изображением различных поз влюбленной пары.

– Да ты, как я вижу, любитель порнографии, – сказал следователь, потирая руки. – А ты знаешь, что за ее распространение можешь сесть на два года?

– Это же книга по тантра-йоге! – запротестовал я.

– Ты мне зубы не заговаривай, ишь, дураков нашел. Поедешь сейчас с двумя сержантами, для дальнейшего выяснения обстоятельств дела, и покажешь им свою квартиру. Если найдем у тебя голых баб – тебе придется отдохнуть парочку лет на зоне.

Меня посадили в воронок и привезли ко мне домой. Когда два сержанта вошли в мою комнатку и увидели лучшую в городе эзотерическую библиотеку, они присвистнули от удовольствия.

– Наконец-то нам попалась крупная акула, – сказал один из них.

Они начали просматривать книги, но через пять минут оставили это занятие.

– Мы ничего не понимаем в этой литературе. Ты подожди нас часок, а мы съездим в прокуратуру, выпишем ордер на обыск с конфискацией имущества и вернемся со специалистом, – зловеще улыбаясь, сказал один из сержантов.

– Если вынесешь хоть одну книгу, мы тебя посадим, – добавил угрожающе другой.

– И они вышли, довольные уловом, – закончил свой рассказ Михаил. – Я жутко напуган и не знаю что делать. Надеюсь, что вы поможете мне.

Первым желанием было – как можно быстрее смыться. “Как бы милиция не вышла на мою кишиневскую эзотерическую библиотеку, – подумал я. – Да и Джи есть над чем задуматься”. Но не отдавать же ментам такое сокровище!

– Есть ли у тебя большие сумки? – спросил я Михаила.

– Только эти, – сказал Михаил и дрожащими руками вытащил две громадные синие сумки, потертые на вид, но еще довольно крепкие.

Я тут же стал бросать в них самые ценные эзотерические книги, и, когда сумки оказались набитыми доверху, мы с Джи подхватили их и быстро понесли вниз по лестнице. Я первым выбежал из подъезда и бросился на улицу ловить такси. Прошло минут пять. Увидев машину с зеленым огоньком, я отчаянно замахал руками. Шофер затормозил.

– До вокзала, – с надеждой попросил я, – опаздываем на поезд.

– Никуда я с вами не поеду, – зло заявил водитель, бросив сверлящий взгляд на меня и две громадные сумки. – Вы не похожи на приличных пассажиров.

– Даю в пять раз больше, – нашелся я.

– Это другой разговор, – обрадовался он, – грузите быстрее.

Не успели мы тронуться с места, как во двор въехали две милицейские машины и остановились у общежития, из которого мы только что вышли. Шофер опасливо покосился в нашу сторону, но, увидев наше абсолютное спокойствие, только нажал на газ, и мы с огромным облегчением покинули опасное место.

– Куда теперь? – спросил Джи.

– Для начала направимся к нашей прелестной Оленьке, – ответил спокойно я.

– Отличная идея.

– Мы решили ехать по другому адресу, – сообщил я водителю.

– Это будет стоить еще дороже, – зло прошипел он. – Да к тому же неизвестно, с кем я связался.

– Вам будет все оплачено, – заверил я.

– Может, лучше сразу в милицию?

– Не волнуйся, папаша, все у нас в порядке, – улыбнувшись как можно шире, ответил я.

В квартале от дома, где жила Ольга, я попросил таксиста, все еще недоверчиво следившего за нами, остановить машину. Я расплатился, и мы, взвалив сумки на плечи, медленно направились вперед. Решив воспользоваться временным затишьем, я спросил у Джи:

– Что представляет собой Корабль Аргонавтов, плывущий за Золотым Руном?

– Корабль – символ вести, символ миссии Танского Монаха. Весть нужно донести до многих и многих сущностей. И задача Чжу Ба-цзе и Сунь У-куна – помочь донести эту весть во все уголки нашей обреченной Вселенной. После выполнения своей миссии они будут освобождены от магического заклятия и смогут вернуться в высшую Вселенную. А дальше вступят в силу другие законы, которые поднимут падший мир из той пропасти, куда он провалился.

– Что же я должен делать?

– Твоя задача на первом этапе – быть собирателем колосков. Собрать их, смолоть внутри себя, получить муку, замесить тесто и испечь хлеб. Сейчас продолжается сбор колосков, то есть дальнейшее знакомство с представителями Школы. Надо создать ядро, которого пока нет. До тридцати лет ты ползал по земле, как гусеница. Но, когда ты встретил меня, у тебя появилась возможность превратиться в бабочку, расправить крылышки и начать летать. Бабочка живет всего лишь один день, но за этот день она успевает сделать столько, сколько гусеница не сделает за всю жизнь. Ей надо успеть облететь все цветы на своей полянке и опылить их. Твоя задача состоит в опылении цветов, растущих в нашей оранжерее. Без опыления они просто погибнут. После опыления они должны дать плоды.

Тем временем мы подошли к дому Ольги. Моля Бога, чтобы она оказалась дома, я поднялся на второй этаж и позвонил. После долгого ожидания дверь отворилась, и Ольга, в коротком шелковом халате и аккуратном фартучке – наверное, она сейчас готовила или кормила своего малыша – озарила меня роскошной улыбкой.

– Я рада вас видеть. Вчера вы ушли так неожиданно...

– А сегодня мы решили исполнить твою мечту и привезли тебе целую эзотерическую библиотеку. Теперь она твоя, и не надо искать книги по всему Киеву.

Ольга смотрела на меня удивленно, думая, наверное, что я шучу.

– Где же ваши книги?

– Подожди, через минуту все будет у тебя.

Я бросился вниз, и мы с Джи, провожаемые взглядами дотошных старушек на лавочке, понесли громадные сумки на второй этаж.

“Лишь бы в милицию не сообщили, старые перечницы”, – мелькнуло у меня в голове.

Внеся в квартиру тяжелые сумки, Джи произнес:

– Дорогая девочка, мы привезли тебе кое-что для укрепления магнитного центра.

В глазах Ольги блеснул азарт, и я подумал, что не зря ей приснился сон о поисках клада. Она внимательно просмотрела несколько книг и обратилась к Джи:

– И это все мне?

“Как нам повезло, – радовался я. – С ней можно идти куда угодно, даже к Просветлению”.

– Это тебе и другим киевским эзотерикам, – улыбнулся Джи. – Сможешь ли ты, владея этой литературой, стать хозяйкой нового мистического салона в вашем городе?

– Я попробую, – сияя непередаваемой красотой, ответила Ольга.

На наших глазах она из бедной Золушки словно превратилась в очаровательную принцессу.

Мы разместили сумки в незаметной кладовке и пошли на кухню праздновать удачное завершение операции. Ольга открыла бутылку вина, и Джи провозгласил тост за новый мистический салон, где будут собираться киевские эзотерики.

“И места здесь предостаточно”, – думал я, задерживая взгляд на стройных белых коленях нашей принцессы. Но, окрыленный успехом, я не знал одной вещи: нет ничего более ненадежного, чем привлечение в Союзницы красивой сирены.

Только теперь Джи стал внимательно рассматривать то, что удалось нам спасти. Мне попалась в руки книга по карма – йоге. Перелистывая ее страницы, я серьезно задумался над своей кармой. Я вспомнил, как однажды спросил у Джи:

– Почему мне так сложно почувствовать ветер Луча и его вдохновляющее воздействие? Почему, несмотря на обучение в Школе, я не чувствую никакого облегчения?

– У тебя плохая карма, – ответил Джи. – Пока ты ее не облегчишь, ты не почувствуешь прозрачной легкости в душе.

– Помогите мне, – отчаянно попросил я его.

Тогда он задумчиво отвел глаза и ничего не ответил. Но через некоторое время я ощутил в душе невероятную легкость и с этого момента стал ясно осознавать школьную ситуацию.

– С тех пор как я попросил вас облегчить мою карму, многое изменилось во мне. Как вы сделали это? – спросил я Джи.

– Когда ты стал работать над собой, уняв свою гордыню, у меня появилась надежда на твой рост, и я решил принять часть твоей кармы в виде удара на себя. Таким образом, я дал тебе возможность воспарить вверх и проникнуть во внутреннее пространство Школы. Иначе только за попытку попасть сюда ты был бы уничтожен силами хаоса. Можно считать, что я выкупил тебя у вечности, дав шанс на возможный рост, и ты вдруг резко пошел вверх и опередил тех, кто шел рядом с тобой. Теперь твой долг – честное служение Господу.

– Я оправдаю ваши надежды, – с благодарностью произнес я.

– Впереди будет много страданий, но ты должен быть готов все вынести с честью и не отступиться. Ты должен научиться трансформировать отрицательную энергию любого человека из Школы – в положительную. Например, возьми от Петровича тот хаос, который он тебе предлагает, переведи его в плюс и верни ему любовь и благодать. Это христианский подход, а не старозаветный. Но люди до сих пор живут по закону “око за око, зуб за зуб”.

Из тебя должно быть полностью выжжено чувство собственности по отношению к любой вещи или живому существу. Ты не должен зависеть ни от какой внешней причины. Ничто внешнее не должно влиять на твое сущностное решение.

“Наверное, я еще не готов выполнить такую высокую задачу”, – подумал я.

– Может быть, для меня тоже настал момент сделать сущностный выбор? – спросила Ольга, внимательно следившая за нашим разговором.

Пристально посмотрев на нее, Джи произнес:

– Тебе подходит имя Сольвейг – имя девушки из древних скандинавских легенд.

Сольвейг вопросительно посмотрела на него, потом на меня.

– В целях создания тайного птичьего языка дается короткое имя-свертка. Оно подчеркивает основное качество человека, – сказал я.

– Сольвейг – несущая в своем сердце солнце, – пояснил Джи.

– Боюсь, что вы меня переоцениваете, – смутилась она, а я попросил:

– Расскажи нам о себе, милая Сольвейг.

– В девятнадцать лет я приехала из глухой провинции в Киев, ухаживать за своей больной бабушкой. Бабушка была необычной женщиной: она заговаривала болезни, предсказывала будущее и видела события прошлого. После ее смерти я сильно горевала, потому что очень ее любила. Тогда она стала являться в мои сны и рассказывать о невиданной красоте потусторонних миров. Она звала меня к себе, уговаривая выйти из тела, и все время повторяла одну и ту же фразу: “Если вспомнишь, что это сон, то он превратится в дорогу к Освобождению”, – но я почти ничего не понимала из ее слов. Однажды я встретила во сне незнакомого мужчину, который настойчиво просил о помощи. А на следующий день я увидела Вадима, и он чем-то напомнил мне виденный сон. Я влюбилась в него, и мы вместе стали охотиться за странными снами, пытаясь проникнуть за грань намерения этого мира. Любовью мы занимались только в сновидениях, но однажды настолько увлеклись, что выпали в этот мир, и я сразу же забеременела. Поскольку Михаил тоже ухаживал за мной, то Вадим перестал доверять мне, и я с тех пор живу одна.

– Что тебя интересует в жизни? – спросил я.

– Необычные люди, стремящиеся к свободе духа, – после короткого раздумья ответила Ольга.

– Наш Корабль Аргонавтов держит внутренний курс на север, где сокрыто алхимическое солнце, – произнес я.

– Иногда я называю свою Школу, – продолжил Джи, – желтой субмариной, странствующей по пространству и времени в поисках Золотого Руна. Она исследует флору и фауну посещаемых городов, строя небольшие гавани для ищущих...

Длинные полуобнаженные ноги Сольвейг, мечтательно глядевшей на Джи, невольно притягивали мой взгляд, но я изо всех сил старался не смотреть на них.

– То знание, которое человек получает в Школе, может легко уйти, как только он подпадает под законы этого мира. Необходимо достичь того уровня, когда он самостоятельно будет иметь доступ к своим инспирациям. Наш Средневековый Двор построен на иных законах бытия, на законах непадшей Вселенной.

В разных городах мы встречаем людей, которые вдруг узнают нас с первого взгляда. Возможно, мы встречались с ними раньше. Возможно, они – адепты прошлого, которые всегда были впереди основного человечества. Сейчас они тоже очень много знают и умеют, но сами по себе они бесполезны. Для толпы они чужие.

Теперь ты, Касьян, – добавил он, обращаясь ко мне, – в совершенно ином свете сможешь увидеть тех представителей Школы, которых тебе еще предстоит встретить. Все они – заблудшие души, попавшие во вселенскую катастрофу.

Мало кому нужны их инспирации, их никто не в состоянии понять и, тем более, принять их поведение. Отсюда их личная трагедия, непонятность, никчемность, безумие, вечное пьянство и самоумерщвление. Но теперь у тебя появилась возможность воспользоваться их опытом.

– Может быть, и я – ваш союзник из далекого прошлого? – взволнованно спросила Сольвейг.

– Это должно вскоре стать ясным, – ответил он и продолжал, внимательно глядя на меня:

– Наша задача – спасти Вселенную из катастрофы. И здесь не обойтись без самопожертвования, крови и потерь. Долг и честь рыцаря – сражаться за всю Вселенную против хаоса, идя на смерть и снова возрождаясь, подобно фениксу. Теперь ты можешь радоваться, что дожил до этого момента. Раньше тебе нельзя было все это сообщать, ибо ты не был готов к подвигу, с тобой нельзя было отправиться в путешествие. Теперь знание даст тебе особую легкость, силу в борьбе с хаосом и все качества, которые ты растерял по дороге.

Глаза Джи сияли внутренним солнцем, лучи которого отзывались легкими вспышками в моем сердце.

Вдруг резкий телефонный звонок прервал его речь.

Сольвейг сняла трубку и тут же передала ему со словами:

– Это Фея, сегодня она звонила уже несколько раз.

Джи взял трубку и, выслушав новости, сообщил:

– Мне надо срочно вернуться и обсудить с Феей важные московские дела.

Он быстро оделся и, попрощавшись, ушел. За окном давно уже стемнело, и я был рад, что не надо никуда спешить и, может быть, удастся завоевать сердце Сольвейг.

Но она вдруг бросила на меня прохладный взгляд и небрежно спросила:

– Пытался ли ты хоть раз в сновидении выйти за пределы падшей Вселенной?

– Я думаю, что это просто невозможно, – ответил я.

Дым от ее сигареты тонкой струйкой поднимался вверх.

Она высокомерно заметила:

– Жаль, что ты не гений, – и, даже не взглянув в мою сторону, ушла в свою комнату.

Через минуту я услышал щелчок закрываемого замка. “Вот это девушка”, – подумал я и забрался под холодный душ. Придя в себя, я засиделся на кухне до полуночи, делая записи в дневнике, а устав, мгновенно заснул.

Меня разбудили настойчивые звонки телефона. Ярко светило солнце, а часы показывали двенадцать. В трубке я услышал голос Джи:

– Я сейчас нахожусь в гостях у замечательных молодых людей, на Чеховской. Если хочешь, приезжай, – и он продиктовал адрес.

Я быстро оделся и, захватив сумку, в которой хранил самые необходимые вещи: паспорт, деньги, адреса и тетради с записями, вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.

Во дворе я встретил Сольвейг, которая выгуливала своего сынишку. Я поблагодарил ее за гостеприимство, сказал, что, возможно, вернусь вечером, и сел в подошедший трамвай. Она только насмешливо улыбнулась, а поднявшийся ветер растрепал ее роскошные волосы и взметнул вокруг стана вихрь золотой листвы.

Минут через сорок я остановился перед домом начала века, украшенным каменными дриадами и фавнами. Дверь квартиры открыл молодой человек среднего роста. Его темные волосы спадали на бледное интеллигентное лицо, а внимательные подвижные глаза говорили об интересе к жизни.

– Здесь ли находится мистер Джи? – спросил я.

Он утвердительно кивнул и пригласил войти. Просторная квартира с высокими лепными потолками была уставлена китайской мебелью, а на стенах висело несколько старинных китайских гравюр. Джи беседовал с интересной девушкой лет двадцати, стройной, длинноногой, в коротком черном платье, с темными прямыми волосами. Сидя в уютном кресле с чашечкой кофе, я лишь изредка позволял себе любоваться точеной фигурой девушки, не желая показаться назойливым мужланом. Джи увлеченно рассказывал юной грации о каком-то своем нелепом приятеле, и я тоже прислушался к его словам.

– У меня есть знакомый молодой человек, которых страстно влюбляется во всех школьных дам и при этом становится похож на Грушницкого из произведения Лермонтова “Герой нашего времени”. Когда его взгляд останавливается на красивой фигуре, его челюсть отвисает к полу, глаза подергиваются маслянистой пленкой, а лицо приобретает крайне жалкое выражение. – “Присматривай за своим нижним центром, – говорю я ему, – он тебя до добра не доведет”. – А мой приятель уже ничего не слышит, погрузившись на дно страсти. – “Учись вести себя с дамами отстраненно и бесстрастно, как Печорин”, – говорю я. – “Какой там Печорин, – отвечает он, – мне бы до Грушницкого дорасти!”

Девушка смеялась от души, я тоже поначалу улыбался, но вдруг подозрение закралось в мое сердце: а вдруг это обо мне? А Джи затейливо продолжал рассказ, безжалостно высмеивая слабые стороны своего незадачливого ученика. К счастью, он не называл имен, но мое лицо каждую минуту предательски заливалось краской.

И тут в дверь позвонили. Я облегченно вздохнул. В комнате появился странный посетитель, выглядевший весьма непрезентабельно: несмотря на то, что в комнате было тепло, он кутался в темное потрепанное пальто, брюки его были измяты, а бесцветные бегающие глаза говорили о распредмеченности внимания. Волосы его были взъерошены, а лицо выражало легкий испуг. Он мешком свалился в кресло напротив меня.

– Я тоже эзотерик, – начал он без всякого вступления, – зовут меня Федором, и я только вчера вышел на свободу.

При этих словах две симпатичные девушки встали и покинули комнату. Не обращая ни на что внимания, странный гость продолжал:

– Несколько лет назад, начитавшись эзотерической литературы, я серьезно стал медитировать на звуки духа. Ровно через месяц я услыхал таинственный голос своего учителя, раздавшийся из потустороннего мира.

Поскольку я не работал и жил весьма бедно, то стал денно и нощно просить своего наставника избавить меня от унизительной нищеты. Голос надолго замолк, но потом вдруг объявился и таинственно сообщил: “На левом склоне Печерской лавры, под огромным камнем, лежит драгоценный клад. Его зарыл старый монах, всю жизнь собиравший милостыню на храм, да так и не отдавший ее монастырю”.

Тогда я достал из погреба лопату да прихватил дедовский лом и темной ночью пошел на дело. Искал я клад со златом каждую ночь, усердно моля учителя о поддержке, пока нечистый не продал меня властям. Эх, и горевал же я безутешно! Но спустя месячишко я глубокой ночью вновь услыхал голос моего наставника: “Не отчаивайся, сынку, я тебе открою еще один секрет. На главной улице Крещатик, в ста метрах от метро, стоит огромное дерево, а под ним много лет назад богатейший купец сокрыл от незаконных наследников железный ларь с золотыми драгоценностями и изумрудами”. Обрадовался я, поблагодарил своего благодетеля и, прихватив кирку с лопатой, вновь пошел на дело. В три часа ночи, когда улицы опустели, я нашел нужное дерево и стал откапывать ларец с золотом и брильянтами. Наконец моя лопата наткнулась на заветный ларец, и сердце мое запрыгало от безумного счастья. Я стал прикидывать, на что смогу потратить сии драгоценности, рисуя неописуемые картины, как вдруг кто-то грубой рукой нахально ткнул меня в плечо. И тут я заметил, что милиционеры стоят кругом и наводят на меня свои пистолеты. – “А-а-а, – закричал я, – слетелись, поганое воронье, на чужое добро позарились, почуяли запах золота, сбежались, как шакалы на падаль, не видать вам моих драгоценностей!” – и стал я громко призывать нечистого, чтобы он все золото обратил в камень. Весь город сотрясался от ужасного крика. Небо разверзлось, раздался удар, и молнии засверкали у меня в глазах. Очнулся я в смирительной рубашке на больничной койке известного заведения, где и провел последние шесть месяцев. Как только меня выписали, пошел я глядеть на волшебное дерево – а на его месте стоит памятник.

– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, – сказала очаровательная хозяйка. – Мы с удовольствием послушали бы вас еще, но сейчас мы должны отправиться за город и больше не сможем уделить вам внимания...

Нам ничего не оставалось делать, как откланяться и выйти на улицу. Федор увязался за нами, заискивающе повторяя на разные лады:

– Вы такие замечательные люди! Я не могу без вас жить, возьмите меня с собой. Я буду служить исправно, только не бросайте меня на произвол судьбы...

– Нам с тобой в разные стороны, – заметил я.

– Может быть, возьмем его к Сольвейг? – неожиданно предложил Джи. – Ее может позабавить такая поучительная история.

– Не выйдет из этого добра, – вздохнул я, – но пусть будет по-вашему.

Джи представил Федю Оленьке как забавного чудака, и она, радуясь нашему появлению, пригласила всех за накрытый стол. Федя ел жадно и быстро; видно было, что в дурдоме кормили плохо.

Я думал о своем и, когда мы поужинали, решился спросить у Джи:

– Что такое верность ученика?

Я заметил, что Джи не хотелось отвечать, но Сольвейг тут же поддержала меня:

– Этот вопрос и для меня имеет решающее значение.

Джи обвел нас взглядом и неожиданно произнес:

– Иисус сказал: “Кто пойдет за Мною, тому открою Царство Небесное”. Но за Ним никто не смог пойти, кроме редких единиц. Смог бы ты пойти за своим Мастером в любой уголок Вселенной, куда бы он ни направился?

– Я пойду за вами куда угодно, – ответил я.

– Тогда тебе предстоит многое сделать для нашего направления, а также попутно трансформировать себя, – ответил Джи. – Но главное – принять страдание, которое возникнет в связи с этим. Это твоя плата. Не настраивайся на кайф и просветленное бытие. Наш удел – страдание за всю Вселенную, которую надо спасти. Мы идем самым трудным путем. Стань рыцарем. Пусть твое сердце покроется ранами страданий, а не плесенью наслаждений. Никогда не отвечай злом на зло, лучше попробуй вобрать побольше чужого гнева в себя и там, внутри, все это перестрадать, преобразовав в плюс. Этим ты очистишь свое сердце и облегчишь путь другого существа.

Не забывай, что пришлось перестрадать очень многим людям, чтобы дать тебе возможность войти в школьное пространство. Оправдай их доверие. Восторг и радость, боль и страдание – это все ты должен принять в равной степени, не отрекаясь ни от одного, ни от другого.

Каждая человеческая душа подобна невесте, ждущей жениха. Каждая душа достойна любви, но редкая способна принять эту любовь и донести до брачного ложа, не расплескав своей верности и преданности.

Ты должен вытравить в себе ревность, которую будешь испытывать всегда при брачном союзе божества и достойной невесты – души.

В этот момент волна золотистой энергии влилась в мою душу, и слова Джи навечно запечатлелись в ней.

Я поискал взглядом Сольвейг, чтобы увидеть, как в ее глазах отражается этот золотистый свет, но в комнате ее не было. Тогда я заглянул в детскую и увидел Федю, устроившегося возле детской кроватки. Ольга, присев рядом, поправляла одеяло. Федя рассказывал мальчику сказку о волке и семерых козлятах.

– Трудно маленькому козлику без папы. Папа и конфеток купит, и серого волка прогонит... – говорил он задушевным голосом.

Сольвейг улыбалась, и от ее милой улыбки мне стало не по себе.

– Что ты здесь делаешь, Феденька? – спросил я, не веря своим глазам.

– Ты разве будешь заботиться о несчастном мальчике? – прошептал он.

Я подошел к Джи и обеспокоенно сообщил:

– Феденька не дурак – он уже вьет себе гнездо.

– Перестань думать только о своем шкурном интересе, – ответил Джи. – Космос устроен так, что во всем устанавливается некое равновесие. Надо подумать и о Сольвейг – пусть и ей живется хорошо.

– И вы думаете, что с этим недорослем ее душа ощутит великолепие жизни? А ведь у нее есть возможность изменить всю свою жизнь и устремиться к Духу!

– Стремиться к Духу – это не всегда комфортно. Сквозь тернии к звездам пролегает Путь, и на каждом шагу необходима жертва.

Вдруг раздался настойчивый телефонный звонок. Сольвейг подняла трубку и тут же передала ее мне.

– Наконец-то я тебя отыскал, – взволнованно и торопливо говорил Михаил. – Звоню из автомата; ко мне нельзя, за домом установлено наблюдение. Думаю, что они хотят выловить всех моих друзей. О том, куда вы отвезли мою литературу, я даже не хочу знать, иначе они все выпытают из меня. Как только вы скрылись, они тут же забрали всю мою библиотеку, предъявив ордер на обыск, и целый день продержали меня в камере. Выпустили только сейчас под большой денежный залог, как я уверен, для тайного наблюдения за мной. Прошу не звонить мне и не появляться в моем районе.

Как только я положил трубку, раздался новый телефонный звонок.

– На этот раз – Фея, – сказала Сольвейг.

Джи подошел к телефону. По мере того как менялось выражение его лица, я понял, что произошло нечто необычное. Он поднялся и произнес:

– Господа, позвольте откланяться, нам надо срочно выезжать в Москву по неотложным делам. Библиотеку Михаила оставляю на хранение тебе, Сольвейг, для укрепления твоего магнитного центра. Я надеюсь, ты вырастешь, изучая ее.

– Может быть, вы еще останетесь? Я так и не успела сказать вам самого главного, – грустно произнесла она.

– Моя милая девочка, я бы с большим удовольствием остался, но не могу. Может быть, мы еще встретимся, – в его взгляде отразилась неземная любовь.

Я исподлобья наблюдал, как Федя вьется вокруг нашей Сольвейг и уже уверенно обнимает ее за плечи. Мне вдруг вспомнился сюжет из книги “Тысяча и одна ночь”: прекрасная юная пери, возлюбленная царя, покидает по ночам роскошный дворец, потому что ее влечет общество черного раба, уродливого и горбатого, который осыпает ее проклятьями и побоями.

– Вы, ребята, не переживайте, поезжайте по своим делам, я об Олечке замечательно позабочусь, – хлопотливо ворковал Федя.

– Только не слишком усердствуй, – нахмурился я.

Джи вызвал такси по телефону; взгляд его стал необычно серьезным и отрешенным. Наспех распрощавшись, мы вышли на улицу. Быстро забрав Фею и багаж из квартиры Светланы, отправились на вокзал, купили билеты на первый же поезд в Москву и вскоре сидели в купе, обсуждая события последних дней.

Наш Корабль является символом эфирной вести, которую необходимо донести до многих и многих сущностей Земли. Поэтому он бороздит просторы океана, основывая в разных гаванях маленькие оазисы эфирной культуры. Он помогает человеку раскрыть в себе королевское начало и стать достойным жителем Космоса.

Глава 11. Недоступная сказка

Как только мы оказались в квартире Феи, раздался телефонный звонок. Джи поднял трубку:

– Слушаю вас... Здравствуй, Норман...

Через минуту он положил трубку и сказал, обращаясь ко мне:

– Завтра “Кадарсис” отправляется на гастроли в Псков. Я могу взять тебя в эту поездку. Но только с одним условием: ты должен научиться легкому общению, то есть подружиться с музыкантами, вести с ними непринужденные разговоры, а также ухаживать за ними, словно за маленькими детьми, всячески смиряя свое самолюбие.

– Это еще зачем? – удивился я.

– Для быстрейшего развития в тебе правильной личности и меркуриального начала, а также для повышения градуса, без которого в тебе не произойдет никаких изменений. И чтобы мне было легче передать импульс Луча, – ответил он.

– Вы находите, что моя личность недостаточно развита?

– Как же она могла развиться, если ты всю жизнь варился в своем соку и не встречался с людьми из приличного общества?

– А ухаживать-то зачем? Они ведь и сами люди взрослые!

– Ах, дубинушка ты стоеросовая, – вздохнул Джи. – Ничего же ты не понимаешь в искусстве кайфмейстера! Для того чтобы поговорить по душам с человеком, надо расположить его к себе, создать душевную атмосферу, не побрезговать ухаживанием за ним, приготовить кофейку, занять его приятным разговором, расспросить его о делах и затруднениях – и только потом можно и самому что-либо поведать. Тогда он тебя и поймет, и примет в свое сердце.

– Это наука не тяжелая, как-нибудь справимся, – кисло ответил я, стараясь не обижаться.

В Псков поезд прибыл рано утром. Стояла середина ноября, на улице было зябко и ветрено, легкие снежинки кружились в воздухе, словно приветствуя нас. Сонные музыканты неуклюже сползли с поезда и, сев в голубой филармонический автобус, отправились в центральную гостиницу.

В утренней суматохе мне легко удалось затереться в толпу артистов и проскользнуть в гостиницу мимо швейцара. Я почти сразу заснул в мягком кресле в номере Джи и Шеу.

В два часа дня по радио объявили о безвременной кончине Брежнева, и через несколько минут в номер вбежал слегка помятый Петраков:

– Ну, ребята, вам дико повезло! По всей стране все концерты отменены. Норман вас оставляет с багажом в Пскове, а сам с музыкантами уезжает в Москву. Встретимся в Питере, билеты я вам выдам часом позже.

– Ну и жук этот Петраков! Сам-то возвращается в Москву, а нас оставляет торчать в этом захолустье, – проворчал Шеу. – Да еще и выдает это за благодеяние!

– А мы, – заметил Джи, – попробуем превратить скучные дни в незнакомом городе в настоящий праздник и создадим из унылой ситуации весну Боттичелли.

Я тут же стал подсчитывать свои сбережения, соображая, сколько я протяну при таком раскладе.

– Не будь таким скаредным, – произнес Джи. – Мы фантастически богаты: мы ведь владеем бесценным сокровищем – временем. Нам просто повезло: мы находимся в великолепном русском городе. Здесь русский дух, русская старина, древние храмы и монастыри...

– Пойду-ка я в ресторанчик, пропущу рюмку коньячку, может, на сердце повеселеет, – бросил Шеу и вышел из номера.

– А мы отправимся в Псковский драматический театр, – произнес Джи, надевая теплую куртку.

На улице успело проясниться. Светило тусклое северное солнышко; мы весело шагали мимо старинных домов, голых кустов сирени и маленьких двориков с аккуратно сложенными поленницами.

– Надо найти ситуацию, с которой могла бы потянуться ниточка приключений, – произнес Джи, открывая массивную дверь театра.

Внутри было безлюдно, но откуда-то доносилась приглушенная музыка: начало “Лунной сонаты”. Мы заглянули в пустой зрительный зал, поднялись по мраморной лестнице и увидели в фойе, за роялем, стройную девушку с высокой прической, одетую в белое атласное платье с ажурным воротником и пышными кружевами. Она вдруг прервала игру и печально задумалась о чем-то.

– Хочешь познакомиться с интересной дамой? – спросил проникновенно Джи.

– Вы читаете мои мысли. Но разве я смогу завязать с ней непринужденный разговор?

– А ты преодолей свое смущение, – улыбнулся он. – Ты, брат, весь зажат изнутри, как прошлогодний желудь. Поэтому тебе сложно заговорить с очаровательной пианисткой. Твоя внутренняя женщина тоже зажата и перекошена, и ей не до спонтанных проявлений. Попробуй дать ей свободу – и ты из своего убогого мирка попадешь в страну чудес... Ну, что ты застыл, словно анисовый корень? Иди да рассмеши Царевну Несмеяну!

Я направился было к роялю, но на полпути остановился: красота этой дамы не позволяла мне приблизиться.

– Будь это провинциальная дурнушка, я бы и не задумался, – сказал я в сердцах.

– Я и не подозревал, что ты такой чувствительный, – пожалел меня Джи.

Наш разговор привлек внимание незнакомки, и она вопросительно посмотрела на нас.

– Какую пьесу ставят в театре? – с легкой улыбкой спросил Джи.

– “Белоснежку и семь гномов”, – вздохнула она. – Детский спектакль.

– Есть сведения, – конфиденциально сообщил Джи, – что в вашем городе остановился караван Принцессы Брамбиллы. Но это тайна, о которой пока никто не знает.

Девушка заинтересованно смотрела на Джи. Глаза ее улыбались.

– Хочу в вашем городе организовать карнавал в честь Принцессы. Не поможете ли мне в этом, прекрасная незнакомка?

– Во всяком случае, попробую, – улыбнулась она и протянула Джи изящную руку. – Зовите меня Белоснежка.

– Тогда приглашаю вас в ближайшее кафе, где мы обсудим секретный план действий.

Мы нашли небольшое кафе с видом на реку Великую и белокаменный кремль. Над рекой кружили легкие снежинки, подхватываемые северным ветром, а в кафе было тепло и уютно. Джи заказал кофе с коньяком и, по просьбе Белоснежки, разноцветное мороженое.

– Никто из моих знакомых не понимает, почему я стала актрисой, – пожаловалась Белоснежка. – Я люблю карнавальные маски, волшебство и романтику. В жизни этого так мало.

– Жизнь уже является великолепным театром, – заметил Джи.

– Но люди – такие бездарные актеры! – печально воскликнула Белоснежка. – За всю свою жизнь они успевают сыграть две-три роли.

– От этого их жизнь так скучна, – заметил Джи. – Но если научиться играть как минимум сорок ролей – тогда жизнь превратится в интереснейший театр. Идеал современного человека – Homo Sapiens, человек разумный, но и до этого уровня мало кто дотягивает. Следующей же ступенью развития является Homo Ludens, человек играющий. Я предложил брату Касьяну дотянуться до этого уровня, но ему слабо. Он ищет в моем обществе Просветления, но сам только и может, что сидеть в кладовке и медитировать на свечу. Он думает, что таким образом попадет в Царство Небесное. На самом же деле он живет в своем рахитичном мирке, мечтая о встрече с Ангелами. Но не то что Ангел, даже обычная бабочка отказывается отдохнуть на его плече.

– Господи, – воскликнула Белоснежка, – неужели он такой бестолковый!

– И разве можно научить бестолкового человека Королевскому Пути? – добавил Джи.

_ Он научится, – засмеялась Белоснежка, снисходительно глянув на меня, – только, прошу вас, не лишайте его надежды.

Мы оставили кафе и шли по улице, мимо домиков, ушедших в землю на целый этаж, и белых церквей, луковичные купола которых напоминали шлемы суровых воинов. Джи легко вел Белоснежку под руку. Она, в элегантном светлом плаще и ярком платке с бахромой, что-то рассказывала ему о городе. Я шел угрюмо позади, сожалея о том, что Джи умеет даже самую легкую и ажурную ситуацию превратить в унизительно-оскорбительную для моего самолюбия.

Прислушавшись, я понял, что разговор снова идет обо мне.

– Человеком является тот, кто хотя бы усвоил и полюбил культуру своей страны, а Касьян не знает ни русского языка, ни литературы, – беспощадно продолжал Джи. – Он совершенно равнодушен к русской культуре, свысока относится к Пушкину, а уже считает себя человеком, которого все должны уважать. Он претендует на уважение своих диких инстинктов. И такого человека я взялся обучать игре в жизни... Не сошел ли с ума?

– “Палаты купца Поганкина. Памятник старины. Охраняется законом”, – насмешливо прочитала Белоснежка блестящую табличку на замшелой каменной стене. Джи засмеялся, и от его смеха мне стало еще горше. От обиды я позабыл про обучающую ситуацию и даже о стремлении к высшему “Я”.

Белоснежка участливо взглянула на меня, и в ее выразительных глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Я услышал, как она тихо сказала Джи:

– Смотрите, как он переживает, – ведь ему неприятно слушать ваши замечания в моем присутствии.

– Я специально поднял этот вопрос, чтобы он надолго застрял в его памяти, иначе он просто его не заметит. Ему надо еще долго учиться легко и свободно летать в мире женщин. Иначе он никогда не поднимется в высшие миры.

Даже великие адепты падали, попадая в женский космос, так как не владели достаточно хорошо собой и своими инстинктами. А инстинкты связаны с внутренними стихиями, которые адепт обязан полностью контролировать. Человек, не умеющий правильно общаться с женщиной, не заслуживает Царствия Небесного.

Черный ворон, закоченевший от холодного ветра на фонарном столбе, увидев мою серую фигуру, вдруг поднял невообразимый шум.

– Ах, он, видимо, проголодался, – встрепенулась Белоснежка, – а у меня нет даже кусочка хлеба.

– Да нет, – возразил Джи, – жалкая фигура Касьяна пришлась ему не по душе.

– Вы, наверное, тоже замерзли, – добавила Белоснежка. – Может быть, заглянем ко мне на чашку чаю?

– Я-то не откажусь, – ответил Джи, – а вот Касьяна надо спросить.

– Вы хотите, чтобы я ждал вас на улице? – нахмурился я. Белоснежка почему-то засмеялась.

– Господа, я поражен и в то же время рад встретить вас в обществе столь блистательной дамы... – раздался вдруг басок Шеу, – и, став на одно колено, он поцеловал Белоснежке руку.

“Ну вот, теперь он не отвяжется”, – с досадой подумал я.

– Я хочу сегодня устроить в честь Белоснежки роскошный праздник, – произнес Джи.

– Если я куплю шампанское, то не возьмете ли вы меня с собой? – скорчив умильную физиономию, спросил Шеу. – Кстати, разрешите представиться: великий гений культур-мультур, выдающийся меценат, мастер пивных путчей...

Джи вопросительно бросил взгляд на Белоснежку.

– Мы возьмем вас при условии, что вы будете прилично себя вести, – не без кокетства предупредила она. – Господа, если вы ручаетесь за принца гномов – тогда я его приглашаю.

– Я сама галантность, – расхваливал себя Шеу.

Он уверенным шагом направился в магазин и вернулся, нагруженный свертками. Оба кармана его куртки теперь оттягивали бутылки “Абрау-Дюрсо”.

Квартира Белоснежки располагалась в уютном особняке на тихой улице.

– Иногда здесь снимают фильмы, – сказала она.

Войдя в квартиру вслед за ней, я заметил на стенах прихожей множество театральных афиш и фотографий Белоснежки в разных костюмах. В комнате на подоконнике, на письменном столе и просто на полу стояли букеты цветов в вазах. В углу – два мягких кресла, над ними развешаны на ниточках итальянские марионетки.

– Чувствуйте себя как дома, – улыбнулась она.

– Постараюсь не забыть, что я у вас в гостях, – пошутил Шеу.

Я быстро распаковал пакеты с едой и поставил бутылки на стол. Джи выбрал из горы пластинок, лежащих на столе, самую запыленную, обтер ее платком и поставил на патефон. Заиграла мягкая мелодия довоенного танго.

– Сегодня я попробую выступить в роли человека за сценой, – произнес Джи, внимательно изучая лицо одной из марионеток. – А ты понаблюдай за собой, – обратился он ко мне, – и особенно за инстинктивным центром. Если появится негативная энергия, преврати ее в плюс, но если не сможешь, то хотя бы желчную жабу не выпускай изо рта.

– Ну, это пустяки, – самоуверенно заявил я.

В этот момент в комнату вошла воздушная Белоснежка в фантастическом наряде из голубой ткани. Ее волосы были перевиты нитями жемчужных бусинок, шею и запястья украшали ожерелья и звенящие браслеты.

– Принцесса! Клеопатра! – закричал Шеу и упал на колени.

Он выбежал из комнаты, а через несколько минут вернулся, гордо расправив плечи, в римской тоге, сооруженной из пододеяльника. На его лысой голове красовался лавровый венок.

– Позвольте сесть у ваших ног, – галантно произнес Шеу. – Хочу рассказать вам интересную историю из своей жизни... А ты, паяц, отодвинься в сторону, – шепнул он мне. – Однажды заглянул ко мне Высоцкий, выпить и поговорить по душам...

Я демонстративно встал, повернулся к нему спиной и, любезно поклонившись Белоснежке, пригласил ее на танец.

Шеу посмотрел на меня в упор:

– Молодой человек, разве вы не видите, что дама беседует со мной?

– Я, кажется, пригласил не тебя.

– Придется этого грубияна обучить хорошим манерам, – растягивая слова, произнес Шеу.

– А я хочу потанцевать с “человеком за сценой”, – Белоснежка посмотрела на Джи и с нежнейшей улыбкой положила руки ему на плечи.

– Ненавижу желторотых выскочек, которые в обществе Джи корчат из себя гениев, – наклонившись ко мне, прошептал Шеу.

Сразу после танца Джи отозвал меня в сторону и тихо произнес:

– Ты опять выпустил жабу изо рта. Я в тебе глубоко разочарован.

– И вы с ним заодно! – воскликнул я. – Тогда мне лучше вернуться в Кишинев! Я давно стал лишним в вашем обществе.

– Сырым и жалеющим себя ты мне не нужен, – холодно ответил Джи.

– Вы меня ругаете с утра до вечера, а обучения никакого нет, – высказал я накипевшую обиду.

– Не ругаю, а выправляю твое мужицкое поведение.

В этот момент я заметил ироничный взгляд нашей принцессы.

– Не будь таким занудой, – обратилась она ко мне, – с тобой и без этого невыносимо.

“Как моя воздушная принцесса могла произнести такое, да еще и в присутствии гнома?” – ужаснулся я, не веря своим ушам, а Джи объяснил Белоснежке, что у меня наступил тяжелый кризис.

– Я понимаю, – кивнула она. – Но он так жадно на меня смотрит, что просто противно.

И, взяв Джи под руку, закружилась с ним в легком вальсе. Вдруг ее шелковое платье коснулось моей руки, и мое сердце вновь затрепетало.

– Ну что, красавчик, нарвался на неприятности? – ухмыльнулся Шеу.

Весь вечер оказался для меня испорченным: я маялся на кухне, полный возмущения и недовольства, подыскивая, на кого бы свалить всю вину. Наконец я решил вернуться в комнату, но вдруг Джи подошел ко мне и строго спросил:

– В состоянии ли ты еще пронаблюдать, какие “я” взяли над тобой власть и с чем ты отождествился?

– Мне сейчас не до самонаблюдения, – буркнул я.

– Отлично, – улыбнулся Джи. – Будучи отвергнут обаятельной женщиной, ты нахамил человеку, взявшему тебя на обучение. Внутри тебя обитает несколько шаек разбойников – они кричат о Пути, чтобы просочиться в мое общество в поисках лакомой добычи.

– Роль Грушницкого вам не к лицу, – насмешливо добавила Белоснежка.

– Лучше бы ты изучил кайфмейстерское искусство и научился любую тоскливую ситуацию превращать в роскошный фейерверк, любой минус переводить в плюс, – произнес Джи, обнимая принцессу за талию, и я ощутил свое полное ничтожество.

– Может быть, сеньор Челионати, вы продолжите рассказ о вашей Школе? – произнесла Белоснежка, влюбленно глядя в глаза Джи.

– Весь мир идиотичен, – ответил Джи, – и все, что в нем происходит, имеет такой же характер. Школа – это звено, соединяющее землю с Небесным Царством.

Работяги, инженеры, эзотерики, гении сами по себе являются хорошими, симпатичными людьми, но они не имеют никакого отношения к Миру Небесному. Мирское начало охватывает людей кошмарным гипнотическим влиянием. И только тогда, когда человек начинает собирать крупинки внутренних драгоценностей, когда он начинает интересоваться Древним Египтом, Христианством, Исламом, Буддизмом, встречаться с замечательными людьми – его сущность, именуемая Бедной Золушкой, получает доступ к внутреннему кислороду и его душа может расцвести. Иначе она умирает, и человек превращается в живого мертвеца: он становится холодным и инфернальным.

Глаза Джи излучали небесный огонь, и пространство стало вдруг свежим и легким, словно после разряда молнии.

– Когда влияния неба проникают в душу человека, – продолжал он, – его сущность просыпается от сна всемирного гипноза, и, вспоминая себя, человек проявляет интерес к духовному. И такие люди на определенном этапе становятся беспомощными. И вот тут миллион икринок природа бросает в жизнь, а выживает одна. Начинающему ученику надо реально понять тщету жизненных ценностей. Сущность человека считается проснувшейся, если в нем реально умерли мирские интересы. Такой человек может встретить Школу на своем пути. Но, поскольку шансы приходят в невзрачном виде, он может пропустить их. Школа берет людей с сущностью, которая хоть на миг проснулась от гипнотического сна, и намагничивает ее ветром реальной свободы.

– Я не собираюсь упускать свой шанс, – улыбнулась принцесса. В этот миг я тоже ощутил необыкновенную легкость и понял, что внутренние разбойники на время сложили оружие.

Настал последний день нашего пребывания в Пскове. Джи с Белоснежкой отправились в город, а я пошел в белый храм отмаливать грехи, надеясь избавиться от кипящей лавы, которая разрывала душу.

В переулке, возле обветшалой церкви, меня вдруг подозвал старик с сизым картофельным носом. Он что-то прятал под полой рваной телогрейки.

– Сынок, выручи, а? Купи икону. Всего за пять рублей отдам.

Он бережно развернул белый платок, и на меня укоризненно взглянул лик Спасителя. Я порылся в карманах, нашел три измятых рубля и немного мелочи.

– Вот – все что есть.

– Да и на том спасибо, – прошамкал старик и скрылся за углом.

Образ, без оклада, немного потемневший от времени, видимо, был написан талантливым иконописцем. Казалось, от него излучалось невидимое сияние. Глубокие глаза Христа озарили мою душу тихим светом.

Выйдя за церковную ограду, я вдруг заметил Джи: он бросал крошки хлеба голодной синице.

– Я хочу провести последние в этом городе часы в обществе нашей принцессы, – предложил Джи, как будто не удивляясь встрече со мной.

– Вряд ли успеем, – возразил я. – Через четыре часа наш поезд отправляется в Петербург, а нам еще надо загрузить в багажный вагон шестнадцать ящиков с аппаратурой.

– Ты всегда боишься рисковать. Везде соломку стараешься подстелить. Такие расчетливые спутники вряд ли выживут на Корабле Аргонавтов.

“Если бы не моя расчетливость, меня бы давно смыло с Палубы”, – подумал я.

– Если возьмешь на себя ответственность, мы не опоздаем, – произнес Джи.

Мы молча подошли к дому, где жила наша Белоснежка. У меня возникло нелепое подозрение, что Джи может навсегда остаться в этом городе. На длинный звонок дверь открыла принцесса с заплаканными глазами.

– Что с тобой, дорогая моя? – спросил растроганный Джи.

– Я уже не смогу жить так, как раньше. Я вдруг поняла, что до сих пор моя душа спала, а теперь открылась таинственному ветру, и, если вы уедете, она погибнет. Что мне делать без каравана Принцессы Брамбиллы? – грустно произнесла она.

Я вышел на кухню и налил себе остывшего кофе; мне и самому не хотелось уезжать.

“О чем они сейчас говорят?” – думал я. Я помнил, что в минуты расставания время невероятно уплотняется и становится возможным передать неуловимый импульс Луча.

Мои размышления прервал голос из радиоприемника: “Московское время двадцать ноль-ноль”.

Осторожно постучав в дверь соседней комнаты, я напомнил:

– Наш поезд отходит через два часа, а мы еще не упаковали вещи в гостинице.

– Все, я отпускаю вашего наставника, – сказала Белоснежка. – Теперь у меня появилась надежда на иную жизнь.

Мы простились с ней и вышли из ярко освещенной теплой квартиры на темную улицу. Через двадцать минут напряженного ожидания к остановке подошел автобус, и мы, сев на мягкие сиденья, облегченно вздохнули: наконец-то можно было расслабиться и закрыть глаза.

“Почему так мало людей, способных отправиться на поиски Просветления?” – раздумывал я. Неожиданно автобус затормозил, и мои размышления прервал окрик шофера:

– Все, приехали. Выходите, автобус дальше не идет.

Я схватил чемодан и послушно вышел, Джи вслед за мной, дверь за нами закрылась, шофер нажал на газ, и автобус скрылся в темноте ночи. Джи огляделся вокруг и, не заметив ни одного огонька поблизости, строго спросил меня:

– Почему ты вышел из автобуса в столь пустынном месте?

– Потому что дурак, – ответил сконфуженно я.

Я всмотрелся в сырую темноту и понял, что города поблизости нет. Мы стояли в открытом поле, свистел пронизывающий ветер, и мало было надежды выбраться отсюда.

– Только теперь я понимаю, с каким нелепым и безответственным существом я связался, – сказал недовольно Джи. – Ведь я дал тебе задание – следить за внешней ситуацией.

– Это шофер виноват во всем, – оправдывался я.

Было темно и пустынно, а до отхода поезда оставалось сорок пять минут. Меня охватила дикая паника: ведь если мы опоздаем, то Норман выгонит нас из джаз-ансамбля. Я не думал, что будет, если музыканты приедут в Питер без аппаратуры, мне просто было очень страшно лишиться общества Джи.

– Отчего вы постоянно ищете новых людей? – поеживаясь от холода, спросил я.

– Я подбираю мистическую группу, которая в посмертных мирах продолжит Орденское строительство, – ответил он. – Людей, желающих в нее попасть, я провожу через алхимический лабиринт, разбросанный по всей стране. Проходя через него, смельчаки трансформируют свой хаос в космос, совершенствуют свои душевные качества и возжигают огонь стремления к Духу.

Для этого я организую археософские экспедиции, в которых адепты естественным путем натыкаются на труднопреодолимые препятствия. Званых много, но мало избранных. Те, кто не прошел стражей порога, сходят с дистанции, превращаясь в застывшие статуи, стоящие вдоль всего посвятительного Пути.

Вдруг из темноты вынырнул огромный самосвал. Я бросился ему наперерез. Шофер резко затормозил и, распахнув дверь кабины, закричал:

– Ты что бросаешься под колеса? Я не собираюсь из-за таких идиотов, как ты, сидеть в тюрьме.

– Мы опаздываем на поезд. Довезешь нас за бутылку водки до гостиницы “Псков”?

Шофер злобно засунул водку под сиденье и посадил нас с Джи в кабину. Взревел мощный мотор, и мы помчались по направлению к городу.

Заскочив в гостиницу, я как попало побросал вещи в свой огромный коричневый чемодан и стал с недовольством смотреть, как Джи неторопливо укладывает дорожную сумку.

– Не смотри на меня такими жуткими глазами, лучше выйди на улицу и поймай такси.

Я схватил чемодан и выбежал на тротуар, к самой бровке, пытаясь поймать такси. Медлительность Джи задела меня. Однако, как только такси остановилось, Джи первым сел на заднее сиденье. Через десять минут мы были у багажного отделения. До отхода поезда оставалось всего семь минут, а наши ящики сиротливо стояли на тележках у вагона. Я огляделся и увидел двух грузчиков, лениво попивающих пиво.

– Эй, братишки, не могли бы вы помочь загрузить эти ящики в багажный вагон?

– Нашел дураков, – ответил высокий мужик, сверкнув холодными глазами.

– Только за бутылку водки, – сказал второй, помельче ростом.

Было видно, что его красная физиономия давно не просыхала от пьянства. Я достал последнюю бутылку “Столичной”, оставшуюся после наших приключений, и с сожалением отдал ему. Парень, несмотря на свой малый рост, в одиночку стал грузить ящики в вагон.

– Побыстрей пошевеливайся, приятель, а то в глотке с утра пересохло, – прошепелявил длинный, и я кинулся помогать.

Забросив тяжелый ящик, я вслед за Джи подбежал к тринадцатому вагону и в последнюю секунду запрыгнул в отходящий поезд.

На гравюре изображены богини четырех стихий, которые необходимо пройти ученику, чтобы трансформировать свое темное начало и достичь Просветления.

Первая стихия – стихия Земли. Ее прохождение называют стадией Нигрэдо. Она изображается на алхимических гравюрах черным человеком или черным вороном.

Вторая – стихия Воды – называется также Альбедо, или стадией очищения. Изображается на гравюрах белым лебедем.

Третья – стихия Воздуха. Изображается павлином с распущенным разноцветным хвостом. На этой стадии ученик соприкасается со стихией искусства и творчества.

Четвертая стадия – прохождение стихии Огня – изучение и усвоение эзотерических доктрин.