Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Загадки истории: Древний Рим

А. С. Потрашков
Древний Рим

Введение

Когда мы начинаем говорить о загадках в истории Древнего мира, то почему-то на ум сразу приходят тайны постройки пирамид в Египте, Великой стены в Китае, Атлантида или загадочный Стоунхендж в Англии. Некоторую ауру таинственности имеют древние царства Ближнего Востока, Египет и Минойский Крит. Даже в истории Древней Греции – таком, казалось бы, понятном и досконально изученном предмете, остается еще много спорных вопросов (например, о достоверности Гомера, его «Илиады» и «Одиссеи»). А вот Древнему Риму в отношении тайн и загадок повезло меньше. Не то чтобы их там не было, просто так получилось, что Древний Рим оставил массу письменных памятников, которые если и не полностью, то хотя бы фрагментарно рассказывают нам историю этой величайшей державы античного мира. А ведь еще есть археология. Древние римляне оставили массу памятников архитектуры. Чего стоит только сам Рим, с его сохранившимися форумами, колоннами, триумфальными арками, Колизеем и крепостными стенами. По всей Европе, Африке и Азии археологи обнаруживают следы римского присутствия – руины городов, храмов и укреплений, дороги, акведуки и т. п.

Сохранившиеся труды древних авторов и современная археология проливают свет на многие аспекты жизни Древнего Рима, лишая их ореола таинственности. Современные ученые, используя данные раскопок, самые современные технологии и, конечно же, сведения, сообщенные самими римлянами, построили довольно точную и убедительную картину жизни Рима практически на протяжении всего его существования – от основания города Ромулом в середине VIII века до н. э. до падения Западной Римской империи в середине V века н. э. С одной стороны, это правильно: история не терпит досужих домыслов, но с другой – скучно.

Конечно, интересней во всем видеть загадку и тайну, пытаться разобраться, разгадать. Поэтому всех любителей неразгаданных тайн и загадок истории привлекает Атлантида, Стоунхендж и пирамиды, а Рим, со всеми его грандиозными постройками, завоеваниями и великими людьми остается как бы в стороне. Но так ли это? Действительно ли в истории Древнего Рима не осталось места загадкам и полету фантазии для интересующегося человека? Конечно, это не так. И цель этой книги доказать, что в истории Древнего Рима есть еще масса спорных моментов и недописанных страниц. Остановимся на них вкратце.

Первая и самая большая загадка Древнего Рима – этруски. Современные ученые до сих пор не смогли расшифровать письменность этого народа и не располагают сведениями о его происхождении, хотя, казалось бы, неразгаданных тайн не должно быть, ведь до нашего времени дошли остатки городов этрусков, образцы их изделий. Это привело к появлению большого количества теорий, которые зачастую противоречат друг другу, а иногда и вовсе носят фантастический характер. Поэтому в этой книге мы попытаемся разобраться в запутанных вопросах этрусковедения, по возможности избегая домыслов и используя только проверенные факты.

Вторым по порядку, но отнюдь не по важности после этрусков, стоит вопрос о происхождении самих римлян и времени основания Рима, а также вопрос о достоверности первых римских царей. До сих пор в науке нет единого мнения о том, кто такие сами римляне и когда возник Вечный город. Одни связывают появление римлян на исторической сцене с Троянской войной и бегством Энея из горящей Трои, другие – с этрусками, третьи – с кельтами, а четвертые – считают, что Рим продукт объединения и усиления местных так называемых притибрских племен латинов. Мнений очень много и до сих пор нет окончательного ответа на эти вопросы, поэтому вторую главу мы посвятили истории основания и заселения Рима, а также легендарным первым римским царям – Ромулу, Нуме Помпилию, Туллу Гостилию, Анку Марцию, Тарквинию Древнему, Сервию Туллию и Тарквинию Гордому.

Еще одной большой загадкой для исследователей Древнего Рима была религия римлян. Когда мы говорим о римской религии, то представляем богов классического римского пантеона – Юпитера, Марса, Минерву или Нептуна, которые из-за многовекового влияния греков стали практически неотличимы от греческих – Зевса, Ареса, Афины или Посейдона. Но так было не всегда. На самом деле первоначальная религия римлян сильно отличалась от греческой. Еще более интересной и многогранной религия Рима стала во времена расцвета и заката Римской империи. Ведь именно в это время места в храмах Рима и других городов, наряду с «классическими» богами, заняли таинственные и непонятные божества, пришедшие из Египта и Малой Азии – Великая Мать, Исида, Адонис, Серапис, Митра и, наконец, богочеловек Иисус Христос. Все эти божества имели своих почитателей в разных слоях римского общества и все они требовали таинственных и непонятных современному человеку обрядов и приношений. Даже сами римляне не могли разобраться в том круговороте разнообразных верований, религий и культов, которые прижились на благодатной почве Рима в последние века его существования. Поэтому в третьей главе нашей книги мы попытаемся приподнять полог тайны, окружающий римскую религию, и попробуем в общих чертах представить, в кого верили и кому поклонялись жители Рима.

Еще одним интересным и загадочным моментом в жизни Древнего Рима была его политическая система. Наверное, ни одно государство Древнего мира не имело столь разнообразных и столь противоречивых институтов власти. В Риме правили цари, после свержения царской власти – народ, затем власть перешла в руки олигархов – сената, а наивысшей точкой стало правление императоров – этих полубогов на троне империи. Достигнув, казалось бы, недосягаемых высот власти, римские императоры, хотя и считали себя богами, все же оставались простыми смертными людьми, со всеми их желаниями, страстями и пороками. Поэтому кажется очень интересным разобраться в причинах поведения и поступков людей, которых судьба и боги (а скорее обстоятельства и их личные данные) вознесли столь высоко. Своими мыслями и догадками в отношении некоторых представителей правящей верхушки Рима периода Империи мы посчитали необходимым поделиться с читателями в четвертой главе этой книги.

В пятой, заключительной, главе – «Тайны пропавших легионов», речь пойдет не столько о загадках исчезновения римских легионов, хотя в некоторой степени и о них, сколько о римской армии в целом. А точнее, об одной большой загадке: почему именно римской армии удалось подчинить и долгое время удерживать в составе Империи огромные территории, какие не удавалось подчинить и удержать никаким другим завоевателям.

Этруски – таинственные предшественники Рима

Загадочные, таинственные, неизвестные – такими эпитетами обычно награждают этрусков – народ, населявший в глубокой древности территорию современного Апеннинского полуострова. В некоторой степени это справедливо, так как, несмотря на достаточно большое количество сохранившихся до нашего времени материальных остатков их культуры – городов, гробниц, изделий бытового и культового характера, этот народ во многом остается неразгаданной тайной. Даже цивилизации Египта и Древнего Востока представляются для современной науки более понятными и изученными, чем этруски. Можно сказать, что этруски продолжают быть белым пятном на карте Истории наряду с цивилизациями Минойского Крита, майя, инков или строителями Стоунхенджа в доисторической Англии. Во многом такое положение этого древнего европейского народа обусловлено отсутствием у современных исследователей ключа к расшифровке их письменности, а также четкого представления, откуда пришли этруски. Это привело к появлению большого количества более или менее правдоподобных теорий, которые зачастую противоречат друг другу, а иногда и вовсе носят фантастический характер, приписывая этрускам чуть ли не инопланетное происхождение. Выдающийся древнеримский историк Полибий сказал: «Историк не должен изумлять своих читателей рассказами о необычайных событиях». Поэтому мы попытаемся, следуя его совету, разобраться в запутанных вопросах этрусковедения, по возможности избегая домыслов и используя только проверенные факты. Но так как проверенных фактов, в общем, не много, то совсем без домыслов, наверное, не получится…

Итак, на сегодняшний момент известно, что народ, который римляне именовали этрусками или «тусками», а греки – «тирренами» или «терсенами», сам себя называл «расна» или «расена». Считается, что он появился в Италии в XI веке до н. э. Далее следует перерыв в несколько веков, когда об этрусках ничего не было слышно. И вдруг к концу VIII века до н. э. выясняется, что этруски – это народ с развитым земледелием и ремеслами, их города ведут обширную заморскую торговлю, вывозя зерно, металл, вино, керамику, выделанные кожи. Этрусская знать – лукумоны – строит укрепленные города, ищет славы и богатства в непрерывных походах, набегах и сражениях. Два народа боролись в это время за господство на море – греки и карфагеняне. Этруски заняли в этой борьбе сторону карфагенян, их пираты господствовали на Средиземноморье, да так, что греки боялись выходить даже в Тирренское море. В VII–VI веках до н. э. в Этрурии возникают крупные города-государства: Вейи, Цере, Тарквинии, Клузий, Арреций, Популония. Этрусское влияние распространилось от Альп до Кампании. На севере они основывают Мантую и Фельзины (нынешняя Болонья), в Кампанье – двенадцать других городов. Этрусский город Адрия на северо-востоке Апеннинского полуострова дал название Адриатическому морю. К VI веку до н. э. этруски контролировали территорию в 70 тысяч квадратных километров, их численность превышала два миллиона. Таким образом, можно сказать, что в средиземноморской части античного мира этрусская цивилизация занимала доминирующее положение. Многое из того, что мы считаем исконно римским, родилось не на холмах Лация, а на равнинах Этрурии. Сам Рим создавался по этрусскому обряду и застраивался по этрусскому образцу. Древний храм на Капитолии и ряд других святилищ в Риме были построены этрусскими мастерами. Древнеримские цари из рода Тарквиниев были этрусского происхождения; многие латинские имена имеют этрусские корни, а некоторые историки считают, что именно через этрусков римляне заимствовали греческий алфавит. Древнейшие государственные установления, законы, должности, цирковые игры, театральные зрелища, бои гладиаторов, искусство гадания и даже многие боги – всё это пришло к римлянам от этрусков. Символы власти – фасции (связки прутьев с вложенными в них топорами), которые несли впереди царя, сенаторская тога, отороченная пурпурной каймой, обычай триумфа после победы над врагом – и это наследство этрусков. Сами римляне признавали: триумфальные и консульские украшения были перенесены в Рим из Тарквиний. Даже само слово «Рим» этрусского происхождения, как и другие слова, считающиеся чисто латинскими – таверна, цистерна, церемония, персона, литера.

Как же случилось, что более развитая Этрурия была побеждена почти что варварскими италийскими племенами? В чем же загадка столь стремительного взлета и не менее стремительного заката этой таинственной цивилизации? Как полагают многие современные ученые, причина упадка этрусков заключалась в том, что они, подобно грекам эпохи, предшествовавшей великому Александру Македонскому, не смогли создать единого государства. Возникла только федерация (союз) самоуправляющихся городов. Собиравшиеся в Вольсиниях в святилище божества Волыумны (Вольткумны) главы этрусских городов поочередно выбирали из своей среды главного лукумона, которого только условно можно было считать царем, и жреца-первосвященника. Для этруска понятие «Родина» ограничивалось городскими стенами, и далее них его патриотизм не распространялся. Захват и разрушение крепнущим римским государством одного этрусского города нисколько не волновал жителей другого, а зачастую падение конкурента даже вызывало нескрываемую радость. Но как это обычно бывает: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», радость оказывалась недолгой. И вот уже этот город становился добычей молодого хищника. Смеялся, как правило, Рим.

Сила и влияние этрусков достигли своего зенита в 535 году до н. э. Тогда в битве при Алалии на Корсике объединенный карфагено-этрусский флот нанес сокрушительное поражение грекам, и Корсика перешла во владение этрусков. Но буквально через несколько лет этруски начали терпеть поражения от греков и ранее покоренных италийских племен. Приблизительно в это время освобождается от этрусского господства и Рим. В V веке до н. э. территория Этрурии сильно сокращается, связь между городами, и без того непрочная, рушится. Как уже говорилось, города не приходят на помощь друг другу. Опытные земледельцы и строители, искусные металлурги, хитроумные изобретатели якоря и морского тарана, бесстрашные и свирепые воины оказались бессильны перед молодым Римом и его сплоченными союзниками. Подчинив себе всю Этрурию, римляне продолжали оставаться под влиянием этрусской культуры, которая медленно увядала по мере расцвета римской цивилизации. К середине I века до н. э. этруски в культуре Рима потеряли всякое значение. Этрусский язык помнили только отдельные любители. Одним из таких любителей был император Клавдий (10 г. до н. э. – 54 г. н. э.). Он написал этрусскую историю на греческом языке в двадцати томах и распорядился, чтобы каждый год по установленным дням чтецы публично читали ее с начала до конца в специально построенном для этого здании. «Тирренику» – «Историю Тирренов», или, как сказали бы мы сейчас, «Историю этрусков», Клавдий считал величайшим своим достижением, наряду с еще одним многотомным опусом «Карфадоника» – «История Карфагена». Что заставило Клавдия заниматься историей именно этих двух древних народов? Был ли его интерес к карфагенянам и этрускам случайным или он отражал стремление глубже заглянуть в тот исторический период, когда Рим скромно стоял у самого начала своего пути и вынужден был отвоевывать позиции в борьбе против этрусков и греков, а за пределами Италии – против карфагенян? К сожалению, об этом мы можем лишь догадываться, так как книги Клавдия до нас не дошли.

По всей вероятности, двадцать книг Клавдия об этрусках были своеобразной энциклопедией познаний об этом народе. Судя по внушительному объему труда, император не имел причин жаловаться на недостаток источников. В I веке н. э. еще сохранилось много свидетельств, которые до наших дней уже не дошли. Клавдий мог еще видеть памятники этрусской культуры, впоследствии разрушенные. Он слышал речь этрусков. Правда, в его время она звучала все реже, но все еще раздавалась в этрусских городах. Он мог встречаться с этрусками, причем не только в Этрурии, но и непосредственно в императорском дворце. Мало кто из неспециалистов знает, что к этому таинственному народу принадлежала его первая жена, Плавтия Ургуланилла. Клавдий познакомился с ее родней и благодаря этому сравнительно тесно был связан с этрусским миром. Вернее с тем, что еще от него оставалось. Произведения Клавдия уже в то время были явлением исключительным. Император систематизировал сведения, которые до него не были обобщены ни в одном самостоятельном исследовании. Странным может показаться и то, что они принадлежали перу римлянина, а не этруска. Это тем более удивительно, что в эпоху Империи было немало образованных этрусков, которые нередко занимали высокое положение и могли бы при желании сами написать произведение, подобное трактату Клавдия, если не лучше.

Примером может послужить Гай Цильний Меценат, выдающийся политик и доверенное лицо императора Августа. Его имя стало нарицательным: пользуясь своим влиянием, Меценат поддерживал деньгами одаренных поэтов и художников. К ним относился и известный римский лирик Гораций. Из его стихотворений стало известно, что у Мецената имелись аристократические предки в одном из этрусских городов. Несмотря на то, что Меценат, этруск по происхождению, был близок к искусству, не сохранилось никаких сведений о том, что он интересовался прошлым своего народа. То же можно сказать и о другом высокообразованном этруске – сатирике-баснописце Авле Персии Флакке, выходце из этрусского города Волатерры, жившем в I веке н. э. И он проявлял гораздо больше интереса к проблемам Рима, чем к истории этрусков. Его сатиры были направлены на высмеивание римских нравов. Некоторый интерес к истории своего народа проявлял друг Цицерона (Марк Туллий Цицерон – выдающийся римский оратор и политический деятель I века до н. э.), романизированный этруск Авл Цецина, который тщательно изучал этрусскую науку толкования молний. Вероятно, именно от него Цицерон почерпнул сведения о предсказаниях этрусками будущего, на которые ссылается в своем труде «О гаданиях». Марк Туллий, человек весьма прагматичный и получивший великолепное образование, с величайшим почтением относился к занятиям своего этрусского друга. Еще в начале карьеры Цицерона Цецина предсказал, что, несмотря на достигнутую молодым оратором славу, народ однажды отвернется от него и приговорит к изгнанию. Так и случилось. Когда в 58 году до н. э. Цицерон был изгнан, Цецина вновь предсказал, что он вскоре вернется. Предсказание сбылось.

Другие известные нам исторические деятели, этруски по происхождению, не оглядывались назад и, к сожалению, не причисляли себя к народу, который уже ушел с исторической сцены древней Италии. Это бесспорный признак упадка этрусков. Вследствие отсутствия у самих этрусков интереса к своему прошлому обобщить все, что было известно об их истории, выпало на долю греков и римлян. Но история этрусков интересовала их только постольку, поскольку она была связана с историей их собственных народов.

Наиболее полное описание этрусков принадлежит Диодору Сицилийскому, римскому историку I века до н. э., писавшему по-гречески. Однако приведенные в его труде сведения об этрусках не являются плодом его собственных исследований. Он заимствовал их из работ греческого историка Посидония, жившего веком ранее. Вот что он говорит об этрусках:

«Они отличались мужеством, захватили обширную территорию и заложили много славных городов. Они также выделялись своими морскими силами и долгое время владычествовали на море, так что благодаря им соседнее с Италией море получило название Тирренского. Для совершенствования сухопутных войск они изобрели горн, очень помогающий при ведении войны и названный в их честь тирренским. Высших воинских начальников они удостаивали звания ликторов, предоставив им право сидеть в креслах из слоновой кости и носить тогу с красной полосой. В домах они построили очень удобные колоннады, чтобы заглушить звуки, издаваемые челядью. Большую часть этого переняли римляне, завели в своих поселениях и улучшили. Они жадно учились, в первую очередь письменности, науке о природе и богах; больше всех других людей они занимались наукой о молниях. Поэтому до сих пор ими восхищаются правители почти всего мира и используют их в качестве толкователей предзнаменований, посылаемых богами с помощью молний. А так как они живут на земле, которая, возделанная, рожает им все, то урожай их плодов достаточен не только для того, чтобы питаться, но и приносит богатый доход, позволяет жить с излишествами. Дважды в день они заставляют готовить себе богатые блюда и другие вещи, обычные при роскошной жизни. Они приобретают простыни, расшитые цветами, и множество серебряных чаш, и рабов для обслуживания их; одни рабы отличаются красотой, другие облачены в одежды, более дорогие, чем подобает рабу. А просторные жилища имеет не только их прислуга, но и большинство свободных граждан. Силу свою, которая издавна была предметом зависти других, они полностью растратили.

Понятно, что они лишились боевой доблести своих отцов, если проводят время в оргиях и в недостойных мужчин развлечениях. Их расточительности способствовала, не в последней степени, богатая земля. Ибо они живут на земле весьма тучной, на которой можно возделать все, и собирают богатый урожай всех плодов.

В Этрурии всегда хороший урожай, и раскинулись в ней обширные поля. Она разделена крутыми холмами, тоже пригодными для обработки. Там достаточное количество влаги не только зимой, но и летом».

В труде Диодора встречаются и другие упоминания об этрусках, но в основном при описании каких-либо событий (похож подход и многих других древних авторов). Чаще всего такими событиями становились войны, в которых этруски постоянно сталкивались с Римом. Учитывая патриотизм римских авторов, этруски зачастую показаны в черном цвете. Исключением может являться только описание их религиозных обрядов. Веря в таинственные способности этрусков, римляне с трепетом относились к их познаниям в области гадания и предсказаний.

Еще более скупую характеристику этрускам дал римский историк Тит Ливий, живший во времена правления императора Августа, в своем обширном труде «История Рима от основания города». Вот что он сообщал:

«Туски еще до основания Рима владели огромными пространствами на суше и на море. Наименования нижнего и верхнего морей, омывающих Италию наподобие острова, указывают на прошлое могущество тусков, потому что италийские народы одно море назвали Тусским, по имени этого народа, а другое Атриатическим морем, по имени Атрии, колонии тусков; греки эти самые моря зовут одно Тирренским, а другое Адриатическим. И, простираясь от одного до другого моря, туски заселили оба края, основав там по двенадцати городов, раньше по сию сторону Апеннин до нижнего моря, а с течением времени, выслав колонии и по ту сторону Апеннин, в таком же числе, сколько и метрополий, и заняв этими колониями все местности за рекою Падом вплоть до Альп, за исключением земли вернетов, заселяющих угол морского залива».

Одновременно с Ливием жили два известных ученых, писавших на греческом языке, – географ Страбон и историк Дионисий Галикарнасский. Оба они в своих сочинениях упоминают этрусков. Страбон писал:

«До тех пор, пока у этрусков был один правитель, они были очень сильны. Но со временем их организация, вероятно, распалась, и они разбились на отдельные города, уступив нажиму соседнего населения. Ибо в противном случае они бы не оставили тучную землю и не пустились бы в разбой на море, одни на этих, другие на тех водах. Ведь они были способны, объединившись, не только отразить нападение, но и нападать сами, предпринимать далекие экспедиции».

Дионисий Галикарнасский создал обширный труд, посвященный истории Рима. Естественно, что в его работе не могли не появиться этруски. Предложенное Дионисием описание этрусских обычаев интересно тем, что напрямую указывает, откуда римляне взяли многое из своих, казалось бы, исконных традиций. Так, например, Дионисий описывает появление в Риме традиции, по которой главному должностному лицу полагалось почетное сопровождение в виде двенадцати ликторов:

«Как некоторые рассказывают, принесли Тарквинию (имеется в виду Тарквиний Древний – этрусский царь, правивший в Риме) двенадцать топоров, по одному из каждого этрусского города. Это, как кажется, этрусский обычай, что перед каждым правителем идет ликтор, который кроме связки прутьев несет и топор. И каждый раз, когда эти двенадцать городов предпринимали совместное выступление, они передавали эти двенадцать топоров одному правителю, которому поручали общее командование».

Сведения об этрусках, их истории и жизни, приводимые греческими и римскими авторами, иногда совпадают, иногда дополняют друг друга, а иногда находятся в противоречии. Эти противоречия еще более сгустили пелену таинственности, окутывающую этрусков. Давайте и мы попытаемся обратиться к решению загадок этого таинственного народа.

Итак, загадка номер один – «Кто такие этруски, и откуда они пришли в Италию?»

На этот вопрос не имели однозначного ответа даже древние авторы. В V веке до н. э., когда этрусская цивилизация еще процветала, греческий историк Геродот, которого называют «отцом истории», записал интересные свидетельства. В своей знаменитой «Истории», посвященной в основном Греко-персидским войнам, он сообщил много ценной информации и о жизни других народов. В числе племен, втянутых в круговорот событий вокруг Греко-персидских войн, Геродот упоминает и жителей Малой Азии – лидийцев. «В царствование Атиса, сына Манея, была большая нужда в хлебе по всей Лидии. Вначале лидийцы терпеливо сносили голод; потом, когда голод не прекращался, они стали измышлять средства против него, причем каждый придумывал свое особое. Тогда-то, говорят они, и были изобретены игры в кубы, в кости, в мяч и другие, кроме шахматной игры; изобретение шахмат лидийцы себе не приписывают. Изобретения эти служили для них средством против голода: один день они играли непрерывно, чтобы не думать о пище, на другой день ели и оставляли игру. Таким способом они жили восемнадцать лет. Однако голод не только не ослабевал, но все усиливался; тогда царь разделил весь народ на две части и бросил жребий с тем, чтобы одной из них остаться на родине, а другой выселиться; царем той части, которая по жребию оставалась на месте, он назначил себя, а над выселившимися поставил сына своего, по имени Тиррена. Те из них, которым выпал жребий выселиться, отправились в Смирну (древний город на побережье Малой Азии), соорудили там суда, положили на них нужные им предметы и отбыли отыскивать себе пропитание и местожительство. Миновав многие народы, они прибыли наконец к омбрикам (племенам, населявшим в древности область Италии, называемую Умбрией), где основали города и живут до настоящего времени. Вместо лидийцев они стали называть себя по имени сына того царя, который заставил их выселиться; имя его они присвоили себе, и названы были тирренами».

Так звучит самый первый и самый связный из дошедших до нас рассказ о происхождении этрусков, которых греки называли тирренами. Геродот, как и многие последовавшие ему древние ученые, считал, что этруски были народом пришлым и не принадлежали к коренному населению Италии. Версия о восточном происхождении этрусков кажется еще более убедительной, так как на протяжении столетий греческие и римские, а за ними и византийские авторы с различными вариациями пересказывали рассказ Геродота. Во времена Римской империи, по словам древнеримского историка Тацита, послы двух лидийских городов – Сард и Смирны, спорили о том, кому будет принадлежать честь воздвигнуть храм в честь императора Тиберия. Победили Сарды, так как сумели доказать сенату Рима, что именно из их города отправился на поиски новой родины царь Тиррен и что по крови они ближе к римлянам. Этот рассказ интересен тем, что в нем вместо Смирны местом отплытия тирренцев назван город Сарды. Высказанная Геродотом версия происхождения этрусков не потеряла своей актуальности и в наши дни.

Еще одна, существующая со времен античности, версия происхождения этрусков – автохтонная. Это значит, что этруски ниоткуда не приходили и никуда не уходили, а жили в Италии с самой глубокой древности. Первым ее высказал уже упоминавшийся нами выдающийся римский историк I века до н. э., грек по происхождению, Дионисий Галикарнасский. Он доказывал, что этруски не имеют ничего общего ни с лидийцами, ни с греками. В своем труде «Римские древности», посвященном истории Рима от основания города до его первого столкновения с Карфагеном, Дионисий писал: «Ближе к истине те, которые считают, что этруски ниоткуда не приходили, но что они народ туземный в Италии, так как это народ очень древний и не похож ни на какой другой ни по языку, ни по обычаям». Свидетельства Дионисия представляют особый интерес и потому, что он знал этрусков и мог слышать их речь. Некоторые современные ученые называют Дионисия Галикарнасского создателем «этрусской проблемы». Но если бы процитированный отрывок из произведения этого автора и не дошел до наших дней, этрусская проблема все равно, так или иначе, возникла бы. Своеобразие этрусского языка, этрусского искусства и всей этрусской цивилизации само по себе выдвигает вопрос об источниках ее зарождения.

Существовала еще и третья версия происхождения этрусков. Ее мы впервые встречаем у Тита Ливия:

«И альпийские племена, бесспорно, тоже по происхождению этруски, особенно ретии, которые, однако, под влиянием окружающей природы одичали до такой степени, что они не сохранили от старых обычаев ничего, кроме языка, но даже язык они не сумели сохранить без искажений». Ливий имел в виду население древней Рении – области, простирающейся от Боденского озера до Дуная и включающей в себя нынешний Тироль (Австрия) и часть Швейцарии. Что же касается происхождения этрусков, то этот отрывок до конца еще непонятен и допускает различные толкования. Например, из него можно предположить, что некоторые римляне считали этрусков выходцами откуда-то с севера, а Реция служила им своеобразной перевалочной базой. Оттуда этруски двинулись на Апеннинский полуостров. Эта теория получила развитие уже в более поздние времена.

Итак, в Древнем мире существовало, по крайней мере, три точки зрения на происхождение этрусков. Практически без изменений они дошли до нашего времени. Причем в определенные периоды развития этрускологии какая-нибудь одна версия становилась наиболее популярной. Кроме этих трех, самых известных, в последнее время появилось множество новых, иногда убедительных, а иногда и вообще фантастических предположений о прародине этрусков. Но о них поговорим позже.

Начнем с теории происхождения этрусков, предложенной «отцом истории» Геродотом. В современной исторической науке ее окрестили «малоазийской теорией», или «геродотовской теорией». Многие выдающиеся историки-этрускологи придерживались малоазийской теории, дополняя и расширяя ее, в чем им очень помогала археология. Так, например, геродотовскую версию защищает англичанин Конвей. Он предположил, что в конце II – начале I тысячелетия до н. э.

банды лидийских пиратов начали высаживаться на западном берегу Италии, к северу от Тибра. Здесь они вытеснили умбров, а затем расселились и дальше по полуострову. Схожее мнение высказал и итальянец Дукати. Он считал, что тирренцы-этруски происходили из Малой Азии и с островов Эгейского моря. В поисках плодородных земель небольшие группы завоевателей высадились в районе Тосканы, где подчинили местные племена умбров, а со временем и слились с ними в один народ – этрусков. Первым основанным ими городом в Италии стали Тарквинии (конец VIII – начало VII века до н. э.). Местному населению переселенцы дали свой язык, алфавит, утварь и оружие, религию и т. д.

Интересный вариант восточной теории предлагает болгарский ученый В. Георгиев. Он утверждает, что этруски не кто иные, как известные из поэм Гомера и Вергилия жители Трои – троянцы. Основываясь на легенде о переселении троянцев во главе с Энеем в Италию, которая встречается и в римском, и в греческом эпосе, он подкрепляет свою теорию лингвистическими данными, доказывая схожесть названий «Этрурия» и «Троя». В пользу этой теории свидетельствует и тот факт, что в «Илиаде» и «Одиссее» отсутствует упоминание об этрусках, игравших одну из ведущих политических ролей в Эгейском мире. По мнению В. Георгиева, они представлены в этих произведениях под именем «троянцы». В пользу геродотовской теории малоазийского происхождения этрусков говорит обнаруженная в 1885 году надпись на острове Лемнос в Эгейском море. Два французских археолога, Кузен и Дюррбах, нашли близ деревни Каминия надгробную плиту – стелу, на которой штрихами был изображен воин с копьем и круглым щитом. Рядом с рисунком на стеле была выбита надпись, сделанная греческими буквами, но не на греческом языке, хотя основное население острова составляли греки. При сравнении текста с этрусскими письменами было доказано, что язык, на котором он написан, имеет общие черты с этрусским, если не является таковым полностью. Лемносская стела, как и сами этрусские надписи, до сих пор не поддается расшифровке, но сам собой напрашивается вывод, что стела имеет отношение к этрускам, а, следовательно, этруски некоторое время жили на острове. Остров Лемнос мог быть идеальной перевалочной базой для народа, пересекающего Эгейское море и направляющегося из Малой Азии в Италию. Если говорить о теории происхождения этрусков от малоазийских пиратов, то более удобного места для основания пиратских баз не найти на всем Средиземноморье. Есть масса других фактов, которые, казалось бы, свидетельствуют в поддержку геродотовской теории. Гробницы в Малой Азии очень схожи с захоронениями этрусков; малоазийские корни прослеживаются в этрусском языке и именах собственных; сходство этрусских религиозных обрядов и гаданий с проводившимися на Древнем Востоке (например, гадание по печени жертвенного животного практиковалось в древнем Вавилоне). В древнеегипетских текстах упоминается народ «туршу» (не правда ли, очень созвучно слову «туски» – римское название этрусков), входивший в орды «народов моря», грабивших Египет в XIV–XII веках до н. э. Но малоазийская теория все же оставляет ряд нерешенных вопросов. Если этруски были пиратами, то как они смогли захватить и подчинить столь могущественное племя древних жителей Италии – умбров, о котором с уважением говорят почти все древние авторы? Более того, как дикие и полуголодные малоазийские переселенцы смогли создать столь высокую культуру? А если предположить, что это был целый народ, то как он мог переселиться в Италию по морю? Известно, что все великие переселения народов в древности происходили исключительно по суше, ведь надо было тащить на себе весь свой скарб, а на корабли того времени много не погрузишь. И даже если предположить, что многочисленные малоазийские переселенцы прибыли на кораблях, то почему они избрали для своего поселения места к северу от Тибра, проигнорировав гораздо более удобные, плодородные и менее заселенные области Сицилии и Кампании, ведь занявшие эти области греки и финикийцы появились там одновременно, если не позднее этрусков? А если говорить об элементах восточной культуры, то их можно вполне объяснить заимствованиями, встречавшимися повсеместно у народов, живущих рядом с развитыми цивилизациями Египта и Древнего Востока: греков, минойцев, хеттов и др. Так что говорить о исключительно малоазийском происхождении этрусков пока рано. По крайней мере, стоит рассмотреть и другие теории.

Теория северного происхождения этрусков, выдвинутая еще Титом Ливием, нашла своих сторонников в XVIII–XIX веках. Они подчеркивали два обстоятельства. Первое – это сходство звучания слов «Ретия» и «расена» – так называли себя этруски. Второе – тот факт, что в придунайской ретийской области были обнаружены надписи, сделанные этрусскими буквами на языке, не только похожем на язык этрусков, но, по мнению некоторых ученых, идентичном ему. Авторитет Ливия, таким образом, возрос еще более, а теория северного происхождения этрусков, казалось, была доказана. Но так «казалось» только первоначально. На самом деле проблема была решена далеко не окончательно, и точка зрения Ливия торжествовала недолго. Собственно говоря, ее с самого начала опровергали данные другого античного историка – Плиния Старшего. Он пишет, что ретами называли этрусков, которых в IV веке до н. э. вытеснило из долины реки По вторжение кельтов. Это и объясняет происхождение этрусских находок в придунайской области.

С мнением Плиния не согласился выдающийся немецкий историк Б. Г. Нибур (1776–1831), первый крупный специалист по Древнему Риму. Он отверг мнение Плиния как бездоказательное. Нибур утверждал, что области, из которых этруски якобы были вытеснены под напором кельтов, в то время еще не были заселены и, следовательно, этруски пришли не из Италии в Ретию, а наоборот – из Ретии в Италию.

Точку зрения Нибура на северное происхождение этрусков поддержали известные итальянские ученые де Санктис и Парети. Де Санктис считал этрусскими племена, которые пришли в Италию с севера примерно в 1800 году до н. э., строившие свои дома на сваях. В 1926 году Парети опубликовал труд, в котором доказывал, что этрусками были пришельцы с севера, которые в конце II тысячелетия до н. э. проникли в Италию и создали культуру Виллановы. Однако такое отождествление этрусков с носителями древних культур не подтверждено убедительными доказательствами. Поэтому теория северного происхождения этрусков остается недоказанной и даже несколько устаревшей.

Не в лучшем положении находится и теория местного происхождения этрусков. Ее сторонники, а к ним относятся известные итальянские этрускологи Альфредо Тромбетти и Джакомо Девото, главные свои доказательства черпают из области лингвистики. Они подчеркивают, что язык этрусков не относится к индоевропейским языкам, на которых говорили переселенцы, проникавшие в Грецию и Италию во II тысячелетии до н. э. Население, жившее в Италии до их прихода, говорило на другом языке, который и следует считать родоначальником языка этрусков. Но если этруски действительно представляют собой автохтонное (местное) население Италии, то как объяснить тот факт, что связанные с ними находки относятся к сравнительно позднему периоду – точнее, к VIII веку до н. э.? Как объяснить, что язык древнего италийского населения оказался настолько жизнестойким, что стал основой для языка этрусков, в то время как никаких других достоверных сведений об италийских племенах не сохранилось?

Таким образом, и теория о местном происхождении этрусков имеет свои недостатки, а ее аргументы далеко не во всем убедительны.

Интересный подход к проблеме происхождения этрусков предложил самый известный и эрудированный итальянский историк-этрусколог Массимо Паллотино. Он настаивает, что главное не в том, пришли ли этруски в Италию и если пришли, то откуда, а в том, как сложился на территории Италии этрусский народ и благодаря чему достиг таких успехов. Паллотино исходит из того, что этруски, бесспорно, существуют в Италии с VIII века до н. э. и что с этого момента можно проследить и описать процесс развития этрусков и создания ими своей культуры. Ученый правильно замечает, что развитие этрусков происходило не в «безвоздушном пространстве». На этот процесс оказывала влияние не только италийская среда того времени – в первую очередь носители культуры Виллановы, – но и окружающий мир, особенно Греция и восточные области Средиземноморья. Благодаря морским связям Этрурии с другими странами и переселению чужеземцев в этрусские колонии, их цивилизация складывалась под сильным влиянием греческой и восточной культур.

Это обстоятельство создает впечатление, что этрусская культура неотъемлемая составляющая часть восточной цивилизации. С мнением Паллотино согласен и немец Ф. Альтхейм. Он досконально изучил раннюю историю древней Италии и также считает этрусков явлением чисто италийским. На основе сведений, полученных из древних источников, он сделал вывод, что городское население не было чисто этрусским, что этрусский народ в том виде, в котором мы его себе представляем, возник путем слияния нескольких народов.

Но и для этой теории найдутся контраргументы. Разве может своеобразие этрусской цивилизации объясняться лишь тем, что нация в процессе своего развития восприняла от одного народа – одно, а от другого – другое? Разве этот народ не должен был привнести и много своего, чтобы из смеси разнородных элементов создать культуру, которая не только восхищала современников, но и поражает людей нашего времени? Паллотино придает большое значение влиянию на этрусков Востока, Альтхейм – Греции. Обе точки зрения справедливы. Но остается главный вопрос: почему именно этруски оказались столь восприимчивы к греческому и восточному влияниям? Не существовало ли между Востоком и Этрурией (или между Грецией и Этрурией) связей более тесных, нежели простое заимствование элементов культуры?

Если уж мы заговорили о теориях происхождения этрусков, нельзя обойти вниманием еще одну теорию. А именно, о славянских корнях этого древнего народа. Эта теория хотя и распространена в среде исследователей из исключительно славянских стран, однако небезынтересна и своеобразна. Как считают ученые, придерживающиеся протославянской теории происхождения этрусков: славянские языческие обряды, праздники Рождества (25 декабря), Нового года (Щедрый вечер), Купала и другие, сохранившиеся на Днепре до наших дней, исполнялись неизменно еще в Трое, Фригии, у этрусков Италии, а многие были унаследованы Римом.

Более пяти тысяч лет на Руси сохраняются пословицы, поговорки и национальные черты быта этрусков. Этих пережитков очень много. Например, исследователь Снегирев относит такие общеизвестные традиции, как «рассыпать соль – к ссоре», если человек чихнул, нужно сказать «будь здоров» – к сохранившимся от этрусков. Даже пища: борщ, колбаса, поджаренные бобы были и римскими, и русскими национальными блюдами, заимствованными у общих с Русью предшественников – этрусков. Главные языческие боги Руси и славян: Сварог, Перун, Стрибог, Месяц, Лада, Купала и др. были и главными богами этрусков. Одинаковыми были обряды и ритуалы. Этрусский праздник бога лунного неба – Януса, который тождественен празднику рождения Месяца на Днепре (праздник Щедрый вечер), стал при Юлии Цезаре в 46 году до н. э. началом нового года по новому календарю (1 января). Народ в Риме, как и на Руси до наших дней, хранил традицию, что всякое дело, начатое в праздник рождения Месяца (Щедрый вечер), будет успешно завершено.

Это возмутило некоторых консервативных исследователей, например А. М. Кондратова, написавшего, что такая постановка вопроса выглядит «совершенно юмористически, пародийно».

Однако сторонники славянской теории не унимаются. Они доказывают, что главный бог Руси и славян – Перун – был и богом этрусков. Бог грома и молнии у этрусков назывался Стри, а на Руси почитался под именем Стрибог. Еще одним аргументом в пользу славянского происхождения этрусков считают то, что имя славянских народов (до VI века) – венеды (венеты) связывает славян с Троей: согласно Всемирной истории Помпея Трога в обработке Юстина: «… венеды были изгнаны Атенором из Трои».

Таким образом, современные российские ученые-этрускологи делают выводы, что троянцы были этрусками, а античные авторы сообщают, что венеды были троянцами. Этруски, выведенные Тирреном из Лидии (по Геродоту), были близки троянцам, а венеды, по данным скандинавских хронистов и славянской этнографии, были связаны с Фригией и Троей. Карпаты назывались Венедскими горами, и именно на Руси находилась родина богинь: Таны, Лады, Артемиды. Этруски называли себя расены; по Геродоту, территорию будущей Руси занимало племя тирсагетов, но тирса – это греческое название этрусков. Геродот писал о племени гетов (фракийцев) – этрусков по происхождению. Все вышеизложенное позволило ученым, стоящим на позициях «славянской теории», даже сделать вывод, что некоторые племена потомков этрусков, уцелели до XIX века: расены – русины, венеды – словены – реты (восточные анты), тирсагеты и т. п. Конечно, теория очень интересная, но, одновременно, очень спорная. Мы еще раз вернемся к этой теории, когда перейдем к проблеме разгадки этрусского языка.

Таким образом, даже продуманные и как будто убедительные теории происхождения этрусков не свободны от моментов, вызывающих сомнения. Это особенно заметно в тех случаях, когда аргументы не очень хорошо обоснованы, а связь между ними недостаточно доказана.

Тяжелые врата, охраняющие тайну этрусков, до сих пор закрыты. Этрусские скульптуры, в оцепенении смотрящие в пустоту или погрузившиеся с мечтательной улыбкой в самосозерцание, всем своим видом показывают, что им нечего сказать исследователям. Этрусские надписи до сих пор хранят молчание, как бы утверждая, что они не предназначены ни для кого, кроме тех, кто их создал, и уже никогда не заговорят.

Но если бы даже надписи выдали свою тайну, пролили бы они свет на историю этрусков?

Возможно, расшифровка этрусских надписей имела бы большое историческое значение, так как они, вероятно, могли бы раскрыть взаимосвязь этрусков с остальным древним миром и привнесли бы новые данные об их происхождении. Не исключено, однако, что ничего нового эти надписи нам бы не дали, а лишь подтвердили одну из существующих теорий происхождения этрусков. Но язык этрусков крепко хранит свои тайны, и не одно поколение ученых всего мира бьется над его расшифровкой. Иногда кажется, что успех близок и древняя Этрурия вот-вот приоткроет свои тайны. Но, увы, грандиозного открытия не получается. И это особенно поразительно при том, что все этрусские тексты очень легко читаются, так как все они написаны греческими буквами. Вот так – буквы знаем, фонетику – знаем, а прочитать не можем! Отсюда следующая большая (и, наверное, самая значимая) загадка этрусков – их язык.

Как писал Дионисий Галикарнасский: «Ни с одним другим народом их язык несхож». И это действительно так. Среди языков, на которых когда-то говорили на территории Италии, этрусский язык занимал особое место. Известно, что он был распространен не только в самой Этрурии, но и в областях, которыми этруски владели на севере, а также в провинциях Лации и Кампании. Речь этрусских моряков звучала и в портовых городах Греции, и в иберийской Испании, на Крите, в Малой Азии и в Карфагене. Исходя из этого, можно предположить, что этрусский язык знали многие. Тем не менее, их язык – самая сложная проблема, стоящая перед этрускологами.

Некоторые ученые считают, что еще в I веке до н. э. этрусский язык был языком живым, то есть таким, который широко употреблялся в повседневной жизни. Однако уже в предшествующее столетие его существенно потеснила латынь, которая неудержимо распространялась вместе с политической властью Рима. А к I веку н. э. почти не осталось людей, которые говорили бы по-этрусски. Вскоре этрусский язык вообще был предан забвению, настолько полному, что уже несколько поколений ученых прилагают воистину титанические усилия, чтобы хоть отчасти понять смысл этрусских слов. Как мы уже отмечали выше, прочесть этрусские надписи сравнительно не трудно, потому что этрусский алфавит основан на древнегреческом. Но хотя этрускологи могут читать этрусские тексты, тем не менее, они находятся в положении человека, который, не зная, например, венгерского языка, держит в руках венгерскую книгу. Он знает буквы, поэтому может прочитать слова и целые фразы, однако их смысл остается для него загадкой.

Единственным утешением может служить лишь то, что этрускологам, в отличие от специалистов в других мертвых языках (например, язык майя или древнего Крита), не надо решать проблему прочтения текста. Этрускологи даже могли проследить развитие этрусского алфавита, так как среди археологических находок есть несколько предметов со списком букв – алфавитом. Они датируются разными эпохами, и некоторые буквы несколько различаются между собой. Итальянский ученый А. Минто обнаружил в одном из этрусских захоронений близ города Марсилиана де Альбенья рядом с тремя скелетами людей большой котел, набитый изделиями из золота и слоновой кости. Наибольшую ценность представляла пластинка из слоновой кости размером 5 на 9 сантиметров. На ней сохранились остатки воска, в котором специальной палочкой – стилосом – выдавливались буквы. С одного края пластинки были нанесены 26 букв этрусского алфавита VIII века до н. э. Мнение ученых о предназначении таблички различно. Одни считают, что это был букварь, для тех, кто учился писать и читать, а другие – что это своеобразное свидетельство того, что ее владелец был грамотным человеком. Грамотность в те времена явление редкое, и такой человек пользовался большим уважением среди соплеменников, которые посчитали необходимым подчеркнуть значимость покойного и после его смерти, захоронив с ним подобную табличку. Еще одна находка алфавита сделана в этрусском городе Цере (нынешнее Черветери) в знаменитой «могиле Реголини-Гласси». Здесь алфавит был нанесен на нижнюю кайму сосуда, который, судя по всему, являлся чернильницей. Этот алфавит на сто лет «моложе» найденного в Марсилиане. Ученые датируют его VII веком до н. э. Знаки обоих алфавитов очень схожи.

Остается непонятным, почему все алфавиты были обнаружены в захоронениях и даже на стенах склепов. Французский ученый Ж. Эргон предположил, что эти алфавиты могли служить и совсем другим целям. Он исходил из того, что древние народы наделяли письменность магической силой. Вполне вероятно, что и этруски закладывали в могилы таблички с алфавитами именно потому, что приписывали буквам силу, способную освободить человека от власти времени, и что письменность для них была неразрывно связана с понятием бессмертия и вечности.

Кроме букварей до наших дней дошло огромное количество этрусских надписей, обнаруженных на надгробиях, урнах, скульптурах, черепицах, сосудах и зеркалах. Наибольшее количество надписей найдено в самой Этрурии. В областях, расположенных к югу и северу от нее, их уже меньше. Отдельные находки сделаны и за пределами Италии. К подобным находкам относится небольшая табличка из слоновой кости с этрусской надписью, найденная в Карфагене.

Часто нелегко определить, к какому веку относятся изделия и надписи на них. При определении хронологии надписи опытному этрускологу многое может подсказать форма букв и даже звучание написанного слова. Так, например, греческое имя Клитимнестра на древнеэтрусском звучит как Клутумустха, а на более позднем – Клутумста. Самые ранние из известных нам этрусских надписей относятся к VIII веку до н. э., самые поздние – к I веку до н. э. Затем они вовсе исчезают, и их место занимают надписи на латыни. Число дошедших до нас этрусских надписей достаточно велико – больше десяти тысяч. Однако существенно облегчить жизнь исследователям они не могут, так как девяносто процентов из них представляют собой короткие надгробные надписи, содержащие лишь имя умершего, его возраст и только изредка скупые сведения о должностях, которые он занимал при жизни. Например: Alethnas Arnth (имя умершего Арнт Алетна), Larisal (имя отца – сын Лариса), Zilath (должность – был зилатом), Tarchnalthi (город – в Тарквиниях), Amce (был).

Из-за схожести надписей и их скудного словарного состава большинство их ничего не дает в расшифровке этрусских текстов. И хотя этрускологи разобрали множество надписей, тем не менее, их познания ограничиваются очень небольшим количеством выражений. Положение не изменилось и после открытия самого большого рукописного этрусского памятника, который специалисты назвали Liber Linteus – «Льняная книга». Льняная – потому, что она написана на льняной ткани. Редкостная удача, что из античных книг, написанных на тканях, сохранился именно этрусский текст, ибо, судя по упоминаниям античных авторов, книги подобного рода были больше всего распространены в Риме. От них же мы узнаем, что подобные книги были либо официального, либо религиозного характера.

Этот уникальный литературный памятник был найден при весьма загадочных обстоятельствах.

В середине XIX века один хорватский турист путешествовал по Египту. Будучи страстным коллекционером, он купил там мумию женщины и привез ее в Вену, где она стала украшением его собрания редкостей. После смерти коллекционера его брат, не зная, что делать с мумией, подарил ее загребскому музею. Там заметили, что на полосах ткани, в которые была завернута мумия, виднелись следы надписей, и лишь тогда наконец обратили внимание на «упаковку» мумии. Правда, в то время еще никто не знал, что речь идет о этрусском тексте, и полагали сначала, что надпись сделана на арабском языке, затем – что на эфиопском, и лишь австрийский египтолог Й. Кралл установил, что это этрусские надписи. Он же первым в 1892 году опубликовал текст «Льняной книги».

Liber Linteus, или, как ее еще называют, «книга Мумии», первоначально имела форму свитка шириной около 35–40 сантиметров и длиной несколько метров. Текст на свитке был написан столбцами, из которых сохранилось неполных двенадцать на нескольких полосах длиной от 30 сантиметров до 3 метров.

Множество гипотез и предположений объясняет, каким образом на свитке, в который была завернута египетская мумия, относящаяся к периоду от 150 до 30 годов до н. э., оказался этрусский текст. Может быть, эта женщина была дочерью или женой этруска, который переселился в Египет, там обосновался, и похоронил умершую по местным обычаям, но, не забыв при этом своих верований, вложил в одежду мумии этрусский религиозный текст? А может быть, отец или муж умершей служил наемником в египетской армии? А может, мумию скоропостижно умершей женщины просто обернули тем, что первое подвернулось под руку бальзамировщикам? Как известно, в те времена Египет переживал тяжелые времена: гражданские войны, вторжения чужеземцев, набеги пиратов и т. д. Вполне вероятно, что некий этрусский текст, хранившийся, скажем, в Александрийской библиотеке, был похищен оттуда и попал в конце концов к бальзамировщикам, которые использовали его вместо дорогостоящих льняных бинтов для мумии. Эти и подобные вопросы ставят перед собой исследователи, но никто не дал на них более или менее достоверного ответа. Ни одно из их предположений нельзя опровергнуть или подтвердить.

Со времен Кралла «Льняной книге» уделяли внимание многие выдающиеся этрускологи. Несмотря на это, практически ничего не удалось выяснить.

Существует много других этрусских текстов, над расшифровкой которых ломают головы ученые. Стараясь прочесть эти тексты, исследователи пользуются различными методами. Что же это за методы и, главное, какие они дали результаты? Самый популярный среди ученых метод, который уже зарекомендовал себя как достаточно надежный – этимологический. В его основе лежит принцип распознания неизвестного языка при помощи родственного ему, но достаточно знакомого языка. Этруски нередко употребляли выражения, похожие на словосочетания, свойственные латинскому, греческому или финикийскому языку. Может быть, этруски заимствовали их у греков, римлян и финикийцев, а может, и наоборот. Например, в этрусских текстах нередко встречается слово vinum – не что иное, как латинское vinum – «вино». То есть ключом для этрусского языка может стать латынь, если, к примеру, найти и сопоставить в двух языках схоже звучащие слова. То же можно сделать и с греческим, ведь известно, что часто встречающееся в этрусских надписях слово qutun происходит от древнегреческого kothon, обозначающее сосуд особой формы. Подобные аналогии можно проследить и в финикийском, и в других языках. Идея показалась очень интригующей, и многие известные ученые принялись усердно подбирать ключи к этрусскому языку с помощью этимологического метода. Вместе с тем некоторые этрусские выражения лишь по чистой случайности сходны с выражениями других языков. Тем не менее, многие этрускологи строят на этом сходстве гипотезы, утверждая, что речь идет о равнозначных словах, и даже делают выводы о родстве соответствующего языка с этрусским. Отталкиваясь от подобных умозаключений, они пытаются определить смысл других этрусских слов и переводить этрусские тексты. Какие только языки не использовались для толкования этрусского: древнееврейский, греческий, латинский, санскрит, кельтский, многочисленные языки Кавказа, финский, языки жителей Южной Индии – дравидов, языки индейцев Америки, баскский, шумерский и, наконец, русский. Но все попытки проникнуть в тайну этрусского языка при помощи какого-либо другого языка до сих пор не дали никаких результатов. Недавно была предпринята еще одна попытка. Французский исследователь Э. Майани попробовал использовать албанский язык. Результаты сопоставления языков он изложил в книге «Этруски начинают говорить». О родстве этрусского и албанского языков предполагали давно. Еще более ста лет назад один из ученых выпустил солидный том о нравах, религии, обычаях, языке албанского народа. В нем высказана мысль, что албанцы – ближайшие родственники этрусков. Свою гипотезу он строил на созвучиях слов «туски» – латинское название этрусков, с «тосками» – наименование жителей юга Албании, а также «Тирана» – столица Албании с «тирренами» – греческое название этрусков. После этого не раз предпринимались попытки сблизить отдельные слова албанского и этрусского языков. В начале XX века подытожили все попытки применения «албанского ключа» к расшифровке этрусского. Соглашаясь с тем, что в обоих языках есть много сходных элементов, ученый Д. Буонамичи показывает, что прямое сопоставление этрусского и албанского языков все же неправомерно. Объяснить сходство можно двумя причинами: либо древним родством языков, либо существованием в далеком прошлом общего праязыка, от которого оба языка произошли. Несомненно, албанский язык может помочь в расшифровке этрусского. Однако прямо сопоставить албанские и этрусские слова нельзя. Только реконструировав общую основу, можно сравнивать грамматические формы обоих языков. Новая попытка прямого сопоставления этрусского и албанского языков, которую делает Э. Майани, изобретательна и остроумна, но все же, по мнению советского ученого А. Кондратова, снова оказалась несостоятельной. В работе Г. Павана «Введение в изучение этрусского языка», опубликованной в 1959 году, предпринималась попытка расшифровать этрусский язык при помощи древнегреческого и… китайского. Французский филолог Д. Лежьен вынес этой работе краткий, но исчерпывающий приговор, изложив основные положения работы Павана: «Этрусский язык – язык догреческий. Китайский язык – язык индоевропейский. Поэтому вполне разумно этрусский язык расшифровывать с помощью исторической и сравнительной китайско-греческой грамматики». Лежьен скупо и иронично добавляет: «Комментарии излишни». Наиболее распространенная ошибка исследователей, пытавшихся подобрать родственный этрусскому язык, была в том, что они устанавливали значение этрусских слов по внешнему созвучию со словами ключевого языка. А это приводило к заблуждениям, которые значительно тормозили всю работу по расшифровке языка этрусков.

Неудачи многих исследователей, пытавшихся расшифровать этрусский язык с помощью других языков, обусловлены не отсутствием у них таланта, трудолюбия или знаний. Если исключить некоторых фантазеров и дилетантов, то среди этрускологов очень часто встречаются люди, обладающие всеми данными для научной работы. Им мешает избранный ими метод, подходящий для изучения других языков, но абсолютно непригодный для языка этрусков. Обособленность этрусского языка – одно из самых серьезных препятствий на пути его расшифровки при помощи этимологического метода. Это вынуждало этрускологов искать другой способ. Таковым оказался комбинаторный метод, который позволил добиться обнадеживающих результатов.

Этот метод основан на предположении, что для объяснения смысла этрусских слов следует полагаться только на сохранившиеся этрусские тексты, не обращаясь к другим языкам, ибо, по мнению его приверженцев, этруски говорили на языке, совершенно несхожем с другими. Так утверждал почти две тысячи лет назад Дионисий Галикарнасский. Важным моментом в использовании комбинаторного метода является условие – каждая надпись имеет непосредственное отношение к предмету, на который она нанесена. Ученые сравнивают надписи, главным образом короткие, отыскивают в них одинаковые слова, обращают внимание на форму написания, стремятся определить связи между словами и понять их смысл или смысл всей надписи. Так, например, было установлено значение некоторых слов, связанных с родственными отношениями: clan – сын, sech – дочь, ati – мать, puia – жена. Однако достичь даже такого скромного результата было очень тяжело. До сих пор, например, неясно, как у этрусков звучит слово «отец».

Создателями комбинаторного метода принято считать Вильгельма Деке (1831–1897) и Карла Паули (1839–1901). Однако эти ученые, несмотря на использование столь прогрессивного метода, зашли в тупик. Виной этому стал резкий поворот от медленного и скрупулезного, но в целом правильного, комбинаторного метода, к этимологическому. Так, исследуя надпись на Мальянской табличке (небольшая табличка, с обеих сторон исписанная этрусскими буквами, хранящаяся во флорентийском музее), Деке, воспользовавшись столь критикуемым им же самим этимологическим методом, перевел содержание текста следующим образом: cauthas tuthiu avils LXXX ez chimthm casthialth lacth hevn – Богу Кауто на целый год 180 жертв молока и овец. Свой перевод Деке обосновал так: во-первых – известно, что табличка носит религиозный характер, во-вторых – в латинском языке он усмотрел схожие с этрусскими слова. Его младший коллега Паули скептически отнесся к такому варианту перевода и упрекнул Деке в отходе от его же принципов. Чтобы показать всю голословность утверждений Деке относительно раскрытия тайны этрусского письма, Паули предложил свой вариант перевода Мальянской таблички. За основу он также взял этимологический метод, но отталкивался от греческого и латинского языков. Он получил абсолютно другие результаты: «Здесь сожжен восьмидесятилетний Титикус, и его пепел похоронен на священном месте».

Но и комбинаторный метод имеет свой предел возможностей. Одно время этрускологи считали, что они исчерпаны. С его помощью нельзя определить точное значение слова. Например, этрусское слово turce. Оно встречается в большинстве надписей то в виде turce, то в виде turuce или turice и переводится как «дал». Однако вполне возможно, что оно переводится и как «преподнес подарок», «подарил» или «посвятил», но комбинаторный метод не позволяет уловить эти нюансы. Очень помог этот метод в расшифровке этрусских числительных.

В 1848 году в Тоскане были обнаружены две игральные кости, на гранях которых было вырезано пять слов: mach, thu, huth, ci, sa. Кроме того, сохранилось множество этрусских игральных костей, на которых вместо слов нанесены точки, обозначающие соответствующие цифры. Вначале ученые попытались связать точки со словами. Но здесь они не добились результата. Дело в том, что точки на костях нанесены не в строгом порядке, как на современных, а произвольно. Тогда исследователи обратились к текстам, где наиболее часто встречаются цифры, то есть к надгробным памятникам. После тщательного изучения они пришли к выводу, что этрусские десятки имеют окончание alch. От числительного sa удесятеренное числительное обозначается словом sealch от mach – muvalch и т. д. Затем установили, что этруски присоединяли некоторые единицы к десяткам, как и римляне. Например, в латыни число 19 изображается как 20 без единицы (XIX – 19, XX – 20), а 18, уже как 10+5+1+1+1 (XVIII – 18). Этрускологи предполагают, что нечто подобное, вероятно, имело место и в этрусском языке, с той только разницей, что этруски отнимали цифры от 1 до 3 так, что число 17, скажем, изображали как 20 без 3, число 27 как 30 без 3 и т. п. Но при этом ученые не могут установить, какое числительное какую цифру обозначает.

Немецкий ученый Г. Штольтенберг систематизировал надгробные надписи, в которых приводятся цифровые данные о возрасте умерших. Он определил, что кривая на графике смертности этрусков достигает кульминации в точке, соответствующей 55 годам. Точно так же он изобразил диаграмму надписей, на которых возраст умершего написан словами. В результате получилось, что чаще всего встречается слово muvalch. По мнению ученого, это числительное должно означать 50, а числительное mach – соответственно 5. Пик второй кривой диаграммы приходится на 60 лет. Согласно Штольтенбергу, этому числу соответствует слово sealch, следовательно, числительное sa означает 6. Слово huth, по Штольтенбергу, означает 4. Но опять-таки, предположения немецкого ученого остаются только предположениями, ведь количество дошедших до нас надгробных надписей несоизмеримо меньше того, которое существовало во времена расцвета этрусков.

Теперь следует рассказать о самом действенном методе в расшифровке этрусского языка. О билингвах. Билингвы – двуязычные надписи, дублирующие одна другую. Такие надписи применялись для написания важных, по мнению древних, сообщений, посвященных в основном каким-то знаковым событиям, носящим религиозный или светский характер: обращения к богам, закладка храмов или других построек, приход к власти или смерть правителя и т. п. Билингвы использовались в тех странах, где состав населения был достаточно пестрым и жители говорили на разных языках. Такие двуязычные надписи очень помогли в расшифровке древнеегипетского языка (билингва «Розетский камень» с текстом на древнеегипетском и греческом языках), кипрской слоговой письменности и других. В случае с этрусками билингвами являются латино-этрусские надписи. Однако таких билингв среди этрусских надписей встречается крайне мало, и, что еще хуже, они очень короткие. В надежде добиться полной расшифровки этрусского языка все без исключения этрускологи ожидают находки настоящей обширной билингвы. Такая уверенность не лишена оснований. Действительно, вполне вероятно, что в будущем может быть найден обширный латино-этрусский текст, относящийся к тому периоду, когда латынь вытесняла этрусский и на территории этрусков использовали оба языка.

Самой известной стала находка билингвы в ходе археологических раскопок в древнем этрусском городе-порте Пирги (около местечка Санта-Севера в 50 км от Рима). В 1964 году, на седьмом году работ, археологи обнаружили между фундаментами двух храмов три золотые таблички, из которых две были покрыты этрусскими буквами. Руководитель экспедиции М. Паллотино вначале отнесся к сообщению недоверчиво, но, рассмотрев их внимательней, понял, что, вероятно, у него в руках находится ключ к разгадке этрусского языка. Две из трех табличек, как уже говорилось, содержали этрусские надписи, а третья – пуническую (карфагенскую), на которой ученый обнаружил имя одной из самых почитаемых в этом городе богинь – Астарты (финикийской богини плодородия, покровительницы брака и домашнего очага, древние римляне отождествляли ее с Венерой). Не менее важным для исследователей оказалось и то, что в табличках были пробиты отверстия. В одной из этрусских и в пунической – по десять больших отверстий под гвозди, а в оставшейся малой этрусской табличке – двенадцать маленьких. Исходя из этого, исследователи предположили, что большая этрусская и финикийская таблички были изготовлены одновременно и предназначались для закрепления на одном из храмов. Учитывая это и накопленный опыт с билингвами в других местах, был сделан вывод, что эти таблички несут на себе один и тот же текст на двух языках.

Изучением табличек занялись известный семитолог Джованни Гарбини, исследовавший пунический текст, и Паллотино, взявшийся за расшифровку этрусских надписей. Благодаря их усилиям за сравнительно короткое время были достигнуты первые результаты. Хотя они, по словам обоих исследователей, не являются окончательными, тем не менее, проясняют некоторые вопросы, связанные с этим сенсационным открытием. Обратимся вначале к табличке с пуническим текстом. Гарбини дает приблизительно такой перевод: Владычице Астарте. Это святое место основал и посвятил Тефери Велианас, царь Цере, в месяц ZBH SMS в качестве подарка храму и священной земле; так как Астарта ему помогла три года править в месяц KRR в день погребения божества. А лет изваянию божества в его храме (столько), как этих звезд.

Пунический текст можно условно разделить на три части. В первой говорится о посвящении – неясно, святыни, храма или статуи, – богине Астарте. Во второй объясняется, почему было сделано посвящение. Эти части, несмотря на некоторые неясности, в общем, относительно понятны. В отличие от них, третья часть совершенно непонятна, и попытки истолковать ее пока оказались безрезультатными. Ниже мы расскажем, как эту часть перевели исследователи, отстаивающие славянскую теорию происхождения этрусков.

Сходную структуру имеет и большой этрусский текст, который Паллотино перевел примерно так: Это – храм (или святыня), а это – место статуи, посвященной Уни-Астарте: Тефери Велинас его преподнес; и так как это касается каждого из этих мест (или того, кто имеет отношение к каждому из этих мест), пожертвован за то, что был возведен на престол на три года… (и) жертва для (речь идет о чем-то имеющем отношение к жрецу храма или к месту пребывания самого высокого сановника)… Следуют данные, относящиеся к статуе и годам, также имеющим к чему-то отношение)…

Паллотино и Гарбини считают, что пуническая надпись и большой этрусский текст были сделаны по случаю посвящения богине Уни-Астарте статуи, святыни или даже храма.

При расшифровке короткой этрусской надписи, сделанной на маленькой табличке, Паллотино пришлось действовать уже самостоятельно, так как тут он уже не мог, даже частично, опираться на пунический текст. В этой надписи также встречается имя Тефери Велинаса. По мнению исследователя, в ней речь идет о ритуале, касающемся жертвоприношений и обрядов на том месте, которое Тефери Велинас посвятил богине Астарте.

Исследования показали, что хотя длинная этрусская надпись по содержанию ближе к пуническому тексту, чем короткая, оба этрусских текста содержат схожие места. До сих пор на пути расшифровки текстов остается немало трудностей, связанных не с прочтением табличек – они написаны очень четко, а с пониманием. Немаловажное значение для дальнейших лингвистических исследований имеет тот факт, что большой этрусский и пунический тексты не идентичны, а следовательно, мы не можем говорить о настоящей билингве.

Сосредоточив усилия на дальнейшем исследовании этрусского текста, Паллотино выяснял, встречаются ли слова, изображенные на табличках, в других этрусских надписях, и сопоставлял этрусские слова с пуническими. Чтобы понять, каким методом пользовался ученый в своей работе, проследим, как он выяснил значение слова unialastres. Паллотино писал:

«Это словосочетание, несомненно, содержит имя богини, которой преподнесен дар. С первого взгляда ясно, что словосочетание unial, часто встречающееся в этрусской эпиграфике, а также в надписях, найденных в Пирги, генитив^[1] от Uni (Гера, Юнона). Но тогда возникает вопрос, как эту группу выделить, представить самостоятельным словом, если между ней и последующими словами нет разделительного знака. Теоретически можно также предположить, что речь идет об одном слове с генитивным суффиксом наподобие слов spurestres, sacnicstres и т. д., которые, кстати говоря, являются позднеэтрусскими. Мне, однако, кажется, что намного проще пытаться отделить часть astres, которую я бы без особых колебаний определил как этрусскую транскрипцию имени богини Астарты. В тексте у нее нет пунической приставки для имен существительных женского рода, но имеется окончание этрусского генитива на s. В результате мы имели бы стоящие рядом два имени божества unial astres… Если бы эти имена действительно стояли рядом, это могло бы означать ассимиляцию и слияние этрусской и пунической богинь, как явствует из того факта (даже если не принимать во внимание сходство astre – Астарта), что Уни и Астарта и на этрусской, и на пунической табличках упоминаются как божества, которым предназначен дар. Примеры подобной ассимиляции встречаются в письменных и литературных памятниках. Пропуск разделительного знака указывает на близость имен, которые в данном случае выступают почти единым словосочетанием, означающим одно божество. Основываясь на параллели между этрусским и пуническим текстами, можно сказать, что сочетание unial astres, возможно… связано со вступительной дарственной формулировкой пунической надписи».

Подобным образом Паллотино объясняет и другие слова и словосочетания, но не всегда так же успешно. Несмотря на эрудицию обоих ученых, толкование некоторых мест пунической и этрусской надписей остается во многом неясным.

Однако даже из полученных результатов уже видно, какую ценность представляют собой золотые таблички из Пирги для пополнения наших знаний о различных сторонах жизни этрусков. В отличие от других сохранившихся надписей, в большинстве своем имеющих религиозный и погребальный характер, в данном случае мы имеем дело с документом, который касается этрусской истории. Из них мы впервые узнаем о существовании исторической личности – Тефери Велианаса (кстати, имя Тефери в латинском варианте звучит как Тиберий). В пуническом тексте он именуется главой города-государства Цере, который через порт Пирги поддерживал связь с Тирренским морем. И хотя нельзя точно установить, был ли Тефери Велианас царем, пользовавшимся неограниченной властью, выборным правителем города или даже простым священнослужителем, но это первое официальное лицо, упомянутое в первом официальном документе. Обо всех остальных этрусских деятелях мы узнали только из позднейшей греческой и римской литературы или из неофициальных надписей. Например, из рассказов Тита Ливия стало известно о царе города Клузия Ларсе Порсене, из «Энеиды» Вергилия – о царе Цере – Мизенции. Однако трудно с уверенностью утверждать, что эти цари – реально существовавшие этрусские официальные лица, а не персонажи легенд.

Значение табличек этим не ограничивается. Они свидетельствуют о тесных связях между этрусками и Карфагеном. В области порта Пирги и Цере карфагеняне пользовались значительным влиянием. Известно, что Пирги не был чисто этрусским городом, само его название греческого происхождения (Пиргой), к тому же здесь, по свидетельству античных документов, находилось греческое святилище. Нетрудно предположить, что в порту, который связывал этрусков с различными частями Средиземноморья, могли воздаваться почести и чужим божествам, в частности пуническим. Важен и тот факт, что на античной географической карте, относящейся ко II века н. э., на месте нынешней Санта-Маринеллы, расположенной примерно в 10 километрах от Пирги, отмечено поселение Пуникум. Это доказывает возможность существования в окрестностях Цере карфагенской колонии, жители которой могли иметь в Пирги святилище или хотя бы статую пунического божества.

Немаловажным вопросом стало время изготовления табличек из Пирги. После долгого исследования, с привлечением археологических, палеографических и других средств, было определено, что дата создания табличек приходится на 500–480 годы до н. э. Позднее храм, в руинах которого они обнаружены, был разрушен и разграблен воинами сиракузского тирана Гиерона, а таблички оказались сорванными с гвоздей. Вероятно, их пытались унести как часть военной добычи, но в суматохе боя потеряли.

Большой интерес таблички из Пирги вызвали у сторонников славянской теории происхождения этрусков и этрусского языка. Особенно много попыток перевода табличек было сделано российскими исследователями. Интересные варианты дешифровки этрусского языка были предложены Валерием Осиповым и Владимиром Щербаковым.

В. Осипов увидел ключ к расшифровке табличек из Пирги в языке, близком к знаменитой «Велесовой книге», то есть в древнеславянских письменах, недавно полностью расшифрованных. В принципе, Осипов подошел к чтению текста так же, как и его предшественники, так же читал его справа налево, так же озвучивал большинство знаков. Но в его работе были и свои отличия.

Этруски часто составляли свои тексты из слившихся в одну строку фраз, слов, знаков, что всегда мешало лингвистам. Словоделение – основная проблема дешифровщиков, которые сначала прочитывали текст, а потом пытались понять его смысл. Поскольку деление текста на слова у всех исследователей было разным, то и смысл также получался разным. «Древнеэтрусских языков» получалось столько же, сколько дешифровщиков.

Осипов же переписал текст привычными буквами современного русского алфавита и в привычном направлении – слева направо. Переход от прочтения к пониманию смысла был произведен уже на этапе отделения слов.

Исследователь получил интригующие результаты. Язык золотых пластин оказался «цокающим» говором, подобным языку «Велесовой книги». Осипов прочитал: итат – этот, миаицац – месяц, хер – мужчина, господин, тлека – только, униала – уняла, мечду – между, бель – белена, цлуб – клубок, корб – кувшин, посуда, маэ – имеет, нацат – начать, зеле – очень, варне – варево, лквала – ликовала и т. д.

Текст на пластинках из Пирги, в переводе Осипова, оказался описанием древнего ритуала, который этруски перенесли в италийские земли из Малой Азии. Возможно, это только фрагмент. Во всяком случае, Осипов считает, что в тексте явно нет начала. Древние жрецы рассказывают, как проводить летние игрища в день солнцестояния. Праздник был эротически разнузданным, и текст содержит советы, как преодолевать женскую холодность с помощью возбуждающих отваров из белены и омелы, снимающих стыд и дающих сексуальную силу. По мнению Валерия Осипова, текст из Пирги, возможно, доносит до нас практический опыт предков, рекомендовавших активизировать половую жизнь в определенный период года, дабы не выбиваться из природного ритма и не нарушать божественных предписаний. Жизнь этрусков вообще была подчинена множеству строгих религиозных правил и формальных ритуалов.

Более того, эротические игрища у всех народов древности преследовали и магическую цель – своей половой активностью человек стремился воздействовать на плодородие засеянных полей и на увеличение поголовья домашних животных.

Перевод В. Осипова предельно откровенен и даже натуралистичен, поэтому в изданной им брошюре исследователь не публикует его, но предлагает вариант текста, записанного слева направо буквами современного русского алфавита и поделенного на слова.

Валерий Осипов отослал свой перевод текста из Пирги ученым в разные страны мира, но ему никто не ответил. Между тем русский исследователь перевел своим методом десятки этрусских надписей, а в одной эпитафии на этрусском саркофаге из Тосканы нашел имя общеславянского бога Велеса – бога язычников-скотоводов. Сообщение об этом русский исследователь вновь послал многим этрускологам, но и здесь они ему не поверили.

Еще одним приверженцем и пропагандистом славянской (или вернее праславянской) теории происхождения языка этрусков является российский ученый и литератор Владимир Щербаков, автор статей, опубликованных в молодежном сборнике исторических очерков и статей «Дорогами тысячелетий» – «Тропой Трояновой» и «Тайны этрусских зеркал». Если верить его славянской теории происхождения, этруски пришли в Италию с Востока, и шли они по Дунаю. Владимир Щербаков считает, что наиболее ценным источником при расшифровке этрусской письменности являются бронзовые зеркала. Такие зеркала этруски клали в могилы. Как предполагает ученый, особенность этрусских надписей состоит в том, что текст может читаться справа налево, слева направо, сверху вниз и снизу вверх, буквы оказываются повернутыми, вместо одних букв иногда пишутся другие. Таковы надписи на полированных бронзовых зеркалах. Эта особенность, кажущаяся странной, объясняется некоторыми этрускологами тем, что художники и мастера, исполнявшие надписи на бронзовых зеркалах, были зачастую неграмотными. Копируя слова и буквы с других зеркал, они прибегали к зеркальному отражению. Но при отражении, тем более многократном, буквы поворачивались, слова искажались – так появились все особенности и головоломки этрусского письма. После тщательного изучения этрусских надписей Щербакову удалось найти парные зеркала, доказывающие зеркальный метод копирования. Кроме этого, ему удалось обнаружить и второй главный ключ к этрусскому языку. Этруски писали, как слышали, как произносили (в отличие, скажем, от современного языка). «Рожь» мы произносим «рош». А этруски так и писали «рош», «раш». Мягкого знака не было вообще, как не было букв Э, Ы, Щ, Ф, Ъ, Я, Ю. Некоторые звуки передавались в этрусских надписях двумя буквами. Вот несколько этрусских слов: ита – эта; али – или; мини – мне; ен – он; ени – они; араж – лев; мак – мак; пулу – поле; зар, жар – жар; царес – царица; пар – ларь, гроб; лад – ладо, дорогой; спур – сбор, город; лаутни – люди. Обращаясь к надписи на золотой пластинке из Пирги, Щербаков концентрирует внимание на двух заключительных строках большой таблички с этрусским текстом. Исследователь утверждает, что это вряд ли билингва. Параллельный финикийский текст гласит: «годы как звезды». Этрусский текст двух последних строк в русской транскрипции: «Авил ени ака пулу мква». Применив сформулированные им правила чтения этрусских надписей: Ени – они; Пулу – поле; Ака – аки, яко, как; Мква – маково (пропущены гласные), он получил перевод: «Годы, как поле маков (маково)». На этом примере автор доказывает, что этруски говорили на праславянском языке. Образность и древние корни, по мнению Щербакова, роднят его с хеттским и хаттским. Медь по-хеттски называлась «куваной». Корень этого слова остался в глаголе «ковать». Хаттское «свит» – свет – перевода не требует. В хаттском языке есть важное слово «капрас». Его переводят как «леопард». Но это не просто леопард, а священный леопард. Корень «кап» остался в этрусском слове «капен – кепен» – жрец и в славянском «капище» – святилище.

На древнейшей этрусской фреске «Кампана» изображены мальчик верхом на лошади и леопард за его спиной. Корень «рас-рус» (леопард) остался в самоназвании этрусков. Некоторые этрускологи, стоящие на позициях, сходных с идеями Щербакова, считают, что этруски назвали себя расенами или, с учетом более позднего славянского нажима на «о», росенами, а отсюда уже недалеко до «россиян». Подобными сравнениями исследователи, сторонники восточной теории происхождения этрусков, доказывают, что корни праславянского языка уходят в глубь тысячелетий, и что об этом свидетельствуют этрусские надписи. Конечно, такая теория вполне имеет право на существование, но с оговоркой, что она является одним из вариантов этимологического подхода к решению этрусской проблемы. А ненадежность этого подхода была доказана еще в XIX веке. В свете имеющихся на данный момент данных (а их, к сожалению, немного), славянские корни у этого народа настолько же возможны, насколько возможны албанские, литовские, латинские, греческие, армянские или даже китайские.

Основным местом пребывания и деятельности этрусков были их города (Вейи, Цере, Клузий, Тарквинии и др.), утопающие в зелени – знаменитое «Двенадцатиградье». Двенадцать – магическое число не только у этрусков, но и у других народов. Три – символизирует вселенную по вертикали (мир богов, мир людей, мир духов мертвых). Четыре – земля с ее сторонами света. Сложив эти числа, мы получим семь – другое магическое число. Перемножив – искомое двенадцать. Отсюда и двенадцать богов-олимпийцев, двенадцать индийских богов-адитьев, двенадцать скандинавских богов-асов. Когда этруски колонизировали долину реки По, они перенесли это двенадцатикратное деление и туда, создав новую федерацию. Болотистые земли Северной Италии этот народ, благодаря высокой агротехнической культуре, превратил в цветущий сад. Когда же римляне оккупировали долины реки По, они развалили все тамошнее сельское хозяйство и вплоть до XIX века италийский север был зоной болот и лихорадок. Этруски были не только отличными агротехниками, но и прекрасными ремесленниками. Они неплохо работали в мраморе, но особо прославились в технике бронзового литья. Знаменитая статуя римской волчицы, выкармливающая основателей Вечного города Ромула и Рема, создана этрусками. Они рано познакомились с греческим искусством. В их городах работали мастера из Греции, которые обучали молодых этрусков. От греков, видимо, позаимствована характерная улыбка на лицах этрусских статуй – она очень напоминает «архаическую» улыбку ранних греческих статуй. И все же эти расписные терракоты^[2] сохранили присущие этрусским скульптурам черты лица – крупный нос, слегка раскосые миндалевидные глаза под тяжелыми веками, полные губы. На маленьких бронзовых статуэтках также запечатлен облик представителей этого интересного народа. По ним можно судить, насколько этруски отличались от древних римлян, с их гладкими волосами и прямыми носами. Жители Этрурии скорее напоминают выходцев из Малой Азии, что еще раз подтверждает «геродотовскую» теорию их происхождения.

Храмы этруски строили из дерева. Перед прямоугольным зданием находился портик с простыми колоннами. Деревянные балки перекрытия позволяли ставить колонны на значительном расстоянии друг от друга. Крыша имела сильный наклон. Самой своеобразной чертой храма было высокое основание, которое унаследовали римские здания. Еще одну важную новинку этруски оставили в наследство римлянам – технику возведения сводов. Правда, своды, как таковые, впервые появились на Востоке; но именно у этрусков их заимствовали римляне, которые достигли в строительстве сводчатых перекрытий невиданных высот.

Психологическое отличие между римлянами и этрусками бросается в глаза даже при чтении исторических текстов. Особенно это заметно в образе жизни этрусской и римской знати. У римлян, особенно во времена Республики, эталоном была умеренность. Чем знатнее считался римлянин, тем строже он относился к себе и соотечественникам, требуя соблюдения традиций и законов предков, ограничений в роскоши, богатстве и пище. Единственной непреложной материальной ценностью была земля. Идеалом римлянина считались выдающиеся римские деятели, такие как Луций Юний Брут, Публий Валерий Попликола, Квинт Фабий Максим, Сципион Африканский или Катон Цензор. Этруски же, напротив, очень ценили роскошь, чем в корне отличались от жителей Лация. По свидетельству древних авторов, этрусская знать наслаждалась роскошью не только в домашней обстановке, но и во время военных походов. Стремление жить комфортно и в достатке отражено в росписях этрусских гробниц, где покойники изображались пирующими в обществе прекрасных женщин, музыкантов и актеров.

Положение женщины в обществе также резко отличалось от принятого среди патриархальных римлян и их латинских соседей. Римские женщины не имели практически никаких прав и полностью зависели от мужчин – вначале от отца, позднее от мужа и даже сына (когда тот становился главой семейства). Им запрещалось принимать участие в делах мужчин, перечить им, вести какую-либо общественную жизнь, даже иметь собственность (кроме того приданого, что жена приносила в дом мужа). Этрусские женщины пользовались относительной свободой в обществе, что хорошо иллюстрируют росписи в гробницах. На них жены изображаются пирующими вместе со своими мужьями. Они часто присутствовали на играх и театральных представлениях. Все это вызывало негодование у греков и тем более у римлян. Греческие и римские авторы наперебой рассказывали о непристойном поведении этрусских женщин, которые, по их словам, были неразборчивы в связях, неверны мужьям, невоздержанны в еде и крепких напитках. Например, Плавт (знаменитый римский драматург) писал, что этрусские девушки зарабатывали свое приданое проституцией. Однако нельзя забывать, что все эти нелестные отзывы исходили из уст греков и римлян – давних и заклятых врагов этрусков. Кроме того, более патриархальному римскому обществу, где мужчине принадлежала главенствующая роль во всем, было попросту невдомек, что возможна общественная модель, при которой и женщины наделены правами. Видимо, этруски в процессе своего развития либо уже прошли патриархальный этап, либо еще не успели окончательно уйти от матриархата. Как бы там ни было, положение женщины в этрусском обществе было значительно легче, чем в римском.

Еще одним большим отличие этрусков от других народов Италии была их религиозность. Очень много внимания уделялось различным обрядам и церемониям. Причем практиковались они как в мирное время, так и во время войны. Однажды два народа сошлись перед битвой. Внезапно римляне увидели идущих перед этрусским войском жрецов, держащих в руках ядовитых змей (таким образом они изображали страшных демонов подземного мира). Римские солдаты забеспокоились, но просвещенные военачальники ободрили их, сказав: «Это всего лишь змеи!» Римляне атаковали и наголову разбили этрусков. Такая религиозность более характерна для народов Древнего Востока, чем для прагматичного Запада. Вообще, восточные черты прослеживались во многих сферах жизни этрусков. Их одежды долго напоминали моды народов Малой Азии. Позднее связи с Азией сократились, и этруски поневоле переориентировались на греческие образцы, втягиваясь в античную цивилизацию.

Значительно меньше известно об этрусской науке, за исключением медицины, вызывавшей восхищение римлян. Не случайно древнеримский историк писал про «Этрурию, прославленную открытием лекарств». Этрусские врачи прекрасно знали анатомию человека. Больших успехов добились они как дантисты: в некоторых погребениях находят даже зубные протезы.

Как считают современные исследователи, организация этрусского общества во многом была сходна с государствами Древнего Востока. Во главе города стоял «лукумон» – священный царь. «Священность» его была столь велика, что лукумон должен был ставить свои ноги лишь на специальную подставку, либо на спину некоему придворному, дабы божественная энергия царя не уходила в землю. Это очень напоминает обычаи «отсталых обществ» Экваториальной Африки, Амазонии и Юго-Восточной Азии, рассмотренные ученым Дж. Фрэзером в его знаменитой «Золотой ветви». Лукумоны, обладая практически неограниченной деспотической властью, организовывали масштабные ирригационные работы, что и позволило превратить Этрурию в процветающую область. Эту же практику они пытались перенести и в Рим (во время правления там этрусской династии Тарквиниев), но поскольку лукумон не проводил принципиальной разницы между свободными подданными с точки зрения их родовитости, он заставлял трудиться на общественных работах всех без исключения. Однако в римском обществе подобная политика имела неожиданные последствия. Патриции считали ниже своего достоинства трудиться наравне с плебеями. В конечном счете, это, наряду с прочими обстоятельствами, повлекло отделение Рима от этрусской федерации и последующие войны.

Период расцвета этрусской цивилизации был относительно коротким. Как уже говорилось, согласно преданию, этруски появились в Италии в XI столетии до н. э. Но активную роль в истории они играли в VII–V веках до н. э. Тогда этрускам принадлежала Северная и половина Средней Италии и некоторые острова (например Корсика). Этрусские пираты контролировали Тирренское море (в греческом мифе бога Диониса пытались захватить тирренские морские разбойники, но были наказаны им). Выходили они и на Адриатику. Однако западные греки сумели разбить этрусков и их союзников карфагенян на море и на суше. Поскольку это произошло одновременно с победой восточных греков над персами, можно сделать вывод о единой антигреческой коалиции народов Востока.

Карфаген, как известно, оправился и смог взять реванш над греками и выдержать три войны с римлянами. А вот этрускам повезло меньше. Рим поднял восстание и весьма успешное. Разгорелась борьба между самими этрусскими городами. В конце V века до н. э. этрусские колонии в долине реки По были сметены нашествием кельтов (галлов). Этруски были окончательно подчинены федерацией латинских племен во главе с Римом.

Как уже говорилось выше, великолепные воины, юристы, администраторы и строители, римляне были посредственными земледельцами (хотя и старались учиться у других народов, например у карфагенян). Они не справились со сложными условиями севера Италии. Вместо этрусских садов появились нагоняющие лихорадку болота и, с другой стороны – выжженные солнцем равнины. В этих климатических условиях многие этруски вымерли, а оставшиеся получили, с легкой руки Вергилия, презрительное прозвище: «жирные и скаредные этруски».

Мифология этрусков была насыщена различными богами и духами, но, к сожалению, в связи с незнанием их языка, мы можем судить о ней только с точки зрения позднейших наблюдателей – римлян. Согласно римским источникам, этруски были народом более религиозным, чем греки и римляне. Но, в отличие от рациональной государственной религии римлян и радостной религии греков, почти неотделимой от мифов, вера этрусков, по крайней мере на последнем этапе существования этрусской цивилизации, была мрачна, сурова и пропитана идеей жертвенности. Наибольшим влиянием пользовались: Тиния – верховный бог неба, Уни и Менрва. У римлян они превратились в Юпитера, Юнону и Минерву, которые образовывали капитолийскую триаду. Этрусский вариант Марса – Мамерса назывался Марис, но, по-видимому, он не был рогатым, а представлялся в виде кентавра или сфинкса – древний образ, который предки этрусков – пеласги и тиррены вынесли из Восточного Средиземноморья. Возможно, это другой иконографический вариант Бога Земных Сил, что косвенно подтверждается греческим мифом о кентавре Хироне.

Нептун у этрусков назывался Нетунс, он являлся верховным богом в Вольсиниях, Венеру называли Туран (это имя очень схоже с малоазийским словом turannos – хозяйка). Вулкана-Гефеста называли Сетланс, его культ был популярен в этрусском городе Перуджа, бога-вестника Меркурия звали Турмс, а Дионис-Бахус превратился в Фуфлунса. Некоторые греческие имена богов у этрусков почти не изменились, это говорит о том, что эти боги не имели аналогов у этрусков и были заимствованы у греков-колонистов. Аполлона называли Апулу или Аллу, Артемиду-охотницу – Артими или Артумис. Очень большой популярностью во всей древней Италии пользовался греческий герой Геракл – Геркле на этрусском и Геркулес – на латыни. Было еще великое множество местных и второстепенных божеств, духов и прочих мифологических существ: моря и преисподней, природных стихий, рек и ручьев, растений, перекрестков, ворот и дверей, а также обожествленные предки и просто различные демоны.

Боги этрусков требовали умилостивления, жестоко карая людей за промахи и недостаток внимания к их персонам.

Стремясь постичь волю богов и предугадать будущее, этруски разработали сложнейшую систему наблюдений за явлениями природы, гадания по полету птиц, внутренностям животных, ударам молний. Особой популярностью здесь пользовались авгуры – жрецы, делавшие предсказания по полету или крикам птиц, и гаруспики – они гадали по форме жертвенной печени. Гадание по печени жертвенного животного, как уже говорилось выше, было распространено также и в Вавилоне, что лишний раз говорит о сильном влиянии на этрусков восточных цивилизаций. Смысл был в том, что любое значимое божество имело свое место на поверхности такого важного, как считали в древности, органа, как печень. Позже римляне переняли у этрусских прорицателей гаруспиков искусство гадания по внутренностям животных. Вообще, гадательные способности этрусков высоко ценили суеверные (как многие рационалисты) римляне. Римские государственные мужи неоднократно издавали указы, направленные на сохранение этих навыков, чуть ли не принудительно заставляя этрусскую молодежь перенимать наследственное искусство у своих родителей.

Жертвы богам этруски приносили постоянно, и наибольшей была человеческая жизнь. Как правило, это были рабы – преступники или пленники. Во время похорон важной персоны этруски устраивали ритуальный поединок предназначенных в жертву рабов. Судя по всему, именно так появился обычай заставлять пленных вести смертельный бой во время похорон знатного человека, который и заимствовали римляне под названием гладиаторских боев. Рационалисты римляне превратили этот религиозный, пусть и кровавый ритуал в зрелище: был выхолощен всякий сакральный смысл явления, превратившегося в любимейший вид массового развлечения. Однако некоторые этрусские черты формально сохранились. Так, например, в римском цирке имелся особый человек в костюме демона Хару, который специальной деревянной колотушкой разбивал голову смертельно раненному гладиатору. В критические для родины моменты этруски, не раздумывая, приносили в жертву богам и собственные жизни.

Восточным компонентом этрусской цивилизации считают и заупокойный культ. Ни у греков, ни у римлян мы не ветретим ничего подобного. В Черветери сохранилось несколько сотен круглых гробниц, выложенных из камня и засыпанных сверху земляным холмом. Это так называемые «тумулусы». На юге Этрурии, где в скалах из мягкого туфа можно было вырезать камеру, гробницы напоминали пещеры, хотя и в них часто использовались каменные блоки и перекрытия. Красиво расписанные гробницы, огромные мраморные саркофаги, богато украшенные мифологическими сценами…

Особое внимание в своей мрачноватой и таинственной религии этруски уделяли миру мертвых. Изначально, в период наивысшего расцвета этрусской цивилизации, представление о потусторонней жизни носило у этрусков более радостный (подобно древнеегипетскому) характер. Искусство, служившее смерти, было полно жизни и света. В росписях на стенах гробниц были изображены лучшие стороны жизни – празднества с музыкой и танцами, спортивные состязания, сцены охоты или приятное пребывание в семейном кругу. Саркофаги из терракоты (обожженной глины), напоминали тогдашние ложа. На них возлежат скульптурные изображения супружеских пар за дружеской беседой или за трапезой – на античных пиршествах ели в такой неудобной позе. Излюбленным персонажем в эту эпоху была богиня Ванф (крылатая женщина с открытой грудью, держащая в руке факел) – добрая проводница души в загробный мир. Позднее, на закате своей истории, этрусская религия начинает наполняться мрачностью и пессимизмом. Тогда-то и появляются в этрусском искусстве ужасные и мрачные демоны: Хару, символизировавший саму смерть, и Тухулка (с птичьей головой и крыльями, ядовитыми змеями в руках), олицетворявший посмертные мучения.

Огромное внимание уделяли этруски странствию души в загробном мире. В этом отношении их культура напоминает цивилизации Древнего Востока (что опять-таки подтверждает версию восточного происхождения этрусков). На росписях в склепах – душа, в виде маленькой человеческой фигурки, едет на фантастическом животном, сочетающем черты лошади и леопарда. Крылатая богиня Ванф ведет животное, держа его под уздцы. Она олицетворяет благожелательное отношение к усопшим, в то время как демон смерти Хару с большим деревянным молотом представлял грозные силы подземного мира. Еще более страшен Тухулка, с птичьей головой и змеями, символизирующий, как уже говорилось, мучения души после смерти. Хищные звери также близки этой теме. Терзания травоядного животного хищником – такие сюжеты широко распространены в искусстве Древнего Востока.

В Этрурии был очень развит культ предков, что стало источником развития скульптурного портрета, унаследованного римлянами. Даже на погребальных урнах и саркофагах лица давно ушедших людей освещены блаженной улыбкой. Необходимость точного портретного сходства для увековечения облика умершего предка привела к такому развитию реалистического портрета, что даже в республиканском Риме лучшие бронзовые портреты были выполнены этрусскими мастерами. Таким образом, вместе с культом предков римляне переняли и искусство портрета. Могучая Римская держава, покорившая полмира, своей тенью заслонила непосредственных предшественников и учителей – этрусков, без высокой цивилизации которых не было бы и многих достижений, приписываемых римскому гению.

Говоря об этрусках, нельзя несколько строк не посвятить их вооружению, военному искусству и организации. Ведь война в те времена являлась неотъемлемой частью жизни общества. Историки древности единодушно отмечали скромность, простоту и мужественность этрусских мужчин, но обвиняли их в жестокости и коварстве во время войн. Однако нельзя забывать, что подобная оценка давалась исконными врагами этрусков – римлянами, а значит – она предвзята. Находясь на более высокой ступени развития, чем римляне, этруски естественно имели и более совершенную военную организацию. Как считают ученые, она была во многом заимствована у врагов этрусков – греков. Так, вероятно, основной формой боевого построения этрусков была греческая фаланга – глубокое построение воинов в несколько рядов. То же происходило и в области вооружений. Более удобные и практичные греческие типы щитов, шлемов и доспехов вытеснили архаические – местные. Военная организация и вооружение этрусков является составной и неотъемлемой частью общей истории этрусского государства. Знание военного дела этрусков позволяет понять причины распространения их влияния в древней Италии.

В новейших этрускологических исследованиях вооружению этрусков, несмотря на обилие археологического материала, отводится незначительное место. В публикациях и отчетах об археологических раскопках и статьях, посвященных памятникам этрусского искусства, содержатся сведения об отдельных видах оружия, его датировке и технологии изготовления. Литература греков и римлян сохранила некоторые сведения об оружии этрусков, их военной организации, заимствовании римлянами некоторых видов вооружения и т. п. Наибольшее количество подобных свидетельств содержится у древних авторов: Тита Ливия, Дионисия Галикарнасского и Диодора Сицилийского. Сведения античных авторов дополняют данные археологии. Вооружение этрусков, как, впрочем, и у других народов древности, подразделялось на оборонительное и наступательное.

Главным оборонительным оружием является щит. Мы не знаем его этрусского названия, так же как и названий других видов вооружения. Среди этрусских слов, поддающихся переводу, нет, к сожалению, таких, которые бы относились к военной терминологии.

Диодор сообщает, что римляне, имевшие четырехугольные щиты, переняли у этрусков круглые щиты, в результате чего этруски стали терпеть поражения. Появление щитов на Апеннинском полуострове относят к 1225–1125 годам до н. э., периоду бронзового века. Маленькие и неудобные щиты этой эпохи не имеют ничего общего с этрусскими. Ранние экземпляры этрусских круглых щитов восходят к VIII века до н. э. Щит представлял собой конический диск, украшенный восточным орнаментом, что говорит о малоазийском влиянии. Такие щиты были распространены в Средней Италии, городах: Пренесте, Цере, Тарквинии, Ветулония и др. Щиты изготовлялись из тонкой листовой бронзы с богатыми украшениями. Диаметр от 0,5 м до 1 м. Орнаменты на щитах очень схожи друг с другом. В центре обычно находится звездный узор, а остальная площадь разделена концентрическими кругами. Внутри круга наносился рельеф, который постоянно повторяется. Назначение подобных щитов не совсем ясно. Некоторые ученые полагают, что они предназначались не для военных целей, а являлись священными дарами или частью погребального инвентаря. Археологические данные, этрусская скульптура и живопись позволяют говорить и о другой форме круглого щита – выпуклой, сферической. Время появления такой формы щита неизвестно. Отдельные находки датируются VII–VI веками до н. э. Круглый щит из Бомарцо имеет диаметр 82 см, щит из могилы «Воина» (Вольсинии) – 125 см. Кроме верхнего покрытия (облицовки) из листовой бронзы толщиной 1,2 мм конструкция щита включает также деревянную прокладку, к которой сверху приклеивалась кожа. Прокладка изготовлялась из древесины тополя или других мягких пород. Об этом сообщают и древние авторы. Дерево, бронзовый лист и кожа крепились по краям с помощью гвоздей из бронзы. Во внутренней части щита также гвоздями крепилась бронзовая или кожаная ручка. Следует отметить, что круглые щиты подобной конструкции имеют греческое происхождение. Отдельные экземпляры найдены в Олимпии, Олинфе, Пергаме. Греческие писатели называют их «арголидскими» или «аргивскими», а в современной военно-исторической науке за ними закрепилось название «гоплон».

Голова этрусского воина защищалась шлемом. На территории Этрурии встречаются четыре типа шлемов. В период культуры Вилланова широкое распространение получили бронзовые шлемы с высоко поднятым гребнем, украшенные геометрическим орнаментом. Чаще всего такие шлемы находят в погребениях. Они, как правило, служили крышками оссуариев (сосудов для хранения пепла кремированных умерших). Такие шлемы были найдены в этрусских могилах Бизенцио, Капедимонте (около Болоньи), Тарквинии, Цере, Вей, Клузия и др. В начале VII века до н. э. в Северной Италии и Этрурии появляются бронзовые шлемы в виде шляпы. В качестве примера можно назвать два этрусских шлема, посвященных тираном Сиракуз Гиероном Зевсу в святилище Олимпии. Посвятительная надпись сообщает, что они взяты в качестве трофея в результате победы греков над этрусками в морском сражении при Кумах. С VIII века до н. э. в Этрурии появляется знаменитый коринфский шлем. Такие шлемы мы привыкли представлять на греческих героях из мифов. Ранний тип коринфского шлема был глухой и имел лишь прорезь для глаз. Со временем шлем приобретает новую, более удобную форму – появляется разрез для рта, задняя часть становится длинней, надежно прикрывая шею, верхняя часть шлема получает очертания слабо выраженного конуса и украшается богатым оперением. Шлемы этого типа, но без разреза для рта, великолепно иллюстрируют роспись чернофигурных ваз, найденных в некрополе Цере.

К защитным доспехам этрусского воина кроме щита и шлема относятся поножи и панцирь. Поножи, как правило, изготовлялись из бронзы, а их форма заимствована у греков. Сохранилось много скульптурных изображений, на которых, за редким исключением, наличие поножей в снаряжении воина обязательно, причем у этрусков они встречаются чаще, чем у греков.

Основным прикрытием воина-этруска являлся панцирь. Конструкция панциря была сложная и во многом напоминает броню греков-ахейцев времен Троянской войны. Доспехи состояли из нагрудного панциря, изготовлявшегося из кожи, льна, а позднее и бронзы. Такой панцирь представлял собой рубашку-безрукавку, которая прикрывала корпус воина чуть ниже пояса. Под панцирь надевался широкий металлический пояс, служивший дополнительной защитой живота, а также защитный передник из кожи или войлока, прикрывавший тело воина до колен. Для прочности передник покрывали металлическими пластинками. И наконец, надевался еще один бронзовый пояс, защищавший брюшную часть и паховую область тела воина. Верхние и нижние края поясов, найденных при раскопках, в середине, как правило, имеют утолщения. Передняя часть украшена геометрическим орнаментом: листьями, кругами, фигурками животных и др. Важнейшие места находок на территории Этрурии и Северной Италии: Популония, Тарквинии, Фалерии, Капена, Мантуя, Эсте, Болонья. Сходный экземпляр обнаружен на греческом острове Эвбея. Некоторые ученые, правда, полагают, что такие пояса составляли часть женского туалета. Однако с этим нельзя согласиться. Большинство могил, в которых найдены подобные пояса, содержат различное оружие: мечи, кинжалы, наконечники копий и т. п.

Древняя литературная традиция сохранила сведения об использовании этрусками и льняных панцирей. Царь Вей Ларе Толумний, побежденный в поединке римским военным трибуном Коссом, носил льняные доспехи. Они хранились в храме Юпитера Феретрия еще во времена Августа. О крепости этрусского льна, нить которого нельзя было разрезать ножом, сообщает Плиний Старший. Нагрудный панцирь сверху прикрывался коваными (круглыми или четырехугольными) пластинками. Для защиты от рубящего удара меча на каждое плечо воина накладывалась пластина шириной 10–15 см. Панцири V–VI веков изготовлялись из бронзы: или из одного куска, или из отдельных частей путем соединения.

Оружие нападения этрусков весьма разнообразно. Главное место среди наступательного оружия занимает копье. Данные археологии и древние авторы свидетельствуют о различных типах копий, бывших на вооружении в этрусской армии. Подразделения тяжеловооруженных воинов сражались с длинными копьями – «гаста», легковооруженные – поражали врага дротиками «лансея», короткими метательными копьями «пилум» и пиками. Отряды солдат, вооруженных копьями, очевидно, составляли ядро и основную ударную силу этрусского войска. Копья имели деревянные древки около двух метров длиной. Их железные или бронзовые наконечники были различной формы. Нижний конец древка обычно оканчивался железным или бронзовым острием (вток). Копья, сохранившиеся полностью, находят очень редко.

Согласно Дионисию Галикарнасскому, длинные копья этрусков из Фалерий были сходны с древнегреческими. Такими же копьями «гаста» были вооружены воины первого класса по конституции римского царя Сервия Туллия.

Широкое распространение длинных копий говорит о наличии у этрусков тяжеловооруженной пехоты. Трудно согласиться с мнением некоторых ученых, которые утверждают, явно вслед за римлянами отказывая этрускам в знании военного дела, что копье в этрусской армии использовалось лишь в качестве метательного оружия. Применение копья для дальнего боя засвидетельствовано древними авторами.

Плиний Старший подчеркивает, что копья легковооруженных воинов – велитов (столь популярных в римской армии) изобрели именно этруски. Исидор Севильский полагает, что и само название «велиты» этрусского происхождения. Легкие копья снабжались железными наконечниками стреловидной формы, которые у римлян назывались «пилум». Одна из настенных росписей «Могилы Франсуа» в Вульчи изображает воинов с такими копьями. Этот тип копий римляне, как мы видим, тоже переняли у этрусков. Именно такими копьями были вооружены знаменитые римские легионы во времена Цезаря, Августа и Траяна. Наряду с дротиками и короткими пиками этрускам приписывают изобретение стрелы и пращи.

Кроме различных типов копий широкое распространение в этрусской армии получили мечи. В отдельных захоронениях раннего периода (IX–VIII века до н. э.) ученые обнаружили бронзовые мечи, которые предназначались для нанесения колющего удара. Они имели острый клинок, длина которого 70–80 см. Подобные мечи обнаружены и при раскопках на Крите и в Микенах. В VIII веке до н. э. на территории Этрурии появляются короткие мечи. Лезвие (клинок) и рукоятка изготовлялись из одного цельного куска. Форма клинка листообразная. Ножны украшались геометрическим узором. Общая длина меча составляла 40–50 см. Большинство найденных экземпляров изготовлялось из железа и лишь некоторые из бронзы. Важнейшими местами находок мечей в Этрурии являются: Тарквинии, Вейи, Вульчи, Ветулония, Популония. Чаще всего они встречаются в Тарквиниях, Ветулонии и Популонии. В Умбрии мечи обнаружены в Терни, в Лациуме – южнее Рима, а также в Кампании (Кумы). Позднее этрусский тип меча появляется в Северной Италии, что свидетельствует о длительном этрусском влиянии. Особенно сходны североиталийские мечи с древнейшими экземплярами из Тарквиний. В вопросе происхождения такой формы меча среди исследователей нет единого мнения. Вместе с тем, сходство с урартскими мечами и изображениями на позднехеттских барельефах уже в который раз говорит о восточном влиянии.

Конечно, в рамках небольшой статьи невозможно рассказать все, что известно, а точнее неизвестно, об этрусках, однако, думается, нам все же удалось в какой-то мере пролить свет на эту великую, но незаслуженно забытую цивилизацию. Скрытый под толщей веков, потерянный и вновь открытый этрусский мир дал современной исторической науке столько загадок, сколько не дала, наверное, больше ни одна другая цивилизация. По количеству версий, предположений и домыслов относительно происхождения, языка, культуры и образа жизни этруски не отстают даже от таких таинственных и полумифических цивилизаций, как Атлантида и Лемурия.

В заключение хотелось бы сказать, что этруски внесли свой вклад в становление не только римской, но и всей последующей европейской цивилизации. Ведь именно здесь, на территории когда-то процветавшей Этрурии, в конце Средних веков вновь началось возрождение античной культуры и искусства. Интересны и загадочны параллели между искусством этрусков и итальянским искусством периода Возрождения (XIV–XVI веков), которые проводит Эллен Макнамара в своей книге «Этруски». Она усматривает общие черты в произведениях этрусских и итальянских мастеров: терракоты из Черветери и голову святого Георгия работы Донателло, набросок Гадеса из этрусской гробницы, снятый Микеланджело, этрусскую бронзовую статую Химеры из Ареццо, восстановленную Бенвенуто Челлини, и т. д. Особо следует отметить знаменитую таинственную улыбку Джоконды – величайшего шедевра Леонардо да Винчи, – так похожую на загадочные улыбки этрусских статуй. Не исключено, что, несмотря на забвение, в которое были погружены этруски многие столетия, этот таинственный народ продолжает влиять на мировую науку, культуру и искусство даже сквозь толщи веков.

Как возник Вечный город

Вечный город, Священный город, центр мира, как только не называли Рим – величайший город античного мира, средоточие и символ могущества огромного государства, повелителя всего Древнего мира, от жарких пустынь Северной Африки и Месопотамии до холодных северных морей Европы. В период своего расцвета, пришедшегося на первые столетия новой эры, Рим был поистине центром мира. Знаменитая поговорка «Все дороги ведут в Рим», возможно, и появилась именно в те времена, когда на центральной площади города – Форум Романум – в окружении величественных храмов и общественных зданий возвышался огромный бронзовый столб-миллиарий с нанесенными на нем позолоченными цифрами – расстояниями до самых удаленных уголков Империи. Таким был Рим во времена императоров, но вспомним и еще одну знаменитую поговорку – «Рим не сразу строился». Да, действительно, прежде чем стать прекрасной столицей величайшей древней Империи, городу и народу, населяющему его, пришлось пройти долгий и нелегкий путь.

Возникновение Рима, его первые правители, история становления города и причины усиления его влияния покрыты завесой тайны. Многие столетия среди ученых не было единого мнения о точной дате возникновения Рима, как не было, впрочем, и однозначного ответа на вопрос, откуда пришли и кем были его основатели. Даже сами древние римляне в лице выдающихся авторов античности, таких как Тит Ливий, Полибий, Корнелий Тацит и других, не могли с уверенностью сказать, кем же были их предки, однако, как истинные ученые мужи, они ставили под сомнение мифологические представления об основании Рима богами, их потомками, беглецами из легендарной Трои, различными греческими и местными италийскими героями вроде Геракла-Геркулеса, таинственного Фавна, Энея или Ромула. История основания Рима и первых его обитателей была и во многом остается до сих пор одной из величайших загадок истории. Современные ученые, используя данные археологических открытий, сделанных за последние десятилетия, скрупулезно изучив сведения древних авторов, попытались дать более или менее убедительную картину первоначального этапа римской истории. И вот что удивительно, научные исследования подтвердили достоверность… мифов.

Обращаясь в своих произведениях к вопросу появления первых римлян и основанию Рима, древние авторы упоминают загадочное племя аборигинов (отсюда, кстати, и пошло столь распространенное у нас слово абориген – местный житель, туземец). Аборигины жили на холмах вокруг реки Тибр, занимались скотоводством и земледелием. Скотоводство занимало значительное место в сельском хозяйстве у жителей древней Италии. Об этом свидетельствует и тот факт, что прибывшие сюда греческие колонисты прозвали свою новую родину Этолия – страна телят. Отсюда, как считают многие ученые, и современное название страны – Италия. Кстати, если верить тем же древним авторам, именно сюда, в Италию, привел украденное у царя Гериона стадо дивных быков великий греческий герой Геракл. Устроившись отдохнуть на тенистой лужайке, он крепко заснул, а тем временем местный великан Как увел нескольких быков в свою пещеру. Проснувшись и обнаружив пропажу, Геракл принялся искать животных. Когда же он наконец обнаружил их, то был вынужден вступить в поединок с похитителем, которого, естественно, убил. Несмотря на столь печально начавшееся знакомство с Италией, Геракл был тепло принят аборигинами, которыми в то время правил сбежавший из Пелопоннеса греческий царевич Эвандр. Именно Эвандр первым предсказал Гераклу, что он после смерти будет принят в сонм олимпийских богов, и предложил герою возвести здесь, в Италии, алтарь. Так на полуострове распространился культ Геракла, прозванного у римлян Геркулесом. Этот культ просуществовал у римлян вплоть до момента официального провозглашения христианства государственной религией, а многие императоры заказывали скульпторам ваять собственные статуи, где они изображались в виде легендарного героя: в шкуре Немейского льва и с палицей в руках. Но вернемся к аборигинам. Как известно, в середине XIII века до н. э. ахейские греки начали долгую и трудную войну с богатым малоазийским городом Троей. Согласно легендам, поводом к войне стало похищение троянским царевичем Парисом прекрасной Елены. Привезя похищенную красавицу в Трою, Парис не встретил одобрения со стороны одного из троянских героев полубожественного происхождения – сына Анхиза и богини Венеры (греческой Афродиты) Энея. Тот предлагал во избежание войны выдать Елену и не ссориться с ахейцами. Когда же после десятилетней осады Троя наконец была захвачена греками, те в память о заслугах Энея пощадили его и, снабдив кораблями, отпустили. По версии других древних авторов, Эней сам прорвал кольцо врагов и, вынеся на руках из горящего города своего отца Анхиза, отплыл с остатками троянцев на поиски новой родины. После долгих скитаний герой в конце концов добрался до Италии. Высадившись на берег, изголодавшиеся троянцы стали угонять с полей скот аборигинов, что вызвало крайнее недовольство последних. Вооружившись, аборигины решились наконец положить конец бесчинствам пришельцев, но, столкнувшись с ними в бою, проиграли. Правивший аборигинами царь Латин решил тогда заключить мир с троянцами, скрепив его союзом – выдал дочь Лавинию за Энея. Мир был подписан, и троянцы наконец обрели новую родину, основав новый город, названный Энеем по имени жены – Лавиний. Вскоре у Энея и Лавинии родился сын – Асканий. Соседи аборигинов – рутулы, за царя которых Турна была прежде просватана Лавиния, не простили им нанесенного оскорбления и внезапно напали. В последовавшем сражении рутулы потерпели сокрушительное поражение, но и аборигины потеряли своего царя Латина. Разгромленные рутулы обратились за помощью к могущественному царю этрусков Мизенцию, который, опасаясь усиления аборигинов и троянцев, поддержал Турна и напал на его врагов. Перед лицом грядущей опасности Эней решил официально объединить два народа – аборигинов и троянцев, назвав их латинами, вероятно, в память о погибшем Латине. Так, если верить самому компетентному римскому историку Титу Ливию, появились первые латины – народ, которому со временем предстояло стать гегемоном во всей Италии, а позднее, под именем римлян, и в большей части известного тогда мира. Но в те далекие времена латины являлись всего лишь небольшим народом, и им приходилось постоянно обороняться от бесчисленных врагов, самыми сильными из которых являлись этруски. Итак, царь Мизенций напал на латинов. Эней не захотел отсиживаться за городскими стенами и вывел свои войска для битвы. Хотя численностью этруски и превосходили латинов, последние одержали победу. Радость победы была омрачена смертью главного героя – Энея, который был провозглашен воплощением верховного бога аборигинов Юпитера и похоронен над рекою Нумиком. Так Эней стал первым местным латинским богом – Юпитером Родоначальником. После смерти Энея править стал его сын Асканий (другие древнеримские авторы утверждали, что имя сына Энея было Юл и именно от него вел свою родословную знаменитый род Юлиев). Асканий основал новый большой город на Альбанской горе – Альбу Лонгу. Этруски уже не осмеливались нападать на латинов, а границей между этими народами стала река Альбула, позднее получившая название Тибр. Своему новому названию река обязана весьма печальному событию. В ней утонул один из многочисленных потомков Аскания, некий Тиберин. Долгое время по смерти Аскания народ латинов жил в относительном мире и безвестности, пока на исторической сцене опять не появились боги, теперь уже в виде Марса – латинского бога войны (аналог греческого Ареса).

Один из потомков Аскания, некий Амулей, нарушив все принципы престолонаследия, отобрал власть у своего старшего брата Нумитора. Не ограничившись узурпацией власти, Амулей перебил всех возможных претендентов на трон со стороны брата, а его единственную дочь Рею Сильвию определил в весталки. Весталки – жрицы богини Весты, которые должны были соблюдать целомудрие. Этим Амулей надеялся сохранить за собой власть и передать ее своим детям. Но планы узурпатора были разрушены божественным вмешательством. Вот как об этом, с изрядной долей скептицизма, говорит сам Тит Ливий: «Но, как мне кажется, судьба предопределила и зарождение столь великого города, и основание власти, уступающей лишь могуществу богов. Весталка сделалась жертвой насилия и родила двойню, отцом же объявила Марса – то ли веря в это сама, то ли потому, что прегрешение, виновник которому бог, – меньшее бесчестье. Однако ни боги, ни люди не защитили ни ее саму, ни ее потомство от царской жестокости. Жрица в оковах была отдана под стражу, детей царь приказал бросить в реку…» На счастье, в ту пору Тибр сильно разлился и опущенный в воду слугами царя лоток с детьми зацепился за ветви Руминальской смоковницы и они не утонули. На плачь младенцев обратила внимание пробегавшая неподалеку волчица, которая и стала кормить их своим молоком. Вскоре детей обнаружил некий пастух Фавстул, который и забрал их к себе. Так на исторической сцене появляются знаменитые божественные братья-близнецы Ромул и Рем и не менее знаменитая Капитолийская волчица. Кстати, тот же Ливий иронично замечает, что история с волчицей вполне могла иметь и более прозаические корни: «Он (Фавстул) принес детей к себе и передал на воспитание своей жене Ларенции. Иные считают, что Ларенция звалась среди пастухов «волчицей», потому что отдавалась любому, – отсюда и рассказ о чудесном спасении». Но как бы там ни было, два брата, чьим отцом считался бог Марс, а кормилицей – волчица, пройдя через все невзгоды, смогли вернуть Нумитору утраченное царство. Сами же братья решили основать свой собственный город на холме Палатине, куда могла бы переселиться часть жителей Альбы. Но когда два брата выясняли, кому будет принадлежать честь стать первым правителем нового города, вспыхнула ссора, и Ромул убил Рема. По другой версии, ссора произошла из-за того, что Ромул огородил будущий город низкой стеной и Рем в насмешку перепрыгнул ее. Это привело Ромула в ярость, и он убил брата, произнеся при этом: «Так да погибнет всякий, кто перескочит через мои стены!» Новый город, в который переселилось множество жителей Альбы Лонги, а также латины из окрестностей и еще большее количество различных безродных бродяг и разбойников, получил имя Ромула – Рим (лат. Roma). Так, по Ливию, возник Вечный город. Современные ученые условно назвали первый «палатинский» Рим – Четырехугольный Рим (Roma quadrata). В легендах говорится, что первый Рим был окружен квадратной стеной с тремя воротами, а в самой черте города кроме жилых и культовых построек долгое время хранились реликвии, связанные с божественными близнецами: хижина Ромула, пещера Луперкал (где, по легенде, близнецов кормила волчица), Руминальская смоковница.

Нужно отметить, что сходные легенды об основании Рима присутствуют практически у всех древних авторов, однако в те времена, когда эти авторы писали свои труды (как правило, это были уже времена императорского Рима) от первоначального Ромулова Рима уже ничего не осталось. Позднее, в конце XVIII–XIX веков, когда к изучению истории Рима приступили ученые-классики, такие как Нибур, Пайс, Моммзен, уже мало что осталось и от императорского Рима. Информацию о первоначальном Городе приходилось собирать буквально по крупицам, сопоставляя отрывочные фрагменты из дошедших до нас текстов античных авторов. К сожалению, в те времена археология как наука находилась в зачаточном состоянии и не могла внести тот существенный вклад в изучение истории, который она вносит сейчас. Ограниченность в источниках и отсутствие наглядных материальных свидетельств привели к тому, что практически все сведения, содержащиеся в сохранившихся трудах древних авторов, учеными рассматривались исключительно как мифологические отступления, как красивый вымысел, не имеющий под собой никакой реальной основы. Это направление в науке получило название «гиперкритика источников». Ученые критиковали практически все сведения, касающиеся ранней римской истории, полагая, что достоверными могут считаться только те события, свидетелями которым были сами древние авторы-летописцы, ну или хотя бы слышали о них от стариков. Справедливости ради, нужно отметить, что подобная «сверхкритика» ранней истории Города была свойственна и самим римским авторам. К примеру, Тит Ливий говорил, что рассказы о событиях, предшествовавших основанию Рима, «… приличны скорее творениям поэтов, чем строгой истории…» Со временем, с накоплением знаний и опыта, историческая наука стала погружаться все дальше и дальше в глубь веков. Конечно, ей в этом помогала археология. К началу XX века были открыты многие памятники Древнего Рима и приподнят полог тайны его ранней истории.

Грандиозные сооружения, остатки которых и сейчас поражают воображение туристов со всех концов мира, дают представление, каким был Город в имперские времена, но не могут поведать о раннем периоде жизни Рима. Все сохранившиеся до нашего времени постройки, такие как форумы императоров (Форум Августа, Траяна и др.), триумфальные арки, колонны, Римская курия, Пантеон или Колизей, были построены в период наивысшего расцвета Римской империи, в первых веках нашей эры. До середины XX века практически не проводилось полномасштабных раскопок, которые помогли бы выявить первоначальный облик Рима. Но с появлением новейшей техники и технологий археологические исследования в Риме обрели новые черты. Это касается в первую очередь исторического ядра Города – Палатинского холма, на котором по «поэтическим», выражаясь языком критиков, сведениям, должен был находиться Ромулов Квадратный Рим. Итальянский археолог Андреа Карандаши в середине 80-х годов прошлого века предпринял раскопки на северо-восточном склоне Палатина, неподалеку от Форум Романум. За несколько лет он вышел на уровень так называемого «архаического» Рима. Здесь он наткнулся на развалины какого-то странного каменного сооружения, которое принял первоначально за очаг разрушенной древней хижины. Однако, когда раскоп продолжили, выяснилось, что эта каменная кладка гораздо мощнее и больше, чем очаг в древней хижине, к тому же в слое земли отсутствовали характерные для ранних построек глина и следы от прутьев (архаические римские жилища строились из переплетенных прутьев и обмазывались глиной). Анализ почвы вокруг этих развалин указывал на то, что они принадлежат VIII–VII векам до н. э., то есть приблизительно тому времени, когда в соответствии с легендами братья Ромул и Рем основали Рим (у древних авторов это был 753 год до н. э.). Эта находка не соответствовала ни одной из существовавших версий о населении Палатинского холма в ранний период, ведь существовало распространенное мнение, что в те далекие времена здесь жили бедные пастухи в убогих хижинах-мазанках. Ни одной версии, если не считать… легендарную. А именно, что здесь мог находиться тот самый Квадратный Рим Ромула, обнесенный мощной четырехугольной стеной из вулканического камня – туфа. Расширив и углубив раскоп, Карандаши и его помощники действительно наткнулись на остатки стены, а потом, при помощи американского ученого Аммермана, обнаружили и остатки рва, который опоясывал ее. Все эти постройки полностью совпадали с описанием древнего Ромулова города – Рома Квадрата. Древнеримский историк Тацит в своих «Анналах» говорил, что Ромул обозначил пределы будущего города, пропахав на быках плугом борозду – «померий», которая опоясывала склон Палатинского холма. Только в пределах померия жрецы-авгуры могли совершать гадания по полетам птиц, обязательного перед принятием всех важных решений. После того как первый царь обозначил священные границы города, была построена каменная стена. Обычай проводить священную борозду вокруг будущего города римляне переняли у этрусков, которые таким образом защищали его от вмешательства злых сил. Плуг приподнимали только на месте предполагаемых ворот. Внутри этой борозды, приблизительно параллельно ей, строилась оборонительная стена, а сама борозда оставалась снаружи (лат. Post munium – «за стеной», отсюда появилось слово «помериум»). Вот эту-то стену и обнаружил Карандини.

Нужно сказать, что находки, подтверждающие легенды о первых основателях Рима, появились гораздо раньше сенсационного открытия итальянских археологов. Так, еще в 1898 году итальянец Джакомо Бони начал раскопки на Форуме и обнаружил в слое, относящемся приблизительно к VII–VI векам, странное сооружение в виде стелы, облицованной черными мраморными плитами, которая была засыпана землей. Текст на этой стеле был написан архаической латынью и призывал всякие беды на голову тому, кто осквернит это место. Сопоставив место находки и характерный внешний вид обломков, Бони сразу же узнал в них знаменитый и таинственный Черный Камень. Этот камень, по легендам, отмечал место захоронения Ромула.

Дальнейшие исследования принесли новые открытия. Они подтвердили не только существование Города во времена Ромула, но и более ранние сведения, касающиеся, в частности, присутствия в Лации (так называлась вся область, в которой проживали древние латины и находился Рим) выходцев из Трои и Греции. Э. Перуцци – еще один итальянский ученый, доказал, сравнивая древнегреческий и древнеримский языки, что многие латинские слова имеют общий с раннегреческими корень. Как полагал ученый, микенские греки в XIV–XIII веках до н. э. вполне могли поселиться в Италии и заняться там разведением быков, о чем, кстати, свидетельствует и эпизод с Гераклом и великаном Каком. Подтверждением пребывания греков в Италии также могут служить археологические находки микенских сосудов и амфор на Палатине и в его окрестностях. Что касается Энея, знаменитого беглеца из Трои, то и здесь современные ученые нашли вполне правдоподобное зерно. Дело в том, что в Италии обнаружено большое количество древних поселений иллирийцев. Этот загадочный народ обитал первоначально на Балканском полуострове и по берегам Адриатического моря, а позднее часть их, под именем энеады, переселилась в Малую Азию, где находилась легендарная Троя. Из этих энеадов или, как их еще называли, дарданов, и происходил Эней. Во время раскопок в Риме и его окрестностях были найдены многочисленные предметы и остатки керамических изделий, которые очень похожи на изделия, найденные еще Шлиманом при раскопках Трои. Особенно интересна статуэтка, изображающая двух воинов, один из которых несет другого, видимо тяжело раненного. А как известно, Эней вынес своего отца Анхиза на руках из горящей Трои. Кстати, сами римляне были твердо убеждены в своем троянском происхождении. Это признавалось даже на официальном уровне. Так, император Клавдий навеки освободил от податей жителей Илиона (так в древности назывался городок, стоявший на месте легендарной Трои) как родоначальников римского народа. Такие «широкие жесты» со стороны римских императоров по отношению к маленькому городку отмечались в истории Рима неоднократно.

Но вернемся к раннему Риму. Итак, существование первоначального Города, или Рома Квадрата, было доказано находкой древнего померия и остатков крепостной стены. Первый Рим был очень маленьким поселением, площадь внутри стен не превышала 10 гектаров, а дома в нем продолжали оставаться мазаными хижинами. Предание называет в стенах «квадратного» города трое ворот: Порта Романа (Porta Romana) – на северо-западе, Порта Мугониа (Porta Mugonia) – на северо-востоке и ворота, название которых не сохранилось, ведущие к так называемой лестнице Кака. Главные ворота – Порта Мугониа – выходили на главную «Священную» (Via Sacra) и соединенную с ней «Новую» (Nova Via) дороги, огибавшие Палатинский холм с севера и северо-запада. Впоследствии они стали главными улицами Рима, сохранив за собой древние названия.

Следующим этапом в развитии Рима стало появление большого города на семи близлежащих холмах. Но не надо путать тот, первый, «Семихолмный» Рим, с более поздним, классическим Городом, который также располагался на семи холмах (Палатин, Капитолий, Эсквилин, Виминал, Целий, Квиринал и Авентин). Первый город, или, как его называли древние, Септимонтиум (Septimontium – «семихолмие» или «семигорье»), был только концентрически расширившимся «квадратным» Римом и включал в себя непосредственно Палатинский холм, три отрога холма Эсквелин и три отрога холма Целий – всего семь. Этот город, остатки первоначальных стен которого до наших дней не сохранилась, уже в несколько раз превышал Ромулов. Судя по археологическим раскопкам на Форуме, в этот период (конец VIII – начало VII века до н. э.) в Риме вместо грубых мазанок появляются первые добротные дома на мощном каменном фундаменте и первые каменные храмы. Дальнейшее расширение Города было вызвано разными причинами, но как считают древнеримские историки, в частности Плиний и Тит Ливий, основной и самой важной послужил знаменитый инцидент с похищением сабинянок.

Сабиняне (сабины) – народ очень близкий к римлянам как по культуре, так и по языку. Жили они практически бок о бок, но, как говорят все те же древнеримские авторы, сабиняне недолюбливали Ромула и его народ, не без основания считая их людьми подозрительными или даже разбойниками.

Что римляне вскоре вполне убедительно доказали. Так как население Ромулова города составляли преимущественно мужчины – беглецы, воры и изгои из различных племен, стекавшиеся сюда со всех концов Лации, то им не хватало женщин. Естественно, никто из соседей не хотел отдавать своих дочерей в их разбойничье гнездо, и Ромул решил пойти на хитрость. В городе устроили праздник, на который пригласили соседей. Явилось много жителей окрестных городов, в том числе и все сабиняне с женами и детьми. В разгар праздника римская молодежь бросилась на молодых сабинянских девушек и похитила их. Испуганные и оскорбленные родители бежали, жалуясь на нарушение закона гостеприимства. Из-за этого вспыхнула война с теми городами, откуда происходили похищенные. Особенно серьезной была война с сабинянами, во главе которых стоял царь Тит Таций. Однако сабинянские женщины уже успели привыкнуть к своим мужьям, и когда начался решающий бой, они бросились между сражающимися и помирили их, говоря, что не хотят видеть смерть своих отцов и мужей. После этого сабиняне переселились в Рим и образовали с римлянами одно государство, а Тит Таций даже стал соправителем Ромула. Удивительно, но современные ученые подтвердили и этот эпизод в истории Рима. На Форуме, Эсквилине и в других частях Города были обнаружены смешанные латино-сабинянские захоронения, которые датировались как раз VIII–VII веками до н. э. После смерти Тация Ромул вновь стал единоличным правителем Рима, проправив в общей сложности тридцать семь лет. Набравшись к концу жизни опыта и мудрости, он решил дать римлянам некое подобие государственного устройства с целью сплотить их в один народ. От древних авторов мы узнаем, что Ромул впервые учредил сенат из 100 старейшин – «отцов» – главный совещательный орган при царе, установил знаки отличия верховной власти – 12 телохранителей-«ликторов» при своей персоне. Кроме того, он разделил весь римский народ на 30 больших семей – «курий», названных по именам 30 похищенных сабинянок, и учредил три больших части Города – «трибы» – Рамнов, Тициев и Луцеров, для удобства голосования на выборах и для набора в армию. Сам царь избирался сенатом и гражданами Рима на пожизненный срок и, помимо властных полномочий, был еще и главным жрецом. Естественно, что большой прирост населения после присоединения сабинян вынудил римлян расширить город и провести новый померий. Так появился новый Рим, или «Город четырех частей», который строился уже после смерти Ромула при царях Нуме Помпилии, Тулле Гостилии и Анке Марции. Этот город, помимо старой палатинской части, включал в себя сабинянские поселения на Квиринале и Виминале, а кроме того – Капитолий как важный религиозный и оборонительный пункт. Интересно, что Капитолийский холм еще во времена Ромула являлся своеобразным кремлем Рима или, говоря языком древних греков, – акрополем. Здесь, так же, как и на Палатине, сохранилось множество мест, которые римляне почитали на протяжении многих веков. Это касается не только храмов, но и мест более прозаического назначения. В их число входят знаменитая римская государственная тюрьма – Карцер, и место совершения правосудия (проще – казни) – Тарпейская скала. С нее осужденных в тяжких преступлениях сбрасывали на острые камни, а оттуда – в Тибр. Этот своеобразный главный эшафот Рима получил свое название благодаря событиям все той же войны с сабинянами.

Когда войска сабинян подступили к Капитолийской крепости, Тит Таций подкупом склонил дочь командира гарнизона Спурия Тарпея к измене. Тарпея, так звали деву-предательницу, впустила врагов, но вместо обещанного золота была заживо погребена под грудой щитов. Этот эпизод, с характерной ему иронией, описал Тит Ливий. «Сабиняне, которых она (Тарпея) впустила, умертвили ее, завалив щитами, – то ли чтобы думали, будто крепость взята силой, то ли ради примера на будущее, чтобы никто и никогда не был верен предателю. Прибавляют еще и баснословный рассказ: сабиняне, дескать, носили на левой руке золотые, хорошего веса запястья и хорошего вида перстни с камнями, и девица выговорила для себя (в качестве награды за предательство) то, что у них на левой руке, а они и завалили ее вместо золота щитами». Как бы там ни было, именно со скалы, названной в память об этом событии Тарпейской, на протяжении столетий сбрасывали в Тибр государственных преступников и святотатцев. В более поздние времена казнь подобных преступников проводилась уже более скрытным, но отнюдь не более гуманным способом. Их душили в самом глубоком подвале Карцера.

«Город четырех частей» уже в 10 раз превосходил первоначальный Рим и географически делился на четыре части: Палатина, Субурана, Эсквилина и Коллина. От построек этого периода в Риме также практически ничего не сохранилось, однако остались известия о трех правивших в это время царях.

Для начала нужно сказать, что современная наука склонна считать Нуму Помпилия, Тулла Гостилия и Анка Марция скорее существовавшими в действительности, нежели вымышленными персонажами. На это указывает стойкая, передающаяся из поколения в поколение неизменность списка царей, их имена и, конечно, четкие указания на приписанные им деяния.

Итак, вторым после Ромула римским царем был сабинянин Нума Помпилий, прибывший в Рим из города Куры (Cures). Все древние авторы единодушно приписывают ему создание единой римской календарной системы, оформление общеримских культов и жреческих коллегий, и вообще разнообразные религиозные нововведения. После смерти Ромула сенат единодушно избрал Нуму римским царем за справедливость, набожность и праведный образ жизни. Легенды рассказывают, что, прибыв в Рим, он сначала поселился на Квиринале, а затем построил себе дворец на Велии, между Квириналом и Палатином. Сделавшись царем, Нума в первую очередь решил «… город, основанный силой оружия, основать заново на праве, законах, обычаях». Видя, что население Рима больше склонно к войнам, нежели к мирной жизни, он счел необходимым смягчить нравы римлян. Для контролирования воинственности горожан по приказу Нумы был построен храм Януса – загадочного двуликого божества дверей, входов и личных начинаний. Храм имел двое огромных ворот, которые были настежь распахнуты, если Рим находился в состоянии войны, и плотно закрыты – если Рим не воевал. Несмотря на все старания Помпилия, ворота храма закрывались лишь трижды в римской истории. Первый раз – их запер сам Нума, второй раз – после Первой Пунической войны (Первой войны с Карфагеном), а третий раз – после победы императора Октавиана Августа над соперником Марком Антонием в морской битве у мыса Акций. Все три раза весьма ненадолго. Это говорит о том, что воинственность Рима не смогли смягчить ни пацифистские настроения второго царя, ни само Время.

Помимо основания храма Януса Нума учредил большое количество жреческих коллегий – объединений жрецов по профессиональному признаку. Так появились коллегии жрецов Юпитера, Марса, Квирина, Венеры, Весты и других богов и богинь. Подробнее о них мы поговорим в разделе, посвященном римской религии и культам.

Еще одним выдающимся нововведением царя Нумы Помпилия было установление календаря. Легенды приписывают введение первого римского лунного календаря Ромулу, но он оказался неточным и малопригодным для использования в повседневной жизни, поэтому нуждался в исправлении. Нума повелел разделить год на двенадцать месяцев, согласованных с ходом луны, а так как 30 дней в лунном месяце нет, а лунному году недостает 11 дней до полного – солнечного, то вставляя добавочные месяцы, он рассчитал время так, чтобы на каждый двадцатый год любой день приходился на то же самое положение солнца, что и в исходном году, а каждый из двадцати лет содержал равное количество дней.

Но самой большой заслугой сорокатрехлетнего правления Нумы Помпилия было, по словам Тита Ливия, «… то, что на протяжении всего царствования он берег мир не меньше, чем царство».

После смерти Нумы Помпилия царем был избран Тулл Гостилий, внук храброго полководца Гостия Гостилия, прославившегося в войне с сабинянами. Дедовская слава не давала молодому царю покоя. Решив, что мирная жизнь расслабляет римлян, Тулл стал повсюду искать повод к войне, который вскоре очень кстати подвернулся: взаимный угон скота римлянами и жителями соседнего города Альбы Лонги. Гостилий с радостью ухватился за представившийся ему шанс развязать войну и, сославшись на несоблюдение договоров, начал готовиться к нападению на Альбу. Но альбанцы выступили первыми и в скором времени подошли к Риму с огромным по тем временам войском. Навстречу им, с не меньшими силами вышел Гостилий. Перед самым началом битвы альбанский полководец Меттий Фуфетий, сменивший умершего в походе царя Альбы Гая Клуллия, обратился к римскому царю с достаточно здравым предложением, которое сделало бы честь любому современному политику. Указав на то, что «… это жажда власти толкает к войне два родственных и соседних народа», он обратил внимание римского царя на окружавшее его и альбанские владения государство этрусков, которые, воспользовавшись поражением одной стороны и ослаблением другой, тут же вторгнутся и приберут к рукам и римские, и альбанские земли. Но полагая, что многолетний спор о главенстве в Лации все-таки должен быть наконец решен, предложил Гостилию компромиссный вариант. Вместо массового смертоубийства соотечественников в кровавой битве ограничиться поединком самых сильных воинов. Тот город, чьи воины одержат победу, и станет править в Лации. Тулл Гостилий принял предложения Фуфетия и выставил троих братьев-близницов Горациев отстаивать честь Рима. Фуфетий выставил так же троих братьев, и тоже близнецов – Куриациев. В последующем поединке погибли два Горация и три Куриация. Таким образом, победа досталась Риму. Трудно сказать, насколько реальными были герои этой битвы, однако до наших дней сохранилась величественная гробница, правда, построенная в этрусском стиле, которую еще во времена Римской республики называли «Гробницей Горациев и Куриациев». Она представляет собой четырехугольное основание с пятью кеглеобразными пирамидами, из которых одна, выше и толще других, находится в центре, а остальные поставлены по углам.

После одержанной победы римляне недолго наслаждались миром. Новая война вспыхнула с городом Вейи. Некоторые римские авторы, в том числе и Тит Ливий, считали, что она была вызвана предательскими действиями бывшего альбанского диктатора Меттия Фуфетия. Он запланировал выступить в поход против вейян вместе с римлянами, но собирался в самый ответственный момент выйти из боя, а если военное счастье склонится на сторону вейян, вообще присоединиться к противнику. Тулл предусмотрел это и принял меры, представив своим воинам трусливый отход альбанцев как обходной маневр. Это сработало. Римляне, не узнав об измене союзников, не поддались панике и победили вейян. Меттий подумал, что его предательские намерения не были разгаданы Гостилием и как ни в чем не бывало присоединился к празднующим победу римлянам. Но когда альбанцы вышли вперед, с тем чтобы послушать поздравительную речь римского царя, то были окружены римскими легионами. Тулл перед всем римским войском прямо указал на предателя Фуфетия и приказал казнить его, разорвав на две части колесницами. Альбанцам было приказано покинуть Альбу Лонгу и переселиться в Рим. Сам же древний город был разрушен. Так, благодаря Туллу Гостилию римляне вновь объединились в один народ, ведь, как вы помните, Ромул и Рем основали Рим, уведя часть населения из Альбы. Проведя еще несколько успешных кампаний против этрусков и сабинян (той их частью, которая отказалась присоединится к римлянам в результате событий войны из-за похищенных девушек), Тулл Гостилий был убит молнией, по мнению древних писателей, чем-то не угодив Юпитеру. Его воинственное правление продолжалось тридцать два года. Вообще, следует отметить, что своими подвигами и воинственными наклонностями Тулл очень напоминал первого царя Города Ромула.

Избранный старейшинами новый царь Анк Марций был внуком Нумы Помпилия и очень походил на своего деда характером. Посчитав, что Рим уже достаточно навоевался, он с жаром принялся реформировать и укреплять римскую религию. Но алчные соседи решили, что при мирном царе они смогут без труда отхватить себе хорошие земли вокруг Рима. Тут они очень ошиблись. Новый царь, несмотря на кажущееся миролюбие и благочестие, оказался грозным и удачливым полководцем. Он собрал армию и выступил в поход на вражеский город Политорий. Быстро захватил его и разрушил до основания, а жителей, по уже знакомому сценарию, переселил в Рим, увеличив его население почти вдвое.

Процарствовал Анк Марций двадцать четыре года и все это время пользовался большой любовью горожан и уважением «отцов»-старейшин.

Но не только сам Рим расширился за время правления этих трех царей. Расширились и его владения. Именно Анку Марцию римские историки приписывают появление самой первой римской колонии – города-порта Остии. Остия располагалась в самом устье Тибра и имела удобную гавань. Кроме того, возле города находились большие залежи соли, которая очень высоко ценилась во всем Древнем мире. Производившиеся в Остии с 60-х годов XX века археологические раскопки показали, что город был основан в конце VII – начале VI века до н. э., а это вполне совпадает со временем правления Марция, соляные копи появились здесь еще раньше.

Следующий большой этап в развитии Города связан уже с царями этрусской династии, которые правили в Риме в VII – начале VI века до н. э. В этот период Город приобретает черты классической этрусской крепости. Он окружается прочной каменной стеной, которая захватывает часть левого берега Тибра, а также полностью холмы Эсквилин и Квиринал. Теперь город вновь становится «семихолмным», в него входят все семь основных холмов: Палатин, Капитолий, Эсквилин, Виминал, Целий, Квиринал и Авентин. Рим этого периода принято называть «городом Сервия Туллия» по имени самого известного из царей этрусской династии. В этом виде Город занимал площадь в двенадцать раз большую, чем первоначальный «квадратный» Рим, и просуществовал очень долгое время, вплоть до конца Республики. Именно в этот период появляются и благоустраиваются все его основные кварталы и площади.

Первый этрусский царь Тарквиний Древний (Приск), если верить древним авторам, перебрался в Рим из этрусского города Тарквинии, и первоначально носил имя Лукумон. Поселившись в Риме, он принял имя Луция Тарквиния и благодаря своим умениям, богатству и обходительности вскоре попал в близкие друзья Анка Марция. Однако тут нужно очень осторожно отнестись к сведениям, сообщаемым легендами, так как лукумонами у этрусков назывались вообще все знатные люди, и римляне могли просто по ошибке принять это слово за имя собственное. Однако факт присутствия в Риме этрусков, мало того, этрусков из рода Тарквиниев, полностью подтвердился. В более позднем республиканском Городе существовал целый этрусский квартал «Вицус Тускус» (vicus Tuscus), а в одном из найденных в этрусском городе Вульчи захоронений (так называемой «могиле Франсуа») около изображенной на стене фигуры есть надпись: Гней Тарквиний Римский. В другом древнем этрусском городе Цере обнаружена богатая гробница рода Тарквиниев, а ведь именно туда бежал изгнанный из Рима царь Тарквиний Гордый. Так что существование этрусских царей из разряда вымысла стало вполне реальным фактом, единственная неразрешенная до сих пор загадка заключается в том, каким образом исконные враги Рима смогли стать в нем царями. Некоторые ученые, вслед за древнеримскими историками, допускают вероятность того, что Тарквиний, благодаря своему богатству и жизненному опыту, смог достигнуть высокого положения при Анке Марции, а после его смерти сделаться претендентом на трон. Учитывая, что в то время Рим был еще достаточно молодым городом и знатные роды в нем не имели глубоких корней, появление этрусского претендента на трон выглядит вполне вероятно. Воспользовавшись умело проведенной «предвыборной кампанией», Тарквиний сумел очаровать сенат и народ Рима и стать царем. Однако другие ученые склонны объяснять появление этрусков на римском троне завоеванием Города. Описанное в преданиях мирное прибытие Тарквиния в Рим они объясняют патриотической фальсификацией (попросту ложью) позднейших римских историков, которые пытались скрыть такой неприятный для римского самолюбия факт, как завоевания. Но тогда возникает вопрос, почему эти же римские историки не скрывали знаменитый галльский погром Рима в 390 году до н. э. или сокрушительные разгромы «непобедимых» римских легионов Порсеной и Ганнибалом? Учитывая единодушие, с которым все древние авторы говорят о мирном проникновении этрусков в Рим, предпочтительней выглядит их точка зрения. Хотя, как уже говорилось выше, вопрос этот до сих пор открыт.

Итак, прибыв в Рим и сделавшись царем, Тарквиний Древний в первую очередь вписал в сенат еще 100 человек, которые с тех пор звались «отцами» младших родов. Этим он заручился большой поддержкой в сенате. Начав войну с соседним городом Апиолы и разорив его, Тарквиний привез в Рим большую добычу. По поводу этой победы царь решил устроить грандиозное пиршество и игры, которые сохранились в Риме на многие столетия под именем Великих, или Римских, игр. Так как специальных мест для проведения подобных мероприятий тогда в Городе не существовало, он начал постройку грандиозного цирка или, как его называли римляне, Циркус Максимус. Кстати, эти игры римляне также переняли у этрусков, которые проводили их как дар богам за оказанные услуги или в память предков. Кроме цирка Тарквиний задумал поистине грандиозный проект – осушение болотистой низины между Палатином и Капитолием. Это место первоначально использовалось римлянами для выпаса скота, затем, как рыночная площадка – форум. Во времена первых царей предпринимались попытки как-то облагородить форум. Так, например, Нума Помпилий принял меры для организации общественного огня, поддерживаемого на форуме круглосуточно, а также построил там жилища весталок, которые и следили за огнем. Тулл Гостилий соорудил на восточной, более сухой стороне форума первое здание (вернее, ограду) для заседаний сената – Гостилиеву Курию, а перед ней – площадку для народных собраний – Комиций. Однако все эти меры не избавили форум от болотной сырости, а город – от малярии, разносимой живущими в болоте комарами. Тарквиний Древний подошел к вопросу осушения форума очень серьезно. Родники, питавшие водой болото, были отведены в другую сторону. С помощью стоков и дренажных канав форум был полностью осушен, земля на нем утоптана, а по всему периметру образовавшейся площадки открылись лавки с различным товаром. Так появилась главная площадь Рима – Форум Романум.

Не обошел вниманием Тарквиний и Капитолийский холм. Здесь он заложил фундамент будущего грандиозного храма, посвященного Юпитеру Наилучшему Величайшему – главному богу римлян. Достроить этот храм довелось уже сыну (по другим источникам – внуку) Приска – Луцию Тарквинию Гордому.

В это время у одной знатной латинской пленницы, жившей при дворе Тарквиния, родился сын. Однажды, как сообщает Ливий, во время сна у мальчика, которого звали Сервий Туллий, загорелась голова. Это вызвало большой переполох во дворце, но когда кто-то принес воды, чтобы залить огонь, жена Тарквиния Танаквиль запретила это делать. Вскоре мальчик проснулся, и пламя вокруг головы исчезло, не причинив ему никакого вреда. Царица объяснила Тарквинию, что это был знак свыше и что в скором будущем Сервий станет величайшим из римлян. После этого Сервий Туллий стал пользоваться величайшей любовью и почетом не только при дворе, но у сенаторов и у народа. Со временем царь выдал за него замуж свою дочь и поручил самостоятельно вести многие дела в государстве.

Как уже говорилось, Тарквиний скорее всего пришел к власти мирным путем, склонив на свою сторону сенат и народ Рима, но не все считали его царствование законным. Сыновья прежнего царя Анка Марция, естественно, остались недовольны тем, что трон перешел не к ним, а к какому-то этрусскому выскочке. Подкупив двух пастухов, они поручили им убить Тарквиния, надеясь в образовавшейся суматохе захватить власть. Но не все пошло гладко. Убить царя пастухам удалось, но благодаря мудрой царице Танаквиль, которая скрыла смерть мужа, к власти пришел всеми любимый Сервий Туллий. Сыновья Анка Марция были вынуждены бежать. Это самая распространенная версия воцарения Сервия, однако существует и еще одна, менее красивая, зато более реалистичная. Ее сообщил в 48 году император Клавдий в речи, обращенной к сенату по поводу разрешения жителям Галлии (область, занимавшая в древности территорию современной Франции) занимать высокие посты в Риме. Желая предупредить возможные возрожения сенаторов, император доказывал, что и в прошлом многие выдающиеся римские деятели были чужестранцами. Среди них он упомянул Тарквиния Приска, сына грека Демарата, и затем перешел к его преемникам. По словам Клавдия, этрусские писатели (их труды, к сожалению, до наших дней не сохранились) рассказывали, что Сервий Туллий не кто иной, как Мастарна, этрусский разбойник и авантюрист, изгнанный из Этрурии и поселившийся в Риме. Он сменил там свое имя и каким-то образом умудрился достигнуть царской власти:

«После Тарквиния Приска… был Сервий Туллий, сын рабыни Окрессии, по крайней мере, с нашей точки зрения. С точки же зрения этрусков, он был самым верным другом Гая Вибенны, всегда находился рядом с ним при всех его неудачах, а когда он был по прихоти судьбы изгнан и отступил с остатками воинов Гая из Этрурии, он захватил холм (один из римских холмов), назвав его в честь своего военачальника холмом Гая. Сам же он изменил имя – по-этрусски он звался Мастарна – и, приняв имя, которое я уже приводил (Сервий Туллий), стал в качестве царя править на благо всем».

Интересно, что фрески из этрусской «могилы Франсуа» в Вульчи, датируемые учеными приблизительно II веком до н. э., как раз воспроизводят эпизод захвата Мастарной власти в Риме – битву его сторонников с Тарквинием. Еще одним аргументом в пользу реальности Мастарны – Сервия Туллия стала находка итальянским ученым Паллотино святилища в Вейях. Он нашел обломок вазы, на котором сохранилось написанное на этрусском языке имя Авл Вибенна. А если верить легендам, то когда Тарквиний Древний начал войну с этрусским городом Вульчи, сопротивление ему оказали два брата Авл и Гай Вибенны. Причем попавшего в плен к римлянам Гая освободил именно Мастарна, который свергнул Тарквиния и сам стал царем. Ваза, датируемая серединой VI века до н. э., скорее всего, была предметом ритуального жертвоприношения, а имя на вазе означало жертвователя. Так что реальность Мастарны – Сервия Туллия, хотя и косвенно, можно считать доказанной, чего с определенностью нельзя сказать о его происхождении. Кроме того, древнеримские историки приписывают ему такие конкретные и важные преобразования, которые едва ли могли быть выдуманы.

Предание, в изложении нашего основного историографа Тита Ливия, рассказывает, что Сервий Туллий провел важнейшую реформу политического и военного устройства Рима, которая определила жизнь Города на многие столетия. Именно эта реформа, которую, как не старайся, нельзя было провести без целеустремления какой-то неординарной личности, заложила основу его великого будущего.

Проведя в начале своего славного правления несколько победоносных войн с вейянами и другими этрусками, Сервий возвратился в Рим бесспорным победителем, и теперь уже никто не смог бы усомниться в его царском предназначении. Теперь он приступил к «величайшему из мирных дел, чтобы подобно тому, как Нума явился творцом божественного права, Сервий слыл у потомков творцом всех гражданских различий, всех сословий, четко делящих граждан по степеням их достоинства и состоятельности». Для начала царь учредил ценз – тот уровень достатка римского гражданина (выражавшийся в земле или деньгах), посредством которого военные и мирные повинности распределялись не равномерно на всех, а соответственно имущественному положению каждого. Тогда же были учреждены Сервием разряды, центурии и весь основанный на цензе порядок, который долгое время определял жизнь римского общества. В чем же заключался цензовый порядок, введенный Сервием Туллием? Упрощенно его можно описать так. Из тех жителей Рима (естественно мужчин, так как женщины в Древнем Риме прав практически не имели), кто имел достаток, превышающий сто тысяч ассов (древнеримская медная монета) или больше, Сервий составил восемьдесят центурий (сотен): по сорок из людей старших и младших возрастов. Все они получили название «первый разряд», то есть стояли как бы в первых рядах по высоте своего положения. Это высокое положение предполагало и высокую ответственность: первые ряды в строю им приходилось занимать и во время битвы. Воины из старших центурий должны были быть готовы защищать город, а младшие – вести войны за пределами Рима. Вооружение, которое эти граждане должны были приобретать за свой счет, состояло из бронзового шлема, большого круглого щита, поножей (бронзовые пластины для защиты ног), бронзового панциря, копья и меча. Снаряженные и вооруженные подобным образом воины, вероятно, очень походили на древнегреческих тяжеловооруженных пехотинцевгоплитов. Археологические данные подтверждают, что свое вооружение древние римляне заимствовали у греков. Этому «элитному» разряду царь назначил в помощь еще две центурии мастеров, которые несли воинскую службу без оружия: им было поручено доставлять для нужд войны осадные сооружения. Второй разряд составили граждане, имевшие ценз от семидесяти пяти до ста тысяч ассов. Из них было составлено еще двадцать центурий. Эти граждане также должны были участвовать в военных кампаниях. Учитывая, что средств на приобретение вооружений у них было уже меньше, им предписывалось иметь шлем, поножи, более дешевый овальный щит, меч и копье. Панцирь, как самая дорогая часть доспеха, отсутствовал. Для третьего разряда Сервий определил ценз в пятьдесят тысяч. Из них также были образованы двадцать центурий. Набор необходимого вооружения и снаряжения тот же, что и у второго разряда, за исключением поножей. В четвертом разряде ценз составил двадцать пять тысяч ассов. Были образованы опять-таки двадцать центурий, но вооружение изменено – только копье и дротик (легкое метательное копье). Пятый разряд был больше – тридцать центурий. Граждане, составлявшие его, участвовали в сражениях в качестве самой легкой пехоты и вооружались только пращами и камнями. В этот разряд входили также горнисты и трубачи. Их ценз составлял одиннадцать тысяч. Те, кто не имел и таких денег, составляли самый низкий шестой разряд – пролетариев (proletarii – те, кто имеет только потомство – proles), или, как их еще называли, «инфра классем» (Infra classem – те, кто ниже всех классов).

Самые же богатые и видные люди государства составляли конницу – эквитов (equites – «всадники»). Для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов, а содержание этих коней было возложено на незамужних женщин, которым надлежало вносить по две тысячи ассов ежегодно. Так цари Древнего Рима одновременно решали демографическую проблему: не хочешь выходить замуж и рожать Родине новых воинов – плати! Кстати, нужно сказать, что неженатые мужчины в Древнем Риме тоже не поощрялись.

Согласно с распределением граждан по разрядам и центуриям, проводился и процесс голосований по различным вопросам государственной жизни. Вот что говорят об этом сами древние: «… не поголовно, не всем без разбора (как то повелось от Ромула и сохранилось при прочих царях) было дано равное право голоса и не все голоса имели равную силу, но были установлены степени, чтобы и никто не оказался исключенным из голосования, и вся сила находилась бы у виднейших людей государства». А именно: первыми приглашали к голосованию всадников, затем – восемьдесят пехотных центурий первого разряда. Если мнения расходились, что случалось редко, то приглашали граждан из второго разряда и так далее. До последних разрядов, как правило, дело не доходило. То есть получалась «до боли» знакомая нам всем картина: вроде бы голосовать имеют право все, но на самом деле решение принимают исключительно богатые. Причем сами римляне считали такой порядок вещей верхом демократии. Полной «демократической идиллии» мешал царь, но от него со временем избавились.

Еще одним важным событием времен правления Сервия Туллия было значительное расширение Рима и постройка новых крепостных стен. Сервий присоединил к Городу холмы Квиринал и Виминал и расширил Эсквилинский округ. «Сервиева стена», так принято называть построенные этим царем городские укрепления, местами сохранилась в Риме и до наших дней. Сложена она была из грубых, толстых четырехгранных туфовых глыб. Как известно, стена прослужила Риму достаточно долго и несколько раз восстанавливалась. Первоначально она достигала длины 11 км, в некоторых местах ее толщина (вместе с земляной насыпью внутри стены) достигала 21,3 м, а высота – 15 м. В стене имелось 16 ворот, названия некоторых известны: Капенские ворота, выходившие на знаменитую Аппиеву дорогу, ворота Квиринал, Виминал, Эсквилин и др. С расширением Рима эта стена была почти полностью разобрана.

Укрепив Рим своими военными, экономическими и политическими реформами, построив новые мощные стены, Сервий задумался над тем, как, не прибегая к силе оружия, можно было бы подчинить другие народы Италии. Естественно, самым действенным способом было бы сделать Рим религиозной столицей всего полуострова. Но для этого нужен был культ такого божества, которому поклонялось бы большинство племен, населявших Италию. И вот какие-то путешественники донесли царю, что в Малой Азии, в городе Эфесе был построен огромный храм богини Артемиды, который служил общим святилищем для 12 союзных греческих малоазийских городов. По их примеру Сервий задумал возвести на Авентине большой храм Диане (именно с этой богиней римляне отождествляли Артемиду) – древнеиталийской богине света и жизни, богине луны, покровительнице женщин, а также рабов и плебеев. Имея такой общеиталийский храм, естественно можно было претендовать на главенство в Италии.

Казалось бы, что после всех трудов царь мог бы в старости наслаждаться свершенными делами и любовью сограждан. Но к этому времени, говоря словами Тита Ливия: «все сильнее становилась опасность, нависшая над старостью Сервия, над его царской властью…» А причиной этой опасности являлся молодой сын (другие древние авторы говорят, что внук) Тарквиния Ириска Луций Тарквиний, человек жестокий и властный. Он считал, что Сервий незаконно захватил власть в Городе, который должен был принадлежать ему. Кроме того, на свержение царя его подталкивала не кто иная, как дочь самого Сервия, умная и хитрая Туллия, получившая у древних прозвище Свирепая. Подстрекаемый неистовой женщиной, Тарквиний обошел всех сенаторов, напоминая им об отцовских благодеяниях и требуя воздаяния. Самых молодых он приманивал дорогими подарками и обещаниями. Постепенно он усилил свои позиции как среди «отцов»-сенаторов, так и среди простых граждан. Убедившись наконец, что пора действовать, он с отрядом вооруженных приверженцев ворвался на Форум. Усевшись в царское кресло, он разослал глашатаев созвать всех сенаторов к новому царю Тарквинию. И все тотчас собрались, одни – заранее подготовленные к такому повороту событий, другие – не смея ослушаться, так как посчитали, что с Сервием уже покончено. Собрав всех, Тарквиний начал прилюдно обвинять Туллия во всех мыслимых и немыслимых злодеяниях. Тут появился и сам царь, который, естественно, возмутился наглостью Луция: «Что это значит, Тарквиний? Ты до того обнаглел, что смеешь при моей жизни созывать отцов и сидеть в моем кресле?» Тарквиний грубо ответил, что занял кресло своего отца, что он царский сын, а не раб, что раб и так уже достаточно долго глумился над собственными господами. Между приверженцами одного и другого вспыхнула драка. Понимая, что править будет тот, кто победит, Тарквиний, будучи моложе и сильнее, скинул Сервия с лестницы. Раненый и обессиленный Туллий попытался спастись бегством, но был настигнут на улице и забит до смерти сторонниками Тарквиния. Некоторые полагают, что это было сделано по наущению Туллии Свирепой. Сама же главная подстрекательница переворота въехала на колеснице на Форум и прилюдно назвала Тарквиния мужем и царем. Древние авторы также единодушно указывают на ее кощунственное обращение с телом погибшего отца. После событий на Форуме Тарквиний отослал жену прочь из беспокойного сборища. «Добираясь домой, она достигла самого верха Киприйской улицы, где еще недавно стоял храм Дианы, и колесница уже поворачивала вправо к Урбиеву спуску, чтобы подняться на Эсквилинский холм, как возница в ужасе осадил, натянув поводья, и указал госпоже на лежащее тело зарезанного Сервия. Тут, по преданию, и совершилось гнусное и бесчеловечное преступление, памятником которого остается то место: его называют «Проклятой улицей». Туллия, обезумевшая, гонимая фуриями-отмстительницами (римские фурии отождествляются с греческими Эриниями – богинями-мстительницами за убийство родственников), как рассказывают, погнала колесницу прямо по отцовскому телу и на окровавленной повозке, сама запятнанная и обрызганная, привезла пролитую отцовскую кровь к пенатам (духам предков и домашнего очага) своим и мужниным. Разгневались домашние боги, и дурное начало царствования привело за собою в недалеком будущем дурной конец».

Сервий Туллий царствовал сорок четыре года и, как говорит летописец: «… так, что даже доброму и умеренному преемнику нелегко было бы с ним тягаться».

Фигура последнего римского царя Тарквиния Гордого (именно такое прозвище получил новый царь за свою непомерную гордыню) наиболее таинственна из всех семи царей.

В первую очередь возникает вопрос: как такой отрицательный персонаж смог усидеть на троне целых двадцать пять лет? И это при всеобщей ненависти как простого народа, так и римской знати – сенаторов и всадников. Судя по сведениям о правлении последнего царя, оставленным древними авторами, – за двадцать пять лет Тарквиний умудрился насолить всем не только в Риме, но и во всем Лации^[3], беспочвенно осуждая на смерть невиновных или обманом забирая земли. Современные ученые выдвигают различные теории в отношении столь странного правления. Одни считают, что на самом деле Тарквиний был не хуже остальных римских царей, а истории о его жестокости, чванливости и жадности – плод фантазии его врагов, революционеров вроде Юния Брута, которым попросту было необходимо оправдаться перед народом Рима за свержение устоявшегося государственного строя. Другие исследователи полагают, что столь долгое и жестокое правление, приписываемое традицией Тарквинию, вполне можно объяснить, но с той точки зрения, что он пришел к власти не как законно избранный царь, а как завоеватель. Вероятность такого поворота событий довольно легко объяснить. Тарквиний Гордый был сыном пятого римского царя Тарквиния Приска, по своему происхождению этруска. Этруски всегда выступали как непримиримые враги римлян. Во время правления Сервия Туллия, которого он считал узурпатором отцовского трона, Тарквиний мог оказаться в одном из этрусских городов (например, в Тарквиниях), где сумел заручиться поддержкой местной знати. С помощью этрусских войск, пользуясь неразберихой после смерти Сервия, он, возможно, захватил власть в городе и с помощью тех же этрусков удерживал ее в течение двадцати пяти лет. Учитывая, что многое из языка этрусков, их религии, одежды, утвари было перенято римлянами, нельзя отрицать факт достаточно долгого пребывания их в Риме. Такое, по мнению историков, могло случиться только, если в городе находился этрусский оккупационный гарнизон. Отсюда понятным становится и более позднее отвращение римлян к царской власти, ненавистной настолько, что человек, только обвиненный в намерении стать царем Рима, немедленно подвергался смертной казни. И это неприятие царской власти, как и всего, что связано с ней, сохранялась в Риме очень долго. Знаменитый Гай Юлий Цезарь пал в 44 году до н. э. от рук убийц как раз за попытку стать единоличным правителем. А в более поздние времена императоры, которые фактически являлись единоличными правителями Римской империи, именовали себя не иначе, как «первый среди равных», подчеркивая таким образом свою приверженность республиканским традициям. Согласитесь, что столь строгие законы в отношении царей и царской власти не могли возникнуть только из-за ненависти римлян к отдельно взятому Луцию Тарквинию Гордому.

Но вернемся к Тарквинию Гордому. Насколько несправедлив был он как царь в мирное время, настолько хорош во время войны. Как заметил Ливий: «… искусством вести войну он даже сравнялся бы с предшествующими царями, если бы и здесь его славе не повредила испорченность во всем прочем». Он начал войну с вольсками (одним из многочисленных народов древней Италии) и захватил у них Свессу Помецию. На деньги, полученные из разграбленного города, Тарквиний соорудил храм Юпитеру. Затем он приступил к войне с близлежащим городом Габии, который захватил с помощью хитрости – отправил туда под видом перебежчика своего сына Секста Тарквиния. Нужно сказать, что город Габии действительно был обнаружен археологами в 18 км от Рима, и вполне вероятно, что он был оставлен жителями и разрушен как раз в конце VI века до н. э., во время царствования Тарквиния Гордого.

После этих удачных завоеваний Луций приступил к дальнейшему облагораживанию Рима. Заботясь о гигиене в Городе, царь предпринял важный шаг: организовал первую, и самую известную, в Риме канализацию – Клоаку Максимум. Первоначально это была обычная канава, по которой все производимые Римом нечистоты отводились в Тибр. Но со временем ее покрыли прочным арочным сводом, а из многих жилищ подвели сливные трубы. В реставрированном виде часть Клоаки сохранилась до наших дней и по ее остаткам можно судить о грандиозных масштабах постройки: длина – около 1 км, ширина – около 3,5 м, высота до каменного свода – 4,5 м, ширина при впадении в Тибр – 6,5 м. Так по инициативе Тарквиния Гордого Рим обзавелся очень полезным и нужным сооружением, просуществовавшим вплоть до самого падения Вечного города.

Но, несмотря на все воинские успехи и грандиозные строительные планы, над домом Тарквиния нависла опасность, виновником которой стали его сыновья. Однажды, во время осады римлянами города рутулов Ардеи, царские сыновья пировали вместе с Луцием Тарквинием Коллатином – своим дальним родственником. Зашел разговор о женах и каждый стал расхваливать свою. Тогда Коллатин предложил провести эксперимент: всем неожиданно поехать по домам и посмотреть, чем занимаются их жены в отсутствие мужей. Прибыв ночью в Рим, сыновья Тарквиния застали жен пирующими со своими подругами, да к тому же в обществе мужчин. Тогда друзья поехали в Коллацию, сабинский городок, где был дом Коллатина. Его супруга Лукреция, как и подобает почтенной римской матроне, пряла шерсть в окружении служанок. Понятно, что победителем в споре оказался Коллатин, но эта победа, в конечном счете, не принесла ему радости. Красота и целомудрие Лукреции зажгли преступную страсть в сердце Секста Тарквиния. Через несколько дней, он, без ведома Коллатина, отправился к Лукреции. Она радушно приняла его, и после обеда гостя отвели в приготовленное для него помещение. Ночью Секст, вооруженный мечом, ворвался в спальню к Лукреции и насильно овладел ею. Утром он уехал, а Лукреция рассказала обо всем мужу и отцу и, достав из складок одежды нож, вонзила его себе в сердце. Это событие послужило толчком к всеобщему восстанию. Родственники и друзья погибшей, которых возглавил некий Юний Брут (сын сестры Тарквиния и близкий друг Коллатина), вынесли окровавленное тело Лукреции на площадь, где Брут произнес следующую клятву: «Этою чистейшею прежде, до царского преступления, кровью клянусь – и вас, боги, беру в свидетели, – что отныне огнем, мечом, чем только сумею, буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме». Толпы возмущенного народа двинулись на Рим. Римляне собрались на Форуме и постановили лишить царя власти и изгнать его вместе с женой и детьми. Тарквиний, пребывавшей в это время в лагере вместе с армией, пытался вернуться в Город, но ему не открыли ворота, а армия приняла сторону восставших. Свергнутому царю не осталось ничего другого, как отправиться в изгнание. Естественно, что единственным местом, где бывший правитель Рима мог найти прибежище и поддержку, была Этрурия – извечный враг Рима. Тарквиний осел в этрусском городе Цере, где в XIX веке был обнаружен могильный склеп рода Тарквиниев. Злополучный Секст Тарквиний – главный виновник всех этих событий, бежал в город Габии, где вскоре был убит из мести старыми недругами. А народ в собрании по центуриям выбрал двух консулов – Брута и Коллатина, учредив таким образом Римскую республику. Произошло это в 510 году до н. э. (если верить Ливию) или в 509 году до н. э. (по Катону и Полибию).

Казалось бы, что на этом можно было бы закончить рассказ о первых веках существования Города, но с уничтожением царской власти в Риме оказалось не все так просто. Первая возникшая перед римлянами проблема – изгнанный царь. Предание рассказывает о первой попытке Тарквиния вернуться в Рим с помощью заговора знатной молодежи, близкой к царскому дому. Вероятно, в Городе осталось достаточно сторонников бывшего царя, особенно из числа молодых людей, входивших в его свиту. Это покажется тем более вероятным, если допустить, что все эти знатные юнцы могли происходить из этрусских семей, переселившихся в Рим в период правления этрусской династии. С другой стороны, и знатных отпрысков коренных римских семейств, естественно, больше привлекало служить под началом одного царя, перед которым можно было выслужиться, чем «метать бисер» перед всем римским народом. Но попытка переворота не удалась, так как заговор был раскрыт. Тогда Тарквиний, вернувшись к своим соплеменникам этрускам, всеми правдами и неправдами стал добиваться у них помощи в возвращении его на трон Рима. Этрусские правители решили поддержать изгнанного царя, ведь с изгнанием Тарквиния из Рима они фактически потеряли город, который считали своим. Объединенное войско двух этрусских городов Тарквиниев и Вей двинулось на Рим. В легендарной битве у Арсийского леса ни одна сторона не имела значительного преимущества, но в сражении римляне потеряли Брута – старшего консула, главного их вдохновителя и вождя. Казалось, что победа достанется этрускам, но, как всегда, вмешались боги. Из чащи леса донесся громовой голос неведомого существа, которое суеверные римляне и их враги определили как Сильвана – бога лесов и полей. Голос произнес: «У этрусков одним павшим больше: победа у римлян!» Так это было или нет, затрудняются сказать даже древние авторы, но на утро римляне не увидели противника и с торжеством отправились домой. Возглавивший победителей младший консул Публий Валерий недолго купался в лучах славы. Кто-то пустил слух, что Публий специально не выбирает себе коллегу, желая занять место изгнанного Тарквиния. Кроме того, он начал постройку дома на Веллийском холме, который мог стать прекрасной крепостью. Публий, прослышав про это, явился в народное собрание и приказал своим телохранителям-ликторам опустить перед толпой сограждан фасции, в знак уважения. Это очень понравилось впечатлительным квиритам – так любили себя называть простые римляне (кстати, обращение «Квириты!» использовали все римские политики многие века, подчеркивая этим свое уважение к простому народу), что они тут же забыли все подозрения и стали восхвалять консула. Но разгневанный Публий Валерий сурово отчитал их, а в доказательство своей лояльности к народу приказал разрушить свой дом на Велийском холме. Кроме того, именно он предложил законы, которые так пришлись по сердцу римлянам: разрешение жаловаться на высших должностных лиц и, самое главное, смертную казнь и проклятие на весь род и имущество того, кто захочет стать царем. С принятием этих законов Республика окончательно утвердилась в Риме на долгие пятьсот лет. А Публий Валерий за заботу о народе получил от квиритов почетное прозвище Публикола – Народолюб.

Злополучный Тарквиний вновь был вынужден бежать. На этот раз он прибыл к этрусскому царю города Клузия могущественному Ларсу Порсене. Мольбами, просьбами и обещаниями Тарквиний добился от него согласия начать войну с Римом. В ходе этой долгой и кровопролитной войны Рим пал и, как сказочный феникс, возродился вновь, а в его истории появились имена новых легендарных героев, таких как Гораций Коклес и Гай Муций Сцевола… Но это уже совсем другая история.

Предлагая читателям этот краткий экскурс к истокам Великого города, мы стремились не только с помощью древних авторов и современных историков ответить на вопросы, связанные с происхождением Рима и его первыми правителями, но и показать характер римлян, во многом благодаря которому они смогли стать самым влиятельным народом античности.

Тайны культов империи

Когда мы начинаем говорить о римской религии, перед нами немедленно предстают суровые боги классического римского пантеона – могучий Юпитер-Громовержец, воин Марс, мудрая и холодная Минерва или грозный Нептун. Благодаря многовековому влиянию греков эти боги стали практически неотличимы от греческих обитателей священной горы Олимп – Зевса, Ареса, Афины или Посейдона. Во времена классического Рима его религия настолько попала под греческое влияние, что даже боги стали «греками», только с другими именами. Но так было не всегда. На самом деле первоначальная религия римлян сильно отличалась от греческой. Еще более интересной и многогранной религия Рима стала во времена расцвета и заката Римской империи. Ведь именно в это время места в храмах Рима и других городов, наряду с «классическими» богами, заняли таинственные и непонятные божества, пришедшие из Египта и Малой Азии, – Великая Мать, Исида, Адонис, Серапис, Митра и, наконец, богочеловек Иисус Христос. Все эти божества имели своих почитателей в разных слоях римского общества, и все они требовали таинственных и непонятных современному человеку обрядов и приношений. Даже сами римляне не могли разобраться в круговороте разнообразных верований, религий и культов, которые прижились на благодатной почве Римской империи в последние века ее существования. В этой главе мы попытаемся приподнять полог тайны, окружающий римскую религию, и попробуем в общих чертах представить, в кого верили и кому поклонялись жители Рима.

Древнейшая римская религия коренным образом отличалась от греческой. Практичные римляне, приземленная фантазия которых не создала народного эпоса, подобного «Илиаде» и «Одиссее», не знали также и мифологии. Их боги безжизненны. Это неопределенные персонажи, без родословной, без супружеских и родственных связей, которые объединяли греческих богов в одну большую семью. Зачастую они даже имели не настоящие имена, а лишь прозвища, как бы клички, определяющие границы их власти и действий. О них не рассказывали никаких легенд. Это отсутствие легенд, в котором мы теперь видим недостаток творческого воображения, древние считали достоинством римлян, слывших самым религиозным народом. Именно от римлян пошли и получили впоследствии распространение во всех языках слова: «религия» – поклонение воображаемым сверхъестественным силам и «культ» – означающее в переносном смысле «почитать», «ублажать» и предполагающее выполнение религиозных обрядов. Греков поражала эта религия, которая не имела мифов, порочащих честь и достоинство богов. Мир римских богов не знал Кроноса, который изувечил отца и пожирал своих детей, не знал свойственных греческим обитателям Олимпа преступлений и безнравственности.

В древнейшей римской религии отразилась простота трудолюбивых земледельцев и пастухов, целиком поглощенных повседневными делами своей скромной жизни. Опустив голову к борозде, которую пропахивала его деревянная соха, и к лугам, на которых пасся его скот, древний римлянин не испытывал желания обращать свой взор к звездам. Он не почитал ни солнца, ни луну, ни все те небесные явления, которые своими тайнами будоражили воображение других индоевропейских народов. С него достаточно было тайн, заключенных в самых будничных, житейских делах и в ближайшем окружении. Если бы кто-нибудь из римлян обошел древнюю Италию, он увидел бы людей, молящихся в рощах, увенчанные цветами алтари, убранные зеленью гроты, украшенные рогами и шкурами животных деревья, холмы, окруженные особым почитанием, умащенные маслом камни.

Повсюду римлянам мерещилось какое-либо божество, и недаром один из латинских писателей сказал, что в этой стране легче встретить бога, чем человека.

По убеждению римлянина, человеческая жизнь во всех, даже в самых мельчайших, проявлениях подчинялась власти и находилась под опекой различных богов, так что человек на каждом шагу зависел от какой-либо высшей силы. Наряду с такими богами, как Юпитер и Марс, могущество которых все более возрастало, существовало неисчислимое множество менее значительных богов, духов, опекающих различные действия в жизни и хозяйстве. Их влияние касалось лишь определенных моментов в жизни человека: обработки земли, роста злаков, выращивании скота, бортничества. Ватикан открывал уста ребенка для первого крика, Кунина была покровительницей колыбели, Румина заботилась о пище младенца, Потина и Эдуса учили ребенка пить и есть после отлучения от груди, Куба наблюдала за переносом его из колыбели в постель, Оссипаго следила, чтобы кости ребенка правильно срастались, Статан учил его стоять, а Фабулин – говорить, Итердука и Домидука вели ребенка, когда он первый раз выходил из дома.

И так было во всем. Каждая неудача, хотя бы самая пустячная, каждый успех, хотя бы самый ничтожный, были проявлением гнева или благосклонности божества. Римлянин знал богиню лихорадки – Фебрис, бога Вермина, насылающего паразитов на скот, он отмечал праздник моли и мышей, ставил часовню богине кашля. Эта суеверная мелочность неоднократно вызывала насмешки у позднейших христианских «отцов церкви». «Каждый в своем доме, – говорил Блаженный Августин, – имеет одного привратника, и этого в общем достаточно, так как он человек. Но они поместили здесь аж трех богов: створки отдали под опеку Форкула, петли – богине Кардеа, а порог – богу Лименту. По-видимому, этот Форкул не умел одновременно стеречь петли и порог». Одновременно с этим, такая религиозность придавала Риму и римлянам сплоченность и спаянность перед лицом других народов. Так, выдающийся греческий историк Полибий, прибывший в Рим во II веке до н. э., писал: «Качество, которое явно ставит Римское государство выше всех остальных, – это, по-моему, сущность религиозных убеждений римлян. Я считаю, что Римское государство является сплоченным именно за счет того, что у других народов считается достойным упреков, – я имею в виду безотчетное суеверие. Все, что связано с ним, облекается в такие пышные формы и является настолько неотъемлемой частью общественной и частной жизни римлян, что ничто не может искоренить это, и это многих удивляет. Я, по крайней мере, полагаю, что эта политика, возможно, не являлась бы необходимой, если бы можно было построить государство, состоящее из мудрых людей. Но поскольку любая толпа непостоянна, преисполнена безудержных желаний, подсознательных страстей и неистовой ярости, толпу необходимо держать в руках с помощью невидимых страхов и пышных зрелищ. Поэтому я полагаю, что не наши предки действовали опрометчиво и необдуманно, насаждая в народе понятия, связанные с богами и верованиями, а современные люди являются опрометчивыми и безрассудными, когда они отказываются от этих верований».

Все римские божества были совершенно безлики. Римлянин не осмеливался утверждать с полной уверенностью, что он знает настоящее имя бога или что он может различить – бог это или богиня. В молитвах он тоже сохранял ту же осторожность и говорил: «Юпитер Всеблагой Величайший или если тебе угодно называться каким-нибудь другим именем». А принося жертву, он говорил: «Бог ли ты или богиня, муж ли ты или женщина». На Палатине (одном из семи холмов, на которых располагался Древний Рим) до сих пор стоит алтарь, на котором нет никакого имени, а лишь уклончивая формула: «Богу или богине, мужу или женщине», и уж сами боги должны были решать, кому принадлежат жертвы, принесенные на этом алтаре. Греку подобное отношение к божеству было непонятно. Он отлично знал, что Зевс – мужчина, а Гера – женщина, и ни секунды в этом не сомневался.

Римские боги не спускались на землю и не показывались людям так охотно, как греческие. Они держались вдали от человека и даже если хотели его о чем-то предостеречь, никогда не являлись непосредственно: в глубине лесов, во мраке храмов, либо в тишине полей слышались внезапные таинственные возгласы, при помощи которых бог подавал предостерегающий сигнал. Отношения между богом и человеком никогда не доходили до близости.

Одиссей, препирающийся с Афиной, Диомед, борющийся с Афродитой, все ссоры и интрижки греческих героев с Олимпа были для римлянина непонятны. Если во время жертвоприношения или молитвы римлянин закрывал голову плащом, он делал это не только для того, чтобы больше сосредоточиться, но и для того, чтобы ненароком не увидеть призываемого им бога. Умоляя бога по всем правилам о милости, прося его о снисхождении и желая, чтобы бог внял его мольбам, римлянин ужаснулся бы, внезапно встретив взором само божество.

Поклонение многочисленным богам, руководящим почти каждым шагом римлянина, состояло главным образом в строго предписанных обычаями жертвоприношениях, молениях и в суровых очистительных обрядах. В римской религии соединились боги всех племен, вошедших в состав Римского государства, но до более тесных контактов с греческими городами у римлян и представления не было о той насыщенной яркими и полнокровными образами мифологии, которую имели греки. Ни о каком свободном общении с богами для римлянина не могло быть и речи. Их можно было только просить о чем-либо. Если один бог не откликается на просьбу, то римлянин обращался к другому, поскольку их было великое множество, связанных с различными элементами жизни. Для того чтобы римский земледелец мог должным образом разобраться во всем этом, в Римском государстве были составлены так называемые Индигитамента – списки официально утвержденных молитвенных формул, содержащие имена всех тех богов, которых следовало призывать при всяких событиях человеческой жизни. Эти списки интересны потому, что они были составлены римскими жрецами до проникновения греческой мифологии в строгую и абстрактную религию римлян. Они дают картину чисто италийских верований. По словам римского писателя Марка Порция Варрона (I век до н. э.), Рим в течение 170 лет обходился без статуй богов, а древняя богиня Веста, и после воздвижения статуй в храмах богов, «не позволяла» ставить статую в ее святилище, а олицетворялась лишь священным огнем. По мере того как значение и власть Римского государства возрастали, в Рим переселились множество чужеземных божеств, которые довольно легко приживались в этом огромном городе. Римляне считали, что, переселив богов завоеванных народов к себе и воздав им должные почести, Рим избежит их гнева.

В древнейшем Риме все знания о богах сводились в сущности к тому, как их следует почитать и в какую минуту просить у них помощи. Обстоятельно и точно разработанная система жертвоприношений и обрядов составляла всю религиозную жизнь римлян. Существовали книги, в которых все было предусмотрено и где можно было найти молитвы на все случаи жизни. Правила следовало точно соблюдать, любое нарушение сводило на нет результаты богослужения.

Вся римская религия сводилась к обрядности; но эти обряды обставлялись множеством мелких подробностей, из которых ни одна не могла быть опущена. Всякое жертвоприношение, для того чтобы быть действенным, должно было совершаться по определенному ритуалу, и единственной заботой молящегося являлось точное выполнение всех правил. Прежде чем испросить какую-то милость, следовало определить, к какому богу в данном случае требуется обратиться. Римлянин, молясь, опасался, что мысль его плохо выражена, и поэтому старательно повторял по несколько раз одно и то же, чтобы исключить недоразумения. К словам прибавлялись жесты: когда богу посвящали храм, то держали в руках двери храма; произнося слово «земля», касались земли; когда говорили о Юпитере, поднимали руки кверху; когда речь шла о себе самом, били себя в грудь рукой. Пропущенное слово в молитве, особенно при больших церемониях, приводило к тому, что всю церемонию признавали недействительной и ее следовало начинать заново; поэтому нередко при молящемся находилось два жреца – один подсказывал слова молитвы, а другой сверялся с книгой, дабы удостовериться, что ни одно слово не пропущено. Особый слуга жреца наблюдал за тем, чтобы присутствующие хранили молчание, и одновременно трубач изо всех сил дул в трубу, чтобы ничего нельзя было услышать, кроме слов произносимой молитвы. Обряды чисто формального римского культа были так многочисленны и так сложны, что было чрезвычайно трудно не пропустить чего-нибудь. Во избежание ошибок можно было воспользоваться чем-то вроде религиозной консультации. Римская религия нисколько не заботилась о душевном настроении молящегося: значение имела только внешняя сторона, соблюдение формы. Истинная набожность не поощрялась. Молитва должна быть как можно более бесстрастной, холодной, любые отклонения, пусть вызванные искренней благодарностью божеству, считались недопустимыми. Все, что превышает установленное правилами религии, – грех, суеверие.

В отношениях римлян с богами, как и во всей жизни, проявлялся дух рационализма: религиозные обряды воспринимались как своего рода сделки – принося жертвы, римляне провозглашали: «Даю, чтоб ты дал!» Человек должен купить благосклонность небес молитвами и жертвами, но весьма некрасиво со стороны богов не даровать своей милости. Если боги не выполнят «взятых обещаний», на них сердились и… даже ругали. В своем отношении к богам римляне были почтительны, но расчетливы и осторожны: давая обет, старались не брать слишком больших обязательств, чтобы ненароком не выполнить больше того, что следует за милость богов. Римлянин аккуратно вел свои счеты с богами; он не хотел оставаться их должником, но и не желал давать им больше положенного.

Столь же осторожно и тщательно производили всевозможные гадания, которые имели большое значение в общественной и частной жизни у римлян. Перед каждым важным делом сначала узнавали волю богов, проявляющуюся в различных знамениях, наблюдать и разъяснять которые умели жрецы – авгуры. Гром и молния, внезапное чихание, падение какого-либо предмета в священном месте, приступ эпилепсии на публичной площади – все подобные явления, даже самые ничтожные, но случившиеся в необычную или важную минуту, приобретали значение божественного предзнаменования. Самым излюбленным было гадание по полету птиц. Когда сенат или консулы должны были принять какое-либо решение, объявить войну или провозгласить мир, обнародовать новые законы, они прежде всего обращались к авгурам с вопросом, подходящее ли для этого выбрано время. Авгур приносил жертву и молился, а в полночь шел на Капитолий, самый священный холм в Риме, и, обратившись лицом к югу, смотрел на небо. На рассвете пролетали птицы, и сообразно тому, какие птицы, с какой стороны летели и как вели себя, авгур предсказывал, будет ли задуманное дело успешным или потерпит неудачу. Так привередливые пернатые управляли могущественной республикой, и военачальники перед лицом неприятеля должны были подчиняться их капризам.

Эту первобытную религию называли религией Нумы, по имени второго из семи римских царей, которому приписывалось установление важнейших религиозных положений. Она была очень проста, лишена всякой пышности, не знала ни статуй, ни храмов. В чистом виде она просуществовала недолго. В нее проникали религиозные представления соседних народов, и теперь с трудом можно воссоздать ее облик, скрытый позднейшими наслоениями.

Как уже говорилось, чужие боги легко приживались в Риме, так как у римлян было обыкновение после завоевания какого-либо города переселять богов побежденных в свою столицу, чтобы заслужить их расположение и уберечься от их гнева.

Вот так, например, римляне зазывали к себе карфагенских богов. Жрец провозглашал торжественное заклинание: «Богиня ты или бог, который простираешь опеку над народом или государством карфагенским, ты, который покровительствуешь этому городу, к тебе возношу молитвы, тебе воздаю почести, вас о милости прошу, чтобы оставили народ и государство карфагенян, чтобы покинули их храмы, чтобы от них ушли. Переходите ко мне в Рим. Пусть наши храмы и город будут вам приятнее. Будьте милостивы и благосклонны ко мне и народу римскому и к нашим воинам так, как мы этого хотим и как это понимаем. Если сделаете так, обещаю, что вам воздвигнут храм и в вашу честь будут учреждены игры». Как справедливо заметил Моммзен: «… национальный характер римской религии ничего не утрачивал от того, что она с древнейших времен заимствовала от иноземцев и обряды и сущность богопочитания». Римляне с древнейших времен обменивались с другими народами как товарами, так и богами. Например, у сабинян был заимствован особый культ тациев. Вероятно, некоторые божества заимствовались из Этрурии, так как древнейшее название гениев – Лазы и название богини памяти и мудрости – Минервы, явно этрусского происхождения. Достоверно известно, что греческая религия оказалась в Риме довольно рано и приобрела гораздо большую популярность, чем какая-либо другая из иноземных религий.

Древнейшим поводом для таких заимствований послужили греческие оракулы. Язык римских богов был очень скуп, и фактически ограничивался словами «да» и «нет». А растущие потребности римлян требовали и более общительных богов. Словоохотливые греческие боги, с удовольствием дававшие советы и произносившие при этом целые изречения, пришлись здесь как раз кстати. Римляне стали запасаться такими советами на случай надобности. Копии с листочков пророчицы и жрицы Аполлона, кумской Сивиллы, были в их глазах очень ценным подарком от тех греков, которые приезжали из Кампании. Для чтения и объяснения этих пророчеств была с древних пор учреждена особая коллегия из двух сведущих людей, уступавшая по рангу только коллегии авгуров и понтификов. К этим хранителям прорицаний обращались в таких сложных случаях, когда для предотвращения какой-нибудь беды нужно было совершить богослужебное действие, а к какому богу, и в какой форме следует обратиться – не знали. Достаточно рано стали обращаться нуждавшиеся в каком-нибудь совете римляне и к знаменитому Дельфийскому оракулу Аполлона, о чем свидетельствует вошедшая во все известные италийские наречия и тесно связанная с Дельфийским оракулом древнейшая римская форма имени Аполлона – Аперта, т. е. «открыватель»; эта форма была искажением древнегреческого слова Апеллон.

Греческого героя Геракла также рано стали чтить в Италии под именем Геркулес. Однако здесь смотрели на него по-своему и сначала считали его богом рискованной наживы и обогащения. На его главный алтарь, находившийся на скотном рынке Рима, полководец после победы над врагом возлагал десятую долю захваченной добычи, а торговец – десятую долю прибыли от удачной сделки. Поэтому Геркулес вообще считался богом торговых сделок, которые часто заключались у его алтаря и скреплялись присягой. По этой причине он получил сходство с древним латинским богом «верности данному слову». Поклонение Геркулесу рано сделалось одним из самых распространенных; по словам одного древнего писателя, его чтили во всех уголках Италии, и его алтари стояли как на городских улицах, так и на проселочных дорогах. Римлянам также издавна были знакомы греческие боги мореплавателей Кастор и Полидевк, или по-римски Поллукс, бог торговли Гермес – римский Меркурий, и бог врачевания Асклепий, или Эскулап, хотя поклонение этим богам началось в более поздние времена. Название праздника «Доброй богини» «дамиум», соответствующее греческому «дамон» (сравните с современным «демон»), также должно быть отнесено к заимствованиям у греков. К заимствованиям следует отнести и то, что старинный «Либер Патер» римлян впоследствии считался «отцом-освободителем» и слился с греческим богом вина, и то, что римский бог глубин Плутон стал называться «расточителем богатств». А вот название супруги Плутона, Персефоны, перешло при помощи изменения гласных и перенесения смысла в римскую Прозерпину, т. е. «произрастительницу». Даже богиня римско-латинского союза, авентинская Диана, была копией союзной богини малоазиатских греков-ионийцев, эфесской Артемиды. Известно, что ее изображение, которое находилось в римском храме, было сделано по эфесскому образцу. Греческая религия проникла в Италию преимущественно благодаря торговле, и первыми, кто принес в Рим своих богов, были греческие торговцы и мореплаватели. Однако эти заимствования из чужих краев имели лишь второстепенное значение, а пережитки древних верований – представленные в символах явлений природы, к которым можно отнести и сказание о быках Какуса, исчезли почти бесследно, так что в целом можно считать римскую религию созданием исключительно самих римлян. В самом Риме, правда, стали воздвигать храмы греческим богам. Древнейшим из них был храм Кастора и Поллукса, сооруженный по обету, данному во время битвы при Регильском озере, и освященный 15 июля 485 года до н. э. Связанная с сооружением этого храма легенда гласит, что двое юношей, отличавшихся нечеловеческой красотой и нечеловеческим ростом, сражались в рядах римлян и после окончания битвы поили своих покрытых пеной коней на римской площади у источника Ютурны, возвещая об одержанной великой победе. Эта легенда несет на себе греческий отпечаток и, без всякого сомнения, была старинным воспроизведением похожего на нее рассказа о появлении Диоскуров в знаменитой битве, которая происходила лет на сто раньше между кротонцами и локрами у реки Сагры. Что касается Дельфийского оракула Аполлона, то к нему не только отправлялись делегации, как это было принято у всех средиземноморских народов, находившихся под влиянием греческой культуры, не только отсылалась к нему десятая часть военной добычи, как это было сделано после взятия города Вейи в 394 году до н. э., но ему также был воздвигнут в Риме храм (431 год до н. э.). То же самое случилось и с греческой Афродитой (295 год до н. э.), которая отождествилась с древней римской богиней садов Венерой, то же самое произошло с богом врачевания Асклепием, или Эскулапом, в 291 году до н. э. Асклепия римляне «выпросили» у греческого города Эпидавр на Пелопоннесе и торжественно перевезли в Рим. Впрочем, в тяжелые для Рима времена нередкими становились жалобы на засилье иноземных богов и суеверий.

Рим, восприняв греческую мифологию и превратив ее в греко-римскую, оказал человечеству огромную услугу. Дело в том, что большинство гениальных произведений греческих скульпторов дошло до нашего времени лишь в римских копиях. И если сейчас наши современники могут судить о замечательном искусстве греков, то за это они должны быть благодарны римлянам.

Религия соседних с римлянами племен – сабинян и умбров, судя по тем немногим сведениям, которые дошли до нашего времени, была основана на совершенно одинаковых воззрениях, различаясь только местным колоритом и внешними формами. Но все же их религиозные верования несколько отличны от латинских, о чем свидетельствует учреждение в Риме особого братства для соблюдения сабинянских обрядов. Именно это учреждение и представляет пример того, в чем заключалось это различие. Наблюдение над полетом птиц было у обоих племен способом спрашивать богов; но тиции делали свои наблюдения над одними птицами, а рамнийские авгуры – над другими.

До того как римляне непосредственно столкнулись с греками, которые оказали огромное влияние на их религиозные представления, другой народ, более близкий территориально, обнаружил свое духовное превосходство над ними. Это были этруски, народ таинственного происхождения, удивительная культура которого сохранилась поныне в тысячах памятников и обращается к нам на неразгаданном языке надписей, не похожем ни на один язык мира. Они занимали северо-западную часть Италии, от Апеннин до моря, – страну плодородных долин и солнечных холмов, сбегающую к Тибру, реке, которая соединяла их с римлянами. Богатые и могущественные, этруски с высоты своих городов-крепостей, стоящих на крутых и недоступных горах, господствовали над огромными земельными пространствами. Их цари одевались в пурпур, сидели на стульях, выложенных слоновой костью, а окружала их почетная стража, вооруженная пучками розог с воткнутыми в них топорами. Этруски имели флот и с очень давних пор поддерживали торговые отношения с греками в Сицилии и на юге Италии. От них этруски заимствовали письменность и многие религиозные представления, которые, однако, переиначивали по-своему. Этрусский культ знаком нам далеко не так хорошо, как латинский, но все же имеется достаточно данных для того, чтобы считать мистику и мрачность этого культа заложенными в самой сущности этрусского народного характера. Нет возможности с точностью определить, в чем заключалось внутреннее отличие между недостаточно нам знакомым этрусским понятием о божестве и латинским. Однако можно предположить, что у этрусков выступают на первый план злые и радующиеся чужому несчастью боги, что сам культ был жесток и даже заключал в себе приношение в жертву военнопленных. Так, например, в Цере были умерщвлены взятые в плен фокейцы, а в Тарквиниях – взятые в плен римляне. Вместо созданного воображением римлян спокойного подземного мира мертвых, населенного «добрыми духами», у этрусков появляется настоящий ад, в котором путеводитель мертвых – дикая, наполовину звериная фигура демона Тухулки с крыльями и большим молотом – загоняет несчастные души на пытку при помощи дубины и змей; впоследствии фигура этого монстра послужила в Риме моделью для костюма того, кто уносил с места гладиаторских боев трупы убитых и добивал смертельно раненных. С этим миром теней была так неразрывно связана идея о мучениях, что даже был придуман способ избавиться от них: путем принесения некоторых таинственных жертв можно было переселить несчастную душу в мир высших богов. Замечательно то, что для населения своего подземного мира этруски рано заимствовали от греков их самые мрачные представления, такие как учение об Ахероне и о Хароне, играющее важную роль в религии этрусков. Но больше всего этруски прославились объяснением примет и чудесных знамений. Правда, и римляне умели распознавать в природе голоса богов, но их птицегадатели понимали только простые знамения и умели делать только общие выводы о том, будет ли исход дела счастливым или нет. Нарушение обыкновенного порядка в природе считалось у них предвестием несчастья и препятствовало исполнению задуманного дела; например, в случае грозы народное собрание расходилось. Римляне даже старались устранять неестественные явления: убивали детей, родившихся уродами.

Глубокомысленный этрусский жрец в молниях и во внутренностях жертвенных животных читал будущее человека до мельчайших подробностей, и чем причудливей был язык богов, чем удивительнее были знамения и чудесные явления, тем с большей уверенностью объяснял он их значение и подсказывал, как предотвратить беду. Таким образом возникли наука о молниях, гадание по внутренностям животных, толкование чудесных знамений. Если следовать этрусской легенде, первым раскрыл все эти тайны Тагес, выкопанный из земли одним пахарем невдалеке от Тарквиний – карлик с детской наружностью и с седыми волосами. Когда вокруг него собралась толпа, он начал проповедовать правила гадания и религиозных церемоний. Царь тех мест приказал из заповедей Тагеса составить книгу. С тех пор этруски считали, что они лучше других народов знают, как следует толковать божественные знамения и предсказания. Гаданием, в основном по внутренностям животных, занимались особые жрецы – гаруспики. Ученики и преемники Тагеса объясняли, какие боги имеют привычку метать молнии; как узнавать по месту на небе и по цвету молнии, от какого бога она исходит; предвещает ли молния длительное состояние или единичное событие, а в этом последнем случае – должно ли событие совершиться непременно в назначенный срок или же его можно на некоторое время отдалить, если умело взяться за это дело. Как упавшую молнию похоронить или как заставить упасть ту молнию, которая только грозит падением, – и множество других секретов, в которых иногда проглядывается стремление к наживе. Подобные предсказания были совершенно не в римском духе. Это видно из того, что даже впоследствии, когда к ним стали прибегать в Риме, не делалось никакой попытки ввести их в постоянное употребление. В ту эпоху римляне еще довольствовались своими собственными и греческими оракулами.

Этрусская религия стоит выше римской в том отношении, что в ней появились по крайней мере зачатки философских размышлений, которые полностью отсутствуют в римской религии. Над этим миром с его богами царят другие невидимые боги, к которым обращается за указаниями даже этрусский Юпитер. Этот мир конечен: так как он имел начало, то ему настанет и конец по истечении известного периода времени, в котором отдельные моменты измеряются веками.

Большую роль в религиозной жизни Рима играли праздники, посвященные тем или иным богам.

О древнейших римских богах – в том виде, в каком они существовали до знакомства римлян с греками, – мы узнаем из списка публичных и носящих особые названия праздничных дней римской общины: он сохранился в календаре общины и представляет самый древний из всех дошедших до нас документов о римской религии. Первое место в нем занимают боги Юпитер и Марс, так же, как и двойник последнего – Квирин. Юпитеру посвящены все дни полнолуния, сверх того, все праздники вина и многие другие; его антагонисту, «злому Юпитеру», было посвящено 21 мая – празднество «агоналии»; Марсу принадлежали первый день нового года, 1 марта, и главным образом большое военное торжество, происходившее в течение этого месяца, названного по имени бога. Этому торжеству предшествовали конские состязания 27 февраля, а его главными днями в течение марта были: день «ковки щитов» 14 марта, день военной пляски на площади народных собраний 19 марта и день освящения военных труб 23 марта. Подобно тому как войну начинали с этого праздника, так и осенью, после окончания похода, снова справляли праздник Марса – день освящения оружия 19 октября. Наконец, второму Марсу, т. е. Квирину, принадлежало 17 февраля – «квириналии». Между остальными праздниками первое место занимают те, которые относятся к земледелию и виноделию. Сюда можно отнести длинный ряд весенних праздников в апреле, во время которых приносились жертвы: 15-го числа Теллуре, т. е. кормилице-земле (в жертву приносилась корова), 19-го Церере, т. е. богине растительного мира, 21-го плодотворной богине стад Палере, 23-го Юпитеру как хранителю виноградных лоз и впервые откупориваемых в этот день бочек вина прошлогоднего сбора. По окончании полевых работ и после успешной уборки урожая справлялся двойной праздник в честь бога жатвы Конса и в честь богини изобилия Опы: один раз – сразу же после окончания работы жнецов 21 августа, а второй раз – 15 декабря, в середине зимы, когда наполняющие амбары запасы могли быть оценены по достоинству. Праздник виноградного сока, называвшийся также целебным, потому что свежему виноградному соку приписывали целебную силу, справлялся 11 октября после окончания сбора винограда в честь Юпитера как бога вина. В конце года, 17 февраля, отмечался волчий праздник «луперкалии», который справляли пастухи в честь доброго бога Фавна, и 23 февраля – праздник межевых камней «терминалии», который чтили земледельцы. Кроме того, на 19–21 июля приходился двухдневный летний праздник дубрав, который, вероятно, был посвящен лесным богам сильванам, 13 октября – праздник источников, а 21 декабря – праздник кратчайшего дня, после которого восходит новое солнце. В самом Риме, который служил портом для всего Лациума, не менее важное значение имели: праздник моряков в честь морских богов «нептуналии» – 23 июля; праздник пристани – 17 августа и праздник реки Тибра – 27 августа. Ремесла и искусства имели в этом кругу богов только двух покровителей – бога огня и кузнечного мастерства, Вулкана, которому кроме названного его именем дня 23 августа был посвящен еще праздник «освящения труб» – 23 мая, и богиню Карменту – 11, 15 января, которую сначала чтили как богиню волшебных заклинаний и песен, а позднее стали почитать как покровительницу рождений. Домашней и семейной жизни были посвящены: праздник богини дома – Весты, праздник гениев кладовой – пенатов – 19 июня, праздник богини рождения – 11 июня, праздник благословения дома детьми, посвященный Либеру и Либере – 17 марта, праздник умерших – 21 февраля и трехдневный праздник привидений – 9, 11, 13 мая. К общественным принадлежали два не совсем ясных для нас праздника: «бегства царя» – 24 февраля (вероятно, в честь бегства Тарквиния Гордого) и «бегства народа» – 5 июля (по всей видимости, посвященный уходу из Рима плебеев на Альбанскую гору), последний был посвящен Юпитеру, – и кроме того, праздник «Семихолмья» – 11 декабря. Богу «начала и конца», Янусу, был посвящен особый день «агония» – 9 января. Значение некоторых других праздников для нас до сих пор непонятно. Среди них праздник фуррины (25 июля), посвященный Юпитеру вместе с Аккой Ларенцией, праздник «ларенталий», который, вероятно, был праздником ларов (23 декабря), и многие другие.

Большое количество разнообразных божеств требовало и большого количества людей, им прислуживающих. Так возник институт жречества. Древнейшие коллегии жрецов были учреждены для бога Марса; сюда принадлежат главным образом назначавшийся пожизненно жрец этого общинного бога – «Марсов возжигатель», называвшийся так потому, что он совершал обряд сжигания жертвы, и двенадцать скакунов «салии», т. е. юношей, исполнявших в марте военный танец в честь Марса и сопровождавших этот танец пением. Кроме того, существовали и другие общественные культы, сделавшиеся предметом поклонения еще задолго до основания Рима. Для одних – назначались особые жрецы, как, например, для Карменты, для Вулкана, для портового и речного богов, а служение другим поручалось от имени народа особым коллегиям или родам. К числу такого рода коллегий, видимо, принадлежала коллегия двенадцати «собратьев-земледельцев», обращавшихся в мае к «богине-произрастительнице» с молитвами о всходе посевов. Сюда же относилось братство «тициев», которому было поручено охранять и поддерживать особый культ поселившихся в Риме сабинян, и состоявшие при очаге тридцати курий тридцать «куриальных возжигателей». Ранее упомянутый волчий праздник «луперкалии» справляли в феврале для охранения стад в честь «благосклонного бога» членами рода Квинктиев и присоединившимися членами рода Фабиев. Это был настоящий карнавал пастухов, во время которого «волки» опоясывали свое голое тело козлиными шкурами и рыскали повсюду, стегая всякого встречного ремнями.

Самым важным из городских культов был тот, который принадлежал объединившемуся городу, как бы заново основанному во время сооружения большой городской стены и крепости на Капитолии. В этом культе самый высший и самый лучший из богов – Юпитер Капитолийский, в котором олицетворялся дух и покровитель римского народа, – был поставлен во главе всех римских богов, а состоявший при нем с тех пор «жрец-возжигатель священного огня» вместе с двумя жрецами Марса образовывал высший жреческий триумвират. В то же время возникли культ нового единого городского очага, или культ Весты, и принадлежавший к нему культ общинных пенатов. Шесть целомудренных дев-весталок, как бы в качестве шести дочерей римского народа, несли службу при богине Весте и были обязаны постоянно поддерживать священный огонь в общинном очаге, как пример и назидание гражданам. Кстати, культ Весты был в глазах римлян самым священным, впоследствии он дольше других языческих культов противился христианству.

Холм Авентин был отведен Диане как покровительнице латинского союза. Но именно потому, что она была представительницей этого союза, куда входили многие латинские племена, при ней не состояли особые римские жрецы. Наконец и каждый гражданин мог делать в кругу своих собственных богов то же, что делало государство в кругу богов государственных, мог не только приносить жертвы своим богам, но и посвящать им особые места и собственных служителей.

Таким образом, в Риме было достаточно и жреческих коллегий, и жрецов; однако тот, у кого есть просьба к богу, обращается не к жрецу, а к богу. Всякий, кому было нужно о чем-нибудь попросить бога или о чем-нибудь его спросить, сам взывал к божеству: община, конечно, устами царя, курия через куриона, всадничество через своих начальников, и никакое вмешательство жрецов не могло заменить этот первоначальный и простой путь к богу.

Однако вовсе нелегко иметь дело с богом. У него есть своя особая манера выражаться, понятная только опытному человеку; но кто умеет взяться за дело, тот, конечно, сумеет не только узнать волю бога, но и склонить его в свою пользу, а в крайнем случае даже перехитрить и вынудить его содействовать. Поэтому естественно, что поклонник бога обыкновенно прибегал к сведущим людям и спрашивал их совета, а отсюда возникли те религиозные коллегии сведущих людей, которые были чисто национальным италийским учреждением и оказывали гораздо более сильное воздействие на политическое развитие страны, нежели отдельные жрецы и жреческие коллегии. Их нередко смешивали с этими последними, но это было ошибкой. На жреческие коллегии возлагалось служение какому-нибудь особому божеству, а коллегии сведущих людей сохраняли традиции общих богослужебных порядков, точное соблюдение которых требовало некоторой опытности и было предметом заботы со стороны государства. Оттого-то эти замкнутые коллегии, пополнявшиеся, конечно, из среды граждан, и сделались хранительницами богослужебных знаний.

В римском и вообще в латинском общинном устройстве таких коллегий первоначально было только две: коллегия авгуров и коллегия понтификов. Шесть «птицегадателей» – авгуров умели объяснять язык богов по полету птиц; это искусство было предметом серьезного изучения и было доведено до такого совершенства, что имело вид научной системы.

Шесть «мостостроителей» – понтификов, получили свое название от того, что заведовали священным, а вместе с тем и политически важным делом постройки и, в случае необходимости, разрушения моста, который вел через Тибр. Это были римские инженеры, знакомые с тайнами меры и числа, вследствие чего на них также была возложена обязанность составлять государственный календарь, возвещать народу о наступлении дней новолуния, полнолуния и праздничных дней и наблюдать, чтобы каждое богослужебное действие и каждая судебная процедура совершались в надлежащие дни. Так как их функцией был надзор за всем, что касалось богослужения, то в делах о браках, о завещаниях и об усыновлении к ним предварительно в случае надобности обращались с вопросом, не противоречило ли в чем-либо задуманное дело божественным законам. От понтификов также зависело установление и обнародование тех общих богослужебных правил, которые известны под названием царских законов. Этим путем они сосредоточили в своих руках общий высший надзор над римскими богослужениями, хотя, как кажется, и не в такой полной мере, как после упразднения царской власти. Вместе с тем понтифики сделались верховными блюстителями всего, что имело отношение к богослужениям. Суть своей науки они сами определяли словами «знание божеских и человеческих вещей». В сущности, именно из недр этой коллегии вышли зачатки как духовного и светского правоведения, так и историографии. Так как всякая историография находится в связи с календарем и с летописью, а в римских судах вследствие их особого устройства не могла образоваться никакая традиция, то знание судебной процедуры и самих законов также должно было сосредоточиться в коллегии понтификов. Она одна была способна давать свои заключения о днях, которые должны считаться присутственными, и по юридическим вопросам, касавшимся религии.

В один ряд с этими двумя самыми древними и самыми почетными коллегиями знатоков религии следует поставить коллегию двадцати государственных вестников – фециалов. Она должна была путем преданий хранить содержание договоров, заключенных с соседними общинами, высказывать свое мнение в случаях нарушения установленных договорами обязательств и в крайних случаях настаивать на объявлении войны. В области международного права фециалы были тем же, чем были понтифики в области божественного права, и потому, подобно последним, не постановляли решения, а указывали, какими эти решения должны быть. Но как ни был высок почет, которым всегда пользовались эти коллегии, и как ни были важны и обширны их права, все-таки римляне, в особенности самые высокопоставленные, никогда не забывали, что их роль заключалась не в том, чтобы повелевать, а в том, чтобы давать дельные советы, не в том, чтобы непосредственно испрашивать ответа богов, а в том, чтобы объяснить смысл ответов, полученных теми, кто обращался к богам с вопросами. Поэтому самый высокопоставленный жрец не только стоял по своему сану ниже царя, но даже не смел без спроса давать царю советы. От царя зависело наблюдать или не наблюдать за полетом птиц и в первом случае назначать для этого время; а птицегадатель только стоял подле царя и в случае надобности объяснял ему язык этих небесных вестников. Точно таким же образом фециал и понтифик могли вмешиваться в вопросы государственного и частного права не иначе как по приглашению желающих, и римляне, несмотря на свою набожность, непреклонно держались правила, что жрецу не должна принадлежать в государстве никакая власть, что он не имеет права ничего приказывать и что он наравне со всеми гражданами обязан повиноваться даже самому низшему из должностных лиц.

Для более близкого знакомства с римскими богами мы обратиться к краткой их биографии, предложенной выдающимся историком-антиковедом Немировским.

Могущественный властитель неба, олицетворение солнечного света, грозы, бури, в гневе метавший молнии, поражая ими непокорных его божественной воле, – таков был верховный владыка богов Юпитер. Его обитель находилась в высоких горах, оттуда он охватывал взглядом весь мир, от него зависела судьба отдельных людей и народов. Свою волю Юпитер выражал раскатами грома, блеском молнии, полетом птиц (особенно появлением орла, ему посвященного); иногда он посылал вещие сны, в которых открывал грядущее. Жрецы грозного бога – понтифики совершали особо торжественные церемонии в тех местах, куда ударяла молния. Этот участок огораживался, чтобы никто не мог по нему пройти и таким образом осквернить священное место. Земля бережно собиралась и закапывалась вместе с куском кремня – символом молнии. Жрец воздвигал на этом месте жертвенник и приносил в жертву двухгодовалую овцу. Юпитеру – могущественному защитнику, дарующему победу и богатую военную добычу, на Капитолийском холме в Риме был воздвигнут храм, куда полководцы, возвращаясь из победоносных походов, приносили доспехи побежденных вождей и самые ценные сокровища, отнятые у врагов. Юпитер одновременно покровительствовал людям и освящал их взаимоотношения. Он жестоко карал клятвопреступников и нарушителей обычаев гостеприимства.

В честь этого высочайшего бога всего древнего Лациума несколько раз в году проводились общие празднества – при начале посева и окончании жатвы, при сборе винограда. В Риме устраивались ежегодно Капитолийские и Большие игры с конными состязаниями и соревнованиями атлетов. Величайшему и прозорливому Юпитеру, управляющему судьбами мира и людей, были посвящены самые важные дни года – иды каждого месяца (13 или 15 числа, в зависимости от месяца). Имя Юпитера упоминалось при всяком значительном деле – государственном или частном. Его именем клялись, и клятва считалась нерушимой, ибо скорый на расправу и раздражительный бог неумолимо карал нечестивца. Поскольку основные черты италийского Юпитера были очень сходны с образом верховного божества греков Зевса, то с усилением влияния греческой культуры в римскую религию влились элементы греческой мифологии. И многие сказания, связанные с Зевсом, были перенесены на Юпитера. Его отцом стали называть Сатурна, бога посевов, который первый дал людям пищу и правил ими во времена «золотого века», подобно греческому Кроносу. Таким образом, и жена Сатурна, богиня богатой жатвы Опс, стала считаться матерью Юпитера, а поскольку при обращении к богине предписывалось касаться земли, то ее образ, естественно, слился с образом богини Реи, супруги Кроноса.

Особенно яркими были празднества в честь Сатурна и его супруги – сатурналии, начинавшиеся 17 декабря после окончания жатвы и продолжавшиеся семь дней. Во время этих празднеств люди стремились воскресить память о «золотом веке» царствования Сатурна, когда, по словам римского поэта Овидия, «вечно стояла весна» и «урожай без распашки Земля приносила», «сладкий вкушали покой безопасно живущие люди». И действительно, в дни сатурналий люди проводили время в беззаботном веселье, играх, плясках, пирах. Они делали своим близким подарки и даже рабов, освободив от работ, сажали с собой за стол и угощали, считая, что отдают этим дань существовавшему некогда равенству между людьми.

Янус был прежде Юпитера божеством неба и солнечного света, открывавшим небесные врата и выпускавшим солнце на небосвод, а на ночь запиравшим эти врата. Затем он уступил свое место владыке неба Юпитеру, а сам занял не менее почетное – владыки времени и всех начинаний. Под его покровительством находились все входы и выходы, будь то двери частного дома, храма богов или ворота городских стен. Именем Януса, призываемого жрецами, начинался каждый день; первый месяц года и первый день года также назывались его именем и праздновались в его честь. (Януарис – латинское название, от которого произошло название одного из зимних месяцев «январь»). Богу Янусу приносились жертвы в виде медовых пирогов, вина, плодов. Люди желали друг другу счастья, дарили сладости, чтобы весь наступивший год проходил под знаком счастливого (и сладкого) удовлетворения всех желаний.

Ссоры и раздоры с криком и шумом были запрещены законом, чтобы не омрачать ими доброжелательное отношение Януса, который, разгневавшись, мог ниспослать дурной год для всех. В этот знаменательный день жрецы приносили Янусу в жертву белого быка в присутствии всех должностных лиц и возносили молитвы о благополучии Римского государства.

Храм Януса представлял собой две большие арки, соединенные поперечными стенами, с двумя воротами, находившимися друг напротив друга. Внутри стояла статуя бога, у которого было два лица, обращенных в противоположные стороны (одно – в прошлое, другое – в будущее). В руке у Януса был ключ, которым он отпирал и запирал небесные врата. Поскольку Янус был богом времени, ведущим счет дням, месяцам и годам, то на его правой руке (на пальцах) было начертано число 300 (латинские цифры – ССС), на левой – 65 (латинские цифры – LXV), что означало число дней в году. Особую роль храм Януса играл в военных делах Древнего Рима (первый храм богу Янусу был воздвигнут, согласно преданию, царем Нумой Помпилием). Когда принималось решение объявить войну какому-либо государству, главное государственное лицо, будь то царь или консул, отпирал ключом двойные двери храма и перед ликами Януса под арками проходили вооруженные воины, отправлявшиеся в поход, а также юноши, впервые взявшие оружие. В продолжение всей войны ворота храма стояли открытыми. Когда же заключался мир, то вооруженные войска вновь проходили перед статуей бога, возвращаясь из победоносного похода, и тяжелые двойные дубовые двери храма, украшенные золотом и слоновой костью, вновь запирались на ключ.

Бог Янус, кроме того, считался покровителем дорог и путников. Его почитали и италийские мореходы, верившие, что именно он научил людей строить первые корабли. Существовало также поверье, что Янус царствовал на земле еще до Сатурна, и всем навыкам обработки земли, знаниям ремесел и исчислению времени люди обязаны этому благожелательному и справедливому божеству. Женой Януса была нимфа вод Ютурна, покровительница источников, а сын их Фонс почитался как бог фонтанов и бьющих из-под земли родников. В честь Фонса в октябре устраивались празднества – фонтиналии. Колодцы окружали гирляндами цветов, а в источники бросали венки. Поэтому Янусу, отцу Фонса, приписывали создание всех рек и ручьев.

Яростный и неукротимый бог войны Марс почитался как отец великого и воинственного римского народа, чья слава началась с основателя города Рима – Ромула (Ромул со своим братом-близнецом Ремом, согласно преданию, были сыновьями Марса). Благодаря покровительству могучего бога войны римляне одерживали победы над соседними племенами, а затем и над другими народами. У Марса были два прозвища – Марс, Шествующий в бой (Градивус), и Марс Копьеносный (Квиринус). После смерти Ромула и его обожествления появился бог Квирин, в которого обратился Ромул, став таким образом двойником Марса. Троице богов – покровителей воинской доблести и охранителей римского государства – Юпитеру, Марсу и Квирину посвящались специальные жертвоприношения, к ним взывали о победе в сражениях. Именем Марса был назван третий месяц года (март), и в первые его числа проводились конные состязания, поскольку кони – верная опора воину в бою. Первого марта в честь воинственного бога происходило шествие его жрецов – салиев, которые со священными плясками и песнопениями двигались по городу, ударяя копьями в щиты. Согласно преданию, один из этих щитов упал прямо с неба при царе Нуме Помпилии. Слова гимнов, распеваемых салиями, были непонятны уже самим жрецам, что, конечно, указывало на магический смысл всего обряда, уходившего, по-видимому, в глубокую древность. В этот день мужчины дарили подарки своим женам, а женщины – рабыням. У бога войны были и другие, более мирные обязанности, он воплощал производительные силы природы, мужскую мощь и почитался как бог весны. Кроме того, он считался охранителем полей и стад от вредителей и волков. Поэтому Марсу приносили жертвы земледельцы и пастухи, а посвящены ему были дятел и волк. Но, конечно, преобладала его военная мощь, и когда полководец отправлялся в поход, он шел в храм Марса, потрясая священным щитом и копьем бога, обращался к нему, призывая: «Бодрствуй, Марс!» Неизменными спутниками Марса в бою были его супруга Нериена (сила), Паллор (бледность) и Павор (ужас). Дочерью или сестрой Марса была богиня войны Беллона (от латинского слова «беллум» – война). У задней стены храма, где римские правители принимали чужеземных послов или возвращавшихся из похода полководцев, находилась колонна, возле которой жрец – филиал – совершал церемонию объявления войны. Поскольку римский Марс и греческий Арес были очень схожими, то многое из того, что рассказывалось в греческих мифах об Аресе, относилось и к Марсу.

Божественная супруга Юпитера царица неба Юнона, так же, как и он, дарующая людям благоприятную погоду, грозы, дожди и урожаи, ниспосылающая успех и победы, почиталась, кроме того, и в качестве покровительницы женщин, в особенности замужних. Юнона была хранительницей брачных союзов, помощницей при родах. Ее чтили и как великую богиню плодородия. Культом Юпитера ведал жрец – фламин, а культом Юноны – жена фламина (фламиника). Замужние женщины ежегодно праздновали первого марта в честь Юноны так называемые матроналии. С венками в руках они шествовали к храму Юноны на Эсквилинском холме и вместе с молениями о счастье в семейной жизни приносили в жертву богине цветы. При этом в празднестве принимали участие и рабыни. Большим авторитетом пользовалась Юнона как подательница разумных советов. К ней обращались в трудные минуты не только простые люди, но и государственные деятели. На Капитолийском холме был воздвигнут храм Юноны Монеты (Убеждающей). Там же находился монетный двор римского государства, которому она, согласно легенде, оказывала покровительство. (От этого прозвища Юноны произошло и слово «монета».) Птицами, посвященными Юноне, были павлины и гуси. С гусями Юноны связана известная легенда о спасении Рима при нашествии галлов. Когда в V веке до н. э. Рим был захвачен неожиданно напавшими на него галльскими полчищами, оставшиеся в живых римские воины укрепились на Капитолийском холме и жестоко голодали, ожидая помощи от союзных войск. Чтобы сообщить осажденным о близкой помощи, нужно было пробраться через лагерь галлов и одолеть отвесные стены Капитолийской крепости. Этот подвиг удался римскому юноше Коминию, с большим риском и смелостью осуществившему недоступный подъем. Галлы заметили место, где Коминию удалось подняться, и их вождь Бренн объявил, что тем воинам, которые сумеют захватить неприступную крепость, он обещает великую награду. И вот под покровом ночной темноты галлы, перебираясь с одних горизонтально повернутых щитов стоящих внизу воинов на другие, достигли по этой своеобразной живой лестнице вершины холма и перебили сонных часовых. Но когда они стали продвигаться дальше, чтобы неожиданным броском захватить крепость, посвященные Юноне гуси, находившиеся при ее храме, начали громко гоготать и разбудили римских воинов. Те сразу же кинулись на поднимающихся галлов и сбросили их со скалы.

Богиней, покровительствовавшей городам и мирным занятиям их жителей, была дочь Юпитера Минерва. Ее особым расположением пользовались ремесленники, художники и скульпторы, поэты и музыканты, врачи, учителя и искусные рукодельницы. Празднества в честь прекрасной и мудрой богини проводились во второй половине марта, назывались квинквартами и продолжались пять дней. Учащиеся в первый день квинквартий освобождались от занятий и приносили своим учителям плату за обучение. На этот день прерывались военные действия, если они имели место, и происходило общее бескровное жертвоприношение лепешками, медом и маслом. Затем устраивались гладиаторские игры, а в последний день в специальном помещении сапожников приносились жертвы Минерве и происходило торжественное освящение труб, состоявших под особым покровительством богини, поскольку сословие трубачей играло большую роль в городской жизни, участвуя в торжественных церемониях, похоронах и различных обрядах. Флейтисты же считали своими главными праздниками малые квинквартии в честь Минервы, праздновавшиеся с 13 июня и продолжавшиеся в течение трех дней. Минерва входила в божественную троицу, куда кроме нее включали Юпитера и Юнону. В их честь был воздвигнут храм на Капитолийском холме, постройка которого была начата еще при царе Тарквинии Гордом. Этот храм, воздвигнутый на высоком постаменте, имел три святилища – Юпитера, Юноны и Минервы. В храме находилась статуя Юпитера, изваянная знаменитым этрусским скульптором Вулкой из обожженной глины и покрытая киноварью (отсюда древний обычай покрывать лицо полководца-триумфатора красной краской, ибо он одеждой, регалиями и лицом уподоблялся Юпитеру). Верховный бог был изображен сидящим на троне, в венце со скипетром и молнией в руках. Храм сгорел, подожженный злоумышленником. После его восстановления на центральном тимпане было помещено рельефное изображение Рима, расположившегося на щитах, а перед ним – волчицы, вскармливающей Ромула и Рема. На двускатной крыше, покрытой медью, в центре была помещена квадрига (колесница, запряженная четверкой лошадей) с Юпитером, вооруженным молниями и скипетром, слева от него – статуя Минервы, а справа – Юноны. На краях кровли – два сидящих орла. Между четырьмя средними колоннами висели три диска на цепях (всего по фасаду было шесть колонн).

Возле Капитолийского холма находилось святилище бога Термина, покровителя межи, пограничных камней между земельными участками, границ города и государства. Священные церемонии по установлению границ и межевых камней были введены царем Нумой Помпилием. В яме, вырытой для межевого камня, разводили огонь; над ним закалывали жертвенное животное так, чтобы его кровь, стекая в яму, не тушила огня. Туда же лили мед, благовония и вино, бросали плоды и, наконец, ставили камень, украшенный венком. В день праздника «терминалий» владельцы смежных полей собирались у своих межевых камней, украшая их цветами, и приносили в жертву богу Термину лепешку, мед и вино. Затем начинался веселый и дружный пир. Самым главным воплощением бога Термина был священный камень, находившийся у Капитолийского храма.

Богиней – покровительницей животных, цветущих полей, зеленых рощ и лесов, где она иногда охотилась, была Диана. Ее особенно почитали сельские жители, которым она облегчала тяжелые труды и помогала при врачевании болезней людей и животных. Царь Сервий Туллий воздвиг первый храм Дианы на Авентинском холме в Риме, и поскольку этот холм был заселен людьми среднего достатка или просто бедняками, то она стала покровительницей низших классов (плебеев и рабов). Одновременно ее почитали как богиню Луны и подательницу света и жизни. Возле храма Дианы в Ариции, неподалеку от Рима, били целебные ключи, и жрецы богини успешно лечили многие болезни. Была даже устроена специальная лечебница, куда приходили в поисках исцеления поклонники Дианы, верившие в ее врачебную силу. Те, кто получал помощь от богини, приносили ей, кроме обычных даров, еще и изображения исцеленных ею частей тела, сделанные из глины. Само святилище Дианы Арицийской находилось неподалеку от прекрасного озера (современное озеро Неми), окруженного лесистыми горами. Здесь же, за храмом, у источника нимфы Эгерии зеленела роща. В этой роще мог укрыться любой беглый раб или преступник, но для того, чтобы получить убежище, он должен был стать жрецом богини, сорвав ветвь со священного дерева. При этом он был обязан вступить в бой со жрецом, который охранял священную рощу, и убить его, чтобы занять освободившееся место. Этот кровавый обряд, несомненно, сохранял черты первобытного культа Дианы Неморензис, требовавшей человеческих жертв. Он очень сближал культ римской Дианы с культом греческой Артемиды в Тавриде.

Венера была покровительницей цветущих садов, богиней весны, плодородия, произрастания и расцвета всех плодоносящих сил природы. Ее почитали как божество женщины и как благодетельницу счастливой супружеской любви. Венере посвящались календы (первые числа) апреля и весь месяц. В честь прекрасной богини совершали торжественные жертвоприношения, возносили ей молитвы о продлении молодости, красоты и о достижении супружеского счастья.

Согласно преданию, Венера (Афродита) была матерью троянского героя Энея, приплывшего из-под Трои в Италию. Его потомки основали Рим. Поэтому римляне чтили Венеру, как прародительницу римского народа. В Риме было великое множество посвященных ей святилищ и алтарей, но самый роскошный храм Венере Прародительнице построил в I веке до н. э. Юлий Цезарь. Ведь род Юлиев вел свое начало от сына Энея, Аскания-Юла. Символами богини были голубь и заяц (как знак плодовитости), из растений ей были посвящены мак, роза, мирт. Сына Венеры, бога любви Амура, римляне почитали так же, как греки – Эрота.

Юная богиня распускающихся цветов, которая властвует над всеми живыми существами с приходом весны, – такой была Флора в представлении римлян. В честь этой богини легендарными римскими царями был воздвигнут храм, где культом Флоры руководил жрец – фламин. Были установлены специальные празднества, которые назывались флорарии и длились с 28 апреля по 3 мая. В эти дни двери всех домов были украшены цветочными гирляндами и венками, женщины в разноцветных пестрых платьях (что было строго запрещено в обычные дни), в душистых венках предавались веселым пляскам и шуткам. Весь народ на празднествах в честь прекрасной и дарующей радость богини веселился и пировал. В один из дней флорарий устраивались игры и состязания.

Теллура, мать-земля, была одной из древнейших италийских богинь. Она олицетворяла собой ту плодородную землю, на которой произрастает все, что нужно человеку для существования. Она же считалась повелительницей землетрясений и властительницей живых и мертвых. По преданию, первой служительницей Теллуры (ее называли еще Светлой богиней) была Акка Ларенция, жена пастуха Фаустула (нашедшего и воспитавшего близнецов Ромула и Рема). У нее было 12 своих сыновей, и все они дружно помогали матери при жертвоприношениях в честь богини Теллуры. Когда один из братьев умер, его место занял Ромул. Став римским царем, Ромул учредил жреческую коллегию из 12 человек, которая называлась коллегией арвальских братьев (от латинского слова арвум – пахотный, полевой). Раз в году совершался торжественный обряд жертвоприношения Светлой богине, чтобы она ниспослала хороший урожай на поля римских земледельцев. О времени проведения этого празднества, приходившегося обычно на вторую половину мая, перед наступлением жатвы, объявлял заранее глава арвальских братьев. Ритуал соблюдался очень строго, так как малейшее нарушение могло навлечь недовольство богини и, следовательно, угрожало урожаю. Вся церемония длилась три дня. В первый и последний день жрецы собирались в городе, в доме главы арвальских братьев. В парадных одеждах они возносили жертву Теллуре вином и благовониями. Затем происходил обряд благословения хлебов, увенчанных лавровыми листьями, и колосьев прошлого и нового урожаев. Несколько позже устраивалась общая трапеза жрецов с совместными молениями и возлияниями на алтарь Теллуры.

По окончании обряда участники его с пожеланиями счастья подносили друг другу розы. На второй день праздник переносился в священную рощу Светлой богини, где находился ее храм и здание с пиршественным залом для священных трапез. Ранним утром глава коллегии приносил очистительную жертву – двух свиней и одну телку. После полудня, надев венцы из колосьев, с покрытой головой они все направлялись в рощу, где приносили в жертву жирную овцу, ладан и вино. Затем совершалось возлияние, и арвальские братья направлялись на ближайшее поле за колосьями, срезали их и передавали, перекладывая из левой руки в правую. Эта процедура повторялась дважды, после чего ее проделывали с хлебцами, которые жрецы, войдя в храм, распределяли между собой. Заперев храм и удалив оттуда всех посторонних, арвальские братья начинали священную пляску, распевая при этом гимн, слова которого были непонятны им самим. И поскольку запомнить их было трудно, а ошибка грозила гневом богини, то у всех были специальные богослужебные записи, которым они строго следовали. Безусловно, это были древние заклинания о ниспослании урожая, обращенные к земле.

Богиню жатвы, покровительницу плодородия – Цереру глубоко почитали римские земледельцы. В ее честь устраивались торжественные празднества – цереалии, начинавшиеся 11 или 12 апреля и продолжавшиеся 8 дней. Цереалии особенно ревностно соблюдались низшими классами – плебеями. Они наряжались в белые одежды (в отличие от обычных рабочих), украшали себя венками и после торжественных жертвоприношений (подносили свиней, плоды, медовые соты) восемь дней развлекались скачками в цирке. Римский люд устраивал у себя праздничные трапезы, приглашая всех проходящих, чтобы умилостивить Цереру, дающую сытную пишу. Постепенно культ богини Цереры слился с культом Светлой богини и греческой Деметры, но праздник цереалий с его весельем и широким гостеприимством сохранился.

Бахус – бог-покровитель виноградников, виноделия и вина, почитавшийся под именем Либера; со временем Бахус и Либер слились в одно божество. (Либер – по-латыни означает «Свободный». По-видимому, это название содержало намек на некоторую свободу и распущенность проводившихся в честь Бахуса празднеств.) Его женой была богиня Либера, помогавшая виноградарям и виноделам. Праздник в честь этой супружеской пары отмечался 17 марта и назывался либералии. В городах в этот день кроме торжественных жертвоприношений устраивались театральные представления, а в сельской местности он знаменовался веселыми шествиями, шутками, плясками и пирушками с изобилием возлияний Бахусу-Либеру, освобождающему человека от всяческих забот своим чудесным напитком, и его доброй и прекрасной жене Либере. Во время либералий приносились жертвы и богине Церере. Святилище Либера и Либеры помещалось в храме Цереры. Культ Бахуса-Либера был очень близок к культу греческого Диониса, который достаточно быстро стал популярен в Риме. О самих дионисийских мистериях мы поговорим позже, когда будем рассматривать иноземных богов, прижившихся в Риме.

Вертумн был богом смены времен года и превращений, которые происходят с земными плодами – сначала они цветут, затем зреют и, наконец, падают со склонившихся под их тяжестью ветвей. Вертумн ниспосылал на землю цветение весны, летнюю жатву и осеннее изобилие плодов. Но о плодовых деревьях, особенно яблонях, тщательно заботилась юная и трудолюбивая богиня Помона. Она успевала подрезать во всех садах сухие сучья, прививать новые черенки, поить прозрачной водой засыхающие деревья. Занятая своими хлопотами, она совершенно не замечала, как старались привлечь ее внимание такие полевые и лесные божества, как Сильван, а также шаловливые сатиры. Пик – бог полей и лесов, обладавший даром прорицания. Он отверг любовь волшебницы Кирки (Цирцеи), и та в наказание превратила его в дятла, который у римлян считался вещей птицей. Пик жил в роще у Авентинского холма. Но более всех пленился юной красотой Помоны бог Вертумн. Пользуясь своим даром перевоплощения, он стал являться Помоне в самых различных обличьях – от воина до рыбака и простого садовника, предлагая ей свою любовь, но никто не мог завладеть сердцем Помоны и хоть на мгновение отвлечь ее от любимого дела. Вертумн решился воздействовать на упрямицу силой чужого убеждения. Превратившись в дряхлую старуху, он пришел к Помоне и, пока она предлагала почтенной гостье свежие фрукты, стал дребезжащим старческим голосом убеждать ее выйти замуж за славного бога Вертумна. Помона и тут решительно отказалась, сославшись на то, что никогда не видела бога и не может судить о его достоинствах. Тогда Вертумн предстал перед смущенной Помоной во всем блеске своей красоты. Золотом сияли его кудри, любовью горели глаза. В одной руке юноша держал садовый нож, в другой – полную корзину благоухающих плодов. Пленившись прекрасным богом, юная Помона согласилась стать его женой. Соединившись навсегда, они с жаром продолжали заботиться о процветании и свежести плодоносных садов италийской земли. Римляне глубоко почитали эту юную божественную пару. Храм Вертумна был воздвигнут на Авентинском холме, Помона же имела своего собственного жреца – фламина. Когда начиналось созревание плодов, садоводы приносили жертвы этим богам, а 13 августа происходило празднество в честь Вертумна и его прекрасной жены.

Фавн был добрым, веселым и деятельным богом лесов, рощ и полей. Он бдительно охранял пастушьи сада от хищников, за что пастухи почитали его под именем бога Луперка (защитника от волков) и для его умилостивления приносили в жертву козлов и коз («волк» по латыни «люпус»). Ежегодно 15 февраля весь Рим праздновал священные луперкалии, учрежденные еще Ромулом и Ремом, которые в младенчестве были выкормлены волчицей и сами выросли среди пастухов. Святилище Фавна – Луперкал – находилось у грота на Палатинском холме, в котором были найдены пастухом младенцы Ромул и Рем. Начиналось празднование луперкалий с принесения в жертву коз и козлов, причем возле алтаря стояли два юноши, ко лбам которых жрецы – луперки прикасались покрытым кровью жертвенным ножом и медленно стирали эти кровавые полосы козьей шерстью, намоченной в молоке. При этом юноши должны были смеяться. Закончив обряд жертвоприношения и священного пиршества, жрецы вырезали из шкур принесенных в жертву козлов набедренные повязки-передники и ремни, которые назывались фебруа. С криками и шумом жрецы выбегали из Луперкала и мчались вокруг Палатинского холма, нанося удары ремнями всем встречным. (Отсюда название месяца – фебруарий, февраль.) Это был древний очистительный и искупительный обряд, и римляне охотно подставляли себя под удары священных ремней, будто бы снимающих с них всю скверну, накопившуюся за год. Женщины, желавшие сохранения супружеского счастья, мира в семье и увеличения семейства, старались непременно получить удар козьего ремня и выходили навстречу бегущим луперкам. Любя и почитая расположенного к ним бога Фавна, 5 декабря римские земледельцы и пастухи под открытым небом справляли еще один праздник – фавналии. Жертвоприношения, состоявшие из вина, молока и заколотых козлов, заканчивались веселым пиром, в котором символически принимал участие и сам веселый и добрый Фавн. В этот день скоту дозволялось бродить по лесам и полям без пастухов, пахотные животные отдыхали, а рабам разрешалось веселиться на лугах и перекрестках дорог. Хотя Фавн был доброжелательным божеством, но иногда он любил позабавиться и напугать человека, забредшего в глубину леса и нарушившего его покой. Любил он нашептывать всевозможные страшные истории спящим. Тем, к кому он был благосклонен, Фавн сообщал свои предсказания особым шелестом листьев. Ведь Фавн был сыном бога Пика и от него унаследовал пророческий дар. Если человек хотел получить ответ на мучившие его вопросы, он должен был без страха лечь в священной роще на шкуру принесенной в жертву овцы и получить пророчество Фавна в сновидении. Очень близок к Фавну был Сильван, который почитался как бог – покровитель леса. Он, как и Фавн, оберегал стада, пасущиеся в лесах, и любил простую пастушескую свирель. Его постоянным спутником был пес – верный помощник пастухов. Сильван также обладал даром пророчества, и иногда из глубины леса раздавался громкий и наводящий страх голос бога, предвещавшего важные события. К празднествам в честь бога Сильвана допускались только мужчины. Женщинам это было строго запрещено.

Под покровительством богини Фавны, или Доброй богини (Бона Деа), находились поля и сады, которые она щедро наделяла плодородием, будучи супругой бога Фавна и разделяя с ним его заботы. Добрая богиня оказывала особое благоволение женщинам, которые справляли в ее честь два торжественных праздника. Один из них происходил первого мая в храме богини, находившемся на Авентинском холме, куда стекались толпы римлянок, желавших почтить свою высокую покровительницу и принести ей положенные обычаем жертвы. Второе торжество приходилось на первые числа декабря и справлялось в доме одного из высших должностных лиц (консула или претора). Мужчины должны были покинуть дом на всю ночь. Руководили таинствами церемонии жрицы богини Весты и хозяйка дома, в котором совершалось богослужение. Присутствовать могли только женщины, причем они настолько свято хранили тайны этого обряда, что до сей поры так никто и не смог выяснить, что именно там происходило. Известно было лишь, что шатер, где стояло изображение богини, украшался виноградными лозами, у ног статуи насыпалась священная земля и все жертвоприношения сопровождались музыкой и пением гимнов. В истории этого культа известен лишь единственный случай, когда юноша попытался проникнуть в дом, где происходило таинство, переодевшись в женское платье и выдавая себя за музыкантшу. Обман был разоблачен служанками, и виноватого обвинили в святотатстве. Эту дерзость позволил себе молодой римский аристократ Клодий, подкупивший одну из прислужниц в доме Юлия Цезаря, где происходило таинство в честь Доброй богини. Клодию было предъявлено обвинение в нечестивости, по этому поводу вспыхнула волна негодования. Тогда Юлий Цезарь развелся со своей женой. Его спросили, почему он это сделал, ведь она ни в чем не была виновна. Цезарь ответил фразой, которая стала поговоркой: «Я сделал это потому, что жена Цезаря должна быть вне подозрений».

С государственным культом огня и очага связано также почитание римлянами бога Вулкана. Храма Вулкана в самом городе не было, но в центре Рима на возвышении над Форумом находилась священная площадка, так называемый вулканал, где, словно у государственного очага, проводились совещания сената. Все храмы Вулкана находились за пределами городских стен. Вулкан, подобно греческому богу Гефесту, был искуснейшим кузнецом, покровителем ремесленников и ювелиров. Женой его была прекрасная богиня Венера. Празднества, проводимые в честь Вулкана, происходили 23 августа и отмечались жертвоприношениями и шумными играми в большом цирке. Вулкан почитался и как бог подземного огня, который вечно грозил извержениями. Считалось, что его божественная кузница находится в недрах горы Этны на Сицилии, где ему помогают в работе гиганты-циклопы.

У каждого римлянина был свой гений – божество, сопровождающее его в течение всей жизни, побуждая человека к тем поступкам, которые он совершал на жизненном пути. Поэтому в день своего рождения каждый римлянин своему гению приносил жертвы – цветы, плоды, воскурения и возлияния. Все значительные события в жизни отмечались жертвоприношениями гению. Римляне пировали с друзьями, желая доставить гению радость. Гения изображали в виде змеи или римским гражданином в тоге, с рогом изобилия. После смерти человека его гений оставался на земле, пребывая возле его могилы. Такую же роль играли в жизни римских женщин их юноны – гении женского рода. Кроме того, гении покровительствовали государствам, городам и даже отдельным местностям. Обычно гением местности считалась красивая змея, в жертву которой приносились спелые прекрасные плоды.

Важное место в римской религии занимал культ почитания умерших родственников. Вообще, в отличие от общеримских культов и празднеств, почитание умерших являлось сугубо личным, интимным делом отдельных семейств и всегда было окутано ореолом тайны.

Духи предков назывались у римлян манами – чистыми, добрыми духами. В этом названии было больше лести, чем действительной веры в доброту душ умерших, которые во все времена и у всех народов вызывали страх. Каждая семья чтила души собственных предков, и в дни 9, 11 и 13 мая повсюду проводились лемурии – праздники мертвых. Тогда считали, что в эти дни души выходят из могил и блуждают по свету как вампиры, которых называли лемурами или ларвами. В каждом доме отец семейства вставал в полночь и босиком обходил все комнаты, отгоняя духов. После этого он мыл руки в родниковой воде, клал в рот зерна черных бобов, которые затем перебрасывал через дом, не оглядываясь назад. При этом он девять раз повторял заклинание: «Это отдаю вам и этими бобами выкупаю себя и своих близких». Невидимые духи шли следом за ним и собирали рассыпанные по земле бобы. После этого глава семьи снова омывался водой, брал медный таз и бил в него изо всех сил, прося, чтобы духи покинули дом.

21 февраля был другой праздник, называемый фералии, в этот день для умерших готовили трапезу. Духи не требуют слишком многого, нежная память живущих приятнее им, нежели обильные жертвы. В дар им можно принести чечевицу с увядшим венком, хлеб, размоченный в вине, немного фиалок, несколько зерен пшена, щепотку соли. Самое главное – помолиться им от всего сердца. И следует о них помнить. Однажды во время войны забыли провести фералии. В городе начался мор, а по ночам души целыми толпами выходили из могил и громким плачем оглашали улицы. Как только им принесли жертвы, они вернулись в землю и мор прекратился. Страной умерших был Орк – глубокие подземные пещеры в недоступных горах. Так же назывался и властелин этого царства теней. Мы не знаем изображений Орка, так как их никогда не существовало, как не существовало храмов и никакого культа этого бога. Однако на склоне Капитолия был найден храм другого бога смерти, Вейовиса, имя которого как бы означало отрицание благотворной силы Юпитера (Йовиса).

В близком родстве с духами предков находятся гении и юноны. В момент появления человека на свет гений входит в него, а в час смерти покидает, после чего становится одним из манов.

Некоторые, однако, считали, что, рождаясь, человек получает двух гениев: один склоняет его к добру, другой направляет на злое, и в зависимости от того, за кем из них он пойдет, человека после смерти ждет благословенная судьба или кара. Однако это было уже скорее богословское учение, нежели всеобщая вера.

К семейству духов-покровителей относятся лары, которые опекают поле и дом крестьянина. В Риме не было культа более популярного, чем культ ларов. Каждый в своем доме молился им и почитал этих добрых божков, так как приписывал им все успехи, здоровье и счастье семьи. Уезжая, римлянин прощался с ними; возвращаясь, здоровался прежде всего с ними. Они с детства смотрели на него из своей часовенки (в сущности это был особый шкафчик, в котором хранились изображения ларов. Называли его – ларариум), установленной возле домашнего очага, присутствовали при каждом ужине, со всеми домашними делили их радости и печали. Как только семья садилась за стол, хозяйка дома прежде всего отделяла порцию ларам. В особые, посвященные ларам дни в жертву им приносили венок из живых цветов. Сначала чисто семейный, культ ларов распространился потом на город, его участки и все государство. На уличных перекрестках стояли часовни участковых ларов, и местные жители относились к ним с большим почтением. Ежегодно в первые дни января отмечался праздник участковых ларов. Это было большой радостью для простого люда, так как в праздновании участвовали комедианты, музыканты, атлеты и певцы. Праздник проходил весело, и не один кувшин вина выпивался за здоровье ларов.

В той же самой часовенке возле домашнего очага вместе с ларами обитали также благодетельные божества – пенаты. Они опекали кладовую.

Для того чтобы понять первичный культ ларов и пенатов, необходимо представить себе древнейший римский дом, хижину земледельца с одной главной комнатой – атриумом. В атриуме находился очаг. На нем готовили пищу, и одновременно он согревал домочадцев, собиравшихся главным образом в этой комнате. Перед очагом стоял стол, вокруг которого все располагались во время еды.

За завтраком, обедом и ужином для пенатов ставили на очаг мисочку с едой в благодарность за домашний достаток, стражами которого они были. Благодаря этой жертве все блюда тоже становились как бы священными, а если на землю падала, например, даже крошка хлеба, ее следовало бережно поднять и бросить в огонь. Так как государство считалось большой семьей, были и государственные пенаты, чтимые в одном храме с Вестой.

Родственная самим именем греческой Гестии, Веста была олицетворением семейного очага. Ее почитали в каждом доме и в каждом городе, но более всего в самом Риме, где храм ее был как бы центром столицы, а следовательно, и всего государства. Культ Весты был древним и одним из самых важных. Храм вместе с рощей находился на склоне Палатинского холма возле Форума, у самой Виа Сакра – священной дороги, по которой проходили триумфальные шествия победоносных вождей. Форум – площадь, рынок, вообще место, где собиралось много народа; центр экономической и политической жизни. В Риме таким центром стал Римский Форум (Форум Романум). Рядом находился так называемый атриум Весты, или монастырь весталок. Неподалеку располагалось жилище верховного жреца – Регия, или «царский дворец». Его называли «царским дворцом» потому, что там некогда жил царь (Рекс), а будучи верховным жрецом, он одновременно был и непосредственным главой весталок.

Сам храм, маленький, округлый, напоминал своим видом первобытные глиняные лачуги древнейших, еще сельских жителей Рима. Он делился на две части. В одной пылал вечный огонь Весты, эта часть днем была доступна для всех, однако ночью туда нельзя было входить мужчинам. Другая часть, как бы «святая святых», была скрыта от людских глаз, и никто толком не знал, что там находится. Хранились там некие таинственные святыни, от которых зависело счастье Рима. В самом храме не было статуи Весты, она находилась в преддверии, выполненная по образцу греческой Гестии.

Службу в храме несли шесть весталок. Их выбирал верховный жрец (понтифекс максимус) из лучших аристократических семей. Девочка поступала в монастырь между 6 и 10 годами жизни и оставалась в нем в течение тридцати лет, сохраняя невинность и отрекшись от мира.

Первые десять лет ее учили всевозможным обрядам, следующие десять лет она служила в храме, последние десять лет – обучала новеньких. Через тридцать лет весталка могла покинуть монастырь, вернуться к жизни, выйти замуж и создать собственную семью. Однако случалось это чрезвычайно редко – по всеобщему убеждению, весталка, покинувшая храм, не найдет счастья в жизни. Поэтому большинство из них предпочитало оставаться в монастыре до конца своих дней, пользуясь уважением подруг и общества.

Главной задачей весталок было поддерживать вечный огонь на алтаре богини. Они следили за ним днем и ночью, все время подкладывали новые щепки, чтобы он никогда не угасал. Если огонь гас, это считалось преступлением нерадивой весталки, так как предвещало неизбежное несчастье для государства.

Разжигание огня заново было торжественной процедурой. Добывали огонь трением двух палочек друг о друга, то есть самым первобытным способом, уходящим к каменному веку и встречающимся теперь лишь у народов, затерянных в дальних уголках земли, куда еще не проникла цивилизация. Культ Весты неукоснительно сохранял формы быта древнейшей Италии, поэтому все орудия в храме были бронзовыми, а не железными. Весталки не имели права уходить из города, они были обязаны всегда находиться поблизости от священного огня. Жрицу, по вине которой погас огонь, запарывали насмерть. Столь же суровое наказание постигало весталку, которая нарушала обет целомудрия. Ее сажали в плотно закрытый паланкин (крытые носилки), чтобы никто не мог ни увидеть ее, ни услышать, и несли через Форум. При приближении паланкина прохожие молча останавливались и, склонив головы, шли за процессией к месту казни. Оно находилось возле одних из ворот города, где уже ожидало вырытое углубление, достаточно обширное, чтобы в нем могли поместиться ложе и стол. Весталок, нарушивших обет девственности, замуровывали заживо в земляном валу близ Коллинских ворот в восточной части города. На столе зажигали лампу и оставляли немного хлеба, воды, молока и оливкового масла. Ликтор открывал паланкин, а в это время верховный жрец молился, подняв руки к небу.

Закончив молитву, он выводил осужденную, прикрытую плащом, чтобы лица ее не могли увидеть присутствующие, и приказывал ей сойти по лестнице в приготовленное углубление. Лестницу вытаскивали, нишу замуровывали. Обычно весталка умирала через несколько дней. Иногда семье удавалось потихоньку освободить ее, но, разумеется, такая освобожденная весталка навсегда отстранялась от общественной жизни.

Весталки были окружены большим уважением. Если одна из них выходила на улицу, перед ней, как перед высшими чиновниками, шествовали ликторы. Весталкам предоставлялись почетные места в театрах и цирках, а в суде их свидетельство имело силу присяги. Ведомый на смерть преступник, встретив одну из этих одетых в белое девиц, мог припасть к ее ногам, и если весталка провозглашала помилование, его отпускали на свободу. Молитвам вестальских дев придавали особое значение. Они ежедневно молились за успехи и целостность Римского государства. В девятый день июня, в торжественный праздник весталий, римские матроны совершали паломничество к храму Весты, неся в глиняной посуде скромные жертвы. В этот день мельницы украшали цветами и венками, а пекари шумно веселились.

Одним из наиболее таинственных и сокровенных религиозных обрядов, распространенных в римском обществе, были обряды погребения умерших, носившие на себе отпечаток некой мрачноватой тайны, однако не лишенные и светлых, даже радостных моментов, а иногда и неприкрытого цинизма. В них нашла выражение смесь самых разнообразных чувств и понятий: древняя вера в то, что душа человека и после смерти продолжает в подземном царстве свое существование, подобное тому, которое она вела при жизни, тщеславное желание блеснуть пышностью похорон, искренняя скорбь и гордое сознание своей неразрывной связи с родом, жизнь которого была непрерывным служением государству. Все это еще осложнялось чисто римской, часто непонятной нам потребностью соединять трагическое с веселым, иногда с шутовством. На протяжении многих столетий создавалась сложная система обрядовых действий и ритуалов, часть которых христианская церковь, для того, чтобы упрочить свое положение в народных кругах, ввела и в христианские похороны.

И у греков, и у римлян предать умершего погребению было обязательным долгом, который лежал не только на родственниках покойного. Путник, встретивший на дороге непогребенный труп, должен был устроить символические похороны, трижды осыпав тело землей: «Не поскупись, моряк, на летучий песок; дай его хоть немного моим незахороненным костям», – обращается к проходящему мимо корабельщику тень выброшенного на сушу утопленника. Это обязательное требование предать труп земле было основано на вере в то, что тень непогребенного не знает покоя и скитается по земле, так как ее не впускают в подземное царство. Такая неприкаянная душа становится ламией – вампиром, пьющим кровь живых людей.

Вокруг умирающего собирались родственники; иногда его поднимали с постели и клали на землю. Последний вздох его ловил в прощальном поцелуе наиболее близкий ему человек, ибо римляне верили, что душа умершего вылетает в этом последнем вздохе. Покойника обмывали горячей водой: это было делом родственников умершего или женской прислуги. Устройство похорон поручалось обычно либитинариям, римскому «похоронному бюро», находившемуся в роще богини Либитины и включавшему в свой состав разных «похоронных специалистов»: людей, умевших бальзамировать труп, носильщиков, плакальщиц, флейтистов, трубачей и хористов.

Так как труп часто оставался в доме несколько дней, его иногда бальзамировали, но чаще лишь натирали веществами, задерживающими разложение; это было кедровое масло, которое, по словам Плиния, «на века сохраняет тела умерших нетронутыми тлением»; такую же силу приписывали соли и меду. Затем умершего одевали соответственно его званию: римского гражданина в белую тогу, магистрата – в претексту (тогу с пурпурной каймой, предназначенную для должностных лиц) или в парадную одежду. На умершего возлагали гирлянды и венки из живых цветов, надевали все награды, полученные им при жизни за храбрость, военные подвиги или за иные заслуги.

Умащенного и одетого покойника клали в атриуме на высокое парадное ложе, отделанное у богатых людей слоновой костью, или, по крайней мере, с ножками из слоновой кости. Умерший должен был лежать ногами к выходу. В рот ему вкладывали монетку для уплаты Харону при переправе через Стикс; этот греческий обычай был рано усвоен римлянами; археологические находки показывают, что он сохранялся в течение всей Республики и Империи. Возле ложа зажигали свечи, помещали курильницы с благовониями, ложе осыпали цветами. Перед входной дверью на улице ставили большую ветку ели, которую Плиний называет «траурным деревом», или кипариса – «он посвящен богу подземного царства и его ставят у дома в знак того, что здесь кто-то умер». Эти ветви предостерегали тех, кто шел принести жертву, а также понтификов и фламина Юпитера от входа в дом, который считался оскверненным присутствием покойника. Кстати, именно от римлян мы переняли обычай высаживать на кладбищах ели и кипарисы. Число дней, в течение которых умерший оставался в доме, не было определено точно; у Варрона убитого смотрителя храма собираются хоронить на другой день после смерти; сын Оппианика, скончавшийся вечером, был сожжен на следующий день до рассвета. В некоторых семьях покойника оставляли дома на более продолжительное время; консулов, императоров или других выдающихся лиц хоронили обычно через неделю после смерти. За это время с мертвого снимали восковую маску, которой и прикрывали его лицо. Затем эта маска хранилась в семье умершего рядом с масками других членов рода в специальном ящике – ларии. Отсюда, кстати, и произошло хорошо известное нам слово ларь или ларец. В Риме существовало два способа погребения: сожжение и захоронение. Древние римские историки ошибочно полагали, что «… сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли». Но древнейшие писаные римские законы, так называемые «Законы Двенадцати таблиц», знают обе формы погребения. «Многие семьи соблюдали древние обряды; говорят, что никто из Корнелиев до Суллы не был сожжен; он же пожелал быть сожженным, боясь мести, ибо труп Мария вырыли», – говорит Плиний. В последние века Республики и в первый век Империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II века н. э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно. Торжественные похороны, за которыми обычно следовали гладиаторские игры, устраиваемые ближайшими родственниками умершего, назывались funus indictivum – «объявленными», потому что глашатай оповещал о них, приглашая народ собираться на проводы покойного: «Такой-то квирит скончался. Кому угодно прийти на похороны, то уже время. Такого-то выносят из дому». Эти похороны происходили, конечно, днем, в самое оживленное время, с расчетом на то, чтобы блеснуть пышностью похоронной процессии, которая превращалась в зрелище, привлекавшее толпы людей. Уже «Законы Двенадцати таблиц» содержат предписания, которые ограничивали роскошь похорон: нельзя было использовать для костра обтесанные поленья, нанимать более десяти флейтистов и бросать в костер более трех траурных накидок, которые носили женщины, и короткой пурпурной туники. Сулла тоже ввел в свой закон ограничительные предписания, но сам же нарушил их при похоронах Метеллы. При Империи эти законы потеряли силу.

Похоронная процессия двигалась в известном порядке; участников ее расставлял и за соблюдением определенного строя следил один из служащих «похоронного бюро», «распорядитель», с помощью своих подручных – ликторов, облаченных в траурный наряд. Вдоль всей процессии шагали факельщики с факелами елового дерева и с восковыми свечами; во главе ее шли музыканты: флейтисты, трубачи и горнисты. За музыкантами следовали плакальщицы, которых также присылали либитинарии. Они «говорили и делали больше тех, кто скорбел от души», – замечает Гораций; обливались слезами, громко вопили, рвали на себе волосы. Песни, в которых они оплакивали умершего и восхваляли его, были или старинными, или специально подобранными для данного случая «стихами, задуманными, чтобы запечатлеть доблестные дела в людской памяти». В особых случаях такие песнопения распевали целые хоры: на похоронах Августа эти хоры состояли из сыновей и дочерей римской знати. За плакальщицами шли танцоры и мимы; Дионисий Галикарнасский рассказывает, что на похоронах знатных людей он видел хоры сатиров, исполнявших веселую сикинниду. Кто-либо из мимов представлял умершего, не брезгуя насмешками над покойным: на похоронах Веспасиана, который считался прижимистым скупцом, архимим Фавор, надев маску скончавшегося императора, представлял, по обычаю, покойного в его словах и действиях; громко спросив прокураторов, во что обошлись его похороны, и получив в ответ – «10 миллионов сестерций», он воскликнул: «Дайте мне сто тысяч и бросьте меня хоть в Тибр».

За этими шутами двигалась самая торжественная и серьезная часть всей процессии: предки умершего встречали члена своей семьи, сходящего в их подземную обитель. В каждом знатном доме хранились восковые маски предков, снятые с умершего в день кончины. Эти маски, снабженные подписью, в которой сообщалось имя умершего, его должности и подвиги, им совершенные, хранились в особых шкафах, стоявших обычно в «крыльях» атриума. В день похорон эти маски, а вернее, их дубликаты, надевали на себя люди, вероятно, тоже из числа прислужников либитинария. Облачившись в официальную одежду того лица, чья маска была надета, они садились на колесницы или шли пешком в сопровождении ликторов. Чем больше было число этих предков (преторов, консулов, цензоров, из которых многие были украшены инсигниями (знаками высшей власти) триумфаторов), тем роскошнее были похороны. Если умерший прославился военными подвигами, одерживал победы, завоевывал города и земли, то перед носилками, на которых стояло погребальное ложе, несли, как и в триумфальном шествии, картины с изображением его деяний, привезенной добычи покоренных народов и стран.

Носилки с ложем, на котором лежал умерший, в старину несли его ближайшие родственники, чаще всего сыновья. Обычай этот соблюдался в некоторых случаях и в более поздние времена: тело Цецилия Метелла Македонского несли четверо его сыновей: один – цензорий, другой – консуляр, третий – консул, четвертый, выбранный в консулы, но еще не вступивший в эту должность. Иногда носилки несли друзья умершего, очень часто его вольноотпущенники. За носилками шли родственники покойного в траурной черной одежде (женщины в императорское время – в белой) без всяких украшений и знаков своего ранга (сенаторы без туники с широкими пурпурными полосами, всадники без золотого кольца), мужчины, поникшие, с покрытой головой, женщины с распущенными волосами и обнаженной грудью, рабы, получившие по завещанию свободу и надевшие в знак освобождения войлочный колпак. Женщины шумно выражали свою скорбь: рвали на себе волосы, царапали щеки, били себя в грудь, разрывали одежду, громко выкрикивали имя умершего. Процессию дополняли зеваки, толпами сбегавшиеся на похороны.

При похоронах знатных и выдающихся лиц процессия направлялась не прямо к месту сожжения, а заворачивала на Форум, где останавливалась перед рострами. Покойника на его парадном ложе ставили или на временном помосте, или на ораторской трибуне; «предки» рассаживались вокруг на курульных сиденьях – богато украшенных креслах для высших должностных лиц. Тогда сын или ближайший родственник умершего всходил на трибуну и произносил похвальную речь, в которой говорил не только о заслугах умершего, но и обо всех славных деяниях его предков, собравшихся вокруг своего потомка; «начиная с самого старшего, рассказывает он об успехах и делах каждого». В этих восхвалениях не все было, конечно, чистой правдой; уже Цицерон писал, что они внесли в историю много лжи, того же мнения придерживался и Ливий.

Первая хвалебная речь, по словам Плутарха, была произнесена Попликолой над телом Брута. Но сообщение это вряд ли достоверно; первым словом, произнесенным в похвалу умершего, считается речь консула Фабуллина над прахом Цинцината и Квинта Фабия (480 год до н. э.). Этой чести удостаивались и женщины, в особенных, конечно, случаях. По свидетельству Цицерона, первой женщиной, которой выпала эта честь, была Попилия, мать Катулла.

После произнесения похвальной речи процессия в том же порядке двигалась дальше к месту сожжения или погребения, которое находилось обязательно за городскими стенами. Разрешение на похороны в городе, не только в Риме, но и в муниципиях, давалось редко, как особая честь и награда за выдающиеся заслуги. Общее кладбище существовало только для бедняков и рабов; люди со средствами приобретали для своих могил места за городом, преимущественно вдоль больших дорог, где царило наибольшее оживление, и здесь устраивали семейную усыпальницу. Место для погребального костра часто отводилось неподалеку от нее (в надписях оно неоднократно упоминается как место, находящееся возле могилы). Костер складывали преимущественно из смолистых, легко загорающихся дров и подбавляли туда смолу, тростник, хворост. Плиний рассказывает, как труп Марка Лепида, выброшенный силой огня с костра, сгорел на хворосте, лежавшем возле; подобрать покойника и положить его обратно на костер было невозможно: слишком жарок был огонь. Костер складывали в виде алтаря; у богатых людей он бывал очень высок, украшен коврами и тканями. Плиний говорит, что «костры разрисовывались»; очевидно, стенки костра раскрашивались в разные цвета. Вокруг втыкали ветви кипариса. Ложе с покойником ставили на костер и туда же клали вещи, которыми умерший пользовался при жизни и которые любил. Например, один охотник I века н. э. завещал сжечь с ним все его охотничьи снасти: рогатины, мечи, ножи, сети, тенета и силки. Всевозможные дары прибавляли участники погребальной процессии; тело изобильно поливали и осыпали всяческими ароматами, ладаном, шафраном, нардом, амомом, смолой мирры и пр. Светоний рассказывает, что когда тело Цезаря уже горело на костре, актеры, представлявшие предков и облаченные в одеяния триумфаторов, стали рвать на себе одежду и бросать в огонь; ветераны-легионеры начали кидать в костер оружие, с которым они пришли на похороны, матроны – свои украшения, буллы и претексты детей. Перед сожжением совершалось символическое предание земле: у умершего отрезали палец и закапывали его.

Когда костер был готов, один из родственников или друзей покойного поджигал костер, отвернув от него свое лицо. При сожжении крупных военачальников и императоров солдаты в полном вооружении трижды обходили вокруг костра.

Когда костер угасал, горящие угли заливали водой, и на этом погребальная церемония кончалась. Участники процессии говорили последнее «прости» умершему; их окропляли в знак очищения священной водой, и они расходились, выслушав формулу отпуска: «можно уходить». Оставались только родственники, на которых лежала обязанность собрать обгоревшие кости. Вымыв руки и воззвав к манам покойного, начинали собирать его кости. Их полагалось облить сначала вином, а затем молоком; потом их обтирали досуха полотном и клали в урну вместе с разными восточными ароматами. Это собирание костей совершалось в день похорон, и тогда же происходило очищение семьи и дома покойного, оскверненных соприкосновением с мертвым телом: устраивался поминальный стол у самой могилы, в «могильном триклинии», если он был, а если его не было, то просто на камнях или на земле. Обязательным кушаньем на этих поминках был «силицернум» – сорт колбасы; могила освящалась закланием жертвенной свиньи. Дома в жертву ларам приносили барана.

Девять дней после похорон считались днями траура; в течение их родственники умершего ходили в темных одеждах; их ни по какому делу не могли вызывать в суд. Возбуждать вопросы о наследстве в это время считалось неприличным. На девятый день на могиле приносили жертву, состав которой был строго определен: тут могли быть яйца, чечевица, соль, бобы. Дома устраивали поминальный обед, за который садились уже не в траурной одежде. Люди знатные и богатые устраивали иногда в память своих умерших угощение для всего города. Такой обед Фавст, сын Суллы, дал в память своего отца, а Цезарь – в память своей дочери. Обычай этот отнюдь не ограничивался столицей; надписи засвидетельствовали его для ряда городов Италии. Случалось, что вместо обеда народу просто раздавали куски мяса; Марк Флавий разослал жителям Рима порции мяса на помин его матери (328 год до н. э.); то же сделал Тит Фламиний по смерти своего отца (174 год до н. э.). При империи раздачу мяса заменили раздачей денег. Также часто устраивались игры в память покойного (обычно гладиаторские).

Умершего не забывали; память о нем свято соблюдалась в семье. Его обязательно поминали в день рождения и смерти, в «праздник роз», в «день фиалки», в праздник поминовения всех умерших. Поминали умершего иногда и в другие дни: все зависело от того, что подсказывали чувства оставшихся. Римляне были вообще очень озабочены тем, чтобы увековечить свою память: неоднократно встречаются надписи, в которых говорится, что такой-то оставил определенную сумму денег, чтобы на проценты с них в определенные дни устраивались по нем поминки. На могиле совершали возлияния водой, вином, молоком, оливковым маслом, медом; клали венки, цветы, шерстяные повязки; поливали могилу кровью принесенных в жертву животных, обязательно черных. Созывался широкий круг друзей. Урс, первый, кто сумел играть стеклянным мячом «при громком одобрении народа», приглашает собраться на свои поминки игроков в мяч, любовно украсить его статую цветами и «совершить возлияния черным фалерном, сетинским или цекубским вином». Доходы с одной части инсулы определяются на то, чтобы ежегодно четыре раза в год – в день рождения, в розарии, в день фиалки и в паренталии – поминали умершего, принося жертвы на его могиле, а кроме того, ежемесячно, в календы, ноны и иды, ставили на его могиле зажженную лампаду. Покойному ставили трапезу из овощей, хлеба, соли, бобов и чечевицы, а родственники устраивали тут же у могилы поминальное угощение.

В надписях, высеченных на памятниках, часто встречается обращение к проходящим мимо с просьбой остановиться и сказать приветственное слово. Авл Геллий приводит эпитафию, которую сочинил для себя поэт Пакувий (220–132 годы до н. э.): «Юноша, хотя ты и торопишься, но этот камень просит тебя – посмотри на него и прочти потом, что написано: "Здесь лежит прах поэта Марка Пакувия"; я хотел, чтобы ты не оставался в неведении этого. Будь здоров». А вот еще диалог между прохожими и умершим: «Привет тебе, Виктор Фабиан». – «Да вознаградят вас боги, друзья, и да пребудут они милостивы к вам, странники, за то, что вы не проходите мимо Виктора Публика Фабиана, не обращая на него внимания. Идите и возвращайтесь здравыми и невредимыми. А вы, украшающие меня венками и бросающие здесь цветы, да живете долгие годы». Чудаков вроде Проперция, который желал, чтобы его похоронили в лесной глуши или среди неведомых песков, было немного. Гробницы были устроены вдоль всех дорог, шедших в разных направлениях от Рима. На Аппиевой дороге находились памятник Цецилии Метеллы, жены триумвира Красса, усыпальницы Сципионов и Метеллов, могила Аттика, гробницы императоров Септимия Севера и Галлиена. На Латинской дороге был похоронен Домициан; на Фламиниевой дороге в XVIII веке нашли высеченную в скале семейную гробницу Назонов, особенно интересную своей живописью. Между Аппиевой и Латинской дорогами было открыто несколько важнейших колумбариев. В Помпеях могильные памятники тянутся вдоль всех дорог, вливающихся в город. Дорога на Геркуланум производит впечатление правильно разбитой кладбищенской аллеи.

Могилы устраивались самым различным образом. Место, где был похоронен один человек и которое только для него и было предназначено, отмечали двумя или четырьмя каменными столбиками по углам могилы или плоской каменной плитой (в середине ее часто проделывали углубление, в которое лили жидкости; сама плита служила столом для поминальных трапез). Родовые и фамильные гробницы часто представляли собой большие сооружения с несколькими комнатами; в одной стояли урны с пеплом или саркофаги; в другой собирались в поминальные дни друзья и родственники покойного, а так как поминки включали и угощение для живых, нередко при могилах устраивались и кухни, упоминаемые во многих надписях.

Похороны бедных людей были лишены всякой парадной пышности и происходили обычно в ночное время. Умершего выносили или ближайшие родственники, или наемные носильщики. Труп клали в ящик, снабженный длинными ручками. Несколько свечей и факелов слабо освещали погребальное шествие; не было ни музыки, ни толпы, ни речей. Бедняков и рабов хоронили в колодцах, куда трупы сбрасывали «навалом». Они находились на Эсквилине, пока Меценат не развел здесь своего парка. В 70-х годах прошлого столетия было найдено около 75 таких колодцев – это глубокие шахты, стены которых выложены каменными плитами.

Состоятельные люди обычно устраивали гробницу не только для себя, но и «для своих отпущенников и отпущенниц и для потомков их» (обычная формула в надписях на памятнике). Если этих отпущенников было много, то патрон уделял в своем могильнике место для наиболее близких ему; остальные должны были самостоятельно позаботиться о месте погребения. Если они не обладали средствами, чтобы сделать себе отдельную гробницу, и не желали быть выброшенными в общую свалку, то им надлежало обеспечить себе место в колумбарии. Члены императорской семьи и богатые дома строили колумбарии для своих отпущенников и рабов.

Это были четырехугольные, а иногда круглые здания со сводчатым потолком; подвальная часть колумбария уходила довольно глубоко в землю, а верхняя строилась из камня и кирпичей. По стенам в несколько параллельных рядов шли полукруглые ниши вроде тех, которые устраивались в голубятнях, почему название голубятни – columbaria – было перенесено и на эти здания. В полу каждой ниши делали два (редко четыре) воронкообразных углубления, в которые ставили урны с пеплом покойного таким образом, чтобы из углубления выдавались только верхний край урны и ее крышка. Над каждой нишей находились дощечки, обычно мраморные, с именами лиц, чей прах здесь покоится.

Один из самых больших римских колумбариев, в котором могло поместиться не меньше 3 тысяч урн, был выстроен на Аппиевой дороге для рабов и отпущенников Ливии, жены Августа. Он был найден в 1726 году; в настоящее время от него почти ничего не осталось, но сохранились его зарисовки и план, сделанные Пиранези. Здание представляло собой прямоугольник, в котором имелись четыре полукруглых углубления и четыре квадратных. Из одной такой ниши лестница вела во второй этаж значительно меньших размеров. Другой колумбарий, найденный в 1840 году, служил местом погребения от времен Тиберия и до Клавдия. Посреди его находился большой четырехугольный пилон, в стенах которого тоже были проделаны ниши. Интересен еще один колумбарий времен Августа. Это прямоугольное здание с абсидой – вдоль его стен расположены часовенки разной величины с нишами, в два или в три этажа. Фронтоны этих маленьких храмов и их колонны расписаны рисунками и орнаментами, иногда превосходными: видимо, каждый, кто приобретал здесь место для себя или своих родных, стремился украсить его в меру своих сил и возможностей. Потолок был расписан арабесками с растительным орнаментом.

Оба этих колумбария первоначально располагались за пределами города, на развилке Аппиевой и Латинской дорог, но в III веке н. э. оказались внутри Аврелиановой стены. Здесь же были колумбарии Марцеллы и сыновей Нерона Друза – тот и другой времен Августа и Тиберия. На Аппиевой дороге были выстроены колумбарии Волузиев, Цецилиев, Карвилиев, Юниев Силанов; снаружи, над главным входом, помещалась мраморная доска с именем того, кому принадлежал колумбарий. Недалеко от Пренестинской и Тибуртинской дорог находился колумбарий Статилиев Тавров, построенный еще в конце Республики. Многочисленные надписи из этих колумбариев дают богатый материал для характеристики хозяйства богатых домов.

Хозяевами колумбариев иногда оказывались погребальные коллегии, которые покупали уже выстроенный колумбарий или сами строили его для своих членов. Целью этих коллегий было предоставить пристойное погребение всем, кто входил в их состав: членами могли быть и свободные, и рабы, и отпущенники; требовалось только уплатить при вступлении определенную сумму и аккуратно вносить месячный взнос. Желавшие вступить в такую коллегию в Ланувии (теперь Лавинья) должны были внести при зачислении в члены 100 сестерций и уплачивать ежегодно взнос 15 сестерций (по 5 ассов в месяц). Деньги эти составляли казну общества. На них сооружался колумбарий; они шли также на его исправное содержание и на похоронные издержки. Члены коллегии делились на декурии (десятки); во главе каждой стоял декурион; в коллегии был свой жрец, казначей, секретарь, рассыльный. Председатель, избиравшийся на пять лет, именовался квинквенналом; он созывал общее собрание, под его руководством решались все важнейшие дела общества. Его ближайшими помощниками были кураторы, ведавшие постройкой колумбария и его ремонтом, а также тем, кому сколько ниш принадлежало и в каком месте колумбария они находились. У коллегии были свои покровители-патроны, помогавшие коллегии своим влиянием в официальных местах, дарившие ей землю или крупные денежные суммы. Колумбарий, выстроенный на средства коллегии, был собственностью всех ее членов. Каждый из них получал по жребию известное число ниш, которыми он мог распоряжаться по желанию: дарить их, продавать, завещать. В колумбариях имелись места, считавшиеся особенно почетными; это были ниши нижних рядов, наиболее удобные для совершения всех церемоний погребального культа; коллегия постановляла дать их людям, которые оказали ей особо важные услуги. Была еще третья категория лиц, строивших колумбарии, – спекулянты, которые составляли общество, вносили свои паи, кто больше, кто меньше, а когда постройка колумбария заканчивалась, в соответствии с величиной пая каждый член получал по жребию определенное число ниш, которыми и торговал, норовя, разумеется, получить возможно больший барыш. Колумбарии, могилы и могильные памятники были «лока религиаса», сама природа местами защищала их от всякого осквернения. Не только тот, кто выбрасывал прах покойника и разрывал могилы, рассчитывая ограбить их, совершал тяжкое преступление; повинен в нем был и тот, кто ломал памятник, чтобы использовать камень для стройки, сбивал с него украшения, вообще каким бы то ни было образом портил его. За такие действия налагались тяжелые наказания, иногда даже смертная казнь.

До этого мы рассказывали в основном о местных, исконно римских богах, которые хотя и попали под иноземное влияние, но все же оставались привычными и понятными для римлян. Да и в современных школьных программах, посвященных истории Древнего Рима, вкратце рассказывается именно об этих богах. Однако мало кто знает, что классические боги римского пантеона не всегда занимали ведущее положение в религиозной жизни Рима. С установлением Римской империи им пришлось очень сильно «потесниться», уступая место новым, таинственным и непонятным божествам, которые «наводнили» Вечный город вместе с сокровищами и невольниками из покоренных непобедимыми римскими легионами стран. Особенно много таинственных культов – мистерий пришло в Рим с Востока. Они очень быстро прижились на благодатной римской почве и пустили там глубокие корни.

Со временем население Римской империи утратило доверие к старым богам и начало искать религиозное утешение в восточных культах. Именно тогда римский мир впервые познакомился с астрологией – таинственной наукой о звездах. Самыми сведущими в ней были халдейские жрецы. Учение это опиралось на убеждение в неизменности мирового порядка, доказательством и выражением которого является неизменное движение звезд. Небесные тела имеют душу, возникающую из того же эфира, из которого состоит и человеческая душа. Жизнь звезд связана с жизнью людей, а по их расположению можно узнать будущее при помощи точных расчетов. Поэтому астрологов называли математиками. В соединении с магией, которая в те времена начала приобретать сторонников в высших сферах общества, астрология удовлетворяла жажду чудес, столь показательную для римского общества I и II веков н. э. Римлянин II века н. э. уже был окружен богами не только исконно римскими, но и греческими, египетскими, восточными, богами народов Севера и дальнего Запада. Под давлением этого разноязычного сборища богов люди ощущали пресыщенность. Невольно назревала жажда какой-то единой общей веры. Собственно римской религии уже не было. Существовало какое-то смешение богов, дикая сумятица совершенно противоречивых религиозных представлений, сборище верований, культов и обрядов, в которых не было ни порядка, ни ведущей силы.

Итак, какие же иноземные культы и религии прижились в Риме периода расцвета и упадка Империи?

В первую очередь необходимо упомянуть пришедший в Рим из Греции оргиастический^[4] культ Диониса (в Риме почитаемого как Бахус), а также обряды, посвященные богине Деметре, которую римляне позднее ассоциировали с Церерой.

С VII века до н. э. в Элевсине неподалеку от Афин ежегодно проводились сложные, закрытые для непосвященных обряды в честь Деметры. После присоединения Греции эти обряды перекочевали в Рим, где вскоре прочно закрепились. Составной их частью были мистерии, посвященные священной свадьбе богини плодородия Персефоны (римская Прозерпина) и бога подземного мира Аида (Плутона). Этот культ первоначально был связан с повторяющимся циклом природы, а его целью было вызвать плодородие и рост зерна. Во время мистерии происходил ритуал освящения ячменного отвара, смешанного с мятой, отведавшие который могли заручиться благосклонностью богов подземного царства, а значит, иметь счастливую загробную жизнь.

С этим культом напрямую связан один из самых таинственных и загадочных культов Древнего мира – культ Диониса-Вакха, который также перекочевал из Греции в Рим. В Риме греческий бог Дионис отождествлялся с италийским божеством Бахусом, или Либером. Сам обряд, как считают ученые, пришел в греко-римский мир из Фракии (территории современной Болгарии). В VI веке до н. э. этот оргиастический культ широко распространился в Греции и даже иногда угрожал подорвать структуру общества. Но грекам удалось упорядочить дионисийские оргии и превратить их в достаточно почитаемый и таинственный праздник – мистерию. Мистерии, посвященные Дионису, широко распространились в Средиземноморье во времена походов Александра Македонского и при его наследниках. Постепенно этот культ появился в Риме. Причем там он вновь принял необузданный характер, и мистерии, посвященные Дионису-Вакху, даже были запрещены сенатом как развращающие римских граждан. О вакханалиях мы знаем из двух источников – рассказа Тита Ливия и найденной в Бруттии бронзовой таблицы с надписью от 186 года до н. э., содержавшей то самое постановление сената о мерах против вакханалий. Судя по Ливию, тайные церемонии в честь Вакха были занесены неким греком в Этрурию, оттуда распространились по всей Италии и Риму. Сперва в них участвовали только женщины и собрания происходили редко. Затем одна жрица, происходившая из Кампании, приобщила к ним своего сына, после чего в вакханалиях стали участвовать и мужчины. Собрания участились и приняли характер сопровождавшихся развратом и человеческими жертвоприношениями оргий, а участники, числом до 7 тысяч, узнавали друг друга по всяким тайным знакам и объединялись для совершения разных преступлений. Дело раскрылось благодаря доносу, один из консулов провел тщательное расследование и доложил о вскрытых фактах народу и сенату, который принял закон о запрещении вакханалий и преследовании их участников. Но со временем эти обряды были приведены в подобающий вид, все непристойности, а также другие антиобщественные действа были удалены из культа, и они крепко укоренились в Риме. Во времена Юлия Цезаря Дионисийские мистерии уже были уважаемым государственным празднеством.

Считалось, что во время проведения Дионисийских мистерий верующий сам становился богом Бахусом. Сам культ был достаточно жестоким. Верующие могли получать или наносить себе сами серьезные травмы в момент религиозного экстаза. Влекомые служительницами культа – менадами, они кружились в очистительном танце. Во время этих мистерий верующими поглощалось огромное количество вина, покровителем которого был Дионис-Бахус. В состоянии алкогольного и религиозного опьянения верующие предавались любовным утехам, поедали сырое мясо разорванной на части козы, а, по некоторым данным, вместо козьего могло использоваться и человеческое мясо. Обычно такой жертвой становился какой-нибудь бедняга непосвященный, застигнутый на пути такой дионисийской процессии. Проходя через такие кровавые обряды, верующий становился ближе к богу, а значит, мог рассчитывать на частицу положенного богу бессмертия. Отсюда понятно то особое внимание, которое участники мистерий уделяли похоронным обрядам. На саркофагах посвященных, а это, как правило, были состоятельные римляне, часто изображались пиры, на которых после обретения бессмертия будет пировать душа умершего. Иногда на надгробиях изображался сам Дионис, принимающий участие в мистерии, пирующий с менадами и сатирами, а иногда и достаточно откровенные сексуальные сцены, символизирующие все те радости, которые обретет умерший в загробном мире. Столь притягательная картина безмятежного, полного плотских утех существования в загробном мире весьма импонировала римлянам, особенно в смутные времена постоянных гражданских войн, но из-за своей животной, материалистической направленности культ Диониса-Бахуса не смог составить конкуренцию более глубоким, более духовным и философски обоснованным обрядам, предлагаемым другими культами.

Очень популярным в первых веках нашей эры в Риме был культ бога врачевания Эскулапа (греческий Асклепий). Этот культ был привезен в Рим в 293 году до н. э. из греческого города Эпидавра и довольно быстро распространился по всей Италии. Большой популярностью он пользовался в армейских кругах, а вместе с римскими легионерами проник на территорию Испании и Дакии. В основе культа лежало представление о том, что бог Эскулап являлся больным во сне и излечивал их. Во времена императора Марка Аврелия Эскулапу возносились большие почести, так как сам император верил, что в излечении от любой болезни могут помочь только боги. Вот что писал сам Марк Аврелий в своих знаменитых «Размышлениях»: «Как говорят, что назначил Асклепий такому-то конные прогулки, холодные умывания или ходить босым, точно так скажем: назначила природа целого такому-то болезнь, увечье, утрату или еще что-нибудь такое. Ибо и там это «назначить» имеет примерно такой смысл: назначил такому-то то-то в соответствии с его здоровьем, и здесь то, как складываются у кого-нибудь обстоятельства, как бы назначено ему в соответствии с его судьбой. Мы говорим: «Так складываются у нас обстоятельства»; как ремесленники говорят, что складываются пригнанные камни в стенах или пирамидах, когда они хорошо прилажены один к другому в той или иной кладке. И так во всем – один лад. И как из всех тел составляется такое вот тело мира, так из всех причин составляется такая вот причина-судьба. То, о чем я говорю, знают и простые обыватели. Говорят же они: вот что принесла ему судьба. А это ему принесла, значит, это ему назначено. Примем же это, как то, что назначено Асклепием. Ведь и там немало бывает горького, а мы принимаем – в надежде на здоровье. Так пусть достижение и свершение того, что замыслила о тебе общая природа, мыслится тобой, словно это – твое здоровье. Вот и приемли все, что происходит, хотя бы оно и казалось несколько отталкивающим, раз уж оно ведет туда, к мировому здоровью, к благому Зевесову пути и благоденствию. Не принесла бы вот это природа, если бы оно целому пользы не принесло. Возьми природу чего бы то ни было – ничего она не приносит такого, что не соответствует тому, чем она управляет. Итак, есть два основания, почему должно принимать с нежностью все, что с тобой случается. Во-первых: с тобой случилось, тебе назначено и находилось в некотором отношении к тебе то, что увязано наверху со старшими из причин. Во-вторых: что относится к каждому в отдельности также является причиной благоденствия, свершения и, Зевсом клянусь, самого существования того, что управляет целым. Ибо становится увечной целокупность, если хоть где-нибудь порвано сочленение и соединение, в частях ли или в причинах. А ведь когда ропщешь, ты, сколько умеешь, рвешь их и некоторым образом даже уничтожаешь».

Император Каракалла, стремясь излечиться от донимавших его нервных расстройств и других болезней, усердно молился Эскулапу.

Еще одним культом, полным таинственных священнодействий и мистического экстаза, стал фригийский культ, к которому Рим приобщился во времена войны с Ганнибалом – культ Кибелы, или Великой Матери Богов. По преданию, когда римские жрецы в 204 году до н. э. обратились с вопросом: «Когда же наконец Ганнибал будет изгнан с территории Италии?» к самой почитаемой книге предсказаний Сивиллы, она ответила: «Тогда, когда в Риме воцарится Великая восточная богиня». Тогда в малоазийский город Пессинунт была спешно направлена делегация, целью которой было привезти все божественные атрибуты культа Кибелы в Рим. Послы возвратились с небольшим камнем черного цвета – воплощением могущественной богини, который был встречен с великими почестями и помещен в храм Победы на Палатинском холме. Богиня прибыла в Рим в середине апреля и незамедлительно принялась за работу. Урожай в этом году собрали невиданный, а в следующем году вместе со всей своей армией отбыл в Карфаген Ганнибал. Так, избавившись от восточного завоевателя, Рим подчинился восточным богам. Можно предположить, что в свое новое обиталище богиня принесла с собой и культ своего возлюбленного (по другим версии – сына) – Аттиса. Этому юному богу прислуживали оскопленные жрецы «галлы», носившие яркие восточные одежды и статуэтки бога на груди. Они вскоре стали привычным зрелищем на улицах Рима. Неся изображение богини, «галлы» под музыку кимвалов, барабанов, флейт и рожков процессией проходили по городу, и пораженные необычным видом и музыкой шествующих, римляне в изобилии подавали им милостыню и забрасывали розами изображение богини и несущих его людей. Император Клавдий включил культ Кибелы, а с ним и оргиастический культ Аттиса в состав государственной римской религии и официально постановил праздновать Великий весенний праздник Кибелы и Аттиса. Праздник, вероятно, проходил следующим образом.

22 марта в лесу срубали сосну. Ее приносили в святилище Кибелы и обращались с ней как с великим божеством. Священное дерево было поручено переносить людям специальной касты. Ствол его, как труп, обматывали шерстяными повязками и обкладывали венками из фиалок, потому что, согласно преданию, на крови Аттиса выросли фиалки. К середине ствола привязывали статуэтку юноши – самого Аттиса. 23 марта, на второй день праздника, занимались преимущественно тем, что трубили в трубы. Третий день назывался Кровавым. В этот день главный священник – «архигалл» – вскрывал себе вены на руке. Жрецы более низкого ранга, возбужденные необузданной варварской музыкой – боем кимвалов, громыханием барабанов, гудением рогов и визгом флейт, – с трясущимися головами и развивающимися волосами кружились в танце до тех пор, пока наконец, приведя себя в состояние бешенства и потеряв чуствительность к боли, не начинали наносить себе раны глиняными черепками и ножами, забрызгивая алтарь и священное дерево своей кровью.

Этот изуверский ритуал был, вероятно, частью траура по Аттису и служил для того, чтобы этот молодой, вечно умирающий и возрождающийся бог смог снова возродиться. В этот же день оскоплялись и новопосвященные. Доведя себя до наивысшей степени религиозного возбуждения, жрецы оскопляли себя и бросали отрезанные части тела в статую Кибелы. Затем отрезанные органы зарывались в землю как дар богине и залог возрождения Аттиса – бога воскрешающейся природы. По окончании этого жуткого дня статуэтку Аттиса зарывали в землю. В течение всего периода траура по Аттису верующие воздерживались от употребления хлеба на том основании, что так поступила богиня Кибела, опечаленная его смертью. Прикоснуться к хлебу или муке в такое время значило осквернить израненное тело бога. Не исключено также, что пост служил подготовкой к священной трапезе.

С наступлением ночи скорбь верующих сменялась приступами необузданного веселья и ликования. Во тьме неожиданно вспыхивал свет, могила раскрывалась, и из нее восставал воскресший бог. Помазав губы скорбящих миррой, жрец шептал им на ухо благую весть. Участники культа Аттиса шумно приветствовали воскрешение бога как залог того, что и сами они одержат победу над смертью. На следующий день, 25 марта (этот день у римлян считался днем весеннего равноденствия), в честь воскресения бога верующие предавались веселью. В Риме этот праздник принял форму карнавала под названием Праздника Радости (Hilazia). В этот день дозволялось все. Люди разгуливали по улицам города в масках. Самый последний из римлян мог безнаказанно занимать любые должности и посты и требовать к себе соответствующего отношения. Например, в царствование императора Коммода группа заговорщиков задумала, воспользовавшись маскарадом, переодеться в форму преторианской гвардии и, смешавшись с толпой гуляющих, приблизиться к императору на расстояние удара кинжалом. Однако заговор не удался. Во времена поздней империи культ Кибелы и Аттиса был настолько популярен в Риме, что даже такой аскетичный император, как Александр Север, позволял подавать к своему столу фазана.

Следующий день, 26 марта, посвящался отдыху, в котором крайне нуждались верующие после утомительного веселья. И наконец 27 марта праздник заканчивался всеобщим шествием к реке Альмону – притоку Тибра. В телегу, которую тащили волы, клали серебряную статую богини с лицом, выполненным из шершавого черного камня. Эта повозка, сопровождаемая босыми патрициями, под звук дудок и барабанов медленно продвигалась мимо Капенских ворот к берегам Альмона. Там первосвященник, облаченный в пурпурную одежду, омывал повозку, статую богини и другие предметы культа проточной речной водой. На обратном пути повозку и волов украшали свежими весенними цветами. Царило радостное и благочестивое настроение. Даже жрецы-евнухи забывали о своих ранах. Но такова только внешняя, открытая сторона празднества. Есть свидетельства, что культ Великой Матери и Аттиса имел еще и тайные обряды. Их составными частями, видимо, были священная трапеза и причащение кровью. Во время причастия новопосвященный становился участником мистерий, принимая пишу с барабана, а питье с кимвала (эти инструменты играют большую роль в культе Аттиса). Для принятия подобного причастия необходим был пост, который строго соблюдали во время траура по умершему богу. Во время посвящения неофит, увенчанный золотой короной и увитый лентами, спускался в яму, которую сверху закрывали деревянной решеткой. Затем украшенного венками быка загоняли на решетку и закалывали священным копьем. Его кровь протекала сквозь решетку на посвящаемого, который старался подставить под нее как можно больше частей своего тела. Наконец забрызганный с ног до головы бычьей кровью посвященный выбирался из ямы и принимал знаки внимания как человек, воскресший из мертвых, подобно Аттису. Все прегрешения прежней жизни считались смытыми кровью быка. Некоторое время, чтобы создать видимость нового рождения, посвященного кормили исключительно молоком. Отпущение грехов путем омовения в крови быка совершались в святилище Кибелы на Ватиканском холме, приблизительно на том месте, где сегодня стоит знаменитый собор Святого Петра. В начале XVII века, во время расширения собора, были обнаружены многочисленные надписи, относящиеся к этим обрядам.

Еще больше, чем Кибелу и Аттиса, римляне почитали египетскую богиню Исиду. С I века до н. э. и вплоть до окончательной победы христианства четырьмя столетиями позже ее культ являлся господствующей религией греко-римского мира. Как заметил известный историк Майкл Грант, культ Исиды был единственной языческой религией, которая вполне могла стать мировой. Вероятно, Исида появилась в Риме после удачных египетских кампаний Юлия Цезаря в 50–40 годы до н. э. Однако римляне первоначально с опаской отнеслись к новому культу и даже несколько раз учиняли погромы храмов Исиды. Однако уже со времен Калигулы (ок. 38 года н. э.) и вплоть до Константина Великого (IV век н. э.) посвященные ей процессии и празднества проводились в Риме ежегодно. Культ Исиды напоминал культ Кибелы, с той лишь разницей, что в нем отсутствовали жестокие сцены самоистязания верующих и дикие разгульные кровавые действа. По своей пышности этот культ даже превосходил культ Великой Матери. Участники процессий, посвященных Исиде и ее умирающему и возрождающемуся супругу богу Осирису, разыгрывали на улицах сцены из жизни богини, распевали гимны в ее честь. Но кроме шумных процессий еще одной составляющей культа этой египетской богини была созерцательная медитация, призванная вызвать у верующих глубокое чувство религиозного экстаза и преклонения перед Исидой. Величественный и милостивый образ богини с младенцем Гором на руках должен был продемонстрировать верующим, большая часть которых были женщины, бесконечную доброту и человеколюбие богини. Но кроме того, Исида могла быть и суровой богиней, гневно обличавшей человеческие пороки. В ее культе, в отличие от развязных, сексуально направленных оргиастических культов Диониса или Кибелы, уже присутствовал некий аскетизм и стремление к установлению строгой морали. В этом культ Исиды можно назвать предтечей христианства. Но основная притягательность культа заключалась в гарантиях блаженного бессмертия в потустороннем мире, достигаемого через единение с божеством.

Еще одним из богов восточного происхождения, прижившимся в Риме времен поздней Империи, был Митра. Громадная популярность этого культа засвидетельствована памятниками, рассеянными в большом количестве по всей территории Империи. Учением и обрядами культ Митры во многом походил на культ Великой Матери, а также на… христианство. Это сходство отмечали даже сами христианские богословы, и истолковали его как проделки дьявола, старающегося совратить людей с истинного пути с помощью «лживой и коварной подделки под христианство».

Митраизм – религия, сочетающая в себе солнцепоклонничество и извечную борьбу добра и зла. Изначально Митра был древним индоевропейским богом, более древним даже, чем легендарный Заратустра (Зороастр). Иранцы считали, что Митра был посланцем и помощником верховного бога Ахурамазды (Ормузда), помогавшим последнему бороться со злом в виде Аримана. По преданию, Ормузд создал Митру из скалы. Некоторые иранские народности, в том числе и персы, считали, что Митра напрямую был связан с Солнцем. На всех его изображениях, рядом с богом обязательно присутствует солнечная колесница. По преданию, именно на ней Митра вернется к Солнцу. Митра считался добрым наставником человека, посредником между ним и божеством, а также защитником душ умерших от злых демонов. Кроме того, Митра являлся еще и богом согласия, истины и морали. Он был также богом пастухов, «истребителем демонов и диких зверей». В Риме Митру считали богом утреннего света, на его алтарях писали «Восходящему». Кроме того, в греко-римском культе Митры самой необычной из множества его миссий, благодаря которой до нас дошли характерные скульптурные изображения, была его героическая борьба с первым живым существом, появившимся на свете, – быком. После того как Митра победил быка, он оттащил его к пещере, но бык убежал. Посланник Солнца, ворон, приказал герою преследовать быка и уничтожить его. Митра выполнил требования верховного божества, но при этом испытывал грусть и жалость к животному. Из его крови выросло первое зерно и всякие плоды. Это стало символом обретения мертвыми новой жизни в потустороннем мире. После истребления быка появилась и первая человеческая пара. Митра защитил первых людей от бедствий, ниспосланных на них Ариманом, и его миссия на земле подошла к концу. Митра был вознесен на колеснице к Солнцу, откуда продолжает следить за людьми, пока бог не уничтожит мир в огромном пожаре. К середине I века н. э. Митру уже непосредственно отождествляли с Солнцем. В это же время культ Митры получил официальный статус, как один из государственных. Многие императоры были почитателями этого странного иранского божества. Так, например, в пристройках к грандиозным термам (общественным баням), построенных по приказу императора Каракаллы, был расположен огромный зал – митриум, на Форуме на барельефах Диоклетиана – Митра изображен рядом с императором. Несмотря на это, митраизм не стал главной римской религией. Он был, скорее, религией для души, так сказать, для личного пользования, что, естественно, не подходило для общегосударственной религии. Религией государства стал обезличенный культ Солнца, с помпезными церемониалами и богослужениями. Митре же предпочитали поклоняться простые люди. Особенно популярным этот бог стал у солдат. Интересно, что при раскопках крепостей на Адриановом валу (в Англии) большинство надписей и посвящений были адресованы именно Митре. А его храм в столице Римской Британии – Лондинии, достигал 18 метров в длину. О популярности этого культа говорит и то, что только в Риме на данный момент обнаружено более 50 святилищ Митры, в главном порту Рима, Остии, – 18. Большим почитанием Митра пользовался в Александрии, Пире, Карфагене и Путеолах.

По мере того как культ Митры приживался в Римской империи, он стал включать в себя многочисленные черты как греческих, так и иранских верований. Вместе они дали очень самобытную и загадочную религию, наполненную тайнами и мистериями. Для проведения мистерий не существовало специальных жрецов, они выбирались из мужчин, семьи которых исповедовали эту религию. Женщины к мистериям не допускались ни под каким предлогом. В подземных храмах Митры одни верующие во время обрядов «махали крыльями», как птицы, и изображали карканье ворон, другие – рычали, как львы. Они носили маски различных зверей и птиц. Во время этих фантастических церемоний в храмах для создания мистической атмосферы применялась специальная подсветка. Распространены были различные безжалостные, а иногда и внушающие ужас проверки, испытания и процедуры отпущения грехов. Они проводились для того, чтобы воспитать у верующих невозмутимость перед лицом различных жизненных обстоятельств. Например, посвященному связывали руки куриными внутренностями, а затем бросали в ров, наполненный водой. Его испытывали холодом и огнем. Верующих могли пытать огнем, выжигать клейма и даже приносили в жертву. Есть свидетельства, что человеческие жертвоприношения во времена правления императора Коммода приносились в подземном храме Митры в Понс Сарави (современный Саарбург в Германии). В число почитавших Митру входили многие римские купцы, для которых он являлся покровителем договоров и сделок, многие римские чиновники и, как уже говорилось, солдаты. Для военных Митра обладал притягательной силой, которой невозможно было противостоять. Дело в том, что Митра являлся «инвиктус» – непобедимым покровителем, схожим с греко-римским Гераклом-Геркулесом. Все время своего пребывания на земле Митра проводил в сражениях с силами зла. Естественно, это очень импонировало солдатам, которым со II века н. э. приходилось постоянно отражать нападения варваров, защищая агонизирующий римский мир в Центральной и Западной Европе. Кроме того, культ Митры проповедовал самоотверженность, стойкость и моральную чистоту. В этом он дал толчок новому движению аскетов-отшельников, которое позднее было перенято и широко распространилось среди христиан. Но в отличие от христианского аскетизма, аскетизм Митры был активным и воинствующим. Действительно, самым почетным званием, которое можно было получить, пройдя испытания, было звание Солдата.

Во многих римских городах создавались общества почитателей Митры, которые не запрещались властью. Даже наоборот, в период упадка Империи правители Рима считали, что подобный воинственный и энергичный культ поможет укреплению морали как среди гражданского населения Империи, так и среди солдат. Тем не менее, вплоть до времен правления сумасбродного Коммода, требовавшего для проведения мистерий пролития человеческой крови, правители Империи старались не афишировать своей причастности к почитателям Митры. Известно лишь, что Нерон имел какие-то контакты с представителями этого культа. Культ Митры, в отличие от христианства, нашел поддержку и у почитателей других религий Империи, например, к нему достаточно лояльно относились жрецы общеимперского культа Солнца и Великой Матери Богов.

В I веке нашей эры в Римской империи сложилась и стала быстро распространяться новая религия – христианство. Оно прошло долгий путь, прежде чем стало мировой религией и духовной основой европейской культуры. Христианство зародилось в I веке н. э., которую мы собственно отсчитываем от Рождества Христова, и вначале формировалось в лоне иудаизма как одна из его сект. Но проповедь Иисуса из Назарета по своему содержанию выходила далеко за пределы национальной религии древних евреев. Именно это универсальное значение христианства и сделало Иисуса Христом (Спасителем, Мессией) в глазах миллионов людей, находящих в христианской вере смысловую основу своей жизни. В развитии организации христиан обычно различаются два этапа: «апостольская церковь» (примерно I–II века) и пришедшая ей на смену (примерно во второй половине II века) «епископальная церковь». Эволюция церковной организации сопровождалась, очевидно, изменением политико-правовой идеологии христиан, однако в книгах Нового Завета содержатся как первоначальные, так и последующие идеи христианства I–II веков. В произведениях раннехристианской литературы (Откровение Иоанна – «Апокалипсис») осуждались рабовладельческий Рим – «великий город, царствующий над земными царями», римские императоры (особенно «зверь-антихрист Нерон» – гонитель христиан), цари, вельможи, военачальники, богатые, купцы. Христиане мечтали об уничтожении «великой блудницы вавилонской» – Римской империи, которую они называли «царством дьявола», «дьявольским миром зла и насилия»: «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой». Христиане ждали нового пришествия Мессии, Христа – избавителя, Божьего посланника, который в схватке со «зверем-императором» сокрушит царство зла, повергнет угнетателей в «геенну огненную». Затем установится обещанное пророками «тысячелетнее царство», где трудящиеся «не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной». В ожидании Мессии проповедовались смирение и непротивление злу насилием: «Никому не воздавайте злом за зло», «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящих вас. Благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку». Вместе с тем в произведениях христианской письменности сохранились намеки на вооруженные отряды христиан («не мир я принести пришел, но меч»), на их боевые схватки с римскими оккупантами («имя же им – легион»). Главное же – ожидание скорого пришествия Мессии: «Се, гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы воздать каждому по делам его». В ожидании скорого пришествия Мессии христиане стремились отдалиться от царства зла в своих общинах. Христианство провозгласило равенство приверженцев новой религии. Не было духовенства, предметов культа, обрядов. Верующие отдавали общине свое имущество, за общий счет устраивались общественные трапезы. Связь между общинами поддерживали странствующие проповедники (апостолы), не имевшие привилегий. Община кормила апостола несколько дней, после чего он должен был либо идти дальше, либо работать вместе с другими: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь». В христианском учении в религиозной форме были выражены некоторые общечеловеческие ценности, элементарные нормы нравственности и справедливости: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними», – говорится в Новом Завете. Там же содержатся заповеди: не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не прелюбодействуй, не пожелай чужого, люби ближнего, как самого себя. В Новом Завете содержится осуждение богатых: «Удобнее верблюду (канату) пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Божие»; «Послушайте, вы, богатые, плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас… вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопет; и вопли жнецов дошли до слуха Господа».

В I–II веках сеть христианских общин раскинулась по всей Римской империи. Ряды приверженцев новой религии, дававшей духовное утешение и надежду, неуклонно росли. Со II века христианские общины пополнялись выходцами из имущих и образованных слоев общества. Богатые и честолюбивые люди по-своему ощущали и переживали гнет Римской империи, кризис рабовладельческого строя, всеобщую апатию и деморализацию, тоже искали духовного утешения и освобождения. Это привело к изменению социального состава, организационных принципов и идеологии христианских общин. Эволюция христианства предопределялась разочарованием в надеждах на скорый приход Мессии. К середине II века в христианстве берет верх то направление, которое делало упор на мистические стороны учения. Складывается отделенный от верующих церковный аппарат. Руководство общинами переходит в руки епископов, пресвитеров, дьяконов, образовавших стоящий над верующими клир (духовенство). Епископами назначались, как правило, состоятельные люди: «Ибо кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли пещись о церкви божией?» Епископы различных общин установили между собой прочные связи; таким образом была создана вселенская церковь. «Вне церкви нет спасения», «Без епископа нет церкви», «На епископа должно смотреть, как на самого Господа», – учило духовенство. Присвоив себе право проповедовать и толковать христианское учение, духовенство разработало сложную систему обрядов, служб, догм, используя ряд положений других религий (например, митраизма) и философских школ (например, стоиков, гностиков). Вообще нужно сказать, что в раннем христианстве легко угадывается сходство с некоторыми греко-римскими религиями-мистериями. Это и понятно, ведь христианство возникло в пределах той же цивилизации и стремилось удовлетворить те же потребности. Например, и христианство, и различные мистерии обещали верующим жизнь после смерти. Эту загробную жизнь можно было получить, совершая определенные ритуалы, постигая таинственные откровения и т. д. В основе всех этих религий лежит принцип поклонения мифическому Заступнику, главенствующему над Судьбой. Интересно, что первоначально христианство еще четко не выделилось среди других религий и зачастую сливалось с ними. Например, в Малой Азии во II веке н. э. наассены и монтанисты (основоположник этого учения Монтан из Мизии когда-то был жрецом Кибелы) соединили элементы христианства с культом Аттиса, а жители Александрии поклонялись Иисусу и Серапису. Образ Девы Марии, в котором воплотилась идея материнства, очень схож с образом Исиды, а христианский монотеизм (единобожие) в общих чертах очень сходен с общеимперским культом Солнца. Но одновременно раннее христианство вступало в острую борьбу с мистериями, считая их низкими и порочными обрядами. Особой неприязнью со стороны христиан пользовался культ Митры, который, помимо таинственных и мрачных обрядов, включал в себя и сходные с христианскими идеи самопожертвования, веру в посмертное воздаяние, зачатки мученичества, объединяющие верующих общие трапезы.

Конечно, возникнув на римском Востоке, христианская религия не могла не вобрать в себя некоторые элементы языческих мистерий, но все же в ней присутствовал один важнейший момент, который не смогла дать миру ни одна другая религиозная или философская доктрина. Этим моментом было утверждение о том, что Иисус Христос умер для того, чтобы спасти все человечество. Эта установка об искупительных страданиях – о жизни, которая была дана человеку, утеряна им и возвращена ему после того, как он искупил грехи человечества, сам при этом оставаясь непорочным, была незнакома никаким другим религиям. Кроме того, Спаситель не был подчиненным кому-то Богом или созданным кем-то богоподобным существом. Он сам был Богом, воплотившимся в человеке, умершем как человек и воскреснувшем как Бог.

Еще одной характерной особенностью этой религии, которая привлекала к себе все большее количество людей, была идея всеобщей безграничной любви, милосердия и сострадания ко всем: к женщинам, детям, нищим, изгоям и калекам. То есть ко всем, кем обычно пренебрегало классическое римское общество. Обещанное Иисусом бессмертие было тесно связано с идей любви: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное»; «Блаженны голодные, ибо они насытятся»; «Блаженны плачущие, ибо они будут смеяться». Христиане, объединенные этой всеобщей любовью и стремившиеся отвечать любовью на зло и насилие, становились равнодушными к своей непопулярности среди язычников-римлян. Они не придавали значения римским законам и не видели необходимости им подчиняться, поскольку хранили верность лишь собственной религии. Они отказывались поклоняться обожествленному императору, так как он не был их богом. Тем самым они разрушали устои римской религии и расшатывали Империю. Естественно, что это вызвало гонения на христиан со стороны официальных властей. Но даже самые жестокие репрессии не могли сломить первых христиан. Они охотно шли на смерть за веру, имея перед глазами такой пример, как мученическая смерть Иисуса.

Самыми свирепыми гонениями на христиан печально прославился император Нерон. После великого пожара Рима в 64 году н. э. (который некоторые считали делом рук самого Нерона, мечтавшего сложить стихи о пожаре легендарной Трои), император обвинил в поджоге местные христианские общины и учинил настоящую травлю представителей этой религии. Вот как описывает эти события выдающийся древнеримский историк Корнелий Тацит:

«Мер, которые предпринимали люди против пожара, было недостаточно. Тогда попытались умилостивить небеса. После того, как посоветовались с книгами Сивиллы, воздали молитвы Вулкану, Церере и Прозерпине. Взывали также к благосклонности Юноны. Но ни человеческие усилия, ни щедрость императора, ни воззвания к богам не искоренили злополучных подозрений в том, что пожар был результатом поджога. Чтобы пресечь эти слухи, Нерон выдумал козлов отпущения и изощренно наказал христиан, «общепризнанных развратников», как их называли в народе. (Основоположник христианства, Христос, был казнен при Тиберии наместником Иудеи Понтием Пилатом. Но, несмотря на это, христианская религия стала распространяться с новой силой не только в Иудее, откуда происходит это зло, но даже в Риме, где накапливается и процветает все постыдное и скверное.) Поначалу Нерон арестовывал тех, кто сам признавался, что он христианин. Затем, благодаря той информации, которую они предоставляли, были обречены многие другие. Их преследовали не столько за поджог, сколько за их антиобщественные идеи. Из их смерти устроили представление. Одетые в шкуры диких зверей они были растерзаны дикими львами и собаками или распяты; из них делали факелы и после наступления темноты зажигали их, чтобы заменить дневной свет. Для того чтобы провести эти представления, Нерон предоставил свои сады. Кроме того, были устроены зрелища в цирке… Несмотря на то что жертвы были виновны в христианстве и заслуживали жестокого наказания, их жалели, поскольку было ясно, что их приносят в жертву жестокости одного человека, а не интересам государства».

Гонения на христиан происходили при многих знаменитых императорах Рима. При Домициане, в начале II века н. э., христиан преследовали за отказ почитать императора как бога, при Траяне – за нарушение общественного спокойствия Империи. Даже такой терпимый и философствующий император, как Марк Аврелий, недолюбливал христиан за их непреклонность в вопросах религии и стремление к мученической смерти. Император считал это показухой. Даже после официального признания Константином Великим в IV веке н. э. христианства главенствующей религией Империи были моменты, когда на него начинались гонения. Ярким примером этому может послужить правление императора Юлиана Отступника в 360–363 годах н. э., пытавшегося силой насадить отживающие языческие верования в уже достаточно христианизированной Римской империи. За это он и получил свое прозвище как отступивший от истинной веры.

Совершенствуя и подгоняя под сложившуюся в Империи политическую обстановку свой культ, верховное духовенство все более и более отдалялось от простой массы верующих христиан. Общие трапезы были заменены причащением, апостолы – слугами и гонцами епископов, равенство верующих – противопоставлением между клиром и мирянами. В христианской литературе II–III веков большое место занимает апологетика. Христианские авторы стремятся уверить императоров, что новая религия не только не опасна рабовладельческому государству, но и является его надежным союзником. Первоначальное осуждение императорской власти уже во II веке свелось к религиозной оппозиции насаждавшемуся властью культу императоров, требованию поклоняться им, как богам. «Отдавайте кесарю кесарево, а божие – Богу», – дальше такого призыва уклоняться от официального культа императоров церковь не шла. В то же время церковь, понимая, что ее сближение с правящей элитой империи неизбежно, отчаянно призывала подчиняться властям: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению»; «Бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым»; «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу. Не с видимою только услужливостью… но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души. Служа с усердием, как Господу, а не как человекам». Церковь настойчиво стремилась к союзу с императорской властью. С IV века императоры уже были вынуждены считаться с церковью и даже искать у нее поддержки. При императоре Константине христианство было объявлено равноправной с другими верами (313 год), а затем господствующей (324 год) религией.

Эволюция христианства сопровождалась ожесточенной борьбой между церковью и различными ересями^[5]. Так, во второй половине II века н. э. в Малой Азии возникла секта монтанистов, продолжавших проповедовать ненависть к Римской империи, предвещать близкое пришествие Мессии, конец «мира зла и насилия», установление «тысячелетнего царства»: «Мы не хотим больше оставаться в рабстве, мы желаем скорее царствовать». В общинах монтанистов сохранялись общие трапезы, демократические порядки раннехристианских общин. Тогда же возникли антицерковные секты гностиков (гносис – знание), соединявшие ряд положений христианства с учением о «логосе» в духе философии неоплатонизма и стоиков. Некоторые гностики (например, Эпифан) учили, что общественное неравенство противоречит божественному закону справедливости: «Бог не делает различия между богатым, бедным и правителем народа, между неразумными и разумными, женщинами и мужчинами, свободными и рабами… ибо никто не может отнять у своего ближнего его долю света, чтобы самому наслаждаться двойной». Божественному закону справедливости Эпифан противопоставлял человеческий закон, учредивший частную собственность: «мое» и «твое» пришло в мир через законы, так что теперь нигде нет общности. Еретики широко использовали обращение к текстам Писания, отвечавшим настроениям масс. С IV века в Северной Африке возникло движение рабов, колонов^[6] и свободных бедняков, называвших себя агонистиками (борцами, воинами Христовыми). Вооруженные дубинками (ибо, согласно Писанию, «все, взявшие меч, мечом погибнут») агонистики нападали на усадьбы богачей, убивали владельцев или заставляли их работать на мельницах и в каменоломнях («если кто не хочет трудиться, тот и не ешь»).

Вот так, вкратце, изменялась и развивалась римская религия на протяжении почти тысячи лет – с момента зарождения первых, еще примитивных и обезличенных богов до глубоких, насквозь пронизанных тайной, мистических и загадочных культов и философских учений поздней античности. А апофеозом развития античной религиозно-философской мысли можно считать появление в I веке н. э. одной из самых распространенных мировых религий – христианства.

Загадки императоров

Как правило, на вопрос, кого из римских императоров вы можете назвать, почти без промедления следует ошибочный ответ – Юлия Цезаря. В лучшем случае, кто-то вспомнит Августа, Нерона или злополучного Калигулу. А ведь с момента установления империи при Октавиане Августе и до падения Рима при Ромуле Августуле в 475 году н. э. сменилось 162 императора, а была еще и Восточная Римская империя, позже названная Византией… И каждый из этих императоров не только являлся правителем огромного государства, но был еще и человеком, со своими достоинствами и недостатками. Каждый оставил след в истории, был отмечен в летописях и воспоминаниях современников. Поэтому, как кажется, было бы небезынтересно поближе познакомиться с некоторыми яркими личностями, стоявшими во главе Римской империи на протяжении пяти веков ее существования. Тем более, что в судьбах римских императоров до сих пор много неясного. К примеру, действительно ли последний римский император Ромул Августул умер в ссылке, или ему удалось убежать в Британию и стать там родоначальником новой королевской династии? К тому же, хотя это и противоречит традиционным представлениям, на троне Империи восседали не только римляне, но и представители азиатских и африканских народов. Об этом свидетельствуют даже их имена – Песценний Нигер, Филипп Араб.

А была ли в Риме профессия более опасная, чем «профессия» императора? Мало кто из римских императоров умирал своей смертью. От рук убийц пали Калигула, Клавдий, Домициан и Нерон. Так что зачастую ворота в императорский дворец были преддверием склепа. Заговоры, измены и убийства являлись неотъемлемой частью жизни императорского Рима, ее самой загадочной и таинственной стороной. И, по вполне понятным причинам, они до сих пор представляют интерес как для профессиональных историков, так и для просто любознательных людей.

Так что, несмотря на кажущуюся изученность, в истории Римской империи и ее императоров до сих пор остается немало белых пятен. Своими мыслями по многим спорным и неясным вопросам автор и решил поделиться с читателями.

Конечно, в рамках небольшого повествования невозможно рассказать обо всех правителях Империи, но о некоторых, самых интересных и неоднозначных (независимо от того, с какой стороны, положительной или отрицательной, их принято характеризовать) поговорить все же стоит. Мы намеренно опустим Гая Юлия Цезаря по той причине, что императором, как таковым, он не был, кроме того, о нем и его деятельности и так уже написано очень много. Личность Октавиана Августа, хотя во многом противоречива и неоднозначна, все же достаточно хорошо освещена древними авторами, и тайн, относящихся к периоду его правления, немного. А вот его преемники, такие как Калигула или Нерон, в этом отношении интересней. И начать, на наш взгляд, следует с Гая Калигулы – первого «императора-бога» на римском троне.

Наверное, нет в истории Римской империи более негативного персонажа, чем император Гай Калигула. Несмотря на свое недолгое правление (37–41 годы н. э.), он умудрился оставить о себе такую славу, что прозвище его стало символом самых безумных и отвратительных деяний во всей последующей истории Империи. Но одновременно имя этого страшного человека – сосредоточия всех возможных и невозможных пороков – вызывало и до сих пор вызывает у людей вдумчивых живой интерес. Можно сказать, что именно Калигула своим неоднозначным поведением первым поставил вопрос: «Власть развращает человека или человек власть?»

Гай Цезарь, прозванный Калигулой, приходился императору Тиберию внучатым племянником. Дед его, Друз, был младшим братом императора Августа, а отец – знаменитый и чрезвычайно любимый римлянами Германик – был усыновлен Тиберием по приказу Августа. С самого своего рождения в 12 году Гай постоянно проживал вместе с родителями в военных лагерях, и прозвищем своим Калигула (Сапожок) он был обязан легионерам, так как ходил в перешитой под него одежде рядового солдата.

Страшные удары, постигшие позже семейство Германика, миновали Гая стороной. Вместе с отцом он совершил в 19 году поездку в Сирию. Вернувшись оттуда после смерти отца, он жил сначала у матери, Агриппины, потом у Ливии, своей прабабки; когда та умерла в 29 году, он, еще отроком, произнес над телом похвальную речь. Затем он перешел жить к своей бабке Антонии. После загадочной смерти Тиберия войско и население принесли Гаю присягу, а сенат оформил его права. Префект претория^[7] Макрон также стал на его сторону, что сыграло решающую роль. Внук Тиберия Гемелл был устранен от сонаследования. Избирая Калигулу императором, все надеялись, что он будет похож на своих предков. Светоний Транквилл так говорит о начале правления Калигулы: «Когда он выступил из Мизена, то, несмотря на то, что он был в трауре и сопровождал тело Тиберия, народ по пути встречал его огромными ликующими толпами, с алтарями, с жертвами, с зажженными факелами, напутствуя его добрыми пожеланиями, называя его «светиком», и «голубчиком», и «куколкой», и «дитятком». А когда он вступил в Рим, ему тотчас была поручена высшая и полная власть по единогласному приговору сената и ворвавшейся в курию толпы, вопреки завещанию Тиберия, который назначил ему сонаследником своего несовершеннолетнего внука. Калигула и сам делал все возможное, чтобы возбудить к себе любовь в людях. Тиберия он с горькими слезами почтил похвальной речью перед собранием и торжественно похоронил. Тотчас затем он отправился на Пандатерию и Понтийские острова, спеша собрать прах матери и братьев, приблизился к их останкам благоговейно, положил их в урны собственными руками и с великой пышностью доставил в Рим. В память их он установил ежегодные поминальные обряды. После этого в сенатском постановлении он сразу назначил бабке своей Антонии все почести, какие воздавались когда-то Ливии, вдове Августа; дядю своего, Клавдия, взял себе в товарищи по консульству; своего троюродного брата Тиберия Гемелла (родного внука Тиберия) в день его совершеннолетия усыновил и поставил главою юношества. Он помиловал осужденных и сосланных по всем обвинениям, оставшимся от прошлых времен. Должностным лицам он разрешил свободно править суд и даже сделал попытку восстановить народные собрания. Он облегчил налоги и многим пострадавшим от пожара возместил их убытки. Дважды устраивал он всенародные раздачи по триста сестерциев каждому римлянину. Устраивал он много раз и всевозможные зрелища на потеху всему народу. В первый же год Гай завершил строительство храма Августа, который Тиберий начал было строить, но так и не закончил, несмотря на то, что правил двадцать с лишним лет. При Гае же начали строить водопровод из области Тибура».

Однако вскоре стало понятно, что в своем выборе римляне очень сильно ошиблись. Как писал Аврелий Виктор: «По капризу природы, часто, словно нарочно, дурные люди происходят от хороших родителей, грубые от особенно просвещенных, а иногда природа делает детей подобными родителям или наоборот. На этом основании многие из разумных людей признавали, что лучше остаться совсем без потомства».

Свой крутой нрав молодой Гай Калигула начал проявлять еще в юности. В 31 году, девятнадцати лет от роду, он был вызван императором Тиберием на Капри. К этому моменту по приказу впавшего в ярость полусумасшедшего Тиберия его старший брат Нерон уже был убит, а мать и другой брат находились в заточении. На Капри многие из окружения императора хитростью или силой пытались вызвать у Калигулы выражение недовольства, но он ни разу не поддался искушению: казалось, он вовсе забыл о судьбе своих ближних, словно с ними ничего не случилось. А все, что приходилось терпеть ему самому, он сносил с таким невероятным притворством, что по справедливости о нем было сказано: «Не было на свете лучшего раба и худшего государя». Однако уже тогда не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях жертв Тиберия, а по ночам, в накладном парике и длинном платье, бродил по кабакам и притонам, с большим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий поощрял это, надеясь таким образом укротить его лютый нрав. Проницательный старик видел его насквозь и не раз говорил, что Гай живет на погибель и себе, и всему Риму, и что «… в нем (в Калигуле) он вскармливает ехидну для римского народа и Фаэтона для всего земного круга».

Немного позже Гай женился на Юнии Клавдилле, дочери Марка Силана, одного из знатнейших римлян. Затем он был назначен авгуром на место своего брата Друза, но еще до посвящения введен в сан понтифика. Это было важным знаком признания его родства с императором: дом Тиберия уже был лишен всякой иной опоры, и Гай все больше получал надежду на наследство. Чтобы еще крепче утвердиться в близком кругу императора, он, после того как Юния умерла при родах, вступил в связь с Эннией Невией, женой Макрона, стоявшего во главе преторианских когорт; ей он обещал, что женится на ней, когда достигнет власти. Через нее он вкрался в доверие к Макрону и тогда, как полагают некоторые древние авторы, отравил Тиберия. «Умирающий еще дышал, когда Гай велел снять у него перстень; казалось, что Тиберий сопротивлялся. Тогда Гай приказал накрыть его подушкой и своими руками стиснул ему горло. Вольноотпущенника, который вскрикнул при виде этого злодеяния, он тут же отправил на крест».

Аврелий Виктор писал о первых месяцах правления Гая Цезаря: «… потому что он долго скрывал дикие порывы своей души под личиной стыдливости и покорности, так что с полным основанием в народе пошел слух, что никогда еще не было лучших слуг и более строгого господина, нежели он. Наконец, достигнув власти, поскольку подобные характеры обычно влияют на душевные качества, он прекрасно обращался с народом, с сенаторами, с солдатами и, когда стало известно о заговоре против него, он, как бы не веря этому, убеждал, что это не относится к нему, жизнь которого никого не тяготит и не стесняет».

Современные ученые считают, что свой характер Калигула унаследовал от своей покойной матери Агриппины, который у него выродился в психическую неуравновешенность. Через несколько месяцев после воцарения он приказал убить Гемелла даже без видимости какого-нибудь судебного разбирательства. «Но вдруг, предав сначала казни нескольких невинных людей на основании различных обвинений, он словно показал лик зверя, глотнувшего крови, и потом целое трехлетие прошло в том, что весь мир осквернялся многообразными казнями сенаторов и самых выдающихся людей», – так говорит о начале террора Калигулы Светоний Транквилл. Бабку Антонию, воспитавшую его, он вдруг невзлюбил, начал третировать и многими обидами и унижениями (а по мнению некоторых – и ядом) свел в могилу. После смерти он не воздал ей никаких почестей и из обеденного покоя любовался на ее погребальный костер. Троюродного брата и приемного сына Тиберия он неожиданно казнил в 38 году, обвинив его в том, что от него пахнет лекарством и что он принял противоядие перед тем, как явиться на его пир. Префекта преторианцев Макрона, доставившего ему власть, он принудил покончить жизнь самоубийством, а его жену и свою любовницу Эннию велел казнить. Точно так же он довел до самоубийства тестя Силана за то, что тот якобы не захотел плыть вместе с ним в бурную погоду в Пандатерию за останками его матери. Дядю Клавдия он оставил в живых лишь для потехи, считая его слабоумным.

Безумства императора начали выходить за все возможные рамки. Вот что говорит об этом Светоний: «Со всеми своими сестрами он жил в преступной связи, и на всех званых обедах они попеременно возлежали на ложе ниже его, а законная жена – выше его. Говорят, одну из них, Друзиллу, он лишил девственности еще подростком, и бабка Антония, у которой они росли, однажды застала их вместе. Потом ее выдали за Луция Кассия Лонгина, сенатора консульского звания, но Гай отнял ее у мужа, открыто держал как законную жену и даже назначил ее во время болезни наследницей своего имущества и власти. Когда в 38 году она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми. А сам он, не в силах вынести горя, внезапно ночью исчез из Рима, пересек Кампанию, достиг Сиракуз и с такою же стремительностью вернулся, с отросшими бородой и волосами. С этих пор все свои клятвы о самых важных предметах, даже в собрании перед народом и перед войсками, он произносил только именем божественной Друзиллы. Остальных двух сестер он любил не так страстно и почитал не так сильно: не раз он даже отдавал их на потеху своим любимчикам, а потом лицемерно осудил за разврат и, обвинив в намерении убить его, сослал на Понтийские острова».

Стремясь обеспечить себе наследника, Калигула очень часто женился на представительницах самых уважаемых родов Рима, зачастую даже не считаясь не только с их желанием, но даже с их семейным положением.

«… Ливию Орестиллу, выходившую замуж за Гая Пизона, он сам явился поздравить, но тут же приказал отнять ее у мужа и через несколько дней отпустил, а два года спустя отправил в ссылку, заподозрив, что она за это время опять сошлась с мужем. Лоллию Павлину, жену Гая Меммия, консулярия и военачальника, он вызвал из провинции, прослышав, что ее бабушка была когда-то красавицей, тотчас развел с мужем и взял в жены, а спустя немного времени отпустил, запретив ей впредь сближаться с кем бы то ни было. С последней своей женой, Цезонией, он сошелся в 39 году. Хотя она не отличалась ни красотой, ни молодостью и уже родила от другого мужа трех дочерей, он любил ее жарче всего и дольше всего за ее сладострастие и расточительность. Иногда он даже показывал ее голой своим друзьям. Именем же супруги он удостоил ее не раньше, чем она от него родила, и в один и тот же день объявил себя мужем и отцом ее ребенка.

Многочисленные связи его были также вызывающе бесстыдны, поскольку ни одной именитой женщины он не оставил в покое. Обычно он приглашал их с мужьями к обеду и, когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась, а вернувшись, еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего или плохого нашел он в ее теле».

В 39 году Калигула решил попробовать себя на военном поприще – устроить грандиозный завоевательный поход. Причем эта мысль пришла ему в голову совершенно спонтанно, а сам поход был осуществлен в характерной для больного воображения императора манере и превращен в очередной фарс. Светоний Транквилл так описал эти события: «Гай ехал в Меванию посмотреть на источник и рощу Клитумна.

Тут ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей. Тогда ему и пришло в голову предпринять поход в Германию; без промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска, произведя с великой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, сколько никогда не видывали, он отправился в путь. Двигался он то стремительно и быстро, так что преторианским когортам иногда приходилось вопреки обычаям вьючить знамена на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, когда носилки его несли восемь человек, а народ из окрестных городов должен был разметать перед ним дорогу и обрызгивать пыль. Прибыв в лагеря, он захотел показать себя полководцем деятельным и строгим: легатов, которые с опозданием привели вспомогательные войска, уволил с бесчестием, старших центурионов, из которых многим оставались считанные дни до отставки, лишил звания под предлогом их дряхлости и бессилия, а остальных выбранил за жадность и сократил вдвое выслуженное ими жалованье. Однако за весь этот поход он не совершил ничего: только когда под его защиту бежал с маленьким отрядом Аминий, сын британского вождя Кинобеллина, изгнанный отцом, он отправил в Рим пышное донесение, будто ему покорился весь остров, и велел гонцам не слезать с колесницы, пока не прибудут прямо на Форум, к дверям курии, чтобы только в храме Марса, перед лицом всего сената передать его консулам. А потом, так как воевать было не с кем, он приказал нескольким германцам из своей охраны переправиться через Рейн, скрыться там и после дневного завтрака отчаянным шумом возвестить о приближении неприятеля. Все было исполнено: тогда он с ближайшими спутниками и отрядом преторианских всадников бросился в соседний лес, обрубил с деревьев ветки и, украсив стволы наподобие трофеев, возвратился при свете факелов. Тех, кто не пошел за ним, он разбранил за трусость и малодушие, а спутников и участников победы наградил венками. В другой раз он велел забрать нескольких мальчиков-заложников из школы и тайно послать их вперед, а сам внезапно, оставив званый пир, с конницей бросился за ними и в цепях привел назад. Участникам этой погони он предложил занять место за столом, не снимая доспехов, и даже произнес, ободряя их, известный стих Вергилия:

Будьте тверды и храните себя

Для грядущих успехов.

В то же время он гневным эдиктом заочно порицал сенат и народ за то, что они наслаждаются несвоевременными пирами, цирком, театром и отдыхом на прекрасных виллах, когда цезарь сражается среди стольких опасностей. Наконец, словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском берегу, и между тем, когда никто не знал и не догадывался, что он думает делать, вдруг приказал всем собирать раковины в шлемы и складки одежд – это, говорил он, добыча Океана, которую он шлет Капитолию и Палатину. В память победы он воздвиг высокую башню. Воинам он пообещал в подарок по сотне денариев каждому и, словно это было беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь счастливые, ступайте же богатые!» После этого он обратился к заботам о триумфе. Не довольствуясь варварскими пленниками и перебежчиками, он отобрал из жителей Галлии самых высоких и, как он говорил, пригодных для триумфа. Почти все триремы, на которых он выходил в океан, было приказано доставить в Рим сухим путем». Прежде чем покинуть Галлию, он задумал казнить каждого десятого из тех легионов, которые бунтовали после смерти Августа, за то, что они когда-то держали под арестом его самого и его отца Германика. Но увидев, что солдаты готовы вновь взбунтоваться, он бежал от легионов в Рим.

Как и в военной сфере, его управление государством было смесью нелепых чудачеств и злого фарса. Он словно задался целью осквернить и высмеять все, чем привыкли гордиться римляне, высмеять предания и обычаи, утрируя их до невероятной степени.

Начать с того, что он присвоил множество прозвищ: его величали и «благочестивым», и «сыном лагеря», и «отцом войска», и «цезарем благим и величайшим». Не довольствуясь этим, он объявил, что решил обожествить себя еще при жизни и распорядился привезти из Греции прославленные изображения богов, даже знаменитого фидиевского Зевса Олимпийского, с тем, чтобы снять с них головы и заменить своими. Своему божеству он посвятил особый храм, где находилось его изваяние в полный рост. Он назначил жрецов, а должность главного жреца заставил отправлять по очереди самых богатых граждан.

Из искусств, по словам Светония, Гай больше всего занимался красноречием, и достиг в нем больших успехов. Он легко находил слова, мысли, а его выразительный голос доносился до самых задних рядов. Кроме того, он сражался боевым оружием как гладиатор, выступал возницей в повсюду выстроенных цирках, а пением и пляской он так наслаждался, что даже на всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актеру и не копировать у всех на глазах движения плясуна. То же мрачное шутовство видно во множестве его поступков. Через залив между Банями и Путеоланским молом, шириной в три тысячи шестьсот шагов, он велел перекинуть мост. Для этого он собрал отовсюду грузовые суда (чем даже вызвал голод, так как не осталось кораблей для подвозки хлеба), выстроил их на якорях в два ряда, насыпал на них земляной вал и выровнял по образцу Аппиевой дороги. По этому мосту он два дня разъезжал взад и вперед со свитой преторианцев. По мнению многих римских историков, Гай выдумал этот мост в подражание персидскому царю Ксерксу, который во время своего вторжения в Грецию в VI веке до н. э. перегородил Геллеспонт. Сенаторов, занимавших самые высокие должности и облаченных в тоги, он заставлял бежать за своей колесницей по несколько километров, а за обедом стоять у его ложа, подпоясавшись полотном, словно рабы. На театральных представлениях он раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь заняла места всадников, и потом потешался, наблюдая за их ссорами. На гладиаторских играх он вдруг вместо обычной пышности выводил изнуренных зверей и убогих дряхлых гладиаторов. Когда подорожал скот, которым откармливали диких зверей для представлений, он велел бросить им на растерзание преступников; обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех «от лысого до лысого». Многих знатных людей он казнил самым жестоким способом, обвиняя их в «оскорблении величества» только за то, что они не клялись его гением. За одним сенатором, который не хотел присутствовать на казни сына и отговаривался нездоровьем, он послал носилки.

Он отправил солдат по островам, чтобы они перебили всех изгнанников, сказав, что завидует жизни, которую они ведут – безмятежной и довольной малым, «настоящей жизни философов». Одного сенатора, который уехал лечиться и все никак не возвращался в Рим, несмотря на частые напоминания, Гай приказал убить, заявив, что если не помогает чемерица, то необходимо кровопускание. Он постановил, что те, кто во всеуслышанье объявили его сонаследником своего имущества и все еще продолжают жить, просто издеваются над ним, и многих приказал отравить. Он часто сетовал на то, что правление его скоро сотрется из памяти, так как не было отмечено ничем величественным: ни разгромом войск, ни голодом, ни чумой, ни пожаром, ни хотя бы землетрясением.

Одежда и обувь его поражали своей нелепостью. Он то и дело выходил к народу в цветных, расшитых жемчугом накидках, иногда – в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги – каллиги, а то и в женские туфли. Много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию или трезубец. Триумфальное одеяние он носил постоянно даже до своего похода. В роскоши он превзошел самых безудержных расточителей. Он выдумал неслыханные омовения, диковинные блюда и пиры – купался в благовонных маслах, горячих и холодных, пил драгоценные жемчужины, растворенные в уксусе. При этом он говорил: «Нужно жить или скромником, или цезарем!» По его приказу были построены огромные корабли – галеры, имеющие по десять рядов весел на каждом борту, с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и садами: пируя в них средь бела дня, он под музыку и пение плавал вдоль побережья Кампании. Сооружая виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, думая лишь о том, чтобы построить то, что построить, казалось, невозможно.

Легкомысленная трата денег, накопленных Тиберием, – два миллиарда семьсот миллионов сестерциев, привела Калигулу к повышению налогов и к конфискациям для пополнения государственной казны. Все это сопровождалось массовыми казнями и проскрипциями, которые напомнили жителям Рима страшные времена Мария и Суллы. Светоний с осуждением пишет: «Тогда он обратился к самым преступным способам, не брезгуя никакими злодеяниями для того, чтобы присвоить себе чужие деньги. Он объявлял незаконными завещания, заставлял покупать за баснословные цены всю утварь, оставшуюся после больших зрелищ, заседая в суде, присуждал к конфискации имущество всех, без оглядки на их вину (говорили, что однажды он одним приговором осудил сорок человек по самым разным обвинениям, а потом похвалялся перед Цезонией, проснувшейся после дневного сна, сколько он переделал дел, пока она отдыхала). Налоги он собирал новые и небывалые: так он обложил пошлиной все съестные товары, продававшиеся в городе, носильщики платили одну восьмую дневного заработка, проститутки – цену одного сношения. Не останавливался он и перед прямым грабежом. Рассказывали, что однажды он играл в кости с друзьями и проигрался. Тогда он вышел из дворца, увидел двух проходивших мимо всадников, велел схватить их и лишить имущества, а затем вернулся и продолжил игру».

Калигула требовал себе божеских почестей, сравнивая себя с Юпитером, хотел сделать консулом своего любимого коня Инцитата, устраивал оргии, во время которых выставлял на продажу знатных римских матрон – жен и дочерей сенаторов – своим рабам, вольноотпущенникам и солдатам. Естественно, что эти безумства отвернули от императора практически всех его бывших сторонников, и в первую очередь армию и сенат. В рядах преторианской гвардии зрело недовольство, вылившееся в череду заговоров. Первый из них созрел еще в 39 году н. э. Во главе его стоял начальник верхнегерманских легионов Гней Лентул Гетулик. Заговор был раскрыт, что послужило поводом к новому взрыву террора. После возвращения императора из Галлии в 40 году был организован второй заговор с участием преторианских командиров. Во главе его встал Кассий Херея, трибун преторианской когорты. Как говорили, Калигула постоянно издевался над ним, то называя «неженкой» и «бабой», то назначая ему как пароль нецензурные слова, то предлагая в благодарность за что-то руку для поцелуя, сложив и двигая ее непристойным образом. Заговорщики напали на Гая. 24 января 41 года в то время, когда он в сопровождении нескольких сенаторов шел по узкому проходу по направлению к театру. Первый удар сделал Херея, пробив Калигуле затылок, затем остальные нанесли ему более тридцати ран. Зарубили и жену его Цезонию, а дочь убили, разбив голову о стену. Труп принцепса^[8] был кое-как сожжен и закопан в саду (позже его погребли более достойно вернувшиеся из изгнания сестры). Власть была передана дяде Калигулы Клавдию. Аврелий Виктор преподнес события, связанные с убийством Калигулы, как свержение нового Тарквиния новым Брутом: «Поэтому по почину Хереи люди, в душе которых еще жила римская доблесть, замыслили спасти республику от гибели путем его устранения: славный поступок Брута, изгнавшего Тарквиния, послужил им примером». Но автор с сожалением констатировал то, что ожидаемого поворота к новому возрождению Республики не произошло, а восшествие на престол Клавдия окончательно, по его мнению, установило в Риме царскую власть.

В чем же загадка такого странного поведения Калигулы? Он так великолепно начал свое правление, но буквально за несколько месяцев переродился в ужасающего монстра, по сравнению с которым даже дикие германцы и африканцы казались просто младенцами. Неудивительно, что эту резкую и внезапную перемену современники Калигулы старались каким-то образом объяснить. Большинство римских историков склонялись к мысли, что император просто сошел с ума, обосновывая это не только поведением Калигулы, но и его прошлым. Они обращались к детству императора, когда после смерти отца, а потом и матери он жил у своей бабки Антонии. Зная мальчика лучше, чем кто-либо другой, она была о нем весьма плохого мнения. Говорили даже, что уже тогда она отмечала признаки извращенности в его характере, что связывали (как уже говорилось выше) с психической неуравновешенностью матери Агриппины. Загадка резкой перемены в характере Гая Калигулы и до сих пор привлекает многих историков, писателей, поэтов и… врачей.

Именно врачи – психиатры и невропатологи – попытались, используя все те же свидетельства древних авторов, ответить на вопрос: «Что произошло с Калигулой? Что превратило его из человека в чудовище?»

Обратившись к Светонию, современные медики обнаружили интересный факт в биографии Калигулы. Вскоре после своего вступления на трон, в конце 37 года н. э. император внезапно заболел. Возникли серьезные сомнения в его выздоровлении, а поскольку до тех пор он проявлял себя как мудрый и человеколюбивый монарх, в Риме и по всей Империи совершались жертвоприношения за его выздоровление. Светоний пишет, что «множество людей ожидало на Палатине перед резиденцией императора сообщений врачей». К сожалению, сейчас неизвестно содержание тех сообщений, но некоторые выводы сделать можно. Известно, что болезнь императора сопровождалась горячкой и что когда, спустя несколько месяцев, он выздоровел, то совершенно изменился. Он вел себя так, что окружающие терялись в догадках. Калигула как будто перешагнул всякие барьеры. Начались безумные кровавые оргии, беспричинные казни и изгнания. То есть на лицо типичное сумасшествие, и вызвано оно было именно странной болезнью, перенесенной императором. Исследовав симптомы болезни и сопоставив их с последующим поведением «больного», ученые-медики пришли к простому и достаточно убедительному выводу: кровавый монстр и тиран, осуждаемый всеми историками Рима и позднейших времен, был попросту умалишенным. А причиной, видимо, стала тяжелая вирусная инфекция, которая проявилась в виде энцефалита, то есть воспаления мозга. Нарушение психики в результате воспаления мозга – явление нередкое. В случае с Калигулой, выражаясь медицинским языком, «речь идет о структурных нарушениях в лобных долях мозга, которые привели к потере барьеров, разрушении общественных навыков и, наконец, к разрушению личности и слабоумию».

Вот так энцефалит оказал влияние на всю римскую историю. Болезненное самодурство Калигулы, в особенности его представление о себе как о боге, стало образцом для других жестоких, извращенных и самолюбивых правителей Империи, таких как Нерон, Коммод или Элагабал.

После убийства Калигулы преторианцы случайно нашли во дворце спрятавшегося дядю убитого императора, брата Германика Клавдия. О нем все забыли, так как по своим качествам он, казалось, меньше всего подходил на роль императора. Но тут вспомнили, что Клавдий – брат Германика. Этого было достаточно, чтобы преторианцы отнесли его в свою казарму и там провозгласили императором. Сенат был поставлен перед свершившимся фактом и поднес Клавдию все ставшие уже обычными полномочия и титулы принцепса. Аврелий Виктор так описал восшествие на трон Клавдия: «Между тем, когда вооруженные воины стали по предписанию сената преследовать всех из рода цезарей и даже особ женского пола, а также всех их близких, один уроженец Эпира из когорт, которые осадили все выходы из Палатинского дворца, обнаружил спрятавшегося в постыдном месте Тиберия Клавдия. Он извлек его оттуда и, обратившись к товарищам, крикнул им: «Если вы благоразумны, то вот вам принцепс». Так началось долгое и достаточно успешное правление императора Клавдия. И при всей кажущейся прозаичности оно вызывает несколько вопросов. Первый – сам факт восшествия на престол столь незначительной, как может показаться на первый взгляд, фигуры. Действительно странно, ведь, если разобраться, Клавдий, приходившийся родным дядей Калигуле, должен был разделить участь последнего. Ведь не дрогнула же рука убийцы, когда он зарезал жену императора и размозжил голову его маленькой дочери. А Клавдия пощадили, хотя, как известно, он сопровождал Калигулу, направляющегося на обед. И не только пощадили, но и провозгласили новым императором, предварительно найдя его плачущим и трясущимся в дальнем углу за портьерой. Почему? Трудно удовлетвориться свидетельствами древних историков, указывавших на то, что Клавдий был настолько никчемен и безопасен, что убийцы попросту не обратили на него внимания, в то время как планомерно вырезали всех родственников Калигулы «от мала до велика». А провозглашение его императором кажется на этом фоне просто нонсенсом. Но если сопоставить все факты, предшествующие убийству Калигулы: поведение Клавдия во время издевательских выходок племянника, старательно симулируемое слабоумие и последующее правление, которое по праву считается одним из наиболее блестящих с момента смерти Августа, вплоть до воцарения Веспасиана, то напрашивается вывод: Клавдий, возможно, сам стоял во главе заговора, а умело обставленное насильственное провозглашение его принцепсом было прекрасно срежиссированным спектаклем. Это провозглашение «помимо воли» стало прекрасным алиби Клавдию. Император опасался вполне возможных в будущем обвинений в убийстве родственников, а тем более в «цареубийстве». Чего только стоит его речь в римском сенате после провозглашения принцепсом. «Отцы основатели, если вы согласны с этим предложением (провозглашением его принцепсом), скажите это сразу, просто и по своему искреннему убеждению. Если вы не согласны с ними или знаете другие средства, сообщите это на данном заседании. Или, если вам нужен более длительный срок для размышления, – вы его получите, но помните, что когда вы будете снова созваны, вы должны будете проявить свое собственное мнение». Согласитесь, что эти слова никак не вяжутся с запуганным, туповатым и недалеким дядей Калигулы, которого преторианцы нашли дрожащим за портьерой. Вот так, загадочно, вступил на престол четвертый римский принцепс.

Итак, Тиберий Клавдий Нерон Друз Германик (так звучит его полное имя) вступил на престол в 41 году, будучи более 50 лет от роду, и правил до 54-го. Клавдий приходился родным племянником Тиберию и дядей Гаю Калигуле. Отец его, Друз Германик, был известным полководцем, а мать, Антония Младшая, дочерью триумвира Марка Антония и племянницей Августа. Историю его жизни нам поведал все тот же Гай Светоний Транквилл, который не был к императору снисходительным и не нашел для Клавдия теплых слов.

«В течение всего детства и юности Клавдий страдал долгими и затяжными болезнями, от которых так ослабел умом и телом, что в совершенных летах считался неспособным ни к каким общественным или частным делам. Даже после того как он вышел из-под опеки, он еще долго оставался в чужой власти и под присмотром дядьки. Правда, в науках он с юных лет обнаруживал незаурядное усердие и не раз даже издавал свои опыты в той или иной области; но и этим не мог он ни добиться уважения, ни внушить надежды на лучшее свое будущее. Бабка его, Ливия, всегда относилась к нему с глубочайшим презрением, разговаривала с ним очень редко и даже замечания ему делала или в коротких и резких записках, или через рабов. Собственная мать, Антония, называла его уродом среди людей, которого природа начала и не кончила, и, желая укорить кого-нибудь в тупоумии, говорила: «глупей моего Клавдия». Август прямо выражал сомнения в его умственной полноценности и долго колебался: допустить ли ему Клавдия к прохождению должностей или сразу махнуть на него рукой. Наконец он отстранил его от всех должностей, кроме авгурства».

Однако было ли все это достаточной причиной считать Клавдия чуть ли не слабоумным? Ведь и высказывания Антонии об извращенности юного Калигулы вызывают сомнения.

Оценки матери, естественно, быстро разнеслись по всему Риму. Знал о них и Клавдий. Он чувствовал на себе презрение семьи и насмешки римлян, и потому стал робким и, что немаловажно, скрытным. Разумеется, эта скрытность тоже стала предметом для дополнительных пересудов: ее считали чудачеством, отсталостью и т. п. Но эта суровая школа жизни пришлась ему очень кстати во времена правления своих неуравновешенных родственников Тиберия и Калигулы.

Тиберий оставил решение Августа в отношении Клавдия в силе и, даровав племяннику знаки консульского достоинства, не допускал его к исполнению каких-либо должностей. Клавдий, удалившись от всяких дел, проводил время то в садах, то в загородном доме и имел дурную славу игрока и пьяницы. Только в 37 году, в правление Гая Калигулы, своего племянника, когда тот, придя к власти, заискиваниями старался приобрести себе добрую славу, он был допущен к высоким должностям и два месяца разделял с Калигулой консульство. Назначено было ему и второе консульство через три года. Но и это не избавило его от оскорблений, причем Калигула сам подал тому пример, всячески издеваясь над Клавдием на своих пирах. Под конец он вообще разорил дядю, заставив купить за восемь миллионов сестерциев должность жреца при собственном культе, а когда Клавдий не смог расплатиться с долгами, пустил его имущество с торгов.

Неуклюжий, со смешной походкой, Клавдий был невероятно забывчив и рассеян. Всякий долгий труд его утомлял, так что он иногда засыпал во время судебного разбирательства или должен был делать перерыв, чтобы вздремнуть. Однако ему нельзя отказать в наличии здравого смысла. Многие его слова и поступки поражают взвешенностью, хотя, наряду с этим, он часто высказывал совершенно вздорные идеи. На досуге Клавдий предавался историко-антикварным изысканиям. Он написал «Автобиографию», «Историю этрусков», «Историю Карфагена», занимался реформой латинского алфавита, введя в него три новые буквы, и т. п. Учителем и другом Клавдия был выдающийся историк античности Тит Ливий. В первое время после своего воцарения Клавдий с энтузиазмом взялся за дела, но с возрастом его недостатки начали проявляться все сильнее; поэтому фактически за него стали править другие. Бесспорной заслугой императора было то, что он подобрал себе способных помощников и не мешал им. Этими помощниками были вольноотпущенники Каллист, выдвинувшийся еще при Калигуле, Нарцисс, Паллас и Полибий.

«В своем возвышении Клавдий держался скромно, как простой гражданин. Имя императора он отклонил, непомерные почести отверг. По всем вопросам он советовался с сенатом, в присутствии должностных лиц участвовал в работе судов в качестве простого советника. Вообще, суды он любил и правил их с величайшим усердием, хотя то ли по недомыслию, то ли по природной мягкости часто выносил опрометчивые и даже нелепые приговоры. Здания он строил не в большом количестве, но значительные и необходимые. Главнейшие из них – водопровод, начатый Гаем Калигулой, и водосток из Фуцинского озера. По водопроводу Клавдий провел воду из обильных и свежих источников, а по новым каменным аркам – из реки Аниена, и распределил ее по множеству пышно украшенных водоемов. При нем же была построена гавань в Остии: сооружены молы и волноломы, а также построен высокий маяк по образцу Фаросского». Эти сведения, приведенные Светонием, опять-таки дают странную картину: с одной стороны, мы видим недалекого, а то и вовсе глупого брата Германика, а с другой – образованного, мудрого и заботливого правителя. Подобное несоответствие приводило в недоумение всех биографов. Для того чтобы как-то свести воедино столь противоречивые факты его жизни, древние авторы стали придерживаться двух точек зрения. По первой, приверженцем которой был Светоний Транквилл, Клавдий, будучи на самом деле очень проницательным человеком, специально играл роль слабоумного, с тем, чтобы не попасть под репрессии времен правления Тиберия и Калигулы: «Глупость Клавдия засвидетельствована многими анекдотами, но все же далеко не очевидна. Еще Август становился в тупик перед вопросом: в здравом уме Клавдий или нет, так как явное тупоумие постоянно соседствовало в нем со столь же несомненным здравым смыслом. В дальнейшем сохранялась та же неопределенность. Многие речи принцепса в сенате доказывают, что он обладал и здравостью суждений, и широкой образованностью. Греческим языком он владел так же свободно, как латинским. Не чужд он был и литературным занятиям: оставив после себя и сочинения по истории (римскую историю в сорока трех книгах на латинском языке, продолжавшую труд Ливия, а также историю этрусков в двадцати книгах и историю карфагенян в восьми книгах на греческом языке), и мемуары, и ученое сочинение «В защиту Цицерона». Но вместе с тем в словах и поступках он часто обнаруживал такую необдуманность, что казалось, он не знает и не понимает, кто он, с кем, где и когда говорит».

По второй версии, которую поддерживал Аврелий Виктор, – Клавдий был и оставался глупцом, но при нем находились грамотные советники: «… хотя Клавдий и был постыдно предан обжорству, слабоумен и беспамятен, труслив в душе и очень ленив, под действием страха во многих случаях он принимал хорошие советы, преимущественно от совещаний знати, которая тоже руководствовалась чувством страха; ведь люди глупые обычно действуют так, как им указывают их советники».

Важнейшей чертой правления Клавдия стало создание основ бюрократического аппарата Империи. Конечно, этот процесс начался не при Клавдии, а еще задолго до него. Первые его проявления можно проследить в правлении Цезаря и Августа. Мы видели, что при Августе наметилось деление должностей на три категории: сенаторские, всаднические и вольноотпущеннические. При Калигуле особенно начали выделяться вольноотпущенники, игравшие большую роль в качестве личных агентов императора в огромном дворцовом хозяйстве. Клавдий сделал в этом направлении следующий шаг. Он дал прокураторам (финансовым агентам императора, которыми часто становились вольноотпущенники) право судебной юрисдикции, т. е. право выносить судебные решения по делам императорской казны (фиска). Это мера имела принципиальное значение, так как отныне прокураторы стали государственными чиновниками.

Внешняя политика Клавдия также была весьма удачной. Основу для нее давало хорошее финансовое положение. В конце правления Калигулы в подчиненной Риму Мавретании вспыхнуло восстание, вызванное тем, что император казнил ее царя Птолемея. Полководец Клавдия Светоний Паулин подавил восстание. Римские войска перешли через горный хребет Атлас, достигнув границ Сахары (41–42 годы). После этого Мавретания была разделена на две провинции: Мавретания Тигнитана (территория современного Марокко) и Мавретания Цезаренсис (современный Алжир).

Самым крупным военным предприятием «трусливого» и «недалекого» Клавдия явилось завоевание Британии. Еще Калигула во время своего галльского похода намеревался вторгнуться туда, но тогда это предприятие было отложено. В 43 году римская армия в 50 тысяч человек под командованием Плавция Сильвана высадилась в юго-восточной части Британии (Кент) и перешла Темзу. Сюда приехал сам император. В его присутствии римляне разбили войска царя Каратака, объединившего под своей властью племена юго-восточной части острова, и взяли его столицу Камулодун (Колчестер). Клавдий после этого вернулся в Рим и отпраздновал триумф, а его полководцы продолжали завоевание восточной и южной частей Британии. К концу правления Клавдия были захвачены и центральные районы острова. Светоний, говоря об этой экспедиции, отдает дань порядочности нового императора, который, в отличие от Калигулы, хотел получить триумф не из рук раболепного сената, а заслужить его в настоящей военной кампании. «Поход он совершил только один, да и тот незначительный. Сенат даровал ему триумфальные украшения, но он посчитал их почестью, недостойной императорского величия, и стал искать почетного повода для настоящего триумфа. Остановил он свой выбор на Британии, на которую после Юлия Цезаря никто не посягал. В 43 году Клавдий поплыл туда из Остии, но из-за бурных северо-западных ветров два раза едва не утонул. Совершив переправу, он за несколько дней подчинил себе часть острова без единого боя или кровопролития, через несколько месяцев после отъезда возвратился в Рим и с великой пышностью отпраздновал триумф».

Кроме того, нужно упомянуть еще о балканских делах. Во Фракийском царстве, созданном Августом, шли династические распри между местными царьками и часто поднимались волнения, вызванные принудительной вербовкой людей в римскую армию. Клавдий воспользовался этим, чтобы ликвидировать последние остатки фракийской самостоятельности. В 46 году местная династия была низложена, а Южная Фракия превращена в провинцию под управлением прокуратора. Северную же часть страны объединили с Мезией, так что последняя простиралась теперь до Понта.

Клавдий значительно смягчил террористический режим своих предшественников. Сенат при Клавдии снова ожил. Прекратились процессы об оскорблении величества. Император охотно посещал сенат и принимал участие в прениях. Однако оппозиция знати еще не была сломлена Тиберием и Калигулой. В самом начале правления Клавдия Камилл Скрибониан, легат Далмации, был провозглашен своими войсками императором. Правда, он скоро был ими покинут, но в Риме у Камилла оказалось много приверженцев, во главе которых стоял Анний Винициан.

Подавление заговора сопровождалось многочисленными казнями. Несколько позднее любовник императрицы Мессалины Гай Силий строил планы завладеть престолом. Оба они, а также их соучастники, были убиты. Эти попытки и несколько более мелких заговоров держали трусливого императора в постоянном напряжении и страхе и заставили Клавдия прислушиваться к доносам, чем широко пользовались его жены и фавориты. По свидетельству тех же Светония и Аврелия Виктора, Клавдий под давлением своих фаворитов, которые имели на него очень сильное влияние, мог быть и несправедлив, а иногда его жестокость была вполне сравнима со свирепостью предшественников. «Таковы были деяния Клавдия, которые, после жестокостей Тиберия и безумств Калигулы, снискали ему заслуженную любовь и привязанность народа. Впрочем, по большей части, все это направлялось не им, а волею его жены и вольноотпущенников, и он почти всегда и во всем вел себя так, как им было угодно или выгодно. Он до такой степени был у них в подчинении, что держал себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды, желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не ведая о том. Даже Аппия Силана, своего тестя, даже двух Юлий, своих племянниц, дочь Друза и дочь Германика, он предал смерти, не доказав обвинения и не выслушав оправдания, по одним наветам жены своей Мессалины, а вслед за ними – Гнея Помпея, мужа старшей своей дочери. Тридцать пять сенаторов и более трехсот римских всадников были казнены им с редким безразличием. При этом он был так рассеян, что многих приговоренных к казни и уже умерщвленных он на следующий день звал на совет или на игру в кости».

Семейная жизнь Клавдия сложилась крайне неудачно. Он был женат четыре раза. С первыми двумя женами император развелся. Его третья жена, Валерия Мессалина, поражала своим развратом даже привыкшее ко всему высшее общество. По свидетельству Аврелия Виктора, она совершала прелюбодеяния повсюду и как бы по праву, отчего погибли вместе со своими семьями многие, отвергавшие ее из страха или по убеждению, так как она, используя свое женское искусство, обвиняла в совершении насилия тех, над кем сама хотела его совершить. От этого еще пуще распаляясь, она принуждала предаваться вместе с ней распутству знатных матрон и девиц, мужей же их заставляла присутствовать при этом. Если кто уклонялся от участия в ее оргиях, против него и его семейства возводились ложные обвинения и их преследовали. Клавдий первоначально закрывал глаза на выходки жены. Корнелий Тацит говорит, что «… это она проделывала совершенно открыто, на глазах у всего города, и Клавдий был единственным, кто ни о чем не знал. Наконец Мессалина преисполнилась такой дерзости, что, не таясь ни от кого, сыграла свадьбу со своим любовником Силием. Тогда вольноотпущенники Клавдия, Каллист и Нарцисс, вершившие от его имени всеми делами, стали опасаться за свою судьбу: как бы Силий, бывший праправнуком Августа и получивший такую власть, не совершил государственный переворот и сам не сделался принцепсом. Они рискнули донести Клавдию о происках его жены и изобразили дело так, что жизнь его подвергается серьезной опасности. Клавдий от этого внезапного известия впал в такую растерянность, что не мог ни на что решиться, и Нарцисс своей властью довел дело до конца. По его настоянию сначала был казнен Силий, а потом умерщвлена Мессалина. Клавдию сообщили о ее смерти, умолчав о том, была ли она добровольной или насильственной. И он, не спросив об этом, потребовал чашу с вином и далее продолжал пировать как ни в чем не бывало. Да и в последующие дни он не выказал ни малейших признаков радости, ненависти, гнева, печали или какого-либо иного движения души». Вскоре после гибели Мессалины Клавдий женился в четвертый раз на своей племяннице Агриппине Младшей, дочери Германика и Агриппины Старшей. Как и ее мать, Агриппина отличалась силой характера и непомерным властолюбием. От первого брака у нее был сын Луций Домиций Агенобарб. Женив на себе императора, она добилась того, что он отстранил от престолонаследия своего родного сына Британика и усыновил пасынка, получившего имя Нерона Клавдия Цезаря (53 год). Дочь Клавдия от Мессалины Октавия была выдана замуж за Нерона. Вот как говорит о новой избраннице императора Корнелий Тацит: «Новый брак Клавдия явился причиной решительных перемен в государстве: всем стала управлять женщина, которая вершила делами Римской державы не из-за разнузданного своеволия, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке». «Все усилия Агриппина сосредоточила на том, чтобы устроить судьбу своего сына от первого брака, Луция Домиция. Дочь Клавдия, Октавия, была уже помолвлена с Луцием Силаном. Но Агриппина, обвинив его в кровосмесительной связи с сестрой, добилась его опалы, а потом довела до самоубийства. Октавию она предназначила в жены своему сыну, и вскоре после свадьбы с Агриппиной, в 49 году, Клавдий дал на это согласие. В следующем году он усыновил Луция под именем Клавдия Нерона, а потом назначил его своим наследником». Год спустя (в 54 году) Клавдий неожиданно умер. Упорно говорили, что его отравила Агриппина, чтобы передать престол своему сыну. Это кажется тем более вероятным, что Клавдий последнее время перед своей смертью начал тяготиться компанией Агриппины и ее присных и стал подумывать о том, чтобы восстановить Британика в правах. «Агриппина, – пишет Светоний, – опасаясь, как бы Клавдий по какой-нибудь причине не изменил своего решения, решила умертвить мужа. Она разыскала поднаторевшую в отравлениях искусницу Локусту, и та составила для нее необходимый яд. Дал же его Клавдию евнух Галот, в обязанности которого входило приносить и отведывать предназначенные для Клавдия кушанья. Яд был примешан к изысканному грибному блюду. Клавдий отравился, но после обильного поноса ему полегчало. Тогда врач Ксенофонт, как бы для того, чтобы вызвать рвоту, ввел в горло Клавдия смазанное быстродействующим ядом перо». Однако полной уверенности в преднамеренном отравлении Клавдия Агриппиной у нас нет: возможно, что он сам отравился грибами, которых неумеренно много съел на ночь. Некоторое время смерть императора скрывали, пока Агриппина с помощью префекта претория Афрания Бурра не обеспечила своему сыну поддержку преторианцев. Сенат преподнес Нерону все положенные императору титулы.

Так следующим императором стал печально известный Нерон, правивший в 54–68 годах, – личность также неординарная, известная, в основном, своими пороками и безумствами. Хотя некоторые высказывания древних римских авторов свидетельствуют и о положительных моментах его правления. В связи с такой противоречивостью суждений в отношении Нерона, мы считаем необходимым рассказать и об этом императоре.

Нерон Клавдий Цезарь вступил на престол, когда ему еще не исполнилось 17 лет. По натуре это был юноша не столько злой, сколько безвольный. Он не был лишен способностей и обнаруживал некоторые хорошие задатки. Но обстановка первых лет его правления убила в нем все хорошее и развила до чудовищных размеров все дурное. Первое время всеми делами распоряжались Афраний Бурр и воспитатель молодого императора, известный философ и писатель Луций Анней Сенека. Оба они старались восстановить сенаторский режим в духе принципата Августа. Но это оставалось скорее теоретической программой, так как на практике управление государством все более и более переходило на бюрократический путь, установленный при Клавдии. Во всяком случае, в сфере внутриполитических отношений в первые годы правления Нерона не было никаких тревожных симптомов. Молодой император, прислушиваясь к Сенеке и Бурру, намеревался править по заветам Августа, стараясь показать свою щедрость, милость, мягкость и справедливость. Награды доносчикам сократил в четыре раза, народу раздал по четыреста сестерциев на душу, обедневшим патрициям положил ежегодную ренту, а когда ему принесли на подпись указ о казни какого-то преступника, воскликнул: «О, если бы я не умел писать!» Писать Нерон, однако, умел, и вообще был одним из самых образованных людей своего времени: ведь, как уже говорилось, воспитывал его сам Сенека. Причем воспитывал в скромности, которую философ относил к числу первых добродетелей. Так что под его влиянием юноша даже отказался от ставшего уже традиционным для принцепсов титула «отца отечества», а также от ритуальных благодарностей сената: «Я еще должен их заслужить».

Однако в это же время в семье императора и в узком придворном кругу происходили события, которые должны были навести на размышления всякого внимательного наблюдателя. Уже в 55 году скоропостижно умер Британик, сводный брат Нерона. Внезапная смерть и необычайная быстрота, с которой его похоронили, заставляют думать, что он был отравлен. По чьему распоряжению? Наши источники, такие как Светоний Транквилл, единогласно указывают на Нерона. Этот вопрос тесно связан с другим, более широким.

За молодого императора шла борьба двух придворных группировок: партии Сенеки и Бурра и партии Агриппины. Каждая старалась влиять на Нерона всеми возможными средствами: лестью, поощрением в нем артистических наклонностей, покровительством его любовным увлечениям и т. д. Особенно удобным был последний путь. Проводником влияния Агриппины являлась Октавия, молодая жена Нерона. Сенека и Бурр в противовес этому влиянию выдвигают вольноотпущенницу Акте, в которую император влюбился. Тогда Агриппина, видя, что власть ускользает из ее рук, попыталась поставить ставку на Британика. Она имела неосторожность открыто грозить сыну, что пойдет с пасынком к преторианцам. Возможно, что это были только слова. Однако они возымели свое действие, и весьма вероятно, что Британика отравили либо по приказанию самого Нерона, либо по распоряжению Бурра и Сенеки. Эта история резко ухудшила отношения между Агриппиной и Нероном, и без того уже начинавшим тяготиться опекой своей властолюбивой матери. В конце концов разразилась катастрофа. В 58 году Нерон познакомился с блестящей римской дамой Поппеей Сабиной, женой одного из своих собутыльников М. Сальвия Отона. Между ними начался роман при явном попустительстве Отона. Поппея приобрела огромное влияние на слабохарактерного Нерона и стала добиваться того, чтобы он развелся с Октавией и женился на ней. Это послужило источником нового конфликта между императором и его матерью. Агриппина всеми силами сопротивлялась разводу с Октавией. Тогда Нерон решил отделаться от матери. На ее жизнь было организовано покушение. Светоний Транквилл рассказывает, что для осуществления убийства построили специальный корабль, который по выходе в море с Агриппиной на борту должен был развалиться на части и пойти ко дну. Но заговорщикам не везло: море было спокойным, а ночь звездной. Когда же обрушилась утяжеленная свинцом кровля каюты, в которой находилась Агриппина, высокие стенки ложа защитили ее. А потом, оказавшись в воде, мать императора смогла добраться до одной из рыбацких лодок. Ее наперсницу Ацерронию, которую злоумышленники приняли за Агриппину, забили баграми и веслами. Однако для самой Агриппины передышка была недолгой. Нерон, смертельно испугавшись, что план убийства раскрыт и мать теперь открыто выступит против него, послал к ней убийц под началом вольноотпущенника Аникета, командира мизенского флота. Сначала Агриппину ударили палкой по голове, а потом, когда центурион потянул меч из ножен, она подставила живот, восклицая: «Поражай чрево!» Нерон же отправил сенату послание, в котором обвинил мать в попытке захвата власти и в покушении на его жизнь (это после кораблекрушения!). Текст позорного письма сочинил Сенека.

Славе Нерона не способствовали и гонения на христиан. Как пишет Тацит, после обвинения иноверцев в поджоге Рима, «он предал их изощреннейшим казням». После этого Нерон развелся с Октавией, Поппея была разведена с Отоном, и император вступил в новый брак. В 62 году н. э. Октавия была отправлена в ссылку на остров Пандатерию и там убита. Примерно в это же время умер Бурр. На его место Нерон назначил двух префектов претория, одним из которых был Софоний Тигеллин. Он скоро приобрел большое и пагубное влияние на императора. Сенека, видя, что Нерон окончательно ускользает из его рук, отстранился от дел. Таким образом, последние сдерживающие факторы исчезли, и император мог беспрепятственно предаваться своим театральным увлечениям, мотовству и распутству. Скоро он потерял всякую меру. Колоссальное самолюбие возбуждало в нем ненасытную жажду к славе, а его зависть ко всем тем, кто обращал на себя внимание публики, доходила до неистовства. Чей-либо, кроме его собственного, успех на каком-либо поприще был в глазах Нерона государственным преступлением. Император выступал публично в качестве певца, поэта, возничего, актера, кифареда и т. д. В попытках добыть немеркнущую славу он планировал грандиозные предприятия: как-то постройка канала, отделяющего полуостров Пелопоннес от материковой Греции, открытие источников Нила. Он учредил даже два новых праздника – ювеналии и неронии – по типу греческих состязаний, но, в отличие от греческих, игры, учрежденные Нероном, превратились в фарс. Вместо почитаемых граждан в них участвовали люди, создавшие себе из игр выгодное ремесло, или же насильно согнанные представители древнейших и знатнейших родов Империи. Здесь не было соревнований и благородного соперничества, а победитель был всегда один – Нерон. Вот как описывает нероновские игры римский историк Дион Кассий:

«В этих играх римская аристократия унижала свое достоинство вместе с императором. Мужчины и женщины не только из сословия всадников, но и из сенаторского выступали на сцене, в цирке, в амфитеатре, подобно людям самого низкого звания. Многие публично играли на флейте, плясали, участвовали в трагедиях и комедиях, играли на лире, руководили хорами, травили зверей и бились, как гладиаторы, – одни охотно, другие против воли. Можно было видеть тогда представителей самых знатных фамилий – Фуриев, Фабиев, Порциев, Валериев и др., трофеи и храмы которых красуются в городе, как они на глазах у публики предаются упражнениям, из которых некоторые не обратили бы ничьего внимания, если бы их проделывал кто-нибудь другой».

Особенно Нерона тянуло на сцену. Во время его правления ставились многочисленные трагедии и комедии, в которых главная роль, естественно, отводилась императору. Например, одна из самых безумных его затей заключалась в том, чтобы выступить в театре совершенно нагим в виде Геракла, убивающего льва в своих мощных объятиях или же одним ударом палицы; подходящий для этой цели лев был уже пойман и выдрессирован, но император как раз в это время умер. Покинуть свое место в театре в то время, когда Нерон пел, было равносильно самому тяжкому преступлению – государственной измене. При состязаниях, зная мстительность Нерона, несчастные его соперники пели, специально фальшивя, ведь спеть лучше, чем император, который был, кстати, весьма посредственным певцом, означало подписать себе смертный приговор. Судьи ободряли императора-певца, хвалили его за кажущуюся нерешительность и робость. Если же этот фарс вызывал у какого-нибудь судьи хоть намек на недовольство, Нерон заявлял, что среди судей есть люди, беспристрастности которых он не может доверять. Нет нужды рассказывать, что потом ждало несчастных. Но нужно отметить, что и сам Нерон старался всячески показать свою скромность и послушание. Он боялся наказания за нерадивость или нарушение правил состязаний, и даже платил штрафы, чтобы его не били за ошибки. Естественно, что судьи, проявляя к нему притворную суровость, в конце концов объявляли Нерона лучшим певцом и музыкантом. Статуи победителей, удостоившиеся раньше за какое-нибудь достижение лаврового венка, разбивались или прятались, с тем, чтобы не допускать у императора вспышек необузданной завистливой ярости. На бегах его соперники прикладывали огромные усилия для того, чтобы проиграть императору, который был никудышним возничим. Нерон не любил Рим и римлян. В Италии его унижало то, что своим успехам он был обязан кучке специально выдрессированных прихлебателей – клакеров, которые громко аплодировали после его выступлений и не менее громко освистывали остальных исполнителей и актеров. Он считал, что только в Греции, на родине театра, он сможет раскрыться как актер и исполнитель. И вот в ноябре 64 года н. э. Нерон, не преминув прихватить с собой клакеров, отправился на длительные гастроли в Грецию. Греки предусмотрительно подготовились – в обход всех традиций и обычаев постановили провести все фестивали, игры и празднества в один год. Все города посылали ему призы местных состязаний (во многих из которых он даже и не участвовал); к нему постоянно являлись депутации самых уважаемых горожан с просьбой спеть в том или ином городе. Нерон, по наивности, а может, и внутренне смеясь, восторженно заявил: «Греки одни умеют слушать, только греки достойны меня и моих стараний». В благодарность он осыпал Грецию привилегиями, провозгласил (естественно, формально) на Истмийских играх свободу Греции, за огромные деньги покупал благоприятные предсказания оракулов, которые наперебой пророчили ему долгую жизнь и немеркнущую славу. Единственным городом, который не пригласил Нерона, были Афины. Император даже поначалу собирался наложить на город санкции, но, пребывая под общим благоприятным впечатлением от Греции, оставил эту затею. Возвращение «героя» было не менее торжественным. В каждом городе ему воздавали почести, как триумфатору. Для его въездов разламывались стены. В Риме к возвращению императора были устроены грандиозные торжества. Нерон въехал в город в триумфальной колеснице Августа; на голове его красовался олимпийский венок, в правой руке он сжимал венок победителя Пифийских игр, а перед ним несли другие венки, общим числом тысяча восемьсот восемь, с указанием городов и пьес, в которых он играл, и именами побежденных соперников. За ним, производя невообразимый шум и оглушительно скандируя хвалебные речи, следовали клакеры. Для въезда Нерона даже была разрушена арка Большого цирка. Это путешествие стоило огромных денег и окончательно привело в упадок казну.

Летом 64 года в ветреный день в городе начался пожар. Он быстро охватил огромную территорию и продолжался 6 дней. Из 14 районов уцелели только четыре; три сгорели до основания, а в других остались только развалины. Число жертв было очень велико. Хотя правительство приняло экстренные меры, чтобы облегчить участь погорельцев, в народе говорили, что город подожгли по желанию Нерона. Он якобы был недоволен старым Римом и хотел его уничтожить, чтобы построить новый. Другой вариант гласил, что город подожгли, чтобы дать возможность императору насладиться зрелищем грандиозного пожара и вдохновить его на создание великого произведения искусства – поэмы (или пьесы) «Гибель Трои». По-видимому, эти разговоры не соответствовали действительности, и пожар возник случайно. В частности, следует отметить, что пожар начался в полнолуние (в июле), когда его «эстетический» эффект был не столь уже велик. Кроме того, именно Нерон придумал строить в городе дома со специальными портиками, которые при случае могли пригодиться во время тушения пожара. Огня император не любил и боялся. Как и предшественники, он был более склонен к созиданию, чем к разрушению. Тем не менее слухи о поджоге продолжали распространяться и порождали большое недовольство, которое ежеминутно могло принять открытые формы. Тогда решили найти «виновных». Арестовали много людей, принадлежавших к различным нелегальным организациям. Они были обвинены в поджоге и подвергнуты мучительной казни. Наша традиция (Тацит, отчасти Светоний) считает их христианами. Однако едва ли в эту эпоху проводили четкую разницу между христианами и приверженцами других восточных религий. Поэтому соответствующие места Тацита и Светония вероятно являются позднейшими вставками. Несмотря на казнь «поджигателей», пересуды, компрометирующие императора, продолжались. Нерон сам давал им пищу, скупив за низкую цену огромный участок земли между Палатином и Эсквилином и начав строить там роскошный дворец – «Золотой дом» (Domus Aurea). Пожар Рима сыграл немалую роль в усилении оппозиционных настроений среди римского общества. Этим настроениям давали обильную пищу распутство Нерона, его кровожадность, безграничное мотовство, маниакальное увлечение театром. В 62 году закончилась либеральная эра «сенатского режима». Ее окончание совпало с теми событиями дворцовой жизни – смертью Бурра, выдвижением Тигеллина, самоустранением Сенеки, гибелью Октавии, о которых мы говорили выше. В сенате возобновились процессы об оскорблении величества. Начались казни и конфискации, вызванные не только борьбой с оппозицией знати, но и стремлением получить источник средств для покрытия колоссальных расходов. «Никто из прежних принцепсов, – признался однажды Нерон, – не знал, сколь многое он себе может позволить».

Ответом на возобновление террористического режима явилась организация большого заговора (65 год). В нем приняли участие представители сенаторского и всаднического сословий. Во главе заговорщиков стоял Кальпурний Пизон, молодой человек из знатной семьи, которого намеревались провозгласить императором после убийства Нерона. Среди главных участников заговора находился и второй префект претория Фений Руф, недовольный предпочтением, которое император оказывал Тигеллину. Медлительность заговорщиков и плохая организация привели к тому, что заговор был раскрыт. Последовали многочисленные казни. Нерон воспользовался удобным случаем, чтобы отделаться от неприятных ему лиц. Так, должен был покончить жизнь самоубийством Анней Лукан, племянник Сенеки, популярный поэт, которому Нерон завидовал до такой степени, что запретил ему публиковать свои стихи. Аналогичная судьба постигла самого Сенеку, Гая Петрония (автора «Сатирикона») и многих других представителей знати. Петроний был одним из самых близких друзей Нерона, вкусу которого император безгранично доверял. Это возбудило зависть Тигеллина, который постарался впутать Петрония в заговор. Что касается Сенеки, то он был ненавистен Нерону как представитель идей и тенденций первой половины его царствования.

За свои злодеяния Нерон, как известно, все-таки был наказан. Смерть этого императора, правившего в самый разгар римского авторитаризма, по иронии судьбы полностью соответствовала полузабытым идеалам республиканской справедливости. В 68 году н. э. сенат и римский народ неожиданно почувствовали себя в силах справиться с тираном. Узнав о смертном приговоре, Нерон пронзил себе горло кинжалом со словами: «Какой великий артист погибает!»

И хотя исторически сложилось так, что имя этого человека для большинства цивилизованных людей стало синонимом слова «чудовище», Светоний, благодаря которому нам известны основные сведения о правлении Нерона, бесстрастно фиксирует его деяния, подробно рассказывая об убийстве матери, об эксцессах, связанных с его вызывающей «артистической» деятельностью, в угоду которой он забывал о своем долге «отца отечества», и о пожаре Рима. И тем не менее целых четыре страницы он посвящает добрым начинаниям молодого императора, объявленного таковым в 17 лет. Замечая при этом, что и после смерти Рыжебородого (Агенобарб – латинское «рыжебородый») некоторые «еще долго украшали его гробницу весенними и летними цветами и выставляли на ростральных трибунах то его статуи в консульской тоге, то эдикты, в которых говорилось, что он жив и скоро вернется на страх своим врагам». Даже крупнейший дипломатический партнер Рима, парфянский царь Вологез, настойчиво просил, чтобы память императора оставалась в почете, ведь он был мирно настроен к Востоку, с которым Римская империя воевала и до и после него. Светоний подтверждает: «И даже двадцать лет спустя, когда я был подростком, явился человек неведомого звания, выдававший себя за Нерона, и имя его имело такой успех у парфян, что они деятельно его поддерживали и лишь с трудом согласились выдать».

Одним из выдающихся императоров стал Тит Флавий Веспасиан, занимавший императорский трон Рима в 69–79 годах, основоположник новой императорской династии Флавиев. Все дело в том, что после смерти Нерона в Риме начались смуты и сразу несколько претендентов провозгласили себя императорами. Все это привело к гражданской войне, победителем из которой вышел военачальник Нерона Флавий, ставший, вероятно, одним из наилучших правителей Империи за все время ее существования.

Веспасиан родился 17 ноября 9 года и умер 24 июня 79-го. Он происходил из незнатного рода Флавиев. Дед его, по словам Светония, был центурионом или даже простым солдатом в армии Помпея. Выйдя в отставку, он нажил состояние сбором налогов на распродажах. Тем же занимался и отец будущего императора, который был сборщиком налогов в Азии. Дело это принесло ему не только богатство, но и славу – многие города воздвигли в его честь статуи с надписью: «Справедливому сборщику». Род его матери был гораздо более известным, и имя свое Веспасиан получил от деда с материнской стороны, Веспасия Поллиона, трижды войскового трибуна и начальника лагеря.

Будущий император родился в земле сабинов, недалеко от Реате, а детство провел в имении своей бабки близ Козы в Этрурии. Службу свою он начал еще при Тиберии войсковым трибуном во Фракии и проходил ее быстро и успешно: после квестуры^[9] ему были даны в управление Крит и Киренаика, затем он избирался эдилом, а в 39 году получил претуру. Будучи эдилом, он, говорят, плохо заботился об очистке улиц, так что рассерженный император Гай Калигула однажды велел солдатам навалить ему грязи за пазуху сенаторской тоги. Возможно, урок этот пошел на пользу будущему императору, так как в бытность претором Веспасиан не упускал ни одного случая угодить Калигуле: в честь его германской «победы», например, он предложил устроить внеочередные игры, а после казни Лепида и Гетулика потребовал бросить их тела без погребения. Калигула удостоил его приглашением к обеду, а Веспасиан, в свою очередь, произнес перед сенатом благодарственную речь. Он женился на Флавии Домицилле, от которой имел всех своих детей. Когда жена умерла, Веспасиан взял к себе свою бывшую наложницу, вольноотпущенницу Цениду, и она жила с ним как законная жена, даже когда он уже стал императором.

Славу хорошего полководца Веспасиан приобрел в правление Клавдия. Сначала он служил легатом легиона в Германии, а потом, в 43 году, был переведен в Британию, где участвовал в тридцати с лишним боях с неприятелем, покорил два сильных племени, захватил более двадцати городов и остров Уайт. За это он получил триумфальные украшения, понтификат и авгурство (высшие жреческие должности), а в 51 году – консульство.

Но, опасаясь Агриппины, жены Клавдия, которая преследовала его за дружбу с Нарциссом, он отошел от дел и десять лет прожил на покое, не занимаясь никакими общественными делами. В 61 году, уже при Нероне, он получил в управление провинцию Африку, которой, по одним сведениям, управлял честно и с большим достоинством, а по другим – напротив, очень дурно. Во всяком случае, вернулся он из провинции, ничуть не разбогатев, потерял доверие заимодавцев и вынужден был все свои имения заложить старшему брату, а для поддержания своего положения заняться торговлей мулами. За это его называли в народе «ослятником». Нерон поначалу обласкал Веспасиана и взял его с собой в знаменитую поездку по Греции. Но после того как Веспасиан заснул во время выступления музицирующего императора, его постигла жестокая немилость: Нерон запретил ему не только сопровождать себя, но и приветствовать. Веспасиан вновь удалился на покой в маленький городок, где жил в безвестности и страхе за свою жизнь, пока вдруг не получил неожиданно провинцию и войско: в 66 году Нерон поручил ему подавить восстание в Иудее. Война здесь приняла необычайно широкий размах, и для победы требовалось большое войско и сильный полководец, которому можно было бы доверить такое дело без опасения; и Веспасиан, по словам того же Светония, оказался избран как человек «… испытанного усердия и неопасный по скромности своего рода и имени».

Боевой путь Веспасиана в Иудее был великолепно описан еврейским историком, перешедшим позднее на сторону римлян, – Иосифом Флавием в труде «Иудейская война». «В Антиохии Веспасиан принял под свое командование армию и стянул отовсюду вспомогательные войска. Свой поход он начал в 67 году, понимая, что ему предстоит изнурительное и опасное предприятие. Иудеи не рисковали биться с легионами в открытом поле, но укрылись за стенами городов и защищались с чрезвычайным упорством. Прежде всего из Птолемаиды римляне вторглись в Галилею и после тяжелой осады взяли Иотапату, большой и хорошо укрепленный город на побережье. Все его население было предано поголовному истреблению. Яффу захватили сходу, а Тивериада сдалась без боя. Жители Тарихеи пытались оказать сопротивление, однако город их был взят с первого приступа. Веспасиан поначалу обещал пленным жизнь и свободу, но потом передумал. Всех пришлых иудеев он отправил в Тивереаду, около тысячи было казнено и еще до сорока тысяч продано в рабство. Расположенная неподалеку Гамала оборонялась с отчаянным упорством. Захватив в конце концов город, римляне перебили в нем даже грудных детей. После этого вся Галилея признала римское господство».

Этот поход принес Веспасиану громкую славу и популярность в армии. Действительно, в первых же сражениях он показал исключительную отвагу, так при осаде Иотапаты он сам был ранен камнем в колено, а в щит его вонзилось несколько стрел. «На марше, – как говорит о нем Тацит, – Веспасиан обычно сам шел впереди войска, умел выбрать место для лагеря, днем и ночью помышлял о победе над врагами, а если надо, разил их могучей рукой, ел, что придется, одеждой и привычками почти не отличался от рядового солдата, – словом, если бы не алчность, его можно было бы счесть за римского полководца древних времен».

Во время начавшейся после смерти Нерона борьбы за власть между Гальбой, Отоном и Виттелием, хитрый и расчетливый Веспасиан последовательно признал всех троих и при каждом перевороте приводил свои легионы к присяге на верность новому принцепсу. Хотя он умел повиноваться так же, как и повелевать, все же известия о бесчинствах вителлианцев в Риме привели его в негодование. Вителлия он от души презирал и считал недостойным престола. «Между тем, – пишет Флавий, – военачальники и солдаты на своих товарищеских сходках открыто совещались о перемене правления, и все громче раздавалось требование провозгласить Веспасиана императором».

Тогда Веспасиан решился принять титул императора. По словам Светония, известие об этом воодушевило практически все римские легионы, находившиеся в это время в Палестине, Африке и других восточных провинциях Империи. «Первыми присягнули Веспасиану 1 июля 69 года Александрийские легионы. Едва весть об этом дошла до Иудеи, как солдаты, сбежавшиеся к шатру Веспасиана, радостно приветствовали его как императора. Тут же на сходке ему присвоили титулы цезаря, августа и все прочие звания, полагающиеся принцепсу. Нужно отметить, что сам Веспасиан в этих новых и необычных обстоятельствах оставался таким же, как прежде – без малейшей важности, без всякой спеси. Он обратился к войску с несколькими словами, по-солдатски простыми и суровыми. В ответ со всех сторон раздались громкие крики ликования и преданности. Радостный подъем охватил также легионы, стоявшие в Сирии. Командовавший ими Лициний Муциан тотчас привел их к присяге Веспасиану. Еще до июльских ид присягу принесла вся Сирия. К восстанию примкнули Сохем со своим царством и находившимися под его властью немалыми силами, а также Антиох – самый крупный из местных, подчиненных Риму царей. Все приморские провинции, вплоть до границ Азии и Ахайи (территория современной Греции), и все внутренние, вплоть до Понта и Армении, присягнули на верность новому императору».

Заручившись поддержкой армии, император стал готовиться к захвату Италии и Рима. Тацит говорит: «Подготовку к войне с Вителлием Веспасиан начал с того, что набрал рекрутов и призвал в армию ветеранов; наиболее зажиточным городам поручили создать у себя мастерские по производству оружия, в Антиохии начали чеканить золотую и серебряную монету. Эти меры спешно проводились на местах особыми доверенными лицами. Веспасиан показывался всюду, всех подбадривал, хвалил людей честных и деятельных, растерянных и слабых наставлял собственным примером, лишь изредка прибегая к наказаниям. Он раздал должности префектов и прокураторов и назначил новых членов сената, в большинстве своем людей выдающихся, вскоре занявших высокое положение в государстве. Что до денежного подарка солдатам, то на первой же сходке было объявлено, что он будет весьма умеренным, и Веспасиан обещал войскам за участие в гражданской войне не больше, чем другие платили им за службу в мирное время: он был непримиримым противником бессмысленной щедрости по отношению к солдатам, и поэтому армия у него всегда была лучше, чем у других. К парфянам и в Армению были посланы легаты, и приняты меры к тому, чтобы после ухода легионов на гражданскую войну границы не оказались незащищенными. Тит, сын Веспасиана, остался в Иудее, сам он решил отправиться в Египет, – было решено, что для победы над Вителлием хватит лишь части войск и такого командующего, как Муциан, а также славы, окружавшей имя Веспасиана».

Итак, Муциан двинулся в Италию, а Веспасиан отплыл в Египет. Он считал делом первостепенной важности сохранить за собой эту провинцию, так как, во-первых, он таким образом брал под свой контроль подвоз хлеба в Рим, а во-вторых, оставлял себе место для отступления в случае поражения. Титу было поручено окончание Иудейской войны.

Веспасиан провел в Александрии конец зимы и всю весну 70 года. Тем временем Муциан взял Рим. Вителлий был убит, сенат, все провинции и легионы присягнули на верность Веспасиану.

В тот момент, когда Веспасиан сделался римским императором, в Римском государстве сложилось чрезвычайно тяжелое положение. На Востоке продолжалась Иудейская война. К моменту падения Нерона восстание было подавлено всюду, кроме Иудеи. Веспасиан на время гражданской войны прекратил военные действия. Восставшие иудеи получили почти два года передышки. В Иерусалиме взяли верх иудеи-ультранационалисты во главе с Иоанном из Гискалы, использовавшие свое господство для того, чтобы укрепить оборонительные сооружения Иерусалима и вообще подготовиться к осаде. В городе царил террор по отношению к богатым людям, подозреваемым в проримских симпатиях. Одним словом, пришло время «солдат», таких как Веспасиан. «Перед тем, кто идет на борьбу за императорскую власть, один лишь выбор – подняться на вершину или сорваться в бездну», – писал о восхождении Веспасиана Тацит. По его мнению, «из всех римских государей он был единственным, кто, став императором, изменился к лучшему». Он поднялся на вершину и снискал славу справедливого человека.

Столица после последней гражданской войны была обезображена пожарами и развалинами. Капитолийский холм, где располагались древнейшие храмы Рима, выгорел дотла. Придя к власти, Веспасиан с большим воодушевлением занялся восстановлением Рима. Он позволил каждому желающему занимать и застраивать пустые участки, если этого не делали владельцы. «Приступив к восстановлению Капитолия, он первый своими руками начал расчищать обломки и выносить их на собственной спине», – рассказывал Светоний. Высшие сословия поредели от бесконечных казней и пришли в упадок от длительного пренебрежения. Чтобы их очистить и пополнить, он в 73–74 годах, будучи цензором, произвел смотр сенату и всадничеству, удалил негодных и включил в списки самых достойных из италиков и провинциалов.

Нежданно-негаданно оказавшись на вершине власти, император сохранил привычки простого обывателя: быт его оставался скромным, он испытывал особую неприязнь к мужчинам, уделявшим слишком пристальное внимание своей внешности. Однажды, когда некто явился к императору благодарить за полученную должность, благоухая при этом дорогими ароматами, Веспасиан пришел в ярость: «Лучше бы ты вонял луком!» Должности несчастный тут же лишился. С другой стороны, цезарь был неизменно доступен для людей и выслушивал их просьбы. Даже распорядился снять охрану у дверей своего жилища, чтобы всякий гражданин мог в любой момент войти туда. Собственного скромного происхождения он не скрывал и не чурался. Когда кто-то из лести попытался возвести его род к одному из сподвижников Геркулеса, он смеялся громче всех. Что касается пороков, то Веспасиан был жаден. Светоний передает любопытный факт, который, по-видимому, не выдуман. Однажды Тит с неудовольствием стал говорить отцу, что тот придумал брать налог даже с общественных уборных. Спустя некоторое время Веспасиан поднес к его носу горсть монет и спросил, пахнут ли они? Тит отвечал отрицательно. «А ведь это деньги из уборной», – сказал император. Так, благодаря Веспасиану, мы получили современное крылатое выражение: «Деньги не пахнут!». В другом случае один из его любимых прислужников просил управительского места для человека, которого выдавал за своего брата; Веспасиан велел ему подождать, вызвал к себе этого человека, сам взял с него деньги, выговоренные за ходатайство, и тотчас назначил на место; а когда опять вмешался служитель, сказал ему: «Ищи себе другого брата, а это теперь мой брат». Говорят, однажды в дороге «он заподозрил, что погонщик остановился и стал перековывать мулов только затем, чтобы дать одному просителю время и случай подойти к императору; он спросил, много ли принесла ему ковка, и потребовал с выручки свою долю»…

Вообще в области государственных финансов император проводил чрезвычайную экономию. Расходы двора сократились до минимума. Личная бережливость Веспасиана сыграла здесь немалую роль. Были введены новые обременительные налоги как в Италии, так и в провинциях. Император не брезговал даже различными спекуляциями, чтобы раздобыть денег. Результаты такой финансовой политики Веспасиана оказались блестящими. Он не только покрыл колоссальный дефицит и оставил своим преемникам казну в отличном состоянии, но и смог выделять крупные суммы на строительство». Нужно сказать, что и Светоний, и более поздний автор Аврелий Виктор в один голос утверждают, «… что жаден он был не от природы, а из-за крайней скудости государственной и императорской казны… В самом деле, при Веспасиане в Риме было начато и закончено восстановление Капитолия, храма Мира, памятников Клавдия, Форума и много другого; начато было строительство Колизея». Colosseum был закончен только после смерти Веспасиана его сыном Титом. Его грандиозные развалины до сих пор стоят в Риме и дают представление о достижениях римской строительной техники. По всей Италии были обновлены города, прочно укреплены дороги, а на Фламиниевой для создания менее крутого перевала даже срыли горы. Все это было выполнено в короткий срок и без отягощения земледельцев, что доказывает скорее его мудрость, чем жадность.

Когда Веспасиан был провозглашен принцепсом, он передал верховное командование в Иудее своему старшему сыну Титу. Однако только весной 70 года, приведя подкрепления из Египта, Тит смог начать крупные операции. Римляне окружили Иерусалим тесным кольцом. Осада города, отличавшегося неприступным положением и к тому же обнесенного тремя линиями укреплений, продолжалась 6 месяцев (апрель – сентябрь 70 года). Хотя население было доведено голодом до крайней степени истощения, оно оказывало отчаянное сопротивление. После того как в первые месяцы осады пали две первые линии укреплений, крепость (старый город) и храм еще держались. Наконец в августе был штурмом взят храм, погибший в пламени, а месяц спустя пал и верхний город. Иерусалим лежал в развалинах. Остатки населения были проданы в рабство; на всех иудеев, живших в Империи, была наложена подать в пользу Юпитера Капитолийского; Иерусалимский храм было запрещено восстанавливать; на территории разрушенного города разместился римский легион. Тит возвратился в Рим и в 71 году отпраздновал триумф вместе с отцом и братом. В день триумфа у подножия Капитолия был казнен один из вождей восстания – Симон, сын Гиоры. Иоанн из Гискалы кончил свои дни в пожизненном заключении.

Однако иудейское восстание, несмотря на его острый характер и значение для судеб иудейского народа, носило, с точки зрения Рима, локальный характер. Гораздо опаснее было другое движение, с которым пришлось иметь дело новой династии. Оно началось еще при Вителлин. Племя батавов на нижнем Рейне сначала поддерживало последнего в борьбе с Отоном. Но когда Вителлий стал требовать подкреплений, батавы восстали под предводительством одного из своих вождей Юлия Цивилиса, имевшего права римского гражданства. Цивилис объявил себя сторонником Веспасиана. Немногочисленные римские гарнизоны на нижнем Рейне, поддерживавшие Вителлия, были разбиты. Но движение не прекратилось и после победы Веспасиана. Наоборот, оно приняло более широкие размеры и изменило свой характер. К Цивилису примкнули рейнские войска, настроенные против Веспасиана. Началось восстание некоторых галльских племен: треверов, лингонов и др. Германцы с правого берега Рейна также примкнули к восстанию. На этом новом этапе целью движения было объявлено создание независимой Галлии (imperium Galliarum). Почти все римские крепости на Рейне попали в руки Цивилиса. Однако большинство галльских племен, знатная верхушка которых уже в значительной степени романизировалась, отказалось поддержать восстание. Это решило его судьбу. Летом 70 года армия, сформированная Муцианом, под командой родственника Веспасиана Петилия Цериалиса выступила против мятежников. При ее приближении римляне дезертировали из галльского ополчения и перешли на сторону Цериалиса. Близ Августы Треверов (Трир) галлы были разбиты в ожесточенном сражении. После этого Цериалис вторгся в область батавов. Но обстановка войны в этой низменной приморской стране оказалась настолько трудной, что Цериалис осенью 70 года вступил в переговоры с Цивилисом и заключил с ним мир. Римское правительство вынуждено было пойти на некоторые уступки батавам. Тревожно было и в других частях Империи. В Понте в 69 году вольноотпущенник Аникет, под видом сторонника Вителлия, захватил Трапезунд и своим пиратским флотом наводил ужас на Черном море. На Дунае сарматы и геты производили набеги на римскую территорию. Очень неспокойно было и в Британии.

Таким образом, всюду требовались самые экстренные меры. Нужно сказать, что Веспасиан хорошо играл свою роль. Родом из незнатной всаднической семьи, он был обязан своей военной и административной карьерой только самому себе. Когда он очутился во главе Империи, ему было уже 60 лет и за его спиной лежала долгая и, в сущности, трудовая жизнь рядового римского администратора. Веспасиан и на троне остался прежде всего прекрасным администратором. Его ум, опыт и наблюдательность помогли правильно оценить обстановку и наметить пути не только восстановления Империи, но и ее укрепления. Веспасиан был чрезвычайно скромен, неприхотлив в личной жизни и обладал колоссальной трудоспособностью.

С первых дней правления и до самой смерти Веспасиан был доступен и снисходителен. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже выставлял напоказ. К наружному блеску он никогда не стремился, и даже в день триумфа, измученный медленным и утомительным шествием, не удержался и сказал: «Поделом мне, старику: как дурак захотел триумфа, словно предки мои его заслужили или сам я мог о нем мечтать!» Для того чтобы понять, каким же был император Веспасиан, обратимся к его биографу – Светонию Транквиллу.

«Трибунскую власть и имя «Отца отечества» он принял лишь много лет спустя, хотя консулом за время своего правления был восемь раз, а цензором – один. Он был первым из принцепсов, кто снял охрану у дверей своего дворца, а обыскивать приветствующих его по утрам он перестал еще во время междоусобной войны.

Находясь у власти, вставал он всегда рано, еще до света, и прочитывал письма и доклады от всех чиновников; затем впускал друзей и принимал приветствия, а сам в это время одевался и обувался. Покончив с текущими делами, он совершал прогулку или отдыхал с какой-нибудь из наложниц: после смерти Цениды у него их было много. Из спальни он шел в баню, а потом к столу; в это время, говорят, был он всего мягче и добрее, и домашние старались этим пользоваться, если имели какие-нибудь просьбы. К своим подчиненным он был неизменно требователен. Однако эта требовательность смягчалась чувством юмора, которым император обладал в высшей степени». Светоний пишет, что Веспасиан «… был большой насмешник, но слишком склонный к шутовству и пошлости, доходившей даже до непристойности. Тем не менее некоторые его шутки были очень остроумны. Говорят, одна женщина клялась, что умирает от любви к нему, и добилась его внимания: он провел с ней ночь и подарил ей 400 тысяч сестерциев, а на вопрос управителя, по какой статье занести эти деньги, сказал: "За чрезвычайную любовь к Веспасиану"».

Вольности друзей, колкости стряпчих, строптивость философов мало его беспокоили. Обиды и вражды он никогда не помнил и не мстил за них. Никогда подозрение или страх не толкали его на расправу. Ни разу не оказалось, что казнен невинный – разве что в его отсутствие, без его ведома или даже против его воли. Никакая смерть его не радовала, и даже над заслуженной казнью случалось ему сетовать и плакать. Единственное, в чем его упрекали справедливо, это сребролюбие». Умер он летом 79 года так же просто и спокойно, как жил. В девятое консульство Веспасиан, находясь в Кампании, почувствовал легкие приступы лихорадки. Он отправился в реатинские поместья, где обычно проводил лето. Здесь недомогания усилились. Тем не менее, император продолжал, как всегда, заниматься государственными делами и, лежа в постели, даже принимал послов. Когда ему стал отказывать желудок, Веспасиан почувствовал приближение смерти и как обычно пошутил: «Увы, кажется, я становлюсь богом». Он попытался встать, говоря, что император должен умереть стоя, и скончался на руках окружающих.

После смерти первого Флавия императором стал его старший сын – Тит Флавий Веспасиан, однако его правление продолжалось всего два года (79–81 годы). Он умер после болезни, и на императорский престол взошел младший сын Веспасиана – Тит Флавий Домициан (римский император в 81–96 годы. Родился 24 октября 51 года. Умер 18 сентября 96 года).

Веспасиан не любил своего младшего сына и держал его вдали от серьезных государственных дел. Причиной этого, по-видимому, являлись огромное честолюбие Домициана и его властный характер, проявившиеся уже в момент падения Вителлия. Как говорит Светоний, который, как, кстати, и другие римские историки, вообще не испытывал симпатии к Домициану: «Детство и раннюю молодость Домициан провел в нищете и пороке: в доме их не было ни одного серебряного сосуда, а бывший претор Клодий Поллион хранил и изредка показывал собственноручную записку Домициана, где тот обещал провести с ним ночь. Некоторые утверждали, что его любовником был и Нерва, будущий его преемник». Но к таким заявлениям Светония, как уже говорилось выше, нужно относиться очень осторожно, так как он являлся сторонником сената, роль которого Домициан, как и его предшественники из рода Юлиев-Клавдиев (Тиберий, Калигула или Нерон), всячески принижал.

У Тацита Домициан также предстает неким аморальным тираном, что вообще характерно для всех представителей сенатской историографии.

«Незадолго до падения Вителлия в декабре 69 года Домициан вместе со своим дядей Сабином и отрядом верных ему войск укрылся на Капитолии. Когда вителлианцы ворвались на холм, он спрятался у сторожа храма. Вскоре один из вольноотпущенников сумел ловко вывести его оттуда: закутавшись в полотняный плащ, Домициан смешался с толпой жрецов и, никем не узнанный, добрался до Велабра, где его приютил клиент отца Корнелий Прим. Только после победы он вышел к людям и был провозглашен цезарем. Он принял должность городского претора с консульской властью и поселился во дворце, однако не спешил взять на себя заботы, сопряженные с этим званием, и походил на сына принцепса лишь своими постыдными и развратными похождениями».

Если верить тому же Светонию, то Домициан отличался любвеобилием. У многих он отбивал жен, а в 70 году женился на Домиции Лепиде, хоть та и была уже замужем. В 83 году он развелся со своей женой Домицией, изобличив ее в любовной связи с актером Парисом, но потом вновь взял ее к себе, а Париса казнил. «Вообще, он отличался безмерным сладострастием. Говорили, будто он сам выщипывает волосы у своих наложниц и возится с самыми непотребными проститутками. Свою племянницу Юлию, дочь Тита, он обольстил еще при его жизни и потом любил ее пылко и не таясь, и даже стал виновником ее смерти, заставив вытравить плод, который она от него понесла».

На должности городского претора он за один день раздал 20 должностей, так что Веспасиан, как всегда в своей шутливой манере, даже говаривал, что удивительно, как это сын и ему не подыскал преемника.

Но справедливости ради нужно отметить, что те негативные стороны его характера, которые так расписывают Светоний и Транквилл, могли сложиться и из-за того, что во время правления своего отца Домициан не получал полагающейся ему как младшему цезарю доли почтения и уважения. Об этом, кстати, говорит и Светоний: «За все это он получил выговор и совет: получше помнить о своем возрасте и положении. Когда в Рим вернулись Веспасиан и Тит, Домициан притворился человеком скромным и необыкновенно полюбил поэзию, которой до того совсем не занимался, а после с презрением забросил».

Такую же второстепенную роль Домициан играл и при своем брате. Это развило в нем скрытность, недоверчивость и подозрительность. Он завидовал брату и ненавидел его. Когда Тит умер, Домициан, хотя и не был облечен никакими особыми полномочиями, фактически стал единственным кандидатом на престол. Преторианцы провозгласили его императором, а сенат вотировал обычные титулы принцепса. «После смерти отца в 79 году, – говорит Светоний, – он долго колебался, не подкупить ли ему войско, и все время правления брата строил против него козни явно и тайно. Во время тяжелой болезни Тита в 81 году он велел всем покинуть его, а когда тот умер, не оказал ему никаких почестей, кроме обожествления, и часто задевал его в своих речах и эдиктах».

В первое время своего правления Домициан, по словам того же Светония, каждый день запирался один на несколько часов, как бы для дел, но занимался тем, что «ловил мух и протыкал их острым грифелем. Но все же правление его не было лишено некоторого блеска, особенно в первые годы. Он устраивал многочисленные и разнообразные зрелища, раздавал деньги и устраивал пиры для народа. Множество великолепных построек он восстановил после пожара 80 года, в том числе и Капитолий, сгоревший во второй раз. Другие памятники были выстроены им и по собственному почину».

В начале правления всякое кровопролитие было ему ненавистно. В нем не было никаких признаков алчности или скупости – напротив, ему не раз приходилось проявлять бескорыстие и даже великодушие. Однако этому милосердию и бескорыстию он оставался верен недолго. При этом жестокость он обнаружил раньше, чем алчность. В 84 году он обрушил первые репрессии против сенаторов и многих отправил на смерть, в том числе нескольких консуляров. Некоторые были казнены по обвинению в подготовке мятежа, а другие по самым пустяковым предлогам. С годами его свирепость и коварство все возрастали. Истощив казну издержками на постройки, зрелища, повышенное жалованье солдатам, он бросился обогащаться любыми средствами, захватывал состояния и с большой суровостью взыскивал налоги, особенно подать с иудеев. Властолюбие его также увеличивалось год от года: с 85 года он принял пожизненное цензорство, с 86-го ввел обращение «господин и бог» и повелел так называть его в письменных и устных обращениях; консулом же за свою жизнь он был семнадцать раз, что стало рекордом. Причиной этого был не столько личный характер Домициана, как считает Светоний, сколько естественная эволюция военной монархии, нашедшей себе более прочную базу. Пользуясь цензорской властью, он продолжал политику Веспасиана в смысле обновления сенаторского и всаднического сословий, но при этом смотрел на аристократов как на простое орудие в своих руках, свысока третируя сенаторов и высших чиновников.

Но если другие владыки Рима решались лишь на то, чтобы подвергать испытанию преданность сенаторов, своих приближенных, армию или долготерпение народа, то Домициан бросил вызов куда более страшный. Он вздумал испытать, может ли его власть оказаться сильнее воли богов и одолеть веление судьбы.

Однажды император приказал призвать к себе астролога Асклетариона и задал ему вопрос: какая участь ожидает его, астролога? Тот ответил, что его вскоре разорвут собаки. Тогда Домициан рассмеялся и приказал страже тотчас же убить Асклетариона. Довольный, что ему удалось изменить предначертанное судьбой, император в тот же день за трапезой поведал друзьям о своем торжестве. Все принялись наперебой восхищаться императором, его находчивостью и смелостью. Только актер Латин, возлежащий вместе с другими, не разделял всеобщего восторга. Это заметил Домициан.

– Когда я шел сюда, – заговорил актер, почувствовав на себе тяжелый взгляд императора, – я проходил мимо площади, где сжигают мертвецов. Как раз передо мной туда принесли тело астролога. Его положили на костер, но сильный ветер загасил пламя. И тогда я увидел, как стая бродячих собак рвала полусожженный труп.

Так повествует об этом эпизоде Светоний. Неизвестно, о чем подумал император, почувствовав, возможно, впервые, нечто, противостоящее его воле.

Но, нужно сказать, что Домициан, подобно своему отцу, показал себя отличным администратором. Даже Светоний вынужден был признать, что он «занимался прилежно и тщательно судопроизводством… наказывая судей взяточников… а магистратов в столице и наместников в провинциях старался так обуздывать, что никогда не было таких честных и справедливых должностных лиц, как при нем». В провинциях при Домициане господствовал относительный порядок. Испанским общинам, получившим при Веспасиане латинские права, Домициан дал муниципальное устройство. Многочисленные постройки, предпринятые им в провинциях (особенно в Греции), также говорят о внимании, которое он уделял благоустройству провинциальных городов. Во внешней политике Домициан следовал основным направлениям, намеченным Веспасианом. Конечной целью ее являлись не столько завоевания, сколько укрепление границ. В Британии продолжались военные действия, начатые еще основателем династии. Полководец Гней Юлий Агрикола (тесть историка Тацита) проник в Шотландию, причем римский флот, по-видимому, объехал в 83 году весь остров. Агрикола даже строил планы вторжения в Ирландию, но Домициан не дал на это согласия. В 84 году Агрикола был отозван, и дальнейшее продвижение в Британии остановилось. Тем не менее, благодаря проникновению на север, римские владения в Британии были достаточны надежно защищены.

На среднем Рейне возникла война с хаттами, которые своими набегами ставили под угрозу рейнскую границу. В результате двух кампаний под руководством самого императора (83 и 89 годы) на среднем и верхнем Рейне римские владения были несколько расширены. Дион Кассий – еще один римский историк – именно Домициану приписывает присоединение к Империи новых прирейнских земель: «В 83 году Домициан совершил поход против хаттов. Хотя решительного сражения не произошло, поход был успешен: к Риму были присоединены «Декуматские поля» – большой клин германских земель между Рейном и Дунаем».

На правом берегу Рейна Домициан положил начало той укрепленной полосе, которая получила название «лимес» (граница, рубеж), и в течение нескольких столетий сдерживала напор германских варваров. Она состояла из сложной системы военных лагерей, укреплений и дорог, соединявших их друг с другом. Гораздо сложнее и опаснее была обстановка на дунайской границе. Племена даков, жившие на территории нынешней Румынии и Трансильвании, объединились под руководством одного из своих вождей, талантливого Децебала. Он реформировал свое войско по римскому образцу и в 86 году вторгся через Дунай в Мезию. Легат провинции был разбит и пал в сражении. Тогда Домициан лично явился на театр военных действий. Чтобы отвлечь противника, префект преторианцев Корнелий Фуск с крупными силами вторгся в Дакию, но потерпел поражение и погиб. Два или три года спустя его преемник Теттий Юлиан снова вторгся в Дакию и, наконец, одержал победу над Децебалом.

Однако в этот самый момент Домициан был вынужден приостановить дакийскую войну. На среднем Дунае коалиция германских и сарматских племен – свевов, квадов и маркоманов, – подстрекаемая Децебалом, напала на римскую границу. Император направился на защиту атакованного участка, но потерпел поражение.

Домициан прекрасно понимал, что продолжение войны на необъятных задунайских просторах будет стоить огромных потерь материальными средствами и людьми и едва ли даст прочные результаты. Поэтому он приостановил войну на среднем Дунае, а с даками заключил мир. Децебал сохранил свою территорию, получил с римлян контрибуцию («субсидию»), но зато признал себя вассалом Домициана (89 год). Дунайские войны послужили поводом к укреплению римских границ и в этом районе. Военные операции на Дунае были осложнены резким обострением внутреннего положения. Во время дакийских войн наместник Верхней Германии Луций Антоний Сатурнин восстал с двумя легионами, заручившись поддержкой германских племен. Однако союзники не смогли поддержать его в решительный момент. Сатурнин был разбит нижнегерманскими войсками и умерщвлен (88 год). Восстание Сатурнина окончательно испортило отношения между Домицианом и высшим римским обществом. Вторая половина его царствования, и особенно последние годы, отмечены рядом процессов об «оскорблении величества». Снова из Италии были высланы философы. Многие подверглись казни и конфискации имущества. Жертвами Домициана пало даже несколько членов императорской семьи.

Вот еще один пример странного и неадекватного поведения императора. Однажды один рыбак выловил в море огромную рыбу-камбалу. Не зная, как с ней поступить и опасаясь доноса завистников, что, мол, рыба выловлена в императорских прудах, рыбак лично отнес ее императору. Домициан, получив этот дар, оказался в затруднении: как приготовить столь огромную рыбу, не разрезая ее на части. Для этого он собрал не много не мало, а… сенат Рима. Перепуганные сенаторы поспешили во дворец: неужели император «раскрыл» новый заговор и им всем грозит смерть?! Однако император, торжественно открыв заседание сената, представил отцам-сенаторам на рассмотрение вопрос государственной важности: как приготовить столь огромную рыбу? После долгих дебатов было торжественно поручено гончарам изготовить для камбалы специальную посуду, в которой ее можно было сварить целиком… Счастливые сенаторы возвратились домой, а император от души хохотал над собственной шуткой. Однако терпению подданных приходил конец. В последние два года жизни Домициана террор приобрел колоссальные размеры, как, впрочем, и страх императора за собственную жизнь. По его приказу во всех комнатах, где он жил, делают зеркальные стены и потолки, чтобы ничто не ушло от взора императора. Однако это оказалось бессмысленным. Террор – плохое средство для укреплении любви подданных, и вскоре он был повернут против самого императора. Созрел заговор, в котором принимала участие императрица Домиция, боявшаяся за свою жизнь. В сентябре 96 года Домициан был заколот в своей спальне дворцовым служителем Стефаном и другими заговорщиками. Вот что говорит об этом Светоний Транквилл: «Снискав под конец жизни всеобщую ненависть, он погиб от заговора ближайших друзей и вольноотпущенников, о котором знала и его жена. Убил его Стефан, управляющий императрицы Домиции. Притворившись, будто у него болит левая рука, он несколько дней ходил, обматывая ее в шерстяной платок, а к назначенному сроку спрятал в ней кинжал. Обещав раскрыть заговор, он был допущен к императору; пока тот в недоумении читал его записку, он нанес ему удар в пах. Другие участники заговора, ворвавшись в спальню, добили Домициана семью ударами. Народ остался равнодушен к его смерти, сенат встретил ее с ликованием, а солдаты с негодованием». Смерть Домициана наполнила сенат такой радостью, что сенаторы, как дети, обгоняя друг друга, бежали в курию, проклиная убитого императора самыми грубыми и оскорбительными выражениями. Тело убитого еще не успело остыть, а по дворцу уже был отдан приказ принести лестницы, чтобы сорвать портреты императора, разбить его статуи и бюсты.

Из всех Флавиев Домициан, вероятно, был самой загадочной фигурой. Но ему, как и Тиберию, «не повезло» в исторической традиции. Слишком явно выраженное желание единоличной власти, крутой и властный характер, энергичная борьба с оппозицией и с злоупотреблениями чиновников сделали Домициана весьма непопулярным среди высшего римского общества и исказили образ «лысого Нерона» (по словам выдающегося римского сатирика Ювенала) в изображении современников. Зато армия, простой народ и провинциалы любили Домициана.

До этого момента мы преимущественно говорили о императорах-администраторах, теперь же хочется поговорить о другом типе римских правителей – императорах-полководцах, и самым лучшим примером такого типа властелинов Рима может служить Марк Ульпий Траян (римский император в 98-117 годы. Родился 18 сентября 53 года. Умер в августе 117 года).

Траян происходил из испанского города Италика и принадлежал к древнему, но малоизвестному роду. Он стал первым владыкой Рима, рожденным вне Италии. Отец его был полководцем в армии Веспасиана и Тита, а потом консулом и наместником Сирии. Сам Траян начал службу простым легионером, воевал с иудеями и парфянами. Пройдя все ступени служебной лестницы, он в 91 году получил консульство, а в 97-м император Нерва усыновил его и даровал равные с собой права.

Большую половину своего правления Траян провел в походах и войнах, расширяя пределы Римского государства, которое после Августа больше защищалось, нежели нападало. В армии, по сообщению Плиния Младшего, он отличался необыкновенной силой и выносливостью: в любом походе, вплоть до последнего, шел впереди своих войск. «… Он любил продираться сквозь лесные дебри, охотиться, плавать и грести».

Кроме военных кампаний, о которых мы будем говорить ниже, большое внимание Траян уделял и внутренним делам. В 98 году, став императором, Траян сразу прославился кампанией по борьбе с доносительством, терзавшим Рим. Все дела по обвинениям в «преступлениях против государства» были прекращены, и таким образом множество почтенных сенаторов избежали смерти. Суд молодого императора над самими же доносчиками оказался суров. Их как разбойников посадили в трюмы наскоро сколоченных барок и утопили в Тирренском море. Анонимным же наветам просто перестали давать ход, и в городе, по определению Плиния Младшего, воцарились «не доносчики, а законы». Траян действительно показал себя заядлым «законником». По преданию, вручая префекту претория кинжал – символ должностного достоинства, государь высказался так: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно; если же нет, то против меня». В столице и провинциях он подчеркнуто обращался со всеми как с равными. Его любезность и добрый нрав снискали славу не меньшую, чем впечатляющие военные успехи. Что касается характера Траяна, то все древние историки единодушно хвалят его мягкость и покладистость. Вот что, к примеру, пишет о Траяне Евтропий: «… воинскую славу Траян превзошел любезностью и скромностью, обращаясь со всеми как с равными себе и в Риме, и в провинциях. Чтобы поприветствовать друзей, он часто заходил к ним в гости, когда они болели или в праздничные дни. Когда друзья укоряли его, что он со всеми окружающими держится просто, он отвечал, что хочет быть таким императором, которого он сам бы хотел иметь, будучи простым подданным». Самодержавный по существу характер своего правления Траян умел сочетать с терпимостью и внешней мягкостью. Поэтому титул «Наилучшего принцепса» (Optimus Princeps), которым наградил его сенат, не был только выражением угодничества.

Хотя Траян и не брал на себя официального звания цензора, однако он, по примеру своих предшественников, продолжал обновление сената. Новых членов сенаторского сословия он стал назначать преимущественно из восточных, эллинизированных провинций. По этому же пути пошли его преемники, так что в течение II века сенат стал действительно представлять интересы рабовладельцев не только Запада, но и Востока. Впрочем, одновременно с этим сенат все более терял свое реальное значение в системе управления, уступая его бюрократии.

Траян был не только великолепным и удачливым полководцем, но и умелым администратором. Памятником административной деятельности Траяна является его переписка с Плинием Младшим в бытность последнего правителем Вифинии. Характерна забота императора о нуждах провинции. Но эта забота часто выражалась в мелочном и придирчивом контроле. Наместник провинции (не говоря уже о местном самоуправлении) был совершенно лишен инициативы. Плиний без согласия Траяна не мог разрешить, например, жителям города Прусы построить баню, создать в городе Никомедии пожарную дружину и проч. По поводу дружины император высказал опасение, что под ее флагом может возникнуть какая-нибудь организация, опасная для общественного порядка, и на этом основании не дал согласия на ее устройство.

Переписка Плиния с Траяном содержит интересное указание на распространение христианства в начале II века, указание тем более ценное, что переписка не вызывает сомнений в ее подлинности. Плиний спрашивает императора, что ему делать в тех случаях, когда к нему поступают доносы на христиан. Траян отвечает, что анонимным доносам верить не следует, однако если принадлежность к христианству будет доказана, достаточно простого отречения. Только в случае отказа отречься от новой религии необходимо прибегать к наказанию.

Система государственной благотворительности при Траяне достигает своего наивысшего развития. Историки говорят о местных фондах, созданных на средства императора или благодаря взносам частных лиц. Дети из бедных семей и сироты получали ежемесячные пособия: мальчики 16 сестерциев, девочки – 12. Непосредственное заведование всей системой принадлежало местным городским властям, но под контролем центрального правительства. В Риме 5 тысяч нуждающихся детей были включены в число лиц, получающих бесплатную раздачу хлеба от правительства. К раздаче хлеба в столице Траян прибавил еще дополнительные раздачи вина и масла. Такая же система бесплатных раздач практиковалась в провинциях на средства муниципалитетов и частных благотворителей.

Для развития римского сельского хозяйства император издал распоряжение, согласно которому каждый сенатор не меньше 1/3 своего состояния должен был употребить на покупку земли в Италии. Эта мера преследовала троякую цель: привязать к Италии новых сенаторов из провинций; привлечь новые денежные средства в сельское хозяйство и таким путем облегчить введение улучшенных способов обработки земли; дать возможность нуждающимся землевладельцам Италии продавать свою недвижимость по высокой цене и покупать более дешевую землю в провинциях.

Как и его предшественники, Траян считал необходимым увековечить память о себе в камне. Строил он, по словам Аврелия Виктора, много и повсюду, как в провинциях, так и в столице. В Риме он построил Суранские бани и форум, получивший его имя, а также всемирно известную триумфальную колонну.

Но в первую очередь Траян прославился как император-завоеватель. Поэтому, чтобы до конца понять этого неординарного правителя Рима, необходимо проследить маршруты его завоевательных экспедиций.

В своей внешней политике Траян отступил от традиций ранней Империи и пытался воскресить завоевательные тенденции Республики. Если некоторые из его войн носили «превентивный» характер и имели целью лучшее обеспечение границ, то в целом его внешняя политика была завоевательной.

В 101 году Траян начал войну с даками. Формально это была наиболее «превентивная» из его войн. Дакийский племенной союз представлял несомненную угрозу для дунайской границы. Децебал был серьезным противником: война, которую вел с ним Домициан, не принесла большой славы римскому оружию. Военные операции в Дакии давались римлянам нелегко из-за характера местности и храбрости ее защитников. Поэтому Траян, прежде чем начать войну, провел крупные подготовительные работы на дунайской границе. Вторжение в Дакию было произведено большими силами и в нескольких направлениях. Однако первый год войны не дал Траяну решительного успеха. В 102 году операции возобновились. Римские войска, преодолевая ожесточенное сопротивление противника, со всех сторон подошли к столице Децебала Сармизегетузе (развалины ее находятся близ современного местечка Варгели в Румынии). После того как Децебал был разбит под ее стенами, он вынужден был заключить мир. Децебал (тут Траян поступил достаточно великодушно) сохранял независимость, но должен был разрушить часть своих крепостей, а в другие принять римские гарнизоны. Для контроля над Дакией римляне построили большой каменный мост через Дунай. Траян отпраздновал триумф и принял титул «Дакийского». Но мир длился недолго. Децебал втайне начал подготовку к новой войне. В 105 году он осадил римские гарнизоны, часть их уничтожил и вторгся в Мезию. Это послужило для Траяна удобным поводом покончить с даками. Он двинул против Децебала 12 легионов (около 120 тысяч человек). Война завершилась новой битвой под Сармизегетузой и осадой города. Децебал в отчаянии покончил жизнь самоубийством, после чего сопротивление даков прекратилось (106 год). Многие из них были перебиты или уведены в рабство, часть выселилась. Дакия была обращена в провинцию и заселена ветеранами и колонистами из Малой Азии и придунайских областей.

Сцены из Дакийской войны изображены на рельефах победной колонны Траяна, воздвигнутой им на новом форуме между Капитолием и Квириналом. Эти изображения, сохранившиеся до наших дней, являются ценнейшим историческим источником.

Завоевание Дакии усилило римскую экспансию на Черном море. В сферу римского влияния попадает северное побережье Понта – современный Крым. Продолжая политику своих предшественников, Траян снова укрепил верховную власть Рима над Боспорским царством. Траян окончательно перенес центр тяжести римской внешней политики с Запада на Восток. Это было вполне закономерно. На Западе Империя дошла до своих естественных границ – Атлантического океана, в то время как на Востоке лежали огромные богатые области старой культуры, еще не подчиненные Риму. И если Траян решил встать на путь завоеваний, то этот путь мог проходить только через Азию. Одновременно со второй Дакийской войной римские войска захватили Набатейское царство в северо-западной Аравии. Оно имело большое значение для восточной торговли, так как через него проходили караванные пути из Аравии и от Красного моря к палестинскому побережью. Завоеванная территория была преобразована в новую провинцию Аравия. К концу правления Траян осуществил самые крупные свои завоевания на Востоке. Поводом к ним послужили армянские дела (Армения, как мы знаем, уже давно была яблоком раздора между Римом и Парфией). Парфянский царь Хозрой против желания Траяна посадил на армянский престол своего племянника. Это вызвало внутреннюю борьбу как в Армении, так и в Парфии. Для Траяна представился хороший предлог для вмешательства. В 114 году римская армия при поддержке вспомогательных контингентов из кавказских народов заняла Армению. Траян низложил парфянского ставленника и объявил Армению провинцией.

В 115 году Траян начал наступление на северо-западную Месопотамию. Местные князьки, вассалы парфянского царя, почти не оказывали сопротивления, так как основные силы Хозроя находились в восточной части царства и не могли оказать им никакой помощи. Зиму 115/116 года Траян провел в Антиохии, разрушенной в декабре 115-го страшным землетрясением. На Евфрате строился большой флот. С наступлением весны римские войска двинулись двумя колоннами вниз по течению обеих рек. Связь между ними поддерживалась, вероятно, посредством старого канала между Евфратом и Тигром, восстановленного Траяном. Обе армии соединились для штурма парфянской столицы Ктесифона на Тигре. Хозрой бежал, а римский флот спустился вниз до Персидского залива (116 год). Траян, по примеру Александра Македонского, начал строить планы похода на Индию.

Однако в этот момент Хозрой, уладив дела на востоке своего царства, перешел в контрнаступление. Одновременно в тылу у римлян вспыхнуло восстание, подготовленное агентами парфянского царя. Оно не ограничилось Месопотамией, а распространилось среди иудеев Палестины, Кипра, Киренаики и Египта. Восстание сопровождалось массовыми избиениями греческого и римского населения.

Траяну пришлось остановить дальнейшее наступление на Парфию и бросить крупные силы на подавление восстания. Вскоре эта задача была выполнена почти всюду, за исключением Палестины, где бунт удалось подавить только Адриану. Расправа над повстанцами повсеместно сопровождалась жестокими погромами.

Эти события заставили Траяна отказаться от окончательного завоевания Парфии. Он короновал в Ктесифоне парфянским царем своего ставленника, а северо-западная Месопотамия и Ассирия были объявлены римскими провинциями (117 год). Вскоре после этого с Траяном случился удар. Наполовину парализованный император поехал в Рим, но по дороге, заразившись какой-то формой дизентерии, умер на киликийском побережье летом 117 года.

Какие причины заставили Траяна изменить тактике защиты территории Империи, как завещал еще Август? Отвлекаясь от личных склонностей и дарований выдающегося полководца Траяна, мы должны искать более глубокие корни его внешней политики в условиях, сложившихся в самой Империи. Здесь возможны только догадки, так как источники на этот счет молчат. Наиболее вероятным будет предположение, что причиной агрессивности римской внешней политики в начале II века был хозяйственный кризис в Италии. Организация государственной благотворительности, начатая Нервой и продолженная его преемником, требовала больших средств. Налоги были подняты до крайнего предела еще при Флавиях и, как показала позже внутренняя политика императора Адриана, не могли быть увеличены. Оставался один путь – завоевания, которые должны были принести с собою военную добычу и увеличить доходы казначейства. Приток рабов мог решить проблему рабочей силы, которая при Империи становилась все более острой. Наконец, на завоеванные территории можно было вывести колонистов и таким образом решить аграрный кризис.

После смерти Траяна каждого нового императора в сенате приветствовали словами: «Felicior Augusto, melior Traian!», означающими: «Да будет он удачливее Августа и лучше Траяна». С имперской задачей – навести страх на внешних врагов – Траян справился вполне.

В обыденной жизни Траян проявлял те же остроумие и простоту, что и Веспасиан, и это неудивительно, ведь его карьера в чем-то напоминала судьбу последнего. Когда он был суров, его непреклонная готовность к карательным мерам нацеливалась на доносчиков. Когда же настроение императора было воинственным, его желания незамедлительно воплощались в реальность в виде завоеванных Месопотамии, Армении, Дакии…

В период правления Траяна территория Империи достигла наибольших масштабов: ее земли протянулись от Геркулесовых столбов (Гибралтарский пролив) до Персидского залива. Позже она лишь неуклонно, как шагреневая кожа, сжималась. Так, преемник Траяна, Адриан, был вынужден уйти из центральной Месопотамии. Не правда ли странно, что властелин-завоеватель Траян выглядит на фоне своих предшественников «светлой личностью»? Довольно странно, что историки, столь суровые к Калигуле и Нерону, подробно описывающие даже невинные их слабости, для Траяна приберегли одни комплименты. Конечно, с одной стороны, Империя устала от произвола первых цезарей и более не могла выдерживать безумств власть имущих, так что императору, правившему на рубеже I и II веков, поневоле приходилось быть «хорошим». С другой стороны, есть и более простое объяснение этого феномена. Чтобы понять его, достаточно сравнить годы жизни Траяна (53-117 годы) и его биографов: Тацита (56-117 годы) и Плиния Младшего (62-113 годы).

Наверное, никогда со времен Августа Римская империя не пребывала в таком спокойствии и процветании, как во времена правления императора Адриана (римский император в 117–138 годы. Родоначальник династии Антонинов. Родился 24 января 76 года. Умер 10 июля 138 года).

Род императора Адриана в более отдаленные времена был связан с Пиценом, а в более близкие – с Испанией. Сам Адриан в книгах о своей жизни упоминает о том, что его предки, происходившие из Ддрии, поселились во времена Сципионов в Италике. Отцом Адриана был Элий Адриан, по прозвищу Африканец, двоюродный брат императора Траяна; матерью его была Домиция Паулина, уроженка Гад, женой – Сабина. Адриан родился в Риме за восемь дней до февральских календ, в седьмое консульство Веспасиана и пятое Тита.

Лишившись отца на десятом году жизни, он поступил под опеку своего двоюродного дяди – Ульпия Траяна и римского всадника Целия Аттиана.

Он так усиленно изучал греческую литературу и имел к ней такое пристрастие, что некоторые называли его греченком.

Молодость будущего императора была связана с дядей – Траяном, который к тому времени еще не стал императором. Траян как мог заботился о родственнике, стараясь по возможности наставить молодого Адриана на правильный путь и обеспечить ему военную и гражданскую карьеру. Элий Спартиан – биограф Адриана, пишет, что в 91 году «Адриан вернулся в родной город и сейчас же поступил на военную службу, увлекаясь в то же время охотой в такой степени, что это вызвало нарекания. Увезенный поэтому из Италики Траяном, который относился к нему как к сыну, он был спустя немного времени децемвиром^[10] для решений судебных дел, а вскоре сделался трибуном второго легиона. После этого, уже в последние годы правления Домициана, он был переведен в Нижнюю Мезию. Когда Траян в 97 году был усыновлен Нервой, Адриан, посланный для принесения поздравлений от имени войска, был переведен в Верхнюю Германию. Отсюда он поспешил к Траяну, чтобы первым возвестить ему о кончине Нервы в начале 98 года. Сервиан, муж его сестры (который возбудил против него неудовольствие Траяна сообщениями о его тратах и долгах), долго задерживал его и умышленно сломал его повозку с целью заставить его опоздать. Однако Адриан, совершая путь пешком, все-таки опередил ординарца, посланного самим Сервианом. Благодаря этому, а также при содействии близкого друга императора – Суры, Адриан в полной мере заслужил дружбу Траяна и получил в жены его племянницу».

Благодаря протекции дяди, карьера Адриана пошла вверх. Уже в 101 году Адриан занимал должность квестора. Оглашая в это время в сенате обращение императора, он вызвал смех своим неправильным произношением. Тогда он принялся за изучение латинского языка и дошел до высшего совершенства и красноречия. После квестуры он ведал хранением сенатских протоколов и, будучи приближенным Траяна, сопровождал его во время Дакийской войны; в это время, по его словам, он пристрастился к вину, приспособившись к нравам Траяна, и за это был богато вознагражден им. В 105 году он был назначен народным трибуном. Во время второго похода на даков в 106 году Траян взял его с собой и поставил его во главе первого легиона Минервы, тогда он и прославился многими блестящими подвигами. Поэтому, получив в подарок от императора алмазный перстень, который сам Траян получил от Нервы, Адриан окрылился надеждой, что будет наследником. Он был сделан претором в 107 году, когда получил от Траяна на устройство игр два миллиона сестерциев. Затем был отправлен в качестве легата в Нижнюю Паннонию; там он укротил сарматов, поддержал военную дисциплину, обуздал прокураторов, сильно превысивших свою власть. За это Адриан в 108-м был сделан консулом. Находясь в этой должности, он узнал от Суры, что будет усыновлен Траяном; с тех пор друзья Траяна перестали презирать его и выказывать пренебрежение. После смерти Суры он стал еще ближе к Траяну, главным образом благодаря речам, которые составлял вместо императора.

Находясь при смерти, Траян подтвердил свое намерение назначить Публия Элия Адриана своим преемником. Но формально акт усыновления был совершен императором очень поздно, вероятно, перед самой смертью. Это породило слухи о том, что усыновление явилось делом рук императрицы Плотины, покровительствовавшей Адриану, которая якобы подделала завещание Траяна. Вот что по этому поводу говорит Элий Спартиан: «Он пользовался и расположением его жены Плотины, стараниями которой он во время парфянского похода был назначен легатом и консулом на 118 год. Молва утверждала, что он подкупил вольноотпущенников Траяна, что он ухаживал за его любимцами и часто вступал с ними в связь, в то время как он стал своим человеком при дворе. В 117 году он, будучи в то время легатом Сирии, получил письмо о своем усыновлении, а сразу вслед за тем известие о кончине Траяна. Было распространено мнение, что Траян хотел оставить своим преемником Нератия Приска, а не Адриана. Имеется также сообщение о том, что Адриан был признан усыновленным уже после смерти Траяна интригами Плотины, причем вместо Траяна слабым голосом говорило подставное лицо».

Слухи эти вряд ли имеют под собой основание, так как император при жизни очень хорошо относился к Адриану и, уезжая в Рим, поручил ему командование сирийскими легионами. Сирийские войска и провозгласили Адриана императором, после чего сенат утвердил эту аккламацию^[11].

Однако среди приближенных Траяна провозглашение Адриана вызвало недовольство. Некоторые, по-видимому, считали, что они более достойны императорского сана. К тому же Адриан, при всей своей необычайной талантливости и разносторонности, обладал неприятными чертами характера: недоверчивостью, мелочностью, педантизмом. Вероятно, он иногда выражал в тесном кругу неодобрение агрессивной политикой Траяна, что могло стать известным высшему командному составу и, конечно, не нравилось ему. В 118 году, еще до прибытия Адриана в Рим, четверо приближенных Траяна были арестованы префектом преторианцев и преданы суду сената по обвинению в заговоре против императора. Сенат приговорил их к смертной казни. По-видимому, настоящего заговора не было, что признал и сам император, выразив недовольство чрезмерной поспешностью сената и убрав префекта претория с его поста.

Достигнув власти, Адриан объявил, что будет действовать согласно заветам первого августа, который рекомендовал своим преемникам не стремиться к расширению Империи, а лишь охранять уже завоеванное. Все свои усилия он направил к тому, чтобы установить мир на всех границах Империи. К тому моменту не только отпали парфяне и армяне, но производили нападение мавры, шли войной сарматы, нельзя было удержать под римской властью британцев, был охвачен мятежами Египет, наконец проявили непокорство Ливия и Палестина. Поэтому все земли за Евфратом и Тигром, завоеванные Траяном, он тотчас покинул и провозгласил их свободными. Беспорядки же в Иудее и Мавретании он распорядился подавить силой. Вслед за тем он выехал из Антиохии, чтобы встретить останки Траяна, и прибыл с ними в Рим.

«В письме к сенаторам он просил извинения за то, что не дал сенату высказать суждение по поводу перехода к нему императорской власти, – потому что спешно был провозглашен воинами, так как государство не могло оставаться без императора. Поднесенное ему сенатом имя «отца отечества» Адриан отложил на более поздние времена. Похоронив Траяна, он отправился в Мезию в поход против сарматов и роксоланов и успешно заключил с ними мир». Действительно, со смертью Траяна обстановка на границах Империи крайне осложнилась и Адриан был вынужден принять ряд мер.

Он начал свое правление в 117 году, которое длилось до 138 года, с того, что еще в Антиохии, до приезда в Рим, заключил мир с Хозроем, вернув парфянам Ассирию и Месопотамию и снова сделав Армению вассальным государством. Это было решение огромной важности, продиктованное сознанием того, что восточные завоевания Траяна если и могут быть удержаны, то лишь ценой чрезвычайного напряжения всех сил государства. Траян для войны с парфянами до такой степени обнажил остальные границы, что они оказались под ударом в Дакии, на Дунае, в Британии, в Мавретании. Война с Хозроем, в сущности, только в 116 году начала принимать крупные масштабы. Население Месопотамии ясно показало свою враждебность римлянам. Новая граница, вынесенная далеко за Евфрат, была гораздо более уязвима, чем старая, идущая по Евфрату. Все эти соображения, вероятно, уже приходили в голову Траяну, когда он в 117 году отказался от дальнейших завоеваний. Адриан только сделал из них логичный вывод.

На других границах Адриан также отказался от крупных наступательных операций, ограничившись только обороной. Он побывал лично на всех вызывающих беспокойство пунктах: в Мезии, Дакии, Германии, Британии, Африке. Всюду Адриан принимал меры для поднятия дисциплины в войсках и для укрепления границ. Примером может служить Адрианов вал в Британии. Оборона Империи была доведена при этом императоре до возможного в то время совершенства.

Как завоевания Траяна нельзя объяснить его «воинственностью», так мирную политику Адриана нельзя выводить из его личного миролюбия. При Траяне Империя сделала последнее гигантское усилие остановить надвигающийся кризис путем захвата новых земель. Однако независимо от временных положительных результатов, которые дали эти завоевания, они были куплены ценой такого напряжения военных и финансовых сил государства, что дальнейшее продолжение активной внешней политики стало невозможным: оно привело бы к военному и финансовому краху. Заслуга Адриана состояла в том, что он это понял и предпринял соответствующие действия.

Адриан очень много внимания уделял провинциям. Это выразилось, между прочим, в его систематических инспекторских поездках, во время которых он посещал самые отдаленные области Империи. Из 21 года своего правления Адриан больше половины времени провел вне Италии. Многие провинциальные города получили при нем права колоний или муниципиев. Император сам много строил в провинциях, а также щедро субсидировал городское строительство, в особенности в Греции (Адриан был страстным поклонником греческой культуры). Эта политика, равно как и общее умиротворение Империи, имела своим результатом оживление провинциальной жизни, появление новых городов и расширение старых. Культурная жизнь Империи при Адриане освещена последним закатным блеском. Центр ее перемещается на восток, в области греческого языка и культуры, где наступает так называемое «греческое возрождение».

Время Адриана в целом характеризовалось относительным гражданским миром. Однако в последние годы его правления в Палестине снова вспыхнуло огромное восстание, спровоцированное римлянами. Во время своей второй поездки по восточным провинциям в конце 120-х и начале 130-х годов Адриан пришел к мысли решить проблему Палестины путем насильственной ассимиляции иудеев. В 131 году он выпустил эдикт, запрещавший обрезание, и основал в Иерусалиме римскую колонию Элию Капитолину. На месте Иерусалимского храма, разрушенного в 70 году, предполагалось построить святилище Юпитера Капитолийского. Это вызвало восстание под руководством «мессии» Бар-Кохбы («сын Звезды»). Восстание приняло характер ожесточенной партизанской войны (131–134 годы). На его подавление были направлены крупные силы, снятые с других границ. В 134 году главнокомандующим был назначен вызванный из Британии полководец Юлий Север. Сам император приехал на театр военных действий. Римские войска стали систематически занимать один округ за другим, подвергая их беспощадному опустошению. К 135 году восстание было подавлено. В результате было разрушено 50 укрепленных пунктов, 985 деревень и истреблено 580 тысяч человек, не считая погибших от голода и болезней. Уцелевшим иудеям было запрещено посещать Иерусалим чаще одного раза в год.

Хотя преемник Адриана отменил исключительные меры против иудеев, однако Вторая иудейская война довершила процесс рассеяния иудейского народа по всей Империи (так называемая «диаспора»), начатый еще Первой иудейской войной при Веспасиане.

Покончив с урегулированием международных отношений, Адриан на некоторое время возвратился в Рим, где «он обратился к текущим делам, в частности занялся устройством казенной почты, нужда в которой давно назрела. Он простил недоимки частным должникам и провинциям, долговые расписки велел сжечь на форуме. Пособия, введенные Нервой на воспитание детей бедняков, он удвоил, многим сенаторам выдал крупные денежные суммы и вообще поднял значение и престиж сенаторского звания на огромную высоту. В Риме он часто присутствовал при исполнении преторами и консулами их служебных обязанностей, принимал участие в пирах друзей, посещал больных по два-три раза в день, в том числе некоторых всадников и вольноотпущенников, утешал их, поддерживал своими советами, всегда приглашал на свои пиры. В сущности, он во всем поступал как частный человек. Своей теще он оказывал исключительный почет», – так пишет о начале правления Адриана Элий Спартиан.

Наладив дела в Риме, укрепив границы, Адриан занялся тем, что любил больше всего – путешествиями. Как говорят современные ученые, он был единственным из римских императоров, побывавшим практически во всех провинциях Империи, а кроме того, еще и в нескольких сопредельных государствах.

Элий пишет: «Отправившись… в Галлию, он облегчил положение всех общин, даровав им разные льготы. Оттуда он перешел в Германию и провел смотр легионов. При посещении лагерей он питался на глазах у всех обычной солдатской пищей. Подобно Августу, которому он старался во всем подражать, Адриан с большой тщательностью вникал в армейские дела. Он точно определил служебные обязанности и расходы, строго спрашивал с провинившихся и щедро награждал достойных. Таким образом ему удалось восстановить воинскую дисциплину, пошатнувшуюся при прежних принцепсах. В своих поездках он носил самую простую одежду, встречался и общался с людьми самыми незнатными и держал себя с ними просто, без всякой кичливости. Затем он поехал в Британию, где провел много полезных улучшений, в том числе распорядился построить стену на протяжении восьмидесяти миль, чтобы она отделяла владения римлян от варваров. На обратном пути он заехал в свою родную Испанию и провел там зиму. В Тарраконе его едва не убил какой-то сумасшедший раб, бросившийся на него с мечом. Адриан сумел его обезоружить и передал подбежавшим слугам. Потом он по очереди посетил и многие другие провинции. Пожалуй, ни один император не объехал столько земель с такой быстротой. Вторая его поездка была в Ахайю и Сицилию, третья – в Африку. Потом он поехал в Азию, в Каппадокии встретился с парфянским царем Хозроем, вернул ему дочь, захваченную в плен Траяном, и вообще постарался заручиться его дружбой. Повсюду он разбирал жалобы на прокураторов и наместников и сурово карал их, если обвинения оказывались справедливы. По пути в Египет он посетил Аравию, а затем совершил плавание вверх по Нилу.

Свои поездки Адриан совмещал с напряженной работой, умудряясь из разных отдаленных мест управлять Империей, вести переговоры с соседями или руководить военными действиями. «Он страстно любил путешествия: со всем тем, о чем он читал относительно разных мест по всему кругу земель, он хотел познакомиться, увидав своими глазами. К холоду и жаре он был вынослив настолько, что никогда не покрывал головы. Многим царям он оказывал очень большие почести, а у многих даже покупал мир; некоторые цари относились к нему с презрением. Многим он дал непомерные подарки, но самые большие – царю иберов, которому, сверх великолепных даров, он подарил еще слона и когорту в пятьдесят человек. Получив от Фарасмана огромные подарки и в их числе также золоченые хламиды, он – в насмешку над его дарами – выпустил на арену триста преступников в золоченых хламидах».

Последние два с половиной года жизни Адриан провел в Италии. Он жил на своей роскошной вилле, построенной им в Тибуре, где собрал редчайшие предметы искусства и произведения природы со всех концов мира. Адриан был великолепным писателем. Написанные им книги о собственной жизни он передал своим образованным вольноотпущенникам, для того чтобы они издали их от своего имени. Отличительной чертой его произведений был тонкий юмор. Так, например, поэту Флору, который написал ему:

Цезарем быть не желаю,

По британцам всяким шляться,

… укрываться,

От снегов страдая скифских, —

он в ответ остроумно написал:

Флором быть я не желаю,

По трактирам всяким шляться,

По харчевням укрываться,

От клопов страдая круглых.

Разносторонность характера императора очень хорошо передал Эллий Спартиан: «Врагов, которых он имел в бытность свою частным человеком, он, став императором, стал презирать настолько, что одному, который был его смертельным врагом, он, став императором, сказал: "ты спасся". Тем, кого он сам звал на войну, он всегда давал коней, мулов, одежды, деньги на расходы и все вооружение.

В праздники сатурналий и сигиллярий он часто посылал друзьям, даже не ожидавшим этого, подарки, сам охотно получал их, в свою очередь посылал другие. Чтобы обнаружить обманы своих закупщиков, он приказывал, если его гости размещались на многих столах – подавать ему блюда с других столов, даже с последних. Всех царей он превзошел своими подарками».

Он часто мылся со всеми в общественных банях. Известен следующий забавный случай в бане. Как-то раз он увидел, как один ветеран, которого он знал по военной службе, терся спиной и другими частями тела о стену. Осведомившись, почему он трется о мрамор, и услыхав, что делает это потому, что у него нет раба, Адриан подарил ему и рабов и деньги. На следующий день, когда многие старики с целью вызвать государя на щедрость стали тереться о стены, он велел позвать их к себе и приказал им растирать друг друга. Он выставлял напоказ свою любовь к простому народу. Характер императора также был очень переменчив, но все же, несмотря даже на его жестокости в последний год жизни, древние авторы склонны оценивать Адриана как хорошего императора.

«В жизни Адриан бывал всяким: и строгим, и веселым, и приветливым, и грозным, и необузданным, и осмотрительным, и скупым, и щедрым, и простодушным, и притворщиком, и жестоким, и милостивым. С женой он не ладил и поэтому имел много связей на стороне с замужними женщинами и юношами. К друзьям он был очень щедр, но со многими из них впоследствии рассорился, так как охотно слушал наговоры. Некоторых он даже разорил или довел до самоубийства. В науках, в поэзии, литературе он был очень сведущ, прекрасно рисовал, играл на цитре и пел. После него осталось множество стихов о предметах его страсти. Но столь же прекрасно владел он и оружием, причем самым разным. К холоду и жаре он был привычен настолько, что никогда не покрывал головы. Он отличался замечательными ораторскими способностями и необыкновенной памятью. Многих людей он называл по именам без помощи номенклаторов^[12], хотя слышал их имена только раз, а книги, однажды прочитанные, затем свободно цитировал по памяти. Некоторые даже сообщают, что он мог одновременно писать, диктовать и разговаривать с друзьями. Всю государственную отчетность он знал досконально. В его правление бывали голод, эпидемии, землетрясения; во всех этих несчастьях он проявлял заботливость и многим городам, опустошенным этими бедствиями, пришел на помощь».

Его неуравновешенность к старости усилилась. Эллий пишет: «Между тем характер его под влиянием немочей стал гораздо хуже. Многих своих друзей, которых прежде очень отличал, он заподозрил в претензиях на власть и подверг опале либо умертвил». Все чаще Адриан впадал в болезненную меланхолию, усиленную обстоятельствами личной жизни. Во время путешествия Адриана по Нилу в начале 30-х годов утонул его фаворит Ангиной, юноша необычайной красоты. Его гибель страшно потрясла императора. В память об Антиное Адриан распорядился установить по всей Империи его статуи, где юноша изображался в виде различных богов тех регионов, где статуи устанавливались. Так, например, в Египте Ангиной изображался в виде Осириса, а в Греции – в виде Аполлона. В 136 году Адриан, не имевший детей, усыновил молодого человека Луция Цейония Коммода Вера, не обладавшего никакими достоинствами, кроме красоты, и к тому же больного. В 138 году, за 6 месяцев до смерти императора, его приемный сын умер. Тогда больной и впавший в полное отчаяние Адриан решил усыновить и сделать своим преемником консуляра и члена императорского совета Тита Аврелия Антонина, при условии, что последний, в свою очередь, усыновит любимца императора 17-летнего Марка Анния Вера и Луция Элия Вера, 8-летнего сына умершего наследника. Антонин, родные сыновья которого умерли в молодости, выполнил волю Адриана и был им усыновлен. Сенат санкционировал усыновление. Антонин получил проконсульский империй^[13] и трибунскую власть.

Летом 138 года Адриан умер на курорте в Баях, и Антонин вступил на престол под именем Антонина Пия.

Теперь мы поговорим о самой загадочной фигуре из всех императоров, которые правили Римом в так называемый период принципата – императоре-философе Марке Аврелии Анние Вере Антонине (римский император из династии Антонинов, правивший в 161–180 годы. Родился 26 апреля 121 года. Умер 17 марта 180 года).

Марк Аврелий принадлежал к древнему италийскому роду Анниев Веров, претендовавшему на происхождение от царя Нумы Помпилия, однако включенному в число патрицианских родов лишь при Веспасиане. Дед его был дважды консулом и префектом Рима, а отец умер в должности претора. Марк был усыновлен и воспитан своим дедом Аннием Вером. О том, что будущий император был неординарной личностью еще в молодости, говорят все римские историки. Юлий Капитолии – главный летописец правления Аврелия – пишет о нем так: «Уже с раннего детства он отличался серьезностью. Выйдя из того возраста, который требует заботы нянек, он был поручен выдающимся наставникам. Еще мальчиком он увлекся философией, а когда ему пошел двенадцатый год, он стал одеваться, как философ, и соблюдать правила воздержания: занимался в греческом плаще, спал на земле, и мать с трудом могла уговорить его ложиться на кровать, покрытую шкурами. Наставником его в стоической философии стал Аполлоний Халкедонский. Рвение Марка к философским занятиям было так велико, что, уже принятый в императорский дворец, он все же ходил учиться на дом к Аполлонию. Философию перипатетиков изучал он у Юния Рустика, которого и потом очень уважал: с Рустиком он всегда советовался и по государственным, и по частным делам. Изучал он также право, риторику и грамматику и положил на эти занятия столько труда, что даже расстроил свое здоровье. Позже он больше внимания уделял спорту, любил кулачный бой, борьбу, бег, ловлю птиц, но особенную склонность имел к игре в мяч и охоте».

Император Адриан, приходившийся ему дальним родственником, покровительствовал Марку с самого детства. На восьмом году он записал его в коллегию жрецов-салиев. Будучи салием, Марк выучил все священные песни, на праздниках был первым запевалой, выступающим и руководителем. На пятнадцатом году Адриан помолвил его с дочерью Луция Цейония Коммода. Когда умер Луций Цезарь, Адриан стал искать наследника императорской власти. Он очень хотел сделать Марка преемником, но оставил эту мысль из-за его молодости. Император усыновил Антонина Пия, однако с тем условием, чтобы сам Пий усыновил Марка и Луция Вера. Таким образом, он как бы заранее готовил Марка в преемники самому Антонину. Говорят, что Марк принял усыновление с большой неохотой, а домашним жаловался, что вынужден сменить счастливую жизнь философа на тягостное существование наследника принцепса. Тогда он впервые вместо Анния стал называться Аврелием. Адриан сразу наметил своего приемного внука в квесторы, хотя Марк и не достиг еще положенного возраста.

Когда Антонин Пий в 138 году сделался императором, он расстроил помолвку Марка Аврелия с Цейонией и женил его на своей дочери Фаустине. Затем он пожаловал его титулом цезаря и назначил консулом на 140 год. Несмотря на его сопротивление, император окружил Марка подобающей ему роскошью, велел поселиться во дворце Тиберия и принял в 145 году в коллегию жрецов. Когда же у Марка Аврелия родилась дочь, Антонин вручил ему трибунские полномочия и проконсульскую власть вне Рима. Марк достиг такого влияния, что Антонин никогда никого не продвигал без согласия приемного сына. В течение двадцати трех лет, которые Марк Аврелий провел в доме императора, он выказывал к нему такое почтение и послушание, что между ними не было ни одной размолвки. Умирая в 161 году, Антонин Пий без колебания объявил Марка своим преемником.

Приняв власть, Марк Аврелий, по завещанию Адриана и Антонина, немедленно назначил своим соправителем Луция Вера с титулами августа и цезаря, и с этого времени они совместно управляли государством. Тогда впервые Римская империя стала иметь двух императоров – августов. Правление их было отмечено тяжелыми войнами с внешними врагами, эпидемиями и стихийными бедствиями.

В самом начале правления Марка Аврелия зашевелились варварские племена на севере: в Британии и Германии. Германское племя хаттов даже перешло границу и подвергло опустошению римские пограничные области. Еще опаснее было положение в восточных провинциях. В последние годы правления Антонина началась война с парфянами из-за Армении. Римские войска потерпели поражение в Армении, и парфяне вторглись в Сирию. В 162 году Марк отправил туда свежие войска под верховным командованием своего соправителя Луция Вера. Последний, правда, лично не принимал почти никакого участия в руководстве операциями, но его полководцам Авидию Кассию и Стацию Приску удалось вытеснить парфян из Сирии, занять Армению, а к 165 году – даже Месопотамию. Но в это время на Востоке начался голод и вспыхнула эпидемия чумы, что сделало невозможным продолжение военных действий. С парфянами пришлось заключить мир, причем римляне удержали за собой только часть завоеванной территории. Армия вернулась домой, оба императора отпраздновали триумф и наградили себя титулами «Парфянский», «Армянский» и «Величайший». Однако внутреннее положение Империи резко ухудшилось. Возвратившиеся войска принесли с собой чуму, которая распространилась по всей Империи и в течение нескольких лет свирепствовала в Италии и в западных провинциях. В 174–175 годах началось огромное крестьянское восстание в Египте. Восставшие разбили римские отряды и чуть было не захватили Александрию. Только сирийскому наместнику Авидию Кассию, подоспевшему с войсками, удалось спасти положение. Неспокойно было и в Галлии, а Испания подверглась опустошительным набегам мавретанских племен из Африки.

«Делами, – как говорит тот же Капитолии, – он занимался помногу и очень вдумчиво, сделав в государственном механизме много полезных улучшений. Тем временем парфяне были побеждены, но, возвращаясь из Месопотамии, римляне занесли в Италию чуму. Зараза быстро распространилась и свирепствовала с такой силой, что трупы вывозили из города на телегах. Тогда Марк Аврелий установил очень строгие правила насчет погребений, запретив хоронить в черте города. Многих бедняков он похоронил за государственный счет. А между тем началась новая, еще более опасная война». Грозная опасность надвигалась с дунайской границы. Еще во время Парфянской войны там началась затяжная борьба с германскими и сарматскими племенами маркоманов, квадов, язигов и других народов, живших к северу от Дуная. В 167 году они прорвали дунайскую границу и хлынули на территорию Империи, опустошая пограничные провинции. Борьба с ними крайне затруднялась чумой и жестоким финансовым кризисом, охватившим Империю. Передовые отряды варваров проникли даже в Северную Италию. Пришлось мобилизовать все силы государства. В войска зачисляли рабов и гладиаторов. Марк Аврелий пожертвовал на нужды войны свои личные драгоценности. Вот что по этому поводу пишет Капитолии: «Истощив на эту войну всю свою казну, император даже не подумал требовать от провинций каких-нибудь чрезвычайных поборов. Вместо этого он устроил на форуме Траяна торги принадлежащих императору предметов роскоши: он продал золотые и хрустальные бокалы, императорские сосуды, шелковую золоченую одежду жены, даже драгоценные камни, которые он нашел в большом количестве в потайной сокровищнице Адриана. Эта распродажа длилась два месяца и принесла столько золота, что он мог успешно продолжить борьбу с маркоманами и сарматами на их собственной земле, добиться многих побед и достойно наградить своих воинов».

С большим трудом варваров отбросили к границе. Затем римские войска под личным руководством обоих императоров (впрочем, Луций Вер умер в начале войны) перешли в наступление. Борьба приняла крайне упорный характер. Варвары не раз наносили поражения римлянам, повторялись их набеги и на Италию. Однако Римское государство сохранило еще достаточно сил для того, чтобы на этот раз справиться с опасностью. К середине 70-х годов маркоманы, квады и язиги были вынуждены подчиниться. У них отобрали узкую полосу земли вдоль границы, причем они обязались поставлять Риму вспомогательные отряды. Часть пленных была поселена на римской территории в качестве военных колонистов: они должны были обрабатывать землю и вместе с тем служить в римских войсках. Эта мера, ввиду уменьшения и обнищания населения, была одним из способов увеличить обороноспособность Империи, и к ней не раз прибегали и преемники Марка Аврелия. Но в дальнейшем она послужила одной из предпосылок «варваризации» Империи и упадка ее военной мощи. Вернувшись в Рим в 172 году, Марк Аврелий отпраздновал триумф.

Войну на Дунае пришлось закончить далеко не так, как хотелось бы императору. Он уже собирался образовать за Дунаем новые провинции, Маркоманию и Сарматию, но в 175 году вспыхнул мятеж в Египте, где наместник Сирии Авидий Кассий, получив ложные известия о смерти Марка, провозгласил себя императором. Значительная часть восточных провинций признала его. Тревожные события на Востоке заставили Марка поторопиться с заключением мира. Однако прежде чем Аврелий успел прибыть на Восток, узурпатор после 3 месяцев правления был убит своими же сторонниками. Марк Аврелий, добравшись наконец до Александрии, во всем разобрался, очень милостиво обошелся с воинами Кассия и самими египтянами. Родственников Кассия он вообще запретил преследовать. В следующем году император вернулся в Рим, но уже в 178 году был вынужден снова отправиться на Дунай, где опять восстали маркоманы и квады. На этот раз борьба с ними началась гораздо успешнее, но прежде чем она была окончательно завершена, Марк Аврелий умер, заразившись чумой в Виндобоне (современная Вена) в марте 180 года. Капитолии с восхищением описывает последние часы императора. «Незадолго до своей кончины он призвал своих друзей и беседовал с ними, смеясь над бренностью человеческих дел и выражая презрение к смерти. Правда, по другой версии, его сын Коммод задушил Марка Аврелия, так как тот начал поправляться после болезни, что совсем не устраивало Коммода, уже почувствовававшего себя императором. Вообще, на протяжении всей своей жизни он отличался таким спокойствием духа, что выражение его лица никогда не менялось ни от горя, ни от радости. Кончину свою он принял также спокойно и мужественно, ибо не только по роду занятий, но и по духу был истинным философом».

Как это обычно бывает, успех сопутствовал императору во всем, кроме личной жизни. Капитолии с грустью сообщает: «… только в браке и детях был он несчастлив, но и эти невзгоды он воспринимал со стоическим спокойствием. О недостойном поведении его супруги было известно всем его друзьям. Говорили, что, проживая в Кампании, она садилась на живописном берегу, чтобы выбрать для себя из числа моряков, которые обычно ходили голые, наиболее подходящих для разврата… Многие говорили, что и Коммода она зачала вовсе не от мужа, а от какого-то гладиатора, ибо невозможно было поверить, что у такого достойного отца может родиться такой порочный и непотребный сын. Другой его сын умер еще в детстве после того, как ему удалили опухоль под ухом. Марк Аврелий горевал о нем только пять дней, а затем вновь обратился к государственным делам».

Ну и конечно, нельзя не сказать несколько слов о самом главном увлечении Марка Аврелия – занятиях философией. Все его действия, как в годы войны, так и в годы мира, были пронизаны постоянными философскими исканиями и терзаниями. Император все время ставил сам себе один и тот же вопрос: «Как человеку, находящемуся у кормила такой огромной Империи, можно сохранить человеческую чистоту и порядочность, не упустив при этом интересов государства?». Стремясь опровергнуть тезис, что политика и управление Империей – «грязное дело», император иногда совершал странные с точки зрения тогдашней морали поступки. Например, когда ему ставили в вину, что он знал по именам любовников своей жены, но не только не наказывал их, а напротив, выдвигал на высокие должности».

Будучи философом-стоиком, Аврелий все свои мысли и размышления записывал. Так появилось одно из самых интересных автобиографических произведений древности – «Размышления или обращение к самому себе», написанное одним из умнейших и образованнейших людей античности – императором и философом Марком Аврелием Аннием Вером Антонином.

Последним выдающимся императором эпохи принципата можно считать Септимия Севера (римский император в 193–211 годы. Родоначальник династии Северов. Родился 11 апреля 146 года. Умер 4 февраля 211 года). Благодаря ему Империя не только смогла продолжить свое существование в окружении враждебных варварских народов, но и расширить свои границы, а также приобрести, к сожалению, ненадолго, внутреннюю стабильность. Севера называют первым представителем так называемых «солдатских императоров» – выходцев из военных кругов, как правило, провозглашаемых (а зачастую и смещаемых) легионами.

Септимий Север происходил из африканского города Лептис и принадлежал к римскому всадническому роду. Его двоюродные деды были консулами, но ни отец, ни дед не занимали высоких должностей. Детство Септимия прошло в Африке, а в Рим он приехал, уже будучи юношей, для получения образования. Аврелий Виктор пишет: «Сначала он отдался учению, потом обратился к практике форума, но, мало этим удовлетворенный, стал браться за разные дела и искать для себя наилучшее занятие, что естественно при тяжелых обстоятельствах жизни. Молодость его была полна безумств, а подчас и преступлений. Он был обвинен в прелюбодеянии и оправдан проконсулом Дидием Юлианом, преемником которого по императорской власти он потом стал. В должности квестора он проявил старательность, а должность военного трибуна миновал вовсе, сразу после квестуры получив в управление провинцию Бетику. В это время умер его отец, и Септимий должен был ехать в Африку для устройства семейных дел. В его отсутствие ему вместо Бетики была назначена Сардиния. Закончив здесь свое квесторство, он исполнял должность легата при проконсуле Африки. Говорят, что однажды один простой человек из одного с ним муниципия, обнял его, как старого товарища, в то время как перед ним несли фасции. Север наказал его розгами, причем глашатай объявил решение: «Не смей, простой человек, дерзко обнимать легата римского народа».

Должность народного трибуна он получил по назначению императора Марка Аврелия и, исполняя ее, обнаружил исключительную строгость и энергию. Тогда же он женился на Марции, о которой ничего не сказал в истории своей частной жизни. Впоследствии, став императором, он поставил ей статуи. В 178 году он был намечен в преторы также по выбору императора Марка Аврелия. После этого он был послан в Испанию, потом командовал четвертым легионом в Сирии и управлял Лугдунской провинцией в Галлии. Потеряв свою первую жену, он женился в Сирии на Юлии Домне, женщине красивой и образованной, но не проявлявшей склонности к добродетели.

В Галлии его очень превозносили за строгость, внимательность и бескорыстие. Из Лугдунской провинции он был отправлен управлять Паннонией, а после этого был проконсулом в Сицилии».

Консулом Септимий впервые стал около 189 года уже при Коммоде. Вслед за тем он был поставлен во главе паннонских^[14] легионов и, командуя ими, увеличил еще более свою уже и без того громкую славу.

По свидетельству Геродиана, Септимий Север отличался силой и энергией в управлении. Он был человеком, привыкшим к суровой и грубой жизни, очень трудоспособным, быстрым в своих замыслах и скорым в исполнении задуманного.

В 193 году в Риме был убит Коммод. Преемником Коммоду заговорщики выдвинули сенатора незнатного происхождения – Публия Гельвия Пертинакса. Это был способный и жесткий человек, который начал с того, что попытался обуздать преторианцев и сократить безумное мотовство Коммода. Этим он восстановил против себя и преторианцев, и городскую толпу, и придворную челядь. Эмилий Пет также выступил против него. Через 87 дней Пертинакс был убит преторианцами (28 марта 193 года). После этого в Риме разыгралась невиданная сцена: преторианцы устроили аукцион на императорское звание. Покупателями выступили два лица: богатый сенатор Марк Дидий Юлиан и градоначальник Рима Тит Флавий Сульпициан, зять убитого Пертинакса. На торгах победил Дидий Юлиан, предложивший большую сумму. Он и был провозглашен императором.

В это время, как говорят историки, мысли об императорской власти то и дело приходила Северу в голову. К тому же ему было прекрасно известно, что Дидий Юлиан не пользуется никакой поддержкой: чернь его ненавидела, а сенаторы презирали. Взвесив все за и против, Септимий начал осторожно испытывать настроение воинов. Сначала он приглашал к себе небольшими группами начальников, трибунов и видных людей в паннонских лагерях, беседовал с ними о Римской державе и говорил, что она находится в упадке и нет никого, кто бы ею управлял по достоинству. Он осуждал находившихся в Риме преторианцев за их неверность и за то, что они запятнали свою присягу императорской и родственной кровью, говорил о необходимости отомстить и покарать за убийство Пертинакса. Он знал, что все воины в Иллирике помнят о командовании Пертинакса: ведь в царствование Марка Аврелия он одержал много побед над германцами, будучи военачальником и правителем Иллирика, он проявил мужество в битвах с врагом, а по отношению к подчиненным выказывал благожелательность и доброту. Поэтому они, чтя его память, негодовали по поводу столь жестокого и дерзкого поступка, учиненного преторианцами.

Ухватившись за этот предлог, Септимий, по словам Геродиана, легко вовлек их в то, чего хотел, «притворяясь, будто он не так желает захватить власть и приобрести для себя могущество, как отомстить за кровь такого государя. И вот, поверив Септимию, иллирийцы предоставили себя в его распоряжение, объявили его императором и вручили ему власть. После этого он начал рассылать своих людей в соседние провинции и ко всем правителям подчиненных римлянам северных племен и, склоняя их всех большими обещаниями и надеждами, легко привлек к себе. Больше, чем кто-либо другой, он обладал способностью притворяться и внушать доверие к своей благожелательности, не скупился на клятвы, чтобы затем, если нужно было, нарушить их, прибегал ко лжи ради выгоды, и с языка его сходило то, чего не было на уме». После убийства Пертинакса провинциальные войска, кроме Севера, провозгласили почти одновременно еще двух императоров: Децима Клодия Альбина в Британии и Гая Песценния Нигера в Сирии. Вполне возможно, что Гай Песценний Нигер был этническим африканцем. Ведь войска, как правило, выдвигали в императоры удачливых полководцев. А простой воин в те неспокойные времена имел все шансы выбиться в военачальники. Приведем пример императора Максимина, который, служа простым солдатом и будучи фракийцем по национальности, сумел выслужиться и стать императором. Правда, не совсем законно, а опять-таки с помощью солдатского мятежа. Естественно, римские историки скрывали, что войска провозгласили императором варвара – африканца, но, как видим, имя говорит само за себя. Север имел над своими соперниками существенное преимущество: находился ближе к Риму.

Собрав воинов, Север маршем двинулся на Рим, нигде не задерживаясь и не давая времени для передышки. «Чтобы вдохновить воинов, Септимий, – как говорит тот же Геродиан, – разделял с ними все труды, пользовался простой палаткой, ел ту же пищу и пил то же питье, какие были у всех. Нигде не выставлял он напоказ и императорскую роскошь. Этим он обеспечил еще большую преданность воинов и заставил их ревностно выполнять все его приказы. Быстро пройдя Паннонию, он появился у границ Италии и, опередив молву, предстал перед тамошними жителями как уже прибывший государь раньше, чем они услышали о его предстоящем прибытии. Никто даже не подумал о том, чтобы организовать сопротивление, повсюду его встречали с лавровыми ветвями и принимали, раскрыв ворота. Напуганный его стремительностью, Дидий Юлиан не знал, на что ему решиться. Сначала он заставил сенат объявить Септимия Севера врагом. Но потом, узнав о его неудержимом движении к Риму, предложил провозгласить его императором и августом и сделать его соправителем. Но Септимий отверг это предложение. После этого всем стало ясно, что Дидий обречен. Покинутый всеми, он был убит в своем дворце по решению сената 1 июня после 60 дней царствования». Так Север, под лозунгом мщения за Пертинакса, быстро захватил власть.

После убийства Дидия Юлиана сенат направил к Северу сто сенаторов в качестве послов для передачи приглашений и поздравлений. Они встретили его в Интерамне, где он принял их приветствия, вооруженный и окруженный вооруженными людьми; предварительно послы подверглись обыску. На следующий день, когда его встретила вся дворцовая челядь, он дал каждому послу по 720 золотых и отправил их вперед, разрешив желающим остаться и вернуться в Рим вместе с ним. Между тем в Риме как среди воинов, так и среди граждан царил великий страх, так как все видели, что на них с оружием в руках идет военачальник, которого они еще недавно признали врагом. К тому же Септимий только сейчас узнал, что сирийские легионы провозгласили императором Песценния Нигера. Эдикты и письма последнего народу и сенату он перехватил с помощью посланных лиц, и тем предотвратил объявление их народу и чтение в курии.

Прибыв в Рим, Септимий приказал преторианцам выйти к нему навстречу в одних подпанцирных одеждах, без оружия. В таком виде он вызвал их к трибуне и окружил со всех сторон своими солдатами. Поднявшись на трибуну, он заклеймил преторианцев позором за то, что, призванные охранять особу императора, они вот уже третьего принцепса предают самым подлым и коварным образом. За эти преступления, а также за многие другие бесчинства он велел разжаловать солдат претория и изгнать их из Рима. Так, если верить Геродиану, прекратила свое существование преторианская гвардия, организованная еще при Октавиане Августе.

Вступив в Рим, он, сам вооруженный и окруженный воинами, поднялся на Капитолий. Оттуда он двинулся дальше и вступил в Палатинский дворец, причем перед ним несли отнятые у преторианцев значки, склоненные вниз, а не поднятые. Затем воины Севера разместились по всему городу-в храмах, в портиках, в здании Палатинского дворца, словно на своих квартирах. Вступление Севера в Рим вызвало чувство страха: воины грабили жителей, ни за что не платили и грозили городу опустошением.

«Сенат и народ принимали нового императора с пальмовыми ветвями в руках. Все в нем вызывало удивление, больше всего – присутствие ума, упорство в трудах, соединенные с твердой уверенностью, смелость в дерзновениях. После того как народ принял его со славословием и сенат приветствовал его при вступлении в город, он, как это полагается государю, совершил жертвоприношения в храме Юпитера и прочих храмах и удалился во дворец. На следующий день, явившись в сенат, он обратился ко всем с речами, очень благожелательными и преисполненными добрых надежд, приветствуя всех вместе и в отдельности, говоря, что он приходит как каратель за убийство Пертинакса; власть его послужит основанием для введения аристократии, и без суда никто не будет казнен и не лишится имущества; он не потерпит доносчиков, но доставит подвластным полнейшее благоденствие и будет во всем поступать, соревнуясь с властью Марка Аврелия и имея не только имя Пертинакса (см. ниже), но и его образ мыслей. Говоря так, он внушал большинству расположение и доверие к своим обещаниям. Однако некоторые из старших, знавшие его нрав, предсказывали втайне, что он – человек изворотливый и умеющий искусно браться за дела, в высшей степени способный прикинуться и притворно выказать все, что угодно, а также достигнуть того, что ему выгодно и полезно; это впоследствии и обнаружилось на деле», – так говорит Геродиан о первых днях правления Севера. Солдаты паннонских легионов считали Рим полностью своим городом, а Севера – своим ставленником. «В то время как он находился в курии, воины, подняв мятеж, потребовали от сената по десяти тысяч сестерциев на человека – по примеру тех, которые привели в Рим Октавиана Августа и получили такую же сумму. Север хотел сначала обуздать их, но не смог этого сделать. Успокоил он их только щедрой раздачей и после этого отпустил. Затем он устроил торжественные похороны изображения Пертинакса, причислив его к богам и дав ему фламина и товарищество жрецов. Себя он приказал также называть Пертинаксом, но впоследствии пожелал отменить это имя как дурное знамение. Потом он заплатил долги своих друзей», – рассказывает Спартиан.

Проведя недолгое время в Риме и сделав щедрые раздачи народу, а также устроив зрелища и наделив дарами воинов, он поспешил на Восток. Септимий хотел начать войну неожиданно, пока его конкурент на престол – Песценний Нигер бездействовал и предавался роскоши в Антиохии. Север приказал воинам готовиться к выступлению и со всех сторон стягивал войска. Он снарядил флот и выслал имевшиеся в Италии триеры, наполнив их тяжеловооруженными воинами. С величайшей быстротой на его стороне собрались большие и разнообразные силы: Септимий знал, что ему для борьбы с Нигером нужна мощная армия.

Таким образом, Север энергично занимался приготовлением к войне. Одновременно он старался обеспечить свой тыл. В Британии у Септимия имелся еще один опасный противник – Клодий Альбин, поддерживаемый значительными британскими легионами. Чтобы временно обезвредить Альбина, пока он будет сражаться против Нигера, он вступил с ним в соглашение, усыновил его, дал титул цезаря и поручил верховное командование в Британии, Галлии и Испании. Вот как эти события описал Геродиан: «Большую тревогу Северу внушали многочисленные войска, расположенные в Британии. Британией управлял тогда Клодий Альбин – муж, родом из сенатских патрициев. Септимий опасался, что Альбин попытается подчинить себе Рим, пока сам он будет занят делами на Востоке. Поэтому Север пожелал привязать его к себе, обойдя Альбина хитростью. Север объявил его цезарем, предупредив его надежду и стремление приобщением к власти. Он посылал Альбину дружественные письма, умоляя его предаться заботам о державе, он писал, что нужен будто бы муж благородного происхождения и именно такого цветущего возраста, так как сам он стар и мучается болезнью суставов, а дети у него еще очень малы. Поверив этому, Альбин принял почести с радостью, удовольствовавшись тем, что без битвы и опасности получил то, к чему стремился. Сделав о том же донесение сенату, Север, чтобы внушить большее доверие Альбину, приказал отчеканить монеты с его изображением и постановкой статуй и прочими почестями подтвердил дарованную милость. Мудро обезопасив себя всеми этими мерами со стороны Альбина и Британии, Север поспешил против Нигера». Узнав о приближении врага, Нигер занял Византий, а к Кизику послал своего полководца Эмилиана, которому приказано было не допускать переправы противника через Геллеспонт. Но Север напал на Эмилиана, разгромил его и захватил Кизик. Отсюда он вторгся в Вифинию, а потом в Галатию и Каппадокию. Но в горах на пути в Киликию его ждали немалые трудности, так как Нигер заблаговременно перегородил стенами дорогу через Тавр. Его солдаты, стоявшие за зубцами стены, скатывали сверху камни и отважно отбивали все атаки. Воины Севера пали духом и были в отчаянии вследствие прочности и неодолимости укреплений, защищенных к тому же горой и обрывом. Но когда воины изнемогли, а их противники посчитали, что можно меньше заботиться об охране, разразился сильнейший ливень. Бурный поток быстро размыл и прорвал укрепления нигерианцев. Защитники их бежали, и Север легко и беспрепятственно вступил в Киликию. Нигер двинулся навстречу.

Хотя ему и удалось собрать большую армию, она сильно уступала своими качествами опытной и закаленной в боях армии Севера. Встреча противников произошла в октябре 194 года на берегу Исского залива, на том самом месте, где некогда Александр Македонский разгромил Дария III. Битва была чрезвычайно упорной. Убитых было столько, что текущие по равнине реки несли в море больше крови, чем воды. Наконец легионы Нигера, прижатые к берегу и горам, обратились в бегство. Сам Нигер укрылся в Антиохии, но всадники Севера настигли его и обезглавили. Всех друзей побежденного императора Север велел казнить. Воинам его он даровал амнистию, но многие из них не пожелали ею воспользоваться: они бежали в Парфию и в дальнейшем оставались врагами Севера.

В начале 195 года Септимий совершил удачный поход против царя Осроэны Абгара, который был союзником Нигера, и захватил его царство. Хотел он также двинуться и на парфян, но дела на западе Империи заставили его пока отложить эту войну.

После гибели Нигера Альбин стал казаться Северу помехой. К тому же Септимий слышал, что конкурент очень гордится именем цезаря, что многие особенно видные сенаторы в тайных письмах уговаривают его идти на Рим, пока Север занят и отсутствует. Ведь патриции предпочитали видеть правителем Альбина, так как он был из хорошего рода и, кроме того, как говорили, у него был добрый нрав. Узнав об этом, Септимий сначала попытался избавиться от соперника, подослав к нему убийц. Но Альбин был начеку и легко разоблачил его козни. Когда распространилось известие, что покушение не удалось, Север не стал более скрывать своей вражды: он объявил Альбина врагом и стал готовиться к походу против него. Дела на Востоке он устроил таким образом, чтобы враги сильнее почувствовали его гнев, а союзники – его заботу. Все города, разрушенные Нигером, он велел восстановить за свой счет. Тех же, кто оказал Нигеру особенно деятельную поддержку, он разорил поборами и постоями. Столицу Сирии Антиохию он, словно какую-то деревню, подчинил лаодикейцам. Так же он поступил впоследствии и с Византием, отдав его парфянам.

Управившись в короткий срок со всеми делами, он повел свои легионы на запад и продолжал поход, не задерживаясь ни ради праздников, ни из-за усталости, не обращая внимания ни на холод, ни на жару. Часто он шел через холодные и высокие горы среди бурь и снегов с непокрытой головой, поддерживая своим примером твердость и мужество воинов, так что они терпели усталость не только из страха или чувства долга, но подражая императору и соревнуясь с ним.

Известие о том, что Север не медлит и вот-вот появится, привело беспечного и изнеженного Альбина в полное замешательство. Переправившись из Британии в расположенную напротив Галлию, он разбил там лагерь и отправил послов во все соседние провинции, требуя от правителей денег и пропитания для войска. Некоторые послушались и выполнили это требование себе на гибель: ведь впоследствии они понесли за это наказание. Когда войска Севера прибыли в Галлию, начались стычки в разных местах, а последнее сражение произошло в феврале 197 года при Лугдуне, большом и богатом городе, в котором заперся Альбин, и откуда он, не выходя сам, послал войско на битву. Сражение было очень упорным, и исход его долго оставался неясным: ведь британцы храбростью и кровожадностью ничуть не уступали иллирийцам. Согласно правдивым и беспристрастным сообщениям современников, фаланга Альбина, против которой сражался сам Север со своим войском, получила большой перевес, так что Север бежал, упав с лошади, но, сбросив с себя императорский плащ, остался незамеченным. Британцы преследовали врагов и уже запели победные песни, как если бы они добились окончательного успеха, но внезапно появился полководец Севера Лет со своим свежим, еще не принимавшим участия в битве войском. Позже его обвиняли в том, что он, ожидая исхода битвы, намеренно медлил, сберегая силы своего войска, так как сам стремился к власти; поэтому он и появился не раньше, чем пришла весть о смерти Севера. Это обвинение подтверждается следующими событиями: позднее, когда исход битвы был решен, и Север освободился от забот, он богато одарил всех своих полководцев, а Лета казнил. Но все это случилось позднее. Тогда же, при появлении Лета с новым войском, воины Севера ободрились, посадили его на коня и облекли в императорский плащ. Между тем воины Альбина, считая, что они победили, пребывали в беспорядке; когда же на них обрушилось мощное и еще не участвовавшее в бою войско, они отступили после недолгого сопротивления. Бегство их вскоре стало всеобщим, воины Севера преследовали и убивали врагов, пока не ворвались в город. Лугдун был разграблен и сожжен. Альбина схватили и обезглавили, а голову его поднесли Северу.

Он же тотчас направил свою ярость против друзей Альбина в Риме. Послав в столицу голову Альбина, он приказал посадить ее на кол и выставить для всенародного обозрения. Объявив в письме к народу о своей победе, он под конец добавил, что голову Альбина он послал для того, чтобы его враги видели, какая участь их вскоре ожидает.

Уладив все дела в Британии и разделив эту провинцию на два наместничества, а также наведя порядок в Галлии, Север устроил кровавый террор всем сочувствовавшим Альбину, независимо от того, добровольно или по принуждению они имели с ним дело, конфисковал их имущество, а затем поспешил в Рим, ведя с собой все войско для устрашения.

Проделав весь путь по своему обыкновению очень быстро, он вступил в Рим, все еще полный злобы против оставшихся в живых друзей Альбина. Народ встретил его со всеми почестями, как триумфатора. Сенат, находясь в страхе, тоже его приветствовал. Большиство сенаторов предвидело, что император, будучи по природе жестоким к врагам, не пощадит их теперь, когда он имел для этого достаточные основания. Итак, как говорит Геродиан: «Север поднялся в храм Юпитера и, совершив положенные жертвоприношения, возвратился во дворец; для народа он устроил в честь своих побед богатые раздачи, а воинам подарил большие деньги и разрешил многое из того, что раньше им не было позволено. А именно, он увеличил им содержание, позволил носить золотые кольца и брать себе жен. Все это прежде считалось чуждым воинскому воздержанию, так как мешало готовности к войне». Здесь хотелось бы подробнее остановиться на военных реформах Септимия Севера, так как именно с его именем, как уже говорилось выше, связано некоторое улучшение положения Римской империи, пришедшей в упадок во время правления последнего Антонина – Коммода.

Септимий Север окончательно придал Империи военный характер. Передают, что, умирая в 211 году, он сказал своим сыновьям: «Обогащайте солдат и не обращайте внимания на остальных!» Возможно, что эти слова в действительности и не были сказаны, но они довольно точно характеризуют политику Севера. Получив власть при помощи армии и сознавая ее значение для борьбы с кризисом, он все свое внимание направил на укрепление и реорганизацию военного аппарата. Уже при своем первом вступлении в Рим Север, как известно, разогнал преторианскую гвардию. Она настолько развратились при Коммоде и его преемниках, что не только перестала служить опорой императорам, но сделалась главным источником деморализации. К тому же привилегированное положение преторианцев, набиравшихся из италиков, давно возбуждало ненависть провинциальных войск. Отныне преторианская гвардия стала комплектоваться из лучших, наиболее отличившихся солдат провинциальных легионов. И первыми такими солдатами стали паннонцы, приведшие Севера к власти.

Положение армии значительно улучшилось. Было повышено жалованье, увеличены всякого рода награды и знаки отличия. Но более принципиальное значение имели другие меры. Август, создавая постоянную армию, запретил солдатам иметь законную семью. Солдатский брак считался простым сожительством. Он не давал никаких прав ни жене, ни детям. Только по выходе воина в отставку его жена становилась полноправной супругой, а сыновья считались законными лишь в том случае, если они сами поступали на военную службу. Север допустил в некоторых легионах законный брак. Солдатским семьям было позволено жить поблизости от военных лагерей. С этим было связано разрешение солдатам, находившимся в постоянных лагерях на Рейне и Дунае, арендовать и обрабатывать землю, принадлежавшую их легионам. Таким путем создавалась более прочная связь армии с местами дислокации и облегчалась задача снабжения войск. Более того, раньше простой солдат не имел никакой возможности дослужиться до командирских чинов: префекта когорты или эскадрона и трибуна легиона. Последние пополнялись исключительно лицами всаднического сословия. Карьера рядового солдата кончалась в лучшем случае достижением высшей центурионской должности примипила. Север объявил должность примипила всаднической. Это означало, что отныне каждому способному солдату открывалась широкая дорога не только на военной, но и на гражданской службе. Септимий Север активно привлекал военных в бюрократический аппарат, используя их дисциплину и опыт. Итак, реорганизовав армию, как ему казалось, наилучшим образом, Север взялся за сенат. Геродиан пишет, что, придя в сенат, Септимий взошел на императорский трон и стал упрекать друзей Альбина, «одним показывая их тайные письма, которые нашел среди его секретных бумаг, другим ставя в вину богатые дары, посланные Альбину. Остальным он указал на другую их вину: людям с Востока – на дружбу с Нигером, а тем, кто был из другой части Империи, – на знакомство с Альбином. Начались массовые казни. По словам Спартиана, «… было убито бесчисленное количество мнимых и действительных сторонников того и другого, среди них много первых лиц в Риме: сенаторов и консуляров, выдающихся в провинциях происхождением и богатством, а также много знатных женщин. Имущество всех их было конфисковано и увеличило средства государственного казначейства. Одновременно было казнено много знатных испанцев и галлов. Среди казненных оказались и те, кто в свое время непочтительно отзывался об императоре, шутил или злословил в его адрес».

Современники вполне справедливо полагали, что не только подозрительность и крутой нрав императора стали причиной стольких злодеяний, но и его ненасытное корыстолюбие. Ведь еще ни один император, даже такой скряга, как Веспасиан, не позволял деньгам так властвовать над собой. «Насколько силой духа, долготерпением в трудах и опытностью в военном деле Север не уступал никому из самых прославленных людей, настолько велико было в нем корыстолюбие, питаемое несправедливыми убийствами под любым предлогом», – заключает Геродиан.

Напротив, народу Север стремился угодить, постоянно устраивая за свой счет разнообразные зрелища.

Прожив достаточно времени в Риме, Север объявил своих сыновей соправителями и императорами. Стремясь снискать славу победителя не только в междоусобной войне против римских войск (в честь этого события он даже побоялся праздновать триумф), но и в войне с варварами, Север предпринял поход на Восток, выставив предлогом дружбу Барсения, царя атренов, с Песценнием Нигером. Прибыв на место, он решил пройти через Армению, в надежде пополнить финансовые запасы с помощью грабежа или откровенного вымогательства. Армянский царь, упредив Севера, послал ему деньги, дары и заложников, умоляя о мире и обещая дружеский союз и преданность. Так как в Армении все вышло, согласно намерению Севера, он сразу же двинулся в Месопотамию против атренов. Разорив много деревень и городов и опустошив страну, он осадил сами Атры. Город находился на вершине очень высокой горы, был окружен мощной и крепкой стеной и славился своими многочисленными лучниками. Пытаясь взять город, римляне перепробовали все виды осады. Однако атрены храбро защищались и, пуская сверху стрелы и бросая камни, причиняли войску Севера немалый урон. Многие воины были не в состоянии переносить душного воздуха и палящего солнца и умирали от болезней, так что большая часть войска погибла по этой причине, а не от рук врагов. Так ничего и не добившись, Септимий отвел свои войска в Сирию.

Успешнее был его поход против Парфии, куда он вторгся зимой 199 года. Север заставил отступить царя Вологеза, дошел до его столицы Ктесифона и взял ее. Впрочем, и здесь на долю римлян выпало много бедствий: воины страдали от голода, скверной пищи и мучительных инфекций. Из завоеванных земель была образована провинция Месопотамия, а сам император получил почетное прозвище «Парфянский». Однако от предложенного сенатом триумфа Септимий отказался, так как из-за болезни суставов не мог стоять в колеснице.

Вслед за тем Север двинулся в Иудею. Во время этого похода он утвердил много прав за жителями Палестины, но под страхом тяжелого наказания запретил обращение в иудейство и христианство. В 202 году в Антиохии он утвердил себя и старшего сына консулами на этот год и отправился в Александрию. Порядок управления Египтом, не менявшийся со времен Цезаря, он изменил, даровав александрийцам много прав и, в частности, разрешив им иметь свой совет. Впоследствии Север всегда говорил, что это путешествие было для него приятным и благодаря поклонению Серапису, ознакомлению с древностями и необычности природы тех мест. Действительно, он тщательно осмотрел и Мемфис, и статую Мемнона, пирамиды и лабиринт.

Уладив дела на Востоке, Север вернулся в Рим и последующие годы мирно правил Империей. Спартиан, рассказывая о привычках императора, отмечал его скромность и нетребовательность. «Будучи по природе простым человеком, он и достигнув вершин власти, не изменил своим привычкам. Он носил очень скромную одежду. Даже туника его была только слегка окрашена пурпуром, а плечи он покрывал грубошерстной хламидой. Он был очень умерен в еде: любил овощи и воздерживался от мяса. Жил он большей частью в загородных дворцах и в приморских частях Кампании, творя суд и занимаясь государственными делами. Удачливый во всем, он не имел счастья в сыновьях, так как оба они выросли разнузданными и жестокими, имея все пороки отца, но не взяв ни одного из его достоинств. К тому же они с ранней юности ненавидели друг друга и строили взаимно козни». Во многом ради сыновей, чтобы оторвать их от губительной столичной жизни, Север в 208 году, уже будучи глубоким стариком, отправился в свой последний поход в Британию. Большую часть путешествия он совершил на носилках, нигде подолгу не останавливаясь. Каледонов он разгромил в первом же походе, а потом занялся укреплением крепостей и Андрианова вала. Говорят, что незадолго до кончины, окидывая мысленным взором весь пройденный им жизненный путь, он сказал: «Я был всем, и все это ни к чему». Умер он на восемнадцатом году своего правления в Эбораке (Йорке), в Британии, покорив все окрестные племена.

В лице Септимия Севера Империя нашла своего спасителя, суровый солдат железной рукой удержал катившийся в пропасть Рим. Его правление способствовало ослаблению кризиса и некоторому укреплению императорской власти.

Давайте посмотрим, что же сделал этот представитель армии для укрепления расшатавшейся Римской империи не только в военной, но и в гражданской сфере. При Септимии и его сыновьях завершается важный процесс, начавшийся с самого возникновения Империи: уравнение в правах провинциалов и италиков. Само происхождение и воспитание основателя династии играло здесь известную роль. Септимий был родом из Африки и воспитывался далеко не в духе старых римских взглядов. Характерно, например, его преклонение перед Ганнибалом. Сделавшись императором, он всюду воздвигал статуи великому карфагенскому полководцу, смертельному врагу старого Рима. Женат Септимий был на сириянке Юлии Домне, что также не содействовало укреплению в нем исконных римских традиций. Италия при Септимий Севере была почти уравнена с провинциями. Мы уже видели, что ее население лишилось своей старой привилегии пополнять преторианскую гвардию. Кроме преторианцев в Италии, недалеко от Рима, был расквартирован 2-й парфянский легион – случай, неслыханный в истории Империи. Неслыханным было и то, что Север по отношению к Италии принял звание проконсула, которое предыдущие императоры принимали только по отношению к провинциям. В проконсульском звании по преимуществу заключалась та военная власть, которая могла быть применена только к провинциям. Параллельно с ослаблением политической роли италиков шло усиление прав провинциалов. Провинциальные города стали получать освобождение от некоторых повинностей. Многим из них были даны права римских колоний и так называемое «латинское право», означавшее свободу от земельной и подушной подати. Александрия египетская впервые получила муниципальное устройство и т. д.

При Севере идет дальнейшее умаление роли сената. Император не мог простить сенаторам поддержку, которую они оказывали его соперникам. Немало их поплатилось за это жизнью и имуществом. Сенат формально продолжал существовать, но фактически его полномочия были сведены на нет. Вся его законодательная деятельность ограничивалась тем, что он заслушивал и утверждал соответствующие послания императора. Назначение городских магистратов (консулов) целиком перешло к последнему, а сенат только ставился в известность. Да и роль этих магистратов значительно ограничилась. Зато еще более выросло значение императорских чиновников. В особенности это касается должности префекта претория. Он становится заместителем императора в области судопроизводства, поэтому на должность префекта претория начинают назначать крупных юристов. Таким при Септимии был знаменитый Папиниан.

Таким образом, при Септимии Севере все яснее начинает выступать откровенно самодержавный характер императорской власти. Наряду с этим происходит возвышение самой личности императора. Уже тогда, по-видимому, появляется формула, несколько позднее декларированная крупнейшим юристом Ульпианом: «Что угодно принцепсу, пусть будет законом», а в надписях применительно к императору часто фигурирует «dominus noster» («наш господин»).

Услышав имя императора Песценния Нигера («Черный») (годы правления 193-194-й), неискушенный человек сразу подумает, что он был, как минимум, выходцем из Африки, а то и вовсе негром. Конечно, трудно представить себе чернокожего римского императора, но в смутное время, последовавшее за смертью Марка Аврелия, императором мог стать практически любой, кто обладал поддержкой армии. Начиналась так называемая «эпоха солдатских императоров». Итак, Песценний Нигер, по словам одних авторов, происходил от родителей, не занимавших высокого положения, а по словам других – от знатных родителей. Отцом его был Анний Фуск, матерью – Лампридия, дедом – попечитель Аквина; но и это теперь подвергается сомнению. Некоторые считают, что Песценний был родом из бедной семьи эфиопов, а высокого положения смог добиться благодаря своей свирепости и храбрости, проявленных на службе в легионах Марка Аврелия.

Как говорят древние авторы, образование он получил посредственное, отличался свирепым нравом, несметными богатствами, был бережлив в домашнем быту, необузданно предавался всяким страстям. В течение долгого времени он был центурионом и, сменив ряд командных постов, дослужился до того, что по приказанию Коммода был поставлен во главе сирийских войск.

Узнав, что император Коммод убит, Юлиан провозглашен императором и тоже убит по приказу Севера и сената, что Альбин в Галлии принял звание императора, Песценний позволил сирийским войскам, которыми он командовал, провозгласить себя императором, скорее из ненависти к Юлиану, нежели из желания соперничать с Севером.

Мнение народа о Песценнии Нигере ясно обнаружилось при следующем случае. Юлиан давал в Риме цирковые игры, и сиденья в Большом цирке оказались занятыми как попало. Народ, чрезвычайно этим оскорбленный, единодушно стал кричать, что надо вызвать Песценния Нигера для охраны города. При этом Юлиан якобы сказал, что ни ему, ни Песценнию не придется долго быть императором, что это суждено Северу, которого скорее должны были бы ненавидеть и сенаторы, и воины, и провинциалы, и прочие граждане. Все это впоследствии подтвердилось. В то время как Север управлял Лугдунской провинцией, Песценний был с ним в самых дружеских отношениях; ведь он был послан для поимки дезертиров, которые тогда во множестве совершали грабежи в Галлиях. Прекрасным выполнением этого поручения он доставил большое удовольствие Северу, и Септимий сообщал Коммоду о нем как о человеке, необходимом для государства. И действительно, в военных делах он проявлял большую энергию.

Песценний был очень строг с легионерами. Он жестко пресекал грабежи мирного населения. Никогда воины, находившиеся под его начальством, не вымогали у провинциала дров или масла, не требовали услуг. В бытность военным трибуном сам он ничего не брал у воинов и никому не позволял что-либо брать у них. Будучи императором, он однажды приказал отрядам вспомогательных войск побить камнями двух трибунов, которые, как было установлено, получили взятку. В другой раз за похищение петуха Нигер приказал отрубить голову десятерым воинам одного манипула, которые ели вместе этого петуха, хотя кражу осуществил один, и он привел бы этот приказ в исполнение, если бы не просьба всего войска, которое угрожало чуть ли не мятежом. Пощадив осужденных, он приказал, чтобы те десятеро, которые ели краденого петуха, заплатили за петуха провинциалу в десятикратном размере. Сверх того, он дал приказ, чтобы в течение всего этого похода никто из воинов этого манипула не разводил огня, никогда не ел свежесваренной пищи, питался бы хлебом и холодной едой, и назначил наблюдателей за выполнением этого приказа. Песценний приказал воинам, отправляясь на войну, не носить в поясах золотых и серебряных денег, а сдавать их в казну, чтобы в случае, если судьба пошлет какую-нибудь неудачу, ничего не перешло к врагам в виде добычи. После битв солдаты могли получить обратно то, что они сдали; при этом он добавил, что деньги эти будут выданы сполна их наследникам. Но все это послужило ему во вред: до того дошла распущенность во времена Коммода. Только после его смерти, когда исчезли и зависть, и ненависть к нему, такие примеры были оценены по достоинству.

Имеется письмо Севера, в котором он пишет Рагонию Цельзу, управлявшему Галлиями: «Достойно сожаления, что мы не можем подражать в военной дисциплине тому, кого мы победили на войне: твои воины бродяжничают, трибуны среди дня моются, вместо столовых у них трактиры, вместо спален – блудилища; пляшут, пьют, поют, мерой для пиров они называют пить без меры. Могло ли бы это быть, если бы в нас билась хоть одна жилка дисциплины наших предков? Итак, исправь прежде трибунов, а потом уже и воинов. Пока он будет тебя бояться, ты будешь держать его в руках. Но узнай, хотя бы на примере Нигера, что воин не может чувствовать страх, если военные трибуны и начальники сами не станут неподкупными».

О нем же, когда он был еще простым воином, Марк Аврелий писал Корнелию Бальбу: «Ты хвалишь мне Песценния, я с этим согласен; ведь и твой предшественник говорил, что Песценний деятелен, ведет строгий образ жизни и уже тогда был выше, чем обыкновенный воин. Поэтому я отправил письмо, которое должно быть прочитано перед строем; в нем я отдал приказ поставить Песценния во главе трехсот армян, ста сарматов и тысячи наших бойцов. Твое дело объяснить, что этот человек не происками, что не соответствует нашим нравам, но доблестью дошел до такого положения, которое дед мой Адриан и прадед Траян предоставляли только самым испытанным людям. Таково было общее мнение о нем».

Сам Север часто говорил, что он простит Песценния, если только тот не будет упорствовать. Наконец Коммод в свое время объявил Песценния консулом и поставил его над Севером; последний был раздражен этим, так как, по его словам, Нигер удостоился консульства вследствие рекомендации старших центурионов. В своем жизнеописании Север говорит, что во время своей болезни он имел намерение, если бы с ним случилось что-либо до достижения его сыновьями того возраста, когда они будут способны стать императорами, – передать власть Нигеру Песценнию и Клодию Альбину, которые впоследствии оказались самыми грозными врагами Севера. Также, если верить Северу, Нигер жаждал славы, был двуличен в жизни, отличался постыдными нравами и уже в пожилом возрасте покушался захватить императорскую власть (поэтому он и обвиняет его в служении страстям), как будто сам Север пришел к власти в более молодом возрасте.

Север послал своего полководца Гераклита для занятия Вифинии, а Фульвия – для захвата взрослых сыновей Нигера. В то время как Север шел на Восток, Песценний уже завладел Грецией, Фракией и Македонией. Но в ходе военных действий его войска под начальством Эмилиана были побеждены полководцами Севера. Первоначально Север предлагал Песценнию безопасное изгнание, если он сложит оружие, но тот, продолжая упорствовать, вторично принял бой и вновь был побежден. Под Кизиком, во время бегства, Нигер был ранен; в таком состоянии он был доставлен к Северу и вскоре умер.

Победивший своего противника Септимий Север жестоко поступил с его семьей. «Голова его, которую носили на копье, была послана в Рим, сыновья убиты, жена умерщвлена, имущество конфисковано, весь род истреблен. Нужно сказать, что тогда же Север казнил и большое количество сенаторов, за что получил от одних прозвание пунического Суллы, а от других – Мария».

Если говорить о внешности Песценния Нигера, то, по словам древних авторов, он вовсе не был ни негром, ни даже темнокожим. (Чего, кстати, нельзя сказать о его победителе Септимии Севере, который, как известно, был наполовину африканец.) Аврелий Виктор так описывает внешность этого загадочного императора: «Он отличался полнотой, обладал красивой наружностью, волосы изящно зачесывал назад. Голос у него был хриплый, но громкий настолько, что, когда он говорил на поле, его можно было слышать за милю, если этому не мешал ветер. Лицо у него было внушавшее уважение и всегда багровое, шея – до того загоревшая, что, по словам очень многих, из-за этого он и получил прозвание "Нигер". Все прочее тело было белое и скорее тучное. Он был жаден до вина, умерен в еде, а любовные утехи признавал единственно только для рождения детей. С общего согласия он принял на себя в Галлии совершение неких священнодействий, которые поручаются обычно самым непорочным людям. Еще и теперь на мозаичной картине в изогнутом портике в садах Коммода мы видим изображение Песценния, в то время как он носит священные предметы Исиды среди самых близких друзей Коммода».

Итак, Нигер был превосходным легатом, замечательным консулом, человеком выдающимся в своей домашней и общественной жизни, но неудачливым императором. В сущности, под властью Севера, человека мрачного, он мог бы быть полезным для государства, если бы только захотел стать на сторону соперника. Авторитет Нигера был настолько велик, что, видя, как страдают провинции от слишком быстрой смены администраторов, он написал Марку, а затем Коммоду, советуя им не менять ни одного наместника провинции – легата или проконсула, – правящего меньше пяти лет, так как им приходится слагать свои полномочия прежде, чем они научатся управлять.

Когда у Дельфийского оракула спросили, кому из трех императоров – Септимию Северу, Песценнию Нигеру или Клодию Альбину – лучше всего управлять государством, то прорицатель изрек такой греческий стих:

Лучший, кто смугл, африканец хорош, наихудший же белый.

Это было понято так: смуглым назван Нигер, Север – африканцем, а белым – Альбин. Любопытство побудило задать и другой вопрос: «Кто завладеет государством?» На это оракул ответил следующими стихами:

Черного кровь существа и белого также прольется,

Власть над миром возьмет пришелец из пунийского града.

Из государей, по словам Аврелия Виктора: «Нигер почитал Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, Пия, Марка, остальных же называл соломенными чучелами или ядовитыми змеями; из древней истории он больше всего любил Мария, Камилла, Квинкция и Марция Кориолана. На вопрос о том, что он думает о Сципионах, он, говорят, сказал, что они были скорее счастливыми, чем храбрыми; это доказывает их домашняя жизнь и годы их молодости, которые были у того и у другого, когда они жили дома, не очень блестящими. Все убеждены в том, что Нигер, если бы он завладел властью, исправил бы все то, что не мог или не хотел исправить Север, и при этом без применения жестокости, а, наоборот, с мягкостью, но мягкостью военной, не дряблой, нелепой и смешной. Дом его и сейчас еще можно видеть в Риме на Юпитеровом поле; он называется Песценниевым, и в нем, в комнате с тремя отделениями, было поставлено через год изображение из фиванского мрамора, представляющее собой его портрет, которое он получил от царя фиванцев. Имеется и греческая эпиграмма:

Нигер перед вами стоит, Египта воинов ужас,

Фивам союзник, – хотел век он вернуть золотой.

Любят его и цари, и Рим золотой, и народы,

Он Антонинам и всей Римской империи мил.

Нигер имя ему, и черным он нами изваян,

Облик его чтобы был, глыба, в согласьи с тобой.

Эти стихи Север не пожелал стереть, хотя его уговаривали сделать это и префекты, и начальники дворцовых ведомств. Он говорил по этому поводу: «Если он был таким, то пусть все знают, какого мужа мы победили; если же он таким не был, то пусть все думают, что мы победили именно такого. Нет, пусть будет так, ибо он действительно был таким».

Когда мы говорим о императорах III века, нельзя обойти молчанием одну очень интересную и очень скандальную личность – императора Марка Аврелия Антонина Бассиана Гелиогабала или, как он сам себя называл, Элагабала. (Римский император в 218–222 годы. Родился в 204 году. Убит 11 марта 222 года.)

Антонин Гелиогабал по отцу принадлежал к сирийскому аристократическому роду Вариев и от рождения именовался Бассианом Варием Авитом. Его прадед, дед и отец были жрецами финикийского солнечного бога Эла-Габала, покровителя Эмеса. С материнской же стороны Бассиан состоял в родстве с императорской фамилией: его бабка, Юлия Меса, была родной сестрой Юлии Домны, супруги императоров Септимия Севера и Каракаллы. Но, возможно, его связь с родом Северов была еще ближе и непосредственнее: мать будущего императора, Юлия Соэмия, в юности состояла в любовной связи с Каракаллой, и говорили, что сын ее родился именно от младшего Севера, а не от законного супруга.

В 217 году, после убийства Каракаллы, император Макрин велел Месе возвратиться на родину и поселиться в своих имениях. С этого же времени Бассиану, как старшему в роде Вариев, было вверено отправление культа Эла-Габала. Он находился в цветущем возрасте и считался красивейшим из всех юношей своего времени. Когда Бассиан священнодействовал и плясал у алтарей под звуки флейт и свирелей, на него собирались смотреть толпы народа. Среди зевак были и воины, поскольку под Эмесом располагался лагерь Третьего Галльского легиона. Некоторые солдаты были клиентами Месы и находились под ее покровительством. В то время азиатские легионы уже стали тяготиться властью Макрина и с сожалением вспоминали Каракаллу, всегда пользовавшегося горячей любовью воинов. Слух о том, что Бассиан – сын Каракаллы, разошелся по всему войску. Поговаривали также, что у Месы груды денег и что она охотно отдаст их все солдатам, если те помогут вернуть власть ее семейству. Много толкуя между собой об этих предметах, легионеры наконец согласились провозгласить Бассиана императором. Однажды ночью клиенты Месы впустили ее в лагерь вместе с дочерьми и внуками, а сбежавшиеся воины сейчас же облачили Бассиана в пурпурный плащ и провозгласили его Антонином.

Когда об этом сообщили императору Макрину в Антиохию, он выслал против Галльского легиона войска, но те немедленно перешли на сторону Антонина. Тогда сам Макрин двинулся в Финикию и 8 июня 218 года встретился на ее границах с мятежниками. Началось упорное сражение, однако еще прежде, чем определился победитель, Макрин бежал. Его легионы перешли на сторону Антонина, а сам он вскоре был убит.

Сенат утвердил выбор воинов, и в 219 году, покончив со всеми делами на Востоке, Меса привезла внука в Рим. Народ приветствовал нового императора с величайшим воодушевлением, возлагая на него все свои лучшие надежды. Однако уже вскоре его поведение вызвало всеобщее недоумение, а потом и возмущение.

С первого же дня Гелиогабал явно показал, что намерен, как и прежде, отдаваться служению своему богу. На Палатинском холме вблизи императорского дворца для Эла-Габала был построен храм, который отныне должен был стать главной святыней Рима. Сюда перенесли и лепное изображение Матери Богов, и огонь Весты, и Палладий, и священные щиты, словом – все, что глубоко чтили римляне. Гелиогабал добивался, чтобы в столице почитался только один бог. Он говорил, что сюда надо перенести и религиозные обряды иудеев, а равно и христианские богослужения для того, чтобы жречество Эла-Габала держало в своих руках все тайны культов. Всех остальных богов он называл служителями своего бога: его спальниками и рабами. Нужно отметить, что в этом факте проявились не только сумасбродство Гелиогабала и раболепие сената. Он говорит также о том, что в Италию и в западную половину Империи в эту эпоху широко проникают различные восточные верования и культы, образуя там пеструю религиозную смесь. Это религиозное смешение создавало основу, на которой как раз в это время начало быстро распространяться христианство.

Само правление Гелиогабала напомнило многим римлянам «лучшие годы» безумств Тиберия, Калигулы или Нерона, но только в еще большем масштабе. Дадим слово древним историкам, например Геродиану:

«Вместе с тем император стал предаваться всяким неистовствам: он с упоением плясал около статуи бога, не признавал римские одежды, облачаясь по своему обыкновению в пышные варварские наряды, украшал себя золочеными пурпурными тканями, ожерельями и браслетами, а также румянился и красил глаза. Каждое утро он закалывал и возлагал на алтари гекатомбы быков и огромное число мелкого скота, нагромождая различные благовония и изливая перед алтарями много амфор превосходного очень старого вина. Затем он пускался в бурный танец под звуки кимвалов и тимпанов, вместе с ним плясали женщины, его соплеменницы, а всадники и сенат стояли кругом как зрители. Не гнушался он и человеческими жертвами, заклав в честь Эла-Габала нескольких знатных и красивых мальчиков. Многих он принуждал участвовать в своих оргиях, возбуждавших в римлянах чувство омерзения и негодования: специальные рассыльные разыскивали для императора в общественных банях людей с большими половыми органами и приводили их к нему во дворец для того, чтобы он мог насладиться связью с ними. Своих любовников, людей самого низкого звания, он делал потом консулами, префектами, наместниками и военачальниками. Префектом претория при нем был плясун Эвтихиан, префектом охраны – возница Кордий, префектом снабжения – цирюльник Клавдий».

А вот что о нем говорит еще один автор, Лампридий: «Все что до него делали тайно, Гелиогабал стал совершать открыто, на глазах у многих людей. Любовникам он оказывал прилюдно интимные знаки внимания: так, своего любимчика Гиерокла он при встрече всегда целовал в пах. Сам он, говорят, не имел такой полости тела, которая не служила бы для похоти, и гордился тем, что к бесчисленным видам разврата прежних императоров сумел добавить несколько новых. Иногда он появлялся на пирах обнаженный в колеснице, влекомой голыми блудницами, которых он погонял бичом. А пиры его часто устраивались таким образом, что после каждой смены блюд полагалось совокупляться с женщинами».

В 221 году он объявил своей женой девушку-весталку, хотя ей по священным законам положено было хранить девство. Это была уже его вторая жена, и с ней он поступил так же, как и с первой, – отослал от себя через небольшое время для того, чтобы жениться на третьей. Однако и с ней брак его не был долгим. В конце концов Гелиогабал вышел замуж как женщина за своего любовника Зотика, пользовавшегося во все время его правления огромным влиянием.

Роскошь и мотовство императора доходили до таких пределов, что он ни разу в жизни не надел дважды одну и ту же одежду и даже одни и те же драгоценности. А некоторые утверждают, что он ни разу не помылся дважды в одной и той же бане, приказывая после мытья ломать их и строить новые. Испражнялся он только в золотые сосуды, купался исключительно в водоемах, заполненных душистыми мазями или эссенцией шафрана, а для согревания своих апартаментов распорядился жечь индийские благовония без угольев. Роскошью пиров Гелиогабал превзошел даже Вителлия. Не раз горох у него подавали с золотыми шариками, бобы – с янтарем, рис – с белым жемчугом, а рыб вместо перца посыпали жемчугом и трюфелями. Собак он приказывал кормить гусиными печенками, а лошадям давать виноград.

Видя все это, бабка Гелиогабала Юлия Меса, которая вначале руководила всеми государственными делами, скоро поняла, что ее «создание» совершенно неисправимо и не только не способно укрепить династию, но, наоборот, неизбежно ее погубит. Поэтому она добилась от Гелиогабала, чтобы он усыновил и назначил цезарем своего двоюродного брата Александра, сына Мамеи. Вскоре он, правда, раскаялся в этом, потому что, по словам Геродиана, «вся знать и воины обратили свои мысли к Александру и стали возлагать лучшие надежды на этого мальчика, прекрасно и разумно воспитывавшегося. Гелиогабал попробовал было отобрать у Александра титул цезаря. Но, узнав об этом, воины возмутились, и Гелиогабал, объятый страхом, взял Александра в свои носилки и отправился с ним в преторианский лагерь. Он, очевидно, хотел примириться с войском, однако, увидев с каким воодушевлением легионеры приветствуют его соправителя, опять вспылил. Он распорядился схватить тех, кто особенно пылко приветствовал Александра, и наказать их как зачинщиков мятежа. Возмущенные этим приказом воины набросились на императора, умертвили его и его мать. Тела их они позволили тащить и бесчестить каждому желающему; после того их долго таскали по всему городу, а потом, изуродованные, бросили в сточные воды, текущие в Тибр». Императором был провозглашен Александр Север.

Обращаясь к трудам древних авторов, невольно начинаешь задаваться вопросом: «А так ли все было?» Всё написано вроде бы верно. Но некоторые совпадения очень смущают. Например, для биографов очень характерно указывать, что императоры, убитые в ходе заговоров, являлись сумасшедшими сумасбродами, извергами-садистами, жадными, скупыми эгоистами и т. д. и т. п. Одним словом – «врагами римского народа». Но так ли это на самом деле? Более пристальный взгляд заставляет нас признать, что это не совсем так и даже далеко не так. Что интересно, это подтверждают даже сами римские историки. Вот, например, что об этом говорит Аврелий Виктор – один из наиболее компетентных римских авторов. «Редко и неохотно описываются в благоприятном свете деяния тех, кого победа их противников сделала тиранами. Поэтому далеко не все сведения о них имеются полностью в письменных памятниках и анналах. Ведь прежде всего писатели искажают те важные деяния, которые делают им честь; затем – о некоторых умалчивают; наконец, никто не станет требовать большой тщательности в исследовании их происхождения и жизненного пути, так как считается достаточным рассказать об их дерзости, о войне, в которой они были побеждены, и о понесенной ими каре».

Не секрет, что в те времена исторические труды, как правило, писались людьми, близкими ко двору. Следовательно, их логика была довольно проста, а именно: угодить ныне царствующему императору. Так что, вполне возможно, что мы видим намеренное искажение деяний убитых императоров. Тем более, что правление Калигулы, Нерона, Коммода или Гелиогабала все древние историки делят на две половины. Вначале он правит хорошо и его деяния приветствуются народом. Потом вдруг следует резкий перелом и император становится резко отрицательным персонажем. Но сейчас вопрос «Почему он стал плохим?», поставленный еще древними, звучит несколько по-другому: «Стал плохим для кого?» Для народа, которому от имени императора бесплатно раздается хлеб, устраиваются игры, гладиаторские бои и состязания колесниц? Вряд ли… Скорее всего, император становился плохим для римских олигархов, которые по старой римской традиции заседали в сенате. Ведь именно из их средств производятся выдачи народу и организация разнообразных зрелищ. Естественно, что сенаторов это не устраивало, а там недалеко и до заговора, тем более что техника государственных переворотов была в Риме давно и хорошо отработана. Ну а уж услужливые писатели затем очернят правителей под указку сенаторов-олигархов. А труды честных историков можно просто сжечь, как сжигал в свое время император Август труды оракулов. Но, вполне возможно, археологи отыщут до сих пор неизвестные нам источники, и тогда мы взглянем по-иному на так называемых «императоров-безумцев».

Правление Гелиогабала (Элагабала) носило настолько отрицательный характер, что просто необходимо рассказать о его преемнике, правление которого, по словам всех без исключения историков, было полной тому противоположностью. Гессий Бассиан Алексиан (римский император из рода Северов, правивший в 222–235 годы. Родился в 206 году. Умер в 235 году) принадлежал по отцу к сирийскому роду Гессиев Марцианов, а со стороны матери находился в родстве с римским императорским домом Северов. Юлия Меса приходилась ему бабкой, а Гелиогабал – двоюродным братом (их матери, Юлия Соэмия и Юлия Мамея, были родными сестрами). Впрочем, было широко распространено мнение, что своих сыновей сестры прижили от связи с императором Каракаллой, а их официальные отцы только покрыли женитьбой их грех.

После убийства Элагабала Александр был провозглашен императором под именем Марка Аврелия Севера Александра. Ему было только тринадцать с половиной лет, и делами сначала руководила Юлия Меса, а когда через год она умерла – Мамея.

Александр являлся полной противоположностью своему двоюродному брату. Он получил прекрасное образование в духе тогдашнего культурного синкретизма^[15] с преобладанием стоических и религиозно-философских идей. Бабка и мать усиленно готовили его к роли правителя, и будущий император вырос с сознанием лежащей на нем ответственности. Однако Александр был крайне мягок и слабоволен. До конца своей жизни он не выходил из подчинения Мамеи, властной и суровой женщины, чрезвычайно похожей по характеру на свою мать Юлию Месу. Мамея окружала сына мелочным надзором, стараясь предостеречь его от всяких дурных влияний. По своей природе Александр обладал нравом тихим и мягким. За все годы его правления, как говорит Геродиан, он не вынес ни одного несправедливого приговора, казни же без суда вообще прекратились. Он ввел большое число разумных законов о правах народа и императорского казначейства. К ворам он был беспощаден, называя их единственными врагами государства. Если же и были в это время какие-то злоупотребления, то вина за них целиком лежит на Юлии Мамее, так как Александр всегда и во всем был послушен воле матери.

В повседневной жизни Александр, по словам его историка Лампридия, был очень скромным человеком. «Одевался он в белую незолоченую одежду, обыкновенные дорожные плащи и тоги, носил грубошерстные хламиды и туники без пурпура, подражая Септимию Северу. Приветствия он принимал только по имени, словно был одним из сенаторов, лести не терпел и не любил. И был столь выдержанным, что никого не прогонял от себя, со всеми обращался ласково и приветливо, посещал своих заболевших друзей, даже тех, кто занимал невысокое общественное положение. Он хотел, чтобы все высказывали ему свободно, что они думают, выслушивал то, что говорилось, и сам, подобно древним трибунам и консулам, часто выступал на сходках. В греческом красноречии он, правда, был более силен, чем в латинском. Говорят, что он писал неплохие стихи, имел музыкальные способности и был силен в астрологии. Он изумительно рисовал, замечательно пел, но никогда не делал этого в чьем-либо присутствии. В детстве он прилично играл на лире, на флейте, на органе и на трубе, но, став императором, перестал заниматься этим. Борцом он был превосходным, также отличался и в военном деле. День свой он обычно начинал со священнодействий в своем помещении для лавров, где у него стояли изображения и обожествленных государей (но только самых лучших и избранных), и некоторых особенно праведных людей, таких как Аполлоний, Христос, Авраам, Александр Македонский или Орфей, а равно и изображения предков. Затем он либо катался, либо ловил рыбу, либо гулял, либо охотился. После он занимался государственными делами, которые, как правило, не отнимали у него много времени, так как все они предварительно рассматривались его друзьями, а он утверждал или не утверждал их решение. Но в случае надобности он еще до рассвета начинал заниматься делами и сидел до позднего часа; при этом он никогда не скучал, никогда не сидел мрачным или разгневанным, но всегда сохранял одинаковое выражение лица и был весел при всяких обстоятельствах. Он отличался необыкновенной проницательностью, так что никто не мог обмануть его; если же кто-нибудь хотел ловко обойти его, того он сразу разгадывал и наказывал».

Все военные экспедиции Александра, по словам Лампридия, были продуманы до мелочей. Солдаты его никогда не испытывали недостатка ни в провианте, ни в оружии, ни в снаряжении. Поэтому везде, где они проходили, сохранялся порядок, не было ни грабежей, ни убийств. Император обедал и завтракал в открытых палатках, причем ел солдатскую пищу на виду у всех и ко всеобщему удовольствию. Он лично обходил все солдатские палатки, чтобы знать, как живут солдаты. Больные и раненые находились под его пристальным вниманием. Но к нарушителям дисциплины он был строг и даже суров. Особенно жестоко он карал мародеров.

Александр Север был поистине наследником традиций «золотого века» Адриана, Антонина Пия и Марка Аврелия. Вероятно, он являлся последним представителем той эпохи, после которой наступило мрачное время «эры солдатских императоров». Как мы уже говорили, это был очень начитанный и образованный человек. Обратимся к Геродиану: «После государственных дел, военных или гражданских, он с наибольшим усердием занимался чтением: по-гречески он читал книги Платона, в особенности «О государстве», из латинских авторов больше всех ценил Цицерона, иногда он читал и речи, и поэтов, причем любил Серена и Горация.

Вергилия он называл Платоном поэтов, и изображение его вместе с изображением Цицерона имел в своем втором помещении для лавров, где находились также изображения Ахилла и других великих мужей. После чтения он занимался борьбой или игрой в мяч, или бегом, или более легкими упражнениями, а затем, умастившись, купался в водоеме. С утра он обычно съедал много хлеба с молоком и яиц, запивая их вином, смешанным с медом. На завтрак часто подавали тетрафармакон – блюдо, состоящее из фазаньего мяса, свиного вымени, ветчины и теста. После полудня он занимался писанием заключений и чтением писем. Писцы прочитывали ему заготовки ответов, а Александр собственноручно приписывал то, что считал нужным. После писем он принимал всех друзей вместе и со всеми одинаково беседовал; никогда и ни с кем он не виделся наедине, кроме своего префекта. Пиры его отличались умеренностью, на них приглашались ученые люди, время проходило не в пьянстве, а в просвещенной беседе. В разговорах и шутках Александр был очень мил и любезен. Он не любил больших парадных пиров, на которых, по его словам, чувствовал себя так, словно он в театре или в цирке. Так как он до минимума сократил число слуг, а также распродал почти всю лишнюю посуду и утварь, то случалось, что император занимал все это у друзей. Пиры его, как правило, не сопровождались зрелищами, к которым Александр вообще был равнодушен. Единственным его пристрастием было разведение птиц. Он устроил птичники для павлинов, фазанов, кур, уток и куропаток; одних голубей у него было, говорят, до двадцати тысяч». Время, на которое пришлось правление Александра Севера, было очень непростым.

Геродиан пишет:

«Верховная власть досталась ему поначалу лишь по виду и названию, так как реально страной правили его мать и бабка». Вообще падение Элагабала послужило сигналом к реакции в смысле возврата к «исконно римским» началам. Сирийский бог был изгнан из римского пантеона, его храм разрушен, государственные святыни водворены на прежнее место. Но реакция не ограничилась только областью культа. В правление Севера Александра высшие круги римского общества в лице сената сделали попытку ликвидировать военный режим и восстановить свои старые привилегии и непосредственное влияние на государственные дела. Сенат снова получил влияние. Из его состава был выделен, как и при Августе, особый комитет из 16 человек, с которым молодой император совещался по поводу всех важнейших вопросов и который фактически проводил, как уже говорилось выше, политику «августейшей матери» Мамеи. Ее же ставленниками были префект претория Домиций Ульпиан, крупнейший законовед своей эпохи, и его помощник Юлий Павел. Гражданские тенденции восторжествовали во всех областях государственной жизни в резком контрасте с военным характером политики первых Северов.

Однако никакого улучшения это не принесло. Тяжелое финансовое положение заставило правительство снизить солдатское жалованье и уменьшить количество высокооплачиваемых центурионских должностей. Эта мера сейчас же вызвала резкое недовольство армии, крайне развращенной щедротами Каракаллы и Элагабала. Мамею и ее правительство обвиняли в скупости. Начались солдатские волнения. В самом Риме вспыхнули беспорядки. В течение трех дней на улицах города происходили бои между населением и преторианцами, которых ненавидели за распущенность, а также за то, что они в большинстве своем состояли из варваров, набранных в провинциальных легионах. Злоба преторианцев обрушилась на Домиция Ульпиана. Они буквально вырвали своего начальника из рук императора и Мамеи, пытавшихся его защитить, и убили у них на глазах (228 год).

Вопреки благим намерениям правительства облегчить налоговый гнет, финансовые затруднения заставляли увеличивать его. Особенно росли прямые налоги, падавшие всей своей тяжестью на деревню. Население нищало и в отчаянии разбегалось, куда глаза глядят. Дороги стали непроходимыми от грабителей, а пиратство на море приняло такие размеры, что торговля почти совсем приостановилась.

Александру пришлось много воевать, и прежде всего с персами. В это время на Востоке, в Иране, в Парфянском государстве произошел переворот. Правившая там династия Аршакидов, ослабленная бесконечными раздорами, была свергнута наместником Персиды Артаксерксом (Ардаширом). Иран был объединен под властью новой, чисто персидской династии Сассанидов. Персидские элементы получили преобладание на Востоке. Это движение шло под лозунгом восстановления старой религии Ирана, религии Заратустры, и старой персидской монархии Ахеменидов, когда-то разрушенной Александром Македонским. Новые правители Ирана намеревались изгнать римлян с Востока. Около 230 года персидские войска вторглись в Сирию и Каппадокию, уничтожая римские гарнизоны. Опасность была настолько велика, что Мамея решила вместе с сыном отправиться на Восток. Большая римская армия собралась в дунайских провинциях и оттуда прибыла в Антиохию. В Сирии было весьма тревожное настроение не только из-за персидской опасности. В Эмесе появился узурпатор, некто Ураний Антонин, провозглашенный императором. Когда он был уничтожен, войска, прибывшие из Египта, выдвинули нового узурпатора Таврина. Хотя и второй мятеж был подавлен, все же эти события служили грозным предзнаменованием для династии Северов. Римское командование выработало сложный план наступления на персов. Войска были разделены на три армии: северную, южную и центральную. Первая должна была из Каппадокии двинуться через Армению на Мидию; второй была поставлена задача овладеть Вавилоном; третья, под личным командованием самого императора, должна была пересечь Месопотамию. Предполагалось, что все три армии соединятся по ту сторону Тигра. Удачнее всего операции шли на северном направлении, где от персов очистили Армению. Но центральная армия продвигалась крайне медленно. Присутствие императора и Мамеи только стесняло ее. Нежная мать смертельно боялась за своего сына и затягивала операции, предпочитая, чтобы войну кончили другие. Наконец под предлогом болезни императора, на которого дурно действовал воздух Месопотамии, двор оставили в тылу, и армия пошла быстрее. Но прежде чем она достигла Тигра, ее атаковали большие конные силы персов. В непривычной для них обстановке, расстреливаемые издали великолепными иранскими лучниками, римляне вынуждены были отступить. Отход главной армии заставил отступить и две другие. Обратное движение зимой через Армению почти полностью уничтожило северную армию, да и южная сильно пострадала из-за тяжелых климатических условий. Наконец остатки римских войск собрались в Антиохии. Негодование против незадачливого императора и его матери охватило всю армию. Только щедрыми подарками удалось на время заглушить недовольство. К счастью для римлян, персы не использовали своего успеха, и военные действия фактически прекратились. Двор предавался развлечениям в Антиохии, когда с северных границ стали поступать тревожные сведения. На Дунае варвары прорвали укрепленную линию, и их набеги докатились до самых границ Италии. Возвратившиеся с Востока римские войска восстановили положение и укрепили дунайскую оборонительную линию. В 233 году император вернулся в Рим, где был отпразднован триумф по поводу «побед» над персами. Однако уже на следующий год мать и сын вынуждены были спешно выехать на рейнскую границу, где создалось катастрофическое положение. Политика последних императоров, широко применявших поселение варварских племен в пограничной полосе, дала роковые результаты: оборона границы оказалась совершенно расшатанной. Римские отряды были вынуждены отступить с правого берега Рейна. Император прибыл в Могонтиак (Майнц). Рейнская армия была пополнена новыми наборами во Фракии и Паннонии. В ее составе находились также войска из Мавретании и Сирии. На Рейне был построен понтонный мост. Армия горела нетерпением вознаградить себя за неудачи Парфянской войны. Но император вовсе не был расположен воевать. Он предпочел купить мир у германцев. К ним отправили посольство с предложением крупной суммы денег. Александр в это время увлекался в своей ставке бегами на колесницах и предавался другим развлечениям. Слухи о позорном мире переполнили чашу терпения солдат. Одним из самых популярных людей в армии был в это время командир новобранцев Гай Юлий Вер Максимин. Он происходил из Фракии и, говорят, в молодости был пастухом. При Септимии Севере он поступил в союзническую конницу и скоро выдвинулся благодаря своей огромной силе, колоссальному росту и храбрости. При Александре Максимин уже занимал высшие командные должности и одно время служил наместником в провинции. Во время германского похода император поручил ему заведовать обучением новобранцев. Очень скоро Максимин завоевал у них любовь и уважение. Он добросовестно относился к своим обязанностям и прекрасно обращался с солдатами. К тому же новобранцы в большинстве состояли из варваров, и для них немалое значение имело то обстоятельство, что Максимин имел такое же происхождение.

Однажды в мартовское утро 235 года новобранцы, как обычно, построились для занятий. Едва только показался их начальник, как его приветствовали громкими криками, надели на него заранее приготовленное пурпурное одеяние и провозгласили императором. Максимин для виду сначала отказывался от этой высокой чести, но скоро уступил просьбам и угрозам солдат. Место расположения новобранцев находилось на расстоянии одного перехода от главного лагеря императорской ставки. Александр узнал о мятеже в тот же день. В страшном волнении и слезах он выбежал из своей палатки к собравшимся солдатам, рассказал им о происшедшем и горько жаловался на черную неблагодарность Максимина. В первый момент солдаты главного лагеря горячо поддержали своего законного императора и обещали всеми силами защищать его. Прошла тревожная ночь. Рано утром вдали показалась пыль и раздались крики. Александр снова собрал солдат и убеждал их двинуться против восставших. Но за ночь настроение главного лагеря изменилось. Солдаты стояли в нерешительности и не брали оружия. Стали раздаваться голоса, требовавшие выдачи советников императора как главных виновников всего происшедшего. Другие бранили мать императора за скупость и требовали ее устранения. Тем временем восставшие подошли к воротам и стали призывать товарищей присоединиться к ним. Еще несколько минут колебания, и ворота были открыты. Ликующие солдатские толпы бросились навстречу пришедшим, – Максимин был признан всей армией. Покинутый всеми Александр, совершенно потерявший присутствие духа, едва добрался до своей палатки. Бросившись в объятия Мамеи, он, говорят, плакал и обвинял ее в том, что она своей неразумной политикой довела его до гибели. В таком состоянии нашли Александра посланные Максимином центурионы и убили его на груди У матери. Мамея и не успевшие убежать придворные разделили участь императора.

Так печально завершилось правление Александра Севера. Живи он на несколько десятилетий раньше, он, вероятно, смог бы стать выдающимся императором и затмить собой таких деятелей, как Адриан или Марк Аврелий. Но эпоха была уже не та, время императоров-философов безвозвратно ушло, началось время императоров-солдат.

Классическим примером императора трудного для империи III века может служить неоднозначная и противоречивая фигура Эгнация Галлиена Августа (император-соправитель, 253–260 годы; единоличный император, 260–268 годы). Он был сыном императора Валериана. Когда в 253 году войско провозгласило его отца императором, а в Риме солдаты убили Эмилиана, сенат объявил находившегося в столице Галлиена цезарем. По прибытии в Рим Валериан возвысил своего сына до ранга августа, таким образом вернувшись к двойному соправительству, установленному императорами Марком Аврелием и Луцием Вером. Причем на протяжении всего совместного правления Галлиен играл немаловажную роль. Итак, в 253 году Галлиен был объявлен соправителем своего отца, а в 254 году, когда поступили сообщения о крупных волнениях среди германских племен, он отправился на рейнскую границу. Монеты, выпущенные в течение первых трех лет его правления, свидетельствуют о нескольких победах: по всей видимости, ему удалось удержать германские племена на расстоянии от Рейна, а те, которые пытались его перейти, были разбиты. В это время Галлиен укрепил ряд римских крепостей на левом берегу реки и основал новый монетный двор в Августе Тревиров. Принятый им титул «Великий Дакский» указывает на то, что ему пришлось отражать нападения карпов, вторгшихся в Дакию, хотя, видимо, он преувеличил свой успех, поскольку контроль Рима (по крайней мере, над частью этих земель) был в это время значительно ослаблен. Древние историки сообщают: «… большую часть времени он проводил за вином и в трактирах, окружив себя сводниками, мимами и блудницами, и губил в нескончаемых излишествах хорошие задатки, данные ему от природы. Только доведенный до крайности он становился стремительным, храбрым, энергичным и жестоким». В начале 256 года Валериан, намеренный обеспечить будущее своей династии, присвоил старшему сыну Галлиена, Валериану Младшему, титул цезаря, а спустя примерно два года после того, как он умер, на его место выдвинули его брата Салонина. Именно в 256 или 257 году Валериан и Галлиен перед лицом угрозы, которой подверглись одновременно европейские и азиатские границы, поделили между собой Римскую империю. Валериану достался Восток, а Галлиену – Запад. Однако Галлиен, став независимым правителем, оказался в весьма сложном положении. Объединившиеся германские племена перешли в наступление по всей северной границе. Наибольшую опасность представляли франки, впервые упомянутые в связи с этими событиями. Они представляли собой союз различных мелких племен, чьи беспорядочные перемещения в районе нижней Эльбы привели их к рейнской границе. Неоднократно совершая нападения небольшими армиями, численностью около тридцати тысяч человек, они прорвали римскую оборону и опустошили Галлию и Испанию, разрушив испанскую столицу Тарракон и дойдя до Тингитаны у побережья Северной Африки. Одновременно еще один крупный германский племенной союз, алеманнов, постоянно тревожил приграничные крепости в Реции, а в 258 году они вторглись в Италию через Бреннеров перевал. Галлиен, находившийся в Галлии, отправился туда, чтобы отразить их нападения и в 259 году разгромил алеманнов, продвинувшихся почти до самого Медиолана. Он также предпринимал попытки справиться с германской угрозой мирным путем. Так, богемским маркоманам он разрешил образовать государство к югу от их родных земель на римском берегу Дуная, а сам Галлиен, как сообщают, вступил во второй брак с дочерью их вождя. Когда все эти дела разрешились сверх ожидания благоприятно, Галлиен, по свойственному людям обыкновению, стал слишком беспечен от удач и поручил все управление государством воле судьбы. Он погряз в роскоши и пороках, не занимался ничем, кроме забав и кутежей. Поллион говорит, что Галлиен был известен и как оратор, и как поэт и отличался во всех искусствах, но эти качества не сделали из него хорошего императора. По свидетельству того же Поллиона, он имел обыкновение устраивать спальни из роз и строил укрепления из фруктов, столы всегда покрывал золотыми скатертями, а волосы посыпал золотым порошком. Известия о мятежах, опустошительных набегах варваров, эпидемиях и стихийных бедствиях он воспринимал с легкомысленными шутками.

Между тем пришла весть о поражении римлян под Эдессой и о пленении Валериана персами. Сразу несколько полководцев в разных частях Империи провозгласили себя императорами, и Галлиену пришлось вести с ними упорную борьбу. Из Галлии он спустился в Иллирик и разбил при Мурсии правителя Паннонии Ингенуя, которого тамошние легионы объявили августом. Как пишет Поллион: «убив его, Галлиен стал ужаснейшим образом свирепствовать против всех мезийцев, как воинов, так и граждан. Он не оставил никого, кто не испытал бы на себе его жестокости, и был так суров и дик, что в некоторых городах перебил всех мужчин. Многие мезийцы бежали к легату Иллирика Регаллиану и провозгласили его императором. Но в 260 году Галлиен победил и Регаллиана».

Пока Галлиен подавлял выступления германских племен, он доверял власть на Рейне своему военачальнику Постуму, оставив своего сына и наследника Салонина в Агриппиновой колонии под присмотром префекта преторианцев Сильвана. Но Постум поссорился с Сильваном и двинулся на город. Во время осады города Салонина демонстративно провозгласили августом и соправителем отца, о чем свидетельствует сохранившаяся в единственном экземпляре золотая монета. Но вскоре гарнизон сдался, и юношу вместе с Сильваном предали смерти. Армия провозгласила императором Постума, и ему подчинились все западные провинции, и Галлиен, незадолго до того получивший тяжелое ранение, не смог сколько-нибудь действенно противостоять ему. В конце концов после многочисленных сражений, имевших различный исход, победа оказалась на стороне Постума и он проправил Галлией в течение 10 лет, до самой своей смерти.

Помимо бедствий, причиненных войной, в 262 году произошло страшное землетрясение. Земля тряслась в Риме и Ливии, но еще больших масштабов бедствие достигло в городах Азии. Во многих местах образовались расщелины и провалилось много зданий. Некоторые города оказались затоплены морями. Вслед за тем вновь усилилась моровая язва, опустошившая весь римский мир. Только в столице в один день погибало от болезни до пяти тысяч человек. Распад Империи между тем продолжался. Были потеряны все земли за Дунаем, а в 264 году Оденат провозгласил себя императором на Востоке. Полчища франков разграбили Галлию, овладели Испанией, разорили и почти разрушили Тарракону и достигли по морю Африку. Готы в 267–268 годах, сговорившись с моряками из числа герулов, которые недавно поселились на берегу Меотийского озера, собрали в устье Днестра небывалое количество людей и кораблей. Огромный флот пустился в путь: Греция и Малая Азия подверглись страшным опустошениям. Но, по-видимому, Галлиену удалось перехватить захватчиков, когда они возвращались на родину через Балканы. Обрушившись на растянутую колонну неприятеля, римская армия вступила в самую кровавую битву столетия, одержала в ней полную победу, уничтожив от тридцати до пятидесяти тысяч врагов. Однако, когда вождь герулов сдался, Галлиен вновь обратился к политике умиротворения и вручил ему консульские знаки. Этот военный успех знаменовал собой перелом. Было положено начало выполнению гигантской задачи: наперекор всем историческим закономерностям нужно было отбросить прочь германские племена. Несмотря на такое обилие событий, Галлиен умудрялся находить время для реорганизации армии. Римляне уже давно использовали в сражениях конных лучников и копейщиков, кроме того, уже более ста лет существовали небольшие кавалерийские отряды с закованными в доспехи лошадьми. Но теперь, когда тяжелая конница персов и некоторых северных племен (особенно сарматов, имевших иранское происхождение) показала свою грозную силу, стало ясно, что этот род имперских войск требует значительного усиления. Приблизительно в 264–268 годах или несколько ранее Галлиен создал крупное формирование из тяжеловооруженных всадников.

Но от продолжения войны его отвлекла измена Авреола, который открыто перешел на сторону Постума. В 268 году Галлиен разбил мятежников и загнал их в Медиолан. Оказавшись в таком положении, Авреол решился на следующую хитрость: он составил список имен командиров и военных трибунов Галлиена, будто бы приговоренных императором к казни, и с величайшими предосторожностями тайно сбросил этот список со стены города; случайно тот был подобран лицами, в нем упомянутыми, и внушил им страх и подозрение по поводу назначенной им участи.

Хитрость Авреола вызвала заговор среди полководцев Галлиена. Во главе его стояли Гераклиан, занимавший должность префекта преторианцев, Марциан, который в свое время возглавлял поход против готов, и Цекропий, командующий далматской конницей, по-видимому, в заговоре были замешаны и два следующих императора, Клавдий Готский и Аврелиан. Все они происходили из придунайских провинций Империи, как и большинство лучших военачальников и солдат римских войск, и считали, что правитель обязательно должен быть из их среды.

Как пишет Аврелий Виктор: «Глубокой ночью, под предлогом будто бы начавшейся вылазки неприятеля, император был вызван из своей палатки. Как это обычно бывает в суете и тревоге, он остался безо всякой охраны и был пронзен копьем – чьим именно, из-за темноты осталось неизвестно. Когда Галлиен после обильной потери крови из глубокой раны понял, что к нему приближается смерть, он отправил знаки своей власти Клавдию, который в звании трибуна держал вспомогательный отряд у Тицина».

Хотя Галлиен и пользовался популярностью среди солдат, он сильно отличался от прочих солдатских императоров, правивших как до, так и после него. Это ясно видно по его сохранившимся изображениям: на них мы видим не бритоголового громилу, а человека с умным лицом. Галлиен был восторженным поклонником всего греческого, увлекался литературой, искусством и философией. Он участвовал в Элевсинских мистериях – этом пережитке наиболее древних классических традиций. Более того, именно он по совету своей жены Корнелии Салонины (известной также под именем Хрисогоны, что значит «порожденная золотом») возбудил в великом философе-мистике Плотине надежды на создание в Кампании государства философов. Несмотря на преданность языческой духовности, Галлиен прекратил проводимые его отцом преследования христиан с целью завоевать поддержку их восточных общин в борьбе против парфянского царя Шапура. Галлиен делал все возможное, чтобы справиться с постоянно возникавшими опасностями, но его осуждали за то, что он при этом то и дело находил время для развлечений. Скорее всего, эти и им подобные критические высказывания вызваны неправедными побуждениями, а именно, стремлением позднейших авторов выставить в благоприятном свете его преемника Клавдия Готского и негодованием сенаторов, которых Галлиен отстранил от высшей власти.

Аврелиан Луций Домиций (ок. 212/214-275) – римский император в 270–275 годах. Происходил из незнатной семьи (возможно, семьи колона), по одним сведениям, был уроженцем Сирмия в Паннонии, по другим – Дакии, по третьим – Мезии (все три версии приводит историк Флавий Вописк). Аврелиан выдвинулся на военной службе, принимал участие в германских походах императора Валериана. Историки Аврелий Виктор и Зонара сообщают, что в 268 году он состоял в заговоре против императора Галлиена. При Клавдии II Готском был начальником конницы, в дальнейшем, получив командование войсками во Фракии и Иллирии, воевал на Дунае с готами. После смерти Клавдия II легионы в Сирмии провозгласили Аврелиана императором (в 270 году, вероятно, весной), тогда как в Италии еще раньше был избран Квинтилл, один из братьев Клавдия, впрочем, вскоре погибший. Аврелиан продолжал борьбу против готов, вытеснил их из Мезии за Дунай, в Дакию, где позднее разгромил (осенью 271 года), но Дакия была им утрачена.

В 270–271 годах он также нанес поражение свевам^[16] и сарматам, вел успешную войну с алеманнами, угрожавшими Италии, разбил маркоманов на реке Тицине и сумел восстановить дунайские и рейнские границы Империи. Летом 271 года начал строительство так называемой «Аврелиановой стены» для защиты Рима от возможных нападений (она была завершена императором Пробом и сохранилась до настоящего времени). В начале 272 года полководцу Аврелиана Пробу удалось изгнать из Египта войска пальмирской царицы Зенобии, одной из «тридцати тиранов», узурпировавшей императорскую власть на Востоке, затем овладеть Антиохией; весной того же года он предпринял поход в Пальмиру, победил Зенобию и взял ее в плен; в дальнейшем она как пленница участвовала вместе с покоренным «галльским императором» Тетриком в пышном триумфе, который Аврелиан отпраздновал в Риме в 274 году. Из узурпаторов периода правления Аврелиана наряду с Тетриком известен также Фирм, торговец из Селевкии, поднявший восстание в Египте.

После пальмирского похода Аврелиан разгромил на Дунае вторгшихся в империю карпов, и сенат в память об этой победе намеревался дать ему прозвище Карпского, но он, говорят, прислал шутливый ответ: «Недостает только, чтобы вы назвали меня еще Карписклом». Всем известно, что карпискл – это особый род обуви. Такое прозвище казалось безобразным, тогда как он уже назывался Готским, Сарматским, Армянским, Парфянским и Адиабенским.

Он был первым из римских императоров, кто носил диадему и принял официальный титул «dominus et deus» («господин и бог»). Аврелиан провел ряд реформ, направленных на стабилизацию экономического положения в государстве.

В личной жизни он отличался скромностью, однако не препятствовал римлянам демонстрировать свой достаток: «Одежд из чистого шелка он и сам не имел… и другим не давал для ношения. Когда жена (Ульпия Северина) просила его позволить ей иметь один багряный греческий шелковый плащ, он ответил: «Да не будет того, чтобы нитки ценились на вес золота», – дело в том, что в это время фунт шелка стоил фунт золота… Он же разрешил желающим пользоваться золотыми сосудами и бокалами. Кроме того, он позволил частным лицам иметь парадные колесницы, выложенные серебром, тогда как раньше были повозки, выложенные медью и слоновой костью. Он же дал право матронам носить багряные туники и другие одежды… Он же первый дал право рядовым воинам носить золотые застежки…» В конце 274 года он начал военную экспедицию против персов, но в ходе ее, осенью 275 года, был убит на пути между Гераклеей и Византием собственными приближенными по наущению императорского письмоводителя (Флавий Вописк называет его Мнестеем, Зосима – Эросом), который, сам опасаясь кары за какой-то проступок, спровоцировал заговор тем, что показал им их имена в подложном списке осужденных императором на смерть.

III век был самым неспокойным для Римской империи. Это был век смут и переворотов. В исторической традиции это время получило название «эпохи солдатских императоров». На протяжении менее чем в 50 лет на троне Империи сменилось более 70 императоров. Постоянная борьба за власть, бесконечные войны и вторжения варваров привели Империю к глубочайшему кризису. Казалось, еще немного и огромная тысячелетняя Империя рассыплется как карточный домик. Но нашелся человек, который своим авторитетом, своей волей и решительностью приостановил процесс развала и дал Римской империи шанс, вновь возродиться в своей первозданной мощи и величии, хотя, к сожалению, ненадолго. Кроме того, нужно обязательно отметить тот факт, что, достигнув максимальных высот власти, этот человек смог легко от нее отказаться, когда почувствовал, что его время прошло и пора уступить дорогу более молодым.

Диоклетиан Гай Аврелий Валерий (римский император в 284–305 годах. Родился в 245 году. Умер 3 декабря 313 года) был родом из Далмации и, по словам Евтропия, имел происхождение настолько незнатное, что многие считали его сыном простого писца, а другие утверждали, что он был вольноотпущенником сенатора Ануллиана. По имени своей матери и своего родного города Диоклеи он до принятия власти назывался Диоклом, и только получив власть над Римской империей, переделал свое греческое имя на римский лад.

По свидетельству Вописка, Диоклетиан всегда был преисполнен высоких замыслов; иногда, однако, лицо его принимало несколько жестокое выражение, но благоразумием и исключительной твердостью он подавлял движения своего беспокойного сердца. Говорят, еще в юности ему было предсказано, что он станет императором после того, как убьет кабана, поэтому в душе Диоклетиана всегда жила жажда императорской власти. На охоте, когда предоставлялась возможность, он всегда убивал кабанов, но императорская власть, минуя его, каждый раз доставалась его соратникам. Поэтому Диоклетиан сказал однажды друзьям: «Кабанов всегда убиваю я, а лакомым куском пользуются другие». Вместе с Каром он отправился в персидский поход, будучи начальником дворцовых войск. После смерти Кара императором стал его сын Нумериан. Однако некоторое время спустя он был злодейски умерщвлен префектом претория Апром. Когда весть об этом преступлении распространилась по войску, солдаты подняли на трибуну Диоклетиана и провозгласили его императором. Но видно, что единодушия среди легионеров не было: загадочная смерть Нумериана многих приводила в смущение. Тогда Диоклетиан поклялся, что никакого отношения к убийству императора не имеет, извлек меч и поразил Апра со словами: «Вот виновник убийства Нумериана!» Своим друзьям Диоклетиан сказал: «Наконец-то я убил назначенного роком кабана!»

Всем остальным дано было прощение, и почти все враги Диоклетиана были оставлены на своих должностях, в том числе Аристобул, новый префект претория; ни у кого не было отнято ни имущества, ни славы, ни достоинства. На Западе между тем был провозглашен императором старший сын Кара, Карин. В 285 году Диоклетиан победил его в большом сражении у Марги. У Карина было большее войско, но оно оставило его. Таким образом Диоклетиан стал полновластным правителем.

После победы над Карином Диоклетиан не переехал в Рим, а сделал своей столицей Никомедию, где был провозглашен императором. Такое пренебрежение к Вечному городу вызывалось несколькими причинами. Во-первых, Восток был свободен от республиканско-сенаторских традиций, еще довольно сильных в Италии. На Востоке в течение тысячелетий население воспитывалось в духе самодержавной, деспотической монархии, а Диоклетиан как раз и хотел создать такую монархию. Во-вторых, Никомедия лежала в непосредственной близости к наиболее небезопасным частям Империи – дунайской границе, Сирии. Из Никомедии легче было наблюдать за Понтом и проливами, обладание которыми являлось важнейшей предпосылкой римского господства на Востоке. В-третьих, Восток был экономически сильнее Запада. Несмотря на персидские набеги, на огромные опустошения, причиненные Балканскому полуострову и Малой Азии варварскими вторжениями, на Востоке в гораздо большей степени, чем на Западе, сохранились ремесла и торговля. Такие факты, как расцвет Пальмиры в III веке, доказывают, что силы Востока еще не были окончательно подорваны. Наконец, Восток был культурнее Запада. В Никомедии, которую Диоклетиан украсил великолепными, хотя и грубоватыми постройками (вкусы римлян к этому времени сильно варваризировались), он окружил себя пышным придворным церемониалом. Во время аудиенций и придворных торжеств император появлялся в шелковой, затканной золотом одежде, в обуви, украшенной драгоценными камнями; на голове его была надета диадема, т. е. белая, унизанная жемчугом, повязка. Доступ к императору был чрезвычайно труден. Евнухи, дежурные офицеры, придворные чиновники различных рангов, стража наполняла «священный дворец». Те, которым выпадало счастье лицезреть особу императора, должны были падать ниц. Официальным титулом Диоклетиана стал dominus («владыка, господин»), особа его начала обоготворяться. Весь этот придворный ритуал преследовал двоякую цель: с одной стороны, окружить особу императора ореолом сверхчеловеческого величия, создать пропасть между ним и простыми смертными, с другой стороны, застраховать императора от покушений, столь частых в III веке. Впрочем, несмотря на эту мишуру, Диоклетиан всю жизнь оставался неутомимым воином и практичным политиком. В первые годы его правления внешнее и внутреннее положение Империи продолжало оставаться напряженным. В 285–287 годах он успешно воевал на Дунае. В 287 году предпринял поход против персов и водворил на престоле в Армении римского ставленника Тиридата. В 290 году очистил Сирию от арабов. Аврелий Виктор пишет: «Начало его правления было смутным и тяжелым. Вся Империя была охвачена войнами и мятежами. В Галлии после отъезда Карина некие Элиан и Аманд, набрав шайку разбойников среди поселян, которых местные жители называли багаудами, опустошили много полей и пытались захватить многие города. Диоклетиан сейчас же направил туда с неограниченной военной властью своего друга Максимиана Геркулия, человека хоть малообразованного, но зато хорошего и умного воина. Отправившись в Галлию, тот частью рассеял врагов, частью захватил в плен и в скором времени всех усмирил. В этой войне отличился отвагой менапиец Караузий. Его поставили во главе флота, набиравшегося для отражения германцев, разбойничавших на море. Зазнавшись от своего положения, он в 286 году захватил Британию и провозгласил себя императором. В то же время на восточные провинции напали персы, в Африке подняли восстание киренцы во главе с Юлианом, а в Египте присвоил себе знаки власти некто по имени Ахилл».

К 293 году стало очевидным, что и двум императорам трудно справляться с внешними и внутренними затруднениями. Поэтому было решено, что каждый из них назначит себе по помощнику (цезарю). В один и тот же день, 1 марта 293 года, эти назначения были проведены. Диоклетиан в Никомедии назначил своим цезарем Гая Галерия Валерия Максимиана. Галерий был сыном простого пастуха, хотя и распускал слухи, что его мать забеременела им от какого-то божества в образе змея. Максимиан избрал себе цезарем человека знатного рода – Гая Флавия Валерия Констанция Хлора. Для придания прочности всей системе цезари были усыновлены каждый своим августом и женились на их дочерях: Галерий – на Валерии, дочери Диоклетиана; Констанций – на Феодоре, падчерице Максимиана.

«В этой крайности Диоклетиан в 286 году возвел Максимиана Геркулия в сан августа, даровав ему равные с собой права, а спустя некоторое время, в 293 году, сделал цезарями двух других полководцев – Констанция и Галерия. Чтобы они еще более сблизились между собой, Констанций взял в жены Феодору, падчерицу Геркулия, Галерий же женился на дочери Диоклетиана Валерии, поэтому оба были вынуждены развестись со своими прежними женами». Интересно то, что, по словам Аврелия Виктора, все четверо происходили из крестьянских семей Иллирика и были малообразованными людьми, зато хорошо знали нищету сельской жизни и военной службы и были достойными государственными деятелями. Согласие этих людей лучше всего доказало, что прирожденных качеств и опыта военной деятельности, какой они получили под руководством Аврелиана и Проба, пожалуй, достаточно для доблестного управления. «На Диоклетиана они смотрели с уважением, как на отца или даже как на бога. Но так как тягость войны давила все больше, они как бы разделили власть; все галльские земли, лежащие за Альпами, были поручены Констанцию, Африка и Италия – Геркулию, побережье Иллирии вплоть до Понтийского пролива – Галерию; все остальное удержал в своих руках Диоклетиан», – рассказывает Аврелий Виктор. Эта система получила название «тетрархия» (четверовластие). Установление тетрархии, кроме непосредственной причины – децентрализации управления для более успешной борьбы с провинциальными движениями и с варварами, имело еще более глубокие основания, политические и экономические. Что касается первых, то такая система совместного правления, по мысли Диоклетиана, должна была обеспечить твердый порядок престолонаследия и дать гарантию против узурпации. Предполагалось, что каждый август по истечении 20 лет слагает с себя власть и уступает место цезарю, который, в свою очередь, назначает себе помощника, усыновляет его и т. д. Привлекая к управлению выдающихся полководцев, эта система была для Империи гарантией от незаконных захватов ими власти. С другой стороны, экономика Империи к IV веку настолько натурализовалась, что поддерживать единство государства становилось все труднее. Отдельные области превращались в экономически замкнутые единицы; торговые, политические и культурные связи между ними ослабевали. Но тетрархия Диоклетиана содержала в себе много искусственных моментов, что и показала дальнейшая история. Пока ее создатель оставался у власти, механизм работал сносно, так как огромный авторитет Диоклетиана поддерживал согласие среди соправителей. Когда же через 20 лет он ушел «в отставку», система потерпела полный крах. Во всяком случае, разделение власти в первое время дало положительный результат с точки зрения тех задач, которые оно себе ставило. Разделив легионы, соправители начали упорную войну с врагами, со всех сторон наседавшими на Империю. Констанций в Галлии нанес сокрушительное поражение лингонам и алеманнам, а в 296 году его полководцы вновь овладели Британией. В 297–298 годах Геркулий закончил войну в Африке, сам Диоклетиан осадил Ахилла в Александрии, взял ее 8 месяцев спустя, а Ахилла убил. Одержав победу, он поступил сурово: весь Египет опустошил проскрипциями и убийствами, но в то же время многое изменил и мудро устроил в его управлении. Не столь удачно, но в общем успешно закончил войну с персами Галерий.

Установив тетрархию, Диоклетиан провел и административную реформу. Для удобства управления старые крупные провинции были территориально уменьшены, а число их увеличено и доведено до 100 (вместе с Римом, составившим особый административный округ, – до 101). Во главе провинций стояли наместники под разными названиями: презеса, проконсула, корректора. Несколько провинций было сведено в более крупную единицу, называвшуюся диоцезом. Диоцезов было 12: 1) Восток (Египет, Киренаика, Сирия, Месопотамия и Аравия), 2) Понтийский диоцез, 3) Азия (Малая Азия), 4) Фракия (и Нижняя Мезия), 5) Мезия (с Македонией, Ахайей, т. е. Грецией, Эпиром и Критом), 6) Паннония и Норик, 7) Италия (с Рецией и Сицилией), 8) Виеннский диоцез (Южная Галлия), 9) Галлия, 10) Британия, 11) Испания и 12) Африка. Диоцезами управляли заместители префектов претория (викарии). Префектов претория было два – по одному при каждом августе; после назначения цезарей появились еще двое. В провинциях было резко проведено отделение военной власти от гражданской (в целях борьбы с узурпациями). Впрочем, при Диоклетиане префекты претория еще продолжали сосредоточивать в своих руках и гражданскую и военную власть. Только при Константине они окончательно лишились военных функций.

Необходимо также отметить реорганизацию армии, начатую Диоклетианом. Сущность ее состояла в том, что войско было разделено на две части: действующую армию, которая предназначалась для борьбы с внутренними смутами и для походов, и пограничные войска. Последние, в подавляющем большинстве состоявшие из варваров-колонистов, не принимали участия в походах и должны были защищать только свои участки границы. Общее количество войск сильно выросло, достигнув едва ли не полумиллиона человек. «Диоклетиан, – как пишет Евтропий, – был хитрым, но проницательным человеком и отличался острым умом, и своей суровостью он пытался подавить чужую злобу. Он был весьма рачительным государем и первым в Риме ввел царские обычаи вместо прежней римской свободы». Он первым стал надевать одежды, сотканные из золота, и пожелал даже для своей обуви употреблять шелк, пурпур и драгоценные камни. Однако это было не самым значительным из его нововведений. Он первым из всех, если не считать Калигулы и Домициана, позволил открыто называть себя господином, поклоняться себе и обращаться к себе, как к богу. Даже от сенаторов император требовал, чтобы они поклонялись ему, а не приветствовали по прежнему обряду.

Налоги при нем достигали таких размеров, что землепашцы вынуждены были бежать из своих домов, и поля обращались в леса. Везде рыскали сборщики податей, овладевавшие остатками имений. Цены на продукты питания поднялись до непосильных размеров. К тому же Диоклетиан отличался безграничной страстью к строительству, ложившемуся немалым бременем на провинции. В одном месте строились базилики, цирк, монетный двор, в другом – арсенал или дворцы для жены и дочери. Столица Рим и другие города, особенно Карфаген, Медиолан и Никомедия, были украшены новыми замечательными постройками. Недаром в широких кругах римского населения существовало сильное недовольство административными реформами Диоклетиана. У Лактанция, христианского писателя первой половины IV века, читаем: «Каждый из четырех правителей содержит для себя много больше солдат, чем прежние государи на всю Империю. Подати поднялись неслыханным образом; число получающих настолько превзошло число платящих, что разоренные колоны покидают землю, и обработанные поля зарастают лесом. Еще больший ужас навели тем, что все провинции разделили на части и в каждую страну, в каждый город наслали толпу чиновников и сборщиков податей. Этим было сделано очень немного для общественной пользы, а только пошли одни за другим приговоры, изгнания, вымогательства, сопровождаемые жестокими насилиями».

Конец царствования Диоклетиана был ознаменован невиданными гонениями на христиан, набравшими к этому времени большую силу. Впрочем, по свидетельству Лактанция, главным врагом христиан был Галерий, а Диоклетиан долго противился его внушениям. Он не находил причины проливать столько человеческой крови и нарушать спокойствие Империи. Он говорил, что довольно и того, если слуги его дома и воины будут держаться древней религии. Но в конце концов он уступил, и в 303 году с его ведома и согласия была разрушена христианская церковь в Никомедии. Это событие послужило сигналом к началу гонений по всей Империи. На другой день был обнародован указ, в котором объявлялись лишенными чести все, кто исповедовал христианскую религию; всякому было велено возводить на них обвинения и предавать их мукам, какого бы звания и состояния они не были. Христианские божественные книги было велено сжигать, а священников и всех христиан насильно заставлять приносить жертвы идолам. Гонения никого не щадили. Чиновники беспрерывно заседали в храмах и наблюдали за тем, как народ приносит жертвы. Даже жену свою Ириску и дочь Валерию Диоклетиан принудил публично принести жертвы. Всякий, кто отказывался от жертвоприношения, рисковал своим имуществом и жизнью. Темницы были наполнены несчастными, вся вина которых заключалась в том, что они исповедовали христианство.

В 305 году исполнилось 20 лет со дня установления двоевластия Диоклетиана и Максимиана. Согласно основному принципу всей системы, августы должны были отречься от престола, передав власть своим цезарям. Тяжелая болезнь, постигшая Диоклетиана в 304 году, еще больше подкрепляла его решение. Максимиан, по-видимому, не слишком жаждал отказаться от власти, но Диоклетиан, оказывавший на него огромное влияние, убедил его отречься. 1 мая 305 года оба августа сложили с себя власть и стали вести частную жизнь. Галерий и Констанций Хлор автоматически заступили на их места. Назначение новых цезарей Диоклетиан поручил своему приемному сыну Галерию. Цезарем Запада последний назначил полководца Флавия Валерия Севера, а цезарем Востока – своего племянника Валерия Максимина Дазу. И Максимиан и Констанций Хлор имели основание быть недовольными новыми назначениями, так как при этом оказались обойденными их сыновья: Максенций и Константин. Если к этому прибавить, что Максимиан сам был недоволен своим полувынужденным отречением, то налицо были все условия для быстрого крушения тетрархии. У Аврелия Виктора мы читаем:

«Процарствовав двадцать лет, Диоклетиан стал ощущать тяжесть власти. Тогда он уговорил Геркулия уйти в частную жизнь, а дела государственные передать более молодым. Геркулий последовал его примеру неохотно. Однако оба они в один день, 1 мая 305 года, сменили знаки императорского достоинства на частную жизнь: Диоклетиан – в Никомедии, Геркулий – в Медиолане». После этого Диоклетиан поселился в Салоне, Геркулий – в Лукании. Последние годы своей жизни Диоклетиан провел в счастье и покое в своем имении на берегу моря. Когда же в Империи вновь разгорелась междоусобная война и Геркулий с Галерием стали звать Диоклетиана вернуться к власти, он, по словам Аврелия Виктора, точно отстраняясь от какой-то чумы, ответил им: «О, если бы вы могли посмотреть на выращенные моими руками в Салоне овощи, вы бы сказали, что этого никогда не следовало бы делать!» Но наследники все никак не хотели оставить старика в покое. В 313 году Константин и Лициний послали Диоклетиану приглашение на свадебный пир. Он отказался, извиняясь, что из-за старости не имеет сил участвовать в празднестве. Императоры, однако, не приняли его извинений и послали другое письмо с угрозами. Подозревая, что ему готовится позорная насильственная смерть, Диоклетиан, как говорят, принял яд.

В заключение хотелось бы сказать, что в лице Диоклетиана Империя получила новый вид императора – повелителя и владыки, именно при нем окончательно оформился тот новый стиль управления, который ученые позже назовут «доминат». Однако, к сожалению, Диоклетиан не понял еще, что только набирающая силы христианская религия сможет сплотить и укрепить Империю. Зато это отлично понял его не менее выдающийся преемник – император Константин.

Начало IV века не предвещало одряхлевшей Римской империи ничего хорошего – после отречения Диоклетиана вновь продолжились постоянные внутренние конфликты, борьба за власть, частая смена императоров, нашествия варварских племен. Хаос дополняли землетрясения, эпидемии и другие катаклизмы. Традиционная языческая греко-римская религия уже не могла восполнить духовную пустоту римских граждан, появлялось множество различных культов и ответвлений, борьба между которыми также не способствовала стабилизации положения. Нужны были коренные изменения. Изменения во всех сферах жизни римского общества. Такие изменения мог провести только правитель с незаурядными способностями, подобными способностям Августа или Траяна. И такой человек, в конце концов, нашелся. Им стал первый христианский император – Константин I, получивший вполне заслуженное прозвище Великий.

Константин Гай Флавий Валерий (римский император в 307–337 годах. Родился 27 февраля 272 года. Умер 22 мая 337 года) был сыном императора Констанция I Хлора. Точное место рождения Константина неизвестно. Вероятно, он происходил из города Нэсса в Дакии. Матерью его была простая женщина по имени Елена, как гласит предание – дочь содержателя гостиницы. Ему было около двадцати лет, когда его отец был возведен в звание цезаря императором Диоклетианом, но при этом принужден был развестись с его матерью и жениться на Феодоре, падчерице второго августа – Максимиана Геркулия. Вместо того чтобы последовать за отцом на запад, Константин остался на службе у Диоклетиана. По свидетельству Феофана, он с юности выказывал необыкновенный разум, физическую силу и большие способности к наукам. В африканских войнах Диоклетиана и персидских Галерия он отличился своим мужеством. Мало-помалу его возвысили до почетного звания трибуна первого разряда.

После отречения Диоклетиана в 305 году Константин оказался в Никомедии на положении почетного пленника. Галерий боялся отпускать его от себя, так как знал, что в случае смерти Констанция Константин легко сможет склонить на свою сторону галльские и британские легионы. Часто Галерий строил козни против молодого человека, но не решался предпринять чего-нибудь явно, дабы не навлечь на себя гнев граждан и ненависть воинов. Однажды император как бы в шутку и для испытания силы и ловкости Константина втолкнул его в клетку со львом. Но Константин одолел хищника. Между тем в 306 году тяжело больной Констанций отправил письмо Галерию и просил прислать к нему сына, которого он хотел видеть перед кончиной. Так как Галерий не имел больше приличного предлога препятствовать отъезду Константина, он с большой неохотой дал на это согласие. Впрочем, он намеревался задержать его по дороге и поэтому повелел, чтобы он отправился в путь утром. Однако Константин в тот же вечер умчался из Никомедии, искалечив по пути всех государственных лошадей на многочисленных дорожных постах. Когда Галерий узнал об этом, он пришел в ярость, но уже не мог ничего поделать. С невероятной быстротой Константин добрался до Британии и нашел своего отца в Гезориаке (Булонь), отплывающим в Британию, чтобы отразить нашествие пиктов и шотландцев. Одержав победу, Констанций умер в Эбораке (Йорк) 25 июля 306 года, успев только представить его воинам и передать власть из рук в руки.

Однако Константин принял свое назначение армией на этот пост с притворной неохотой и написал Галерию осторожное письмо, слагая с себя ответственность за действия войск, но прося признать себя в качестве цезаря. Галерий был не в силах отказать ему в просьбе, боясь мощи западной армии. И в течение года Константин носил титул цезаря не только в своих собственных провинциях, но и в восточных. В завязавшейся затем междоусобной войне Константин поначалу не участвовал, но явно был на стороне врагов Галерия. Он успешно воевал с франками и алеманнами и перестроил по-новому оборонительные сооружения на рейнской границе. Восстание Максенция в Риме (28 октября 306 года) при поддержке его отца Максимиана привело к поражению, пленению и смерти западного августа Севера. После этого Максимиан признал Константина августом (307 год); они скрепили свой союз браком Константина и Фаусты, дочери Максимиана. После этого тесть с зятем объявили себя консулами, что, однако, не нашло признания на Востоке.

Тем временем Галерий вторгся в Италию, но мятеж в войсках заставил его отступить от ворот Рима. Максимиан уговаривал Константина напасть на его отступающую армию с фланга, но тот еще раз проявил решимость строго следовать по пути законности. В 308 году Диоклетиан и Галерий на совете в Карнунте решили отстранить западных правителей. Вместо Максимиана августом Запада был назначен Лициний (11 ноября 308 года), а титул «сыновей августа» (цезарей) получили Константин и Максимиан Дайя. Константин молчаливо игнорировал это соглашение: он продолжал носить титул августа до 309 года, когда правитель Востока, считавшийся старшим, официально не объявил его таковым (совместно с Лицинием). В его землях никакие иные императоры не признавались. В 310 году, пока Константин отражал нашествие франков, Максимиан попытался вернуть себе титул августа в Арелате (Арль). Константин спешно вернулся с Рейна и преследовал Максимиана до Массалии (ныне Марсель), где взял его в плен и казнил. Поскольку законное право Константина на западную часть Империи основывалось на его признании Максимианом, ему теперь пришлось искать новое оправдание законности своей власти, и он нашел его в своем происхождении от римского императора Клавдия Готика (Готского), который был представлен как отец Констанция Хлора. После этого Константин стал терпеливо ждать удобного случая для полного захвата власти в Риме. Терпение Константина вскоре было вознаграждено. В 311 году Галерий умер. И Максимин Дайя (который в 310 году принял титул августа Востока) сразу же повел армию к берегам Босфора и одновременно вступил в переговоры с Максенцием. Это вынудило Лициния искать поддержки Константина. Они заключили союз, и Константин отдал в невесты Лицинию свою единокровную сестру Констанцию.

Константин взялся за оружие только в 312 году, когда ему объявил войну правивший в Италии Максенций. Но коль скоро война началась, он действовал стремительно и решительно. Пока Максенций собирал силы, армия Константина уже перешла через Альпы и вторглась в Италию. Под Турином Константин нанес своему врагу первое поражение, после чего вся Северная Италия признала его власть. Под Вероной была разбита вторая армия. Смелость, совсем не вяжущуюся с обычной осторожностью Константина, объясняют следующим событием: как говорится в книге Евсевия «Жизнь Константина», глазам Константина явилось чудо-видение Пылающего Креста, появившегося в небе в полдень с надписью под ним на греческом: «Эв тоута вика» («Сим победишь»). Это, правда, лишь на смертном одре привело к обращению императора в христианство. Историк Евсевий заявляет, что слышал эту историю из уст Константина. Евсевий писал после смерти императора, и она, очевидно, была ему незнакома в таком виде, когда работал над «Историей Церкви». Автор другого сочинения «О смерти гонителей» был хорошо осведомленным современником Константина (это сочинение приписывают Лактанцию, писателю и ритору, жившему при Диоклетиане и умершему в 317 году), и он рассказывает нам, что знак Пылающего Креста явился Константину во сне. Даже Евсевий добавляет, что это было не дневное видение, а ночной сон. Как бы то ни было, Константин приказал на всех знаменах и штандартах изобразить монограмму собственного изобретения, так называемую ХиРо (), которая со временем была перенята византийскими императорами как главный символ Империи.

Решающее сражение произошло у Красных Скал (по-другому эту битву называют «битва у Мильвиева моста») в девяти милях от столицы. Максенций, надеясь на численное превосходство, выступил из Рима, готовый встретить претендента на переправе через Тибр, у Мильвиева моста. Армия, за шесть лет прекрасно обученная Константином, сразу же доказала свое превосходство. Галльская конница загнала левый фланг врага в Тибр, с ним погиб и Максенций, как говорили, вследствие обрушения моста (28 октября 312 года). Остатки его войска сдались по собственной воле, и Константин включил их в ряды своей армии.

Вступив в Рим, Константин велел казнить двух сыновей свергнутого императора и позаботился о совершенном истреблении его рода. Но когда некоторые римляне потребовали казни всех приверженцев Максенция, Константин решительно воспротивился такой жестокости и объявил всеобщую амнистию.

Справедливость была одним из главных достоинств Константина. По свидетельству Аврелия Виктора, он всем своим врагам оставил почет и имущество и принял их в число друзей. Легионы преторианцев и их вспомогательные отряды, более пригодные для смут, чем для защиты города, он совершенно распустил и вместе с тем отменил их особое вооружение и военную одежду (Виктор: «О цезарях»; 40, 41).

Пробыв недолгое время в Риме, Константин в 313 году отправился в Медиолан и здесь выдал за Лициния свою сестру Констанцию. Кроме того, оба императора издали эдикт, окончательно положивший конец гонениям на христиан. В нем, в частности, говорилось: «Руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит… Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать ее без каких бы то ни было помех…»

Даровав свободу вероисповедания своим подданным, сам Константин еще несколько лет жил в двоеверии. Он все более деятельно поддерживал христиан, но продолжал приносить жертвы старым богам; давал большие деньги на восстановление христианских церквей и не менее щедро поддерживал языческие храмы; превозносил Христа и Аполлона. Но в последующие годы почитатели старины и древнего римского духа с болью и гневом убедились, что император постепенно склоняется к новой религии. Он отказался участвовать в публичном молении в честь Юпитера Капитолийского и запретил ставить свои изображения в храмах, а потом и вовсе перестал посещать их.

Епископы и проповедники нового учения приглашались к императорскому столу и назначались воспитателями его детей. В чертогах дворца Константин устроил церковь, где молился вместе со всем своим двором. Евсевий пишет, что император проводил целые ночи без сна за изучением Священного Писания и сочинением проповедей. Затем, собрав слушателей, он вставал с поникшим лицом и тихим голосом, весьма благоговейно, толковал им божественное учение. Если потом слушатели оглашали его одобрительными криками, то он давал им знак возводить очи к небу и своим удивлением, своими благоговейными похвалами чествовать одного Бога. Разделяя речи на части, он то обличал заблуждения многобожия, то говорил о единовластвующем Божестве и вслед за тем рассуждал о всеобщем и частном промысле. Даже на золотых монетах он повелел изображать себя в виде молящегося, со взором, обращенным вверх. В походах Константин возил за собой сделанную наподобие церкви палатку. Позже каждый легион стал иметь такую походную церковь и получил священников и диаконов.

Между тем прежнему единодушию императоров довольно скоро пришел конец. После смерти всех остальных августов римский мир оказался поделен между Константином и Лицинием, и соперничество между ними было неминуемо. Мир сохранялся около девяти лет, в течение которых Константин, мудро действуя как правитель, укреплял свое положение, тогда как Лициний (возобновивший гонения на христиан в 312 году) постоянно терял свои позиции.

Начало вражде, как можно предположить, положил Лициний. Вскоре после прихода к власти Константин возвел в цезари своего полководца Бассиана и выдал за него замуж свою сестру Анастасию. Но вскоре оказалось, что Бассиан замешан в заговоре против Константина. Следствие показало, что нити заговора тянулись на восток к Лицинию. Оба императора создали мощные армии. Весной 323 года Лициний, войска которого имели численное превосходство, объявил войну. Первое сражение произошло в Паннонии у города Цибалиса. Упорный бой продолжался с утра до позднего вечера. Наконец Константину удалось на правом фланге потеснить легионы Лициния. Тот отступил в свой лагерь, а ночью поспешно бежал на другой берег Сабы и разрушил за собой мосты. Вторая битва развернулась во Фракии и была еще более упорной, чем первая. Лициний опять отступил – на этот раз в Македонию. Потери его были столь велики, что он вынужден был просить мира. Константин согласился на прекращение войны, однако отобрал у своего соперника Паннонию, Далмацию, Дакию, Македонию и Грецию. Некоторое время спустя оба августа договорились о провозглашении трех новых цезарей. Ими стали сыновья Константина – Крисп и Константин II, а также Лициний II, сын Лициния.

Соперники понимали, что заключенный мир – только отсрочка, и напряженно готовились к новой войне. В 324 году борьба возобновилась. Лициний стянул все свои силы к Адрианополю. Константин переправил свои легионы через Гебр и атаковал неприятеля. Потеряв до тридцати тысяч только убитыми, Лициний отступил в Византий. Вскоре после этого Крисп, сын Константина, разгромил в Геллеспонте флот Лициния. Лициний переправился в Халкедон на малоазийское побережье и здесь в короткий срок собрал новую армию. Она была разбита неподалеку от Никомедии. После этого продолжение войны стало бессмысленным. Через свою жену Лициний обратился к Константину с просьбой о мире. Он отрекся от власти и был сослан в Фессалоники. Через год его казнили, обвинив в изменнической переписке с варварами. Римская империя вновь объединилась под властью одного императора.

Боевые действия против Лициния имели еще одно важное последствие. Константин вознамерился перенести столицу из Рима. Проведя достаточно много времени под Византием, Константин не раз имел возможность оценить и как воин, и как государственный человек уникальное положение этого города, а также то, как хорошо он защищен самой природой от неприятельских нападений и вместе с тем открыт для торговли. Именно здесь император решил основать свою главную резиденцию – Новый Рим, которую предполагал сделать второй столицей Империи. Правда, прежде чем его выбор пал на Византий, Константин подумывал по меньшей мере еще о двух местах для устройства новой столицы: Сердике (ныне София) и Трое. Вероятно, этот шаг был связан с его решением сделать христианство официальной религией Империи. Рим, естественно, являлся оплотом язычества, за которое с горячей преданностью цеплялось сенатское большинство. Константин не хотел искоренять это чувство открытым насилием и поэтому принял решение основать новую столицу для Империи. Он объявил, что место для столицы явилось ему во сне. Строительство началось, по-видимому, в 325 году, а торжественная церемония открытия совершалось христианскими духовными лицами уже 11 мая 330 года, когда город был посвящен Блаженной Деве (по другой версии – богине счастливой судьбы Тихе).

Расширив прежний Византий, Константин обнес его огромными стенами. Так как для населения большого города прежних жителей было недостаточно, то император повелел строить по предместьям основательные дома и отдавал их во владение знаменитым людям, вызывая их частью из Рима, а частью из других мест. Он украсил город ипподромом, водохранилищами, портиками и новыми зданиями. Наконец Константин учредил здесь сенат и предоставил ему такие же права, какие имел римский. Стремительное возникновение большого и прекрасного города можно было бы считать одним из великих деяний Константина, если бы не была известна цена, заплаченная за это. Для исполнения своей прихоти император обобрал и ограбил всю Империю. Только на сооружение городских стен, крытых колоннад и водопроводов было израсходовано 60 тысяч фунтов золота. Для того чтобы собрать необходимые средства, Константин обложил тяжелейшими налогами всех своих подданных. Даже сенаторы обязаны были платить определенную подать. Но Константин добился своего – созданный им город (после его смерти он получил название Константинополь) быстро развился, расцвел и в короткий срок затмил старую столицу.

Последние четырнадцать лет правления Константина прошли в относительном покое, и он имел больше времени для занятий государственными и религиозными делами. Церковные распри особенно занимали его. Все восточные христиане разделились в то время на сторонников православия^[17] и на последователей арианского учения. Сначала Константин не вмешивался в споры прелатов, а только призывал их прекратить гибельные для христианства раздоры. Но увидев, по словам Созомена, что споры громче голоса примиряющего, Константин решился созвать Вселенский собор и всем представителям церкви предписал в 325 году явиться к определенному дню в Никею. Так как Константину угодно было участвовать в совете епископов, то все собравшиеся были призваны во дворец. В своей речи император сказал, что желал бы видеть всех епископов согласными во мнениях, ибо считал возмущения в Божьей церкви самым тягостным злом. Вслед за тем священники начали рассуждать о догмате. Константин спокойно и незлобиво выслушивал слова той и другой стороны и присоединился к тем, которые говорили хорошо. Арианское учение было объявлено еретическим. По свидетельству Феодорита, всех бывших во дворце епископов Константин призвал затем к себе на угощение. Заметив, что у некоторых исторгнуто по правому глазу, и узнав, что эти страдания они претерпели за твердость в вере, он прикасался губами к их язвам с полной верой, что извлечет оттуда благословение для своей любви.

Сочинители церковных историй заполнили страницы своих книг восхвалениями в честь Константина, но языческие историки отмечали, что в последние годы правления императора стали проявляться несвойственные ему ранее нетерпимость, деспотизм и жестокость. По словам Евтропия, благоприяный исход всех его начинаний сильно повредил душе Константина: он начал преследовать своих родственников и друзей, карая и казня их без видимой причины. Таким образом, если в начальный период своего правления он мог быть уподоблен лучшим правителям, то в последующем – скорее посредственным. Безграничное честолюбие всегда было одной из главных его страстей. Добившись наконец своей заветной цели и став владыкой мира, Константин окружил себя азиатской пышностью и опозорил свою старость безумным и неслыханным мотовством. Он одевался и вел себя как восточный деспот: носил крашеные фальшивые волосы, длинные пестрые шелковые одеяния, украшал себя множеством драгоценных камней, ожерелий и браслетов. Если прежде Константин не терпел клеветников и доносчиков, то теперь стал настолько подозрительным, что в особом эдикте поощрил их обещанием наград и отличий.

В 326 году его старший сын Крисп был изгнан в Полу и там предан смертной казни по обвинению, выдвинутому против него Фаустой. Вскоре после этого Константин вроде бы убедился в его невиновности и приказал казнить Фаусту. Истинный характер обстоятельств этого дела остается тайной. Вот что по этому поводу говорят древние историки: «Старший сын Крисп, отмеченный многими достоинствами и очень популярный в народе, вскоре стал вызывать в императоре чувство опасения, которое переросло в тайную ненависть. Константин велел схватить Криспа и после скорого суда казнить. Сразу вслед за тем он приказал умертвить и племянника Лициния. Многие приписывали гибель Криспа коварству его мачехи Фаусты, которая будто бы обвинила пасынка в покушении на ее честь и целомудрие. Неизвестно, раскаялся ли позже Константин в своем проступке или же раскрыл козни жены, но он покарал ее так же сурово, как и сына: по одной версии, императрица задохнулась в бане, специально растопленной до такой степени, что в ней невозможно было дышать, а по другой – Константин сам столкнул ее в ванну с кипятком». Филосторгий, впрочем, отмечает, что император расправился с женой после того, как обнаружил ее прелюбодеяние с одним из всадников. В 332 году Константина попросили оказать помощь сарматам в борьбе против готов, над которыми его сын и одержал крупную победу. Спустя два года, когда 300 тысяч сарматов расселились на территории Империи, на Дунае снова вспыхнула война. В 335 году восстание на Кипре дало Константину предлог для казни молодого Лициния. В том же году он разделил империю между тремя сыновьями (Константином, Констанцием и Константом) и двумя племянниками (Далмацием и Аннибалианом). Последний получил вассальное царство Понт и, в пику персидским правителям, титул царя царей, тогда как другие правили как цезари в своих провинциях. При этом Константин остался верховным правителем. В 337 году Шапур (Сапор) II, персидский царь, заявил свои претензии на провинции, завоеванные Диоклетианом. Вспыхнула война. Константин готов был лично возглавить свою армию, но заболел и после безуспешного лечения ваннами скончался в Анкироне, пригороде Никомедии, 22 мая, незадолго до кончины приняв христианское крещение из рук Евсевия: «… почувствовав себя хуже, он велел перевезти себя в Никомедию и здесь на смертном одре крестился. Перед смертью, собрав епископов, он признался, что мечтал принять крещение в водах Иордана, но по воле Божьей принимает его здесь». Он был похоронен в церкви Апостолов в Константинополе.

По словам историка Гиббона, влияние этого императора как на свое, так и на последующее время было огромно и многогранно. Он начал проводить новую политику, построил новую столицу и поддержал новую религию. Он вновь поднял величие римского имени и внушил страх соседям. Современники называли его восстановителем государства, а многие даже считали, что он, вслед за Ромулом, основал его во второй раз.

Константин получил право называться «Великим» скорее в силу своих дел, чем личностных особенностей; и верно, его интеллектуальные и моральные качества не были настолько высоки, чтобы обеспечить ему этот титул. Его претензии на величие в основном зиждятся на том, что он предвидел будущее, ожидающее христианство, и решился извлечь из новой религии пользу для своей Империи, а также на достижениях, завершивших труд, начатый Аврелианом и Диоклетианом, благодаря которым конституционная монархия, или «принципат» Августа, преобразовался в голый абсолютизм, иногда называемый «доминатом». Нет причин сомневаться в искренности перехода Константина в христианство, хотя мы не можем приписывать ему страстную набожность, коей наделяет его Евсевий, а также не можем доверять тем легендам, которые окружают его имя. Моральные предписания новой религии не могли не оказать влияния на его жизнь. И он дал своим сыновьям христианское образование. Однако по мотивам политической целесообразности Константин отложил полное признание христианства как государственной религии до тех пор, пока не стал единственным правителем Империи. Вместе с тем он не только обеспечил терпимое отношение к христианству сразу же после победы над Максенцием, но уже в 313 году защищался от оппозиционного течения донатистов и в следующем году председательствовал на совете в Арелате. Рядом актов он освободил христианскую церковь и священнослужителей от налогов и даровал им разнообразные привилегии, которые не распространялись на еретиков. Так постепенно выявилось отношение императора к язычеству: его можно было бы назвать презрительной терпимостью. С высоты признанной государством религии оно скатилось до простого суеверия. В то же время разрешалось отправлять языческие обряды, за исключением тех мест, где их считали подрывающими моральные устои. И даже в последние годы правления Константина мы находим законы в пользу местных жрецов – фламенов и их коллегий. В 333 году или позже был установлен культ рода Флавиев, как называлась императорская семья; однако жертвоприношения в новом храме были строго запрещены. Только после окончательной победы Константина над Лицинием языческие символы исчезли с монет, и на них появилась отчетливая христианская монограмма (которая уже служила знаком монетного двора). С этого времени постоянного внимания императора требовала ересь арианства, и тем, что он председательствовал на соборе в Никее и впоследствии вынес Афанасию приговор об изгнании, он не только откровеннее прежнего заговорил о своей причастности к христианству, но и выказал решимость утверждать свое верховенство в делах Церкви, ничуть не сомневаясь в том, что его сан Великого понтифика дает ему высшую власть над религиозными делами всей Империи и приведение в порядок христианства находится в его компетенции. В этом вопросе ему изменила его проницательность. Было сравнительно легко применить принуждение к донатистам, сопротивление которых светской власти не было всецело духовным и в значительной степени являлось результатом не столь уже чистых мотивов. Но ересь арианства подняла фундаментальные вопросы, которые, по мнению Константина, возможно было примирить, но на деле, как справедливо полагал Афанасий, они обнажали существенные противоречия доктрины. Результат предвещал возникновение процесса, приведшего к тому, что Церковь, которую Константин надеялся сделать орудием абсолютизма, стала решительным противником последнего. Не заслуживает более чем беглого упоминания легенда, согласно которой Константин, пораженный проказой после казни Криспа и Фаусты, получил отпущение грехов и был крещен Сильвестром I и своим пожертвованием епископу Рима заложил фундамент светской власти папства.

Политическая система Константина явилась конечным результатом процесса, который, хотя и длился, пока существовала Империя, принял отчетливую форму при Аврелиане. Именно Аврелиан окружил персону императора восточной пышностью, носил диадему и украшенное драгоценными камнями одеяние, принял сан доминуса (господина) и даже деуса (бога); превратил Италию в подобие провинции и дал официальную дорогу экономическому процессу. Диоклетиан постарался защитить новую форму деспотии от узурпации со стороны армии, создав хитрую систему совместного правления Империей с двумя линиями преемствования власти, но это преемствование осуществлялось не путем наследования, а путем усыновления. Эта искусственная система была разрушена Константином, который установил династический абсолютизм в пользу своей семьи – рода Флавиев, доказательства культа которого найдены и в Италии, и в Африке. Чтобы окружить себя царским двором, он создал официальную аристократию на замену сената, который «солдатские императоры» III века н. э. практически лишили всякого значения. Эту аристократию он осыпал титулами и особыми привилегиями, так, например, он создал видоизмененное патрицианство, освобожденное от налогового бремени. Так как сенат теперь ничего не значил, Константин смог позволить допустить его членов к карьере провинциальных администраторов, которая со времени правления Галлиена была почти закрыта для них, и даровать им некоторые малозначимые привилегии, например, свободные выборы квесторов и преторов, а с другой стороны, у сенатора было отнято право быть судимым равными себе, и он перешел под юрисдикцию провинциального губернатора.

В вопросе административного устройства Империи Константин завершил начатое Диоклетианом, разделив гражданские и военные функции. При нем префекты претория полностью прекратили исполнять военные обязанности и стали главами гражданской администрации, особенно в делах законодательства: в 331 году их решения стали окончательными, и не допускались никакие апелляции к императору. Гражданские правители провинций не имели никакой власти над военными силами, которыми командовали дюки; и чтобы надежней обеспечить защиту от узурпации, чему служило разделение власти, Константин нанимал комитов, которые составили значительную часть официальной аристократии, чтобы они наблюдали и докладывали о том, как у военных идут дела, а также армию так называемых агентов, которые под видом инспектирования имперской почтовой службы осуществляли массовый шпионаж. Что касается организации армии, Константин подчинил командование военным магистратам, отвечающим за пехоту и конницу. Он также открыл доступ варварам, особенно германцам, к высоким должностям.

Организация общества по принципу строгой наследственности в корпорациях или профессиях частично уже закончилась перед приходом Константина к власти. Но его законодательство продолжало ковать оковы, привязывавшие каждого человека к той касте, из которой он происходил. Такие originales (наследственные сословия) упоминаются в самых первых законах Константина. В 332 году признается и утверждается наследственный статус сельскохозяйственного сословия колонов. В общем законодательстве правление Константина было временем лихорадочной активности. До нас дошли около трехсот его законов в кодексах, особенно в своде Феодосия. В этих сводах просматривается искреннее желание реформ и влияние христианства, например, в требовании гуманного отношения к заключенным и рабам и наказаний за преступления против морали. Тем не менее законы зачастую грубы по мысли и напыщенны по стилю изложения и явно составлялись официальными риториками, а не опытными законниками. Подобно Диоклетиану, Константин верил, что пришло время, когда общество нужно перестраивать декретами деспотической власти, и важно отметить, что с той поры мы встречаемся с неприкрытым утверждением воли императора как единственного источника закона.

По сути, Константин воплощает в себе дух абсолютной власти, которому предстояло господствовать в течение многих веков как в Церкви, так и в государстве.

После смерти Константина в 337 году снова началась междоусобная борьба. Мы видели, что император еще при жизни разделил значительную часть империи между тремя сыновьями. Себе он оставил только Балканский полуостров (Фракию, Македонию и Ахайю). Эту часть Константин завещал перед смертью своему племяннику Делмацию. Другому племяннику, Аннибалиану, были отданы в управление Армения и понтийское побережье. Император умер в разгар приготовлений к войне с Персией. Цезарь Констанций уже находился в Месопотамии. Узнав о смерти отца, он поспешил в Константинополь и там инспирировал военный мятеж против своих дядей и двоюродных братьев. Два брата Константина и семь его племянников были убиты, в том числе Делмаций и Аннибалиан. Констанций захватил их владения. После этого он снова отправился на Восток (338 год). Война с персами затянулась. А на Западе началась борьба между Константом и Константином II, в которой последний погиб (340 год). Констант захватил его владения и на 10 лет объединил в своих руках весь Запад империи.

Одной из интереснейших, неординарных и одновременно трагических личностей, стоявших во главе уже агонизирующей Западной Римской империи, был император Юлиан. Это был незаурядный, высокообразованный человек, чья судьба, родись он на несколько сотен лет раньше, во времена правления Антонина Пия или Марка Аврелия, могла сложиться совсем по-другому. Флавий Клавдий Юлиан (римский император в 360–363 годах. Родился в 332 году. Умер 26 июня 363 года) был сыном Юлия Констанция, одного из сводных братьев Константина I. Императору Констанцию II он приходился двоюродным братом. Мать Юлиана умерла вскоре после его рождения, а в 337 году был убит и его отец. Вместе с братом Галлом он случайно спасся во время страшной резни, устроенной Констанцием после смерти отца в 337 году. Галлу было тогда 12 лет, Юлиану – 6. Для братьев настали ужасные дни. Жестокий и подозрительный Констанций, оставив им жизнь, осудил их на заточение в Малой Азии. По решению Констанция Юлиану и Галлу было приказано жить в Макелле в Каппадокии, неподалеку от города Кесарии. Здесь находились великолепный царский дворец, бани, сады и источники. Пленникам было установлено царское содержание. По указанию императора Констанция их обучали наукам и гимнастике. Братья также были присоединены к клиру и читали народу церковные книги.

Мальчики были окружены христианскими учителями, игравшими при них роль шпионов. Во главе их стоял епископ никомедийский Евсевий. Это был убежденный арианин, опытный интриган и полемист. Таким образом, первые уроки христианства Юлиан получил от тех, кого он считал смертельными врагами, а само христианство воспринял в наиболее отталкивающей форме бесконечной грызни между православными и арианами.

Когда в 342 году Евсевий умер, братьев отправили в один из замков Каппадокии, где они безвыездно провели более 6 лет. Они жили под постоянным и мелочным надзором придворных евнухов. Толпа арианских учителей по-прежнему окружала их. В Юлиана насильно вбивали христианство, и он из чувства самосохранения вынужден был играть роль убежденного и строгого христианина. Он соблюдал посты, аккуратно ходил в церковь и даже читал там для народа Священное Писание. Однако, по-видимому, не все окружение Юлиана было чисто христианским. Среди евнухов был некто Мардоний, который тайком знакомил мальчика с великими греческими поэтами и философами. Легко себе представить, с какой жадностью набрасывался Юлиан на запретный плод и какое влияние оказало это на формирование его мировоззрения. На Галла, по словам Евтропия, образование не оказало никакого влияния: он вырос свирепым, необузданным и за свою жестокость, в конце концов, поплатился жизнью. Юлиан, напротив, много и усердно занимался сначала в Каппадокии, а потом в Константинополе. В науках он был весьма искусен, греческий язык знал намного лучше латинского. Был он, кроме того, искусен в красноречии, обладал прекрасной памятью и в некоторых вещах разбирался лучше философов. Воинскими упражнениями он тоже занимался с большим усердием, был очень подвижен и обладал большой физической силой, хотя и был невысок ростом. Пишут, что он имел обыкновение в простой одежде прогуливаться по столице и заводить разговоры со встречными. Вследствие этого популярность его стала возрастать.

Когда Галл был назначен цезарем, кончилось и заточение Юлиана. Ему было разрешено жить в Константинополе и посещать высшую школу. Однако профессором ему Констанций избрал христианского ритора Экеболия, который в своих лекциях занимался только «поношением» богов.

В народе распространилась молва, что Юлиан мог бы хорошо управлять делами Римской империи. Сделавшись слишком гласного, эта молва стала наконец беспокоить Констанция. Поэтому император вновь выслал Юлиана из столицы в Никомедию. Это было счастьем для Юлиана. В Никомедии преподавал тогда знаменитый языческий ритор Либаний. Правда, Юлиан должен был поклясться Констанцию, что не будет посещать его лекций. Но он сумел найти выход. За большие деньги Юлиан нанял человека, которому поручил записывать лекции Либания, а потом тайком изучал их. Либаний впоследствии говорил, что Юлиан усвоил его учение гораздо лучше, чем те, кто его слушал. Несмотря на все ухищрения и конспирацию, до Констанция дошли слухи о том, что Юлиан дружит с язычниками. Юноше снова грозила опала, а может быть, и смерть. Пришлось усилить маскировку: Юлиан остригся, сбрил бороду (длинные волосы и борода были признаком приверженности к языческим учениям), стал вести монашеский образ жизни и вступил в никомедийский клир в качестве чтеца.

В эти годы совершилось окончательное обращение Юлиана назад от ненавистного христианства к язычеству. Юлиан, как большинство людей его эпохи, был глубоко религиозной натурой. Но эта религиозность, благодаря условиям его жизни, свернула с того пути, который в середине IV века стал уже традиционным. Для Юлиана христианство являлось символом всего того, что он ненавидел с детства. Христиане убили его отца, долгие годы держали его самого в изгнании под непрерывным страхом смерти, вынуждали его притворяться и лицемерить. Христианство стало рисоваться Юлиану как чудовищная религия насилия, обмана, интриг, бесил одных догматических споров и грубого суеверия. Рядом с ним он видел старый прекрасный мир эллинских богов, бесценные сокровища древней культуры. Язычники не травили и не преследовали его: наоборот, они сами были гонимы. От них Юлиан тайком получил самые яркие и прекрасные впечатления своего детства и юности. Юлиан в величайшей тайне с жаром предался изучению языческой науки и философии. Его особенно манила область религиозной философии и мистики. Для посвящения в тайны модных тогда учений он отправился в Эфес к знаменитому неоплатонику Максиму. У него Юлиан познакомился с тайным учением неоплатонизма, постиг искусство гаданий и способы «вступать» в непосредственное общение с богами.

В 354 году Галл был казнен по приказу Констанция. Юлиан едва не разделил судьбу брата: семь месяцев он провел в крепости под Медиоланом в ожидании приговора, но за него заступилась императрица Евсевия. Юлиан получил свободу и позволение отправиться в Афины для завершения образования. Уже в следующем году Констанций вызвал Юлиана к себе, пожаловал титул цезаря, выдал за него свою сестру Елену и поручил управление галльскими и германскими провинциями, которые в это время опустошали полчища германцев.

Таким образом, как говорит Аммиан Марцелин, император как будто оказывал своему двоюродному брату величайшее доверие. Однако повсюду ходила молва, что Юлиан был избран в цезари вовсе не для того, чтобы облегчить трудное положение Галлии, сделано это было с целью вернее погубить его самого в жестокой войне. Думали, что при полной неопытности в военном деле он не вынесет даже лязга оружия. В жизни Юлиана наступил резкий поворот. Из затворника, мечтателя и философа он должен был стать полководцем, государственным деятелем, практиком. В первый момент Юлиан пришел в отчаяние. «Это не мое дело, – говорил он, – седло надели на корову!». Однако его богатая, необычайно разносторонняя и гибкая натура справилась со всеми трудностями нового положения. Кроме того, Юлиан обладал безмерной жаждой славы, и с большим рвением взялся за исполнение возложенных на него обязанностей.

Юлиан немедленно отправился в Галлию и провел зиму в Виенне, напряженно готовясь к войне. Жизнь он вел самую умеренную: довольствовался простой и случайной пищей рядового солдата, спал на войлоке и бараньем тулупе, ночи проводил в государственных делах и за философскими занятиями, а дни всецело отдавал военным заботам. Летом 356 года он двинулся в Германию. Марцелин пишет: «Часть алеманнов он устрашил и прогнал одним своим появлением, других разбил в сражении при Бротомаге. Варвары были ошеломлены, но не собирались складывать оружие. Когда Юлиан отступил с частью сил на зимовку в Сеноны, ему пришлось выдержать их месячную осаду. Весной 357 года он опять выступил против врагов, вышел к берегам Рейна и восстановил здесь Три Таверны – старое римское укрепление, недавно взятое и разрушенное алеманнами. Вскоре он узнал, что семь алеманнских царей собрали свои силы близ города Аргентората, и поспешил навстречу врагу. Когда две армии сошлись друг с другом, Юлиан построил свои легионы, расположив всю конницу на правом фланге. Германцы настолько были уверены в своем превосходстве, что первыми атаковали римский строй. Римская конница не выдержала и подалась назад, но легионеры, плотно сомкнув щиты, сдержали удар. Началась упорная битва. Долгое время было неясно, на чью сторону склоняется успех. Однако, в конце концов, превосходство римского оружия дало о себе знать. В попытке прорвать римский строй множество варваров было перебито, остальные стали отступать и наконец обратились в бегство. Юлиан преследовал их до самого Рейна».

Враг был изгнан из римских провинций, но Юлиан решил не давать ему покоя даже в собственных землях. Он перевел войско через Рейн и внезапно напал на алеманнские поселения. Римляне захватывали в плен людей, а все остальное предавали огню и уничтожению. Видя это страшное опустошение, цари алеманнов отправили к Юлиану посольства с мирными предложениями. Он согласился дать им десятимесячное перемирие и возвратился на зимние квартиры в Галлию. В 358 году Юлиан выступил против салических франков, которые обосновались на римской территории вблизи Токсиандрии. Обрушившись на них, он принудил их просить мира и принял в римское подданство. Затем он так же стремительно напал на хамавов, многих перебил, а остальных изгнал за пределы Империи. Вскоре хамавы прислали послов, обещали покориться Риму и получили позволение вернуться в свои разоренные селения.

Очистив Галлию, Юлиан вновь напал на алеманнов – он во второй раз переправился через Рейн и двинулся в глубь Германии. Рассвирепевшие солдаты предавали поля огню, угоняли скот, а людей убивали без пощады. Видя это страшное разорение, цари алеманнов один за другим стали просить мира. Они обязались выдать пленных и снабдить Юлиана всем необходимым для строительства крепостей.

В 359 году были восстановлены семь старых римских пограничных городов, разрушенных германцами. Затем Юлиан в третий раз переправился через Рейн и пошел на тех царей, которые еще медлили с изъявлением покорности. После того как их поля и жилища были сожжены и многие из их племени взяты в плен и перебиты, эти цари прислали послов и смиренно просили пощады. Юлиан заключил с ними мир.

Закончив за четыре года тяжелую войну, Юлиан вновь укрепил западные границы Империи и добился таких успехов, каких от него никто не ожидал. Тем временем Констанций боролся на Дунае против квадов и сарматов. В 359 году персидский царь Шапур II с большими силами перешел Тигр и напал на римские владения. Император был вынужден отправиться на Восток. Встревоженный ростом популярности молодого Юлиана, Констанций решил под предлогом начала войны с персами отобрать у него самые боеспособные части – германские вспомогательные войска. Но когда в 360 году германские отряды узнали, что их перебрасывают на восток, они взялись за оружие и взбунтовались, так как по договору с варварами, служившими в его армии, Юлиан не имел права отправлять их из Галлии. Вспыхнул мятеж, окончившийся тем, что зимой 360 года галльские войска в Паризии (современном Париже) провозгласили Юлиана августом. Он уже пользовался среди них большой популярностью за свои военные и административные способности. Аммиан пишет, что «Юлиан упорно сопротивлялся настояниям всей толпы: он то выказывал негодование, то простирал руки, моля и заклиная, чтобы они не совершали недостойного дела, но наконец должен был уступить. Его поставили на щит и, за неимением диадемы, возложили на голову цепь, которую сорвал с себя один из знаменосцев. Извещая о своем избрании, Юлиан отправил Констанцию два письма: в одном, официальном, не было ничего вызывающего или оскорбительного. Но другое, личное, содержало порицания и едкие нападки. Он обратился к Констанцию с требованием признать его августом и очистить Запад от своих войск. Император продолжал войну с персами, не давая никакого ответа.

До конца года Юлиан в четвертый раз переправился через Рейн и совершил дерзкое нападение на аттуарийских франков, которые совершали набеги на окраины Галлии. Франки не ждали от римлян такой стремительности, и поэтому победа досталась Юлиану без труда; множество народа было перебито или взято в плен. Уцелевшие просили мира, и император предоставил им мир на таких условиях, какие счел подходящими. Желая расположить к себе всех без исключения, он притворялся, что привержен к христианскому культу, от которого втайне давно отошел. Он отдавался – о чем знали немногие посвященные в его секреты – авгурам и соблюдал все то, что всегда чтили поклоняющиеся богам. А чтобы сохранить это в тайне, он в праздник Рождества посетил в Виенне церковь и вышел из нее лишь по окончании службы.

С наступлением весны 361 года Юлиан повел свою армию из Галлии к берегам Дуная. Констанций выступил ему навстречу, но 5 октября 361 года умер в Малой Азии. Юлиан был признан во всей Империи. Быстро пройдя через Фракию, он вступил в Константинополь. Утвердившись в столице, он изгнал и казнил некоторых приближенных Констанция и сильно сократил придворный штат, уволив многих слуг, поваров и брадобреев, получавших при прежнем императоре огромные деньги за свое ремесло. Мера эта была необходима и своевременна, но современники жаловались, что император одним эдиктом превратил Константинопольский дворец в пустыню.

Наконец-то мечта его жизни осуществилась. Он больше ни от кого не зависел, не трепетал за свою жизнь, и мог, наконец, предаться своим любимым идеям. Когда произошел его открытый разрыв с Констанцием, Юлиан перестал скрывать свои языческие пристрастия. Аммиан пишет: «Точно так же заботился Юлиан о возрождении древней религии. Он издал указы, разрешавшие открывать храмы, приносить жертвы и восстанавливать культы старых богов. Чтобы придать большую силу своим распоряжениям, он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая на себя опасности, отправлял свою религию. Он выставлял этот пункт в расчете, что, когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях». В 362 году Юлиан издал эдикт, запрещавший христианским философам, грамматикам и риторам преподавать в школах. Эта мера, вызвавшая величайшее негодование христиан, мотивировалась тем, что христианские ученые не могут без искажений толковать языческих философов и поэтов. «Нелепо учить людей тому, что не считаешь хорошим», – гласил эдикт.

… Языческие религиозные церемонии были восстановлены с невиданным раньше размахом: иной день закалывалось по сто быков и без счета приносился в жертву разнообразный скот и белые птицы. Выставляя напоказ свое усердие, император сам подносил вместо жрецов священную утварь и совершал моления, окруженный толпой женщин. Гонений против христиан он не начинал, но, когда вдруг сгорел храм Аполлона Дафнейского, Юлиан заподозрил христиан в поджоге и закрыл самую большую церковь в Антиохии. Каким же путем предполагал Отступник (так прозвали Юлиана христиане) провести свои идеи в жизнь? Юлиан не собирался отменять Миланский эдикт. Весь опыт его жизни показывал, как трудно бороться против идеи насилием. Однако логика борьбы неизбежно должна была привести императора, обладавшего всей полнотой власти, к таким мерам, которые фактически оказывались мерами насильственными. На первом плане, во всяком случае, стояли методы идеологического воздействия. Юлиан пишет сочинение «Против христиан». В нем сконцентрирована вся его ненависть к «нечестивой секте галилеян». Обладая большой начитанностью в христианской литературе (здесь ему помогла суровая школа юности), в совершенстве владея сокровищами античной науки и философии, он обрушивается градом тяжелых обвинений против христианства. Он критикует его догматику, выискивает противоречия в Писании, издевается над библейскими мифами. В арсенале антихристианства, пожалуй, не было оружия острее, чем сочинение Юлиана! Но логика борьбы толкала императора гораздо дальше. Он лишил христианское духовенство всех льгот, предоставленных ему предшествующими императорами. Одной из первых мер, принятых Юлианом по прибытии в Константинополь, являлось возвращение из ссылки всех, кто был изгнан при Констанции по религиозным причинам. Возвратились, в основном, православные, в том числе и епископ Афанасий. Формально эта мера была продиктована соображениями широкой веротерпимости. Фактически же это был очень сильный ход против христиан. Возвращая православных, Юлиан тем самым снова разжигал споры между ними и арианами. Теми же соображениями веротерпимости мотивировалось возвращение прежним владельцам имущества, конфискованного по религиозным основаниям. От этой меры выигрывали больше всего языческие храмы, у которых в предыдущие годы были отобраны земли, сокровища и даже здания. Теперь все это подлежало возврату. Эдикт открывал широкую возможность преследований против христиан, так как далеко не всегда можно было отыскать действительных виновников конфискаций. Вообще, религиозная политика Юлиана привела к чрезвычайному обострению отношений между христианами и язычниками. Чувствуя поддержку государства, последние перешли в решительное наступление. Там, где старая религия еще сохраняла некоторое количество сторонников, произошли волнения. В Александрии толпа убила епископа Георгия. Людей, которые были известны своей деятельностью против язычества, арестовывали, избивали. Сам Юлиан вынужден был признать, что в некоторых случаях его сторонники перешли рамки дозволенного.

Что касается образа жизни Юлиана в столице, он, как сообщают все его современники, сохранил тот аскетический образ жизни, к какому привык в походах. Трапеза его была настолько проста, что состояла из одних овощей. Всю жизнь он не знал ни одной женщины, кроме своей жены. Все его время было посвящено неутомимой деятельности. Днем он был занят решением государственных вопросов, давал аудиенции, диктовал письма; вечером удалялся в библиотеку и обращался к трудам другого рода.

За всеми этими занятиями он даже забывал о благопристойности своего вида. Юлиан сам признавался в одном из писем, что ногти на его руках часто не стрижены, а пальцы в чернилах. В бороде его, которую он по примеру всех философов нежно лелеял, гнездилось множество насекомых. В обращении он был очень прост и старался подражать добродетелям первых принцепсов. Хотя он и носил диадему, однако отказался от титула господина. Вновь избранных консулов он приветствовал стоя, а потом провожал пешком. Он часто посещал заседания константинопольского сената и выступал здесь с речами. Все эти забытые проявления республиканских традиций вызывали неизменное удивление современников.

В 363 году во главе большой армии Юлиан выступил из Сирии в Месопотамию и переправился через Евфрат. Двигаясь вдоль реки, римляне вступили в Ассирию и заняли здесь одну за другой несколько крепостей. Некоторые из них были покинуты жителями, другие сдались после осады. Преодолев все препятствия, Юлиан подошел к персидской столице Ктесифону и разбил у его стен большое войско. Но осмотрев укрепления города, он отказался от мысли о его осаде и после разорения и опустошения страны повел армию к Кордуэну. Однако после этого римлян в опустошенной стране стал донимать голод. Тогда Юлиан велел раздать солдатам все запасы, заготовленные для императорского стола. Стараясь разделить с ними все трудности, он часто без всякой необходимости подвергал себя опасности. Узнав однажды, что персы напали на один из римских отрядов и теснят его, он, не надев панциря, с одним только щитом поспешил на помощь. В разгоревшемся сражении кто-то из персов метнул в императора копье, которое пробило ребра и застряло в печени.

Умирающего Юлиана перенесли в палатку, и здесь он вскоре скончался. Марцеллин пишет, что «до самого конца он сохранял исключительную твердость и вел беседу с философами Максимом и Приском о высоких свойствах человеческого духа».

Что же еще можно сказать об этом последнем представителе «старого римского мира». Юлиан был умным человеком, прекрасно понимавшим, чем сильна христианская церковь. Поэтому, желая восстановить язычество в «новой очищенной форме эллинизма» (так называл он свою неоплатоническую религию), император решил создать для него и новые организационные формы. Греко-римская религия, строго говоря, не знала настоящего, профессионального жречества и настоящей церковной иерархии. Жрецы являлись выборными должностными лицами, которые не имели специального образования и нужной подготовки. Юлиан попытался создать языческую иерархию по образцу христианской. Во главе ее были поставлены старшие жрецы, обязанные наблюдать за всеми остальными с правом отрешать от должности недостойных членов иерархии. Жрецы должны были избираться не из богатых и знатных граждан, как обычно практиковалось, а из среды стойких борцов за язычество, преимущественно философов. Император постоянно обращался к жрецам с посланиями, в которых требовал от них вести нравственный образ жизни, часто молиться богам, не посещать театров, воздерживаться от чтения легкомысленных книг. Юлиан понимал, какую роль играла в христианстве благотворительность и настоятельно рекомендовал жрецам обратить самое серьезное внимание на эту сторону дела. Однако все попытки Юлиана оживить труп язычества оказались тщетными. Дальше отдельных христианских погромов, восстановления языческих храмов и богослужений, дальше оживления показной стороны язычества дело не пошло. Сами же язычники издевались над Юлианом за его благочестие и монашеский образ жизни. Его страстная религиозность абсолютно не гармонировала с общим характером язычества. Неоплатонические фантазии могли увлечь за собой тонкую прослойку старой языческой интеллигенции, но оставались чуждыми широким кругам населения Империи. Дух религии покинул язычество и целиком переселился в христианство. Все религиозные натуры (а таких было большинство в этот страшный век крушения старого мира) перешли к христианству. И сам Юлиан, по всему своему характеру, по всем своим устремлениям, являлся типичным христианином. Только условия воспитания сделали его врагом христианства. В другой обстановке он с таким же блеском написал бы сочинение «Против язычников» и с не меньшим рвением преследовал бы их. В этом состоит величайшая личная трагедия Юлиана. Но в этом же и трагедия его как исторической личности. Он не сумел понять направления исторического развития и хотел повернуть назад ход истории. Поэтому дело его было обречено на неудачу. Преемником Юлиана войско избрало полководца Иовиана. Положение римской армии, сжатой со всех сторон персами, было настолько серьезным, что Иовиан спас себя и войско только уступив персам почти все месопотамские земли, завоеванные Диоклетианом. Новый император был христианином ортодоксального толка, поэтому он немедленно прекратил все преследования христиан.

Насколько трагична судьба Юлиана – последнего языческого императора, мы убедились из предыдущего рассказа, теперь посмотрим, как сложилась судьба первого по-настоящему христианского императора, давшего начало Восточному Риму – Византийской империи и получившего в традиции прозвище «Великого».

Феодосий I Великий Флавий (римский император в 379–395 годах. Родился 11 января 347 года. Умер 17 января 395 года) появился на свет в Северной Испании. Отец его, Гонорий, был полководцем в армии Валента и вел свой род от императора Траяна. В юности Феодосий получил хорошее общее образование, а военную науку постигал в армии отца, под началом которого воевал против скоттов и саксов в Британии, а затем против мавров в Африке. Его мужество и способности военачальника очень рано были отмечены императором. По свидетельству историка Аммиана Марцеллина, Феодосий был назначен полководцем в Мезию в то время, когда был еще безбородым юношей. В многократных стычках он разбил полчища сарматов и принудил их к миру. Но вскоре опала и казнь Гонория, казалось, положили конец блестящей карьере его сына. Феодосии был лишен всех должностей и поселился в качестве частного лица в своем поместье в Испании. Впрочем, опала его была недолгой. В 378 году восточный император Валент был разбит готами под Андрианополем и погиб. Полчища варваров рассыпались по Фракии, овладели Дакией, дошли до стен самого Константинополя. «В этой крайности, – пишет Аврелий Виктор, – западный император Грациан прибыл в Сирмий, вызвал к себе Феодосия и 19 января 379 год провозгласил его августом и императором над всеми восточными провинциями Империи».

Феодосий принял власть в очень трудное время. По свидетельству всех писателей, андрианопольское поражение повергло римлян в полное уныние. Одно имя готов приводило солдат в ужас. Нечего было и думать с такой армией давать новую битву. Следующие четыре года были потрачены Феодосием на то, чтобы вернуть римлянам утраченный боевой дух. Местом своего пребывания новый император избрал Фессалонику. Отсюда он руководил боевыми действиями и управлял своей половиной Империи. Военное обучение вскоре принесло свои результаты. Косность и праздность были искоренены. Феодосий, вообще отличавшийся острым умом, доблестью и здравомыслием, воспитывал в воинах твердость не только строгостью приказов, но щедростью и лаской. И действительно, после того как воины обрели веру в себя, они стали увереннее нападать на готов и постепенно вытеснили их из пределов Фракии. Но тогда же Феодосий заболел, и состояние его было почти безнадежно. Это вновь придало готам дерзости. Часть из них отправилась грабить Фессалию, Эпир и Ахайю, другие устремились в Паннонию. Когда император Грациан узнал, что в связи с роковым и безнадежным недугом Феодосия готы усилили свой натиск, то он явился на восток, дал им много даров, снабдил продовольствием и заключил с ними мир.

Тем временем, Феодосий, разбитый тяжелым недугом, принял в 380 году крещение от православного епископа Асхолия. Болезнь его стала отступать, и он совершенно излечился. Прибыв после этого в Константинополь, Феодосий показал себя горячим защитником православия. Арианскому епископу Демофилу он предложил или принять веру в единосущие Христа с Богом-Отцом, либо удалиться из столицы. Демофил избрал последнее. Вслед за ним Константинополь покинули многие ариане, более сорока лет владевшие здесь всеми церквами. В 381 году Феодосий собрал в Константинополе Второй Вселенский собор, на котором арианство и другие ереси подверглись строгому осуждению, а принятый на Никейском соборе «Символ веры» был уточнен таким образом, чтобы исключить всякое превратное его толкование. Император своей властью утвердил это решение и издал целый ряд законов, объявлявших единственно правильной веру отцов Никейского собора. Все церкви отныне передавались православному духовенству. Точно так же Феодосий первым из императоров подверг гонениям язычников и издал закон, повелевавший закрывать и разрушать по всей Империи языческие храмы.

Между тем понемногу утихла война с варварами. В октябре 382 года Феодосий заключил с вождем Фритигерном договор, по которому готы получали для поселения земли в Нижней Мезии и Фракии и поступали на службу к императору в качестве федератов^[18]. С этого времени Феодосий правил спокойно и твердо до самой своей смерти.

Аврелий Виктор пишет, что «он был кроток и благожелателен ко всем, особенно же к хорошим людям. Он давал изысканные и веселые пиры, однако без пышности, речь его была солидна и приятна. Он был ласковым отцом и примерным супругом. В отношении наук его образование было посредственно, но он от природы отличался проницательностью. В еде и питье он был умерен, а также отличался целомудрием и воздержанием. Однако он был гневлив и вспыльчив». Кроме того, пишут, что он был невоздержан в тратах и предан неумеренной роскоши, беспечен и даже склонен к лени.

Впрочем, от размеренной и приятной жизни Феодосия отвлекали распри в западной части Империи. В 387 году он вступился за Валентиниана II, брата Грациана, изгнанного из Италии тираном Магном Максимом. Соперники встретились в Паннонии на берегу Савы. Первый день сражения никому не принес победы, но на следующее утро Феодосий благодаря своему превосходству в коннице (она сплошь состояла из варваров – готов и алан) одержал победу. Максим был захвачен и казнен. Следующие три года Феодосий провел в Италии, управляя отсюда всей Империей. Среди многих полезных деяний, совершенных им в это время, историки пишут и об одном несомненно позорном, наложившем темное пятно на память об этом государе. В 390 году случилось народное возмущение в Фессалониках. Феодосий, не разобрав дела, велел подвергнуть жителей города беспорядочному избиению. Всего было убито около пятнадцати тысяч горожан без различия пола и возраста. Этим злодеянием Феодосий разгневал медиоланского епископа Амвросия, который при всем народе не допустил императора в храм, так как руки его обагрены кровью невинных. Чтобы умилостивить прелата, Феодосий в одежде кающегося грешника всенародно исповедовался в своих грехах. Он был первым из императоров, демонстративно склонившим голову перед авторитетом церковной власти.

В том же году Феодосий возвратился в Константинополь, оставив Валентиниана управлять западной частью Империи. Два года спустя Валентиниан был убит, и власть захватил ритор Евгений. В 394 году Феодосий выступил против него во главе своей армии. Сражение произошло неподалеку от Аквилеи на берегу Фригиды. В первый день воины Евгения потеснили отряды варваров, которых в армии Феодосия было великое множество. Только ночь спасла Феодосия от полного поражения. Но на другой день ему удалось обещаниями переманить на свою сторону большой отряд противника. Кроме того, в разгар сражения началась сильная буря. Ветер дул прямо в лицо воинам Евгения. Они не выдержали двойного натиска и бежали. Евгений был схвачен и обезглавлен. На короткое время и в последний раз вся Империя объединилась в руках одного государя. Однако спустя всего четыре месяца Феодосий по пути из Рима занемог в Медиолане и умер, завещав власть двум своим сыновьям. Это был последний из «великих» императоров Рима. После него империя окончательно развалилась на две части – Западную и Восточную.

Раз уж мы начали свое повествование о личностях и характерах римских императоров с Августа – первого императора Рима, имеет смысл завершить его рассказом о последнем императоре Западной Римской империи и властелине Рима (хотя к тому времени императоры перебрались в Равенну) – тоже Августе, однако гораздо меньшего масштаба. Древние так его и прозвали Августул – «августеныш» или «августенок». Ко всему прочему его первое имя, по какой-то злой иронии судьбы, было Ромул. Так и получилось, что свидетелем конца Вечного города стал человек, носивший имена двух выдающихся его правителей.

Итак, Ромул Августул (римский император в 475–476 годы. Родился в 460–470 годах, умер в 476 или 511 году). Отцом Ромула был магистр италийской армии Орест. В августе 475 года он поднял в Равенне мятеж против императора Непота, а, вступив в октябре в Рим, провозгласил императором своего сына Ромула. Римляне ласково, как ребенка, называли его уменьшительным именем Августул, так как императорский престол он занял, будучи малышом. За него мудро правил его отец Орест, человек очень большого ума. Несколько ранее римляне заключили союз со скирами, аланами и другими варварскими племенами. И, по словам Прокопия Кесарийского, насколько за это время военное положение варваров окрепло, настолько значение римских военных сил пало; под благопристойным именем союза римляне испытывали на себе жестокую тиранию со стороны этих пришлых народов: в конце концов последние пожелали, чтобы римляне поделили с ними все земли в Италии. Они потребовали от Ореста, чтобы из этих земель он дал им третью часть, и, видя, что он не идет ни на какие уступки, убили его. В их среде был некий готский вельможа Одоакр, один из императорских телохранителей; он согласился выполнить для них то, на что они заявили претензию, если они поставят его во главе правления. Захватив таким образом реальную власть, он передал варварам третью часть земель и тем самым крепко привязал их к себе. Вступив в Равенну, Одоакр 23 августа 476 года низложил Ромула. Однако его молодость и красота тронули Одоакра, и он даровал ему жизнь, пожаловал 6 тысяч солидов и выслал в Кампанию с разрешением свободно жить с родственниками. Местом его изгнания, как указывает Иордан, стали Лукулланские укрепления. Одоакр и сенат известили византийского императора Зенона, что не находят нужным сохранять далее для Италии императорскую власть, так как для обеих стран довольно одного Зенона, как общего их императора. Сенат просил Зенона даровать Одоакру достоинство патриция (на византийский манер это слово звучит как «патрикий») и оставить ему управление в Италии. Зенон, хотя и не сразу, исполнил их просьбу. Таким образом, Западная Римская империя прекратила свое существование.

Однако есть и еще одна, малоизвестная версия дальнейшей судьбы последнего римского императора. Как известно, несмотря на то, что римские легионы покинули Британию еще в начале V века н. э., эта провинция Империи дольше всех противилась варваризации – превращению процветающей и культурной страны в кучку варварских королевств. Оставшиеся в Британии римляне и романизированные бритты были вынуждены вступить в жесточайшую борьбу с напиравшими с севера племенами диких варваров – пиктов и скоттов, а из-за моря на остров обрушились германские племена саксов и ютов. Если верить легендам, то для противостояния захватчикам бритты и римляне сплотились вокруг древнего романо-британского рода Пендрагонов, представитель которого – Утер и стал первым королем объединенного бриттского королевства. Как известно, этот самый Утер Пендрагон приходился отцом будущему герою Британии (да и всего средневекового мира) королю Артуру. Казалось бы, причем здесь несчастный последний римский император Ромул? А дело в том, что, по мнению некоторых историков, именно Ромул Августул стал основателем первого королевского рода в Британии. Успешно обманув Одоакра и византийского императора, Ромул якобы сумел сбежать в Британию, где при поддержке местного романизированного населения и остатков римских войск был провозглашен верховным правителем Римской Британии. Именно Августул стал основоположником династии, к которой позднее принадлежал легендарный король Артур. Версия, безусловно, очень интересная, однако для ее подтверждения не хватает доказательств.

Но как бы там ни было, достоверно известно, что Ромул Августул был последним императором Западной Римской империи, а его отречение стало заключительной точкой в тысячелетней истории Древнего Рима – величайшего государства античности.

Хронологическая таблица всех императоров Римской империи

(имена императоров, о которых идет речь в повествовании, выделены курсивом)

Годы правления – Императоры

27 до н. э. – 14 н. э. – Август

14-37 – Тиберий

37-41 – Калигула

41-54 – Клавдий

54-68 – Нерон

68-69 – Гальба

69 – Отон

69 – Вителлий

69-79 – Веспасиан

79-81 – Тит

81-96 – Домициан

89 – Сатурнин

96-98 – Нерва

98-117 – Траян

117-138 – Адриан

138-161 – Антонин Пий

161-180 – Марк Аврелий

161-169 – Вер Луций

175 – Авидий Кассий

180-192 – Коммод

193 – Пертинакс

193 – Дидий Юлиан

193-194 – Песценний Нигер

196-197 – Клодий Альбин

193-211 – Септимий Север

211-217 – Каракалла

211-212 – Гета

217-218 – Макрин

218 – Диадумениан

218-222 – Элагабал

между 218 и 222 – Селевк

между 218 и 235 и/или 253/254 – Ураний/Ураний Антонин

219 – Геллий Максим

219 – Вер

222-235 – Север Александр

между 222 и 235 – Таврин

235-238 – Максимин Фракиец

между 235 и 238 – Квартин (Тит)

238 – Гордиан I Африканский

238 – Гордиан II

238 – Бальбин

238 – Пупиен

240 – Сабиниан

238-244 – Гордиан III

244-249 – Филипп I Араб

247-249 – Филипп II Младший

между 244 и 249 – Спонсиан

между 244 и 249 – Силбаннак

248 – Пакациан

между 244 и 249 – Иотапиан

249-251 – Деций I

251 – Этруск (Деций II)

250 – Юлий Валент Лициниан

251 – Приск

251 – Гостилиан

251-253 – Требониан Галл

251-253 – Волузиан

253 – Эмилиан

253-260 – Валериан

253-268 – Галлиен

260/261 – Сапонин

или 252, или 253, или 256, или 259 – Кириад (Мареад? Мариад? Мариадн?)

между 260 и 268 – Требеллиан

между 260 и 268 – Цельз

между 260 и 268 – Сатурнин

260 – Ингенуй

260 – Регалиан

260-261 – Макриан II

260-261 – Квиет

261 – Валент

261 – Пизон

261-262 – Муссий Эмилиан

260/261-269 – Постум

269 – Лелиан

269 – Марий

269-271 – Викторин

271-274 – Тетрик

274 – Фаустин

268 – Авреол

268-270 – Клавдий II Готский

между 268 и 270 – Цензорин

270 – Квинтилл

270-275 – Аврелиан

ок. 270/271 – Домициан

ок. 271 – Фелициссим

ок. 271/272 – Септимий

ок. 271/272 – Урбан

272 – Валлабат

275-276 – Тацит

276 – Флориан

276-282 – Проб

278 – Сатурнин

280 – Бонос

280-281 – Прокул

282-283 – Кар

283-285 – Карин

283-284 – Нумериан

284-285 – Юлиан I Паннонский

284-305 – Диоклетиан

285-305 307–308 – Максимиан Геркулий

285 или 286 – Аманд

285 или 286 – Элиан

286/287-293 – Караузий

293-296/297 – Аллект

между 286 и 293 – Юлиан

296/297-297/298 – Ахиллей

296/297-297/298 – Домициан, Л. Домиций

303/304 – Евгений

305-306 – Констанций I Хлор

305-311 – Галерий

306-307 – Флавий Север

309-313 – Максимин Дайя

306-312 – Максенций

308-309 – Александр, Л. Домиций

308-324 – Лициний

316-317 – Валент I

324 – Мартиниан

307-337 – Константин I Великий

333/334 – Калокер

337-340 – Константин II

337-350 – Констант

337-361 – Констанций II

350-353 – Магненций

350 – Ветранион

350 – Непоциан

355 – Сильван

360-363 – Юлиан II Отступник

363-364 – Иовиан

364-375 – Валентиниан I

364-378 – Валент II

365-366 – Прокопий

366 – Марцелл

367-383 – Грациан

375-392 – Валентиниан II

383-388 – Магн Максим

384-388 – Флавий Виктор

392-394 – Флавий Евгений

379-395 – Феодосий I Великий

383-395 – Аркадий

393-395 – Гонорий

Западная Римская империя

395-423 – Гонорий

406-407 – Марк

407 – Грациан

407-411 – Константин III

409/410-411 – Констант II

409-411 (422?) – Максим

409-410 414–415 – Аттал

411-413 – Иовин

412-413 – Себастиан

421 – Констанций III

423-425 – Иоанн

425-455 – Валентиниан III

455 – Петроний Максим

455-456 – Авит

457-461 – Майориан

461-465 – Либий Север

467-472 – Антемий

472 – Олибрий

473-474 – Глицерий

474-480 – Непот

475-476 – Ромул Августул

Восточная Римская империя

395-408 – Аркадий

402-450 – Феодосий II

450-457 – Марциан

457-474 – Лев I Макелла

473-474 – Лев II «Маленький»

474-491 – Зенон Исавр

475-476 – Василиск

484-488 – Леонтий

491-518 – Анастасий I Дикор

518-527 – Юстин I

527-565 – Юстиниан I Великий

532 – Ипатий

537 – Иоанн

536-545 – Стоца

545-546 – Иоанн

546 – Гонтарис

Тайны пропавших легионов

В этой главе речь пойдет не столько о загадках исчезновения римских легионов, хотя в некоторой степени и о них, сколько о римской армии в целом. А точнее, об одной большой загадке: почему именно римской армии удалось подчинить и долгое время удерживать в составе Империи такие огромные территории, какие не удавалось подчинить и удержать никаким другим завоевателям.

Что нужно в первую очередь отметить, когда речь идет о римском войске? Именно армия и ее опытные полководцы были строителями Римской империи, и именно армии принадлежит заслуга образования так называемого Pax romana – римского мира, который объединил и приобщил к античной культуре сотни народов Европы, Азии и Африки. Можно без преувеличения сказать, что Римское государство зиждилось на мечах и щитах римских легионов. И так продолжалось тысячу лет, с момента основания Рима Ромулом и Ремом вплоть до времен последних императоров Западной империи. А потом была Византия – Восточная империя, просуществовавшая еще тысячу лет, большинство из которых также были проведены в войнах с многочисленными врагами. То есть Рим воевал постоянно. Конечно, не всегда эти войны заканчивались победой римского оружия. Рим знал и поражения. Но всегда, как мифический феникс, он возрождался вновь и вновь, пока его граждане были полны патриотизма и римская гордость и честолюбие перевешивали жажду наживы и стремление к роскоши. Как только римляне потеряли присущий им воинственный дух, а службу в армии переложили на плечи покоренных народов, Империя начала клониться к упадку. Но пока армия была римской, проникнута гордым и воинственным духом Рима, государство процветало и богатело.

Чтобы понять, в чем причина непобедимости римской армии, нужно для начала проследить ее развитие и организацию.

Начиная с самых ранних лет своей истории, Рим вел бесконечные войны, в ходе которых родилась уникальная военная система, оказавшая огромное влияние на военное искусство других народов Древнего мира, да и на все военное дело в целом. Подвижность, дисциплинированность и выносливость римских легионов позволила создать огромную державу и эффективно отражать нападения врагов на ее границах. Ни одно государство древности не могло соперничать с Римом обширностью и успешностью завоеваний. Никто, кроме римлян, не побеждал столь многочисленных и разнообразных врагов. Мощь Рима испытали на себе соседи – сабины, этруски, греки и испанцы. Римские легионы одерживали победы над казалось бы непобедимыми народами – македонянами, карфагенянами и парфянами. Ими были покорены воинственные племена кельтов, германцев и даков. Риму платили дань свободолюбивые сарматы и аланы. Поэтому римская военная организация по праву считается лучшей из тех, которые существовали до эры огнестрельного оружия, а многие ее элементы используются в армиях разных стран и по сей день.

Кроме того, римская армия была еще и мощной политической силой, не раз оказывающейся в эпицентре внутриримской политики и диктовавшей свою волю правительству и полководцам, боровшимся за власть. В истории Римской империи даже было целое столетие (практически весь III век н. э.), когда армия сама выдвигала и смещала правителей. В исторической литературе это время принято называть «эпоха солдатских императоров».

Важную роль играла армия и в мирное время. На вновь завоеванных землях, будь то пустыни Африки или леса Германии, римские солдаты, проживавшие в своих укрепленных лагерях, утверждали римский образ жизни, приобщали к нему местных жителей. Руками солдат строились дороги и водопроводы, облагораживались дикие земли, орошались пустыни и осушались болота. На месте военных лагерей в приграничных провинциях возникали города – будущие центры европейской цивилизации.

Становление римского войска и его составной части – легиона – произошло еще в полулегендарный период царей.

Первоначально легионом называлось все войско римской общины, организованное, согласно закону царя Сервия Туллия, следующим образом: легион, так же, как и все население Рима, делился на конницу и 5 разрядов пехотинцев. Конница комплектовалась из представителей самых зажиточных семей, которые на свои собственные средства могли содержать лошадь и приобрести все необходимое для воина-всадника. Со временем эти знатные роды стали основой для самого многочисленного класса зажиточных римлян – всадничества. От первого класса требовалось полное тяжелое вооружение: шлем, круглый щит, поножи, панцирь, меч и копье. Второй и третий классы поставляли пехоту, экипированную несколько проще. Четвертый класс поставлял легкую пехоту – велитов. Граждане пятого класса были вооружены только пращами и имели запас камней для метания. Нужно заметить, что деление на воинские разряды происходило не только на основе имущественного положения, но и по происхождению, то есть учитывалась принадлежность человека к определенному сословию – патрициям или плебеям. Каждый класс был организован в подразделения по 100 человек, называемые центуриями.

В царский период войско состояло из царских дружинников, называемых целерами, служащих при царе постоянно, и отрядов городского ополчения, собираемых только в случае широкомасштабной войны. Родовые связи обеспечивали сплоченность воинов в бою. Само сражение часто сводилось к простому единоборству дружинников, как, например, в знаменитой битве Горациев и Куриациев. Но со временем, в организации и тактике римского войска происходили изменения. В основном они были связаны с широким распространением на Италийском полуострове греческой культуры. Перенимая у греков некоторые особенности политического устройства, римляне, естественно, не могли обойти вниманием и военную организацию. Уже в конце царского периода Сервий Туллий, подражая грекам, организует пешую фалангу, которая и приобретает важнейшую роль на поле боя. Конные дружины родовой аристократии и тактика единоборства уступают место пехоте, достаточно обученной и дисциплинированной, чтобы действовать в условиях сомкнутого строя, который с успехам противостоял разрозненным отрядам родовой аристократии соседних с Римом народов.

В конце VI века до н. э. царская власть была упразднена и Рим стал республикой. Царь был заменен двумя консулами, которые выбирались сроком на один год. Консулы имели большую власть, ограниченную в черте города городским собранием – комициями. Но вне стен города власть консулов была неограниченной. Как правило, в случае войны один консул оставался в Риме, а другой – командовал войсками. Но со временем в военных кампаниях стали принимать участие оба консула, оставляя в Риме своим заместителем городского префекта. Это зачастую приводило к плачевным последствиям, так как консулы, в случае совместного управления армией, должны были меняться через определенный срок. Если консулы находились между собой не в ладах, а то и вовсе ненавидели друг друга, то это, естественно, сказывалось и на их приказах по армии. Отданный сегодня одним консулом приказ мог быть завтра отменен или заменен другим, полностью противоположным. Это приводило к путанице в действиях войск и отрицательно сказывалось на боеспособности легионов. Ярким примером такой неумелой стратегии стала война Рима с Ганнибалом, который очень умело использовал разногласия в римском высшем военном начальстве во время своей кампании в Италии.

Военная дисциплина у римлян была основана не только на осознании воином своего гражданского долга, но и на принуждении и поддерживалась розгами ликторов. Неповиновение наказывалось со всей суровостью, вплоть до смертной казни. Одним из самых жестоких видов наказания в римской армии была децимация. Децимация применялась к отрядам и целым соединениям войска, солдаты которых допустили во время ведения боевых действий тяжелые проступки. А именно: дезертировали, бежали с поля боя, не оказали помощи гибнущим соратникам (в том случае если могли, но не захотели их спасти), во время отступления бросили свои знамена и значки, по собственной неосмотрительности допустили гибель или пленение командира и т. п. В этом случае провинившееся подразделение без оружия, знамен и доспехов выстраивалось перед войском и трибун легиона зачитывал им приговор. Затем ликторы отсчитывали каждого десятого и публично секли их розгами, после чего обезглавливали. После этой мрачной процедуры подразделение, запятнавшее себя позором, как правило, расформировывалось, а его номер вычеркивался из всех списков. К чести римского оружия нужно заметить, что подобные меры применялись очень редко.

Службу обязан был нести каждый римский гражданин. Для несения военной службы в полевой армии отбирались юноши и мужчины в возрасте от 17 до 45 лет. Ветераны 45–60 лет несли службу в стенах города и выполняли роль стратегического резерва. От воинской повинности освобождались те лица, которые участвовали в 20 военных походах при службе в пехоте или в 10 походах при службе в коннице. Неимущие (пролетарии) не допускались к военной службе, так как не имели средств приобрести себе необходимое снаряжение и вооружение. Впоследствии они добились права служить в армии и образовали легкую пехоту.

По установленному сигналу все военнообязанные должны были собраться на Марсовом поле. Таким сигналом служил красный флаг, который вывешивался на Капитолии. В случае особо опасного положения вывешивались два флага – красный и зеленый. Уклонение от военной службы каралось очень строго, вплоть до продажи в рабство.

Вначале римский легион насчитывал 4200 человек пехоты и 300 всадников. Но со временем эта норма перестала соблюдаться, и численность легиона могла достигать 6 тысяч человек. Так, в сражении при Каннах римские легионы состояли из 5 тысяч человек пехоты. Поскольку каждый воин приобретал оружие за собственный счет, оно было разнообразным. В дальнейшем были приняты меры к введению однообразного вооружения путем определения, какое снаряжение должны иметь граждане, принадлежащие к разным имущественным классам. Как уже говорилось, первоначально легион действовал фалангой, глубиной 8-16 рядов, но со временем, принимая во внимание тот факт, что фаланга была очень уязвима на пересеченной местности, римляне пересмотрели свою тактику. Так, объединив лучшие элементы греческой и македонской фаланги с местными, появившимися среди народов полуострова, римляне изобрели свой, неповторимый боевой порядок, сочетавший в себе ударную мощь фаланги и способность быстро рассредоточиваться и перестраиваться. Такое построение легиона получило название «манипулярный порядок», по названию отдельных отрядов воинов – манипул. Кроме ближнего боя, практиковавшегося греками и македонцами, римляне в совершенстве владели и искусством дальнего боя. Недаром самым распространенным оружием римской легионной пехоты на протяжении нескольких столетий был пилум – тяжелое метательное копье.

Самые молодые и беднейшие воины – велиты – имели на вооружении меч, по 6 дротиков длиной 2 метра каждый, лук с запасом стрел и пращи для метания камней. Обычный дротик метался на дистанцию до 25 метров, а снабженный ременной петлей пролетал 80 метров. Велиты составляли легковооруженную пехоту, насчитывавшую 1200 воинов, которые не входили в строевой расчет легиона.

Следующим по возрасту и имуществу классом были гастаты (копейщики), которые имели на вооружении меч, тяжелые метательные копья – пилумы и полное защитное вооружение. Щит вначале был круглый, заимствованный у греков, – гоплон, а затем полуцилиндрической формы высотой около 1,25 метра и шириной около 0,8 метра – знаменитый скутум. Деревянный остов щита обтягивался кожей и по краям обивался железной полосой. В походе легионер нес щит в чехле за спиной, а на груди у него висел шлем, украшенный султаном из трех прямых перьев красного или черного цвета длиной до 40 сантиметров. Для защиты туловища служил кожаный панцирь с нашитыми на него металлическими чешуйками (лорика сквамата) или заимствованная у кельтов кольчуга (лорика хамата). Позднее, во времена Августа, самым распространенным доспехом римских легионеров стала лорика сегментата – пластинчатая броня, набираемая из металлических полос-сегментов. Под панцирь надевалась шерстяная туника, а сверху набрасывался плащ – сагум, который застегивался пряжкой на правом плече. Легионер носил кожаные сандалии без носков – калиги, подбитые железными гвоздями.

Третья группа – принципы, были вооружены так же, как и гастаты. Гастатов и принципов было по 1200 в легионе.

Самые старшие именовались триариями, имели вместо пилума простое копье-гасту. Триариев насчитывалось 600 человек. Это были самые опытные воины-ветераны, выполнявшие роль своеобразного резерва. Они вступали в бой только в самый критический момент и, как правило, решали исход сражения. «Дело дошло до триариев», – говорили римляне, когда обстановка в бою складывалась не в их пользу.

Вооружение легионеров со временем совершенствовалось. Если раньше главным оружием было копье, а меч выполнял дополнительную функцию, то со времен Первой Пунической войны короткий (полуметровый, так как он был наиболее удобен для римского пешего строя, в тесноте рукопашной схватки) обоюдоострый меч – «гладиус хиспанорум», заимствованный у испанских племен, годный для рубки и колки, а также метательное копье-пилум становятся любимым оружием римлян.

Меч легионеры носили справа, так как держали щит в левой руке. Военачальники же ходили без щитов, поэтому меч носили слева.

Метательное копье пилум, сделанное из прочной тяжелой породы дерева, с острым железным наконечником (длина пилума – 1,5 метра, вес – до 4 килограмм). Главное отличие пилума от обычного копья состояло в его чрезвычайно длинной железной части, доходившей обычно до метра. Пилум, попадая в неприятельский щит, не мог быть перерублен, как простое копье. До древка пилума меч противника не мог дотянуться, и щит с попавшим в него копьем, как правило, бросали.

Легкая пехота (велиты) имела на вооружении метательное оружие (чаще всего – дротики). Римская конница была вооружена копьем гастой и длинным обоюдоострым рубящим мечом спата (с I века н. э.).

Старое деление легиона на сотни заменили делением на разряды и манипулы. Каждый легион делился на 30 манипул, манипула – на две центурии. Место каждого воина в строю определялось в зависимости от возрастного разряда с учетом имущественного положения. Каждый разряд занимал определенное место в легионе, который теперь делился на 3 линии: в первой – 1200 гастатов (10 манипул по 120 человек), во второй – 1200 принципов (10 по 120) и в третьей – триарии, 600 человек (10 манипул по 60 человек). Легковооруженные распределялись между манипулами группами по 40 человек в каждой.

Конница легиона делилась на 2 больших отряда ала (крыло), которое, в свою очередь, делилось на 10 турм, по 30 всадников в каждой. Ставилась она обычно на флангах боевого порядка.

Введение манипул явилось очень важным преобразованием. Такой строй обеспечивал значительную свободу маневра и позволял каждой манипуле действовать автономно, что делало легион чрезвычайно боеспособным подразделением. Бой обычно начинался следующим образом: движущийся строй метал в ряды неприятеля дротики, а затем вступал в рукопашную схватку. Большое преимущество римского боевого порядка и заключалось в этом сочетании рукопашного боя с предварительным метанием дротиков.

Первой в бой вступала легкая пехота, которая строилась перед строем легиона. Затем в бой вступали гастаты, пропустив в интервалы между манипулами легкую пехоту. Если противник оказывал стойкое сопротивление, то в интервалы первой линии вступали манипулы принципов, создавая таким образом уже сплошной строй, в крайнем случае в бой вступали триарии. При необходимости римские легионеры составляли так называемую «черепаху» (тестудо) – особый вид строя, образованного при помощи сомкнутых щитов. Этот боевой порядок применялся при осадах городов и на открытой местности, против вражеской конницы.

Знаменитый римский укрепленный лагерь тоже появился во времена Республики. В период длительных завоевательных войн конца Республики и начала Империи он стал постоянным явлением.

Кроме легионов, состоявших исключительно из римских граждан, в римской армии были так называемые союзники – «соции», набиравшиеся из покоренных племен и общин Италии. Они представляли собой вспомогательные войска. На один легион полагалось 5 тысяч пехотинцев и 900 всадников из числа союзников.

Огромное значение имела дисциплина. В походе солдат был всецело подчинен своему начальнику. Дисциплина поддерживалась суровыми наказаниями. Консул, а тем более диктатор (командующий, избираемый в случае особой опасности и имеющий неограниченные полномочия) могли по своему усмотрению предать провинившегося смертной казни. Наряду с наказаниями существовали и награды. Полководец, одержавший победу, получал право на триумф. Высшим знаком отличия был венок. Военачальники получали лавровые венки. Воин, взобравшийся первым на стену вражеской крепости, получал золотой венок, сделанный наподобие крепостной стены с башнями – «корона муралис». За спасение римского гражданина на голову отличившегося возлагали венок из дубовых листьев – «корона цивика».

Все более или менее значительные соединения в римском войске имели свои знамена и штандарты. Главным знаменем легиона была введенная со времен консульства Мария (107 год до н. э.) «аквила» – орел легиона. Фигурка орла выполнялась из серебра, позднее золота, и крепилась на древко, которое переносил штандартоносец-аквилифер. Когорты имели свои штандарты – сигнумы, на которых могли помещаться знаки отличия, полученные подразделением, наградные венки и медали-фалеры. Кавалерийские подразделения имели небольшие разноцветные знамена – вексиллумы.

Начальствующие лица в зависимости от ранга имели особые украшения и знаки на шлемах и латах. Центурион носил посеребренный шлем, на его доспехах, которые отличались некоторой архаичностью, обычно имелись знаки воинских отличий – фалеры и торквесы. Символом власти центуриона был жезл из виноградной лозы – витис для наказания провинившихся. Полководец носил пурпурный или черный плащ – палудаментум и имел богатое вооружение, выполненное в эллинистическом стиле. Военные музыканты, а также воины, носившие значки и штандарты, отличались львиными или волчьими шкурами, накинутыми поверх доспехов.

Военная система, которая базировалась на высокой выучке, дисциплине и вере в эффективность наступления, привела римскую армию к неоспоримому превосходству над армиями других государств. Но растущие потребности Рима в профессиональных солдатах уже не могли быть удовлетворены путем набора ополчения по цензовому признаку. Несколько жестоких поражений, нанесенных варварскими германскими племенами римским консулам в конце II века до н. э., свидетельствовали о необходимости глубокого реформирования армии. Назревшую военную реформу провел Гай Марий. Он был выходцем из провинции, с ранних лет служил в армии, отличился в ряде сражений своей храбростью, чем обратил на себя внимание военачальников. Со временем, благодаря своим способностям, Марий стал консулом и полководцем. В 104 году до н. э. он разбил войско африканского царя Югурты, а также одержал грандиозную победу над совершавшими набеги на Северную Италию германскими племенами тевтонов и кимвров при Аквах Секстиевых.

Сложившаяся ситуация заставила прагматично мыслящего римлянина, игнорируя сентиментальную привязанность к старым обычаям, приспособить военную силу к реалиям времени. В бытность свою консулом, Марий установил строгую военную систему, сохранившую эффективность до ранних лет христианской истории. И хотя Цезарю также принадлежит немало улучшений и усовершенствований, однако армии, во главе которых он сражался, по существу представляли собой те самые формирования, которые были созданы Марием.

Старые цензовые и классовые отличия между ополченческими разрядами были упразднены – как и различия по возрасту и опыту, ведшие к появлению гастатов, триариев и принципов (хотя сами термины продолжали существовать). Такое новшество сделало осуществимыми как обмен подразделениями и отдельными солдатами, так и большую гибкость и маневренность, а также привело к росту эффективности воинского набора.

Во изменение прежних принципов комплектования легионов, когда в армию принимались только граждане, обладавшие земельной собственностью, Марий стал набирать в войско всех желающих, обращая внимание лишь на их годность к службе. Завербовавшись, солдат должен был прослужить 16 лет, в течение которых получал казенное содержание и жалованье; после отставки ветеран наделялся земельным участком. Кроме того, Марий обещал, что будет делиться с солдатами военной добычей. Так возникла профессиональная, хорошо обученная и закаленная армия. В войско в большом количестве стали записываться бедные и обездоленные граждане Рима, которые надеялись поправить свое материальное положение за счет жалованья и военной добычи. Но самым большим стимулом для бедняков записываться в Марианские легионы была надежда сделаться по окончании службы землевладельцами. Сенат вначале с неодобрением отнесся к нововведениям Мария, но, оценив все выгоды подобного набора – уменьшение в Риме количества неимущих (что естественно снизит затраты города на их содержание), появление боеспособной профессиональной армии – и, что самое главное, поверив в твердое обещание Мария не использовать для раздачи земли ветеранам общественные земли в Италии (так называемые «агер публикус»), дал свое добро на реформу.

Марий сделал основной боевой единицей когорту – манипула осталась лишь ее внутренним структурным элементом. 10 когорт – от 400 до 500 человек в каждой – продолжали составлять легион.

Для боя когорта строилась в линию – 8-10 рядов в глубину и около 50 человек по фронту. В сомкнутом строю, применявшемся при маневрировании и метании дротиков, интервал между воинами был около метра. Такое построение не позволяло размахнуться мечом, и потому в рукопашной схватке использовался открытый строй, где это расстояние было вдвое больше. Чтобы обеспечить быстрый переход от сомкнутого строя к открытому, перед началом сражения было необходимо удерживать интервал между когортами, равный ширине самой когорты.

Благодаря этому с легионом, построенном в две или три линии, Марий был в состоянии: 1) сохранить традиционную гибкость и маневренность легиона с шахматным построением, но уже когорт, а не манипул; 2) сохранить при рукопашной схватке традиционный интервал между легионерами длиной в руку с мечом и 3) в то же время приспособить эту гибкость к обычной фаланге, позволяющей образование непрерывного фронта в ближнем бою. Это было простое, но блестящее практическое усовершенствование, сохранявшее все положительные качества, которые были присущи старому легиону.

Рьяный последователь Мария, выдающийся политический деятель и полководец Гай Юлий Цезарь, также реорганизовал набранные им легионы, но уже на новых принципах. Численность легиона колебалась от 3000 до 4500 человек. В состав каждого легиона была включена «артиллерия»: 55 аркбаллист, 10 онагров и катапульт для метания тяжелых камней. Осадная техника получила особенно большое развитие. Вырос обоз легиона (500 мулов), который возил лагерные принадлежности и утварь.

Большую роль стали играть пешие вспомогательные войска, в числе которых были лучники с острова Крит и знаменитые пращники с Балеарских островов. Конницу из римских граждан заменили наемники – германцы, испанцы, нумидийцы. Каждый легион имел 200–300 всадников. Кроме того, в армии Цезаря было 4–5 тысяч всадников дружественных галльских племен.

Боевой порядок легиона состоял из трех линий: в первой линии – 4 когорты, во второй и третьей – по 3 когорты. Вторая линия была фактически линией поддержки, третья линия составляла общий резерв, который использовался для решительного маневра против фронта или фланга противника или для отражения его удара. Для удлинения фронта легион строился в две линии и очень редко в одну. Боевой порядок легиона становился более устойчивым. Резерв организационно закреплялся в построении легиона. «Черепаха», которая раньше применялась для штурма крепостей, стала еще и защитой при внешних кавалерийских атаках.

Умелая организация походного движения войск способствовала их успешным действиям. Из лагеря выступали на рассвете, а иногда и ночью, чтобы избежать засад, особое внимание обращалось на походное охранение.

В обстановке возможного нападения противника марш совершали в боевом порядке. Легионеры снимали с себя походный багаж и изготавливали оружие к бою. Обоз в этом случае помещался в середине походного порядка.

Появился штаб полководца, который стал школой подготовки военачальников. Штаб состоял из легатов и трибунов. Легаты – помощники полководца, назначавшиеся сенатом и командовавшие крупными отрядами войск или отдельными частями боевого порядка. Военных трибунов в легионе было шестеро; они исполняли приказы полководца и легатов, командовали небольшими отрядами и участвовали в военном совете. К штабу прикомандировывались молодые добровольцы, исполнявшие обязанности адъютантов – трибуны ангустиклавии. Имелась также личная охрана полководца, ставшая прообразом организованной при императоре Октавиане Августе преторианской гвардии.

Средним командным составом армии являлись центурионы, руководившие центуриями. Командир первой центурии возглавлял манипулу. Когортой командовал центурион центурии триариев. 6 центурионов первой когорты каждого легиона участвовали в военном совете.

Проведенная Цезарем реорганизация повысила боеспособность легионов. Кроме того, легионы прошли боевую школу Галлии, где они вели бои с воинственными племенами. Именно легионы Цезаря стали костяком будущей имперской армии, основанной Октавианом Августом.

Римская армия при Августе возросла до 75 легионов (501 тысяча человек), но к концу правления была сокращена до 25 легионов по 6 тысяч человек в каждом и приблизительно равного числа вспомогательных войск.

Общая численность армии доходила до 300–350 тысяч человек.

Почти все войска находились на страже границ внешних провинций. Вдобавок Август создал преторианскую гвардию – 10 когорт по 1000 человек каждая – личную императорскую гвардию, способную контролировать Рим и Италию, сохраняя видимость отсутствия регулярных войск вблизи столицы. Солдаты этой новой армии вербовались на 20 лет, и при выходе в отставку они получали земельные участки. Кроме преторианцев в Риме были сформированы городские войска (так называемые «кохортес урби»), которые выполняли полицейские, охранные и противопожарные функции в городе. Статус преторианца или солдата городской когорты был несколько выше, чем у обычного легионера, срок службы – меньше, а жалованье – больше.

Командный состав находился в подчинении у Августа. Вся армия должна была сознавать, что управляется она самим императором и что только от него зависит карьера каждого воина. По окончании гражданских войн, как и пообещал Август, солдаты, вынужденные служить дольше положенного срока, получили, наконец, землю во вновь основанных колониях или значительные денежные вознаграждения и вернулись в родные места.

При Августе был завершен переход к постоянной наемной армии. Легионы пополнялись римскими гражданами, преимущественно италийскими жителями. Этот процесс уже при Августе составлял трудности. Добровольцев находилось все меньше и меньше. В исключительных случаях приходилось прибегать к принудительному набору и даже набирать в легионы рабов, отпущенных на волю и наделенных правами гражданства.

В восточных провинциях войска пополняли по большей части проживавшие там римские граждане. Наряду с основными войсками существовали и вспомогательные, которые придавались отдельным легионам. Вспомогательные войска комплектовались главным образом из провинциалов. Легион был подчинен легату в звании пропретора, управлявшего провинцией, или же им командовал особый легат. К высшему командному звену относились военные трибуны. Легаты и военные трибуны назначались из лиц сенаторского сословия; префекты, командовавшие вспомогательными войсками, ведавшие оружием, лагерями, снабжением армии и т. д., происходили из всадников. К среднему командному составу относились центурионы, которые выдвигались из выслужившихся солдат. Особо отличившиеся центурионы могли рассчитывать на причисление к всадническому сословию и дальнейшее повышение по службе.

Простые легионеры поступали в армию в возрасте от 17 до 20 лет. Всякий поступивший в войско был связан присягой на верность августу. Дисциплина поддерживалась суровыми мерами: телесными наказаниями, назначениями на тяжелые работы, переводом целых частей в другие провинции.

Римские военачальники старались не оставлять своих воинов в праздности и занимали их постоянными работами. Прежде всего их заставляли выполнять различные воинские упражнения.

Гимнастикой развивали гибкость тела; заставляли маршировать (по 6–7 километров в час), стараясь при этом, чтобы воины строго соблюдали строй; приучали их к бегу, прыжкам, плаванию, учили ловко владеть разнообразным оружием, – мечом, дротиком, луком, пращой, обучали стрелять в цель, фехтовать.

Неприятеля изображал чурбан, крепко врытый в землю, высотой в 6 футов; воин приближался к нему, прикрытый щитом и вооруженный мечом, и последовательно наносил ему удары. Он пробовал ударить то в голову, то в ноги, делал притворные нападения сбоку, атаковал спереди, стараясь при этом не раскрыться, уклонялся от воображаемых ударов направо и налево или отступал назад, сообразно с тем способом защиты, который употреблял в данном случае воображаемый враг. Тот же чурбан служил мишенью и для метания дротиков, а также для камней и пуль пращи.

Всадники, в свою очередь, обучались вспрыгивать на лошадь с оружием или без него, упражнялись в этом даже раньше, чем начиналось изучение собственно верховой езды.

За упражнениями отдельных воинов следовали упражнения группами. Воины производили то, что мы теперь называем ротным или батальонным учением: они маршировали боевым строем, сдваивали ряды, развертывали их, строились в каре, кругом или клином. Они приучались также к тем движениям когортами и центуриями, главная трудность которых состояла в том, чтобы оставаться тесно сплоченными вокруг своего значка. Иногда их разделяли на два отряда, которые шли один против другого.

Три раза в месяц устраивали марш-бросок. Пехотинцы делали 15 километров с полным вооружением и багажом, частью обыкновенным шагом по 6 километров в час, частью ускоренным по 7 километров. Во время таких учений нередко устраивались маневры.

Кроме этих упражнений воины часто были заняты земляными работами. Им приходилось иметь дело с лопатой и мотыгой не меньше, чем с оружием. Это замечание справедливо по отношению ко всем римским легионам. Для примера расскажем о legio III Augusta, размещавшемся в Африке в Ламбезском лагере. Вот работы, которые ему пришлось исполнить.

Первой работой этого легиона было сооружение самого лагеря. Сейчас же по прибытии на место воины принялись за дело. Лагерь был построен к 129 году, когда Адриан высадился в Африке; после этого воинам пришлось исправлять лагерь несколько раз, а именно: в 172–175 годах, в 177-180-х и в 267-м, после большого землетрясения. Также воинам пришлось проводить в свой лагерь воду, очистить источник Аин-Дрин и построить близ него храм Нептуна, а также Септизониум и Нимфею; они же соединили лагерь с соседними городами, главным образом с городом Ламбезом, посредством больших, хорошо вымощенных дорог, построили преториум, в котором жил начальник легиона, термы и множество других сооружений; наконец, эти же самые воины украсили Ламбез его лучшими зданиями: триумфальными арками, храмами Эскулапа, Исиды, Сераписа. В развалинах этого города вся почва покрыта кирпичами и черепицей, на которых в виде штемпеля стоит номер этого легиона, и который относится к разным эпохам, начиная со II и кончая VI веком. Деятельность легионеров и союзных отрядов не ограничилась только Ламбезом. Они строили и поддерживали крепости и форпосты на границе; проводили дороги: из Тевеста в Габес в первые годы Империи, из Тевеста в Карфаген в 128 году и другие; они перекидывали мосты через реки, старались сделать обитаемыми уединенные посты в местностях в высшей степени нездоровых и диких; они строили себе дома и казармы, работали над источниками для того, чтобы приспособить их к своим потребностям, иногда сооружали амфитеатры близ своего лагеря. Воины даже использовались для основания городов – центров цивилизации в только что примиренных областях: так, этому самому 111-му легиону имени Августа обязан своим существованием город Тимгад.

Другие части африканского войска были заняты в Мавретании теми же работами. Мы видим воинов морского флота, проводящих в 147–152 годах акведук в окрестностях Бутии; в 184–192 годах воинские отряды восстанавливают разрушенные башни и сооружают новые в окрестностях Омаля; в Аин-Хкур в самом сердце Тингитана астурийская когорта строит praetorium (главную квартиру); в другом месте когорте сикамбров поручают закончить некое сооружение, назначение которого неизвестно. Здесь еще в большей мере, чем в Нумидии, работа воинов была необходимой для того, чтобы снабдить страну дорогами и всякого рода сооружениями, так как туземцы являлись единственными обитателями этой страны вследствие того, что колонизация римских граждан не шла далее береговой полосы. Если принять во внимание, что все эти работы производились в периоды отдыха, остававшиеся у африканских войск в промежутках между восстаниями туземцев и набегами соседей, то станет ясно, какой трудовой жизни требовала от воина римская дисциплина. Было бы, впрочем, ошибочно думать, что их жизнь была такой же суровой, как некогда. Уже прошло то время, когда воин спал на земле, подложив под голову камень. Помещенный в постоянном лагере, он жил с удобством, имел складную кровать, матрас, подушки. Он владел даже рабами, которые обыкновенно выполняли самые трудные работы. Этому покровительствовало и государство, дававшее некоторым воинам двойной или полуторный пай, чтобы они могли содержать «вестового», иногда соединяясь для этого с кем-нибудь из товарищей. К тому же простые воины часто имели сбережения, которые они могли делать из доходов своего личного имущества, из жалованья и в особенности из императорских подарков. Это был так называемый peculium castrense. На эти деньги воин мог не только свободно доставлять себе разные удобства и развлечения, но и купить раба, который облегчал его работу. Впрочем, необходимо заметить, что в надписях упоминается очень немного солдатских рабов.

Еще одной немаловажной предпосылкой победоносных войн, которые вел Рим во времена Цезаря, Августа и других императоров I–II веков н. э., было хорошо организованное командование. И это, как правило, заслуга не старших командиров – наместников, легатов, префектов или трибунов, а выходцев из среды простых солдат – центурионов. По современной воинской терминологии римского центуриона времен Цезаря или Августа можно приравнять к званию капитана армии. Так же, как Римское государство держалось на плечах армии, так и армия держалась на плечах центурионов. Принадлежность центуриона времен Республики и ранней Империи к бедному простому народу определяла его положение среди солдат. Он – выходец из солдатских рядов, брат солдатам, их непосредственный начальник, который жил все время с ними и почти так же, как они; он вел их в бой, учил военному делу, придирался к каждой дырке на тунике и к каждой неначищенной бляхе на поясе, не стесняясь, пускал в ход витис, символ своей власти, и, не задумываясь, умирал за своих солдат. Он был посредником между ними и высшим начальством, которое через центурионов передавало свои распоряжения и в трудные минуты рассчитывало, прежде всего, на их помощь. Это был костяк римской армии; старые служаки, поседевшие в боях и походах, украшенные наградами и шрамами, они пользовались влиянием в солдатской среде и уважением у высшего командования. Юлий Цезарь знал своих центурионов по именам. Солдату приходилось обычно десятки лет тянуть свою солдатскую лямку, прежде чем он получал звание центуриона. Оно не давалось даром или только за выслугу лет: требовались боевые подвиги, хорошее знание военного дела, известная умственная одаренность. Полибий, один из выдающихся историков античности, в поисках ответа, почему римляне меньше чем за столетие покорили чуть ли не весь известный тогда мир, внимательно изучивший военное дело римлян, оставил идеал центуриона, который был выработан в римских военных кругах того времени на основании длительного воинского опыта: «От центуриона они требуют, чтобы он не кидался, очертя голову, туда, где опасно, но умел бы распорядиться, был бы стоек и серьезен, не ввязывался бы не вовремя в бой и не начинал бы его несвоевременно, но умел бы выдерживать натиск одолевающего врага и умирать за родную землю». Если центурионов, о которых сохранились упоминания в источниках, мерить этой меркой, то окажется, что практически все они под нее более или менее подходят. Но бывали случаи, когда в горячке боя даже центурион терял обязательную для него рассудительность и превращался из трезвого, расчетливого начальника в бесшабашного удальца, который, не помня себя, шел сам и вел за собой солдат на верную гибель. Так центурион Фабий полез на стены галльского города Горговии, не понимая, что его ждет несомненная и бессмысленная смерть. Центурион бывал иногда безрассудным в своей храбрости, но безупречно храбрым он был всегда. Цезарь, отмечая потери в своих войсках, всегда особо выделял потери в составе центурионов: они неизменно очень велики. Под Диррахием погибло 960 солдат и 32 центуриона;

под Фарсалом – 290 солдат и 30 центурионов, то есть из числа центурионов, положенных на легион, выбыла половина, если не больше, а солдат – 1/25 часть. Старый центурион Крастин, простившийся с Цезарем перед Фарсальской битвой словами «Живого или мертвого, но сегодня ты поблагодаришь меня, император», знал, на что он идет, и шел не задумываясь. После сражения при Диррахии Цезарю показали щит центуриона Сцевы: он был пробит в ста двадцати местах. Личной храбрости, однако, по римским представлениям, для центуриона было мало. От него требовали, чтобы он «умел распорядиться», умно и трезво рассчитывал, как нанести врагу побольше ущерба при наименьших потерях своих солдат. Он должен был отдавать себе ясный отчет в боевой обстановке, пользоваться промахами противника и немедленно устремляться на помощь туда, где это нужно. Он должен быстро соображать, все время быть начеку, стремительно принимать правильные решения. Цезарь щедро наградил Сцеву и далеко продвинул его по служебной лестнице не только за безудержную смелость, о которой свидетельствовал его пробитый щит: Сцева сумел повести оборону порученного ему укрепления так, что солдаты Помпея не смогли им овладеть. Крастин в битве при Фарсале «оказал величайшую услугу Цезарю» не только тем, что «сражался очень мужественно» и увлек за собой «отборных воинов своей центурии», но и тем, что умело этими воинами командовал. Когда галлы в Новиодуне неожиданно кинулись на маленький римский отряд, застрявший в городе, центурионы стремительно организовали защиту и «собрали всех своих невредимыми». Цезарь, очень осмотрительный во всем, что касалось ведения войны, настолько доверял опыту и воинской сметке своих центурионов, что, не задумываясь, поручил им в одну из самых грозных минут Галльской войны, перед битвой с белгами, выбор места для лагеря: задача ответственная, от удачного выполнения которой зависел и успех сражения, и жизнь солдат. Таким образом, римский центурион должен был быть храбрым солдатом, рачительным хозяином, строгим наставником для молодежи, а также тактиком и стратегом. Естественно, что имея в своих рядах таких профессиональных «псов войны», как мы бы назвали центурионов сегодня, римская армия была на несколько порядков выше всех противостоявших ей армий.

При императоре Траяне в организацию легиона были внесены некоторые изменения. Численность его возросла до 6100 человек пехоты и 726 всадников. Первая когорта была вдвое больше остальных. В каждый легион входили легкие и вспомогательные войска. В эту эпоху появляется и новое подразделение центурии – контуберний («палатка») или отделение из 10 человек, с деканом («десятником») в качестве начальника. Легионом командовал префект, когортами – трибуны. Центурионы постепенно потеряли свою роль и стали чем-то вроде сержантов или прапорщиков современных армий. Обеспечение армии провиантом и военным снаряжением производилось особыми органами снабжения. Полный солдатский паек состоял из хлеба, сала и винного уксуса. В малонаселенных приграничных районах солдаты должны были сами добывать себе мясо, организуя охотничьи команды. Одежда, оружие и боевая техника, выдаваемая государством, чинилась в особых лагерных мастерских – фабриках. Изменялись вооружение и тактика. Тяжелое вооружение было отброшено, старая система обучения пришла в упадок, увеличивалась роскошь в армии и уменьшались ее сила и выносливость. Создавались многочисленные виды легковооруженных войск, имевших различное метательное оружие. Характерные особенности римской пехоты исчезли. От тяжелых доспехов отказались, тяжелое копье было заменено легким: легион, организованный в когорты, снова стал походить на неповоротливую фалангу, а так как характерной чертой пехоты этого периода являлось общее нежелание доходить до рукопашной схватки с неприятелем, то лук и дротики стали применяться теперь не только для боя в рассыпном строю, но также и линейной пехотой в сомкнутом боевом построении. Боевой порядок римской армии возвратился к фаланге, но теперь этот строй больше был пригоден для обороны, чем для наступления. Уже Август уменьшил дистанцию между когортами и отменил третью линию боевого порядка. В каждой линии строилось по 5 когорт. Глубина боевого порядка составляла 8 шеренг. После Августа было полностью завершено возвращение к фаланге. Легион еще состоял из 10 когорт. Но когорты не располагались одна подле другой, как раньше; первые 5 когорт составляли 4 передние шеренги, последние 5–4 задние шеренги. Весь легион был построен в 8 шеренг, из которых первые 4 имели на вооружении легкие пилумы, а последние были вооружены копьями: 9-ю и 10-ю шеренги составляли лучники, не входившие в расчет легиона. За фалангой располагались онагры, на фланге – аркбаллисты (и то и другое – метательные машины). Лучшие тяжеловооруженные воины выделялись в резерв. Когорты потеряли самостоятельность и не могли маневрировать в бою.

Несмотря на преимущественно оборонительный характер военных мероприятий Августа и его преемников, за столетие, прошедшее после его смерти, Империя заметно расширилась. Отказываясь от некоторых из восточных завоеваний своего предшественника Траяна, Адриан решил, что эта экспансия должна остановиться; Империя уже слишком велика, чтобы эффективно поддаваться политическому или военному управлению. В результате он заменил идею Августа об обороне за счет подвижности легионов программой жесткой охраны границ. В его намерения отнюдь не входило изменять присущую легиону подвижность или его тактическую гибкость. Скорее он стремился воздвигнуть рукотворные преграды, которые заменили бы естественные рубежи – реки и горы. Это должно было затруднить ордам варваров проникновение на территорию Империи и облегчить борьбу с ними.

Лимес в Германии и Адрианов вал в Британии представляли собой высокие земляные насыпи, увенчанные бревенчатыми палисадами. Вдоль них не были постоянно расквартированы римские части – для этого понадобилось бы много солдат. Скорее эти сооружения предоставляли защиту и укрытие римским патрулям и затрудняли варварам тайное пересечение границы. Еще важнее то обстоятельство, что они препятствовали легкому бегству варварских отрядов, многие из которых именно под стенами были настигнуты и перебиты имперскими войсками. Преследуя все ту же цель – затруднить варварские вторжения, Адриан увеличил Дунайскую и Рейнскую речные флотилии, а также развил и расширил уже существовавшую разведывательную сеть, раскинутую за пределами Империи на территориях варварских племен. Служа примером имперского руководства и разумного приложения политики к стратегии, император Марк Аврелий произвел мало перемен. Тем не менее он увеличил действующую армию на два легиона; большую численность имели и вспомогательные войска. Септимий Север добавил еще три легиона, один из которых был расквартирован в Италии, составляя первый мобильный резерв имперской армии. Во время правления Севера полная численность войск достигала примерно 400 тысяч человек. Кроме того, Септимий улучшил условия жизни солдат. Он также внес изменение в вал Адриана. В Северной Британии в его царствование на Адриановом валу взамен бревенчатого палисада была возведена каменная стена высотой 5 метров и толщиной 2,5 метра.

Примерно в это время важную роль в римской армии начала играть кавалерия. В связи с этим неизбежно появилась и конная пехота, обеспечившая пехотным частям большую подвижность, а также возможность быстрых передвижений комбинированных войск на дальние расстояния. В качестве главной опоры легион был заменен тяжелой кавалерией – конными лучниками и копьеносцами-катафрактариями («панцирниками»). Зародившись в Персии, этот вид кавалерии распространился затем в македонских и сирийских войсках, а впоследствии нашел распространение и у римлян, особенно при Адриане и Септимии Севере. Тело катафрактария защищал чешуйчатый панцирь, голову – шлем с забралом; чешуйчатые железные или бронзовые доспехи надевались и на лошадь. Основным оружием катафрактария являлось копье, дополнительным – лук и меч. Иноземные катафрактарии, состоявшие на службе в римской армии, часто именовались клибанариями. Тяжелой пехоте теперь отводилась вторичная, пассивная, защитная роль, обеспечивавшая базу для маневров кавалерии и легкой пехоты. При всей ее уязвимости на сцену вновь вышла фаланга. Понимая эту уязвимость, римляне, как правило, держали новый фалангированный легион только на позициях.

Уже во времена Августа профессиональное обучение и вооружение сформированных из варваров подразделений использовалось иногда против самого же Рима. Демобилизованные солдаты вспомогательных частей и дезертиры принимали активное участие в набегах через границу, иногда даже формируя собственные отряды по римскому образцу, – варвары многому научились на опыте их битв против римских формирований. Продолжавшееся за счет этого совершенствование варварами методов ведения войны сыграло свою роль в конечном поражении Рима. Одной из главных причин снижения качества боеготовности римских вооруженных сил была старая система снятия частей с какого-либо из участков границы для пополнения армий, занятых в больших войнах. Естественно, возможность с подобной целью изъять из оборонной системы целый легион или хотя бы большую его часть представлялась редко, поскольку это опасным образом оголило бы тот или иной участок границы. Поэтому изымались небольшие подразделения из различных легионов, когорт и нумерий и из них формировались отряды особого назначения, именуемые вексилляциями (боевое знамя). Поначалу система вексилляций проявила себя вполне удовлетворительно. Как только угроза ликвидировалась, отряды особого назначения распускались и подразделения возвращались к постоянным местам дислокации. Однако в беспокойный период – приблизительно с 235 по 290 год – вексилляции так часто перебрасывались с одной границы на другую, что личный состав подразделений перемешивался. Это было только одно из обстоятельств, которые заставили императора Диоклетиана, правившего в 284–305 годах, сформировать резерв. Для этого армия была разделена на две главные составляющие – постоянно расквартированные пограничные части и подвижные войска. Приблизительно две трети общей численности вооруженных сил составляли пограничные войска. Подвижные же войска императоры держали поблизости от центров находившихся под их властью территорий. Они получали плату несколько большую, нежели пограничные войска, что впоследствии не единожды становилось причиной беспорядков. Легионы подвижных сил были сокращены до 1 тысячи человек. Это обеспечило большую гибкость. Легионы пограничных сил сохраняли прежнюю численность – 6 тысяч человек. Во вспомогательных подразделениях, как в мобильных, так и в пограничных войсках, насчитывалось по 1 тысяче человек. Теперь не только во вспомогательных войсках, но и в легионах служили в основном варвары. В результате к 375 году большинство варварских воинов было романизировано и прекрасно освоилось с римским оружием и тактикой. На римской службе варвары думали о себе уже как о римлянах. Тем не менее, хотя варвары, казалось, отнюдь не возражали сражаться против своих собратьев, когда такой приказ отдавали римские командиры (которые и сами чаще всего были варварами), это порождало многочисленные возможности для сговора, мятежа и массового дезертирства. Увеличивавшееся количество варварских племен, которым было разрешено осесть на землях империи, привело к отмене заложенной Траяном тенденции избегать формирования вспомогательных частей по племенному признаку. Все больше племенных вспомогательных соединений (так называемых федератов), возглавляемых их собственными вождями, вливалось в армию, сохраняя собственное оружие и методы ведения войны. Благодаря всеобщей романизации варварских воинов это не оказывало существенного влияния на римскую тактику. Вопреки распространенному мнению о ненадежности и продажности римской армии периода поздней Империи, оказывается, что у римлян не было оснований жаловаться на свою армию. Известны лишь единичные случаи предательств и дезертирства на сторону врага. Так, в 354 году некоторых командиров-алеманнов римской армии подозревали в том, что они выдали военные планы римлян своим соплеменникам и этим сорвали готовившуюся против них операцию. В 357 году дезертир из скутариев – римских воинов-щитоносцев, призывал алеманнов к атаке, рассказав им, что император Юлиан имеет всего 13 тысяч человек. Однако ни у одного античного писателя, в том числе и у опытного в военном деле Аммиана Марцеллина, нет и намека на то, что варварские отряды были ненадежны, даже когда они сражались против своих земляков. Известно, что германцы, насильно посаженные римлянами на землю (леты), часто отказывались убегать к своим свободным соплеменникам из страха быть убитыми или перепроданными обратно римлянам. Кроме того, племена постоянно воевали друг с другом, и эта борьба усугублялась частыми внутриплеменными распрями между различными кланами, боровшимися за власть. Императоры, умело действуя по давнему и проверенному принципу «разделяй и властвуй», дипломатическими средствами добивались не меньшего эффекта, чем чисто военными. Примером могут служить действия Валентиниана I, который заключил союз с бургундами и натравил их на алеманнов (около 370 года), воспользовавшись возникшей распрей между этими племенами за обладание залежами соли. Сами варвары за время своей длительной службы в римской армии теряли тесные связи со своим народом и постепенно ассимилировались с римлянами. Все они учили латынь, официальный язык армии, и нередко забывали родную речь. Варвары, достигшие высоких командных должностей, после окончания службы уже не возвращались домой, предпочитая провести свои последние годы среди комфорта римской цивилизации, чем жить в небезопасных и убогих родных местах.

В некоторых частях Империи, когда оказывалось невозможным пополнить ряды армии добровольцами, вводилось некое подобие воинской повинности. Крупные землевладельцы были обязаны предоставлять рекрутов (новобранцев). Условия службы у этих призывников были менее тягостны, нежели у кадровых солдат.

К началу IV века римская кавалерия составляла около четверти численности средней римской армии; этот показатель был много выше на просторах восточных пустынь – в сражениях с персами и арабами кавалерия стала решающим родом войск. Возросло также и значение метательного оружия. Военачальникам было легче держать легионы в строю, чем-то напоминавшем древнюю фалангу. Старинный пилум был переделан в метательное копье. Обычно его метали в противника, освобождая руки перед тем, как легион вступал в рукопашную схватку с вражеской пехотой. Теперь римские легионы все более походили на своих противников. Тактика и стратегия римской армии делались более архаичными, а сама армия – менее организованной.

Роскошь в армии возрастала, но одновременно снижалась ее боеспособность. Таким образом, постепенно вместе со всей Империей приходила в упадок и ее армия.

Рассматривая историю римской армии, мы привыкли говорить о ее победах, непременно восторгаясь дисциплиной и выучкой легионеров или выдающимися талантами полководцев. Но кроме побед были и поражения. Эти поражения, произошедшие по разным причинам, будь то некомпетентность командования, неопытность рядовых воинов или другие неблагоприятные условия, как правило, выпадали из круга интересов древних авторов, которые, будучи настроены достаточно патриотически, старались замолчать или всячески преуменьшить их масштабы. Исключением из правил могут быть только грандиозные поражения римлян во время войны с Ганнибалом. Древним историкам волей-неволей приходилось упоминать о разгромах при Требии или Каннах, так как все они произошли на территории Италии, а здесь «шила в мешке не утаишь». Кроме того, по мнению тех же авторов, чем сильнее враг, тем значительнее должна будет показаться потомкам победа Рима.

А ведь были и другие поражения, не менее сокрушительные, чем во времена войны с Карфагеном, о которых древние историки сознательно умалчивали или же старались представить их как малозначительные пограничные инциденты в угоду «сенату и народу Рима». Со временем эти трагические для Рима события и вовсе покрылись пеленой загадок и тайны. Поэтому с точки зрения исторической справедливости было бы очень полезно вспомнить некоторые «черные пятна» в истории победоносного римского оружия.

Когда мы с восторгом говорим о галльской кампании Юлия Цезаря в 50-х годах до н. э., его выдающихся победах над Верцингеториксом, захвате неприступной крепости Алезия или высадке на неизведанные берега Британии, то забываем о том, что в это же самое время его друг и коллега по Первому триумвирату (совместное правление трех людей) Марк Красс потерпел одно из самых жестоких поражений в римской истории, сопоставимое по своим масштабам с Каннами. А виной этому бесславному поражению стала амбициозность и тщеславие всего одного человека – самого Марка Красса.

Самым главным врагом Рима на Востоке было Парфянское царство. Парфяне происходили от парнов, одного из полукочевых племен дахов, населявших север современного Ирана – Гирканию, и поставлявших в персидскую армию Ахеменидов (правящая персидская династия, к которой принадлежали все персидские шахиншахи, такие как Кир Великий, Ксеркс и Дарий III) конных лучников. К середине I века до н. э. они захватили Персию и Месопотамию, превратившись в аристократическую элиту нового государства. Их царь, происходивший из династии Аршакидов, являлся главой семи знатнейших родов Пахлавов, правивших каждый в своем регионе. Парфяне создали армию, в которой главную роль играла кавалерия. Знатные парфянские воины, как позднее европейские рыцари, закованные с ног до головы в железо всадники – катафрактарии, вооруженные тяжелыми копьями-контосами, составляли ударную силу этой армии, а их слуги были конными стрелками. Имея огромные пастбища, парфяне действовали в бою на манер степных кочевников, используя тактику ложных отступлений и стремительных контратак. Большое количество запасных лошадей, которых водили за армией, обеспечивали ей большую мобильность.

Впервые интересы парфян и Рима пересеклись во время войн последнего в Малой Азии и Армении в первой половине I века до н. э. Сперва между ними установились дружеские отношения, но вскоре они испортились. Парфяне справедливо опасались усиления римского могущества в регионе, да и к тому же их раздражало непомерное высокомерие римлян. Рим, в свою очередь, рассматривал Парфию как очередную жертву своих великоимперских амбиций. Кроме того, в сенате постоянно ходили слухи о несметных богатствах парфянского царя.

В 54 году до н. э. Марк Лициний Красс, богатейший и влиятельнейший человек Рима, принял управление провинцией Сирия. Красс, завидуя успехам своих коллег по триумвирату, Гая Юлия Цезаря и Гнея Помпея Магна, мечтал прославиться на военном поприще. Такой шанс он видел в победоносной войне с Парфией, которая давала ему возможность сразу «убить двух зайцев»: увеличить за счет военной добычи свое и так огромное состояние и получить вожделенный триумф в Риме. Дело в том, что, несмотря на свою победу над восставшими гладиаторами Спартака, Красс не удостоился триумфа – за победу над рабами триумф не полагался. Это его очень огорчало. Для триумфа нужна была поистине великая победа, и таковой могло стать завоевание Парфии.

Весь поход Красса с самого начала носил характер грандиозной авантюры. Для объявления войны римляне всегда находили более или менее убедительный повод. Красс посчитал, что в данном случае повода не требуется. То есть его кампания с самого начала была захватнической. В парфянском походе полководца сопровождал его сын Публий Красс, который хорошо зарекомендовал себя во время походов Цезаря в Галлию. С собой Публий привел 1000 отборной галльской конницы и занял один из высших командных постов в армии отца.

Осенью 54 года до н. э. Красс выступил в поход, имея под своим началом семь римских легионов. Он пересек Евфрат и захватил большой участок парфянской территории Месопотамии с городами Карры, Зенодотий, Никефориум, Ихны и Батну. В самой Парфии в то время вспыхнула гражданская война, и парфяне практически не оказали сопротивления. Оставив в завоеванных городах гарнизон, довольный Красс вернулся на зимовку в Сирию. На следующий год Красс решил продолжить свои завоевания. Армянский царь Артавазд, союзник Рима, предложил ему вторгнуться в Парфию через его территорию, где он мог бы успешно использовать пересеченную местность для защиты от парфянской конницы. Кроме того, царь предложил Крассу помощь в 10 тысяч армянских катафрактариев. Но Красс проигнорировал предложения армян и продолжил кампанию в Месопотамии. Проигнорировал Красс и здравый совет одного из своих опытных командиров Гая Кассия Лонгина (соратник Цезаря по войне в Галлии, а потом – один из его убийц), который предлагал ему двигаться вдоль Евфрата, используя реку для подвоза продовольствия. Вместо этого он двинулся по караванному пути в глубь пустыни, куда по его расчетам отступила парфянская армия.

Парфянское войско, выступившее навстречу Крассу, представляло собой личную армию главы одного из семи знатных семейств, Суренов, владетелей провинции Систан. Настоящее имя этого полководца неизвестно, поэтому римские историки прозвали его родовым именем Сурена. Известно, что к тому времени ему не исполнилось и тридцати лет, но он уже считался опытным воином и вторым по влиятельности человеком в Парфии после царя. Сурену сопровождала свита, в количестве 10 тысяч человек, включая слуг, рабов, наложниц и погонщиков 1000 верблюдов, а также его личная дружина из 1000 отборных всадников-катафрактариев с 6000 конных лучников. Кроме того, к его армии присоединились войска сатрапа (наместника) Силлака, разгромленного в прошлом году Крассом.

Основное же парфянское войско, во главе с царем Ородом, направилось для завоевания Армении, так что надежды на поддержку обещанных ему 10 тысяч армянских катафрактариев у Красса уже не было.

Хотя Красс уже давно не командовал войсками (последний раз это было в 70 году до н. э., когда он разгромил Спартака), у него были все основания чувствовать себя уверенно. Римляне до этого уже сталкивались в сражениях с тяжеловооруженной кавалерией и конными лучниками и выходили победителями. Но тогда легионы действовали на пересеченной местности, что давало им неоспоримое преимущество. Теперь же римляне оказались в родной для парфян стихии, среди равнины, великолепно подходившей для конных атак. Кроме того, Сурена использовал тактическую хитрость: чтобы Крассу показалось, что враг немногочислен и слаб, он приказал парфянам построиться колоннами, так что римляне могли видеть только головные отряды. Парфянский полководец велел также катафрактариям закрыть свою броню кожами и тканью, чтобы она не сверкала на солнце. Когда же парфяне приблизились к римлянам, Сурена подал сигнал и под бой барабанов катафрактарии сбросили свои накидки, открыв броню. Это должно было привести легионеров в замешательство, но желаемого эффекта не получилось. Легионы твердо держали позицию. Катафрактарии отступили. Тогда в дело вступили парфянские лучники. Окружив римлян со всех сторон, они стали выпускать тысячи стрел из своих мощных луков, которые пробивали римские щиты и доспехи. Не выдержав ураганного огня, римляне отступили. Вот как это описал единственный, более или менее объективный историк – грек Плутарх: «Парфяне, заняв позиции на некотором расстоянии друг от друга, стали пускать стрелы со всех сторон сразу, ведя неприцельный огонь, – плотные ряды римлян не давали им промахнуться, даже если бы они захотели, стреляя залпами из больших мощных луков, изогнутых таким образом, чтобы посылать стрелы с большой силой».

Красс надеялся, что со временем у парфян иссякнут стрелы и он сможет отдать приказ своим людям перейти в атаку, но когда он увидел, что многочисленные верблюды Сурены нагружены не чем иным, как мешками со стрелами, он приказал своему сыну, командовавшему правым флангом, вступить в бой.

Публий повел в атаку при поддержке пехоты 1000 галльских всадников. Парфяне, казалось, обратились в бегство. Но это был только хитрый маневр. Увлеченный преследованием врага Публий не заметил, как вместе со своими галльскими всадниками оказался один на один с превосходящими силами парфянских катафрактариев и конных лучников. Публий бросил галлов в отчаянную атаку. Бой был неравным. Несмотря на проявленное галльскими воинами мужество, почти все они были перебиты. Плутарх так описывает их последний бой: «… они хватали пики и стаскивали всадников с лошадей, хотя их трудно было сдвинуть с места из-за огромного веса брони. Многие из них (галлов) спрыгивали с коней и, подныривая под брюхо вражеских лошадей, поражали их в живот, а те, обезумев от боли, вставали на дыбы, сбрасывали седоков и падали, подминая своих седоков и самих галлов. Но галлы больше всего страдали от жары и жажды, к которым были непривычны, и большая часть их лошадей была уничтожена, напоровшись на пики врага».

Остатки галлов, забрав с собой тяжело раненного Публия, отступили к пехоте на холм, где еще некоторое время сдерживали противника. В конце концов, в живых осталось около 500 человек, которые сдались в плен. Публий Красс и все командиры его отряда покончили с собой.

Тем временем Красс двинулся на помощь сыну, но, увидев насаженную на пику голову Публия, пришел в отчаяние. Парфяне вновь пошли в атаку при поддержке лучников. Римляне предприняли контратаку, но были отброшены катафрактариями, которые производили своими копьями-контосами страшное опустошение в рядах противника. Плутарх говорит, что таким копьем можно было пронзить одновременно двух человек в доспехах. Бой продолжался до наступления ночи. В темноте римляне отступили в Карры, бросив на произвол судьбы 4 тысячи раненых, которых парфяне перебили. На следующий день Сурена начал осаду города и римляне вновь попытались отступить. Во время осады Сурена предложил Крассу провести переговоры о возможности заключения перемирия. Тот согласился и выехал навстречу парфянскому военачальнику, сопровождаемый небольшим эскортом. Это была ловушка. Парфяне внезапно напали на отряд Красса, он был схвачен и убит. Его отрубленная голова была доставлена ко двору царя Орода. Парфянский владыка в это время наслаждался трагедией Еврипида «Вакханки», в которой в качестве реквизита и приказал использовать голову римского полководца. Так бесславно закончил свою жизнь Марк Лициний Красс.

В результате этого разгрома на поле боя осталось лежать более 20 тысяч римских солдат, 10 тысяч попало в парфянский плен. Вернуться удалось менее чем 10 тысячам человек. Первая война с Парфией была проиграна Римом.

После этих событий парфяне попытались вторгнуться в римскую Сирию, но были отбиты. Войны между Римом и Парфией продолжались с перерывами и переменным успехом до 226 года, когда парфяне были разгромлены персами, под началом новой династии Сасанидов. Единственным по-настоящему полезным для Рима результатом этих войн стало появление в начале III века н. э. в римской армии своих частей тяжелой кавалерии, обученной сражаться тяжелым копьем-контосом и стрелять из тугого парфянского лука.

Это поражение стало не только отправной точкой римско-парфянского противостояния, оно еще и породило одну из интереснейших загадок древней истории – вопрос о римских легионерах в… Китае.

Рим и Китай были двумя величайшими военными державами Древнего мира. Римляне завоевали все Средиземноморье, и точно так же китайцы при династии Хань (200 до н. э. – 200 н. э.) завоевали все лучшие земли окружавшего их мира. Если армии этих двух держав имели соприкосновение, то это могло произойти только в Центральной Азии, потому что римляне не отходили на дальнее расстояние к востоку от Средиземного моря, а китайцы редко продвигались к западу от Памира. Возможность такой встречи не была установлена до настоящего времени, потому что единственное свидетельство заключается в одной странной фразе из китайского исторического произведения I века.

Эта встреча якобы произошла в связи с тем, что в 36 году до н. э. наместник западных пограничных районов (Китайский Туркестан) совершил, под свою собственную ответственность, экспедицию в Согдиану против гунна Шаньюя Шиши. Гунны (по-китайски сюнну) под его предводительством оккупировали в то время современную Монголию. Претендент на гуннский престол (владыка гуннов назывался Шаньюй) носил родовое имя Люаньди, собственное имя Хутууцзы, а императорский титул Шишигудуху, так что обычно его называли Шаньюй Шиши. Он убил китайского посла и бежал на запад, куда его пригласил царь Согдианы прогнать вторгнувшиеся кочующие племена. Вдохновленный своими феноменальными успехами Шаньюй Шиши решил основать империю в Центральной Азии. Он порвал с царем Согдианы, убил одну из своих жен, дочь царя и выстроил себе столицу на реке Таласе, собирая дань с окружающих племен, включая и некоторые из находившихся под покровительством Китая. Помощник китайского наместника Чэнь Тан увидел в этой новой державе возможную опасность для интересов Китая. Он сформировал армию из китайских регулярных войск, находившейся в западных пограничных районах, и вспомогательных войск из местных государств, убедил своего начальника сопровождать экспедицию и выступил в поход.

Войска успешно совершили длительный поход в несколько тысяч миль к столице Шиши, которую они немедленно взяли приступом. Об этом блестящем подвиге Чэнь Тан сообщил императору. В этом отчете есть необычайное замечание о том, что при начале штурма около города Шипга было «более ста пехотинцев, выстроенных в линию с каждой стороны ворот и построенных в виде рыбьей чешуи». То обстоятельство, что это странное замечание было сделано на основании описания рисунка, придает ему исключительную убедительность.

«Построение в виде рыбьей чешуи» представляет собою маневр, отнюдь не легко выполнимый. Эти солдаты должны были сгруппироваться вместе и накрыться своими щитами. Этот маневр, требующий одновременности действия со стороны всей группы, особенно если он выполнялся перед самым нападением, требовал высокой дисциплинированности, которая возможна только в профессиональной армии. Единственными профессиональными, организованными в регулярные части солдатами того времени, о которых имеются данные, были греки и римляне, – кочующие и варварские племена бросались в бой беспорядочными толпами.

Щиты воинов македонской фаланги были маленькие и круглые, так что накрываться ими было бессмысленно, тогда как у римских легионеров были большие четырехугольные щиты, которые легко можно было соединить вместе и создать таким образом защиту от снарядов. Следовательно, чтобы объяснить построение «в виде рыбьей чешуи» при выстраивании передовых частей в боевой порядок, мы должны предположить здесь подобие римской тактики и римских легионеров в глубине Центральной Азии.

Известно, что парфяне отправили плененных при Каррах римлян в Маргиану (район в Центральной Азии, где находится современный Мерв) для защиты своих восточных границ. Нам неизвестно, сколько из этих 10 тысяч человек достигли этого места. Расстояние от Карр до Антиохии в Маргиане составляет около 1500 миль, и вряд ли при этом переходе с пленными хорошо обращались. В римских и греческих сообщениях об их судьбе больше нет никаких указаний. По предположению Горация, эти римляне женились на женщинах из варварских племен и служили в парфянском войске.

Китайцы увидели воинов, выстроенных в линию перед городом Шиши «в виде рыбьей чешуи», на расстоянии около 500 миль от парфянской границы и спустя 18 лет после поражения Красса. Эти римские легионеры привыкли вести жизнь профессиональных солдат и, быть может, охотно воспользовались случаем служить в наемных войсках. Когда Шиши прибыл в Согдиану на призыв царя, в сопровождении согдийской знати и нескольких тысяч вьючных животных, караван застиг жестокий мороз, так что спаслись только три тысячи человек из всей экспедиции. Он не мог ожидать поддержки от гуннов – они находились под управлением законного Шаньюя, его соперника и сводного брата, которого поддерживали китайцы. Своим надменным поведением Шиши отпугнул от себя и многих согдийцев. Поэтому, естественно, он хотел привлечь наемных солдат не с согдианской и не с гуннской территории. В рукопашном бою римляне были лучшими в мире воинами и они могли быть привлечены на сторону знаменитого воина, обещавшего стать соперником ненавистных парфян. «Шелковая дорога» от китайских пограничных западных территорий вела через столицу Шиши к Антиохии в Маргиане (Мерв), и вести о возвышении Шиши и наборе им войск могли совершенно естественно дойти до этих римских изгнанников.

«Более сотни пехотинцев», выстроенных в линию «в виде рыбьей чешуи», вполне вероятно и были некоторыми из легионеров Красса, служившими в качестве наемных солдат у Шаньюя Шиши. Когда китайцы направили на них свои самострелы, они, конечно, повторили маневр, выполняемый в таких случаях римской армией – подняли свои щиты, сомкнув их перед собою. Из всех известных солдат и оружия лишь только римские легионеры со своими щитами-скутумами могли иметь вид построения «в виде рыбьей чешуи».

Присутствие римлян в этом месте подтверждается и наличием двойного деревянного частокола, который китайцы обнаружили вокруг городских стен. Известный исследователь древности доктор В. В. Тарн говорил: «Я не могу припомнить, чтобы где-нибудь можно было встретить, в литературе или археологии, греческий город с частоколом вокруг стен. Существует, по-видимому, как несомненное правило, одна стена со рвом вокруг (или при значительных укреплениях даже с тремя рвами)». Римляне, однако, постоянно применяли частокол для укрепления рвов, особенно перед воротами. Если при этом над водой был мост, то устраивались частоколы с обеих сторон на насыпях над и под мостами. Двойной частокол, который китайцы сожгли при штурме города, быть может, защищал мост надо рвом вокруг стен города Шиши. Палисад представлял собой стандартный вид римских укреплений, и возможно, при постройке города Шиши участвовали римские инженеры. Гунны были кочующими племенами, у которых не было городов, за исключением очень немногих, выстроенных китайскими беглецами в Северной Монголии. В Согдиане Шиши, конечно, старался получить самую лучшую техническую помощь, и римские легионеры могли предоставить такую помощь при фортификации.

Что сталось с этими римлянами? Китайские источники утверждают, что когда на город было совершено нападение, эти пехотинцы удалились за стены. Несомненно, на них были направлены стрелы китайских самострелов еще с большей опустошающей силой, чем парфянские стрелы в Каррах. Китайские самострелы были достаточно эффективными для того, чтобы отогнать защитников от стен, и в результате китайцы смогли без затруднений взять город. Они сожгли дворец, казнили самого Шиши и захватили его голову, отобрав назад верительные грамоты мертвого китайского посла. Чэнь Тан сообщает, что он казнил всего 1518 человек. Возможно, это были гунны, потому что Чэнь Тан был озабочен тем, чтобы сохранить хорошие отношения с согдийцами и обеспечить себе безопасное возвращение. Он утверждает, что, кроме того, 145 врагов были захвачены живыми и более тысячи сдались сами. Эти воины были поделены (как рабы) между пятнадцатью правительствами государств западных пограничных районов, которые следовали с экспедицией как вспомогательные отряды.

Странное число – 145 – захваченных живыми соответствует числу («более ста») римлян, выстроенных вне городских стен. Наемные солдаты неоднократно доказывали, что в случае необходимости они могут за себя постоять. Можно, следовательно, сделать вывод, что римские легионеры могли продвинуться еще дальше на восток, в какое-нибудь из государств в Восточном Туркестане. Мы не имеем о них никаких дальнейших сведений. Можно даже предположить, что кто-нибудь из них добрался и до Китая; это, правда, кажется маловероятным.

Таким образом, в столице гуннов Шаньюй Шиши на реке Таласе в Центральной Азии китайцы, вполне возможно, встретили римских легионеров из армии Красса. Эти легионеры, по-видимому, бежали от парфян и охотно пошли на службу под начало знаменитого воина, который мог бы бросить вызов парфянам. Римляне, возможно, помогали при постройке укреплений его столицы. Вследствие своей малочисленности и превосходства китайского оружия римляне, по-видимому, не смогли принимать активного участия в сражении, были захвачены в плен и перевезены в Китайский Туркестан.

После поражения Красса при Каррах римляне долгое время вели гражданские войны: Цезарь воевал с Помпеем, Антоний воевал с Брутом и Помпеем Младшим, Август воевал с Антонием. В этих братоубийственных войнах конца I века до н. э.

выкристаллизовалась и окончательно оформилась римская армия в том виде, в котором она просуществовала до времен Марка Аврелия и Септимия Севера. Но, несмотря на череду завоеваний, которые расширили территорию Империи на многие тысячи километров, победоносные римские легионы знали и сокрушительные поражения. Одним из известнейших разгромов стало полное уничтожение в Германии трех отборных римских легионов. Это событие получило в истории громкое название «побоище в Тевтобургском лесу».

В 9 году н. э. наместник провинции Публий Квентилий Вар повел на восточный берег Рейна три своих легиона – XVII, XVIII и XIX, с тем, чтобы подавить восстание мятежных германских племен, среди которых особой воинственностью отличалось племя херусков. С тех пор эти легионы больше никто не видел. А произошло следующее: во время своего движения на юго-запад от Везера до планируемой зимней стоянки на Рейне 20 тысяч легионеров и 10 тысяч людей, сопровождающих легионы, – рабов, слуг, торговцев, ремесленников, женщин и детей – попали в тщательно спланированную засаду и в трехдневном сражении были полностью вырезаны германцами.

Такого поражения римская армия не помнила со времен провала экспедиции Красса в Парфию. Три прекрасно обученных легиона, составленных из солдат-ветеранов, помнящих еще победоносные походы Цезаря, были разбиты дикими германцами. Такому разгрому способствовали многие факторы. Во-первых – некомпетентность Вара, который не удосужился провести глубокую разведку территорий, где планировался поход. Кроме того, в момент нападения германцев римская армия была растянута в колонну, длиной в семь километров, на узком участке, как нельзя более подходящем для внезапной атаки. С одной стороны возвышался покрытый лесом холм, а с другой тянулись болота. В таких условиях легионы лишались возможности маневра и как следствие не смогли образовать боевое построение. По распространенной версии, популярной в античности, Вара хитростью заманили на эту дорогу. Но, судя по всему, история с предателями-проводниками попросту должна была скрыть вопиющую неосмотрительность и бездарность главного командования. Кроме того, командовал нападавшими вождь херусков Арминий, сам бывший римский офицер, проведший долгие годы на службе во вспомогательных войсках и досконально знавший римскую тактику. За свою храбрость и усердие Арминий даже заслужил невиданную для варваров привилегию – римское гражданство и всадническое достоинство. Нужно отметить также, что многие сохранившие верность Риму германцы, как, например, тесть Арминия Сегест, часто намекали Вару о неблагонадежности германского вождя. Арминий обладал незаурядными дипломатическими задатками, с помощью которых смог привлечь на свою сторону многих знатных германцев из тех зарейнских племен, которые были покорены Римом совсем недавно, а значит, особенно страдающих от новых порядков. Вероятно, что не все германцы были дикими и полураздетыми варварами, как их изображали римляне, многие с успехом использовали римское оружие и доспехи, как, впрочем, и элементы римской тактики.

Застигнутые врасплох римляне попытались создать на лесном холме некое подобие оборонительной позиции, но вскоре и она была взята неприятелем. Поняв, что все кончено, Вар, по примеру Публия Красса, покончил с собой, бросившись на меч, а вслед за ним совершили самоубийство и другие римские военачальники. Когда легионеры попытались предать тело полководца погребению, на них напали германцы и отбили останки. Голову Вара херуски отправили вождю маркоманов Марбоду, который, в свою очередь, отослал ее Августу. Пленных римских солдат и офицеров германцы после жестоких пыток распяли на крестах, а некоторых принесли в жертву своим богам. Все три легионных орла попали в руки восставших.

Это был серьезный удар по римской гордости. Август получил такое нервное потрясение, что в порыве скорби и ярости бился головой о дверной косяк, повторяя: «Квентилий Вар, верни легионы!» День поражения каждый год отмечался трауром и скорбью, а номера погибших легионов никогда больше не присваивались ни одному римскому воинскому соединению. Приемный сын Тиберия Германик после победоносных походов за Рейн в 14–16 годах н. э. обнаружил место побоища, захоронил непогребенные останки римских воинов и, покорив восставшие германские племена, вернул два из трех штандартов пропавших легионов в Рим. Арминий еще несколько лет продолжал вести партизанскую войну, но в конце концов был убит в какой-то междоусобице.

До конца 1980-х годов многие историки и археологи тщетно пытались установить место разгрома Вара. Было высказано множество различных догадок, где именно легионы могли подвергнуться нападению. И только в 1987 году, благодаря случайному открытию английского археолога-любителя, были найдены доказательства того, что битва произошла на северной опушке Тевтобургского леса, недалеко от нынешнего городка Оснабрюк в Германии. Звали археолога Энтони Клан. Исследуя с помощью металлоискателя поле неподалеку от Тевтобургского леса, он наткнулся на большое количество римских монет – динариев, а чуть позже – на несколько свинцовых шариков для пращи. Когда на место находки прибыли специалисты во главе с Вольфгангом Шлютером, в окрестных лесах и полях были найдены другие находки, которые могли быть сделаны только на месте грандиозной битвы: наконечники римских копий, остатки доспехов, куски подбитых подошв солдатских сандалий-калиг, сотни серебряных и медных монет, обломки бытовых предметов, даже медицинские инструменты. Монеты, а именно по ним было несложно датировать другие находки, относились к эпохе правления Августа. На некоторых был выбит профиль императора, его племянников Луция и Гая, а также – что очень важно – профиль наместника Вара. Все монеты были отчеканены до 9 года н. э. – года трагического поражения трех римских легионов. Продолжив исследования, археологи обнаружили остатки двух укреплений – вероятно, того, которое попытались соорудить римляне, и укрепления, где находились основные силы херусков Арминия. Выше укреплений, по склонам холмов не было найдено никаких следов боя. Это говорит о том, что битва в Тевтобургском лесу было скорее резней, нежели сражением в полном смысле слова. После поражения легионов Вара Август, правда только после усмирения и подчинения всех восставших племен, прекратил вести завоевательную политику, а границу с германцами провел по Рейну. Своим преемникам Октавиан Август завещал не предпринимать больше завоевательных походов, а сосредоточиться на защите и освоении уже имеющихся земель. Мудрое решение!

Но, несмотря на все почтение, испытываемое к Августу позднейшими императорами, строго придерживаться завещания они не могли. Да и не хотели. Растущие потребности Империи требовали новых земель и новых рабов, а значит, и новых завоеваний. К тому же, каждый, более или менее честолюбивый император, мечтал прибавить к своему имени какой-нибудь громкий титул, вроде «Британик», «Германик» или «Африканский».

Рим вновь начал завоевательную политику. В поле внимания императоров и сената попал далекий туманный остров – Британия. Когда-то формально завоеванная Юлием Цезарем, Британия так и не вошла в сферу римского влияния. Цезарь, высадившийся здесь в 55 году до н. э., ограничился только демонстрацией римского могущества и, победив прибрежных бриттов в короткой стычке, принудил их признать верховенство Рима. После чего отбыл на материк. Британия оставалась независимой еще почти 100 лет. Но в 43 году н. э. император Клавдий решил-таки окончательно подчинить остров Риму. И здесь вновь повторилась история, подобная разгрому в Тевтобургском лесу.

Итак, в 43 году н. э. римская армия в количестве 20 тысяч человек вторглась на Британские острова. Внутренняя ситуация на островах благоприятствовала начинаниям Клавдия. Разрозненные кельтские племена не могли сопротивляться великолепно обученной армии Рима, и вскоре вся южная и центральная части Британии оказались в руках римлян.

К 60-м годам н. э. практически все прибрежные кельтские племена покорились Риму, но недовольство политикой завоевателей сохранялось. Римские легионы продолжали свое движение в глубь острова. В 61 году, по словам Тацита, «… нам пришлось понести в Британии тяжелое поражение». Новый наместник императора Светоний глубоко увяз на Западе. Основные действия армии были перенесены из Роксетера в Честер. Светоний планировал захват «густонаселенного, ставшего прибежищем для многих беженцев острова Мона и для этого построил флот из плоскодонных кораблей, подходящих для плавания в мелководных морях и не боящихся подводных камней. Пехота переправилась на лодках, а конница перешла бродами; там где было слишком глубоко, солдаты плыли рядом с лошадьми. Противник выстроился на берегу – плотная толпа вооруженных мужчин, в которой виднелись фигуры женщин в черном, похожих на фурий, с распущенными волосами и факелами в руках. Вокруг были друиды, выкрикивавшие страшные проклятия и протягивавшие к небу руки. Столь непривычное зрелище устрашило солдат. Словно парализованные, они замерли неподвижно, подставляя свои тела под удары. Наконец, ободренные полководцем, побуждая друг друга не теряться перед толпой женщин и фанатиков, они перешли в наступление, сломили и оттеснили врага.

Светоний разместил у побежденных гарнизон и приказал вырубить их священные рощи, где проводились свирепые обряды: ведь частью их религии было пролитие крови пленных на алтари и вопрошание у богов судьбы через истолкование значения человеческих внутренностей».

Но эта тяжело доставшаяся победа на границе современного Уэльса была лишь прелюдией к трагедии…

Умер Прасутаг, вождь обитавшего на востоке Британии племени иценов. Надеясь сохранить власть за своей семьей, а племенные земли – от притязаний римлян, он назначил своим наследником императора Нерона. Править землями иценов он должен был совместно с двумя дочерьми Прасутага. «Но, – как говорит Тацит, – получилось наоборот. Его царство было разграблено центурионами, а его личное достояние – рабами, как будто их захватили оружием. Жену царя, Боудикку (римляне назвали ее Боадицея), высекли плетьми, а дочерей обесчестили. У всех вождей иценов отобрали унаследованное от предков имущество, как будто римляне получили всю эту область в дар, а родственников самого царя низвергли в рабство». Это слова римского историка, который прекрасно понимал, что трагические события, последовавшие за этим, были вызваны самими римлянами.

Боудикка, приняв верховную власть, подняла иценов, бывших до этого самым покорным римлянам племенем, на восстание. Почти все жившие поблизости племена бриттов примкнули к Боудикке. Как заметил выдающийся английский политик и историк У. Черчилль: «Ненависть, словно вырвавшаяся из бездны, соответствовала степени жестокости завоевания».

Во всей Британии было только четыре легиона, самое большее 20 тысяч солдат. XIV и XX легионы были далеко на Западе и участвовали в валлийском походе Светония, IX находился около современного Линкольна, а II – у Глостера.

Первой целью восставших стал Камулодун (современный Колчестер), незащищенное стенами поселение римлян и романизированных бриттов. Смелости восставшим предали и предзнаменования. Статуя римской богини победы – Виктории рухнула лицом вниз, что было расценено как ее попытку сбежать. Море стало красным, как кровь. Ночью, из здания городского совета и театра слышались нечеловеческие крики.

Жители города: купцы, чиновники, мирные горожане-ремесленники и крестьяне под защитой горстки ветеранов оказались один на один с огромной армией восставших. Светоний со своими двумя легионами был очень далеко – почти в месяце пути. До ближайшего IX легиона – 120 миль. Жалости к римлянам не испытывали. Все они были вырезаны, а город сожжен.

Девятый легион двинулся на помощь обреченному городу. Восставшие вышли ему навстречу. Перевес сил был настолько огромным, что легион был уничтожен полностью. Спастись удалось лишь легату Пецилию Цериалу с горсткой всадников. Светоний понял, что его армия уже не успеет прийти вовремя и начал с боями пробиваться к Лондинию (современный Лондон). Этот город также был населен римскими гражданами, в основном отставными солдатами, чиновниками и торговцами, и романизированными бриттами. Лондиний также не имел укреплений. Горожане умоляли Светония защитить их, но когда тот узнал, что Боудикка, преследовавшая Цериала по направлению к Линкольну, повернула на юг, он принял тяжелое, но стратегически верное решение оставить город на произвол судьбы. Светоний двинулся на соединение со спешившими ему на помощь XIV и XX легионами, которые он оставил, отправляясь в Лондиний, пригласив всех желающих покинуть город, присоединиться к нему.

Бойня, устроенная бриттами в Лондинии, была всеобщей. Не щадили никого – ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни детей. Особенно жестоко восставшие поступили с романизированными бриттами, считая их предателями. Город был сожжен. Такая же судьба постигла Веруламию (современный Сент-Олбанс) и другие поселения римских ветеранов. По словам Тацита: «… не менее 70 тысяч римских граждан и их союзников были убиты во всех трех городах, ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни какого-либо способа обмена, обычно применявшегося на войне, но торопились убивать, резать, распинать, вешать и сжигать».

Некоторые современные ученые полагают, что эти цифры завышены, но известно, что Лондиниум в те времена вмещал не менее 30–40 тысяч жителей, а другие города не намного меньше. Если прибавить к этим цифрам жертв резни, происходившей вне пределов городов, то нет никаких оснований сомневаться в словах Тацита.

Но римская выучка, организованность и превосходство в искусстве ведения войны, как и ранее – после Карр или Тевтобургского леса – в конце концов взяли верх. Тацит пишет: «И Светоний, имея в своем распоряжении четырнадцатый легион и ветеранов двадцатого, а также вспомогательные войска, находившиеся поблизости, что составляло всего около 10 тысяч полностью вооруженных людей, решил… дать бой. Выбрав позицию на теснине, уходившей к лесу, и убедившись, что враг только впереди, на открытой равнине, где нет мест для засад, он поставил легионы сомкнутым строем, с легковооруженными воинами по бокам и плотными рядами конницы на флангах».

Армия Боудикки, насчитывающая 80 тысяч человек, сопровождаемая, по обычаю всех варварских полчищ тех времен, женщинами и детьми, беспорядочно выдвинулась в середину теснины и тут же подверглась атаке организованных легионов. Разгром был полный. Ожесточенные и напуганные римляне учинили резню, не уступавшую по жестокости той, которую устроили в римских городах бритты. Как и бритты, легионеры не щадили никого, ни женщин, ни стариков, ни детей. Тацит писал: «То была славная победа, достойная стать в один ряд с великими победами древности. Некоторые утверждают, что на поле осталось чуть менее 80 тысяч бриттов, тогда как наши потеряли убитыми около 400 человек и ранеными немногим больше». Боудикка, чтобы не быть захваченной в плен, приняла яд, так же поступили другие вожди иценов и их союзников.

После этих событий римские власти, удовлетворив свое чувство мести, наконец пришли к выводу о необходимости смягчить свое отношение к покоренным бриттам. Как писал в своем послании Нерону прокуратор Британии Юлий Классициан: «… необходимо заменить Светония новым правителем, без злобы к противнику, который мягко обойдется с покоренным врагом». В Риме приняли необходимые меры: Светоний был отозван, а новый правитель Юлий Агрикола приложил все усилия, чтобы навести мир и бескровно романизировать новую провинцию. И, что удивительно, ему и его преемникам это удалось. К моменту падения Западной Римской империи в 476 году н. э. Британия была по духу «более римской», нежели сам Рим.

Что касается злополучного IX легиона, то после страшнейшего разгрома он был пополнен германскими частями и участвовал в завоевательной экспедиции Юлия Агриколы в Каледонию (Северная Шотландия – Хайленд). Покорив многие племена, Агрикола начал сооружение линии крепостей, но закончить строительство не успел – срочно был отозван в Рим. Охранять завоевания на севере был оставлен IX легион. Каждый год, под давлением диких племен римляне отходили все дальше и дальше на юг. В 122 году н. э. в Британию прибыл император Адриан. Его прибытие совпало с одним загадочным событием – бесследным исчезновением всего IX легиона. Легионный лагерь, возможно, сначала был около Каллевы (современный Силчестер) и затем в Линде (современный Линкольн); при Агриколе легион обосновался в новой столице провинции, Эбораке (современный Йорк), где и оставался до своего исчезновения. Тайну его исчезновения до сих пор не могут раскрыть ученые. Известно, что легион был в полном составе направлен из Эборака на подавление очередного восстания северных племен. Обратно никто не вернулся. Имеется множество версий относительно его дальнейшей судьбы. Например, некоторые предполагают, что легион попал в засаду, по типу той, которую устроил Арминий Вару в Тевтобургском лесу. Но не все легионеры погибли, некоторым удалось уйти в горы и даже обосноваться там. Есть сведения, что некоторые шотландские кланы Хайленда с гордостью говорили, что ведут свое происхождение от римских легионеров пропавшего DC легиона. Есть и совсем фантастическая теория, по которой таинственные племена подземных жителей Каледонии похитили за одну ночь весь легион целиком во время, когда тот стоял в укрепленном лагере. Самой правдоподобной версией кажется версия о поголовном истреблении римских солдат племенами восставших бригантов. А завеса тайны, по-видимому, была создана уже римскими властями в Британии, которые, опасаясь гнева Адриана, постарались придать потере легиона некий мистический ореол. Как бы там ни было, после этого IX «Испанский» легион больше нигде не упоминается.

Говоря об исчезнувших легионах, нельзя не упомянуть еще один печальный эпизод из римской военной практики. Произошел он во времена долгой войны Рима с племенами даков. Даки жили на территории современной Румынии и Молдовы, между Карпатами, Дунаем и Тисой. В 85 году н. э. даки во главе с царем Диурпанеем вторглись в римскую провинцию Мезия (современная Болгария) и разграбили ее. Сам наместник провинции погиб в сражении и его отрубленную голову даки считали своим главным трофеем. Император Домициан немедленно двинул в Мезию войска под командованием префекта претория Корнелия Фуска. Ситуация казалась настолько серьезной, что сам император прибыл в армию, захватив с собой даже преторианскую гвардию. После ожесточенных боев Мезия была очищена от даков. Римские войска переправились через Дунай, вторглись в Дакию и двинулись в направлении столицы – Сермитогетузе. Даков к тому времени возглавил молодой, но опытный в военном деле царь Децебал. Ему удалось подчинить своей воле все дакийские племена, усмирить мятежную знать и заручиться поддержкой соседей – сарматов и германцев.

Благодаря этим мерам Децебал в первом же крупном сражении нанес римлянам сокрушительное поражение. Командующий римскими войсками префект Фуск погиб, а вместе с ним был полностью уничтожен V легион «Жаворонки», сформированный еще Юлием Цезарем. Орел легиона попал в руки врага, было взято множество пленных, обоз, метательные орудия и т. п. И хотя в 102 году император Траян, захватив столицу даков, вернул орла V легиона и часть захваченного в той битве римского оружия, этот легион больше не упоминался в списках.

Также нельзя обойти вниманием один из интереснейших и таинственнейших моментов истории христианства поздней Империи. А именно – о гибели и мученичестве фиванского легиона. Это событие связывают с походами императора Максимиана Геркулия, соправителя знаменитого Диоклетиана, на северо-запад Империи. По свидетельству «Страстей акавненских мучеников» епископа Лионского, написанных в первой половине V века н. э., Максимиан хотел истребить христиан. Легион воинов, которые звались «фиванцами», получил приказ выступить в поход, чтобы на Западе принять решительные меры против христиан. Но солдаты не повиновались, поэтому легион вблизи Октодура (современный Мартиньи) сначала дважды был подвергнут децимации, а потом полностью уничтожен. Среди предводителей фиванского легиона назывался некий Мавриций, в честь которого в 515 году даже было построено аббатство Сен-Морис де Агон в долине реки Роны во Франции. Останки погибших легионеров были обнаружены монахами и стали почитаться как чудотворные реликвии. Фиванский легион стал олицетворением стойкости христианских воинов и мучеников; в Швейцарии, на нижнем Рейне и в Италии с этим легионом был связан целый ряд святых, а католическая церковь и по сей день ежегодно отмечает праздник обретения (находки) их останков 22 сентября.

Современные исследователи оспаривают достоверность сведений, сообщенных в «Страстях», и приписывают все события, связанные с гибелью легиона, более поздним временам, а то и вовсе считают их выдумкой христиан, нуждавшихся в оправдании своих нападок на Диоклетиана и Максимиана. Но как тогда память об этом событии смогла пережить века, а фиванские мученики оставаться почитаемыми во многих странах и по сей день? Этой загадке еще предстоит быть разгаданной.

Конечно, это далеко не все случаи исчезновения или уничтожения римских легионов. Были и другие: много легионов в более позднее время были наголову уничтожены парфянами и персами, не меньше – германцами. Но что важно отметить, безотносительно к тому, пропал ли этот легион без вести или точно известно место его гибели, все они проводили в жизнь завоевательную политику Рима в разных уголках мира, а следовательно, являлись захватчиками и оккупантами в глазах местных жителей. И как бы ни было благотворно влияние «римского мира» на окружающих «варваров», они зачастую были готовы до конца отстаивать свою свободу и независимость. Поэтому, говоря о таинственных исчезновениях римских легионов в Азии, Германии, Британии или Дакии, нужно всегда помнить о том, что в самой Италии исчезновения не происходили, а также о том, сколько племен и народов исчезло с карты античного мира благодаря «цивилизаторской» деятельности римских легионов.

В заключение мы приводим краткую историю самых известных пропавших легионов Римской империи.

Legio V Alaudae («Жаворонки»)

Сформирован Цезарем во время Галльской войны из жителей Трансальпийской Галлии, которым он дал затем римское гражданство. Отличился во время войны в Африке и, особенно, против слонов Юбы, поэтому Цезарь дал ему разрешение изобразить на своих значках слона. Он принял также участие в битве при Мунде. После окончания войны Цезарь послал его с пятью другими легионами в Македонию, где легион должен был ждать выступления против парфян. Затем этот легион перешел к Антонию, чью сторону он принял со всем пылом. Со времени битвы при Мутине до эпохи Августа легион стоял лагерем в Испании. Август послал его в Германию, где в 16 году до н. э. легион потерял своего орла в походе против германцев. В момент смерти Августа лагерь легиона находился в Ветере; он взбунтовался одним из первых. Когда мятеж был усмирен, Германик повел легион против германцев. «Жаворонки» участвовали также в других экспедициях Германика и в походе Луция Апрония против фризов в 28 году прекрасно себя проявили. После смерти Нерона легион признал Гальбу, но неохотно, и вскоре после этого – Вителлия. Со своим командиром легатом Фабием Валентом легион направился в Италию, пересек Галлию со множеством всякого рода инцидентов и в конце концов присоединился к армии Цецины. Он сражался при Бедриаке, затем пришел в Рим. Принял участие в битве при Кремоне.

Нестроевые части легиона оставались в Германии, в Ветере. Там солдаты были осаждены Цивилисом и принуждены сдаться; как условие, им навязали признание галльской империи. Этой ценой они могли выйти из лагеря. Но едва они прошли пять миль, как служившие им эскортом германцы набросились на них с угрозами. Неизвестно, что затем стало с «жаворонками». Одни полагают, что они были вычеркнуты Веспасианом из списков армии; другие – что они исчезли вследствие тяжелого поражения в 87 году в ходе войны с даками либо в 92 году в походе против сарматов.

Именно этот легион обозначается на надписях начала Империи под именем legio V Gallica.

Legio VI Ferrata («Железный»)

Это легион Марка Антония. Он всегда стоял лагерем в Сирии. После смерти Германика в 19 году Пизон, изгнанный из Сирии, послал своего друга Домиция Целера, чтобы он успокоил умы солдат. Тот счел себя обязанным привлечь на свою сторону лагерь этого легиона, но легат Пакувий смог удержать легион в повиновении. Пизон отступил в небольшую крепость в Киликии, где легат из Сирии одержал над ним победу: легион VI Ferrata входил в состав экспедиционных сил. Только в 59 году встречается новое упоминание об этом легионе. В это время Корбулон выступил против армян и парфян. В этот период история легиона совпадает с историей III Gallica. Когда наступил мир, он недолго наслаждался отдыхом. 67 год отмечен грозным восстанием евреев; отряд из легиона VI Ferrata вошел в состав армии Цестия; его легат был убит во время разгрома этого военачальника. После выступления Веспасиана он отправился вместе с Муцианом в Италию; но судьба Империи была решена при Кремоне до того, как он прибыл к месту назначения. В это время даки воспользовались гражданской войной, чтобы совершить набеги на границы. Легиону было поручено сдерживать их натиск, и его твердость заставила врагов уважать интересы Рима. После этого он воссоединился со своими тыловыми частями в Сирии. В четвертый год правления Веспасиана Цезенний Пет повел «железный» легион в Коммагену и подчинил его силами страну. В эпоху Траяна он принял участие в походе императора против парфян. В 145–150 годах легион послал отдельный отряд (вексилляцию) в Африку, чтобы поддержать армию Мавретании, которая была не в состоянии противостоять восставшим маврам. Наконец, он сражался против армян и парфян при Марке Аврелии и Луции Вере.

В точности неизвестно, где находился его лагерь. Возможно, что после Второй Иудейской войны он обосновался в Палестине. С этого момента никаких известий о легионе нет.

Legio IX Hispana («Испанский»)

Легион, возможно, сформированный Цезарем и, во всяком случае, принимавший участие в битве при Филиппах, откуда его первоначальное прозвище Macedonica.

Он имел также прозвище Triumphalis, напоминающее о триумфальном вступлении триумвиров в Рим в 43 году. Впоследствии легион принял титул Hispaniensis, или Hispana, ставший постоянным эпитетом. При Августе он находился в Паннонии с легионами VIII и XV; после смерти этого правителя легион взбунтовался, как и другие: известны все детали этого мятежа. В 20 году Африка была разделена восстанием Такфарината и борьба с ним потребовала спешной отправки подкреплений: легион IX Hispana отправился туда из Паннонии. Он оставался там четыре года и вернулся в свою провинцию в 24 году, впрочем, еще до того, как война в Африке была окончена. Вероятно, легион оставался там недолго и при Клавдии был направлен в Британию. Там в 61 году он принял участие в походе против бриттов и был разбит наголову, так что его штат пришлось пополнить 2000 легионеров, заимствованных из германских войск. В 69 году испанский легион предоставил подкрепление армии Вителлия; оно было побеждено вместе с другими сторонниками этого императора при Кремоне. При Домициане вексилляции (отдельные подразделения) легиона участвовали в германском походе: либо в войне 83 года против хаттов, либо в походе против свевов и сарматов в 88 году. Он исчез в начале правления Адриана, по всей видимости, полностью истребленный бригантами.

Его лагерь, возможно, вначале был около Каллевы (современный Силчестер) и затем в Линде. При Агриколе он обосновался в новой столице провинции, Эбораке, где и оставался до своего исчезновения.

Legio XVII, XVIII, XIX

Легионы, погибшие во время поражения Вара. О них ничего неизвестно, кроме того, что в напоминание об этом несчастье их номера были навсегда удалены из серии легионных номеров. Во времена Августа их лагеря находились в Нижней Германии. XVII легион нигде больше не упоминается; XVIII легион известен по трем надписям, одна из которых происходит из лагеря в Ветере; XIX легион упоминается Тацитом.

Legio XX Valeria Victrix («Валериев победоносный»)

Символ: Кабан.

Организован во время Паннонской войны и окончательно сформирован Тиберием. В 6 году н. э. легион находился в Иллирике. Там под командованием Валерия Мессалина он сначала потерпел поражение, но затем устроил страшную резню врагам. Мессалин получил по этому случаю консульские отличия. После поражения Вара Валериев легион был послан в Нижнюю Германию, где и находился в момент смерти Августа в лагере в Жертвенниках Убиев (Ara Ubiorum, современный г. Кёльн). Он принял участие в восстании рейнских легионов и затем в походах Германика против германцев. При Клавдии легион получил приказ перейти в Британию. Там он успешно сражался в 60 году под командованием Светония Паулина. В 69 году он послал отряд Вителлию, как и другие легионы Британии, принял участие в битве при Кремоне и был там побежден. После битвы он вернулся к тыловым частям в Британии. XX легион оставался в этой стране до конца Империи. Сначала его лагерь, без сомнения, был в Честере вместе с легионом II Adjutrix. С начала II века он занимал этот лагерь один. Там его помещает Птолемей, и там найдено большое количество надписей, относящихся к этому легиону. Естественно, он использовался во всякого рода работах, например, на валу Адриана. Когда Галлиен усиливал гарнизоны Рейна, чтобы противостоять германцам, в Галлию были отправлены отряды, сформированные из легионов Британии. Солдаты XX легиона были направлены в Майнц. После этого о легионе нет никаких упоминаний.

Legio XXI Rapax («Стремительный»)

Символ: Козерог.

Был сформирован Августом вследствие поражения Вара. В момент смерти Августа легион стоял лагерем в Ветере (ок. современного г. Ксантена). Он принял участие в походах Германика в Германию. Когда умер Нерон, легион располагался в Виндониссе в Верхней Германии (современный Виндиш в Швейцарии). Он последовал за Вителлием в Италию и сражался при Бедриаке. Практически полностью уничтоженный при Кремоне, легион вернулся в свой лагерь, но затем, пополнив свой состав, сразу же выступил в поход против Цивилиса. Именно благодаря его доблести римляне оказались победителями при Трире и смогли одержать верх над восставшими. После этой блестящей победы он оставался на Рейне и был размещен в Майнце. Мы не знаем, что с ним стало затем. Некоторые относят его исчезновение к 89 году и связывают с восстанием Антония Сатурнина, другие – с войной против сарматов в 92 году, наконец, третьи придерживаются мнения, что он был вычеркнут из списков армии в правление Траяна или даже в начале правления Адриана, но не могут объяснить причину этой немилости.

Прозвище Rapax («Стремительный») было дано легиону за его храбрость и порыв в бою.

Legio XXII Dejotariana («Дейотаров»)

Этот легион был сначала сформирован тетрархом Галатии Дейотаром в подражание римским войскам. Когда Галатия стала римской провинцией в 25 году до н. э., он не был распущен и продолжал существовать как вспомогательная часть. После поражения Вара и гибели находившихся под его началом войск легион был вписан с номером XXII в список имперских легионов. Сначала он не имел названия, впрочем, в нем не было необходимости вплоть до разделения легиона надвое при Клавдии и создания легиона XXII Primigenia. Прозвище Dejotariana было официально присвоено ему только в правление Траяна.

Август разместил его в Египте, в Александрии. Как и III Cyrenaica, легион принял участие в подавлении мятежа евреев при Нероне; в 63 году он предоставил контингент для похода Корбулона против парфян. Легион был первым, признавшим Веспасиана; затем он послал отряд в 1000 человек с Титом Юлием Александром на осаду Иерусалима, где легионеры отличились. Легион бесследно исчез в начале II века во время Парфянской войны Траяна или, что более вероятно, во время похода императора Адриана против восставшей Иудеи. Известно, что эта борьба была трудной и стоила больших потерь римлянам.

Примечания

1

Генитив – родительный падеж.

(обратно)

2

Терракоты – неглазурованные керамические изделия.

(обратно)

3

Лаций – область центральной Италии, в которую входил Рим.

(обратно)

4

Оргиастический – сопровождающийся оргиями.

(обратно)

5

Ересь – вероучение, основанное на некоторых общих с официальной церковью догматах, но отличное от церковного.

(обратно)

6

Колоны – свободные арендаторы небольших участков земли.

(обратно)

7

Префект претория – начальник преторианской гвардии.

(обратно)

8

Принцепс – так в Древнем Риме называли первых императоров.

(обратно)

9

Квесторы, эдилы и преторы – важные должности в Древнем Риме.

(обратно)

10

Децемвир – член коллегии 10 судей для рассмотрения разных дел.

(обратно)

11

Аккламация – метод принятия решения аплодисментами.

(обратно)

12

Номенклатор – раб, знающий имена и должности влиятельных лиц и подсказывавший их хозяину.

(обратно)

13

Империй – совокупность символов власти.

(обратно)

14

Паннония – римская провинция, располагавшаяся на территории современной Венгрии.

(обратно)

15

Синкретизм – слияние несопоставимых образов и взглядов.

(обратно)

16

Свевы – германское племя или племенной союз.

(обратно)

17

Православием часто называют ортодоксальную ветвь раннего христианства.

(обратно)

18

Федераты – официально признанные союзники Империи.

(обратно)

Оглавление

Введение

Этруски – таинственные предшественники Рима

Как возник Вечный город

Тайны культов империи

Загадки императоров

Тайны пропавших легионов

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно