Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Наум Александрович Синдаловский
Легенды петербургских садов и парков

Часть I
Город

Среда обитания

Мало кому из столичных городов мира так не повезло с климатической средой обитания, как Петербургу. Из крупнейших мегаполисов, население которых превышает один миллион человек, Петербург — самый северный. Он находится на 60-й параллели, расположен севернее Новосибирска и Магадана, всего на два градуса южнее Якутска. Шестидесятая параллель, по мнению многих ученых, считается «критической для существования человека». Как писал виктор топоров, именно здесь возникает «крайнее напряжение ума и психики, когда границы существования, сон, бред, лихорадка, границы этого мира и мира потустороннего, иного — все двоится» и начинается «искушение разума и искушение разумом», способствующее развитию неврозов и некого «шаманского комплекса». На протяжении всей своей истории петербуржцы шутили: «климат в Петербурге таков, что большая часть петербуржцев, не успев родиться, торопится поселиться где-нибудь в здоровой сухой местности», и дальше идет перечисление петербургских кладбищ: охтинского, Смоленского, волковского, Митрофаньевского и так далее. «Если вы хотите видеть в Петербурге лето, а в Неаполе зиму, оставайтесь лучше во Франции», — советовал своим соотечественникам Александр дюма, посетивший однажды Петербург. Сами петербуржцы, правда, не столь категоричны, но и они не спорят с очевидными фактами: «климат в Петербурге хороший, только погода его портит».

Далеко не случайно древние государства, владевшие территориями вокруг непроходимых гнилых болот Приневской низменности, на протяжении многих веков к их освоению относились с известной осторожностью. Достаточно напомнить, что великий Новгород за шесть столетий обладания невскими берегами не предпринял ни одной попытки основать здесь город или крепость. Отдельные сторожевые посты на пути «из варяг в греки» не в счет. Да и Петр I первоначально не придавал особого стратегического значения балтийским берегам. Как известно, он пытался выйти в Европу через Черное море. И даже когда он наконец решается на объявление войны могущественной в то время Швеции, войны за возвращение исконно русских Приневских земель и выход россии к берегам Балтики, то, надо признать, скорее всего, он рассчитывал на овладение уже существовавшими портовыми приморскими городами — таллином, ригой или Нарвой, нежели на строительство нового. Среди современных историков даже бытует легенда о том, что и началу войны якобы предшествовала тактическая просьба Петра отдать ему один из городов на Финском заливе — Нарву или выборг. И только после того, как карл XII просьбу проигнорировал, война началась.

Не последнюю роль в выборе такой стратегии играл климат Приневья, о котором еще до основания Петербурга говорили: «Здесь Сибирь сходится с Голландией». А едва город появился, как тут же возникла первая поговорка, в которой народ предпринял первую попытку сформулировать свое отношение к среде обитания: «С одной стороны — море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — „ох“».

Границы времен года в Петербурге так размыты и неопределенны, что за 300 лет существования города в фольклоре сложился целый цикл пословиц и поговорок, каждая из которых способна окончательно запутать питерский календарь: «В Петербурге три месяца зима, остальное — осень»; «Поздняя осень Петербурга, незаметно переходящая в раннюю весну»; «Лето в Петербурге короткое, но малоснежное»; «В Петербурге лета не бывает, а бывает две зимы: одна белая, другая — зеленая»; «восемь месяцев зима, а четыре — дурная погода». Дурная погода в Петербурге сопровождается еще и постоянными, почти как в Лондоне, туманами. Поэт георгий иванов однажды попытался соединить несоединимое и сказал: «Лондонский туман в Северной столице». Японский путешественник, посетивший Россию в XVIII веке, с изумлением писал на родину, что «землетрясения в Петербурге случаются редко и что императрица отправляется весной в Царское Село, чтобы полюбоваться снегом». Тема петербургского климата становится дежурной. Ее подхватывают современные частушки:

В нашей Северной столице

Самый модный — серый цвет,

Он и в небе, и на лицах,

И другого цвета нет.

У природы нет плохой погоды.

В Петербурге ж много лет

Замечаем всем народом,

Что погоды вовсе нет.

Вот бегут спокойно воды

Переполненной Невы —

Ждем у моря мы погоды,

Но погоды нет, увы.

Хорошо тому живется,

Кому солнышко смеется!

В Петербурге ж по полгода

Прячут солнце от народа.

В Петербурге небо серо,

Мокрые асфальты.

Почему здесь то и дело

Рождаются таланты.

Петербургские дожди давно уже стали постоянной и привычной приметой городского быта. С началом дождя мало кто стремится укрыться под крышей. В петербургском городском фольклоре этим надоедливым непрекращающимся дождям присвоили даже собственное имя: «Питерская моросявка». К дождям так привыкли, что даже дети радостно восклицают: «Мама, давай не побежим, ведь мы же петербуржцы». Дожди стали местной достопримечательностью. О них рассказывают анекдоты. Приезжий спрашивает у петербуржца: «А есть ли у вас какие-нибудь местные приметы, по которым вы предсказываете погоду?» — «Конечно, есть. Если виден противоположный берег Невы, значит, скоро будет дождь». — «А если не виден?» — «Значит, дождь уже идет». Есть в Питере характерная черта, отличающая его от других городов мира: «Везде дождь идет из туч, а в Петербурге из неба».

Кроме не просыхающей слякоти под ногами и не прекращающегося дождя над головой, Петербург славен своими ветрами. Как утверждает статистика, до 50 процентов всех ветров, проносящихся над нашим городом, всегда или западные, или северо-западные. Может быть, поэтому петербургский ветер обладает странным мистическим свойством. Он всегда ощущается на лице, независимо от того, в каком направлении движется человек, и с какой стороны дует ветер. В городском фольклоре это обстоятельство сформулировано давно: «в Петербурге всегда ветер, и всегда — в лицо».

Лето в Петербурге короткое и жаркое. Как пошутил однажды приятель поэта Михаила Светлова, сообщая ему по телефону о погоде в Северной столице: «В Ленинграде жарко. 25 градусов. Еще 15 и можно пить». Но эта жара продолжается недолго, и петербуржцы на вопрос: «А лето в вашем Петербурге в этом году было?» — вправе ответить: «да лето было. Только я в тот день работал».

В середине XIX века зимой на центральных улицах Петербурга устанавливались легкие дощатые павильоны, в центре которых разводили костры. Вокруг них, греясь, попивая сбитень и балагуря, собирались извозчики в ожидании своих хозяев после ночных балов и вечерних спектаклей. Про такие костры язвительные петербургские пересмешники говорили: «Сушить портянки боженьке». Иностранцы, во множестве посещавшие Петербург, с восторгом рассказывали своим соотечественникам, что зимой в россии так холодно, что «русские принуждены топить улицы — иначе бы, дескать, им и на улицу нельзя выйти».

Впрочем, в конце концов и в Петербурге наступало время, когда в атмосфере возникало всеобщее радостное предощущение весны. С главных улиц и площадей города исчезали сугробы — характерные атрибуты петербургских зим. По воспоминаниям художника Мстислава Добужинского, в конце зимы «целые полки дворников в белых передниках быстро убирали снег с улиц». Среди петербуржцев это называлось: «дворники делают весну в Петербурге». Затем начинался торжественный проход по Неве ладожского льда, или «Ладожских караванов», как называли петербуржцы неторопливо проплывающие между гранитными берегами ледяные глыбы. Они вселяли окончательную уверенность в приходе долгожданной весны. В петербургский климат ледоход вносит некоторые изменения. Среди обывателей живут давние питерские приметы: «Пойдет ладожский лед — станет холодно», и в то же время: «Ладожский лед прошел — тепло будет».

В начале XX века в Москве вышел известный двухтомник «опыт русской фразеологии» М.и. Михельсона, в котором автор наряду с другими устойчивыми фразеологизмами дает и такое понятие, как «петербургский климат» — в смысле «нехороший, нездоровый», и «петербургская погода» — в значении «нездоровая, переменчивая». Это давнее наблюдение время от времени подтверждается фольклором весьма отдаленных от Петербурга регионов. Однажды на Кавказе автору этих строк довелось выслушать традиционное признание горцев в их любви к ленинградцам. Сделано это было в обыкновенной фольклорной форме: «Любим мы вас, ленинградцев, но никак не можем понять, как вы живете на одну зарплату и дышите не воздухом, а водой». Оставим «одну зарплату» на их совести, но вот с «водой вместо воздуха» они угадали. И как бы они удивились, если бы еще знали, что в XIX веке рафинированные предки этих самых невзыскательных ленинградцев не только предпочитали душному летнему городу влажную прохладу болотистого балтийского взморья, но еще и кичились этим! В петербургском фольклоре сохранилась пословица: «Подышать сырым воздухом Финского залива». Понятно, что здесь больше насмешливой самоиронии, чем медицинского смысла. Петербуржцы на этот счет не заблуждались. «Жить в Петербурге и быть здоровым?!» — успокаивают они сами себя, а кашель, подхваченный гостями города, называют «сувениром из Петербурга».

И все-таки наибольшую опасность для первых жителей Петербурга представляли не туманы или дожди, а повторявшиеся из года в год и пугающие своей регулярностью наводнения, старинные предания о которых с суеверным страхом передавались из поколения в поколение. Рассказывали, что древние обитатели этих мест никогда не строили прочных домов. Жили в небольших избушках, которые при угрожающих подъемах воды тотчас разбирали, превращая в удобные плоты, складывали на них нехитрый домашний скарб, привязывали к верхушкам деревьев, а сами «спасались на Дудорову гору». Едва Нева входила в свои берега, как жители благополучно возвращались к своим плотам, снова превращали их в жилища, и жизнь продолжалась до следующего разгула стихии. По одному из дошедших до нас любопытных финских преданий, наводнения одинаковой разрушительной силы повторялись через каждые пять лет.

Понятно, что наводнения связывали с опасной близостью моря. Поговорки: «Жди горя с моря, беды от воды»; «Где вода там и беда» и «Царь воды не уймет» — явно петербургского происхождения. Если верить легендам, в былые времена во время наводнений Нева затопляла устье реки Охты, а в отдельные годы доходила даже до Пулковских высот. Известно предание о том, что Петр I после одного из наводнений посетил крестьян на склоне Пулковской горы. «Пулкову вода не угрожает», — шутя, сказал он. Услышав это, живший неподалеку чухонец ответил царю, что его дед хорошо помнит наводнение, когда вода доходила до ветвей дуба у подошвы горы. И хотя Петр, как об этом рассказывает предание, сошел к тому дубу и топором отсек его нижние ветви, спокойствия от этого не прибавилось. Царю было хорошо известно первое документальное свидетельство о наводнении 1691 года, когда вода в Неве поднялась на 3 метра 29 сантиметров. При этом нам, сегодняшним петербуржцам, при всяком подобном экскурсе в историю наводнений надо учитывать, что в XX веке для того, чтобы Нева вышла из берегов, ее уровень должен был повыситься более чем на полтора метра. В XIX веке этот уровень составлял около метра, а в начале XVIII столетия достаточно было сорока сантиметрам подъема воды, чтобы вся территория исторического Петербурга превратилась в одно сплошное болото.

Но и это еще не все. Казалось, природа попыталась сделать последнее предупреждение. В августе 1703 года на Петербург обрушилось страшное по тем временам наводнение. Воды Невы поднялись на 2 метра над уровнем ординара. Практически весь город был затоплен. Но ужас случившегося состоял даже не в этом, а в том, что наводнение неизбежно. Но в августе?! Такого старожилы не помнили. В августе наводнений быть не должно. Это можно было расценить только как Божий знак, предупреждение. И тогда заговорили о конце Петербурга, о его гибели от воды. И в дальнейшем природа Петербурга напоминала о себе разрушительными наводнениями, каждое из которых становилось опаснее предыдущего. В 1752 году уровень воды достиг 269 сантиметров, в 1777 — 310 сантиметров, в 1824 — 410 сантиметров. Такие наводнения в фольклоре называются «Петербургскими потопами». Еще в XVIII веке в Петербурге сложилась зловещая поговорка-предсказание: «и будет великий потоп».

Наибольшую опасность при наводнениях вызывала их непредсказуемость и бешеная стремительность распространения воды по всему городу. Спасались от разбушевавшейся стихии, как от живого противника, бегством, перепрыгивая через заборы и другие препятствия. Сохранился анекдот о неком купце, который, опасаясь воровства, бил несчастных людей палкой по рукам, когда они бросились спасаться от воды через ограду его дома. Узнав об этом, Петр I приказал повесить купцу на всю жизнь на шею медаль из чугуна, весом в два пуда, с надписью: «За спасение погибавших». Впрочем, для некоторых такие наводнения считались «счастливыми». Известны случаи, когда иностранные купцы приписывали количество погибших от наводнения товаров, чтобы извлечь из этого выгоду у государства. Один из иностранных наблюдателей писал на родину, что «в Петербурге говорят, что если в какой год не случится большого пожара или очень высокой воды, то наверняка некоторые из тамошних иностранных факторов обанкротятся».

Не обошлось без курьезов и во время наводнения 1824 года, о котором в мемуарной литературе осталось особенно много свидетельств очевидцев. Известен анекдот о графе Варфоломее Васильевиче Толстом, жившем в то время на Большой Морской улице. Проснувшись утром 7 ноября, он подошел к окну и, к ужасу своему, увидел, что перед окнами его дома на 12-весельном катере разъезжает граф Милорадович. Толстой отпрянул от окна и закричал камердинеру, чтоб тот тоже взглянул в окно. А уж когда слуга подтвердил увиденное графом ранее, тот едва вымолвил: «Как на катере?» — «Так-с, ваше сиятельство: в городе страшное наводнение». — И только тогда Толстой облегченно перекрестился: «Ну, слава Богу, что так, а я думал, что на меня дурь нашла».

Упомянутый в анекдоте граф М.А. Милорадович был в то время генерал-губернатором Петербурга. Он и в самом деле разъезжал по улицам города на катере, спасая утопающих. В тот день в Петербурге можно было увидеть и не такое. Рассказывают, что перед Зимним дворцом в какой-то момент проплыла сторожевая будка, в которой находился часовой. Увидев стоявшего у окна государя, часовой вытянулся и сделал «на караул», за что будто бы и был спасен.

Не менее страшным было и наводнение 1924 года, когда многие улицы Ленинграда вдруг остались без дорожного покрытия. В то время оно было торцовым, то есть выложенным из специальных шестигранных деревянных торцовых шашек. Видимо, изобретатели этого остроумного способа одевать городские дороги не рассчитывали на подобные стихийные бедствия. С тех пор торцовые мостовые исчезли с улиц города навсегда. Память о них сохранилась разве что в фольклоре. Известна детская загадка с ответом «Наводнение»:

Как звали то, которое с Дворцовой

Украло кладку с мостовой торцовой?

Надо сказать, наводнения сегодня уже не вызывают такого страха. В фольклоре даже отмечена некоторая путаница с причинно-следственными связями, которая появилась в детских головках. На вопрос: «Придумайте сложно-подчиненное предложение из двух простых: «Наступила угроза наводнения» и «Нева вышла из берегов», следует ответ: «Нева вышла из берегов, потому что наступила угроза наводнения».

Между тем угроза на самом деле не исчезла. В апреле 1992 года по городу ходил некий Юрий Плеханов, на груди которого висел плакатик с коротким, но категоричным пророчеством: «13 апреля — наводнение!». В редакцию газеты «Смена» Плеханов принес «две странички текста, в которых на основании Священного писания предсказывалось наводнение в Санкт-Петербурге 13 апреля». Как ни странно, но прогноз гидрометеоцентра на этот день был весьма схож с расчетами «христианина» Юрия Плеханова. Однако никакого наводнения не произошло.

Памятные доски с отметкой уровня воды во время того или иного наводнения укреплены на многих петербургских фасадах. Петербуржцы относятся к ним достаточно ревностно, не без оснований считая их памятниками истории. В городе живет легенда об одной из таких досок, которая вдруг оказалась на уровне второго этажа, что никак не соответствовало значению подъема воды в сантиметрах, указанной на самой доске. На вопросы любопытных дворник с удовольствием объяснял: «Так ведь доска историческая, памятная, а ее мальчишки царапают постоянно».

Есть в Петербурге и общая для всех наводнений памятная доска. Она находится у Невских ворот Петропавловской крепости к причалам Комендантской пристани. Ее в Петербурге называют «Летопись наводнений». Еще один указатель уровня наводнений — Шкала Нептуна — установлен у Синего моста.

Как мы видим, среда обитания не располагала к освоению этих мест. Однако выбора не было. Загнанный следовавшими одно за другим поражениями, теряя один город за другим на побережье, Петр в конце концов был буквально прижат к самой восточной точке Финского залива. Дальше на восток простирались непроходимые мшистые леса и гиблые болота. И когда стало ясно, что дальнейшее отступление грозило полной потерей всякой надежды на овладение морем, случилось «небываемое». В октябре 1702 года русские войска овладели старинной новгородской крепостью Орешек и одержали славную «викторию» над гарнизоном шведской крепости Ниеншанц в устье Невы в мае следующего 1703 года. Все это дало возможность Петру основать на Заячьем острове военную крепость, под стенами которой и под ее защитой возник город Санкт-Петербург.

Непросто начиналась эпоха освоения Приневья. Среди матросов на Троицкой пристани, гостинодворских купцов и торговцев Обжорного рынка из уст в уста передавалась финская легенда о том, что на таком топком гибельном болоте невозможно построить большой город даже с Божьей помощью. Видать, говорили люди, строил его Антихрист и не иначе как целиком, на небе, и уж затем опустил на болото. Иначе болото поглотило бы город дом за домом.

П.Н. Столпянский рассказывает эту легенду так: «Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города — пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом — та же судьба. Богатырь не унывает, он строит третий дом — и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в черных больших глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».

В середине XIX века эту романтическую легенду вложил в уста героя своей повести «Саламандра» писатель князь Владимир Одоевский. Вот как она трансформировалась в повести. «Вокруг него (Петра) только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов (так финны в старину называли русских) и говорит им: „Постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю". И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще города. „Ничего вы не умеете делать", — сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».

Это в легендах. На самом же деле, чтобы строить и не терять «дом за домом», надо было в первую очередь избавляться от болота. И Петр обращается к давнему и испытанному союзнику всех времен и народов — многолетним деревьям с твердыми могучими стволами и мощной разветвленной корневой системой. И те, и другие укрепляли грунт — живые корни, разрастаясь и разветвляясь, впитывали в себя влагу и цепкими объятиями скрепляли болотистую почву, мертвые стволы — удерживали фундаменты зданий и сооружений. Для примера стоит напомнить, что в основание фундамента исаакиевского собора было забито 10 762 сваи.

Страсть Петра I к древесным посадкам общеизвестна. Со временем исторические судьбы и Петра, и его деревьев поразительным образом срослись. С определенной долей условности можно считать, что даже первыми памятниками Петру были многочисленные деревья, якобы посаженные им собственноручно, о чем вот уже около трехсот лет из поколения в поколение передаются предания и легенды. Если верить некоторым подсчетам, таких деревьев насчитывается по россии около двухсот. Почти все они овеяны народными легендами. О некоторых из них мы расскажем позже. Сейчас же отметим одно обстоятельство, кажущееся нам исключительно важным в контексте нашего повествования: без царской любви к живому дереву, возможно, история петербургского паркостроения сложилась бы по-другому.

Впервые современный европейский сад Петр увидел во время своего первого путешествия по Европе в составе так называемого Великого посольства. До этого россия знала только старомосковские усадебные, или загородные помещичьи, сады, основной акцент при создании которых делался на их утилитарной, хозяйственной роли. В садах высаживали плодовые деревья, ягодные кусты, устраивались гряды для выращивания огурцов и капусты, оранжереи и парники для теплолюбивых овощей, поляны для высевания трав в лекарственных целях. Сад должен был обеспечить безбедное существование хозяев не только летом и осенью, но и позволить рачительным владельцам подготовить достаточные запасы солений, варений, вялений и прочих заготовок на долгую, холодную зиму. Эстетическое значение таким садам, конечно же, придавалось, но оно не распространялось дальше естественной красоты и очарования самих плодов и ягод как таковых. Важное исключение составляли разве что цветочные клумбы да искусственные садовые пруды. Но и цветы в большинстве случаев воспринимались скорее как необходимая декоративная деталь для украшения внутренних покоев владельцев садов-огородов, нежели как красивые цветники посреди живой природы. А в прудах непременно разводилась рыба исключительно для хозяйского стола. Как, впрочем, и другая живность, которая мирно содержалась в специальных загонах и паслась на лужайках сада: куры, овцы, коровы и прочий домашний скот.

Понятия «сад» и «огород» на руси были настолько близки, что долгое время мирно сосуществовали не только в сознании обывателя, но и в пределах одной территории в одной ограде. Вспомним оброненное в одном из пушкинских писем признание: «Летний сад мой огород». Вспомним и распространенный в течение всего XVIII века обычай устраивать в пригородных парках различные Молочни, Фермы, Зверинцы, Птичники, Вольеры. Не говоря уже о доставшейся нам в наследство от предков жесткой и неделимой песенной фразеологической конструкции «во саду ли в огороде».

Переход от сада-огорода к собственно саду в современном понимании этого слова был длительным. Но начало этого перехода в фольклоре зафиксировано с определенной точностью. Скорее всего, идея нового садово-паркового строительства возникла в голове Петра во время посещения Парижа. Вернувшись в дикую азиатскую Московию, он вспомнил знаменитый парижский пригород — сказочный Версаль, впал в случайную сентиментальность и высказал сокровенное: «Если проживу еще три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Согласно городскому фольклору, сказано это было, кажется, на первой новомодной, устроенной царем ассамблее в Летнем саду. Можно себе представить, как утром, после похмелья, самодержавный монарх собственноручно набросал указ о том, чтобы «беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Днем на эшафоте Обжорного рынка на правом берегу Невы, в виду Петропавловской крепости, Троицкой церкви и собственного первого деревянного одноэтажного Домика-дворца присутствовал при исполнении публичной казни. Позже полустриг-полувырывал бороды несговорчивым купцам. Забивал на смерть… Перешагивал через трупы… Время было такое. Места для сентиментальности в этом времени не было. А тут на тебе: «…буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Что это? Царственная прихоть? Юношеский максимализм — застарелая болезнь, от которой Петру так и не удалось излечиться? Азарт игрока? Отчаянная попытка примириться с собственной совестью? Что?

Так или иначе, но в новой, еще азиатской России началась невиданная эпоха строительства садов и парков.

Летний сад

Разбивка садов и парков в Петербурге началась практически одновременно с началом строительства самого города. Так называемое зеленое зодчество шло рука об руку с каменной архитектурой. В 1704 году в силу острой военной и производственной необходимости город, стихийно возникший на Петербургской стороне, перешагнул Неву и начал стремительно развиваться на его левобережной стороне. 15 ноября того года в «Походном журнале» Петра появляется знаменательная запись: «Заложили Адмиралтейский дом и веселились в Аустерии». Адмиралтейский дом представлял собой опрокинутое «П»-образное сооружение, раскрытая часть которого, обращенная к Неве, вместила в себя стапели для строительства судов, а закрытая — глухую крепостную стену, обращенную в сторону возможного нападения шведов со стороны Большой Новгородской дороги, сегодняшнего Лиговского проспекта. Не забудем, что Северная война еще только началась, и никто не знал, сколько она может продлиться. По законам военного времени перед крепостной адмиралтейской стеной был устроен так называемый гласис, или эспланада, — свободное, хорошо просматриваемое пространство, окруженное земляными валами с бастионами и рвами с водой. Следы этого мощного фортификационного сооружения сохранятся в Петербурге вплоть до первых лет XIX столетия и только в 1816 году начнут окончательно исчезать, уступая место вновь создаваемому в центре города парковому пространству. К этому мы еще вернемся в соответствующей главе, а пока продолжим наше путешествие в 1704 год.

Созданная Петром Адмиралтейская судостроительная верфь требовала постоянного притока «работных людей», мастеровых и офицерских кадров. Для их расселения вблизи Адмиралтейства были выделены две слободы, вскоре образовавшие Большую и Малую Морские улицы. С «работными людьми» было просто. Для их пополнения использовали «беглых солдат», каторжников и согнанных со всех близлежащих губерний крепостных «людишек». Вольные же люди селиться в этих гиблых, непригодных и опасных для жизни местах не желали. Не помогали ни правительственные указы, ни царские угрозы вплоть до «лишения живота».

И тогда, если верить городскому фольклору, Петр будто бы исключительно с целью привлечения жителей к жизни на левом берегу Невы решил разбить собственный сад с царским Летним дворцом.

Надо сказать, что неравнодушное отношение Петра к отдельным зеленым насаждениям, особенно к могучим дубам, проявилось рано. Петербургская мифология богата целыми циклами легенд и преданий на эту тему. Одна из легенд рассказывает, как в 1703 году у реки Сестры Петром I была разгромлена шведская армия. Убегая, шведы будто бы зарыли армейскую кассу с гульденами и кронами под одним из дубов на Дубковском мысу Финского залива. Они собирались сюда вернуться. Прошло несколько лет. Трудно сказать, знал Петр об этом кладе, или нет, но в 1714 году, возвращаясь после битвы при Гангуте, он сюда заглянул. С небольшим отрядом высадился в Дубках. Согласно легендам, когда шлюпки шли к берегу, над заливом парил сокол. В когтях он держал золотую ветвь. Сделав несколько взмахов крыльями, сокол приблизился к берегу и выпустил ветку. Она упала к ногам Петра, золотая пыль покрыла сапоги царя, и в воде залива появилось отражение здания. «Посему быть тут моему дворцу, — решил Петр, — место красиво и благородно». Так будто бы возник город Сестрорецк. А тот золотой клад, если верить сестрорецкому фольклору, до сих пор лежит под одним из многочисленных вековых дубов в тенистой Дубовой роще Петра I.

Еще одна легенда напоминает о том, что в свое время на развалинах поверженного Ниеншанца рос древний дуб, который Петр I будто бы лично посадил на братской могиле воинов, погибших при взятии Ниеншанца. Ограда вокруг него была сделана из вражеских пушек, извлеченных со дна реки Охты. Легенда эта документального подтверждения не находит. Однако в старом Петербурге легенде настолько верили, что к 200-летию города была даже выпущена юбилейная почтовая открытка с изображением мемориального дуба и надписью: «Дуб Петра Великого, посаженный в 1704 году на Мал. Охте». Насколько нам известно, это единственное изображение старого дуба. Правда, многие утверждают, что Петровский дуб давно погиб, а на его месте находится дуб более позднего происхождения, да, говорят, и надмогильного холма вообще будто бы никогда не было. Так ли это, автор не знает. Пусть дуб на территории исчезнувшей крепости Ниеншанц будет еще одной легендой нашего города. Есть, правда, и другая, еще более героическая легенда, согласно которой Петр на месте разрушенного Ниеншанца посадил не один дуб, а четыре мачтовых дерева, якобы «в знак выхода России к четырем морям».

До недавнего времени сохранялись остатки мемориального дуба и на Каменном острове. От него оставалась только нижняя и весьма поврежденная часть ствола. Он стоял посреди каменного острова. Аллея, доходя до него, раздваивалась, обходя ствол слева и справа. Согласно легенде, Петр посадил этот дуб, находясь однажды в гостях у канцлера головкина, которому в то время принадлежал остров.

А теперь вернемся к Летнему саду. Сад был разбит на берегу Невы, на месте старинной, еще допетербургской усадьбы шведского майора конау. Казалось бы, такая прозрачная и привычная этимология названия сада на самом деле не так проста. Дело в том, что первоначально сад засаживался только однолетними цветами, так называемыми летниками, отчего сад и получил свое имя. Затем значение этого имени расширилось, и оно стало пониматься в его подлинном смысле, то есть летним, в отличие от зимних садов, устраиваемых в Петербурге в закрытых помещениях в великосветских дворцах и особняках знати.

Заразившись просветительскими идеями готфрида Лейбница, Петр хотел, чтобы Летний сад служил не только развлечению публики, но и ее просвещению. Один из ранних деятелей российской Академии наук, автор знаменитых записок «Об изящных науках России» наблюдательный Якоб Штелин, приехавший в Петербург в 1735 году, записал любопытное предание:

«Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим сделал две куртины, или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидений. Государь часто приходил смотреть его работу и, увидавши сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: „Я очень доволен твоею работою и изрядными украшениями. Однако не прогневайся, что прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтобы люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же нам это сделать?“ — „Я не знаю, как это иначе сделать, — отвечал садовник, — разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать“. Государь смеялся сему предложению и сказал: „Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду неловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображения Езоповых басен“. <…> В каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Езопову басню. <…> Все изображенные животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены. <…> Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Эзопа. <…> Государь приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на котором четким русским письмом написана была каждая басня с толкованием».

К середине XVIII века количество скульптур в Летнем саду приближалось к 250. Остается только сожалеть, что большинство из них погибло в результате разрушительных наводнений 1777 и 1824 годов. Сохранилось только 89 скульптур, среди которых наиболее известна так называемая «Нимфа Летнего сада» — беломраморная Флора, выполненная в начале XVIII века неизвестным итальянским скульптором, и не менее знаменитая статуя Венеры, ныне хранящаяся в Эрмитаже.

Статуя «Мир и Изобилие»

Эта подлинная античная статуя III века до н. э., изображавшая древнеримскую богиню красоты и любви, была найдена во время раскопок в Риме в 1718 году. Стараниями агента Петра I Юрия Кологривова и дипломата Саввы Рагузинского она была привезена в Россию. Надпись на бронзовом кольце пьедестала напоминает о том, что Венера подарена Петру I папой Климентом XI, хотя на самом деле Венеру с трудом удалось обменять на мощи св. Бригитты.

С огромными предосторожностями, в специальном «каретном станке» статуя была доставлена в Петербург и установлена в Летнем саду «всем на обозрение и удивление». Появление Венеры в «мраморной галерее царского огорода» было воспринято далеко не однозначно. Венеру называли «Срамной девкой», «Блудницей вавилонской» и «Белой дьяволицей» и, по свидетельству современников, многие плевались в ее сторону. У скульптуры пришлось поставить воинский караул.

Дальнейшая судьба Венеры напрямую связана с судьбой Летнего сада. После разрушительных наводнений 1777 и 1824 годов многие из скульптур, что оставались невредимыми, из Летнего сада убрали. Венера попала в Таврический дворец, откуда в середине XIX века была перенесена в Эрмитаж. Тогда-то за ней и закрепилось современное название — Таврическая.

В октябре 1917 года, сразу после штурма Зимнего дворца, во избежание искушений возле безрукой нагой богини, как и в далеком начале XVIII века, был выставлен вооруженный матрос. Если верить фольклору, время от времени он озирался по сторонам и выкрикивал в толпу любопытных: «Кто руки обломал? Ноги повыдергиваю!»

В 1855 году по модели П.К. Клодта был отлит памятник великому баснописцу И. А. Крылову. Споры о месте его установки долгое время занимали весь литературный и художественный Петербург. Памятник предполагали установить в сквере перед зданием Публичной библиотеки, где долгое время служил иван Андреевич; на Васильевском острове у здания Университета, почетным членом которого он был с 1829 года; на могиле в Некрополе мастеров искусств, где в 1844 году его похоронили. Выбор, однако, пал на Летний сад. Причем, городское предание утверждает, что место установки памятника определил сам баснописец еще при жизни. Легенду эту записал П.А. Вяземский, и вот как она выглядит:

Крылов сидел однажды на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается: „«Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?» — «Есть: вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение», — и дает ему листок. «Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра». Обрадованный такой неожиданной жадностью, Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим «делом». И, следовательно, местонахождение памятника, добавляет предание, «было определено „деловым“ интересом Крылова». При этом надо иметь в виду, что Хвостов был известным графоманом, над которым потешался весь читающий Петербург.

Памятник И.А. Крылову в Летнем саду

Пьедесталом памятника служит гранитный куб, полностью покрытый бронзовыми рельефами на сюжеты басен Крылова, выполненные П.К. Клодтом по рисункам известного художника А.А. Агина. Несмотря на некоторую массивность и даже тяжеловесность бронзового монумента, особенно ощутимые среди беломраморных скульптур Летнего сада, «Дедушка Крылов», как его стали называть горожане, сразу же сумел вписаться в композиционную структуру сада и сделался необыкновенно популярным.

Если пользоваться неожиданными парадоксами школьных сочинений, «вокруг памятника всегда много людей и животных». Особенно любят памятник ребятишки дошкольного возраста. Некоторые из них благодаря этому попали в городской фольклор. Говорят, одна мама, гуляя со своей дочкой по городу, все время натыкалась на памятники Ленину или его соратникам. И ей постоянно приходилось рассказывать об этом дочери. А когда они дошли до памятника «Дедушке Крылову», плоды воспитания тут же обрушились на маму. «Мам, — проговорила девочка, глядя на пьедестал, испещренный сценками из жизни животных, — это Ленин и его соратники?»

Уже через месяц после открытия монумента петербургский обер-полицмейстер получил рапорт о необходимости поставить у памятника Крылову караульного, в целях «отвращения могущих случиться повреждений». А еще через несколько лет городские власти вынуждены были установить вокруг памятника чугунную ограду. Тогда же по городу распространилась эпиграмма:

Лукавый дедушка с гранитной высоты

Глядит, как резвятся вокруг него ребята,

И думает: о, милые зверята,

Какие, выросши, вы будете скоты.

К 1735 году, когда в Петербург приехал Якоб Штелин, в Летнем саду было устроено более 30 фонтанов, хотя в предании, отрывок из которого мы привели выше, упоминается о шестидесяти. К сожалению, все фонтаны погибли во время наводнения 1777 года. Впоследствии их решили вообще не восстанавливать.

Кроме фонтанов в саду было выкопано несколько искусственных прудов. Один из них создавался в 1719 году будто бы по чертежам Петра I. Пруд назывался Менажерейным. Посреди пруда на земляной насыпи Петр I приказал устроить беседку, в которой, если верить преданию, он «застукал» свою жену с другим. Согласно преданию, царь незаметно подошел на лодке к беседке и обнаружил любовников в объятиях друг друга.

Другой пруд широко известен в народе благодаря паре великолепных белых лебедей, украшающих его в летнее время и ставших одной из достопримечательностей сада. Лебеди Летнего сада давно вошли в петербургскую мифологию. О них рассказывают анекдоты.

Поручик Ржевский гуляет с девушкой по Летнему саду. «Поручик, а вы не хотели бы стать лебедем?» — наивно восклицает девушка. «Голым задом и в воду? — охлаждает ее романтический пыл поручик. — Нет уж, увольте!» Другой анекдот родился в эпоху тотального дефицита продуктов в конце 1980-х годов. В дирекции Летнего сада раздается телефонный звонок: «Простите, это Летний сад?» — «Летний сад». — «У вас лебеди в пруду плавают?» — «Плавают». — «Простите, а до шести часов проплавают?»

До сих пор сохранилось и самое старое дерево Летнего сада, посаженное, как утверждают его работники, во времена Екатерины II, хотя, согласно местным легендам, его будто бы посадил сам Петр I.

27 ноября 1718 года в Летнем саду состоялось первое в России общественное собрание-бал с участием женщин, известное в истории как ассамблея. В отличие от процветавших до того заседаний пресловутого петровского «всепьянейшего собора», где ничего, кроме пьянства, обжорства и беспутства, не происходило, ассамблея предполагала наряду с умеренными развлечениями деловое общение. Женщины на такого рода собрания в России были допущены впервые. На ассамблеях учились танцевать и вести светские беседы, играть в застольные игры и демонстрировать друг перед другом праздничные одежды.

Правда, присутствие дам не избавляло эти собрания от привычных стародавних казарменных шуток, инициатором и исполнителем которых чаще всего был сам император Петр I. Так, опоздавшему или провинившемуся, независимо от его пола и светского статуса, подносился огромный штрафной кубок вина — так называемый «Кубок большого орла», на крышке которого было выгравировано: «Пей до дна». Многие страдальцы, выпив такую смертельную дозу, тут же, под громкий хохот собравшихся, валились с ног. Идиома «Пей до дна», ставшая этакой раннепетербургской формулой щедрости и неумеренности, вскоре была подхвачена городским фольклором и превратилась в расхожую пословицу. Ритмическая хоровая мелодекламация безобидных трех слов до сих пор входит в обязательный ритуал русского обряда широкого гостеприимства.

Во второй половине XVIII века в Петербурге возникла традиция, которая сохранялась на протяжении многих десятилетий: во второй день троицы богатое русское купечество и среднее мещанство устраивало в Летнем саду ежегодный так называемый «Купеческий смотр», или «Смотр невест». Разодетые в праздничные наряды дородные отцы семейств в сопровождении пышнотелых жен выводили своих разряженных и раскрашенных румянами дочерей на аллеи Летнего сада под пристальные взгляды расхаживающих взад и вперед разборчивых молодых франтов.

Судя по песенному фольклору 1920—1930-х годов, традиция прогулок по Летнему саду в поисках случайных встреч и знакомств сохранилась. Приводим один из вариантов популярной уличной песни:

На солнце цилиндром сверкая,

Надев самый модный сюртук,

По Летнему саду гуляя, ха-ха,

С Марусей я встретился вдруг.

Гулял я с ней четыре года,

На пятый я ей изменил.

Однажды в сырую погоду, ха-ха,

Я зуб коренной простудил.

Страдая от мучительной боли,

Всю ночь на диване я лежал,

К утру потеряв силу воли, ха-ха,

К зубному врачу побежал.

Врач грубо схватил меня за горло

И в кресло свое усадил.

Четыре здоровые зуба, ха-ха,

В единый момент удалил.

В тазу лежат четыре зуба,

А я как безумный рыдал,

А женщина-врач хохотала, ха-ха,

Я голос Маруси узнал:

«Тебя я безумно любила,

А ты изменил мне, палач.

Теперь я тебе отомстила, ха-ха,

Изменник и подлый трепач.

Пшел вон с мово кабинету,

Возьми свои зубья в карман,

Носи их всегда при жилету, ха-ха,

И помни про подлый обман».

На шолнце шилиндром шверкая,

По шаду гуляю я вновь,

И вслух я теперь проклинаю, ха-ха,

Проклятую эту любовь.

С начала XIX века Летний сад становится одним из наиболее любимых мест отдыха аристократической публики. Гвардейская «золотая молодежь», праздные великосветские щеголи, театральные завсегдатаи были его постоянными посетителями. Летний и находящийся с ним рядом Михайловский сад светский Петербург именовал «Императорскими садами». Простонародная публика в сад либо не допускалась, либо такое посещение было обставлено многочисленными условиями, касавшимися внешнего вида, одежды и поведения. Это наложило определенный отпечаток и на фольклор Летнего сада. За очень редким исключением, в нем нет текстов, окрашенных оттенком грубоватой низменности. Исключение составляет разве что добродушно-снисходительное митьковское «Летняга» да единственная в нашем собрании частушка подобного рода:

В Летнем саде, в Ленинграде,

Два подкидыша лежат.

Одному под двадцать восемь,

А другому пятьдесят.

О том, как нагло и бесцеремонно однажды был использован аристократический статус Летнего сада, рассказывает легенда о неком семнадцатилетнем «отставном канцеляристе» Александре Андрееве. Этот «канцелярист» сочинил фальшивый приказ, согласно которому он, «комиссар Летнего сада Зверев», обязан смотреть за садом и «наблюдать, чтобы купцы, мещане и крестьяне не входили в сей сад в кушаке и шляпе, а ежели кто будет усмотрен, то с таковыми поступать по силе наказания: высечь плетьми и отдать в смирительный дом». С копией этого приказа «комиссар» ходил по Летнему саду, задерживал людей в кушаках и шляпах и делал вид, что собирается передать их на гауптвахту. Но в конце концов «по просьбе перепуганных нарушителей», брал с них штраф «по пятьдесят копеек, по рублю и более» и отпускал.

Центральная аллея Летнего сада

Вместе с тем Летний сад воспринимался петербуржцами, как место доступное абсолютно для всех. Об этом постоянно напоминал общегородской фольклор: «достоевский сказал: „у каждого человека должно быть место, куда он мог бы пойти“. Это прочли и устроили Летний сад». О том же, если верить фольклору, говорил и ядовитый тютчев. Однажды, услышав о чьей-то женитьбе на даме легкого поведения, он будто бы иронически проронил: «Это похоже на то, как если бы кто-нибудь пожелал купить Летний сад… для того, чтобы в нем прогуливаться».

Летний сад и сегодня традиционно считается одним из любимых мест отдыха петербуржцев.

Меня бабушка любила,

В Летний сад гулять водила.

А как взрослая я стала,

Сама дороженьку узнала.

По канавке по Лебяжьей

Зайчик солнечный плывет.

Пушки выстрел — звук протяжный

В Летний сад гулять зовет.

В Летний сад гулять пойду,

Разведу свою беду.

Постою да полюбуюсь

На такую красоту.

В Летнем саде, в самом заде

Вся трава помятая.

То не ветер и не буря,

А любовь проклятая.

Как известно, опыт типового строительства впервые в России был применен в Петербурге. Город застраивался так называемыми образцовыми домами, стандартные проекты которых были разработаны архитекторами Доминико Трезини и Жаном Батистом Леблоном. Использование типовых проектов было обязательным. Таких образцов для строительства было три: для «бедных», «именитых» и «зело именитых». Представление о том, каким был Петербург в начале XVIII века, к сожалению, можно получить лишь по сохранившимся проектным чертежам да по старинным гравюрам. Подлинные дома не сохранились. Однако одно здание, возведенное по образцу для «зело именитых», можно и сегодня увидеть в Летнем саду. От подобных домов вельможных сановников Петровской эпохи он отличается разве что более богатой отделкой фасадов, да более сложной внутренней планировкой. Это Летний дворец Петра I в Летнем саду, или «Летний дом», как называли его в XVIII веке.

Строительство Летнего дворца продолжалось с 1710 по 1714 год. Дворец представляет собой двухэтажное каменное здание с высокой, на «голландский манир», кровлей, построенное по проекту Д. Трезини при последующем участии архитектора А. Шлютера. Его фасады украшают терракотовые барельефы на темы побед русского морского флота. Перед южным фасадом был устроен так называемый «гаванец», соединенный с Фонтанкой. Непосредственно к входным дверям во дворец можно было прибыть на шлюпке. Планировка Летнего дворца отличается простотой и сравнительной скромностью. Комнаты были небольшими, с невысокими потолками. Известно, что Петр не любил высоких палат и предпочитал жить в тесных уютных покоях. Как утверждает молва, в тех случаях, когда ему приходилось останавливаться в просторных помещениях, он приказывал с помощью парусины занижать потолки и строить выгородки.

Летний дворец Петра I. Современное фото

Одна из комнат на первом этаже служила Петру приемной, куда мог приходить любой человек всякого звания. Здесь царь обычно выслушивал просьбы и жалобы. Рядом с приемной располагался карцер с железной решеткой в двери, куда Петр, как говорят, собственноручно запирал провинившихся, и сам же затем выпускал их через другую дверь. В гардеробной дворца стоял большой деревянный шкаф, который, по преданию, император смастерил собственноручно. В фольклоре сохранилось много рассказов о предметах быта, изготовленных царем лично. Согласно одному старинному преданию, Петр смастерил большое трюмо в резной деревянной раме, которое сохранилось в Тронном зале Летнего дворца. На раме вырезаны имя «Peter», русская буква «П» и год окончания работы.

Летний дворец Петра I. Интерьер спальни. Фото 2000-х годов

До середины XVIII века на половинках двери, ведущей в токарню, можно было увидеть изображение солдата с ружьем, написанное масляными красками. Сохранилось предание о том, как оно было создано. Однажды Петр, встав за токарный станок, велел часовому никого к нему не пускать. Меншиков, явившийся в это время, оттолкнул часового и попытался войти в токарню. Однако верный страж, выхватив штык и приставив его к груди светлейшего, закричал: «Отойди, не то приколю на месте». Петр услыхал шум и отворил дверь. Меншиков стал жаловаться ему на часового. Но Петр, выслушав солдата, вручил ему червонец за верную службу, а Меншикову сказал: «Он, брат Данилыч, более знает свою должность, нежели ты». Этого часового будто бы и запечатлел придворный живописец на створках двери в царскую токарню.

Судьба дворца после смерти его первого владельца сложилась необычно. Его использовали как обыкновенное жилье. В Летнем дворце в разное время проживали члены Императорской фамилии или просто царские сановники. Только в конце XIX века дворец начали использовать в качестве выставочного зала. В 1923 году в нем открыли историко-бытовой музей. С тех пор статус музея за Летним дворцом сохраняется постоянно.

Решетка Летнего сада со стороны Невы. Дореволюционное фото

Более пятидесяти лет Летний сад вплотную подходил к Неве. В 1760-х годах началась облицовка Невы гранитом, для чего в дно реки забили сваи и подсыпали грунт. Образовавшаяся таким образом набережная отделила сад от воды, что, в свою очередь, потребовало некоего архитектурного вмешательства для придания ему законченного вида. Сад решили отделить от набережной оградой. Возведение, ставшей впоследствии знаменитой чугунной ограды, продолжалось с 1771 по 1784 год. К сожалению, не осталось письменных свидетельств того, кто был автором прославленной ограды. В разное время ее сооружение приписывали и Ринальди, и Баженову, и Валлен-Деламоту. Большинство современных исследователей считают творцом ограды Юрия Фельтена в соавторстве с Петром Егоровым.

Уже современники смотрели на ограду Летнего сада, как на очередное чудо света. И действительно, ритм чередующихся чугунных копий с изящным радиусным завершением вызывает смутное, словно во сне, необыкновенное ощущение, ради которого стоит хоть раз побывать в Петербурге.

Фрагмент решетки Летнего сада

Одна из красивейших петербургских легенд, рожденная то ли на берегах темзы и завезенная британскими негоциантами в устье Невы, то ли возникшая в одном из петербургских аристократических салонов, была подхвачена тысячеустым Петербургом и распространилась по миру. Легенда рассказывает о неком сказочно богатом англичанине, который, наслышавшись на склоне лет о волшебной красоте Северной Пальмиры, вдруг заявил, что ему совершенно необходимо побывать в россии и увидеть ограду Летнего сада. В прекрасную пору белых ночей его яхта вошла в Неву и бросила якорь напротив Летнего сада. Изумленный и очарованный фантастической красотой северного шедевра, престарелый британец отказался сойти на берег, заявив, что в этом нет никакого смысла, так как ничего более прекрасного он уже увидеть нигде и никогда не сможет. «Я все, что хотел, видел в Петербурге: решетку Летнего сада на фоне белой ночи», — будто бы сказал гордый британский лорд. На глазах удивленных петербуржцев его яхта снялась с якоря и взяла курс на Англию. Нам неизвестно, кем был этот британец и какова его дальнейшая судьба. Но не тогда ли родилась поговорка о волшебной красоте Северной столицы: «Увидеть Петербург и умереть!».

В 1950-х годах эта легенда приобрела еще один вариант, в котором подчеркивается совершенство ограды Летнего сада не самой по себе, а в сочетании с легендарными петербургскими белыми ночами. Автору этой книги легенду поведал в письме один из читателей его книг. Будто бы в Ленинград приехал какой-то английский лорд. Дело было летом. Лорд приказал привести его вечером в Летний сад. Камердинер поставил ему стул на одной из садовых аллей со стороны Невы. Лорд уселся на стул и молча сидел на нем, дымя сигарами и потягивая вино всю ночь. Ранним утром он встал и со словами: «Что ж, я все, что хотел, видел в Петербурге: решетку Летнего сада на фоне белой ночи». Сел в поджидавшую его машину и уехал в аэропорт.

Наряду с поэтическими образцами фольклора о прекрасной ограде и очарованных англичанах существовал и другой, прагматический вариант легенды. Будто бы всемирно известные английские знатоки литейного дела съезжались на невские берега специально посмотреть на решетку, поражавшую «своей колоссальностью и отчетливой работой». До сих пор, говорят, с ограды Летнего сада то и дело исчезают ее декоративные украшения — позолоченные лепестки, которые, как говорят, увозят с собой «завистливые англичане, чтобы сравнить их с декором ограды Букингемского дворца». Если принять во внимание, что, по утверждению петербургского фольклора, одно из звеньев ограды — золотое и только выкрашено в черный цвет, то можно понять беспокойство петербуржцев. Тем более что фольклор на пустом месте не рождается. Например, известно предание, дошедшее до нас еще с первых лет советской власти. Будто бы пресытившиеся американцы предлагали голодным русским аж «сто новых паровозов» всего лишь за одну решетку Летнего сада.

В 1950-х годах во время реставрации ограды Летнего сада, повествует одна легенда, ее звенья перед окончательной окраской были загрунтованы и на некоторое время приобрели непривычный ярко-оранжевый цвет. На редакции газет будто бы обрушился шквал писем и телефонных звонков с требованием вернуть ограде ее исторический черный цвет. Чтобы успокоить ленинградцев, на ней со стороны Невы укрепили фанерный щит с крупной надписью: «товарищи ленинградцы! Не волнуйтесь, это только технологический грунт. Ограда будет выкрашена в черный цвет».

4 апреля 1866 года Летний сад стал свидетелем одного из самых драматических событий в истории дореволюционной России. В Петербурге было совершено покушение на императора Александра II. Московский студент Дмитрий Каракозов выстрелил в царя во время его прогулки по Летнему саду. Выстрел оказался неудачным. Россия песнями славила Бога, спасшего императора:

В шестьдесят шестом году

Бог пронес мимо беду.

Стукнем, брякнем чаша в чашу,

Богу — честь, царю — хвала!

Комиссаров подлетел

И спасти царя успел.

Стукнем, брякнем чаша в чашу,

Богу — честь, царю — хвала! и т. д.

Как мы видим, кроме Бога был тут еще и некий человек по фамилии Комиссаров. Действительно, по одной из легенд, императора спас крестьянин Костромской губернии Осип Комиссаров. Согласно общепринятой официальной версии спасения государя, которую, между прочим, начали оспаривать уже современники, Комиссаров, случайно оказавшийся рядом со стрелявшим, отвел руку убийцы. На самом деле, как утверждали очевидцы, террористу Каракозову в момент выстрела никто не мешал. Он просто промахнулся. А на «спасителя» ткнул пальцем оказавшийся на месте преступления городовой, когда ему стали досаждать вопросами. Таким образом, если верить фольклору, спасителем императора Комиссаров стал совершенно случайно.

Судьба нечаянно оказавшегося в нужном месте и в нужное время крестьянина резко изменилась. Уже 13 апреля вышел указ императора о присвоении Комиссарову потомственного дворянского титула, по поводу которого в Петербурге распространился анекдот, впервые опубликованный в берлинских газетах. «Вы слышали, что в Петербурге в русского царя стреляли?» — «Да, слышал. А не знаете ли, кто стрелял?» — «Дворянин». — «А кто его спас?» — «Крестьянин». — «Чем же его наградили за это?» — «Сделали дворянином».

На Комиссарова сыпались награды как из рога изобилия. От австрийского императора. От Луи Бонапарта из Франции. От других европейских монархов. Ему дарили поместья. В его честь устраивались званые обеды и внеочередные заседания аристократических клубов. Артисты Мариинского театра в честь «спасителя» дали специальное представление оперы Глинки «Жизнь за царя». Журналисты открывали все новые и новые подробности его жизни. Оказывается, он родился в нескольких верстах от родины Ивана Сусанина, да и зовут его почти так же: Комисарова — Осип Иванович, а Сусанина, наоборот, — Иван Осипович. Выдержать все это простому крестьянину было невозможно. Пройти медные трубы славы он не смог. В конце концов Комиссаров запил и вскоре умер от белой горячки.

Трагически закончилась и судьба террориста Дмитрия Каракозова. 3 сентября того же года он был приговорен к смертной казни и повешен. А в честь «чудесного спасения» императора в 1866–1868 годах в Петербурге, у выхода из Летнего сада по проекту архитектора Р.И. Кузьмина была сооружена облицованная серым мрамором часовня с надписью «Не прикасайся к помазаннику Моему». Она была встроена в ограду. В 1918 году часовню закрыли, а в 1930-м — снесли.

Ограда Летнего сада со стороны Мойки

В 1826 году появилась художественная ограда и с противоположной, южной, стороны Летнего сада. Она была отлита на Александровском чугунолитейном заводе по рисунку архитектора Людвига Ивановича Шарлеманя-второго. Она не так величественна, как знаменитая ограда со стороны Невы, и в известном смысле находится в тени мировой славы своей «старшей сестры». Но среди истинных петербуржцев эта скромная ограда пользуется давней и заслуженной любовью. Она представляет собой чередующиеся звенья, украшенные изображением тонко моделированной головы Медузы Горгоны. В центре ограды находится вход в Летний сад со стороны Мойки, то есть со стороны города.

Именно поэтому этот вход наиболее популярен среди петербуржцев. Это давнее традиционное место встреч, которое со временем в городской фразеологии было персонифицировано и вошло драгоценной жемчужиной в свод городской мифологии. Петербуржцы, назначая друг другу встречи у южного входа в Летний сад, говорят: «Встретимся у Шарлеманя». Никаких дополнительных уточнений эта формула не требует, а сама фраза стала высшим признанием заслуг как самого Людвига Ивановича Шарлеманя-второго, так и всех без исключения петербургских зодчих.

Марсово поле

В начале XVIII века на запад от Летнего сада простиралось болотистое поле, поросшее деревьями и кустарниками. В 1711–1716 годах лес вырубили и от Невы к Мойке для осушения болот прорыли два канала — Лебяжий, существующий до сих пор, и Красный, вдоль современной западной границы Марсова поля. Впоследствии Красный канал был засыпан. Образовавшийся между Невой, Мойкой и этими каналами пустынный прямоугольный остров назвали Большим лугом. Он использовался для проведения смотров войск и праздников в честь побед в Северной войне. Официальные праздники переходили в народные гулянья с кулачными боями, травлей зверей и другими традиционно русскими забавами. Гулянья заканчивались сожжением праздничных фейерверков, которые в ту пору назывались «потешными огнями».

От них произошло и следующее официальное название острова — Потешное поле. После смерти Петра в короткое царствование Екатерины I поле называлось Царицыным лугом — по имени «Золотых хором», или «Царского дома», стоявшего поблизости там, где позже архитектор росси построил павильон Пристань в Михайловском саду.

В 1740-х годах была предпринята попытка превратить Царицын луг в регулярный сад. Работы велись по проекту архитектора М.Г. Земцова. Однако дальше прокладки дорожек, стрижки кустов и присвоения претенциозного названия «Променад» дело не пошло. На Царицыном лугу вновь стали проводить разводы караулов, военные учения, парады и смотры гвардейских полков. В 1805 году Царицын луг был переименован в честь античного бога войны Марса.

Памятник борцам революции. Фото 1980-х годов

Едва наступали первые весенние дни и поле освобождалось от снега, десятки гвардейских полков с раннего утра стекались на продуваемое невскими ветрами место. «Вот лето наступило, теперь Манеж отдохнет, а Царицыну лугу достанется работа», — говорили солдаты, покидая казармы перед началом учений.

Знаменитые парады на Марсовом поле воспеты петербургскими поэтами, изображены на полотнах художников, отражены в художественной литературе и в городском фольклоре. На них сходились толпы любителей воинского строя и маршевой музыки. Сохранился анекдот, подметивший типичную особенность петербургского быта того времени. «Куда вы ушли без спроса?» — спросила мать двух взрослых своих дочерей. — «Извините, маменька, я пошла смотреть парад на Царицыном лугу». — «Ну, а ты где была?» — спросила мать другую дочь. — «А я также ходила за сестрицею и помогала ей смотреть парад».

Однажды петербуржцы заметили, что на ежедневных утренних разводах стали присутствовать танцовщицы императорского театра. Родилась легенда о том, как однажды во время развода император Павел заметил одну танцовщицу, которая рискнула таким образом прийти на свидание с офицером. Едва сдерживаясь, Павел крикнул: «Вам что здесь надо, сударыня?» — «Мы пришли полюбоваться красотой этого военного зрелища, Ваше величество». Павлу понравился ответ девицы, и он тут же приказал «ежедневно на утренний развод присылать из театра несколько танцовщиц».

Однако не все заканчивалось так благополучно. Однажды на Марсовом поле Павел неизвестно за что разгневался на Преображенский полк. Неожиданно он закричал: «Направо кругом, марш… в Сибирь!» И полк, отличавшийся строгой дисциплиной и беспрекословным повиновением, по словам предания, в полном составе стройно прошагал с Марсова поля по улицам Петербурга. Так он дошел до Московской заставы и «направился далее по Сибирскому тракту». Только около Новгорода преображенцев догнал посланец от императора и объявил ему государево «прощение и позволение вернуться в столицу».

В другой раз во время парада на Марсовом поле один офицер неосторожно забрызгал Павла I грязью. Реакция была мгновенной. Император рассвирепел. Офицер трусливо сбежал, и целый день мотался по городу, боясь гнева государя. Наутро его арестовали и привели к Павлу. Каково же было удивление несчастного офицера, когда он увидел императора, идущего к нему с распростертыми объятиями: «Дорогой мой, я так вам благодарен. Если бы вы не сбежали, я бы убил вас, совершив непростительный грех перед Богом».

Рассказывали, что на третий день царствования Павел I после обеда поехал прокатиться верхом по городу. На Царицыном лугу стояло в то время большое деревянное здание «Оперного дома», в котором выступала итальянская труппа. Павел трижды объехал вокруг театра и остановился перед входом. «Николай Петрович, — крикнул он сопровождавшему его военному губернатору Архарову, — чтоб его, сударь, не было!» И ткнул рукой в сторону театра. Через три часа, рассказывает легенда, «Оперного дома» будто никогда и не бывало. Более пятисот рабочих при свете фонарей равняли место, где он стоял еще днем.

В короткую эпоху царствования Павла I, в полном соответствии с воинским значением главного парадного плаца столицы, украсили монументы выдающихся русских полководцев. В 1799 году на северной границе Поля, вблизи берега реки Мойки, установили обелиск из серого сердобольского гранита, увенчанный бронзовым орлом с распростертыми крыльями, посвященный генерал-фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому. Обелиск выполнен по проекту архитектора В.Ф. Бренны. Через два года, в 1801 году, там же был установлен памятник Александру Васильевичу Суворову. Более чем трехметровую фигуру генералиссимуса в рыцарских доспехах, с мечом и короткой шпагой в руках выполнил скульптор М.И. Козловский. Памятники простояли на Марсовом поле недолго. В 1818 году по предложению Карла Росси они были перенесены: Румянцевский обелиск — в сквер на Васильевском острове, а памятник Суворову — на вновь созданную Суворовскую площадь, рядом с южной границей Марсова поля. Место оказалось более чем удачным. Памятник остался навсегда вписанным в ансамбль Марсова поля.

Идея Росси напомнила петербуржцам о взаимоотношениях Суворова с сильными мира сего. Если раньше Суворов стоял лицом к Марсову полю, на котором регулярно проходили воинские смотры, учения и парады, то теперь он повернулся к нему спиной. Такое демонстративно пренебрежительное поведение полководца вызвало волну мифотворчества:

Не хвастай, государь, своим ты вахт-парадом:

Суворов не глядит, отворотившись задом.

Но наряду с восторженными эпитетами, присвоенными памятнику народом: «Бог войны» и «Марс Российский», известны и менее лестные характеристики этой монументальной скульптуры. Многие считали художественную аллегорию, которой воспользовался Козловский, слишком отвлеченной, и монумент полководца иногда называли «Памятник дикарю без штанов».

Во время Великой Отечественной войны памятник Суворову едва не погиб. Как известно, в блокадном Ленинграде существовала суеверная примета: город не будет сдан врагу до тех пор, пока в монументы великих русских полководцев Суворова, Кутузова и Барклая-де-толли не попадет хотя бы один снаряд. Памятники действительно на протяжении всей войны стояли ничем не защищенные, и даже во время самых страшных артобстрелов города они оставались невредимы. Чтобы спрятать их, скорее всего, не было ни сил, ни времени, ни достаточных средств. Например, памятник Суворову еще в самом начале войны предполагалось поместить в подвал соседнего дома. Но оказалось, что проем подвального окна узок, и его необходимо расширить. Однако сразу сделать это было невозможно, а затем переносить статую в укрытие было уже не по силам ослабевшим ленинградцам. Говорят, что фашистский снаряд, чуть-чуть не задев голову стоящего на пьедестале полководца, влетел в соседний дом и разорвался именно в том подвале, куда в самом начале блокады собирались спрятать памятник.

В то время значение памятника Суворову было так велико, что, судя по фольклору, об этом знали далеко за пределами Ленинграда. Известная собирательница фольклора Н.А. Криничная на Урале записала солдатскую легенду о новобранцах, которых специально перед тем, как отправить на фронт, проводили мимо памятника Суворову у моста через Неву, «они ему честь отдавали».

Памятник Суворову стоит на предмостной площади, известной в народе как «Площадь побед», на одном из самых оживленных транспортных перекрестков города. Но подойти к нему, чтобы рассмотреть вблизи, практически невозможно. Здесь всегда дежурят полицейские наряды. Но многие утверждают, что подойти к памятнику все-таки можно. Только надо предварительно заплатить штраф. Поэтому еще с советских времен за монументом Суворова сохранилось своеобразное прозвище: «Памятник трех рублей».

Парад по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге. Г.Г. Чернецов. 1831–1837 годы

Воспетая Пушкиным «воинственная живость потешных Марсовых полей» очень скоро превратила некогда зеленое поле в пустынный и пыльный плац, начисто вытоптанный тысячами солдатских сапог и конских копыт. Пыль, поднимаемая ветрами, толстым слоем оседала на деревьях Михайловского и Летнего садов, забивалась в оконные щели близлежащих домов, а сам плац превращала в подобие пустыни с миниатюрными дюнами и барханами. Уже в середине XIX века жители столицы окрестили эту площадь «Петербургской Сахарой». Поздней осенью и ранней весной размокало и превращалось в непроходимое пространство, которое петербуржцы называли «Центральное петербургское болото».

Практически весь XIX век в Петербурге был отмечен ежегодными общегородскими народными гуляньями, праздничное половодье которых буквально захлестывало весь город во время Пасхи или Масленицы. Накануне этих православных праздников на Марсовом поле, Адмиралтейском лугу и в других местах с фантастической скоростью вырастали пестрые волшебные городки с балаганами, американскими горами, русскими качелями и каруселями. Между прочим, известное понятие «лубочное искусство», то есть искусство низменное, недостойное внимания высоколобых профессионалов пошло будто бы от тех самых временных балаганных строений, которые, ради экономии, делались из самого дешевого материала — луба, или из липовых досок. В связи с этим в фольклоре даже сохранились некоторые приметы довольно пренебрежительного отношения к балаганным постройкам. В 1838 году на Адмиралтейской площади возник пожар, пострадали люди. В «Записных книжках» П.А. Вяземского сохранился любопытный диалог, записанный по горячим следам: «Слышно, что при пожаре довольно много народу сгорело». — «Чего „много народу!“ — даже сгорел чиновник шестого класса».

Шумные толпы простого люда с раннего утра тянулись на Марсово поле со всех концов города. Кареты и экипажи высшей и средней знати, обгоняя пеших горожан, спешили к началу гуляний. Отказаться от посещения этих ежегодных праздников в Петербурге считалось дурным тоном. В запасе петербургского городского фольклора имелся бесконечный синонимический ряд крылатых фраз и выражений на одну и ту же тему: «Побывать на балаганах»; «Побывать на горах»; «Под горами»; «На горах»; «Под качелями». На бытовом языке это означало «посетить пасхальные или масленичные гулянья». Зимой гулянья устраивались на запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством, где возводились гигантские ледяные сооружения, известные в просторечии под названием «Невские горы». Такие же горы для развлечения простого народа появлялись посреди Невы напротив Смольного собора. В отличие от «Невских» их называли «Охтинскими горами». На Конногвардейском бульваре, на площади перед Казанским собором и в других людных местах Петербурга перед Пасхой устраивались так называемые «вербные торги», на которых в огромных количествах продавались дешевые игрушки и сласти. Адреса этих торжищ имели один общий адрес: «На вербе».

Гостей на балаганах встречали легендарные так называемые балаганные деды. Громкими голосами, стараясь перекричать друг друга, они зазывали на представления с балконов дощатых павильонов-балаганов. Чаще всего это были рифмованные монологи ироничного, «биографического» характера, что особенно импонировало невзыскательной публике:

Жена моя солидна,

За три версты видно.

Стройная, высокая,

С неделю ростом, и два дни загнувши,

Уж признаться сказать,

Как, бывало, в красный сарафан нарядится

Да на Невский проспект покажется,

Даже извозчики ругаются:

Очень лошади пугаются.

Как поклонится,

Так три фунта грязи отломится.

А вот, ребята, это Параша,

Только моя, а не ваша.

Хотел, было, я на ней жениться,

Да вспомнил: при живой жене это не годится.

Всем бы Параша хороша, да больно щеки натирает,

То-то в Питере кирпичу не хватает.

Жена у меня красавица, —

Позади ноги таскаются.

Теперича у нее нос

С Николаевский мост.

Но я хочу пустить ее в моду,

Чтоб, значит, кому угодно.

У меня жена красавица —

Под носом румянец, во всю щеку сопля.

Как по Невскому прокатит —

Только грязь из-под ног летит.

Зовут ее Софья,

Которая три года на печке сохла.

С печки-то я ее снял,

Она мне и поклонилась,

Да натрое и развалилась.

Что мне делать? Я взял мочалу, сшил,

Да еще три года с нею жил…

Пошел на Сенную,

Купил за грош жену другую.

Да и с кошкой.

Кошка-то в гроше,

Да жена-то в барыше,

Что ни дай, так поест.

Венчали нас у Фрола,

Против Гостиного двора,

Где висят три фонаря.

Свадьба была пышная,

Только не было ничего лишнего.

Кареты и коляски не нанимали,

Ни за что денег не давали.

Невесту в телегу вворотили,

А меня, доброго молодца, посадили

К мерину на хвост

И повезли прямо под Тучков мост.

Там была и свадьба.

Настает, братцы, Великий пост,

Сатана поджимает хвост

И убирается в ад.

А я этому рад.

Пошел я гулять в Пассаж —

Красоток там целый вояж:

Одни в штанах да в валенках,

Другие просто в тряпках,

От одной пахнет чесноком,

От другой несет вином.

А у моей жены имений не счесть,

Такие часы есть,

Их чтоб заводить,

Нужно из-под Смольного за Нарвскую заставу ходить.

А рыжий-то, рыжий, глядите-ка, люд православный,

Так и норовит кому-нибудь в карман.

Доверительные монологи о женах перебивались рифмованными назидательными повестями, героями которых становились сами балаганные деды:

У вас есть, господа, часы?

У меня есть. Два вершка пятнадцатого.

Позвольте, господа, у вас проверить,

Или мне аршином померить.

Если мне мои часы заводить,

Так надо за Нарвскую заставу выходить.

Это был только зачин. Дальше завороженные слушатели становились свидетелями захватывающих приключений, ради которых собственно все и затевалось:

Был я тогда портным.

Иголочка у меня язовенькая,

Только без ушка —

Выдержит ли башка?

Как стегну,

Так кафтан-шубу и сошью.

Я и разбогател.

У меня на Невском лавки свои:

На правой стороне это не мое,

А по левой вовсе чужие.

Прежде я был купцом,

Торговал кирпичом

И остался ни при чем.

Теперь я живу день в воде, день на дровах

И камень в головах.

А еще, ребята, что я вам скажу:

Гулял я по Невскому пришпекту

И ругнулся по русскому диалекту.

Ан тут передо мной хожалый:

В фортал, говорит, пожалуй.

За что, я говорю?.. А не ругайся! —

Вот за то и в часть отправляйся!

Хорошо еще, что у меня в кармане рупь-целковый случился,

Так я по дороге в фортал откупился.

Так-то вот, ребята, на Невском проспекте

Не растабаривайте на русском диалекте.

Я по Невскому шел,

Четвертака искал, да в чужом кармане рубль нашел,

Едва и сам ушел.

Потом иду да подумываю.

Вдруг навернулся купец знакомый,

Да не здоровый,

Только очень толсторожий.

Я спросил: дядюшка, в которой стороне деревня?

А он мне сказал: у нас деревни нет, а все лес.

А я к нему в карман и влез.

Он меня взял да в баню и пригласил.

А я от этого дела не раскусил:

Я на даровщинку и сам не свой.

Приходим мы в баню. Баня-то, баня — высокая,

У ворот стоят два часовых в медныхшапках.

Как я в баню-то вошел, да глазом-то окинул,

То небо и увидел.

Ни полка, ни потолка,

Только скамейка одна.

Есть полок,

На котором черт орехи толок.

Вот, голова, привели двое парильщиков,

Да четверых держальщиков.

Как положили меня,

Дружка, не на лавочку, а на скамеечку,

Как начали парить, с обеих сторон гладить.

Вот тут я вертелся, вертелся,

Насилу согрелся.

Не сдержал, караул закричал.

Банщик-то добрый, денег не просит,

Охапками веники так и носит.

Как я с этой бани сорвался.

У ворот с часовым подрался.

Богатые на коварную выдумку и щедрые на беззлобную шутку владельцы балаганов наперебой изощрялись друг перед другом. Доверчивые счастливчики, опережая один другого, протискивались внутрь ярко освещенной пустой палатки, вход в которую объявлялся бесплатным. Оглядывались вокруг, обшаривали глазами стены и, ничего не обнаружив, злые и раздраженные шли к выходу. И тут их встречал ухмыляющийся хозяин, над головой которого была прибита едва заметная вывеска: «Выход 10 копеек». Делать нечего — приходится платить, но признаться нетерпеливо ожидающим своей очереди в балаган в том, что ты остался в дураках, никто не решается. И очередь не убывает.

Яркая броская реклама другого парусинового балаганчика весело зазывает публику всего за алтын увидеть Зимний дворец в натуральную величину. А внутри балагана хитро улыбающийся хозяин откидывает пеструю тряпичную занавеску и показывает застывшей от изумления публике стоящий напротив балагана Зимний дворец. Подсознательное желание разгоряченной всеобщим весельем публики быть обманутой было так велико, что подобные стереотипные розыгрыши предлагались порою в нескольких балаганах, стоящих друг с другом рядом, одновременно. «Ах, обмануть меня не трудно. / Я сам обманываться рад». При особом желании можно было увидеть в натуральную величину и Александровскую колонну, и панораму Петербурга, и многое другое. Самым любопытным предлагалось даже «Путешествие вокруг света», которое совершалось вокруг обыкновенного дощатого стола с горящей свечой посередине.

В программу народных гуляний входили дешевые распродажи и розыгрыши всевозможных лотерей. Приглашения к лотереям отличались веселым, задиристым юмором с примесью обязательного петербургского колорита:

Будет разыгрываться Великим постом

Под Воскресенским мостом,

Где меня бабушка крестила,

На всю зиму в прорубь опустила,

Лед-то раздался,

Я такой чудак и остался.

Бурнус вороньего цвету,

Передних половинок совсем нету.

Взади есть мешок,

Кисточки на вершок.

Берестой наставлен,

А зад-то на Невском проспекте

за бутылку пива оставлен.

Вот, ребята, разыгрывается у меня лотерея:

Хвост да два филея,

Чайник без ручки, без дна,

Только крышка одна, —

Настоящий китайский фарфор,

Был выкинут на двор,

А я подобрал, да так разумею,

Что можно фарфор разыграть в лотерею,

Часы на тринадцати камнях,

Что возят на дровнях.

А чтобы их заводить,

Надо к Обуховскому мосту заходить.

Ну, ребята, покупайте билеты — на цигарки годятся,

А у меня в мошне пятаки зашевелятся.

Но больше всего публики скапливалось вокруг знаменитых раёшников (от слова «раёк» — райское действо). Они стояли в разных местах площади со своими потешными панорамами, которые представляли собой небольшие деревянные ящики с двумя отверстиями, снабженные увеличительными стеклами и несложным устройством внутри. При помощи рукоятки раёшник неторопливо перематывал бумажную ленту с изображением разных городов, событий, портретами известных людей и сопровождал показ веселыми рифмованными шутками и присказками. Понятно, что Петербург в этом популярном среди простого народа представлении занимал далеко не последнее место. Представление начиналось с традиционного приглашения:

А вот и я, развеселый грешник,

Великопостный потешник —

Петербургский раёшник

Со своей потешною панорамою:

Верчу, поворачиваю,

Публику обморачиваю,

А себе пятачки заколачиваю.

Здравия желаю,

С Масленицей поздравляю;

С выпивкой, закуской,

С широкою русской,

С разгулом великим,

С восьмидневным веселием;

С блинами, попойками,

С ухарскими тройками;

С пылом, с жаром,

С хмельным угаром!..

Всех проздравляю,

Гулять дозволяю!..

Пришел людей повидать,

И себя показать;

Покрутиться, покамборить,

Ни в чем себя не неволить:

Пущу свою картинку в ход,

Потешить православный народ.

Пришел к вам с Царицына лугу…

Хотел ехать в Калугу,

Да костоломки испужался

Да в Дворянское собрание

К охтинским ребятишкам и примчался…

Машкарад, значит, почуял.

Приглашение еще не успевало закончиться, а самые нетерпеливые уже прильнули к глазку панорамы и замерли в ожидании начала «райского действа». Публика замирала. Раёшник становился в позу. И все начиналось:

А вот город Питер,

Что барам бока вытер.

Там живут немцы

И всякие разные иноземцы.

Русский хлеб едят

И косо на нас глядят,

Набивают свои карманы

И нас же бранят за обманы.

А вот андерман штук — другой вид:

Петр Первый стоит;

Государь был славный,

Да при том же и православный;

На болоте выстроил столицу…

Вот смотри и гляди —

Город Санкт-Петербург,

Петропавловская крепость,

Из крепости пушки палят,

А в казематах преступники сидят,

Сидят и пищат,

А корабли к Питеру летят.

А другое дело распрекрасный город Питер,

Больно он карман вытер!

Там окромя кабака да заведения

Куда не взглянете — представление на представлении.

На Царицыном лугу стоят балаганы,

Бьют в них барабаны,

Из ружей стреляют,

Войну изображают, турок побивают!

Там показывают «Кащея»,

А там «Два злодея»,

А Малофеев показал силу,

Закатил «Аскольдову могилу»!

Публика кругом ходит чистая,

Суконная, форсистая, —

А не важная,

Просто сермяжная.

Еле-еле пробивается к карусели,

На качелях качается,

Большим делом утешается,

А то заплатит пятачок И глядит к нам в раёк.

А вот — позвольте посмотреть:

С птичьего полета, а может и выше —

С золоченой адмиралтейской крыши,

Как на ладони — весь город Питер,

Что многим бока повытер.

А это город Питер,

Воды в нем тьма-тьмущая,

Река течет пребольшущая,

А мелкие реки не меряны,

Все счета им потеряны.

А это город Питер,

Которому еврей нос вытер.

А это город — русский,

Хохол у него французский,

Рост молодецкий,

Только дух немецкий!

Да это ничего — проветрится.

А вот и петербургская дама,

Только не из Амстердама,

Приехала из Риги Продавать фиги.

Купеческих сынков обставляет

Да сети им расставляет.

Карьеру начали с прачки,

Да давали им много потачки.

Вот на набережной Дворцовой

Съезд для бар открылся новый.

Два антрепренера,

Чуть ли не куафера,

Устроили картинное выставление,

Столице на удивление,

Закатили саженное объявление,

Что-де по рублику

Пускают публику,

На французские картины надивиться,

Французскому искусству научиться.

Ну и точно,

Собрали как нарочно,

Да такие сюжеты,

Что антиресней нету!..

То стражение,

То бабы оголение.

Да не просто так,

Как нарисует русак,

А во всем авантаже,

В браслетиках даже!..

Смотри и любуйся.

Смотрят ловкие кавалеры,

Штатские и офицеры,

Смотрят папаши и мамаши,

А барышни-мамзели,

Как маков цвет покраснели,

Глазки потупляют, —

Смотреть куда не знают.

А старые мадамы

Смотрят и картины и рамы,

Делают замечания

Насчет содержания:

Искусство-де пропало,

Игривости в нем мало!..

Подбавить надоть.

А вот в Михайловском манеже стон стоит,

Орава собак визжит,

Воет и лает,

Публику зазывает!

Публика волнуется,

На псов дивуется,

О цене не торгуется:

Платит за шавку малую,

Что за кобылу чалую,

За моську иную,

Что за тройку лихую!

На собаках висят медали,

А на хозяевах едва ли…

Чувствуют псы себя сами

Здесь господами!

Кассиры, сторожа и администрация —

Только декорация…

Устроили богатое барство

Собачье царство,

Вот теперь и любуются!

А вот издатель «Петербургской газеты»

Скачет на край света,

Искать сюжета —

Для балета!

Газетное дело,

Видно, надоело…

Изучает новое «па»

Под руководством Петипа,

Чтоб легче канкан плясать!

А заправилами в газете

Остались грудные дети!..

Читают —

Сами не понимают,

Смотрят в книгу —

Видят фигу.

Есть надежда: к его возвращению

Устроят полное крушение…

Чего от них ждать?

А вот еще изображение

Достойное удивления:

Петербургские финансисты в змей играют,

Вверх запускают!

Склеен змей из «кредиток»,

А под ними клубок немецких ниток.

Напрасно господа хлопочат,

Змей подыматься не хочет!

А дело по простоте

Не в одном хвосте.

Он, пожалуй, и тяжел,

К низу и повел,

И нельзя убавить погремушки,

Ядра да пушки,

Да подбавить мало.

Мало золотой мочалы…

Лучше же выждать минуты,

Да порвать иноземные путы,

И с тяжелым хвостом

Он взлетит орлом.

А вот питерский купец —

Молодец!

Его смущает,

Что мамаша долго не умирает…

Зовет аблоката,

А у аблоката ума палата…

Говорит: мы доктора натравим,

Все дело оправим,

Деньги отдать заставим!

А коли упрется на своем,

Запрячем в сумасшедший дом!..

Сказано — сделано,

Как по писаному обделано,

Деньги получены,

Наполовину прокручены,

А как дошло до дележки,

Оказались сухие ложки…

Чуть не передралися, —

Проболталися, —

Дошло дело до суда —

Пожалуйте-ка сюда, господа!

Свидетели врали,

Аблокаты болтали,

Глотки надрывали,

Да труды их пропали:

Суд взглянул шире, —

Всем нашел место в Сибири.

А вот три петербургские портрета,

Это три червонных валета:

Купец-молодец,

Адвокат лихой и доктор удалой!

Эта тройка удалая к мамаше купца-молодца

Доктора-лихача отправила

И деньги отдать заставила,

Ибо доктор к ней явился

И с дерзкой речью обратился:

«Нам деньги не нужны,

А потому подавайте их сюды,

А коли ты упрешься на своем,

Мы тебя отправим в сумасшедший дом».

Деньги получены

И половина прокручена.

Но старушка суду заявила,

И наша тройка в Сибирь угодила.

По делам ворам и мука!

Славный век праздничных петербургских балаганов, вместившийся в календарные рамки XIX века, оставил по себе завидную славу в городском фольклоре. Имена актеров и владельцев балаганов не сходили с уст петербуржцев. В одном из раёшных стихов мы уже встречались с именем купца Василия Михайловича Малофеева, долгие годы владевшего многими балаганами на Адмиралтейском лугу и Марсовом поле. Малофеев много сделал для сближения народного и профессионального театра. Ему, например, впервые удалось поставить в балаганном театре целые пьесы.

Вошла в пословицу и фамилия одного из строителей балаганов Власова, который был так скуп, что будто бы даже следил за тем, чтобы цена актерам за работу в его балаганах была самой низкой. С тех пор на языке артистов понятие «власовская цена» стало означать «ничего не стоит».

В середине XIX века в Петербурге гремело имя первого иностранного актера-паяца Христиана Лемана, приехавшего в Россию из Франции в 1818 году. Он так долго выступал на праздничных петербургских гуляньях, что со временем его имя стало нарицательным. В Петербурге всех паяцев стали называть «Лейманами».

В XX веке статус Марсова поля резко изменился. В марте 1917 года оно было избрано местом для захоронения погибших во время Февральской революции петроградцев. Среди них были не только погибшие в уличных беспорядках горожане, но и полицейские, которые, выполняя свой долг, стали жертвами разбушевавшиейся толпы. Впоследствии здесь же были погребены павшие в октябрьские погромные дни и во время подавления последовавших затем так называемых контрреволюционных мятежей. Над их общими могилами в 1919 году по проекту архитектора Л.В. Руднева был сооружен монументальный комплекс надгробий из блоков красного гранита. Неожиданное появление погоста в самом центре Петербурга, да еще на одной из его главных площадей, вызвало в городе самые противоречивые толки. По старой христианской традиции хоронить вне церковной или кладбищенской ограды не полагалось. А учитывая, что с началом революции и Гражданской войны уровень жизни в Петербурге стремительно покатился вниз, и в городе началась обыкновенная разруха, заговорили о том, что очень скоро «Петрополь превратится в Некрополь».

В 1923 году на Марсовом поле появился партерный сквер, окончательно преобразивший облик старого военного плаца. Кажется, именно тогда родилась горькая шутка питерских безработных пролетариев. На вопрос: «Где работаешь?» они отвечали: «На Марсовом поле потолки крашу». При этом надо заметить, что парадоксальность этой шутки состояла не только в безжалостной самоиронии: какие уж потолки на Марсовом поле?! — но и в чисто петербургском характере юмора. В городе никогда потолки не красили. Их белили.

В 1957 году к 40-летию Октябрьской революции на Марсовом поле, в центре памятника «Борцам революции», зажгли вечный огонь в память о жертвах всех революций. В народе его прозвали «факелом коммунизма».

Сады и скверы от Адмиралтейства и Сенатской площади — вдоль Невского проспекта до Александро-Невской лавры

Прокладка главной магистрали Петербурга — Невского проспекта — началась в 1711 году. Кроме основной градостроительной задачи Невский проспект должен был выполнить еще и, говоря современным языком, идеологическую роль — связать в одно целое административный центр города — Адмиралтейство, с его духовным центром — Александро-Невской лаврой. Прокладывали одновременно с двух сторон. Пленные шведские солдаты со стороны Адмиралтейства, и монастырские монахи со стороны Лавры. Последние преследовали еще и чисто утилитарные, хозяйственные цели. Лавра особенно остро чувствовала отсутствие удобной транспортной связи с городом. Предполагалось, что и те, и другие строители встретятся у Большой Новгородской дороги, будущей Лиговской улицы. Однако этого не произошло.

Если верить старинному преданию, при прокладке трассы ошиблись как те, так и другие, и Невский проспект, вопреки логике петербургского строительства, предполагавшего открытые прямые перспективы, оказался не прямым, а получил нежелательный излом. Говорят, узнав об этой ошибке, Петр I был так разгневан, что велел уложить всех монахов, а в их вине он ни чуточки не сомневался, на месте образовавшегося излома и примерно высечь. Если верить легенде, царь лично присутствовал при этой экзекуции и старательно следил за точным исполнением своего приговора. Впрочем, истории хорошо известна личная неприязнь царя к «племени монахов».

Строго говоря, ни монахи, ни пленные шведы здесь ни при чем. Существует вполне логичная версия, что излом Невского был заранее предопределен. Задуманное равенство углов между будущими гороховой улицей и Вознесенским проспектом, с одной стороны, и между Невским проспектом и Гороховой улицей — с другой, не позволяло Невскому напрямую выйти к Александро-Невскому монастырю. И поскольку это разрушало одну из главных политических концепций застройки Петербурга, пришлось якобы согласиться на «кривой» Невский проспект. В этой связи, может быть, отнюдь не случайным выглядит появление в петербургской микротопонимике такого названия, как «Старо-Невский», призрачная самостоятельность которого некоторым образом как бы снимала с официального Невского его «вину» за свою кривизну, или, если можно так выразиться, избавляла его от некоего комплекса неполноценности. Да и появление самого топонима «СтароНевский» на самом деле связано не с пресловутым изломом, а с более поздней неудачной попыткой выпрямить Невский проспект. Его продолжением от Лиговского проспекта до Александро-Невской лавры должны были стать Гончарная и Тележная улицы. Этот любопытный замысел осуществлен не был, улицы впоследствии разделили и наглухо перегородили жилые застройки.

Между тем, по общему признанию современников, Невский проспект уже в XIX веке считался красивейшей городской магистралью в Европе. Классическая стройность Невского проспекта вошла в иностранные поговорки. Когда барон Жан Эжен Осман стал префектом Парижского департамента Сены, он предпринял невиданную ранее коренную реконструкцию французской столицы. Но и тогда влюбленные в свой город парижане говорили: «Сколько бы Осман Париж ни ломал, такого Невского не выломал».

Этот почетный статус Невского проспекта поддерживался не только городскими властями. Всякое изменение внешнего облика проспекта вызывало негативную реакцию населения. Особенным внимание фольклора пользовался самый оживленный участок Невского — тротуар вдоль гостиного двора — традиционное место деловых встреч, молодежных свиданий, отдыха и прогулок горожан.

Так случилось, что такие новые для России европейские понятия как «проспект» (от лат. «prospectus» — вид, обзор) и бульвар (от нем. «bollwerk» — аллея посреди улицы) в Петербурге появились одновременно. Вместе с прокладкой Невского проспекта на участке от Адмиралтейства и, по некоторым сведениям, вплоть до Фонтанки, по обеим сторонам были высажены березы. Этот первый петербургский бульвар просуществовал до середины XVIII века. Затем, уже при Павле I, был возобновлен в новых границах — от Мойки до Фонтанки. Бульвар, видимо, представлял собой довольно жалкое зрелище. Во всяком случае в городском фольклоре сохранилась ядовитая эпиграмма и на бульвар, и на самого Павла. Правда, уже после смерти императора:

Поистине был он, покойник, велик,

Поставил на Невском проспекте голик.

Впоследствии границы Невского бульвара менялись, пока наконец не ограничились протяженностью фасада гостиного двора. Здесь то высаживались деревья, то разбивался партерный сквер, то все пространство между тротуаром и галереями гостиного двора просто засеивалось травой. Но всегда это место было вытоптано тысячами ног посетителей гостинодворских лавок и гуляющими горожанами. В городе это место так и называлось «Плешка».

Обычай высаживать вдоль фасада Гостиного двора деревья дожил до наших дней. Может быть, такое бережное отношение к давней традиции не в последнюю очередь связано еще и с тем, что этот зеленый участок является единственным, находящимся буквально рядом с проезжей частью проспекта, и в массовом сознании воспринимается неким подобием городского бульвара. Все остальные сады и скверы Невского проспекта вынесены за красную линию его фасадов, находятся за оградами или на соседних улицах.

Начало и конец Невского проспекта отмечены мощными зелеными парковыми массивами. У стен Адмиралтейства его украшают пышные древесные кроны Александровского сада, замыкает проспект ансамбль Александро-Невской лавры, утопающий в зелени своих знаменитых Некрополей.

«Адмиралтейский променад»

Как мы уже говорили, ко второй половине XVIII века надобность в Адмиралтействе как крепости окончательно отпала. Постепенно эспланада перед ним, которую в народе чаще всего называли «Адмиралтейской степью», теряла свои фортификационные черты. Уничтожались земляные валы с бастионами, засыпались рвы с водой.

Э.Л. Ригель. Сад с тремя фонтанами. Проект. 1872–1874 годы

В 1816 году на месте наружного канала между Адмиралтейством и незастроенным лугом, или эспланадой, был проложен так называемый проезд, который стали называть «Адмиралтейским бульваром», или «Адмиралтейским променадом». Очень скоро бульвар стал одним из любимых мест праздных прогулок петербургской знати. По утверждению многих знатоков старого Петербурга, именно этот бульвар вошел в «энциклопедию русской жизни» — роман Пушкина «Евгений Онегин». Сюда, «надев широкий боливар», выходил на променад ее главный герой. По свидетельству историка М.И. Пыляева, Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Тем не менее авторитет сведений, полученных с бульвара, в петербургском обществе оставался непререкаем. «да, где вы это слышали?» — недоверчиво восклицали петербуржцы. «На бульваре», — торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Таких распространителей слухов и новостей, услышанных на Адмиралтейском бульваре в Петербурге, называли: «бульварный вестовщик», или «гамбургская газета». Как нам кажется, этимология понятия «бульварный» в значении «газета или литература, рассчитанная на обывательские, мещанские вкусы», — восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.

Адмиралтейский бульвар. 1820 год

Горы на Адмиралтейской площади. Вторая половина XIX века

План Александровского сада и прилегающей местности. 1890 год

Проект фонтана И.А. Мерца. Рисунок А.Н. Бенуа. 1876 год

Остальная территория перед Адмиралтейством представляла собой огромное неухоженное пыльное поле, которое в городе прозвали «Петербургской Сахарой». Сад на всей этой гигантской территории был разбит только в 1872 году и назван Александровским в честь Александра II, хотя в народе он был широко известен как «Адмиралтейский», или «Сашкин сад». Это прозвище сохранилось за садом даже в советское время, когда его официальным названием стало — Сад Трудящихся имени Максима Горького. Автором проекта сада был главный ботаник императорского Санкт-Петербургского ботанического сада Э.Л. Регель. В 1879 году на центральной площадке сада, напротив входа в Адмиралтейство, по проекту архитектора Н.Л. Бенуа был сооружен фонтан.

Репутация Александровского сада у добропорядочных и морально стойких обывателей никогда не была особенно высокой. Еще в XIX веке во время масленичных и пасхальных гуляний раёшники сопровождали свои движущиеся картинки фривольными стихами собственного сочинения:

А это — извольте смотреть-рассматривать,

Глядеть и разглядывать,

Лександровский сад;

Там девушки гуляют в шубках,

В юбках и тряпках,

Зеленых подкладках;

Букли фальшивы,

А головы плешивы.

Памятник Н.М. Пржевальскому

Ориентация за последние полтора века резко изменилась. Современные частушки не оставляют на этот счет никаких сомнений:

В Александровском саду

Я давно уж на виду.

Я красивый сам собой

И к тому же голубой.

В Александровском саду перед главным входом в Адмиралтейство был установлен памятник великому путешественнику и исследователю Средней Азии Николаю Михайловичу Пржевальскому. Памятник отлит по модели скульптора И.Н. Шредера в 1892 году. В то время никто не мог предполагать, что почетный член Академии наук и почетный гражданин Петербурга генерал-майор Пржевальский, запечатленный в бронзе, окажется так похож на лучшего друга всех скульпторов, путешественников и географов иосифа Виссарионовича Сталина. Однако так распорядилась судьба. И в городе родилась интригующая легенда. Рассказывали, как однажды, путешествуя по Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в грузию, встретился там с некой красавицей Екатериной георгиевной — будущей матерью Сталина, и осчастливил ее, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка.

Смущает, правда, верблюд, прилегший отдохнуть на землю возле пьедестала. Он кажется совершенно случайным и необязательным под бюстом импозантного мужчины в мундире гвардейского офицера с погонами и аксельбантами. Сохранилась легенда о том, что географическое общество, членом которого был Пржевальский, еще при установке памятника указывало городским властям на неуместность «корабля пустыни» (верблюда) в непосредственной близости с морским символом Петербурга — Адмиралтейством. Не вняли. И тем самым открыли небывалые возможности для мифотворчества. На настойчивые вопросы туристов: «А верблюд-то почему?» — современные молодые экскурсоводы отвечают, что «это символ долготерпения русского народа». И рассказывают легенду о каком-то «придурковатом полковнике», который в 1950-х годах, проходя Александровским садом к месту своей службы в главный штаб, не доходя двух-трех метров до памятника Пржевальскому, становился необыкновенно серьезным, переходил на строевой шаг и отдавал честь великому путешественнику.

Среди многочисленных фольклорных микротопонимов Александровского сада издавна известен один, напрямую связанный с географическим положением сада. Сад раскинулся перед главным фасадом Адмиралтейства и потому в народе более известен как «Адмиралтейский». Как это не раз случалось в истории петербургской топонимики, при очередном переименовании был выбран именно этот, фольклорный, вариант. С 1989 года ему был придан официальный статус. Сад стал называться Адмиралтейским.

Петровский сквер на Сенатской площади

В начале XX века рядом с Александровским садом, в центре огромного пустынного пространства, известного как Сенатская площадь, возник сквер, названный Петровским. Сквер был разбит вокруг памятника Петру Первому, который был торжественно открыт 7 августа 1782 года в центре площади, при огромном стечении народа, в присутствии Императорской фамилии, дипломатического корпуса, приглашенных гостей и всей гвардии. Монумент создан французским скульптором Этьеном Фальконе. Это была первая монументальная скульптура, установленная в Петербурге. Место памятнику определил задолго до его установки, еще в 1769 году, «каменный мастер» Ю.М. Фельтен, которого именно тогда за «Проект укрепления и украшения берегов Невы по обеим сторонам памятника Петру Великому» перевели из разряда мастеров в должность архитектора.

«Медный всадник»

Несмотря на это, в народе живут многочисленные легенды, по-своему объясняющие выбор места установки памятника. «когда была война со шведами, — рассказывается в одной из них, — то Петр ездил на коне. Раз шведы поймали нашего генерала и стали с него с живого кожу драть. Донесли об этом царю, а он горячий был, сейчас же поскакал на коне, а и забыл, что кожу-то с генерала дерут на другой стороне реки, нужно Неву перескочить. Вот, чтобы ловчее скок сделать, он и направил коня на этот камень, который теперь под конем, и с камня думал махнуть через Неву. И махнул бы, да Бог его спас. Как только хотел конь с камня махнуть, вдруг появилась на камне большая змея, как будто ждала, обвилась в одну секунду кругом задних ног, сжала ноги, как клещами, коня ужалила — и конь ни с места, так и остался на дыбах. Конь этот от укушения и сдох в тот же день. Петр Великий на память приказал сделать из коня чучело, а после, когда отливали памятник, то весь размер и взяли из чучела».

И еще одна легенда на ту же тему, записанная в Сибири: «Петр заболел, смерть подходит. В горячке встал, Нева шумит, а ему почудилось: шведы и финны идут Питер брать. Из дворца вышел в одной рубахе, часовые не видели. Сел на коня, хотел в воду прыгать. А тут змей коню ноги обмотал, как удавка. Он там в пещере на берегу жил. Не дал прыгнуть, спас. Я на Кубани такого змея видел. Ему голову отрубят, а хвост варят — на сало, на мазь, кожу — на кушаки. Он любого зверя к дереву привяжет и даже всадника с лошадью может обмотать. Вот памятник и поставлен, как змей Петра спас».

Со слов некоего старообрядца петербургский писатель Владимир Бахтин записал легенду о том, как Петр I два раза на коне через Неву перескакивал. И каждый раз перед прыжком восклицал: «Все Божье и мое!» А на третий раз хотел прыгнуть и сказал: «Все мое и Божье!» То ли оговорился, поставив себя впереди Бога, то ли гордыня победила, да так и окаменел с поднятой рукой.

В одном из северных вариантов этой легенды противопоставления «моего» и «богова» нет. Есть просто самоуверенность и похвальба, за которые будто бы и поплатился Петр. Похвастался, что перескочит через «какую-то широкую речку», да и был наказан за похвальбу — окаменел в то самое время, как передние ноги коня отделились уже для скачка от земли.

Но вот легенда, имеющая чуть ли не официальное происхождение. Как-то вечером наследник престола Павел Петрович в сопровождении князя Куракина и двух слуг шел по улицам Петербурга. Вдруг впереди показался незнакомец, завернутый в широкий плащ. Казалось, он поджидал Павла и его спутников и, когда те приблизились, пошел рядом. Павел вздрогнул и обратился к Куракину: «С нами кто-то идет рядом». Однако тот никого не видел и пытался в этом убедить цесаревича. Вдруг призрак заговорил: «Павел! Бедный Павел! Бедный князь! Я тот, кто принимает в тебе участие». И пошел впереди путников, как бы ведя их. Затем незнакомец привел их на площадь у Сената и указал место будущему памятнику. «Павел, прощай, ты снова увидишь меня здесь». Прощаясь, он приподнял шляпу, и Павел с ужасом разглядел лицо Петра. Павел будто бы рассказал об этой мистической встрече своей матери императрице Екатерине II, и та приняла решение о месте установки памятника.

По замыслу Фальконе основанием конной статуи Петра должна была служить огромная естественная скала, очертаниями своими напоминающая морскую волну. В предварительных эскизах скульптора, сделанных им еще до приезда в Петербург, сразу после предложения императрицы Екатерины II работать над памятником, пьедестал выглядел именно так. Оставалось только найти такую скалу. Гранитный монолит был найден около прибрежного поселка Лахта, в 12 верстах от Петербурга. В народе этот пьедестал до сих пор называют «Лахтинской скалой». Когда-то давно, по местным преданиям, в скалу попала молния, образовав в ней трещину. Среди местных рыбаков скалу называли «гром-камень», или «Камень-гром». Но и это еще не все. Существует предание, что во время Северной войны именно на эту скалу не раз лично поднимался Петр I, осматривая окрестности в поисках неприятеля. Позже ко многим фольклорным названиям знаменитого пьедестала прибавились: «Петров камень», «Петровская горка», «Дикая гора».

«Лахтинскую скалу» доставили в Петербург на специально построенной для этой цели барже. Но когда камень выгрузили на берег, Фальконе увидел, что он слишком велик. Несколько месяцев ушло на то, чтобы отделить лишний кусок. А вот что с ним делать, никто не знал. Долгое время этот гигантский осколок гранита оставался на площади и «всем мозолил глаза». И тогда, как рассказывается в одной легенде, какой-то «оборванный пьяненький мужиченко» предложил, как избавиться от него. Над ним посмеялись, однако «разрешили попробовать», пригрозив, правда, при этом наказанием плетьми, если «затея не удастся». На следующий день мужик взял лопату и рядом с осколком начал копать яму, а через три дня камень сам свалился в нее. Оставалось только забросать яму землей. Говорят, мужик на глазах восторженной публики утрамбовал землю, «сплясал вприсядку» и оглянулся вокруг. «Все выглядело так, будто никакой лишней глыбы рядом с будущим пьедесталом и не было».

Следуя своему гениальному замыслу — установить конную статую на естественную скалу, — Фальконе соорудил в мастерской дощатый помост, имитирующий этот предполагаемый пьедестал. Из царских конюшен скульптору выделили лучших породистых жеребцов по кличкам Бриллиант и Каприз, управляемых опытным берейтором Афанасием Тележниковым. На полном скаку он влетал на помост и на мгновение удерживал коня в этом положении. За это мгновение скульптор должен был сделать набросок с натуры. Бесчисленное количество набросков через несколько лет завершилось блестящей композицией. Имя Афанасия Тележникова неоднократно упоминается в письмах Фальконе. Однако в Петербурге сложилась легенда о том, что скульптору позировал артиллерийский полковник Мелиссино, известный своим удивительным сходством с Петром Великим.

Попытки сделать лаконичную надпись к памятнику предпринимали многие от Ломоносова и Сумарокова до дидро и самого Фальконе. Однако высшей лапидарности достигла все-таки сама императрица. Официальная версия такова. Когда Фальконе предложил вариант: «Петру Первому воздвигла Екатерина Вторая», то императрица вычеркнула слово «воздвигла» и тем самым осуществила свой сокровенный замысел. «Петру Первому Екатерина Вторая», и то же самое по латыни: «Petro primo Catharina seranda» — для Европы. Екатерина Вторая, но вторая не после Екатерины Первой — безродной Марты Скавронской, трофейной шлюхи, по случаю оказавшейся на русском престоле. Нет, вторая после великого монарха, античного героя нового времени, сдвинувшего неповоротливый материк русской истории в сторону Европы. И в этой истории не имели значения ни Екатерина Первая, ни московский царь Петр II, ни наложница герцога Курляндского Анна Иоанновна, ни малолетний шлиссельбуржец Иоанн Антонович, ни веселая императрица Елизавета, ни, наконец, голштинский солдафон Петр III. Великий смысл государственного развития сводился к математически ясной формуле: Петр Первый — Екатерина Вторая. Это следовало внедрить в сознание как современников, так и потомков.

Это официальная версия. Но существуют легенды. Первая из них повествует, как известный в Петербурге актер Бахтурин вместе с друзьями однажды посетил мастерскую Фальконе и, когда все присутствовавшие благоговейно замолчали, увидев великое творение художника, воскликнул: «Подлинно, братцы, можно сказать, что богиня богу посвящает». Слова эти стали известны Фальконе и якобы подсказали принятый вариант надписи. Надо было всего лишь дать имена Богине и Богу.

Появление на берегах Невы бронзового всадника вновь всколыхнуло извечную борьбу старого с новым, борьбу века минувшего с веком наступившим. Вероятно, в среде старообрядцев родилась апокалипсическая легенда о том, что бронзовый всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездонную пропасть, — есть всадник Апокалипсиса, а конь его — конь бледный, появившийся после снятия четвертой печати, всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными». Все как в Библии, в фантастических видениях Иоанна Богослова — Апокалипсисе, получивших удивительное подтверждение. Все совпадало. И конь, сеющий ужас и панику, с занесенными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна — вод ли? Земли? — но бездна ада — там, куда указует его десница. Вплоть до четвертой части земли, население которой, если верить слухам, вчетверо уменьшилось за время его царствования.

Одной из интереснейших композиционных находок Фальконе стал, включенный им в композицию памятника образ змеи, или «Кикиморы», как называли ее в народе, придавленной копытом задней ноги коня. С одной стороны, змея, изваянная в бронзе скульптором Ф.Г. Гордеевым, стала еще одной дополнительной точкой опоры для всего монумента, с другой — это символ преодоленных внутренних и внешних препятствий, стоявших на пути к преобразованию России. Впрочем, в фольклоре такое авторское понимание художественного замысла было расширено. В Петербурге многие считали памятник Петру неким мистическим символом. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“, или „столбом»“, с Небесным ангелом — хранителем города». А многие детали монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Так, например, под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живет гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди уверяют, что как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение змея, на все грядущие века будто бы заявляя нечистой силе: «Чур, меня!»

Сразу поле открытия памятника рядом с ним установили сторожевую будку. Ее первым хозяином, по преданию, был дьячок из села Чижово Самарской губернии Тимофей Краснопевцев. Говорят, некогда он обучал грамоте светлейшего князя Кирилла Григорьевича разумовского. В благодарность за это князь будто бы выхлопотал для него у императрицы Екатерины II должность — караулить бронзовое изваяние Петра Великого.

В 1902–1903 годах, накануне празднования 200-летия Петербурга, по инициативе петербургского градоначальника Н.В. Клейгельса вокруг памятника был разбит сквер. Сквер представляет собой прямоугольник с полуовальной площадкой, на которой стоит памятник Петру. Автор проекта сквера — городской архитектор Н.П. Стукалин. Работы осуществил садовый мастер В.И. Визе. В 1909 году в сквере был сооружен фонтан. Сквер назвали Петровским.

Современная мифология «Медного всадника» продолжает оставаться столь же яркой и выразительной, как и прежде: «Ты слышал, Серегу в Питере крупно штрафанули! Врезался, понимаешь, по пьяному делу в лошадь с мужиком». — «Ну и как он, бедняга?» — «Все как положено. Мерседес всмятку, а сам в больнице валяется». — «А тот мужик с лошадью?» — «А что с ним сделается, с бронзовым?»

Под стать остроумным анекдотам вокруг памятника складываются устойчивые традиции, первые из которых появились еще в XIX веке. Их ревниво оберегают курсанты Военно-морского училища имени Ф.Э. Дзержинского. В ночь перед выпуском они ухитряются накинуть на плечи основателя русского флота форменный флотский воротничок или надраить до ослепительного блеска интимные места Петрова коня. Традиция эта давняя. Старые петербуржцы вспоминают, что еще задолго до изобретения пасты ГОИ для чистки армейской фурнитуры в Петербурге существовал кадетский обычай: накануне Пасхи раскрашивать в два цвета гениталии бронзового коня.

В заключение этого очерка надо сказать, что Этьену Фальконе не удалось лично довести дело всей своей жизни до конца. В 1778 году, за четыре года до открытия монумента, скульптор, обиженный на несправедливые обвинения в растрате казенных денег, покинул Петербург и возвратился во Францию. Уезжая из России, согласно одной легенде, Фальконе увез с собой на родину осколки «Гром-камня», которые раздаривал друзьям в качестве сувениров. Неожиданно в Париже возникла мода оправлять эти гранитные осколки в драгоценные металлы, превращая их в женские украшения. Надо сказать, что рождению этой легенды предшествовали совершенно реальные факты. Еще в то время, когда «Гром-камень» доставили в Петербург, а Фальконе даже не помышлял о досрочном выезде из россии, петербуржцы были так поражены этой гранитной скалой, что, как писал один из них, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное». Неудивительно, что даже сейчас, спустя более двух столетий после описанных событий, петербургский городской фольклор с благодарностью обращается к великому французскому скульптору и его русскому шедевру:

Когда б не инородец Фальконе,

И Петр не оказался б на коне.

Судьба памятника Петру Великому на Сенатской площади сложилась счастливо. Став первым произведением монументальной скульптуры в Петербурге, он до сих пор остается одним из лучших ее образцов. Кажется, ярче всех об отношении к нему петербуржцев сказал Александр Блок: «„Медный всадник» — мы все находимся в вибрации его меди». По-своему сформулирована та же мысль в фольклоре: «Стоять Петербургу до тех пор, пока рука „Медного всадника“ не опустится долу».

«Собственный садик» монархов

Весной 1762 года был закончен строительством пятый по счету Зимний дворец, возведенный по проекту архитектора Бартоломео Растрелли. Дворец обжить не успели. Поспешно въехавшего в него императора Петра III в июле того же года свергла с престола собственная жена Екатерина Алексеевна, в одночасье ставшая императрицей Екатериной II. Екатерина взошла на престол в результате заговора, чувствовала себя неуверенно, и поэтому одним из первых ее мероприятий по освоению своей новой резиденции стало определение места ежедневных разводов гвардейского дворцового караула. Таким местом был выбран пустырь между Дворцовым проездом и западным фасадом Зимнего дворца. Границы и общий контур Разводной площадки, как стали называть с тех пор эту территорию, определил архитектор А.В. Квасов.

Собственно, это была не площадка, а настоящая площадь, которая вместе с другими четырьмя площадями: Дворцовой, Исаакиевской, Сенатской и Адмиралтейской — образовала знаменитый петербургский так называемый «Звездный ансамбль центральных площадей». Статус Разводной площадки исправно сохранялся почти полтора столетия, пока в 1896 году ее не решили превратить в «Собственный садик» при Зимнем дворце. Общий проект сада исполнил архитектор Н.И. Крамской, а его разбивка осуществлялась садовым мастером Р.Ф. Катцером. Уровень сада был поднят почти на целый метр, в центре сада соорудили фонтан, вокруг которого разбили цветники и высадили деревья.

Фрагмент решетки и ворота «Собственного садика» Зимнего дворца. Фото начала ХХ века

В 1902 году «Собственный садик» обнесли чугунной художественной оградой, выполненной по проекту архитектора Р.Ф. Мельцера. Мощные звенья, стилизованные под архитектурный стиль барокко, установленные на высокий фундамент из красных гранитных блоков, венчали царские вензеля. Одно из звеньев ограды было отправлено на Парижскую всемирную выставку, где ограда заслужила высокое признание художественной общественности и весьма достойную награду выставки — Гран-при.

Однако судьба ограды «Собственного садика» сложилась печально. В 1918 году ее осквернила разъяренная революционная толпа: ломались, рушились и уничтожались царские вензеля, а в 1920 году, во время первого социалистического субботника, ограду разобрали, а на одном из гранитных блоков фундамента в рамках ленинского плана монументальной пропаганды установили гипсовый бюст А.Н. Радищева. К счастью, у новых хозяев страны хватило ума сохранить звенья ограды, правда, уже без символов ненавистной царской власти. Их перевезли на проспект Стачек и впоследствии установили в саду имени 9 Января.

Но и этого оказалось недостаточно для искоренения памяти о «проклятом прошлом». Когда покончили с оградой, приступили к расправе над фундаментом. По преданию, гранитные пилоны и цоколь пошли на изготовление памятника «Борцам революции» на Марсовом поле. Правда, справедливости ради, надо сказать, что одновременно бытует в городе и другая легенда. Если верить ей, то на изготовление памятника на Марсовом поле пошли гранитные блоки старинного Сального буяна, стоявшего некогда в створе Лоцманской улицы, в Коломне, и разобранного еще в 1914 году.

Сегодня трудно сказать что-нибудь определенное о восстановлении справедливости по отношению к ограде. Но то, что к этому есть обнадеживающие предпосылки, несомненно. Так, в 2007–2008 годах был отреставрирован по историческим чертежам фонтан в центре «Собственного садика».

Сквер перед Казанским собором

В 1737 году по указу императрицы Анны Иоанновны специально для иконы Казанской Богоматери на «Невской прешпективе» построили церковь Рождества Богородицы, ее тогда же в народе прозвали Казанской. Она стояла ближе к тротуару, примерно там, где сейчас расположены остановки общественного транспорта перед сквером у Казанского собора. Историки полагают, что она строилась по проекту одного из первых русских архитекторов Михаила Земцова.

Согласно старинным легендам, впервые икона Казанской Богоматери была найдена в 1759 году, во время штурма Казани, после того как она явилась во сне девятилетней девочке, дочери купца онучина — Матроне. В 1612 году с иконой Казанской Божией Матери впереди шло освобождать Москву от поляков народное ополчение под предводительством князя Дмитрия Михайловича Пожарского и нижегородского земского старосты гражданина Кузьмы Минича Минина. С 1613 года, после избрания на русский престол первого царя из рода Романовых Михаила Федоровича, икона стала семейной реликвией царского дома. Перед Полтавской битвой Петр с войском молились перед ней.

Церковь Рождества Богородицы. Чертеж 1740-х годов

По преданию, следуя обычаям православных царей, Петр I «в благословение новому городу» повелел перевезти икону из Москвы в Петербург и хранить в церкви Рождества Богородицы, что стояла на Посадской улице Петербургской стороны. Подлинник ли это, найденный в Казани, или его копия, с абсолютной уверенностью сказать невозможно. Неизвестен точно и год переноса. Известно только, что с окончанием строительства на Троицкой площади в Петербурге Троицкого собора икона долгое время хранилась в нем. В то время в новой столице это был главный храм. Сохранилось предание, что перед самой кончиной Петр I потребовал икону к себе и будто бы благословил ею свою дочь Елизавету. А та, в свою очередь, будто бы в ночь перед восшествием на престол именно перед нею молилась о благополучном исходе своего дерзкого предприятия.

Образ Казанской Божией Матери

После строительства Рождественской церкви на Невском проспекте и переноса туда чудотворной иконы она стала считаться одним из главных православных храмов Петербурга. Известно, что под ее сводами венчалась на царство Екатерина II.

Но к началу XIX столетия церковь Рождества Богородицы уже не отвечала столичному статусу Петербурга и его главного проспекта. Церковь решили снести и на ее месте построить кафедральный собор. Казанский собор начали возводить в 1801 году по проекту замечательного русского архитектора Андрея Никифоровича Воронихина, которого в чем только не обвиняли его завистники, соперники и просто недоброжелатели. По одной легенде, в том, что он составил проект собора по плану, начертанному архитектором Баженовым для парижского Дома инвалидов. По другой, проект собора представлял собой не что иное, как часть неосуществленного проекта одного из крыльев Кремлевского дворца того же Баженова. Еще одна легенда утверждала, что Казанский собор является точной копией собора Святого Петра в Риме.

Вид Невского проспекта в царствование Екатерины II. Гравюра по оригиналу Бенуа. Справа — церковь Рождества Богородицы

Видеть в Казанском соборе копию собора Святого Петра и в самом деле было горячим желанием императора Павла I. Однажды, как пишет сардинский посланник Жозеф де Местр, в Петербурге распространился слух о том, что в беседе с каким-то приближенным Павел I будто бы проговорился, что в будущем Казанском соборе ему хотелось бы видеть «немного от Св. Петра и немного от Санта-Мариа-Маджоре в Риме». Может быть, посланник сардинского короля и прав, но это по многим причинам противоречило архитектурному замыслу Воронихина. И главной из этих причин была невозможность включить такую «копию» в структуру Невского проспекта. В соответствии с жесткими канонами культового православного строительства алтарная часть собора должна располагаться в его восточной стороне, а вход — в западной. При этом колоннада, задуманная Воронихиным, оказалась бы тогда со стороны Большой Мещанской (ныне Казанской) улицы. Именно поэтому у Воронихина и возникла блестящая мысль: соорудить грандиозную четырехрядную колоннаду, или «Казанский забор», как ее окрестили в народе, со стороны северного фасада собора, выходящего на Невский проспект. С одной стороны, она удовлетворит тщеславие Павла, с другой — превратит собор в центр целого архитектурного ансамбля.

К сожалению, полностью проект осуществлен не был. По замыслу Воронихина такая же колоннада должна была украсить противоположный, южный, фасад храма.

Казанский собор. Б. Патерсен. 1811 год

Недостает собору и другой существенной детали, задуманной Воронихиным. Колоннаду со стороны Невского проспекта, по проекту, должны были украшать две мощные фигуры архангелов, каменные пьедесталы для которых и сегодня можно увидеть пустыми. До 1824 года на них стояли гипсовые статуи архангелов. На бронзовые, как это и было задумано зодчим, скульптуры так и не смогли заменить. В народе родилась легенда о том, что архангелы сами не хотят занять предложенные им места, и так будет до тех пор, пока «в России не появится мудрый, правдивый и честный правитель».

В чертежах утвержденного варианта проекта собора, выполненных Воронихиным, перед зданием храма показан обелиск. С одной стороны, он, по мысли архитектора, определял бы центр всей композиции, с другой, как утверждают некоторые источники, — указывал бы место разобранной церкви Рождества Богородицы. В книге «Казанский собор» А. Аплаксин отметил, что, как ни странно, «в делах построения Казанского собора не имеется дела или упоминания о построении обелиска и на воронихинских чертежах показан только план его. Существует предание, по которому указанный обелиск был сделан из дерева и выкрашен под гранит». Как было на самом деле, судить не беремся. Но, справедливости ради, напомним, что на живописном полотне художника Ф.Я. Алексеева «Вид Казанского собора со стороны Невского проспекта», созданном в 1811 году, и на акварели Б. Патерсена с тем же названием и того же времени обелиск изображен, а на знаменитой «Панораме Невского проспекта» Садовникова 1830 года его уже нет.

Казанский собор. Внутренний вид. 1830-е годы

В Казанском соборе хранится икона Ченстоховской Божьей Матери, перед которой всегда любили молиться католики. Под иконой в свое время была помещена надпись, что она пожертвована храму в 1813 году князем Кутузовым. Существует легенда, что это подлинная икона, взятая М.И. Кутузовым из Ченстоховского монастыря. Правда это или нет, установить невозможно, потому что, согласно другой легенде, «католические монахи, поставив копию вместо подлинника, нашли невыгодным оглашать факт отсутствия подлинной иконы, а Кутузов сам счел неудобным распространяться о своем, кажется, не вполне деликатном поступке».

Отечественная война 1812 года изменила судьбу Казанского собора. Построенный первоначально для чудотворной иконы Казанской Божией Матери, он превратился в хранилище священных реликвий победоносной войны. Сюда свозили военные трофеи, в том числе армейские знамена и полковые штандарты наполеоновских войск, ключи от завоеванных городов, маршальские жезлы.

Одной из главных светских реликвий Казанского собора является гробница выдающегося русского полководца Михаила Илларионовича Кутузова, неожиданно скончавшегося 16 апреля 1813 года на одной из военных дорог в Силезии. Тело полководца набальзамировали и перевезли в Петербург, а часть останков, извлеченных при бальзамировании, запаяли в цинковый гробик и захоронили в трех километрах от Бунцлау на кладбище тиллендорф. Впоследствии на этом месте был установлен памятник. Вероятно, тогда и родилась легенда, которая вот уже более двух столетий поддерживается довольно солидными источниками.

Согласно ей, в Петербурге, в Казанском соборе, покоится только тело великого полководца, а сердце, якобы во исполнение последней воли фельдмаршала, осталось с его солдатами и захоронено на кладбище тиллендорф. «Дабы видели солдаты — сыны Родины, что сердцем он остался с ними», — будто бы сказал, умирая, Кутузов. Так обыкновенная метафора, фигура речи, допущенная в эмоциональном порыве любимцем солдат, превратилась в легенду. Легенда со временем приобрела статус исторического факта и даже попала на страницы «Большой советской энциклопедии».

Могила князя М.И. Кутузова в Казанском соборе

Между тем еще в 1933 году специальная комиссия произвела вскрытие могилы Кутузова в Казанском соборе. Был составлен акт, где сказано, что «вскрыт склеп, в котором захоронен Кутузов… слева в головах обнаружена серебряная банка, в которой находится набальзамированное сердце».

Тогда появилась еще одна легенда. Да, утверждала она, сердце Кутузова действительно было захоронено в Бунцлау, но Церковь отказалась участвовать в похоронах тела без сердца, и по повелению Александра I сердце полководца было извлечено из могилы в Силезии и перевезено в Петербург.

Похороны полководца состоялись 13 июня 1813 года. По словам газетных сообщений, в Петербурге «все дороги и улицы усыпаны были зеленью, а по иным местам и цветами». Рассказывали, что при въезде в город, у Нарвской заставы, народ будто бы выпряг лошадей и сам вез траурную колесницу до Казанского собора.

29 декабря 1837 года перед Казанским собором в ознаменование 25-й годовщины победы России над Наполеоном были открыты памятники выдающимся полководцам генерал-фельдмаршалам Михаилу Илларионовичу Кутузову и Михаилу Богдановичу Барклаю-де-толли. Памятники установлены в сквере у Казанского собора, симметрично, лицом к Невскому проспекту. Бронзовые фигуры отлиты по моделям, исполненным скульптором Б.И. Орловским, и установлены на высокие четырехгранные пьедесталы.

Похороны М.И. Кутузова

Оба памятника, составившие общую скульптурную композицию, стали героями петербургского городского фольклора одновременно.

Барклай-де-Толли и Кутузов

В 12-м году морозили французов.

Л ныне благородный росс

Поставил их самих без шапок на мороз.

Почва для возникновения ядовитых стихов и острых анекдотов была благодатная. Для этого годилось все. От отсутствия воинских головных уборов, что сразу же подметили в декабрьскую стужу, когда памятники торжественно открывались, до выразительной жестикуляции обоих полководцев, как бы разговаривающих друг с другом: «Куда и кому указывает рукой Кутузов у Казанского собора?» — «На туалет Барклаю-де-Толли, который держится рукой за живот». Та же тема дружественной взаимовыручки звучит и в стихах:

Барклай-де-Толли говорит:

— У меня живот болит.

А Кутузов отвечает:

— Вот аптека. Полегчает.

Понятно, у каждого памятника были и индивидуальные особенности. Так сложилось, что исторические заслуги Кутузова объективно признавались выше, чем заслуги Барклая. Поэтому на вопрос: «Почему Кутузову в Петербурге памятник поставили?» питерские школьники, не задумываясь, отвечают: «Да потому, что он французам Москву сдал».

Памятник М.И. Кутузову

Не повезло Барклаю и с композицией его памятника. Так случилось, что двусмысленное расположение его маршальского жезла по отношению к самой фигуре полководца породило в фольклоре расхожую романтическую легенду о необычной мести, будто бы придуманной скульптором Орловским фельдмаршалу. Согласно этой легенде, Барклай-де-Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. А месть Орловского состояла в том, что, используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Для этого нужен был определенный ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести — знать должны были только посвященные. Легендой не принималось в расчет даже то, что Барклай-де-Толли скончался в 1818 году, в то время как Орловский начал работать над памятником полководца только в 1832.

Памятник М.Б. Барклаю-де-Толли

Со временем имя Кутузова стало нарицательным. В «Большом словаре русского жаргона», изданном в 2000 году петербургским издательством «Норинт», зафиксировано исключительно интересное с точки зрения городского фольклора понятие «Кутузов». Согласно словарю, это человек, который всех обхитрил, проделав, казавшийся невыгодным маневр.

В 1929 году службы в Казанском соборе прекратились, а с 1932 года в нем разместился Музей истории религии и атеизма. В настоящее время Казанский собор передан Русской православной церкви, в нем, как и прежде, регулярно проходят церковные службы. В то же время собор остается памятником архитектуры, полюбоваться на который приходят тысячи петербуржцев, туристов и гостей города. Как всегда, он вызывает искреннее восхищение. И в ответ на традиционное: «Справа от нас Казанский собор», — слышится подозрительно-недоверчивое: «Удивительно, как это такую махину из Казани везли?»

Площадь перед Казанским собором образовалась после сноса церкви Рождества Богородицы и окончания строительства Казанского собора. В 1829 году она получила официальное название. В 1899–1900 годах на площади был разбит сквер по проекту садового мастера Р.Ф. Катцера.

Общественно-политическая судьба Казанской площади неожиданно определилась в 1876 году. Здесь прошла первая в России политическая демонстрация, организованная членами партии «Земля и воля», на которой с речью выступил Г.В. Плеханов. С тех пор, вплоть до 1917 года, Казанская площадь стала традиционным местом политических выступлений. Понятно, что после революции эта традиция была прервана. Однако с началом перестройки в конце 1980-х годов традиция проведения митингов на площади возобновилась. Тогда же к традиционно фольклорным названиям площади: «Казань», «Казанский пятачок» и «Казанка» — прибавились новые: «Казанская тусовка», «Диссидентская тусовка», «Гайд-парк», «Пятак пустобрехов». Политические мероприятия, проводимые на площади, в городе получили название «казанских митингов», а о самой площади распевали частушки:

У Казанского собора

Протестантов место сбора.

И страдают, как от боли,

И Кутузов, и де Толли.

Со временем и эти страсти улеглись. Сквер на Казанской площади, украшенный величественной колоннадой собора, струящимися водами фонтана, художественно высаженными кустами и удобными деревянными скамьями — «ленинградскими диванами», сегодня стал одним из самых любимых мест отдыха и встреч горожан и гостей города.

Садовая улица и «Катькин сад»

Следующий зеленый остров в асфальтовом потоке Невского проспекта возникает сразу за углом здания Публичной библиотеки, едва мы перейдем улицу с характерным для нашего повествования названием — Садовая. Ее историческое имя и сегодня напоминает о садово-парковом прошлом одной из старейших улиц города. Сохранившиеся полностью или частично сады, протянувшиеся от Марсова поля и Летнего сада до сквера на площади Тургенева в центре Большой Коломны, образуют единую зеленую цепь, охватывающую исторический центр города. Звеньями этой неразрывной цепи служат сады Воронцовского и Юсуповского дворцов, сквер за чугунной оградой Ассигнационного банка и другие большие и малые островки зелени, с которыми мы еще встретимся в ходе нашего повествования. Они и сегодня создают довольно впечатляющий садовый облик Садовой улицы.

Впервые этот один из известнейших в городе топонимов «Садовая улица» появился на планах Петербурга в 1739 году, когда небольшой участок дороги от Невского до Вознесенского проспекта был назван Большой Садовой улицей. По ту и другую сторону улицы в то время тянулись усадебные сады богатых владельцев. Со временем к этому участку присоединялись другие части будущей улицы. Постепенно улица удлинялась, тянулась параллельно Фонтанке, к ее устью, и повторяла все ее изгибы и повороты. Затем она продолжилась на север от Невского проспекта и уперлась в ограду императорского Летнего сада. Тогда-то из ее названия исчезло прилагательное «Большая», и улица стала называться просто Садовой.

В начале XIX века, после того как Воронцовский дворец был отдан в распоряжение Пажеского корпуса, Садовая улица в народе стала называться Пажеской. Одно время ее называли Сенной, от рынка на Сенной площади. Однако чаще всего ее называли «улицей рынков». Название вполне соответствовало действительности. Кроме Гостиного двора и Сенного рынка на ней находились и многие другие городские торжища: Апраксин, Щукин, Никольский, Мучной, Щепяной, Александровский, Покровский, Лоцманский.

В октябре 1923 года Садовую улицу переименовали в улицу 3-го июля, в память о демонстрации, устроенной в этот день 1917 года большевиками во главе с Лениным против Временного правительства. Демонстрация закончилась трагически. На углу Садовой улицы и Невского проспекта ее разогнали верные правительству войска. По демонстрантам открыли ружейный и пулеметный огонь. Было много убитых и раненых. Ленина, стоявшего во главе большевистской партии, объявили в розыск, с тем, чтобы арестовать и предать суду. Понимая свою непосредственную вину за случившееся, он вынужден был уйти в подполье.

План сквера и площади у Александринского театра. 1847 год

В городском фольклоре топонимические курьезы, связанные с переименованием Садовой улицы, нашли отражение в многочисленных анекдотах. Факт переименования вызывал искреннее удивление и откровенное непонимание. Один из таких анекдотов опубликовали в безобидном сатирическом журнале «Бегемот» в 1926 году: «где поморозился-то?» — «и не говорите. На улице третьего июля, и в самой горячей сутолоке — на углу Сенной». Другой анекдот рассказывает о старушке, которая спрашивает у милиционера, как пройти в «Пассаж». «Пойдете с 3-го Июля до 25-го Октября.» — «Милый, это мне три месяца топать?!» Напомним, что проспектом 25 октября назывался в то время Невский.

План Екатерининского сквера. 1880-е годы

Екатерининский сквер. Фрагмент ограды. 1880-е годы

Памятник Екатерине II

Только в январе 1944 года, накануне полного освобождения Ленинграда от блокады, в ряду других двадцати объектов городской топонимики старинной Садовой улице возвратили ее историческое название — Садовая.

Еще один зеленый остров посреди каменного Невского проспекта сформировался в 1816–1834 годах, когда по проекту архитектора Карла Росси создавался единый архитектурный ансамбль Александринского театра. Перед центральным фасадом театра по общему проекту росси садовый мастер Я. Федоров разбивает сквер. Неофициально сквер петербуржцы называли Александринским.

В 1873 году, в рамках празднования 100-летия вступления Екатерины II на престол, в сквере устанавливается памятник великой императрице. С тех пор сквер, так и не получивший официального названия, известен в народе как Екатерининский, или по-простонародному «Катькин». Одно время в некотором отдалении от Невского проспекта, позади сквера, продавали свои работы питерские художники. Затем им предложили перебраться на другое место. В городском фольклоре от того короткого и яркого времени осталось два микротопонима: «Катькин зад» и «Монмартр».

Памятник императрице Екатерине II выполнен по проекту скульптора М.О. Микешина. Величественный монумент императрицы, установленный на высоком фигурном, круглом в плане пьедестале работы архитектора Д.И. Гримма, давно уже стал одним из любимых объектов городского фольклора. Наименее обидные его прозвища: «Микешинская сонетка», «Печатка», или «Катька», а место встреч и свиданий молодежи в сквере перед Александринским театром называется «у Катьки». Мифология бронзовой императрицы богата и разнообразна. Еще в XIX веке начались разговоры о том, что место для установки памятника выбрано вовсе не случайно. Что так и должна стоять лицемерная распутница — спиной к искусству и лицом к публичному дому, который, по одной версии, находился на месте Елисеевского магазина, по другой — где-то на Малой Садовой улице.

Записные столичные зубоскалы и остроумцы ни на минуту не оставляли памятник без внимания:

Где стоит такая дама,

Позади которой драма,

Слева — просвещение,

Справа — развлечение,

А спереди не всякому доступно?

Вариантов этой забавной рифмованной загадки было, вероятно, много. Но все они об одном и том же:

Спереди сласти,

Сзади сласти,

Слева — просвещение,

Справа — развлечение.

Этакая пикантная интеллигентская игра, в которой и правила всем хорошо понятны, и ответ заранее известен. Позади памятника — драматический театр, слева — Публичная библиотека, справа — Сад отдыха, а спереди Елисеевский магазин, цены на товары в котором доступны далеко не всякому.

Смотрите, детки,

Как ели ваши предки.

Невинная литературная забава. Не более того. И все-таки… Рассказывать подобные рискованные байки о любвеобильной императрице давно превратилось в моду. Туристы внимательно разглядывают бронзовые фигуры Екатерининских сподвижников на скамье, или «Екатерининской скамейке», как ее называют в народе. Здесь и генералиссимус Александр Суворов, и фельдмаршал Петр Румянцев, и светлейший князь григорий Потемкин, и граф Алексей орлов, и княжна Екатерина Дашкова, и Иван Бецкой, и адмирал Василий Чичагов, и канцлер Александр Безбородко, и поэт гаврила державин. Все они, за исключением Екатерины Дашковой, что-то живо обсуждают. Как утверждают злоязычные ядовитые остроумцы, мужчины при помощи жестов демонстрируют друг другу размеры своих детородных органов. Все согласно кивают головами, и только «старик державин» беспомощно разводит руками. А над ними, продолжают неуемные зубоскалы, возвышается великая государыня и великая любовница с загадочной сладострастной улыбкой на царственных губах и бронзовым скипетром-эталоном в руке.

Иногда, если верить городскому фольклору, в снежном вихре декабрьских вечеров эта живая картина мистическим образом вдруг исчезает. Это подгулявшие и расшалившиеся сподвижники покидают свои места в поисках новых романтических приключений, и Екатерина Великая будто бы сходит с пьедестала, чтобы отыскать своих верных соратников и вернуть их на бронзовую скамейку.

Одна из легенд утверждает, что под памятником зарыты «несметные богатства», которые вот уже полтора столетия будоражат умы городских властей. Будто бы при закладке монумента одна из экзальтированных придворных дам в эмоциональном порыве сорвала с себя перстень и бросила его в котлован для фундамента. Ее примеру якобы последовали многие присутствовавшие дамы высшего света. Не отставали и их спутники. Драгоценности посыпались в таком изобилии, что торжественную церемонию закладки пришлось на некоторое время задержать. Если верить современным городским слухам, то уже в советское время у новых хозяев Смольного не однажды возникала мысль о раскопках в Екатерининском сквере. Однако дело дальше кабинетных разговоров так и не продвинулось. С этими слухами тесно связана легенда о будто бы принятом в 1950-х годах решении перенести памятник Екатерине на другое место. Якобы монумент заслонял вид на Драматический театр имени А.С. Пушкина с Невского проспекта. В этой легенде нет ничего удивительного. В социалистическом Ленинграде подобных примеров, успешно реализованных на практике, было множество. В ходе нашего повествования мы еще расскажем о памятнике императору Александру III на Знаменской площади и Покровской церкви в Коломне, снесенных из-за того, что они якобы мешали трамвайному движению.

Надо признаться, что судьба памятника Екатерине II и сегодня волнует петербуржцев. Правда, по-иному. Во времена пресловутого экономического хаоса начала 1990-х годов можно было услышать городскую частушку:

Монумент Екатерине

Охранять бы надо ныне.

Новый русский бы не спер

Монумент к себе во двор.

Между тем, репутация «Катькиного сада» оказалась весьма сомнительной. В известных кругах сад называли «Катькин ад». По вечерам, в дореволюционные времена, здесь собирались питерские геи и лесбиянки: по одну сторону памятника Екатерине — «голубые», по другую — «розовые».

Чтобы завершить сюжет о Екатерининском сквере на более позитивной ноте, напомним, что среди петербургских школьников и студентов существует традиция. Чтобы получить пятерку на экзамене, надо дотянуться до бронзовой доброй матушки-государыни и коснуться рукой ее пятки.

Сад отдыха

От Екатерининского сквера вплоть до набережной реки Фонтанки протянулся зеленый массив усадьбы старинного Аничкова дворца. Дворец начат строительством по проекту архитектора М.Г. Земцова в 1741 году. После смерти Земцова возведение дворца продолжил архитектор Г.Д. Дмитриев, а окончательно завершил строительство Б.Ф. Растрелли. Если верить одной из легенд, строительство дворца началось по повелению императрицы Елизаветы Петровны, в память об историческом событии, которое произошло в ночь на 25 ноября 1741 года. Тогда она с небольшой группой заговорщиков явилась в Преображенский полк, квартировавший вблизи Аничкова моста, заручилась его поддержкой и отсюда «начала свой поход» по Невскому проспекту, возведший ее на «отцовский престол».

Аничков дворец на плане Петербурга 1753 года

Вид Невского проспекта от Фонтанки. Гравюра Я.В. Васильева по рисунку М.И. Махаева. Середина XVIII века

Своеобразной особенностью дворца является его, казалось бы, странное положение по отношению к Невскому проспекту. К проспекту дворец обращен ничем не примечательным боковым торцом, что совершенно не соответствует современному статусу главной магистрали города. Однако надо не забывать, что строился дворец в середине XVIII века, когда Невский проспект еще не играл такой исключительной градостроительной роли, в отличие от Невы или Фонтанки, на которые выходили главные фасады всех самых роскошных дворцов и усадеб Петербурга того времени. Характерно, что центральный вход в Аничков дворец был расположен и со стороны Фонтанки, откуда прорыли специальный канал с ковшом, или «гаванцем» для захода и стоянки малых гребных и парусных судов. Говорят, из Аничкова дворца к Публичной библиотеке вел подземный ход. В историю петербургского зодчества дворец, как и соседний с ним одноименный мост через Фонтанку, вошел с названием, образованным по имени командира строительного батальона, квартировавшего в этих местах, Михаила осиповича Аничкова.

В свое время дворец был куплен в казну и долгое время находился в собственности русских императоров. При Николае I петербуржцы впервые услышали легенду о призраке «Белой дамы Аничкова дворца». Поговаривали, что по дворцу бродит неприкаянная душа некой юной смолянки, которую совратил и бросил не то какой-то император, не то великий князь. Будто бы бедная девушка с горя кинулась в Фонтанку и утонула. Если верить городскому фольклору, с призраком несчастной смолянки так или иначе встречались все русские императоры, хотя по одной из легенд, она покинула дворец еще в начале XIX столетия. Во время пожара Аничкова дворца в 1812 году, обыватели будто бы видели, как «из пламени взметнулась огромная фигура в балахоне и растворилась в дыму». Впрочем, могла и вернуться никем не замеченной.

С именем Аничкова дворца связана идиома, внедрившаяся в петербургскую фразеологию в конце XIX века. После целой серии покушений на Александра II, закончившихся злодейским убийством императора 1 марта 1881 года, царское окружение стало более скрытным, и, как утверждают очевидцы, подчеркнуто молчаливым. По воспоминаниям современников, при дворе установилось какое-то «умолчание». При Александре III, который постоянно жил в Аничковом дворце, «ни об одном проекте не говорили, об отъездах узнавали накануне и то как-то вскользь». Среди придворных такое поведение называлось «аничковским молчанием». Термин прижился, стал популярным. Уже другой император, Николай II, однажды во время игры в лаун-теннис получил телеграмму о сокрушительном поражении русского флота под Цусимой. Не читая, он положил телеграмму в карман и продолжал игру. И это в кругу приближенных так же характеризовалось, как «le silence d“ Anitchkoff» — «аничковское молчание».

С 1918 по 1935 год в национализированном Аничковом дворце располагался Музей города. Затем дворец был отдан детям. В нем разместился Ленинградский дворец пионеров, который называли «Дворцом маленьких большевиков».

Южный павильон Аничкового дворца

Северный павильон Аничкового дворца

Как мы уже говорили, на территории ныне занятой ансамблем Аничкова дворца, в середине 1720-х годов располагался полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка, переведенного в 1723 году в Петербург из Москвы. Затем последовательно эта земля принадлежала первому обер-полицмейстеру Санкт-Петербурга Антуану Девиеру, откупщику Лукьянову и наконец дочери Петра I цесаревне Елизавете Петровне. В 1743 году Елизавета «изустно указала» архитектору М.Г. Земцову и садовнику Стрельнинской мызы англичанину Людвигу Киндеру Таперсу прибыть «ко двору ее императорского величества для разведения в новом ее доме, что у Аничкова мосту, сада».

Окончательный облик сад приобрел в 1820 году. Реконструкция осуществлялась по проекту архитектора Карла росси. В саду возвели два изящных павильона, украшенных статуями древнерусских витязей по моделям скульптора С.С. Пименова.

По периметру сад обнесли металлической оградой с воротами со стороны Невского проспекта и площади перед Александринским театром. Ограду и пилоны ворот украшают золоченые изображения имперских орлов. После революции орлов уничтожили, из-за чего в городе родилась легенда о том, что рисунок ограды выполнил прусский король Фридрих Вильгельм III, побывавший однажды в Петербурге с дружеским визитом. А может быть, и сбили именно потому, что в воюющей в то время с Германией россии уже жила легенда о якобы «немецких орлах».

После революции сад при бывшей царской усадьбе превратили в общегородской Сад отдыха. Как известно, в советские времена и старинный Александровский сад был переименован в сад Трудящихся имени Горького и, надо думать, ленинградцам хорошо памятен анекдот той эпохи: «Где работаешь?» — «В саду Отдыха». — «А отдыхаешь?» — «В саду Трудящихся».

В феврале 1934 года во время одного из своих выступлений С.М. Киров предложил передать Аничков дворец Дворцу пионеров. С этих пор сад Аничкова дворца соответственно переименовали в сад Дворца пионеров.

После войны сад старинной Аничковой усадьбы вновь переименовали. Он опять стал Садом отдыха. Прошло чуть более двух десятилетий, и старинный сад вновь был подвергнут переименованию. По постановлению Ленгорисполкома он снова перешел в ведение Дворца пионеров и стал называться садом Дворца пионеров.

Нам же остается предположить, что одновременно с очередным переименованием в 1990 году самого Дворца пионеров в Дворец творчества юных, изменилось и название сада. Надо полагать, теперь он стал садом Дворца творчества юных. Хотя, кажется, никаких официальных подтверждений этому, вроде бы, нет.

Сквер на площади Восстания

Еще с одним зеленым островком посреди Невского проспекта мы встретимся на площади Восстания на пересечении Невского и Лиговского проспектов. Впервые свое официальное название площадь получила в 1849 году. Тогда ее назвали Площадью к Знаменскому мосту. Мостик через Лиговский канал вел к церкви во имя Входа Господня в Иерусалим. Церковь построили в 1804 году по проекту архитектора Ф.И. Демерцова. В народе она была известна как Знаменская, или «Знаменье», по одному из приделов. Еще ее называли Павловской, по фамилии известного ученого, лауреата Нобелевской премии Ивана Петровича Павлова. Он был ее усердным прихожанином, а по одной из легенд, даже венчался в ней. В 1940 году, после смерти Павлова, церковь снесли. Сейчас на ее месте стоит наземный павильон станции метро «Площадь Восстания».

В 1857 году название площади отредактировали, придав ей современное звучание. Теперь она стала называться Знаменской.

23 мая 1909 года на Знаменской площади был открыт конный памятник Александру III — редкий образец сатиры в монументальной скульптуре: грузная фигура царя с тяжелым взглядом тайного алкоголика, каким и, может быть, не без оснований считали его современники, на откормленном тучном битюге, как бы пригвожденном к гробовидному пьедесталу. Почти сразу разразился скандал. Верноподданная часть петербургского общества требовала немедленно убрать позорную для монархии статую. Демократическая общественность, напротив, приветствовала произведение такой обличительной силы. В спор включилась Городская дума. И только автор памятника Паоло Трубецкой, итальянский подданный, воспитывавшийся вдали от «всевидящего ока» и «всеслышащих ушей», оставался невозмутимым и отшучивался: «Политикой не занимаюсь, я просто изобразил одно животное на другом». В салонах рассказывали анекдот про одного грузинского князя, который воскликнул, глядя на памятник: «Я знаю, цто Саса зопа, но зацем же это так подцеркивать?» Надо сказать, что памятник и в самом деле вызывает неоднозначные чувства. Если верить фольклору, многие петербуржцы испытывали по отношению к нему обыкновенную неловкость. Сохранился анекдот о приезжем англичанине, который попросил своего петербургского друга показать ему новый памятник, «что Трубецкой сделал». «И так мне братцы, обидно сделалось, — рассказывал впоследствии петербуржец, — что повел я его к фальконетовскому Петру Великому». — «Ну и что же англичанин?» — «Ничего, хвалил».

Памятник Александру III на Знаменской площади

Впрочем, существует легенда, пытающаяся объяснить сложившуюся ситуацию. Будто бы памятник Александру III, казавшийся в архитектурной среде Петербурга таким грубым, на самом деле предназначался для установки на урале, «на границе Азии и Европы», высоко в горах. Смотреть на него предполагалось из окон движущегося по Транссибирской магистрали поезда. Это дало бы возможность по иному взглянуть на монумент. Фигуры коня и всадника не казались бы такими массивными и неуклюжими.

Паоло Трубецкой приехал в Россию в 1897 году преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества и сразу принял участие в конкурсе на проект памятника умершему за несколько лет до того царю. Одержав победу в конкурсе, скульптор приступил к работе. Он сделал 14 вариантов памятника, однако ни один из них не удовлетворил официальную комиссию. Легенда гласит, что, только услышав, как Мария Федоровна, вдова покойного императора, подойдя к одному из проектов, радостно воскликнула: «Вылитый Сашенька!» — члены высокого жюри, переглянувшись и удивленно пожав плечами, остановили наконец свой выбор на этом варианте.

Невиданному остракизму подвергли памятник в феврале 1917 года. Как только тогда его не называли: «Пугало», «Комод», «Скотина на скотине», «Обормот на бегемоте», «Медведь на слоне». Изощрялись в частушках, стихах и песнях.

Это новая игрушка

Для российского холопа.

Был царь-колокол, царь-пушка,

А теперь еще царь-жопа.

Возродилась старинная мода на так называемые загадки-пирамиды, ответы на которые приводили в невероятный восторг уличную толпу. В фольклоре сохранилось несколько вариантов этих замечательных загадок:

На площади комод,

На комоде бегемот,

На бегемоте обормот,

На обормоте шапочка.

Какого дурака это папочка?

На площади комод,

На комоде бегемот,

На бегемоте идиот,

На идиоте шапка,

На шапке крест,

Кто скажет слово —

Того под арест.

Судьба монумента оказалась печальной. В 1937 году памятник убрали с площади, к тому времени уже не Знаменской, а Восстания. Причина — традиционная, он будто бы мешал трамвайному движению по Невскому проспекту. Долгое время памятник хранился за чугунной решеткой во дворе Русского музея. По меткому выражению фольклора, он стал «Узником Русского музея». Во время блокады Ленинграда он едва не погиб от снаряда. К этому времени в Ленинграде сформировалось поверье: благополучие города, его честь и достоинство оберегалось тремя всадниками: Петром I — на площади Декабристов, Николаем I — на Исаакиевской площади и Александром III — на площади Восстания. И то, что один из них вынужден был покинуть свое историческое место, рассматривалось ленинградцами как знак беды.

Неслучайно одной из первых побед демократической общественности в постсоветском Петербурге считается освобождение памятника Александру III из-за решетки Русского музея. Голос: «Свободу узнику Русского музея!» — был услышан. Памятник вывели из заключения, но установили не на его историческом месте, а перед входом в Мраморный дворец. Во дворе, на низком пьедестале, еще совсем недавно занятом пресловутым «Ленинским броневиком». Говорили, что временно. Что при этом имелось в виду, неизвестно. Историческое место памятника Александру III перед Московским вокзалом занято.

Между тем жизнь бывшей Знаменской площади, к тому времени переименованной в площадь Восстания, продолжалась. В 1952 году на месте снятого памятника разбили партерный сквер, посреди которого установили закладной камень для будущего памятника В.И. Ленину.

Памятник Александру III у Мраморного дворца

Однако со временем планы изменились. Закладной камень был убран, и в 1985 году к 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне в центре сквера на площади Восстания был установлен обелиск «Городу-герою Ленинграду» по проекту А.и. Алымова и В.М. Иванова.

Многотонный гранитный монолит, обработанный в виде армейского штыка, сразу привлек внимание городского фольклора. Пожалуй, трудно найти в городе памятник, заслуживший такое количество негативных определений. Наиболее мягкие из них: «Пограничный столб», «Каменный гвоздь», «Отвертка», «Долото», «Развертка», «Шпиндель», «Вилка», «Штырь», «Гвоздь», «Шампур», «Пипетка», «Страшный сон парашютиста». Но даже среди этого не очень лестного ряда есть и более жесткие: «Штык в горле Невского проспекта».

Заговорили о переносе обелиска на площадь Мужества. Многим казалось, что там, вблизи всемирно известного Пискаревского мемориального кладбища, на площади, само название которой посвящено памяти ленинградцев, защитивших свой город от фашистского нашествия, обелиск обретет свое подлинное значение.

Спор о том, что должно находиться на площади, — памятник Александру III или обелиск городу-герою Ленинграду — продолжается до сих пор. Иногда кажется, что в спор включается и сама площадь. И в самом деле — оказалось, что обелиск обладает неожиданным оптическим эффектом. Тень от звезды, венчающей стелу, утверждает городской фольклор, в определенное время и при известном освещении образует на асфальте Невского проспекта четкие очертания двуглавого российского орла.

Архитектурно-парковый ансамбль Александро-Невской лавры

Невский проспект заканчивается мощным архитектурнопарковым ансамблем Александро-Невской лавры, монахи которой, как мы уже знаем, в 1711 году начинали прокладку проспекта от Лавры в сторону Адмиралтейства. Мы уже говорили о символическом значении Невского проспекта, объединившего административный центр новой столицы с его духовным центром. Важно еще и то, что Лавра посвящена памяти выдающегося деятеля Древней Руси Александра Невского, ставшего по воле Петра I небесным покровителем города святого Петра — Санкт-Петербурга. Да и выбор места для строительства монастыря не обошелся без монаршего вмешательства Петра I — первого императора новой России. Этому предшествовали события едва ли не 500-летней давности.

Как известно, в 1240 году шведский король Эрик послал на завоевание Новгорода сильное войско под командованием своего зятя ярла Биргера. При впадении в Неву реки Ижоры его встретил князь Александр Ярославич с дружиной. 15 июля произошла знаменитая Невская битва, в которой разгромили шведов. Причем фольклорная традиция придает этой победе столь высокое значение, что на протяжении столетий статус предводителя шведских войск в легендах и преданиях несколько раз меняется в пользу его повышения. Если в ранних источниках это был просто «князь», то в более поздних — Ярл Биргер, а затем и сам шведский король. Неслучайно одним из самых значительных эпизодов большинства преданий об этой битве стало ранение, полученное шведским полководцем от копья самого Александра Ярославича. За эту блестящую победу князь Александр получил прозвище Невский.

Несмотря на очевидность того исторического факта, что знаменитая битва произошла при впадении реки ижоры в Неву, позднее предание переносит его гораздо ниже по течению Невы, к устью Черной речки, ныне Монастырки, — туда, где Петру угодно было основать Александро-Невский монастырь. Умышленная ошибка Петра Великого? Скорее всего, да. Возведение монастыря на предполагаемом месте Невской битвы должно было продемонстрировать всему миру непрерывность исторической традиции борьбы России за выход к морю. В качестве аргументации этой «умышленной ошибки» петербургские историки и бытописатели приводят местную легенду о том, что еще «старые купцы, которые со шведами торговали», называли Черную речку «Викторы», переиначивая на русский лад еще более древнее финское или шведское имя. По другой легенде, как писал в 1913 году историк Александро-Невской лавры С. Рункевич, вдоль Черной речки стояла «деревня Вихтула, которую первоначально краеведы Петербурга, по слуху, с чего-то назвали Викторы, приурочивая к ней место боя Александра Невского с Биргером». Уже потом, при Петре Великом, этому названию «Викторы» придали его высокое латинское значение — «Победа».

Согласно одной из многочисленных легенд, место строительства Александро-Невского монастыря еще более конкретизировано. Монастырь построен там, где перед сражением со шведами старейшина земли Ижорской легендарный Пелконен, в крещении Филипп Пелгусий, увидел во сне святых Бориса и Глеба, которые будто бы сказали ему, что «спешат на помощь своему сроднику», то есть Александру. Во время самой битвы, согласно другой старинной легенде, произошло немало необъяснимых с точки зрения обыкновенной логики «чудес», которые представляют собой своеобразное отражение конкретной исторической реальности в народной фантазии. Так, если верить летописям, хотя Александр со своей дружиной бил шведов на левом берегу Ижоры, после битвы множество мертвых шведов было обнаружено на противоположном, правом берегу реки, что, по мнению летописца, не могло произойти без вмешательства высших небесных сил.

Таким образом, закладка монастыря на легендарном месте исторической Невской битвы по замыслу Петра позволяла Петербургу приобрести небесного покровителя, задолго до того канонизированного церковью, — Александра Невского — святого, ничуть не менее значительного для Петербурга, чем, скажем, Георгий Победоносец для Москвы. И если святой Александр уступал святому Георгию в возрасте, то при этом обладал неоспоримым преимуществом, он — реальная историческая личность, что приобретало неоценимое значение в борьбе с противниками реформ.

Великий князь Владимирский Александр Невский был сыном князя Ярослава Всеволодовича. Он родился в 1221 году, за год до страшного землетрясения, случившегося на Руси. Современники увидели в этих событиях два предзнаменования: во-первых, на Русь обрушатся страшные бедствия, и, во-вторых, князь будет успешно с ними бороться.

В значительной степени образ Александра Невского в представлении многих поколений русского общества сложился исключительно благодаря Невской битве. Накануне сражения со шведами будто бы Александр произнес и знаменитую фразу, ставшую со временем крылатой. Среди монахов староладожской Георгиевской церкви до сих пор живет легенда о том, как юный князь Александр Ярославович, которому в то время едва исполнилось 20 лет, перед битвой со шведами заехал в Старую Ладогу, чтобы пополнить дружину воинами и помолиться перед битвой за благополучный ее исход. Молился в церкви, стоя вблизи фрески греческого письма, изображавшей святого Георгия Победоносца. На фреске Георгий выглядел юным и не очень могучим подростком, чем-то напоминавшим молодого князя Александра. Это сходство не ускользнуло от внимания одного монаха, и он обратился к Александру: «Можно ли победить шведов, находясь в такой малой силе, да еще и с такой малочисленной дружиной?». Тогда-то будто бы и ответил ему Александр: «Не в силе Бог, а в правде».

Князь Александр Невский скончался 14 ноября 1263 года в возрасте 42 лет, по пути из Золотой Орды, откуда он возвращался на родину. Смерть его окутана тайной, и до сих пор порождает немало легенд. По одной из них, он был отравлен своими дружинниками, некоторые из них видели в Александре коллаборациониста, сотрудничавшего с ордынскими завоевателями. Не будем забывать, что Александр за свою сравнительно короткую жизнь четыре раза ездил в Орду, что в глазах многих выглядело более чем странно. По другой легенде, Александра отравили ордынцы, видевшие в нем некую опасность для себя. Сохранилась легенда, будто Батый решил испытать юного русского князя: «Пройди сквозь огонь и поклонись моему идолу». И Александр ответил: «Нет, я христианин и не могу кланяться всякой твари». На это татарский хан будто бы с усмешкой ответил: «Ты настоящий князь». И выдал ему очередной ярлык на княжение. Александр уехал. А по дороге скончался. Если от яда, то яд был медленнодействующим, потому и кончина князя выглядела естественной, будто бы от заболевания. Предчувствуя скорую смерть, Александр принял постриг с именем Алексея. Между прочим, в старину Александра изображали в монашеской одежде, и только Петр приказал писать князя на иконах в воинских доспехах.

Первоначально Александра Ярославича погребли в церкви Рождественского монастыря во Владимире. Во время похорон митрополит подошел к гробу, чтобы положить разрешительную молитву. Как утверждает легенда, пальцы князя разжались, приняли молитву и снова сжались.

Интерес к Александру Невскому особенно ярко вспыхнул в 1380 году, накануне знаменитой Куликовской битвы. Родилась легенда о «чудесном видении князя, ставшего на подмогу русичам в битве с татарами». В том же году вскрыли его мощи. Они оказались нетленными. В 1547 году Александра Невского канонизировала Русская православная церковь, а в начале XVIII века Петр I возвел его в чин небесного покровителя Санкт-Петербурга.

В августе 1724 года, за полгода до кончины Петра, мощи святого Александра Невского вновь вскрыли. При этом, как утверждает городской фольклор, произошло чудо, о котором долго говорили в Петербурге. Первый американский консул в Петербурге Дж. К. Адамс 11 сентября 1885 года записал в своем дневнике легенду, услышанную им более чем через 150 лет после описываемых событий: «Когда была вскрыта могила Александра Невского, вспыхнуло пламя и уничтожило гроб. Вследствие этого был изготовлен великолепный серебряный саркофаг, в который были положены его кости, с этого времени лица, прикоснувшиеся к нему, исцеляются». С большой помпой саркофаг перевезли из Владимира в Санкт-Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором саркофаг доставили в Петербург, царь с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, согласно преданиям, сам стал у руля галеры. При этом бывшие с ним сановные приближенные сели за весла.

Воинствующий атеизм послереволюционных лет породил легенду о том, что на самом деле никаких мощей в Александро-Невской лавре не было. Будто останки Александра Невского (если только они вообще сохранились в каком-либо виде, наставительно добавляет легенда) сгорели во Владимире во время пожара. Вместо мощей Петру I привезли несколько обгорелых костей, которые, согласно легендам, пришлось «реставрировать», чтобы представить царю в «надлежащем виде». По другой, столь же маловероятной легенде, в Колпине, куда Петр специально выехал для встречи мощей, он велел вскрыть раку. Рака оказалась пустой. Тогда царь «приказал набрать разных костей, что валялись на берегу». Кости сложили в раку, вновь погрузили на корабль и повезли в Петербург, где их торжественно встречали духовенство, войска и народ.

Прибытие мощей Св. Александра Невского в Петербург

Во избежание толков и пересудов Петр будто бы запер гробницу на ключ. Легенда эта включает фрагмент старинного предания, бытовавшего среди раскольников, которые считали Петра Антихристом, а Петербург — городом Антихриста, городом, проклятым Богом. По этому преданию, Петр дважды привозил мощи святого Александра в Петербург, и всякий раз они не хотели лежать в городе дьявола и уходили на старое место, во Владимир. Когда их привезли в третий раз, царь лично запер раку на ключ, а ключ бросил в воду. Правда, как утверждает фольклор, не обошлось без события, о котором с мистическим страхом не один год говорили петербуржцы. Когда Петр в торжественной тишине запирал раку с мощами на ключ, то услышал позади себя негромкий голос: «Зачем это все? Только на триста лет». Царь резко обернулся и успел заметить удаляющуюся фигуру в черном.

Впоследствии императрица Елизавета Петровна приказала соорудить для мощей Александра Невского специальный серебряный саркофаг. Гробницу весом в 90 пудов изготовили мастера Сестрорецкого оружейного завода. 170 лет она простояла в Александро-Невской лавре. Слева от нее находилась икона Владимирской Богоматери, которая, по преданию, принадлежала самому Александру Невскому. По свидетельству современников, еще при Елизавете Петровне в Петербурге сложился обычай класть на раку монетку «в залог того, о чем просят святого». Еще прижилась одна традиция: ежегодно 30 августа по старому стилю от Казанского собора к Александро-Невской лавре совершался крестный ход в память перенесения мощей святого князя, в котором принимали участие все кавалеры ордена Александра Невского.

Ковчег с балдахином для перевозки мощей. Рисунок 1753 года

В 1922 году раку изъяли из Александро-Невской лавры и передали в Эрмитаж, где она находится до сих пор, а сами мощи — в Музей истории религии и атеизма, находившийся в то время в Казанском соборе. В 1989 году мощи святого Александра Невского возвратили в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры.

Накануне революции 1917 года некий монах из Александро-Невской лавры предсказал, что возрождение Петербурга после утрат советского периода начнется лишь тогда, когда в бывшей столице империи воздвигнут пятый конный памятник императору. Предсказание сбылось. Правда, возвели памятник не императору, а небесному покровителю города Александру Невскому. Его установили в 2002 году на площади, перед входом в Александро-Невскую лавру.

Памятник Александру Невскому. Современное фото

Александро-Невская лавра представляет собой целый комплекс архитектурных сооружений, главное из которых — Свято-Троицкий собор. Первоначальный собор, начатый строительством в 1719 году по проекту архитекторов Доменико Трезини и Т. Швертфегера, из-за грубой ошибки при строительстве в 1755 году пришлось разобрать. Существующий собор возведен по проекту архитектора И.Е. Старова и освящен в 1790 году. По сложным, не всегда понятным зрительным ассоциациям, в народе его иногда называют «Собором Парижской Богоматери».

В 1716 году на территории лавры возвели церковь во имя Святого праведника Лазаря. По преданию, ее построили по повелению Петра I над прахом его любимой сестры Натальи Алексеевны, умершей в том же году и погребенной на этом месте. Правда, впоследствии тело царевны перенесли в Благовещенскую церковь.

В истории петербургского городского фольклора известно захоронение Виктора Павловича Кочубея, известного дипломата и государственного деятеля, личного друга императора Александра I в бытность его великим князем и наследником престола. С воцарением Александра I кочубей вступил в должность министра внутренних дел. При императоре Николае I был председателем государственного совета и кабинета министров.

Свято-Троицкий собор. Фото К. Буллы. 1913 год

Несмотря на то что кочубей в обществе слыл либералом и сторонником умеренных реформ, в фольклоре о нем сохранились, как правило, осторожно отрицательные оценки. Известна эпиграмма в форме надгробной эпитафии, которую молва приписывала Пушкину:

Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей,

Что в жизни доброго он сделал для людей —

Не знаю, черт меня убей.

Кочубея похоронили в духовской церкви Александро-Невской лавры. Супруга виктора Павловича, княгиня Мария васильевна, «выпросила у государя разрешение» обнести могилу оградой. А.С. Пушкин в своих Table talk записал анекдот о том, как «старушка Новосильцева» по этому поводу как-то сказала: «Посмотрим, каково-то ему будет в день второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою решетку, а другие уже будут на небесах». В 1937 году прах государственного канцлера перенесли в Лазаревскую усыпальницу.

В Благовещенской церкви Александро-Невской лавры погребен Александр Васильевич Суворов. На могиле полководца лежит традиционная мраморная плита. В изголовье на высоком цилиндрическом постаменте — бюст генералиссимуса, выполненный скульптором В.и. Демут-Малиновским. На плите надпись, по преданию, сочиненная самим Суворовым. Это предание восходит к запискам секретаря полководца Е. Фукса. В них он рассказывает, как однажды в городе Нейтитчене у гробницы Лаудона Суворов, рассуждая о смерти и эпитафиях, завещал будто бы на своей могиле сделать лаконичную надпись: «Здесь лежит Суворов». Но на этот счет есть и другое предание. Перед смертью, утверждает оно, Суворов захотел увидеть поэта державина. Смеясь, он спросил его: «Ну, какую же ты напишешь мне эпитафию?» — «По моему, — отвечал поэт, сочинивший на своем веку не одну надгробную надпись, — слов много не нужно: „Здесь лежит Суворов!“» — «Помилуй Бог, как хорошо», — в восторге ответил Александр Васильевич.

О погребении Суворова рассказывают легенды. Согласно одной из них, гроб с телом полководца никак не проходил в узкие двери старинного подъезда дома, где он скончался, и только после неоднократных неудачных попыток его спустили с балкона. А когда катафалк с гробом остановился у арки Надвратной церкви Александро-Невской лавры, то многие засомневались, пройдет ли высокий балдахин под аркой. В это время, согласно преданию, раздался уверенный голос одного из ветеранов суворовских походов: «Не бойтесь, пройдет! Он везде проходил». Эта легенда сохранилась в нескольких вариантах. По воспоминаниям некой современницы, после отпевания гроб следовало отнести в верхние комнаты, однако лестница, ведущая туда, оказалась узкой. Тогда гренадеры, служившие под началом Суворова, взяли гроб, поставили себе на головы и, будто бы воскликнув: «Суворов везде пройдет», отнесли его в назначенное место. Эту же легенду с незначительными нюансами пересказывает известный петербургский бытописатель М.и. Пыляев.

В Благовещенской церкви нашли последнее упокоение: знаменитый канцлер Александр Андреевич безбородко, военный губернатор Санкт-Петербурга, герой 1812 года Михаил Андреевич Милорадович, основатель и первый президент Академии художеств иван иванович Шувалов, генерал-прокурор Павел иванович Ягужинский и некоторые другие выдающиеся деятели петербургского периода русской истории. Однако в истории благовещенской церкви есть и довольно драматическая, мрачная страница. Одно время здесь был погребен император Петр III.

Петр III взошел на престол в декабре 1761 года, после смерти императрицы Елизаветы Петровны. Чуть более чем через полгода он был свергнут с престола своей супругой Екатериной Алексеевной, заточен в ропшинском дворце, где его убили с молчаливого согласия новой императрицы. Короноваться он не успел, и потому лишался права быть похороненным в усыпальнице русских императоров — Петропавловском соборе. Без должной торжественности он был предан земле в благовещенском соборе Александро-Невской лавры. Через 34 года его сын Павел I, став императором, люто ненавидевший свою мать Екатерину II, в том числе и за убийство своего отца, решил восстановить справедливость и совершить торжественный ритуал коронации и перезахоронения убиенного императора. Прах Петра III извлекли из могилы и с соблюдением воинских почестей перенесли в Петропавловский собор. Рассказывали, что Павел «еще до коронации снял с себя корону и надел ее на череп отца».

Но вернемся к истории Лавры. Вокруг благовещенской церкви возникло старинное Лазаревское кладбище, или «город мертвых», как высокопарно и торжественно называли его петербуржцы в XVIII веке.

Из памятников, удостоившихся внимания городского фольклора, отметим надгробие карла иоганна христиана рейсига, тридцатилетнего майора лейб-гвардии Семеновского полка, ставшего героем петербургского городского фольклора посмертно. Согласно широко распространенной в Петербурге легенде, молодой человек случайно заснул на посту во время дежурства в Зимнем дворце. Проходивший мимо Николай I, невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца.

Лазаревское кладбище (ныне — Некрополь XVIII века)

Действительные обстоятельства смерти Рейсига неизвестны, но именно так, спящим в полной парадной офицерской форме на крышке саркофага изобразил его скульптор А.И. Штрейхенберг. Памятник выполнен в 1840 году. Он был установлен над могилой рейсига на Волковском лютеранском кладбище. Учитывая несомненные художественные достоинства надгробия, создание которого пришлось на время наивысшего расцвета художественного литья в России, в 1930-х годах при организации Музея городской скульптуры памятник Рейсигу перенесли на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где он украсил собою собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.

В 1861–1863 годах архитектор А.М. Горностаев построил в Александро-Невской лавре церковь Успения Пресвятой Богородицы, в народе ее чаще зовут церковью Тихона Задонского, по одному из церковных приделов.

Одновременно со строительством Троицкого собора И. Е. Старов возводит церковь иконы Пресвятой Богородицы «всех скорбящих радости» над въездными воротами в Лавру со стороны Невского проспекта. Ее более привычное, обиходное название — Надвратная церковь.

Надвратная церковь Божией Матери «Всех скорбящих Радости»

Позднее на территории Лавры основали тихвинское кладбище, на базе которого в 1930-х годах создали Некрополь мастеров искусств. Свезенные с многих старых городских кладбищ захоронения выдающихся деятелей науки, литературы, искусства, обладавшие наиболее ценными надгробиями, на новом месте были перезахоронены по строгому принципу жанрового единства. Актеров отделили от художников, литераторов — от скульпторов. Эти, если можно так выразиться, признаки жанра, немедленно зафиксировались в фольклоре. Так, ворота той части Александро-Невской лавры, возле которых погребены М.и. Глинка, А.Н. Серов, М.П. Мусоргский и другие композиторы, известны под названием: «Музыкальные ворота».

Одна из самых удивительных легенд Некрополя мастеров искусств связана с захоронением одного из крупнейших петербургских скульпторов первой половины XIX века василия ивановича демут-Малиновского, широко известного автора скульптур, украшающих горный институт, казанский собор, арку главного штаба. Менее известны широкому читателю бронзовые изваяния двух мощных быков, созданных скульптором в 1827 году для оформления въезда в Скотопригонный двор, что в XIX веке находился на углу современного Московского проспекта и Обводного канала. Они поражали современников естественной мощью и производили впечатление двух живых разъяренных гигантов, в ужасе выбегающих из ворот скотобойни. Эффект подлинности происходящего усиливался тем, что скульптуры животных установили на сравнительно низкие пьедесталы и казалось, что ноги быков отталкиваются от земли.

Об этих быках и их авторе известна мистическая легенда. Будто бы однажды скульптору приснилось, что изваянные им могучие животные пришли к нему в гости. Проснувшись, он долго не мог прийти в себя, не понимая, что может означать этот странный сон. Не смогли помочь ему в этом и многочисленные друзья.

В 1846 году умер Демут-Малиновский и его похоронили в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Прошли годы. Старинный скотопригонный двор к тому времени превратился в городской мясокомбинат. В 1936 году для него на самой окраине Ленинграда, за Средней Рогаткой, построили новое современное здание. Быков сняли с пьедесталов у Обводного канала, перевезли туда и установили у входа на предприятие. А когда в 1941 году фронт подошел к стенам города, их буквально вырвали из-под огня противника и с помощью трактора перевезли в Александро-Невскую лавру. Здесь скульптуры быков, представлявших немалую художественную ценность, предполагалось укрыть под землей. Однако на это у истощенных голодом ленинградцев сил уже не хватило. Так быки всю войну и простояли у ворот Некрополя, не подозревая, что «пришли», как это и было предсказано в легендарном сне, к своему создателю, могила которого находилась тут же, за оградой, в нескольких шагах от них.

Сразу после окончания войны, знаменитые быки были вновь установлены у входа в мясокомбинат у Средней Рогатки.

В контексте нашего повествования о зеленых зонах Петербурга нелишне напомнить историю возникновения всех исторических кладбищ Александро-Невской лавры. Не считая так называемой Коммунистической площадки, их три: Лазаревское — нынешний Некрополь XVIII века, Тихвинское — Некрополь мастеров искусств и Никольское. Собственно монастырский городок с его многочисленными церквами, монашескими кельями, палатами настоятеля, провиантскими складами и прочими хозяйственными и административными службами строился на правом берегу Черной речки, впоследствии переименованной в Монастырку. Левый берег первоначально предполагалось засадить садами и огородами. Только стремительный рост Петербурга и неуклонное по мере роста увеличение численности его населения с неизбежными похоронами умерших и погибших, потребовали от церковнослужителей, в ведении которых находился ритуал погребения, создания новых могил уже за пределами церковных стен, что и привело к возникновению погостов.

Бронзовый бык работы В.И. Демут-Малиновского

Первым еще в начале XVIII века возникло Лазаревское кладбище. О его ранних захоронениях мы уже говорили. В 1823 году было решено «по случаю тесноты и недостатка от давнего времени находящегося при церкви Святого праведного Лазаря лаврского кладбища учредить таковое же кладбище против оного на другой стороне, в том самом месте, где состоит лаврский огород». Кладбище назвали НовоЛазаревским. Тихвинским оно стало называться с 1876 года, по церкви-усыпальнице, построенной в 1869 году по проекту архитектора Н.П. Гребенки. В эти же годы под натиском захоронений исчезли последние монастырские огороды теплицы и оранжереи.

История Никольского кладбища, основанного в середине XIX века к востоку от монастырского корпуса, восходит к первоначальному плану Невского монастыря, предложенному первым архитектором Петербурга доменико трезини. Согласно этому плану, главный вход в монастырь должен был находиться со стороны Невы. Отсюда к Свято-троицкому собору трезини планировал широкую аллею, по обеим сторонам которой располагались монастырские корпуса. Вдоль корпусов предполагалось разбить партерный сад с цветниками и фонтанами. Частично к предложению трезини вернулись только через полтора столетия, в 1850-х годах. По новому проекту, составленному садовником Е. Одинцовым, вместо трезиневского партера планировалось высадить сад, зеленые купы деревьев которого должны были украсить каменные монастырские стены. Но и этот проект не реализовали. А в 1863 году «на новом кладбище, что в ограде за собором» появилось первое захоронение. Первоначально кладбище так и называлось: Засоборное. В Никольское его переименовали в 1877 году, по имени церкви Николая Мирликийского, построенной несколькими годами раньше.

Как мы видим, все три кладбища Александро-Невской лавры возникли на территориях существовавших или планируемых садов. Два из них и сегодня сохраняют этот садовопарковый характер. Вот почему они так любимы петербуржцами, туристами и гостями Северной столицы, любимы и почитаемы не менее чем другие сады и парки города.

По обе стороны от Невского проспекта

«Мамкин сад»

В 1843 году по проекту архитектора П.С. Плавова на участке № 52 по набережной реки Мойки было выстроено трехэтажное здание на подвалах с фасадом, украшенным мощным шестиколонным портиком ионического ордера.

Здание строилось по заказу Ведомства императрицы Марии Федоровны и предназначалось для нужд Воспитательного дома — учреждения для призрения незаконнорожденных детей, сирот и детей бедняков. Идея воспитательных домов принадлежит выдающемуся общественному деятелю Екатерининской эпохи Ивану Ивановичу Бецкому. В задачу Воспитательного дома входило не только призрение детей (или нежеланных, или оставшихся в малолетнем возрасте без родителей), но и их воспитание, начальное образование и определение в семьи.

Первоначально средством для этого служили «доброхотные подаяния», но затем источники доходов расширились. Так, например, средства для Воспитательного дома приносили карточные игры, так широко распространившиеся в Петербурге, что для их обеспечения построили Карточную фабрику. Кому-то в правительстве однажды пришла в голову идея использовать пагубную страсть к карточной игре для «исправления нравов». Карты стали метить специальным клеймом, которое, как правило, ставилось на червонном тузе. Клеймо означало, что все деньги, полученные с продажи карт, направляются на содержание воспитательного дома. При этом игроков в карты обязывали пользоваться для игр только клеймеными колодами. В конце XVIII века даже возник замысловатый эвфемизм, который в пословичной форме заменял необходимость прилюдно заявлять о своей страсти к игре: «трудиться для пользы императорского воспитательного дома».

Перспектива набережной реки Мойки

Благородную идею бецкого в Петербурге не предали забвению. Благодарные петербуржцы не забыли его заслуг перед отечеством. Перед главным фасадом воспитательного дома, ныне принадлежащего одному из факультетов Педагогического университета имени А.и. Герцена, разбили сквер. В 1868 году в сквере по проекту скульптора Н.А. Лаврецкого установили бюст И. И. Бецкого. Сохранилась память о бецком и в городском фольклоре. Его называли: «бецкий — воспитатель детский». О нем распевали веселые песенки, правда, по поводу основанного им другого учебно-воспитательного учреждения — Смольного института для благородных девиц:

Иван Иваныч Бецкой

Человек немецкой,

Воспитатель детской,

Через двенадцать лет

Выпустил в свет

Шестьдесят кур,

Набитых дур.

Не остался без внимания низовой культуры и сквер перед зданием Воспитательного дома. В фольклоре студентов Педагогического университета его называют: «Мамкин сад». Этимология этого микротопонима сложная. Скорее всего, «мамкиным» сад называют не в память о матерях, бросивших своих детей, а в честь правительства, взвалившего на себя многосложные материнские обязанности. Ассоциации с материнством возникают у петербуржцев и в другой связи: в сквере всегда оживленно от шумных стаек юных студенток, постоянно «тусующихся» перед входом в свою Alma mater.

Сквер на площади Ломоносова

В сюжете о Екатерининском сквере мы уже рассказывали о задуманном Карлом Росси грандиозном ансамбле Александринского театра. Реализация проекта предполагала организацию огромного пространства от Невского проспекта до набережной Фонтанки, объединенного зданием театра в центре. Проектируя ансамбль, архитектор планировал завершить его южную часть улицей, выходящей на круглую в плане площадь перед въездом на старинный Чернышев мост, перекинутый через Фонтанку. И улица, и площадь должны были быть оформлены фасадами зданий в классическом стиле, полностью созвучными с фасадами театра. К сожалению, замысел великого архитектора полностью реализован не был. Завершенными оказались только обе стороны улицы, ныне носящей имя зодчего, и часть зданий на площади. Однако общая планировка площади сохранилась в том виде, как ее задумал Росси. В 1836 году площадь получила свое первое название: Чернышевская, по имени владельца участка И.Г. Чернышева. В 1844 году наименование площади приведено в соответствие с правилами русской грамматики. Ее назвали Чернышевой площадью.

В 1877 году на площади разбили круглый в плане сквер, а в 1892 году в центре сквера установили бронзовый бюст Михаила Васильевича Ломоносова, отлитый по модели известного петербургского скульптора П.П. Забелло. В 1948 году площадь переименовали в площадь Ломоносова. Одновременно именем великого русского ученого назвали Чернышев переулок, выходящий к площади, и Чернышев мост.

Чернышева площадь (пл. Ломоносова). Архивное фото

Генеральный план Ломоносовского сквера. 1902 год

Пытаясь выразить своеобразный протест против волны переименований, прокатившихся в Ленинграде, в народе площадь Ломоносова прозвали «Площадью Ораниенбаума». Напомним, что в том же году город ораниенбаум был переименован в город Ломоносов. Так советская власть боролась с космополитизмом и преклонением перед Западом. Но, как бы площадь не называлась официально, в народе оставались прозвища, давно уже закрепленные за нею городским фольклором: «бублик», «ватрушка», «баранка», «Пятачок».

Среди традиций, связанных с площадью Ломоносова, следует привести одну, имеющую прямое отношение к большому драматическому театру имнгт Т.А. Товстоногова, что находится недалеко от площади, на набережной Фонтанки. Так вот, направляясь на службу в свой театр, актеры никогда не ходят непосредственно через площадь. Это, суеверно утверждают они, может привести к неудаче на сцене.

Сквер на Пушкинской улице

В 1730-х годах территорию вдоль правой стороны Невского проспекта за Фонтанкой отдали для заселения служащим Дворцового ведомства. Постепенно здесь образовались слободки поваров, кузнецов, свечников, стремянных. Память о них до сих пор сохраняется в названиях Стремянной улицы, Поварского, кузнечного, Свечного переулков. Здесь выделили землю и для почтовых ямщиков, образовавших Ямскую слободу. Долгое время территория слободы представляла собой заброшенную городскую окраину, беспорядочно застроенную одноэтажными деревянными домиками, разделенными зелеными островками придомовых садиков и огородов.

Все изменилось с началом возведения на Знаменской площади вокзала Николаевской железной дороги. Началось массовое строительство доходных домов и общественных зданий вдоль Лиговского канала и Невского проспекта. В 1874 году приняли решение проложить улицу по территории Ямской слободы. Улица должна была пройти от Невского проспекта до кузнечного переулка. Тогда же ее назвали Новым проспектом, в отличие от уже существовавшего старого Невского проспекта. В народе сразу же появилась фольклорная реплика. Улицу стали называть «Малым Невским».

Генеральный план Пушкинского сквера. 1901 год

Памятник А.С. Пушкину

Улицу предполагалось застроить комплексно и в едином архитектурном стиле. Проектировали все здания всего трое петербургских зодчих во главе с Павлом Юльевичем Сюзором. Будущую улицу разделили на двадцать земельных участков и продали состоятельным людям. Из двадцати домов десять спроектировал П.Ю. Сюзор. Для строительства создали товарищескую компанию на паях, после чего улицу переименовали в компанейскую. Примерно на равном расстоянии от кузнечной улицы и Невского проспекта по проекту садовника И. П. Визе разбили небольшой уютный сквер, который вскоре сыграет заметную роль в истории увековечивания памяти А.С. Пушкина в Петербурге.

Напомним, что памятника Пушкину в России почти пятьдесят лет после его смерти не было. Ни в столице, ни на родине поэта — в Москве. Впервые заговорили о памятнике только в 1855 году. Идея родилась в недрах Министерства иностранных дел, чиновники которого не без основания считали себя сослуживцами поэта, так как по окончании Лицея Пушкин короткое время числился на службе по этому ведомству. Еще через полтора десятилетия бывшие лицеисты образовали «комитет по сооружению памятника Пушкину», который возглавил академик Я.к. Трот. Начался сбор средств.

Наконец высочайшее разрешение на установку памятника получено. Но памятник поэту должен был стоять не в столице, где принято сооружать монументы только царствующим особам и полководцам, а на родине Пушкина, в Москве. Объявленный в 1872 году конкурс выявил победителя. Им стал скульптор А.М. Опекушин. Отлитую по его модели бронзовую статую поэта в 1880 году установили на тверском бульваре в Москве.

Это побудило петербуржцев еще более настойчиво и энергично бороться за создание памятника Пушкину в своем городе. Первоначально местом для памятника избрали Александровский сад, но судьба распорядилась иначе. В 1881 году Компанейскую улицу переименовали в Пушкинскую.

На следующий год в центре сквера на Пушкинской улице установили бюст Пушкина, выполненный скульптором И.П. Витали еще в 1837 году. Однако удовлетворения это не принесло. Форма бюста никак не соответствовала значению Пушкина для Петербурга. Даже увеличенный в два раза, он не вписывался в идею увековечения памяти поэта в столице государства. В то же время ни средств, ни времени для создания нового памятника уже не было. И тогда решили использовать один из многочисленных конкурсных вариантов московского памятника, представленных Опекушиным, и 7 августа 1884 года в сквере на Пушкинской улице наконец был открыт первый в Петербурге памятник Пушкину. Пьедестал для памятника выполнил архитектор Н.Л. Бенуа.

Между тем городской фольклор предложил свою оригинальную версию появления памятника именно здесь, в сквере на Пушкинской улице. Согласно одной из романтических легенд старого Петербурга, некая прекрасная дама страстно влюбилась в Александра Сергеевича. Но он ею пренебрег. И вот, много лет спустя, постаревшая красавица решила установить своему возлюбленному памятник, да так, чтобы отвергнувший ее любовь поэт вечно стоял под окнами ее дома. Этот монумент и сейчас стоит на Пушкинской улице, и взгляд поэта действительно обращен на угловой балкон дома, в котором якобы и проживала та легендарная красавица.

Есть, впрочем, и другая фольклорная версия появления памятника. Будто бы за окнами этого дома проживал некий неслыханно богатый и невероятно амбициозный откупщик, который выложил кучу денег на установку памятника, оговорив лишь одно непременное условие: «Пушкин будет смотреть туда, куда я захочу».

Еще одна романтическая легенда рассказывает о том, что в пушкинские времена на месте современной Пушкинской улицы рос лесок с солнечной полянкой в центре. Здесь любили останавливаться цыгане с медведем и давали представления. Будто бы приходил сюда и Пушкин послушать цыганские песни, полюбоваться прекрасными цыганками. Вот почему при выборе места для установки памятника поэту вспомнили об этой легендарной полянке, на месте которой был разбит сквер.

Долгое время художественная критика либо снисходительно относилась к этому монументу, либо вообще обходила его молчанием. Его считали или маловыразительным, или вообще неудачным. Появилось даже обидное прозвище: «Маленький Пушкин». Ссылались на А.Ф. Кони, который однажды сказал о Пушкинской улице: «узкая, с маленькой площадкой, на которой поставлен ничтожный памятник Пушкину». Однако время достаточно точно определило его место в жизни Петербурга. Особенно удачной кажется его установка именно на Пушкинской улице, проект застройки которой разрабатывался в одно время с работой над памятником. Его появление лишь подчеркнуло единый, ансамблевый стиль застройки всей улицы. Да и сквер стал казаться неким подобием интерьера воздушного зала с памятником в центре, с деревьями, удачно имитирующие стены, как бы поддерживающие свод неба. Невысокая, соразмерная человеку, почти домашняя скульптура поэта установлена на полированном постаменте. Вокруг памятника почти всегда гуляют дети.

Как рассказала в очерке «Пушкин и дети» Анна Ахматова, в конце 1930-х годов городские чиновники будто бы приняли решение перенести неудачный, как считалось тогда, памятник Пушкину на новое место. На Пушкинскую улицу, рассказывает одна ленинградская легенда, приехал грузовик с автокраном, и люди в рабочей одежде начали реализовывать этот кабинетный замысел. Дело было вечером, и в сквере вокруг памятника играли дети. Вдруг они подняли небывалый крик и с возгласами: «Это наш Пушкин!» окружили пьедестал, мешая рабочим. В замешательстве один из них решил позвонить «куда следует». На другом конце провода долго молчали, не понимая, видимо, как оценить необычную ситуацию. Наконец, как утверждает легенда, со словами: «Ах, оставьте им их Пушкина!» — бросили трубку.

Впрочем, если верить городскому фольклору имелись и другие причины убрать памятник Пушкину из сквера на Пушкинской улице. Согласно одной из довоенных легенд, недалеко от сквера создавался какой-то секретный объект, и бдительные сотрудники органов НКВд боялись, что к памятнику великому русскому поэту начнут приходить его почитатели, а, может быть, даже иностранные туристы, и, бог знает, кто может оказаться среди них.

Вход в арт-центр «Пушкинскаяулица, 10»

Во время ленинградской блокады памятник Пушкину оставался незащищенным. Его не успели перенести в надежное место или укрыть каким-нибудь защитным сооружением. И блокадники суеверно верили: пока в памятник их Пушкину не попадет хотя бы один осколок снаряда, Ленинграду не угрожает ни уничтожение, ни оккупация.

Появляются и современные легенды. Одна из них связана с доходным домом, возведенным на участке № 10 по Пушкинской улице в 1878–1879 годах по проекту архитектора Министерства народного просвещения Х.Х. Тацки. В конце 1970-х годов дом расселили и поставили на капитальный ремонт. Однако долгое время к ремонтным работам не приступали. Затем началась эпоха пресловутой перестройки, когда никому ни до чего не было дела. Про дом забыли. И тогда в пустующие и давно разграбленные квартиры начали самовольно вселяться питерские художники.

Согласно одной из петербургских легенд, такую замечательную идею будто бы подбросил мастерам кисти и карандаша сам Александр Сергеевич Пушкин, что стоит тут же, на площади, наискосок от дома № 10. Будто бы однажды в скверике возле памятника пристроились два бездомных художника распить бутылочку дешевого портвейна и поговорить «за жизнь». Но как-то заскучали. Видать, потому, что двое. Тогда, по старой русской традиции, предложили народному поэту стать третьим. Пушкин не отказался, а в благодарность показал на пустующий и тихо разрушающийся дом. Мол, заселяйтесь.

И началось великое переселение. Первое время с художниками пытались бороться. Отключали электроэнергию, отопление, организовывали принудительное выселение, пытались привлечь к суду. Ничего не помогало. На художников махнули рукой. За короткое время здесь возникли творческие мастерские, учебные классы, выставочные залы, клубы неформальных встреч. Дом на Пушкинской, 10, стал одним из известных далеко за пределами Петербурга центров питерского андеграунда. Но в городской фольклор он вошел под собственным именем: «Пушка», или «Дом отверженных».

«Лиговские сады»

Параллельно Пушкинской улице протянулся Лиговский проспект — первая улица Петербурга, если считать таковой еще допетербургскую, старинную Большую Новгородскую дорогу, по трассе которой и проложили знаменитую Лиговку. Большая Новгородская дорога связывала Новгород и Москву с многочисленными малыми поселениями в устье Невы. Новгородская дорога шла по самой возвышенной, а значит, и наиболее сухой части этого края. В этом легко убедиться и сегодня, взглянув с Лиговского проспекта в сторону отходящих от него улиц и переулков. Все они, включая Невский проспект, сбегают вниз.

В 1718–1725 годах из речки Лиги по трассе будущего проспекта прорыли канал для питания фонтанов Летнего сада. По обеим сторонам канала проложили пешеходные мостки. Образовавшуюся таким образом улицу вдоль канала назвали Московской, по Москве, куда вела бывшая большая Новгородская дорога. Одновременно улицу называли Ямской, от известной Ямской слободы, существовавшей вблизи дороги.

После разрушительного наводнения 1777 года, когда фонтаны Летнего сада погибли и их решили уже не восстанавливать, Лиговский канал утратил свое значение. За ним перестали следить, и вскоре он превратился в гигантское хранилище нечистот и источник чудовищного зловония. Петербургская идиома «лиговский букет» рождена устойчивым запахом застойной воды Лиговского канала.

Начиная с 1822 года, и вплоть до конца столетия, в названии улицы присутствует главная ее составляющая: «Лиговский». Изменялся только ее статус. Улицу последовательно называют сначала Лиговским проспектом, затем Набережной Лиговского канала и наконец в 1892 году — Лиговской улицей.

В 1891 году значительную часть канала забрали в трубу. Над ней проложили так называемые «Лиговские сады», или «бульвары». Первоначально бульвар протянулся от современного транспортного переулка до Знаменской площади. Очень скоро он превратился в место скопления всяческой шпаны, хулиганов, проституток и других асоциальных элементов, теснившихся вблизи Николаевского вокзала. Особенно много среди них было бездомных и беспризорных.

Репутация Лиговского проспекта стремительно падает, а его название становится нарицательным. Этапы этого падения отмечены яркими метами петербургско-ленинградского фольклора: «лиговский хулиган», «лиговская шпана», «блядь лиговская» — идиомы, хорошо известные не только окрестным жителям, но и всему городу. К сожалению, благодаря репутации Лиговского проспекта имидж Петербурга как портового города со всеми доступными удовольствиями, присущими подобным городам, поддерживается до сих пор. Вот «соленый», но смешной анекдот, придуманный в Ленинграде. Заспорил грузин с ленинградцем, где эхо лучше — в грузии или в Ленинграде. Поехали в Грузию. Пошли в горы. Крикнули: «Бляди-и-и-и-и…» И в ответ услышали многократное: «Бляди… Бляди. Бляди.» Вернулись в Ленинград. Встали посреди Исаакиевской площади: «Бляди-и-и-и-и.» И через мгновение услышали со стороны Московского вокзала: «Идем…»

В 1920-х годах на Лиговке, или Лигов-стрите, как ее тогда называли в народе, в помещениях гостиницы «Октябрьская» вблизи Невского проспекта организовали Городское общежитие пролетариата, куда свозили на перевоспитание всех отловленных в Петрограде беспризорников. По неизлечимой в то время страсти всякое название превращать в аббревиатуру, общежитие называли ГОП (Городское общежитие пролетариата), а их малолетних обитателей — «гопниками». Очень скоро эти маленькие полуголодные разбойники стали притчей во языцех всего и без того неспокойного города. Они вызывали постоянную озабоченность властей и неподдельный страх обывателей. Следы этого перманентного состояния сохранились в городской фразеологии — от формулы социальной обстановки на Лиговке: «Количество гопников определяется в лигах», до непритворного изумления: «Вы что, на Лиговке живете?!». В те же 1920-е годы Лиговка превратилась в общегородской центр сбыта наркотиков. Наркоманы называли его «Фронтом». На «Фронте» можно было легко приобрести кокаин «в любых количествах и в любое время».

На Лиговке, или «Лигавке», как презрительно любили произносить с непременным ударением на втором слоге петроградцы, обыкновенные добропорядочные граждане старались не появляться. Зато с удовольствием пересказывали о ней анекдоты. Один из них был более чем самокритичным: «Пристала на Лиговке брюнетка. Через час будет считать мои деньги своей собственностью». Согласно другому анекдоту, общество «Старый Петербург» ходатайствовало о сохранении за наиболее хулиганскими частями Лиговской улицы старого названия «Лиговка» — в честь Лиги Наций, с которой, как известно, отношения у Советского Союза в то время складывались не самым лучшим образом.

В начале 1950-х годов представился удобный случай попытаться изменить имидж Лиговской улицы путем изменения названия. Страна готовилась отметить 10-летие знаменитой Сталинградской битвы. В 1952 году Лиговской улице вернули ее былой статус и переименовали. Она стала Сталинградским проспектом.

Трудно сказать, как повлияло новое название на реноме улицы, но не прошло и четырех лет, как в сравнительно либеральной атмосфере так называемой хрущевской оттепели ей вернули старинное название. Она вновь стала Лиговским проспектом.

Как мы уже говорили, воды Лиговского канала, прорытого в 1718–1725 годах для питания фонтанов Летнего сада, проходили по трассе практически всего современного Лиговского проспекта. Затем они поступали в специальные бассейны, или пруды, существовавшие на территории современного Некрасовского сквера. Отсюда вода по специальным трубам, проходившим вдоль современной бассейной улицы, доходила до так называемой водовзводной башни Летнего сада. Во второй половине XVIII века эта же вода подавалась к водотокам и прудам таврического сада. Для этого использовали речку Саморойку, которую во второй половине XIX века забрали в трубу. Вся эта сложная система естественных рек, искусственных водотоков, прудов и каналов образовала в начале Лиговского проспекта островок, который в старом Петербурге был известен, как Лиговский. Островок принадлежал Евангелической женской больнице, главный корпус которой возведен в 1870–1871 годах архитектором Р.б. Бернгардом совместно с О.Т. Фон Гиппиусом. В дальнейшем больничный комплекс постоянно расширялся.

В настоящее время в здании бывшей больницы на Лиговском пр., 2–4, располагается Научно-исследовательский институт фтизиопульмонологии, а его ограда непосредственно примыкает к скверу, разбитому в 1882–1898 годах на месте засыпанного водосборного бассейна. Планировка сквера осуществлялась по проекту городского садовника А. Визе, а затем продолжилась его сыном садовым мастером В. Визе.

Долгое время сад назывался Греческим сквером, по Греческому проспекту, до которого он доходил, и греческой церкви Димитрия Солунского, возведенной в 1861–1866 годах на бывшей Летней Конной площади на берегу Лиговского канала. Ныне на месте снесенной церкви находится концертный зал «Октябрьский».

План Греческого сквера. Садовый мастер В.И. Визе. Проект 1896 года

Здания завода и особняка Сан-Галли на Лиговском проспекте

Франц Сан-Галли в своем заводском кабинете

В 1971 году в Греческом сквере установили памятник поэту Николаю Алексеевичу Некрасову работы скульптора Л.Ю. Эйдлина и архитектора В. С. Васильковского. С тех пор сквер стал официально называться садом имени Н.А. Некрасова. Однако память о первоначальных водосборных бассейнах-прудах в городской топонимике осталась. Она хранится в официальном имени Прудковского переулка и в неофициальном, народном названии сквера. Его до сих пор называют Прудками.

Франц Сан-Галли

В 2007 году завершилась реконструкция Лиговского проспекта, в результате которой вырубили последние деревья Лиговских бульваров. Их листва якобы закрывала дорожные знаки и светофоры, что представляло известную опасность для водителей и, соответственно, пассажиров общественного транспорта. Теперь о некогда зеленом убранстве Лиговского проспекта, пожалуй, не напоминает ничто. Если на считать нескольких зеленых уголков, разбросанных по левой стороне проспекта.

Среди них особенно выделяется так называемый Сангаллиевский сад, что находится у дома № 62, принадлежавшего в свое время известному петербургскому промышленнику Францу Карловичу Сан-Галли. В свое время это был заводской сад, разбитый на месте капустных огородов. Сад тянулся от Лиговского проспекта вплоть до Николаевской железной дороги. От проспекта сквер отделяет оригинальная чугунная ограда художественного литья, отлитая здесь же, на чугунолитейном заводе Сан-Галли, предположительно по рисунку архитектора К.К. Рахау или И. Горностаева. В советские времена сад одно время назывался «Кооператор», а затем — сад имени М.В. Фрунзе.

Особняк и решетка сада Сан-Галли

В центре сада установлен фонтан, украшенный бронзовой фигурой древнегреческой богини любви и красоты Афродиты. Фигура пеннорожденной южной красавицы овеяна романтическими северными легендами. Однажды во время летнего дачного отдыха на берегу Финского залива погибла одна из двух дочерей Сан-Галли. И тогда, если верить городскому фольклору, безутешный отец велел отлить образ любимой дочери в бронзе. Первоначально статуя Афродиты находилась в интерьерах особняка Сан-Галли. В сад скульптуру перенесли только в 1930-х годах.

Своеобразный памятник утонувшей девушке со всеми атрибутами прекрасной языческой богини исполнил неизвестный скульптор. Долгое время художественным качествам обыкновенного, как казалось в то время, садового украшения достаточного внимания специалистами не уделялось. В немалой степени этому способствовали и многочисленные толстые слои краски, в которую с ног до головы «укутали» Афродиту. Правда, совокупная народная память сохранила давние впечатления о первоначальной красоте бронзовой скульптуры. Неслучайно в обиходной речи сохранились ее лестные фольклорные прозвища: «Первая красавица», или «Первая леди».

Одна из фигур мальчиков у входа на завод Сан-Галли

Надо сказать, что история этой садовой скульптуры, судя по городскому фольклору, вполне соответствовала сентиментальному характеру и художественным вкусам хозяина особняка. Достаточно напомнить, что вход в особняк до сих пор украшают две чугунные фигуры мальчиков. Один из них облачен в рабочую одежду кузнеца. У скульптур своя романтическая история. По преданию, прототипом этих фигур послужил внук «чугунного магната». В день 50-летия завода, ранним утром мальчик, переодетый в костюм кузнеца, будто бы вбежал к деду и первым поздравил его с юбилеем. Растроганный дед в память об этом событии якобы и заказал скульптуры мальчиков.

Скульптура Афродиты в саду Сан-Галли на Лиговском проспекте

Если верить легендам, в интерьерах дома на Лиговке также запечатлен образ детей Сан-Галли. Говорят, скульптуры двух атлантов и двух кариатид на лестничной площадке особняка имеют весьма близкое сходство с детьми известного промышленника.

Сквер на площади Искусств

Чтобы продолжить рассказ о садах и скверах, сложившихся на улицах и площадях, расположенных параллельно Невскому проспекту, вернемся к Гостиному двору, перейдем на противоположную, четную сторону проспекта и по Михайловской улице пройдем на площадь Искусств. Формирование площади началось сразу по окончании строительства Михайловского дворца, возведенного для брата императора Александра I — великого князя Михаила Павловича. Ныне в помещениях великокняжеского дворца находится Русский музей. Дворец строился по проекту архитектора Карла Росси. Он же задал общий план площади перед дворцом, в центре ее разбили сквер, который по замыслу Росси должен был быть украшен фонтаном с чашей и гранитным бассейном. Проект Росси полностью не реализовали, и место, предназначенное архитектором для фонтана, еще долгое время не давало покоя отцам города.

Так, в 1912 году в Городской думе всерьез обсуждался проект памятника Александру II, который собирались установить в центре сквера. Между тем по периметру Михайловской площади выстроили здания, классические фасады которых определили характер всей площади. В 1834 году площадь назвали Михайловской, по одноименному дворцу, а после революции переименовали в площадь Лассаля.

В декабре 1940 года площадь вновь переименована, она стала площадью Искусств. Это было, пожалуй, одно из самых удачных решений топонимической комиссии Ленинграда, до сих пор вызывающее полное одобрение общественности. Площадь полностью соответствовала ее новому имени. Здесь, рядом с Русским музеем соседствуют Михайловский оперный театр, Музей этнографии, большой зал Филармонии, театр музыкальной комедии, Драматический театр имени В. Ф. Комиссаржевской, Музей-квартира художника Исаака бродского с его блестящей коллекцией русской живописи. Недоставало всего лишь некоего художественного акцента, который придал бы площади завершенный вид, соответствующий ее высокому культурологическому значению. Такой акцент найден только через сто лет после возникновения всего архитектурного ансамбля. В 1957 году в центре сквера на площади Искусств установлен памятник А.С. Пушкину работы скульптора Михаила Аникушина.

План Михайловского сквера. 1847 год

Памятник стал одним из лучших образцов советской монументальной скульптуры в Ленинграде. К 1957 году история создания монумента насчитывала уже более двадцати лет. Идея памятника родилась в 1930-х годах, в процессе подготовки мероприятий к 100-летию со дня гибели Пушкина. Состоялся конкурс на создание памятника поэту, победителем которого и стал Аникушин. Монумент предполагалось поставить на Стрелке васильевского острова, на Биржевой площади, которую тогда же переименовали в Пушкинскую и даже установили закладной камень на месте будущего памятника. Однако этим планам не суждено было сбыться. По одной из легенд, из-за того, что городские власти никак не могли прийти к окончательному решению: куда будет смотреть Пушкин — в сторону Невы или торговой биржи. Споры, да и работа над памятником затянулись. Затем началась великая Отечественная война. Потом было просто не до того. А вскоре для памятника нашли новое место, похоже, устроившее всех, включая художественную общественность Ленинграда. Этим местом стала площадь перед зданием Русского музея.

Памятник А.С. Пушкину

Мифология памятника на этом не закончилась. Рассказывают, что уже при монтаже монумента якобы произошла полуанекдотическая история, которую любил при всяком удобном случае повторять сам автор памятника Михаил Аникушин. Будто бы монтажники несколько раз пытались опустить пьедестал на подготовленный фундамент, а его все заваливало и заваливало на одну сторону. В конце концов усомнились в точности расчетов. Пригласили Михаила Константиновича Аникушина. Но и под его руководством пьедестал не желал принимать вертикальное положение. Еще раз проверили чертежи и расчеты. Замерили высоты фундамента в четырех точках. Все было сделано точно и все-таки с установкой фундамента ничего не получалось. В отчаянье скульптор заглянул в узкий просвет между фундаментом и плоскостью, нависшего над ним и удерживаемого мощными стальными тросами, пьедестала. И замер от радостного изумления. Почти у самого края основания постамента он заметил невесть как прилипшую к камню двухкопеечную монетку. Аникушин облегченно вздохнул, отколупнул монетку, выпрямился, облегченно вздохнул и скомандовал: «Майна!». Пьедестал, ничуть не накренившись, занял свое расчетное положение. Как и положено. И никакого конфликта. Словно в детском мультфильме.

Памятник Пушкину стал несомненной творческой удачей скульптора. Он так естественно вписался в архитектурную среду площади искусств, что кажется, будто стоит на этом месте еще с первой четверти XIX века, с тех самых пор, как архитектор карл росси закончил строительство Михайловского дворца и распланировал площадь перед ним. Даже придирчивый фольклор практически не смог найти ни одного изъяна в фигуре Пушкина. Разве что непропорционально длинная, вытянутая вперед рука поэта позволила заговорить в одном случае о «Пушкине с протянутой рукой», в другом — о неком метеорологе, который вышел на улицу, чтобы проверить, не идет ли дождь. Свое «сухое полено» в тлеющий костер мифологии будто бы подкинула сама Анна Андреевна Ахматова, всегда испытывавшая к поэту неподдельное трепетное почтение. По воспоминаниям ее сына Льва Гумилева, впервые увидев памятник, она будто бы воскликнула: «Фи! Как же он может так размахивать руками? Ведь он же дворянин». В остальном, судя по городскому фольклору, «памятник Пушкину во дворе русского музея», как иногда говорят о нем туристы, безупречен.

В сквере у памятника Пушкину всегда много не только туристов, но и жителей окрестных кварталов. Для них памятник Пушкину очень близкий, чуть ли не свой. Это они придумали для него фамильярную аббревиатуру «Пампушкин». Это они или их дети в школьных сочинениях писали: «У памятника Пушкину всегда много людей и писателей». Здесь действительно всегда многолюдно. Вот два пионера из нашего общего советского прошлого. Отдают честь Пушкину. К ним подходит мальчик: «Это кому вы честь отдаете?» — «Пушкину». — «Это, который „Муму“ написал?» — «Ты что?! „Муму“ Тургенев написал». — Мальчик отошел. Через минуту подошел снова: «Не пойму я вас, ребята, „Муму“ Тургенев написал, а вы честь Пушкину отдаете».

А вот два туриста из Франции. «Не пойму — говорит один другому, — попал дантес, а памятник Пушкину».

А вот мужик из местных. Сидит в сквере у памятника. Вдруг слышит голос сверху: «Послушай, друг. Постой за меня часок. Дело срочное». Мужик согласился и залез на пьедестал. А Пушкин с него сошел. Прошел час. Другой. Нет Пушкина. Надоело мужику на пьедестале стоять. И пошел он искать Пушкина. По Михайловской, которую переименовали в улицу Бродского. На Невский. По галерее Гостиного двора. В бывший Толмазов переулок. В 27-е отделение милиции. «Вам тут Пушкин не попадался?» — «А у нас тут все Пушкины. Вот медвежатник. Вот форточник. Вот бомж». — «А в уголке?» — «да тоже Пушкин. Рецидивист». — «А он что?» — «да чуть ли не каждый вечер ловит голубей и гадит им на головы. Говорит, в отместку».

Площадь искусств давно стала любимым местом встреч, свиданий, отдыха и прогулок горожан. Появилось даже фольклорное обозначение нехитрой траектории этих прогулок: «Орбита». А если в маршрут включалась еще и соседняя улица Бродского, то эта траектория превращалась в «Большую орбиту».

Михайловский сад

С противоположной стороны Михайловского дворца раскинулся обширный зеленый массив Михайловского сада, задуманный карлом росси и осуществленный по проекту архитектора Менеласа. Сад простерся между северным фасадом дворца и набережной реки Мойки. В начале XVIII века здесь простиралось большое болото, его осушили, а затем отвели под так называемый Третий Летний сад, на его территории выстроили парники, оранжереи, разбили участки для фруктовых деревьев и огородов. К началу XIX века Третий императорский сад представлял собой заброшенный безлюдный пустырь, местные жители использовали его под свалку мусора.

По свидетельству современников, Михайловский сад был «украшен вазами, статуями, бюстами и двумя павильонами». Хотя дворец и сад принадлежали Михаилу Павловичу, подлинной хозяйкой являлась его жена великая княгиня Елена Павловна, урожденная принцесса Вюртембергская. Это была образованная, интересовавшаяся искусством и литературой женщина с независимым прогрессивным образом мыслей, она, по ее собственному признанию, прочитала «историю государства российского» Н.М. Карамзина в подлиннике еще до приезда в россию. С легкой руки Николая I в доме романовых ее почтительно называли «ученой из нашей семьи». Салон Елены Павловны посещали лучшие представители русского общества, включая Пушкина, Жуковского, Вяземского, Рубинштейна и многих других. Она стояла у истоков многих благотворительных и культурных проектов. Елена Павловна прожила долгую жизнь. Она умерла в 1873 году, но петербуржцы помнят о ней. Михайловский сад и сейчас часто называют «Садом Елены Павловны».

Михайловский сад и павильон К. Росси

Как известно, соседний с Михайловским дворцом Михайловский замок выстроен в стиле средневековых европейских замков. С четырех сторон его окружали воды Мойки, Фонтанки и двух специально прорытых каналов: Церковного — вдоль фасада, выходящего на современную Садовую улицу, и воскресенского — под стенами главного входа в замок со стороны Кленовой аллеи. С внешним миром замок соединялся при помощи цепного моста, поднимавшегося на ночь. В первой четверти XIX века, после смерти Павла I, архитектор Карл Росси перепланировал территорию вокруг замка, и каналы засыпали. Однако мосты через них — один в Михайловском саду и другой — вдоль набережной Фонтанки — сохранились. Под ними никакой воды нет. Они выполняют чисто декоративные художественные функции. В городском фольклоре они известны как Сухопутные.

В 1959 году в Михайловском саду установили бюст скульптора Ф.И. Шубина, многие произведения которого находятся в Русском музее. После этого садовую поляну, в центре которой стоит бюст, стали называть Шубинской.

Старо-Манежный и Ново-Манежный скверы

К востоку от Садовой улицы в начале XIX века возникла площадь. В 1836 году ее стали именовать Михайловской, от Михайловского манежа, построенного по проекту архитектора Карла Росси в 1800 году.

Через 30 лет площадь переименовали. Ее имени придали более точный, и, главное, конкретный смысл. Теперь она ассоциировалась не с именем великого князя Михаила, а с функциональным назначением здания — Манежем. Площадь назвали Манежной. Тем более что и Манеж некогда назван Михайловским не в честь или в память какого-то человека, а по названию Михайловского замка.

В 1838 году на площади, перед фасадом Михайловского манежа разбили Старо-Манежный сквер. На протяжении полутора столетий сквер на Манежной площади постоянно привлекал к себе внимание градостроителей. Профессиональным чутьем они понимали, что скверу недостает какого-то скульптурного акцента. К нему не раз обращались градостроители. В 1960-х годах в сквере установили закладной камень предполагавшегося памятника гоголю. Однако проект памятника писателю так и не реализовали. А затем памятник гоголю появился в другом месте города. Закладной камень незаметно исчез.

Накануне празднования 300-летия Петербурга сквер стал центром другого проекта. В нем решили установить бюсты четырех петербургских архитекторов итальянского происхождения: Доменико Трезини, Бартоломео Растрелли, Джакомо кваренги и карла росси. Все они внесли немалый вклад в строительство Петербурга. Это был «дар правительства итальянской республики и муниципалитета города Милана в год 300-летия Петербурга». Бронзовые бюсты четырех итальянских зодчих, укрепленные на капителях колонн основных архитектурных ордеров, выполнил петербургский скульптор Владимир Горевой. А Манежная площадь приобрела фольклорное имя. Питерские острословы стали называть ее «кладбищем четырех архитекторов». Бюсты, установленные по периметру сквера, и в самом деле чем-то очень напоминают мемориальные надмогильные памятники.

История другого, Ново-Манежного сквера на Манежной площади, созданного в 1879 году, тесно связана с историей циркового искусства в Петербурге и со строительством здания постоянного цирка Чинизелли на берегу Фонтанки. Дело в том, что на Манежной площади в середине XIX века стояло деревянное временное здание итальянского цирка Карла Гинне. После того как руководство цирком перешло в руки его родственника Гаэтано Чинизелли, тот обратился к властям с просьбой о строительстве в Петербурге постоянного цирка. Городская дума согласилась выделить участок для строительства каменного цирка, но взамен Чинизелли обязывался на месте снесенного деревянного цирка на Манежной площади разбить благоустроенный сквер. В центре сквера был сооружен фонтан.

В 1912 году фонтан демонтировали, и на его месте установили конный монумент скончавшемуся великому князю Николаю Николаевичу (старшему). Памятник выполнен по модели итальянского скульптора П. Канонико.

Великий князь Николай Николаевич — третий сын императора Николая I. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов командовал Дунайской армией. Между тем в царской семье считался фигурой довольно одиозной. Несмотря на то что Николай Николаевич достиг чина генерал-фельдмаршала, особенными полководческими способностями, по мнению современников, он не обладал. В свете он был более известен своим неуравновешенным характером, а последние десять лет жизни вообще страдал тяжелым психическим заболеванием. По семейному преданию, ставшему известным всему Петербургу, когда он сошел с ума, его брат Михаил будто бы удивленно воскликнул: «Как этот человек такой непомерной глупости может, тем не менее, сойти с ума!».

План Ново-Манежного сквера. 1880-е годы

План Ново-Манежного сквера. Садовый мастер В.И. Визе. Проект 1914 года

Среди петербуржцев Николай Николаевич слыл весьма любвеобильным ловеласом. Одна из его любовниц жила прямо напротив великокняжеского дворца. Говорят, по вечерам в окнах ее дома зажигались две сигнальные свечи, и тогда Николай Николаевич говорил домашним, что в городе пожар, и он немедленно должен туда ехать. Еще рассказывали, что однажды его просто сбросил с лестницы взбешенный муж одной дамы, которой Николай Николаевич домогался. Император тут же вызвал великого князя к себе и потребовал, чтобы тот устраивал свою частную жизнь как угодно, но без скандалов.

Памятник И.С. Тургеневу на Манежной площади. Фото 2009 года

После революции, согласно ленинскому декрету о сносе памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, памятник Николаю Николаевичу уничтожили.

Долгое время рядом с Михайловским Манежем на Манежной площади находился миниатюрный ухоженный скверик, украшенный изящной оградой с запоминающимися каменными пилонами и стелой с барельефным изображением женской фигуры. В народе стелу называли «Памятником гипсовой маме», а сам садик — «Собачьим», или «Дамским», то ли потому, что он имеет малые размеры, то ли из-за постоянных стаек курящих сотрудниц находящегося напротив Дома радио.

Несколько лет назад скверик исчез. На его месте вырос новый жилой дом с элитным, как утверждают знатоки, жильем. А на месте «Памятника гипсовой маме» установлен могучий зевсоподобный монумент сидящего ивана Сергеевича Тургенева.

Ансамбль Манежной площади росси объединил с архитектурным ансамблем Михайловского замка. Их соединил специально созданный проезд, ведущий от конюшен и самого Манежа через инженерную улицу и кленовую аллею к площади Коннетабля с памятником Петру I в центре площади перед главными воротами замка. Кленовая аллея являет собой центральную ось еще одного зеленого островка Петербурга, а памятник Петру I, установленный в створе аллеи, — главным смысловым акцентом садово-архитектурного пространства.

Памятник Петру I. Проект 1914 года

Судьба этого памятника оказалась сложной и многотрудной. Заказанный, по одному из преданий, лично Петром I скульптору Карло Растрелли, отцу знаменитого архитектора, сразу после исторической Полтавской битвы, памятник «собственной персоне», будто бы по замыслу самого царя должен был стоять на месте великой битвы. Но работа над ним затянулась и завершилась только в 1746 году, более чем через два десятилетия после смерти Петра I. К тому времени изменились не только художественные вкусы, но и политические пристрастия. Памятник оказался, что называется, не у дел. Одно время его собирались установить в центре предполагавшейся тогда главной площади Петербурга на Васильевском острове, перед зданием Двенадцати коллегий. Затем — на Дворцовой площади, перед Зимним дворцом, возводимым сыном скульптора, архитектором Бартоломео Растрелли. Место ему в архитектурной среде явно не находилось. Наконец Екатерина II решается подарить памятник одному из своих фаворитов, не то Потемкину — для украшения Таврического дворца, не то Орлову — для установки перед Мраморным дворцом. Известно только, что знаменитый растреллиевский монумент более 20 лет простоял под деревянным навесом вблизи Мраморного дворца.

Все изменилось с восшествием на престол Павла I. Он решает установить памятник своему великому прадеду перед Михайловским замком. Причем, в пику своей матери, с которой он был в весьма сложных отношениях, лично придумывает, если, конечно, верить фольклору, надпись еще более лаконичную, чем сочинила Екатерина для «Медного всадника». Если там было начертано четыре слова: «Петру Первому Екатерина вторая», то Павел, не меняя материнской логики, которая предполагала обязательное упоминание и того, кому установлен памятник, и того, кто его установил, добился абсолютной лапидарности, ограничившись всего двумя словами: «Прадеду правнук». Так, в 1800 году памятник Петру I обрел наконец свое место в городской среде.

Пьедестал памятника, выполненный архитекторами Ф.И. Волковым и А.А. Михайловым, украшают бронзовые барельефы, прославляющие события петровской эпохи: «Полтавская битва» и «Морской бой при Гангуте». Барельефы отлиты по моделям скульпторов И.И. Теребенева и В. И. Демут-Малиновского. Среди современных студентов существует примета: чтобы успешно сдать экзамены, достаточно подойти к памятнику Петру I у Михайловского замка и погладить пятку моряка на барельефе. Как это помогает при сдаче экзаменов, сказать трудно, но яркий блеск отполированной прикосновениями рук флотской пятки заметен издалека.

В отличие от тревожной экспрессивности «Медного всадника», в уравновешенной спокойной композиции памятника перед Михайловским замком современники видели символ безопасности, уверенности, твердости и устойчивости на земле. Некоторые считали, что именно в этом и состоял замысел скульптора, который, чтобы пробудить у зрителя такое ощущение, будто бы специально обул одну из ног коня в обыкновенный солдатский сапог. Не покидало, видимо, это ощущение и Павла Петровича даже в трагическую ночь с 11 на 12 марта 1801 года. По одной из легенд, между Михайловским замком и фундаментом памятника существовал тайный подземный ход. Будто бы, застигнутый убийцами врасплох, Павел просто не успел им воспользоваться и погиб, навсегда унеся с собой его тайну.

В мистическом мире петербургского городского фольклора памятник Петру перед Михайловским замком занимает свое определенное место. Время от времени он «оживает». Существует поверье. Если пристально вглядеться в памятник белой ночью ровно в три часа, то можно заметить, как он начинает шевелиться.

Кленовая аллея напоминает о богатом садово-парковом прошлом Михайловского замка. Одно из самых загадочных архитектурных сооружений Петербурга Михайловский замок построен в 1797–1800 годах на месте роскошного деревянного Летнего дворца Елизаветы Петровны. История участка, на котором стоит Михайловский замок, восходит к началу XVIII века. Это место на берегу сразу двух рек — Мойки и Фонтанки, в виду Летнего сада облюбовала еще Екатерина I. Она начала здесь строительство скромного Летнего дворца, которое закончилось уже в царствование Анны Иоанновны. Та полюбила дворец и охотно проводила в нем летние месяцы. Но именно поэтому следующая царица, Елизавета Петровна, едва вступив на престол, повелела разрушить дворец, где, как утверждает фольклор, часто являлся призрак старой императрицы и своим появлением напоминал ей долгие годы обид и унижений в ожидании царского трона. Императрица Елизавета Петровна повелела архитектору Растрелли возвести на этом месте новый деревянный Летний дворец. На старинных изображениях легко увидеть, какое это было роскошное сооружение с собственным садом, террасами, фонтанами и крытой галереей для прохода в Летний сад.

Большой цикл легенд Михайловского замка — как правило, романтических, — начинается с видения часового, стоявшего в карауле у старого Летнего дворца Елизаветы Петровны. Ему явился в сиянии юноша, назвавшийся архангелом Михаилом, и велел тотчас же идти к императору и сказать, что старый Летний дворец должен быть разрушен, а на его месте построен храм во имя архистратига Михаила. Солдат сделал так, как велел святой, на что Павел I будто бы ответил: «воля его будет исполнена». В тот же день он распорядился о постройке нового дворца и при нем церкви во имя архистратига. Отсюда и официальное название замка — Михайловский. Высочайшее распоряжение об этом появилось уже в 1797 году. Впрочем, в Петербурге долгое время бытовала легенда о том, что замок назван Михайловским позже, в следующем, 1798 году, в честь рождения великого князя Михаила Павловича.

Северный и южный фасады Михайловского замка

Новый царский дворец построен в стиле средневекового замка. Его облик вполне соответствовал суеверномистическому состоянию души императора. Как мы уже говорили, с четырех сторон замок окружали водные преграды. Вооруженная охрана круглосуточно дежурила у входа в мрачный колодец восьмиугольного двора. Изолированная от города, резиденция императора внушала одновременно и почтительный трепет, и панический страх. К этому следует добавить, что до сих пор живут странные легенды о подземных ходах между Михайловским замком, казармами Павловского полка на противоположной стороне Марсова поля и Мальтийской капеллой в Пажеском корпусе на Садовой улице, где находился трон Гросмейстера Мальтийского ордена, который занимал император Павел I. Говорили, что попасть в эти таинственные ходы можно прямо из личных покоев императора. Достаточно было каблуком нажать специальную пружину, чтобы люк, ведущий в подземелье, тотчас же открылся.

Генеральный план местности вокруг Михайловского замка. Проект 1823 года

Так что проект Росси, объединивший Манежную площадь с площадью Коннетабля, снял с Михайловского замка некий ореол средневековой загадочной таинственности и раскрыл его городу.

«Графский сад»

В конце первого десятилетия XVIII века Петербург «перешагнул» Фонтанку и начал осваивать ее левый берег. В устье Фонтанки, напротив Летнего сада, строится так называемая Партикулярная верфь для строительства малых судов, а ниже по течению реки раздаются участки для строительства загородных особняков и дворцов знати. Для разжигания интереса к еще не освоенным болотистым лесам за Фонтанкой Петр строит для своей супруги Екатерины Алексеевны загородный дворец, вокруг которого разводят фруктовые сады, оранжереи и огороды. Здесь для царского стола выращивают капусту и огурцы, а так же лимоны, апельсины, дыни и другие экзотические фрукты. Дворец, построенный в модной «итальянской манере», назвали итальянским, затем это название распространилось на обширный сад, протянувшийся вплоть до современного Лиговского проспекта. До настоящего времени итальянский сад не сохранился. Постепенно его территория застраивалась кварталами Литейного проспекта и ближайших улиц. Чудом сохранившиеся старинные деревья итальянского сада сегодня можно увидеть в сквере за дворовым фасадом Нового пассажа на Литейном проспекте, да среди больничных корпусов родильного дома на современной улице Маяковского. Память о некогда блестящем итальянском саде осталось в названии итальянской улицы, та заканчивалась перспективой итальянского дворца, да историческое название улицы Жуковского, она проходила вдоль итальянского сада и до 1902 года называлась Малой итальянской.

Фельдмаршал граф Б.П. Шереметев. Художник И.П. Аргунов

Выше по течению Фонтанки с итальянским садом соседствовал участок, подаренный в первой четверти XVIII века в наследственное пользование фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву.

Шереметевский дворец. Фото 1990-х годов

О сказочном богатстве графского рода Шереметевых в Петербурге ходили легенды. «Если взять горсть гороха и рассыпать его по карте, то не окажется горошины, которая не попала бы на имение Шереметева», — говорили о богатстве Шереметевых в России. Шереметевы славились своей благотворительной деятельностью. Рассказывали, что один из предков Шереметевых на вопрос царя Ивана Грозного, где он скрыл свои сокровища, ответил: «Царь, я передал их Богу через руки нищих». Щедрость Шереметевых была так велика, что в Петербурге сложилась пословица: «Жить на шереметевский счет». В поговорку вошел и сам дворец Шереметевых. Когда хотели сказать об огромных домах в большом городе, восклицали: «Целая шереметевская вотчина!» Рассказывали, что однажды к графу Б.П. Шереметеву в его дворец на Фонтанке неожиданно явилась императрица Елизавета Петровна. Ее свита состояла из пятнадцати человек. Но это не повергло хозяев дворца ни в панику, ни в смущение. К обеду, тут же предложенному императрице, ничего не пришлось добавлять. При Борисе Петровиче Шереметеве содержалась так называемая Шереметевская капелла. В то время это был один из лучших частных хоров в России.

Шереметевский дворец. Ограда. Современное фото

История дворца Шереметева на Фонтанке, или «Фонтанного дома», как его называли в Петербурге, восходит к 1720 году, когда для Бориса Петровича Шереметева здесь построили небольшой деревянный особняк. В 1750-х годах на его месте архитектор С.И. Чевакинский при участии Ф.С. Аргунова возвел каменный двухэтажный дворец. Если судить по современному школьному фольклору, «дворец был построен крепостными руками графа Шереметева». Правда, в роду Шереметевых сохранилось предание, что дом построил не Чевакинский, а растрелли. Действительно, сравнение чертежей ранних построек архитектора, в том числе Летнего дворца Елизаветы Петровны, с чертежами особняка на Фонтанке будто бы подтверждает это предание, хотя сам зодчий не упоминает «Фонтанный дом» в перечнях возведенных им зданий.

Шереметевский дворец отделяет от набережной Фонтанки великолепная чугунная ограда, за которой раскинулся уютный сквер, известный в фольклоре как «Графский садик».

Как и положено старинному особняку, дворец Шереметева имеет свой призрак. Если верить фольклору, в Екатерининские времена во дворце жил молодой камер-юнкер Жихарев, которого будто бы не раз отмечала своей монаршей милостью императрица. Когда об этом узнал ее официальный фаворит Платон Зубов, то он будто бы подослал наемного убийцу, который и «настиг юношу в Белом зале дворца». С тех пор, утверждает городской фольклор, призрак убитого камер-юнкера, «взывая к отмщению», время от времени появляется в коридорах Шереметевского дворца.

Говорят, в 1917 году последний молодой владелец «Фонтанного дома», с восторгом встретивший приход новой власти, пришел в Смольный и положил на стол ключи от дворца. «они ваши!», — будто бы сказал он. И в ответ услышал: «Нам подачки не нужны. Мы и так все возьмем».

В советское время в Шереметевском дворце располагался Научно-исследовательский институт Арктики и Антарктики, его название сводилось к аббревиатуре — НИИАА. В то же время известно, что в 1920-х годах в квартире, устроенной во флигеле Шереметевского дворца, жила Анна Ахматова. Тогда-то и появилось новое прочтение официальной аббревиатуры: «Анны Ахматовой НИИ», или ААНИИ.

Прасковья Ивановна Ковалева (портрет в красной шали). Художник Н.И. Аргунов

Старинные стены Шереметевского дворца и не менее старинные деревья «Графского сада» хранят романтические легенды о некогда знаменитой крепостной актрисе Прасковье Ивановне Жемчуговой. Ее настоящая фамилия — ковалева, Жемчугова — театральный псевдоним. В то время было модно давать актерам сценические имена, образованные от названий драгоценных камней. Истории русского театра известны фамилии Гранатовой, Хрусталева, Сердоликова. Под своей новой фамилией Прасковья Ивановна вошла не только в русскую театральную летопись, но и в родовую биографию графов Шереметевых. С 1779 по 1798 год она выступала в подмосковном крепостном театре Шереметевых в кускове. Кроме актерского мастерства Жемчугова обладала прекрасным сопрано. Была хорошо образована. Знала французский и итальянский языки.

Портрет графини Прасковьи Ивановны Шереметевой (в полосатом халате). Художник Н.И. Аргунов

Портрет графа Николая Петровича Шереметева. Художник Н.И. Аргунов

В середине 1790-х годов в жизни актрисы произошли неожиданные перемены. В нее страстно влюбился владелец петербургской усадьбы граф Николай Петрович Шереметев. В 1796 году, после воцарения Павла I, Шереметев переехал в Петербург. Вместе с ним в столицу прибыла Жемчугова. Попытки узаконить совместное проживание успехом не увенчались. Павел отказал в праве Шереметева обвенчаться со своей бывшей крепостной. Обвенчались тайно. Только с воцарением Александра I они получили разрешение на брак. Но и тут не обошлось без фольклора. Правда, теперь уже официального. Сочинили легенду, согласно которой происхождение Параши ковалевой велось от некоего польского шляхтича по фамилии ковалевский. Наконец начали готовиться к свадьбе. Перестраивали дворец на Фонтанке. Пристраивали так называемый «Свадебный флигель». Но случилось несчастье. Вскоре после рождения сына Прасковья Ивановна умерла. Граф впал в отчаянье. Установил в саду «Фонтанного дома» бюст своей любимой, но жить в Петербурге уже не смог. Вернулся в Москву. Основал знаменитый Странноприимный дом, будто бы в память о Жемчуговой.

Прах крепостной актрисы Параши Жемчуговой, под фамилией жены графа Н.П. Шереметева, Прасковьи Ивановны Шереметевой покоится в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры. Мраморный саркофаг над ее могилой выполнен мастером К. Дрейером. В 1809 году, всего на шесть лет пережив любимую жену, скончался и сам Николай Петрович Шереметев. Видимо, помня о том, что пышные похороны, устроенные им умершей супруге, демонстративно проигнорировало большинство сиятельных знакомых, он завещал похоронить себя в Петербурге, рядом с женой, «в простом гробе» и без торжественных церемоний.

А старинные стены «Фонтанного дома» до сих пор хранят память о своей молодой хозяйке. В саду живы две липы, по преданию, посаженные лично Прасковьей Ивановной, хотя оба дерева явно более позднего происхождения. И, как утверждают современные обитатели Шереметевского дворца, время от времени в дворцовых покоях можно встретиться с мелькающей тенью бывшей крепостной актрисы, по воле судьбы ставшей женой обер-камергера двора его императорского величества графа Шереметева.

«Польский садик»

Ниже по течению Фонтанки участок № 118 с конца XVIII века занят Домом поэта, общественного и государственного деятеля Гаврилы Романовича Державина. На самом деле это не столько дом, сколько целая загородная усадьба, построенная для Державина его другом архитектором Н.А. Львовым на левом берегу Фонтанки, между Обуховским и Измайловским мостами. Первоначально здесь стоял каменный дом. Львов его расширил и пристроил два боковых флигеля, обращенных к набережной. За домом был разбит пейзажный сад с искусственными прудами и протоками, над которыми перекинуты живописные мостики. По преданию, сад развела жена поэта.

Дом Г.Р. Державина

После смерти Державина усадьбу приобрела Римско-католическая духовная коллегия, для ее нужд дом перестроил архитектор А.М. Горностаев. В России католическая вера ассоциировалась исключительно с Польшей. Поэтому сад позади державинского дома в Петербурге до сих пор называют «Польским садиком».

Таврический сад

Последняя треть XVIII века в Петербурге характерна появлением многочисленных загородных усадеб высших государственных сановников и царедворцев. Одна из них возникла в Литейной части в 1783–1789 годах. Здесь на огромной территории левобережной Невы одновременно со строительством таврического дворца, подаренного императрицей Екатериной II князю Григорию Александровичу Потемкину в благодарность за присоединение к России Таврического края, по проекту архитектора Ивана Егоровича Старова и садового мастера вильяма Гульда разбивается приусадебный пейзажный сад. Он представлял собой обширную территорию с оранжереями, искусственными прудами, холмами и парковыми павильонами. О размахе его строительства можно судить по количеству деревьев, высаженных всего лишь в течение одного года: их было 23 тысячи. Многие из них специально привезли из-за границы. По дворцу сад назван Таврическим.

Таврический сад и дворец. До 1797 года

В середине XIX века некогда частный Таврический сад стал общедоступным. Зимой на льду его живописных прудов, один из которых в народе назывался «Лебединым озером», устраивались ежедневные катания на коньках. В фольклоре они назывались Таврические катания. Впрочем, официальное название сада стало ключевым для создания и других фольклорных микротопонимов. Среди петербуржцев весь район Таврического дворца, окруженного садом, имел свои многочисленные прозвища: «Таврия», «Таврик», «Табор», «Таврига», «Таврида».

Таврический дворец. 1970-е годы

В 1930-х годах Таврический сад превращен в парк культуры и отдыха, или Пкио, как любили говорить на языке аббревиатур в то время. Оставалось присвоить ему соответствующее пролетарское название. Представился и удобный случай. С 1928 года развитие народного хозяйства Советского Союза осуществлялось на основе пятилетних планов, спускаемых сверху. В народе эти планы получили названия пятилеток. Таких пятилеток до 1990 года насчитывалось двенадцать. Но значение первой было особенным. Понятно, что очень скоро этот экономический термин стал официальным и приобрел ярко выраженный идеологический характер. Именем пятилеток называли колхозы и пароходы, дворцы культуры и фабрики. Присвоили это имя и таврическому саду. Он стал Парком культуры и отдыха имени Первой пятилетки.

Понятно, что не обошлось и без памятника Ленину. Его выполнил скульптор В. Б. Пинчук. В 1957 году памятник установили вблизи главного входа в сад. Настало время, когда в советском искусстве предпринимались попытки переосмыслить образ Ленина, придать его облику чисто человеческие качества, противопоставив их официозным чертам сурового государственного и политического деятеля. Что из этого получилось, можно судить по анекдоту, героем которого стал памятник Ленину в Таврическом саду: «Папа, а кто этот маленький?» — спросил сын отца у входа в сад. «Кто… кто… — растерялся молодой папа. — Ильич в пальто, вот кто».

После смерти Сталина кремлевский идеологический пресс несколько ослаб. Это благотворно сказалось не только на образцах монументальной скульптуры того времени, но и на городской топонимике. Патетические названия городских объектов начали менять на более человечные. Так произошло и с нашим садом. В 1954 году его переименовали в Городской детский парк. В 1962 году на средства, собранные учащимися ленинградских школ, в парке установили памятник «Юным героям обороны города Ленина».

Сады около Смольного

В 1764 году по инициативе уже известного нам Ивана Ивановича Бецкого в Петербурге основывается воспитательное общество благородных девиц. Первоначально для размещения воспитанниц и организации учебного процесса используются монастырские помещения и кельи Смольного монастыря. И только в 1806–1808 годах для «смолянок» в непосредственной близости от монастыря строится специальное здание Смольного института по проекту самого модного в то время петербургского архитектора Джакомо Кваренги.

Долгое время территория института ограничивалась оградой, объединявшей два боковых флигеля здания. Перед оградой простирался обширный пустырь. Только в 1920-х годах пустырь начали благоустраивать. К тому времени Смольный институт заняли учреждения Ленинградского обкома партии большевиков. Новая роль Смольного требовала соответствующего внешнего оформления. В 1923 году от площади Пролетарской Диктатуры к главному входу в Смольный проложили аллею, в начале которой по проекту архитектора В. А. Щуко возвели величественные Пропилеи. 6 ноября 1927 года, к 10-й годовщине Октябрьской революции, перед главным фасадом Смольного открыли памятник В. И. Ленину.

Панорама Смольного с Пропилеями и садом

К 1930-м годам пустырь был превращен в регулярный сад с цветниками и фонтанами.

Фольклор не обошел своим вниманием эти изменения. Одиозный характер закрытого партийного учреждения в сочетании с тупиковым расположением самого здания в конце Суворовского проспекта породил соответствующую микротопонимику. На блатном жаргоне, подхваченном стоустой молвой, аллея от Пропилей к Смольному недвусмысленно называлась «Аллея партийных паханов», или «тупик кПСС». Досталось от фольклора и памятнику Ленину. Как известно, автор памятника скульптор В.В. Козлов повторил уже к тому времени канонизированную позу выступающего Ленина с вытянутой вперед рукой. В советской иерархии памятников «вождю всемирного пролетариата» этот монумент признан одним из лучших. Он стал официально утвержденным эталоном всех последующих памятников вождю. Его авторское повторение устанавливалось во многих городах Советского Союза. Вместе с тем Ленин с характерно вытянутой рукой оказался удобной мишенью для остроумных зубоскалов и рисковых пересмешников. С тех пор о многочисленных памятниках подобного рода стали говорить: «Сам не видит, а нам кажет», а в эпоху пресловутой борьбы большевиков с пьянством и алкоголизмом безымянные авторы знаменитой серии анекдотов «Армянское радио спросили.» умело пародировали методы войны с ветряными мельницами: «Куда указывает рука Ленина на памятнике у Смольного?» — «На одиннадцать часов — время открытия винно-водочных магазинов». И действительно, если мысленно экстраполировать памятник на часовой циферблат, то вытянутая рука Ильича как раз укажет на время начала свободной продажи «целительного» русского напитка.

Памятник В.И. Ленину

Еще один сад в ансамбле Смольного института и Смольного монастыря находится за монастырскими стенами на берегу Невы. В просторечии петербуржцы называют его «Бабкин сад». Этот регулярный прибрежный сад с прямыми, четко прочерченными дорожками и строго подстриженными деревьями был распланирован еще в XVIII веке. Он предназначался для ежедневных прогулок смолянок, которым институтским уставом предписывалось, гуляя, «питаться свежим и здоровым воздухом».

Свое фольклорное прозвище сад получил то ли от вдовьего дома, принадлежащего благотворительному ведомству императрицы Марии Федоровны, в свое время располагавшегося в монастырских корпусах, то ли от многочисленных бабушек, которые вот уже более двух столетий гуляют здесь со своими малолетними внуками.

Вдоль Каменноостровского проспекта

Скверы Троицкой площади и около Домика Петра I

Мы уже говорили о том, что Петербург, возникший в мае 1703 года на Петербургской стороне, осенью следующего, 1704 года «перешагнул» Неву и продолжил свое дальнейшее развитие уже на левом берегу реки. На долгие два столетия жизнь на правом берегу практически замерла. Постепенно Петербургская сторона приобрела уничижительный статус провинциальной окраины. Здесь селились отставные чиновники, солдатские вдовы и прочий небогатый люд. Петербургскую сторону называли «Страной титулярных советников», а самих жителей, оторванных от города полноводной Невой, «островитянами». Жизнь на Петербургской стороне текла медленно и была полна опасностей. Посторонние, за исключением короткого дачного сезона, появлялись здесь редко. Постоянная связь с собственно Петербургом через Неву отсутствовала. Наплавные мосты и речные перевозы были дороги и ненадежны. Только зимой, когда Нева покрывалась прочным покровом льда, появлялась возможность беспрепятственно «ходить в город». Например, Пушкин, направляясь на дуэль к Черной речке, на санях пересек Неву в районе Петропавловской крепости и через Заячий остров выехал на дорогу, которая вела от Большого проспекта к Малой Невке.

Все изменилось весной 1903 года, когда к 200-летнему юбилею со дня основания Петербурга ввели в эксплуатацию постоянную переправу через Неву — Троицкий мост. Обывательская, строительная и общественная жизнь Петербургской, а с 1914 года — Петроградской стороны — закипела. Строились многоквартирные жилые дома, благоустраивались старинные улицы и дороги. Новый жизненный импульс получило дачное и садово-парковое строительство на островах, куда непосредственно от Троицкого моста вел широкий Каменноостровский проспект.

Скверы на Троицкой площади. Садовый мастер В.И. Визе. Проект двух правосторонних скверов. 1907 год

Сразу же после введения в эксплуатацию троицкого моста разбили два сквера по обе стороны каменноостровского проспекта. Один из них протянулся вдоль кронверкского протока от современной новой переправы к старинному иоанновскому мосту, и другой — от Петровской набережной до современной улицы куйбышева, на территории самой старой площади Петербурга — троицкой.

Первая площадь Санкт-Петербурга — троицкая, возникла под стенами Петропавловской крепости на Березовом острове в первые годы строительства города. До этого в народе данная территория называлась козьим болотом. Таких болот в тогдашнем Петербурге было несколько, они служили пастбищами для выпаса мелкого рогатого скота. Площадь названа по троицкому собору, стоявшему на ней.

Деревянная Троицкая церковь

Если верить петербургскому городскому фольклору, троицкий собор возник одновременно с Петропавловской крепостью и Петропавловским собором.

Собор заложен в память победы над шведами под выборгом, но назвали его в честь Святой троицы, празднование которой в тот год пришлось на день основания Петербурга. Долгое время троицкий собор являлся главным храмом новой столицы. Важнейшие государственные акты при Петре I были так или иначе связаны с троицким собором. Здесь объявлялись царские указы. Перед собором устраивались смотры и парады войск, народные гулянья и маскарады. В 1721 году здесь проходили грандиозные торжества по случаю окончания Северной войны и заключения мира со Швецией. Здесь Петру пожалован титул императора. На колокольне собора, увенчанной высоким шпилем, установили часы, снятые с Сухаревой башни в Москве, — акт глубоко символичный. Московские часы стали отмерять петербургское время. В то время это были единственные часы в городе.

Собор несколько раз горел. Его восстанавливали, каждый раз изменяя первоначальный облик. Последний раз его заново отстроили после пожара 1913 года. Причем, интересно, что ремонт продолжался и после октябрьских событий 1917 года, уже в советское время, вплоть до 1928 года. Но через пять лет, в 1933 году, его закрыли, и в том же году снесли.

В настоящее время разрабатывается несколько проектов восстановления Троицкого собора.

Но мы забежали вперед. Вернемся к хронологической последовательности нашего повествования. В мае 1703 года за три дня, как из-под земли, на краю пастбища, ближе к Неве вырастают первоначальные «царские хоромы», или Домик Петра великого. Вслед за этим на площади появляются дома ближайших приближенных царя, Гостиный двор, таможня, типография, трактир, рынок. На рынке сколочен дощатый эшафот для примерных публичных наказаний и казней. Память о жестокой обыденности того времени сохранилась в одной из первых петербургских пословиц: «венчали ту свадьбу на Козьем болоте, дружка да свашка — топорик да плашка».

В раннем Петербурге селились в основном по национальному признаку. Хорошо известны Финская, Немецкая, Татарская и другие национальные слободы. Троицкую площадь в начале XVIII века называли «Русской слободой».

Сразу после революции Троицкую площадь переименовали в площадь Коммунаров. В некоторых источниках она называется площадью Коммуны. И то и другое название возвращает нас в мартовские дни 1917 года, когда в особняке Кшесинской, который находится рядом с площадью, разместились Центральный и Петроградский комитеты большевиков. С этого дня с утра до вечера на площади толпились сотни и тысячи революционных рабочих, покинувших свои рабочие места, солдат, дезертировавших с фронта, и матросов, самовольно прибывших из Кронштадта. С балкона особняка Кшесинской выступали большевистские и профсоюзные лидеры, в том числе и Ленин. На площади непрерывно проходили митинги и демонстрации.

Домик Петра I. Фото начала ХХ века

Домик Петра I. Рисунок А. Рудакова

В 1923 году, по решению Петроградского Губсовета, произвели некоторое урегулирование революционной топонимики города. Площадь у Никольского собора, что на Крюковом канале, назвали площадью Коммунаров, а старинной Троицкой площади присвоили более звучное, величественное и торжественное название: площадь Революции.

С началом перестройки старинная площадь стала одним из первых городских объектов, которому вернули историческое название. Площадь вновь стала Троицкой.

На Троицкой площади сохранилась одна из главных исторических реликвий Петербурга — первая жилая постройка в городе. Согласно петербургским легендам, Петр I, заложив Петропавловскую крепость, перешел с Заячьего острова на будущую Петербургскую сторону. Проходя мимо ракитового куста, почему-то особенно привлекшего его внимание, царь срубил его, и на его месте был выстроен Троицкий собор. А пройдя еще несколько шагов, Петр увидел другой ракитовый куст и тоже его срубил. И вот, утверждает старинное предание, на месте этого второго куста «возник первоначальный дворец Петра великого», известный теперь как Домик Петра I.

По поводу строительства знаменитого Домика существует несколько версий. Все они легендарного происхождения. По одной из легенд, Домик представляет собой перестроенную чухонскую хижину, по другой — никакой хижины не было, а Петр собственноручно срубил собственное жилище. Согласно же официальной истории, первое жилое здание Петербурга построили солдаты Преображенского полка за три дня, с 24 по 26 мая 1703 года. Впрочем, и эта версия не имеет документального подтверждения, например, известный современный петербургский историк Ю.Н. Беспятых и ее считает не более чем легендой.

Так или иначе, а 28 мая 1703 года Петр I справил новоселье в своих новых хоромах. Наружные стены этой крестьянской с виду избы в две светлицы с низкими потолками были расписаны под кирпич. Видимо, поэтому в документах того времени жилище царя называлось «красными хоромами».

Домик Петра I. Фрагмент

Петр I не просто любил свой домик. Он придавал ему глубокий символический смысл. Замечательный механик Андрей Нартов, лично знавший Петра I, впоследствии рассказывал, что император, возвращаясь однажды со строительства крепости, садясь в шлюпку, будто бы сказал, взглянув на свой Домик: «От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией».

Домик Петра I. Экспозиция «Кабинет Петра»

Царская изба, названная впоследствии, хотя и с большой буквы, но все-таки Домиком, удостоилась поистине царских почестей. В 1723 году архитектор Доменико Трезини построил над Домиком футляр-павильон с галереей. Это было сделано по желанию самого Петра I, он хотел сохранить для потомков первый жилой дом Петербурга. При Екатерине II Домик накрыли каменным «чехлом». При императоре Николае I в 1844 году архитектор Р.И. Кузьмин заменил старый чехол новым, сохранившимся до сих пор. Внутри этого своеобразного футляра хранится лодка-верейка, ее, по преданию, смастерил сам Петр I.

Практически каждый царствующий монарх считал своим долгом принять участие в увековечении памяти своего великого предка. Императрица Елизавета Петровна повелела открыть в Домике Петра I часовню. В центре иконостаса помещалась икона Христа Спасителя, которая всегда сопровождала Петра в военных походах. По преданию, она была написана для царя Алексея Михайловича и перешла к его сыну по наследству. Наконец, в 1875 году император Александр II высочайше повелел устроить вокруг домика сквер с бюстом Петра I в центре.

Бронзовый бюст первого русского императора, установленный на высоком гранитном пьедестале и являющийся репликой известного бюста Петра работы бартоломео растрелли, хранящегося в Эрмитаже, исполнил, по одной версии, скульптор П.П. Забелло, по другой — Н.Ф. Жиле. Памятник огорожен художественной оградой чугунного литья, украшенной вензелями Петра I и царскими орлами на угловых стойках.

Уже в XVIII веке домик Петра стал одним из традиционных центров ритуального поклонения петербуржцев. Особенно почиталась икона христа Спасителя, считавшаяся чудотворной. Царственные особы из дома романовых, городские вельможи, купцы и мещане Петербурга приходили поклониться чудотворному образу и помянуть в молитвах своих того, кто некогда положил начало городу. Выражение «идти к Спасителю» стало общеупотребительным. Особенной популярностью оно пользовалось у школьников, кадетов и студентов всех учебных заведений столицы. Считалось, что молитва перед образом Спасителя помогает успешно сдавать экзамены. Накануне экзаменационных сессий многие родители лично возили в домик Петра великого своих нерадивых чад. Пристань на перевозе через Неву у Летнего сада в народе так и называлась: «Пристань к Спасителю», а призывные крики вахтенного матроса: «к Спасителю за две копейки!» — были слышны задолго до подхода к набережной.

Александровский парк

Полюбился петербуржцам и ближайший к новому троицкому мосту Александровский парк. Это, пожалуй, самый молодой парк в центре города. Его разбили под стенами Петропавловской крепости, между кронверкским проливом и кронверкским проспектом в августе 1845 года, в день поминовения святого покровителя Санкт-Петербурга Александра Невского. По имени святого парк назвали Александровским. Первоначально парк окружала чугунная ограда и он считался прогулочным, вдоль него были проложены дорожки и разбиты площадки для отдыха. После Екатерингофского парка он стал вторым общедоступным в городе.

Александровский парк. Беседка. Архитектор Н.Л. Бенуа. Проект 1890 года

В связи с понятием общедоступности парка представляет интерес легенда об известном в свое время петербургском купце 1-й гильдии василии Георгиевиче Александрове. Выпускник Петербургского коммерческого училища и Александровского кадетского корпуса, наследственный владелец Петербургского центрального рынка на Каменноостровском проспекте и увеселительного сада «Аквариум» там же, Александров стал героем петербургского городского фольклора по обстоятельствам столь же интимным, сколь и курьезным. В Петербурге об этом говорили чуть ли не все первое десятилетие XX века. Купец Александров без памяти влюбился в баронессу, проживавшую в доме на углу каменноостровского и кронверкского проспектов.

Александровский парк. Китайская беседа. Архитектор Ф.Ф. Фон Пирвиц

Согласно легенде, высокородная дама охотно и не без удовольствия принимала ухаживания молодого человека и даже подавала ему некоторую надежду. Но только некоторую. Едва доходило до дела, баронесса, будто бы вдруг вспоминала о своем происхождении и превращалась в высокомерную и неприступную институтку, и — ни в какую. Ты, говорит, мужик, а я баронесса. И весь разговор. Ручку — пожалуйста, а дальше… Нет, и все тут. Хоть тресни.

Самое удивительное, не был Александров каким-то лабазным купчишкой: хорошо образован, прекрасно одет, владелец современного автомобиля, не раз побывал в Европе. Да и сама баронесса, о чем хорошо осведомлен гордый Александров, не была такой уж неприступной. И он решил отомстить.

Жила баронесса в доме напротив Александровского парка, недалеко от Народного дома Николая II. Василий Георгиевич обратился в Городскую думу с предложением построить в парке на свои деньги, «радея о народном здоровье», общественный туалет. Отцы города, ничего не подозревая, с благодарностью приняли предложение купца. Вскоре на противоположном углу кронверкского и каменноостровского проспектов, прямо напротив окон женщины, «неприступной для удачливых выходцев из простого народа», вырос туалет. На беду ничего не подозревавшей женщины, это была точная миниатюрная копия ее загородной виллы, с башенками, шпилями, узорной кладкой, словно сказочный замок. Смотри, как любой житель города бесплатно пользуется твоим гостеприимством.

Этот удивительный туалет, овеянный иронической легендой, еще несколько десятилетий назад можно было увидеть. Ленинградцы о нем помнят. Его построили по проекту архитектора А.И. Зазерского в 1906 году и разобрали уже в советское время в связи со строительством наземного вестибюля станции метро «Горьковская».

Говорят, оскорбленная женщина съехала и поселилась на васильевском острове, у Николаевского моста. Но и там ее настигла месть Александрова. Под ее окнами появился еще один гальюн. Не такой роскошный, но вновь напоминающий загородную виллу баронессы. Несчастная дама переехала на противоположную сторону васильевского острова, к тучкову мосту. Через какое-то время и здесь ее настигла страшная месть смертельно обиженного мужчины. Так в Петербурге одна за другой появились три «виллы общего пользования». Если, конечно, верить фольклору.

Памятник морякам миноносца «Стерегущий»

Александровский парк знаменит еще одной легендой, осуществленной уже не в камне, а в бронзе. 26 апреля 1911 года на территории парка открыли памятник миноносцу «Стерегущий». Памятник исполнен по модели скульптора К. В. Изенберга и архитектора А. И. Гогена. В феврале 1904 года во время Русско-японской войны «Стерегущий» вступил в неравный бой с неприятельскими кораблями. Почти весь экипаж погиб. Двое оставшихся в живых моряков, если верить легенде, открыли кингстоны и героически погибли вместе с кораблем, не сдавшись на милость победителя. Как выяснилось впоследствии, все это оказалось легендой, которая появилась благодаря непроверенным газетным сообщениям. Просто желаемое, как это часто бывает, принято за действительное.

На самом деле, изучив чертежи и документы, предоставленные в свое время японской стороной, а также опросив оставшихся в живых участников боя, в Морском генеральном штабе России пришли к выводу, что миноносец затонул вовсе не по воле двух матросов, а от полученных в бою серьезных повреждений. Тем более что никаких кингстонов в машинном отделении корабля вообще не было. Разумеется, это никоим образом не умаляет значения подвига команды «Стерегущего» во главе с его командиром А.С. Сергеевым, из которой в живых остались только четыре человека. Более того, легенда, отлитая в бронзе, сумела придать подвигу моряков миноносца «Стерегущий» дополнительный символический смысл.

Народный дом императора Николая II. Фото 1913 года

Конец XIX века ознаменовался появлением общественных зданий совершенно нового для России типа. Это были культурно-просветительские учреждения, вошедшие в петербургскую историю под названием народных домов. Они включали в себя театрально-концертные залы, библиотеки с читальными комнатами, воскресные школы, помещения для лекционной и кружковой работы, чайные буфеты, торговые лавки и многое другое.

Одним из крупнейших в Петербурге стал комплекс Народного дома императора Николая II на Петербургской стороне. Под его строительство отдали значительную часть Александровского парка. Первое здание Народного дома выстроили по проекту архитектора А.Н. Померанцева на базе привезенного из Нижнего Новгорода художественного павильона всероссийской выставки. В 1912 году к нему пристроили помещение Оперного зала по проекту Г.И. Люцедарского. Вокруг разбили сад с американскими горами, в народе их прозвали «Американками». Посетители, заплатившие за вход в сад, имели право занять места в боковой галерее зрительного зала. В Петербурге таких людей звали «гривенниками». Если судить по фольклору, слава этого сада была весьма сомнительной. В 1914 году в журнале «Лукоморье» опубликовали анекдот: «вы одна гуляете в лесу?» — «А что же? ведь лес не сад Народного дома, где женщине одной ходить опасно».

Народный дом стал необыкновенно популярен. Он считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в специальной и популярной литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме заказали партию открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» переведено как «публичный». Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный над изображением Народного дома текст: «Публичный дом императора Николая II». Всю партию якобы тут же уничтожили.

Надо признаться, это — не единственный курьез, связанный с Народным домом и буквальным переводом на иностранный язык его названия. Однажды, во время визита в Петербург французских военных кораблей, в Народном доме устроили прием в честь моряков дружественного государства. На другой день во всех французских газетах появились крупные заголовки: «Reception dans la maison publique de Saint Petersbourg», что в переводе на русский означало: «Прием в публичном доме Санкт-Петербурга».

В 1932 году часть комплекса Народного дома сгорела. На его месте построили здание Театра имени Ленинского комсомола. Через несколько лет сгорели и знаменитые «Американские горы». Это произошло в октябре 1941 года во время налета фашистской авиации. В 1950-х годах зрительный зал Народного дома превратили в крупнейший в Ленинграде кинотеатр «великан». А вскоре и «великан» прекратил свою кинодеятельность. Здание передали ленинградскому Мюзик-Холлу и превратили в театральный зал.

Косвенно Народный дом повлиял на судьбу самого парка. В мае 1917 года в одном из залов Народного дома выступил с речью по аграрному вопросу Ленин. В 1923 году в память об этом, как тогда говорили, «знаменательном» событии Александровский парк переименовали в парк имени В. И. Ленина.

В то время к подобной изощренной лексике уже попривыкли, однако в городском фольклоре новояз был отмечен еще более изощренной грамматической формулой. Местные проститутки, пользовавшиеся невзыскательным спросом доморощенных клиентов, назывались «парколенинские промокашки».

Историческое название парку вернули только в 1991 году. Он вновь стал Александровским.

В 1865 году на небольшом участке Александровского парка известные в Петербурге «любители животных» супруги Герардты открыли зоологический парк, который стал «наследником» многочисленных зверинцев, которые в разное время устраивались в Летнем саду, в Царскосельских парках, да и в самом городе. В них содержались звери и птицы самых различных пород и размеров, от маленьких экзотических певчих пташек до гигантских индийских слонов. Зверинцы, как правило, принадлежали частным лицам. Эта традиция сохранилась и в отношении зоопарка. Только в 1918 году его национализировали и передали в собственность государства. В народе зоопарк известен как «Зверинец», или «Зоология».

Сад «Аквариум»

В конце XIX века на участке домов № 10 и № 12 по Каменноостровскому проспекту открылся фешенебельный ресторан «Аквариум» с одноименным садом вокруг него. И сад, и ресторан принадлежали уже известному нам купцу Г.А. Александрову. Посещение ресторана оказалось доступным только весьма состоятельной публике — так дорого стоили входные билеты. Постоянными посетителями «Аквариума» стали великие князья, гвардейские офицеры из родовитых аристократических семей да авантюристы, богатство их могло неожиданно и случайно всплыть над зеленым сукном игорных столов и так же неожиданно утонуть в бокалах шампанского за обеденными столами в ресторанах подобного типа. Этих людей весьма сомнительной репутации в Петербурге называли «фармацевтами».

Театр и сад «Аквариум». Открытки начала XX века

Фрагмент ротонды в бывший сад «Аквариум». Фото 1934 года

Завсегдатаем «Аквариума» был, например, внук императора Александра II, контр-адмирал, великий князь Кирилл владимирович. В 1904–1905 годах он служил на броненосце «Петропавловск». Этот корабль подорвался на японской мине при выходе из Порт-Артура. Известно, что большинство членов экипажа, в том числе и находившийся на корабле адмирал С.О. Макаров, погибли. Кирилл владимирович чудом уцелел. По этому поводу в Петербурге шутили, что иначе и быть не могло. Не мог утонуть в море человек, получивший воспитание не где-нибудь, а в «Аквариуме». Намек — слишком прозрачен. Кирилл владимирович являлся постоянным посетителем ресторана «Аквариум» на Каменноостровском проспекте, репутация заведения среди петербуржцев была весьма спорной.

В начале XX века в саду «Аквариум», и без того среди петербуржцев хорошо известном как «Сад тысячи огней», выстроили так называемый «дворец льда» со множеством самых разнообразных затей, среди них особенной славой пользовался ледовый лабиринт — любимая потеха столичной публики тех времен. Веселое экзотическое развлечение оставило свой след в петербургской городской фразеологии. Теперь в словаре петербуржцев рядом с общепринятыми «запутаться», «заблудиться» или «намучиться» появилась своя доморощенная универсальная формула — «налабиринтиться».

Сад у нового здания Лицея

В XVIII веке Петербургская сторона фактически считалась дачным пригородом. Вдоль Каменноостровского проспекта вплоть до аристократических островов тянулись окруженные садами и огородами дачи богатых купцов и промышленников. Так на углу Большой Монетной улицы долгое время располагалась дача купца Якоба вольфа. Затем на этом месте возникли две фабрики — суконная и шерстяная. Вскоре владелец разорился, и в 1786 году на месте фабрик по проекту архитектора Л.И. Шарлеманя построили так называемый Сиротский дом. В 1834 году между фасадом дома и Каменноостровским проспектом был разбит сад с цветником и чугунной решеткой.

Императорский Александровский лицей. Современное фото

В 1843 году сюда, в перестроенные помещения Сиротского дома, из Царского Села перевели Царскосельский Лицей. В связи с переездом из одного города в другой смысл его первоначального названия утратился, и Лицею подобрали новое имя. Он стал называться Александровским, в честь своего основателя — императора Александра I.

Новое дыхание приобретает и Лицейский сад. За ним устанавливается тщательный лицейский надзор. Для этого из первокурсников выбираются ответственные, так называемые «генералы от сада», они должны были следить за порядком в саду. Сюда, на Каменноостровский проспект, вместе с учебными пособиями, личными вещами и прочими атрибутами царскосельской жизни лицеисты переносят и своеобразную лицейскую реликвию — памятник «Гению места». Любопытна история возникновения памятника. Однажды лицеисты пушкинского выпуска решили оставить по себе скромную память: в Лицейском садике, около церковной ограды, они устроили небольшой пьедестал из дерна, на нем укрепили мраморную доску со словами: «Genio loci», что значит «Гению, или духу, покровителю места». Считается, что установлен памятник по предложению директора Лицея Энгельгардта, большого любителя всякой символики и эмблематики. Известно, что им придуман герб Лицея, он же отлил чугунные кольца и сам лично раздал их выпускникам первого выпуска. Да и памятник «Гению места» — вторичен. Оказывается, возле дома Энгельгардта тоже стояла пирамида с надписью «Genio loci».

Памятник в Лицейском садике Царского Села простоял до 1840 года, пока не осел и не разрушился. Тогда лицеисты уже одиннадцатого выпуска решили его восстановить. К тому времени поэтическая слава Пушкина гремела по всей россии. Тогда и родилась легенда, что в Лицейском садике установлен памятник не некому условному Genio loci, а конкретному человеку — поэту Александру Пушкину, воздвигнутый якобы, еще лицеистами первого, пушкинского, выпуска, которые уже тогда поняли значение своего однокашника для русской культуры. Правда, одновременно появлялись попытки адресовать этот памятник и другим персонажам истории. Так, поговаривали, что он воздвигнут в честь императора Александра I, основателя Лицея.

Своеобразный памятник «Гению места», перевезенный в Петербург из Царского Села, еще несколько десятилетий украшал сад нового здания Лицея. К концу XIX столетия он исчез, а на его месте в 1889 году появился бронзовый монумент Александра I, исполненный по модели скульптора П.П. Забелло. Но и он не сохранился, как, впрочем, не сохранились и другие памятники, стоявшие на этом «заговоренном» месте: исчез и гипсовый бюст Пушкина работы скульптора Ж. Полонской, и бронзовый памятник поэту, отлитый по модели скульптора И.Н. Шредера.

После революции Александровский лицей расформировывается, в нем размещаются различные учебные заведения, а в теперь уже бывшем Лицейском саду устанавливается бюст В. И. Ленина.

С этим временем связаны и значительные лицейские утраты. Лицей подвергся серьезному разгрому, в результате чего безвозвратно утратились некоторые пушкинские реликвии, в том числе пуля, по преданию, найденная в жилете умершего поэта и восточный перстень — в свое время воспетый Пушкиным в одном из стихотворений. Исчез и памятник «Гению места».

Остается коротко напомнить о судьбе самого сада бывшего Александровского лицея. В начале XX века на его территории соорудили специальные площадки для модных в то время игр в лаун-теннис и крокет. Здесь было футбольное поле, в зимнее время оно превращалось в общедоступный каток. А в здании самого Лицея располагались различные учебные заведения, в том числе общеобразовательные школы и техникумы. В настоящее время в нем находится радиотехнический колледж.

«Поповский садик»

На нечетной стороне Каменноостровского проспекта, напротив Дворца культуры имени Ленсовета, бывшего Дома культуры работников промкооперации, в народе называемого «Промкой», в свое время разбили сквер. В фольклоре сквер также стали называть «Промкой». В 1959 году в центре сквера установили памятник изобретателю радио А.С. Попову, исполненному по модели скульптора В. Я. Боголюбова. С тех пор сквер получил второе имя. Его стали называть «Поповским садиком».

Сады Аптекарского острова

С севера «Поповский садик» примыкает к реке Карповке, на противоположном берегу которой раскинулся Аптекарский остров. Это один из самых крупных островов невской дельты. Кроме вод Карповки он омывается Большой и Малой Невками. На финских и шведских картах XIV–XVII веков остров обозначен под названием Карпи-саари, что одновременно можно перевести и как «глушь», и как «дремучий лес», и как «Ворон», «Вороний». Наиболее широкое распространение в начальный период петербургской истории получило название вороний остров. В 1712 году Петр I передает остров в распоряжение Главной аптеки, а уже в следующем, 1713 году, впервые в одном из официальных документов того времени упоминается и современное название острова — Аптекарский.

Памятник А. С. Попову

Селились здесь исключительно работные люди Медицинской Памятник А.С. Попову канцелярии, служившие на Аптекарском огороде и в Медицинском саду, где было налажено изготовление различных лечебных препаратов для нужд армии. В 1732 году часть Аптекарского острова отдали известному идеологу Петровской эпохи, крупному политическому деятелю того времени Феофану Прокоповичу, подворье которого находилось по другую сторону реки Карповки, в так называемой «Карповской слободке».

Как известно из преданий того времени, Феофан Прокопович, большой любитель «до садов и построек», лично высаживал деревья и прорубал просеки. Одна из таких просек, будто бы проложенная именно им, положила начало Каменноостровскому проспекту.

В 1798 году на базе старинного Аптекарского огорода на Аптекарском острове создается Медико-ботанический сад при Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии. Здесь выращивались лекарственные растения для нужд армии и гражданского населения. В 1823 году он преобразуется в Императорский Ботанический сад, существующий до сих пор.

Феофан Прокопович

Долгое время Аптекарский остров считался глухой окраиной Петербурга. Только в начале XX века, после открытия Троицкого моста через Неву, началось его стремительное развитие. Строились дачи, разбивались сады, прокладывались улицы, благоустраивались набережные. Но и в XX веке на всей этой территории сохранялся заметный налет провинциализма. И даже во время великой Отечественной войны и блокады Ленинграда Аптекарский остров ленинградцы называли «Глубоким тылом».

Славился Аптекарский остров и другим старинным парком, известным в XIX веке как сад при усадьбе генерал-прокурора П.в. Лопухина. Он простирался в северной части острова, вдоль Каменноостровского проспекта, от Большой Невки до современной улицы Графтио. Сад славился своими извилистыми романтическими дорожками, висячими мостиками, павильонами, гротами и другими парковыми затеями. В народе его называли «Лопухинка». Это название сохранилось даже после того, как в 1848 году дачу Лопухина вместе с садом приобрел известный лесопромышленник В. Ф. Громов.

Василий Федулович Громов был одним из наиболее ярких представителей потомственной лесоторговой фирмы «Громов и Ко». В особом представлении петербуржцам середины XIX века он не нуждался. В Петербурге Громова знали, называли «лесным королем», хотя и не только это ставилось в заслугу известному лесопромышленнику. Большую часть доходов он отдавал на благотворительность, принимая участие в строительстве церквей, больниц для бедных и детских приютов.

В Петербурге была хорошо известна не сохранившаяся до настоящего времени часовня при богадельне и школах Ф.И. Садовникова и С.И. Герасимова на Каменноостровском пр., 66, построенная на деньги, пожертвованные Громовым. В народе церковь так и называлась: «Громовская».

Героем петербургского фольклора Громов стал благодаря популярному анекдоту, который любили рассказывать петербуржцы в пору строительства Исаакиевского собора. Как известно, под фундамент собора было забито более десяти с половиной тысяч деревянных свай. Восторженных петербуржцев восхищало все — и их впечатляющее количество, и технология забивки, и качество самого леса, поставляемого известной петербургской фирмой «Лесного короля». Патриотические чувства буквально выплескивались наружу.

Здание бывшей богадельни (Каменноостровский пр., 66)

Однажды при забивке свай под фундамент Исаакиевского собора, рассказывали петербуржцы, одна из них неожиданно легко ушла в землю. Поначалу это не вызвало особенного удивления. Все знали о топком петербургском болоте, на котором стоит город. Вслед за первой начали забивать другую сваю, но и та скрылась в болотистом грунте. Установили третью, четвертую, все они бесследно исчезали из глаз строителей. Вдруг в Петербург из Нью-Йорка прибыло сообщение: «вы испортили нашу мостовую». — «Причем здесь мы?» — раздраженно ответили из Петербурга. «Но на торце бревна, торчащего из земли посреди нашей дороги, стоит клеймо вашей фирмы „Громов и Ко“», — пришел ответ из Америки.

Интересно отметить, что фольклор неслучайно связал имя Громова именно с американцами. В памяти петербуржцев очень долго сохранялись рассказы о празднике, устроенном Громовым на своей даче, что стояла на берегу Большой Невки вблизи Каменноостровского проспекта, по случаю прибытия в Петербург американского посольства. По свидетельству очевидцев, «все было устроено с таким вкусом и знанием», что все «были совершенно очарованы… и по настоянию американских друзей василий Федулович вручил каждому по фотографической карточке своего портрета и вида его дачи». Не в этом ли кроется секрет того, почему американцы отблагодарили Громова, устроив, судя по анекдоту, блестящую рекламу продукции его фирмы?

В советское время «Лопухинку» переименовали в сад имени Ф.Э. Дзержинского. Существовало у него и обиходное название: «Дзержинка».

В 1930 году в саду открыли памятник верному ленинцу и первому председателю вЧК, созданный по модели скульптора А.в. Крыжановской. Двухметровая фигура «бесстрашного рыцаря революции» в характерной кожанке и сапогах стояла почти скрытая от оживленного проспекта густыми кустами разросшейся сирени. По преданию, ленинградские власти будто бы специально «прикрыли» выполненного из алебастра «Железного Феликса», так как в чекистских кругах знали, что Сталин недолюбливал друга и соратника Ленина. Только после смерти «великого кормчего» в 1953 году кусты вырубили.

Следы садов усадьбы Строгановых

Во второй половине XVIII века Каменноостровский проспект, минуя стрелку Каменного острова, упирался в берег Большой Невки, на противоположной стороне которой, в Новой Деревне, раскинулась дача одного из богатейших Екатерининских вельмож, члена Государственного совета и президента Академии художеств графа Александра Сергеевича Строганова. С Каменноостровским проспектом дачу соединял наплавной мост, ежегодно в летний период наводившийся между берегами. В 1830-х годах его заменили постоянным мостом, который так и назвали: Строгановский. Ныне это ушаковский мост, известный в народе как «Дважды орденоносный». На его обелисках установлены бронзовые изображения двух орденов ушакова I и II степеней.

Обширная усадьба Строганова утопала в садах, одним из украшений которых был так называемый «Саркофаг Гомера» — подлинная античная гробница, установленная недалеко от впадения Черной речки в Большую Невку. Согласно легендам, саркофаг якобы в 1770 году, в разгар Русско-турецкой войны, во время высадки боевого десанта на одном из островов Средиземного моря обнаружил командовавший десантом русский офицер Домашнев. Он доставил гробницу в Петербург и подарил графу. Лестная для истинного петербуржца легенда получила необыкновенно широкое распространение, хотя простодушные рассказчики, передавая друг другу ее содержание, тут же выкладывали и причину возникновения этого мифа. Оказывается, впервые увидев античный саркофаг, искренне обрадованный и радостно смущенный Строганов будто бы, полушутя, воскликнул: «Не саркофаг ли это Гомера?» Шутка графа, переходя из уст в уста, легко превратилась в легенду.

Дача Строгановых на Большой Невке

Эскиз установки саркофага на искусственном холме, на берегу пруда, в окружении могучих деревьев, выполнил А.Н. Воронихин. В 1908 году загородное имение Строганова распродали его наследники. Постепенно садовые затеи исчезли. В начале XX века саркофаг находился в дворике Строгановского дворца на Невском проспекте. Затем его передали в коллекцию Эрмитажа, где, по некоторым сведениям, он и сейчас находится в собрании античного искусства.

В 1834 году в Новой Деревне учреждается так называемое «Заведение искусственных минеральных вод» для лечения, богатого, или, как тогда говорили, «достаточного населения». И само «Заведение», которое в Петербурге стали называть «Минерашками», и вся местность вокруг приобрели необыкновенную популярность среди петербуржцев. Новая Деревня превратилась в модную дачную местность, куда на летние месяцы стекался буквально весь аристократический Петербург. Даже императрица любила устраивать «на водах» скромные полуофициальные приемы, они вошли в историю петербургской мифологии под названием «Минеральные балы».

Своего наивысшего расцвета Новая Деревня достигла, когда владельцем «Искусственных минеральных вод» стал известный антрепренер Иван Иванович Излер. При нем «на водах» устраивались концерты цыганских хоров, фейерверки, иллюминации, модные в то время «живые картины». Славился открытый Излером летний ресторан, в нем даже фирменные пирожки имели название: «вечера Новой Деревни».

Век «Минерашек» оказался недолгим. В 1878 году «Заведение искусственных минеральных вод» сгорело.

Сквер на месте последней дуэли А.С. Пушкина

В начале XVIII века район севернее Черной речки принадлежал коменданту Петропавловской крепости. Здесь находилась так называемая Комендантская дача, а прилегающее к ней поле называлось Комендантским. Место считалось одним из самых глухих, и потому полюбилось петербургским дуэлянтам для выяснения отношений. В январе 1837 года здесь произошло одно из самых трагических событий в истории русской культуры — последняя дуэль Пушкина, закончившаяся его гибелью от смертельного выстрела Дантеса.

По условиям дуэли, Дантес стрелял первым. Смертельно раненный Пушкин, пользуясь своим правом, приподнялся, прицелился и спустил курок. Рассказывают, что он тщательно целился, потому что будто бы поклялся «отстрелить Дантесу половой член». Но, как об этом рассказывает другая легенда, пуля отскочила, не причинив никакого вреда Дантесу, потому что на нем под мундиром была якобы надета кольчуга либо еще какое-то защитное приспособление, которое и спасло ему жизнь.

А.С. Пушкин в гробу. А.А. Козлов. 1837год

Легенда о кольчуге имеет сравнительно недавнее происхождение. Будто в 1920-х годах ее буквально придумал архангельский поэт В. И. Жилкин и рассказал писателю В. В. Вересаеву. Как утверждают исследователи, это была обыкновенная «мрачная шутка, мистификация, в которую вылилось характерное для Жилкина неприятие всяких досужих выдумок». Однако легенда зажила самостоятельной жизнью. Затем, уже в 1960-х годах, основательно подзабытую легенду реанимировал на страницах журнальной публикации некто В. Сафонов. Этот специалист по судебной медицине пытался доказать, что так как пуговицы на кавалергардском мундире располагались в один ряд и не могли находиться там, куда попала пуля, то отрикошетить она могла только от некого защитного приспособления, находившегося под мундиром.

Дантес-Геккерн

Легенда, вырвавшись из-под власти своих сочинителей, обрастала подробностями, «аргументами» и «доказательствами». Так, например, заговорили о том, что именно этим обстоятельством якобы была обусловлена известная просьба Геккерна об отсрочке дуэли на две недели. Ему, видимо, требовалось «выиграть время, чтобы успеть заказать и получить для Дантеса панцирь». Более того, в Архангельске будто бы раскопали старинную книгу для приезжающих, в ней имеется запись о неком человеке, прибывшем из Петербурга от Геккерна незадолго до дуэли. Человек этот, рассказывает легенда, «поселился на улице, где жили оружейники».

Едва ли не сразу после того, как легенда, попав на благодатную почву всеобщей заинтересованности, широко распространилась, ее решительно отвергли пушкинисты. Они утверждали, что «нет никаких оснований полагать, что на Дантесе было надето какое-то пулезащитное устройство». Ко времени описываемых событий прошло уже два века, как кольчуги вышли из употребления, никаких пуленепробиваемых жилетов в россии не существовало, да и надеть их под плотно пригнанный гвардейский мундир было бы просто невозможно. Что же касается пуговиц, то они на зимнем кавалергардском мундире располагались, оказывается, не в один, как полагал Сафонов, а в два ряда, и та, что спасла жизнь убийце Пушкина, была на соответствующем месте.

Но и это не самое главное. Через две недели после кончины Пушкина, василий Андреевич Жуковский пишет письмо отцу поэта Сергею Львовичу с подробным изложением событий трагической дуэли и смерти его сына. Письмо основано, как он сам об этом говорит, на личных впечатлениях и рассказах очевидцев. Вот что пишет Жуковский о последнем выстреле Пушкина: «Данзас подал ему другой пистолет (ствол первого при падении Пушкина был забит снегом. — Н. С.). Он оперся на левую руку, лежа прицелился, выстрелил, и Геккерн упал, но его сбила с ног только сильная контузия; пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке: эта пуговица спасла Геккерна». Значит, речь вообще идет не о пуговицах на мундире, сколько бы их не было, и где бы они не находились.

И, наконец, скажем о самом главном. Обычаи и нравы первой половины XIX века, кодекс офицерской чести, дворянский этикет, позор разоблачения, страх быть подвергнутым остракизму и изгнанным из приличного общества исключал всякое мошенничество и плутовство в дуэльных делах. Правила дуэли соблюдались исключительно добросовестно и честно. На роковой исход более влияли преддуэльные, нежели дуэльные обстоятельства. В деле Пушкина именно так и случилось.

Все вело к неизбежной развязке, все, казалось, ей способствовало. Даже полиция, если верить фольклору, заранее знала о месте дуэли. Во всяком случае весь Петербург был в этом уверен. Как и в том, что жандармов, обязанных помешать поединку, будто бы специально послали «не туда». Сохранилась легенда о разговоре, состоявшемся у шефа жандармов Бенкендорфа с княгиней Белосельской-Белозерской после того, как полиции стало известно о предстоящей дуэли. «Что же теперь делать?» — будто бы спросил он у княгини. «А вы пошлите жандармов в другую сторону», — ответила ненавидевшая Пушкина княгиня. Послать «не туда» оказалось довольно просто. В то время в Петербурге было целых четыре речки с одним и тем же официальным названием «Черная», в том числе одна — в Екатерингофе, излюбленном месте петербургских дуэлянтов. Туда-то будто бы и направили жандармов. Свидетельства о путанице с петербургскими Черными речками можно найти даже в дипломатической переписке тех лет. Так, датский посланник в Петербурге граф Отто Бломе в отчете своему правительству о январской трагедии в Петербурге пишет: «Оба противника, назначив друг другу место встречи в Екатерингофской роще, в прошлую среду в 4 часа дня стрелялись».

Впервые место последней дуэли А.С. Пушкина, по воспоминаниям еще живших в то время очевидцев трагедии, отметили только в 1860-х годах. Это был небольшой столбик с дощечкой, на которой написаны строки М.Ю. Лермонтова:

Не вынесла душа поэта

Позора мелочньх обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде, и — убит.

Ниже были воспроизведены слова самого А.С. Пушкина:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа.

В 1887 году, к 50-летию со дня гибели А.С. Пушкина, столбик заменили постаментом с гипсовым бюстом поэта. Привели в порядок и оградили территорию вокруг памятника. Журналисты назвали все это «Пушкинским уголком на скаковых задворках». К тому времени на бывшем Комендантском поле был оборудован Удельный скаковой ипподром. После революции вокруг памятника разбили благоустроенный сквер.

Место дуэли А.С. Пушкина

8 февраля 1937 года, к 100-летию со дня смерти А.С. Пушкина, на современном Коломяжском шоссе, на месте дуэли поэта с Дантесом по проекту архитектора А.И. Лапирова установили памятный 9-метровый обелиск из красного неполированного гранита.

Время установки обелиска совпало с целой эпохой невосполнимых утрат, которые переживала ленинградская культура. Разрушались церковные здания, сносились памятники неугодным государственным и общественным деятелям прошлого, уничтожались старинные кладбища. На этом печальном фоне становится понятной появление легенды о том, что материалом для обелиска на месте последней дуэли Пушкина послужили могильные плиты со старых петербургских кладбищ. Якобы на одной из них заменили имя давнего покойника на имя А.С. Пушкина.

Обелиск на месте последней дуэли Пушкина давно уже стал одним из самых почитаемых мемориальных комплексов Петербурга. А петербургская городская фразеология пополнилась печальной идиомой: «Пригласить на Черную речку». На языке XIX века это означало «вызвать на дуэль», а на современном — защитить честь, выяснить отношения, разобраться. Напомним, что берег Черной речки и после А.С. Пушкина не однажды становился «полем чести», где в смертельных поединках сходились петербуржцы. По иронии судьбы, все они были известными поэтами. Так, в 1840 году здесь состоялась дуэль между Лермонтовым и де Барантом, а в 1909-м — между поэтами Николаем Гумилевым и Максимилианом волошиным.

Парковая зона «Острова»

Как известно, Петербург расположен на островах дельты Невы. Это одна из самых расхожих и любимых тем истинных петербуржцев. До сих пор горожане с удовольствием рассказывают легенду о том, что Петербург расположен на 101 острове, добавляя, что это чуть меньше, чем в венеции, но все же.

В начале XIX века Петербург и в самом деле располагался на 101 острове, хотя уже тогда это количество значительно отличалось от того, сколько их было в XVIII столетии. Тогда островов насчитывалось 147. Сокращению числа островов способствовали многие причины — как природные, так и цивилизационные, то есть связанные с человеческой деятельностью. Одни острова, открытые морю и ветру, просто со временем размывались, другие исчезали при прокладке каналов, третьи сливались воедино при засыпке водотоков. К середине XIX века в дельте Невы осталось всего 42 острова.

Причем только 29 из них имеют официальные названия. Далеко не все петербургские острова воспринимаются как таковые. Некоторые мы просто не замечаем. К ним можно отнести такие, как Казанский, Спасский, Покровский. Для некоторых островов за 300 лет существования города придуманы эвфемизмы, кажущиеся и более удобными, и менее сложными в употреблении. Адмиралтейский остров мы называем Центром, Петроградский — Петроградской стороной, Заячий — Петропавловской крепостью. Это логично. Многие острова одновременно являются и административными частями, их географический статус растворился и в повседневной жизни петербуржцев кажется вовсе необязательным. И только три острова заслужили в Петербурге особый статус. Их уважительно называют общим собирательным именем «острова». Все три острова — Каменный, Елагин и Крестовский находятся в северной части дельты Невы. Петербуржцами они всегда воспринимались не как самостоятельные географические объекты, а как общая территория, имеющая право на собирательный топоним. Сохранение этого уникального статуса со временем превратилось в традицию. В XVIII веке их называли «Невскими островами». В XIX веке, когда острова превратились в любимое место отдыха петербургской знати, все три острова стали называть «Северной венецией». В XX столетии, после того как в 1934 году парку, разбитому на Елагином острове, присвоили имя С.М. Кирова, все они сразу же в обиходной речи получили общее название: «Кировские острова».

Первоначально все три острова находились в частной собственности лиц царской фамилии. Однако постепенно на островах возникло массовое дачное строительство, оно в конце концов и определило их более демократический характер. Со временем снимались и иные ограничения. Острова стали общедоступны. В начале XX века острова как общая территория садов и парков попадают в городской фольклор:

Куплю моторную машину,

Поставлю я возле двора.

Возьму девчонку я-й Марусю,

Поеду с ней на острова.

По островам летел стрелою

Мотор вечернею порой.

Шофер, склонямши головою,

Руля держал правой рукой.

Однажды я стоял при стене,

Ко мне придрал городовой.

Он стал ругаться, придираться,

Ща стал мне гадом называть.

Но я-й не выдержал обиды —

Якчилиратора нажал.

А я-й не выдержал обиды —

Якчилиратора нажал.

На быстрой скорости машине

Городового задавил.

Вот барин, барин, добрый барин,

Всего я годик прослужил,

И на твоем автомобиле

Гостей я в справности возил.

Прощайте вы ж, мои ребята,

И ты, веселый Петроград.

Шофером я больше не буду —

В Сибири должен я страдать.

Ну передайте моей жене:

Пускай не ждет она ж меня.

Детей моих вы научите

Молиться Богу за меня.

Каменный остров

Каменный остров ближе всех расположен к Петербургу. Он, собственно, и есть Петербург, или, точнее, продолжение Петербурга, с общим, как для того, так и другого Каменноостровским проспектом.

На шведских и финских картах допетербургской истории Невского края этот остров известен под названием Кивисаари, что в переводе с финского и означает «Каменный». Согласно старинному преданию, название острова связано с неким огромным валуном, поднимавшимся когда-то из невских вод напротив его южного побережья. Впрочем, камней, оставленных древними ледниками, в этих краях так много, что в стародавние времена всю территорию, прилегающую к Большой Невке, включая современные Старую и Новую Деревни, называли Каменкой. Тем не менее с 1737 года остров официально назвали Каменным.

Одновременно с официальным названием среди петербуржцев XVIII века бытовало и обиходное прозвище острова — «Каменный нос». Вероятно, по форме восточного мыса, он врезается в воды Большой Невки и чем-то напоминает обонятельный орган человека. С конца XVIII века Каменный остров становится модным местом летнего отдыха высшей петербургской знати. Все чаще и чаще при упоминании о нем можно было услышать восторженное: «Жемчужина Петербурга».

Первой постройкой на острове, известной с 1714 года, стал загородный дворец канцлера Г.И. Головкина. В гостях у графа часто бывал Петр I. Однажды, как утверждает старая петербургская легенда, во время прогулки по графской усадьбе Петр собственноручно посадил дуб, легендарная история которого до сих пор привлекает внимание посетителей острова. В дни празднования основания Петербурга к этому немому свидетелю первых лет города приносят цветы. Старый дуб обнесен металлической оградой, и даже дорога, доходя до дерева, осторожно раздваивается и обходит его с двух сторон. Со временем от дуба практически ничего не осталось. В юбилейные дни 300-летия Петербурга на месте сгнившего пня старинного Петровского дуба высажен молодой дубок, выращенный из желудя дуба из Екатерининского парка Царского Села, будто бы сохранившегося с петровских времен.

В 1776–1781 годах по указанию Екатерины II для наследника престола Павла Петровича на Каменном острове построен Каменноостровский дворец. Дворец возводился по проекту архитектора Ю.М. Фельтена. Однако жил там не Павел, а уже его сын, император Александр I. Живя в Каменноостровском дворце, Александр любил прогуливаться в дворцовой оранжерее. Сохранилась легенда о том, как император однажды был поражен красотой лимонного дерева, на котором начал созревать экзотический плод. Александр тут же поручил установить у дерева караульный пост, чтобы, когда лимон окончательно созреет, ему тут же доложили об этом. Бедные солдаты, борясь с неодолимым сном, днем и ночью вглядывались в лимон, боясь прозевать ответственейший момент. Но однажды молоденький караульный солдат все-таки задремал и очнулся услышав, как что-то упало на землю. Это был созревший лимон. Очумев одновременно и от страха, и от радости, караульный схватил лимон и бросился в покои императора с криком: «Созрел! Созрел!» — «Что, голубчик, с тобой? Пожар что ли?» — остановил его царь, успевший уже забыть о своем распоряжении. «Лимон созрел, ваше величество!» Император все вспомнил, рассказывает легенда, поблагодарил солдата и присвоил ему чин «лимонного лейтенанта».

Если верить петербургскому городскому фольклору, летом 1812 года у подъезда Каменноостровского дворца произошло событие, в известном смысле решившее судьбу Петербурга. Мало кому сегодня известно, что Наполеон, перейдя границу Российской империи, намеревался в первую очередь двинуться не на Москву, а на столицу русского государства Петербург. Об этом знали в Петербурге и к этому готовились. В рамках этой подготовки составили план спасения государственных и художественных ценностей. Согласно этому плану, памятник Петру I должны были демонтировать, погрузить на плоскодонные баржи и вывезти вглубь страны, в вологодскую губернию. На это выделили средства и подготовили баржи. В это самое время, рассказывает легенда, некоего не то капитана, не то майора Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видит себя на Сенатской площади, рядом с памятником Петру великому. Вдруг голова Петра поворачивается, затем всадник съезжает со скалы и по петербургским улицам направляется к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему выходит озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довел мою россию, — говорит ему Петр великий, — но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад и снова раздается звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую.

Батурин добивается свидания с личным другом императора, князем Голицыным, и через него передает Александру I содержание таинственного сна. Пораженный его рассказом, Александр отменяет свое решение о перевозке монумента. Статуя Петра остается на месте и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

В советское время в Каменноостровском дворце располагался закрытый военный санаторий, и всю восточную часть Каменного острова в связи с этим в народе окрестили «Малой землей».

В ансамбль Каменноостровского дворца входит отдельно стоящая церковь Иоанна Предтечи, построенная в 17761781 годах по проекту архитектора Ю.М. Фельтена. Церковь предназначалась для семьи наследника престола Павла Петровича. В проектировании будто бы принимал участие и сам будущий император. Возможно, именно ему принадлежала идея проложить к церкви подземный ход, о котором рассказывают некоторые петербургские легенды. Якобы по этому таинственному ходу Павел Петрович незаметно для всех проходил в церковь и пел там в хоре. Внешний вид храма напоминает средневековые готические сооружения со стрельчатыми окнами и фасадами, выложенными, как это свойственно подлинной английской готике, из неоштукатуренного красного кирпича. В народе церковь называют «Красной». По преданию, рассказанному М.И. Пыляевым, в церкви хранился нательный крест на тоненькой золотой цепочке, принадлежавший Павлу I.

В 1938 году церковь закрыли. Планировался даже снос храма, по традиционной для Ленинграда того времени причине «перепланировки улицы и выпрямления трамвайных путей». Однако затем сносить церковь передумали, и передали ее для использования под спортивный зал. Верующим она была возвращена только в 1990 году.

К началу XX века Каменный остров превратился в уникальный музей загородных особняков, где, как в выставочной экспозиции, тесно соседствовали и прекрасно уживались классицизм и возрождение, готика и русский стиль, средневековые замки и ультрасовременные декларации модерна. Архитекторы при проектировании собственных дач, когда сами собой исключались извечные противоречия между заказчиком и исполнителем, были свободны в выборе и откровенно демонстрировали собственные симпатии и антипатии. Поиск шел в самых разных направлениях. Так, например, в 1860-1870-х годах на набережной Малой Невки архитектор В. И. Собольщиков построил дачу Бутурлину. Дом строился в виде деревенской избы с резными наличниками и крыльцом. Дача не сохранилась, но до сих пор в литературе о Каменном острове о ней говорят, как об эксперименте в поисках стиля.

Один из сохранившихся ярких образцов такого творческого подхода к строительству можно видеть в работах выдающегося представителя архитектуры стиля модерн романа Федоровича Мельцера, в первую очередь — в доме на Полевой аллее, построенным им в 1904 году и прозванным в народе «Домом-сказкой». Деревянный сруб дома, украшенный острыми двускатными объемами, нависающими друг над другом, крыльцо, так же перекрытое двускатной крышей с резным языческим солнышком в центре и угловая «светелка», глядящая в темные воды пруда, действительно создавали неповторимое ощущение волшебной сказки. Неслучайно кроме основного фольклорного имени у особняка Мельцера есть и второе прозвище: «Баба-яга».

В 1904 году Р.Ф. Мельцер построил на Большой аллее Каменного острова загородный особняк Э.Г. Фолленвейдера. Особняк представляет собой живописную романтическую композицию с высокой черепичной крышей, увенчанной четырехгранной башней. Сказочная башня с узкими средневековыми окнами дала повод присвоить особняку собственное имя: «Теремок». Но наряду с ним дом Фолленвейдера называют еще и «Сахарной головой», за ослепительно белый цвет оштукатуренных стен, какими они были первоначально.

В 1908 году архитектор Ф.Ф. Постельс начал строительство на Каменном острове собственного дома, стены которого облицевал гонтом — живописными тонкими дощечками, напоминающими сверкающую рыбью чешую. Среди окрестных жителей дом Постельса получил прозвище «Золотая рыбка».

В 1912–1916 годах на острове по проекту архитектора И.А. Фомина строится загородный дом сенатора А.А. Половцова, ставший практически последним памятником неоклассицизма в Петербурге. Симметричное, «П»-образное в плане здание напоминает старинные богатые петербургские усадьбы конца XVIII века.

Дача А.А. Половцова на Каменном острове. Фото 1990-х годов

Из интерьеров особенно интересен круглый вестибюль, декорированный ионическими мраморными пилястрами. В вестибюле находится скульптурная композиция: уродливый сатир бросает сладострастный взгляд на красавицу-нимфу, а та стыдливо отводит глаза. Современные хозяева особняка рассказывают сентиментальную легенду. У владельца дома была дочь, которая готовилась к свадьбе. Но случилось непредвиденное. Накануне свадьбы она полюбила другого юношу. Узнав об этом, отец пригрозил: «А если я велю изобразить тебя голой бесстыдницей, а его чертиком с рожками и поставлю это изображение здесь?» И она, бедная, сгорая от стыда, надела свое свадебное платье, бросилась с третьего этажа в колодец и утонула. Колодец находился в вестибюле. Его потом засыпали, а на его месте установили эту статую.

В 1918 году все особняки на Каменном острове национализировали и большинство из них передали в распоряжение так называемой Детской колонии имени А.в. Луначарского. Колония просуществовала недолго, но свой след в городском фольклоре оставила. В народе остров стали называть «Детским». В 1920 году Каменный остров официально переименовывается в остров Трудящихся. Тогда же началась передача старинных особняков под дома отдыха и санатории для рабочих.

Однако очень скоро живописная природа острова и роскошные благоустроенные особняки на нем стали предметом исключительно пристального внимания хозяев Смольного. Уже в середине 1930-х годов на Каменном острове возник целый комплекс казенных номенклатурных дач для высших партийных и государственных чиновников. Так, дача под условным индексом «Г», или в просторечии «Гаврила», принадлежала первому секретарю Ленинградского обкома вКП(б) А.А. Жданову. Постепенно на острове сформировался наглухо закрытый высокими бетонными заборами дачный городок с коттеджами для московских и иностранных гостей, банкетными залами для встреч и приемов, с привилегированными заведениями для отдыха и лечения.

Под строительство этой «загородной» партийной резиденции, расположенной в черте города, использовали более тридцати старинных дач и особняков. Те из них, которые не соответствовали столь высокому назначению, просто сносили. Остальные перестроили и приспособили к новым условиям. Многие из этих построек составляли в прошлом значительную историческую и художественную ценность. Теперь им присвоили казенные инвентарные номера: К — 0, К — 2, К — 3 и так далее. На условном новоязе хозяев и гостей их называли: «Нулевка», «Двойка», «Тройка», «Пятерка», «Десятка», «Двадцатка». Банкетные увеселительные резиденции руководителей МвД СССР на Большой аллее, 7, назывались «Большой» и «Малой Бабой-ягой». А весь Каменный остров слыл «Лежбищем партийных паханов», «Паханским» или «Большим партийным бардаком».

В разговорной речи ленинградцев появились соответствующие характерные прозвища Каменного острова: «Таинственный остров», «Остров глухих заборов». Правопреемницей партийно-номенклатурной лексики смольнинских инструкторов стала фразеология так называемых «новых русских» 1990-х годов. Комплекс бандитских офисов, возникших, как это и следовало ожидать, вблизи номенклатурных дач на Каменном острове, на условном жаргоне их хозяев называется «Архипелаг».

Историческое название острову вернули только в 1989 году. Он вновь стал Каменным.

Елагин остров

К западу от Каменного острова расположен один из самых известных островов Петербурга — Елагин остров. Первоначально, в 1703 году, он назывался Мишиным, или Михайлиным. На старинных шведских и финских картах так и обозначено: Мистула-саари, что в буквальном переводе и означает «Медвежий остров». Возможно, так его называли финские охотники, по аналогии с названиями других островов дельты Невы: Заячий, Лосиный (ныне васильевский), Кошачий (ныне Канонерский), вороний (ныне Аптекарский) и так далее. Однако есть легенда, которая утверждает, что этимология названия острова имеет русское происхождение.

Вот как она звучит в пересказе Столпянского: «в одну из светлых майских ночей 1703 года маленький отряд преображенцев делал рекогносцировку на островах дельты Невы. Осторожно шли русские солдаты по небольшому крайнему ко взморью островку, пробираясь с трудом в болотистом лесу. Вдруг послышался какой-то треск. Солдаты остановились, взяли ружья на приклад и стали всматриваться в едва зеленеющие кусты, стараясь разглядеть, где же притаились шведы. И вдруг из-за большого повалившегося дерева, из кучи бурелома с ревом поднялась фигура большого серого медведя. «„Фу, ты, пропасть, — вырвалось у одного из русских, — думали шведа увидеть, а на мишку напоролись, значит, остров этот не шведский, а Мишкин“».

В начале XVIII века Петр I пожаловал остров канцлеру П.П. Шафирову. В середине этого века остров принадлежал А.П. Мельгунову. И тот, и другой отмечены в истории петербургской топонимики. Остров некоторое время назывался сначала Шафировым, а затем — Мельгуновым. Короткое время бытовало и название: Лисий нос, по сходству оконечности острова с мордой рыжего обитателя островных зарослей.

Свое современное название остров официально получил в 1790 году по имени одного из владельцев — обер-гофмейстера императорского двора ивана Перфильевича Елагина. Сначала его называли Елагинским, но через два года — Елагиным. О том времени сохранилась память в фольклоре. Два старинных дуба у Елагина дворца до сих пор в народе называют по-старому: «Елагинские».

Если верить городскому фольклору, с Елагиным островом связана одна из самых загадочных страниц отечественной истории — история русского масонства. Согласно питерским преданиям, первая масонская ложа была основана царем в Кронштадте, после его возвращения из заграничного путешествия 1717 года, хотя, надо признаться, первые документальные свидетельства о масонских ложах в россии относятся к 1731 году. Но в фольклоре считается, что именно Петр вывез тогда из Европы масонский статут. Может быть, поэтому у русских масонов в XVIII веке Петр I пользовался особенным уважением. На своих собраниях они даже распевали «Песнь Петру великому», сочиненную Державиным.

Между тем отношение власти к масонству в россии было неоднозначным. Его то разрешали, то запрещали. Не жаловали масонов и в простонародной среде. Молва утверждала, что на их собраниях творится что-то нечистое, тем более что масоны в России ассоциировались исключительно с французами, а Франция в глазах обывателей слыла источником всех смертных грехов человечества. Даже доморощенных, собственных масонов иначе как франкмасонами, то есть французскими масонами не называли. А производное от франкмасона — «фармазон» очень скоро превратилось в откровенное ругательство. Правда, это связано еще и с тем, что доступ в масонские ложи строго ограничивался и оговаривался многочисленными условиями, среди которых не на последнем месте были древность рода, высокое общественное положение и богатство.

Среди петербургских масонов встречаются имена видных общественных и государственных деятелей, крупных военных чиновников и даже членов царской фамилии. Известно, что император Александр I чуть ли не в течение десяти лет состоял членом одной из масонских лож. По преданию, император Павел I еще в бытность свою наследником престола был «келейно принят в масоны» сенатором И.П. Елагиным. Елагин считался одним из виднейших деятелей русского масонства. О нем говорили самые невероятные вещи. Даже после своей смерти Елагин оставался в центре внимания городского фольклора. Так, легенды утверждают, что при вскрытии его склепа в Александро-Невской лавре могила сенатора оказалась пустой.

С Иваном Перфильевичем Елагиным связано имя еще одного всемирно известного масона — Джузеппе Калиостро. Эта личность заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов. Калиостро — далеко не единственное имя прославленного авантюриста XVIII века. В Европе сын бедных родителей Джузеппе Бальзамо известен под именами Тискио, Мелина, Бельмонте, Пеллегрини и некоторым другим. И хотя официальная церковь характеризовала его как мошенника, шарлатана и развратника, его популярность в Европе вознеслась невероятно высоко. Его бюсты украшали многие аристократические салоны, а его изображения в то время можно было увидеть на дамских веерах, табакерках, носовых платках, кофейных чашках и даже на перстнях. Однако, несмотря на такой явный общественный интерес, французский король изгнал его из Франции, Калиостро уехал в Лондон, откуда предсказал штурм Бастилии и гибель французской королевской семьи на гильотине.

Граф Д. Калиостро

Жизнь «великого мага», как называли его современники, овеяна самыми невероятными легендами. По одним из них, он жил еще во время всемирного потопа и спасся от гибели исключительно благодаря библейскому Ною, который взял его на свой ковчег. По другим, Калиостро был лично знаком с ветхозаветным Моисеем и античным Александром Македонским, беседовал с Иисусом Христом и даже присутствовал на Голгофе при его казни. Но сам он скромно утверждал, что родился от великого магистра Мальтийского ордена и трапезундской княгини.

В Россию Калиостро приехал в 1780 году, будто бы по совету другого знаменитого французского авантюриста графа Сен-Жермена. Здесь он скромно представился «гишпанским полковником», врачом, графом Фениксом. В высшем петербургском свете Калиостро появился в черном одеянии, расшитом золотыми иероглифами и в уборе древнеегипетского жреца.

Известно, что в то время, как Екатерина II была к нему исключительно холодна, ему покровительствовал ее фаворит всесильный князь Григорий Потемкин. Калиостро удалось снискать уважение и многих других петербургских сановников. Если верить легендам, Калиостро стал своим человеком у графа Строганова, во дворце которого занимался поисками философского камня. Затем долго жил в доме И.П. Елагина на Елагином острове. Там будто бы по его совету глубоко под павильоном Пристань устроили секретный зал, куда из Елагинского дворца вел подземный ход. Зал якобы предназначался для тайных масонских собраний. Говорят, прогуливаясь однажды вблизи этого павильона, Калиостро предсказал гибель Российской империи, «увидев однажды в Неве ее обреченный лик».

Общественная карьера Калиостро в России закончилась неожиданно. Однажды он взялся вылечить безнадежно больного ребенка, а когда тот, не выдержав методов лечения шарлатана, умер, долго скрывал его смерть от родителей, продолжая «опыты» по оживлению уже умершего мальчика. Екатерина II воспользовалась этим чудовищным случаем и приказала немедленно выслать Калиостро за пределы страны. Правда, согласно некоторым легендам, это произошло по другому поводу. Будто бы Екатерине стало известно о любовной связи супруги Калиостро «хорошенькой Лоренцо» с князем Григорием Потемкиным. Так или иначе, Калиостро вместе с женой погрузили в кибитку и тайно вывезли в Митаву. А в Петербурге распространились слухи, будто бы Калиостро проехал одновременно через все «пятнадцать» столичных застав, всюду оставив свою личную роспись.

Но и на этом приключения Калиостро в России не закончились. Многие мистики утверждают, что на рубеже XIX и XX веков Калиостро вновь появился в Петербурге под именем мага Сегира. Не обошли вниманием этого «мага и волшебника» и современные легенды. Они утверждают, что в зеркалах Елагина дворца и сегодня время от времени появляется тень графа Калиостро с масонскими символами в руках — молотком и треугольником каменщика. Если кому-то удается встретиться с ним глазами, то в зеркале можно увидеть, как Калиостро поднимает руки вверх, к небу, на миг застывает в этой загадочной позе, затем поворачивается и медленно исчезает.

Восточный фасад Елагинского дворца

Елагинский дворец — одно из самых прекрасных парковых сооружений архитектора Карла Росси строился по распоряжению императора Александра I в 1818–1822 годах для императрицы-матери Марии Федоровны. Это был первый опыт ансамблевого строительства в Петербурге, предпринятый тогда еще молодым архитектором. По окончании строительства в знак признания заслуг зодчего Академия художеств избирает его «вольным общником», а царь назначает ему дополнительный оклад.

Отмечен талант архитектора и в городском фольклоре. По Петербургу ходили восторженные стихи, приписанные молвой своему любимцу — искрометному поэту Пушкину:

Какая кисть, какой резец

Изобразит Елагинский дворец!

С окончанием строительства Елагинского дворца, на острове по проекту архитектора Росси и садовника Д. Буша разбивается обширный пейзажный парк с искусственными прудами и каналами, живописными островками, мостами и прогулочными аллеями.

Особенной популярностью у петербуржцев пользовалась западная оконечность Елагина острова, так называемая стрелка. История этой популярности восходит к середине XVIII века и связана с именем известной петербургской красавицы графини Юлии Павловны Самойловой.

В большом свете Петербурга Самойлову звали царицей салонов. Ей поклонялись и называли «Петербургская религия». Молодая красавица, обладательница незаурядного ума и значительного состояния была хозяйкой родовой загородной усадьбы под Петербургом, вблизи Царского Села, — Графской Славянки. Здесь до сих пор бытует легенда о романтическом подземном ходе, который вел из усадебного дома в местную церковь.

Главный фасад Елагинского дворца

С 1826 по 1839 год она жила в Италии. В ее роскошном загородном доме под Миланом собирались известные музыканты, художники, литераторы. Среди них: Ференц Лист, Джоакино Россини, Орест Кипренский, Александр Тургенев. Самойлова была многолетней музой художника Карла Брюллова. Достаточно сказать, что только на одном своем знаменитом полотне «Последний день Помпеи» он трижды запечатлел облик Юлии Павловны. Ее отличали любовь к искусству, демократический образ мышления и независимость в отношениях с сильными мира сего — качества, сложившиеся вдали от «всевидящего ока и всеслышащих ушей» и одинаково ценимые во все времена как в Италии, так и в России.

Графиня Ю.П. Самойлова

В мрачную последекабристскую пору николаевской реакции петербуржцы особенно дорожили примерами гордого достоинства и независимости. Свидетельства о них бережно сохранялись. Передаваемые из уст в уста, они становились прекрасными легендами, украшавшими историю города. Одна из таких легенд, героиней которой стала Юлия Павловна Самойлова, рассказывает о зарождении в Петербурге традиции вечерних гуляний на Стрелке Елагина острова.

На приемы, которые Самойлова во время своих приездов в Россию устраивала в Графской Славянке, съезжался буквально весь Петербург. В такие дни заметно пустело Царское Село, что, естественно, раздражало Николая I. Император решился пойти на хитрость. Он предложил Самойловой продать ему Графскую Славянку. Предложение царя выглядело приказанием, и Самойловой пришлось согласиться. Но при этом она дала понять Николаю, что до нее дошел смысл иезуитской хитрости царского предложения. Как передает легенда, она просила передать императору, «что ездили не в Славянку, а к графине Самойловой, и, где бы она ни была, будут продолжать ездить к ней».

Въезд в парк на Елагином острове. Открытка начала XX века

На следующий день, к вечеру, в сопровождении узкого круга поклонников Юлия Павловна поехала на стрелку безлюдного в то время Елагина острова. «вот сюда будут приезжать к графине Самойловой», — будто бы сказала она. И действительно, с тех пор на проводы заходящего солнца, на пустынную в прошлом западную оконечность Елагина острова стало съезжаться все больше и больше петербуржцев, пока эта стрелка не превратилась в одно из самых любимых мест вечерних гуляний столичной знати.

В XIX веке стрелку Елагина острова питерские умники прозвали «Пуант» — то ли по схожести оконечности стрелки с носочком балетной туфельки, то ли в воспоминание о нетерпеливом желании стать на цыпочки, вытянуться и замереть в ожидании момента полного захода солнца за горизонт Финского залива.

Так, во второй половине XIX века Елагин остров стал местом многолюдных великосветских гуляний петербургской знати.

Между тем дорога на остров шла мимо тянувшихся вдоль всего побережья Невской губы беднейших рабочих слободок пивоваренных и бумагопрядильных фабрик, мимо корпусов ситцевых и деревообделочных предприятий, мастерских судостроительных и металлообрабатывающих заводов. В этом смысле весь путь на Елагин остров являл собой резкий контраст между аристократической роскошью царственного Петербурга и беспросветной нищетой его окраин. Это породило известную формулу бедности, вошедшую пословицей в золотой фонд петербургской фразеологии: «Вошь да крыса до Елагина мыса».

Стрелка Елагина острова. Открытка начала ХХ века

В 1932 году на Елагином острове открыли один из первых советских центров воскресного отдыха и развлечений трудящихся — Центральный парк культуры и отдыха, или на языке аббревиатур — ЦПКиО. Парк украсили новой советской символикой. На высокие постаменты установили бронзовые и гипсовые изображения спортивных девушек с веслами и ракетками, мужественных юношей в армейской форме, пионеров с галстуками на шее. К работе по изготовлению скульптур привлекли лучшие творческие силы Ленинграда. Так, скульптору Елене Янсон-Манизер заказали скульптуру балерины. Едва бронзовая танцовщица появилась на одной из парковых аллей, как в городе родилась легенда о том, что при работе над статуей скульптору позировала ее подруга, выпускница Ленинградского хореографического училища Галина Уланова. В народе парковая скульптура получила прозвище «Танцовщица».

К 1980 году скульптура балерины пришла в катастрофическое состояние. Достаточно сказать, что к тому времени у нее не было руки и ноги. Танцовщицу демонтировали и убрали в один из подвалов Елагина дворца. Но едва наступили новые времена, как о скульптуре вспомнили. В 2004 году во дворе Академии русского балета им. А.Я. Вагановой, как теперь называется старинное Хореографическое училище, установили памятник выдающейся балерине Галине Сергеевне Улановой, которую театральные критики давно уже окрестили «великой немой». Времена были тяжелые, финансов на изготовление новых монументов недоставало, и инициаторы увековечения памяти великой балерины вспомнили о той самой парковой скульптуре. Ее решили отреставрировать и использовать в качестве памятника. Так обобщенный скульптурный образ танцующей девушки, переполненной радостью от счастливой жизни, столь любимый советскими ваятелями 1930-х годов, превратился в памятник конкретному человеку.

Между тем ЦПКиО стал одним из любимейших мест отдыха горожан. Среди населения его ласково называли «Цыпочка». И что здесь сыграло решающую роль при выборе фольклорного топонима — звуковые ассоциации, легко улавливаемые в знаменитой аббревиатуре, или генетическая память о давней ассоциативной связи Елагина мыса с балетными туфельками — «Пуантами», сказать трудно. Скорее всего, и то, и другое.

Крестовский остров

К югу от Елагина находится самый крупный из трех северных садово-парковых островов в дельте Невы — Крестовский остров. На старинных картах допетербургского периода он называется Ристи-саари, что переводится как «Крест-остров». По утверждению некоторых исследователей, такое название связано с придорожными надмогильными крестами, в давние времена они служили ориентирами для путешественников. К некоему кресту сводятся и многочисленные легенды о происхождении названия острова. Одни связывали этот топоним с крестообразной формой озера, якобы находившегося здесь. Другие указывали на найденный когда-то на острове какой-то большой крест. Третьи полагали, что поводом для наименования острова послужила часовня с крестом, упоминаемая в писцовой книге XVI века. Сохранилось предание и о какой-то исчезнувшей во времени первой каменной постройке на острове, будто бы имевшей форму Андреевского креста. Кроме того, в те далекие времена на острове, или, как выражается современная молодежь, «На крестах», в непроходимом лесу якобы проложили две просеки в виде огромного креста — одна вдоль острова, другая — поперек. Это, как уверяют, и дало название острову.

Петр I подарил остров своей любимой сестре Наталье, и в 1717 году на картах Петербурга появляется новое название острова. Он стал называться островом святой Натальи. Понятно, что название относилось не к имени самой Натальи Алексеевны, а к имени ее небесной покровительницы, в день поминовения которой она родилась.

В 1730-х годах владельцем острова стал фельдмаршал, граф Бурхард Христофор Миних. В отличие от Натальи Алексеевны он был менее разборчив в вопросах этики, морали или обыкновенного такта и, не мудрствуя лукаво, назвал остров своим именем. С 1741 года он стал Христофоровским.

Только в конце XVIII, а по некоторым источникам даже в начале XIX века, острову возвращают его первородное название. Понятно, что в русской транскрипции. Теперь он снова называется крестовским.

В первой половине XX века западная часть острова застраивается особняками знати, а его восточная часть отводится для народных гуляний.

Одними из первых освоили крестовский остров петербургские немцы. В городском фольклоре сохранилась память о немецкой традиции празднования Ивановой ночи, или ночи на Ивана Купалу. Центром праздника стал Крестовский остров. В те времена посреди острова возвышался песчаный холм, на его верхней площадке, по свидетельству современников, одновременно могли поместиться до ста человек. Фольклорное название этого холма — «Кулерберг» произошло, по мнению многих, от глагола kullern, что приблизительно означает «скатываться, ложась на бок». Будто бы так в очень далеком прошлом развлекались прапрадеды петербургских немцев у себя на родине в ночь на Ивана Купала. Со временем этот старинный ритуал приобрел более респектабельные формы, и в петербургский период местные немцы уже не скатывались с «Кулерберга», а сбегали с вершины холма, непременно парами — кавалер с дамой. От того времени в собрании петербургского городского фольклора остался микротопоним «Кулерберг».

Петербургским немцам полюбился и соседний с Крестовским — Петровский остров. Там в 1864 году их соотечественники из Баварского акционерного общества на приобретенной части территории пивоваренного завода Жадимировского, существовавшего на Петровском острове с 1800-х годов, основывают свое производство для варки пива. Завод получил название «Бавария». Уже через несколько лет завод становится официальным поставщиком пива Императорского двора. Большинство выпускаемых им сортов пенного напитка получают золотые медали и другие награды различных отечественных и зарубежных выставок и аукционов. При заводе имелся собственный увеселительный сад с тем же названием «Бавария», привлекавший сюда любителей пива со всего Петербурга. Надо сказать, что «Бавария» умело подхватила давнюю пивную традицию, которую многие десятилетия поддерживали петербургские немцы на Петровском острове. И это также было связано с традицией празднования ночи на Ивана Купала. Сюда к началу праздника еще в XVIII веке все пивные заводы Петербурга свозили гигантские бочки пива, потому что, как утверждают знатоки, «все гулянье в сущности представляло собою не что иное, как огромную полпивную под открытым небом».

Между тем с развитием городского автомобильного транспорта обнаружилась все более очевидная зависимость количества дорожных происшествий от роста потребления пива. В начале XX века появилась даже петербургская поговорка «От „Баварии" до аварии один шаг». А когда в 1930-х годах к «Баварии» присоединили пивоваренный завод «Новая Бавария», что с 1885 года существовал на Полюстровской набережной, возникла новая ассоциация: «Куда „Новая Бавария", туда и рак с клешней».

Но вернемся на Крестовский остров. Его облюбовала не только немецкая, но и татарская община Петербурга. В фольклорной истории Крестовского острова свой след оставил национальный татарский обычай употребления в пищу конского мяса. В свое время Крестовский остров был изрезан протоками, прорытыми во второй половине XVIII века для осушения болотистой почвы. Протоки образовали островки, на одном из них петербургские татары забивали лошадей. В народе остров называли «Татарским». В XIX–XX веках протоки засыпали и Татарский остров свое существование прекратил.

В 1900 году на Крестовском острове при общине Святой Евгении открыли больницу. В советские времена больница получила порядковый № 31, и ей присвоено имя Я.М. Свердлова. Очень скоро она приобрела узковедомственный характер, и стала обслуживать исключительно городской и областной партийный актив. Кроме сокращенного и общеупотребительного имени «Свердловка» больницу называли «Паханской больничкой». Об условиях содержания и лечения в ее стенах говорили с иронией: «Полы паркетные, врачи анкетные». Чтобы попасть на работу в «Свердловку», требовалось пройти тщательный анкетный отбор в органах госбезопасности.

В 1920-х годах начинается благоустройство западной части острова. В 1930-х годах здесь создается спортивный комплекс со стадионом им. С.М. Кирова в центре. Тогда же на Крестовском острове началось интенсивное строительство жилых домов, комплекс которых за удаленность от центра города в народе много позже получил широко известное по популярному мультфильму название «Простоквашино». Дома возводились для рабочих заводов «Полиграфмаш», «Арсенал» и фабрики «Красное знамя». Строили их немцы по передовой в то время немецкой технологии. За их строительством наблюдал сам С.М. Киров. Говорят, он приезжал на Крестовский остров по несколько раз в неделю. До сих пор, в память об этих посещениях, дома вдоль Морского проспекта в обиходной речи петербуржцев называются «Кировскими».

В 1945 году на Крестовском острове в честь Победы советского народа в великой Отечественной войне заложили Приморский парк Победы. Планировка парка выполнена по проекту архитектора А.С. Никольского. Парк включен в единую систему северных парков на Крестовском, Петровском, Каменном и Елагином островах. В композицию парка входит два искусственных пруда — Северный и Южный. Северный получил в народе название «Лебединое озеро».

В 1949 году, в рамках подготовки к празднованию 70-летия со дня рождения И. Сталина, в Ленинграде планировалась установка пяти монументов «любимому вождю всего человечества». Четыре из них — на Поклонной горе, на проспекте Обуховской Обороны, на площади Победы и на площади перед Балтийским вокзалом — успели установить в ноябре того же года, буквально накануне юбилея. Пятым собирались украсить главную аллею Приморского парка. Он должен был быть самым величественным и представительным, олицетворяющим казавшуюся тогда главной «выдающуюся» роль Сталина в победе Советского Союза над фашистской Германией. Однако проектирование и изготовление монумента затянулось на несколько лет, а потом, после смерти Сталина, и последовавшего затем разоблачения культа его личности, надобность в памятнике отпала. Сейчас на его месте установлен фонтан.

Васильевский остров

Васильевский остров — самый крупный из островов дельты Невы. Задолго до того как возник Петербург, русское название острова уже существовало. В новгородских грамотах он назывался Василев остров. Согласно одной из легенд, имя острову дано по имени его давнего владельца — новгородского посадника Василия Селезня, казненного великим московским князем Иваном III еще в XV веке. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что в книге для сбора налогов того времени встречаются и другие новгородские посадники с этим именем, жившие на острове: Василий Казимир и Василий Ананьин. Так или иначе, но в Переписной окладной книге Водской пятины Великого Новгорода это название упоминается уже в 1500 году. Одновременно на старинных финских и шведских картах остров имел иное название — Хирвисаари, что в переводе с финского языка означает «Лосиный». Здесь действительно в давние, допетербургские времена, видимо, в изобилие водились лоси.

Вместе с тем существовали всевозможные легенды, по-своему толкующие современное название острова. По одной из них, оно происходит от имени рыбака Василия, некогда будто бы проживавшего здесь вместе со своей женой Василисой. В современном фольклоре его так и называют: «Остров имени Василия».

В Петербурге остров есть

Имени Василия.

Заключают браки здесь

Самые счастливые

Меншиковский дворец

Таких легендарных василиев на самом деле много. Кроме уже известных нам новгородских подданных это имя, согласно многочисленным легендам васильевского острова, носил и какой-то старинный языческий князь, и местный рыбак, и некий поселенный здесь уже в петровское время купец, и неизвестный ратник Ивана Грозного. Так что собирательный образ василия, отлитый в бронзовую композицию, установленную на 7-й линии васильевского острова, оказался вполне уместным.

Долгое время остров оставался безлюдным. Напуганные оторванностью и изолированностью от остальных частей города, петербуржцы неохотно селились среди диких заболоченных и постоянно заливаемых наводнениями лесов и болот острова. Надеясь хоть как-то активизировать жизнь васильевского острова, на котором Петр I предполагал создать административный центр всего города, он дарит его Меншикову. Короткое время остров даже назывался Меншиковским, или Княжеским.

Петр добился своей цели. Остров постепенно становился обитаемым. От этого периода на острове остался знаменитый Меншиковский дворец с огромной усадьбой, службами и парком, от которого через весь остров к взморью протянулась дорога, ставшая впоследствии Большим проспектом.

Здание Двенадцати коллегий

История Меншиковской усадьбы восходит к концу 1715 года, когда у царя созревает решение создать на Васильевском острове центр Петербурга. Здание Двенадцати коллегий, строительство которого началось по проекту доменико Трезини, должно было сформировать западную границу предполагаемой центральной площади столицы. Вот почему плоский непрезентабельный торец этого величественного государственного учреждения выходит к Неве, заметно диссонируя с торжественным строем величественных фасадов всей набережной.

Так было на самом деле. Но фольклор дает этому иное объяснение. Согласно одному из преданий, собираясь однажды уехать из Петербурга, Петр поручил А.д. Меншикову начать строительство здания двенадцати коллегий вдоль набережной Невы. Оно должно было стать как бы продолжением Кунсткамеры. А в награду Петр разрешил своему любимому Данилычу использовать под собственную усадьбу всю землю, что останется к западу от Коллегий. Не особенно чистый на руку и хитроватый Меншиков рассудил, что если возвести такое длинное здание вдоль Невы, то царский подарок превратится в горсть никому не нужной землицы, на которой не то что усадьбу с садами и огородами, а и дом со службами разместить не удастся. И решил выстроить здание Коллегий не вдоль набережной, а перпендикулярно к ней. Вернувшийся из поездки Петр пришел в ярость. Схватив Алексашку за шиворот, он протащил его вдоль всего здания, останавливался около каждой коллегии и лупил его своей знаменитой дубинкой. Но сделать уже ничего не мог.

Памятник Василию-бомбардиру (7-я линия В. О.)

В короткое царствование императора Петра II васильевский остров был переименован в Преображенский. Здесь собирались расквартировать Лейб-гвардии Преображенский полк. Однако императору было не до того, он занимался охотой в подмосковных лесах, в Петербурге практически не бывал, и об идее поселить здесь преображенцев, скорее всего, просто забыли. А потом и неожиданно умер, так и не вернувшись в Петербург.

Принято считать, что с 1729 года остров вновь стал васильевским. С тех пор это название никогда не менялось. Со временем окончательно сложилась героическая легенда о том единственном василии, благодаря которому остров якобы получил свое имя. Согласно этой легенде, остров назван в память василия дмитриевича Корчмина. В первые дни основания Петербурга он командовал на стрелке острова артиллерийской батареей. Петр I будто бы посылал ему приказы, адресуя: «василию на остров».

Вместе с официальным в народе бытует и довольно большое количество обиходных названий острова: «Остров», «васин остров», «васька», «васечка», «Питерская провинция». Соответственно и обыватели называют себя по-разному: «васинцы», «островитяне», «туземные жители».

Попал васильевский остров и в иноземный фольклор. Так, в Петербурге в свое время бытовал анекдот о посещении города финнами. Известно, что на зимние и весенние общенародные праздники они любили наезжать в Северную столицу. Кто — на заработки, кто — на отдых. Анекдот рассказывает, как приехал однажды чухна на пасху, и по совету русских друзей сначала пошел в церковь. «Ну, как? — спросили его друзья, когда он вернулся, — понравилось?» — «Понравилось-то понравилось, — ответил гость, — только ничего не понял». — «Что так?» — «выходит поп и, обращаясь к толпе, кричит: „Крестовский остров“, а толпа ему хором отвечает: „васильевский остров“». Такую перекличку двух питерских островов услышал финн в ритуальном пасхальном приветствии: «Христос воскрес — воистину воскрес».

План создания административного центра города на васильевском острове предполагал строительство не только административных, но и иных зданий и сооружений, в том числе Морского порта, Торговой биржи, Гостиного двора, Таможни, складов для хранения товаров и пр., и пр. Многое из задуманного было осуществлено на практике и продолжало реализовываться даже после того, как идея василеостровского общегородского центра к середине XVIII века уже окончательно умерла. До сих пор Стрелку васильевского острова украшают расположенные по периметру предполагаемой главной площади здания Двенадцати коллегий, Академии наук, Кунсткамеры, Биржи, Таможни, северного и южного Пакгаузов, Гостиного двора. Долгое время в северной части острова исправно действовали и причалы Морского порта.

Биржевой сквер

Вблизи порта, позади современного здания Биржи, располагался так называемый Биржевой сквер. Весной, с приходом в порт иностранных кораблей, в Биржевом сквере разворачивалась бойкая торговля экзотическими заморскими диковинками — говорящими попугаями, хохочущими обезьянами, черепахами. В сквере царила праздничная суета и оживление. Как только не называли этот сквер в городе. И «Ватрушка», и «Голландская биржа», и «Птичья консерватория». В городе еще долго после ухода судов рассказывали всякие небылицы, свидетелями которых становились петербуржцы. Анатолий Федорович Кони вспоминает анекдот, местом действия которого был Биржевой сквер. Некто из простолюдинов-украинцев облюбовал серого попугая, но, узнав от его владельца, что тот стоит сто рублей, искренне возмутился: «За что же?» — «Да ведь он может говорить», — ответил продавец-итальянец. На следующий день украинец принес продавать большого петуха за сто рублей. «За что же такая цена?» — спросили у него. «Он, конечно, не говорит, но зато дюже думает», — ответил находчивый петербуржец.

С окончанием строительства Торговой биржи стала очевидной необходимость приведения в порядок собственно Стрелки Васильевского острова. Площадь перед Биржей архитектор Тома де Томон решил оформить двумя мощными Ростральными колоннами-маяками, подножия которых украсили высеченные из пудостского камня две женские и две мужские фигуры. Согласно официальной легенде, эти каменные изваяния являются символами русских рек — Волги, Днепра, Невы и Волхова, по неофициальной — петербуржцы называют их то Василий и Василиса, то — Адам и Ева. Как утверждает городской фольклор, скульптуры вытесал замечательный каменотес Самсон Суханов, однако по документам, хоть его бригада и работала на строительстве Ростральных колонн, но выполняла только кладку стенок колонн. Суханову принадлежат и другие фрагменты оформления Стрелки васильевского острова: барельефы западного и восточного фасадов Биржи, а также мощные каменные шары на спусках к Неве. По преданию, эти геометрически безупречные шары Самсон Суханов вытесал без всяких измерительных инструментов, на глаз.

И.В. Чесский с рисунка М.И. Шапошникова. Биржа и Порт со стороны Невы. 1817 год

Окончательное формирование Стрелки васильевского острова завершилось в 1925–1926 годах. На Стрелке по проекту архитектора Л.А. Ильина распланировали регулярный сквер. Сегодня сквер является важнейшей туристической видовой площадкой, откуда раскрываются прекрасные, величественные неповторимые панорамы Дворцовой набережной, Петропавловской крепости и Невы. О планах установки на Стрелке памятника Пушкину мы уже говорили в сюжете, посвященном скверу на площади Искусств.

Со временем у Стрелки появились собственные традиции. Молодожены приходят на Стрелку и разбивают о причальную стенку бутылку шампанского. На счастье. Потом в торжественном молчании опускают на невские воды цветы — в знак предстоящего долгого и счастливого совместного плавания.

В последнее время в молодежной обиходной речи все чаще можно услышать новое, извлеченное из уголовного жаргона, значение стрелки. На их сленге — это одновременно может быть и место обыкновенной назначенной встречи или свидания, и ареной жестокой криминальной разборки. В связи с этим появляются новые анекдоты: «Ты куда?» — «На Стрелку». — «А тебе помощь не нужна?».

Румянцевский сквер

Традиционно западной границей Стрелки Васильевского острова считается Кадетская линия. Как мы уже знаем, в 1818 году, по предложению архитектора Карла Росси, сюда, на Васильевский остров, с Марсова поля, перенесли памятник генерал-фельдмаршалу П.А. Румянцеву-Задунайскому «Румянцева победам». Его здесь установили в центре небольшой площади, которую до того использовали как плац для строевых занятий и парадов воспитанников Кадетского корпуса.

Любопытна история возникновения памятника. Увековечить память о выдающемся русском полководце возникла у Екатерины II еще при жизни фельдмаршала. Однако он от этой идеи скромно отказался. А вскоре в один и тот же год скончались и Екатерина II, и Румянцев-Задунайский. Павел I, во всем старавшийся досадить нелюбимой матери, вернулся к идее памятника, но с одной существенной оговоркой: памятник должен быть не полководцу, а победам русских войск под его командованием. Вот откуда на обелиске появилась характерная надпись: «Румянцева победам».

Памятник генерал-фельдмаршалу П.А. Румянцеву-Задунайскому «Румянцева победам»

Памятник изготовлен по проекту архитектора Винченцо Бренны. Вскоре стараниями и на средства сибирского золотопромышленника, почетного потомственного гражданина Петербурга, гласного Городской думы С.Ф. Соловьева, жившего на Васильевском острове, вокруг памятника на его деньги разбили сквер, тут же подаренный им городу. Сквер, как и площадь, получивший название Румянцевский, делался по проекту архитектора Н.Н. Ковригина. Его украсили два чугунных фонтана, исполненные (предположительно) по проекту архитектора А.П. Брюллова и прекрасно отлитая ажурная художественная чугунная ограда, изготовленная на заводе Сан-Галли. Торжественное открытие сквера произошло в 1866 году. Однако в народе его до сих пор продолжают называть Соловьевским, или васюткиным, по одному из фольклорных имен васильевского острова.

План Румянцевского сквера. 1880 год

Интересно напомнить, что в начале XX века судьба обелиска «румянцева победам» готова была сделать еще один неожиданный крутой поворот. В 1913 году Академия художеств рассматривала вопрос об очередном переносе памятника, опять на Марсово поле. Однако начавшаяся вскоре Первая мировая война и последовавшие затем две русские революции помешали осуществлению этого спорного плана.

Румянцевский сквер. Фрагмент ограды. 1881 год

В конце 1980-х годов в румянцевском сквере прошло несколько митингов пресловутого националистического общества «Память». Болезненно реагирующий на всякого рода ура-патриотизм питерский фольклор окрестил сквер «Памятным садиком».

Сады и парки к северу от Невы

«Безбородкин сад»

В первой четверти XVIII века на правом берегу Невы в районе современных кондратьевского проспекта и шоссе революции лейб-медик Петра I Блюментрост нашел подземные железистые целебные источники, которые тогда назывались болотными, от латинского Palustris. Отсюда и первоначальное название деревни, основанной здесь владельцем этих мест графом Безбородко для своих крепостных — Палюстрово. Несколько позже гласная «а» в первом слоге этого топонима в обиходной речи заменилась на «о». Начиная с 1721 и вплоть до 1865 года, в Полюстрове действовал один из немногих в то время на территории россии курортов.

Бессменный канцлер в правительстве Екатерины II Александр Андреевич Безбородко купил эту местность в 1782 году у секретаря Екатерины II тайного советника Г.Н. Теплова, имя которого благодаря полюстровским источникам осталась в фольклоре. В старом Петербурге у полюстровской воды кроме официального было два фольклорных названия: «Народная» и «Теплова вода». В середине XVIII века в южной части Полюстрова располагалась казачья слобода, отчего Полюстрово часто называют «казачьим огородом».

Загородный особняк А.А. Безбородко возведен в 1783–1784 годах на берегу Невы по проекту архитектора Джакомо кваренги. Особняк представляет собой типичную для XVIII века загородную усадьбу с центральным объемом и двумя боковыми флигелями. Перед главным фасадом была устроена эффектная гранитная пристань с лестничным спуском, четырьмя гранитными сфинксами и гротом, служившим выходом из подземного хода, соединявшего особняк канцлера с Невой.

Полюстрово на карте Петрограда 1918 года

К этому времени относится и сооружение оригинальной ограды, состоящей из 29 чугунных львов, сидящих на каменных тумбах. В стиснутых пастях львы удерживают концы провисающих цепей. Благодаря этой запоминающейся ограде дачу Безбородко в Петербурге называют «Дом со львами», а саму ограду — «Львиной». Если верить свидетельству городского фольклора, в проектировании ограды принимал участие архитектор Николай Львов. Во всяком случае в фольклоре сохранился рифмованный каламбур:

Двадцать девять львов

Посадил архитектор Львов.

В пушкинское время загородная дача Безбородко частенько становилась местом приятельских встреч, разгульных застолий и полуночных кутежей.

Сохранился рассказ о дне рождения известного приятеля Пушкина, поэта Нестора кукольника. В Петербурге кукольник прославился разгульным образом жизни. Вместе со своим братом Платоном он снимал квартиру в Фонарном переулке, та среди благопристойных и законопослушных граждан считалась притоном, и жизнь в ней начиналась далеко за полночь. Как вспоминают очевидцы «оргий довольно дурного тона» у кукольников, здесь «спали вместе на одном диване, питались в основном кислыми щами да кашей и много пили». Иначе как «Клюкольником» его не называли. Он мог напиться, то есть наклюкаться где угодно, когда угодно и при каких угодно обстоятельствах. Ему приписывают экспромт, произнесенный будто бы на собственном дне рождения, отмечавшемся на загородной даче Безбородко. Когда все припасенное спиртное уже выпили, а хозяин дачи расписался в своей беспомощности и заявил, что более никакого спиртного найти невозможно, встал именинник и под пьяные крики собутыльников продекламировал:

Дача Безбородки —

Скверная земля!

Ни вина, ни водки

В ней достать нельзя.

Впрочем, это мало что добавляло к репутации дачи Безбородко, и без того не особенно лестной. Еще со времен знаменитого Екатерининского канцлера сохранились легенды о нравах, царивших в Полюстрове. Безбородко славился необузданностью, как за обеденным столом, так и за ломберным столиком. О его беспробудном пьянстве ходили легенды. Из уст в уста передавали рассказ о том, как однажды Безбородко потребовался императрице так срочно, что на его поиски во все концы города разослали специальных гонцов, которые, будучи знакомы с нравственным обликом Безбородки, должны были заглядывать в самые грязные притоны столицы. Нашли его только через два дня «в ресторане Франсуа Лиона среди пламенной оргии». Мертвецки пьяный Безбородко, тем не менее, мгновенно оценил ситуацию и, как рассказывает легенда, «приказал окатить себя ледяной водой, пустить кровь сразу из обеих рук», после чего «мгновенно протрезвел, переоделся и отправился во дворец».

Особняк А.А. Безбородко

Ограда особняка А.А. Безбородко

Далее идет самая интригующая часть легенды. «Александр Андреевич, готов ли проект указа, о котором мы говорили накануне?» — спросила императрица. «Готов, матушка», — отвечал он. Достал из-за пазухи бумажку и стал читать. Императрица слушала внимательно, лишь изредка прерывая чтение одобрительными восклицаниями. «Очень хорошо, — сказала она, когда Безбородко закончил чтение, — оставьте мне эту бумажку, я хотела бы сама пройти ее с пером в руке». Безбородко побледнел и упал на колени, умоляя о пощаде. Никакого текста не было. Лист был чистым. Безбородко не читал. Он импровизировал.

Не менее скандальные легенды рассказывали и о карточных подвигах канцлера. Согласно одной из них, однажды Безбородко буквально выклянчил у Екатерины разрешение стрелять из пушек на собственной даче в Полюстрове. Императрица удивилась столь необычной просьбе, но отказать своему любимцу не могла. Вскоре город заговорил о частых пушечных выстрелах с правого берега Невы, из района дачи Безбородко. Оказалось, что именно так хозяин дачи отмечал каждый карточный проигрыш своих незадачливых партнеров. Благодаря этому обычаю «прославился» личный медик императрицы Роджерсон. Говорили, что эта шутка так вывела из себя лейб-медика, что «едва не кончилась крупной ссорой».

Недалеко от дачи Безбородко, на берегу пруда, ныне оказавшегося на закрытой заводской территории, до настоящего времени сохранился купальный павильон, некогда предназначавшийся для самой государыни. Согласно старинным преданиям, Екатерина по дороге к купальне любила останавливаться у своего любимца князя А.А. Безбородко.

В середине XIX века дача Безбородко принадлежала известному меценату Г.А. Кушелеву. Особняк в художественной и литературной среде Петербурга приобрел новое имя: «Кушелева дача», хотя вся местность вокруг продолжала именоваться «Безбородкиным садом».

Во второй половине XIX и особенно в начале XX века судьба Полюстрова во многом зависела от промышленных предприятий, основанных на правом берегу Невы. Здесь возник пивоваренный завод «Новая Бавария», память о котором и сегодня сохраняется в народном названии Полюстровской набережной: «Баваровка». Сейчас в бывшей «Баварии» действует Петербургский завод шампанских вин. Продолжается разлив в бутылки популярной у петербуржцев лечебностоловой минеральной воды «Полюстрово». В петербургском городском фольклоре считается, что «без шипенья шустрого не будет и Полюстрова».

В 1950-х годах в Ленинграде была популярна легенда о пропавшем льве, который однажды исчез со своего места в ограде дачи Безбородко. Рассказывали, что ленинградцы вдруг обнаружили пустой одну из 29 каменных тумб. Льва на ней не было. И будто бы он долго отсутствовал. Затем так же неожиданно появился. Если верить легенде, исчезнувшего льва обнаружили на чьей-то личной даче в одной из южных советских республик.

Сквер перед Финляндским вокзалом

В 1862 году от Петербурга к станции «Рихимяки» Великого княжества Финляндского начали прокладывать железную дорогу. По контракту, благодаря особому административному статусу Финляндии дорога после сдачи в эксплуатацию становилась ее собственностью. Вплоть до 1917 года на ней действительно работали только финны. Отдавая дань этому давно забытому обстоятельству, в городском фольклоре до сих пор Финляндский вокзал называют «Финбаном», или «Баном Финляндским».

Первоначальное здание вокзала построили в 1870 году по проекту архитектора П.С. Купинского. Современный вид вокзал приобрел при его реконструкции в 1960 году. Авторы проекта перестройки — архитекторы П.А. Ашастин, Н.В. Баранов и Я.Н. Лукин. По условиям проекта, в современный архитектурный объем включили один из фрагментов старинного фасада Купинского. Этот фрагмент носит мемориальный характер. Он напоминает о важнейшем этапе подготовки большевиками вооруженного восстания — прибытии сюда, на Финляндский вокзал, в апреле 1917 года В.И. Ленина.

Финляндский вокзал. Фото конца XIX века

Образовавшаяся перед южным фасадом обновленного Финляндского вокзала площадь возникла на бывшем так называемом «Волчьем поле», в XVIII веке оно служило местом для выгона скота, а затем и просто обыкновенной городской свалкой. Часть этой свалки в свое время отвели Военному ведомству для размещения артиллерийского лагеря с учебным полигоном. По окончании прокладки Финляндской железной дороги и строительства вокзала территорию между вокзалом и Невой начали благоустраивать. Свалку мусора и полигон перенесли на новые места, а к Неве от здания вокзала проложили аллею.

Памятник Ленину на площади перед вокзалом открыт 7 ноября 1924 года. В Ленинграде это первый памятник вождю Октябрьского восстания. Монумент исполнен по модели скульптора С.А. Евсеева и архитекторов В.А. Щуко и В.Г. Гельфрейха. Первоначально памятник стоял в непосредственной близости к южному фасаду Финляндского вокзала. В 1930 году от памятника к Неве проложили аллею, а в 1945 году памятник перенесли на 180 метров ближе к набережной и установили на более высокий фундамент. Вокруг памятника разбили регулярный сквер.

Памятник представляет собой ставшую с тех пор традиционной фигуру пламенного оратора с призывно вытянутой вперед рукой, выступающего с башни стилизованного броневика, — этакий запоминающийся зримый образ «трибуна революции». Между прочим, в обывательском сознании всегда жило стремление снизить идеологический пафос памятников монументальной пропаганды. Так, адрес встречи у Финляндского вокзала никогда не отличался революционной патетикой. Он был обывательски простым и понятным: «Под рукой».

Финляндский вокзал. Современное фото

Объектом городского мифотворчества памятник стал почти сразу после его открытия. Впрочем, мифология памятника Ленину, несмотря на ее содержательную новизну, носила все-таки традиционный характер, ее фольклорные корни при желании легко обнаруживались. Из городского фольклора известно, что с появлением на Знаменской площади памятника Александру III горожане, отправлявшиеся к Московскому вокзалу, любили выкрикнуть кучеру хорошо знакомый адрес: «к пугалу!». Когда же поставили памятник Ленину у Финляндского вокзала, то извозчики, лукаво подмигивая, уточняли: «к какому, вашество? к Московскому, аль к Финляндскому?» Среди первых анекдотов о памятнике записан этакий сравнительный анализ философствующего обывателя: «вот как правители обустраиваются и государством управляют: Петр сидит на коне, за спиной у него исаакиевский собор как оплот православия, с одной стороны — Адмиралтейство, корабли строить, с миром торговать, с другой — Сенат и Синод, государством управлять, а рукой он указывает на Университет и Академию наук — вот куда нужно стремиться. Ленин влез на броневик, с одной стороны, у него райком партии и тюрьма „Кресты“, неугодных сажать, с другой — Артиллерийская академия, обороняться, за спиной — вокзал, чтобы, если что, сбежать, а указывает он на Большой дом — „все там будете!“» Пожалуй, главная мысль всего этого монолога сводится к простой констатации: Ленин указывает в сторону, противоположную той, куда указывает Петр I.

Но особенно острое внимание фольклора памятник приобрел позже, когда непосредственная реакция на Октябрьскую революцию сменилась на опосредованную, когда ее стали воспринимать либо через сомнительные достижения советской власти, либо через ее пропагандистские символы. Монументальная скульптура в этом смысле представляла собой бесценный материал. Памятники вождю революции стали подвергаться остракизму в первую очередь, поскольку они были, что называется, у всех на виду.

Это что за большевик

Лезет к нам на броневик?

Он большую кепку носит,

Букву «р» не произносит,

Он великий и простой.

Угадайте, кто такой.

Тот, кто первый даст ответ,

Тот получит десять лет.

В словаре лагерно-блатного жаргона, которым нельзя пренебрегать уже потому, что внутренняя свобода и раскованность в тюрьмах и лагерях позволяли их обитателям говорить то, о чем могли только подумать, боясь произнести вслух, по другую сторону колючей проволоки, памятники Ленину в Ленинграде занимали далеко не последнее место. Так, произнести подчеркнуто патриотическую речь в красном уголке называлось: «Трекнуть с броневичка», а сам памятник у Финляндского вокзала имел несколько прозвищ: «Трекало на броневичке», «Финбанское чучело», «Экспонат с клешней», «Лысый камень», «Ленин, торгующий пиджачком». Помните старый анекдот о дзержинском, который обращается к Ленину? «владимир ильич, где вы такую жилеточку достали?» Ленин закладывает большой палец левой руки за пуговицу: «Эту?» Затем резко выбрасывает правую руку вперед и вверх: «там!» именно таким запечатлел скульптор «трибуна революции» у Финляндского вокзала.

Несколько позже фольклор обратил внимание на некую композиционную связь памятника с «Большим домом» и превратил эту формальную связь в смысловую. В годы пресловутой перестройки эта связь уже не могла импонировать хозяевам мрачного символа сталинской эпохи на другом берегу Невы. Забеспокоились о чистоте мундира. Фольклор ответил анекдотом: «Партийное собрание в большом доме. Голос с места: „товарищи, Ленин, который указывает рукой на большой дом, как бы приветствуя его, дискредитирует нашу историю. Предлагаю повернуть его лицом к Финляндскому вокзалу“. Голос из президиума: „возражаю. Тогда он будет указывать в сторону Финляндии, а туда и без его указания бегут наши граждане“». Вот, оказывается, почему среди современной молодежи бытует прозвище Финляндского вокзала: «Финиш».

Предполагалось, что площадь, которая с апреля 1924 года стала называться площадью Ленина, станет еще одним революционным символом Ленинграда. Но со временем для нового поколения деидеологизированных петербуржцев высокое значение топонима «Площадь Ленина» становится малопонятной и отвлеченной архаикой. Фольклор уже отметил эту любопытную и неизбежную перемену. Старушка обращается к новому русскому: «Скажите, пожалуйста, как найти площадь Ленина?» Новый русский надолго задумывается, смотрит на старушку: «Надо длину Ленина умножить на его ширину, бабуля», — уверенно говорит он. Впрочем, еще задолго до появления новых русских в Ленинграде ходил анекдот о бабке, которая натолкнулась на хиппи. «Милый, как пройти с проспекта карла Маркса на площадь Ленина?» — «во-первых, бабка, не пройти, а кинуть кости, во-вторых, не с карла Маркса на Ленина, а с „бороды“ на „лысину“, а в-третьих, спроси у мента».

Сад имени Карла Маркса

В первые годы существования Петербурга кладбищ в привычном понимании этого слова не было. Хоронили при приходских церквях, а иногда даже во дворах или вблизи рабочего места, где смерть застигала человека. После освящения Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, заложенной в память Полтавской битвы, которая произошла в день святого Сампсония-Странноприимца, Петру пришла в голову оригинальная мысль: в Петербурге жили в большинстве своем люди пришлые, из других «стран», то есть странники, и кому как не им покоиться после кончины под защитой странноприимца Сампсония. Это соображение, как гласит народное предание, и навело «остроумного государя» на мысль «назначить кладбище у Св. Сампсония». Так в Петербурге появилось первое общегородское кладбище. В XVIII веке его чаще всего называли «у Сампсония».

Кладбище делилось на два участка: православное и иноверческое. Здесь похоронены первые знаменитейшие архитекторы нашего города: Петр Еропкин, Доменико Трезини, Жан Батист Леблон, Николо Микетти, Бартоломео Франческо Растрелли и его отец, скульптор Бартоломео Карло Растрелли.

В конце XVIII века кладбище закрыли для захоронений. В советское время оно постепенно превратилось в пустырь, застроенный отдельными деревянными строениями. В 1927–1928 годах на месте пустыря и снесенных домов по проекту садовода Р.Ф. Катцера разбили сад имени Карла Маркса. В 1932 году в центре сада установили памятник «великому основоположнику марксизма», представляющий собой огромную монументальную голову философа и мыслителя, отлитую в бронзе по модели скульптора Н.В. Томского. Голова покоилась на гранитном пьедестале, спроектированном архитектором В.А. Щуко. В начале 1990-х годов, в эпоху пресловутой перестройки, бронзовая голова Карла Маркса вдруг исчезла. Поговаривали, что некие предприимчивые люди сдали ее в металлолом. Но другие со знанием дела утверждали, что нет, не исчезла голова «основоположника». Просто коммунисты в страхе, что памятник могут снять по официальному распоряжению, или осквернить, решили спрятать его. До лучших времен.

В 1995 году на месте памятника «основоположнику» по проекту ленинградского скульптора Михаила Шемякина установили памятник Первостроителям Петербурга — бронзовую арочную композицию, имитирующую распахнутое окно, — символ новой столицы, открытой в сторону Европы. Перед окном — стол с многочисленными, также отлитыми в бронзе чертежными и строительными инструментами. Всю эту композицию Шемякин принес в дар своему родному городу Петербургу. К сожалению, через короткое время памятник подвергнулся варварскому нападению доморощенных вандалов. Были похищены многие бронзовые детали, представляющие интерес для сборщиков металлолома. В настоящее время памятник восстановлен, хотя и в несколько ином, отличном от первоначального, виде.

Парк Лесотехнической академии

Санкт-Петербургская лесотехническая академия является одним из старейших отраслевых учебных заведений в Европе. Она ведет свою родословную от Практического лесного училища, основанного в 1803 году в Царском Селе. В 1811 году училище получило статус института, в 1862 — институт был реорганизован и стал Академией.

Современные студенты Академии понимают свою родственную связь с предметом изучения исключительно буквально, и поэтому любимую Alma mater называют не иначе как «деревяшкой», «Лесопилкой», «дубовым колледжем», «деревянной академией». Да и сами себя они зовут «короедами». Даже образ представительницы лучшей половины студенчества у молодых людей ассоциируется только с профессиональным профилем вуза: «сексопилки из Лесопилки».

Корпуса Лесотехнической академии раскинулись вдоль институтского переулка, посреди парка, он на студенческом сленге известен как «Парк короедов».

Лесной институт, главный корпус. Фото начала ХХ века

До революции в парке Лесотехнической академии стояла так называемая Новосильцевская церковь. Так в Петербурге называли небольшой храм во имя Святого Равноапостольного князя Владимира, построенный в 1834–1838 годах на углу Сампсониевского проспекта и Новосильцевской улицы по проекту архитектора И. И. Шарлеманя. Церковь и богадельня при ней были основаны на средства Екатерины владимировны Новосильцевой в память ее сына — юного флигель-адъютанта владимира Новосильцева, безвременно погибшего на дуэли с константином Черновым. Дуэль состоялась на одной из тенистых аллей парка Лесотехнической академии. Оба дуэлянта смертельно ранили друг друга. Чернов скончался на месте, а Новосильцева перенесли в ближайший постоялый двор и, за неимением других возможностей, уложили на зеленое сукно бильярдного стола. Через несколько часов умер и он. Говорят, престол Новосильцевской церкви расположен как раз на месте этого стола.

В парке сохранились и другие следы той несчастной дуэли. На одной из аллей до сих пор стоит два больших круглых камня на расстоянии 25 шагов друг от друга. Камни отмечают места, где стояли, целясь друг в друга перед роковыми выстрелами, молодые люди.

В Петербурге дуэль Новосильцева и Чернова вызвала огромный общественный резонанс. Похороны превратились в многолюдную публичную манифестацию, а затем в городе возник обычай, долгое время культивировавшийся в гвардейской среде. В случае грозящей опасности, перед отправкой на фронт, предстоящей дуэлью или иными неординарными событиями в офицерской жизни, гвардейцы приходили в Новосильцевскую церковь помолиться, исповедоваться или просто постоять перед ее священными образами.

Парк Лесного института. Фото начала ХХ века

В 1932 году церковь взорвали, а богадельню перестроили и превратили в один из лабораторных корпусов Лесотехнической академии. Ныне в ней находится стоматологическая клиника Выборгского района.

Удельный парк

В 1832 году в Петербурге основали Удельное земледельческое училище для подготовки управителей и смотрителей образцовых загородных усадеб. Название происходит от Департамента уделов, в ведении которого находилось училище. После отмены крепостного права училище потеряло свое практическое значение, и земли, ранее принадлежавшие ему, стали сдавать в аренду для строительства загородных дач, устройства садов для гуляний, купален, лодочных станций и других заведений для отдыха и развлечений петербургской публики. Так возник удельный парк, он сразу приобрел широкую популярность среди петербуржцев. При создании парка, если верить фольклору, сохранили историческую сосну, будто бы посаженную еще в начале XVIII века самим Петром I.

«Петровская сосна» в Удельном парке. Фото начала ХХ века

В 1950-1960-х годах к удельному парку, который к тому времени назывался парком Челюскинцев, пришла новая волна популярности. О нем появились народные песни:

Парк наш Удельный многим известен,

Но не сложили о нем еще песен.

Если хоть раз в этот парк ты пришел,

Сам убедился, что хорошо.

Бремя семьи ты не в силах нести —

В парк наш Удельный тогда приходи.

Песни, частушки, шутки и смех,

Радости, счастья хватит на всех.

Можешь, конечно, прийти и с женой,

Внука и внучку прихватишь с собой.

Каждый найдет здесь занятье себе.

Парк наш Удельный известен тебе.

Если еще не женат ты, мой друг,

Встретишь немало здесь ты подруг.

Может, с одной из них жизнь всю пройдешь.

Лучше Удельного ты не найдешь.

Вальсы и польки звучат здесь всегда,

Дождь ли, мороз — это все не беда.

Самое главное — жизнь здесь кипит!

Это в Удельном любой подтвердит.

Двух гармонистов знаем мы тут:

Юрой и Мишей все их зовут.

Людям на радость играют они,

Ты их за это благодари.

Если захочешь песню ты спеть,

Пой, что угодно, запретов здесь нет.

Лучших певцов нам нигде не найти,

В парк наш Удельный всегда ты ходи.

Впрочем, сказать, что запретов на песни не было никаких, значит погрешить против истины. Повальные гонения на рок-музыку в конце 1950-1960-х годах коснулись и Удельного парка.

Когда в Удельном народу мало,

И раздается чей-то стон,

Тогда по Энгельса, бывало,

По Энгельса проходит звон.

Но вот один пришел с гитарой,

Сел на площадку для детей,

И видя, что народу мало,

Он заиграл «Уанту сей».

Народ подходит все понемногу

И отбивает такт ногой,

И вот уже выходят двое,

Виляя задом и ногой.

Но вот свисток, кругом дружина,

Гитара в сторону летит.

Чувак сорвался, как пружина,

И за забором скрылся вмиг.

Одни бегут, другие ловят.

В дружину их гурьбой ведут.

И даром время не теряя,

Поют.

Со временем сложилось так, что парк приобрел своеобразную специализацию. Он стал единственным местом в Ленинграде, где проводились регулярные встречи любителей старинных и современных частушек, исполняемых под гармошку. На встречи съезжались не только хранители традиций этого жанра народного творчества, но и профессиональные собиратели и исследователи этого феномена. Традиция продолжает существовать уже несколько десятилетий. Удельный парк стал своеобразным клубом петербургской частушки. Многие из них рождались прямо, что называется, на глазах восхищенной публики:

У меня дома не знают,

Что в Удельный парк хожу.

Удивляются ребята —

Без подметок прихожу.

Играй, гармонь,

Я плясать пойду,

В Удельном парке

Я хорошо живу.

Никому я не скажу,

Зачем в Удельнинский хожу.

Если б Бори не было,

В Удельнинский не бегала.

Ох, Удельный ты парк,

Что б ты провалился.

Сорок лет сюда хожу —

Никто не влюбился.

Очень густо мажу губы

И выщипываю бровь.

В Удельном парке все культурны,

Выбор есть на женихов.

Пискаревский парк

В начале XIX века обширный пустырь рядом с Гражданкой купец Пискарев купил для последующей продажи участков под жилую застройку. Так возникла деревня, увековечившая имя предприимчивого купца в своем названии. В 1941 году ничем не примечательную, сравнительно удаленную от блокадного Ленинграда деревню избрали местом массового захоронения умерших от голода и погибших от бомбежек и артобстрелов блокадников. Возникшее кладбище назвали Пискаревским. В 1945 году кладбище получило статус мемориального. Всего за время Великой Отечественной войны в братских могилах Пискаревского кладбища похоронено свыше 470 тысяч человек. В 1956 году на кладбище началось сооружение мемориального ансамбля по проекту архитекторов А.В. Васильева, Е.А. Левинсона и скульпторов В.В. Исаевой, Р.к. Таурита и др. Авторы надписей на фризах павильонов и центральной стеле — поэты Михаил Дудин и Ольга Берггольц. Главная мысль мемориала выражена в коротких, как звуки блокадного метронома, и точных, словно пословицы, словах Ольги Федоровны Берггольц. Они уже давно вошли в золотой фонд городской фразеологии: «Никто не забыт и ничто не забыто».

Пискаревка на карте Петрограда. 1916 года

Мемориальный комплекс Пискаревского кладбища стал одной из главных святынь города. Сложилась народная традиция. После регистрации брака молодые пары приезжают на Пискаревское кладбище, чтобы возложить цветы в память погибших и умерших в годы блокады ленинградцев. Уходя с кладбища, посетители бросают монетки в бассейн при входе, в знак непременного возвращения в эти места памяти и скорби.

Создание мемориального комплекса на Пискаревском кладбище. Фото конца 1950-х годов. Из фондов ЦГАКФФД Санкт-Петербурга

В связи с этим выдавалась за правду легенда об удачливом милицейском наряде, командира которого наказали за кощунство. Эта легенду впервые изложил в одной из новелл Михаил Веллер. И теперь уже невозможно понять, то ли она была где-то услышана писателем и использована в качестве художественного сюжета в его произведении, то ли придумана самим Веллером и затем, растиражированная в его книгах, пошла самостоятельно гулять по белому свету. В легенде рассказывается о том, как ежедневно, после закрытия кладбища, милицейский наряд, постоянно дежуривший при мемориале, в полном составе уходил на промысел. Сержант, раздевшись, залезал с сачком в фонтан и «тралил», ефрейтор стоял на страже, а рядовой складывал горсти мелочи в мешочки. Поработают, выпьют, поделят деньги и ждут следующего дежурства.

Только однажды в полночь сержанту приспичило по большому. Вышел он в темь глухую, в дождь проливной, зашел в могильную чашу, присел, полы шинели за голову закинул. Все бы ничего, да встать обратно не может. Тянет его потусторонняя сила вниз. Осквернил, значит, святое место, оскорбил прах погребенных. Вот Бог и наказывает. Ополоумевшего от ужаса несчастного сержанта нашли через полчаса «сидит и скулит, глаза зажмурены, уши руками зажал, а полой шинели прочно наделся на сломанное острие могильной оградки за спиной. Окликнули — скулит. Отцепили, подняли — скулит». На другой день сдали сержанта в психушку. Не гневи Бога. Не оскверняй прах погибших. Не обогащайся за счет мертвых.

Всемирно известное имя «Пискаревка», как называют в обиходной речи Пискаревское кладбище петербуржцы, давно стало нарицательным. На вологодской земле есть кладбище, где похоронены тысячи эвакуированных из Ленинграда и умерших от ран и болезней в Вологде блокадников. Местные жители кладбище называют «Вологодской Пискаревкой».

Между тем пропорция между умершими и живыми блокадниками все больше меняется не в пользу последних. С каждым днем блокадников становится все меньше и меньше. В последнее время все чаще в ответ на восклицание: «Ленинградцы!» можно услышать: «Какие ленинградцы?! Все ленинградцы на Пискаревском кладбище лежат».

И это так. Как бы прискорбно не выглядела констатация этого очевидного факта.

В довоенные времена вдоль современного проспекта Непокоренных существовал лесопарк. В 1962 году на его базе создан Пискаревский парк. Сегодня этот парк вместе с Пискаревским кладбищем составляет единую мемориальную зону, посвященную героической обороне Ленинграда от фашистских захватчиков в 1941–1944 годах.

Лесопарк «Сосновка»

В 1970-х годах к северо-западу от Пискаревского парка, на пересечении проспектов Светлановского, Тореза, Северного и Тихорецкого, на территории лесопарка «Сосновка» создается еще один общегородской парк. Парк, названный «Сосновка», представляет собой огромный естественный лесной массив, значительная часть его издавна заросла вековыми соснами.

Дорога в Сосновику (ныне — Политехническая улица). Фото начала 1930-х годов

Памятник летчикам в Сосновке

Парк новый и потому фольклора о нем практически нет. Разве что появилась частушка, характеризующая неблагополучное состояние благоустройства парка, которое, по мнению жителей района, оставляет желать много лучшего:

По Сосновке мы гуляли,

Так устали — умирали.

Легче взять и утопиться,

Чем найти, где приземлиться.

Шуваловский парк

В XVIII веке земли вдоль старинной Выборгской дороги к северу от Озерков принадлежали выборгскому обер-коменданту Шувалову. К середине XIX века в шуваловских лесах был разбит парк с насыпной горой, известной в фольклоре под именем «Парнас», и двумя легендарными озерами — Верхним и Нижним.

Верхнее Суздальское озеро

Как известно, Отечественная война 1812 года непосредственно Петербурга не коснулась. Однако в Шуваловском парке живет любопытная легенда об этих прудах как о своеобразных памятниках той войны. В народе они известны по странным прозвищам: «Шапка Наполеона» и «Рубаха Наполеона». Будто бы очертания этих парковых водоемов в точности соответствуют силуэтам форменной одежды французского маршала. В народе живет легенда об одном из владельцев шуваловских имений графе П.А. Шувалове. В 1815 году он в качестве особого комиссара от Российской империи сопровождал свергнутого Наполеона на остров Эльбу. Если верить легенде, в дороге на бывшего императора напала толпа роялистов, и Шувалову удалось спасти опального императора. В благодарность за этот подвиг Наполеон будто бы подарил Шувалову личную саблю, треуголку и мундир. До 1917 года сабля хранилась в Шуваловском дворце, пока ее не украли красноармейцы. От нее в фольклоре ничего не осталось. О дальнейшей судьбе мундира и треуголки также ничего не известно. И только память о них в местной микротопонимике сохранилась.

Нижнее Суздальское озеро

В 1820 году Шуваловский парк перепланировал садовый мастер П. Эрлер. В 1849–1850 годах по проекту архитектора Г.Э. Боссе в парке выстроили Малый дворец, в местном фольклоре он известен как «Белый дом».

В XIX веке парк был одним из любимых мест летнего отдыха петербуржцев. Воздух Шуваловского парка считался целебным. Среди петербуржцев ходил популярный анекдот: «На какие грязи вы собираетесь?» — «На шуваловские». Если не считать легкого налета иронии, которой, впрочем, отличается весь петербургский фольклор, это считалось признаком хорошей репутации.

Коломна

Коломна — это один из самых старых районов города. Он заключен в границы неправильного четырехугольника между реками Мойкой, Фонтанкой, Пряжкой и крюковым каналом. Романтические легенды, одна красивее другой, стараются истолковать ее название. Одна из них, как нам кажется, наиболее близка к истине. Согласно ей, первыми жителями и строителями этой части Петербурга были «работные люди», переведенные сюда из подмосковного села коломенского. Будто бы они и назвали свою слободу коломной. Другая легенда рассказывает, что так этот район назвали иностранцы, селившиеся в первые годы Петербурга, как правило, обособленно, по национальному признаку, образуя так называемые колонии. Одна из них находилась на правом берегу Фонтанки, в районе козьего болота, оно вскоре и стало центром коломны. Постепенно иностранное слово «колония» превратилось в русскую коломну. В пользу этой легендарной версии говорит то обстоятельство, что этот район в Петербурге начала XVIII века называли не просто коломной, а Новой коломной.

В широко известных фольклористам надписях к сатирической лубочной картинке «как мыши кота хоронили», на которой метафорично изображены представители многих районов петровского Петербурга, о коломенцах можно прочитать:

Коломенская мышь бежит гонцом на санях,

Везет рогожи коту на саван.

Известно, что мышь в фольклоре олицетворяет наивысшую степень беспросветной бедности и нищеты. Вспомним еще раз пословицу (ее мы уже упоминали в сюжете о Елагином острове): «Вошь да крыса до Елагина мыса». А усердие, с которым «коломенская мышь» тащит кусок рогожи «коту на саван», говорит лишь о том, что коломенцы хорошо понимали, кто виноват в их бедственном положении. Известно, что лубок «Как мыши кота хоронили» является народной сатирой на похороны Петра I. Так что известная пословица «Коломна всегда голодна», одинаково бытующая в обеих Коломнах — и в подмосковной, и в петербургской, родилась не на пустом месте.

Впрочем, этим не исчерпываются попытки фольклора истолковать происхождение топонима Коломна. Есть еще одна легенда. Она утверждает, что архитектор Доменико Трезини, прорубая в болотистом лесу просеки для будущих улиц, называл их на иноземный лад колоннами (columna), а уж местные жители сами превратили «колонны» в «коломны». Наконец, георги в своем «описании столичного города Санкт-Петербурга» утверждает, что название это произошло от немецкого слова Colonie, что значит «селение», так как здесь при Петре I для адмиралтейских служителей построили деревянные дома.

Ко всем этим легендарным версиям можно добавить еще одну, рассказанную автору этих строк современным потомком Доменико Трезини журналистом Андреем Черновым. Как известно, верстовые столбы в Петербурге начинались не от главного почтамта, который принято считать географическим центром любого города, а от границы. В начале XVIII века такой столб стоял и на берегу Мойки, бывшей в то время границей Петербурга. Столб был деревянным, и Доменико Трезини, проезжая каждый день на строительные работы, называл его по-итальянски Columna, то есть межа, граница. За этой деревянной колонной начинался огромный болотистый район, его планировкой и застройкой он тогда занимался. В разговорах Трезини так и называл этот район: «За колонной». Будто бы от этого его «За колонной» и повелось название Коломны.

Уже в XVIII веке Коломна делилась на два более или менее самостоятельных района — Малую и Большую Коломны. Малая Коломна группировалась вокруг Приказной улицы, переименованной в 1744 году в офицерскую. Ныне это улица Декабристов. Большая Коломна, более многолюдная и оживленная, формировалась в районе Садовой улицы. В Коломне были и другие микротопонимы, широко известные в обиходной речи. Так, квартал на берегу Крюкова канала вблизи бывшего так называемого Литовского замка назывался Литовским; район вокруг Канонерской улицы и прилегающих к ней переулков назывался Канонерией, причем, не столько из-за названия улицы, сколько потому, что здесь в основном селились корабелы соседних Адмиралтейских верфей, а местность в конце Торговой улицы — Козьим болотом. Сюда еще с допетербургских времен местные жители выгоняли на выпас крупный и мелкий домашний скот.

«Демидов сад»

Каменный ландшафт Коломны щедро обогащен зелеными и голубыми зонами многочисленных рек, каналов, садов и скверов. Многие из них удостоились внимания петербургского городского фольклора, а некоторые благодаря этому обстоятельству сохранились в совокупной исторической памяти потомков, несмотря на то что сами они в силу самых разных обстоятельств прекратили свое существование. Один из таких садов находился в Малой Коломне. В Петербурге он известен как «Демидов сад». В XVIII веке его разбили на той, где сейчас находится стадион Института физкультуры и спорта им. П.Ф. Лесгафта, на участке № 39 по улице Декабристов.

При Петре I эти места принадлежали вице-канцлеру П.П. Шафирову, затем они перешли к Л.А. Нарышкину, тот открыл в саду увеселительное заведение с танцевальными вечерами и театральными представлениями. Здесь устраивались яркие маскарады и веселые выступления цирковых артистов. В истории петербургской мифологии известен старинный дуб, посаженный в саду Нарышкина будто бы стараниями самой Екатерины II. Рассказывают, что этот дуб императрица впервые увидела, путешествуя по Малороссии, и захотела перевезти его в Петербург. Каприз императрицы исполнили. Говорят, частенько бывая в гостях у Нарышкина, она любила отдыхать под этим дубом вместе со своим любимым внуком, будущим императором Александром I. Со временем дуб пропал. Совсем недавно промелькнуло сообщение, будто студенты института им. П.Ф. Лесгафта собираются восстановить справедливость и вновь посадить «мемориальный» дубок.

Дуб Екатерины II

Демидовский дом призрения

План сквера у церкви Воскресения Христова в Малой Коломне. 1906 год

В 1833 году новый владелец сада Анатолий Николаевич Демидов на собственные средства открыл в саду Демидовский дом призрения. Еще через 30 лет часть сада арендовал купец 2-й гильдии, известный петербургский антрепренер, специализировавшийся на «индустрии развлечений», Василий Николаевич Егарев. Здесь в 1864 году он создал так называемый русский семейный сад с рестораном. Сад был доступен для всех жителей Коломны. И не только. Здесь любила развлекаться петербургская «золотая молодежь».

Но, кто бы ни владел садом на протяжении его долгой истории, в народе его всегда называли «Демидовым», или иронически-насмешливым «Демидроном».

Дальнейшая история сада связана с именем актрисы В.А. Линской-Неметти, при ней на территории сада построили летний деревянный и зимний каменный театры, где в течение трех сезонов 1906–1909 годов выступал театр В.Ф. Комиссаржевской. Только в 1924 году территорию сада передали институту им. П.Ф. Лесгафта и переоборудовали под учебнотренировочный стадион.

В марте 1932 года в Малой Коломне закрыли церковь Воскресения Христова и в том же году ее снесли. Церковь возводилась в 1847–1859 годах по распоряжению императора Николая I в память прекращения эпидемии холеры в Петербурге и строилась по проекту архитектора Н.Е. Ефимова. В XVIII веке этот район Коломны был достаточно хорошо известен. В народе его называли «Бугорки». Здесь находилось одно из многочисленных на территории тогдашнего Петербурга так называемых Козьих болот — мест отведенных для выпаса домашнего мелкого рогатого скота.

В народе коломенский храм по одному из приделов назывался Церковью Михаила Архангела, или Малоколоменской. Церковь знаменита тем, что нижняя ее часть представляла собой точную копию церкви рождества христова в Вифлиеме.

На месте снесенной церкви разбили невыразительный, квадратный в плане сквер, очертаниями своими повторяющий контуры фундамента храма. В обиходной речи он называется «Квадрат».

Сад при дворце Бобринских

Традиционно границей Коломны считается Крюков канал, прорытый некогда от Невы до Фонтанки. В середине XIX века часть канала в районе современной площади Труда заключили в трубу, и граница провинциальной Коломны здесь оказалась размытой. В характере застройки этой загородной, окраинной части имперской столицы сохранились провинциальные черты. Так, например, буквально в нескольких сотнях метров от Сенатской площади, Невского проспекта и Зимнего дворца раскинулся дворец Бобринских, возведенный в лучших традициях русского загородного помещичье-усадебного строительства, с приусадебным садом, служебными флигелями, парадным двором и высокой оградой с въездными воротами. Дворец строился в конце XVIII века по проекту архитектора Луиджи руска и предназначался для побочного сына Екатерины II от григория орлова Алексея Бобринского.

Рождение основоположника графского рода Бобринских — Алексея, окружено романтическим ореолом с примесью известной доли авантюризма, столь свойственного куртуазному XVIII веку. Мальчик появился на свет 11 апреля 1763 года прямо в Зимнем дворце — резиденции императора Петра III, супругой которого и была Екатерина. Буквально до последнего мгновения ей удавалось скрывать беременность от мужа, с ним она давно уже прекратила интимные отношения. Как гласит предание, когда у Екатерины начались родовые схватки, камердинер императрицы, преданный Василий Шкурин, то ли по предварительной договоренности, то ли по собственной инициативе поджег свой собственный дом на окраине Петербурга, «дабы отвлечь от событий во дворце внимание посторонних лиц».

Понятно, что скрывалось за неуклюжим эвфемизмом «посторонние лица». В Петербурге было хорошо известно, что Петр III слыл большим охотником до тушения пожаров. Едва ему докладывали о каком-либо возгорании, он тут же, забывая о государственных делах, бросался по указанному адресу. Расчет оказался точным и на этот раз. Император умчался спасать дом находчивого слуги, а когда вернулся с пожара во дворец, Екатерина Алексеевна, проявив недюжинную силу воли и самообладание, как ни в чем не бывало, «оделась и вышла ему навстречу».

Тем временем мальчика тайно вынесли из Зимнего дворца. Вскоре ему дали фамилию Бобринский и щедро одарили поместьями с крепостными душами. По поводу фамилии петербургская мифология знает две легенды. Согласно одной из них, она происходит от названия имения Бобрики, пожалованного счастливой матерью новорожденному. Согласно другой — от бобровой шубы, в которую верные люди завернули плод незаконной любви, тайно унося ребенка из дома обманутого супруга.

Парадный фасад дворца Бобринского обращен на галерную улицу. Садовый фасад, утопающий в зелени старинных деревьев, выходит на Адмиралтейский канал, из которого, как утверждают легенды, первоначально был прорыт канал для захода мелких судов. Впоследствии канал засыпали.

Судя по городскому фольклору, Екатерина не забывала свое чадо, рожденное вне брака. Одна из легенд утверждает, что то ли в саду, то ли в самом дворце Бобринских хранятся несметные сокровища Екатерины, спрятанные ею невесть когда. Эта маловероятная легенда, тем не менее, через много лет имела свое продолжение. Покинувшие россию после октябрьского переворота наследники Алексея Бобринского однажды будто бы предложили советскому правительству указать место хранения клада. Большевики отказались, якобы не согласившись с условиями Бобринских — отдать им половину сокровищ. Современные обитатели дворца утверждают, что клад тщательно охраняется. Во всяком случае время от времени во дворце можно увидеть призрак некоего монаха в черном капюшоне, неслышно вышагивающего темными вечерними коридорами.

Конногвардейский бульвар

С центром аристократического, столичного Петербурга загородную усадьбу Бобринских связывают всего две не очень длинные улицы. Одна из них — Галерная — ведет к Адмиралтейским верфям, вторая — Конногвардейский бульвар — связывает Коломну с одной из центральных площадей Петербурга.

Историческая судьба Конногвардейского бульвара удивительным образом сходна с судьбой уже известного нам другого петербургского бульвара — Лиговского. В начале XVIII века от складов на острове Новая голландия к Адмиралтейству прорыли канал для доставки леса на корабельные верфи и назвали Адмиралтейским. Тогда же началась застройка берегов канала. На правом берегу построили Канатный и Прядильный дворы. На левом — в 1804–1807 годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги возвели Манеж Конной гвардии.

В 1840-х годах канал забрали в подземную кирпичную трубу, а на его месте устроили широкий, поднятый над уровнем мостовой бульвар. Проект бульвара, по одним сведениям принадлежит архитектору Н.Е. Ефимову, по другим — инженеру С.В. Кербедзу. В начале бульвара установили две гранитные колонны с бронзовыми статуями богини Побед, исполненными немецким скульптором Х. Д. Раухом. Проект установки колонн принадлежит архитектору Карлу росси. Две другие такие же колонны по его замыслу должны были оформлять въезд на Благовещенский мост. К сожалению, этот интересный проект не реализовали.

Первоначально бульвар одновременно называли то Адмиралтейским, то Манежным, то Малой Благовещенской улицей, по Благовещенской площади, как тогда называлась площадь Труда. Только в 1840 году бульвар назвали Конногвардейским, по названию лейб-гвардейского полка, казармы и манеж которого располагались вблизи бульвара. После революции Конногвардейский бульвар переименовали в бульвар Профессиональных союзов, в честь профессиональных рабочих союзов, активно поддерживавших большевиков во время подготовки и проведения октябрьского переворота 1917 года.

План Конногвардейского бульвара. 1902 год

В 1923 году многословное название бульвара, по моде тех лет, было сокращено до аббревиатуры — одной из самых любимых грамматических форм первых лет советской власти. Он стал называться бульваром Профсоюзов. В 1920-х годах бульвар Профсоюзов приобрел дополнительные сходные черты с Лиговским бульваром. Он стал одним из самых криминальных районов Ленинграда. Здесь собирались бездомные алкоголики и наркоманы, беспризорные подростки, мелкие карманные воришки, дешевые уличные проститутки, то есть все те, кого в обиходной речи называли собирательным словом «гопники». Здесь всегда можно было раздобыть порцию кокаина, самого модного в те времена наркотика. Для просторечного прозвища этой улицы в фольклоре использовалась другая, популярная в то время и уже известная нам из сюжета о Лиговском проспекте аббревиатура: ГОП. Как мы уже знаем, она обозначала: «Городское Общежитие Пролетариата», где практически жили все ленинградские хулиганы тех времен.

Впрочем, есть подозрение, что аббревиатура ГОП применительно к бульвару Профсоюзов имеет местное происхождение и каким-то образом связана с Профсоюзами, оставившими довольно заметный след в истории этих мест. Напомним, что в доме № 15 по Конногвардейскому бульвару в 1905 году состоялось первое заседание Центрального бюро профсоюзов, о чем напоминает мемориальная доска на фасаде. А в 1917 году здание Ксениинского института, располагавшееся в Николаевском дворце на Благовещенской площади, было передано в ведение Петроградского совета профсоюзов, и с тех пор называется Дворцом Труда, или в просторечии Дворцом профсоюзов. Не исключено, что знаменитая аббревиатура ГОП могла дешифровываться как «Городские Объединенные Профсоюзы». Правда, это всего лишь наше предположение. Убедительных доказательств этой гипотезы нами не найдено, ни в литературе, ни в устном бытовании.

Проект Конногвардейского манежа. Архитектор Дж. Кваренги

Как мы уже знаем, центральной осью, вокруг которой формировалась Большая Коломна, была Садовая улица. На всем своем протяжении она делилась на три сравнительно равные части двумя прямоугольными площадями — Сенной и Покровской. Коломне досталась Покровская площадь, что раскинулась на пересечении Садовой улицы с Английским проспектом. В 1798–1812 годах на площади по проекту архитектора И.Е. Старова возводится церковь Покрова Пресвятой Богородицы, прославленная в поэме Пушкина «Домик в Коломне». В 1822 году площадь получает официальное название — Покровская. В народе же она приобретает широкую известность как Покровка. В надписи к известной нам лубочной картинке «Как мыши кота погребают» упоминается и Покровка: «Мыши с Покровки несут морковные похлебки».

Сквер на площади Тургенева

В 1886–1887 годах перед западным фасадом Покровской церкви по проекту архитектора Н.Л. Бенуа создается сквер. В 1920-х годах вокруг Покровской церкви шумел оживленный толкучий рынок со всеми характерными приметами петербургского уголовного мира и послереволюционной неразберихи.

В петербургской лексике тех лет появилась идиома «покровская шпана», при одном упоминании о которой коломенские законопослушные обыватели прятались в подъездах.

У подъездного трамвая

Сидит Дунька Чумовая —

Ногу чешет, ногу чешет,

Ногу чешет и хохочет,

На трамвае ехать хочет

До Покровки, до Покровки.

У Покровочки сошли,

Комиссарчика нашли —

Брюки клешем, брюки клешем.

А мы немножко постояли,

За семь гривен сторговали —

Подавися, подавися!..

В 1923 году Покровской площади присвоили другое имя. Она стала площадью Писателя Тургенева. Через некоторое время, в конце 1920-х годов, топоним подкорректировали. В новой редакции площадь стала называться просто: площадь Тургенева. Приобрел другое название и сквер. Теперь он стал тургеневским. Ни к самой площади, ни вообще к коломне Тургенев никакого отношения не имел. Да и с Петербургом его мало что связывало. Разве что был переведен из Московского университета в Петербургский и через три года закончил его, да жил некоторое время в Северной столице: в 18541855 годах — на Фонтанке, 38, и в 1858–1860 — на Большой конюшенной ул., 13. Может быть, именно поэтому в справочниках и энциклопедиях по Петербургу принята стыдливая, но довольно удобная формулировка: «Площадь названа в память о великом русском писателе».

Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Коломне. Фото начала ХХ века

План Покровского сквера. Архитектор Н.Л. Бенуа. Проект 1884 года

Покровский сквер. Сторожевая будка. Архитектор Н.Л. Бенуа. 1886 год

Между тем репутация Покровки с появлением нового названия к лучшему не изменилась.

Калинкинский сквер

Садовая улица заканчивается у самого устья Фонтанки, у Старо-Калинкина моста, там, где река, раздваиваясь на два рукава, впадает в Неву. Во второй половине XVIII века здесь, при въезде на Старо-Калинкин мост, по Большой Петергофской дороге сформировалась предмостная площадь. Площадь называлась Калинкинской, по калинкиной деревне, что находилась на левом берегу Фонтанки. Архитектурный облик площади складывался постепенно. В конце XVIII века здесь стоял небольшой «путевой дом», для короткого отдыха монарших путешественников из Петербурга в Петергоф. Затем на его месте построили одну из первых в городе пожарных частей, с деревянной башней «для смотрения пожаров». В 1849–1851 годах пожарная часть перестраивается по проекту архитектора Р.А. Желязевича. От старого здания осталась только каланча, и то в сильно измененном виде. Облик новой пожарной части, которая теперь уже называется Съезжим домом 4-й Адмиралтейской части явно похож на архитектурные формы итальянских дворцов эпохи Возрождения.

План Калинкинского сквера. 1880 год

За свою долгую историю романтические стены этого здания видели различных хозяев. Одно время здесь находилась Долговая тюрьма, перед которой каждое утро собирались, как тогда выражались, нуждающиеся в отработке долга. Калинкинскую площадь в то время прозвали «Нужда».

В 1874 году на средства фабриканта и домовладельца купца 1-й гильдии Георга Матвеевича Ландрина, чья кондитерская фабрика находилась неподалеку, в начале Екатерингофского проспекта, а на площади располагались дома с квартирами для его рабочих, инженер И. А. Мерц и садовник А. Визе разбивают сквер. Официально сквер называют калинкинским, но в народе он известен как коломенский.

Чертеж верстового столба, установленного в Калинкинском сквере. 1875 год

Сквер, как и сама площадь, имеет форму правильного треугольника, несколько смещенного от оси вправо, что, кстати сказать, довольно удачно уравновешивает тяжеловатый объем здания пожарной части. Но зеленые газоны сквера регулярно вытаптывались «нуждающимися в отработке долга» и просто праздными обывателями. Их вновь вскапывали и вновь засеивали свежей травой, но каждый раз все повторялось сначала. Среди окрестных жителей сквер приобрел славу «Плешивого садика».

Со стороны Фонтанки сквер украшает Верстовая пирамида, известная в фольклоре как «Коломенская верста». Так в допетровской Руси назывались высокие деревянные столбы, установленные по дороге от Московского Кремля до загородной царской резиденции в подмосковной Коломне. Количество столбов полностью соответствовало числу верст до Коломны. На петербургской Верстовой пирамиде укреплена доска с цифрой «26», означающей число верст от Петербурга до царской резиденции в Петергофе. Мраморные блоки Верстовой пирамиды хранят долгую легендарную историю.

Верстовой столб изготовлен в 1774 году по проекту архитектора Антонио ринальди и установлен взамен обветшавшего старого деревянного столба. Еще совсем недавно он официально считался памятником восшествия на престол императрицы Екатерины II. В качестве исторического памятника Верстовая пирамида попала даже в справочник «Памятники Ленинграда и его окрестностей», в раздел «Памятники полководцам и государственным деятелям». Но, как оказалось впоследствии, статус памятника Верстовой столб получил случайно, в результате краеведческого курьеза, случившегося много лет назад.

Эта легендарная история началась в 1915 году, когда некий журналист В. Андерсен в одном из номеров журнала «Столица и усадьба» опубликовал интригующий материал о событиях «революции 1762 года», когда супруга императора Петра III Екатерина Алексеевна, свергнув с престола своего мужа, направлялась из Петергофа в Петербург для восшествия на царство. На границе города, у старого деревянного верстового столба она остановилась для краткого отдыха. Собранные барабанным боем солдаты Измайловского полка, квартировавшие тогда в старинной калинкиной деревне на левом берегу Фонтанки, собранные барабанным боем, первыми присягнули на верность новой императрице. Екатерина проследовала дальше, а место это на некоторое время было забыто.

Только через 12 лет после того давнего события, при замене деревянного столба на мраморный, исполненный по проекту ринальди, о нем вспомнили. Тогда-то, рассказывает Андерсен, на одной из плоскостей новой верстовой пирамиды и установили бронзовую доску с надписью: «императрица Екатерина останавливалась на сем месте…» и так далее. Доска эта в конце XIX века будто бы была утрачена, о чем долгое время напоминали оставшиеся с тех пор на одной из плоскостей верстовой пирамиды крепежные болты.

Затем история приобретает детективный характер. Случайно обнаружилась фотография, сделанная в 1930-х годах. На ней отчетливо видна та самая утраченная доска. На доске легко прочитывалась надпись: «Сооружен в царствование Екатерины II по дороге в Петергоф в 83 ¹/₂ саженях от этого места». При дальнейшем исследовании этой запутанной истории оказалось, что доска с таким сенсационным текстом появилась только в 1870-х годах.

В то время от Покровской площади в Нарвскую часть Петербурга проводили конную железную дорогу. Для этого пришлось расширить Петергофский проспект, перестроить Старо-калинкин мост и перенести верстовую пирамиду, которая, кстати, первоначально стояла на левом берегу Фонтанки, на новое место. Она мешала движению конки. Но так как при переносе верстовой столб переставал быть в буквальном смысле верстовым, то об этом и сообщили «отцы города» на пресловутой бронзовой доске.

То, что верстовая пирамида первоначально стояла на противоположном берегу Фонтанки, отвечает географической логике развития городов. Граница города всегда проходит по внешней стороне естественных протоков. Но в Петербурге есть и другое интереснейшее свидетельство этого факта. В 1825 году Екатерингофское гулянье изобразил известный в свое время рисовальщик карл карлович гампельн. Оригинальная по замыслу и блестящая по исполнению раскрашенная гравюра «Панорама Екатерингофского гулянья состоит из склеенных листов общей длинной около десяти метров. На этой необычной ленте разворачивается многолюдное праздничное шествие от Калинкина моста вплоть до Екатерингофского дворца. Живые картины быта петербуржцев, характерные типы горожан изображены на фоне архитектурного пейзажа Петергофской перспективы. Исключительный интерес в нашем контексте представляет изображение дома напротив здания Военно-морского госпиталя. На фоне этого дома хорошо видна мраморная Верстовая пирамида еще на левом берегу Фонтанки.

Есть, впрочем, и другая легенда о появлении верстового столба на современном месте. Будто бы во время демонтажа верстового столба на левом берегу Фонтанки по городу распространились слухи о том, что «столб оказался не у дел» и его собираются выбросить. Слухи дошли до Ландрина. Он бросился в Городскую управу. «Если вам столб не нужен, — будто бы взмолился он, — отдайте его мне». С ним неожиданно согласились. Столб отдали, и Ландрин установил его на границе сквера, только что разбитого им на собственные средства.

В 1952 году площади присвоили имя И.Е. Репина, он с 1882 по 1895 год жил и работал в доме на площади. Здесь им написаны многие известные полотна, в том числе «Иван Грозный и его сын Иван» и «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

В свое время в Калинкинском сквере установлены 35 чугунных скамеек, выстроена деревянная беседка, высажены многочисленные деревья и кустарники, проложены две, пересекающиеся дорожки. Ныне сквер, находящийся в непосредственной близости к проходной Адмиралтейского судостроительного объединения и многолюдного трамвайного кольца, истоптан тысячами торопливых ног заводских рабочих и служащих. Так что, если верить городскому фольклору, он и сейчас известен как «Плешивый садик».

Проспект Стачек

В XVIII веке на съезде со Старо-калинкина моста Петербург заканчивался. Отсюда вдоль взморья начиналась дорога к загородной царской резиденции — Петергофу. До 1925 года дорога так и называлась — Петергофская. Ее освоение и обустройство началось рано, практически одновременно со строительством Петербурга. А знакомство с этими местами произошло и того раньше, чуть более чем за неделю до основания Северной столицы.

Екатерингофский парк

7 мая 1703 года два боевых шведских корабля — галиот «гедан» и шнява «Астрильд» вошли в устье Невы и встали напротив калинкиной деревни. Им навстречу на тридцати малых судах вышли солдаты Преображенского и Семеновского полков во главе с бомбардирским капитаном Петром I и поручиком Александром Меншиковым. В короткой морской битве шведские суда взяли на абордаж и пленили. Это первая морская победа, одержанная россией в Северной войне. В честь этой «виктории» в 1711 году на взморье вблизи устья Фонтанки Петр заложил парк и построил загородный дворец для своей жены Екатерины Алексеевны. Усадьбу назвали Екатерингоф, то есть «двор Екатерины», по аналогии с загородной усадьбой самого Петра — Петергофом. Вскоре рядом с Екатерингофом появились еще две усадьбы: Анненгоф и Елизаветгоф. Они предназначались дочерям Петра и Екатерины — Анне и Елизавете.

План Екатерингофского парка. 1880 год

В центре Екатерингофа стоял дворец Екатерины. Это было двухэтажное деревянное сооружение с широкой лестницей на террасу. По утверждению некоторых исследователей, Екатерингофский дворец является перестроенным деревянным Летним дворцом Петра I, перенесенным сюда из Летнего сада в 1711 году в связи со строительством там каменного Летнего дворца. Между тем дворец в Екатерингофе стал одним из любимых мест отдыха самого царя.

В народе дворец в XVIII веке так называли: «Петровский домик». Во дворце находилась простая, сколоченная из сосновых досок кровать, по преданию, царь смастерил ее собственными руками. На одной из стен дворца, как об этом пишет М.и. Пыляев, висела большая карта Азиатской россии, выполненная на холсте. Карта — явно шуточная. На ней все страны света были перемещены. Северный Ледовитый океан нарисован внизу, а «море индейское» — наверху. Камчатка изображалась на западе, а «царство Гилянское» — на берегу Амура. Здесь же имелась курьезная надпись: «До сего места Александр Македонский доходил, ружья спрятал, колокол оставил». По преданию, рассказанному Пыляевым, по этой необыкновенной карте Петр, ради смеха, экзаменовал своих пенсионеров, возвращавшихся из заграничного обучения и не очень твердо знавших географию.

Екатерингофский дворец. Фото начала ХХ века

Екатерингофский дворец простоял до 1924 года, когда после постигшего его пожара был разобран. Правда, существует предание, что вовсе не пожар стал основным виновником гибели дворца. Просто в середине 1920-х годов его будто бы разобрали на дрова местные жители.

Уже в XVIII веке вокруг Екатерингофского дворца начал складываться пейзажный парк с искусственными прудами и протоками. Но в то время это был глухой район на самом взморье, среди петербуржцев он считался «Чертовым углом». Только к середине XIX века, когда территорию Екатерингофа передали в распоряжение городских властей, парк, что называется, заново родился. Его территорию расширили, построили многочисленные парковые павильоны, соорудили вокзал — модное в то время сооружение для «увеселения публики». На какое-то время Екатерингофский вокзал стал центром музыкальной жизни столицы. Парк называли «русским Лоншоном», по имени одного из районов Булонского леса — известнейшего парижского парка.

Открытие сезона в Екатерингофском парке. Май 1911 года. Фото К. Буллы

Во второй половине XIX века славная история Екатерингофского парка подошла к своему закату. Часть парка отошла под строительство дач и промышленных предприятий. А остальная территория стала местом воскресного отдыха рабочих Нарвской заставы. Б начале 1930-х годов была предпринята попытка возродить парк. Как водится, надежду возложили на новое имя. Парку присвоили патетическое название: Парк культуры и отдыха (ПкиО).

Вскоре парк получил еще более высокий идеологический статус. Его назвали: Парк имени 1-го Мая. Формально — в честь первой в России рабочей и студенческой маевки, организованной в устье реки Екатерингофки в 1891 году так называемой группой Бруснева. Однако это топонимическое событие совпало с другими явлениями в общественнополитической жизни как всего государства, так и отдельного города Петербурга. Бо-первых, новое имя парка в обывательском сознании связывалось, скорее, не с памятью о первой маевке, а с ежегодным празднованием 1 Мая как международного Дня солидарности трудящихся. И, во-вторых, в Петербурге еще в XVIII веке родилась традиция ежегодных общегородских первомайских праздников, известных в городском фольклоре как «Екатерингофские гулянья». В памяти петербуржцев они сохранились благодаря воспоминаниям о бесконечном и непрерывном потоке карет и конных экипажей вдоль Екатерингофского проспекта, от входа в Екатерингоф вплоть до границы города на Фонтанке. Всякий истинный петербуржец считал своим непременным гражданским долгом, если и не посетить Екатерингоф 1 мая, то хотя бы дойти или доехать до входа в парк, и таким оригинальным образом отметить свое присутствие на гулянье. Так что, какому первомайскому событию посвящалось новое название старинного парка, осталось не очень понятным.

Легко предположить, что именно такое расплывчатое и неоднозначное толкование названия привело к очередному переименованию. В 1948 году Екатерингоф стал называться: Парк имени 30-летия ВЛКСМ, в честь массовой молодежной политической организации, созданной большевиками в 1918 году. В 1956 году на главной аллее парка установили памятник молодогвардейцам — членам подпольной комсомольской организации, героически погибшим в годы фашистской оккупации Украины во время Великой Отечественной войны. Монумент представляет собой авторскую копию памятника, установленного в 1954 году на месте событий в городе краснодоне.

Однако, несмотря на многочисленные переименования, в сознании обывателей парк всегда оставался «Пыльником», как его давно окрестили в народе.

Наконец в 1990 году парку вернули его историческое название, правда, в несколько измененной редакции: парк «Екатерингоф».

Вход в Екатерингофский парк со стороны Лифляндской улицы украшает хорошо отполированная колонна, предположительно установленная здесь по проекту архитектора Монферрана. Колонна стояла на оси главной парковой аллеи и служила ориентиром для въезжающих в парк. В народе ее называют «Молвинским столпом», по имени купца Молво, тот в XVIII веке построил здесь два завода — водочный и сахарный. С этим замечательным сооружением связано несколько легенд, одна из них относится к любимому коню Петра I по имени Лизетта. Легенда утверждает, что на берегу таракановки будто бы захоронены останки царского скакуна. Никаких указаний на это нет. Но в верхней части колонны легко заметить прямоугольное гнездо, якобы от утраченного некогда барельефа с изображением Лизетты. Люди уверяют, что Молвинский столп — не что иное, как надмогильный памятник Лизетте.

О Лизетте рассказывают легенды, одна другой удивительнее. В первой четверти XVIII века на петербургских улицах время от времени видели свободно гуляющего арабского скакуна — любимого коня Петра I. Конь был необычайно привязан к царю. Об этом в Петербурге слагались легенды. Рассказывали, что если царь долго не навещал его, то он убегал из стойла и сам разыскивал своего хозяина. Будь то в палатке или на открытом воздухе, во время отдыха или застолья, конь подходил к Петру, охотно ел из рук его приближенных. Если случалось по какой-либо причине откладывать намеченную ранее поездку, и оседланную лошадь уводили обратно в конюшню, она, «как бы, будучи тем обижена, потупляла вниз голову и казалась печальною до такой степени, что слезы из глаз ее выкатывались».

Молвинский столп, если верить фольклору, связан с историей тайного венчания Петра I. Сохранилась легенда, согласно ей, это «таинственное дело» произошло на берегу таракановки. Здесь якобы стояла деревянная часовенка, где и обвенчались Петр и Екатерина. Часовню через какое-то время как памятную святыню будто бы перенесли в Стрельну, в Сергиевскую пустынь. Но поскольку мемориальной была не только часовня, но и земля, на которой она стояла, то на этой земле, по легенде, поставили памятную колонну, потом уже названную Молвинским столпом.

Сохранилось еще одно старинное предание, оно утверждает, что «в виду своего любимого загородного дворца первая владелица Екатерингофа созидает памятник не кому другому, как своему преданному камергеру, быть может, за нее сложившему во цвете лет и красоты свою голову на эшафоте». И на этот раз легенда имеет в виду все тот же загадочный Молвинский столп, но теперь уже в ином качестве. Будто бы это памятник Виллиму Монсу, юному камергеру, унесшему в могилу тайну любви государыни императрицы. И хотя Монса казнили на троицкой площади, кое-кто в Петербурге поговаривал, что казнили обер-камергера у Екатерингофского дворца, а сама Екатерина находилась вблизи эшафота, рядом с несчастным.

Впрочем, существует предание, утверждающее что «Молвинский столп» установлен на том месте, где восторженные петербуржцы встречали уже другую Екатерину, по возвращении ее из Петергофа после свержения с престола Петра III и объявления себя императрицей Екатериной II. Эта легенда противоречит той, о которой мы уже рассказывали в сюжете о Верстовой пирамиде, что стоит в сквере на площади Репина, но фольклор имеет право на многочисленные варианты легенд об одних и тех же событиях, случавшихся якобы в разных местах города.

Детский парк имени 9 Января

Восточная граница Екатерингофского парка почти вплотную соседствует с площадью Стачек. Этот революционный топоним впервые появился на карте города в начале 1920-х годов. Тогда Советская россия впервые отметила день начала первой русской революции. Праздник стал ежегодным. В программу празднования включались мероприятия по увековечению памяти о тех событиях. Так, 1 мая 1920 года, в день Первого коммунистического субботника на Петергофской дороге, на том месте, откуда 9 января 1905 года рабочие Нарвской заставы направились с петицией к Зимнему дворцу, и заложили сад. Саду присвоили официальное имя: «Сад в память жертв расстрела 9 января 1905 года». Многословная грамматическая конструкция этого названия, видимо, должна была подчеркнуть скорбную торжественность топонима. В 1925 году старинную Петергофскую дорогу переименовали в проспект Стачек, а в 1926 году и Нарвской площади присвоили новое имя: площадь Стачек. Тогда же в память о пролитой 9 января 1905 года крови питерских рабочих ярославские каменщики выложили площадь у Нарвских ворот гранитной брусчаткой «кровавого» красно-бурого цвета. Однако оказалось, что история о якобы пролитой пролетарской крови не более чем романтическая легенда. Никаких документальных свидетельств мемориального характера этого покрытия как будто нет. Тем более что кровавые события января 1905 года произошли за сто метров от этой площади, а в Петербурге вплоть до недавнего времени было достаточно много участков мостовых, выложенных красным диабазом.

Но вернемся к Саду в память жертв расстрела 9 января 1905 года. Проект сада выполнил известный петербургский садовод Р. Ф. Катцер. В 1924 году на границе парка со стороны проспекта Стачек была установлена кованая чугунная решетка, отлитая в 1899–1901 годах по модели архитектора Р.Ф. Мельцера. До этого, как мы уже знаем, она ограждала Собственный садик у западного фасада Зимнего дворца.

В 1954 году Сад в память жертв 9 января передали детям. Пришлось откорректировать его имя. Из названия убрали слова «в память жертв», могущие вызвать у ребятишек невольные эсхатологические ассоциации. Он стал просто детским парком имени 9 Января. Но в обиходной речи окрестных петербуржцев парк до сих пор называют «девятка», или «Плешкин сад».

Парк «Кирьяново»

В июне 1762 года в России произошел очередной дворцовый переворот, или, как тогда выражались, революция. Супруга императора Петра III Екатерина Алексеевна в результате удачно совершенного заговора свергла с престола своего мужа и объявила себя императрицей Екатериной II. Активной участницей заговора была ближайшая подруга Екатерины — Екатерина Дашкова.

Екатерина Романовна Дашкова — дочь графа Романа Илларионовича Воронцова, она воспитывалась в доме своего дяди — канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. Многие историки именно этим обстоятельством объясняют ее ранний интерес к политике, особенно развившийся с 1758 года, когда она познакомилась и подружилась с супругой наследника престола Павла Петровича — Екатериной. К тому времени великая княгиня Екатерина Алексеевна, одинокая и фактически отставленная от супружеского ложа, нуждалась в дружеской поддержке чрезвычайно узкого круга близких людей. Впоследствии, когда у Екатерины созрел план переворота, эти люди стали ее главными союзниками в борьбе за русский престол. Она в них нуждалась, григорий орлов призывал за нее среди высших гвардейских офицеров армии, Екатерина Дашкова небезуспешно искала поддержки великой княгине среди придворных сановников и аристократов.

Однако сразу после переворота две близкие подруги Екатерина Великая и Екатерина Малая, как в светских кругах Петербурга называли Дашкову, охладели друг к другу. Инициатором разрыва стала Дашкова. По одной легенде, будто бы из-за того, что в ропше убили свергнутого императора Петра III, по другой, потому что муж Дашковой будто бы изменил ей с императрицей. Сказать что-нибудь определенное на этот счет трудно, но нельзя не вспомнить, как однажды Екатерина романовна проговорилась, что «нельзя простить две вещи: кровь на короне и измену в браке».

Однако своеобразный памятник дружбы Екатерины Великой и Екатерины Малой в Петербурге сохранился. На бывшей Петергофской дороге стоит старинный особняк, формой своей напоминающий подкову. Согласно преданию, однажды во время загородной прогулки императрицы, одна из лошадей потеряла подкову. Суеверная Екатерина переглянулась с находившейся в ее карете Дашковой, на секунду задумалась, и тут же будто бы приказала на этом месте построить для своей верной подруги особняк в форме подковы.

Дашкова с увлечением принялась за строительство. Считается, что автором проекта особняка был знаменитый архитектор Джакомо кваренги, хотя сама Дашкова в своих мемуарах приписывает авторство проекта себе. Это на нее похоже. О ее скупости ходили самые невероятные легенды. Говорили, что она выискивала и собирала старые эполеты, чтобы извлечь из них золотые нити. А на сооружении ее загородной дачи должны были работать не только крестьяне ее мужа, но и случайные гости, которых она будто бы принуждала помогать при строительстве. Рассказывали, что в угоду княгине «девушки носили кирпичи, а молодые люди мяли глину лопатами». Если верить фольклору, Дашкова не гнушалась ничем. Например, пока гости веселились в доме хозяйки, она приказывала выпрягать из экипажей коней и использовала их на работах.

Между тем, в Петербурге поговаривали, что особняк Дашковой построен из материалов, сэкономленных ею при строительстве здания Академии наук уже тогда, когда Екатерина романовна была назначена ее президентом. Известно, что политическая судьба Дашковой сложилась не так счастливо, как она могла бы предполагать, будучи ближайшей подругой императрицы. После переворота первые роли в государстве заняли совсем не те люди, которые его организовывали. Любовь императрицы к Екатерине романовне постепенно охладевала. В конце концов Дашковой пришлось уехать за границу. Там она провела более десяти лет. Только в 1780-х годах ей предложили более или менее почетные должности директора Петербургской Академии наук и президента российской академии.

Дача Дашковой, в народе ее называли «Подковой», или «домом-подковой», заложена в память о «революции», которая произошла 28 июня 1762 года, в день поминовения святых христианских мучеников III века нашей эры александрийского врача кира и его ученика и последователя Иоанна. В официальных документах дачу так и именовали: кира и иоанна. Однако в народе это труднопроизносимое название трансформировалось в кирьяново. Это же просторечное имя распространилось и на усадебный парк, раскинувшийся на огромной территории от «дома-подковы» до взморья. Парк «кирьяново» овеян романтическими легендами. Согласно одной из них, один из позднейших владельцев усадьбы Дашковой граф Завадовский «в припадке умопомешательства заложил в стене, или зарыл в земле все свои фамильные бриллианты», которые, согласно другой легенде, случайно нашел какой-то петербургский купец, после чего неожиданно разбогател. Случайно найденный клад «послужил началом его значительных богатств». Кто был этот загадочный купец, неизвестно.

С середины XIX века парк стал приходить в упадок. Сначала его разделили между двумя владельцами. Затем на части его территории построили две фабрики — шелковых и шерстяных изделий. А когда в 1870-х годах началась прокладка так называемой «Путиловской железной дороги», то на территории парка стали добывать грунт для железнодорожной насыпи. Остатки карьеров, со временем превратившихся в пруды, заполненные грунтовыми водами, сохранились до сих пор. В начале XX века заброшенный парк использовался для тайных собраний рабочих Путиловских заводов. Ныне о бывшем парке «кирьяново» практически ничто не напоминает.

Незавидно складывалась судьба и самой дачи Дашковой. После революции ее национализировали. Здесь последовательно размещались: пионерская база, жилой дом, школа для взрослых, детский сад. В условиях отсутствия постоянного владельца здание постепенно ветшало и разрушалось. Только в 1975 году его привели в относительный порядок и отдали в распоряжение молодоженам. В бывшей даче Дашковой открыли районный дворец бракосочетания. Это как нельзя более кстати сочетается и с подковообразной формой здания, и с той самой потерянной царской лошадью в знойном июне 1762 года легендарной подковой — наивным символом человеческого счастья.

По дороге в Царское Село

В начале XVIII века Большая Новгородская дорога была единственной трассой, которая связывала новостроящуюся столицу с Первопрестольной. Только в 1730-х годах проложили еще одну, более короткую, дорогу от центра Петербурга к Московскому тракту. Она прошла от Невского проспекта, мимо слободы Семеновского полка, вела за город, и потому ее назвали говорящим именем: Загородный проспект. В районе современного Технологического института проспект сливался с Перспективной дорогой в Сарскую мызу, то есть в Царское Село.

В середине XVIII века проспект представлял собой сравнительно ухоженную шоссированную дорогу. Для большей сохранности обыкновенным обывателям ездить по ней запрещалось. Но это продолжалось недолго. Со строительством на берегу Обводного канала Скотопригонного двора или, говоря современным языком, обыкновенной скотобойни, Царскосельский тракт превращается в широкую проселочную дорогу, по ней гнали скот на убой. В 1860-х годах о ней говорили как о грязной, ухабистой, раскисавшей после каждого дождя улице. Ее редкие обитатели горько шутили: «Нашу улицу перейти, что Дунай переплыть».

Кроме того, проспект долгое время славился своей общегородской свалкой, она располагалась сразу за городскими бойнями, напротив Новодевичьего монастыря. По воспоминаниям окрестных жителей, свалка постоянно дымилась, отбросы прели, курились, «над ними колыхался зловонный густой туман». Свалку горожане прозвали «Горячим полем». Это было место постоянного прибежища всяких асоциальных элементов: бездомных и беспризорных, бандитов и грабителей, воров и нищих.

Сквер на Московской площади

В этих условиях ни о каком садово-парковом строительстве речи быть не могло. Только в советское время, когда из-за близости границ казавшейся в то время агрессивно опасной капиталистической Финляндии в воспаленном воображении руководителей страны угроза уничтожения северных районов Ленинграда стала видеться реальной, город стал развиваться в южном направлении. В соответствии с довоенным Генеральным планом развития Ленинграда в районе Средней Рогатки началось строительство нового административного центра города. Еще до начала войны построили так называемый дом Советов, куда должны были переехать все высшие партийные и советские организации города. Перед домом Советов возникла грандиозная по размерам площадь для проведения воинских парадов, всенародных демонстраций, массовых торжеств и празднеств. Она должна была стать крупнейшей в Ленинграде и одной из самых больших в европе. Согласно генеральному плану, ей передавались функции дворцовой площади.

Работы по созданию общегородского центра прервала война, а после ее окончания создание такого нового административного центра на Московском проспекте признали нецелесообразным.

Панорама Московской площади

Восточный фасад Дома Советов

Однако работы по формированию площади продолжились и после войны. В 1953–1956 годах на площади разбили сквер. В 1968 году площади присвоили первое официальное название: Московская, а в 1970 году в центре площади установили памятник В. И. Ленину.

Этому памятнику суждено стать последним монументом Ленину из более чем ста, воздвигнутых за годы советской власти в Ленинграде. Открытие памятника приурочили к 100-летию со дня рождения вождя революции. Проект памятника исполнил ленинградский скульптор М. К. Аникушин.

Едва ли не сразу художественные достоинства монумента фольклор подверг традиционному критическому разбору, на который, конечно же, не в последнюю очередь повлияло общее отношение народа к идеологу и практику большевистского террора. Памятник называют одновременно и «Большое чучело», и «Балерина». И действительно, если смотреть на монумент из окон движущегося транспорта, Ленин очень напоминает старательного танцора, выполняющего замысловатое па. Говорят, впервые это заметил один ленинградский актер, известный в богемных кругах острослов и балагур. Проезжая однажды в автобусе мимо памятника с группой туристов, он философски заметил: «Сен-Санс. Умирающий лебедь». Реплика была услышана, и с тех пор в городском фольклоре выстроился длинный образный ряд на балетную тему: «Ленин в исполнении Махмуда Эсамбаева», «Ленин, танцующий лезгинку», «Па-де-де из балета „Апрельские тезисы“».

Главный фасад

Впрочем, танцевальные мотивы в исполнении городского фольклора вовсе не заслоняют идеологическую тему монумента. Правая рука Ленина, обращенная не то в землю, не то в небо, в народном сознании трактуется вполне однозначно: «Мы все там будем». Вообще, если судить по городской мифологии, композиционное решение монумента скульптор до конца не продумал. К уже сказанному можно добавить еще об одном ракурсе ведения монумента: при подходе к памятнику издалека создается полное впечатление, что Ильич справляет малую нужду, осторожно помогая при этом себе левой рукой. Между прочим, если верить фольклору, этот досадный казус помог Аникушину получить новую мастерскую. Говорят, когда скульптора вызвали в партийные инстанции и строго указали на допущенную идеологическую ошибку, Михаил Константинович не растерялся: «Я же не могу увидеть памятник издалека, у меня мастерская маленькая». И через несколько дней получил ордер на вселение в новую мастерскую.

Между тем в повседневном фольклоре постоянных обитателей Средней Рогатки памятник Ленину на Московской площади вообще начисто лишен какой-либо идеологической окраски. Он просто стал обыкновенным ориентиром. Место встречи у его пьедестала называется «Под кепочкой», или «Под рукой», а продовольственный магазин на противоположной стороне Московского проспекта имеет точный и узнаваемый адрес: «Магазин, куда Ленин кепкой указывает».

Окончательное формирование Московской площади завершилось в 2006 году. На площади торжественно открыли гигантский фонтанный комплекс, включающий в себя три водные чаши различной геометрической формы, пирамидальные фонтаны, сооруженные между памятником и домом Советов, и шесть статичных фонтанов, расположенных вдоль Московского проспекта.

Московский парк Победы

В октябре 1945 года в южной части Московского проспекта, между кузнецовской и Бассейной улицами, на месте карьеров довоенного кирпичного завода заложили Московский парк Победы. Парк посвящался победоносному окончанию великой Отечественной войны. Автором проекта парка стал ленинградский архитектор В. Д. Кирхоглани. На 68 гектарах бывшего заброшенного пустыря проложили прогулочные аллеи, высадили десятки тысяч деревьев, разбили цветники и лужайки для отдыха, вырыли целую систему искусственных прудов. Два пруда, круглые в плане и соединенные между собой дугообразным каналом, в просторечии называются «Очки».

Парк стал одним из любимых мест отдыха не только жителей Московской заставы и Средней Рогатки, но и горожан из самых отдаленных районов города. Всеобщую любовь к этому парку выразили «Митьки» — известная популярная группа питерских художников. С их общей легкой руки парк нередко называют «Паркушка Победушка». Как и положено для мест массового отдыха, в парке организован буфет. В народе он известен как «ветродуй», или «Сорок дверей».

Главной композиционной осью парка Победы является центральная аллея Героев, на которой установлены бюсты героев Советского Союза — уроженцев города-героя Ленинграда. По замыслу создателей парка, среди них должно было быть одно единственное, но важное исключение: центральное место на Аллее Героев предназначалось Сталину, «вдохновителю и организатору всех наших побед», как говорили в то время. Однако время было упущено. Сначала затянулась работа по созданию проекта, затем «безвременно» ушел из жизни «вождь и учитель всех народов», потом развенчали культ его личности, а вскоре и вообще изменились времена, началась переоценка советских идеологических ценностей. А вскоре наступила перестройка, изменившая все наши представления о «любимом друге и отце всего человечества». Но, как известно, пьедесталы не стоят пустыми, и в 1995 году, накануне празднования 50-летия Победы советского народа над фашистской Германией, на месте, предназначенном Сталину, установили памятник Маршалу Советского Союза Георгию Константиновичу Жукову, «Георгию Победоносцу» и «Маршалу Победы», как его величали в народе. Авторы памятника — скульптор Я.Я. Нейман и архитектор Ф.А. Гепнер.

Дань, отданная петербуржцами Жукову, не была случайной. В Великую Отечественную войну он командовал многими фронтами, в том числе с 11 сентября по 10 октября 1941 года — Ленинградским фронтом, сменив на этом посту Ворошилова. Этот месяц стал одним из самых активных периодов обороны города за все время блокады. В 1943 году Жуков успешно координировал действия фронтов при прорыве вражеской блокады Ленинграда. Вот почему горожане чтят память этого незаурядного полководца, ставят ему памятники и устанавливают мемориальные доски.

Памятник в Московской парке Победы — один из лучших. Авторам удалось отразить не только полководческий дар знаменитого маршала, но и его характер. Это подтверждает и городской фольклор. Рассказывают, что при монтаже монумента возникло неожиданное осложнение. Бронзовая скульптура едва не сорвалась с троса, а затем более трех часов провисела на стальных канатах, никак не желая разворачиваться так, как это требовалось монтажникам. Только через три с половиной часа удалось преодолеть строптивый и неуживчивый характер «бронзового маршала». Неслучайно среди скульпторов существует давнее поверье, что памятники в процессе их создания постепенно приобретают черты характера, особенности и свойства тех людей, которым они посвящены.

Между тем, несмотря на героический характер всего паркового комплекса, по городу расползались слухи о неких необычных явлениях, происходящих с посетителями парка. Многие чувствовали себя тут неважно: кружилась голова, терялась ориентация. Всплывали давние воспоминания. Сначала осторожно и полушепотом, затем все громче и громче заговорили о том, что здесь, в печах кирпичного завода, в обстановке строжайшей секретности сжигали трупы погибших во время блокады ленинградцев. Кроме того, как рассказывали старожилы, на всей территории современного парка производились массовые захоронения. Вопреки тысячелетним общечеловеческим традициям, места этих захоронений ничем не отмечались. Ни креста, ни холмика, ни какого-нибудь другого памятного знака. Потому и напоминали о себе духи погибших, они, как известно, никогда и никуда не исчезают.

В последние годы тщательно скрываемая правда наконец стала общедоступной. Действительно, территория современного Московского парка Победы в 1941–1944 годах стала общей могилой тысячам ленинградцев и воинов Ленинградского фронта, погибших и умерших от голода, артобстрелов и бомбежек. Только в 1995 году в парке установили мемориальное сооружение — «Ротонду» с памятной надписью: «в память тысяч погибших жертв блокады и защитников города, сожженных в печах стоявшего здесь кирпичного завода». Затем со дна одного из прудов подняли заводскую вагонетку, которую во время блокады использовали для доставки трупов к печам. Вагонетку установили на постамент, в память обо всех погибших и сожженных. А в 1996 году в парке установили еще один памятный знак — православный крест над общим погребением. После этого дышать здесь, как утверждают петербуржцы, стало легче. Но парк с тех пор стали называть «второй Пискаревкой».

Мемориальный Парк городов-геров

В 1981 году в Ленинграде возникла еще зеленая зона отдыха — мемориальный Парк городов-героев. Он находится в символическом месте — в треугольнике между Пулковским и Московским шоссе, к югу от площади Победы, в непосредственной близости к Монументу героическим защитникам города-героя Ленинграда. Собственно монумент, который является вершиной этого зеленого треугольника, и определяет героический смысл всей парковой зоны. Парк посвящен городам-героям Советского Союза, жители которых отличились стойкостью, мужеством и храбростью во время великой Отечественной войны. В парке на вечное хранение заложены капсулы с землей, доставленной из этих городов. Здесь же расположен храмовый комплекс, состоящий из трех церквей. Одна из них посвящена Рождеству Христову, две другие — наиболее почитаемым святым русской православной церкви: Георгию Победоносцу и Сергию Радонежскому.

Парк городов-героев — один из самых молодых парков нашего города. Однако волею судьбы именно ему суждено стать носителем самой первой легенды о возникновении Петербурга, но давайте обо всем по порядку.

5 мая 2004 года принято Постановление Правительства Санкт-Петербурга об установке в Парке городов-героев памятника еще одному подвижнику христианства — Андрею Первозванному, Святому Апостолу, первым, если, конечно, верить фольклору, предвосхитившим появление стольного города Санкт-Петербурга чуть ли не за два тысячелетия до его основания. Памятник давно готов и ожидает своей участи в мастерской петербургского скульптора Альберта Чаркина.

Андрей Первозванный — один из первых и любимых учеников Иисуса Христа. После смерти Учителя ему по жребию досталось проповедовать христианство на севере от Святой земли в скифских землях, то есть на территории будущего русского государства. Если верить фольклору, именно тогда, в первом веке христианской эры, среди аборигенов Приневского края родилась легенда о появлении здесь, на топких берегах Невы, в далеком будущем столичного города.

Вот как об этом рассказывается в анонимном произведении XVIII века «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга»: «По вознесении Господнем на небеса, апостол Христов Святый Андрей Первозванный на пустых киевских горах, где ныне град киев, водрузил святый крест и предвозвестил о здании града киева и о благочестии, а по пришествии в великий Славенск (Новгород), от великого Славенска святый апостол, следуя к стране Санктпетербургской, отшед около 60 верст… водрузил жезл свой в Друзино (Грузино). <…> От Друзина святый апостол Христов Андрей Первозванный имел шествие рекою Волховом и озером Невом и рекою Невою сквозь места царствующего града Санктпетербурга в Варяжское море, и в шествие оные места, где царствующий град Санктпетербург, не без благословения его апостольского, были. Ибо издревле на оных местах многажды видимо было света сияние». Согласно некоторым легендам, апостол Андрей добрался до самого Валаама и там, на берегу озера, якобы водрузил еще один крест — каменный.

Этот мистический сюжет через много веков получил неожиданное продолжение. Местные легенды утверждают, что в 1701 году (год начала Северной войны), а это всего лишь за три года до основания Петербурга, северное сияние вновь поразило местных жителей своей необычной красотой и яркостью, или, как говорится в легендах, «чудесный свет, издревле игравший над островами невской дельты, необыкновенно усилился».

В сказочно-мистическом ореоле, которым изначально было окружено созидание Северной столицы, роль одного из двенадцати апостолов, якобы благословившего место будущего столичного города, велика. Неслучайно, по легенде, Петр Великий обнаруживает мощи святого Андрея Первозванного на петербургской земле. Хотя, согласно христианской традиции, «муж сильный святой Андрей» мученически кончил свою жизнь в греческом городе Патры, где был распят на кресте, имевшем форму «х». Впоследствии этот крест в народе будет назван Андреевским. Для многих христианских стран, в том числе для России, он приобретет символическое государственное значение.

В заключение добавим, что место установки монумента Андрея Первозванного выбрано не случайно. Согласно старинному преданию, именно здесь, следуя своему подвижническому миссионерскому долгу по дороге с Юга на Север, Святой Апостол вступил на землю будущей Северной столицы христианской Руси — Санкт-Петербурга.

Часть II
Пригород

Зеленое ожерелье

С высокой степенью вероятности можно смело утверждать, что общепринятое в современном мире понятие «пригород» появилось на Руси одновременно с возникновением Петербурга. Во всяком случае аналоги этому удивительному явлению в градостроительной практике допетровской Руси найти трудно, если вообще возможно. В самом деле, издревле на Руси существовал город, беспорядочные постройки которого окружались земляными валами, рвами с водой и обносились, то есть огораживались, крепостными стенами. Далеко за ними, разбросанные на бескрайних пространствах земли за городом, строились загородные резиденции царей, князей и боярской знати. Чаще всего эти поселения были наследственными, родовыми, принадлежали фамилии, то есть имени, и потому назывались имениями. Чем дальше они находились от города, тем самостоятельнее и безопаснее чувствовали себя в них владельцы. Они были не при городе, а за городом. «Бог высоко, а царь далеко», — любили говаривать, поглаживая сытые животы, несговорчивые бояре и добавляли при этом, удовлетворенно оглядывая свои фамильные усадьбы: «Близ царя — близ смерти». Пригороды были просто опасны, и потому пригородов как таковых, не было вообще. Одна из самых известных подмосковных царских резиденций XVI–XVII веков — село Коломенское, ныне находящееся в границах Москвы, никогда не обладала статусом пригорода. До сих пор все понятийные словари определяют его всего лишь как «усадьбу русских царей».

Первым русским пригородом в современном понимании этого слова стал приморский ансамбль Петергофа. Он же считался личной загородной резиденцией императора. Петергоф выглядел ярким, праздничным антиподом холодному, строгому, официальному Петербургу. Он встал парадным подъездом у моря, весь пронизанный политической символикой XVIII века, изначально заложенной в самом плане ансамбля. Торжественная лестница, идущая от роскошного царского дворца вниз, к морскому простору, объединенная с морем символической фигурой могучего библейского Самсона, разрывающего пасть льву. Петергофский ансамбль сразу же стал мощной художественной метафорой, аллегорией, безошибочно понятой современниками. В Самсоне виделся русский богатырь, поражающий шведского льва — царя зверей, хорошо известного на Руси по изображениям на государственном флаге Швеции.

Стараясь ни в чем не отставать от своего государя, первый губернатор Петербурга светлейший князь Александр данилович Меншиков закладывает на южном берегу Финского залива, напротив кронштадта, дворцовый комплекс Ораниенбаум. Княжеский дворец положил начало великолепному парку, достигшему своего наивысшего расцвета в середине XVIII века благодаря праздничной архитектуре раннего классицизма, блестяще исполненной итальянским зодчим Антонио Ринальди.

К первой четверти XVIII века относится и возникновение первого каменного дворца с регулярным садом на Саарской мызе, давшим толчок к развитию Царскосельских парков, равно знаменитых как парковой архитектурой, так и образами русской поэзии, сначала пушкинской, а затем поэзии Иннокентия Анненского, Николая Гумилева, Анны Ахматовой. Однажды прозвучавшая здесь поэтическая музыка бережно хранится в «лицейских садах» всемирно известного города муз — Пушкина.

Некоторым особняком в ряду петербургских пригородных парков стоит Гатчинский парк с загадочным ринальдиевским колоссом царского дворца и блестящей львовской землебитной миниатюрой Приората, равно удаленного от уровня земли, как в небо, так и зеркальную бездонность озера. В петербургской архитектуре нет аналогов ни тому, ни другому. Разве что Михайловский замок вызывает смутные ассоциации и легкую грусть по неразвившейся средневековой ветви петербургского архитектурного древа.

И, наконец, Павловск. Это, пожалуй, наиболее драгоценная жемчужина в зеленом убранстве Петербурга. Волею судьбы Павловский парк превратился в колыбель, лабораторию и школу русского классицизма. На страницах своей более чем двухсотлетней истории Павловск среди множества славных имен особенно хранит бессмертное имя шотландца Чарльза Камерона, дерзнувшего заполнить древнерусскую долину реки с характерным названием Славянка клонами и двойниками античных построек, поразивших его при раскопках в Помпее и Геркулануме.

В середине XVIII века в России наиболее популярными считались регулярные сады и парки. Они олицетворяли сущность государственного порядка, выражали математическую точность и строгую отлаженность социально-политического механизма управления монархическим государством. Парки поражали геометрически четкой планировкой дорожек, каждая из них замыкалась скульптурной композицией или павильоном, аккуратно подстриженными кустами и деревьями, послушным кронам которых придавались точные геометрические формы шаров, квадратов и треугольников, яркими цветниками, напоминающими наборные паркеты дворцовых покоев. Кроткая и доверчивая природа демонстрировала завидные образцы покорности, согласия и послушания. В регулярной части Екатерининского парка, куда любили водить иностранных путешественников и дипломатов, было светло и чисто, как в Зимнем дворце. Во всем виделся исключительный порядок. Дипломаты могли смотреть, анализировать, сопоставлять. Путешественники должны были оставить об увиденном документальные и художественные свидетельства потомкам.

На смену регулярному пришел пейзажный тип парка. Просветительские идеи Жан Жака Руссо воспитали в человеке сознание его изначальной зависимости от Природы. На знаменах общественной жизни привычные лозунги неограниченной власти Человека над Природой сменились демократическими призывами к единству того и другого. Это единство, хотя и предполагало вмешательство в природу, но вмешательство это должно было лишь подчеркивать красоту, первозданную прелесть и самостоятельную значимость естественной жизни.

Первой реакцией на изменение стиля стала реабилитация таких пород деревьев как дуб, ива, береза. Они не поддавались культурной стрижке и потому практически исключались из жизни регулярных парков. Постепенно от стрижки отказались вообще. Дорожки и берега водоемов приобрели извилистые, близкие к естественным, очертания. В структуру парков включались дикие лесные массивы и естественные долины рек. Парки приобрели налет декоративной театральности. Неслучайно в пригородное паркостроение на смену профессиональным архитекторам классической школы пришел выдающийся итальянский театральный живописец Пьетро Гонзаго. Созданные им павловские парковые пейзажи на пологих склонах Славянки оказались сродни его же декорациям к спектаклям в Ла Скала или в Эрмитажном театре, где он в разное время служил.

Параллельно развивался срединный тип пригородного парка — каскадный. По своим романтическим, живописным свойствам он был более близок к пейзажному парку. В Павловском парке это активно проявилось на границе между районами Старой и Новой Сильвий. Правда, в данном случае этому способствовали не столько художественные предпочтения паркостроителей, сколько своенравные очертания берегов реки Славянки.

Впрочем, многие районы пригородных парков представляют собой гармоничное сочетание взаимозависимых участков, распланированных в регулярном, или французском, каскадном, или итальянском и пейзажном, или английском стилях. В разных случаях это проявлялось по-разному. Но везде исключительный художественный вкус и внутренняя культура паркостроителей давали возможность уживаться на одной территории носителям порой полярно противоположных эстетических принципов. Дополняя и обогащая друг друга, они в конце концов сложили тот тип национального русского парка, который, отвечая насущным требованиям своего времени, в то же время вырабатывал в себе вневременные приметы. Вот уже три столетия они делают старые парки современными.

Золотой век русского пригородного паркостроения практически уложился в хронологические рамки одного XVIII столетия. Эта временная ограниченность, несмотря на сравнительно частую смену стилей и перемену общественных вкусов, позволила создать дворцово-парковые ансамбли, отличающиеся композиционным единством и цельностью. При этом в границах одного художественного стиля был распланирован только комплекс Нижнего и Верхнего парков Петергофа. Их регулярный характер в сочетании с ликующим буйством вырвавшейся на свободу воды многочисленных каскадов и фонтанов наиболее полно отвечал государственному размаху и императорским амбициям при абсолютной регламентации всего жизненного уклада русского общества первой четверти XVIII века. Все остальные пригородные парки отличаются сравнительно свободной планировкой в сочетании с образцами всех трех типов европейского пригородного паркостроения.

Ни девятнадцатое, ни двадцатое столетия ничего практически нового петербургскому паркостроению не дали. Отдельные попытки создания новых парков ограничивались, как правило, городской территорией и сводились к формированию еще одного более или менее однообразного зеленого уголка отдыха или развлечения. Дальше конспективного повторения прошлого дело не шло.

Между тем ближние пригороды Петербурга пригородами в привычном понимании этого слова, строго говоря, называть нельзя. Фактически, да и юридически они являются составной и частью огромного мегаполиса по имени Санкт-Петербург. У Петербурга и его пригородов общая история и общая судьба. Возникшие практически одновременно с метрополией как загородные царские резиденции, они сразу же стали не только местом проведения монаршего досуга, но и местом напряженной работы царствующих особ. Здесь выслушивались доклады и здесь же принимались важнейшие решения, влиявшие на дальнейшие пути развития государства.

С появлением железнодорожного сообщения малые и кратковременные миграционные перемещения, вначале необходимые для исполнения служебных обязанностей исключительно государственным сановникам и особо приближенным придворным для ежедневных докладов и совещаний, распространились и на постоянных жителей, как столицы, так и его пригородов в их повседневной жизни. Для павловчан, царско-селов и других жителей ближних пригородов Петербург стал местом приложения рабочих сил, в то время как петербуржцы, наоборот, стали постоянно посещать пригородные сады и парки для короткого воскресного отдыха.

И, наконец, напомним об одном, весьма характерном в контексте нашего повествования обстоятельстве. Железнодорожные вокзалы, некогда возведенные на городских окраинах, ныне оказались стоящими в самом центре Петербурга, а маршруты пригородных электричек сегодня в значительной своей части проходят внутри жилых городских кварталов. Все идет к тому, что пригороды когда-нибудь сольются с городом. Понятно, что произойдет это не скоро, но обратим внимание на то, что прецедент уже существует. Мы даже не заметили, как пригородная Стрельна вплотную подошла к Петербургу, или, наоборот, что, может быть, даже точнее, Петербург приблизился к Стрельне. Важно и то, что уже сейчас этот, пока еще не очень заметный процесс слияния влияет на подсознательное восприятие петербургских пригородов как неотъемлемой части собственно Петербурга. Найден даже более или менее удачный общий, собирательный эвфемизм для всех ближних пригородов, делающий их частью одного целого. Их называют «Зеленым ожерельем Петербурга».

Стрельнинский парк

В 1703 году, нарезая участки земли вдоль приморской дороги на Петергоф для раздачи в пользование своим приближенным, Петр оставил Стрелину мызу за собой. Мыза, расположенная на южном берегу Финского залива, в 20 километрах от Петербурга по Петергофской дороге, была известна еще в XV веке. В Писцовой книге водской пятины великого Новгорода 1500 года упоминается деревня «на реке Стрельне у моря». Со старославянского языка название реки переводится как «движение», «течение». Однако в XVIII веке родилась легенда, что эта быстрая речка, берущая начало на Ропшинских высотах и впадающая в Финский залив, названа вовсе не по стремительному бегу воды, а в память «переведения стрелецкого войска Петром I» в 1698 году.

К 1707 году здесь уже стояли особые «путевые хоромы», где царь любил останавливаться на отдых во время поездок в Петергоф и Кронштадт. Тогда же возникла в Стрелиной мызе и первая церковь. По преданию, после своего тайного бракосочетания с Екатериной в Екатерингофской церкви Петр повелел в память об этом событии перенести церковь в Стрельну, и сам будто бы участвовал в ее установке на новой месте. Правда, есть и другое предание, согласно которому первоначальная стрельнинская православная церковь по указанию Петра была переделана из немецкой кирки, некогда здесь стоявшей. От Екатерингофской церкви здесь долгое время сохранялись иконостас, иконы, ритуальные сосуды, а также «готический стул с вышитою золотою полосою на спинке», на котором, если верить местным легендам, перед бракосочетанием сидел царь, ожидая свою невесту.

Современная Стрельна возникла примерно в 800 метрах западнее Большого стрельнинского дворца. Здесь, на высоком холме, согласно преданиям, находилась старинная шведская усадьба с обширным плодовым садом, огородом, хозяйственными постройками и водяной мельницей. В 1710 году на этом месте Петр строит для себя деревянный дворец. Павел Свиньин в одном из ранних описаний Стрельны рассказывает об огромной липе, возрастом в несколько сотен лет, росшей возле оранжереи. «При Петре Великом построена на ней была беседка, в которую вела высокая круглая лестница. Здесь часто монарх сиживал и кушал чай, наслаждаясь зрелищем столь любимой им стихии — моря. Сюда Петр приглашал иногда голландских шкиперов и угощал их чаем. Близ сей липы находится большой ильм, который тоже заслуживает внимания: Петр, отбывши в Курляндию, заметил, что из дерева сего делают многие прочные вещи, а как его не было в окрестностях Петербурга, то, отправляясь из Митавы, приказал он вырыть небольшой ильм с корнем и привязать сзади своего экипажа. Таким образом, он привез его сюда и собственными руками посадил на сем месте».

Петром же в Стрельне была заведена «древесная школа для молодых дубов, вязов, кленов, лип и других деревьев и плодоносных кустарников. Здесь неутомимый хозяин сам сажал семена, собранные им во время путешествий. Они называются Петровыми питомцами и старательно сохраняются». Считается, что из этого замечательного рассадника высажено много деревьев в Петергофе и Царском Селе.

Стрельна была не только «древесной школой». Если верить легендам, именно здесь, в Стрельне, посадили первые клубни картофеля, подаренные Петру I голландцами. Другое дело, что экзотический заморский корнеплод вблизи моря не прижился. Уже позже «голландский подарок» начали культивировать в Новгородской губернии, откуда он начал поистине победное шествие по всей России.

В книге В. Я. Курбатова «Петербург» находим упоминание о круглом островке в Стрельне, сосны на котором, по преданию, тоже посажены Петром.

У главного фасада Большого дворца берет свое начало стрельнинский Нижний парк. Строительство дворца началось в 1720 году по первоначальному плану архитектора Н. Микетти. При Петре Стрельна становится одной из самых представительных загородных царских резиденций. Стрельну называют не иначе как «версаль», или «версаль Петра великого». Но скоро интерес Петра к Стрельне угас, строительные работы прекратились, а саму Стрельну Петр подарил своей дочери Елизавете. В царствование Анны Иоанновны Большой стрельнинский дворец сгорел. Только в 1751 году строительная жизнь в Стрельне вспыхивает вновь. Дворец «возобновляется» по проекту архитектора Б.Ф. Растрелли.

Но, как и Петр I, все последующие владельцы Стрельны предпочитали ей блистательный Петергоф. При Екатерине II заброшенный Стрельнинский дворец пришел в окончательное запустение. К концу XVIII века, как утверждают очевидцы, войти во дворец «без опасения было невозможно». Здание разрушалось на глазах. Среди петербургской публики начали ходить страшные рассказы про «ужасы старинного замка», про тени мертвецов, стоны и крики которых раздаются по ночам. Правда, неисправимые прагматики относили все эти небылицы к особенностям здешней акустики. Каждое произнесенное во дворце слово трижды «диким голосом ответствовало из развалин». Рассказывали, что любители подобной экзотики специально приезжали из Петербурга послушать стрельнинское эхо.

Дворец в Стрельне. Неизвестный литограф. 1840-е годы

Одно время Стрельнинский дворец принадлежал сыну Павла I Константину. Но только в 1847 году, когда и дворец, и парк перешли в собственность сына уже другого императора — Николая I Константину Николаевичу, дворец получил официальное название — Константиновский.

В советское время во дворце располагалось Ленинградское арктическое училище. В самой Стрельне находится дом для престарелых и инвалидов, в народе он известен под именем «Богадельня» и торгово-кулинарное училище на Театральной аллее, прозванное «Танковым».

К 300-летию Петербурга Стрельна превратилась в петербургскую резиденцию Президента России. Дворец и всю прилегающую территорию привели в порядок и отреставрировали. Появились и новые микротопонимы. Саму Стрельну стали называть «Малым Петербургом», а Большой Константиновский дворец — «домиком Путина».

Верхний сад и Нижний парк Петродворца

Петергоф в «Походном журнале» Петра I упоминается уже в сентябре 1705 года. По преданию, своим появлением он обязан супруге Петра — Екатерине Алексеевне. Петр, озабоченный строительством кронштадтской крепости, которая должна была защищать возводимый Петербург от вторжения неприятеля с моря, часто посещал остров котлин. И так как поездки совершались морем, что представляло, особенно в бурную осеннюю непогоду, постоянную опасность, то Екатерина будто бы уговорила Петра построить на берегу Финского залива, напротив острова, заезжий дом, путевой дворец, или, как говорили в то время «попутные светлицы», где можно было бы переждать ненастье. Такие светлицы якобы и построили на краю Фабричного канала, напротив первоначальной Знаменской церкви будущего Петергофа. По преданию, Петр великий, бывая впоследствии в Петергофе, посещал эту церковь и даже пел на клиросе. Место для возведения «попутных светлиц» на возвышенности между старинными чухонскими деревушками Похиоки и кусоя Петр, говорят, выбрал лично. Если верить преданиям, здесь же им была устроена и «алмазная мельница», которая, правда, вскоре сгорела. Вероятно, вместе с мельницей сгорела и первая деревянная Знаменская церковь, отстроенная заново уже при императрице Елизавете Петровне.

Есть и другие свидетельства более ранней задумки строительства Петергофа. Во всяком случае замысел его строительства возник задолго до этого. В одном из документов того времени можно прочитать, что «26 мая 1710 года царское величество изволило рассматривать место сада и плотины грота и фонтанов Петергофскому строению». Речь шла о будущем Петергофе, парадной загородной резиденции, которую начали возводить восточнее всех первоначальных «попутных светлиц».

Между тем формально датой основания Петергофа принято считать 1714 год, когда на самой кромке залива царь заложил так называемые Малые палаты, или Монплезир.

До окончания Северной войны оставалось еще целых семь лет, но Россия так прочно врастала в топкие балтийские берега, что могла себе позволить политическую демонстрацию. В самом деле, мы знаем, что строительство Петербурга и Кронштадта в значительной степени определялось условиями военного времени, соображениями тактического и стратегического характера. Появление Петропавловской и Кронштадтской крепостей было обусловлено исключительно необходимостью защиты отвоеванных у шведов земель. Но строительство Петергофа? Чем, как не яркой и убедительной декларацией воинской мощи, экономического могущества и политической зрелости можно объяснить появление в разгар войны загородной резиденции с веселыми и дерзкими затеями, радостными забавами и праздничными водяными шутихами?

Петр сам принимал участие в планировке и строительстве Петергофа. Еще в первые годы XIX века местные жители знавали столетнего старика, чухонца из деревни Ольховка, что вблизи Ропши, тот не раз видел царя и неоднократно бывал с ним на работах по строительству водовода для фонтанов Верхнего сада и Нижнего парка Петергофа. Он носил за Петром межевые шесты, когда тот, нередко по колено в болоте, «вымерял землю для своего Петергофа». Старый чухонец хранил как святыню серебряный рубль, пожалованный ему государем за работу. Правда, как утверждает Пыляев, Таицкий водовод, о нем, скорее всего, идет речь, проведен на средства богача Демидова, владевшего в то время мызой Тайцы. Но тот же Пыляев и опровергает эту легенду, указывая, что расходы на проведение водовода обозначены не где-нибудь, а именно в дворцовых документах.

Возведение Большого Петергофского дворца, или, как тогда говорили, Верхних, или Больших, палат, Петр поручает ученику знаменитого немецкого зодчего Шлютера архитектору Иоганну Фридриху Браунштейну, которому указал на образец, выбранный им в одной из архитектурных книг собственной библиотеки. Вероятно, и расположение дворца на границе Верхнего сада и Нижнего парка определил сам император. Браунштейн был первым архитектором Петергофа, но проработал в нем всего два года. Затем строительство продолжили архитекторы Жан Батист Леблон, Николо Микетти, Михаил Земцов. А завершил возведение Петергофского дворца выдающийся архитектор Бартоломео Франческо Растрелли, он и превратил скромные первоначальные верхние палаты в Большой дворец, известный нам без каких-либо изменений до сих пор.

К 1755 году в законченном виде со стороны моря Большой дворец предстал вытянутым на 260 метров единым ярким фасадом, в котором отчетливо выделялись несколько симметрично расположенных разновысоких объемов. Центральная трехэтажная часть, завершенная на семнадцатиметровой отметке высокой фигурной кровлей, переходит в симметричные, тоже трехэтажные, но с более низкой кровлей корпуса, они, в свою очередь, сменяются резко контрастирующими по высоте одноэтажными застекленными галереями. Эти последние заканчиваются блестящими по замыслу и исполнению павильонами — Церковным и Гербовым, золоченые главы которых торжественно завершаются с одной стороны православным крестом, с другой — вращающимся подобно флюгеру орлом. Для достижения постоянного зрительного эффекта, при котором с любой точки обзора орел должен выглядеть двуглавым, Растрелли выполнил его с тремя головами.

Внутренняя отделка дворца отличается подчеркнутой парадностью помещений, пышностью декоративных элементов, изысканностью обстановки. Особенно выделяются Тронный и Портретный залы, куропаточная гостиная. Все интерьеры несут в себе отчетливые следы различных художественных вкусов, архитектурных стилей, школ и направлений. Кроме И. Браунштейна к строительству дворца в разное время оказались причастными Ж.-Б. Леблон, М. Земцов, К. Растрелли, Ю. Фельтен, Л. Руска, Ж.-Б. Валлен-деламот, В. Стасов, А. Штакеншнейдер и многие другие. Но, несмотря на это, известный художественный такт и высокое уважение друг к другу позволили зодчим различных эпох создать цельное художественное произведение, и сегодня воспринимаемое как творение одного выдающегося мастера.

О праздничном великолепии растреллиевского дворца и щедрости, проявленной царствовавшей в то время императрицей Елизаветой Петровной при его строительстве, рассказывает характерное предание. Будто бы, заказывая Растрелли лестницу, которая предназначалась для прохода купцов на придворные праздники, Елизавета Петровна велела использовать при ее отделке побольше золота, так как купцы его особенно любят. На самом деле, как утверждают специалисты, на Купеческой лестнице золота использовано не больше, чем в остальных интерьерах дворца, да и вообще во всех растреллиевских интерьерах, будь то в Царском Селе, Петергофе или Петербурге. Искусствовед В.Я. Курбатов вообще считает, что эта легенда появилась уже после того, как лестницу назвали Купеческой, и именно потому, что по ней действительно приглашенные купцы являлись на дворцовые праздники. Между тем абсолютно все интерьеры дворца и в самом деле поражали избыточным обилием золота.

Среди многочисленных помещений Петергофского дворца особое место принадлежит Кабинету Петра I. Он создан по проекту архитектора Жана Батиста Леблона в 1718–1720 годах. Стены Кабинета сверху донизу отделаны резным дубом. Существует предание, что некоторые части дубовой обшивки император вырезал сам.

В так называемом Кабинете мод и граций Большого Петергофского дворца по проекту архитектора Жана Батиста Валлен-Деламота размещено 368 картин итальянского художника графа Ротари, который приехал в Петербург в 1756 году. В 1762 году он скончался от приступа колик, но перед смертью, если верить легендам, будто бы успел подарить все свои картины Екатерине II. Государыня распорядилась выделить для этой коллекции отдельный зал. Правда, по утверждению современных исследователей, императрица то ли не приняла подарок, то ли он вообще не был ей предложен, а картины она приобрела сама и за немалые деньги. По одним сведениям, она заплатила за них 14 000, по другим — 17 000 рублей.

О жизни в Петергофском дворце Екатерининского времени нам известно из местной легенды. Однажды Екатерина, рассказывается в легенде, написала своему заграничному корреспонденту барону гримму, что у нее в Петергофе, во дворце, есть так называемая диванная комната, почти все пространство которой занимает диван. «На нем, — писала императрица, — могут, скорчившись, разместиться двенадцать человек». Впрочем, легенда утверждает, что Екатерина упустила в своем письме маленькую пикантную подробность: диван был захвачен в качестве трофея у турок, и привезен с театра военных действий специально для Потемкина. С тех пор, как утверждает известный бытописатель Пыляев, мода на подобные диваны распространилась по всей России. Гостиные барских домов буквально загромождались огромными сооружениями для отдыха, они впервые появились после взятия Очакова и назывались не иначе как «Потемкинские диваны».

Южный фасад дворца, обращенный к старой Петергофской дороге, решен в традиционных формах русской усадебной архитектуры. Это П-образный объем, флигели которого образуют границы внутреннего двора, чаще всего, по традиции являющегося одновременно и парадным двором. На черновых набросках, сделанных Петром I, видны следы этого дворового пространства, ограниченного каналами для отвода воды.

В 1714–1724 годах архитекторы Браунштейн и Леблон совместно с садовником Л. Горинхфельтом осуществили первоначальную планировку верхнего сада с водоемами, боскетами, крытыми аллеями, в первой четверти XVIII века они прекрасно сочетались с плодовыми деревьями и огородными грядками. Но уже в конце 30-х годов того же века саду придали парадный вид. Теплицы убрали, а огороды перенесли в другое место. В саду расставили золоченые скульптуры, поставили кадки с декоративными деревьями, водоемы украсили фонтанами. Имперскую представительность верхнего сада окончательно подчеркнул Растрелли. В соответствии с перестроенным Большим дворцом он расширил границы сада и обнес его монументальной оградой со строгими коваными створами ворот, навешанными на мощные десятиметровые пилоны, декорированные коринфскими колоннами с барочными завершениями.

Пять фонтанов верхнего сада постепенно подготавливают посетителей к восприятию праздничной феерии Большого каскада. Первый из фонтанов Межеумный. Свое оригинальное название фонтан получил от старого русского слова в значении «промежуточный». Фонтан действительно находится на полпути от входа в сад к его середине. Он представляет собой тридцатиметровый в диаметре бассейн с бронзовой фигурой разъяренного дракона в центре и четырьмя дельфинами, выбрасывающими пенные струи воды.

В центре Верхнего сада находится один из самых знаменитых фонтанов Петергофа — фонтан «Нептун». Он создан в Нюренберге в 1650-1670-х годах в честь окончания Тридцатилетней войны и приобретен в свое время Павлом I для Гатчины. Затем его передали в Петергоф и в 1799 году установили в Верхнем саду на месте существовавшей здесь с 1737 года свинцовой золоченой скульптурной композиции «Нептунова телега», работы Растрелли. Фонтан «Нептун» — это многосложная скульптурная композиция, состоящая из более чем тридцати фигур и декоративных элементов, одновременно низвергающих десятки струй воды.

В 1737 году на территории Верхнего сада создается два строгих Квадратных пруда, в центрах которых в обрамлении фонтанирующих струй воды устанавливаются свинцовые вызолоченные фигуры на мотив мифов о богине Диане. В 1773 году свинцовые скульптуры пришли в негодность и были сняты. Только в 1929 году на их месте появились мраморные копии с античных скульптур богини любви Венеры и бога солнца Аполлона.

Свое великолепие Большой Петергофский дворец сохранял в течение двух столетий, и в одночасье утратил его во время Великой Отечественной войны. Споры о причинах гибели Большого Петергофского дворца продолжаются до сих пор. Точнее, до какого-то времени считалось бесспорным, что Петергофский дворец подожгли немцы перед самым своим бегством из Петродворца под натиском Советской армии. Между тем сохранилась легенда о том, что дворец подорвали наши, советские разведчики. Фашисты хорошо знали о стремлении советского военного командования во что бы то ни стало сохранить дворец в целости и сохранности. Поэтому они расположились в нем как у себя дома, чувствуя себя в полной безопасности. Даже новый, 1942 год гитлеровские офицеры решили встретить во дворце. Каким-то образом об этом узнало советское командование и решило будто бы преподнести немцам необыкновенный новогодний подарок. Под прикрытием непогоды группа разведчиков — недавних жителей Петергофа — пробралась к стенам дворца и забросала «устроенный в первом этаже банкетный зал вместе с пировавшими гитлеровцами противотанковыми гранатами». Вспыхнул пожар — и дворец сгорел. Согласно легенде, никто из разведчиков живым не вернулся.

По другой легенде, Петергофский дворец уничтожили кронштадтские моряки. Однажды в кронштадте распространился слух, что в Петродворец прибыл сам Гитлер. К тому же по какой-то необъяснимой причине в тот вечер во дворце были освещены все окна. И это хорошо видели из кронштадта. Не долго думая, кронштадцы ударили по Петергофу из всех своих островных пушек, и дворец на глазах восторженных моряков запылал.

За окнами кабинета раскинулся Нижний парк и величественная панорама необозримого морского простора, соединенного с дворцом грандиозным гидротехническим сооружением — Большим каскадом. В представлении склонного к символам и аллегориям человека XVIII столетия каскад олицетворял выход России к морю — событию исключительной государственной важности, делу, которому Петр посвятил всю свою жизнь. Строительство каскада началось в 1715 году архитектором И.Б. Браунштейном по эскизам и указаниям Петра I. Затем оно было продолжено архитекторами Леблоном и Микетти, последний и завершил его в 1723 году. Скульптурное убранство и декоративные детали выполнялись из позолоченного свинца одновременно в мастерских Англии, Голландии и России.

Для питания фонтанов проложили самотечные каналы от Ропшинского водохранилища.

Большой Петергофский каскад представляет собой композицию из семнадцати водопадных ступеней, украшенных сорока одной бронзовой золоченой статуей, двадцатью девятью барельефами, четырьмя бюстами, семью маскаронами и ста сорока двумя звенящими струями бьющей в небо хрустальной воды.

В центре всей этой фантастической композиции высится скульптурная композиция «Самсон, раздирающий пасть льва». Дата появления скульптуры Самсона теряется в легендах и преданиях того времени. По одной из легенд, она установлена едва ли не позже всех скульптур каскада — в честь 25-летия Полтавской битвы. Будто бы символический библейский герой был сооружен в 1725 году, уже после смерти Петра I, повелением Екатерины I. Именно она якобы задумала увековечить Полтавскую победу в виде аллегорических фигур — Самсона и льва: Самсон символизировал Россию, а лев — побежденную Швецию. По другим преданиям, Самсон установлен еще при Петре I, в 1715 году, в память знаменитого Гангутского морского сражения, в котором Россия впервые одержала победу над шведами. Фигуру Самсона исполнили в свинце, по модели Растрелли.

Большой каскад Петродворца. Современное фото

Вид на Большой дворец и Большой каскад с фонтаном «Самсон»

К концу XVIII века большинство первоначальных, выполненных из свинца скульптур Большого каскада из-за недолговечности материала пришло в негодность. В 1799 году их решили заменить бронзовыми. К изготовлению скульптур привлекли лучших скульпторов того времени, в том числе Ф.Ф. Щедрина и И.П. Прокофьева. Первый из них выполнил скульптуру «Нева», второй — «волхов». Установленные по обе стороны Большого каскада, они тут же породили замысловатую легенду, кочующую с тех пор по многочисленным литературным источникам. Будто бы скульптурную группу «Нева и волхов» первоначально выполнил один автор, и представляла она собой единую композицию, но затем «была расчленена на две отдельные фигуры».

В 1802 году заменили и фигуру Самсона. На этот раз ее выполнил из бронзы скульптор М.И. Козловский.

Во время великой Отечественной войны скульптуру Самсона похитили немецкие оккупанты и вывезли в Германию. Найти ее не удалось. В 1947 году по модели скульптора В. Л. Симонова на основе сохранившихся фотографий ее заново воссоздали. Впрочем, бытует на этот счет одна любопытная легенда. Будто бы в начале войны скульптуру «Самсона» закопали в землю, но свидетелей не осталось. В машину с рабочими будто бы попала бомба, и все до одного погибли. Очень может быть, что нам с вами, или нашим потомкам когда-нибудь предстоит стать свидетелями нового археологического открытия.

В XIX и, тем более, в XX веках яркий и образный язык символов, которым прекрасно владели в XVIII веке, был забыт, а затем и вовсе исчез из привычного обихода. Некогда грандиозные художественные аллегории превратились в обыкновенные скульптурные украшения. Такая судьба постигла и знаменитый фонтан «Самсон». В связи со столетием со дня рождения В. И. Ленина фонтан «Самсон» в народе получил название «Струя Ильича».

Еще через два десятилетия на страну обрушилась эпидемия дикого средневекового телевизионного знахарства. С утра до вечера два телегероя тех незабываемых лет Анатолий кашпировский и Алан Чумак, чередуясь друг с другом, заряжали своей целительной энергией бутылки с водопроводной водой у доверчивых телезрителей и останавливали кровь при полостных операциях, проводимых на расстоянии тысяч километров от телестудии. Их «подвиги» во благо человечества не остались незамеченными в ленинградском городском фольклоре. Фонтан «Самсон» в народе получил характерное прозвище: «кашпировский, разрывающий пасть Чумаку». Оба телевизионных экстрасенса и в самом деле были непримиримыми антиподами.

Затем, когда имена телезнахарей стали стираться из памяти одураченных обывателей, «Самсон» превратился в обыкновенный «Памятник стоматологу». Эпоха победного наступления капиталистических отношений на социалистическую систему хозяйствования наложила свой отпечаток и на современный фольклор. В композиции «Самсона» острословы разглядели символ превосходства экономики Южной кореи над Северной и окрестили петергофский фонтан: «Самсунг, разрывающий пасть ким Ир Сену».

С Большим Петергофским каскадом связана любопытная традиция. С окончанием летних лагерных учений и маневров воспитанники петербургских кадетских корпусов вывозились в Петергоф. В присутствии Императорской фамилии они должны были штурмом брать ступени каскада. И когда, сбиваемые с ног мощными струями воды, юные кадеты достигали верхней площадки, их встречала императрица и из собственных рук награждала самых успешных «небольшими вещицами из сердолика и других драгоценных камней».

Место впадения вод Большого каскада в Морской, или Самсоновский, канал в 1724 году было зафиксировано двумя деревянными галереями с так называемыми клок-шпилями — водяными органами. В 1803 году по проекту архитектора А.Н. Воронихина обветшавшие галереи заменили кирпичными, облицованными пудостским камнем, с водяными фонтанами на куполах и гранитными львами у входов.

Тем же целям фиксации и организации пространства служат и симметрично расположенные в створе Марлинской аллеи грациозные фонтаны «Адам» и «Ева», украшенные мраморными статуями прародителей человечества, изваянными в 1718 году венецианским скульптором Д. Бонацца.

Условия узкой и неровной прибрежной полосы не позволили устроителям Нижнего парка в полной мере следовать основному принципу регулярного паркостроения — симметрии. И тем не менее там, где это возможно, этот принцип последовательно соблюдался. Так, если на восточном участке парка на берегу моря был возведен Монплезир, то на таком же расстоянии от Самсоновского канала в западном направлении по проекту Браунштейна в 1721–1725 годах строится изящный павильон «Эрмитаж», предназначенный для уединенного времяпрепровождения царя и его ближайших «четырнадцати персон». «Эрмитаж» с французского языка переводится как «хижина уединения». Эту «хижину», оформленную роскошными дворцовыми интерьерами, оборудовали первыми в России подъемными машинами, доставлявшими приглашенных «персон» на второй этаж. Из сада в «Эрмитаж» можно было попасть только по подъемному мосту, перекинутому через глубокий ров, наполненный водой.

На границе западного участка парка находится еще один миниатюрный дворец, возведенный в первой четверти XVIII века, — Марли. Его скупая, лаконичная, но выразительная архитектура сегодня может дать представление о первых загородных домах петербургской знати. В композицию Марлинского ансамбля включен один из крупнейших фонтанов Нижнего парка — «Золотая гора», по 22-м ступеням которой падает вода, бьющая из трех маскаронов, выполненных по рисунку Михаила Земцова. Сам фонтан в 1722 году спроектировал Н. Микетти. Ему же принадлежит идея декорировать вертикальную часть ступеней листовой позолоченной медью, чему и обязан фонтан своим названием.

Перед Марлинским каскадом, вызывая всеобщее удивление и восхищение одновременно, на 15-метровую высоту вздымаются два полых внутри столба воды. Этот необычный эффект достигнут при помощи сконструированной лично Петром специальной заглушки, вставленной в выходные отверстия фонтанных труб. Оставленное между трубой и заглушкой воздушное кольцо для выброса воды обеспечивает при необычно большой высоте струи достаточно малый расход воды, отчего и фонтан назвали Менежерным, то есть экономным, по-французски.

Марлинскому каскаду на восточной стороне парка соответствует созданный по проекту Михаила Земцова грандиозный каскад драконов, или «Шахматная гора», — гигантское фонтанное сооружение, декорированное черными и белыми клетками, на верхних ступенях которого выбрасывают пенные струи воды три монументальные бронзовые фигуры драконов. Десять мраморных героев античных мифов на высоких постаментах украшают композицию каскада.

Следуя принципам строгой симметрии, перед «Шахматной горой» в 1739 году построили два Римских фонтана, аналогичных тем, что украшают площадь Святого Петра в Риме.

Среди местных жителей бытуют легенды о том, что некоторые фонтаны Петергофа придуманы лично императором. Например, по его проекту якобы выстроен оригинальный фонтан в виде «пирамиды водяной с малыми кашкадами». Хотя из документов известно, что проект фонтана «Пирамида» исполнен архитектором Николо Микетти.

Петру будто бы принадлежит идея создания четырех так называемых фабольных, по мотивам фабол, то есть басен Эзопа и Лафонтена, фонтанов, один из которых — фонтан «Фаворитка», сохранился до сих пор. Фонтан представляет собой небольшой круглый бассейн, по периметру которого безостановочно кружат четыре крякающие утки и бегущая за ними лающая собачка. Из клювов уток и пасти собачки бьют веселые фонтанчики воды. В XVIII веке кроме своей основной, развлекательной функции, фонтан выполнял и просветительскую, нравоучительную роль. Как известно, Петр всегда придавал этому особое значение. Рядом с бассейном была укреплена табличка с сюжетом соответствующей басни и моралью, которая из нее вытекает. Первоначально фигуры плавающих зверюшек выточили из дерева. В 1730 году их заменили на медные, вычеканенные по моделям скульптора Пино. Вероятно, тогда же родилась легенда о том, что фонтан создан по приказу императрицы Елизаветы Петровны в честь своей собачки Фаворитки. Позже появилась другая легенда, утверждающая, что фонтан — это памятник любимой собачке Екатерины II по имени Земира.

Фонтан «Фаворитка» принадлежит к группе фонтанных устройств, занимающих особое место в архитектурно-планировочной структуре Нижнего парка. Это так называемые механические забавы, водяные затеи и фонтаны-шутихи — характерные обязательные атрибуты регулярных садов XVIII века. Если следовать театральной традиции XVIII столетия, эти фонтаны блестяще выполняли роль веселых бесхитростных интермедий, заполняя паузы между классической игрой фонтанов.

В самых неожиданных местах Нижнего парка можно встретить и другие шутихи. Это различные «Скамьи» и «Диванчики», одна попытка сесть на которые вызывает к жизни коварные струи воды. «Ёлочки» и «Дубок», чьи ветви в самую неподходящую минуту превращаются в предательские водометы. «Зонтик», с деревянного купола которого неожиданно низвергаются потоки воды.

К этой же группе парковых забав можно отнести и фонтан «Солнце», устроенный в 1719 году по проекту Леблона и Браунштейна. Фонтан представляет собой вращающуюся бронзовую колонну с тремя дисками, из которых бьют, разлетающиеся подобно солнечным лучам струи воды. Полтора столетия этот удивительный фонтан скрывали от посетителей парка глухие стены царских купален, и только в 1926 году, когда ликвидировали купальни, фонтан «Солнце» вновь оказался включенным в парковый ансамбль.

Согласно местным легендам, всем 175 петергофским фонтанам покровительствует нимфа Аганиппа. Как и древние греки, верившие в то, что эта богиня вдохновляла поэтов, пивших воду из ее источника у горы Геликон, современные посетители петергофских парков верят, будто бы именно она ежедневно запускает многочисленные механизмы водяных струй и следит за тем, чтобы они исправно работали. В петергофском парке есть скульптурное изображение Аганиппы. Появилось оно не сразу. В 1720 году архитектор Николо Микетти разработал проект Львиного каскада в виде колоннады, в центре которой находилась бронзовая скульптура легендарной нимфы с кувшином, из него вытекала вода. Однако идею каскада реализовали только в самом конце XVIII века по проекту уже другого архитектора — А.Н. Воронихина. Каскад украшали фигуры бронзовых львов, исполненных по модели скульптора И.П. Прокофьева. Но из-за разрушения непрочного пудожского известняка, из которого каскад был изготовлен, уже в середине XIX века его пришлось разобрать.

Львиный каскад. Современное фото

Новый Львиный каскад сооружен в 1854–1857 годах, его проект исполнил архитектор А.И. Штакеншнейдер. Представлял собой замкнутую четырехугольную колоннаду ионического ордера, между ее четырнадцатью колоннами установлены беломраморные плоские круглые фонтанные чаши с бьющими из них мощными струями воды. Внутренняя часть колоннады превращена в бассейн, вода которого вытекала из разверстых пастей маскаронов, укрепленных на внешней стороне цоколя колоннады. По ее сторонам стояли бронзовые львы, в поднятых лапах они удерживали шары, а в центре — фигура древнегреческой нимфы Аганиппы, отлитая по модели Федора Толстого. Во время Великой Отечественной войны и оккупации Петродворца фашистскими войсками Львиный каскад взорвали, а скульптурное убранство похитили. В настоящее время Каскад полностью восстановлен.

В начале XVIII века одной из наиболее любимых построек Петра в Петергофе оставался Монплезир. Он часто бывал здесь, любуясь утренним морским простором безбрежного Финского залива. В царской спальне бережно хранилась его постель, согласно преданию, поставленная им самим таким образом, чтобы при пробуждении «первым предметом глазам его представился Кронштадт, ясно отсюда видимый».

На мраморной террасе Монплезира стоит довольно необычная бронзовая статуя Нептуна. Она менее всего напоминает греческого бога морей и потоков с трезубцем в руке и более — ярославского мужика с вилами. Известно, что Нептун отлит в 1716 году на Московском литейном заводе по рисунку Петра I. На этот счет живет в Петергофе стародавнее предание. Будто бы у Петра в Петергофе появился хороший приятель, богатый купец из местных жителей, часто посещавший государя в Монплезире. Рассказывают, что купец отличался застенчивостью и был похож на красную девицу, разглядывающую срамные картинки. Когда Петр водил его по залам своего «голландского домика», приходил в замешательство, стыдливо отводил глаза, смущался и не знал, куда деться при виде обнаженных тел на полотнах. Петра это приводило в неподдельный восторг. И вот однажды, рассказывает легенда, ему пришла в голову вздорная мысль подшутить над простодушным провинциалом. Петр набрасывает рисунок, и образ стыдливого мужика, выполненный в лучших традициях древнерусской деревянной скульптуры, запечатлевается в бронзе. Правда, снисходительный Петр оставил на бедрах несчастного что-то вроде повязки, опять же весьма далекой от античных образцов.

В Монплизере хранится еще один курьезный «памятник» петровским шуткам. В западной галерее находится картина, которую Петр I будто бы специально заказал в Голландии только затем, чтобы посмеяться над «мундкохом Яном», своим обер-кухмистером. Ян, или как его называли в Петербурге, Иван Иванович Фельтен, датчанин по происхождению, служил в России с 1704 года. Это был верный, преданный и незаменимый слуга, но, как это часто бывает, Фельтен сразу же стал объектом постоянных шуток Петра, многие из них носили жестокий средневековый характер. Благодаря Якобу Штелину до нас дошли некоторые анекдоты, связанные с любимым поваром императора. Один из них связан с этой злополучной картиной.

На полотне изображена романтическая сцена: женщина с любовником, а рядом трубач, подвязанный поварским передником. Современники легко узнавали в любовнике самого императора Петра I, ласкающего жену личного повара под музыку играющего на трубе Яна Фельтена. Говорят, Петр решил заказать эту картину после того, как узнал, будто Фельтен в очередной раз разболтал, то есть раструбил, что кто-то снова наставил ему рога.

Несмотря на то что Петр любил своего обер-кухмистера и доверял ему, он редко прощал проступки, «сделанные с намерением или по небрежению». Видимо, и Фельтен не однажды знакомился со знаменитой дубинкой императора. Во всяком случае сохранилась легенда о том, как однажды, уже после смерти Петра, Фельтен посетил кунсткамеру, «где хранится изображение Петра великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и, увидев, между прочим, государеву трость, стоящую в углу, сказал господину Шумахеру, своему зятю: „Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась, может быть у многих, так же как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них по спине танцевала“».

Фамилия Фельтена хорошо знакома петербуржцам. В XIX веке, если верить М.И. Пыляеву, считалось, что он был отцом архитектора Ю.М. Фельтена. Однако, согласно утверждениям современных историков, герой многочисленных легенд и преданий обер-кухмистер Фельтен является не отцом, а родным дядей знаменитого зодчего — автора всемирно известной ограды Летнего сада, Дворцовой набережной с мостиком через Зимнюю канавку, Старого Эрмитажа, Чесменского дворца на Московском проспекте и многих других сооружений Петербурга и его пригородов.

В 1872 году в Нижнем парке открыли памятник основателю Петергофа Петру I работы скульптора М.М. Антокольского. Во время Великой Отечественной войны статую похитили фашисты и увезли в Германию. В 1957 году ее вновь отлили по сохранившейся авторской модели. Петр изображен в форме офицера Преображенского полка. Среди курсантов Петергофского военно-морского училища с давних пор существует традиция. Каждую весну перед выпуском происходит так называемый ритуал разоружения Петра. Он утрачивает свою офицерскую шпагу, местным властям приходится ежегодно восстанавливать ее.

Очень скоро петербуржцы поняли, что Петергоф вполне может соперничать с лучшими дворцово-парковыми ансамблями Европы. Его начинают называть «Русским Версалем», а чуть позже — «Столицей фонтанов». В словаре питерской городской фразеологии хранится уникальная формула некой иллюзорной устойчивости, которую пытались обрести целые поколения ленинградцев: «Музей функционирует, фонтаны фонтанируют». Значит, все в порядке, все идет нормально, жизнь продолжается. А уж если надо кого-то поставить на место, снизить чей-нибудь творческий статус, или усомниться в способностях, то трудно найти более подходящую формулу, чем снисходительноуничижительное восклицание: «Не фонтан!»

Теплые волны домашнего патриотизма захлестывали не только петербуржцев, но и заезжих провинциалов, души и сердца которых наполнялись неподдельной гордостью за петергофские фонтаны. Старинные анекдоты говорят о том, что поездки «На фонтаны» издавна стали неотъемлемой частью петербургского быта: «А знаешь, мне наш Петергоф больше Венеции нравится». — «Да ведь ты в Венеции не был?!» — «Все равно, я на карте видел. Ничего особенного». И второй анекдот: «Господин кассир, дайте мне, пожалуйста, билет в Петергоф». — «Старый или Новый?» — «Нет уж — вы по-новее, пожалуйста».

Посещение Петергофа для большинства петербуржцев становилось праздником, а для многих — памятным событием, способным оставить в биографии человека заметный след на всю жизнь. Поездкам «На фонтаны» не могла помешать даже переменчивая и непредсказуемая петербургская погода. С легкой руки Николая II, считается, что в Петродворце всегда хорошая, или, как говорили в старом Петербурге, «Лейб-гвардии Петергофская погода». Сложился нехитрый, но знаменательный ритуал. Уходя из Нижнего парка Петродворца, посетители бросают монетку в бассейн фонтана «Фаворитка». Чтобы обязательно еще раз сюда вернуться.

Ораниенбаумский парк

Стараясь ни в чем не отставать от своего монаршего повелителя, губернатор Петербурга и всесильный герцог Ижорский Александр данилович Меншиков заложил на южном берегу Финского залива, напротив кронштадта, собственный дворцовый комплекс.

Некогда эти земли принадлежали великому Новгороду, и в Переписной книге водской пятины значились как дятлинский погост копорского уезда. Затем, в период централизации Руси, они вошли в состав Московского государства и, находясь на северо-западных рубежах последнего, долгие века противостояли ливонским рыцарям и шведской армии. Оскорбительный для России Столбовский мирный договор 1617 года официально признал эту территорию шведской, окончательно отрезав тем самым Московскую Русь от моря. Северная война, объявленная Петром I Швеции в 1700 году, важнейшей своей задачей и ставила обеспечение выхода России к Балтике путем возвращения собственных земель. Уже первые успехи в этой войне позволили Петру основать Петербург и военно-морскую крепость кронштадт. Наблюдение за строительством того и другого Петр поручил Меншикову.

История собственно Ораниенбаума началась в октябре 1703 года, когда Петр I лично определил кратчайший путь от кронштадта до побережья. От этой точки вдоль всего южного берега Финского залива вплоть до строящегося Петербурга царь провел трассу приморской дороги, по сторонам которой приказал нарезать участки земли для загородных резиденций высших государственных сановников и царедворцев. За собой Петр оставил земли для строительства будущих резиденций в Стрельне и Петергофе, а Меншикову достался конечный от Петербурга участок этой дороги. Здесь и началось строительство Ораниенбаума.

В 1780 году, через пятьдесят один год после смерти Меншикова, городу Ораниенбауму, только что возведенному в ранг уездного, пожаловали герб. Загадочная и необычная для русской геральдики символика его — померанцевое дерево с экзотическими плодами на серебряном поле — восходит к первому десятилетию XVIII века. Скорее всего, этот герб первоначально относился к меншиковской усадьбе. Во всяком случае еще в 1761 году, задолго до утверждения герба, на гравюре Ф. Внукова и Н. Челнокова по рисунку М.И. Махаева «Проспект Ораниенбаума, увеселительного дворца ее императорского величества при Финляндском заливе против Кронштадта», уже изображен геральдический знак с померанцевым деревом в кадке. На той же гравюре, слева от дворца, хорошо видна не сохранившаяся до наших дней Померанцевая галерея, в ней кроме лимонов, винограда, ранних овощей и ягод к столу хозяина выращивались декоративные померанцевые деревья. Существует предание, что «при первом прибытии сюда русских было найдено оранжевое дерево».

Экзотическое название города Ораниенбаума всегда вызывало повышенный интерес и вполне понятное любопытство обывателей. Немецкое Orange (апельсин) плюс Baum (дерево) — сочетание прозрачное и ясное, тем не менее, не всегда удовлетворяло пытливый русский ум. Появлялись другие версии. В 1703 году Петр посетил усадьбу Меншикова вблизи Воронежа и будто бы назвал ее Ораниенбургом, в соответствии с тогдашней модой на немецкие названия городов. А Меншиков, желая польстить царю, слегка изменив это имя, назвал свой приморский замок на берегу Финского залива Ораниенбаумом.

Есть и другие легенды. Так, по одной из них, Петр, прогуливаясь однажды по усадьбе своего любимца, наткнулся на оранжерею с различными деревьями в кадках. К ним были приставлены разъяснения на специальных табличках. Дойдя до таблички «Oranienbaum», Петр прочитал ее и расхохотался. Меншиков льстиво поддержал его веселым смехом. Так будто бы и родилось название имения. По другой легенде, загородную усадьбу Меншикова назвали в честь кумира Петра I английского короля вильгельма III Оранского.

Ассоциации, связанные с цветом просыпающейся природы, никогда не покидали жителей этого приморского пригорода Петербурга. По воспоминаниям старожилов, в 1930-х годах утопающий в кустах сирени Ораниенбаум выглядел таким ухоженным и красивым, что в народе его называли «Сиреневым городом». Впрочем, еще в XVIII веке предпринимались попытки русифицировать труднопроизносимое немецкое слово «Ораниенбаум», сделать его по возможности простым и удобным в произношении. Вначале его называли «Аренбог», а затем еще более упростили. Так появился «Рамбов».

По Неве плывет трамвай

В сторону Рамбова.

В Питере опять шуруют

Бандиты из Тамбова.

В конце XVIII века часть земель в Ораниенбауме принадлежала видному государственному деятелю адмиралу Н.С. Мордвинову. От тех времен в современном Ораниенбауме сохранился микротопоним «Мордвиновка». Так ораниенбаумцы частенько называют свой городской парк.

В годы великой Отечественной войны фашистам не удалось оккупировать Ораниенбаум. Эта, так называемая «Малая земля», или «Ораниенбаумский пятачок», прочно удерживался нашими войсками.

В октябре 1948 года, в период непримиримой борьбы советской власти с космополитизмом и подражанием Западу, город Ораниенбаум преименовали в Ломоносов. Нашелся и достаточно удобный повод. В 1753 году по проекту М.в. Ломоносова в Усть-Рудице, что вблизи Ораниенбаума, создали первую в России фабрику по производству мозаичных смальт и цветного стекла. «Вблизи» — это мягко сказано. Усть-Рудица находится в 26 километрах от Ораниенбаума, да и фабрика просуществовала недолго, чуть более пятнадцати лет. Но и этого оказалось достаточно, чтобы лишить город с 200-летней к тому времени историей своего родового имени. От камня, брошенного неосторожной рукой в мутные воды примитивного сознания, круги расходятся до сих пор. «А вы знаете, что Ломоносов еврей?» — «Как? И он тоже?» — «Представьте себе, его настоящая фамилия Ораниенбаум».

Впрочем, каких только курьезов не случалось в биографии славного города Ораниенбаума. Например, еще в 1917 году одна из старейших улиц города — Еленинская, названная так в честь владевшей тогда Ораниенбаумом великой княгини Елены Павловны, одним отсечением первой буквы была превращена в Ленинскую. Кстати сказать, этот веселый каламбур, пришедший в голову кому-то из местных революционных матросов, стал первым в новой России топонимом, посвященным «вождю всемирного пролетариата».

Но вернемся в начало XVIII века. В 1711 году архитектор Джованни Фонтана, занятый на строительстве петербургского дворца Меншикова на Васильевском острове, приступает к возведению загородной резиденции Александра Даниловича на самом берегу Финского залива. Первоначально на высокой естественной гряде выстроили двухэтажный корпус, продолженный впоследствии одноэтажными полуциркульными галереями, завершенными двумя эффектными павильонами в виде башенок. От павильонов, в одном из которых была устроена церковь, а в другом — Японский зал, уходили на юг одноэтажные, украшенные аркадами, корпуса служебных флигелей, образующих гигантских размеров внутренний двор.

Ощущению небывалой высоты и грандиозности дворца со стороны моря способствовали террасы, декорирующие северный склон естественной возвышенности, служившей как бы пьедесталом всему сооружению. На террасы вели пологие пандусы и живописные торжественные веерообразно расходящиеся лестницы, нарядно украшенные балюстрадами, вазами, нишами и скульптурой.

Это был типичный барочный загородный особняк, гипертрофированные размеры которого, чрезмерная величественность и подчеркнутая парадность отражали свойства характера владельца, чье непомерное честолюбие и тщеславие не позволяли тому оставаться на втором плане. Его петербургский дворец слыл самым большим в столице, не исключая царские палаты, а дворец в Ораниенбауме значительно превышал размеры царского петергофского дворца. Современники называли Меншиковский дворец на берегу моря «Увеселительным замком». Его вид с гигантской короной над крышей и княжескими вензелями на балконных решетках издалека привлекал внимание морских путешественников. В свою очередь, плоские крыши галерей, огражденные в XVIII веке балюстрадой и служившие для прогулок, открывали удивительно прекрасные перспективы Финского залива и кронштадта.

В 1713 году «княжим архитектором» становится Шедель, работавший в Ораниенбауме вплоть до опалы и ссылки Меншикова. Затем проектными и строительными работами во дворце в разное время занимались Михаил Земцов, Бартоломео Растрелли, и, наконец, Антонио Ринальди. Каждый из них, привнося элементы собственного архитектурного почерка, тем не менее сумел сохранить единство первоначального художественного замысла и цельность пространственной композиции. Однако в дальнейшем на сохранность дворца в известной мере сказалось отсутствие постоянных владельцев. В разное время он принадлежал Морскому госпиталю, Морскому кадетскому корпусу, наследнику престола Петру Федоровичу, другим особам царской фамилии. В нем располагались различные учреждения и ведомства. Дворец постепенно приходил в упадок. Исчезали элементы, наличие которых придавало дворцу величественность и грандиозность. Так, например, утрата аркадной обработки каменных стенок террасы начисто лишила восприятие дворца как многоэтажного сооружения.

Одновременно со строительством Большого дворца перед его северным фасадом разбили регулярный Нижний сад с партерным сквером, боскетами и скульптурой. По замыслу его создателей сад предполагалось украсить фонтанами в количестве большем, чем в царском Петергофе. В сочетании с подстриженными на европейский манер кустарниками в саду высадили огромное количество деревьев по примеру старомосковских усадебных садов. Согласно описи 1736 года, только «яблонь было 314, а вишен — 600 старых дерев».

От главного входа во дворец, разделяя сад на две равные половины, проложили широкую центральную аллею, он, продолжаясь за воротами сада, пересекала старую Копорскую дорогу и упиралась в причалы специально вырытого ковша для захода судов. От ковша к заливу тянется широкий, почти километровой длины канал, как и в случае с Петергофом, напоминавший о неразрывной связи России с морем.

В городском фольклоре сохранилось предание, что и первоначальный Меншиковский дворец и Морской канал строились по просьбе Екатерины I. Как и в случае с «путевыми светлицами» в Петергофе, Екатерина, беспокоясь о безопасности супруга во время его поездок в Кронштадт, считала, что в бурную погоду Петр на обратном пути непременно заедет к своему любимцу. А уж от него сможет вернуться в Петербург менее опасным путем — по береговой дороге на лошадях. Канал, по преданию, вырыли всего за три дня. В работах участвовали девять тысяч крепостных Меншикова, снятых для этого со всех строек, которыми руководил светлейший в то время в Кронштадте и Петербурге.

По другому преданию, тот же канал прорыли по иному случаю. Однажды Меншиков ожидал царя на дороге, ведущей из Петербурга в Ораниенбаум. Но, на беду, Петр решил отправиться к нему по заливу в легкой шлюпке. Однако мелководная прибрежная полоса, заросшая камышом, не дала лодке подойти к берегу. Разгневанный царь велел поворачивать обратно. Тогда-то Меншиков прервал на три дня все строительные работы в Кронштадте, чтобы прорыть канал к Нижнему саду Ораниенбаума. Проехав по нему, Петр будто бы сказал: «Дело знатное, хотя, должно быть, немного и коштовато». Герцог Ижорский, замечает Пыляев, «не любил скупиться, когда дело требовало издержек». Как мы знаем, сам император был равнодушен к роскоши, но поощрял страсть к ней в других.

От Капорской дороги Нижний сад отделяла эффектная ограда, перестроенная в середине XVIII века архитектором Растрелли во время предпринятой им перепланировки Нижнего сада. Металлические звенья ограды объединялись чередующимися каменными малыми и большими столбами, в XVIII веке они завершались воинской арматурой и бюстами.

Западная сторона ограды примыкала к одноэтажному, на высоких подвалах дому с мезонином, построенному, по некоторым предположениям, самим Растрелли и служившему в прошлом увеселительным целям. В одной его половине размещалась опера, отчего в документальных источниках иногда этот дом называют «Бывшим оперным домом», на другой — библиотека, кунсткамера и помещения для развески картин. «картинный дом», как называли его при первых владельцах, стал чуть ли не первым в России специальным зданием для размещения и хранения художественных коллекций. Этот исключительно ценный памятник архитектуры середины XVIII столетия сумел сохранить свой первоначальный облик, несмотря на солидный 200-летний возраст и множество различных, порой совершенно случайных владельцев, среди которых были и военный госпиталь, и реальное училище, и средняя школа.

Восточное крыло садовой ограды в свое время замыкала адекватная по архитектуре «картинному дому» Померанцевая оранжерея, о ней мы уже упоминали. К сожалению, до наших дней она не сохранилась. За оранжереей, образованный сложной системой запруд и плотин, возник Нижний пруд, в Петровскую эпоху носивший характерное название: «Малое увеселительное море», служившее для острых развлечений пресыщенной знати.

После падения и политической смерти Меншикова Ораниенбаум потерял значение загородной резиденции и приморского увеселительного парка. В тридцатых годах XVIII века из Большого дворца вывезли почти все декоративное убранство, мебель и украшения и начали приспосабливать его для размещения Морского госпиталя.

Однако вскоре все вернулось на свои места, а строительная жизнь Ораниенбаумского парка резко активизировалась и приобрела новую окраску. В 1743 году императрица Елизавета Петровна объявила своего племянника, сына дочери Петра I Анны — Петра Федоровича, наследником русского престола и подарила ему Ораниенбаум. С 1746 года наследный принц и его молодая супруга принцесса София-Фредерика Августа Ангальт-Цербтская летние месяцы проводят в Ораниенбауме со своим так называемым «Малым двором».

Будущий русский император Петр III, немец по отцовской линии, детские годы проведший в Германии и преклонявшийся перед военной системой Фридриха II, все свои юношеские забавы и развлечения свел к изучению воинского устава и играм в оловянные солдатики. С возрастом эта болезненная страсть заполнила почти все его свободное время, с той только разницей, что деревянные игрушки заменили живыми — специально выписанными из Гольштинского герцогства солдатами. Для них Петр Федорович решил построить в Ораниенбауме настоящую крепость, полностью отвечавшую требованиям фортификационного искусства XVIII века.

Крепость, названная на немецкий манер Питерштадтом, в плане представляла собой двенадцатиконечную звезду, окруженную рвами, заполненными водой, с подъемными мостами и земляными валами. Пять крепостных бастионов имели на вооружении двенадцать пушек. Солдаты располагались в миниатюрных казармах. Для офицеров и двух гольштинских генералов выстроили специальные дома. Вход в крепость оформляли так называемые Почетные ворота, на оси которых находился каменный «Комендантский дом», известный в истории как дворец Петра III. Авторство и того, и другого принадлежит одному из крупнейших архитекторов XVIII столетия Антонио Ринальди, незадолго до этого приехавшему из Италии в Россию и ставшего главным архитектором Ораниенбаума.

Дворец Петра III — одно из первых произведений зодчего — создавался в период наивысшего расцвета петербургского барокко. Это было время, когда сам факт существования таких авторитетов, как Растрелли и Чевакинский, определяли суть и направление архитектурной политики, когда над водами Невы и Крюкова канала поднимались такие признанные барочные шедевры, как Зимний дворец и Никольский Морской собор, когда будущий классицизм еще только нащупывал дорогу в умах передовой архитектурной общественности. И тем не менее построенный в этот период дворец Петра III принадлежал уже классицизму, несмотря на барочную усложненность плана, сложный рисунок балконных решеток, балюстраду на дворцовой кровле. Признаками нового стиля стали: отсутствие во внешнем оформлении крупных криволинейных деталей, четкость и ясность вертикальных и горизонтальных членений, скупость и лаконичность декоративной обработки.

В настоящее время во дворце Петра III расположен музей одного из самых малоизвестных и потому загадочных русских императоров. Через полгода после его воцарения его свергнет с престола собственная супруга Екатерина Алексеевна. Еще через несколько дней, если, конечно, верить фольклору, он был злодейски убит. Это произошло в Ропшинском дворце, куда Петра III заточили после насильственной отставки. Его смерть, и без того легендарная, окружена таинственным ореолом. Рассказывают, например, что убийство в Ропше увидел из Стокгольма знаменитый шведский ученый, теософ-мистик Эммануэль Сведенберг. Убиенный император, по свидетельству современных сотрудников музея во дворце Петра III в Ораниенбауме, до сих пор напоминает о себе. Так, предметы его личного пользования «имеют привычку менять свое положение». То шпага императора изменит свое положение, то ботфорты развернутся, то обшлага мундира загнутся. Музейщики к этому давно привыкли и, входя в комнату императора, не забывают произнести: «Здравствуйте, ваше величество, извините, что мы вас побеспокоили».

Рядом с Питерштадтом, в долине реки карость, Ринальди разбивает миниатюрный, под стать дворцу, Петровский парк. Его украшают каскады, деревянные лестницы и павильоны со скульптурой и смотровыми площадками, деревянный китайский домик, Эрмитаж и Зверинец. Все это, едва дожив до конца XVIII столетия, обветшало, и в 1798 году было разобрано. Сегодня ничто, кроме дворца и Почетных ворот, похожих на триумфальную арку с прозрачным фонарем и высоким шпилем над ним, не напоминает о существовании в не так уж далеком прошлом исправно действовавшей модели военного поселения.

Стремясь противопоставить грубым солдатским играм ненавистного мужа утонченную изысканность беззаботного времяпрепровождения в узком кругу избранных среди роскоши и великолепия живописи, архитектуры и скульптуры, Екатерина, еще будучи великой княгиней, возводит на противоположном берегу Карости по проекту того же Ринальди живописный ансамбль Собственной дачи с архитектурным шедевром Китайского дворца в центре. Вокруг дворца Ринальди разбивает пейзажный парк, включая в него практически весь Верхний парк с Концертным залом и колоссальной игрушкой — Катальной горкой, более чем на половину к нашему времени утраченной.

От Концертного, или, как его называли в XVIII веке, Каменного зала, к Китайскому дворцу Ринальди проложил широкую Тройную липовую аллею, несколько сместив ее ось от оси дворца, как того требовали каноны пейзажного паркостроения. Благодаря этому безошибочному приему дворец открывается взгляду путешественника неожиданно, поражая тонким изяществом уравновешенного фасада, сохраняющего в пластике черты уходящего барокко, уже классического в своей простоте и ясности. Особенно привлекателен северный фасад. Его центральная часть отмечена трехгранными, декорированным колонными выступами, увенчанными сложным скульптурным завершением. Южный фасад, на судьбе которого сказалась перестройка, предпринятая архитекторами Л. Бонштедтом и А. Штакеншнейдером в середине XIX века, менее эффектен, хотя и он выглядит празднично и нарядно на фоне высоких вековых дубов. Эта праздничность деликатно подчеркнута очень ринальдиевской по рисунку низкой барочной оградой, окружающей со всех сторон дворец.

Особенное внимание Ринальди уделил внутренней отделке Китайского дворца, в которой слились воедино все виды изобразительных и прикладных искусств. Наибольшее значение представляют Малый и Большой китайские кабинеты, иллюстрирующие довольно смутные представления современников зодчего о далеком Китае, и знаменитый Стеклярусный кабинет. Его стены полностью покрыты двенадцатью уникальными панно, на которых изображены экзотические птицы на фоне фантастических восточных пейзажей. Все они вручную вышиты шерстью на холсте, предварительно покрытом стеклярусом — мельчайшими стеклянными трубочками молочного цвета. Панно изготовлены отечественными мастерицами под руководством француженки де Шен в петербургской мастерской.

Китайский дворец стал любимым местом одинокого пребывания будущей императрицы Екатерины II в пору ее «соломенного вдовства», в то время, когда супруг устраивал шумные оргии в кругу ее молоденьких и невзыскательных фрейлин. Здесь она пыталась преодолеть вынужденную скуку в узком кругу верных и преданных друзей. Может быть, поэтому в Петербурге жила легенда о том, что панно для Стеклярусного кабинета китайского дворца Екатерина вышивала собственноручно в долгие часы вынужденного одиночества. Говорят, тень императрицы до сих пор время от времени посещает китайский дворец и бродит по его анфиладам.

В начале XX века Ораниенбаум принадлежал герцогу Г.Г. Мекленбург-Стрелицкому, который вместе со своей морганатической женой Н.в. Карловой и дочерью Наташей жил в китайском дворце. Герцог умер в 1910 году. Через три года скончалась его юная дочь. Оба они похоронены здесь же в парке, вблизи китайского дворца. После революции их могилы вскрыла и осквернила революционная матросня. Местные жители утверждают, что в ночной тишине парка до сих пор можно услышать тяжелые шаги герцога и легкое постукивание детских туфелек его дочери.

Парки Царского Села

Еще одним пригородным парком, основанным при Петре I в первой четверти XVIII века, был Екатерининский парк Царского Села. Об основании этого знаменитого пригорода рассказывают легенды. В начале XVIII века единственная дорога из Петербурга в будущее Царское Село, минуя Пулковскую гору, поворачивала направо, шла вдоль огромного лесного массива и затем, резко повернув на юго-восток, пробиваясь сквозь дремучий лес, заканчивалась при въезде на бывшую шведскую мызу Saris hoff, что значило «возвышенное место». Правда, легенды возводили это название к имени какой-то «госпожи Сарры» — по одной версии, и «старой голландки Сарры» — по другой. Легенда выглядит вполне логично: в XVIII веке действительно название царской резиденции писали с буквы «С» — Сарское Село, что для простого народа, рассказывается в легенде, было не очень привычно, и слово «Сарская» они будто бы произносили как «Царское». Так или иначе, к этой мифической Сарре Петр I якобы иногда заезжал угоститься свежим молоком. В 1710 году эту мызу на сухом возвышенном месте царь пожаловал своему любимцу Александру Даниловичу Меншикову, но через какое-то время передал ее во владение будущей своей жене Екатерине Алексеевне, бывшей ливонской пленнице Марте Скавронской.

В отличие от Петергофа, Сарская мыза не превращается в официальную загородную резиденцию царя. Екатерина живет здесь простой помещицей в деревянном доме, окруженном хозяйственными постройками, огородами и садами. Временами, чаще всего неожиданно, сюда приезжает царь, любивший в этой уединенной усадьбе сменить парадные официальные застолья на шумные пирушки в кругу близких друзей.

Только в эпоху уже другой Екатерины — императрицы Екатерины II, Царское Село превращается в загородную императорскую резиденцию. Вместо «Деревни царя», как называли его при Петре I, Царское Село стали называть «Дворцовым городом», «Петербургом в миниатюре», или «Русским Версалем».

В 1718 году петергофский архитектор И.Ф. Браунштейн построил для супруги императора небольшой каменный дом, с которым связана одна сентиментальная легенда, записанная Штелиным. Приводим ее в пересказе И.Э. Грабаря.

«Угождение, какое сделал государь императрице, построив для нее Катерингоф (Екатерингофский дворец. — Н. С.), подало ей повод соответствовать ему взаимным угождением. Достойная и благодарная супруга сия хотела сделать ему неожиданное удовольствие и построить недалеко от Петербурга другой дворец. Она выбрала для сего высокое и весьма приятное место, в 25 верстах от столицы к югу, откуда можно было видеть Петербург со всеми окрестностями оного. Прежде была там одна небольшая деревенька, принадлежавшая ингерманландской дворянке Саре и называвшаяся по ее имени Сариной мызою. Императрица приказала заложить там каменный увеселительный замок со всеми принадлежностями и садом. Сие строение производимо было столь тайно, что государь совсем о нем не ведал. Во время двухлетнего его отсутствия работали над оным с таким прилежанием и поспешностью, что в третий год все было совершенно отделано. Императрица предложила будто бы своему супругу по его приезде совершить прогулку в окрестностях города, обещая ему показать красивейшее место для постройки дворца, и привела его к возведенному уже дому со словами: „вот то место, о котором я вашему величеству сказывала, и вот дом, который я построила для моего государя“. Государь бросился обнимать ее и целовать ее руки. „Никогда катенька моя меня не обманывала", — сказал он».

«Неожиданное удовольствие», о котором говорится в легенде, сводилось к тому, что Петр, круто повернув с основной дороги в сторону Сариной мызы, должен был поразиться открывшейся перспективе с каменным дворцовым фасадом в центре. К тому времени домовитая Екатерина, вовсе не помышляя о блестящей судьбе будущей царской резиденции, высадила вокруг дворца тысячи яблонь, сотни вишен и бесчисленное множество кустов смородины и крыжовника.

В 1743–1751 годах дворец претерпел первую перестройку по проекту архитекторов А.в. Квасова и С.И. Чевакинского. Квасов возвел два флигеля, объединив их с первоначальным каменным дворцом открытыми галереями. Он же начинает строительство одноэтажных служебных флигелей, определив тем самым блестящие пропорции и размеры парадного двора.

Еще с Екатерининских времен парк вокруг дворцовых построек начинает утрачивать старомосковские садовые черты. Вырубаются плодовые деревья, прокладываются прямые аллеи, выращивание овощей и фруктов переносится в специально построенные оранжереи. Более того, квасов предлагает создать перед дворцом на территории бывшего Зверинца регулярную планировку, которая должна раскрыть перед зрителем весь фасад дворца.

Но уже к концу этой перестройки в нее вмешивается величайший зодчий XVIII столетия Б.Ф. Растрелли. В 17521756 годах он практически заново перестраивает старый Царскосельский дворец. Растрелли уничтожает галереи, надстраивает флигели и возводит дворцовый комплекс, размерами превосходящий все построенное ранее в Петербурге. Кроме того, он создает пластическую декорацию фасадов, равной которой по силе эмоционального воздействия русское барокко в период своего наивысшего расцвета не знало. Исключительное многообразие эффектных деталей в виде мужских, женских и львиных масок, картушей, раковин, кронштейнов, наличников и лопаток, множество сверкающих позолотой статуй и ваз, обилие колонн, белизна и стройность которых подчеркнута изящной вызолоченной чернью балконных решеток, по свидетельству современников, производили неизгладимое впечатление.

Екатерининский дворец. Общий вид

Парадный двор со стороны старой Петербургской дороги Растрелли замыкает кованой решеткой с Золотыми воротами, названными так из-за обилия позолоченных деталей, делающих металлические створы легкими и нарядными. В XVIII веке пилоны ворот украшала скульптура.

О впечатлении, производимом на посетителей Екатерининским дворцом, можно судить и по преданию, записанному П. Свиньиным. «когда императрица Елизавета приехала со своим двором и иностранными министрами осмотреть оконченный дворец, то всякий, пораженный великолепием его, спешил изъявить государыне свое удивление. Один французский посол маркиз де ла Шетарди не говорил ни слова. Императрица, заметив его молчание, хотела знать причину его равнодушия, и получила в ответ, что он точно не находит здесь самой главной вещи — футляра на сию драгоценность».

В царствование Екатерины II дворец, из которого, как утверждают легенды, были прорыты подземные ходы ко всем основным парковым павильонам, становится ее любимой загородной резиденцией. Однако серьезных изменений дворец уже не претерпевает. Более того, сохранилось предание об отказе государыни вторично золотить крышу Царскосельского дворца. В свое время на внутреннюю и наружную отделку дворца было израсходовано более шести пудов золота. В народе про дворец рассказывали чудеса, уверяя, будто вся крыша его золотая. Карнизы, пилястры, кариатиды действительно были позолочены. На ослепительно-белой, луженого железа, крыше стояла золоченая деревянная балюстрада, украшенная такими же деревянными золочеными фигурами и вазами.

Но уже через несколько десятилетий позолота в значительной степени утратилась и требовала восстановления. После некоторых колебаний Екатерина отказалась от больших трат, и позолоту частично закрасили, частично заменили бронзой. Но в народе сложилось предание, что не скупость государыни послужила тому причиной. Говорили, что ослепительный блеск золота в солнечную погоду не однажды вызывал панику и ложную тревогу. С криками: «Пожар!» конные и пешие, светские и военные, мужчины и женщины, дети и подростки, опережая друг друга, спешили к царскому дворцу, и затем, смущенные невольным обманом, расходились по домам и казармам. Потому-то, говорится в легенде, заботливая императрица и велела снять позолоту. Впрочем, по другой легенде, сама государыня, взглянув однажды на крышу дворца, пришла в ужас, и едва не закричала: «Пожар!» Да вовремя опомнилась. После этого курьеза будто бы и приказала императрица закрасить позолоту краской.

По местным преданиям, только за право счистить с крыши остатки позолоты подрядчики предлагали Дворцовому ведомству «20 000 червонных», но Екатерина будто бы гордо ответила, что не продает своих обносков, и велела все закрасить охрой. Позолоченным остался только купол дворцовой церкви.

Однако случались и подлинные пожары. Один из них произошел в июне 1863 года. Это был второй пожар Царскосельского дворца. В 1820 году, по преданию, огонь удалось унять с помощью Святой иконы Божьей Матери, вынесенной из Знаменской церкви. Увидев икону, Александр I будто бы воскликнул: «Матерь Божия, спаси мой дом». Рассказывают, что в эту минуту переменился ветер, и пожар удалось быстро прекратить. И на этот раз, уже по указанию Александра II, икону вынесли из церкви и обнесли вокруг дворца. Пламя, еще мгновение назад не поддававшееся пожарным, говорят, тут же стало затихать.

При Екатерине II в ансамбле Екатерининского дворца произошли очередные изменения. В 1779 году Ю.М. Фельтен пристраивает к дворцу так называемый Зубовский флигель. Несмотря на свое укоренившееся в литературе название, Зубовский корпус связан не только с именем Платона Зубова. Еще до него здесь, в комнатах на первом этаже, поочередно жили и другие фавориты императрицы: Григорий Потемкин, Александр Ланской, дмитриев-Мамонов. Личные покои Екатерины находились на втором этаже. Лестница, связывавшая оба этажа, в местном фольклоре называлась «Лестницей фаворитов».

Интересно отметить, что при строительстве флигеля Фельтен предпринял архитектурный эксперимент, значение которого далеко не сразу поняла и оценила архитектурная общественность. Дело в том, что фасад Зубовского флигеля, являющийся продолжением фасада дворца, обработан в одном с ним стиле барокко, а фасад, обращенный в сторону Большого луга, — в формах нарождающегося нового стиля — классицизма. Это была, пожалуй, первая попытка столь близкого существования двух полярно противоположных архитектурных направлений, в дальнейшем получившая блестящее развитие в таких петербургских архитектурных ансамблях, как дворцовая площадь и ансамбль Смольного.

В это время архитектором Царского Села становится Чарлз камерон, еще до приезда в Россию известный в архитектурных кругах Европы как исследователь и знаток античной архитектуры. Он — автор нашумевшего исследования «Термы римлян», авторитетный ученый и участник раскопок в Помпее и Геркулануме. Камерон начинает работу в Петербурге, полный надежд на возрождение античных образцов архитектуры древней Греции и Рима. Первой его работой в Царском Селе становится проект Холодной бани — двухэтажного помещения с купальней на первом и «Агатовыми комнатами» для отдыха на втором этаже.

Камеронова галерея. Современное фото

В 1787 году Камерон заканчивает грандиозное здание галереи для торжественных обедов, парадных приемов и прогулок в плохую погоду. Получившая впоследствии название Камероновой, эта галерея на уровне второго этажа объединялась с холодной баней открытой террасой — висячим садом, и была решена в единых стилистических формах с последней.

Камеронова галерея имеет два спуска в парк. С торца один из них оформлен величественной парадной лестницей, украшенной бронзовыми фигурами Геркулеса и Флоры, работы скульптора Ф. Гордеева. Второй спуск оформлен в виде знаменитого и единственного в своем роде Пандуса с романтическими античными жертвенными треножниками и гигантскими маскаронами на замковых камнях арок. В XVIII веке Пандус производил необыкновенное впечатление. Восхищенные петербуржцы окрестили его «Лестницей богов». Однако, едва вступив на престол, Павел I, который во всем стремился подчеркнуть свое неприязненное отношение к матери, велел перенести скульптуры в Павловский парк. Там они до сих пор украшают ансамбль Двенадцати дорожек.

Высокий художественный такт и безупречный вкус камерона сказался еще и в том, что оба его произведения — и Холодная баня, и Галерея, при том что во исполнение прихоти монаршего заказчика, непосредственно соприкасаются с Большим дворцом, имеют самостоятельное значение и зрительно воспринимаются отдельными павильонами.

В истории камероновой галереи был случай, когда известное сходство фамилии знаменитого архитектора и названия сборника новелл эпохи возрождения однажды напомнило о себе. Как рассказывал автору этих строк ныне ушедший из жизни крупнейший в свое время обладатель коллекции петербургских открыток Николай Павлович Шмидт-Фогелевич, в его собрании находится открытка, изданная до революции книжным магазином Митрофанова. На открытке изображено здание камероновой галереи с надписью: «декамеронова галерея». Надо полагать, среди филокартистов этот досадный издательский курьез превратился в микротопоним и стал одним из фольклорных названий камероновой галереи.

В самом конце XVIII века архитектор И.в. Неелов строит для внучек Екатерины II — дочерей Павла Петровича четырехэтажный великокняжеский корпус. Из корпуса через Садовую улицу была перекинута галерея для непосредственной и более удобной связи с Екатерининским дворцом. Стареющая Екатерина таким образом могла чаще навещать своих внучек. Лестниц она не любила. В 1811 году архитектор В. И. Стасов приспосабливает великокняжеский корпус для размещения в нем Лицея. Возведением великокняжеского корпуса заканчивается почти 70-летнее формирование архитектурного ансамбля Екатерининского дворца.

Если верить фольклору, во время великой Отечественной войны фашистские солдаты, которые оккупировали город Пушкин, однажды попытались снять позолоту с крыши Екатерининского дворца. Однако попытка провалилась. Говорят, что каждый раз, едва на крыше появлялись подозрительные фигуры, в дело вмешивались советские снайперы и точными выстрелами сбивали мародеров. Но сам дворец был разрушен и подвергнут варварскому разграблению. Возрождение дворца началось сразу по окончании войны и продолжается до сих пор.

Одной из самых значительных утрат, связанных с фашистской оккупацией, стало похищение немцами знаменитой Янтарной комнаты. Так в научной литературе принято называть один из залов Екатерининского дворца в Царском Селе, стены которого полностью были облицованы янтарными панно. В начале XVIII века эти художественные панно из балтийского янтаря исполнил немецкий архитектор Андреас Шлютер для одного из кабинетов королевского дворца в Берлине. В 1716 году Фридрих вильгельм I решил подарить этот кабинет Петру I. Говорят, что, убеждая прусского короля расстаться с Янтарным кабинетом, Петр I предложил ему взамен несколько гренадер, каждый из которых был выше шести футов ростом. Правда, есть легенда, утверждающая, что Петр I просто выклянчил Янтарный кабинет у вильгельма. Так или иначе, но кабинет разобрали на отдельные части и доставили в Петербург. В 50-х годах XVIII века Янтарный кабинет перевезли в Екатерининский дворец и смонтировали в одном из его залов. С тех пор Янтарная комната приобретает все более широкую популярность. По свидетельству очевидцев, она производила неизгладимое впечатление, успешно соперничая с позолотой, живописью и драгоценными камнями в интерьерах дворца.

Янтарная комната. Фрагмент декора

Последний раз Янтарную комнату видели в Екатерининском дворце в 1941 году, перед немецкой оккупацией Пушкина. Затем она исчезла. Как утверждают историки, по личному указанию Гитлера Янтарная комната подлежала первоочередной «законной конфискации», как это формулировалось в официальных германских документах того времени. Известно, что в 1942 году Имперский комитет по музеям Германии принял решение передать ее кенигсбергу. Из оккупированного Пушкина она была доставлена в резиденцию гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха. В том же году ее экспонировали для высших армейских чинов в Королевском замке Кенигсберга, затем вновь упаковали в ящики и спрятали в замковых подземельях. В реальной истории знаменитой комнаты это сообщение стало последним, уступив место многочисленным догадкам, предположениям и легендам, множащимся до сих пор.

Версий и легенд о местонахождении похищенной и вывезенной из Советского Союза Янтарной комнаты множество. Мы же ограничимся рассказами лишь о тех, что касаются непосредственно Царского Села. Согласно легенде, в основе которой лежат современные исследования царскосельского краеведа Федора Морозова, за полтора-два года до начала Великой Отечественной войны группе царскосельских реставраторов было приказано изготовить в масштабе 1 х 1 «две янтарные копии». Одну из них подарили «небезызвестному другу СССР Арманду хаммеру, оказавшему советскому правительству важные услуги в первые месяцы войны». Другая копия осталась в экспозиции Екатерининского дворца, и именно ее немцы похитили при отступлении из Царского Села. А подлинник перед самой войной «замуровали в катакомбах царскосельских дворцовых подвалов», где она будто бы до сих пор и находится.

Если верить фольклору, подлинник Янтарной комнаты спрятан в подвалах казарм царскосельской лейб-гвардии, находившихся на углу Церковной и Малой улиц, или в подземных переходах, которые существовали между Екатерининским и Александровским дворцами и павильоном «Арсенал» в Александровском парке.

Но если эти легенды все-таки предполагают хоть какой-то шанс когда-нибудь найти Янтарную комнату, то другие не оставляют на этот счет никакой надежды. Во всяком случае на территории Царского Села. Например, есть легенда о том, что Сталин решил подарить то ли саму Янтарную комнату, то ли ее копию Гитлеру в память о подписании пакта «Риббентроп — Молотов». По легенде, Сталин долго сомневался, каким должен быть подарок. Наконец он вызвал Алексея Толстого: «Вы понимаете в культуре, — сказал он ему, — так скажите, что советский народ должен подарить немецкому народу — своему брату на век. Со следующей недели?» Толстой жил в то время в бывшем Царском Селе, и поэтому ответил то, что пришло ему сразу в голову: «Янтарную комнату». Сталин поругал его за такую расточительность, но с идеей согласился: «Только с одной поправкой: дарить немцам надо копию». И тут же были заказаны две копии. Остается только неизвестным, что подарили Гитлеру, а что осталось в Советском Союзе, и где это находится.

И уж совсем невероятной выглядит современная легенда о том, что Янтарная комната давным-давно найдена. Еще в советские времена ее по распоряжению Цк кПСС надежно упрятали в секретных подвалах одного из швейцарских банков. На всякий случай.

Екатерининский парк возник одновременно с Екатерининским дворцом. Вместе с дворцом рос, развивался, за долгие столетия слившись с ним настолько, что уже давно они врозь и не мыслятся. В 1720-х годах это единство подчеркнула прокладка Эрмитажной аллеи, она протянулась от центра паркового фасада дворца в глубину так называемого Старого сада, разбитого в голландском вкусе, и известного в обиходной речи как «Голландка». Старый сад делится надвое Рыбным каналом, прорытым в то же время. До великой Отечественной войны по берегам Рыбного канала росли огромные ели и пихты, посаженные, если верить старым преданиям, самим Петром I. В годы войны их вырубили фашисты. В наши дни деревья восстановили, но, конечно, современные молодые деревца не ассоциируются с петровским временем.

В центре парка был вырыт Большой пруд, где жили прекрасные белые лебеди. По осени лебеди не покидали Екатерининский парк, так как им подрезали крылья. Рассказывают, что Александру I это так не понравилось, что он будто бы однажды пожурил садовника. «когда им хорошо, — сказал император, — они сами здесь жить будут, а дурно — пусть летят куда хотят». Говорят, после этого на глади Большого пруда появились новые лебеди, с неподрезанными крыльями. Вскоре почти все они разлетелись. Их можно было увидеть в Павловске, Гатчине, в других местах. Но затем, к всеобщему удивлению, лебеди вновь вернулись в Царское Село. Этакая романтическая метафора, олицетворяющая «дней Александровых прекрасное начало», когда молодой император, обуреваемый либеральными мечтами о демократическом переустройстве государства, вселял в своих подданных чаянья и надежды на прекрасное будущее.

Большой пруд и павильон Грот. Фототипия. 1897 год

Александра любили, и он буквально купался в этой любви. Сохранился анекдот о прогулке императора по аллеям Царскосельского парка. Шел дождик, однако это не помешало толпе дам собраться посмотреть на обожаемого царя. Когда он поравнялся с ними, то многие в знак почтения опустили зонтики вниз. «Пожалуйста, — сказал государь, — поднимите зонтики, мадамез, не мочитесь». — «для Вашего императорского величества мы готовы и помочиться», — ответили дамы.

Екатерининский парк со своими строго расчерченными и бережно ухоженными дорожками и аллеями в представлении Екатерины II олицетворял собой государственный порядок, которым так гордилась императрица. Она была готова подчеркивать это при каждом удобном случае. Рассказывают о курьезе, происшедшем с известным любителем музыки бароном А.И. Черкасовым. В Большом дворце выделили комнаты, куда он мог приезжать в любое время. Однажды ему почему-то помешали ветви деревьев перед его окнами. Он приказал их срубить. Екатерине это не понравилось, и она решила найти способ досадить барону. Придя однажды в отсутствие Черкасова в его покои, она разбросала и перемешала все ноты, которые у него всегда находились в порядке. А затем, увидев раздосадованного и разгневанного Черкасова, как можно мягче проговорила: «Теперь вы понимаете, что досадно видеть беспорядок в любимых вещах, и научитесь быть осмотрительнее».

Сохранилась еще одна легенда о болезненной любви Екатерины к порядку. Недалеко от Большого пруда находится Розовое поле. Это обширный зеленый луг, обрамленный роскошными кустами роз. Прогуливаясь однажды по парку, императрица обратила внимание на великолепную белую розу и решила подарить ее своему любимому внуку Александру. Но было уже поздно и, чтобы за ночь розу не срезали, она приказала выставить у куста часового. А наутро совсем забыла о своем вчерашнем намерении. А часовой стоял. Затем его сменил другой… третий… четвертый гвардеец. Не зная о планах императрицы и боясь совершить непоправимую ошибку, командир караула учредил у розового куста постоянный караульный пост. Говорят, этот пост просуществовал вплоть до воцарения императора Николая I, тот и отменил его за ненадобностью. По другим легендам, узнав о происхождении поста, Николай перевел его в другое место, к Орловским воротам, и повелел, «чтобы часовой по-прежнему, в память великой бабки его, основоположницы лихих лейб-гусар, всегда назначался от этого полка».

Екатерининский парк богато украшен беломраморной скульптурой, особенно впечатляюще она выглядит на фоне темно-зеленых древесных крон. Традиционно бережное отношение к скульптуре сохранялось и после октябрьского переворота. Правда, иногда это принимало самые невероятные формы. Одна из легенд послереволюционного Петрограда повествует о том, как в 1918 году Петроградский губисполком получил телеграмму из Царского Села, из которой следовало, что после бегства белогвардейцев в одном из прудов Екатерининского парка нашли сброшенный с пьедестала обезображенный бюст карла Маркса. В Царское Село спешно направили комиссию во главе со скульптором Синайским, автором памятника основателю марксизма, созданного в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. К приезду высокой комиссии бюст извлекли из пруда, отмыли, установили на постамент и укрыли белоснежным покрывалом. Предстояло его вторичное торжественное открытие. Под звуки революционного марша покрывало упало, и Синайский в ужасе отшатнулся. Перед ним хитро и сладострастно улыбался, склонив едва заметные мраморные рожки, эллинский сатир — одна из парковых скульптур Царского Села. Синайский, рассказывает легенда, осторожно оглянулся вокруг, но ничего, кроме неподдельного революционного восторга на лицах присутствовавших, не заметил. «Памятник» великому основателю открыли.

А. А. Греков. Вид павильона Эрмитаж в Царском Селе. 1759 год

В 1744 году по проекту Земцова начали возводить парковый павильон Эрмитаж. Однако в 1749 году, почти полностью готовый, он был переделан по новому проекту, предложенному архитектором Б.Ф. Растрелли. Тогда-то он и приобрел в своем оформлении многочисленные колонны, декорированные скульптурой и украшенные гипсовыми барельефами на базах, и легкие живописные балюстрады на причудливо изогнутой кровле.

Павильон Эрмитаж предназначался для приятного времяпрепровождения и отдыха. О приемах, устраиваемых императрицей Екатериной II в Эрмитаже, рассказывают легенды. После танцев из-под пола мгновенно поднимались специальные столы, блюда на которых «сменялись так, как делаются волшебные превращения в театре». Каждый из приглашенных мог заказать любое кушанье, написав его название на грифельной подставке и позвонив вниз. Под полом находились механизмы, вокруг которых «возились лакеи, спеша получить из кухни и поднять требуемое блюдо». Список блюд был так велик, что вполне мог удовлетворить любой, даже самый изощренный вкус. И будто бы только Суворову однажды удалось вызвать переполох на кухне и смутить хваставшуюся обилием гастрономического ассортимента императрицу. Говорят, он затребовал блюда, которых не оказалось-таки на кухне. Это были солдатские щи и каша.

Эрмитажную кухню, откуда подавались блюда, построили на границе парка, в некотором отдалении от Эрмитажа по проекту архитектора В. И. Неелова в 1775–1756 годах. Это был обыкновенный парковый павильон, возведенный из красного кирпича в стиле английской готики. В XVIII веке Эрмитажную кухню называли «красными воротами». Павильон «кухня» выполнял одновременно две функции: служил поварней, где готовились затейливые блюда для царских гостей, приглашенных в Эрмитаж, и оформлял вход в парк со стороны Садовой улицы. В советские времена первоначальные функции кухни сохранялись. Она также служила воротами для прохода в парк, и в ней готовились незатейливые блюда большевистского общепита и дежурные закуски для неприхотливых посетителей парка. Теперь уже не только за красный цвет кирпичных фасадов, но и за скудость и однообразие ассортимента в народе Эрмитажную кухню прозвали «красной пекарней».

Одновременно с Эрмитажем в 1749 году Растрелли возводит на самом берегу Большого пруда парковый павильон Грот. Выполненный в стиле зрелого барокко, он во многом повторял архитектурные мотивы Екатерининского дворца. Это был самый любимый павильон Екатерины II. Здесь, в центральном зале с видом на Большой пруд, среди собрания античных скульптур и рядом со стоящей в центре мраморной скульптурой сидящего в кресле вольтера работы Ж.-А. Гудона, императрица любила работать по утрам. Среди придворных павильон приобрел неофициальное название, сохранившиеся до настоящего времени: «Утренний зал».

К тому времени Большой пруд становится композиционным центром, на живописных берегах которого один за другим вырастают мостики, павильоны и другие парковые сооружения. В 1773–1774 годах по проекту архитектора В. И. Неёлова возводится симметричный краснокирпичный ансамбль из трех павильонов, построенный в стиле крепостных сооружений. В центральном павильоне, или Шлюпочном сарае, в свое время хранились малые суда, так называемой «царской флотилии». Среди них находились и такие, как индейская пирога, венецианская гондола и другие самые экзотические и необычные парусные и гребные суденышки. Боковые корпуса Адмиралтейства, известные как Птичьи, были изначально предназначены для содержания лебедей, фазанов и павлинов.

На втором этаже Шлюпочного сарая первоначально располагался зал для отдыха, по старой петровской традиции он назывался Голландским.

Подобно тому, как парковые павильоны и скульптурные украшения Петергофа одновременно становились памятниками победы русского оружия в Северной войне в начале XVIII века, так Екатерининский парк в Царском Селе в конце XVIII превратился в пантеон воинской славы России в многочисленных войнах с Турцией. Одним из таких памятников стала Чесменская колонна, воздвигнутая в 1774–1778 годах по проекту архитектора Антонио Ринальди в честь побед русского флота в Чесменской бухте Эгейского моря. Этот оригинальный 14-метровый триумфальный мраморный обелиск, увенчанный символом победы — бронзовым орлом, ломающим когтями турецкий полумесяц, установлен посреди Большого пруда на пирамидальном основании, погруженном в воду. На стволе колонны укреплены три пары корабельных носов — ростр, подчеркивающие морской характер знаменитой битвы. Иногда Чесменскую колонну называют «Ростральной».

Во время Великой Отечественной войны Чесменская колонна сильно пострадала. Были утрачены бронзовые барельефы, изображавшие отдельные эпизоды Чесменского сражения, и мраморная доска с памятной надписью. Согласно местным легендам, фашисты стремились уничтожить и саму колонну. Говорят, они набрасывали на нее стальные тросы и с помощью танков пытались стащить с пьедестала.

Другое сооружение, посвященное победам русского оружия над турецким, известно как Башня-руина. Это одно из самых эффектных и живописных сооружений Екатерининского парка имитирует старинные развалины древнего замка. Башня возведена по проекту архитектора Ю.М. Фельтена в «память войны, объявленной турками России», как об этом высечено на замковом камне арочных ворот Башни. Все сооружение выложено из кирпича, частично оштукатуренного. На поверхности штукатурки выбиты искусственные трещины, имитирующие естественные повреждения кладки.

В Царском Селе живет старинная легенда о том, что императрица Екатерина II держала здесь взаперти пленных турецких офицеров. В героический ряд парковых сооружений, посвященных русско-турецким войнам, можно поставить и павильон «Турецкая баня», построенный на берегу Большого пруда в 1850–1852 годах по проекту архитектора И.А. Монигетти. Он напоминает о победах России в русско-турецкой войне 1828–1829 годов. Это сооружение с высоким минаретом, по преданию, является точной копией павильона в одном из султанских парков в константинополе. Его внутреннее убранство — диваны, ковры и прочие предметы, привезли из Турции. На стенах изображены виды окрестностей константинополя.

Романтическими памятниками любви служат в Царском Селе два оригинальных моста — скромный, но безупречный по совершенству плавных линий арочного проезда — Малый каприз, и затейливо прихотливый, необыкновенно эффектный, с китайской беседкой над центральным проездом — Большой каприз. Их авторство принадлежит архитектору В. И. Неёлову. Оба каприза построили в 1770–1774 годах. Композиционная идея капризов навеяна старой гравюрой с изображением древнего китайского сооружения. Когда императрице Екатерине II представили смету на строительство двух мостов над парковыми дорожками, она обратила внимание на высокую стоимость этих парковых затей и, как рассказывает популярная легенда, отказалась ее утвердить. Однако верноподданные придворные почувствовали тонкое кокетливое притворство в монаршем поведении их государыни и, умело подхватив предложенные императрицей правила игры, начали ее уговаривать. Наконец, продолжает царскосельская легенда, уступая настойчивым просьбам, Екатерина подписала смету, проворчав при этом: «Пусть это будет мой каприз». Это якобы и определило необычность названий двух замечательных парковых сооружений.

Есть, правда, и другая легенда. По ней, идея создания Большого Каприза принадлежит фавориту Екатерины II григорию Александровичу Потемкину. Будто бы это он, «первый джентльмен страны», не лишенный рыцарского благородства и юношеского романтизма, придумал и велел в течение одной ночи осуществить парковую затею в угоду своей капризной любовнице.

Справедливости ради, надо заметить, что и сама Екатерина II не скупилась и не лицемерила, когда щедро отмечала большие и малые, государственные и негосударственные заслуги своих фаворитов. Наряду с Чесменской колонной, Зубовским корпусом и памятником А.Д. Ланскому в Екатерининском парке возведены Орловские ворота, отметившие «победоносное» возвращение графа Григория Орлова после подавления народных волнений в Москве. Ворота отлиты из чугуна в 1780 году, предположительно то ли по проекту Антонио Ринальди, то ли по рисунку Юрия Фельтена, и представляют собой классический образец римской триумфальной арки. На антаблементе ворот памятный торжественный текст: «Орловым от беды избавлена Москва».

Другие триумфальные ворота, известные в литературе под названием «Любезным моим сослуживцам», возведены в 1817 году по инициативе императора Александра I на границе регулярной части Екатерининского парка. Ворота являются памятником Отечественной войне 1812 года. Напомним, как юные лицеисты из окон лицейского перехода с завистью провожали войска, уходящие на борьбу с Наполеоном. «Вы помните, текла за ратью рать», — обращаясь к сокурсникам, писал позже Пушкин. Триумфальные ворота стоят как раз на этой дороге. Их поставили по проекту архитектора В.П. Стасова, того самого, кто перестраивал Фрейлинский корпус Екатерининского дворца для нужд Лицея. Первоначально ворота стояли в ограде парка напротив павильона Адмиралтейство, но затем их перенесли на новое место. В XIX веке в гвардейской офицерской среде их называли «Любезные ворота».

С именем Ринальди, который долго и плодотворно работал в Царском Селе, связан переходный период в истории русской архитектуры. Барокко уже уступало историческое место классицизму, и последний, пройдя сложный путь исканий и совершенствуясь, вошел в свой зрелый период с именами Джакомо кваренги и Чарльза камерона на знаменах. И тот, и другой начинали в Царском Селе.

В 1788 году кваренги закончил один из ранних своих шедевров — Храм Дружбы, или концертный зал. Строгая античная простота и лаконизм архитектурных форм, ясность и определенность идеи, заложенной в проекте и осуществленной в натуре, позволили современникам считать этот небольшой по размерам парковый павильон явлением в строительной жизни России. Впервые в архитектурной практике в оформлении интерьера зодчий использовал подлинный мозаичный пол конца II века нашей эры. Он был приобретен Екатериной в Риме. Практика использования античных подлинников имела для камерона принципиальный характер. Тем самым он подчеркивал прямую связь классицизма с архитектурой Древней Греции и Рима. Такой прием для кваренги не был случайным. Так, в оформлении миниатюрной кухни-руины, построенной рядом с концертным залом, он так же использовал оригинальные фрагменты античных построек — капители колонн, карнизы, фриз с гирляндами.

К концу XVIII века Царскосельский парк пришел в основном сложившимся и художественно законченным. На долю XIX столетия выпала очень малая толика строительства, хотя без двух сооружений этого времени Екатерининский парк представить трудно. В 1809 году на вершине холма над Большим прудом, там, где некогда возвышалась катальная горка, построенная Растрелли и разобранная за ветхостью в 1795 году, архитектор Луиджи Руска строит Гранитную террасу, оформленную дорическими колоннами, лестничными спусками и эффектной балюстрадой со скульптурой.

Один из берегов Большого пруда неподалеку от Террасы украшает скульптура «Молочница». Так в народе называют одну из самых популярных скульптурных композиций Екатерининского парка — фонтан «Девушка с кувшином»: струя воды вытекает из разбитого кувшина, над которым печально сидит «молочница», отлитая из бронзы по модели скульптора П.П. Соколова. Пьедесталом босоногой «молочнице» служит естественная гранитная скала. Романтический образ скорбящей девы воспет А.С. Пушкиным в стихотворении «Дева печально сидит…».

Фонтан «Девушка с кувшином». Фототипия. 1897 год

В Царскосельских парках бытует легенда о том, что «Молочница» — это своеобразный памятник супруге императора Александра I императрице Елизавете Алексеевне, чья драматическая судьба отвергнутой и нелюбимой жены волновала современников ничуть не меньше, чем сводки с военных дорог Отечественной войны 1812 года. По некоторым сведениям, в нее были тайно влюблены многие лицеисты, в том числе и Александр Пушкин.

В 1792 году в Царском Селе архитектор Джакомо кваренги начал возводить Александровский дворец. Дворец строился для любимого внука Екатерины II, старшего сына наследника престола Павла Петровича — Александра. Одновременно вокруг дворца началась разбивка парка, обширная пейзажная часть которого по своей планировке резко отличалась от регулярного Екатерининского парка.

Согласно местным преданиям, еще в старые, чуть ли не Екатерининские времена под парком обнаружили целую сеть подземных рек, щедро питавших его небольшие пруды и ручейки. Позже все подземные источники забрали в якобы золотые трубы, затем их объединили в одну общую систему. Но секрет этот, сообщает предание, тщательно оберегается от посторонних, дабы исключить возможность частных раскопок.

В конце XVIII века переходный период в русской архитектуре, связанный с долгими и порою мучительными поисками путей развития, породил несколько ветвей подражания, одна из которых, наиболее сильная и наиболее полно отвечавшая потребностям общества — античная, выжила и обернулась классицизмом. Другие, менее жизнестойкие не вышли за пределы лабораторного эксперимента. Иногда эти эксперименты приносили довольно интересные плоды. Так, говоря об архитектуре Царскосельских парков, нельзя не сказать о работах Камерона в подражание китайской архитектуре.

Увлечение китайской культурой наиболее ярко проявилось в парковом строительстве. Дворцовые интерьеры Петергофа, Ораниенбаума и Царского Села изобиловали подлинными предметами китайского искусства, в декоре внутренних покоев не последнюю роль играли восточные и, в частности, китайские мотивы. Но только в Царском Селе это увлечение выплеснулось за пределы дворцовых или павильонных стен и оформилось в виде законченного самостоятельного архитектурного комплекса. Центром этого комплекса стала китайская деревня — живописная и выразительная группа зданий с причудливо изогнутыми «китайскими» кровлями, украшенными драконами, зонтами и гирляндами, построенная камероном на территории Александровского парка. Предположительно идея постройки Китайской деревни принадлежала Неёлову и Ринальди. Они же в 1770-х годах разработали ее проект. Но строил Китайскую деревню Камерон. Он же поблизости от деревни возвел несколько мостов в «китайском» вкусе. Вместе с Большим и Малым капризами на границе Екатерининского парка, Скрипучей беседкой и Китайским театром они составляют самую крупную коллекцию русского «китайского» зодчества. Китайское направление в русской архитектуре оказалось тупиковым, оно не получило в дальнейшем практического распространения.

В 1828 году архитектор А. А. Менелас в пейзажной части Александровского парка Царского Села на месте разобранного Зверинца строит павильон Шапель, или готическую капеллу. Внутреннее скульптурное убранство Шапели исполнил скульптор В. И. Демут-Малиновский, изваявший фигуры ангелов для часовни. У южной стены часовни стояла статуя христа работы немецкого скульптора И. Г. Даннекера. О скульптуре Спасителя сохранилась легенда. Будто бы скульптор увидел образ Иисуса христа однажды во сне, и с того времени «день и ночь этот образ занимал его до такой степени, что он начал думать, что его побуждает к работе сверхъестественная сила». Через много лет ему наконец удалось изваять, как ему казалось, образ Христа. Однако сомнения скульптора не покидали. Когда статуя была еще в модели, он привел в мастерскую семилетнего ребенка и, согласно преданию, спросил его: «Что это за статуя?» — «Спаситель», — ответил ребенок, и ваятель в восторге обнял мальчика. Значит, он правильно понял образ, явившийся ему во сне, если даже дети его понимают. В городском фольклоре Шапель известна под названием «Башня Спасителя».

Кроме Шапели Менелас построил в Александровском парке и другие павильоны. Среди них Белая башня — семиэтажное сооружение, выкрашенное в белый цвет и напоминавшее рыцарский средневековый замок; Арсенал, прототипом которого стал реальный готический английский замок; Пенсионные конюшни, предназначенные для содержания отслуживших свой срок по старости лошадей так называемого «царского седла».

Из Александровского парка так называемая Столбовая дорога ведет в еще один парк Царского Села — Баболовский. Некогда в начале этой дороги, на самой границе Александровского парка, по проекту архитектора Менеласа установили красносельские ворота. Сначала ворота имели классический вид, но затем, в 1848 году, их перестроил архитектор А.И. Штакеншнейдер в ложноготическом стиле, и теперь они представляли собой сооружение, состоявшее из двух, сложенных из кирпича и облицованных пудожским камнем караулок со стрельчатыми окнами и зубчатым парапетом.

Баболовский парк возник в 1780-х годах вокруг усадьбы фаворита Екатерины II Григория Потемкина, неподалеку от деревни Баболово. В центре усадьбы по проекту И.в. Неёлова был построен небольшой одноэтажный дворец, основное место в котором занимал шестигранный зал с мраморной ванной. Дворец несколько раз перестраивался. Сначала по проекту Луиджи Руска, затем архитектором В.П. Стасовым. Заменили и мраморную ванну. Теперь на ее месте стояла огромная, 5-метровая в диаметре ванна, высеченная из цельного куска гранита знаменитым петербургским каменотесом Самсоном Сухановым, работавшим, как об этом говорит петербургский городской фольклор, на глаз, без всяких измерительных инструментов. Знатоки сакральных камней Ленинградской области, ссылаясь на местные предания, утверждают, что ванна вырублена из некоего почитаемого священного монолитного камня, взятого с какого-то древнего карельского капища.

Если верить легендам времен Великой Отечественной войны, немцы придавали этой ванне важное мистическое значение и пытались вывезти ее в Германию, но это им по каким-то причинам не удалось.

Гатчинские парки

В блестящем ряду ближних петербургских пригородов, одни названия которых, давно утратившие связь с изначальным смыслом, вызывают светлые, словно в детстве, предощущения праздника, пожалуй, только Гатчина, ни в малой степени не выпадая из этого выдающегося ряда, стоит все-таки несколько особняком. То ли это происходит в силу ритмической четкости самого имени, волей-неволей произносимого с оттенком известной армейской определенности, то ли в силу навязчивой давней ассоциации с судьбой великовозрастного наследника русского престола Павла Петровича, в лютой, почти физиологической ненависти к своей матери ожидающего своего звездного часа. Вспыльчивый и подозрительный характер Павла не мог не отразиться на характере архитектуры, задуманной и созданной не без его участия. Так или иначе, но Гатчина кажется более пригодной для военных парадов и демонстраций, нежели для массовых воскресных гуляний.

Тринадцатилетний «гатчинский затвор» начался в 1783 году, когда Екатерина II, стремясь удалить нелюбимого сына подальше от двора, так как она подозревала, что Павел небезосновательно считает ее причастной к убийству своего отца — императора Петра III, специальным указом подарила «мызу Гатчино с тамошним домом» наследнику.

Этимология топонима «Гатчина» до сих пор вызывает споры, хотя на самом деле, скорее всего, название восходит к древнему новгородскому имени Хот. Только в XVII веке это название трансформировалось из русского Хотчино в немецкое Гатчино. Не раз предпринимались фантастические попытки произвести топоним из других языковых корней. То от славянского корня «гать», что означает настил из бревен или хвороста для проезда через болотистое место. То от немецкого hat Schone, то есть «имеет красоту». То от контаминации чужеземного названия бога — Got и русского понятия «чин». Но все они не прижились и остались не более чем предположениями.

К тому времени, когда Гатчина стала собственностью Павла Петровича, она сменила нескольких владельцев. В 1725 году это древнее новгородское поселение, известное из Писцовых книг с 1499 года, Петр I подарил своей любимой сестре Наталье Алексеевне. Очень скоро богатейшие охотничьи и лесные угодья вокруг Гатчины перешли в собственность лейб-медика Петра Блюментроста, а затем их хозяином стал дипломат и автор исторических трудов князь куракин, который возвел на берегу Белого озера беспорядочный ряд строений, получивших название Старая мыза.

В 1762 году Старая мыза переходит в казну. А через три года благодарная Екатерина, словно в уплату за участие в перевороте 1762 года, жалует гатчинское поместье одному из активнейших его участников, своему фавориту Григорию Орлову, 27-летнему гвардейскому офицеру, получившему вместе с царственной любовницей графский титул и 45 тысяч душ государственных крестьян. Будучи большим любителем и знатоком псовой охоты, Орлов на территории огромного лесного массива создает зверинец с загоном для лосей и кабанов, с просеками для преследования зверей, с помещичьей усадьбой для отдыха и приема гостей.

Уже в самом начале существования Орловской мызы возникла идея строительства Гатчинского дворца, проект которого с присущим ему размахом Орлов заказал архитектору Ринальди, знакомому, вероятно, еще с ораниенбаумской, дографской поры, когда юный гвардеец подвизался в свите супруги Петра III.

В Гатчине, еще больше, чем в Ораниенбауме, Ринальди, создав строгое, почти суровое огромное сооружение, облицованное местным пудожским камнем (впервые примененным для этой цели в зодчестве), приближается к классицизму. Это придало сооружению суровую сдержанность и сделало его похожим одновременно и на средневековый английский замок, и на североитальянский загородный дворец. Но, по сути, это было глубоко русское, удивительно тонко вписанное в природу и точно соразмерное ей, сооружение, вплоть до общей композиции, соответствующее традиционной схеме русской усадебной постройки XVIII века: центральный трехэтажный объем, ограниченный двумя пятигранными в плане башнями — Сигнальной и Часовой. К башням примыкают полуциркульные галереи, завершающиеся одноэтажными служебными корпусами — Кухонным и Конюшенным.

Суровому внешнему облику дворца Ринальди противопоставил изысканную и утонченную внутреннюю отделку. Особенно ценились современниками и знатоками разнообразные по рисункам многочисленные паркеты. Необыкновенное мастерство проявил Ринальди и в оформлении интерьеров. Так, над камином Приемной залы он поместил подлинный античный фрагмент. По преданию, этот антик был в свое время частью одного из памятников римскому императору I–II веков н. э. Траяну. Затем его перенесли на арку другого римского императора — Константина, откуда какая-то шайка грабителей будто бы сорвала его и продала графу И.И. Шувалову, путешествовавшему в то время по Италии.

Не менее характерна для загадочного Гатчинского дворца и легенда о наборе скромной, но исключительно изящной, по утверждению знатоков, мебели. Будто бы она в свое время принадлежала Таврическому дворцу, но была оттуда распродана и только в 1880-х годах приобретена императором Александром III специально для Гатчинского дворца.

С Александром III связана и другая таинственная легенда, согласно которой из дворца загадочно исчезла знаменитая в свое время коллекция оружия. Если верить легенде, ее просто украли и так надежно спрятали, что будто бы до сих пор остается ненайденной и находится в одном из неизвестных заброшенных подземных ходов Гатчинского парка.

Свой современный облик Гатчинский дворец приобрел при Павле I. В 1790 году любимый архитектор наследника престола Павла Петровича В. И. Баженов предложил проект перестройки дворца. По его замыслу дворец должен был стать грандиозным сооружением, превосходящим по размерам все до сих пор созданное не только в России, но и в Европе. Фасад дворца должен был вытянуться вдоль Белого озера на полтора километра. Однако стесненность в средствах заставила Павла Петровича отказаться от этой идеи. Более скромный проект перестройки Гатчинского дворца осуществил архитектор винченцо Бренна. Он перестроил флигели, надстроил боковые служебные корпуса и почти полностью изменил внутреннее убранство дворца.

Блестяще выполненные интерьеры Гатчинского дворца, тонкий подбор художественных ценностей, использованных для этого, а также коллекции произведений искусства, собранные за многие годы владельцами, составили его бесспорную славу. В Петербурге Гатчинский дворец не без оснований называли «Пригородным Эрмитажем».

Однако вся многолетняя история дворца окрашена в мрачноватые таинственные тона какого-то мистического средневековья. Дворец чаще всего служил убежищем. Сначала в нем жил удаленный от так называемого «Большого двора» наследник престола Павел Петрович. Уже тогда современники называли Гатчинский дворец «Русским Эльсинором» — слишком много откровенных ассоциаций с героями шекспировской трагедии возникало при его упоминании. В фаворите Екатерины II Григории Орлове видели клавдия, в самой императрице — Гертруду и, наконец, в наследнике престола Павле Петровиче — главного героя трагедии Гамлета. Позже в Гатчинском дворце жил напуганный русским террором император Александр III. Как вспоминает сестра Николая II великая княгиня Ольга, жившая в то время вместе со своим братом в Гатчинском дворце, слуги уверяли их, будто бы по ночам в дворцовых залах можно встретиться с неприкаянным духом убиенного императора Павла I, и они с Ники «боялись. И мечтали увидеть призрак прапрадеда».

Призрак Павла I время от времени можно увидеть и сегодня. С ним не раз сталкивались современные работники дворца-музея. А еще в ночных коридорах Гатчинского дворца можно расслышать едва уловимый шорох платьев. Это, утверждают они, проскальзывает тень любовницы императора фрейлины Екатерины Нелидовой. Мистика витает и вокруг дворца. Проходя Собственным садиком, ночные прохожие вздрагивают от мерного топота конских копыт и приглушенного лая собак. Это напоминают о себе погребенные здесь любимцы императора Павла I — животные, сопровождавшие его при жизни.

На примере Гатчины можно проследить, как порою судьбы Истории могут надолго определить судьбу города, первоначально ей, этой судьбе как будто не предназначенного. Если Петергоф, Ораниенбаум, Царское Село, Павловск служили для праздничных забав и царских развлечений, утонченного времяпрепровождения и интеллектуального отдыха, то Гатчина, имея вначале то же предназначение, со смертью Орлова и появления здесь Павла Петровича, все это постепенно утрачивала и приобретала несмываемые черты полувоенного поселения. Едва став хозяином орловских охотничьих угодий, Павел начинает строить казармы для так называемых «гатчинских войск», командиром которых он сам себя назначил. Зеленый луг перед дворцом превращается в плац-парад. Вокруг самого дворца появляются рвы, заполненные водой, над ними повисают подъемные мосты. Гатчина приобретает вид образцового военного города, или миниатюрной Российской империи, какой ее видел, напуганный Французской революцией будущий император. Об атмосфере двусмысленной раздвоенности и непредсказуемости, царившей в павловской Гатчине, можно судить по сохранившемуся анекдоту. «Разводы на мостах плохие», — раздраженно бросил Павел Петрович встречавшему его с прогулки фон Палену. Наутро все мосты в Гатчине были расписаны свежими разводами. Пройдет еще совсем немного времени, и Гатчину станут называть «Гатчинской империей», а приверженцев Павла — людей «без хороших манер, но со смелостью в походке и взгляде — „гатчинцами“».

Далеко не случайно, что именно в Гатчине Павел проводит долгие тринадцать лет «гатчинского затворничества», а его сын Николай I делает Гатчину штаб-квартирой ежегодных осенних войсковых учений. Дальше — больше. Правнук Пала I, император Александр III после 1 марта 1881 года, когда народовольцы убили его отца, императора Александра II, в страхе перед террором превращает Гатчинский дворец в свою постоянную резиденцию. В 1917 году гатчинская судьба напомнила о себе еще раз, но уже в виде фарса. В Гатчинском дворце провел последние часы перед бегством из Петрограда Председатель Временного правительства Александр Федорович Керенский. Если верить фольклору, этот дворец, как и Зимний, он покинул, переодевшись в женское платье.

Первоначальное строительство Гатчинского дворца продолжалось с 1766 по 1781 год, и в течение всего этого времени вокруг него формировался один из первых в России пейзажных парков. Обилие живописных ключевых озер с затейливыми очертаниями берегов, холмистый рельеф и огромные лесные массивы способствовали созданию максимально приближенных к естественным ландшафтов с выигрышными видами на озера и дворец. Известное однообразие древесных пород гатчинского леса разрушалось методом специальной вырубки одних видов деревьев и подсадки других, с учетом окраски листвы в разные времена года. Во всех направлениях прорезались извилистые дорожки с редкими, что тоже является характерной особенностью пейзажного парка, садовыми павильонами. Каждый из них открывался неожиданно на повороте той или иной аллеи, дополняя картину романтической загадочности и таинственной поэтичности.

Немалое значение в практике пейзажного паркостроения играла вода. Наряду с лесными массивами водные зеркала, украшенные колоритными островками и живописными берегами, становились чуть ли не первоосновой ландшафтной архитектуры. В Гатчине такой первоосновой стало Белое озеро, несколько его естественных островков мастерски дополнили цепочкой искусственных. На четырех из них, изрезанных бухтами и протоками, в конце XVIII века соорудили лабиринт для лодочных прогулок. Над протоками перекинули легкие деревянные мостики, замененные в конце XIX века металлическими. Некоторые острова украсили регулярные садики и миниатюрные пейзажные парки. Редкие, но эффектные искусственные сооружения завершали эти игрушечные ансамбли.

Так, на искусственно возникшем Острове любви неизвестный автор возвел деревянный Павильон венеры, вырастающий прямо из воды, словно сама богиня, рожденная, согласно античной легенде, из пены морской. Если верить местным легендам, Павильон венеры — это памятник одной из неразгаданных тайн павловского времени — отношениям Павла I с камер-фрейлиной императрицы Марии Федоровны Екатериной Нелидовой. Кем была для императора эта женщина — пылкой любовницей или «духовным другом», как он сам ее называл, остается загадкой на протяжении вот уже более двух столетий. Пусть слабый, но все-таки хоть какой-то свет на их взаимоотношения проливают легенды двух павильонов в Гатчинском парке. Один из них — это Павильон венеры, выкрашенный в любимый цвет Нелидовой — зеленый. В народе Павильон известен как «Памятник их любви».

Другой павильон называется Портал «Маска». Предположительно он построен по проекту архитектора винченцо Бренны в 1796 году. Декоративный классический портал прикрывает собой павильон, имитирующий поленницу березовых дров. Автором Березового домика считается архитектор Николай Александрович Львов. Березовый домик способен, как говаривали в старину, «привесть в нечаянное удивление» контрастом между внешним примитивизмом и роскошью внутренней отделки с зеркалами, живописью, дворцовой мебелью и драгоценными украшениями. Внутри этого романтического сооружения скрывается роскошный альков. Если верить легендам, он служил местом интимного уединения Павла и Екатерины Нелидовой.

Одним из первых украшений Гатчинского парка стала беломраморная колонна Орла, подаренная графу Екатериной. Колонну изготовили в Петербурге, перевезли в Гатчину и установили на искусственном холме в Английском саду. Скорее всего, первоначально колонна обозначала границу сада, а мраморное изваяние орла на ее вершине было не более, чем данью признательности владельцу Гатчины, в чей фамильный герб входило изображение этого крылатого хищника. Колонна находилась в начале длинной просеки, ведущей к Белому озеру. Уже при Павле Петровиче перспективу этой просеки замкнули Павильоном Орла, колоннаду которого, вероятно, следуя строгим правилам композиционного единства, тоже увенчали мраморным изображением орла. Возможно, это и дало повод объединить разновременные постройки во времени и закрепить в народной памяти романтической легендой. Будто бы однажды во время охоты в собственном парке Павел счастливым выстрелом сразил высоко парящего орла, и в память об этой царской охоте на месте падения орла возвели Колонну, а там, откуда прогремел выстрел, — Павильон.

Впрочем, у историков есть и другие предположения, связанные с происхождением знаменитой графской фамилии. Предки Орловых были выходцами из Пруссии, они гордились своим родовым гербом, на котором изначально изображался одноглазый красный орел. Рисунок этого крылатого хищника включен и в русский герб, пожалованный Орловым в России. Так что этимология их русской фамилии восходит к тому самому орлу на фамильном гербе, хотя традиционно считается обратное. Будто бы и орел на гербе, и орлы на Колонне Орла и Павильоне Орла в Гатчинском парке, и орел на вершине Чесменской колонны посреди пруда в Екатерининском парке — это дань знаменитой фамилии графов.

В конце 1770-х годов в Гатчинском парке на западном берегу Белого озера установлен декоративный обелиск, вытесанный из бело-розового мрамора. По преданию, он сооружен в честь брата владельца Гатчины — Алексея Орлова-Чесменского, в память о победе русской эскадры над турецким флотом, одержанной под его руководством.

Н.А. Львов

К времени первого владельца Гатчины относится и сооружение грота, известного как «Грот Эхо». Чисто декоративное парковое сооружение на берегу Серебряного озера на самом деле представляет собой выход из подземной галереи, которую соорудил Григорий Орлов между дворцом и озером, будто бы для того, чтобы не оказаться застигнутым врасплох в случае неожиданной опасности. Со временем эта функция подземного хода была забыта, а о гроте начали говорить, как об уникальном акустическом сооружении, насладиться эффектами которого специально приезжали из Петербурга любители парковой экзотики. Рассказывали, что если произнести какую-нибудь фразу, «она сейчас же бесследно пропадет, но секунд через сорок, обежав по разным подземным извилинам лабиринта, вдруг, когда вы уже совсем позабыли о ней, огласится и повторится с необъяснимой ясностью и чистотой каким-то замогильным басовым голосом». Говорят, что если придать вопросу еще и поэтический ритм, то эхо тут же подхватит правила игры и ответит тем же:

— Кто здесь правил?

— Павел. Павел.

В 1790-х годах в Гатчине работал один из интереснейших людей того времени, одаренный поэт и переводчик, незаурядный гравер и художник, изобретатель и общественный деятель Николай Александрович Львов.

В истории Петербурга он остался, прежде всего, как архитектор — автор Невских ворот Петропавловской крепости и уникального Приоратского дворца в Гатчине. По проекту Львова в Гатчинском парке был сооружен земляной Амфитеатр с ареной, напоминающий древнеримский театр в миниатюре и предназначенный для состязаний, подобных римским турнирам. По преданию, на арене Амфитеатра, диаметр которой составлял 65 метров, устраивались петушиные бои.

Львов создал в Гатчине любопытное гидротехническое сооружение для «представления морских сражений» — каскад. Один из его бассейнов опять-таки повторял в миниатюре античный бассейн в Сиракузах. О появлении этого каскада сохранилась легенда, рассказанная в свое время дочерью архитектора Еленой Николаевной Львовой.

«Однажды, гуляя с Обольяниновым по Гатчине, Николай Львов заметил ключ, из которого вытекал прекрасный ручеек.

— Из этого, — сказал он Обольянинову, — можно сделать прелесть, так тут природа хороша.

— А что, — отвечал Обольянинов, — берешься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?

— Берусь, — сказал Львов.

— Итак, — отвечал Обольянинов, — сделаем сюрприз императору Павлу Петровичу. Пока ты работаешь, я буду его в прогулках отвлекать от этого места.

На другой день Н.А. Львов нарисовал план и принялся тотчас за работу: он представил, что быстрый ручей разрушил древний храм, остатки которого, колонны и капители разметаны по сторонам ручья. Кончил, наконец, он работу, привозит Обольянинова и тот в восхищении целует его и благодарит.

— Еду за государем, а ты, Николай Александрович, спрячься за кусты, я тебя вызову.

Через некоторое время верхом, со свитою своею, приезжает император, сходит с лошади и в восхищении всех хвалит. Обольянинов к нему подходит, говорит что-то на ухо; государь его обнимает, еще благодарит, садится на лошадь и уезжает. А Львов так и остался за кустом, и никогда не имел духа обличить Обольянинова перед государем».

Как мы уже говорили, по проекту Николая Александровича Львова в Гатчине был построен Приоратский дворец. Возведение этого, одного из живописнейших сооружений гатчинского дворцово-паркового ансамбля связано с одной из наиболее экзотических страниц русской истории. В 1798 году русский православный государь Павел I встал во главе католического ордена Мальтийских рыцарей, которых Наполеон Бонапарт изгнал с острова Мальты. В России учреждается так называемое Великое приорство и начато строительство Приората — резиденции настоятеля этого монашеского ордена. Великим приором в то время был принц Кондэ, изгнанный сначала из революционной Франции, а затем и с острова Мальты. Приоратский дворец в Гатчине и должен был стать такой резиденцией.

Приоратский дворец

Идея строительства Приоратского дворца принадлежала Павлу. Принц кондэ — его друг. Реакционная политика ордена отвечала представлениям Павла о миропорядке. Правда, кондэ, воспользовавшись построенной архитектором кваренги Мальтийской капеллой в центре Петербурга, никогда в Приорате не жил. Но, как это нередко бывает в истории, именно благодаря ему история отечественной архитектуры обогатилась одной из прекраснейших и единственной в своем роде страницей.

Строительство дворца поручается архитектору Николаю Львову, который вот уже несколько лет занимался поисками новых дешевых строительных материалов. Львов считал, что заменой традиционного кирпича может стать специально утрамбованная обыкновенная земля. Для доказательства своей правоты он возвел опытные землебитные крестьянские постройки в Павловске. Опыты Львова нашли поддержку в Дворцовом ведомстве. Воодушевленный успехом своих экспериментов архитектор создал проект Приоратского дворца в виде старинного швейцарского замка из землебитного материала. К 1798 году резиденция приора Мальтийского ордера принца кондэ на берегу Черного озера в Приоратском парке города Гатчины была готова. Строился Приорат всего три месяца. Из земляного кирпича построили также ограду и въездные ворота. Если верить легендам, то между Приоратом и Гатчинским дворцом существовал подземный ход. Будто бы еще Павел I приказал соединить свой кабинет в Часовой башне императорской резиденции с кабинетом приора Мальтийского ордена.

Судьба дворца, который в народе прозвали «Черной жемчужиной», а сам Львов называл «Земляным игуменством», оказалась непростой. Как мы уже говорили, принц Кондэ в нем никогда не жил. В XIX веке замок использовали как запасной дворец. В советское время в Приоратском дворце последовательно размещались: Экскурсионная станция, Дом отдыха, Дом пионеров, Краеведческий музей. Только в сентябре 2002 года Приоратский дворец сам приобрел статус музея. В день открытия, как утверждают очевидцы, произошло событие, которое современные работники вновь основанного музея склонны считать символическим. Неожиданно для всех начали отстукивать время настольные часы, приобретенные для Приората еще в конце XVIII века и тогда же по каким-то причинам остановившиеся.

Вокруг Приората был разбит пейзажный парк, отделенный от дворцового парка современной лентой шоссейной дороги, но объединенный с ним общим собирательным названием — Гатчинские парки. Известно, что устройством парка занимался садовый мастер Д. Гекет, предположительно по первоначальному проекту, разработанному Львовым.

Павловский парк

12 декабря 1777 года 101 пушечный выстрел возвестил о благополучном рождении сына наследника Павла Петровича и Марии Федоровны — Александра. И без того трудные отношения Павла со своей матерью Екатериной II еще более осложнились. Подозрительный Павел не без основания увидел в собственном сыне серьезного конкурента на пути к престолу, а Екатерина, в свою очередь, приняла рождение внука чуть ли не за компенсацию, ниспосланную Богом за нелюбимого сына. Однако внешне все выглядело пристойно. Растроганная бабушка в ознаменование столь радостного события подарила Павлу Петровичу и Марии Федоровне огромную территорию вдоль древней реки Славянки с двумя деревушками, насчитывавшими «117 лиц обоего пола». Обе деревни объединяются под общим названием — Село Павловское.

В далеком прошлом на этих землях стояла старинная деревянная крепость, известная по Новгородским писцовым книгам как Городок на Славянке, входивший в ряду других крепостей и селений вдоль этой судоходной реки в водскую пятину великого Новгорода. Крепость служила защитой новгородским купцам, перевозившим по Славянке лес, пушнину и другие товары богатых местных промыслов. В XVII веке эти земли оккупировали шведы, на высоких берегах Славянки они возвели свои крепостные сооружения, окружив их земляными валами. Остатки одного из них, построенного шведским генералом крониортом, и отвоеванного у последнего русским отрядом под командованием стольника Петра Апраксина, можно обнаружить и сегодня в районе крепости Бип.

Обелиск основания Павловска

Следующая страница предыстории Павловска связана с появлением Царского Села, владельцы которого, как в елизаветинские, так и в Екатерининские времена, любили охотиться на богатых дичью дремучих лесистых берегах Славянки. Для удобства многолюдных охотничьих кавалькад в лесу прорубили просеки и выстроили два деревянных домика с необычными названиями, модными в европейском паркостроении того времени. Один из них — двухэтажный крик — находился вблизи будущих Двенадцати дорожек, другой — крак — неподалеку от будущей крепости Бип. Эти единственные две постройки посреди 362 десятин охотничьих и пастбищных земель и достались Павлу в подарок от матери.

Оба несохранившиеся до сих пор домика были необычайно скромны, обставлены простой мебелью, но содержали все необходимое для короткого отдыха высокородных охотников. Существует предание, что «криком» домик назван «вследствие крика, услышанного на этом месте великим князем Павлом Петровичем». Но, скорее всего, не следует искать какого-то определенного смысла в названиях обоих домиков. Такие шутливые имена были в то время весьма модны. Известно, например, что в Германии, в поместье герцога Вюртембергского близ Ростока, также существовал домик «Крик».

Подъемныи мост у крепости. Эскиз

Первоначальный период Павловского строительства в основном сводился к осушению болот путем рытья канав, прокладки просек и выборочной вырубки леса, устройству плотин, мостиков через Славянку и строительству вдоль реки деревянных беседок и стилизованных под крестьянские хижины павильонов. В их создании принимал участие петербургский зодчий Александр Францевич Вист, известный как автор Ботного домика на территории Петропавловской крепости и Андреевского собора на Васильевском острове.

С тех времен сохранилось предание, будто Екатерина II выстроила в лесу Хижину отшельника — романтическую парковую затею, в которой жил некий старик-инвалид, «местною легендою пожалованный в какие-то таинственные отшельники». Государыня любила посещать этого монаха. Но однажды он скрылся, оставив в хижине на столе «три деревянные ложки, три тарелки и кувшин». При Павле I и Марии Федоровне внутри хижины сохранялась эта домашняя утварь, и висел портрет легендарного старика-отшельника, облаченного в монашескую рясу и читающего книгу.

Говорят, Марии Федоровне эта хижина напоминала ее родину — Монбильяр и летнюю резиденцию герцогов Вюртембергских — Этюп, где какая-то цыганка будто бы однажды «нагадала ей прекрасного принца, за которого она выйдет замуж, дальнюю дорогу, расставание со всеми родными и близкими».

До нынешнего времени хижина отшельника не сохранилась.

В 1779 году на высоком холме над излучиной Славянки строится двухэтажный загородный дом с характерным в паркостроении немецким названием «Паулюст», или «Павлова утеха», и несколько выше по течению реки, на другом берегу, тоже двухэтажный дом «Мариенталь», или «Долина Марии» (по-русски). И «Паулюст», и «Мариенталь» напоминали скорее загородные помещичьи усадебные постройки, нежели загородные дворцы семьи наследника престола. Ни они, ни другие сооружения вдоль берегов Славянки не объединялись ни единым замыслом, ни общим проектом. Единственное, что их формально связывало — дорожки для прогулок и беседки для отдыха. Строительству, несмотря на его интенсивность и размах, недоставало царственного величия и дворцового масштаба. Для этого нужен был Мастер.

В это время в Россию по приглашению Екатерины для работы в Царском Селе приезжает широко известный среди специалистов видный теоретик и серьезный исследователь античной архитектуры Чарльз камерон. Уже немолодой архитектор, в силу сложившихся обстоятельств не сумевший до приезда в Петербург ровно ничего построить, имел в активе всего лишь одно честолюбие. Но и этого оказалось достаточно, чтобы подвигнуть 40-летнего, не имевшего строительной практики архитектора на переезд из блестящей ученой Европы в «темную и неграмотную» Россию.

С началом работы камерона в Царском Селе совпало изменение вкусов в европейском паркостроении. На смену регулярному парку, в философскую основу которого было положено учение о неограниченной власти Человека над Природой, пришел парк пейзажный, воплотивший демократические идеи французских просветителей о единстве Человека и Природы, о их взаимозависимости и соподчиненности. Страстный проповедник этих идей камерон, несмотря на то, что сумел создать в Царском Селе ряд выдающихся произведений, не мог в полной мере проявить свои потенциальные творческие возможности в парке, регулярный характер которого определился еще до него.

В этом смысле село Павловское, с огромными лесными массивами которого, практически не тронутыми рукой человека, и живописная извилистая Славянка с причудливыми холмистыми берегами, представлялись зодчему исключительно удачным полигоном для воплощения своих грандиозных замыслов. Вот почему предложение возглавить работы в Павловском оказалось для Камерона, как нельзя более кстати, и неожиданным, и лестным, и своевременным.

Словно подчеркивая свое изначальное право на авторство будущего дворцово-паркового комплекса, Камерон настаивает на разборке Паулюста, и на его месте начинает возводить дворец, ставший композиционным и смысловым центром всего дворцово-паркового ансамбля. Дворец он решает в форме трехэтажного кубического объема с полутороэтажными служебными флигелями, соединенными между собой одноэтажными открытыми галереями. Центральный объем со стороны парадного двора декорирован четырьмя парами коринфских колонн и завершен блестящим по пропорциям куполом, поднятым на 64-колонный барабан. Легкий фриз, три медальона, да обрамление окон второго этажа — вот весь арсенал украшений, использованных Камероном. Все остальное достигнуто чрезвычайно точно найденными масштабами, соразмерностью отдельных частей и гармонией целого.

Обладая безупречным художественным вкусом, Камерон и в создании интерьеров дворца, отдавая дань благородной сдержанности античных образцов, старался малыми средствами добиться подлинного совершенства. Он умело использовал и оригинальные античные предметы, частично приобретенные Павлом Петровичем и Марией Федоровной во время их путешествия по Италии, частично купленные Екатериной II позже. Благодаря этому Павловский дворец обладает интересным собранием античной скульптуры и древних погребальных урн.

На протяжении своей истории дворец несколько раз подвергался перестройкам и изменениям. Впервые это произошло вскоре после устранения Камерона от работы в Павловске, по проекту его бывшего помощника Винченцо Бренны. Бренна, талантливый итальянец, подобно Камерону, уже в зрелом возрасте приехал в Россию в надежде добиться успеха и признания. Но, в отличие от Камерона, Бренна исповедовал архитектурную религию позднего, императорского Рима, с его помпезностью и парадным величием, с его культом оружия и неограниченной власти, что наиболее полно отвечало амбициям и претензиям Павла, ставшего в 1796 году императором.

Бренна расширил Дворец, пристроив к нему дополнительные объемы, почти замкнувшие парадный двор. Более того, он предлагал эти объемы соединить рвом, наполненным водой, и вход во дворец ограничить подъемным мостом, как это впоследствии осуществлено перед Михайловским замком в Петербурге. К счастью, его попытка превратить Павловский дворец в замок не была реализована, хотя, надо сказать, зодчий слыл удивительно последовательным и неуклонным в осуществлении своих планов. Так, однажды захватившая архитектора и его заказчика идея средневекового замка почти полностью воплотилась в Гатчине и на какое-то время получила права гражданства даже в Павловске. В начале царствования Павла I город начал пропитываться духом казармы и плац-парада. Его обнесли валом с караульными постами, рогатками и гауптвахтами, а над Славянкой Бренна начал возводить крепость Бип.

Павловский дворец и фасадный пруд

С известной долей условности крепость Бип можно считать одним из памятников ратной славы русского оружия в Северной войне, тем более что таких памятников в России не так уж много. Крепость строилась в 1795–1797 годах на месте первоначального дворца супруги наследника престола Марии Федоровны — «Мариенталь». На крутом берегу Славянки, там, где в нее впадает речка тызва, архитектор винченцо Бренна построил одно из самых впечатляющих сооружений Павловска. Крепость возведена на развалинах старинного шведского крепостного сооружения, под стенами которого, если верить легендам, произошла одна из битв русских со шведами. Легенда это или исторический факт до сих пор неизвестно. Историки говорят по этому поводу разное. Но на въездных воротах крепости Бип в свое время укрепили памятную доску с героическим мемориальным текстом: «Вал сей остаток укрепления, сделанного шведским генералом Крониортом в 1702 году, когда он, будучи разбит окольничим Апраксиным при реке Ижоре, ретировался через сей пост к Дудоровой горе». Для Павла I этот текст имел исключительно важное значение. Видимо, это каким-то образом связывало его с прадедом — Петром Великим.

Разрез крепостного замка Бип по Надвратной башне. Чертеж 1790-х годов

Официально крепость считается одной из парковых затей, но Павел I повелел внести ее в реестр военных укреплений Российской империи. Крепость снабдили пушками, окружили земляным валом и водными преградами, на ночь поднимались мосты и закрывались ворота. Круглосуточно, со всей строгостью и точностью военных уставов шла гарнизонная служба. Согласно одному из преданий, из крепости в Большой дворец вел тайный подземный ход, прорытый еще в те времена, когда Павел был всего лишь наследником престола. Может быть, поэтому шутливое, модное в европейском паркостроении XVIII века название «Бип», стоящее в одном ряду с такими микротопонимами, как «Крик», «Крак» и тому подобными выдумками владельцев тогдашних парков, со временем в сознании обывателей трансформировалось в аббревиатуру и расшифровывалось: «Бастион Императора Павла». Правда, менее романтически настроенные современники расшифровывали аббревиатуру Бип иначе: «Большая Игрушка Павла».

Из списков Военно-инженерного ведомства крепость Бип вычеркнули только после смерти императора Павла I. Однако крепость не пустовала. В разное время в ней размещались: Александровское учебное заведение, Училище глухонемых, Павловское Городовое управление. В советское время в стенах крепости находились детский дом «Смена», городской банк, военкомат.

Но вернемся к истории строительства Павловского дворца. Работы велись с редкой тщательностью. В старом Павловске долгое время бытовало крылатое выражение «Аверьяновы покупки» — от имени приказчика Аверьяна Семенова, он, обеспечивая строительство необходимыми материалами, заслужил высокое уважение современников и оставил по себе добрую память у потомков. «Аверьяновы покупки» означали высочайшее качество товаров, приобретаемых им для нужд строительства. Фраза превратилась в метафору и частенько использовалась павловчанами при выяснении той или иной репутации поставщиков. Впрочем, в городском фольклоре сохранились свидетельства и другого свойства. Рассказывают, что строительство велось с такой поспешностью, что кладку стен, вопреки строительной практике того времени и многолетнему опыту, вели зимой, не прерываясь даже во время сильных морозов. Согласно одной из малоизвестных легенд, даже известь, дабы она не замерзала, приходилось разводить на спирту. Как утверждает историк Павловска Семевский, «некоторые рабочие не упускали случая попользоваться этим редким при постройке материалом» по его прямому и более привычному назначению.

С. Щедрин. Вид крепости города Павловска при лунном сиянии. 1800 год. Гравюра Чесского

В 1803 году во дворце случился пожар. Пламя практически полностью уничтожило центральный корпус. За восстановление взялся замечательный зодчий, долго работавший главным архитектором Павловска А.Н. Воронихин. Ему удалось полностью восстановить дворец, да еще создать несколько новых интерьеров, таких как Спальня и кабинет «Фонарик», и при этом не погрешить против замысла великих предшественников.

Таким же тактичным по отношению к своим предтечам оказался и Росси. Он в 1822 году, не нарушая общего единства, создал во дворце один из лучших своих интерьеров — Библиотеку, получившую в истории архитектуры имя своего создателя.

В 1872 году перед главным подъездом дворца, в центре парадного двора, был воздвигнут памятник Павлу I — копия установленной в Гатчине скульптуры, работы И.П. Витали. Памятник определил центр всего дворцового ансамбля.

Продолжением центральной оси дворца стала Тройная липовая аллея, спроектированная Камероном. Аллея играет чрезвычайно важную роль в композиционном построении всего этого центрального участка дворцово-паркового ансамбля Павловска. Не будь Тройной липовой аллеи, посетители парка были бы лишены того удивительного, постепенно нарастающего ожидания чуда, какое испытываешь, приближаясь к дворцу по зеленому коридору старинных лип, которые в конце концов расступаются, уступая место величественной панораме парадного двора в окружении дворцовых фасадов.

Вокруг дворца, как бы сознательно, нехитрым приемом контраста, подготавливая посетителей к волшебной магии пейзажного парка, Камерон планирует несколько регулярных участков. Один из них он разбивает справа от Тройной липовой аллеи. Параллельно ей, отделенный от нее боскетом в виде аркад, зодчий разбивает регулярный сад с качелями, площадками для игр и забав, с причудливо извивающимся зеленым Лабиринтом, с клумбами и розарием. Оставаясь верным себе, Камерон украсил центральную аллею сада подлинными мраморными бюстами древних философов и полководцев. В конце аллеи он строит Вольер — помещение для певчих птиц — совершенный по форме классический павильон, где в XVIII веке содержались соловьи, малиновки и другие певчие птахи. Здесь же, в боковых помещениях, хранились коллекции античного искусства. Позже, уже в середине XIX века, Вольерный участок удачно дополнен искусственным прудом с извилистыми очертаниями берегов и прекрасной беломраморной статуей Венеры — копией с работы А. Кановы.

В конце XVIII века регулярный «сад с играми» уничтожают. На его месте Бренна возводит деревянный театр, нарядно украшенный гипсовыми статуями и трельяжными решетками. Здесь в качестве театрального художника начинал свою деятельность в Павловском парке Пьетро Гонзаго, ставший впоследствии крупнейшим мастером ландшафтной архитектуры и блестяще завершивший создание ансамбля Павловского парка. С ним мы еще встретимся на страницах этой книги.

Вольер и Вольерный пруд

Еще один регулярный участок парка, широко известный как Собственный садик, камерон создает для личного пользования владельцев дворца. Этот небольшой, ограниченный стенами дворца и чугунной решеткой камерный сад, камерон украшает цветочными клумбами, подстриженными деревьями, вазами и скульптурой. Попасть в сад можно только из дворцовых покоев. Изящный и легкий, он был, вероятно, любимым детищем камерона. Уже на склоне лет, однажды обиженный и оскорбленный отстранением от должности главного архитектора Павловского парка, а затем вновь приглашенный в Павловск, зодчий снова обращается к Собственному садику. Теперь, умудренный жизнью и многолетним опытом, он создает свой последний шедевр — Павильон трех граций. И если бы в своей жизни камерон более ничего не построил, одного этого Павильона было бы достаточно, чтобы включить имя зодчего в архитектурную хрестоматию человечества.

Композиция павильона проста как дыхание: строгий прозрачный 16-колонный портик ионического ордера с поэтической скульптурной группой трех нагих Граций в центре. Скульптура, изваянная из цельного куска мрамора скульптором Паоло Трискорни, установлена на искусственную террасу на оси центральной аллеи Собственного садика. Сотканная из воздуха и эллинских воспоминаний, словно удачно найденная античная цитата, она блестяще сформулировала все творчество выдающегося шотландца, ставшего великим русским архитектором.

Мариентальский пруд и терраса Трех граций. Современный вид

Созданием Вольерного участка и Собственного садика Камерон отдал дань старым принципам паркостроения. Затем он приступил к планировке и архитектурному украшению одного из живописнейших, но пока еще дикого и стихийно растущего района парка — долины реки Славянки. Начинает с участка, ближайшего к дворцу и хорошо просматриваемого из окон дворцовых покоев. История этого романтического уголка парка началась в 1796 году, когда Павловск становится одновременно и официальной загородной резиденцией российского императора, и личной собственностью царской семьи. В этой своей ипостаси он продолжает сохранять все патриархальные приметы частной жизни. Это имение, но… царское. Усадьба, но… дворцовая. Дом гипертрофированных размеров, соответствующих гигантскому парку. Здесь принимали личных гостей во дворце, завтракали в Вольере, музицировали в Круглом зале, отдыхали в Молочне. Здесь были площади для парадов, но одновременно были и алтари скорби, и уголки памяти.

Один из таких уголков создан на живописном мысу Славянки. Однажды супруге Павла I Марии Федоровне пришла в голову мысль посадить на этом месте березки в честь каждого из ее детей, а их к тому времени было уже шестеро. Счастливая мать могла наблюдать одновременно за ростом, как собственных чад, так и посвященных им березок. Так появилась Семейная роща.

К концу жизни Марии Федоровны таких деревьев росло уже сорок четыре и каждое из них напоминало о новом члене царской семьи. Это были ее собственные внуки и дети, мужья и жены детей, и так далее, и так далее. Каждое деревцо снабжалось деревянной табличкой с именами малолетних князей и княжон, года рождения, а там, где это уместно, и года бракосочетания. В центре идиллической Семейной рощи Чарльз камерон установил так называемую «Урну судьбы», выполненную из алтайской яшмы.

Родоначальником Семейной рощи считается могучий кедр, перевезенный сюда из Петергофа. В свое время его посадили в день рождения долгожданного наследника престола Павла Петровича. Среди павловчан живет предание, что этот кедр некогда расколола молния во время ночной грозы. На него уже будто бы махнули рукой и собирались заменить новым, но стараниями местного садовника, «искусно сложившего расколотые половинки дерева, он снова ожил и разросся».

Элегический настрой этого романтического уголка парка подчеркнут внезапным контрастом между ироническим весельем молодого и сдержанной мудростью старого кентавров, попарно установленных на мосту через Славянку вблизи Семейной рощи. Их близкое соседство с оригинальным зеленым мемориалом, так безошибочно угаданное камероном, не лишая Семейную рощу интимного характера, придает ей глубокий философский смысл.

На противоположном, левом берегу Фонтанки, в непосредственной близости к мосту кентавров, в 1799 году камерон строит летнюю мыльню, или, как ее называют в краеведческой литературе, Холодную баню, удивляющую посетителей парка своей монументальностью, несмотря на утилитарный характер, незначительные размеры и полное отсутствие каких-либо украшений на фасадах.

Выдающиеся паркостроители прошлого придавали исключительно важное значение архитектуре малых форм, соразмерных человеку. Миниатюрные мостики и уютные беседки, каменные балюстрады и гранитные ступени, мраморные вазы и чугунные скамьи придают парковым уголкам редкую живописность и выразительность. Особое место в этом ряду занимают ворота. Они гармонично вписываются в «зеленую архитектуру» и легко сочетаются с каменной. В Павловском парке их много. Чугунные ворота с погребальной символикой в конце Философской аллеи перед Памятником родителям. Ворота, ведущие к Мавзолею Павла I в Новой Сильвии. Каменные Театральные ворота. Все они хорошо известны и описаны в литературе. Но есть среди них и более скромные и незаметные.

В свое время при входе в парк со стороны Садовой улицы установили небольшие входные ворота, их пилоны венчали низкие и широкие вазы с фруктами, отлитые также из чугуна. Позже ворота перенесли на новое место, и ныне они стоят в начале одной из дорожек, бегущей по крутому береговому спуску к Холодной бане.

Предположительно ворота исполнены по рисунку архитектора Карла Росси, а мысль о «фруктовом» украшении пилонов, согласно романтической павловской легенде, была подсказана неким влюбленным юношей, тот якобы пообещал своей прекрасной избраннице, что ваза с фруктами, стоящая во время их совместного обеда на столе, сохранится навеки.

Пасторальная история с полным набором атрибутики дачных сезонов… Яркий и короткий летний роман. Прекрасная избранница. Долгие званые вечера на открытой веранде. Дивные прогулки по вечерним аллеям. Обещания. И наивные попытки объяснить увиденное — фантастическое желание восстановить и удержать в памяти ускользающую, неуловимую логику появления того или иного сооружения, фрагмента, детали. Из предположений рождались легенды. Наша попытка реконструкции гипотетична. Но так могло быть. Тем более что, если верить легенде, прелестная героиня дачного романа цели своей достигла. Уйдя в небытие, она оставила по себе память в образе чугунного натюрморта, навеки вписанного в зеленую архитектуру павловского парка.

Остается добавить, что молодым человеком, пообещавшим навеки запечатлеть осенние фрукты в металле, по некоторым предположениям, вполне мог быть сам Карл Росси.

Колоннада Аполлона

К тому времени на левом берегу Славянки уже стояла колоннада Аполлона — одно из самых эффектных сооружений Павловского парка, возведенное в 1781–1783 годах по проекту архитектора Чарлза камерона. Первоначально колоннаду установили на том же левом берегу Славянки, но несколько ниже по течению, посреди открытого луга, что полностью соответствовало представлениям древних греков о местоположении храмов, посвященных Аполлону. В 1800 году, по настоянию Павла I, желавшего постоянно видеть этот храм из окон дворцовых покоев, колоннаду перенесли на новое место. Камерон решительно воспротивился этой идее, и проект установки колоннады на новом месте пришлось выполнить архитектору Дж. Кваренги.

Теперь она стояла на высоком холме, должном олицетворять гору Парнас — обиталище предводителя муз. От колоннады по крутому берегу реки пустили воду, создав видимость естественного каскада. Весело бурлящий ручей рождал ассоциации с дарящим поэтическое вдохновение кастальским ключом. Воплощение этого поэтического замысла, как утверждает легенда, и привело к катастрофе. Однажды во время грозы подмытый водами ручья фундамент не выдержал, и часть колоннады рухнула. Однако, продолжает легенда, живописно разбросанные обломки колонн и антаблемента придали еще большую эффектность всей композиции, с фигурой Аполлона в центре образовавшегося живописного пролома, сквозь который богу-покровителю искусств открывался вид на царский дворец. Колоннаду решили не восстанавливать, а драматически рухнувшие мраморные обломки оставили там, где они упали. По одной из дворцовых легенд, проснувшись ранним утром и увидев раскрытую в сторону дворца Колоннаду, императрица Мария Федоровна будто бы радостно воскликнула: «Это Аполлон хочет любоваться моим дворцом!».

По другой легенде, молния ударила в Колоннаду еще тогда, когда она находилась на открытом лугу, и жители Павловска специально приходили в парк полюбоваться удивительным творением природы. Затем уже Колоннаду перенесли на новое место.

Остается добавить, что ни один историк ни о какой грозе, вмешавшейся в замысел архитектора, вообще не упоминает, а такие признанные авторитеты, как Курбатов и Грабарь, считали, что эти разрушения сделаны намеренно, с тем чтобы придать Колоннаде более выразительный вид. Тем более что имитация древних развалин в то время была очень модной, свидетельством чему только в Павловском парке могут служить такие сооружения, как руинный каскад, руины у Краснодолинного павильона и Пиль-башня.

Продолжая осваивать долину реки Славянки, Камерон мастерски использует образные, выразительные особенности естественной природы, дополняя их легкими штрихами эффектных мостов и мостиков, яркими пятнами искусно подобранных подсаженных деревьев, редкими точками как бы случайно разбросанных искусственных островков, извилистыми пунктирами дорожек, скорее похожих на сельские тропы, таящие неожиданные романтические сюрпризы на нечаянных поворотах.

Кульминационный центр этого участка Камерон располагает на полуострове, омываемом резко повернувшей Славянкой. Здесь он возводит прекрасное здание Храма Дружбы, классическое совершенство которого выдвинуло этот храм в ряд лучших произведений мирового зодчества. Он был задуман Павлом Петровичем и Марией Федоровной в честь родственной любви и сыновней привязанности к императрице Екатерине II. Это могло бы выглядеть в глазах общества насмешкой над подлинными чувствами, испытываемыми сыном и матерью по отношению друг к другу, если бы не талант художника и время, они преодолели эти символы лицемерия и ханжества и превратили Храм Дружбы в светлый и чистый образ Прекрасного и Вечного.

Старое Шале. Фото 1930-х годов

В Храме Дружбы камерон вновь использует излюбленный прием колоннады. На этот раз она полностью опоясывает круглое здание храма, строгость гладкой стены которого оживлена белоснежной нарядностью колонн с глубокими канелюрами. Только круглые медальоны на тему любви, да фриз с символами любви — дельфинами декорируют здание.

Через сорок лет карл Росси невдалеке от Храма Дружбы перекидывает через Славянку изящный чугунный мостик с вазами на пьедесталах. И, отдавая дань высочайшего уважения к камерону, Росси в оформлении пьедесталов повторяет орнамент фриза Храма Дружбы, воспроизведя изображения дельфинов в металле.

От Храма Дружбы вверх на придворцовое плато ведет дорога, которую можно считать границей парка в его самый ранний период. Дальше начинались густые первозданные леса, перемежающиеся с пахотными землями и пастбищами. Здесь паслись коровы, согласно легенде, подаренные невестке Екатериной II, старательно и ревниво оберегавшей семью наследника от бурной политической жизни царского двора. Да и показная имитация сельской жизни на лоне природы в конце XVIII века была модной, и парки того времени, как мы уже знаем, наряду с барочными и классическими дворцами, украшались Хижинами угольщиков, Птичниками, Фермами, Хижинами крестьян и так далее. В специальном помещении нуждались и коровы.

Такое помещение появилось в конце Тройной липовой аллеи, чуть в стороне от нее, на небольшой живописной поляне. Это так называемая Молочня — павильон, построенный по желанию императрицы Марии Федоровны камероном в 1782 году. Простота внешнего облика Молочни резко контрастировала с ее внутренним убранством. Половина павильона предназначалась для содержания коров, во второй половине устроили помещения для отдыха людей. Стены павильона, выложенные из дикого булыжника, поддерживают высокую, крытую соломой кровлю. В качестве столбов использованы грубо обтесанные стволы деревьев. Внутри Молочни находилась комната для отдыха, где уставшие и проголодавшиеся придворные могли выпить кружку парного молока из большой фарфоровой японской вазы с серебряным краном и отдохнуть в золоченых креслах, чувствуя себя при этом искренними последователями Жан-Жака Руссо.

Молочная

Однако вскоре тесное соседство отдыхающих с коровами сочли неуместным, и в 1786 году рядом с павильоном построили скотный двор. Но и он просуществовал недолго. Его перевели на специально возведенную ферму вне парка, а Молочня превратилась в обыкновенный парковый павильон для отдыха во время прогулок.

Сразу же по вступлении Павла на престол, дворец, в одночасье ставший загородной царской резиденцией, превращается в место проведения официальных встреч и приемов. Сюда постоянно съезжается царский двор и дипломатический корпус. Скромные усадебные подъезды к царскому дворцу уже перестают удовлетворять его новому статусу. За их перепланировку берется новый придворный архитектор винченцо Бренна.

Слева от тройной липовой аллеи он расчерчивает геометрически четкий партерный участок «Больших кругов» с двумя круглыми невысокими каменными террасами, украшенными мраморными символическими скульптурами «Мир» и «Правосудие». Обе работы выполнены П. Бараттой еще в начале XVIII века и закуплены Петром I для Летнего сада. Четкий рисунок дорожек вокруг «больших кругов» образует секторные дольки ярких цветников, имитирующих паркеты дворцовых помещений, а сами «Большие круги», окруженные плотным кольцом вековой зелени, создают иллюзию торжественных парадных залов под куполом неба.

Официальный и чопорный придворный участок «Больших кругов» Бренна объединяет с романтической долиной Славянки величественной лестницей, известной в народе как «Большая каменная», «Итальянская» или «Лестница Бренны». Лестница состоит из 64 широких гранитных ступеней, по количеству равных числу колонн на барабане, поддерживающем купол Павловского дворца. Лестница украшена балюстрадой с декоративными чугунными вазами, и двумя парами мраморных и чугунных львов в начале и конце спуска.

Размеры парка к тому времени увеличиваются за счет вновь распланированных районов, их Бренна решает в регулярном стиле. Одним из таких районов становится Старая Сильвия, центром ее Бренна делает круглую площадку с расходящимися от нее двенадцатью дорожками, пробитыми сквозь лесную чащу. В центре площадки он устанавливает бронзовую скульптуру Аполлона в окружении девяти Муз, Флоры, Меркурия и венеры. Скульптуру, первоначально предназначенную для Царского Села, отлили по модели скульптора Ф. Гордеева и установили в Павловском парке в 1798 году. Почти все дорожки, как того требовали строгие принципы регулярности, завершались либо скульптурой, либо иными парковыми сооружениями, поражающие воображение безошибочным выбором тематической или композиционной структуры. Особенно прекрасны на фоне первобытного леса трагические образы детей безутешной Ниобы, отлитые по оригиналу древнегреческого скульптора Скопаса.

В таинственную и загадочную ткань этой части парка Бренна умело вплетает построенный еще камероном Памятник родителям — сентиментально-философскую притчу, посвященную памяти умерших матери, отца и сестры императрицы Марии Федоровны. В создании павильона принимал участие скульптор И.П. Мартос, спустя двадцать лет после постройки мемориала он украсил его классической композицией — скорбящей над погребальной урной женщиной.

Одна из 12 дорожек ведет к Амфитеатру, устроенному Бренной на высоком холме над Славянкой. Амфитеатр представляет собой полукруглую каменную скамью с широкими ступенями и статуей Флоры в центре. Тяготеющий по своим творческим убеждениям к декоративности и, как следствие, к театральности, Бренна в данном случае в буквальном смысле организовал театр под открытым небом, ассоциативно напоминающий римские зрелищные сооружения. На каменных ступенях и площадке холма устраивались зрители, а театральное действо разыгрывалось на противоположном, левом берегу Славянки, для чего Бренна на его пологом склоне создал подобие сцены с кулисами и задниками из высаженных стриженых кустов и деревьев. Русло Славянки, специально для этого расширенное, использовалось для разыгрывания пантомим на лодках и плотах.

Еще большую сдержанность Бренна проявил в планировке Новой Сильвии, вся композиция которой состоит из пяти аллей, под разными углами сходящихся и расходящихся друг с другом. И в художественном оформлении он ограничивается только установкой бронзовой скульптуры Аполлона-Музагета при входе в Сильвию, да мраморной с ионической капителью колонны «конец света», неожиданно возникающей среди густого беспросветного леса. Колонна, созданная камероном, в свое время находилась на придворцовом участке и обозначала границу парка.

В Павловском городском фольклоре колонна «конец света» известна по легенде, связанной с многолетним послевоенным директором Павловского дворца-музея и парка Анной Ивановной Зеленовой. С началом великой Отечественной войны ее, недавнюю выпускницу экскурсионно-переводческих курсов, направили в Павловск для организации эвакуации художественных ценностей Павловского дворца-музея вглубь страны. Она была в числе сотрудников Павловского парка, которые последними, буквально за несколько часов перед немецкой оккупацией Павловска покинули его пределы. Уходили пешком, вдоль линии железной дороги, пересчитывая и запоминая, как утверждают местные легенды, места расположения буквально каждого дерева. Павловчане убеждены, что без этого учета восстановление парка, наполовину вырубленного оккупантами, после войны было бы вообще невозможно. Достаточно сказать, что до войны на учете в Павловском парке находилось 100 230 деревьев, 70 000 из которых после войны павловчане не досчитались.

После изгнания немецких фашистов Анна Ивановна одной из первых появилась в разрушенном дворце и тогда же назначается его директором. Беспрецедентная эпопея восстановления и реставрации Павловского дворца и парка проходила под ее руководством и при ее непосредственном участии. Чтобы понять роль Зеленовой в восстановлении Павловского дворца, надо напомнить, что в 1944 году, когда Павловск освободили от нацистов, речь о восстановлении дворца даже не шла. Приехавший в Павловск через несколько дней после его освобождения, председатель исполкома Ленсовета Попков так и заявил: «Мы не будем отстраивать заново этот дворец — мы снесем его». Так думал не только Попков. Например, нарком иностранных дел Молотов считал, что на месте дворцов Павловска и Пушкина должны быть построены жилые дома. Его поддерживали некоторые общественные деятели той поры. Легко представить себе, каких усилий стоило переломить это мнение. Зеленовой это удалось вполне. Не зря о ней говорили, что у нее «мужской ум и дипломатические качества иезуита». И добавляли при этом, «что годы учения в немецкой школе не прошли даром». Напомним, что Анна ивановна закончила знаменитую в Петербурге Питершуле.

Говорят, в последние годы жизни Анна Ивановна все острее чувствовала приближение смерти. Но умерла неожиданно, прямо на работе. Во время очередного доклада на каком-то совещании. Вдруг, прямо на середине фразы вскрикнула и упала.

В последние дни ее часто видели у одного из самых любимых ею парковых сооружений — колонны «Конец света». Иногда она проговаривалась, что хотела бы быть похороненной здесь, на холме, у основания колонны. Каким-то образом это дошло до городских властей, те постарались довести до сведения Анны Ивановны, что-де парк не мемориальное кладбище и что высказывать вслух подобные мысли даже среди очень близких людей по меньшей мере неприлично. Анну Ивановну Зеленову скромно похоронили на городском кладбище Павловска. Однако друзья, как рассказывает легенда, не забыли о последнем желании, будто бы высказанном их многолетним директором. Вскоре над могилой Зеленовой установили памятник, повторивший в миниатюре известную парковую колонну «конец света».

В 1808 году один из дальних уединенных участков Новой Сильвии выбрали для создания еще одного мемориала в память убиенного императора Павла I. Проект Мавзолея выполнил архитектор Тома де Томон в содружестве с известным скульптором Мартосом. Живым языком камня им удалось создать проникновенный образ безграничной скорби, многократно усиленной вековым сумрачным лесом, из глубины которого вдруг возникают, постепенно усиливая ощущения печали, мощные гранитные колонны портика, фриз, состоящий из трагических масок, и треугольный фронтон на всю ширину Мавзолея, в глубоком тимпане которого ничего, кроме лаконичных слов посвящения: «Супругу-благодетелю». Так же сурово решено внутреннее помещение. Голые стены и на фоне задней — впечатляющая печальная мраморная группа: пораженная горем и покорная судьбе женщина над урной с прахом любимого человека.

С «Мавзолеем Павла» в Павловске связана одна драматическая легенда, полную достоверность ее можно легко опровергнуть простым сопоставлением некоторых дат и чисел. Но мы приводим ее, потому что хорошо знаем, что фольклору свойственно смешение имен, дат и событий, ради постижения содержания и углубления смысла. Если верить фольклору, в строительстве Мавзолея по должности принимал некоторое участие главный архитектор Павловского парка Андрей Никифорович воронихин. И однажды, будто бы находясь на строительстве, 54-летний, полный творческих сил архитектор умер. Обстоятельства его смерти неизвестны, одни говорили, что с ним случился удар, другие утверждали, что он совершил самоубийство. Но все подчеркивали, что случилась эта трагедия не где-нибудь, а именно в «Мавзолее».

Сильвия в переводе с итальянского означает «лес». Лесные участки Старой и Новой Сильвий раскинулись по обе стороны Славянки, на ее правом и левом берегу. Бренна объединил их декоративным так называемым «Руинным каскадом», придав ему характер подлинных древних развалин с обветшавшими вазами, обломками статуй и колонн, с перилами из старых березовых стволов.

Театральная прелесть этого сооружения перекликается с другой декоративной постройкой Бренны — «Пиль-башней», построенной на самом берегу Славянки по его проекту в 1797 году. Это одно из самых оригинальных романтических сооружений Павловского парка. Этот парковый павильон, возведенный в стиле традиционных забав европейского паркостроения XVIII века, представляет собой высокую круглую башню с крышей, покрытой соломой, и узкой наружной лестницей на подпорках, ведущей во второй этаж. Наружные стены Пиль-башни расписал выдающийся театральный художник и декоратор Пьетро Гонзаго. Он довершил создание задуманной Бренной и поражающей своим правдоподобием иллюзии разрушенной от времени старинной постройки.

Пиль-башня

Из сохранившейся в фольклоре старинной легенды известно, что на месте этой декоративной Пильной мельницы в незапамятные времена находилась подлинная лесопильня, которую вдовствующая императрица Мария Федоровна великодушно оставила в пожизненное пользование жившему в ней крестьянину. Впрочем, если верить той же легенде, этого крестьянина никто никогда не видел по причине того, что его вообще никогда не существовало, а мельница «была построена только для красы».

В нижнем этаже Пиль-башни находились пустые комнаты. В них, если верить фольклору, во времена императора Павла Петровича содержались под стражей камер-пажи за дерзкие шалости или «нерадение к своим обязанностям». В просторечном обиходе Пиль-башню до сих пор называют «Пажеской башней».

В 1808 году архитектор Воронихин еще более усилил выразительный образ Пиль-башни легким, тонко прорисованным мостом через Славянку над мощной плотиной, образующей живописный широкий разлив, напоминающий искусственный пруд. Непосредственным строителем моста был каменных дел мастер Д. Висконти. Его имя закреплено в официальном названии сооружения — висконтиев мост. Но в народе его называют «рюмочки». По мощным декоративным каменным вазам прекрасного античного силуэта, установленным на высоких пьедесталах по четырем сторонам моста.

Одновременно с бренной в Павловском парке работал выдающийся театральный живописец Пьетро Гонзаго. Гонзаго вписал одну из самых уникальных страниц в историю отечественного паркостроения. Пожалуй, с его именем наиболее полно можно связать понятие ландшафтной архитектуры. Он, как скульптор, который, по словам родена, на вопрос, как создается скульптура, ответил, что просто берется камень и отсекается все лишнее, видел в естественном ландшафте образы, ожидающие своего выявления. Благодаря Гонзаго в структуру парка включены огромные районы, практически лишенные архитектурных сооружений, если понимать под этим возведенные из дерева или камня павильоны. Пользуясь «зеленым материалом» и располагая его по принципу театральных кулис, Гонзаго создал в Павловском парке такие поэтические образы северной природы, как солнечное Парадное поле и романтически тенистая долина прудов, лирическая белая береза с «Самым красивым местом» и красная долина, не нуждающаяся в эпитетах. Все ее очарование любовно вложено в название, которое издревле означало не столько цвет, сколько качество. Красная всегда переводилась как красивая.

Надо полагать, совсем не случайно, приглашенный в 1807 году вновь в Павловск Чарльз Камерон, строит на окраине парка краснодолинный павильон с открытой площадкой на крыше, откуда можно было любоваться великолепными пейзажами Гонзаго. Краснодолинному, или Елизаветину павильону, названному так в честь жены Александра I — Елизаветы Алексеевны, Камерон придал вид античных руин, вечные образы которых постоянно преследовали зодчего. Недалеко от павильона он же соорудил характерные для парков классицизма Руины в виде полуразрушенных древних аркад, щедро дополненных подлинными античными обломками и скульптурой. В 1920-х годах XX века в целях сохранения скульптуру передали в Эрмитаж.

В 1807 году вблизи Белой березы, на территории в то время не принадлежавшей парку, архитектор воронихин строит дачу коменданту Павловска, будущему полководцу Багратиону. Приобретенная впоследствии императрицей и приобщенная к парку, окруженная кустами редких сортов роз, легкая и изящная постройка получает соответствующее название: Розовый павильон. Не в последнюю очередь благодаря своему поэтическому облику, Розовый павильон скоро превращается в своеобразный литературный салон, повидавший в своих стенах немало выдающихся людей XIX века: Гнедича, карамзина, Жуковского и многих других представителей блестящего пушкинского времени.

К созданию Розового павильона приложил свою руку и Пьетро Гонзаго. Его недюжинное мастерство театрального художника сказалось в созданных им так называемых «обманных» картинах, захватывающие рассказы о которых, как о блестяще исполненных цирковых трюках, восторженные посетители парка передавали из уст в уста. Впервые подобный фокус он продемонстрировал восхищенным зрителям на одной из стен Большого дворца. Фрагменты этих удивительных фресок и сегодня еще можно увидеть. По свидетельству очевидцев, в прошлом они производили неизгладимое впечатление. Существует предание, рассказанное одним французом, восторженным почитателем Павловского парка, о том, как некая бедная собачка «расквасила себе морду, пытаясь вбежать в несуществующее пространство фресок Гонзаго, написанных на одной из наружных стен Павловского дворца».

Удачный опыт Гонзаго повторил на стенах Розового павильона. Он ухитрился так изобразить стекла оранжереи, за которыми были видны фруктовые деревья, что, по свидетельству очевидцев, возникала полная иллюзия реальности.

Первоначально Павловск развивался как богатая загородная усадьба, основная территория которой отводилась под парковые, охотничьи и лесные угодья. Собственно город представлял собой немногочисленные дома и дачи строителей и обслуживающего персонала, которые тянулись вдоль единственной дороги из Петербурга к Павловскому дворцу. Однако постепенно город рос, обрастая, говоря сегодняшним языком, инфраструктурой. Благодаря благотворительной и подвижнической деятельности супруги, а затем и вдовы Павла Петровича Марии Федоровны, в Павловске появились русская православная церковь и лютеранская немецкая кирха, госпиталь для инвалидов и больница для бедных, другие общественные здания.

Постепенно город приобретал самостоятельное значение. Этот процесс получил особенное развитие в середине XIX века, после того, как в 1838 году началось регулярное движение пассажирских поездов между Петербургом и Павловском. За год до этого в Павловском парке по проекту архитектора А.И. Штакеншнейдера строится здание вокзала, где, по выражению строителя железной дороги Ф. Герстнера, пассажиры могли не только приобрести билеты, но и получали «приятный отдых и разумное развлечение на лоне прелестной природы Павловского парка».

Аналогов подобных сооружений в россии не было, и Штакеншнейдеру пришлось экспериментировать. Вот почему здание, возведенное по его проекту, более походило на загородную богатую аристократическую усадьбу, нежели на вокзал в сегодняшнем нашем представлении. Однако главное архитектор угадал — это была внушительных размеров постройка с рестораном, комнатами отдыха, прогулочными галереями, садом с фонтанами, привокзальной площадью и, главное, с концертным залом.

Вскоре для привлечения избалованной петербургской публики в вокзале, который стали называть Курзалом, начали устраивать музыкальные концерты. Мода на них распространилась мгновенно. Поехать в Павловск «На музыку» стало признаком хорошего тона. Центр музыкальной жизни столицы переместился в Павловск. Лучшие музыканты Европы считали для себя честью выступить на подмостках павловского Курзала. Здесь концертировали многие звезды европейской музыки, в том числе Иоганн Штраус.

Многолетние павловские гастроли австрийского композитора, скрипача и дирижера Иоганна Штрауса оставили значительный след не только в музыкальной культуре Петербурга, но и в арсенале его городского фольклора.

Пассажирский Вокзал в Павловске. Фото 1910-х годов

Как утверждают исследователи музыки и биографы композитора, в Петербурге Штраус оказался совершенно случайно. Однажды в 1855 году, восстанавливая силы после перенесенной болезни на водах в Бад-Гастайне, он случайно познакомился с управляющим Царскосельской железной дороги, и тот сумел уговорить композитора приехать в Петербург на гастроли. 6 мая 1856 года Штраус дал свой первый концерт в Павловском вокзале. С тех пор в течение десяти лет, вплоть до 1865 года, композитор выступал здесь с оркестром каждое лето.

Концерты Штрауса пользовались ошеломляющим успехом. Он стал кумиром публики, особенно ее женской половины. Популярность Штрауса дошла до того, что питерские парикмахеры даже придумали и ввели в моду прическу «А-ля Штраус». Летняя жизнь Штрауса в Павловске сопровождалась легкими романтическими приключениями и страстными влюбленностями. Если верить фольклору, порою это заканчивалось маленькими светскими скандалами. Однажды его даже вызвали на дуэль. Некий офицер будто бы поставил ему в вину, что его жена каждый день посылала композитору роскошный букет цветов. Говорят, Штрауса спасло только его врожденное остроумие. Он пригласил молодого человека к себе в комнату, полностью заваленную цветами. «все это мне подарили в последние два дня, — весело сказал композитор. — Я готов дать вам удовлетворение, если вы покажете букет, подаренный вашей женой». И в этом не было никакого преувеличения. Газета «Северная пчела» писала: «Штраус скоро будет в состоянии ходить от своей квартиры до эстрады по ковру, сплетенному из женских записок восторженных поклонниц».

Штраус становился героем дружеских шаржей, где его изображали играющим на скрипке в окружении пылающих сердец в кринолинах, и анекдотов, где его немецкая фамилия превращалась в русскую двусмысленность: «Посмотрите, Аннете, какие огромные яйца у этого страуса», — сказала маменька своей дочке, прогуливаясь по академическому музею. — «Ах, маменька, это у того самого страуса, что играет так мило вальсы в Павловском Вокзале?» Надо напомнить, что в концертных программках и на афишах композитор представлялся как Иван Страус, а в народе его называли или «Иван Иванович», или «танцующий Страус», по манере дирижировать, пританцовывая.

19 сентября 1865 года в Павловске состоялось последнее выступление «Короля вальсов», как называли Иоганна Штрауса во всем мире. Как считают специалисты, с его отъездом завершился целый период музыкальной жизни Петербурга XIX века.

Период музыкальной культуры России конца 1830-х — начала 1840-х годов, о котором идет речь, в обиходе получил название «Павловская музыка», а понятие «На музыку» стало идиомой, которой широко пользовались петербуржцы. Например, один из современников писал: «однажды вечером в Павловске н а м у з ы к е появился знаменитый бальзак». По-видимому, тогда понятия Павловский парк и Павловск дистанцировались друг от друга, и в сознании петербуржцев приобрели самоценность. Интересно проследить эволюцию понятия «Павловская музыка». Как отмечает исследователь этого периода музыкальной культуры Петербурга А.С. Розанов, сначала это была так называемая «садовая музыка» для развлечения скучающей и не очень профессиональной публики, и только потом стала «серьезной классической музыкой».

Железная дорога, рассекая парк на две неравные части, проходила вблизи построенного в самом начале XIX века Бренной (по проекту Камерона) Музыкального павильона. Первоначально павильон предназначался для проведения интимных музыкальных вечеров в узком кругу избранных. Почти сразу он стал центром музыкальной жизни Павловска и продолжил музыкальные традиции, ревностно поддерживаемые владелицей Павловска вдовствующей императрицей Марией Федоровной. В 1839 году здесь впервые исполнялся знаменитый «вальс-фантазия» М.И. Глинки, одно из самых романтических его произведений, которое он посвятил своей возлюбленной — Екатерине Керн, дочери знаменитой Анны Керн, воспетой в свое время Пушкиным. Мало кто помнит, что среди петербургских меломанов у этого произведения было еще два названия: «Меланхолический вальс», или «Павловский вальс».

Музыкальному павильону, как никакому другому, везло с названиями. Их переменилось много. Первоначально это было просто Зало, или Новое зало. Затем его стали именовать Круглым залом, или Музыкальным салоном. И это уже не говоря о французском варианте: Салон де музик (Salon de musique), оно и привело к появлению простого и доступного пониманию павловского обывателя топонимического курьеза. Круглый павильон стали называть: «Соленый мужик», по созвучию с французским Салон де музик.

Случайная, как казалось вначале, железнодорожная связь между Музыкальным павильоном и Курзалом неожиданно приобрела оттенок логической неизбежности и символической преемственности. Павловские музыкальные сезоны с большим или меньшим успехом и с разной степенью популярности продолжались вплоть до 1941 года.

Война для Павловского парка обернулась ужасом уничтожения. Бредовые идеи фашизма о создании «нового порядка» в равной степени относились к человеку, дереву, камню. Погибли в боях и от голода многие сотрудники Павловского дворца-музея. Как мы уже говорили, было уничтожено свыше 70 тысяч деревьев. Страшный ветер войны, развеяв прах сожженных Курзала и Розового павильона, метался в разграбленных и оскверненных помещениях Храма Дружбы, вольера и Музыкального павильона. Дворец, обезображенный духом гестапо и конюшен, лежал в развалинах.

Размеры катастрофы были столь велики, что в первые дни после освобождения ленинградских пригородов от немецко-фашистской оккупации человеческое сознание, потрясенное и растерянное, оказалось не в состоянии вместить в себя все ужасы увиденного, ни выработать какие-нибудь оценочные категории. Не находилось ни опыта, ни аналогий. Только постепенно, сначала смутно, затем все более отчетливо начала вырисовываться пугающая дилемма: либо зафиксировать путем консервации все разрушения архитектурных памятников, преподав тем самым будущим поколениям предметный антивоенный урок, но неизбежно утратив при этом одни из самых прекрасных звеньев общечеловеческой культуры, либо восстановить, возродить из руин и пепла, создать все заново, что в то время практически никому не представлялось возможным.

К счастью, победили представители второй, более радикальной точки зрения. Завораживал их оптимизм, их неколебимая уверенность в непреходящем значении утраченных памятников мировой культуры и почти мистическая вера во временность этой утраты. Уже в 1957 году тщательно восстановленные первые три зала Павловского дворца открыли для посетителей. А в 1970 году, когда реставрация всех основных дворцовых помещений практически завершилась, в Павловске восстановилась давняя традиция. В одном из лучших дворцовых залов — Греческом возобновились музыкальные вечера.

Вместо заключения

С незапамятных времен понятие «сад» в человеческом сознании ассоциируется с библейским раем — прекрасным жилищем, дарованным первому человеку Богом в Эдемском саду, находившемся, согласно ветхому Завету, в Месопотамии, местности, лежащей близ рек Тигра и Евфрата. Собственно «эдем» с персидского языка переводится как «приятность» или «сладость». А «рай» с того же персидского — это «богатство», «счастье». Так что не удивительно, что этимологию понятий «сад» и «рай» богословы единодушно выводят из одного общего древнейшего индоевропейского корня.

Отсюда множество других метафорических понятий и обычаев, связанных с общей для всей человеческой цивилизации историей садов и парков. Это и символическое дерево познания добра и зла, ставшее непременным элементом всякого первоначального садового устройства. В разных культурах оно могло быть лимонным, апельсиновым, яблоневым или каким-либо еще, но непременно плодоносящим, с таинственно манящими и соблазнительно прекрасными плодами. И обязательная садовая ограда, обозначающая границу, за пределы которой были изгнаны Адам и Ева, нарушившие заповедь Господню и совершившие грехопадение. Отсюда постоянное стремление украсить сад, сделать его лучше, облагородить, превратить в источник божественного наслаждения и неземного блаженства, в место духовного совершенства человека в общении с Природой, единения с ней. Отсюда отождествление сада с земным раем. И, наконец, тайная надежда заслужить райские кущи в иной, потусторонней жизни.

То же происхождение имеет утопическая мечта о цветущем городе-саде, владевшая многими поколениями далеко не худших представителей человеческого рода. Эта общечеловеческая мечта не минула и русских языковых просторов. Сады в допетровской Руси назывались вертоградами. Это сложное слово состоит из двух частей. Его первая половина этимологически восходит к вертепу, что в переводе со старославянского означает не только «пещеру», но и «сад». А вторая имеет общий корень и с понятием «огород», то есть «сад», и с понятием «град», то есть «город». Напомним, что основатель Северной столицы Петр I называл Петербург парадизом. Петр знал, что говорил. Просвещенному монарху было хорошо известно, что парадиз — это европеизированная форма древнеперсидского термина «паиридаэза», означающего место блаженства и успокоения духа, то есть рая.

В то же время сад в представлении верующего человека — это материализованная совокупная память человечества об утраченном рае, о том, какая прекрасная жизнь могла бы достаться людям, не вкуси их прародители толику сиюминутного обманчивого счастья от сладкого запретного плода. Вот почему магнетическая сила притяжения сада так велика, что нас постоянно к нему влечет. И это не только желание прикоснуться к прекрасному, но и безотчетная духовная жажда, утолить которую можно только искуплением греха.

Кто знает, может быть, сад это и есть обитель Души города? И если, как об этом было не раз сказано, Душа города — это его Литература, то становится понятно, почему самые утонченные ее представители, «аристократы духа» — Поэты посвятили так много поэтической дани петербургским садам и паркам. Жуковский воспел Павловский парк, Пушкин — Царскосельские парки, Ахматова — Летний сад, Блок — Острова. Перечислять можно до бесконечности. Строки их стихов общеизвестны. Но важнее другое. Те же певцы садов и парков посвятили немалую толику своего творческого вдохновения прекрасным градостроительным ансамблям и перспективам Петербурга. И всегда подчеркивали неразрывное единство зеленой и каменной архитектуры. Об этом лучше всего сказал Самуил Яковлевич Маршак:

Давно стихами говорит Нева.

Страницей Гоголя ложится Невский.

Весь Летний сад — Онегина глава.

О Блоке вспоминают Острова,

А по Разъезжей бродит Достоевский.

Посещение сада всегда воспринималось как некая награда, ниспосланная человеку за его повседневные труды. Неслучайно сложилась повсеместная традиция воскресного отдыха в садах и парках. Возвращение в рай, пусть даже и символический, со временем превратилось в священный ритуал, строго соблюдаемый раз в неделю. Сады и парки к этому располагали. Они давали возможность каждому то, чего он желал. Одним — наслаждение долгими интеллектуальными беседами с друзьями, другим — радость одиноких философских раздумий и поэтических поисков, третьим — погружение в теплую глубину давних воспоминаний, четвертым — небесную музыку любовных признаний. Выбор парка для очередного посещения зависел не только от характера человека, от его художественных или эстетических предпочтений, но и от настроения и конечно от времени года.

Объяснить сезонную привязанность петербуржцев к тому или иному пригородному парку непросто. Ограничимся констатацией этого факта и сошлемся на характерные поговорки из арсенала петербургского городского фольклора. В знойную летнюю жару петербуржцы любят ненадолго покинуть раскаленный город и «Подышать сырым воздухом Финского залива» среди солнечной прохлады сверкающих фонтанных струй Нижнего парка старинного Петергофа, а осенью «Пошуршать листвой» в задумчивой пряной тишине живописных парков Павловска или Царского Села.

«Пошуршать листвой» — это значит, ненадолго уйти в себя, задуматься, подумать о прошлом, о будущем, о себе, о людях. Петербургский фразеологизм «Лицейский дух», идущий от античных Лицейских садов, пропитанных многовековой памятью о философических беседах древнегреческого мудреца Аристотеля со своими учениками, теснейшим образом связан с другим чисто петербургским понятием «Сады Лицея». В буквальном смысле имеется в виду совокупность всех садов и парков Царского Села — Екатерининского и Александровского, Лицейского садика, Старого, или Голландского сада, Собственного садика. Однако в петербургском мыслящем обществе «Сады Лицея» всегда отождествлялись с миром свободы и вольности, с независимостью суждений, вольнодумством, миром мужской дружбы и верности идеалам молодости. А еще, как верно заметил Дмитрий Сергеевич Лихачев, «Лицейские сады» — это «мир уединенного чтения и уединенных размышлений». Благодаря этому даже такое конкретное понятие как «Лицеист» в Петербурге приобрело более глубокий, расширительный смысл. В 1912 году в журнале «Сатирикон» появился весьма характерный анекдот, облеченный в форму диалога: «Да, Пушкин был великий поэт». — «Более того, он был лицеистом».

Расширительное значение приобретали не только конкретные, но и общие понятия. Например, в рабочей среде Петербурга под садами понималось всякое зеленое пространство пригодное для отдыха, будь оно за пределами города, или в его границах. В голодные послевоенные годы, когда далеко не все ленинградцы могли позволить себе отправиться во время летнего отпуска в Крым или на Кавказ, в городском фольклоре родился шутливый ответ на обязательный послеотпускной вопрос сослуживцев: «Где отдыхал?» Ответ был категоричен и точен. Исторически точен: «На южном берегу Обводного канала». Таким образом петербургский городской фольклор сохранил память о давней пролетарской традиции. Напомним, что во второй половине XIX века, когда оба берега Обводного канала обросли многочисленными промышленными предприятиями, фабричные и заводские рабочие в воскресные дни любили устраивать семейный отдых на его южном, пологом, засеянном травой берегу. Затем берега Обводного канала одели в камень, и семейный воскресный обычай переместился в пригородные парки, где и сегодня можно встретить многочисленные семейные группы вокруг расстеленной на траве скатерти, обильно заставленной разнообразной снедью, традиционными русскими напитками и другими атрибутами воскресного отдыха.

В Петербурге и его ближайших пригородах зеленых зон отдыха много. Только в нашей книге рассказано о более чем восьмидесяти садах и садиках, парках и скверах, бульварах и аллеях. На самом деле их гораздо больше. Мы были вынуждены ограничиться заявленной темой, и рассказали только о тех из них, которых не обошел своим вниманием петербургский городской фольклор. Кроме того, в книгу не попали многочисленные небольшие уличные и придворовые скверы, фольклор которых ограничен только народным микротопонимом. Справедливости ради, напомним о некоторых из них. «Кировский садик» — безымянный сквер на Каменноостровском проспекте, между домами № 26–28 и № 32. В доме № 26–28 в начале 1930-х годов жил первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Киров. Ныне в этом доме работает Музей-квартира Кирова. «Лазаретный садик» — сквер у Военно-медицинского музея, бывшего госпиталя Семеновского полка, напротив Витебского вокзала. До революции сквер назывался Введенским, по церкви Введения во храм Богородицы, снесенной в 1930-х годах. В начале XXI века в сквере, на месте снесенной церкви, установлена памятная стела. «Помоечный садик» — скверик, заставленный мусорными баками на улице Рубинштейна, возле дома № 26. «Воронежский садик» — безымянный сквер на Воронежской улице. «Матвеевский садик» — сквер на углу Большой Пушкарской и Кронверкской улиц. В начале XVIII века на этом месте была возведена церковь Святого Апостола Матвея. «Овсянниковский садик» — сквер на Мытнинской улице между домами № 3 и № 5. Сад создан по собственной инициативе и на личные средства коммерции советником С.Т. Овсянниковым. Официальное название сквера: сад имени Н.Г. Чернышевского. «Литейный садик» — сквер возле дома № 57 на Литейном проспекте. «Лахтинский садик» — сквер на Петроградской стороне, на углу Большого проспекта и Лахтинской улицы. «Алексеевский садик» — сквер на улице Писарева, бывшей Алексеевской, вблизи дворца великого князя Алексея Александровича.

К этому ряду можно добавить многочисленные «Аллеи любви» и «Бульвары дружбы» — любимые места вечерних прогулок и развлечений местной молодежи, известные городскому фольклору во многих районах городских новостроек. Некоторые из них хранят удивительные легенды. Так, например, среди обитателей жилых кварталов Гражданки, что выросли на территории бывшего совхоза «Ручьи», живет легенда о мальчике, которому однажды показалось, что он умеет летать. Забравшись на вершину одной из берез, он раскинул руки и полетел в сторону другой березы. Мальчик погиб. Целый год, говорят, на той березе висел красный платок. Жители утверждают, что если очень захотеть, то можно и сегодня разглядеть между двумя березами тень летящего мальчика.

С другой стороны, в книге отсутствуют рассказы о таких крупных парковых зонах, как, например, Парк Интернационалистов в Купчине, Парк Авиаторов в Московском районе, или парк, заложенный к 300-летию со дня основания города в Приморском районе. Этому есть объяснение. Фольклор об этих парках либо отсутствует, либо автором еще не услышан, либо его так мало, что это входит в противоречие с масштабами самих зеленых зон. Надо подождать.

Планировка садов и строительство архитектурных сооружений в Петербурге, как правило, осуществлялись по проектам одних и тех же зодчих. Вслед за Домиком Петра I на противоположном берегу Невы практически одновременно возник Летний сад. И тот, и другой, если верить фольклору, создавались по эскизам одного автора — Петра I. Сохранилась легенда, что первоначальные аллеи Екатерининского парка прокладывались по указанию архитектора Растрелли, автора Екатерининского дворца в Царском Селе. К устройству петербургских садов и парков причастны такие крупные архитекторы, как Михаил Земцов, Иван Старов, Джакомо Кваренги, Карл Росси и многие другие. С 1723 года устройство садов находилось в ведении Канцелярии от строений, и велось в большинстве случаев по так называемым «образцовым проектам». Это касалось не только домов, дворцов и усадеб. Прокладка основных городских магистралей, строительство набережных и формирование площадей сопровождались обязательным устройством зеленых газонов, прогулочных аллей и бульваров. Самовольная вырубка деревьев жестоко каралась. Даже когда кроны разросшихся деревьев изменяли внешний облик архитектурных сооружений, вопрос решался в пользу зеленых насаждений. Так случилось, например, с деревьями Александровского сада, которые, в значительной степени благодаря мощному общественному сопротивлению, остались целы, несмотря на то, что готовились к вырубке, так как закрывали вид на главный фасад Адмиралтейства.

В раннем Петербурге строительство практически каждой усадьбы или дворца сопровождалось разведением сада. Мы начали нашу книгу с утверждения, что зеленое строительство в Петербурге шло, что называется, рука об руку с возведением жилых и общественных зданий. Позволим себе закончить книгу еще одним утверждением. Пока город живет, строится и развивается, в нем будут появляться новые сады и парки. А это значит, что до тех пор, пока мы с вами пользуемся вербальным способом общения, то есть пока жив язык, на котором мы говорим, в городе будет непременно появляться новый фольклор, в том числе о зеленых зонах отдыха. Хочется верить, что он найдет отражение в новых изданиях этой книги.

Оглавление

Часть I Город

  Среда обитания

  Летний сад

  Марсово поле

  Сады и скверы от Адмиралтейства и Сенатской площади — вдоль Невского проспекта до Александро-Невской лавры

    «Адмиралтейский променад»

    Петровский сквер на Сенатской площади

    «Собственный садик» монархов

    Сквер перед Казанским собором

    Садовая улица и «Катькин сад»

    Сад отдыха

    Сквер на площади Восстания

    Архитектурно-парковый ансамбль Александро-Невской лавры

  По обе стороны от Невского проспекта

    «Мамкин сад»

    Сквер на площади Ломоносова

    Сквер на Пушкинской улице

    «Лиговские сады»

    Сквер на площади Искусств

    Михайловский сад

    Старо-Манежный и Ново-Манежный скверы

    «Графский сад»

    «Польский садик»

    Таврический сад

    Сады около Смольного

  Вдоль Каменноостровского проспекта

    Скверы Троицкой площади и около Домика Петра I

    Александровский парк

    Сад «Аквариум»

    Сад у нового здания Лицея

    «Поповский садик»

    Сады Аптекарского острова

    Следы садов усадьбы Строгановых

    Сквер на месте последней дуэли А.С. Пушкина

  Парковая зона «Острова»

    Каменный остров

    Елагин остров

    Крестовский остров

  Васильевский остров

    Биржевой сквер

    Румянцевский сквер

  Сады и парки к северу от Невы

    «Безбородкин сад»

    Сквер перед Финляндским вокзалом

    Сад имени Карла Маркса

    Парк Лесотехнической академии

    Удельный парк

    Пискаревский парк

    Лесопарк «Сосновка»

    Шуваловский парк

  Коломна

    «Демидов сад»

    Сад при дворце Бобринских

    Конногвардейский бульвар

    Сквер на площади Тургенева

    Калинкинский сквер

  Проспект Стачек

    Екатерингофский парк

    Детский парк имени 9 Января

    Парк «Кирьяново»

  По дороге в Царское Село

    Сквер на Московской площади

    Московский парк Победы

    Мемориальный Парк городов-геров

Часть II Пригород

  Зеленое ожерелье

    Стрельнинский парк

    Верхний сад и Нижний парк Петродворца

    Ораниенбаумский парк

    Парки Царского Села

    Гатчинские парки

    Павловский парк

Вместо заключения

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно