Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Рой Медведев
К суду истории. О Сталине и сталинизме

ОТ АВТОРА

Книга, которую я предлагаю вниманию читателей, – одна из моих главных книг, посвященных сталинизму. Около двадцати лет я готовился в той или иной форме к ее написанию; а затем более двадцати пяти лет работал непосредственно над ней, собирая по крупицам, а иногда и целыми пригоршнями свидетельства, факты и документы из истории сталинизма, размышляя над ними, обсуждая их с друзьями и единомышленниками и полемизируя с оппонентами. Я встречался и подробно беседовал с прошедшими сталинские тюрьмы и лагеря старыми большевиками, в том числе с немногими оставшимися в живых участниками оппозиций, а также с чудом выжившими бывшими эсерами, анархистами и меньшевиками, беспартийными техническими специалистами, с бывшими военными, учеными, писателями, журналистами, партийными работниками, простыми рабочими и крестьянами, с теми, кого называли «кулаками», и теми, кто их «раскулачивал», со священнослужителями и простыми верующими, с бывшими чекистами, с вернувшимися в Советский Союз эмигрантами и теми, кто собирался уехать из СССР.

С тех пор как я начал думать о политических реальностях нашей страны и всего мира (люди моего поколения размышлять об этом начали очень рано), я считал себя сторонником социальной справедливости и социализма. Однако я никогда не был слепым сторонником какой-либо политической или социальной доктрины. Действительность была слишком жестокой, и я тяжело переживал не только трагедию, обрушившуюся в 1938 г. на нашу семью, но и драматические события войны 1941 – 1945 гг., в которой мне пришлось если не прямо, то косвенно участвовать. Я достаточно хорошо понимал, что социализм, каким бы мне хотелось его видеть, – это еще далекий идеал, тогда как реальная жизнь народных масс все еще полна несправедливостей и страданий. Разобраться в окружавшей меня противоречивой действительности и искать пути к ее изменению и улучшению, не исключая и изменений в господствующих тогда идеологических концепциях, давно стало целью и стимулом моей жизни и деятельности, определило выбор философии как моей главной специальности, а истории и педагогики как первых областей моей практической деятельности. Уже в 50-е гг. я начал думать о написании большой книги по истории советского общества, но только в 1964 г. смог обсуждать ее черновые варианты со многими своими друзьями, а также в кабинетах директора Института марксизма-ленинизма, главного редактора Издательства политической литературы и в некоторых кабинетах ЦК КПСС. В начале 1969 г., когда был завершен одиннадцатый вариант рукописи, я решил опубликовать ее за границей. Главной причиной такого решения были реальная угроза реабилитации Сталина, с одной стороны, а также угроза репрессий против меня и моего брата Жореса – с другой.

Первое издание книги увидело свет в США под названием «Let History Judge» («Пусть история судит»), а в 1972 – 1973 гг. под другими названиями она вышла также в ФРГ, Франции, Италии, Бельгии, Японии и позднее в Испании. Новое, расширенное издание появилось на русском языке в 1974 г. в США и позднее на китайском языке в Пекине.

Опубликование книги вызвало множество рецензий, критических отзывов, обсуждений, в основном доброжелательных. Но я не мог считать затронутые в ней темы исчерпанными и продолжал работать как историк и философ по многим направлениям. Во-первых, сам факт издания книги в разных странах и распространения ее в СССР стал причиной того, что ко мне начали поступать различного рода документы и материалы, неизвестные мне книги и статьи 20 – 30-х гг., а также недавно написанные мемуары, авторы которых хотели бы сообщить то или иное свидетельство или высказать свое мнение по больным для нашего общества вопросам.

Во-вторых, работа над другими проблемами советской истории, а также исследование структуры и особенностей советского общества позволили мне издать в 1972 – 1989 гг. еще несколько работ, в которых я рассматривал природу сталинизма, его предпосылки и последствия, а также судьбы отдельных противников Сталина и людей из его ближайшего окружения. В-третьих, именно в последние годы я имел возможность прочитать многие книги о Сталине и эпохе Сталина, о проблемах сталинизма и советской истории в целом, которые были опубликованы западными советологами. Я говорю о книгах Р. Такера, А. Улама, Р. Конквеста, С. Коэна, Б. Суварина, Л. Шапиро, Ж. Ж. Мари, Г. Солсбери, Дж. Боффа, М. Левина, Р. Даниэльсона, В. Леонгарда, Дж. Кармайкла и некоторых других.

Нельзя, разумеется, не сказать о большом количестве книг и статей, опубликованных на Западе советскими авторами, а также писателями, публицистами и учеными, эмигрировавшими из СССР и некоторых стран Восточной Европы. Эти многочисленные работы с разных точек зрения освещают многие малоизвестные страницы нашего прошлого, в них содержатся различные концепции, теории и предположения, обсуждение которых полезно для историка. Я имею в виду книги Е. С. Гинзбург, Н. Я. Мандельштам, А. И. Солженицына, Л. З. Копелева, В. Т. Шаламова, Ж. А. Медведева, Е. А. Гнедина, А. Антонова-Овсеенко, В. Гроссмана, Б. Г. Бажанова, М. Агурского, М. Реймана, А. М. Некрича, М. Геллера, М. Джиласа, А. Левитина-Краснова, Э. Кольмана, В. Чалидзе, Л. Чуковской, Максудова и мемуары Н. С. Хрущева.

И наконец, еще одним крайне важным стимулом для продолжения моей работы по истории сталинизма стало то обстоятельство, что в нынешних условиях в области идеологии и общественных наук именно проблема Сталина и сталинизма оказалась в центре борьбы – борьбы между теми, кто стремится к радикальному обновлению советского общества, и теми, кто этому препятствует.

Даже в начале 1985 г. была сделана попытка реабилитировать Сталина. По мере приближения 40-летней годовщины победы СССР в Великой Отечественной войне усиливались его восхваления как полководца и государственного деятеля. Существовали даже планы возвращения имени Сталина городу Волгограду и Волгоградскому району в Москве. Этого не произошло благодаря прежде всего переменам в руководстве партии.

Но и в первой половине 1986 г. осуждение Сталина и сталинизма можно было встретить скорее в намеках, чем в прямой речи. Первым решительным шагом политики гласности в этой области стала журнальная публикация романа А. Бека «Новое назначение», в котором автор не только воссоздал очень точный и зловещий облик Сталина, но и раскрыл сущность олицетворявшейся им авторитарно-деспотической системы управления.

Поворотным моментом в развитии политики гласности стали решения январского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС. Не случайно в начале 1987 г. на экраны страны вышел фильм грузинского режиссера Т. Абуладзе «Покаяние». Необычный по художественной форме фильм, в котором использован не только метод реализма, но и сюрреализма, гротеска и абсурда, наносит большой удар по идеологии тоталитаризма вообще и сталинизма в частности.

В это же время публикуется неоконченный роман Ю. Трифонова «Исчезновение», главной темой которого являются репрессии 30-х гг. против активных деятелей Октября, а писатели Д. Гранин в своем произведении «Зубр» и В. Дудинцев в «Белых одеждах» рассказывают о разгроме Сталиным и Лысенко классической генетики.

Советским читателям стала известна, наконец, поэма А. Твардовского «По праву памяти»; в ней поэт говорит о трагедии раскулачивания, жертвой которого стала его семья, и о других беззакониях времен культа личности. Опубликована и знаменитая поэма А. Ахматовой «Реквием» – о репрессиях в Ленинграде, продолжавшихся до смерти Сталина. Всеобщее внимание привлекла повесть А. Приставкина «Ночевала тучка золотая» о трагедии чеченского народа, выселенного в 1944 г. со своих исконных земель.

Зимой и весной 1987 г. увидели свет ждавшие этого пятнадцать – двадцать пять лет большие циклы стихотворений Б. Слуцкого, О. Берггольц, А. Тарковского, Б. Чичибабина, А. Жигулина, Н. Заболоцкого, В. Шаламова и некоторых других поэтов. В том же году опубликован роман А. Рыбакова «Дети Арбата», ставший заметным событием в литературной и общественно-политической жизни страны. На мой взгляд, этот роман является не только превосходным художественным произведением, но в нем дан также исторически и психологически точный портрет Сталина 1933 – 1934 гг., когда он уже готовил серию коварных провокаций, чтобы иметь повод уничтожить всех недовольных и создать аппарат, основанный на тоталитарной власти «вождя».

Наступление на сталинизм в литературе и киноискусстве продолжалось летом и осенью 1987 г. Следует упомянуть об опубликованной тогда знаменитой «Повести непогашенной луны» Б. Пильняка, запрещенной по личному распоряжению Сталина в 1926 г. Всем было очевидно, что речь в ней шла о некоторых темных обстоятельствах смерти М. В. Фрунзе.

Новая, более сильная атака на сталинизм началась в 1988 г. Журнал «Новый мир» открыл год романом «Доктор Живаго» Б. Пастернака, а «Октябрь» – эпическим романом В. Гроссмана «Жизнь и судьба». Этот роман создавался во второй половине 50-х гг. под прямым влиянием XX съезда КПСС. Однако в 1961 г. роман был «арестован». У автора, у его друзей и даже из редакций двух журналов были изъяты все его копии и черновики. Как заявил Гроссману член Политбюро М. Суслов, роман можно будет напечатать лишь через 200 – 300 лет. Что ж, нам пришлось ждать этой книги только 27 лет.

Новым шагом в изучении и осуждении сталинизма драматургом М. Шатровым явилась его вышедшая в начале года пьеса «Дальше… дальше… дальше!».

Неоценимым источником для исследователя стали опубликованные многочисленные воспоминания. Среди них роман-хроника Е. Гинзбург «Крутой маршрут», воспоминания С. Газаряна, рассказы В. Шаламова. Эти три книги я считаю лучшими произведениями на лагерную тему.

Существует преемственность между нынешней критикой сталинизма и антисталинской кампанией начала 60-х гг. Но есть и ряд важных различий. Известно, что доклад о культе личности на XX съезде партии и антисталинская направленность XXII съезда были связаны в первую очередь с личной инициативой Н. С. Хрущева, встретившей открытое и скрытое сопротивление значительной части идеологического аппарата партии, влиятельных военных и государственных лидеров.

В 1987 г. наступление на сталинизм началось широким фронтом. Выступая с докладом на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС, Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев еще раз заострил внимание на трагических событиях 30-х гг. «Иногда утверждают, – заявил он, – что Сталин не знал о фактах беззакония. Документы, которыми мы располагаем, говорят, что это не так. Вина Сталина и его ближайшего окружения перед партией и народом за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна. Это урок для всех поколений».

Большую роль в борьбе со сталинизмом играет деятельность Комиссии Политбюро ЦК КПСС, занимающейся реабилитацией безвинно осужденных. Немалое значение имеют и многочисленные публикации в прессе, частично использованные в настоящем издании.

Введение в научный оборот огромного количества новых фактов, свидетельствующих о той цене, которую наш народ заплатил за индустриализацию и коллективизацию, за голод 1933 г. и раскулачивание, заставляет пересмотреть ту концепцию, которая была выработана еще на XX и XXII съездах партии и с тех пор господствовала в советской исторической науке, а именно: все главные преступления Сталина начинаются только после 1934 г., а его политика на рубеже 20-х и 30-х гг. правильна.

К сожалению, в работе по восстановлению исторической правды участвуют пока в основном писатели, журналисты, работники кино, но не профессиональные историки, хотя на повестке дня стоит вопрос об издании новой книги по истории КПСС, новых учебников для школ и вузов. Однако официальная историческая наука немного пока сделала в этой области.

Одной из первых попыток со стороны советских историков раскрыть феномен Сталина стала книга «Триумф и трагедия» генерал-полковника Д. А. Волкогонова. В целом же задачу осмысления сущности и последствий сталинизма советская историческая наука пока не решила.

Интерес советских людей к истории своей страны очевиден. Однако этот интерес порождает иногда и всевозможные спекуляции. Вместе с тем часть людей воспринимает восстановление исторической правды как крушение всех своих идеалов. Они направляют в редакции газет и журналов письма с нападками на авторов антисталинских публикаций. Наиболее характерным явилось письмо, написанное Н. Андреевой и опубликованное в газете «Советская Россия» в марте 1988 г.; оно было воспринято общественностью как манифест антиперестроечных сил.

Разумеется, критиковать сталинизм можно с разных позиций, делая из этой критики разные выводы. Наш народ очень плохо знает свое прошлое, и поэтому неудивительно, что даже то ограниченное разоблачение сталинских преступлений, которое было предпринято в 1956 г. на XX съезде КПСС, породило среди многих людей не только растерянность, но и разочарование в социализме. Но было бы опасной иллюзией считать, что этого разочарования можно избежать, если и дальше держать советских людей в неведении. Мир велик, и в нем выступают и борются за ум и чувства людей разные силы. И если мы будем отказываться «в интересах социализма» от всестороннего изучения эпохи Сталина, то добьемся обратного результата. Социализм не сможет сохранить за собой репутацию научного учения об обществе, если не сумеет объяснить те социально-исторические, экономические и политические процессы, которые при определенных условиях приводят в социалистических странах к бюрократическому перерождению государства и к тирании отдельных личностей.

«Что пострадало при Сталине, – писал И. Эренбург, – идея или люди? Нет, идее не был нанесен удар. Удар был нанесен людям моего поколения».

Это неверно. Беззакония сталинской эпохи нанесли тяжелый удар и по людям, и по самой идее социализма. И те, кому дороги эти идеи, кто не желает, чтобы гибель миллионов людей, ставших жертвами жестокого произвола, осталась в нашей истории лишь бессмысленной трагедией, должны преодолеть одно из наиболее опасных последствий сталинизма – боязнь говорить правду.

Я многое уточнил в своих взглядах, но сохранил свою приверженность социалистическим идеалам. Мне пришлось выслушать не только много грубой и несправедливой критики, но и угроз со стороны отечественных и зарубежных сталинистов. Мне пришлось также выслушать и прочесть немало грубой и несправедливой критики со стороны тех отечественных и зарубежных авторов, которым трудно сегодня произнести с каким-либо положительным эпитетом слово «социализм». Я надеюсь, что лучшим ответом на подобного рода обвинения будут служить факты и доводы, которые читатель найдет в самой книге.

Я ненамного изменил и общую структуру своей работы, которую некоторые читатели и рецензенты упрекали за односторонность. Я принимаю этот упрек, однако не считаю это серьезным недостатком. В своей книге я стремился рассмотреть лишь одну из сторон советской действительности в определенный период развития советского общества. Как и любая другая наука, история имеет право на абстракцию. Прибегая к сравнению, можно назвать эту книгу «историей болезни», тяжелой и длительной болезни советского общества, которая получила название сталинизма. Конечно, все мы хорошо знаем, что эпоха Сталина была не только эпохой террора. Это было также время разностороннего прогресса, который тоже должен быть темой исторических исследований. Но наука не может обходить и самых темных сторон прошедших эпох. У истории, как писал Виктор Гюго, нет корзины для мусора.

Естественно, что в центре внимания автора находится фигура Сталина. Однако данная книга является не только его биографией. Речь в ней идет не об одном Сталине, но и о тех социально-политических и экономических условиях и группах, которые он использовал.

В течение многих лет мне оказывали содействие в работе сотни людей, и без их помощи она не могла бы продвигаться вперед. Они помогали материалами, свидетельствами, советами и критическими замечаниями. Пользуясь случаем, я хочу выразить благодарность за оказанную помощь И. П. Гаврилову, С. О. Газаряну, Л. М. Портнову, А. И. Бабинец, Е. П. Фролову, А. М. Дурмашкину, Петру Чагину, С. И. Бердичевской, Д. Ю. Зориной, П. И. Шабалкину, А. В. Снегову, А. Е. Ефстафьеву, М. В. Острогорскому, И. М. Данишевскому, О. Г. Шатуновской, Р. Б. Лерт, А. П. Хосиеву, М. А. Солнцевой, П. В. Аксенову, И. П. Алексахину, Э. Г. Лейкину, М. Н. Авербаху, Е. А. Гнедину, А. Н. Грамп, Н. К. Илюхову, Е. А. Косаревой, С. П. Писареву, Р. Г. Алихановой, П. В. Рудневу, Н. М. Улановской, А. И. Ханьковскому, М. Л. Фишман, Я. И. Дробинскому, А. И. Тодорскому, Б. И. Иванову, С. Б. Бричкину. Мне помогали в работе такие участники важных событий прошлого, как М. П. Якубович, З. Б. Гандлевская, А. М. Ларина, И. Н. Форштендекер, Т. С. Третьякова, Г. И. Меньшиков, Е. А. Грин, Е. З. Огородницкая, А. З. Огородницкая. Я называю имена только тех, кто дал мне на это согласие, или тех, кого уже нет в живых.

Большую помощь материалами и документами из своих личных архивов мне оказали писатели К. М. Симонов, И. Г. Эренбург, А. Т. Твардовский, A. Г. Дементьев, И. А. Сац, В. А. Каверин, Ю. В. Трифонов, А. А. Бек, B. Ф. Тендряков, К. Икрамов, Л. З. Копелев, Б. С. Ямпольский, И. С. Шкала, В. П. Аксенов, Е. С. Гинзбург, В. Т. Шаламов, С. Н. Ростовский (Эрнст Генри), А. Г. Письменный, В. А. Рудный, С. Э. Бабенышева, В. Д. Дудинцев, Е. Я. Драбкина, Ю. Ф. Карякин, Л. Ф. Кабо, Е. Ю. Мальцев, Л. Е. Пинский, режиссер М. И. Ромм.

Я получил также помощь и поддержку от ученых и научных работников разных областей знания: П. Ф. Здрадовского, Ф. Ф. Королева, Б. Л. Астаурова, А. Д. Сахарова, А. М. Некрича, М. Агурского, В. Ф. Турчина, Ю. Тувина, A. П. Аллилуева, И. В. Николаева, Л. П. Петровского, Д. И. Лев, В. Н. Литвинова, Л. В. Карпинского, Г. Б. Федорова, Дональда Маклейна, И. Н. Хохлушкина, B. П. Эфроимсона, А. А. Шибанова и других.

С самого начала и на всех стадиях работы над книгой – от ее замысла до публикации – главным помощником был мой брат Жорес Медведев.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВЫДВИЖЕНИЕ И ВОЗВЫШЕНИЕ СТАЛИНА В ПАРТИИ

1 СТАЛИН ВО ГЛАВЕ ВКП(б)

СТАЛИН ДО 1917 г.

Западные биографы Сталина уделяют значительное внимание его детским и юношеским годам, справедливо полагая, что основные черты личности формируются в детстве и юности. Как отмечает в своей книге о Сталине А. Улам, именно бедность и суровое детство Сталина оставили неизгладимый след на всей его жизни, превратив его очень рано в недоверчивого и грубого человека, лишенного сентиментальности, плохо владевшего русским языком, страдавшего от комплекса неполноценности, амбициозного, пренебрегавшего столь важными для грузина традициями родства и личной дружбы [1] .

Как известно, Сталин (Джугашвили) родился 9 (21) декабря 1879 г. в маленьком грузинском городе Гори в бедной семье. Его отец, Виссарион Иванович Джугашвили, родом из крестьян, работал в Гори сапожником. Необразованный и грубый человек, он не мог оказать на сына хорошего влияния. К тому же он вскоре покинул семью и переехал в Тифлис, где некоторое время работал на обувной фабрике. Затем вернулся в Гори уже больным и умер, когда его сын был подростком. Позднее Сталин никогда не вспоминал об отце, и дата его смерти не приводится в официальной хронологии жизни и деятельности Сталина [2] .

Мать Сталина, Екатерина Георгиевна Геладзе, родилась тоже в крестьянской семье. На жизнь она зарабатывала шитьем и стиркой белья. Времени для воспитания детей у нее не было, и маленький Coco (как называли Сталина в детстве) большую часть времени проводил на улице. Он был не единственным ребенком в семье Джугашвили, но другие дети рано умерли. В раннем детстве Сталин переболел оспой, оставившей следы на его лице. Среди различных кличек, под которыми он позднее фигурировал в документах, была и кличка Рябой. В двенадцатилетнем возрасте Сталин повредил в дорожном происшествии левую руку, и со временем она стала короче и слабее правой. Он тщательно скрывал свою частичную сухорукость, старался не раздеваться при людях и редко показывался даже врачам.

Уже в детстве Сталину было присуще упрямство и стремление к превосходству над сверстниками. Он не отличался большими способностями, но был упорен и много читал. Небольшого роста и физически слабый, Coco не мог рассчитывать на успех в мальчишеских потасовках и боялся быть избитым. Он рано стал скрытным и мстительным и всю жизнь недолюбливал высоких и физически крепких людей. Стремление к славе рано овладело умом и чувствами Сталина. Но он был беден, считался инородцем и понимал, что бедный грузинский юноша из маленького провинциального городка немногого сможет добиться в царской России. Большое впечатление на молодого Сталина произвели книги и судьба грузинского писателя А. Казбеги – одного из богатейших помещиков Грузии, который освободил своих крестьян от податей, отказался от богатства и почти десять лет жил в горах как простой пастух. Лишь с 1880 по 1886 г. он занимался писательским трудом. Депрессия и тяжелая душевная болезнь скоро свели его в могилу [3] . Особенно нравился Сталину роман Казбеги «Отцеубийца» о борьбе крестьян-горцев за свою независимость и свободу. Один из героев романа – неустрашимый Коба – стал героем и для молодого Coco. Он даже начал называть себя Кобой, и это имя стало первой партийной кличкой Джугашвили. Старые большевики в 30-е гг. (а Молотов и Микоян еще позднее), обращаясь к Сталину, нередко называли его Кобой. Позднее у Сталина было немало партийных кличек, его называли Ивановичем, Василием, Васильевым. Но имя Коба и фамилия-псевдоним Сталин остались на всю жизнь.

Когда Coco исполнилось восемь лет, мать определила его в Горийское духовное училище. Четырехлетний курс в училище Сталин прошел за шесть лет. Ему было трудно, так как обучение велось в основном на русском языке. Сталин научился хорошо писать по-русски, однако свободно говорить так и не мог до конца жизни. Он говорил по-русски лишь тихим голосом, медленно и с сильным грузинским акцентом. В революционной среде, где ораторские способности ценились особенно высоко, Сталин постоянно испытывал чувство неполноценности. Тем не менее он с отличием кончил духовное училище и в 1894 г. поступил в Тифлисскую духовную семинарию. В духовном училище и особенно в семинарии царила обстановка обскурантизма, повседневного мелочного контроля и взаимных доносов. Здесь были строгий режим и почти военная дисциплина. Неудивительно, что семинарии в России воспитывали не только верных слуг режима и церкви, но и революционеров. Сам Сталин говорил в 1931 г. в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом:

«Я не могу утверждать, что у меня уже с 6 лет была тяга к социализму. И даже не с 10 или с 12 лет. В революционное движение я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье… Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма…»

Тифлисская семинария дала России не только Сталина, но и таких известных революционеров, как Миха Цхакая, Ной Жордания, Ладо Кецховели, С. В. Джибладзе, Н. С. Чхеидзе, Филипп Махарадзе и некоторых других. Не меньше революционеров окончили и армянскую духовную семинарию.

Семинария, несомненно, повлияла на Сталина и в другом отношении. Она развила и ранее присущие ему изворотливость, хитрость и грубость. Догматизм и нетерпимость, характерный для его статей и выступлений стиль катехизиса также сложились, бесспорно, не без влияния церковного образования. С ранней молодости Сталин был также начисто лишен чувства юмора. «Общие друзья и соученики Сталина по духовной семинарии всегда печалились: Коба шутить совсем не умеет. Удивительно, грузин не понимает шуток. На самую безобидную отвечает кулаками» [4] . В книге «Только один год», которая дает гораздо более точный психологический портрет Сталина, чем первая книга С. Аллилуевой «Двадцать писем к другу», дочь Сталина писала:

«Церковное образование было единственным систематическим образованием, полученным моим отцом. Я убеждена, что церковная школа, где он провел в общем более десяти лет, имела огромное значение для характера отца на всю его жизнь, усилив и укрепив врожденные качества. Религиозного чувства у него никогда не было. Бесконечные молитвы, насильственное духовное обучение могли вызвать у молодого человека, ни на минуту не верившего в дух, в бога, только обратный результат: крайний скептицизм ко всему “небесному”, “возвышенному”. Результатом стал, наоборот, крайний материализм, цинический реализм “земного”, “трезвого”, практического и сниженного взгляда на жизнь. Вместо духовного опыта он развил в себе совсем другой: близкое знакомство с лицемерием, ханжеством, двуличием, таким характерным для немалой части духовенства, которая верует лишь внешне, то есть на самом деле не верует вообще… Из своего семинарского опыта он заключил, что люди нетерпимы, грубы, обманывают свою “паству” и тем держат ее в руках, интригуют, лгут и, наконец, имеют многие слабости и очень мало добродетелей. Нетерпимость, негибкость, неспособность согласиться с противоположным мнением, если оно очевидно более здравое, я отношу в нем также на счет опыта, вынесенного из семинарии, где воспитанникам прививались фанатизм и нетерпимость» [5] .

Сталин и сам относил начало своей революционной деятельности к 15-летнему возрасту, когда он установил связь с первыми кружками марксистов и пристрастился к чтению подпольной литературы. В это время он впервые прочитал работы К. Маркса и Ф. Энгельса. По официальной версии, именно за чтение запрещенной литературы и создание социал-демократического кружка Сталин был исключен из семинарии в мае 1899 г. и поступил на работу в Тифлисскую геофизическую обсерваторию. А. Улам писал в своей книге о большом влиянии на молодого Сталина грузинского революционера Сильвестра Джибладзе, одного из видных и известных всей грузинской социал-демократии основателей группы «Месамедаси». В официальной биографии Сталина даже не упоминается имя Джибладзе, который позднее примкнул к грузинским меньшевикам, участвовал в 1918 г. в создании независимой грузинской демократической республики, был арестован при образовании в 1921 г. Советской Грузии и освобожден незадолго до своей смерти в 1922 г. [6] . Немалое влияние на Сталина оказал в 1897 – 1900 гг. Ладо (Владимир) Кецховели, один из наиболее видных организаторов грузинской, а затем и бакинской социал-демократии. Под пером составителей «Краткой биографии» Сталина 26-летний Л. Кецховели превратился в «ближайшего соратника» 19-летнего Сталина. Как известно, Кецховели был убит в сентябре 1902 г. в Метехском тюремном замке выстрелом одного из тюремщиков. В 1900 г. Сталин познакомился с 32-летним профессиональным революционером Виктором Курнатовским, приехавшим в Тифлис и уже в 1901 г. арестованным здесь. Незадолго до появления в Грузии ссыльный Курнатовский встречался в Минусинске с Лениным. Знакомство с Курнатовским, чтение работ В. И. Ленина, а затем и газеты «Искра», которая появилась в Закавказье в 1901 г., сделали молодого Сталина сторонником Ленина. После раскола российской социал-демократии на большевиков и меньшевиков Сталин решительно становится на сторону большевиков. Надо отметить, однако, что именно в Грузии влияние фракции меньшевиков было преобладающим. Грузинские меньшевики оказались не только наиболее влиятельной, но и наиболее организованной революционной силой в Грузии в 1917 г., что и позволило им вскоре прийти к власти и в течение трех лет возглавлять правительство независимой Грузии.

Весной 1901 г. Сталин перешел на нелегальное положение. Он принимает участие в организации забастовок и демонстраций, в том числе известной Батумской демонстрации в марте 1902 г. Здесь, в Батуми, Сталин был арестован и сослан в Восточную Сибирь, где провел около двух лет.

В одной из своих статей Л. Троцкий писал о творческом бесплодии Сталина в 1900 – 1910 гг. Это утверждение несправедливо. Сталин был не только практиком революции, он претендовал и на роль теоретика, во всяком случае в масштабах Закавказья. В 1900 – 1910 гг. Сталин написал немало статей и брошюр, однако все они были написаны на грузинском языке и опубликованы в грузинской со циал-де мок ра ти чес кой печати. Работы этого периода составляют два первых тома его Сочинений, и большая часть из них переведена с грузинского языка лишь в 1945 – 1946 гг. Конечно, литературное творчество Сталина начала века ни по количеству, ни по качеству нельзя поставить в один ряд с творчеством других руководителей российской социал-демократии. Но и неправильно заявлять о творческом бесплодии Сталина.

В книге Ж.-Ж. Мари «Сталин» можно прочесть: «Когда революция (1905 г.) начиналась, Коба был всего лишь районным активистом. Революция для него ничего не меняет. Она не “раскрывает” его, как раскрывает Троцкого в другом конце империи. Она проходит сквозь него, как тень. Сталин всегда был человеком комитетов, ограниченных групп мелких, средних или крупных руководителей… Коба не обладал никакими качествами, позволяющими руководить массовым движением: ораторским талантом, живостью мысли, широтой взгляда, чувством завтрашнего дня, энтузиазмом. Наконец, в пылу, когда массы возвышают на мгновенье свое повседневное существование, чтобы сделать его историей, Сталин, холодная и скрытная натура, терялся. Способный для закулисных маневров, он в 1905 г. стушевался… Коба и революция не знали друг друга» [7] .

Эти утверждения также несправедливы. Верно, что Сталин не являлся трибуном революции. Он не обладал живостью мысли. Но его неверно называть лишь районным активистом, ибо сферой его деятельности было все Закавказье и он участвовал в работе Всероссийской партийной конференции в Таммерфорсе в 1905 г., а также IV и V съездов РСДРП – в Стокгольме и Лондоне (в 1906 и 1907 гг.). Одним из главных ораторов на V съезде партии был Л. Троцкий, который писал позднее, что он узнал о присутствии Сталина на первых съездах партии только из биографии последнего, написанной французским автором (Б. Сувариным) и опубликованной в Париже в 1935 г. Это пренебрежительное замечание Троцкого дает скорее повод к нелестной оценке самого Троцкого. В те годы делегатов на партийных съездах было немного (около 150 на IV и около 350 нa V). Однако молодой Троцкий уже тогда обладал чрезмерным высокомерием и не желал замечать многих ничем еще не отличавшихся рядовых делегатов, да к тому же еще «с совещательным голосом» [8] .

Неверно утверждать также, что революция 1905 г. не «раскрыла» Сталина, что он прошел через нее «как тень», что «Коба и революция не знали друг друга». Нет, революция раскрыла многие стороны сталинской натуры, и он принимал участие во многих важных ее событиях, хотя и предпочитал действовать обычно не на переднем плане. Именно Сталину принадлежит сомнительная честь быть не только участником, но и организатором некоторых крупных террористических актов или, как их называли тогда, «эксов», то есть экспроприаций. В основном это были вооруженные ограбления банков, почтовых карет, пароходов, которые допускали тогда большевики в качестве средства для пополнения партийной кассы и закупки оружия, а также для воздействия на царскую администрацию. Особенно большую известность получило вооруженное ограбление Тифлисского казначейства, которое дало в кассу большевиков более 300 тыс. руб. Этот «экс» был проведен группой боевиков с участием Камо (С. А. Тер-Петросяна), однако в его организации и планировании приняли участие Сталин и Л. Б. Красин, руководитель боевой технической группы при ЦК. Организация подобного рода «эксов» требовала от Сталина не только хладнокровия, хитрости и жестокости, но и связей с уголовным миром Грузии. Многие «эксы» сопровождались человеческими жертвами, но это были убийства «в интересах дела».

В 30 – 40-е гг. большое число статей и немало книг были посвящены начальным этапам революционной деятельности Сталина на Кавказе. В этих работах Сталину приписывалось множество заслуг, которых у него не было. Однако все авторы, включая и Л. Берия, обходят молчанием участие Сталина в террористической деятельности на Кавказе.

В 1907 г. Сталин переходит на работу в бакинскую организацию РСДРП. Участие в «эксах» делает его пребывание в Тифлисе небезопасным. К тому же в Грузии в социал-демократическом движении возобладали меньшевики, которые были решительными противниками террора. Сталин принимал участие в организации крупнейших по тем временам выступлений рабочего класса Баку, обративших на себя внимание В. И. Ленина. Несколько раз Сталина арестовывали и ссылали, но каждый раз ему удавалось бежать и возобновлять свою нелегальную работу на Кавказе. Активный участник революционного движения в Закавказье С. И. Кавтарадзе вспоминал позднее, что молодой Сталин часто был груб и несдержан по отношению к товарищам, нередко обрушивался на них с нецензурной бранью. Но это не было каким-то редким исключением, примеры подобной несдержанности и грубости были довольно распространены в революционной среде.

Из личной жизни Сталина в этот период нужно отметить смерть его первой жены Екатерины Сванидзе, с которой он прожил несколько лет. Сталин был очень привязан к жене, и ее смерть не смягчила его характер. Их сын Яков остался на попечении родственников. Сталин мало заботился и думал о нем.

В 1911 – 1912 гг. Сталин продолжает свою деятельность в столице Российской империи. Его статьи часто появляются в петербургской газете «Звезда», в газетах «Правда» и «Социал-демократ». Заслуги его были замечены. На VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП, состоявшейся в январе 1912 г., он был заочно кооптирован в состав ЦК партии, а также включен в состав Русского бюро ЦК РСДРП вместе с Ф. И. Голощекиным, Я. М. Свердловым, Е. Д. Стасовой, Г. И. Петровским, А. В. Шотманом, А. Е. Бадаевым и А. С. Киселевым.

Об амбициозности и вместе с тем о самостоятельности Сталина говорит и тот факт, что он далеко не во всем соглашался с Лениным, хотя и входил во фракцию большевиков. Так, например, в 1905 – 1906 гг. Сталин высказывался против ленинской программы национализации земли и отмены частной собственности на землю. В 1909 г. в бакинской печати Сталин выступил против организационной политики Ленина [9] . В противоположность Ленину Сталин высказывался за бойкот III Государственной думы. Отказ большевиков от бойкота он считал «случайным отклонением от старого большевизма». «Но следует ли из этого, – писал Сталин в одном из писем, – что мы должны до конца доводить эти случайные отклонения, создавая из мухи слона?.. Ильич немного переоценивает значение таких (легальных) организаций» [10] . В некоторых письмах Сталина содержатся иронические замечания в адрес ленинской работы «Материализм и эмпириокритицизм». Сталин прочел ответную книгу Богданова и поддержал некоторые его доводы. «По-моему, – писал он также в частном письме, – некоторые отдельные промахи Ильича очень метко и правильно отмечены. Правильно также указание на то, что материализм Ильича во многом отличается от такового Плеханова, что вопреки требованиям логики (в угоду дипломатии?) Ильич старается затушевать…» [11] Ленин, таким образом, отнюдь не был уже тогда для Сталина непререкаемым авторитетом. Это отмечается и в шеститомной «Истории КПСС». Мы можем прочесть здесь следующий упрек:

«Нечеткую позицию в философских вопросах занимал одно время Сталин. Он недооценивал значение борьбы Ленина против махистов… В одном из писем к М. Г. Цхакая он заявлял, что эмпириокритицизм имеет и хорошие стороны. Задача большевиков, писал он, развивать философию Маркса и Энгельса “в духе И. Дицгена, усваивая попутно хорошие стороны махизма”. Между тем, хотя немецкий социал-демократ Иосиф Дицген, рабочий-самоучка, действительно написал ценные философские труды, в ряде существенных вопросов он отступал от материализма, и предложение развивать марксизм в духе Дицгена с учетом философии идеалиста Маха было, разумеется, неправильно» [12] .

В 1910 – 1912 гг. Сталин не был склонен, подобно Ленину, заострять и усугублять борьбу между большевиками и меньшевиками. Перед Пражской конференцией в письме к М. Цхакая Сталин отозвался о борьбе Ленина за возрождение партийной организации как о «буре в стакане воды» [13] . После Пражской конференции Сталин в отличие от Ленина требовал уступчивости по отношению к так называемым ликвидаторам. В первой же статье Сталина для «Правды» говорилось о единстве социал-демократов «во что бы то ни стало», «без различия фракций» [14] .

Правда, сам Ленин едва ли заметил эти расхождения. Сталин впервые встретил Ленина на Таммерфорской конференции большевиков в 1905 г., а затем на IV и V съездах РСДРП. Эти встречи оставили большой след в памяти Сталина [15] . Однако Ленин тогда не обратил внимания на молодого партийного работника с Кавказа. Личное знакомство Сталина с Лениным произошло лишь в конце 1912 г., когда Коба, принимавший активное участие в организации и редактировании первой легальной большевистской газеты «Правда», выезжал в Краков к Ленину на совещания ЦК с партийными работниками. Здесь, в Польше, Сталин написал свою работу «Марксизм и национальный вопрос», которая была положительно оценена Лениным. Сталин произвел тогда на Ленина самое хорошее впечатление. В одном из писем к Горькому Ленин писал: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для “Просвещения” большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы» [16] .

В связи с работой редакции «Правды» Ленин несколько раз писал в эти месяцы и самому Сталину. Однако эти связи были еще настолько непрочны, что Ленин скоро забыл фамилию Сталина. «Не помните ли фамилию Кобы?» – писал Ленин в июле 1915 г. Г. Зиновьеву [17] . Зиновьев не помнил, и в ноябре 1915 г. Ленин пишет В. А. Карпинскому: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. п.) фамилию “Кобы” (Иосиф Дж……?? мы забыли). Очень важно!!» [18] * Дело в том, что Ленин получил письмо от Сталина из Туруханской ссылки, но, не помня фамилии, не мог на него ответить.

В далекой ссылке в Туруханском крае Сталин пробыл четыре года. В небольшой колонии ссыльных он вел себя далеко не лучшим образом. Так, например, жена большевика Филиппа Захарова Р. Г. Захарова (Бронтман) приводит в своих воспоминаниях о муже рассказ последнего о приезде Сталина в Туруханскую ссылку в 1913 г.:

«Рассказывал мне Филипп и о встрече со Сталиным там, в Туруханске… По неписаному закону принято было, что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я. М. Свердлов и Филипп, работала в это время в селе Монастырском… Туда как раз и должен был прибыть Сталин. Дубровинского уже не было в живых. Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров, да к тому же слышавший от Дубровинского бесстрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественней встретить Сталина. Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь. Прибыл!.. Пришел в приготовленную для него комнату и… больше из нее не показывался! Доклада о положении в России он так и не сделал. Свердлов был очень смущен. Сталина отправили в назначенную ему деревню Курейку, а вскоре стало известно, что он захватил и перевез в полное свое владение все книги Дубровинского. А между тем ссыльные еще до его приезда по общей договоренности решили, что библиотека Дубровинского в память о нем будет считаться общей как передвижка. По какому же праву завладел ею один человек? Горячий Филипп поехал объясняться. Сталин принял его так, как примерно царский генерал мог бы принять рядового солдата, осмелившегося предстать перед ним с какими-то требованиями. Возмущенный Филипп (возмущались все!) на всю жизнь сохранил осадок от этого разговора и никогда не менял создавшегося у него нелестного мнения о Сталине» [19] .

Не лучше вел себя Сталин и в деревне Курейке. Он рассорился почти со всеми ссыльными большевиками, в том числе и с Я. М. Свердловым.

«Нас двое, – писал в 1913 г. жене Свердлов. – Со мной грузин Джугашвили, старый знакомый. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни» [20] .

Пожив еще некоторое время рядом со Сталиным, Свердлов отзывается о нем более критически. Он пишет в мае 1914 г.: «Со мной (в Курейке) товарищ… мы хорошо знаем друг друга. При том же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех мелочах… С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся» [21] .

Конфликт Сталина со Свердловым и другими большевиками продолжался и после перевода Сталина в село Монастырское, и даже после призыва многих ссыльных, включая и Сталина, в армию. Старый большевик В. И. Иванов, находившийся в то время в Туруханской ссылке, писал в конце 50-х гг. в своих воспоминаниях:

«Отъезд двенадцати подвод был большим событием для Монастырского. Как будто бы отъезд в армию должен был образумить Иосифа Джугашвили и А. А. Масленникова о необходимости возобновить товарищеские отношения с большинством колонии политических ссыльных. Это было необходимо и с точки зрения партийно-организационной, но на это не шли ни Джугашвили, ни Масленников, а больше с ними никого не было… Приехав из Курейки в Монастырское, Джугашвили остановился у Масленникова и по-прежнему держался вдалеке от всего состава политической ссылки и никакой партийной связи не возобновлял с двумя членами Русского бюро ЦК – Свердловым и Голощекиным, а также видными работниками партийного подполья… Этого необходимого примирения не произошло. Джугашвили остался таким же гордым, замкнутым в самом себе, в своих думах и планах… Джугашвили не пошел на примирение, а Яков Михайлович готов был протянуть руку дружбы и не прочь был обсудить в компании трех членов Русского бюро ЦК партии очередные вопросы рабочего движения, а такие, несомненно, были» [22] .

Ссылка, и особенно ссылка в Туруханский край, была тяжелым наказанием. Но все же это была не каторга, и многие политические использовали вынужденное безделье для пополнения своих знаний, для творческой работы, для обмена мнениями. Но Сталин не умел работать в неволе. Последняя его работа, помещенная во втором томе Сочинений, датирована январем-февралем 1913 г., а работа в третьем томе – мартом 1917 г. Нельзя сказать, что Сталин совсем не участвовал в жизни партии. Летом 1915 г. он присутствовал на совещании членов Русского бюро ЦК и большевистской фракции Государственной думы, которая была лишена своих полномочий и сослана в Сибирь. В 1916 г. Сталин вместе с группой большевиков подписал письмо-пожелание журналу «Вопросы страхования». Однако большую часть времени Сталин прозябал в бездействии. Л. Троцкий, не упускавший случая задеть своего противника, писал в 1930 г.:

«Четыре года ссылки должны были быть годами напряженной умственной работы. Ссыльные ведут в таких условиях дневники, пишут трактаты, вырабатывают тезисы, платформы, обмениваются полемическими письмами и пр. Не может быть, чтобы Сталин за четыре года ссылки не написал ничего по основным проблемам войны, Интернационала и революции. Между тем, тщетно стали бы мы искать каких-либо следов духовной работы Сталина за эти четыре поразительных года. Каким образом это могло произойти?» [23] Совершенно очевидно, что если бы нашлась одна-единственная строка, где Сталин формулировал бы идею пораженчества или провозглашал бы необходимость нового Интернационала, эта строка давно уже была бы напечатана, сфотографирована, переведена на все языки и обогащена учеными комментариями всех академий и институтов. Но такой строки не нашлось. Значит ли это, что Сталин вообще ничего не писал? Нет, не значит. Это было бы совершенно невероятно. Но среди всего написанного им за четыре года не оказалось ничего, решительно ничего, что можно было бы использовать сегодня для подкрепления его репутации.

Мы уже упоминали выше о нескольких письмах Сталина, которые он отправил из ссылки Ленину. Эти письма шли по нелегальным каналам и позднее были утеряны. Но сохранилось несколько писем Сталина, которые шли обычным путем и с которых Енисейское жандармское управление снимало копии. Одно из таких писем адресовано члену Государственной думы Роману Малиновскому. Это был, как вскоре выяснилось, главный провокатор охранки в руководстве большевиков, и именно по доносу Малиновского жандармерия выследила и арестовала Сталина.

«Здравствуй, друг, – писал Сталин в конце ноября 1913 г. Малиновскому. – Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов мороза), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахара, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 копейки фунт, керосин – 15 копеек, мясо – 18 копеек, сахар – 25 копеек. Нужно молоко, нужны дрова, но… деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии. У меня нет богатых родственников и знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе – и к Петровскому, и к Бадаеву.

Моя просьба состоит в том, что если у соц.-дем. фракции до сих пор остается “фонд репрессивных”, пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы в рублей 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что я и его прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции… Понимаю, что всем вам, а тебе особенно – никогда нет времени, – но, черт меня дери, не к кому больше обращаться, а околеть здесь, не написав даже одного письма к тебе, не хочется. Дело это надо устроить сегодня же и деньги переслать по телеграфу, потому что ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен. Мой адрес знаешь: Туруханский край, Енисейская губерния, деревня Костино, Иосифу Джугашвили. Далее. Мне пишет Зиновьев, что статьи по “национальному вопросу” выйдут отдельной брошюрой. Ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать за несколько дней, если только дадите знать), а затем надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего, кроме рыбы, деньги нужны, как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Привет Стефании, ребятам. Привет Бадаеву, Петровскому, Самойлову, Шагову, Миронову. Неужели мне суждено здесь прозябать четыре года…

Твой Иосиф».

Еще одно письмо адресовано хорошей знакомой Сталина Т. А. Словатинской, работавшей в книгоиздательстве «Просвещение»:

«10/XI. Письмо лежит у меня две недели вследствие испортившейся почтовой дороги. Татьяна Александровна! Как-то совестно писать, но что поделаешь – нужда заставляет. У меня нет ни гроша, и все припасы вышли. Были кое-какие деньги, но все ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых (вроде Крестинского), раздобыть рублей 20 – 30? А то и больше? Это было бы прямо спасением, и чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре… Я надеюсь, что, если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая, а то “кавказец с Калашниковой биржи” того и глядите пропадет… Адрес знаете, шлите прямо на меня. Можно в случае необходимости растормошить Соколова, и тогда могут найтись деньжонки более 30 рублей. А это было бы праздником для меня…

20/XI. Милая, нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но… деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедленно телеграфом, нет мочи ждать больше…»

Конечно, положение Сталина было не из легких, но в данном случае он его намеренно драматизирует. Деньги и припасы у него были, но их не хватало для побега, который Сталин планировал. Он вовсе не собирался четыре года сидеть в ссылке. Местное начальство знало материальное положение ссыльных и разгадало планы Сталина. Вместе с копиями его писем в делах Енисейского жандармского управления имеется и казенная справка: «4 января 1914 года. г. Красноярск. Совершенно секретно.

Представляя при сем агентурные сведения за № 578, имею честь донести вашему превосходительству, что автором таковых является гласноподнадзорный Туруханского края Иосиф Виссарионович Джугашвили… Меры к недопущению побега Джугашвили мною приняты» [24] .

Эти меры как раз и состояли в том, что Сталин и Свердлов были переведены на 180 верст севернее в Курейку. Деньги от друзей Сталин получил, но бежать ему не удалось.

СТАЛИН В 1917 г.

1917 год завершился победой Октябрьской социалистической революции в России и созданием первого в мире пролетарского Советского государства. Большевики пришли к власти в огромной стране и создали свое правительство. Это событие оказалось самым важным событием XX века, изменившим судьбы мира.

Недавние революционеры превратились в государственных деятелей, время и обстановка требовали теперь от них иных занятий и иных способностей. И тем не менее принадлежность к верхам партии и место в партийно-государственном аппарате долгое время зависели от заслуг и поведения того или иного деятеля в переломном 1917 г. Естественно поэтому рассмотреть вопрос о том, какая работа легла в 1917 г. на плечи Сталина. В различное время нам приходилось сталкиваться при изучении этого вопроса с двумя тенденциями: с чрезмерным преувеличением роли Сталина в 1917 г. и, напротив, со сведением этой роли к выполнению некоторых незначительных поручений.

Начало 1917 г. застало Сталина в Красноярске. Призванный вместе с группой ссыльных в армию, Сталин был признан медицинской комиссией негодным к службе из-за слабости левой руки. Ссылка подходила к концу, и Сталину было разрешено остаток ее провести в Красноярске. Он установил связь с некоторыми красноярскими большевиками, но большую часть вечеров проводил у Л. Б. Каменева, также сосланного в Сибирь. На эти вечера иногда приглашали ссыльного А. Байкалова, который много лет спустя описал в эмиграции свою встречу со Сталиным. По свидетельству Байкалова, Сталин почти непрерывно курил трубку. У него было лицо, «поврежденное оспой», низкий лоб, над которым возвышались густые и растрепанные волосы, рот, закрытый грязными усами. Его маленькие тем но-коричне вые, почти черные глаза глядели с хмурым выражением под густыми бровями [25] . Сталин говорил медленно, с трудом подбирая нужные русские слова, с сильным кавказским акцентом. Каменев часто прерывал Сталина иронической, казалось, даже презрительной фразой, и Сталин, насупившись, снова затягивался трубкой.

Революция была для большинства народа и для политиков полной неожиданностью, хотя ее и ждали многие. Одним из первых результатов Февральской революции был полный и быстрый крах всей репрессивной системы царизма. Жандармы снимали форму и прятались. Открывались ворота тюрем, перестали функционировать царская каторга и ссылка. Не только политические заключенные, но и подавляющее большинство лиц, обвиненных в различных уголовных преступлениях, получили свободу.

3 марта 1917 г. был создан Совет и в Красноярске. Он немедленно взял власть в свои руки и постановил арестовать представителей царской власти. Был выделен специальный поезд для отправки ссыльных в Москву и Петроград. Сталин вместе с Л. Б. Каменевым и М. К. Мурановым немедленно выехал в столицу.

В первые же дни марта 1917 г. большевики в Петрограде вышли из подполья и приняли меры к изданию «Правды» и формированию партийного руководства. Все члены созданного на Пражской конференции Русского бюро ЦК находились в эти дни или в ссылке, или в эмиграции. Поэтому в годы войны было создано новое Бюро, из состава которого в Петрограде находились А. Г. Шляпников, П. А. Залуцкий и В. М. Молотов. 7 – 8 марта Русское бюро кооптировало в свой состав несколько человек, в том числе М. И. Калинина, В. Н. Залежского, М. И. Ульянову, М. С. Ольминского и др. 5 марта вышел в свет первый номер «Правды», редакцию которой составили К. С. Еремеев, М. И. Калинин и В. М. Молотов.

Естественно, что с прибытием ссыльных большевиков из Сибири возник вопрос о включении их в состав новых партийных центров. Дело не обошлось без трудностей и трений. Так, например, 12 марта 1917 г., в день прибытия в Петроград Сталина, Каменева и Муранова, состоялось заседание Бюро ЦК. В протоколе этого заседания сохранилась следующая запись:

«Дальше решался вопрос о тов. Муранове, Сталине и Каменеве. Первый приглашен единогласно. Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 г. и поэтому являлся бы желательным в состав БЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, БЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом. Что касается Каменева, то ввиду его поведения на процессе и тех резолюций, которые были вынесены в Сибири, как и в России, решено принять его в число сотрудников “Правды”, если он предложит свои услуги, но потребовать от него объяснения его поведения. Статьи его принимать как материал, но за его подписью не выпускать» [26] .

Мы не знаем подробностей столкновения между Сталиным и новыми членами Бюро ЦК, которое произошло после заседания 12 марта. Большевики, вернувшиеся из ссылки, были более опытными, старшими по возрасту. Сталин являлся к тому же не просто «агентом ЦК», но единственным из находившихся в Петрограде членов ЦК, избранных на Пражской конференции РСДРП. Неудивительно, что уже на следующий день он был все же введен в состав Бюро ЦК. В этот же день была утверждена и новая редакция «Правды» в составе М. С. Ольминского, И. В. Сталина, К. С. Еремеева, М. И. Калинина и М. И. Ульяновой. Однако Сталин фактически захватил руководство газетой в свои руки. Уже 15 марта в 9-м номере «Правды» было объявлено, что в состав редакции входят Сталин, Каменев и Муранов. Об остальных членах редакции, утвержденных Бюро ЦК, даже не упоминалось. Действия Сталина вызвали протест петроградских большевиков. По предложению Ольминского Бюро ЦК приняло 17 марта резолюцию, в которой говорилось:

«Бюро ЦК и ПК, протестуя против захватного порядка в деле введения тов. Каменева в редакцию, переносит вопрос о его поведении и участии в редакции “Правды” на ближайшую партийную конференцию» [27] .

Разумеется, Сталина не смутила эта резолюция. Дело заключалось не только в изменении персонального состава редакции «Правды», но и в изменении ее политических и тактических установок. В своих первых номерах «Правда» призывала к борьбе против Временного правительства и против политики соглашения меньшевиков и эсеров с буржуазными партиями и Временным правительством. Это соответствовало и тем первым рекомендациям, которые приходили в Россию от Ленина. Однако с 9-го номера тон и содержание основных статей газеты изменились. «Правда» выступила за поддержку Временного правительства «в той мере, в какой действия этого правительства содействуют развитию революции». «Правда» вполне определенно высказалась за объединение с меньшевиками в одну партию, в рамках которой обе фракции могли бы преодолевать свои разногласия. Выступая за мир, «Правда» требовала от русских солдат твердо держать фронт, пока заключение мира не станет реальностью.

Петроградская организация большевиков могла негодовать, однако статьи в «Правде» были руководством для всех партийных организаций в стране. До появления Ленина в Петрограде Сталин стал фактически не только во главе «Правды», но и во главе всей партии. Более умеренная позиция «Правды» вызвала удовлетворение в руководящих кругах других партий. В своих воспоминаниях, опубликованных в 20-е гг. под общим названием «Семнадцатый год», А. Шляпников писал:

«День выхода в свет первого номера “преобразованной” “Правды” – 15 марта – был днем оборонческого ликования. Весь Таврический дворец от дельцов Комитета Государственной думы до самого сердца революционной демократии – Исполнительного комитета – был преисполнен одной новостью: победой умеренных, благоразумных большевиков над крайними. В самом Исполнительном комитете нас встретили ядовитыми улыбками. Это был первый и единственный раз, когда “Правда” вызвала одобрение даже матерых оборонцев либердановского толка. Когда этот номер “Правды” был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей партии и сочувствующих и язвительное удовольствие у наших противников. В Петербургский комитет, в Бюро ЦК и в редакцию “Правды” поступали запросы: в чем дело, почему наша газета отказалась от большевистской линии и стала на путь оборончества? Но Петербургский комитет, как и вся организация, был застигнут этим переворотом врасплох и по этому случаю глубоко возмущался и винил Бюро ЦК. Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что “Правда” была захвачена тремя приехавшими из Сибири бывшими руководителями “Правды”, то потребовали исключения их из партии» [28] .

Руководящую роль в выработке новой линии «Правды» играл, безусловно, Каменев. Но Сталин полностью поддерживал его и как фактический редактор газеты, и как автор ряда статей. Их линия была следствием старых лозунгов партии времен революции 1905 – 1907 гг., когда вопрос об этапах революции не был связан с вопросом о войне и о фактическом двоевластии, которое сложилось в России весной 1917 г. Каменев и Сталин не поняли тех новых возможностей, которые открывались теперь перед рабочим классом и большевиками. Это понял вначале только Ленин, но и ему с трудом удалось убедить в своей правоте партию. Нельзя не отметить, что первое из серии установочных писем Ленина «Правда» опубликовала только в сокращенном виде, а три следующих письма вообще не были опубликованы [29] . Сталин и Каменев защищали свою позицию и на Всероссийском совещании партийных работников, состоявшемся в Петрограде 27 марта – 2 апреля 1917 г. Даже после приезда Ленина, когда в «Правде» были опубликованы его знаменитые Апрельские тезисы, Каменев при поддержке Сталина напечатал на следующий день статью с резкой критикой этих тезисов. Лишь к концу апреля после горячей полемики Ленину удалось повернуть как линию ЦК, так и линию «Правды», убедив большинство ЦК в своей правоте. Сталин присоединился к Ленину, тогда как Каменев по многим вопросам развития революции остался в оппозиции.

Позднее Сталин не раз был вынужден признать ошибочность своей мартовской позиции. «Это была глубоко ошибочная позиция, – говорил он в одной из речей, – ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на мельницу оборончества и затрудняла революционное воспитание масс. Эту ошибочную позицию я разделял тогда с другими товарищами по партии» [30] .

На VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (большевиков) был избран ЦК партии большевиков в составе всего 12 членов и кандидатов. В этот ЦК вошли как Сталин, так и Каменев.

После I Всероссийского съезда Советов Сталин вошел от большевиков в состав ВЦИК. Но ВЦИК был слишком широким органом, здесь насчитывалось более 300 членов и кандидатов, из которых лишь около 60 были большевиками. Сталин присутствовал на заседаниях ВЦИК, но выступал редко, хотя он входил также в Президиум ВЦИК. В протоколах ВЦИК его имя упоминается в период до 9 августа всего четыре раза, и то мимоходом. Один из лидеров первого состава ВЦИК И. Г. Церетели писал позднее в своих воспоминаниях: «Сталин никогда не принимал участия ни в совещаниях, ни в частных беседах» [31] .

Другой деятель ВЦИК Н. Суханов также вспоминал: «У большевиков в это время, кроме Каменева, появился в Исполнительном комитете Сталин… Я не знаю, как Сталин мог добраться до высоких постов в своей партии. За время своей скромной деятельности в Исполнительном комитете он производил – и не на меня одного – впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать» [32] .

Эти высказывания показательны, однако они отнюдь не отражают подлинную роль Сталина в 1917 г.

Весна и лето 1917 г. были в России временем бесконечных митингов. Все партии, и партия большевиков в особенности, боролись за влияние на народные массы. Для большевиков было важно не только разработать отражавшие настроения масс политические лозунги, но также направить на предприятия и в воинские части умелых агитаторов, ораторов, пропагандистов. Сталин плохо подходил для таких ролей. С марта до октября 1917 г. он брал слово на публичных митингах только три раза. У Сталина не было никаких данных для того, чтобы стать трибуном революции, и даже более поздние его апологеты признавали это. Так, в книге А. Барбюса о Сталине можно прочесть:

«Сталин сегодня – это не человек больших бурных митингов. Впрочем, он вообще никогда не пользовался приемами крикливого красноречия – чем только и располагают пробравшиеся к власти проходимцы и преуспевающие проповедники. Об этом стоит подумать историкам, которые будут давать ему оценку. Не такими путями создал и поддерживает Сталин связь с рабочими, крестьянами, интеллигенцией… Если угодно, можно сказать, что Ленин, – главным образом в силу условий, – был больше агитатором. Сталину… чаще приходится действовать через партию, через организацию» [33] .

Эти рассуждения А. Барбюса весьма поверхностны. Во-первых, Ленин вовсе не был по преимуществу агитатором. Во-вторых, большевики в 1917 г. крайне нуждались в «преуспевающих проповедниках». Без целой плеяды выдвинувшихся в это время блестящих ораторов они не смогли бы победить в октябре и закрепить свою победу. Но верно и то, что не менее важным фактором победы большевиков была хорошая по тем временам организация партии. Большевики были гораздо более организованной и сплоченной и потому лучше управляемой политической силой, чем другие партии. Между тем, не имея ораторских данных, Сталин, несомненно, обладал незаурядным организаторским талантом. Численность большевистской партии возрастала из месяца в месяц с исключительной быстротой, и Сталин вместе с лучшим организатором партии Я. М. Свердловым приводил партийные ряды в боевой порядок. Именно Сталин и Свердлов выполнили главную часть работы по подготовке и проведению VI съезда партии большевиков. Именно Сталин сделал на этом съезде политический отчет от имени ЦК. Следует указать на недостаточную четкость позиции Сталина по вопросу о явке Ленина на суд Временного правительства. Сталин допускал возможность явки Ленина к властям при известных гарантиях. «Если же, – говорил он, – во главе будет стоять власть, которая сможет гарантировать наших товарищей от насилий, которая будет иметь хоть некоторую честь… они явятся» [34] .

На VI съезде партии был избран более многочисленный и представительный состав ЦК. Впервые в состав большевистского ЦК был избран Троцкий. В отсутствие Ленина и Зиновьева роль Сталина в руководстве партийными организациями возросла. В эти месяцы он был фактически руководителем центральной газеты партии, которая выходила под разными названиями. Далеко не всегда мнения Ленина, руководившего партией из подполья, и Сталина, находившегося на легальном положении, совпадали. В этом случае Сталин подвергал произвольному редактированию статьи Ленина, что вызывало негодование Владимира Ильича. Ленин торопил со свержением Временного правительства и был крайне недоволен медлительностью ЦК. «Медлить – преступление, – писал он. – Ждать съезда Советов – ребячья игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции… Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния… что Центральный Орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в предпарламенте… видя это, я должен усмотреть тут “тонкий” намек… на зажимание рта и на предложение мне удалиться.

Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собою свободу агитации в низах партии и на съезде партии» [35] . Постоянные размолвки с ЦК и привели Ленина к решению вернуться в Петроград, чтобы лично возглавить подготовку вооруженного восстания.

Сталин участвовал в решающих заседаниях ЦК 10(23) и 16 (29) октября, на которых по докладам Ленина было принято решение о вооруженном восстании. Против этого решения голосовали только Каменев и Зиновьев, которые в нарушение всех норм конспирации выступили со своими возражениями в небольшевистской газете «Новая жизнь». Как известно, Ленин потребовал исключения Зиновьева и Каменева из партии. Единственным членом ЦК, возражавшим Ленину по этому поводу, был Сталин.

Что делал Сталин 24 – 26 октября 1917 г., то есть в решающие дни и часы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде?

Хорошо известна важная роль в организации и подготовке этого восстания Петроградского Совета, во главе которого в те дни стоял Троцкий. По предложению Ленина при Исполкоме Петроградского Совета был создан в середине октяб ря Воен но-революционный комитет (ВРК), который взял на себя разработку всех деталей восстания. Особенно большую работу в руководящем бюро ВРК вели В. Антонов-Овсеенко и Н. Подвойский. Весьма значительной была в эти дни роль таких деятелей большевистской партии, как П. Дыбенко, В. Володарский, Н. Крыленко, Ф. Раскольников, A. Бубнов, Ф. Дзержинский, Г. Бокий, В. Аванесов, К. Еремеев и другие. Что касается Сталина, то он был занят в это время главным образом изданием газеты «Рабочий путь». Он не руководил непосредственно действиями красногвардейцев, матросов и солдат на улицах Петрограда.

По существу, вся версия о какой-то особой роли Сталина в организации Октяб рь с кого вооруженного восстания держится на тоненькой ниточке – на решении ЦК партии большевиков от 16 октября о создании Партийного центра или Военно-революционного центра по руководству восстанием в составе Свердлова, Сталина, Дзержинского, Бубнова и Урицкого. Предполагалось, что этот центр будет существовать при Военно-революционном комитете и направлять его работу. Однако события в Петрограде развивались столь стремительно, что созданный формально Партийный центр фактически не собирался и не функционировал как ка кой-то особый орган по руководству восстанием. Осталось на бумаге и решение ЦК партии о создании некоего Политического бюро из семи человек, которое было принято еще на заседании 10 октября 1917 года [36] . Хотя Партийный центр никогда не собирался на какое-либо заседание, не принимал никаких решений, многие советские историки продолжают утверждать, что этот Партийный центр составлял «руководящее ядро» Военно-революционного комитета. Но это не подтверждается протоколами заседаний ВРК и Петроградского Совета. Несомненно, что отдельные члены Партийного центра выполняли важные поручения партии. Так, например, А. Бубнов был назначен комиссаром всех железнодорожных вокзалов. Ф. Дзержинский непосредственно руководил захватом Главного почтамта и телеграфа. Деятельное участие в работе ВРК и в комитете по обороне Петрограда принял М. Урицкий. Под некоторыми документами ВРК стоит подпись Я. М. Свердлова. Но Сталин не выступал на заседаниях ВРК, не подписывал его документов и практически не участвовал в его текущей работе. Неудивительно, что в своей книге об Октябрьской революции американский коммунист Джон Рид, являвшийся очевидцем описываемых им событий, ни одной строчки не посвятил Сталину [37] . Во всех статьях, брошюрах и письмах B. И. Ленина, опубликованных в 34-м томе Полного собрания сочинений (июль – октябрь 1917 г.), имя Сталина упоминается один раз, и то лишь в связи с одной из ошибок Сталина, Сокольникова и Дзержинского. Из протоколов ЦК РСДРП мы узнаем, что утром 24 октября в Смольном состоялось новое заседание ЦК, на котором были распределены обязанности между членами ЦК по руководству восстанием. Сталин на этом заседании не присутствовал, и ему не было записано никакого поручения. Как можно судить по другим документам, Сталин провел дни 24 и 25 октября в редакции газеты «Рабочий путь» и среди делегатов большевистской фракции II съезда Советов.

В результате победы вооруженного восстания в Петрограде власть в стране перешла в руки Советов. Временное правительство было низложено. Его сменило избранное II съездом Советов «временное рабочее и крестьянское правительство», получившее название Совет Народных Комиссаров. Председателем первого Советского правительства стал В. И. Ленин; в его состав как народные комиссары вошли четырнадцать большевиков. Среди них был и И. Сталин, которому поручили возглавить образованный впервые Народный комиссариат по делам национальностей. Сталин неслучайно первым возглавил его. Он был не только одним из ведущих руководителей партии большевиков; как грузин он считался инородцем. Потому это назначение должно было увеличить доверие к Совету Народных Комиссаров в национальных областях и районах России. К тому же, после серии статей по национальному вопросу, опубликованных в 1913 г., Сталин стал считаться в партии знатоком национальных проблем.

1 ноября 1917 г. Сталин вместе с Лениным подписал Декларацию прав народов России. В этой декларации, проект которой написал Ленин, были провозглашены основные принципы советской национальной политики: отмена всех национальных и религиозных ограничений или привилегий, равенство всех народов, свободное развитие всех национальных и этнических групп, право на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельных государств.

ВО ГЛАВЕ НАРКОМНАЦА

Для большинства народных комиссаров, вошедших в первое Советское правительство, главной трудностью было сломить саботаж чиновников почти всех учреждений, оставшихся в наследство от Временного и царского правительств. У Сталина таких трудностей не возникло, так как в царской России не было учреждения, аналогичного Народному комиссариату по делам национальностей. Поэтому ему нужно было создать хотя бы минимальный аппарат. Одним из первых деятелей Наркомнаца и организаторов его крошечного аппарата стал польский революционер С. Пестковский [38] . Весь сталинский комиссариат размещался в одной из комнат Смольного, недалеко от кабинета Ленина. Никакого продуманного плана работы на длительный период у Наркомнаца, разумеется, еще не было. Дела, и часто самые неожиданные и трудные, возникали сами собой. Так, например, с ноября 1917 г. до января 1918 г. Сталин участвовал в переговорах с Центральной Радой, объединением созданных на Украине нескольких националистических мелкобуржуазных партий. Центральная Рада заняла враждебную позицию по отношению к Октябрьской революции и провозгласила себя верховным органом Украинской народной республики в составе России. Во главе Центральной Рады стоял тогда Петлюра. Вначале Украинская народная республика объявила себя федеративной частью России, но в конце января 1918 г. провозгласила полную самостоятельность Украины. Переговоры с Радой были прерваны. В противовес Центральной Раде большевики и левые эсеры созвали в Харькове I Всеукраинский съезд Советов и провозгласили создание Украинской Советской Республики. После II Всеукраинского съезда Советов в Екатеринославе в марте 1918 г. во главе Народного секретариата Украины стал большевик Н. А. Скрыпник. Почти вся Украина была в это время оккупирована немецкими войсками, которые создали в Киеве промонархическое правительство гетмана Скоропадского. Тем не менее Ленин, узнав о решениях II Всеукраинского съезда Советов, составил приветственное послание Совнаркома РСФСР в адрес Советской Украины. В нем выражалось «восторженное сочувствие геройской борьбе трудящихся и эксплуатируемых масс Украины, являющихся в настоящее время одним из передовых отрядов всемирной социальной революции». Между тем Сталин 4 апреля дал следующую телеграмму Советскому правительству Украины: «Достаточно играть в правительство и республику, кажется, хватит, пора бросать игру». В ответ на это недопустимое по тону и содержанию послание Сталина Н. А. Скрыпник послал 6 апреля в Москву телеграмму: «Мы должны заявить самый решительный протест против выступления наркома Сталина. Мы должны заявить, что ЦИК Советов Украины и Народный секретариат имеют источником своих действий не то или иное отношение того или иного наркома Российской Федерации, а волю трудящихся масс Украины… Заявления, подобные сделанному наркомом Сталиным, направлены к взрыву Советской власти на Украине» [39] .

Большевики выступали за самоопределение наций вплоть до их полного государственного отделения от России. Это вовсе не означало, однако, что сами большевики были готовы приветствовать и помогать отделению от России ее национальных районов. Они стремились к победе социалистической революции на всей территории России и образованию союза свободных народов и наций. Это было бы, по их мнению, первым шагом в развитии мировой пролетарской революции. Нельзя забывать также, что РКП(б) была не русской, а общероссийской партией. Исключением были лишь Польша и Финляндия, где имелись самостоятельные социал-демократические партии, возникшие на несколько лет раньше РСДРП. К тому же, движение за независимость от России приобрело в Финляндии и Польше большой размах и поддержку еще задолго до 1917 г.

Проведенные в октябре 1917 г. выборы в парламент Финляндии дали большинство буржуазным партиям, и 6 декабря парламент провозгласил Финляндию независимым государством. 31 декабря 1917 г. СНК РСФСР признал независимость Финляндии. Под декретом СНК стояли подписи В. И. Ленина и И. В. Сталина. Через несколько дней по докладу Сталина этот декрет был утвержден также ВЦИК РСФСР.

Как нарком по делам национальностей Сталин сделал несколько сообщений и докладов на заседании Совнаркома и ВЦИК о положении в Туркестане, на Кавказе, в Уральской области, на Дону, в турецкой Армении, об автономии татар, о федеральных учреждениях РСФСР.

Как член ЦК Сталин участвовал во всех его заседаниях, на которых обсуждался вопрос о заключении Брестского мира и выходе России из империалистической войны. Протоколы ЦК РСДРП ясно показывают, что Сталин неизменно поддерживал на этих заседаниях точку зрения Ленина, хотя на ранних этапах обсуждения Ленин вел за собой меньшинство ЦК. Лишь на заседании 1 февраля, призывая покончить с разногласиями, Сталин сказал: «Надо этому положить конец… Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка – позиция Троцкого» [40] . Однако при всех голосованиях в ЦК Сталин голосовал за предложения Ленина. Об остроте борьбы свидетельствует тот факт, что предложение о немедленном заключении мира с Германией было принято ЦК лишь 18 февраля 1918 г. большинством в один голос (голосовали «за» Ленин, Смилга, Сталин, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Зиновьев; «против» – Урицкий, Иоффе, Ломов, Бухарин, Крестинский, Дзержинский) [41] .

В апреле 1918 г. между Сталиным и лидером меньшевиков-интер на цио на лис тов Л. Мартовым возник конфликт, которому некоторые биографы Сталина придают чрезмерно большое значение. С описания именно этого конфликта А. Антонов-Овсеенко начинает свою книгу «Портрет тирана» [42] .

Весной 1918 г. в РСФСР существовали легально и издавали свои газеты не только большевики, но также левые эсеры, меньшевики, меньшевики-интернационалисты, правые эсеры, анархисты, максималисты и некоторые другие небольшие политические партии. Все они после заключения Брестского мира находились в оппозиции к большевикам. Естественно, что большевики крайне внимательно следили за этой оппозиционной печатью. 31 марта в газете меньшевиков-интернационалистов «Вперед» появилась статья Л. Мартова, в которой он, критикуя РКП(б) в целом за экспроприаторские замашки, утверждал, что Сталин был «в свое время исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприациям». Сталин заявил, что это клевета, и направил жалобу в созданный по декрету СНК РСФСР от 28 января 1918 г. Революционный трибунал печати. При этом трибунале учреждалась также следственная комиссия из трех человек. Заседания трибунала должны были проходить публично при участии обвинения и защиты.

Нетрудно предположить, что Сталина в данном случае нисколько не задевали упреки Мартова «за прикосновенность к экспроприациям». После прихода к власти большевики могли только гордиться этими эпизодами своего революционного прошлого. К экспроприациям прибегали нередко и эсеры, которые теперь были политическими союзниками меньшевиков. Но Сталин решительно отрицал факт исключения его из партийной организации. Никаких доказательств или документов на этот счет у Мартова не было. Мартов потребовал вызвать в суд свидетелей. Но свидетели из числа большевиков вряд ли стали бы давать показания против одного из своих лидеров. Что касается свидетелей-меньшевиков вроде С. Джибладзе или Ноя Жордании, то все они были в 1918 г. в Грузии и их невозможно было вызвать в Москву. Сурен Спандарян, которого А. Антонов-Овсеенко называет наиболее важным свидетелем, умер еще в 1916 г. в сибирской ссылке. Мартов этого, видимо, не знал. Сталин потребовал провести суд и следствие немедленно, не дожидаясь вызова всех названных Мартовым свидетелей. Дело в том, что декрет об учреждении Революционного трибунала печати предусматривал возможность ускоренного и упрощенного судопроизводства «в случаях, не терпящих отлагательства». Сам Сталин на заседании трибунала не присутствовал, его интересы представлял Л. С. Сосновский. Мартов сумел все же добиться решения об отсрочке заседания на неделю для вызова свидетелей. А. Антонов-Овсеенко утверждает в своей книге, что в течение этой недели Ревтрибунал печати был ликвидирован, вероятно, по настоянию Сталина, и дело о клевете Мартова было передано в обычный трибунал Москвы [43] . Это явная неточность. Действительно, еще в конце марта 1918 г. в СНК РСФСР было внесено предложение о ликвидации революционных трибуналов печати, так как в их составе было много левых эсеров. Но Ленин возражал против этого, и трибуналы печати работали с полной нагрузкой до конца мая 1918 г. [44]

Мы не будем разбирать здесь все детали этого судебного дела Сталина против Мартова. Как и следовало ожидать, свидетелей Мартову вызвать на заседание трибунала не удалось. Учитывая общий характер статьи Мартова, Революционный трибунал осудил Мартова за «подрыв авторитета правительства» и вынес ему общественное порицание. Оценивая этот приговор, А. Антонов-Овсеенко пишет: «Обвинения Мартова он не опроверг, пятно с биографии не смыл. Скомпрометированный Сталин счел за благо на время удалиться из Москвы.

Не скоро Сталин оправится от мартовского позора…» [45]

Все это опять-таки явное преувеличение. Для Сталина весь этот процесс был малозначительным эпизодом. На большевиков обвинения Мартова не могли произвести никакого впечатления. Даже вопрос об исключении Сталина из партии в 1906 или 1907 гг. не мог их волновать, так как Закавказский областной комитет РСДРП находился тогда в руках меньшевиков и большинство решений этого комитета большевистская фракция не считала для себя обязательными. Судебный процесс был использован, видимо, в первую очередь для того, чтобы закрыть меньшевистскую газету «Вперед». Большевики весной 1918 г. довольно энергично боролись против всей оппозиционной прессы. Только в мае-июне 1918 г. было закрыто около 60 буржуазных и эсеро-меньшевистских газет, в том числе «Друг народа», «Народное слово», «Родина», «Призыв» и т. п. Была закрыта и газета «Вперед». При этом главным поводом для закрытия редактируемой Мартовым газеты была не столько его полемика со Сталиным, сколько ряд ложных сообщений, которые в тех условиях могли посеять панику среди населения. С требованием о прекращении издания газеты «Вперед» выступил на заседании ВЦИК 9 мая 1918 г. Я. М. Свердлов. По его предложению 11 мая Президиум ВЦИК постановил: «…немедленно, впредь до рассмотрения этого вопроса в трибунале печати, закрыть все газеты, поместившие ложные слухи и вздорные сообщения» [46] . Едва ли не первой в списке закрываемых газет стояла газета «Вперед». Сталин действительно покинул Москву в начале июня 1918 г. Но полемика с Мартовым никакого отношения к этому не имела.

СТАЛИН В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Уже в конце 20-х гг. Сталина нередко называли «полководцем революции». Позднее, когда большая часть командиров и комиссаров Гражданской войны была уничтожена, о Сталине стали писать как о «непосредственном вдохновителе и организаторе важнейших побед Красной Армии», которого партия посылала «всюду, где на фронтах решались судьбы революции» [47] .

Этот миф был разрушен советской исторической наукой еще в начале 60-х гг. Поэтому остановимся лишь на некоторых эпизодах военной деятельности Сталина.

Еще 29 мая 1918 г. в связи с обострением продовольственного положения в Москве и в центральных губерниях России Совнарком РСФСР назначает Сталина общим руководителем продовольственного дела на юге России, наделив его чрезвычайными правами. В этой связи Сталин 4 июня выезжает в Царицын. Он застает здесь неразбериху и хаос как в продовольственных, так и в военных делах, в области транспорта, финансов и т. п. Используя свои полномочия, Сталин взял на себя всю власть в районе Царицына. Нет сомнения в том, что он проделал в Царицыне большую работу по наведению порядка в тылу и на фронте и по снабжению продовольствием промышленных центров России. Однако основным средством для наведения этого «порядка» Сталин уже тогда избрал массовый террор. Он писал Ленину: «Гоню и ругаю всех, кого нужно, надеюсь, скоро восстановим [положение]. Можете быть уверены, что не пощадим никого, ни себя, ни других, а хлеб все же дадим» [48] .

И Сталин действительно не щадил никого. Он не останавливался не только перед тем, чтобы расстрелять десятки действительных врагов Советской власти, но и перед уничтожением всех тех, кто лишь подозревался в связях с контрреволюцией. В свое время об этом без всякого осуждения писал К. Е. Ворошилов [49] .

Постепенно Сталин присвоил себе и все главные военные функции на Северном Кавказе. Он писал Ленину: «Хлеба на юге много, но чтобы его взять, нужно иметь налаженный аппарат, не встречающий препятствий со стороны эшелонов, командармов и пр. Более того, необходимо, чтобы военные помогали продовольственникам. Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит» [50] .

Одной из первых жертв Сталина стали военные специалисты, которых он начал не только отстранять от работы, но нередко и расстреливать. С крайней враждебностью и недоверием отнесся Сталин к военному руководителю Северо-Кавказского военного округа А. Е. Снесареву.

Генерал царской армии и одновременно видный ученый-ориенталист А. Е. Снесарев одним из первых добровольно вступил в Красную Армию. Энергично руководя войсками, он помог организовать оборону Царицына и остановить белоказаков. Тем не менее в это время Сталин шлет телеграмму в Москву, обвиняя Снесарева в саботаже. План Снесарева по обороне города Сталин считает вредительским. В конце концов он самовольно не только сместил, но и арестовал Снесарева. По приказу Сталина был арестован и почти весь штаб военного округа, состоявший из военных специалистов. На одной из барж, стоявших на Волге, была создана плавучая тюрьма, неожиданно утонувшая вместе с большинством заключенных.

По настоянию Сталина был разработан новый план обороны Царицына. С северного участка фронта была снята часть войск с целью наступления к западу и югу от Царицына. Как свидетельствуют в «Военно-историческом журнале» (1965, № 2) военные историки В. Дудник и Д. Смирнов, «это нарушило устойчивость организованной с таким трудом обороны… 1 августа началось это необеспеченное наступление, а к 4 августа связь с югом прервалась, город оказался отрезанным от центра. Пришлось срочно перебрасывать части на северный боевой участок». Сталин свалил неудачу наступления на бывшего военрука Снесарева, от которого он якобы получил совершенно расстроенное наследство.

Для расследования положения дел на юге в Царицын прибыла инспекция Высшего Военного совета во главе с А. И. Окуловым. Снесарев был немедленно освобожден из-под ареста. Он был назначен начальником обороны Западного района. Позднее до своего нового ареста (в 1930 г.) он работал начальником Академии Генерального штаба РККА.

Положение Царицына в середине августа 1918 г. было особенно тяжелым, так как белоказаки вышли на ближние подступы к городу. Но несмотря на тяжелые потери, Красная Армия сумела все же разорвать к концу августа кольцо окружения и отбросить противника за Дон.

11 сентября 1918 г. был создан Южный фронт (командующий П. П. Сытин, члены Военного Совета И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, С. К. Минин, К. А. Мехоношин). Между Сталиным, Ворошиловым, Мининым – «старыми царицынцами», с одной стороны, и Сытиным и Мехоношиным – с другой, возникли острые разногласия. Царицынские работники по-прежнему продолжали не доверять военным специалистам и пытались ввести отвергнутое партией коллегиальное управление войсками. По настоянию Сталина Реввоенсовет Южного фронта отменил первые оперативные распоряжения Сытина, а затем отстранил его от командования фронтом. Как раз в это время противник начал новое наступление на Царицын и потеснил ослабевшие части Красной Армии. Положение спасла Стальная дивизия Д. П. Жлобы, прибывшая с Северного Кавказа и неожиданно нанесшая удар по противнику с тыла [51] .

Сталин и раньше не слишком считался с распоряжениями Наркомвоенмора и Реввоенсовета республики. На одном из приказов Троцкого он наложил резолюцию: «Не принимать во внимание» [52] . В связи с этим 2 октября 1918 г. Председатель ВЦИК Я. М. Свердлов телеграфировал в Царицын Сталину:

«Все решения Реввоенсовета обязательны для Военсоветов фронтов. Без подчинения нет единой армии. Не приостанавливая исполнения решения, можно обжаловать его в высший орган – Совнарком или ВЦИК, в крайнем случае – ЦК. Убедительно предлагаем провести в жизнь решения Реввоенсовета… Никаких конфликтов не должно быть» [53] .

Но Сталин не принял во внимание и этой телеграммы. Возникший конфликт отрицательно сказывался на боеспособности Южного фронта. Председатель РВС республики Троцкий телеграфировал в Москву:

«Я категорически настаиваю, чтобы Сталин был отозван. Дела на Царицынском участке идут плохо, несмотря на превосходство в силах. Ворошилов способен командовать полком, но не 50-тысячной армией. Однако я оставляю его командующим 10-й армией, если он будет отчитываться перед командующим фронтом Сытиным. До сих пор Царицын не посылал даже оперативных сводок… Я просил, чтобы донесения о ходе разведки и операций высылались два раза в день. Если завтра все это не будет выполнено, я предам Ворошилова военному суду и опубликую это в приказе по армии» [54] .

Сталин был выведен из Реввоенсовета Южного фронта и отозван в Москву. В своей книге о Сталине американский исследователь Р. Такер писал: «Бесславное завершение сталинского предприятия в Царицыне нанесло ему тяжелый политический урон» [55] .

Это не совсем так. Неудачи и споры происходили в те месяцы на всех фронтах Гражданской войны. Внедрение военных специалистов из числа царских офицеров и генералов проходило крайне трудно. Красная Армия только создавалась, и единое компетентное командование рождалось в мучительной борьбе с пережитками партизанщины. В конечном счете Царицын удалось удержать, и никто не думал как-то наказывать Сталина. Более того, одновременно с вызовом в Москву Сталин был назначен по предложению Троцкого членом РВС республики.

Конец 1918 г. Сталин проводит в Москве, занимаясь главным образом делами Наркомата по делам национальностей. Он присутствует на I съезде мусульман-коммунистов в Москве, составляет проект декрета о независимости Эстонии, принимает участие в организации Белорусской Советской Республики. 1 января 1919 г. Сталин и Дзержинский были направлены на Восточный фронт для выяснения причин неудач Красной Армии и сдачи Перми. После того как положение на Восточном фронте улучшилось, Сталин и Дзержинский вернулись в Москву.

Вопрос о событиях в Царицыне обсуждался на VIII съезде РКП(б). Ворошилов и Минин открыто примкнули к так называемой «военной оппозиции». Сталин на словах высказался против «военной оппозиции», но на деле выражал ей сочувствие. В кулуарах съезда он пытался создать впечатление, что, не слишком хорошо разбираясь в военном деле, ЦК партии и Ленин передоверили его Троцкому. Между тем еще на съезде партии А. Каменскому был объявлен выговор, причем ему было разъяснено, что нет военной политики Троцкого, а есть военная политика ЦК, которую проводит Троцкий. Основным пунктом полемики был вопрос о привлечении в армию военных специалистов. Можно предположить, что Ленин убедил Сталина не выступать против Троцкого. Со своей стороны и Ленин воздержался от критики Сталина. Ленин даже одобрил в своей речи проведенные в Царицыне расстрелы. «У нас бывали разногласия, ошибки, – никто этого не отрицает. Когда Сталин расстреливал в Царицыне, я думал, что это ошибка, думал, что расстреливают неправильно, и те документы, которые цитировал тов. Ворошилов… нашу ошибку раскрыли. Моя ошибка раскрылась, а я ведь телеграфировал: будьте осторожны. Я делал ошибку. На то мы все люди» [56] .

Однако в главном вопросе – об использовании военных специалистов и о дисциплине в армии – Ленин был непреклонен, и он сурово осудил действия царицынских руководителей, в первую очередь Ворошилова. Огромные потери, которые понесла под Царицыном Красная Армия, Ленин объяснял прежде всего партизанщиной и пренебрежением военными специалистами.

На VIII съезде партии Сталина избрали в ЦК РКП(б). Хотя ЦК партии был в то время не слишком многочисленным, из его состава выделили более узкий руководящий орган – Политбюро – для оперативного решения важных политических вопросов. В первый состав Политбюро вошли В. И. Ленин, Л. Б. Каменев, Н. Н. Крестинский, И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий. Кандидатами в члены Политбюро стали Н. И. Бухарин, М. И. Калинин и Г. Е. Зиновьев. Было впервые организовано и Оргбюро ЦК РКП(б) для руководства текущей организационной работой партии. Оно состояло также из пяти человек: А. Г. Белобородова, Н. Н. Крестинского, Л. П. Серебрякова, И. В. Сталина и Е. Д. Стасовой. Через несколько дней постановлением ВЦИК Сталин был назначен также народным комиссаром государственного контроля.

Мы не будем останавливаться на различных поручениях, которые Сталин выполнял как представитель ЦК РКП(б) и Реввоенсовета на Петроградском, Западном и Южном фронтах. Эти поручения не были «третьестепенными», как полагает А. Антонов-Овсеенко, однако их нельзя считать и столь исключительными, как утверждали позднее апологеты Сталина.

Следует, однако, более подробно рассказать о деятельности Сталина в 1920 г. на Юго-Западном фронте, куда он был направлен в конце мая в качестве члена Военного Совета. В это время наступавшие польские армии были уже остановлены, на территории Украины и Белоруссии завязались тяжелые бои, в результате которых Киев и Минск были освобождены.

Основная часть подкреплений первоначально направлялась в распоряжение Юго-За пад ного фронта. Но к концу июля сложилась обстановка, требовавшая срочной перегруппировки сил. Против Западного фронта, имевшего всего 60 тыс. штыков и сабель, действовало с польской стороны вдвое больше бойцов. В это же время против Юго-Западного фронта действовало всего три польские дивизии и деморализованные части Петлюры. Между тем на Юге для Советской республики возникла новая угроза: войска генерала Врангеля в июне 1920 г. вышли из Крыма и захватили значительную часть Северной Таврии. Для отражения врангелевского наступления было недостаточно находившихся здесь сил 6-й и 13-й армий, подчинявшихся командованию Юго-Западного фронта, переместившегося далеко на запад.

2 августа 1920 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение объединить все армии, действовавшие против Польши в составе Западного фронта (командующий М. Тухачевский). Одновременно было решено создать самостоятельный Южный фронт. Сталину было предложено сформировать РВС нового фронта, о чем Ленин сообщил ему телеграммой: «Спешно. Шифром. Сталину. Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занялись Врангелем. В связи с восстаниями, особенно на Кубани, а затем в Сибири, опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей. Я Вас прошу очень внимательно обсудить положение с Врангелем и дать Ваше заключение» [57] .

Одновременно Главком С. Каменев на основании директивы ЦК предложил в ближайшие дни передать Первую Конную армию и 12-ю армию Юго-За пад но го фронта в распоряжение командования Западного фронта, чтобы укрепить войска на главном, варшавском направлении.

Но Сталин отказался выполнить указания Ленина и С. Каменева. Он ответил вечером того же дня по телеграфу: «Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками. Я могу работать на фронте еще максимум две недели, нужен отдых, поищите заместителя. Обещаниям главкома не верю ни на минуту, он своими обещаниями только подводит. Что касается настроения ЦК в пользу мира с Польшей, нельзя не заметить, что наша дипломатия иногда очень удачно срывает результаты наших военных успехов [58] .

3 августа Ленин направил Сталину новую телеграмму, настаивая на разделении фронтов: «Наша дипломатия подчинена Цека и никогда не сорвет наших успехов, если опасность Врангеля не вызовет колебаний внутри Цека» [59] .

Ленин при этом не возражал против отдыха Сталина, но просил его позаботиться о заместителе.

5 августа ЦК подтвердил решение о разделении фронтов и постановил передать Западному фронту также и 14-ю армию. Главком отдал на этот счет необходимые распоряжения. Но Сталин и находившийся под его влиянием командующий Юго-За пад ным фронтом А. И. Егоров не выполнили этой директивы. Главком С. Каменев повторил свой приказ.

«Западный фронт, – говорилось в письме Главкома, – приступает к нанесению решительного удара для разгрома противника и овладения варшавским районом. Ввиду этого теперь же приходится временно отказаться от немедленного овладения на вашем фронте львовским районом» [60] .

Но Сталин и Егоров не вняли и этому приказу. Напротив, они отдали приказ Первой Конной армии «в самый кратчайший срок мощным ударом уничтожить противника на правом берегу Буга, форсировать реку и на плечах бегущих остатков 3-й и 6-й польских армий захватить город Львов» [61] . Выполнить этот приказ Первая Конная не смогла. Но и Западный фронт потерпел неудачу при наступлении на Варшаву. Конечно, неудача Варшавской операции может быть объяснена несколькими причинами. Однако не последнее место среди них занимает и самоуправство Сталина. Располагая крупными силами, Сталин не хотел, чтобы лавры победы над Польшей достались Западному фронту. Видимо, он хотел сам вступить в Варшаву с тыла после взятия Львова. «Ну, кто же на Варшаву ходит через Львов!» – заметил по этому поводу Ленин, когда В. Д. Бонч-Бруевич докладывал о неудачах на польском фронте [62] .

Ввиду неподчинения Сталина приказам Главкома 14 августа Секретариат ЦК направил Сталину следующую телеграмму:

«Трения между Вами и Главкомом дошли до того, что… необходимо выяснение путем совместного обсуждения при личном свидании, поэтому просим возможно скорее приехать в Москву» [63] .

17 августа Сталин выехал в Москву и подал здесь просьбу об освобождении его от военной работы. 1 сентября Политбюро полностью освободило Сталина от работы в армии.

На состоявшейся в конце сентября 1920 г. IX партийной конференции Ленин взял под защиту действия Главкома С. Каменева и председателя РВС Троцкого и в заключительном слове по отчету ЦК счел нужным осудить поведение Сталина [64] . Правда, на следующий день Сталин попросил слова по личному вопросу и заявил, что некоторые места «вчерашних речей» тт. Ленина и Троцкого не соответствуют действительности [65] . Конференция не обратила внимания на это опровержение.

ПОДДЕРЖКА СО СТОРОНЫ В. И. ЛЕНИНА

Можно задать вопрос, почему Сталину так легко сходили с рук приведенные выше случаи самоуправства и грубости. Во-первых, Сталин был в 1918 – 1920 гг. достаточно сильной фигурой в руководстве партии, и он умел постоять за себя. К тому же, не только Сталин, но и многие другие представители ЦК на фронтах Гражданской войны действовали подчас излишне жестко. Немало подобных жалоб поступало и на председателя РВС Троцкого. Но Ленин и его обычно брал под защиту. В борьбе партийных группировок того времени Сталин обычно стоял на стороне Ленина, и Ленин ценил это. В условиях жестокой гражданской войны, в критическом положении Ленину приходилось учитывать и использовать всякую реальную силу, которая выступала в данный момент на стороне революции.

Ленин нередко и прямо поддерживал Сталина, как это было еще в Кракове при написании последним статей по национальному вопросу, при кооптировании его в состав ЦК РСДРП и назначении в Русское бюро ЦК. Именно по предложению Ленина Сталин был назначен на пост наркома по делам национальностей и наркома государственного контроля, реорганизованного позднее в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции.

Хотя Троцкий неоднократно требовал отстранения Сталина от военной работы, Ленин не спешил с этим решением, порой в большей мере поддерживая Сталина, чем Троцкого. Так, например, 23 октября 1918 г. Ленин дал Троцкому телеграмму:

«Сегодня приехал Сталин, привез известия о трех крупных победах наших войск под Царицыном… Сталин очень хотел бы работать на Южном фронте; выражает большое опасение, что люди, мало знающие этот фронт, наделают ошибок, примеры чему он приводит многочисленные. Сталин надеется, что ему на работе удастся убедить в правильности его взгляда, и не ставит ультиматума об удалении Сытина и Мехоношина, соглашаясь работать вместе с ними в Ревсовете Южного фронта, выражая также желание быть членом Высвоенсовета Республики.

Сообщая Вам, Лев Давыдович, обо всех этих заявлениях Сталина, я прошу Вас обдумать их и ответить, во-первых, согласны ли Вы объясниться лично со Сталиным, для чего он согласен приехать, а во-вторых, считаете ли Вы возможным, на известных конкретных условиях, устранить прежние трения и наладить совместную работу, чего так желает Сталин.

Что же меня касается, то я полагаю, что необходимо приложить все усилия для налаживания совместной работы со Сталиным» [66] .

Личной встречи Сталина с Троцким тогда не произошло, и Сталин на Южный фронт не вернулся. Но он был назначен членом Высшего Военного Совета республики. Как писал в 1937 г. в своих неопубликованных заметках Троцкий, «после завоевания власти Сталин стал чувствовать себя и действовать более уверенно, не переставая, однако, оставаться фигурой второго плана. Я заметил вскоре, что Ленин “выдвигает” Сталина. Не очень задерживаясь вниманием на этом факте, я ни на минуту не сомневался, что Лениным руководят не личные пристрастия, а деловые соображения. Постепенно они выяснились мне. Ленин ценил в Сталине характер: твердость, выдержку, настойчивость, отчасти и хитрость как необходимое качество в борьбе. Самостоятельных идей, политической инициативы, творческого воображения он от него не ждал и не требовал. Помню, во время Гражданской войны я расспрашивал члена ЦК Серебрякова, который тогда работал вместе со Сталиным в Реввоенсовете Южного фронта: нужно ли там участие их обоих? Не смог ли Серебряков, в целях экономии сил, справиться и без Сталина? Подумав, Серебряков ответил: “Нет, так нажимать, как Сталин, я не умею, это не моя специальность”. Способность “нажимать” Ленин в Сталине очень ценил. Сталин чувствовал себя тем увереннее, чем больше креп и рос государственный аппарат “нажимания”. Надо прибавить: и чем больше дух 1917 г. отлетал от этого аппарата».

В этих словах Троцкого есть немало верного. Надо добавить лишь, что Сталин не просто «выдвигался» Лениным, но и сам активно стремился выдвинуться в «фигуры первого плана», используя поддержку Ленина. К тому же «дух 1917 г.» – это не только дух революции, свободы, но и дух бесконечных митингов, манифестаций, анархии, отсутствия дисциплины. Троцкий прекрасно чувствовал себя и в этой атмосфере. Но Сталин был достаточно умен, чтобы не соперничать на поприще агитатора с другими революционерами. Он ждал, когда пригодится его умение «нажимать» и его мастерство политической интриги. Сталин был молчалив даже тогда, когда находился в небольшом кругу знакомых. Он умел, однако, придавать своим коротким репликам особую значительность. Это заметил и такой далекий от политики человек, как Ф. И. Шаляпин, случайно встретивший Сталина на квартире у Демьяна Бедного. «Сталин, – писал позднее Шаляпин, – говорил мало, с довольно сильным кавказским акцентом. Но все, что он говорил, звучало довольно веско, может быть потому, что это было коротко. Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных по тону фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же легко, как легка его поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту, телеграф, что угодно» [67] .

Сталин ушел с военной работы почти в самом конце Гражданской войны. Это не было понижением или отставкой. Ему надо было сосредоточить внимание на работе в Наркомнаце: Советская власть утвердилась почти во всех национальных районах. Несколько раз Сталин выезжает на Северный Кавказ и в Азербайджан, принимает делегации различных народностей. Гораздо меньше внимания он уделяет работе в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции. Ему приходится участвовать в работе не только Политбюро и Оргбюро, но и нескольких постоянных комиссий ЦК РКП(б), а также ВЦИК.

В период, когда партию лихорадила так называемая профсоюзная дискуссия, Сталин был мало активен, хотя он и поддерживал платформу Ленина и выступал против тезисов Бухарина и Троцкого. На X съезде РКП(б) Сталин выступил с докладом по национальному вопросу. Вскоре после того как Красная Армия вступила в Грузию и власть меньшевиков в этой республике была свергнута, Сталин приехал в Тифлис. При его участии было сформировано большевистское руководство Грузии и всего Закавказья. Однако попытки Сталина выступить перед рабочими кончились плачевно, его освистали на митинге грузинских железнодорожников. Он так и не смог произнести речь и ушел с митинга под охраной русских чекистов. Вместо него выступил видный меньшевик Исидор Рамишвили, которого рабочие подняли на руках. Эта неудача усилила его неприязнь к Грузии, где он впоследствии почти никогда не бывал. Он все более чувствовал, что его родина – не маленькая Грузия, а большая Россия.

На XI съезде партии Е. А. Преображенский предложил несколько ограничить полномочия Сталина. Он сказал в своей речи:

«Или, товарищи, возьмем, например, т. Сталина, члена Политбюро, который является в то же время наркомом двух наркоматов. Мыслимо ли, чтобы человек был в состоянии отвечать за работу двух комиссариатов и, кроме того, за работу в Политбюро, в Оргбюро и десятке цекистских комиссий?» [68]

На это В. И. Ленин ответил так:

«Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал нескольких обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? Что мы можем сейчас сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разбираться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Ведь это все политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это – вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей наций мог бы пойти и подробно рассказать, в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина.

То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах» [69] .

Ленин был настолько расположен в 1918 – 1921 гг. к Сталину, что лично заботился о том, чтобы подыскать ему в Кремле спокойную квартиру. Он сделал выговор С. Орджоникидзе за то, что тот оторвал Сталина от отдыха на Северном Кавказе. Ленин просил разыскать врача, лечившего Сталина, и прислать его заключение о состоянии здоровья Сталина. Однажды полушутя-полусерьезно Ленин предложил Сталину жениться на своей младшей сестре Марии Ильиничне. Он был уверен, что Сталин все еще холост, и удивился, когда тот сказал, что женился и что его жена работает в Секретариате ЦК. После 1921 г. отношение Ленина к Сталину изменилось.

XI съезд РКП(б) не уменьшил полномочий Сталина, который был вновь избран в ЦК партии. На пленуме ЦК 3 апреля 1922 г. Сталин был избран в Политбюро и Оргбюро ЦК. На пленуме решено было учредить новую должность – генерального секретаря ЦК и назначить на нее Сталина. В «Краткой биографии» Сталина можно прочесть, что именно по предложению Ленина пленум избрал Сталина генеральным секретарем ЦК. Троцкий позднее утверждал, что Ленин был скорее против выдвижения Сталина. Ленин якобы «самоустранился» от решения этого вопроса, высказав лишь ряд сомнений. Именно в эти дни Ленин якобы и произнес столь часто цитируемую Троцким фразу: «Этот повар способен готовить только острые блюда».

Но что значит «самоустранился»? На открытии пленума ЦК председательствовал Л. Б. Каменев, который и предложил избрать Секретариат ЦК в новом составе. Но невозможно предположить, чтобы состав Политбюро, Оргбюро и Секретариата не был предварительно согласован с Лениным. «Биографическая хроника» жизни и деятельности В. И. Ленина следующим образом излагает, руководствуясь материалами партийных архивов, день 3 апреля 1922 г.: «Апрель, В. Ленин участвует в заседании пленума ЦК РКП(б), избирается членом Политбюро ЦК и утверждается кандидатом в состав делегации РКП(б) в Коминтерне. В ходе заседания Ленин просматривает повестку дня, дополняет ее рядом пунктов, делает отметки и подчеркивания, вносит написанный им проект постановления об организации работы Секретариата ЦК. Пленум принял решение установить должность генерального секретаря и двух секретарей ЦК. Генеральным секретарем был назначен И. В. Сталин, секретарями В. М. Молотов и В. В. Куйбышев» [70] .

Я уже не говорю о том, что все решения по персональным назначениям принимались на пленумах ЦК открытым голосованием, и нет никаких данных, чтобы Ленин или Троцкий воздержались при утверждении нового Секретариата ЦК.

Нельзя не отметить, что пост генсека вовсе не мыслился тогда как главный или даже очень важный пост в партийной иерархии. Секретариат подчинялся и Политбюро, и Оргбюро ЦК, а функции секретарей были ограниченными. Секретариат занимался в основном техническими и внутрипартийными делами, не вмешиваясь в основные области государственного управления. Армия, ВЧК-ГПУ, ВСНХ, народное просвещение не были подконтрольны Секретариату ЦК. Основные наркоматы возглавляли видные члены ЦК, и их деятельность обсуждали на Политбюро или пленумах ЦК. Не занимался Секретариат и проблемами внешней политики и Коминтерна.

До весны 1919 г. те функции, которые позднее стали выполнять Оргбюро и Секретариат ЦК, фактически выполнял по совместительству Я. М. Свердлов, которому еще XI съезд РСДРП поручил возглавлять технический Секретариат ЦК РСДРП. После избрания Свердлова председателем ВЦИК он оставался работать секретарем ЦК. Именно Свердлов, а не Троцкий или Сталин, был в 1917 – 1918 гг. вторым по авторитету и значению вождем большевистской партии. После его смерти в марте 1919 г. Ленин говорил:

«Та работа, которую он делал один в области организации, выбора людей, назначения их на ответственные посты по всем разнообразным специальностям, – эта работа будет теперь под силу нам лишь в том случае, если на каждую из крупных отраслей, которыми единолично ведал тов. Свердлов, вы выдвинете целые группы людей, которые, идя по его стопам, сумели бы приблизиться к тому, что делал один человек» [71] .

В конце марта 1919 г. ответственным секретарем ЦК РКП(б) была избрана Е. Д. Стасова. Ей было трудно, и в ноябре того же года пленум ЦК избрал вторым секретарем ЦК Н. Н. Крестинского. В апреле 1920 г. был избран Секретариат ЦК в составе трех человек – Н. Н. Крестинского, Е. А. Преображенского и Л. П. Серебрякова. Ведущей фигурой в Секретариате стал Н. Н. Крестинский, который входил также в Оргбюро и Политбюро ЦК РКП(б). Однако все секретари ЦК поддержали во время профсоюзной дискуссии платформы Троцкого или Бухарина, и все они были переизбраны, когда после X съезда РКП(б) собрался первый пленум ЦК. В Секретариат были избраны В. М. Молотов, В. М. Михайлов и Е. М. Ярославский. Все они входили также и в Оргбюро ЦК. Однако Ленин был недоволен деятельностью этих деловых центров партии, обвиняя их в недопустимой волоките и бюрократизме. Предполагалось поэтому, что избрание генсеком Сталина, организаторские способности и крутой нрав которого были уже известны в партийных кругах, позволит навести порядок в рабочих органах ЦК. Таким образом, в назначении Сталина на новый пост не было ничего неожиданного. «Это было событие, – писала Е. Я. Драбкина, – из числа тех, которым никто не придает особого значения, и даже в партийных кругах не обратили на него внимания» [72] . В этом, конечно, нет ничего удивительного. В апреле 1922 г. Ленин продолжал стоять во главе партии и правительства. Он был общепризнанным вождем революционных масс России. Поэтому избрание Сталина на пост генсека вопреки позднейшим легендам не носило характера выдвижения нового вождя и лидера партии или преемника Ленина.

Положение изменялось, однако, по мере усиления болезни Ленина, которая все чаще и чаще отрывала его от управления страной и партией. Сталин был не только генеральным секретарем ЦК, он входил также в Оргбюро и Политбюро ЦК, в Президиум ВЦИК, он был наркомом по делам национальностей и наркомом Рабоче-крестьянской инспекции. Именно Сталин превратился в ключевую фигуру партийного аппарата, под его руководством происходили перевыборы партийных органов на местах, что позволило ему произвести массовую перестановку кадров в составе губкомов, обкомов и ЦК национальных компартий. Во главу оргинструкторского отдела ЦК, учраспредотдела, агитпропотдела были назначены Л. Каганович, С. Сырцов, А. Бубнов, которые в то время активно поддерживали Сталина. Сталин подчинил своему влиянию и членов Оргбюро и Секретариата: В. М. Молотова, Я. Э. Рудзутака и А. А. Андреева. Вместе с ближайшим помощником Сталина И. П. Товстухой все они составляли первый «штаб» Сталина в аппарате ЦК РКП(б). Активно поддерживали Сталина в то время и такие члены ЦК, как В. В. Куйбышев, С. Орджоникидзе и А. И. Микоян. Тогда же начали выдвигаться в аппарате ЦК Л. Мехлис и Г. Маленков.

В первой половине 1922 г. состояние здоровья В. И. Ленина продолжало ухудшаться. В результате склероза мозга у него произошло расстройство речи, затруднилось движение левой и правой ноги. Через несколько недель эти явления прошли, но только в октябре 1922 г. Ленин сумел вернуться к работе. Он уже не мог не задумываться о своих преемниках.

В конце 1922 г. у Ленина начинают налаживаться политические и личные отношения с Троцким, резко ухудшившиеся во время профсоюзной дискуссии. Большее доверие Ленин оказывает своему главному оппоненту в 1917 г. Л. Б. Каменеву. Последний становится первым заместителем Ленина по Совнаркому и в 1923 г. в период болезни Ленина председательствует на заседаниях Совнаркома и Политбюро. Что касается Сталина, то Ленин в 1922 г. все более отрицательно отзывался о его деятельности. Ленин был крайне недоволен попыткой Сталина, Бухарина и Сокольникова ослабить монополию внешней торговли; помешать этому могло только энергичное вмешательство Ленина. Резко критиковал Ленин и политику Сталина в национальном вопросе. Дело в том, что как раз во время болезни Ленина Сталин провел через комиссии ЦК свое предложение об «автономизации», то есть о вступлении национальных республик в РСФСР на началах автономии. В первоначальном проекте Сталина говорилось: «Признать целесообразным формальное вступление независимых советских республик – Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии, Армении – в состав РСФСР… Признать целесообразным формальное распространение компетенции ВЦИК, СНК и СТО РСФСР на соответствующие центральные учреждения перечисленных в пункте 1 республик. Наркоматы: продовольствия, труда и народного хозяйства формально подчинить директивам соответствующих наркоматов РСФСР… Остальные наркоматы, как-то: юстиции, просвещения, внутренних дел, рабоче-крестьянской инспекции, земледелия, народного здравия и социального обеспечения считать самостоятельными… Органы борьбы с контрреволюцией в упомянутых выше республиках подчинить директивам ГПУ РСФСР.

Член Комиссии И. Сталин» [73] .

По проекту Сталина должен был создаваться не Союз Советских Социалистических Республик, а Российская Федеративная Республика, включающая в свой состав все другие национальные образования.

В письме от 27 сентября 1922 г. Ленин осудил эти предварительные решения и предложил иное решение: создание нового государства – Союза Советских Социалистических Республик на основе равноправия РСФСР, Украины, Белоруссии и других республик. Именно это решение и было принято партией.

Сталин не занял правильной позиции и в том конфликте, который произошел между С. Орджоникидзе и руководством ЦК КП(б) Грузии по вопросам экономической политики Закавказского крайкома и прав Грузинской Советской Республики. Ленина очень взволновал этот конфликт, и под его впечатлением он продиктовал в конце 1922 г. свои записки «К вопросу о национальностях».

В них, в частности, говорилось:

«Из того, что сообщил тов. Дзержинский, стоявший во главе комиссии, посланной Центральным Комитетом для “расследования” грузинского инцидента, я мог вынести только самые большие опасения… Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне была неверна и несвоевременна… Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике обычно самую худшую роль… В данном случае по отношению к грузинской нации мы имеем типичный пример того, где сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость требуются с нашей стороны поистине пролетарским отношением к делу».

Имея в виду не столько Орджоникидзе, сколько Сталина, Ленин далее писал:

«Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в “социал-национализме” (тогда как он сам является настоящим и истинным не только “социал-националом”, но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности… Политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует считать, конечно, Сталина и Дзержинского» [74] .

В январе 1923 г. Ленин не раз возвращался к оценке этого конфликта, причем, как можно судить по запискам его дежурных секретарей, Сталин препятствовал получению больным Лениным запрашиваемых им материалов.

5 марта 1923 г. Ленин пишет письмо Троцкому: «Уважаемый тов. Троцкий! Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под “преследованием” Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы по че му-ни будь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия. С наилучшим товарищеским приветом. Ленин» [75] . Но Троцкий, ссылаясь на болезнь, отказался принять на себя это поручение Ленина.

Ничего не сделал и Л. Б. Каменев, когда Н. К. Крупская еще 13 декабря 1922 г. обратилась к нему с жалобой на грубость Сталина. Она писала: «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская» [76] .

Ленин узнал об этом конфликте только в начале марта, вероятно, от Каменева. Возмущенный до глубины души, хотя со времени конфликта прошло более двух месяцев, он вызвал секретаря и продиктовал следующее письмо:

«Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против моей жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин. 5-го марта 1923 года» [77] .

Сталин немедленно принес Крупской извинения и взял свои слова обратно. Он не посмел пойти на разрыв с Лениным.

На следующий день утром В. И. Ленин продиктовал еще одно письмо, в котором говорилось:

«тт. Мдивани, Махарадзе и др. Копия – тт. Троцкому и Каменеву. Уважаемые товарищи!

Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин. 6-го марта 23 г.» [78]

Приведенные нами три письма Ленина от 5 и 6 марта 1923 г. были его последними письменными документами. 6 марта в состоянии здоровья Ленина произошло новое ухудшение, а 10 марта его поразил еще один удар, который вызвал потерю речи и усилил паралич правой руки и ноги. Вряд ли следует сомневаться, что ухудшение здоровья было ускорено душевным состоянием Ленина. Впрочем, летом и осенью 1923 г. его здоровье улучшилось, он стал принимать у себя многих людей, совершать прогулки, однажды побывал в Москве, в Кремле. Он виделся и разговаривал с некоторыми крупными партийными и государственными деятелями. Но уже ни разу не встречался со Сталиным.

Как генсек Сталин занимался в конце 1922 и в первой половине 1923 г. многими делами, не забывая при этом об укреплении своих личных позиций в партии. Он имел свой план строительства партии, который был начерно изложен в заметке «О политической стратегии и тактике», написанной в июле 1921 г. и впервые опубликованной лишь в 1947 г. Эта заметка составляла развернутый план брошюры, и часть изложенных здесь мыслей Сталин использовал в своих последующих статьях. Но многие свои мысли он не решился предавать гласности по крайней мере до 1947 г. Уже слова «партия – это командный состав и штаб пролетариата» могут вызвать ряд возражений, ибо понятия «авангард» и «командный состав» далеко не идентичны. Но Сталин идет еще дальше и пишет: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность.

Значение старой гвардии внутри этого могучего ордена. Пополнение старой гвардии новыми закалившимися… работниками» [79] .

Сравнение коммунистической партии с церковно-рыцарским орденом «Братьев Христова воинства» (официальное название ордена меченосцев) могло прийти на ум бывшему семинаристу, но не Ленину или Марксу, который называл все эти ордена «крестовой сволочью». Несомненно, что Сталину импонировало строго иерархическое построение ордена меченосцев по четырем рангам. Тот факт, что заметка Сталина была опубликована только в 1947 г., показывает, что мысль о превращении партии в подобие религиозного ордена, а затем и о создании внутри партии и государственного аппарата какой-то тайной элиты ордена, особой касты «посвященных» долго не оставляла Сталина. Эту мысль он высказывал в узком кругу еще в конце 30-х гг. Создание тайно оплачиваемой при помощи «пакетов» (о чем речь впереди) номенклатуры было, несомненно, шагом именно в этом направлении.

Болезнь Ленина, исход которой становился все более очевидным, а также усиление власти Сталина беспокоили многих лидеров партии. Осенью 1923 г. в Кисловодске в одной из пещер близ города состоялось неофициальное совещание отдыхавших там руководителей партии, в котором приняли участие Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Лашевич, Ворошилов и некоторые другие. Формально речь шла об укреплении коллективного руководства партии. Зиновьев предложил тогда ликвидировать Политбюро и создать для руководства партией своеобразный триумвират в составе Сталина, Троцкого и его, Зиновьева (вместо себя Зиновьев предлагал также Каменева или Бухарина). Мнения разделились, и план Зиновьева встретил возражения. Решили запросить самого Сталина. Позднее, на XIV съезде партии, касаясь этого эпизода, Сталин говорил: «В 1923 году, после XII съезда, люди, собравшиеся в “пещере”… выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизировании Секретариата, т. е. о превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина… На вопрос, заданный мне в письменной форме из недр Кисловодска, я ответил отрицательно, заявив, что, если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой» [80] .

Вполне возможно, что Сталину пришлось бы действительно «очистить» место главы партии. Однако вскоре внутри партии началась острая дискуссия с Троцким и его сторонниками, и положение в верхах ВКП(б) изменилось. Личная вражда между Зиновьевым и Троцким тогда была еще очень велика, и потому Зиновьев и поддержавший его Каменев не только решительно выступили против притязаний Троцкого, но и активно поддержали Сталина, в котором они видели тогда своего главного союзника в развернувшейся политической борьбе.

СМЕРТЬ В. И. ЛЕНИНА

В то время как Сталин использовал предоставившиеся ему возможности для укрепления своих личных позиций в партии, Ленин, прикованный болезнью к постели, диктовал (иногда всего по 5 – 10 минут в день) свои последние статьи и предложения. Основная их идея – борьба против растущего бюрократизма и опасности раскола партии. Часть ленинских записок была адресована определенным лицам и, естественно, не предназначена для печати. Некоторые письма и предложения Ленин считал строго секретными. Но большую часть своих последних статей он просил немедленно опубликовать в газетах, которые с разрешения врачей ежедневно просматривал. Это относилось, в частности, к статьям «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше», в которых Ленин резко критиковал Наркомат РКИ, во главе которого еще недавно стоял И. Сталин. «Будем говорить прямо, – писал Ленин. – Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать» [81] .

Ленин предлагал поэтому полностью реорганизовать органы партийно-государственного контроля и создать сравнительно небольшой контрольный аппарат, члены которого должны пользоваться всеми правами членов ЦК и избираться в основном из рабочих и крестьян. Эти члены ЦКК, по мнению Ленина, «обязанные присутствовать в известном числе на каждом заседании Политбюро, должны составить сплоченную группу, которая «невзирая на лица» должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК, не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел» [82] .

Включению рядовых рабочих в ЦК и ЦКК Ленин придавал принципиальное значение, рассчитывая таким образом обновить и оздоровить правящую верхушку партии и государства. В подготовительных заметках к статье о Рабкрине Ленин писал: «Если мы запоздаем с этим делом, то мы не исполним одной из основных наших обязанностей, именно обязанности воспользоваться пребыванием у власти, чтобы научить лучшие элементы трудящихся масс всем деталям управления» [83] .

Статья Ленина о Рабкрине вызвала недовольство не только у Сталина, усмотревшего в ней личный выпад против себя, но и у части членов Политбюро. Редактор «Правды» Н. Бухарин, несмотря на свою любовь к Ленину и настояния Крупской, не решался напечатать эту статью. На заседании Политбюро В. Куйбышев предложил даже напечатать в одном экземпляре специальный номер «Правды» со статьей Ленина, дабы успокоить его. Это предложение не было принято. Статья о Рабкрине была все же опубликована в «Правде» 25 января 1923 г., статья «Лучше меньше, да лучше» – 4 марта того же года. Тем не менее на XII съезде партии, состоявшемся 17 – 25 апреля, вопрос о Рабкрине не был внесен в повестку дня и почти не обсуждался. Съезд партии не создал ЦКК с теми широкими полномочиями, какие предлагал дать этой комиссии Ленин. Правда, состав ЦКК был значительно обновлен и расширен, но большинство членов ЦКК находились уже давно на партийной и советской работе, хотя и происходили из рабочих и крестьян. Они не были «рядовыми рабочими», которых нужно было еще учить «деталям управления». ЦКК отнюдь не стала органом, равноправным с ЦК партии.

Обострившиеся разногласия внутри ЦК и происходившая в нем тайная и явная борьба за власть очень волновали Ленина, здоровье которого к осени 1923 г. заметно улучшилось. Он требовал от Крупской ежедневно читать ему газеты, хотя уже не вмешивался в партийные дела. Как рассказывает в своих мемуарах Е. Драбкина, Ленин часами сидел в одиночестве и иногда даже плакал, видимо, не только от бессилия, но и от обиды. По свидетельству Крупской, 19 и 20 января 1924 г. она читала Владимиру Ильичу только что опубликованные решения XIII партконференции, где подводились итоги дискуссии с Троцким. Слушая резкие по форме и не всегда справедливые по содержанию резолюции, Ленин снова начал волноваться. Чтобы его успокоить, Крупская сказала, что резолюции приняты единогласно. Вряд ли это могло удовлетворить Ленина, чьи наихудшие опасения начали сбываться. На следующий день в состоянии сильнейшего душевного волнения В. И. Ленин скончался.

Сталин был инициатором создания Мавзолея Ленина и мумифицирования его тела, против чего публично возражала Н. К. Крупская. Однако большинство членов Политбюро поддержали Сталина. Можно согласиться с Р. Такером, что смерть Ленина принесла облегчение Сталину и «теперь можно было обожествить покойного». Создавая культ Ленина, Сталин готовил и свой собственный. «Сталину нужен был Ленин, которого не надо больше бояться и с которым не придется больше бороться» [84] .

О «ЗАВЕЩАНИИ» В. И. ЛЕНИНА

В широком смысле слова «Завещанием» Ленина следует считать все те письма, статьи и записки, которые он продиктовал в конце 1922 – начале 1923 г. Однако в более узком смысле, говоря о «Завещании» Ленина, имеют в виду лишь несколько писем, в которых Владимир Ильич касается работы ЦК и дает персональные характеристики некоторым его членам. Мы приведем обширные выдержки из этих документов, учитывая их важность.

I

ПИСЬМО К СЪЕЗДУ

Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе.

Мне хочется поделиться с вами теми соображениями, которые я считаю наиболее важными.

В первую голову я ставлю увеличение числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни. Мне думается, что нашему Центральному Комитету грозили бы большие опасности на случай, если бы течение событий не было бы вполне благоприятно для нас (а на это мы рассчитывать не можем), – если бы мы не предприняли такой реформы…. Что касается до первого пункта, т. е. до увеличения числа членов ЦК, то я думаю, что такая вещь нужна и для поднятия авторитета ЦК, и для серьезной работы по улучшению нашего аппарата, и для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии… Мне думается, что устойчивость нашей партии благодаря такой мере выиграла бы в тысячу раз. 23. XII. 22 г.

Ленин.

II

Продолжение записок. 24 декабря 22 г.

Под устойчивостью Центрального Комитета, о которой я говорил выше, я разумею меры против раскола, поскольку такие меры вообще могут быть приняты…

Наша партия опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения. На этот случай принимать те или иные меры, вообще рассуждать об устойчивости нашего ЦК бесполезно…

Я имею в виду устойчивость, как гарантию от раскола на ближайшее время, и намерен разобрать здесь ряд соображений чисто личного свойства.

Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек.

Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.

Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому.

Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы (из самых молодых сил), и относительно их надо бы иметь в виду следующее: Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики).

25. XII. Затем Пятаков – человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством… чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе.

Конечно, и то и другое замечание делается мной лишь для настоящего времени в предположении, что оба эти выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности.

Ленин.

III

Продолжение записок. 26 декабря 1922 г.

…Я представляю себе дело таким образом, что несколько десятков рабочих, входя в состав ЦК, смогут лучше, чем кто бы то ни было другой, заняться проверкой, улучшением и пересозданием нашего аппарата… Рабочие, входящие в ЦК, должны быть, по моему мнению, преимущественно не из тех рабочих, которые прошли длинную советскую службу… потому что в этих рабочих уже создались известные традиции и известные предубеждения, с которыми именно желательно бороться.

В число рабочих членов ЦК должны войти преимущественно рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян… Я думаю, что такие рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадр преданных сторонников советского строя, способных, во-первых, придать устойчивость самому ЦК, во-вторых, способных действительно работать над обновлением и улучшением аппарата.

Ленин.

4 января 1923 г. Ленин продиктовал небольшое добавление: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение. Ленин» [85] .

Эти записки и письма были адресованы очередному XII съезду партии, который был намечен на весну 1923 г. Они были перепечатаны по желанию Ленина в пяти экземплярах: один для него, для Н. К. Крупской, один в секретариат Ленина. Ленин просил запечатать конверты сургучной печатью, пометив на них, что вскрыть их может только сам Ленин, а после его смерти – Крупская. Дежурный секретарь Ленина М. А. Володичева слова «а после его смерти» на конвертах не написала, но на словах передала об этом Н. К. Крупской.

Часть ленинских документов была доведена до сведения делегатов XII съезда партии. Однако основная часть ленинского «Завещания», в том числе его персональные характеристики членов ЦК, обнародована не была. Не обсуждал съезд и вопроса о перемещении Сталина с поста генсека. Состав ЦК был увеличен, однако среди семнадцати новых членов ЦК и тринадцати кандидатов в члены ЦК не было ни одного рабочего или крестьянина – все это были руководители крупных советских и партийных учреждений. Почему на XII съезде не было зачитано обращенное к нему письмо Ленина? Здесь не было умысла. Запечатанные сургучной печатью и строго секретные документы мог вскрыть лишь сам Ленин, а он был парализован и лишился речи. Н. К. Крупская смогла вскрыть эти письма только после смерти Ленина. Таким образом, создалась ситуация, не предусмотренная в распоряжениях Ленина.

Что можно сказать о содержании ленинского «Завещания»? Почему он ограничился характеристикой только шести членов ЦК и ничего не сказал о таких влиятельных членах ЦК, как А. Рыков, М. Калинин и др.? Я думаю, что Ленин ясно представлял себе, что в случае его смерти именно перечисленные шесть человек составят ядро партийного руководства, борьба внутри которого и таила в себе угрозу раскола партии. Особенностью ленинского документа было то, что он указывал не только на положительные качества лидеров ЦК, но и на их существенные недостатки. В своем письме Ленин предлагал освободить Сталина от поста генерального секретаря ЦК, но он не подвергал сомнению возможность и необходимость сохранения Сталина в руководстве. Отсюда и употребление слова «переместить», а не «сместить». Ленин не предложил также никакой новой кандидатуры на пост генсека.

В своих книгах, написанных за границей, Троцкий приписывает Ленину желание видеть именно Троцкого своим преемником. Даже «Завещание» Ленина Троцкий трактует в этом духе. Так, например, во втором томе своей автобиографии Троцкий писал, что Ленин и «намечал создание при ЦК комиссии по борьбе с бюрократизмом. Мы оба должны были войти в нее. По существу эта комиссия должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии, и для создания таких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома.

Только в этой связи становится полностью ясен смысл так называемого завещания. Ленин называет в нем всего шесть лиц и дает их характеристики, взвешивая каждое слово. Бесспорная цель завещания: облегчить мне руководящую работу. Ленин хочет достигнуть этого, разумеется, с наименьшими личными трениями» [86] .

В другом месте этой же книги Троцкий утверждает: «Помимо общеполитических задач, открытая Лениным кампания [речь идет о высказываниях Ленина по национальному вопросу. – P. M. ] имела непосредственно своей целью создать наиболее благоприятные условия для моей руководящей работы либо рядом с Лениным, если бы ему удалось оправиться, либо на его месте, если бы болезнь одолела его. Но не доведенная до конца, ни даже до середины борьба дала прямо противоположные результаты» [87] . [Курсив мой. – P. M. ]

Все это явная фантазия действительно «чрезмерно хватающего самоуверенностью» Троцкого. Ленин не случайно не хотел называть своего преемника. Среди всех шести перечисленных им лидеров партии он не видел никого, кто мог бы заменить его на посту фактически единоличного руководителя партии и государства. Стараясь более равномерно распределить между этими людьми все главные посты (отсюда и предложение о перемещении Сталина), Ленин полагал, что только совместно и под жестким контролем ЦК и ЦКК они смогут вести дальше партию в сложных условиях того времени. В этом-то и состоит подлинный смысл ленинского документа. Ленин действительно тщательно взвешивал в своем «Завещании» каждое слово. Здесь нет обычной для Ленина резкости в оценках. Однако при внешне мягких формулировках в необидных, казалось бы, выражениях скрывался острый политический смысл. О каждом из своих соратников Ленин говорит что-то чрезвычайно лестное. Сталин – «выдающийся вождь современного ЦК». Троцкий – «самый способный человек в нынешнем ЦК». Бухарин – «ценнейший и крупнейший теоретик партии». Пятаков – «человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей». Но одновременно каждому из них Ленин дает и уничтожающую по смыслу, но не по форме политическую характеристику. Разве можно доверить единоличное руководство партии грубому, нетерпимому, нелояльному и капризному Сталину или чрезмерно самоуверенному и увлекающемуся администрированием Троцкому, небольшевизм которого, как и «октябрьский эпизод» у Каменева и Зиновьева, Ленин не считает чем-то случайным. Нельзя, конечно, доверить руководство партией и Бухарину, взгляды которого «лишь с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским», или Пятакову, на которого вообще трудно положиться в «серьезном политическом вопросе».

Ленин в данном случае отлично понимал важность своих оценок. И если у «Завещания» есть главный смысл, то он состоит в том, чтобы не позволить никому из перечисленных Лениным людей занять то место в партии, которое занимал в ней он сам. По мысли Ленина, его оценки должны стать той уздой, при помощи которой партия сможет удержать в определенных рамках политические амбиции и честолюбие ее наиболее выдающихся руководителей.

Н. К. Крупская вскрыла пакеты с ленинским письмом после смерти Владимира Ильича. Письмо было адресовано XII съезду РКП(б), который уже прошел. Крупская решила подождать несколько месяцев и передать письмо XIII съезду партии, намеченному на май 1924 г. За несколько дней до съезда она принесла письмо Ленина на пленум ЦК ВКП(б). В книге Б. Бажанова, бывшего секретаря Политбюро (а не «секретаря Сталина», как сказано в заголовке), говорится, что «Завещание» Ленина было прочитано на заседании пленума ЦК, то есть еще до съезда [88] . Это неверно. Участники пленума не были ознакомлены с ленинским документом. О его содержании знали только некоторые члены Политбюро, которые прочли сопроводительную записку Крупской, в которой говорилось, что «Владимир Ильич выражал твердое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда» [89] .

Утаить письмо Ленина от делегатов съезда было невозможно, хотя оно и произвело на всех «наиболее выдающихся руководителей ЦК» удручающее впечатление. Каменев, Зиновьев и Сталин решили, однако, не зачитывать письмо Ленина на официальных заседаниях съезда. Оно было зачитано первоначально на собрании «старейшин» съезда, то есть руководителей провинциальных организаций партии. При этом Каменев предложил не производить никаких записей. Только на этом собрании о «Завещании» Ленина узнали Троцкий и его сторонники в ЦК РКП(б). Затем ленинский документ зачитывали на закрытых заседаниях отдельных делегаций, при этом никто не должен был делать записей и ссылаться на этот документ на заседаниях съезда. В наиболее крупных делегациях разъяснения по поводу письма Ленина делали Зиновьев и Каменев. В протоколы съезда все эти закрытые собрания и письмо Ленина не вошли.

При формировании руководящих органов партии после съезда Сталин, ссылаясь на «Завещание» Ленина, демонстративно отказался от поста генсека. Но Зиновьев и Каменев, а затем и большинство других членов ЦК убедили его взять свою отставку обратно. Вероятнее всего, перед съездом между Зиновьевым и Сталиным состоялось своеобразное соглашение. Сталин одобрил выдвижение Зиновьева основным докладчиком на XIII съезде и таким образом как бы продвигал этого честолюбивого и беспринципного человека на роль лидера партии. В свою очередь, Зиновьев и Каменев должны были на съезде партии отстоять для Сталина пост генсека. Это, впрочем, не встретило возражений у партийного актива, тем более что Сталин обещал учесть критику Ленина. В то время Сталин не мог еще действовать независимо от мнения других членов ЦК партии, а это исключало, казалось бы, возможность произвола. О личной диктатуре Сталина не могло быть и речи; напротив, именно Сталин выступал глашатаем «коллективного руководства». Он обвинял Троцкого в стремлении к единоличному руководству и защищал Зиновьева и Каменева от нападок Троцкого. В условиях ожесточенной борьбы с Троцким и его многочисленными сторонниками вопрос о грубости и капризности Сталина, активно выступавшего против Троцкого, казался многим членам ЦК действительно мелочью. Они не видели того, что видел Ленин.

Представляет интерес дальнейшая судьба ленинского «Завещания». В 1926 г. Борис Суварин во Франции и Макс Истман в США опубликовали этот документ, полученный, по-видимому, из кругов оппозиции. Советская печать объявила «Завещание» апокрифом. Однако в 1927 г. вопрос о «Завещании» был поднят и в ЦК ВКП(б). Пришлось признать, что такой документ действительно существует. В речи на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин, зачитав выдержку из ленинского «Письма к съезду», заявил: «Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю». Как справедливо отмечал Л. С. Шаумян, Сталин в данном случае сознательно извратил смысл ленинского документа, ибо Ленин обвинял Сталина в грубости по отношению не к врагам партии, а к товарищам, имевшим большие заслуги перед партией [90] .

Вопрос о «Завещании» Ленина был предметом обсуждения на XV съезде ВКП(б). Делегат съезда Е. П. Фролов так рассказывал об этом в своих неопубликованных воспоминаниях:

«Открывая тринадцатое утреннее заседание 9 декабря 1927 г., председательствующий Г. Петровский сказал: «Мы забыли проголосовать предложение т. Орджоникидзе о том, чтобы уважить просьбу Объединенного пленума ЦК и ЦКК в июле 1926 г. об опубликовании в «Ленинских сборниках» письма Ленина, которое часто называют «Завещанием» и о неопубликовании которого было решение XIII съезда ВКП(б). Позвольте поставить на голосование». Выступивший вслед Рыков предложил опубликовать не только то письмо, которое называется «Завещанием», но и другие письма по внутрипартийным вопросам, приложив их к стенограмме. Съезд поддержал это предложение и единогласно принял решение опубликовать «Завещание» и письма по внутрипартийным вопросам».

Но «Завещание» Ленина в стенографический отчет, изданный в 1928 г., не вошло. Не было оно опубликовано и в «Ленинских сборниках». Документ этот делегаты XV съезда (их было 1 669 человек) могли все же прочесть в бюллетенях, издававшихся во время съезда «только для членов ВКП(б)» [91] . Их могли получить делегаты съезда, и один из таких бюллетеней сохранился у Е. П. Фролова. В партийные организации эти бюллетени не поступали, хотя в выходных данных указывалось, что они печатаются тиражом в 13,5 тыс. экземпляров.

Во всяком случае, после XV съезда партийному активу стало больше известно о ленинском «Завещании». Однако в 30-е гг. об этом документе перестали говорить. С началом массовых репрессий он был объявлен фальшивкой. Обладатели бюллетеней XV съезда предпочитали уничтожить этот опасный документ. По свидетельству некоторых моих собеседников, им приходилось встречать в тюрьмах и лагерях коммунистов, приговоренных к длительным срокам заключения за «хранение контрреволюционного документа, так называемого ленинского завещания».

И. В. СТАЛИН В 1923 – 1924 гг.

В начале главы мы приводили портрет молодого Сталина. Разумеется, Сталин существенно изменился к 44 – 45 годам.

Он держался очень уверенно, но просто и несколько грубовато, что создавало контраст между ним и высокомерным Троцким и крайне амбициозным Зиновьевым. Поведение Сталина было более понятно и близко большинству партийных работников, для которых само слово «интеллигентность» было скорее синонимом трусливого либерализма и мягкотелости, чем пролетарской твердости. Жена видного советского дипломата А. А. Иоффе, эмигрировавшая в 1975 г. в Израиль, писала в своих воспоминаниях:

«Если и был человек, которого Иоффе положительно не выносил, так это был Сталин… Мы виделись со Сталиным. Встречались, например, в ложе дирекции в Большом театре на премьерах. Сталин появлялся здесь обычно в окружении ближайших соратников, были среди них Ворошилов, Каганович… Держался он этаким простым, славным малым. Очень общительный, со всеми на дружеской ноге, но не было в нем ни единого правдивого жеста. Помню, как встретил он меня первый раз: “А, Мария Михайловна, слышал, слышал…” Вообще Сталин был редкостный актер, способный всякий раз, по обстоятельствам, менять маску. И одна из любимых его масок была именно эта – простой, душа нараспашку парень… Адольф Абрамович великолепно знал эту черту Сталина. Он никогда не верил ему и еще задолго до того, как Сталин обнаружил свое подлинное лицо, уже знал ему цену…»

Эти наблюдения Марии Иоффе довольно точны.

Много писал о личности Сталина Троцкий, который назвал как-то Сталина «самой выдающейся посредственностью в нашей партии». Эта формула потом часто повторялась в кругах оппозиции, хотя она ничего не могла объяснить. Победу Сталина над его соперниками Троцкий объясняет не столько качествами самого Сталина, сколько условиями, сложившимися в СССР в 1923 – 1927 гг. В одной из своих неопубликованных заметок от 4 января 1937 г. Троцкий писал:

«В 1923 или в 1924 г. И. Н. Смирнов, расстрелянный позже вместе с Зиновьевым и Каменевым, возражал мне в частной беседе: “Сталин – кандидат в диктаторы? Да ведь это совсем серый и ничтожный человек”. “Серый – да, ничтожный – нет”, – отвечал я Смирнову. На ту же тему были у меня… споры с Каменевым, который, вопреки очевидности, утверждал, что Сталин – “вождь уездного масштаба”. В этой саркастической характеристике была, конечно, частица правды, но только частица. Такие свойства интеллекта, как хитрость, вероломство, способность играть на низких свойствах человеческой натуры, развиты у Сталина необычайно и при сильном характере представляют могущественные орудия в борьбе. Конечно, не во всякой. Освободительной борьбе трудящихся нужны другие качества. Но где дело идет об отборе привилегированных, об их сплочении духом касты, об обессилении и дисциплинировании масс, там качества Сталина почти незаменимы… И все же взятый в целом Сталин остается посредственностью. Он не способен ни к обобщению, ни к предвидению. Его ум лишен не только блеска и полета, но даже способности к логическому мышлению. Каждая фраза его речи преследует какую-то практическую цель; но речь в целом никогда не поднимается до логического построения. В этой слабости – сила Сталина. Бывают исторические задачи, разрешить которые можно, только отказавшись от обобщений; бывают эпохи, когда обобщения и предвиденье исключают непосредственные успехи: это эпохи сползания, снижения, реакции. Гельвеций говорил некогда, что каждая общественная эпоха требует своих великих людей, а когда таковых не находит, то она изобретает их… Можно применить к Сталину слова, сказанные Энгельсом о Веллингтоне: “Он велик в своем роде, а именно настолько велик, насколько можно быть великим, не переставая быть посредственностью. Индивидуальное «величие» есть в последнем счете – социальная функция».

В этой характеристике, конечно, больше истины, чем в приведенных Троцким словах Смирнова или Каменева. Но и она во многом неточна. Это видно из вывода, который делает Троцкий.

«Если бы Сталин мог с самого начала предвидеть, куда его заведет борьба с троцкизмом, он вероятно, остановился бы, несмотря на перспективу победы над всеми соперниками. Но он ничего не предвидел».

Нет, Сталин не остановился, даже если бы он заранее знал, какой ценой достанется ему победа над его противниками и его почти ничем не ограниченная власть. Возможно, он был бы готов заплатить и еще большую цену.

Вспоминая все известные ему высказывания о Сталине, Троцкий приводит также слова Бухарина о том, что Сталин прежде всего крайне ленивый человек. Это мнение (если Бухарин действительно высказывал его) ошибочно. Сталин был нетороплив и медлителен в действиях, но отнюдь не ленив. В 1980 г. во Франции вышла в свет книга Б. Бажанова «Воспоминания бывшего секретаря Сталина». (Б. Бажанов действительно работал с августа 1923 г. и до конца 1925 г. в секретариате Политбюро. В 1928 г. он бежал из СССР в Иран и впоследствии жил во Франции.) Бажанов рисует не лишенный правдоподобия портрет Сталина в 1923 – 1924 гг.:

«Сталин мстителен, подозрителен, груб, у него нет каких-либо сдерживающих моральных принципов. Он умелый и хитрый интриган, чрезвычайно скрытный и хорошо владеющий собой. На нем всегда скромный костюм, и он ведет очень простой образ жизни. У него нет тяготения к роскоши или к благам жизни. Он живет в Кремле в скромно обставленной квартире, где раньше жила дворцовая прислуга. В то время как Каменев уже закрепил за собой превосходный “ролс-ройс”, Сталин ездит по Москве на старом и простом “руссо-балте”. Сталин не слишком образован, но умеет скрывать недостаток культуры; на заседаниях Политбюро говорит кратко и мало и не столько убеждает и полемизирует, сколько резюмирует в немногих словах мнение большинства. Человек сильной воли, он одновременно и чрезвычайно осторожен, а порой и нерешителен. Он часто не знает, как быть и что делать в трудной политической обстановке, но умеет скрывать свою нерешительность и нередко предпочитает идти за событиями, чем ими руководить. Женщинами Сталин не интересуется. Им владеет одна всепоглощающая страсть к власти, но он терпелив и умеет выжидать, прежде чем нанести удар по своим политическим конкурентам. От природы он не глуп и не лишен здравого смысла».

Однако, увлекаясь, Бажанов начинает добавлять к этому портрету немало фальшивых дорисовок. Он утверждает, например, что Сталин «никогда ничего не читает, ничем не интересуется». Он равнодушен к наукам, литературе, музыке. Он не читает даже литературно обработанных стенограмм своих речей и докладов.

«В первые дни моей работы, – пишет Бажанов, – я десятки раз в день хожу к Сталину докладывать ему полученные для Политбюро бумаги. Я очень быстро замечаю, что ни содержание, ни судьба этих бумаг его совершенно не интересуют. Когда я его спрашиваю, что надо делать по этому вопросу, он отвечает: “А что, по-вашему, надо делать?” Я отвечаю – по-моему, то-то: внести на обсуждение Политбюро, или передать в какую-то комиссию ЦК, или считать вопрос недостаточно проработанным и согласованным и предложить ведомству его согласовать сначала с другими заинтересованными ведомствами и т. д. Сталин сейчас же соглашается: “Хорошо, так и сделайте”. Очень скоро я прихожу к убеждению, что я хожу к нему зря и что мне надо проявлять больше инициативы. Так я и делаю. В секретариате Сталина мне разъясняют, что Сталин никаких бумаг не читает и никакими делами не интересуется…» [92]

Все эти утверждения не соответствуют действительности. Никто не мог и в 1923 г. входить к Сталину в кабинет десятки раз в день, да еще без доклада. Сталин почти никогда не подписывал документа, не прочитав его внимательно. Он очень много читал: партийную прессу, наиболее заметные художественные произведения, специально переведенные для него материалы западной прессы, а также эмигрантскую литературу, не говоря уже о разного рода дипломатических документах, материалах, связанных с внутрипартийной борьбой и т. п. Сталин нередко бывал на спектаклях МХАТа и Большого театра.

Требует уточнения и взгляд на Сталина как на оратора и полемиста. Конечно, Сталин не был трибуном. Но он отнюдь не был плохим полемистом. Старый член партии И. А. Сац писал в своих неопубликованных воспоминаниях:

«Должен добавить несколько слов, объясняющих отчасти публицистическое и ораторское воздействие Сталина, дававшее ему преимущество перед более сильными, чем он, ораторами и публицистами. Каменев, Зиновьев, Бухарин, даже Троцкий несравненно хуже знали тексты ленинских сочинений. Эти люди гораздо ближе и чаще, чем Сталин, общались с живым Лениным, слушали его, спорили с ним, прочитывали только что напечатанное, но вряд ли много перечитывали. Они недостаточно чувствовали дистанцию между ним и собой. Сталин в отличие от них изучал и текстуально знал печатного Ленина. Он не затруднялся в подборе нужных ему цитат из Ленина. Здесь не место говорить, что свой догматический метод мышления (катехизис) он называл и, наверное, считал творческим. Оставим в стороне и то, что он вряд ли вполне сознательно и преднамеренно вел борьбу против марксистского диалектического метода, пронизывающего ленинское мышление. Сейчас нам важно отметить, что, переводя политические дискуссии на почву догматическую, Сталин легко ставил своих оппонентов в труднейшее положение, свободно и весьма убедительно манипулируя цитатами».

К сказанному следует добавить, что именно на 1924 г. приходится и наибольшая творческая активность Сталина. Работы этого года занимают целый шестой том в его Собрании сочинений. Именно в 1924 г. Сталин издал две свои главные теоретические брошюры: «Об основах ленинизма» и «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов». В них он показал себя если не продолжателем, то достаточно умелым систематизатором взглядов Ленина.

2 БОРЬБА СТАЛИНА С ОППОЗИЦИЕЙ

НЕКОТОРЫЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Нельзя понять историю возникновения и развития сталинизма, не рассмотрев хотя бы вкратце историю внутрипартийной борьбы в ВКП(б) в 1923 – 1930 гг. Задача это нелегкая, так как мало какой из вопросов нашей истории подвергался столь явной фальсификации, как вопрос об оппозиции. Уже в публикациях 20-х гг. многие эпизоды, факты, как и само направление происходившей борьбы, излагались крайне тенденциозно. При этом каждая сторона старалась представить своих оппонентов в наиболее непривлекательном виде, их слова искажали, ошибки и неточности преувеличивали. Грубость и нелояльность не только не пресекали, но и поощряли с одной и с другой стороны, что с самого начала придавало внутрипартийной борьбе крайне резкий характер. В 30-е гг. в советской печати лидеров оппозиции стали изображать уже как предателей и шпионов иностранных государств, завербованных на службу империалистических разведок еще с первых лет Советской власти.

Как известно, все активные участники оппозиционных течений были позднее физически уничтожены Сталиным. Только немногие рядовые участники оппозиции вернулись после XX съезда КПСС к своим семьям. Некоторые из них в своих мемуарах чрезмерно расхваливали тех или иных лидеров оппозиции. Их позицию можно понять, но с ней нельзя согласиться. Из того факта, что Сталин, оказавшись победителем в борьбе с оппозицией, узурпировал всю власть в стране и в партии, вовсе не следует, что именно Сталин в борьбе с оппозицией был кругом неправ, а его противники были во всем правы.

Было бы неправильным также, по примеру некоторых западных историков, изображать борьбу различных группировок в партии после смерти Ленина только как беспринципную борьбу за власть, прикрытую для видимости различного рода теоретическими рассуждениями. Нет, в 20-е гг. существовали серьезные теоретические и практические расхождения и идейная борьба, особенно по вопросу о возможностях, путях и методах строительства социализма в Советском Союзе. Верно, однако, и то, что для Сталина в этой борьбе главным был вопрос о власти. Умело маневрируя между различными течениями и платформами, Сталин воспользовался борьбой различных фракций в партии, чтобы ослабить всех конкурентов и усилить свою власть и влияние.

Нетрудно убедиться в том, что вся предреволюционная история РСДРП наполнена борьбой различных течений, групп и фракций. Эта борьба не прекратилась и после конституирования большевиков в самостоятельную партию. Ленин вел борьбу с «правыми» течениями среди большевиков в 1917 г., с «левыми коммунистами» в 1918 г., с «военной оппозицией» в 1919 г., с «рабочей оппозицией» в 1920 – 1922 гг.; острая дискуссия возникла в партии в 1920 – 1921 гг. по вопросу о профсоюзах. В. И. Ленин считал борьбу различных течений и групп в партии вполне нормальным явлением, не противоречащим принципу демократического централизма. Ограничения такой борьбы могли носить только временный характер, как это и было записано в решениях X съезда РКП(б). Некоторое время и Сталин считал внутрипартийную борьбу не только нормальным явлением, но и достоинством большевистской партии, которая не замазывает внутренние противоречия, а преодолевает их путем борьбы течений и групп.

Борьба с инакомыслящими, которую вел В. И. Ленин и в РСДРП, и позднее в РКП(б), отнюдь не всегда была образцом лояльной и вежливой полемики. Он часто бывал неоправданно резок и груб со своими оппонентами, нередко прибегал к весьма оскорбительным формулировкам, а иногда даже оправдывал грубость. Но характерной чертой Ленина было полное отсутствие каких-либо личных мотивов во внутрипартийной борьбе. Ленину было совершенно чуждо чувство мести, даже обиды. Его главной целью было убедить в своей правоте партию, рабочих, а по возможности – своих оппонентов. И когда удавалось достичь согласия во взглядах, всякая резкость исчезала, сменяясь доброжелательностью, вниманием и дружеской поддержкой. Это можно видеть на примере отношений Ленина и Троцкого в 1912 – 1913 гг. и в 1917 – 1919 гг. Известно, с какой резкостью обрушился Ленин на Зиновьева и Каменева в октябре 1917 г., когда эти члены большевистского ЦК выступили против вооруженного восстания. Но сразу же после победы Октябрьской революции Зиновьев и Каменев признали свою ошибку и заняли видные посты в органах Советской власти. В своем письме к итальянским коммунистам в 1920 г. Ленин писал: «Перед самой Октябрьской революцией в России и вскоре после нее ряд превосходных коммунистов в России сделали ошибку, о которой у нас неохотно теперь вспоминают. Почему неохотно? Потому, что без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены» [93] .

«Ленин умел быть снисходительным к ошибкам товарищей, – писала о нем М. И. Ульянова, – если эти ошибки вызывались не злой волей или нерадением… И тогда потерпевший товарищ находил всегда поддержку у Ильича и защиту от требовавших более суровых мер по отношению к виновному… И при виде этого новые силы находишь в себе и от ошибок избавляешься лучше, чем при применении строгости и взысканий, – лучше потому, что такой метод не вызывает озлобления, не приводит к подавленности человека, который и сам осознает свою ошибку» [94] .

Примеров подобного отношения Ленина к бывшим оппозиционерам можно привести много. Так, например, в 1921 г. на X съезде партии Ленин предложил не только отметить в резолюции заслуги «рабочей оппозиции» в борьбе с бюрократизмом, но и включить лидера этой оппозиции А. Г. Шляпникова в состав ЦК. «Когда в ЦК, – говорил Ленин, – включается товарищ из “рабочей оппозиции”, это есть выражение товарищеского доверия… это есть проявление высшего доверия, больше которого в партии не может быть» [95] . И когда Шляпников заявил о своей отставке, именно Ленин предложил съезду резолюцию, отклоняющую отставку Шляпникова.

«Как особое задание Контрольной комиссии, – писал Ленин в октябре 1920 г. в Политбюро, – рекомендовать внимательно-индивидуализирующее отношение, часто даже прямое своего рода лечение по отношению к представителям так называемой оппозиции, потерпевшим психологический кризис в связи с неудачами в их советской или партийной карьере. Надо постараться успокоить их, объяснить им дело товарищески, подыскать им (без способа приказывания) подходящую к их психологическим особенностям работу, дать в этом пункте советы и указания Оргбюро Цека и т. п.» [96] .

Иначе относился к своим оппонентам Сталин. Еще в период внутрипартийной борьбы 1913 – 1923 гг. он отличился чрезмерной резкостью, грубостью и нелояльностью, что и отметил Ленин в своем «Завещании». Сталин мало заботился о переубеждении своих оппонентов и привлечении их к совместной работе. Он старался подчинить их своей воле, сломить их сопротивление, а если это не удавалось, то бесцеремонно отбросить в сторону. К тому же Сталин был крайне злопамятен и мстителен. Его оппоненты оставались для него личными врагами даже тогда, когда исчезал предмет спора и возникала необходимость совместной дружной работы. Правда, Сталин умел хорошо скрывать свои истинные чувства.

Для того чтобы показать различие методов и форм борьбы с оппозицией у Ленина и Сталина, небесполезно вспомнить одно из заседаний IV Всероссийского съезда профсоюзов 18 мая 1921 г. Как вспоминает старый профсоюзный деятель А. М. Дурмашкин [97] , на этом заседании выступил Д. Б. Рязанов, защищая тезис о независимости профсоюзов от партии. Рязанов внес резолюцию с предложением о всеобщей натурализации заработной платы. Его предложение, противоречившее линии ЦК РКП(б), находило поддержку из-за резкого падения покупательной способности денег. Большинство фракции (это было заседание коммунистической фракции съезда) неожиданно проголосовало за резолюцию Рязанова, а не за резолюцию, подготовленную в ЦК партии. Прибывший на заседание Сталин пытался поправить положение. Но выступление Сталина было резким, раздраженным и изобиловало грубыми личными выпадами в адрес Рязанова и Томского, а также всей фракции. Это вызвало в зале протесты, выкрики и нервозность. В ответ на реплики Рязанова Сталин грубо бросил в его сторону: «Замолчите, шут гороховый!» Рязанов вскочил, ответил тем же. Напряжение нарастало. В конфликт между фракцией и ЦК пришлось вмешаться Ленину. Его речь отличалась от речи Сталина одной «мелочью» – она была глубоко аргументированной и убедительной. Ленин также весьма резко критиковал Рязанова и Томского. Но Владимир Ильич воздержался от каких бы то ни было личных выпадов и оскорблений. И он победил. Фракция съезда, только что голосовавшая вразрез с решением ЦК, подавляющим большинством отменила резолюцию, внесенную Рязановым, и одобрила решение ЦК.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О Л. Д. ТРОЦКОМ

В центре внутрипартийной борьбы в 1923 – 1927 гг., а позднее в центре борьбы со Сталиным как с вождем мирового коммунистического движения находился Л. Д. Троцкий.

О Троцком существует огромная литература. На Западе было издано большое количество биографий Троцкого, лучшей из них остается биография, написанная И. Дейчером. На русском языке за рубежом сравнительно недавно, в 1980 г., был издан сокращенный перевод с английского книги Д. Кармайкла «Троцкий». Очень много писал и сам Троцкий. Немало говорится о нем и в мемуарах старых большевиков, с которыми я мог ознакомиться главным образом по неопубликованным рукописям. Отрывки из них будут приведены во всех разделах книги. Их следует, однако, предварить краткой биографической справкой.

Лев Давыдович Троцкий (Лейба Бронштейн) родился всего на два месяца раньше Сталина в имении своего отца – одного из очень немногих в России еврейских помещиков. Он окончил начальную еврейскую школу, а затем реальное училище, основанное немецкими колонистами в Одессе. К социал-демократическому движению молодой Троцкий примкнул в 1898 г., после первого ареста. Будучи сосланным в Сибирь, он бежал в 1902 г. за границу. Троцкий участвовал в работе II съезда РСДРП, на котором примкнул к меньшевикам. Однако вскоре он покинул фракцию меньшевиков, но не сделался большевиком. Долгое время Троцкий был одним из тех, кто называл себя «независимым» социал-демократом. Это помогло ему стать выдающимся полемистом, но он никогда не был кропотливым и настойчивым политическим организатором.

Когда началась первая русская революция, Троцкий возвратился в Петербург. Он принял активное участие в работе Петербургского Совета и некоторое время был одним из трех его сопредседателей, а также редактором «Русской газеты», которую он и его тогдашний политический друг и единомышленник А. Л. Парвус (Гельфанд) в течение месяца превратили из маленького либерального листка в массовую газету с 500-тысячным тиражом. Немало статей Троцкий публиковал и в ежедневной меньшевистской газете «Начало».

Петербургский Совет просуществовал всего 50 дней. Троцкий же возглавлял его всего около двух недель. В начале декабря 1905 г. столичный Совет был разогнан, а его руководство арестовано. Тем не менее эти короткие недели сделали Троцкого знаменитым в революционных кругах. Ленин уже тогда относился к Троцкому с унизительной иронией, называя его «пустомелей», «пустозвоном», «фразером», «типичным полуобразованным семинаристским болтуном», «стряпчим по темным делишкам». Случалось, однако, и Ленину отзываться о Троцком похвально.

«В революцию 1905 г., – писал А. Луначарский, – Троцкий выиграл в популярности больше всех… С этого времени Троцкий всегда находился в первых рядах. Невзирая на молодость, он оказался наиболее подготовленным. В нем менее всего ощущалась та особая эмигрантская узость, которая в то время мешала даже Ленину. Помню, как кто-то сказал в присутствии Ленина: “Ну, сегодня сильная личность – это Троцкий”. Ленин на мгновение нахмурился, а затем произнес: “О да, Троцкий заслужил это своей неутомимой, блестящей работой”» [98] .

После разгона Петербургского Совета Троцкий был арестован и вновь сослан в Сибирь. Однако он бежал по дороге, сумел уехать из России и в 1907 г. участвовал в работе V съезда РСДРП в Лондоне. И здесь, на съезде, Троцкий не примкнул ни к фракции большевиков, ни к фракции меньшевиков, выступая, в сущности, от собственного имени. Он пытался поучать как большевиков, так и меньшевиков, опираясь на разработанную им и Парвусом теорию «перманентной революции». На лондонском съезде Троцкий и Сталин имели возможность познакомиться. Троцкий, однако, не заметил Сталина. Но Сталин хорошо запомнил Троцкого.

В эмиграции Троцкий познакомился почти со всеми наиболее известными лидерами европейской социал-демократии; ему удалось с большим трудом наладить выпуск своей небольшой газеты «Правда», которая издавалась еще с 1903 г. группой украинских меньшевиков, а с 1908 г. стала личным печатным органом Троцкого, выходившим в Вене примерно раз в две недели.

В то время как раскол между большевиками и меньшевиками возрастал и Ленин вел дело к тому, чтобы провозгласить большевиков самостоятельной партией, Троцкий опять занял примиренческую позицию, организовав так называемый «августовский блок», который объединял лишь очень малое число его приверженцев. Именно в этот период он особенно резко критиковал Ленина и его политику. Эта критика стала особенно яростной, когда большевики начали издавать в Петербурге свою газету под тем же названием – «Правда». Троцкому казалось, что не только крошечная венская газета, но и ее название являются едва ли не его личной собственностью.

Нападки Троцкого не остались без ответа со стороны Ленина. Именно в 1912 – 1913 гг. Ленин в своих статьях и особенно в частных письмах дал те крайне резкие и нелестные характеристики Троцкому, которые в более позднее время и на совсем иных этапах внутрипартийной борьбы постоянно цитировала наша печать. Ленин обвинял Троцкого в прямом обмане рабочих и сокрытии от них правды о «ликвидаторах». Ленин писал о Троцком как о «подлейшем карьеристе», «авантюристе», «интригане» и т. п. Именно в это время он употребил выражение «Иудушка Троцкий», сравнивая таким образом примиренческую деятельность Троцкого и лицемерные попытки примирения своей семьи со стороны Иудушки Головлева – героя романа Салтыкова-Щедрина.

«Августовский блок» просуществовал недолго, и вскоре после начала Первой мировой войны Троцкий порвал формальные связи с меньшевиками. Позиция Троцкого в годы войны становилась все более близкой к позиции большевиков. Когда после Февральской революции Троцкий сумел из США вернуться в Россию – на месяц позже Ленина, – огромная толпа под красными знаменами вынесла его на руках из поезда.

В Петрограде Троцкий возглавил небольшую группу так называемых «межрайонцев», возникшую еще в 1913 г. В ней насчитывалось не более 500 человек, однако в нее входили такие блестящие пропагандисты и ораторы, как М. М. Володарский, А. А. Иоффе, А. В. Луначарский, Д. З. Мануильский, М. С. Урицкий и др. Уже на выборах в районные думы Петрограда в мае – июне 1917 г. большевики выступали в блоке с «межрайонцами». На конференции в начале июля «межрайонцы» приняли решение о вступлении в партию большевиков. VI съезд большевистской партии поддержал это решение. Л. Д. Троцкий был избран членом ЦК РСДРП. После завоевания большевиками мандатов в Петроградском Совете Троцкий снова, как и в 1905 г., был избран председателем этого Совета.

Как председатель Петроградского Совета и как член ЦК партии Троцкий проделал в решающие недели перед Октябрем очень большую работу.

«Вообще в 1917 г., – писал в своих воспоминаниях старый большевик А. П. Спун дэ, – Троцкий проявил свои лучшие качества. Он был кумиром петроградских митингов, его политическая линия вызывала тогда большую симпатию к нему. В этот период в его действиях чувствовался Дантон в варианте 1917 г. Решительность и смелость проявлялись у него во всем. А то, что ему не хватало ни ленинской глубины перспективы, ни ленинского беспредельного подчинения всех своих человеческих чувств делу победы социализма, в тот период практически не чувствовалось… Троцкий был одним из лучших ораторов революции. Говорил он всегда с изумительным блеском, с высоким мастерством популярной передачи даже трудной мысли, хотя принципиальный фундамент часто был несоразмерен с ораторским талантом» [99] .

Большинство наблюдателей и участников революционной борьбы в Петрограде не без оснований считают, что Троцкий был в те дни даже не «одним из лучших», а лучшим оратором революции. Как свидетельствует М. Иоффе, не раз стенографировавшая по поручению ЦК РСДРП выступления Ленина, Луначарского и Троцкого, «Троцкий обладал только ему присущим талантом – доводить аудиторию до высшей точки накала. Именно это произошло во время его выступления в Народном доме, когда он в разгар своей речи вскинул вверх два пальца и воскликнул: “Клянитесь, что вы поддержите пролетарскую революцию!” И вся аудитория, тысячи людей скандировали вслед за ним: “Клянемся!” И стоящий впереди меня меньшевик Хачалава, ярый противник вооруженного восстания, вскинул вверх два пальца и тоже скандировал: “Клянусь!” Когда мы вышли на улицу, я спросила Хачалаву, как это получилось? И он ответил: “Часа через два я, наверное, приду в себя, но, вы понимаете, когда стоишь и слушаешь этого человека, просто невозможно не следовать за ним”».

Незадолго перед Октябрьским вооруженным восстанием большие заслуги Троцкого отметил и В. И. Ленин, говоря о выдвижении кандидатов в Учредительное собрание от партии большевиков. «Никто не оспорил бы, – сказал Ленин, – такой, например, кандидатуры, как Троцкого, ибо, во-первых, Троцкий сразу по приезде занял позицию интернационалиста; во-вторых, боролся среди межрайонцев за слияние; в-третьих, в тяжелые июльские дни оказался на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата» [100] .

Существует много самых различных легенд о роли Троцкого в непосредственной практической организации Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. С одной стороны, можно встретить тенденцию к непомерному преувеличению роли Троцкого. «В этот период, – писал, например, в 1965 г. проф. И. Дашковский, – имена Ленина и Троцкого неизменно шли рядом и олицетворяли собой Октябрьскую революцию не только на знаменах, плакатах и лозунгах Октября, но и в прочном сознании партии, народа, страны» [101] .

В книге Дж. Кармайкла мы можем прочесть: «Одна из главных несообразностей этого странного переходного периода [речь идет о периоде с конца августа до конца октября 1917 г. – Р. М. ] состояла в том, что в отсутствие Ленина роль самого авторитетного большевистского лидера – во всяком случае, в глазах общественного мнения – перешла к Троцкому. Человек, который на протяжении пятнадцати лет был самым непримиримым врагом большевиков, вдруг стал их самым авторитетным трибуном! Фактически именно Троцкий, опираясь на партийную печать и аппарат партии, а также на свое положение законно избранного председателя Петроградского Совета, задумал и осуществил весь переворот» [102] .

Подобные утверждения ошибочны, и они противоречат общеизвестным фактам. Имя Троцкого в дни Октября действительно стояло рядом с именем Ленина, но слова «рядом» и «наравне» имеют различный смысл. Даже широкая публика сознавала различный политический вес Ленина и Троцкого. Не было это секретом и для врагов большевистской партии. Что касается «прочного сознания партии», то имена Ленина и Троцкого не стояли здесь ни «рядом», ни «наравне». У партии большевиков был только один вождь – Ленин, и только он один был вдохновителем и руководителем Октябрьской революции. Кстати, в той самой рекомендации Ленина по кандидатурам в Учредительное собрание, которую мы цитировали выше, говорится: «Само собой понятно, что из числа межрайонцев, совсем мало испытанных на пролетарской работе в направлении нашей партии, никто не оспорил бы такой, например, кандидатуры, как Троцкий». [Курсив мой. – Р. М. ]

Совершенно неправ и Дж. Кармайкл. Еще в сентябре 1917 г. вся работа по практической подготовке Октябрьского вооруженного восстания проводилась под постоянным руководством Ленина, который почти ежедневно писал статьи, брошюры, посылал в ЦК и в ПК записки и письма. В начале октября Ленин был уже в Петрограде, и именно он руководил заседаниями ЦК большевистской партии, на которых было принято окончательное решение о восстании. Тот факт, что Ленин все еще скрывался на конспиративной квартире, а Троцкий выступал легально как председатель Петроградского Совета, никак не может служить основанием для приведенных выше утверждений Дж. Кармайкла.

Однако было бы неправильным и принижать значение Троцкого в дни Октября. В многотомной «Истории КПСС» в разделе о вооруженном восстании в Петрограде мы можем прочесть лишь о «дезориентирующем влиянии на ВРК выступлений Троцкого» [103] . В энциклопедии «Великая Октябрьская социалистическая революция», изданной к 60-летию революции, содержатся сотни кратких биографий участников революции, но мы не найдем в ней имени Троцкого, хотя здесь есть большая статья о Сталине как одном из тех, кто руководил подготовкой и проведением Октябрьской революции. Имя Троцкого не упоминается даже в статье о Петроградском Совете, его можно найти лишь в общем перечислении имен членов Петроградского Военно-революционного комитета. Фальсифицируется роль Троцкого в дни Октября и в трехтомном труде академика И. И. Минца «История Великого Октября».

При всех разногласиях между Лениным и Троцким относительно условий и юридического обоснования переворота, разногласий, которые ход событий свел к минимуму, роль Троцкого в практической подготовке и проведении Октябрьского переворота была исключительна велика. Здесь можно было бы сослаться на множество свидетельств непосредственных участников и очевидцев Октябрьского вооруженного восстания. Но мы сошлемся лишь на одно свидетельство – на статью «Октябрьский переворот», которая была опубликована в «Правде» 6 – 7 ноября 1918 г. за подписью И. Сталина. «Вдохновителем переворота, – говорится в этой статье, – от начала до конца был ЦК партии во главе с Лениным… Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом пролетариата на сторону Советов и умелой постоянной работой Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом Троцкому».

Эту статью, в которой, пожалуй, даже преувеличивается роль Троцкого, Сталин до начала 30-х гг. включал в сборники своих произведений.

Пожалуй, сам Троцкий был более скромен. В своем «Дневнике» он писал: «Если бы меня не было в 1917 г. в Петрограде, Октябрьская революция все равно совершилась бы – при условии присутствия и руководства Ленина. Но если бы в Петрограде не было ни меня, ни Ленина, не было бы и Октябрьской революции…» [104]

Мы не будем останавливаться здесь на поведении и политике Троцкого во время переговоров в Брест-Литовске по вопросу о заключении мирного договора с Германией. Ошибочность позиции Троцкого была доказана уже через несколько месяцев, когда германские войска начали свое февральское наступление. Но каждому объективному историку ясно, что в действиях и выступлениях Троцкого в те критические дни не было и тени «преднамеренного предательства», «капитулянтства», «измены», «провокации», «сговора с контрреволюцией», «смыкания с агрессивным империализмом» и т. п. Все эти определения, которые можно встретить и в исторических работах 60 – 70-х гг., были привнесены в историческую науку во времена культа Сталина [105] . Вводя в оборот эти формулировки, Сталин рассчитывал косвенным образом скомпрометировать и Ленина, ибо нужно было быть политическим слепцом, чтобы поручить через несколько месяцев «пособнику империализма» и «помощнику буржуазно-помещичьей контрреволюции» формирование и руководство Красной Армией.

Немало легенд существует также о деятельности Троцкого в период Гражданской войны. Сторонники Троцкого предпринимали много попыток представить его едва ли не главным организатором Красной Армии и ее основных побед над белыми армиями. В то же время можно упомянуть о многих попытках полностью перечеркнуть значение всей военной работы Троцкого, который был с 1918 г. народным комиссаром по военным и морским делам, а также председателем Реввоенсовета Республики. Эти попытки делали не только историки последующего периода, их предпринимали и в ходе событий. Мы уже говорили об отношении Сталина к распоряжениям Троцкого: на некоторых из них Сталин ставил резолюцию: «Не принимать во внимание». Неприязнь к Троцкому испытывали и многие другие армейские работники.

«На Юге, – писал, например, своему другу А. Сольцу старый большевик и армейский работник В. Трифонов, – творились и творятся величайшие безобразия и преступления, о которых нужно во все горло кричать на площадях, но, к сожалению, пока я это делать не могу. При нравах, которые здесь усвоены, мы никогда войны не кончим, а сами очень быстро скончаемся – от истощения. Южный фронт – это детище Троцкого и является плотью от плоти этого… бездарнейшего организатора… Армию создавал не Троцкий, а мы, рядовые армейские работники. Там, где Троцкий пытался работать, там сейчас же начиналась величайшая путаница. Путанику не место в организме, который должен точно и отчетливо работать, а военное дело именно такой организм и есть» [106] .

Серго Орджоникидзе писал Ленину с того же Южного фронта: «Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством… Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого? Как же он допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо» [107] .

Подобных сигналов Ленин получал немало – и от уполномоченных ЦК РКП(б), и от командующих отдельными армиями и фронтами. Тем не менее Ленин всегда достаточно высоко оценивал военно-организаторскую деятельность Троцкого и никогда не ставил вопрос о его замене на посту наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета. Дело в том, что Красная Армия создавалась в исключительно трудной обстановке, и Ленин, который был, безусловно, главным ее организатором и главным стратегом Гражданской войны, хорошо понимал всю важность той работы, которую проводил в этом же направлении Троцкий. Несомненно, что деятельность Троцкого сыграла существенную роль в превращении Красной Армии из сложного конгломерата партизанских и полупартизанских формирований в регулярную и достаточно дисциплинированную военную машину. Троцкий сумел организовать работу в Красной Армии десятков тысяч царских офицеров – от младших офицеров до генералов включительно, и если Красная Армия не сумела бы выиграть Гражданскую войну без военных комиссаров, то она не смогла бы ее выиграть и без военных специалистов. Троцкий был одним из главных инициаторов и проводников политики установления твердой дисциплины в Красной Армии. Его меры были суровы и не всегда справедливы, но они помогли превратить Красную Армию в более или менее четко действующий механизм. Как пишет Дж. Кармайкл, «Троцкий открыл “зеленую улицу” жестокости, присущей всякой гражданской войне: все, вплоть до смертной казни, могло быть оправдано интересами дела. Полное слияние Троцкого с Великой Идеей делало его неумолимым; слово “безжалостно” стало его любимым выражением. Он казнил одного из адмиралов (Щастного) по обвинению в саботаже. Щастный был назначен самими большевиками; он спас Балтийский флот и, преодолевая огромные трудности, привел его в Кронштадт и в устье Невы. Он пользовался большой популярностью среди матросов; твердая позиция по отношению к новой власти делала его совершенно независимым. Это раздражало Троцкого, который самолично выступил – к тому же единственным – свидетелем; не затруднив себя доказательствами, он просто заявил на суде, что Щастный – опасный государственный преступник, который должен быть “безжалостно” наказан… Троцкий ввел и другую варварскую меру – захват заложников; по его приказу был составлен список родственников офицеров, ушедших на фронт» [108] .

Хорошо известна жестокая расправа Троцкого с одним из полков, покинувших без приказа свои позиции. Троцкий приказал расстрелять не только командира и комиссара полка, но и каждого десятого красноармейца.

Подобным отношением Троцкий нажил себе немало врагов среди партийных и армейских работников. Но он приобрел также и много сторонников в армии и партийном аппарате, хотя и не сумел организовать из них какую-либо свою фракцию, что с немалым успехом начал еще тогда делать Сталин.

В. И. Ленин обычно одобрял все суровые меры Троцкого и вводимые им методы руководства армией. Однажды Ленин, чтобы подчеркнуть свое доверие к Троцкому, передал ему чистый бланк Председателя Совета Народных Комиссаров, написав в нижней его части: «Товарищи! Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов-Ленин» [109] . Естественно, что Троцкий хранил этот бланк чистым всю свою жизнь.

«Я был очень удивлен, – пишет в своих воспоминаниях о Ленине А. М. Горький, – его высокой оценкой организаторских способностей Л. Д. Троцкого. – Владимир Ильич подметил мое удивление. – Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но что есть – есть, а чего нет – нет, это я тоже знаю. Он вот сумел организовать военных специалистов» [110] .

Конечно, и у Троцкого как председателя Реввоенсовета было немало ошибок, хотя в целом деятельность его на этом посту может быть оценена лишь положительно. Троцкий не стал и не стремился стать полководцем в прямом смысле этого слова, он оставался по-прежнему штатским человеком. Он был именно народным комиссаром, а не командующим Красной Армии. Сам Троцкий поэтому настоял на введении в РВС должности главнокомандующего Вооруженными Силами республики. С 6 сентября 1918 г. до июля 1919 г. на этом посту находился бывший полковник царской армии И. И. Вацетис, а после него – С. С. Каменев, также бывший полковник царской армии, перешедший на сторону Советской власти.

Главным средством организации и сплочения Красной Армии для Троцкого оставалось слово. Его речи и статьи, воззвания и развернутые приказы играли большую роль, чем кропотливая практическая деятельность. Как справедливо пишет Дж. Кармайкл, «будучи по существу человеком глубоко штатским, Троцкий вынужден был с головой окунуться в путаницу фронтовых дел. 6 августа 1918 г. большевистские части оставили Казань – важнейший пункт на восточном берегу Волги. Стоило белым переправиться через реку, и путь на Москву был бы для них открыт. На следующий день Троцкий лично выехал на фронт в том самом поезде, в котором ему суждено было прожить, не считая кратких наездов в Москву, в течение двух с половиной лет. В Свияжске, лежащем на другом берегу Волги, против Казани, он застал полный хаос – массовое дезертирство и абсолютную растерянность среди командиров и большевистских комиссаров. Стоя под огнем вражеских орудий, он обратился к охваченным паникой солдатам и командирам с пламенной речью. Собрав их вокруг себя, Троцкий лично повел их обратно на линию огня. В сопровождении кронштадтских моряков он даже совершил ночную вылазку под Казань на разбитом торпедном катере; маленькая флотилия, проведенная кронштадтцами по Волге, заставила замолчать вражескую артиллерию на противоположном берегу. Троцкий вернулся без единой царапины; его присутствие решило судьбу вылазки» [111] .

Писатель Василий Аксенов, описывая в одном из очерков судьбу своего отца, участника Гражданской войны, арестованного в 1937 г., но вернувшегося домой в 1956, приводит другой эпизод из деятельности Троцкого, относящийся к осени 1919 г.:

«В Ряжске был сборный пункт дезертиров. Набралось их здесь несколько тысяч. Это была разнузданная орда морально опустившихся, бешено орущих людей, а конвой наш был малочислен, слаб. Трудно сказать, почему они не перебили тогда нас, конвоиров. Должно быть, просто невозможно им было организоваться даже для такого нехитрого дела. Объединились они только в своей ненависти к комиссару, приехавшему с инспекцией из Москвы.

Мы вывели их за город в поле и кое-как организовали в огромное, гудящее, как взбешенный улей, каре. Здесь была сколочена шаткая трибунка для высокого московского комиссара.

Он подъехал в большой черной машине, сверкающей на солнце своими медными частями. Он был весь в коже, в очках и, что очень удивило нас, абсолютно без оружия. И спутники его тоже не были вооружены. Он поднялся на опасно качающуюся трибуну, положил руки на перила и обратил к дезертирскому безвременному воинству свое узкое бледное лицо.

Что тут началось! Заревело все поле, задрожало от дикой злобы. “Долой!” – орали дезертиры.

– Приезжают командовать нами, гады!

– Сам бы вшей покормил в окопах! Уходи, пока цел!

– Эх, винта нет, снял бы пенсию проклятую!

– Братцы, чего же мы смотрим в его паскудные окуляры!

Мы уже подняли винтовки для первого залпа в воздух, как вдруг над полем прокатился, как медленный гром, голос комиссара:

– Что это за люди? – рукой он показывал на нас, конвоиров. – Я спрашиваю, что это за люди с оружием? – снова прошелся над нами голос, похожий на звук, что тянется за нынешними реактивными самолетами. Дезертирство от неожиданности затихло, пораскрывало рты.

– Это конвой, – четко доложил один из его спутников.

– Приказываю снять конвой.

Он набрал полную грудь воздуха, очки его сверкнули, и он заревел еще более тяжелым, еще более гневным голосом, толчки которого словно отдавались у каждого в груди:

– Перед нами не белогвардейская сволочь, а революционные бойцы. Снять конвой!

В тишине, последовавшей за этим, над полем вдруг взлетела дезертирская шапка, и чей-то голос выкрикнул одиночное “ура”.

– Товарищи революционные бойцы! – зарокотал комиссар. – Чаша весов истории клонится в нашу сторону. Деникинские банды разгромлены под Орлом!

“Ура” прокатилось по всему полю, и через пять минут каждая фраза комиссара вызывала уже восторженный рев и крики:

– Смерть буржуям! Даешь мировую революцию! Все на фронт!

И мы, конвоиры, о которых все уже забыли, что-то кричали, цепенея от юношеского восторга, глядя на маленькую фигурку комиссара с дрожащим над головой кулаком на фоне огромного, в полнеба, багрового заката, поднимающегося из-за горизонта, как пламя горящей Европы, как огонь американской, азиатской, австралийской, африканской революций» [112] .

Подобных эпизодов в деятельности Троцкого в годы Гражданской войны было множество. Поэтому, не оспаривая приведенных выше свидетельств В. Трифонова или С. Орджоникидзе, мы должны согласиться также и с И. Дашковским, который писал в одном из своих неопубликованных очерков, что прибытие на какой-либо участок фронта поезда Троцкого было равносильно прибытию на фронт свежей дивизии.

Гражданская война в огромной степени способствовала росту известности и популярности Троцкого не только среди большого числа участников войны, зарубежных наблюдателей и друзей Октябрьской революции, но и внутри большевистской партии. Мало кто вспоминал теперь, что Троцкий вступил в партию большевиков лишь за несколько месяцев до революции, а перед этим активно боролся против большевиков. Острая профсоюзная дискуссия 1920 – 1921 гг., в которой Ленин и Троцкий снова оказались противниками, заметно ослабила влияние и вес Троцкого в партии. После победы в этой дискуссии ленинского большинства на X съезде РКП(б) многие сторонники Троцкого не были избраны в состав ЦК, а тем более в состав Оргбюро и Секретариата ЦК. Тем не менее и в 1921 – 1922 гг. Троцкого считали вторым по значению деятелем большевистского руководства. На многих митингах и собраниях провозглашались здравицы в честь «товарищей Ленина и Троцкого», во многих советских и партийных учреждениях можно было видеть портреты Ленина и Троцкого. Имя Троцкого звучало в песнях и военных маршах. Это была, несомненно, высшая точка в карьере Троцкого как революционера и политического руководителя Советского государства. В этот период Ленин относился к Троцкому с подчеркнутым уважением, так же как и Троцкий к Ленину. Поэтому утверждать, подобно Палму Датту, что у Троцкого всегда была «злобная, почти патологическая ненависть к Ленину, к основным принципам его учения и вообще к большевикам» – значит говорить явную неправду [113] . «Троцкий, – писал в своих рукописных воспоминаниях в 60-е гг. старый большевик В. Громов, – выдающийся революционер. Он, конечно, не ленинец, но с Лениным в нашей партии работал вполне лояльно. Наша партия, созданная Лениным, являлась той силой, которая парализовала необузданное самолюбие и неприкрытый карьеризм Троцкого… Троцкого в нашей партии никто не знал лучше Ленина. Все, что было хорошего и плохого в этом противоречивом человеке, описано с точностью и добросовестностью нашим вождем… Не верьте тому, что писал о Троцком Сталин… Троцкий, пожалуй, единственный противник, не уклонившийся от борьбы, навязанной ему Сталиным, потому что после смерти Ленина он считал возможным занять пост вождя партии. Троцкий высоко ценил и всегда дорожил своим именем. Как человека честолюбивого, его всегда подкупали аплодисменты современников, но прежде всего он заботился о признании своей личности в глазах потомков. Он, как говорится, “бил на историю”… Сам Ленин показал… как надо относиться к Троцкому… Ленин в своем письме к съезду… назвал Троцкого “одним из выдающихся вождей современного ЦК”. Это не пустые слова, это окончательное и последнее мнение основателя нашей партии о человеке, с которым он проработал более двадцати лет в чрезвычайно острой и не всегда ясной обстановке».

Положение Троцкого в партии и в государстве к началу 1923 г. было таково, что по мере развития болезни Ленина, принимавшей все более тяжелый и необратимый характер, не только сторонние наблюдатели, но и значительная часть большевиков искренне считали, что наиболее вероятным преемником Ленина как вождя партии и государства может стать только Троцкий. Но в руководстве партии были, однако, очень влиятельные силы, которые решили во что бы то ни стало помешать этому.

XII СЪЕЗД ПАРТИИ И БОРЬБА ВНУТРИ ПОЛИТБЮРО ВЕСНОЙ 1923 г.

В первые месяцы 1923 г. политическое и экономическое положение молодой Советской республики продолжало оставаться очень трудным. Только-только начала восстанавливаться после разрухи промышленность и транспорт. Медленно оправлялось от последствий двух войн и засухи сельское хозяйство. Материальное положение рабочих и крестьян было крайне тяжелым. Особенно трагичной была участь миллионов беспризорных детей и подростков и миллионов безработных пролетариев и служащих. В это же время начала осуществляться новая экономическая политика, в городе и в деревне развивалась частная торговля, стали появляться частные промышленные предприятия, магазины, типографии, рестораны, посреднические конторы и т. п. Мелкие предприниматели, ремесленники, торговцы, богатые крестьяне начали оправляться от шока, вызванного революцией, продразверсткой, политикой «военного коммунизма». Это развитие частного предпринимательства способствовало улучшению общего экономического положения, облегчая решение неотложных хозяйственных проблем. Но оно же создавало немало политических осложнений и трудностей для партии.

В январе и феврале 1923 г. тяжело больной Ленин продолжал диктовать свои последние статьи и письма; он просил читать ему литературу о международных отношениях, о кооперации, о научной организации труда. Владимир Ильич торопился более детально разработать основы новой политики партии, ее новых задач и новой структуры, а также изложить более глубокое понимание социализма. Однако после 10 марта эта работа была прервана новым, самым серьезным приступом болезни. Для тех, кто принадлежал тогда к верхам партии, становилось очевидным, что Ленин уже не сможет вернуться к полноценной политической деятельности. Естественно, возникал вопрос о преемнике Ленина.

С тревогой читая правительственное сообщение о значительном ухудшении здоровья Ленина, партийные функционеры и активисты прекрасно понимали, что Ленину как создателю и вождю большевистской партии и Советского государства нет и не может быть никакой адекватной замены. Однако, как армия во время военной кампании нуждается в новом командующем, если тяжело ранен прежний; как церковь нуждается в новом первосвященнике, если ушел в лучший мир прежний наставник, так и политическая партия, особенно в трудных политических условиях, нуждается не только в коллегии руководителей, но и в новом политическом лидере и истолкователе ее идеологической доктрины.

Как и предвидел Ленин, серьезно претендовать на роль нового лидера партии могли только три человека: Сталин, Троцкий и Зиновьев, поддержанный Каменевым. Правда, Сталин тщательно скрывал тогда свои претензии. В уже образовавшемся «триумвирате», или «тройке», в составе Зиновьева, Каменева и Сталина последний скромно держался «в тени» Зиновьева и Каменева. Претензии Зиновьева были основаны на его давней близости к Ленину как вождю большевистской партии. Претензии Троцкого были основаны на его заслугах в подготовке и проведении Октябрьского вооруженного восстания, в руководстве Красной Армией в годы Гражданской войны и на его, казалось бы, очевидной для всех популярности. Именно Троцкому иностранные наблюдатели отдавали обычно предпочтение в своих прогнозах. Однако в Политбюро Троцкий был одинок, и на решающих постах в партийном аппарате было не так уж много его сторонников. Это очень ослабляло его позиции и делало невозможным переход Троцкого на роль главного лидера партии. Предстояла борьба за власть, и эта борьба наметилась еще в начале 1923 г. 14 марта 1923 г. «Правда» опубликовала статью К. Радека «Лев Троцкий – организатор победы». Но одновременно в списках стали распространяться анонимные памфлеты против Троцкого, которые в первую очередь напоминали о «небольшевистском» прошлом последнего. Р. Такер уверен, что эти памфлеты были инспирированы Сталиным [114] . А. Луначарский одним из первых стал поднимать авторитет Зиновьева. Ем. Ярославский в ряде публикаций подчеркивал важную роль Сталина в революции и Гражданской войне. Все эти литературные упражнения были лишь внешним проявлением той закулисной борьбы, которая велась в партийном аппарате и в которой инициатива принадлежала «триумвирату». Троцкий, конечно, многого не знал, но многое видел и о многом догадывался. У него были немалые возможности решительно противодействовать «тройке». Но первое, что он сделал, – это уклонился от борьбы. Троцкому была неприятна сама мысль о необходимости борьбы за власть, об организации своих сторонников, о каких-то закулисных маневрах. Он, вероятно, полагал, что переход лидерства в партии от Ленина к нему – Троцкому – будет носить характер какой-то автоматической торжественной процедуры. Но даже и там, где события развивались в этом направлении, Троцкий капризничал, отказываясь от удобных и выгодных, с точки зрения борьбы за власть, позиций и шансов.

Как известно, Ленин формально не занимал никаких руководящих постов в партии, он был ее вождем и руководителем в силу своего авторитета. Но Ленин был главой Советского правительства – Председателем Совета Народных Комиссаров. Именно этот пост считался тогда наиболее важным. В 1922 г. у Ленина в СНК было три заместителя – Л. Б. Каменев, А. И. Рыков и А. Д. Цюрупа. Еще в апреле 1922 г. Ленин предложил и Троцкому стать его заместителем в СНК. Но Троцкий отказался, заявив при этом, что Ленин хочет сделать его только номинальной фигурой. Но это было не так, ибо в силу своего авторитета Троцкий не мог бы стать номинальной фигурой; он, несомненно, стал бы первым заместителем Ленина. Через несколько месяцев Ленин вернулся к этому вопросу. Вот как сам Троцкий излагает этот важный эпизод:

«Горячо, настойчиво, явно волнуясь, Ленин излагал свой план. Силы, которые он может отдавать руководящей работе, ограниченны. У него три заместителя. “Вы их знаете. Каменев, конечно, умный политик, но какой же он администратор? Цюрупа болен. Рыков, пожалуй, администратор, но его придется вернуть на ВСНХ. Вам необходимо стать заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка”. Я опять сослался на “аппарат”, который все более затрудняет мне работу даже и по военному ведомству. – Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат, – живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение. Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей… Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: “Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?” Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. – Пожалуй, выходит так. – Ну, что ж, – продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, – я предлагаю вам блок: против бюрократов вообще, против Оргбюро в частности. – С хорошим человеком лестно заключить хороший блок, – ответил я. Мы условились встретиться снова через некоторое время» [115] .

Л. Троцкий тотчас рассказал о предложении Ленина своим ближайшим друзьям И. Н. Смирнову, Л. Сосновскому, X. Раковскому и некоторым другим. Но он не пишет, что же они посоветовали ему. Во всяком случае, известно, что Троцкий не принял и на этот раз предложения Ленина, и блок Ленин – Троцкий, направленный против Сталина, не стал политической реальностью.

В конце апреля 1923 г. должен был состояться очередной XII съезд РКП(б). Ленин с трудом оправлялся от последствий третьего удара, и было очевидно, что он не сможет принять участия в работе съезда. Возник вопрос, кто должен делать на съезде политический отчет от имени ЦК партии. Самой авторитетной фигурой в ЦК все еще оставался Троцкий. Поэтому вполне естественно, что на заседании Политбюро Сталин предложил ему взять на себя подготовку этого отчета. Сталина поддержали Калинин, Рыков и даже Каменев. Но Троцкий опять отказался, пустившись в путаные рассуждения о том, что «партии будет не по себе [?], если кто-нибудь из нас попытается как бы персонально заменить больного Ленина» [116] . Поэтому Троцкий предложил провести съезд вообще без заслушивания политического отчетного доклада. Это было нелепое предложение, и оно, конечно, было отклонено. На одном из следующих заседаний Политбюро было принято решение поручить подготовку политического доклада Г. Зиновьеву, только что вернувшемуся из отпуска. Троцкий взялся сделать доклад о положении в промышленности, который был заслушан на восьмом заседании съезда.

Мы уже приводили выше крайне резкие высказывания и письма, в которых Ленин осудил позицию Сталина в национальном вопросе в целом и, в частности, по отношению к Грузии. Ленин хотел рассмотреть эти проблемы на XII съезде партии, но, опасаясь, что сам он не сможет принять участие в работе съезда, письменно просил Троцкого взять на себя эту задачу. Свою просьбу Ленин передал Троцкому и через Л. Фотиеву – одну из дежурных секретарей в Горках.

Троцкий признает (и большинство историков с ним соглашаются), что если бы он выполнил просьбу Ленина и выступил на съезде по национальному вопросу, огласив все документы и письма Ленина (в том числе и те, которые Ленин собирался ему передать через Фотиеву), то любая дискуссия по этому вопросу кончилась бы политическим поражением Сталина и избрание последнего генеральным секретарем ЦК РКП(б) после съезда стало бы весьма затруднительным. И тем не менее Троцкий отказался выполнить просьбу Ленина, оставив без какой-либо поддержки грузинскую делегацию, о солидарности с которой свидетельствует самый последний из написанных Лениным документов [117] . Троцкий не только позвонил в секретариат Ленина и отказался выполнить просьбу последнего, сославшись на болезнь [118] . Он пригласил к себе Каменева и предупредил его, что он, Троцкий, не будет выступать на съезде по национальным проблемам, что он не хочет поднимать на съезде никаких спорных вопросов, хотя по существу он согласен с Лениным. Троцкий даже добавил, что он не хочет никаких санкций против Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе, которых требовал Ленин. Он, Троцкий, стоит за сохранение статус-кво.

«Имейте в виду, – сказал Троцкий, – и передайте другим, что я меньше всего намерен поднимать на съезде борьбу ради каких-то организационных перестроек… Я хочу… честного сотрудничества на верху… Нужен крутой поворот… Необходимо, чтобы Сталин… на деле переменил свое поведение. Пусть не зарывается. Не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество [119] .

Это был отказ от борьбы, причем от борьбы в блоке с Лениным против великодержавных амбиций Сталина. Троцкий добровольно упускал не только важный, но и, как выяснилось позднее, наиболее реальный шанс ослабить позиции Сталина и всей «тройки». Конечно, Каменев, Зиновьев и Сталин были довольны. Но некоторые документы Ленина были известны другим членам ЦК, например Б. Мдивани. Поэтому Троцкий пошел дальше, он согласился с решением Политбюро запретить кому-либо оглашать на съезде документы и письма больного Ленина по национальному вопросу. Позднее Троцкий пытался объяснить свое поведение какими-то нравственными соображениями. Он писал:

«Письма Ленина по национальному вопросу, как и его Завещание, никому не были известны. Мое выступление могло быть понято, вернее сказать, изображено, как моя личная борьба за место Ленина в партии и государстве. Я не мог без внутреннего содрогания думать об этом. Я считал, что это может внести такую деморализацию в наши ряды, за которую, даже в случае победы, пришлось бы жестоко расплачиваться» [120] .

Троцкий приводит здесь доводы, с которыми трудно согласиться. О некоторых письмах Ленина по национальному вопросу знали в Политбюро. Но ведь и те документы, о которых никто еще не знал, Ленин просил Троцкого огласить на съезде как письма самого Ленина. При этом Ленин прямо писал Троцкому, что этот вопрос его очень волнует и что он будет спокоен лишь в том случае, если эту задачу возьмет на себя именно Троцкий. Отказ Троцкого, естественно, лишь усилил беспокойство и волнение Ленина. К тому же у Троцкого была возможность изменить свое решение, когда важнейшее из писем Ленина – «К вопросу о национальностях или об “автономизации”» – Л. А. Фотиева 16 апреля, то есть за несколько дней до съезда, передала в Политбюро. Троцкий помог своим молчанием скрыть этот документ от партии, и он был опубликован впервые только в 1956 г. [121] . Если Троцкий был так уверен, что Ленин именно его, Троцкого, хотел бы видеть своим преемником на посту руководителя государства и партии; если Троцкий видел, что Ленин не просто болен, но разбит параличом и не в состоянии говорить и писать; если Троцкий видел также, что на место Ленина претендуют и Зиновьев, и Сталин, а этот вариант Троцкий считал опасным для партии, то его поведение в марте-апреле 1923 г. никак нельзя считать правильным для политика.

«Я до последней возможности уклонялся от борьбы, – писал Троцкий, – поскольку на первых своих этапах она имела характер беспринципного заговора, направленного лично против меня. Мне было ясно, что такого рода борьба, раз вспыхнув, неизбежно примет исключительную остроту и в условиях революционной диктатуры может привести к угрожающим последствиям. Здесь не место обсуждать вопрос о том, правильно ли было ценою величайших личных уступок стремиться сохранить почву коллективной работы или же нужно было самому перейти в наступление по всей линии, несмотря на отсутствие для этого достаточных политических оснований. Факт таков, что я избрал первый путь и, несмотря на все, не раскаиваюсь в этом. Есть победы, которые ведут в тупик, и есть поражения, которые открывают новые пути…» [122]

Эти рассуждения неубедительны для политика. Борьба за власть и влияние не является чем-то позорным для профессионального политика, ибо это часть его жизни и профессии. В незаметной для внешнего наблюдателя борьбе в Политбюро весной 1923 г. Троцкий проявил полную пассивность и тем самым обрек себя на поражение. Это поражение действительно открыло новые пути и перспективы, но для возвышения… Сталина, который оказался не только менее щепетильным, но и более хитрым, умным и ловким, чем представлял Троцкий.

БОРЬБА С ТРОЦКИСТСКОЙ ОППОЗИЦИЕЙ В 1923 – 1924 гг.

XII съезд РКП(б) прошел относительно спокойно. С некоторыми документами Ленина, включая и его письмо «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», делегаты съезда были ознакомлены лишь в конфиденциальном порядке. Б. Мдивани, пытавшийся процитировать отдельные места из этого письма, был остановлен председательствовавшим Л. Б. Каменевым. Более того, А. Енукидзе прямо заявил на съезде, что Ленин в данном частном вопросе «сделался жертвой односторонней, неправильной информации» [123] . Проблему, которую Ленин считал исключительно важной и принципиальной, Орджоникидзе назвал в своем выступлении «надоевшей всем грузинской склокой».

Группа Б. Мдивани без всяких оговорок была осуждена как «национал-уклонистская».

Съезд мог, конечно, удовлетворить тщеславие Троцкого. Делегаты съезда устроили ему самую продолжительную овацию; во многих приветствиях к съезду имя Троцкого упоминалось рядом с именем Ленина. Однако с точки зрения политической и организационной съезд укрепил позиции «тройки», возглавляемой Зиновьевым. Сталин был вновь избран генеральным секретарем ЦК РКП(б).

Доклад о промышленности, который был прочитан Троцким на XII съезде партии, был, пожалуй, наиболее интересным, хотя и не бесспорным, из всех докладов на съезде. Однако в первые месяцы после съезда Троцкий большую часть времени занимался вопросами не слишком актуальными. Как пишет его биограф Дж. Кармайкл, «лето и осень 1923 г. он посвятил анализу торговых циклов XIX – XX веков, а также статьям о конфликте между павловской и фрейдовской школами в психологии… Поздним летом 1923 г., в тот самый момент, когда его политическая судьба, а с ней и вся жизнь висели буквально на волоске, он вдруг занялся серией статей, посвященных… нормам поведения воспитанного человека. Не ограничиваясь вопросами семейной этики, он обсуждал и такие темы, как “Воспитанность и вежливость”, “Водка, церковь и кинематограф”, “Русские ругательства” и тому подобное. Он выступал перед педагогами, журналистами, библиотечными работниками с нескончаемыми речами об ужасном падении уровня печати и насущных нуждах русского языка, красоту которого уродует поток партийной тарабарщины. Он буквально выходил из себя в своем пуританстве» [124] .

Между тем экономическое положение в стране улучшалось очень медленно. Крестьяне были недовольны высокими ценами на промышленные товары, а рабочие – низкой заработной платой, которую выдавали к тому же не слишком регулярно. В июле и августе 1923 г. во многих крупных промышленных центрах (Москва, Харьков, Сормово и др.) прокатилась волна рабочих забастовок, чрезвычайно обеспокоивших партийное руководство. Необходимо было основательно обсудить экономическое положение и экономическую политику партии. Широкому и глубокому обсуждению положения в стране крайне мешал, однако, дефицит внутрипартийной демократии и засилье аппаратного бюрократизма. Вопрос о демократии, конечно, не в ее общегражданском, а пока еще в узкопартийном значении, выдвигался на первый план.

Одним из первых этот вопрос весьма решительно поднял в ряде своих выступлений Ф. Э. Дзержинский. В сентябре 1923 г. в связи с рабочими волнениями и деятельностью образовавшейся в партии и профсоюзах оппозиционной «рабочей группы», руководимой Г. И. Мясниковым [125] , был созван пленум ЦК РКП(б). В своем выступлении на этом пленуме Дзержинский указал на тот застой, который наблюдался во внутрипартийной жизни. Он подчеркнул также, что подмена выборного начала «назначенством» партийных секретарей становится политической опасностью и парализует партию. Для рассмотрения внутрипартийного положения пленум ЦК создал комиссию во главе с Дзержинским. Этой комиссии было поручено разработать и внести конкретные предложения об улучшении внутрипартийного режима. Несомненно, что Дзержинский был искренен в своем беспокойстве. Но надо иметь в виду, что он в 1923 г. был не только наркомом путей сообщения, но оставался также председателем ВЧК и наркомом внутренних дел. Надо полагать, что не без ведома Дзержинского Г. И. Мясников еще до пленума ЦК был арестован. Кратковременному аресту подвергся также А. Богданов, один из организаторов «Пролеткульта». Богданов давно уже не был большевиком, что не мешало ему принимать активное участие в общественной и научной жизни Советской России [126] .

Троцкий и его единомышленник Е. Преображенский отказались принимать участие в комиссии Дзержинского. Раздраженный выступлением члена ЦК Н. П. Комарова, который, видимо, отозвался критически о поведении Троцкого, последний неожиданно покинул заседание пленума. Группа делегатов от ЦК была направлена тогда к Троцкому с просьбой вернуться. Однако он отказался сделать это.

К осени 1923 г. в партии, в том числе и в ее руководящих кругах, образовалось несколько пока еще полулегальных оппозиционных групп, выступавших главным образом с «левых» позиций. Между этими группами шел интенсивный обмен мнениями и выработка единой платформы. Не хватало только авторитетного лидера. Таким лидером формирующейся «левой» оппозиции и стал Троцкий. Он наконец отбросил свои многомесячные колебания и решил возглавить оппозицию Сталину и всей «тройке». Несомненно, что на решение Троцкого повлияло не только давление многих его друзей и сторонников. Троцкий убедился, что его постепенно оттесняют от власти. Даже в военном комиссариате, где Троцкий привык считать себя полным хозяином, его позиции были ослаблены. В состав РВС республики и в Совет обороны были включены по решению Политбюро два старых противника Троцкого – К. Е. Ворошилов и М. М. Лашевич.

8 октября 1923 г. Троцкий направил членам ЦК и ЦКК письмо с резкой критикой в адрес партийного руководства. Большинство его замечаний о бюрократизации партийного аппарата и свертывании партийной демократии были совершенно справедливы. Однако в письме Троцкого имелось и немало преувеличений. «Тот режим, – писал Троцкий, – который в основном сложился до XII съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жестких периодов “военного коммунизма”».

В письме Троцкого содержалось достаточно намеков на необходимость изменений в руководстве партией. Тем не менее он заявлял, что ставит своей целью лишь изменение ошибочной политики, а не «нападение» на существующее руководство. Он подчеркивал также, что считает свое письмо внутренним документом ЦК и ЦКК и не предполагает излагать свои взгляды перед всей партией. Это письмо, однако, стало известно в копиях многим сторонникам Троцкого и было опубликовано в мае 1924 г. меньшевистской эмигрантской газетой «Социалистический вестник».

Еще более резкие замечания содержались в полученном 15 октября в ЦК РКП(б) «Заявлении», которое было подписано 46 известными членами партии. Несомненно, что Троцкий был заранее ознакомлен с содержанием этого документа. «Режим, установившийся в партии, – говорилось в нем, – совершенно нетерпим. Он убивает самодеятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом, который действует без отказа в нормальное время, но который неизбежно дает осечки в моменты кризисов и который грозит оказаться совершенно несостоятельным перед лицом надвигающихся серьезных событий».

Авторы письма резко критиковали деятельность ЦК РКП(б) и в хозяйственной области, считая, что именно из-за некомпетентности, бессистемности и произвольности решений ЦК в СССР вместо успехов и достижений в экономике начался серьезный хозяйственный кризис. Под «Заявлением 46-ти» поставили подписи такие политические единомышленники Троцкого, как Е. Преображенский, Л. Серебряков, В. Косиор, Г. Пятаков, И. Смирнов, А. Белобородов, А. Альский, К. Данишевский и др. Его подписали также бывшие члены оппозиционной группы «децистов», или «демократических централистов», оппозиционной группировки, сложившейся в партии в 1920 – 1921 гг. Мы имеем в виду Н. Осинского, Т. Сапронова, В. Максимовского, В. Смирнова, И. Богуславского, А. Бубнова и др. «Заявление 46-ти» подписали и некоторые другие видные деятели партии, например, В. Антонов-Овсеенко. Это письмо также не было опубликовано, однако оно распространялось в списках по многим партийным организациям.

Тот факт, что именно Троцкий оказался в центре борьбы за партийную демократию, мог показаться многим партийным активистам еще более странным, чем забота о внутрипартийной демократии, проявленная главой ВЧК и НКВД Дзержинским. Троцкий никогда не слыл в партийно-государственных кругах демократом, и его методы работы, например в армии и на транспорте, отличались крайней авторитарностью. Именно Троцкий еще недавно настаивал на милитаризации труда на предприятиях и на «перетряхивании» профсоюзов, на их полном подчинении государству. С авторитаризмом Троцкого сочетались и его крайний индивидуализм и высокомерие, что давало повод даже близким к нему людям называть его барином. Одна из ближайших соратниц Троцкого, М. Иоффе, писала в своих воспоминаниях:

«Троцкий вел себя, как человек, знающий себе цену и свою роль в партии. Вообще в отличие от актерствующего Сталина, готового ради своих целей с каждым, даже с врагом, вести себя запанибрата, в отношениях Троцкого с окружающими чувствовалось, что он незримо держит людей на расстоянии. Иногда на небольшом, но все-таки на расстоянии. И только с очень немногими, к числу которых принадлежали и мы с Адольфом Абрамовичем, он позволял себе быть накоротке. Иные видели в его поведении гордыню, неприступность, которую ловко использовали сталинские аппаратчики и демагоги для того, чтобы опорочить Троцкого, однако ничто не заставляло его изменить самому себе».

Эти качества помогали Троцкому выполнять определенные поручения партии в рамках уже существовавшей партийной системы, особенно в условиях революции и Гражданской войны, когда авторитарные методы были главными методами работы на всех уровнях. Но они всегда мешали Троцкому в чисто политической деятельности. Даже А. В. Луначарский, давая самую дружескую характеристику Троцкому, отмечал:

«Троцкому не хватало способности создать не то что партию, но даже маленькую группу. У него практически не было сторонников: ему мешала исключительная очерченность его собственной личности. Если он и пользовался влиянием в партии, то только благодаря своим личным качествам. Чудовищная авторитарность, своего рода неспособность или нежелание быть хотя бы заботливым и внимательным к людям, отсутствие той привлекательности, которая свойственна была Ленину, обрекали Троцкого на известную изоляцию» [127] .

Так или иначе, но именно Троцкий возглавил «левую» оппозицию в партии, что определило в дальнейшем как многие успехи, так и неудачи этой оппозиции.

Письмо Троцкого в ЦК и «Заявление 46-ти» были теми документами, мимо которых руководство партии не могло пройти. 25 – 27 октября 1923 г. в Москве был созван объединенный пленум ЦК и ЦКК совместно с представителями 10 партийных организаций. Пленум осудил указанные документы как шаг к расколу партии и как пример фракционной деятельности. Однако резолюция пленума была опубликована лишь через несколько месяцев. Руководство партии понимало, что избежать новой большой дискуссии уже невозможно. Но оно не желало класть в основу дискуссии письмо Троцкого или «Заявление 46-ти». Политбюро стремилось взять инициативу в дискуссии в свои руки. 7 ноября 1923 г. в «Правде» была опубликована большая статья Г. Зиновьева «Новые задачи партии», написанная в критическом и самокритичном духе. Зиновьев, в частности, утверждал, что «во внутрипартийной жизни за последнее время наблюдается чрезмерный штиль, местами даже прямо застой… Главная наша беда состоит часто в том, что все важнейшие вопросы идут у нас сверху вниз предрешенными. Это суживает творчество всей массы членов партии, это уменьшает самодеятельность низовых партячеек… Чтобы как-нибудь удовлетворительно разрешить намеченные выше задачи, чтобы оказаться на уровне тех международных событий, которые теперь поглощают наше внимание, нужно, чтобы внутрипартийная жизнь стала гораздо более интенсивной… необходимо внутрипартийную рабочую демократию применять на деле – усилить свободную дискуссию в партии по общеполитическим, хозяйственным и другим вопросам, в особенности привлечь внимание рядовых членов партии к жгучим вопросам производственной жизни».

«Правда» призвала членов партии развернуть широкую дискуссию по статье Зиновьева как в печати, так и в партийных организациях. Начиная с 13 ноября «Правда» стала регулярно печатать в порядке дискуссии разнообразные материалы и статьи по проблемам внутрипартийной демократии. Эта дискуссия вызвала огромный интерес в партии. Публиковались статьи как сторонников, так и противников Троцкого. Однако по многим положениям эти статьи не слишком отличались друг от друга. И та и другая сторона признавали ненормальность сложившегося в партии положения и призывал к всемерному развитию внутрипартийной демократии. При этом было высказано немало разумных предложений и соображений, многие из которых не потеряли своей актуальности и до настоящего времени. В целом происходившая в партии дискуссия имела конструктивный характер, и это открывало возможность для компромисса. И такой компромисс был достигнут. 5 декабря 1923 г. состоялось совместное заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК. На нем после долгих и трудных споров единогласно была принята резолюция, которую 7 декабря опубликовала «Правда». В ней говорилось:

«Только постоянная, живая, идейная жизнь может сохранить партию такой, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов. Только эти методы работы способны дать действительные гарантии против того, чтобы эпизодические разногласия превращались во фракционные группировки… Для предотвращения этого требуется, чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности… Необходимо… расширить сеть партийных дискуссионных клубов; не прибегать к неправильным ссылкам на “партийную дисциплину”, когда дело идет о праве и обязанности членов партии на обсуждение интересующих их вопросов и вынесение решений… Необходимо перейти от слов к делу, предложив низовым ячейкам, уездным, районным и губернским партконференциям при очередных выборах систематически обновлять партийный аппарат снизу, выдвигая на ответственные посты таких работников, которые способны обеспечить на деле внутрипартийную демократию… Особенно важной задачей контрольных комиссий в настоящий момент является борьба с бюрократическими извращениями партийного аппарата и партийной практики и привлечение к ответственности должностных лиц партии, препятствующих проведению в жизнь принципа рабочей демократии». За эту резолюцию наряду с другими голосовали Троцкий, Сталин, Зиновьев и Каменев. Но это единодушие оказалось не слишком прочным. Для Сталина и Зиновьева резолюция от 5 декабря была некоторой уступкой оппозиции. Во всяком случае, им пришлось признать наличие существенных элементов бюрократии в партийном аппарате и даже призвать всю партию к их решительному искоренению. Но это была чисто «бумажная уступка», уступка на словах, а не на деле. Ибо никакой существенной борьбы за расширение внутрипартийной демократии и дискуссионных клубов Политбюро после 5 декабря не развернуло. Напротив, многие работники аппарата восприняли резолюцию от 5 декабря как сигнал к окончанию дискуссий и стали на деле сокращать возможности «для добросовестных и дисциплинированных партийцев» заниматься «постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов».

Но и «левая» оппозиция не собиралась отступать. Она не добилась никаких изменений в руководстве партии, а это вопреки заверениям Троцкого было ее важнейшей задачей. Поэтому она решила использовать частичную победу для усиления нажима на Политбюро. Правда, Троцкий в это время был болен, и его болезнь приняла затяжной характер. Но он мог писать, и вскоре несколько его писем привели к возобновлению еще более острой дискуссии между Политбюро и оппозицией.

Вечером 8 декабря на собрании партийного актива Краснопресненского района Москвы было зачитано письмо Троцкого к партийным совещаниям, озаглавленное «Новый курс». По форме это были личные комментарии Троцкого к только что принятой и опубликованной резолюции Политбюро ЦК и Президиума ЦКК. Троцкий заявлял, что принятая 5 декабря руководством партии резолюция означает поворотный момент в жизни партии, она обращена в первую очередь к рядовым членам партии, и они должны использовать открывшиеся для них возможности. «Некоторые консервативно настроенные товарищи, – писал Троцкий, – которые обнаруживают склонность переоценивать роль аппарата и недооценивать самодеятельность партии, критически относятся к решению Политбюро. Они говорят: ЦК берет на себя невыполнимые обязательства, резолюция лишь пробуждает ошибочные иллюзии и приведет к негативным результатам».

Но партия не должна идти за этими консерваторами. Троцкий прямо противопоставлял партию ее аппарату, заявляя, что не аппарат должен решать, когда и до какого уровня нужно вводить партийную демократию. Нет, эти проблемы должна решать сама партия, и партийные массы должны «подчинить себе партийный аппарат» [128]

По словам Троцкого, в аппарате партии имелось много людей, которые враждебно воспримут проведение «нового курса». Поэтому он призывал к чистке аппарата от всех бюрократических элементов и к замене их свежими кадрами. И прежде всего Троцкий предлагал убрать с руководящих постов в партии тех работников, которые при первых словах критики, возражений или протеста начинают репрессии против критикующих. Нужно, чтобы никто не имел возможности и желания терроризировать партию. Эти намеки были тогда всем понятны.

Письмо Троцкого было встречено враждебно не только «тройкой», но и большинством партийного аппарата. Тем не менее оно было опубликовано 11 декабря в «Правде» с рядом добавлений и примечаний самого Троцкого. Троцкий пользовался еще слишком большим влиянием, чтобы можно было помешать этой публикации. На упреки некоторых активистов Сталин ответил: «Говорят, что ЦК должен был запретить печатание статьи Троцкого. Это неверно, товарищи. Это было бы со стороны ЦК опаснейшим шагом. Попробуйте-ка запретить статью Троцкого, уже оглашенную в районах Москвы! ЦК не мог пойти на такой опрометчивый шаг» [129] .

Выступление Троцкого дало повод к новой вспышке дискуссии. Повсеместно проходили как общие собрания партийных организаций, так и фракционные собрания сторонников «левой» оппозиции. В одних организациях принимались резолюции в поддержку линии большинства ЦК, в других поддерживалась линия оппозиции. Наибольшую поддержку сторонники Троцкого получили среди учащейся молодежи, служащих советских учреждений, во многих военных организациях. На предприятиях они чаще всего оставались в меньшинстве. 11 декабря на собрании партийного актива Москвы против тезисов Троцкого выступил Л. Каменев. 15 декабря с докладом о внутренней борьбе в партии на собрании партийного актива Петрограда выступил Г. Зиновьев. 15 декабря в «Правде» была опубликована большая статья Сталина «О дискуссии, о Рафаиле, о статьях Преображенского и Сапронова и о письме Троцкого».

Из-за затянувшейся болезни Троцкий не мог принять непосредственного участия в проходивших повсеместно собраниях и конференциях, что, несомненно, ослабляло ряды «левой» оппозиции. В продолжение своего письма от 8 декабря Троцкий написал еще две большие статьи, которые были опубликованы 28 и 29 декабря 1923 г. в «Правде». Вместе с некоторыми другими материалами и статьями все эти публикации были объединены в брошюре «Новый курс», которая вышла в свет в начале января 1924 г. В этой брошюре Троцкий расширял масштабы дискуссии. Он не только намекал на возможность перерождения старой партийной гвардии, но и призывал ориентироваться на молодежь, и в первую очередь на учащуюся молодежь, которая, по его словам, должна быть «вернейшим барометром партии». Этот тезис был с воодушевлением встречен во многих студенческих организациях, но он не получил поддержки даже среди части авторов «Заявления 46-ти». Оппоненты Троцкого не возражали против многих критических замечаний «левой» оппозиции по поводу бюрократизации части партийного аппарата. Но они обвиняли Троцкого в попытке противопоставить партийный аппарат всей партии и создать внутри партии собственную фракцию, что могло якобы привести к расколу. Они также решительно отвергали возможность перерождения старой партийной гвардии, при этом постоянно намекал на то, что сам Троцкий никак не может быть назван «старым большевиком», ибо он вступил в партию большевиков только летом 1917 г.

Отвечая на эти уколы, Троцкий довольно надменно давал понять, что именно он и его ближайшие сторонники являются настоящими «ленинцами», подлинными носителями «ленинизма» и что правильную линию надо искать не в «справках биографического характера». «Я вовсе не считаю, – писал он, – тот путь, которым я шел к ленинизму, менее надежным и прочным, чем другие пути. Я шел к Ленину с боями, но я пришел к нему полностью и целиком… И если уж ставить вопрос в плоскости биографических изысканий, то это нужно делать как следует. Тогда пришлось бы давать ответ на острые вопросы: …всякий ли, кто проявил в присутствии учителя Ленина послушание, дает тем самым гарантии последовательности в отсутствие учителя? Исчерпывается ли ленинизм послушанием?» [130]

Троцкий намекал не только на свои заслуги в дни Октября и в годы Гражданской войны. Он пытался доказать, что именно он, будучи в 1920 г. наркомом железнодорожного транспорта, первым в стране дал пример составления хозяйственных планов и ведения планового хозяйства. Он также сообщал, что еще в феврале 1920 г., то есть за год до Ленина, пришел к мысли о замене продразверстки продналогом. Однако предложения Троцкого не встретили тогда понимания у руководства партии [131] .

Однако именно эти «справки биографического характера» и подвели Троцкого. Сталин и Зиновьев не были особенно щепетильны. Вскоре после смерти Ленина, которая ненадолго прервала полемику с оппозицией, в только что созданный Институт партийной истории были переданы различные документы из архива царской полиции. Среди этих документов находилось написанное еще в 1913 г. письмо Троцкого одному из лидеров меньшевиков Н. Чхеидзе. В этом письме Троцкий писал о Ленине с нескрываемой злобой, давал ему грубые и нелестные характеристики. Для эмигрантских склок это было обычное дело. Ленин в письмах и статьях того времени не раз грубо отзывался о Троцком, Радеке и многих других будущих большевиках, не говоря уже о меньшевиках. Однако публикация этого письма как раз в то время, когда партия скорбела о смерти Ленина, была тяжелым ударом по престижу Троцкого. Мало кто сопоставлял дату написания письма с датой его публикации. Но все читали обидные и несправедливые слова о Ленине из письма Троцкого политическому врагу Ленина, активному противнику Октябрьской революции, бежавшему в 1921 г. из Грузии за границу. Троцкий негодовал. Он заявлял, что этот политический подлог является «одним из величайших обманов в мировой истории», намного превосходящим по своему цинизму «фальшивые документы французских реакционеров во время дела Дрейфуса». Но Троцкий не мог отрицать, что именно он написал и отправил Чхеидзе письмо с грубой руганью в адрес Ленина. И хотя письмо было написано задолго до Октября, Троцкий сам видел, что в сознании его читателей «хронология исчезала перед лицом голых цитат» [132] .

Итоги первого этапа дискуссии были подведены на XIII партийной конференции, состоявшейся в январе 1924 г. Предшествовавшие конференции партийные собрания в ячейках показали все еще значительное влияние «левой» оппозиции. Даже на районных партийных конференциях в Москве за троцкистскую оппозицию было подано 36% голосов [133] . Ни одна из последующих оппозиций не собирала такого большого числа голосов рядовых членов партии. И все же в целом «левая» оппозиция потерпела поражение. На XIII партийной конференции она была осуждена как «мелкобуржуазный уклон» в партии. Решения конференции были одобрены и на XIII съезде РКП(б), который проходил в конце мая 1924 г. Съезд постановил приобщить резолюции XIII конференции к постановлениям XIII съезда РКП(б).

Троцкий не присутствовал на XIII конференции РКП(б). Он находился на лечении в Сухуми. Не вернулся он в Москву и после получения известия о смерти Ленина. Все политические и организационные решения, которые принимало Политбюро после смерти Ленина, проходили без его участия. Впрочем, ему в то время было, вероятно, одинаково безразлично, кто будет назначен на пост председателя Совнаркома СССР – Л. Каменев или А. Рыков. В отсутствие Троцкого деятельностью оппозиции в Москве руководила главным образом группа из трех его приверженцев: Преображенского, Осинского и Сапронова. Но Троцкий принял участие в работе XIII съезда. Его появление на трибуне съезда было встречено едва ли не столь же продолжительными аплодисментами, как и на XII съезде. Речь Троцкого носила скорее примирительный, чем наступательный характер. Он довольно вяло защищал себя и всю оппозицию. Именно в этой речи он произнес свои известные слова о «вечной» правоте партии, которые мало согласовывались и с реальной действительностью, и со всей прежней позицией самого Троцкого. Он, в частности, сказал: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач… Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и только через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала. У англичан есть историческая пословица: права или не права, но это моя страна. С гораздо большим историческим правом мы можем сказать: права или не права в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия» [134] .

Это была пустая риторика, и она не встретила поддержки оппонентов Троцкого. Даже Н. К. Крупская, незадолго до этого отправившая в Сухуми теплое письмо Троцкому, в котором она писала, что Ленин вспоминал о нем в последние дни жизни, в своей речи на съезде сказала, что если партия всегда права, то Троцкому не следовало бы начинать дискуссии. Зиновьев довольно язвительно заметил, что «кисло-сладкие комплименты по адресу партии ей не нужны». Еще более решительно отверг риторику Троцкого Сталин. Он заявил, что Троцкий в данном случае допустил еще одно принципиально неверное утверждение. «Партия, – сказал Сталин, – нередко ошибается. Ильич учил нас учить партию правильному руководству на ее собственных ошибках. Если бы у партии не было ошибок, то не на чем было бы учить партию. Задача наша состоит в том, чтобы улавливать эти ошибки, вскрывать их корни и показывать партии и рабочему классу, как мы ошибались и как мы не должны в дальнейшем эти ошибки повторять. Без этого развитие партии было бы невозможно. Без этого формирование лидеров и кадров партии было невозможно, ибо они формируются и воспитываются на борьбе со своими ошибками, на преодолении этих ошибок. Я думаю, что такого рода заявление Троцкого является некоторым комплиментом с некоторой попыткой издевки, – попыткой, правда, неудачной» [135] .

Было ясно, что большинство членов Политбюро решили довести борьбу с «левой» оппозицией до конца. Впрочем, и оппозиция отнюдь не собиралась складывать оружие.

Немало споров происходило в ту пору по проблемам коммунистического движения и международного положения. Еще в 1923 г. тяжелые поражения потерпели революционные выступления рабочего класса в Германии. Эти поражения можно объяснить в первую очередь объективной и субъективной обстановкой в Германии. Однако Троцкий и его приверженцы старались возложить главную ответственность за неудачи немецкого рабочего класса на руководство Коминтерна, во главе которого стоял в то время Г. Зиновьев. В мире капитализма началась определенная стабилизация, и вопрос о революции здесь был временно снят с повестки дня. Это ставило в новой плоскости и вопрос о перспективах развития русской революции, о возможности успешного строительства социализма в одной стране и, в частности, в такой отсталой стране, как Россия.

Троцкий еще в 1906 г. писал: «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержать свою власть и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни на минуту» [136] .

В 1917 г. в брошюре «Программа мира» Троцкий продолжил эту мысль: «Сейчас, после столь многообещающего начала русской революции, у нас есть все основания надеяться на то, что еще в течение этой войны развернется по всей Европе могущественное революционное движение. Ясно, что оно сможет успешно развиваться и прийти к победе только как общеевропейское. Оставаясь изолированным в национальных рамках, оно оказалось бы обречено на гибель… Спасение русской революции – в перенесении ее на всю Европу… Европейской революции не приходится дожидаться революции в Азии и Африке, ни даже в Австралии и Америке. А между тем победоносная революция в России или Англии немыслима без революции в Германии – и наоборот» [137] .

Эта точка зрения не совпадала тогда с мнением Ленина, который еще в 1915 – 1916 гг. попытался доказать, что в отдельной капиталистической стране можно не только осуществить революцию и завоевать власть, но и «организовать социалистическое производство», а также отстоять власть пролетариата от посягательств со стороны других стран. В 1918 – 1920 гг. взгляды Ленина и Троцкого по этому вопросу почти совпали. Во-первых, Ленин был уверен в скорой победе мировой или, во всяком случае, европейской революции. Во-вторых, экономическая разруха в России была столь сильна, что Ленин несколько раз говорил о том, что построить социализм в России без поддержки социалистической Европы будет невозможно. Однако к концу 1922 г. Ленин вернулся к своей более оптимистической точке зрения. Именно нэп Ленин стал рассматривать как долговременную политику, рассчитанную на построение социализма в России. Хотя Россия оказалась в одиночестве, хотя в Европе социалистическое движение потерпело поражение, Ленин с уверенностью говорил, что из России нэповской будет Россия социалистическая.

«Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране, – заявлял Ленин. – Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим.

Для нас достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной» [138] .

Но Троцкий и в 1922 – 1924 гг. продолжал утверждать, что социализм невозможно построить в национальных рамках России или СССР, что подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы [139] .

Некоторое время и Сталин придерживался примерно такой же точно точки зрения. Однако позднее под влиянием Н. И. Бухарина и после более основательного знакомства с ленинскими текстами Сталин решительно изменил свое мнение.

В самом конце 1924 г. Сталин издал сборник своих статей и выступлений этого года. В предисловии к книге он впервые выдвинул новое для него положение о возможности построения социализма в СССР даже в условиях капиталистического окружения. Одновременно Сталин подверг резкой критике взгляды Троцкого по данному вопросу. Но Троцкий тогда не стал отвечать на выпад Сталина, и главные споры по этой проблеме развернулись уже на других этапах внутрипартийной борьбы.

Серьезные разногласия возникли между оппозицией и большинством партийного руководства при оценке хозяйственного положения и перспектив хозяйственного развития СССР. «Левая» оппозиция была склонна преувеличивать хозяйственные затруднения страны и недостатки хозяйственного руководства. Она не видела реальных возможностей социалистического строительства в деревне. Ленинский кооперативный план как план строительства социализма оппозиция рассматривала скорее как иллюзию. Она обвиняла партию в «кулацком уклоне» и требовала усилить давление на капиталистические элементы в городе и деревне, что противоречило основным принципам нэпа. В явно демагогических целях «левая» оппозиция до крайности преувеличивала развитие частного капитала в СССР. Как свидетельствует в своих воспоминаниях бывший меньшевик и работник ВСНХ Н. Валентинов (Вольский), позднее эмигрировавший из СССР, «антинэповский характер мысли оппозиции с особенной силой проявлялся в ее постоянных криках о засилье частного торгового капитала. О его мощи и накоплениях она давала фантастические, непомерно преувеличенные цифры. Она указывала, что подавляющая масса (70 – 80%) всех торговых предприятий суть частные, но умалчивала, что большая часть этих предприятий были крошечными тор гов ца ми-оди ноч ка ми, не имели магазинов, вели продажу с лотка, вразнос. Если бы их не было, ничего не было бы, царствовала бы, особенно в деревне, торговая пустота. Оппозиция все время твердила о необходимости подчинить хозяйство плановому руководству, “собрать все предприятия в одну систему, повинующуюся единому мощному планирующему центру”. Но что это значит конкретно, на это объяснений не давала. Мужик, крестьянское хозяйство, сельское хозяйство были вне поля зрения и внимания оппозиции. Зато она много говорила о “диктатуре промышленности” и желала самого мощного ускоренного ее развития, хотя для этого в стране не было средств… Все назидания Ленина в его предсмертных статьях, в частности, его призывы не поддаваться “скоропалительному быстрому движению вперед” и “лучше меньше, да лучше”… оппозиция полностью отбросила» [140] .

Предложение о форсированном развитии промышленности «левая» оппозиция увязывала с предложением о более массивном изъятии средств из деревни, из еще не вполне оправившегося сельского хозяйства. Как раз в 1924 г. в одной из статей Е. Преображенского можно было найти слова о том, что в целях социалистического накопления нужно пойти на «эксплуатацию пролетариатом досоциалистических форм хозяйства» [141] . Обострение дискуссии произошло поздней осенью 1924 г. в связи с обсуждением некоторых историко-партийных проблем.

Несмотря на продолжающуюся борьбу против троцкизма, продолжало издаваться Собрание сочинений Л. Д. Троцкого. К осени 1924 г. был подготовлен очередной том, содержащий статьи и речи Троцкого за 1917 г. Троцкий не только решил издать эти материалы отдельным сборником (как сделал и Сталин), но и написал обширное введение под заголовком «Уроки Октября», которое вскоре вышло в свет отдельной брошюрой. Эта публикация преследовала главным образом политические цели. К концу 1924 г. большевики, которые вступили в партию еще до Октябрьской революции, составляли лишь небольшую ее часть. Большинство членов партии плохо знали историю своей партии и биографии ее вождей. Публикуя «Уроки Октября», Троцкий рассчитывал нанести сокрушительный удар по репутации Зиновьева и Каменева, которые выступали, как известно, против Октябрьского вооруженного восстания, а в дальнейшем требовали создания общего с меньшевиками и эсерами «социалистического правительства». Одновременно Троцкий подчеркивал свою выдающуюся роль в подготовке и проведении Октябрьской революции. Более того, оценивая поведение Зиновьева и Каменева в 1917 г. как «правый» уклон, Троцкий пытался доказать, что недостаток смелости и нерешительность руководства Коминтерна (во главе которого стоял Зиновьев) привели к поражению революционного движения в Германии в 1923 г.

Нельзя сказать, что «Уроки Октября» были явной фальсификацией, хотя определенная тенденциозность этой работы Троцкого очевидна. Но чем больше точных фактов содержалось в брошюре, тем больший гнев она вызвала у Зиновьева и Каменева. На Троцкого и троцкизм обрушился поток новых статей и выступлений. Троцкому припоминали теперь все его выступления против Ленина и большевиков в период между 1903 и 1916 гг. Одновременно публиковались многие резкие отзывы Ленина о Троцком, относящиеся к этому же периоду. Авторы многих публикаций не отрицали заслуг Троцкого в октябре 1917 г. Но они напоминали о том, что Троцкий пришел к большевикам лишь летом 1917 г., когда вся главная работа по подготовке Октябрьской революции была уже проделана. В это время и возникла легенда о том, что главную работу по организации Октябрьского вооруженного восстания проделал не возглавляемый Троцким Военно-революционный комитет при Петроградском Совете, а так называемый практический, или партийный центр по организационному руководству восстанием, в составе которого не было Троцкого. О Троцком же в одном из своих выступлений Сталин говорил: «Я далек от того, чтобы отрицать несомненно важную роль Троцкого в восстании. Но должен сказать, что никакой особой роли в Октябрьском восстании Троцкий не играл и играть не мог, что, будучи председателем Петроградского Совета, он выполнял лишь волю соответствующих партийных инстанций, руководивших каждым шагом Троцкого. Обывателям, вроде Суханова, все это может показаться странным… Между тем, здесь нет, собственно говоря, ничего странного, ибо никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября. Он, как и все ответственные работники, являлся лишь исполнителем воли ЦК и его органов… Стоило Троцкому нарушить волю ЦК, чтобы лишиться влияния на ход дел. Разговоры об особой роли Троцкого есть легенда, распространяемая услужливыми “партийными” кумушками» [142] . В данном случае Сталин говорил лишь полуправду, не заботясь о том, чтобы согласовать ее с некоторыми своими прежними заявлениями.

Припоминали Троцкому и его поведение во время переговоров о заключении Брестского мира, когда его позиция поставила под угрозу все завоевания Октября.

ЦК партии принял решение изъять из обращения брошюру Троцкого, хотя издание его Собрания сочинений продолжалось [143] .

Резолюции, направленные против Троцкого и «левой» оппозиции, принимались почти во всех партийных организациях. Возглавляемый Зиновьевым Ленинградский губком предложил исключить Троцкого из партии. Многие партийные ячейки, и в том числе партийные ячейки в армии и флоте, предлагали снять Троцкого с поста народного комиссара по военным и морским делам. Этот вопрос должен был обсуждаться на пленуме ЦК, который был намечен на 17 января 1925 г. В это время Троцкий снова утратил волю к борьбе. Он не отвечал на нападки партийной печати в ноябре и декабре 1924 г. Правда, он подготовил новую брошюру под заголовком «Наши разногласия», в которой попытался опровергнуть своих оппонентов или уточнить свои прежние высказывания. Но эта работа осталась незаконченной и не была опубликована. Не дожидаясь пленума ЦК, Троцкий сам направил в ЦК пространное заявление, в котором просил освободить его от обязанностей председателя Революционного Военного совета. Он писал также, что готов в будущем «выполнять любую работу по поручению ЦК на любом посту и вне всякого поста и, само собой разумеется, в условиях любого партийного контроля».

Пленум ЦК РКП(б) состоялся 17 – 20 января 1925 г. Он осудил «совокупность выступлений Троцкого против партии» и признал «невозможной дальнейшую работу тов. Троцкого в РВС СССР». Одновременно пленум постановил дискуссию считать законченной. Троцкий был, однако, оставлен в составе Политбюро. Через некоторое время он получил новое назначение – член Президиума ВСНХ, начальник электротехнического управления, председатель научно-технического сектора ВСНХ и председатель Главного концессионного комитета.

Поражение Троцкого на первом этапе его борьбы со Сталиным по-разному комментируется в западной историографии. Некоторые историки считают, что Троцкий не использовал в этой борьбе всех своих преимуществ и, прежде всего, своего положения председателя РВС СССР и народного комиссара по военным и морским делам. Надо сказать, что вопрос о военном решении конфликта внутри партии возникал и у некоторых деятелей троцкистской оппозиции. Опасения на этот счет были и у Зиновьева, Каменева и Сталина, чем и объясняются изменения в Реввоенсовете, проведенные еще в 1924 г., а также смещение сочувствовавшего Троцкому начальника Политуправления РККА В. Антонова-Овсеенко и замена его А. Бубновым [144] . Однако надо сказать вполне определенно, что в период дискуссии в СССР никогда не возникало реальной угрозы военного переворота хотя бы потому, что Красная Армия никогда не была «послушным орудием» в руках Троцкого. Троцкий мог вполне рассчитывать на красноармейцев, когда давал приказ о наступлении на Варшаву. Но он не мог бы поднять Красную Армию против ЦК и Политбюро.

Известный революционер-интернационалист, участник левых движений во многих странах Виктор Серж в середине 20-х гг. жил и работал в СССР. Он примыкал к троцкистам, был арестован и сослан. Но в результате развернувшейся во Франции кампании в его защиту В. Сержа в 1933 г. выслали из СССР. В годы Второй мировой войны В. Серж, находившийся в Северной Африке, написал мемуары, в которых утверждал, что Троцкий мог бы в 1924 г. легко победить Сталина, опираясь на армию. В. Серж, в частности, писал:

«Государственный переворот против Политбюро Зиновьева, Каменева, Сталина был еще вполне возможен, и мы держали этот путь в поле зрения оппозиционеров. Армия и даже ГПУ могли бы обеспечить поддержку народа Троцкому, если бы он захотел встать на этот путь. Я знаю, что Троцкий при зрелом размышлении отказался от использования силы из уважения к неписаному закону, что внутри социалистического режима невозможно использовать средства, пригодные для восстания. Троцкий писал позднее (1935), что военное устранение фракции Зиновьева, Каменева и Сталина, бесспорно, не представляло трудности и не вело бы к большому кровопролитию. Но это свелось бы к тому, что триумф бюрократии и бонапартизма, против которого поднялась “левая” оппозиция, мог бы быть только ускорен» [145] .

Виктор Серж не приводит источник, откуда он взял слова Троцкого, на которые ссылается. Но если Троцкий действительно думал в 1924 г. так, как он писал об этом в 1935 г., то это была еще одна из его иллюзий. Попытки военного вмешательства в партийные дела нельзя было исключить, и если об этом иногда мог думать Троцкий, то тем более это должны были иметь в виду Зиновьев, Каменев и Сталин. Однако военное устранение «тройки» и верного ей партийного аппарата было бы крайне трудным и ненадежным решением. Это была бы явная авантюра с весьма незначительными шансами на успех. И если Троцкий удержался от подобного шага, то можно предположить, что его удержали не соображения о бонапартизме, а неуверенность в своей власти над Красной Армией.

В предисловии к немецкому изданию мемуаров В. Сержа видная немецкая революционерка Эрих Волленберг, которая после неудачи германской революции переехала в СССР, а в 30-е гг. бежала на Запад, убедительно оспаривает приведенную выше версию В. Сержа.

«Какая гигантская ошибка, – пишет Э. Волленберг, – в оценке той конкретной ситуации, которая сложилась в Советской стране уже через несколько месяцев после смерти Ленина! Добавлю, что я во время смерти Ленина, находясь еще на военной работе в Германии, являясь специалистом по гражданской войне и занимая видный пост в Германской компартии, думала тогда примерно так же, как Серж и как думал обо всем этом сам Троцкий еще несколько десятилетий.

Но, переехав в Москву, я поняла свою ошибку. В Москве я должна была убедиться, что руководящие лица в штабе Красной Армии, например, Тухачевский, с которым мы подружились, восхищались Троцким как организатором Красной Армии, как человеком и революционером, но в то же самое время критически относились к его общей позиции. В то время я была командиром одного из подразделений Красной Армии, сначала в провинции, потом в Москве в Первом краснопролетарском полку. В последующее время я находилась в распоряжении главного штаба и входила в Президиум ЦДКА – Центрального дома Красной Армии. Я имела там тесный контакт с армией, а через нее и с русской деревней. Не могло оставаться никакого сомнения в полном доверии высшего командования к партийному руководству. И то же самое относится к ГПУ. И вся партия имела безусловное большинство, которое поддерживало “тройку”, то есть ту руководящую “тройку”, которая образовалась после смерти Ленина, – Зиновьева, Каменева и Сталина. В этой именно последовательности и оценивалось тогда значение членов “тройки”: Сталин на последнем месте.

Если можно было бы изменить советскую конституцию и провести плебисцит, то невозможно предсказать, кто из последователей Ленина собрал бы наибольшее количество голосов. Но можно сказать твердо: при враждебности крестьян и образовавшегося в первой половине 20-х гг. среднего сословия к Троцкому, которого считали “врагом нэпа”, подавляющее большинство участников референдума проголосовало бы против Троцкого.

Это нужно сказать со всей определенностью, потому что до сих пор троцкисты всех направлений да и эксперты по советским делам в ФРГ и других странах и на словах, и в печати, и в передачах по телевидению высказывают убеждение, что Троцкий после смерти Ленина обладал якобы “верными шансами”. Виктор Серж верил в это, по-видимому, до самой своей смерти» [146] .

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О Г. ЗИНОВЬЕВЕ И Л. КАМЕНЕВЕ

Почти сразу же после поражения «левой», троцкистской оппозиции в нашей партии возникла «новая», или «ленинградская», оппозиция, во главе которой оказались Зиновьев и Каменев. Прежде чем говорить об основных событиях этого нового этапа внутрипартийной борьбы, следует сказать несколько слов о Зиновьеве и Каменеве.

Зиновьев (Радомысльский) Григорий Евсеевич родился в 1883 г. в городе Елисаветграде Херсонской губернии в семье мелкого еврейского предпринимателя. Получив домашнее образование, молодой Зиновьев некоторое время работал конторщиком в крупных торговых предприятиях. В конце 90-х гг. он входил в социал-демократические кружки, но уже в 1902 г. эмигрировал и некоторое время учился в Бернском университете в Швейцарии. Здесь 20-летний Зиновьев познакомился с Лениным, и когда в РСДРП произошел раскол, Зиновьев твердо встал на платформу большевиков. В Россию он возвращается вскоре после начала первой русской революции. Зиновьев вел работу агитатора и пропагандиста среди петербургских металлистов и был избран в Петербургский комитет партии. От петербургской организации Зиновьев участвовал в V (Лондонском) съезде партии и был избран на нем членом ЦК партии. Вернувшись в Россию, Зиновьев весной 1908 г. был арестован. Однако он пробыл в тюрьме всего около трех месяцев. Царская охранка почти ничего не знала о работе Зиновьева и о его роли в партии. Поэтому он был скоро освобожден под надзор полиции. Зиновьев вновь эмигрирует и остается за границей до 1917 г. Здесь он участвует во всех начинаниях Ленина и, в частности, входит в редакции газет «Пролетарий» и «Социал-демократ». Зиновьев проявил себя неплохим агитатором и талантливым полемистом, однако на знакомых революционеров он никогда не производил впечатления выдающегося политического деятеля. В своих воспоминаниях о Зиновьеве М. П. Якубович (о котором мы будем говорить ниже) писал:

«Для всей партии было новым появление этого имени. Когда вышел сборник статей “Против течения”, то на обложке стояло два имени авторов – Ленин и Зиновьев. Тот факт, что имя Зиновьева стояло рядом с именем Ленина, выдвинул его в первые ряды партии. Партия обратила внимание на него и стала прислушиваться к молодому партийному работнику. Это впечатление еще более усилилось, когда Ленин решил создать партийную школу под Парижем в Лонжюмо. Школа в Лонжюмо была создана в противовес партийной школе на Капри, которая была создана группой большевиков, разошедшихся с Лениным по разным вопросам, отчасти политическим, но еще больше по философским. Во главе каприйской школы стоял А. А. Богданов, выдающийся человек, равного которому по образованию и таланту трудно подыскать в партии, кроме Владимира Ильича… Нужно было найти такого руководителя школы (в Лонжюмо), который объективно мог бы противостоять Богданову. И выбор Ленина пал на Зиновьева. Это до некоторой степени удивило со циал-де мок ра тов… Многие удивлялись тому, что Ленин его выдвигает, меньшевики относились к нему с большим раздражением, потому что Зиновьев был истинным учеником Ленина. Ленин резко полемизировал со своими идейными противниками, никогда не любил говорить примирительно, не любил сглаживать противоречия, категорически выделяя те разногласия, которые у него были с другими партийными деятелями… Но Зиновьев, усвоив эту резко категорическую манеру Ленина, шел еще дальше. И в его полемике было еще больше таких обостренных формулировок. И меньшевики, можно сказать, ненавидели Зиновьева, относились к нему как к “цепному псу”, которого Ленин натравливал на меньшевиков. Вот какое отношение было к Зиновьеву перед Первой мировой войной. Все рассматривали его как воспитанника Ленина, как его ученика, которого Ленин вывел на политическую арену. Да так оно и было, конечно» [147] .

Ленин в ту пору с большой теплотой относился к Зиновьеву как к своему ближайшему ученику и помощнику. В годы эмиграции между ними не было разногласий. Зиновьев много писал в эмигрантской печати, а после 1912 г. – и в «Правде». Его статьи отличались резкостью и часто грубостью, но в них не было оригинальности и теоретической самостоятельности. В этом отношении Зиновьеву всегда не хватало как образованности, так и таланта, хотя его претензии все время росли.

В эмиграции Зиновьев установил много связей с представителями европейской социал-демократии; вместе с Лениным он участвовал в Циммервальдской конференции, оба они вошли в состав бюро Циммервальдской левой…

После Февральской революции Зиновьев приезжает в Россию вместе с Лениным и сразу входит в состав вновь избранного ЦК большевистской партии. После июльских событий Ленин и Зиновьев уходят в подполье. В течение месяца они живут в знаменитом теперь «шалаше» недалеко от станции Разлив Приморской железной дороги. В августе Ленин перебирается в Финляндию, а Зиновьев остается в подполье в Петрограде. При решении вопроса о вооруженном восстании Зиновьев и Каменев выступают против Ленина и большинства ЦК. Свои возражения Зиновьев опубликовал за несколько дней до восстания во внепартийной газете «Новая жизнь». Гнев Ленина по этому поводу было бы трудно описать. Именно Ленин назвал тогда Зиновьева и Каменева «изменниками и штрейкбрехерами революции». И хотя в последующие недели Зиновьев и Каменев признали свои ошибки и поэтому не были исключены из партии, этот «октябрьский эпизод» лег несмываемым пятном на всю их последующую политическую репутацию среди большевиков.

В конце 1917 г. Зиновьев был избран председателем Петроградского Совета. Когда Советское правительство переехало в Москву, он остался в Петрограде, где была создана в конце февраля 1918 г. Петроградская трудовая коммуна, которая вошла затем в Союз коммун Северной области. Руководителем этой Северной коммуны оставался Зиновьев. Влияние буржуазных элементов и групп в Петрограде как бывшей столице страны было еще очень сильным. Однако в борьбе с контрреволюцией Зиновьев довольно часто проявлял неоправданную жестокость и жесткость, против которой возражал даже председатель Петроградской ЧК М. С. Урицкий. Но после убийства последнего и покушения эсерки Каплан на жизнь Ленина ни в одном городе Советской России красный террор не был более массовым, чем в Петрограде. Широко практиковался здесь и расстрел заложников. Так, например, в 5-м номере «Еженедельника ЧК» от 20 октября 1918 г. можно найти краткое сообщение: «По постановлению Петроградской Чрезвычайной Комиссии расстреляно 500 заложников» [148] . В своих рукописных воспоминаниях М. П. Якубович пишет, что осенью 1918 г. «Зиновьев применил массовый террор, и было истреблено много людей, которые заведомо не могли принимать участия в террористических актах против Советской власти, но просто по своей принадлежности к господствующим ранее классам были намечены к уничтожению. Тогда в Петрограде было уничтожено очень много людей, гораздо больше, чем в других городах. Мне кажется, что эта агрессивная активность Зиновьева не была продиктована спокойным анализом, убеждением, что другого выхода нет… Зиновьев впал в паническое настроение. Именно это настроение объясняет те чрезмерно широкие меры репрессий, которые он применил в Петрограде и которые далеко выходили за пределы мер, примененных Дзержинским в Москве. Зиновьев пришел к этим мерам в состоянии отчаяния, ему казалось, что революция гибнет. Все это было проявлением малодушия, которое будет проявляться у него не раз, если мы проследим его историческую судьбу».

Тот же Зиновьев не смог, однако, организовать оборону Петрограда, когда армия Юденича стала подходить к городу. Уже летом 1919 г. на фронте под Петроградом создалось угрожающее положение. Видя неспособность Зиновьева, Ленин направил в Петроград Сталина, который помог создать перелом в военной обстановке на фронте. Армия Юденича отступила, но еще не была разгромлена. Она развернула новое наступление на город осенью 1919 г. одновременно с наступлением Деникина на Москву. Отряды Юденича прорвались на ближние подступы к Петрограду. И опять Зиновьев впал в паническое состояние и начал готовить город к эвакуации. Для руководства обороной Петрограда прибыл Троцкий. Он писал позднее в своих воспоминаниях:

«В Петрограде я застал жесточайшую растерянность. Все ползло. Войска откатывались, рассыпаясь на части. Командный состав глядел на коммунистов, коммунисты – на Зиновьева. Центром растерянности был Зиновьев. Свердлов говорил мне: “Зиновьев – это паника”. А Свердлов знал людей. И действительно: в благоприятные периоды, когда, по выражению Ленина, “нечего было бояться”, Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал… На этот раз я застал его на диване. Вокруг него были и мужественные люди, как Лашевич, но и у них опустились руки… Апатия, безнадежность, обреченность захватили и низы административного аппарата…» [149]

Троцкий взял на себя руководство обороной Петрограда, отстранив Зиновьева от главных дел. Между ними тогда возник конфликт, который сделал их личными врагами.

Ленин, впрочем, и не ждал от Зиновьева военных подвигов, предполагая использовать его способности на ином поприще. После создания III Интернационала Зиновьев был избран по рекомендации Ленина председателем Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ). При этом Зиновьев оставался председателем Петроградского Совета (с 1924 г. Ленсовета) и губисполкома, членом Политбюро ЦК РКП(б). Он с успехом выступал в 1920 г. на съезде независимых социал-демократов в Германии в г. Галле, руководил съездом народов Востока в Баку. Зиновьев был докладчиком на всех первых конгрессах Коминтерна и съездах РКП(б). Поэтому было бы неправильным отрицать некоторые заслуги Зиновьева как революционера. Однако многие люди, хорошо знавшие Зиновьева, не без основания отмечали не только его большую активность, но и отсутствие выдержки, неразборчивость в средствах, склонность к демагогии, а также исключительное честолюбие и тщеславие. Это был человек, который мало у кого вызывал искреннюю симпатию.

Каменев (Розенфельд) Лев Борисович родился в 1883 г. Его родители жили тогда в Москве, и отец Каменева служил машинистом на Московско-Курской железной дороге. Окончив Технологический институт в Петербурге, отец Каменева стал работать главным инженером небольшого завода в Виленской губернии. Позднее он получил назначение на Закавказские железные дороги. В Тифлисе, будучи учеником старших классов гимназии, Л. Б. Каменев стал принимать участие в марксистских кружках. В 1901 г. он поступил в Московский университет на юридический факультет. За участие в студенческих стачках и демонстрациях был арестован, исключен из университета и отправлен к родителям в Тифлис. Вскоре он уезжает в Париж, где встречается с Лениным и надолго попадает под его влияние. После II съезда РСДРП Каменев примкнул к большевикам. Вернувшись в Тифлис, он вошел в состав союзного Кавказского комитета, в который входил и Сталин. От Кавказского комитета Каменев (под псевдонимом Градов) принял участие в работе V съезда РСДРП. После съезда по поручению партии он объехал многие города России. Во время революции 1905 – 1907 гг. Каменев большую часть времени проводит в Петербурге, работая под непосредственным руководством Ленина. Он много пишет, сотрудничая почти во всех легальных и нелегальных социал-демократических изданиях. После поражения первой русской революции Каменев эмигрировал и в течение нескольких лет вел активную работу в группе большевиков, составлявшей тогда ближайшее окружение Ленина. В 1914 г. по поручению партии Каменев возвращается в Петербург для руководства «Правдой» и работой думской фракции большевиков. Через несколько месяцев после начала Первой мировой войны он был арестован и через год предстал вместе с депутатами думы – большевиками перед Петербургской судебной палатой. По условиям военного времени арестованным большевикам грозила смертная казнь. На суде Каменев вел себя малодушно и заявил о своем несогласии с ленинскими лозунгами насчет «поражения своего империалистического правительства», что вызвало резкое осуждение большевиков. Он был приговорен к ссылке в Сибирь.

О различии между позициями Каменева и Ленина в марте-апреле 1917 г. мы уже говорили выше. Нельзя не отметить, однако, что именно Каменев председательствовал на Апрельской конференции большевиков и по предложению Ленина был избран на этой же конференции в ЦК. Защищая кандидатуру Каменева, Ленин сказал, что споры с ним позволяют партии лучше уяснять те ошибочные мнения, которые имеются среди части большевиков, и таким образом выработать более убедительные доводы для сплочения партии и рабочего класса вокруг правильных лозунгов. Правда, в октябре 1917 г. именно Ленин требовал исключения Каменева и Зиновьева из партии. Однако это были решающие дни революции, и речь шла уже не о теоретических разногласиях, а о поведении двух членов ЦК, которое создавало угрозу всему делу большевистской партии. Признав свои ошибки, Каменев остался в партии. Более того, именно он был избран по предложению Ленина председателем II съезда Советов, утвердившего первые декреты Советской власти. На короткое время Каменев избирается председателем ЦИК, именно он был первым формальным главой Советского государства. Но из-за разногласий с ЦК партии Каменев был отозван с этого поста и заменен Я. М. Свердловым.

В 1918 г. мы видим Каменева на посту председателя Моссовета. Несколько раз он выезжает на фронты Гражданской войны, чаще всего для улаживания разного рода конфликтов. Ленин весьма положительно оценивал деятельность Каменева в послеоктябрьский период. В своем последнем публичном выступлении в 1922 г. он назвал Каменева «отличной лошадкой», которая одновременно везла два «воза» – работу в Моссовете и в Совнаркоме, где по рекомендации Ленина Каменев был назначен в 1922 г. одним из заместителей Председателя СНК. Как пишет в своих неопубликованных воспоминаниях М. П. Якубович, Каменев «был, несомненно, человеком высокоталантливым, широко и разносторонне образованным, преданным идее социалистической революции, способным быстро ориентироваться в сложной политической обстановке. Обладал он также незаурядным литературным талантом. Владимир Ильич все это хорошо видел. Поэтому он так и ценил Каменева. Поэтому он, в частности, поручал ему неоднократно председательствовать на партийных съездах и конференциях. Каменев был великим мастером формулировки – никто так ясно и отчетливо не умел сформулировать выводы из происходящей дискуссии, так объективно их зафиксировать, как он…».

О доверии Ленина к Каменеву как к теоретику свидетельствует тот факт, что в июле 1917 г., скрываясь в подполье, Ленин просил именно Каменева в случае, «если меня укокошат», издать его тетради о государстве, то есть книгу «Государство и революция» [150] . Каменев руководил первым изданием Собрания сочинений Ленина. Во время болезни именно Каменеву Ленин передал свой личный архив, из которого позднее возник Институт В. И. Ленина. В 1923 – 1924 гг. Каменев председательствовал на заседаниях не только Совнаркома, но и Политбюро. Но Каменев не был честолюбив, он был уступчив и мягок. Он заметно превосходил и Сталина, и Зиновьева как теоретик, но уступал им как политик и администратор. Это и определило руководящую роль Зиновьева в его блоке с Каменевым.

БОРЬБА С «НОВОЙ» ОППОЗИЦИЕЙ

Смерть Ленина и последовавший вскоре XIII съезд РКП(б) внесли некоторые, казалось бы, не слишком значительные изменения в расстановку главных фигур в руководстве страной и партией. В первую очередь нужно было решить вопрос о назначении нового Председателя Совнаркома СССР. Имелось всего две кандидатуры – Л. Б. Каменев и А. И. Рыков. Каменев не домогался этого поста, хотя именно он в большинстве случаев председательствовал на заседаниях Совнаркома во время болезни Ленина. Без каких-либо споров на Политбюро была утверждена кандидатура А. И. Рыкова. При этом в качестве одного из доводов против Каменева было названо его еврейское происхождение. «Мы должны учитывать, – заявит при обсуждении этого вопроса Сталин, – мужицкий характер России». Каменев был назначен председателем Совета труда и обороны (СТО), это был созданный еще в годы Гражданской войны подсобный орган Совнаркома СССР (а ранее РСФСР), в задачи которого входило согласование работы всех ведомств страны в области обороны и хозяйственного строительства. На заседаниях СТО присутствовали лишь некоторые народные комиссары, а также представители ВЦСПС и ЦСУ, то есть профсоюзов и статистического управления.

Сталин, как уже говорилось, остался и после XIII съезда партии генеральным секретарем ЦК РКП(б). За два года пребывания на этом посту его власть и влияние заметно усилились. Он уже не был «незаметной» фигурой, и его тяжелую руку почувствовали многие партийные руководители. Он немало потрудился над созданием партийного аппарата, и это был во все большей степени «его» аппарат. К тому же борьба с троцкистской оппозицией привела не только к решающему ослаблению политического авторитета Троцкого. Она ослабила и политический авторитет Зиновьева и Каменева, против которых главным образом направлял свои удары Троцкий.

В Политбюро на освободившееся после смерти Ленина место был избран Н. И. Бухарин. Полноправными членами Политбюро были в конце 1924 г. семь человек: Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский и Троцкий. По основным вопросам внешней и внутренней политики Рыков, Томский и Бухарин поддерживали Сталина, и это создавало для последнего возможность выйти из-под опеки Зиновьева и Каменева.

Сразу же после XIII съезда партии Сталин начал оттеснять Зиновьева и Каменева от их руководящего положения в «тройке». Недавней дружбе наступал конец. Уже через несколько недель после съезда партии в «Правде» был опубликован доклад Сталина «Об итогах XIII съезда РКП(б)», прочитанный им на курсах секретарей укомов партии при ЦК. В этом докладе Сталин обвинил Каменева в его «обычной беззаботности насчет вопросов теории, насчет точных теоретических определений» [151] . Поводом к этому обвинению послужило искажение в докладе Каменева ленинской цитаты о превращении «России нэповской в Россию социалистическую». Вместо слова «нэповской» в «Правде» было напечатано «нэпмановской». Сталин пустился в рассуждения о том, что никакой «нэпмановской» России у нас нет и быть не может. Допущенная ошибка была результатом невнимательности стенографиста и корректора, о чем через несколько дней сообщила «Правда».

В том же докладе Сталина содержались нападки и на Зиновьева, хотя его фамилия не упоминалась. «Нередко говорят, – заявлял Сталин, – что у нас “диктатура партии”… Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется, даже в резолюции XII съезда, было пущено такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не рабочего класса. Но это же чепуха, товарищи» [152] . Разумеется, Сталин хорошо знал, что положение о диктатуре партии выдвинул и пытался обосновать в своем политическом докладе на XII съезде РКП(б) Зиновьев. И в единогласно принятую резолюцию съезда это выражение попало отнюдь не по недосмотру. Зиновьев и Каменев очень болезненно реагировали на выпад Сталина. По их требованию в ЦК собралось совещание руководящего ядра партии, на котором присутствовали 25 членов ЦК и все члены Политбюро. Большинством голосов рассуждения Сталина о «диктатуре партии» были отвергнуты и одновременно была одобрена статья Зиновьева, которую «Правда» опубликовала как редакционную [153] . Сталин демонстративно подал в отставку, но она не была принята. В решении совещания говорилось, что все высшие руководители партии должны согласовывать друг с другом свои действия и выступления.

Осенью 1924 г. Сталин провел осторожные перемещения в аппарате, ослабившие блок Зиновьева – Каменева. Их сторонник И. А. Зеленский был направлен секретарем Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б). Перед этим он несколько лет возглавлял Московскую партийную организацию, а с 1924 г. входил также в Оргбюро и Секретариат ЦК. Его место в Москве занял Н. А. Угланов, вовсе не склонный безоговорочно поддерживать Каменева и Зиновьева. Секретарями ЦК после XIII съезда РКП(б) были избраны Молотов, Каганович и Андреев, то есть люди, которые безоговорочно принимали руководство Сталина.

Более серьезная борьба развернулась в ЦК по поводу судьбы Троцкого, уже потерпевшего политическое поражение. Зиновьев и Каменев требовали исключения Троцкого и его ближайших сподвижников из партии. Но здесь Сталин выступил против своих недавних союзников, и большинство ЦК согласилось с доводами Сталина. Троцкий не только не был исключен из партии, но остался членом ЦК и Политбюро. Предвидя скорое столкновение с Зиновьевым и Каменевым, Сталин хотел нейтрализовать и Троцкого, и троцкистов.

«Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым, – говорил позднее Сталин, – потому что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови – а они требовали крови – опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, – что же у нас останется в партии?» [154]

Такая позиция импонировала большей части работников партийного аппарата.

Зиновьев и Каменев попытались оказать давление на Политбюро через руководство комсомола, где большинство составляли их сторонники. Неожиданно ЦК РЛКСМ принял решение с требованием исключить Троцкого из Политбюро. Ответ Политбюро был очень быстрым – 15 членов ЦК РЛКСМ были выведены из его состава. Все это означало распад «тройки». Разногласия в Политбюро касались главным образом второстепенных вопросов. Постепенно стали вырисовываться, однако, и многие принципиальные расхождения. Как раз в 1924 – 1925 гг. стал осуществляться важный поворот в политике партии в деревне, основная суть которого сводилась к ликвидации пережитков «военного коммунизма» и к развитию сельскохозяйственного производства в рамках более последовательного проведения новой экономической политики. В деревне был легализован наем батраков и облегчена аренда земли. Были отменены многие административные ограничения кулацкого хозяйства. Кроме того, был снижен сельскохозяйственный налог и уменьшены цены на промышленные товары. Основная цель этих мероприятий состояла в оживлении хозяйственной деятельности середняка – центральной фигуры в деревне. Однако от проведения в жизнь принятых решений выигрывала и зажиточная часть деревни. Выигрывала и вся страна в целом, ибо речь шла об увеличении производства продовольствия и сырья для легкой промышленности. Валовая продукция сельского хозяйства превысила уровень 1913 г. и продолжала увеличиваться [155] .

В целом новые решения ЦК по проблемам деревни были правильными, и они вполне укладывались в рамки нэпа. Можно было бы лишь говорить о преждевременности некоторых решений. Так, например, снижение цен на промышленные товары в условиях сохранения товарного голода и сокращение сельскохозяйственного налога привели к увеличению денежной массы в деревне, то есть к росту неудовлетворенного спроса.

Основная роль в теоретическом оформлении нового курса сельскохозяйственной политики принадлежала Н. И. Бухарину, которому почти во всем вторил и А. И. Рыков. При этом они нередко формулировали свои предложения с последовательностью и откровенностью, которая шокировала многих ортодоксальных большевиков, привыкших к тому, что понятия «кулак», «торговец», «богатый крестьянин» являются синонимами понятия «враг пролетариата». Так, например, Рыков в своем докладе на XIV партийной конференции призывал вообще отказаться от каких бы то ни было административных форм давления на кулаков и на частный капитал в городе. Рыков считал, что к кулаку можно и нужно относиться так же, как и к середняку, то есть не притеснять его административными мерами, не «давить на него». Это не означало, конечно, отказа от многих мер экономического контроля и давления (например, через систему налогов). Более подробно развивал эту же точку зрения Бухарин. Критикуя на той же конференции идею обострения классовой борьбы в деревне, Бухарин выдвинул свою идею мирного развития в деревне.

«Какие будут элементы в деревне? – спрашивал Бухарин. – Бедняцкая кооперация – колхозы. Середняцкая кооперация в области сбыта, закупок, кредита и т. д. Будет местами и кулацкая кооперация, которая, вероятно, будет иметь свою опору в кредитных товариществах. Вся эта лестница будет врастать в систему наших банков, наших кредитных институтов и вместе с тем в систему наших хозяйственных учреждений вообще. Что же у нас в общем получится? В общем у нас получится то, что если кулак будет врастать в общую систему, это будет элемент государственного капитализма; если бедняк и середняк – это будет та самая социалистическая кооперация, о которой говорил Владимир Ильич. Будет многоцветная картина» [156] .

Через несколько месяцев эти идеи Бухарин развил в своей программной работе «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз».

И хотя Бухарин говорил о необходимости всемерно содействовать развитию производственной кооперации, то есть колхозов, он не считал возможным быстрое развитие колхозов из-за привязанности крестьян к своей частной собственности. Сначала нужно до предела развивать все возможности мелкого крестьянского землевладения, а затем все легче будет переводить крестьян и на рельсы производственного кооперирования, разумеется, при материальной поддержке государства. В условиях 1925 г. колхоз, по мнению Бухарина, еще не мог быть «столбовой дорогой» к социализму.

К этому времени относится и лозунг Бухарина «Обогащайтесь!», который вызвал так много ожесточенных дискуссий. Выступая на собрании партийного актива Москвы еще до XIV партийной конференции, Бухарин сказал:

«Наша политика по отношению к деревне должна развиваться в таком направлении, чтобы раздвигались и уничтожались многие ограничения, тормозящие рост зажиточного и кулацкого хозяйства. Крестьянам, всем крестьянам надо сказать: обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут» [157] .

Очень скоро Бухарин отказался от этой формулировки, но подчеркнул, что это была «неправильная формулировка, ошибочная формулировка… совершенно правильного положения…» Дело в том, что мы «не препятствуем накоплению кулака и не стремимся организовать бедноту для повторной экспроприации кулака» [158] .

И действительно, взгляды и высказывания Бухарина и Рыкова не противоречили ни основным положениям научного социализма, ни взглядам и высказываниям Ленина. Строительство социализма в нашей стране только начиналось, причем оно проводилось в отсталой стране, в условиях мелкотоварного производства. Никаких готовых решений и рецептов не существовало, и потому необходимы были не догмы, а дискуссии и поиски в различных направлениях. Направление, представленное Бухариным и Рыковым, было одним из наиболее перспективных. Разве Ленин не говорил в 1921 – 1922 и в 1918 гг., что Россия страдает не столько от развития капитализма, сколько от его недостаточного развития? Разве Ленин не выступал за поощрение различных форм государственного капитализма, который может в условиях России долгие годы развиваться, не вступая в конфликт с развитием социализма? Ни Бухарин, ни Рыков не предполагали, конечно, что кулаки станут сторонниками социалистического строительства. Но они не считали опасным развитие кулацких хозяйств по линии государственного капитализма. Ибо нужно было не только заботиться о сохранении чистоты каких-то догматических положений, но и об обеспечении всей страны продовольствием, а также о поступлении в бюджет части накоплений богатых слоев крестьянства.

Но Ленин, как известно, не успел придать своим взглядам на возможные пути развития социализма завершенную форму. Его высказывания нередко противоречили одно другому. В период, когда наша партия переходила на рельсы «военного коммунизма», когда создавалась система продразверстки, продотрядов и комбедов (летом 1918 г.), а также в период острого кризиса «военного коммунизма» (летом и осенью 1920 г.) Ленин высказал немало таких положений, с которыми очень плохо согласовывались идеи Бухарина и Рыкова. Этим и воспользовались Зиновьев и Каменев, подвергая атаке экономическую платформу Бухарина и Рыкова, которая пользовалась тогда поддержкой большинства в Политбюро. И та и другая сторона опиралась при этом на высказывания Ленина. Ленин говорил, например, что нэп является политикой «стратегического отступления пролетарского государства», и Зиновьев напоминал и комментировал эти слова. Но Ленин также говорил о том, что нэп вводится всерьез и надолго и является специфической формой развития социализма. На эти слова Ленина ссылался и их комментировал Бухарин. Сталин в основном поддерживал Бухарина, хотя и не солидаризировался с ним полностью. Но Сталин решительно возражал Зиновьеву и Каменеву, которые еще недавно выдавали себя за защитников крестьянства, а теперь обвиняли большинство в ЦК в «кулацком уклоне», требовали не ослабления, а усиления административного нажима на кулака и значительного увеличения налогового обложения кулачества. Каменев предлагал увеличить налоговое обложение зажиточных слоев в деревне на 100 – 200 млн. руб. в год, а также произвести единовременное изъятие 1 млрд. руб. из деревни на нужды индустриализации. Зиновьев и Каменев явно преувеличивали удельный вес и влияние кулачества в послереволюционной деревне. К середине 20-х гг. кулацкие хозяйства составляли всего 4 – 5% общего числа крестьянских хозяйств против 20% в 1917 г. Поэтому беспокойство оппозиции насчет кулацкой опасности было явно преувеличено. Страна нуждалась в товарном хлебе, и потому предложение Каменева о частичном возрождении политики «военного коммунизма» было не только неправильным, но и опасным. Для характеристики разногласий, возникших в партии по крестьянскому вопросу, поучительно сравнить взгляды Бухарина и его оппонентов. Еще перед XIV партийной конференцией Бухарин утверждал, что Советская власть ни через 15, ни через 20 лет не экспроприирует кулаков и буржуазные верхи города, а будет конкурировать с ними экономически. Выступая на XIV партийной конференции, Ю. Ларин оспаривал утверждения Бухарина.

«Мы открыто признаем, – говорил он, – что у нас есть в деревне эксплуататоры и могут пока существовать потому, что нам выгоднее, чтобы существовали открыто, а не замаскированно, – на этом мы сорганизуем бедноту, подымем хозяйство, легче ограничим кабальные моменты. А затем, лет через 15 – 20, мы конфискуем, экспроприируем крупные частные хозяйства, когда придет для этого время. И действительно, через 15 – 20 лет мы конфискуем, если добром не отдадут, потому что – что же нам тогда еще останется делать?» [159] Из этих слов видно, сколь неточно не только Бухарин, но и его оппоненты предсказали судьбу кулачества в нашей стране.

Ряд нечетких положений содержался в претенциозной статье Г. Зиновьева «Философия эпохи» и в книге «Ленинизм», которая вышла в свет еще до XIV съезда ВКП(б). В них речь шла об общей оценке нэпа, определении понятия «государственный капитализм» и основных советских промышленных предприятий как го су дарст венно-капиталистических. Эти ошибочные, по мнению Бухарина, положения были подвергнуты критике в печати Бухариным, Рыковым и их сторонниками.

Надо полагать, что Сталин с удовлетворением наблюдал за развитием полемики, сохраняя себе определенную свободу действий. Он четко отмежевался от бухаринского призыва «Обогащайтесь!» и заставил Бухарина признать свою ошибку. По настоянию Сталина ЦК партии не разрешил публикацию статьи Н. К. Крупской с критикой бухаринского лозунга. Решительно отверг Сталин и утверждения Зиновьева о наличии в руководстве партии «кулацкого уклона». Не углубляясь в экономические дискуссии, Сталин в борьбе против зиновьевской оппозиции выступил в первую очередь как защитник тезиса о возможности построения социализма в отдельной стране.

Мы уже говорили выше о позиции Сталина в этом вопросе. Взгляды Зиновьева и Каменева здесь в большей мере были близки взглядам Троцкого, хотя они и высказывали их со многими оговорками и более осторожно. Тем не менее на одном из заседаний Политбюро они подвергли критике Сталина, обвинив его в недооценке мировой революции и в национальной ограниченности. Но большинство в Политбюро не поддержало Зиновьева и Каменева. Однако они продолжали защищать свою точку зрения главным образом в ленинградской печати. Партийный аппарат Ленинграда и северных областей почти полностью был подобран Зиновьевым из числа своих сторонников, и ленинградская печать весьма активно поддерживала его. Все попытки Сталина внедрить в партийный аппарат Ленинграда своих сторонников были безрезультатны. Это обстоятельство привело к необычному ранее в партийной жизни явлению – к открытой полемике между Московским и Ленинградским комитетами партии. Так, например, еще перед XIV съездом, явно не без инспирации Сталина, Московский комитет опубликовал «Открытое письмо» своим ленинградским коллегам, в котором, в частности, говорилось:

«Не так давно тт. Каменев и Зиновьев защищали в Политбюро ту точку зрения, будто бы мы не сможем справиться с внутренними трудностями из-за нашей экономической отсталости, если только нас не спасет международная революция. Мы же вместе с большинством ЦК думаем, что можем строить социализм, строим и построим его, несмотря на нашу техническую отсталость и вопреки ей. Мы думаем, что это строительство будет идти, конечно, гораздо медленнее, чем в условиях мировой победы. Но тем не менее мы идем и будем идти вперед. Мы точно полагаем, что точка зрения тт. Каменева и Зиновьева выражает неверие во внутренние силы нашего рабочего класса и идущих за ним крестьянских масс. Мы полагаем, что она есть отход от ленинских позиций» [160] .

До сих пор перед съездом партии обычно объявлялась общая партийная дискуссия. Но по решению Политбюро и вопреки возражениям Каменева и Зиновьева перед XIV съездом партии общесоюзной дискуссии не проводилось. Открытая критика некоторых аспектов деятельности ЦК и персонально Бухарина была высказана лишь на ленинградской партийной конференции, избравшей делегатов на съезд партии. XIV съезд ВКП(б) состоялся в конце декабря 1925 г. Перед съездом Сталин предложил Зиновьеву компромисс, но на условиях, при которых ленинградская партийная организация должна была перейти из-под личного контроля Зиновьева под контроль ЦК. Зиновьев отказался. Вместе с тем он пытался получить гарантии того, что после съезда к членам «новой» оппозиции в случае прекращения ими открытой оппозиционной деятельности не будет применено никаких репрессивных мер. Сталин отказался дать подобные гарантии. Он провоцировал таким образом «новую» оппозицию выступить со своей платформой непосредственно на съезде партии, не имея при этом никаких шансов на успех. Зиновьев был достаточно опытным аппаратчиком, чтобы понимать это. Тем не менее он потребовал для себя права выступить на съезде с содокладом от меньшинства. Это требование было удовлетворено.

В основном политическом докладе на съезде Сталин ничего не сказал о разногласиях с зиновьевско-каменевской оппозицией. Упомянув о победе партии в борьбе с троцкистской оппозицией, он заметил:

«Нынче мы вступили, к сожалению, в полосу новой дискуссии. Я уверен, что партия быстро преодолеет и эту дискуссию и ничего особенного случиться не может… Чтобы не предвосхищать событий и не растравлять людей, я не буду в данный момент касаться существа [дискуссии]… Я думаю, что члены съезда это скажут сами, а я подведу итоги в заключительном слове» [161] .

Таким образом, Сталин сразу поставил себя в более выгодное положение. Он предоставил Зиновьеву возможность сделать первый шаг в развертывании внутрипартийной борьбы, оставив для себя право подвести итог дискуссии.

Содоклад Зиновьева был, однако, весьма слабым, скучным и неубедительным. Опытный оратор и полемист, он в данном случае не смог увлечь за собой никого из делегатов съезда, и ему аплодировала лишь Ленинградская делегация. Положение «новой» оппозиции осложнялось и тем обстоятельством, что по многим теоретическим вопросам видные деятели оппозиции существенно расходились между собой, что нашло отражение и в их выступлениях на XIV съезде партии.

Разумеется, их выступления содержали много справедливых замечаний. Не была лишена оснований их критика некоторых мероприятий ЦК в области сельского хозяйства. Справедливы были и указания оппозиции на ужесточение внутрипартийного режима, прикрываемого лозунгом единства партии. Так, например, Н. К. Крупская, открыто поддержавшая Зиновьева и Каменева, выступила на съезде против зажима внутрипартийной демократии, против линии на устранение участников оппозиции с руководящих постов в партии, против требования к членам оппозиции не только выполнять все принятые большинством съезда решения, но также немедленно и публично отказаться от своих взглядов и убеждений. По словам Крупской, Ленин никогда не выдвигал подобных требований перед своими оппонентами. Крупская справедливо заметила, что и съезды партии не всегда принимают правильные решения. «Большинство, – говорила Крупская, – не должно упиваться тем, что оно – большинство, а беспристрастно искать верное решение [162] .

Приходится признать сегодня справедливость предупреждений некоторых деятелей оппозиции насчет опасности растущего культа отдельных вождей и, прежде всего, культа Сталина. Наиболее решительно высказался на этот счет Л. Каменев. Он сказал:

«Мы против того, чтобы создавать теорию “вождя”, мы против того, чтобы делать “вождя”. Мы против того, чтобы Секретариат, фактически объединяя и политику, и организацию, стоял над политическим органом… Лично я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Именно потому, что я неоднократно говорил это т. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе то ва ри щей-ле нин цев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба».

Если бы эти слова прозвучали на предыдущем XIII съезде партии, когда только что стало известно «Завещание» Ленина, Сталин почти наверняка не сохранил бы за собой пост генерального секретаря ЦК. Но на XIV съезде ВКП(б) эти слова были прерваны негодующими возгласами большинства делегатов. В стенограмме съезда мы можем прочесть:

(Голоса с мест: «Неверно!», «Чепуха!», «Вот оно в чем дело!», «Раскрыли карты!» …Крики: «Мы не дадим вам командных высот!», «Сталина! Сталина!». Делегаты встают и приветствуют товарища Сталина. Бурные аплодисменты. Крики: «Вот где объединилась партия! Большевистский штаб должен объединиться!», «Да здравствует товарищ Сталин!». Бурные продолжительные аплодисменты, крики «Ура!», шум) [163] .

Именно после XIV съезда партии Сталина стали особо выделять среди всех членов Политбюро.

Как и следовало ожидать, «новая» оппозиция потерпела на съезде полное поражение. Резолюция по отчету ЦК ВКП(б) была принята 559 голосами против 65 [164] . Партия отвергла в 1925 г. притязания Зиновьева и Каменева на руководство в ЦК, как в 1924 г. она отвергла аналогичные притязания Троцкого.

Окончательная победа Сталина над «новой» оппозицией была одержана уже после XIV съезда партии. Несмотря на возражения Зиновьева, съезд принял специальное обращение «Ко всем членам ленинградской организации ВКП(б)», в котором осуждалось поведение ленинградской делегации на съезде партии.

«Оппозиция разоблачила себя на съезде целиком, – говорилось в этом обращении. – Съезд обращается ко всем членам ленинградской организации с призывом положить конец… попыткам подрыва единства нашей ленинской партии… XIV съезд не сомневается, что ленинградская организация, всегда шедшая в авангардных рядах партии, сумеет исправить ошибки, допущенные ленинградской делегацией» [165] .

Сразу же после съезда большая группа делегатов во главе с Молотовым, Калининым, Ворошиловым, Андреевым, Кировым, Микояном, Орджоникидзе и другими выехала в Ленинград для разъяснения решений и резолюций съезда. Зиновьев и его сторонники в Ленинграде приняли вызов и защищали на проводившихся собраниях свою позицию. Но они проиграли это неравное политическое сражение. Уже на партийном собрании Путиловского завода была принята резолюция с поддержкой решений съезда партии. Затем аналогичные резолюции стали принимать на большинстве собраний первичных партийных организаций, на районных партийных конференциях и в конечном счете такая же резолюция была принята на областной партийной конференции. В целом против оппозиции голосовало 96,3% участников партийных собраний. За оппозицию голосовало 3,2%, и 0,5% участников собраний воздержались от голосования [166] . Был избран новый состав Ленинградского губкома и Северо-Западного бюро ЦК во главе с С. М. Кировым. Были переизбраны также все бюро райкомов партии и комсомола.

Изменения произошли и в высшем эшелоне партийного руководства. Зиновьев был отозван с поста председателя Исполкома Коминтерна. Этот пост был вообще ликвидирован. Секретариат Исполкома Коминтерна возглавил Бухарин. Зиновьев был оставлен в составе Политбюро, однако Л. Каменев был переведен из членов в кандидаты в члены Политбюро. Он был также освобожден с поста председателя СТО и заместителя председателя Совнаркома СССР. На короткое время Каменев был назначен на пост наркома внутренней и внешней торговли. Полноправными членами Политбюро стали Ворошилов, Молотов и Калинин. Тем самым Сталин обеспечил себе решающее большинство не только в Секретариате, но и в Политбюро.

СМЕРТЬ М. В. ФРУНЗЕ И Ф. Э. ДЗЕРЖИНСКОГО

В середине 20-х гг. состав ЦК ВКП(б) был еще невелик – после XIII съезда РКП(б) в ЦК было избрано 53 члена, а после XIV съезда ВКП(б) Центральный Комитет увеличился всего на 10 человек. Влияние Политбюро и других органов ЦК было еще не столь велико, как в конце десятилетия. При этом в ЦК партии входили отдельные руководители, которые по своему влиянию и авторитету были не ниже, а иногда и выше отдельных членов Политбюро и Секретариата ЦК. Огромный авторитет этих членов ЦК, естественно, ограничивал влияние и власть Сталина да и всех других боровшихся за руководство лидеров партии. Пожалуй, наибольшей независимостью взглядов и влиянием в этой группе членов ЦК пользовались два человека – М. В. Фрунзе и Ф. Э. Дзержинский. К тому же, кроме влияния, в руках этих людей имелась и очень большая доля власти.

Как известно, М. Фрунзе еще задолго до Октябрьской революции стал большевиком и профессиональным революционером. Перейдя на службу в Красную Армию после короткой работы в Иваново-Вознесенском губкоме партии и губисполкоме, Фрунзе уже в начале 1919 г. командовал Южной группой войск Восточного фронта, которая нанесла ряд чувствительных поражений армиям Колчака. Через несколько месяцев, возглавив Восточный фронт, Фрунзе руководил боями за освобождение Урала, а затем боями в Средней Азии. Назначенный 9 сентябре 1920 г. командующим Южным фронтом, Фрунзе руководил разгромом войск Врангеля в Северной Таврии и в Крыму, а после окончания Гражданской войны был назначен уполномоченным Реввоенсовета на Украине и в Крыму, а затем командующим Красной Армией на Украине и в Крыму. В отличие от таких людей, как Ворошилов, Фрунзе в совершенстве овладел стратегией и тактикой военного дела и пользовался большим авторитетом не только среди большевиков-комиссаров, но и среди специалистов военного дела из числа бывших офицеров. После отставки Троцкого именно Фрунзе был назначен в январе 1925 г. новым председателем РВС СССР и народным комиссаром по военным и морским делам. Автор ряда фундаментальных работ по военной теории, обобщавших опыт Гражданской войны, Фрунзе способствовал разработке советской военной доктрины и заложил основы советской военной науки. Фрунзе являлся самостоятельным и решительным политическим и военным лидером, и, хотя он был избран в 1924 г. лишь кандидатом в члены Политбюро, его моральный и политический авторитет в стране и партии был очень велик, не говоря уже о Красной Армии, в которой он был в 1925 г. фактическим командующим. И хотя в Красной Армии в это время имелось еще немало сторонников Троцкого, армия в целом приняла руководство М. В. Фрунзе, начавшего проводить здесь важные реформы.

Еще лучше знали в партии и в стране Ф. Э. Дзержинского, которого не без основания называли «рыцарем революции». Дзержинский примкнул к со циал-де мокра ти чес кому движению в 1895 г. 18-летним юношей и уже в 1907 г. стал членом ЦК РСДРП (а еще ранее членом Главного правления социал-демократической партии Польши и Литвы). Дзержинский, немало лет проведший в тюрьмах и на каторге царской России, был избран в ЦК партии большевиков еще в апреле 1917 г. После победы Октября именно ему было доверено организовать и возглавить особые организации Советского правительства – Всероссийскую Чрезвычайную комиссию (ВЧК), позднее также Военный совет войск внутренней охраны, Народный комиссариат внутренних дел, пограничные войска и народную милицию. Дзержинский, бессменно возглавляя органы ВЧК – ОГПУ, руководил также в течение нескольких лет Наркоматом путей сообщения, отвечал за работу по ликвидации детской беспризорности, а с 1924 г. был назначен председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). Как и Фрунзе, Дзержинский в 1924 г. был избран лишь кандидатом в члены Политбюро, однако его огромный политический и моральный авторитет и не менее значительная власть делали его одной из ключевых фигур большевистского руководства.

Неожиданная смерть Фрунзе в 1925 г. и Дзержинского в 1926 г. изменила расстановку сил в руководстве партии и, несомненно, усилила позиции и влияние Сталина, который сумел в 1925 – 1926 гг. взять под свой личный контроль руководство Красной Армией и ОГПУ, что было бы невозможно при Фрунзе и Дзержинском. Известно, что Дзержинский прямо инструктировал всех чекистов, что органы ВЧК – ОГПУ являются органами партии и революции и не могут, не должны и не имеют права служить интересам какого-либо отдельного «вождя» партии.

Особенно много противоречивых толков породила смерть 40-летнего М. В. Фрунзе. Новый народный комиссар по военным и морским делам страдал язвенной болезнью желудка, и это временами выводило его из строя. Любой опытный врач даже в 1925 г. хорошо знал, что при язве желудка следует вначале испробовать консервативное лечение и лишь в случае его безрезультатности прибегать к хирургическому вмешательству.

Известно, что Фрунзе не хотел делать операцию и предпочитал консервативное лечение, тем более что к осени 1925 г. он чувствовал себя очень хорошо, язвенная болезнь почти не давала о себе знать. Сохранилось письмо М. В. Фрунзе к жене, которое он написал 26 октября 1925 г., то есть за пять дней до смерти. «Ну вот… и подошел конец моим испытаниям, – говорится в этом письме. – Завтра утром я переезжаю в Солдатенковскую [ныне Боткинскую. – P. M. ] больницу, а послезавтра (в четверг) будет операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно, в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах. Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как-то смешно не только идти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать. [Курсив мой. – Р. М. ] Лично я этим решением удовлетворен. Пусть уж раз навсегда разглядят хорошенько, что там есть, и попытаются наметить настоящее лечение. У меня самого все чаще и чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет, ибо в противном случае как-то трудно объяснить факт моей быстрой поправки после отдыха и лечения» [167] .

Неизбежно возникает вопрос: почему, несмотря на столь очевидный успех консервативного лечения, оба консилиума постановили делать операцию? Это невероятное для опытных врачей решение можно объяснить только давлением извне. А такое давление существовало. Известно, что вопрос о болезни Фрунзе обсуждался даже на Политбюро, причем именно Сталин и Ворошилов настаивали на проведении операции.

В своем письме к жене М. В. Фрунзе несколько покривил душой. Он не был ни в какой степени удовлетворен решением двух консилиумов. Однако эти решения ставили его – храбрейшего полководца – в трудное положение. Отказаться от операции значило вызвать упреки в боязни, в нерешительности. И Фрунзе согласился, но сделал это с тяжелым сердцем. В 1965 г. были опубликованы воспоминания старого большевика и личного друга М. В. Фрунзе И. К. Гамбурга. «Незадолго до операции, – пишет Гамбург о последних днях М. В. Фрунзе, – я зашел к нему повидаться. Он был расстроен и сказал, что не хотел бы ложиться на операционный стол… Предчувствие какого-то неблагополучия, чего-то непоправимого угнетало его… Я убеждал Михаила Васильевича отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачивал головой: – Сталин настаивает на операции, говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. Я решил лечь под нож…» [168]

Операция состоялась днем 29 октября. Для наркоза применяли хлороформ, хотя уже в 1925 г. было известно более эффективное средство – эфир. По свидетельству Гамбурга, Фрунзе плохо засыпал, наркоз действовал на него слабо. Профессор Розанов, руководивший операцией, принял решение увеличить почти вдвое против нормы дозу хлороформа, что было крайне опасно для сердца Фрунзе. Невольно возникает вопрос: нужно ли было идти на риск, если состояние здоровья не вызывало особых опасений?

Операция началась в 12 часов 40 минут. При этом сразу же выявилась ее полная ненужность. Хирурги не обнаружили никакой язвы желудка; имелся небольшой рубец на месте зажившей язвы. Однако для сердца Фрунзе оказалась непосильной увеличенная доза наркоза. Состояние больного стало резко ухудшаться. В 5 часов вечера 29 октября, то есть уже после операции, в больницу приехали Сталин и Микоян, но в палату к больному их не пустили. Сталин передал Фрунзе записку: «Дружок! Был сегодня в 5 ч. вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, – не пустил, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще придем, мы еще придем… Коба».

Увидеть Фрунзе живым ни Сталину, ни Микояну уже не пришлось. Через 30 часов после операции сердце М. В. Фрунзе перестало биться.

1 ноября 1925 г. в «Правде» было опубликовано правительственное сообщение: «В ночь на 31 октября от паралича сердца умер после операции председатель Реввоенсовета СССР Михаил Васильевич Фрунзе».

В тот же день в газетах был опубликован и протокол вскрытия, в котором, в частности, говорилось: «Анатомический диагноз: …зажившая круглая язва 12-перстной кишки с резко выраженным рубцовым уплотнением… Поверхностные изъязвления различной давности выхода желудка в верхней части 12-перстной кишки… Острое гнойное воспаление брюшины. Паренхиматозное перерождение мышцы сердца, почек, печени…» [169]

В этом же номере газет содержалось и довольно туманное заключение о болезни Фрунзе. «Заболевание М. В. Фрунзе, – говорилось в нем, – как показало вскрытие, заключалось, с одной стороны, в наличности круглой язвы 12-перстной кишки, подвергшейся рубцеванию и повлекшей за собой развитие рубцовых разрастаний… С другой стороны, в качестве последствий от бывшей в 1916 г. операции – удаления червеобразного отростка, имелся старый воспалительный процесс брюшной полости. Операция, предпринятая 29 октября 1925 г. по поводу язвы 12-перстной кишки, вызвала обострение имевшего место хронического воспалительного процесса, что повлекло за собой быстрый упадок сердечной деятельности и смертельный исход. Обнаруженные при вскрытии недоразвитость аорты и артерий, а также сохранившаяся зобная железа являются основой для предположения о нестойкости организма по отношению к наркозу и в смысле плохой сопротивляемости его по отношению к инфекции».

3 ноября 1925 г. в «Правде» было опубликовано несколько статей, посвященных памяти Фрунзе. («Можем ли мы упрекнуть бедное сердце, – писал, например, М. Кольцов, – за сдачу перед шестьюдесятью граммами хлороформа, после того как оно выдержало два года смертничества, веревку палача на шее».) Здесь же была помещена и официальная статья «К истории болезни тов. Фрунзе». «Ввиду интереса, какой представляет для товарищей вопрос об истории болезни тов. Фрунзе, – говорилось в ней, – редакция считает своевременным напечатать следующий документ».

Далее шли протоколы двух консультаций у постели М. В. Фрунзе и заключение об операции. В этом заключении, в частности, говорилось: «29 октября 1925 г. у тов. М. В. Фрунзе в больнице имени Боткина проведена операция проф. В. Н. Розановым при участии проф. И. Грекова, проф. А. Мартынова и доктора А. Д. Очкина… Операция, произведенная под общим наркозом, длилась 35 мин. По вскрытии брюшной полости… обнаружены… диффузное уплотнение привратника и небольшой рубец в начале 12-перстной кишки, по-видимому, на месте зажившей язвы… Больной трудно засыпал и оставался под наркозом один час 5 мин.».

Нелишне будет привести еще один документ – запись беседы с профессором Грековым, опубликованную в газете «Известия» 3 ноября и полную всякого рода противоречивых и туманных рассуждений.

«Последний консилиум был 23 октября, – заявил Греков. – Все подробности этого совещания были изложены тов. Фрунзе, и ему была предложена операция. Несмотря на то что возможность неблагоприятного исхода от тов. Фрунзе не скрывалась, он все-таки пожелал подвергнуться операции, так как считал свое состояние лишающим его возможности продолжать ответственную работу. Тов. Фрунзе просил только оперировать его по возможности скорее. После операции вызвала тревогу плохая деятельность сердца… К больному после операции, естественно, никого не допускали, но, когда тов. Фрунзе сообщили, что ему прислал записку тов. Сталин, он попросил записку эту прочесть и радостно улыбался… Операция относилась к разряду нетяжелых. Произведена она была по всем правилам хирургического искусства, и печальный исход ее представлялся бы совершенно необъяснимым, если не взвесить данных, полученных при операции и вскрытии. Ясно, что в организме… были особенности, которые и обусловили печальный исход». Далее говорилось о том, что революция и война ослабили организм Фрунзе. «Невольно возникает вопрос, – закончил свою беседу Греков, – можно ли было обойтись без операции? Все изменения, которые обнаружились при операции, говорят, несомненно, в пользу того, что тов. Фрунзе был без операции неизлечим и даже находился под угрозой неминуемой и возможно внезапной смерти».

Обстоятельства, связанные с неожиданной смертью М. В. Фрунзе после сравнительно несложной операции, а также крайне путаные объяснения врачей, проводивших эту операцию, вызвали недоумение в широких партийных кругах. Ива но во-воз не сен ские коммунисты (революционная деятельность Фрунзе была ранее тесно связана с Иваново-Вознесенском) требовали даже создать специальную комиссию для расследования причин его смерти. В середине ноября 1925 г. под председательством Н. И. Подвойского состоялось также заседание правления Общества старых большевиков по поводу смерти М. В. Фрунзе. На это заседание был вызван нарком здравоохранения Н. А. Семашко. Из доклада Семашко и его ответов на заданные вопросы выяснилось, что ни лечащий врач, ни проф. В. Н. Розанов не торопили с операцией и что многие участники консилиума не были достаточно компетентны. Все дело шло не через Наркомат здравоохранения, а через лечебную комиссию ЦК, во главе которой имелись люди, о которых Семашко отозвался весьма неодобрительно. Выяснилось также, что перед консилиумом В. Н. Розанова вызывали к себе Сталин и Зиновьев. От Семашко же стало известно, что уже во время операции от слишком большой дозы наркоза возникла угроза смерти Фрунзе на операционном столе. После смерти Фрунзе проф. Розанов был настолько потрясен, что не мог работать, и председатель Совнаркома СССР А. Рыков приезжал к нему, чтобы его успокоить и сообщить, что никто не возлагает на него ответственность за случившееся. Правление Общества старых большевиков после обсуждения этого вопроса в своем решении подчеркнуло безобразное отношение к старым большевикам; было условлено также довести это решение до сведения съезда партии.

На XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. вопрос о смерти Фрунзе не обсуждался. Однако в журнале «Новый мир» в № 5 за 1926 г. опубликована «Повесть непогашенной луны» писателя Б. Пильняка. В предисловии к ней говорилось: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых лиц». Однако в действительности речь шла в повести именно о смерти М. В. Фрунзе, причем Б. Пильняк обнаружил очень хорошее знание всех обстоятельств, связанных с операцией и смертью Фрунзе. Неудивительно, что весь тираж журнала с повестью Пильняка был немедленно конфискован. Случайно сохранилось лишь несколько номеров журнала, представляющих сегодня огромную библиографическую редкость. Уже в следующем номере «Нового мира» редакция признала, что публикация повести Пильняка была «явной и грубой ошибкой».

Историк А. Антонов-Овсеенко не сомневается в том, что смерть Фрунзе в результате операции являлась «политической акцией устранения», которая была организована Сталиным. Американский историк и советолог А. Улам в своей книге о Сталине решительно возражает против этого. Он считает, что все объяснялось крайне низким уровнем медицинского обслуживания в СССР в 1925 г. Улам напоминает, что еще при Ленине была введена практика вмешательства партийных властей в медицинские дела и многим партийным руководителям принудительно предписывался отдых или лечение. Так что решение Политбюро об операции Фрунзе не являлось каким-то необычным исключением из общего правила. Повесть Пильняка Улам считает несомненной клеветой, которую «Пильняк предпринял под влиянием кого-то, кто хотел ударить по Сталину. Примечательно, – писал он, – что для Пильняка и редактора в то время не было никаких последствий… То ли от презрения ко лжи, то ли из-за расчетливой сдержанности, а может быть, и от того и другого Сталин предпочел не реагировать на клевету, которая даже в демократическом обществе обеспечила бы достаточные основания для уголовного судебного преследования ее автора и издателя» [170] .

А. Улам, конечно, неправ, когда пишет о «презрении Сталина ко лжи». Медицинское обслуживание в СССР в 1925 г. было действительно организовано очень плохо, но не для самых высших руководителей страны. Когда речь шла об их здоровье, приглашали лучших врачей, в том числе врачей и консультантов из Германии. Политбюро старалось заботиться о здоровье членов ЦК ВКП(б), выписывая из-за рубежа хороших врачей, лекарства или направляя советских лидеров в лучшие клиники Швейцарии и Германии или на курорты западных стран. Но Политбюро никогда не настаивало на том или ином методе лечения, а тем более на проведении операций, так что в этом отношении дело Фрунзе было как раз исключением и притом весьма странным. Принять какие-либо меры против Пильняка или редактора журнала означало бы для Сталина только привлечь чрезмерное внимание к этому делу. О демократическом суде по поводу «клеветы» не могло быть и речи, ибо суд мог сделать достоянием гласности такие подробности лечения Фрунзе, о которых все хотели поскорее забыть. С Пильняком Сталин расправился позже. Как только начался «большой террор» 1937 – 1938 гг., он был арестован одним из первых и или погиб в заключении, или же был сразу расстрелян.

Выступая 3 ноября 1925 г. на похоронах М. В. Фрунзе, Сталин сказал: «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и так просто опускались в могилу» [171] . Разумеется, ни для народа, ни для партии этого не было нужно. Но это оказалось очень важным для Сталина, так как вместо Фрунзе на пост наркома по военным и морским делам был назначен К. Е. Ворошилов, который хотя и имел определенные заслуги перед партией и революцией, но не обладал ни в какой степени ни интеллектом, ни военными дарованиями, ни авторитетом Фрунзе, зато находился под очень сильным влиянием Сталина еще со времен боев под Царицыном.

Нельзя не отметить, что в конце 1987 г. популярный ли те ра тур но-худо жест венный и общественно-политический журнал «Знамя» опубликовал «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка. В редакционном предисловии говорится: «Причина общественного скандала, разразившегося летом 1926 г. вокруг повести, заключалась не только в том, что в ней с большой долей достоверности… была рассказана история болезни и внезапной смерти на операционном столе Михаила Васильевича Фрунзе (призванное опровергнуть это обстоятельство, предисловие автора скорее усиливало подозрения в “портретности”, нежели отводило их). Главной – и неназываемой – причиной резкой критики повести Б. Пильняка было то, что косвенного виновника случившейся трагедии автор увидел в фигуре “негорбящегося человека”, толкнувшего командарма против его воли на роковую операцию… Таким образом, писатель имел, по-видимому, основания для своей трактовки трагического события, случившегося в 1925 г. Основная мысль этой маленькой повести была направлена против политического интриганства, позднее вылившегося в массовые репрессии 1937 г., которые коснулись прежде всего старой ленинской гвардии большевиков. В том же году оборвалась и жизнь автора повести». С этими словами нельзя не согласиться.

В июле 1926 г. скоропостижно скончался, не дожив до 50 лет, Ф. Э. Дзержинский. Он тяжело переживал острую внутрипартийную борьбу. Дзержинский не разделял платформы Зиновьева и Каменева, но несколько раз решительно высказывался и против грубых методов Сталина, применяемых им в полемике. Партия, казалось Дзержинскому, шла к расколу, и связанные с этой перспективой переживания ускорили его кончину.

Смерть Дзержинского на короткое время объединила все группы в партии. По свидетельству М. П. Якубовича, участвовавшего в траурной церемонии прощания с «рыцарем революции», гроб с телом Дзержинского выносили на Красную площадь вместе Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков. Но это было, в сущности, последним актом партийного сплочения над гробом любимца партии и ее героя. Ибо именно летом 1926 г. внутрипартийная борьба в ВКП(б) разгорелась с новой силой и приняла особенно резкий оборот. Что касается должности председателя ОГПУ СССР, то на нее был назначен В. Р. Менжинский, один из виднейших соратников Дзержинского. При всех своих достоинствах Менжинский не мог, однако, заменить своего предшественника на столь ответственном посту. У Менжинского не было особенно большого авторитета и влияния в партии. В 1926 г. он не был даже членом ЦКВКП(б). К тому же Менжинский часто болел и поэтому мало занимался делами ОГПУ. Все большую и большую роль начинали играть заместители председателя ОГПУ, среди которых вскоре на первое место стал выдвигаться Г. Ягода, пользовавшийся покровительством Сталина. Таким образом и армия, и карательные органы партии и революции оказались к 1927 – 1928 гг. под контролем Сталина, что давало ему решающий перевес над другими членами Политбюро.

«ОБЪЕДИНЕННАЯ» ОППОЗИЦИЯ И БОРЬБА С НЕЙ В 1926 – 1927 гг.

В 1925 г. Троцкий и его не слишком многочисленные сторонники не принимали участия в той борьбе, которая развернулась между большинством ЦК и «новой» оппозицией. Хотя Зиновьев и Каменев атаковали Сталина и Бухарина в основном с левых позиций, повторяя нередко доводы, сходные с тезисами троцкистов, Троцкий рассматривал Зиновьева и Каменева скорее как «правое» крыло в партии и как своих личных врагов. Являясь членом Политбюро, Троцкий демонстративно держался в стороне от тех острых споров, которые все чаще и чаще еще с конца 1924 г. возникали между Сталиным и его сторонниками, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым – с другой. Иногда Троцкий приходил на заседание Политбюро с французским романом в руках и погружался в чтение, не обращая внимания на дискуссии. Однако, будучи политиком, он не мог слишком долго сохранять позицию стороннего наблюдателя.

В партийных и околопартийных кругах в начале 1925 г. стали распространяться слухи о неофициальной встрече Сталина с Троцким, предпринятой якобы по инициативе Сталина. Будто бы Сталин требовал от Троцкого каких-то уступок в обмен на прекращение кампании против троцкизма и предоставление Троцкому крупного поста в государстве. Мы не исключаем, что такая встреча могла состояться, несмотря на крайнюю взаимную антипатию Сталина и Троцкого. Троцкий не возражал против принятого в апреле 1925 г. решения о переименовании города Царицына в Сталинград. Как раз в это время американский публицист Макс Истман опубликовал книгу «После смерти Ленина», в которой привел не только весьма большие и точные выдержки из ленинского «Завещания», но и обрисовал ту борьбу, которая происходила внутри ЦК партии перед смертью и после смерти Ленина. Такую информацию М. Истман мог получить лишь от человека, достаточно близкого к Троцкому, которому американский публицист явно симпатизировал. Троцкий, однако, решительно отмежевался от Истмана и обвинил его в клевете на Ленина и большевистскую партию. Большое заявление Троцкого, в котором он писал откровенную неправду, было опубликовано в № 16 журнала «Большевик» за 1925 г. Во второй половине 1925 г. борьба с троцкизмом действительно пошла явно на убыль, что можно объяснить, впрочем, появлением «новой» оппозиции. На XIV съезде ВКП(б) Троцкий хотел даже выступить против Зиновьева и Каменева, но друзья отговорили его. Правда, когда дело дошло до голосования, делегаты съезда – сторонники Троцкого голосовали против платформы Зиновьева и Каменева. Сам Троцкий присутствовал на съезде лишь с правом совещательного голоса.

После XIV съезда Троцкий уже не мог оставаться вне борьбы. От своих ближайших сторонников он получал разные советы. Карл Радек – один из наиболее способных партийных публицистов – советовал Троцкому вступить в блок со Сталиным против Зиновьева и Каменева. Старый большевик Л. П. Серебряков, занимавший тогда видные посты в системе железнодорожного транспорта, рекомендовал Троцкому вступить в коалицию с Зиновьевым и Каменевым. С. Мрачковский – старый революционер, отличившийся на фронтах Гражданской войны, предупреждал Троцкого против обоих «блоков». Троцкий решил последовать совету Серебрякова, который совпадал и с его собственным мнением. «В конце концов, – писал позднее Троцкий, – такого рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что троцкисты были правы в борьбе против них с 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока, тем более что за их спиною стояли тысячи ленинградских рабочих-революционеров» [172] .

Еще до формального соглашения Зиновьев, Каменев и Троцкий и их сторонники стали поддерживать друг друга на заседаниях Политбюро и Центрального Комитета. Наконец, не без колебаний с обеих сторон, была организована тайная встреча Троцкого, Зиновьева и Каменева. Это была их первая встреча вне официальной обстановки с начала 1923 г. За первым свиданием последовали другие, которые происходили на домашних квартирах в Кремле или на квартире Радека.

Настойчивая инициатива в этих переговорах исходила от Зиновьева и Каменева. Они пытались разоблачить Сталина, но представляли его не слишком опасным противником и были полны оптимизма. Каменев и Зиновьев считали, что, как только партия узнает о соглашении между ними и Троцким, большинство партийцев сразу же встанет на их сторону. Каменев однажды даже воскликнул, обращаясь к Троцкому: «Как только вы появитесь на трибуне рука об руку с Зиновьевым, партия скажет: “Вот Центральный Комитет! Вот правительство!”» И Троцкий поддался на эти уговоры. Он готов был бороться за власть в блоке с Зиновьевым. Он не говорил теперь, что ему «невыносима» мысль о борьбе за власть. Правда, позднее он многократно уверял, что никогда не разделял иллюзий Зиновьева и Каменева. Но в этом можно усомниться, если проследить за всей историей их «объединенной» оппозиции. Принимая руководство оппозицией, Троцкий также надеялся на успех. Но только призывал своих союзников не надеяться на быстрый успех, не думать, как он писал позднее, что «победа упадет к нашим ногам, как зрелый плод. “Нам надо брать дальний прицел, – повторял я десятки раз Каменеву и Зиновьеву, – нужно готовиться к борьбе всерьез и надолго”. Сгоряча новые союзники храбро приняли эту формулу» [173] .

Первое совместное выступление троцкистов и зиновьевцев произошло на апрельском пленуме ЦК (6 – 9 апреля 1926 г.), когда они потребовали разработки планов более интенсивной индустриализации страны. Еще через три месяца «объединенная» оппозиция направила в ЦК и ЦКК пространный документ, в котором была изложена их критика основных аспектов советской действительности и деятельности партийного руководства. Содержание этого документа можно легко представить уже по заголовкам его основных разделов: «Бюрократизм и источники фракционности», «Причины роста бюрократизма», «Вопросы заработной платы», «Проблема индустриализации», «Политика в деревне», «Бюрократическая дегенерация пролетарского государства», «Бюрократическое перерождение партийного аппарата», «Бюрократизм и повседневная жизнь трудящихся», «Борьба за мир», «Коминтерн», «О фракционности», «За единство». Под этим документом стояли подписи Троцкого, Зиновьева, Каменева, Крупской, Бакаева, Лашевича, Муралова, Пятакова и др.

Естественно, что объединение двух группировок в партии сопровождалось взаимным отпущением грехов.

Каких только резких слов не говорили Зиновьев и Каменев в 1923 – 1924 гг. в адрес Троцкого и его платформы! Именно Зиновьев отбрасывал как «клевету» предупреждения Троцкого, касавшиеся бюрократизации и перерождения советского и партийного аппарата. Именно Каменев требовал в своих речах, чтобы партия «против мелкобуржуазного влияния Троцкого держала окопы в полном порядке». Даже организовав «новую» оппозицию, Зиновьев и Каменев обвиняли большинство ЦК в примиренчестве к троцкизму, называли политику ЦК «полутроцкистской». Совершенно иные речи стали звучать в речах лидеров оппозиции в 1926 г.

«Было такое печальное время, – говорил, например, Зиновьев на Президиуме ЦКК 26 июня 1926 г. – …Вместо того чтобы нам – двум группам настоящих пролетарских революционеров – объединиться вместе против сползающих Сталина и его друзей, мы в силу ряда неясностей в положении вещей в партии в течение пары лет били друг друга по головам, о чем весьма сожалеем и надеемся, что это никогда не повторится».

«Несомненно, что в “Уроках Октября”, – заявлял в свою очередь Троцкий, – я связывал оппортунистические сдвиги в политике с именами тт. Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри семерки и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным против тт. Зиновьева и Каменева» [174] .

Неожиданный союз Зиновьева, Каменева и Троцкого обещал новое обострение внутрипартийной борьбы. Но этот союз не увеличивал возможностей оппозиции. Если бы такой союз был заключен в 1923 или даже в 1924 г., то одолеть его Сталин, вероятнее всего, не смог бы. Однако теперь борьба оппозиции за власть в партии и в стране была обречена на неудачу. Правда, весной и в начале лета лидеры оппозиции развернули весьма активную работу, значительную часть которой проводили конспиративно. В десятки городов были направлены представители блока, чтобы ознакомить своих сторонников с платформой оппозиции. Они проводили на местах нелегальные собрания сторонников оппозиции, вербуя в свою фракцию новых членов. Одно из нелегальных собраний с соблюдением всех правил конспирации состоялось в лесу под Москвой. С докладом на нем выступил М. Лашевич.

Первое открытое столкновение оппозиции с большинством ЦК произошло на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в июле 1926 г., где от имени оппозиционного блока выступил Троцкий. Партия увидела Троцкого, Зиновьева и Каменева на одной трибуне, но мало кто воскликнул: «Вот оно, правительство!» Подавляющее большинство ЦК осудило оппозицию. Зиновьев был выведен из состава Политбюро; от оппозиционеров в нем остался один Троцкий.

Не имея возможности подробно анализировать в этой книге все детали и эпизоды внутрипартийной борьбы, мы не можем не отметить, что многие критические высказывания оппозиции, несомненно, были правильны. Так, например, далеко не мифом являлась пустившая глубокие корни бюрократизация как советского, так и партийного аппарата. Много справедливого было и в критике некоторых аспектов экономической политики. Хотя промышленное производство в 1925 – 1926 гг. увеличивалось очень быстрыми темпами (до 30 – 35% в год), однако именно в эти годы в народном хозяйстве страны наметились некоторые опасные диспропорции. Несмотря на рост промышленного производства, обострялся товарный голод, ибо еще быстрее возрастал платежеспособный спрос как в городе, так и в деревне. Недостаток товаров затруднял для крестьян продажу излишков зерна. Заметно сократился экспорт, прежде всего экспорт хлеба. Пришлось сократить и импортный план. Уменьшение закупок хлопка создало трудности для текстильной промышленности. Возрастало пассивное сальдо советской внешней торговли, а стало быть, и задолженность СССР иностранным фирмам. Чтобы поддержать доверие к СССР как торговому партнеру, был увеличен вывоз золота и т. д.

Совершенно справедливым было требование оппозиции осудить теорию «социал-фашизма» – это понятие использовалось тогда при оценке деятельности социал-демократии. Теория «социал-фашизма», к созданию которой причастен был не только Сталин, но и Зиновьев, компрометировала коммунистов в глазах левой социал-демократии, помогала ее правым лидерам и мешала единству действий рабочего класса против наступления фашизма.

Однако общая направленность политической платформы оппозиции была ошибочной, несмотря на многие верные замечания.

Оппозиция по-прежнему защищала тезис о невозможности построения социализма в такой отдельно взятой стране, как СССР, без государственной помощи западного пролетариата. Как говорилось в одном из заявлений оппозиционных теоретиков, «техническая отсталость нашей страны и вытекающий из нее низкий уровень производительности труда, разумеется, являются огромным препятствием на пути социалистического строительства. Благодаря этой отсталости переход к действительно социалистической организации производства (при которой рабочий из рабочей силы превращается в хозяина производства, а товарный характер производства уничтожается) без помощи передовых стран, без мировой социальной революции для нас невозможен» [175] .

Лидеры оппозиции в пылу полемики до крайности преувеличивали действительно существующие недостатки, что вызывало протест со стороны партийных кадров. То, что имелось как тенденция, выдавалось за уже начавшийся процесс; перерождение, затронувшее пока лишь часть партийного аппарата, преподносилось как перерождение едва ли не всего аппарата. Поэтому и лозунг оппозиции о необходимости «революции в партийном режиме» большинство в партии воспринимало как «левацкий». Курс партии оппозиция представляла как непрерывное отступление. На основании некоторого роста кулачества и нэповской буржуазии, вполне естественного при нэпе, оппозиция делала вывод, что Сталин, Рыков и Бухарин возрождают капитализм. Как утверждалось в одной из оппозиционных платформ, «в стране существуют две, исключающие друг друга основные позиции: одна – позиция пролетариата, строящего социализм; другая – позиция буржуазии, стремящейся повернуть развитие на капиталистические рельсы… Между этими двумя позициями – все ближе к последней – проходит сталинская линия, состоящая из коротких зигзагов влево и глубоких – вправо» [176] .

Неверным было и утверждение оппозиции, будто частный сектор более быстрыми темпами, чем общественный, осуществляет накопление. В явно демагогических целях оппозиция преувеличивала масштабы капиталистического развития в стране и связанные с этим опасности. В одном из ее программных документов говорилось: «На самом деле капитализм в деревне растет и абсолютно и относительно, растет с большой быстротой, и с каждым днем увеличивается зависимость Советского государства и его промышленности от сырьевых и экспортных ресурсов зажиточно-кулацкой части деревни. Развитие аграрного капитализма, подпирающего живучий городской капитализм, оказалось достаточным, чтобы пробудить сознание своей силы у всех буржуазных элементов страны, чувствующих к тому же за своей спиной огромные резервы мирового капитализма» [177] .

Советская промышленность стала действительно получать все больше и больше сырья и экспортных ресурсов из деревни, но это было выгодно не только зажиточной части деревни, но и всему обществу.

Неправильным было и утверждение оппозиции, что представители беспартийной и буржуазной интеллигенции, которых как специалистов привлекали к работе в советских органах экономического управления, якобы в большей мере контролируют промышленность и финансы страны, чем большевистская партия. Так, например, Зиновьев заявлял, что «полпреды» Устрялова (да и Милюкова) в Москве… направляют фактически работу в Наркомфине, Наркомземе, Госплане, больше направляют, чем мы с Калининым. На словах они только “подрабатывают”, эти сменовеховские профессора, а на деле они решают» [178] .

«Правящие круги, – говорил Троцкий, – все более врастают в верхние слои советско-нэповского общества. Создаются два слоя, два образа жизни, два рода привычек, два рода отношений или, если резкими словами сказать, создаются элементы бытового двоевластия, которое, при дальнейшем развитии, может превратиться в двоевластие политическое, а политическое двоевластие будет уже непосредственной угрозой диктатуре пролетариата… Нужно, чтобы пролетариат понял, что в известный исторический период при ложной политике и Советское государство может стать аппаратом, через который власть будет сдвинута с пролетарской базы и перейдет в руки буржуазии, которая затем окончательно отбросит советскую “подножку” и превратит свою власть в бонапартистскую» [179] .

Разумеется, никакого срастания верхов партии и государства с верхами нэповской буржуазии в 1926 г. не происходило. Поэтому угроза перехода власти в руки буржуазии или кулачества была ничтожна. Перерождение некоторых звеньев партии имело иной, гораздо более сложный характер. Справедливо критикуя политику снижения оптовых и розничных цен, проводимую в условиях товарного голода, некоторые лидеры оппозиции предлагали повысить цены на промтовары на 20 – 30%, что было также неправильно. Хотя небольшое повышение цен на наиболее дефицитные товары и являлось в тот период необходимым (на перепродаже этих товаров по более высоким ценам наживались частные торговцы), однако общее повышение цен на промышленные товары было бы нежелательно.

Экономическую программу оппозиции разрабатывал главным образом Е. Преображенский, которому со стороны большинства ЦК противостояли Бухарин и группа его учеников (А. Слепков, Д. Марецкий, А. Стецкий, В. Астров, П. Петровский, А. Айхенвальд, Д. Розит и некоторые другие).

Наиболее подробно Преображенский изложил свои теории в книге «Новая экономика», вышедшей в свет в 1926 г. Краткое изложение его взглядов содержится в специально написанном предисловии к этой книге, которое является ответом на статью Бухарина «К вопросу о закономерностях переходного периода». Е. Преображенский был, несомненно, опытным и знающим экономистом, и его исследования о путях индустриализации в экономически отсталой стране содержат много важных и ценных соображений. Вероятно, именно Преображенский ввел в советскую экономику понятие «социалистического накопления». Но Преображенский допускал вместе с тем ряд терминологических и принципиальных положений, с которыми было трудно согласиться. Не вызывало сомнений, например, что социалистическая индустриализация в сравнительно отсталой стране должна использовать не только те накопления, которые имеются в самом социалистическом секторе, но и часть прибавочного продукта, который образуется в других секторах экономики, например, в крестьянском хозяйстве. В более отдаленной перспективе развитие социалистической индустрии было выгодно и самим крестьянам, ибо это обещало в будущем перевод сельского хозяйства на научную и индустриальную основу и соответственно повышение жизненного уровня крестьянства. Важно было, однако, определить уровень такой перекачки средств из деревни в город и из частного хозяйства в хозяйство социалистическое.

По мнению Бухарина и его «школы», ни налоги на частное хозяйство, ни цены на продукцию социалистических предприятий не должны быть столь велики, чтобы мешать развитию частного сектора и индивидуальных крестьянских хозяйств. У крестьян нельзя уничтожать стимулы к расширению своего хозяйства, ибо его деградация приведет и к уменьшению возможностей финансирования за их счет социалистического накопления. Иными словами, должен развиваться не только социалистический сектор, но и, пусть более медленно, частный сектор, ибо расширенное воспроизводство в этом секторе выгодно всему обществу и дает дополнительные средства для ускоренного расширенного воспроизводства социалистического хозяйства. Определенное равновесие между этими секторами не мешает развитию социализма и будет сохраняться довольно долго.

Схема, которую развивал Преображенский, была иной. Он считал, что длительное сосуществование социалистической системы и частнотоварного производства невозможно. Не стесняясь в выражениях, Преображенский писал, что одна из этих систем неизбежно должна «пожирать» другую. Иначе говоря, или социалистическое производство полностью подчинит себе частное мелкобуржуазное производство, или частнокапиталистический сектор возьмет верх над социалистическим. Поэтому Преображенский выступал не просто за «перекачку» средств в социалистический сектор из других секторов, а за такую перекачку, которая вела бы к постепенному вытеснению всех несоциалистических секторов из экономической жизни, к их ликвидации. Он не стеснялся поэтому применять понятия «эксплуатация» и «экспроприация» и даже сравнивать перекачку средств из деревни в город с перекачкой средств из колоний капиталистических стран в метрополии. Использование пролетарским государством для нужд социалистического развития прибавочного продукта несоциалистических форм хозяйства Преображенский называл «первоначальным социалистическим накоплением», а «закон первоначального социалистического накопления» он считал основным законом советского хозяйства. Е. Преображенский писал: «Чем более экономически отсталой, мелкобуржуазной, крестьянской является та или иная страна, переходящая к социалистической организации производства, чем менее то наследство, которое получает в фонд своего социалистического накопления пролетариат данной страны в момент социальной революции, тем относительно больше социалистическое накопление будет вынуждено опираться на отчуждение части прибавочного продукта досоциалистических форм хозяйства» [180] .

«Такая страна, как СССР, должна будет пройти период первоначального накопления, очень щедро черпая из источников досоциалистических форм хозяйства» [181] .

«Задачи социалистического государства не в том, чтобы брать с мелкобуржуазных производителей меньше, чем брал капитализм, а в том, чтобы брать еще больше» [182] .

Сталин, впрочем, старался не вступать в экономические дискуссии с лидерами оппозиции, предоставив это Бухарину и его ученикам. Умело и ловко используя невыгодную для «объединенной» оппозиции ситуацию, Сталин обвинил в первую очередь лидеров оппозиции в беспринципности. Это обвинение было нетрудно обосновать, ссылаясь на недавние резкие взаимные нападки и отзывы лидеров оппозиции друг о друге. Кроме того, Сталин объединил все прошлые ошибки, которые, с точки зрения ортодоксального большевизма, совершили как Троцкий, так и Зиновьев с Каменевым. А это был довольно тяжелый политический балласт для любой оппозиции. Основной упор в борьбе Сталин перенес на проблему единства партии, он обвинил «объединенную» оппозицию в раздувании фракционной борьбы. Сталин уловил настроения не только партийного аппарата, но и партийных масс, которые устали от бесконечных дискуссий, да еще в условиях сравнительно трудного материального положения.

Практически уже к осени, то есть всего через несколько месяцев после создания «объединенной» оппозиции, стало очевидным, что она, не сумев увлечь за собой партийные массы, потерпела политическое поражение. Поняв это, лидеры оппозиции дали сигнал к отступлению. 16 октября 1926 г. они направили в ЦК ВКП(б) письмо с признанием части своих ошибок. В нем, в частности, говорилось:

«На XIV съезде и после него мы разошлись с большинством съезда по ряду принципиальных вопросов. Наши взгляды изложены в официальных документах и речах, произнесенных нами на съезде, на пленумах и в Политбюро. На почве этих взглядов мы стоим и теперь. Мы категорически отвергаем теорию и практику “свободы фракций и группировок”, признавая, что такая теория и практика противоречит основам партии. Решения партии о недопустимости фракционности мы считаем своей обязанностью проводить на деле.

Вместе с тем мы считаем своим долгом открыто признать перед партией, что в борьбе за свои взгляды мы и наши единомышленники в ряде случаев после XIV съезда допустили шаги, являвшиеся нарушением партдисциплины и выходящие за установленные партией рамки идейной борьбы внутри партии на путь фракционности. Считая эти шаги безусловно ошибочными, мы заявляем, что решительно отказываемся от фракционных методов защиты наших взглядов ввиду опасности этих методов для единства партии и призываем к тому же всех товарищей, разделяющих наши взгляды. Мы призываем к немедленному роспуску всех фракционных группировок, образовавшихся вокруг взглядов оппозиции» [183] .

Добившись победы над оппозицией, Сталин торопился закрепить ее организационно. На состоявшемся 23 – 26 октября объединенном пленуме ЦК и ЦКК было принято решение об исключении Троцкого из состава Политбюро, а Каменева – из кандидатов в члены Политбюро.

Хотя в заявлении оппозиции от 16 октября говорилось о прекращении всякой фракционной деятельности, она не смогла удержаться от ее возобновления. Весной 1927 г. возникли новые серьезные трудности в экономическом положении страны. Обострилась международная обстановка. Англия разорвала дипломатические и торговые отношения с СССР. Революционное движение в Китае, на которое Коминтерн возлагал столь большие надежды, потерпело поражение. Глава гоминьдана Чан Кайши отказался от союза с Коммунистической партией Китая и совершил контрреволюционный переворот. Оппозиция сочла сложившуюся обстановку благоприятной для себя и решила вновь открыто выступить против руководства ВКП(б).

В мае 1927 г. Троцкий, Зиновьев и более 80 их сторонников направили большое письмо в ЦК ВКП(б), требуя созвать закрытый пленум ЦК для обсуждения провала революционного коммунистического движения в Китае. В письме содержалась критика ряда аспектов как внешней, так и внутренней политики сталинского руководства. Одновременно по всей стране стали восстанавливаться группы сторонников оппозиции и распространялись различные письма, статьи и материалы с критикой политики Политбюро. Среди этих материалов была и большая статья Троцкого о проблемах китайской революции. Этим же проблемам была посвящена и большая речь Троцкого в конце мая 1927 г. на 8-м пленуме ИККИ. Однако обвинения Троцкого были отвергнуты руководством Коминтерна.

Своеобразной демонстрацией стали проводы И. Смилги, видного деятеля партии и одного из политических единомышленников Троцкого. Смилга был назначен на второстепенный пост на Дальнем Востоке, что считалось почетной ссылкой для лидеров оппозиции (еще ранее Л. Каменев был назначен послом СССР в Италии, а X. Раковский – во Франции). На Ярославский вокзал проводить Смилгу пришли тысячи его друзей и сторонников оппозиции. Возник стихийный митинг, на котором Троцкий и Зиновьев выступили с речами. И хотя Троцкий в своем выступлении старался избегать острых тем и даже призывал всех членов партии объединиться вокруг ЦК партии в условиях напряженной международной обстановки, Сталин и Политбюро расценили манифестацию на Ярославском вокзале как фракционное выступление и нарушение обещаний, содержавшихся в письме оппозиции от 16 октября 1926 г.

Однако и сам Троцкий уже хотел вновь помериться силами с Политбюро. Ему казалось, что настроение в партии изменилось в его пользу. Об этом ему твердили и приходившие к нему десятки участников оппозиции. И Троцкий решил возобновить фракционную политическую деятельность. Эту деятельность он осуществлял с большим размахом, и она привлекла большее число участников, чем осенью 1926 г. Фракционные группы в различных городах страны имели свое руководство, свою дисциплину, собирали членские взносы. Свои материалы оппозиция тайно печатала в государственных типографиях, для этих же целей была создана и в Москве небольшая нелегальная типография. Троцкий не только знал об этом, но и одобрял использование дореволюционных форм партийной конспирации. Оценивая эти события через несколько лет, он писал:

«Уже очень скоро обнаружилось, что как фракция мы действительно стали сильнее, то есть идейно сплоченнее и многочисленнее. Но пуповина, нас связывающая с властью, оказалась рассечена мечом Чан Кайши. Его вконец скомпрометированному русскому союзнику Сталину оставалось только дополнить шанхайский разгром рабочих организационным разгромом оппозиции. Ядро оппозиции составляла группа старых революционеров. Но мы были уже не одни. Вокруг нас группировались сотни и тысячи революционеров нового поколения, которое впервые было пробуждено к политической жизни Октябрьской революцией… Партия все более чувствовала себя на историческом перекрестке… В партии пробудилось стремление услышать оппозицию. Этого нельзя было достигнуть иначе как на нелегальном пути. В разных концах Москвы и Ленинграда происходили тайные собрания рабочих, работниц, студентов, собиравшихся в числе от 20 до 100 и 200 человек, и для того, чтобы выслушать одного из представителей оппозиции. В течение дня я посещал два-три, иногда четыре таких собрания. Они происходили обычно на рабочих квартирах» [184] .

Троцкий в данном случае явно преувеличивает масштабы влияния оппозиции среди рядовых членов партии. Тем более он преувеличивает степень «скомпрометированности» Сталина в результате китайских событий. К тому же большинство нелегальных собраний и материалов оппозиции отнюдь не оставалось тайной для Сталина и его ближайшего окружения. Он крайне внимательно следил за деятельностью лидеров оппозиции. Там, где информация, поступавшая к нему по партийным каналам, была недостаточна, Сталин без колебаний использовал органы ГПУ, и их новый руководитель Менжинский обычно шел ему навстречу. Сталина также не устраивало перемирие с Троцким. Сознавая свое превосходство и являясь хозяином положения, он стремился полностью разгромить своих политических соперников и установить свой полный контроль над партией. Призывая оппозицию к искренности и осуждая ее за лицемерие, Сталин уже тогда сам лицемерил и обманывал партию, скрывая даже от близких ему людей свои истинные цели. Одним из поводов для разгрома оппозиции стало раскрытие органами ГПУ ее нелегальной типографии. Работники типографии, а также руководивший ее работой Мрачковский были арестованы. Один из арестованных, в прошлом белогвардейский офицер, был тайным сотрудником ГПУ, что позднее признавал и сам Менжинский. Дело о подпольной типографии и «белогвардейском офицере» было максимально использовано для компрометации Троцкого и оппозиции. Состоявшийся в конце октября 1927 г. пленум ЦК и ЦКК принял решение исключить Троцкого и Зиновьева из членов ЦК, сохранив, однако, их членство в партии.

В «Правде» 2 ноября 1927 г. была опубликована речь Троцкого на октябрьском пленуме – его последняя политическая речь на заседании ЦК ВКП(б). Она достаточно ясно показывает всю нереалистичность платформы «левой» оппозиции и лично Троцкого. Такая платформа, в крайне острой форме и с элементами демагогии, не могла иметь успех не только у руководителей, но и у большинства членов правящей партии. Вместе с тем тяжелое впечатление производит и грубость оппонентов Троцкого, таких, как Петровский, Скрыпник, Уншлихт, Ворошилов, Голощекин, Чубарь, Ломов, Калинин и др. Речь Троцкого сопровождалась непрерывными яростными выкриками этих людей. В стенограмме приводятся и такие возгласы, как «хвастун», «болтун», «предатель», «долой гада», «долой ренегата», «шпана ты этакая», «ложь», «клевета», «гнусность», «могильщик революции» и т. п. В конце речи стенографист записывает: «Свист, все нарастающий шум, ничего не слышно, звонок председателя, свистки, голоса “долой с трибуны”, председатель объявляет перерыв. Товарищ Троцкий все время читает, но нельзя разобрать ни одного слова. Члены пленума встают с мест и начинают расходиться».

Под крики «долой», «вон» покинул трибуну пленума и Зиновьев, так и не закончив своей речи.

В ответ на решение об исключении Троцкого, Зиновьева и Каменева из состава ЦК оппозиция предприняла попытку провести свою демонстрацию в честь 10-летия Октябрьской революции. Эта демонстрация оказалась, однако, демонстрацией не столько силы, сколько слабости. Рабочие в ней почти не участвовали, преобладала студенческая молодежь, служащие некоторых учреждений. Демонстранты несли лозунги: «Выполним завещание Ленина!», «Ударим по правым, по кулаку, по нэпману, по бюрократу!», «Долой Сталина!», «Долой термидор!», «Да здравствует Троцкий!», «Против оппортунизма и раскола – за единство ленинской партии!», «Да здравствуют вожди мировой революции Зиновьев и Троцкий!». Многие участники демонстрации пели песню, содержащую слова: «Да здравствует Троцкий – вождь Красной Армии!».

Во время демонстрации лидеры оппозиции, стоя на балконе одного из домов на углу Воздвиженки и Моховой улицы, произносили речи. По сравнению с официальной праздничной демонстрацией трудящихся Москвы оппозиционная демонстрация производила жалкое впечатление. Ее быстро разогнали созданные для этого рабочие дружины и подразделения милиции. Здесь же, на улице, были произведены и первые аресты. У демонстрантов вырывали из рук лозунги, портреты Троцкого и рвали их на части. При этом многих студентов избили. Еще более неудачной была попытка организовать оппозиционную манифестацию в Ленинграде. Зиновьев, явно переоценивший свое влияние в этом городе, едва не был избит во время праздничного шествия.

14 ноября 1927 г. за организацию оппозиционной демонстрации пленум ЦК и ЦКК исключил Троцкого и Зиновьева из партии. Из ЦК и ЦКК были исключены еще остававшиеся в их составе активные деятели оппозиции. Какая-либо открытая дискуссия с оппозицией перед намеченным на декабрь XV съездом ВКП(б) была запрещена. Сотни деятелей оппозиции исключали из партии в Ленинграде и в других городах.

Исключение из партии Троцкого явилось одной из причин самоубийства видного советского дипломата А. А. Иоффе, страдавшего к тому же рядом тяжелых заболеваний. Он был крупным партийным деятелем, имевшим большие заслуги, в частности, сыгравшим значительную роль при заключении мирного договора в Брест-Литовске. Поэтому ему были устроены официальные похороны. Присутствовавший на них Якубович рассказывает в своих воспоминаниях: «Когда гроб с телом Иоффе стоял в ожидании выноса на Новодевичье кладбище в здании Наркоминдела на Б. Лубянке, вокруг этого здания огромная толпа заполнила все улицы и затормозила на них движение. С трудом пробирался сквозь эту толпу Троцкий в сопровождении К. Радека и Муралова… В числе провожавших гроб шла, между прочим, Н. Аллилуева – жена Сталина. Провожало много народу – главным образом троцкистски настроенная молодежь – комсомольцы, студенты. Было немало бывших военных и военно-политических работников, работавших в прошлом под руководством Троцкого. Провожавшие запели военные песни эпохи Гражданской войны, упоминавшие имя Троцкого. На кладбище после официальной надгробной речи от имени ЦК партии, произнесенной Чичериным, говорили Троцкий, Зиновьев и Каменев. Речь Троцкого содержала в себе главным образом призыв к восстановлению партийного единства… в ней не было никаких резких выпадов, имя Сталина в ней вовсе не упоминалось. Зато Зиновьев говорил в запальчивом агрессивном тоне, говорил о преступлениях Сталина, предающего интересы партии, попирающего права ее членов, фальсифицирующего волю партии. Когда после окончания траурного митинга участники его выходили из ворот Новодевичьего монастыря, невдалеке стояла в строю воинская часть, вероятно, присланная для того, чтобы произвести оружейный салют. Из окружения Троцкого выделился один молодой человек, подбежал к воинскому строю и закричал: “Товарищи красноармейцы! Кричите «ура» вождю Красной Армии товарищу Троцкому!” Наступила критическая минута. Никто в строю не шелохнулся. Царила мертвая ненарушенная тишина. Л. Д. Троцкий стоял в нескольких десятках шагов – тоже молча – и смотрел в землю. Потом повернулся и пошел к автомобилю. За ним последовали Зиновьев и Каменев. Для свидетелей этой сцены должно было стать ясным, что дело Троцкого проиграно безнадежно. Новое поколение красноармейцев не знало его, не участвовало в Гражданской войне, было воспитано в новом духе. Для них имя Троцкого говорило очень мало или не говорило ничего. Состав похоронной демонстрации тоже наводил на размышления. Рабочих в ней не было. Пролетарской опоры за “объединенной” оппозицией не находилось».

В декабре состоялся XV съезд ВКП(б). На съезде было подтверждено исключение Троцкого и Зиновьева из партии. Одновременно съезд постановил исключить из партии 75 активных деятелей оппозиции, в том числе Каменева, Пятакова, Радека, Раковского, Сафарова, Смилгу, И. Смирнова, Лашевича и др. Съезд предложил также партийным организациям «очистить свои ряды от всех явно неисправимых элементов троцкистской оппозиции». Съезд партии завершил организационный разгром оппозиции. На нем царила атмосфера нетерпимости, выступления отдельных представителей оппозиции грубо прерывались, отовсюду раздавались резкие и оскорбительные выкрики. Многие делегаты съезда требовали принять еще более жесткие меры против сторонников оппозиции и ограничить всякие дискуссии в партии. Раздавались призывы еще более ужесточить партийный режим. Делегат из Челябинска К. Рындин говорил: «Нельзя давать никакой веры этим обманщикам партии, никакой веры их обещаниям… Довольно издеваться над партией, партия и пролетариат этого не потерпят. Мы хотим работать, нам некогда заниматься дрязгами, создавать комиссии по поводу всяких разборов. Мы хотим работать, а мешающих работать – вон из партии». Член ЦК Ф. Голощекин заявлял: «Товарищи, мне кажется, что нам нужно взять более твердую линию, нам нужно освободить партию от оппозиционной болтовни… Надо установить жесткий режим в партии, надо установить жесткий режим в советской работе. Мы, товарищи, на этом срежемся, если будем миндальничать с оппозицией».

А председатель Совнаркома А. Рыков даже сказал:

«По обстановке, которую оппозиция пыталась создать, сидят в тюрьмах очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить (голоса “Правильно!”)».

Делегат из Москвы Г. Михайловский, искажая исторические факты, высказался вообще против дискуссий в партии.

Уже на съезде партии некоторые видные деятели зиновьевской оппозиции заявили о своем отказе от оппозиционной деятельности и просили вернуть их в партию. Съезд принял решение рассматривать такие заявления лишь в индивидуальном порядке и принимать по ним решения только через шесть месяцев после подачи заявления.

После XV съезда Каменев, Бакаев, Евдокимов и некоторые другие «зиновьевцы» заявили, что подчиняются решениям съезда. Вскоре капитулировал и Зиновьев. В середине 1928 г. Зиновьев, Каменев и многие их сторонники были восстановлены в рядах партии, и им были предоставлены должности в советском и хозяйственном аппарате. Что касается активных троцкистов, то они намеревались продолжать борьбу со «сталинской фракцией». ЦК партии решил поэтому расширить репрессии против троцкистов. Почти все троцкисты, не подавшие письменного заявления об осуждении своих взглядов, были арестованы, помещены в политизолятор (так называемые тюрьмы для коммунистов) или сосланы в отдаленные районы страны. Одним из первых было решение о высылке Троцкого. Его уведомили об этом за четыре дня. Для проводов Троцкого на вокзал явилось множество его сторонников: было очевидно, что он еще популярен. По свидетельству М. А. Солнцевой, некоторые провожающие ложились на рельсы. Отъезд Троцкого был отложен на 18 января. Однако 17 января на квартиру Троцкого пришли работники ГПУ и аппарата ЦК и потребовали его немедленного отъезда. Троцкий отказался, но его силой вынесли на руках и затолкали в стоявшую у подъезда машину. Затем его отвезли на Ярославский вокзал и посадили в поезд, отправлявшийся в Казахстан. Сын Троцкого Седов стал кричать, обращаясь к железнодорожникам: «Смотрите, они увозят Троцкого!» Но никто не вмешивался, и поезд отошел от перрона.

В течение года Троцкий вместе с семьей жил в Алма-Ате. Он продолжал поддерживать легальную и нелегальную связь со своими сторонниками, вел обширную переписку. Он был настроен еще весьма оптимистически. В письме, направленном им в Политбюро и распространявшемся в списках среди ссыльных троцкистов, говорилось:

«Неизлечимая слабость аппаратной реакции при ее внешнем могуществе состоит в том, что она не ведает, что творит. Она выполняет заказ враждебных классов. Не может быть большего исторического проклятия для фракции, вышедшей из революции и подрывающей ее.

Величайшая историческая сила оппозиции, при ее внешней слабости в настоящий момент, состоит в том, что она держит руку на пульсе мирового исторического процесса, ясно видит динамику классовых сил, предвидит завтрашний день и сознательно подготовляет его» [185] .

Однако письма Троцкого своим сторонникам не подтверждали того, что он «ясно видит динамику классовых сил». Когда в партии обнаружился «правый» уклон, Троцкий выступил вначале за союз с «центром» (то есть со Сталиным) против «правых», которых он считал более опасными, чем группу Сталина. Однако очень скоро Троцкий стал добиваться установления нелегальных контактов с группой Бухарина против Сталина. Некоторое время Троцкий опасался установления под давлением крестьянства военной диктатуры во главе с Ворошиловым и Буденным против Сталина. В этом случае он предлагал своим сторонникам поддерживать Сталина против Буденного и Ворошилова.

В 1929 г. было решено выслать Троцкого за границу. В феврале того же года его с семьей тайно привезли в Одессу и здесь на пароходе «Ильич» отправили за пределы СССР. По договоренности с Турцией, у которой в те годы были хорошие отношения с СССР, Троцкому было предложено поселиться на острове Прикипо (Принцевы острова) в Мраморном море. Здесь он провел более четырех лет, занимаясь главным образом литературной деятельностью. Кроме нескольких книг и множества статей, которые издавались на Западе, Троцкий написал и большую часть материалов созданного им «Бюллетеня оппозиции». Он был все еще полон надежд на успех своего движения. На пороге 1930 г. он писал:

«12-я годовщина Октябрьской революции застигает… Советскую республику… среди величайших трудностей и противоречий… 13-й год будет годом обострения противоречий. Обессиленная и придушенная партия может оказаться застигнутой врасплох… Центристский аппарат покажет, что он аппарат и – ничего более. Пролетарскому ядру понадобится руководство. Его сможет дать только закаленная в борьбе коммунистическая левая» [186] .

И через несколько месяцев Троцкий продолжал утверждать, что «левая» оппозиция якобы укрепляется и расширяет свои ряды. Он писал: «“Левая” оппозиция, вопреки лживым сообщениям официозной печати, идейно крепнет и численно растет во всем мире. Она сделала крупнейшие успехи за последний год» [187] .

Это были иллюзии, которые очень скоро стали рассеиваться. Высылка Троцкого из СССР, политика суровых репрессий против оппозиционеров, начавшаяся борьба с «правым» уклоном, проведение все более жесткой антикулацкой и антинэповской политики, ускорение индустриализации и начало сплошной коллективизации, означавшие явный поворот Сталина «влево», – все это вызвало быстрый распад троцкистской оппозиции. У большинства видных оппозиционеров воля к борьбе со Сталиным была сломлена, под разными предлогами они стали переходить на его сторону.

«Сталинисты, – писал Радек в одном из своих писем, – оказались достойнее, чем думала оппозиция». Радек и Преображенский решительно отмежевались от теории «перманентной революции», которую они ранее поддерживали. Они должны были отмежеваться и от Троцкого. В своем обращении «Ко всем товарищам по оппозиции» Е. Преображенский писал, что оппозицию привело к поражению именно торжество ее идей. «Сталин осуществил левый курс иначе, чем представляла оппозиция, которая добивалась индустриализации и коллективизации при пролетарской демократии. Но все же Сталин осуществил требования оппозиции… Наша обязанность сейчас подойти ближе к партии и вернуться, чтобы сдержать недовольство, которое может быть вызвано в крестьянской стране политикой социалистического накопления и борьбой против аграрного капитализма… Мы должны нести ответственность за дела, против которых мы предостерегали, и подчиниться методам, с которыми мы не можем согласиться. Если нас восстановят, каждый из нас должен получить партбилет, как берут тяжелый крест, но для тех, кто хочет эффективно служить делу социализма, не остается ничего иного, как взять крест».

Возвращаясь из ссылки в Москву под конвоем, К. Радек на одной из станций обратился к группе ссыльных троцкистов, призывая их к капитуляции перед ЦК. Он говорил о тяжелом положении в стране, о недостатке хлеба, о недовольстве рабочих и угрозе крестьянских восстаний. В такой обстановке оппозиция, по словам Радека, должна признать свою неправоту и объединиться с партией. «Мы сами привели себя в изгнание и в тюрьму… Я порвал с Троцким, мы теперь политические враги». Вскоре от Троцкого отошли И. Т. Смилга, Л. П. Серебряков и И. Н. Смирнов.

Дольше других сопротивлялся X. Г. Раковский. «Те, кто заключил мир со Сталиным, – писал он, – выполнившим экономическую часть программы оппозиции, в надежде, что он выполнит и политическую, поступают, как реформисты в старину, удовлетворяющиеся частичными уступками… Партийное руководство, выжимающее покаяние в мнимых ошибках, не достойно уважения, как и католическая церковь, когда она требует раскаяния атеистов, находящихся на смертном одре. Оппозиция, меняющая свои убеждения за одну ночь, заслуживает полного презрения» [188] .

Однако в конце 1929 г. X. Раковский и его группа (Сосновский, Муралов, Мдивани и др.) направили «Открытое письмо Центральному Комитету», в котором, хотя и критиковали политику Сталина и требовали возвращения Троцкого в СССР, вместе с тем призывали и к примирению. Вскоре большинство членов этой группы полностью капитулировали и возвратились в Москву, где многие из них заняли места и должности, которые до этого занимали участники бухаринской оппозиции.

В 1932 г. Зиновьев и Каменев были вновь исключены из партии за «связь с группой Рютина». Они были даже арестованы и помещены в политизолятор. Но после очередного «раскаяния» Зиновьев и Каменев были освобождены и восстановлены в партии.

Фактически из всех лидеров «объединенной» оппозиции попытался продолжить борьбу со Сталиным из-за границы только один Троцкий. Он вел громадную переписку со своими сторонниками в других странах, стараясь создать троцкистские фракции или группы. Он пытался наладить доставку троцкистской литературы и «Бюллетеня оппозиции» в СССР. Однако даже тайных сторонников в СССР у него почти не осталось. Субъективно Троцкий и теперь оставался революционером, а не «фашиствующим контрреволюционером», как об этом заявлял Сталин. Однако из-за своего догматизма, недостатка информации и тенденциозности Троцкий не смог понять и в должной мере оценить те сложные процессы, которые происходили в 30-е гг. в СССР и в мировом коммунистическом движении. В результате он не сумел сформулировать никакой альтернативной марксистской программы. Он даже не смог правильно разобраться в причинах своего поражения. Так, например, через несколько лет после высылки из СССР он писал:

«Почему победил Сталин?.. Историк Советского Союза не сможет не прийти к выводу, что политика правящей бюрократии в больших вопросах представляла ряд противоречивых зигзагов… На основании неопровержимых фактов и документов историк должен будет заключить, что так называемая “левая” оппозиция давала несравненно более правильный анализ происходящих в стране процессов и гораздо вернее предвидела их дальнейшее развитие.

Этому утверждению противоречит, на первый взгляд, тот простой факт, что побеждала неизменно фракция, не умевшая будто бы далеко заглядывать вперед, тогда как более проницательная группировка терпела поражение за поражением. Такого рода возражения, напрашивающиеся сами собой, убедительны, однако, лишь для того, кто мыслит рационалистически и в политике видит лишь логический спор или шахматную партию. Между тем политическая борьба есть по самой сути своей борьба интересов и сил, а не аргументов. Качества руководства отнюдь не безразличны, конечно, для исхода столкновения, но это не единственный фактор и в последнем счете не решающий. К тому же не каждый из борющихся лагерей требует руководителей по образу и подобию своему…

Достаточно известно, что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию назад, к исходному пункту, но всегда отнимала у народа львиную долю его завоеваний. Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции; наоборот, на первое место выдвигались люди второго плана в союзе со вчерашними врагами революции. Под драматическими дуэлями “корифеев” на открытой политической сцене происходили сдвиги в отношениях между классами и, что не менее важно, глубочайшие изменения в психологии вчера еще революционных масс…

Так (и в России) после беспримерного напряжения сил, надежд и иллюзий наступил длительный период усталости, упадка и глубокого разочарования в результатах переворота. Отлив “плебейской гордости” открывал место приливу малодушия и карьеризма. На этой волне поднялся новый командующий слой… Внутренняя реакция в пролетариате вызвала чрезвычайный прилив надежд и уверенности в мелкобуржуазных слоях города и деревни, пробужденных нэпом к новой жизни и все смелее поднимавших голову. Молодая бюрократия, возникшая первоначально в качестве агентуры пролетариата, начинала чувствовать себя теперь третейским судьей между классами. Самостоятельность ее возрастала с каждым месяцем…

Под знаменем большевиков-ленинцев сплотились, правда, десятки тысяч революционных борцов. Передовые рабочие относились к оппозиции с несомненной симпатией. Но симпатия эта оставалась пассивной: веры в то, что при помощи новой борьбы можно серьезно изменить положение, у масс уже не было. Между тем… пропаганда покоя тесно сплачивала аппаратчиков, военных и штатских и находила несомненный отклик у усталых рабочих и крестьянских масс. Может быть, оппозиция и впрямь готова жертвовать интересами СССР во имя идей “перманентной революции”, спрашивали они себя… Оппозиция осталась изолированной. Бюрократия ковала железо, пока горячо. Эксплуатируя растерянность и пассивность трудящихся, противопоставляя их наиболее отсталые слои передовым, опираясь все смелее на кулака и особенно мелкобуржуазного союзника, бюрократия в течение нескольких лет разгромила революционный авангард пролетариата.

Было бы наивностью думать, что неведомый массам Сталин вышел внезапно из-за кулис во всеоружии законченного стратегического плана. Нет, прежде чем он нашел свою дорогу, бюрократия нащупала его самого. Сталин приносил ей все нужные гарантии: престиж старого большевика, крепкий характер, узкий кругозор и неразрывную связь с аппаратом, как единственным источником собственного влияния… Второстепенная фигура перед лицом масс и событий революции, Сталин обнаружил себя как бесспорный вождь термидорианской бюрократии, как первый в ее среде» [189] .

Пытаясь подкрепить свою аргументацию, Троцкий приводит слова, якобы сказанные в 1926 г. Н. К. Крупской в кругу «левых» оппозиционеров, которым она до начала 1927 г. продолжала сочувствовать: «Будь Ильич жив, он, наверное, уже сидел бы в тюрьме» [190] . Уж если Ленин не смог бы победить Сталина и его аппарат, то поражение Троцкого было неизбежным.

Приведенное выше пространное рассуждение Троцкого содержит ряд верных мыслей, но в целом с ним трудно согласиться. «Политика есть искусство возможного» – этот афоризм верно схватывает сущность умелой политики. Если «левая» оппозиция давала, по утверждению Троцкого, более правильный анализ происходивших в стране процессов и гораздо вернее предвидела их дальнейшее развитие, то почему она не проводила свою политику с учетом верных анализов и прогнозов? Если рабочий класс и крестьянство были крайне утомлены после многолетнего беспримерного напряжения, то разве не было более правильным дать им спокойно поработать на своих полях и заводах, помочь им одеть, обуть и накормить свои семьи, а не звать их к новым жертвам и новому напряжению? Ленин ведь тоже успел увидеть усталость, разочарование и упадок рабочего класса и недовольство крестьянства. Из этого «правильного анализа» и родился нэп, которому противоречили лозунги Троцкого.

Троцкий утверждал, что под знаменем его оппозиции сплотились десятки тысяч большевиков-ленинцев. Но он признал, что симпатии рабочих к оппозиции оставались пассивными, что рабочие не поддержали ее лозунгов. Но разве Ленин не повторял многократно, что большевики смогут удержаться у власти только в том случае, если они будут знать настроения и пожелания миллионных масс и выражать их в своей политике? Можно с уверенностью сказать, что если бы Ленин был жив в 1926 – 1927 гг., то он продолжал бы разрабатывать и совершенствовать политику нэпа и решительно бороться против бюрократизма. В экономической области он, несомненно, не поддержал бы лозунгов Троцкого, Зиновьева и Преображенского. Но эти лозунги, как мы увидим, скоро активно поддержал Сталин.

Советский историк Ю. Голосов в своей неопубликованной работе по истории партии писал:

«В состав [“левой”] оппозиции входили многие старые революционеры, герои Гражданской войны. Они были искренне убеждены, что борются за идеалы революции. Основной огонь оппозиция сосредоточила на критике Сталина, обвиняя его во всех смертных грехах. Конечно, если смотреть на эту критику сквозь призму преступлений, которые Сталин совершил позднее, она кажется справедливой. Однако, подходя к оценке Сталина исторически, следует признать, что обвинения в его адрес были чрезмерными и во многом несправедливыми. Побочным эффектом этих обвинений было еще большее сплочение партийного аппарата вокруг Сталина. Другие руководители партии не могли не выступить в защиту своего генсека, так как таким образом они защищали политику партии, которую они вместе с ним намечали и проводили».

Н. Валентинов (Вольский) также свидетельствовал:

«Мне, как и многим другим, были противны до отвращения применявшиеся Политбюро приемы в борьбе с оппозицией; в частности, дикие разгоны собраний оппозиционеров и их обструкция специально для этого подбираемыми ревущими командами. Но оппозиция погибла не от этого. За исключением очень небольших групп, у нее не было поддержки в стране. В самом деле, на симпатии каких классов она могла рассчитывать? Разумеется, не крестьянства, так как требовала нажима на деревню… Не было у нее поддержки и со стороны “бюрократов”, беспартийной интеллигенции, специалистов, инженеров, техников, считавших вредной и демагогической социально-экономическую программу оппозиции, чувствовавших, что за нею стоит какое-то возвращение к “военному коммунизму”… С равнодушием относилась к оппозиции подавляющая часть рабочих двух главных политических центров – Москвы и Ленинграда. Зиновьев жестоко ошибался, предполагая, что в Ленинграде… рабочие по первому же его зову станут за него. Рабочая масса в то время, сытая и как никогда еще так хорошо не питавшаяся, жившая лучше, чем в царское время, пользовавшаяся рядом привилегий, шла за правительством, не обнаруживая вкуса к авантюрам, перетасовкам, революциям» [191] .

Конечно, рабочие не предполагали, что их сытой жизни скоро придет конец, что страна будет ввергнута в новые потрясения и испытания и что все это будет результатом нового поворота в политике Сталина и его ближайшего окружения.

Как указывалось выше, «объединенная» оппозиция потерпела полное и идейное, и организационное поражение на XV съезде ВКП(б). Для того чтобы развязать себе руки на новом этапе борьбы за власть, Сталин на первом же пленуме ЦК после съезда предложил свою отставку: «Я думаю, – сказал он, – что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на этом посту (то есть на посту генсека), как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие против оппозиции… Но теперь эти условия отпали… Сейчас оппозиция не только разбита, но и исключена из партии. А между тем у нас имеется указание Ленина, которое, по-моему, надо провести в жизнь. Поэтому прошу пленум освободить меня от поста генерального секретаря. Уверяю вас, товарищи, что партия от этого только выиграет».

По настоянию Сталина это предложение было поставлено на голосование и отклонено практически единогласно (при одном воздержавшемся). Сталин немедленно воспользовался полученными им особыми полномочиями.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О Н. И. БУХАРИНЕ

Не успели прекратиться острые столкновения с «левой» оппозицией, как началась борьба с «правым» уклоном. В ходе ее ярлык «правого» уклониста был навешен на многих старейших и известных руководителей партии. Однако ведущей фигурой и основным теоретиком новой группы оппонентов Сталина был, бесспорно, Николай Иванович Бухарин.

Н. И. Бухарин родился в Москве 27 сентября (9 октября) 1888 г. Его родители были учителями начальной школы и, как вспоминал позднее сам Бухарин, воспитывали его «в обычном интеллигентском духе». С детства он очень много читал, увлекался естествознанием, рисованием, в чем обнаружил немалые способности, и общественными науками. Еще в раннем детстве Бухарин, по его словам, «решительно разделался с религией». И в начальной школе, и в гимназии он всегда был среди первых учеников, хотя и не прилагал к этому особых усилий. В начале века значительная часть гимназистов в России была настроена революционно, уже в 13 – 14 лет они читали нелегальную литературу и участвовали в различных кружках. Во время революции 1905 г. Бухарин вместе с другими гимназистами принимал активное участие в различных митингах, демонстрациях и даже в организации забастовок. Он рано познакомился с марксистской литературой, причем в первую очередь увлекся экономической теорией марксизма. В 18 лет Бухарин официально стал членом большевистской партии и начал вести нелегальную работу. Уже через два года он был кооптирован в состав Московского городского комитета партии. Однако после нескольких арестов был выслан в Онегу. Узнав, что дело его передано в суд и ему грозит каторга, Бухарин бежал за границу. Позднее он вспоминал: «За границей начинается новая полоса моей жизни. Я первое время жил обычно в рабочих семьях, а целые дни проводил в библиотеках. Если в России я приобрел общие познания и довольно специальные познания в аграрном вопросе, то, несомненно, основной капитал дали мне заграничные библиотеки. Во-вторых, я познакомился с Лениным, который, конечно, оказал на меня огромное влияние. В-третьих, я приобрел знание языков и практики европейского рабочего движения. За границей началась по-настоящему и моя литературная деятельность… Повсюду я старался принимать практическое участие в рабочем движении» [192] .

Бухарин побывал почти во всех основных западноевропейских странах и в США и приобрел не только разнообразные знания в области послемарксистской теоретической мысли, но и широкие связи в социалистическом движении. Кроме множества статей, он написал за границей две книги – «Политическая экономия рантье» и «Мировое хозяйство и империализм». Он обнаружил явное тяготение к теории социализма и довольно скоро приобрел репутацию второго после Ленина теоретика большевистской партии.

За границей Бухарин познакомился не только с Лениным, но и со Сталиным, который приезжал в Краков на совещание большевиков и работал здесь над своей брошюрой «Марксизм и национальный вопрос». Сталин не знал европейских языков, и, когда он короткое время находился в Вене, живший там Бухарин помогал ему в переводе некоторых работ О. Бауэра и Шпрингера, которые Сталин подверг критике в своей брошюре. За границей Бухарин познакомился и с Троцким. Несмотря на политические разногласия, они активно сотрудничали в эмигрантской нью-йоркской газете «Новый мир» и поддерживали дружеские отношения. С Лениным Бухарин встречался в Кракове и в Вене, некоторое время они переписывались. Хотя Владимир Ильич очень тепло отнесся к молодому и привлекательному по своим душевным качествам Бухарину, между ними не раз возникали теоретические споры. Бухарин в эмиграции весьма скептически отзывался о революционных возможностях крестьянства и мелкой буржуазии, он не поддерживал также ленинского лозунга о праве наций на самоопределение.

О победе Февральской революции Бухарин узнал в Нью-Йорке и лишь в мае 1917 г. смог вернуться в Россию, в Москву, где сразу же с головой окунулся в активную партийную и революционную работу. Он не только вошел в состав Московского городского комитета, но и был избран на VI съезде партии в состав ЦК РСДРП. Как организатор и оратор-пропагандист, Бухарин сыграл в Москве огромную роль в преодолении колебаний внутри самой большевистской организации и мобилизации масс на вооруженное восстание. После победы Советской власти в Москве Бухарин и И. Стуков были выбраны представителями московских большевиков для установления связи между новой большевистской Москвой и Советским правительством в Петрограде.

В первые месяцы после победы Октябрьской революции Бухарин проявил себя не только крупным руководителем, но и крайним радикалом, занимавшим по многим вопросам ультралевые позиции. Он не только выступил против заключения Брестского мира, но фактически возглавил фракцию «левых коммунистов», борьба с которыми потребовала от Ленина больших усилий. Эта фракция сохранилась после заключения мира, она критиковала также многие аспекты экономической политики Советского правительства весной 1918 г. Ядро «левых коммунистов» составляли, кроме Бухарина, такие видные большевики, как А. Бубнов, Г. Ломов, Н. Осинский, Г. Пятаков, К. Радек. К «левым» примыкали также в разное время М. Фрунзе, Н. Муралов, В. Куйбышев, Ф. Дзержинский, М. Покровский, А. Сольц, М. Урицкий, Ем. Ярославский, Н. Крестинский, Р. Землячка и многие другие. Однако к концу лета 1918 г. разногласия между партией и ее «левым» крылом потеряли свою остроту. Начинался период Гражданской войны и «военного коммунизма». «Левые коммунисты» признали частично свои ошибки, однако многие их лозунги, например касавшиеся ускоренной социализации промышленного производства, стали частью политики «военного коммунизма». Поражение Германии в Первой мировой войне и аннулирование Советским правительством Брест-Литовского мирного договора ликвидировали последний повод для разногласий.

«Я должен честно и открыто признать, – писал осенью 1918 г. Бухарин, – что мы… были неправы, прав был тов. Ленин, ибо передышка дала нам возможность сконцентрировать силы, организовать сильную Красную Армию. Теперь каждый хороший стратег должен понимать, что мы должны не дробить свои силы, а направить их против сильнейшего врага. Германия и Австрия уже не опасны. Опасность идет со стороны бывших союзников – главным образом, Англии и Америки» [193] .

Летом 1918 г. Бухарин стал редактором «Правды» и оставался на этом посту до конца 20-х гг. Несмотря на недавние разногласия между Лениным и Бухариным, их личные отношения были доверительны и даже дружественны. Как справедливо замечает С. Коэн, «среди ведущих большевиков не было никого, кто оспаривал бы ленинские взгляды чаще, чем Бухарин; тем не менее он стал любимцем Ленина. Их связывали привязанность, даже любовь и взаимное уважение» [194] .

Когда по решению VIII съезда партии было создано Политбюро из пяти членов и трех кандидатов, Бухарин вошел в его состав в качестве кандидата.

В годы Гражданской войны Бухарин не принимал участия в военной работе партии. Он стал одним из руководителей всей партийной печати и пропаганды, а также занимался налаживанием международных связей РКП(б), продолжая одновременно активную теоретическую работу. К 1920 г. он закончил свой крупнейший труд «Теория исторического материализма». Особую известность ему принесла написанная вместе с Е. Преображенским популярная книга «Азбука коммунизма» – «Популярное объяснение программы Российской коммунистической партии». Она выдержала много изданий и была переведена на несколько иностранных языков. В этот период 30-летний Бухарин начал и преподавательскую деятельность. Вокруг него объединяется группа его учеников и приверженцев, положившая начало получившей впоследствии известность «школе Бухарина». В мае 1920 г. вышла в свет книга Бухарина «Экономика переходного периода». Она явилась обобщением практики «военного коммунизма», который Бухарин рассматривал не как временную политику военного времени, а как основной метод преобразования капиталистического общества в социалистическое. Никто в нашей партии, и Бухарин в том числе, еще не предвидели нэпа – наиболее разумной, а в 1920 – 1921 гг. даже единственно возможной переходной политики. Поэтому книга Бухарина очень быстро устарела. Причиной этого стало не его личное, а коллективное заблуждение, которое разделял и Ленин, внимательно прочитавший книгу Бухарина и сделавший на ее полях множество замечаний, в том числе и немало критических.

Во время так называемой дискуссии о профсоюзах в начале 1921 г. Бухарин не поддержал ни Ленина, ни Троцкого; он пытался выработать собственную «буферную» платформу, что лишь запутало и затянуло дискуссию. Ленин был не на шутку раздражен. В брошюре «Кризис партии» он писал:

«До сих пор “главным” в борьбе был Троцкий. Теперь Бухарин далеко “обогнал” и совершенно “затмил” его, создал совершенно новое соотношение в борьбе, ибо договорился до ошибки, во сто раз более крупной, чем все ошибки Троцкого, взятые вместе.

…Мы знаем всю мягкость тов. Бухарина, одно из свойств, за которое его так любят и не могут не любить. Мы знаем, что его не раз звали в шутку “мягкий воск”. Оказывается, на этом “мягком воске” может писать что угодно любой “беспринципный” человек, любой “демагог”. Эти взятые в кавычки резкие выражения употребил и имел право употребить тов. Каменев на дискуссии 17-го января. Но ни Каменеву, ни кому другому не придет, конечно, в голову объяснять происшедшее беспринципной демагогией, сводить все к ней» [195] .

На X съезде партии Бухарин подписал резолюцию, составленную не Лениным, а Троцким. Эту резолюцию подписали также Дзержинский, Пятаков, Калинин, Преображенский, Раковский и еще 49 человек. Однако при голосовании эта резолюция получила всего 50 голосов, тогда как ленинская резолюция получила 336 голосов из 406 принимавших участие в голосовании [196] .

Что касается новой экономической политики, провозглашенной на этом съезде, то она была принята практически единогласно, и Бухарин вскоре стал одним из ее главных защитников и пропагандистов. Конфликт между Лениным и Бухариным отошел в прошлое. В то время как многие большевики трактовали нэп в первую очередь как тактический или стратегический маневр, Бухарин говорил: «Нэп… это не только стратегическое отступление, но и разрешение крупной общественно-организационной проблемы, а именно проблемы соотношения между отраслями производства, которые мы должны рационализировать, и теми, которые мы рационализировать не в состоянии. Будем говорить откровенно: мы попытались взять на себя организацию всего – даже организацию крестьян и миллионов мелких производителей… С точки зрения экономической рациональности это было безумием» [197] . Когда Ленин из-за болезни был вынужден отойти от руководства партией, Бухарин чаще других навещал Ленина и беседовал с ним. Бухарин горячо поддержал тот «новый взгляд на социализм» и пути дальнейшего развития, которые получили отражение в статьях Ленина «О кооперации», «Лучше меньше, да лучше» и др. Правда, Бухарин оказался еще большим «эволюционистом», чем Ленин. «Мы будем, – писал он, – многие десятки лет медленно врастать в социализм: через рост нашей промышленности, через кооперацию, через возрастающее влияние нашей банковской системы, через тысячу и одну промежуточную форму» [198] .

На XII съезде РКП(б) Бухарин, которому были известны заметки Ленина об «автономизации», попытался взять на себя защиту «грузинского вопроса», то есть по собственной инициативе попытался сделать то, о чем Ленин просил Троцкого. Однако авторитет Бухарина был тогда еще недостаточно высок, чтобы повлиять на решения съезда. В борьбе против троцкистской оппозиции Бухарин в целом поддержал «тройку», сохраняя, однако, определенную независимость в суждениях. Но в борьбе против зиновьевской, или «новой», оппозиции Бухарин, теперь уже полноправный член Политбюро, был, пожалуй, главным оппонентом Зиновьева и Каменева. Многие руководители партии не скупились тогда на комплименты в адрес Бухарина. «Самый крупный теоретик партии», «один из лучших теоретиков нашей партии», он имеет «смелость высказывать свои мысли даже и тогда, когда это идет вразрез всей партии», и имеет смелость «открыто заявлять о своих ошибках», человек, которого мы «все любим и будем поддерживать», – так говорили о Бухарине на XIV съезде партии С. Орджоникидзе, В. Молотов, А. Жданов, И. Сталин и некоторые другие ораторы [199] .

Мы уже приводили в начале этой главы основные высказывания Бухарина по проблемам строительства социализма и, в частности, о «врастании кулацких и капиталистических элементов в социализм». Это высказывания вовсе не означали отказа от принципа классовой борьбы. Бухарин не думал, конечно, что кулачество будет добровольно способствовать построению социализма или даже сохранится в социалистическом обществе. Однако, настаивая на более медленном и эволюционном пути развития социализма, на сохранении добровольного союза рабочего класса и крестьянства, Бухарин не мог, как политик, подробно развивать вопрос о будущей судьбе кулачества, которое в тот момент обеспечивало страну значительной долей необходимого ей товарного хлеба. Далее, взгляды Бухарина совпадали тогда с мнением большинства партийного руководства, не желавшего ка кой-то новой, «третьей» революции. Вот, например, что писал о перспективах развития деревни председатель ЦИК СССР М. И. Калинин: «Рост кулака многие воспринимают как досадный результат досадного расслоения деревни… Но можно ли говорить серьезно о действительном росте производительности в деревне без параллельного роста расслоения… Расслоение деревни есть необходимое следствие ее экономического роста. И Советская власть всеми имеющимися в ее распоряжении средствами помогает экономическому росту деревни, а значит, косвенно и расслоению. Кто хочет серьезно мешать, затормозить расслоение, должен остановить и рост деревни. Положительные элементы процесса расслоения перекрывают отрицательную сторону. Ведь вместе с расслоением растет и общее благополучие, в том числе и бедняков. Если говорить по правде, не подделываясь к бедняку, то увеличение производительных сил в деревне есть единственный способ улучшения положения маломощных. Ясно, что насильственная борьба с расслоением, поскольку она будет тормозить увеличение производительности, экономически вредна и политически бесцельна… Увеличение процента мощных трудовых хозяйств за счет слабых, мне кажется, надо приветствовать, ибо оно служит показателем развития крестьянских хозяйств и производительности в деревне. Многие как бы страшатся развития инициативы в слоях мощных трудовых хозяйств, боясь, что вместе с ростом хозяйств соответственно возрастет и буржуазно-кулацкая идеология среди этих слоев крестьянства… При советском строе… идеологическое влияние нашей государственности гораздо сильнее буржуазного. Расслоение деревни создает небольшой слой настоящей мелкой буржуазии в лице хозяйчиков, ремесленников, торговцев, кустарей, очень ограниченного числа высокопоставленных товарных хозяйств. Но если мы допускаем частный капитал в торговле, заключаем концессионные договоры с полной надеждой использовать их в интересах развития коллективного хозяйства, нет никакого сомнения, что и сельская мелкая буржуазия через госкредит, госторговлю и кооперацию будет способствовать росту общественного хозяйства. Подводя итог сказанному, я утверждаю, что расслоение деревни не только не мешает росту коллективного хозяйства, а, наоборот, увеличивает производительность и товарность в сельском хозяйстве и, следовательно, подготавливает элементы к коллективизму и, как бы это ни казалось парадоксально, расчищает почву для советской деревни» [200] .

Конечно, не все во взглядах и теориях Бухарина середины 20-х гг. было продумано до конца, он допускал немало высказываний, уязвимых для ортодоксальной марксистской критики. Главной теоретической работой Бухарина, в которой он изложил свое понимание нэпа и путей его эволюции, была книга «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз». Изданная в 1925 г., она переиздавалась в 1926 и 1927 гг.

Победа над зиновьевской оппозицией выдвинула Бухарина в число наиболее авторитетных членов партийного руководства. Бухарин стал официальным теоретиком партии и фактическим руководителем Коминтерна. Некоторые западные исследователи не без оснований говорят о периоде 1926 – 1928 гг. как о дуумвирате Сталина и Бухарина. Как пишет С. Коэн, «официальный большевизм 1925 – 1926 гг. был в основном бухаринским; партия следовала по бухаринскому пути к социализму. Его влияние распространялось не только на собственную партию и на вопросы внутренней политики. Его теории находили систематическое отражение и в резолюциях Коминтерна… С 1926 г. он почти в одиночку формировал официальные взгляды большевиков на внешний мир, международный капитализм и рабочее движение.

Вообще между Бухариным и Сталиным существовало приблизительное разделение обязанностей: один занимался формулированием вопросов политики и теории, другой руководил организационным механизмом… Бухарин пришел в дуумвират и с более практическим политическим багажом. Наиболее важным было его руководство центральными изданиями партии. Помимо того что он был редактором ежедневной газеты “Правда”, в апреле 1924 г. он стал также редактором нового, выходившего раз в две недели журнала ЦК партии “Большевик”… Руководство двумя основными органами, выражавшими мнение ЦК, было важным оружием Бухарина во фракционной борьбе… Руководящая роль в Коминтерне увеличивала личный престиж Бухарина, а также престиж и влияние дуумвирата… У Бухарина был “огромный авторитет” среди партийной молодежи, особенно среди тех, кто был избран для ускоренной подготовки будущей большевистской интеллигенции… Те, кто встречался с ним не один год, свидетельствуют, что мягкий, открытый, добродушный Бухарин в своей традиционной русской рубахе, кожаной куртке и сапогах был самым привлекательным из большевистских руководителей… В нем совсем не было пугающего высокомерия Троцкого, нарочитой помпезности Зиновьева или подозрительности и склонности к интригам, столь характерных для Сталина… Однако в конечном счете авторитет Бухарина основывался на его репутации крупнейшего в то время большевистского марксиста» [201] .

Наиболее последовательными и авторитетными союзниками Бухарина в последовавшей вскоре борьбе между Сталиным и «правыми» были А. И. Рыков и М. П. Томский.

А. И. Рыков также принадлежал к числу наиболее крупных и известных партийных работников. Он вышел из пролетарской среды и, став большевиком, принимал активное участие в подпольной борьбе против царизма. Несколько раз подвергался ссылке. В нарымской ссылке его застало известие о Февральской революции. После Октябрьской революции Рыков вошел в первое Советское правительство в качестве народного комиссара внутренних дел. В годы Uражданской войны он руководил Высшим советом народного хозяйства (ВСНХ), затем был заместителем председателя Совнаркома и председателя СТО. В 1924 г. Рыков был назначен на пост Председателя Совнаркома, то есть на тот пост, который до него занимал В. И. Ленин. Это была огромная честь для 43-летнего большевика. Излишне говорить о том, какая громадная работа возлагалась в те годы на плечи Председателя Совнаркома.

М. П. Томский не только родился в пролетарской семье, но и сам был по профессии рабочим-печатником. Он примкнул к большевикам еще в годы первой русской революции и сразу же выдвинулся как организатор и руководитель профсоюзного движения. После поражения революции участвовал в нелегальной работе в Москве и Петрограде. Был арестован и осужден на пять лет каторжных работ. Его освободила Февральская революция. Томский вновь вернулся к активной партийной и профсоюзной деятельности и вскоре после победы Октября стал признанным руководителем профсоюзного движения и профсоюзных организаций Советской России. В 20-е гг. он был бессменным председателем ВЦСПС и среди профсоюзного актива страны пользовался огромным авторитетом.

БОРЬБА СТАЛИНА С «ПРАВЫМ» УКЛОНОМ

В 1925 – 1927 гг., несмотря на атаки «левой» оппозиции, в стране проводился курс на общее развитие производительных сил в деревне, включая и развитие, если пользоваться словами Калинина, «мощных трудовых хозяйств». Эта политика привела к довольно быстрому развитию сельскохозяйственного производства, которое заметно превзошло по общей валовой продукции довоенный уровень. Однако общее экономическое положение в стране оставалось трудным и сложным. Восстановительный период закончился, но восстановленные предприятия работали не лучшим образом, их оборудование было изношено, а продукция нередко отличалась высокой себестоимостью и низким качеством. В стране существовала значительная безработица, внешняя торговля развивалась медленно, так как государство не располагало достаточным количеством товаров для экспорта. Хотя партия уже провозгласила курс на индустриализацию, для ее проведения не хватало средств. Недостаток средств мешал и модернизации, и оснащению Красной Армии, хотя международное положение СССР в тот период было еще неустойчивым и вызывало немало опасений. Приходилось думать о расширении источников «первоначального социалистического накопления» также и за счет капиталистических элементов города и деревни. Бухарин сам предложил пересмотреть ряд положений «генеральной линии». Так, например, выступая на VIII Московском съезде профсоюзов, он заявил:

«Проведение линии XIV конференции и XIV съезда усилило союз с середняком и укрепило позиции пролетариата в деревне. Теперь вместе с середняком и опираясь на бедноту, на возросшие хозяйственные и политические силы нашего Союза и партии, можно и нужно перейти к более форсированному наступлению на капиталистические элементы, в первую очередь на кулачество» [202] .

При участии Бухарина XV съезд ВКП(б) принял ряд решений, направленных на ограничение капиталистических элементов города и деревни. Однако вопреки требованиям «левых» это ограничение предполагалось проводить главным образом экономическими средствами, то есть в рамках нэпа, а вовсе не методами «военного коммунизма». К тому же ограничение капиталистических элементов или наступление на них вовсе не означало их «вытеснения» или «ликвидации». Поэтому XV съезд ВКП(б) решительно высказался против предложенного «левыми» принудительного изъятия хлеба у зажиточных слоев деревни. Съезд возражал также против скоропалительной массовой коллективизации, не подготовленной ни субъективными, ни объективными факторами.

Провозглашенная XV съездом сельскохозяйственная политика не была, однако, проведена в жизнь. Еще до съезда, поздней осенью 1927 г., возникли серьезные трудности с проведением хлебозаготовок. Хотя урожай был хорошим, крестьяне, особенно зажиточные, не торопились продавать хлеб государству. У них еще оставались излишки от урожая 1925 – 1926 гг., и многие хотели дождаться весны, чтобы продать хлеб по более дорогой цене. Часть крестьян требовала не денег, а товаров промышленного производства. Трудности во взаимоотношениях с крестьянством не удалось преодолеть и в начале зимы. Свои обязательства, связанные с выплатой сельскохозяйственного налога, который был не слишком обременительным и взимался теперь не продуктами, а деньгами, крестьяне выполнили, но продавать хлеб государству по сравнительно невысоким осенним закупочным ценам отказались. Между тем у государства не было резервных запасов зерна, так как хлеб был в то время и важной экспортной статьей. Образовался большой дефицит, который мог серьезно сказаться и на снабжении городов, и на снабжении Красной Армии, и на экспортных поставках.

Стремясь предотвратить последствия этого дефицита в хлебном балансе страны, ЦК ВКП(б) дал ряд директив о применении чрезвычайных мер против кулачества и зажиточной части крестьянства, включая принудительную конфискацию хлебных излишков. Хотя в директивах ЦК и говорилось о временном характере принятых мер, речь шла в действительности о резкой и неожиданной для работников на местах перемене всей прежней политики партии в деревне, противоречившей решениям XV съезда ВКП(б) и соответствовавшей скорее предложениям только что разгромленной «объединенной» оппозиции.

Новые директивы ЦК были приняты с согласия всех членов Политбюро, включая Рыкова, Бухарина и Томского. Чтобы ускорить хлебозаготовки, тысячи членов партии были направлены в помощь сельским партийным организациям. В различные районы страны направились и многие члены ЦК. Сам Сталин 15 января 1928 г. выехал в Сибирь, где, по данным хлебозаготовительных органов, скопились большие излишки зерна. Он побывал в Новосибирске, Барнауле и Омске, где проводил собрания партийного и советского актива, на которых грубо и резко осуждал местных работников за их нерешительность при применении чрезвычайных мер к богатым крестьянам.

В результате такого нажима хлебозаготовки несколько увеличились. Но в апреле 1928 г. поступление зерна на хлебозаготовительные пункты вновь сократилось, и Сталин дал указание еще более расширить применение чрезвычайных мер, которые затрагивали уже массу середнячества. Одновременно в ВСНХ под руководством В. Куйбышева были разработаны меры по ускоренному проведению индустриализации и расширению капитального строительства, что требовало значительных государственных расходов.

Можно было предвидеть, что новый и резкий поворот в экономической политике Сталина вызовет разногласия в Политбюро и в ЦК ВКП(б). Так оно и произошло. Дебаты в Политбюро весной 1928 г. становились все более острыми. В качестве оппонента выступал не только Бухарин, поддержанный Рыковым и Томским. Еще два члена Политбюро – Калинин и Ворошилов – занимали умеренную позицию. Ворошилов как нарком обороны опасался, что разлад с крестьянством отразится на боеспособности Красной Армии. По закрытым каналам ему докладывали о «нездоровых» настроениях в некоторых частях армии. Калинин как председатель ЦИК СССР беспокоился по поводу союза с крестьянством. Он дорожил своей репутацией «всесоюзного старосты», защитника и выразителя интересов трудового крестьянства. Еще два члена Политбюро – Орджоникидзе и Рудзутак – колебались. По существу, из всех членов Политбюро, вошедших в него после XV съезда, Сталина безоговорочно поддерживали лишь В. Куйбышев и В. Молотов. Это вынуждало Сталина маневрировать и выжидать. Недостаточную поддержку имел Сталин и в ЦК, а также в ряде важных региональных организаций партии. На стороне Бухарина решительно выступило руководство московской партийной организации во главе с кандидатом в члены Политбюро Н. А. Углановым. Аппарат Совнаркома и Госплана СССР также был на стороне «умеренных». Если новый председатель ГПУ В. Менжинский поддерживал Сталина, то два его заместителя – М. Трилиссер и Г. Ягода – высказывались за более умеренную политику.

Н. Бухарин, будучи теоретиком и идеологом, не боялся вступать в спор ни с Лениным, ни со Сталиным. Но как человеку слишком мягкому, ему трудно было действовать в условиях жесткой политической борьбы. Он не стремился, подобно Троцкому или Зиновьеву, к власти в партии. Воспоминания о только что закончившейся острой борьбе с «левой» оппозицией не позволяли ему даже думать о том, чтобы развязать новую общепартийную дискуссию и обратиться ко всей партии с призывом поддержать его в спорах со Сталиным. Бухарин не хотел создавать новой фракции и разрабатывать оппозиционную платформу. К тому же соотношение сил внутри ЦК позволяло ему надеяться, что он сможет одержать верх, ведя дискуссию в рамках ЦК и Политбюро. Излишне говорить, насколько такая позиция Бухарина была выгодна Сталину.

В мае и в июне 1928 г. Бухарин направил в Политбюро две записки, которые были поддержаны Рыковым и Томским. В них он отмечал, что многие мероприятия ЦК означают новую линию, отличную от линии XV съезда партии, и что все это идеологически дезориентирует партию. Бухарин не без оснований утверждал, что у партийного руководства нет ни общего мнения, ни целостности плана. Бухарин требовал, чтобы на пленуме ЦК, который был намечен на 4 июля, была проведена свободная и общая дискуссия. В отличие от писем в Политбюро Троцкого записки Бухарина не были «открытыми» и не распространялись по партийным организациям. Сталин заявил, что принимает рекомендации Бухарина. Однако он не хотел оставлять инициативу за Бухариным: для него было важно внести раскол в ряды сторонников Бухарина. Повод для этого дал заместитель наркома финансов и наркома внешней торговли М. Фрумкин, который 15 июня направил в Политбюро большое письмо с протестом против проводимой в стране политики. Фрумкин решительно возражал против нового финансового плана, который, по его мнению, превосходил возможности страны. Фрумкин утверждал, что причины тяжелого экономического положения являются следствием чрезвычайных мер, истощивших страну. Он возражал против форсированного создания колхозов и совхозов и против чрезмерно больших капиталовложений. Письмо Фрумкина стало известно сравнительно большому количеству людей в партийных кругах. Сталин настаивал на ответе со стороны Политбюро. Однако общий ответ не удалось согласовать, и Сталин сам составил такой ответ, который распространил среди членов Политбюро [203] . Обсуждение письма Сталина вызвало острые разногласия на заседании Политбюро 27 июня 1928 г. Бухарин, Рыков и Томский огласили декларацию, в которой говорилось об угрозе разрыва союза между рабочим классом и крестьянством. Они требовали немедленного прекращения чрезвычайных мер и восстановления рынков и предлагали воздерживаться от создания таких колхозов и совхозов, которым государство еще не могло оказать немедленной материальной поддержки. Партия, считали они, должна прежде всего стимулировать мелкие и средние крестьянские хозяйства. В. Молотов назвал эту декларацию «антипартийной». Но Сталин был более осторожен. Для преодоления возникших разногласий была создана комиссия в составе К. Баумана, Бухарина, Микояна, Рыкова, Сталина. Комиссия подготовила компромиссные тезисы о политике хлебозаготовок, которые и были одобрены на очередном заседании Политбюро 2 июля. Было решено отменить чрезвычайные меры, повысить закупочные цены на зерно и восстановить сельские рынки.

Через несколько дней в Москве открылся пленум ЦК ВКП(б). С основным докладом на нем выступил Рыков. Он оценил положение в стране как очень плохое и даже высказал опасения относительно новой гражданской войны с крестьянством. Рыков повторил требования об отказе от чрезвычайных мер и повышения закупочных цен, а также настаивал на сохранении принципов нэпа и поддержке мелкого и среднего крестьянства.

Но Сталин не собирался отступать. Он убедился, что большинство секретарей обкомов его поддерживают, и посвятил свои выступления на пленуме оправданию проводимой им до сих пор политики. Главным вопросом он считал вопрос о необходимости более быстрых темпов индустриализации. Но как Рыков не обвинял Сталина, так и Сталин в своих речах на пленуме не выдвигал никаких обвинений в адрес Бухарина или Рыкова. Сталин выступал лишь против некоторых тезисов Троцкого, Преображенского и Фрумкина. На июльском пленуме ЦК Сталин впервые выдвинул свой тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. «Продвижение рабочего класса к социализму… не может, – заявил он, – не вести к сопротивлению эксплуататорских элементов… не может не вести к неизбежному обострению классовой борьбы» [204] .

Сталин призывал в своей речи не только «исключить необходимость применения каких бы то ни было чрезвычайных мер». Он заявил, что «люди, думающие превратить чрезвычайные меры в постоянный или длительный курс нашей партии, – опасные люди, ибо они играют с огнем и создают угрозу для смычки» [205] .

Но в той же речи Сталин заметил, что нельзя вообще зарекаться от применения в будущем чрезвычайных или «комбедовских» мер в деревне, если там возникнут «чрезвычайные условия».

Июльский пленум ЦК закончился принятием компромиссных резолюций, которые были гораздо ближе к позиции «правых», чем к сталинской позиции. Но это не было победой Бухарина, так как именно Сталин сумел повести за собой большинство ЦК, а также привлечь на свою сторону Калинина и Ворошилова. Он имел теперь прочное большинство в Политбюро, а это было важнее, чем любые резолюции пленума ЦК. Понимал это и Бухарин. Как раз во время июльского пленума были восстановлены в партии и вернулись в Москву около 40 «левых» оппозиционеров, включая и Каменева. 11 июля Бухарин через посредство Сокольникова встретился с Каменевым на его квартире. Он пытался отговорить Каменева от возможного блока со Сталиным против «правых», убеждая, что все различия между «левыми» и «правыми» ничего не значат по сравнению с их общими целями в борьбе против Сталина. Эта тайная встреча ничего не дала Бухарину. Хотя Каменев обещал хранить свои беседы с Бухариным в тайне, он сделал о них подробную запись, с которой познакомил и Зиновьева. Эта запись попала в руки троцкистов, и Троцкий, возмущенный «капитуляцией» Каменева и Зиновьева и не питавший никаких симпатий к Бухарину, фактически обнародовал содержание переговоров между Каменевым и Зиновьевым. Впоследствии это дало важные козыри Сталину в его борьбе против «правых» да и против Зиновьева и Каменева.

Слухи о разногласиях в Политбюро и в ЦК распространились как в партии, так и за ее пределами. Однако члены Политбюро по взаимной договоренности решительно опровергали их, стараясь сохранить временное равновесие. В конце июля в Москве должен был состояться VI конгресс Коминтерна. 30 июля 1928 г. все члены Политбюро подписали следующий документ: «…Нижеподписавшиеся члены Политбюро ЦК ВКП(б) заявляют сеньорен-конвенту конгресса, что они самым решительным образом протестуют против распространения каких бы то ни было слухов о разногласиях среди членов Политбюро ЦК ВКП(б)».

30 сентября 1928 г. Бухарин опубликовал в «Правде» свою известную статью «Заметки экономиста», в которой содержалась критика многих аспектов сталинской экономической политики и, в частности, форсированной индустриализации. Одновременно Бухарин предлагал развернутый план преодоления экономических трудностей в стране путем развития и модернизации политики нэпа. Он выступил против новых «революций», за ограничение кулачества, за развитие кооперации и за проведение более правильной политики цен. Бухарин защищал принцип планирования экономики, но возражал против гипертрофированного планирования, которое не может предусмотреть все и вся. Планирование промышленности, считал он, должно идти в ногу с развитием сельского хозяйства и учитывать имеющиеся в стране ресурсы. Темпы индустриализации должны быть реальными. Формально критика Бухарина была направлена против троцкизма, но фактически он выступал против экономической политики Сталина. Неудивительно, что сторонники Бухарина всячески пропагандировали эту статью. На заседании Политбюро 8 октября большинством голосов публикация бухаринской статьи «без ведома ЦК» была осуждена, несмотря на возражения Рыкова, Томского и Бухарина [206] . Однако Сталин уклонился от дискуссии. Он даже заявил в одном из своих выступлений, что Бухарин поставил в «Заметках экономиста» ряд теоретических вопросов и что постановка этих вопросов «вполне возможна и закономерна» [207] .

Одновременно Сталин принял меры для ослабления позиций Бухарина. Развернутая в Коминтерне борьба против «правых» тенденций в коммунистическом движении была косвенно направлена против Бухарина и его сторонников. Было переизбрано «бухаринское» партбюро в Институте красной профессуры и ослаблены позиции Бухарина в органах печати. В редколлегии «Правды» все активнее действовал верный сталинец Ем. Ярославский. В президиум ВЦСПС был введен другой верный сталинец Л. Каганович. П. Петровский был снят с должности главного редактора «Ленинградской правды». Слепков, Астров, Марецкий, Зайцев и Цетлин были удалены из редакций «Правды» и «Большевика». Хотя Бухарин все еще оставался главным редактором «Правды», ему трудно было определять позицию партийной печати.

Сторонники Сталина активизировались в московской партийной организации. Им удалось добиться переизбрания нескольких секретарей райкомов партии. В середине октября 1928 г., когда Бухарин отдыхал в Кисловодске, состоялся пленум Московского обкома и горкома партии. Угланов оказался в меньшинстве. На пленуме выступил Сталин, который обвинил Угланова в «правом» уклоне. Угланов и его сторонники не были избраны в руководство московской партийной организации. Ее возглавил секретарь ЦК В. Молотов. Так было нанесено едва ли не решающее поражение группе Бухарина. Она была деморализована, и даже Рыков пошел на уступки в дискуссиях, которые происходили в Политбюро. Только теперь Бухарин прервал свой отпуск и вернулся в Москву. Он убедился, что его позиции в партийных верхах решительно ослабли. К тому же положение в стране вновь обострилось. Дело с хлебозаготовками шло плохо, и снова был поднят вопрос о применении чрезвычайных мер. Бухарин, Рыков и Томский выступили против. Когда Политбюро отклонило их протест, они подали коллективное заявление об отставке. Но Сталин еще не был вполне уверен в своем превосходстве. Калинин и Ворошилов вновь стали выказывать признаки колебаний. Поэтому Сталин предложил компромисс, на который Бухарин согласился. Сталин обещал, в частности, прекратить преследования бухаринцев и сократить капиталовложения в промышленность. Рыков был утвержден докладчиком на предстоящем пленуме ЦК ВКП(б).

Ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) продемонстрировал явное превосходство Сталина и укрепил его позиции. На пленуме Сталин выступил с речью «Об индустриализации страны и о “правом” уклоне в ВКП(б)». Правда, он называл в качестве «носителей» «правого» уклона только таких деятелей партии, как Фрумкин и Угланов. Что же касается Политбюро, заявил он, то «мы все в Политбюро едины» [208] . Бухарин не присутствовал на большинстве заседаний пленума. В Коминтерне под предлогом борьбы с «правыми» было изменено руководство многих коммунистических партий, что сделало Бухарина лишь номинальным главой Коминтерна. На очередном 8-м съезде профсоюзов Томский и его сотрудники оказались в меньшинстве среди делегатов и потерпели поражение уже при утверждении повестки дня. Хотя Томский и был избран в конце съезда председателем ВЦСПС, большинство Центрального Совета составляли сторонники Сталина. Убедившись в своем поражении, Томский подал в отставку. И хотя его отставка не была принята, он так и не приступил к работе в ВЦСПС. Его примеру последовал и Бухарин. Он перестал посещать заседания Исполкома Коминтерна и даже редколлегию «Правды». Однако в конце января 1929 г. именно Бухарину было поручено сделать доклад на траурном заседании, посвященном пятилетию со дня смерти Ленина. В этом докладе, озаглавленном «Политическое завещание Ленина», Бухарин, опираясь на анализ статей и выступлений Ленина в 1921 – 1923 гг., подробно изложил взгляды Ленина на перспективы строительства социализма в СССР. Для всякого внимательного слушателя или читателя доклада Бухарина было очевидно, что политическая и экономическая линия Сталина весьма далеко отстоит от ленинских планов социалистического строительства. Но этот косвенный выпад против Сталина оказался не слишком эффективным.

Борьба, так и не вышедшая фактически за рамки ЦК и разного рода аппаратных столкновений, приближалась к развязке. Сталину уже не нужны были компромиссы. Бухарин принял вызов, и острая борьба между ними развернулась на заседаниях Политбюро, происходивших в январе и феврале 1929 г. В это время Бухарин составил совместно с Томским и Рыковым подробный документ, своего рода платформу «правых» («платформа трех»), которая содержала критику сталинской политики и предлагала альтернативную программу экономического и политического развития страны. Эта платформа была зачитана Рыковым на одном из заседаний Политбюро, но не была вынесена на обсуждение ни всей партии, ни хотя бы ее Центрального Комитета. Именно в этом документе Бухарин обвинил Сталина в «военно-феодальной эксплуатации крестьянства». Политбюро отвергло эти обвинения как «клевету» и вынесло порицание Бухарину. Новый компромисс был уже невозможен. Обстановка накалялась, и в числе ближайших сторонников Бухарина наметились колебания. Рыков взял назад свое заявление об отставке и вернулся к работе в Совнаркоме. Неожиданно осудил Бухарина один из его ближайших учеников – Стецкий. Развязка наступила в апреле, когда собрался объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б). Бухаринцы были в явном меньшинстве. Сталин выступил на пленуме с развернутой критикой «группы Бухарина, Томского и Рыкова», о существовании которой якобы раньше никто не знал и которая только что обнаружилась в Политбюро. Доклад Сталина был резким, грубым и тенденциозным. Сталин говорил обо всех ошибках Бухарина чуть ли не с первых дней его политической карьеры. Ошибочными он объявил и те работы Бухарина, которые служили основой линии партии в 1925 – 1927 гг. Томского Сталин грубо обозвал «тред-юнионистским политиканом», а Бухарин «подпевает господам Милюковым и плетется в хвосте за врагами народа», он «еще недавно состоял в учениках у Троцкого», это «человек с разбухшей претенциозностью», теория Бухарина – «чепуха», декларация «группы Бухарина» – «наглая и грубая клевета».

Попытки Бухарина, Томского и Угланова смягчить остроту этих высказываний и оценок ссылками на недавнюю личную дружбу со Сталиным последний решительно отбросил, заявив, что «все эти сетования и вопли не стоят и ломаного гроша» [209] .

Бухарин, Рыков, Томский и Угланов не стали каяться на пленуме, а выступили с защитой своих взглядов и критикой сталинской политики. Бухарин, в частности, обвинил Сталина в подрыве нэпа и установлении «чудовищно односторонних» отношений с крестьянством, которые разрушают «смычку рабочего класса и крестьянства». Он заявил, что такая политика означает полную капитуляцию перед троцкизмом. Бухарин поддержал планы быстрой индустриализации. Но он предупредил, что без одновременного развития сельского хозяйства индустриализация обречена на провал. Бухарин обвинил Сталина в создании чиновничьего государства и в ограблении крестьянства, осудив при этом сталинский тезис о непрерывном обострении классовой борьбы по мере продвижения СССР к социализму. «Эта странная теория, – сказал он, – возводит самый факт теперешнего обострения классовой борьбы в какой-то неизбежный закон нашего развития. По этой странной теории выходит, что чем дальше мы идем вперед в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба и у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми».

Речь Бухарина, так же как и большая часть стенограммы апрельского пленума ЦК ВКП(б), не была опубликована ни в 1929 г., ни позже. На пленуме Сталин имел прочное большинство. Но он боялся, что в широких кругах партии, и особенно среди сельских коммунистов, программа Бухарина встретит гораздо большее сочувствие, чем среди членов ЦК и ЦКК. Не могло быть сомнения в том, что среди широких кругов крестьянства, значительной части рабочих и среди беспартийной интеллигенции Бухарин в тот период пользовался большей популярностью, чем Сталин. Даже речь Сталина не была опубликована полностью, из нее была исключена значительная часть, содержавшая главным образом критику Бухарина и его платформы. Речь Сталина была полностью опубликована лишь через 20 лет в 12-м томе его Сочинений.

Эта боязнь Сталина сделать гласной его полемику с Бухариным отражала неуверенность Сталина в прочности своей идейной и политической платформы. И действительно, мы видим сегодня, что большая часть критических замечаний «правых» в адрес сталинской политики 1928 – 1929 гг. являлась совершенно правильной. «Правые» справедливо выступали против превращения чрезвычайных мер в постоянную политику партии в деревне. Они резонно возражали против ускоренной и принудительной коллективизации, которая может привести лишь к падению сельскохозяйственного производства, ухудшению снабжения городов и срыву экспортных планов. Не без основания «правые» возражали против гигантомании в индустриальном строительстве, против чрезмерных и во многих случаях экономически неоправданных капитальных затрат. Весьма разумными были предложения «правых» об изменении закупочных цен на зерно. В 1927 г. они были очень низкими – ниже фактической себестоимости зерна, и это не создавало экономических стимулов для крестьянства расширять продажу зерна государству.

Бухарин и его политические единомышленники предлагали в 1928 г. не применять чрезвычайные меры, а закупить за границей вместо этого товары легкой промышленности и даже зерно. Возможно, в тех условиях это было бы меньшим злом. «Правые» совершенно справедливо указывали на недооценку развития легкой промышленности. При сохранении приоритета тяжелой индустрии легкая промышленность должна была получить более быстрое развитие, ибо она давала большую часть товаров для продажи как в городе, так и в деревне, а стало быть, обеспечивала необходимые средства для финансирования всех государственных проектов и нужд. Без соблюдения должных пропорций в стране неизбежно сохранялись инфляция, товарный голод, а экономические стимулы заменялись административным нажимом.

Бухарин и в 1928 – 1929 гг. был уверен, что нэп как основная линия экономической политики партии еще не исчерпал себя, что в СССР еще существует достаточный простор для развития не только социалистических предприятий, но и определенных капиталистических элементов. Лишь в более отдаленном будущем развитие социализма должно привести к ликвидации нэповского буржуазного сектора и кулацкого эксплуататорского хозяйства. Бухарин считал, однако (и Сталин поддерживал его в этом до 1928 г.), что вытеснение капиталистических элементов в городе и в деревне должно происходить в основном в силу экономического, а не административного давления, то есть в результате конкуренции, при которой социалистический сектор должен одержать верх над капиталистическим. Такую точку зрения могли оспаривать «левые», призывавшие к новой «революции» и к новым экспроприациям. Но она имела полное право на существование и практическую проверку. Опыт социалистических стран Европы показал, что возможны различные формы сочетания крупной социалистической индустрии и крупных социалистических сельскохозяйственных предприятий с мелким частным хозяйством, включая и мелкие капиталистические предприятия (ГДР, Польша, Венгрия, Югославия). Речь идет в данном случае о различном подходе к крестьянству и мелкой буржуазии при сохранении общей социалистической перспективы.

В своей политике по отношению к крестьянству именно Сталин взял на вооружение (и при этом значительно углубил и расширил) троцкистские концепции «первоначального социалистического накопления» и зиновьевско-каменевские предложения о чрезвычайном обложении зажиточных слоев деревни. Логично поэтому, что Сталин привлек для проведения своей новой политики многих видных деятелей недавней «левой» оппозиции. С явно неправильных «ультралевых» и сектантских позиций критиковал Сталин и деятельность Бухарина как руководителя Коминтерна. Несомненно, что Бухарин разделял в середине 20-х гг. ошибочную позицию Коминтерна в отношении социал-демократии и ошибочную формулу «социал-фа шиз ма». Однако в конце 20-х гг. он стал пересматривать эту позицию. По мере роста фашистской опасности в Европе Бухарин находил возможным соглашения с низовыми социал-демократическими организациями и со циал-де мо к рати чес ки ми профсоюзами против фашизма. Сталин, напротив, требовал усиления борьбы против социал-демократии. Более того, он предлагал усилить борьбу против левых течений в социал-демократии, хотя именно эти течения были потенциально наиболее вероятными союзниками коммунистических партий. «Второй вопрос, – заявлял, например, Сталин в речи “О правом уклоне в ВКП(б)”, – это вопрос о борьбе с социал-демократией. В тезисах Бухарина говорилось о том, что борьба с социал-демократией является одной из основных задач секций Коминтерна. Это, конечно, верно. Но этого недостаточно. Для того чтобы борьба с социал-демократией шла с успехом, необходимо заострить вопрос на борьбе с так называемым “левым” крылом социал-демократии, с тем самым “левым” крылом, которое, играя “левыми” фразами и ловко обманывая таким образом рабочих, тормозит дело отхода рабочих масс от социал-демократии. Ясно, что без разгрома “левых” социал-демократов невозможно преодоление социал-демократии вообще. А между тем в тезисах Бухарина вопрос о “левой” социал-демократии оказался совершенно обойденным. Это, конечно, большой недостаток. Поэтому делегации ВКП(б) пришлось внести соответствующую поправку в тезисы Бухарина, принятую потом конгрессом» [210] .

Ошибочность этой позиции Сталина очевидна. Она не только мешала созданию фронта с левыми силами в рабочем движении Запада, но и приводила к тому, что не в одной лишь ВКП(б), но и во многих западных партиях немало честных коммунистов и коммунистических активистов произвольно зачисляли в число носителей «правого» уклона.

Выступая против Бухарина и его группы, Сталин и его сторонники часто и грубо использовали в своей полемике чуждый марксизму метод вульгарного социологизма. Этот метод состоял, в частности, в том, что какие-либо явления в области культуры или политические высказывания связывались непосредственно с позицией и политическими настроениями того или иного класса.

Поскольку платформа Бухарина в 1928 – 1929 гг. не только для широких масс трудящихся, но и для капиталистических элементов города и деревни была предпочтительнее платформы Сталина, последний сразу же приклеил Бухарину ярлык «защитника капиталистических элементов», «выразителя идеологии кулачества», «проводника кулацких влияний в ВКП(б)» и т. д. Кое-кто добавлял сюда еще словечко «объективно», однако впоследствии чаще всего обходились и без этого добавления. При таком вульгарно-социологическом подходе и Ленина можно было бы назвать в 1921 – 1922 гг. в связи с введением нэпа «защитником кулацко-капиталистических элементов».

Следует отметить, что Бухарин и Томский никогда не создавали внутри партии какой-либо четкой фракции. Это признавал и сам Сталин. «Есть ли у “правых” уклонистов фракция? – вопрошал он в одной из своих речей. – Я думаю, что нет. Можно ли сказать, что они не подчиняются решениям нашей партии? Я думаю, что у нас нет еще оснований обвинять их в этом. Можно ли утверждать, что “правые” уклонисты обязательно сорганизуются в свою фракцию? Я в этом сомневаюсь» [211] .

Таким образом, «правые» формально не нарушали известную резолюцию X съезда о единстве партии. Поэтому, выступив с репрессиями против «правых», начав против них организованную борьбу и объявив защиту «правых» взглядов несовместимой с пребыванием в партии, Сталин чрезвычайно сузил, если не уничтожил вовсе, гарантированные уставом ВКП(б) права каждого члена партии свободно обсуждать вопросы партийной политики.

Только после апрельского (1929 г.) пленума ЦК на собраниях и в печати началась крайне интенсивная кампания против «правого» уклона, причем критика была направлена конкретно в адрес Бухарина, Рыкова и Томского. Все работы Бухарина с начала его политической деятельности подвергались тенденциозному разбору. Между тем сами лидеры «правых» были вынуждены молчать, хотя они все еще оставались членами Политбюро, а Рыков по-прежнему возглавлял Совнарком. Сталин требовал от них публичной капитуляции, которой он не смог добиться на апрельском пленуме. И он добился своего. Уже в ноябре 1929 г. на очередном пленуме ЦК А. Рыков огласил письменное заявление – от своего имени, Бухарина и Томского. В нем говорилось, что «тройка», безусловно, поддерживает генеральную линию партии и отличается от большинства членов ЦК лишь по некоторым методам проведения этой линии. Вместе с тем в заявлении отмечалось также, что и «на рельсах принятого партией конкретного метода проведения генеральной линии были достигнуты в общем большие положительные результаты». Поэтому Бухарин, Рыков и Томский заявляли, что «разногласия между ними и большинством ЦК снимаются» [212] . Но даже и это заявление было признано «неудовлетворительным». Ноябрьский пленум ЦК вывел Бухарина из Политбюро и предупредил Рыкова, Томского и Угланова.

Сразу же после ноябрьского пленума ЦК Бухарин вместе с Рыковым и Томским подали в Политбюро новое заявление о признании своих «ошибок». Воля к борьбе у лидеров «правой» оппозиции была сломлена, как и у большинства «левой» оппозиции. Рассказывают, что в ночь на 1 января 1930 г. в квартиру к Сталину, весело отмечавшему Новый год со своими друзьями, неожиданно постучали. На пороге стояли с бутылками вина Бухарин, Рыков и Томский – они пришли мириться. И хотя внешне примирение состоялось, никто из лидеров «правых» не вернул себе прежнего положения в партии. После XVI съезда ВКП(б) М. Томский был выведен из состава Политбюро, а на декабрьском пленуме ЦК в 1930 г. из Политбюро был выведен и А. Рыков. Затем он был освобожден от поста Председателя Совнаркома и в марте 1931 г. назначен наркомом почт и телеграфов. Бухарин был назначен заведующим научно-исследовательским сектором ВСНХ СССР. Через несколько лет он стал также главным редактором газеты «Известия». XVI съезд партии еще избрал Бухарина, Рыкова и Томского членами ЦК ВКП(б). Однако после XVII съезда все они были переведены в кандидаты в члены ЦК ВКП(б). Хотя в начале 30-х гг. страну потрясли еще многие драматические события, о которых мы будем говорить ниже, Бухарин, Рыков и Томский уже не подали голоса протеста.

Несмотря на покорность бывших «правых», пресса продолжала поносить их в течение всей первой пятилетки. Даже в 1935 г. журнал «Большевик» называл Бухарина «правым капитулянтом», который предлагал якобы отказаться от индустриализации и коллективизации и предоставить неограниченную свободу частнокапиталистическим элементам. Здесь же говорилось, разумеется, что «кулацкая сущность» этой программы была разоблачена партией под руководством Сталина и т. п. Все это было в стиле Сталина. Он продолжал все сильнее поносить даже побежденных оппонентов.

Возникает вопрос: а могла ли победить Сталина «правая» оппозиция? Если в отношении «левой» оппозиции мы ответили на этот вопрос отрицательно, то в отношении «правой» оппозиции категорический ответ был бы неверен. «Правая» оппозиция имела очень много шансов для победы над Сталиным. При определенных условиях ее платформа могла бы получить большинство и в Политбюро, и в ЦК, и в широких кругах партии, а также получить поддержку большинства крестьян, рабочих и служащих. Но лидеры «правой» оппозиции не сумели использовать эти шансы. Они оказались недостаточно твердыми и настойчивыми политиками, и у них не хватило воли бороться за власть в партии и стране; фактически они уклонились от этой борьбы.

Анализируя причины поражения «группы Бухарина», американский историк С. Коэн дает очень глубокий и тонкий анализ внутрипартийной борьбы конца 20-х гг. Он пишет:

«Как же тогда объяснить не совсем еще уверенную победу Сталина над Бухариным? Среди нескольких обстоятельств, дававших перевес генсеку, важнейшим был узкий фронт борьбы между ними и ее скрытность. Бухарин, Рыков и Томский сами способствовали сохранению этой ситуации, ограничившей конфликт рамками партийной иерархии, где Сталин был сильнее всего, а сила бухаринской группы сводилась к нулю, поскольку она лежала за пределами партийного руководства и даже за пределами самой партии.

Дело в том, что в отличие от “левых” большевиков, остававшихся до самого конца движением диссидентов в высшем партийном руководстве, не имевшим социальной базы, “правая” оппозиция располагала потенциальной массовой поддержкой по всей стране. Практически всем было ясно, что крестьянское большинство предпочитало политику “правых” в деревне. Это в равной степени понимали и бухаринцы, и сталинисты, и те, кто держался в стороне. Кроме того, чистки, которые потрясали административные органы, начиная от наркоматов и кончая местными Советами и кооперативами, и отдавались эхом в длительной кампании в прессе против “правого уклона на практике”, свидетельствовали о том, что умеренные взгляды Бухарина широко распространены среди беспартийных работников, особенно связанных с деревней и с отдаленными республиками. Но взгляды Бухарина были популярны не только в деревне. Даже после того как Томский попал в опалу, “правые” настроения среди рядовых членов профсоюзов (и, как можно думать, среди городского рабочего класса) упорно сохранялись и выражались главным образом в форме упрямого сопротивления сталинской политике в области промышленности. О размахе этих настроений можно судить по сплошной перетасовке фабрично-заводских комитетов в 1929 – 1930 гг.: в главных промышленных центрах – Москве, Ленинграде, на Украине, Урале – были заменены от 78 до 85% их членов.

Сторонники Бухарина пользовались скрытой поддержкой и в самой партии, о чем также можно судить по шумным нападкам на “правых оппортунистов” на всех уровнях…

Трагедия Бухарина и суть его политической дилеммы заключались в его нежелании апеллировать к этим широким настроениям. Когда речь идет о массах в целом, это нежелание легко объяснимо: оно проистекало из большевистской догмы, что политическая деятельность вне партии незаконна и потенциально (если не на практике) контрреволюционна. Эта точка зрения усиливалась опасениями, разделявшимися как большинством, так и оппозиционными группами, что обращение фракций к народу может привести к образованию “третьей силы” и таким образом погубить партию. Из этого следовала аксиома, что внутрипартийные разногласия нельзя даже обсуждать перед беспартийной аудиторией. Как заметил один троцкист, объясняя затруднения “левых”, это было “делом партийного патриотизма: он толкал нас на бунт и в то же самое время обращал нас против самих себя”. Так же дело обстояло и с “правыми”, которых притом сдерживал и разразившийся в стране кризис. Бухарин, Рыков и Томский были убеждены, что сталинский курс опасен своей непопулярностью и гибелен в хозяйственном отношении, но тем не менее хранили молчание перед народом. Общественное мнение участвовало в происходившей борьбе лишь косвенно, его учитывали лишь в постоянных дискуссиях о значении наводнявших центр писем с протестами против новой политики в деревне… Однако Бухарина сдерживало и другое соображение. В глазах марксиста социальные группы, которые, по-видимому, были наиболее восприимчивы к его политике (а именно крестьянство и технические специалисты), являлись “мелкой буржуазией”, и, следовательно, на них нельзя было ориентироваться большевику…

Его нежелание выносить борьбу со Сталиным на суд широких партийных масс объясняется сдерживающими факторами того же порядка, так как политическая деятельность в партии за пределами ее руководства также стала вызывать подозрения и постепенно прекращалась… Все же, несмотря на свое участие во внедрении запретительных норм, Бухарин испытывал соблазн обратиться ко всей партии. Он мучительно раздумывал над дилеммой: “По ночам я иногда думаю: «А имеем ли мы право промолчать? Не есть ли это недостаток мужества?..”» Наконец, полагая, что партийная иерархия, которую он хотел перетянуть на свою сторону, уничтожит любого руководителя, вынесшего борьбу за ее пределы, Бухарин подчинился “партийному единству и партийной дисциплине”, подчинился узким правилам нетерпимой политической игры, созданию которых он сам содействовал. Он остерегался “фракционности” и потому вынужден был ограничиться бесплодными закулисными интригами (вроде его визита к Каменеву), которые легко использовались против него врагами. Политически его позиция была нелепой: испытывая глубокое презрение к Сталину и к его политике, он все же оставался до конца скованным, колеблющимся оппозиционером.

Не считая публичных призывов, которые были слишком эзоповскими, чтобы возыметь какое-нибудь действие, Бухарин, Рыков и Томский оказались поэтому в сговоре со Сталиным, ограничив свой далеко идущий конфликт узкой ареной, на которой им предстояло быть “задушенными за спиной партии”… Все это… дало Сталину огромное преимущество над Бухариным, который однажды охарактеризовал себя как “худшего организатора в России”. Но триумф Сталина был обеспечен не только политической машиной. В том, что касается ЦК, она в основном обеспечивала ему преданность или благожелательный нейтралитет делегатов низшего и среднего звена, выдвинувшихся благодаря сталинской протекции. Как сказал о них один разочаровавшийся сталинист: “Мы победили Бухарина не аргументами, а партбилетами”. Однако, несмотря на то что эти младшие партийные работники являлись членами ЦК, в 1928 – 1929 гг., роль их была второстепенной. По сути дела, они лишь утверждали решения, уже принятые более узкой, неофициальной группой старших членов ЦК – олигархией из двадцати-тридцати влиятельных лиц, таких, как высшие партийные руководители и главы важнейших делегаций в ЦК (представлявших в первую очередь Москву, Ленинград, Сибирь, Северный Кавказ, Урал и Украину)…

В апреле 1929 г. эти влиятельные деятели предпочли Сталина и обеспечили ему большинство в высшем руководстве. Представляется очевидным, что они поступили так не столько из-за его бюрократической власти, сколько потому, что предпочли его руководство и его политику. В какой-то степени их выбор, безусловно, определялся тем, что они ощущали родство с генсеком как с волевым “практическим политиком”, тогда как мягкий, погруженный в теорию Бухарин по сравнению с ним мог, возможно, показаться “просто мальчиком”» [213] .

Мы должны согласиться с большинством доводов С. Коэна. По нашему мнению, он неправ лишь в одном – даже в партийной иерархии сила Бухарина и его группы вовсе не была равна нулю; в первые месяцы борьбы его предложения были поддержаны большинством даже в Политбюро. Но Бухарин не сумел использовать благоприятную ситуацию, он был действительно одним из худших организаторов в России.

К концу 1929 г. у Сталина, казалось бы, уже не было противников и оппонентов в ЦК партии. В приветствии ЦК ВКП(б) Сталину по случаю его 50-летия он назван «лучшим, самым стойким и последовательным из непосредственных учеников и соратников Ленина». «Ты, как никто другой, – говорится в этом приветствии, – сочетал в себе глубокое теоретическое знание ленинизма с умением смело претворять его в жизнь на различных этапах революционной борьбы. Это помогло партии с наименьшей затратой сил и времени успешно справиться с труднейшими историческим задачами, это помогло партии сохранить действительное ленинское единство» [214] .

Из людей, подписавших это приветствие, мало кто дожил до конца следующего десятилетия. Большинство из них стали жертвами кровавых чисток 30-х гг. Ибо победа Сталина над оппозициями не была победой ленинизма. Это была победа сталинизма, надолго утвердившего свое господство над страной и партией. Советскому Союзу предстояло пройти через самые трудные и кровавые десятилетия в своей истории.

3 ОШИБКИ И ПРЕСТУПЛЕНИЯ СТАЛИНА ПРИ ПРОВЕДЕНИИ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ И ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

ПРЕДПОСЫЛКИ РАЗВИТИЯ КООПЕРАЦИИ И КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА В СССР

После введения нэпа на всей почти территории Советской России в течение нескольких лет можно было наблюдать значительное оживление хозяйственной деятельности во всех секторах и в рамках всех существовавших в стране экономических укладов. Восстанавливалось и расширялось промышленное производство, составлявшее теперь основу социалистического сектора народного хозяйства. Развивалось ремесленное производство. Улучшалось положение и увеличивалось производство в десятках миллионов мелких крестьянских хозяйств. Расширялась государственная и частная торговля. Крепло и развивалось более крупное крестьянское хозяйство, которое применяло эпизодически или постоянно наемный труд и которое было принято в тот период называть кулацким хозяйством. Небольшие и средние капиталистические предприятия возникали повсюду, как грибы после дождя. В меньшей мере, чем на это рассчитывал Ленин, но все же развивалось производство на основе иностранных кредитов, концессионное или государственно-капиталистическое. Увеличивались и объемы внешней торговли. Во всем этом был еще значительный элемент стихийности, и нет ничего удивительного, что в экономике то и дело возникали различные диспропорции, которые удавалось преодолеть иногда легко, иногда с большими затруднениями.

Наибольшая диспропорция между развитием сельского хозяйства и промышленности образовалась к 1926 – 1927 гг. При отсутствии какой-либо иностранной помощи и недостатке кредитов экономическое развитие Советского Союза могло идти лишь на основе самофинансирования, но накопления, образовывающиеся в промышленности, были еще слишком малы. Основные надежды в этой области возлагались на развитие сельского хозяйства, что требовало в первую очередь увеличения товарного производства в деревне, особенно производства товарного хлеба. Но именно в этом отношении успехи советского хозяйства были невелики. Общий объем валовой продукции сельского хозяйства увеличился к 1927 г. на 21% по сравнению с наиболее урожайным (до революции) 1913 г. Этот прирост происходил, однако, за счет продукции животноводства и технических культур. Что касается зерновых, то они ни по посевным площадям, ни по валовому производству не достигли довоенного уровня. Значительно уменьшилось производство товарного хлеба. Если в 1909 – 1913 гг. среднегодовая товарная продукция зерновых составила 1018 млн пудов (в границах до 1939 г.), то в 1923 – 1927 гг. страна получала 514 млн пудов товарного зерна [215] . Производству товарного зерна мешало несколько факторов. Не слишком стимулировали зерновое хозяйство заготовительные цены. Если индекс заготовительных цен на продукты животноводства составлял в 1926 – 1927 гг. 178% (за 100% принят 1913 г.), а на технические культуры – 146%, то на зерно индекс заготовительных цен достиг в это время только 89%. Это несоответствие не было результатом случайной ошибки заготовительных органов. Повышение заготовительных цен на зерно потребовало бы увеличения поставок различных товаров деревне. Крестьянам нужны были не бумажные деньги, а потребительские товары и машины, которые можно было бы приобрести за эти деньги. Между тем промышленное производство еще не могло ликвидировать товарный голод как в городе, так и в деревне.

Препятствовала производству товарного зерна и новая структура сельского хозяйства, сложившаяся после революции. Были уничтожены помещичьи хозяйства – в недавнем прошлом основной поставщик товарного хлеба. В годы «военного коммунизма» был нанесен тяжелый удар и по кулацким хозяйствам, которые также поставляли на рынок в предвоенные годы немалое количество товарного хлеба. Главными производителями зерна после Октябрьской революции стали середняцкие и бедняцкие хозяйства. К концу 20-х гг. они давали до 4 млрд пудов хлеба (до революции – 2, 5 млрд.), однако товарного зерна – лишь 400 – 440 млн пудов (товарность – 10 – 11%).

Подобные трудности можно было предвидеть, еще провозглашая Декрет о земле. Разъясняя основы нэпа, Ленин достаточно ясно наметил и пути преодоления трудностей на «хлебном фронте». Во-первых, следовало оказать всемерную помощь мелким индивидуальным хозяйствам. Именно поддержка хозяйственной деятельности середняка и бедняка была главной целью новой экономической политики в деревне на первом этапе.

Нельзя было, однако, сбрасывать со счетов и зажиточные хозяйства. Некоторое развитие кулацкого производства в первые годы нэпа не было опасным для диктатуры пролетариата. Поэтому те тревожные заявления, которые делала в этой связи «левая» оппозиция, не были обоснованы. Наша деревня, неоднократно говорил Ленин, страдала тогда не столько от капитализма, сколько от его недостаточного развития. Поэтому с первых месяцев нэпа Ленин предлагал всячески поддерживать хозяйственную инициативу всех «старательных» крестьян, считал возможным даже премировать их за увеличение производства. Правда, Ленин предлагал премировать не средствами производства, а предметами личного потребления и домашнего обихода.

Конечно, политика, правильная и естественная в первый период нэпа, не могла стать основной политикой диктатуры пролетариата в деревне на весь переходный период от капитализма к социализму в России. Никто в руководстве большевиков не предполагал строить сколько-нибудь долгосрочные планы развития сельского хозяйства на основе развития кулацкого производства. Еще до своего прихода к власти большевики разработали такую аграрную программу, которая предусматривала создание на основе «культурных» помещичьих хозяйств крупных образцовых сельскохозяйственных предприятий социалистического типа. Но повести деревню по этому пути не удалось. Приходилось искать более сложные обходные пути, идя на временный компромисс с богатой частью деревни. Имея в виду задачи партии в деревне на более длительный период, Ленин предлагал всемерно способствовать развитию здесь всех видов и форм кооперации, включая и производственную кооперацию. Пересматривая свои прежние взгляды на кооперацию, Ленин заявлял в 1923 г., что именно развитие кооперации при пролетарском государстве тождественно развитию социализма в российской деревне. «Если крестьянское хозяйство может развиваться дальше, – писал Ленин, – необходимо прочно обеспечить и дальнейший переход, а дальнейший переход неминуемо состоит в том, чтобы наименее выгодное и наиболее отсталое, мелкое обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное крупное земледельческое хозяйство» [216] .

Хотя предложенный Лениным кооперативный план был пока еще не более чем черновым наброском, Ленин уже хорошо понимал, что кооперирование деревни – это длительное и сложное дело, невозможное без многих лет напряженного труда, без развития грамотности, культуры в деревне, без механизации сельского хозяйства и постепенного приучения крестьян к совместной экономической деятельности. «Но чтобы достигнуть через нэп участия в кооперации поголовно всего населения, – писал Ленин в 1923 г., – …для этого требуется целая историческая эпоха. Мы можем пройти, на хороший конец, эту эпоху в одно-два десятилетия. Но все-таки это будет особая историческая эпоха, и без этой исторической эпохи, без поголовной грамотности, без достаточной степени толковости, без достаточной степени приучения населения к тому, чтобы пользоваться книжками, и без материальной основы этого, без известной обеспеченности, скажем, от неурожая, от голода и т. д., – без этого нам своей цели не достигнуть» [217] .

Высказывания Ленина в его последних работах давали партии некоторые важные ориентиры, но они никогда не являли собой какой-то «ленинской генеральной линии партии», малейшее отклонение от которой составляло бы «правый» или «левый» оппортунистический уклон. Подобного рода «генеральная линия» была более поздним изобретением преемников Ленина. Еще Герберт Уэллс после своей встречи с Лениным верно отметил, что «Ленин с откровенностью, которая порой ошеломляет его последователей, рассеял недавно последние иллюзии насчет того, что русская революция означает что-либо иное, чем вступление в эпоху непрерывных исканий. Те, кто взял на себя гигантский труд уничтожения капитализма, должны сознавать, что им придется пробовать один метод действия за другим» [218] .

Крайняя сложность экономической обстановки начала 20-х гг. порождала не только непрерывные дискуссии, но и значительные трудности, в отношении которых партия далеко не всегда могла найти быстрое и разумное решение. Как известно, восстановление разрушенной двумя войнами экономики началось у нас в стране с сельского хозяйства. Однако уже в 1923 г. развитие деревни столкнулось с рядом серьезных трудностей. Дело в том, что крестьянские хозяйства еще не имели почти никаких накоплений, излишки, которыми они располагали, были минимальными. С другой стороны, и себестоимость, и цена покупаемых крестьянами промышленных товаров были высокими. Поэтому, несмотря на слабость промышленности, в стране возник кризис сбыта, затоваривание, что привело даже к остановке некоторых промышленных предприятий, задержке зарплаты рабочим и служащим, к отдельным забастовкам. Чтобы предотвратить развитие кризиса, государство снизило цены на многие промышленные товары и повысило закупочные цены на часть сельскохозяйственной продукции. На селе была развернута система дешевого кредита, которым могли пользоваться все хозяйства. Хотя формально получение кредитов и машин кулацкими хозяйствами предусматривалось во «вторую очередь», реально машины и кредиты использовались в первую очередь более зажиточными хозяйствами. В 1925 г. по предложению XIV Всесоюзной партконференции и «в целях развития производительных сил деревни» был принят закон о расширении прав найма сельскохозяйственных рабочих и аренды государственных и крестьянских земель. Этот закон был выгоден зажиточной части деревни. Но он был также выгоден и государству. В какой-то мере этот закон был выгоден и бедноте, так как он легализовал наем батраков, достаточно широко практиковавшийся и до 1925 г., и позволял контролировать условия найма.

Проведение указанных мер позволило преодолеть кризис сбыта и затоваривание. Между развитием сельского хозяйства и развитием промышленности установилось относительное равновесие. В этом же направлении были проведены важные изменения не только в деревне, но и в городе. Была приостановлена проводившаяся в 1924 г. интенсивная кампания против «частников», улучшились условия работы кустарей и ремесленников, а также частных торговцев. Была успешно завершена денежная реформа, советский рубль обрел невиданную ранее устойчивость.

Достигнутое равновесие сохранялось, однако, недолго. Уже в 1925 – 1926 гг. стали возникать новые диспропорции. Промышленное производство развивалось медленнее, чем возрастал платежеспособный спрос деревни; речь шла теперь не о затоваривании, а о товарном голоде. Между тем Советское государство продолжало осуществлять ряд мер по стимулированию накоплений в сельском хозяйстве. Так, например, сельскохозяйственный налог был снижен в 1926 г. с 312,9 до 244,8 млн рублей [219] . В основном было снижено налогообложение середняка – на 60 млн рублей. Но при высоких урожаях 1926 и 1927 гг. выгоду от снижения налога получили и все зажиточные крестьяне, у которых увеличилось количество излишков продукции.

Несмотря на то что быстрому росту покупательной способности крестьянства не соответствовал рост производства нужных деревне товаров, было проведено еще одно значительное снижение как оптовых, так и розничных цен на промтовары. В условиях товарного голода это снижение не полностью использовалось потребителем, а обогащало торговцев-посредников, которые владели 40% розничного товарооборота. В то же время снижались прибыли промышленных предприятий. А между тем нужда в накоплениях у промышленности резко возросла, так как к 1925 – 1926 гг. закончилось в основном восстановление старых промышленных предприятий и начинало развертываться новое строительство. Из-за недостатков в ценообразовании товарное предложение возросло в натуральном выражении, но не в стоимостном.

Так, например, в конце 1927 г. производство предметов широкого потребления в текущих ценах увеличилось всего на 0,5%, тогда как фонд заработной платы рабочих государственной промышленности увеличился на 16%, а выручка крестьянства только по плановым заготовкам и после уплаты налогов – на 31%. Весь покупательный фонд города и деревни увеличился более чем на 20%.

В 1927 г. у зажиточной части деревни скопилось большое количество бумажных денег, на которые нельзя было купить нужные товары. Нет ничего удивительного, что большинство крестьян не спешило в этих условиях с продажей хлеба государству, да еще по низким заготовительным ценам.

У основного держателя хлебных излишков – кулака и зажиточного середняка – не было в 1927 г. экономической заинтересованности в быстрой реализации своих хлебных излишков. Сравнительно небольшой сельскохозяйственный налог деревня могла покрыть за счет выручки от продажи второстепенных продуктов и технических культур. У крестьян было достаточно денег и для покупки имевшихся в продаже товаров. Зерно могло полежать в закромах. И действительно, осенью 1927 г. было заготовлено гораздо больше, чем в 1926 г., льна, подсолнуха, пеньки, свеклы, хлопка, масла, яиц, кожи, шерсти и мяса. Совершенно иное положение сложилось с заготовкой хлеба.

ТРУДНОСТИ С ХЛЕБОЗАГОТОВКАМИ 1927 – 1928 гг. И ПОЛИТИКА СТАЛИНА

Экономические просчеты Сталина, Рыкова, Бухарина, с одной стороны, и нежелание зажиточного крестьянства форсировать продажу хлеба государству – с другой, поставили Советский Союз в самом конце 1927 г. перед угрозой хлебного кризиса. Год выдался урожайным, но хлебозаготовки проходили хуже, чем в предыдущие годы. В государственных закромах не было достаточных страховых запасов зерна, а между тем большинство крестьян придерживало хлеб до весны, когда его можно было продать по более высоким ценам. Если к январю 1927 г. было заготовлено 428 млн пудов зерна, то к январю 1928 г. заготовки зерна едва достигали 300 млн пудов. Возникла угроза снабжению хлебом городов и армии.

Каким образом следовало бы преодолеть эти трудности? На этот счет вносилось немало предложений. Так, например, «левая» оппозиция считала, что пришло время повести решительное наступление на кулачество с применением всей силы государственного аппарата. Оппозиция предлагала осуществить насильственное изъятие у зажиточной части деревни не менее 150 млн пудов хлеба. Эти предложения были отвергнуты ЦК еще в августе 1927 г. «ЦК и ЦКК считают, – говорилось в решении пленума от 9 августа 1927 г., – что эти предложения направлены, по сути дела, на отмену новой экономической политики, установленной партией под руководством Ленина…» Пленум ЦК и ЦКК «отвергает вздорные, рассчитанные на создание дополнительных трудностей в развитии народного хозяйства, демагогические предложения оппозиции о насильственном изъятии натуральных хлебных излишков» [220] .

Предложения оппозиции были решительно отвергнуты и на XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 г. Правда, сам Сталин в докладе съезду был осторожен в своих формулировках. Он сказал: «Мы имеем известный рост кулачества в деревне. Это минус в балансе нашего хозяйства… Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ… Это средство легкое, но далеко не действенное. Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности… Это не исключает, конечно, применение некоторых необходимых административных мер против кулака. Но административные меры не должны заменять мероприятий экономического порядка» [221] .

Гораздо более определенно высказались на съезде многие деятели из ближайшего окружения Сталина. Так, например, в докладе на съезде Молотов говорил: «Тот, кто теперь предлагает нам эту политику… принудительного изъятия 150 – 200 млн пудов хлеба… тот враг рабочих и крестьян (в этом месте доклада, согласно стенограмме, Сталин выкрикнул: “Правильно!”), враг союза рабочих и крестьян; тот ведет линию на разрушение Советского государства».

Подробно остановился на вопросе о трудностях в деревне А. И. Микоян. Он призывал к тому, чтобы «наиболее безболезненно» выйти из полосы неизбежных затруднений. Микоян считал, что «решительный поворот в ходе хлебозаготовок должен заключаться в переброске товаров из города в деревню даже за счет временного (на несколько месяцев) оголения городских рынков, с тем чтобы добиться хлеба у крестьянства. Если мы этого поворота не произведем, мы будем иметь чрезвычайные трудности, которые отзовутся на всем хозяйстве» [222] .

Не успели, однако, делегаты съезда разъехаться по местам, как им вдогонку полетели новые директивы. Всего через несколько дней после окончания съезда, исключившего лидеров «левой» оппозиции из партии, Сталин сделал крутой поворот «влево» и стал проводить в жизнь те самые предложения о принудительном изъятии хлеба у зажиточных слоев деревни, которые только что были отвергнуты партией как авантюристические. Уже в конце декабря Сталин направил на места директиву о применении чрезвычайных мер в отношении кулачества. Эта директива об использовании принуждения застала врасплох местных работников, которые только что читали выступления на съезде Сталина, Молотова, Микояна и решения съезда. Ее не торопились выполнять, и тогда 6 января Сталин направил новую директиву, крайне резкую и по тону, и по требованиям, с угрозами в адрес местных партийных организаций. В результате по всей стране прокатилась волна конфискаций и насилия в отношении богатых крестьян.

В январе-марте хлебозаготовки увеличились, но затем снова сократились. Объясняя сложившуюся ситуацию, Сталин говорил: «Если мы сумели собрать в январе-марте почти 300 миллионов пудов, имея дело с маневренными запасами крестьянства, то за апрель-июнь нам не удалось собрать и сотни миллионов пудов ввиду того, что нам пришлось здесь задеть страховые запасы крестьянства, при условиях, когда виды на урожай не были еще выяснены. Ну, а хлеб все-таки надо было собрать. Отсюда повторные рецидивы чрезвычайных мер, административный произвол, нарушение революционной законности, обход дворов, незаконные обыски и т. д., ухудшившие политическое положение страны» [223] .

Сегодня можно с уверенностью сказать, что решение применить зимой и весной 1927/28 г. чрезвычайные меры в деревне было крайне поспешным и ошибочным. Хотя ошибки в экономической политике 1925 – 1927 гг. оставляли мало места для политических и хозяйственных маневров, все же еще оставались возможности для преодоления трудностей на путях нэпа, а не на путях «военного коммунизма». Но в области «большой» политики имеются свои законы и своя логика, и если сойдешь здесь с одной дороги, то чаще всего невозможно вступить снова на недавно покинутый путь. Так было и с применением чрезвычайных мер против кулачества.

Несомненно, что Сталин поначалу не собирался сделать чрезвычайные меры основой политики в деревне на длительное время. Своими директивами он хотел, по-видимому, лишь попугать кулачество и сделать его более уступчивым. Об этом можно судить хотя бы по тому, что летом 1928 г. на места идут уже совсем иные директивы: не применять больше чрезвычайные меры, повысить на 15 – 20% закупочные цены, увеличить поставки товаров в деревню, немедленно прекратить практику обхода дворов, незаконных обысков и всякого рода нарушений революционной законности, открыть закрытые только что местные базары.

«Честное и систематическое проведение этих мероприятий, – говорил в июле 1928 г. Сталин, – в условиях нынешнего благоприятного урожая должно создать обстановку, исключающую необходимость применения каких бы то ни было чрезвычайных мер в предстоящую хлебозаготовительную кампанию» [224] . Однако осуществить этот новый поворот Сталин не сумел, ибо применение чрезвычайных мер зимой 1927/28 г. было фактическим объявлением войны кулачеству и окончанием нэпа в деревне. Трудно прекратить войну односторонним прекращением огня. Уже весной 1928 г. сотни тысяч зажиточных крестьян в ответ на чрезвычайные меры стали сокращать посевные площади. Многие кулаки «самоликвидировались» – продавали имеющиеся у них машины, а деньги и ценности прятали. У середняков не было стимула расширять производство, так как они боялись попасть в разряд кулаков, которым партия открыто грозила ликвидацией. Неудивительно, что осенью 1928 г., несмотря на уступки, заготовки хлеба вновь оказались под угрозой. Сократились и поставки государству ряда технических культур, что привело к дезорганизации в текстильной промышленности, нарушило сырьевой баланс страны и уменьшило возможности экспорта, а стало быть, и получения валюты. Забыв о своих июльских обещаниях, Сталин направляет в конце 1928 г. директивы о применении еще более жестких, чем ранее, административных мер против богатого крестьянства.

Повторное применение чрезвычайных мер позволило на несколько месяцев увеличить поступление зерна. Однако в феврале и марте 1929 г. заготовки шли плохо, а в целом к апрелю было заготовлено меньше хлеба, чем в эти же сроки в 1928 г. Перебои с продажей печеного хлеба были повсюду, даже в Москве. Возросла спекуляция хлебом. К тому же новый нажим на зажиточных крестьян вызвал новое сокращение посевных площадей в этом секторе и новую волну «самоликвидации» кулачества. Были, правда, приняты меры по расширению посевов в бедняцких и середняцких хозяйствах, но это ненамного увеличило товарное производство зерна. Урожай был хорошим и в 1929 г. Тем не менее правительству пришлось ввести нормирование при продаже хлеба и многих других продуктов в городах и рабочих поселках. Таким образом, в СССР к середине 1929 г. сложилось опасное положение. Война с зажиточной частью деревни грозила дезорганизацией всего народного хозяйства и даже голодом. При этом ошибочная политика Сталина оставляла еще меньший, чем ранее, простор для политических и экономических маневров. Оставалось три возможных решения. Можно было признать свои ошибки и пойти на уступки кулачеству и зажиточному середняку. Но теперь эти уступки должны были быть весьма значительными, ибо зажиточная часть деревни перестала верить в политику нэпа. Этот путь был, однако, неприемлем для Сталина, да и для большинства ЦК. Можно было пойти на закупки хлеба за рубежом, но это означало бы сокращение планов индустриального строительства и пересмотр заданий первой пятилетки. Этот путь также был отвергнут. Можно было, наконец, пойти на форсирование производственной кооперации в деревне для создания значительного колхозного сектора и ликвидации кулацкой монополии на товарный хлеб. Мы знаем, что партия выбрала этот последний и также очень нелегкий путь. К сожалению, Сталин не сумел осуществить этот новый (четвертый за два года) поворот в политике партии без серьезных ошибок и перегибов.

ОБ ИЗВРАЩЕНИЯХ И ОШИБКАХ ПРИ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

Несмотря на советы и указания Ленина, кооперация в СССР развивалась в 20-е гг. очень медленно. Основной упор делался на поощрение снабженческо-сбытовой кооперации. Даже к середине 1928 г. в колхозах состояло менее 2% всех крестьянских дворов, на них приходилось не более 2,5% всех посевных площадей и 2,1% посевов зерновых. Многие из этих колхозов и коммун были созданы еще в 1918 – 1920 гг. XV съезд ВКП(б) постановил ускорить производственную кооперацию. В резолюции съезда говорилось, что «задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне» [225] .

Однако все делегаты съезда, говорившие о работе в деревне, отмечали необходимость осторожности и постепенности в деле коллективизации. Так, например, Молотов в своем докладе говорил о том, что требуется немало лет для того, чтобы перейти от индивидуального к общественному (коллективному) хозяйству. «Надо понять, что 7-летний опыт нэпа достаточно научил нас тому, о чем говорил Ленин еще в 1919 году: никакой торопливости, никакой скоропалительности со стороны партии и Советской власти в отношении среднего крестьянства… Тут нам очень пригодится то, чему мы так много учились за первые семь лет нэпа, а именно: важные в социалистическом строительстве в деревне навыки осмотрительности, осторожности, неторопливости, постепенности и т. п.» [226]

Многие делегаты съезда говорили о нехватке у государства материальных средств для поддержки колхозов, о недостатке сельскохозяйственной техники, о слабости сельских партийных организаций. Учитывая все эти обстоятельства, съезд партии указал, что развитие колхозов должно сочетаться с всемерной помощью индивидуальному бедняцкому и середняцкому хозяйству, так как индивидуальное собственное хозяйство «еще значительное время будет базой всего сельского хозяйства» [227] . На одном из пленумов ЦК в 1928 г. Сталин заявлял: «Есть люди, думающие, что индивидуальное крестьянское хозяйство исчерпало себя, что его не надо поддерживать. Это неверно, товарищи. Эти люди не имеют ничего общего с линией партии… Нам не нужно ни хулителей, ни певцов индивидуального хозяйства. Нам нужны трезвые политики, умеющие взять у индивидуального хозяйства максимум того, что можно взять, и умеющие вместе с тем постепенно переводить индивидуальное хозяйство на рельсы коллективизма».

По плану первой пятилетки («оптимальный» вариант), принятому на XVI Всесоюзной партконференции, предполагалось за 5 лет коллективизировать 23% крестьянских хозяйств, располагающих 17,5% всех посевных площадей и способных давать до 49% товарной продукции зерновых. При этом на первый год пятилетки (июль 1928 – июль 1929 г.) планы коллективизации были весьма скромными, уровень коллективизации в стране планировалось поднять лишь до 2,2%.

Однако острота положения и проблем, возникших в деревне к началу 1929 г., потребовала пересмотра этих планов. Известные успехи в колхозном строительстве наметились уже к середине 1929 г.; в начале июня в колхозах числилось более одного миллиона крестьянских хозяйств (при плане 560 тыс.). Но это был очень скромный успех, так как всего в стране было около 25 млн крестьянских хозяйств. В 1929 г. менее 10% посевной площади было обработано с помощью тракторов. Число комбайнов исчислялось несколькими сотнями. В селах и деревнях не было еще ни коллективных скотных дворов, ни силосных башен.

Но Сталин не сумел правильно оценить положение в деревне. Желая получить компенсацию за прежние неудачи и удивить мир картиной великих успехов, он вновь резко и круто повернул громоздкий корабль нашего хозяйства, не потрудившись разведать перед тем наличие всякого рода подводных рифов и мелей.

\'Не считаясь с объективными возможностями, Сталин при поддержке Молотова, Кагановича и некоторых других членов Политбюро взял курс на чрезмерно высокие темпы коллективизации, всячески подгоняя при этом обкомы и райкомы. Хотя к началу ноября 1929 г. в стране было создано уже около 70 тыс. колхозов, в своем большинстве это были небольшие кооперативы, которые объединяли около 2 млн, или 7,6% всех крестьянских хозяйств. Подавляющее большинство этих хозяйств были бедняцкими. Только в отдельных районах в колхозы вступала и часть середняков. Однако Сталин поспешно обобщил эти факты и объявил о них как о начале коренного перелома в колхозном движении. Статья Сталина об итогах года называлась «Год великого перелома». Более того, Сталин выдвинул осенью 1929 г. лозунг сплошной коллективизации, который, учитывая обстановку этих месяцев, был явно прежде временным. Основная масса середняков все еще продолжала колебаться, кулаки не были нейтрализованы, зажиточные середняки высказывались еще против колхозов. В такой обстановке лозунг сплошной коллективизации неизбежно вел к извращениям в колхозном строительстве, к административному нажиму, к насилию над середняком. Именно это и случилось в конце 1929 г. и начале 1930 г.

В период после октябрьского (1964 г.) пленума ЦК многие историки стали вновь оправдывать политику Сталина и его окружения на первом этапе коллективизации. Так, например, Ф. Ваганов писал: «Бурным подъемом колхозного движения ознаменовалась вторая половина 1929 года… В колхозы вступали середняки, становясь активными участниками социалистического строительства. В стране насчитывалось уже 67,4 тысячи колхозов. Они имели 3,6 процента всех посевных площадей и давали 4,9 процента товарной сельскохозяйственной продукции. Все это свидетельствовало о том, что были созданы необходимые материально-технические и политические предпосылки для развертывания сплошной коллективизации сельского хозяйства» [228] .

Но Ф. Ваганов сознательно не приводит данных о числе коллективизированных хозяйств. Ибо простое сопоставление этих цифр – 7,6% коллективизированных хозяйств и 3,6% занимаемых ими посевных площадей – ясно свидетельствует о том, что середняк еще не пошел в это время в колхозы. Очевидно также, что 3,6% посевных площадей и 4,9% товарной продукции – это слишком малая доля сельскохозяйственной продукции и посевов, чтобы делать вывод о наличии необходимых материально-технических и политических предпосылок для немедленной и сплошной коллективизации.

В конце 1929 г. была создана специальная комиссия ЦК ВКП(б) для подготовки решения о колхозном строительстве. Многие из членов ЦК возражали против ненужной гонки, для которой не было ни объективных, ни субъективных предпосылок. Однако разработанный комиссией проект подвергся резкой критике Сталиным и был переработан. Поправки Сталина ориентировали на ускорение колхозного движения. По требованию Сталина из проекта были исключены указания по таким вопросам, как степень обобществления крестьянского скота, инвентаря, порядок образования неделимых фондов и оборотных средств в колхозах. В окончательном варианте постановления были значительно сокращены сроки коллективизации для Северного Кавказа и Средней Волги, исключены установки о порядке обобществления средств производства, скота, о сохранении у крестьян мелкого скота, инвентаря, птицы. Были исключены положения о методах ликвидации кулачества и об использовании кулаков в колхозах, если они будут подчиняться и добровольно выполнять все обязанности членов колхозов. Постановление ориентировало закончить коллективизацию в основных зерновых районах к осени 1930 г. или к весне 1931 г. В остальных районах коллективизацию нужно было закончить к осени 1931 г. или к весне 1932 г. [229]

Постановление ЦК «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» было принято ЦК ВКП(б) 5 января 1930 г. Сразу же после его опубликования многие областные и республиканские партийные организации решили перевыполнить намеченные планы и завершить коллективизацию не осенью, а весной 1930 г. Газеты в январе и феврале 1930 г. были полны сообщений на этот счет. Но к такой скоротечной кампании не были подготовлены ни местные партийные и советские органы, ни сами крестьяне. Неудивительно, что для выполнения идущих сверху письменных, а чаще устных директив партийные и советские органы на местах были вынуждены прибегнуть к давлению не только на крестьян, но и на низовых партийных и советских работников. Повсюду возросла роль ГПУ. Фактически в сельских местностях вводился режим чрезвычайного положения.

О добровольности и постепенности при переходе от частной собственности на землю к собственности коллективной говорил еще К. Маркс. Эти мысли много раз высказывал и В. И. Ленин, и они были закреплены специальным решением VIII съезда партии. Да и сам Сталин произнес по этому поводу немало правильных слов. Однако в 1929 г. Сталин выдвинул лозунг насаждения колхозов и совхозов. Он говорил в декабре 1929 г.: «Чтобы мелкокрестьянская деревня пошла за социалистическим городом, необходимо еще, кроме всего прочего, насаждать в деревне крупные социалистические хозяйства в виде колхозов и совхозов, как базы социализма… Социалистический город может вести за собой мелкокрестьянскую деревню не иначе, как насаждая в деревне колхозы и совхозы и преобразуя деревню на новый, социалистический лад» [230] .

И действительно, под нажимом Сталина и его ближайшего окружения принцип добровольности в колхозно-кооперативном строительстве был почти повсеместно нарушен. Разъяснительная работа подменялась грубым администрированием и насилием по отношению к середнякам и части бедняков, не торопившихся вступать в колхозы. Их заставляли изменить свое решение под угрозой раскулачивания. Во многих областях был выдвинут лозунг: «Кто не идет в колхозы, тот враг Советской власти». Использовались для привлечения крестьян и разного рода нереальные обещания: колхозам обещали тракторы, другую технику, большие кредиты. «Все дадут – идите в колхозы». Нередко создавались не колхозы, а коммуны, в которых принудительно обобществлялся мелкий скот, домашняя птица, приусадебные участки. Одновременно с обещаниями в некоторых областях старались «выжать» из единоличников как можно больше средств. Их заставляли перед вступлением в колхоз расплатиться по всем долгам – по кредиту, семенной ссуде, паевым взносам.

В деревне энтузиазм немногих крестьян сочетался с недовольством большинства, особенно середняков. Перед вступлением в колхоз крестьяне забивали скот: коров, овец, свиней, даже домашнюю птицу. Только за два месяца – в феврале и марте 1930 г. – было забито 14 млн голов крупного рогатого скота, третья часть всех свиней и четвертая часть овец и коз. Хотя проценты коллективизации быстро росли, но росло и политическое напряжение в деревне. Кое-где состоялись антиколхозные выступления крестьянства.

Обстановка начала разряжаться лишь в марте 1930 г. после публикации статьи «Головокружение от успехов», которую Сталин написал по требованию ЦК ВКП(б). В этой статье правильно критиковались многие перегибы в колхозном строительстве. Однако ответственность за все ошибки Сталин возложил на местные органы, обвинив их в «головотяпстве». Это вызвало замешательство местных властей, которые действовали главным образом по директивам «центра» и областного руководства. Специальные сводки о коллективизации каждые 7 – 10 дней рассылались всем членам Политбюро. На совещаниях именно Сталин настаивал на высокой степени обобществления в колхозах, включающего домашний инвентарь, мелкий скот, молочных коров [231] . Да и вся печать была полна сообщений и обязательств об ускоренной коллективизации.

«Тов. Сталин! – писал рабочий из Днепропетровска Велик. – Я рядовой рабочий и читатель газеты “Правда”, все время следил за газетными статьями. Виноват ли тот, кто не сумел послушать создавшегося шума и крика вокруг вопроса коллективизации?.. Мы все, низы и пресса проморгали этот основной вопрос о руководстве колхозами, а т. Сталин, наверное, в это время спал богатырским сном и ничего не слышал и не видел наших ошибок, потому и тебя также нужно одернуть. А теперь т. Сталин сваливает всю вину на места, а себя и верхушку защищает» [232] .

Протест против сталинских методов коллективизации содержался и в речи Н. К. Крупской, которую она произнесла летом 1930 г. в Москве на Бауманской районной партийной конференции. По свидетельству делегатов этой конференции С. Бердичевской и М. Цимхлес, Крупская, в частности, сказала, что коллективизация проводится в стране не по-ленински и не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом, что руководители ЦК не советовались ни с партией, ни с народом. «И незачем, – говорила Крупская, – сваливать на местные органы те ошибки, которые были допущены самим ЦК». Однако против Крупской резко и грубо выступили Л. Каганович и А. Бубнов. Последний даже заявил: «Крупская – это не тот маяк, который приведет к добру нашу партию».

Весной и летом 1930 г. во многих районах страны проводились даже судебные процессы над «левыми загибщиками». Конечно, многие из них заслуживали сурового наказания за нарушения законности. Однако те, кто давал на места ошибочные директивы, не были привлечены к ответственности.

Вскоре после публикации статьи Сталина ЦК ВКП(б) принял постановление «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении». Было предложено осудить практику принудительных методов коллективизации, крестьянам разрешалось при желании уйти из колхозов. Это решение привело к массовому отливу крестьян из колхозов. Еще недавно здесь было более 10 млн хозяйств, но уже к 1 июля 1930 г. осталось только около 6 млн. В некоторых областях и районах распались почти все созданные колхозы. К осени, однако, нажим на крестьян возобновился. Тем, кто ушел из колхоза, просто отказывались возвращать скот и землю. Неудивительно, что число охваченных коллективизацией скоро снова стало увеличиваться.

Коллективизация деревни в ее сталинском варианте нанесла большой ущерб сельскохозяйственному производству. Предполагалось, что создание колхозов сразу же приведет к увеличению валовой продукции сельского хозяйства. Директивы первой пятилетки предусматривали увеличение валовой продукции с 16,6 млрд руб. в 1927 – 1928 гг. до 25,8 млрд руб. в 1932 – 1933 гг., то есть на 52%. В действительности производство продукции сельского хозяйства уменьшалось на протяжении всей первой пятилетки. Если принять за 100% производство сельскохозяйственной продукции в 1928 г., то в 1929 г. оно составило 98%, в 1930 г. – 94,4, в 1931 г. – 92, в 1932 г. – 86, а в 1933 г. – 81,5%. Особенно уменьшилось производство животноводческой продукции – до 65% от уровня 1913 г. Поголовье крупного рогатого скота сократилось в 1928 – 1933 гг. с 60,1 до 33,5 млн голов. Более чем в 2 раза уменьшилось поголовье лошадей, а также овец, коз и свиней. Резко сократилось в этой связи использование органических удобрений. В целом валовая продукция сельского хозяйства составила в 1933 г. только 13,1 млрд руб. [233] Тяжелые последствия коллективизации ощущались не только во второй, но и в третьей пятилетке. Так, например, среднегодовое производство зерна во второй половине 30-х гг. было в нашей стране меньшим, чем в 1913 г. (в границах до 17 сентября 1939 г.). Не достигло уровня 1913 г. и производство мяса, хотя численность населения в стране возросла.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ И НОВЫЕ ГОНЕНИЯ НА ПРАВОСЛАВНУЮ ЦЕРКОВЬ

Одной из форм давления государства и партии на широкие массы крестьянства было усилившееся гонение на православную церковь. Антирелигиозная пропаганда стала усиливаться в СССР в начале 1928 г., а уже осенью этого года она переросла в антицерковный террор. Пострадали все религиозные организации и церковные группы, однако в центре этой борьбы с «религиозными предрассудками» стояла борьба против православной церкви. Арестовывались и ссылались многие видные и авторитетные деятели церкви. Так, например, именно в 1928 г. был сослан, а позднее и арестован крупнейший русский религиозный мыслитель Павел Флоренский. Он погиб в лагере на Соловецких островах в годы Отечественной войны. На протяжении 1928 – 1929 гг. были закрыты все монастыри, функционировавшие в тот период как образцовые сельскохозяйственные артели. Тысячи монахов и монахинь были высланы в Сибирь. В середине 1929 г. в ЦК ВКП(б) было проведено совещание по антирелигиозной работе, а вскоре собрался Второй Всесоюзный съезд «воинствующих безбожников». После этого съезда антирелигиозный террор повсеместно усилился, а его центр переместился из города в деревню. По-видимому, сталинская верхушка рассматривала церковь как одно из главных препятствий в деле коллективизации, поэтому принятие в той или иной деревне решения о коллективизации сопровождалось обычно закрытием местной церкви. С купола церкви чаще всего сбивали при этом крест; иконы и многие предметы церковного обихода сжигали, многих сельских священников арестовывали. Арестовывали и некоторых крестьян, пытавшихся сопротивляться уничтожению церквей. Тысячи людей пострадали, таким образом, не по социальному признаку, а по причине своей религиозности.

К началу 1930 г. антицерковный террор достиг особенно широкого размаха. Запуганная Академия наук специальным решением сняла с охраны большинство памятников старины, связанных с «религиозными культами». В результате стали сноситься церкви и монастыри, являвшиеся ценнейшими памятниками архитектуры. Это происходило в таких старинных русских городах, как Тверь, Нижний Новгород, Псков, Новгород, Самара, Вятка, Рязань, Тула и других. Особенно пострадала Москва. Между прочим, разрушение церквей производилось даже внутри Кремля, против чего решительно возражали не только А. В. Луначарский, но и А. С. Енукидзе. Бывший секретарь Луначарского И. А. Сац рассказывал, что, участвуя в поспешном разборе бумаг на квартире Луначарского после его смерти и под бдительным надзором представителей Центрального партархива, он нашел выписку из решения Политбюро за подписью Сталина: «Слушали письмо т. Луначарского. Постановили: считать письмо Луначарского неправильным по существу и непартийным по форме». В письме речь шла как раз о разрушениях в Кремле. Комсомольцы того времени пели песню, в которой были и такие слова:

Мы раздуем пожар мировой,

Тюрьмы и церкви сровняем с землей.

«Антирелигиозный террор достиг таких масштабов, – писал в одной из статей М. Агурский, – что в январе 1930 года папа римский Пий XI призвал всех верующих к всеобщему молебну за гонимых в России христиан. К этому призыву присоединилось не только большинство христианских церквей, но также и еврейские религиозные круги, взволнованные сведениями о терроре против иудаизма и сообщением об аресте в Минске 25 представителей еврейского духовенства. Кампания протеста за пределами СССР приняла такой характер, что стала угрожать политическим и экономическим интересам СССР. Повсюду раздавались требования о разрыве дипломатических отношений с СССР» [234] .

Несомненно, что эта массовая кампания протеста побудила Сталина не только приостановить на время антирелигиозный террор, но даже дезавуировать его как якобы проявление местного произвола и перегибов. В статье «Головокружение от успехов», опубликованной 2 марта 1930 г., Сталин писал: «Я уже не говорю о тех, с позволения сказать, “революционерах”, которые дело организации артелей начинают со снятия с церквей колоколов. Снять колокола – подумаешь, какая революционность!» [235]

15 марта 1930 г., то есть за день до всеобщего молебна, объявленного Папой Римским, в наших газетах было опубликовано постановление об «искривлениях» партийной линии в колхозном движении. В этом постановлении было признано ошибкой местных властей административное закрытие церквей, постановление угрожало строгими карами за оскорбление религиозных чувств верующих. Все это было, несомненно, уступкой мировому общественному мнению, однако временное прекращение антирелигиозного террора не сопровождалось ни восстановлением разрушенных или даже просто закрытых церквей, ни возвращением большинства людей, сосланных в Сибирь и на Север по религиозным мотивам. А между тем к концу 1930 г. в русских деревнях оказались закрытыми около 80% всех сельских храмов, а значительная часть духовенства числилась среди «раскулаченных».

О ЛИКВИДАЦИИ КУЛАЧЕСТВА КАК КЛАССА

Следует сказать и о такой сопутствующей коллективизации массовой репрессивной кампании, как ликвидация кулачества как класса. Известно, что еще до революции кулачество было большой силой в русской деревне. В первые месяцы после Октябрьской революции кулачество даже укрепило свои позиции за счет раздела помещичьих земель. Кулаки составляли тогда до 20% всех крестьян и владели 40% пахотных земель.

Первое столкновение между Советской властью и кулачеством произошло весной и летом 1918 г., когда большевики встали на путь принудительного изъятия всех излишков сельскохозяйственных продуктов (продразверстка) и передали власть в деревне в руки комитетов бедноты (комбедов). Ленин требовал в тот период вести решительную борьбу с кулачеством. «Никакие сомнения невозможны, – писал он в августе 1918 г. – Кулаки – бешеный враг Советской власти. Либо кулаки перережут бесконечно много рабочих, либо рабочие беспощадно раздавят восстания кулацкого, грабительского меньшинства народа против власти трудящихся. Середины тут быть не может» [236] .

Ленин в данном случае был не вполне прав, ибо приемлемая «середина» была найдена большевиками через три года, когда был введен нэп и продразверстка была заменена продналогом, а власть от комбедов и ревкомов вновь перешла к Советам. Важно отметить, однако, что даже призывая в 1918 г. и позже к беспощадному подавлению кулацких восстаний, Ленин никогда не призывал к полной экспроприации всего кулачества, а тем более к физическому уничтожению или выселению всех кулаков и членов их семей. 12 марта 1919 г. Ленин говорил: «… Мы за насилие против кулака, но не за полную его экспроприацию, потому что он ведет хозяйство на земле и часть накоплена им своим трудом. Вот это различие надо твердо усвоить. У помещика и капиталиста – полная экспроприация; у кулаков же отнять собственность всю нельзя, такого постановления не было…» [237]

Еще через неделю Ленин разъяснял делегатам VIII съезда партии: «По отношению к помещикам и капиталистам наша задача – полная экспроприация. Но никаких насилий по отношению к среднему крестьянству мы не допускаем. Даже по отношению к богатому крестьянству мы не говорим с такой решительностью, как по отношению к буржуазии: абсолютная экспроприация богатого крестьянства и кулаков… Мы говорим: подавление сопротивления богатого крестьянства, подавление его контрреволюционных поползновений. Это не есть полная экспроприация» [238] .

Планируя нэп как длительный исторический период, Ленин предполагал ограничение и вытеснение кулака в основном экономическими мерами. «Если ты можешь дать крестьянству машины, – писал Ленин, – этим ты поднимешь его, и когда ты дашь машины или электрификацию, тогда десятки или сотни тысяч мелких кулаков будут убиты» [239] .

В середине 20-х гг. кулачество укрепило и расширило свои экономические позиции и влияние. Но вопрос о его ликвидации выдвигался лишь наиболее крайними деятелями «левой» оппозиции. Этот вопрос продолжал обсуждаться в партийной печати и в 1928 – 1929 гг. При этом ни один из авторов не ставил вопрос о насильственной экспроприации и выселении кулачества. Речь шла лишь о том, на каких условиях можно допускать кулака в колхоз и можно ли это делать вообще. Мнения разделились, и на местах эту проблему решали по-разному. В Сибири и на Северном Кавказе было решено не принимать кулаков в колхозы. Средневолжский крайком ВКП(б) с некоторыми оговорками высказался за допущение кулака в колхозы. Сравнительно умеренную позицию в этом вопросе занимали и такие члены Политбюро, как Ворошилов и Калинин, которые отнюдь не принадлежали к «правому» уклону.

В декабре 1929 г. при Политбюро ЦК ВКП(б) была создана специальная комиссия по коллективизации, а также особая подкомиссия о кулаке. Но Сталин не дожидался каких-либо рекомендаций этой подкомиссии. В конце декабря 1929 г. в речи на конференции аграрников-марксистов Сталин выдвинул лозунг ликвидации кулачества как класса и заявил, что раскулачивание должно стать составной частью коллективизации.

После речи Сталина почти повсеместно началась кампания по раскулачиванию. Все последующие решения и телеграммы Политбюро были попыткой внести некоторый «порядок» в эту уже развернувшуюся жестокую акцию.

В своих первых рекомендациях комиссия Политбюро предложила делить кулацкие хозяйства на три группы.

Первая группа – кулаки, оказывающие активное сопротивление организации колхозов и ведущие контрреволюционную подрывную работу. Этих кулаков предлагалось арестовывать и высылать в отдаленные районы страны.

Вторая группа – кулаки, которые хотя и менее активно, но все же оказывают сопротивление мероприятиям, связанным с проведением сплошной коллективизации. Этих кулаков предлагалось выселять за пределы данной области (края).

Третья группа – кулаки, готовые подчиниться мероприятиям по коллективизации и лояльно относящиеся к Советской власти. Комиссия считала возможным принимать кулаков данной группы в колхозы, но без предоставления им в течение 3 – 5 лет избирательных прав.

Сталин, однако, решительно возражал против этих рекомендаций и особенно против приема кулаков любой группы в колхозы. В инструкции ЦИК и СНК СССР от 4 февраля 1930 г. разделение кулаков по группам излагалось уже в иной редакции.

В этой инструкции к первой категории кулачества относился контрреволюционный кулацкий актив, организаторы террора и восстаний. Этих кулаков было предложено немедленно изолировать, не останавливаясь и перед применением высшей меры – расстрела. Всех членов семей этих кулаков предлагалось выселять в отдаленные районы. Предполагалось, что к первой категории кулачества может быть отнесено примерно 60 тыс. хозяйств [240] .

Ко второй категории относилась остальная часть кулацкого актива из наиболее богатых кулаков. Этих кулаков вместе с семьями предлагалось выселять в отдаленные районы страны или в отдаленные места в пределах данного края. Указывалось, что таких хозяйств в стране будет около 150 тыс.

К третьей категории относились менее мощные кулацкие хозяйства. Этих кулаков было предложено оставлять в пределах данного района, но переселять их за пределы коллективизированных селений с отводом им новых участков земли вне колхозных полей. На эти хозяйства, согласно инструкции, предполагалось возложить определенные задания и обязательства. Считалось, что к этой третьей категории можно будет отнести большинство кулацких хозяйств – около 800 тыс.

Ни о каких подкулачниках или зажиточных середняках в инструкциях и постановлениях по данному вопросу речи, разумеется, не было. К сожалению, даже эти весьма суровые рекомендации не выполнялись в большинстве областей ни до, ни после их публикации. Уже в 1930 г. было арестовано, расстреляно или выселено в северные районы страны гораздо больше кулаков, чем «планировалось» в начале года. В 1931 г. эти репрессии проводились в еще более широких масштабах.

Истинные масштабы этой жестокой репрессивной акции установить трудно. Еще на январском пленуме ЦК ВКП(б) в 1933 г. было доложено, что за период с начала 1930 г. по конец 1932 г. было выселено в отдаленные районы страны 240 757 кулацких семей, то есть вместе с членами семей – около 1,5 млн человек. Это были явно заниженные данные. В более поздних исследованиях можно найти иные цифры. Сообщается, что ликвидация кулачества проводилась в два этапа. На первом этапе – до октября 1930 г. – в северные районы страны было выслано 115 231 семейство. В феврале 1931 г. было принято решение о втором этапе выселения кулачества. В течение года было выслано еще 265 795 кулацких семей [241] . Таким образом, общее число выселенных достигло 381 тыс. семей. Это официальные данные, которые не были доложены в 1933 г. пленуму ЦК, но которые основаны на сообщениях органов ГПУ, осуществлявших выселение, и на материалах проверки, проведенной осенью 1931 г. членами Президиума ЦКК ВКП(б) [242] . Однако и эти данные не могут считаться исчерпывающими и точными. Они не включают те кулацкие хозяйства, которые находились в районах сплошной коллективизации. Они не включают и те сотни тысяч хозяйств середняков и бедняков, которые были выселены как подкулачники. Кроме того, известно, что массовые выселения крестьянских и казачьих семей в северные районы проводились и в 1932 г., то есть после упомянутой выше проверки Президиума ЦКК. Мы вряд ли погрешим против истины, если выскажем предположение, что общее число раскулаченных составляло около 1 млн семей, из которых не менее половины было выселено в северные и восточные районы страны.

В советской историографии массовое выселение кулацких семей в отдаленные районы страны объясняли обычно обострением классовой борьбы в деревне, причем всю вину за это обострение большинство авторов возлагают только на самих кулаков. Но это неточно и несправедливо. Классовая борьба в деревне действительно стала обостряться уже в 1928 г., но это было связано с применением чрезвычайных мер и массовым нарушением советской законности местными властями. Обострение классовой борьбы происходило и в результате тех перегибов и извращений в колхозном строительстве, которые были допущены в 1929 – 1930 гг. Эти перегибы вызывали недовольство и основной массы середняков. Таким образом, кулацкая часть деревни не была изолирована и нейтрализована, и это облегчало и поощряло сопротивление кулачества. Да само по себе выселение кулачества было актом гражданской войны, который, естественно, порождал у части богатого крестьянства попытки активного сопротивления. Террор был обрушен не только на «контрреволюционный кулацкий актив», но и на значительные массы зажиточных середняков, которые лишь эпизодически применяли наемный труд или не применяли его вовсе. К тому же был установлен такой порядок, при котором личное имущество богатых семей распределялось среди бедноты. Это способствовало зачислению многих зажиточных середняков в списки на раскулачивание.

Во многих областях и районах удары властей обрушились и на маломощных середняков, бедняков и батраков, которые отказывались по разным причинам вступать в колхозы и которые для удобства репрессий были обозначены нелепым термином «подкулачники».

О том, как происходило раскулачивание в 1930 – 1932 гг., немало сведений можно почерпнуть и из советской художественной литературы. Весьма правдиво описывает драматические сцены выселения зажиточных казачьих семей М. Шолохов в романе «Поднятая целина». Страшные эпизоды этой террористической акции описаны и в романе «Бруски» Ф. Панферова. В изданной в 1964 г. повести С. Залыгина «На Иртыше» дается правдивая картина коллективизации в сибирской деревне, где жертвой раскулачивания становятся многие добросовестные и честно работающие середняки. К слову сказать, именно в Сибири было особенно много жертв раскулачивания, так как сравнительно зажиточное сибирское крестьянство не торопилось создавать колхозы. В одном только Западно-Сибирском крае в 1932 г. было выселено на Север 43 тыс. семей. По документам все они проходили как кулаки и подкулачники [243] . О жестоких эксцессах, сопровождавших коллективизацию в Сибири, писал и В. Астафьев в романе «Царь-рыба».

О злоупотреблениях и перегибах при раскулачивании писала немало и партийная печать в 1930 – 1931 гг. «Можно привести очень много фактов, – писал, например, еще в середине 1930 г. А. Ангаров, – показывающих, что сельсоветы к вопросу раскулачивания подходили упрощенно, механически, формально… Было допущено очень много случаев раскулачивания середняков. В этом отношении особенно отличился Герценовский сельсовет (речь идет о Свердловской области). Середняков раскулачивали по различным причинам. Одного середняка раскулачили за то, что он продал когда-то около десятка кос своим односельчанам. Другого раскулачили за продажу своих хлебных излишков, третьего – за покупку усадебного участка, четвертого – за продажу коровы, что им было сделано два года назад; пятого – за продажу подошв к сапогам, шестого – за продажу сена в кооперацию и т. д. Ясно, что все это нарушало смычку с основной середняцкой массой… В Семенковском сельсовете (Ивановская область) группа бедноты при колхозе “Труд на пользу” вынесла постановление: “Создать комиссию для взятия на учет имущества как у кулака, так и у середняка. Поручить комиссии немедленно приступить к работе”. В другом постановлении этой же группы говорится о взятии на учет швейных машин, зеркал, трюмо и кроватей. “Постановили: взять на учет всю роскошь”.

…Были случаи, когда раскулачивали пастухов или за то, что у них дед был кулаком, или, наконец, за воспитание племянника-сироты. Один сельсовет постановил раскулачить 34 хозяйства. При проверке оказалось, что из них только 3 действительно кулацких, остальные середняцкие» [244] .

Подобных примеров были многие тысячи. Мы приведем ниже один из эпизодов раскулачивания, о котором пишет в своей неопубликованной повести участник коллективизации М. Н. Авербах. В 1930 г. еще совсем молодым рабочим он был включен в специальную бригаду, отправленную в деревню для помощи в раскулачивании.

«…Дверь открылась. Бригада врывается в дом. Впереди оперуполномоченный ОГПУ с револьвером в руках.

– Руки вверх!

Моргунов едва успевает разглядеть тщедушную фигурку классового врага. Он в белых подштанниках, темной нательной рубахе, босой, всклокоченная бородка на давно не бритом лице немного загнута вперед. Глаза, округлившись от ужаса, перебегают с места на место. Вздрагивает морщинистое лицо, грубые коричневые руки трясутся. На открытой груди, на заношенном шнурке потемневший от времени крестик.

– Господи, Иисусе Христе! Спаси и помилуй!..

Через открытую дверь в жарко натопленную избу врывается морозный клубящийся воздух. Члены бригады по раскулачиванию уже у окон, взгляды суровы, все ждут чего-то ужасного, все готовы в бой ринуться за себя, за Советскую власть, за дело социализма. Но подкулачник Терентьев и не думает сопротивляться. Он часто моргает и крестится, переступает ногами, как будто стоит на горячем, и вдруг начинает рыдать. Судорожные всхлипы перекореживают все его тело. Он неестественно изгибается, подергивается, и маленькие блестящие капли одна за другой катятся по загрубелому обветренному лицу. Соскочила с полатей и в голос завыла немолодая жена, заплакали дети, замычал лежащий у печи, видимо, не совсем здоровый теленок. Моргунов с ужасом осматривается вокруг. Он видит: в избе только горница и громадная русская печь. В переднем углу, под иконами, две простые деревянные лавки и грубый из досок сколоченный стол. Нет ни шкафов, ни кроватей, ни стульев. На полках простые, истертые временем деревянные миски, такие же старые ложки. У печи ухваты, ведра с водой, а слева у стенки – большой старомодный сундук.

– Классовый враг!

Представители власти уже объявили Терентьеву, что он арестован. Его раскулачат и тут же сошлют. Имущество все конфискуют. Семья едет сразу за ним, но куда – неизвестно. С собой можно взять только носильные вещи, белье.

Терентьев трясется и плачет:

– Какие мы кулаки? За что? Что я сделал?

Ему не отвечают. Грубо ломая замки, вскрывают сундук и кладовку. Тащут какую-то обувь, дерюгу, продукты.

– За что? Что я сделал?

– А ничего! Ты – кулак, подкулачник!.. Ты против колхозов!.. Ты не хочешь вступать и срываешь всю работу! Вот и вся недолга!

Приступают к описи скарба» [245] .

Жестокая директива о выселении семей экспроприированных кулаков была связана в первую очередь с тем, что Советское государство не располагало в 1930 – 1931 гг. необходимыми материальными и финансовыми ресурсами для помощи создаваемым колхозам. Поэтому и было решено передать колхозам практически все имущество кулацких хозяйств. Уже к маю 1930 г. у половины колхозов бывшее кулацкое имущество составляло 34% неделимых фондов этих колхозов [246] . Таким образом, форсирование коллективизации толкало к максимально жестоким методам раскулачивания. В нетопленых вагонах сотни тысяч крестьян, женщин, детей ехали в отдаленные районы Урала, Казахстана, Сибири. Многие тысячи их гибли в пути от голода и холода, от болезней. Старый член партии Э. М. Ландау встретил в 1930 г. в Сибири один из таких этапов. Зимой в сильный мороз большую группу кулаков с семьями перевозили на подводах на 300 километров в глубь области. Дети кричали и плакали от голода. Один из мужиков, не выдержав крика младенца, сосущего пустую грудь матери, выхватил ребенка из рук жены и разбил ему голову о дерево.

Во многих случаях сначала арестовывали и ссылали в лагеря, сажали в тюрьму или расстреливали самого кулака. Семью же не трогали, только делали опись имущества, так что семья как бы считалась принявшей хозяйство на сохранение. Выселение семей производилось уже через несколько месяцев.

Немало бывших кулаков и членов их семей погибло в первые годы жизни в необжитых районах Урала, Сибири, Казахстана и Северо-Востока Европейской части СССР, где были созданы тысячи кулацких спецпоселений. Все жители этих спецпоселений были лишены свободы передвижения. Положение ссыльных изменилось в 1942 г., когда вследствие тяжелых потерь на фронтах Отечественной войны молодежь из спецпоселений стали призывать в Красную Армию. К концу войны комендатуры здесь были ликвидированы и жители бывших спецпоселений получили относительную свободу передвижения.

В 1951 – 1954 гг. я работал учителем в Висимском районе Свердловской области. Школа была построена в богатом рабочем поселке; здесь жили работники прииска по добыче платины, золота и алмазов. Но наша школа обслуживала также детей из бывшего спецпоселения для высланных из Центральной России кулаков и подкулачников. Коренные уральцы и рабочие прииска жили в просторных домах с крытыми дворами. Им позволяли держать даже лошадей – большая редкость для тех лет. В бывшем спецпоселении люди жили в хлипких стандартных домиках, причем для каждой семьи отводилось полдома. Колхоза не было, на приусадебных участках выращивалась картошка и другие овощи. Работу на прииске жителям этого поселка было получить трудно. Здесь жили поэтому главным образом старики и дети. Остальные работали на заводах и фабриках в разных городах Урала.

Показательно, что после Второй мировой войны во многих странах народной демократии на определенном этапе их развития выдвигалась задача ликвидации кулачества как класса. Однако при этом не проводилось полной экспроприации богатых крестьян. Для бывших кулаков и членов их семей был открыт на определенных условиях доступ в производственные кооперативы. В ряде стран многочисленные хозяйства, использующие наемный труд, существуют и в настоящее время, и им не грозит экспроприация (Польша, Югославия).

АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РЕПРЕССИИ В ДЕРЕВНЕ В 1932 – 1933 гг.

Падение сельскохозяйственного производства в годы первой пятилетки привело к ухудшению продовольственного снабжения городских жителей, число которых быстро увеличивалось. Неудивительно, что Сталин с его склонностью к администрированию и злоупотреблению властью не нашел иного выхода, как вновь встать на путь насильственного изъятия всех излишков (и не только излишков) сельскохозяйственных продуктов. Несмотря на уменьшение валовой продукции сельского хозяйства, государственные заготовки непрерывно возрастали, достигнув к 1934 г. 40% собранного зерна. При этом закупочные цены были очень низкими, в несколько раз ниже себестоимости заготовляемых продуктов, что вызывало законное недовольство колхозников. По существу, государственные заготовки принимали характер принудительной продразверстки.

Подобный характер заготовок привел к падению трудовой дисциплины в только что созданных колхозах и к массовому расхищению хлеба. Хотя кулаки были высланы, во многих областях страны усиливались антиколхозные и антисоветские настроения. Под их веянием в таких относительно богатых хлебом районах, как Южная Украина, Северный Кавказ, Донская область, начались своеобразные «хлебные забастовки», когда не только единоличники, но и колхозы сокращали посевы, отказывались сдавать хлеб государству, закапывали его в землю. Однако вместо исправления допущенных ошибок или повышения закупочных цен Сталин вновь встал на путь насилия. Были приняты драконовские законы против хищений в колхозах. Многие крестьяне и крестьянки, уличенные в краже ими же выращенного зерна, приговаривались к длительным срокам заключения или даже к расстрелу. В отдельных районах возобновился массовый террор. Был прекращен подвоз товаров в районы, которые не выполнили плана хлебозаготовок, там закрывались и государственные, и кооперативные магазины.

В отдельных случаях применялась даже такая жестокая мера, как выселение целых станиц и деревень со всем их населением в отдаленные районы страны. Так, например, осенью 1932 г. в связи с трудностями при проведении заготовок на Северный Кавказ была направлена комиссия ЦК ВКП(б) во главе с Л. М. Кагановичем, которому были предоставлены фактически неограниченные права. В ноябре 1932 г. при участии Кагановича бюро Северо-Кавказского крайкома партии приняло решение: «Ввиду особо позорного провала хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить перед партийными организациями в районах Кубани боевую задачу – сломить саботаж хлебозаготовок и сева, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактически проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимые со званием члена партии пассивность и примиренчество с саботажниками» [247] .

На основании этого решения были выселены в северные районы страны жители 16 северокавказских станиц, в том числе станиц Полтавской, Медведовской, Урупской, Багаевской и других. При этом речь шла о поголовном выселении населения этих станиц, включая бедноту и середняков, единоличников и колхозников. На освободившиеся места переселяли крестьян из нечерноземных районов. Массовые репрессии против крестьян прошли под руководством Молотова и Кагановича на Украине, а также в Белоруссии (выселение так называемых «чернодосочных» районов). Показательным является письмо М. А. Шолохова о возмутительных действиях хлебозаготовителей в Вешенском и других районах Дона. 16 апреля 1933 г. Шолохов писал Сталину, что в связи с хлебозаготовками к колхозникам применяли «омерзительные методы» пыток, избиений и надругательств. «Примеры эти, – говорилось в письме, – можно бесконечно умножить. Это не отдельные случаи загибов, это узаконенный в районном масштабе “метод” проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти “методы” на себе и после приходили ко мне с просьбами “прописать про это в газету”». Шолохов просил Сталина присмотреться к тому, что происходит в районах Дона, и расследовать не только дела тех, кто применял к колхозникам недопустимые методы, но и дела тех, чья рука их направляла [248] .

Однако Сталин оставался глух к подобного рода сигналам. Он даже попытался дать этому террору против крестьянства «теоретическое» обоснование. «Что такое колхозное крестьянство? – говорил Сталин на одном из заседаний Политбюро. – Колхозное крестьянство есть союзник рабочего класса. Громадное большинство этого крестьянства является опорой Советской власти в деревне. Но это еще не значит, что среди колхозников не может быть отдельных отрядов, идущих против Советской власти, поддерживающих саботаж хлебозаготовок. Было бы глупо, если бы коммунисты, исходя из того, что колхозы являются социалистической формой хозяйства, не ответили на удар этих отдельных колхозников и колхозов сокрушительным ударом» [249] .

Немало административных репрессий обрушилось и на молодые совхозы. Только в одном из постановлений, подписанных Сталиным, Молотовым и наркомом земледелия Яковлевым («О работе животноводческих совхозов»), были указаны фамилии 34 директоров совхозов, которых было предложено снять с работы и отдать под суд, и фамилии 92 директоров совхозов, которые снимались с работы без передачи дела в суд.

ГОЛОД В ДЕРЕВНЕ В 1932 – 1933 гг.

Для советской деревни первая пятилетка завершилась не только массовой коллективизацией, но и страшным голодом, унесшим миллионы жизней. Все более острая нехватка продовольствия начала ощущаться в сельской местности уже в 1930 – 1931 гг., так как валовая продукция сельского хозяйства уменьшилась, а государственные заготовки возрастали. Поздней осенью 1932 г. обширные районы страны охватил жестокий голод. Особенно свирепствовал голод на Южной Украине, в Среднем Поволжье, на Северном Кавказе и в Казахстане. По своим масштабам это бедствие значительно превосходило голод 1921 г., который также охватил не только Поволжье. Однако в 1921 г. о голоде писали все газеты, был организован сбор средств по всей стране, налажена международная помощь голодающим, созданы специальные организации для помощи голодающим губерниям. Ничего этого не было в 1932 – 1933 гг.: на все сообщения о голоде был наложен запрет; ни в Советском Союзе, ни за границей не проводилось никаких кампаний помощи голодающим. Напротив, сам факт массового голода официально отрицался. Сотни тысяч и даже миллионы голодающих бежали в города и в более благополучные области, но мало кому удавалось добраться до цели, так как на дорогах и станциях выставлялись воинские заставы, не выпускавшие крестьян из охваченных голодом районов. Но и те, кто добирался до города, не могли получить здесь помощь: без продовольственных карточек им не продавали хлеб в магазинах. В Киеве, да и во многих других южных городах, раннее утро начиналось с уборки трупов крестьян, их складывали на телеги и увозили за город хоронить в больших безымянных могилах. Ничего не говорилось о голоде в деревне на Первом Всесоюзном съезде колхоз ни ков-удар ни ков, который был созван в Москве в феврале 1933 г., то есть в самый разгар этого страшного бедствия. Именно на этом съезде Сталин выдвинул лозунг: «Сделать всех колхозников зажиточными».

Даже на заседаниях Политбюро Сталин отказывался обсуждать вопрос о голоде. Так, например, когда один из секретарей ЦК КП(б) Украины Р. Терехов докладывал Сталину о тяжелом положении, сложившемся в селах Харьковской области в связи с недородом, и просил выделить для области хлеб, то реакция Сталина на сообщение о трудностях в деревне была весьма странной. Резко оборвав докладчика, Сталин сказал: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор. Оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КПУ и пойти в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать…» [250]

Нелишне отметить, впрочем, что в советской литературе 30-х гг. нельзя было прочесть никаких «сказок» о голоде 1932 – 1933 гг. Всякое упоминание о нем было запрещено в нашей печати вплоть до 1956 г., а в 30-е гг. за слова «голод на юге» многих людей арестовывали как за «контрреволюционную агитацию». Только после XXII съезда партии некоторые писатели стали затрагивать в своих произведениях эту ранее запретную тему. «Вслед за кулаком, – писал о страшной зиме 1932/33 г. Михаил Алексеев, – из села, только уже добровольно, двинулся середняк. По чьему-то распоряжению был вывезен весь хлеб и весь фураж. Начался массовый падеж лошадей, а в тридцать третьем – страшный голод: люди умирали семьями, рушились дома, редели улицы, все больше и больше окон слепло – уезжали в город, наглухо забивали их досками и горбылями… Чернее горна стало лицо Акимушки. Белым накалом светились на нем глаза, в которые так часто заглядывали односельчане и как бы спрашивали: “Что же это? Как же это, Акимушка? Ведь мы за тобой пошли? Ведь ты человек партейный!” Он отвечал, как мог. Говорил, что там, наверху, разберутся. Сталин пришлет в Выселки своего человека, тот посмотрит, накажет виновных – и все будет хорошо. Никто в Выселки не приехал, а вот такие, как Акимушка, к счастью, не пали духом, не опустили рук своих, и артель медленно вновь стала подниматься в гору» [251] .

«В Петраковской, – писал В. Ф. Тендряков, – падал скот от бескормицы, люди ели хлеб из крапивы, колобашки из круглины, пареную кашу из дягиля. И не в одной Петраковской. По стране шел голодный год – тысяча девятьсот тридцать третий. В районном городе Вохрове, на пристанционном скверике умирали высланные из Украины, раскулаченные куркули. Видеть там по утрам мертвых вошло в привычку, приезжала телега, больничный конюх Абрам наваливал трупы. Умирали не все, многие бродили по пыльным неказистым улочкам, волоча слоновьи от водянки, бескровные голубые ноги, собачьи просящими глазами ощупывали каждого прохожего. В Вохрове не подавали. Сами жители, чтобы получить хлеб по карточкам, становились в очередь к магазину с вечера. Тридцать третий год…» [252]

В своих воспоминаниях К. Икрамов писал о том, что в 1933 г. сотни тысяч голодающих из всех районов Средней Азии устремились к Ташкенту. Все станции были забиты людьми. Несмотря на заставы, многие из них пробирались в город. Предельно истощенные, они тихо бродили по улицам, надеясь на подаяние. Многие умирали прямо на улицах.

В повести «Все течет» выдающийся советский писатель Василий Гроссман описывал ужасающие картины голода на Южной Украине:

«…А пыль – и ночью и днем пыль, пока хлеб везли… И люди стали какие-то растерянные… И земля потрескалась… потом осень пришла, дожди, а потом зима снежная. А хлеба нет. И в райцентре не купишь, потому что карточная система. И на станции не купишь в палатке – потому что военизированная охрана не подпускает. А коммерческого хлеба нет.

С осени стали нажимать на картошку, без хлеба быстро она пошла. А к Рождеству начали скотину резать. Да и мясо это на костях, тощее. Курей порезали, конечно. Мясцо быстро подъели, а молока глоточка не стало, во всей деревне яичка не достанешь. А главное – без хлеба… Ночью проснешься, кругом тихо: ни разговору, ни гармошки. Как в могиле, только голод ходит, не спит. Дети по хатам с самого утра плачут – хлеба просят. А что мать им даст – снегу? А помощи ни от кого… А государство зернышка голодным не дало, а оно ведь на крестьянском хлебе стоит. Неужели Сталин про это не знал?.. По всем дорогам заставы – войска, милиция, энкаведе – не пускают голодных из деревень, к городу не подойдешь, вокруг станции охрана, на самых малых полустанках охрана…

А когда снег таять стал, вошла деревня по горло в голод. Дети кричат, не спят: и ночью хлеба просят. У людей лица, как земля, глаза мутные, пьяные… Шатает голод людей. Меньше стали ходить, все больше лежат. И все им мерещится – обоз скрипит, из райцентра прислал Сталин муку – детей спасать. Бабы крепче оказались мужчин, злее за жизнь цеплялись. А досталось им больше – дети кушать у матерей просят. Некоторые женщины уговаривают, целуют детей. “Ну не кричите, терпите, где я возьму?” Другие как бешеные становятся: “Не скули, убью!” – и били чем попало, только бы не просили…

А лица у детей старенькие, замученные, словно младенцы семьдесят лет на свете уж прожили, а к весне уж не лица стали… Нечеловеческие лица, а глаза, господи! Товарищ Сталин, боже мой, видел ты эти глаза? Может быть, и в самом деле он не знал, он ведь статью написал про головокружение…

Пошел по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уж не стали закапывать. Так мертвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня» [253] .

«Страшновато было ходить в 1933 – 1934 гг. по селам и станицам, – писал в своих воспоминаниях писатель А. Костерин. – А довелось мне пройти десятки селений по Ставрополью, Дону, Кубани и Тереку, по Саратовской, Оренбургской областям. Дома с забитыми окнами, пустые дворы, в полях – брошенный инвентарь. И ужасающая смертность, особенно среди детей. Поля и приусадебные участки дичали. На Кубани казаки невесело шутили: в наших сорняках около станиц волки завелись. И люди ходили какие-то очумелые…» [254]

Дочь В. Г. Короленко в 1934 г. обратилась с большим письмом к своей бывшей учительнице Н. К. Крупской. В очень спокойной, но яркой форме Софья Владимировна Короленко описала положение на Полтавщине. Но Крупская не ответила своей ученице, которую она еще в 1898 г. готовила к поступлению в гимназию. Не только Сталин отмахивался от сообщений о голоде на юге страны.

Несмотря на страшный голод, Сталин настаивал на продолжении экспорта хлеба в страны Европы. Если из урожая 1928 г. было вывезено за границу 1 млн центнеров зерна, то в 1929 г. было вывезено 13 млн центнеров, в 1930 г. – 48,3 млн, в 1931 г. – 51,8 млн, в 1932 г. – 18,1 млн центнеров. Даже в самом голодном 1933 г. в Западную Европу было вывезено около 10 млн центнеров зерна [255] . При этом советский хлеб продавался в условиях экономического кризиса в странах Европы фактически за бесценок. А между тем и половины вывезенного в 1932 – 1933 гг. за границу зерна хватило бы, чтобы уберечь все южные районы нашей страны от голода.

А в странах Западной Европы спокойно ели советский хлеб, отнятый у голодающих и умирающих от голода крестьян. Все слухи о голоде в России решительно опровергались как советской пропагандой, так и официальными лицами. Даже всемирно известный английский драматург Бернард Шоу, который как раз в начале 30-х гг. совершил ознакомительную поездку по СССР, писал, вернувшись на Запад, что слухи о голоде в России являются выдумкой и он убедился, что Россия никогда раньше не снабжалась так хорошо продовольствием, как в то время, когда он побывал в этой стране. Совершенно иную картину увидел в советской деревне Борис Пастернак. «В начале 30-х годов, – писал он позднее, – было такое движение среди писателей – стали ездить по колхозам собирать материалы о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыслью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить словами, никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог писать» [256] .

До сих пор никто не знает, сколько людей в Советском Союзе умерло от голода в 1932 – 1933 гг. Многие исследователи сходятся на цифре 5 млн человек, другие называют 8 млн человек, и они, вероятно, ближе к истине. Число погибших было больше, чем в 1921 г. и чем в Китае во время страшного голода 1877 – 1878 гг. Об этом свидетельствуют косвенные данные. В книге «Народонаселение СССР» приводятся данные о численности украинцев в СССР: по переписи 1926 г. их было 31,2 млн, а по переписи 1939 г. – 28,1 млн человек. Абсолютное уменьшение за 13 лет составило 3,1 млн человек. Между тем за эти же 13 лет численность белорусов увеличилась на 1,3 млн человек, то есть почти на 30%. За период с 1926 по 1939 г. численность казахов уменьшилась на 860 тыс., уменьшилась численность и некоторых других национальных меньшинств [257] . Всему этому могло быть только одно объяснение – голод начала 30-х гг.

Справочники ЦСУ в течение шести лет (1933 – 1938) повторяли одни и те же данные о численности населения СССР – данные на 1 января 1933 г.: 165,7 млн человек. Выступая в декабре 1935 г. на совещании передовых комбайнеров, Сталин заметил: «У нас теперь все говорят, что материальное положение трудящихся значительно улучшилось, что жить стало лучше, веселее. Это, конечно, верно. Но это ведет к тому, что население стало размножаться гораздо быстрее, чем в старое время. Смертности стало меньше, рождаемости больше, и чистого прироста получается гораздо больше. Это, конечно, хорошо, и мы это приветствуем. Сейчас у нас каждый год чистого прироста населения получается около трех миллионов душ. Это значит, что каждый год мы получаем прирост населения на целую Финляндию» [258] .

Но Сталин поторопился со своим выводом об увеличении прироста населения и о том, что жить стало «веселее». Перепись 1939 г. дала цифру 170,4 млн человек. Чистый прирост составил, таким образом, менее 1 млн человек в год. Что касается более «веселой» жизни в СССР, то об этом речь будет ниже.

О ВВЕДЕНИИ ВНУТРЕННИХ ПАСПОРТОВ В СССР

Своеобразной репрессивной кампанией стала и проведенная в начале 30-х гг. паспортизация части населения страны.

Известно, что в царской России паспортная система служила в первую очередь целям полицейского надзора и ограничения передвижения в стране. Паспортная система настолько усложняла жизнь простых людей, что одним из важных требований революционно-демократического движения в России в конце XIX и начале XX в. было требование отмены внутренних паспортов и гарантия свободы передвижения. Естественно, что после Октябрьской революции паспортная система в СССР была отменена, и это считалось одним из важнейших демократических мероприятий нового пролетарского государства. В Малой Советской Энциклопедии, изданной в 1928 – 1930 гг., можно прочесть следующее: «Паспортная система была важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в так называемом “полицейском государстве”. Паспортная система действовала в царской России. Особенно тягостная для трудовых масс, паспортная система стеснительна и для гражданского оборота буржуазного государства, которое упраздняет или ослабляет ее. Советское право не знает паспортной системы…»

В СССР в 20-е гг. паспорта выдавались гражданам лишь при поездках за границу. О таком именно «краснокожем» и «молоткастом» советском паспорте писал Маяковский в стихотворении «Стихи о советском паспорте», которое включено во все хрестоматии по советской литературе.

Положение, однако, стало меняться с началом коллективизации, а тем более во время голода, когда миллионы голодающих крестьян устремились в города. Если после Гражданской войны миллионы жителей городов спасались от голода в деревне, то в начале 30-х гг. жители деревень спасались от голода в городах, где положение с продовольствием было все же лучше. Не зная, как справиться с этим стихийным перемещением миллионов людей, сталинское руководство приняло решение – вновь ввести в стране паспортную систему. При этом право на получение паспортов имели только рабочие и служащие, но не крестьяне. Их свобода передвижения была, таким образом, существенно ограничена. Усилился контроль и за свободой передвижения всех граждан.

В начале 1930 г. журнал «Большевик» опубликовал некоторые замечания Христиана Раковского как пример «троцкистской клеветы на партию». X. Раковский, между прочим, писал: «За фикцией собственников-колхозников, за фикцией выборного управления создаются отношения, оставляющие далеко позади все то, что мы видим теперь в совхозах. Дело в том, что колхозники не будут работать сами на себя. Единственное, что будет расти, цвести и развиваться в колхозах, – это будет новая колхозная бюрократия. Она будет всех видов и родов. Детище бюрократической фантазии… колхозы, объединяющие под одной крышей все слои крестьянства, исключая явных кулаков, будут опоясаны во всех направлениях стальными обручами бюрократического аппарата. Колхозы будут во всем терпеть нужду, но эта нужда будет широко компенсирована чиновниками и охранителями, тайными и явными. Это подтверждает еще раз, что чиновничий социализм рождает в свою очередь чиновников и то, что социалистическое общество, к которому, по уверениям официальных писак, мы подошли уже вплотную, будет царством чиновников…

…Оказавшись в тяжелом положении, бедняки и батраки, – писал далее Раковский, – станут уходить массами в город, оставляя деревню без рабочих рук. Неужели может случиться, чтобы наша пролетарская власть издала закон, прикрепляющий бедняка и середняка к его колхозу, а нашу красную милицию обязывающий ловить на улицах беглецов и водворять их на место жительства?!» [259]

К сожалению, многие из этих горьких пророчеств Раковского, которые в начале 1930 г. воспринимались читателями «Большевика» как нечто немыслимое для пролетарского государства, стали действительностью в конце 1932 г. и в начале 1933 г. Советскому государству действительно пришлось при помощи паспортной системы прикреплять бедняков и середняков к их колхозам и обязывать «красную милицию» ловить и выдворять голодающих крестьян со станций и из городов.

Нелишне отметить, что паспортизация послужила не только прикреплению крестьян к их колхозам. Далеко не все жители Москвы, Ленинграда, Киева и некоторых других крупных городов получили здесь паспорта. Милиция не выдавала паспорта тысячам бывших капиталистов, дворян и другим «лишенцам» (то есть людям, лишенным избирательных прав). Эти люди были вынуждены уезжать из столиц и крупных городов в небольшие провинциальные городки, где становились обычно мелкими служащими в местных учреждениях.

В 1920 г. видный деятель кооперативного движения, блестящий экономист и писатель А. В. Чаянов издал в Москве небольшую книгу «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Эта книга вышла в свет под псевдонимом Ив. Кремнев и с предисловием видного публициста-большевика В. В. Воровского. Год издания книги был временем, когда в России вновь резко обострились противоречия между городом и деревней и по стране прокатилась волна крестьянских восстаний, сурово подавленных Красной Армией. Описывая в своей утопии возможное дальнейшее развитие этой борьбы между городом и деревней, автор рассказывает нам, как с течением лет деревня будет постепенно одолевать город. Крестьяне сначала сумеют добиться уравнения избирательных прав с рабочими и получат большинство во всех высших органах Советской власти. К 1932 г. политическая власть в России будет уже прочно находиться в руках крестьянских лидеров, которые начнут постепенно переустройство всей экономики на началах индивидуального крестьянского хозяйства и кооперативных предприятий. Города станут постепенно уничтожаться. Восстание горожан против крестьянской власти будет подавлено в 1937 г., и города растворятся среди окружающих их сельских районов, что не помешает ни научно-техническому прогрессу, ни сохранению военной мощи нового крестьянского государства, которое сумеет легко справиться с военной агрессией индустриально-городской Германии. Действительное развитие событий в СССР пошло совсем иным путем, чем мы видим в утопии А. Чаянова.

О НЕДОСТАТКАХ И ОШИБКАХ ПРИ ПРОВЕДЕНИИ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

Ошибки и злоупотребления властью при проведении коллективизации неоднократно подвергались критике как в советской, так и в зарубежной литературе. Менее освещенным остается вопрос о недостатках и злоупотреблениях властью Сталиным при проведении индустриализации.

Мы не собираемся ставить здесь под сомнение большие успехи, достигнутые нашей страной в годы первой пятилетки. Только за период с 1928 по 1933 гг. в СССР было построено 1 500 крупных предприятий и заложены основы таких отраслей промышленности, каких не знала царская Россия, – станкостроения, автомобилестроения, тракторостроения, химической промышленности, авиационной промышленности. Было налажено производство мощных турбин и генераторов, качественных сталей, ферросплавов, синтетического каучука, азота, искусственного волокна и др. За годы первой пятилетки были введены в строй тысячи километров новых железных дорог и каналов. Крупные очаги промышленности были созданы на бывших национальных окраинах России – в Средней Азии и Закавказье, в Казахстане, в Татарии. Возрос промышленный потенциал Урала, Сибири и Дальнего Востока, где начала возникать вторая топливно-металлургическая база нашей промышленности. Была создана оборонная промышленность. По всей стране возникли сотни новых городов и рабочих поселков. В громадную работу по созданию в СССР современной промышленности вложил немалый труд и Сталин. Однако и в этой области Сталин действовал нередко не как мудрый государственный деятель, а как прожектер и волюнтарист, создавая для страны и партии дополнительные трудности.

Известно, например, что пятилетний план 1928/29 – 1932/33 гг. был составлен в двух вариантах – отправном и оптимальном, причем отправной план был примерно на 20% меньше оптимального.

Составление двух вариантов плана было связано не только с недостатком опыта в деле планирования, но и с невозможностью точно предсказать такие важные для первого пятилетнего плана факторы, как состояние сельского хозяйства, возможности получения западных кредитов и товаров по линии внешней торговли. Уже первый год пятилетки показал, что наличие двух вариантов плана является не только разумным решением, но что основным для страны должен стать именно отправной план. Между тем в ходе обсуждения проектов пятилетнего плана большинство наметок отправного плана было объявлено уступкой «правому» уклону. Фактически Сталин ориентировал все партийные организации на выполнение пятилетки именно в оптимальном ее варианте, который и был утвержден на XVI Всесоюзной партийной конференции.

Однако в первые два года работы стало ясно, что в СССР отсутствуют важные условия для выполнения оптимального плана пятилетки. Западные кредиты были слишком малы. Экспортные ресурсы СССР также оказались недостаточными. Из-за мирового экономического кризиса цены на сырье на западных рынках резко упали. За каждую машину Советскому Союзу приходилось вывозить в 2 – 2,5 раза больше сырья и материалов, чем это предполагалось ранее. К тому же в нашей стране уменьшилось валовое производство сельского хозяйства. Если раньше предполагалось, что производство сельскохозяйственной продукции будет расти и накопления из этой отрасли можно будет широко использовать при создании промышленности, то теперь приходилось пересматривать все эти расчеты. Доля использованного для развития промышленности прибавочного продукта, произведенного в сельском хозяйстве, за годы первой пятилетки составила в среднем 33,4%. В начале пятилетки эта доля приближалась к 50%, а в 1932 г. составила только 18,1% [260] . Голодающая деревня к концу первой пятилетки мало чем могла помочь развитию промышленности.

Поэтому, несмотря на огромные усилия, старт первой пятилетки был не слишком успешным. Производство чугуна и стали увеличилось, например, в 1929 г. только на 600 – 800 тыс. тонн, производство тракторов составило в этом же году лишь 3,3 тыс. штук. Медленнее, чем планировалось, возрастало производство продукции легкой и пищевой промышленности. Плохо работал железнодорожный транспорт. В сложившихся условиях возникла необходимость снизить многие задания и контрольные цифры пятилетнего плана и перейти на отправной вариант пятилетки. Однако Сталин настоял, напротив, на значительном увеличении многих заданий пятилетнего плана.

«Работа ЦК, – говорил по этому поводу Сталин на XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 г., – …шла главным образом по линии исправления и уточнения пятилетнего плана в смысле увеличения темпов и сокращения сроков…

…По черной металлургии: пятилетний план предусматривает доведение производства чугуна в последний год пятилетки до 10 миллионов тонн; решение же ЦК находит эту норму недостаточной и считает, что производство чугуна в последний год пятилетки должно быть поднято до 17 миллионов тонн.

По тракторостроению: пятилетний план предусматривает доведение производства тракторов в последний год пятилетки до 55 тысяч штук; решение же ЦК находит это задание недостаточным и считает, что производство тракторов в последний год пятилетки должно быть поднято до 170 тысяч штук.

То же самое нужно сказать об автостроении , где вместо производства 100 тысяч штук автомобилей (грузовых и легковых) в последний год пятилетки, предусмотренных пятилетним планом, решено поднять производство автомобилей до 200 тысяч штук.

То же самое имеет место в отношении цветной металлургии , где наметки пятилетнего плана увеличены более чем на 100%, и сельхозмашиностроения , где наметки пятилетнего плана также увеличены более чем на 100%.

Я уже не говорю о строительстве комбайнов , которое не было вовсе учтено в пятилетнем плане и производство которых должно быть доведено в последний год пятилетки минимум до 400 тысяч штук» [261] .

Подобный авантюризм в планировании встретил серьезные и обоснованные возражения не только со стороны беспартийных специалистов, но и со стороны многих большевиков-хозяйственников. Сталин не пожелал считаться с их доводами. Когда руководитель Главцветмета А. С. Шахмурадов выступил с аргументированной критикой новых заданий в цветной металлургии, он был немедленно снят со своего поста, а позднее и репрессирован.

Но эти репрессии и угрозы не привели к ускорению темпов развития промышленности. На 1930 г. планировалось увеличение промышленной продукции на 31 – 32%, фактический же прирост составил 22%. На 1931 г. было принято обязательство увеличить промышленное производство на 45%, однако фактический рост составил 20%; в 1932 г. он снизился до 15%, а в 1933 г. – до 5%. Уже в 1932 г. был снят лозунг «За 17 миллионов тонн чугуна». Были значительно сокращены планы развития черной и цветной металлургии и машиностроения.

Тем не менее в январе 1933 г. Сталин объявил о досрочном выполнении первого пятилетнего плана. Было объявлено, что план выполнен за 4 года и 3 месяца и что уже в 1932 г. промышленное производство достигло контрольных цифр, намеченных на 1933 г. Сталин объявил на январском пленуме ЦК, что пятилетний план выполнен к концу 1932 г. на 93,7%, причем по группе «А» – на 103%. По этому случаю в стране была начата шумная пропагандистская кампания. С ее помощью Сталин хотел как-то замаскировать тяжелое положение, которое сложилось в стране, особенно из-за острого дефицита продовольственных продуктов и голода в основных сельскохозяйственных районах.

Конечно, промышленность СССР сделала за годы первой пятилетки большой шаг вперед. Однако это продвижение было отнюдь не столь значительным и быстрым, как об этом было объявлено на январском пленуме ЦК ВКП(б). Приведенные Сталиным цифры были основаны на сознательной фальсификации.

Известно, что рост валовой продукции промышленности планировался ВСНХ и Госпланом на пятилетие 1928/29 – 1932/33 гг. в 2,8 раза, при этом по группе «А» производство должно было увеличиться в 3,3 раза. Фактически за 5 лет продукция всей промышленности увеличилась в 2 раза, а производство средств производства в 2,7 раза, что значительно отставало от плановых наметок. Производство предметов народного потребления увеличилось на 56%, а не в 2,4 раза, как намечалось пятилетним планом [262] .

Однако и этот прирост в ряде случаев был чисто «статистическим». В связи с проводившейся в годы первой пятилетки специализацией производства стоимость некоторых полуфабрикатов учитывалась при отчетах дважды: вначале при оценке работы предприятия, выпускающего полуфабрикат, а затем при оценке работы предприятия, дающего готовое изделие.

Если мы проанализируем выполнение первой пятилетки не только по валовому производству, но и по натуральным показателям, то убедимся, что общие результаты этой пятилетки были гораздо скромнее, чем об этом сообщала пропаганда. К концу пятилетки не было выполнено не только большинство контрольных заданий оптимального, но и многие показатели отправного варианта пятилетки. Тем более остались невыполненными те совершенно нереальные задания, о которых Сталин говорил на XVI съезде партии.

Как указывалось выше, производство чугуна на последний год пятилетки было запланировано в 10 млн тонн. Сталин объявил об увеличении этого задания до 17 млн тонн. Фактически в 1932 г. было выплавлено всего 6,16 млн тонн чугуна. Даже в 1940 г. выплавка чугуна составляла в СССР 15 млн тонн и превысила 17 млн тонн только в 1950 г. [263] Вместо 10,4 млн тонн стали в 1933 г. было выплавлено всего 6 млн тонн, а проката – вместо 8 млн тонн произведено 4,4 млн тонн.

Производство электроэнергии в последний год пятилетки намечалось довести до 22 млрд кВт-ч, фактически же было получено в 1932 г. 13,4 млрд кВт-ч электроэнергии. Производство угля и торфа отставало в 1932 г. на 10 – 15% от контрольных заданий на последний год пятилетки. Несколько лучше обстояло дело с добычей нефти: уже в 1931 г. добыли 22,4 млн тонн нефти, то есть больше, чем было запланировано на 1932/33 г. Однако в последующие два года добыча нефти снова упала – в 1932 г. до 21,4 млн тонн и в 1933 г. до 21,5 млн тонн.

Не были выполнены задания оптимального варианта пятилетки и по производству строительных материалов. Так, например, вместо 9,3 млрд штук кирпича по плану в 1932 г. было произведено всего 4,9 млрд штук. Еще хуже обстояло дело с производством минеральных удобрений – по плану нужно было произвести в последний год пятилетки 8 – 8,5 млн тонн удобрений, фактическое же производство составило в 1932 г. 920 тыс. тонн и в 1933 г. – 1,033 млн тонн (суперфосфата было произведено в 1932 г. только 182 тыс. тонн вместо 3,4 млн по плану). Примерно на 30% было выполнено задание пятилетки и по производству серной кислоты.

Не были выполнены многие важные задания по машиностроению (в том числе сельскохозяйственному). Производство автомашин планировалось довести в 1932 г. до 100 тыс. штук (а по сталинскому плану – до 200 тыс. штук), фактически в 1932 г. было произведено 23,9 тыс. автомашин, а в 1933 г. – 49,7 тыс. Только в 1936 г. число изготовленных автомашин превысило 100 тыс. Производство тракторов в 1932 г. составило 49 тыс.; что касается объявленных Сталиным 170 тыс. тракторов в год, то эта цифра не была достигнута ни перед войной, ни в первое десятилетие после войны. Не было выполнено и нереальное задание Сталина о производстве 40 тыс. комбайнов.

Что касается легкой и пищевой промышленности, то здесь во многих случаях вообще не наблюдалось никакого роста. В 1928 г. было выпущено 2,68 млн метров хлопчатобумажных тканей, а в 1932 г. – 2,69 млн. План же предусматривал 4,6 млн метров. Шерстяных тканей в 1928 г. было изготовлено 86,8 млн метров, а в 1932 г. – 86,7 млн. План предусматривал производство 270 – 300 млн метров, но для его выполнения не было сырья, так как поголовье овец значительно уменьшилось. Снизилось за пятилетие производство льняных тканей. На 30% уменьшилось производство сахара, заметно уменьшилось в сравнении с 1928 г. и производство мяса и молока. Не были выполнены к 1932 г. контрольные цифры плана по производству обуви, бумаги, по грузообороту железных дорог и по многим другим показателям.

При отставании от плана по натуральным показателям численность рабочего класса возрастала в 1928 – 1933 гг. быстрее, чем это предполагалось. Она увеличилась в этот период не на 30%, как планировалось, а на 100% [264] . Это объяснялось многими причинами: затягиванием строительства крупных промышленных объектов, массовым бегством крестьян в города, невыполнением планов повышения производительности труда. Чрезмерно быстрый рост городского населения создавал немало трудностей и диспропорций.

Переселение миллионов людей из деревни в город сопровождалось улучшением условий жизни этих людей, так как в город шли в основном из бедных семей. Улучшилось материальное положение и миллионов горожан, прежде безработных; теперь все получили работу. Однако жизненный уровень кадровых рабочих за годы первой пятилетки несколько понизился. Не была выполнена и директива XV съезда ВКП(б) о непрерывном росте заработной платы рабочих и служащих «в реальном ее выражении» [265] . Уже в начале первой пятилетки курс советского рубля упал и цены на частном рынке значительно возросли. Были созданы коммерческие магазины для продажи дефицитных товаров по повышенным ценам. Подсчеты историка О. И. Шкаратана показывают, что реальная заработная плата рабочих Ленинграда уже в 1930 г. была по всем отраслям ниже, чем в 1927 – 1928 гг. Эта тенденция сохранялась и в 1931 – 1932 гг., только в 1940 г. реальная зарплата рабочих достигла уровня 1928 г. [266]

Разумеется, трудности с выполнением первого пятилетнего плана определялись уже тем обстоятельством, что это был первый пятилетний план. Но многое было связано и с ошибками Сталина.

О том, насколько порочным был его «волевой» метод планирования, свидетельствует, например, история советской промышленности по производству синтетического каучука [267] . Известно, что первая партия опытного синтетического каучука была получена в январе 1931 г. Сразу же возник вопрос о постройке од но го-двух больших заводов. Однако все ведущие инженеры, а также академик С. В. Лебедев, по методу которого был получен каучук, высказывали неуверенность в реальности выполнения этой программы. И все же, стремясь к быстрейшему развитию советской химической индустрии, участники обсуждения утвердили проект строительства одного-двух заводов по производству каучука. Велико же было изумление специалистов, когда они узнали, что правительством, по предложению Сталина, принято решение – построить уже в первой пятилетке десять крупных заводов по производству синтетического каучука. Сам Лебедев был категорически против того, чтобы ставить одновременно, и в таких грандиозных размерах, еще не до конца отработанное производство, многие из вопросов которого не были решены. Возражал против строительства десяти заводов и Я. Э. Рудзутак. Однако Сталин отмахнулся от этих обоснованных возражений. Начались поиски строительных площадок, завоз строительных материалов. По десяти объектам распылялись и без того скудные еще силы. В 1932 – 1933 гг. были пущены первые очереди только трех заводов, остальные не были построены ни в первой, ни во второй пятилетке. Огромные средства были надолго омертвлены.

Подобных примеров некомпетентности и авантюризма Сталина, весьма затруднявших и без того необычайно сложное дело индустриализации, можно было бы привести еще немало.

Некоторые из старых большевиков отмечают в своих воспоминаниях большую разницу между всем стилем и атмосферой заседаний по хозяйственным проблемам, которые вели Ленин и Сталин. «Ленин, – пишет, например, известный советский хозяйственник Ю. Флаксерман, – никогда не подавлял своим авторитетом. На заседаниях Совнаркома царила товарищеская атмосфера, все чувствовали себя свободно. В прениях часто высказывались мнения, не совпадающие с ленинскими, он внимательно выслушивал и, если улавливал здравую мысль, вносил коррективы в свои предложения.

Никогда не забуду запомнившегося мне по контрасту заседания одной комиссии ЦК, которое вел И. В. Сталин. Это было в 1931 году. Обсуждался вопрос о составе и месте расположения нового крупного промышленного комбината, в котором играла большую роль энергетика, поэтому меня и пригласили. К этому времени я стал инженером-энергетиком и был заместителем председателя Энергоцентра. Комиссия работала днем в зале заседаний Совнаркома. Я устроился сбоку, у окон, где обычно сидел и в 1918 году при Ленине. Члены комиссии, наркомы, Орджоникидзе и члены Президиума ВСНХ сидели за длинным столом. Сталин ходил, покуривая свою трубку. Говорили главным образом работники ВСНХ. Затем слово взял Сталин. Он сел сбоку у стола председателя, лицом к длинному столу. Говорил он так тихо, что никто ничего не мог расслышать. Сначала все невольно приложили к ушам руки, но и это не помогло. Тогда все чуть ли не легли на стол, стараясь расслышать оратора. В такой позе все они оставались до тех пор, пока Сталин произносил свою речь. Когда же он кончил говорить, заседание было закрыто: обсуждать больше нечего, истина в ее последней инстанции высказана. Как все это непохоже было на то, что было при Ленине…»

Можно с уверенностью сказать, что развитие промышленности происходило в годы первой пятилетки более медленно и достигалось более дорогой ценой не в последнюю очередь потому, что во главе партии и Советского государства стоял Сталин. При ином, более компетентном руководстве страна могла бы достигнуть значительно лучших результатов.

4 ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ОБСТАНОВКИ В НАЧАЛЕ 30-х гг. НОВЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ СТАЛИНА

СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ И «БУРЖУАЗНАЯ» ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Серьезные просчеты в экономической и социальной политике в 1928 – 1932 гг. привели к ухудшению материального положения большинства населения страны, к введению строгого нормирования в снабжении и торговле. Это вызвало недовольство среди значительной части трудящихся. Трудно было списать все эти недостатки только на счет кулаков, большая часть которых была уже выслана в отдаленные районы страны. Еще меньше можно было рассчитывать на самокритику со стороны Сталина и его окружения. Сталин снова искал «козла отпущения», и он нашел его в лице специалистов из числа старой, сформировавшейся еще до революции интеллигенции.

Известно, что часть русской интеллигенции активно выступала в годы Гражданской войны против большевиков. Немало интеллигентов было выслано из Советской России в первые годы нэпа. Но так же, как для строительства Красной Армии были использованы опыт и знания многих тысяч бывших царских офицеров, так и для строительства советской экономики и науки Ленин считал не только возможным, но и необходимым использовать опыт и знания старой буржуазной интеллигенции, которая готова была в своей профессиональной области лояльно сотрудничать с новой властью.

«Мы не можем построить коммунизм иначе, – писал Ленин, – как из материалов, созданных капитализмом, как из того культурного аппарата, который взращен буржуазной обстановкой и поэтому неизбежно бывает пропитан – раз речь заходит о человеческом материале как части культурного аппарата – буржуазной психологией. В этом трудность построения коммунистического общества, но в этом же гарантия возможности и успешности его построения. Тем и отличается марксизм от старого утопического социализма, что последний хотел строить новое общество не из тех массовых представителей человеческого материала, которые создаются кровавым, грязным, грабительским лавочническим капитализмом, а из разведенных в особых парниках и теплицах особо добродетельных людей» [268] .

«Если все наши руководящие учреждения, – указывал в другом месте Ленин, – т. е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы, не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, со знанием своего дела и любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи» [269] .

Эта намеченная Лениным политика довольно последовательно проводилась в жизнь в первый период нэпа. Неудивительно поэтому, что в годы первой пятилетки в советском хозяйственном аппарате, на промышленных предприятиях, в научных учреждениях и учебных заведениях, в земельных органах, в Госплане СССР и в статистических управлениях работало немало так называемых буржуазных специалистов, представителей старой интеллигенции и свергнутых Октябрем эксплуататорских классов. Работали здесь и многие бывшие члены партий меньшевиков и эсеров, отказавшиеся от оппозиционной политической деятельности.

Обострение всех внутренних противоречий в стране, и особенно между Советской властью и крестьянством, некомпетентность при вмешательстве в экономику, порождавшая множество потерь и трудностей, – все это не могло не оказывать влияния на настроение перечисленных выше групп и слоев населения. Естественно, что большая часть старой интеллигенции сочувствовала той группировке партийного руководства, которая получила наименование «правого» уклона. Иные специалисты оказывались втянутыми и в антисоветскую деятельность, в том числе и конспиративного характера. В начале 30-х гг. не только в эмиграции, но и в СССР возникло несколько контрреволюционных организаций и групп (некоторые группы в провокационных целях создавало само ГПУ, как это было с организацией «Трест»). Но подобных людей среди старой интеллигенции и специалистов было ничтожное меньшинство. Подавляющее большинство работало честно, стараясь помочь партийным деятелям, стоявшим во главе различных хозяйственных организаций, советом и делом. Многие специалисты были искренне захвачены громадным размахом первых пятилетних планов.

Нет ничего удивительного в том, что органы ГПУ пресекали все попытки свергнуть Советскую власть, предпринимаемые как отдельными группами в эмиграции, так и внутри страны. Однако необходимо было при этом проводить строгую дифференциацию, чтобы сохранить лояльное отношение к Советской власти со стороны основной части старой интеллигенции и специалистов, которые своими знаниями и опытом могли оказать огромную услугу делу строительства социализма.

В речах, статьях и заявлениях Сталина этого периода можно найти немало утверждений о необходимости всемерно заботиться о старой, «буржуазной» интеллигенции. Однако дела Сталина решительно расходились с его словами. Во-первых, он все более жестко требовал от этих людей не только лояльности к Советской власти, но и признания коммунистической идеологии. Репрессии нередко обрушивались на людей за их некоммунистические и немарксистские взгляды или за их дореволюционную деятельность. Во-вторых, стремясь возложить на «буржуазных спецов» ответственность за все просчеты в индустриализации и планировании, Сталин и некоторые его ближайшие помощники начали проводить кампанию компрометации и разгрома значительной части кадров беспартийных специалистов.

Особое место в этой кампании занимали те политические судебные процессы, которые состоялись в конце 20-х – начале 30-х гг. и которые не могут не привлечь самого пристального внимания историков.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ 1928 – 1930 гг.

Первым крупным политическим процессом, сыгравшим значительную роль в обострении внутриполитической обстановки в стране, было так называемое «шахтинское дело». По этому «делу» к ответственности привлекались главным образом инженеры и техники Донецкого бассейна, обвиненные в сознательном вредительстве, в организации взрывов на шахтах, в преступных связях с бывшими владельцами донецких шахт, а также в закупке ненужного импортного оборудования, нарушении техники безопасности, нарушении законов о труде, неправильной закладке новых шахт и т. п. Обвинительное заключение было составлено старшим помощником прокурора РСФСР Н. В. Крыленко и прокурором Верховного суда СССР П. А. Красиковым. Заседания Специального судебного присутствия Верховного суда СССР по «шахтинскому делу» состоялись летом 1928 г. в Москве под председательством А. Я. Вышинского. Бывший меньшевик, юрист по профессии, член коллегии Наркомата просвещения, а также ректор Московского государственного университета, Вышинский должен был обеспечивать, по замыслу организаторов процесса, видимость объективности судебного разбирательства. Процесс носил явно политический характер. Кроме специалистов и рабочих Донбасса на скамье подсудимых находились некоторые руководители украинской промышленности, составлявшие якобы «харьковский центр», возглавлявший деятельность вредителей. Были здесь и представители «московского центра». Их обвиняли не только в связях с различными эмигрантскими организациями русских предпринимателей, но и с представителями бельгийского, французского и польского капитала. По данным обвинения, западные капиталисты финансировали вредительские организации и акции в Донбассе.

На суде большинство подсудимых признали лишь часть предъявленных им обвинений или отвергли их вовсе, а некоторые признали себя виновными по всем статьям обвинения. Суд оправдал четверых из 53 подсудимых, четверых приговорил к условным мерам наказания, девять человек – к заключению на срок от одного до трех лет. Большинство обвиняемых было осуждено на длительное заключение – от четырех до десяти лет, одиннадцать человек были приговорены к расстрелу, пять из них расстреляли, а шести ЦИК СССР счел возможным смягчить меру наказания.

«Шахтинское дело» обсуждалось на двух пленумах ЦК партии и послужило поводом к продолжительной пропагандистской кампании. Понятие «шахтинцы» стало нарицательным, как бы синонимом «вредительства». Однако, знакомясь с материалами судебного процесса, широко освещавшегося в печати, невольно задаешься вопросом: насколько обоснованным было обвинительное заключение и, следовательно, приговор по «шахтинскому делу»?

Старый большевик А. М. Дурмашкин встретил в годы своего пребывания в лагере бывшего ответственного работника НКВД, также осужденного в 1937 г. на 15 лет заключения. Этот работник рассказал Дурмашкину, что в «шахтинском деле» многие обвинения, особенно в сознательном вредительстве и связях с иностранным капиталом, были липой, их цель была в том, чтобы повысить «классовую бдительность». Писатель В. Т. Шаламов, автор знаменитых «Колымских рассказов», встречался в заключении с двумя специалистами – Бояршиновым и Миллером, проходившими по «шахтинскому делу» (Н. Н. Бояршинов был вначале приговорен к расстрелу, но этот приговор был заменен 10 годами заключения). Оба «шахтинца» рассказали Шаламову, что уже в 1928 г. к ним применялись такие жестокие методы ведения следствия, как «конвейер» (то есть многодневный допрос заключенного следователями, непрерывно сменявшими друг друга), помещение в карцер с водой или в камеру с холодным, а потом сильно разогретым полом. Эти пытки и вынудили многих подсудимых дать следствию и суду ложные показания.

Бывший член партии меньшевиков В. Бродский, находившийся в заключении почти 30 лет с конца 20-х гг. до 1956 г., писал мне: «Я видел несчетное количество людей, обвиненных во вредительстве, видел много людей, обвинявших во вредительстве, и все они отрицали даже единичные факты сознательного вредительства специалистов. Непосредственно на производстве со стороны рабочих (особенно пришедших из деревни), как рассказывали, были случаи порчи оборудования (засыпали в подшипники песок и др.). Впрочем, и это могло быть результатом незнания и неумелого обращения с машинами. Аварии, в частности, в Донбассе, объяснялись всеми встречавшимися мне специалистами следующими причинами: гонкой за выполнение и перевыполнение норм и планов, некомпетентностью руководителей-неспециалистов; низкой квалификацией рабочих, в большинстве выходцев из деревни».

По свидетельству старого чекиста С. О. Газаряна, долгое время работавшего в экономическом отделе НКВД Закавказья (и арестованного в 1937 г.), среди форм антисоветской борьбы со стороны врагов нашего государства была и такая, как вредительство, однако она имела незначительное распространение. Что касается вредительства как сознательной политики, проводимой якобы целым слоем «буржуазных» специалистов, то такого явления никогда не было. Газарян рассказал мне, что он приезжал в Донбасс в 1928 г. в порядке «обмена опытом» работы экономических отделов НКВД. По его словам, в Донбассе в тот период обычным явлением была преступная бесхозяйственность, ставшая причиной многих тяжелых аварий с человеческими жертвами (затопления и взрывы на шахтах и др.). И в центре, и на местах советский и хозяйственный аппарат был еще несовершенен, там было немало случайных и недобросовестных людей, в ряде хозяйственных и советских организаций процветало взяточничество, воровство, пренебрежение интересами трудящихся. За все эти преступления необходимо было, конечно, наказывать виновных. Не исключено, что в Донбассе были и единичные случаи вредительства, а кто-то из инженеров получал письма от какого-либо бывшего хозяина шахты, бежавшего за границу. Но все это не могло служить основанием для громкого политического процесса. В большинстве случаев обвинения во вредительстве, в связях с различного рода «центрами» и заграничными контрреволюционными организациями добавлялись уже в ходе следствия к различным обвинениям уголовного характера (воровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.). Следователи шли на такой подлог, обещая заключенным за «нужные» показания смягчение их участи, из «идейных» соображений: «мобилизовать массы», «поднять в них гнев против империализма», «повысить бдительность». В действительности же эти подлоги преследовали одну цель: отвлечь недовольство широких масс трудящихся от партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями индустриализации. В своей книге «На новом этапе», изданной в 1930 г. в Харбине (Маньчжурия), один из наиболее видных идеологов буржуазной интеллигенции и нэповской буржуазии в СССР Н. Устрялов писал: «Вредительство есть бессмысленное, позорное и зловреднейшее преступление, предательство, прямой переход на антисоветские и антирусские позиции; теперь даже и Милюков в эмиграции не станет его защищать… Что же касается так называемого пассивного нейтралитета, то он заслуживает безоговорочного принципиального осуждения, с нашей точки зрения. Не дело технической интеллигенции отходить в сторону, отказываться от активной деятельности, от содействия… великой перестройке страны». Устрялов давал своим последователям, специалистам-сменовеховцам, находившимся на советской работе, четкую директиву: «Что делать старым спецам? Ответ может быть только один: сохранять безукоризненную лояльность государству. Посильно ему способствовать».

Но Сталин не желал разбираться в тонкостях положения и поведения старой интеллигенции. Ему было выгодно поддержать версию о сознательном вредительстве «буржуазной» интеллигенции. Поэтому Сталин поспешил «обобщить» уроки «шахтинского дела» и призвал членов партии искать «шахтинцев» во всех звеньях советского и хозяйственного аппарата.

«Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело, – заявил Сталин на пленуме ЦК в апреле 1929 г. – “Шахтинцы” сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические элементы далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти» [270] .

Неудивительно, что после подобного рода директивных указаний террор против так называемых буржуазных специалистов резко усилился. Так, например, весной 1930 г. на Украине состоялся «открытый» политический процесс по делу СВУ (Союз вызволения Украины). Руководителем этой мифической организации был объявлен крупнейший украинский ученый и вице-президент Всеукраинской Академии наук (ВУАН) С. А. Ефремов. Кроме него на скамье подсудимых оказалось еще 40 с лишним человек. Здесь были и ученые, и учителя, и священники, и деятели кооперативного движения, и медицинские работники. Почта все они обвинялись в «буржуазном национализме», во вредительстве, в выполнении директив зарубежных украинских националистических организаций, а также в «агентурной работе по заданиям разведок и контрразведок некоторых государств». СВУ обвинялся также в подготовке некоторых террористических актов и даже в заключении тайного союза с Польшей с целью отделения Украины от России.

По свидетельству старого большевика А. В. Снегова, находившегося тогда на ответственной партийной работе на Украине, главным организатором процесса СВУ было ГПУ Украины, возглавлявшееся В. Балицким. Последний выполнял прямые директивы Сталина. Не были в стороне от организации процесса СВУ и руководители партийной организации Украины: С. Косиор, Н. Скрыпник и В. Чубарь. Главными государственными обвинителями на процессе были прокуроры Л. Ахматов и Михайлик, общественными обвинителями выступали П. Н. Любченко и академик А. Н. Соколовский. Как считает Снегов, хотя националистические настроения среди украинской интеллигенции в те годы и были весьма сильными, но все главные обвинения в адрес СВУ были ложными, да и никакого СВУ как организации в действительности не существовало. Это подтвердили мне и двое подсудимых, которые остались в живых после 25-летнего заключения и еще в 70-е гг. жили на Украине, – профессор-филолог В. Ганцов и инженер Б. Ф. Матушевский. Впрочем, к такому же выводу мы можем прийти сегодня и при чтении материалов судебного процесса. Реальных доказательств и убедительных улик вины подсудимых в этих материалах найти невозможно. В 1930 г. было объявлено о раскрытии в СССР еще одной контрреволюционной организации – ТКП (Трудовой крестьянской партии). Руководителями этой партии объявили выдающегося экономиста Н. Д. Кондратьева, в 1917 г. товарища, то есть помощника министра продовольствия Временного правительства, известного экономиста Л. Н. Юровского, экономиста и писателя А. В. Чаянова, о котором мы уже говорили выше, крупнейшего ученого-агронома А. Г. Дояренко и некоторых других. Все они в это время честно работали в различных советских и хозяйственных учреждениях. Как сообщалось, ТКП имела девять основных подпольных групп только в Москве: в системе сельхозкооперации, сельхозкредита, в Наркомате земледелия РСФСР, в Наркомате финансов РСФСР, в газете «Беднота», в НИИ сельскохозяйственной экономики, в Тимирязевской сельскохозяйственной академии и т. п. Кроме того, ТКП объединяла, по утверждению ГПУ, значительное число подпольных групп на местах, особенно в земельных и сельскохозяйственных органах, среди бывших членов эсеровской партии. ГПУ заявляло, что общее число членов ТКП составляет от 100 до 200 тыс. человек.

В связи с раскрытием новой «подпольной партии» органы ГПУ начали подготовку большого политического судебного процесса. Были заготовлены необходимые для этой цели фальсифицированные показания, к судебному процессу предполагалось привлечь большое число людей – в основном из агрономов и кооператоров. Процесс уже «репетировался», но Сталин отменил его, что-то, видимо, не ладилось в его подготовке. Арестованные, конечно, не были освобождены, их осудили в закрытом порядке. В печати позднее не раз упоминалась Трудовая крестьянская партия, однако критике подвергались не столько какие-то конкретные действия членов ТКП, сколько теоретические высказывания и труды московских профессоров, возглавлявших якобы эту партию.

Осенью 1930 г. было объявлено о раскрытии ОГПУ вредительской и шпионской организации в сфере снабжения населения важнейшими продуктами питания, особенно мясом, рыбой и овощами. По данным ОГПУ, эта организация возглавлялась бывшим помещиком профессором А. В. Рязанцевым и бывшим помещиком и генералом Е. С. Каратыгиным, а также другими бывшими дворянами и промышленниками, кадетами и меньшевиками, «пробравшимися» на ответственные должности в ВСНХ, в Наркомторг, в Союзмясо, в Союзрыбу, в Союзплодовощ и другие аналогичные организации. Как сообщалось в печати, эти «вредители» сумели якобы расстроить систему снабжения продуктами питания многих городов и рабочих поселков, организовать голод в ряде районов страны, на них же возлагалась вина за повышение цен на мясо и мясопродукты, за выпуск недоброкачественных консервов и т. п. ОГПУ также не решилось провести по этому делу открытый процесс. В отличие от других подобных процессов приговор на этот раз был крайне суров – все привлеченные по данному делу 46 человек были расстреляны по постановлению закрытого суда. Разумеется, обоснованность подобного рода обвинений и приговора вызывает сегодня законные сомнения.

ПРОЦЕСС ПРОМПАРТИИ И ПРОЦЕСС СОЮЗНОГО БЮРО

С 25 ноября по 7 декабря 1930 г. в Москве проходил новый, теперь уже открытый политический процесс над группой видных технических специалистов, обвиненных во вредительстве и контрреволюционной деятельности, – так называемый процесс Промпартии. Председателем суда был А. Я. Вышинский, одним из государственных обвинителей – Н. В. Крыленко. Защитниками на процессе выступали И. Д. Брауде и М. А. Оцеп.

К суду по обвинению во вредительской и шпионской деятельности было привлечено восемь человек: Л. К. Рамзин – директор Теплотехнического института и крупнейший специалист в области теплотехники и котлостроения, а также видные специалисты в области технических наук и планирования: В. А. Ларичев, И. А. Калинников, Н. Ф. Чарновский, А. А. Федотов, С. В. Куприянов, В. И. Очкин, К. В. Ситнин.

Все эти люди, по данным обвинения, представляли собой руководящий комитет созданной якобы еще в конце 20-х гг. подпольной Промышленной партии, которая ставила своей задачей организацию вредительства и диверсий, саботажа и шпионажа, а также помощь в подготовке интервенции западных держав с целью свержения Советской власти. Создание Промпартии связывалось с крупным инженером и промышленником П. А. Пальчинским, который в это время был уже расстрелян в числе пяти жертв «шахтинского дела». Организаторы нового процесса хотели таким образом увязать «шахтинское дело» и дело Промпартии. Было объявлено, что общее число членов Промпартии вместе с периферийными группами составляет около двух тысяч человек, в основном из числа высококвалифицированной технической интеллигенции.

На суде все обвиняемые признали себя виновными и дружно давали самые невероятные и подробные показания о своей шпионской и вредительской деятельности, о связях с эмигрантской организацией Торгпром, с иностранными организациями и посольствами и даже с главой французского правительства А. Пуанкаре. По Советскому Союзу прокатилась в дни процесса волна митингов и собраний, участники которых требовали расстрела обвиняемых. Они и были приговорены к расстрелу, но по решению ЦИК СССР этот приговор был заменен приговором к длительным срокам тюремного заключения.

Но и в западных странах прошла волна обращений и заявлений с протестами против судебного процесса в Москве. Специальное заявление опубликовал Пуанкаре. В этом заявлении говорилось: «…Устраивали ли профессор Рамзин и другие члены Промышленной партии заговор против правительства их страны – этого я не знаю. Я не являюсь их духовником… Я должен, во всяком случае, повторить, что ни Бриан, ни я, ни французский генеральный штаб ничего не знали ни в 1928 году, ни раньше или позже о подлинных или мнимых проектах Промышленной партии, что, следовательно, мы никогда их не одобряли и не поощряли… Что касается меня, то в момент врангелевской экспедиции я публично осудил операции подобного рода как иллюзорные и опасные… Если бы мне были известны намерения, приписываемые сегодня Промышленной партии, то я, без сомнения, отнесся бы к ним как к авантюре еще более опасной, чем дело Врангеля, и никоим образом не согласился бы кинуться в эту авантюру. Я хотел бы, чтобы мне сказали, в каком таинственном зале русские заговорщики беседовали с моим двойником и на основании каких полномочий он дал им аудиенцию. Я желал бы прежде всего, чтобы мне сообщили мнимые планы французского генерального штаба и чтобы мне указали, где, когда и при каких условиях должно было произойти мнимое нападение» [271] .

Любопытно, что полный текст заявления Пуанкаре (как и многие подобные заявления) был опубликован в «Правде», оглашен на процессе и приобщен к делу, что должно было демонстрировать объективность нашего судопроизводства. В 1930 г. доверие публики к советскому суду еще было мало поколеблено, поэтому заявление Пуанкаре, известного противника коммунизма, воспринималось скорее как доказательство существования заговора.

Через несколько месяцев после процесса Промпартии в Москве состоялся еще один открытый политический процесс – судебный процесс по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены: В. Г. Громан, член президиума Госплана СССР; В. В. Шер, член правления Государственного банка; Н. Н. Суханов, литератор; А. М. Гинзбург, экономист; М. П. Якубович, ответственный работник Наркомторга СССР; В. К. Иков, литератор; И. И. Рубин, профессор политэкономии, и др., всего 14 человек. Председателем суда на этот раз был Н. М. Шверник, одним из государственных обвинителей – Н. В. Крыленко. Обвиняемых защищали И. Д. Брауде и Н. Коммодов. Большинство обвиняемых в прошлом действительно принадлежали к партии меньшевиков, но покинули ее и работали затем в хозяйственных и плановых органах. Однако по данным обвинения все они в 20-е гг. тайно вступили вновь в партию меньшевиков, образовав подпольный центр этой партии в СССР.

Подсудимые обвинялись во вредительстве, особенно при составлении государственных планов. Если верить обвинению, то подсудимые сознательно занижали эти планы, чтобы сдержать развитие промышленности и сельского хозяйства. Согласно обвинительному заключению, между Союзным бюро, Промпартией и ТКП существовало тайное соглашение об организации интервенции и вооруженных восстаний. При этом Промпартия брала на себя ведение переговоров с правительствами капиталистических стран, формирование «летучих боевых отрядов» из инженеров и техников для организации диверсий и террора, а также организацию военного заговора с участием некоторых лиц из высшего командного состава РККА. ТКП якобы брала на себя организацию крестьянских восстаний и беспорядков в частях Красной Армии, а также снабжение всех восставших против Советской власти продовольствием и оружием. Союзное бюро якобы брало на себя создание в городах отрядов «гражданской гвардии», захват правительственных учреждений, создание первого временного контрреволюционного правительства.

В обвинительном заключении содержались утверждения о тесных связях Союзного бюро с бывшими оппозиционными группировками в большевистской партии (и «левыми», и «правыми»). Некоторые из пунктов обвинения были прямо направлены против Д. Б. Рязанова, занимавшего в начале 30-х гг. пост директора Института Маркса – Энгельса – Ленина. Крупный теоретик и историк марксизма Д. Б. Рязанов был известен своим отрицательным и даже пренебрежительным отношением к Сталину.

Когда начался процесс, все подсудимые признали себя виновными и дали подробные показания о своей вредительской деятельности. На одном из заседаний суда Н. В. Крыленко огласил, опять-таки в целях демонстрации «объективности», специальное заявление заграничного руководства меньшевистской партии по поводу проводимого в Москве процесса. В этом заявлении говорилось: «…1) Выдвинутые против нашей партии обвинения в том, что она вела “вредительскую деятельность”, состояла в связи с контрреволюционными организациями русской буржуазии, получала от них денежную помощь и держала курс на военную интервенцию империалистических держав против России, стоят в таком противоречии к общеизвестной позиции и политике русской социал-демократии, что для каждого честного человека сам собой очевиден клеветнический характер этих обвинений, о чем уже публично заявил Исполком II Интернационала.

2) Наша партия, которую большевики, не терпящие никаких других партий в Советском Союзе, лишили всякой возможности легального существования, была вследствие этого вынуждена вести, как во времена царизма, пропаганду и агитацию посредством нелегальных организаций, которыми в Советском Союзе руководило бюро ЦК. Но это бюро никогда не было и не могло быть той коллегией из 14 человек, которых большевики произвольно свалили в одну кучу, которые теперь сидят на скамье подсудимых, подавляющее большинство которых ушло из нашей партии 10 или более лет тому назад, а другие никогда к ней не принадлежали…»

После оглашения заявления заграничной организации меньшевиков подсудимые по предложению Крыленко выступили с опровержением этого заявления и еще раз подтвердили свои прежние показания. Через несколько дней все 14 подсудимых были приговорены к лишению свободы на срок от 5 до 10 лет.

ФАЛЬШИВЫЙ ХАРАКТЕР ПОЛИТИЧЕСКИХ СУДЕБНЫХ ПРОЦЕССОВ 1928 – 1931 гг.

К сожалению, даже после XX и XXII съездов КПСС во многих книгах, статьях и учебниках по истории партии вопрос о политических судебных процессах 1928 – 1931 гг. излагался примерно так же, как это делалось 50 – 60 лет назад. Писать подобным образом можно было лишь при крайне некритичном отношении к материалам и документам, которые открыто публиковались в СССР в 1928 – 1931 гг. и знакомство с которыми не составляет большого труда [272] .

Следует сказать, что при внимательном чтении этих протоколов суда, обвинительных заключений, речей прокуроров и защитников создается твердое убеждение в сознательной фальсификации большей части материалов обвинения.

В деле Промпартии неувязки начинаются с обвинительного заключения, в котором говорится, что руководство Промпартии состояло из бывших крупных промышленников или людей, занимавших высокооплачиваемые командные должности в дореволюционной промышленности. Однако, как выяснилось на суде, ни один из восьми обвиняемых не был капиталистом или даже сыном капиталиста. Все происходили из семей ремесленников, крестьян, служащих, небогатых помещиков. В частной промышленности работали до революции только трое, причем Ларичев всего три года. «Одна из исходных причин создания контрреволюционной организации, – говорилось в обвинительном заключении, – это политические убеждения старого инженерства, колебавшегося обычно от кадетских до правых монархических убеждений». Но и это положение не получило подтверждения на процессе. Из восьми подсудимых только Федотов примыкал раньше к кадетам. Остальные мало интересовались политикой, а некоторые состояли в прошлом в РСДРП. Даже Крыленко вынужден был характеризовать некоторых обвиняемых как «политически безыдейных людей, для которых вопросы политики никакой роли не играют». Как указывалось далее в обвинительном заключении, политические настроения обвиняемых «подкреплялись разницей в деловом и бытовом положении инженеров до и после революции; естественным недоверием Советской власти к инженерству». Однако из материалов процесса видно, что все обвиняемые занимали до ареста крупные посты, так что трудно говорить в отношении этих людей о недоверии. Материальное положение большинства обвиняемых было к моменту ареста лучше, чем до революции. Вообще вопрос о мотивах «вредительской деятельности» лидеров Промпартии оказался к концу процесса совершенно запутанным. Перечеркивая сказанное ранее, Н. Крыленко в заключительной речи заявил: «Никаких идей, даже внутренней убежденности у них не было и нет и не может быть, ибо вы видели цену, за которую все делалось… лишенные какой-либо идеологической опоры, они шарахнулись в лагерь прямой контрреволюции и как наймиты за деньги стали работать, отказавшись, по существу, от всяких претензий на идеологическое руководство и политическую устойчивость… Рамзин не из тех людей, которые за идею бескорыстно работают. Болтовня, что он не получал за это денег».

Подобное заявление задело Рамзина, так как оно, по-видимому, противоречило заранее согласованному сценарию, и он в своем последнем слове стал возражать Крыленко. «Можно ли было, – сказал Рамзин, – из-за денежных расчетов, из-за приработка 10 – 20 – 30% к жалованью рисковать головой, идти на предательство, измену, вредительство? Я думаю, что никто не поверит этому… Что я мог ожидать от перемены власти? Ничего лучшего, во всяком случае, потому что я имел в Советском Союзе то, о чем редко заграничный ученый может мечтать как в смысле материальной обстановки, так и в смысле исключительной благоприятности научной обстановки, в которую я был поставлен».

Много нелепостей и противоречий можно обнаружить и в показаниях обвиняемых. Так, например, Рамзин говорил, что белоэмигрантские организации устроили ему встречу с руководителями французского генерального штаба, которые ознакомили Рамзина не только с общими решениями Франции о скорой интервенции, но и с оперативными планами французского командования. Рамзину якобы сообщили направления главных ударов французского экспедиционного корпуса и союзников, места высадки десантов, сроки нападения на СССР и т. п. Ясно, однако, что никакой генеральный штаб не стал бы посвящать Рамзина в конкретные планы интервенции, даже если бы такие планы существовали.

Вообще уже для условий конца 20-х гг. являлась крайне сомнительной сама возможность создания на территории СССР подпольных партий, объединявших тысячи членов, со своими центральными комитетами, рассылающими на места письменные директивы и инструкции, имеющими прочные связи с западными посольствами в Москве и заграничными центрами. Кстати, на описываемых нами процессах следствие открыто заявляло суду, что оно не располагает вещественными уликами и документами всех этих подпольных партий. О всякого рода директивах, воззваниях и инструкциях обвиняемых партий, о резолюциях и протоколах заседаний говорилось на процессах немало, но ни один из подобных документов не был представлен суду и общественности. Следствие объявило, что подсудимые успели уничтожить перед арестом все документы. «Проанализируем дальше тот же вопрос, – говорил в заключительной речи на процессе Промпартии Н. В. Крыленко, – какие улики могут быть? Есть ли, скажем, документы? Я спрашивал об этом; оказывается, там, где они были, там документы уничтожались… Я спрашивал: а может быть, какой-нибудь случайно остался? Было бы тщетно на это надеяться» [273] .

Крыленко пытался доказать, что и без документов суд может вынести приговор, опираясь на «чистосердечные показания и признания» обвиняемых. Но почему подсудимые, зная об отсутствии улик, были столь чистосердечны и откровенны? Ведь сам Крыленко в той же речи заявил: «На слово верить гражданину Рамзину и всем остальным, несмотря на их заявления о чистосердечном раскаянии, я не могу и не верю». Трудно было в данном случае обвинению свести концы с концами.

В обвинительном заключении говорилось, что Промпартия планировала назначить на пост министра промышленности и торговли в будущем русском правительстве П. П. Рябушинского, бывшего крупного русского капиталиста, и что с ним об этом в октябре 1928 г. вели переговоры Рамзин и Ларичев. Но после публикации обвинительного заключения многие иностранные газеты сообщили, что П. П. Рябушинский умер еще до 1928 г. и что за границей живут лишь его сыновья. Пришлось на ходу неуклюже перестраиваться. Рамзин, который уже показал, что встречался в Париже с Рябушинским, должен был дать новые пояснения.

«В имени Рябушинского, с которым я беседовал, – заявил Рамзин , – у меня полной уверенности не имеется: Петр или Владимир? Я могу его наружность описать, если это представляет интерес.

Крыленко. Важно установить, что это, по-видимому, был Владимир.

Рамзин. Это наиболее вероятно».

Спутать отца с сыном – это было уже слишком.

Неувязка произошла и с известным историком Е. В. Тарле. Он был арестован, и члены Промпартии говорили, что Тарле планировался как будущий министр иностранных дел. Но вскоре Тарле оказался нужен Сталину. Он был без большого шума освобожден и восстановлен в академии. Из его биографии эпизод с Промпартией был исключен.

Множество противоречий и неувязок было в показаниях о составе ЦК Промпартии, количестве денег, полученных из-за границы, о разного рода конкретных актах «вредительства». Иногда председателю «суда» приходилось прямо-таки подсказывать подсудимым – в чем именно заключалась их вредительская деятельность. Любопытен в этом отношении диалог Вышинского и Федотова:

«Вышинский. Была ли директива строить новые фабрики при недостаточном использовании существующих?

Федотов. Нет, такой директивы не было.

Вышинский. Не было?

Федотов. Позвольте, была директива, чтобы строить новые фабрики, несмотря на то, что существуют фабрики.

Вышинский. Нет, тут ничего вредительского нет. Строить фабрики нужно».

И далее Вышинский наводит Федотова на мысль, что директива заключалась в том, чтобы строить фабрики при неполной загрузке существующих производственных мощностей. И Федотов соглашается, что «если бы не вредительство, то можно было бы построить меньшее количество фабрик, правда, не много меньше, может быть, на одну-две, но все-таки этим путем сохранить некоторое количество валюты».

Вредительством была объявлена плохая связь научно-исследовательских институтов с производством, о чем наша печать пишет порой и сегодня. Даже осушение болот в приграничных районах объявлялось вредительством с целью облегчения интервенции.

Множество нелепостей было и на процессе Союзного бюро. Самый уязвимый пункт обвинительного заключения по новому делу – связь Союзного бюро и Промпартии. О ней говорилось подробно и в обвинительном заключении, и в показаниях подсудимых. Рамзин был на новом процессе важным свидетелем, и он много говорил о связях Промпартии, ТКП и Союзного бюро. Но ведь на недавнем еще процессе Промпартии не было никаких упоминаний о Союзном бюро и его деятелях. А между тем к моменту процесса Промпартии основные деятели Союзного бюро, представшие перед судом в начале 1931 г., были уже арестованы. Чтобы как-то объяснить это недоразумение, было объявлено, что у членов Союзного бюро удалось добиться «чистосердечных признаний» только к декабрю 1930 г., а члены Промпартии не были на своем процессе достаточно искренни. Между тем совершенно очевидно, что сама мысль об организации процесса Союзного бюро пришла Сталину и его помощникам уже после «успеха» процесса Промпартии. Соответственно стали готовиться и нужные для нового процесса легенды. В спешке было допущено немало неувязок. В обвинительном заключении, например, говорилось, что вопрос о соглашении между Союзным бюро и Промпартией обсуждался на третьем пленуме Бюро в апреле 1930 г. Между тем к апрелю 1930 г., по данным предыдущего процесса, Промпартия была уже разгромлена. Поэтому, выступая на суде, Шер внес поправку: оказывается, вопрос о связи с Промпартией обсуждался еще на втором пленуме Союзного бюро в 1929 г. В обвинительном заключении цитируются показания Суханова о его трех встречах с Рамзиным и получении из рук в руки 30 тыс. рублей. Но на суде неожиданно выяснилось, что Рамзин ничего не знает про Суханова, а Суханов никогда не встречался с Рамзиным. Показания были сразу же изменены: деньги для Бюро получал Громан, а вручал их Ларичев.

В ходе судебного разбирательства подтвердилось, что большинство подсудимых не имели никаких связей с меньшевиками до 1927 г., а некоторые были в 20-е гг. не меньшевиками, а большевиками (Финн-Енотаевский). Почему же эти люди вдруг назначены руководителями Союзного бюро меньшевиков? Крайне бессвязные и противоречивые показания подсудимых на этот счет ничего не прояснили. По-разному рассказывали подсудимые о содержании пленумов и совещаний, проведенных якобы Союзным бюро. Неубедительными и полными неувязок были показания подсудимых об их встречах с одним из руководителей зарубежного центра партии меньшевиков Р. Абрамовичем, который якобы нелегально приезжал в СССР инструктировать своих сторонников.

Абсолютно неубедительны и примеры «вредительства» членов Союзного бюро. Так, например, президиум ВСНХ наметил на 1929/30 г. снизить себестоимость промышленной продукции на 10%. Соколовский «вредительски» изменил эту цифру на 9,5%. И хотя промышленность не могла достигнуть и этой цифры, Соколовский «признавался», что его неосуществившиеся намерения были все же «вредительскими». В то время как члены Промпартии признавались, что они в целях вредительства завышали плановые наметки, члены Союзного бюро обвинялись, напротив, в составлении заниженных планов. При этом цитировались речи обвиняемых на заседаниях Госплана, в которых они возражали против чрезмерно высоких новых заданий на пятилетку, полученных от Политбюро. Вообще, читая материалы судебных процессов 1930 – 1931 гг., можно подумать, что пятилетние планы составлялись членами Союзного бюро и Промпартии, а не обсуждались в деталях на партийных конференциях и съездах. Точно так же, знакомясь с показаниями обвиняемых о сознательном расстройстве ими снабжения продовольственными и промышленными товарами городов и сел, можно подумать, что во всех хозяйственных наркоматах и в Наркомате торговли именно «вредители» были полными хозяевами положения. Между тем главные вопросы снабжения решались даже не в наркоматах, а на заседаниях Политбюро.

Явно инспирированными были и показания членов Союзного бюро о деятельности II Интернационала. Эти показания должны были подкрепить ошибочную доктрину «социал-фашизма», о которой мы еще будем говорить, но они не соответствовали реальным фактам.

Довольно странной была и последующая судьба некоторых подсудимых. В то время, как все 46 «вредителей снабжения» были расстреляны, хотя их организация была, по версии обвинения, лишь одним из филиалов в Промпартии, руководитель Промпартии Л. К. Рамзин, «кандидат в диктаторы», «шпион», «организатор диверсий и убийств», был помилован. Ему разрешили, находясь в заключении, заниматься научной работой. Всего через пять лет после процесса Рамзин был освобожден и награжден орденом Ленина за заслуги в котлостроении. Позднее он получил Сталинскую премию и умер в 1948 г., занимая ту же должность директора Московского теплотехнического института, какую занимал до процесса Промпартии.

ЗА КУЛИСАМИ СУДЕБНЫХ ИНСЦЕНИРОВОК

Мы уже писали о том, что Сталин пытался свалить на вредительство «буржуазных» специалистов все ошибки и просчеты своего руководства в первые годы коллективизации и индустриализации. Сталин хотел также приписать себе несуществующие заслуги в предотвращении иностранной интервенции и в разгроме подпольных контрреволюционных партий. Иными словами, он стремился нажить пусть и фиктивный, но важный для него политический капитал. К тому же, организуя политические судебные процессы, Сталин сознательно нагнетал в стране напряженность, чтобы заставить замолчать своих критиков и лишний раз бросить тень на бывших лидеров оппозиционных групп 20-х гг.

Возникает, однако, вопрос: каким образом удалось заставить обвиняемых публично клеветать на себя и на многих других, придумывать несуществующие организации и несовершенные преступления? Это было сделано путем применения пыток и многих других средств незаконного давления на арестованных ОГПУ людей. Но Сталину не удалось уничтожить всех свидетелей своих преступлений. Остался жив, несмотря на тяготы 24-летнего заключения, М. П. Якубович, один из главных обвиняемых на процессе Союзного бюро. После освобождения он находился в инвалидном доме в Караганде, но каждый год приезжал в Москву [274] . Он несколько раз беседовал со мной, подробно рассказывая о методах подготовки судебных процессов начала 30-х гг. Решив раскрыть правду об этих процессах, М. П. Якубович столь же подробно беседовал в 1966 – 1967 гг. и с А. И. Солженицыным. Последний расспрашивал Якубовича о всей его жизни, о революции 1917 г. и деятелях различных левых партий, которых М. П. Якубович хорошо знал. Часть этих сведений Солженицын приводит в своей книге «Архипелаг ГУЛаг». К сожалению, Солженицын искажает многие свидетельства Якубовича. Так, например, ложные показания Якубовича на процессе Союзного бюро Солженицын объявляет результатом добровольного согласия подсудимого, его искреннего желания помочь коммунистической партии в борьбе с меньшевиками. Солженицын пытается доказать наличие добровольного сговора между Якубовичем и Крыленко. Но автор «Архипелага ГУЛаг» умалчивает о том, что Якубович попал в кабинет Крыленко уже после многонедельных страшных пыток, после попытки самоубийства, после угрозы следователя все время держать Якубовича в камере пыток. О человеке, который провел почти 25 лет в лагерях и тюрьмах, проявив при этом, по свидетельству своих солагерников, самые высокие человеческие качества, Солженицын пишет почти как о провокаторе, как о «находке для прокуратуры». А все потому, что Якубович, будучи в 1917 г. меньшевиком, стал затем сотрудничать с большевиками и остался даже после выхода из лагеря сторонником социализма.

М. П. Якубович не ограничился лишь устными свидетельствами. В мае 1967 г. он составил и направил в Прокуратуру СССР письмо, копии которого он передал некоторым из своих друзей. Мы приводим ниже это письмо с небольшими купюрами.

«Генеральному прокурору СССР.

В связи с проверкой, произведенной Прокуратурой СССР по делу, по которому я был осужден в 1931 году, представляю следующее объяснение: никакого Союзного бюро меньшевиков в действительности никогда не существовало. Осужденные по делу не все знали друг друга и не все принадлежали в прошлом к меньшевистской партии. Большинство обвиняемых в той или другой степени имели, однако, в прошлом связи с меньшевистской партией. Некоторые – весьма слабую и случайную, другие принадлежали к ее основным и даже руководящим кадрам… Но и те и другие уже давно порвали с меньшевиками при разных обстоятельствах и по разным мотивам. Единственный участник процесса, действительно сохранивший связь с меньшевистским центром (как я узнал от него впоследствии в Верхнеуральском политизоляторе) и даже являвшийся председателем или секретарем меньшевистского бюро, – В. К. Иков – ни одним словом не обмолвился перед следствием и на суде о своих действительных партийных связях и своей деятельности, и даже само существование Московского бюро осталось не вскрытым на следствии и на суде.

…Следователи ОГПУ и не стремились ни в какой мере вскрыть действительные политические связи и действительную политическую позицию Икова или кого-либо другого из обвиняемых. У них была готовая схема “вредительской” организации, которая могла быть сконструирована только при участии крупных и влиятельных работников государственного аппарата, а настоящие подпольные меньшевики такого положения не занимали и поэтому для такой схемы не годились. По-видимому, эта схема была подсказана работникам ОГПУ руководителями двух ранее намеченных вредительских процессов – Промпартии и ТКП – Рамзиным и Кондратьевым, которые впоследствии выступали свидетелями обвинения на процессе Союзного бюро. Им необходимо было для стройности процесса и политической композиции дополнить нарисованную картину наличием третьей политико-вредительской организации – социал-демократической. Так мне объяснял, между прочим, посаженный ко мне на несколько дней в камеру – очевидно, для разъяснения следственной ситуации – один из крупных участников ТКП профессор Л. Н. Юровский, признавший себя “министром финансов” в “теневом кабинете” Н. Д. Кондратьева.

Идея Кондратьева была полностью подхвачена его личным приятелем В. Г. Громаном, которого сотрудники ОГПУ, явившиеся арестовывать Кондратьева, застали у него на квартире, что и явилось первоначально поводом для возбуждения следствия против Громана. Громану было обещано следствием, что в случае содействия с его стороны в организации процесса вредителей-меньшевиков ему будет гарантировано возвращение на работу с последующей полной амнистией. Впоследствии, когда осужденные по процессу Союзного бюро были доставлены в Верхнеуральский политизолятор, Громан в помещении “вокзала” изолятора громогласно, с негодованием и отчаянием воскликнул: “Обманули!”. Готовность Громана взять на себя организацию процесса была подкреплена его алкоголизмом. Следователи подпаивали его и получали все желательные для них показания.

Деятельным помощником Громана в создании версии вредительской меньшевистской организации явился обвиняемый Петунин – человек малоинтеллигентный, к меньшевистской партии примкнувший после Февральской революции и вскоре после октябрьской победы большевиков ее покинувший. По его рассказам – впоследствии в Верхнеуральске, – он “скалькулировал”, что наиболее выгодным в создавшихся для него после ареста условиях является деятельное содействие следствию в конструировании вредительского процесса, за что он получит от ОГПУ соответствующее вознаграждение в виде возвращения свободы и предоставления работы. В противном случае он может попасть на длительный срок в заключение и даже погибнуть. Петунину принадлежала мысль создать Союзное бюро по принципу ведомственного представительства: 2 человека от ВСНХ, 2 – от Наркомторга, 2 – от Госбанка, 1 – от Центросоюза, 1 – от Госплана. При этом он назвал по именно этих “ведомственных представителей” – из числа руководящих работников соответствующего аппарата, о которых он слышал, что это бывшие меньшевики… Тогда началось “извлечение признаний”. Некоторые, подобно Громану и Петунину, поддались на обещание будущих благ. Других, пытавшихся сопротивляться, “вразумляли” физическими методами воздействия – избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью и т. п.), держали без сна на “конвейере”, сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный без окон) и т. д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия – с соответствующей демонстрацией. Для других оно применялось в разной степени – строго индивидуально – в зависимости от сопротивления каждого. Больше всех упорствовали в сопротивлении А. М. Гинзбург и я. Мы ничего не знали друг о друге и сидели в разных тюрьмах: я – в Северной башне Бутырской тюрьмы, Гинзбург – во внутренней тюрьме ОГПУ. Но мы пришли к одинаковому выводу: мы не в силах выдержать применяемого воздействия и нам лучше умереть. Мы вскрыли себе вены. Но нам не удалось умереть. После покушения на самоубийство меня уже больше не били, но зато в течение долгого времени не давали спать. Я дошел до такого состояния мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно: какой угодно позор, какая угодно клевета на себя и на других, лишь бы заснуть. В таком психическом состоянии я дал согласие на любые показания. Меня еще удерживала мысль, что я один впал в такое малодушие, и мне было стыдно за свою слабость. Но мне дали очную ставку с моим старым товарищем В. В. Шером, которого я знал как человека, пришедшего в рабочее революционное движение задолго до победы революции из богатой буржуазной среды – то есть как человека, безусловно, идейного. Когда я услышал из уст Шера, что он признал себя участником вредительской меньшевистской организации – Союзного бюро – и назвал меня как одного из его членов, я тут же, на очной ставке, окончательно сдался. Дальше я уже нисколько не сопротивлялся и писал любые показания, какие мне подсказывали следователи Д. З. Апресян, А. А. Наседкин, Д. М. Дмитриев.

…Было ли какое-нибудь вредительство в Наркомторге в деле планирования и использования промышленных товаров, в чем и Л. Б. Залкинда обвиняли? Не только не было, но и не могло быть. Ведь планы “завоза промышленных товаров” по экономическим районам, составленные мною и руководимым мною Управлением промышленных товаров, я докладывал на заседаниях коллегии Наркомторга с подробным обоснованием и разъяснением каждого назначения. В заседаниях коллегии принимали участие ответственные и опытные партийные работники и эксперты от разных ведомств – ВСНХ, Наркомфина, крупных хозяйственных объединений, например, текстильного синдиката. Председательствовал на коллегии А. И. Микоян, который критически, даже придирчиво рассматривал каждую цифру, прежде чем согласиться на ее утверждение. О каком вредительстве в такой обстановке могла идти речь? Что же, все были слепцы, кроме меня? Такого нелепого предположения невозможно сделать. Да, я пользовался доверием коллегии, наркома и всех ответственных работников, знавших меня. Но это доверие было завоевано обоснованностью и убедительностью докладов, которые я делал, а также многими годами работы в советском государственном аппарате, начиная с его первоначальной организации, наконец, “советской политической линией”, которую я проводил – сперва в рядах меньшевистской партии, а затем, порвав с ней, когда убедился, что не могу повернуть ее на советский путь. В следственном деле есть показания, написанные моей рукой, в которых перечисляются вредительские акты с указанием “исходящих” номеров из наркомата. Но ведь я в тюрьме ни одного документа не видел, и их мне никто не показывал. Эти номера взяты “с потолка” и рассчитаны на то, что их никто не будет проверять.

…Когда Союзное бюро было “сформировано” на “международной основе”, его пополняли, по указанию следователей, дополнительными членами. В их числе оказался, между прочим, и В. К. Иков – неожиданно для основных “участников” Союзного бюро. Как проходило это пополнение, можно судить на примере М. И. Тейтельбаума. Уже состав Союзного бюро был определен и согласован следствием и обвиняемыми, когда меня вызвал из камеры следователь Апресян. В его кабинете я застал Тейтельбаума, которого никто из обвиняемых в своих показаниях не называл. Я знал Тейтельбаума много лет как партийного работника, социал-демократа. В прошлом он был большевиком, во время Первой мировой войны перешел к меньшевикам, в 1917 году состоял секретарем Московского комитета меньшевиков, после Октябрьской революции порвал с меньшевиками и работал в заграничном аппарате Наркомвнешторга. Когда я вошел, следователь Апресян поднялся и вышел, оставив нас вдвоем. Тейтельбаум обратился ко мне: “Я уже давно сижу в тюрьме. Меня били и требовали признания в том, что я брал взятки за границей с капиталистических торговых фирм. Я не выдержал истязаний и «признался». Это ужасно – ужасно жить и умереть с таким позором. Следователь Апресян вдруг мне сказал: «Может быть, вы хотите переменить показания – признаться в участии в контрреволюционном меньшевистском Союзном бюро? Тогда у вас будет не уголовное, а политическое преступление». «Да, хочу, – ответил я, – как это сделать?» Апресян говорит: «А я сейчас позову Якубовича. Вы его знаете?» «Знаю». Вот он и позвал вас. Товарищ Якубович, умоляю вас – включите меня в Союзное бюро. Лучше я умру как контрик, а не как мошенник и негодяй”. Тут в комнату вошел Апресян. “Ну как, договорились?” – обратился он к нам с усмешкой. На меня смотрели с мольбой полные отчаяния глаза Тейтельбаума. “Я согласен, – сказал я, – подтверждаю участие Тейтельбаума в Союзном бюро”. “Ну вот и хорошо, – сказал Апресян, – пишите показания, а остальные за вами подпишут. А вы, Тейтельбаум, заново пишите все показания, а старые я уничтожу”. Вот так формировалось Союзное бюро.

За несколько дней до начала процесса состоялось первое “организационное заседание” Союзного бюро в кабинете старшего следователя Д. М. Дмитриева и под его председательством. В этом заседании кроме 14 обвиняемых приняли участие Апресян, Наседкин и Радищев. На заседании обвиняемые познакомились друг с другом, и согласовывалось – репетировалось – их поведение на суде. На первом заседании эта работа не была закончена, и оно было повторено.

Я был в смятении. Как вести себя на суде? Отрицать данные на следствии показания? Попытаться сорвать процесс? Устроить мировой скандал? Кому он пойдет на пользу? Разве это не будет ударом в спину Советской власти? Коммунистической партии? Я не вступил в нее, уйдя от меньшевиков в 1920 году, но ведь я политически и морально был с нею и остаюсь с нею. Какие бы преступления ни совершал аппарат ОГПУ, я не должен изменять партии и государству. Не скрою, я думал и о другом. Если я откажусь от ранее данных показаний на процессе, что со мной сделают палачи-следователи? Страшно об этом и подумать. Если бы только смерть. Я хочу смерти. Я искал ее и пытался умереть. Но ведь они умереть не дадут – они будут медленно пытать, пытать бесконечно долго. Не будут давать спать до тех пор, пока не наступит смерть. А когда она наступит от бессонницы? Раньше, вероятно, придет безумие. Как на это решиться? Во имя чего? Если бы я был врагом Коммунистической партии и Советского государства, я нашел, может быть, нравственную опору своему мужеству в ненависти к ним. Но ведь я не враг. Что же может побудить меня на такое отчаянное поведение на суде?

С такими мыслями и в таком душевном состоянии меня вызвали из камеры и привели в кабинет, где сидел Н. В. Крыленко, назначенный государственным обвинителем на наш процесс. Я знал Крыленко давно – еще с дореволюционных времен. Знал близко. В 1920 г., когда я был смоленским губпродкомиссаром, он приезжал в Смоленск в качестве уполномоченного ЦК партии по наблюдению и руководству заготовкой хлеба. Некоторое время он жил в моей квартире. Мы спали в одной комнате…

Предложив мне сесть, Крыленко сказал: “Я не сомневаюсь, что вы лично ни в чем не виноваты. Мы оба выполняем наш долг перед партией, – я вас считал и считаю коммунистом – я буду обвинителем на процессе, вы будете подтверждать данные на следствии показания. Это наш с вами партийный долг. На процессе могут возникнуть непредвиденные осложнения. Я буду рассчитывать на вас. Я попрошу в случае надобности председателя дать вам слово. А вы найдете, что сказать”. Я молчал. “Договорились?” – спросил Крыленко. Я что-то невнятно пробормотал, но в том смысле, что обещаю ему выполнить свой долг. Кажется, на глазах у меня были слезы. Крыленко приветственно помахал рукой. Я вышел.

На процессе действительно возникло осложнение, предвиденное Крыленко. Так называемая Заграничная делегация меньшевистской партии обратилась к суду с пространной телеграммой-протестом, опровергающей материалы происходящего процесса. Крыленко огласил эту телеграмму на суде и, окончив чтение, попросил председательствующего Н. М. Шверника предоставить слово для ответа подсудимому Якубовичу. Мое положение было бы весьма затруднительным, если бы Заграничная делегация в своей телеграмме, честно отвергая лживые измышления о якобы совершившемся по ее указаниям вредительстве, высказывала бы сочувствие к обвиняемым, вынужденным насилием давать ложные показания. Что мог бы я противопоставить таким заявлениям? Но Заграничная делегация сама облегчила мою роль. Отвергая обвинительный материал, она вместе с тем заявляла, что подсудимые не имеют и никогда не имели никакого отношения к социал-демократической меньшевистской партии, что это не более как провокаторы, подкупленные Советским правительством. Тут я уже мог говорить правдиво и честно, изобличая Заграничную делегацию во лжи и лицемерии, напоминая о роли и заслугах в истории меньшевистской партии ряда подсудимых и обвиняемых и обвиняя меньшевистское руководство в измене революции и предательстве интересов социализма и рабочего класса. Я говорил с эмоциональным подъемом и силой убеждения. Это была одна из моих лучших политических речей. Она произвела большое впечатление на аудиторию переполненного Колонного зала (я это чувствовал по моему ораторскому опыту) и, пожалуй, была кульминационным пунктом процесса – обеспечила его политический успех и значение. Мое обещание, данное Н. В. Крыленко, было выполнено.

На другой день, начиная свои показания перед судом, А. Ю. Финн-Енотаевский заявил, что он полностью присоединяется ко всему сказанному мною в адрес Заграничной делегации, и добавил, что я выступал в данном случае от имени всех обвиняемых.

Процесс прошел гладко – с внешним правдоподобием. Несмотря на допущенные следствием грубые ошибки в его мотивировании. В особенности в эпизоде с якобы имевшим место нелегальным приездом в Советский Союз члена меньшевистского ЦК Р. А. Рейн-Абрамовича. Надо было знать Абрамовича, как я знал его, чтобы понять всю нелепость утверждения о возможности его нелегального приезда в СССР. Во всем составе Заграничной делегации не было человека, менее способного на подобный риск. Как на предварительном, так и на судебном следствии мне удалось уклониться от подтверждения своего свидания с ним. Но Громан и некоторые другие подсудимые наперебой рассказывали о своих с ним встречах. Я слышал впоследствии, что Абрамович опубликовал на Западе неопровержимые доказательства своего алиби…

В своей “защитительной” речи я сказал, что преступления, в которых я сознался, заслуживают высшей меры наказания, что требование государственного обвинителя не является преувеличенным, что я не прошу у Верховного суда сохранения мне жизни. Я хотел умереть. После дачи мною ложных показаний на следствии и на суде я ничего не хотел, кроме смерти, я не хотел жить покрытый позором. Когда после моего выступления я садился на свое место на скамье подсудимых, Громан, сидевший рядом со мной, схватил меня за руку и в гневе и в отчаянии проговорил полушепотом: “Вы сошли с ума! Вы нас всех погубите! Вы не имели права перед товарищами так говорить!”

Но нас не приговорили к смерти.

Когда после приговора нас выводили из зала, я столкнулся в дверях с А. Ю. Финн-Енотаевским. Он был старше по возрасту всех подсудимых и старше меня на 20 лет. Он мне сказал: “Я не доживу до того времени, когда можно будет сказать правду о нашем процессе. Вы моложе всех – у вас больше, чем у всех остальных, шансов дожить до этого времени. Завещаю вам рассказать правду”.

Исполняя это завещание моего старшего товарища, я пишу эти объяснения и давал устные показания в Прокуратуре СССР.

5 мая 1967 года.

Михаил Якубович ».

Заявление М. П. Якубовича в Прокуратуру СССР является не единственным документом, раскрывающим механику подготовки политических судебных процессов 1930 – 1931 гг. Мне был передан еще один документ – «Записки» Б. И. Рубиной о своем брате И. И. Рубине, который также сидел на скамье подсудимых по делу Союзного бюро.

И. И. Рубин, видный ученый в области политической экономии, принимал участие в революционном движении еще с 1905 г. Он был вначале членом Бунда, затем примкнул к меньшевикам. Но после 1924 г. Рубин отошел от политики и посвятил себя исследованиям в области политэкономии. Он работал в Институте Марк са – Эн ге льса – Ле ни на и пользовался большим доверием директора этого института Д. Б. Рязанова. Включение Рубина в Союзное бюро было предпринято главным образом для того, чтобы скомпрометировать Рязанова, к которому Сталин относился с крайней неприязнью.

После процесса Союзного бюро Рубин находился три года в одиночном заключении, а затем был сослан в Актюбинск. Сюда к нему приехали жена, а затем и сестра, которым он рассказал об обстоятельствах, вынудившим его дать ложные показания о себе и Рязанове.

«Вот что я узнала от своего брата, – пишет в своих воспоминаниях Б. И. Рубина. – Когда его арестовали 23 декабря 1930 года, ему предъявили обвинение, что он является членом Союзного бюро меньшевиков. Обвинение это показалось ему настолько нелепым, что он немедленно подал письменное заявление с изложением своих взглядов, что должно было, по его мнению, убедить в невозможности такого обвинения. Когда следователь прочел его заявление, он тут же разорвал его. Брату устроили очную ставку с Якубовичем, который был арестован ранее и признал себя членом Союзного бюро. Мой брат даже и знаком не был с Якубовичем. На очной ставке, когда Якубович, обратившись к моему брату, сказал: “Исаак Ильич, мы же вместе с вами были на заседании Союзного бюро”, – мой брат сразу спросил его: “А где это собрание происходило?” Этот вопрос вызвал такое замешательство в ходе допроса, что следователь, тут же прервав допрос, сказал: “Ну и юрист же вы, Исаак Ильич!” Мой брат действительно был юристом, многие годы работал в этой области. После этой очной ставки обвинение Рубина как члена Союзного бюро отпало. Вскоре брата перевели в Суздаль.

…Допросы в Суздале также не дали следователям желаемых результатов. Тогда Рубина посадили на сутки в карцер. Мой брат был к 45 годам человеком с больным сердцем и больными суставами. Карцер представлял собой каменный мешок в человеческий рост, двигаться в нем нельзя было, можно было лишь стоять или сидеть на каменном полу. Но и это испытание мой брат перенес и вышел из карцера с чувством внутренней уверенности в себе, в свои моральные силы… Затем последовало вторичное заключение в карцер, которое также не дало никаких результатов. Сидел в это время Рубин в камере с Якубовичем и Шером. По выходе из карцера сокамерники встречали его с большой заботой и вниманием; ему тут же приготовили чай, отдавали сахар и другие продукты и всячески старались показать ему свое сочувствие. Рассказывая об этом, Рубин говорил, что это его так удивляло: эти же люди оговаривали его и в то же время так тепло относились к нему. Вскоре Рубин был переведен в одиночку; это явилось поводом для всякого рода мучительных издевательств над ним. Он был лишен всех личных вещей, которые с собой привез, даже носовых платков. В это время он заболел гриппом, ходил с распухшим носом, в язвах, грязный. Тюремное начальство часто устраивало проверку состояния его камеры, и стоило им обнаружить какое-нибудь отклонение от правил содержания камеры, его посылали чистить отхожие места. Принимались всяческие меры, чтобы сломить его волю… говорили, что жена его очень больна, на что он отвечал: “Ничем не могу помочь ей, я и себе не могу помочь”. Были случаи, когда следователь, дружески обратившись к Рубину, говорил: “Исаак Ильич, это нужно партии”. Одновременно применялись ночные допросы, когда человеку ни минуты не давали вздремнуть, будили его, опять донимали всякими допросами, называли “меньшевистским иисусиком”. Так продолжалось до 28 января 1931 года. Ночью с 28 на 29 января его отвели в подвал, где были разные тюремные чины и арестованный, некто Васильевский, которому в присутствии моего брата сказали: “Мы вас сейчас расстреляем, если Рубин не признается”. Васильевский на коленях умолял моего брата: “Исаак Ильич, ну что вам стоит признаться”. Но брат остался тверд и спокоен, даже тогда, когда Васильевского тут же расстреляли. Чувство внутренней правоты было так сильно, что помогло перенести это страшное испытание. Назавтра, в ночь с 29 на 30 января, брата опять повели в подвал. На этот раз там был молодой человек, похожий на студента, брат его не знал. Когда к этому студенту обратились со словами: “Вы будете расстреляны, потому что Рубин не признается”, – студент разорвал рубаху на груди и сказал: “Фашисты, жандармы, стреляйте!” Его тут же расстреляли, фамилия студента была Дороднов. Расстрел Дороднова произвел на моего брата потрясающее впечатление. И, придя обратно в свою камеру, он задумался. Что же делать? Брат решил начать переговоры со следователем, переговоры эти продолжались со 2 по 21 февраля 1931 года… Договорились о том, что брат согласится признать себя членом программной комиссии при Союзном бюро и что он, Рубин, хранил в своем рабочем кабинете в институте документы меньшевистского центра, причем, уволившись из института, он в запечатанном конверте передал их Рязанову как документы из истории социал-демократического движения. При этом Рубин якобы просил Рязанова на короткое время сохранить у себя эти документы. В этих переговорах борьба шла за каждое слово, за каждую формулировку. Неоднократно написанное Рубиным “признание” перечеркивалось и исправлялось следователем. Когда Рубин 1 марта 1931 года вышел на суд, у него в боковом кармане пиджака лежало его “признание”, исправленное красными чернилами следователя. Положение Рубина было трагическим: он должен был признать то, чего не было, а не было ничего; не было его прежних взглядов, не было и не могло быть его связи с другими подсудимыми, большинство которых он и не знал, а с другими был случайно знаком, не было никаких документов, которые ему будто бы передали на хранение, и не было того закрытого пакета с документами, который он якобы передал Рязанову. В ходе допросов и переговоров со следователем для Рубина стало ясно, что имя Рязанова будет фигурировать в этом деле если не в показаниях Рубина, то в показаниях кого-либо другого. И Рубин согласился выступить со всей этой историей с мифическим пакетом. Для брата выступить против Рязанова – это было все равно что против отца родного, как сказал мне брат. Это был самый тяжелый для него момент, и он решил поставить вопрос так, что он обманул Рязанова, который ему безгранично доверял. И это положение о личном доверии Рязанова и об обмане этого доверия Рубиным брат упорно проводил во всех своих показаниях. С этой позиции его никто и ничто не могло сдвинуть. Показание от 21 февраля фигурирует в обвинительном заключении по этому делу, подписанном Крыленко 23 февраля 1931 года. В этом показании сказано, что документы в запечатанном конверте Рубин передал Рязанову и просил на короткое время оставить в институте. Эту позицию об обмане им доверия Рязанова брат подчеркивал во всех своих показаниях как до суда, так и на суде. На суде он рассказал ряд случаев, которые должны были объяснить, почему Рязанов мог Рубину так доверять… Такая постановка вопроса разрушала намерения прокурора в этом вопросе. Он задал прямой вопрос Рубину: “Вы организационную связь не устанавливали?” На это Рубин ответил: “Нет, никакой организационной связи не было, было только большое личное доверие ко мне”. Тогда Крыленко попросил устроить перерыв. Когда он и другие подсудимые перешли в другую комнату, Крыленко обратился к Рубину со словами: “Вы сказали не так, как следовало сказать, после перерыва я вас снова вызову, и вы исправите свой ответ”. Рубин резко ответил: “Не вызывайте меня больше, я опять повторю то, что сказал”. Это столкновение имело своим следствием то, что вместо условленных трех лет заключения Рубину дали пять лет, и то, что в своем заключительном выступлении Крыленко дал Рубину такую уничижительную характеристику, как никому другому. Рубин поставил себе целью все сделать, что в его силах, чтобы выгородить Рязанова… Возможность так определить свою позицию на суде в отношении Рязанова дала Рубину известное моральное удовлетворение. Но эти юридические тонкости были мало кому понятны. Политически Рязанов был скомпрометирован. А Рубин вообще вычеркнут из числа лиц, имеющих право на жизнь, достойную человека. Рубин сам себя в своем сознании вычеркнул из числа таких лиц, как только начал давать показания… Рубин прекрасно понимал, что своим признанием он поставил крест на своей жизни, честной, незапятнанной, полной труда и достижений в избранной научной области. Но не это главное. Главное – это то, что он был уничтожен как человек… Все знали, каким уважением были связаны эти два человека – Рубин и Рязанов. Рязанов, который был значительно старше Рубина, видел в последнем талантливого уче но го-марк сис та, посвятившего свою жизнь изучению и популяризации марксизма. Как человеку Рязанов ему безгранично доверял; он сам был в недоумении от происходящего. Тут я хочу остановиться на таком эпизоде, очень тяжелом, – очная ставка Рубина с Рязановым. Очная ставка была в присутствии следователя. Рубин, бледный и измученный, обратившись к Рязанову, сказал: “Давид Борисович, помните, я вам передал пакет?” Сказал ли что-нибудь Рязанов и что именно, я не помню. Брата тут же отвели в камеру; в камере он начал биться головой о стену. Кто знал спокойствие и выдержанность Рубина, может понять, до какого состояния он был доведен. По слухам, Рязанов говорил, что не понимает, что случилось с Исааком Ильичом.

В Актюбинске брат поступил работать в потребкооперацию плановиком-экономистом. Кроме того, он продолжал заниматься своей научной работой. Летом 1935 года тяжело заболела его жена. Брат прислал мне телеграмму, просил приехать. Я тут же выехала в Актюбинск, жена брата лежала в больнице, сам он был в очень тяжелом состоянии. Через месяц, когда жена его поправилась, я уехала домой в Москву… Брат сказал мне, что в Москву он и не хочет вернуться, не хочет встречаться с прежним кругом знакомых. Это показывало, как глубоко он потрясен всем пережитым. Только большой оптимизм, присущий ему, и глубокие научные интересы давали ему силы жить.

Осенью 1937 года при массовых арестах того времени брат мой был снова арестован. Тюрьма в Актюбинске была переполнена, условия содержания заключенных были ужасающими. После краткого пребывания в тюрьме он из Актюбинска был куда-то переведен. Больше мы о нем ничего не могли узнать».

Заслуживает быть отмеченной трагическая судьба Н. Суханова, автора «Записок о революции», человека, сыгравшего важную роль в первые дни Февральской революции 1917 года. Сломленный на предварительном следствии, Суханов не «подвел» своих следователей на процессе. Однако в дальнейшем Суханов нашел в себе силы для протеста и после нескольких голодовок был освобожден из заключения. Но в 1937 г. Суханов был вновь арестован и погиб в заключении. Он умер в лагере или был расстрелян в 1940 г.

МАССОВЫЕ РЕПРЕССИИ СРЕДИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ И СПЕЦИАЛИСТОВ

Политические процессы конца 20-х – начала 30-х гг. послужили поводом для массовых репрессий против старой, или «буржуазной», интеллигенции, представители которой работали в различных наркоматах, учебных заведениях, в Академии наук, в музеях, кооперативных организациях, а также в армии. Среди этих людей было немало бывших членов кадетской партии, даже умеренных монархистов, участников националистических движений, а также бывших меньшевиков, эсеров. Только очень немногие из них в 20-е гг. примкнули к большевикам. Большинство же вообще не занималось политикой. Однако, пользуясь относительной свободой времен нэпа, некоторые деятели старой интеллигенции принимали участие в работе различного рода религиозно-этических кружков и групп, литературных и национальных объ еди нений. Между той частью старой интеллигенции, которая осталась в СССР, и той, которая в 1918 – 1923 гг. эмигрировала за границу, существовали различные связи, однако они почти никогда не принимали криминального характера, даже с точки зрения советского законодательства 20-х гг. Несомненно, многие представители старой интеллигенции относились с некоторой иронией или даже пренебрежением к вождям большевиков, включая и Сталина, а Ленин не был для этих людей кумиром. Но свои взгляды они не высказывали публично, а лишь в самом узком кругу. Важно другое, главное: в целом все старые специалисты относились вполне лояльно к Советской власти и приносили ей немалую пользу своими знаниями и опытом.

Основной удар карательные органы наносили в 1929 – 1932 гг. по технической интеллигенции – «спецам». Газеты писали, что вредительство под руководством «спецов» проникло повсюду, что на судебных процессах была раскрыта только «головка» вредительских организаций, а не широкие слои их участников. Появлялись даже заявления о том, что «старое инженерство нужно безусловно считать настроенным контрреволюционно на 90 – 95 процентов» [275] .

Вспоминая об этом нелегком времени, инженер-химик Д. Витковский писал в своей автобиографической повести «Полжизни»: «В январе 1931 года волна арестов бросила меня в тюрьму. Тюрьмы были забиты до отказа. Меня поместили в камеру, очевидно, наспех приспособленную из небольшого подвального помещения, выходившего единственной маленькой отдушиной на Малую Лубянку… Объяснения начались быстро и энергично, как в детективном романе. Оказывается, я был деятелем разветвленного антисоветского заговора… изобретал яды для уничтожение членов правительства… в заговоре участвовали военные… за ними по пятам скользили невидимые шпики… теперь все уже выяснено и не хватает только нашего признания.

Увы! Я ничем не мог помочь следствию и только утверждал, что никакого заговора не знаю и с заговорщиками не общался… Допросы велись только по ночам. Многие всю ночь. На измор. Но – сидя.

Через месяц, как обработанного, перевели в Бутырку… Часть заключенных спала прямо на цементном полу; некоторые без всяких подстилок. В камере при мне было от 60 до 80 человек; среди них несколько профессоров, преимущественно технических специальностей, не меньше пятидесяти инженеров и немного военных, писателей, артистов. Недаром тюрьмы в то время назывались остряками “домами отдыха инженеров и техников”.

…Почти все заключенные того времени быстро сдавались на следствии и подписывали фантастические обвинения. По существу, никакого следствия и не было. Была система вынуждения ложных показаний угрозами расстрела, ареста членов семьи или обещаниями смягчения участи… И был ли смысл бороться? Все очень хорошо усвоили уроки шахтинского и рамзинского процессов: уцелеть можно, только оговорив себя и других. Кто пытается сохранить свое достоинство – погибает. Никто не обманывался насчет истинной цены этих признаний. Некоторые переживали свое падение трагически; большинство махнуло рукой на этическую сторону вопроса: против рожна не попрешь!.. Я не захотел стать на проторенную дорожку и был наказан: получил расстрел с заменой десятью годами…» [276]

О том же писал в своих неопубликованных воспоминаниях и авиаинженер С. М. Данскер: «После окончания института в начале 1930 года меня направили на самолетостроительный завод… На территории завода № 39 имелся деревянный одноэтажный ангар, переоборудованный под жилье. В нем под охраной жили 20 арестованных, в большинстве своем пожилых инженеров, имевших право выхода только на территорию завода, но не с завода. Этих лишенных свободы инженеров работники завода между собой так и называли “инженерами-вредителями”. Память сохранила следующие фамилии: Григорович Д. П. – авиаконструктор, Поликарпов Н. Н. – авиаконструктор, Надашкевич А. В. – конструктор по вооружению самолета, Крейсон П. М. – инженер по статиспытаниям, Гончаров Б. Ф. – аэродинамик, Косткин И. М. – организатор производства, Тиссов – плановик, Вознесенский – плановик, Щербаков – конструктор электропечей, Днепров – моторист, Некрасов – профессор, Сидельников А. Н. – конструктор. Я стал приглядываться ко всем вредителям, жившим в ангаре № 7. Тех из них, с которыми у меня был деловой производственный контакт, я имел возможность в течение двух лет особенно внимательно наблюдать. В результате чего пришел к выводу, что это не преступники, а в высшей степени порядочные и даже благородные люди. Если нужно что-нибудь для производства, то даже ночью, разбуженные мною через красноармейцев, охранявших ангар, прерывают свой сон, идут в комнату КБ, делают расчеты и пишут на служебной записке технические решения, чтобы производство опытного самолета не задерживалось даже ночью. После двух лет наблюдений я думал о них так: “Это культурные, интеллигентные специалисты, высокоорганизованные, глубоко технически образованные, добросовестные инженеры и вполне порядочные и честные работяги, у которых молодежь, то есть такие, как я, инженеры, должны многому и многому учиться. Да это совсем не вредители”».

Среди арестованных в 1929 – 1932 гг. «буржуазных» специалистов оказались такие выдающиеся ученые и инженеры, как Н. И. Ладыженский, главный инженер Ижевского военного завода; А. Ф. Величко, крупнейший специалист по железнодорожному строительству и перевозкам, в прошлом генерал царской армии. Был арестован и выслан крупнейший русский физик академик П. П. Лазарев. По клеветническому обвинению в создании монархической контрреволюционной организации арестовали большое количество честных и заслуженных военных командиров и специалистов. Среди них и такие видные деятели нашей военной науки, как Н. Е. Какурин и уже упоминавшийся А. Е. Снесарев, бывший начальник Академии Генерального штаба, которому ЦИК СССР только что присвоил звание Героя Труда.

Широкие аресты были проведены и среди ученых-гуманитариев, историков, лингвистов, географов, философов. В тюрьму попали академики С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев, С. В. Бахрушин, С. И. Тхоржевский и некоторые другие. Был арестован академик В. В. Виноградов, крупнейший русский лингвист. В заключении оказался один из основателей сортоиспытательной системы в СССР селекционер В. В. Таланов. В Ленинграде был арестован специалист по истории естествознания проф. Б. Е. Райков. Аресту или высылке подверглись философ А. А. Мейер, историк В. В. Бахтин, историк И. М. Гревс, литературовед М. М. Бахтин и десятки других известных в то время ученых.

Судьба этих людей в дальнейшем сложилась по-разному. Многие из них были через несколько лет освобождены и сделали позднее блестящую научную карьеру, к примеру Е. В. Тарле, В. В. Виноградов, В. В. Таланов и ряд других. Они возглавляли в 40 – 50-е гг. важнейшие научные учреждения страны, пользовались почетом, получали ордена и звания. Но многие крупнейшие ученые умерли в заключении. Реабилитировали посмертно Н. Е. Какурина, А. Е. Снесарева, П. П. Лазарева, С. Ф. Платонова. Краткие справки о них можно найти в современных энциклопедиях, часть их трудов переиздана. А многие ученые, арестованные в 1929 – 1931 гг., не реабилитированы до сих пор, причем о некоторых просто забыли.

Необоснованные репрессии среди научно-технической и гуманитарной интеллигенции были бы, вероятно, еще более широкими, если бы не протесты ряда видных руководителей партии и государства, с мнением которых Сталин и органы ОГПУ еще не могли тогда не считаться. Так, например, благодаря заступничеству командарма И. Якира, поддержанному чекистом Е. Г. Евдокимовым, были освобождены из заключения многие честные военные специалисты. Якир сумел добиться обсуждения «дела военных» на Политбюро и пересмотра вынесенных ОГПУ приговоров. А. В. Луначарский часто протестовал против репрессий в высших учебных заведениях, и ему удалось спасти от тюрьмы или ссылки многих ученых. Решительно протестовал против ареста многих честных и ценных технических специалистов и нарком тяжелой промышленности С. Орджоникидзе. У Орджоникидзе не было иллюзий по поводу того, какие именно «вредители» содержались в начале 30-х гг. в тюрьмах и лагерях. «Я слышал, что тебе нужны хорошие специалисты, – сказал в 1934 г. парторгу на военном комбинате № 9 А. В. Снегову С. Орджоникидзе. – Я дам тебе трех отличных специалистов – “вредителей”. Они будут у тебя хорошо работать, если ты будешь хорошо к ним относиться и не поминать прошлое». И действительно, вскоре на комбинат были доставлены под охраной три специалиста, которые помогли наладить здесь ряд важных производств.

ОКОНЧАНИЕ НЭПА

Мы писали выше, что политика чрезвычайных мер против кулачества, проводимая в 1928 г., была фактически окончанием нэпа в деревне. Ликвидация кулачества как класса и проведение сплошной коллективизации и формально положили в деревне конец провозглашенной Лениным в 1921 г. новой экономической политике. Преждевременная и насильственная «революция сверху», как определил ее сам Сталин, отразилась, естественно, и на положении в городах. Общее ухудшение хозяйственного положения в городах, введение здесь нормированного снабжения, нарушение финансового равновесия в народном хозяйстве и падение курса рубля – все это до крайности осложнило проведение нэпа в промышленных центрах, хотя ни с экономической, ни с политической точек зрения возможности нэпа не были исчерпаны ни в деревне, ни в городе.

Впрочем, в начале 30-х гг. Сталин уже не думал о проведении нэпа в городе. Советское государство испытывало в этот период острую нехватку средств для завершения многих крупнейших индустриальных проектов. Среди других важным источником финансирования индустриализации стало дополнительное налоговое обложение всех частных предприятий в городах. Налог и раньше был очень большим, достигая 50 – 60% от прибыли частника (в отдельных случаях и 90%). Поэтому партия несколько лет назад и отклонила предложение «левой» оппозиции о дополнительном 200-миллионном обложении частников, резонно полагая, что такой налоговый пресс будет равнозначен экспроприации частного капитала, что означает отказ от новой экономической политики. Теперь же дополнительное обложение вынуждало частных предпринимателей и торговцев ликвидировать свои предприятия. Правда, Сталин не призывал арестовывать и выселять бывших нэпманов и членов их семей. Однако было принято негласное решение о частичной конфискации их имущества. Особенно примечательна в этом отношении так называемая «золотая кампания», проводившаяся на территории всей страны. Дело в том, что при ликвидации своего бизнеса большинство нэпманов, не доверяя советским бумажным денежным знакам, старались обратить их в золото и драгоценности. К тому же и раньше, не слишком надеясь на лучшее будущее, частники пускали немалую долю своих доходов не на расширение дела, а на покупку золота и ювелирных изделий. Это тогда не было нарушением Гражданского кодекса РСФСР. В статье 54 в разделе «Право собственности» можно было прочесть: «Предметом частной собственности могут быть: немуниципализированные строения, предприятия торговые, предприятия промышленные, имеющие наемных рабочих в количестве, не превышающем предусмотренного особыми законами; орудия и средства производства, деньги, ценные бумаги и прочие ценности, в том числе золотая и серебряная монета и иностранная валюта, предметы домашнего обихода, хозяйства и личного потребления, товары, продажа коих не воспрещается законом, и всякое имущество, не изъятое из частного оборота» [277] .

Теперь все эти положения были фактически отменены. Не слишком заботясь о соблюдении законности, финансовые органы потребовали от недавних частных предпринимателей сдать государству по произвольно установленной цене все имеющееся у них золото и золотые монеты. Тех, кто медлил с выполнением этого требования, органы ОГПУ арестовывали и держали в заключении до тех пор, пока родственники заключенных не сдавали ценности. Важно отметить, что органы ОГПУ очень хорошо знали, кто именно из нэпманов располагает «запасами» золота. По свидетельству бывшего чекиста С. О. Газаряна, еще раньше в Закавказье переодетые чекисты продавали золото из государственного запаса на черном рынке местным торговцам по спекулятивным ценам. Это делалось тогда якобы для укрепления падающего курса советского рубля и уменьшения количества бумажных денежных знаков, находящихся в обращении. Теперь все это недавно проданное золото требовали вновь вернуть государству, но уже по государственным ценам. Разумеется, вся эта репрессивная кампания означала грубое злоупотребление властью.

Вообще, оказавшись в трудном положении и стремясь увеличить поступление в казну золота и валюты, Сталин не стеснялся в средствах. Он настоял, например, на продаже за границу многих знаменитых полотен, выставленных или хранившихся в Эрмитаже, в Музее им. Пушкина в Москве и некоторых других музеях. Богатым коллекционерам, главным образом из США, были проданы картины Тициана, Рафаэля, Рубенса, Веласкеса, Рембрандта, Ватто и других художников. Была продана за границу и часть мебели и предметов убранства из царских дворцов.

Некоторые историки относят окончание нэпа к 1934 или даже к 1937 г. При этом ссылаются или на общие положения о продолжительности переходного периода от капитализма к социализму (весь этот переходный период объявляется периодом нэпа, а окончание переходного периода связывается с концом первой или даже второй пятилетки), или на тот факт, что и в первой половине 30-х гг. заметная часть крестьян еще не была коллективизирована и сохранилось частное ремесленное производство. Однако подобная периодизация нэпа явно ошибочна. Нэп предусматривал не только сохранение мелкого крестьянского хозяйства или ремесленничества, но и временное допущение капиталистических элементов в сельском хозяйстве, торговле, мелкой и отчасти средней промышленности, конечно, при условии их государственного ограничения и регулирования. Но в 1931 – 1932 гг. капиталистические элементы и в городе, и в деревне были уже полностью уничтожены.

Надо отметить при этом, что ликвидация нэпа, проведенная Сталиным без должного экономического обоснования, в свою очередь не ускорила, а замедлила экономическое развитие нашей страны. Справедливо выступая против притязаний «левой» оппозиции, ЦК ВКП(б) многократно утверждал, что политика нэпа введена в СССР «всерьез и надолго», что до тех пор, пока государственная промышленность, государственная торговля и кооперация не смогут удовлетворять на 100% потребностей народного хозяйства, остается место не только для единоличника или ремесленника, но и для капиталиста (на определенных условиях и под бдительным государственным контролем). Едва ли нужно доказывать, что в 1932 – 1937 гг. ни государственная промышленность, ни государственная торговля, ни кооперация еще не удовлетворяли на 100% потребностей народного хозяйства. Если учесть, что эти потребности непрерывно растут, причем быстрее возможностей для их удовлетворения, то и сегодня мы не можем утверждать, что в нашей стране нет места для мелкого частного предпринимателя и в сфере промышленности, и в сфере торговли, и в сфере услуг. Во всяком случае, вопрос о «досрочной» ликвидации нэпа и его реальных возможностей в социалистическом обществе требует дополнительных и основательных исследований. Недавно умерший старый большевик, журналист и дипломат Е. А. Гнедин, подводя итоги своей жизни и деятельности, писал: «Позволю себе, не вдаваясь в доказательства, сказать, что историческим преступлением партийной бюрократии под сталинским главенством была ликвидация нэпа, то есть уничтожение предпосылок благоприятного развития страны в условиях смешанной экономики, при государственном планировании и прогрессивном развитии крестьянского хозяйства». Мы можем только поддержать этот вывод.

РЕПРЕССИИ И УЖЕСТОЧЕНИЕ РЕЖИМА ВНУТРИ ПАРТИИ

Ужесточение режима в стране, массовые репрессии против зажиточных крестьян, нэпманов, «буржуазной» интеллигенции сопровождались ужесточением режима и внутри самой партии. Так, например, вскоре после процесса Союзного бюро был исключен из партии, а затем арестован Д. Б. Рязанов, организатор и первый директор Института Маркса – Энгельса – Ленина. Еще до революции он по поручению Германской социал-демократической партии начал издание Собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса. Работу эту он продолжил в Москве. В 20-е годы в партии не было лучшего знатока истории марксизма. Рязанову приходилось не раз спорить с Лениным, но он относился к Ленину с большим уважением. Что касается Сталина, то Рязанов относился к нему с иронией и даже сарказмом и не скрывал этого. Не случайно поэтому фамилия Рязанова прозвучала в фальсифицированных показаниях на процессе Союзного бюро.

В 1931 – 1933 гг. были вновь проведены широкие репрессии против бывших сторонников Троцкого, которые не заявили к тому времени публично о своем полном разрыве с троцкизмом. Вместе с другими арестовали и виднейшего в прошлом деятеля большевистской партии И. Н. Смирнова, одного из руководителей вооруженного восстания в Москве в 1905 г., председателя Сибирского ревкома в 1919 г., народного комиссара почт и телеграфа в 20-е гг.

В начале 30-х гг. развернулась и довольно широкая репрессивная кампания против «национал-уклонистов». Было бы, конечно, неправильно отрицать наличие националистических настроений и среди самих коммунистов, работавших на Украине, в Закавказье, в Средней Азии. Однако еще Ленин призывал относиться к подобным настроениям с большой осторожностью и изживать их постепенно, политическими средствами, а не репрессиями. В первое десятилетие после образования СССР союзные республики обладали значительной автономией при решении своих внутренних проблем. Это не нравилось Сталину, и он под предлогом борьбы с национализмом начал систематически ограничивать права союзных республик, что вызывало протест многих местных коммунистов, произвольно зачисляемых в «национал-уклонисты». При этом Сталин раздувал отдельные ошибки неугодных ему партийных руководителей, придавая им несоразмерно большое значение. Именно такой грубой и необоснованной критике подвергся в начале 30-х гг. один из руководителей Украинской ССР, член ЦК ВКП(б) и член ИККИ Н. Скрыпник.

Сталин не забыл ни той критики, которой Скрыпник подвергал еще в 1918 г. работу Наркомата по делам национальностей, ни той критики, которая прозвучала в выступлении Скрыпника еще на VI съезде партии и была направлена также в адрес Сталина. Сталин не забыл публичного и пренебрежительного отзыва Скрыпника по поводу доклада Сталина на X съезде РКП(б) по национальному вопросу. Конечно, и сам Скрыпник был далеко не всегда прав в своих высказываниях. Возглавляемый им процесс украинизации вызывал порой справедливые протесты работавших на Украине большевиков. Но вместо товарищеской критики и откровенного обсуждения трудных проблем национального строительства на Украине Сталин и избранный в 1930 г. секретарем ЦК ВКП(б) П. П. Постышев развернули против Скрыпника грубую политическую кампанию, обвиняя последнего в «объективной» поддержке «классовых врагов» на культурном фронте и других смертных грехах. При этом использовались и некоторые материалы из фальсифицированного судебного процесса по «делу» СВУ. Как утверждал в одном из своих выступлений П. Постышев, «притупление и даже потеря в отдельных случаях большевистской бдительности» привели к тому, что в I933 г. пришлось констатировать, что «тот участок, которым до недавнего времени руководил т. Скрыпник, – я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, – оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами. Ведь именно в этих органах вредительские элементы распоясались вовсю, расставив своих людей на ответственнейших руководящих участках идеологического фронта» [278] .

Вся эта клеветническая кампания на Украине закончилась трагически. Многие ценные работники и деятели национальной культуры были скомпрометированы и сняты со своих постов, немало их арестовали. Н. Скрыпник в июле 1933 г. покончил жизнь самоубийством. Постышев, избранный кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), вернулся в Киев, чтобы возглавить здесь вместе с В. Я. Чубарем партийную организацию республики.

В Армении в начале 30-х гг. был смещен за «национализм» нарком просвещения Нерсик Степанян, известный армянский большевик, весьма популярный в республике. Уже тогда несправедливым гонениям подверглись выдающийся армянский поэт Е. Чаренц и писатель А. Бакунц. За «национализм» были арестованы в начале 30-х гг. многие работники советского и партийного аппарата в Узбекистане.

Суровые репрессии обрушились в эти годы и на членов небольших оппозиционных групп в самой партии.

Как мы уже писали, все прежние лидеры оппозиционных течений и групп (кроме высланного за границу Троцкого) были психологически сломлены и не выступали против политики Сталина, хотя они и видели, в каком состоянии находится экономика страны. Недовольство, связанное с крайне тяжелым материальным положением народных масс и социальными конфликтами, проникало, однако, и в ряды партии. Одним из выразителей этого недовольства стал В. В. Ломинадзе, работавший в начале 1930 г. первым секретарем Закавказского крайкома партии. Ломинадзе выступал против пренебрежительного отношения к нуждам рабочих и крестьян, против очковтирательства и того, что он называл «феодально-барским перерождением» отдельных партийных работников Закавказья. По этому поводу Ломинадзе провел через бюро крайкома специальную резолюцию.

Недовольство политикой Сталина выражал также видный партийный работник, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и Председатель Совнаркома РСФСР С. И. Сырцов. Вместе со своими единомышленниками Сырцов протестовал против чрезмерного расширения капитального строительства и обращал внимание на тяжелое положение в сельском хозяйстве, особенно в животноводстве. Сырцов считал, что о победе социализма в деревне и близком завершении строительства фундамента социалистического общества в СССР говорить еще рано.

В 1930 г., когда Ломинадзе приезжал в Москву, его пригласил к себе Сырцов, и они в течение нескольких часов беседовали с глазу на глаз о партийных и государственных делах. Сталин уже тогда широко пользовался услугами осведомителей и старался держать их в окружении всех крупных государственных деятелей. Он узнал о беседе Сырцова и Ломинадзе и был крайне разгневан, так как оба эти деятеля были выдвиженцами Сталина и пользовались его покровительством. Срочно было созвано объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК, на котором Сталин обвинил Сырцова и Ломинадзе в создании некоего «право-левого блока». Их вывели из состава ЦК и сняли с постов. В печати началась грубая проработка этого никогда не существовавшего «блока» и его предполагаемых участников, включая известных в то время молодых партийных руководителей Н. Чаплина и Л. Шацкина. Сырцов был назначен директором завода «Грампластинка»; Ломинадзе был отозван из Закавказья и вскоре направлен секретарем горкома в Магнитогорск.

В начале 30-х гг. внутри партии возникла антисталинская оппозиционная группа М. Н. Рютина. Сам Рютин работал в аппарате ЦК ВКП(б), несколько лет возглавлял Краснопресненский райком партии в Москве. Недовольные неудачами коллективизации и индустриализации, а также ужесточением режима в партии, М. Н. Рютин и его друг П. А. Галкин создали подпольную группу, в которую входило около 15 человек. Эта группа разработала пространный документ – так называемую «платформу Рютина». Ознакомили с нею лишь небольшой круг людей – для сколько-нибудь широкого распространения документов такого рода не было условий. О существовании группы Рютина знали некоторые из друзей и учеников Бухарина – Н. А. Угланов, П. Г. Петровский, А. Н. Слепков, Д. П. Марецкий, а также известный философ Я. Э. Стэн. С некоторыми фрагментами «платформы Рютина» были ознакомлены Зиновьев и Каменев. Рютин и его группа требовали решительно изменить экономический курс партии, ослабить нажим на деревню, а также прекратить репрессии внутри партии, больше демократизировать ее. Однако главной предпосылкой этих изменений Рютин считал удаление Сталина от руководства партией. Едва ли не четвертая часть текста «платформы Рютина» была посвящена критике Сталина [279] .

Рютин вступил в партию большевиков еще в 1914 г. и хорошо знал ее руководителей. По свидетельству его друзей, Рютин всегда был очень плохого мнения о Сталине и критиковал Политбюро за рекомендацию избрать его генсеком партии. В своих рукописных воспоминаниях Р. Г. Алиханова [280] , хорошо знавшая М. Рютина, отмечает, что своим ближайшим единомышленникам он не раз говорил об убийстве Сталина не только как о возможном, но как о единственном способе избавиться от него. Однако никакой подготовки или попытки осуществить такое убийство группой Рютина не было сделано.

Когда Сталин через своих осведомителей или ОГПУ узнал о существовании группы Рютина – Галкина, он потребовал немедленной и суровой расправы. Обвиняя Рютина в создании «кулацкой и контрреволюционной» организации и в попытке «реставрировать капитализм», Сталин настаивал не только на аресте всех участников группы Рютина, но и на расстреле ее руководителей. Большинство Политбюро, однако, не поддержало Сталина: тогда еще существовало неписаное правило – не применять столь суровых наказаний к недавним активистам партии. Было решено выслать большинство «рютинцев» в отдаленные районы страны, предварительно исключив их из партии. М. Рютина арестовали и исключили из партии первым. 11 октября 1932 г. в «Правде» было опубликовано постановление Президиума ЦКК об исключении из партии 20 человек «как разложившихся, ставших врагами коммунизма и Советской власти, как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем под обманным флагом марксизма-ленинизма буржуазную, кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества».

В списке исключенных из партии были П. А. Галкин, М. С. Иванов, П. М. Замятин, П. П. Федоров, В. И. Демидов, В. Н. Каюров, А. Н. Слепков, Д. П. Марецкий, М. И. Мебеля, С. В. Токарева и др. Все они были высланы из Москвы. Я. Э. Стэн, П. Г. Петровский, Н. А. Угланов и М. Е. Равич-Черкасский были исключены из партии на один год. Им было предоставлено право «через год, в зависимости от их поведения, возбудить вопрос о пересмотре настоящего решения».

Многие из перечисленных в данном постановлении людей вскоре «покаялись», были восстановлены в партии и возвращены в Москву. Однако с началом массовых репрессий 1936 – 1938 гг. все они были арестованы и физически уничтожены.

САМОУБИЙСТВО ЖЕНЫ СТАЛИНА Н. АЛЛИЛУЕВОЙ

9 ноября 1932 г. в семье Сталина произошло трагическое событие – в ночь с 8 на 9 ноября покончила жизнь самоубийством жена Сталина Надежда Сергеевна Аллилуева. По мнению некоторых биографов, уход из жизни Н. Аллилуевой, которую Сталин по-своему очень любил, оказал большое влияние на его характер. Я думаю, что влияние этого трагического эпизода на Сталина не следует преувеличивать – характер Сталина уже вполне сложился к концу 1932 г.

Надежда Аллилуева была второй женой Сталина. Как мы уже писали в первой главе, первая жена Сталина Екатерина Сванидзе умерла в 1907 г., когда их сыну Якову был всего один год. У одной из дочерей Прокофия Джапаридзе (погибшего среди 26 бакинских комиссаров под кличкой Алеша) еще в 60-е гг. хранилась фотография, подаренная ей матерью Екатерины Сванидзе. На фотографии – обросший бородой Сталин и родственники его умершей жены стоят у изголовья гроба.

С отцом своей второй жены С. Я. Аллилуевым Сталин познакомился еще в 1903 г., когда Аллилуев приезжал в Тифлис по делам Бакинской подпольной типографии [281] . Через несколько лет судьба вновь свела их в Баку, где Аллилуев жил с семьей, и Сталин мог встретить в их доме не только сына Павла и дочь Анну, но и младшую, очень живую и привлекательную 16-летнюю Надю. Сталин часто посещал семью Аллилуевых, но вскоре ему пришлось отправиться в новую ссылку, а С. Я. Аллилуев со всей семьей переехал в Петербург и устроился рабочим на электромеханический завод. С. Я. Аллилуев продолжал поддерживать тесную связь с товарищами по партии и выполнять различные партийные поручения. В 1910 г. Сталин, нелегально покинувший свою очередную ссылку, на этот раз в Вологде, остановился именно в семье Аллилуевых. Связь с этой полюбившейся одинокому и нелюдимому Сталину семьей продолжалась и далее, и, когда Сталина сослали в далекий Туруханский край, Аллилуевы отправляли ему посылки с теплыми вещами и деньги.

Нет ничего удивительного в том, что после Февральской революции 1917 г., когда Сталин вернулся в Петроград, он разыскал семью Аллилуевых, живших на окраине города, и ему был устроен здесь теплый прием. Вскоре Аллилуевы перебрались в более просторную квартиру, и их дом стал местом конспиративных встреч большевиков. После июльских событий здесь несколько дней скрывался В. И. Ленин. Что касается Сталина, то он стал почти членом семьи Аллилуевых. Их старшая дочь Анна работала в штабе большевиков в Смольном, а Надежда еще училась в гимназии. Сталин приходил поздно, но сестры ждали его, кормили и поили чаем. Сталин рассказывал девушкам различные истории из своей жизни, даже читал отрывки из книг Чехова, Горького, Пушкина. При этом уже тогда Сталин начал оказывать Надежде особые знаки внимания. Надя выросла в семье профессионального революционера, сочувствовала большевикам и также увлеклась 37-лет ним Сталиным, хотя он и был старше ее на 20 лет. Чаще всего молчаливый и мрачный, Сталин умел тем не менее скрывать присущую ему грубость, стараясь быть внимательным, предупредительным и даже нежным к тем людям, которые были ему нужны, или к женщинам, которые ему нравились.

Октябрьская революция решительно изменила положение Сталина. Теперь он – член первого Советского правительства, народный комиссар по делам национальностей. Но он не забывает об Аллилуевых и, формируя немногочисленный пока еще аппарат наркомата, предлагает Надежде работу секретарши. Надя согласилась, и в начале 1918 г. ей пришлось вслед за Советским правительством перебираться из Петрограда в Москву. Здесь в Москве 18-летняя Надежда и соединила свою судьбу со Сталиным, приняв на себя хлопоты о его несложном хозяйстве. При этом она сохранила свою девичью фамилию. Никаких свадеб тогда не устраивалось и даже к гражданской регистрации прибегали лишь немногие партийцы; чаще они просто объявляли себя мужем и женой и начинали жить вместе. Неудивительно, что многие люди в ЦК и в Совнаркоме продолжали считать Сталина по-прежнему вдовцом или холостяком. Между тем Надежда Аллилуева вступила в партию и вместе со Сталиным выезжала на Царицынский фронт.

Вернувшись в Москву, Надежда стала работать уже не в Наркомнаце, а в секретариате Совнаркома и в личном секретариате Ленина. Для характеристики нравов и отношений того времени показателен эпизод, связанный с очередной чисткой партии, происходившей в 1921 г. Среди других служащих аппарата Н. Аллилуева была исключена из партии за «недостаточную общественную активность», хотя она и работала в секретариате Ленина. Узнав об этом, Владимир Ильич обратился к руководителям комиссии по чистке партии А. А. Сольцу и П. А. Залуцкому со специальным письмом, «считая долгом» довести до сведения этой комиссии обстоятельства, оставшиеся неизвестными «ввиду молодости Надежды Сергеевны Аллилуевой».

«Лично я, – писал Ленин, – наблюдал ее работу как секретарши в Управлении делами СНК, т. е. мне очень близко. Считаю, однако, необходимым указать, что всю семью Аллилуевых, т. е. отца, мать и двух дочерей, знаю с периода до Октябрьской революции. В частности, во время июльских дней, когда мне и Зиновьеву приходилось прятаться и опасность была очень велика, меня прятала именно эта семья, и все четверо, пользуясь полным доверием тогдашних большевиков-партийцев, не только прятали нас обоих, но и оказывали целый ряд конспиративных услуг, без которых нам бы не удалось уйти от ищеек Керенского» [282] .

Аллилуева была восстановлена в партии. «Недостаточная общественная активность» Аллилуевой была, кстати, связана с тем, что именно в 1921 г. у нее родился сын Василий (это имя Сталин дал ему, вероятно, по одной из своих партийных кличек). Еще через несколько лет появилась на свет и дочь Светлана.

После смерти Ленина Аллилуева несколько лет работала в журнале «Революция и культура», а в конце 20-х гг. она поступила учиться в недавно образованную Промышленную академию. Не завершив обучения, Надежда Сергеевна перешла в начале 30-х гг. на работу в Московский горком партии. Еще в те годы вокруг личности Аллилуевой возникало немало слухов и легенд. В 60-е гг. в мои руки попала книга «Сталин», изданная на русском языке в Риге в 1930 г. одним из эмигрантских издательств. Некоторые факты из этой книги соответствовали действительности, но другие были просто выдуманы. Так, например, автор книги, взявший псевдоним Эссад-Бей, утверждал, что Сталин, подобно восточному деспоту, держит свою жену в большой квартире в Кремле и что никто из других жителей Кремля ее никогда не видел. На самом деле Н. Аллилуева была общительной женщиной. Она очень дружила с семьей Авеля Енукидзе, с семьей погибшего Алеши Джапаридзе, с большой семьей Сванидзе, была хорошо знакома с Н. С. Хрущевым еще со времен Промышленной академии, где Хрущев не только некоторое время учился, но и возглавлял партийную организацию. При этом нельзя не отметить, что Надежда была весьма самостоятельна в выборе своих знакомств и отнюдь не порывала дружеских отношений с теми, кто входил в конфликт со Сталиным по политическим мотивам. Наиболее близкой ее подругой была жена Молотова – Полина Жемчужина.

Кроме квартиры в Кремле семья Сталина, как, впрочем, и семьи других членов Политбюро, получила в конце 20-х гг. большую государственную дачу. Тогда еще не строили подобных дач по специальным проектам, а оборудовали или переоборудовали различные подмосковные имения, принадлежавшие ранее московским купцам и промышленникам. Их строили в основном уже в начале XX века и в ином стиле, чем помещичьи усадьбы XIX или XVIII веков. Загородная дача Сталина располагалась недалеко от деревни Усово на берегу Москвы-реки. Супруги называли свой дом Зубалово – по фамилии нефтепромышленника, владевшего им до революции.

Дети Сталина – Яков, приехавший в Москву в начале 20-х гг. уже подростком, Василий и Светлана – жили по большей части в Москве и учились в школе. Но дом в Зубалове не пустовал. Здесь подолгу жили родственники и некоторые друзья, они занимали весь первый этаж. На втором этаже жили Сталин и его жена, но комнат в доме нефтепромышленника было много, и тут же на этаже располагались братья Надежды Федор и Павел с женами. Частыми гостями в доме были Анна Аллилуева и ее муж – чекист Станислав Реденс, а также родственники Сталина со стороны первой жены – Александр Сванидзе с женой, Александра и Марико Сванидзе. Сталину не особенно нравилось это многолюдье, но в 20-е гг. он носил еще маску демократа и хлебосольного хозяина. Однако уже тогда между ним и Надеждой все чаще вспыхивали ссоры. Дважды дело доходило до того, что Надежда с маленькой Светланой покидала не только квартиру в Кремле и дом в Зубалове, но и Москву. Однако под дружным воздействием отца и родственников Надежда через несколько месяцев возвращалась под общий кров. Причины этих ссор могли быть разными, так как взгляды на жизнь и характеры Сталина и его жены оказались слишком различными. Дочь Сталина, Светлана, приводит в своих воспоминаниях эпизод ссоры Сталина и матери из-за присутствия в их доме «мерзавца Берии».

Этот эпизод мог произойти только в конце 1931 г. или в 1932 г., так как Сталин и Берия познакомились в Грузии в 1931 г. во время очередного отпуска Сталина. Начальник ГПУ Грузии Л. Берия решил тогда лично возглавить охрану южной дачи Сталина. Надежде было трудно еще и потому, что в ссорах со Сталиным, если они выходили наружу, большинство родственников оставались на стороне Сталина, тем более что некоторые из ссор возникали не на личной, а на политической почве. Можно предположить, что именно в это время у Надежды и возникла мысль о самоубийстве, так как она не встречала понимания не только у Сталина, но и у большинства родственников и друзей. Когда Павел Аллилуев, участник Гражданской войны, военный инженер, а позднее комиссар Автобронетанкового управления Красной Армии (РККА), уезжая по делам за границу, спросил Надежду, что ей привезти в подарок, она попросила не косметику или одежду, а револьвер. Павел привез ей из Берлина маленький дамский браунинг. Разумеется, Надежда скрыла это от своего мужа, хотя владение оружием было в те годы обычным делом. Почти у всех ответственных работников партии были револьверы разных моделей и марок, так повелось еще со времен Гражданской войны. Лучшим подарком или даже наградой за военные, да и за гражданские отличия был хороший пистолет. Каждый член ЦК или Политбюро держал в своем столе один, а то и два пистолета. Помню, что и у моего отца, комиссара и участника Гражданской войны, в ящике письменного стола лежал револьвер с выгравированной на нем надписью «За заслуги в Гражданской войне». Отец не прятал от нас это оружие, но держал в тайнике обоймы с патронами. Оружие было тогда и у комсомольского актива. Но для женщин наличие пистолета и в те времена было все же редким, хотя и не столь уж необычным делом. Поэтому Павел вовсе не удивился просьбе своей сестры.

Хотя отношения у Сталина и его жены становились все хуже, Надежда, видимо, еще любила Сталина. По свидетельству А. Аджубея, Н. С. Хрущев рассказывал ему, что 7 ноября 1932 г. во время ноябрьской демонстрации на Красной площади он, Хрущев, оказался на одной из нижних трибун рядом с Надеждой. Было ветрено и дождливо. Аллилуева все время поглядывала на трибуну Мавзолея, явно беспокоясь за мужа. Сказала Никите Сергеевичу: «Мерзнет ведь! Просила одеться потеплее, а он, как всегда, буркнул что-то грубое и ушел». А всего через 40 часов – в ночь с 8 на 9 ноября Надежда Аллилуева застрелилась.

Существует несколько версий самоубийства Надежды Аллилуевой, которые разнятся лишь в несущественных деталях [283] . В своей книге «Двадцать писем к другу» Светлана Аллилуева приводит рассказ няни, а также рассказ Полины Жемчужиной. Обе эти женщины решились поведать дочери Сталина об обстоятельствах смерти ее матери лишь в 1955 г., когда они вернулись из ссылки.

Няня Светланы и экономка Сталина К. В. Тиль первыми увидели Надежду Аллилуеву, которая лежала в крови возле своей кровати с зажатым в руке маленьким пистолетом. Они вызвали жившего рядом Авеля Енукидзе, Полину Жемчужину и коменданта Кремля К. В. Паукера. Вскоре пришли К. Е. Ворошилов и В. М. Молотов. Они и сообщили Сталину о смерти Надежды. (По одним данным, Сталин еще спал в своей спальне, по другим – находился в Зубалове.) П. Жемчужина рассказала Светлане о той ссоре, которая произошла между Сталиным и его женой накануне вечером на небольшом банкете в Кремле по случаю 15-летия Октябрьской революции. В свое время я записал рассказ одного из близких знакомых Авеля Енукидзе. Согласно этому рассказу, 8 ноября в Кремле собралась не особенно большая компания большевистских руководителей. Здесь была и Надежда Аллилуева, но Сталин запаздывал. Когда он пришел, Надежда сделала ему шутливое замечание. Сталин вспылил и ответил грубостью. Иногда Сталин курил не трубку, а папиросы. В порыве злобы он неожиданно бросил непотухшую папиросу в лицо жене. Папироса попала в вырез платья. Вытолкнув ее, Надежда вскочила, но Сталин, быстро повернувшись, ушел. Почти сразу ушла и Надежда. Сталин поехал на дачу, а Надежда пошла в кремлевскую квартиру. Праздник был испорчен, однако худшее случилось через несколько часов. Позвонили из квартиры Сталина и вызвали Авеля Енукидзе и Серго Орджоникидзе. Надежда застрелилась. Рядом лежал небольшой дамский револьвер и письмо, которое, конечно, никто не посмел вскрывать. Сообщили Сталину, он быстро приехал. Видно было, что он потрясен, но молчал. Все условились хранить тайну самоубийства. В газетах опубликовали фальсифицированный медицинский бюллетень. Вся прислуга в доме Сталина была заменена.

Примерно то же самое недавно писала в своих воспоминаниях и вдова Н. И. Бухарина А. М. Ларина. Она свидетельствует: «В ноябре 1932 г., придя домой из института, я застала там Н. И. (Бухарина)… Я увидела его взволнованного, бледного. Они тепло относились друг к другу, Н. И. и Надежда Сергеевна; тайно она разделяла взгляды Н. И., связанные с коллективизацией, и как-то улучила удобный момент, чтобы сказать ему об этом. Надежда Сергеевна была человеком скромным и добрым, хрупкой душевной организации и привлекательной внешности. Она всегда страдала от деспотичного и грубого характера Сталина. Совсем недавно, 8 ноября, Н. И. видел ее в Кремле на банкете в честь пятнадцатилетия Октябрьской революции. Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета. Они сидели друг против друга, Сталин и Надежда Сергеевна, а Н. И. рядом с ней (возможно, через человека, точно не помню). Утром Надежда Сергеевна была обнаружена мертвой» [284] .

Я заметил выше, что версия об убийстве, а не самоубийстве, Н. Аллилуевой не заслуживает серьезного опровержения. Добавлю следующее. В 1932 г. можно было скрыть от широкой общественности самоубийство Аллилуевой, объявив официально о ее болезни и смерти. Но для узкого круга семей, живущих в Кремле, такого рода события не могли оставаться тайной. От этих людей невозможно было бы скрыть тогда убийство Сталиным своей жены. Этого нельзя было утаить и от большой семьи Аллилуевых. Характерно, что члены этой семьи не только не осуждали Сталина за смерть Надежды, их первым побуждением было стремление как-то помочь Сталину пережить случившуюся трагедию. Срочно вернувшийся из Берлина Павел Аллилуев на несколько лет поселился снова на даче Сталина. Тот часто начинал говорить с ним о Надежде. Временами он чувствовал себя виноватым и пытался как-то оправдаться перед братом жены. «Я все делал, как она хотела, – говорил Сталин. – Могла ходить куда угодно, скупать все, что ей хотелось. Чего ей не хватало? Смотри!» И Сталин выдвинул незапертый ящик своего письменного стола. Он был набит червонцами [285] .

Английский историк и советолог Р. Конквест утверждает в своей книге, что после смерти Надежды ее брат Павел потерял доверие Сталина.

«Брат Надежды, старый большевик Павел Аллилуев, – писал Р. Конквест в книге “Большой террор”, – был политическим комиссаром в бронетанковых войсках. Его взяли под особое наблюдение. Позже он рассказывал старому знакомому, что со времени смерти сестры его не допускали к Сталину, и кремлевский пропуск был у него отобран. Ему стало ясно, что, по мнению Ягоды и Паукера, он стал опасным для Сталина в том смысле, что мог отомстить за сестру».

Все это не более чем домыслы. В Москве живут два сына Павла Аллилуева, и они помнят и свою жизнь на даче Сталина в 1933 – 1934 гг., и отдельные встречи со Сталиным. Конечно, у Павла Аллилуева имелась квартира в Москве, но он, как и другие, любил подолгу жить «на природе». Лишь в 1935 г. Сталин перебрался на специально построенную для него большую государственную дачу в Кунцево. Здесь у него уже не гостили ни Сванидзе, ни Аллилуевы. Семья Павла Аллилуева перебралась на огромную дачу Анастаса Ивановича Микояна, которая также была раньше бывшим купеческим имением. Но и теперь Павел мог свободно приходить в Кремль и навещать Сталина на его кремлевской квартире.

«На квартиру к нам в Кремль еще заходили, – свидетельствует С. Аллилуева, – оба Сванидзе, дядя Павлуша и Реденсы. Но без мамы все это было уже не то. Все распалось – и дом, и отношения взаимной заинтересованности и дружбы».

В конце 30-х гг. многие из родственников Сталина были арестованы и погибли. Некоторые из Аллилуевых были арестованы после войны. Большая и относительно дружная семья Сталина фактически распалась, и он лишь очень редко виделся со своим сыном Василием и дочерью Светланой. Сталин не испытывал теплых родственных чувств к внукам и большинства из них не видел до конца жизни.

Много домыслов связано также и с похоронами Надежды Аллилуевой. Поклонники Сталина рассказывают, что он пешком шел за гробом от Кремля до Новодевичьего кладбища. Можно услышать даже истории о том, что раз в неделю Сталин по ночам приходил на могилу супруги и при свете прожектора сидел здесь несколько часов. Действительность была иной. Гроб с телом Аллилуевой был установлен в помещении нынешнего ГУМа, где в 30-е гг. располагались различные службы Кремля. Сталин появился в самом начале гражданской панихиды, подошел к гробу, даже поцеловал лоб покойной. Затем сделал неожиданный жест, как бы отталкивая гроб от себя, и отчетливо произнес: «Она ушла как враг». После этого он ушел и не присутствовал ни на панихиде, ни на похоронах жены – за гробом шел Авель Енукидзе, и те, кто видел процессию со стороны, могли подумать, что это идет Сталин. Сталин ни разу не посетил могилу жены, и замечательный памятник изготовлен и установлен по заказу семьи Аллилуевых. Сталин остался вдовцом до конца жизни. У него были короткие и не слишком частые связи с отдельными женщинами, но никто из них не мог повлиять уже ни на его поведение, ни на образ жизни. Внебрачных детей, носивших фамилии матерей, Сталин никогда не видел и не стремился к этому. Семья и семейная жизнь для него кончилась в 1932 г.

ТЯЖЕЛАЯ ОБСТАНОВКА В ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУКАХ И ЛИТЕРАТУРЕ

В № 6 журнала «Пролетарская революция» за 1931 г. было опубликовано письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», крайне грубое по форме и далеко не бесспорное по содержанию. Это письмо вызвало первую волну репрессий против историков-марксистов. Многих из них сняли с работы, некоторых исключили из партии. Именно с той поры все открытые дискуссии по историко-партийным вопросам в советской печати были фактически прекращены – Сталин стал единственным и монопольным толкователем истории партии. В конце ноября 1931 г. Институт истории в своем письме в президиум Комакадемии сообщал:

«Во исполнение указаний письма т. Сталина в журнал “Пролетарская революция” Институтом истории проделана следующая работа: 1) Пересмотрен штат научных сотрудников Ин-та истории и отчислены из ин-та сотрудники, фальсифицировавшие историю большевизма или не справлявшиеся с теми задачами, которые выдвигались перед исторической наукой в свете тех директив, которые вытекали из письма т. Сталина… 4) Изменена организационная структура института: ликвидированы секции… и созданы бригады по разработке актуальных исторических проблем» [286] .

Из института были уволены историки И. М. Альтер и А. Г. Слуцкий, статья которого об отношениях между большевиками и «левыми» германскими социал-демократами послужила поводом к письму Сталина. Такие историки, как Н. Эльвов и Г. Вакс, были исключены из партии.

Репрессии коснулись и смежных с историей наук. В обзоре деятельности Ленинградского отделения Коммунистической академии (ЛОКА) за 1930 – 1933 гг. сообщалось: «В связи с письмами тов. Сталина в редакцию журнала “Пролетарская революция”, ЛОКА развернуло широкую разоблачительную и разъяснительную работу по истории большевизма и по выкорчевыванию контрабанды троцкизма, люксембургианства, меньшевизма не только на историческом фронте, но и на экономическом, аграрном, литературном и других фронтах…» [287]

10 апреля 1932 г. на 64-м году жизни умер член ЦК ВКП(б) академик М. Н. Покровский, известный русский историк, который в начале XX века перешел на позиции марксизма и вступил в партию большевиков. После Октябрьской революции Покровский стал признанным главой советской исторической науки. Он был заместителем наркома просвещения РСФСР, бессменным руководителем Коммунистической академии и ее Института истории, а также Института красной профессуры. М. Н. Покровский был также председателем Общества историков-марксистов, руководителем Центрархива, главным редактором журналов «Историк-марксист» и «Борьба классов». В некрологе по случаю смерти Покровского говорилось: «М. Н. Покровский был всемирно известным ученым-коммунистом, виднейшим организатором и руководителем нашего теоретического фронта, неустанным пропагандистом идей марксизма-ленинизма» [288] .

Однако авторитет М. Н. Покровского мешал Сталину занять ведущее положение в области марксистской теории. Поэтому вскоре после смерти Покровского под руководством такого «историка», как Л. М. Каганович, началась тенденциозная критика научного наследия Покровского, который обвинялся вначале в «вульгарном социологизме» и «экономическом материализме», а затем и в «антимарксизме» и «антиленинизме». Конечно, работы Покровского не были свободны от ошибок. Однако теперь эти ошибки стали неправомерно преувеличиваться, на переиздание его книг и статей был фактически наложен запрет.

Жестокая борьба велась и на «философском фронте», в основном между так называемыми «механистами», представленными в первую очередь И. И. Сквор цо вым-Степановым, А. Тимирязевым, А. Варьяшом, и «диалектиками» – А. Дебориным, Я. Стэном, Н. Каревым и другими. При этом представители обоих этих направлений считали себя марксистами, сторонниками и материализма, и диалектики. Постепенно в дискуссию втягивалась и группа молодых философов, в сущности еще студентов Комакадемии и Института философии. Во главе этой группы «молодых», составлявших большинство бюро партийной ячейки Института философии, стояли такие философы, как М. Митин, П. Юдин, В. Ральцевич, к которым примыкали также Ф. В. Константинов, М. Иовчук и др. А. М. Деборин был тогда наиболее авторитетным из советских философов, и его сторонники явно брали верх в происходящей дискуссии.

Неожиданно обстановка на философском фронте резко изменилась. Группа «молодых», возглавляемая Митиным и Юдиным, стала выступать и против «механистов», и против «диалектиков»-деборинцев с демагогическими тезисами «большевизации» философии и защиты «ленинского этапа» и развитии марксистской философии. 9 декабря 1930 г. Сталин встретился с членами бюро партийной ячейки Института философии (входившего в Институт красной профессуры). Нет ни подробной записи, ни даже краткого изложения этой беседы. Известно, однако, что именно во время этой беседы Сталин обозначил взгляды А. Деборина и его группы нелепым термином «меньшевиствующий идеализм», что можно было понимать только как «враг марксизма-ленинизма», а это в свою очередь давало возможность для любых других обвинений в адрес Деборина без какой-либо возможности для последнего защищаться. Между тем Деборин никогда не был идеалистом. Правда, он был в течение ряда лет меньшевиком, но это обстоятельство не отразилось на его философском мировоззрении (меньшевиком был, как известно, до конца свой жизни и Г. В. Плеханов). Впрочем, в указанной беседе Сталин осудил и «механистов», призвав таким образом «молодых» философов к борьбе «на два фронта». Этим они и стали усердно заниматься, заглушая любые живые и свежие ростки философской мысли. На два с лишним десятилетия в философской литературе утверждаются демагогия и схематизм, упрощенчество и самый вульгарный механицизм, некомпетентность и высокомерное презрение ко всему новому и творческому, лишь прикрываемые словами о диалектике и «ленинском», а позднее «ленинско-сталинском» этапе в развитии философии.

Какая только борьба не велась в начале 30-х гг. в науке! В экономике – против «контрреволюционной рубинщины». В методике биологии – против «райковщины». В литературоведении – против «воронщины» и «переверзевщины». В педагогике – против «теории отмирания школы». И во всех этих «битвах» на разных идеологических фронтах незначительные или естественные во всякой науке неточности или ошибки, а то и совершенно правильные положения возводились немедленно в ранг «извращений марксизма-ленинизма», подлежащих немедленному искоренению. А это означало по тем временам если не арест, то исключение из партии и изгнание с работы. В малейших неточностях формулировок пытались найти «вражеские влияния», под видом революционной бдительности культивировались сектантская ограниченность, нетерпимость и грубость. Вот, например, какой разумный совет давался в одной из стенных газет Института журналистики: «Коллеги газетчики, читатель умоляет вас не наставлять его, не поучать, не призывать, не понукать, а толково и ясно рассказать ему, изложить, объяснить – что, где и как. Поучения и призывы из этого вытекают сами». А вот что говорилось по поводу этого совета в специальной резолюции собрания Института журналистики: «Это – вреднейшие буржуазные теории, отрицающие организаторскую роль большевистской печати, и они должны быть окончательно разгромлены».

Именно в 1930 – 1933 гг. началась стремительная карьера Т. Д. Лысенко и некоторых других менее известных авантюристов от науки.

Велась идеологическая борьба также в литературе и искусстве. Сталин назвал превосходную пьесу М. Булгакова «Бег» антисоветским явлением, попыткой «оправдать или полуоправдать белогвардейское дело» [289] , а Московский камерный театр, основанный выдающимся советским режиссером А. Я. Таировым, – буржуазным Камерным театром. Грубые и оскорбительные отзывы Сталин позволил себе и в адрес такого, казалось бы, тесно связанного с партией и всей историей Октябрьской революции и Гражданской войны поэта, как Демьян Бедный. Конечно, стихи и поэмы Д. Бедного можно было критиковать с разных точек зрения. Однако в условиях 1930 – 1931 гг. назвать Д. Бедного, не без оснований считавшегося зачинателем пролетарской поэзии, вступившего еще в 1912 г. в большевистскую партию, «перетрусившим интеллигентом», который плохо знает большевиков [290] , было достаточно, чтобы перед Д. Бедным закрылись двери большинства редакций и издательств.

«На днях я перелистал, – писал в 1966 г. писатель В. А. Каверин, – трехлетний комплект журнала “На литературном посту” (1928 – 1930). В наше время – это изысканное по остроте и изумляющее чтение. Все дышит угрозой. Литература срезается, как по дуге, внутри которой утверждается и превозносится другая, мнимая рапповская литература. Одни заняты лепкой врагов, другие – сглаживанием друзей. Но вчерашний друг мгновенно превращается в смертельного врага, если он преступает волшебную дугу, границы которой по временам стираются и снова нарезаются с новыми доказательствами ее непреложности. Журнал прошит ненавистью. Другая незримо сцепляющая сила – зависть, особенно страшная потому, что в ней не признаются, ее, напротив, с горячностью осуждают… Читая “На литературном посту”, я спрашивал себя: откуда взялась эта подозрительность, эта горячность? Чем была воодушевлена эта опасная игра с нашей литературой, у которой новизна была в крови, которая была психологически связана с революцией и развивалась верно и быстро? От возможности захвата власти, от головокружительного соблазна, о котором, впрочем, говорится на страницах журнала с деловой последовательностью, что теперь кажется немного смешным» [291] .

В. А. Каверин пишет о периоде 1928 – 1930 гг. Но обстановка в литературе продолжала накаляться и в 1931 – 1932 гг. вплоть до неожиданного для многих решения ЦК ВКП(б) о роспуске РАППа и создании единого Союза советских писателей. Но эта вспышка либерализма и надежд, духом которых был пронизан, пожалуй, и Первый съезд советских писателей, продолжалась недолго и сменилась еще худшими временами, о которых речь впереди.

О ПОЛИТИКЕ СТАЛИНА В МЕЖДУНАРОДНОМ РАБОЧЕМ ДВИЖЕНИИ В НАЧАЛЕ 30-х гг.

Ужесточение режима во внутренней политике Советского государства с неизбежностью вело к ужесточению политики в Коминтерне и к усилению борьбы с «правым» и «левым» уклонами в отдельных коммунистических партиях. При этом нередко копировались формы и лозунги борьбы, применявшиеся ВКП(б), хотя они мало соответствовали положению в зарубежных коммунистических партиях, а также политической ситуации в тех странах, где эти коммунистические партии действовали. Каждая коммунистическая партия должна была автоматически одобрять все, что происходило в СССР и ВКП(б). В жесткой организационной структуре Коминтерна они были лишены политической самостоятельности и превращены в полуавтономные секции мировой коммунистической организации. Такое положение приводило нередко к исключению из зарубежных коммунистических партий многих ценных и перспективных политических деятелей и мешало компартиям превратиться в действительно массовые политические организации. В 1928 г. во всех коммунистических партиях мира (кроме СССР) насчитывалось всего около 400 тыс. членов. В этом же году социал-демократические партии имели в своих рядах около 6,5 млн человек [292] .

В начале 30-х гг. были проведены первые аресты среди западных коммунистов, работавших в СССР. Так, например, был арестован известный французский революционер-коммунист Виктор Серж, который активно поддерживал в свое время «левую» оппозицию. Несколько лет В. Серж провел в тюрьме и ссылке, но был освобожден в связи с кампанией протеста, проводившейся в западных странах. Позднее, еще при жизни Сталина, он опубликовал в Париже свои воспоминания – ценный источник для понимания событий в СССР и Западной Европе в 20 – 30-е гг. Тяжелый удар обрушился на небольшую коммунистическую партию Западной Украины: ее руководителей М. Т. Звягковского и Г. В. Иваненко клеветнически обвинили в предательстве и арестовали [293] . В 1933 г. такой же тяжелый удар был нанесен и по руководству компартии Западной Белоруссии. Бывшие депутаты польского сейма П. П. Волошин, Ф. И. Волынец, Н. Е. Гаврилюк и другие коммунисты, приговоренные в буржуазной Польше к многолетнему тюремному заключению, но впоследствии обмененные Советским правительством и нашедшие в СССР политическое убежище, были ложно обвинены в антисоветской и контрреволюционной деятельности и арестованы. Вместе с ними были арестованы и многие руководители КПЗБ: Я. Бобрович, А. Г. Капуцкий, П. А. Клинцевич, Л. И. Родзевич и другие [294] . Экономический и финансовый кризис 1929 – 1933 гг., глубоко потрясший всю капиталистическую систему, вызвал глубокие политические и социальные изменения. Они были различны в США и Западной Европе. В США кризис привел к победе Ф. Рузвельта и его «нового курса», означавшего существенные перемены в функционировании капиталистической системы при сохранении всех основных институтов буржуазной демократии. Хотя Рузвельт заботился в первую очередь об укреплении посредством реформ капиталистической системы, некоторые из этих реформ – расширение государственного регулирования в промышленности и сельском хозяйстве, законы о социальном страховании и помощи безработным, расширение возможностей и прав профсоюзов, закон о «справедливом» найме рабочей силы и др. – позволяют думать о некотором влиянии на политику «нового курса» социального законодательства, осуществленного в СССР.

Иные последствия имел экономический кризис в странах Западной Европы. Резкое ухудшение материального положения трудящихся и мелкой буржуазии привели к некоторому усилению «левых» революционных партий и групп. Однако еще более усилились «правые» националистические и массовые движения – их уже тогда стали объединять понятием «фашизм». Являясь наиболее реакционным движением, фашизм, используя методы социальной демагогии и эксплуатируя националистические предрассудки, стремился привлечь на свою сторону всех недовольных, создать себе массовую опору, а затем изолировать и разгромить наиболее организованную и сознательную часть рабочего класса. Фашизм направлял свой удар не только против коммунистов, но в такой же мере против социал-демократов, против профсоюзов и других прогрессивных рабочих организаций. Он выступал против различных форм буржуазной демократии, добиваясь установления однопартийной тоталитарной системы. Еще в 20-е гг. фашизм победил в Италии. В начале 30-х гг. смертельная опасность победы еще более агрессивной фашистской диктатуры возникла в Германии, наиболее крупной и экономически развитой стране Западной Европы.

Среди факторов, которые помогли победе фашизма в Германии, немалую роль играли и те, что были связаны с политикой СССР. В этой связи советская историческая наука подчеркивает обычно страх западной буржуазии перед социализмом вообще и большевизмом, в частности. Гитлеровцы умело использовали эти опасения, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны некоторых влиятельных групп германского капитала и попустительство со стороны влиятельных кругов Англии и Франции. Но они умело использовали и другой фактор – разочарование трудящихся и мелкой буржуазии Западной Европы в социалистической России, которая переживала не только экономические трудности, но и конвульсии массовых репрессий. Совершенно очевидно, что волна насилия в советской деревне в конце 20-х – начале 30-х гг., ликвидация нэпа и нэпманов, массовая конфискация мелких предприятий, «золотая кампания», террор против технической и гуманитарной интеллигенции, преследование церкви, отдельные репрессии против западных специалистов – все эти эксцессы и перегибы помогали западной пропаганде в ее стремлении ослабить революционное движение в своих странах. Почему невиданный кризис капитализма 1929 – 1933 гг. лишь очень незначительно усилил на Западе коммунистическое движение, не породив здесь революционных ситуаций? Почему значительные массы мелкой буржуазии, крестьянства, даже рабочего класса повернули в годы кризиса не влево, а вправо, став в ряде стран массовой опорой для фашистского движения? Вряд ли можно сомневаться, что этому в немалой степени способствовали вести, которые шли тогда из Советского Союза.

Однако более всего способствовала становлению фашизма раскольническая политика Сталина в международном рабочем движении.

Как известно, образование Коминтерна происходило в обстановке ожесточенной борьбы между молодыми коммунистическими партиями и различными течениями и группами западной социал-демократии, которые восстанавливали свои организации и связи после тяжелых потрясений Первой мировой войны. Мы не имеем возможности анализировать здесь историю и причины этого прискорбного раскола в рабочем движении, при объяснении которого каждая из сторон выдвигала тогда весьма веские доводы в защиту своей политики и позиции. Эта политическая и идеологическая борьба двух Интернационалов происходила на протяжении всего периода 20-х гг., когда не только Сталин, но также Троцкий, Зиновьев, Каменев и Бухарин как бы соревновались друг с другом в обвинениях в адрес социал-демократов. Обвинение в социал-демократизме или меньшевизме было в этот период едва ли не самым оскорбительным для большевика.

Несомненно, что уже в 20-е гг. было ошибкой называть социал-демократов «социал-фашистами», «умеренным крылом фашизма», «главной социальной опорой фашизма» и т. п., хотя определения подобного рода можно найти даже в Программе Коминтерна, принятой на VI конгрессе этой организации в 1928 г. В 1929 – 1931 гг. политический экстремизм Сталина становился особенно опасным. Наступление фашизма в западных странах делало совершенно необходимым поворот в политике коммунистических партий. Главной политической задачей становилась борьба за установление единого фронта рабочего класса и общенародного антифашистского движения, а не борьба против социал-демократии. Иными словами, требовалось проводить политику сближения и единства действий с социал-демократическими партиями, которые в рабочем движении западных стран были преобладающей силой.

Можно не сомневаться, что в этих новых условиях В. И. Ленин сумел бы своевременно произвести необходимый политический поворот. Известно, что в годы Гражданской войны в России большевики не только арестовывали, но и расстреливали эсеров, меньшевиков и анархистов как своих злейших врагов. Немало большевиков пало в эти годы от пуль эсеров и анархистов, особенно на территориях, контролируемых эсеро-меньшевистскими и анархистскими отрядами, армиями и «правительствами». И тем не менее, когда белые армии генерала Деникина в 1919 г. угрожали Москве, Ленин распорядился освободить из тюрем меньшевиков и эсеров, и они добровольно шли прямо на фронт, иногда даже в качестве комиссаров, чтобы сражаться за Советскую власть. Были также восстановлены союзные отношения с повстанческой армией анархиста Нестора Махно, которая была формально включена в Красную Армию и громила на Южной Украине отборные полки деникинской армии.

Несомненно, что «правые» социал-демократы помогли после Первой мировой войны сохранить в Западной Европе капиталистическую систему. Оказавшись в ряде стран Запада у власти, они и не помышляли о переходе к социализму. Но во многих случаях буржуазия не хотела идти даже на те незначительные реформы, которые пытались осуществить социал-демократические партии. А в таких странах, как Германия, Италия и Япония, где значительная часть буржуазии делала ставку на фашистское движение, социал-демократические партии переходили в оппозицию. Более того, перед лицом фашистской опасности многие социал-демократические группы и лидеры начинали занимать все более отчетливую антифашистскую позицию. Но Сталин, казалось, не замечал всех этих изменений, продолжая настаивать, в первую очередь, на борьбе против социал-демократии. Не без влияния Сталина 11-й пленум Исполкома Коминтерна принял в 1931 г. следующую резолюцию: «Успешная борьба против фашизма требует от компартий… быстрого и решительного исправления ошибок, в основном сводящихся к либеральному противопоставлению фашизма буржуазной демократии и парламентских форм диктатуры буржуазии ее открыто фашистским формам, что являлось отражением социал-демократических влияний в коммунистических рядах» [295] .

С особенным рвением Сталин нападал в начале 30-х гг. на «левых» социал-демократов, имевших значительное влияние в рядах рабочего класса. Именно Сталин называл «левых» социал-демократов наиболее опасным и вредным течением в социал-демократии, так как они, по его мнению, прикрывали свой оппортунизм «показной революционностью» и этим отвлекали трудящихся от коммунистов. Сталин слишком быстро забыл, что именно «левые» течения в социал-демократии и послужили основой для создания коммунистических партий. Если Ленин называл Розу Люксембург «великой коммунисткой», «представителем пролетариата и нефальсифицированного марксизма», то Сталин развернул в начале 30-х гг. борьбу против «люксембургианства».

Наиболее значительный ущерб эта сектантская позиция причинила Германии, где угроза фашизма была особенно значительной. Как известно, на выборах в рейхстаг в 1930 г. нацистская партия собрала 6 тыс. 400 голосов, что означало рост в 8 раз по сравнению с 1928 г. Но за социал-демократов проголосовало более 8,5 млн избирателей, а за коммунистов – 4,5 млн. В 1932 г. на выборах в рейхстаг гитлеровская партия получила уже 13 тыс. 750 голосов, компартия – 5,3 млн голосов, а социал-демократы – около 8 млн. Если бы коммунисты и социал-демократы создали единый фронт, то они, несомненно, сумели бы, и в 1930-м, и даже еще в 1932 г. остановить продвижение Гитлера к власти. Но единого фронта не существовало, напротив, руководящие группы обеих рабочих партий вели друг против друга ожесточенную борьбу. Вот, например, что говорилось в одной из распространяемых в это время листовок КПГ: «Другой различимой с большим трудом, но коварной разновидностью фашистов являются социал-фашисты». В 1932 г. ЦК КПГ направил местным организациям специальный циркуляр, в котором говорилось, что «левые» социал-демократы «принадлежат к авангарду контрреволюционной буржуазии, к злейшим врагам и предателям пролетариата» [296] . Особенно рьяно проводила в КПГ линию Сталина группа Г. Неймана – Г. Реммеле. Г. Реммеле даже заявил в рейхстаге в 1931 г.: «Фашистское господство, фашистское правительство не пугает нас. Оно еще быстрее обанкротится, чем любое другое» [297] . Советский публицист Эрнст Генри писал в 60-е гг. о позиции Сталина и КПГ: «Старые социал-демократические рабочие повсюду были не только оскорблены до глубины души, они были разъярены. Этого коммунистам они не простили. А коммунисты, стиснув зубы, выполняли приказ о “смертном бое”. Приказ есть приказ, партийная дисциплина – дисциплина. Везде, как будто спятив с ума, социал-демократы и коммунисты неистовствовали друг против друга на глазах у фашистов. Я это хорошо помню. Я жил в те годы в Германии и никогда не забуду, как сжимали руки старые товарищи, видя, как все идет прахом, как теория социал-фашизма месяц за месяцем, неделя за неделей прокладывает дорогу Гитлеру. Сжимали кулаки, подчиняясь “уму” и “воле” Сталина, и шли навстречу смерти, уже поджидавшей их в эсэсовских застенках» [298] .

Даже после победы фашизма в Германии сектантские настроения в руководстве Коминтерна были настолько сильны, что, когда в октябре I934 г. Морис Торез обратился к партии радикалов с предложением создать Народный фронт, руководство Коминтерна сочло это оппортунизмом и попросило Тореза отказаться от своего предложения. Французская компартия, однако, отклонила просьбу Коминтерна, и это было одной из причин, не давших фашизму победить во Франции [299] .

НАЧАЛО КУЛЬТА СТАЛИНА В СТРАНЕ И В ПАРТИИ

Начало 30-х гг. было временем все возрастающего культа Сталина, личность которого все более отождествлялась с деятельностью партии и государства. Разумеется, культ Сталина возник не в один день. Еще в начале 20-х гг. советским людям прививалась мысль о том, что ради партии и государства, которые всегда принимают только правильные решения, каждый, и особенно коммунист, должен пойти на все, что от него потребуют. После смерти Ленина в нашей стране стал сознательно создаваться культ Ленина, одним из его проявлений было сооружение Мавзолея, против которого возражала Н. К. Крупская и некоторые из друзей Владимира Ильича.

Постепенно, однако, культ партии и Ленина стал переключаться на учеников Ленина и членов Политбюро ЦК ВКП(б). Их именами стали называть не только улицы и предприятия (завод им. Рыкова, Бухаринский трамвайный парк и др.), но и города. В 1924 – 1925 гг. на карте нашей страны появились не только Ленинград и Сталинград, но также Зиновьевск и Троцк. Но чем больше менялся состав Политбюро, тем более неумеренными становились восхваления в адрес Сталина.

Некоторые историки считают, что культ Сталина возник в 1926 – 1927 гг. Действительно, во многих речах лидеров «левой» оппозиции уже тогда звучал протест против нарождающегося в партии культа Сталина. Но то было лишь начало его возвышения. Внешне он держался с подчеркнутой демократичностью, как бы противопоставляя себя «аристократу» Троцкому. Сталин был относительно доступен, грубоват и прост. Свободно ходил по зданию ЦК и Кремлю, гулял вокруг Кремля почти без охраны. Иногда запросто заходил в Институт красной профессуры побеседовать со студентами – активистами партии. Если в начале 20-х гг. в большинстве официальных учреждений были вывешены портреты Ленина и Троцкого (конечно, после 1924 г. портрет Троцкого почти везде убрали), то портретов Сталина еще нигде не было – их начали повсюду вывешивать только в 1930 г., после того как в декабре 1929 г. с небывалой для того времени помпезностью было отмечено его 50-летие. Сталина в приветствиях называли не только «замечательным, выдающимся», но уже и «великим», «гениальным». В сборнике статей и воспоминаний о Сталине можно было найти немало преувеличений и искажений. Настойчиво повторялась мысль, что «при жизни В. И. Ленина т. Сталин, будучи одним из его учеников, был, однако, единственным, самым надежным его помощником, который в отличие от других на всех важнейших этапах революции, на всех крутых поворотах, проделанных партией под руководством Владимира Ильича, без колебаний шел рука об руку с ним» [300] .

Иные из авторов сборника стремились доказать, что хотя Сталина знают в партии скорее как практика, в действительности он и крупнейший теоретик марксизма-ленинизма. Особенно много искажений содержалось в статье К. Е. Ворошилова «Сталин и Красная Армия», где Сталину были приписаны такие заслуги в Гражданской войне, которых он не имел.

Уже в 1931 г. в предисловии к 6-томному Собранию сочинений В. И. Ленина редактор этого издания В. В. Адоратский писал, что работы Ленина надо изучать через труды Сталина. В новые издания своих книг по истории ВКП(б) Ем. Ярославский и А. Бубнов вписывали страницы о «заслугах» Сталина.

Можно предположить, что в восхвалениях Сталина, особенно усилившихся после январского пленума ЦК 1933 г., были и искренние ноты. Но еще больше было заботливо поощряемого подхалимского усердия. То, что первыми стали прибегать к неумеренным восхвалениям Сталина члены Политбюро, особенно Молотов и Каганович, сразу придало этим восхвалениям характер официального политического курса, которого должны были придерживаться и те, кто никогда не считали Сталина непогрешимым.

К общему хору восхвалений Сталина присоединились и бывшие лидеры оппозиции, причем их голоса звучали нередко громче других. Одна за другой в печати появились статьи Пятакова, Зиновьева, Каменева, которые в очередной раз признавали свои ошибки и правоту «великого вождя трудящихся всего мира – товарища Сталина». В первом номере «Правды» за 1934 г. была помещена огромная статья К. Радека, где он прямо-таки захлебывался от восторга, говоря о Сталине. Через несколько дней эту статью издали отдельной брошюрой тиражом 225 тыс. экземпляров.

Культ Сталина служил не только его неумеренному тщеславию, но и столь же неумеренному властолюбию, ставил его в особое положение, поднимал над партией на недосягаемую высоту и полностью изолировал от какой-либо критики. Сталин стремительно выходил из-под контроля ЦК, в составе руководства партией нарушалось необходимое равновесие. Это проявилось уже на XVII съезде ВКП(б), который прошел под знаком восхвалений Сталина. Почти каждый оратор говорил о «величии» и «гениальности» Сталина. Можно было подумать, что съезд собрался лишь для того, чтобы чествовать Сталина. Показательно, что впервые в практике партии XVII съезд не принял развернутого постановления по отчету ЦК, а предложил всем партийным организациям «руководствоваться в своей работе положениями и задачами, выдвинутыми в докладе товарища Сталина» [301] .

Естественно, что через Коминтерн культ Сталина стал сразу же насаждаться и во всех зарубежных компартиях, а это не могло не повлиять на стиль и методы их работы. Пример ВКП(б) поощрял к созданию культа собственных вождей, к извращению демократических принципов внутрипартийной жизни.

Известно, что Маркс и Энгельс крайне отрицательно относились к проявлениям какого-либо культа личности, включая, конечно, и все попытки возвеличить их деятельность. К. Маркс писал немецкому политическому деятелю Вильгельму Блосу: «Из отвращения ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал» [302] .

Столь же неприязненно относился к попыткам возвеличения его личности и В. И. Ленин. Сохранилось воспоминание А. Луначарского о том, что в 1918 г., вскоре после покушения на Владимира Ильича, выздоравливающий Ленин вызвал к себе управляющего делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича и еще нескольких человек и сказал им примерно следующее: «С большим неудовольствием отмечаю, что мою личность начинают возвеличивать. Это досадно и вредно. Все мы знаем, что не в личности дело. Мне самому было бы неудобно воспретить такого рода явление. В этом также было бы что-то смешное, претенциозное. Но нам следует исподволь наложить тормоз на всю эту историю» [303] .

В № 12 журнала «Коммунистический Интернационал» за 1920 г. была опубликована статья Горького о Ленине и письмо Горького Г. Уэллсу, проникнутые духом культа личности. Ознакомившись с журналом, Ленин лично написал проект постановления Политбюро ЦК РКП(б) с осуждением статей Горького, «ибо в этих статьях нет ничего коммунистического, но много антикоммунистического. Впредь никоим образом подобных статей… не помещать» [304] .

Сталин иначе относился к восхвалениям в свой адрес. Факты дают основания утверждать, что Сталин не только не пресекал переходящее всякие границы подхалимское усердие некоторых своих приближенных, но, напротив, поддерживал и выдвигал этих подхалимов.

Через несколько лет в беседе с выдающимся немецким писателем-антифашистом Лионом Фейхтвангером, посетившим нашу страну, Сталин с показным неодобрением отозвался о бесконечных и неумеренных восхвалениях в свой адрес. По словам Фейхтвангера, он заговорил со Сталиным о безвкусном и не знающем меры культе его личности. «На мое замечание, – свидетельствует Фейхтвангер, – он пожал плечами. Он извинил своих рабочих и крестьян тем, что они были слишком заняты своими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляют его бюсты и портреты – да еще какие! – в местах, к которым они не имеют никакого отношения, например, на выставке Рембрандта. Тут он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. “Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только потому, что знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям, и знает, что все это относится к нему не как к отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция» [305] .

Мы не будем говорить здесь о народнических представлениях о роли отдельных «великих» личностей. Известно, что и среди марксистов в первое десятилетие XX века существовало течение «богостроительства», к которому относились тогда А. Луначарский, В. Базаров и даже М. Горький. Они объявляли своей задачей создание на основе марксизма некой «пролетарской религии без бога». Сталин фактически выполнил эту задачу, но с рядом поправок. Он помог создать на основе марксизма нечто вроде религии, но только с богом. Всесильным, всезнающим и грозным богом новой религии был объявлен сам Сталин.

Н. И. БУХАРИН В НАЧАЛЕ 30-х гг.

Я уже писал о том, что «правая» оппозиция была в 1929 г. сломлена не только политически, но и психологически, что можно отчетливо проследить на поведении Н. И. Бухарина в начале 30-х гг. Назначенный в июне 1930 г. заведующим научно-исследовательским сектором ВСНХ, Бухарин аккуратно выполнял возложенные на него обязанности. Он, казалось, не замечал тех социальных катаклизмов, которые происходили в стране и которые оправдывали худшие из его предсказаний. Бухарин не встречался ни с Рыковым, ни с Томским. Его публичные выступления касались лишь вопросов планирования научно-технических исследований, но не текущей политики.

Бухарин не был избран делегатом XVI съезда ВКП(б). Конечно, он мог присутствовать на съезде как член ЦК, но он предпочел отказаться от участия в съезде, тем более что был в это время нездоров. Сталин требовал от бывших лидеров «правой» оппозиции новых покаяний; Рыков, Томский и Угланов должны были выступить на съезде партии с покаянными речами, Бухарин же отказался даже от какого-либо письма съезду, что вызвало резкую критику в его адрес со стороны многих делегатов. Все же съезд избрал не только Рыкова и Томского, но и Бухарина членами ЦК ВКП(б). Бухарин все еще пользовался популярностью среди значительной части партии.

Постепенно Бухарин расширил свою работу и в ВСНХ, и в Академии наук. Он не встречался со своими учениками, но встречался и беседовал со многими виднейшими советскими учеными, выступал с докладами на собраниях академии, принял участие в редактировании Собрания сочинений Ленина, писал статьи и памфлеты с критикой мирового капитализма. Бухарин живо интересовался литературой и поэзией, очень дружил с Горьким, а также поддерживал дружеские отношения с О. Мандельштамом. В доме Горького Бухарин несколько раз встречался со Сталиным. Они почти не беседовали друг с другом, но Бухарин с некоторых пор стал часто писать Сталину письма, на которые тот, впрочем, никогда не отвечал, но лишь подтверждал их получение. Сталин продолжал требовать от Бухарина покаяния, причем публичного и полного.

Впервые Бухарин выступил с осуждением своей «правой» теоретической платформы лишь на январском пленуме ЦК ВКП(б) 1933 г. Самокритика Бухарина была, однако, признана недостаточной, что нашло отражение и в решении пленума.

В январе 1934 г. в Москве собрался XVII съезд партии, о котором мы еще будем говорить в дальнейшем. И здесь Бухарин пошел на окончательную капитуляцию перед Сталиным. Он сказал в своей большой речи, в частности, следующее: «Ясно, что у “правых”, к коим я принадлежал, была другая политическая линия, линия против развернутого социалистического наступления, против нового штурма на капиталистические элементы, на который наша партия шла. Ясно, далее, что эта линия предполагала другие темпы развития, что она была фактически против необходимого форсированного развертывания индустриализации, что она была против… ликвидации кулачества как класса, что она была против решительного курса на переделку мелкого крестьянского хозяйства… что она была против всего нового этапа развертывания широкого социалистического наступления, совершенно не понимая его исторической необходимости и делая политические выводы, которые нельзя было иначе истолковать, как антиленинские… Ясно, далее, что победа этого уклона неизбежно развязала бы третью силу, ослабила бы до крайности позиции рабочего класса… привела бы к преждевременной интервенции… и, следовательно, к реставрации капитализма как совокупному результату обостряющегося внутреннего и внешнего положения при значительном ослаблении сил пролетариата и при развязывании сил антипролетарских, контрреволюционных… Ясно, далее, что товарищ Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксо-ленинскую диалектику, целый ряд теоретических предпосылок “правого” уклона, формулированных прежде всего мною» [306] .

Трудно предположить, что Бухарин говорил все это искренне. Он шел на компромисс со своей совестью. Оправданием для него, как можно судить из текста этой речи, было усиление фашистской опасности на Западе и на Востоке. Перед лицом этой опасности, как полагал Бухарин, нужно отложить споры и сплотиться вокруг того руководства ВКП(б), которое уже существует, то есть вокруг Сталина.

Эта капитуляция не прошла незамеченной. Хотя Бухарин был избран на съезде лишь кандидатом в члены ЦК ВКП(б), однако это понижение его в партийной иерархии сопровождалось возвращением к активной политической и публицистической деятельности. В феврале 1934 г. Бухарин был назначен ответственным редактором газеты «Известия», второй по значению советской газеты. Бухарину удалось сделать газету интересной, при этом главной темой статей самого Бухарина, которые нередко появлялись на страницах «Известий», была тема борьбы с фашистской опасностью. Однако наряду с этим «Известия», как, впрочем, и все другие советские газеты, активно способствовали раздуванию культа Сталина.

Л. Д. ТРОЦКИЙ В НАЧАЛЕ 30-х гг.

Троцкий, высланный в 1929 г. за границу, после недолгого пребывания в Стамбуле поселился на небольшом острове в Мраморном море в полутора часах езды от Стамбула. Он развернул здесь необычайно интенсивную литературно-политическую деятельность. В западной печати были опубликованы статьи, а затем и несколько книг Троцкого. Он вел постоянную переписку со своими не слишком многочисленными сторонниками на Западе; с помощью сына Троцкому удалось наладить издание журнала «Бюллетень оппозиции», в котором почти половина материалов принадлежала перу самого Троцкого. В первый год ссылки Троцкий был настроен весьма оптимистически. На пороге 1930 г. он писал: «12-я годовщина застигает Советскую республику в таком состоянии, когда крупнейшие успехи сочетаются с крупнейшими трудностями, причем одновременно растут и те, и другие… 13-й год будет годом обострения противоречий. Обессиленная и придушенная партия может оказаться застигнутой врасплох…. Центристский аппарат покажет, что он аппарат и – ничто более. Пролетарскому ядру понадобится руководство. Его сможет дать только закаленная в борьбе коммунистическая левая» [307] .

В 1930 г. Троцкий продолжал утверждать, что «левая» оппозиция непрерывно укрепляет и расширяет свои позиции. «“Левая” оппозиция, – писал он, – вопреки лживым сообщениям официозной печати идейно крепнет и численно растет во всем мире. Она сделала крупнейшие успехи за последний год». Но это были иллюзии. На деле в нашей стране после высылки Троцкого основные кадры недавней «левой» оппозиции капитулировали. Если в западных странах Троцкому удалось создать несколько небольших групп своих сторонников, то в СССР число его последователей непрерывно уменьшалось.

Критические замечания Троцкого по поводу политики Сталина были в большинстве случаев совершенно справедливы. Троцкий предлагал приостановить сплошную коллективизацию, заменив ее осторожным кооперированием на основе строгой добровольности и в соответствии с реальными ресурсами страны. Приостановить административное раскулачивание и вернуться к политике ограничения кулачества. Сократить нереальные планы сталинской сверхиндустриализации. Но в то же время Троцкий принял на веру фальсифицированные процессы против «вредителей» из числа так называемой буржуазной интеллигенции. Он даже выступил против слишком «мягких» приговоров лидерам Промпартии.

В «Бюллетене оппозиции» Троцкий опубликовал редакционную статью, в которой Сталин и его окружение обвинялись в том, что они выдвигали на ведущие хозяйственные посты «наемных агентов иностранных империалистов и русско-эмигрантских компрадоров». «Не ясно ли, – говорилось в статье, – что обвинительный акт Крыленко против Промышленной партии является вместе с тем обвинительным актом против сталинской верхушки, которая в своей борьбе против большевиков-ленинцев являлась на деле политическим орудием мирового капитала?» [308]

Полностью поверил Троцкий и в существование мифической Трудовой крестьянской партии. Когда в 1931 г. в Москве был организован еще один фальсифицированный судебный процесс Союзного бюро, Троцкий и на этот раз поверил не убедительным доводам зарубежного центра меньшевиков, а бездоказательным доводам прокурора СССР Н. В. Крыленко. Троцкий полностью поверил и в вину Д. Б. Рязанова, который якобы хранил подпольный архив Союзного бюро, и, хотя ни один листок этих «подпольных архивов» не был представлен на суде, писал, что вина подсудимых «неопровержимо установлена» [309] . Комментируя дело Рютина – Галкина, Троцкий выразил лишь злорадство по поводу разгрома «рютинской группы», напомнив, что именно Рютин возглавлял борьбу против троцкистов в Краснопресненском районе Москвы.

Не отказался Троцкий и от своих теоретических построений. Он писал: «Разумеется, основные трудности социалистического строительства лежат вне воли руководства. Они коренятся в невозможности построения социалистического общества в отдельной стране, к тому же крайне отсталой» [310] .

Даже тогда, когда Троцкому приходилось признавать значительные успехи социалистической промышленности и прочность созданного в СССР строя, «который обнаружил такое жизненное упорство, которого никто не предвидел, даже самые большие оптимисты в нашей среде», он не забывал добавить, что дальнейшие успехи социалистического строительства возможны лишь на основе мировой пролетарской революции и на базе международного хозяйства.

Если предположить, что в 1924 – 1925 гг. к власти в СССР пришла бы не группа Сталина, а группа Троцкого, то в середине и в конце 30-х гг. не было бы и «большого террора». Но нельзя идеализировать и Троцкого, «левая» оппозиция не могла составить приемлемой альтернативы сталинскому руководству. Еще в начале 30-х гг., наблюдая за капитуляцией своих недавних приверженцев, Троцкий писал в работе «Сталинская школа фальсификаций»:

«Революция – суровая школа. Она не жалеет позвоночников, ни физических, ни моральных. Целое поколение вышло в тираж, истрепалось нервно, израсходовалось духовно. Сохранились немногие. Опустошенные составляют огромный процент на вершинах сталинской бюрократии. Аппаратные скрепы придают им внушительный вид, как парадная форма генералу-рамолитику. События будут обнаруживать и подтверждать опустошенность сталинской “гвардии” при каждом новом испытании. На капитуляциях по вопросу о троцкизме тысячи и десятки тысяч дрессировались в искусстве капитуляций вообще.

Чередование политических поколений есть очень большой и очень сложный вопрос, встающий по-своему, по-особому перед каждым классом, перед каждой партией, но встающий перед всеми. Ленин не раз издевался над так называемыми “старыми большевиками” и даже говаривал, что революционеров в 50 лет следовало бы отправлять к праотцам. В этой невеселой шутке была серьезная политическая мысль. Каждое революционное поколение становится на известном рубеже препятствием к дальнейшему развитию той идеи, которую оно вынесло на своих плечах. Политика вообще быстро изнашивает людей, а революция – тем более. Исключения редки, но они есть: без них не было бы идейной преемственности. Теоретическое воспитание молодого поколения есть сейчас задача задач. Только этот смысл и имеет борьба с эпигонами, которые, несмотря на видимое могущество, идейно уже вышли в тираж».

Троцкий не был «старым большевиком» и, вероятнее всего, исказил ленинские высказывания. Впрочем, для Троцкого, находящегося в изгнании, все это были только слова. Он уже не имел возможности отправлять людей «к праотцам». Но Сталин, который читал статьи и книги Троцкого, прислушивался иногда к его словам.

Зная, что в 1936 – 1939 гг. Сталин отправил к «праотцам» всю основную часть ленинской партийной гвардии, то есть все то поколение «старых большевиков», которые приближались по возрасту к 50 годам, можно было бы подумать, что он последовал совету Троцкого. Однако это не так. Сталин был вполне самостоятелен в своем решении и уничтожил целое поколение большевиков не потому, что оно «истрепалось нервно» и «израсходовалось духовно». Эти люди мешали не «дальнейшему развитию той идеи, которую они вынесли на своих плечах», а развитию и углублению самодержавной власти Сталина. Это и привело Сталина к мысли отправить всех «старых большевиков», к которым он чувствовал такую же неприязнь, что и Троцкий, «к праотцам» и опереться на более молодое поколение партийных работников, которые не прошли как следует школу революции, но уже достаточно основательно прошли сталинскую школу фальсификации.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗУРПАЦИЯ СТАЛИНЫМ ВЛАСТИ В СТРАНЕ И ПАРТИИ

5 УБИЙСТВО С. М. КИРОВА. СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ НАД БЫВШИМИ ЛИДЕРАМИ ОППОЗИЦИИ

1934 г. ЗАЧАТКИ «НОВОЙ» ОППОЗИЦИИ СТАЛИНУ

В 1931 – 1933 гг., несмотря на крайне тяжелое положение в стране, в коммунистической партии не существовало никакой серьезной оппозиции сталинскому руководству. То, что почти никто не оспаривал роль Сталина как вождя партии, объяснялось несколькими причинами. Во-первых, личная власть Сталина в эти годы была исключительно велика. Он практически бесконтрольно распоряжался быстро увеличивавшимся и централизованным партийным аппаратом. Благодаря К. Ворошилову он сохранял контроль над Красной Армией, а благодаря Г. Ягоде и Я. Агранову – контроль над органами ОГПУ. В этих условиях оппозиция Сталину становилась весьма опасным делом, и большинство тех, кто в прошлом не раз весьма критически отзывались о Сталине, сковывал страх. Во-вторых, многие грубые просчеты и преступления, совершенные Сталиным в начале ЗО-х гг., выявились более отчетливо лишь много лет спустя, некоторые – лишь после его смерти. Так, например, очень немногие были посвящены в тайну фальсификации политических судебных процессов 1930 – 1931 гг. Иные ошибочные и даже преступные действия Сталина изображались пропагандой как великие достижения и ставились ему в заслугу. Важно отметить также, что сама исключительность ситуации, сложившейся в нашей стране в начале 30-х гг., способствовала укреплению власти Сталина. Перед лицом невиданных ранее трудностей большинство партийных руководителей, даже недовольных Сталиным, считали невозможным развертывать какую-то новую внутрипартийную борьбу, чтобы еще более не осложнять положение. Они не видели в партийных верхах никого, достойного занять место Сталина, и боялись, что если страна и партия начнут двигаться иным курсом или попытаются остановиться или даже отступить, это кончится полным крахом. Даже убежденный троцкист, как пишет в своей книге «Большой террор» Р. Конквист, комментировал события таким образом: «Если бы не этот [Сталин]… все распалось бы к сегодняшнему дню на куски. Это он связывает все воедино». К тому же многие руководители партии сильно изменились к 1933 – 1934 гг., ибо Сталину удалось не только подчинить их себе, но и развратить, о чем мы еще будем говорить в дальнейшем.

Одновременно с ростом культа Сталина между ним и значительной частью партийных кадров возникло и продолжало расти определенное отчуждение. При этом речь идет не о бывших лидерах оппозиции, а об основном руководящем ядре партии. Сталин, чувствуя это, стал все более энергично продвигать вперед сравнительно молодых партийных работников и с пренебрежением относиться к ветеранам партии, которые, по его мнению, уже сыграли свою роль. Даже такой в прошлом верный помощник и личный секретарь Сталина, как И. П. Товстуха, стал выражать в начале 30-х гг. недовольство Сталиным. После конфликта со Сталиным Товстуха был переведен на работу в Институт Маркса – Энгельса – Ленина. Ранняя смерть спасла его от более тяжелой судьбы.

Заслуживает внимания в этой связи дело Н. Б. Эйсмонта, В. Н. Толмачева и А. П. Смирнова, которое разбиралось на январском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в 1933 г. Это были известные в то время деятели партии. А. П. Смирнов руководил в 20-е гг. различными наркоматами, был секретарем ЦК ВКП(б) и членом коллегии ВСНХ СССР. Н. Б. Эйсмонт в начале 30-х гг. занимал пост наркома снабжения СССР, а В. Н. Толмачев был наркомом внутренних дел РСФСР и членом ЦИК СССР. В резолюции пленума по данному вопросу в обычных для того времени выражениях говорилось о создании Эйсмонтом, Толмачевым и Смирновым «подпольной фракционной группы», которая якобы ставила своей задачей срыв индустриализации и коллективизации и восстановление капитализма в нашей стране. Пленум принял решение исключить Эйсмонта и Толмачева из партии «как разложившихся и переродившихся антисоветских людей». Смирнов был оставлен в партии, но исключен из состава ЦК ВКП(б) [311] .

В настоящее время мы знаем, что главной виной Смирнова, Эйсмонта и Толмачева было то, что они вели среди небольшой группы своих сторонников разговор о замене Сталина на посту генсека. «Ведь это только враги могут говорить, – заявил при разборе этого дела Сталин, – что убери Сталина и ничего не будет» [312] .

Группа Эйсмонта – Толмачева – Смирнова не представляла опасности для Сталина, другое дело – разногласия в новом составе Политбюро, которые далеко не всегда кончались его победой. Мы уже писали выше, что в 1932 г. Сталин потребовал расстрела М. Рютина и руководителей его группы, однако Политбюро приняло решение только о ссылке «рютинцев». Постепенно в Политбюро сложилась более умеренная группа – С. М. Киров, М. И. Калинин, С. В. Косиор, Г. К. Орджоникидзе, В. В. Куйбышев.

Во время голода 1933 г. на Украине и Северном Кавказе Сталин настаивал на усилении репрессий против бегущих из своих сел и станиц крестьян, тогда как Киров призывал к сдержанности. На одном из заседаний Политбюро он высказался за «восстановление Советской власти» в деревне, где еще со времен коллективизации действовал режим чрезвычайного положения, а власть в большинстве районов принадлежала политотделам МТС. Вскоре по решению ЦК ВКП(б) политотделы МТС были ликвидированы. В большинстве сельских районов были восстановлены полномочия Советов, а в МТС создана должность заместителя директора по политической работе.

На протяжении 1933 г. на заседаниях Политбюро С. М. Киров несколько раз выступал за более гибкую политику, за некоторую «либерализацию» режима, и его выступления встречали положительный отклик ведущих партийных работников. Не без влияния Кирова в 1933 г. Зиновьев и Каменев были еще раз восстановлены в рядах партии. В Ленинграде Киров воспротивился репрессиям против бывших участников оппозиции. Оппозиционеры, принявшие «генеральную линию», были возвращены в ряды партии. Киров выступал за улучшение отношений между партией и писателями, а также другими группами творческой интеллигенции. Не без его участия было принято решение о ликвидации РАППа и подготовке к созыву Первого Всесоюзного съезда советских писателей.

Недовольство, разочарование и протест в отношении политики Сталина были в начале 30-х гг. не только у части старых большевиков, но и у части партийно-комсомольской молодежи. Известно, что комсомольский актив середины 20-х гг. нередко с энтузиазмом принимал лозунги «левой» оппозиции. С другой стороны, огромной популярностью среди комсомольцев пользовался Н. И. Бухарин. Теперь, в начале 30-х гг., молодая часть партии испытывала разочарование в своих недавних кумирах, а также и в политике Сталина. Это привело к появлению большого числа небольших кружков. В большинстве случаев дело ограничивалось встречами и разговорами в узком, обычно домашнем кругу и на вечеринках, однако происходили и публичные манифестации с разбрасыванием листовок. Подобные действия квалифицировались как «контрреволюция», и летом 1933 г. органами НКВД было арестовано несколько групп молодежи. Сталин настаивал на самых суровых наказаниях, однако Политбюро разрешило применять «высшую меру» только в исключительных случаях. И действительно, приговоры по делам участников оппозиционных манифестаций были сравнительно мягкими.

Особое значение приобретают поэтому некоторые события, связанные с XVII съездом партии, происходившим в январе-феврале 1934 г. На поверхностный взгляд, съезд был демонстрацией любви и преданности Сталину. Но если сопоставить скупые свидетельства некоторых старых большевиков, можно уверенно сделать вывод о том, что на XVII съезде образовался нелегальный блок в основном из секретарей обкомов и ЦК нацкомпартий, которые больше, чем кто-либо, ощущали и понимали ошибочность сталинской политики. Одним из активных членов этого блока был И. М. Варейкис, занимавший тогда пост секретаря обкома Центрально-Черноземной области. Беседы проходили на московских квартирах у некоторых ответственных работников, и в них участвовали Г. Орджоникидзе, Г. Петровский, М. Орахелашвили, А. Микоян. Выдвигались предложения переместить Сталина на пост Председателя Совета Народных Комиссаров или ЦИК СССР, а на пост генсека ЦК ВКП(б) избрать С. М. Кирова. Группа делегатов съезда беседовала на этот счет с Кировым, но он решительно отказался, а без его согласия весь план становился нереальным. Об этих совещаниях в кулуарах XVII съезда упоминалось, правда, очень скупо, и в учебнике по истории КПСС, изданном в 1962 г. под редакцией секретаря ЦК КПСС Б. Н. Пономарева. Мы можем здесь прочесть следующее:

«Ненормальная обстановка, складывающаяся в партии, вызывала тревогу у части коммунистов, особенно у старых ленинских кадров. Многие делегаты съезда, прежде всего те из них, кто был знаком с завещанием Ленина, считали, что наступило время переместить Сталина с поста генсека на другую работу» [313] .

Недовольство Сталиным отразилось на результатах голосования при выборах ЦК ВКП(б), состоявшихся на вечернем заседании съезда 9 февраля. Председателем счетной комиссии был избран В. П. Затонский, сменивший Н. Скрыпника на посту наркома просвещения Украины. Его заместителем стал старый большевик В. М. Верховых. Когда в ночь с 9 на 10 февраля счетная комиссия вскрыла урны для голосования, оказалось, что Сталин получил меньше всего голосов. Против Кирова было подано на съезде всего 3 голоса, против Сталина проголосовало 270 делегатов съезда. Только потому, что кандидатов выдвигалось теперь ровно столько, сколько надо было избрать членов ЦК, Сталин оказался избранным. Однако огласить подобные результаты голосования даже перед делегатами съезда счетная комиссия не решилась. По свидетельству В. М. Верховых, который чудом пережил все ужасы сталинских «чисток» и лагерей, В. П. Затонский немедленно доложил о результатах голосования Л. М. Кагановичу, ведавшему организационной работой съезда. Каганович распорядился изъять почти все бюллетени, в которых была вычеркнута фамилия Сталина. На заседании съезда 10 февраля было объявлено, что против Сталина, так же, как и против Кирова, было подано всего 3 голоса. Ни в газетах, ни в изданной вскоре стенограмме съезда вообще не упоминалось о количестве голосов, поданных за того или иного кандидата. Однако Сталин знал о действительных результатах голосования. Узнал он также и о совещаниях делегатов съезда, на которых обсуждался вопрос о его перемещении на менее ответственный пост.

Слухи о неблагоприятном для Сталина голосовании уже в феврале 1934 г. распространялись в Москве и проникли за границу. Говорили даже о том, что Сталин вообще не набрал нужного для избрания в ЦК числа голосов. Меньшевистский «Социалистический вестник», выходивший в Париже, сообщал читателям 25 февраля, что Сталин получил меньше голосов, чем другие кандидаты, и что наибольшее число голосов было отдано М. И. Калинину.

Американский историк А. Улам в своей книге о Сталине оспаривает приведенные выше свидетельства о подтасовке результатов голосования на XVII съезде. Не приводя никаких доказательств, А. Улам пишет, что «имеется во всех смыслах основание считать, что выборы Центрального Комитета были единогласными» [314] . Улам замечает также, что голосование на съездах партии было тайным, и после 1923 г. при объявлении результатов голосования не обнародовались цифры, свидетельствующие о том, кто из кандидатов оказался более удачливым при голосовании. Улам даже считает, что В. М. Верховых в своих воспоминаниях обнаруживает незнание процедуры голосования для избрания на съезде партии Центрального Комитета. В данном случае, однако, ошибается именно А. Улам. В. М. Верховых подробно описал в своей записке, направленной им в ЦК КПСС еще перед XX съездом, каким образом происходил подсчет голосов при выборах в ЦК на XVII съезде партии. Выборы в ЦК всегда были тайными, но после 1923 г. результаты выборов перестали публиковать в печати и в стенограммах съездов, хотя не перестали еще объявлять делегатам съезда. В любом случае было бы трудно сохранить тайну этих выборов, так как в счетную комиссию на XVII съезде входило более 40 человек. Для проверки свидетельства В. М. Верховых специальная комиссия ЦК КПСС в 1957 г. обследовала в партийном архиве материалы XVII съезда, в том числе особые пакеты, в которых под сургучными печатями хранились бюллетени голосования. В эту комиссию входила член КПК, старая коммунистка О. Г. Шатуновская. По ее свидетельству, в этих пакетах, вскрытых в присутствии ответственных сотрудников партийного архива и тогдашнего директора Института марксизма-ленинизма П. Н. Поспелова, не хватало 267 бюллетеней. Иначе говоря, в протоколах счетной комиссии была указана иная цифра, чем реальное количество хранимых под сургучными печатями бюллетеней. В. М. Верховых считал, что эти бюллетени просто уничтожили. Можно предполагать, однако, что их изъяли для всестороннего изучения в ОГПУ.

На XVII съезде был значительно изменен персональный состав ЦК ВКП(б). Из прежнего состава ЦК не были избраны в новый некоторые неугодные Сталину люди – Ф. И. Голощекин, Э. И. Квиринг, Н. Н. Колотилов, В. В. Ломинадзе, Г. И. Ломов, М. Д. Орахелашвили, Л. Картвелишвили, К. А. Румянцев и др. Из членов в кандидаты ЦК были переведены Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. П. Томский и др. На съезде были избраны в ЦК (минуя статус кандидата в члены ЦК) чекисты В. Балицкий и Е. Г. Евдокимов. Без кандидатского стажа вошли в состав ЦК Л. П. Берия, Н. И. Ежов, а также Н. С. Хрущев – все это были теперь фавориты Сталина. Кандидатами в члены ЦК избрали Л. З. Мехлиса и А. Н. Поскребышева, которые на XVI съезде не были даже в числе делегатов, но входили теперь в личную канцелярию Сталина. Членом ЦК стал и Г. Г. Ягода, а кандидатом в члены ЦК – М. Д. Багиров.

После съезда партии Н. Ежов и Л. Мехлис заняли важные посты в аппарате ЦК ВКП(б). ОГПУ было преобразовано в Наркомат внутренних дел СССР, объединивший теперь несколько прежних организаций. Тогда это было воспринято как признак некоторой либерализации.

На съезде С. М. Киров был избран секретарем ЦК ВКП(б). Но, хотя Сталин настаивал на его переезде в Москву, Киров не хотел оставлять Ленинград. По свидетельству старого большевика А. М. Дурмашкина, хорошо знавшего Кирова, в Москву по этому поводу приезжала делегация ленинградских большевиков, которую Сталин принял очень холодно. Сталин согласился, чтобы Киров временно остался во главе ленинградской партийной организации, однако на протяжении года несколько раз требовал, чтобы Киров выполнял поручения, далеко выходящие за пределы обязанностей секретаря Ленинградского обкома (например, помочь при уборке хлеба в Казахстане). А. М. Дурмашкин свидетельствовал также, что после съезда стало заметно отчуждение между Сталиным и Кировым, которых раньше считали близкими друзьями. Сталин почти перестал звонить Кирову в Ленинград, хотя прежде звонил очень часто. Киров продолжал работать активно и достаточно самостоятельно. Он, например, разрешил переехать в Ленинград Д. Б. Рязанову – «неразоружившемуся» противнику политики Сталина, исключенному к тому же из партии. Когда в Коминтерне возникли разногласия по вопросу об отношении к социал-демократии, С. М. Киров неизменно выступал на стороне тех, кто требовал поворота Коминтерна в сторону единого фронта.

Из всего сказанного выше можно сделать вывод, что на XVII съезде партии проявилось растущее недоверие к Сталину среди широких кругов партийного актива. Сталин был всегда крайне чуток к таким «сигналам». Он почувствовал опасность для своего положения и для своей власти, и эта опасность персонифицировалась для него в лице С. М. Кирова и многих делегатов XVII съезда.

УБИЙСТВО С. М. КИРОВА

1 декабря 1934 г. в 16 часов 30 минут в Смольном выстрелом в затылок был убит член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) и первый секретарь Ленинградского обкома партии С. М. Киров. Некоторые подробности этого преступления можно узнать из ряда биографических книг о Кирове, опубликованных в 60-е гг. [315] Однако истинные мотивы и обстоятельства убийства Кирова, ставшего первым звеном в длинной цепи трагических событий, продолжавшихся несколько лет, и до сих пор не вполне ясны.

В сообщении об убийстве Кирова говорилось, что при попытке к бегству задержан стрелявший в него молодой член партии Леонид Николаев. Казалось бы, это создавало возможность тщательно расследовать все нити совершенного преступления. Однако весь ход первоначального следствия по делу об убийстве Кирова, проведенного еще в декабре 1934 г., противоречил закону и здравому смыслу. Не была установлена истина и в результате дальнейшего следствия, проведенного органами НКВД в 1936 и 1937 – 1938 гг.

Выступая на XX съезде партии, Н. С. Хрущев рассказал делегатам о некоторых сомнительных обстоятельствах, связанных с расследованием дела об убийстве Кирова. В 1956 г. в ЦК КПСС была создана особая комиссия, которая в течение нескольких лет проводила новое расследование этого террористического акта. Хотя со времени событий миновало больше 20 лет, комиссии удалось собрать большой материал. Были получены свидетельства более трех тысяч человек. Естественно, что многие свидетельства были неточны, противоречивы, сомнительны. Но были и крайне важные, не вызывающие сомнений показания и свидетельства, которые позволили комиссии составить итоговый документ о проделанной работе. Этот документ, однако, не был опубликован. Член комиссии О. Г. Шатуновская, награжденная за эту работу орденом Ленина и отправленная затем на пенсию, сообщила, что сам Н. С. Хрущев, ознакомившись с выводами комиссии, запер итоговый документ в свой сейф и сказал: «Пока в мире существует империализм, мы не можем опубликовать такой документ».

Такое решение не может быть убедительным для любого честного историка. Не претендуя на полноту, приведу некоторые свидетельства и гипотезы, связанные с убийством Кирова. Вначале я должен привести здесь некоторые личные воспоминания. Дело в том, что в 1934 г. наша семья жила в Ленинграде, и я хорошо помню то волнение, которое охватило моих родителей и всех окружающих при известии об убийстве Кирова. В 30-е гг. дети очень рано начинали интересоваться политикой, и именно после убийства Кирова я стал регулярно читать не только ленинградскую молодежную газету «Смена» [316] , но и многие другие газеты, включая «Правду» и «Известия».

В некоторых западных исследованиях можно прочесть, что убийство Кирова вызвало удовлетворение в определенных кругах советского населения. А. Улам, например, писал в своей книге о Сталине:

«Всякий, близко знакомый с историей русского революционного движения, должен знать, сколь опьяняющими могут быть известия об успешном политическом убийстве для жертв политического угнетания. Один шестнадцатилетний ученик заявил: “Они убили Кирова, теперь им следует убить Сталина”. Так говорилось в одном из многих аналогичных сообщений, найденных в архиве Смоленской партийной организации» [317] .

Можно, конечно, не сомневаться, что в еще крайне неоднородном тогда советском обществе было место для самых различных чувств по поводу убийства Кирова. Однако среди «жертв политического угнетания» преобладали настроения не «окрыляющей радости», как думает А. Улам, а страх, как оказалось, вполне обоснованный. Но среди большинства молодежи убийство Кирова вызвало скорбь и гнев, эти эмоции преобладали также и среди рабочего класса Ленинграда, где Киров был весьма популярен. Во всяком случае, я хорошо помню молчаливое, скорбное ночное факельное шествие трудящихся Ленинграда, которые шли по набережной Васильевского острова на грандиозный траурный митинг к Зимнему дворцу.

Утром 2 декабря в Ленинграде распространился слух о приезде Сталина. Он приехал специальным поездом вместе с В. Молотовым, К. Ворошиловым, Н. Ежовым, Г. Ягодой, А. Ждановым, Я. Аграновым и Л. Заковским. На вокзале его встречали руководители ленинградской партийной организации во главе с М. С. Чудовым и ленинградского управления НКВД во главе с Ф. Д. Медведем. Рассказывали, что, выйдя на перрон, Сталин не подал руки никому из встречавших, а Медведя ударил по лицу, не снимая перчатки. Сразу же после приезда Сталин взял руководство следствием в свои руки.

В убийстве Кирова, несомненно, нельзя винить одного Николаева. Как рассказал мне Петр Чагин, известный партийный работник и близкий друг Кирова, в 1934 г. было несколько попыток покушения на его жизнь, явно направляемых чьей-то сильной рукой. Такая попытка, например, была предпринята во время поездки Кирова в Казахстан. Что касается Николаева, то все источники сходятся на том, что этот психически неуравновешенный человек действовал вначале по собственной инициативе. Озлобленный и тщеславный неудачник, он мнил себя новым Желябовым и готовил убийство Кирова как некую важную политическую акцию.

Киров любил ходить пешком по городу, и Николаев изучил маршруты его прогулок. Конечно, Кирова тщательно охраняли, и группа охранников в штатском, возглавляемая сотрудником НКВД Борисовым, сопровождала его, идя «лесенкой» впереди и сзади. Во время одной из прогулок охрана задержала человека, который пытался приблизиться к Кирову. Это был Николаев. В его портфеле оказался вырез, через который можно было выхватить спрятанный там револьвер, не открывая застежку. В портфеле лежал также чертеж с маршрутами прогулок Кирова. Николаева немедленно арестовали. Его допрашивал заместитель начальника УНКВД области И. Запорожец, лишь недавно прибывший в Ленинград доверенный сотрудник Г. Ягоды. Он был, как выяснилось впоследствии, активным участником заговора. Запорожец не доложил о задержанном своему непосредственному начальнику Ф. Д. Медведю, который был близок к Кирову, а позвонил в Москву наркому внутренних дел Г. Ягоде. Через несколько часов Ягода дал указание освободить Николаева. С кем советовался Ягода? В 1938 г. во время судебного процесса над участниками «правотроцкистского блока» подсудимый Ягода подтвердил приведенные выше факты, но одновременно утверждал, что все главные приказы он получал якобы от А. Енукидзе и А. Рыкова. В настоящее время эта версия полностью отпала. Можно не сомневаться, что приказы Ягода получал от более влиятельных лиц.

Николаева отпустили, и через некоторое время он вновь был задержан на мосту охраной Кирова, которая вторично изъяла у него все тот же заряженный револьвер. Странный либерализм Ленинградского управления НКВД вызвал подозрения у людей, охранявших Кирова, но им заявили, что это не их дело, и пригрозили исключением из партии. Однако начальник охраны Борисов рассказал обо всем Кирову.

Николаева снова освободили, и вскоре ему удалось убить Кирова. Прибывший в Ленинград Сталин решил лично допросить Николаева. Сопоставляя некоторые из свидетельств (помощника Жданова И. М. Кулагина, присутствовавшего при допросе, уже упомянутого нами П. Чагина и некоторых других), можно обрисовать допрос Николаева следующим образом.

В большой комнате за столом сидели Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Косарев и некоторые другие. Сзади стояла группа ленинградских партработников во главе со вторым секретарем обкома М. С. Чудовым и отдельно группа чекистов. (И. Запорожец в день убийства Кирова находился на отдыхе у Черного моря и вряд ли мог так быстро вернуться в Ленинград.) Ввели Николаева. Сталин спросил его: почему он стрелял в Кирова? Упав на колени, Николаев закричал, указывая рукой на чекистов: «Они заставляли меня это сделать!» Тогда несколько чекистов подбежали к Николаеву и стали избивать его рукоятками пистолетов. Окровавленного, потерявшего сознание Николаева вынесли из помещения. Некоторые из присутствующих, в том числе и Чудов, считали, что Николаев был убит на допросе, а следовательно, на судебном процессе в конце декабря судили не Николаева, а какое-то подставное лицо. Об этом Чудов рассказывал позднее своему близкому другу А. М. Дурмашкину [318] .

Однако в действительности Николаев не был убит на допросе. Его доставили в тюремную больницу, где с большим трудом возвратили к жизни, ведь в 1934 г. медицина не располагала еще современными способами реанимации. Ни Чудов, ни Кулагин не могли понять тогда, почему Сталин не остановил избивавших Николаева чекистов, позволивших себе в его присутствии столь грубое превышение власти.

Затем должен был состояться допрос начальника охраны Борисова, которого арестовали сразу же после убийства Кирова. Всех арестованных доставляли на допрос в легковых машинах, но за Борисовым отправили крытую грузовую машину, в кузов которой влезло несколько чекистов с ломами. Один из них сел в кабину к шоферу. На улице Воинова, когда машина проезжала мимо глухой стены склада, сидевший рядом с шофером чекист неожиданно вывернул руль. Шофер сумел все же избежать столкновения, и машина, задев стену по касательной, добралась до места своим ходом. Однако Борисов был уже мертв. Медицинская экспертиза дала ложное заключение о гибели Борисова в автомобильной катастрофе. Но некоторые врачи, участвовавшие в экспертизе, остались живы и дали письменные показания комиссии ЦК о том, что заключение экспертизы было вынужденным и в действительности смерть Борисова наступила от ударов тяжелыми металлическими предметами по голове. Этот эпизод счел нужным рассказать на XXII съезде партии и Н. С. Хрущев. Он сказал в своем докладе:

«Обращает на себя внимание тот факт, что убийца Кирова раньше дважды был задержан чекистами около Смольного и у него было обнаружено оружие. Но по чьим-то указаниям оба раза он освобождался. И вот этот человек оказался в Смольном с оружием в том коридоре, по которому обычно проходил Киров. И почему-то получилось так, что в момент убийства начальник охраны Кирова далеко отстал от С. М. Кирова, хотя он по инструкции не имел права отставать на такое расстояние от охраняемого. Весьма странным является и такой факт. Когда начальника охраны Кирова везли на допрос, а его должны были допрашивать Сталин, Молотов и Ворошилов, то по дороге, как рассказывал потом шофер этой машины, была умышленно сделана авария теми, кто должен был доставить начальника охраны на допрос. Они объявили, что начальник охраны погиб в результате аварии, хотя на самом деле он оказался убитым сопровождавшими его лицами. Таким путем был убит человек, который охранял Кирова. Затем расстреляли тех, кто его убил… Кто мог это сделать? Сейчас ведется тщательное изучение обстоятельств этого сложного дела» [319] .

После XX и XXII съездов партии сотни коммунистов и беспартийных писали в ЦК КПСС о своих сомнениях по поводу официальной версии убийства С. М. Кирова и сообщали при этом некоторые факты и свидетельства, которые, по их мнению, могли бы пролить свет на это преступление. Копии некоторых из этих писем есть и в моем архиве.

Так, например, старый член партии И. П. Алексахин сообщал о своей встрече на прииске «Линковый» с другим заключенным – Дубошиным, работавшим ранее начальником Петропавловского НКВД. Дубошин рассказал Алексахину, что когда он в Москве в ноябре 1934 г. жил в гостинице «Селент» (где обычно останавливались приезжие чекисты), в их комнату зашел один ответственный работник НКВД, тесно связанный с московским руководством. «В Ленинграде, – сказал он, – готовится страшное убийство». Дубошин не придал значения этим словам. Но после убийства Кирова он спросил того же работника: «Выходит, что некоторые из вас знали о подготовке покушения на Сергея Мироновича?» Вразумительного ответа Дубошин не получил.

По свидетельству Е. П. Фролова, работавшего в 1934 г. в промотделе ЦК ВКП(б), еще утром 1 декабря 1934 г. Н. И. Ежов, который в то время заведовал промотделом, а по совместительству контролировал также деятельность НКВД, ушел в кабинет к Сталину и провел там большую часть дня. Раньше столь длительных встреч у них не было. Только в 7 часов вечера Ежов вернулся в отдел и приказал своему помощнику В. Цесарскому немедленно готовиться к поездке в Ленинград.

Известно, что вместо Кирова первым секретарем Ленинградского обкома был вскоре избран А. А. Жданов. Его помощник И. М. Кулагин свидетельствовал, что через несколько месяцев после убийства Кирова в Смольный пришла жена начальника охраны Борисова. Кулагин принял ее. Женщина умоляла о помощи, так как ее поместили в сумасшедший дом и хотели отравить, но ей удалось бежать. Еще раньше ее допрашивали в НКВД, стараясь выяснить, что рассказывал ей муж перед убийством Кирова. Но Кулагин не вправе был что-то сделать для Борисовой без ведома НКВД. Он позвонил в это учреждение и попросил поместить обратившуюся к нему женщину в обычную городскую больницу, что и было сделано. Через несколько дней Кулагин узнал, что Борисова умерла в больнице с признаками отравления.

По рассказам дочери соратника Кирова П. И. Смородина – М. Смородиной, начальник Ленинградского УНКВД Ф. Д. Медведь, узнав об убийстве Кирова, бросился бежать в Смольный, не надев даже пальто и шапку (в декабре). Однако у входа в Смольный он был задержан неизвестными ему чекистами из московской охраны, каким-то образом оказавшимися у входа раньше Ф. Медведя. Этот рассказ, впрочем, содержит, видимо, ряд неточностей. Киров был убит в Смольном рядом с кабинетом своего заместителя М. С. Чудова. Чудов выбежал из кабинета, услышав выстрелы. Киров был уже мертв, и Чудов распорядился ничего не трогать, чтобы не мешать следствию, а сам немедленно позвонил в Москву Сталину. Сталин приказал отменить намеченное на 1 декабря собрание ленинградского партийного актива и окружить Смольный войсками НКВД. Медведь был в эти минуты не у себя в управлении, и эти распоряжения шли не через него. Вероятно, вызванные Чудовым подразделения НКВД, так же, как и Ф. Д. Медведь, «не узнали» друг друга.

По свидетельству С. Н. Осмоловской, жены близкого друга Кирова П. П. Петровского, за несколько дней до убийства Кирова было совершено покушение и на Петровского. К нему подошли двое неизвестных и стали наносить удары железными предметами. Петровскому удалось, прикрыв голову, убежать. Узнав об убийстве Кирова, Петровский сразу сказал жене, что это дело рук Сталина. И таких рассказов можно приводить немало.

Вскоре после убийства Кирова руководителей Ленинградского управления НКВД Ф. Медведя, И. Запорожца и нескольких других, обвинив в преступной халатности, сняли и направили на работу в органы НКВД на Дальнем Востоке. Но в 1937 г. все они были расстреляны. «Можно думать, – не без основания заявил на XX съезде КПСС Н. С. Хрущев, – что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова».

Заслуживает быть отмеченным и то, что уже вечером 1 декабря 1934 г. по телефонному распоряжению Сталина секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе составил и обнародовал постановление ЦИК и СНК СССР «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». Согласие же членов Политбюро, СНК и ЦИК СССР оформили опросом только через два дня. В данном постановлении говорилось:

«Внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти: 1) Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней. 2) Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде. 3) Дела слушать без участия сторон. 4) Кассационные обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать. 5) Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговоров» [320] .

Фактически это было постановление о терроре, беспрецедентное в условиях мирного времени, так как открывало широкий простор для беззаконий. Ведь при желании любое «политическое дело» можно было подать как подготовку к террористическому акту. Ускоренный порядок следствия толкал к поверхностному рассмотрению дел и прямым фальсификациям, мешал определить, виновен или не виновен подследственный.

На основании данного постановления десятки дел, находившихся к 1 декабря 1934 г. в производстве в различных инстанциях, ничем не связанных с убийством Кирова, но подпадавших под широко толкуемое понятие «контрреволюция», были в спешном порядке переданы в Военную коллегию Верховного суда СССР и также спешно рассмотрены выездными сессиями этой грозной коллегии. Почти всех обвиняемых по этим делам приговорили к расстрелу, о чем и было объявлено 6 декабря, то есть в день похорон С. М. Кирова. В Ленинграде было расстреляно 39 и в Москве 29 человек. (Как сообщалось, Военная коллегия все же возвратила некоторые дела на доследование, что лишний раз показывает юридическую нелепость требований об ускоренном порядке следствия.) В последующие дни было сообщено об аресте 12 человек в Минске (9 из них были расстреляны) и 37 человек в Киеве (28 расстреляны) [321] .

С необычной поспешностью велось и следствие об убийстве Кирова. Уже 22 декабря было объявлено, что Николаев является якобы членом террористической организации, образованной из членов бывшей зиновьевской оппозиции, и что «ленинградский центр» оппозиции принял решение убить Кирова, с которым у зиновьевцев особые счеты. Были названы и члены «ленинградского центра», большинство которых действительно примыкало в прошлом к зиновьевцам. 27 декабря газеты опубликовали «Обвинительное заключение», под которым стояли подписи прокурора СССР А. Я. Вышинского и следователя Л. Шейнина. В обвинительном заключении утверждалось, что убийство Кирова было лишь частью далеко идущего плана, включающего убийство Сталина и других членов Политбюро. Сообщалось также, что ленинградскую «террористическую группу» возглавлял якобы И. И. Котолынов, который в 20-е гг. был секретарем Выборгского райкома комсомола и членом ЦК ВЛКСМ. Здесь же говорилось, что убийца получил 5 тыс. рублей от одного иностранного консула, осуществлявшего связь между заговорщиками и Троцким. (Из СССР в это время был выслан консул Латвии. Латвийское правительство категорически отрицало причастность своего консула к убийству Кирова.)

Даже анализ опубликованного текста «Обвинительного заключения» позволяет обнаружить в нем немало противоречий и несоответствий. Виновными признали себя только трое, включая и Николаева. Но его показания, на которых и держалось все обвинение, расходились с показаниями других обвиняемых. Не подтверждали версии «ленинградского центра» и вещественные улики – дневник Николаева, его записные книжки и прочее. В «Обвинительном заключении» эти материалы названы «фальшивками», составленными в целях «маскировки». Не были опубликованы в печати ни показания обвиняемых, ни текст приговора. Один из военюристов, присутствовавших на процессе, сообщил мне, что Николаев вел себя на судебном разбирательстве иначе, чем на допросе у Сталина. Он признался в умышленном убийстве Кирова по заданию «ленинградского центра» и обличал членов этого центра. Но большинство обвиняемых не признали себя виновными и заявили, что видят Николаева впервые. Это не помешало приговорить всех подсудимых к расстрелу и немедленно привести приговор в исполнение.

Очень важным является свидетельство бывшего работника НКВД Кацафы, который неотлучно дежурил в камере Николаева, пытавшегося покончить с собой. Николаев рассказывал Кацафе об организации чекистами убийства Кирова и о том, что ему обещали сохранить жизнь, если он покажет на ленинградских зиновьевцев как на инициаторов и руководителей террористического акта. Он спрашивал Кацафу – не обманут ли его? Когда на суде был оглашен приговор, Николаев стал кричать и вырываться из рук охраны. Естественно, что Кацафа в 1934 г. не верил ни одному слову Николаева, но в 1956 г. он передал в ЦК КПСС в письменном виде свои свидетельства.

Вскоре после убийства Кирова стали возникать и распространяться некоторые «отвлекающие» версии. В Ленинграде немало говорили о том, что Николаев убил Кирова из ревности, ибо Киров стал якобы ухаживать за женой Николаева. В печати появлялись цитаты из некоторых белоэмигрантских изданий с призывами к убийству большевистских вождей. Но Сталина не устраивали эти версии. Еще в начале следствия Сталин выяснил, кто в Ленинграде занимается делами бывших зиновьевцев, и потребовал дать ему соответствующие данные. В Ленинграде действительно была небольшая группа зиновьевцев, которая иногда проводила полулегальные собрания. Чекисты знали ее состав и просили у Кирова санкции на арест членов этой группы. Но Киров отказался дать такую санкцию, так как не считал эту группу опасной, полагая, что ее можно будет привлечь на сторону большинства партии без репрессий. Весь список зиновьевцев Ленинграда с резолюцией Кирова принесли Сталину из архива НКВД. Имея перед собой этой документ, а также список зиновьевцев Москвы, Сталин сам составил списки «московского» и «ленинградского» центров. По свидетельству бывшего члена КПК О. Г. Шатуновской, оба эти списка сохранились в архивах, с них снимали фотокопии, по ним проводили графологическую экспертизу. Показательно, что Сталин некоторых бывших оппозиционеров записал вначале в «московский центр», а затем перенес в «ленинградский», и наоборот. Все поименованные Сталиным лица были арестованы.

Надо сказать, что в 1934 г. версия Сталина о том, что именно сторонники Зиновьева организовали убийство Кирова, могла показаться правдоподобной, ибо именно Ленинград был в свое время центром зиновьевской оппозиции. Но именно эта «правдоподобность» заставляет сегодня отнестись к этой версии с сомнением. Никому из бывших зиновьевцев убийство Кирова не могло принести никаких политических выгод. Между тем весь характер следствия, руководимого Сталиным, а также цепь последующих событий позволяют предположить, что Киров был убит не без ведома Сталина. Киров долгое время считался близким другом Сталина. Но мы знаем теперь, как мало значили для последнего дружеские и родственные связи, когда речь шла о достижении политических целей.

Важно отметить, что та часть постановления ЦИК СССР, в которой говорилось об ускоренном – не более десяти дней – проведении следствия, в последующие месяцы и годы уже не применялась. Вероятно, только в деле об убийстве Кирова Сталину важно было добиться быстрой судебной расправы, чтобы упрятать концы в воду. (Остальные пункты закона от 1 декабря остались в силе. Обвинение в террористической деятельности было самым излюбленным в 1937 – 1938 гг., поскольку позволяло не заботиться о какой бы то ни было законности в суде и следствии.)

Киров, хоть и обладал многими чертами, характерными для окружения Сталина, все же как личность во многом отличался от него. Он был прост и доступен, близок рабочим, часто бывал на предприятиях, обладал огромной энергией, ярким ораторским талантом, неплохой теоретической подготовкой. Влияние Кирова в стране росло, и в 1934 г. он был, несомненно, вторым по авторитету человеком в партии. Известно также, что, когда летом 1934 г. Сталин впервые серьезно заболел и возник вопрос о его возможном преемнике на посту генсека, Политбюро единодушно высказалось за кандидатуру С. М. Кирова.

Грубый, властолюбивый, подозрительный и жестокий Сталин плохо переносил возле себя людей ярких и самостоятельных. Растущие популярность и влияние Кирова не могли не вызвать у него зависти и подозрений. Можно с уверенностью сказать, что смерть Кирова не вызвала у Сталина сожаления. Убийство Кирова явилось важным звеном в цепи событий, которые привели в конечном счете к узурпации Сталиным всей власти в стране. Вот почему версия о причастности Сталина к убийству Кирова, которая в 1934 – 1935 гг. могла показаться невероятной, представляется в настоящее время весьма правдоподобной и с политической, и с логической точек зрения.

Любопытно отметить, что в первом же номере «Бюллетеня оппозиции» за 1929 г. говорилось, что Сталину для того, чтобы разгромить оппозицию до конца, «необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженных восстаний и пр… Бессильная политика лавирования и виляния, возросшие хозяйственные трудности, рост недоверия партии к руководству привели Сталина к необходимости оглушить партию инсценировкой крупного масштаба. Нужен удар, нужно потрясение, нужна катастрофа. В этой области Сталин доводит свои планы до конца» [322] .

Это говорилось в 1929 г., и можно было бы указать на проницательность Троцкого, заметив только, что он ошибся лишь в конкретных сроках.

Тем более странно, что через 6 лет сам Троцкий совершенно превратно истолковал убийство Кирова. Он писал в сорок первом номере своего «Бюллетеня»:

«Николаев изображается советской печатью как участник террористической организации, состоящей из членов партии. Если сообщение верно – а мы не видим никаких оснований считать его вымышленным, ибо бюрократии нелегко было признать его, – то мы имеем перед собой новый факт, которому надлежит придать огромное симптоматическое значение. Случайный выстрел под влиянием личного аффекта возможен всегда. Но террористический акт, подготовленный и совершенный по поручению определенной организации, немыслим, как учит вся история революций, без сочувственной политической атмосферы. Враждебность к правящей верхушке должна была широко распространиться и принять очень острые формы, чтобы в среде партийной молодежи, вернее ее верхнего слоя, тесно связанного с низшими и средними бюрократическими кругами, могла кристаллизоваться террористическая группа [323] .

Троцкий явно не понял событий конца 1934 – начала 1935 гг. в СССР. Но тем не менее в своих призывах к рабочему классу нашей страны он требовал от «авангарда пролетариата» провести «беспощадную чистку бюрократического аппарата, начиная сверху». Этот совет вполне подходил в данный момент для Сталина, он как раз начинал готовить подобную «чистку».

РЕПРЕССИИ В НАЧАЛЕ 1935 г.

Сразу же после убийства С. М. Кирова по всем предприятиям и учреждениям страны прошли митинги рабочих и служащих. В Москве в Центросоюзе с сообщением об убийстве выступил Г. Зиновьев, тогда член правления Центросоюза, в управлении «Главмолоко» – начальник этого управления Г. Евдокимов. Однако уже через несколько дней Г. Зиновьев, Г. Евдокимов, Л. Каменев и многие другие руководители бывшей «новой» оппозиции были арестованы. Среди других был арестован П. А. Залуцкий – в прошлом видный большевик, один из организаторов Русского бюро ЦК, а затем и Петроградского комитета большевиков, активный участник Гражданской войны, секретарь и член Президиума ВЦИК. Залуцкий примыкал к «левой» оппозиции, за что на год был исключен из партии. Но участие во внутрипартийных спорах 20-х гг. не могло опорочить безупречной революционной биографии П. А. Залуцкого.

В январе 1935 г. после короткого следствия состоялся первый политический судебный процесс над бывшими лидерами «новой» оппозиции. На скамье подсудимых находились: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, А. М. Гертик, И. П. Бакаев, А. С. Куклин, Я. В. Шаров и другие, всего 19 человек. Во время короткого судебного процесса повсюду проходили митинги и выдвигались требования о расстреле обвиняемых. Следствие по данному делу велось, видимо, еще без применения пыток, к тому же имена обвиняемых были тогда широко известны. Доказать какую-либо связь «московского центра» с убийством Кирова не удалось. В решении суда отмечалось: «Судебное следствие не установило фактов, которые давали бы основание квалифицировать преступления зиновьевцев как подстрекательство к убийству С. М. Кирова». Поэтому Зиновьев был приговорен «только» к 10 годам заключения, а Каменев – к 5. К различным срокам заключения были приговорены и другие обвиняемые.

18 января 1935 г. по всем партийным организациям было разослано закрытое письмо ЦК с требованием мобилизовать все силы на выкорчевывание «контрреволюционных гнезд» врагов партии и народа. По всем областям, и особенно по Ленинграду, прокатилась зимой и весной 1935 г. первая волна массовых арестов, которую впоследствии в лагерях называли «кировским потоком». Одновременно было проведено массовое выселение из Ленинграда бывших дворян и членов их семей, хотя они не вели никакой подпольной да и вообще политической деятельности. Свидетель этого трагического эпизода А. Краснов-Левитин писал позднее в своих воспоминаниях:

«В марте началось массовое выселение из Ленинграда “чуждого элемента”. В газетах было опубликовано краткое сообщение о том, что из Ленинграда выселено некоторое количество “граждан из царской аристократии и из прежних эксплуататорских классов”. Редактор “Ленинградской правды” писал, что “в городе Ленина имеют право жить только настоящие пролетарии, только честные труженики”.

Я отправился на Шпалерную посмотреть на высылаемых. Никогда не забуду этого дня. Еще не доходя до Шпалерной, я увидел старую даму, лет за 70, видимо, из очень хорошего общества, которая еле двигалась на своих подагрических ножках; в руках она держала какую-то зеленую бумажку. Встретившимся знакомым она громко жаловалась, что ей предложено уехать куда-то в Башкирию в течение 24 часов. Все улицы, прилегающие к Шпалерной, были заполнены такими же пожилыми людьми. С перепуганными лицами, с прекрасными манерами, нагруженные вещами. Район Литейного – район аристократических особняков – и многие уцелевшие хозяева этих особняков ютились в дворницких и подвалах своих бывших домов. Теперь всем им надо было уезжать. Куда? Зачем? Неизвестно. Но вот я дошел до Шпалерной, с трудом протиснулся в приемную… Боже, что я здесь увидел! Большой зал, битком набитый людьми. Такого отчаяния, такого ужаса я еще никогда не видел. Порядок был такой. Человека арестовывали. Через 2 дня отпускали, предписав явиться в НКВД с паспортом, паспорт отбирали и вместо него давали предписание – в 24 часа выехать в определенную местность. (Ту самую зеленую бумажку, которую я видел в руках старой дамы.) В приемной было очень много бывших офицеров. Эти держались намеренно бодро, даже шутили друг с другом, но и у них на лицах я увидел ужас и безнадежность… Высылка производилась по следующему принципу: брали старую справочную книгу “Весь Петербург” и тех, кто уцелел, высылали. Высылали также по доносам. Высылали всех “бывших”: бывших дворян, бывших аристократов, бывших офицеров, бывших купцов, бывших лавочников, бывших торговцев…» [324]

В меньших масштабах такая же высылка «бывших» производилась и в Москве. Позднее в западной печати можно было встретить сообщения о высылке нескольких сотен семей или, напротив, о том, что в 1935 г. из Ленинграда была выслана чуть ли не четверть населения. Это неверно. Хотя точные данные отсутствуют, можно предположить, что из Ленинграда было выслано несколько десятков тысяч, а из Москвы – несколько тысяч человек. Конечно, это была ничем не оправданная и жестокая репрессивная акция.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РЕПРЕССИЙ 1935 – 1936 гг.

На протяжении 1935-го и первой половины 1936 гг. экономическое положение в стране стало улучшаться. В городах была отменена карточная система. Однако политическое напряжение в стране и в партии непрерывно росло. По всем партийным организациям в эти месяцы проходила кампания «покаяний» и «признаний ошибок».

«Большие, многолюдные залы и аудитории, – писала в своих воспоминаниях Е. С. Гинзбург, – превратились в исповедальни. Несмотря на то что отпущения грехов давались очень туго (наоборот, чаще всего покаянные выступления признавались “недостаточными”), все же поток “раскаяний” ширился с каждым днем. На любом собрании было свое дежурное блюдо. Каялись в неправильном понимании теории “перманентной революции” и в воздержании при голосовании оппозиционной платформы в 1923 году. В “отрыжке” великодержавного шовинизма и в недооценке второго пятилетнего плана. В знакомстве с какими-то грешниками и в увлечении театром Мейерхольда…» [325]

Постепенно ужесточалось советское законодательство. 30 марта 1935 г. был принят Закон о наказании членов семей изменников Родины. Всех ближайших родственников изменников Родины должны были высылать в отдаленные районы страны, даже если они никакого отношения к совершенному преступлению не имели. Система заложничества становилась, таким образом, частью советского законодательства. Хотя в Указе ЦИК СССР говорилось об «изменниках, бежавших за границу», в последующие годы уже не существовало никакого различия между понятиями «изменник» и «враг народа». 7 апреля 1935 г. ЦИК СССР принял указ, разрешающий привлекать к уголовной ответственности детей с 12-летнего возраста. При этом, по смыслу указа, на них могли распространяться все предусмотренные Уголовным кодексом наказания вплоть до смертной казни.

«Выборочные» репрессии не прекращались на протяжении всего 1935 г. и первой половины 1936 г. В каждой области и республике оказались в тюрьме несколько десятков человек как из числа бывших оппозиционеров, так и коммунистов, никогда не примыкавших ни к каким оппозициям. Одновременно сотни членов партии сурово наказывали «за связь с враждебными элементами» или «недостаток бдительности». Начавшаяся еще в 1933 г. «чистка» партии была продолжена не до конца 1934 г., как предполагалось, а до конца 1935 г. Фактически до середины 1936 г. прием в партию был закрыт. Однако большинство бывших руководителей и активных участников «правой» и «левой» оппозиции продолжали оставаться до осени 1936 г. на свободе; они по-прежнему занимали ответственные посты в наркоматах, органах печати, учебных заведениях. Н. Бухарин редактировал «Известия» и даже выезжал за границу для переговоров о покупке для Института Маркса – Энгельса – Ленина части архива германской социал-демократии. Г. Пятаков напряженно работал в качестве первого заместителя наркома тяжелой промышленности. Статьи К. Радека почти еженедельно появлялись на страницах центральной печати.

Репрессии почти не затронули высшие партийные и государственные круги. Однако были арестованы некоторые работники среднего звена (член бюро Дальневосточного крайкома партии П. И. Шабалкин, один из руководителей Управления Волго-Дона В. В. Дьяков и др.).

В 1935 г. был арестован видный историк партии, директор Библиотеки имени Ленина В. И. Невский, в прошлом один из руководителей Военной организации при ЦК РСДРП. Он был крупным идеологическим работником партии и при этом сохранял определенную самостоятельность. По свидетельству М. А. Солнцевой, Невского арестовали после того, как он запретил изъять из фондов библиотеки значительную часть «неугодной» политической литературы и не подчинился даже тогда, когда явившиеся к нему работники НКВД предъявили ему письменное распоряжение Сталина. «Я не сторож, – заявил Невский. – Партия поручила мне хранить все это».

Тогда же, в 1935 г., погиб В. В. Ломинадзе, секретарь Магнитогорского горкома партии. В этот период Сталин ввел в практику такой обычай: членам Политбюро и некоторым видным партийным работникам рассылали копии протоколов допросов, проводимых в НКВД. Эти протоколы направляли часто и тем, чьи фамилии упоминались во время допросов. Так, например, Ломинадзе получил копию допроса Л. Каменева, на котором тот дал показания о своем разговоре с Ломинадзе летом, во время отдыха. На большом приеме в Кремле в честь металлургов Сталин прошел мимо Ломинадзе, не поздоровавшись, хотя именно Ломинадзе возглавлял большую группу магнитогорцев. После возвращения домой Ломинадзе получил распоряжение немедленно прибыть в Челябинск. По дороге в автомашине он попытался застрелиться и умер в одной из челябинских больниц.

Из членов ЦК ВКП(б) пострадал, по-видимому, только секретарь ЦИК СССР Авель Енукидзе, который был исключен из ЦК и из партии, но не был тогда еще арестован. Авель Енукидзе считался, и не без оснований, одним из немногих личных друзей Сталина. Их дружба возникла еще в начале века – в годы совместной работы в Закавказье. Тем не менее А. Енукидзе обвинили в потере бдительности и моральном разложении. Поводом для таких обвинений послужило то, что в аппарате ЦИК СССР были «обнаружены» некоторые бывшие дворяне, меньшевики и эсеры. Так, например, юрисконсультом ЦИК работал бывший меньшевик Э. Э. Понтович. Однако все эти работники были в прошлом активными участниками русского революционного движения и теперь честно работали в аппарате ЦИК, подчиняясь директивам ЦК ВКП(б). Бывших дворян, меньшевиков или эсеров можно было встретить тогда и в аппарате Прокуратуры СССР, в Госплане да и в самом НКВД. Для Сталина это никогда не было секретом. Подлинной причиной опалы и отстранения Енукидзе было его возмущение фальсификаторской книгой Л. Берии «Из истории большевистских организаций в Закавказье», где Сталину приписывались несуществующие заслуги, в том числе и те, которые в действительности принадлежали А. Енукидзе. На заседании пленума ЦК Сталин молчал, делая вид, что он не хочет вмешиваться в это дело. Молчал, впрочем, и Енукидзе, он не стал выступать ни с покаяниями, ни с возражениями. Только тогда, когда на пленуме зачитывали подробные и явно ложные показания арестованных работников аппарата ЦИК СССР, Енукидзе выкрикнул со своего места: «Будь у меня власть Ягоды, я бы мог зачитать здесь и еще более нелепые показания!» После пленума ЦК «проработка» Енукидзе продолжалась несколько недель по всем партийным организациям.

Значительно усложнилось в 1935 г. положение А. М. Горького. Вскоре после убийства Кирова было принято постановление об усилении охраны «вождей» и членов правительства. Это постановление позволяло также усилить контроль за деятельностью членов правительства со стороны НКВД [326] . Горький был включен в список «вождей». Утром 3 декабря он обнаружил неожиданно для себя, что для его охраны выделено чуть ли не целое подразделение войск НКВД. Это лишило А. М. Горького свободы передвижения, так как все свои поездки он должен был теперь согласовывать не только с врачами, но и с начальником охраны. И. С. Шкапа, давний сотрудник Горького, посетивший его в сентябре 1935 г., писал в своих воспоминаниях:

«В пятницу 20 сентября я снова был в кабинете Горького. Он слушал мой доклад о вторичном посещении Краматорки… В соседней комнате зазвонил телефон. Крючков (секретарь Горького) ушел на несколько минут. Мы остались вдвоем. Вдруг, наклонившись ко мне, Горький сказал:

– Что происходит, мой друг? Неужели головотяпство нельзя выкорчевать?

Не получая ответа, он продолжал:

– Устал я очень… Сколько раз хотелось побывать в деревне, даже пожить, как в былые времена. Не удается. Словно забором окружили, не перешагнуть!

Слова о деревне были ответом на мои неоднократные советы провести два-три дня среди колхозников, но я молчал, ибо знал, что в своих выездах за пределы Москвы – Горок – Крыма Горький ограничен…

Вдруг я услышал:

– Окружили… Обложили… ни взад, ни вперед, непривычно сие!» [327]

Уже в начале 30-х гг. попасть на прием к Горькому было очень трудно.

Но в 1935 – 1936 гг. охрана и секретари писателя вообще перестали пускать к нему «нежелательных лиц». Однажды старик М. Пришвин, крупнейший русский писатель, избегавший, однако, политических тем, пришел к Горькому, но его задержал секретарь последнего Крючков, которого многие считали агентом Г. Ягоды. Пришвин просто оттолкнул Крючкова и прошел в кабинет Горького. Услышав о поведении своего секретаря, Горький конфузливо произнес: «Разве вы не знаете, что я нахожусь под домашним арестом?»

Однажды Н. И. Бухарин, часто заходивший к Горькому, был остановлен наружной охраной. У Бухарина не было с собой удостоверения кандидата в члены ЦК, и он не позаботился заранее позвонить Горькому с просьбой заказать пропуск. Склонный ко всякого рода шутливым проделкам, Бухарин обошел дом сзади и просто перелез через высокий забор. Но и здесь был задержан двумя охранниками. На шум вышел Крючков и, узнав Бухарина, велел пропустить его. Вряд ли Бухарину и Горькому этот эпизод доставил повод для шуток.

Рост политического напряжения в стране был, однако, заметен далеко не всем, многие руководители партии, члены ЦК, секретари обкомов, народные комиссары, высшие военные руководители не чувствовали опасности. Сталин умел скрывать свои планы.

В экономике после всех трагедий минувших лет положение стало улучшаться. Развивалась промышленность. Прирост валовой продукции в 1934 г. составил 19%, в 1935 г. – 23%, а в 1936 г. – 29%. Большинство народных комиссаров и секретарей обкомов наградили в 1935 – 1937 гг. орденом Ленина, тогда это была не только высшая, но и редкая награда; в 1936 г. награжденных орденом Ленина было не более 200 – 300 человек. В армии было введено звание маршала, его получили не только К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный, но и М. Н. Тухачевский, А. И. Егоров и В. К. Блюхер.

После нескольких лет застоя начало увеличиваться и сельскохозяйственное производство; по сравнению с 1933 г. в 1935 г. деревня дала на 20% больше продукции, и этот рост продолжался. Вслед за отменой карточной системы была разрешена продажа сельскохозяйственной продукции на колхозных рынках. Это увеличивало материальную заинтересованность колхозников в развитии производства, ибо система государственных заготовок из-за очень низких заготовительных цен не создавала подобных стимулов. Острый продовольственный кризис начала 30-х гг., казалось, остался позади. Именно в это время Сталин произнес на одном из приемов знаменитую фразу: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Жить стало, действительно, немного лучше как в городах, так и в деревне. При этом все хозяйственные успехи советская пропаганда приписывала «мудрому руководству» Сталина, культ личности которого непрерывно возрастал. Это было, конечно, не только результатом стихийного энтузиазма масс. Сам Сталин поддерживал и поощрял неумеренные восхваления в свой адрес. Усердно раздували культ Сталина и приближенные к нему Молотов, Каганович, Ворошилов.

Об обстановке в Советском Союзе можно судить по многим обстоятельствам, связанным с поездкой по нашей стране летом 1936 г. крупнейшего французского писателя Андре Жида. Еще в начале 30-х гг. 60-летний писатель объявил себя врагом капитализма и стал выражать открытые симпатии Советскому Союзу и лично Сталину. Его пригласили в СССР, где были изданы в срочном порядке некоторые из книг Андре Жида. Принимали гостя роскошно, организатором приема был М. Кольцов. Повсюду устраивали богатые банкеты, столы ломились от напитков и закусок. Андре Жид протестовал, но его протесты оставляли без внимания. Своим друзьям он говорил: «У меня ужас перед этими пиршествами. Мне они очень не нравятся. Они не только абсурдны – они аморальны». В своей поездке Андре Жид должен был следовать по заранее определенному маршруту. Он часто выступал, однако все его речи подвергались строгой цензуре. Так, например, из речи, которую Андре Жид готовился прочесть в Ленинграде, был удален следующий «крамольный» абзац:

«После торжества революции искусство всегда в опасности, так как оно может стать ортодоксальным. Триумф революции прежде всего должен дать искусству свободу. Если оно не будет иметь полной свободы, оно потеряет всякую значимость и ценность. А так как аплодисменты большинства означают успех, то награды и слава будут уделом лишь тех произведений, которые читатель может понять с первого раза. Меня часто беспокоит мысль, не чахнут ли в неизвестности где-ни будь в СССР новые Китс, Бодлер или Рэмбо, которых не слышат из-за их силы и своеобразия».

Когда Андре Жид был в Москве, здесь умер А. М. Горький. Андре Жид стоял во время похорон на трибуне мавзолея рядом со Сталиным, Молотовым и Микояном. Но ему не разрешили встретиться с Бухариным, хотя последний был еще главным редактором «Известий». Во время путешествия по Грузии Андре Жид решил послать из Гори приветственную телеграмму Сталину. Он написал на бланке: «Проезжая через Гори во время моего чудесного путешествия, я захотел послать Вам…» Но переводчица, сопровождавшая писателя, сказала ему, что нельзя писать просто «Вам», когда идет речь о Сталине, а нужно добавить «великому вождю трудящихся» или что-то в этом роде. Андре Жид отказался изменить текст телеграммы, и тогда переводчица отказалась ее отправить.

Конечно, существовала негласная договоренность о том, что Андре Жид напишет книгу о «стране победившего социализма». Книга вышла в ноябре 1936 г. в Париже. В ней было много похвал в адрес нашей страны и ее руководителей, однако была и вполне справедливая критика. «Не думаю, – писал Андре Жид, – что в какой-либо другой стране мысль менее свободна, более терроризирована, более порабощена.

…В СССР каждый знает раз и навсегда и заранее, что по любому поводу может быть только одно мнение». Осудил Андре Жид и культ личности Сталина: «Его портрет повсюду, его имя на устах у всех. Славословия ему в любой речи. Это результат поклонения, любви или страха?» [328]

Разумеется, книга Андре Жида подверглась оскорбительным нападкам в советской прессе. Ее называли не иначе как «злобным антисоветским памфлетом», «троцкистской бранью», хотя большая часть содержащейся в книге критики совершенно справедлива, а вероятно, даже недостаточна. Злобной критике советская пресса подвергла и самого Андре Жида. Если в 1935 – 1936 гг. в СССР было начато издание его собрания сочинений в переводе на русский язык, то теперь на все его книги был наложен строгий запрет. Я вряд ли ошибусь, если скажу, что с тех пор в СССР в переводе на русский язык не издавалось ни одной новой книги этого знаменитого французского писателя, которому после войны была присуждена Нобелевская премия по литературе. Резко критиковали Андре Жида и такие его коллеги, как Р. Роллан, Л. Фейхтвангер и И. Эренбург. На следующий год Фейхтвангер «исправил» ошибки Андре Жида. Он также совершил путешествие по СССР и написал книгу «Москва, 1937», о которой мы еще будем говорить ниже.

ПЕРВЫЙ «ОТКРЫТЫЙ» СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС НАД БЫВШИМИ ЛИДЕРАМИ ОППОЗИЦИИ

19 августа 1936 г. в Москве в Октябрьском зале Дома Союзов начался первый чудовищный спектакль – так называемый «открытый судебный процесс» над лидерами оппозиции. На скамье подсудимых, главным образом, бывшие лидеры «новой» оппозиции – Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. Н. Смирнов, И. П. Бакаев, В. А. Тер-Ваганян, С. Мрачковский и другие, причем многие из них уже второй раз за два года оказались на этой скамье. Всего в группе обвиняемых было 6 человек, их в обвинительном заключении назвали «троцкистско-зиновьевским террористическим центром».

Во время «судебного разбирательства», проходившего до 24 августа, обвиняемые уже не «отпирались». «Мой ущербный большевизм, – заявил Зиновьев, – превратился в антибольшевизм, а благодаря троцкизму я дошел до фашизма… Мы заняли место меньшевиков, эсеров и белогвардейцев, которые не могли открыто выступать в нашей стране».

Каменев, в свою очередь, говорил: «Случайно ли, что рядом со мной и Зиновьевым… сидят эмиссары зарубежных секретных политических ведомств, люди с фальшивыми паспортами, с сомнительными биографиями и несомненными связями с Гитлером, с гестапо? Нет! Это не случайно!» [329] Обвиняемые «охотно» рассказывали и о своей роли в убийстве Кирова и о планах убийства Сталина, Молотова, Кагановича, Чубаря, Косиора, Эйхе. По словам Зиновьева, убийство Сталина планировалось осуществить во время VII конгресса Коминтерна, то есть в 1935 г. Этот акт, как они якобы надеялись, не только должен был вызвать замешательство в партии, но и привести к мощному движению за возвращение к власти Троцкого, Каменева и Зиновьева.

Лишь один И. Н. Смирнов, объявленный на процессе руководителем троцкистского подполья, пытался отвергнуть большую часть предъявленных ему обвинений. Однако он был «уличен» показаниями других подсудимых.

Процесс считался открытым. Но в зале присутствовали лишь несколько десятков заранее отобранных «представителей общественности». Остальными «зрителями» были сами работники НКВД. Были нарушены и другие элементарные нормы судопроизводства. Никаких вещественных улик или документов прокурор СССР А. Я. Вышинский не предъявлял, а коллегия Верховного суда, возглавляемая В. В. Ульрихом, их и не требовала. Все обвинение было построено на показаниях и признаниях самих обвиняемых. В судебных заседаниях не участвовали защитники: предложения нескольких зарубежных адвокатов взять на себя защиту обвиняемых были отвергнуты. Показания обвиняемых были однообразны: перечисление различных преступлений или, еще чаще, планов преступлений, которые подготавливали «центр» и его «филиалы».

Г. Зиновьев, Л. Каменев и другие обвиняемые теперь реабилитированы, и нет необходимости подробно говорить о том, что процесс был фальсифицирован. Однако в 1936 г. доверие партии и большинства народа к Сталину, НКВД и к советскому суду было еще велико. Сомнения возникали у немногих, и мало кто решался высказать их даже среди своих близких друзей.

Судебный процесс 19 – 24 августа и смертный приговор всем обвиняемым вызвали новую волну репрессий, прокатившуюся по всей стране. В первую очередь арестовывали бывших членов «левых» оппозиций. Газеты были полны сообщений о «разоблачении» замаскированных троцкистов, большинство из которых и не собирались утаивать свое прошлое. «Скрытый троцкист», «Покровитель троцкистов», «Троцкисты на идеологическом фронте», «Троцкистская диверсия в науке», «Троцкистский салон писательницы Серебряковой», «Следы троцкизма в Наркомземе Узбекистана» – статьи с такими заголовками печатались в ту пору повсюду.

Некоторые из обвиняемых по делу «троцкистско-зиновьевского центра» к показаниям на предварительном следствии неожиданно стали добавлять новые – о своих преступных связях с Бухариным, Рыковым, Радеком, Пятаковым, Сокольниковым, Серебряковым, Углановым, Шляпниковым и другими еще не арестованными бывшими оппозиционерами различных направлений. В связи с этим в газетах 21 августа 1936 г. опубликовали распоряжение А. Я. Вышинского о проведении следствия по делу о причастности указанных выше лиц к контрреволюционному заговору. На предприятиях и в учреждениях состоялись митинги, требовали «до конца расследовать связи Бухарина, Рыкова, Томского и других с презренными террористами». Не дожидаясь такого расследования, М. П. Томский покончил жизнь самоубийством. По свидетельству сына Томского Юрия (единственного оставшегося в живых члена этой семьи), его отец застрелился сразу же после неожиданного визита Сталина. Последний пришел в квартиру Томского в Кремле с бутылкой вина в руках и заперся с ним в кабинете. Потом раздался громкий крик – это М. П. Томский кричал на Сталина, обзывая его нецензурными словами. Распахнув дверь кабинета, Томский потребовал, чтобы Сталин убирался вон. Сталин ушел в крайнем раздражении, а через несколько минут в кабинете раздался выстрел. В эти же дни хотел застрелиться и А. И. Рыков. Однако домочадцы буквально вырвали из его рук револьвер, о чем позднее очень жалели.

Что касается Бухарина, то он находился во второй половине августа в горах Памира, где проводил отпуск. Он ничего не знал о начале судебного процесса. Только спустившись с гор во Фрунзе, Бухарин узнал о событиях в Москве. Бухарин был потрясен: он не ожидал от Сталина подобного поворота. Но при всей своей относительной наивности Бухарин понимал, что его имя, а также имена Томского и Рыкова произносились на московском процессе неслучайно. Особенно поразило Бухарина самоубийство Томского. Бухарин думал, что его арестуют во Фрунзе. Этого не случилось. Тогда, бросив здесь весь свой багаж, он купил билет на ближайший самолет в Москву, предварительно отправив телеграмму Сталину с просьбой отложить исполнение приговора, чтобы устроить ему очную ставку с обвиняемыми. Но и в Москве Бухарина ждали на аэродроме не чекисты, а персональная машина, где, кроме шофера, сидела взволнованная молодая жена Бухарина А. М. Ларина. Сталина не было в Москве. После расстрела Зиновьева, Каменева, Евдокимова и других Сталин, выслушав с удовольствием рассказ чекистов, приводивших приговор в исполнение, уехал отдохнуть в Сочи. Несколько дней Бухарин не выходил из дома и ни с кем не встречался.

10 сентября в газетах было опубликовано сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия по поводу сделанных на только что закончившемся процессе некоторыми обвиняемыми указаний о причастности к их «контрреволюционной деятельности» Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова. «Следствием не установлено, – говорилось в сообщении, – юридических данных для привлечения Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело производством прекращено».

В сообщении Прокуратуры не упоминались, однако, имена Радека, Серебрякова и других «левых». Смертельно напуганный этим обстоятельством, Радек пришел на следующий день к Бухарину. «Попроси Сталина о том, чтобы мое дело прошло через его руки, а не через руки Ягоды. Напомни Сталину о Блюмкине», – умолял Радек, полагавший, что Бухарин может чем-то ему помочь. Через несколько дней Бухарин узнал об аресте Радека. Были арестованы также Сокольников, Серебряков, Пятаков и многие другие видные деятели партии. Бухарин написал письмо Сталину, но не получил ответа.

ПАДЕНИЕ ЯГОДЫ И ВЫДВИЖЕНИЕ ЕЖОВА

25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов направили из Сочи телеграмму, адресованную Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро. В телеграмме говорилось:

«Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ ОПОЗДАЛО В ЭТОМ ДЕЛЕ НА 4 ГОДА. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД».

Уже на следующий день Ягода был снят с поста наркома внутренних дел и назначен наркомом связи. Центральные газеты вышли в тот день с большими портретами двух новых наркомов – Ежова Н. И., назначенного новым руководителем советских карательных органов, и Ягоды. Возглавлял наркомат связи Ягода недолго: в начале 1937 г. его арестовали (мы еще будем говорить о его судьбе).

Н. И. Ежов неслучайно оказался на посту наркома внутренних дел. Этот человек, которому суждено было сыграть одну из коротких, но страшных ролей в истории нашей страны, сравнительно быстро выдвинулся в число фаворитов Сталина. Говоря о выдвижении Н. И. Ежова, Р. Конквест в своей книге «Большой террор» писал о нем как об «испытанном и безжалостном исполнителе».

Полемизируя с Конквестом, старый член партии, литератор и бывший секретарь А. В. Луначарского И. А. Сац, хорошо знавший закулисную сторону многих событий 30-х гг., свидетельствовал в своих воспоминаниях:

«Еще до этих [высоких] назначений Ежов ведал в ЦК отделом партийных кадров. Однако, по отзывам хорошо знавших его людей, он вовсе не был тогда, в рядах среднего звена партийной иерархии и еще раньше на более низких звеньях, “безжалостным исполнителем”. Работая в провинции, он производил впечатление человека нервного, но доброжелательного, внимательного, лишенного чванства и бюрократизма. Может быть, это была маска. Однако, вернее всего, палачом сделала его сталинская система и влияние самого Сталина. Во всяком случае, дальнейшая роль, поведение и судьба Ежова были неожиданностью для многих, кто знал его до НКВД» [330] .

Примерно то же самое писала о Ежове в своих «Воспоминаниях» и Надежда Яковлевна Мандельштам, которая познакомилась с Ежовым, Косиором, Подвойским на государственной даче в Сухуми, куда Осипа и Надежду Мандельштам пригласил в 1930 г. Н. Лакоба, кавказский большевик, председатель ЦИК Абхазии.

«Сухумский Ежов, – писала в своих воспоминаниях Н. Я. Мандельштам, – был скромным и довольно приятным человеком. Он еще не свыкся с машиной и потому еще не считал ее своей исключительной привилегией, на которую не смеет претендовать обыкновенный человек. Мы иногда просили, чтобы он нас подвез до города, и он никогда не отказывал… В день смерти Маяковского мы гуляли по саду с надменным и изящным грузином, специалистом по радио. В столовой собрались отдыхающие, чтобы повеселиться. Наш спутник сказал: “Грузинские наркомы не стали бы танцевать в день смерти грузинского национального поэта”. О. М. кивнул мне: “Пойди, скажи Ежову…” Я вошла в столовую и передала слова грузина разгоряченному весельем Ежову. Танцы прекратились…»

И действительно, Ежов вовсе не был какой-то демонической личностью. Выходец из бедной рабочей семьи, он рано осиротел и воспитывался с 12 лет в семье А. Шляпникова. В партию большевиков Ежов вступил в 1917 г. Он не отличался в молодости ни коварством, ни злобностью, ни какими-либо другими заметными пороками, столь характерными, например, для молодого Берии. Те, кто знал Ежова еще по комсомольской, по партийной работе в одной из областей Казахстана или по краткой работе в Наркомате земледелия, говорили мне, что Ежов был тогда самым обыкновенным, отнюдь не жестоким и даже неплохим человеком. Но с первой же встречи со Сталиным, которая произошла, по-видимому, во время поездки Сталина в Сибирь в 1928 г., Ежов подпал под его полное, безраздельное, почти гипнотическое влияние. Сталин это заметил и стал быстро продвигать Ежова в системе партийно-государственной иерархии. В 1929 г. Ежов был назначен заместителем наркома земледелия СССР, однако на XVI съезде ВКП(б) присутствовал лишь в качестве делегата с совещательным голосом. В 1930 г. Ежов стал заведующим распредотделом и отделом кадров ЦК. Не будучи даже членом ЦК, он приобрел в партийном аппарате огромное влияние, так как руководимый им отдел определял многие важные назначения и перемещения.

После XVII съезда партии, на котором Ежов впервые был избран членом ЦК, его карьера пошла вверх еще стремительней: член оргбюро ЦК, заведующий промышленным отделом ЦК и заместитель председателя КПК. Неизвестно, за какие заслуги перед международным рабочим движением Ежов был избран и членом Исполкома Коминтерна. В 1935 г. он уже один из секретарей ЦК ВКП(б) и председатель КПК. В 1935 – 1936 гг. Сталин поручил Ежову контроль за деятельностью НКВД, что очень не понравилось Г. Ягоде. Ежов не только осуществлял общий контроль, но и активно участвовал в подготовке судебного процесса над Зиновьевым и Каменевым, присутствовал на допросах, отдавал распоряжения ответственным работникам НКВД.

Как пишет в своей книге А. Орлов, «Ягода очень болезненно воспринимал вмешательство Ежова в дела НКВД и следил за каждым его шагом, надеясь его на чем-либо подловить и, дискредитировав в глазах Сталина, избавиться от его опеки… По существу, на карту была поставлена карьера Ягоды. Он знал, что члены Политбюро ненавидят и боятся его. Это под их влиянием в 1931 году Сталин направил в “органы” члена ЦК Акулова, который должен был стать во главе ОГПУ. Правда, Ягоде вскоре удалось добиться дискредитации Акулова и убедить Сталина убрать его из “органов”. Но Ежов-то был действительно сталинским фаворитом и поэтому представлял несравненно большую опасность» [331] .

Далее А. Орлов выдвигает версию, не лишенную оснований: «Осуществляя контроль за подготовкой процесса, направленного против Зиновьева и Каменева, Ежов, по-видимому, уже знал, что через несколько месяцев Сталин назначит его наркомом внутренних дел. Только этим можно объяснить необычный интерес, который он проявлял к методам оперативной работы НКВД и к чисто технической стороне обработки заключенных. Он любил появляться ночью в обществе Молчанова или Агранова в следственных кабинетах и наблюдать, как следователи вынуждают арестованных давать показания. Когда его информировали, что такой-то и такой-то, до сих пор казавшийся несгибаемым, поддался, Ежов всегда хотел знать подробности и жадно выспрашивал, что именно, по мнению следователя, сломило сопротивление обвиняемого» [332] .

После назначения Ежова наркомом произошли изменения в аппарате НКВД. Вместе с Ягодой оттуда были удалены, а позднее арестованы многие его заместители и ведущие работники, а также начальники областных управлений. Вероятно, не менее десяти-пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством. Ежов привел с собой для работы в «органах» несколько сотен новых людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена. Однако многие, выпестованные Ягодой сотрудники, остались на своих местах. Ежов и «его люди» плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Заковский, С. Реденс, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие.

С приходом Ежова аппарат органов НКВД был значительно расширен. Однако осенью 1936 г. поток репрессий стал ослабевать. Это происходило в первую очередь из-за массовых кадровых перемещений в органах безопасности и перестройки их работы. Разгулу террора мешало, вероятно, и то обстоятельство, что именно в эти месяцы по всей стране шло обсуждение проекта новой Конституции, которая на бумаге гарантировала всем гражданам нашей страны неприкосновенность личности и многие другие демократические права. Неудивительно, что смещение Ягоды и назначение Ежова не были восприняты в стране как предвестие усиления террора. Многие из тех, кто опасался ареста, стали вести себя более спокойно, некоторые жертвы террора 1934 – 1936 гг., оставшиеся в живых, надеялись на улучшение своей участи. Но их надеждам не суждено было сбыться. В новом 1937 г. на партию и на всех граждан нашей страны репрессии и террор обрушились в невиданных ранее масштабах. Понятие «37-й год» до сих пор является не столько календарной датой, сколько синонимом жестокого массового террора.

СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ «ПАРАЛЛЕЛЬНОГО ЦЕНТРА»

1937 г. начался новым большим политическим процессом-спектаклем. На этот раз перед военной коллегией Верховного суда СССР предстали Г. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Я. А. Лившиц, Н. И. Муралов, Я. Н. Дробнис, М. С. Богуславский и другие – всего 17 человек. В большинстве подсудимые были известными деятелями партии, активными участниками революции и Гражданской войны. Почти все принадлежали в 1924 – 1928 гг. к «объединенной» оппозиции, но затем публично заявили о своем разрыве с Троцким и были восстановлены в партии. Перед арестом осенью 1936 г. эти люди занимали, как правило, важные посты в хозяйственном и партийном аппаратах, в органах печати и др. Теперь все они были обвинены в принадлежности к так называемому «параллельному центру», в подготовке террористических актов, в шпионаже, в стремлении добиться поражения СССР в войне с фашистской Германией, в вынашивании планов расчленения СССР и восстановления капитализма.

Процесс «параллельного центра» проходил уже с соблюдением некоторых юридических норм, которыми пренебрегали на предыдущем судилище. Так, обвиняемым выделили защитников, которые, впрочем, даже и не пытались защищать их от несправедливых и необоснованных обвинений. Убедившись в безотказности «следственной» машины, Сталин разрешил пригласить на процесс большое число иностранных корреспондентов и некоторых дипломатов. Но и теперь никаких документов или вещественных улик обвинение не представило. Как только А. Вышинский объявлял о предстоящем предъявлении суду документов «н-ской разведки», открытое заседание суда немедленно прекращалось и назначалось закрытое. Единственным доказательством и теперь оставались показания обвиняемых.

Естественно возникал вопрос, что побудило обвиняемых, которые, по данным следствия, давно уже потеряли стыд и совесть, превратились в убийц и диверсантов и не могли надеяться на снисхождение, что заставляло их «чистосердечно» признаваться в своих преступлениях? К тому же все обвиняемые делали оговорку, что их не подвергали пыткам или давлению. Однако чтобы предупредить появление каких-либо сомнений, Вышинский почти каждому из этих «убийц, вредителей, предателей и шпионов» задавал вопрос о мотивах их чистосердечных признаний. Приведем лишь один типичный диалог между Вышинским и Мураловым, обвиненным в организации вредительства и террористических актов в Сибири.

«Вышинский. Меня интересует, почему вы решили дать правдивые показания? Изучая следственное производство, я вижу, что на протяжении ряда допросов вы отрицали свою подпольную работу… Изложите мотивы, по которым вы решили все выложить на стол…

Муралов. По-моему, тут три причины, которые меня сдерживали и заставляли все отрицать… Начну с моего характера. Я очень горячий, обидчивый человек. Когда меня посадили, я обиделся, озлобился. Вторая причина – моя привязанность к Троцкому. Третий момент – вы знаете, во всяком деле есть перегибы. И я думал, если я и дальше останусь троцкистом, то я могу стать знаменем контрреволюции. Это меня страшно испугало. В то время как на моих глазах росли кадры, промышленность, народное хозяйство… Я не слепец. И я сказал себе, что надо подчиниться интересам того государства, за которое я активно сражался в трех революциях… Как же я останусь и буду усугублять это дело? Мое имя будет знаменем для тех, кто еще есть в рядах контрреволюции. Для меня это было решающее, и я сказал: ладно, иду и показываю всю правду…» [333]

Фальшивый характер подобного рода «признаний» бросается в глаза.

Во время этого процесса уже вполне отчетливо прозвучали (или, вернее, были вложены в уста подсудимых) слова о «шпионско-террористической деятельности Бухарина и Рыкова». «Я признаю за собой еще одну вину, – заявил, например, в своем последнем слове 29 января 1937 г. К. Радек. – Я, уже признав свою вину и раскрыв организацию, упорно отказывался давать показания о Бухарине. Я знал: положение Бухарина такое же безнадежное, как и мое, потому что вина у нас если не юридически, то по существу была та же самая. Но мы с ним близкие приятели, а интеллектуальная дружба сильнее, чем другие дружбы. Я знал, что Бухарин находится в том же состоянии потрясения, что и я, и я был убежден, что он даст честные показания Советской власти. Я поэтому не хотел приводить его связанного в Наркомвнудел. Я так же, как и в отношении других наших кадров, хотел, чтобы он мог сложить оружие. Это объясняет, почему только к концу, когда я увидел, что суд на носу, понял, что я не могу явиться в суд, скрыв существование другой террористической организации» [334] . Не только Радек, но и некоторые другие подсудимые подробно рассказывали суду о своих «контрреволюционных связях» с группой Бухарина – Рыкова.

Показания на процессе «параллельного центра» решали судьбу почти всех, кто прежде придерживался «правого» уклона. 17 января 1937 г. «Известия» вышли без подписи ее главного редактора – Н. И. Бухарина. Был снят со всех постов и А. И. Рыков. Многие решили поэтому, что Бухарин и Рыков уже арестованы. Но это было не так. Сталин не торопился с арестом Бухарина и Рыкова, хотя они всенародно были объявлены «врагами народа».

Еще осенью 1936 г., когда арестовали Радека, Пятакова и готовился процесс «параллельного центра», Бухарин ждал ареста и вместе с тем постоянно писал письма Сталину, на которые тот не отвечал. Однако Сталин вел с Бухариным и Рыковым гораздо более сложную игру, чем с Каменевым и Зиновьевым. По свидетельству жены Бухарина А. М. Лариной, 7 ноября 1936 г. Бухарин решил пойти с женой на праздник Октября. Конечно, он не поднялся на трибуну мавзолея, но по гостевому билету «Известий» прошел на соседние с мавзолеем трибуны. Сталин заметил Бухарина. Неожиданно Ларина увидела, что через густую толпу людей к Бухарину пробирается часовой. Она подумала, что часовой предложит Бухарину немедленно оставить Красную площадь. Но тот отдал честь Бухарину и сказал: «Товарищ Бухарин, товарищ Сталин просил передать, что вы не на месте стоите. Поднимитесь на мавзолей».

Однако после праздника в жизни Бухарина началась самая тяжелая полоса. Его не вызывали на Лубянку, но в Кремле одну за другой Бухарину устраивали очные ставки и с арестованными «левыми», и с членами так называемой «школы Бухарина», то есть его ближайшими учениками. За очной ставкой с Сокольниковым последовала очная ставка с Пятаковым, Радеком, с одним из любимых учеников Бухарина Ефимом Цетлиным. И все эти люди говорили о своих мнимых преступных связях с Бухариным, о существовании еще одного контрреволюционного и террористического центра, во главе которого якобы стояли Бухарин и Ягода. Так, например, Е. Цетлин сообщил, что Бухарин дал ему револьвер и поставил его на углу улицы Герцена, по которой должен был в этот день проехать Сталин. Однако машина Сталина проехала по другой улице и покушение не состоялось.

Кроме очных ставок, на квартиру Бухарина и Рыкова почти каждый день доставлялись копии протоколов «показаний» тех деятелей партии, которые были уже арестованы и от которых следователи НКВД постоянно получали все новые и новые сведения по поводу их «вредительской» и «террористической» деятельности. Имя Бухарина и Рыкова встречалось в этих показаниях очень часто. Такие же пачки протоколов получали и другие члены и кандидаты в члены ЦК ВКП(б).

В начале февраля 1937 г. в кремлевскую квартиру Бухарина пришли трое чекистов и вручили предписание о выселении его из Кремля. Николай Иванович растерялся. Его беспокоила судьба огромной домашней библиотеки и архива. Куда их перевозить? Вдруг раздался звонок по внутреннему кремлевскому телефону – «вертушке». Звонил Сталин.

«Ну как у тебя дела, Николай?» – как ни в чем не бывало спросил Сталин. Бухарин сказал, что к нему явились люди из комендатуры Кремля с предписанием о немедленном выселении. Не задавая других вопросов, Сталин громко сказал: «Гони ты их всех к черту!» Непрошеные гости, разумеется, немедленно удалились.

Уже с декабря 1936 г. Бухарин не выходил из своей квартиры, находясь как бы под добровольным домашним арестом. Состояние его было ужасно, посещали Бухарина и мысли о самоубийстве. Во время процесса «параллельного центра» Бухарин все время находился в таком страшном напряжении, что почти не спал.

Как известно, процесс в Доме Союзов закончился 30 января 1937 г. 13 человек были приговорены к расстрелу. Радек, Сокольников и Арнольд – к 10 годам заключения, Строилов – к 8 годам. Присутствовавшие в зале чекисты и представители общественности встретили этот приговор криками одобрения, как и толпа москвичей, собравшихся возле Дома Союзов. На следующий день руководимый Н. С. Хрущевым Московский горком партии созвал на Красной площади грандиозный митинг, на котором сотни тысяч рабочих и служащих московских предприятий одобрили «суровый, но справедливый» приговор.

ФЕВРАЛЬСКО-МАРТОВСКИЙ ПЛЕНУМ ЦК ВКП(б)

Вскоре после окончания процесса Радека – Пятакова было намечено провести пленум ЦК ВКП(б). В повестке дня этого пленума, заблаговременно разосланной членам ЦК, стояли два главных вопроса: 1. О Бухарине и Рыкове. 2. О подготовке партийных организаций к выборам в Верховный Совет СССР. Пленум ЦК открылся 25 февраля 1937 г. Сообщение о «преступной деятельности» Бухарина и Рыкова, а также о «шпионско-вредительской деятельности» некоего нового «контрреволюционного центра» сделал Н. Ежов. Обсуждение велось в резких и грубых тонах. Существует легенда, что некоторые члены ЦК защищали Бухарина и Рыкова, возражали против начавшихся массовых репрессий. Но этого не было. Никто не осуждал политику Сталина и НКВД, все обвиняли Бухарина и Рыкова, требовали привлечения их к ответственности, приводили многочисленные примеры плохой работы предприятий и учреждений из-за вредительства бывших оппозиционеров. Конечно, не все выступления на пленуме были одинаковы. Так, например, нарком легкой промышленности И. Е. Любимов пытался приуменьшить масштабы вредительства в его отрасли, что вызвало нападки на него со стороны И. Варейкиса. Нарком здравоохранения Г. Н. Каминский высказал не только сомнение в правомерности некоторых репрессий в Закавказье, но и политическое недоверие Л. Берии, фактическому наместнику Сталина в Грузии и Закавказье. П. Постышев усомнился в правомерности ареста одного из своих ближайших помощников, никогда не участвовавшего ни в какой оппозиции.

Обстановка на пленуме уже достаточно накалилась, когда слово для ответа было предоставлено Бухарину. Он отверг выдвинутые против него обвинения. Когда он сказал: «Я не Зиновьев и не Каменев и лгать на себя не стану», Молотов закричал с места: «Не будете признаваться, этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем – сознаетесь!» Бухарин зачитал их с Рыковым совместное заявление о том, что показания против них, данные подсудимыми на процессе Пятакова – Радека, являются клеветническими. Бухарин и Рыков обвинили НКВД в фабрикации ложных показаний и предложили создать комиссию по расследованию деятельности НКВД. «Вот мы тебя туда пошлем, ты и посмотришь!» – выкрикнул Сталин.

Для подготовки решения пленум создал комиссию в составе примерно 30 человек, прервав на два дня свою работу. Эти два дня Бухарин провел дома. У него уже не было никаких надежд. Он написал письмо «Будущему поколению руководителей партии». Это письмо он попросил жену выучить наизусть. «Ты молода, – сказал он, – и ты дождешься, когда во главе партии будут стоять другие люди». Несколько раз Бухарин проверял жену, а когда убедился, что она запомнила текст слово в слово, письмо сжег.

«Ухожу из жизни, – писал в этом письме Бухарин. – Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами Средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно.

Нет Дзержинского, постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми ее действиями, оправдывала жесткость к врагам, охраняла государство от всяческой контрреволюции. Поэтому органы ЧК заслужили особое доверие, особый почет, авторитет и уважение. В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД – это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя, – история не терпит свидетелей грязных дел!

Любого члена ЦК, любого члена партии эти “чудодейственные” органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно.

Грозовые тучи нависли над партией. Одна моя ни в чем не повинная голова потянет еще тысячи невиновных. Ведь нужно же создать организацию, “бухаринскую организацию”, в действительности не существующую не только теперь, когда вот уже седьмой год у меня нет и тени разногласий с партией, но и не существовавшую тогда, в годы “правой” оппозиции. О тайных организациях Рютина и Угланова мне ничего известно не было. Я свои взгляды излагал вместе с Рыковым и Томским открыто.

С восемнадцатилетнего возраста я в партии, и всегда целью моей жизни была борьба за интересы рабочего класса, за победу социализма. В эти дни газета со святым названием “Правда” печатает гнуснейшую ложь, что якобы я, Николай Бухарин, хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость. Это – ложь, адекватна которой по наглости, по безответственности перед народом была бы только такая: обнаружилось, что Николай Романов всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции.

Если в методах построения социализма я не раз ошибался, пусть потомки не судят меня строже, чем это делал Владимир Ильич. Мы шли к единой цели впервые, еще не проторенным путем. Другое было время, другие нравы. В “Правде” печатался дискуссионный листок, все спорили, искали пути, ссорились и мирились и шли дальше вперед вместе.

Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становится все грандиознее, разгорается, как пламя, и душит партию.

Ко всем членам партии обращаюсь!

В эти, быть может, последние дни моей жизни я уверен, что фильтр истории, рано или поздно, неизбежно смоет грязь с моей головы.

Никогда я не был предателем, за жизнь Ленина без колебания заплатил бы собственной. Любил Кирова, ничего не затевал против Сталина.

Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать мое письмо на пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии. Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!» [335]

Это письмо свидетельствует не только о личной трагедии Бухарина, но и о том, что он до самого конца не понимал страшного смысла происходящих событий. Бухарин защищает только себя, ни слова о Зиновьеве, Каменеве, Пятакове и других, уже уничтоженных Сталиным видных деятелях партии, оправдывает все прежние репрессии против «врагов партии», беспощадность и даже жестокость прежней ЧК. Пишет, что ничего не знал о существовании тайных организаций Рютина и Угланова, не подвергая сомнению существование этих контрреволюционных «тайных организаций». Бухарин пишет, что у него уже семь лет «нет и тени разногласий с партией» и что он «ничего не затевал против Сталина». Письмо Бухарина – это, конечно, не завещание умудренного опытом государственного деятеля, а крик отчаяния. И тем не менее это очень важный человеческий документ. Не следует забывать также, что Бухарин писал это письмо не только для «будущих руководителей», но и для молодой жены, которую мог бы испугать иной текст.

Комиссия, которой пленум поручил решить вопрос о Бухарине и Рыкове, заседала под председательством А. И. Микояна. В нее входили почти все высшие руководители партии, многие из которых в ближайшие два года сами пали жертвами репрессий. Голосовали поименно, в порядке алфавита. Один за другим поднимались члены ЦК – Андреев, Бубнов, Ворошилов, Каганович, Молотов – и произносили три слова: «Арестовать, судить, расстрелять!» Когда очередь дошла до Сталина, он сказал: «Передать дело в НКВД». Несколько человек затем повторили эти слова, которые, по существу, конечно, мало отличались от первых. Только Микоян как председатель комиссии не высказал своего мнения, и оно не записано в протоколе заседания.

Через два дня пленум возобновил работу. Бухарина и Рыкова вызвали на заседание, чтобы они выслушали решение. Они не сомневались в своей участи. Уходя из дома, Бухарин простился с отцом, поцеловал своего 9-месячного сына, упал со слезами на колени перед женой, прося у нее прощения за загубленную жизнь. Затем, овладев собой, поднялся и сказал: «Смотри, не обозлись, Анютка, в истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует! Воспитай сына большевиком, обязательно большевиком!»

Бухарин с семьей жил в Кремле. Выйдя из квартиры, он прошел в помещение, где заседал пленум. В раздевалке было пусто. Одновременно с Бухариным туда вошел и Рыков. Когда они сдавали свои пальто, их окружили восемь человек, арестовали и отправили на Лубянку; на квартирах у них работники НКВД провели обыск. Члены семей Бухарина и Рыкова еще не были арестованы, они были нужны следствию для шантажа и давления на арестованных.

Когда пленум заслушал решение комиссии о Бухарине и Рыкове, когда принималось постановление об их исключении из состава ЦК ВКП(б) и из партии, обоих уже подвергали в НКВД первому допросу.

Выступая на одном из заключительных заседаний февральско-мартовского пленума с большой речью, Сталин потребовал усилить борьбу с врагами народа, каким бы знаменем они ни прикрывались – троцкистским или бухаринским.

СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ «АНТИСОВЕТСКОГО ПРАВОТРОЦКИСТСКОГО БЛОКА»

Судебный процесс по делу «правотроцкистского блока» начался 2 марта 1938 г. Председателем Военной коллегии был все тот же В. В. Ульрих, государственным обвинителем – все тот же А. Я. Вышинский. Это был во многих отношениях очень важный процесс: он якобы раскрывал наиболее тайный и наиболее многочисленный из всех «антисоветских центров». Состав подсудимых был довольно пестрым. Кроме Бухарина, главного из обвиняемых, на скамье подсудимых сидел А. И. Рыков, многие годы возглавлявший СНК СССР. Здесь были недавние народные комиссары СССР: А. П. Розенгольц, М. А. Чернов, Г. Ф. Гринько, В. И. Иванов, а также Г. Г. Ягода, всего два года назад всесильный глава НКВД; крупнейший советский дипломат Н. Н. Крестинский; крупный деятель российского и международного рабочего движения X. Г. Раковский; руководители Узбекской ССР А. Икрамов и Ф. Ходжаев; секретарь Горького П. П. Крючков, видные врачи Д. Д. Плетнев, И. Н. Казаков и некоторые другие.

К обвинениям, предъявленным на процессах 1936 и 1937 гг. и теперь лишь повторенным (убийство Кирова, подготовка убийства Сталина и др.), подсудимым были добавлены обвинения в убийстве А. М. Горького, В. В. Куйбышева, В. Р. Менжинского, в покушении на Ленина еще в 1918 г., а также в стремлении отдать империалистам не только Украину, Белоруссию и Дальний Восток, но также Закавказье и Среднюю Азию.

На первом судебном заседании председательствующий Ульрих зачитал пространное обвинительное заключение и обратился к каждому из подсудимых с вопросом: «Признаете ли вы себя виновным?» Бухарин, Рыков, Ягода ответили: «Да, признаю». Когда очередь дошла до Крестинского, тот неожиданно ответил: «Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником “правотроцкистского блока”, о существовании которого не знал. Я не совершал также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, не признаю себя виновным в связях с германской разведкой».

Растерявшийся Ульрих повторил свой вопрос, но получил тот же твердый ответ. Затем Ульрих продолжил опрос подсудимых, и все они признали себя виновными. После этого был объявлен перерыв на 20 минут. Что происходило во время этого перерыва? Несомненно, было решено изменить порядок допроса подсудимых. Первым начали допрашивать Бессонова, роль которого и в организации процесса, и по «сценарному плану» была особой. Именно Бессонов был по плану тем, кто якобы связал троцкистов и зиновьевцев с «правыми», в первую очередь, с Бухариным, Рыковым и Томским. Это он, работая в торгпредстве СССР в Берлине, будто бы организовал встречи оппозиционеров с Троцким и сыном Троцкого – Седовым. Это Бессонов будто бы передавал директивы Троцкого «правотроцкистскому блоку». К тому же Бессонов в отличие от Крестинского явно подтвердил свою готовность продолжать играть отведенную ему роль.

Итак, после короткого перерыва утреннее заседание возобновилось с допроса Бессонова. Когда тот говорил о своих усилиях связать троцкистов и зиновьевцев с «правыми», Вышинский обратился к Бухарину с вопросом, может ли он подтвердить эти показания. Бухарин сказал, что переговоры с Пятаковым и другими троцкистами велись «правыми» еще до встречи с Бессоновым. «Вы вели переговоры об объединенных действиях против Советской власти?» – спросил Вышинский. «Да», – кратко ответил Бухарин.

Однако, когда Вышинский обратился к Крестинскому за подтверждением показаний Бессонова, тот их отверг. Крестинский был крупным партийным и государственным деятелем и до своего ареста работал заместителем наркома иностранных дел. Хотя Крестинский сочувствовал некоторым акциям «левой» оппозиции, он не был троцкистом и не участвовал во внутрипартийной борьбе 20-х гг. хотя бы потому, что до 1930 г. работал советским послом в Германии. Во время следствия он быстро подписал все то, что от него требовали подписать. Вероятно, он понял, что готовится новый процесс, и решил сохранить силы, чтобы сказать правду на этом процессе. Теперь в ответ на новый вопрос Вышинского Крестинский резко, даже пронзительно заявил, что никогда и нигде с Бессоновым о связях с троцкистами не говорил, что Бессонов лжет. На вопрос растерявшегося Вышинского о показаниях Крестинского на предварительном следствии он ответил, что они были ложны. «Почему же вы не говорили правду на предварительном следствии?» – спросил Вышинский. Крестинский помедлил с ответом, и Вышинский торопливо произнес: «Ответов не слышу, вопросов не имею» – и опять стал допрашивать Бессонова. Через некоторое время обвинитель вновь должен был обратиться к Крестинскому, и тот снова отверг показания Бессонова. При этом Крестинский прямо сказал, что не мог и не хотел говорить правду на предварительном следствии, ибо убедился, что «до судебного заседания, если таковое будет», ему не удастся отвести от себя ложные обвинения. «Для чего же вы вводили следствие и прокуратуру в заблуждение?» – спросил Вышинский. «Я просто считал, – ответил Крестинский, – что если я расскажу то, что говорю сегодня, – что это не соответствует действительности, – то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства». Вышинский задал затем несколько вопросов Бессонову и объявил утреннее заседание суда законченным [336] . Перерыв между утренним и вечерним заседаниями продолжался два часа.

Новые показания Крестинского действительно быстро дошли до руководителей партии и правительства. Подсудимые давали свои показания, подходя к микрофону, провода от которого шли не только к усилителям в самом зале, но также и в Кремль. В разных местах сцены и в зале, недалеко от председателя суда и государственного обвинителя, были вмонтированы тайные микрофоны для управления ходом этого сложного спектакля. Кроме того, весь процесс от начала до конца снимался на кинопленку.

Во время двухчасового перерыва в помещении для руководителей процесса собрался весь его «штаб». Поскольку процесс был большим спектаклем, были и опытный режиссер, и группа помощников режиссера. Для этого «штаба» оборудовали комфортабельные помещения неподалеку от Октябрьского зала Дома Союзов, причем вход в эти помещения был тщательно замаскирован, хорошо охранялся и был известен только самым посвященным [337] . Во главе «штаба» стоял старый чекист Л. Заковский, который занимал видное положение в ЧК-ГПУ-НКВД при всех прежних руководителях и сохранил свое положение при Ежове.

Нам неизвестно, как обсуждался в «штабе» инцидент с Крестинским. После перерыва Вышинский вел допрос Розенгольца и Гринько. Они дали суду все «нужные» показания, в том числе и «обличающие» Крестинского. Но тот опять настаивал на своей невиновности.

На утреннем заседании 3 марта Вышинский допрашивал других подсудимых. Однако на вечернем заседании во время допроса Раковского он обратился к Крестинскому с вопросом:

«Вы выслушали подробное объяснение Раковского о так называемом вашем отходе от троцкизма. Считаете ли вы эти объяснения Раковского правильными?

Крестинский. То, что он говорил, правильно.

Вышинский. Если верно то, что говорил здесь Раковский, то будете ли вы продолжать обманывать суд и отрицать правильность данных вами на предварительном следствии показаний?

Крестинский. Свои показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю.

Вышинский. Что означает в таком случае ваше вчерашнее заявление, которое нельзя иначе рассматривать как троцкистскую провокацию на процессе?

Крестинский. Вчера, под давлением минутного острого чувства ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжелым впечатлением от оглашения обвинительного заключения, усугубленным моим болезненным состоянием, я не в состоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен. И вместо того, чтобы сказать “да, я виновен”, я почти машинально сказал: нет, не виновен…

Вышинский. Машинально?

Крестинский. Я не в силах был перед лицом мирового общественного мнения сказать правду, что я вел все время троцкистскую работу против Советской власти. Я прошу суд зафиксировать мое заявление, что я целиком и полностью признаю себя виновным по всем тягчайшим обвинениям, предъявленным лично мне, и признаю себя полностью ответственным за совершенные мною измену и предательство.

Вышинский. У меня вопросов к подсудимому Крестинскому пока нет».

Конечно, трудно ответить на вопрос, что именно произошло в ночь со 2 на 3 марта и почему Крестинский столь резко изменил свои показания. Член партии с 1919 г. С. И. Бердичевская встретила на одном из этапов в годы заключения свою знакомую еще по Гражданской войне, врача Лефортовской тюрьмы. Эта женщина-врач рассказала, что на второй день процесса «правых» видела Крестинского в Лефортовской тюрьме – он был жестоко избит, окровавлен. Бердичевская предполагает, что после 2 марта на скамье подсудимых находился не Крестинский, а его двойник. Е. А. Гнедин, выполнявший ряд важных поручений, связанных с организацией процесса, считает это предположение вполне допустимым. Писатель Камил Икрамов, сын Акмаля Икрамова, встретил однажды в лагере человека, присутствовавшего на процессе и хорошо знавшего Крестинского еще до 1937 г. Этот человек сказал:

«Вы знаете, Камил, они, вероятно, сделали с Крестинским что-то ужасное, потому что на второй день я просто не узнал Николая Николаевича. У него даже голос стал другим».

Александр Орлов в своей книге, основываясь больше на слухах, чем на точных фактах, пишет на этот счет следующее:

«За границей, у тех, кто по газетам следил за процессом, естественно возник вопрос: что сделали с Крестинским в ночь со второго на третье марта? Любому непредубежденному человеку невольно приходили на ум страшные орудия пытки.

Между тем энкаведистам не требовались какие-то новые средства принуждения, чтобы заставить Крестинского внезапно изменить свою позицию. Эта попытка отречься от собственных показаний была не более чем актом все того же фальшивого спектакля, который разворачивался на суде по сталинским указаниям. Сталин знал о подозрениях, вызванных на Западе тем, что на первых двух процессах все обвиняемые в один голос признавали свою вину, и, вместо того чтобы подыскивать смягчающие обстоятельства, каждый из них старался взять на себя львиную долю преступлений, в которых их обвиняли.

Он понял, что зарубежные критики нащупали слабое место в его процессах, где подсудимые так старательно следовали предназначенной роли, что даже переигрывали. Теперь он решил показать, что не все обвиняемые ведут себя точно автоматы. Выбор пал на Крестинского. Он уже на следствии в НКВД показал себя одним из наиболее уступчивых, а во-вторых, как бывший юрист он скорее мог уловить поощрительные намеки прокурора и отреагировать на них, включившись в игру в наиболее подходящий момент» [338] .

Мы не считаем эту версию достаточно убедительной.

Не вполне обычными были и показания Н. И. Бухарина, во всяком случае они дают пищу для размышлений. Из них видно, что судили врага Сталина и врага Советской власти. Однако вдумчивый исследователь найдет в показаниях Бухарина множество намеков, которые ставят под сомнение версию суда и следствия. Признавая свою принадлежность к контрреволюционному «правотроцкистскому блоку», Бухарин тут же говорил, что эта организация недостаточно сознавала свои цели и не ставила все точки над «i». Признавая свое руководство в «блоке», Бухарин тут же отмечал, что именно как руководитель он не мог знать, чем конкретно занимались участники «блока». Заявив, что «блок» стремился к реставрации капитализма в СССР и что «мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников, в шпионов, террористов… мы превратились в повстанческий отряд» и т. п., Бухарин тут же решительно отвергал обвинения в конкретных преступлениях, таких, как убийство Кирова, Менжинского, Горького, Куйбышева. Столь же категорически он отрицал свою причастность к подготовке убийства Ленина в 1918 г., когда возглавлял фракцию «левых коммунистов».

Касаясь своей поездки за границу весной 1936 г., Бухарин сказал, что эта поездка якобы помогла ему установить связи с руководящими кругами меньшевиков. Там он узнал, однако, что и без его информации меньшевики были в курсе главных соглашений между бухаринцами, зиновьевцами и троцкистами и хорошо знали рютинскую платформу. Поэтому единственное, о чем Бухарин якобы договорился с меньшевиками, – это о той кампании, которую поднимет Интернационал в печати в случае провала «правого» центра.

Признав вначале, что все «они превратились в шпионов», Бухарин вдруг заявил, что о «шпионской работе блока совершенно ничего не знает». На протяжении всего процесса Бухарин продолжал утверждать, что никаким шпионажем не занимался и об актах шпионажа не знает. Подробно рассказав о своих «связях» с Троцким и подготовке государственного переворота, Бухарин, несомненно, сознательно допустил множество противоречий в этих показаниях и, кроме того, решительно отверг какую бы то ни было связь своего «блока» с белогвардейскими и фашистскими организациями и английской разведкой.

После признаний в самых немыслимых преступлениях Бухарин в своем последнем слове сказал: «Признания обвиняемых не обязательны, признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Все эти оговорки вызывали нескрываемое раздражение у обвинения и судейской коллегии. На одном из заседаний Ульрих не выдержал и воскликнул: «Пока вы еще ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях!» Вышинский также с раздражением сказал Бухарину во время допроса: «Вы, очевидно, придерживаетесь определенной тактики и не хотите говорить правду, прикрываетесь потоком слов, крючкотворствуете, отступая в область политики, философии, теории и так далее. Это вам надо забыть раз и навсегда, ибо вы обвиняетесь в шпионаже и являетесь, очевидно по всем данным следствия, шпионом одной из разведок. Поэтому бросьте крючкотворствовать».

Журнал «Октябрь» писал в марте 1938 г. в передовой статье: «Бухарин… Вот он развязно подходит к микрофону, как бы готовясь прочитать очередной псевдонаучный доклад. Как умел маскироваться этот предатель! Блудил до революции. Забивал головы молодежи вредными анархистскими идейками. Австрия, Америка, Япония…

Как знать, что он там делал? Не были ли ему уже тогда знакомы явочные квартиры разведок и лисьи повадки охранника? И об этом его спрашивает прокурор.

Но предатель возмущается. Конечно, он, Бухарин, отвечает за все, за все “по совокупности” как лидер. Но он не может позволить, чтобы его подозревали в службе охранке.

– Если вам угодно задавать такие вопросы…

Но прокурору угодно их задавать… Проклятая смесь свиньи с лисицей. Взломщик сейфов, “медвежатник” в роли политического лидера.

…Леденящим холодом веет по залу, когда прокурор спрашивает подсудимого Бухарина: известно ли было руководителям “правотроцкистского блока” о готовящемся убийстве Кирова? И он, Бухарин, несмотря на все улики, несмотря на показания своего дружка Рыкова, невозмутимым профессорским тоном заявляет: “Это мне не было известно”.

Бухарин лжет, как лгал десятки лет. Он, видите ли, никогда не пачкал своих “академических” ручек в грязных делах своих соседей по скамье подсудимых. Он только, если хотите, идеолог. Убивали другие. Шпионили тоже другие. А он только “осмысливал”, анализировал кровавые деяния науськиваемых им людей. Он – “теоретик”» [339] .

На утреннем заседании суда 11 марта Вышинский произнес свою заключительную обвинительную речь. Заканчивая эту речь, он патетически воскликнул:

«Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных людей, всего советского народа… А наш народ будет по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным» [340] .

На вечернем заседании 11 марта слово взяли защитники И. Д. Брауде и Н. Коммодов, выступления которых не слишком отличались от речи государственного обвинителя. Затем обвиняемым предоставили возможность произнести свое последнее слово. Эта процедура заняла весь день 12 марта и не обошлась без инцидентов. А. П. Розенгольц, лишь недавно признавшийся в самых чудовищных преступлениях против СССР, неожиданно начал говорить о своих заслугах перед страной и революцией. «Я заслужил смертную казнь, – сказал Розенгольц, – но это не значит, что я не расстаюсь с болью с прекрасной советской землей. Мы имеем такой подъем в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире… Впервые мы имеем жизнь полнокровную, блещущую радостью и красками». После этих слов Розенгольц неожиданно для всего зала запел песню Дунаевского «Широка страна моя родная…». Большинство присутствующих в зале – и приглашенных, и чекистов – вскочили, не зная, как им себя вести. Розенгольц, не закончив песню, с рыданиями упал на свое место.

Г. Ягода произнес краткую речь. Он пытался все же отрицать, что принадлежал к руководству «блока» и был организатором убийства Кирова, хотя и признал другие свои преступления. Под конец он произнес громким, срывающимся голосом прямо в микрофон: «Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, пощадите».

Бухарин и в последнем слове продолжал свою тактику. Он заявил: «Я говорил и повторяю сейчас, что я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела. Из этого вытекает, как всякому понятно, что многих конкретных вещей я не мог знать, что их я действительно не знал, но это ответственности моей не снимает». Далее Бухарин говорил, что сам он никогда не занимал пораженческой позиции, что он не виновен в шпионаже и не давал директив о вредительстве. Бухарин также категорически отрицал свою причастность к убийству Кирова, Горького, Куйбышева, Менжинского. «Чудовищность моих преступлений безмерна, – сказал далее Бухарин, – особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора. Дело не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его международном значении» [341] .

Бухарин не просил пощады.

Поздно вечером 12 марта суд удалился на совещание, продолжавшееся шесть часов. В 4 утра 13 марта заседание возобновилось, и крайне уставшие зрители, охранники и подсудимые заняли свои места. Москва была пустынна, возле Дома Союзов – никого. Около 30 минут Ульрих читал приговор, который все выслушали стоя. Большинство подсудимых были приговорены к высшей мере уголовного наказания – расстрелу; Плетнев – к 25 годам заключения, Раковский и Бессонов – к 20 и 15 годам.

В ночь на 15 марта 1938 г. Н. И. Бухарина, которого Ленин называл любимцем партии, А. И. Рыкова, бывшего Председателя Совнаркома, и их товарищей по несчастью расстреляли. Известно, что Сталин почти всегда выслушивал рассказы руководивших расстрелами чекистов, если речь шла о людях, лично знакомых Сталину, которых он явно или тайно ненавидел. Не будем останавливаться на том, как вели себя перед расстрелом многие видные большевики. Нервы выдержали далеко не у всех. Бухарин держался спокойно. Он попросил, однако, дать ему карандаш и лист бумаги, чтобы написать последнее письмо Сталину. Просьба была удовлетворена. Короткое письмо начиналось словами: «Коба, зачем тебе была нужна моя смерть?» Это письмо Сталин всю жизнь хранил в одном из ящиков своего письменного стола вместе с резкой запиской Ленина, вызванной грубым обращением с Крупской.

ФАЛЬШИВЫЙ ХАРАКТЕР МОСКОВСКИХ «ОТКРЫТЫХ» ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ

В 1936 – 1938 гг. подавляющее большинство советских людей, не только рабочих, служащих, но и представителей интеллигенции, не сомневались, что на скамье подсудимых в Доме Союзов сидят действительно враги народа. Этому верили и такие 12 – 13-летние школьники, каким я тогда был, и такие люди, как Е. А. Гнедин, принимавший участие в этих процессах. В своих мемуарах он писал:

«…Посещение Октябрьского зала неизменно вызывает у меня тягостное чувство. В этом небольшом помещении как бы сохранились флюиды, нервные токи, порожденные страданиями и ужасом, которым были охвачены жертвы и очевидцы чудовищных судебных преступлений. Я сижу в зале, и передо мною предстают призраки казненных деятелей Советского государства: бывший Председатель Совнаркома Рыков, подтверждая нелепые выдумки, ухватился за спинку стула, как за якорь спасения, а может быть, просто, чтобы не упасть от слабости; рядом мужское лицо, ставшее маской смерти, – это Пятаков, когда-то сильный волевой организатор индустрии; из глубины сцены выходит скорбный Икрамов, бывший секретарь ЦК Узбекистана, а впереди у авансцены сидит элегантно одетый бывший Председатель Совнаркома Узбекистана Ходжаев; бледный Н. И. Бухарин, отвечая прокурору, смотрит в зал, а вернее, в будущее, с надеждой, что будет понят подлинный смысл его уклончивых ответов и туманных философских рассуждений; Н. Н. Крестинский пронзительным голосом заявляет о своей невиновности, и снова Крестинский (он ли это?) на несвойственном ему канцелярском языке подтверждает свою виновность; Радек после оглашения приговора поворачивается лицом к публике и глядит в зал с жалкой прощальной улыбкой; бывший нарком внешней торговли Розенгольц, заканчивая последнее слово, пытается запеть “Широка страна моя родная”, а Ягода, бывший нарком внутренних дел, всегда походивший на волка, а теперь – затравленный волк, умоляет в последнем слове: “Товарищи чекисты, товарищ Сталин, если можете, простите!” (будто он перед ними провинился). Прокурор Вышинский, произнося кровожадную речь, делает рассчитанные жесты оратора, словно он выступает не на закрытом судилище, а перед широкой аудиторией; в зале, в пяти первых рядах сидят странные, неприятные субъекты, одни с массивными квадратными физиономиями, другие востроносые, злые; это – следователи, внимательно следящие за тем, как ведут себя их жертвы. Над сценой – несколько небольших окошек, завешанных темной, тонкой тканью; скрываясь за этими занавесками, можно смотреть сверху в зал, а из зала видно, как за тканью вьется дымок из трубки; главный режиссер и главный злодей любуется… как по его приказу творится чудовищное злодеяние…

На процессах 30-х годов я присутствовал в качестве представителя НКИД… Воистину прав был Достоевский, говоря: “В возможности не считать себя и даже иногда не быть мерзавцем, делая явную мерзость, – вот в чем беда”.

Беда или вина? Думаю все же, что в первую очередь – беда. Мы стали жертвами палачей еще до того, как оказались непосредственно в их власти. И не находясь за тюремной решеткой, человек может быть скован незримыми цепями. Одна из многих возможных иллюстраций этой мысли – отношение к фальсифицированным судебным процессам. Не только из примитивного страха лояльный гражданин отвергал сомнения в том, что такое огромное число “вредителей”, “шпионов”, “врагов народа” действовало в стране. Сеть, в которой мы оказались, была посложнее наручников и кандалов. Мы были связаны предрассудками и иллюзиями, догмами и даже собственными надеждами на обновление общества. Догмам мы подчинялись, надежд не хотели терять. В нашем сознании таился страх совсем особого рода: если последовательно проанализировать процессы “врагов народа”, то цепь умозаключений может стать петлей, которая задушит нас самих… Так я рассуждаю теперь, когда пишу свои воспоминания. Но я не способен был так рассуждать в то время, о котором пишу. Я не знал среди известных мне людей – я имею в виду людей безусловно честных, а были среди них люди и весьма проницательные, – не знал ни одного, кто решился бы взять на себя бремя последних логических выводов из анализа тогдашних политических событий, в частности, судебных процессов».

К сожалению, и в более позднее время сохранилось немало людей, которые не желали и боялись взять на себя бремя последних логических выводов из анализа событий 1936 – 1938 гг., и особенно судебных процессов над «врагами народа». В своей вышедшей уже после XXII съезда КПСС книге один из тогдашних руководителей английской компартии писал, что окончательная оценка этих процессов, обоснованность которых оспаривается многими, – дело историков будущего [342] . С подобной точкой зрения, разумеется, нельзя согласиться. Не только историки будущего, но и все советские люди давно должны были узнать правду о судебных процессах 1936 – 1938 гг., оказавших столь большое влияние на все стороны жизни в нашей стране в предвоенные да и в послевоенные годы. А эта правда, как теперь нетрудно догадаться, состоит в том, что все перечисленные выше процессы были полностью фальсифицированы. Они были чудовищным спектаклем, который пришлось несколько раз репетировать, прежде чем он был показан зрителям.

Лишь очень небольшая часть показаний обвиняемых соответствовала действительности. Представляется, например, очевидным, что Ягода имел определенное отношение к убийству Кирова, хотя он получал на этот счет указания отнюдь не от «правотроцкистского блока». И Крестинский, и Бессонов действительно встречались в 1921 – 1922 гг. с представителями рейхсвера. Но эти встречи происходили с ведома В. И. Ленина и в рамках секретного соглашения между РСФСР и Германией, о чем знал и член Политбюро Сталин. Советскому государству важно было преодолеть в те годы дипломатическую изоляцию со стороны западных держав, а также экономическую блокаду. Нелепо было через 17 лет представлять все эти контакты личным делом Троцкого, Крестинского и Бессонова.

Что касается большинства других показаний, то они были явной и часто нелепой ложью, сознательно сфабрикованной в застенках НКВД.

Сегодня никто уже не предъявляет бывшим оппозиционерам обвинений в убийстве Кирова, Горького, Куйбышева и Менжинского. Полная и безоговорочная реабилитация Тухачевского, Якира, Гамарника, Уборевича и других выдающихся военачальников также свидетельствует о лживости большинства обвинений, предъявленных на процессе «правотроцкистского блока», ибо именно «преступная связь» с этими военачальниками была основой многих показаний на процессе. На процессе говорилось, что Тухачевский и Гамарник еще в 1934 г. разрабатывали якобы план захвата Кремля, уничтожения ЦК ВКП(б) и части делегатов XVII съезда партии. В дальнейшем Якир якобы готовил убийство Ежова, а Гамарник тщательно планировал убийство Сталина. Полностью реабилитированы те руководители Белоруссии, которые якобы планировали отторжение Белоруссии в пользу Польши. Полностью реабилитированы Ф. Ходжаев и А. Икрамов, «английские агенты», будто бы готовившие передачу советской Средней Азии английским империалистам. Реабилитирован А. Енукидзе, которого обвинили в том, что он являлся одним из лидеров «блока» и участвовал в тайном заседании, принявшем решение убить Кирова.

Большое место на процессе «параллельного центра» занял, как известно, вопрос о покушении на Молотова в 1934 г. в Прокопьевске. На XXII съезде КПСС Н. М. Шверник сказал, что никакого покушения на Молотова не было и вся история была выдумана самим Молотовым в провокационных целях.

Сегодня, когда Верховный суд СССР наконец реабилитировал практически всех обвиняемых на московских «открытых» процессах и объявил, что никаких «параллельных» или «правотроцкистских» центров не существовало, нет нужды продолжать доказывать, что эти процессы были фальсифицированы, и приводить еще и еще неувязки и противоречия, содержавшиеся в обвинительных материалах. Можно лишь выразить сожаление, что реабилитация состоялась только через 50 лет после гибели обвиняемых, хотя настойчивые требования пересмотреть грубые судебные фальсификации раздавались и в КПСС, и в международном коммунистическом движении начиная с 1956 г.

Однако возникает вопрос: какие методы использовали Ягода и Ежов при подготовке фальсифицированных процессов, как удалось им добиться от обвиняемых нужных Сталину показаний?

Высказывалось предположение, что на суде в качестве обвиняемых выступали хорошо загримированные и специально подготовленные агенты НКВД. Эти предположения решительно опровергают люди, присутствовавшие на процессе и хорошо знавшие многих обвиняемых, – Е. А. Гнедин, И. Г. Эренбург [343] и некоторые другие, с которыми я беседовал в 60-е гг.

Слушая показания тех обвиняемых, которых он хорошо знал, Эренбург думал, что говорят они так под воздействием каких-то медицинских препаратов – тогда уже были известны средства и способы превратить на время весьма решительного человека в послушную марионетку. Возможно также, что следователи применяли гипноз и внушение. В этой связи обращают внимание на исчезновение известного в середине 30-х гг. гипнотизера Арнольдо.

Некоторые западные авторы не без основания предполагают, что на заключенных воздействовали различными идеологическими и психологическими методами. Вот что пишет один из западных историков Ф. Фейто:

«…Делается ставка на добросовестность обвиняемых, на их незнание истинного лица сталинизма, в котором они видят одну из форм марксизма-ленинизма, действующего в современных исторических условиях, в условиях ожесточенной классовой борьбы. При помощи чудовищной системы доказательств, опираясь на эту веру и эту добросовестность, их убеждают, что, согласно точке зрения, которую они будто бы разделяют или же искренне думают, что разделяют “объективно” (то есть на нашем языке “бессознательно”), они стали преступниками, союзниками своих врагов, их невольным орудием. И как только их удается в этом убедить, они как бы попадают в систему зубчатых колес и соглашаются на все, что от них требуют, чтобы искупить свои преступления перед лицом истинных судей (то есть перед лицом потомства и своей собственной совести), чтобы оказать по крайней мере последнюю большую услугу партии, вожди которой расценили их деятельность как вредную и недостойную профессионального революционера. Победитель всегда и обязательно прав, и поэтому он предоставляет побежденным возможность спасти единство, сплоченность и честь партии, которые “в известной мере” по их вине (они сами в этом признались) оказались под угрозой. Поэтому те, кто в глазах членов партии и, может быть, всего народа находится в оппозиции к новой политике, должны выставить себя законченными подлецами, одержимыми людьми, не заслуживающими ни уважения, ни жалости, никогда не сделавшими и даже не пытавшимися сделать что-либо хорошее, честное, полезное для коммунистического движения» [344] .

Такую же версию проводит в своем вышедшем в 1940 г. романе «Слепящая тьма» Артур Кестлер. Герой романа Николай Залманович Рубашов, один из крупнейших руководителей ВКП(б) и Коминтерна, находится в тюрьме, и следователи Иванов и Глеткин должны психологически подготовить его к участию в показательном судебном процессе. Кестлер признавал, что прототипом Рубашова являлся главным образом Н. И. Бухарин, хотя у героя можно встретить черты и Радека, и Пятакова.

Герой романа Кестлера Н. Рубашов готов признать многие свои ошибки и даже объективный вред своей оппозиционной деятельности. Но следователь хочет большего. Он читает Рубашову записи из его собственного дневника:

«Упрощенная и бесконечно повторяемая мысль легче укладывается в народном сознании; то, что объявлено на сегодня правильным, должно сиять ослепительной белизной; то, что признано сегодня неправильным, должно быть тускло-черным, как сажа; сейчас народу нужен лубок».

И Рубашов понимает:

«Я понимаю, куда вы клоните. Вам хочется, чтобы я сыграл лубочного дьявола, – мне следует скрежетать зубами, выпучивать белесые глаза и плеваться серой, да не за страх, а за совесть. От Дантона и его соратников не требовали добровольного участия в подобном балагане.

Глеткин захлопнул папку и, выпрямившись в кресле, согнал назад складки гимнастерки под скрипучим ремнем.

– Добровольно выступив на открытом процессе, вы выполните последнее задание партии… Товарищ Рубашов, я надеюсь, вы понимаете, какое доверие оказывает вам партия?

Впервые Глеткин назвал Рубашова “товарищем”, Рубашов резко выпрямился на табуретке и поднял голову. Его охватило волнение, с которым он не в силах был справиться. Надевая пенсне, он заметил, что его рука чуть заметно дрожит.

– Понимаю, – сказал он негромко» [345] .

Методы, о которых писали А. Кестлер и Ф. Фейто, несомненно, применялись к части подсудимых. Вероятнее всего, именно таким образом удалось заставить К. Радека не только говорить, но даже активно помогать следствию в составлении сценария процессов. Но Бухарина трудно было убедить столь примитивным способом. Многое свидетельствует о том, что Бухарина шантажировали, прежде всего угрожая расправиться с молодой женой, с престарелым и больным отцом, а недавно родившегося сына грозили отдать в детский дом. В первые месяцы следствия семья Бухарина продолжала жить в своей кремлевской квартире, ему передавали записки от жены и книги из домашней библиотеки. Все кончилось, когда Бухарин был сломлен и начал давать «нужные» показания. Еще до начала процесса его жену арестовали.

Однако главным орудием воздействия на большинство участников судебных процессов были пытки и истязания. Член ВКП(б) Н. К. Илюхов в 1938 г. оказался в Бутырской тюрьме в одной камере с Бессоновым, осужденным на процессе «правотроцкистского блока». Бессонов рассказал Илюхову, которого хорошо знал по совместной работе, что перед процессом его подвергли многодневным и тяжелым пыткам. Почти 17 суток его заставляли стоять перед следователями, не давая спать и садиться, – это был пресловутый «конвейер». Потом стали методически избивать, отбили почки и превратили прежде здорового крепкого человека в изможденного инвалида. Арестованных предупреждали, что пытать будут и после суда, если они откажутся от выбитых из них показаний.

Некоторым обещали не только сохранить жизнь, но и дать частичную свободу, направив на партийную, хозяйственную или советскую работу в районы Сибири и Дальнего Востока. Заверяли, что приговор будет простой формальностью, что их восстановят в партии, хотя, возможно, им и придется несколько лет работать под чужой фамилией. По свидетельству жены Я. Дробниса, такое именно обещание дали ее мужу при подготовке процесса «параллельного центра». Дробнис сумел сообщить об этом родным и просил их «не беспокоиться».

МАССОВЫЕ РЕПРЕССИИ СРЕДИ БЫВШИХ ОППОЗИЦИОНЕРОВ

Выступая 5 марта 1937 г. на пленуме ЦК, Сталин говорил, что репрессиям нужно подвергать только активных троцкистов, тех, кто сохраняет верность Троцкому. «Среди наших товарищей, – заявил он, – имеется некоторое число бывших троцкистов, которые давно уже отошли от троцкизма и ведут с ним борьбу. Было бы глупо опорочивать этих товарищей» [346] .

После опубликования этой речи в газетах некоторые органы НКВД стали даже сокращать масштабы уже «запланированных» акций. Очень скоро пришли, однако, «разъяснения», и массовые репрессии возобновились с небывалой ранее интенсивностью. Фактически к концу 1937 г. были арестованы почти все бывшие члены оппозиций, независимо от их теперешних взглядов.

Показательна в этом отношении судьба виднейшего большевика, члена ВРК в октябре 1917 г., одного из руководителей штурма Зимнего дворца, человека, арестовавшего Временное правительство, – В. А. Антонова-Овсеенко. Этот герой Октября, командовавший позднее не только армиями, но и фронтами Гражданской войны, в течение нескольких лет примыкал к троцкистской оппозиции, но в 1928 г. открыто порвал с ней и был назначен послом в Чехословакии. В 30-е гг. работал прокурором РСФСР. Когда в Испании разгорелось пламя гражданской войны, Антонов-Овсеенко был направлен в качестве генерального консула в Барселону. Он был здесь одним из главных советников революционного правительства Каталонии. В конце августа 1937 г. Антонова-Овсеенко вызвали в Москву, не объяснив причин. Его сын вспоминает в своей книге:

«Антонова-Овсеенко вызвали в Москву… В подъезде Второго дома Совнаркома Владимира Александровича встречает испуганный взгляд лифтерши. Почти все двери семиэтажного здания опечатаны большими сургучными печатями НКВД.

…Прошла неделя и еще одна. Вставать каждое утро без всяких обязанностей, провожать бесцельно прожитый день и длинной ночью ждать – чего?

Сталин вызвал Антонова-Овсеенко в Кремль на тридцатый день пребывания в Москве. Он начал с упреков. Оказывается, Антонов действовал в Испании слишком самостоятельно, не согласовывая своих шагов с Наркоматом иностранных дел. На него поступило много жалоб.

Владимир Александрович объяснил:

– Необходимо было принимать подчас рискованные, смелые решения немедленно, как того требовала боевая обстановка.

Видимо, он убедил собеседника. Через день последовало назначение на пост наркома юстиции. А в сером доме на Большой Дмитровке в своем кабинете на пятом этаже генеральный прокурор Вышинский уже заготовил ордер на арест нового наркома…» [347]

Антонова-Овсеенко арестовали 11 октября 1937 г. Он находился в должности наркома юстиции РСФСР меньше двух недель. Через короткое время он был расстрелян [348] .

Подобная судьба постигла и видного революционера Е. Эшбу, руководителя восстания трудящихся в Абхазии в 1921 г. Короткое время в 1926 г. он примыкал к оппозиции, но затем открыто отошел от нее. Он работал на ответственных постах в тяжелой промышленности. В 1937 г. Эшба был обвинен в троцкистской деятельности, арестован и погиб.

И Антонов-Овсеенко, и Эшба теперь полностью реабилитированы, так же как и старейший член партии А. К. Воронский – литературный критик и публицист. В середине 20-х гг. Воронский участвовал в оппозиции, но порвал с ней.

Вместе с другими бывшими оппозиционерами погиб обладатель партийного билета № 1 Петроградского комитета РСДРП революционер Г. Ф. Федоров. На Апрельской партийной конференции Федоров был избран членом ЦК РСДРП и принимал активное участие в революции. В 1937 г. он занимал пост управляющего Всесоюзным картографическим трестом.

Уничтожая всех членов троцкистской, зиновьевской и бухаринской оппозиций, органы НКВД наносили удар и по участникам других, более ранних оппозиций. Были арестованы, например, почти все члены группы «демократического централизма» (1920 – 1921 гг.). Репрессировали таких известных деятелей партии, как Н. Осинский (в 1937 г. он руководил ЦСУ), И. Стуков, И. Дашковский. Погибло большинство членов «рабочей оппозиции» (1920 – 1922 гг.) Расстрелян в 1937 г. А. Г. Шляпников, в дни Февральской революции один из виднейших руководителей петроградской партийной организации, возглавлявший в трудное время эмиграции и ссылок в 1916 г. Русское бюро ЦК. Шляпников вошел в первое Советское правительство как народный комиссар труда, затем он был членом Реввоенсовета Южного и Кавказского фронтов. Перед арестом он был председателем одного из облисполкомов, членом ЦИК СССР. Погиб и Е. Н. Игнатов, видный руководитель московских большевиков в дни Октября. В «рабочей оппозиции» он возглавлял особую группу «игнатовцев», но еще в 20-е гг. отошел от всякой оппозиции; в середине 30-х гг. работал директором Высших курсов советского строительства при ВЦИК и ЦИК СССР. Органы НКВД физически уничтожили и А. С. Киселева, профессионального революционера с 1898 г., входившего до революции в ЦК РСДРП (с 1924 по 1938 г. он работал секретарем ВЦИК). Такая же судьба постигла бывшего члена «рабочей оппозиции» Н. А. Кубяка, в 20 – 30-е гг. секретаря ЦК ВКП(б), наркома земледелия, председателя Всесоюзного совета по делам коммунального хозяйства.

Были арестованы и в большинстве своем уничтожены все участники группы Сырцова – Ломинадзе, а тем более группы Рютина. В союзных республиках массовые репрессии были направлены против тех членов партии, которые обвинялись когда-то в «национал-уклонизме». Разумеется, Сталин не преминул расправиться и со своим личным врагом Буду Мдивани. Один из виднейших грузинских большевиков П. Г. Мдивани работал в 30-е гг. заместителем Председателя Совнаркома Грузинской ССР, но в 1936 г. был исключен из партии, а вскоре и расстрелян. Известно, что в остром конфликте между Сталиным, Орджоникидзе и Дзержинским, с одной стороны, и руководством грузинской компартии – с другой, Ленин в конце 1922 г. решительно встал на сторону Мдивани. И. А. Сац писал в своих воспоминаниях:

«Буду Мдивани был любим Сталиным как актер, как остроумный рассказчик, чья талантливая натура носила глубоко национальные черты. Однако позднейшие попытки Сталина политически примирить с собой Мдивани – после первого столкновения с ним в Грузии в 1922 году – ни к чему не привели. Его выступления на съездах партии, не только критические, но и сатирически характеризовавшие методы Сталина, были широко известны. Например, такое выступление с трибуны: “Нет, нам ЦК не приказывает. ЦК (Мдивани засучивает рукава и делает приготовления, как к удару кулаком) нам р-р-ре-комендует”. Или еще: “Не надо уклоняться влево (жест левой рукой). Не надо уклоняться вправо (жест правой рукой). Надо идти прямо по генеральной линии (извилистое, как у ползущей змеи, движение рукой перед собой)”» [349] .

Всего этого Сталин, конечно, забыть не мог.

Естественно, что, говоря здесь о массовых арестах всех бывших оппозиционеров, уже давно отошедших от оппозиции, мы вовсе не хотим сказать, что сама по себе оппозиционная деятельность в прошлом или в настоящем может быть поводом для уголовного преследования. Все эти аресты были тяжким преступлением Сталина и органов НКВД.

Одновременно с арестами бывших участников внутрипартийных оппозиций органы НКВД провели в 1935 – 1937 гг. массовые аресты еще сохранившихся в живых бывших членов других российских партий. Лишь единицы из бывших эсеров, бундовцев, меньшевиков, кадетов, дашнаков, мусаватистов, анархистов не прошли в 1920 – 1930 гг. через советские тюрьмы. Многие и в середине 30-х гг. работали в небольших городках на положении ссыльных. Поддерживая между собой дружеские связи или переписку, они не вели, однако, никакой политической, а тем более антисоветской деятельности (я не имею в виду таких бывших меньшевиков, как А. Я. Вышинский, которые и за страх, и за совесть служили Сталину).

Так, например, были арестованы бывшие видные руководители партии «левых» эсеров М. А. Спиридонова, Б. Камков, И. А. Майоров, А. А. Измаилович, И. К. Каховская, один из руководителей партии «правых» эсеров А. Гоц, эсер К. Когу и др.

Не пощадили и многих стариков-народовольцев. Почти сразу же после убийства Кирова было ликвидировано Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев и закрыт журнал этого общества «Каторга и ссылка». При этом в первую очередь хватали тех, кто до революции был связан с террористической деятельностью. В 1935 г. были арестованы А. В. Прибылов и Н. М. Салова. Репрессировали и народовольцев, никогда не занимавшихся террором. Попала в заключение деятельница «Южнорусского рабочего союза» Е. Н. Ковальская, постоянный член редколлегии «Каторги и ссылки». Ряд других народовольцев (В. И. Сухомлин, А. И. Прибылова-Корба и др.) были арестованы позднее.

Почти все эти люди погибли. Среди реабилитированных в 1956 – 1957 гг. мне довелось встретить только одного бывшего меньшевика, фамилию которого я забыл, одну бывшую анархистку З. Б. Гандлевскую и «левую» эсерку И. К. Каховскую, которая незадолго до своей смерти оставила друзьям краткие воспоминания о страшных годах, проведенных ею в сталинских тюрьмах и лагерях.

Был арестован и расстрелян видный публицист и русский политический деятель, один из руководителей кадетской партии Н. В. Устрялов, идеолог так называемого «сменовеховства». В 20-е гг. Устрялов жил в Харбине. Он выступал за примирение с Советской властью и еще с 1921 – 1922 гг. проповедовал среди эмигрантов идею возвращения на родину. Он работал на КВЖД директором советской библиотеки. После захвата Маньчжурии Японией многие сотрудники КВЖД вернулись в Советский Союз. Вместе с ними вернулся в СССР и Устрялов, но был арестован и погиб.

Немало представителей других партий, арестованных тогда органами НКВД, не только давно изменили свои прежние взгляды, но и вступили в ВКП(б), участвовали в Гражданской войне на стороне большевиков и работали потом на ответственных постах в государственном и партийном аппаратах, в Коминтерне (В. Ф. Малкин, Г. Закс, А. П. Колегаев, Ф. Ю. Светлев, Е. Ярчук, Г. Б. Сандомирский, В. Шатов и др.). При этом уничтожение бывших членов всех антибольшевистских партий происходило уже без каких-либо открытых судебных процессов, об арестах этих людей почти никогда не сообщалось в печати.

Естественно, возникает вопрос: что побудило Сталина физически уничтожить всех бывших оппозиционеров и членов других партий, не представлявших какой-либо опасности для Советской власти?

Это была, во-первых, заблаговременно продуманная политическая акция. Выступая на январском пленуме ЦК ВКП(б) в 1933 г., Сталин говорил:

«Надо иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов… На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов. Это, конечно, не страшно. Но все это надо иметь в виду, если мы хотим покончить с этими элементами быстро и без особых жертв» [350] .

Уничтожение прежних противников не было продиктовано боязнью образования новой и более опасной оппозиции. Эти соображения в действительности мало беспокоили Сталина. Отчасти то была просто политическая месть. В 20-е гг. у Сталина не было достаточного влияния и власти, чтобы расправиться со своими оппонентами, часто весьма резко говорившими и писавшими о нем. Он терпеливо ждал своего часа. Капитуляцию большинства оппозиционеров Сталин принял только формально, он явно двурушничал: говорил одно, а готовился делать другое. И он немедленно уничтожил всех бывших оппозиционеров, как только почувствовал себя достаточно сильным для этого. В свою очередь, разгром и физическое уничтожение бывших оппозиционеров, обвиненных в шпионаже, измене Родине, вредительстве, позволили Сталину еще больше укрепить свою власть и влияние. Но главное заключалось, конечно, не в мстительности Сталина.

Организуя политические процессы над бывшими оппозиционерами, людьми, которые были частично скомпрометированы перед партией, людьми, растерявшими связи с партией и народом и потому беззащитными перед Сталиным, он стремился создать в стране обстановку чрезвычайного положения, запугать народ и партию, заставить всех поверить в существование в СССР разветвленной сети врагов и шпионов и на этом основании получить в свои руки чрезвычайные полномочия в качестве «спасителя» Советского государства.

Немалое значение имело и стремление свалить на «врагов народа» все политические и экономические трудности. Любому деспоту, насаждающему культ своей личности, нужен козел отпущения. Если в 1928 – 1932 гг. таким козлом отпущения были кулаки и вредители из числа буржуазной интеллигенции, то в середине 30-х гг. – бывшие члены различных оппозиций.

Логика борьбы за власть в стране и в партии, логика преступления вела Сталина к уничтожению под прикрытием политических процессов 30-х гг. основных кадров партии и государства, всех неугодных ему деятелей науки, культуры, независимо от того, принимали они участие в каких-либо оппозициях или нет. Таким образом, репрессии, о которых мы говорили выше, были только прологом и прикрытием еще более страшной и массовой террористической кампании, не имевшей, по-видимому, прецедента в мировой истории.

Л. Д. ТРОЦКИЙ В СЕРЕДИНЕ И КОНЦЕ 30-х гг.

На первом же московском судебном процессе в августе 1936 г. Л. Д. Троцкий был заочно приговорен к смертной казни. В это время он жил еще в Норвегии, и формально ему было запрещено заниматься политической деятельностью. Однако, узнав первые подробности московского процесса, Троцкий сразу же нарушил этот запрет: он делал заявления для печати, направлял телеграммы в Лигу Наций, посылал обращения к различным митингам. Это вызвало немедленную реакцию правительства Норвегии – оно предложило Троцкому покинуть страну. Однако ни одна страна Запада не хотела пускать к себе Троцкого. Он оставался пока в Норвегии, но под строгим домашним арестом. Защиту отца взял на себя старший сын Троцкого Лев Седов, однако, как потом выяснилось, каждый шаг Л. Седова был известен НКВД от осведомителей, которых Седов считал своими верными соратниками. В конце декабря Мексика дала согласие принять у себя Троцкого и предоставить ему политическое убежище. В глубокой тайне, под охраной, не на пассажирском судне, а на танкере, нанятом норвежским правительством, Троцкий с женой отплыл в Мексику. Он прибыл туда 9 января, а через две недели в Москве начался процесс «параллельного центра», где бывшие троцкисты преобладали среди обвиняемых.

В Мексике Троцкий развернул бурную деятельность, однако она находила очень слабое отражение в мировой прессе, ибо сам Троцкий не был популярен ни в буржуазных, ни в либеральных, ни в социал-демократических, ни тем более в коммунистических кругах. К тому же Троцкий не слишком хорошо понимал все то, что происходит в Москве, и в своих оценках часто выдавал желаемое за действительное. Он, в частности, писал:

«Временно спасая власть Сталина, кровавая чистка окончательно расшатывает социальные и политические основы бонапартизма. Сталин близок к завершению своей трагической миссии. Чем более ему кажется, что ему никто не нужен, тем ближе час, когда он сам окажется никому не нужен. Если бюрократии удастся, переделав формы собственности, выделить из себя новый имущий класс, этот последний найдет себе других вождей, не связанных революционным прошлым и более грамотных. Сталин вряд ли услышит при этом слово благодарности за совершенную работу. Открытая контрреволюция расправится с ним, вернее всего, по обвинению в… троцкизме… Однако такой путь вовсе не предрешен… Вполне вероятно, что революционные потрясения в Азии и Европе, предупредив свержение сталинской клики капиталистической контрреволюцией, подготовят ее падение под ударами трудящихся масс. В этом случае Сталину еще меньше придется рассчитывать на признательность» [351] .

Сразу же после процесса «параллельного центра» Троцкий решил организовать «контрпроцесс» для разоблачения разыгранного в СССР судебного фарса. Однако большинство видных и авторитетных деятелей западной интеллигенции отклонили предложение Троцкого принять участие в «контрпроцессе». Некоторые из них верили во многое из того, что происходило в Москве, другие не верили, но отрицательно относились к Троцкому. С большим трудом, при посредстве своих американских последователей Троцкому удалось создать специальную комиссию, во главе которой согласился встать 80-летний американский философ и педагог Джон Дьюи, человек, чья репутация ученого была вне сомнений. Заседания комиссии происходили в Мексике в доме Троцкого под строгой охраной полиции. Заседания комиссии начались 10 апреля 1937 г. и шли непрерывно в течение недели, однако западная печать уделяла им крайне мало внимания. Лишь через несколько месяцев после окончания заседаний комиссии в шестьдесят втором и шестьдесят третьем номерах «Бюллетеня оппозиции» был опубликован «Вердикт Международной комиссии о московских процессах», в котором, в частности, говорилось: «Комиссия находит:

1) Ведение московских процессов убеждает всякое непредвзятое лицо, что не было сделано никаких попыток для выяснения правды.

2) В то время как признания вообще требуют чрезвычайно серьезного рассмотрения, эти признания заключают в себе такие невероятности, что они убеждают комиссию совершенно независимо от того, каким способом они добыты, в их несоответствии действительности».

Отвергнув все конкретные обвинения в адрес Троцкого и его сына, комиссия в заключении своего вердикта записала:

«21) Мы находим, что прокурор чудовищно фальсифицировал роль Троцкого до, во время и после Октябрьской революции…

23) Мы находим поэтому, что Троцкий и Седов невиновны».

Комиссия объявила также, что результаты ее работы с неопровержимостью доказывают: московские процессы являются подлогом.

Вердикт Международной комиссии не мог, конечно, спасти Троцкого от мести Сталина. После того как в Москве прошел последний большой «открытый» процесс, Сталин поставил перед НКВД задачу – уничтожить Троцкого. Для убийства Троцкого, а также для расправы с некоторыми дипломатами и разведчиками, оставшимися в 1936 – 1938 гг. за границей, в системе НКВД был создан специальный отдел. В начале 1938 г. при странных обстоятельствах в одной из французских больниц после успешно проведенной операции аппендицита умер сын Троцкого Лев Седов. В СССР был арестован и вскоре погиб второй сын Троцкого – Сергей, который был далек от политики и отказался выехать с отцом за границу. В это же время по всем лагерям прошли массовые расстрелы троцкистов – и бывших, и тех, кто еще сохранял верность Троцкому и находился в заключении еще с конца 20-х гг. Не осталось в живых почти никого.

Зимой 1938/39 г. Троцкий был занят организацией нового, IV Интернационала. Его сторонникам удалось собрать учредительный конгресс, однако фактически это было весьма узкое собрание троцкистов, на котором присутствовало всего около 20 человек, представляющих несколько стран. Сам Троцкий не мог присутствовать на этом собрании, которое состоялось в глубокой тайне недалеко от Парижа и продолжалось только один день – с утра до вечера без перерыва.

Троцкий связывал с созданием IV Интернационала большие надежды. Он был уверен, что новая организация сыграет чуть ли не главную роль в классовых боях ближайшего десятилетия и что новая война будет «работать» на троцкистов. Он писал о «миллионах приверженцев Четвертого Интернационала», которые будут готовы «штурмовать небо и землю». Но история пошла иными, более сложными путями, и те «ультралевые» организации, которые называли и продолжают называть себя «троцкистскими», не смогли завоевать заметного влияния в среде рабочего класса ни во время войны, ни в послевоенные десятилетия.

Что касается самого Троцкого, то его судьба была трагична. Охота сталинских агентов за ним продолжалась, в ней приняли участие и некоторые видные мексиканские коммунисты. Дом Троцкого в Койоакане, превращенный в настоящую крепость, постоянно охранялся. Однажды его обстреляла из пулеметов, а потом атаковала группа, возглавляемая мексиканским художником-коммунистом Сикейросом. Нападавшие сумели разоружить охрану и на 20 минут захватить дом. Троцкий и его жена спрятались в темной комнате. Нападение удалось отбить, дом стали охранять более тщательно, вокруг возвели новые укрепления. В это время в ближайшее окружение Троцкого был уже внедрен молодой испанский коммунист Рамон Меркадер, выдававший себя за американского коммерсанта. 20 августа 1940 г. Меркадер смертельно ранил Троцкого ударом ледоруба, который пронес под пальто в его кабинет. Убийца был схвачен и после длительного судебного процесса приговорен к 20 годам тюремного заключения. Руководивший операцией полковник НКВД Л. Этингон и мать убийцы Каридад, также принимавшая участие в подготовке этого террористического акта, сумели скрыться.

Сталин торжествовал. Району Меркадеру было присвоено звание Героя Советского Союза, его мать награждена орденом Ленина, ее принимал лично Берия. Руководитель операции Этингон получил генеральский чин, и Сталин сказал, что, пока он жив, ни один волос не упадет с головы этого чекиста. В данном случае Сталин отступил от своего правила уничтожать всех тех, «кто знал слишком много».

6 УДАР ПО ОСНОВНЫМ КАДРАМ ПАРТИИ И ГОСУДАРСТВА (1937 – 1938 гг.)

Незаконные репрессии, которым были подвергнуты бывшие участники оппозиции, нанесли чувствительный удар по кадрам партии и государства. Но это оказалось только началом. Уже в первые месяцы 1937 г. большая часть бывших «левых» и «правых», которых насчитывалось, по-видимому, 50 – 60 тыс., находилась в заключении, многие из них были расстреляны. Несмотря на это, в течение всего 1937 и 1938 гг. поток репрессий нарастал, принимая все более массовый и зловещий характер.

Не делая уже почти никакой разницы между участниками той или иной оппозиции и их бывшими оппонентами, между людьми, когда-то выступавшими против политики Сталина, и людьми, которые активно способствовали его выдвижению и сами участвовали во многих более ранних актах политического террора, органы НКВД, руководимые и направляемые Сталиным, приступили к организованному и планомерному истреблению основных кадров партии и государства. Это безжалостное уничтожение миллионов людей явилось самым страшным актом в трагедии 30-х гг.

УДАР ПО КАДРАМ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ПАРТИЙНЫХ, СОВЕТСКИХ И ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ОРГАНОВ

Тяжелый удар был нанесен прежде всего по Центральному Комитету ВКП(б). К началу 1939 г. по всякого рода клеветническим обвинениям было арестовано более двух третей членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом партии. Все они вскоре были физически уничтожены.

Так, например, был выведен из Политбюро и снят со всех ответственных постов крупнейший партийный деятель В. Я. Чубарь. Он был направлен вначале на второстепенную работу в Соликамск, а через несколько месяцев арестован и расстрелян. Аналогично сложилась судьба и другого члена Политбюро – С. В. Косиора, занимавшего до начала 1938 г. пост первого секретаря ЦК КП(б) Украины. После массовых репрессий в этой республике он был обвинен в недостатке бдительности, отстранен от работы на Украине и назначен на пост заместителя Председателя СНК СССР. Вскоре Косиор был арестован и расстрелян. Был также арестован и расстрелян кандидат в члены Политбюро, известный партийный деятель П. П. Постышев, долгое время занимавший пост второго секретаря ЦК КП(б)У. Был арестован и погиб кандидат в члены Политбюро Р. Эйхе, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии, назначенный в 1937 г. наркомом земледелия СССР. В мае 1937 г. был арестован и расстрелян кандидат в члены Политбюро и заместитель Председателя СНК СССР Я. Рудзутак.

Были расстреляны многие ответственные работники аппарата ЦК: заведующий отделом науки К. Я. Бауман, в прошлом секретарь и член Оргбюро ЦК; заведующий сельхозотделом ЦК Я. А. Яковлев, в прошлом нарком земледелия; заведующий отделом печати и издательств ЦК Б. М. Таль; заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК А. И. Стецкий и др.

Погиб известный коммунист А. М. Назаретян, назначенный в 1922 г. по совету Ленина помощником Сталина и работавший в 30-е гг. в Комиссии советского контроля и в Бюро жалоб при ЦК ВКП(б).

Одновременно с аппаратом ЦК партии был разгромлен и аппарат Комиссии партийного контроля. Большая часть членов КПК, избранных XVII съездом партии, была арестована (И. М. Беккер, Н. С. Березин, В. С. Богушевский, С. К. Брикке, Е. Б. Генкин, М. Л. Грановский, В. Я. Гроссман, Ф. И. Зайцев, Н. Н. Зимин, М. И. Кохиани, А. А. Левин, И. А. Лычев, Ж. И. Меерзон, К. Ф. Пшеницын, Н. Н. Рубенов, А. А. Френкель, С. К. Шадунц и др.). Почти никто из них не остался в живых.

Вместе с членами ЦК, КПК и Ревизионной комиссии ЦК было арестовано большинство инструкторов ЦК и КПК и технических работников центральных партийных учреждений.

Тяжелые репрессии обрушились на центральные советские и хозяйственные органы. Была арестована большая часть членов Президиума ЦИК СССР и ВЦИК. Мы уже писали о судьбе попавшего в опалу секретаря ЦИК СССР и ВЦИК Авеля Енукидзе, в прошлом самого близкого друга Сталина. Исключенный из состава ЦК ВКП(б) и назначенный на второстепенный пост в управлении курортами страны, Енукидзе был в 1937 г. арестован и после короткого закрытого суда расстрелян. Аресты большинства членов ЦИК СССР санкционировал, как правило, сам всесоюзный староста и председатель ЦИК, а затем Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин. Во время одного из заседаний ЦИК в 1937 г. секретарь Калинина вызвала из зала заседаний одного за другим четырех членов ЦИК, и Калинин, рыдая, подписывал санкцию на их арест, который производила оперативная группа НКВД, находившаяся в соседней комнате [352] .

Был разгромлен аппарат Госплана СССР. Погиб опытный партийный и хозяйственный руководитель В. И. Межлаук, долгие годы возглавлявший Госплан СССР. Арестовали и его преемника Г. И. Смирнова, которому в 1937 г. исполнилось всего 34 года. Был расстрелян заместитель председателя Госплана Э. И. Квиринг, а также старейший деятель партии, долгое время работавший в Госплане СССР, Г. И. Ломов (Оппоков).

Были арестованы и погибли заместители Председателя СНК СССР В. Шмидт и Н. К. Антипов, Председатель Совнаркома РСФСР Д. Е. Сулимов, его заместители Д. 3. Лебедь, С. Б. Зозноченко и Т. Рыскулов.

Были арестованы и погибли наркомы СССР – оборонной промышленности М. Л. Рухимович, легкой промышленности И. Е. Любимов, лесной промышленности С. С. Лобов, внутренней торговли И. Я. Вейцер, здравоохранения Г. Н. Каминский, зерновых и животноводческих совхозов М. И. Калманович и Н. Н. Демченко, водного транспорта Н. И. Пахомов, машиностроения А. Брускин, заготовок Н. Попов, председатель Комитета по строительству С. Л. Лукашин, председатель правления Госбанка СССР Л. Е. Марьясин. Погибли и большинство наркомов РСФСР – К. В. Уханов и др.

Были расстреляны Б. З. Шумяцкий, известный партийный работник, руководивший Комитетом кинематографии, и нарком юстиции РСФСР и СССР, активный участник Октябрьской революции Н. В. Крыленко; выдающийся деятель партии, один из руководителей вооруженного восстания в Петрограде А. С. Бубнов, с 1929 по 1937 г. нарком просвещения РСФСР.

Следует отметить, что происходил не только арест наркомов, но и настоящий погром возглавлявшихся ими наркоматов, в которых арестовали почти всех ведущих работников. Полному разгрому подвергся, например, Наркомат тяжелой промышленности. Создав версию о существовании в наркомате «шпионско-вредительской группы», возглавляемой заместителем наркома Пятаковым, органы НКВД арестовали и других заместителей наркома – А. П. Серебровского, А. И. Гуревича и О. П. Осипова-Шмидта. Были арестованы начальники управлений, отделов и члены коллегии: К. А. Нейман, А. Ф. Толоконцев, А. И. Зыков, Ю. П. Фигатнер, С. С. Дыбец, Е. Л. Бродов и др. То же происходило и в других наркоматах СССР и РСФСР. Погибли такие известные и авторитетные деятели партии и государства, как Ш. 3. Элиава, Н. П. Брюханов, А. М. Лежава, А. Б. Халатов, Пауль Орас, В. М. Милютин, К. П. Соме, В. И. Полонский, В. Нанейшвили, М. В. Баринов, И. И. Тодорский, В. А. Кангелари, С. С. Одинцов, В. А. Трифонов, И. И. Радченко, М. М. Майоров, Г. И. Благонравов, А. И. Муралов, Я. Л. Бобис, К. Данишевский, Г. Джабиев и многие другие. Все это были «генералы» советской индустрии, главные деятели первой и второй пятилеток, а до этого активные участники революционной борьбы в России.

Жестокой чистке подвергся в 1937 – 1939 гг. аппарат Наркоминдела. Погибли заместители наркома Л. Карахан и Б. С. Стомоняков. Были вызваны в Москву и арестованы многие послы и атташе СССР в разных странах: Л. Юренев, М. А. Карский, Е. В. Гиршфельд, В. X. Таиров, Богомолов (посол в Китае), Островский (посол в Румынии), Г. А. Астахов, И. С. Якубович и др. Были арестованы заведующие отделами НКИД А. В. Сабинин, А. Ф. Нейман, М. А. Плоткин, А. В. Фихнер, Е. А. Гнедин и др. В тюрьме оказался дипломат М. Розенберг, много сделавший для франко-советского сближения. Погибли такие дипломаты, как В. В. Егорьев и Б. Миронов-Корнев. Были объявлены вне закона посол СССР в Болгарии Ф. Ф. Раскольников и посол СССР в Греции А. Г. Бармин, отказавшиеся вернуться на верную гибель в Москву. Репрессии затронули также многих корреспондентов ТАСС и советских газет за границей.

ГИБЕЛЬ СЕРГО ОРДЖОНИКИДЗЕ

1937 – 1938 гг. были временем не только массовых арестов, но и многих самоубийств. Так, считая себя обреченным, покончил с собой заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК Н. Н. Рабичев.

В феврале 1937 г. трагически погиб один из известнейших руководителей партии Серго Орджоникидзе. Видный деятель революционного подполья, активный участник Октябрьской революции и Гражданской войны, Орджоникидзе был в 1937 г. членом Политбюро и наркомом тяжелой промышленности.

В опубликованном 19 февраля 1937 г. правительственном сообщении говорилось, что С. Орджоникидзе в результате паралича сердца скоропостижно скончался 18 февраля в 17 час. 30 мин. в своей квартире. Было опубликовано также подробное медицинское заключение. Только на XX съезде КПСС официально сообщили, что Орджоникидзе покончил жизнь самоубийством. Основными виновниками этой трагедии были Сталин, Ежов и Берия.

Не решаясь прямо предъявить Орджоникидзе какие-либо обвинения, Сталин стал действовать исподволь, стремясь деморализовать Серго. Был арестован его старший брат – Папулия. Фальсифицированные показания Папулии были переданы С. Орджоникидзе в день его рождения. Почти ежедневно Серго узнавал о расстреле кого-либо из своих друзей и добрых знакомых. Массовые аресты прошли и в системе тяжелой промышленности; органы НКВД обходились на этот раз без санкции наркома, которую Серго отказывался давать и которую давали Сталин или Молотов. После этого Сталин присылал Орджоникидзе вырванные под пытками ложные показания. «Товарищ Серго, – писал при этом Сталин, – почитай, что о тебе пишут».

Орджоникидзе, однако, не очень верил этим показаниям и решительно протестовал против арестов в системе тяжелой промышленности. В некоторых случаях он поручал инспекторам своего наркомата проверить на месте обоснованность тех или иных арестов. Тем не менее Политбюро по предложению Сталина поручило именно Серго сделать на ближайшем пленуме ЦК доклад о «вредительстве» в промышленности. Сталин пошел даже на такую провокацию, как обыск в кремлевской квартире Орджоникидзе. Как писал в своей книге И. Дубинский-Мухадзе, Орджоникидзе, узнав об обыске, оскорбленный и разгневанный, всю ночь звонил Сталину. Под утро дозвонился и услышал в ответ: «Это такой орган, что и у меня может сделать обыск. Ничего особенного…» У Серго был разговор со Сталиным с глазу на глаз утром 17 февраля; он продолжался несколько часов. Потом был второй разговор, безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, бранью на русском и грузинском языках. Все было разрушено в их отношениях. Как писал Дубин ский-Му хад зе, «уже ни любви, ни веры. Все разрушено… Разделять ответственность за то, что никак не в состоянии предотвратить, Серго не мог. Подличать не хотел, это значило бы перечеркнуть всю прошлую жизнь… Оставалось уйти» [353] .

Некоторые старые большевики выдвигали позднее версию об убийстве, а не самоубийстве Серго. Они отмечали, что накануне трагедии Серго не только работал в наркомате, но и сделал ряд распоряжений и назначил несколько встреч на следующий день. Как отмечал в своих записках Е. П. Фролов, никакого расследования обстоятельств смерти Орджоникидзе не проводилось, даже не было осмотрено пулевое отверстие. Всех врачей, подписавших медицинское заключение, вскоре арестовали. Сразу же после смерти Серго был арестован начальник его личной охраны В. Н. Ефремов, а также личный секретарь Орджоникидзе Семушкин. Были арестованы не только работники охраны, но и почти все люди, обслуживавшие Орджоникидзе, включая сторожа на даче. По утверждению Фролова, большая часть архива Орджоникидзе была изъята и передана на «изучение» Л. Берии, который был личным врагом Орджоникидзе. Позднее были арестованы младшие братья Серго – Константин и Вано и почти все его родственники. По свидетельству бывшего заместителя Серго Б. Л. Ванникова, уже через несколько дней после трагедии его вызвал Ежов и потребовал, чтобы Ванников написал докладную записку о «вредительских» директивах, якобы дававшихся Орджоникидзе. Вся эта цепь событий порождает немало вопросов, но еще не дает оснований оспаривать факт самоубийства Орджоникидзе.

Как свидетельствует жена Серго Зинаида Гавриловна, Орджоникидзе действительно работал вечером 17 февраля в наркомате, а утром следующего дня не поднялся с кровати, не оделся и не вышел к завтраку. Он просил никого не заходить к себе и все время что-то писал. Днем в квартиру Серго пришел его друг Г. Гвахария. Но Серго не принял его, велел лишь накормить его в столовой. Стало темнеть. Решив еще раз зайти в спальню к мужу, Зинаида Гавриловна, проходя через гостиную, зажгла свет. И в этот момент в спальне раздался выстрел. Вбежав туда, она увидела мужа, лежавшего на кровати. Он был уже мертв.

По словам Зинаиды Гавриловны, в квартире, кроме «черного» входа, которым все пользовались, имелся еще и парадный. Но он был не только закрыт, но и заставлен книжными шкафами. Этот ход вел в гостиную, и воспользоваться им для убийства было нельзя, так как в гостиной как раз в момент выстрела находилась жена Орджоникидзе.

Она немедленно позвонила Сталину, квартира которого была напротив. Он пришел не сразу – сначала собрал членов Политбюро. В спальню вбежала и сестра жены. Она увидела на письменном столе листки бумаги, исписанные бисерным почерком Серго. Вера Гавриловна схватила эти листки и зажала в руке, читать она не могла. Когда Сталин вошел в спальню в сопровождении Молотова, Ворошилова и других членов Политбюро, он сразу увидел листки в руке у Веры Гавриловны и вырвал их. Зинаида Гавриловна, рыдая, воскликнула: «Не уберегли Серго ни для меня, ни для партии!» «Молчи, дура», – оборвал ее Сталин.

Заслуживают внимания хранящиеся у автора рукописные воспоминания об этом трагическом дне Константина Орджоникидзе, младшего брата Серго, оставшегося в живых после 16-летнего заключения.

«Я расскажу о некоторых подробностях, связанных со смертью моего дорогого брата Серго. Серго покончил жизнь самоубийством 18 февраля 1937 г. в 17 часов 30 минут.

Как обычно, в этот вечер после катания на коньках в Сокольниках я направился в Кремль к своему брату Серго. У подъезда шофер Серго Н. И. Волков сказал: “Поторопитесь!” Я ничего не понял. Поднявшись на второй этаж, мы с женой направились в столовую, но нас остановил работник НКВД, стоявший у дверей. Потом все же нас впустили в кабинет Серго, я увидел Гвахарию. Он произнес: “Нет больше нашего Серго”.

Я поспешил в спальню, но мне преградили путь и не допустили к покойнику. Я вернулся в кабинет ошеломленный, не понимая, что произошло. Потом пришли Сталин, Молотов и Жданов. Они прошли сначала в столовую. У Жданова на лбу была черная повязка. Вдруг из кабинета Серго увели Гвахарию почему-то через ванную комнату. После этого Сталин, Молотов и Жданов прошли в спальню. Там постояли они у покойника, потом все они вместе вернулись в столовую. До меня донеслись слова, сказанные Зинаидой Гавриловной: “Об этом надо опубликовать в печати”. Сталин ей ответил: “Опубликуем, что умер от разрыва сердца”. “Никто этому не поверит”, – возразила Зинаида Гавриловна. Далее она добавила: “Серго любил правду, и нужно опубликовать правду”. “Почему не поверят? Все знали, что у него было больное сердце, и все поверят”, – так закончил Сталин этот диалог.

Двери в спальню были прикрыты. Я подошел к ним и, немного приоткрыв, увидел, что там сидят на стульях у ног покойника Ежов и Каганович. Они о чем-то разговаривали. Я сразу же закрыл дверь во избежание излишних нареканий.

Спустя некоторое время в столовой собрались члены Политбюро и ряд других высокопоставленных лиц. Появился и Берия. Зинаида Гавриловна назвала Берию негодяем. Она направилась к Берии и пыталась дать ему пощечину. Берия сразу после этого исчез и больше на квартире Серго не появлялся.

Тело покойного из спальни было перенесено в кабинет. Здесь брат Молотова сфотографировал покойного вместе со Сталиным, Молотовым, Ждановым, другими членами правительства и Зинаидой Гавриловной… Потом приходил известный скульптор Меркуров и снял маску с лица Серго.

Зинаида Гавриловна обратилась к Ежову и Паукеру и просила сообщить родственникам в Грузию, чтобы на похоронах присутствовал старший брат Папулия. Ежов на это ответил:

“Папулия Орджоникидзе находится в заключении, и мы считаем его врагом народа, пусть отбывает наказание, можно оказать ему помощь теплой одеждой и питанием. Остальным родственникам мы сообщим, дайте только адреса”.

Я дал им адреса брата Ивана и сестры Юлии, а также жены Папулии Нины.

Поздно вечером приехал Емельян Ярославский. Увидев покойника, он упал в обморок. С трудом уложили его на диван. Когда Ярославский пришел в себя, его на машине отправили домой. После этого приехал Семушкин. День был выходной, он отдыхал на даче в Тарасовке. Увидев страшную картину, Семушкин стал буйствовать. Пришлось чуть ли не связанным, силой отправить его домой.

Секретарь Серго Маховер, пораженный увиденным, произнес запомнившиеся мне слова: “Убили, мерзавцы!”

…В ночь на 20 февраля 1937 г. состоялась кремация. На следующий день, 20 февраля, состоялись похороны. С запозданием приехали в Москву брат Иван с женой и сестра Юлия с мужем.

Через некоторое время начались усиленные аресты… Арестовали Семушкина с женой и многих работников Наркомтяжпрома, близко соприкасавшихся с Серго. Арестовали Нину Орджоникидзе – жену нашего старшего брата Папулии (Павла) Орджоникидзе. Вместе с ней арестовали и другого нашего родственника – Г. А. Орджоникидзе. Наконец 6 мая 1941 г. арестовали и меня».

О СУДЬБЕ Н. К. КРУПСКОЙ

Тяжело сложилась в 30-е гг. судьба вдовы В. И. Ленина Н. К. Крупской. Мы уже писали о тех «проработках», которым она подверглась в середине 20-х гг. и в разгар коллективизации. Когда в 1934 г. вышла в свет книга Крупской «Воспоминания о Ленине», ей позвонил сам Сталин и поздравил с хорошим и полезным изданием. Однако не прошло и нескольких дней, как в «Правде» появилась несправедливая и резкая рецензия на книгу Крупской. Рецензент П. Поспелов приписывал (явно не без ведома Сталина) Крупской «ошибки» в изображении Ленина и ряда вопросов истории партии [354] .

Когда начались массовые аресты, Крупская несколько раз пыталась защитить от репрессий многих хорошо известных ей деятелей партии. Так, на июньском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б) она выступила с протестом против ареста И. Пятницкого, члена ЦК ВКП(б), объявленного НКВД провокатором царской охранки. Крупская говорила, что Пятницкий был ответственным работником большевистского подполья (он отвечал за технику связи с Россией из-за границы) и что по его линии в партии не было ни одного провала. Но ее протест был оставлен без внимания.

Только в отдельных случаях Крупской удавалось добиться освобождения тех или иных партийных работников. Именно в результате энергичного вмешательства Крупской был освобожден И. Д. Чугурин, который 3 апреля 1917 г. вручил партийный билет В. И. Ленину [355] .

Однако вскоре органы НКВД перестали вообще обращать внимание на все протесты Крупской. Когда на торжественном январском заседании, посвященном памяти Ленина, Крупская обратилась к Ежову с вопросом о судьбе ряда известных ей товарищей, он ничего не ответил, отвернулся и отошел. Н. К. Крупская умерла в самом начале 1939 г., на следующий день после своего дня рождения. Когда она отмечала этот день в узком кругу своих ближайших друзей, в ее квартиру принесли огромный торт – от Сталина. Позднее на этом основании возникли слухи о возможном отравлении Крупской. Но подобный подарок от Сталина доставляли Крупской каждый год в день ее рождения, и никто из ее гостей, лакомившихся тортом, не пострадал. Н. К. Крупскую хоронили со всеми почестями; урну с прахом несли члены Политбюро во главе со Сталиным. Однако уже на следующий день после смерти Крупской на ее квартире и даче был произведен тщательный обыск и большая часть архива была изъята. Издательство Наркомпроса получило директиву: «Ни одного слова больше не печатать о Крупской» [356] . После смерти Надежды Константиновны ее имя было предано почти полному забвению. Под разными предлогами книги Крупской снимались с библиотечных полок. Даже на выставке, посвященной созданию «Искры», о ее работе в этой газете ничего не было сказано.

Когда известие о смерти Крупской дошло до Троцкого, последний написал в некрологе: «Мы далеки от мысли винить Надежду Константиновну в том, что она не нашла в себе решимости открыто порвать с бонапартистской бюрократией. Более самостоятельные политические умы колебались, пробовали играть в прятки с историей и – погибли. Крупской было в высшей степени свойственно чувство личной ответственности. Личного мужества у нее было достаточно, но ей не хватало мужества мысли. Мы провожаем ее с глубокой скорбью, как верную подругу Ленина, как безупречную революционерку и как одну из самых трагичных фигур в истории» [357] .

В данном случае можно понять позицию Троцкого. Обосновывая свою близость к Ленину и приводя слова Ленина о том, что «после Октября не было у нас лучшего большевика, чем Троцкий», Троцкий ссылался чаще всего на личные письма Крупской к нему уже после смерти Ленина. Плохим отзывом о Крупской он мог бы частично дезавуировать эти свидетельства.

Однако историк не может полностью согласиться с оценками Троцкого. Не вызывает сомнения трагичность положения Крупской, которая была свидетельницей гибели многих лучших друзей Ленина и своих товарищей. Но она быстро прекратила даже очень робкие попытки вмешательства в деятельность НКВД и не возражала, когда в ее статьи вставляли обширные пассажи с восхвалениями Сталина. Многие коммунисты, оказавшиеся в заключении, задавались вопросом – чем объяснялось поведение Крупской, которую Сталин и Берия могли, конечно, тайно умертвить, но не решились бы арестовать. Ответ был в основном один – Крупская была сломлена задолго до 1937 г.

В книге Р. Конквеста «Большой террор» автор, ссылаясь на свидетельство А. Орлова, пишет: «Известно, что Сталин однажды обронил, что если Крупская не перестанет его критиковать, то партия объявит, что не она, а старая большевичка Елена Стасова была женой Ленина. “Да-да, – добавил Сталин, – партия все может”».

К сожалению, слухи также являются важным источником информации. Но только тот, кто живет в стране и внимательно изучает ее политическую жизнь с близкого расстояния, может отличить слух, который соответствует действительному событию, от случайного и недостоверного слуха, от слуха, специально «пущенного в оборот» с целью дезинформации, или даже от простого анекдота. Сделав приведенную выше выписку из книги Р. Конквеста, писатель и старый член партии И. А. Сац отмечал в своих неопубликованных записках: «В данном случае речь идет не о свидетельстве, правдивом или ложном; уже по конструкции приведенной цитаты ясно, что речь идет об анекдоте. Анекдотов тогда ходило много; большинство из них приписывалось К. Радеку. Вполне допускаю, что циничный и остроумный Радек (или кто-нибудь другой) мог после XIV съезда партии пустить в ход и такой анекдот и что в кругах сотрудников НКВД он мог иметь хождение. Но если такой анекдот и характеризует в какой-то мере общественную атмосферу, то воспринимать его как факт, как историческое свидетельство по меньшей мере наивно».

По свидетельству И. Саца, Крупская была сломлена еще в начале 30-х гг. Она согласилась сделать обширные купюры в своих воспоминаниях о Ленине, ее фактически изолировали от общения с простыми рабочими и крестьянами, даже от живого общения с учителями, и она сама стала отказываться от таких встреч, вообще от участия в широкой партийной жизни. Она сосредоточилась на делах Наркомпроса. Но и здесь с ней мало считались, особенно тогда, когда после отставки А. В. Луначарского наркомом стал А. Бубнов. Не разделяя многих изменений, которые стали вводиться в системе народного просвещения, Крупская подала в отставку, но Политбюро обязало ее выполнять прежние обязанности заместителя наркома. Она подчинилась и не спорила с новым наркомом даже тогда, когда он не просто игнорировал ее, но и прямо оскорблял на заседаниях коллегии Наркомпроса. Она ушла в частную жизнь и почти перестала посещать свой служебный кабинет в наркомате. Все это объяснялось, однако, не только недостатком мужества мысли, но и недостатком воли и мужества у этой больной, старой и уставшей женщины.

О СУДЬБЕ ДРУГИХ БЛИЗКИХ ЛЕНИНУ ЛЮДЕЙ

В 1936 – 1939 гг. не подвергались аресту многие старейшие члены партии, долгие годы работавшие рядом с Лениным, а нередко и дружившие с ним семьями. Среди них можно назвать Г. М. Кржижановского, Ф. Я. Кона, П. А. Красикова, В. Д. Бонч-Бруе ви ча, Н. И. Подвойского, А. Е. Бадаева, Д. З. Мануильского, М. К. Муранова, Ф. И. Самойлова, Н. А. Семашко, Н. И. Шварц, А. М. Коллонтай, Е. Д. Стасову, Л. А. Фотиеву и др. Однако все они были отстранены от участия в руководстве партией, терроризированы и не оказывали влияния на ход событий. О большинстве из них перестали вспоминать.

Тяжело сложилась, например, судьба Г. И. Петровского. Близкий соратник Ленина, большевистский депутат Государственной думы, председатель ЦИК Украины и самый первый председатель ЦИК СССР [358] , Петровский был глубоко потрясен арестами своих ближайших друзей по работе на Украине. Был арестован старший сын Петровского Петр, герой Гражданской войны, недавний редактор «Ленинградской правды». Исключили из партии и сняли с должности командира Московской Пролетарской дивизии – младшего сына Г. Петровского Леонида. Погиб муж дочери Петровского – С. А. Загер, председатель Черниговского исполкома. В конце 1938 г. Г. И. Петровского неожиданно вызвали в Москву. После короткой, но тяжелой встречи со Сталиным, который грубо обругал Петровского, последнего освободили от всех его должностей на Украине, обвинив в связях с «врагами народа». На XVIII съезде партии Петровский не был избран в ЦК и долгое время вообще не мог найти никакой работы. Только перед войной он был назначен заместителем директора по хозяйственной части в Музее Революции.

Нелегкой оказалась в 30-е гг. судьба поэта-большевика и близкого соратника Ленина Демьяна Бедного. Его отношения со Сталиным резко ухудшились в начале 30-х гг. Позднее Сталин сделал некоторые шаги к примирению и приглашал раза два Демьяна Бедного на свою дачу. Но очень скоро наступил новый разрыв, и все публикации поэта были остановлены. Когда в 1938 г. Демьян Бедный написал для «Правды» антифашистский памфлет под названием «Ад», Сталин лично сделал на рукописи поэта оскорбительную надпись: «Передайте этому новоявленному “Данте”, что он может перестать писать». В августе 1938 г. Демьяна Бедного исключили из партии, а затем из Союза писателей. До самого начала войны перед ним были закрыты двери редакций всех газет и журналов.

И все же многие лично близкие Ленину люди были арестованы. Еще в 1935 г. репрессировали Н. А. Емельянова, того самого питерского рабочего, который прятал Ленина в шалаше у Разлива и помог сохранить его жизнь. В 1921 г. Ленин писал: «Очень прошу оказывать полнейшее доверие и всяческое содействие товарищу Николаю Александровичу Емельянову, лично мне известному со времени еще до Октябрьской революции, старому партийному работнику и одному из виднейших деятелей питерского рабочего авангарда» [359] .

К моменту ареста Емельянов находился уже на пенсии. По свидетельству Снегова, Крупская со слезами вымолила у Сталина сохранение жизни этому старейшему большевику, однако он пробыл в заключении и ссылке почти 20 лет. Была арестована и вся семья Емельянова: его жена и сыновья – Кондратий, Николай и Александр, которые в 1917 г., будучи мальчиками, помогали укрывать Ленина в Разливе.

В годы террора погиб и А. В. Шотман, старый большевик, руководивший еще в 1903 г. знаменитой Обуховской обороной – одним из первых массовых выступлений русских рабочих. Летом 1917 г. Шотман был единственным связным между Лениным и ЦК партии. Партия поручила Шотману не только охрану ушедшего в подполье Ленина, но и организацию его переезда из Разлива в Финляндию. Еще в 1918 г. Ленин писал: «…тов. Шотман, старый партийный товарищ, лично мне превосходно известный и заслуживающий абсолютного доверия» [360] . Но Сталин не доверял именно таким людям, как Шотман.

Погиб в годы террора известный швейцарский социалист, а затем коммунист, деятель международного рабочего движении Фриц Платтен. В 1917 г. Платтен оказал русской революции неоценимую услугу, организовав переезд Ленина и других русских эмигрантов через Германию в Россию. Платтен сопровождал Ленина в этой поездке и принял затем активное участие в революционной борьбе в России. 1 января 1918 г., когда Ленин возвращался с солдатского митинга, Платтен, ехавший с Лениным в одной машине, заслонил Владимира Ильича от пуль террористов, но сам был ранен. Советская Россия стала его второй родиной. Но в 1937 г. он и его жена, работавшая в Коминтерне, были арестованы. Платтен сидел в тюрьмах царской России, боярской Румынии, в каторжной ковенской тюрьме, в застенках Петлюры, в тюрьмах Швейцарии. Он умер в лагере для инвалидов Каргопольлага, где заготовлял дранку и плел корзины.

В 1937 г. был расстрелян еще один ближайший соратник Ленина – Я. С. Ганецкий, в прошлом видный деятель российского и международного рабочего движения, которого Ленин лично рекомендовал принять в члены РКП(б). Именно Ганецкий добился освобождения Ленина, арестованного в августе 1914 г. австрийскими властями по обвинению в шпионаже в пользу России. Ганецкий помогал Ленину проехать через Германию и встречал его в Швеции, а также обеспечил дальнейший проезд Ленина в революционный Петроград. В последние годы своей жизни он был директором Музея Революции в Москве.

Погиб и С. И. Канатчиков, который входил в созданный Лениным в 1895 г. «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Сталин не щадил даже старых большевиков, уже давно вышедших на пенсию. Так, например, был арестован Н. Ф. Доброхотов, участник многих партийных съездов, еще в 20-е гг. ушедший на пенсию по старости и болезни. Сталин не щадил и мертвых. Одни из них были посмертно объявлены «врагами народа», другие преданы несправедливому забвению. Огульной критике подвергся, например, П. И. Стучка, нарком юстиции в первом Советском правительстве. В конце 1918 г. Стучка возглавил правительство Советской Латвии, а после падения Советской власти в Прибалтике работал в Москве на ответственном посту. Он умер в 1932 г. и был похоронен на Красной площади, однако это не помешало объявить его через несколько лет носителем враждебной идеологии в области правовой науки.

С крайней неприязнью относился Сталин и к крупному деятелю партии, ближайшему соратнику Ленина и члену ЦК ВКП(б) С. И. Гусеву. Он также был похоронен с воинскими почестями на Красной площади в 1933 г. Но вскоре имя Гусева было вычеркнуто из истории партии и Гражданской войны. Многие родственники и друзья Гусева были арестованы.

Перестало упоминаться имя знаменитого большевика-подпольщика Камо (С. А. Тер-Петросяна), погибшего в 1922 г. Скромный памятник на могиле Камо в центре Тбилиси был снесен, сестра Камо – арестована. Был арестован и погиб брат Я. М. Свердлова – В. М. Свердлов. Были преданы забвению видные большевики Л. Б. Красин, В. П. Ногин, Г. В. Чичерин, А. В. Луначарский и многие другие.

УДАР ПО КАДРАМ РЕСПУБЛИКАНСКИХ И ОБЛАСТНЫХ ПАРТИЙНЫХ И СОВЕТСКИХ ОРГАНОВ

Страшная волна репрессий прокатилась в 1937 – 1938 гг. по всем областям и республикам. В РСФСР было разгромлено до 90% всех обкомов партии и облисполкомов, а также большинство городских, окружных и районных партийных и советских организаций. В отдельных областях один за другим арестовывали несколько составов обкома партии. Среди погибших десятков тысяч работников партийного и советского аппарата было немало широко известных деятелей партии, членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б). В РСФСР были арестованы и погибли секретари обкомов партии: Л. И. Картвелишвили, И. М. Варейкис, И. П. Носов, Н. Н. Колотилов, A. И. Криницкий, А. И. Угаров, Ф. Г. Леонов, В. В. Птуха, И. Д. Кабаков, К. В. Рындин, Д. А. Булатов, П. И. Смородин, В. П. Шубриков, Б. П. Шеболдаев, Э. К. Прамнэк, М. И. Разумнов, И. В. Слинкин, И. П. Румянцев, М. С. Чудов, М. Е. Михайлов, Н. М. Осьмов, П. А. Ирклис, А. С. Калыгина, Я. С. Сойфер, Г. Байтуни, И. И. Иванов, Н. Д. Акилинушкин, Б. П. Беккер, Е. И. Рябинин, Г. П. Раков, П. М. Тонигин, С. П. Коршунов, В. Я. Симочкин, А. Я. Столяр, С. М. Соболев, С. М. Савинов, B. Я. Симякин и многие другие. Вместе с ними погибли председатели облисполкомов: Г. М. Кругов, Н. И. Пахомов, П. И. Струппе, Ян Полуян, Ф. И. Андрианов, C. Б. Агеев, М. Л. Волков, Н. И. Журавлев, В. В. Иванов, И. Ф. Новиков, А. Н. Буров, Д. А. Орлов, И. Н. Пивоваров, Г. Д. Ракитов, И. И. Рещиков, А. А. Шпильман, И. Ф. Гусихин, И. Я. Смирнов, председатель Ленсовета И. Ф. Кодацкий и др.

Арест секретаря обкома или председателя облисполкома означал обычно и полный разгром руководящих кадров. Так, например, в Москве и Московской области были арестованы и расстреляны секретари областного и городского комитетов партии: А. Н. Богомолов, Т. А. Барановский, Е. С. Коган, Н. В. Марголин, Н. И. Дедиков, В. С. Егоров, М. М. Кульков, С. З. Корытный, председатель Мособлисполкома Н. А. Филатов, его заместитель С. Е. Губерман и многие другие.

К середине 1939 г. из 136 секретарей райкомов партии Москвы и Московской области [361] только семь работали на своих прежних постах. Почти все остальные – В. П. Тарханов, Н. Е. Воловик, И. Левинштейн, Б. Е. Трейвас, С. Е. Горбульский, Е. Першман и десятки других – были арестованы и почти все немедленно расстреляны. Были уничтожены заведующие отделами обкома и горкома партии: М. Д. Крымский, Т. Р. Ворошилов, Куренков, Верклов, Барлебен и другие. Некоторые видные работники партийного аппарата покончили жизнь самоубийством, например, В. Фурер.

В специальном корпусе Горьковской тюрьмы оказался в 1937 г. весь состав Горьковского горкома партии во главе с секретарем горкома Л. И. Пугачевским и весь состав горсовета во главе с А. П. Грачевым. Здесь же находились секретари девяти городских райкомов партии и многие другие ответственные работники города и области. На областной партийной конференции в 1938 г. начальник областного управления НКВД заявил, что в Горьковской области «разгромлены целые полчища контрреволюции» [362] . Почти весь руководящий актив был истреблен в Ленинграде и во многих других крупных городах РСФСР.

Разгрому подверглись кадры во всех автономных республиках РСФСР. В Карелии погиб Густав Ровно, первый секретарь Карельского обкома, в прошлом «красный полицмейстер» Гельсингфорса, помогавший в 1917 г. скрывать Ленина. Был убит председатель СНК Карелии Э. Гюллинг. Погиб председатель КарЦИК Н. В. Архипов. В Бурят-Монголии было уничтожено почти все руководство республики во главе с первым секретарем обкома М. Н. Ербановым, одним из организаторов Советской власти в Бурятии.

В Татарской АССР жертвой репрессий стали секретарь Татарского обкома партии А. К. Лепа, председатель ТатЦИК Г. Г. Байчурин, председатели СНК республики К. А. Абрамов и А. М. Новоселов, их заместители, десятки секретарей райкомов и горкомов. Погиб С. Саид-Галиев, первый председатель СНК Татарии, видный деятель революционного движения в России, критиковавший в свое время наркома по делам национальностей Сталина [363] .

Погиб первый секретарь Кабардино-Балкарского обкома партии Бетал Калмыков, секретари обкома Еврейской автономной области Г. Н. Сухарев и М. П. Хавкин, председатели СНК Крымской АССР М. Ибрагимов и А. Самединов, глава башкирского правительства З. П. Булашев, секретарь Марийского обкома партии Ч. И. Врублевский, руководители республики немцев Поволжья Е. Э. Фрешер и Д. Г. Розенберг, а также многие тысячи других работников этих республик.

Огромный урон понесли партийные организации Дагестана и Осетии, Чечено-Ингушетии и Чувашии, Мордовии и Удмуртии, Якутии и Карачаево-Черкесии. В Северной Осетии, например, из одиннадцати членов обкома было арестовано девять. За два года здесь сменилось четыре первых секретаря обкома (С. А. Такоев, К. С. Бутаев и др.) [364] . Даже в такой небольшой и далекой от основных центров страны республике, как Коми АССР, репрессиям подверглась четвертая часть всех членов партии во главе с секретарями обкома А. А. Семичевым и Ф. И. Булашевым [365] .

Столь же тяжелые удары были обрушены и на кадры всех союзных республик.

Мы говорили о гибели руководителей Украины Чубаря, Постышева, Косиора. Но в 1937 г. здесь были арестованы почти все руководящие работники в Киеве и на периферии. В числе жертв произвола оказались В. П. Затонский, И. Е. Клименко, К. В. Сухомлин, М. М. Хатаевич, В. И. Чернявский, Е. И. Вегер, Ф. И. Голуб, С. А. Загер, С. А. Кудрявцев, А. С. Егоров, О. В. Лилацкая, В. Д. Еременко, А. В. Осипов, А. К. Сербиченко, Н. И. Голуб, Г. И. Старый, М. И. Кондаков и др. Председатель Совнаркома Украины А. П. Любченко, опасаясь, что после его смерти репрессиям подвергнутся члены его семьи, застрелил сначала жену и сына, а потом застрелился сам.

На Украине были арестованы почти все члены семьи соратника Ленина П. К. Запорожца – Виктор и Антон Запорожцы, Мария Кузьминична Запорожец. Погиб председатель Госплана УССР, герой Гражданской войны Ю. М. Коцюбинский – сын известного украинского революционера. Когда Н. С. Хрущев был назначен первым секретарем ЦК КП(б)У и должен был для восстановления партийного руководства созвать в республике съезд партии, выяснилось, что общее число членов партии сократилось с 453,5 тыс. в 1934 г. до 286 тыс. в 1938 г. [366] .

Еще более тяжелому разгрому подверглась партийная организация Белоруссии, где число членов партии уменьшилось более чем на половину. Уже в 1937 г. в ЦК КП(б) Белоруссии, во многих обкомах часто было некому работать. Здесь перебили несколько составов партийных и советских органов. При этом погибли почти все руководители белорусских большевиков – Н. М. Голодед, А. Г. Червяков (по сообщениям газет, он покончил с собой «на семейной почве»), М. О. Стакун, С. Д. Каменштейн, А. М. Левицкий, Д. И. Волкович, Н. Ф. Гикало (известный всей стране герой Гражданской войны), Я. И. Заводник, А. И. Хацкевич и сотни других видных работников. Был арестован, но выжил А. Ф. Ковалев. Знакомясь сегодня с «Белорусской энциклопедией», мы можем убедиться, что из людей, пользовавшихся в 30-е гг. заслуженной известностью в Белоруссии, уцелели в годы террора лишь несколько человек, в том числе Якуб Колас и Янка Купала. Все остальные были арестованы, и большинство их погибло.

Массовые репрессии прошли в Азербайджане, ими руководил здесь ставленник Сталина М. Д. Багиров. Был расстрелян известный большевик, один из председателей ЦИК СССР, член Исполкома Коминтерна Г. М. Мусабеков. Погиб председатель СНК Азербайджана Гусейн Рахманов, председатель АзЦИК С. М. Эфендиев, а также видные партийные и советские работники: М. Д. Гусейнов, А. П. Акопов, Р. Али-оглы Ахундов, Д. Буниат-заде, М. Церафибеков, А. Г. Караев, М. Кулиев, М. А. Нариманов, Г. Султанов, А. Султанова [367] .

Тяжелые потери понесла грузинская партийная организация. Среди расстрелянных или погибших в заключении оказались такие видные большевики, как Миха Кахиани, Леван Гогоберидзе, Ясен Мамулия, Coco Буачидзе, Петр и Леван Агниашвили, Иван Болквадзе и др. Погиб один из создателей большевистских организаций в Закавказье, долгое время работавший первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б) Мамия Орахелашвили. Его судьбу разделила и жена Мария, видная деятельница женского движения.

Один за другим были арестованы председатели Совнаркома Грузии Г. Мгалоблишвили и Л. Сухишвили, большинство наркомов республики, руководители многих учреждений и предприятий, преподаватели вузов.

Погиб руководитель абхазских большевиков Н. А. Лакоба, друг Орджоникидзе, Кирова, Дзержинского, Калинина, которому и сам Сталин нередко выказывал свое расположение. Был расстрелян первый секретарь Абхазского обкома А. С. Агрба. Погиб член бюро обкома Абхазии М. А. Лакоба.

О размахе репрессий в Грузии свидетельствует такой факт: из 664 делегатов X съезда Коммунистической партии Грузии, состоявшегося в мае 1937 г., 425 человек, или 68%, были вскоре арестованы [368] .

Рано начались репрессии в Армении. Выдвижение Берии первым секретарем Заккрайкома партии вызвало недовольство у руководителей Армении. Здесь открыто критиковали и изданную в 1935 г. книгу Берии об истории большевистских организаций в Закавказье. Начало террора пришлось в Армении на 1935 г., когда органы НКВД сфабриковали несколько провокационных дел против группы партийных работников и писателей Армении с целью скомпрометировать первого секретаря ЦК КП(б) Армении А. Ханджяна. 9 июля 1936 г. бюро Заккрайкома заслушало сообщение НКВД ЗСФСР «О раскрытии контрреволюционной террористической группы по Грузии, Азербайджану и Армении». На этом бюро Ханджян был обвинен в потере бдительности. Вечером того же дня он погиб. По одним данным, Ханджян покончил с собой [369] . По другим, гораздо более правдоподобным свидетельствам (А. Н. Шелепин, С. О. Газарян, О. Г. Шатуновская, А. Иванова), Ханджян был застрелен лично Берией.

После смерти Ханджяна новые руководители Армении и ставленники Берии Г. Аматуни и С. Акопов под видом борьбы с «дашнакским национализмом и контрреволюцией» стали проводить террор против руководящих кадров республики. В числе жертв оказались ветераны революции, секретари ЦК партии Армении: С. Срапионян (Лукашин), А. Ионисян, Г. Авсепян, А. Костанян, бывший председатель СНК Армении С. Тер-Габриелян, председатель ЦИК Армении С. Мартикян, председатель КПК Армении П. М. Кузнецов (Дарбинян), наркомы Н. Степанян, А. Ерзинкян, В. Еремян, Л. Есаян, А. Егизарян, старейшие коммунисты Д. Шавердян, А. Меликян, Л. Шахсуварян и многие другие [370] . В сентябре 1937 г. в Армению прибыли Л. И. Микоян и Г. М. Маленков. При их участии террор в республике усилился, причем были арестованы и недавно возглавившие Армению Г. Аматуни и С. Акопов [371] .

Массовый характер приняли репрессии в Казахстане, где были расстреляны все члены ЦК КП(б) Казахстана. Погибли секретари ЦК Казахстана Л. И. Мирзоян и С. Нурпеисов, председатель ЦИК КазССР У. Кулумбетов, председатель СНК республики И. Д. Исаев, член бюро ЦК, видный ученый И. Ю. Кабулов. Одновременно было арестовано большинство членов ЦК КП(б) Казахстана, секретари областных комитетов партии, председатели облисполкомов, большинство районного актива. Погибли активные участники борьбы за Советскую власть в Казахстане: У. К. Джандосов, С. Сегизбаев, Ю. Бабаев, А. Розыбакиев, А. М. Асылбеков и др. [372] .

В Таджикистане был арестован председатель СНК республики А. Рахимбаев, которого лично знал и высоко ценил В. И. Ленин. Были арестованы видные деятели партии: Ш. Шотемор, X. Бакиев, С. Анваров, Б. Додобаев, К. Ташев, А. Т. Рединин и др. [373] .

Среди жертв террора в Киргизии были первый секретарь ЦК Киргизии Л. К. Аммосов, второй секретарь М. Л. Белоцкий, председатель Контрольной комиссии Д. С. Садаев и многие другие [374] .

В Туркменской ССР были репрессированы секретари ЦК Туркмении Л. Мухамедов и Я. А. Попок, председатель СНК республики К. Атабаев, председатель ЦИК ТССР Н. Айтаков, а также видные партийные и общественные деятели: Ч. Веллеков, X. Сахатмурадов, К. Кулиев, О. Ташиазаров, Д. Мамедов, Б. Атаев, Курбан Сахатов и др. Из-за массовых репрессий в Туркмении и течение нескольких месяцев не функционировало бюро ЦК КП(б) [375] .

Тяжелые потери понесла и компартия Узбекистана. Мы уже говорили о гибели руководителей республики А. Икрамова и Ф. Ходжаева. Вместе с ними погибли и другие узбекские руководители: Д. Тюрабеков, Д. Ризаев, Д. И. Манжара, Н. Исраилов, Р. Исламов – и сотни секретарей райкомов, горкомов, руководителей советских и хозяйственных организаций.

Сказанного выше достаточно, чтобы сделать вывод о том, что главное острие террора во второй половине 30-х гг. было направлено против актива самой партии. Это было очевидно даже для обывателей, которые спали но ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Известно, что А. И. Солженицын и в книге «Архипелаг ГУЛаг», и в своей публицистике неоднократно заявлял, что он не может и не желает считать коммунистов, арестованных в 1936 – 1939 гг., жертвами сталинского террора. Ибо эти коммунисты проводили «красный террор» в 1918 – 1922 гг., они прямо или косвенно помогали проводить политику насилия над крестьянством и интеллигенцией в 1929 – 1933 гг. «Но спрашивается, – восклицает Солженицын, – если жертва до последнего времени помогала палачу и подавала ему других на убой и топор держала – насколько это жертва или тоже палач?»

Приходится встречать, однако, и противоположные высказывания, в которых идеализируется то поколение партийных руководителей, которые погибли в 1936 – 1939 гг. Герой одного из романов Виктора Сержа, старый большевик Кирилл Рублев, расстрелянный вскоре по приказу Сталина, записал в своем дневнике:

«…Мы представляли собой исключительное человеческое достижение и по тому-то мы и погибаем. Наше поколение сложилось в совершенно особых условиях полувекового исторического периода. Мы выросли в борьбе, но нам удалось избежать влияния “святой Руси” и буржуазного Запада, хотя мы заимствовали у этих миров то, что в них было живого и сильного: у крестьянских масс – жажду справедливости и готовность к восстанию, накопленные за века деспотизма; у западного мира – увлечение исследованиями, смелыми реформами и веру в прогресс… Мы не верили в устойчивость социального строя, нас не привлекало богатство, не соблазнял буржуазный индивидуализм; мы постоянно размышляли о смысле жизни, постоянно работали над преобразованием мира… Наш трезвый взгляд на происходящее, наше бескорыстие оказались помехой другим, их старым и новым интересам. Мы не сумели приспособиться к наступившей реакции, и, так как мы были у власти и нас окружали легенды, основанные на подлинных подвигах, нас надо было уничтожить, и не только физически: над нашим прахом распустили клевету о нашем предательстве. А теперь на нас лежит тяжесть всего мира. Нас осудили все те, кто не хочет знать больше ни стремлений, ни тревоги, кто считает революцию законченной… В глазах людей мы оказались опасными авантюристами – мы требовали от них смелости и новых подвигов, а им хотелось только одного: уверенности в будущем, покоя, хотелось забыть о страданиях и крови…»

Истина лежит между этими крайне положительными или, напротив, крайне отрицательными оценками погибшего поколения большевиков. Кое в чем Солженицын все же прав: ни Ягода, ни Ежов, ни Заковский, ни многие другие палачи и их непосредственные и сознательные помощники не могут быть просто названы «жертвами» террора, хотя и им предъявляли – когда пришел их черед – совсем не те обвинения, которые следовало бы предъявить. Однако, отвергая в отношении других коммунистов мнение Солженицына, я вовсе не хочу оправдывать жестокий террор против крестьян в годы коллективизации и террор против мнимых «вредителей» или «бывших» классовых врагов. В дальнейшем я еще буду говорить о том, как много потрудились некоторые уничтоженные позднее партийные и советские руководители над истреблением своих же товарищей по партии. Когда в докладе на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Молотов перечислял случаи «вредительства» в легкой промышленности, секретарь Дальневосточного крайкома Варейкис крикнул наркому легкой промышленности Любимову: «Вот видишь, а ты говорил, что в легкой промышленности нет вредительства!» Через несколько месяцев Любимов был арестован как «вредитель», а Варейкис – как «враг народа». Среди погибших в 30-е гг. коммунистов были люди далеко не одинаковые и по своей биографии, и по поведению, и по личным качествам, и по степени своей ответственности за преступления, совершенные после революции или во время самой революции. Среди них было много честных и самоотверженных людей, искренне стремившихся создать справедливое общество и свято веривших в то, что они участвуют в создании именно такого общества и борются только с его врагами. Было немало людей, которые искренне ошибались, или были обмануты, или стали жертвой другого культа – культа партийной дисциплины. Были люди, которые многое поняли, но лишь тогда, когда было уже поздно. Были и такие, которые ничего не могли понять до самого конца. Было немало людей думающих, которые остро переживали все то, что происходило в стране, но все же во многом верили еще партийному руководству и партийной пропаганде. Они обращались к Сталину и другим руководителям, но нередко сами вскоре попадали в чудовищную мясорубку террора. Были и такие, кто уже не верил ни партийной пропаганде, ни Сталину, но не знал, как и с помощью каких средств можно изменить положение. Были, конечно, и такие, кто просто боялся. Поэтому глубокой ошибкой было бы огульно зачислять их в число преступников, «получавших по заслугам». Можно лишь говорить об общей исторической и политической ответственности партийного актива за ошибки и трагедии 20 – 30-х гг. Сказанное выше относится также и к чекистам, хотя их ответственность за события 30-х гг. очень велика. Но я не могу одинаково относиться к Ягоде или Заковскому и к известному чекисту Артузову, который перед расстрелом написал кровью на стене тюремной камеры: «Честный человек должен убить Сталина».

О РЕПРЕССИЯХ СРЕДИ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПРОФСОЮЗНЫХ И КОМСОМОЛЬСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Еще задолго до 1937 г., сразу же после отставки М. Томского, из профсоюзов были удалены почти все прежние руководители. Под предлогом борьбы с «правыми» их перевели на малозначительные посты в хозяйственных или советских органах. В 1937 – 1938 гг. почти все они, в том числе известные в прошлом профсоюзные деятели Г. Н. Мельничанский, А. И. Догадов, Я. Яглов, В. Михайлов, Б. Козелев, Ф. Угаров и В. Шмидт, были репрессированы.

В 1937 г. большая часть нового секретариата ВЦСПС не была затронута репрессиями. Однако многие известные профсоюзные руководители оказались в тюрьме. Так, например, погибла Е. Н. Егорова, секретарь ВЦСПС. Ее подпись стоит на партийном билете, выданном в 1917 г. Ленину Выборгским райкомом партии, где Егорова была одним из секретарей, она же в июле 1917 г. помогала скрывать Ленина [376] . Погиб в годы террора и ответственный профсоюзный деятель А. А. Коростелев.

Более трагичной оказалась судьба руководства ВЛКСМ. Уже в 1936 – 1937 гг. было арестовано немало комсомольских руководителей 20 – 30-х гг., перешедших затем на партийно-хозяйственную работу, но сохранивших связи с комсомолом. Погиб Оскар Равкин, избранный на I съезде комсомола в 1918 г. председателем ЦК РКСМ. Перед арестом он был секретарем Краснодарского горкома партии. Погиб Лазарь Шацкин – первый секретарь ЦК РКСМ в 1920 – 1921 гг., перешедший в 30-е гг. на работу в Коминтерн. Мы уже писали выше о расстреле Петра Смородина, который возглавлял ЦК комсомола до 1924 г. и у гроба Ленина давал от имени комсомола клятву верности заветам Ильича. Погиб Николай Чаплин – генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ с 1924 по 1928 г. Был арестован Александр Мильчаков – генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ в 1928 – 1929 гг. Так что, если верить лживым версиям НКВД, комсомол на протяжении всей его истории возглавляли «враги народа».

Вместе с ветеранами комсомола в 1936 – 1937 гг. были арестованы и некоторые руководители нового поколения, но эти репрессии имели ограниченный характер, что вызвало недовольство Сталина. По свидетельству В. Пикиной, А. Мильчакова и А. Диментмана, в июне 1937 г. А. В. Косарев вместе с другими секретарями ЦК ВЛКСМ был вызван к Сталину. У него в кабинете находился Ежов. Сталин начал упрекать Косарева за то, что ЦК комсомола не помогает НКВД разоблачать «врагов народа». Никакие объяснения Косарева не помогли. Аналогичные обвинения содержались и в решениях закрытого IV пленума ЦК ВЛКСМ, состоявшегося в августе 1937 г. и заслушавшего доклад Косарева «О работе врагов народа внутри комсомола». На пленуме присутствовали Маленков и Каганович. В принятой резолюции говорилось, что вина бюро ЦК ВЛКСМ и персонально Косарева состоит в том, что они своевременно не проявили инициативы и запоздали с разоблачением врагов народа в комсомоле и что среди актива распространили мнение о том, что в комсомоле нет врагов народа [377] .

После такого решения репрессии среди комсомольских работников заметно усилились. Были арестованы секретари ЦК ВЛКСМ П. С. Горшенин и Файнберг, член Исполкома КИМ В. Чемоданов, члены ЦК ВЛКСМ Д. Лукьянов, Г. Лебедев, А. Курылев, редактор «Комсомольской правды» B. М. Бубекин, секретари республиканских и областных организаций С. С. Андреев, К. Тайшитов, Артыков, В. А. Александров и др.

В конце 1938 г. наступила очередь и самого А. В. Косарева. С 19 по 22 ноября 1938 г. в Москве под председательством А. А. Андреева проходил очередной пленум ЦК ВЛКСМ, на котором присутствовали Сталин, Молотов и Маленков. На этом пленуме Косарев и большинство его ближайших друзей были смещены со своих постов и через некоторое время арестованы.

«Разоблачение врагов народа в комсомоле, – говорилось в передовой статье “Комсомольской правды” от 24 ноября 1938 г. – началось с большим запозданием… Потребовалось прямое вмешательство ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина, чтобы банда врагов народа, пробравшаяся в руководство ЦК ВЛКСМ, была разгромлена. Работа по очищению рядов комсомола от враждебных политически и морально разложившихся элементов не должна прекращаться ни на минуту. Несомненно, что враждебные и политически разложившиеся люди, стоявшие у руководства комсомола, успели на многих участках насадить свои “кадры”. Это вражеское охвостье далеко еще не разгромлено». Газета писала это всего лишь через несколько недель после того, как по всей стране было торжественно отмечено 20-летие Ленинского комсомола.

Вместе с Косаревым были арестованы его соратники В. Пикина, Богачев, Горшков и другие. В книге «Первое десятилетие» А. Мильчакова, одного из немногих, кто вышел живым из многолетнего заключения, упоминаются такие видные деятели молодежного коммунистического движения, как О. Тарханов, Р. Юровская, В. Фейгин, А. Шохин, Д. Матвеев, Г. Иванов, Г. Рахманов, М. Шаравьев, С. Салтанов, которые погибли в годы сталинского террора. Все это были еще совсем молодые люди: лишь немногим из них исполнилось 35 лет. Биография большинства из них очень похожа на биографию Николая Островского и героя его книги Павла Корчагина. Однако многие тысячи этих молодых, полных сил и энергии людей были объявлены «врагами народа», «шпионами» и в большинстве своем были расстреляны или погибли в лагерях.

РАЗГРОМ КАДРОВ КРАСНОЙ АРМИИ

В конце 30-х гг. Советский Союз, не жалея ни сил, ни средств, готовился к неизбежной, казалось бы, войне с фашистскими государствами, уже начавшими свою агрессию в Эфиопии, Испании, Китае и в центре Европы. И в это тревожное время Сталин и органы НКВД нанесли удар по кадрам Красной Армии, уничтожив в течение двух лет десятки тысяч ее лучших командиров и комиссаров.

Первые аресты среди военных прошли в конце 1936 – начале 1937 гг. Были арестованы видные военачальники и герои Гражданской войны: И. И. Гарькавый, комкор С. А. Туровский, Г. Д. Гай, Ю. В. Саблин, комдив Д. А. Шмидт, Б. Кузьмичев и Я. Охотников, – обвиненные в связях с троцкистами.

11 июня 1937 г. в печати появилось сообщение о предании суду Военной коллегии группы крупнейших военачальников: М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, Б. М. Фельдмана, А. И. Корка, Р. П. Эйдемана, В. М. Примакова и В. К. Путны. После короткого суда все подсудимые были приговорены к расстрелу.

Якир был одним из наиболее выдающихся военачальников Красной Армии, авторитет которого признавали и в нашей стране, и за границей. Член ЦК ВКП(б), он командовал перед арестом Киевским военным округом. Крупнейшим полководцем был и Уборевич. В 1919 г. в 22-летнем возрасте он командовал 14-й армией, нанесшей поражение под Орлом отборным дивизиям генерала Деникина. В 1922 г. Уборевич командовал армией Дальневосточной республики, возглавляя штурм Спасска и освобождение Владивостока. Перед арестом он командовал войсками Белорусского военного округа. Талантливыми командирами были Примаков, знаменитый в прошлом начдив «червонных казаков», и Эйдеман, герой боев у Каховки, председатель Осоавиахима, а также известный поэт, один из основателей латышской советской литературы.

Особенно тяжелой потерей для Советской Армии была гибель Тухачевского, недавнего первого заместителя народного комиссара обороны СССР, который после Фрунзе был, несомненно, наиболее выдающимся военным деятелем по своему стратегическому кругозору и оперативным способностям.

Одним из авторитетнейших деятелей партии и армии был член ЦК ВКП(б) Я. Б. Гамарник, который, по сообщению печати, покончил жизнь самоубийством, «запутавшись в своих связях с врагами народа».

Все это было, однако, только начало. Выступая в августе 1937 г. на совещании армейских политработников, Сталин призывал выкорчевывать «врагов народа» в армии и доносить об их действиях. Через день Ворошилов и Ежов издали приказ по Вооруженным Силам, где говорилось, что в Красной Армии имеется разветвленная сеть шпионажа. Приказ предлагал всем, кто как-то связан со шпионами, – сознаться; а тем, кто что-то знает или подозревает о шпионской деятельности, – донести.

Во второй половине 1937 и в 1938 гг. репрессивные органы нанесли ряд страшных ударов по основному руководящему ядру Красной Армии – от командующих округами и флотами до командиров полков и батальонов. Был арестован и погиб маршал А. И. Егоров, начальник Генерального штаба Красной Армии, руководивший в 1919 г. разгромом Деникина. Был расстрелян герой Гражданской войны маршал В. К. Блюхер, командующий Особой Дальневосточной армией. Блюхер пользовался в стране и в армии огромной популярностью. Поэтому Сталин не решился открыто объявить о его аресте. Ходили слухи, что Блюхер под другим именем воюет в Китае. Погиб заместитель наркома обороны И. Ф. Федько, герой Гражданской войны, кавалер четырех орденов Красного Знамени.

Были арестованы и погибли заместители наркома обороны по морским делам и ВВС В. М. Орлов и Я. И. Алкснис, начальники управлений наркомата: А. И. Седякин, комкор Э. Ф. Аппога, Г. Бокис, Н. Н. Петин, Я. М. Фишман, Р. В. Лонгва, А. И. Геккер; армейский комиссар И. Е. Славин, недавние заместители Гамарника по Политуправлению РККА Г. А. Осепян и А. С. Булин и другие руководители Наркомата обороны. Погиб секретарь Комитета Обороны при СНК СССР Г. Д. Базилевич. Начальник химических войск РККА был арестован, но пережил многолетнее заключение.

Одновременно были расстреляны почти все командующие военными округами страны – герои Гражданской войны П. Е. Дыбенко, Н. В. Куйбышев, С. Е. Грибов, Н. Д. Каширин, М. Д. Великанов, И. П. Белов, И. К. Грязнов, П. Я. Гайлит, И. И. Дубовой.

Погибли командующие корпусами и армиями: А. Н. Борисенко, М. К. Левандовский, В. В. Хрипин, А. Я. Лапин, Е. И. Ковтюх, герой Таманского похода, описанного Серафимовичем в книге «Железный поток». Погиб И. И. Вацетис, бывший командир знаменитой Латышской дивизии и Главнокомандующий Вооруженными Силами РСФСР. Были расстреляны герои Гражданской войны: И. С. Кутяков, сменивший Чапаева на посту командира 25-й дивизии, Д. Ф. Сердич, И. Я. Строд, Б. С. Горбачев, В. М. Мулин и др.

Был арестован Г. X. Эйхе, бывший командующий 5-й армией Восточного фронта, разгромивший под Иркутском главные силы Колчака (Г. Эйхе – один из немногих военачальников, кто дожил до своей реабилитации, несмотря на тяготы многолетнего заключения).

Страшный удар был нанесен и по ВМС СССР. Погибли командующие флотами, флотилиями и особыми соединениями флагманы, адмиралы и вице-адмиралы М. В. Викторов, И. К. Кожанов, К. И. Душенов, А. К. Векман, А. С. Гришин, Д. Г. Дуплицкий, Г. П. Киреев, И. М. Лудри, Р. А. Муклевич, Г. С. Окунев, В. М. Смирнов, Э. С. Панцержинский. Тяжелому разгрому подверглись почти все военные академии Красной Армии. Были арестованы начальники этих академий: С. А. Пугачев, Б. М. Иппо, М. Я. Германович, Д. А. Кучинский, А. Я. Сазонтов, а также сотни преподавателей и слушателей этих академий. При этом погибли видные представители военной науки: П. И. Вакулич, А. И. Верховский, А. В. Павлов, А. А. Свечин и др. Был арестован и начальник Управления военно-учебными заведениями Наркомата обороны А. И. Тодорский.

Были физически уничтожены все ведущие политработники армии и флота. Для оправдания этих репрессий Сталин напомнил о «белорусско-толмачевской оппозиции», когда некоторые политработники Белорусского военного округа и Военно-политической академии выступили еще в 1928 г. с критикой вводимого тогда единоначалия и уменьшения полномочий военных комиссаров. И вот теперь под прикрытием разговоров об этой оппозиции были арестованы и расстреляны члены военных советов и начальники политуправлений почти всех военных округов: М. П. Амелин, Л. Н. Аронштам, Г. И. Векличев, Г. Д. Хаханянц, А. М. Битте, А. И. Мезис. Кстати, проводя репрессии среди членов уже забытой всеми «белорусско-толмачевской оппозиции», Сталин именно в 1937 г. вновь ввел на несколько лет институт политических комиссаров в армии и ограничил единоначалие.

Среди погибших в годы репрессий были известные герои Гражданской войны, которые перешли позднее из армии на другую работу. Среди них можно назвать секретаря ЦИК СССР И. С. Уншлихта, еще недавно возглавлявшего Управление воздушного флота, а также Р. И. Берзина, который командовал в 1918 – 1920 гг. 3-й и 9-й армиями, но позднее перешел на работу в военную промышленность. Был арестован знаменитый командир «Стальной дивизии» Д. П. Жлоба, перешедший на хозяйственную работу на Кубани.

Не пощадил Сталин и многих военачальников, уже вышедших на пенсию. Был расстрелян В. И. Шорин, командовавший во время Гражданской войны армиями и фронтами. Еще в 1925 г. Шорин вышел на пенсию по возрасту и состоянию здоровья. В приказе Реввоенсовета по этому поводу были отмечены его огромные заслуги перед Советской властью. Реввоенсовет постановил навечно оставить имя Шорина в списках Красной Армии. Сталин не только вычеркнул имя Шорина из списков армии, но санкционировал расстрел 68-летнего героя.

С неприязнью относился Сталин и ко многим ранее умершим военачальникам. Были преданы забвению В. Триандофилов, К. Калиновский, Я. Фабрициус, С. Каменев, С. Вострецов и др.

В предвоенные годы были арестованы трое из пяти маршалов СССР, пятнадцать из шестнадцати командармов, все командиры корпусов и почти все командиры дивизий и бригад, около половины командиров полков, все армейские комиссары, почти все комиссары корпусов, дивизий и бригад и третья часть комиссаров полков [378] . Столь же тяжелые потери понес и Военно-Морской Флот. Огромны были потери среди среднего и младшего комсостава. Ни в одной войне ни одна армия не понесла такого урона в командном составе, какой понесла Красная Армия в предвоенные годы.

Была сведена на нет многолетняя работа военных академий по подготовке кадров. Осенняя проверка в 1940 г. показала, что из 225 командиров полков, прибывших на сбор, не было ни одного с академическим образованием, 25 окончили военные училища, а остальные 200 – лишь курсы младших лейтенантов. В начале 1940 г. 70% командиров дивизий и полков работали в этих должностях лишь около года [379] . И это было всего за год до начала войны.

Уничтожение лучших кадров Красной Армии вызвало радость в стане гитлеровцев. В своих планах нападения на СССР Гитлер придавал этому особое значение. Как показал на Нюрнбергском процессе Кейтель, многие немецкие генералы предостерегали Гитлера от нападения на СССР. Но он рассеял эти сомнения. «Первоклассный состав советских высших военных кадров, – заявил Гитлер генералу Кейтелю, – истреблен Сталиным в 1937 г. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене еще пока отсутствуют».

Выступая 9 января 1941 г. на совещании высших нацистских генералов по поводу нападения на СССР, Гитлер вновь заявил: «У них нет хороших полководцев».

РЕПРЕССИИ В ОРГАНАХ НКВД, РАЗВЕДКИ, СУДА И ПРОКУРАТУРЫ

Проводя репрессии в стране, Сталин опирался, в первую очередь, на карательные и судебно следственные органы. Однако важнейшей составной частью и предпосылкой этих массовых репрессий было физическое уничтожение многих тысяч работников НКВД, суда и прокуратуры.

Безжалостная чистка карательных органов началась уже осенью 1936 г. О работниках этих органов трудно говорить как о честных чекистах. Они принимали активное участие во всех репрессивных кампаниях конца 20-х – начала 30-х гг. Они готовили первый крупный процесс против бывших лидеров оппозиции. Однако перерождение и политическое разложение среди руководства НКВД, суда и прокуратуры шло не так быстро, как это было нужно Сталину. Предполагая повернуть острие репрессий против основного ядра партии и государства, он принял решение коренным образом изменить и состав карательных органов. К тому же эти люди знали «слишком много», а тираны не любят свидетелей своих преступлений.

Вскоре после ареста Ягоды были арестованы и расстреляны его заместители и ближайшие помощники: В. Балицкий, Я. С. Агранов, Г. А. Молчанов, Л. Г. Миронов, М. И. Гай, А. М. Шанин, З. Б. Кацнельсон. Был отравлен начальник иностранного отдела НКВД А. А. Слуцкий. Сталин санкционировал расстрел начальника оперативного отдела НКВД, коменданта Кремля и фактического начальника кремлевской охраны К. В. Паукера, человека, которого многие годы считали одним из самых доверенных лиц Сталина.

Был арестован Е. Г. Евдокимов, один из организаторов процесса Промпартии. В 1934 г. он перешел на партийную работу в Ростовскую область и немало потрудился над ее «очищением» от «врагов народа». В 1937 г. Евдокимов сам был расстрелян. Погиб Т. Д. Дерибас, руководитель органов НКВД на Дальнем Востоке. По свидетельству П. И. Шабалкина, Дерибас выступал против необоснованных репрессий.

В 1936 – 1937 гг. погибли известные чекисты М. Лацис, С. Мессинг, Н. Быстрых, В. А. Стырне, А. Артузов, Г. Благонравов, С. Аршакуни, Р. А. Пилляр, В. Р. Домбровский, М. В. Слонимский, Г. Е. Прокофьев, Л. Б. Залин, Л. Лордкипанидзе, Б. А. Бак и др. Как свидетельствуют бывшие чекисты и старые большевики С. О. Газарян, М. В. Остраградский, М. М. Инов, большинство перечисленных выше работников НКВД были субъективно честными людьми, не желавшими участвовать в уничтожении партийных кадров. Так, например, А. Артузов, выступая в 1937 г. на активе НКВД, заявил: «При установившемся после смерти Менжинского фельдфебельском стиле руководства отдельные чекисты и даже звенья нашей организации вступили на опасный путь превращения в простых техников аппарата внутреннего ведомства со всеми его недостатками, ставящими нас на одну доску с презренными охранками капиталистов» [380] .

После этого выступления Артузов был арестован и вскоре расстрелян. Был расстрелян личный друг Дзержинского В. Н. Манцев. За отказ от применения «новых методов» был расстрелян нарком внутренних дел Белоруссии И. М. Леплевский.

Был арестован почетный чекист Ф. Т. Фомин [381] . Покончил жизнь самоубийством известный чекист и педагог М. С. Погребинский, организатор и руководитель многих детских коммун. Назначенный начальником Горьковского областного управления НКВД, Погребинский, как об этом свидетельствовало его предсмертное письмо, не хотел выполнять преступные приказы Центра. Покончил с собой и следователь по особо важным делам Курский, незадолго до того награжденный орденом Ленина за «успешную подготовку» процесса «параллельного центра». Причиной этого был скорее страх, а не совесть. Бывший деятель НКВД А. Орлов писал в своей книге, что после уничтожения окружавшей ранее Ягоду верхушки НКВД «Ежов начал действовать более энергично. Пошли массовые аресты следователей, принимавших участие в подготовке московских процессов, и всех прочих лиц, которые знали или могли знать тайны сталинских фальсификаций. Их арестовывали одного за другим, днем – на службе, а ночью – в их квартирах. Когда в предрассветный час опергруппа явилась в квартиру Чертока (прославившегося свирепыми допросами Каменева), он крикнул “Меня вы взять не сумеете!”, выскочил на балкон и прыгнул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть. Феликс Гурский, сотрудник иностранного управления, за несколько недель перед этим награжденный орденом Красной Звезды “за самоотверженную работу”, выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже. Так же поступили двое следователей Секретного политического управления… Инквизиторы НКВД, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказались захлестнутыми диким террором… По делам арестованных сотрудников НКВД не велось никакого следствия, даже для видимости. Их целыми группами обвиняли в троцкизме и шпионаже и расстреливали без суда» [382] .

В 1937 г. был расстрелян организатор первых лагерей на Колыме, бывший командир дивизии латышских стрелков Э. П. Берзин. Погибли члены коллегии НКВД И. Д. Каширин, Г. И. Бокий и Я. X. Петере – близкий соратник Ф. Дзержинского.

В своих воспоминаниях «Это не должно повториться» старый чекист С. О. Газарян, арестованный в 1937 г. и доживший до освобождения, подробно описал на примере Грузии ту страшную обстановку террора, которая существовала тогда в НКВД. Он пишет об аресте десятков работников НКВД Грузии, которых арестовывали и пытали их бывшие сотрудники и подчиненные. В то же время выдвигали сначала на руководящие посты в НКВД Грузии, а затем и в НКВД СССР таких приспешников Берии, как Кобулов, Хазан, Кримян, Савицкий, Деканозов, Меркулов, Гоглидзе и Мильштейн.

Тяжелый удар был нанесен и советской разведке – и по линии НКВД, и по линии НКО. Многих видных разведчиков и резидентов вызывали в Москву для доклада или «отдыха»: здесь их арестовывали и расстреливали. Немало разведчиков и дипломатов отказались вернуться на верную гибель в СССР. Для расправы с невозвращенцами всех ведомств в структуре НКВД был создан специальный отдел. В результате были выслежены и убиты Игнатий Рейс, Вальтер Кривицкий, а также бывший резидент ОГПУ в Турции Агабеков, который порвал со своим ведомством еще в 1929 г. и был убит в Бельгии в 1938 г.

Погиб основатель и начальник советской военной разведки Я. К. Берзин, назначенный в 1937 г. главным советником Испанского республиканского правительства. В 1938 г. он был вызван в Москву и расстрелян.

Берзин воспитал многих разведчиков, в том числе и знаменитого ныне Рихарда Зорге. Однако многие ученики Берзина погибли не в застенках тайной полиции других стран, а в застенках НКВД. Был вызван из Шанхая и расстрелян соратник Зорге Карл Рамм. Была отозвана из Японии и арестована Айна Куусинен – жена Отто Куусинена. Айна работала вместе с Зорге, выполняя ряд важных заданий. В Москве арестовали жену Зорге Е. Максимову. Сам Зорге также получил приказ вернуться в Москву. Но он откладывал возвращение, мотивируя это отсутствием замены и важностью имеющихся у него уникальных связей. Как можно прочесть сегодня в многочисленных книгах о Зорге, его информация помогла победить немцев в осенних и зимних сражениях под Москвой, она спасла нашу армию от лишних потерь и тяжелых поражений. Но в этих книгах не пишут, что японские власти после ареста Зорге предлагали обменять его на некоторых крупных японских разведчиков, арестованных в СССР, – обычное дело в тайной войне государств друг против друга. Сталин, однако, на этот раз не дал согласия.

Был арестован и погиб С. П. Урицкий, сменивший Берзина на посту начальника разведуправления Наркомата обороны. Такого еще не было в истории разведки. Большая и превосходно налаженная система разведки была разрушена ее же собственным руководством, и притом совершенно сознательно.

Жестокой чистке подверглись органы суда и прокуратуры. Мы уже писали о гибели наркома юстиции СССР Н. В. Крыленко. Был переведен на другую должность и позднее арестован Генеральный прокурор СССР И. А. Акулов, старейший деятель партии, организатор известной 60-тысячной демонстрации рабочих в Петербурге в 1903 г. Еще в начале 30-х гг. Акулов пытался выступить против злоупотреблений НКВД, и Ягода вместе с Вышинским (при одобрении Сталина) добились его устранения из органов прокуратуры. Был арестован председатель Московского городского суда Н. М. Немцев, член Верховного суда СССР А. В. Медведев, прокурор РСФСР В. А. Деготь, видные работники Прокураторы СССР Р. П. Катанян и М. В. Острогорский. Погибли военные прокуроры и руководители военных трибуналов Н. Н. Гомеров, Ю. А. Дзервит, Е. Л. Перфильев, Л. Я. Плавник и др.

Был отстранен от работы заместитель председателя Верховного суда СССР П. А. Красиков, один из соратников Ленина, вице-председатель II съезда РСДРП. Еще в 1936 г. застрелился заместитель Генерального прокурора СССР Крастин. По свидетельству Р. Г. Алихановой, Крастин оставил своим родным и друзьям записку, в которой писал, что подготовляемые процессы над лидерами оппозиции – фальсификация, в которой он участвовать не может.

Трагически сложилась судьба Арона Сольца, бывшего члена Президиума Центральной контрольной комиссии ЦК, которого в 20-е гг. называли «совестью партии». В книге Ю. В. Трифонова можно прочесть:

«Когда в 1937 г. началась развязанная Сталиным кампания массовых репрессий, такой человек, как Сольц, не мог молчать. Может, один из немногих он пытался бороться. Он работал тогда помощником Генерального прокурора по судебно-бытовому сектору. А. Сольц стал требовать доказательств вины людей, которых называли “врагами народа”, добивался доступа к следственным материалам, вступил в резкий конфликт с Ежовым, Вышинским. Однажды он пришел к Вышинскому и потребовал материалы по делу Трифонова, сказав при этом, что не верит в то, что Трифонов – “враг народа”. Вышинский сказал: “Если органы взяли, значит, враг”. Сольц побагровел, закричал “Врешь! Я знаю Трифонова тридцать лет как настоящего большевика, а тебя знаю как меньшевика!”, бросил свой портфель и ушел…

Сольца начали отстранять от дел. Он не сдавался. В октябре 1937 г., в разгар репрессий, он внезапно выступил на конференции свердловского партактива с критикой Вышинского как Генерального прокурора и с требованием создать специальную комиссию для расследования всей деятельности Вышинского. Ему еще казалось, что прежние методы, введенные при жизни Ленина, обладают силой… Часть зала замерла от ужаса, но большинство стали кричать: “Долой! Вон с трибуны! Волк в овечьей шкуре!” Сольц продолжал говорить. Какие-то добровольцы, охваченные гневом, подбежали к старику и стащили его с трибуны.

Трудно сказать, почему Сталин не разделался с Сольцем попросту, то есть не арестовал его… В феврале Сольца окончательно отстранили от работы в прокуратуре. Он попытался добиться приема у Сталина. Но Сталин, с которым он вместе работал в питерском подполье в 1912 – 1913 гг., с которым ему приходилось в ту пору спать на одной койке, его не принял. Сольц все еще не сдавался: он объявил голодовку. Тогда его запрятали в психиатрическую лечебницу… Потом его выписали, но он был сломлен» [383] . Вскоре Сольц умер, одинокий, больной, всеми забытый.

На смену таким людям, как Сольц, в советской юстиции выдвигали беспринципных, жестоких и готовых на все людей, подобных И. О. Матулевичу, Г. П. Липову, С. Я. Ульяновой, А. А. Батнеру.

РЕПРЕССИИ ПРОТИВ ДЕЯТЕЛЕЙ ЗАРУБЕЖНЫХ КОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ И КОМИНТЕРНА

В середине ЗО-х гг. большинство зарубежных компартий находилось в подполье, и в целях сохранения их руководства значительная часть членов ЦК этих партий работала в Москве. Здесь же были центральные органы Коминтерна, КИМа, Крестьянского интернационала, Профинтерна, МОПРа и других организаций международного коммунистического движения. Неудивительно, что террор 1937 – 1938 гг. не мог не затронуть их.

В первую очередь пострадали советские сотрудники международных организаций. Был арестован и погиб секретарь ИККИ и член ЦК ВКП(б) И. А. Пятницкий, в прошлом ближайший соратник В. И. Ленина. Был расстрелян Рафаэль Хитаров, много лет стоявший во главе КИМа. Погиб ректор Университета им. Сун Ятсена Павел Миф, ведущий ученый-китаевед и деятель Коминтерна. Был арестован и погиб Г. Алиханов (Алиханян) – заведующий отделом кадров Коминтерна и один из основателей Компартии Армении. Погибли ответственные работники Коминтерна К. И. Смолянский, Г. Сафаров, Б. А. Васильев, П. Л. Лапиньский, Миров-Абрамов и другие. Органы НКВД уничтожили М. А. Трилиссера, который в 20-е гг. был заместителем председателя ОГПУ, а затем возглавил особый отдел Коминтерна. Он был наделен чрезвычайными полномочиями для «очистки» Коминтерна от «врагов народа». Но вскоре и сам стал жертвой этой жестокой чистки.

Наряду с советскими сотрудниками под удар НКВД попали многие деятели зарубежных компартий. Был расстрелян Бела Кун, один из основателей Компартии Венгрии и фактический руководитель Венгерской Советской республики в 1919 г. После падения Советов в Венгрии Б. Кун эмигрировал в СССР. Он занимал видные посты в Коминтерне и системе Советской власти. Вместе с Куном погибли видные деятели Компартии Венгрии Ф. Карикаш, Д. Боками, Ф. Габор, Л. Мадьяр и др. В застенках НКВД окончили свою жизнь двенадцать бывших комиссаров Венгерской Советской республики 1919 г. (Большинство из них были членами ВКП(б), членство в двух и даже нескольких компартиях было в то время обычным явлением.)

Особенно тяжелые потери понесла Коммунистическая партия Польши. Практически все ее руководители и почти все рядовые коммунисты, находившиеся в СССР, были арестованы. Был расстрелян генеральный секретарь ЦК КПП и член ИККИ Юлиан Лещинский-Леньский. В возрасте 70 лет был расстрелян А. Барский, один из основателей Социал-демократической, а позднее и Коммунистической партии Польши. Вместе с ним погибла и Вера Костшева (Мария Кошитская), отдавшая более 40 лет рабочему движению Польши. Были расстреляны члены Политбюро КПП Г. Генриховский и Ежи Рынг, которых обманным путем выманили из Польши якобы для «консультаций». Погибли члены ЦК партии Эдвард Прухняк, Бронковский и др. Были арестованы и руководители Компартии Западной Украины и Белоруссии: Р. Д. Вольф, И. К. Логинович, М. С. Майский, Н. П. Масловский и др. Репрессиям подверглись не только руководители и рядовые члены польской компартии, но и многие поляки-эмигранты, которые жили в СССР, главным образом на Украине и в Белоруссии. Летом 1938 г., когда и Польше наметился явный подъем антифашистского движения и борьбы против гитлеровской опасности, Исполком Коминтерна принял решение о роспуске компартии Польши, а также компартий Западной Украины и Белоруссии, польского комсомола и всех иных коммунистических организаций в Польше. Это решение мотивировалось «проникновением» в руководство КПП агентов польской охранки.

Неожиданный роспуск КПП и арест в Москве всех ее руководителей произвели угнетающее и деморализующее впечатление на всех членов партии в самой Польше, многие из которых находились в польских тюрьмах.

«Маленькая заметка в “Иллюстрированы курьер цодзенны”, – писал в своих воспоминаниях Мариан Нашковский, – сообщала о роспуске Коммунистической партии Польши.

Мы были потрясены. Сначала сочли это сообщение низкой провокацией дефы… Однако в последующие дни в газетах появились более подробные сообщения. И как ни старались мы заглушить в себе беспокойство, газеты все яснее открывали нам печальную истину. Наконец, кто-то из вновь прибывших арестованных принес и официальное подтверждение.

Гнетущая тишина воцарилась в тюрьме. Как поверить в столь страшные обвинения? Как согласовать чудовищные преступления, в которых обвиняли людей, с образом этих людей, рисовавшимся нам таким светлым. Леньский, Барский, Вера Костшева, Генриховский, Прухняк, Рваль, Бронковский – столько героических личностей, такие корифеи нашего движения…

Люди старались доискаться причин, раскапывая старую историю фракционной борьбы, борьбы “большинства” и “меньшинства”. Но это выглядело не очень правдоподобно. Ведь среди “ликвидированных агентов” – как их называли в сообщении Коминтерна – были люди как из “большинства”, так и из “меньшинства”»… [384]

Тяжелые потери понесли руководящие кадры компартий прибалтийских стран: Эстонии, Латвии, Литвы. Жертвой репрессий стали члены ЦК всех компартий: X. Пегельман, Ян Анвельт, Я. Берзинь-Зиемелис, Я. Ланцеманис, Э. Апине, Я. Круминь-Пилат, Рудольф Я. Эндруп, Е. Таукайте, Н. Янсон, Ф. Деглав, Р. Мирринг, О. Рястас, И. Кяспарт, Р. Вакман, Э. Зандрейтер, Ф. Паузер, О. Дзенис и многие другие. Вследствие репрессий деятельность ЦК КП Эстонии, а также ЦК КП Латвии и ЦК КП Литвы на несколько лет прекратилась, были прерваны связи этих партий с Коминтерном, перестали работать даже некоторые городские комитеты партии [385] . Были арестованы тысячи политэмигрантов из Прибалтики. В результате были закрыты латышское отделение Педагогического института им. Герцена в Ленинграде, Дом культуры латышей, Эстонский клуб; прекратили свое существование издававшиеся в СССР латышская и эстонская газеты.

Многочисленные аресты были проведены среди бессарабских коммунистов, коммунистов Ирана, Турции, Румынии. Погиб лидер иранской компартии А. Султан-заде, находившийся в эмиграции в СССР; был арестован, но остался в живых лидер мексиканской компартии Гомес.

Тяжелому разгрому подверглись руководящие кадры Коммунистической партии Югославии. Погиб один из основателей этой партии Филипп Филиппович (в Москве он имел псевдоним – Бошко Бошкович). Был расстрелян генеральный секретарь ЦК КПЮ Милан Горкич (Йосип Чижинский). Он был одновременно и членом ВКП(б) и работал в Москве с 1932 г. Погиб вернувшийся из Испании оргсекретарь ЦК КПЮ Владимир Чопич. Были арестованы деятели партии: С. Цвиич, Д. Цвиич, К. Хорватин, Анте Цилига, Попович, Новакович, Ц. Краль и др. По свидетельству Тито, обсуждался вопрос о роспуске Компартии Югославии, так как практически все ее руководители и активисты, находившиеся в СССР, были арестованы. «Я был один», – говорил Тито. Коминтерн все же разрешил Тито сформировать новый ЦК, и Тито поспешил перенести руководство партии в Югославию. В югославском подполье он чувствовал себя спокойнее, чем в гостинице «Люкс» в Москве. Всего в застенках НКВД погибло более ста активистов КПЮ [386] .

Серьезно пострадали кадры Болгарской коммунистической партии. Были арестованы ее представители в Коминтерне Искров и Стомоняков. Их судьбу разделили Попов и Танев, которые вместе с Г. Димитровым находились на скамье подсудимых на знаменитом Лейпцигском процессе 1933 г. Когда фашистский суд был вынужден оправдать подсудимых, Советский Союз предоставил Димитрову, Таневу и Попову советское гражданство. Однако через три года Попов и Танев были осуждены советским судом по клеветническим обвинениям (до XX съезда КПСС дожил только Попов). Были арестованы видные деятели БКП Мл. Стоянов, И. Васильев, И. Павлов, Г. Ламбров и многие другие. Погибли сотни коммунистов, эмигрантов из Болгарии, которые жили и работали главным образом в Одесской области – поближе к родине. Г. Димитрову удалось спасти от репрессий нескольких болгар. Но в большинстве случаев ему приходилось не только молча наблюдать, но даже санкционировать многие аресты в Коминтерне по тем фальсифицированным досье, которые ему доставляли из НКВД и которые он не имел возможности проверить. Впрочем, специальное досье было заведено и на самого Димитрова.

Был арестован представитель Китайской компартии в Коминтерне Го Шаотан и другие китайские коммунисты. Из руководителей Компартии Индии были уничтожены Мукерджи, Чатападжайя, Лохани и др. Корейская секция Коминтерна в СССР была ликвидирована полностью.

Тяжело сложилась в СССР судьба немецких коммунистов. Среди иностранных коммунистов немецкая эмиграция в СССР была самой значительной, так как Гитлер развязал кровавый террор против КПГ – самой крупной в начале 30-х гг. коммунистической партии в Западной Европе. Но не менее жестокий террор обрушился на немецких антифашистов и в СССР. «Журналь де Моску» в № 19 от 12 апреля 1928 г. писал: «Не будет ни в коем случае преувеличением сказать, что каждый японец, живущий за границей, является шпионом, так же как и каждый немецкий гражданин, живущий за границей, является агентом гестапо». К концу апреля 1938 г. у немецкого представителя ИККИ было зарегистрировано 842 арестованных НКВД немца-антифашиста. Но действительное число арестованных было больше. Многих немецких политэмигрантов арестовывали прямо в Доме политэмигранта, который существовал в то время в Москве.

Среди арестованных и погибших германских коммунистов были три члена Политбюро КПГ: Герман Реммеле, Фриц Шультке и Герман Шуберг, а также члены ЦК КПГ: Ганс Каппенбергер (руководитель нелегального военного аппарата ЦК), Лео Флик (секретарь ЦК), Ганс Нейман, Генрих Зусканд (главный редактор «Роте фане»), Гуго Эберлайн (участник I конгресса Коминтерна), Вернер Хирш (секретарь Тельмана) и др. Был исключен из партии один из лучших зарубежных работников Коминтерна Вилли Мюнценберг, отказавшийся приехать из Парижа в Москву на верную гибель. В 1940 г. Мюнценберг был убит во Франции при невыясненных обстоятельствах.

Были арестованы многие участники антифашистского восстания Шуцбунда в Вене. После поражения этого восстания в 1934 г. несколько сотен его участников бежали в СССР, где их приветствовали как героев. Но в 1937 – 1938 гг. почти все шуцбундовцы оказались в советских тюрьмах. По свидетельству С. Газаряна, большая группа немецких коммунистов содержалась в Соловецкой тюрьме. При перевозке их из тюрьмы в лагерь они устроили обструкцию, протестуя против бесчеловечных условий этапа. По свидетельству Н. П. Смирновой, большая группа немецких комсомолок находилась в тюрьмах Владивостока. Е. С. Гинзбург беседовала в Бутырской тюрьме с одной из немецких коммунисток, показавших на своем теле следы пыток в гестапо и в советской тюрьме. По свидетельству С. И. Бердичевской, в 1937 г. был арестован и позднее погиб один из руководителей Баварской Советской республики Вилли Будих. На следствии его подвергали, как и других, пыткам. Показывая советским коммунистам, своим соседям по камере, расплющенные пальцы, Вилли Будих говорил: «Этого вам немецкий рабочий класс никогда не простит».

После заключения в сентябре 1939 г. договора о дружбе с Германией Сталин совершил беспрецедентное преступление. Большая группа немецких антифашистов, включая многих евреев, была передана гестапо. Но и гестапо передало в руки НКВД несколько человек, имена и судьбы которых неизвестны. Правда, большинству немцев, переданных в руки гестапо, даже «повезло» – они дожили до конца войны. Почти все немецкие антифашисты, попавшие в СССР, погибли в заключении. С осени 1939 г. советские границы были закрыты для беженцев из порабощенной фашистами Европы.

Погибли многие итальянские коммунисты, например, Эдмондо Пелузо, выполнявший многие ответственные поручения Коминтерна. Был арестован, подвергнут пыткам, но выжил П. Роботти – зять Тольятти. После смерти Сталина в Италии был опубликован список коммунистов, погибших во время сталинского террора. Он насчитывал более 120 фамилий.

Среди арестованных в 1937 – 1938 гг. были бельгийские (М. Виллемс), турецкие (Салих), английские (Чарли Джонсон), румынские (М. Паукер, А. Добродженау), а также монгольские, чехословацкие, французские, американские, финские, испанские, даже бразильские коммунисты. В конце 30 гг. были закрыты все школы Коминтерна, в них некому было учиться и не было учителей.

Пострадали не только коммунисты, но и все иностранные граждане, постоянно проживавшие в СССР. Были арестованы, например, многие иностранные специалисты и члены их семей, которые приехали в СССР по договорам еще в годы первой пятилетки и затем решили остаться в нашей стране. Из Ленинграда отправили в ссылку группу француженок – уже престарелых учителей французского языка.

Были повсеместно ликвидированы те колхозы и коммуны, которые создали в нашей стране иностранные граждане. Мало кто знает сегодня, что еще в начале 20-х гг., задолго до массовой коллективизации, в СССР приезжали из разных стран группы энтузиастов, которые при поддержке союзных и местных властей создавали на свободных землях колхозы и коммуны. Хорошо обеспеченные машинами, эти хозяйства были в большинстве своем образцовыми. Но к концу десятилетия эти артели и коммуны уже ликвидировали. По свидетельству В. И. Волгина, под Ростовом-на-Дону была ликвидирована высокопроизводительная коммуна «Сеятель», организованная, главным образом, коммунистами из США. Большинство американских коммунаров были арестованы и сосланы. А между тем коммуна много лет завозила в Ростов-на-Дону много сельскохозяйственных продуктов по низким ценам и была примером для соседних колхозов и совхозов.

РЕПРЕССИИ В СРЕДЕ НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Сложившаяся в 1936 – 1938 гг. обстановка всеобщей подозрительности не могла не затронуть и научно-техническую интеллигенцию. В результате погибли тысячи ученых, инженеров, хозяйственников. Споры и обсуждения, начинавшиеся на конференциях или на страницах печати, заканчивались нередко пытками и расстрелами в застенках НКВД.

Трагически закончилась, например, дискуссия в исторической науке, длившаяся несколько лет. Критика отдельных ошибок М. Н. Покровского и его школы переросла в погромную террористическую кампанию. Многие последователи и ученики Покровского были арестованы. «Так называемая “школа” Покровского, – говорилось в одной из директивных статей, – неслучайно оказалась базой для вредительства со стороны врагов народа, разоблаченных НКВД, троцкистско-бухаринских наймитов фашизма, вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи вредных антиленинских концепций Покровского» [387] .

Жертвой террора стал Ю. М. Стеклов, видный историк и революционер, один из первых редакторов газеты «Известия». Погиб известный историк В. Г. Сорин, автор биографии Ленина, редактор первых Собраний сочинений Ленина, заместитель директора Института Маркса – Энгельса – Ленина. Был расстрелян член ЦК ВКП(б), видный деятель международного рабочего движения, директор Института красной профессуры В. Г. Кнорин. Еще в 1936 г. был арестован и погиб директор Института истории АН СССР академик Н. М. Лукин. Погибли академик М. А. Савельев, активный участник революционного движения, редактор журнала «Пролетарская революция», председатель президиума Коммунистической академии; историки Н. Н. Попов (секретарь ЦК КП(б)У), Н. Н. Ванаг, С. А. Пионтковский, С. Бантке, Г. С. Фридлянд, Э. Фейс, Ю. Т. Тевосян, С. П. Коршунов и др. Умер в заключении историк М. Келдыш, брат будущего президента АН СССР. Были арестованы, но дожили до реабилитации историки В. М. Далин, С. Лотте, С. М. Дубровский, П. Ф. Преображенский, А. Г. Слуцкий.

Крайне уродливые формы приняла борьба на философском фронте. Основные дискуссии между различными группами и течениями в советской философии закончились еще в 1931 – 1932 гг. Победу одержала группа сравнительно молодых, но крайне активных философов-сталинистов, которые оттеснили на второй план другие течения в философии, демагогически обозначенные как группы «меньшевиствующих идеалистов» и «механицистов», или «вульгарных механистов». Однако эти дискуссии начала 30-х гг., несмотря на всю их ничем не оправданную резкость, к репрессиям не привели. В 1936 – 1937 гг. группа «победителей», занявших ведущие места в философской печати и в научных учреждениях, решила использовать сложившуюся в стране ситуацию для физического уничтожения своих недавних оппонентов. Обвинения в тех или иных философских ошибках сменились на страницах журнала «Под знаменем марксизма» обвинениями во вредительской и даже в террористической деятельности. В результате этой погромной кампании (активными организаторами которой были М. Б. Митин, П. Ф. Юдин, Ф. В. Константинов, Б. А. Чагин) десятки советских философов оказались в заключении, в том числе А. И. Варьяш, И. К. Луппол, В. Милютин, И. Разумовский, Н. Карев, В. Рудаш, С. Пичугин, Г. Тымянский, А. Р. Медведев (мой отец), М. Фурщик, Г. Дмитриев и многие другие. Большинство из них погибли.

Особо следует остановиться на судьбе видного философа и партийного работника Яна Стэна. «Вряд ли кто знал Сталина лучше, чем Стэн, – писал в своих записках о Стэне его друг Е. П. Фролов. – Известно, что Сталин не получил никакого систематического образования. Очень плохо разбирался Сталин и в философских вопросах. И вот он призвал в 1925 г. Яна Стэна, крупнейшего марксистского философа того времени, руководить его занятиями по гегелевской диалектике. Стэн составил программу занятий и добросовестнейшим образом два раза в неделю втолковывал своему сиятельному ученику гегелевские премудрости… Мне он часто доверительно рассказывал об этих занятиях, о тех трудностях, которые он как учитель испытывал из-за неспособности своего ученика освоить материал гегелевской диалектики. Ян часто заходил ко мне после урока со Сталиным в подавленном, мрачном состоянии, и, несмотря на жизнерадостный характер, ему с трудом удавалось вернуть себе равновесие… Встречи со Сталиным, беседы с ним во время занятий на философские темы, в которых Ян всегда касался и политических проблем современности, все больше раскрывали ему глаза на истинное лицо Сталина, на его стремление к единовластию, на его коварные замыслы… Еще в 1928 г. в узком кругу своих личных друзей Стэн сказал: “Коба будет устраивать такие вещи, что процессы Дрейфуса и Бейлиса поблекнут”. Это был его ответ на просьбу товарищей дать прогноз развитию сталинского руководства на 10 лет. Таким образом Стэн не ошибся ни в характеристике правления Сталина, ни в сроках осуществления им кровавых замыслов».

В 1937 г. Стэн был арестован по прямому указанию Сталина и в июне того же года расстрелян в Лефортовской тюрьме.

Драматическая обстановка сложилась в педагогической науке и в области народного образования. После ареста Бубнова погибли многие его заместители и члены коллегии, в том числе М. С. Эпштейн и М. А. Алексинский. Погибли крупные методисты, ученые и организаторы народного образования: А. П. Пинкевич, С. М. Каменев, А. П. Шохин, М. М. Пистрак, С. А. Гайсинович, М. В. Крупенина.

В 1937 – 1938 гг. были разгромлены наркомпросы почти во всех союзных и автономных республиках. При этом арестовывали не только работников наркоматов, но и десятки тысяч рядовых учителей.

Был арестован и погиб А. К. Гастев – профессиональный революционер, известный поэт и ученый. После революции он посвятил себя организации новой в России отрасли знаний – педагогике профессионального образования и научной организации труда. После ареста Гастева и его ближайших помощников созданный им Институт труда (ЦИТ) был закрыт и сколько-нибудь серьезная работа в этой области приостановлена.

Большие потери понесли лингвистика и филология. Погиб директор Лингвистического института в Киеве И. М. Сияк, за которого в 1919 г. при вступлении его в партию поручился В. И. Ленин. Был арестован выдающийся лингвист Е. Д. Поливанов и крупный лингвист и востоковед Н. А. Невский, расшифровавший тунгусские иероглифы. Его монография на эту тему была издана в 1960 г. после его смерти и удостоена Ленинской премии.

Многих талантливых ученых недосчитались другие науки. В 1937 – 1938 гг. были арестованы секретарь Академии наук СССР академик Н. П. Горбунов, в прошлом личный секретарь Ленина; управляющий делами СНК и СТО, президент АН БССР И. З. Сурта; ученый секретарь Всесоюзного географического общества Н. Ф. Богданов; один из редакторов БСЭ экономист Г. И. Крумин; экономист И. Н. Барханов; крупный химик И. Ф. Юшкевич; организатор Всесоюзного арктического института Р. Л. Самойлович. Погиб видный ученый-аграрник И. А. Теодорович, староста Общества ссыльных и политкаторжан. Погибли экономист и государственный деятель А. В. Одинцов, экономист-международник А. Я. Канторович, специалист по НОТ О. А. Ерманский. Был закрыт Аграрный институт, а его руководители (А. Гайстер и др.) репрессированы. Этот печальный список можно продолжить.

Репрессии или, как писал журнал «Советская наука», «обостренные классовые бои» затронули все науки о природе. Многие физики, в том числе будущие академики А. И. Берг, Л. Д. Ландау, П. И. Лукирский и Ю. Б. Румер, были арестованы (в заключении они находились «лишь» 2 – 3 года). Погиб в возрасте 32 лет выдающийся физик-теоретик М. П. Бронштейн. Был арестован академик А. И. Некрасов, специалист по механике. Не вернулись к своим семьям и к своей работе физики В. К. Фредерике, Ю. А. Крутков, С. П. Шубин, А. А. Витт, Я. Н. Шпильрейн. «Черносотенцем», «контрреволюционером» и «вредителем» был объявлен в печати основатель и руководитель крупнейшей в то время московской математической школы академик Н. Н. Лузин. К счастью, он не был арестован. Некоторые ученые, опасаясь репрессий, отказались вернуться в СССР из заграничных командировок. Среди невозвращенцев были выдающиеся химики А. Е. Чичибабин и Н. Н. Ипатьев, генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский и др.

В особенно тяжелом положении оказалась в те годы биологическая и агрономическая науки. Еще в 1936 г. по ложному обвинению в шпионаже и вредительстве был арестован известный генетик И. И. Агол, академик-секретарь АН УССР. Погиб крупнейший специалист по медицинской генетике С. Г. Левит. Руководимый им Медико-генетический институт был закрыт. Был арестован известный дарвинист Я. М. Урановский. Выдвинувшийся в это время молодой агроном Т. Д. Лысенко использовал сложившуюся в стране обстановку для шумной клеветнической кампании против многих представителей биологической и сельскохозяйственной наук. В результате репрессии среди биологов и деятелей сельскохозяйственной науки приняли широкий характер. Был расстрелян президент ВАСХНИЛ академик А. И. Муралов. Погиб академик Г. К. Мейстер, незадолго до того награжденный за свои научные достижения орденом Ленина. Был ошельмован, отстранен от работы и вскоре умер академик Н. К. Кольцов. Было разгромлено как «вредительское» руководство Институтов хлопководства, животноводства, агрохимии, защиты растений и др.

В 1940 г. был арестован и в 1943 г. умер в Саратовской тюрьме один из наиболее крупных советских ученых, селекционер, генетик и географ, организатор сельскохозяйственной науки в стране академик Н. И. Вавилов. Это была тяжелая потеря не только для советской, но и для мировой науки. Одновременно были арестованы и в большинстве погибли ученики Вавилова: Г. К. Карпеченко, Г. А. Левитский, Л. И. Говоров, Н. В. Ковалев и др.

Погромная кампания была организована в агрономической науке В. Р. Вильямсом и его последователями. В результате были арестованы противники системы Вильямса в Наркомате земледелия и Госплане СССР, во Всесоюзном институте удобрений. За выступления против травопольной системы Вильямса был арестован и умер в лагере академик Н. М. Тулайков. Погиб агрохимик Ш. Р. Цинцадзе.

В заключении оказались микробиолог академик П. Ф. Здрадовский и его коллеги В. А. Барыкин, О. О. Гартох, И. Л. Кричевский, М. И. Шустер, Л. А. Зильбер, А. Д. Шеболдаева, Г. И. Сафронова. Почти все они погибли. Был арестован и погиб 73-летний академик-микробиолог Г. А. Надсон. Погиб директор Института океанографии и рыбного хозяйства К. А. Мехоношин, известный большевик и активный участник Гражданской войны. На Колыме был избит до смерти охраной известный ботаник А. А. Михеев. Погибли биологи И. Н. Филипьев, А. В. Знаменский, Н. Н. Троицкий и др.

Не избежали общей судьбы и ученые-медики. Погиб директор Центрального института по проблемам туберкулеза В. С. Хольцман. На Колыме за невыполнение плана по добыче золота был расстрелян знаменитый хирург К. X. Кох. Конечно, далеко не все арестованные медики работали на золотых приисках. Некоторые больницы на Колыме, в Воркуте и на других крупных «островах» ГУЛага по числу именитых врачей не уступали лучшим больницам Москвы.

Тяжелые репрессии обрушились и на представителей технической интеллигенции. При этом в отличие от начала 30-х гг. органы НКВД наносили главный удар по наиболее видным представителям новой, советской интеллигенции; во всяком случае, большинство арестованных были членами партии, их карьера сложилась уже после революции.

Была арестована, например, большая группа работников ЦАГИ во главе с одним из руководителей института Н. М. Харламовым. По клеветническим обвинениям были брошены в тюрьмы авиаконструкторы А. Н. Туполев, В. М. Петляков, В. М. Мясищев, Д. Л. Томашевич, Р. Бартини, К. Сциллард, И. Г. Неман. Был арестован и расстрелян в 1938 г. авиаконструктор К. А. Калинин. Это был цвет советской авиационной мысли. Чтобы как-то продолжать производство новых самолетов, в рамках НКВД была создана специальная тюрьма – институт (ЦКБ-29), где, кроме перечисленных выше авиаконструкторов, работали и другие известные инженеры и конструкторы: В. Л. Александров, Б. С. Вахмистров, А. А. Енгибарян, А. М. Качкарян, Д. С. Марков, С. М. Марков, С. М. Меерсон, А. В. Надашкевич, А. И. Путилов, В. А. Чижевский, А. М. Черемухин. Из специалистов смежных дисциплин здесь были А. С. Файнштейн, Н. Н. Базенков, Б. А. Саукке, Н. Г. Нуров, A. Р. Бонин, Ю. В. Корнев, Г. А. Озеров, Ю. В. Калганов и др. Часть этих инженеров и ученых была освобождена в 1940 – 1942 гг. Другие были освобождены вскоре после войны. Но немало видных деятелей авиатехнической науки были реабилитированы посмертно лишь после XX съезда партии.

Были арестованы известные гидростроители И. Тер-Аствацатрян, B. Чичинадзе; крупный специалист по мостостроению А. Джорджавадзе. Погибли в заключении многие ракетчики, в том числе руководители немногочисленной еще группы энтузиастов ракетного дела, создатели первых ракетных двигателей: директор Реактивного НИИ И. Т. Клейменов и его заместитель Г. Э. Лангемак, действительный изобретатель знаменитой «катюши». Был арестован и будущий Главный конструктор советских ракет, будущий академик С. П. Королев. «Нашей стране вся ваша пиротехника и фейерверки не нужны и даже опасны», – заявил Королеву его следователь. Королев попал вначале на Колыму на общие работы, и лишь позднее его перевели в ЦКБ-29. Он был освобожден только после войны, когда его «пиротехника» стала для страны крайне важной. Репрессии затронули и многих конструкторов – создателей оружия, чья работа была особенно необходима именно в предвоенные годы. Погиб создатель многих новых видов оружия В. И. Бекаури, конструктор танков В. И. Заславский, создатель безоткатной пушки Л. Курчевский. Известно, что в СССР теоретические и практические работы по радиолокации были начаты раньше, чем в США и Англии. Однако в 1937 г. были арестованы создатель первых радиолокационных устройств П. К. Ощепков и руководитель работ в этой области Н. Смирнов, а также многие их сотрудники. В результате наша армия встретила Отечественную войну без некоторых важных типов радиолокаторов, которые пришлось закупать в Англии и США [388] . Был арестован основатель Общества межпланетных путешествий при Военно-воздушной инженерной академии М. Г. Лейтейзен.

Огромные кадровые потери понесли все отрасли промышленности. Погибли тысячи директоров, главных инженеров, ведущих специалистов заводов, комбинатов, строек, начальников железных дорог. Среди них были такие известные всей стране люди, как начальник Кузнецкстроя C. М. Франкфурт, руководитель строительства Днепрогэса В. М. Михайлов, директор ХТЗ И. П. Бондаренко, начальник строительства Магнитогорского комбината Чингиз Ильдрым, директор Соликамского треста В. Е. Цифринович, директор Запорожского металлургического комбината М. Лурье, директор Макеевского металлургического завода Г. В. Гвахария, директор Горьковского автозавода С. С. Дьяконов, директор Сталинградского тракторного завода В. И. Михайлов-Иванов, директор Кировского завода К. М. Отс, директор Ростсельмаша Н. П. Глебов-Авилов, директор Кузнецкого комбината К. И. Бутенко, директор Азовстали Я. С. Гугель, директор Краматорского металлургического завода Кирилкин, директор Сормовского автозавода М. М. Царевский, директор завода «Красное Сормово» М. А. Сурков, директор Харьковского тракторного завода П. И. Свистун, директора крупных химических предприятий П. Г. Арутюнянц, Л. Т. Стреж; начальники железных дорог Г. К. Кавтарадзе, З. Я. Прокофьев, Л. Р. Милх. Было разгромлено руководство всех железных дорог. Трагической была судьба начальника Белорусской железной дороги Владимирского. Узнав об аресте своего друга Я. Лившица – заместителя наркома путей сообщения, Владимирский застрелил жену, старшего сына и застрелился сам. Его младший сын успел убежать.

В годы первой и второй пятилеток кадры руководителей промышленности были в основном стабильны. Так, например, в системе Наркомтяжпрома в 1935 г. были перемещены лишь шесть директоров и главных инженеров. В 1935 г. журнал «Большевик» в № 18 с гордостью писал о кадрах Наркомтяжпрома: «Из 200 директоров крупнейших машиностроительных заводов, персонально учитываемых НКТП, 198 – члены партии, из них 11% с партстажем до 1927 г., 62% со стажем от 1917 до 1920 г. В своем подавляющем большинстве эти высшие руководители машиностроительной промышленности – пролетарии, лично испытавшие труд шахтеров, станочников и т. д. А теперь они осуществляют руководство гигантами, стоящими на аванпостах мировой техники».

Но уже в 1939 г. большинство этих капитанов советской индустрии подверглись аресту. В 1940 г. только по Управлению металлургической промышленности Наркомтяжпрома из 151 директора основных предприятий 62 работали меньше года, 55 – от одного года до двух лет, из 140 главных инженеров 56 работали меньше года и т. п. [389]

Такой же была судьба руководящих кадров химической промышленности, электропромышленности, пищевой и легкой промышленности.

РЕПРЕССИИ СРЕДИ ДЕЯТЕЛЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА

Общей трагической участи не избежали во второй половине 30-х гг. представители литературы и искусства.

Многие надеялись, что ликвидация РАПП и некоторых других группировок и образование единого Союза писателей создаст новую атмосферу в культурной жизни страны и положит конец сектантско-догматическим ограничениям. Этим надеждам не суждено было сбыться. В условиях растущего бюрократического централизма и культа Сталина создание ССП, а затем и других творческих союзов позволило усилить контроль за работой деятелей культуры, усилить давление на их личность и творчество. Не ослабла, а приняла подчас новые, более жесткие формы борьба различных группировок за руководство всей культурой страны. Вспоминая 1935 г., Илья Эренбург писал: «На собраниях театральных работников поносили Таирова и Мейерхольда… Литературные критики вначале обличали Пастернака, Заболоцкого, Асеева, Кирсанова, Олешу, но, как говорят французы, аппетит приходит во время еды, и вскоре в “формалистических вывертах” оказались виновными Катаев, Федин, Леонов, Вс. Иванов, Лидин, Эренбург. Наконец, дошли до Тихонова, Бабеля, до Кукрыниксов… Киноработники взялись за Довженко и Эйзенштейна… [390]

В 1936 г. начались первые репрессии среди писателей. «Врагами народа» и троцкистами были объявлены Б. А. Пильняк (с которым у Сталина были давние счеты) и молодая писательница Г. Серебрякова. «Был в нашей среде, – говорил на собрании московских писателей секретарь правления ССП В. Ставский, – и такой заклятый враг, как Серебрякова. Мы с ней встречались… и не распознали в ней врага. Мы исключили таких людей, как Серебрякова. Но кто поручится, что среди нас нет еще заклятых врагов рабочего класса?» [391]

Никто, однако, не мог поручиться за писателей, и аресты среди них принимали все более широкий характер.

Трудно перечислить всех писателей, арестованных в 1936 – 1939 гг. Был арестован и погиб И. Э. Бабель. Умер в заключении Бруно Ясенский. Был арестован вторично в 1938 г. и умер от голода О. Мандельштам. Погибли писатели, драматурги, поэты, критики: Артем Веселый, В. И. Нарбут, С. М. Третьяков, А. Зорич, И. И. Катаев, И. М. Беспалов, Б. П. Корнилов, Г. К. Никифоров, Н. А. Клюев, В. П. Кин, A. И. Тарасов-Родионов, М. П. Лоскутов, Вольф Эрлих, Г. О. Куклин, М. П. Герасимов, П. К. Губер, В. Т. Кириллов, Н. Н. Зарудин, П. Н. Васильев, Г. Е. Горбачев, B. М. Киршон, Л. Л. Авербах, А. Я. Аросев. Были арестованы, но выжили, несмотря на тяжелые испытания, А. К. Лебеденко, А. Костерин, А. С. Горелов, С. Д. Спасский, Н. А. Заболоцкий, И. М. Гронский, В. Т. Шаламов, Е. Я. Драбкина. Была арестована и около двух лет томилась в тюрьме О. Берггольц. Погиб выдающийся деятель советской литературы А. К. Воронский. Был арестован, но остался в живых крупный литературовед Ю. Г. Оксман.

В декабре 1938 г. после возвращения из Испании был арестован и расстрелян известный писатель и журналист Михаил Кольцов.

Большие потери понесли писательские организации в республиках. На Украине погибли И. К. Микитенко, Г. Д. Эпик, В. П. Бобинский, драматург М. Кулиш и др. В. Белоруссии были арестованы поэты и писатели: Ю. Таубин, Платон Головач, Г. Гортный, В. И. Голубок. В Армении – Егише Чаренц и Аксель Бакунц; были репрессированы, но остались в живых Герген Маари, Ваан Тотовенц, Баграм Алазан, В. Норенц, Мкртыч Армен. В Грузии погиб Тициан Табидзе. После нескольких вызовов в НКВД застрелился крупнейший поэт Паоло Яшвили. Погибли писатели и критики: М. Джавахишвили, Н. Мицишвили, П. Кикодзе, Бенито Буачидзе. В Азербайджане были арестованы Т. Шахбазы, В. Хулуфлу, Р. Ахундов, Гусейн Джавид, Сеид Гусейн и др.

В Казахстане погибли основоположник казахской советской литературы Сакен Сейфулин, И. Джансугуров, В. Майлин и др.

Погибли деятели татарской советской культуры Галимджан Ибрагимов, К. Тинчурин и др.

Столь же крупные потери понесла и молодая литература других автономных республик. Погибли зачинатели удмуртской литературы Дмитрий Корепанов-Кедра и Михаил Коновалов, первый черкесский прозаик Магомет Дышеков, первый нанайский писатель Б. Ходжера. Не вышли на свободу марийские литераторы Ипай Олык и И. Т. Чайван. Погибли первые бурятские писатели Ц. Дон и И. Дамбинов, первый чеченский писатель Сайд Бадуев, башкирские писатели А. Г. Амантай, С. Галимов, Г. Давлетшин, И. Насри, хакасский писатель В. Кобяков. В заключении окончилась жизнь родоначальника якутской литературы и председателя ЦИК Якутской АССР Платона Ойунского. Этот список жертв сталинского террора в литературе можно продолжить.

Был арестован, но остался в живых после 17-летнего заключения известный венгерский поэт Антал Гидаш.

Находясь в тюрьме, продолжал писать стихи Бруно Ясенский; одно из них ему удалось передать друзьям:

… Над миром бушует войны суховей,

Тревожа страну мою воем гнусавым,

Но мне, заключенному в каменный саван,

Не быть в этот миг средь ее сыновей…

Но я не корю тебя, Родина-мать,

Я знаю, что, только в сынах разуверясь,

Могла ты поверить в подобную ересь

И песню мою, как шпагу, сломать.

… Шагай, моя песня, в знаменном строю,

Не плачь, что так мало с тобой мы пожили.

Бесславен наш жребий, но раньше ли, позже ли

Отчизна заметит ошибку свою [392] .

Отчизна «заметила ошибку свою», но слишком поздно. Все перечисленные выше писатели были реабилитированы, но только через 18 лет после того, как Б. Ясенский написал в тюрьме эти строки. И почти все они были реабилитированы посмертно. С тех пор их книги не раз переиздавались, мы знаем их имена. Но никто не может издать тех книг, которые были задуманы этими людьми, большинству из которых не исполнилось и 40, а некоторым даже 30 лет. Даже архивы почти всех арестованных литераторов были не только изъяты после ареста, но и уничтожены после вынесения приговора. То же самое произошло с архивами и почти всех арестованных ученых.

Волна репрессий прошла в 1937 – 1938 гг. и по всем другим творческим организациям. Так, например, была расстреляна Елена Соколовская, известная большевичка, руководившая в годы Гражданской войны одесским подпольем. В середине 30-х гг. она работала художественным руководителем «Мосфильма». В Ленинграде погиб талантливый киноработник А. И. Пиотровский, руководивший сценарным отделом «Ленфильма». Был арестован известный кино– и фотодокументалист А. Ф. Дорн, создавший настоящую фотолетопись революции.

Особенно тяжелой потерей для нашего искусства была гибель В. Э. Мейерхольда, выдающегося режиссера, посвятившего свою жизнь созданию нового, «созвучного эпохе» театра. Известно, что травля Мейерхольда началась уже задолго до того, для чего был придуман термин «мейерхольдовщина». У него было немало противников и завистников в самой театральной среде. Но Мейерхольд отказывался признавать свои «ошибки». Он решительно выступал против догматического и узкого понимания реализма в искусстве и против «профилактического контроля» за деятельностью театров. «Нужно знать, – заявил он на одном из собраний, – что театр – это живое творческое дело, где кипят страсти. Нужно дать свободу нам, свободу» [393] .

Мейерхольд получил, однако, не свободу, а пулю в затылок. В январе 1938 г. театр Мейерхольда был закрыт, а сам режиссер несколько позже арестован и убит после тяжелых и утонченных истязаний.

В 1956 г. после реабилитации Мейерхольда И. Г. Эренбург огласил на заседании Всероссийского театрального общества (ВТО) текст последнего слова Мейерхольда на закрытом суде НКВД. Мейерхольд держался мужественно перед своими «судьями» и отрекся от всех признаний, сделанных на следствии, так как они были вырваны в результате пыток. В заключение он просил, когда придут другие времена, показать текст этой его последней речи его детям. Но суд не назначил никакого нового расследования и приговорил Мейерхольда к расстрелу по обвинению в шпионаже в пользу… Японии и в сотрудничестве с царской охранкой.

Был репрессирован выдающийся украинский режиссер Лесь Курбас. Оказались в заключении театральные деятели и артисты Сандро Ахметели, Игорь Терентьев, К. Эггерт, И. Правов, Л. Варпаховский, М. Рафальский, Наталья Сац, О. Щербинская, 3. Смирнова, дирижер Е. Микеладзе. Был арестован также артист Алексей Дикий, но в 1941 г. он был освобожден и позднее играл роли Сталина. В исполнении А. Дикого Сталин был меньше похож на грузина и говорил без акцента. Сталину это больше нравилось, чем исполнение его ролей М. Геловани.

Был арестован вернувшийся в СССР из-за границы известный художник В. И. Шухаев. Арестовали также ленинградского художника-портретиста Шарапова. Он был вызван в Москву и начал писать портрет вождя. Но после двух сеансов работа была остановлена. Вероятно, Сталину не понравились наброски картины, на которых была ясно видна сухорукость Сталина, которую он тщательно скрывал всю жизнь.

В 1937 – 1938 гг. погибли редакторы большинства центральных, республиканских и областных газет: Г. Е. Цыпин («Вечерняя Москва»), Д. В. Антошкин («Рабочая Москва»), А. Болотников («Литературная газета»), С. М. Закс («Ленинградская правда»), Д. Брагинский («Заря Востока»), Н. И. Смирнов («Беднота»), Е. С. Кусильман («Пролетарская правда»), С. Моденов («Красный Крым»), А. В. Швер («Тихоокеанская звезда») и многие другие. Вместе с ними были арестованы и сотни журналистов центральных и местных газет.

МАССОВЫЕ РЕПРЕССИИ СРЕДИ ВСЕХ СЛОЕВ НАСЕЛЕНИЯ

Мы назвали выше лишь около тысячи наиболее известных имен. Но репрессии затронули и огромное число работников среднего и низшего звена и все слои населения.

В 1936 – 1939 гг. из партии было исключено более 1 млн человек. В условиях того времени это почти всегда было связано с арестом. К этому числу нужно прибавить людей, исключенных из партии во время чисток 1933 – 1934 гг. Чистки затронули 1,1 млн человек, и очень многие из них, если не большинство, через несколько лет были арестованы. Арестам подвергались и беспартийные, чаще всего родственники арестованных коммунистов, их друзья и сослуживцы. Этот характер «большого террора» конца 30-х гг., направленного главным образом против самой партии, был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены партии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съездах партии было около 80% делегатов, вступивших в партию до 1920 г. На XVIII съезде таких людей было только 19%. Но велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции.

Большие потери понес и рабочий класс. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, было репрессировано более тысячи рабочих и служащих. Очень много рабочих и служащих было арестовано на Кировском заводе в Ленинграде [394] . Сотен людей недосчитался в эти годы и коллектив московского Метростроя. Такое же избиение рабочих кадров проводилось и на тысячах других предприятий по всей стране. При этом органы НКВД арестовали почти всех рабочих и инженерно-технических работников, которые в конце 20-х – начале 30-х гг. проходили практику на американских и немецких заводах.

Тяжелый удар был нанесен и многострадальной советской деревне. А. И. Тодорский встречался в заключении с бывшим работником системы Заготзерно с Северного Кавказа, который рассказал, что в ночь, когда его взяли, был арестован почти весь районный актив – 200 человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая смысла этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не сажают. «В углу нашей камеры, – писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский, – сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось, и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: “Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю”. И тут же подписал протокол очной ставки… Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал: “Простите, тату, простите, оговорил вас, простите”. Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине… Конвой смешался, растерялся. Даже видавшие виды судьи трибунала были потрясены. Они отказались судить старика и его сына. Однако дело все же не было прекращено. Старик остался в тюрьме. Камерные специалисты полагали, что дело пошло на Особое совещание. Старик почти все время молчал, продолжая часть своей голодной пайки откладывать на “устречу” с Илюшей» [395] .

И таких трагедий в те годы была не одна сотня тысяч. Надо сказать и о волне более мелких «открытых» процессов, которые прошли в 1937 – 1939 гг. по стране. «Свой» процесс проводился почти в каждой республике, области, даже районе. Центральные газеты эти процессы не освещали, однако о них писала областная и районная печать. В местной печати сообщали и о закрытых процессах над местными работниками (обычно публиковали обвинительное заключение и приговор).

Так, например, во второй половине 1937 г. волна «открытых» процессов прокатилась по сотням районов и десяткам областей. В качестве подсудимых фигурировали колхозники и работники районного хозяйственного и партийного актива, которых обычно обвиняли во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности. Вели эти процессы спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых были секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий райзо, директор МТС, два-три председателя колхоза, старший агроном, иногда зоотехник или ветеринарный врач, несколько колхозников. Такие процессы организовывали прежде всего в тех районах, где показатели колхозного производства были ниже средних по области. Все недостатки работы колхозов и совхозов: запоздалый сбор урожая, плохая обработка земли, падеж скота, отсутствие кормов – рассматривались как вредительская и контрреволюционная деятельность с целью вызвать недовольство колхозников и рабочих Советской властью.

Типичный в этом отношении процесс проходил в конце 1937 г. в Красногвардейском районе Ленинградской области. Спецколлегия областного суда с участием прокурора Б. П. Позерна судила секретаря райкома И. В. Васильева, председателя райисполкома А. И. Дмитриченко, директора МТС С. А. Семенова, старшего землеустроителя А. И. Портнова и некоторых других районных работников. Их обвиняли в развале колхозного производства «в целях вредительства», в задолженности местных колхозов государству, в крайне низкой оплате труда колхозников. Как утверждалось в обвинительном заключении, все это делалось для «реставрации капитализма в СССР». Секретарь райкома Васильев признал, что колхозы района находятся в тяжелом положении, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Но другие подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. После речи прокурора был объявлен приговор: все подсудимые подлежали расстрелу.

Иногда устраивали «показательный» суд в столице союзной или автономной республики. Так, в Минске в Клубе пищевиков был проведен суд по делу «вредителей» из конторы Заготзерно. В Орджоникидзе специальная сессия Верховного суда Северной Осетии судила за «вредительство» и создание «кулацкой повстанческой организации» тринадцать колхозников и колхозных активистов из села Даргавс. Шестеро подсудимых были приговорены к расстрелу [396] . Аналогичные процессы прошли в Куйбышеве, Архангельске, Воронеже, Ярославле и других городах.

Во многих областях и союзных республиках проходили особые показательные процессы над «вредителями» – работниками торговли. Их обвиняли в умышленной организации перебоев в снабжении населения товарами, чтобы вызвать недовольство Советской властью. Особенно много судебных процессов проходило по поводу «вредительства» на железных дорогах. Так, например, в 1937 г. в г. Свободном выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрела дело о «троцкистско-шпионской террористической деятельности» на Амурской железной дороге. По этому делу были приговорены к расстрелу 46 человек. До конца года в этом же городе состоялось еще три судебных процесса над железнодорожниками, на которых были приговорены к расстрелу соответственно 28, 60 и 24 человека. Аналогичные процессы выездная сессия Военной коллегии провела в Хабаровске и Владивостоке, где в общей сложности было расстреляно более 100 человек.

В некоторых областях обезумевшие сотрудники НКВД привлекали к ответственности за «контрреволюцию» и «террор» даже детей. Так, например, в городе Ленинске-Кузнецком органы НКВД арестовали 60 детей 10 – 12-летнего возраста, обвинив их в создании «контрреволюционной террористической группы». Детей восемь месяцев держали в городской тюрьме. Одновременно были заведены «дела» и проводились допросы еще 100 детей. Возмущение этим в городе было настолько велико, что после вмешательства областных организаций дети были выпущены на свободу и «реабилитированы», а сотрудников НКВД А. Т. Лунькова, А. М. Савкина, И. А. Белоусова и других привлекли к судебной ответственности [397] .

Суровым репрессиям подверглись священники и исповедующие различные религии. Мы уже писали выше о гонениях на церковь в 20-е и в начале 30-х гг. В 1937 – 1938 гг. эти гонения возобновились с новой силой. Вновь стали закрывать или сносить церковные здания. Известно, что в Петрограде еще в начале 20-х гг. насчитывалось 96 действующих храмов, принадлежавших к различным течениям православной церкви. Из них к концу 30-х гг. сохранилось всего 7. И такое же положение было во всех городах и областях страны. К началу войны оставалось не более 150 действующих храмов. Кроме того, имелось несколько сотен храмов на территориях Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии и в республиках Прибалтики. По имеющимся у нас данным, еще до начала «ежовщины» около сотни архиереев и не менее тысячи рядовых священников находились в заключении. В 1936 – 1938 гг. были арестованы десятки православных и обновленческих архиереев и многие тысячи рядовых священников всех церквей. Арестовывали и тысячи верующих, главным образом из числа различных разрешенных законом сект (баптисты, адвентисты и др.). В числе жертв террора оказался и такой популярный среди населения религиозный деятель, как католикос Армении Хорен I Мурадбекян, убитый в 1937 г. в своей резиденции. В Грузии был арестован почти весь епископат – из двухсот епископов на свободе осталась только пятая часть.

Огромного количества тюрем, построенных за столетия самодержавия, оказалось слишком мало для миллионов арестованных. Во многих районах спешно строили новые тюрьмы. Под них переоборудовали бывшие монастыри, церкви, гостиницы, даже бани и конюшни.

После Октябрьской революции многие царские тюрьмы были превращены в историко-революционные музеи. В камерах знаменитой Лефортовской тюрьмы были помещены восковые фигуры ее бывших узников. С началом массовых репрессий эти фигуры были выброшены, а камеры заполнили новые узники. Тюрьма была модернизирована и расширена. Небольшая тюрьма была построена даже в Кремле.

Еще быстрее, чем тюрьмы, по всей стране, но главным образом на Дальнем Востоке, в Сибири, Казахстане, на Севере европейской части СССР создавали новые концентрационные лагеря.

В 1936 – 1938 гг. Сталин перекрыл все «рекорды» политического террора, известные истории. Десятки тысяч римлян погибли в годы правления римских тиранов от Суллы до Нерона. За все время существования инквизиции ее жертвами стали около 350 тыс. человек, из которых более 30 тыс. было сожжено живыми. За 100 лет преследований гугенотов во Франции католики уничтожили около 200 тыс. гугенотов, из них несколько тысяч в печально известную Варфоломеевскую ночь. Десятки тысяч жизней унесла опричнина Ивана Грозного. Страшными считались дни, когда в Москве казнили от 10 до 20 человек. В годы якобинского террора, по подсчетам историков, во Франции были отправлены на гильотину по приговору революционных трибуналов 17 тыс. человек и не менее 70 тыс. томились в тюрьмах. В XIX веке в России по политическим мотивам были казнены за столетие несколько десятков человек и не менее тысячи умерло в тюрьмах и на каторге. Десятки тысяч людей были расстреляны по приговорам военно-полевых судов после подавления революции 1905 г. Неизмеримо большими были масштабы сталинского террора. Из источника, заслуживающего полного доверия, известно, что в 1936 г. по материалам НКВД было вынесено 1 116 смертных приговоров. В 1937 г. было приговорено к расстрелу 353 680 человек. Данные о расстрелах за 1938 г. неизвестны, но мы вряд ли ошибемся, если будем говорить о 200 – 300 тыс. расстрелянных. Всего по политическим мотивам в эти три года было арестовано не менее 5 млн человек. В 1937 – 1938 гг. расстрелы шли с такой интенсивностью, что только в Москве в некоторые дни расстреливали по приговорам судов и Особого совещания более тысячи человек. Только в Центральной тюрьме НКВД на Лубянке регистрировали за сутки до 200 расстрелов. Это были уже не ручейки, а реки крови советских людей. Ни один из тиранов и деспотов прошлого не подвергал преследованиям и не уничтожил такого большого числа своих соотечественников.

7 О РЕАБИЛИТАЦИЯХ И РЕПРЕССИЯХ 1939 – 1941 гг.

СМЕЩЕНИЕ ЕЖОВА И НАЗНАЧЕНИЕ БЕРИИ

Репрессии 1937 – 1938 гг. все заметнее сказывались на политических настроениях в стране и на ее экономике. Тюрьмы и лагеря были переполнены, и наличный состав НКВД не справлялся с допросами и охраной миллионов заключенных. Цели, которые ставил Сталин, развязывая террор, уже были достигнуты. Требовались перемены, чтобы закрепить полученные результаты, и Сталин, мастер политических громоотводов, понимал это.

Неожиданно ЦК ВКП(б) по предложению Сталина назначил для проверки деятельности НКВД специальную комиссию, в которую вошли, в частности, Л. Берия и Г. Маленков. При обсуждении этого вопроса на Политбюро Л. Каганович предложил назначить Л. Берию заместителем наркома внутренних дел, чтобы «облегчить ему доступ ко всем материалам НКВД». Предложение было принято.

Ни в самой стране, ни за ее пределами почти никто не обратил внимания на это назначение. Но для Ежова и его окружения это был тревожный сигнал. Берия перевел в Москву нескольких наиболее близких ему людей из Грузии, и в высшем аппарате НКВД были сделаны перемещения. В конце сентября, вечером, один из ближайших помощников Ежова И. И. Ильицкий выехал в лодке на середину Москвы-реки и, перегнувшись через борт, выстрелил себе в голову.

17 ноября 1938 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли два секретных постановления: «1. Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» и «2. О наборе честных людей для работы в органах». В этих постановлениях выдвигалась задача «упорядочить» работу карательных органов.

Еще в апреле 1938 г. Н. И. Ежов был назначен по совместительству народным комиссаром водного транспорта СССР. Это назначение не вызвало тогда никаких кривотолков. Вспоминали даже, что Ф. Э. Дзержинский был когда-то назначен по совместительству наркомом железнодорожного транспорта.

8 декабря на последних страницах центральных газет в разделе «Хроника» кратко сообщалось, что Н. И. Ежов освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его наркомом водного транспорта. Вместо Ежова наркомом внутренних дел СССР назначен Л. П. Берия.

Сразу же после ухода Ежова началась новая волна арестов и смещений в органах НКВД. Были арестованы и расстреляны все заместители и ближайшие помощники Ежова, в том числе М. Фриновский и Л. Заковский, работавшие еще при Ягоде. Были арестованы «главный палач» Новосибирской области Мальцев, начальник Белорусского управления НКВД садист Берман, начальник Горьковского управления НКВД Лаврушин и все их заместители. Наряду с другими был арестован и вскоре расстрелян свояк Сталина С. Реденс, женатый на сестре Н. Аллилуевой. В 1937 г. Реденс, будучи начальником столичного управления НКВД, руководил массовыми репрессиями в Москве. Затем его назначили наркомом внутренних дел Казахстана, где он возглавил разгром партийного аппарата республики. Был уничтожен начальник НКВД Украины Успенский. Большинство начальников тюрем сами испробовали их режим. В Бутырскую тюрьму был ненадолго заточен ее начальник Попов, в Ярославской тюрьме сидел ее бывший начальник Вайншток. Все они вскоре были расстреляны, также как и большинство начальников крупных лагерей и управлений ГУЛага. Как правило, эти люди занимали руководящие посты в НКВД недолго – от смещения Ягоды до смещения Ежова, и память бывших заключенных, с которыми я беседовал, плохо сохранила имена и фамилии этих представителей репрессивного аппарата.

О той панике, которая охватила сотрудников НКВД после смещения Ежова, свидетельствует эпизод с крупным работником этой организации Г. Люшковым. По свидетельству старых большевиков А. В. Снегова, М. П. Баторгина и П. И. Шабалкина, Люшков еще с конца 20-х гг. возглавлял в ОГПУ специальную группу по борьбе с троцкистами. В 1935 г. он вел следствие по делу Зиновьева и Евдокимова. В 1937 г. в качестве начальника Ростовского управления НКВД Люшков руководил истреблением кадров этой области. Затем его назначили начальником управления НКВД на Дальнем Востоке. Узнав о смещении Ежова, Люшков, в подчинении которого находились и все пограничные части, бежал в Маньчжурию, захватив валюту, документы и печати из сейфов НКВД. Он выдал командованию Квантунской армии дислокацию советских войск на Дальнем Востоке и «разоблачил» преступления Сталина, активным участником которых был сам.

Между тем Ежов еще несколько месяцев находился на свободе. 21 января 1939 г. он появился рядом со Сталиным в президиуме торжественного заседания в Большом театре по случаю 15-й годовщины со дня смерти Ленина. Как член ЦК ВКП(б), Ежов присутствовал на XVIII съезде партии и на первых заседаниях сидел в президиуме съезда. Однако в новом составе ЦК ВКП(б) мы уже не встречаем его фамилии. Не упоминалось о Ежове и в вышедшей вскоре стенограмме съезда.

Е. Г. Фельдман в конце 1938 г. и первой половине 1939 г. исполнял обязанности первого секретаря Одесского обкома партии. Он был делегатом XVIII съезда и как руководитель областной организации вошел в сеньорен-конвент съезда, на котором, по традиции, определялся состав будущего ЦК. В своих неопубликованных воспоминаниях он описал заседание сеньорен-конвента:

«Когда съезд кончился, в Кремле, в одном из залов, собрался сеньорен-конвент. Перед ним за длинным столом, как на сцене, сели А. А. Андреев, В. М. Молотов и Г. М. Маленков. В глубине, за их спинами, в углу слева, если смотреть от членов сеньорен-конвента, уселся, попыхивая трубкой, Сталин. Андреев сказал, что съезд заканчивает работу, а потому надо предложить кандидатуры в подлежащий избранию ЦК. В первую очередь в список стали включать членов прежнего ЦК, естественно, кроме тех, кто выбыл. Дошла очередь до Ежова. “Какие мнения будут?” – спросил Андреев. После небольшого молчания кто-то сказал, что Ежов – сталинский нарком, его все знают и его надо оставить. “Возражений нет?” Все молчали. Тогда слово попросил Сталин. Он поднялся, подошел к столу и, все еще попыхивая трубкой, позвал:

– Ежов! Где ты там? А ну, подойди сюда! Из задних рядов вышел и подошел к столу Ежов.

– Ну! Как ты о себе думаешь? – спросил Сталин. – Можешь ты быть членом ЦК?

Ежов побелел и срывающимся голосом ответил, что вся его жизнь отдана партии, Сталину, что он любит Сталина больше своей жизни и не знает за собой ничего, что могло быть причиной такого вопроса.

– Да? – иронически спросил Сталин. – А кто такой был Фриновский? Ты Фриновского знал?

– Да, конечно, знал, – ответил Ежов. – Фриновский был моим заместителем. Он…

Сталин прервал Ежова и начал спрашивать, кто был Шапиро, кем была Рыжова (секретарь Ежова), кто такой Федоров и еще кто-то (к этому времени все эти люди были уже арестованы).

– Иосиф Виссарионович, да ведь это я – я сам! – вскрыл их заговор, я пришел к вам и доложил о том…

Сталин не дал ему продолжать.

– Да, да, да! Когда ты почувствовал, что тебя схватили за руку, так ты пришел, поспешил. А что до того? Заговор составлял? Сталина хотел убить? Руководящие работники НКВД готовили заговор, а ты как будто в стороне! Ты думаешь, я ничего не вижу?! – продолжал Сталин. – А ну-ка вспомни, кого ты такого-то числа послал к Сталину дежурить? Кого? С револьверами? Зачем возле Сталина револьверы? Зачем? Сталина убить? А если бы я не заметил? А?!

Затем Сталин обвинил Ежова, что он развил слишком кипучую деятельность и арестовал много невиновных, а кого надо – скрывал.

– Ну? Иди! Не знаю, товарищи, можно его оставлять членом ЦК? Я сомневаюсь. Конечно, подумайте… Как хотите… Но я сомневаюсь!

Ежова, конечно, единогласно из подготавливаемого списка вычеркнули, а он после перерыва в зал не вернулся и не был больше на съезде.

Однако и после этого Ежов был арестован не сразу. Он продолжал посещать Наркомат водного транспорта. Его поведение свидетельствовало о тяжелой депрессии или даже расстройстве психики. Присутствуя на коллегии наркомата, Ежов молчал, ни во что не вмешивался, иногда делал из бумаги “голубков”, “самолетики”, запускал их, потом подбирал, залезая даже под стол и стулья. И все это молча. Когда через несколько дней после съезда в зал коллегии вошли сотрудники НКВД, Ежов встал и почти с просветленным лицом произнес: “Как давно я этого ждал!” Он положил на стол оружие, и его увели».

В печати не было сообщений об аресте Ежова. Он просто исчез, и имя этого человека, который, по утверждению «Правды», был «любимцем народа», обладал «величайшей бдительностью, железной волей, тончайшим пролетарским чутьем, огромным организаторским талантом и недюжинным умом», больше никогда не упоминалось ни в одной газете.

Ежов был расстрелян не сразу. По его делу велось долгое следствие. Его не пришлось пытать, так как он сразу же признал все выдвинутые против него обвинения и затем менял и исправлял их, покорно выполняя все требования следователей. Старый большевик П. И. Шабалкин, умерший в 1965 г., рассказывал мне о Ежове следующее:

«…Когда меня привезли из Соловков опять в Бутырскую тюрьму на переследствие, то я оказался в одной камере с Д. Булатовым, известным в ту пору партийным работником. Булатов отказывался давать показания и требовал, чтобы его допросил сам Ежов. Дело в том, что Булатова хорошо знал сам Сталин. За несколько лет до ареста Булатов и Ежов, заведуя разными отделами ЦК, жили в правительственном доме в соседних квартирах и часто бывали в гостях друг у друга. Осенью 1938 г. Булатова в пятый раз вызвали на допрос. Неожиданно открылась потайная дверь в стене, и в кабинет следователя вошел Ежов. “Ну что, – обратился он к следователю, – Булатов дает показания?” “Никак нет, товарищ генеральный комиссар”, – ответил следователь. “Тогда всыпьте ему хорошенько”, – произнес Ежов и вышел в ту же дверь. После этого Булатова несколько раз били, но затем, казалось, забыли о нем. Однако через несколько месяцев, уже в 1939 г., Булатова снова вызвали на допрос, и он не возвращался в камеру больше суток. Вернувшись, он упал на койку и зарыдал. Только через два дня Булатов рассказал Шабалкину, что его повезли в какую-то другую тюрьму и ввели в кабинет следователя, где он увидел Ежова, теперь уже арестованного. Это была очная ставка. Монотонным и равнодушным голосом Ежов рассказывал, что он собирался устранить Сталина и захватить власть в стране и что Булатов был одним из членов их организации, которого они “для лучшей сохранности” решили держать в тюрьме. Булатов отрицал эту клевету, но Ежов настаивал на своей версии. Через несколько часов Ежова увели, а Булатова посадили в машину, отвезли в Лефортовскую тюрьму, заставили раздеться донага и отвели в подвал. Там он заметил еще одного голого человека, в котором узнал начальника одного из управлений НКВД. “Что с нами собираются делать?” – спросил Булатов. “Вероятно, расстреляют”, – ответил недавний соратник Ежова, хорошо знавший о подобных делах. Вскоре, однако, Булатова вызвали наверх, дали одежду и снова отвезли в Бутырскую тюрьму. Булатов был убит позже, а еще раньше расстрелян Ежов».

По свидетельству Снегова, Ежов был расстрелян летом 1940 г. [398] . Последние недели своей жизни он провел в Сухановской тюрьме НКВД под Москвой, где содержались «особо опасные враги народа». Среди других весной 1940 г. здесь находился микробиолог П. Ф. Здрадовский. Следователь, который вел его дело, показывал ему в окно небольшую часовню, в которой, по словам следователя, содержится «сам» Н. И. Ежов. (В народе распространялись слухи, что Ежов сошел с ума и находится в доме для умалишенных. Возможно, эти слухи распространялись умышленно, так как, создавая видимость объяснения массовых репрессий, они служили политическим громоотводом и сеяли различного рода иллюзии.)

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПОЛИТИЧЕСКОЙ КАРЬЕРЕ БЕРИИ

С декабря 1938 г. наркомом внутренних дел СССР стал Берия – достойный преемник Ежова. Берия никогда не был революционером. Свою страшную карьеру он начал в качестве незаметного инспектора жилотдела в аппарате Бакинского Совета. С самого начала в органы ВЧК, и это неоднократно признавал сам Дзержинский, попадало немало случайных людей и авантюристов. Одним из таких авантюристов был Багиров, оказавшийся в первые годы Советской власти руководителем Азербайджанской ЧК и позднее – до смерти Сталина – возглавлявший партийную организацию Азербайджана. Багиров привлек Берию на работу в ЧК. Советская власть на Кавказе держалась в то время не слишком прочно, и нет ничего удивительного в том, что Берия или Багиров хотели застраховаться на случай перемен и поддерживали с этой целью какие-то связи с тайными службами азербайджанских националистов (мусаватистов) и грузинских меньшевиков. Эти сведения содержались в обвинительном заключении по делу Берии, когда он был арестован и предан суду Военной коллегии в 1953 г. Сам Берия не отрицал подобных связей, но утверждал, что они были установлены по заданию ЧК. Вопрос о подозрительных связях Берии поднимался и ранее. Еще в 1921 г. один из ближайших помощников Ф. Дзержинского, начальник особого отдела ОГПУ М. С. Кедров, проверяя работу АзЧК, установил, что Берия, будучи заместителем председателя местного ЧК, освободил несколько врагов Советской власти и осудил невинных людей. Заподозрив предательство, Кедров сообщил об этом в Москву Дзержинскому, предлагая, в частности, освободить Берию от работы в ЧК как не заслуживающего доверия. Однако это письмо по неизвестным причинам осталось без последствий [399] . В 20-е гг. карьера Берии в органах ЧК-ОГПУ была весьма успешной. При поддержке Багирова Берия был выдвинут на должность председателя ГПУ Грузии, а затем и всей Закавказской Федерации.

До 1931 г. Сталин лично не был знаком с Берией. Но, конечно, знал о нем, так же как знал и о неприязненных отношениях между партийным руководством Закавказья и Берией. Первый секретарь крайкома ЗСФСР Л. Картвелишвили не раз просил Москву убрать Берию из Тифлиса, но его просьбы оставались без ответа. Крайне резко отзывались о Берии С. М. Киров и Серго Орджоникидзе. Многие видные кавказские большевики и выходцы с Кавказа (С. Орджоникидзе, Г. Алиханов, А. Ханджян и др.) не подавали ему руки.

Личное знакомство Сталина с Берией произошло в 1931 г. Еще в конце 60-х гг. я записал рассказ А. В. Снегова, работавшего в 1930 – 1931 гг. на ответственном посту в аппарате Заккрайкома, о некоторых событиях, связанных с выдвижением Берии. По словам Снегова, летом 1931 г. в Заккрайкоме было получено специальное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) об отдыхе и лечении Сталина. Организация отдыха была возложена на Заккрайком. Вскоре было решено провести отдых и лечение Сталина в Цхалтубо. Охрана Сталина возлагалась на Берию. Последний развил бурную деятельность. Он не только направил в Цхалтубо множество сотрудников ГПУ, но и сам в течение полутора месяцев возглавлял охрану Сталина. В эти недели, неоднократно беседуя с Берией, Сталин сумел увидеть в нем «нужного» человека.

Вернувшись в Москву, Сталин не забыл о Берии. Вскоре в Тифлисе (Тбилиси) было получено указание подготовить доклад Заккрайкома и трех закавказских республик на Политбюро ЦК ВКП(б). При этом не была указана тема доклада. В Москву выехали все члены бюро Заккрайкома и руководство республик. На заседании Политбюро председательствовал Каганович. Конечно, присутствовал и Сталин, причем он был явно не в духе. Первым докладывал Лаврентий Картвелишвили. Затем от ЦК Грузии сделал доклад Г. Давдариани, от ЦК Азербайджана – Вл. Полонский, от ЦК Армении – А. Ханджян. На заседании не было почему-то С. Орджоникидзе. Снегов спросил об этом своего соседа. «С какой стати Серго явится на коронацию Берии, – ответил тот, – ведь он этого жулика знает давно».

После докладчиков из Закавказья выступил Сталин. Он произнес пространную речь, в которой говорил о национальной политике в Закавказье, о производстве здесь хлопка, нефти. Переходя к организационным делам, Сталин неожиданно предложил выдвинуть Берию вторым секретарем Заккрайкома, то есть ближайшим заместителем Картвелишвили. Многие были ошеломлены этим предложением, а Картвелишвили громко сказал: «Я с этим шарлатаном работать не буду». Не все, правда, поддержали Картвелишвили, и в частности Вл. Полонский, который из-за каких-то групповых интересов заигрывал тогда с Берией. Однако большинство членов Заккрайкома стали возражать против предложения Сталина, так как Берия пользовался плохой репутацией в партийной организации Грузии. Сталин был очень рассержен такой реакцией на его предложение. Он покраснел и гневно сказал: «Ну что ж, мы решим этот вопрос в рабочем порядке». Заседание закончилось.

Прямо с заседания многие члены бюро Заккрайкома направились на квартиру к Орджоникидзе. Он был в крайне угнетенном состоянии. Все стали спрашивать Серго, почему он соглашается на выдвижение Берии. Как же можно будет им вернуться в Тифлис? Серго пытался сменить тему разговора, а затем, не выдержав, сказал: «Я давно говорю Сталину, что Берия жулик, но Сталин меня не слушает, и его никто не может переубедить».

Уже на следующий день «в рабочем порядке» было принято решение о руководстве Заккрайкома. Л. Картвелишвили был направлен в Западную Сибирь вторым секретарем крайкома, А. И. Яковлев назначен директором треста «Востокзолото», Г. Давдариани был определен на учебу в ИКП, а А. В. Снегов направлен на партийную работу в Иркутск.

Первым секретарем Заккрайкома стал Мамия Орахелашвили, а вторым – Берия. Но уже через несколько месяцев Берия был избран первым секретарем ЦК Грузии, а вскоре и всей Закавказской Федерации. М. Орахелашвили назначили заместителем директора ИМЭЛ в Москве. Вскоре после перехода Берии на партийную работу в Грузии началась массовая замена партийных кадров. При этом 32 начальника районных управлений НКВД стали первыми секретарями райкомов партии.

Конфликтная ситуация в партийной организации Закавказья возродила слухи о темном прошлом Берии и его связях с мусаватистами. Согласно одним из них, во время турецкой оккупации Баку Берия работал в мусаватистской полиции (а не в разведке) и предложил свои услуги подпольному комитету большевиков, поставив условием принятие его в партию. Вопрос был согласован с Микояном, и условие Берии выполнили. Бесспорно одно: Берия был груб, невежествен, жаден до плотских наслаждений, хитер и ловок. В среде партийной интеллигенции говорили, что он не читал ни одной книги «еще со времен Гутенберга», и все же его побаивались. Письма и сообщения о моральном разложении, грубости и даже преступлениях Берии поступали к Сталину от многих работников Закавказья. Но Сталин игнорировал их. Логика многих деспотов подсказывала ему, что чем более темным было прошлое Берии, тем более преданным лично ему (Сталину) будет этот человек в настоящем.

Нет никакого сомнения в том, что именно по совету Сталина несколько научных работников в Грузии начали в архивах срочные розыски материалов о раннем периоде революционной деятельности Сталина в Закавказье. Одновременно шла наукообразная фальсификация всей истории социал-демократической и большевистской организаций в Закавказье. При этом роль многих крупных марксистов и большевиков была принижена и незаслуженно преувеличена роль Сталина. На основании этой работы, которую вели вначале втайне даже от Тбилисского филиала ИМЭЛ, был составлен обширный доклад, который, несомненно, просмотрел Сталин. 21 – 22 июля 1935 г. этот доклад был зачитан на собрании Тбилисского партийного актива Л. Берией, а затем опубликован в «Правде» и в закавказских газетах. Вскоре он вышел в виде отдельной книги. Уже первое издание книги Берии «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье» вызвало много протестов среди историков и известных большевиков, таких, как А. Енукидзе, Ф. Махарадзе, М. Орахелашвили и др. Они хорошо помнили те события, о которых говорилось в книге Берии. После того как в годы террора погибло большинство виднейших деятелей закавказского революционного движения, Берия в 1937 г. выпустил второе издание своей книги, в которой Сталин уже не только главное, но и почти единственное действующее лицо. Возвышению Берии не помешало даже открытое выступление на пленуме ЦК в 1937 г. Г. Каминского, который выдвинул против него ряд серьезных обвинений. Каминский напомнил также о весьма темных связях молодого Берии с мусаватистами. Каминский был в тот период человеком гораздо более известным в партии, чем Берия. Он занимал пост народного комиссара здравоохранения СССР. Однако до этого, в первые послеоктябрьские годы, Каминский возглавлял различные партийные организации в РСФСР, а в 1920 г., сразу же после восстановления Советской власти в Азербайджане, работал в течение двух лет секретарем ЦК КП(б) Азербайджана и председателем Бакинского Совета. Уже тогда между ним, с одной стороны, и руководителями АзЧК Багировым и Берией – с другой, возник острый конфликт, так как органы ЧК действовали не только в районах, но и в Баку часто без согласования с партийными органами. Этот конфликт закончился, однако, не в пользу Каминского. Хотя линия Каминского была признана правильной и не только руководитель Кавбюро С. Орджоникидзе, но и Ленин поддерживали его, он был возвращен на работу в РСФСР. Руководителем партийной организации Азербайджана стал С. М. Киров, которому Багиров и Берия должны были подчиниться.

Выступление Каминского против Берии в 1937 г. имело (а вернее, только ускорило) трагические последствия для Каминского, который был арестован и вскоре расстрелян. Берия хорошо запомнил всех, кто выступал против него еще в 20-х и в начале 30-х гг. И он сделал все, чтобы отомстить им в 1937 – 1938 гг. Некоторых кавказских работников, работавших в середине 30-х гг. уже в других районах страны, например, Л. Картвелишвили, М. Орахелашвили, Е. Асрибекова и др., привозили в Грузию для «следствия» не только из Москвы, но даже с Дальнего Востока. Под непосредственным руководством Берии их подвергали особенно утонченным пыткам.

И вот теперь именно в руки Берии Сталин передал руководство карательными органами.

Следует отметить, что в 1938 – 1939 гг. в широких кругах партии Берию знали мало. Поэтому устранение Ежова и назначение Берии многими было воспринято с надеждой. И действительно, в первое время после назначения Берии массовые репрессии были приостановлены. Сотни тысяч новых дел и доносов были отложены в сторону. Продолжала работать комиссия по проверке деятельности НКВД, во главе которой теперь оказался А. А. Андреев. Он сам был активным участником репрессий 1937 – 1938 гг., и это обстоятельство было для Сталина главным при назначении его руководителем подобной комиссии.

О ЧАСТИЧНЫХ РЕАБИЛИТАЦИЯХ 1939 – 1941 гг.

Надеждам на скорую реабилитацию, которая возникла в 1939 г. у миллионов осужденных и их близких, не суждено было сбыться. Хотя на XVIII съезде партии немало говорилось о реабилитации невинно осужденных людей (особые надежды вызвало выступление А. А. Жданова), в действительности реабилитация была крайне ограниченной. Из каждой сотни осужденных освобождались не более двух человек. Впрочем, реабилитация и не могла быть массовой, ибо сотни тысяч людей были уже расстреляны и их реабилитация означала бы признание Сталиным своих преступлений.

В первую очередь «разгрузили» некоторые тюрьмы в Москве и на периферии. Были освобождены те арестованные, по делам которых еще не закончилось предварительное следствие.

В конце 1939 – начале 1940 гг. были реабилитированы несколько тысяч командиров Красной Армии, что объяснялось крайним недостатком и некомпетентностью командных кадров, выявившимися во время советско-финляндской войны. Среди реабилитированных было немало будущих героев Отечественной войны – будущие Маршалы Советского Союза К. К. Рокоссовский и К. А. Мерецков, будущие генералы армии А. В. Горбатов и С. И. Богданов, будущий вице-адмирал Г. Н. Холостяков, будущий комиссар украинских партизан С. В. Руднев, герой ленинградской обороны Н. Ю. Озерянский и др. Был возвращен в партию и армию Л. Г. Петровский, младший сын Г. И. Петровского. Командуя корпусом, он погиб в августе 1941 г. Однако большая часть таких же способных командиров осталась в лагерях; я уже не говорю о тех, кто был расстрелян или умер от голода и непосильного труда. После гибели младшего сына Г. И. Петровский направил Сталину письмо, в котором просил освободить своего старшего сына П. Петровского и зятя С. А. Загера.

«В начале войны с фашистами, – говорилось в нем, – в ЦК на Ваше имя я послал письмо, в котором просил освободить из тюрьмы сына моего Петра, что в войне против фашистов он, так же как Леонид, будет бесстрашно сражаться. Ответа я не получил… В борьбе против фашизма всякая патриотическая единица облегчит напряжение народа в войне. “Все дело в людях”. Я все потерял, что было для меня близким или далеким, но лучше потерять в войне против фашистов, чем черт знает где. Еще раз обращаюсь в ЦК с просьбой освободить из тюрьмы Петра Петровского и Загера, дать им возможность на фронте или в тылу поработать для Красной Армии…»

Сталин не ответил на это письмо, а П. Петровский был расстрелян в 1942 г.

Была реабилитирована и небольшая группа ученых и конструкторов. Еще перед войной были освобождены физики А. И. Берг и Л. Ландау. В начале войны получили свободу А. Туполев, В. Петляков, В. Мясищев и некоторые другие конструкторы и инженеры. Напуганный опасностью эпидемий, Сталин разрешил освободить микробиолога П. Здрадовского, одного из лучших в стране специалистов по борьбе с эпидемиями. Был освобожден и микробиолог Л. А. Зильбер.

При реабилитации, по свидетельству А. В. Горбатова, от каждого недавнего «зека» требовали особого письменного обязательства не разглашать того, что он видел в тюрьмах и лагерях. И большинство реабилитированных соблюдали это требование. Конечно, были и исключения. Некоторые реабилитированные обращались с большими письмами к Сталину и в ЦК ВКП(б), рискуя снова оказаться в тюрьме. Необычный случай произошел в Москве в августе 1939 г. Бывший ответственный работник Наркомлеса Альбрехт, немец по национальности, арестованный в 1937 г., был освобожден в 1939 г. Во время пребывания в Москве Риббентропа Альбрехт вбежал в германское посольство и попросил Риббентропа о политическом убежище. Сталин в знак «дружбы» разрешил Риббентропу увезти Альбрехта в Германию. Здесь Альбрехт написал две книги: «Бутырская тюрьма. Камера 99» и «Революция, которую предали». По свидетельству Л. 3. Копелева, во время войны служившего в подразделениях контрпропаганды, гитлеровская пропаганда широко использовала эти книги – они имелись в каждой немецкой роте.

Некоторые современные историки пытаются представить смещение Ежова и частичные реабилитации 1939 – 1941 гг. как политическое поражение Сталина. Так, например, историк Г. Т. Риттерспорн опубликовал во французском журнале «Либр» большую статью, в которой, опираясь на материалы «смоленских архивов» [400] , пытается доказать, что во время «большой чистки» 1936 – 1938 гг. Сталин «не всегда был способен управлять ходом событий» и даже потерпел в этот период «политическое поражение». Как считает Риттерспорн, Сталин хотел «оздоровить» партийный аппарат, но столкнулся с сопротивлением кадров, не желавших оказаться мертвыми после чистки. Эта «глухая» война продолжалась до 1939 г. и, по мнению историка, закончилась на XVIII съезде партии, на котором Сталин был вынужден принять тезисы своих противников. Но хотя Сталин и потерпел в политическом отношении поражение, он остался во главе партии [401] .

Ход событий в годы «великого террора» не подтверждает тезисы Риттерспорна. Сталин добился того, чего он желал, и утвердил свое доминирующее положение в партии во всех отношениях. Ни о каком «поражении» Сталина в 1937 – 1938 гг. или на XVIII съезде партии не может быть и речи. Слабые попытки сопротивления сталинской диктатуре предпринимались не на XVIII, а на XVII съезде партии, но и тогда Сталину удалось сравнительно легко сломить это сопротивление, и ему всегда удавалось вести за собой большинство партии. Частичные реабилитации, начавшиеся в 1939 г., не были признаком какой-либо неудачи Сталина. Они были для него и НКВД лишь отвлекающим маневром. Сталин рассчитывал несколько успокоить общественное мнение, а также дать объяснение исчезновению Ежова. Кроме того, немногие реабилитации должны были, по мнению Сталина, подчеркнуть правильность и обоснованность основной части репрессий.

НОВЫЕ РЕПРЕССИИ В 1939 – 1941 гг.

Органы НКВД занимались в 1939 – 1941 гг. не только частичными реабилитациями или «чисткой» в своих собственных рядах. В эти же годы продолжались репрессии среди партийных и советских работников, военнослужащих и деятелей культуры. Правда, они никогда уже не принимали таких масштабов, как в 1937 – 1938 гг. Но, встав на путь беззаконий и террора, Сталин уже не мог ни остановиться, ни сойти с этого пути. Поэтому аресты и расстрелы сопутствовали Сталину до конца его жизни.

После смещения Ежова временно прекратилось исполнение уже вынесенных ранее смертных приговоров, и в переполненных камерах смертников появилась искра надежды. Однако вскоре в подвалах тюрем НКВД возобновились расстрелы. Не были пересмотрены даже такие дела, в которых основанием для осуждения были обвинения в подготовке «террористических актов» против самого Ежова, а также против Блюхера, Постышева, Эйхе, Косиора, то есть против людей, которые были в свою очередь объявлены «врагами народа». Не были освобождены те украинские партийные работники, которых арестовали по показаниям второго секретаря ЦК Украины С. Кудрявцева, хотя именно эти показания А. Жданов приводил на XVIII съезде как пример клеветы.

Именно в 1939 – 1940 гг. были арестованы уже упомянутые нами ранее А. В. Косарев, Н. И. Вавилов, Г. К. Карпеченко, И. Э. Бабель, В. Э. Мейерхольд, В. Чопич и др. В 1941 г. был арестован поэт и драматург Даниил Хармс (Ювачев), который вскоре умер от голода в ленинградской тюрьме.

Погиб в эти годы старый большевик, активный участник Гражданской войны и видный в прошлом работник ОГПУ М. С. Кедров. В 1939 г. он находился уже на пенсии. Один из его сыновей, И. М. Кедров, работал следователем в центральном аппарате Комиссариата внутренних дел. Он принимал участие в подготовке «открытых процессов» как при Ягоде, так и при Ежове. Когда после смещения Ежова люди Берии начали разгром центрального аппарата НКВД, отец и сын Кедровы направили Сталину ряд писем с разоблачением Берии. М. С. Кедров вспоминал при этом свою поездку в Азербайджан в 1921 г. Первым ответом на эти письма был арест и расстрел Игоря Кедрова. В апреле 1939 г. был арестован и М. С. Кедров.

На XX съезде КПСС Хрущев зачитал письмо Кедрова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву, который играл не последнюю роль в организованной Сталиным машине террора, но в прошлом он был другом Кедрова. К тому же Кедров был ветераном ЧК, и о его жестокости в годы Гражданской войны на севере России ходило много рассказов. «Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы, – писал Кедров, – взываю к Вам о помощи. Услышьте крик ужаса, не пройдите мимо, заступитесь, помогите уничтожить кошмар допросов, вскрыть ошибку… Я невинно страдаю. Поверьте. Время покажет. Я не агент-провокатор царской охранки, в чем меня обвиняют, основываясь на клеветнических заявлениях, не шпион, не член антисоветской организации. Я не запятнанный ничем старый большевик, честно боровшийся 40 лет в рядах партии… Теперь мне, 62-летнему старику, следователи угрожают еще более тяжелыми, жестокими и унизительными мерами физического воздействия… Но пусть знает партия, что я невиновен и никакими мерами не удастся верного сына партии, преданного ей до гроба, превратить во врага… Всему, однако, есть предел. Я измотан вконец. Здоровье подорвано, силы и энергия иссякают, развязка приближается. Умереть в советской тюрьме с клеймом презренного предателя и изменника Родины – что может быть страшнее для честного человека? Какой ужас! …Нет, нет. Это не случится, не должно случиться, кричу я. И партия, и Советское правительство не допустят свершиться такой жестокой, непоправимой несправедливости. Убежден, что при спокойном, беспристрастном расследовании, без отвратительной ругани, без злобы, без жутких издевательств необоснованность обвинения будет легко установлена. Я глубоко верю, что правда и справедливость восторжествуют. Я верю, верю».

Невиновность М. Кедрова по предъявленным ему обвинениям была настолько очевидной, что даже Военная коллегия Верховного суда полностью его оправдала. Но Берия запретил освобождать Кедрова из тюрьмы, и в октябре 1941 г., когда уже шла война, он был расстрелян. Новый приговор был оформлен задним числом – уже после расстрела.

В 1939 г. был арестован и погиб старейший деятель партии Ф. И. Голощекин, еще на Пражской конференции в 1912 г. избранный в ЦК РСДРП. В конце 30-х гг. он занимал пост Главного арбитра Совнаркома СССР.

Судьба таких во многом несходных между собой людей, как Кедров и Голощекин, которые, однако, оба принадлежали к первому поколению большевиков и занимали видное место в органах пролетарской власти в годы Гражданской войны и в 20-е гг., побуждает нас вновь вернуться к разговору о моральной оценке сталинского террора конца 30-х гг.

В 70-е гг. из СССР эмигрировала Лидия Шатуновская, которая в разное время была женой двух ответственных работников, жила в годы террора в так называемом Доме на набережной. Иногда вместе с мужем она бывала в гостях и у более ответственных деятелей, живших тогда в Кремле. Она издала на Западе книгу «Жизнь в Кремле» и несколько статей, где подлинные факты причудливо переплетаются со всякими слухами, а иногда и с прямым вымыслом.

В одной из своих статей Л. Шатуновская писала, выражая довольно широко распространенную среди представителей всех трех эмиграции точку зрения:

«Жалею ли я об участи старых большевиков, столь безжалостно истребленных Сталиным? Сочувствую ли я им? Многих из тех, кого я лично знала и кто в частной своей жизни был неплохим человеком, мне просто по-человечески жаль. Но когда я думаю о старых большевиках как о социальной группе, я не нахожу в своей душе ни жалости, ни сочувствия к ним. Конечно, никаких преступлений против партии и государства, в которых их обвиняли, они никогда не совершали и даже в помыслах не имели. Но была за ними другая, более страшная вина – они не только создали это государство, но и безоговорочно поддерживали его чудовищный аппарат бессудных расправ, угнетения, террора, пока этот аппарат не был направлен против них. Я не религиозна в обычном смысле этого слова, но есть в моей душе неистребимая вера в какую-то Высшую Справедливость, в то, что “воздастся каждому по заслугам его”… И если можно вообще применять слово “справедливость” к делам советских органов госбезопасности, то, может быть, истребление старых большевиков было в каком-то смысле самой справедливой из всех совершенных ими несправедливостей. Старые большевики это чудовище создали, они от него и погибли».

Мы не скрывали в первых главах этой книги тех жестоких акций, за которые партия большевиков, несомненно, несет и моральную, и политическую ответственность. Но, следуя логике Л. Шатуновской, можно оправдать любую жестокость и обвинить не только большевиков. А разве десятки тысяч специалистов, которые были уничтожены в 1929 – 1932 гг., не помогали большевикам строить народное хозяйство, а еще раньше Красную Армию? А разве меньшевики и эсеры, которые были фактически истреблены в нашей стране в годы Гражданской войны и в начале 20-х гг., не подготовили условий для победы Октябрьской революции? По той же логике Солженицын бросает упрек миллионному офицерскому корпусу русской армии, который не поддержал в 1917 г. свергаемую монархию, да и самому монарху, который предпочел отречение отчаянной борьбе за сохранение престола, к чему призывала его императрица. Впрочем, Солженицын идет еще дальше в глубь веков и обвиняет даже Петра I, который не только «прорубил окно в Европу», но и открыл дверь «пагубным» западным влияниям и подчинил церковь светской власти. Подобная логика Л. Шатуновской и А. Солженицына – не что иное, как пресловутая «классовая логика», только с обратным знаком. С такой же безапелляционностью и большевистские публицисты могли писать, что отдельных помещиков и капиталистов «по-человечески жаль», но что оба эти класса поддерживали несправедливый социальный порядок в России и антинародное самодержавное государство и потому они должны быть истреблены «во имя высшей справедливости». А разве поголовное уничтожение богатых крестьян не объясняли также некой «высшей справедливостью»?

Мы не принадлежим к тем, кто видит «высшую справедливость» в истреблении старых большевиков. Они были революционерами, которые искренне стремились уничтожить несправедливости и пороки прежнего российского общества, да и всего современного им мирового порядка. Результат получился отнюдь не таким, к какому они стремились; теория и практика социализма стали расходиться сразу же после победы революции. Благие намерения, как известно, не обеспечивают автоматически ни благих действий, ни благих результатов. Это проблема многих революций и многих поколений революционеров разных стран, а не повод позлорадствовать над судьбой старых большевиков или вообще всех революционеров и социалистов.

После отстранения М. М. Литвинова были проведены новые аресты среди дипломатов. Стал готовиться специальный судебный процесс по делу «врагов народа» в НКИД, но позднее он был отменен. Неудачи в первый период советско-финляндской войны вызвали немало новых арестов среди военных. Бесследно исчез, например, начальник штаба ЛВО Н. Е. Варфоломеев.

Многочисленные аресты были предприняты и среди военных, принимавших участие в гражданской войне в Испании. Еще в 1938 г. был вызван в Москву и расстрелян военный атташе в Испании В. Е. Горев – подлинный организатор обороны Мадрида. Всего за два дня до ареста Горева М. И. Калинин вручил ему орден Ленина. Был арестован и расстрелян крупный военачальник Г. М. Штерн, который вернулся из Испании, чтобы заменить Блюхера на посту командующего ОКДВА. Штерн был избран на XVIII съезде партии членом ЦК ВКП(б); он руководил в 1939 г. военными действиями на Халхин-Голе, но вскоре разделил судьбу Блюхера. Незадолго до войны была арестована еще одна большая группа военных, вернувшихся из Испании, главным образом летчиков. Среди них было 22 Героя Советского Союза и несколько дважды Героев Советского Союза, в том числе Я. В. Смушкевич и П. Рычагов, возглавившие после возвращения из Испании ВВС СССР, командир авиационной бригады П. М. Цумпура, а также Е. С. Птухин, И. И. Проскуров, Э. Шахт, Аржанухин и др. Перед самой Отечественной войной погиб А. Д. Локтионов, кандидат в члены ЦК ВКП(б), командующий Прибалтийским военным округом. Был арестован, но освобожден в первые месяцы войны нарком вооружений СССР, член ЦК ВКП(б) Б. Л. Ванников.

Большое количество арестов было произведено на территориях Бессарабии, Западной Украины, Белоруссии и в Прибалтике. Кроме руководителей фашистских и полуфашистских организаций и перешедших в подполье работников местных охранок, здесь репрессировали тысячи ни в чем не повинных людей, работников прежней администрации, членов различных политических группировок, представителей сельской и городской буржуазии. Проводилась преступная депортация сотен тысяч людей в восточные районы страны без предъявления им каких-либо конкретных обвинений. Так, например, из западных районов Украины и Белоруссии были депортированы на Восток не только взятые в плен Красной Армией более чем 200 тыс. солдат и офицеров разгромленной немцами польской армии, но и около одного миллиона проживавших здесь ранее поляков. В Прибалтике особенно массовые репрессии были проведены 13 – 14 июня 1941 г., то есть всего за неделю до нападения фашистской Германии на СССР. Как и следовало ожидать, эти карательные акции отнюдь не сделали советский тыл в Прибалтике более устойчивым, но, напротив, породили недовольство, протест и сопротивление, которые позволили германским войскам нанести быстрое поражение дивизиям Красной Армии в Прибалтике в июне и июле 1941 г.

Перед войной тюрьмы Львова, Кишинева, Риги, Таллина, Вильнюса, Каунаса и многих других западных городов были переполнены. Не сумев в суматохе первых дней войны эвакуировать заключенных, органы НКВД явно с одобрения Берии и Сталина отдали приказ о расстреле узников тюрем. Тела убитых не были убраны. Неудивительно, что фашистские оккупационные власти открыли тюрьмы и разрешили местным жителям приходить на территорию тюрем для опознания и организации похорон своих родственников. Этот варварский расстрел заключенных в советских тюрьмах, вызвавший взрыв негодования среди населения, был широко использован как фашистской, так и националистической пропагандой. В западных районах СССР было труднее вести партизанскую и подпольную борьбу, и именно здесь различные националистические группировки, сотрудничавшие с гитлеровцами, находили главную опору и кадры.

Нельзя пройти мимо некоторых формально неполитических репрессий предвоенных лет. Так, например, в конце июня 1940 г. был принят Закон об уголовной ответственности за прогулы и систематические опоздания на работу. Рабочих и служащих отдавали под суд за три опоздания хотя бы на несколько минут, а также за невыход на работу по неуважительной причине. Статистика по этому указу нам неизвестна, но известно, что число осужденных было огромно. Все этапы и тюрьмы в конце 1940 г. были забиты людьми, осужденными по данному указу. Многие из них не были освобождены до конца войны, хотя их сравнительно короткие сроки заключения давно прошли.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТКЛИКИ НА ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕПРЕССИИ 1936 – 1938 гг.

Международные отклики на репрессии 1936 – 1938 гг. были различны, противоречивы и не составляли слишком большой проблемы для Сталина и НКВД. Несравнимые по масштабам репрессии во времена Брежнева вызывали гораздо больше беспокойства во всем мире, чем репрессии 30-х гг.

Разумеется, буржуазная печать, а также печать фашистских стран широко использовала известия о политическом терроре в СССР в целях антикоммунистической пропаганды. Однако никто не знал тогда подлинных масштабов этого террора, и основное внимание зарубежная печать сосредоточила на открытых политических процессах в Москве. Механизм и детали подготовки этих процессов были тогда неизвестны, однако западным наблюдателям (не говоря уже о тайных службах Запада, за агентов которых выдавались подсудимые) было нетрудно установить, что большинство показаний обвиняемых ложно.

Так, например, на первом «открытом» процессе подсудимый Э. Гольцман заявил, что в 1932 г. он ездил в Берлин, где встречался с сыном Троцкого Л. Седовым, а позднее и с самим Троцким, от которого получил основные директивы. Эти показания были существенно важны для всей конструкции обвинения. На вопрос о месте встречи Гольцман ответил, что встреча состоялась в отеле «Бристоль» в Копенгагене. Но уже через несколько дней после окончания процесса датские газеты сообщили, что отель «Бристоль» был разрушен в Копенгагене еще в 1917 г. Эта информация обошла всю мировую печать. Сталин был разгневан, но подобные «ошибки» повторялись. На втором процессе Пятаков признался, что он в ночь на 25 декабря 1935 г., находясь в служебной командировке за границей, летал в Осло для встречи с находившимся в Норвегии Троцким. Но уже через 2 дня норвежские газеты сообщили, что на указанном Пятаковым аэродроме в декабре 1935 г. не приземлялся ни один иностранный самолет.

Сообщая о терроре в СССР, большинство буржуазных газет не высказывало сожаления или сочувствия его жертвам. Также и в эмигрантских газетах чувствовалось удовлетворение: коммунисты убивают в России других коммунистов.

Представители либеральной буржуазии, левой интеллигенции, со циал-де мокра тии и коммунистических партий были в растерянности. Они не могли понять, что происходит в Москве. Некоторые из них продолжали верить Сталину, другие сомневались, но молчали, третьи выступали с протестами.

Показательна позиция Лиона Фейхтвангера, приехавшего в СССР в начале 1937 г. и сразу же принятого и обласканного Сталиным. Побывав на процессе «параллельного центра», Фейхтвангер полностью поддержал все версии обвинения. «С процессом Зиновьева и Каменева, – писал он, – я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго – в атмосфере Москвы, и это дало мне возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существует между Советским Союзом и Западом. Некоторые из моих друзей… называют эти процессы трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по форме, так и по содержанию. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик, им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. И мне тоже до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что исторические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственного впечатления от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда».

Многие западные авторы и юристы спрашивали, почему обвиняемые на московских процессах не отпираются, а стараются превзойти друг друга в признаниях? Почему они не защищаются, как это обычно делают все обвиняемые, или хотя бы не приводят какие-либо смягчающие вину обстоятельства? Почему, если они верят Троцкому и его теориям, они не выступают открыто в защиту своего вождя? Лион Фейхтвангер попытался ответить и на эти вопросы. «Суд, перед которым развернулся процесс, – писал он, – можно рассматривать как некоторого рода партийный суд. Обвиняемые с юных лет принадлежали к партии, некоторые из них считались ее руководителями. Было бы ошибкой думать, что человек, привлеченный к партийному суду, мог бы вести себя так же, как человек перед обычным судом на Западе… Обвиняемый чувствует себя еще связанным с партией, поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии. Судьи, прокурор, обвиняемые – и это не только казалось – были связаны между собой узами общей цели. Они были подобны инженерам, испытывавшим новую сложную машину. Некоторые из них что-то в этой машине испортили не со злости, а просто потому, что своенравно хотели испробовать на ней свои теории по улучшению этой машины. Их методы оказались неправильными, но им эта машина не менее, чем другим, близка сердцу, и потому они сообща с другими обсуждают свои ошибки. Их всех объединяет интерес к машине, любовь к ней. И это чувство и побуждает судей и обвиняемых так дружно сотрудничать друг с другом».

Ошибочность фейхтвангеровской версии очевидна. Она не соответствует характеру обвинений и тяжести вынесенного приговора. Подсудимых обвиняли не в «ошибках» и «своенравности», а в стремлении полностью разрушить советскую «машину» и реставрировать капитализм, их изображали злобными изменниками и шпионами, а не товарищами по партии. Фейхтвангер и сам чувствовал, что он не все понял в механике московских процессов, но тут же добавил, что он никоим образом не желал бы опорочить ведение процесса или его результаты. Он даже вспомнил в этой связи слова Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно». Кощунственно называя «прекрасными» судебные процессы и расстрелы в Москве, Фейхтвангер торопился выразить свое восхищение Сталиным, человеком «простым и полным добродушия», «хорошо понимающим юмор и не обижающимся на критику в свой адрес». Фейхтвангер отвергает соображения насчет деспотизма Сталина, испытывающего якобы радость от террора и обуреваемого чувствами неполноценности, властолюбия и жаждой мести. Фейхтвангер связывает эти процессы с… демократизацией советского общества, считая, что правительство СССР не хотело, чтобы троцкисты воспользовались этой демократизацией. Конечно же, Сталин немедленно использовал книгу Фейхтвангера в своих целях. Она была быстро переведена на русский язык. Ее сдали в производство 23 ноября 1937 г., а подписали в печать уже 24 ноября. Книга была издана огромным тиражом, а ее автор получил не только большой гонорар за эту книгу, но и за свои романы, которые публиковались ранее. В то время мало кто из западных авторов получал гонорар за издание переводов своих книг в СССР.

Мучительно переживал репрессии 1936 – 1938 гг. друг Советского Союза Ромен Роллан. Свои мысли он доверял только дневнику: «…Это строй абсолютно бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности. Я чувствую, как поднимается во мне боль и возмущение. Я не мог бы высказать ни малейшего осуждения этого режима без того, чтобы бешеные враги во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как оружием, отравив его самой преступной злой волей».

Когда же Роллану приходилось говорить, он выступал в защиту СССР, видя в нашей стране заслон от опасности фашизма в Западной Европе.

Не сумел ничего понять в московских процессах и специальный посол президента США Ф. Рузвельта Джозеф Э. Дэвис. В своих секретных депешах государственному секретарю К. Хэллу, в письмах к дочери, в дневниковых записях этот дипломат, который лично присутствовал на двух московских процессах, неизменно утверждал, что подсудимые действительно виновны в измене и шпионаже и что процессы эти ни в коем случае не являются инсценировкой. По утверждению Дэвиса, такой же точки зрения придерживалось и большинство дипломатов, аккредитованных в Москве.

Многим сталинским версиям поверил даже такой осведомленный человек, как У. Черчилль. Он также поверил, по крайней мере частично, той провокационной дезинформации, которую агентура НКВД распространяла по закрытым каналам, чтобы сбить с толку политических и общественных деятелей и общественное мнение западных стран. В первом томе мемуаров Черчилля «Вторая мировая война» можно прочесть: «Через советское посольство в Праге проходила корреспонденция между важными лицами в России и германским правительством. Это была часть так называемого заговора военных и “старых большевиков” с целью свергнуть Сталина и установить новый режим, основанный на прогерманской политике. Президент Бенеш, не теряя времени, сообщил Сталину все, что смог узнать. За этим последовала беспощадная, но, может быть, не излишняя военная и политическая чистка и ряд процессов… в которых Вышинский в качестве общественного обвинителя так мастерски играл свою роль. Хотя чрезвычайно неправдоподобно, чтобы “старая гвардия” коммунистов действовала сообща с военными вождями; они, несомненно, были полны зависти к Сталину, который их устранил. Поэтому могло быть удобным в то же время избавиться и от них, следуя принятым в тоталитарном государстве правилам поведения. Зиновьев, Бухарин, Радек и другие бывшие руководящие деятели революции, маршал Тухачевский и многие другие из высшего командного состава армии были расстреляны… Русская армия была очищена от ее прогерманских элементов дорогой ценой ослабления ее военной эффективности».

Мы видим из этого отрывка, что Черчилль скорее относится с пониманием к Сталину, чем с сочувствием к «устраненным» вождям партии и мифическим «прогерманским элементам в Красной Армии».

Конечно, многие из западных общественных и политических деятелей выступали против террора в СССР. Анализируя позицию этих людей, Р. Конквест писал в своей книге «Большой террор»:

«Но стойкие принципиальные “левые” упорно сопротивлялись. Эдмунд Вильсон, ознакомившись с обвинениями против Зиновьева и Каменева, когда он был еще в Советском Союзе, сразу понял их лживость. В Соединенных Штатах адвокатом комиссии, возглавляемой 80-летним философом Джоном Дьюи, был Джон Финерти, который выступал защитником на процессах Муни и Сакко и Ванцетти. Наиболее сильным и действенным голосом Великобритании, разоблачавшим лживость показательных процессов в СССР, была либеральная газета “Манчестер гардиан”. Ту же позицию заняла и традиционная лейбористская партия и ее пресса: партия опубликовала брошюру Фредерика Адлера с откровенным и точным анализом событий. На крайнем «левом» фланге самым решительным противником сталинских судов был Эмрис Хьюз из шотландской “Форвард”. В действительности некоторые группировки “левых” (не только троцкисты, непосредственно в этом заинтересованные) смотрели на вещи трезво. Но другие круги, несогласные с теорией коммунизма, приняли официальную сталинскую версию. В атмосфере конца 30-х гг. врагом номер один был фашизм, и поэтому критика Советского Союза, являвшегося якобы главным противником фашизма, подавлялась…»

В смятении были такие видные и влиятельные западные писатели, как Герберт Уэллс и Андре Жид. Они не хотели поддерживать Сталина, но не хотели становиться и на сторону Троцкого. Долгое время не верил сообщениям о беззакониях в СССР крупный немецкий драматург Бертольт Брехт. Он с радостью встретил появление книги Л. Фейхтвангера о Москве и вначале принял все ее версии. Брехт писал Фейхтвангеру, что его книга – это самое лучшее, что написано на данную тему в западной литературе. Однако, когда в 1941 г. Брехт на короткое время приехал в СССР и узнал здесь о гибели многих знакомых ему антифашистов, об исчезновении его близких друзей, о расстреле своего учителя и друга писателя Третьякова, Брехт начал кое в чем сомневаться. Именно в эти месяцы Брехт написал стихотворение «Неужели народ безгрешен?», в котором есть и такие строки:

Мой учитель Третьяков,

такой великий и такой сердечный,

расстрелян. Суд народа осудил его

как шпиона. Имя его предано проклятью.

Сожжены его книги. И говорить о нем страшно.

И умолкает шепот.

А если он не виновен?

Он виновен, сказали сыны народа.

Он виновен, повторили фабрики и заводы,

принадлежащие трудящимся, враг – согласилась

страна, самая героическая в мире.

И никто не сказал ни слова в его защиту.

А если он не виновен…

В руках предателя – все доказательства невиновности.

У невинного – никаких доказательств.

Так, значит, молчать?

А если он не виновен?..

Быть может, из 50 брошенных в тюрьмы

найдется хоть один невиновный?

А если, а если он не виновен?

А если он не виновен,

как вы посмели его расстрелять?

(Перевод Н. Горской)

Мы видим, что Брехт называет суд НКВД судом народа, а расстрел Третьякова только возможной ошибкой среди 50 верных решений. Так думали о своих друзьях многие.

Иногда западные друзья СССР обращались к Сталину, Калинину или Вышинскому с просьбой о разъяснениях. Вот одно из таких писем, отправленное в СССР в июне 1938 г. тремя лауреатами Нобелевской премии – Ирэн и Фредериком Жолио-Кюри и Жаном Перреном:

«Подписавшие это письмо друзья Советского Союза считают своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты.

Заключение двух выдающихся зарубежных физиков – доктора Фридриха Хоутерманса, арестованного 1 декабря 1937 года в Москве, и Александра Вайсберга, арестованного 1 марта того же года в Харькове, вызвало большое беспокойство в кругах ученых в Европе и США. Хоутерманс и Вайсберг хорошо известны в этих кругах, и можно опасаться, что их длительное заключение даст новый повод к той политической кампании, которая в последнее время уже нанесла тяжелый ущерб престижу страны социализма и совместной работе СССР с великими демократиями Запада. Эти обстоятельства усугубляются тем, что те западные ученые, которые хорошо известны как друзья Советского Союза, которые защищали Советский Союз от нападок его врагов, до сих пор ничего не знают о судьбе Хоутерманса и Вайсберга… Это лишает нас возможности объяснить общественности наших стран подобного рода мероприятия».

16 мая 1938 г. письмо Сталину направил Альберт Эйнштейн. Он протестовал против ареста многих знаменитых ученых, пользовавшихся среди своих коллег на Западе огромным уважением. Но Сталин не ответил на это письмо.

Газеты зарубежных компартий безоговорочно поддерживали тогда политику Сталина и просто повторяли то, что печатали «Правда» и «Известия». Коммунисты говорили, что советский суд – это суд пролетарский, он не может не быть справедливым. Что касается слухов о пытках и истязаниях заключенных, то коммунистическая пресса всего мира отвергала их как злостную клевету. Активисты и рядовые члены компартий верили Сталину и руководству ВКП(б). «Марксисты в то время не могли поверить, – писал в 1956 г. американский коммунист Г. Мейер, – что Сталин способен отдать приказ об уничтожении невинных людей, ибо они не могли себе представить, чтобы сами они оказались способны на такие преступления. Мир воочию видел неопровержимые исторические завоевания социализма… видел несомненную любовь и преданность большинства советских людей своему вождю… Сообщения о нарушении законности в Советском Союзе опровергались как антисоветские измышления» [402] .

Но было немало сомневающихся и в рядах коммунистических партий. И. Майский, занимавший тогда пост посла СССР в Англии, пишет в своих воспоминаниях: «Хорошо помню, как английские коммунисты, которых в те годы мне приходилось видеть, с горечью, почти с отчаянием задавали мне вопрос: “Что у вас происходит? Мы не можем поверить, чтобы столько старых, заслуженных, испытанных в боях членов партии вдруг оказались изменниками”. И рассказывали, как события, происходящие в СССР, отталкивают рабочих от Советской страны, подрывают коммунистическое влияние среди пролетариата. То же самое происходило тогда во Франции, Скандинавии, Бельгии, Голландии и многих других странах» [403] .

Определенное влияние на общественное мнение западных стран оказывали письма и заявления некоторых советских дипломатов и разведчиков, отказавшихся вернуться в СССР на верную гибель. В декабре 1937 г. европейские газеты опубликовали «Открытое письмо» В. Кривицкого, направленное им руководству Французской коммунистической партии и в бюро IV Интернационала. Кривицкий писал:

«В течение 18 лет я верой и правдой служил ВКП(б) и Советской власти, будучи глубоко убежден, что в то же время я служу делу Октябрьской революции и всего рабочего класса. Член ВКП(б) с 1919 г., я в течение многих лет принадлежал к высшему командному составу Красной Армии, был затем директором Института военной промышленности, а в последние два года выполнял специальные поручения за границей…

Последние годы я с возрастающей тревогой наблюдал за политикой Советского правительства… На московских процессах, особенно на тайных процессах, лучшие представители старой большевистской гвардии были выведены как “шпионы” и “агенты гестапо”. Не только старики, но также все лучшее, что СССР имел в лице представителей октябрьского поколения и следующего за ним, – все, кто в огне Гражданской войны, в голоде и холоде строили Советскую власть, ныне преданы на уничтожение. Сталин не остановился даже перед тем, чтобы обезглавить Красную Армию. Он велел прикончить лучших и наиболее талантливых военных… эта политика подрывает военное могущество СССР, его обороноспособность, его хозяйство, его научные достижения и все области советского строительства.

Долго я старался подавлять в себе чувство ужаса, отвращения и тревоги, убеждал себя, что я должен во что бы то ни стало продолжать военную работу, возложенную на меня. Мне пришлось сделать чрезвычайное усилие, чтобы порвать с Москвой и остаться за границей.

Оставаясь за границей, я надеюсь иметь возможность содействовать реабилитации этих десятков тысяч так называемых “шпионов” и “агентов гестапо”, которые в действительности были преданными борцами за дело рабочего класса…

Я знаю – и имею доказательства, – что за мою голову объявлена награда. Я знаю, что НКВД ни перед чем не остановится, чтобы убийством обеспечить мое молчание. Десятки людей, готовых на все, уже преследуют меня с этой целью. Считаю своим долгом революционного борца довести все это до сведения международного рабочего мнения [404] .

В. Кривицкий (Вальтер). 5 декабря 1937 г.»

Через несколько дней многие европейские газеты опубликовали аналогичное письмо бывшего посла СССР в Греции А. Г. Бармина, направленное им в Лигу прав человека. В этом письме говорилось:

«…19 лет я служил Советскому правительству. 19 лет состоял членом ВКП(б), боролся за советский режим и отдал все мои силы рабочему государству… Московские процессы привели меня в ужас и изумление. Я не мог примириться с казнью старых вождей революции… Сенсационные процессы явились подготовкой к массовому уничтожению кадров ВКП(б), то есть всех тех, которые вели подпольную работу, сделали революцию, провели Гражданскую войну и обеспечили торжество первого рабочего государства. Сегодня их забрасывают грязью и предают палачам?.. Оставаться на службе у правительства Сталина значило бы для меня потерять всякое моральное право и принять на себя часть ответственности за преступления, ежедневно совершаемые против народа в моей стране. Это значило бы предать дело социализма, которому я посвятил всю свою жизнь…»

Особого внимания заслуживает выступление Ф. Ф. Раскольникова, посла СССР в Болгарии. Герой революции и Гражданской войны, руководитель большевиков Кронштадта в 1917 г., командующий Балтийским флотом, писатель и публицист Ф. Ф. Раскольников в 30-е гг. находился на дипломатической работе. Он с тревогой наблюдал за репрессиями в СССР, но и за ним постоянно следили подосланные сначала Ежовым, а потом и Берией агенты НКВД. Он медлил вернуться в СССР по вызову Наркомата иностранных дел. Летом 1939 г. его сместили с поста посла СССР и объявили «врагом народа». В ответ Раскольников опубликовал заявление «Как меня сделали врагом народа». Через несколько месяцев он передал в печать «Открытое письмо Сталину», в котором говорилось: «Сталин, вы открыли новый этап в истории нашей революции, который получит название “эпохи террора”. Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста. Никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и маршал Советского Союза – все в равной степени подвержены ударам бича. Все кружатся в дьявольской кровавой карусели.

…С помощью грязных подлогов вы инсценировали судебные процессы, превосходящие вздорностью обвинения знакомые вам по семинарским учебникам средневековые процессы ведьм.

…Над гробом Ленина вы принесли торжественную клятву выполнить его завещание и хранить, как зеницу ока, единство партии. Клятвопреступник! Вы нарушили и это завещание Ленина.

Вы оболгали, обесчестили и расстреляли многолетних соратников Ленина, невиновность которых вам была хорошо известна. Перед смертью вы заставили их каяться в преступлениях, которых они никогда не совершали, и мазать себя грязью с ног до головы.

…В лживой истории партии, написанной под вашим руководством, вы обокрали мертвых, убитых и опозоренных вами людей и присвоили себе их подвиги и заслуги.

…Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и Гражданской войны…

Вы истребили героев Гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техники и сделали ее непобедимой.

…Под нажимом советского народа вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова, – надеясь, что в будущей войне они вам помогут больше, чем наши казненные маршалы и генералы».

Это письмо было передано французскому агентству новостей в сентябре 1939 г., когда уже началась Вторая мировая война. Оно было опубликовано поэтому лишь русской эмигрантской прессой. Не привлекла внимания общественности и неожиданная смерть Раскольникова, который якобы кончил жизнь самоубийством в клинике на юге Франции. Обстоятельства гибели Раскольникова не были должным образом расследованы, и можно предположить, что он был выслежен и убит агентами НКВД.

8 ПРОТИВОЗАКОННЫЕ МЕТОДЫ СЛЕДСТВИЯ И ЗАКЛЮЧЕНИЯ

ПЫТКИ И ИСТЯЗАНИЯ ЗАКЛЮЧЕННЫХ

Аресты невинных людей лишь одно из звеньев сталинского террора. Целью его была не только изоляция или уничтожение неугодных. Надо было также сломить их волю, вынудить их к ложным признаниями в шпионаже и вредительстве, заставить их назвать себя «врагами народа». Но это невозможно было сделать при соблюдении законных методов и форм следствия. Поэтому Сталин санкционировал применение физических методов воздействия.

Кое-кто из бывших работников НКВД пытается, несмотря на свидетельства тысяч бывших заключенных, отрицать широкий характер применения при Сталине пыток и истязаний. «Со всей ответственностью заявляем, – писал в одной из имеющихся у меня записок весьма ответственный в прошлом работник НКВД, – что лишь отдельные морально неустойчивые и беспринципные чекисты доходили до применения физических пыток и истязаний, за что они были расстреляны в 1939 г. после ноябрьского (1938) письма Политбюро ЦК ВКП(б) о перегибах в следствии».

Подобные заявления являются сознательным искажением истины. Пытки и истязания применялись органами НКВД не по собственной инициативе, а с одобрения и даже по требованию сталинского Политбюро. Разумеется, пытки и истязания не сразу, не в один день вошли в практику НКВД – это был постепенный, но последовательный процесс. Избиения заключенных, следственный «конвейер», лишение сна, пытки жарой и холодом, голодом и жаждой – все эти методы достаточно широко применялись в 1929 – 1931 гг. в отношении «вредителей», нэпманов при изъятии у них золота, а также в отношении других «классово чуждых элементов». Более «гуманно» обращались, однако, органы ГПУ-НКВД с арестованными коммунистами. До весны 1937 г. пытки и истязания применялись только к отдельным заключенным, и лишь особо отобранными следователями, главным образом из верхушки НКВД. Так, при подготовке процессов «троцкистско-зиновьевского» и «параллельного центра» следователям разрешалось использовать любые средства, чтобы сломить заключенных. Однако после февральско-мартовского пленума 1937 г. большинству следователей было предоставлено право применять по отношению к упорствующим «врагам народа» любые, даже самые изощренные методы физического и психического воздействия. Не были отменены пытки и истязания заключенных и в 1939 г., то есть после устранения Ежова.

Применение пыток – это одно из самых тяжелых преступлений Сталина и созданной им террористической машины.

Известно, что пытки широко применялись при «дознаниях» в России до середины XVIII в. Правда, и тогда понимали несовершенство пыток как метода следствия. Отсюда родилось правило – «доносчику первый кнут». Иначе говоря, вначале пытали доносчика, чтобы «проверить» донос. Играя роль просвещенной императрицы, Екатерина II подписала указ о «неделании в присутственных местах ни по каким делам, ни под каким видом, никому, никаких при допросах телесных наказаний для познания в действиях истины». Это запрещение выполнялось, однако, не слишком строго даже в императорской тайной канцелярии. Поэтому Александру I пришлось еще раз подтвердить специальным указом запрещение пыток. «Само название “пытка”, – писал Александр, – стыд и укоризну человечеству наносящее, должно быть навсегда изглажено из памяти народной». Но и эти указы не слишком строго соблюдались в царской России. Масштабы пыток и телесных наказаний значительно сократились все же при Александре II после отмены крепостного права. Однако в годы Гражданской войны пытки и истязания были возобновлены и применялись в самых широких масштабах главным образом в лагере противников революции. Карательные органы большевиков часто расстреливали своих узников, но очень редко прибегали к другим формам насилия.

Обратимся к традициям российского революционного движения, все направления которого с крайней нетерпимостью относились к каким бы то ни было видам физического мучительства. Этих убеждений придерживались также и террористы. После убийства Александра II один из членов исполнительного комитета «Народной воли» С. Л. Златопольский был заточен в Трубецкой равелин Петропавловской крепости. Из своей одиночной камеры Златопольский сумел передать на волю большое письмо, которое распространялось потом в виде прокламации по всей стране. Описав тяжелейший режим, установленный в крепости для политических заключенных, Златопольский заканчивал свое предсмертное письмо словами:

«Друзья и братья! Из глубины нашей темницы, говоря с вами, вероятно, последний раз в жизни, мы шлем вам наш завет: в день победы революции, которая есть торжество прогресса, пусть она не запятнает этого святого имени актами насилия и жестокости над побежденным врагом. О, если бы мы могли послужить жертвами искупления не только для создания свободы в России, но и для увеличения гуманности во всем остальном мире! Человечество должно отказаться от одиночного заключения, от насилия и истязания заключенных в каком бы то ни было виде, как оно отказалось от колеса, дыбы, костра и пр. Вам привет, родные, привет всему живому» [405] .

Известно, что в начале XX в. телесные наказания или рукоприкладство в тюрьмах вызывали бурный протест всех заключенных – эсеров, анархистов, меньшевиков, большевиков. В знак протеста устраивались коллективные голодовки, известны даже случаи коллективных самоубийств. Неудивительно, что после победы революции совесть настоящего революционера не могла мириться с применением физических истязаний. Поэтому действия Сталина и покорных ему карательных органов были надругательством над памятью всех поколений русских революционеров.

Но дело не только в том, что пытки и истязания принципиально неприемлемы для социалистического государства. Нельзя не сказать и о том, что пытки и истязания – это и наиболее несовершенный метод следствия, который в большинстве случаев ведет не к выяснению, а к искажению истины, к оговору, к согласию обвиняемого дать любые показания, чтобы прекратить мучения. Это хорошо знали еще инквизиторы Средних веков, добивавшиеся от узников показаний о связях с дьяволом. Это понимают и разведки большинства стран. Английский контрразведчик О. Пинто писал в своей книге «Охота за шпионами»: «Безусловно, телесные пытки способны сломать самого волевого и физически сильного человека… Зверские пытки могут заставить невинного “сознаться в преступлении”, за которое полагается смертная казнь. В таких случаях человек считает, что быстрая смерть легче нечеловеческих страданий. Телесные пытки в конце концов заставят говорить любого человека, но не обязательно говорить правду».

Это-то как раз хорошо понимал Сталин и его подручные, вынуждая своих жертв давать самые невероятные показания о своих мнимых преступлениях.

Известно, что даже святая инквизиция пыталась ввести какие-то ограничения в свою пыточную практику. Для НКВД никаких ограничений не существовало. Озверевшие следователи не только били, но и уродовали заключенных: им выкалывали глаза, вырывали ногти, прокалывали барабанные перепонки, ломали руки и ноги, жгли раскаленным железом, калечили половые органы.

По свидетельству Р. Г. Алихановой, известный партийный работник И. Хансуваров во время следствия 10 дней подряд простоял в воде. Жена С. Косиора рассказала Алихановой, что, не сумев сломить ее мужа пытками, палачи привели в комнату, где шло следствие, 16-летнюю дочь Косиора и изнасиловали ее на глазах отца. После этого Косиор подписал все «показания», а его дочь, выпущенная из тюрьмы, покончила с собой, бросившись под поезд. В Бутырской тюрьме бывали случаи, когда мужа подвергали истязаниям на глазах жены, а жену – на глазах мужа.

Кроме Лефортовской, одной из наиболее страшных тюрем была Сухановская. «Имейте в виду, – сказал следователь попавшему в эту тюрьму микробиологу П. Здрадовскому, – у нас здесь позволено все». В этой тюрьме, почти все заключенные которой принадлежали еще недавно к «верхам» общества, первый допрос начинали часто с жестокой порки, чтобы сразу же унизить человека, сломить его волю. «Мне повезло, – рассказывал Здрадовский, – по лицу меня били, но не пороли». Жену Папулии Орджоникидзе в Сухановской тюрьме засекли плетьми до смерти.

По свидетельству А. В. Снегова, в пыточных камерах ленинградского НКВД заключенных сажали на цементный пол и накрывали ящиком, в котором с четырех сторон торчали гвозди. Вверху была решетка – через нее раз в сутки заключенных осматривал врач. Таким ящиком размером в кубометр накрывали небольшого ростом А. В. Снегова и крупного П. Е. Дыбенко. Говорили, что этот метод заимствован у финской охранки. НКВД перенимал опыт пыток и у гестапо.

Вызывая заключенного на допрос, один полковник НКВД мочился в стакан и требовал, чтобы узник выпил мочу. И если тот не выполнял гнусного требования, то нередко погибал, не будучи даже допрошенным.

По свидетельству С. Газаряна, не добившись от Coco Буачидзе, командира грузинской дивизии, нужных показаний, ему распороли живот и бросили умирающего в камеру. И в ту же камеру перед допросом посадили Давида Багратиони, одного из друзей Coco. Зверским избиениям подвергали и самого Газаряна, в недавнем прошлом ответственного работника НКВД. О множестве подобных утонченных и страшных истязаний рассказывают в своих книгах А. Солженицын, В. Шаламов, Е. Гинзбург, Л. Копелев и многие другие. Приведем лишь отрывок из мемуаров белорусского партийного работника Я. И. Дробинского о методах следствия в Минской центральной тюрьме в 1938 г.:

«В десять его вновь провели через этот коридор, в эту комнату – но какая разница! Днем это был тихий коридор, тихие кабинеты, в которых аккуратные, прилизанные люди листали папки. Вечером Андрей шел, как сквозь строй, – крики истязаемых, площадная брань истязующих неслись из всех комнат. Где-то промелькнуло лежавшее на полу тело. Андрей увидел побагровевшее знакомое лицо. Это был Любович – старый большевик, заместитель председателя Совнаркома республики, председатель Госплана. Он был в первом правительстве, созданном Лениным в октябре 1917 г. Он вошел туда как зам. наркома связи Подбельского. Он был членом Малого Совнаркома, работал с Лениным. Сейчас он лежал на полу, его хлестали резиной, и он, старый шестидесятилетний человек, кричал: “Мама!” Мгновенье, но оно врезалось в память навсегда. Пыточная XX века. Его ввели в кабинет. Как и днем, их было двое – Довгаленко и спортсмен.

– Ну, – деловито спросил капитан, – передумали? – Андрей отрицательно мотнул головой.

– Сними гимнастерку.

Андрей не двигался. Резким движением молодой рванул ее кверху, гимнастерка треснула, оползла. “Эх, хоть раз ему дам”, – Андрей рывком толкнул правый кулак к подбородку молодого и попал в воздух. В ту же секунду он получил два удара ладонью по рукам. Острая боль пронизала их, и руки повисли, как плети. И сразу молодой – сильными ударами раз, другой, третий в грудь… Андрей оперся о стену. Эти подошли к большой вешалке, вытащили две толстые палки и деловито начали работать. Они с двух сторон ритмично колотили по затылку, по ребрам, по спине. Стиснув зубы, Андрей кряхтел, главное – не кричать, не доставлять удовольствия этим… Боль была невыносимой, потом она тупела. Тогда они чем-то обливали, йодом, соленой водой или просто водой, и тогда боль становилась ужасающей, нестерпимой. Тело рвали зубами какие-то дикие звери, сотни псов грызли это бедное, измученное тело.

– Ну что, будешь писать?

Он не ответил. Чтобы ответить, надо было открыть рот, а тогда он начнет кричать. Кричать нельзя. Кричали из других комнат. “Убийцы, фашисты, – кричал молодой женский голос, – не смейте, не смейте! Как вы смеете!” “Боже, – думал Андрей, – что они с ней делают”» [406] .

Следует сказать несколько слов о поведении людей, подвергшихся пыткам в застенках НКВД. Большинство из них не выдержало жестоких истязаний и подписало фальшивые протоколы следствия. Старый большевик С. П. Писарев свидетельствует: «Только в двух тюрьмах – во внутренней на Лубянке и в Лефортовской – я подвергся 43 сеансам чудовищных издевательств с плевками в лицо и грязной матерщиной – сеансам под несвойственным им названием “допросы”. Из них 23 раза – сеансам физических пыток многих разновидностей из-за отказа себя оговорить. Немного было в то страшное время заключенных, которые были бы “удостоены” столь долгих и утомительных для палачей пыток… Всего в разных камерах четырех крупнейших московских тюрем моими сокамерниками в те годы оказались примерно четыре сотни таких же, как я, заключенных. Кроме двух человек, это были все коммунисты. Почти все были с солидным партстажем. Самым старым по партийному стажу был член партии с 1905 года, большевик-латыш Ландау, многие годы возглавлявший в Москве Анилинтрест. Были профессора, командиры полков Красной Армии, много военачальников и политработников с фронтов Испании, литераторы, даже прокурор Субоцкий. И вот из всех этих заслуженных коммунистов всего четыре человека сумели выдержать пытки и ни себя, ни кого другого не оговорили. Я был в числе этих четырех человек. Все ждали или расстрела, или отправки в лагеря. Большинство мечтало об отправке в лагерь как об избавлении от пыток и спасении от расстрела» [407] .

Было бы ошибкой осуждать этих людей, деморализованных, сбитых с толку, не понимавших, что происходит в стране, – все это неизбежно ослабляло их волю к борьбе. Нельзя согласиться с генералом А. В. Горбатовым, который в мемуарах, опубликованных в 1964 г. журналом «Новый мир», возмущается не столько следователями, истязавшими узников, сколько узниками, не сумевшими выдержать эти истязания. Конечно, разные люди вели себя по-разному. Было немало людей, которые сразу же и без всякого сопротивления начинали давать любые показания, оговаривать десятки невиновных людей. Иногда, даже независимо от требования следователя, они писали доносы на своих знакомых и сослуживцев, требуя их ареста. Такие люди становились тайными осведомителями НКВД, «стукачами», и доносили на своих соседей по тюремной камере или по лагерному бараку. Другие заключенные после первых же допросов кончали жизнь самоубийством, они разбивали голову о стены камеры, об умывальник, кидались на охранников во время прогулок, бросались в пролеты лестниц, в окна, вскрывали себе вены. Третьи долго и упорно сопротивлялись, но все же не выдерживали пыток и ставили свою подпись под фальшивыми протоколами. По свидетельству С. О. Газаряна, пятнадцать дней подряд пытали известного грузинского большевика Давида Багратиони – до тех пор, пока он не потерял контроль над собой и подписал все, что от него требовали. Несколько месяцев, по свидетельству И. П. Алексахина, не давал показаний о своей «вредительской» деятельности видный работник Наркомтяжпрома И. П. Павлуновский. Он выдержал все пытки. Но когда его бросили в карцер, полный воды и кишащий крысами, он не выдержал, стал стучать в дверь: «Варвары, что хотите, то пишите…» По свидетельству М. В. Острогорского, бывший нарком юстиции Н. В. Крыленко стал давать показания лишь после жестоких истязаний. Он потребовал несколько листков бумаги в камеру и здесь в присутствии других заключенных начал «создавать» свою контрреволюционную организацию. При этом он бормотал примерно следующее: «Иванова жалко, он хороший работник и человек, я его не буду записывать. А вот Петров – дрянь, его запишем…» Ленинградскому партработнику М. Р. Маеку предъявили показания Позерна, «сознавшегося» в том, что он создал в городе контрреволюционную организацию и завербовал туда и Маека. Не поверив, что Позерн, интеллигентный, честный человек, один из организаторов Красной Армии, мог подписать подобные показания, Маек потребовал очной ставки. Как рассказывал уже много лет спустя М. Р. Маек, в кабинет следователя вошел изможденный до предела старик, в котором он с трудом узнал Позерна. «Как же так, Борис Павлович, как же вы могли написать такую нелепость, что вы завербовали меня в антисоветскую организацию?» – спросил Маек. Но Позерн, глядя вниз, повторял: «Ничего, голубчик, завербовал, завербовал». Все стало ясно.

Некоторые из подследственных подписывали любые показания, которые касались их лично, но отказывались наотрез оговаривать кого-либо из своих товарищей. «Не хочу врать, – писал в своих мемуарах М. Д. Байтальский, – будто вел себя на допросах героем и не подписывал никаких протоколов. Подписывал, если дело касалось меня одного или речь шла о заведомо известных вещах. А где следователь припутывал мне людей еще живых – там отрицал. Мне пришивали моего старшину – я не дался. Еще энергичнее навязывали Бориса Горбатова. Его я отстаивал – то есть от него открещивался, сколько было сил. И кажется, не без успеха: он умер в своей постели, а не в лагере, хотя следователь мне сказал: “Нам лауреаты до хрену, а твои воинские награды в той же цене. Тысячу раз будь хорош, а один раз не угоди – достаточно. Понял?”» [408]

И наконец, были такие, кто прошел через тяжелейшие испытания и не подписал фальшивых протоколов. Ничего не подписал С. П. Писарев, о котором была речь выше. Ничего не подписывали Сурен Газарян и А. В. Горбатов. Самые изощренные истязания перенес Н. С. Кузнецов, но не оговорил ни себя, ни своих товарищей. В первый же «конвейер» он простоял восемь суток подряд перед следователями, на девятый день потерял сознание и упал, но ничего не подписал [409] . Никаких ложных признаний не подписала и жена Нестора Лакобы, посмертно объявленного «врагом народа». Вскоре после неожиданной смерти Лакобы, отравленного на обеде у Берии, его жена, молодая и красивая женщина, которую молва считала грузинской княжной, была арестована и отправлена в тбилисскую тюрьму. По свидетельству Нуцы Гогоберидзе, находившейся в 1937 г. в одной камере с женой Лакобы, эту молчаливую и спокойную женщину ежевечерне уводили на «допрос», а утром, окровавленную и без сознания, втаскивали в камеру. Женщины плакали, требовали врача, приводили несчастную в чувство. Она рассказывала, что от нее требуют подписать фальшивку о том, как Лакоба «продал Абхазию Турции». Жена Нестора односложно отвечала: «Не буду клеветать на память своего мужа». Она устояла даже тогда, когда арестовали ее горячо любимого сына, 16-летнего школьника, избили и плачущего втолкнули в кабинет следователя во время одного из допросов. Сказали, что мальчика убьют, если мать не подпишет протокол (угрозу позднее выполнили). Однако протокол так и не был подписан. После одной из пыток она умерла в камере.

Стойко держались на следствии и руководители ЦК ВЛКСМ во главе с А. Косаревым. Этих молодых и сильных людей не удалось сломить, несмотря на самые жестокие истязания. По свидетельству В. Ф. Пикиной, именно стойкость Косарева и его соратников помешала НКВД организовать открытый «молодежный» судебный процесс.

Заслуживают осуждения малодушные, сразу же оговорившие себя и других добровольные доносчики. Восхищает мужество таких, как Писарев, Газарян, Кузнецов, жена Лакобы, Косарев, Горбатов. Они проявили стойкость в условиях куда более трудных, чем условия войны или плена.

Но нет у нас права осуждать и тех, кто, как Павлуновский или Багратиони, изнемог в неравной борьбе. И потому нельзя согласиться с утверждением Горбатова, что эти люди «вводили в заблуждение следствие», когда подписывали фальшивые протоколы.

Оказавшись в одной камере с другом, оговорившим его на «следствии», Н. Кузнецов подошел к товарищу и обнял его. И также поступил С. Газарян, когда встретил своего знакомого, давшего ложные показания по его делу. Иначе думал о товарищах по несчастью Горбатов. «Своими ложными показаниями, – заявил он, – вы уже совершили тяжелое преступление, за которое вас держат в тюрьме». Это неверная позиция.

В 1965 г. умер партийный работник и философ П. И. Шабалкин, который дважды проходил в сталинские годы через суд и следствие и около 20 лет провел в тюрьмах и лагерях. На втором следствии, не выдержав пыток, он подписал фальсифицированные протоколы. В лагере он более десяти лет заведовал столовой, а это предполагает значительную степень сотрудничества с лагерной администрацией. Он успокаивал свою совесть тем, что не давал никаких привилегий блатным и подкармливал некоторых политических. Перед смертью Шабалкин познакомил меня со своим дневником, в котором я нашел следующую запись: «Почему так много людей, преданных революции и готовых умереть за нее, – людей, которые про шли через царские тюрьмы и ссылки и не раз смотрели в глаза смерти, почему столь многие из этих людей сдались на следствии и подписали фальшивые протоколы, “признавшись” во всякого рода преступлениях, которых они никогда не совершали? Причина этих “признаний” и “самооклеветания” заключается в следующем:

1) Сразу же после ареста начинается активная обработка арестованного. Сначала словесная обработка с соблюдением некоторой доли вежливости, потом крик и ругань, унижения и оскорбления, плевки в лицо, легкие удары, издевательства. “Ты сволочь”, “Ты подлец”, “Ты предатель и шпион”, “Ты настоящая дрянь” и т. д. и т. п. Человека унижают до беспредельности, ему внушают, что он ничтожество.

Так идет день за днем, ночь за ночью. Устраивается так называемый конвейер. Меня, например, держали на “конвейере” восемь суток. Не давали спать… “Конвейер” – страшная пытка. А в это же время тебя пинают, оскорбляют; если сопротивляешься, бьют. Задача “конвейера” – морально сломить человека, превратить его в тряпку.

Но если вы выдержали “конвейер” и не “раскололись”, тогда следует физическая пытка. Измученного человека доводят до состояния, когда ему все становится безразличным и он склонен принять все, что ему внушают.

– Ты подлец.

– Да, подлец.

– Ты предатель.

– Да, предатель.

– Ты был провокатором.

– Да, я был провокатором.

– Ты хотел убить Сталина.

– Да, я хотел убить Сталина. И т. д.

В это время арестованному подсовывают версии, сочиненные следователем, и арестованный безропотно их принимает. Следователи торопятся закрепить достигнутый успех. Оформляются первые протоколы или “собственноручные показания”.

2) Следующий этап – это этап закрепления полученных “достижений”. Арестованного начинают кормить прилично. Дают ему папиросы, передачи от родных, разрешают даже чтение газет и книг. Но работа над несчастным продолжается. Ему внушают, что теперь поворот невозможен, что спасти себя он может только “чистосердечным раскаянием”, что он сам должен теперь думать над тем, что еще может он сообщить следствию. Заключенного снабжают бумагой, чернилами, чтобы он писал “показания” в камере, подсказывают ему тему и контролируют работу.

У жертв обработки нередко возникают колебания. В НКВД придумали, однако, тысячи способов подавления этих колебаний. Заключенному устраивают очные ставки с такими же, как он, несчастными людьми. Происходит “взаимовлияние”. Применяются дополнительные методы физического воздействия. Заключенных вызывают к “прокурору”, который оказывается переодетым следователем. Устраивают провокационные заседания “суда” и т. д.

3) Если подследственный должен предстать перед судом (абсолютное большинство заключенных осуждалось заочно различными “тройками”, Особым совещанием и т. п.), то с ним проводится дополнительная работа, своеобразная репетиция суда. Тут все – и угрозы, и внушения, и “серьезные разговоры”: “Имей в виду, не просто расстреляем, а будем мучить, раздирать по частям” и т. д. Многим внушается мысль, что никакого расстрела не будет, что это только для печати, а в действительности все остаются живыми и невредимыми. Для примера показывают живых “расстрелянных” (потом этих людей все равно расстреляют, а пока используют для обмана живых). Во время суда палачи и истязатели – тут же, перед носом заключенного. Они – живое напоминание о том, что будет в случае колебаний…

4) Следствием была разработана очень сложная система “индивидуального подхода” к подследственному. Его предварительно изучают через камерных стукачей, через систему коротких вызовов к следователю (если он сидит в одиночке). Обработка идет в камере, в кабинете следователя. Одного берут на испуг, другого – на уговоры, третьего – на посулы, к четвертому применяют сочетание разных методов. Но главное – заключенного лишают сразу всякой возможности защищаться.

5) И все же главная причина того, что люди, сильные волей, не раз смотревшие в глаза смерти, нередко ломались на следствии, соглашались на чудовищный самооговор, состояла не в страшной жестокости следствия. Все дело было в том, что эти люди неожиданно были лишены почвы, на которой они выросли. Тут человек напоминает растение, выдернутое из земли и брошенное на произвол ветров и непогоды, лишенное питания, влаги и солнца. Идеалы разбиты. Врагов классовых перед тобой как будто нет. Народ, советский народ, настроен враждебно. Ты – “враг народа”. Опереться не на что. Человек летит в пропасть и не понимает причины. Почему? За что?..

Разумеется, было немало людей, которые сдавались без боя. Атмосфера внутри тюремно-следственного террора создавала соответствующие безнадежные настроения. Многие “свеженькие” заключенные сразу же подписывали все, что им подсовывали, считая, что сопротивление бесполезно и защита невозможна. При этом возникало новое явление в следственной практике, когда стороны мирно договаривались и о “преступлениях”, и о “мере наказания”. Очень многие военные поражали меня подобной “мягкостью”. Они говорили: “Нет, бить себя я не позволю. Если не нужен им – пусть расстреливают. Подпишу все, что они хотят”. И делали это без всякой борьбы, без сопротивления. И это тоже был своеобразный протест против произвола».

КОМЕДИЯ СУДА. ТЮРЬМЫ И ЭТАПЫ

Хотя большинство политических заключенных осуждалось заочно различными «тройками», Особыми совещаниями, порой все же состоялись суды, но суды «особые», без зрителей, без прокурора и без защитников. Продолжался такой суд, даже по сложным делам, как правило, не больше 5 – 10 минут. Над А. Косаревым суд шел 15 минут – это было редкое исключение. Вот как описывает А. В. Горбатов суд Военной коллегии:

«В небольшом зале за столом сидели трое. У председатели, сидящего посредине, я заметил на рукаве черного мундира широкую золотую нашивку. “Капитан 1-го ранга”, – подумал я. Радостное настроение меня не покидало, ибо я только того и хотел, чтобы в моем деле разобрался суд.

Суд длился четыре-пять минут. Были сверены моя фамилия, имя, отчество, год и место рождения. Потом председатель спросил:

– Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?

– Я не совершал преступлений, мне не в чем сознаваться, – ответил я.

– Почему же на тебя показывают десять человек, уже осужденных? – спросил председатель.

У меня в тот момент было настолько хорошее настроение, и я был так уверен, что меня освободят, что я ответил в свободной форме, в чем впоследствии горько раскаивался. Я сказал:

– Читал я одну из книг Виктора Гюго. Там сказано, что в шестнадцатом веке на Британских островах привлекли к ответственности одиннадцать человек за связь с дьяволом. Десять в этой связи сознались – правда, после пыток, а одиннадцатый не сознался. Тогда король Яков приказал этого одиннадцатого сварить в котле живьем, чтобы по навару доказать, что он, бедняга, имел связь с дьяволом. По-видимому, те десять, которые сознавались и показывали на меня, испытали то же, что испытали те десять англичан, но не захотели испытать то, что суждено было одиннадцатому.

Судьи, усмехнувшись, переглянулись между собой, а председатель – кажется, Никитченко по фамилии – спросил сидящих рядом: – Как, все ясно? Те кивнули головой.

Меня вывели в коридор. Прошло минуты две. Меня снова ввели в зал и объявили приговор: пятнадцать лет заключения в тюрьме и лагере плюс пять лет поражения в правах.

Это было столь неожиданно, что я, где стоял, там и опустился на пол» [410] .

Такое же описание суда находим мы и в мемуарах Е. С. Гинзбург «Крутой маршрут»:

«И вот пришел мой час. За столом – Военная коллегия Верховного суда. Трое военных. Сбоку секретарь. Перед ними – я. По сторонам от меня два конвоира. В такой обстановке “широкой гласности” начинается “судебное следствие”.

…Семь минут! Вся трагикомедия длится ровно семь минут, не больше и не меньше. Голос председателя суда наркомюста РСФСР Дмитриева похож на выражение его глаз… Здесь нет и тени того азарта, который вкладывали в свои упражнения мои следователи. Судьи только служат. Отрабатывают зарплату. Вероятно, и норму имеют. И борются за перевыполнение.

– С обвинительным заключением знакомы? – невыносимо скучным голосом спрашивает меня председатель суда. – Виновной себя признаете? Нет? Но вот свидетели же показывают…

Он перелистывает страницы пухлого “дела” и цедит сквозь зубы:

– Вот, например, свидетель Козлов…

– Козлова. Это женщина, притом подлая женщина.

– Да, Козлова. Или вот свидетель Дьяченко…

– Дьяконов…

– Да. Вот они утверждают…

Что именно они утверждают, председатель суда узнать не удосужился. Прерывая сам себя, он снова обращается ко мне:

– К суду у вас вопросов нет?

– Есть. Мне предъявлен пункт 8-й 58-й статьи. Это обвинение в терроре. Я прошу назвать мне фамилию того политического деятеля, на которого я, по вашему мнению, покушалась.

Судьи некоторое время молчат, удивленные нелепой постановкой вопроса. Они укоризненно глядят на любопытную женщину, задерживающую их “работу”. Затем тот, что убелен сединами, мямлит:

– Вы ведь знаете, что в Ленинграде был убит товарищ Киров?

– Да, но ведь его убила не я, а некто Николаев. Кроме того, я никогда не жила в Ленинграде. Это, кажется, называется “алиби”?

– Вы что, юрист? – уже раздраженно бросает седой.

– Нет, педагог.

– Что же вы казуистикой-то занимаетесь. Не жили в Ленинграде!.. Убили ваши единомышленники. Значит, и вы несете за это моральную и уголовную ответственность.

– Суд удаляется на совещание, – бурчит под нос председатель. И все участники “действа” встают, лениво разминая затекшие от сидения члены.

Я снова смотрю на круглые часы. Нет, покурить они не успели. Не прошло и двух минут, как весь синклит снова на своих местах. И у председателя в руках большой лист бумаги. Отличная плотная бумага, убористо исписанная на машинке. Длинный текст. Чтобы его перепечатать, надо минимум минут двадцать. Это приговор. Это государственный документ о моих преступлениях и следующем за ними наказании. Он начинается торжественными словами: “Именем Союза Советских Социалистических Республик…” Потом идет что-то длинное и невразумительное. А-а-а, это та самая “присказка”, что была и в обвинительном заключении. Те же “имея целью реставрацию капитализма…” и “подпольная террористическая…” Только вместо “обвиняется” теперь везде: “считать установленным”.

…На меня надвигается какая-то темнота. Голос чтеца сквозь эту тьму просачивается ко мне, как далекий мутный поток. Сейчас меня захлестнет им. Среди этого бреда вдруг отчетливо различаю совершенно реальный поступок конвоиров, стоящих у меня по сторонам. Они сближают руки у меня за спиной. Это чтобы я не стукнулась об пол, когда буду падать. А разве я обязательно должна упасть? Ну да, у них, наверное, опыт. Наверно, многие женщины падают в обморок, когда им прочитывают высшую меру.

Темнота снова надвигается. Сейчас захлестнет совсем. И вдруг…

Что это? Что он сказал? Точно ослепительный зигзаг молнии прорезает сознание. Он сказал… Я не ослышалась?

…К десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией и с поражением в правах на пять лет…

Все вокруг становится светлым и теплым. Десять лет! Это значит – жить!» [411]

А. Горбатов и Е. Гинзбург были приговорены к 15 и 10 годам заключения. Но для многих заключенных день суда становился последним днем, так как по закону от 1 декабря 1934 г. приговор следовало приводить в исполнение немедленно. Только часть приговоренных к высшей мере по каким-то причинам несколько дней, а то и месяцев держали в камере смертников. Большинство казнили сразу после суда. Убивали по-разному: стреляли в затылок на лестнице или в тюремном коридоре, расстреливали в подвале группами. В подвале на Лубянке и в Лефортове, как мне рассказывали, во время расстрелов запускали тракторный двигатель, чтобы на улице не было слышно выстрелов. Из других московских тюрем возили расстреливать узников на окраину города. Е. П. Фролов записал рассказ одного из тех, кто не раз конвоировал приговоренных к расстрелу. Их отвозили на пустырь, примыкающий к одному из московских кладбищ. Там, у кладбищенской стены, и расстреливали. Занимались этим делом двое людей, жившие в землянке. Когда конвоир привозил осужденных, из землянки выходил человек с испитым лицом, принимал документы и заключенных, которых тут же расстреливал. В землянке, куда конвоир однажды зашел, на столе стояли две бутылки – одна с водой, другая – с водкой.

Расстреливали не только мужчин, но и женщин; не только молодых, но и глубоких стариков; не только здоровых, но и больных. По свидетельству старого большевика А. П. Спундэ, известного латышского коммуниста Ю. П. Гавена доставили к месту расстрела на носилках. Гавен вступил в РСДРП еще в 1902 г., активно участвовал в революции 1905 г., провел многие годы на каторге, где был искалечен и тяжело заболел туберкулезом. Он занимал пост председателя ЦИК Крымской АССР, а затем работал на дипломатической службе. По свидетельству дочери Героя Советского Союза генерал-лейтенанта и начальника ВВС Красной Армии Я. В. Смушкевича, ее отца, тяжело пострадавшего при аварии самолета, также несли на расстрел на носилках.

Тех, кто не был приговорен к расстрелу, после осуждения ждали долгие годы тюрем, а затем лагерей. Исторического описания этих тюрем, лагерей и ссылок, подобного, например, многотомному исследованию М. Н. Гернета по истории царской тюрьмы [412] , пока нет. Однако немало сделали художественная литература и мемуаристика. Под рубрикой «Лагерная литература» в моей библиографии около 200 наименований рукописей и книг, почти половина которых опубликована зарубежными издательствами. Самыми значительными из этих работ являются, бесспорно, книги А. Солженицына, Е. Гинзбург и В. Шаламова, но первые книги о советских тюрьмах и лагерях начали издаваться еще в 20 – 30-е гг., немало вышло их и позднее. Заслуживает упоминания в этой связи книга Ю. Б. Марголина «Путешествие в страну ЗЕ-КА», впервые изданная еще в 1952 г. в Нью-Йорке.

В нашей работе мы ограничимся лишь кратким очерком о тюрьмах и лагерях. Мы будем ссылаться здесь главным образом на малоизвестные и неопубликованные мемуары и свидетельства.

Известно, что концентрационные лагеря и временные тюрьмы для политзаключенных или заложников возникли в Советской России еще в годы Гражданской войны. Однако более или менее упорядоченная пенитенциарная система начала создаваться в нашей стране лишь с начала 20-х гг. К этому времени стали разрабатывать и соответствующее законодательство. Режим политических заключенных в начале 20-х гг. был сравнительно мягким. Политзаключенные получали надбавку к общему питанию, освобождались от принудительных работ и не подвергались унизительной проверке. В политизоляторах допускалось самоуправление, политзаключенные выбирали старостат и через него сносились с администрацией. Они сохраняли одежду, книги, письменные принадлежности, ножи, могли выписывать газеты и журналы. Их пребывание в тюрьме рассматривалось как временная изоляция на период чрезвычайного положения. Так, например, 30 декабря 1920 г. ВЧК издала приказ, в котором говорилось:

«Поступающие в ВЧК сведения устанавливают, что арестованные по политическим делам члены разных антисоветских партий содержатся в весьма плохих условиях… ВЧК указывает, что означенные категории лиц должны рассматриваться не как наказуемые, а как временно в интересах революции изолируемые от общества, и условия их содержания не должны носить карательного характера» [413] .

Для тюремных нравов того времени характерен такой эпизод. Когда умер один из виднейших русских революционеров-анархистов П. А. Кропоткин, сотни московских анархистов, находившихся в Бутырской тюрьме, потребовали выпустить их на похороны своего учителя. Прибывший в Бутырку Дзержинский распорядился выпустить анархистов под честное слово. И действительно, после похорон Кропоткина, построившись по-военному, все анархисты вернулись в тюрьму, где подготовили позднее сборник «На смерть Кропоткина», отпечатанный с разрешения властей в одной из типографий.

Надо сказать, что к политическим заключенным относили тогда эсеров, меньшевиков, анархистов и других представителей социалистических партий, участвовавших в революционной борьбе против царизма. Члены буржуазных, а тем более монархических партий, участники белогвардейского движения значились в документах ВЧК как контрреволюционеры и содержались вместе с уголовниками. Для них был установлен жесткий карательный режим. Это было явным нарушением провозглашенных вскоре после Октябрьской революции принципов новой власти.

Конечно, в практике ВЧК-ОГПУ в начале 20-х гг. было немало случаев, которые можно квалифицировать как издевательство над заключенными. Но это было не правилом, а исключением. В «Исправительно-трудовом кодексе» 1924 г., регулирующем положение всех заключенных, включая уголовников и контрреволюционеров, на странице 49 напечатано: «…режим должен быть лишен признаков мучительства, отнюдь не допуская: наручников, карцера, строго одиночного заключения, лишения пищи, свидания через решетку». В большинстве случаев кодекс соблюдался, и нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко мог публично и не без оснований заявить, что в советских тюрьмах установлен гуманный режим, какого не могло быть в тюрьмах капиталистических стран.

Постепенно, однако, режим ограничивали, урезали по мелочам «вольности» политзаключенных, и то, что было прежде исключением, становилось правилом. В 30-е гг. тюремный режим продолжал ухудшаться, и теперь «вредители» не могли и мечтать о тюремных порядках начала 20-х гг. С началом массовых репрессий режим в тысячах старых и новых тюрем был ужесточен до предела. В камеры, рассчитанные на одного заключенного, запирали до пяти человек, в камеры, рассчитанные на десять заключенных, – 40 – 50 человек. В камеры, рассчитанные на 25 заключенных, заталкивали от 75 до 100 человек. Заключенным запрещалось подходить к окну, ложиться днем на нары, иногда – даже разговаривать. По малейшему поводу их бросали в карцер, лишали прогулки, переписки, возможности читать книги.

«Меня повели на второй этаж, – рассказывает в своих неопубликованных мемуарах бывший военный прокурор М. М. Ишов, помещенный в Новосибирскую пересыльную тюрьму. – У дверей одной из камер приказали остановиться. Надзиратель отпер ключом замок, приоткрыл дверь и буквально втиснул меня в камеру… Если вспомнить сказки про ад и рай, то камера, в которую я попал, была сущим адом. В камере площадью в 40 квадратных метров содержалось около 270 человек. При двухъярусной системе нар в камере должны были разместиться все втиснутые туда заключенные. Люди корчились под нарами, на нарах и даже на крышке стоявшей в углу большой “параши”. У дверей камеры, в проходе, тесно столпились заключенные. Негде было присесть и некуда определиться. Многие, стоя на ногах, изнемогали от усталости… Заключенные, лежа на полу, стоя в проходе, ругались друг с другом. Все были до крайности раздражены и обозлены. Более разношерстную публику, чем оказавшаяся в этой камере, трудно себе представить. Здесь были крупные бандиты, воры, жулики, убийцы, спекулянты, разные бытовики и мы, обвиняемые по статье 58 “Уголовного кодекса”. В камере нас называли “контра”… Здесь оказалось много бывших военнослужащих из различных родов войск. Были работники крупной и средней промышленности, рабочие, служащие, крестьяне, студенты… Форточка размером 30 на 40 см была все время открыта, но доступ воздуха был ничтожен. Даже представить себе трудно, что в такой сравнительно небольшой камере вмещалось так много людей».

Через несколько месяцев М. М. Ишов оказался в Лефортовской тюрьме в Москве. Здесь не было тесно, в камере на одного арестанта помещалось всего двое заключенных. Но режим был более жестким, чем в переполненных провинциальных тюрьмах. Разговаривать можно было лишь шепотом, ложиться днем было нельзя, ночью надо было ложиться головой к двери, укрывать руки и голову было запрещено. Днем надо было сидеть лицом к дверному волчку. Круглосуточно горела электрическая лампочка. В камере холодно, 6 – 7 градусов тепла. Пища отвратительная, есть ее было почти невозможно.

«Я попал, – вспоминает ростовский агроном В. И. Волгин, – в камеру № 47 внутренней тюрьмы площадью примерно 35 метров. В камере всегда находилось 50 – 60 человек. Было начало июня 1939 г. Жара стояла во дворе, и пекло в камере. Мы приникали к щелям полов, чтобы высасывать оттуда свежесть воздуха, и теснились по очереди около двери, через щели которой ощущался сквозной ветерок. Старики не выдерживали, и скоро их выносили на вечный покой» [414] .

В Куйбышеве многих поместили в обширный тюремный подвал, где проходили трубы центрального отопления. Летом заключенные насчитали в этом подвале 33 вида насекомых, включая, конечно, мух, вшей, блох, клопов и тараканов. Зимой от изнуряющей жары все эти насекомые исчезли. Тела людей покрывались язвами, доставлявшими тяжелые мучения. В Сухановской тюрьме под Москвой заключенных морили голодом. От человека через два месяца тюремной пищи оставался обтянутый кожей скелет. Тюрьма эта располагалась в подвале и нижних этажах здания, в верхних его этажах – дом отдыха для работников НКВД.

В Барнаульской городской тюрьме, по свидетельству старого большевика И. П. Гаврилова, страшные условия заключения вызвали массовое выступление заключенных, сумевших вырваться из переполненных камер на тюремный двор. Несколько человек после этого были расстреляны, однако режим изменился немного к лучшему. И такого рода рассказы можно приводить до бесконечности.

Жестоко, бесчеловечно относились к заключенным и после тюрьмы и суда на этапах. На железной дороге в каждое купе тюремных «столыпинских» вагонов, рассчитанное на 6 человек, заталкивали по 20, а то и по 30 заключенных. По 100 и более человек загоняли в товарный вагон-теплушку. В некоторых поездах люди по многу дней подряд стояли, тесно прижавшись друг к другу, питаясь соленой рыбой и получая на весь день одну-две чашки воды. Долго шли эти поезда на восток, и почти каждая остановка была отмечена могилами заключенных.

«Не дождавшись сочувственного взгляда от прохожих, – писал в своих воспоминаниях М. Байтальский, – вскарабкался я на ступеньки вагона. Нас впрессовали, заперли дверь, и в проходе перед решеткой появился начальник конвоя – молодой сержант с отличной выправкой.

– Внимание, заключенные враги народа! Объявляю: воду вам будут доставлять два раза в сутки. Одно ведро на купе. В туалет поведем один раз в сутки. Понятно? (Сержант говорил “туалет” из вежливости.)

“Враги народа” зароптали. Но сержант не боялся лежачих.

– Объявляю, много разговариваете. Кто будет шуметь, того в туалет и вовсе не пущу. Понятно?

…По выговору он был вологодский. В лагерях мы часто слышали поговорку: “Вологодский конвой шутить не любит”. Такие вот сержанты с гордостью повторяли ее. Кто чем гордится.

Прошло два, три, четыре дня. Мы сидели скрюченные, прижимая руками животы. Мы старались не пить, чтобы умерить боли. Но не пить труднее, чем не есть. На дорогу нам дали сухой паек: хлеб и селедку. Каждый день дороги нас скрючивало все больше, словно нам набивали по новому булыжнику в кишечник. Поезд подолгу стоял на станциях.

– Внимание, заключенные враги народа! – объявлял сержант. – Стоянка на определенное время. В туалет пойдете, когда поезд тронется.

Ни для одного человека за восемь дней он не сделал исключения. Он соблюдал справедливость, беспощадную справедливость, которой его настойчиво учили… Он верил, что мы фашисты. Нас очень часто так честили – и конвойные, и надзиратели, и уголовники. Я не виню сержанта. Он просто претворял в жизнь то, что носители высшей идейности облекали теорией.

Мы не знали, куда едем. Названий станций не удавалось прочесть. Через восемь дней нас, наконец, вывели. Воркута!» [415]

Байтальскому повезло, многие этапы продолжались по полтора месяца.

«Подошли к товарному вагону, стоявшему на запасном пути, – писала в своих воспоминаниях К. Г. Веллер-Гуревич, – нам велели по очереди влезть в вагон по крутой лесенке. Теплушка освещалась одной тусклой лампочкой, помещенной в углу. Внутри оказалось три этажа нар в каждой половине теплушки. Посередине была дыра в полу, служившая туалетом, и железная печка. Сто женщин разместились в этом вагоне, предназначенном для перевозки 8 лошадей. В тесноте жались друг к дружке, чтобы немного согреться. Мозг не вмещал в себя всего происходящего… Этапный путь от Москвы до Томска продолжался 19 дней. Это были бесконечные, долгие дни: невероятная скученность, голод, холод, жажда, паразиты, грязь, вонь, болезни, невозможность двигаться, борьба между отчаянием и надеждой» [416] .

Этап был новою ступенью

в его открытиях, когда,

овчарок вызвав на подмогу,

людей готовили в дорогу, —

немой от гнева и стыда,

он видел, как конвой этапа,

людей раздевши догола,

в бесцеремонных, грубых лапах

вертел их хилые тела;

как в эшелонах по два дня

людей держали без питья,

кормя их рыбою соленой;

видал калек на костылях

и женщин, запертых в вагоны,

с детьми грудными на руках.

Так писала в своей неопубликованной поэме «Колыма» ленинградская писательница Е. Владимирова, прошедшая с миллионами людей этот страшный путь на восток.

Еще тяжелее были условия перевозки людей на кораблях, идущих из Владивостока на Колыму. В тесных трюмах люди нередко лежали друг на друге, хлеб им бросали через люки, как зверям. Трупы умерших во время рейса – а их было немало – сбрасывались прямо в море. В случае бунта или организованного протеста конвой не останавливался перед тем, чтобы залить трюмы корабля ледяной водой из Охотского моря. Тысячи заключенных после такой «ванны» погибали или были сильно обморожены.

В большинстве тюрем политические и уголовники содержались раздельно. Поэтому во время этапов многие политические впервые сталкивались с бандами уголовников, и эти встречи нередко кончались трагически. В. И. Волгин писал: «Уголовники грабили политических почти явно, так как они (уголовники) находились под опекой охраны. Очередной жертве показывали из-под полы нож и перекладывали вещи в свои руки. Борьба с блатными была в большинстве случаев немыслимой, так как она могла быть только кровавой и не в нашу пользу. На радость охраны мы были бы порезаны при явном их поощрении. В пути мы узнали об этом страшном в этапах, и никто не хотел лишиться жизни из-за лоскута. Тогда же мы узнали, что этап – самое страшное, что может быть для политических, и что это новое истязание людей поддерживается администрацией лагерей как мера истреб ления. Положение о раздельных этапах для политических и уголовников никогда не отменялось, оно строго соблюдалось даже в старое время, а в наше время оно умышленно не выполнялось в целях передачи политических на растерзание к уголовникам».

СИСТЕМА ИСПРАВИТЕЛЬНО-ТРУДОВЫХ ЛАГЕРЕЙ

Основным местом заключения миллионов людей во времена Сталина были не тюрьмы, а те сотни, а потом и тысячи лагерей, густая сеть которых покрыла всю страну, особенно районы Севера, Казахстана, Сибири, Дальнего Востока.

Известно, что еще в начале 30-х гг. в некоторых отдаленных районах страны были организованы так называемые исправительно-трудовые лагеря. В Карелии были созданы лагеря ББК (Беломорско-Балтийского канала), в Сибири – лагеря БАМ (Байкало-Амурской магистрали), в Центральной России – лагеря Дмитровлаг (канал Москва – Волга). Первые лагеря появились и на Колыме (Дальстрой), в Коми АССР и других районах. Состав заключенных уже тогда был весьма пестрым, но преобладали крестьяне, верующие, бытовики и уголовные преступники.

Если говорить об общей идее исправительно-трудовых лагерей, то она в гораздо большей степени, чем идея политизоляторов или тюрем, соответствовала природе социалистического общества, которое должно стремиться не столько к наказанию, сколько к исправлению людей, вставших на путь политических и уголовных преступлений. Однако реальная система трудовых лагерей так же мало походила на их первоначальную идею, как сталинизм на социализм. Именно Сталин создал эти лагеря, а его ближайшими помощниками в этом деле были Ягода, Ежов и Берия.

В исправительно-трудовых лагерях 30-х гг. было множество случаев крайней жестокости и произвола. Берега канала Москва – Волга и Беломорско-Балтийского канала усеяны костями заключенных. Но среди лагерного руководства было немало людей, искренне стремившихся помочь исправиться тем, кто встал на путь преступления. Эти лагеря не считались секретными, из них освобождали не только после окончания срока, но зачастую и до этого. В книгах, написанных об этих лагерях с участием М. Горького, В. Катаева, М. Зощенко, В. Инбер, Б. Ясенского, И. Авербаха, о многом умалчивалось, многое искажалось, но содержалась и правда, о чем тоже не следует забывать [417] .

Как ни сурова природа Колымы, в 1932 – 1937 гг. мало кто умирал в лагерях Дальстроя. Заключенных тогда неплохо кормили и одевали. Рабочий день продолжался зимой 4 – 6 часов, летом – 10 часов. Существовала система «зачетов», позволявшая осужденным на 10 лет освободиться уже через 3 года. Заработок был приличный, он давал возможность помогать семьям, вернуться домой обеспеченным. Обо всем этом можно прочесть не только в книге бывшего начальника одного из колымских лагерей В. Вяткина, но и в «Колымских рассказах» В. Шаламова.

В 1937 г. все изменилось. Было объявлено, что подобный либерализм является вредительством. После ареста начальника Дальстроя Берзина и большинства руководителей колымских лагерей их обвинили даже в попытке отделить Колыму от СССР. «Либеральные» порядки были отменены по всей быстро разраставшейся системе ГУЛага. Новые указания из Москвы и новое поколение гулаговских начальников быстро превратили исправительно-трудовые лагеря в настоящие каторжные лагеря, рассчитанные уже не столько на исправление, сколько на уничтожение заключенных.

Неимоверно тяжелый, отупляющий труд редко где по 10, а чаще по 12, 14 и даже 16 часов в сутки, жестокая борьба за существование, голод, произвол блатных и охранников, плохая одежда, скверное медицинское обслуживание – все это было не исключением, а нормой жизни в сталинских лагерях с 1937 г. Особенно страшные условия существовали во всякого рода штрафных, специальных, особых лагерях, на золотых приисках Колымы и лесоповале, которые становились для заключенных фактически лагерями уничтожения. На золотых приисках Колымы здоровый человек превращался в доходягу, истощенного и неспособного работать человека уже через полтора-два месяца, а то и через месяц. За год бригада несколько раз меняла свой состав: одни заключенные погибали, других переводили на более легкие работы в какие-либо лагпункты, третьи оказывались в больнице. Оставались в живых обычно лишь бригадир, дневальный и кто-нибудь из личных друзей бригадира.

В сущности, режим большинства колымских и других северных лагерей был сознательно рассчитан на уничтожение заключенных. Сталин и его окружение не хотели, чтобы репрессированные возвращались, они должны были навсегда исчезнуть. И большинство узников быстро убеждались в том, что их привезли в лагерь на верную смерть. «Во-первых, – пишет в своих воспоминаниях В. И. Волгин, – выдавался явно голодный паек для десятичасового рабочего дня. Паек умышленно составлялся вредным для здоровья… Заключенные выводились на работу в жестокий мороз. Бараки не отапливались как надо, одежда не просушивалась. Осенью держали на дожде и холоде промокших до костей людей до выполнения ими норм выработки, хотя эта норма не могла быть выполнена безнадежными доходягами… Арестованных не одевали в соответствии с климатом; например, на Колыме им выдавалась одежда третьего срока, то есть тряпье, а ноги нередко заматывались только портянками. Порванные бушлаты не спасали от жуткого мороза, и люди пачками обмораживались. В этих условиях образовалась масса больных. Лечение больных было направлено на “падеж”, как выражалась обслуга. Спасение больные искали только там, где врачи были из числа заключенных. Были на Колыме и так называемые слабосилки, в которых содержались выписавшиеся из больниц для поправки. Туда направляли на три недели. Паек в самом деле был лучше – 700 граммов хлеба. Но три недели для доходяги – это то же самое, что для голодной собаки кость. Я считал эти слабосилки мерой для прикрытия падежа арестантских голов».

Между прочим, над входом во все лагерные отделения (лагпункты) Колымы висел предписанный лагерным уставом лозунг: «Труд есть дело чести, доблести и геройства». Как тут не вспомнить, что и на воротах Освенцима была надпись: «Труд делает свободным».

Конфликт между политическими и уголовниками, который начинался на этапах, продолжался и в лагерях. Администрация лагерей сознательно натравливала уголовников на других заключенных. «При каждом удобном случае, – писал в одну из газет бывший уголовник Г. Минаев, – нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины все-таки еще не потерянные, так сказать, хоть и блудные, но все-таки сыновья. А вот “фашистам”, “контрикам” (то есть политическим, – P. M. ) на этой бренной земле места нет и не будет во веки веков… И коли мы воры, то наше место у печки, а “фраерам” и всяким прочим – у дверей и по углам…» [418]

Издевались над политическими не только уголовники, но и все большие и малые лагерные начальники. В 1938 г. по лагерям прокатилась волна неприкрытого массового террора: по обвинению в саботаже или в попытке восстания или по спискам, полученным из центра, тысячи узников лагерей расстреливали без суда и следствия. Так, по свидетельству А. И. Тодорского, в северных лагерях присланные из центра комиссии приговаривали к расстрелу политических заключенных, получивших ранее пяти– и десятилетние сроки заключения. В основном это были участники различных оппозиций, оказавшиеся в заключении еще в начале 30-х гг. Одна из таких комиссий, в которую входили сотрудник специального отдела НКВД Кашкетин, начальник особого отдела ГУЛага Григоришин и начальник III оперотдела НКВД Чучелов, приговорила к расстрелу в Ухтинском лагере Коми АССР большое количество заключенных. При комиссии имелся специальный взвод, который приводил эти приговоры в исполнение. Эта же комиссия Кашкетина под предлогом существования в лагерях Воркуты контрреволюционной организации, подготавливающей якобы восстание, уничтожила тысячи заключенных. Чудом оставшийся в живых бывший воркутинец, А. Пергамент, в начале 20-х гг. сотрудник Троцкого, рассказал мне, что в Воркуте ни о чем не подозревавших заключенных переводили на кирпичный завод, держали некоторое время в наспех поставленных палатках, а затем объявляли им о переводе в другой лагпункт и по дороге расстреливали из пулеметов. После того как Кашкетин и его комиссия выполнили свою жестокую миссию, их самих расстреляли. «В том году, – писал в своих мемуарах М. Байтальский, – из лагерных пунктов, расположенных вниз по реке, – из Кочемаса, Сивой Маски и других мест шли в Воркуту экстренные, составленные по особым спискам этапы. Шли, подгоняемые конвоем. Но некоторых конвой не успел переправить через разлившиеся речки, и люди не скоро узнали, для чего такая спешка. Спешили убить их. И кого успели довести вовремя, расстреляли. В том году в воркутинских лагерях свирепствовал человек, фамилию которого произносили, оглядываясь. Позже в Котласской тюрьме слышали крики из окна:

– Передайте людям, что я Кашкетин! Я тот, кто расстрелял в Воркуте всех “врагов народа”! Передайте людям!

Эти крики слышали в том же году, но передали людям много лет спустя. Взвод охранников, приводивших приговор в исполнение, тоже исчез».

От присланных из центра комиссий не отставали и местные лагерные власти. Они имели право убивать заключенных и без согласования с Москвой. Начальник Дальстроя Павлов и его помощник Гаранин вместе со своими подручными расстреляли на Колыме не менее 40 тыс. заключенных, обвинив их в саботаже. Особенно зверствовал на Колыме полковник Гаранин. Приезжая в лагерь, он приказывал выстроить «отказчиков» от работы – обычно это были больные и доходяги. Их выстраивали, некоторые из них едва держались на ногах, а разъяренный Гаранин проходил вдоль шеренги и расстреливал людей в упор. Сзади шли два охранника и поочередно заряжали ему пистолеты. Трупы расстрелянных нередко складывали у ворот вахты срубом, как колодец, и отправляющимся на работу бригадам говорили: «То же будет и вам за отказ».

В 1939 г. Гаранина, подобно Кашкетину, расстреляли по обвинению в шпионаже и вредительстве. Были устранены или даже расстреляны и многие начальники лагерей. Это было следствием перемен в руководстве НКВД после смещения Ежова. Но заключенным это принесло лишь очень краткое облегчение. С началом Отечественной войны рабочий день почти везде был увеличен, а голодный и без того паек еще более урезан. По свидетельству П. И. Негретова, в Коми АССР в отдельных лагпунктах на лесоповале списочный состав в 1942 г. вымирал за 100 – 150 дней. Общее число заключенных в СССР в 1941 – 1942 гг., по моим подсчетам, было примерно равно числу бойцов действующей армии. И потери людей в это время на востоке и на западе были также примерно равны.

О ПОВЕДЕНИИ И ОТВЕТСТВЕННОСТИ РАБОТНИКОВ НКВД

Вопрос о поведении и отношении к работе узников лагерей, проблема «придурков», то есть людей, сумевших устроиться на различные «теплые» лагерные должности (кладовщика, библиотекаря, повара, санитара, бригадира и т. п.), вопрос о степени возможного сотрудничества между заключенными и администрацией лагеря – все эти проблемы, которые так живо занимают всех авторов лагерных воспоминаний, выходят за рамки нашей работы. Отметим лишь, что почти все, кто сумел пережить тяготы лагерного заключения и затем описать их в своих рассказах, повестях, романах и мемуарах, часть своего срока провели не на общих работах. Это касается А. Солженицына, Е. Гинзбург, Л. Копелева, В. Шаламова и С. Газаряна. По моему мнению, нельзя осуждать людей, которые не упускали возможности как-то устроиться в сталинских лагерях уничтожения. Самое главное – старались ли эти люди помочь другим уцелеть, облегчить их страдания или, напротив, сами активно включались в страшный механизм по уничтожению заключенных.

Более подробно следует сказать о поведении и ответственности работников НКВД, которые создавали и приводили в движение задуманную Сталиным машину террора.

Конечно, среди работников НКВД были разные люди, которые и вели себя по-раз но му даже в самые худшие времена сталинского террора. Можно с уверенностью сказать, что многие рядовые солдаты и младшие командиры конвойных войск НКВД, осуществлявшие наружную охрану лагерей, почти не соприкасались с заключенными и не знали, что их заставляют охранять не столько преступников, сколько ни в чем не повинных советских людей.

Были в НКВД и такие, кто в глубине души сознавал, что перед ними находятся не враги, а невинно пострадавшие и оклеветанные люди. Разобраться в происходящем они не могли или не хотели, но во многих случаях старались помочь тем или иным заключенным. Свидетельств этому немало в хронике Е. Гинзбург, в рассказах В. Шаламова, в мемуарах С. Газаряна и почти во всей другой лагерной литературе. Интересный факт сообщила мне Е. Я. Драбкина. На одном из промышленных предприятий Севера, где работали преимущественно политические заключенные, на всех должностях, кроме самых высоких, стояли блатные. Уголовники издевались над политическими, но не могли обеспечить выполнение плана предприятия. В начале войны сюда пришел новый начальник лагеря, откомандированный на лагерную работу из Ленинграда за «либерализм», – В. А. Кундуш. Вызвав к себе диспетчера предприятия – бывшего члена партии, Кундуш потребовал составить списки всех бывших коммунистов, работавших в бригадах. Отобрав людей, знакомых с производством, и некоторых других, Кундуш назначил их на все руководящие должности, убрав блатных. Предприятие сразу же вышло в передовые и в течение всей войны перевыполняло план. Значительно улучшились и условия жизни заключенных. После войны Кундуш добился досрочного освобождения многих заключенных «за хорошую работу», однако вскоре сам был арестован. Его дальнейшая судьба неизвестна.

Нечего и доказывать, что подавляющее большинство работников НКВД во времена Ежова и Берии вели себя иначе. Они понимали, кому служат и против кого борются. Разумеется, Сталин не раскрывал перед ними своих замыслов и не делился своими планами. Среди следователей были и верившие тем версиям, которые им приказывали «выбить» любой ценой из подследственных. Но основная часть следователей понимала, что перед ними находятся люди, никогда не совершавшие тех преступлений, в которых их обвиняют. Это отнюдь не ослабляло усердия и садистской изощренности следователей. Чаще всего они сами придумывали те фальшивые версии, которые служили основой для обвинения и затем вдалбливались заключенным.

О сознательной фальсификации данных следствия говорил и Н. С. Хрущев на XX съезде партии. Хрущев свидетельствует:

«При проверке в 1955 году дела Комарова Розенблюм сообщил следующий факт: когда он, Розенблюм, был арестован в 1937 году, то был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц. Затем его привели в кабинет Заковского, который предложил ему освобождение при условии, если он даст в суде ложные показания по фабриковавшемуся в 1937 году НКВД “делу о ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре”. С невероятным цинизмом раскрывал Заковский подлую “механику” искусственного создания липовых “антисоветских заговоров”.

“Для наглядности, – заявил Розенблюм, – Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого центра и его ответвлений…

Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый.

Будет предана суду головка центра, 4 – 5 человек: Чудов, Угаров, Смородин, Позерн, Шапошникова (это жена Чудова) и др. и от каждого филиала по 2 – 3 человека…

Дело о ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели.

…Самому тебе, говорил Заковский, ничего не придется придумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4 – 5 месяцев, а то и полгода. Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь. Сдрейфишь и начнешь фальшивить – пеняй на себя. Выдержишь – сохранишь кочан [голову], кормить и одевать будем до смерти на казенный счет”».

После XX съезда партии мы узнали о бесчисленных и часто нелепых фальсификациях, фабриковавшихся в органах НКВД. По свидетельству С. Газаряна, в Барнауле старого учителя А. Афанасьева обвинили в том, что еще в годы Гражданской войны он создал в городе террористическую группу, которая должна была убить Ленина, если он приедет в Барнаул. Но начальство не утвердило это слишком надуманное дело. Тогда следователь объявил Афанасьева японским шпионом. Дело опять не утвердили, так как в нем не было указано, через кого обвиняемый передавал в Японию секретные сведения. Спешно стали искать «соучастников шпионажа». Обнаружили и «резидента японской разведки» в Барнауле – одного железнодорожника. Все эти ни в чем не повинные люди были расстреляны.

М. Ф. Позигун, член партии с 1920 г., рассказал мне о Фрице Платтене – они вместе лежали в тюремной больнице. Платтена, который прикрыл собой Ленина от пуль террористов, вначале объявили немецким шпионом. Но как его ни пытали, он отказался подписать обвинение. «Если вы объявите меня немецким шпионом, – сказал он следователям, – то это бросит тень на Ленина, а я на это никогда не пойду». Следователи пошли на «уступки» и записали Платтена шпионом другого государства (М. Позигун забыл, какого именно).

По свидетельству В. И. Волгина, в Ростове-на-Дону одного из капитанов речного флота обвинили в том, что, командуя танкером «Смелый», он потопил миноносец «Бурый». Капитан рассмеялся и спросил следователя, знает ли тот, что такое танкер. «Танкер, танк, – стал бормотать следователь, – это военное судно». «Это нефтеналивное судно, – разъяснил капитан, – которое не может потопить миноносец». «Ну, черт с тобой, – миролюбиво сказал следователь, – ты перепиши, как это там нужно, и уйдешь в лагерь со свежим воздухом, а тут ты сгниешь». В той же камере 27 человек подписали показания о поджоге «в диверсионных целях» ростовской мельницы, а 13 человек «сознались» в том, что взорвали железнодорожный мост. Между тем и мельница, и мост стояли на месте невредимыми и уцелели даже в войну.

Один из командиров в Белорусском военном округе, Поваров, «признался», что создал контрреволюционную организацию из 40 человек. При этом он назвал вымышленные фамилии и должности. С этими показаниями дело передали в суд, и Поварова осудили. Показания не проверялись. Следователи не знали, что людей, указанных в протоколе, вообще не существует. Но они хорошо знали, что те, кого называют на следствии, никуда не убегут, а пока что с ними можно и подождать – план арестов был уже выполнен.

Планы и контрольные цифры арестов действительно существовали. Шифрованная телеграмма из Москвы сообщала областному управлению НКВД: «В вашей области, по данным следственных органов центра, имеется столько-то террористов и антисоветских агитаторов. Арестовать и судить». И органы НКВД области должны были выполнить это задание и ждать на следующий месяц или квартал новых контрольных цифр.

Бывший ответственный редактор одной из газет на Украине А. И. Бабинец рассказал мне, что однажды он был приглашен в управление НКВД. Ему поручили отредактировать вступительную часть обвинительного заключения по уже завершенному делу «кулацко-террористического центра». Работая ночью в кабинете начальника управления, Бабинец слышал, как начальник обзванивал районные отделения НКВД и требовал увеличить показатели борьбы с «врагами народа». «Сколько у тебя взято на сегодня? – кричал в трубку начальник управления. – Двенадцать? Мало, очень мало. А у тебя, – звонил он уже в другой район, – шестьдесят? Хорошо, молодец. Смотри не подкачай к концу месяца». «Как, ты арестовал всего пять человек? – отчитывал начальник управления третьего собеседника. – Что, у тебя в районе полный коммунизм построили, что ли?» Потом, обратившись к Бабинцу, начальник управления сказал: «Приходится нажимать. А то ведь скоро позвонят из Москвы. Что я должен говорить им, как я должен перед ними отчитываться?»

Обычно оперативные группы НКВД проводили обыски у «врагов народа» весьма небрежно. Забирали бумаги и письма из письменного стола. Забирали чаще всего ценные вещи, предметы из золота, но не вносили это в протокол обыска. Никто не искал «тайников», не вскрывал полы, не вспарывал матрацы. Чекисты знали по опыту, что никаких документов о «подрывной работе» они все равно не найдут, и не хотели зря тратить время. Никто, по существу, не анализировал изъятых бумаг; после беглого просмотра их чаще всего сжигали. Трудно представить себе, какое огромное количество ценнейших материалов погибло при этом. Бесследно исчезли, например, все бумаги Вавилова и других ученых; для перевозки их архивов приходилось иногда вызывать грузовик. Исчезли рукописи и материалы сотен писателей и поэтов, воспоминания, дневники и письма многих выдающихся деятелей партии и государства. Изъятые материалы и документы в НКВД никто не считал уликами, при помощи которых можно было бы «изобличить» преступника. Драматург А. К. Гладков сообщил мне, что у одного писателя изъяли три подлинных письма великого философа Канта, представлявшие большую историко-культурную ценность. Казалось бы, эти письма на немецком языке должны были привлечь особое внимание следователей. Однако их даже не перевели на русский язык и сожгли вместе с другими материалами. В акте, который показали писателю после реабилитации, они числятся как «письма неизвестного автора на иностранном языке».

Были случаи, когда аресты даже весьма крупных деятелей не сопровождались обысками. Так, например, заместитель наркома путей сообщения Я. Лившиц был арестован во время его поездки в Хабаровск. Его осудили на процессе «параллельного центра» и расстреляли. По свидетельству его жены М. Н. Лившиц, в течение всех месяцев следствия на московской квартире Лившица не было никакого обыска. Никто не интересовался содержимым его письменного стола, его записями и документами. Только после расстрела Я. Лившица его жена позвонила в НКВД и попросила прийти и забрать оружие мужа.

Судьи, за 5 – 10 минут приговаривавшие людей к длительным срокам заключения или к расстрелу, прокуроры, дававшие санкцию на арест, – все они хорошо знали, что творят произвол. Но они предпочитали сами творить произвол, чем становиться его жертвами. «Без щемящего душу трепета, – писал в своих мемуарах бывший военный прокурор Ишов, – нельзя вспоминать работавшую во втором отделе Главной военной прокуратуры Соню Ульянову. Все дела, сфабрикованные в НКВД на честных советских граждан, проходили через окровавленные руки женщины, готовой переступить через горы трупов честных коммунистов во имя сохранения собственной ничтожной жизни».

Достаточно ясно представляли себе, с какими людьми они имеют дело, почти все начальники лагерей и большая часть офицерского состава, но относились к заключенным с чрезмерной и даже подчеркнутой жестокостью.

Могут спросить: что превращало многих (хотя и не всех) работников НКВД в садистов? Что заставляло их преступать все законы и нормы простой человечности? Ведь многие из них были в свое время, казалось бы, неплохими людьми, и они не по призванию, а по партийной или комсомольской путевке пришли в органы НКВД! Здесь было несколько причин. Пожалуй, главная из них – страх перед вполне реальной угрозой самому оказаться в положении заключенного. Этот страх заглушал все иные чувства. «Если многие арестованные, – сказал мне один весьма информированный собеседник, – из страха перед расстрелом или пытками почти без сопротивления давали на следствии любые показания, идя таким образом на сотрудничество с органами НКВД, то тот же самый страх сковывал и большинство работников НКВД». Во-вторых, как мы уже говорили выше, в органах НКВД шел особый отбор: одни работники, немного умнее и гуманнее других, отсеивались, другие, самые худшие и невежественные, оставались. Специально исследуя этот вопрос «о волчьем племени палачей» (в первой части «Архипелага»), А. И. Солженицын показывает, что большую часть работников карательных органов уродовала и развращала та безграничная власть над людьми, и особенно над заключенными, которой наделил чекистов режим Сталина. Вспоминая, как сам он, Солженицын, изменился, получив звание офицера в армии и власть над людьми, как много мелких и подлых поступков совершил он лишь потому, что имел власть, как еще в институте вербовали его поступить не только в военное училище, но и в училище НКВД, Солженицын восклицает:

«Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове – может быть, у Берии я вырос бы как раз на месте».

Солженицын приводит слова Л. Н. Толстого о развращающем влиянии материальной власти. Ф. М. Достоевский также писал в своих «Записках из Мертвого дома»: «Кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека… кто испытал и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, …тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может грубеть и отупеть от привычки до степени зверя. Кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен» [419] .

Нельзя не отметить, что во времена Сталина для НКВД специально готовили работников, способных выполнить любой, даже самый преступный приказ. Известно, например, что в специальные «бригады», пытавшие по назначению следователя арестованных, включали обычно не только заматерелых палачей, но и 18 – 20-летних курсантов из школ НКВД. Их водили на пытки, как водят студентов-медиков в анатомический театр.

Часть работников НКВД была уничтожена еще во времена Сталина. Некоторых наказали в 1953 – 1957 гг. Но очень многие из этих людей отделались легким испугом – их сместили с занимаемых ими постов и отправили на пенсию или на другую работу. В большинстве случаев свои преступления они объясняли и объясняют тем, что руководствовались приказами свыше. Можно напомнить в этой связи, что Международный военный трибунал в Нюрнберге в решениях, под которыми стоит и подпись представителя Советского Союза, указал, что приказы, противоречащие основным правилам морали, попирающие нравственные веления, на которых зиждется человеческое общество, разрушающие самые основы человеческого общежития, не могут служить ни моральным, ни юридическим оправданием для тех, кто выполняет эти приказы.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРИЧИНЫ И УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И УТВЕРЖДЕНИЯ СТАЛИНИЗМА

9 О ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛИНА ЗА ОРГАНИЗАЦИЮ ТЕРРОРА 1937 – 1938 гг.

Террор 1937 – 1938 гг. казался многим советским людям не только страшным, но и непонятным бедствием, вокруг которого сразу же стало возникать множество версий и легенд. Чаще всего это были не столько по иски истины, сколько попытки уйти от истины, найти какую-то формулу, ко торая помогла бы сохранить веру в партию и Сталина. Ниже будут рассмо трены некоторые из этих легенд.

СТАЛИН И РУКОВОДСТВО РЕПРЕССИЯМИ 1937 – 1938 гг.

Одна из наиболее распространенных версий состояла в том, что Ста лин ничего не знает о той волне террора, которая захлестнула Советский Союз, что от Сталина скрывают правду, что все эти преступления соверша ются за его спиной.

Конечно, было нелепым полагать, что Сталин, обладая безграничной властью, не знает об арестах и расстрелах членов ЦК и Политбюро, наркомов и секретарей обкомов, высших военных и хозяйственных руководителей, крупнейших писателей и ученых. Но такова уж особенность сознания, ослепленного верой в некое высшее существо. У этого сознания имеется своя логика: все хорошее оно связывает с деятельностью своего божества, а все плохое с трудами сатаны. Именно этими особенностями религиозного сознания можно объяснить появление версии о неведении Сталина. «Мы думали, – писал в своих мемуарах И. Г. Эренбург, – вероятно, потому, что нам хотелось так думать, что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с советской интеллигенцией». Эренбург рассказывает о встрече с Пастернаком, который «размахивал руками среди сугробов и повторял: "Вот если бы кто-нибудь рассказал про все Сталину!" Мейерхольд тоже повторял: "От Сталина скрывают"» [420] .

Весьма характерен для того времени разговор комиссара 29-й стрелковой дивизии Ф. А. Стебнева с военкомом Вяземского участка А. Я. Ведениным, будущим комендантом Кремля. «Что творится, Андрей Яковлевич? – встретил меня Стебнев. – Что творится? – Он нервно ходил по комнате. – Я не верю, что в партии столько врагов. Не верю. Может быть, в каком-то высоком звене партии, в органах безопасности сидят не наши люди? Похоже, что партийные кадры уничтожают сознательно. Я даю голову на отсечение, что Иосиф Виссарионович не знает об этом. Сигналы, жалобы, протесты перехватываются и до него не доходят. Надо добиться, чтобы Сталин узнал об этом. Иначе – гибель. Завтра возьмут тебя, а за тобой и меня. Молчать нельзя» [421] .

И таким же было мнение тысяч других ответственных и рядовых членов партии. «Когда меня арестовали, – говорила на XXII съезде КПСС Д. А. Лазуркина, в прошлом ответственный работник Ленинградского обкома, – я почувствовала ужас, не за себя, а за партию. Я не могла понять, за что арестовывают старых большевиков... Я объясняла себе, что в партии случилось что-то ужасное, очевидно, вредительство. И это не давало покоя. Ни на одну минуту, когда я сидела два с половиной года в тюрьме и когда меня отправили в лагерь, а после этого в ссылку... я ни разу не обвиняла тогда Сталина. Я все время дралась за Сталина, которого ругали другие заключенные... Я говорила: "Нет, не может быть, чтобы Сталин допустил все это, что творится в партии. Не может этого быть"» [422] .

Философ А. Кольман был арестован уже через несколько лет после войны. Он оказался в одной камере с маршалом авиации Г. А. Ворожейкиным, участником Первой мировой, Гражданской и Отечественной войн. Находясь на крупных должностях, Ворожейкин часто встречался со Сталиным и именно его обвинял в массовых репрессиях. В своих мемуарах А. Кольман писал: «Я пытался убедить Ворожейкина, что он глубоко ошибается. Его ослепляет вполне понятное чувство личной обиды, тем более сильное, чем больше его, Ворожейкина, заслуги. Он смотрит на все эти ужасные события субъективно, а не с единственно правильной точки зрения, как на исторический процесс, вызванный классовой борьбой. Не в личности Сталина дело. Сталин – гениальный теоретик и революционный вождь. Он такой же продолжатель дела Ленина, как Ленин был продолжателем дела Маркса и Энгельса. Но Сталин, так же, как и мы, стал жертвой пятой колонны. Империалисты, убедившись в безуспешности своих попыток покончить с Советским Союзом извне, интервенцией и войной, пытаются уничтожить его изнутри, через своих агентов, таких, как Ягода, Ежов и Берия» [423] .

Это наивное убеждение в неведении Сталина насчет происходивших в стране трагических событий нашло свое отражение и в том слове «ежовщина», которым народ окрестил террор 1937 – 1938 гг. Неожиданное смещение и исчезновение Ежова, казалось бы, подтверждало эту версию.

Надо сказать, что данная версия имела своим основанием и многие особенности поведения самого Сталина. Хотя имя Сталина было у всех на устах, его собственная деятельность протекала в конце 30-х годов по скрытым от глаз каналам. Скрытный и замкнутый Сталин старался направлять события из-за кулис, решая многие дела единолично или в кругу немногих помощников. Он редко выступал на собраниях и не афишировал свое участие в репрессиях, предпочитая выдвигать на первый план других участников этих преступлений. Более того, многие выступления и поступки Сталина давали повод думать, что он не слишком хорошо осведомлен насчет действительного масштаба происходящих в стране репрессий. На февральско-мартовском Пленуме ЦК в 1937 году Сталин требовал не проводить репрессий среди троцкистов и зиновьевцев, которые давно порвали все связи с Троцким и осудили свою оппозиционную деятельность. А между тем по всей стране продолжали арестовывать тысячи бывших оппозиционеров, давно прекративших всякую оппозиционную деятельность. Сталин высмеивал на пленуме тех людей, «для которых ничего не стоит исключить из партии десятки тысяч людей». В эти же месяцы из партии исключались и репрессировались не десятки, а сотни тысяч коммунистов. Незадолго до ареста героя Гражданской войны Д. Ф. Сердича Сталин на одном из приемов поднял тост за здоровье Сердича, которого знал еще по обороне Царицына в 1918 году. Сталин подошел к Сердичу и предложил ему выпить на брудершафт [424] . Всего за несколько дней до ареста Блюхера Сталин очень тепло отозвался о нем на одном из совещаний. По свидетельству художника М. Сарьяна, принимая в Москве армянскую делегацию, Сталин подробно расспрашивал о поэте Е. Чаренце и говорил о том, что этого поэта нужно беречь. Но уже через несколько месяцев Чаренц был арестован и убит. По свидетельству жены заместителя наркомтяжпрома А. Серебровского, когда ее муж лежал в 1937 году в больнице, ей неожиданно позвонил Сталин. «Говорят, вы ходите пешком, – сказал Сталин. – Это нехорошо. Люди могут подумать не то, что нужно. Я вам пришлю машину, если ваша в ремонте». И, действительно, утром из гаража Кремля в распоряжение жены Серебровского пришла легковая машина. А еще через два дня А. Серебровский был арестован прямо в больнице. По свидетельству Р. Г. Алихановой, бывший заместитель Сталина по Наркомнацу Г. И. Бройдо, когда к нему ночью пришли из НКВД, прежде чем открыть дверь, бросился к телефону-вертушке и позвонил Сталину. «Коба, за мной пришли», – сказал Бройдо. «Глупости, – ответил Сталин. – Кто может тебя обвинить? Иди спокойно в НКВД и помоги им установить истину». Бройдо все же «повезло». Он пробыл в тюрьме только два года и был освобожден в 1940 году. Иначе сложилась судьба наркома юстиции СССР Н. В. Крыленко. Он был снят со своего поста и несколько дней передавал дела наркомата новому наркому Н. М. Рычкову. После этого Крыленко уехал на свою подмосковную дачу, где собралась его семья. Неожиданно раздался звонок из Москвы. Звонил Сталин. «Не расстраивайся, – сказал он. – Мы тебе доверяем. Продолжай порученную тебе работу над новым кодексом законов». Звонок Сталина успокоил Крыленко и его семью. Но в ту же ночь оперативная группа НКВД окружила дачу Крыленко. Ворвавшись в дом, работники НКВД арестовали Крыленко и почти всех членов его семьи [425] . По свидетельству А. В. Снегова, директор Госбанка СССР Л. Е. Марьясин при встрече со Сталиным высказал опасения насчет своей судьбы. Сталин обнял Марьясина со словами: «Ты же не оппозиционер. Ты наш красный банкир. Чего тебе бояться?» Через неделю Марьясин был арестован. По свидетельству И. П. Алексахина, видный публицист и историк Ю. Стеклов, обеспокоенный арестами, позвонил Сталину и попросил о приеме. «Приходи, конечно», – сказал Сталин, хорошо знавший Стеклова. «Ну что ты, – сказал Сталин при встрече, – партия тебя знает и доверяет, тебе не о чем беспокоиться». Стеклов вернулся домой вечером, его ждали друзья и родные. И в ту же ночь к нему явились из НКВД с ордером на арест. Естественно, первым побуждением родных Стеклова было обратиться к Сталину. Легче было поверить в неведение Сталина, чем в столь утонченное коварство. По свидетельству М. В. Острогорского, бывший прокурор СССР, а позднее секретарь ЦИК СССР И. А. Акулов в 1938 году, катаясь на катке, упал и получил тяжелую травму. По личному указанию Сталина, для спасения жизни Акулова из-за границы были вызваны виднейшие хирурги. После трудного многомесячного лечения Акулов приступил к работе и почти тотчас был арестован, а в 1939 году расстрелян. В 1937 году А. Мильчаков, работавший в управлении золотодобывающей промышленности, был неожиданно снят с работы и исключен из партии. Но уже через несколько дней его разыскал парторг управления и взволнованно сказал: «Поедем в Кремль, тебя вызывает Сталин». В кабинете в Кремле были Сталин и Каганович. «До чего дошли, – сказал Сталин, – таких, как Мильчаков, исключают». «Мы назначаем тебя заместителем начальника Главзолото, – сказал затем Сталин. – Иди, исполняй свои обязанности». Еще через 2 – 3 недели Мильчаков стал начальником Главзолото – после ареста А. Серебровского. А еще через 2 месяца Мильчаков был арестован и вернулся в Москву только через 16 лет. Подобных историй можно привести немало.

Именно Сталин был инициатором созыва в январе 1938 года, когда больше половины членов ЦК ВКП(б) было уже арестовано, специального пленума ЦК, который принял постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б)».

«Известно немало фактов, – говорилось в данном постановлении, – когда партийные организации без всякой проверки и, следовательно, необоснованно исключают коммунистов из партии, лишают их работы, нередко даже объявляют, без всяких к тому оснований, врагами народа, чинят беззакония и произвол над членами партии...

Все эти факты показывают, что наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии – это во-первых, – и, во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах...

Пора понять, что большевистская бдительность не только не исключает, а, наоборот, предполагает умение проявлять максимум осторожности и товарищеской заботы при решении вопросов об исключении из партии или восстановлении исключенных в правах членов партии.

Пленум ЦК ВКП(б) требует от всех партийных организаций и их руководителей всемерного повышения большевистской бдительности партийных масс, разоблачения и выкорчевывания до конца всех вольных и невольных врагов партии.

Пленум ЦК ВКП(б) считает важнейшим условием успешного разрешения этой задачи – ликвидацию без остатка антипартийной практики огульного, неиндивидуального подхода к членам партии...» [426]

При всей двусмысленности формулировок данного постановления, отредактированного и частично написанного лично Сталиным, оно породило надежду на прекращение репрессий и пересмотр ранее проведенных арестов. Эти надежды укрепились, когда в печати стали появляться в январе-феврале 1938 года сообщения о восстановлении в партии некоторых коммунистов и наказании некоторых клеветников. Однако подобным надеждам не суждено было сбыться. Январский пленум ЦК был не более чем ловким политическим маневром. С весны 1938 года репрессии возобновились с еще большим, чем в 1937 году, размахом. Продолжались и массовые (по спискам) исключения из партии. Именно в 1938 году резко ухудшился режим в концлагерях, здесь были проведены массовые расстрелы, а в тюрьмах во время следствия было разрешено применять пытки ко всем категориям политических заключенных.

О решающем участии Сталина в деятельности карательных органов говорилось в 1937 – 1938 гг. на многих партийных активах. Приезжавшие на места для руководства репрессиями Каганович, А. А. Андреев, Маленков, Микоян, М. Шкирятов и другие неизменно подчеркивали, что они выступают по поручению Сталина. Но их речи не публиковались. Лишь после смещения Ежова и накануне XVIII съезда ВКП(б) печать стала подчеркивать решающую роль Сталина в разгроме «врагов народа». Об этом же говорили и многие делегаты на самом съезде.

«Этой работой по очищению рядов партии от пробравшихся в нее врагов руководил товарищ Сталин, – говорил на съезде М. Шкирятов. – Товарищ Сталин учит нас, как нужно с новыми вредителями бороться по-новому, учит нас, как покончить с этими враждебными элементами быстро и решительно» [427] .

Отдельные делегаты приводили на этот счет немало подробностей.

«Будучи на комсомольской конференции в Чувашии, – рассказывала О. П. Мишакова, – я помогла комсомольской организации разоблачить врагов народа в Чувашии. Косаревская банда, окопавшаяся в ЦК комсомола, всеми силами и средствами старалась спасти этих людей от разоблачения. За участие в разоблачении врагов народа в Чувашии косаревская банда организовала дикую травлю меня и добилась освобождения меня из аппарата ЦК комсомола. Я обратилась к товарищу Сталину с письмом и рассказала ему о непорядках в ЦК комсомола. Товарищ Сталин, несмотря на свою занятость, нашел время ознакомиться с моим письмом... Результатом обследования... было сталинское решение VII пленума комсомола» [428] . Впрочем, и теперь Сталин продолжал заметать следы своих преступлений. Мы уже писали о том, что на сеньерен-конвенте XVIII съезда Сталин обвинил Ежова в том, что тот арестовал гораздо больше людей, чем ему было «разрешено». Эту же версию он повторял не раз перед войной, когда обнаруживалась острая нехватка необходимых кадров. Как писал в своих воспоминаниях известный авиаконструктор А. С. Яковлев, «летом 1940 года в разговоре со мной Сталин сказал буквально следующее: „Ежов – мерзавец, в 1938 году погубил невинных людей. Мы его за это расстреляли“» [429] .

В настоящее время известны многие подробности и документы, которые доказывают, что все основные репрессии 30-х годов совершались не только с ведома, но и по прямым указаниям Сталина. Вот один из таких документов, зачитанный на XXII съезде КПСС 3. Т. Сердюком:

«Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной Коллегии:

1) Список № 1 (общий)

2) Список № 2 (бывшие военные работники)

3) Список № 3 (бывшие работники НКВД)

4) Список № 4 (жены врагов народа)

Прошу санкции осудить всех по первой категории. Ежов».

Известно, что под «первой категорией осуждения» имелся в виду расстрел.

Лично руководя репрессиями в стране, Сталин подгонял и торопил своих помощников. Характерен в этом отношении пример Армении. После убийства руководителей республики А. Ханджяна и С. Тер-Габриеляна к власти в Ереване пришли Г. Аматуни, С. Акопов и К. Мугдуси. Аресты старых большевиков продолжались, но Сталин был недоволен их масштабами. В Армению был направлен А. Микоян в сопровождении Г. Маленкова. Они зачитали на пленуме ЦК КП(б) Армении личное письмо Сталина от 8 сентября 1937 г. В этом письме отмечалось, что народное хозяйство республики разваливается, а троцкистские и антипартийные элементы не получают должного отпора. Сталин выражал недовольство тем, что руководители Армении будто бы покровительствуют врагам народа, что Тер-Габриелян был убит до следствия, чтобы избежать разоблачения оставшихся на свободе врагов. «Нельзя допустить, – говорилось в письме, – чтобы враги армянского народа свободно разгуливали в Армении». После этого письма Аматуни, Акопов и Мугдуси были исключены из партии и арестованы. Первым секретарем ЦК КП(б) Армении был назначен Г. А. Арутюнян, под руководством которого репрессии приняли особенно кровавый характер [430] .

Столь же активное участие принял Сталин и в разгроме кадров Узбекистана. По личному указанию Сталина был арестован председатель СНК Узбекистана Ф. Ходжаев. В прошлом Ходжаев был одним из организаторов националистической младобухарской партии (джадиды). Он возглавил после прихода в Бухару Красной Армии правительство демократической Бухарской республики и лишь в 1922 году вступил в партию большевиков. Для некоторых большевиков уже это националистическое прошлое Ходжаева могло показаться подозрительным. Однако через несколько месяцев был арестован и новый председатель СНК республики А. Каримов. А. Икрамов позвонил после этого Сталину и сказал, что не понимает действий НКВД, что Каримов человек вполне проверенный и безупречный, что он не может быть замешан ни в каких контрреволюционных делах. Неизвестно, что ответил Сталин Икрамову. Но хотя Икрамов еще оставался первым секретарем ЦК КП(б) Узбекистана и членом ЦК ВКП(б), его перестали соединять по телефону со Сталиным [431] . А вскоре в Ташкент пришло секретное письмо Сталина и Молотова, зачитанное на специальном пленуме ЦК КП(б)Уз. В этом письме Икрамов обвинялся в политической слепоте по отношению к буржуазным националистам и в связях с Бухариным, А. П. Смирновым, И. Зеленским и другими уже арестованными в Москве бывшими оппозиционерами. После прочтения письма здесь же на пленуме была в спешном порядке создана комиссия, которая «установила» правильность всех выдвинутых против Икрамова обвинений. Пленум исключил Икрамова из партии и передал дело в НКВД [432] . А. Икрамов был немедленно арестован.

Сталин не только давал указания об аресте людей, но внимательно следил за ходом следствия по делам многих видных большевиков, просматривал протоколы допросов. В отдельных случаях Сталин даже давал советы о том, какие именно пытки применять в отношении известных ему людей.

Когда в показаниях подвергнутых пытке людей появлялись фамилии десятков «соучастников», то Сталин, не проводя никаких проверок, писал на протоколах следствия «арестовать» или «всех арестовать». Когда в очередной из записок Ежов докладывал Сталину об аресте группы работников (приводился список) и одновременно сообщал, что получены данные в отношении других лиц, которые проверяются для ареста, то Сталин подчеркнул последние слова Ежова и рядом написал: «Не проверять, а арестовать нужно» [433] . Из выступлений на XXII съезде заместителя Председателя КПК 3. Сердюка и Председателя КГБ А. Шелепина видно, что Сталин лично подписал около 400 списков-проскрипций, в которых имелись фамилии 44 тысяч человек из советско-партийного актива, военных, писателей, деятелей культуры. Показательно, что, просматривая эти списки, Сталин иногда вычеркивал те или иные фамилии, вовсе не интересуясь, какие обвинения выдвинуты против данных лиц. Так, из списка литераторов, подготовленного на предмет ареста, Сталин вычеркнул фамилию Л. Брик. «Не будем трогать жену Маяковского», – сказал при этом Сталин Ежову. Позднее Сталин «пощадил» и М. Шолохова, тайно бежавшего из Вешенской в Москву, когда в станицу прибыла группа чекистов для ареста писателя.

Многие из партийных руководителей на местах, подобно Икрамову, обращались к Сталину с протестом против действий НКВД. Типичный разговор такого рода произошел в сентябре 1937 года между Сталиным и секретарем Дальневосточного крайкома партии Варейкисом. «Что он тебе ответил?» – спросила жена у Варейкиса. «Страшно даже сказать, – ответил Варейкис. – Я вначале подумал, что у телефона не Сталин, а кто-то другой. Но это был он... Да, он. Сталин крикнул: "Не вмешивайся, куда не следует. НКВД знает, что делает". Потом сказал, что защищать Тухачевского и других может только враг Советской власти, и бросил трубку» [434] .

Через несколько дней Варейкис был срочно вызван в Москву и арестован, а спустя еще несколько дней в Хабаровске была арестована его жена.

Когда после смещения Ежова руководители местных партийных организаций стали винить работников НКВД за применение пыток к арестованным, то Сталин направил шифрованную телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, начальникам управлений НКВД. В телеграмме говорилось:

«ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозов. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод» [435] .

Сталин прекрасно знал и о бесчеловечном режиме в «исправительно-трудовых» лагерях. Когда группа колымских работников послала Сталину телеграмму с жалобой на произвол, чинимый на Колыме новым начальником Дальстроя Павловым и его помощником Гараниным, то Сталин прислал следующий ответ: «Нагаево. Газета "Советская Колыма". Осьмакову, Ромашеву, Ягненкову. Копия: Дальстрой Павлову. Получил длинную телеграмму Осьмакова, Ромашева, Ягненкова с жалобой на порядки в Дальстрое и недостатки в работе Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеса. Сталин» [436] .

Конечно, Сталин не знал и не мог знать о всех беззакониях, которые происходили в те годы в нашей огромной стране. Но все основные репрессии и все главные директивы о направлении и масштабах репрессий исходили от Сталина. П. И. Шабалкин встретился в одном из лагерей с бывшим чекистом из личной охраны Сталина. Шабалкин узнал, что в 1937 – 1938 гг. Ежов почти ежедневно приходил к Сталину с толстой папкой для бумаг, и они вдвоем совещались по 3 – 4 часа. Нетрудно догадаться о содержании этих бесед. Таким образом, нет никаких оснований полагать, что главная ответственность за репрессии 30-х годов лежит на Ягоде, Ежове, Берии или ком-то еще, кто действовал без ведома Сталина. Главная ответственность за этот поистине «большой террор» лежит на Сталине, что не снимает, конечно, ответственности и со всех его соучастников.

Возникает, однако, вопрос – что толкнуло Сталина на истребление основных кадров Советского государства и Коммунистической партии?

К ВОПРОСУ О ТРАГЕДИИ «ОБМАНУТОГО» СТАЛИНА

Контраст между образом Сталина, утвердившимся в сознании народа, и действительностью, открывшейся после XX съезда КПСС, был настолько разительным, что у многих коммунистов и друзей СССР за рубежом возникло стремление как-то смягчить то нравственное потрясение, которое неизбежно возникает у человека, узнавшего о злодеяниях своего отца, своего лучшего друга, своего любимого учителя. Это стремление сочеталось также очень часто с желанием смягчить критику и в свой адрес, и в адрес коммунистического движения в целом. Главным образом этими мотивами можно объяснить появление весьма примитивной версии о трагедии «обманутого» Сталина.

Сторонники этой версии не отрицают личного участия Сталина в репрессиях 30-х годов. Они считают, однако, что Сталин действовал не по своему злому умыслу, но был обманут авантюристами и карьеристами и даже агентами вражеских разведок, пробравшимися в органы НКВД и желавшими ослабить и деморализовать СССР и ВКП(б).

«Ключ к пониманию событий, – писала, например, А. Л. Стронг, – вероятнее всего следует искать в действительном широком проникновении нацистской пятой колонны в органы ГПУ, во многих действительных заговорах, а также в том воздействии, которое эти заговоры оказали на исключительно подозрительного человека. Он видел, что замышлялось его убийство, и верил в то, что спасает революцию, осуществляя жестокую чистку... Сталин был безжалостен, ибо он родился в жестокой стране и в детстве испытал на себе жестокое обращение. Он был недоверчив, ибо он пять раз подвергался аресту и ссылке и, должно быть, не раз становился жертвой предательства. Он извинял – и даже санкционировал – акты насилия, чинившиеся политической полицией над невиновными людьми, однако никто еще не доказал, что Сталин знал об их невиновности» [437] .

Эту же версию можно найти и в книгах, вышедших в свет после XXII съезда КПСС. «Грубость и болезненная подозрительность Сталина, – писал, например, И. Верховцев, – оказались на руку иностранным разведкам, а также карьеристам, авантюристам, враждебным элементам, пробравшимся в советские органы безопасности и начавшим в массовом порядке фабриковать одно за другим дела об измене и предательстве руководящих работников партии» [438] .

«Лишь несколько лет спустя, – писал в своей книге о чекистах писатель В. Тарпанов, – узнал Николай, что в этой цепи трагических "случайностей" была своя система: что шайка авантюристов разработала сложную методику "выдачи на-гора" ложных фальсифицированных показаний, вымогаемых, иногда выколачиваемых из ни в чем не повинных, честных советских работников, чтобы доказать Сталину, что он окружен "шпионами" и "заговорщиками" и что только они – Берия, Абакумов и их подручные, а до них Ежов, Меркулов и другие – могут спасти вождя от уничтожения, а страну от гибели. А ведь эти карьеристы и были подлинными заговорщиками» [439] .

Примерно такую же версию насчет «обманутого» Сталина защищала и бежавшая из СССР дочь Сталина Светлана Аллилуева в своей книге «Двадцать писем к другу». Перечисляя многих родственников и друзей Сталина, которые были арестованы с его ведома и согласия, С. Аллилуева восклицает: «Как это мог отец? Я знаю лишь одно: он не смог бы додуматься до этого сам... Отцу можно было внушить, что этот человек не хороший, как мы думали о нем много лет, нет, он дурной, он лишь казался хорошим, а на деле он враг, он противник, он говорил о вас дурно, и вот материалы, вот факты, X и Y "показали" на него... А как уж могли эти X и Y "показать" все, что угодно, в застенках НКВД – в это отец не вникал. Это уж было дело Берии, Ежова и прочих палачей, получивших от природы свой профессиональный дар... Удивительно, до чего отец был беспомощен перед махинациями Берии... Я говорю не случайно о его, Берии, влиянии на отца, а не наоборот. Я считаю, что Берия был хитрее, вероломнее, коварнее, наглее, целеустремленнее, тверже – следовательно, сильнее, чем отец. У отца были слабые струны – он мог сомневаться, он был проще, его можно было провести такому хитрецу, как Берия» [440] .

Некоторые из западных коммунистов заходили в своих предположениях еще дальше. После XX съезда партии кое-кто из них пытался представить Ежова и Берию руководителями глубоко законспирированных организаций, которые обманывали Сталина... по прямому заданию буржуазных разведок. По заданию этих же разведок были якобы проведены и «открытые» процессы 30-х годов.

Версия «обманутого» Сталина поддерживается и сейчас большинством тех писателей и работников культуры, которые так усердно пытаются подчистить, восстановить облик «великого вождя народов». Автор романа «Москва, 41-й» А. Сердюк, который в своем прежнем романе «Война» намекал на виновность Тухачевского и Якира, пишет теперь о К. Рокоссовском: «Случалось, что в привычное и хлопотливое течение жизни врывалась беда, потрясая своей неожиданностью и своей сущностью. Так произошло в 1937 году. Необоснованный арест, вздорные обвинения в шпионаже на иностранную разведку, состряпанные затаившимися врагами Октябрьской революции, которые мечтали о возврате старых порядков, обретении утерянных богатств и с этой целью делали все возможное, чтоб ослабить командный состав Красной Армии, внести разлад в ряды партии и ее руководства. Много несчастий принесли они советскому народу... Но Константина Рокоссовского не сломили, не поселили в его сердце злобу и обиду» [441] .

Факты, уже приведенные нами выше, опровергают эту примитивную версию. Конечно, Сталин был подозрителен и во многих отношениях весьма ограничен. Поэтому при «дворе» Сталина, так же как в окружении любого из тиранов прошлого, плелись всяческие интриги – велась борьба за влияние и власть. Оторванный от народа Сталин плохо знал положение в стране, и это позволяло вводить его в заблуждение. Можно предположить, что в ряде случаев некоторым из приближенных Сталина путем клеветы и провокаций удавалось возбудить у Сталина подозрения в отношении лиц, которым он ранее доверял. Так, например, во время судебного процесса над приспешниками Берии в Грузии было установлено, что «покушение» на Сталина и Берию во время их прогулки на катере по Черному морю было организовано самим Берией, и оно ничем не грозило жизни Сталина. Несколько проходимцев, нанятых Берией, стреляли с гор в воздух, а затем, явившись за вознаграждением, были уничтожены. Для Берии это покушение дало желанный повод к расправе над председателем ЦИК Н. Лакобой, который считался личным другом Сталина. Я бы не удивился, если бы узнал, что и сам Сталин был посвящен в тайну этой провокации. Слухи о подобном покушении были для него еще более важны, чем для Берии.

Ряд провокаций, имевших целью обмануть Сталина, предпринимался, как мы знаем теперь, и зарубежными разведками. По свидетельству Ф. Раскольникова, болгарская контрразведка подсовывала агентам Ежова фальшивые документы, результатом чего явился арест почти всех работников советского полпредства в Болгарии от шофера посольства М. И. Казакова до военного атташе В. Т. Сухорукова. Но было бы большой ошибкой объяснять репрессии 30-х годов подобного рода провокациями. Напротив, именно развязанный Сталиным террор создавал питательную почву и для отдельных провокаций западных спецслужб.

Показательна в этом отношении трагическая судьба М. Тухачевского и его соратников. Еще в 20-е годы западная печать немало писала о Тухачевском, подчеркивая знатность его происхождения и приписывая ему бонапартистские замыслы. Иногда его прямо называли «красным Наполеоном». С другой стороны, немецкие военные и фашистские лидеры, готовясь к войне с СССР, понимали, какую опасность представляет для них Тухачевский и другие крупные военачальники Красной Армии. Немецкие генералы знали Тухачевского, Якира и других советских военачальников по совместной работе начала 20-х годов, по встречам на маневрах. Известно также, что ЦК ВКП(б) направлял в 20-е годы немалое число «красных генералов» на обучение в немецкие военные академии.

Руководители фашистской Германии предполагали, что Сталин из-за своих честолюбивых притязаний вступит в конфликт с такими военачальниками, как Тухачевский, Якир и другие. Это и толкнуло гестапо на организацию провокации, имеющую целью дискредитацию Тухачевского и его друзей.

Мы знаем сейчас, что в 1937 году в гестапо было действительно сфабриковано подложное «письмо» Тухачевского своим «друзьям» в Германии, в котором Тухачевский якобы писал о своем и своих единомышленников намерении избавиться от опеки гражданских лиц, осуществив государственный переворот. В этом письме гестаповцы старались копировать не только почерк, но и характерный стиль Тухачевского. На подложном письме были подлинные штампы абвера: «совершенно секретно», «конфиденциально». Здесь была даже подлинная резолюция Гитлера – приказ организовать слежку за генералами, которые будто бы поддерживают с Тухачевским тайную связь. Известна сейчас фамилия гравера, подделавшего подпись Тухачевского, и имя сотрудника гестапо А. Науекса, руководившего этой «операцией» [442] . Для того, чтобы переправить «письмо» Тухачевского Сталину, была симулирована кража «досье» Тухачевского во время пожара из здания абвера агентами чехословацкой разведки. В своих мемуарах бывший президент Чехословакии Э. Бенеш свидетельствовал, что еще в январе 1937 года он получил неофициальные сведения о том, что Гитлер ведет переговоры с Тухачевским, Рыковым и другими с целью свержения Сталина и установления прогерманского правительства. Бенеш сразу же сообщил в Москву через посольство СССР в Праге всю эту информацию [443] .

Можно подумать, таким образом, что в отношении Тухачевского Сталин действительно был обманут, что он попался на удочку гестапо. Но это, конечно, не так. Действительная история гибели Тухачевского гораздо сложнее, хотя и в ней еще не все ясно до конца. Во-первых, мы знаем из опубликованной в западной печати информации, что идея насчет «заговора» Тухачевского была придумана не шефом гестапо Р. Гейдрихом. Она была подсказана Гейдриху русским белоэмигрантом генералом Ник. Скоблиным. Как было выяснено позднее, Скоблин и его жена Надежда Плевицкая являлись не только заметными фигурами белой эмиграции, но и советскими агентами. Именно Скоблиным была организована такая поразившая всю эмиграцию акция, как похищение генерала А. П. Кутепова, который после смерти генерала Врангеля возглавил белогвардейский Русский общевоинский союз (РОВС). Именно от Скоблина гестапо узнало о «заговоре» Тухачевского и решило помочь Сталину [444] .

Хотя Сталин и получил столь желанные для него «достоверные сведения» об «измене» Тухачевского в январе 1937 года, он не сразу сместил последнего с поста заместителя наркома обороны. Даже после ареста Тухачевского полученное из Чехословакии «досье» не было представлено Военному Совету, который состоялся 1 – 4 июня 1937 года и рассмотрел вопрос об «измене» Тухачевского и других военачальников еще до начала судебного заседания. Членам Военного Совета были розданы Ежовым фальсифицированные «показания» ранее арестованных военных работников, которые фабриковались в НКВД. В этих «показаниях» Тухачевский, Якир, Уборевич и другие голословно обвинялись в измене Родине и в попытке совершить государственный переворот. Что касается фальшивки гестапо (все это «досье» Тухачевского имело 15 листов), то она была использована главным образом для обмана западных политических деятелей. Через Бенеша об этом «досье» узнали некоторые видные французские политики, в том числе лидер социалистов Л. Блюм. В СССР эта фальшивка, инспирированная НКВД, вероятнее всего, по совету самого Сталина, была подшита к делу Тухачевского уже после расстрела Тухачевского и его товарищей. Несомненно, что Сталин был до крайности скрытным человеком, и он никогда и никому не раскрывал своих подлинных намерений. В этом смысле (и только в этом смысле) у Сталина никогда не было ни доверенных друзей, ни сообщников. До самых последних дней своей жизни он продолжал утверждать как устно, так и письменно, что все уничтоженные им люди были опасными врагами народа. Однако Сталин в данном случае обманывал других, но не самого себя. Он несомненно знал, что ни Блюхер, ни Постышев, ни Чубарь, ни Сванидзе, ни Якир, ни Бухарин, ни Тухачевский, ни Рыков, ни тысячи других видных членов партии, арестованных по его распоряжениям, не являются шпионами или изменниками. Утверждения Сталина на этот счет были клеветой, и все поведение Сталина показывает, что это была преднамеренная клевета.

Если исходить из следственных материалов 30-х годов, то можно обнаружить, что во всех краях, областях и республиках нашей страны, во всех наркоматах, общественных организациях, крупных воинских формированиях существовали широко разветвленные «правотроцкистские», «шпионско-террористические», «диверсионно-вредительские» организации и центры и все они, как правило, возглавлялись первыми секретарями обкомов, наркомами, командующими армиями. Нетрудно обнаружить при этом, что подавляющее большинство клеветнических материалов поступало в НКВД не извне, а фабриковалось здесь же в «органах» самими следователями или сломленными на допросах заключенными. Но было бы грубой ошибкой полагать, что именно сфабрикованные в НКВД материалы стали главной причиной гибели многих ведущих деятелей партии и что Сталин поверил всей этой клевете. Гораздо чаще Сталин сам давал общее направление следствию, а работники НКВД, не имея права проверить или оспорить «сталинскую» версию, должны были только «доработать» эту версию в деталях и добиться любыми средствами признания от обвиняемых. «Недавно, всего за несколько дней до настоящего съезда, – говорил на XX съезде КПСС Н. С. Хрущев, – мы вызвали на заседание Президиума ЦК и допросили следователя Родоса, который в свое время вел следствие и допрашивал Косиора, Чубаря, Косарева. Это никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок... Спрашивается, разве мог такой человек сам, своим разумом повести следствие так, чтобы доказать виновность таких людей, как Косиор и другие. Нет, он не мог много сделать без соответствующих указаний. На заседании Президиума ЦК он нам так и заявил: "Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги"».

Разумеется, не все работники НКВД, суда и прокуратуры того времени были столь примитивны, как Родос. Среди них были люди с достаточно развитым интеллектом, вроде А. Я. Вышинского или следователя по особо важным делам Л. Р. Шейнина, который кроме протоколов допросов писал также рассказы, повести, пьесы и киносценарии. Однако в моральном отношении эти люди были, вероятно, еще большими выродками, чем Родос.

Было бы, например, нетрудно при серьезном расследовании разоблачить фальшивку насчет Тухачевского. Криминалисты всех стран давно уже располагают достаточными средствами для разоблачения таких подделок. Но Сталин, получив «досье», не поручил НКВД провести настоящую экспертизу содержащихся в нем документов. Еще легче было бы установить клеветнический характер других «документов» и материалов, которые становились основанием для массовых арестов.

Давая санкцию на арест своих недавних соратников и друзей, Сталин никогда не выражал желания лично встретиться с ними или даже допросить их, хотя он внимательно следил за ходом следствия и за поведением некоторых арестованных. Сталин знал, что некоторые из арестованных так и не признали себя виновными или отказались потом от своих показаний, однако он все же давал санкцию на расстрел этих людей. Мы знаем теперь, что Сталину передавали предсмертные письма многих из его соратников, в которых они просили принять их лично и выслушать. Но Сталин неизменно отклонял эти просьбы и не отвечал на полученные письма, хотя и хранил некоторые из них в своем сейфе. Одно из таких писем было зачитано на XX съезде КПСС Н. С. Хрущевым. С этим письмом обратился к Сталину кандидат в члены Политбюро Р. Эйхе. Он, в частности, писал:

«...Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хоть одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершал ни одного из инкриминируемых мне преступлений, и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда не говорил ни полслова неправды, и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое дело – это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности... Имеющиеся в моем деле обличающие меня показания не только нелепы, но и содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации по моему предложению...

Теперь я перехожу к самой позорной странице моей жизни и к моей действительной тяжелой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в контрреволюционной деятельности... Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвонки, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.

...Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности, из-за моего малодушия... Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня».

Это заявление было оставлено без внимания Сталиным. Он передал его Берии, а затем и санкционировал расстрел Эйхе, убитого 4 февраля 1940 года.

Полностью отказался на суде от вынужденных показаний и другой кандидат в члены Политбюро Я. Рудзутак. В протоколе заседания Военной коллегии Верховного Суда записано следующее: «...Его единственная просьба к суду – довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признать себя виновными. Что проверка обстоятельств обвинения отсутствует и не дается никакой возможности доказать свою непричастность к тем преступлениям, которые выдвинуты теми или иными показаниями разных лиц. Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном» [445] .

И Рудзутак, и Эйхе, как мы видим, также думали, что работники НКВД обманывают Сталина. Но Сталин прочитал протокол Военной коллегии и отложил его в сторону. Рудзутак был расстрелян.

Лион Фейхтвангер свидетельствует в своей книге, что Сталин рассказал ему о длинном письме, которое написал Радек, заверяя Сталина в своей невиновности. Но Сталин не пожелал встретиться с Радеком. Можно представить себе, какой была реакция Сталина на это письмо, если, как сказал Сталин Фейхтвангеру, уже на следующий день Радек сознался во всех своих преступлениях.

Если исходить из предположения, что Сталин был убежден в виновности арестованных по его приказу лиц, то остается неясным, почему он так заботился о сохранении тайны следствия, о том, чтобы ни один посторонний взгляд и даже взгляд прокурора не проник в застенки НКВД? Почему большинство заключенных приговаривали к длительным срокам даже без 5 – 10-минутного судебного разбирательства? Почему все арестованные члены партии исключались из партии задолго до окончания следствия? Почему был установлен такой порядок, при котором органы НКВД сами арестовывали, сами проводили следствие, сами выносили приговор и сами приводили его в исполнение?

Не справляясь с огромными «планами» по репрессиям, в некоторых областях до крайности упростили все следствие. По свидетельству М. М. Ишова в Новосибирске следователи сами придумывали различные «легенды» и сами подписывали протоколы не проведенных ими «допросов» подсудимых. Потом заочно выносили приговор, часто это был приговор к расстрелу. Людей не пытали, их просто убивали, не давая никаких объяснений.

Однако в Москве и в других крупных городах обычно от заключенных требовали, чтобы они собственноручно подписали фальсифицированные показания, применяя для этого любые средства. Это кажется кое-кому странным. Но здесь было не только стремление сломить заключенного, морально уничтожить его, а и желание скрыть творимое преступление, чтобы придать убийству невинных людей видимость законного основания. Желанием скрыть свои преступления можно объяснить и тот бесчеловечный режим, который по требованию Сталина был установлен во всех лагерях и приводил к гибели большинства заключенных. Отправляя миллионы людей в лагеря уничтожения, гитлеровцы писали в сопроводительных документах: «Возвращение нежелательно». Сталин и его подручные действовали более лицемерно. На многих делах «врагов народа» ставилась надпись: «Использовать только на тяжелых физических работах». На 99% это означало верную смерть.

В 1953 – 1954 гг., когда началась коренная чистка состава НКВД-МВД-КГБ, стало очевидно, что эти органы превратились в сборный пункт для всякого рода авантюристов и карьеристов, среди которых было немало людей с темным политическим и уголовным прошлым. Но именно такие авантюристы и малограмотные садисты и были нужны Сталину в его «тайной полиции». Он достаточно хорошо понимал, с какими людьми он имеет дело. Но, с точки зрения Сталина, они обладали неоценимым достоинством, ибо полностью зависели от него, наделившего их почти неограниченной властью. И эти люди были готовы, не рассуждая и не мучаясь угрызениями совести, выполнить любое приказание Сталина. Именно так поступали, впрочем, и очень многие тираны и деспоты прошлого. При этом Сталин не только крепко держал в своих руках контроль над карательными органами, он постоянно менял здесь людей, уничтожая одних и выдвигая других работников. Все эти факты никак не могут быть объяснены при помощи примитивной версии насчет «обманутого» Сталина.

Нетрудно нарисовать образ человека со слабыми нервами, мнительного и мятущегося, который, оказавшись во главе единственного в мире социалистического государства, начинает повсюду видеть врагов и заговорщиков и в конце концов убивает своих лучших друзей и отдает страну во власть честолюбивых авантюристов, сумевших войти к нему в доверие. Но Сталин не был похож на подобного руководителя. Сталин был человеком с крепкими нервами, это был человек непреклонной воли и большой выдержки. И все основные действия и приказы Сталина были продиктованы не страхом и не обманом – это были сознательные и продуманные действия человека, решившегося во что бы то ни стало добиться поставленных им целей. «Не так-то легко вводить в заблуждение товарища Сталина», – сказал он как-то о себе в одном из писем [446] .

БЫЛ ЛИ СТАЛИН ДУШЕВНОБОЛЬНЫМ?

Исторической науке не раз приходилось прибегать к услугам психиатрии. История хранит немало примеров появления во главе того или иного государства людей с ненормальной психикой. Неудивительно, что при объяснении поступков Сталина некоторые из людей выдвигали и выдвигают версию насчет тяжелого психического заболевания Сталина. Д. Шостакович свидетельствует в своих мемуарах, что известный хирург И. Греков, который был другом семьи Шостаковича, рассказывал, что крупнейший русский психиатр В. Бехтерев каким-то образом еще в 1927 году подробно обследовал душевное состояние Сталина и пришел к выводу, что Сталин является душевнобольным. Бехтерев, которому было тогда 70 лет, умер вскоре после встречи со Сталиным, и Греков уверял, что Бехтерев был отравлен [447] . Сам И. Греков умер еще в конце 30-х годов, но версия об обследовании Бехтеревым Сталина (кое-кто добавляет, что это было какое-то тайное обследование, предпринятое по инициативе оппозиции) существовала долго. В тяжелой душевной болезни Сталина был убежден член партии с 1897 года Н. А. Алексеев, врач по специальности, часто выступавший перед различными аудиториями в 1961 – 1962 гг. Эту же версию выдвинул в своем выступлении на партактиве Краснопресненского района в ноябре 1961 года И. П. Алексахин, вернувшийся в Москву после 17-летнего заключения. Эту же версию защищали и некоторые из зарубежных коммунистов. «Чтобы понять негодование, охватившее коммунистов всего мира после разоблачений, содержащихся в докладе Хрущева, – писал американский коммунист Г. Мейер, – необходимо прежде всего установить, что именно в этом докладе вызвало возмущение... Ужас вызвала причастность Сталина к осуждению на смерть тысяч невинных людей, его безжалостное подавление внутрипартийных разногласий и критики, одобрение им пытки как способа добиться признания, его патологическая подозрительность и создание им общей атмосферы террора. Эти жестокие нарушения законности не могли быть вызваны и не вызывались исторической необходимостью... Эти преступления вызваны исторической случайностью – паранойей Сталина, фактором, находящимся вне сферы политики и экономики, то есть вне того, что принято называть объективными историческими условиями» [448] .

Как свидетельствуют медицинские справочники, паранойя – это такое психическое расстройство, клиническая картина которого определяется в основном аффективно окрашенными, систематизированными бредовыми идеями, захватывающими, однако, лишь определенный круг представлений и развивающимися при отсутствии или малом участии галлюцинаций и без выраженного изменения личности [449] . Паранойя развивается преимущественно к 40 – 45 годам у некоторых мужчин сильного, но неуравновешенного типа. Этим людям еще до заболевания свойственна склонность к переоценке собственной личности, чрезмерная самоуверенность, нетерпимость к чужим мнениям, крайняя чувствительность к фактам, ущемляющим самолюбие, склонность к увлечению какой-либо идеей, доходящая до фанатизма. Развитие заболевания сопровождается обычно как манией величия, так и манией преследования. Для параноика характерны эгоцентризм, злопамятность, неуживчивость, упрямство, настойчивость, стремление к руководству. Все окружающее для этих людей имеет значение только постольку, поскольку оно может быть полезно для их идеи или для возвеличения их личности. Параноики безразличны к чужим страданиям и не считаются со средствами при достижении своих целей. Несогласие с ними параноики трактуют как недоброжелательство, они крайне подозрительны и находят особое удовлетворение в разоблачении своих «врагов». Противоречие параноику может вызвать у него вспышку неукротимой злобы, а при наличии власти в руках больного это может вести и к дикой расправе против ослушника. Добиваясь признания своих заслуг и «открытий», параноик обычно ненавидит тех лиц, которые оказывали ему покровительство. «Параноик, – писал профессор-психиатр П. И. Ковалевский, – не имеет друзей, он не имеет близких людей. Все служат для него, он ни для кого... Это сухие, жестокие себялюбы, задумывающие все сделать для себя... Бессердечие, холодность и рассчитанность – основные черты их характера. Во всех поступках параноика сквозят подозрительность, недоверие, скрытность и жестокость. Скрытность составляет довольно характерную черту параноика. Жестокость этих людей превышает наше обычное представление о жестокости. Они живут своей жестокостью. Они продолжительно придумывают планы и способы проявления своей жестокости. Они упиваются своей жестокостью и испытывают минуты наслаждения при выполнении оной. Эта жестокость нередко соединяется с жаждой крови. Рядом с этой жестокостью и кровожадностью у параноиков возможно бывает подметить большую хитрость, осторожность, коварство, даже трусость, что, однако, не мешает им готовить планы мести и вести каверзы и злодеяния» [450] .

Вместе с тем вне бредовой сферы психическая деятельность параноика остается в большинстве случаев ненарушенной, оскудения личности у них не происходит, хорошо сохраняются память, внимание, интеллект. Сами бредовые идеи параноика не имеют обычно нелепого характера. Поэтому многие параноики доживают до глубокой старости, не попадая в психиатрическую лечебницу, они продолжают выполнять свои профессиональные обязанности и нередко добиваются в работе заметных достижений. Но бывают случаи, когда параноики могут причинять вред окружающим, пользуясь своим положением или профессией. Они могут совершать убийства мнимых врагов. В этом случае параноики признаются, как правило, невменяемыми и отправляются в лечебницу для принудительного лечения. Типичным параноиком многие историки и психиатры считают, например, Ивана Грозного [451] .

Из приведенных выше признаков паранойи ясно, что версия о тяжелом психическом заболевании Сталина не является абсолютно беспочвенной. Анализируя поведение и поступки Сталина, нетрудно заметить в них явные элементы патологии. Болезненная подозрительность, усилившаяся с возрастом, нетерпимость к критике, злопамятность и мстительность, переоценка собственной личности, граничащая с манией величия, жестокость, доходящая до садизма, – все эти черты личности Сталина, казалось бы, подтверждают версию о нем как о параноике. И все же мы считаем такое предположение недостаточно обоснованным.

Медицина проводит важное различие между настоящим психическим заболеванием и разного рода психопатиями, которые относятся к аномальным вариантам личности, но при которых личность отдает себе отчет в своем поведении и несет за него полную ответственность. Психопатия – это чаще всего моральное уродство, развивающееся под влиянием условий еще в раннем детстве. Психопат – это человек, находящийся на грани между психическим здоровьем и болезнью. Но он признается вменяемым и дееспособным. Это различие существует и при паранойе. Мы имеем в виду паранойяльную психопатию, когда перед психиатром предстает человек с характером параноика, но без его бреда. Диагноз в данном случае труден, так как многие психопаты оставляют на первый взгляд впечатление культурных и образованных людей. Только при постоянном общении с ними обнаруживается их злобный характер. Эти люди не выказывают истинного бреда, но жадно собирают ложь, клевету, вымыслы, умело используют мелкие недоразумения и легко обманывают доверчивых людей. Подобных психопатов, как и явных параноиков, отличают болезненное недоверие, эгоизм, тщеславие и гордыня, бесчеловечность, готовность использовать самые жестокие средства в борьбе с теми, кто становится у них на пути.

Это различие между психопатом и психически больным человеком важно иметь в виду при оценке личности Сталина. Ибо, несмотря на все патологические изменения, приобретшие в последние 20 лет его жизни отчетливые черты паранойяльной психопатии, несмотря на то что поведение и поступки Сталина определенно говорят не только о моральном уродстве, но и о психических нарушениях, мы глубоко убеждены, что Сталин был, безусловно, вменяемым человеком и он ясно отдавал отчет в своих действиях. И никакой суд, в том числе и суд истории не может объяснять действия Сталина ссылкой на его невменяемость.

Показательно, что при всей своей подозрительности Сталин действовал с большой выдержкой. Наметив жертву, он никогда не наносил удар без хорошо продуманной предварительной подготовки, осторожно организуя травлю будущей жертвы, постепенно опутывая паутиной клеветы неугодного человека.

При разгроме советского и партийного аппарата органами НКВД применялись в основном два метода.

Первый метод можно условно назвать «сверху вниз». В этом случае в той или иной области, республике, наркомате быстрым ударом репрессировался руководящий состав на основании сфабрикованных в Москве показаний. Вслед за этим арестовывались работники областных и районных организаций, а в центральных учреждениях в Москве – руководители отделов и управлений, многие рядовые сотрудники. Считалось само собой разумеющимся, что «враги народа» и «шпионы», возглавлявшие ту или иную область или наркомат, сумели везде насадить свою «агентуру».

Второй метод можно условно назвать «снизу вверх». Вначале органы НКВД без согласования с секретарем обкома или наркомом арестовывали несколько рядовых работников, объявляя их «шпионами» или «врагами народа». При этом центральная печать помещала статьи с выражением недоумения – почему руководители области или наркомата проглядели вражескую деятельность? Затем аресты расширялись, и в число «врагов» попадало все больше и больше людей. Арестовывались отдельные работники аппарата обкома или наркомата и некоторые из людей, стоящие близко к руководству. Это мог быть личный шофер, референт, редактор, технический секретарь, родственник. Естественное желание руководителя защитить близких и хорошо знакомых людей расценивалось уже не просто как потеря бдительности, но и как покровительство «врагу народа». Тон печати становился более развязным и угрожающим. В центральной прессе появлялись материалы, в которых выражалось откровенное недоверие к секретарю обкома или руководителям наркомата. Все это поощряло различного рода клеветников и личных врагов этих людей. Иногда московские газеты обращались к рядовым коммунистам через голову их местного руководства. Типична в этом отношении одна из статей «Правды», озаглавленная «Пора омским большевикам заговорить полным голосом». «Если руководители Омского обкома, – говорилось в этой статье, – бездействуют и покровительствуют троцкистско-бухаринским шпионам, то пора, чтобы омские большевики заговорили полным голосом» [452] .

Вся эта долгая или короткая кампания приводила к деморализации руководителей, порождала растерянность и недоумение, а с другой стороны, мобилизовала всякого рода клеветников и карьеристов. Концом был арест и гибель намеченной Сталиным жертвы. Излишне говорить, что эти действия мало напоминали действия невменяемого параноика.

Показательно, что во многих случаях Сталин ограничивался вначале только смещением того или иного крупного деятеля партии, но не прибегал к аресту, хотя и располагал «компрометирующими» этого деятеля показаниями или доносами. Этот деятель перемещался на другую работу, иногда даже более ответственную. Сталин таким образом вырывал человека из привычного ему окружения. Были случаи, когда за короткий срок видный коммунист несколько раз переходил из одного обкома в другой, из одного наркомата в другой. Так, например, П. Дыбенко в 1937 году был освобожден от командования Приволжским военным округом и назначен командующим Ленинградским военным округом. Однако через несколько месяцев он был неожиданно назначен заместителем наркома лесной промышленности СССР и направлен в командировку на Урал. Здесь в апреле 1938 года Дыбенко был арестован [453] . Освобожденный от руководства на Украине С. Косиор был назначен заместителем Председателя Совнаркома СССР и переведен из Киева в Москву, а его ближайшие соратники по руководству партийной организацией Украины В. Чубарь и П. Постышев были направлены на партийную работу в Соликамск и Куйбышев. Не сразу после VII пленума ЦК ВЛКСМ был арестован и А. Косарев, уже объявленный «врагом народа». По свидетельству его жены Марии Викторовны, за Косаревым следили из-за каждого дерева на его даче, но вначале не трогали. Все это мало похоже на действия невменяемого человека.

Многие из людей, близких Ленину, но оказавшихся неугодными Сталину, не были вообще арестованы, хотя их тесная связь и дружба с уже арестованными «врагами народа» ни для кого не представляли секрета. Во второй части книги мы приводили на этот счет немало фамилий, к которым можно добавить имена Миха Цхакая, Филиппа Махарадзе, Елены Стасовой, Л. А. Фотиевой, Н. А. Семашко и некоторых других. Некоторые люди задают сейчас вопрос, почему Сталин, уничтожая одних представителей «старой гвардии», «пожалел» других. Быть может, как и многие тираны, Сталин наслаждался своей неограниченной властью, не только убивая неугодных ему людей, но и сохраняя некоторым из них жизнь? Мы думаем, что главным было не это чувство, а некоторые веские политические соображения. Для Сталина, который выдавал себя за ближайшего друга и соратника Ленина, было желательно оставить на свободе некоторое число действительных друзей и соратников Ленина, демонстрируя таким образом преемственность между эпохами Ленина и Сталина. Многих старых большевиков заставляли постоянно выступать с восхвалениями в адрес Сталина. В дни рождения Сталина они подписывали коллективные послания «верному ленинцу» Сталину. В таком поведении не было элементов бреда ненормального человека.

Показательна в этом отношении судьба наркома иностранных дел и ближайшего соратника Ленина М. М. Литвинова. Мы уже приводили примеры массовых арестов советских дипломатов как до, так и после смещения Литвинова. При этом следователи НКВД добивались от арестованных дипломатов компрометирующих показаний на Литвинова как на руководителя шпионской организации в НКВД. В 1938 – 1939 гг. Литвинов каждую ночь ждал ареста и держал на такой случай чемодан с личными вещами и бельем. Но Сталин не давал санкции на арест Литвинова. Рассказывают, что еще в 1907 году в дни Лондонского съезда РСДРП Литвинов выручил Сталина во время драки последнего с рабочими Лондонского порта. И вот через 32 года, когда Литвинов, не выдержав ожидания, якобы спросил Сталина, почему его, Литвинова, все еще не арестовали, Сталин ответил: «Я не забыл того случая в Лондоне». Если даже такой разговор между Литвиновым и Сталиным имел место, то Сталин не был искренним. Ему никогда не было присуще чувство благодарности, но он понимал, что Литвинов все еще нужен ему как дипломат на случай нового изменения международной обстановки (что в действительности и произошло в 1941 году). По свидетельству А. Евстафьева, журналист и писатель М. Е. Кольцов, сломленный на следствии, дал показания о существовании антиправительственного заговора, во главе которого стоял якобы известный дипломат К. А. Уманский. Но Уманский не был арестован. Он занимал многие важные посты, и после случайной и трагической гибели в Мексике его похоронили у Кремлевской стены.

Аналогичной была судьба и многих других крупных деятелей культуры. Так, например, в провокационном деле о «диверсионном центре» работников культуры, по которому судили Бабеля и Мейерхольда, в качестве их соучастников были названы Б. Пастернак и Ю. Олеша. Но Сталин вычеркнул их имена из списков «центра». Не был арестован замечательный русский писатель М. Булгаков, об «антисоветских настроениях» которого в НКВД поступало немало доносов. Сталин в гневе ушел с постановки оперы Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Талантливый молодой композитор оказался в длительной опале. К тому же было известно о его дружбе с Мейерхольдом и связях с Тухачевским. Шостакович также ждал каждую ночь ареста, плохо спал, собрал для себя «тюремный чемодан». Но Сталин не дал санкции на арест Шостаковича, а также М. Зощенко и А. Ахматовой. Остались на свободе Б. Пастернак и А. Платонов. Не разрешил Сталин арестовать в 1937 – 1939 гг. ни одного из немногих, тогда еще видных советских кинорежиссеров, хотя на них и были заведены «дела» в НКВД. Сталин любил в часы досуга смотреть кинофильмы. Некоторые картины он смотрел по 50 и более раз и заставлял смотреть эти же картины своих приближенных [454] . Именно эта слабость Сталина к кино спасла, по-видимому, многих советских кинорежиссеров.

О продуманности совершаемых Сталиным преступлений, а отнюдь не о невменяемости свидетельствует и тот факт, что Сталин в ряде случаев ограничивался в целях шантажа арестом жены или другого близкого родственника виднейшего деятеля партии и государства, но оставлял последнего на руководящей работе и продолжал встречаться с ним как в официальной, так и в неофициальной обстановке. Так в разные годы были арестованы жена Калинина, жена Молотова, брат Орджоникидзе, жена и сын О. Куусинена [455] , жена А. В. Хрулева, жена А. Поскребышева, двое сыновей Микояна, сноха Н. С. Хрущева. Обвиненный в принадлежности к «фашистскому центру», покончил самоубийством старший брат Л. Кагановича М. М. Каганович.

Надо отметить, что Сталин иногда в виде «милости» разрешал освободить того или иного родственника своих приближенных. Так, например, по просьбе Калинина его жена была освобождена за несколько недель до его смерти. По свидетельству Ю. Карякина, беседуя однажды с О. Куусиненом, Сталин спросил, почему тот не хлопочет об освобождении своего сына. «Очевидно, были серьезные причины для его ареста», – ответил Куусинен. Сталин усмехнулся и дал указание об освобождении сына О. Куусинена. Показательна и судьба А. Поскребышева, жена которого была родной сестрой жены Седова – сына Троцкого. Это не мешало Поскребышеву стать одним из наиболее доверенных людей Сталина. Позднее Сталин велел все же арестовать жену Поскребышева, но оставил его своим главным личным секретарем. Только за несколько месяцев до смерти Сталина Поскребышев был отставлен.

Все эти факты свидетельствуют о презрении Сталина к своим ближайшим соратникам, но не о страхе перед ними. Эти факты никак не вяжутся с версией о невменяемости Сталина.

Предугадать решения Сталина относительно судьбы некоторых хорошо знакомых ему людей было очень трудно. Это видно на примере С. И. Кавтарадзе, который оказал Сталину немало услуг еще в годы подполья. Однажды, рискуя собственной безопасностью, Кавтарадзе помог Сталину скрыться от агентов охранки. В 20-е годы Кавтарадзе примыкал к троцкистам и после убийства Кирова был выслан в Казань как бывший троцкист. Кавтарадзе написал письмо Сталину, утверждая, что он давно не ведет антипартийной работы. Сталин получил письмо своего бывшего друга и вернул его из ссылки. Вскоре в центральных газетах появилась большая статья Кавтарадзе – с воспоминаниями об одном из эпизодов совместной подпольной работы со Сталиным. Статья понравилась Сталину, однако других статей на эту тему Кавтарадзе не писал, он даже не стал восстанавливаться в партии и жил, не привлекая внимания. В конце 1936 года С. И. Кавтарадзе и его жена были арестованы и после жестоких истязаний приговорены к расстрелу. Кавтарадзе обвинялся, в частности, в том, что вместе с Буду Мдивани он якобы готовил убийство Сталина. Б. Мдивани был расстрелян, а Кавтарадзе долгое время находился в камере смертников. Неожиданно его вызвали в кабинет к Берии, где уже находилась постаревшая до неузнаваемости жена Кавтарадзе. Их обоих освободили. Кавтарадзе после этого работал редактором и снимал две комнаты в коммунальной квартире. Но Сталин не забыл о нем и стал часто оказывать ему различные знаки внимания. Кавтарадзе часто приглашался в Кремль на обеды к Сталину. Однажды Сталин и Берия даже навестили Кавтарадзе на его коммунальной квартире, не предупредив хозяина. Этот визит вызвал большой переполох в многонаселенной квартире. Одна из соседок Кавтарадзе упала в обморок, когда, по ее словам, увидела на пороге квартиры «портрет товарища Сталина». Обедая с Кавтарадзе, Сталин, по свидетельству Сергея Ивановича, сам наливал ему суп, шутил, вспоминал прошлое. Однако во время одного из обедов Сталин подошел к своему гостю и сказал: «А все-таки вы хотели меня убить» [456] .

Кое-кто может увидеть в этой фразе Сталина доказательство его маниакальной подозрительности. Но мы думаем иначе. Сталин прекрасно знал, что Кавтарадзе никогда не собирался его убивать. Но открыто признать это он не мог, чтобы не подвергать сомнению расстрел Буду Мдивани и других прошедших по данному делу коммунистов. Гораздо проще было «простить» одного Кавтарадзе.

Известно, что незадолго до расстрела А. Сванидзе ему передали слова Сталина, что он будет «прощен», если извинится перед Сталиным. Сванидзе отказался и был расстрелян. Все эти поступки характерны для презирающего людей тирана, но не для больного и невменяемого человека.

Обычно Сталин отклонял различного рода просьбы об освобождении тех или иных людей. Но иногда ему приходилось уступать. Решительное требование академика П. Л. Капицы об освобождении молодого физика Л. Ландау было исполнено НКВД по указанию Сталина. «По нелепому доносу, – вспоминал позднее Ландау, – я был арестован. Меня обвинили в том, что я немецкий шпион... Год я провел в тюрьме, и было ясно, что даже еще на полгода меня не хватит: я просто умирал. Капица поехал в Кремль и заявил, что он требует моего освобождения, в противном случае будет вынужден оставить институт. Меня освободили» [457] .

Капица был нужен Сталину как директор института, и он пошел на уступку. Гораздо дольше тянулось дело инженера-изобретателя. К. Ощепкова, создавшего первые советские радиолокаторы. Когда уже во время войны наше правительство приняло решение о быстрейшем создании отечественных радиолокаторов, то академик А. Ф. Иоффе в специальной записке в правительство отметил большие заслуги Ощепкова и просил о его освобождении. «Я уверен, – писал Иоффе в Саратовскую тюрьму Ощепкову, – что наше правительство по достоинству оценит ваши большие заслуги и найдет виновных. Посылаю, что мог найти у себя из продуктов, – купить ничего нельзя. Если у вас цинга, попейте настой из шиповника... Скоро буду в Москве, еще раз поставлю ваш вопрос» [458] .

Хлопоты Иоффе увенчались успехом. Ощепков был освобожден и включился в работу по своей специальности.

После советско-финской войны, а также в первые месяцы Отечественной войны Сталин «разрешил» освободить из лагерей и тюрем несколько тысяч командиров Красной Армии. Многие из них выдвинулись потом на ответственные посты. Среди освобожденных был и недавний нарком вооружений Б. Ванников, который из тюрьмы попал сразу на заседание Политбюро. Сталин сказал, чтобы он принимал дела, так как сейчас надо подтянуть оборонную промышленность. Ванников отказался. Сталин обернулся к другим членам Политбюро и произнес: «А ведь он на нас обиделся». Решением Политбюро Ванников был назначен замнаркома вооружений, а через некоторое время наркомом боеприпасов. Он не хотел снова идти в тюрьму.

Но почти одновременно с этими освобождениями Сталин в октябре 1941 года и летом 1942 года приказал расстрелять большую группу находившихся в лагерях видных командиров Красной Армии, которых он считал опасными для себя в случае неблагоприятных событий на советско-германском фронте [459] . Излишне говорить, что такое поведение не характерно для невменяемого человека, страдающего манией преследования.

С версией о тяжелом психическом заболевании и мании преследования плохо согласуется тот факт, что Сталин нередко приближал к себе людей с весьма темным прошлым, таких, например, как Берия и Абакумов. Не было секретом для Сталина, что А. Я. Вышинский до 1920 года являлся членом партии меньшевиков и в августе 1917 года, занимая пост начальника милиции Арбатского района г. Москвы, выписывал ордера на арест большевиков. Сталин, однако, доверил Вышинскому пост Генерального прокурора СССР, а позднее и пост министра иностранных дел СССР.

Немало компрометирующих материалов поступало к Сталину и на его ближайших помощников. По свидетельству В. Шаламова, некоторые из видных военных включали в свои фальсифицированные показания имя К. Ворошилова. Иногда это делалось даже под давлением следователей. По свидетельству старого партийца Ф. Застенкера, только в Свердловской области было «заготовлено» несколько пудов показаний на Л. Кагановича и В. Молотова. Много показаний на Молотова было заготовлено «впрок» в Куйбышевской области. Подвергая истязаниям жену Калинина, следователи добивались от нее компрометирующих показаний на мужа. Сталин хорошо знал об этом, но до поры до времени не обращал внимания на подобные показания.

Конечно, Сталин был человеком не только грубым, злым, эгоистичным и жестоким, но и подозрительным. Еще старый русский баснописец В. Крылов писал:

В ком сердце так сотворено,

что дружбы и любви не чувствует оно...

тот всякого своим злодеем почитает.

Эти качества могли только усилиться в последние годы жизни Сталина, когда он уничтожил миллионы людей, поправ все законы юридические и законы простой человечности. Сталин имел достаточно оснований бояться окружающих, и этот страх нередко толкал его на новые преступления. «Злых властителей, – говорит восточная поговорка, – всегда преследует страх перед своими подданными». И все же основной поток репрессий 30-х годов мы должны объяснить не манией преследования и не подозрительностью Сталина. Всякий тиран и деспот подозрительны. Но было бы неправильным объяснять подозрениями и страхом и сам деспотизм.

ЛЕГЕНДА О СТАЛИНСКОЙ «ПЕРМАНЕНТНОЙ» РЕВОЛЮЦИИ

Вскоре после XX съезда партии автор данной книги услышал из уст весьма ответственного работника довольно странную версию по поводу кровавых чисток 30-х годов.

– Да, – сказал мой собеседник, – Сталин хорошо знал, что люди, которых он обрек на смерть, не шпионы и не вредители. Эти обвинения были сфабрикованы для удобства репрессий. Конечно, с точки зрения моральных или правовых норм действия Сталина были незаконными. И все же они были необходимы для дальнейшего развития революции в нашей стране. Люди, которых устранял Сталин, имели большую власть и были очень популярны. Они так же, как и Сталин, принимали участие в революции. Поэтому их нельзя было просто снять с работы или исключить из партии. Их надо было обвинить в каких-то чудовищных преступлениях, в попытке реставрации капитализма, в шпионаже, во вредительстве. А затем, обманув народные массы, уничтожить этих людей.

– Но почему, – спросил я, – революции нужно было избавиться от своих активных участников?

– Такова логика всех революций, – ответил мой собеседник. – Дело в том, что большинство бывших революционеров, которых устранил Сталин, к середине 30-х годов перестали быть революционерами, они переродились в чиновников и бюрократов. Эти люди толкали нашу партию и государство уже не по социалистическому, а по государственно-капиталистическому пути, они вели ее не вперед, а назад. Поэтому перед Сталиным и возникла задача устранить тех людей, которые мешали дальнейшему развертыванию социалистической революции, и выдвинуть молодых работников, способных вести дальше нашу революцию.

Позднее мне пришлось убедиться, что подобная версия имеет широкое хождение среди части отставных партийных деятелей, выдвинувшихся в 30 – 40-е годы. Рассуждения на этот счет высказываются, как правило, не публично, а «доверительно», особенно в беседах с молодыми партийными работниками. Не исключено, что возникновение этой легенды о сталинской «перманентной» революции восходит к временам Сталина и имеет источником высказывания самого Сталина. Сходную точку зрения высказывают и некоторые зарубежные авторы. Так, например, Исаак Дейчер в своей книге «Пророк в изгнании», рассуждая о причинах сталинских «чисток», пытается доказать, что Сталин якобы боялся, что бюрократия превратится в новый класс. Поэтому под предлогом борьбы с троцкистами и бухаринцами он выступил против собственной бюрократии. Дейчер полагает, что именно сталинский террор препятствовал превращению правящих групп в новый социальный слой.

«Это была, – пишет он, – одна из самых темных, наименее обсужденных, но очень важных сторон перманентного террора... Этот террор не только уничтожил гвардию большевиков, но держал бюрократию в состоянии текучести, постоянно обновляя ее состав. Так же как Сталин на собственный, автократический, варварский манер ликвидировал кулака, так он постоянно ликвидировал эмбрион нового класса» [460] .

Что можно сказать об этой легенде, весьма сходной с официальной версией китайской «культурной» революции 1965 – 1969 гг., с призывом ее лидеров и самого Мао Цзэдуна «открыть огонь по штабам» и свергнуть тех, «кто стоит у власти, но идет по капиталистическому пути»?

Конечно, в послереволюционный период в СССР имело место перерождение партийных и государственных кадров, и мы еще будем говорить о характере и масштабах этого перерождения. Оно затронуло не только людей, примкнувших к революции на ее поздних этапах, но и часть тех профессиональных революционеров, которых было принято называть «ленинской партийной гвардией». Но это перерождение части партийных кадров не должно было с фатальной неизбежностью вести к перерождению всей партии и государственной власти в целом. В процессе энергичной борьбы с бюрократизмом и карьеризмом, начатой еще при Ленине, в партии и комсомоле вырос в 20-е годы и в годы первой пятилетки значительный слой молодых, талантливых и энергичных работников, всецело преданных Советской власти и идеалам социализма.

Быть может, Сталин был неудовлетворен масштабами ведущейся против бюрократизма борьбы и хотел расширить ее с помощью своих варварских методов, как думает И. Дейчер? Это предположение не выдерживает критики.

Во-первых, кроме некоторого числа действительно обюрократившихся и развратившихся руководителей, которых можно было бы условно назвать «эмбрионом» нового господствующего класса, репрессии 1936 – 1939 гг. захватили множество преданных народу партийных и советских работников, а также военачальников, инженеров, ученых, деятелей культуры, которые составляли лучшую часть партии, государства, армии. При этом погибли не только высшие руководители в возрасте от 45 до 60 лет, но и большое число молодых работников среднего звена партийно-государственного руководства (и комсомольских лидеров) в возрасте от 30 до 45 лет. Среди репрессированных была также наиболее образованная часть партийной интеллигенции, подготовке которой уделялось ранее очень большое внимание.

Во-вторых, как в этом нетрудно убедиться, на место уничтоженных Сталиным в большинстве случаев выдвигались менее опытные, менее стойкие, а часто и менее образованные люди. Не только в составе ЦК ВКП(б), но и во всех высших звеньях партийно-государственного и хозяйственного аппаратов уменьшилось число людей из интеллигенции и семей потомственных пролетариев, но увеличилось число людей из крестьянства и городской мелкой буржуазии. Среди непосредственного окружения Сталина выдвинулись такие люди, как Молотов, Берия, Каганович, Мехлис, Маленков, Багиров, Ворошилов, Шкирятов, Вышинский и т. п., которые представляли худшую часть партии и которых в первую очередь можно назвать перерожденцами, неспособными развивать далее революцию и революционные возможности Советского государства.

Не выдерживает критики и прямо противоположная версия, выдвинутая бывшим советским ответственным работником М. Восленским в его книге «Номенклатура». В противоположность И. Дейчеру, который думает, что Сталин при помощи террора ликвидировал «эмбрион» нового класса, М. Восленский пытается доказать, что, уничтожив старую большевистскую гвардию, Сталин, напротив, начал создавать основы «нового класса», который М. Восленский называет «Номенклатурой». М. Восленский пытается доказать, что в рамках советского руководящего слоя к середине 30-х годов возникла большая группа спаянных между собой молодых честолюбивых и крайне агрессивных руководителей, выдвиженцев Сталина, типа Н. Поспелова, М. Митина, П. Юдина, А. Жданова, А. Щербакова и др., которые как раз и составляли эмбрион нового класса и которые не только поддерживали Сталина, но и прямо толкнули его на проведение жестокого террора. Причем эти люди не только были выдвиженцами Сталина, но также и сами выдвинули его как своего вождя и могли таким образом влиять на его решения. М. Восленский пишет в своей книге: «В 1937 году, двадцать лет спустя после Революции, старая большевистская гвардия не была очень молода, но она могла надеяться просуществовать еще лет пятнадцать. Новые выдвиженцы номенклатуры не хотели, однако, давать ей в подарок эти пятнадцать лет возможной жизни: они слишком страстно желали занять посты руководства, занятые старыми революционерами. "Новая аристократия" была уже готова, она прошла суровую школу, она постигла искусство управления, ей оставалось только устранить старую гвардию... Старая большевистская гвардия состояла из людей, которые занимали свои посты как члены организации профессиональных революционеров. Снять со своих постов ленинцев – не каждого в частности, но всех в целом – было невозможно в рамках нормальной процедуры... Чтобы уничтожить старую гвардию, было только одно средство: нужно было разрушить ее моральный авторитет и представить долгие годы ее службы Революции как преступление... Сталин хорошо видел, какие завистливые взгляды бросали его номенклатурщики на ленинцев: они становились для них все более чуждыми и антипатичными, эти старики, которые сохраняли немного верности Революции, несмотря на хорошие посты и хорошую жизнь. Сталин понял, что достаточно сигнала, и эти создания злобы, вышедшие из того же источника, бросятся, как стая волков, на старые оригиналы, занимающие теплые места. И этим сигналом было убийство Кирова... Нужно быть глупцом, чтобы увидеть в ежовщине лишь дело рук Сталина, и идиотом, чтоб сделать Ежова единственным ответчиком. Сталин исполнил волю выдвинувших его людей, дав зеленый свет уничтожению старой ленинской гвардии. Мало кто проявил себя геройски в этой кампании. Но правила расправы с ними были отвратительны» [461] .

Нетрудно показать всю искусственность данной схемы. Восленский чрезвычайно преувеличивает роль молодых выдвиженцев Сталина – «сталинцев» – в уничтожении партийной гвардии. Не молодые «сталинцы» были главным источником и инструментом террора, и не их волю исполнял Сталин. Он исполнял свою волю и опирался как на молодых «сталинцев», так и на многих недавних «ленинцев» вроде Молотова, Ворошилова, Микояна, Крыленко, Калинина. При этом он вскоре уничтожил и многих молодых «сталинцев», которые также оказали ему посильную помощь, – таких как Крыленко. И новое сталинское окружение складывалось как из молодых, так и из старых большевиков. Критерием был не возраст, а признание власти Сталина. К тому же далеко не все выдвиженцы 30-х годов были подобны «стае хищных волков». Таких было даже меньшинство.

Несомненно, огромные масштабы репрессий, затронувших миллионы людей, создали невиданную ранее нехватку кадров. Это потребовало выдвижения на руководящую работу многих сотен тысяч новых людей «снизу». Тысячи рабочих-«стахановцев» были назначены в конце 30-х годов начальниками цехов, директорами предприятий. Рядовые красноармейцы становились командирами взводов и рот, командиры рот и взводов выдвигались на командование батальонами и полками, командиры батальонов и полков становились командирами корпусов и дивизий. Рядовые научные сотрудники выдвигались в руководители лабораторий и отделов, руководители лабораторий возглавляли большие институты. Короче, это было время, когда сотни тысяч людей сделали быструю карьеру, оказавшись на таких постах, о которых они раньше никогда и не помышляли. Этих людей нельзя относить к политической категории «сталинцев» или «ленинцев», к каким-то особо отобранным ставленникам высшей сталинской номенклатуры. В своем большинстве это были честные работники, которые с огромным уважением относились и к Ленину, и к Сталину, но они не могли ясно и четко представлять себе существо происходивших в стране изменений. Эти люди хотели работать на благо Советской власти и часто работали с очень большой энергией. И все же не было никаких оснований приветствовать такое насильственное «обновление» кадров. Ибо обстановка, которая сложилась в нашей стране и в партии после репрессий 30-х годов, была уже иной, чем до начала «великого террора». И нет ничего удивительного, что многие из выдвиженцев, даже из числа рядовых рабочих, крестьян и служащих, гораздо быстрее перерождались и «портились» от соприкосновения с властью, чем это наблюдалось в предшествующие 20 лет. Но об этом мы будем подробнее говорить в следующих главах.

ЛЕГЕНДА О СТАЛИНСКОЙ «НАЦИОНАЛЬНОЙ» РЕВОЛЮЦИИ

Разбирая различные версии по поводу причин страшных сталинских «чисток» 1936 – 1939 гг., нельзя не остановиться на упорно поддерживаемой в некоторых кругах интеллигенции легенде о сталинской «национальной» революции. Одним из первых предположение о сталинской «национальной» революции высказал еще в 1943 году русский религиозный философ и историк Георгий Федотов, эмигрировавший из СССР в 1925 году. В своей статье «Загадки России» Г. Федотов писал, пытаясь объяснить причины сталинского предвоенного террора: «Всякая великая революция, в каких бы универсальных идеях она ни родилась, завершается национализмом. Люди, отбившие родину от классовых врагов, начнут по-настоящему чувствовать ее своей. Нельзя – даже чужестранцу – безнаказанно управлять двадцать лет страной, не срастаясь с ней – по крайней мере чувствами хозяина, собственника. В 18 веке даже немка на русском престоле вела русскую политику. И корсиканец, возглавивший французскую революцию, при всех своих универсальных планах, был прежде всего императором французов. Сталин из всех учеников Ленина больше всего годился для национализации русской революции. Он никогда не принимал участия в международном социалистическом движении, никогда не интересовался и теоретическими проблемами марксизма. Практик и организатор, он целиком вложился в дело русской революции, предоставив своим более культурным и ненавистным ему товарищам работу в Интернационале. Ныне он ликвидировал почти всех сподвижников Ленина. Вместе с ними расстреляны или удалены из партии тысячи настоящих ленинистов, места которых заняты новыми людьми, ничем не связанными с интернациональным движением. Случайны ли все эти чистки, московские процессы, смена почти всех дипломатов – в конце 30-х годов? Вряд ли они объясняются только личными столкновениями между Сталиным и ленинской гвардией. Если же за ними стоят идеологические разногласия, то всего естественнее искать их в смене вех: в торжестве нового национализма» [462] .

Более подробно эту же точку зрения изложил в ряде статей московский ученый и публицист М. Агурский. По мнению Агурского, революция 1917 года была не только социальной, но и национальной революцией, так как она привела к победе национальных окраин над Великороссией, над метрополией. В результате в новом государстве сложилось руководство с преобладанием инородческого элемента: евреев, латышей, поляков, кавказцев. С середины 30-х годов в стране возникло, однако, иное движение. Агурский, в частности, писал: «Причины чисток были гораздо глубже. Под их покровом происходил глубочайший социальный и, что не менее важно, национальный переворот, в результате которого к власти в стране пришел новый слой, преимущественно крестьянского происхождения, в котором уже почти не было так называемых инородцев, т. е. евреев, поляков, латышей, литовцев и др. Такова была неизбежная реакция огромной славянской страны на интернациональные космополитические эксперименты с ней в 20 – 30 гг., не считавшиеся с национальным фактором. Сталин лишь вызвал новый слой к власти, но не являлся его создателем. Без преувеличения можно считать чистки 1936 – 1938 гг. одним из заключительных аккордов Гражданской войны в России. На смену старой элите, которую вряд ли можно идеализировать, пришел новый слой, не имевший никакой преемственности с предшествовавшим, ибо чистки происходили в несколько этапов и в конечном счете ликвидировали весь актив, хоть в какой-то мере принимавший участие в революции и Гражданской войне или же участвовавший в партийной жизни до 1937 года и знающий ее структуру. По-видимому, непременным условием для формирования новой элиты и было как раз нахождение до 1937 года только на самых низких уровнях общественной жизни» [463] .

Некоторые из людей, рассуждавших на эту тему, идут еще дальше. Так, например, А. Иванов, активный сотрудник самиздатских московских журналов «Вече» и «Московский сборник», открыто называвший себя современным русским националистом и, несомненно, сознательно избравший для своих статей псевдоним «Скуратов» [464] , решительно связывал сталинские чистки 30-х годов с победой СССР в Отечественной войне. В статье «К вопросу о роли инородцев в победе Советской власти» А. Иванов (Скуратов) писал: «Инородческое засилье в первое десятилетие после революции было неоспоримым фактом. С падением Троцкого, Зиновьева и Каменева оно несколько ослабло, в 1929 – 1930 гг. снова усилилось. В начале 30-х годов вторым человеком в партии после Сталина был Л. М. Каганович, его соплеменники прибрали к рукам важнейшие наркоматы: Литвинов – Наркоминдел, Ягода – НКВД, Яковлев (Эпштейн) – Наркомзем, Гамарник, а после него Мехлис возглавляли Политуправление Красной Армии. Но в середине 30-х годов произошел решительный перелом. Стихийное, неосознанное недовольство русских партийных низов получило возможность проявления порой уродливого и жестокого, но иной и не могла быть реакция на антирусскую жестокость. Зато снова были реабилитированы непреходящие ценности русской истории и культуры, принципы русской государственности, и в этом был положительный итог десятилетия, достигнутый за счет страшных издержек, но помогший выстоять в войне, которая, если бы руководство осталось на антирусских позициях 20-х – начала 30-х годов, была бы проиграна в два счета» [465] .

Теории насчет сталинской «национальной» революции абсолютизируют одну и причем далеко не самую существенную сторону как событий 1917 – 1920 гг., так и событий 1936 – 1939 гг. Общеизвестно, что не только среди большевиков, но и в составе всех дореволюционных российских революционных партий – анархистов, анархистов-коммунистов, социалистов-революционеров, меньшевиков было много евреев, латышей, литовцев, грузин, армян, финнов, поляков и других «инородцев». Россия давно уже не являлась национальным русским государством. В 1917 году из 170 миллионов человек, населявших Россию, только 43% приходилось на «великороссов» [466] . В населении страны примерно 100 миллионов человек составляли украинцы, поляки, финны, белорусы, немцы, евреи, молдаване, греки, грузины, армяне, азербайджанцы, татары, казахи, чеченцы, ингуши, курды, осетины, башкиры, латыши, литовцы, эстонцы и многие другие. На территории страны проживало более 150 больших и малых наций и народностей, находившихся на разных ступенях экономического и социального развития. Нет необходимости доказывать сегодня, что помимо различных форм социального гнета нерусские народности, входившие в состав Российской империи, испытывали еще и национальный гнет, который большинство людей воспринимает особенно болезненно. Совершенно естественно поэтому, что революционная пропаганда находила такой большой отклик среди многих национальных групп Российской империи и что русские революционные партии черпали здесь значительную часть своих кадров. Национальный вопрос был одной из важнейших проблем, которые должна была решить русская революция, и лозунги интернационализма и ликвидации национального гнета были важнейшей частью идеологии большевистской партии.

Однако не национальные противоречия в огромной Российской империи были главной причиной начавшейся здесь революции. Первой по важности из этих причин было глубокое недовольство крестьян в основных губерниях центральной России. Крестьяне – основная часть населения страны – продолжали страдать от малоземелья, от пережитков крепостничества, от бесправия перед помещиками и крупными землевладельцами, сохранившими большую часть своих громадных земельных угодий. Первая мировая война, призвав под ружье не менее 10 миллионов крестьян, лишь обострила аграрные противоречия в стране, а Временное правительство, образовавшееся после свержения монархии, всячески оттягивало проведение давно назревавших земельных реформ. По существу уже в сентябре 1917 года массовое крестьянское движение стало перерастать в настоящую крестьянскую войну, которую не могли остановить никакие карательные экспедиции.

Второй причиной революции было крайнее утомление не столько всего народа, сколько 12-миллионной армии из-за продолжавшейся четвертый год войны, цели которой были непонятны солдатской массе, страдавшей и от плохого питания, и от недостатка оружия. Солдаты не верили ни офицерам, ни генералам и не желали проводить еще год или два в окопах. Между тем Временное правительство решительно настаивало на продолжении войны «до победного конца», тогда как солдатские массы не видели конца войне и потеряли веру в победу.

Наконец, третьей по важности причиной революции было все более заметное ухудшение материальных условий жизни городского населения и, прежде всего, рабочего класса основных промышленных центров страны и в особенности столицы России – Петрограда. С продовольственных беспорядков в столице началась фактически еще Февральская революция. Однако Временное правительство не смогло улучшить положение трудящихся в городах.

В соответствии с этими причинами формировалась и главная сила политической армии революции, т. е. той наиболее активной части народных масс, без участия и поддержки которой не могла бы победить ни одна политическая партия. Известно, что основной частью политической армии большевиков был рабочий класс в главных промышленных центрах страны, моряки Балтийского флота и значительная часть солдат столичного гарнизона и гарнизонов многих других крупных городов. При этом большая часть армии была политически нейтрализована, а крестьянские и солдатские выступления помогали победе большевиков в революции. Национальные окраины России втянулись в революцию позже, и здесь вначале ясно преобладали сепаратистские настроения и партии. Часть окраинных районов империи стала опорой контрреволюции.

Активное участие «инородцев» в деятельности революционных партий естественно привело и к их активному участию в первых органах власти, которые начали складываться после Октябрьской революции. Однако при оценке этого обстоятельства нужно учитывать всю совокупность факторов, а не составлять произвольные таблицы на основании предвзятых мнений.

Так, например, люди, которые стремятся доказать «инородческий» характер первых государственных органов Советской власти, обращают внимание на то обстоятельство, что председателем ВЦИК был избран Я. М. Свердлов, еврей по национальности, а председателем ВЧК стал Ф. Э. Дзержинский – по национальности поляк. Во главе молодой Красной Армии и РВС РСФСР был поставлен Л. Троцкий, также еврей по национальности. Наиболее боеспособной воинской частью Красной Армии летом 1918 года была, как известно, знаменитая Латышская дивизия, а среди бойцов групп ВЧК были отряды, укомплектованные венграми, чехами, китайцами, латышами, финнами. Но при этом игнорируются многие другие факты.

Известно, что последним съездом партии перед Октябрьской революцией был VI съезд РСДРП. Именно этот съезд утвердил курс на вооруженное восстание, и делегаты съезда стали основной движущей силой в руководстве Октябрьской революции в столице и на местах. Что представлял из себя этот съезд с национальной точки зрения? Русских на съезде было 55%, грузин и армян – 3%, евреев – 17, 5%, латышей – 10%, поляков – 4%, литовцев и эстонцев – 3, 5%. Съезд избрал ЦК РСДРП из 28 членов и кандидатов. Из них было 16 русских и обрусевших украинцев, 2 грузина, 1 армянин, 2 латыша, 1 поляк и 6 евреев [467] . Эти цифры показывают значительную политическую активность евреев и латышей в 1917 году, но не подтверждают версии о том, что роль еврейских и латышских революционеров была решающей.

Основным органом власти после Октябрьской революции был Совет Народных Комиссаров, избранный Вторым съездом Советов. В первом составе этого съезда было 12 русских, один поляк, один грузин, а также один еврей.

Хотя Троцкий и был председателем РВС, однако основной командный состав Красной Армии составляли русские, в том числе и больше десяти тысяч бывших офицеров царской армии. На стороне Советской власти сражалось много отрядов «интернационалистов» – венгров (мадьяр), чехов, немцев, латышей, даже китайцев. Но все они вместе взятые составляли незначительную часть 3-миллионной Красной Армии.

В разгар Гражданской войны в Москве в марте 1919 года состоялся VIII съезд РКП (б). Как можно судить по заполненным анкетам, среди делегатов съезда было 63% русских, 16% евреев, 7% латышей, 4% украинцев, 3% поляков. Все другие национальные группы съезда составляли вместе 8% [468] . На IX партийном съезде из заполнивших анкету 530 делегатов было 79% русских, 14,5% евреев, 6% латышей, 3% украинцев, 2% белорусов. Все другие национальные группы съезда составляли около 4% [469] . Налицо, как мы видим, тенденция к увеличению числа русских и уменьшению евреев и латышей в партийном активе.

Миф об «инородческом» или еще более узко – о еврейском характере Октябрьской революции и Советской власти возник еще в годы Гражданской войны. Рассуждениями о «жидо-большевистских комиссарах» и «жидо-большевистской» Красной Армии была полна тогда белогвардейская, а затем и эмигрантская печать. Даже лондонская газета «Таймс" писала 5 марта 1919 года, что евреи на 75% занимают все руководящие должности в РСФСР. В протоколах 439 и 469 сессии Сената США можно было прочесть, что «...в 1918 году правительственный аппарат в Петрограде состоял из 16 русских и 371 еврея, причем из последнего числа 265 евреев прибыли из Нью-Йорка» [470] . Не в столь фантастически лживой форме эта версия открыто высказывается сегодня и во многих русских эмигрантских журналах [471] . Приведенные выше данные достаточно убедительно опровергают, по нашему мнению, эту версию. Не подтверждает эту версию и национальный состав Политбюро ЦК РКП(б). В 1922 году в составе Политбюро было 4 русских, 3 еврея и 1 грузин. Но уже в 1927 году, т. е. за 10 лет до начала сталинских репрессий, в составе Политбюро (вместе с кандидатами) было 13 русских, 2 украинца, 1 грузин, 1 армянин и 1 еврей. Подводя итог всему сказанному выше о национальном характере Октябрьской революции, мы приведем два важных высказывания из двух, казалось бы, противоположных идейный лагерей. Так, например, Л. Троцкий в одном из своих исторических исследований писал: «Противники Исполнительного комитета из лагеря реакции не раз указывали впоследствии на засилье в нем инородцев: евреев, грузин, латышей, поляков и пр. Хотя по отношению ко всей массе членов Исполнительного комитета инородцы составляли совсем невысокий процент, но несомненно, что они занимали очень видное место в президиуме, в различных комиссиях, среди докладчиков и т. д. Так как интеллигенция угнетенных национальностей, сосредоточенная преимущественно в городах, обильно пополняла революционные ряды, то немудрено, что среди старшего поколения революционеров число инородцев было особенно велико. Их опыт, хотя и не всегда высокого качества, делал их незаменимыми при возведении новых общественных форм. Совершенно вздорными являются, однако, попытки вывести политику советов и всей революции из мнимого засилья инородцев. Национализм в этом случае обнаруживает презрение к действительной нации, т. е. народу, изображая его в период его великого национального пробуждения простым чурбаном в чужих и случайных руках. Но почему же и как инородцы получили такую чудодейственную силу над миллионами коренного населения? На самом деле, именно в момент глубокого исторического поворота в толще нации она нередко ставит себе на службу те элементы, которые вчера еще были придавлены и потому с наибольшей готовностью дают выражение новым задачам. Не инородцы ведут революцию, а национальная революция пользуется инородцами. Так бывало даже при крупных реформах сверху. Политика Петра I не переставала быть национальной, когда, сворачивая со старых путей, привлекала к себе на службу инородцев и иностранцев...» [472]

То же самое, хотя в иной форме и с иным значением, писал и крупнейший русский философ XX века Н. А. Бердяев: «Долгий исторический путь ведет к революциям, и в них открываются национальные особенности даже тогда, когда они наносят тяжелый удар национальной мощи и национальному достоинству. Каждый народ имеет свой стиль революционный, как имеет свой стиль консервативный. Национальна была английская революция, и столь же национальна революция французская. В них узнается прошлое Англии и Франции. Каждый народ делает революцию с тем духовным багажом, который накопил в своем прошлом, он вносит в революцию свои грехи и пороки, но также и свою способность к жертве и энтузиазму. Русская революция антинациональна по своему характеру... Но и в этом антинациональном ее характере отразились национальные особенности русского народа, и стиль нашей несчастной и губительной революции – русский стиль. Наши старые национальные болезни и грехи привели к революции и определили ее характер. Духи русской революции – русские духи...» [473]

Но вернемся к вопросу о характере сталинского террора в 1936 – 1939 гг. с национальной точки зрения. Совершенно очевидно, что этот террор не имел характера какой-то русской «национальной» революции или переворота. Русский партийно-государственный актив пострадал в годы этого террора ничуть не меньше, чем партийно-государственные работники с иным национальным происхождением. И если в 1936 – 1937 гг. были расстреляны, например, почти все руководители НКВД с еврейскими фамилиями во главе с Г. Ягодой, то в 1939 году были расстреляны и все почти новые руководители НКВД с их чисто русским происхождением. Ведущую роль в руководстве карательными органами, возвысившимися и над ЦК КПСС, стали играть грузины, армяне и азербайджанцы (Берия, Багиров, Меркулов, Деканозов, Рухадзе, Кабулов и др.).

Агурский не прав, когда он пишет, что между старым и новым руководством, между старой и новой элитой «не было никакой преемственности». Верхи «новой элиты» вышли из части старой элиты. В Политбюро, которое было избрано после XVIII съезда ВКП(б) в 1939 г., вошли семь человек из Политбюро 1934 года (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Андреев, Микоян). Среди новых членов и кандидатов в члены Политбюро мы видим Жданова, Хрущева, Шверника и Берию, которых никак нельзя назвать людьми, поднявшимися «из самых низовых уровней общественной жизни». Таких людей было, однако, немало на средних ступенях управления. Репрессии 1936 – 1939 гг. заметно уменьшили в составе советской элиты число латышей, эстонцев, финнов, поляков и венгров. Это вполне понятно, так как ни Латвия, ни Эстония, ни Польша, ни Финляндия, ни Венгрия не входили в состав СССР, и было невозможно черпать новые кадры за счет представителей этих наций. Уменьшилось в составе элиты число немцев и евреев, хотя очень многие евреи продолжали занимать видные посты в руководстве партией и государством. Автор большого исследования «Русский еврей вчера и сегодня» М. Д. Байтальский по этому поводу писал: «Репрессии 30-х годов затронули советскую интеллигенцию и работников государственного и партийного аппарата в большей степени, чем они затронули рабочих. В группе интеллигенции и работников аппарата они, в свою очередь, ударили по коммунистам несравненно сильнее, чем по беспартийным. И, наконец, в среде самих коммунистов они обрушились на старых членов партии со значительно большей силой, чем на недавно вступивших. А евреев как раз имелось в составе интеллигенции и служащих больше, чем в рабочей среде, процент коммунистов в самом еврейском народе был вдвое, втрое и вчетверо выше, чем процент коммунистов в среде других народов, и наконец, если взять состав коммунистов, то евреев – старых членов партии также насчитывалось непропорционально много. Сочетание всех перечисленных элементов привело к тому, что репрессии, не будучи специально нацелены на евреев, рикошетом ранили их сильнее, чем ранили другие народы, задев при этом наиболее передовую и преданную революции часть еврейского народа» [474] .

Эта точка зрения куда ближе к истине, чем рассуждения М. Агурского, Г. Федотова или А. Иванова (Скуратова). К тому же значительную часть постов, которые были заняты ранее евреями, поляками, латышами или венграми, заняли теперь выходцы с Кавказа, из Средней Азии и Казахстана.

Еще в начале 30-х годов видный идеолог немецкого фашизма А. Розенберг писал в своей книге «Будущий путь германской внешней политики»: «Сущность русской революции, если ее рассматривать с расово-исторической точки зрения, состоит в том, что бессознательные монголоидные силы одержали в русском народном организме победу над северными и перешли к искоренению этой, по их представлению, враждебной им сущности...» [475]

Тот же А. Розенберг в июле 1941 года убеждал Гитлера, что «большевизм уничтожил старый господствующий слой в России и заменил его новым, кавказско-азиатского происхождения».

Эта точка зрения была, однако, не главной среди теоретиков фашизма. И после сталинских репрессий они продолжали обычно утверждать в своей пропаганде, что СССР остался по своему главному руководящему слою... еврейской страной. В немецкой газете «Ангрифф» уже после нападения на СССР Роберт Лей заявил: «В Советском Союзе евреи достигли того, что они подготовили для всего человечества. .. Поэтому еврейство и его мир должны быть уничтожены, как это происходит сейчас на территории большевистского "советского рая", для того, чтобы успехам и развитию истинного социализма была открыта свободная дорога» [476] .

Русский великодержавный национализм был действительно взят на вооружение Сталиным, что отразилось и в его кадровой политике. Но это произошло позже – к концу Отечественной войны и особенно в 1948 – 1949 гг. Но это уже другая тема.

ЛЕГЕНДА О СТАЛИНСКОЙ «АНТИКОММУНИСТИЧЕСКОЙ» РЕВОЛЮЦИИ

Репрессии 30-х годов завершили давно задуманную и проводившуюся поэтапно узурпацию Сталиным власти в стране и в партии. Еще в конце 20-х годов Сталина не без основания называли диктатором. Однако та ничем не ограниченная единоличная диктатура Сталина, которая утвердилась с конца 30-х годов, не имела прецедента в истории. На протяжении последних 15 лет своей жизни Сталин обладал такой властью, какой не обладал ни один из русских царей и ни один из диктаторов последнего тысячелетия. В руках Сталина была не только вся полнота политической и военной власти, он мог бесконтрольно распоряжаться всеми материальными ресурсами страны, единолично решал все основные вопросы внешней политики и сосредоточил в своих руках даже руководство литературой, искусством, наукой.

Советская власть и в период революции и Гражданской войны, и во времена НЭПа, а также в конце 20-х – начале 30-х годов не слишком считалась с законами, когда речь шла о людях, группах, партиях или целых социальных слоях, которые объявлялись классовыми врагами пролетариата. Подобный произвол оправдывался обычно словами о «диктатуре пролетариата», которая не может слишком связывать себя какими-либо законами, но может при необходимости опираться непосредственно на насилие. В действительности в это время в нашей стране существовала уже не столько диктатура пролетариата, сколько диктатура партии, которая постепенно превращалась в диктатуру наиболее сильной фракции, а в первой половине 30-х годов в диктатуру партийных верхов, т. е. своеобразную «диктатуру вождей» [477] . Не соблюдая законов в отношении всех тех, кого они считали «классовыми врагами», не слишком считаясь теперь и с рядовыми членами партии, не говоря о разного рода оппозиционерах, партийные верхи, однако, требовали сохранения определенных партийных норм и принципов коллективного руководства. Такая установка противоречила планам Сталина, и, начиная выполнение решающей фазы по узурпации власти, Сталин постепенно нарушал одну за другой все ранее сложившиеся партийные нормы и традиции, пока не отбросил их полностью.

Так, например, Сталин полностью пренебрег всеми правами и прерогативами ЦК ВКП(б), а затем и такими руководящими органами ЦК, как Секретариат и даже Политбюро, хотя формально эти органы по руководству партией и не были упразднены. Известно, что ЦК ВКП(б) строился в прошлом как демократический, коллегиальный орган. Устав ВКП(б) предусматривал регулярный созыв пленумов ЦК и съездов партии. Чтобы воспрепятствовать какому-либо произволу в отношении членов ЦК партии, ее Устав предусматривал, что ни один из членов ЦК ВКП(б) не может быть выведен из состава ЦК без разрешения съезда партии, а в исключительных случаях – без решения расширенного пленума ЦК ВКП(б).

Однако уже после ареста Бухарина и Рыкова в январе 1937 года Сталин перестал собирать пленумы ЦК для решения судьбы тех или иных членов ЦК ВКП(б). Принимая решения об их аресте и расстреле, Сталин действовал единолично, обсуждая с Ежовым или Берией лишь отдельные технические детали предстоящей «операции». Поэтому для большинства членов ЦК их арест был совершенно неожиданным и не сопровождался даже минимумом формальностей. Член ЦК ВКП(б) И. Якир, вызванный в Москву, был арестован в Брянске прямо в салон-вагоне. Ночью в купе, где спал Якир, вошли работники НКВД. Один из них вынул из-под подушки командарма пистолет, затем разбудил Якира и объявил ему об аресте. «А где решение ЦК?» – спросил Якир. «Приедете в Москву, там все решения и санкции вам покажут», – нагло ответил Якиру сотрудник НКВД [478] . Кандидат в члены Политбюро ЦК Я. Рудзутак был арестован на даче, когда оживленно беседовал с художниками В. Н. Мешковым, А. М. Герасимовым и П. М. Щухминым [479] . По свидетельству бывшего инструктора ЦК ВКП(б) Д. Ю. Зориной, заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК В. А. Яковлев был арестован в своем служебном кабинете. «Разве у нас контрреволюционный переворот? – спросил он сотрудников НКВД. – Я член ЦК и член правительства. Какое право имеете вы арестовывать меня без санкции ЦК?» Однако его протест остался без ответа. Видного деятеля партии и члена ЦК ВКП(б) А. Бубнова охрана Кремля не пропустила в октябре 1937 года на заседание очередного пленума. В таком же положении оказались и еще несколько членов ЦК. Бубнов, крайне взволнованный, поехал в свой наркомовский кабинет в Наркомпрос, где оставался до вечера. Только из передачи вечерних известий по радио он узнал, что его уже сняли с поста наркома просвещения. А через несколько дней Бубнов был арестован [480] .

И такими же откровенно наглыми и незаконными были действия Сталина, направленные против других членов ЦК и Советского правительства.

Неудивительно, что Сталин стал теперь пренебрегать и уставными сроками созыва съездов и пленумов ЦК партии. В первые 10 лет после смерти Ленина состоялось 4 съезда, 5 конференций и 43 Пленума ЦК ВКП(б). В последующие 20 лет (1934 – 1953) состоялось 3 съезда партии и одна партийная конференция, а также 23 пленума ЦК. Перерыв между XVIII и XIX съездами партии составил 13 лет. С 1941 по 1951 гг. в Москве было проведено только 2 пленума ЦК ВКП(б) [481] .

И в западной советологической, и в эмигрантской литературе нередко и очень настойчиво защищается точка зрения, что никаких особо существенных изменений в советской системе во второй половине 30-х годов не произошло. Террор Сталина, по мнению многих авторов, являлся прямым продолжением «красного террора» времен Гражданской войны, террористических методов проведения коллективизации, террора против «буржуазных» специалистов и «чуждых элементов» начала 30-х годов. Хотя диктатура коммунистической партии к концу 30-х годов и стала более жестокой, ее основной характер не изменился. Таким образом, никакого специфического феномена «сталинизма» не существовало в природе, а было естественное и закономерное развитие основных начал «ленинизма». И «сталинизм», и «ленинизм» – это только различные этапы развития и воплощения в жизнь разработанной еще Марксом и Энгельсом системы «тоталитарного социализма», или социализма вообще.

Этот вопрос о взаимоотношении между сталинизмом и ленинизмом, между марксистской и ленинской доктринами социализма и реальной действительностью 30 – 40-х годов в нашей стране требует специального рассмотрения, мы еще будем говорить обо всем этом в следующих главах нашей книги.

Отметим только, что подобная точка зрения почти полностью совпадает с точкой зрения официальной советской исторической науки, которая также не видит принципиальной разницы между ленинизмом и сталинизмом и вообще отрицает правомерность такого понятия, как «сталинизм». События 30-х годов рассматриваются в советской исторической науке как естественное и логическое продолжение социалистического строительства в СССР по пути, намеченному Лениным и марксизмом-ленинизмом. Другое дело, что для многих западных авторов и эмигрантов из СССР ненавистна и враждебна всякая система социализма, независимо от эпитетов «ленинский», «сталинский», «демократический» или «тоталитарный». Советские авторы, напротив, не жалеют положительных эпитетов, чтобы охарактеризовать и современный «реальный» социализм, и социализм 30-х годов. «Культ личности, – утверждают авторы одного из пособий по истории партии, – ...не мог изменить природы социалистического строя, не мог поколебать ленинские основы партии. Партия и ее местные органы жили своей активной, самодеятельной жизнью. В постоянном столкновении с теми нездоровыми тенденциями, которые порождались культом личности, подлинно ленинские начала, лежащие в основе партии, неизменно брали верх» [482] .

В «Очерках по истории КПСС» – учебном пособии для школ марксизма-ленинизма, подготовленном под руководством С. П. Трапезникова при участии Г. Н. Голикова, А. И. Титова, Г. А. Деборина и др. и издававшегося много раз в 1966 – 1975 гг., события 1936 – 1939 гг. излагаются в разделе «Победа и упрочение социализма». Здесь можно прочесть о принятии новой «более демократической Конституции СССР» и новой «более демократической» избирательной системы, о развитии демократии внутри ВКП(б). Но в этом пособии ничего не говорится о преступных массовых репрессиях, об уничтожении большей части кадров партии, армии и советского аппарата. Не упоминается ни одна из жертв сталинского произвола, авторы пособия лишь очень глухо говорят об ошибочном тезисе насчет усиления классовой борьбы в СССР по мере успехов социализма и о злоупотреблениях властью. Аналогичная тенденция прослеживается и в многотомной «Истории КПСС», издание которой продолжается вот уже в течение 20 лет и до сих пор не завершено [483] . События 1937 года излагаются в этой капитальной и официальной истории в главе «Победы социализма в СССР» (т. 4, глава 24). События 1938 – 1939 гг. излагаются в главе «Вступление СССР в период завершения строительства социализма» (т. 5, глава 1). В этих главах можно найти немало рассуждений о дальнейшем развитии советской демократии и об укреплении партийных органов, об идейном воспитании коммунистов и о социально-политическом единстве советского народа. Но здесь нет ни одной главы, ни одного параграфа, в котором говорилось бы о жесточайшем терроре и массовых репрессиях в предвоенные годы.

В противоположность изложенной выше точке зрения немало западных и эмигрантских авторов рассматривали и продолжают рассматривать узурпацию Сталиным власти в СССР и ВКП(б) как полный разрыв Сталина с социализмом и ленинской революцией, как контрреволюционный, монархический или даже фашистский переворот.

Еще в конце Гражданской войны среди некоторых теоретиков белого движения велись разговоры о том, что Октябрьская революция, как и многие из прежних революций в других странах, завершится в конце концов установлением новой монархии. Известный националист и монархист В. Шульгин приводит в своей книге «1920 год» беседу, которая состоялась у него в конце 1920 года с одним из работников русского посольства в Константинополе. В этой беседе Шульгин пытался доказать, что большевики в силу объективных условий должны будут не только восстановить военное могущество России, а также границы Российской державы «до ее естественных пределов», но и подготовят «пришествие самодержца всероссийского». Таким самодержцем, однако, не смогут стать ни Ленин, ни Троцкий. Как говорил Шульгин: «...и Ленин, и Троцкий не могут отказаться от социализма ...они ведь при помощи социализма перевернули старое и схватили власть. Они должны нести этот мешок на спине до конца. Он их и раздавит... Тогда придет Некто, кто возьмет от них их "декретность"... Их решимость принимать на свою ответственность невероятные решения. Их жестокость – проведение однажды решенного. Но он не возьмет от них их мешка. Он будет истинно красным по волевой силе и истинно белым по задачам, им преследуемым. Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. Комбинация трудная – я знаю... Да, это так... и все, что сейчас происходит, весь тот ужас, который сейчас происходит, весь этот ужас, который сейчас навис над Россией, – это только страшные, трудные, ужасно мучительные роды. Роды самодержца... Легко ли родить истинного самодержца, да еще всероссийского» [484] .

Неудивительно, что некоторые из представителей правой и кадетской эмиграции расценивали узурпацию Сталиным власти в СССР как своеобразный монархический переворот. В архиве Е. Д. Кусковой, русской общественной деятельницы и публициста, высланной из Советской России в 1922 году, было обнаружено в Праге в 1945 г. письмо бывшего лидера кадетской партии П. Н. Милюкова, который, в частности, писал 18 сентября 1936 года: «По-вашему, расстрелы эти потому, что линия потеряна. Линия продолжается, следовательно, нечего теряться – пусть продолжают верить в правоту линии вплоть до эшафота. Характеризуя способ (внешнюю форму) как варварство, я считаю цель, для которой употребляется этот способ, вполне правильной... Тем более я желаю Сталину здравствовать, чтобы не было зигзагов назад...» [485]

Более определенно писал уже упоминавшийся нами выше Георгий Федотов. В статье «Сталинократия», опубликованной в 1937 году в журнале «Современные записки», Г. Федотов писал: «Лед тронулся. Огромные глыбы, давившие Россию семнадцать лет тяжестью, подтаяли и рушатся одна за другой. Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху... Происходящая в России ликвидация коммунизма окутана защитным покровом лжи. Марксистская символика революции еще не упразднена, и это мешает видеть факты... Сталин и есть "красный царь", каким не был Ленин. Его режим вполне заслуживает названия монархии, хотя бы эта монархия не была наследственной и не нашла себе еще подходящего титула» [486] .

«Я счастлив, – заявил своему соседу по камере, молодому тогда еще коммунисту М. Б. Кузнецу старый офицер-монархист, сидевший по тюрьмам с 1920 года. – Наконец-то мечта нашего дорогого Николая Александровича, которую он не мог осуществить из-за своей мягкости, воплощается в действительность. Ведь тюрьмы полны евреями и большевиками. Неужели вы не понимаете, что речь идет о создании в России новой династии» [487] .

В конце 30-х годов среди немногих еще оставшихся в живых членов эсеровской партии, даже в сталинских лагерях и тюрьмах сумевших поддерживать между собой какую-то связь, была выдвинута версия о создании в СССР режима «красного фашизма». Совершенно независимо от эсеров эту же точку зрения высказывал и Бенито Муссолини. В кругу своих друзей он открыто восхищался Сталиным. Также и итальянские фашистские журналы писали в 1937 году, что большевизм сам идет к тому, чтобы создать в СССР государство фашистского типа. Восхищался методами Сталина и испанский фашистский диктатор Франко [488] .

Версия о Сталине как о сознательном противнике коммунистической партии Советского Союза в частности и мирового коммунистического движения в целом высказывается порой и в настоящее время. Так, например, советский публицист-диссидент Валерий Чалидзе, живущий ныне в эмиграции, посвятил обоснованию этой версии свою брошюру «Победитель коммунизма». В этой брошюре можно прочесть следующее: «Он обманул всех нас и весь мир. Почти все до сих пор верят, что Сталин создал социалистическое государство, что он имел своей целью построение коммунизма. Между тем анализ показывает, что Сталин одержал победу над социалистической революцией, уничтожил коммунистическую партию и реставрировал Российскую империю в гораздо более деспотичной форме, чем это было до 1917 года. При всем этом он был вынужден пользоваться марксистской фразеологией и скрывать свои истинные цели... 1937 – 1938 гг. не решили проблему. Это был лишь первый удар по коммунистам. Готовились следующие, чтобы, сохраняя формально структуру партии, убрать из нее коммунистов, не старых большевиков, а всех коммунистов, пусть и молодых, но усвоивших всерьез заразное учение, не понявших, что это уже прошло, что теперь цели совсем другие, что теперь это партия сталинцев, строящих мощную империю с прочной властью.. .» [489]

К сожалению, как раз достаточно убедительного анализа в брошюре Чалидзе почти нет, а аналогии, как известно, не являются доказательством.

Тезис Чалидзе, Федотова и других авторов, утверждающих, что Сталин якобы восстановил в нашей стране монархию, новую династию, или что он, уничтожив социализм и коммунистическую партию, создал в СССР какой-то фашистский режим или современный вариант «азиатского способа производства» и азиатской деспотии, этот тезис был подвергнут весьма обстоятельной критике и в эмигрантской литературе. Отрицая всякий социализм в принципе, а ленинский социализм в особенности, эмигрантские авторы [490] пытаются показать (и не всегда без оснований), сколь многие из элементов ленинского наследия Сталин не хотел или не смог разрушить. Они показывают, что никакой монархии Сталин не создал и всех коммунистов и социалистов не уничтожил. Он использовал, однако, механизм коммунистической партии и ее диктатуры для узурпации власти и утверждения режима своей личной диктатуры, физически устранив при этом всех своих реальных или потенциальных противников. К сожалению, оппоненты Чалидзе ищут лишь элементы сходства между эпохами Ленина и Сталина, не видя между ними огромных различий, а во многих отношениях и прямой противоположности.

Узурпация власти Сталиным не была изменением лишь внешней формы Советской власти. По существу это был частичный контрреволюционный переворот, и мы еще будем говорить в дальнейшем об этом. Однако Сталин не собирался и не мог бы, даже если хотел, довести этот переворот до конца. Сталин не собирался восстанавливать в Советском Союзе новую династию, он не был намерен ни возвращать в Советский Союз изгнанных из России помещиков и капиталистов, ни создавать какой-либо новой «советской» аристократии, нового правящего класса. Сталин пытался совместить в какой-то форме новый социальный строй с антидемократическим режимом абсолютной личной власти. Можно говорить поэтому о различных вариантах сталинского казарменного социализма, но не о новой абсолютной монархии. Поскольку к сталинскому режиму столь часто приклеивали ярлык «бонапартизма», поучительно сравнить в некоторых отношениях действия Сталина с действиями Наполеона. После прихода к власти Наполеон вовсе не собирался возвращать землю, уже захваченную французским крестьянством, ее прежним владельцам. Наполеон сохранил и все основные приобретения буржуазии, и ее ведущую роль среди классов тогдашнего французского общества. Имея прочную поддержку буржуазии и крестьянства, Наполеон действовал открыто. Он не боялся провозгласить себя пожизненным диктатором, а вскоре надеть на свою голову императорскую корону. Напротив, террор Сталина и узурпация им власти в стране и партии никак не соответствовали интересам пролетариата и крестьянства, т. е. тех классов, на которые опиралась Октябрьская революция и Советская власть. Поэтому там, где Наполеон действовал открыто, Сталин прибегал к обману. Там, где Наполеон шел до конца, Сталин останавливался на половине дороги. Сталин не хотел, да и не мог при существующих в стране настроениях присваивать себе титула императора. Он выступал на словах как самый верный продолжатель дела Октябрьской революции и дела Ленина, и именно это наряду с террором придавало дополнительную прочность его режиму. Формально до конца 30-х годов Сталин не занимал никаких государственных постов, если не считать поста члена Президиума ЦИКа (позднее Президиума Верховного Совета СССР). Только перед войной Сталин стал Председателем Совета Министров СССР. Ему было присвоено воинское звание маршала, а затем и генералиссимуса. Но и без всяких монархических титулов Сталин сосредоточил в своих руках такую власть, которой никогда не обладал и не мог обладать Наполеон.

«Большевики знали, – писал об этом историческом парадоксе английский историк Эдвард Карр, – что французская революция завершилась диктатурой Наполеона, и боялись, что их собственная революция может пойти по этому же пути. Они поэтому не доверяли Троцкому, который среди их лидеров казался наиболее похожим на Наполеона, и доверяли Сталину, который в наименьшей степени выглядел подобным Наполеону» [491] .

ЕЩЕ ОБ ОДНОЙ ВЕРСИИ ПО ПОВОДУ ПОВЕДЕНИЯ СТАЛИНА

В своей борьбе против русских революционных партий царская охранка широко использовала провокаторов как из числа засылаемых в эти партии специальных агентов, так и из числа неустойчивых членов партии, вступивших в сговор с охранкой. Немало провокаторов имелось и в местных и даже центральных организациях большевиков. После революции в Москве по документам московской охранки были опубликованы многие факты из истории большевизма. В одной из книг приводился список секретных сотрудников царской полиции, работавших в РСДРП. Таковых упоминается в книге 12 человек: М. И. Брандинский, Я. А. Житомирский, М. Г. Кривов, А. И. Лобов, Р. В. Малиновский, А. К. Маракушев, А. А. Поляков, А. С. Романов, И. П. Сесицкий, М. Е. Черномазов, В. Е. Шурханов и нераскрытый агент по кличке «Василий». По данным Московского охранного отделения, несколько провокаторов принимали участие в Пражской партийной конференции 1912 г. [492]

Большинство провокаторов, действовавших в социал-демократической, эсеровской, анархо-коммунистической партиях, было разоблачено вскоре после Февральской революции. Однако некоторые из агентов были раскрыты значительно позднее. Во-первых, большая часть материалов столичной охранки была сожжена восставшими рабочими во дворе полицейского департамента – явная и грубая ошибка революционеров, вероятно спровоцированная кем-то из тех, кто был очень заинтересован в уничтожении всех документов охранки. Во-вторых, о некоторых наиболее важных для полиции провокаторах знали только один-два из руководителей Охранного отделения. Так, например, только в 20-е годы получило известность дело провокаторши Серебряковой, выдавшей царской полиции многих большевиков.

В годы террора Сталин и НКВД широко использовали против старых и заслуженных работников партии обвинения в их якобы давних связях с охранкой. Эти обвинения выдвигались против членов ЦК ВКП(б) Пятницкого, Зеленского и Разумова, даже против Мейерхольда, который будто бы числился в охранке под кличкой «Семеныч». Гораздо менее известно, что и многие из политических противников Сталина выдвигали против него самого аналогичные обвинения.

Еще в 20-е годы с подобными обвинениями в адрес Сталина выступил грузинский меньшевик Ной Жордания, который ссылался на давний разговор со Ст. Шаумяном. Шаумян якобы рассказал ему, что был арестован в 1909 году в первый же день своего нелегального приезда в Тифлис. Дату приезда и адрес конспиративной квартиры, где остановился Шаумян, знал лишь один Сталин. Эти свидетельства Жордании были опубликованы в дашнакском журнале «Айриник», издаваемом в Бостоне (США), и позднее перепечатаны в эмигрантской русской газете «Последние новости» в статье «Сталин по воспоминаниям Н. Н. Жордания» [493] . Намеки на связи Сталина с охранкой содержатся и в неизданной рукописи грузинского меньшевика Г. Урушадзе, хранящейся в Гуверовском институте (США). Свидетельства Жордании и Урушадзе могут иметь и иные толкования. Известно, что Шаумян продолжал поддерживать дружеские связи со Сталиным и после своего ареста и скорого освобождения.

Еще больше публикаций на эту тему появилось на Западе после XX съезда. Нам уже приходилось ссылаться на книгу А. Орлова «Тайная история сталинских преступлений», которая недавно была издана на русском языке, но впервые появилась на английском языке еще в 1953 году, вскоре после смерти Сталина, в США. В мае 1956 года Орлов опубликовал в журнале «Лайф» большую статью «Сенсационная тайна Сталина» с материалами, которых не было в его книге. В этой статье Орлов пытается доказать, что Сталин в течение многих лет до революции активно сотрудничал с царской охранкой. Орлов, в частности, писал: «Осенью 1937 года я был одним из немногих, а может быть, даже и единственным, кто знал во всех подробностях, что скрывалось за процессом руководителей Красной Армии в 1937 г. И сейчас я рассказываю об этом впервые. Эти события являются наиболее сенсационными и, конечно, хранимыми в наибольшей тайне из всей карьеры Иосифа Джугашвили, известного в истории под именем Сталина. Эта тайна преследовала сознание Сталина и ускоряла смерть тех, кого он подозревал в том, что они ее знают... Я делаю это заявление потому, что знаю из совершенно достоверного источника, что дело маршала Тухачевского связано с одной из самых чудовищных тайн Сталина. Когда эта тайна будет раскрыта, она осветит многие стороны поведения Сталина, которые до сих пор оставались необъяснимыми. А в наши дни это разоблачение осветит также паническое поведение "Хрущева и К°", когда они поторопились разоблачить преступления Сталина и разрушить миф о его величии» [494] .

По словам Орлова, еще в феврале 1937 года, когда он, будучи резидентом НКВД в Испании, должен был перебраться во Францию, чтоб в одной из французских клиник пройти длительный курс лечения, его неожиданно навестил его кузен и друг Зиновий Борисович Кацнельсон, член ЦК КПСС и уполномоченный НКВД на Украине. Кацнельсон был другом С. Косиора и многих других видных деятелей партии. Кацнельсон якобы рассказал Орлову необычную и страшную историю. Когда Сталин готовил еще свой первый московский процесс над группой Зиновьева – Каменева, он якобы сказал Ягоде, что было бы полезным изобразить одного из обвиняемых агентом царской охранки. Чтобы обвинение выглядело правдоподобным, Ягода решил разыскать хотя бы одного бывшего офицера охранки, что было по тому времени нелегким делом. Для этого Ягода поручил одному из ответственных работников НКВД по фамилии Штейн изучить имеющиеся в архивах материалы охранки. Старых полицейских архивов было много в разных местах, но самое большое их собрание хранилось в кабинете предшественника Ягоды В. Менжинского. Просматривая эти материалы, Штейн наткнулся однажды на папку, в которой один из начальников секретной полиции Виссарионов хранил бумаги, с которыми мог иметь дело только он один. «Перелистывая папку, – писал А. Орлов, – Штейн наткнулся на вопросник, к которому была приложена фотография молодого Сталина. Он подумал, что открыл здесь некоторые сведения о революционной деятельности великого вождя в подполье... Но вглядевшись внимательно, Штейн заподозрил недоброе. Его радостное возбуждение сменилось страхом и ужасом, когда он начал вчитываться в документы. Здесь были доклады и письма, адресованные Виссарионову и написанные почерком диктатора. Папка, как установил Штейн, действительно касалась Сталина, но не Сталина-революционера, а Сталина-агента-провокатора, который добровольно работал для царской секретной полиции» [495] .

Далее события, согласно Орлову, развивались следующим образом. Штейн выехал на Украину к своему бывшему начальнику и другу Балицкому, начальнику Управления НКВД Украины. Балицкий провел экспертизу документов и установил их подлинность. Он познакомил с ними 3. Кацнельсона, И. Якира, С. Косиора. В свою очередь Якир познакомил с документами Тухачевского, Гамарника, Корка и некоторых других высших военачальников. Было сделано много фотокопий, и круг посвященных все время расширялся. Верхушка армии составила заговор против Сталина. Предполагалось отобрать два наиболее верных подразделения Красной Армии и при их помощи совершить переворот в Кремле, по возможности избегая волнений в стране. И все это Кацнельсон рассказывал в феврале 1937 г. во французском госпитале Орлову еще за 4 месяца до ареста Тухачевского и Якира.

«Через несколько дней, – писал Орлов, – я вернулся в Испанию. Неделю за неделей, а потом месяц за месяцем я следил за ежедневными газетами и использовал каждое свободное мгновение, чтобы слушать свой коротковолновый приемник. 11 июня 1937 года я ехал в машине от франко-испанской границы в Барселону. Неожиданно музыка прекратилась, и по-французски был зачитан специальный выпуск последних новостей: "Радио Тулузы... Специальное сообщение... Советский маршал Тухачевский и другие генералы Красной Армии арестованы по обвинению в предательстве. Они предстанут перед военно-полевым судом..." Позднее стало известно, что Штейн, который нашел папку с делом Сталина в архиве охранки, застрелился. С Косиором расправились, несмотря на то что он был членом Политбюро. Гамарник покончил с собой. Балицкий был расстрелян. Вслед за полным уничтожением основной группы конспираторов последовали массовые аресты и расправы со всеми теми, кто мог каким-нибудь образом узнать о папке, и с друзьями тех, над кем были осуществлены расправы. Каждый военный, который прямо или косвенно был обязан своей должностью одному из уничтоженных генералов, становился кандидатом в смертники. Сотни и даже тысячи офицеров были сняты со своих постов и изгнаны из своих домов в тюремные камеры» [496] .

Таким образом, по версии А. Орлова, основной частью репрессий во второй половине 30-х годов наша страна была обязана неожиданной находке Штейна, копавшегося в архивах царской полиции по заданию Ягоды.

Книга Орлова, изданная в 1953 году, написана на основании подлинных фактов или подлинных слухов, которые не соответствовали фактам, но которые сами по себе были интересны и симптоматичны для того времени. Элементы домысла почти отсутствуют в этой книге, и поэтому она остается до сего времени интересным документом. Но статья, которая появилась в мае 1956 года в журнале «Лайф», является, к сожалению, сознательным вымыслом, порожденным жаждой сенсации или высокими гонорарами журнала. Можно начать хотя бы с того, что Кацнельсон не был в 1937 году ни членом, ни кандидатом в члены ЦК КПСС. Аресты перечисленных Орловым «заговорщиков» производились не сразу, а в течение длительного времени, причем никто из них не пытался скрыться. Так, например, С. Косиор был арестован через год после ареста Тухачевского. По словам Орлова, имелось множество фотокопий документов из «папки Виссарионова». Однако ни одна из этих копий не сохранилась и не попала за границу, хотя многие «заговорщики» по своему положению имели возможность обеспечить передачу зарубежным друзьям или сохранность любого важного документа. Мы знаем сейчас, при каких обстоятельствах были арестованы Косиор, Тухачевский, Якир и другие, как они вели себя во время суда и следствия, а иногда и во время расстрела. Все эти факты полностью опровергают версию о наличии заговора высших военных и политических деятелей с целью военного переворота. Крайне неправдоподобно излагается и содержание документов из «папки Виссарионова». Трудно поверить и в то, что до 1937 года никто из НКВД не пытался изучить столь важный архив. Не были арестованы и некоторые близкие друзья Косиора и Якира – например, Петровский, хотя именно на него, как на депутата Государственной Думы, Сталин, по утверждениям Орлова, писал особенно много доносов. Совершенно неточно излагает Орлов и содержание доклада Хрущева, который был ему, как можно судить, известен еще по кратким изложениям, а не по распространенному вскоре на Западе полному тексту. Хрущев в этом докладе ничего не говорил ни о Тухачевском, ни о Якире, ни вообще о «деле военных». Все они были реабилитированы только в 1957 году. Таких «ошибок» в статье Орлова очень много, да и вся статья представляет собой не слишком удачную фальшивку. Можно понять, почему Орлов и его издатели не присоединяли этой статьи к новым изданиям его книги.

В том же номере журнала «Лайф» была опубликована статья Исаака дон Левина, автора одной из первых биографий Сталина (1931). В статье Левина приводится якобы попавший в руки Левина документ, изобличающий Сталина как агента царской охранки. Вскоре Левин издал на эту тему небольшую книгу «Великая тайна Сталина». Мы приводим ниже этот документ в сохранной орфографии.

«Личное по С. Д. Совершенно секретно. Лично.

МВД. Заведующий Особым отделом Департамента полиции. 12 июля 1913 г. № 2898.

Начальнику Енисейского охранного отделения А. Ф. Железнякову. (вх. штамп Енисейского охранного отделения, вх. № 65, 23 июля 1913 г.)

Милостивый государь Алексей Федорович!

Административно высланный в Туруханский край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 г., дал начальнику Тифлисского Г. К. Управления ценные агентурные сведения. В 1908 г. начальник Бакинского охранного отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии в Петербург, Сталин становится агентом охранного отделения. Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная. После избрания Сталина в Центральный комитет партии в г. Праге, Сталин по возвращению в Петербург стал в явную оппозицию Правительству и совершенно прекратил связь с охранкой. Сообщая, милостивый государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы, примите уверения в совершенном почтении. ЕРЕМИН».

Во-первых, следует отметить, что содержание письма Еремина находится в решительном несоответствии с содержанием упоминаемой в статье А. Орлова «папки Виссарионова». Согласно Еремину, Сталин в 1913 году прекратил связь с охранкой. Между тем документы из пресловутой «папки Виссарионова» свидетельствуют, что именно в 1913 году Сталин начал проявлять особую активность в качестве провокатора. Попытки И. Левина как-то объяснить это несоответствие, не дезавуируя при этом материалы Орлова, выглядят неубедительно. Левин подробно рассказывает о том пути, по которому данный документ попал к нему от профессора М. П. Гжоловачева, русского эмигранта, проживающего в Китае, который, в свою очередь, получил его от офицера царской полиции Руссиянова, охранявшего документы царской полиции в Сибири и бежавшего затем в Китай. После этого «письмо Еремина» сменило еще несколько хозяев – все это были «лица безупречной репутации», по утверждению Левина. Но почему же столь важный документ, сменивший за 30 лет нескольких хозяев, так и не был опубликован до 1956 года? Русские эмигранты в 20 – 30-е годы отчаянно нуждались и были готовы продать любые имевшиеся у них документы, особенно если эти документы могли повредить большевикам. Писатель Илья Эренбург, часто бывавший за границей, показывал мне целую коллекцию редчайших и при этом подлинных документов, которые он приобрел через посредников за весьма скромные цены у русских эмигрантов. Это были главным образом подлинные документы с резолюциями русских царей, начиная еще с Петра Первого. Эренбург был знаком и с некоторыми очень искусно изготовленными фальшивками, фабрикацией которых не брезговали и люди «безупречной репутации», оказавшись без средств к существованию. Не стал ли и И. Левин жертвой такой умелой фальсификации?

Ничем и никем не подтверждается и упомянутый Ереминым арест Сталина в 1906 году. В биографической хронике Сталина этот «арест» отсутствует. Левин предполагает, что Сталина могли арестовать при раскрытии знаменитой Авлабарской подземной большевистской типографии. Но мы знаем сейчас, что эта знаменитая типография была организована Михо Бочоридзе [497] . Среди опубликованных в типографии материалов было и несколько прокламаций Сталина, но реального участия в ее работе он не принимал. Арест Сталина не мог пройти незамеченным, так как по делу о типографии было арестовано 24 человека. Предположение Левина, что Сталин пробыл под арестом лишь несколько часов и был освобожден в награду за свои «ценные агентурные сведения», чтобы вскоре с разрешения полиции отбыть в Стокгольм на VI съезд партии, выглядит совершенно неубедительно. И. Левин рассказывает о характере бумаги, чернил и текста, которые якобы подтверждают подлинность документа. Но экспертизу проводил, по просьбе Левина, американский эксперт, тогда как для объективности нужно было создать комиссию из незаинтересованных экспертов. И. Левин установил, что Железняков и Еремин действительно служили в царской охранке в 1913 году. Подпись Еремина опознал живший в 1956 году на окраине Парижа бывший жандармский генерал Спиридович. Но, во-первых, очень трудно полагаться на память престарелого генерала, которому было уже больше 80 лет. Во-вторых, составители политических фальшивок обычно всегда используют подписи реально существовавших лиц и при этом весьма искусно их подделывают. Тот факт, что американские советологи в своих статьях и книгах о Сталине не приводят больше «документ» Исаака дон Левина, лишний раз доказывает, что речь идет опять-таки о не слишком убедительной фальшивке.

Еще одной публикацией на ту же тему является книга Э. Э. Смита «Молодой Сталин. Ранние годы неуловимого революционера» [498] , изданная в США в 1967 г. Автор в течение многих лет работал в американском посольстве в Москве и, как говорится в предисловии, является специалистом по истории русской охранки. Сообщив читателям много биографических сведений о Сталине, Смит разбирает и различные свидетельства о возможных связях Сталина с охранкой. Ему кажутся важными свидетельства А. Орлова и И. Левина. Смиту кажется странным, что во время массовых арестов в ночь с 21 на 22 марта в Тифлисе Сталин не был арестован. Бегство Сталина из Сибирской ссылки в январе 1904 года, по мнению Смита, больше похоже на полицейский трюк. Смит не считает, что Сталин был арестован на несколько часов по делу Авлабарской типографии, но именно это обстоятельство и кажется ему подозрительным. Самый факт поездки Сталина на съезд партии в Стокгольм через все полицейские рогатки и возвращение в Россию может, по мнению Смита, служить подтверждением связей Сталина с охранкой. Но ведь и многие другие делегаты съезда пробрались в Стокгольм через все эти же «рогатки». В 1908 году после ареста и очередного бегства Сталин оказался в Баиловской тюрьме в Баку. Появление Сталина в этой тюрьме почему-то кажется Смиту подозрительным. Только в 1913 году, когда Сталину пришлось почему-то выбирать между охранкой и партией, он порывает с охранкой. 2 июля 1913 года его арестовывают и высылают в Туруханский край. Все эти косвенные улики весьма неубедительны и ничего не доказывают.

После XX съезда КПСС рассказы и предположения на ту же тему начали циркулировать и среди части старых большевиков. Вот несколько версий, которые мне довелось услышать и записать в 60-е годы.

1. Мы уже писали выше, что из провокаторов, обнаруженных по документам московской охранки, один агент по кличке «Василий» остался нераскрытым. В этой связи некоторые из большевиков вспоминали, что Сталин, бежавший из ссылки в Петербург и поселившийся вместе в Ароном Сольцем в одной из комнат у Т. А. Словатинской, носил партийную кличку «Василий» [499] .

2. Однажды в начале 30-х годов профессор-историк Сепп, автор книги «Октябрьская революция в документах», наткнулся в одном из кавказских архивов на «Дело» агента жандармского управления Иосифа Джугашвили. В этом «Деле» имелось прошение Джугашвили об освобождении его из-под ареста. На прошении резолюция: «Освободить, если арестованный согласится помогать Жандармскому управлению освещать деятельность социал-демократической партии». Сепп работал в то время в агитпропе ЦК Грузии. Он пошел к Берии и показал ему эту папку. Берия немедленно вылетел в Москву к Сталину. Просматривая папку и уничтожая документы, Сталин сказал, что все это чепуха, но с Сеппом надо посчитаться. По возвращении Берии в Тифлис Сепп был арестован и позднее расстрелян [500] .

3. Когда в середине 30-х годов по заданию Берии группа историков просматривала кавказские архивы, собирая материалы для книги Берии по истории социал-демократических организаций Закавказья, в Кутаиси был якобы найден донос на группу социал-демократов, подписанный Иосифом Джугашвили. Этот донос был передан ближайшему другу Берии Кабулову, который отдал его своему шефу [501] .

4. Один из старых большевиков утверждал, что, зайдя неожиданно на конспиративную квартиру Сталина в Тифлисе в начале века, он застал у него жандармского офицера высокого чина. После ухода жандарма гость спросил Сталина:

– Что у тебя общего с жандармами? Зачем приходил этот тип к тебе?

– А... он помогает нам в жандармерии, – ответил Сталин [502] .

5. В конце 1916 года было решено призвать в действующую армию многих ссыльных, среди которых оказался и Сталин. Группу ссыльных доставили под охраной в Красноярск. Сталин отпросился в город, но не вернулся на пункт призыва. Он жил почти открыто до Февральской революции, но полиция не проявляла к нему никакого интереса [503] .

6. После Пражской конференции Орджоникидзе по поручению ЦК предпринял поездку по многим городам России. Сразу от границы он был подхвачен «филерами» охранки, которые наблюдали за Серго на протяжении всей его поездки. На одной из станций в вагон к Серго сел Сталин, которого Орджоникидзе проинформировал о решении конференции. Легли спать в купе, но утром Сталина не было. Уже после Февральской революции Орджоникидзе спросил Сталина, куда он тогда делся. «Я заметил, что за мной следит кто-то, и не хотел подводить тебя», – ответил Сталин. Позже в делах охранки был найден доклад сыщиков, наблюдавших за Орджоникидзе и описавших весь его путь. Ни одного слова о встрече Серго со Сталиным в докладе не было [504] .

7. Во время первой русской революции Сталин был организатором и участником ряда «эксов» – экспроприаций, т. е. насильственного захвата крупных денежных сумм и ценностей для нужд партии. В большинстве случаев приходилось убивать стражников. По законам того времени участие в экспроприациях каралось строгими наказаниями вплоть до смертной казни. Участие Сталина в отдельных «эксах» трудно было скрыть от охранки. Но все наказания, которые получал до революции Сталин, были сравнительно легкими. По мнению некоторых историков, эта «мягкость» царского правосудия не была случайной.

Для большинства прокуроров сталинского времени этих свидетельств было бы достаточно, чтобы выдать ордер на арест Иосифа Джугашвили, если бы он не был сам «хозяином» всех карательных органов. Но мы не можем встать на такой путь. Нетрудно убедиться, что все перечисленные выше «доказательства» связи Сталина с охранкой основаны на косвенных свидетельствах, весьма сомнительных и почерпнутых из вторых или третьих рук.

Почему, например, Сталин не расстрелял Берию и Кабулова, если они знали столь зловещую тайну о его прошлом? Кто может поручиться за правдивость рассказа старого большевика, якобы видевшего в квартире Сталина жандармского офицера высокого чина? Подобный визит жандарма в форме на конспиративную квартиру для встреч с большевиками вообще маловероятен. Ни о чем не говорит и совпадение партийной клички Сталина в 1912 году и клички неизвестного для нас провокатора. Сталин имел очень много различных партийных кличек. С другой стороны, кличка «Василий» могла быть в то время у многих большевиков. Кто может точно знать о причинах ареста Сеппа? В современной историографии Октябрьской революции этого имени мне не удалось обнаружить. Это эстонская фамилия. Один из революционеров-коммунистов А. Сепп участвовал в восстании в Эстонии в 1919 году после падения там Советской власти. Но восстание было подавлено, большая часть его руководителей погибла. Никакой донос в охранку не мог быть подписан «Иосифом Джугашвили». Доносы подписывались условными кличками, которые знал лишь начальник местного или центрального жандармского управления. Неточен и рассказ Т. Фирсовой о поездке Орджоникидзе. В действительности в охранке были позднее обнаружены материалы об их встрече. В доносах филеров говорилось о том, что Сталин и Орджоникидзе встретились в Москве и вместе выехали в Петербург. Полковник Заварзин телеграфно предупредил об этом начальника Петербургского охранного отделения. Для негласного сопровождения Сталина и Серго, севших в поезд 9 апреля 1912 года, были выделены три опытных филера. Поезд пришел в Петербург 10 апреля, а уже 14 апреля Орджоникидзе был арестован. Сталин был арестован 22 апреля, вероятно, именно потому, что он «отделился» в поезде от Орджоникидзе. Конечно, он должен был предупредить и Серго о замеченном наблюдении. Но это не доказывает связи с охранкой. Приговоренный к 3-летней ссылке в Нарымский край, Сталин бежал оттуда 1 сентября 1912 года и жил подпольно в Петербурге до своего последнего ареста. Не исключено, что царская полиция ничего не знала об участии Сталина в «экспроприациях».

Мы уже писали об уничтожении в дни Февральской революции документов Петроградского полицейского архива. Но восставшие не знали всех тайн и сейфов полиции. Часть архива Центрального жандармского управления, где имелись материалы и о деятелях РСДРП, была выкрадена бывшим послом России во Франции Н. А. Маклаковым и увезена за границу. В запечатанном виде этот архив был продан в библиотеку Гуверовского русского института США. Насколько нам известно, время для вскрытая этого пакета уже наступило. Но в нем не оказалось никаких сенсационных материалов, так же как и в архиве Троцкого, проданного в ту же библиотеку за 10 тысяч долларов с правом вскрыть запечатанные пакеты через 40 лет после смерти Троцкого. В эмиграции оказался и начальник Петербургского охранного отделения полковник Герасимов. Он лично вел дела с рядом агентов-провокаторов, не ставя в известность об этом своих коллег по охранке. Один из наиболее добросовестных историков русского революционного движения эмигрант-меньшевик Б. Николаевский писал, ссылаясь на утверждение Герасимова, что из числа «секретных агентов центрального значения, которые работали под руководством Герасимова, далеко не все были позднее раскрыты. Роль целого ряда из них до настоящего времени остается совершенно неизвестной. Объясняется это тем, что никаких сведений о них Герасимов в Департамент полиции не представлял (а именно на основании сведений Департамента были раскрыты имена большинства агентов по Петербургу...), сношения с ними поддерживал только сам лично, никто другой их не знал, а после ухода Герасимова с поста начальника Охранного отделения они также оставили полицейскую работу. Из их числа, по утверждению Герасимова, до сих пор никто не раскрыт» [505] .

Однако у нас нет никаких оснований считать, что среди этих нераскрытых агентов мог быть и Сталин-Джугашвили. Надо отметить также, что полковник Герасимов не только беседовал с Николаевским в конце 20-х – начале 30-х годов, но и сам опубликовал на немецком языке в 1934 году большую книгу о русской охранке и о помогавших ей осведомителях, главным из которых был Азеф. Эта книга была издана также по-французски и только недавно вышла в свет на русском языке. Имя Сталина в ней даже не упоминается [506] . Разумеется, в охранке имелось немало документов о Сталине, который подвергался арестам, ссылке, допросам, несколько раз бежал из ссылки и т. д. Однако все известные нам документы такого рода не подтверждают версии о сотрудничестве Сталина с охранкой. Мы приведем здесь лишь некоторые из этих документов. Первый из них относится еще к 1904 году. Я привожу его полностью, так как этот документ, видимо, еще не публиковался:

«Циркуляр Мин-ва Вн. Дел Департамента Полиции по Особому отделу, 1 мая 1904 г. № 5500.

Господам губернаторам, градоначальникам, оберполицмейстерам, начальникам жандармских губерний и железнодорожных полицейских управлений и на все пограничные пункты.

Департамент полиции имеет честь препроводить при сем для зависящих распоряжений: 1) список лиц, подлежащих к розыску по делам политическим; 2) список лиц, розыск которых надлежит прекратить...

Список 1 – лиц, подлежащих розыску по делам политическим (всего №№ 1 – 185), стр. 20, № 52...

Джугашвили Иосиф Виссарионович, крестьянин села Дидо-Лило, Тифлисского уезда и губ., родился в 1881 г., вероисповедания православного, обучался в Горийском духовном училище и в Тифлисской духовной семинарии, холост; отец Виссарион, местожительство неизвестно, мать Екатерина, проживает в г. Гори Тифлисской губернии.

На основании высочайшего повеления, последовавшего в 9-й день мая 1903 г., за государственное преступление выслан в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции на три года и был водворен в Балаганском уезде Иркутской губернии, откуда скрылся.

Приметы: роста 2 аршина 4 1/2 вершка, телосложения посредственного, производит впечатление обыкновенного человека, волосы на голове темно-каштановые, на усах и бороде каштановые, вид волос прямой без пробора, лоб прямой, невысокий, нос прямой, длинный, лицо длинное, смуглое, покрытое рябинками от оспы, на правой стороне нижней челюсти отсутствует передний коренной зуб; рост умеренный, подбородок острый, голос тихий, уши средней величины, походка обыкновенная, на левом ухе родинка, на левой ноге второй и третий пальцы сросшиеся.

Задержать и телеграфировать Департаменту полиции для получения дальнейших указаний» [507] .

Сомнительно, чтобы документ такого рода мог бы направляться во все полицейские управления и на пограничные пункты для поимки агента царской охранки.

Два других документа относятся к 1911 году. Это письма, которыми обменялись начальник охранного отделения г. Москвы и начальник жандармского управления г. Вологды:

«Совершенно секретно. Лично. МВД. Начальник Отделения по охране общественной безопасности и порядка в г. Москве 17 августа 1911 г. г. Москва Начальнику Вологодского Губернского Жандармского Управления.

Согласно имеющихся во вверенном мне Отделении повторных и заслуживающих доверия указанной секретной агентуры, в г. Вологде в настоящее время проживает отбывающий или уже отбывший срок административной высылки активный и весьма серьезный деятель Российской социал-демократической рабочей партии, носящий псевдоним "Коба".

Названный "Коба" вошел в непосредственные сношения с заграничным партийным центром и ныне получил уже предложение приехать за границу для соответствующего инструктирования и исполнения обязанностей разъездного агента ЦК.

Для сношения с названным "Кобой" служит следующий адрес: гор. Вологда, магазин Ишмематова, Петру Алексеевичу Чижикову; по этому же адресу будут высланы и необходимые для путевых расходов "Кобы" денежные средства».

...

«Совершенно секретно. Начальник Вологодского Губернского Жандармского Управления. 21 августа 1911 г.

Начальнику Московского Охранного Отделения

Указанная в Вашем сообщении от 17 августа за № 260990 кличка "Коба" относится к временно проживающему в г. Вологде бывшему политическому ссыльному Иосифу Виссарионовичу Джугашвили, копия сведений о котором на имя г-на Директора Департамента Полиции от 14 марта с. г. за № 53 была тогда же препровождена Вам Начальником Тифлисского Губернского Жандармского Управления.

Из дел же вверенного мне Управления видно, что Джугашвили 27 февраля 1909 года прибыл по этапу на место определенной ему ссылки в гор. Сольвычегодск, откуда 24 июля того же года скрылся. Задержанный 24 марта 1910 г. в городе Баку, он обратно препровожден в тот же город Сольвычегодск, откуда 27 июля 1911 года за окончанием срока ссылки был освобожден и с проходным свидетельством прибыл в город Вологду, где ему, согласно его ходатайства, разрешено временно остаться на 2 месяца по 19 сентября с. г.

По сведениям агентуры, Джугашвили совместно с другими ссыльными (Иваном Петровым Петровым, Иваном Михайловым Голубевым, Николаем Матвеевым Ильиным, Александром Янкелевым Щуром, Иродионом Исааковым Хасимовым, Федором Игнатьевым Сяпоновским, Михаилом Алексеевым Каландатзе, Георгием Алексеевым Коростылевым и Григорием Ивановым Жаворонковым) стремился организовать в городе Сольвычегодске с.-д. фракцию, устраивал собрания, на которых читались рефераты и обсуждались политические вопросы. Эти собрания имели своей целью выработать опытных пропагандистов. Означенные агентурные сведения и были препровождены моим предместником в Район 17 мая с. г. за № 216. По прибытии в г. Вологду 19 июля Джугашвили поселился в доме Бобровой по Мало-Козленской улице, а с 24 июля вошел в сферу наблюдения по кличке "Кавказец"... Как можно полагать, Джугашвили в скором времени выедет в С.-Петербург или Москву для свидания с тамошними представителями организаций и при выбытии из Вологды будет сопровождаться наблюдением.

Принимая во внимание, что Джугашвили очень осторожен и вследствие этого наблюдением может быть потерян, являлось бы лучшим производство обыска и ареста его ныне же в Вологде, ввиду чего и прошу сообщить, не имеется ли в Вашем распоряжении таких данных о Джугашвили, которые могли бы быть предъявлены к нему по возбуждению о нем дела, и не имеется ли препятствий с Вашей стороны к обыску теперь же у этого лица.

К изложенному присовокупляем, что на благоприятные результаты обыска у него в Вологде рассчитывать нельзя, ввиду его крайне конспиративного образа действий.

Одновременно с обыском у Джугашвили будут произведены обыски и у всех лиц, с коими он находится здесь в сношениях.

Подлинный подписал и с подлинным верно:

Полковник Конисский» [508] .

Трудно думать, что такая переписка велась по поводу провокатора. Таким образом, нет никаких доказательств наличия у Сталина каких-то тайных связей с царской охранкой, боязнь разоблачения которых могла толкнуть его на массовые репрессии. Если Сталин и был провокатором, то совершенно в ином смысле слова. Дело в том, что в борьбе за власть провокация была излюбленным оружием Сталина. Еще в 20-е годы Сталин раздувал разногласия в партии, натравливал одних видных деятелей партии на других, поддерживал вражду между руководителями.

Какой бы версии мы ни придерживались по поводу убийства Кирова, нельзя не видеть, что Сталин использовал это убийство в провокационных целях, направив гнев советских людей против бывших лидеров оппозиции. Что касается «открытых» судебных процессов 30-х годов, то это была одна из наиболее подлых и тяжелых по своим последствиям провокаций XX века.

По свидетельству И. Якира, на одном из заседаний Военного Совета в 1937 году Сталин сказал Блюхеру, что получил на него донос, подписанный одним из заместителей последнего, но что он, Сталин, не верит этому доносу. В действительности Сталин не получал никакого доноса, но получил молчаливое согласие Блюхера на скорый арест этого заместителя. Отдавая порой своим агентам и подчиненным преступные приказы, разумеется, устно, Сталин затем требовал от НКВД ареста этого агента или подчиненного за выполнение собственного приказа.

Не без влияния Сталина метод провокации широко использовался и в практике работы НКВД. Об одной из таких изощренных провокаций рассказывается в книге Е. С. Гинзбург «Крутой маршрут» [509] . Весьма сложная провокация была организована против видного большевика Бетала Калмыкова, женатого на женщине, первый муж которой был белым офицером, находившимся в эмиграции. От него был сын, учившийся в Москве. Под каким-то предлогом юношу вызвали в Белоруссию и здесь задержали, обвинив в попытке бежать к отцу. После этого было создано «дело» и против самого Бетала Калмыкова. Аналогичным образом был арестован и обвинен один из генералов НКВД, получивший приказ проверить работу пограничной заставы. В послевоенный период «ленинградское дело», а также «дело врачей» были типичными провокациями.

Неудивительно, что многие из людей, пытаясь понять сегодня побудительные мотивы Сталина, сравнивают его не только с тиранами прошлого, но и с наиболее известными провокаторами прежних лет. В своем памфлете «Нравственный облик исторической личности» [510] известный советский публицист Г. Померанц сравнивает Сталина с Азефом – главой боевиков эсеровской партии и одновременно агентом тайной полиции. Такое же сравнение мы находим у М. П. Якубовича в его интересных записках о Сталине.

«С кем из исторических деятелей можно сопоставить Сталина, – писал Якубович, – ...по внутреннему содержанию личности? Я думаю, что для этого не надо рыться в глубинах истории и искать далекие параллели... Гораздо больше оснований присмотреться к истории русского революционного движения, которое разворачивалось недавно... И в этом движении взгляд историка и психолога не может не остановиться на трагической и зловещей фигуре одного из виднейших его деятелей начала XX века, человека большого ума, огромной воли и еще большей выдержки, хладнокровия и самообладания, умевшего подчинить себе людей и вести их за собой, внушать им веру в себя и в свою преданность революционному делу и в то же время глубоко презиравшего этих людей... Я говорю о Е. Ф. Азефе. Сколько лет он стоял во главе не только "боевой организации", но и всей партии социалистов-революционеров... Он с сумрачным величием принимал поклонение молодежи и хладнокровно выдавал полиции своих юных товарищей и поклонников... Но он не мог бы держаться во главе "боевой дружины", если бы он только выдавал царской полиции своих товарищей по революционной организации... Нет, для поддержания своего революционного авторитета он доводил до конца немало террористических покушений и с большой ловкостью и изобретательностью организовывал убийства деятелей царского режима... Он организовал убийства двух министров внутренних дел – Сипягина и Плеве – и, наконец, великого князя Сергея Александровича. Это были великие заслуги в глазах всей партии эсеров, и они создавали непоколебимое доверие к Азефу в революционной среде, такое же прочное доверие, каким он пользовался в департаменте полиции у царского правительства.

...Во имя чего же он играл человеческими жизнями, уничтожал людей с обеих сторон – своих товарищей по революции, своих начальников по полиции? Думаю, что он находил в такой деятельности прежде всего и больше всего удовлетворение своего властолюбия, своей жажды власти – в другой форме в те времена возможности для этого ему не представлялось. Власть над жизнью и смертью – это величайшая власть из всех возможных ее разновидностей, а убивать людей – самое острое и полное удовлетворение этой жажды власти. Конечно, если в натуре человека властолюбивого есть кровожадная жестокость – способность к беспощадности – и есть презрение к людям, неверие ни в какие идеи, способность играть этими идеями и комбинировать их по своему произволу, в меру прагматической потребности.

Всем этим в полной мере обладал Е. Ф. Азеф, и в той же мере все это было присуще И. В. Сталину. С таким же хладнокровием, без всякого сожаления и угрызения совести отправлял И. В. Сталин товарищей по партии на расстрел, как Азеф отправлял их на царскую виселицу. И одинаковы были побуждения того и другого – безудержная, беспредельная жажда власти, которую полнее всего удовлетворяли убийства, ими совершаемые. Разница между ними была только в том, что они действовали в различной исторической обстановке: Сталин осуществлял свою власть через подчиненный ему аппарат органов государственной безопасности, а Азеф – через аппарат царского суда и царской полиции или руками членов "боевой организации". Окажись Азеф у руля государственной власти, он, вероятно, действовал бы теми же методами, что и Сталин» [511] .

ЕЩЕ РАЗ О ЛИЧНОСТИ СТАЛИНА И МОТИВАХ ЕГО ПРЕСТУПЛЕНИЙ

Мы критически рассмотрели выше различные версии мотивов, которыми руководствовался Сталин, развязывая террор 1936 – 1939 гг. Не следует слишком усложнять эти мотивы, главным из которых было (и здесь мы полностью согласны с Якубовичем) непомерное честолюбие и властолюбие Сталина. Эта всепоглощающая жажда власти появилась у Сталина, конечно, раньше 1936 года. Хотя влияние его уже к началу 30-х годов было огромно, он хотел безграничной власти и абсолютной покорности. Он понимал вместе с тем, что поколение партийных и государственных руководителей, сложившихся в годы подполья, революции и Гражданской войны, никогда не станет абсолютно покорным Сталину. Они были также причастны к созданию большевистской партии и Советского государства и требовали своей доли в руководстве партийными и государственными делами. Но это не устраивало Сталина. По свидетельству Петра Чагина, одного из видных работников Ленинградской партийной организации и близкого Кирову человека, вскоре после избрания Кирова первым секретарем Ленинградского обкома состоялся обед, на котором кроме Кирова, Чагина и некоторых ленинградских руководителей присутствовали Сталин и Томский. Беседа шла на разные темы, но, как и многие разговоры среди большевиков тех лет, она соскользнула вскоре на тему «Как управлять партией без Ленина». Все, конечно, сошлись на том, что партией должен управлять коллектив. Сталин вначале не участвовал в беседе, затем встал и, пройдясь вокруг стола, сказал: «Не забывайте, что мы живем в России, в стране царей. Русский народ любит, когда во главе государства стоит один человек. Конечно, – добавил Сталин, – этот человек должен выполнять волю коллектива». Никто не возразил Сталину, но и никто не подумал тогда, что Сталин, хотя бы в мыслях, предлагает именно себя на роль единоличного вождя России.

Можно предположить, что Сталин серьезно относился к своему тезису, об обострении классовой борьбы в СССР по мере продвижения к социализму. Склонный к схематизму и механистическому пониманию действительности, Сталин нередко был убежден, что его теоретические построения являются единственно правильными. Но он не мог быть искренним, распространяя этот тезис на ветеранов революции, на основные кадры партии.

Кажется странным, но о некоторых из уничтоженных им людей Сталин позднее говорил с уважением. По свидетельству А. И. Тодорского, на одном из заседаний Политбюро в 1938 году Сталин неожиданно начал хвалить уже расстрелянного Тухачевского, отмечая его безусловную военную талантливость, чувство ответственности за порученное дело и стремление идти впереди быстро развивающейся военной науки и практики. «Учите свои войска так же, как их учили при Уборевиче», – сказал однажды Сталин К. А. Мерецкову уже после расстрела Уборевича [512] .

Но в большинстве случаев Сталин до конца своей жизни отзывался о людях, ставших жертвами его произвола, с нескрываемой злобой и ненавистью.

Сталин боялся заговоров, в том числе и среди своего окружения. Слежка велась за всеми членами Политбюро и другими ответственными работниками. На дачах, где жил Сталин, имелось несколько спален, на каждой из кроватей лежала смена белья, которое Сталин обычно стелил сам. Перед сном Сталин нередко заглядывал под кровати. Для удобства такого осмотра лампа в спальне Сталина обычно была без абажура и легко опускалась на проводе до самого пола. На дачах Сталина было два выхода, и эти дачи тщательно охранялись во все времена года, независимо от того, жил ли на этой даче Сталин или нет. Члены Политбюро, побывавшие друг у друга в гостях, могли попасть под подозрение.

В конце 20-х годов Сталин нередко выходил погулять за пределы Кремля. Конечно, рядом с ним была и охрана, но эти телохранители не были заметны. Внутри Кремля и в здании ЦК ВКП(б) Сталин ходил без видимой охраны, некоторые из старых большевиков вспоминали, как они поднимались или спускались в лифте ЦК вместе со Сталиным или встречали его в коридоре. Почти все видные большевики имели при себе оружие, они сохранили этот обычай еще со времен Гражданской войны. После убийства Кирова ношение оружия было запрещено лишь рядовым членам партии, рядовому партийно-комсомольскому активу. С пистолетами в кобуре ходили Ворошилов и Буденный, Берия и Каганович, Орджоникидзе и Любченко. Из своего оружия застрелились Томский и Гамарник, пытались застрелиться Бухарин и Рыков. Любил поупражняться в снайперской стрельбе из браунинга Нестор Лакоба, председатель ЦИК Абхазии, где Сталин отдыхал почти каждое лето. Все эти «вольности» постепенно урезались и были отменены еще перед войной. На дачах и в Кремле оружие было оставлено лишь у работников НКВД, стоявших на внешней охране, не вступавших в контакт со Сталиным. Люди, которых принимал Сталин, должны были сдавать оружие, если оно у них было. Некоторых из высокопоставленных посетителей даже обыскивали. Это был страх узурпатора и тирана за свою власть и жизнь, а отнюдь не бдительность вождя первого в мире социалистического государства.

Однако не страх и не мания преследования заставили Сталина уничтожить старую партийную гвардию. Этот террор был сознательной политикой. Факты говорят о том, что у Сталина имелся план уничтожения партийных, советских и военных кадров, и этот план, по выражению А. Тодорского, по масштабности не уступал плану мобилизации большой армии. Этот план был тщательно продуман, материально богато обеспечен и мастерски проведен в жизнь.

Из истории известно, что непомерное честолюбие того или иного правителя не вело автоматически к массовым репрессиям или к убийствам политических соперников, даже если на пути к подобным расправам и не стояло никаких серьезных препятствий. Поэтому рассматривая террор 30-х годов в личном плане, надо отметить не только честолюбие и властолюбие, но и чудовищную жестокость Сталина. Надо отметать также противоречие между непомерным честолюбием и тщеславием Сталина и ограниченностью его способностей и заслуг перед партией и революцией. Ибо это противоречие сталкивало Сталина не только с теми, в ком он не без некоторых оснований видел своих теперешних или будущих противников, но и со многими из старых большевиков, которые были лично преданы Сталину, не выступали против него и выполняли все его распоряжения. Безусловно, еще с юных лет Сталин обладал комплексом неполноценности, который при рано развившемся честолюбии и тщеславии увеличивал в нем такие черты, как завистливость и злобность, первоначально возникшие из обстоятельств, связанных с жизнью в доме родителей и обучением в духовном училище и семинарии. Не получив достаточно систематического и глубокого образования, не зная иностранных языков, Сталин оказался в 1917 году в правительстве, которое даже его враги называли порой самым образованным правительством в Европе. Среди людей с яркими дарованиями и блестящим умом физически слабый и внешне незаметный Сталин не мог не ощущать своей неполноценности как политика, полководца, теоретика и оратора. Но он не хотел оставаться на вторых ролях, и это порождало у него зависть и злобу против всякого образованного партийного интеллигента. К тому же Сталин хотел не только неограниченной власти, но и неограниченной славы. Никто не мог играть рядом с ним сколько-нибудь значительной роли на подмостках истории. Поэтому не борьба против Советской власти, но, напротив, огромные заслуги перед партией и революцией делали многих людей врагами для Сталина.

Римский император Нерон, считавший себя великим артистом и великим поэтом, убивал нередко не только тех, кто сомневался в его талантах, но и тех, кто действительно превосходил этого тщеславного императора в искусстве сочинять стихи или играть на сцене. Он велел разрушить статуи и бюсты великих артистов прежних лет, а вечный Рим переименовать в Неронополь. И таковы же были действия Сталина, который ненавидел людей, имевших заслуги сравнимые или даже большие, чем заслуги Сталина. Тысячи предприятий в стране носили имя Сталина, еще больше улиц и площадей. А сколько было городов, названных в честь Сталина: Сталинск, Сталино, Сталинград, Сталинир, Сталинабад, Сталинакан, Сталин, Сталиноварош – всего не перечислишь.

До революции Сталин не принадлежал к основному руководящему ядру партии большевиков, образовавшемуся вокруг Ленина. Лишь в 1912 году Сталин был заочно избран в ЦК партии, но в 1913 году ссылка в Туруханский край лишила его возможности продолжать активную работу в партии. Гораздо скромнее, чем утверждала последующая легенда, была роль Сталина в работе Закавказской организации большевиков – и в Баку, и особенно в Тифлисе. До революции Ленин вообще мало знал Сталина. После короткой встречи в Таммерфорсе Ленин в 1912 году еще раз встречался со Сталиным в Кракове. В эти дни Ленин писал Горькому: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для "Просвещения" большую статью, собрав все австрийские и прочие материалы» [513] . Но знакомство Ленина со Сталиным было весьма непродолжительным, так что Ленин забыл даже фамилию этого «чудесного грузина». В июле 1915 года Ленин писал Зиновьеву: «Не помните ли фамилию Кобы?» Но Зиновьев, видимо, также забыл эту фамилию, и Ленин через несколько месяцев спрашивает В. А. Карпинского: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т. п.) фамилию «Кобы» (Иосиф Дж... Мы забыли). Очень важно!!!» [514]

Но Сталин хотел восхваления не только нынешней, но и всей прошлой деятельности. Миф о Сталине вступал здесь в явное противоречие с историей партии, которую стали беззастенчиво фальсифицировать. Но были живы еще участники этой истории, они мешали Сталину и его легенде. Они знали, например, что газета «Брдзола», которую так восхвалял Берия, вышла в свет только 4 раза и представляла собой небольшой листок. Было поэтому нелепо приравнивать или сравнивать «Брдзолу» и «Искру». Эти люди знали, что не Сталин был создателем знаменитой Бакинской типографии, как утверждал в своей книжке Берия. Одно это могло стать для Сталина и Берии достаточным мотивом для уничтожения многих большевиков, заслуги которых приписывались затем Сталину. Подобным образом был создан миф о «двух вождях» Октябрьской революции и о «решающих заслугах» Сталина в победах Красной Армии в годы Гражданской войны.

В различного рода воспоминаниях о Сталине, печатавшихся в эпоху Брежнева с целью частичной реабилитации Сталина, нередко подчеркивается его «скромность». Можно узнать из этих публикаций, что Сталин не любил роскоши, предпочитал грубую пищу и скромные квартиры и т. п. Когда в июле 1945 года в Потсдаме готовилась встреча Сталина, Черчилля и Трумэна, то квартирно-эксплуатационный отдел фронта получил приказ готовить виллу для Сталина «не хуже, чем для Рузвельта и Черчилля». Однако приехавший из Москвы начальник охраны Сталина генерал Власик велел все переделать, так как «Сталин не любит роскоши». Ковры и кровати срочно убрали. В кабинете поставили простой дубовый стол, в спальне – диван, вместо ковров постелили дорожки [515] . Действительно, Сталин не присваивал себе, как это делал Тито, бывших царских дворцов и резиденций. Он присваивал себе заслуги убитых им революционеров.

Сталин не хотел жить во дворцах, но он, по-видимому, с молодых лет вынашивал в себе мечту о богоподобном вожде. Он писал в 1924 году: «Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека... Принято, что перед появлением "великого человека" члены собрания предупреждают: "Тссс... он идет". Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше других делегатов и, забившись где-то в углу, по-простецки ведет беседу, самую обыкновенную беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции. Не скрою, что это показалось мне тогда некоторым нарушением необходимых правил» [516] .

Люди, которые знали Сталина, часто отмечают не только честолюбие, тщеславие и жестокость этого человека, но и его грубость, недостаточную культуру, неинтеллигентность. Младший брат Серго К. К. Орджоникидзе писал в своих неопубликованных воспоминаниях:

«Общеизвестно, что Сталин и Серго были близкими друзьями. Бывая часто у своего брата Серго, я познакомился не только со Сталиным, но и с многими видными деятелями Коммунистической партии и нашей страны и первыми в их числе с Дзержинским, Ворошиловым и Микояном. Особенно запомнился мне приезд Сталина в Тифлис в июне 1926 года. Он прибыл 1 июня и прожил в Тифлисе более недели. С ним вместе приезжал в Тифлис А. И. Микоян. Серго проживал тогда на Гановской улице (теперь она называется улицей Табидзе), Сталин и Микоян ночевали на квартире Серго. Тогда я познакомился с ними близко. В связи с приездом Сталина на квартире Серго собрались грузинские и закавказские ответственные работники. Был накрыт стол. Пили много вина и хором пели застольные песни. Сталин налил мне чайный стакан грузинского виноградного вина, который я выпил залпом. Потом он налил мне еще такой же стакан вина, который я тоже выпил и продолжал петь со всеми. Наступила пауза, воспользовавшись ею, Сталин запел на грузинском языке. Это была неприличная песня. Он продолжал петь, несмотря на то что за столом сидели женщины. Мария Платоновна Орахелашвили не нуждалась в переводе, но вот Зинаида Гавриловна (жена Серго Орджоникидзе), не знавшая грузинского языка, попросила перевести слова песни на русский язык. Серго вначале отнекивался, но она все больше настаивала, видя смущение многих и необычную реакцию присутствующих. Когда же Серго шепнул Зинаиде Гавриловне на ухо некоторые слова этой непристойной песни, то она покраснела от стыда и смутилась.

То, что Сталин был сквернослов, – общеизвестно, но этот случай наглядно убедил меня, что он так привык к сквернословию, что даже песни пел, изобиловавшие непристойными словами, и что было удивительнее всего, он при этом нисколько не стеснялся присутствия столь высоконравственных женщин, как Мария Платоновна Орахелашвили и Зинаида Гавриловна Орджоникидзе.

В день отъезда Сталина из Тифлиса снова были в гостях у Серго. Было обильное угощение. Потом гости поехали от Серго к Мамия Орахелашвили. Мамия Дмитриевич жил тогда недалеко от Серго – на улице Паскевича (теперь она называется улицей Филиппа Махарадзе). Сталин не захотел ехать к М. Д. Орахелашвили, но Серго уговорил его. Видимо, Сталина убедили запомнившиеся мне до сих пор слова Серго: "Как же так! Он у нас глава правительства, неудобно обходить его". Мамия Дмитриевич Орахелашвили занимал тогда пост председателя Совнаркома РСФСР. Как показали следующие годы, Сталин ненавидел Орахелашвили. Видимо, он невзлюбил его давно и поэтому с такой неохотой согласился тогда поехать к нему» [517] .

Однако в других случаях Сталин мог быть крайне приветливым хозяином, он был даже нежен со своими гостями, говорил им комплименты, лично угощал их тем или иным кавказским блюдом. В книге Л. Норд о М. Тухачевском есть множество ошибочных и неточных сведений, автор не умеет отличать факты от вздорных слухов. Но характеристика Сталина, которую дает Лидия Норд, довольно точна:

«Сейчас я часто слышу о том, что "Сталин, когда хотел, мог быть обаятельным", – пишет автор. – Это так же неверно, как и то, что он был рябым. Качеств, делающих человека обаятельным, у него было так же мало, как и следов оспы на лице. Он был неплохой психолог – это верно. Он умел быть любезным с теми, кто ему был нужен. Пока он не стал диктатором, он часто заискивал перед людьми. На лесть он не скупился и льстил порой так открыто и грубо, что человек терялся и в конце концов приписывал все непосредственности его южной натуры и принимал за чистую монету... Но Сталин мог и страшно хамить, особенно когда он был пьян. Он это сознавал сам и поэтому, чтобы не сорваться, он пил всегда очень мало и только вино. Нагрубив человеку, он, если это было надо, всегда извинялся перед ним, но впоследствии все, у кого Сталин порой униженно просил прощения, были казнены или умерщвлены по его приказу» [518] .

Крайне злопамятный Сталин не прощал ни своих унижений, ни критики в свой адрес, даже если потом его оппонент много лет славословил в адрес Сталина. Но Сталин мог и легко «простить» критику или даже оскорбление в адрес того или иного из своих приближенных, иногда это даже его забавляло. В первой половине 30-х годов Сталин нередко бывал в доме у М. Горького. Здесь в неофициальной обстановке происходили встречи членов правительства с наиболее известными из представителей интеллигенции. На одной из таких встреч всесильный тогда нарком внутренних дел Г. Ягода подошел, чтобы чокнуться бокалами и поговорить с известным писателем Всеволодом Ивановым, автором пьесы «Бронепоезд 14-69». «Я с палачами не пью», – громко произнес Иванов. Все замолчали, не зная, как реагировать на инцидент. Но Сталин расхохотался и похлопал Ягоду по плечу. «Здорово он тебя отбрил», – так же громко сказал Сталин. Протрезвевший Иванов отделался смущением и испугом. Ягода же через год был отстранен, а еще через два года расстрелян.

Во многих воспоминаниях отмечается огромная сила воли Сталина.

«Основное психологическое свойство Сталина, – писал в 1939 году в своем дневнике Ф. Ф. Раскольников, – которое дало ему решительный перевес, как сила делает льва царем пустыни, – это необычайная, сверхчеловеческая сила воли. Он всегда знает, что хочет, и с неуклонной, неумолимой методичностью, постепенно добивается своей цели. "Поскольку власть в моих руках, я – постепеновец", – сказал он мне однажды. В тиши кабинета, в глубоком одиночестве он тщательно обдумывает план действий и с тонким расчетом наносит внезапный и верный удар. Сила воли Сталина подавляет, уничтожает индивидуальность подпавших под его влияние людей. Ему легко удалось "подмять" под себя не только мягкого и слабохарактерного М. И. Калинина, но даже таких волевых людей, как Л. М. Каганович. Сталин не нуждается в советниках, ему нужны только исполнители. Поэтому он требует от ближайших помощников полного подчинения, повиновения, покорности, безропотной рабской дисциплины. Он не любит людей, имеющих свое мнение, и со свойственной ему грубостью отталкивает их от себя. Он малообразован... Ему недостает реализма, которым обладал Ленин и, в меньшей степени, Рыков. У него нет дальновидности. Предпринимая какой-нибудь шаг, он не в состоянии взвесить его последствий. Он постериорен. Он не предусматривает события и не руководит стихией, как Ленин, а плетется в хвосте событий, плывет по течению. Как все полуинтеллигенты, нахватавшиеся обрывков знаний, Сталин ненавидит настоящую культурную интеллигенцию: партийную и беспартийную в равной мере. Сталин лишен гибкости государственного человека. У него психология Зелим-хана, кавказского разбойника, дорвавшегося до единоличной власти. Презирая людей, он считает себя полновластным хозяином над их жизнью и смертью. Узкий сектант, он исходит из предвзятой схемы. Он такой же схематик, как Н. И. Бухарин, с той разницей, что последний был теоретически образованным человеком. Сталин стремится загнать жизнь в изготовленные им рамки. Чем податливее живая жизнь укладывается в тесное прокрустово ложе, тем сильнее он коверкает и ломает ее, обрубая ей члены. Он знает законы формальной логики, его умозаключения логически вытекают из предпосылок. Однако на фоне других, более выдающихся современников он никогда не блистал умом. Зато он необычайно хитер... В искусстве "перехитрить" никто не может соревноваться со Сталиным. При этом он коварен, вероломен и мстителен. Слово "дружба" для него пустой звук. Он резко отшвырнул от себя и послал на расправу такого закадычного друга, как Енукидзе. В домашнем быту Сталин – человек с потребностями ссыльнопоселенца. Он живет очень скромно и просто, потому что с фанатизмом аскета презирает жизненные блага: ни жизненные удобства, ни еда его просто не интересуют. Даже в друзьях он не нуждается» [519] .

Раскольников хорошо знал Сталина, но и нарисованный им портрет нуждается в дополнениях. Да, Сталин был волевым человеком, он был непреклонен и тверд в достижениях своих целей. Эти качества импонировали многим большевикам, создавая Сталину репутацию несгибаемого борца. Однако вовсе не потому Сталин уничтожил одних и подчинил других руководителей партии, что был более твердым и волевым человеком, чем Киров, Орджоникидзе, Чубарь, Якир или Дыбенко. Убийца, который стреляет из-за угла, вовсе не должен быть «более волевым» человеком, чем его жертва. Честный человек не совершает преступлений не потому, что у него «слабая воля». Мы называем нередко сильным человека, который без труда отбрасывает все принятые между людьми нормы взаимоотношений и все правила честной борьбы. А между тем большинство преступлений свидетельствует не о силе воли, но о слабости моральных принципов и убеждений у того или иного преступника.

Да, Сталин был сильной личностью. Но у него не было «сверхчеловеческой силы воли». У Сталина никогда не было твердых моральных убеждений, он не имел ни любви, ни уважения к людям и не стремился служить им. Он не признавал никаких правил в политической борьбе. Используя преимущества своего положения и нанося неожиданные и коварные удары, Сталин сумел уничтожить многих сильных людей. Но как вел бы он себя сам, если бы его подвергли тем истязаниям и унижениям в застенках НКВД, на которые он обрек своих соратников?

Недостаточным является упоминание Раскольниковым хитрости Сталина. Сталин был не просто хитер и лицемерен. Это был артист, способный надевать на себя любую личину.

Мы уже говорили об исключительной жестокости Сталина. Эта жестокость проявлялась не только в общественной деятельности. 3. Г. Орджоникидзе рассказывала своим друзьям, что ей всегда было тяжело бывать в гостях у Сталина, который любил поиздеваться над своими ближними. Объектом таких издевательств нередко становился личный секретарь Сталина А. Поскребышев. Однажды под Новый год Сталин стал сворачивать бумажки в маленькие трубочки и надевать их на пальцы Поскребышева. Потом он зажег эти трубочки вместо новогодних свечей. Поскребышев извивался и корчился от боли, но не смел сбросить эти колпачки.

Объектами таких издевательских «шуток» становились нередко и ответственные работники, приглашенные к Сталину. Новичка могли для «развлечения» столкнуть в пруд на даче Сталина или же за столом предложить ему произнести тост, а в это время подложить ему на стул торт или в лучшем случае помидор.

И в то же время, как мы уже говорили выше, Сталин мог быть предельно любезным хозяином. Своим гостям он преподносил цветы, самолично срезая их в саду. Гитлер, впрочем, тоже очень любил дарить гостям букеты цветов. Многих это сбивало с толку, особенно иностранных гостей Сталина. Не сумел понять Сталина английский писатель-фантаст Г. Уэллс, который в 1934 году после визита в США, где он беседовал с Ф. Рузвельтом, приехал в Москву. Излагая впечатление от встреч со Сталиным, Уэллс писал: «Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моем сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. Я склонялся разделить точку зрения Троцкого на Сталина... Я ожидал встретить безжалостного, жесткого доктринера – насколько это возможно у грузина – горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин».

И вот, наконец, Уэллс встречается и беседует со Сталиным.

«...Все, томительно ожидавшие зловещего горца, исчезли по его знаку... Он один из тех людей, которые на фото или на портрете становятся совершенно другими. Его нелегко описать, и многие описания преувеличивают его мрачность и спокойствие. Его недостаточная общительность и бесхитростность делают его непонятным для более здравых, но лишенных остроумия людей, отчего он стал предметом самых странных выдумок и скандальных сплетен. Его лишенная огласки, ничем не бросающаяся в глаза личная жизнь охраняется гораздо больше, чем его огромной важности государственная деятельность, и когда около года назад его жена умерла внезапно от некоего повреждения мозга, люди с сильным воображением создали легенду о самоубийстве, которую существование гласности в стране сделало бы невозможной. Все подобные смутные слухи, все подозрения насчет тайных эмоциональных излишеств для меня перестали существовать навсегда после того, как я поговорил с ним несколько минут... Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего зловещего и темного, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России. Я думал раньше, что люди боялись его. Но я установил, что наоборот, никто его не боится и все верят в него... Сталин совершенно лишенный хитрости и коварства грузин. Его искренняя ортодоксальность – гарантия безопасности его соратников... Зачарованные Лениным, они боялись вначале отступлений от его магического направления...» [520]

Мы видим, таким образом, что, описывая встречу со Сталиным, Уэллс дал скорее свой, чем его портрет.

Поддавались на ухаживания Сталина и многие советские государственные деятели и деятели культуры. Так, например, в 1947 году маршалу К. Рокоссовскому, отдыхавшему на своей даче, позвонили и пригласили на обед к «хозяину». Обед проходил в непринужденной обстановке, Сталин часто вставал и прохаживался по комнате. Подойдя к маршалу, Сталин спросил: «Я слышал, что вы были в заключении?» – «Да, товарищ Сталин, – ответил Рокоссовский, – я был в заключении. Но вот видите, разобрались в моем деле и меня выпустили. А сколько хороших, замечательных людей там погибло!» – неожиданно сказал маршал.

Быстро повернувшись, Сталин вышел в сад. За столом все испуганно замолчали. «Что вы сказали Сталину, – с возмущением тихо произнес Маленков. – Зачем?» Через несколько минут в комнату вновь вошел Сталин. В руках у него были розы. Он преподнес один букет маршалу, другой его жене. «Да, – медленно произнес Сталин, – много у нас хороших, замечательных людей». Рокоссовский уже никогда не напоминал Сталину о погибших товарищах.

Желая произвести впечатление на тех или иных людей, Сталин разыгрывал иногда целые сцены. Так, например, уже после войны, принимая в своем кабинете одного адмирала, Сталин прервал прием, чтобы получить от Поскребышева стопку книг по языкознанию. Перечислив принесенные книги, среди которых были и дореволюционные издания, Поскребышев сказал, что некоторых книг еще не удалось достать. «И чем только не занимается Сталин», – подумал гость.

Академик Е. Варга рассказывал друзьям, что всякий раз, когда он посещал Сталина, у того на столе лежал «Капитал» Маркса.

В дни войны широкую известность получила история с летчиком, который, возвращаясь после церемонии присвоения ему звания Героя Советского Союза, застрелил в затемненной тогда Москве какого-то мужчину, пристававшего к девушке. Летчика задержал патруль, и дело было доложено Сталину. Он спросил, что можно сделать для летчика «по советским законам». Ему сказали, что он, Сталин, может взять летчика на поруки до суда. Сталин написал лично заявление в Президиум Верховного Совета. Летчика временно вернули в его часть, но он вскоре погиб в воздушном бою [521] .

Характерный пример лицемерия Сталина привела на вечере, посвященном памяти А. Косарева, его жена М. В. Косарева. Она сказала: «Когда летом 1938 года в Москву вернулись папанинцы, в Кремле был устроен прием и большой банкет. Молотов произносил тосты за присутствующих, в том числе и за Косарева. Каждый, за кого произносился тост, подходил к Сталину чокаться. Подошел и Саша. Сталин не только чокнулся с ним, но обнял и поцеловал его. Вернувшись на место, Саша, бледный и взволнованный, сказал мне: "Поедем домой". Когда мы поехали, я спросила его, почему он так расстроен. Он ответил: "Когда Сталин меня поцеловал, он сказал на ухо: «Если изменишь – убью»". Через несколько месяцев Косарева действительно убили, хотя он и не выступал против Сталина» [522] .

И таких примеров крайнего лицемерия Сталина можно привести много.

Мы видим, что было бы неправильно представлять Сталина каким-то «сверхчеловеком». Но следует предостеречь и от иных односторонних оценок этого человека, называя его всего лишь простым честолюбцем, садистом, пробравшимся в результате обмана и интриг к руководству партией. И как человек, и как вождь Сталин является более сложной и противоречивой фигурой. Конечно, Сталина нельзя назвать ни «подлинным марксистом», ни «подлинным ленинцем», как об этом можно прочесть и в западной советологической, и в эмигрантской литературе определенного толка, а также во многих советских и китайских публикациях. Одни авторы хотят таким образом возвысить Сталина, другие – принизить Ленина. Даже в своих печатных работах Сталин использует марксистскую терминологию, но не марксистский метод. Если Ленин писал о Бухарине, что он «схематик», что в его работах есть «что-то схоластическое», что его теоретические воззрения «очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским», то эти оценки с еще большим основанием могут быть отнесены к теоретическим работам Сталина, о чем мы еще будем говорить ниже. Конечно, Сталин повторял многие марксистские лозунги, он не мог вообще не считаться с идеологией партии.

Учение о социализме, различными ступенями и формами которого является и марксизм-ленинизм, представляет собой не только систему понятий, но также систему убеждений и нравственных принципов, которые не всегда правильно излагал Ленин и которых вовсе не имел Сталин. В сущности Сталин был не столько участником, сколько попутчиком социалистической революции.

В силу каких причин часть населения той или иной страны примыкает к революционному движению? Оно находит своих сторонников среди людей, недовольных существующим порядком вещей, остро страдающих от господствующих в стране политических и экономических отношений. Массовой насильственной революции предшествует обычно резкое ухудшение и без того трудного положения народа или какая-либо вызывающая акция правящих классов. Эта революция одновременно и взрыв возмущения и отчаяния угнетенных, потерявших надежду улучшить свое положение в рамках старого строя и готовых идти на жертвы и смерть ради создания нового порядка вещей. Политическую армию революции составляют в первую очередь низы общества. К революции примыкают обычно и отдельные представители средних слоев и интеллигенции, эти люди преобладают чаще всего среди руководства революционных партий. Одни из них приходят в лагерь революции из благородных побуждений, стремясь к осуществлению своих идеалов справедливого общества. Другие примыкают к революции из личных и порой весьма низменных побуждений, надеясь занять в новом обществе лучшее положение, чем то, которое они занимали в прежнем обществе.

История знает немало примеров, когда вчерашние революционеры перерождались в тиранов или слуг тиранов. Разве Жозеф Фуше – всесильный министр полиции в правительстве Наполеона и в королевском правительстве Бурбонов, богатейший человек Франции – не был в свое время одним из наиболее радикальных якобинцев? Разве не Фуше был избран в 1794 году председателем Якобинского клуба? А через 10 лет Фуше разыскивал и преследовал якобинцев, а еще через 10 лет – и бонапартистов. Не случайно Сталин отзывался о Фуше с большим уважением. Прочитав переведенную в СССР в 30-е годы книгу С. Цвейга «Жозеф Фуше», Сталин сказал: «Вот это был человек, всех перехитрил, всех в дураках оставил». Примерно то же самое сказал Сталин о Талейране, прочитав книгу о нем советского историка Е. Тарле. Известно, что и Муссолини в начале своей карьеры примыкал к левому, наиболее радикальному крылу итальянской социалистической партии. А в 1922 году он стал «дуче» – фашистским диктатором Италии.

В романе «Бесы» Достоевский дает искаженную картину русского революционного движения. Но отдельные образы этого романа заслуживают внимания. Ибо в русском революционном движении второй половины XIX века были не только такие люди, как Рахметов, Кирсанов, Лопухов, Вера Павловна, изображенные у Чернышевского в романе «Что делать?». К сожалению, были в этом движении и такие фигуры, как Верховенский, этот интриган и обманщик, подлец и убийца, который готовил себя к принятию власти в «новой» России и который хотел сплотить своих немногочисленных последователей не общими идеалами и благородными целями, а общей ответственностью за совершенные преступления. Известно, что прототипом Верховенского был Сергей Нечаев (1847 – 1882), организовавший в конце 60-х годов тайное общество «Народная расправа». Нечаев призывал своих сторонников «во имя социализма» отвергнуть «изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благородства и даже самой чести». Нечаев заявлял: «Революционер знает только одну науку – науку истребления и разрушения. Он живет в мире только с этой целью. Не оставить камня на камне, как можно больше развалин, бесследная гибель большинства революционеров – такова перспектива. Яд, нож, петля – Революция все равно освящает» [523] . Культ своей личности, слепое повиновение «вождю», система взаимного шпионажа между социалистами, объединенными в отдельные ячейки, многоступенчатый обман всех членов организации, провокация – таковы, по Нечаеву, методы и условия торжества социализма.

Преступления, которые совершаются во время революции и после нее, дают нередко повод осуждать всякие революции и всякого революционера. В своей небольшой книге «Выход из лабиринта» Е. Н. Гнедин писал: «Я склонен взять под защиту революционный характер. Задача не простая и вызывающая у меня внутреннее сопротивление, когда я думаю о том, что "революционерами" объявляют себя на Западе оголтелые экстремисты, настоящие преступники против человечества.

Характер, толкуемый мною в положительном смысле, не проникнут духом ненависти, должен быть лишен фанатичной узости и догматической ограниченности. Я напоминаю, что из истории человечества и из индивидуальных судеб неустраним тот плодотворный революционный новаторский дух, который есть одновременно и дух трагедии. Яркими подтверждениями этой мысли богата всемирная история и литература. По многим причинам в советском обществе не в чести воспетый и осмеянный, плодотворный и губительный, рвущийся к звездам и погрязающий в земной трясине революционный характер, идеалист, революционный романтик. К нему сейчас в советском обществе относятся с гневом и осуждением пылкие молодые люди, отвергающие косную государственную систему, и со злобной иронией – самодовольные охранители системы. Революцию отрицают и благородные противники насилия, и корыстолюбивые бюрократы, опирающиеся на насилие государственной власти. Между тем ряд лет мятежные настроения были в нашей стране массовым явлением, когда возникли надежды, что Россия, вступив на путь революции, исполняет историческую миссию. Независимо от таких "космополитических" чаяний, в те годы революционные характеры сложились в различных слоях общества, в особенности в рабочей среде, но и в крестьянстве, когда казалось, что осуществимы давние ожидания справедливого передела земли. Мечта о справедливости сочеталась с революционностью» [524] .

Более метко и точно эти же мысли изложил в одной из своих статей 1918 года А. М. Горький. Он писал: «Наблюдая работу революционеров наших дней, ясно различаешь два типа: один, так сказать, вечный революционер, другой – революционер на время, на сей день.

Первый, воплощая в себе революционное прометеево начало, является наследником всей массы идей, двигающих человечество к совершенству, и эти идеи воплощены не только в разуме его, но и в чувствах, даже в области подсознательного. Он – живое, трепетное звено бесконечной цепи динамических идей, и при любом социальном строе он всей совокупностью своих чувств и мнений принужден на всю жизнь остаться неудовлетворенным, ибо знает и верит, что человечество имеет силу бесконечно создавать из хорошего – лучшее. Он жарко любит вечно юную истину, но не настолько ...чтобы вбивать ее кулаком в сердце и головы людей, которые порабощены мертвой правдой прошлого...

Революционер на время, для сегодня, – человек, с болезненной остротой чувствующий социальные обиды и оскорбления – страдания, наносимые людьми. Принимая в разум внушаемые временем революционные идеи, он по всему строю чувствований своих остается консерватором, являя собой печальное, часто трагикомическое зрелище существа, пришедшего в люди как бы нарочно, чтобы исказить, опорочить, низвести до смешного, пошлого и нелепого культурное, гуманитарное, общечеловеческое содержание революционных идей.

Он прежде всего обижен за себя, за то, что не талантлив, не силен, за то, что его оскорбляли, даже за то, что некогда он сидел в тюрьме, ссылке, – влачил тягостное существование эмигранта. Он весь насыщен, как губка, чувством мести и хочет заплатить сторицей обидевшим его. Идеи, принятые им только в разум, но не вросшие в душу его, находятся в прямом и непримиримом противоречии с его деяниями, его приемы борьбы с врагом те же самые, что применялись врагами к нему, иных приемов он не вмещает в себе... Навыки его мысли понуждают его искать в жизни и в человеке прежде всего черты и явления отрицательные; в глубине души он исполнен презрения к человеку, ради которого однажды или стократно пострадал... Он относится к людям, как бездарный ученый к собакам и лягушкам, предназначенным для жестоких научных опытов, с тою, однако, разницей, что и бездарный ученый, мучая животных бесполезно, делает это ради интересов человека, тогда как революционер сего дня далеко не постоянно искренен в своих опытах над людьми. Люди для него – материал, тем более удобный, чем менее он (материал) одухотворен. Если же степень личного и социального самосознания человека возвышается до протеста против чисто внешней, формальной революционности, революционер сегодня не стесняясь угрожает протестантам карами, как это делали и делают многие представители очерченного типа.

Это холодный фанатик, аскет, он оскопляет творческую силу революционной идеи, и, конечно, он не может быть назван творцом новой истории, но он будет ее идеальным героем» [525] .

Это очень меткое и точное горьковское определение «революционера на время» может быть полностью отнесено к Сталину. Странно, что сам Горький через 10 лет стал высказывать лишь очень «своевременные мысли» и в середине 30-х годов был одним из людей, весьма близких к Сталину. Горький не желал слышать о суровых методах коллективизации, о голоде 1932 – 1933 гг., он не вступился за арестованных в 1929 – 1931 гг. «буржуазных специалистов». Напротив, именно в это время Горький произнес свою печально известную фразу «Если враг не сдается, его уничтожают», которую следователи НКВД к месту и не к месту любили повторять в годы террора 30-х годов. Незадолго перед смертью Горький успел призвать к суровому осуждению Зиновьева и Каменева, клеветнически обвиненных в убийстве Кирова [526] .

Мы глубоко убеждены, что Сталин никогда не стремился к реставрации капитализма в нашей стране. Но своими преступными методами и действиями он нанес большой ущерб делу социализма, практически ликвидировав и без того крайне ограниченную социалистическую демократию. Сталин подорвал руководящую роль партии в советском обществе и нанес серьезный удар по союзу рабочего класса и крестьянства в нашей стране.

И все же, ломая и разрушая многое из того, что было сделано в нашей стране после революции, Сталин вынужден был во многих случаях как-то приспосабливаться к тем необратимым переменам, которые уже произошли в обществе, к настроениям и требованиям трудящихся масс. Сталин был вынужден не только на словах выдвигать марксистские положения, он должен был в ряде случаев и действовать как марксист. Сталин уничтожил многих выдающихся деятелей советской интеллигенции. Но Советское государство не могло обойтись без интеллигенции. Поэтому и в 30-е годы продолжали осуществляться различные меры по расширению системы образования в стране и созданию новой советской интеллигенции.

Проводя репрессии в Красной Армии и среди деятелей Коминтерна, Сталин оказал большую услугу фашистской Германии. Но после ее нападения на СССР Сталин должен был выступить не только с лозунгами национального освобождения, но и с антифашистскими лозунгами, что привело не только к военному, но и морально-политическому поражению фашизма в западных странах.

Сталин был озабочен сохранением не только своей власти, но и популярности. Он не был безразличен ни к мнению современников, ни к мнению потомков. Он хотел распространить свое влияние на десятилетия и века, и это желание отражалось на его поведении. Не из любви к страдающему человечеству Сталин пришел к революции и социализму. Он пришел к большевикам из жажды власти и из тщеславия. Еще в Туруханской ссылке Сталин не только читал, но и внимательно изучал книгу Н. Макиавелли «Государь». Один из друзей известного советского режиссера М. И. Ромма, сын видного большевика-подпольщика рассказал однажды любопытную историю. В 1912 году, когда другу Ромма было еще 9 лет, в их московскую квартиру пришел какой-то кавказец. Он поговорил с отцом, и отец тотчас ушел. Кавказец остался в квартире и разговорился со смышленым мальчиком. Часа через четыре в прихожей раздался звонок. Мальчик вскочил, но кавказец остановил его. «Падажди, падажди, – сказал он мальчику, взял его одной рукой за плечо, а другой сильно ударил по щеке. – Нэ плачь, нэ плачь, мальчик. Запомни, сэгодня с тобой разговаривал Сталин» [527] .

Пришла мать, потом и отец, который сразу ушел со Сталиным. Мальчик вечером рассказал родителям о странном поведении гостя. Все возмутились, но не находили объяснения. Только потом они узнали, что во многих горных деревеньках Грузии был обычай: если в крестьянскую хижину приходил местный князь, то крестьянин звал в дом сына, сильно бил его по щеке, говоря при этом: «Запомни, сегодня наш дом посетил князь такой-то».

Большевистская партия всегда была для Сталина лишь инструментом для достижения его собственных целей. Он был равнодушен к рядовым членам партии и недоступен и чужд для простых людей. Он не встречался с рядовыми людьми, не бывал на фабриках, заводах, в колхозах и не испытывал потребности в таких встречах.

Поэтому и идеи социализма утратили для него тот смысл, который вкладывали в них Маркс, Энгельс и Ленин. А может быть, поверив в свою исключительность, Сталин стал думать, что в сравнении с величием его дел преступления, на которые он был вынужден пойти, являлись мелочью, издержками движения. На деле же ни один из врагов Коммунистической партии и Октябрьской революции не смог принести делу социализма больше вреда, чем это сделал Сталин.

10 О НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ ПРИЧИНАХ МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ 1937-1938 гг.

Мы говорили выше главным образом об уничтожении наиболее крупных руководителей партии и государства. Но репрессии 1937 – 1938 гг. приобрели необычайно широкий характер, затронув сотни тысяч и миллионы людей из всех слоев населения, о существовании которых Сталин не знал и которые не представляли для его власти никакой опасности. Этот характер массовых репрессий объясняется переплетением многих причин и процессов. Мы назовем ниже лишь некоторые из них.

ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ АРЕСТОВ. «ЛЕС РУБЯТ – ЩЕПКИ ЛЕТЯТ»

Наиболее распространенной формулой для объяснения массовых репрессий, возникшей еще во времена Сталина, была поговорка «Лес рубят – щепки летят». Предполагалось, что наиболее крупные из арестованных деятелей партии являются действительно врагами народа, создавшими конспиративную контрреволюционную организацию, опирающуюся на бывших лидеров оппозиции. Но при быстром и решительном разгроме этой организации были допущены излишества и перегибы и пострадали некоторые честные советские люди.

Надо сказать, что такого рода версию насаждали порой и сами работники НКВД. Так, например, по свидетельству бывшего работника аппарата ЦК ВКП(б) Е. П. Фролова, в одном из своих выступлений перед ответственными работниками Н. Ежов заявил, что СССР переживает грозное время, что приближается война с фашизмом и органы НКВД должны уничтожить все вражеские гнезда в нашей стране. «Конечно, – сказал Ежов, – в этой борьбе с фашистскими агентами будут и невинные жертвы, мы ведем большое наступление на врага, и пусть не обижаются, если мы кого-нибудь заденем локтем. Лучше пусть пострадают десятки невиновных, чем пропустить одного шпиона. Лес рубят – щепки летят».

Сегодня мы знаем, какой рубился лес, какие падали деревья и какие летели щепки. Но в каком-то ином смысле эта версия заслуживает внимания. Нет ничего удивительного, что гибель каждого из выдающихся деятелей Советского государства действительно сопровождалась арестами сотен, а иногда и тысяч людей. Ведь каждый из арестованных рассматривался как член какой-то подпольной террористической группы, какого-либо «центра» или «блока». Поэтому от него требовали не только признания своей вины, но и выдачи «соучастников». В некоторых управлениях НКВД были свои «нормы» – если второй секретарь обкома должен был назвать на следствии не менее 20 «соучастников», то первый секретарь обкома должен был назвать не менее 40 – 50 «соучастников». Арест наркома вызывал репрессии против сотен работников наркомата. Арест секретаря ЦК или члена Политбюро, а также бывшего лидера оппозиции порождал репрессии против тысяч людей.

Среди части арестованных возникла особая теория. Они называли на следствии сотни фамилий, полагая, что чем больше будет в стране невинно арестованных, тем быстрее партия разберется в чудовищной нелепости происходящего и схватит за руку органы НКВД. Е. С. Гинзбург пишет в первом томе своих воспоминаний об одном из учеников Бухарина биологе В. Н. Слепкове, который назвал на следствии 150 «соучастников». «Надо разоружаться перед партией», – восклицал он на очных ставках с оклеветанными людьми, хотя никто из них не «вооружался» против партии. Генерал А. Горбатов встретился в заключении с человеком, который оклеветал подобным образом более трехсот человек. В одной из камер Центральной тюрьмы на Лубянке Е. Н. Гнедин встретил механика, который, по его словам, «записал весь пароход». С. О. Газарян писал в своих воспоминаниях о некоем Гегия из Самтредиа, который оговорил на следствии всех районных работников и всех известных ему членов партии. Он был уверен, что нелепость его показаний быстро приведет к его освобождению. Но суд нашел эти показания убедительными. Гегия был расстрелян, а большинство названных им лиц арестовано.

«К концу 1937 года, – свидетельствует Я. И. Дробинский, – в Минской центральной тюрьме боролись две точки зрения... Первая точка зрения гласила: "Пишите больше, выполняйте и перевыполняйте требования следствия. Проводимые репрессии – это провокация, это гнойный нарыв, чем скорее он вырастет, тем скорее лопнет. Для того чтобы он вырос, втягивайте больше людей. Всякое действие равно противодействию..." И другая точка зрения – "бороться, не идти ни на какие компромиссы, не клеветать ни на себя, ни на других. Выдержать все пытки, мучения, голод. Не выдержал, поскользнулся – снова подниматься, царапаться. Весь ободранный до крови, до последних сил, пока дышишь – борись, борись, борись..."» [528] .

И такие же споры шли в других тюрьмах. По свидетельству Н. К. Илюхова, старого большевика, сподвижника С. Лазо и бывшего деятеля оппозиции, оставшегося в живых и реабилитированного в 1956 году, он встретил в одной из тюрем видного соратника Троцкого Г. Сокольникова, который призывал Илюхова не только подписывать протоколы следствия, но выдумывать любые показания на всех тех, кто помогает Сталину, – на работников сталинского аппарата, на работников НКВД. Сокольников говорил: «Тяните за собой как можно больше плохих людей, оберегайте хороших». Разумеется, такая установка была совершенно ложной, она соответствовала планам и замыслам самого Сталина. Огромные масштабы репрессий его не пугали. Впрочем, и при отсутствии «показаний» и «признаний» органы НКВД арестовывали для «профилактики» многих сослуживцев, друзей, даже случайных знакомых «врагов народа». И было очень трудно остановить этот все разраставшийся цепной процесс.

Массовый характер репрессий был связан также с позорной практикой ареста и ссылки родственников, в первую очередь жен, взрослых детей, а часто родителей, братьев и сестер тех людей, которые были объявлены «врагами народа». Жестокая расправа постигла, например, семью М. Н. Тухачевского. В заключении погибли его мать Мавра Петровна, жена Нина Евгеньевна, родные братья Александр и Николай. Были арестованы, но остались живы четыре сестры Тухачевского и его дочь Светлана. В заключении оказались и несколько женщин, с которыми, по данным НКВД, Тухачевский в разное время имел близкие отношения. Были арестованы восемь родственников А. Енукидзе.

«...В мае 1938 года, спустя семь месяцев после мужа, взяли и меня, – вспоминала об этом страшном времени Каледина-Швер, – отняли Сашеньку... Он умер в детприемнике НКВД... В тюремной камере нас было 40 или 50, все "ЧСИР" – "члены семей изменников родины". Стиснув зубы, переносили мы глумления, издевательства. Верили в благополучный исход, ждали его. Но прошло три месяца, и нас повезли. Куда, зачем – никто не знал... Везли две недели в телячьих вагонах... Длинный, длинный эшелон, набитый одними женщинами... Однажды поезд остановился в поле. В вагон влез офицер, открыл планшет, стал вынимать пакет за пакетом, называл фамилию и сроки... "За что?" – этот вопрос засел мне в голову и в душу... Восемь лет! Пять! Восемь! Восемь! Пять! Я услыхала свою фамилию:

– Каледина-Швер – восемь лет!

Кто-то спросил: "А почему одним восемь лет, другим – пять? Вина у всех одна: мы жены мужей-коммунистов! И многие сами коммунисты!"

Офицер помедлил с ответом, потом улыбнулся и сказал: "Любимым женам дали восемь, а нелюбимым – пять лет!" Он еще шутил, этот глашатай произвола!.. Привезли нас в Акмолинск. Оттуда – за 30 километров, в "26-ю точку", за колючую проволоку, а бараки на триста-четыреста человек. В лагере скопилось до восьми тысяч жен. Мы прозвали его "АЛЖИР" – "Акмолинский лагерь жен изменников родины"» [529] .

И таких же точно лагерей «ЧСИР» было создано немало во всех отдаленных районах нашей страны. Десятки тысяч женщин были отправлены даже в северные лагеря – на Колыму, в Воркуту, где их использовали и на земляных работах, и на лесоповале.

«...Жены, жены, – писал Вас. Гроссман, – московские, ленинградские, киевские, харьковские; печальные, практичные и не от мира сего, грешные, слабые, кроткие, злые, смешливые, русские и нерусские, женщины в каторжных бушлатах. Жены врачей, инженеров, художников, агрономов, жены маршалов и химиков, жены прокуроров и раскулаченных хуторян, российских, белорусских, украинских хлеборобов. Все они ушли за своими мужьями в скифский мрак барачных курганов. Чем знаменитее был погибший "враг народа", тем шире круг женщин, ушедших за ним в лагерный путь: жена, бывшая жена, самая первая жена, сестры, секретарши, дочь, подруга жены, дочь от первого брака» [530] .

В отдельных случаях аресту подвергались даже несовершеннолетние дети видных советских деятелей. В 14 – 16-летнем возрасте были арестованы сын Якира, дочь Антонова-Овсеенко (сына арестовали в 20-летнем возрасте), дети Постышева, Косиора, Каменева, Медведя, Гарькавого, Баумана, Кодацкого, Томского, Сосновского, Попова и многих других. Были случаи расстрела не только жен и взрослых детей «врагов народа», но и несовершеннолетних подростков. Так, например, в Абхазии были арестованы Рауф Лакоба, Тангизи Николай Лакоба и Инал-Ина Николай. Им было по 14 – 16 лет.

«Следствием установлено, – говорилось в обвинительном заключении, – что Лакоба Рауф Несторович после разоблачения его отца Нестора Лакобы как врага народа, руководителя контрреволюционной, шпионской террористической организации правых в Абхазии, сгруппировал вокруг себя антисоветски настроенных сыновей репрессированных врагов народа, совместно с которыми проводил дезорганизаторскую работу в школе, систематически вел контрреволюционную агитацию, направленную на дискредитацию мероприятий партии и правительства... Унаследовавшие от своих родителей – врагов народа – контрреволюционные взгляды все проходящие по данному делу обвиняемые, будучи ярыми противниками существующего строя, в 1937 году объединились в контрреволюционную группу и повели подрывную работу... Ввиду того, что все обвиняемые к моменту совершения ими преступления были несовершеннолетними, настоящее дело направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР». В1940 году все четверо юношей были расстреляны по приказу Берии [531] .

Вопиющее беззаконие таких карательных акций против жен и детей «врагов народа» очевидно. Правда, еще за несколько лет до периода массовых репрессий в нашей стране был принят закон о высылке в отдаленные районы страны всех членов семьи изменников Родины. И по смыслу, и по букве этого закона речь шла о семьях людей, бежавших за границу и поэтому недосягаемых для советского правосудия. Конечно, и в этом случае несправедливо было наносить удар не по самому перебежчику, а по его ни в чем не повинным родственникам. Но в 1936 – 1938 гг. этот жестокий закон был несправедливо распространен и на многих так называемых «врагов народа», которые жили и работали в СССР и не собирались бежать за границу.

Многих детей «врагов народа» арестовали и сослали позже, когда они стали старше. В 1944 году были арестованы дети Бубнова и Ломинадзе, большая кампания по аресту детей «врагов народа» была проведена в Москве и Ленинграде в 1949 году. В эту кампанию попали и были высланы молодые люди – студенты из семей писателя Артема Веселого, комкора Базилевича, бывшего лидера «рабочей оппозиции» Шляпникова, дочь Петра Смородина, дочь Н. И. Бухарина и многие другие.

О ПРОИЗВОЛЬНОМ РАСШИРЕНИИ ПОНЯТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Еще в 20-е годы для практики советских судов было характерно весьма расширенное толкование понятия политического преступления. В 30-е годы это понятие было расширено до безграничных пределов. Еще К. Маркс писал, что «никто не может быть заключен в тюрьму либо же лишен своей собственности или другого юридического права на основании своих политических и религиозных убеждений» [532] .

Это элементарное положение всякой демократии было отброшено. Не действия и даже не намерения, а именно взгляды и убеждения тех или иных людей стали основанием для их уголовного преследования и даже физического уничтожения. Под удары карательных органов уже давно попали люди с несоциалистическими убеждениями, которые, однако, вполне лояльно относились к Советской власти. Но по мере развития режима сталинизма все советские граждане, в том числе и члены партии, возражающие против отдельных мероприятий Советского государства, против отдельных решений ЦК ВКП(б), несогласные лишь с некоторыми аспектами линии партии, – все эти люди неизбежно попадали в разряд «врагов народа» и подвергались репрессиям. А так как неправильных решений принималось в тридцатые годы очень много, то число мнимых «врагов народа» было весьма значительным. Так, например, один из рабочих после первых выборов в Верховный Совет СССР в конце 1937 года критиковал в кругу друзей избирательную систему, по которой в бюллетень для голосования вносился только один кандидат. Другой рабочий спросил на профсоюзном собрании, почему в закрытом распределителе для начальства продают манную крупу, которой давно уже нет в магазине для рабочих. И тот и другой были вскоре арестованы и приговорены к 10 годам заключения по обвинению в антисоветской агитации.

Особенно тщательно органы НКВД «охраняли» авторитет самого Сталина. Фактически уже с 1934 – 1935 гг. государственным и политическим преступником считался всякий человек, хотя бы и горячо преданный идеям социализма, но неодобрительно отзывающийся о Сталине, допускающий такие действия и разговоры, которые если не прямо, то косвенно можно было бы истолковать как умаление личности и заслуг Сталина. Достаточно было рассказать анекдот, в котором фигурировал Сталин, или нечаянно повредить его портрет, а тем более высказать сомнение в правильности тех или иных утверждений Сталина, чтобы оказаться в числе «врагов народа». Как в Германии Академия права объявила в годы фашизма «любовь к фюреру» правовым понятием, а «нелюбовь к фюреру» была объявлена преступлением, так и в нашей стране любовь к Сталину и преданность ему были объявлены обязательными для всех советских людей.

Еще в период после Октябрьской революции в политической и юридической практике Советского государства стал проводиться ложный тезис о тождестве субъективного и объективного в деятельности коммуниста или беспартийного. Но особенно настойчиво этот тезис насаждался в годы сталинизма. В соответствии с этим тезисом было неважным, что субъективно тот или иной человек предан рабочему классу и Советской власти, однако если он своей действительной или мнимой ошибкой нанес, по мнению вождей партии, вред ее политике, то независимо от своих субъективных побуждений этот человек должен рассматриваться как враг советского народа. Жестокой проработке, а иногда и репрессиям подвергались и так называемые «примиренцы», т. е. люди, сами не совершившие никаких политических ошибок, но призывающие к более мягкому отношению к тем, кто якобы совершил подобную ошибку и против которых была в данный момент направлена та или иная политическая кампания.

Еще одной причиной массовости репрессий 30-х годов был тот факт, что почти все сталинские законы и тайные приказания о проведении репрессий по тем или иным политическим мотивам немедленно обретали обратную силу. Так, например, органы НКВД стали получать доносы и карать людей за их пренебрежительные отзывы о Сталине, высказанные много лет назад, еще в пору бурных дискуссий 20-х годов.

Известно, что и в 20-е годы политическая борьба сопровождалась немалым количеством репрессий. Многие тысячи членов других партий находились в тюрьмах, лагерях, ссылке, в политизоляторах. И хотя к 1934 году большинство этих людей было на свободе и вело себя «благоразумно», в 1936 – 1937 гг. почти все они были снова арестованы. Им не предъявлялось никаких новых обвинений. Почти никто из этой категории не дожил до реабилитаций 1956 года.

УЧАСТИЕ В РЕПРЕССИЯХ ШИРОКИХ МАСС И ПООЩРЕНИЕ ДОНОСИТЕЛЬСТВА

Одна из наиболее страшных особенностей репрессий 30-х годов состояла в том, что в кампанию по разоблачению «врагов народа» втягивались массы, доверявшие Сталину. Кампания по борьбе с «врагами народа» сбила с толку сотни тысяч простых и в своем большинстве честных людей. Ядом подозрительности, смешанным с добрыми побуждениями, были отравлены миллионы. Они заболели шпиономанией. Кампания против «врагов народа» и «вредителей» приобретала характер массового движения, наподобие стахановского.

Особенно усердствовала в разжигании массового психоза центральная печать. Газеты «Правда» и «Известия» почти в каждом номере призывали трудящихся искать и разоблачать врагов народа и вредителей. «Враги и их покровители», «Вредительство при подборе кадров», «Враги орудуют на радиостанциях», «Кто орудует в Пряжинском районе», «До конца выкорчевать вражеские гнезда в наркомате торговли», «Здесь действуют враги», «Вражеская вылазка врагов народа в Свердловске» – сотни подобных статей поднимали массы на борьбу с «врагами». «Ни одна неполадка, – писала, например, "Правда" в передовой статье, – ни одна авария не должны пройти для нас незамеченными. Мы знаем, что агрегаты сами по себе не останавливаются, станки сами не ломаются, котлы сами не взрываются. За каждым таким актом спрятана чья-то рука. Не рука ли это врага – вот первый вопрос, который должен возникнуть у каждого из нас в таких случаях» [533] .

«Надо, товарищи, усвоить, – заявил 25 января 1937 г. на партийном активе Новосибирска первый секретарь Западно-Сибирского обкома партии Р. И. Эйхе, – ...что мы имеем такую богатую техническую оснащенность и такие кадры преданных людей, что ни в чем у нас срывов быть не может. В той организации или на том предприятии, где начинается конвейер неполадок, провалов, там прежде всего смотри и ищи врага» [534] .

Под влиянием подобных призывов любая ошибка хозяйственника, просчет инженера, опечатка, допущенная по вине редактора или корректора, выпуск плохой книги – все это нередко рассматривалось как умышленное вредительство и служило поводом для ареста. Даже школьники искали всюду тайные знаки или символы. Их «находили» на рисунках в книгах и тетрадях, на пионерских значках [535] . Даже многие объективные трудности: низкую зарплату учителей, недостаток средств, большой отсев учащихся из школ, быстрый износ оборудования и т. п. – некоторые из людей демагогически пытались объяснить умышленным вредительством. Излишняя подозрительность доходила до нелепостей. Маршал артиллерии Н. Н. Воронов вспоминал в своих мемуарах, что из одного военного округа пришло донесение: штыки у военных винтовок стали гнуться, они, мол, явно вредительские и для боя непригодны. Специальная комиссия из Москвы установила на месте, что шум о негодных штыках поднял какой-то оружейный техник, которому пришло в голову зажать конец штыка в больших стационарных тисках и попытаться, опираясь всем телом на ложе винтовки, погнуть штык. Это ему удалось. Вот и поднялась тревога. После тщательной проверки комиссия установила, что штыки имеют большой запас прочности и вполне пригодны для боя [536] .

В чем только не обвиняли людей в те годы! В анонимном доносе на военкома Киргизии А. Я. Веденина говорилось, что он нарочно набирал в армию пегих лошадей, чтобы демаскировать красную кавалерию перед лицом будущего врага [537] .

Один из начальников пожарной охраны в Москве ответил на политзанятиях на прямо заданный вопрос, что в 1917 году отрядами Красной гвардии в Москве командовал Н. Муралов (что соответствовало истине). И сразу же был арестован как контрреволюционер.

По свидетельству писателя А. Письменного он познакомился после войны с горным инженером по фамилии Бодуэн. Этот инженер был в 1937 году арестован из-за своей иностранной фамилии, хотя он был племянником известного русского лингвиста Бодуэна-де-Куртенэ. Его пытали холодом полтора года, пока он не признался, что он «шпион».

В тюрьмах и лагерях можно было встретить людей, осужденных «за распространение стихов Пастернака», «за связь с Ильей Эренбургом» (хотя ни Пастернак, ни Эренбург не подвергались репрессиям), «за чтение стихов Есенина», «за подготовку заговора с целью восстановления Австро-Венгрии» и даже «по подозрению в намерении изменить Родине». В одной из уфимских тюрем Р. Г. Захарова встретила учительницу, которую обвиняли в том, что она была якобы связана с Финляндией и ее должны были провозгласить марийской королевой после свержения Советской власти. В Минске, по свидетельству Я. Дробинского, одного старого закройщика обвинили в том, что он дал фасон раскроя слишком узких карманов в брюках спецодежды, чтобы вызвать недовольство населения. Некоторых старых большевиков обвиняли в том, что они вступили в партию, «чтобы взорвать ее изнутри». В Новосибирске группа рабочих строителей 1913 – 1914 гг. рождения обвинялась в поддержке армии Колчака. Одного из директоров родильного дома в Гомеле обвинили в том, что он приказал заражать всех родившихся детей сифилисом. Известного художника В. И. Шухаева и его жену обвинили в том, что они были членами партии «боротьбистов», хотя он никогда не слышал о существовании такой украинской партии. В Москве была арестована большая группа филателистов, проводивших обмен марками с зарубежными любителями. Филателистов обвиняли в том, что они под видом обмена марками передавали за границу секретные сведения. По свидетельству В. Т. Шаламова, в Москве были арестованы и члены общества «эсперантистов». Само название искусственного языка «эсперанто» внушало, по-видимому, большой страх органам безопасности. По клеветническим доносам были арестованы многие спортсмены, принимавшие участие в международных соревнованиях. Для некоторых бесчестных деятелей спорта донос в НКВД был легким способом избавиться от соперников. Были арестованы мировой рекордсмен пловец Семен Бойченко, футболисты «Спартака» братья Старостины, мастер спорта А. Поляков и др.

Достаточно было в одном из кинотеатров Владивостока показать киножурнал, где среди многих лиц был заснят арестованный за 2 месяца до показа картины московский руководитель, как «Правда» поместила статью «Вражеская вылазка», призывая внимательно присмотреться – нет ли врагов народа среди работников кинотеатра, в киноорганизациях Владивостока и в Главреперткоме в Москве. Даже такая безобидная книга, как «Указатель литературы для альта и виольдамура», была объявлена «вредительской» и «фашистской» книжонкой только потому, что в «Указателе» упоминались произведения некоторых современных немецких композиторов.

Раздувая массовый психоз, «Правда» и «Известия» внимательно следили за позицией местных газет, подстегивая нерадивых. В «Правде» можно было прочесть: «Если внимательно изучить комплекты киевской областной газеты "Пролетарская правда", то в глаза бросается весьма странное обстоятельство. На страницах газеты не разоблачен ни один враг. Как правило, газета разоблачает уже разоблаченных врагов» [538] .

В лихорадочные поиски «врагов народа» втягивались не только члены партии, но комсомольцы и даже пионеры. Летом 1937 года в статье о перевыборах в комсомоле «Правда» заявляла: «Выборы прошли уже в 1525 первичных организациях... Между тем, буквально по пальцам можно пересчитать собрания, где остро, боевито обсуждались вопросы комсомольской работы, где в ходе обсуждения кандидатур были разоблачены отпрыски фашистских агентов, пробравшиеся в комсомол» [539] .

По всей стране разъехались в это время тысячи всякого рода уполномоченных, проверяющих «сигналы» с мест и занятых лихорадочными поисками «врагов народа». Некоторые из них действовали, возможно, из добрых побуждений, другие из глупости, третьи просто обезумели от страха. Но почти все они давали санкции на аресты и исключения из партии. Даже на XVIII съезде ВКП(б) говорилось о некоем особоуполномоченном Земцове, который, имея в руках лишь несколько непроверенных газетных статей, выехал в один из сельских районов. Не проводя никакой проверки, он собрал районное партийное собрание и объявил, что руководство в районе является вражеским. Потом он приказал арестовать секретаря райкома, что и было выполнено. Не ограничившись этим, Земцов составил список коммунистов, подлежащих исключению, и предложил членам райкома реализовать исключение. К вечеру было исключено 17 коммунистов. Затем Земцов отобрал у членов райкома ключи, печать, сдал их в районное управление НКВД и, опечатав здание, уехал, ликвидировав за один день районный комитет [540] .

В Киеве при райкомах партии создавались специальные комиссии по сбору компрометирующих материалов на членов и кандидатов в члены партии. Здесь были собраны тысячи клеветнических заявлений. В Петровском районе Киева из парторганизации Академии Наук УССР были поданы клеветнические заявления на 111 человек, хотя всего в академии состояло на партийном учете 130 коммунистов [541] .

Что только не побуждало различных нечестных людей писать доносы! Иногда это было продиктовано стремлением получить выгодную должность, чужую квартиру, отомстить за обиду и т. п. В свое время Ленин особенно предупреждал органы ВЧК насчет ложных доносов. Он предлагал установить для людей, дающих ложные доносы, самое суровое наказание, вплоть до смертной казни. Однако при Сталине большинство клеветников и анонимщиков оставались безнаказанными.

Если даже рядовые граждане пытались использовать обстановку террора для осуществления личных целей, то что уж говорить о руководителях различных ступеней, включая и ближайшее окружение Сталина. Вовлекая этих людей в свои преступления, Сталин должен был дать им карт-бланш для расправы с их собственными противниками, личными врагами и неугодными людьми. И многие широко использовали открывшиеся возможности. Так, например, в Грузии были физически уничтожены тысячи людей, неугодных Берии и его банде. В Азербайджане в годы террора только по обвинению в «покушениях» на жизнь Багирова было расстреляно более десяти тысяч человек.

Система единоличной диктатуры не могла ограничиваться только высшими органами власти. Право распоряжаться судьбой и жизнью граждан получали новые наркомы, директора крупных предприятий и учреждений, секретари райкомов и обкомов, работники управлений государственной безопасности. Каждый из них был в своей сфере деятельности почти полновластным хозяином. И многие из этих людей злоупотребляли своей властью, образуя вокруг себя клики беспринципных карьеристов и подхалимов. Все это создавало почву для непрекращающихся массовых репрессий.

11 ОБ УСЛОВИЯХ, ОБЛЕГЧАЮЩИХ СТАЛИНУ УЗУРПАЦИЮ ВЛАСТИ

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Мы говорили выше об основном характере репрессий 30-х годов и о мотивах этих репрессий. Не менее важным является вопрос о том, что облегчило Сталину нанести столь сокрушительный удар по партии, почему его действия не встретили решительного сопротивления со стороны народа, партии и ее руководства?

Известно, что вопрос о возможности или даже неизбежности перерождения революции, происходящей в условиях, не соответствующих ее идеалам, поднимался еще К. Марксом и Ф. Энгельсом. В спорах с народниками об этом не раз писал и молодой Плеханов. Если народ, утверждал Плеханов, придет к власти при незрелых социальных условиях, то «революция может привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перувианской империи, т. е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке» [542] .

Некоторые из моих собеседников считали эти слова пророческими. «Если бы Ленин прожил еще 10 – 20 лет, – заявил мне один из оппонентов, – то он обязательно был бы отстранен от руководства "новыми" людьми, олицетворением которых был Сталин».

«Система, которая была создана после Октябрьской революции, – убеждал меня другой оппонент, – в слишком большой степени была основана на прямой диктатуре, т. е. на насилии. Пренебрежение некоторыми нормами элементарной демократии и правопорядка неизбежно должно было вылиться в сталинскую диктатуру. Именно Сталин идеально подходил к этой системе, и он только в максимальной степени развил все заложенные в ней возможности. Все дело в том, что социалистическая революция для такой страны, как Россия, была делом преждевременным. В стране, которая не прошла периода буржуазной демократии, где народ был в большинстве неграмотен и некультурен, в такой стране нельзя построить подлинный социализм, да еще без поддержки других, более развитых социалистических стран. Преждевременно разрушив все старые формы общественной жизни, большевики подняли наверх и развязали такие силы, которые неизбежно должны были прийти к той или иной форме сталинизма».

Мы не можем согласиться с подобными точками зрения. Мы исходим из того, что различные возможности развития существуют почти во всякой политической системе и ситуации. При этом победа той или иной возможности определяется как объективными, так и субъективными факторами, некоторые из которых являются явно случайными. Даже русский царизм в начале XX века имел разные возможности для развития. Не была с неизбежностью обречена на гибель и та хрупкая система буржуазной демократии, которая существовала в нашей стране между Февралем и Октябрем 1917 года. Конечно, всегда возникает вопрос о степени в реализации той или иной вероятности развития событий. Но даже и самой малой возможностью нельзя пренебречь.

Как справедливо писал историк А. Я. Гуревич, «путь истории, – это не заранее и раз навсегда проложенная трасса или колея. История никем не запрограммирована и не предопределена. Историческое развитие – открытая система с широчайшими возможностями и неограниченным «набором» вероятностей и вариантов... Свершившееся представляется нам неизбежным, но лишь постольку, поскольку иные возможности не реализовались. Естественно, что историк ищет обоснования для происходящих событий и предлагает их объяснение, ибо ничто в истории не совершается без причины. Когда определенные потенциальные возможности осуществились, а все другие были тем самым исключены, возникает представление, что путь, по которому пошло развитие, был единственно возможным, и эта мысль перерастает в твердое убеждение по мере того, как мы обнаруживаем внутреннюю логику в сцеплении происходящих событий. Реализованный вариант исторического развития получает свое объяснение и объявляется закономерным. Однако историк, который представляет исторический процесс как нечто неотвратимое и исходит из убеждения, что совершившееся было единственным возможным результатом всего предшествующего, неправомерно исключает иные, нереализованные возможности, не изучает различных и, может быть, даже взаимопротивоположных тенденций развития, всегда имеющихся в обществе» [543] .

С этой точки зрения сталинизм вовсе не представляется нам неизбежным. Мы далеки от того, чтобы считать политическую концепцию большевиков, сложившуюся еще до революции, лишенной недостатков. Немало недостатков было и в системе органов Советской власти в первые годы после Октября. Но в этой системе было и много достоинств. Поэтому дальнейший путь развития Советского государства не был детерминирован таким образом, чтобы обязательно перерасти в систему сталинизма. У Советского государства после Октября были разные возможности развития, и сталинизм был не единственной и, возможно, не главной из них. Мы еще будем говорить об этом в следующих главах.

Тот же вопрос – о развитии нашей революции и соотношении в нем случайного и необходимого – занимает многих зарубежных исследователей, в том числе и коммунистов. Еще в марте 1956 года в интервью журналу «Нуово Аргументи» Пальмиро Тольятти говорил: «... До тех пор, пока в качестве первопричины ограничиваются в сущности лишь тем, что разоблачают личные недостатки Сталина, мы остаемся по-прежнему в сфере "культа личности". Раньше все хорошее выводилось из сверхчеловеческих положительных качеств одного человека; теперь все зло приписывают столь же исключительным и даже ошеломляющим его недостаткам. Как в одном, так и в другом случае мы не руководствуемся критерием, присущим марксизму. Остаются вне поля зрения подлинные проблемы, которые заключаются в том, каким образом и почему советское общество смогло прийти и пришло к известным формам отхода от демократической жизни и законности, которые оно ранее для себя намечало. Почему оно пришло даже к некоторым формам перерождения... Нам представляется, что ошибки Сталина были связаны с чрезмерным ростом бюрократизма и бюрократического аппарата в советской экономической и политической жизни и, возможно, в жизни партии...

Следует ли отнести этот чрезмерный удельный вес бюрократии также и к определенной традиции, ведущей свое начало от форм и нравов старой России? Возможно, этого не следует исключать. Кроме того, первые годы, последовавшие после революции, были суровыми годами, отмеченными сверхчеловеческими трудностями... В этот период оказались абсолютно необходимыми как максимальная централизация власти, так и применение радикальных репрессивных мер, чтобы победить контрреволюцию... Сам Ленин... предвидел необходимость поворота, когда контрреволюция и иностранная интервенция будут полностью побеждены, что и произошло за несколько лет до его смерти. Надо будет посмотреть, был ли осуществлен этот поворот или же, напротив, упрочилось кое-что из того, что должно быть изменено или вовсе отброшено... Может быть, не является ошибкой утверждать, что именно в самой партии начались вредные ограничения демократического строя и постепенное преобладание бюрократических организационных форм... Сталин был одновременно и выражением, и творцом определенного положения, и он был таковым как потому, что оказался наиболее опытным организатором и руководителем аппарата бюрократического типа в момент, когда этот аппарат взял верх над формами демократической жизни, так и потому, что он дал теоретическое обоснование тому, что было ошибочной линией и на чем потом основывалась его личная власть... Все это объясняет то сочувствие, которым он был окружен и которое продолжало существовать вплоть до его смерти и, возможно, сохранило и поныне известную силу» [544] .

Действительно, перед нами встает и такой вопрос – как удалось Сталину, несмотря на очевидную для всех нас чудовищность его злодеяний, сохранить не только власть, но и уважение и доверие большинства советских людей. Остается фактом, что Сталин никогда не был деспотом, опирающимся только на силу. В годы своего единоличного правления Сталин опирался на свою популярность и на доверие к нему подавляющего большинства партии и народа. А. Зиновьев в своей книге «Нашей юности полет» справедливо замечает, что ошибочно представлять сталинизм только как обман и насилие, «тогда как в основе он был добровольным творчеством многомиллионных масс людей, лишь организуемых в этот единый поток посредством обмана и насилия» [545] . Более того, чем дольше правил нашей страной Сталин, хладнокровно, группа за группой, уничтожая сотни тысяч и миллионы людей, тем больше, казалось бы, была преданность и даже любовь к нему большинства советских людей. И когда он умер, скорбь десятков миллионов людей как в нашей стране, так и во всем мире была совершенно искренней.

Выше мы уже говорили о некоторых условиях, облегчивших Сталину узурпацию власти в стране. Необходимо рассмотреть этот вопрос более внимательно.

Зиновьев А. Нашей юности полет. Лозанна, 1983. С. 10.

ЕЩЕ РАЗ О КУЛЬТЕ СТАЛИНА

Важнейшим условием, позволившим Сталину навязать свою волю партии, был непомерно раздутый культ его личности. «У нас много говорят о культе личности, – писал И. Эренбург в своих мемуарах, – к началу 1938 года правильнее применять просто слово „культ“ в его первичном религиозном значении. В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада» [546] .

Обожествление Сталина лишало партию возможности контролировать его действия и заранее оправдывало то, что исходило от Сталина. Олицетворение в личности Сталина всех достижений Советского Союза парализовало политическую активность членов и руководителей партии, мешало разобраться в происходящих событиях, требовало слепого доверия «вождю». Культ Сталина, как и всякий культ, порождал тенденцию превратить партию в особую церковную организацию с отделением «пастырей» – руководителей во главе с непогрешимым «папой» Сталиным от «паствы», т. е. рядовых членов партии. Партия постепенно обретала черты церковной организации со всеми ее атрибутами. Таким образом, культ Сталина не только прикрывал уже совершенные им беззакония и ошибки, но в большой степени расширял возможности для новых преступлений. Этот культ закреплял отрыв Сталина от народа и партии. Дела вождей в Кремле становились такими же далекими от народа и непонятными для непосвященных, как жизнь богов на Олимпе.

В 30 – 40-е годы в сознании народа насаждались элементы религиозного восприятия, религиозной психологии со всеми ее иллюзиями, самовнушением, некритичностью, нетерпимостью к инакомыслящим и фанатизмом. Как справедливо писал Ю. Карякин, в нашей стране возник светский вариант религиозного сознания [547] . Восприятие действительности искажалось, факты и явления принимали иную окраску. Было трудно поверить в приписываемые старым большевикам чудовищные преступления. Но еще труднее было подумать о том, что все это лишь преднамеренная провокация со стороны Сталина, что это он совершает страшное преступление, уничтожая своих друзей и соратников по партии.

Культ Сталина не только принижал всех других людей, но поощрял конформизм, единообразие поведения и мышления. Служение Родине и социализму превращалось в служение Сталину, не он служил людям, а они ему. Его похвала, улыбка, поощрение считались сами собой высшей наградой.

Характерной чертой всякой религии является забота не о мирских благах, а о спасении души. Ю. Левада писал, что большинство религий объявляет земную жизнь ничтожной в сравнении с вечностью небесного царства. Однако именно в земной жизни нужно подготовить себя праведностью и покорностью богу к божьему суду. Любая религия проповедует поэтому смиренное ношение земных тягот [548] . Но также и советским людям внушалось, что главное – это построить счастливый будущий мир, а для этого можно и нужно в этой жизни идти на любые лишения и невзгоды.

Обожествив Сталина, люди иными глазами смотрели на его действия, стараясь оправдать и то, что никакими разумными доводами оправдать было невозможно. Однако подобно тому, как вера во всемогущего и всеблагого бога не исчезает у верующих от того, что они видят вокруг себя картину страданий и несчастий, ибо на счет бога относится все хорошее, а на счет дьявола – все плохое, так и при культе Сталина на его счет относилось все хорошее, что происходило в нашей стране, а все плохое связывалось с действиями каких-то злых сил, против которых главным борцом и был сам Сталин.

Конечно, культ Сталина по-разному действовал на людей разного возраста и положения. Наиболее сильное влияние он оказывал на молодежь, как это было через 30 лет и в Китае. Школа и институт стали едва ли не главными рассадниками культа Сталина. Дочь наркома СССР М. М. Литвинова, Татьяна, эмигрировавшая в 70-е годы в США, на обращенный к ней вопрос: «А как вы лично относились к Сталину?» – ответила вполне искренно, что испытывала по отношению к Сталину чувство аффектированного восторга.

«Я его видела только один раз. Году в 1936. Папа дал гостевой билет на какой-то съезд Советов. Видела и слышала... Первые 15 минут мне было даже трудно его понимать, настолько был сильный грузинский акцент, чего я не ожидала, потому что я читала его выступления только в газетах. И поразило то, как он держит аудиторию в своих руках. Он говорил медленно, с паузами, как очень спокойный человек... Я не слышала ни одного оратора, столь неспешного, столь уверенного не только в том, что слушают каждое его слово, но в том, что он может делать паузы, какие ему угодно, и они не будут восприниматься как пустоты. Все было в его руках. И это вызывало какой-то блаженный дополнительный восторг. Знаете, как дирижер, он останавливался в тех местах, когда надо было смеяться, – и мы смеялись.. . Хлопала я, все хлопали. Я была в восторге, в ликовании каком-то. И вот эта дрожь от присутствия такой колоссальной власти, которая ощущалась во всем. Да, это было чувство, подобное тому, о котором писал Толстой, по-моему, у Николая Ростова или у Пети, когда Александр проезжал по плацу» [549] .

Конечно, были среди молодых людей и такие, кто не испытывал в отношении Сталина никакого восторга. Но это были уже люди постарше – за 20 лет. И они чаще всего просто уходили от политики и от протеста. В 30-е годы в политику вовлекали с раннего детства, а главное, политика занимала детей. Помню, что сам я в 10 лет написал стихотворение о Кирове, и оно было напечатано в ленинградской газете «Смена». К 1 Мая 1936 года я написал в школьную газету стихи о Сталине. Конечно, арест отца произвел на меня страшное впечатление. Но я воспринял его как частную несправедливость. Более критическое отношение к действительности стало появляться у меня только после войны и развивалось медленно.

Но не только молодежь от 12 до 17 лет восхищалась Сталиным и верила ему. Примером искреннего заблуждения на этот счет может быть и известный советский писатель Борис Горбатов. «Из всех моих друзей, – писал в своих неопубликованных мемуарах М. Д. Байтальский, – Борис Горбатов был, пожалуй, наибольшим энтузиастом. Он был человеком с чистой совестью. У меня, у одесских моих друзей, у всех нас, побывавших в оппозиции, вера, однажды уже треснувшая и склеенная, не издавала столь чистого хрустального звона. А Боря в начале 30-х годов звенел так, как десять лет назад, когда еще только вступал в комсомол... То были врезанные в него черты времени. Время меняется, а черты человека остаются и в обстановке нового времени помогают прячущимся за спиной честных людей лицемерам обманывать молодежь, привыкшую верить честным людям. И Горбатову верили несколько поколений подряд – верили его искренности и простодушию, не зная, что он сам был обманут и невольно помогал обману...

Он верующий. Может ли верующий вообразить, что в храме поселился дьявол? Неожиданно увидев из-за золотых риз его рога, верующий не верит своим глазам, а думает – что ему померещилось. Он трижды крестится и призывает имя божие. И вот он уже внушил себе, что это был мираж, и золоченые рога дьявола дробятся и расплываются в его глазах, принимая очертания нимба вокруг головы святого. И он молится ему и детей заставляет молиться. А ведь то вовсе не святой» [550] .

«Да здравствует Сталин!» – кричали некоторые из видных партийных и советских работников, когда их вели на расстрел.

Это религиозное сознание, охватившее массы, сковывало волю даже и тех людей, которые уже перестали верить в Сталина и начинали прозревать. Почему Орджоникидзе стрелял в себя, а не в Сталина? Почему 20-летняя история кровавых сталинских преступлений не сопровождалась ни одной действенной попыткой устранить Сталина? Не столько страх за свою жизнь, сколько страх за последствия такого шага, которые невозможно было предвидеть, неизбежно останавливал тех, кто, может быть, и был способен на подобные действия. «Страшно, что мы сами помогли укрепить слепую веру в него и теперь перед этой верой бессильны, – говорит один из героев романа Г. Бакланова, – святая правда выглядит страшной ложью, если она не соответствует сегодняшним представлениям людей. Ты можешь представить, что было бы, если бы нашелся человек, который сейчас, по радио, например, сказал бы на всю страну о том, что творится, о Сталине? С этой минуты даже тот, кто колеблется, поверил бы, что кругом враги, во все поверил бы. И уже любая жестокость была бы оправдана» [551] .

Как и во времена Ивана Грозного, люди, сотворив себе земного бога, уже не могли ни контролировать его поступки, ни поднять руку на ими же сотворенного кумира. «Хуже всего было, – писал о временах Ивана Грозного С. М. Степняк-Кравчинский, – что столь чудовищных идей (о божественном происхождении царской власти) придерживался не только сам тиран, но их разделял и народ. И хотя этот бешеный зверь, Иван Грозный, превратил свое царствование в подлинную оргию жестокости, убийств и похоти; хотя он был столь же труслив, как и низок, и, подозревая повсюду заговоры против своей особы, засекал до смерти тысячи своих подданных и подвергал их таким пыткам, что даже при чтении о них кровь стынет в жилах;.. .и хотя его мерзости продолжались ни мало ни много сорок лет без перерыва – за все время его чудовищного царствования ни разу не раздался голос протеста, ни одна рука не поднялась для сопротивления или мести за позорные надругательства. Жертвам Ивана IV иногда удавалось спастись бегством, но историки не обнаружили ни малейшего следа какого-нибудь заговора против него... И все же эти люди не были трусы. В большей части храбрые воины, славные своими подвигами на поле брани, они часто проявляли в камере пыток и на лобном месте необычные стойкость и мужество... Но вследствие привитых им воспитанием превратных воззрений сила духа служила лишь тому, чтобы превозмочь естественный порыв к мятежу и подавить возмущение, ибо униженная покорность царю была священным идеалом, незыблемым для них с ранней юности.

Князь Репнин был посажен на кол, и, умирая медленной смертью, несчастный славил царя, своего государя и убийцу» [552] .

Известно, что обожествление представителей духовной или светской власти появлялось у различных народов на самых ранних стадиях их развития. В античную и феодальную эпохи эти формы религиозного сознания получили широкое развитие. Нередкими были различные виды культа личности и в новое и новейшее время. «Культ личности, – откровенно писал Гитлер, – самая лучшая форма правления».

К сожалению, эти представления о богоподобном вожде и ведомой им «толпе» нередко проникали и в революционное движение. Однако, казалось бы, именно большевики были в наибольшей степени застрахованы от появления в их среде и в созданном ими государстве какого-либо варианта религиозного сознания и культа личности. Чем же объясняется столь длительное существование культа Сталина в СССР?

Мы уже говорили выше, что кампания по непомерному восхвалению Сталина была в значительной степени организована и инспирирована самим Сталиным и его ближайшим окружением. Культ Сталина внедрялся в сознание детей уже в детском саду. В первых классах школы детям внушалась мысль, что все хорошее в нашей жизни исходит от Сталина. Дело было, однако, не только в хорошо организованной пропаганде. В свое время и появление христианства пытались объяснить в первую очередь обманом церковников, вместо того чтобы объяснить его происхождение историческими условиями начала эры.

Некоторые из западных и советских историков высказывали мнение, что появлению и упрочению культа Сталина способствовали традиции и социальный строй царской России, которые были изменены, но не уничтожены революцией. Внедрявшийся столетиями культ царя, императора не мог исчезнуть в нашей стране в короткое время. Эта точка зрения имеет право на существование. Нельзя не видеть, однако, и некоторых предпосылок к возникновению культа личности, коренящихся в самой революции. Октябрьская революция принесла народу захватывающие дух перемены. В короткое время был разрушен сложившийся веками уклад жизни. Перемены были настолько велики и необычны, что люди, руководившие революцией, теряли в глазах народа обычные очертания, превращаясь в каких-то неземных героев. Стремление к возвеличению своих вождей проявляется у народных масс, по-видимому, во всякой массовой и победоносной революции. Поднимаясь на борьбу с врагами, отдавая революции свои помыслы и свою жизнь, рядовые участники ее начинают во многом идеализировать своих руководителей. Для народных масс эти люди становятся воплощением всех человеческих достоинств, хотя далеко не все из них оказываются достойными такого доверия. Разумеется, подобная идеализация вождей революции вовсе не обязательно должна порождать идолопоклонство. Превращение вождей революции в непогрешимых «богов» не является закономерностью – многое зависит от конкретной обстановки, а также от характера, мировоззрения и воли самих вождей.

В возникновении и развитии культа Сталина немалую роль сыграли и сами масштабы преступлений, совершенных в 30-е годы. Ибо Сталин действовал не в одиночку. Он втягивал в преступления миллионы людей. Не только карательные органы, но и весь партийно-государственный аппарат принимал участие в репрессивных кампаниях 30-х годов. Тысячи партийных работников входили в «тройки» и «особые совещания», выносившие приговоры заключенным. Десятки тысяч активистов и руководителей предприятий участвовали в разгроме «врагов народа». Еще в 1937 году Политбюро приняло решение о том, что аресты работников тех или иных ведомств должны по возможности санкционироваться руководителями этих ведомств. Наркомы санкционировали аресты своих сотрудников, секретари обкомов – работников обкома. Председатель Союза писателей санкционировал аресты писателей.

Сотни тысяч коммунистов голосовали за исключение «врагов народа» из партии. Миллионы людей участвовали в митингах и демонстрациях, требуя суровой расправы с «врагами народа». При этом люди выдавали на суд и расправу нередко и своих вчерашних друзей и знакомых. Конечно, большинство верило Сталину и органам НКВД. Но было немало сомневающихся если не по поводу всех, то тех или иных отдельных репрессивных кампаний. Мало кто открыто выступал против. Большинство молчало, облегчая тем самым расправу с кадрами партии.

Но даже испытывая колебания и сомнения, эти люди не хотели считать себя соучастниками преступлений. И они заставляли себя поверить в Сталина, который якобы все знает и не может совершать ошибок. Культ Сталина стал для них способом успокоить свою совесть. Писатель А. Г. Письменный, написавший ряд книг и повестей, оправдывающих репрессии 30-х годов (например, роман «Приговор») и глубоко сожалевший об этом в последние годы своей жизни, писал в своих неопубликованных мемуарах: «Конечно, в то, что Иван Катаев, Николай Зарудин, Борис Губер, Михаил Лоскутов или Сергей Урнис или многие другие мои друзья – гвинейские шпионы или, скажем, анархисты-бомбометатели, готовящие покушение на Сталина, или мерзкие отравители общественных водоемов, или вражеские резиденты ...в это я поверить не мог. Как бы я сегодня ни пытался высмеять свои метания и, что же скрывать, когда все сказано, поиски душевного успокоения, – все же тогда прежде всего хотелось понять, да, да, повторяю еще раз, не только поверить, но и понять: что происходит?.. Но понять происходившее в те годы было невозможно. Можно было стать доносчиком, сойти с ума, покончить самоубийством, но если ты хотел жить – самый удобный способ для несчастного, растерянного, но честного человека, цепляющегося из последних сил за свое место в обществе, был, повторяю и тысячи раз буду повторять, – поверить. Поверить без рассуждений, без оглядок, без доказательств, – как верят в приметы, в бога, в черта, в загробную жизнь. Мысль, что все общественные действия могут быть вызваны преступными намерениями одного лица, присвоившего всю полноту власти, и что это лицо – Сталин, была кощунственной, была невероятной» [553] .

И, действительно, весь этот сплав противоречивых чувств и настроений, возникший в годы террора, являлся одной из важных причин длительности и прочности культа Сталина, который среди многих людей, переживших террор, сохранялся и в 60 – 70-е годы. Иначе говоря, между террором и культом Сталина была прямая и обратная причинно-следственная связь.

Разумеется, в иных условиях культ того или иного руководителя вовсе не ведет автоматически к массовым беззакониям и репрессиям. Многое зависит здесь от самого человека, облеченного чрезвычайными полномочиями. Но Советский Союз не может существовать в таких условиях, когда единственной гарантией не только прав, но и самой жизни его граждан являются главным образом личные качества руководителей партии и государства.

ОТСУТСТВИЕ ГЛАСНОСТИ И СВОБОДЫ КРИТИКИ

Главная газета большевиков не зря имела название «Правда». В 1917 году все партии пользовались свободой слова, но именно большевики сплотили вокруг своих лозунгов большинство рабочего класса и значительную часть солдат и крестьян. Борясь против царизма или буржуазного Временного правительства, большевики выступали за максимальную гласность и свободу критики. Но Сталину в борьбе против его политических противников, в его интригах, провокациях и демагогии не нужна была гласность и свобода критики. Вся деятельность НКВД в 30-е годы проводилась в глубокой тайне, и всякая попытка проникнуть в эту тайну сама по себе рассматривалась как преступление.

Стена молчания окружала, например, судьбу Постышева, Косиора, Чубаря, Эйхе, Рудзутака. Об аресте десятков и сотен других крупнейших деятелей партии ничего не сообщалось в газетах, об этом приходилось догадываться по разного рода намекам или получать краткую устную информацию. Газеты были полны призывов к борьбе против «врагов народа», но это не была «гласность». Поэтому даже и люди, более осведомленные, чем другие, знали, как правило, о репрессиях в своей отрасли, области, среде. Громадные масштабы террора ускользали и от их сознания. Этому же способствовала и вакханалия постоянных перемещений работников из одной области в другую, с одной должности на другую, которая была характерна для 1937 – 1939 гг. Было часто неизвестно – арестован или перемещен на другую работу тот или иной деятель партии. Даже родные арестованных часто ничего не знали об их судьбе. Подло обманывая родственников, органы НКВД чаще всего не сообщали им о смерти узников. Играя на иллюзиях и надеждах близких, органы НКВД придумали лживую форму о ссылке уже расстрелянных «врагов народа» в отдаленные лагеря «без права переписки».

Во многих случаях Сталин и НКВД предпочитали прямым репрессиям методы тайного террора. Работники НКВД инсценировали нападение «грабителей» на квартиру того или иного неугодного им человека. Именно так была убита жена Мейерхольда – актриса Зинаида Райх, боровшаяся за освобождение мужа. Грабители, совершившие налет на ее квартиру, оставили, по свидетельству И. Эренбурга, нетронутыми многие ценные вещи, но убили 3. Райх, нанеся ей 17 ножевых ран и похитив подготовленные ею документы. Отдельных политических деятелей убивали дома, в гостинице, на охоте, в рабочем кабинете, выбрасывали из окна, отравляли, а затем сообщали о смерти от сердечного приступа, о несчастном случае или самоубийстве. Так, например, был отравлен Нестор Лакоба, тело которого было затем перевезено из Тбилиси в Сухуми для торжественного захоронения. (Позднее гроб с телом Лакобы, которого посмертно объявили «врагом народа», был выкопан из могилы в центре города и захоронен в безымянной могиле в другом месте.)

Типична в этом отношении судьба первого секретаря ЦК Армении А. Ханджяна. Как сообщил на XXII съезде КПСС А. Н. Шелепин, Ханджян был убит лично Берией в Тбилиси. По свидетельству бывшей работницы аппарата КПК А. Ивановой, находившейся в день убийства Ханджяна в соседнем с Берией кабинете и слышавшей выстрел, труп Ханджяна был отвезен в гостиницу, где обычно останавливались приехавшие из Армении партийные работники. Сообщники Берии положили труп Ханджяна на кровать и выстрелили в воздух. В карманы убитого, по свидетельству С. О. Газаряна, были положены два заранее подготовленных письма: прощальное – жене Розе и другое, адресованное самому Берии. Во втором письме Ханджян «писал», что он якобы запутался в своих делах и решил покончить с собой. Предательски убив Ханджяна, Берия и его клика обвинили ими же убитого человека в «позорном малодушии». По всему Закавказью в июле 1936 года прошли партийные собрания с осуждением «трусости» и «малодушия» Ханджяна. В передовой статье армянской партийной газеты можно было прочесть: «9 июля выстрелом из револьвера покончил с собой секретарь ЦК КП(б) Армении А. Ханджян. Большевистская партия всегда сурово осуждала самоубийство членов партии как акт малодушия. Особенно клеймила она позором, когда акт предательской трусости допускает руководитель партийной организации... За последние 3 – 4 года Закавказский краевой комитет во главе со стойким руководителем большевиков Закавказья Лаврентием Берия оказывал громадную помощь в работе Коммунистической партии Армении, ЦК Армении и его бывшему руководителю Ханджяну... И в этот момент пользующийся огромной помощью и поддержкой партии, поднятый на огромную высоту руководителя целой парторганизации, стреляет в себя и позорно кончает жизнь самоубийством А. Ханджян. Этот выстрел мы не можем назвать иначе как предательским выстрелом» [554] .

А уже через несколько месяцев было объявлено, что Ханджян был «врагом народа», что повело к большому числу арестов в Армении.

Помимо подобного политического бандитизма «государственные» деятели из сталинского окружения совершали немало и «обычных» уголовных преступлений. Они возводили себе и родным роскошные особняки, незаконно расходуя миллионы рублей. Они создавали (подобно Г. Ф. Александрову – ведущему «идеологу» и видному деятелю сталинской администрации) тайные публичные дома. А такой негодяй, как Берия, проезжая на машине по улицам Москвы, выслеживал молодых женщин и девушек, которых доставляли затем к нему в особняк. И во всех этих делах Сталину и его окружению было на руку, в первую очередь, именно отсутствие гласности в нашей стране.

Еще Маркс и Энгельс неоднократно говорили, что полная гласность – это важнейшее средство противостоять не только интригам правительства, но и злоупотреблениям внутри самой революционной партии. Говоря о воспитании подходящих работников для руководства партией, Ленин заявлял, что для этой цели необходимо создать такую обстановку, чтобы партия «видела перед собой, как на ладони, всю деятельность каждого кандидата на этот высокий пост, чтобы она ознакомилась даже с их индивидуальными особенностями, с их сильными и слабыми сторонами, с их победами и поражениями... Света, побольше света! ...Масса должна иметь право знать и проверять каждый, даже самый малый шаг в их деятельности» [555] .

Известно, что лозунг свободы слова и печати выдвигался во всякой подлинно демократической революции. В период Великой Французской революции в «Декларации прав человека и гражданина» в статье 5 говорилось: «Право мирных собраний, а также право провозглашения своих взглядов, будь то в печати или любым иным путем, являются столь необходимыми следствиями принципа свободы человека, что самая необходимость заявить об этом предполагает наличие деспотизма в настоящее время или в недавнем прошлом» [556] .

Вопрос о свободе слова и печати никогда не был дискуссионным для Маркса. Еще в самом начале своей революционной деятельности Маркс писал: «Призрачны все остальные свободы при отсутствии свободы печати. Одна форма свободы обусловливает другую, как один член тела обусловливает другой» [557] .

Не случайно местом постоянной жизни Маркс выбрал Англию, где наиболее серьезно относились к соблюдению свободы слова и печати.

Великий лозунг свободы слова и печати был выдвинут большевиками и в период подготовки Октябрьской революции. Еще в сентябре 1917 года в статье о свободе печати В. И. Ленин писал: «...Свобода печати означает: все мнения всех граждан можно свободно оглашать... Государственная власть, в виде Советов, берет все типографии и всю бумагу и распределяет ее справедливо: на первом месте – государство, в интересах большинства народа, большинства бедных... На втором месте – крупные партии, собравшие, скажем, в обеих столицах сотни или две сотни тысяч голосов. На третьем месте – более мелкие партии и затем любая группа граждан, достигшая определенного числа членов или собравшая столько-то подписей. Вот какое распределение бумаги и типографий было бы справедливо и, при власти Советов, осуществимо без всякого труда» [558] .

Многие из защитников цензуры ссылаются, впрочем, и сегодня на «Декрет о печати», принятый вскоре после революции и подписанный самим Лениным. Этим декретом были запрещены некоторые из буржуазных газет. Но декрет этот имел лишь временный и частный характер. В нем говорилось: «Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены: для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону. Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати, даже в критические моменты, допустимы только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановляет: 1) Закрытию подлежат лишь органы прессы: а) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению рабочему и крестьянскому правительству; б) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; в) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно наказуемого характера. 2) Запрещение органов прессы, временное или постоянное, проводится лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров. 3) Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлению нормальных условий общественной жизни» [559] .

Развернувшаяся вскоре Гражданская война заставила, однако, на несколько лет продлить действие этого декрета и даже усилить административные меры против печатных органов других партий. Так, например, в 1918 году были временно закрыты газеты и издательства партий меньшевиков и эсеров. Но уже через несколько месяцев после окончания Гражданской войны Ленин настоял на расширении свободы слова и печати, хотя, как это ясно видно из его переписки с Г. Мясниковым, Ленин и в 1921 году выступал против свободы печати «от монархистов до анархистов». При этом Ленин ссылался на бедность РСФСР и богатство мировой буржуазии, которая сможет организовать («купить», «оплатить») более мощную пропаганду и агитацию, чем на это были способны тогда коммунисты. Ленин писал: «Буржуазия во всем мире еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как... свободу печати, значит облегчить дело врагу... Мы ясно видим факт: "свобода печати" означает на деле немедленную покупку международной буржуазией сотни и тысячи кадетских, эсеровских и меньшевистских писателей и организацию их пропаганды, их борьбы против нас. Это факт. "Они" богаче нас и купят "силу" вдесятеро большую против нашей наличной силы. Нет. Мы этого не сделаем, мы всемирной буржуазии помогать не будем» [560] .

Поэтому с полного согласия Ленина и руководства РКП(б) цензура печати в нашей стране была сохранена, хотя и значительно ослаблена в первые годы НЭПа. В своей программной статье «Свобода книги и государство» нарком просвещения РСФСР А. В. Луначарский писал: «Цензура! Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасные слова: пушка, штык, тюрьма, даже государство... Но мы считаем священными штыки и пушки, самые тюрьмы и наше государство, как средство к разрушению и уничтожению всего этого. То же самое и с цензурой... Тот, кто скажет нам: необходима цензура, приостанавливающая даже великие художественные произведения, если в них таится очевидная контрреволюция, нам нужен выбор, откладывающий до 3-й и 4-й очереди несомненно нужные книги по сравнению с книгами величайшей нужды, – тот будет прав. Человек же, который скажет: долой все эти предрассудки о свободе слова, нашему коммунистическому строю соответствует государственное руководство литературой, цензура есть не ужасная черта переходного времени, а нечто присущее упорядоченной, социализированной социалистической жизни, тот, кто сделает из этого вывод, что сама критика должна превратиться в своего рода донос или в пригонку художественного произведения на примитивно революционные колодки, – тот покажет только, что под коммунистом у него, если его немножко потереть, в сущности сидит держиморда и что, сколько-нибудь подойдя к власти, он ничего другого из нее не взял, как удовольствие куражиться, самодурствовать и в особенности тащить и не пущать... Эти симптомы, конечно, есть у нас, не может и не быть – слишком мы некультурный народ. Угроза превращения сильной пролетарской власти в ее младших агентах и случайных выразителях в полицейщину имеется налицо, и надо ее всячески избегать» [561] .

Но Сталин как раз и принадлежал к тем «младшим агентам и случайным выразителям», против которых предупреждал Луначарский. Сталин ни в какой степени не продолжил той тенденции на расширение свободы слова и печати, которая наметилась в начале 20-х годов. Напротив, под прямым влиянием Сталина уже с середины 20-х годов гласность в нашей стране непрерывно ограничивалась, в том числе и при обсуждении чисто партийных вопросов или проблем и перспектив социалистического строительства. Свободно высказывать свои мнения не могли не только «монархисты» или «анархисты», но и крупнейшие деятели самой коммунистической партии. Когда в 30-е годы Сталин добился единоличной власти, то он довел до небывалых масштабов и свой личный контроль над всеми источниками информации в нашей стране. Граждане нашей страны и члены партии не получали никакой другой информации, кроме той, которая была разрешена Сталиным и его помощниками. Ни один кинофильм не мог выйти на экраны страны, прежде чем этот фильм не будет просмотрен лично Сталиным. Идея пролетарской монополии на печать, которую Ленин предлагал исключительно как временную меру, была извращена Сталиным. Наша печать оказалась закрытой не только для враждебной критики и очернительства, но и для честной партийной критики тех извращений в политической, хозяйственной и культурной жизни, которых было так много в годы культа личности.

Еще Энгельс писал, что в такой стране, где все источники знания подчинены правительству, где ничто не может быть сказано, преподано, напечатано и опубликовано без получения предварительного разрешения правительства, очень трудно приобрести правильные взгляды. Но Сталин и не хотел, чтобы у граждан СССР формировались правильные взгляды. Он понимал, что отсутствие гласности не только позволяет ему лучше обманывать народ и партию. Отсутствие у советских людей, в том числе и у самых ответственных работников, той информации, которой располагал лишь один Сталин, делало во многих случаях его хозяином положения. Всем казалось, что Сталин знает гораздо больше любого из них, и это лишало людей уверенности в своих силах и правоте.

В «Открытом письме» в редакцию газеты «Известия» в связи с 15-летием со дня смерти Сталина писательница Л. К. Чуковская писала: «Что же привело нас к этой небывалой беде? К этой совершенной беззащитности людей перед набросившейся на них машиной? К этому невиданному в истории слиянию, сплаву, сращению органов государственной безопасности (ежеминутно, денно и нощно нарушавших закон) с органами прокуратуры, существующей, чтобы блюсти закон (и угодливо ослепленной на целые годы), и, наконец, с газетами, призванными защищать справедливость, но вместо этого планомерно, механизированно извергавшими клевету на гонимых – миллионы миллионов лживых слов о ныне реабилитированных "матерых", подлых "«врагах народа», продавшихся иностранным разведкам"? Когда и как это свершилось – это соединение, несомненно, самое опасное из всех химических соединений, ведомых ученым? Почему оно стало возможным?.. Убийство правдивого слова – оно ведь тоже идет оттуда, из сталинских окаянных времен. И было одним из самых черных злодейств, совершаемых десятилетиями. Утрата права на самостоятельную мысль затворила в сталинские времена дверь для сомнения, вопроса, вопля тревоги и открыла ее для самоуверенной, себя не стыдящейся, многотиражной и многоупорной лжи. Ежечасно повторяемая ложь мешала людям узнать, что творится в их родной стране с их согражданами: одни не знали простодушно, по наивности, другие – оттого, что им уже не хотелось знать. Тот же, кто знал или догадывался, – тот обречен был молчать под страхом завтрашней гибели: не каких-нибудь там неприятностей по службе, безработицы или нужды, а обыкновенного физического истребления. Вот какой великий почет в ту пору был оказан слову: за него убивали» [562] .

Таким образом, Сталин использовал временную монополию партии на печатное слово во зло партии и народу.

О ВНУТРЕННЕМ И ВНЕШНЕМ ПОЛОЖЕНИИ СССР В 1936 – 1939 гг.

В 30-е годы из-за отсутствия гласности советские люди мало знали о той стороне деятельности Сталина, когда он выступал как жестокий деспот и преступник. На первое место в пропаганде выдвигались иные, в основном положительные стороны действительности 30-х годов, которые неизменно связывались при этом с именем Сталина. Трагические начала в жизни страны переплетались с героическими. Вспоминая вторую половину 30-х годов, известный советский писатель С. С. Смирнов писал: «С одной стороны, истинно великие дела, удивлявшие мир, быстрые успехи науки и техники, стремительный рост богатства и могущества страны, искренний и неподдельный энтузиазм миллионов. С другой – порождаемые... внутренними сложностями тревога и неуверенность людей в своем завтрашнем дне, горе и страдания многих. С одной стороны, рождение Конституции, самой демократической по своим формулам... С другой – многократное попрание самых элементарных и необходимых прав человека на личную свободу и безопасность, попытки возвести недоверие и подозрительность в высший принцип и норму гражданской жизни. С одной стороны, истовая, глубокая вера людей в ленинскую идею, в партию, в крупного, жесткого и властного человека, который был тогда как бы персональным воплощением всего этого. С другой – подлость, одетая то в полувоенную гимнастерку защиты революционных идеалов, то в наглухо застегнутый френч государственной бдительности, то в потертый и засаленный пиджачок простой человеческой слабости» [563] .

Подобная противоречивость эпохи, которая была не только временем политической реакции, но и дальнейшего развития революции, накладывала отпечаток и на деятельность Сталина.

Ни один преступник не совершает непрерывно одни лишь преступления. Не из одних преступлений складывалась и деятельность Сталина. Он отдавал не только распоряжения о репрессиях и расстрелах. Как глава государства, он принимал решения по многим вопросам, не имеющим отношения к работе карательных органов, например, по вопросам хозяйственного и культурного строительства, внешней политики, образования и здравоохранения. Мы увидим в дальнейшем, что при решении и этих вопросов Сталин допустил немало ошибок, которые дорого обошлись советскому народу. Однако Сталин не мог вообще не считаться с идеологией и устремлениями партии, с положениями марксизма и ленинизма, с принципами социализма. Поэтому культ Сталина затормозил или повернул вспять развитие нашего общества в одних направлениях, но не мог остановить сравнительно быстрого развития страны и общества в других направлениях. Это и до сих пор затрудняет разоблачение Сталина, которому официальная пропаганда приписывала все достижения страны и народа. Не все понимали, что означает арест и гибель многих советских руководителей, объявленных «врагами народа». Но все видели, как развивается Советский Союз, как возникают повсюду новые школы, заводы, дворцы культуры. Не все понимали, что означают аресты военачальников, объявленных «шпионами». Но все видели стремление партии и правительства создать сильную современную армию, способную противостоять нападению любого врага. Не все понимали, что означают аресты среди ученых, объявленных «вредителями». Но все знали о достижениях и быстром развитии молодой советской науки. Не все понимали, что означают аресты среди писателей, объявленных «троцкистами». Но советские люди читали не только плохие книги, искажающие или приукрашивающие действительность, но и правдивые произведения, сохранившие свою ценность и до сегодняшних дней. Не все понимали, что означают аресты среди руководителей национальных республик, объявленных «националистами». Но все видели, как быстро происходит экономический и культурный подъем отсталых ранее национальных окраин, развивается дружба народов, разделенных ранее стеной угнетения и вражды. И эти очевидные успехи рождали доверие не только к партии и государству, но и к человеку, который тогда стоял во главе нашей страны.

И даже тот, видимо, случайный факт, что страшный своими репрессиями 1937-й год был и наиболее урожайным в довоенный период, сослужил немалую службу Сталину. Ибо он нанес удар по партии не в годы кризиса и упадка, а в годы подъема, и это помогло ему обмануть страну и народ.

Французский публицист Клод Руа писал: «Бывает так, что в диких войнах враг для самозащиты заставляет идти вперед жен и детей своих противников. Стрелять по врагу, значит стрелять по тем, кого ты любишь. Так поступал и Сталин. Он не сосредотачивает культа только на своей личности. Он становится воплощением социализма, революцией, воплотившейся в человека. Вековая мечта, надежды, которыми питались благородные идеалы, служат ему опорой. Клубок иллюзий и действительности, добра и зла, благородной утопии и отчаяния невозможно распутать. Сталин заставляет идти впереди него народ, вырванный из бездны невежества и отсталости; плотины, школы, спутники, героизм защитников Сталинграда. Но за этой действительностью скрываются убийства, возведенные в правительственную систему; ложь как политический принцип; ссылки, фальсифицированные процессы; ...проволочные заграждения деспотического догматизма и проволочные заграждения концентрационных лагерей» [564] .

Не все верно в этом образе времени, нарисованном К. Руа, но в главном он, несомненно, прав.

Некоторые из мемуаристов и писателей пытались объяснить поведение советских людей в 30-е годы в первую очередь чувством страха. Об этом писал Н. Асеев в стихотворении «Верность Ленину», описывая настроения советских людей в дни похорон Сталина:

Отчего же давка у гроба?

Набегают со всех сторон, —

Чтоб увериться, глянуть в оба,

Что по смерти оставит он?

...И тогда у смертного праха

Мы не знали, как же нам быть?

Продолжать каменеть от страха

Или громко заговорить?

Подобное освещение событий сталинского времени является неискренним и ошибочным. Конечно, многие боялись – Сталина, НКВД, репрессий. В стихотворении «Страхи» Евг. Евтушенко писал:

Я их помню во власти и силе

При дворе торжествующей лжи.

Страхи всюду, как тени, скользили,

Проникали во все этажи,

Потихоньку людей приручали

И на все налагали печать.

Где молчать бы – кричать приучали,

И молчать, где бы надо кричать...

О самом примитивном и одновременно очень сложном чувстве страха писал в своих мемуарах и писатель А. Письменный: «В сложном, пожалуй, даже болезненном процессе научиться верить, подчиниться неумолимой и, в то же время, сомнительной логике общественной жизни тридцатых годов было что-то животное, нельзя этого не признать, вероятно, сходство с зоологическим инстинктом самосохранения. Может быть, это как раз и было самым нестерпимым. За всеми высокими рассуждениями, обширными выкладками, идейно-политическими домыслами притаился и приплясывал в моем сознании маленький бесенок обыкновенного страха. Он не исповедовал возвышенных принципов. И не был склонен к трибунному суесловию, ставшему таким обычным. Маленький бесенок инстинкта самосохранения со своей подлой рожей был наивен и прозорлив. Он не занимался политическим анализом. В его здравом смысле житейской мудрости было больше, чем в десятках книг. Его скептические представления об окружающем мире приходилось скрывать от посторонних, потому что хоть по-житейски они, может быть, и находились к истине ближе всего, их можно было счесть обывательскими и даже реакционными» [565] .

Но еще чаще, чем простой инстинкт самосохранения, многими людьми владел страх быть опозоренными. Эти люди доверяли партии и Сталину, они верили, что искренне служат народу и социализму, и боялись оказаться вне этого потока, боялись быть объявленными «врагами народа» и быть отвергнутыми народом. В своих воспоминаниях народный художник РСФСР Б. Е. Ефимов писал: «Надо быть настоящим и талантливым писателем, чтобы взять на себя задачу воскресить думы и переживания, владевшие в тот период тысячами и тысячами людей, – мучительное недоумение и страстное желание что-то понять; неизъяснимый страх и веру в здравый смысл, приливающую к сердцу надежду и опустошающее душу отчаяние.

Как описать состояние людей, чувствующих всем своим существом приближение страшной беды и не знающих, как уйти от нее, как спастись, остающихся скованными и беспомощными, как в страшном кошмарном сне... Как описать настроение людей, не имеющих возможности что-то объяснить за отсутствием чьих-либо вопросов, не имеющих возможности в чем-либо оправдаться за отсутствием к ним каких-нибудь претензий; понимающих весь ужас своего положения, зловещую опасность, нависшую над ними и их близкими, и вынужденных вместе с тем делать вид, что никаких оснований для беспокойства нет, что все в полном порядке, сохранять бодрость и работоспособность» [566] .

«Сталин воспользовался социалистическими идеями для деятельности, которая, по моему мнению, не была социалистической ни в своих целях, ни в методах, – писал итальянский литературовед и коммунист В. Страда. – Но точно так же верно и то, что на протяжении определенного периода все угнетенное человечество с именем Сталина боролось за осуществление подлинных и искренних социалистических идеалов. Сталин (человек и система) был феноменом, не имеющим прецедента в истории рабочего движения, и в силу ряда обстоятельств такое парадоксальное и кровоточащее в своей противоречивости положение оказалось возможным: говорят, что История хитра и часто ее хитрость оказывается очень жестокой» [567] .

Чтобы понять причины легкости, с которой Сталину удалось обмануть партию и народ и убедить советских людей в существовании в стране разветвленного фашистского подполья, надо вспомнить не только о доверии к Сталину, но и о суровой «предгрозовой» обстановке середины и конца 30-х годов.

Еще в 1907 году в своем романе-утопии «Красная Звезда» А. Богданов, тогда еще большевик, писал о внутренних трудностях, которые могут возникнуть в отдельных странах социализма, стоящих как «острова среди враждебного им капиталистического, а частью даже докапиталистического мира». Богданов предсказывал: «Боясь за свое собственное господство, высшие классы несоциалистических стран направят все свои усилия, чтобы разрушить эти острова, будут постоянно организовывать на них военные нападения и найдут среди социалистических наций достаточно союзников, крупных и мелких. Результат этих столкновений трудно предугадать. Но даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет надолго и глубоко искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины... Это будет далеко не наш социализм» [568] .

К сожалению, многие из этих пророчеств Богданова оказались близкими к действительности. Известно, что на протяжении 20 – 30-х годов СССР был единственным социалистическим государством на земле, где хозяином положения был еще империализм. Советские люди были уверены, что смертельная схватка с империализмом и фашизмом не только неизбежна, но и близка. Это создавало и атмосферу приподнятости, и атмосферу тревоги.

В Советском Союзе 30-х годов существовала не только память о пережитой недавно Гражданской войне, но и многие пережитки этой войны. Из людей, враждебно настроенных к Советской власти, возникали небольшие и разрозненные контрреволюционные организации. Значительные размеры приняла и шпионско-диверсионная деятельность капиталистических разведок, особенно разведок фашистских государств. Шпионаж, направленный против СССР, не был мифом, хотя это нисколько не оправдывало ни искусственного разжигания страстей, ни шпиономании, ни массовых репрессий. Но простым людям было трудно разглядеть разницу между правильным и неправильным в деятельности НКВД, направляемой Сталиным. Поэтому версия о существовании в СССР разветвленного контрреволюционного подполья могла показаться многим советским людям правдоподобной. В комментариях к своим военным дневникам 1941 года К. М. Симонов писал: «Между процессом Димитрова и заключением пакта о ненападении с фашистской Германией у меня не было никаких сомнений, что война с фашистами непременно будет. Больше того, мыслями о неизбежности этой войны для меня определялось все то, что я делал в те годы как начинающий литератор. Именно этой неизбежностью объяснялись для меня и многие трудности нашей жизни, и та стремительная и напряженная индустриализация страны, свидетелями и участниками которой мы были. В этой же неизбежности войны мы искали объяснения репрессиям 1937 – 1939 годов. Во всяком случае, когда весной 1937 года я узнал о суде над Тухачевским, Якиром и другими нашими военачальниками, я, мальчиком в 20-е годы несколько раз видевший Тухачевского, хотя и содрогнулся, но поверил, что прочитанное мною – правда, что действительно существовал какой-то военный заговор и люди, участвовавшие в нем, – были связаны с Германией и хотели устроить у нас военный переворот. Других объяснений происшедшему у меня тогда не было» [569] .

Среди других советских людей, поверивших в существование в СССР фашистской «пятой колонны», а из молодежи таких было большинство, возникла именно такая психологическая атмосфера, которая нужна была Сталину и существенно облегчила проведение его террористической программы. Жестокость и подозрительность Сталина воспринимались в этой атмосфере как положительные качества. Таким образом, Сталин продолжал и в годы террора опираться на обманутые им массы, используя их порыв к лучшему будущему и любовь к Родине. Свое отступничество от идеалов социалистической революции Сталин всегда прикрывал архиреволюционными фразами, и это мешало трудящимся и молодежи разобраться в истинных мотивах его действий. Но эта же поддержка народа, без которой в нашей стране не мог бы продержаться даже такой тиран, как Сталин, не позволила ему выйти сколько-нибудь далеко за пределы социалистического общественного строя и полностью уничтожить основные социальные завоевания революции. Обманув советских людей, Сталин стрелял по ветеранам революции, выдавая их за врагов. Но он не мог открыто выступить против Ленина, против социализма. Сталин сильно замедлил, но не мог повернуть вспять колесо истории.

«Предгрозовая» обстановка 30-х годов сдерживала и парализовала даже тех советских и партийных работников, которые были опытнее К. Симонова и не верили в существование «заговора» Тухачевского или Бухарина. К тому же они не видели и каких-то практических возможностей борьбы против власти Сталина. В одном из своих первых памфлетов Г. Померанц писал: «...Сталин уже успел мертвой хваткой вцепиться во власть, и бить по Сталину – значило бить по советской системе. А советская система почти неизбежно должна была столкнуться с фашизмом. Не потому, что Сталин не любил Гитлера, он, может быть, испытывал какое-то странное влечение к Гитлеру до 1941 года, – но по логике самой системы, более сильной, чем воля Сталина. И нельзя было производить хирургической операции, бить по советской системе, хотя бы для того, чтобы вылечить ее, перед лицом Гитлера» [570] .

Г. Померанц говорит сразу о военных и предвоенных годах, и потому его рассуждения можно принять только частично. Подобная дилемма – Сталин или Гитлер – возникла только после 22 июня 1941 года. Даже перед белой эмиграцией возник тогда вопрос о выборе. При этом некоторые, наиболее озлобленные враги нашей страны приняли, как известно, сторону Гитлера, другие заняли «нейтральную» позицию, однако многие из видных деятелей эмиграции во главе с П. Н. Милюковым приняли сторону Советской Армии [571] . Однако той дилеммы, о которой писал Г. Померанц, не было в предвоенные годы, во всяком случае она не была столь категоричной. Просто никто не знал, сколь велики и чудовищны по своим масштабам преступления, которые уже совершил или еще только замыслил Сталин.

Один из старых большевиков, проведший многие годы в тюрьмах и лагерях, писал автору данного очерка: «Конечно, мы многого не знали, мы даже не подозревали о чудовищных замыслах Сталина. Однако многие недостатки, ошибки и даже преступления мы все же видели вокруг себя. Почему же мы не восстали сразу же против них? Мы и в 30-е годы чувствовали себя как на войне, на войне со всем старым миром, и мы считали, что на войне следует вести себя как на войне. Иначе говоря, мы должны ругать промахи командования не во время сражения, а после боя. А пока идет сражение, сражение не на жизнь, а на смерть, необходимо поддерживать железную дисциплину, несмотря ни на что» [572] .

Об этих же раздумьях немного иначе говорила коммунистка Е. Владимирова в одном из своих «тюремных» стихотворений:

...Боясь сломать привычных мыслей строй,

Страшась увидеть правду голой,

Мы ищем повода, чтоб сохранить покой

И избежать душевного раскола.

И, пряча голову трусливо под крыло,

Любое зло покорно принимая,

Мы говорим: «Пускай нам тяжело —

Мы все простим родному краю».

...Прощать ...Кому? И что? ...Да если б наша боль

Была нужна стране, – тогда бы без сомнения,

Мы приняли бы боль и приговор любой,

Не заикаясь о прощении.

В тяжелый, грозный час, наставший для страны,

Под тучами войны, грозящей ежечасно,

Мы не прощать, а отвечать должны,

Где правда и где ложь, где путь и где опасность.

Нам надо дать ответ: кому была нужна

Чудовищная гибель поколения,

Которое страна, сурова и нежна,

Растила двадцать лет в работе и сраженьях. [573]

Нужно, однако, прямо сказать, что многие из этих раздумий по поводу страшного потока репрессий, охвативших страну, а также многие из правильных мыслей насчет узурпации власти Сталиным, насчет ошибочности тех или иных прежних политических кампаний и культа личности Сталина – все это в гораздо большей степени можно было встретить среди заключенных, чем среди тех, кто оставался на свободе. Ибо, только попав в заключение, люди неожиданно видели всю страшную изнанку сталинской диктатуры и необычайно широкие размеры происходящего террора. Поистине, как говорил известный польский писатель Ежи Лец, «некоторые мысли приходят в голову под конвоем».

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ВЛАСТИ

Еще задолго до революции партия большевиков, и в этом состояла одна из важнейших ее особенностей, строилась на основе строгой централизации. Вопрос о соотношении демократии и централизма в партии с момента возникновения РСДРП стоял в центре дискуссий между большевиками и меньшевиками. Со стороны меньшевиков раздавалось тогда немало протестов против жесткой централизации в партии, против увеличения полномочий партийных центров, против системы демократического централизма, превращающего членов партии в «колесики» и «винтики» и т. п. Показательна в этом отношении статья Г. Плеханова «Централизм и бонапартизм» [574] . Плеханов, который на II съезде РСДРП поддерживал большевиков и убедительно доказывал в своих речах, что революционная борьба требует во многих случаях отказа от «формально-демократических» прав, вскоре отошел от большевиков, а еще через несколько лет оказался даже в меньшевистской партии на ее крайне правом фланге. Но Ленин всегда решительно отвергал подобные рассуждения и протесты меньшевиков как проявление интеллигентской расхлябанности и мелкобуржуазного индивидуализма. Несомненно, что опасения по поводу чрезмерного централизма в партии имели своим основанием не только «интеллигентскую расхлябанность». Полемические выпады Ленина на этот счет не всегда достаточно обоснованны, однако вряд ли можно утверждать, что Ленин вообще не понимал и не видел многих опасностей чрезмерного централизма. Но он вместе с тем неизменно указывал, что именно благодаря четкой централизации и строгой дисциплине, не в меньшей степени, чем благодаря правильной политической программе, социалисты могут рассчитывать на победу в революционной борьбе в такой стране, как Россия. Из двух зол приходилось принимать то, которое казалось тогда меньшим.

В первые годы после Октябрьской революции в условиях ожесточенной гражданской войны централизация в партии была не только сохранена, но и значительно усилена. В этот период можно было бы говорить уже не столько о централизации, сколько о военизации партии и комсомола. На основе строгой централизации строилось и молодое Советское государство. Вряд ли можно сомневаться в том, что без такой жесткой централизации и военной дисциплины большевики не смогли бы мобилизовать на борьбу против многочисленных врагов все ресурсы истощенной и разоренной страны. С чисто теоретической точки зрения, многие упреки, которые высказывали в адрес «диктатора» большевиков Роза Люксембург и даже Карл Каутский, были справедливы. Но Ленину и большевикам, которые летом 1918 года, т. е. в самом начале Гражданской войны, оказались в критическом положении, потерпев ряд тяжелых поражений и потеряв контроль над большей частью территории России, трудно было следовать какой-либо иной логике, кроме логики ожесточенной военной борьбы, в период которой усиление централизации власти и ограничения демократии были не только естественны, но и необходимы. До революции А. В. Луначарский часто спорил с Лениным. Но в 1921 году Луначарский писал: «Идея революции в большинстве умов прочно связана с идеей свободы... Между тем на самом деле ни одна революция не создает режима свободы и не может его создать. Революция есть гражданская война, неизменно сопровождающаяся войной внешней.

... Вот почему даже революция социалистическая, происходящая под знаком окончания всяких войн и отмены всякой государственной власти как идеалов конечных, на первых порах вынуждена усилить дух своеобразного милитаризма, усилить диктатуру государственной власти и даже, так сказать, полицейский ее характер» [575] .

На основе строгой централизации строился в первые годы своего существования и Коминтерн. В подготовленных Лениным условиях приема политических партий в Коминтерн содержалось следующее требование: (пункт 13) «Партии, принадлежащие к Коммунистическому Интернационалу, должны быть построены по принципу демократической централизации. В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны Коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистическим образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной, и если ее партийный центр будет являться властным авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимися всеобщим доверием членов партии» [576] .

Для некоторых молодых коммунистических партий, работающих в условиях подполья или даже антикоммунистического террора, такая централизация была необходима, но и то лишь в качестве временной меры. Но было, конечно, ошибочным вводить в качестве обязательного условия во всех партиях Коминтерна ту чрезмерную централизацию, которая сложилась в большевистской партии в условиях революции и гражданской войны и которой не было даже у большевиков в предреволюционный период. Многие возникшие после Октября коммунистические партии работали совсем в иной, чем в России, политической, экономической и исторической обстановке. Поэтому вводимые в них военные порядки могли только помешать политическому развитию и расширению этих партий. Это вскоре стал понимать и сам Ленин на примере самой большевистской партии. И неудивительно поэтому, что сразу же после окончания Гражданской войны ЦК РКП (б) наметил ряд мер по ослаблению централизации партийной и государственной жизни и по развитию внутрипартийной и общенародной демократии. В решении IX Всероссийской конференции РКП(б), состоявшейся в сентябре 1920 года, были намечены меры по расширению свободы дискуссий и критики внутри партии.

Запрещение фракций и группировок внутри РКП(б) на X съезде означало существенное ограничение внутрипартийной демократии. Однако тот же X съезд партии отметил многие отрицательные стороны излишней централизации власти в стране и предложил провести ряд мер по развитию внутрипартийной демократии. В резолюции X съезда по вопросам партийного строительства говорилось, что излишняя централизация в партии и свертывание коллективных органов партийной организации развивает тенденцию к бюрократизации и отрыву от масс, к злоупотреблению методами ненужного нажима, ведет к ослаблению духовной жизни партии. Поэтому X съезд партии признал необходимость осуществить перестройку партии в соответствии с условиями перехода к мирному строительству, развертывание внутрипартийной демократии, восстановление основных норм партийной жизни [577] .

Речь, конечно, не шла и не могла идти об отказе от весьма строгой централизации партийного и государственного руководства. Коммунисты никогда не рисовали себе социалистическое общество как некую сумму самоуправляющихся общин или коммун, не подчиненных никакому центральному руководству. Централизация в нашей стране была необходима и для борьбы с контрреволюцией, и для защиты от внешней интервенции. Необходимость централизации вытекала не только из политических, но и из экономических причин. В такой экономически слабой и разоренной стране, как Россия, без сильной и авторитетной центральной власти нельзя было быстро создать современную промышленность и особенно различные отрасли машинной индустрии. Только сильная центральная власть могла провести необходимое для этого перераспределение накоплений, мобилизовав для создания новых отраслей промышленности накопления из других отраслей хозяйства и проведя необходимые для этого меры налогового обложения населения и монополии внешней торговли. Да и в дальнейшем большая и все возрастающая экономическая система современного социалистического общества создавала объективную основу для централизации, ибо эта система не могла функционировать без оперативного, единого, авторитетного, компетентного и твердого руководства.

Разумеется, во всем следовало соблюдать меру. И в 20-е, и в 30-е годы централизация в СССР была необходима. Но речь могла идти не о слепой, бездумной и всеобъемлющей централизации, а об умелом сочетании централизации с местной инициативой, с индивидуальным творчеством, с развитием самостоятельности. Надо было найти разумное сочетание централизации и демократизма, государственной дисциплины и личной свободы, подчинения необходимости и сохранения возможностей свободы выбора. Но Сталин даже не искал подобного сочетания. Поэтому начатая в первой половине 20-х годов работа по демократизации партийной и общественной жизни не была продолжена в последующие годы. Напротив, прикрываясь тезисом об усилении классовой борьбы, Сталин постоянно и односторонне настаивал на усилении централизации и постепенно забирал в свои руки все большую и большую власть. Репрессии 30-х годов завершили этот процесс, начало которого надо отнести к более раннему времени. В результате репрессий 1937 – 1938 гг. централизация в СССР была доведена до абсолютизма. Но надо иметь в виду, что и сами эти репрессии стали возможными только тогда, когда сосредоточенная в руках Сталина власть уже превысила всякие разумные для социалистического государства пределы. Чрезмерная власть может испортить даже самых хороших людей. В руках карьериста и честолюбца, в руках ограниченного и злобного человека чрезмерная власть неизбежно ведет к злоупотреблению властью и преступлениям.

Очень помогла Сталину и длительность пребывания у власти. Известно, что во многих политических партиях в различных странах мира руководство партией осуществляется тем или иным политическим лидером пожизненно, особенно когда речь идет о действительно выдающемся политическом лидере. Но в демократическом обществе при многопартийной системе любая партия и любой лидер должны периодически обновлять свой мандат на руководство, и этот акт отнюдь не сводится к чисто формальной процедуре. Но для высших государственных должностей в условиях демократии обычно устанавливаются какие-то предельные сроки пребывания у власти. Эта традиция ведет свое начало еще от Римской республики, в которой два консула выбирались только на один год и не могли быть сразу переизбраны на новый срок.

Но в нашей стране не существовало в прошлом и не существует до сего времени какой-либо системы, определяющей регулярную смену руководства партией и государством.

Ленин был в течение четверти века бессменным вождем партии большевиков. Но он был основателем партии и Советского государства, он был политическим гением, какие появляются на политической сцене не чаще, чем раз в столетие. Некоторые советологи очень высоко оценивают, впрочем, и политические способности Сталина. «В то же время, – писал, например, Стивен Бланк, – приходится признать в нем (Сталине) и политический гений. К каким бы уголовным методам он ни прибегал, он умел маневрировать и политически, когда этого требовало удовлетворение его безудержных амбиций. Это хорошо видно в действиях Сталина на арене международной политики. Он, конечно, был лишен возможности расстрелять Черчилля или Рузвельта. Тем не менее он их блестяще обыграл. Таким образом, мы обнаруживаем в Сталине, помимо преступной воли, невероятной жестокости и презрения к морали, и политическую проницательность и политический талант. Сомневаться в этом – значило бы недооценивать Сталина» [578] .

Стивен Бланк преувеличивает внешнеполитические таланты Сталина, но в его словах имеется доля истины. Но именно для таких «политических гениев», как Сталин, следовало бы установить иной порядок «наследования» и иные сроки власти. Между тем и после 1924 года в нашей стране и партии сохранился порядок, при котором не существовало никаких ограничений в отношении длительности пребывания того или иного лица во главе партии и государства. Это и позволило такому человеку, как Сталин, тщательно подготовиться к узурпации всей власти и постепенно устранить одного за другим всех своих оппонентов.

О МОНОПОЛИИ БОЛЬШЕВИСТСКОЙ ПАРТИИ НА ПОЛИТИЧЕСКУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Вряд ли надо доказывать, что важнейшим условием для узурпации Сталиным всей власти в стране и крайне благодатной почвой для всех связанных с его именем преступлений и злоупотреблений властью был тот режим однопартийной диктатуры, который сложился в нашей стране еще в самом начале 20-х годов. Можно сказать, что этот режим сложился исторически. Это, однако, вовсе не означает, что мы хотели бы оправдать возникновение такого режима или предположить, что он является лучшим режимом для построения социалистического общества. Некоторые пояснения все же необходимы. Известно, что после свержения самодержавия в России власть в стране перешла в руки основных буржуазных партий страны, входивших в Государственную Думу и образовавших вначале Временный комитет, а затем и Временное правительство. Доминирующее влияние в первых составах этого правительства имела возглавляемая П. Милюковым кадетская партия.

Между тем главной движущей силой Февральской революции были рабочие и солдатские гарнизоны столицы, а затем и других главных городов России. Они никак не могли считать Государственную Думу выразительницей их интересов. Поэтому сразу же после начала революции возникла необходимость создания таких представительных органов, которые отражали бы интересы и политическую волю рабочих и солдат. В условиях революции эти органы должны были не только «представлять» массы, но и руководить их действиями. Так появились на свет созданные самим народом Советы рабочих и солдатских депутатов. Так появилось в России «двоевластие», ибо Советы возникли как дополнение к уже существующей Государственной Думе, как своеобразная «нижняя палата» воображаемого парламента. «Верхняя палата» (Дума и Временное правительство) представляла так называемые «цензовые» элементы, или господствующие классы общества. Советы представляли трудящихся. Компромисс между этими двумя палатами был возможен только путем создания нового представительного органа, отражающего волю всей нации. Лозунг о создании такого органа был выдвинут сразу же после революции – это был лозунг Учредительного собрания. Но именно Временное правительство откладывало созыв такого собрания, опасаясь, что буржуазные партии окажутся в этом собрании в меньшинстве.

Лозунг «Вся власть Советам», выдвинутый в 1917 году Лениным и большевиками, вовсе не был призывом к однопартийности. В Советы входили тогда все левые и социалистические партии России: эсеры, меньшевики, большевики, анархисты и многие менее влиятельные политические группировки. Еще в июне-июле 1917 года большевики составляли в Советах партию меньшинства. Только в сентябре в Петроградском и Московском Советах большевики завоевали большинство. У них было большинство и в других рабочих центрах. Но даже в дни Октябрьской революции, когда в Петрограде должен был собраться Второй Всероссийский съезд Советов, не было еще полной уверенности, что именно большевики смогут получить поддержку большинства делегатов этого съезда.

Известно, что в первом составе Совета Народных Комиссаров была представлена лишь одна большевистская партия. Ленин тогда решительно возражал против создания объединенного «социалистического» правительства, в которое могли бы войти и представители эсеров и меньшевиков, хотя среди руководства большевистской партией было немало людей, которые настаивали именно на таком решении. И действительно, при иной обстановке это было бы весьма разумное решение, которое позволило бы значительно расширить политическую базу нового правительства и уменьшить угрозу гражданской войны. Не одни только большевики были сторонниками социализма в России, и поэтому коалиционное социалистическое правительство могло стать важной ступенью в мирном развитии социалистической революции в нашей стране. Мы говорим это не в осуждение точки зрения Ленина. Дело в том, что в октябре 1917 года главной проблемой, которая разделяла левые партии России, была не проблема методов или сроков построения социализма в нашей стране, а вопрос о продолжении или решительном прекращении продолжавшейся уже четвертый год Первой мировой войны. В этом вопросе компромисс оказался невозможным, и именно это обстоятельство разрушило все планы создания «однородного» социалистического правительства.

Но даже и после победы Октября и создания чисто большевистского Совнаркома Ленин не выступал за полную политическую монополию большевиков. Как только партия эсеров раскололась на правых и левых, позиции которых были во многих отношениях близки к позиции большевиков, Ленин и ЦК большевиков предложили левым эсерам войти в Совнарком, где эта партия получила семь из восемнадцати постов в правительстве, в том числе посты наркомов земледелия, юстиции, местного самоуправления. Не была запрещена после Октября и деятельность других партий, кроме монархистов и кадетов. Ленин был уверен, что партия большевиков сможет утвердить в России свою гегемонию в первую очередь благодаря проведению назревших социальных и экономических реформ, а не путем насилия над всеми своими оппонентами. И действительно, в ноябре и декабре 1917 года политическое влияние большевиков в стране быстро росло, а влияние правых эсеров и меньшевиков быстро падало. Именно это обстоятельство дало большевикам политические обоснования для роспуска Учредительного собрания и не позволило в свою очередь эсерам и меньшевикам сохранить это собрание. На созванном в январе 1918 года III Всероссийском съезде Советов большевистские делегаты составляли 66%. Из 360 членов ВЦИК, избранных этим съездом, 160 было большевиками, 125 – левыми эсерами, 7 – эсерами-максималистами, 7 – правыми эсерами, 3 – анархистами-коммунистами, 2 – меньшевиками-оборонцами и 2 – меньшевиками-интернационалистами [579] .

Однако дальнейшие события в стране пошли совсем не так, как хотели этого большевики. Уже вопрос о заключении Брестского мира вызвал не только раскол между большевиками и левыми эсерами, но и раскол внутри самой большевистской партии. Чрезмерно быстрое проведение национализации в промышленности и введение диктатуры Наркомпрода и продотрядов породили еще более острый конфликт между большевиками и эсерами, влияние которых среди крестьян стало быстро расти. Возросло и влияние меньшевиков среди рабочих. По стране прокатилась волна рабочих забастовок. Сохранение многопартийной системы в стране и в Советах создавало угрозу политического поражения большевиков. В этих условиях большевики приняли решение об ограничении возможностей и прав других социалистических партий. Они надеялись, что это позволит им легче провести страну через трудный переходный период. 14 июня 1918 года со ссылкой на борьбу меньшевиков и правых эсеров против Советской власти ВЦИК принял решение исключить из своего состава и из состава всех Советов представителей правых эсеров и меньшевиков. Еще раньше, в апреле 1918 г., были исключены из Советов представители анархистских групп. В июле 1918 года после вооруженного конфликта между большевистским правительством и вооруженными формированиями левых эсеров эта партия также была исключена из Советов. Однако и после исключения из Советов партии эсеров и меньшевиков продолжали существовать вне Советов и были политической силой, в большинстве случаев действовавшей легально. Более того, когда в конце 1918 года меньшевики в лице своего ЦК выступили против интервенции Антанты, против сотрудничества с буржуазией и отказались от лозунга Учредительного собрания, ВЦИК отменил постановление от 14 июня в отношении меньшевиков. В феврале 1919 года это же постановление было отменено и в отношении тех групп правых эсеров, которые выступили против иностранной интервенции. Легально существовали и некоторые анархо-синдикалистские группы.

Летом и осенью 1918 года главной силой, выступающей против большевиков в начинающейся гражданской войне, были левые «мелкобуржуазные» партии эсеров, меньшевиков, анархистов, различных националистических групп, в союзе с которыми действовал и чехословацкий корпус. Однако уже в конце 1918 года главной силой, выступающей против большевиков, стала генеральско-монархическая контрреволюция, поддержанная вооруженными формированиями Англии, Франции, Японии, США и некоторых других стран. Это обстоятельство изменило и политическую обстановку внутри РСФСР. Так, например, в 1919 году против Колчака решительно выступил так называемый Иркутский политцентр, в котором руководящую роль играли эсеры и меньшевики. Против Колчака выступали также бундовцы и эсеры-максималисты. И партия большевиков не отказывалась от временных соглашений с этими группами. В течение 1919 года в Советской России легально проводились съезды и совещания эсеров и меньшевиков. Находившихся в заключении эсеров и меньшевиков по амнистии освобождали из тюрем, и они нередко сразу же шли на фронты Гражданской войны. Некоторые эсеры и меньшевики становились даже комиссарами отдельных воинских частей. Во время наступления Деникина большевики заключили очень важный для себя военно-политический союз с Махно, армия которого представляла тогда в южных районах Украины реальную и крупную силу. Своими успешными рейдами в тылу деникинской армии части Махно, формально включенные в состав Красной Армии, значительно ослабили наступление белых армий на Москву и помогли затем окончательно разгромить и армию Деникина, и, позже, армию Врангеля.

Анализируя выступления и статьи В. И. Ленина 1917 – 1920 гг., мы видим, что Ленин вовсе не предполагал создание в Советской России однопартийного режима и не предполагал полного запрещения политической деятельности всех других партий (кроме партий буржуазных и монархических). Напротив, Ленин предполагал, что после того, как в Советской России будут проведены основные революционные преобразования, в нашей стране должны быть проведены и свободные выборы. Ленин не сомневался, что именно партия большевиков одержит победу на этих выборах, как она победила на выборах в Советы в 1917 году и в начале 1918 года. Однако считалось само собой разумеющимся, что и другие социалистические партии получат возможность выступить на этих выборах со своей программой. Для других стран и для других условий Ленин считал возможным сохранять избирательное право и за сторонниками буржуазных партий.

Конечно, гражданская война, разруха, голод – все это делало невозможным проведение свободных выборов. На больших территориях страны были отменены даже выборы в Советы и все выборные Советы заменялись здесь назначенными сверху «ревкомами». Но все это отдаляло, но не исключало полностью проведение в будущем относительно демократических выборов.

Окончание гражданской войны создало, однако, в стране исключительно сложную политическую обстановку. Развитие различного рода политических партий на территории РСФСР и других советских республик вступило в новую фазу. В 1920 году приняли решение о самоликвидации партии левых эсеров, эсеров-максималистов, народников-коммунистов. В марте 1920 года эсеры-боротьбисты вошли в состав КП(б) Украины. В состав РКП(б) вошли также левые группы Бунда. Некоторые левые деятели из партий меньшевиков и эсеров также вступили в РКП(б), кое-кто из карьеристских соображений, но большинство из идейных соображений. Сами эти партии переживали кризис, они не могли выработать сколько-нибудь определенной политической программы и создать устойчивые организации. Но тяжелый кризис переживала и РКП(б). Коммунистическую партию сотрясали дискуссии. В ней образовалось несколько фракций – группа «рабочей оппозиции», «демократического централизма» и др. Значительная часть рабочего класса была недовольна ухудшением своего материального положения, плохой работой промышленности, недостатком продовольствия. Еще большее недовольство политикой «военного коммунизма» и продовольственной разверсткой выражало крестьянство. Это недовольство нашло свое отражение и выражение в десятках больших и малых восстаний, прокатившихся по всей стране. Наиболее крупными из них было Кронштадтское восстание в марте 1921 года, в котором приняли участие матросы Балтийского флота, рабочие и население крепости. Несколько месяцев продолжалось восстание крестьян в крупной Тамбовской губернии, проходившее под руководством эсера А. С. Антонова («антоновщина»). В разгар восстания в распоряжении штаба мятежников имелось около 50 тысяч человек, разделенных на 21 полк. Весной и летом 1921 года почти по всей Украине шли ожесточенные бои с подвижными вооруженными группами махновской армии. Десятки более мелких вооруженных отрядов вели борьбу против коммунистов на Дону и Северном Кавказе, в Поволжье, Сибири и на Урале. Фактически это было продолжение гражданской войны, но уже не с генеральской контрреволюцией, а снова с крупными группами «мелкой буржуазии», возглавляемыми главным образом эсерами, анархистами, а иногда и недавними коммунистами. Победить в этой войне было труднее, чем разгромить походы Антанты. Коммунистическая партия смогла удержать свою власть в стране не столько благодаря успехам Троцкого при подавлении Кронштадтского мятежа или Тухачевского – при подавлении «антоновщины», сколько путем решительного отказа от политики «военного коммунизма» и введения «новой экономической политики» (нэпа).

Коммунисты остались у власти в стране, однако их социальная и политическая база значительно уменьшилась, симпатии большинства населения страны были еще не на их стороне. Того рабочего класса, который в 1917 году составлял главную социальную опору большевиков, просто не было. Ленин в 1921 году говорил: «Наш пролетариат в большей части своей деклассирован... неслыханные бедствия, закрытие фабрик привели к тому, что от голода люди бежали, рабочие просто бросали фабрики, должны были устраиваться в деревне и переставали быть рабочими. Разве мы этого не знаем и не наблюдаем, как неслыханные кризисы, гражданская война, прекращение правильных взаимоотношений между городом и деревней, прекращение подвоза хлеба создавали обмен каких-нибудь мелких продуктов, изготовляемых на больших заводах, каких-нибудь зажигалок – на хлеб... Это все и есть, что экономически и порождает деклассирование пролетариата, что неизбежно вызывает и заставляет проявляться и тут мелкобуржуазные, анархические тенденции» [580] .

Иным было и крестьянство, которое хотя и получило помещичью землю в 1917 году из рук большевиков, но которое прошло затем уроки «военного коммунизма», продовольственной разверстки, продотрядов, раскулачивания, комбедов.

Проводить в таких условиях свободные выборы даже в Советы и допускать свободную деятельность даже «мелкобуржуазных» социалистических партий означало для большевиков почти наверняка потерять политическую власть, завоеванную в столь упорной вооруженной борьбе. Этого большевики не могли позволить. Свободу политической деятельности они опять откладывали на неопределенное будущее, а в настоящем они должны были открыто заявлять о своем отказе от принципов «чистой» демократии. Так, например, выборы в Советы проводились теперь совсем не так, как они проводились в 1917 году. Была создана сложная многоступенчатая система непрямых, нетайных и неравных выборов, при которых один голос рабочего приравнивался к 5 – 6 (а на практике и к большему числу) голосов крестьян и «мелкой буржуазии». К тому же очень большое число людей, отнюдь не принадлежавших ранее к эксплуататорским классам, были лишены права голоса.

Постепенно большевики стали запрещать легальную деятельность всех других, еще сохранившихся на территории РСФСР политических партий и вводить диктатуру большевистской партии. Ленин не отождествлял понятия «диктатуры пролетариата» и «диктатуры партии». Но, вопреки более поздним утверждениям Сталина, Ленин не отказывался и от формулы «диктатура партии», причем отнюдь не в переносном смысле слова. Выступая в 1920 году на Втором Конгрессе Коминтерна, Ленин говорил:

«... Мы понимаем под диктатурой пролетариата в сущности диктатуру его организованного и сознательного меньшинства... Политическая партия может объединить лишь меньшинство класса так же, как действительно сознательные рабочие во всяком капиталистическом обществе составляют лишь меньшинство всех рабочих» [581] .

Таких высказываний Ленина можно привести немало.

Лозунг «свободных выборов» в Советы стал уже в 1920 – 1921 гг. не большевистским лозунгом, а требованием меньшевиков и эсеров. Центральный комитет меньшевистской партии в 1921 году требовал от своих членов «активного участия в выборах в Советы рабочих депутатов и в работах самого Совета» [582] . Как признавал лидер меньшевиков Ф. Дан, «свободные выборы в Советы как первый шаг к замене диктатуры господством демократии – таков был наш очередной политический лозунг» [583] . Примерно такую же политику проводила и партия эсеров. Там, где невозможно было выставлять партийного списка, эсеры проводили своих кандидатов как беспартийных [584] .

Большевики ответили на эту тактику сначала многочисленными практическими ограничениями в деятельности партий меньшевиков и эсеров, а затем и формально законодательным запрещением деятельности этих партий. В разработанном и утвержденном в 1922 году Уголовном кодексе РСФСР меньшевистско-эсеровская деятельность была приравнена к прямой контрреволюции. Либеральная экономическая политика времен нэпа сопровождалась продолжением политического террора, направленного теперь главным образом против недавних союзников в борьбе с царским самодержавием. И надо сказать, что многие приемы, к которым в этой кампании против меньшевиков и эсеров прибегали большевики, были далеко не безупречны.

С этой точки зрения особого внимания заслуживает открытый судебный процесс над руководителями правых эсеров, который состоялся с 8 июня по 7 августа 1922 года в Москве. Мы не знаем, какое участие в подготовке этого процесса принимал Ленин, так как с конца мая 1922 года и в течение всего лета он был тяжело болен. Подготовка процесса не могла проходить без участия генсека И. Сталина. Председателем Верховного трибунала ВЦИК был Г. Пятаков, а главным обвинителем – Н. В. Крыленко.

В обвинительное заключение против эсеров большевистский суд мог занести немало обвинений. В 1917 – 1918 гг. эсеры были не только политическими, но в отдельные периоды и военными противниками большевиков. Однако надо иметь в виду, что эсеры не были тогда единой партией с единым руководством. Кроме того, Советское правительство еще в 1919 году приняло решение о политической амнистии и легализовало партию эсеров, которые стали издавать в Москве свою газету «Дело народа».

В 1920 – 1921 гг. этой легальности пришел конец, так как эсеры приняли участие или даже возглавили многие из крестьянских выступлений против Советской власти. Однако сам Ленин на X съезде РКП(б) и во многих других выступлениях 1921 года признавал, что у крестьян были законные поводы для недовольства политикой Советской власти. С точки зрения большевиков, нэп был громадной важности поворотом в их политике. Однако многие мероприятия, которые теперь проводили большевики, уже давно предлагали осуществить эсеры и меньшевики. Естественно, что поэтому советский суд должен был внимательно и объективно рассмотреть предъявляемые лидерам эсеров обвинения, отделяя сознательные преступления от искренних политических заблуждений, часто весьма спорных. Надо было учесть, что еще в начале 1922 года ВЦИК объявил амнистию большинству участников крестьянских восстаний предшествующих лет. К сожалению, судебный процесс над правыми эсерами пошел во многом по иному пути. В неблаговидных политических целях организаторы суда пошли даже на явную фальсификацию. Наряду с действительными лидерами правых эсеров А. Гоцем, Е. Тимофеевым, Д. Донским и др., которые старались оправдать деятельность своей партии и таким образом защитить себя, на процессе в качестве обвиняемых выступали также люди, которые не принадлежали к руководителям эсеровской партии, а в ряде случаев никогда не были эсерами и только выдавали себя за таковых. Эти люди с завидным усердием соглашались с обвинительным заключением и каялись в преступлениях, которых они никогда не совершали. Одной из таких «подсудимых» была Руфина Ставицкая (Фаина Ставская). Она была раньше не эсеркой, а анархо-коммунисткой и была хорошо знакома с некоторыми видными коммунистами. В 1922 году она обратилась с просьбой принять ее в коммунистическую партию. Как свидетельствовал в своих неопубликованных мемуарах ее муж, старый большевик В. Е. Баранченко, Ставицкой было предложено в качестве своеобразного «испытания» выступить с «разоблачениями» на процессе правых эсеров. Руфина приняла это поручение, и ее муж пытался как-то оправдать ее поступок, позорный для настоящего революционера. Он писал: «1922-й год был крайне трудным для Руфины Ставицкой. В молодости, вступив на революционную стезю, она то и дело торопилась отдать свою молодую жизнь за дело мировой социальной революции. Теперь ей предстояло отдать не то что жизнь, а нечто более дорогое для каждого революционера. Потребовалось в интересах диктатуры пролетариата и его социалистической революции отдать честь революционерки, как ее понимали старые революционеры и политкаторжане. Ей довелось волею руководящей силы пролетарской революции посильно участвовать в большом процессе, разоблачившем и разгромившем идейно и политически злейших, опаснейших в то время врагов пролетарской власти. Вскоре она была принята в коммунистическую партию, которой служила, как только могла, до этого» [585] .

Вызывают сомнение поведение и показания на этом процессе и некоторых других подсудимых. Несомненно, в качестве провокаторов выступали на процессе И. Семенов, К. Усов, Л. Коноплева. Верховный революционный трибунал приговорил Р. Ставицкую (Ф. Ставскую) к двум годам тюремного заключения со строгой изоляцией. Однако в этом же постановлении трибунала говорилось: «В отношении Семенова, Коноплевой, Ефимова, Усовой, Зубкова, Федорова-Козлова, Полевина, Ставской, Дашевского Верховный трибунал нашел: эти подсудимые добросовестно заблуждались при совершении ими тяжких преступлений, полагая, что они борются в интересах революции... Названные подсудимые вполне осознали всю тяжесть содеянного ими преступления, и трибунал в полной уверенности, что они будут мужественно и самоотверженно бороться в рядах рабочего класса за Советскую власть... ходатайствует перед Президиумом ВЦИК об их полном освобождении от всякого наказания» [586] .

Все перечисленные выше «подсудимые» были действительно после процесса освобождены и трудоустроены. Их дальнейшая судьба нам неизвестна. Что касается Ставицкой (Ставской), то перед арестом она работала директором Исторической библиотеки в Москве.

15 обвиняемых, в том числе члены ЦК эсеровской партии А. Р. Гоц, Д. Д. Донской, М. Я. Гендельман, Г. Я. Герштейн, М. А. Лихач, П. Н. Иванов, Е. М. Тимофеев и др., были приговорены к расстрелу. ВЦИК утвердил этот приговор, но приостановил его исполнение при условии, что партия социалистов-революционеров прекратит свою «заговорщицкую, террористическую и шпионскую деятельность». «Если же она, – говорилось в постановлении ВЦИК, – не откажется от вооруженной борьбы против Советской власти, приговор ее контрреволюционным вождям будет приведен в исполнение» [587] .

Лидеры правых эсеров должны были, таким образом, содержаться в камерах смертников в качестве заложников. Их держали во внутреннем изоляторе особого назначения. Так называлась тогда внутренняя тюрьма ОГПУ на Лубянской площади. Один из смертников – С. В. Морозов, не выдержав напряжения, покончил жизнь самоубийством 20 декабря 1923 года. Смерть Морозова вызвала поток протестов среди социалистов на Западе. Поэтому в начале 1924 году решением ЦИК СССР смертный приговор был заменен лидерам правых эсеров 5-летним тюремным заключением [588] .

После судебного процесса 1922 года деятельность партии эсеров и меньшевиков была окончательно запрещена. Легальная политическая деятельность была возможна теперь только для РКП(б).

Конечно, никакие запрещения не могут, казалось бы, уничтожить ту или иную политическую партию, если она имеет корни в народе. Однако режим большевистской диктатуры уже в 20-е годы был настолько жестоким и всеобъемлющим, что неоднократные попытки меньшевиков, эсеров и некоторых других партий наладить нелегальную деятельность были безуспешны. Эти партии раздробились на мелкие группы, не придерживающиеся ни единой программы, ни одинаковой тактики. Только за границей удалось создать центральные представительства российских социалистических и некоторых националистических партий. Меньшевики стали издавать здесь свой «Социалистический вестник», а эсеры – «Революционную Россию», а также отдельные брошюры и листовки. Но очень немногие из этих изданий удавалось пересылать в СССР. В эсеро-меньшевистских изданиях содержались вполне справедливые критические замечания в адрес РКП(б)/ВКП(б). Так, например, эсеры, поддерживая социалистическую кооперацию деревни (кооперация была одним из важнейших пунктов эсеровской программы), возражали против сталинских методов проведения этой кооперации. Эсеры и меньшевики выступали в своих изданиях против бюрократизации государственного аппарата, против арестов технических специалистов, против жестокостей «раскулачивания», против процессов «Промпартии» и «Союзного бюро». Многие из эсеров объявляли себя теперь сторонниками «этического социализма», они выступали против террора, заявляя, что продвижение к цели должно осуществляться не любыми средствами, а такими, которые помогают воспитанию борцов за социализм. Протестуя против государственного произвола, они продолжали черпать свои идеи у П. Лаврова и Н. Г. Чернышевского.

Однако, несмотря на трудное положение в СССР в конце 20-х – начале 30-х гг., несмотря на значительное недовольство и в городе, и в деревне, пропаганда и агитация нелегальных оппозиционных групп не получила большого распространения. Репрессивно-контрольный аппарат Советской власти был уже настолько силен, что практически все меньшевистско-эсеровские группы и их издания на территории СССР ликвидировались через несколько месяцев после их создания. Одновременно проводилась массированная пропаганда, представлявшая любую оппозиционную деятельность как контрреволюцию.

Мы не хотели бы здесь брать под защиту эсеров и меньшевиков; у каждой из этих партий было в прошлом немало политических ошибок и даже преступлений. Но мы не хотели бы защищать и системы однопартийной диктатуры, ибо именно монополия одной партии на политическую деятельность в стране приводит к нарушению гласности, свободы мнений и критики, способствует углублению ошибок и сокрытию преступлений правящих групп. Утверждение о том, что при социализме и социальной однородности советского общества в нашей стране не существует почвы для других партий, является глубоко ошибочным. Марксизм отнюдь не решил всех вопросов в социально-политических и экономических науках, и не все, что считается здесь решенным, решено правильно. Известно, что и Ленин менял свои предложения относительно путей и средств построения социализма в России, и ленинизм отнюдь не является последним и решающим словом в политических и общественных науках. Подход к вопросу о путях и средствах социалистического строительства может быть различным, и это создает идейную и гносеологическую основу для образования различных политических партий и групп и в социалистической стране, а также препятствует деспотическому перерождению социалистического общества, которое также нуждается не только в правящей партии, но и в оппозиции.

ИЗВРАЩЕНИЕ СТАЛИНЫМ ЛЕНИНСКОГО ПОНИМАНИЯ ЕДИНСТВА ПАРТИИ

Анализируя деятельность Сталина, мы убеждаемся, что он извратил ленинские требования о единстве и дисциплине в партии. Ленин никогда не придавал вопросу о дисциплине в партии самодовлеющего значения, отделяя его от проблемы коммунистических убеждений и вопроса о том, насколько правильной или ошибочной является политика партийных центров. Единство партии Ленин никогда не понимал как полное и абсолютное запрещение групп и течений в партии вне зависимости от конкретной исторической обстановки и от того, какую политику проводит в данное время тот или иной руководитель партии.

Конечно, единство дает любой партии добавочную силу. Однако бывают случаи, когда в единстве, в отсутствии споров и течений проявляется не сила, а слабость партии, когда ее члены под влиянием того или иного лидера все как один идут не туда. Поэтому Ленин решительно отвергал догматическое толкование единства партии. Еще в 1904 году, т. е. на самых первых этапах создания партии, Ленин писал: «...В партии всегда будут споры и борьба, их надо лишь ввести в партийные рамки, а это под силу лишь съезду... Весь опыт послесъездовской борьбы учит... необходимости обеспечить в уставе партии права всякого меньшинства, чтобы отводить постоянные и неустранимые источники недовольства, раздражения и борьбы из обычных обывательских потоков скандала и дрязг в непривычные еще каналы оформленной и достойной борьбы за свои убеждения. К таким безусловным гарантиям мы относим предоставление меньшинству одной или более литературной группы с правом представительства на съездах и с полной "свободой языка". Необходимо дать самые широкие гарантии вообще относительно издания партийной литературы, посвященной критике деятельности центральных учреждений партии» [589] .

В 1911 году, критикуя Троцкого, выступавшего на словах против образования фракций в партии, Ленин писал: «Какая пустая фраза – при таком положении дел – крики против фракционности, и притом со стороны людей, только что образовавших свою фракцию. Пора им понять, что крики против фракционности – отвод глаз от вопроса действительно важного, от вопроса о партийном или противопартийном содержании работы разных фракций» [590] .

Когда на Пражской конференции РСДРП в 1912 году было выдвинуто предложение (В. Косовским-Шварцманом) об осуждении борьбы групп в партии, то именно Ленин выступил против. «Нельзя осуждать внутрипартийную борьбу вообще, – заявил Ленин. – Мы должны осудить лишь безыдейную. Осудить же борьбу групп вообще – это значит осудить и борьбу большевиков против ликвидаторов» [591] .

Среди большевиков при Ленине всегда существовали различные группы и фракции, и это считалось естественным и нормальным явлением. Только в 1921 году в период самого острого кризиса Советской власти Ленин призвал к временному прекращению фракционной борьбы и к роспуску всех имевшихся тогда среди большевиков групп и фракций. Однако предложенная Лениным резолюция о единстве партии не отменяла права членов партии критиковать не только частные, но и общественные аспекты партийной политики. Эта резолюция не лишала членов партии права иметь по тем или иным вопросам свое мнение, отличное от мнения ЦК. Эта резолюция не только не отменяла возможности дискуссий и споров в партии, но прямо говорила о желательности таких дискуссий [592] .

Выступая против фракций «демократического централизма» и «рабочей оппозиции», Ленин не призывал членов этих фракций немедленно изменить свои убеждения, он предлагал им лишь прекратить широкую пропаганду своих взглядов перед всей партией. Нельзя и далее, заявлял Ленин, излагать взгляды оппозиции в листовках тиражом в 250 тысяч экземпляров. Другое дело – издание специальных сборников и брошюр. «...Не создавая особого положения, мы разберем, что происходит внутри партии – пропаганда идей внутри борющейся партии или обмен мнений в специально изданных сборниках... Есть теоретики, которые всегда дадут партии полезный совет. Это необходимо. Мы издадим два-три больших сборника, это необходимо. Но разве это похоже на пропаганду идей, на борьбу платформ, разве это можно смешивать?» [593]

К тому же Ленин специально подчеркивал, что принятая X съездом РКП (б) резолюция относится к переживаемым в данный момент разногласиям и не может иметь расширительного толкования. Когда Д. Б. Рязанов предложил и впредь запретить выборы на съезды партии по платформам различных групп, то именно Ленин отверг это предложение. Он, в частности, заявил: «Я думаю, что пожелание т. Рязанова, как это ни жаль, неосуществимо. Лишить партию и членов ЦК права обращаться к партии, если вопрос коренной вызывает разногласия, мы не можем. Я не представляю себе, каким образом мы можем это сделать. Нынешний съезд не может связывать чем-либо выборы на будущий съезд, а если будет такой вопрос, как, скажем, заключение Брестского мира?.. Возможно, что тогда придется выбирать по платформам. Если же обстоятельства вызовут коренные разногласия, можно ли запретить вынесение их на суд всей партии? Нельзя! Это чрезмерное предложение, которое невыполнимо и которое я предлагаю отвергнуть» [594] .

Резолюция X съезда партии о единстве партии сыграла в начале 20-х годов определенную положительную роль. Но она не помешала в последующие годы ни возникновению серьезных разногласий в партии, ни проявлению новых оппозиционных фракций. Оппозиционные течения 20-х годов существовали в партии открыто, и с ними велась открытая борьба. Конечно, с самого начала предпринимались попытки догматически толковать решения X съезда партии. Одними из первых это стали делать Зиновьев и Каменев в 1923 – 1924 гг. Выступая на московском партийном активе против троцкистской оппозиции, Зиновьев говорил: «Если вы думаете, что наступило время, чтобы легализовать фракции и группировки, то скажите это прямо. Мы думаем, что это время не наступило, и оно не наступит вообще в период диктатуры пролетариата. Оно не может наступить потому, что этот вопрос связан с вопросом о свободе печати, вообще с вопросом о политических правах непролетарского населения... Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в общей обстановке» [595] .

Известно, что уже через год Зиновьев стал создавать в Ленинграде свою «ленинградскую» фракцию. Он вспомнил тогда о других аргументах и традициях большевистской партии. В середине 20-х годов среди большинства партийного актива существовало понимание того, что при наличии серьезных разногласий по принципиальным вопросам члены партии имеют право на критику партийных верхов, на критику политики ЦК, т. е. на оппозицию. Весьма характерна в этом отношении резолюция объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) по делу М. Лашевича от 23 июля 1926 г. В этой резолюции говорилось: «Партия надеялась, что оппозиция в процессе деловой работы осознает и исправит свои ошибки. Таким образом оппозиции дана была полная возможность нормальным партийным путем защищать свои взгляды в тех случаях, когда возникали разногласия по тем или иным вопросам. Хотя оппозиция и продолжала настаивать на своих ошибках, отмеченных XIV съездом, и вносила в работу Политбюро и ЦК элементы явной фракционной непримиримости, но это отстаивание оппозицией своих взглядов внутри ЦК партийным путем не вызывало ни со стороны ЦК, ни со стороны ЦКК серьезных опасений за сохранение единоборства.

Но, к сожалению, оппозиция не удержалась в своей борьбе на почве законного отстаивания своих взглядов в рамках партийного устава и за последнее время перешла к прямым нарушениям постановлений X и XIV съездов о сохранении единства в рядах ВКП(б), прибегнув в борьбе с партией к попыткам создания нелегальной фракционной организации, противопоставленной партии и направленной против ее единства» [596] .

Мы не можем разбирать здесь по сущетву обвинения в адрес оппозиции. Мы хотим лишь отметить, что данная резолюция ЦК и ЦКК не отрицала законного права оппозиции на существование и на отстаивание своих взглядов «в рамках партийного устава».

Однако в дальнейшем Сталин решительно изменил толкование принципа единства партии. Почувствовав себя хозяином положения, Сталин повел борьбу не только против взглядов оппозиции, но и против самого права членов партии или ЦК на оппозицию. Сознательная дисциплина заменялась слепым повиновением воле «вождя». Членам партии прививалось убеждение, что Сталин и его руководство не могут совершать ошибки, и потому всякая оппозиция – это агентура мелкобуржуазных и буржуазных кругов в ВКП(б). Это искаженное толкование резолюции X съезда сыграло печальную роль в истории партии. Именно оппортунизм, принявший форму сталинизма, возобладал в верхах партии. Догматически толкуемый лозунг единства послужил для Сталина важным средством укрепления его личной диктатуры и разгрома ленинского ядра партии. Великий лозунг единства рабочего класса и коммунистов Сталин использовал для фактического раскола партии и истребления всех неугодных ему коммунистов.

О ЛИЧНОМ КОНТРОЛЕ СТАЛИНА НАД АППАРАТОМ КАРАТЕЛЬНЫХ ОРГАНОВ

Система созданной Сталиным единоличной диктатуры была сложной и прочной. Обманутые Сталиным массы трудящихся, подчиненные строгой цензуре средства массовой информации, партийный и государственный аппарат в центре и на местах, послушные воле Сталина Вооруженные силы – все это были элементы сталинской диктатуры. Однако главную роль во всей этой системе играли специальные карательные органы, находившиеся под личным контролем Сталина.

Еще перед Октябрьской революцией Ленин предполагал, что пролетариат сумеет сравнительно легко сломить сопротивление буржуазии и можно будет обойтись при подавлении контрреволюции сравнительно короткими и ограниченными карательными акциями. Действительность оказалась много сложнее, и Советскому правительству пришлось создавать вскоре после революции специальные карательные органы. Первое заседание Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) состоялось в декабре 1917 года. Особый размах деятельность ВЧК приобрела в годы Гражданской войны и прежде всего в прифронтовых районах. Чрезвычайные комиссии мыслились в тот период не как судебные или следственные органы, а именно как военно-административные карательные органы, которые должны находить внутренних врагов и уничтожать или изолировать их. Как солдат на фронте убивает своего противника только потому, что видит его в форме врага по ту сторону фронта с оружием в руках, так и органы ВЧК должны были искать и уничтожать контрреволюционеров и саботажников на месте преступления на территории Советской республики.

Начальник секретного отдела ВЧК, один из ближайших сотрудников Ф. Дзержинского М. Я. Лацис (Судрабс), объясняя задачи и функции ВЧК, писал в 1921 году: «Чрезвычайная Комиссия – это не следственная комиссия и не суд. И не трибунал. Это – орган боевой, действующий по внутреннему фронту Гражданской войны, пользующийся в своей борьбе приемами и следственных органов, и судов, и трибуналов, и военных сил. Она врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто с оружием по ту сторону баррикад и кто ничем не может быть использован для нас... Но это и не гильотина, отсекающая голову по постановлению трибунала. Нет, она или уничтожает без суда, застав на месте преступления, или изолирует от общества, заключая в концентрационный лагерь, или передает трибуналу, когда дело требует подробного исследования и широкой гласности. Она только устанавливает вредность или безвредность данного лица и степень этой вредности для Советской власти и сообразно этому или уничтожает, или изолирует от общества, обезвреживая его этим и предупреждая повторение активных действий против Советской власти. Нам, как израильтянам, приходится строить царство будущего под постоянным страхом неприятельского нападения, под постоянным неприятельским обстрелом. Чрезвычайная Комиссия обеспечивает мирный труд для всех сторонников Советской власти, стоя на страже внутри страны, оберегая ее от явных и тайных контрреволюционеров» [597] .

Советская власть и Красная Армия вряд ли смогли бы победить своих противников без помощи ВЧК, без ее массовых карательных действий и «красного террора». Однако именно «чрезвычайные», но не всегда точно определенные функции ВЧК вели нередко к злоупотреблениям и ошибкам. Тот же Лацис, например, был склонен к чрезмерно расширительному толкованию понятия «контрреволюционер». Он заявлял: «Трехлетняя борьба Советской власти с очевидной ясностью показала, что нет уже только отдельных контрреволюционных личностей, а что контрреволюционны целые классы... При диктатуре пролетариата контрреволюционна, во-первых, вся крупная буржуазия. Но контрреволюция таится и в среде мелкой буржуазии. Из ее среды-то главным образом и вербуется активно действующая, живая сила контрреволюционеров. Юнкера, офицеры старого времени, учителя, студенчество и вся учащаяся молодежь – ведь это все в своем громадном большинстве мелкобуржуазный элемент, а они-то и составляют боевую силу нашего противника, из нее-то и составлялись белогвардейские полки» [598] .

Эти рассуждения были глубоко ошибочны и вредны для развития самой революции. Несомненно, что часть мелкой буржуазии составляла резерв контрреволюции. Но при правильной политике партии большая часть мелкой буржуазии должна была составить опору и резерв революции, без этого в такой стране, как Россия, революция вообще не могла победить. Даже среди руководителей самих большевиков было больше выходцев из интеллигенции, мелких дворян, студенчества, учащейся молодежи, младших офицеров, из учительского сословия, а не непосредственно из пролетариев. Я уже не говорю о десятках тысяч технических и военных специалистов, которые в 1918 – 1920 гг. помогали большевикам, а не их врагам.

Настроения и установки, отраженные в брошюре М. Лациса, были тем более вредны и опасны, что, по его собственному утверждению, среди работников ВЧК попадаются не только «расслабленные неврастеники», но также «аферисты и просто уголовный элемент, которые, пользуясь именем сотрудника Чрезвычайной Комиссии, шантажируют, вымогают, набивая себе карманы» [599] .

Разбираемая нами брошюра Лациса написана в 1921 году. Но еще в 1918 году в казанском журнале «Красный террор» тот же Лацис, призывая к усилению борьбы против контрреволюции, давал сотрудникам ВЧК такую установку: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом» [600] . Достаточно, мол, одного социального происхождения, чтобы объявить того или иного человека врагом Советской власти. Подобная установка вызвала протесты в коммунистической среде, и дело дошло до Ленина. Он назвал рассуждения Лациса «полной нелепостью», до которой может договориться «даже один из лучших, испытаннейших коммунистов». Ленин далее в своей статье писал: «Политическое недоверие к представителям буржуазного аппарата законно и необходимо. Отказ использовать их для дела управления и строительства есть величайшая глупость, несущая величайший вред коммунизму... Мелкобуржуазная демократия – не случайное политическое образование, не какое-нибудь исключение, а необходимый продукт капитализма... Ведь даже в отсталой России рядом с Колупаевыми и Разуваевыми народились капиталисты, которые умели ставить себе на службу культурную интеллигенцию, меньшевистскую, эсеровскую, беспартийную. Неужели мы окажемся глупее этих капиталистов и не сумеем использовать такого «строительного материала» для постройки коммунистической России?» [601]

В своей брошюре М. Лацис утверждает, что органами ВЧК в 1918 – 1920 гг. по всей России было расстреляно 12 733 человека. Несомненно, это сильно заниженная цифра, только в сентябре 1918 года после объявления «красного террора» было расстреляно несколько тысяч заложников и «классово чуждых элементов». Вероятно, точная цифра людей, уничтоженных в годы Гражданской войны органами ВЧК, уже никогда не станет известна. Но не вызывает сомнения и то, что органами белой власти было уничтожено гораздо больше коммунистов, комсомольцев, пленных красноармейцев и простых рабочих и крестьян, чем было уничтожено врагов Советской власти или случайных людей органами ВЧК. Белые армии редко брали в плен или создавали какие-либо концлагеря. Уже первые походы «Добровольческой армии» генералов Корнилова и Деникина, сумевших в 1918 году занять почти весь Северный Кавказ, сопровождались расстрелами тысяч и тысяч простых красноармейцев, не говоря уже об активистах Советской власти. Карательные акции ВЧК включали не одни лишь расстрелы, но создание больших концентрационных лагерей. Заключение в этих лагерях рассматривалось как временное – лишь на период Гражданской войны.

И действительно, сразу по окончании Гражданской войны была начата кампания по разгрузке тюрем и лагерей и изменению форм работы ВЧК. В приказе руководства ВЧК от 8 января 1921 года говорилось:

«Внешних фронтов нет. Опасность буржуазного переворота отпала. Острый период гражданской войны закончился, но он оставил тяжелое наследие – переполненные тюрьмы, где сидят главным образом рабочие и крестьяне, а не буржуи. Надо покончить с этим наследием, разгрузить тюрьмы и зорко смотреть, чтобы в них попадали только те, кто действительно опасен Советской власти. При фронтовой обстановке даже мелкая спекуляция или переход через фронт могли бы представлять опасность для Красной Армии, сейчас же подобные дела нужно ликвидировать. На будущее время с бандитами и злостными рецидивистами разговор должен быть короткий, но держать в тюрьме толпы рабочих и крестьян, попавших туда за мелкие кражи или спекуляцию, недопустимо...

Старыми методами, массовыми арестами и репрессиями, вполне понятными в боевой обстановке, при изменившемся положении ЧК будет только лить воду на мельницу контрреволюции, увеличивая число недовольных. Всех подозрительных, которые могут принять участие в активной борьбе, беспартийных офицеров, лиц правоэсеровского, махновского и тому подобного толка нужно держать на учете, выяснять, проверять. Это гигантская информационная работа, которая должна выступить на первый план, – наполнять же подследственные тюрьмы арестованными по подозрению нельзя... иначе шпионы, террористы, подпольные разжигатели восстаний будут гулять на свободе, а тюрьмы будут переполнены людьми, занимающимися безобидной воркотней против Советской власти... Надо знать виновника, подозревать мало. Иначе против органов ЧК поднимутся вопли, что они мешают экономическому возрождению РСФСР» [602] .

Но дело было не только в изменении стиля и методов работы ВЧК. Еще в 1919 году по предложению Дзержинского были ликвидированы почти все уездные ЧК, так как здесь исчезли те чрезвычайные условия, которые как-то могли оправдать существование подобной организации. После окончания Гражданской войны возник вопрос о полной реформе ВЧК. В условиях мирного времени подобные «быстродействующие» карательные органы были уже не нужны. В декабре 1921 года по предложению Ленина очередной съезд Советов поручил ВЦИК «в кратчайший срок пересмотреть положение о Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее органах в направлении их реорганизации, сужения их компетенции и усиления начал революционной законности» [603] . 6 февраля 1922 года был принят декрет о реорганизации ВЧК в ГПУ (Государственное политические управление). На Государственное политическое управление возлагалась задача борьбы лишь с особо опасными государственными преступлениями: политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом. При этом ГПУ не имело права выносить окончательные решения о наказании преступников. Органы ГПУ вели следствие, но приговор, как правило, должен был выносить суд. «Прежде всего, – писал Ленин, – боевыми органами Соввласти были главным образом Нарвоенком и ВЧК. Теперь особенно большая роль выпадает на долю НКЮста» [604] .

Перестройка органов ВЧК-ГПУ завершилась к середине 20-х годов, но очень скоро она началась снова, уже в другом направлении. Под влиянием Сталина ГПУ стало опять превращаться в карательную организацию, оно получило право заключать в тюрьму, в лагерь, высылать в отдаленные районы страны, а позднее даже расстреливать отдельных заключенных.

В. Р. Менжинский, ставший после смерти Дзержинского Председателем ГПУ, не имел того влияния и авторитета, какие имел Дзержинский. К тому же Менжинский был тяжело болен и мало вмешивался в повседневную работу ГПУ. Фактическим главой ГПУ стал заместитель Менжинского Г. Ягода, находившийся под большим влиянием Сталина. Именно на ГПУ была в конце 20-х годов возложена задача по принудительному изъятию золота и ценностей у нэпманов. В начале 30-х годов ГПУ руководило выселением кулацких семей в восточные и северные районы страны. На органы ГПУ опирался Сталин при проведении репрессий среди «буржуазной» интеллигенции, технических и военных специалистов. Уже тогда достаточно широко применялись фальсификация следственных материалов и пытки заключенных. Когда М. П. Якубович сказал в конце 1930 года своему следователю, что при Дзержинском такие методы следствия были бы невозможны, следователь рассмеялся и сказал: «Нашли кого вспоминать! Дзержинский – это пройденный этап в развитии нашей революции».

Постепенно увеличивались и штаты ГПУ, которое было реорганизовано в Наркомат внутренних дел (НКВД), в состав которого вошло также управление милицией и пограничной охраной. После смерти Менжинского (1934 г.) наркомом внутренних дел был и формально назначен Г. Ягода. По партийной линии контроль за деятельностью НКВД с 1935 года осуществлял Н. Ежов, однако фактически полный и безраздельный контроль за деятельностью НКВД давно уже держал в своих руках Сталин.

В 1934 году права НКВД были значительно расширены. При наркоме было создано Постановлением ЦИК и СНК СССР Особое совещание, наделенное правом заключать людей в лагерь, тюрьму или отправлять в ссылку на срок до 5 лет без какого-либо судебного разбирательства. В состав Особого совещания кроме наркома внутренних дел входили его заместители, начальник Главного управления милиции и прокурор Союза СССР или его заместитель. Решение Особого совещания мог отменить по протесту Прокуратуры СССР только Президиум ЦИК СССР [605] .

После убийства Кирова и особенно после первого «открытого» судебного процесса в 1936 году Сталин и Ежов провели «генеральную чистку» органов НКВД, о которой мы уже писали во второй части книги. Важно отметить, что в 1937 году оклады работников НКВД были увеличены в 4 раза и стали теперь значительно более высокими, чем в других партийных и государственных учреждениях. Органам НКВД передавались лучшие квартиры, дома отдыха, больницы. За «успешно» проведенные операции работники НКВД получали ордена и медали. В 1937 году штаты НКВД были еще более расширены, этот наркомат превратился в огромную армию со своими дивизиями и полками, сотнями тысяч работников охраны, десятками тысяч офицеров. Управления НКВД имелись не только во всех областных центрах, но и во всех районных центрах. Специальные отделы НКВД были организованы на всех крупных предприятиях, в учреждениях, учебных заведениях. Под контролем НКВД находились и все средние предприятия, а также все места общественного пользования: парки, библиотеки, железные дороги, театры и др. По всей стране была создана громадная сеть осведомителей и доносчиков, работавших на «общественных» началах. Специальные досье заводились на десятки миллионов людей. Наряду с отделами кадетов и монархистов, меньшевиков и эсеров, а также «прочих контрреволюционных партий» в четвертом управлении НКВД был создан и отдел ВКП(б). Этот отдел проводил надзор и наблюдение за всеми партийными организациями вплоть до ЦК ВКП(б). Все секретари райкомов, горкомов и обкомов утверждались на своих постах только после согласования с органами НКВД. Были в НКВД «особые» отделы, наблюдавшие за самими чекистами, а также «спецотдел», наблюдавший за работой «особых» отделов. Чекистам прививалось убеждение, что чекистская дисциплина выше партийной. «Вначале ты чекист, – говорили им, – а затем уже коммунист». В программу подготовки кадров входило изучение истории ремесла, в том числе истории инквизиции [606] .

Особое внимание уделял Сталин контролю за поведением своих ближайших соратников – членов Политбюро. «Тайная служба властелина, – говорилось еще в одной из древнейших книг, – должна держать под своим оком всех сановников, вершащих дела, близких и родичей правителя, а равно и его соперников» [607] .

И действительно, Сталин контролировал своих ближайших помощников, используя для этого закон «Об охране вождей», принятый еще после убийства Кирова. В то время как Сталин лично отбирал и проверял руководителей своей охраны, главным из которых был генерал Власик, подчинявшийся только Сталину, охрана других руководителей партии и правительства поручалась органам НКВД.

Хотя полномочия и права органов НКВД были необычайно велики и в начале 30-х годов, летом 1936 года по предложению Сталина ЦК ВКП(б) принял постановление о предоставлении органам НКВД «чрезвычайных полномочий» сроком на один год – для полного разгрома «врагов народа». На июньском Пленуме ЦК ВКП(б) эти «чрезвычайные полномочия» были продлены на неопределенное время, одновременно были расширены судебно-карательные функции НКВД. После окончания июньского пленума ВКП(б) в течение суток было арестовано 18 членов ЦКВКП(б).

Кроме Особого совещания при наркоме внутренних дел во всех крупных управлениях НКВД была создана система «троек», которые выносили заочные приговоры, не считаясь ни с какими формальностями и нормами судопроизводства. Карательные органы были выведены из-под контроля партии, а тем более прокуратуры. Санкция прокурора имела для НКВД чисто формальный характер. Во многих областях прокуроры не только подписывали задним числом любые санкции, но и подписывали чистые бланки, в которые следователи НКВД могли затем вносить какие угодно фамилии. Вся эта чудовищная карательная система подчинялась приказам и воле только одного человека – Сталина.

Однако нельзя не видеть и того, что подобная карательная система обладала и определенной собственной инерцией, ибо значительная часть офицеров из привилегированного аппарата НКВД не хотела оставаться без работы, а их «работа» состояла в том, чтобы искать, судить и изолировать «врагов народа».

В очерке «Инквизиция перед судом истории» И. Р. Григулевич писал: «...Когда в той или иной стране или районе "священный трибунал" в действительности искоренял ересь, его непомерно разросшийся аппарат оставался фактически не у дел. Тем не менее он не только не прекращал террористической деятельности, а, используя ранее составленные списки, продолжал изыскивать себе новую работу, чтобы оправдать свое существование. Именно тогда наступала пора всевозможных выдуманных дел, воскрешались старые, не доказанные ранее обвинения, вновь арестовывались выпущенные в прошлом на свободу лица, использовались слухи, сплетни, "косвенные улики" для осуждения ни в чем не повинных людей. Даже устраивались процессы над давно умершими людьми, которые, естественно, не могли защитить или оправдать себя. Однажды запущенная инквизиционная машина уже не могла не работать. Как ненасытный молох, она требовала все новой и новой крови, которую ей поставляли еретики, подлинные или сфабрикованные ею же самой» [608] .

То же самое происходило и с органами НКВД. Непомерно разросшиеся карательные органы были не только прочной опорой сталинского режима, но сами превратились в источник непрекращающихся репрессий честных советских граждан.

Нельзя не сказать в этой связи и о «запросах» на рабочую силу со стороны огромной сети трудовых лагерей, созданных почти во всех, но главным образом в отдаленных районах страны. В середине 30-х годов заключенные строили каналы: сначала Беломорско-Балтийский канал, а затем и канал Москва – Волга. Но к концу 30-х годов положение изменилось, так как стремительное расширение системы ГУЛага совпало с расширением в стране промышленного строительства. Работа ГУЛага входила в государственные планы и занимала в них все более и более важное место. В конце 30-х годов на долю ГУЛага приходилась значительная часть вывозки древесины, добычи медной руды, золота, угля. ГУЛаг осуществлял строительство не только каналов, но также стратегических дорог и многих промышленных предприятий в отдаленных районах страны.

Это чрезмерное развитие принудительного труда имело многие тяжелые последствия. Во-первых, из-за жесткого режима, установившегося в трудовых лагерях, «рабочая сила» здесь быстро выходила из строя и постоянно нуждалась в замене. Во-вторых, не находя разумного решения проблемы строительства в отдаленных районах страны, Сталин тем не менее постоянно увеличивал число проектов, осуществление которых поручалось ГУЛагу. В-третьих, кажущаяся «дешевизна» гулаговской рабочей силы и ее «мобильность» побуждала многие строительные и иные организации и в центральных районах широко использовать труд заключенных. К началу 50-х годов ГУЛаг эксплуатировал некоторые из шахт в Донбассе, часть швейных фабрик, владел почти всей лесной промышленностью в Архангельской области, строил высотное здание Московского университета в Москве и некоторые другие столичные здания. Силами заключенных строились санатории в Крыму и Сочи, жилые дома для работников НКВД в Орле и т. д. Планирующие организации нередко оказывали через близкий к Сталину аппарат давление на ГУЛаг, призывая ускорить осуществление тех или иных строек. При этом планировалось не только развитие работ по линии ГУЛага, но и прирост лагерной рабочей силы. Планировалась даже смертность в лагерях, хотя все подобные планы оказывались крайне заниженными. Перед началом некоторых крупных строек областные органы НКВД получали разнарядку на поставку необходимой «рабочей силы». Таким образом, однажды возникнув, широкая система принудительного труда становилась одной из важных причин новых массовых репрессий.

СООТНОШЕНИЕ ЦЕЛИ И СРЕДСТВ В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Социалистическая революция ставит перед собой великие и гуманные цели: уничтожение эксплуатации человека человеком, построение справедливого социалистического общества, ликвидацию войн и насилия на нашей планете, всестороннее и гармоничное развитие человеческой личности. Однако для достижения этих целей пролетариат и его партии должны пройти долгий и трудный путь борьбы со всеми врагами социализма, а также и с собственными недостатками. При этом перед пролетарскими революционерами неизбежно возникает вопрос о выборе путей и средств этой борьбы, о соотношении целей и средств в социалистической революции.

Известно, что ни марксизм, ни ленинизм в отличие, например, от гандизма не отрицают необходимости насильственных мер в революционной борьбе. Маркс не раз повторял, что насилие является повивальной бабкой старого общества, когда оно беременно новым. Ленин также не раз говорил, что революции не делаются в белых перчатках. Когда противники Советской власти попытались силой свергнуть ее, большевики приняли этот вызов. И именно твердость в борьбе, относительно умелое сочетание как убеждения, так и насилия, а в ряде случаев и террора обеспечили большевикам победу в Октябрьской революции и Гражданской войне.

Но подлинный марксизм никогда не стоял и не может стоять на защите тезиса, будто революционная цель заранее оправдывает любые средства в борьбе за победу в революции.

Тезис «цель оправдывает средства» был выдвинут не революционерами, а их противниками. Весьма последовательное выражение этот тезис еще в Средние века нашел в деятельности церкви, когда ее существованию грозила опасность. Создавая такие институты, как инквизиция или орден иезуитов, церковь заранее освобождала их от всех моральных обязательств. Ради единства церкви можно оправдать все: и предательство, и убийства, и сознательную ложь. Известно, какими жестокостями сопровождались обычно многочисленные религиозные войны, крестовые походы, любые религиозные гонения во всех странах. Этот же тезис был подхвачен в новое время и фашистской реакцией. «Фюрер говорит, – записывал в свой дневник Геббельс, – правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, и он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, потому что иначе наш народ и мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли» [609] .

К сожалению, из арсенала врагов революции тот же тезис нередко переходил и в арсенал многих революционеров, среди которых было немало не только беспринципных карьеристов, но также фанатиков и догматиков, готовых двигаться по избранному пути, не разбирая ни дороги, ни средств движения.

Эта неразборчивость в средствах характерна для многих участников буржуазно-демократических революций. В одной из прокламаций, появившихся в 1792 году во Франции, можно было прочесть: «Все дозволено тем, кто действует в духе революции. Для республиканца нет опасности, кроме опасности плестись в хвосте законов республики. Кто перешагнет через них, кто, казалось бы, заходит дальше цели, тот часто еще далек от завершения» [610] .

Якобинская диктатура и якобинский террор помогли Французской революции нанести несколько решающих поражений внешним и внутренним врагам и провести ряд важнейших социально-экономических преобразований. Но этот же террор в дальнейшем подорвал силы революции и привел к крушению якобинцев и компрометации революционеров. Направленный вначале против роялистов и контрреволюционеров, этот террор стал вскоре задевать и всех революционеров, стоявших немного правее или левее самих якобинцев, он превратился в главное или даже единственное средство политической борьбы. Сопутствующее террору упрощенное судопроизводство открывало широкие возможности для злоупотребления властью, и этими возможностями пользовались не только случайные попутчики революции, но и вожди якобинцев – Робеспьер и Кутон. С ведома и по настоянию Робеспьера против его политических противников выдвигались клеветнические обвинения, проводились фальсифицированные судебные процессы, в результате которых многие честные республиканцы были казнены. Террором ответили якобинцы и на требования городской бедноты об улучшении своего положения.

В XIX веке также было немало революционеров, не признававших никаких ограничений в выборе средств для борьбы. Мы уже говорили о нечаевщине. Сходные с Нечаевым взгляды исповедовал долгое время и М. Бакунин. И он считал, что ради великого дела можно идти не только в «барабанщики», но и в «прохвосты», что разбой – это проявление революционности. Только перед своей смертью Бакунин сумел понять и написать, что «на иезуитском мошенничестве ничего живого, крепкого не построишь, что революционная деятельность ради самого успеха дела должна искать опоры не в низких и подлых страстях, что без высшего, разумеется, человеческого идеала никакая революция не восторжествует» [611] .

Много нареканий среди прогрессивных демократов вызвал и расстрел Парижской коммуной заложников в ответ на расстрел версальцами пленных коммунаров.

Примеры неоправданной жестокости, подозрительности, злоупотребления террором были нередки, к сожалению, и в истории революции и Гражданской войны в России. Еще в первые месяцы после революции были нередки случаи самосуда чрезмерно возбужденных солдат, матросов и рабочих по отношению к «подозрительным». Жертвой подобного самосуда стали, в частности, министры Временного правительства А. И. Шингарев и Ф. Кокошкин. Едва не был расстрелян в первые дни Октября и американский социалист Джон Рид, оставивший нам превосходное описание революции. По мере расширения Гражданской войны расширялись и масштабы неоправданного насилия, приносившего большой вред молодой Советской республике. Чего стоили только бессудные массовые расстрелы казаков, в том числе стариков и женщин в станицах Верхнего Дона, да и вся позорная кампания по «расказачиванию», которая проводилась в начале 1919 года Донбюро РКП(б) и Гражданупром Южного фронта по директиве ЦК РКП(б), подписанной Я. М. Свердловым. Эти расстрелы явились не только главной причиной Вешенского восстания донских казаков, описанного в романе «Тихий Дон», но и причиной тяжелых поражений Красной Армии на Южном фронте, значительно затянувших гражданскую войну. К фактам подобного рода можно отнести и злоупотребление насилием в районах Южной Украины. Жертвами произвола становились даже прославленные командиры Красной Армии. В 1920 году после неправедного и скорого суда был расстрелян в Ростове-на-Дону Б. М. Думенко, организатор первых крупных кавалерийских соединений Красной Армии, ставших основой Первой Конной армии. В 1921 году в Бутырской тюрьме был убит безо всякого суда виднейший участник Гражданской войны на юге России Ф. К. Миронов, командовавший в 1918 – 1919 гг. крупными военными соединениями, а в 1920 году командарм Второй Конной армии. И Думенко, и Миронов были реабилитированы только после XX съезда КПСС.

Нередко злоупотребляли насилием в годы Гражданской войны не только Сталин, но и Л. Троцкий, М. С. Кедров, С. Гусев и многие другие командиры, комиссары и специальные уполномоченные.

Явно ошибочным было и широкое использование с первых же месяцев Гражданской войны метода заложников. Иногда можно найти объяснение временной изоляции отдельных потенциально опасных для Советской власти людей. Но метод заложников предполагал не только временную изоляцию, но и физическое уничтожение одних людей за поступки или преступления других людей. Об этом без обиняков говорилось в приказе наркома внутренних дел РСФСР Г. Петровского, разосланном по телеграфу всем Советам в сентябре 1918 г. «Убийство Володарского, убийство Урицкого, покушение на убийство и ранение председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича Ленина, массовые десятками тысяч расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Дону и в Чехославии, постоянно открываемые заговоры в тылу наших армий, открытое признание правых эсеров и прочей контрреволюционной сволочи в этих заговорах и в то же время чрезвычайно ничтожное количество серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны Советов показывают, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора наделе нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом отношении особую инициативу» [612] .

Исполнение приказа Г. Петровского привело действительно к массовому взятию и расстрелу заложников. Так, в № 5 «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий» сообщалось о расстреле в Петрограде пятисот заложников. Согласиться со столь жестокой мерой, даже с учетом трудной обстановки 1918 года, невозможно. Подобные расстрелы не искореняли контрреволюцию, но лишь обостряли борьбу и вели к новым жертвам с обеих сторон.

В 1920 году в Крыму уже после разгрома Врангеля Советским правительством была объявлена амнистия белогвардейцам, скрывшимся в горах, если они явятся с повинной. Однако вопреки решению об амнистии, карательные органы Южного фронта не без ведома председателя Крымского ревкома Белы Куна и секретаря Крымского обкома ВКП(б) Р. С. Землячки провели ничем не оправданные массовые расстрелы бывших белогвардейцев, многие из которых были насильно мобилизованы в Белую армию. Вызывает сомнение и обоснованность приказа М. Фрунзе окружить и ликвидировать 3-тысячную бригаду из армии Махно, которая в составе Красной Армии принимала участие в штурме крымских укреплений Врангеля. В 1919 – 1920 гг. армия Н. Махно была важным союзником Красной Армии. Не исключено, что проблемы этого массового крестьянского движения, проходившего под анархистскими лозунгами, можно было решить политическими средствами, не прибегая к длительной кровопролитной войне, которая продолжалась до середины 1921 года.

Многие из руководителей РКП (б) и Советского правительства нередко выступали против различного рода крайностей и неоправданной жестокости, лишь отдельные примеры которой приведены выше. В одной из записок И. С. Уншлихту Ф. Э. Дзержинский писал: «Лучше тысячу раз ошибиться в сторону либерализма, чем послать невинного в ссылку, откуда сам он вернется активным, а его осуждение будет мобилизовано против нас». Но часто ли органы ВЧК следовали этому разумному совету? Еще в конце 1918 года по предложению Ленина Совет Обороны предоставил народным комиссариатам, губернским и городским комитетам партии право участвовать через своих делегатов в следствии по делам граждан, арестованных органами ЧК. Органы ЧК должны были освобождать из-под ареста тех лиц, за которых давали письменное поручительство два члена коллегии комиссариата или два члена комитета партии. Но часто ли народные комиссариаты и комитеты партии пользовались этим своим правом и считались ли с этим постановлением Совета Обороны сами органы ВЧК?

Окончание Гражданской войны потребовало от Советского правительства решительного усиления мер по укреплению законности. Даже многие оправданные ранее формы насилия становились теперь недопустимыми и опасными. Этот переход, однако, был нелегок, так как многие советские и партийные деятели считали, что введение законности равносильно «разоружению революции» [613] .

В 1920 году английский философ и общественный деятель Бертран Рассел совершил длительную поездку в Советскую Россию, результатом которой явилась его небольшая книга о теории и практике большевизма. Подводя итог своим наблюдениям, Рассел писал: «Пороки войны, особенно гражданской, являются несомненными и очень значительными. В ходе чудовищной борьбы наследие цивилизации, по-видимому, должно будет утрачиваться, в то время как ненависть, подозрительность и жестокость станут обычными во взаимоотношениях людей... Опыт власти неизбежно переделывает коммунистическую теорию, и люди, которые контролировали огромный правительственный механизм, едва ли могут иметь то же самое воззрение на жизнь, какое они имели... Если большевики останутся у власти, многое существует для того, чтобы опасаться, что их коммунизм поблекнет» [614] .

Через несколько лет и Председатель ЦИК СССР М. И. Калинин также писал, что «война и гражданская борьба создали громадный кадр людей, у которых единственным законом является целесообразность распоряжения властью. Управлять для них – значит распоряжаться вполне самостоятельно, не подчиняясь регламентирующим статьям закона» [615] .

Историк М. Н. Покровский в 1924 году писал о коммунистах, которые, возвращаясь с фронтов Гражданской войны, были уверены, «что то, что дало такие блестящие результаты по отношению к колчаковщине и деникинщине, поможет справиться со всеми остатками старого в любой другой области». Победа в Гражданской войне порождала у этих людей надежду, «что дело пойдет так же быстро и в хозяйственном строительстве, стоит только пустить в ход военные приемы» [616] .

В свое время Маркс и Энгельс считали, что пролетариат нуждается и 10 – 15-летнем периоде гражданских войн, чтобы освободиться от своих собственных пороков. Может быть, война и освобождает людей от некоторых пороков, но она прививает им и многие новые пороки, от которых потом бывает очень трудно избавиться. Ко всему прочему долгая война и террор создают не только привычки, но и определенные учреждения и институты, от которых избавиться бывает еще труднее. Переход от образа мышления времен Гражданской войны к новым понятиям, методам и средствам революционной работы оказался трудным и для В. И. Ленина, о чем свидетельствует его переписка с Д. И. Курским по вопросу о терроре.

Весной 1922 года Наркомат юстиции РСФСР проводил разработку первого Уголовного кодекса РСФСР. В мае 1922 года нарком юстиции Д. И. Курский направил В. И. Ленину на отзыв проект «Вводного закона к Уголовному кодексу РСФСР». Ознакомившись с этим документом, Ленин написал прямо на полях проекта: «т. Курский! По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу) – см. с. 1 внизу – ко всем видам деятельности меньшевиков, с.-р. и т. п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т. п.). Прошу спешно вернуть с Вашим отзывом. 15 мая. Ленин» [617] .

Пункт 5 «Вводного закона» (проекта) был сформулирован следующим образом: «5. Впредь до установления условий, гарантирующих Советскую власть от контрреволюционных посягательств на нее, революционным трибуналам предоставляется право применения как высшей меры наказания расстрела по преступлениям, предусмотренным статьями 58, 59, 60, 61, 62, 63 Уголовного кодекса».

Ленин к этому пункту сделал следующее замечание: «Добавить и статьи 64 и 65 и 67 и 68 и 69.

Добавить право замены расстрела высылкой за границу по решению ВЦИКа (на срок или бессрочно).

Добавить: расстрел за неразрешенное возвращение из-за границы».

16 мая состоялась личная беседа Ленина с Курским. Речь шла, в частности, о проекте статьи, определяющей понятие «контрреволюционное действие». Ленин сам взялся набросать проект этого определения и на следующий день отправил Курскому еще одно письмо:

«Т. Курский! В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса. Набросок черновой, который нуждается, конечно, во всяческой отделке и переделке. Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы.

Суд должен не устранить террор, обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого. С коммунистическим приветом. Ленин.

Вариант 1: Пропаганда или агитация или участие в организации или содействие организациям, действующим (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к насильственному ее свержению путем ли интервенции или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. п. средствами, карается высшей мерой наказания, с заменой в случае смягчающих вину обстоятельств лишением свободы или высылкой за границу.

Вариант 2:

а) Пропаганда или агитация, объективно содействующие той части международной буржуазии, которая и т. д. до конца.

б) Такому же наказанию подвергаются виновные в участии в организациях или в содействии организациям или лицам, ведущим деятельность, имеющую вышеуказанный характер (деятельность коих имеет вышеуказанный характер).

Вариант 2 б: содействующие или способные содействовать» [618] .

Указания Ленина о том, что вопрос о терроре нужно формулировать в Уголовном кодексе «как можно шире», а также его варианты «2а» и «26» являлись безусловно ошибочными, открывающими лазейку для множества злоупотреблений. Вероятно, эти предложения подверглись критике в ЦК и Наркомюсте, так как в основу статьи 57 УК лег только «Вариант 1», в котором нет слов «объективно содействующие» или «способные содействовать». Тем не менее письмо Ленина Курскому, опубликованное по инициативе последнего в 1924 году, не могло способствовать улучшению деятельности советской юстиции.

Все знают слова К. Маркса о том, что революции – это «локомотивы истории» [619] . Очень часто приводятся слова Ленина, сказанные им задолго до Октябрьской революции, о том, что революции – «это праздник угнетенных и эксплуатируемых» [620] . Гораздо реже вспоминают слова Ф. Энгельса о том, что «во всякой революции делается много глупостей» [621] . Конечно, революции могут быть различными по своим результатам и характеру, но после опыта XX века трудно слагать гимн в честь насильственных революций. Они бывают необходимы, когда отжившие реакционные институты и общественные слои не желают идти ни на какие уступки, и это приводит к политическому взрыву и насилию. Однако вооруженную борьбу классов трудно регулировать, и еще труднее предвидеть ее результат, ибо желания и цели революционеров достигаются только после жестокой борьбы, конечные результаты которой оказываются мало похожими на первоначальные замыслы. Крупнейший русский публицист Д. И. Писарев писал не без оснований еще более ста лет назад: «В жизни народов революции занимают то место, которое занимает в жизни отдельного человека вынужденное убийство. Если вам придется защищать вашу жизнь, вашу честь, жизнь или честь вашей матери, жены или сестры, то может случиться, что вы убьете нападающего на вас негодяя. То же самое можно сказать и о насильственных переворотах, которые, кроме того, можно сравнить с оборонительными войнами. Каждый переворот и каждая война сами по себе всегда наносят народу вред как материальный, так и нравственный. Но если война или переворот вызваны настоятельной необходимостью, то вред, наносимый ими, ничтожен в сравнении с тем вредом, от которого они спасают» [622] .

Со словами Писарева можно согласиться, но с оговоркой: вред от разбираемых им действий бывает неизбежен, но вовсе не ничтожен.

Старая коммунистка и журналист, активная участница всех событий в нашей стране в 20 – 70-е годы Р. Б. Лерт сказала автору этой книги: «Революция была необходима в такой стране, как Россия, и эта революция не могла обойтись без насилия. Нельзя было победить в Гражданской войне без массового террора, без насилия над офицерами, над кулаками... Разгорелась действительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их всех бы вырезали белые. Но мы как революционная партия допустили ошибку, когда представляли революционное насилие не как печальную неизбежность, а как подвиг. Массовое насилие, террор, даже и "красный", все равно остаются злом. Пусть это зло временно необходимо, но это все-таки зло, а между тем его скоро стали представлять как добро. Мы стали думать и говорить, что все, что полезно и необходимо для революции, – это добро, это нравственно. Но это неверно. Революция несла в себе не только добро, но и зло. Избежать насилия в революции было невозможно, но нужно было понимать, что речь идет о временном допущении зла в нашу жизнь и нашу практику. Романтизировав насилие, мы продлили ему жизнь, мы сохранили его даже тогда, когда оно стало уже совершенно излишним, стало абсолютным злом... Непротивление злу насилием – не наша философия, она во многих случаях может лишь помочь торжеству зла. Но применяя и весьма крутые средства, мы не должны были менять моральную оценку этим актам насилия» [623] .

Если злоупотребления насилием были уже достаточно частыми при жизни Ленина, то они становились нормой по мере того, как Сталин укреплялся в руководстве партии. Еще задолго до репрессий 1936 – 1938 гг. Сталин приучил большинство советских и партийных работников не стесняться в выборе средств в борьбе с теми, кого он объявил врагами революции. Разве думали о средствах при выселении на Север многодетных семей богатых крестьян? Разве не избивали во время коллективизации кулаков и «подкулачников»? Разве не говорил Макар Нагульнов из «Поднятой целины», что «станови перед ним десятки стариков, детишек, баб», и если скажут ему, что это нужно для революции, то он «их всех из пулемета порешит»?

Конечно, Сталин был далеко не единственным проводником иезуитских методов в руководстве партией и революцией: у него было немало единомышленников и среди руководителей, и среди рядовых участников борьбы. Это облегчило внедрение в практику государственных и особенно карательных органов тезиса о возможности «в интересах революции» применения любых средств. Это облегчило Сталину осуществление его целей. Ибо достаточно было ему объявить всех неугодных людей «врагами народа», как эти люди оказывались вне закона и любое насилие над ними становилось оправданным и допустимым.

Не все партийные и советские работники с легким сердцем приняли в 1929 – 1933 гг. сталинские методы коллективизации. Некоторые из активистов, направленных в эти годы в деревню, возвращались домой больными от пережитого. Нелегко было многим руководителям санкционировать в 1937 – 1938 гг. аресты своих же товарищей по партии. Немало было работников НКВД, которые с тяжелыми сомнениями и переживаниями выполняли приказы о применении пыток по отношению к заключенным. Но этим людям говорили, что так нужно для революции, и привычная логика успокаивала совесть, туманила сознание, облегчая грехопадение честных ранее революционеров, превращавшихся со временем в послушное орудие сталинского произвола, а позднее чаще всего и в его жертву.

Типична в этом отношении судьба такого когда-то субъективно честного революционера, как Н. В. Крыленко. Именно нарком юстиции СССР Крыленко выступал в начале 30-х, да и в конце 20-х годов особенно рьяным защитником внесудебных репрессий. Он писал в 1930 году: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно».

Не протестовал Крыленко и против неконституционного закона от 1 декабря 1934 года и против всех репрессий в 1935, 1936 и 1937 гг. Надо полагать, что он скоро убедился в ошибочности своего поведения и своих выступлений. Клеветнически обвиненный во вредительской деятельности, Крыленко был в 1938 году снят со своего поста, арестован и вскоре расстрелян также безо всякого законного судебного разбирательства.

Показательна в этом же отношении судьба первого секретаря Северо-Кавказского крайкома партии Б. П. Шеболдаева. В начале 30-х годов Шеболдаев активно защищал политику массовых репрессий на Кубани, направленную против целых станиц, выселяемых на Север. Выступая в ноябре 1932 года в Ростове-на-Дону, Шеболдаев говорил: «Мы прямо опубликовали, что будем выселять в северные края злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять. Разве мы не выселяли в той же самой Кубани кулацкие контрреволюционные элементы в прежние годы? Высылали, и в достаточном количестве. И сейчас, когда эти остатки кулачества пытаются организовать саботаж, выступают против требований Советской власти, правильнее отдать плодородную кубанскую землю колхозникам, живущим в малоземелье на плохих землях в других краях... А не желающих работать, поганящих нашу землю вышлем в другие места. Это справедливо. Нам могут сказать: "Как же, раньше кулаков высылали, а сейчас речь идет о целой станице, там есть и колхозы и добросовестные единоличники, как быть?" Да, приходится ставить вопрос о целой станице, ибо колхозы, ибо колхозники, ибо действительно добросовестные единоличники в нынешней обстановке отвечают за состояние своих соседей. Какая же эта опора Советской власти – колхоз, если рядом с ним другой колхоз или целая группа единоличных хозяйств выступают против мероприятий Советской власти!» [624]

А всего через пять лет Сталин нашел, что и весь Северо-Кавказский обком партии во главе с Шеболдаевым не может служить надежной опорой Советской власти. Поэтому Шеболдаев был арестован и расстрелян.

В 1936 году секретарь Гомельского обкома партии М. О. Стакун, выступая на активе, критиковал органы НКВД за «либерализм» и требовал ареста старухи, которая ругала Советскую власть за недостаток хлеба. А через год переставшие «либеральничать» органы НКВД арестовали самого Стакуна.

Герой Октября В. Антонов-Овсеенко, в 20-е годы примыкавший к троцкистам, был направлен советским эмиссаром в Испанию. Наделенный чрезвычайными полномочиями, он должен был организовать ликвидацию анархистских групп в Каталонии, крайне левую организацию ПОУМ, которую тогда называли «троцкистской» или «полутроцкистской» партией, и всех других «троцкистов». И хотя анархисты и левые группы в Каталонии активно боролись против фашизма, их быстро ликвидировали не без участия Антонова-Овсеенко. А через год он сам был вызван в Москву и расстрелян как «троцкист».

Литератор Л. Л. Авербах в качестве генерального секретаря РАППа долгие годы травил всех «непролетарских писателей». Еще в 1929 году он обрушивался со злобной критикой на такого крупного советского писателя, как Андрей Платонов. В журнале «На литературном посту» в статье Авербаха были и такие слова: «К нам приходят с проповедью гуманизма, как будто есть на свете что-либо человечнее, чем классовая ненависть пролетариата». А в 1938 году сам Авербах был расстрелян как ненавистный пролетариату «враг народа».

Первый секретарь ЦК КП Белоруссии В. Ф. Шарангович активно руководил в 1936 – 1937 гг. разгромом партийных кадров в республике. Когда после речи Шаранговича с требованием о снятии Председателя ЦИК Белоруссии А. Г. Червякова последний покончил жизнь самоубийством, Шарангович прямо на съезде партии в Минске заявил: «Собаке собачья смерть». А через год был расстрелян и сам Шарангович. Он был одним из подсудимых на процессе Бухарина-Рыкова, и Генпрокурор СССР А. Я. Вышинский, требуя высшей меры наказания также и для Шаранговича, заявил: «Изменников и шпионов, продававших врагу нашу Родину, надо расстреливать, как поганых псов!»

Некоторые из старых большевиков пытались утверждать в своих мемуарах, что все плохое началось именно в 1937 году. Так, например, В. Баранченко в своих пространных мемуарах писал о событиях 20 – 30-х годов в самых восторженных тонах; все было бы хорошо, если бы не пришел этот проклятый 1937 год. Иначе думает Я. И. Дробинский. В его мемуарах можно прочесть: «...Это готовилось исподволь, даже не исподволь, а на глазах. Постепенно, медленно, но систематически малыми дозами вливался этот яд бесчестия и готовились кадры для этой операции. Он накапливался в организме, и когда защитные силы ослабели, захватил весь организм. Это готовилось тогда, когда ломали семьи мужиков, разрушая насиженные гнезда мужика, загоняя его на край света в лагеря, наклеивая ему ярлык подкулачника за то, что он осмелился сказать, что неправильно раскулачили его друга-середняка – трудового человека! Это накапливалось тогда, когда заставляли мужика сдавать лен, заведомо зная, что не уродил он, когда давались директивы ломать саботаж, судить саботажников, опять-таки зная, что нет саботажа и саботажников, потому что льна нет, не уродило. Когда судили этих "саботажников", забирали последнюю коровенку, а ведь прокурор знал, что никакого саботажа нет, но давал санкцию на арест. Знали и судьи, что мужик честен, но они судили его. А сейчас тот же прокурор дает санкцию на твой арест, и те же судьи судят. Принцип не изменился. Он просто применяется шире. Ты этого тогда не понимал. А ведь тогда и были подготовлены кадры для всех этих дел, кадры людей, для которых неважно, виновен ли ты в чем, а важно, что есть директива считать тебя виновным. Помнишь, как ты сказал тогда Гикало: "Николай Федорович, лен-то не уродило". "Сам знаю, – ответил Гикало, – но стране нужен лен, а Москва ни слезам, ни объективным причинам не верит"» [625] .

Известно, что вопрос о недостойных средствах, применяемых большевиками для достижения своих якобы революционных целей, – это одна из излюбленных тем западной антикоммунистической литературы. В романе А. Костлера «Слепящая тьма», изданном в Лондоне еще в 1940 году, один из героев романа следователь Иванов пытается убедить себя и других в оправданности жестоких репрессий 1937 г. Он говорит в одном из своих монологов перед подсудимым Рубашевым: «Закон "цель оправдывает средства" есть и останется во веки веков единственным законом политической этики, все остальное – болтовня. У Достоевского студент Раскольников убивает старуху, чтобы завладеть ее деньгами. И он не прав. Но если бы Раскольников убил старуху по приказанию партии, например, чтобы пополнить забастовочный фонд или поддержать нелегальную прессу, то он был бы прав...

...Имеются только две концепции человеческой этики, и они находятся на противоположных полюсах. Одна из них – христианская и гуманистическая – провозглашает индивидуальность священной и заявляет, что правила арифметики не применимы к человеческим законам. Другая исходит из основного принципа, что цель коллектива оправдывает все средства, и не только разрешает, но и требует, чтобы индивидуальность всегда была подчинена и приносилась в жертву обществу, которое может распоряжаться ею, как подопытным кроликом или жертвенным ягненком» [626] .

В советской печати роман А. Костлера называют не иначе как «клеветническим», а изложенную следователем Ивановым концепцию – «не имеющей ничего общего с марксистско-ленинской этикой». Но вот перед нами роман писателя Александра Путко «Своя ноша», опубликованный журналом «Октябрь». Главный положительный герой романа крупный партийный работник Налетов рассуждает:

«Как же смогут потомки верно судить о наших делах? И насколько правильными будут их оценки? Поймут ли они, что иначе было нельзя? Кто мог подсчитывать и взвешивать, когда вокруг все полыхало? И кому бы пришло в голову измерять, не переплачено ли, часом, лишнего, не оказалось ли ненужных жертв? Нет, у него, Никиты Петровича Налетова, иная философия. И пока что она позволяла ему твердо стоять на земле, не колебаться в трудные минуты. Видишь перед собой цель? Веришь в нее? Иди на штурм, побеждай любой ценой. Нужно жертвовать? Жертвуй. Да не по мерке, не по точному расчету, а с надежным запасом. Поскупишься, тебе же дороже обойдется. Цели настолько велики, что любые жертвы (в том числе, конечно, и его собственная жизнь) по сравнению с ними ничто» [627] .

Несомненно, философия Иванова, Налетова и Путко не имеет ничего общего с подлинно социалистической этикой. Это философия, которая, однако, очень устраивала всех сталинистов.

Советский публицист и социолог Ю. Карякин справедливо писал: «Марксисты признают классовое насилие, но лишь в одном случае: пока есть насильники, оно должно применяться по отношению к ним и только к ним. И это гуманно, ибо это означает освобождение подавляющего большинства от гнета ничтожного меньшинства. Без борьбы за это освобождение нет никакой свободы личности, никакого ее самоусовершенствования, а есть лишь ее распад. Неизбежные жертвы на таком пути борьбы – это не унавоживание почвы для грядущих поколений, а сам посев будущего; это не заклание баранов на алтарь неизвестному божеству, а подъем, порыв масс, осознающих свое рабское положение при капитализме, и свои силы, и свои идеалы; это все более свободный выбор человека, становящегося человеком... Гуманизм целей коммунистов определяет и гуманность их средств, а иезуитство – ...это извращение и средств, и целей борьбы. Самые верные идеи, защищаемые иезуитскими методами, не могут не превратиться в свою противоположность» [628] .

Конечно, революция может выбирать из очень широкого арсенала средств, выбор которых зависит от конкретной обстановки. В жизни нашей страны и в развитии революции были трудные ситуации, когда приходилось применять очень жесткие средства. Расстрел царской семьи в Екатеринбурге [629] , потопление Черноморского флота, красный террор в 1918 году – таких примеров можно привести много. Но не отказываясь заранее от тех или иных средств борьбы, мы не можем заранее и объявлять их все допустимыми. Революционная партия должна в каждой конкретной ситуации изучать – какие средства при минимуме издержек приведут нас наилучшим (и не обязательно кратчайшим) путем к цели. На основании такого же изучения следует определить – какие средства не могут быть применены в той или иной ситуации и какие из средств не могут применяться ни в какой ситуации. Говоря об идеальных (но, к сожалению, не всегда реальных) соотношениях между целью и средствами в деятельности коммунистов, советский философ М. Г. Макаров писал:

«Сама цель (коммунистов) исключает применение средств, несущих бедствия широким массам людей. Подчинение морали конечной цели борьбы рабочего класса ни в какой мере не означает отрицания марксистской этикой устойчивого характера моральных норм, ограничивающих выбор средств... Действовать соответственно цели, руководствоваться соображениями революционной целесообразности означает в данном случае действовать в соответствии с требованиями моральных норм. Неуклонное же следование требованиям этих норм в огромной степени способствует достижению целей рабочего класса... Марксизм отказывается от средств, применение которых хотя бы и могло дать временный выигрыш, но, однако, нарушило бы нормы коммунистической морали. Строгое соблюдение правовых и моральных требований отвечает в марксизме соображениям высшей целесообразности. Для коммунистов дороже всего завоевание доверия масс, симпатий народов» [630] .

Эти положения справедливы. Революционер, который не стесняется в средствах, может добиться временного или личного успеха, но рано или поздно он потерпит крах как революционный деятель. Недостойные средства отталкивают массы, а это в свою очередь ограничивает использование таких средств, которые предполагают поддержку масс и революционный порыв народа. Такие недостойные средства свидетельствуют о слабости революционной партии. Движение той или иной страны к коммунизму должно воспитывать не циников и садистов, а честных, преданных народу, гуманных и правдивых людей.

Сталин не считался со всеми этими положениями о соотношении цели и средств в революции. Для него и для достижения его личных целей все средства были хороши, в том числе и самые бесчеловечные. В результате делу социализма был нанесен громадный урон.

НЕПОНИМАНИЕ, РАСТЕРЯННОСТЬ И НЕДОСТАТОК СПЛОЧЕННОСТИ

Именно доверие большинства советских людей к Сталину и руководству партии ставило незаконно репрессируемых коммунистов в особенно трудное положение. Они не были повинны в приписываемых им преступлениях, но большинство народа отворачивалось от них, и только немногие из друзей и родных верили в их невиновность. Показателен эпизод, о котором рассказал в феврале 1938 года В. А. Антонов-Овсеенко своим соседям по камере в Бутырской тюрьме. Во время одного из допросов в кабинете следователя не был выключен репродуктор. Следователь, обозленный упорным отказом арестованного подписать фальсифицированные протоколы, назвал Антонова-Овсеенко «врагом народа».

– Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, – ответил ему Владимир Александрович.

В этот момент по радио передавали какой-то митинг.

– Слышите, – сказал следователь, – слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил [631] .

Но еще более тяжелым для арестованных было непонимание всего того, что происходит в стране.

Ничего не понимал в происходящих событиях такой, казалось бы, не только умный, но и осведомленный человек, как Михаил Кольцов. «Что происходит, – повторял, бывало, Кольцов, шагая взад и вперед по кабинету. – Каким образом у нас вдруг образовалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми мы жили рядом! Почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок... В чем дело? Я чувствую, что схожу с ума. Ведь я по своему положению – член редколлегии "Правды", известный журналист, депутат – я должен, казалось бы, уметь объяснить другим смысл того, что происходит, причины такого количества разоблачений и арестов. А на самом деле я сам, как последний перепуганный обыватель, ничего не знаю, ничего не понимаю, сбит с толку, брожу впотьмах» [632] .

Многие думали о случайности и ошибке. «Я завтра вернусь домой», – сказал жене армейский комиссар Г. Осепян, когда ночью к нему ворвалась группа сотрудников НКВД. Подобного рода "конституционные иллюзии" были и у бывшего председателя Госплана СССР В. И. Межлаука. Незадолго до расстрела он написал в тюрьме статью «О плановой работе и мерах ее улучшения» [633] .

А. Бубнов, узнавший в течение одного дня об исключении его из членов ЦК и о смещении с поста наркома просвещения, передав дела новому наркому, поехал не домой, а на строительство Государственной публичной библиотеки, за которым он ранее пристально наблюдал [634] . И он был уверен, что допущенная в отношении него ошибка будет исправлена.

Профессиональный партийный работник С. П. Писарев писал в своих воспоминаниях:

«Я попал в тюрьму совсем не испуганным и не возмущенным, а, скорее, удивленным. Уж так ошибиться и арестовать меня, безупречного, тысячекратно проверенного, всегда активного коммуниста, отлично известного всем, начиная от Сталина, Калинина, Поскребышева, Вышинского и Ярославского, почти своего человека в аппарате ЦК партии, – мне казалось грубейшим недосмотром, нелепостью, которая неизбежно будет быстро исправлена. Всех арестованных органами НКВД я считал в то время законспирированными заговорщиками – фашистами... Но причем же тут я! Я – всегда инициативный, общительный член партии, всегда на виду и для ЦК, и для райкома, и для сотен авторитетнейших коммунистов на всех этапах моей работы в рядах партии и в аппарате ее руководящих органов... Нет, я совсем не был испуган: при аресте в конце ночного обыска, в 5 часов утра по обыкновению стал спокойно завтракать, испугав этим обыскивающих. Я был наивен, как ребенок. И после ареста, сидя целую неделю в крохотной одиночке на четвертом этаже Таганской тюрьмы, в которой нас впихнуто было 12 человек только что арестованных и где лечь на полу, вплотную с другими можно было с трудом только половине: спали по очереди, остальные стояли или, сжавшись, сидели на корточках, – я в эти дни всех своих сокамерников считал доподлинными врагами народа и ни с одним за всю неделю не обмолвился ни единым словом. Также вели себя и остальные... Глаза у меня открылись только с переводом на Лубянку – во внутреннюю тюрьму для "активного" следствия» [635] .

К спокойствию и выдержке, а отнюдь не к борьбе против произвола призывал своих друзей и близкий соратник Ленина И. А. Пятницкий. Учлена КПСС С. Петриковского имеется дневниковая запись жены Пятницкого. Из этой записи видно, что еще накануне своего ареста Пятницкий, встретившись со старым большевиком, героем Октября, членом ВЦИКа И. В. Цивцивадзе, неожиданно исключенным из партии и ожидавшим худшего, говорил ему: «Для партии мы все должны перенести, лишь бы она была жива». Через несколько месяцев не только Цивцивадзе, но и Пятницкий были расстреляны.

Даже после пыток и истязаний многие из арестованных продолжали верить в законность, в то, что если не на следствии, то на суде все разъяснится.

И наоборот, когда в одном сибирском городке ночью был «изъят» весь состав горкома партии, то арестованные члены горкома, помещенные в общую камеру городской тюрьмы, решили, что в их области произошел контрреволюционный переворот и в ожидании немедленного расстрела запели «Интернационал».

Непонимание и одиночество рождали у многих людей, ожидавших ареста или находящихся в заключении, растерянность, пассивность и даже покорность судьбе. Легкая расправа с миллионами людей именно потому удалась Сталину, что эти люди ни в чем не были виноваты и не составляли никакой конспиративной организации. Когда после ареста и расстрела Якира был вызван в Москву один из заместителей Якира М. П. Амелин, он знал, что его ждет. Своим близким он сказал: «Не знаю, вернусь ли я, но верьте, что никогда я не был врагом своей родной власти и своей страны» [636] .

Предчувствовал недоброе и командарм И. П. Белов, командующий Белорусским военным округом, когда его неожиданно вызвали в Москву. Выехавший вместе с ним Л. М. Сандалов рассказывал, что Белов несколько раз обращался к нему с вопросами, из которых было ясно, что командарм все время думает о своем предшественнике И. П. Уборевиче, который также внезапно был вызван в Москву и уже не вернулся. Тревога Белова не была напрасной: как только поезд прибыл в Москву, Белов был арестован [637] .

Член бюро Дальневосточного крайкома партии П. И. Шабалкин отказался подчиниться сотрудникам НКВД, предъявившим ему ордер на арест. Шабалкин требовал решения бюро обкома. Но секретарь обкома, ничего не понимавший в происходящем, призвал Шабалкина подчиниться. И последний сдал оружие сотрудникам НКВД [638] .

Почти все дипломаты и разведчики, которых вызывали в Москву для ареста и которые знали или догадывались о причинах срочного вызова, подчинялись этим приказам.

Были случаи, когда люди, мучительно и долго ждавшие ареста, чувствовали облегчение, оказавшись в тюрьме. «Ну, товарищи, – заявил своим соседям по камере старый большевик Дворецкий, – сегодня я, наверное, высплюсь... Три месяца мучаюсь. Жду, когда придут за мной. Каждый день берут людей, а за мной не приходят. Наркомов всех взяли, а меня не берут. Просто душой измаялся. Не звонить же мне – почему, мол, меня не берете? И вот слава богу! ...Сегодня звонок из НКВД. А я лежу уже год почти, ноги не действуют. Ну, звонит какой-то начальник. "Не можете ли вы к нам подъехать на часок? Нужна, мол, ваша консультация". «Пожалуйста, – говорю, – могу, присылайте машину» [639] .

П. И. Шабалкин встретил в одной из тюрем группу партийных работников, которые говорили: раз Советская власть была вынуждена пойти на столь жестокие меры, значит так надо. Будучи сами подвергнуты изощренным пыткам, они и в тюрьме продолжали петь песню, в которой были слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

В 1937 году в клубе «Пищевик» в Минске проходил фальсифицированный судебный процесс над группой «вредителей» из «Заготзерно». Один из подсудимых, управляющий белорусской конторой «Заготзерно» Чудновский, старый большевик, организатор 1-й Донецкой армии, был обвинен в заражении зерна клещами. Перед процессом товарищи по камере просили его сказать правду, рассказать, как его пытали, показать руки, спину. И услышали хриплый голос: «Как же я, ребята, могу это сделать? Следователь сказал, польский консул будет. Как же я могу перед ним нашу страну позорить?»

Если где-либо первичная организация и вступалась за своих членов, то только до ареста. После ареста та же организация почти всегда единогласно и без обсуждения исключала арестованного из рядов партии.

Один из старых коммунистов писал автору данной книги: «А что могли говорить тогда коммунисты на собраниях? Давать новый материал доносчикам? Все дело в том, что никто не смел никому ничего плохого говорить о Сталине, и каждый должен был, даже что-то зная, даже зная и догадываясь о правде, аллилуйствовать. Попробуй не поаллилуйствуй, будучи хоть агитатором на участке. Попробуй не дать отпор "вражеской вылазке"! Значит, каждый должен был вырабатывать свое мировоззрение в одиночку, вопреки всему, что слышал от окружающих. А всякий, кто выработал свой взгляд, но не умел лицемерить, в чем-то себя выдавал, – тот попадал в лагерь».

С подобной логикой нельзя согласиться, хотя она и имела широкое хождение. Странный парадокс: миллионы людей, арестованных в 1937 – 1938 гг., обвинялись в фальшивых «заговорах» против Сталина и его режима, тогда как многих из них можно упрекнуть сегодня в недостаточном сопротивлении злу и излишней доверчивости.

Непонимание, растерянность, страх парализовали партию и позволили Сталину сравнительно легко узурпировать всю власть в стране. Но Сталин не только использовал обстановку растерянности, непонимания и недостаток сплоченности в рядах партии. Он всячески поощрял эту рознь, используя одну группу членов ЦК против другой и получая возможность уничтожать неугодных ему людей руками или при поддержке других. Запрещение фракций в партии не прекратило взаимных споров и борьбы между отдельными группами или видными руководителями государства по тем или иным принципиальным или личным проблемам. Лишенная открытой трибуны, эта борьба часто принимала уродливые формы интриги. Сталин умело использовал эти раздоры, стараясь увеличить возникавшие трещины и разногласия в руководстве. Он использовал и борьбу мнений, и чрезмерное самолюбие некоторых работников, их личные столкновения и неприязнь. Сталин использовал худшие качества окружавших его людей – зависть, злобу, тщеславие, глупость. Между всеми членами Политбюро существовали антагонистические отношения, и большая «заслуга» в этом принадлежала Сталину. Сталин также поощрял борьбу между Литвиновым и Крестинским в Наркомате иностранных дел, между Ворошиловым и Тухачевским в Наркомате обороны, между Орджоникидзе и Пятаковым в Наркомате тяжелой промышленности и т. д. За год до собственной гибели Блюхер, Белов, Алкснис и Дыбенко принимали участие в судебном заседании Военной коллегии, на котором были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие. И. Эренбург писал в своих воспоминаниях: «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали литографии Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден. Не обращая внимания на то, что кроме Мейерхольда в комнате Люба и я, стал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных. .. "Они вот так сидели – напротив нас. Уборевич смотрел мне в глаза...»" Помню еще фразу Белова: "А завтра меня посадят на их место"» [640] .

Назначенный в 1938 году наркомом Военно-Морского Флота В. Смирнов предпринял сразу же поездку по флотам с целью «очистки» флотов от «врагов народа». Новый нарком сделал в этом отношении немало, но в конце года сам был арестован и расстрелян.

Будучи первым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, Р. Эйхе санкционировал аресты и расстрелы в Сибири так называемых «троцкистов» и «бухаринцев». Но затем этих бывших оппозиционеров заставили дать ложные показания и на самого Эйхе, который был арестован как глава «троцкистско-бухаринского подполья» в Западной Сибири.

Как секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев немало потрудился над разгромом украинских национальных кадров еще в 1932 – 1933 гг. В 1937 году Постышев посылал уполномоченному НКВД на Украине В. А. Балицкому десятки списков с сотнями фамилий ни в чем не повинных людей. Правда, когда в полученных из Москвы проскрипционных списках оказались и некоторые близкие Постышеву люди, он обеспокоился. Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК, Постышев выразил сомнения в обоснованности некоторых репрессий. Но эти сомнения не остановили потока репрессий на Украине. Постышев продолжал санкционировать аресты даже после того, как была арестована его жена. И все же в марте 1937 года Постышев был снят с поста секретаря ЦК КП(б)У «за недостаток бдительности». Оставаясь еще кандидатом в члены Политбюро ЦК КП(б), Постышев был направлен секретарем Куйбышевского крайкома партии. Во второй половине 1937 года Куйбышевский край, включавший тогда и Мордовию, был «очищен» от «врагов народа» с жестокостью, невиданной даже в других областях. Здесь были разгромлены почти все краевые организации и арестованы руководители всех 110 райкомов, имевшихся в крае. Под руководством Постышева в г. Куйбышеве был проведен «открытый» процесс «вредителей» из КрайЗУ, после которого были арестованы сотни работников сельского хозяйства. Получая на визу приговоры суда, Постышев нередко требовал расстрела там, где прокурор и следователь считали возможным ограничиться 8 или 10 годами заключения. А после того как край был «очищен», Постышев был снят с работы, исключен из состава Политбюро с формулировкой «за истребление кадров», а затем арестован и расстрелян.

Даже во многие в недавнем прошлом крепкие семьи был внесен раскол. Старый член партии М. Д. Байтальский писал в своих воспоминаниях:

«В 1937 году на бюро Ворошиловского райкома партии в Одессе вызывали одного за другим коммунистов и коммунисток. Бюро заседало, случалось, и ночами: спешили исключить тех, кто был арестован. У их жен-коммунисток допытывались: почему не сообщили вовремя о своем муже? Он же враг!

– Да, я действительно за ним что-то замечала странное, – отвечали многие жены, – но не понимала, в чем дело. Да, я виновата...

Женщин этих я знал давно – наши девушки, подпоясанные ремешком. Их исключали (кто сумел дать "материал" на друзей мужа, тем ограничивались выговором). Осуждению подлежал не донос, а недонос.

Что ж, люди поступали естественно по тому времени. Но нашлась одна – Оксана Лазарева. Ее мужа, Исаева, уже арестовали. Ей задали тот же вопрос: почему не сообщила?

Не верю, сказала Оксана, что мой муж может быть врагом народа. Я знаю, что правда раскроется, и в знак своей уверенности оставляю вам свой партийный билет. Придет день, вы меня вызовете и вернете его. Никто среди присутствующих не одобрил ее. Все возмутились – как она смеет? Мера поступков была уже другая.

...Через 18 лет Оксана была реабилитирована. Но те, кто ее исключил, не могли вызвать ее на бюро – их расстреляли очень скоро после того, как они одобрили арест и расстрел ее мужа...» [641]

Мы говорили о непонимании, растерянности и отсутствии сплоченности среди большинства партийных и советских работников. Однако были и тогда люди, которые, по крайней мере, угадывали главный смысл происходящих событий.

«Вы ничего не поняли из того, что произошло, – говорил арестованному чекисту С. Газаряну и бывшему секретарю ЦК Киргизии М. Белоцкому в Соль-Илецкой тюрьме 75-летний И. И. Радченко, старый большевик и недавний начальник Главторфа. – Неужели вы не поняли, что теперешние события Ленин предсказал 20 лет назад? Правда, эти слова Ленина остались под спудом и на них висит большой замок. Широкие партийные массы могут и не знать слов Ленина о том, что может произойти, когда необъективный человек сконцентрирует в своих руках неограниченную власть. Вот и сбылись слова гениального Ленина. Все те, кто мог когда-нибудь помешать этому человеку осуществлять свою неограниченную власть, проводить свою политику, не советуясь ни с кем, все эти люди физически уничтожены. Мы с вами – счастливые единицы, оставшиеся в живых. Не все, конечно, уничтожены. Какая-то часть старой ленинской гвардии уцелела. Она отлично понимает, что к чему, и я представляю, как им трудно в создавшейся обстановке. На нее и вся надежда. Поймите, до тех пор, пока партия не скажет своего слова, не поставит на место этого человека, не вернется к указаниям Ленина, нас будут рассматривать как злейших врагов Советского государства» [642] .

Даже среди молодежи, которой с детства вдалбливали в голову мысль о гениальности Сталина, встречались люди, относившиеся к этим восхвалениям с недоверием. Журнал «Неман» опубликовал в 1962 году часть дневника школьника-комсомольца из Минска Михаила Молочко, в котором 3 февраля 1935 года записано: «Интересно читать газеты, особенно "Комсомолец". Интересны материалы VII съезда (Советов). Прочитал вдохновенную, красочную речь писателя А., посвященную т. Сталину. Сказать по правде, не нравится мне постоянное расхваливание этого "великого стратега", "мудрого вождя" и проч. Это уже систематическая, ни на миг не прекращающаяся порча человека. Ну, поговорить, написать, наградить чем-нибудь, а то награждают только эпитетами. Все речи на съезде проникнуты одним духом – духом прикрепления ко всем участкам и местам имени Сталина. Не представляю и не могу представить, за что, почему так хвалят и любят все Сталина. Я лично не чувствую этой любви и даже большого уважения» [643] .

Однако возникает вопрос: что должны были делать те люди, которые начинали прозревать, которые видели, что в стране творится произвол, которые видели, что жертвой этого произвола становятся близкие им и честные люди?

Известный советский поэт Павел Антокольский писал после XXII съезда КПСС:

Мы все его однополчане,

Молчавшие, когда

Росла из нашего молчанья

Народная беда.

Таившиеся друг от друга,

Не спавшие ночей,

Когда из нашего же круга

Он делал палачей.

И пусть нас переметит правнук

Презрением своим,

Всех одинаково, как равных, —

Мы сраму не таим.

П. Антокольский был лауреатом Сталинской премии, он неплохо жил в сталинские годы, он видел и знал больше, чем другие, но он вовсе не молчал, а громко воздавал хвалу Сталину и даже призывал к расправам. В 1937 году П. Антокольский написал в стихотворении «Ненависть»:

Будь, ненависть, опорой вечной,

Точней и злей найди слова,

Чтобы, склонясь над этой скверной,

Не закружилась голова.

Чтобы прошел художник школу

Суда и следствия и вник

В прямую правду протокола,

В прямую речь простых улик <... >

И если враг приходит молча

Иль жмется где-нибудь к стене,

Или с достоинством приличным,

Сегодня голосует «за»,

Еще не пойманный с поличным,

Еще не названный в глаза,

Чтоб от стихов, как от облавы,

Он побежал, не чуя ног,

И рухнул на землю без славы,

И скрыть отчаянья не мог.

После разоблачений XX и XXII съездов партии Антокольский чувствовал себя не очень хорошо, и потому он объединяет всех современников Сталина, равных, по его мнению, в своем сраме, осудить которых должны, впрочем, даже не дети или внуки, а лишь правнуки. Нет, люди вели себя в годы Сталина по-разному, и они несут разную меру ответственности. Многое зависело, во-первых, от того, на каком расстоянии от эпицентра разыгравшейся в стране трагедии стоял тот или иной человек и какими он располагал возможностями. Нельзя сравнивать ответственность наркома или крупного писателя и рядового члена партии, рядового рабочего или колхозника. Нельзя сравнивать ответственность начальника концлагеря или тюрьмы для политических и простого бойца охраны. Во-вторых, многое зависело от степени понимания тем или иным человеком сложившейся ситуации и способности разобраться в происходящих событиях. Наконец, многое зависело от моральных качеств человека, от его мужества и честности.

Было немало людей, которые составляли опору Сталина и активно помогали в его преступлениях. Эти люди и сами творили беззаконие, травили и уничтожали советских людей. Таких помощников Сталина надо было бы не только «переметить презрением», но и наказать как преступников.

Мы знаем, что было немало добровольных доносчиков или таких людей, которые от одной лишь боязни ареста подписывали и составляли любые, даже самые лживые «свидетельские» показания.

Но были и такие люди, которые в доступной для них форме выступали против произвола. Этот протест носил различный характер. Нам известно несколько примеров пассивного сопротивления, когда отдельные руководители, зная об угрозе ареста, уезжали из родного города, переходили порой даже на год-два на нелегальное положение, меняли фамилию.

Немало было заявлений и писем в ЦК ВКП(б), в Прокуратуру СССР, лично Сталину не только от родственников арестованных, но и от друзей, от видных деятелей культуры, науки, государственных и партийных работников. Мы уже писали о борьбе П. Л. Капицы за освобождение физика Л. Ландау. Упорно добивался освобождения Н. И. Вавилова академик Д. И. Прянишников. Он был на приеме у Молотова, у Берии, а затем решился на отчаянный шаг – представил арестованного Вавилова к Сталинской премии. Когда был арестован поэт Давид Выгодский, то заявление в его защиту подписали писатели Ю. Тынянов, Б. Лавренев, К. Федин, М. Слонимский, М. Зощенко и В. Шкловский [644] . Узнав об аресте Тухачевского, старый большевик Н. Н. Кулябко, рекомендовавший Тухачевского в партию, немедленно написал протест на имя Сталина, что привело очень скоро к аресту и самого Кулябко [645] . Когда в 1937 году был арестован физик М. П. Бронштейн, то письмо в его защиту подписали академики С. И. Вавилов, В. А. Фок и писатели С. Я. Маршаки К. И. Чуковский [646] . Их протест был оставлен без внимания, как и сотни тысяч аналогичных писем и протестов. Это вовсе не означает, что такие протесты были вообще излишними.

Были и такие люди, которые, имея доступ к следственным материалам, пытались и более активно выступать против беззаконий.

Секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. С. Кузнецов в первые месяцы массовых репрессий давал санкции на аресты многих коммунистов области. Однако затем, усомнившись в справедливости репрессий, Кузнецов лично поехал в областную тюрьму и, допросив там некоторых партийных работников, убедился в их невиновности. Кузнецов направил работников обкома в аппарат НКВД и взял контроль над деятельностью карательных органов в области в свои руки, добившись при этом освобождения многих арестованных коммунистов. Он категорически запретил применение следственными органами пыток. Собрав большой материал о незаконности действий НКВД и засоренности этих органов людьми с сомнительным прошлым, Кузнецов поехал в Москву и добился приема у Сталина. Но Сталин слушал Кузнецова несколько минут, затем ушел, посоветовав рассказать обо всем Маленкову. Маленков также не стал разбираться в материалах Кузнецова, предложив ему вернуться в Казахстан и прислать материалы фельдъегерской почтой. Вернувшись домой, Кузнецов узнал о переводе его в другой обком. Через несколько месяцев он был вызван на совещание в Алма-Ату и арестован в гостинице. Были вновь арестованы и все коммунисты, освобожденные недавно по требованию Кузнецова [647] .

В 1937 году бюро ЦК КП(б) Киргизии, получив сообщения о пытках и истязаниях заключенных, создало специальную комиссию для проверки работы прокурорских и следственных органов республики. Деятельность этой комиссии закончилась трагически – все ее члены были репрессированы органами НКВД [648] .

Попытался бороться против произвола один из ответственных работников НКВД в Белоруссии Биксон, большевик с 1905 г. По свидетельству Я. И. Дробинского, Биксон, назначенный в 1937 году председателем Спецколлегии Верховного Суда БССР, отказывался принимать к рассмотрению многие «липовые» дела. Узнав о пытках на допросах, Биксон пошел в ЦК КП(б)Б. Однако секретарь ЦК Волков, выслушав Биксона, неожиданно спросил: «Какой разведке служите? Дефензиве польской или английской, ну?» Биксон с достоинством ответил: «Я большевик с 1905 года». «Знаем мы этих старых большевиков, – закричал Волков, схватился за телефонную трубку и стал кричать начальнику Белорусского НКВД Берману: «Тут старая контра, агент дефензивы, твой работничек Биксон. За врагов народа распинается». Биксон был арестован прямо в здании ЦК и отправлен в тюрьму, где вскоре умер. Через несколько месяцев Волков был снят с работы в ЦК, направлен с понижением в Тамбов, где покончил жизнь самоубийством в гостинице [649] .

Такую же попытку выступить против произвола предпринял военный прокурор Западно-Сибирского военного округа М. М. Ишов. Проверяя работу томских следственных органов, Ишов установил, что следователи Томского управления НКВД истязали заключенных, держали их подолгу без пищи и воды, избивали на допросах. Многие заключенные не имели представления, в чем их обвиняют, так как следователи сами писали и подписывали протоколы «допросов». Некоторых заключенных даже расстреляли без суда и следствия. Ишов немедленно арестовал группу томских следователей и отправил их под стражей в Новосибирск. Собрав большой материал о деятельности четырех управлений. НКВД, входивших в Западно-Сибирский округ, Ишов написал докладную записку Главному военному прокурору СССР Розовскому, Генеральному прокурору СССР Вышинскому и лично Сталину, Молотову, Кагановичу. Ишов добился проведения по данному вопросу заседания бюро обкома партии. Ему удалось спасти от расстрела нескольких незаконно арестованных командиров Красной Армии и гражданских работников, но в целом его борьба против произвола не имела большого успеха. Обращения Ишова в Москву оставались обычно без ответа. Заслушав его доклад, бюро обкома поручило главному проводнику незаконных репрессий, начальнику Новосибирского управления НКВД «выправить положение». Органы НКВД доносили в Москву: «Военный прокурор Ишов противопоставляет себя органам НКВД, мешает следствию по делам врагов народа, отказывая в санкции на их арест, самоуправствует, проводя аресты сотрудников НКВД. Своими действиями он подрывает авторитет органов. Просим его от работы отстранить и санкционировать его арест».

В марте 1938 года М. Ишов выехал в Москву и передал дополнительные материалы о преступлениях НКВД в Сибири в Главную военную прокуратуру. В июле 1938 года Ишов снова выехал в Москву и добился приема у Вышинского. В своих воспоминаниях он писал через 25 лет: «Когда мы вошли в кабинет, то Вышинский, указав мне место у своего рабочего стола, предложил сесть и спросил, по какому поводу и с чем я к нему приехал. Вынув из портфеля документы и выложив их на стол, я попросил меня выслушать... Кроме того, я просил Вышинского обратить особое внимание на способы и приемы получения ложных показаний: избиения, издевательство, применение средневековых методов инквизиции. Выслушав меня, Вышинский обратился ко мне со словами, глубоко, на всю жизнь засевшими в моей памяти. Он сказал: "т. Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы, прокурор Ишов, утратили партийное и классовое чутье. Врагов народа гладить по голове мы не намерены. Ничего плохого нет, что врагам народа бьем морду. И не забывайте, что великий пролетарский писатель Максим Горький сказал, что если враг не сдается, его надо уничтожить. Врагов народа жалеть не будем"».

Ишов пытался доказать Вышинскому, что речь идет не о врагах народа, а о невинных людях, что именно их заставляют пытками оговаривать себя и других. Вышинский холодно отвел все эти доводы и лишь для приличия поручил присутствующему при разговоре Розовскому проверить изложенные Ишовым материалы. Но никакой проверки не было. Вернувшийся в Новосибирск Ишов был арестован. Санкция на этот арест была подписана лично Вышинским [650] .

Безуспешность описанных выше попыток борьбы с произволом объяснялась несколькими причинами. Во-первых, эти попытки были разрозненны и единичны. Во-вторых, многое было уже невозможно сделать в рамках легальности. Сталина было можно как-то легально отстранить от власти в 20-е годы. Но после 1934 года убрать Сталина от власти можно было только силой. Но на это никто не решался идти из-за боязни возможных последствий и трудности подобного предприятия. Не все понимали, что Сталин осуществил фактически государственный переворот. Поэтому советские люди использовали прежние привычные им формы протеста – они писали «куда следует» и надеялись на помощь «сверху». Между тем важно было не только прийти к мысли о необходимости борьбы против произвола, но и найти приемлемые формы этой борьбы, а этого не сумел сделать никто. Трудно, однако, винить в этом советских людей – современников Сталина. В подавляющем большинстве они честно работали, преодолевая огромные трудности первых пятилеток, и мужественно воевали в годы Отечественной войны, несмотря на громадные жертвы. У советских людей не было исторического опыта в создании нового общества и государства, и они не знали, что можно противопоставить произволу со стороны своих же руководителей. Партия, народ, государство были застигнуты врасплох, так как удар был нанесен совсем не с той стороны, с какой его можно было ожидать. Вторая мировая война показала, что советское общество и Советское государство были способны встретить любую опасность лицом к лицу. Но они оказались беззащитными от удара в спину, нанесенного руками собственных вождей.

БЮРОКРАТИЗАЦИЯ И ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ЧАСТИ ПАРТИЙНОГО И ГОСУДАРСТВЕННОГО АППАРАТА

Развитие культа Сталина и режима сталинизма в огромной степени облегчалось теми социальными процессами, которые происходили в нашей стране после революции и которые отнюдь не сводились к борьбе пролетариата и буржуазии. Не менее важное значение имела борьба между мелкобуржуазными и пролетарско-социалистическими устремлениями как вне, так и внутри Коммунистической партии и Советского государства.

Ленин писал, что «социалистическая революция не может быть ничем иным, как взрывом массовой борьбы всех и всяческих угнетенных и недовольных. Часть мелкой буржуазии и отсталых рабочих неизбежно будут участвовать в ней – без такого участия невозможна массовая борьба, невозможна никакая революция, – и столь же неизбежно будут вносить в движение свои предрассудки, свои реакционные фантазии, свои слабости и ошибки... Кто ждет "чистой" социальной революции, тот никогда ее не дождется» [651] .

Марксистская социология относит к мелкой буржуазии мелких и средних крестьян, богатых крестьян, низшую и среднюю часть служащих и интеллигенции, ремесленников и кустарей, мелких торговцев. К этой же социальной группе примыкали и весьма значительные в России массы деклассированных элементов, т. е. людей, потерявших собственность, но еще не приобщившихся к труду в капиталистической промышленности и живущих случайными заработками. Значительной в России была и прослойка батрачества, т. е. сельских пролетариев, также не прошедших через школу фабрично-заводского коллективного труда. Каждая из этих групп мелкой буржуазии обладала своими, лишь ей присущими качествами. Однако для всех них были характерны политическая неустойчивость и колебания, анархизм и мелкособственнический индивидуализм. В зависимости от обстоятельств эти слои мелкой буржуазии могли составить как резерв революции, так и резерв реакции.

В условиях самодержавной России, ведущей к тому же непопулярную и тяжелую войну, большевистская партия сумела привлечь на свою сторону не только большую часть промышленного пролетариата, но и значительную часть полупролетарских и мелкобуржуазных масс царской России. Было бы, однако, наивным думать, что десятки миллионов полупролетарских и мелкобуржуазных элементов полностью перевоспитались за несколько лет революционной борьбы и избавились от своих недостатков и классовой ограниченности. Кроме того, неправильным было идеализировать и пролетариат, изображая его носителем одних лишь добродетелей. Не только в условиях России, но и в более развитых промышленно странах значительная часть пролетариата не избавилась еще от многих настроений, взглядов и побуждений, весьма далеких от социалистического идеала.

Таким образом, было бы наивным думать, что большевистская партия сумеет как-то изолироваться от окружающей ее мелкобуржуазной стихии, что это окружение не будет по самым разным каналам оказывать большое давление на партию и не окажет существенное влияние на состав революционных кадров, на партийный и государственный аппарат молодой Советской республики.

Известно, что большинство профессиональных революционеров, составлявших костяк партии большевиков, были выходцами не из рабочих, а из интеллигенции, мелких дворян, чиновничества, низших слоев купеческого сословия, ремесленников и духовенства. Подобное происхождение не помешало многим большевикам воспитать в себе качества подлинно пролетарских руководителей. Однако далеко не у всех активистов партии этот процесс завершился полностью. Кроме того, революция и Гражданская война выдвинули множество новых политических и военных руководителей, которые не прошли многолетней и суровой школы предреволюционной подпольной борьбы. Поэтому тот факт, что и при жизни, и после смерти Ленина среди руководителей большевистской партии оказалось немало людей, которых трудно было без оговорок назвать настоящими пролетарскими революционерами, не является случайностью, результатом недостаточной прозорливости или ошибки. Это было закономерным результатом пролетарской революции в такой мелкобуржуазной стране, как Россия. Слова Ленина о необходимости строить социализм из того человеческого материала, который оставлен капитализмом, относились также и к РКП (б).

Ленин хорошо понимал, что одна из самых трудных проблем пролетарской революции в России состоит в том, чтобы уберечь от мелкобуржуазного и бюрократического перерождения кадры партии и Советского государства, чтобы преодолеть усилившееся давление на пролетариат и большевиков со стороны мелкобуржуазных элементов. При этом Ленин отчетливо видел, что превращение большевиков в правящую партию во много раз увеличивает не только мелкобуржуазные и бюрократически-карьеристские тенденции, возникающие среди части старых и, казалось бы, стойких членов партии, ставших теперь крупными «начальниками», но также стремление мелкобуржуазных и карьеристских элементов вне партии к проникновению в ее ряды. Уже на VIII съезде РКП(б) в 1919 году Ленин говорил: «Надо избегать всего, что могло бы поощрить на практике отдельные злоупотребления... К нам присосались кое-где карьеристы, авантюристы, которые назвались коммунистами и надувают нас, которые полезли к нам потому, что коммунисты теперь у власти, потому что более честные "служилые" элементы не пошли к нам работать из-за своих отсталых идей, а у карьеристов нет никаких идей, нет никакой честности. Эти люди, которые стремятся выслужиться, пускают на местах в ход принуждение и думают, что это хорошо» [652] .

В постановлении о чистке партии, принятом летом 1921 года по предложению Ленина говорилось: «Постепенно создается обстановка, при которой «выйти в люди», создать себе карьеру, получить кусочек власти можно, только пойдя на службу к Советской власти. Это обстоятельство толкает в ряды нашей партии многие мещанские и полумещанские элементы, которые, несмотря на все рогатки, поставленные им в нашей партии, все-таки ухитряются проникнуть в ее ряды в значительном количестве» [653] .

Говоря о выходцах из мелкой буржуазии и мелкобуржуазной интеллигенции, Ленин утверждал: «Они полезут и в Советы, и в суды, и в администрацию, ибо нельзя, не из чего строить коммунизм иначе как из человеческого материала, созданного капитализмом, ибо нельзя изгнать и уничтожить буржуазную интеллигенцию, надо победить, переделать, переварить, перевоспитать ее – как перевоспитать надо в длительной борьбе на почве диктатуры пролетариата и самих пролетариев, которые от своих собственных мелкобуржуазных предрассудков избавятся не сразу, не чудом, не по велению божьей матери, не по велению лозунга, резолюции, декрета, а лишь в долгой и трудной массовой борьбе с массовыми мелкобуржуазными влияниями» [654] .

Показательно, что во всех своих последних работах и письмах этой проблеме взаимоотношений пролетарских и мелкобуржуазных элементов в обществе и государстве, а также проблеме бюрократизации и перерождения партийного и государственного аппарата Ленин уделял самое большое внимание. В 1922 году, через пять лет после революции, Ленин был не слишком высокого мнения по поводу состава партии. В закрытом письме в ЦК партии Ленин с тревогой отмечал: «Если не закрыть себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом... (Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская)... а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него» [655] .

Еще более резко и отрицательно Ленин отозвался об основном составе советского государственного аппарата. Ленин писал: «Мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину... Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической и великорусской швали, как муха в молоке» [656] .

Не слишком высокого мнения был Ленин и о самом рабочем классе, каким этот класс вышел из потрясений и бедствий Мировой и Гражданской войн. Незадолго перед XI съездом РКП(б) Ленин писал:

«Несомненно, что у нас постоянно считаются за рабочих такие лица, которые ни малейшей серьезной школы, в смысле крупной промышленности, не прошли. Сплошь и рядом в категорию рабочих попадают самые настоящие мелкие буржуа, которые случайно и на самый короткий срок превратились в рабочих. Все умные белогвардейцы вполне определенно учитывают то обстоятельство, что якобы пролетарский характер нашей партии на самом деле нисколько не гарантирует ее от возможного перевеса, и притом в самый короткий срок, элементов мелкохозяйских» [657] .

Мы видим, что тревога Ленина относительно сохранения социалистического характера Советского государства и пролетарской политики большевистской партии была вполне обоснованной. Но Ленин говорил лишь о реальной угрозе, а отнюдь не о фатальной неизбежности бюрократического и мелкобуржуазного перерождения партии и государства. Ибо наряду с воздействием мелкобуржуазной идеологии на пролетариат и его партию происходил и обратный процесс – решительной переделки психологии, идеологии и морали мелкобуржуазных масс, а также отсталых слоев самого пролетариата. Партия защищалась от перерождения не только регулярными чистками своих рядов, но и путем организации в невиданных ранее масштабах воспитания и перевоспитания народных масс. Гражданская война ослабила пролетариат, но она дала в руки большевиков государственную власть. Через Советы, через профсоюзы, через печать и школу, через кружки по ликвидации неграмотности и избы-читальни, через Красную Армию и всеми другими доступными путями большевистская партия старалась закрепить в сознании масс идеологию социализма. И надо сказать, что еще при жизни Ленина большевики добились в этой работе немалых успехов. После смерти Ленина эта работа стала ослабевать, так как к руководству партией пришел Сталин, в характере и взглядах которого переплелись внешние черты и идеология пролетарского революционера и склонного к перерождению мелкобуржуазного революционера и карьериста. Выходец из мелкобуржуазной среды, получивший первоначальное образование и воспитание в духовном училище, Сталин не обладал качествами настоящего пролетарского революционера. Но дело было не только в Сталине.

Мы должны с сожалением отметить, что моральное разложение и бюрократическое перерождение в той или иной степени затронуло и часть старой партийной гвардии, на которую Ленин возлагал такие надежды и о которой он говорил с такой гордостью. Во-первых, как мы уже видели из первой части нашей книги, на протяжении всего периода 20-х годов внутри старой партийной гвардии происходила жестокая идеологическая борьба, которая была одновременно и борьбой за руководящее положение в партии. Во-вторых, большие успехи, но и немалая власть вскружили голову многим представителям ленинской партийной гвардии. Этому содействовало и непрерывное усиление централизации государственного и партийного руководства, не скомпенсированное усилением контроля со стороны народных низов и рядовых членов партии. В результате среди части, казалось бы, стойких и скромных в прошлом революционеров стали появляться симптомы зазнайства и чванства, нетерпимости к критике и, напротив, терпимости к подхалимству. И по своему материальному положению, и по своему поведению и образу жизни эти люди все дальше отходили от народа. Нередкими стали в их среде злоупотребления властью. Они не препятствовали начавшимся в конце 20-х годов неумеренным восхвалениям в свой адрес.

Типична в этом отношении судьба М. Разумова, секретаря Татарского обкома партии. Этот профессиональный партийный руководитель, по свидетельству хорошо знавшей его Е. С. Гинзбург, овельможивался прямо на глазах. Еще в 1930 году он занимал одну комнату в коммунальной квартире. Но уже через год построил «татарскую Ливадию», а в ней для себя отдельный коттедж. В 1933 году, когда Татария за успехи в сельском хозяйстве была награждена орденом Ленина, портреты «первого бригадира Татарстана» носили с песнями по городу, а на сельскохозяйственной выставке эти портреты были изготовлены из различных злаков – от овса до чечевицы. По свидетельству М. Д. Байтальского, в день 1 Мая 1936 года секретарь Харьковского обкома партии Н. Демченко распорядился (через вторых лиц) вывесить на балконах домов и на фасадах учреждений свои портреты. Их заранее отпечатали большим тиражом. Из-за нехватки бумаги Демченко разрешил использовать запас, забронированный на школьные учебники.

В маленького диктатора Кабардино-Балкарии превратился Бетал Калмыков. Это был жестокий диктатор, и он немало потрудился над уничтожением в республике «врагов народа», прежде чем сам попал в один из подобных списков.

К 1937году на Колыме существовал уже настоящий культ личности ослепленного властью начальника колымских лагерей Э. Берзина. Этот морально разложившийся человек был устранен Ежовым не столько за «гуманность» в отношении заключенных, сколько из желания иметь на Колыме «своего» начальника лагерей.

Настоящим бюрократом стал по отзывам его подчиненных такой старейший революционер, как Я. Ганецкий, близкий соратник Ленина. В 30-е годы он занимал самые различные руководящие посты, сначала в области внешней торговли и народного хозяйства, потом в Государственном объединении музыки, эстрады и цирка. В 1935 году он был назначен директором Музея Революции.

Крайней грубостью отличался в 30-е годы и хорошо известный Ленину революционер, а позднее хозяйственный руководитель А. П. Серебровский, заместитель наркома тяжелой промышленности и начальник треста «Главзолото». Столь же нелестные отзывы мы могли бы привести и о многих других старых партийцах, которых с полным основанием можно считать членами ленинской партийной гвардии.

Причины этого прискорбного явления не одинаковы. Разным был путь людей к революции. Разным был путь людей от идеалов и моральных норм революции. Можно легче понять моральное падение А. Я. Вышинского, который, по-видимому, всегда был беспринципным и трусливым, но жаждущим власти и известности человеком. Труднее понять моральное падение таких старых большевиков, как Ем. Ярославский и М. И. Калинин, которые полностью подчинились Сталину. Управлять страной оказалось во всех отношениях труднее, чем бороться за власть. Не борьба с самодержавием, не поведение в царской тюрьме, ссылке или на каторге, не лишения и трудности Гражданской войны оказались подлинным испытанием для революционеров. Гораздо более трудным испытанием оказалась для них власть, т. е. поведение в качестве руководителей большого и могущественного Советского государства.

Конечно, разной была степень перерождения тех или иных большевистских руководителей. Тяжелым было грехопадение таких людей, как Постышев, Крыленко, Бетал Калмыков, Шеболдаев, не говоря уже о таких деятелях сталинского окружения, как Молотов, Каганович, Ворошилов. Не столь глубоким было грехопадение многих других деятелей старой партийной гвардии. Однако оно привело не только к отрыву значительной части этой партийной гвардии от масс, но и помогло Сталину уничтожить многих видных деятелей партии, представив борьбу против неугодных ему людей не только как борьбу против «шпионов» и «вредителей», но и как борьбу пролетариата против разложившихся и переродившихся бюрократов, как борьбу за очищение партии от мелкобуржуазных элементов.

Разумеется, после сталинских «чисток» состав партийно-государственных верхов ухудшился еще больше. Сюда пришли в большинстве не молодые и честные руководители, а беспринципные карьеристы, готовые выполнить любое указание Сталина, нисколько не заботясь при этом об интересах народа и социализма. И тем не менее, даже и выдвинувшись к руководству партией, эти люди не могли действовать с открытым забралом. В конкретных условиях нашей страны они должны были хотя бы на словах заявлять о своей приверженности пролетариату и коммунистическому движению. Таким образом в нашей стране на разных уровнях руководства появился немалый слой «партийных» мещан и обывателей, которые отличались от «традиционных» мещан и обывателей еще большим ханжеством и лицемерием. Эти процессы были особенно заметны во многих союзных республиках, где пролетарское ядро общества до революции почти отсутствовало и где революция не вспахивала социальную почву так глубоко, как в основных районах России. Мы видим, таким образом, что культ Сталина был не только религиозным и идеологическим явлением, он имел и определенное классовое содержание, а именно – бюрократическое и мелкобуржуазное перерождение части партийных и советских кадров и широкое проникновение карьеристско-бюрократических элементов в руководящую элиту общества. Сталин стоял на вершине целой пирамиды более мелких диктаторов. Он был главным бюрократом из сотен тысяч других бюрократов.

Некоторые социологи высказывали предположение, что во времена Сталина в СССР было полностью уничтожено пролетарско-социалистическое ядро партии и государства, и к власти в стране пришли мелкобуржуазные бюрократические и чиновнические элементы, которые создали общество государственно-капиталистического типа. Это ошибочное и искаженное представление о действительности, хотя в нем и есть определенная доля истины. Социальные процессы в СССР в 20 – 40-е годы необычайно сложны и мало изучены. Эти процессы неоднозначны. С одной стороны, индустриализация приводила в СССР к очень быстрому росту рабочего класса. Однако ряды рабочих и служащих пополнялись главным образом за счет миллионов крестьян: и бедняков, и бывших богатых крестьян или членов их семей, которых драматические преобразования в деревне заставили бежать в город. В начале 30-х годов такие рабочие, фабрично-заводской стаж которых не превышал 5 – 6 лет, в несколько раз превосходили по количеству сложившееся на протяжении десятилетий ядро русского рабочего класса. Быстрое изменение количественного и качественного состава рабочего класса отражалось на поведении и психологии не только рабочих, но и рядовых членов партии и облегчало процесс перерождения различных звеньев партийного и государственного аппарата. «Едва ли не наибольшей из произошедших перемен, – писал в своих воспоминаниях старый член партии Б., – было изменение состава рабочего класса. Начиная с первой пятилетки стали бурно вливаться в производство (вначале в строительство) огромные массы крестьян, в том числе и раскулаченных – маловажен ли этот факт? Русский пролетариат искони составлялся из бывших крестьян, но он рос в спокойных темпах и всегда успевал переварить свое крестьянское пополнение. Но тут в силу процесса индустриализации, продиктованного революцией и ей жизненно необходимого, начался другой параллельный процесс: мелкобуржуазная крестьянская стихия стала наступать на пролетарскую внутреннюю сущность, на пролетарскую общественную психологию, на пролетарское отношение к человеку, к собственности, к своему делу. Стихия эта наступала изнутри, надев спецовку и взяв в руки напильник... Как только заводу не хватит сил на орабочивание крестьян (а так происходит, и иначе быть не может, при больших темпах численного роста), так сейчас же пойдет окрестьянивание рабочих. С переменой рабочего состава меняется что-то и в рабочей душе. И все такие перемены не могли не сказаться на партии» [658] .

И все же наряду с этими негативными процессами в 30 – 40-е годы происходил и обратный процесс переделки идеологии и сознания огромных масс, распространения, пусть и в значительно искаженных формах и формулах, социалистической идеологии и социалистической морали. В недрах общества происходили такие процессы, которые в конечном счете не ослабили, а усилили влияние и роль социалистических элементов. Через печать, армию и особенно через школу социалистическая идеология распространялась на огромные массы непролетарского населения. В стране возникала новая молодежь и новая интеллигенция. В огромных масштабах проводилась работа по воспитанию и перевоспитанию всего населения. И если многие, как мы уже говорили, усваивали лишь чисто внешние признаки социалистической идеологии и морали, то было все же гораздо больше людей, особенно среди молодежи, для которых именно социалистическая идеология и мораль становились основой их внутренних убеждений и поведения. И именно эти процессы были главными.

В 30-е годы было бы уже несправедливым говорить, что наш государственный аппарат представляет собой буржуазную и царскую мешанину. Его состав изменился. Но этот процесс социалистической перестройки происходил по-разному на разных уровнях и в разных слоях партии, общества и государства.

Распространение социалистического сознания с наибольшей интенсивностью происходило в низах общества и среди новых поколений, выросших и вступающих в жизнь в 20 – 30-е годы. Наибольшие изменения в этом отношении наблюдались также в низших звеньях советского, партийного и хозяйственного аппарата, где и потери в годы репрессий были относительно меньшими, чем в верхних слоях общества. В руководстве первичными партийными и комсомольскими организациями, в руководстве отдельными предприятиями, цехами, колхозами и совхозами, среди учителей, врачей, руководителей клубов, спортивных организаций, рядовых работников райкома партии большинство принадлежало не к бюрократам и карьеристам, а к честным и искренним работникам.

Разумеется, извращения, связанные с произволом и культом Сталина, затронули и большинство первичных организаций партии и комсомола. Многие неправильные и даже преступные директивы проводились в жизнь с участием всей партии. Однако в поведении и действиях рядовых коммунистов, рабочих и крестьян, молодежи в гораздо большей степени, чем в верхах, имелись элементы искреннего заблуждения и «честного» самообмана. Дело в том, что все постановления и директивы Сталина и ЦК ВКП(б) составлялись всегда в самом «революционном» духе, в них говорилось о борьбе с врагами социализма, о внимании к людям и необходимости развивать дело революции. Не зная подлинных дел и мотивов Сталина, низы партии и молодежь не видели в те годы разрыва между словами и делами своих вождей и старались следовать тем политическим и моральным нормам, которые Сталин и его окружение никогда не считали для себя обязательными. По мере сил и возможностей рядовые коммунисты и комсомольцы, работники низового аппарата старались осуществить на деле те социалистические лозунги, которые для многих карьеристов и бюрократов, окопавшихся в руководящих кругах партии, превратились в пустые, повторяемые всуе слова.

Конечно, и в верхах партии имелись разные группы и типы работников. Сталину неизбежно приходилось привлекать к руководству страной и партией немало молодых деятелей, которые поддерживали во всем Сталина и выполняли с усердием его указания, но не были осведомлены о многих его преступлениях. Обладая многими недостатками, характерными для окружения Сталина, эти люди хотели честно служить народу, партии, социализму, однако они не могли еще в силу малого политического опыта разобраться в происходящих в стране трагических событиях. Некоторые из этих более молодых руководителей погибли уже в послевоенное время. Другие остались в живых и после смерти Сталина в той или иной степени поддерживали борьбу против культа личности и за восстановление нормальной обстановки в партийной и государственной жизни.

О КОНСЕРВАТИЗМЕ И ДОГМАТИЗМЕ СРЕДИ ЧАСТИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ КАДРОВ

Мелкобуржуазное перерождение части советских и партийных кадров проявлялось, как правило, в развитии карьеризма и стяжательства, беспринципности и бюрократизма, тщеславия и чванливости, приспособленчества и эгоизма. Именно это перерождение способствовало возникновению идеологии и практики культа личности. Именно из этой среды черпал сталинизм свои главные кадры.

Однако длительному господству сталинизма способствовали и догматическо-консервативные тенденции в пролетариате и пролетарском ядре ВКП(б).

Согласно марксистскому учению, пролетариат является наиболее передовым классом общества. Однако ни Маркс, ни Ленин не идеализировали пролетариат. Ленин писал: «В каждом классе, даже в условиях наиболее просвещенной страны, даже в самом передовом и обстоятельствами момента поставленном в положение исключительно высокого подъема всех душевных сил, всегда есть и – пока существуют классы, пока полностью не укрепилось, не упрочилось, не развилось на своей собственной основе бесклассовое общество – неизбежно будут представители класса не мыслящие и мыслить неспособные. Капитализм не был бы угнетающим массы капитализмом, если бы это было не так» [659] .

Считается, что именно в творческом отношении и к действительности, и к теории проявляется основное преимущество марксизма и научного социализма. Однако было бы неправильным уповать на эту творческую сторону социалистической идеологии и недооценивать силу догматизма. Наивно считать, что догматизм всегда отталкивает людей, тогда как творческий подход, напротив, их привлекает. К сожалению, гораздо чаще мы наблюдаем обратную картину. Для значительной части людей, не обладающих необходимым образованием и подготовкой, именно догматизм оказывается более привлекательным, ибо он избавляет их от необходимости проявлять самостоятельность, творчески мыслить, непрерывно повышать уровень своей образованности. Вместо того чтобы изучать постоянно изменяющуюся действительность, оказывается достаточным заучить некоторые формулы и положения. Как история человечества в целом, так и история всех религий и идеологий в особенности, показывают нам громадную силу именно догматического мышления. Творчески мыслящим людям, новаторам приходится всегда труднее, чем догматикам. И хотя всякая революция связана с победой нового над старым, над старым укладом жизни и над старыми догмами, с течением времени всякое революционное движение обрастает своими догмами. Тем более такая тенденция должна была проявиться в царской России, где очень многие из участников революции не обладали необходимым образованием и подготовкой. Эти люди не видели, что Сталин обедняет и вульгаризирует и марксизм, и ленинизм, они знали научный социализм только в его упрощенном и схематическом сталинском изложении, превращенном из развивающегося творческого учения в своеобразную религию.

Было бы поэтому неправильным любое ошибочное действие вчерашнего революционера объяснять его мелкобуржуазным перерождением. Напротив, многие из ошибок революционеров объясняются не изменением ранее присущей этим революционерам системы взглядов, а неспособностью к такому изменению, т. е. догматизмом.

И действительно, в истории нашей страны мы могли видеть, что некоторая часть революционеров, людей, преданных народу, не помышляющих о личном благополучии, сохраняющих верность ранним идеалам революции, оказывалась неспособной вести страну и народ дальше, подняться на новую ступень развития и применять новые формы работы и новые методы борьбы. В мышлении и способе деятельности этих людей все отчетливее доминировали ограниченность и догматизм, доктринерство, идеологическое окостенение и сектантская замкнутость, т. е. все то, что Томас Манн называл «революционным консерватизмом». Для многих из этих людей был характерен упрощенный и ограниченный взгляд на вещи, они продолжали мыслить категориями, мало подходящими к сложному послереволюционному времени. Вместо того чтобы учиться, кое-кто из большевиков даже кичился своей необразованностью. «Мы гимназий не кончали, – заявил под одобрительные возгласы аудитории один из видных деятелей партии, – а губерниями управляем». Неудивительно, что, столкнувшись с трудностями, не понимая обстановки, не имея достаточных знаний, эти большевики превращались в простых исполнителей идущих сверху приказов, проявляя слепую дисциплинированность и покорность. Подобная косность мысли, неспособность к анализу и творческому мышлению – все это составляло гносеологическую основу культа личности. Поэтому среди людей, принявших и поддержавших культ личности, мы могли видеть не только перерожденцев и карьеристов, но и «честных исполнителей», искренне веривших, что все совершаемое необходимо и полезно для страны и революции. Эти люди поверили в ложь политических процессов 1936 – 1938 гг., они поверили в тезис об обострении классовой борьбы и в необходимость массовых репрессий и стали вольными или невольными соучастниками преступлений Сталина, хотя многие из них впоследствии сделались его жертвами.

В воспоминаниях М. Д. Байтальского имеется весьма точное описание одного из таких честных догматиков-исполнителей. Автор говорит о своей первой жене Еве: «...Ева могла служить образцом работника среди масс. Она была не особенно образованной. Ну и что? Все необходимое для своей работы она знала в твердой, окончательной и непререкаемой форме. Она читала газеты и еще регулярнее – директивы. Все годы своей работы в центральных обмундировочных мастерских Ева была секретарем комсомольской ячейки... Выйдя из комсомольского возраста, стала деятельницей женотдела. Потом перешла на партийную работу, опять же секретарем. И так почти до самой своей смерти... Никогда в своей жизни Ева не была закосневшим на руководящей работе аппаратчиком. Напротив, она всегда оставалась энтузиасткой. Просто поразительно, до чего она мало менялась! Как начала с веры в революцию, так до конца свято веровала. Вне революции она себя не мыслила. Для нее революция совершенно сливалась с партией, и она себя не мыслила вне партии, которая в ее сердце всегда писалась с прописной буквы... Раз Партия санкционирует расстрел своих вчерашних руководителей как признавшихся шпионов и убийц, значит, они действительно шпионы и убийцы. Никаких других доказательств для Евы не требовалось, если имелись Решения Партии...

Была ли Ева доброй, любила ли людей? Вот вопрос, на который я затрудняюсь ответить простым "да". Жестокость ей претила, делать людям больно, чтобы насладиться видом их страданий, она по своей натуре не могла. Но ее доброта отступала перед другим чувством, неимоверно разросшимся в ее душе: перед долгом в том понимании, которое она усвоила с годами. Понятие добра и зла в сознании Евы строилось на твердом фундаменте политзанятий, почерпнутых в комсомольских кружках, в губпартшколе, а затем – в решениях партии. Верующий должен быть готов к тому, чтобы презреть не только свое, но и чужое страдание, когда того требует долг его веры... Еве с ее верой требовалась не ясность в собственных мыслях – она несомненно чувствовала, что такая ясность опасна для ее светлой, безмятежной веры, – Еве требовалась лишь ясность в указаниях, присылаемых свыше: делай то, не делай того. Догматы веры должны быть непререкаемы, поэтому нет более убедительного теоретического довода, чем резолюция, решение, постановление» [660] .

Эта же ограниченность и догматизм, несамостоятельность политического мышления многих руководителей сталинской эпохи хорошо показаны в романе А. Бека «Новое назначение» в образе А. Онисимова, крупного хозяйственника, наркома, старого большевика. Человек, субъективно преданный социализму, скрупулезно честный в работе и простой в быту, никогда не использовавший свой пост для личных выгод, Онисимов вместе с тем представлен писателем как консерватор, поклонник слепой дисциплины. Это ревностный служака, который думает лишь о том, как быстрее и лучше выполнить полученный им от «хозяина» приказ. Все, что лежит за пределами его кабинета, не интересует Онисимова. И хотя он личный враг Берии, вместе с тем он – один из столпов сталинского режима. «Впрочем, Онисимов, – говорится в романе, – тот, каким он был тогда, докладывая Сталину проблему восточносибирской металлургии, не знал даже и мыслей о парадоксах, о противоречиях эпохи. От вопросов, которые могли возмутить его, коммуниста, разум и совесть, он уходил, ускользал простейшим способом: не мое дело, меня это не касается, не мне судить. Любимый его брат погиб в тюрьме, в душе он оплакивал Ваню, но и тогда остался твердым в своем: не рассуждать! Для него не было пустыми словами выражение "солдат партии". Позже, когда вошло в обиход "солдат Сталина", он с гордостью и, несомненно, по праву считал себя таким солдатом» [661] .

«Ни силой, ни словом не выжечь во мне верность вождю и народу», – так писал из заключения своим родным Е. А. Гнедин, еще недавно работавший на ответственном посту в Наркомате иностранных дел. Эту же клятву верности вождю он повторял и после многодневных пыток и избиений, порой проводившихся в кабинете и в присутствии Берии. Гнедин остался жив после 17-летнего пребывания в тюрьмах, лагерях и ссылке. В конце 60-х – начале 70-х годов он написал обширные воспоминания. Анализируя свои настроения и взгляды в первые годы заключения, Гнедин писал: «Естественно и бесспорно, что идейный и невинный человек, патриот, брошенный в тюрьму, дал клятву верности России и народу. Но тлетворное влияние сталинского режима сказалось на том, что мыслящий человек, сам ставший жертвой произвола и знавший, что сталинскими подручными уничтожены тысячи невинных людей, все же мысленно давал заверения в политической лояльности сталинскому режиму, несправедливому и губительному для народа. Стараясь быть до конца точным и самокритичным, я должен заметить, что моя твердость в защите своей невиновности и мой решительный отказ дать какие-либо лживые показания, оклеветать кого-либо, это мое мужественное поведение во время «пристрастного» следствия еще не исключает того, что оказавшись временно на свободе, я все же добровольно, не по принуждению, оставался бы послушным слугой режима. От психологии преданного чиновника и догматика я постепенно освобождался по мере того, как моя мысль становилась свободнее в раздумьях и строгих размышлениях, которые составили содержание моей духовной жизни в тюрьмах и лагерях» [662] .

О крайней косности и догматизме среди жен ответственных работников свидетельствует сочиненная во время одного из женских этапов песня жен «врагов народа», в которой имелись и такие строки:

По суровым советским законам

Отвечая за наших мужей,

Потеряли мы честь и свободу,

Потеряли любимых детей.

Мы не плачем, хоть нам и неможется,

С верой твердой мы всюду пройдем,

И в любой край страны необъятной

Мы свой пламенный труд понесем.

Этот труд даст нам право на волю.

Снова примет страна нас, как мать.

И под знаменем Ленина-Сталина

Будем труд свой стране отдавать [663] .

«Мы забывали все обиды и подавали заявления послать нас на фронт, – писал в своих мемуарах В. И. Волгин. – Нам же с презрением и опаской в этом отказывали. Мы успокаивались тем, что и добыча золота – тоже фронт и, может быть, не меньший по экономической значимости, чем фронт на материке. Я был бригадиром и требовал перевыполнения норм. Обозленный Сережа Постышев нередко отсиживался, и однажды я его очень поругал. „Отец твой, – с горячностью говорил я ему, – брался народ учить, а сына своего воспитал дармоедом!“ Но напрасно я его ругал. Молодой человек только окончил Ейскую авиашколу, к тому времени отец его был арестован, и Сереже, как „ЧС“, т. е. как члену семьи, особой тройкой дали 15 лет лагерей. Он был слишком раздавлен и озлоблен за отца и за себя и в глубоком раздумье часами сидел без движения, а я это принимал как саботаж» [664] .

В. Волгин затронул здесь вопрос, который часто был предметом горячих споров между лагерниками. Одна из крайних точек зрения состояла в том, что труд в сталинских лагерях – это рабский труд, и лучший путь к ограничению принудительного труда и репрессий в СССР состоит в том, чтобы как можно хуже работать, саботировать трудовые задания, незаметно портить оборудование, даже портить рассаду в парниках, где выращивались овощи, идущие на питание заключенных. Такая точка зрения была, несомненно, ошибочной, ибо ее проведение в жизнь вело к усилению внутрилагерного террора, ухудшению питания и ужесточению режима в лагерях. Большинство заключенных не принимало этой крайней точки зрения, эти «зеки» не устраивали забастовок и демонстраций, не портили оборудования, но и не проявляли рвения в работе, уклоняясь от нее, когда это не грозило большими опасностями. Главная их цель состояла в том, чтобы выжить. Но были среди узников лагерей и такие, кто пытался уверить себя и других, что работа в лагерях является работой на социализм и потому ее надо выполнять как можно лучше. Не приходится удивляться, что именно такая позиция вызвала особую симпатию журнала «Октябрь», когда и этот журнал после XXII съезда КПСС должен был что-то писать о лагерях и репрессиях. В поэме В. Фирсова «От росинки до звезды», опубликованной в «Октябре», можно найти такие строки:

Мы победили!.. Ну а как же там

Невинно оклеветанные жили,

Когда их от народа отрешили,

Пустили ложь за ними по пятам?

...Что мужество! Оно само собою

Придти к советским людям не могло.

Оно росло в труде, от боя к бою.

И здесь, в тайге, по-прежнему росло!

То мужество, что им давало силу,

Когда от стужи лопался металл,

Работать на Советскую Россию,

А не на тех, кто их оклеветал.

О, сколько видеть довелось смертей!

Но был их труд работой на Победу.

Во имя жизни ленинских идей!

Пусть на фронтах они не воевали,

Но под руками их во тьме глухой

Во имя жизни города вставали,

Заводы поднимались над тайгой.

Им орденов с медалями не надо,

К чему им запоздалые цветы,

Была бы только Родина в награду —

От солнечной росинки до звезды [665] .

Разумеется, труд политзаключенных сталинских лагерей не был трудом «во имя социализма» или «во имя жизни ленинских идей». Это был рабский труд во имя увековечения сталинской тирании.

Важно отметить, что упрощенный подход к действительности, догматизм и шаблон проявлялись не только в поведении тех или иных руководителей. Через систему пропаганды и воспитания многие примитивные догмы и шаблоны прививались массам, становились и для них руководством к действию. Вспоминая свою комсомольскую молодость, поэт Н. Коржавин позднее писал:

Я с глубочайшим интересом

Журнал «Прожектор» раскрывал.

Я кулака с тупым обрезом,

Усевшись на пол, рисовал.

Я, помню, не жалел под праздник

Ни черной туши, ни белил,

Весь мир на белых и на красных

Безоговорочно делил.

Задорный, тощий, низкий ростом,

Я весело маршировал,

И в каждом человеке толстом

Буржуя я подозревал [666] .

Подобный массовый догматизм и сектантство только помогали победе Сталина и сталинизма.

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ГОСУДАРСТВА

Проблема государства занимала важное место в социалистической литературе еще в XIX веке. Должен ли пролетариат после революции использовать или разрушить прежний государственный аппарат? Должен ли он создавать новое пролетарское государство, или же он сможет обойтись без государства? Долго ли должно существовать пролетарское государство, не превратится ли оно со временем в стоящую над народом клику привилегированных чиновников? Все эти вопросы были предметом ожесточенного спора среди революционеров. Так, например, анархисты проводили резкую границу между обществом и государством, которое, по их мнению, в любом обществе было главной консервативной силой и самым серьезным препятствием для развития общества на началах равенства и свободы. Поэтому социалистическая революция означает немедленное уничтожение государства, социализм и государство несовместимы. Для анархистов, таким образом, вообще не существовало проблемы переходного периода, длительной борьбы за подавление сопротивления свергнутых классов, переустройства общества на новых началах, воспитания масс и т. п. Отмена государства должна произойти на другой же день после революции. Идеолог анархизма М. Бакунин писал: «Так как всякая государственная власть, всякое правительство, по существу своему и по своему положению поставленное вне народа и над ним, непременным образом должно стремиться к подчинению его порядкам и целям, ему чуждым, то мы объявляем себя врагами всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и помимо всякой официальной опеки, но не помимо различных и равно свободных влияний лиц и партий, он сам создает свою жизнь. Таковы убеждения социальных революционеров, и за это нас зовут анархистами. Мы против этого названия не протестуем, потому что мы действительно враги всякой власти, ибо знаем, что власть действует столько же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться. Под тлетворным влиянием ее одни становятся честолюбивыми и корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами общества... другие – рабами» [667] . Естественно, что анархисты выступали и против пролетарского государства. М. Бакунин писал, полемизируя с Марксом: «Что значит пролетариат, возведенный в господствующее сословие? Неужели весь пролетариат будет стоять во главе управления? ...Тогда не будет правительства, не будет государства. .. Эта дилемма в теории марксистов решается просто. Под управлением народным они разумеют управление народа посредством небольшого числа представителей, избранных народом... Итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые лишь сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной; будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом. Кто может усомниться в этом, тот совсем не знаком с природою человека» [668] .

И Маркс, и Энгельс решительно возражали против этой нарисованной анархистами мрачной картины. Социализм, указывали они, не может возникнуть в один день. Создание нового общества потребует многих лет борьбы и, в частности, подавления сопротивления свергнутых классов. Поэтому между капиталистическим и коммунистическим обществом неизбежно будет существовать более или менее длительный переходный период, и в этот период пролетариат не сможет обойтись без государства. Сломав и уничтожив старую государственную машину, пролетариат неизбежно должен будет создать свою собственную государственную машину, придав, однако, ей, как писал Маркс, «революционную и преходящую форму» [669] .

Энгельс также писал: «...Антиавторитаристы требуют, чтобы политическое государство было отменено одним ударом, еще раньше, чем будут отменены те социальные отношения, которые породили его. Они требуют, чтобы первым актом социальной революции была отмена авторитета. Видали ли они когда-либо революцию, эти господа? Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие» [670] .

Конечно, и перед марксистами вставал вопрос: как уберечь пролетарское государство от перерождения, от превращения из слуги в господина над обществом? Но эта проблема не получила в марксистской литературе XIX века удовлетворительного решения. Было трудно, во-первых, давать какие-либо советы, не имея конкретного опыта построения нового государства. Некоторые рекомендации на этот счет были высказаны Марксом и Энгельсом только после опыта Парижской коммуны.

Во-вторых, марксисты прошлого века исходили из перспективы одновременной победы революции в основных капиталистических странах. Поэтому существование государства было, по мнению Маркса и Энгельса, хотя и необходимым, но все же кратковременным этапом в развитии социалистического общества. Энгельс на этот счет писал: «Когда государство, наконец-то, становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо было бы держать в подавлении, с этого времени нечего будет подавлять, не будет надобности в особой силе для подавления, в государстве. Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же самое время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место правительства над лицами заступает распоряжение вещами и руководство процессами производства. Государство не "отменяется", оно отмирает» [671] . И в другом месте: «В лучшем случае государство есть зло, которое по наследству передается пролетариату, одержавшему победу в борьбе за классовое господство; победивший пролетариат, так же как и коммуна, вынужден будет немедленно отсечь худшие стороны этого зла, до тех пор, пока поколение, выросшее в новых, свободных общественных условиях, окажется в состоянии выкинуть вон весь этот хлам государственности» [672] .

Известно, что В. И. Ленин особенно внимательно изучал все высказывания Маркса и Энгельса о государстве незадолго до революционного 1917 года. Находясь в подполье, в знаменитом шалаше на Карельском перешейке, а затем и в Финляндии – в августе – сентябре 1917 года, Ленин написал одну из своих главных теоретических работ – «Государство и революция». В это время Ленин исходил из перспективы победы социалистической революции вначале в одной, отдельно взятой стране; одновременная победа революции во всех капиталистических странах казалась невозможной. Это обстоятельство делало особенно актуальной разработку вопроса о государстве или, конкретнее, о диктатуре пролетариата.

«Мы не утописты, – писал Ленин, – мы не "мечтаем" о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму и на деле служат лишь оттягиванию социалистической революции до тех пор, пока люди будут иными» [673] .

Однако Ленин не отказывался от идеи постепенного отмирания социалистического, пролетарского государства. Он писал в «Государстве и революции», что пролетариату нужно лишь «отмирающее государство», т. е. устроенное так, «чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать». Ленин подчеркивал при этом, что только Советская власть сможет начать подготовку к полному отмиранию всякой государственности, привлекая массовые организации трудящегося народа к постоянному и безусловному участию в государственном управлении.

Что касается вопроса о возможном перерождении пролетарского государства, то в 1917 году эта проблема еще не казалась особенно актуальной. Поэтому Ленин лишь повторил на этот счет некоторые мысли Маркса и Энгельса. «Рабочие, завоевав политическую власть, – говорилось в книге "Государство и революция", – разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменяя его новым, состоящим из тех же самых рабочих и служащих, против превращения коих в бюрократов будут приняты тотчас меры, подробно разработанные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленно к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились "бюрократами" и чтобы поэтому никто не мог стать "бюрократом"» [674] .

Реальная действительность послереволюционной России очень быстро показала неосуществимость и утопичность подобных требований и «подробно разработанных мер». Старый бюрократический аппарат был действительно разбит и разломан до основания. Однако составить новый аппарат из «самих рабочих и служащих» оказалось невозможным. Для создания нового государственного аппарата приходилось использовать обломки старого аппарата, и сам Ленин должен был признать, что в этой царской и буржуазной мешанине действительно советизированные рабочие «тонут, как мухи в молоке». Государственный аппарат Советской России оказался стоящим не только над свергнутыми революцией классами помещиков и буржуазии, сопротивление которых действительно нужно было подавлять. Основную массу населения страны составляли различные группы мелкой буржуазии с их неустойчивой идеологией, с их колебаниями, с их нежеланием перестраивать свою жизнь на социалистических началах. Поэтому и выборность, и сменяемость государственных органов «в любое время» могла привести лишь к быстрому отстранению от власти большевистской партии. Поэтому принцип фактического назначения «сверху вниз» стал очень быстро преобладать над формально сохраняемой выборностью «снизу вверх». Уже с весны 1918 года большевикам пришлось вводить для «буржуазных специалистов» оклады, во много раз превышающие среднюю заработную плату рабочего. Ограничения в зарплате сохранялись в 20-е годы только для членов партии («партийный максимум»), но и здесь существовало много ступеней, и высшие ставки зарплаты в 3 – 4 раза, а то и в 5 раз превышали среднюю зарплату рабочего. Не только выходцы из буржуазии и мелкой буржуазии, но и выходцы из рабочего класса и члены партии испытывали разлагающее влияние власти и превращались в бюрократов.

Главным контрольным аппаратом, стоящим над всеми государственными учреждениями, оказалась сама большевистская партия, взявшая в свои руки государственную власть. Лучшие деятели партии были назначены на ключевые государственные посты, все государственные учреждения должны были отчитываться перед партийными организациями и ЦК РКП (б) и выполнять полученные от партии директивы. Этот контроль партии не смог, однако, предотвратить процесс бюрократического перерождения важных звеньев государственного аппарата; более того, бюрократизация затронула и многие звенья самой партии.

Дело в том, что в условиях однопартийной системы наша партия, особенно в лице своих руководящих органов, перестала быть только общественной организацией, союзом единомышленников. Партийный аппарат превратился в важнейшую часть государственной системы. Именно партийные органы и, в первую очередь, Центральный Комитет и съезды партии превратились в основные директивные, т. е. в подлинно законодательные органы в системе Советской власти. Такое сращение верхов партии и государства, такую роль партии в системе органов власти Ленин рассматривал в основном как положительное явление, ибо именно партия, закаленная в огне двух революций, была для него главным носителем социалистических идей, она цементировала и связывала в единое целое все органы только что возникшего нового общественного организма. Но были в этом процессе огосударствления верхов партии и многие отрицательные последствия. Руководители высших партийных органов имели больше власти, чем руководители государственных органов, и это толкало некоторых партийных работников на злоупотребление своей властью. Власть и влияние эти люди начинали использовать отнюдь не в интересах трудящихся. Элементы разложения стали проникать и в отдельные звенья высшего партийного аппарата, для некоторых руководителей партии создавались дополнительные привилегии, которые порой превращались в самоцель, обретая некую самостоятельную ценность и подчиняя помыслы излишне тщеславных или честолюбивых руководителей. С другой стороны, рост влияния высших органов партии ослаблял значение тех представительных органов, которые были созданы в системе Советской власти в лице, например, съездов Советов. Эти съезды теперь не столько разрабатывали или обсуждали по существу те или иные законы, а лишь формально утверждали рекомендованные ЦК и съездами партии постановления и директивы.

Ленин внимательно следил за положительными и отрицательными процессами и тенденциями, возникавшими в новом государственном и в заново перестроенном партийном аппарате. Мы знаем, что Ленин собирался написать после революции вторую часть своей книги «Государство и революция». Он хотел проанализировать и обобщить опыт деятельности молодого Советского государства. Но не успел осуществить этого замысла.

К сожалению, эта задача – одна из самых важных и ключевых задач научного социализма – не была выполнена и после смерти Ленина. И меньше всего заботился об этом Сталин. Наоборот, Сталин умело использовал в своих целях эту незавершенность теории и практики пролетарского государства. Именно отсутствие в системе диктатуры пролетариата каких-либо эффективных механизмов контроля и предотвращения злоупотреблений властью, особенно со стороны самых высших представителей партии и государства, помогло Сталину узурпировать в своих руках всю власть в стране и в партии. Этот вопрос о контроле заслуживает более подробного рассмотрения.

ОТСУТСТВИЕ ЭФФЕКТИВНОГО КОНТРОЛЯ НАД ОРГАНАМИ УПРАВЛЕНИЯ

В наше время невозможно управлять страной без большого числа государственных служащих, а также работников партийного, военного, хозяйственного и других аппаратов. Марксизм считает, что буржуазное общество с неизбежностью порождает бюрократизм, т. е. такой режим, когда управление осуществляется посредством оторванных от масс привилегированных лиц. Однако оторванное от народа бюрократическое чиновничество находится здесь в очень сильной зависимости от буржуазии, чьи интересы оно должно защищать. Правящий класс капиталистов через многие каналы осуществляет не всегда гласный, но достаточно полный и прочный контроль за деятельностью государственных чиновников и партийных функционеров. К тому же высшие слои бюрократии в капиталистических странах примыкают к буржуазному классу и не могут стать поэтому какой-либо самостоятельной социальной силой. К этому надо добавить, что в многопартийном западном обществе периодические выборы правительства и президентов не являются простой формальностью.

Как это ни могло показаться на первый взгляд странным, именно в социалистическом обществе бюрократическое чиновничество оказалось потенциально большей опасностью с точки зрения превращения этого слоя в неподконтрольную обществу самостоятельную силу.

Сломав в ходе революционных преобразований прежнюю государственную машину, рабочий класс должен создать собственное государство, пролетарский характер которого определяется в первую очередь персональным составом высших органов этого государства и правящей пролетарской партии. Однако в условиях однопартийной диктатуры существует опасность, что многие из людей, призванных осуществлять власть от имени народа, встанут на путь злоупотреблений и используют доверенную им власть во зло народу. В отдельных случаях, как это и было в годы Сталина, на путь злоупотреблений могут встать люди, облеченные всей полнотой государственной власти. В этом случае для народных масс наступают трудные времена, ибо им нелегко найти защиту от произвола своих же собственных руководителей. Таким образом, важнейшей задачей пролетарской революции должно было стать не только ниспровержение буржуазного государства и создание нового пролетарского государства, но и установление эффективного контроля рабочих и крестьян за деятельностью их представителей в государственном и партийном аппарате.

Проблема контроля и в теории, и на практике вставала и перед революционерами прежних времен. Еще М. Робеспьер говорил: «Если существует представительный корпус, наивысшая власть, учрежденная народом, то наблюдать за всеми общественными должностными лицами и беспрестанно обуздывать их надлежит именно ей. Но кто же обуздает ее самое?» [675]

На свой естественный вопрос Робеспьер давал не слишком вразумительный ответ: по его мнению, представительный корпус может обуздать только его собственная добродетель.

Более глубоко эту же проблему представляли себе бабувисты. В одном из документов их «Повстанческого комитета» можно прочесть: «Если в государстве создается класс, который один только будет сведущ в принципах социального искусства, в законах и управлении, то этот класс скоро найдет в своем умственном превосходстве и особенно в неосведомленности своих соотечественников секрет того, как создать для себя отличия и привилегии... Прикрашивая свои дерзкие начинания предлогом общественного блага, этот класс все еще будет говорить о свободе и равенстве своим малопроницательным согражданам, уже подверженным еще более жестокому порабощению, так что это порабощение будет казаться им законным и добровольным» [676] .

Предвидя такую возможность, бабувисты разрабатывали всякого рода проекты – корпораций блюстителей народной воли, народных собраний, посвященных критике должностных лиц, раздробления законодательных органов и т. п.

Проблема народного контроля вставала и перед марксистами. Во «Введении» к работе К. Маркса «Гражданская война во Франции» Ф. Энгельс указывал: «...Рабочий класс, придя к господству, не может дальше хозяйничать со старой государственной машиной; ...рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе употреблявшуюся против него машину угнетения, а с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников» [677] .

Много занимался вопросами народного контроля и В. И. Ленин – эта проблема встала перед большевиками сразу же после Октябрьской революции. Уже в конце октября 1917 года для налаживания государственного контроля была создана специальная коллегия из лиц, избранных ВЦИК. В мае 1918 года Центральная Контрольная Коллегия была преобразована в Народный комиссариат государственного контроля. Одновременно в стране возникали многочисленные организации рабочей и рабоче-крестьянской инспекции. В 1920 году было решено объединить органы государственного контроля и рабоче-крестьянской инспекции в единый орган – Наркомат рабоче-крестьянской инспекции, руководителем которого был назначен И. Сталин. В связи с образованием нового наркомата Ленин был настроен очень оптимистически. Он заявлял: «Рабочие и крестьянские массы, которые должны создать все наше государство, теперь должны создать государственный контроль. Вы получите этот аппарат посредством рабочих и крестьянских масс» [678] . Но уже через год Ленин говорил без особого оптимизма: «Этот орган создан около года тому назад, но пока мало себя проявил как школа для подготовки к управлению государством» [679] . В феврале 1922 года Ленин писал: «От Рабкрина смешно ждать большего, чем исполнения простых поручений» [680] .

В конце 1922 года Ленин высказывался о работе РКИ еще более резко: «Будем говорить прямо, Наркомат рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения Рабкрина, нет, и при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать» [681] .

Одновременно с органами государственного контроля начали создаваться и органы партийного контроля. В 1920 году IX Конференция РКП(б) приняла решение создать Центральную Контрольную Комиссию (ЦКК). В одном из постановлений X съезда РКП(б) говорилось: «В целях укрепления единства и авторитета партии создаются контрольные комиссии, в задачу которых входит борьба со вкрадывающимися в партию бюрократизмом, карьеризмом, злоупотреблениями членов партии своим партийным и советским положением, с нарушением товарищеских отношений внутри партии, с распространением неосновательных и непроверенных, позорящих партию или отдельных членов ее слухов и инсинуаций и других подобных сведений, нарушающих единство и авторитет партии» [682] .

В 1922 году Ленин сделал попытку разработать новую систему контроля. Он предложил, во-первых, объединить партийный и государственный контроль, расширить состав ЦКК, пополнив его 75 – 100 членами из лучших рабочих и крестьян и уравняв их в правах с членами ЦК РКП (б). Часть членов ЦКК Ленин предложил включить в состав коллегии РКИ и одновременно сократить аппарат Рабкрина до 300 – 400 человек, увеличив заработную плату оставшимся членам наркомата. Ленин, в частности, писал: «Наш ЦК сложился в группу строго централизованную и высокоавторитетную, но работа этой группы не поставлена в условия, соответствующие ее авторитету. Этому должна помочь предлагаемая мною реформа, и члены ЦКК, обязанные присутствовать в известном числе на каждом заседании Политбюро, должны составить сплоченную группу, которая «невзирая на лица» должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности» [683] .

Конечно, никакая система контроля не могла быть действенной без активной поддержки ЦК ВКП(б), Политбюро и Секретариата, которые оставались высшими органами партии в период между съездами. К тому же Ленин явно преувеличивал способности и возможности рядовых рабочих и крестьян, даже и наделенных большими правами, контролировать деятельность известных и авторитетных политиков. Оказавшись во главе ЦК после смерти Ленина, Сталин не продолжил работу по совершенствованию органов партийно-государственного контроля. Уже во второй половине 20-х годов Сталин заметно ограничил права ЦКК-РКИ. Эти органы проверяли в первую очередь деятельность нижестоящих организаций, боролись с оппозицией, но не вмешивались в деятельность Политбюро и Секретариата ЦК ВКП(б).

Накануне открытия XVII съезда ВКП(б) были опубликованы тезисы доклада Л. Кагановича, в которых ставился вопрос о ликвидации ЦКК-НК РКИ и замене ее Комиссией Партийного Контроля (КПК) и Комиссией Советского Контроля (КСК).

В своем докладе на XVII съезде Сталин заявил, что надобности в ЦК РКИ больше не существует, что партии нужна «такая организация, которая, не задаваясь универсальной целью инспектирования всех и вся, могла бы сосредоточить все свое внимание на работе по контролю, на работе по проверке исполнения решений центральных учреждений Советской власти» [684] .

Таким образом, функции и права контрольных органов существенно сокращались. О таких задачах контрольных органов, как борьба с бюрократизмом, усовершенствование госаппарата, борьба за сохранение социалистической собственности и советской законности, не было и речи.

Известно, что Комиссия Советского Контроля, преобразованная вскоре в Наркомат госконтроля, была всего лишь заурядным контрольно-ревизионным органом, ее работники проводили различные ревизии и составляли докладные записки о замеченных нарушениях. Что касается Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП(б), то она занималась в основном рассмотрением персональных дел и апелляций коммунистов. Широкие массы и рядовые члены партии отстранялись от участия в контроле. Была постепенно свернута и вся созданная ранее система органов Рабоче-Крестьянской инспекции: группы и ячейки содействия РКИ, секции РКИ, бюро жалоб, «легкая кавалерия» и т. п. Все это открывало дорогу для усиления бюрократических и административных начал в управлении, ослабило борьбу с беззакониями и злоупотреблениями властью.

Несомненно, что создание эффективного контроля при централизованной однопартийной системе – это очень сложная проблема, весьма сходная с задачей о квадратуре круга. Лучшая система контроля – это свободная деятельность оппозиционных партий и независимой от государственных органов печати. Но и в условиях СССР можно было бы создать гораздо более эффективные системы народного контроля, чем те, которые существовали при Сталине. Между тем Сталин ликвидировал даже те «второсортные» системы контроля, которые были созданы при Ленине, и это обстоятельство облегчило для Сталина узурпацию власти в стране и партии.

НЕДОСТАТОК ОБРАЗОВАНИЯ, КУЛЬТУРЫ И ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ СРЕДИ НАСЕЛЕНИЯ РОССИИ И СССР КУЛЬТ СТАЛИНА И НАРОДНЫЕ МАССЫ

Мы знаем, что во всяком революционном движении именно поддержка народных масс имеет в конечном счете решающее значение. Именно народ рано или поздно свергает всякого рода тиранов и деспотов. Однако в другое время эти же народные массы служат наиболее прочной опорой для деспотизма. «Каждый народ, – говорил Маркс, – достоин своих правителей». «Простые люди, – писал один из арабских мыслителей XIX века, – пища для деспота и его сила; он властвует над ними и с их помощью притесняет других. Он держит их в плену, а они прославляют его могущество, он грабит их, а они благословляют его за то, что он сохранил им жизнь. Он унижает их, а они превозносят его величие; он натравливает их друг на друга, а они гордятся его политикой... Словом, простой народ своими руками режет себя от страха, происходящего от невежества. Будет уничтожено невежество – исчезнет страх, положение изменится» [685] .

В предыдущих разделах нашей книги мы уже говорили о том, что Сталину удалось обмануть народные массы и что в этом сказалась не только хитрость его как политического демагога, но и недостаточный исторический опыт народа, недостаток образования и культуры, слабость демократических традиций и т. д. Россия была подготовлена своим предшествующим развитием к революции, но она также была подготовлена и к такому развитию революции, которое вело к режиму тоталитарного и деспотического, казарменного социализма, т. е. к сталинизму.

Этот вопрос – о взаимосвязи и преемственности между Россией XIX и Россией XX веков, между Россией Николая I и Николая II и Советской Россией Ленина и Сталина, между самодержавием русских царей и самодержавием Сталина – до сих пор является предметом ожесточенных дискуссий между различными представителями эмигрантской мысли и западной советологии, между официальной советской историографией и националистическими течениями в современной советской литературе и публицистике. Не вдаваясь во все оттенки мнений, приведем лишь некоторые крайние высказывания. Так, например, редактор издаваемой в Париже газеты «Русская мысль» Ирина Иловайская не так давно писала: «Наша точка зрения, если отжать ее до самой сути, состоит в полном отвержении тождества русской и советской государственности. Отвергаем и опровергаем мы это тождество не наследственно и традиционно, а исходя из четкого понимания, что ни в каком плане и ни в какой области возникшая после революции коммунистическая машина не связывается с историческим прошлым России, не ложится в русло русской культурной и духовной традиции. Эта машина не является продолжением России даже в самых худших имперских и крепостнических проявлениях последней, как бы умело и успешно ни использовала она самые низкие человеческие черты, отчасти этими явлениями порожденные: сама их природа, качество зла различны... Русская история прервалась большевистским переворотом, когда она уже четко шла к либерализации и демократизации, к европейской уравновешенности и сверхъевропейской гуманности. Оттуда и должна она восстановиться... » [686] .

Напротив, американский историк Ричард Пайпс в своей книге «Россия при старом режиме» пытается доказать не только полную аналогию, но и всестороннюю преемственность между Россией XIX и Россией XX веков. Он пишет: «Мой центральный тезис состоит в том... что Россия принадлежит к той категории государств, которые политическая и социологическая литература обычно определяет как "вотчинные". В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель (властители) являются одновременно и сувереном государства, и его собственником. Трудности, с которыми сопряжено поддержание режима такого типа перед лицом постоянно множащихся контактов и соперничества с Западом, имеющим иную систему правления, породили в России состояние перманентного внутреннего напряжения, которое не удалось преодолеть и по сей день».

Пайпс не отрицает, что в России после отмены крепостного права началось медленное движение в направлении либерализации, но оно почти прекратилось после убийства народниками Александра П. Пайпс утверждает: «В своем стремлении ответить на угрозу, которую представляли собой террористы, царское правительство явно перестаралось. Где открыто, где тайно, оно взялось за введение контрмер, которые в своей совокупности замечательно предвосхитили современное полицейское государство и даже содержали в себе ростки тоталитаризма. Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо-полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени. Можно с уверенностью сказать, что корни современного тоталитаризма следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса. Ибо, хотя идеи могут породить новые идеи, они приводят к организационным переменам лишь если попадут на почву, готовую их принять» [687] .

Мы убеждены, что истина лежит между этими крайними точками зрения. История не может прерваться в результате даже самой радикальной революции, и хотя сама природа социальной революции означает решительный разрыв с прежней структурой и порядками старого общества, сам характер революции и ее последствия связаны с характером и особенностями этого старого общества. В революции есть и отрицание прошлого, и сохранение преемственности, и потому ошибочно обращать внимание только на что-то одно, не видя другой стороны этой взаимосвязи прошлого и настоящего. Кроме того, как за 60 – 70 лет до революции Россия прошла через ряд различных эпох, так и за 60 – 70 лет после революции СССР прошел через ряд различных эпох, одной из которых была эпоха Сталина и сталинизма.

Прервалась не русская история, а история царской России, причем этот разрыв происходил не на пути к «европейской уравновешенности» и «сверхъевропейской гуманности», а на исходе безжалостной мировой и европейской войны, которая велась к тому же не за какие-то гуманистические идеалы, а за передел мира и за колонии. Сами большевики не хотели никакого тождества между русской и советской государственностью. Поэтому Ленин с такой болезненной нетерпимостью отмечал многочисленные факты, когда за фасадом советской государственности проступали черты прежней царской государственной машины. Но Сталина подобные факты раздражали уже гораздо меньше. Более того, он сознательно перенес в советскую действительность многие порядки, нравы и установления, характерные именно для российской самодержавной и бюрократической государственной машины. Но восстановить ее «в целостности и сохранности», как полагает Р. Пайпс, даже Сталин был не в состоянии.

Большевики неоднократно отмечали не только революционность русского рабочего класса, но и крайнюю отсталость основных масс трудящихся России. Именно поэтому, как не раз предупреждал Ленин, в России сравнительно легко было начать социалистическую революцию, но здесь будет гораздо труднее довести ее до конца, и не только в экономике, но и в сознании людей. Конечно, культура, которую народ мог бы получить в более развитом буржуазном обществе, была бы по преимуществу буржуазной, а не социалистической культурой. Некоторые из революционеров считали неграмотность народа поэтому не недостатком, а преимуществом для революционной пропаганды, ибо, не зная других идей, народ легче будет воспринимать социалистические идеи. Но это был очень сомнительный тезис. Действительно, даже в созданных после революции десятках тысяч кружков по ликвидации неграмотности крестьяне и рабочие нашей страны изучали не только русскую или украинскую азбуку, но и «Азбуку коммунизма». Они воспринимали идеологию марксизма и социализма, но в ее крайне упрощенном изложении, а это позволило позднее привить народным массам и весьма искаженное представление о социализме и марксизме.

Несомненно, что сталинская диктатура паразитировала на неизжитых недостатках народных масс. Сталин использовал не только революционный порыв, но и низкую культуру народных низов и молодежи. Он всегда упрощал свои лозунги, в том числе и лозунги о борьбе против «врагов народа». Как справедливо замечал М. Д. Байтальский, «недостаток образованности грозит самому существованию идейности. Он грозит обратить ее в фанатизм. Фанатизм – это преданность букве учения, а не идее. Он превращает научную теорию, если это фанатизм в науке, в окостенелую, как религия, догму. Фанатик слеп. Повышение идейно-теоретического уровня ему не поможет. В лучшем случае оно обогатит его цитатами. Существовала огромная школа, направленная на перевоспитание идейных коммунистов в фанатиков, школа полуобразования, талмудического начетничества, религиозного ханжества, школа догматизма и поклонения цитатам, школа превращения марксизма в учение корана, а идейности – в правоверность. Основоположником и первым законоучителем этого великого медресе был Сталин. Ему по заслугам можно присвоить звание великого коранизатора марксизма» [688] .

Вопрос о взаимоотношении культа Сталина и народных масс не сводится только к вопросу о степени образованности народа. Некоторые историки и публицисты пытались связать появление культа Сталина с особенностями русского крестьянства, с его царистскими иллюзиями и религиозностью. Так, например, Г. Померанц писал: «Века татарщины и крепостного права оставили достаточную традицию холуйства и хамства. Революция поколебала ее, но, с другой стороны, революция вывернула с насиженных мест массы крестьян, потерявших старые устои и не очень усвоивших новую идеологию. Эти массы вовсе не хотели углубления и упрочения свободы, да и не понимали, к чему она – свобода личности. Они хотели хозяина и порядка. Таков сталинский мандат № 2. Третий мандат – это мандат обезглавленной религии. Мужик верил в бога и в образах Спаса и Казанской божьей матери находил предмет любви и бескорыстного преклонения... Мужику объяснили, что бога нет, но это не упразднило религиозного чувства. И Сталин дал трудящимся бога, земного бога, о котором невозможно сказать, что его нет. Он был в Кремле, изредка появлялся на трибуне и помахивал рукой» [689] .

Это объяснение культа Сталина не кажется нам достаточно убедительным. Культ живого бога – Сталина – не заменял для русских крестьян традиционную религию, влияние которой в деревне ослабло, но продолжало оставаться сильным. К тому же культ Сталина шел в большей мере из города, а не из деревни. Этот культ возник как раз в самые трудные для деревни времена ссылок, принудительной коллективизации и голода. Вряд ли все это могло способствовать любви русского мужика к Сталину. Не слишком силен был этот культ и в массах городской мелкой буржуазии, где имелось много поводов для недовольства, усталости и апатии, а отнюдь не энтузиазма. Мы считаем, что культ Сталина был наиболее силен среди партийной прослойки рабочего класса, а также среди большей части молодой интеллигенции и особенно среди работников партийно-государственного аппарата, сложившегося после репрессий 1936 – 1938 гг.

Нельзя подходить упрощенно и к вопросу о низкой культуре и образованности народных масс. Конечно, невежество, грубость, дефицит моральных ценностей, недостаток цивилизации, обилие потенциально авторитарных типов личности – все это сыграло большую роль в становлении сталинской диктатуры. «Невежество, – писал молодой Маркс, – это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной еще многих трагедий» [690] . «Мы уже знаем, – предупреждал Маркс в зрелые годы, – какую роль в революциях играет глупость и как негодяи умеют ее эксплуатировать» [691] .

Однако в первую очередь в этой связи мы должны говорить не столько о невежестве и грубости самих народных масс, сколько о невежественном руководстве этими массами, о грубости и некультурности тех людей, которые оказались в годы культа у кормила власти в нашей стране.

Теория о том, что настоящий социализм невозможен без определенного уровня культуры и морали общества, не нова. Еще в XIX веке, возражая социалистам, английский философ Герберт Спенсер писал: «...Социалистические расчеты грешат тем, что исходят из ошибочного предположения, очень похожего на то, которое делает ошибочным и расчеты практического политика. Думают, что оффициализм (госаппарат) будет действовать именно так, как от него ожидают ...а этого в действительности никогда не бывает. Коммунистический механизм... придется строить из материала, какой имеется налицо в свойствах человеческой породы, а недостатки этой последней породят в будущем те же бедствия, какие существуют и теперь. Властолюбие, эгоизм, несправедливость, недобросовестность, доводящие, часто сравнительно в очень короткий срок, до расстройства и разорения частные общества, – там, где последствия будут накопляться из поколения в поколение, – неминуемо породят бедствия, несравненно более крупные и менее исправимые, ибо обширная, сложная, обладающая всеми возможными средствами и пособиями правительственная организация, однажды развившись и укоренившись, должна стать неодолимою... Конечным результатом будет возрождение деспотизма. Дисциплинированная армия гражданских чиновников, подобно тому, как и армия, состоящая из военных, даст своему главе верховную власть – такую власть, которая часто поведет к узурпации, как это было в средневековой Европе, а еще больше в Японии... И мы имеем все основания предполагать, что те, кто достигнет власти в социалистической организации, не посовестятся добиваться своих эгоистических целей во что бы то ни стало, какими бы то ни было средствами... Случись при таких условиях что-нибудь вроде войны с соседним государством или какой-нибудь междоусобной смуты, потребующей вооруженной силы для ее подавления, и социалистическая администрация превратится разом в страшную тиранию, подобную той, которая существовала в древнем Перу, тиранию, под гнетом которой массы народа, находясь в руках чиновничьей иерархии, живя под недремлющим уличным и домашним надзором и работая для содержания правящих властей, будут сами получать едва одно только голое пропитание. И тогда в новой форме воскреснет та правительственная система совместного принудительного труда, исчезающую традицию которой представляет старый консерватизм – система, к которой новый консерватизм желает нынче нас возвратить... "Но мы будем настороже противу этого и примем меры, чтобы предотвратить такие бедствия", – скажут нам, без сомнения, энтузиасты... Нет, по-видимому, никакой надежды заставить людей убедиться в истине, кажется, однако же, довольно очевидной, что благоденствие общества и справедливость его учреждений зависит, в сущности, от характера его членов, и что ни в том, ни в другом отношении улучшение невозможно без улучшения характера людей, которое достигается путем мирных занятий, не стесняемых ничем, кроме потребностей благоустроенного общежития. Верование не одних социалистов, но так называемых либералов... состоит в том, что при надлежащем умении худо функционирующее человечество может быть вогнано в формы отлично функционирующих учреждений.

Но это не более как иллюзия! Природные недостатки граждан неминуемо проявятся в дурном действии всякой социальной конструкции... Нет такой политической алхимии, посредством которой можно было бы получить золотое поведение из свинцовых инстинктов» [692] .

Сходные со Спенсером взгляды развивал в свое время и Ф. Достоевский, который писал в 1877 году: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, который говорит: "Мне отмщение и аз воздам"» [693] .

В этих рассуждениях есть какая-то доля истины, но в целом марксизм не без оснований отвергает подобную точку зрения, принятие которой позволяет выводить формы общественного устройства непосредственно из присущих населению данной страны в данный момент биологических и социальных инстинктов. Если мораль и «социальные инстинкты» населения влияют на общественное устройство, то и общественное устройство может оказать самое сильное влияние на эту мораль и «инстинкты».

Тема отсталости и недостатка культуры в России получает порой весьма странное истолкование, при котором Сталин получает от некоторых советологов полное отпущение грехов. Так, например, Теодор фон Лауэ убежден, что ни Россию, ни Октябрьскую и Февральскую революции в России вообще нельзя судить по «западным стандартам». По мнению Т. фон Лауэ, в 1917 году в России вышли на поверхность темные и реакционные массы, которые полностью разрушили создававшееся русскими царями и аристократией здание европеизированного государства. В начавшемся затем «кровавом кошмаре» создание нормального государства было вообще невозможно. Безграмотные, аполитичные и дикие русские массы могли подчиниться только жестокому диктатору и даже хотели иметь такого диктатора. Сталин понимал нужды разрушенной революцией страны, и поэтому он «был лучшим выходом для страны в имевшихся обстоятельствах». Человек, выдвинутый дикими и реакционными массами, «он соединил революционный идеализм с готовностью совершить преступление» и тем самым сумел обуздать массы, мобилизовать их на модернизацию России. Именно Сталин сумел преодолеть хаос, навести порядок и восстановить страну. Он подготовил страну к войне и выиграл ее. Никакими другими методами в дикой стране было бы невозможно добиться таких результатов [694] .

Известно, что и Ленин в свое время говорил о применении «варварских методов борьбы против варварства». Однако Т. фон Лауэ доводит эту мысль до абсурда, игнорируя при этом многочисленные факты порочности и разрушительности методов террора и насилия Сталина, которые отнюдь не были единственно возможными.

В начале XX века в связи с перемещением в Россию центра революционного движения среди социал-демократов вновь стал дебатироваться вопрос о взаимоотношениях социализма и культуры. При этом не только западные социал-демократы и русские меньшевики, но и некоторые из большевиков отрицали возможность социалистической революции в России, которая, по их мнению, еще «не созрела для социализма». Мы знаем, что большевики решительно отбросили эти сомнения, хотя и они не отрицали отсталости России. Ленин писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный «уровень культуры», ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы... Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?» [695]

В принципе это была правильная, но крайне трудновыполнимая установка. Исходя из нее, партия большевиков сразу же после Октября приняла решительные меры для продвижения вперед не только социальной, но и культурной революции. Однако сам Ленин не раз отмечал, насколько трудной оказалась в России задача продвижения элементов культуры и цивилизации не только в массы трудящихся, но и в аппарат рабоче-крестьянской власти и даже в аппарат партии. Говоря о построении в Советской России действительно цивилизованного социалистического государственного аппарата, Ленин указывал: «Какие элементы имеются у нас для создания этого аппарата?.. Только два. Во-первых, рабочие, увлеченные борьбой за социализм. Эти элементы недостаточно просвещены. Они хотели бы дать нам лучший аппарат. Но они не знают, как это сделать. Они не могут этого сделать. Они не выработали в себе до сих пор такого развития, той культуры, которая необходима для этого. А для этого необходима именно культура... Во-вторых, элементы знания, просвещения, обучения, которых у нас до смешного мало по сравнению со всеми другими государствами» [696] .

Не подлежит сомнению, что с приходом Сталина к руководству партией общий уровень руководства страной понизился не только с точки зрения методов, но и по уровню культуры, нравственности и цивилизованности. В то время как в низшем и среднем звене хозяйственного и партийного управления увеличилось число образованных людей, среди ближайшего окружения Сталина появлялось все больше людей, которые отличались не только грубостью, но и вопиющим невежеством. Да и сам Сталин до конца жизни оставался не только грубым и жестоким, но и крайне необразованным человеком, хотя и претендовал на титул гениального корифея науки. Из крайне невежественных людей набирался и аппарат НКВД. Явный недостаток культуры отличал и многих представителей новой интеллигенции, занимавших видное место в литературе, науке и искусстве 30 – 40-х годов. Дефицит общей культуры и нравственности дополнялся у всех этих людей плохим пониманием марксизма и научного социализма, непониманием противоречий нового социального строя и путей их преодоления. При таком руководстве политическое и культурное развитие народных масс неизбежно приобретало крайне односторонний характер. Хотя основная часть рабочего класса и его партии сохраняла свое стремление к строительству социализма и к борьбе против фашизма и империализма, это стремление не было дополнено правильно организованным политическим и нравственным образованием и воспитанием и потому не могло составить сколько-нибудь серьезного препятствия установлению сталинского самодержавия.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ НЕКОТОРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ СТАЛИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ

12 ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ И ВОЕННЫЕ ОШИБКИ СТАЛИНА. СТАЛИН В ГОДЫ ВОЙНЫ

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА СТАЛИНА В 1939 – 1940 гг.

Главной темой настоящей книги, определяемой как замыслом автора, так и источниками, которыми он располагал, является описание и анализ событий, которые происходили в 20 – 40-е годы внутри Советского Союза и советского общества. Речь идет о событиях, которые привели к установлению единоличной и кровавой сталинской диктатуры, о генезисе, природе и последствиях режима и феномена сталинизма. Рассмотрение внешней политики Сталина и Советского Союза не входило в задачу автора, и в первой части данной книги были приведены лишь краткие замечания о политике Сталина в международном рабочем движении в конце 20-х – начале 30-х годов.

Из-за недостатка источников мы не имеем возможности рассмотреть здесь и ту крайне двусмысленную политику, которую Сталин проводил в отношении республиканской Испании в 1936 – 1939 гг., т. е. в период демократической революции и гражданской войны в Испании. Явное равнодушие и даже скрытая оппозиция Сталина к провозглашенной на VII Конгрессе Коминтерна политике единого антифашистского фронта существенным образом отразилась на судьбе испанской революции. Известно, что вскоре после фашистского мятежа и начала гражданской войны в Испании Советский Союз стал оказывать поддержку и помощь Испанской республике. Немалая помощь оказывалась Испанской республике и по линии Коминтерна коммунистическими партиями многих других стран. Сформированные главным образом при участии коммунистов интернациональные бригады были важной частью испанской республиканской армии. Однако в советских источниках не указывается обычно, что как раз в то время, когда оружие из СССР стало поступать в Испанию, Испанская республика отправила в Советский Союз большую часть золотого запаса Испании, хранившегося ранее в подвалах испанского банка. Хотя это и не было оплатой советских военных поставок, однако маловероятно, чтобы СССР вернул позднее испанское золото в Испанию.

Советская военная помощь Испанской республике была во много раз меньше той помощи, которую оказали генералу Франко фашистская Италия и гитлеровская Германия. До конца 1936 года в Испанию были доставлены из СССР 106 танков, 60 бронеавтомобилей, 136 самолетов, свыше 60 тысяч винтовок, 174 орудия, 3 727 пулеметов, а также боеприпасы [697] . По масштабам войны, которая происходила в Испании, это была не слишком большая помощь. Антифашистские чувства советских людей были очень сильны, и желание принять участие в борьбе с фашизмом в Испании выражали десятки тысяч советских людей. Однако общее число советских добровольцев и военных специалистов, которых Сталин разрешил отправить в Испанию, не превышало 1,5 – 2 тысяч человек. Советские специалисты помогали не только организации армии молодой республики. В Испанию прибыло также немалое число «специалистов», которые помогли создать здесь сильный аппарат карательных органов и провести массовый террор против крайне левых анархистских групп, анархо-социалистических организаций и наиболее радикальных левых социалистических групп, клеветнически обвиненных в «троцкизме», «связях с фашизмом» и т. п., хотя именно эти группы и организации были во многих районах главной движущей силой революции на первых ее этапах. В Каталонии были ликвидированы коллективизированные предприятия, а в Арагоне свободные анархистские коммуны. Разумеется, все это находилось в полном противоречии с политикой единого антифашистского фронта.

В 1937 году военная помощь Советского Союза Испанской республике стала заметно сокращаться, а в 1938 году, т. е. за год до падения республики, она была полностью прекращена. Явное равнодушие Сталина к судьбе и нуждам испанской революции нужно связать в первую очередь с внутренними событиями в СССР. Сталин был слишком «занят» в 1937 – 1938 гг. организацией массовых репрессий в нашей стране. Именно в это время в Советском Союзе был значительно расширен аппарат НКВД, и миллионы людей оказались в тюрьмах и лагерях. Но можно предположить, что Сталин и не хотел втягиваться в испанские дела, он не хотел победы испанского народа над фашизмом, достигнутого при максимальной поддержке Советского Союза, так как это затруднило бы впоследствии соглашения с фашистской Германией, мысль о которых могла зародиться у Сталина еще задолго до 1939 года.

В настоящее время известны некоторые факты о тайных контактах между советскими и фашистскими дипломатами в 1933 – 1938 гг. [698] Конечно, дипломатическая и реальная политика не всегда совпадают, и далеко не все контакты и переговоры можно оценивать прямолинейно и однозначно. Многие из тайных контактов и разговоров между советскими представителями и представителями дипломатических и деловых кругов Германии были своеобразной дипломатической «разведкой». Эта «разведка», однако, показала, что Германия еще не готова вести разговор об улучшении отношений между нашими странами, а тем более о договоре о ненападении, и что главным препятствием на этом пути являлся в то время сам Гитлер. Советский Союз сумел все же получить весьма крупный по тем временам кредитный заем от Германии и подписать советско-германское экономическое соглашение. Но нельзя не видеть, что в это же время еще более интенсивно происходило сближение между Советским Союзом и Францией, с которой наша страна подписала договор о взаимной помощи. Советский Союз вступал в Лигу Наций и проводил интенсивную дипломатическую и политическую деятельность, направленную на обуздание агрессивных действий и еще более агрессивных замыслов правящих кругов Германии, Японии и Италии.

Политика СССР встречала, однако, очень слабую поддержку среди правящих кругов Англии и Франции. Подобно Гитлеру, они вели тогда двойную игру, поочередно разыгрывая то антисоветскую, то антигерманскую карту. В этих условиях и советской дипломатии приходилось вести двойную игру. В 1938 – начале 1939 года эта игра шла с явным преимуществом Гитлера, который сумел без военных действий присоединить Австрию, Судетскую область, а затем оккупировал всю Чехословакию.

В апреле 1939 году активизировались переговоры по дипломатическим каналам между СССР, Англией и Францией об установлении системы коллективной безопасности в Европе. Однако наиболее важные предложения СССР были отклонены, тогда как многие предложения Англии и Франции были явно неприемлемы для СССР. К тому же, продолжая свою двойную игру, правительство Невиля Чемберлена продолжало добиваться соглашения с немцами, которое обеспечило бы безопасность Англии. Было совершенно очевидно, что правящие круги Франции и Англии не оставили своей главной идеи – направить немецкую агрессию на Восток, т. е. главным образом против Советского Союза. В этих условиях советская дипломатия стала вновь искать контактов с Германией. Интенсификация подобного рода контактов потребовала изменений в руководстве советской внешней политикой. 3 мая 1939 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором говорилось, что «М. Литвинов по собственной просьбе освобождается от обязанностей народного комиссара иностранных дел». Народным комиссаром иностранных дел был назначен В. М. Молотов с сохранением за ним поста Председателя Совета Министров СССР.

Смещение Литвинова было сенсацией для дипломатического мира Западной Европы. Еще 2 мая Литвинов принимал британского посла в Москве, а имя Литвинова было указано среди почетных гостей, присутствующих на параде и празднике 1 Мая. Вскоре стало ясно, что отстранение Литвинова, который был известен как активный противник сближения с Германией и был евреем по национальности, являлось для Сталина важным шагом на пути соглашения с Германией. Вскоре после назначения Молотова увеличилось число контактов с Германией (беседы советского поверенного в делах Г. Астахова с экспертом германского МИДа Ю. Шнурре, беседы Молотова с послом Германии в СССР графом Вернером фон Шуленбургом и др.). Предпринимая эти дипломатические шаги, Советский Союз стремился расстроить возможный сговор наиболее консервативных кругов Англии и Франции с фашистской Германией. Советский Союз хотел также застраховаться на случай неудачи ведущихся в эти же месяцы переговоров о заключении пакта о взаимной помощи между СССР, Англией и Францией. Эти переговоры велись нашими партнерами таким образом, что неудача была, к сожалению, более вероятной, чем успех.

В июле и начале августа дипломатические контакты между СССР и Германией умножились. Теперь уже Германия явно стремилась к заключению пакта о ненападении с Советским Союзом. Для Германии вопрос о войне с Польшей был уже делом решенным, эта война могла вызвать войну с Англией и Францией. Однако Гитлер опасался войны на два фронта и торопил своих дипломатов. Не оставляя мысли об агрессии на Восток, Гитлер хотел отсрочить конфликт с СССР и разгромить сначала Польшу и своих западных противников.

И для Советского Союза, и для миролюбивых сил всего мира договор о ненападении между СССР и Германией был, конечно, не самым лучшим решением. Более предпочтительным было бы соглашение между всеми антифашистскими державами о коллективной безопасности. Но США стояли в тот период далеко от европейских дел, а Англия и Франция проводили неискреннюю и опасную политическую игру. Они затягивали переговоры с Советским Союзом и вели одновременно тайные переговоры с Германией, все еще надеясь направить немецкую агрессию на Восток [699] . Англия и Франция заверяли Польшу в своей поддержке, но было вполне возможно, что в случае войны между Польшей и Германией Англия и Франция будут продолжать свою политику невмешательства. Им было выгодно и важно, чтобы Германия получила после несомненной победы над Польшей широкий выход на советские границы. Между тем как раз летом 1939 года на Востоке происходили кровопролитные столкновения между монголо-советскими войсками и японскими отрядами. Перед советским руководством возникал призрак войны на два фронта – против Японии и против Германии. Сталин, который лишь недавно уничтожил лучших советских военачальников, хорошо понимал, что СССР не готов к подобной войне. Он хотел выиграть время. Советскому Союзу приходилось выбирать меньшее из двух зол. В сложившихся условиях у Советского правительства не было иного выхода, чем согласиться с предложением Германии о заключении договора о ненападении. Решение было принято Сталиным 19 августа. 20 и 21 августа состоялся обмен телеграммами между Сталиным и Гитлером, и было решено, что германская делегация во главе с министром иностранных дел Германии И. фон Риббентропом немедленно выедет в Москву. Гитлер не скрывал от Сталина, что Германия приняла решение о нападении на Польшу. «Напряженность между Германией и Польшей, – говорилось в телеграмме Гитлера, – стала нетерпимой. Кризис может разразиться каждый день. Германия определенно должна заботиться о соблюдении интересов рейха всеми средствами, которые имеются в ее распоряжении».

23 августа германская делегация прибыла в Москву, где в тот же день был подписан договор о ненападении между Германией и СССР.

Известно, что все эти события западные авторы излагают сегодня, как правило, крайне тенденциозно. По их описаниям получается, что СССР был в первую очередь ответственен за поддержку Гитлера в его агрессии против Польши, что положило начало Второй мировой войне. Но это ошибочное мнение.

Именно Англия и Франция своей политикой попустительства и невмешательства помогли Германии создать вновь сильную военную машину, надеясь использовать ее для разгрома большевизма. Помогали в этом деле Германии и крупные монополии США. Мюнхенская сделка в 1938 году, заключенная между Германией, Италией, Англией и Францией, – вот что в первую очередь развязало руки Германии. После оккупации Австрии и Чехословакии вопрос об уничтожении Польского государства для Германии был уже практически решенным. Для Гитлера было также ясно, что Англия и Франция «отдадут» ему и Польшу, если будут уверены в том, что немецкая агрессия пойдет на Восток. «Враг лелеет надежду, – заявлял Гитлер на военной конференции в Берлине 22 августа 1941 г., – что Россия станет нашим врагом после завоевания Польши». Но Гитлер считал Францию и Англию более слабым противником и хотел поэтому сначала вести войну только на Западе. И все документы, опубликованные до сих пор в западных странах, подтверждают, что именно западные страны несут ответственность за срыв переговоров о коллективной безопасности в Европе.

В этих условиях СССР должен был позаботиться о своей безопасности и своих интересах. Этой цели и мог служить в конкретных условиях 1939 года договор о ненападении с Германией.

Ошибкой Сталина было не заключение самого договора. Непростительной ошибкой Сталина была та особая политическая и психологическая атмосфера, которая была создана в нашей стране после заключения пакта с Германией. Еще более серьезной ошибкой было то, что Сталин слишком доверился договору с Гитлером и не сумел разгадать агрессивных планов Германии. В одной из своих статей К. М. Симонов писал: «...Пакт 1939 года и сейчас продолжает казаться мне государственно-разумным в том почти безвыходном положении, в котором мы оказались тогда, летом 1939 года, когда угроза того, что западные державы вот-вот толкнут на нас фашистскую Германию, стала самой прямой и реальной. И все-таки, когда оглядываешься назад, чувствуешь, что при всей логической государственной разумности этого пакта многим из того, что сопровождало его заключение, у нас, просто как у людей, была почти на два года психологически отнята какая-то часть необходимого важного самоощущения, которое составляло и составляет нашу драгоценную особенность и связывается с таким понятием, как "первая страна социализма"... То есть, случилось нечто в моральном плане очень тяжелое» [700] .

Особого рассмотрения требуют и те секретные соглашения, которые были подписаны одновременно с пактом о ненападении и предусматривали распределение сфер влияния Германии и СССР «в случае территориальных и политических изменений на территории, принадлежавшей Польскому государству». Некоторые историки рассматривают эти соглашения как ошибочные, говоря при этом о «четвертом разделе Польши». По мнению этих историков, СССР мог бы освободить польскую часть Белоруссии и Украины и без предварительного соглашения с Германией. Англия и Франция уже объявили войну Германии, и последняя должна была неизбежно смириться с действиями Красной Армии. Но ведь в конце августа никто не мог сказать с уверенностью, как будут действовать Англия и Франция после нападения Германии на Польшу. Они могли и воздержаться от объявления войны. И выход немецких войск на границу с СССР после оккупации всей Польши, и вступление советских войск на территорию Польского государства без предварительного соглашения с Германией представлялись весьма рискованными. Приходится согласиться, что приложенный к договору о ненападении секретный протокол был естественным продолжением этого договора. Предотвратить нападение Германии на Польшу Советский Союз не мог, но он мог позаботиться об укреплении своих позиций и обороны на случай всякого рода возможных осложнений. Тем более что речь шла в данном случае не о собственно польских землях, а о территориях, белорусское и украинское население которых давно боролось за свое национальное освобождение.

Но если договор о ненападении с Германией мы считаем вынужденным и необходимым, ибо в политике часто приходится выбирать меньшее из зол, то новый договор с Германией – так называемый «Германо-советский договор о дружбе и границе», – заключенный 29 сентября 1939 года, мы считаем большой ошибкой. Не было никакой необходимости в таком договоре. Всего месяц назад Сталин рассуждал более реалистически. Когда Риббентроп во время августовских переговоров предложил включить в преамбулу пакта фразу о дружественном характере советско-германских отношений, именно Сталин категорически отверг это предложение. Он заявил: «Советское правительство не могло бы честно заверить советский народ в том, что с Германией существуют дружеские отношения, если в течение шести лет нацистское правительство выливало ушаты помоев на Советское правительство» [701] .

«Дружеские» отношения между СССР и Германией требовали важных изменений не только в советской внешней политике, но также в идеологической деятельности и деятельности по линии Коминтерна. С осени 1939 года в Советском Союзе была полностью прекращена антифашистская пропаганда. Советские руководители стали почти без оговорок оправдывать все действия гитлеровской Германии, как страны, якобы подвергшейся агрессии со стороны Англии и Франции. Выступая 31 октября 1939 года на внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР, Молотов говорил: «Известно, что за последние несколько месяцев такие понятия, как "агрессия", "агрессор", получили новое конкретное содержание, приобрели иной смысл... Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняют систему. Признавать или отрицать – это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война "за уничтожение гитлеризма", прикрываемую фальшивым флагом борьбы за "демократию"» [702] .

После этого доклада Берия дал секретное распоряжение администрации ГУЛага, запрещающее охране лагерей называть политических заключенных «фашистами». Это распоряжение было отменено после 22 июня 1941 года. В полном противоречии с решениями VII Конгресса Коминтерна Сталин направил всем коммунистическим партиям директиву с требованием фактического свертывания борьбы против немецкого фашизма. Главное острие коммунистической пропаганды предлагалось направлять против англо-французского империализма. Этот поворот Сталина к дружбе с Гитлером застал врасплох все коммунистические партии Запада. В полной растерянности были коммунисты балканских стран, добившиеся заметных успехов в антифашистской борьбе.

В смятение были повергнуты компартии Англии и Франции. Любая компартия считалась тогда одной из секций Коминтерна и должна была подчиняться общей дисциплине. Новые установки Коминтерна означали, что компартии Англии и Франции должны выступить против военных усилий правительств своих стран. Такая позиция не имела большого значения в Англии, где компартия была слабой и не имела заметного влияния на рабочий класс. Однако во Франции антивоенная пропаганда коммунистов ослабляла сопротивление фашистской агрессии и привела к запрещению КПФ. Обострение внутриполитического положения во Франции было только на руку Гитлеру. Только летом 1940 года, когда немецкие войска, обойдя «линию Мажино», нанесли поражение французской армии и стали быстро продвигаться к Парижу, компартия Франции изменила свои лозунги. Коммунисты требовали общенародной войны против гитлеровцев, они заявляли, что будут рассматривать сдачу Парижа как предательство, и призывали вооружить парижских трудящихся и превратить город в неприступную крепость. После поражения Франции и создания марионеточного правительства генерала Петена коммунисты призвали народ к сопротивлению оккупантам. Но некоторые из активистов партии продолжали и теперь считать, что договор о ненападении между СССР и Германией означает перемирие между фашизмом и коммунизмом. Эти коммунисты надеялись, что им разрешат легальную деятельность в оккупированной Франции и даже готовились открыто издавать «Юманите» в Париже. Только после массовых расстрелов и арестов коммунистов в начале 1941 года эти иллюзии рассеялись и КПФ начала занимать более четкие антифашистские позиции. Однако вооруженная борьба с оккупантами начала по-настоящему развертываться во Франции только после июня 1941 года.

Негодовали по поводу «дружбы» СССР и Германии и левые социалисты, которые после VII Конгресса Коминтерна участвовали вместе с коммунистами в борьбе против фашизма в Испании, Франции, Италии и некоторых других странах. Они без обиняков писали, что СССР дезертировал с фронта антифашистской борьбы.

Является фактом, что пакт о ненападении с Германией позволил оттянуть на два года вступление нашей страны в войну. Но столь же неоспоримым фактом является то, что Германия лучше использовала эту отсрочку, чем Советский Союз. Германия усиливала свою военную машину и наращивала военно-промышленный потенциал в 1939 – 1940 гг. быстрее, чем СССР. С минимальными потерями одну за другой Германия захватывала страны Европы, создавая все более выгодное для себя стратегическое положение и позволяя германской армии приобрести немалый боевой опыт.

Так, например, весной 1940 года Германия предприняла ничем не спровоцированную агрессию против Дании и Норвегии и оккупировала эти страны. Летом 1940 года, нарушив нейтралитет Бельгии и Голландии и разорвав все соглашения с этими странами, Германия напала на них и, быстро сломив сопротивление бельгийской и голландской армий, оккупировала эти страны. После этого немецкие дивизии вторглись на территорию Франции и стали быстро продвигаться вперед. Через несколько недель Франция капитулировала, а английский экспедиционный корпус едва успел, бросив тяжелое вооружение, эвакуироваться в Англию. Столь быстрое поражение Франции было неожиданным даже для многих немецких генералов. Оно было крайне неприятным «сюрпризом» и для Сталина, который рассчитывал на длительный характер войны на Западе.

Трудно было не осудить агрессивный характер войны в Западной Европе. Но договор о «дружбе» обязывал Советский Союз к иным оценкам. После разгрома Франции советская печать даже подчеркивала значение германо-советских соглашений о дружбе и ненападении для создания... «спокойного тыла у Германии на востоке». При этом «Правда» охотно цитировала на этот счет высказывания фашистских газет, которые откровенно писали, что именно благодаря германо-советским соглашениям «успешно развивается германское наступление на запад» [703] .

Надо сказать, что Сталин не ограничился «дружбой» с Гитлером. Во второй половине 1940 года были начаты переговоры с Германией относительно раздела сфер влияния в мире после предполагаемого разгрома Англии. Инициатива принадлежала Гитлеру, который хотел отвести внимание Сталина от развернувшейся в Германии подготовки войны против СССР. И Сталин в какой-то мере попался на удочку Гитлера. Переговоры о «союзе» с Германией были, однако, прерваны, но не по инициативе Сталина. Гитлер просто перестал отвечать на письма Сталина по данному вопросу.

ВОЙНА С ФИНЛЯНДИЕЙ

Мы не имеем возможности рассмотреть здесь те сложные политические, юридические и национальные проблемы, которые были связаны с «мирным» присоединением к СССР таких стран, как Эстония, Латвия и Литва. Мало кто заботился в 1938 – 1941 гг. о соблюдении каких-либо норм международного права. Советский Союз торопился использовать сложившуюся в Западной Европе ситуацию для создания более выгодных для страны стратегических позиций и границ перед неизбежным рано или поздно вступлением СССР в мировую войну. Конечно, для Сталина небезразличным был в это время вопрос и о расширении территории СССР. Он начинал уже мыслить категориями Российской империи и надеялся вернуть большую часть территорий, когда-то входивших в нее.

Присоединение Эстонии, Латвии, Литвы, Бессарабии и Северной Буковины обошлось без войны. Иначе было с Финляндией, которой Советский Союз предложил обменять финские территории, примыкающие к Ленинграду, на часть территорий в центральной Карелии. Этот обмен никак нельзя признать равноценным. Карельский перешеек имел большое экономическое значение для Финляндии, тогда как предлагаемые ей территории были мало освоены. Кроме того, Карельский перешеек имел огромное значение для безопасности Финляндии. Здесь в течение многих лет были созданы несколько линий сильных оборонительных укреплений. Лишившись перешейка, Финляндия имела бы незащищенные границы, и ее будущее зависело бы от доброй воли Сталина, верить в которую у финнов было мало оснований. Неудивительно, что финское правительство ответило на предложение СССР отказом. Сама по себе Финляндия не могла угрожать безопасности СССР. Ни немецких, ни англо-французских войск на ее территории не было. В начавшейся войне Финляндия сочувствовала англо-французскому блоку, но сохраняла нейтралитет. Таким образом, угроза северным границам Советского Союза была отнюдь не столь велика, чтобы хоть частично оправдать превентивную войну с Финляндией. Но Сталин был уверен, что война с Финляндией будет легкой, и он хотел использовать сложившуюся в мире ситуацию не только для улучшения западных границ СССР, но при возможности и для образования «советской» Финляндии.

Основываясь на имеющихся в его распоряжении материалах, писатель А. Чаковский в своем документальном романе «Блокада» рассказывает, что еще в середине осени в Москве состоялось заседание Главного Военного Совета. Речь шла о планах военных действий против Финляндии. Составленный в Генштабе под началом Б. М. Шапошникова план был отвергнут Сталиным. При этом маршалу Шапошникову было указано на недооценку мощи Красной Армии и переоценку возможностей Финляндии. Составление нового плана было поручено командованию Ленинградского военного округа. Этот новый план исходил из расчета воевать «малой кровью» и разгромить противника ограниченными силами, без сосредоточения необходимых резервов [704] . И действительно, начав военные действия против небольшой соседней страны, Сталин и Ворошилов были уверены, что война продлится всего несколько дней. Они даже не уведомили Шапошникова, который был в отпуске, но, узнав о войне, поспешил в Москву. Как известно, начало войны было неудачным для Советского Союза. Войска Ленинградского военного округа не смогли прорвать «линию Маннергейма». Понеся большие потери, наша армия остановилась на первой же оборонительной линии. Пришлось вести изнурительную и кровопролитную зимнюю кампанию, сосредоточив против Финляндии от 30 до 40 дивизий. Число убитых, раненых, обмороженных исчислялось десятками тысяч человек.

Общий план войны, одобренный Сталиным, предполагал оккупацию всей Финляндии и смену ее правительства. Поэтому вскоре после начала войны было объявлено о создании нового «народно-демократического» правительства Финляндии во главе с О. Куусиненом. В советской печати была опубликована программа нового правительства. Однако длительное и упорное сопротивление маленькой Финляндии вызвало большие симпатии к ней во всем мире. Вероятно, из-за этой реакции мирового общественного мнения Сталин отказался от планов создать «советскую» Финляндию, и правительство Куусинена было распущено. Когда после прорыва укреплений на перешейке финны запросили мира, Сталин заключил мир с существующим правительством Финляндии. При заключении мирного договора Сталин счел возможным ограничиться первоначальными требованиями. Но он не оговорил при этом никаких прочных гарантий против использования территории Финляндии для нападения на СССР. Представляется непонятным, почему Сталин спокойно смотрел, как в Финляндии была возрождена армия и эта страна, отказавшись от ориентации на Англию и Францию, приняла не только покровительство Германии, но и разрешила германским дивизиям появиться на финской территории, чтобы совместно с финской армией готовиться к новой войне против СССР. Только до июня 1941 года в Финляндию были переброшены 5 немецких дивизий. Таким образом, из-за политики Сталина Финляндия, которая при другом повороте событий могла бы примкнуть к антифашистской коалиции или остаться нейтральной, оказалась в фарватере гитлеровской Германии и приняла активное участие в войне против СССР. Мы отнюдь не хотим оправдывать здесь финских милитаристов. Но очевидно, что политика Сталина позволила этим милитаристам возобладать и в руководстве, и в общественном мнении Финляндии [705] .

ВОЕННО-СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ПРОСЧЕТ СТАЛИНА В 1941 г.

Самой тяжелой по своим последствиям ошибкой Сталина во внешней политике была неправильная оценка им военно-стратегической ситуации, сложившейся весной и летом 1941 г.

Конечно, Сталин и его окружение всегда имели в виду возможность войны с капиталистическими странами, а затем и конкретнее – с Германией и Японией. Подготовке к такой войне служило общее укрепление экономического потенциала страны, постоянное укрепление Красной Армии, создание современной оборонной промышленности, военной авиации, военно-морского флота, военно-оборонная подготовка населения и т. п. Немало важных мероприятий по укреплению обороны СССР было проведено и в 1939 – 1941 гг. Численность кадровой армии возросла за два года в 2,5 раза. Значительное количество дивизий и военной техники перебрасывалось в западные районы страны. Многие предприятия переводились на производство вооружения и военно-транспортных средств, увеличивалось число военных училищ. Особенно большая работа по переподготовке армии была начата после неудачной войны с Финляндией. Форсировалась разработка новых видов вооружения. Велась работа по укреплению новых западных границ СССР, на возведении здесь оборонительных сооружений трудилось более 100 тысяч человек. Модернизировались аэродромы, строились склады оружия и боеприпасов, проводились учения войск и командиров. Но, обобщая картину этой большой работы, нельзя не сделать вывод, что ее относительное завершение планировалось не ранее, чем к концу 1942 года. Это предположение, впрочем, подтверждает такой компетентный человек, как Г. К. Жуков, который был в предвоенные месяцы начальником Генерального штаба Красной Армии. В своей книге «Воспоминания и размышления» он писал: «Война застигла страну в стадии реорганизации, перевооружения и переподготовки вооруженных сил, создания необходимых мобилизационных резервов. Не замышляя войны и стараясь ее избежать, советский народ вкладывал все силы в осуществление мирных хозяйственных планов... Период с 1939 до середины 1941 года характеризовался в целом такими преобразованиями, которые уже через два-три года дали бы советскому народу блестящую армию» [706] .

Между тем анализ сложившейся к 1941 году военно-стратегической обстановки показывал, что та отсрочка, которую дал нашей стране пакт с Германией, уже закончилась, что война – на пороге, что все расчеты оттянуть войну до конца 1942 или даже до 1943 года, совершенно нереальны. Германский генштаб и Гитлер также внимательно следили за ходом реорганизации и перевооружения Красной Армии, и они не собирались ждать окончания этих работ.

Интенсивная переброска немецких войск к границам СССР началась еще в 1940 году. С начала 1941 года переброска войск и техники на Восток резко возросла, а в марте – апреле эшелоны с немецкими войсками и техникой шли к советским границам непрерывным потоком. С 25 мая немецкое командование стало перебрасывать на восточные границы по военному графику до 100 эшелонов в сутки [707] . К середине июня развертывание немецкой армии для вторжения было практически закончено. У советских границ имелось 190 полностью укомплектованных дивизий (вместе с сателлитами), 3 500 танков, 4 тысячи самолетов, 50 тысяч орудий и минометов. Хотя Германия и старалась сохранить в тайне свои военные приготовления и дезориентировать советскую разведку, столь крупные приготовления не могли быть не замечены. От пограничной и дипломатической службы, от военной разведки и разведки НКВД, от западных государственных деятелей и от друзей СССР за рубежом непрерывно поступали важнейшие сведения о подготовке германской агрессии. Так, например, командование пограничных войск регулярно направляло в ЦК ВКП(б), СНК СССР, НКИД и НКО докладные записки об обстановке на границе. Еще в 1940 году провокации на границе приняли систематический характер.

Умышленно портились пограничные знаки, предпринимались обстрелы советской территории и попытки захватить наши наряды, в пограничных пунктах проводились антисоветские митинги и демонстрации, на которые силой сгонялось местное население. На советскую территорию в больших количествах забрасывалась фашистская агентура. Только с октября 1939 года по декабрь на западной границе было обезврежено более 5 тысяч немецких агентов. В первом квартале 1941 года число задержанных или уничтоженных лазутчиков увеличилось в 15 – 20 раз в сравнении с первым кварталом 1940 года, в апреле и мае оно возросло в 2 – 3 раза. Причем, как правило, речь шла о профессиональных разведчиках. С апреля 1941 года через границу засылались уже большие группы войсковых разведчиков во главе с опытными офицерами абвера. Эти группы имели шпионско-диверсионное снаряжение и инструкции о действиях в условиях войны. Иногда эти группы были переодеты в форму военнослужащих Красной Армии [708] .

Постоянно возрастало число нарушений воздушной границы СССР. Если в конце 1939 года граница нарушалась спортивными и учебными самолетами на глубину не более 2 – 4 километров, то к концу 1940 года границу нарушали немецкие военные самолеты на глубину от 40 до 200 километров. С января по июнь 1941 года воздушная граница СССР нарушалась более 200 раз. Командование пограничных округов постоянно докладывало о размещении на границе с Советским Союзом крупных военных подразделений, большинство из которых имело опыт ведения войны на Западе. Переброски войск совершались главным образом по ночам, все основные магистрали охранялись полевыми частями, а железные дороги в Польше перешли в ведение военного командования. Помещения школ и других общественных зданий приспосабливались для размещения войск. В приграничные районы в больших количествах прибывал медицинский персонал. Было очевидно, что фашистская Германия готовится к нападению на СССР, о чем неоднократно говорилось в донесениях пограничных округов. Так, в донесении Украинского пограничного округа от 20 апреля 1941 года указывалось: «Данные частей пограничных войск НКВД УССР в период с 10 по 20 апреля со всей очевидностью подтверждают ускоренную подготовку театра войны, проводимую командованием и властями Германии как в пограничной полосе, прилегающей к СССР, так и на территории Венгрии» [709] .

В начале июня развертывание сухопутных сил для военных действий было в основном завершено. Все военнослужащие вермахта, находившиеся в отпусках, были отозваны в свои части. Немецкие войска стали выходить на исходные позиции.

Донесения пограничных округов подтверждались сообщениями дипломатических служб. Военные и военно-морские атташе сообщали из Берлина о том, что уже к концу мая приграничная полоса насыщена людской силой и техникой. Постоянно информировало Москву о подготовке нападения на СССР и советское посольство в Берлине. Как вспоминает сотрудник этого посольства В. Бережков, к концу мая посольством был составлен для правительства СССР обстоятельный доклад, основной вывод которого состоял в том, что практическая подготовка Германией войны против СССР закончена, что масштабы концентрации войск и техники означают войну, а не оказание политического нажима на нашу страну. Поэтому следует в любой момент ждать нападения Германии на СССР. Но Сталин никак не прореагировал на этот доклад [710] .

Президент США Рузвельт получил от своей агентуры в Германии точные сообщения о дате и направлении главных ударов немецкой армии и почти все основные детали плана «Барбаросса». Эти сведения были переданы советскому послу в США К. Уманскому [711] .

11 июня 1941 года органы государственной безопасности доложили Сталину, что немецкое посольство в Москве получило из Берлина приказ подготовиться к эвакуации в течение 7 дней и что в подвале посольства сжигают архивные документы [712] .

Огромной важности сведения поступали и от советского военного разведчика Рихарда Зорге. Еще в мае, а затем в июне 1941 года он сообщил в Москву не только о точных сроках нападения фашистской Германии на СССР, но и о численности армии вторжения, оперативно-стратегических планах и направлении главного удара немецких войск. Эти сведения были немедленно доложены Сталину. Он написал на них: «В архив», «Подшить в дело».

В своей книге маршал Г. К. Жуков, бывший в 1941 году начальником Генерального штаба, подтверждает осведомленность Генштаба и военной разведки относительно планов Гитлера. По свидетельству Жукова, начальник Разведывательного управления армии генерал Ф. И. Голиков 20 марта 1941 года представил Сталину доклад, содержащий сведения исключительной важности. В докладе, в частности, говорилось: «Из наиболее вероятных военных действий, намечаемых против СССР, заслуживают внимания следующие:... Вариант № 3 по данным на февраль 1941 г.... Для наступления на СССР создаются три армейские группы: 1-я под командованием генерал-фельдмаршала Бока наносит удар в направлении Петрограда; 2-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Рундштедта – в направлении Москвы и 3-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Лееба – в направлении Киева. Начало наступления на СССР – ориентировочно 20 мая. Но военные действия могут быть перенесены и на начало или середину июня» [713] .

6 мая 1941 года докладную записку с аналогичными сведениями направил Сталину народный комиссар Военно-Морских Сил адмирал Н. Г. Кузнецов.

Правда, Г. К. Жуков свидетельствует, что Голиков и Кузнецов не только информировали, но и дезинформировали Сталина, обесценивая важнейшие сообщения личными предположениями. Так, Голиков в конце своего доклада писал: «1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее вероятным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира. 2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской, а может быть, даже германской разведки» [714] .

Аналогичную приписку к своему докладу сделал и Н. Г. Кузнецов. Г. Жуков пытается создать впечатление, что Голиков и Кузнецов хотели обмануть Сталина и что тот поддавался на этот обман. Хотя сам Жуков пишет, что высшее военное руководство «не сомневалось в близости войны», но не могло убедить в этом Сталина. Голиков и Кузнецов хорошо знали настроения Сталина и его нетерпимость. Он хотел слышать только то, что соответствовало его ошибочным убеждениям, и готов был уничтожить всякого, кто пытался бы оспаривать его точку зрения. Из самого содержания докладов Голикова и Кузнецова следует, что они придавали огромное значение полученным ими разведданным и обращали на них внимание Сталина. Что касается приписок, то это была своеобразная страховка от гнева Сталина.

Имеются заслуживающие внимания свидетельства, что за несколько недель до войны даже германский посол граф Шуленбург, тайный враг Гитлера, решил предупредить СССР о готовящейся агрессии. Он пригласил на обед находящегося в Москве советского посла в Германии В. Г. Деканозова, друга Берии и доверенного человека Сталина. В присутствии своего советника Г. Хильгера и переводчика Сталина и Молотова Павлова Шуленбург просил Деканозова передать Сталину, что Гитлер может уже в ближайшее время напасть на СССР. Но Сталин отказался верить Шуленбургу. Он решил, что сообщение немецкого посла лишь хитрый ход со стороны Гитлера, желавшего добиться от Сталина каких-либо уступок.

Недостойным было и поведение СССР в дни немецкой агрессии против Югославии, с новым правительством которой СССР 5 апреля 1941 года заключил договор о дружбе и ненападении. Всего лишь через 24 часа после подписания этого договора Германия напала на Югославию и подвергла бомбардировке Белград, но Сталин не осудил публично эту агрессию против братской славянской страны. Сообщение о германской агрессии было опубликовано 7 апреля на последней странице «Правды», причем ничего не сообщалось о бомбардировке Белграда. Вскоре Советское правительство закрыло в СССР посольства и миссии Югославии, Греции и Бельгии, что означало в тех условиях признание и поощрение агрессора.

Конечно же, сосредоточение 4-миллионной армии на нашей границе не могло быть секретом для командования западных военных округов. В советских штабах знали номера почти всех немецких дивизий, расположенных вдоль границы. Но Сталин отвергал просьбы командующих выдвинуть советские войска на оборонительные рубежи и привести их в состояние боевой готовности. Деятельность Наркомата обороны, военно-строительных организаций, промышленных наркоматов не была сориентирована на возможность скорого начала войны. Армия и промышленность не были готовы к началу войны ни в практическом, ни в психологическом отношении. Большинство дивизий содержалось по штатам мирного времени, им недоставало людей и боекомплектов. Не были укомплектованы многие танковые части, ремонт неисправных машин затягивался. Не была закончена крупная реорганизация механизированных бригад и корпусов. Известно, что именно СССР был пионером в деле создания крупных механизированных соединений. Но после неправильной оценки опыта войны в Испании мехкорпуса в нашей армии были ликвидированы. Успешное использование Германией мощных танковых соединений побудило Генштаб начать формирование новых советских мехкорпусов и дивизий. Но, по свидетельству Г. Жукова, дело шло медленно. «И. В. Сталин, видимо, не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался. Время шло, и только в марте 1941 года было принято решение о формировании просимых нами 20 механизированных корпусов» [715] . В результате в первые дни войны многие танкисты не имели своих танков и даже стрелкового оружия, а многие машины остались без своего экипажа.

К июню 1941 года в армии было очень мало танков новых типов, заводы продолжали выпускать устаревшие машины. Это же можно сказать и об авиации. Примерно 70 – 80% самолетов по своим летно-техническим качествам уступали однотипным машинам Германии. Производство самолетов новых типов стало налаживаться только с 1940 года. По свидетельству Г. Жукова, не были подготовлены к войне и советские аэродромы. Только в феврале 1941 года был утвержден план строительства в западных районах 190 новых аэродромов. Началось переоборудование старых аэродромов, их взлетные полосы не подходили для самолетов новых типов. Строительные организации НКВД начали эти работы сразу на всех аэродромах и могли окончить их лишь глубокой осенью. При этом большинство военных самолетов было переброшено на немногочисленные аэродромы мирного времени, близкие к границе и плохо защищенные от бомбового удара противника.

Отставало развитие артиллерийского вооружения, недостаточной была еще артиллерия резерва Главного командования. Не были укомплектованы формируемые противотанковые бригады. Маршал Г. И. Кулик, главный эксперт по артиллерии, не оценил по достоинству такое мощное реактивное оружие, как БМ-13 («катюши»), серийное производство которого началось только в июне 1941 г.

Неверно были размещены и главные военные склады. Значительная часть запасов военного имущества размещалась не в глубоком тылу, а в угрожаемых районах.

Требует упоминания вопрос о приграничных укрепленных районах. В 30-е годы вдоль всей западной границы СССР была построена непрерывная цепь мощных оборонительных сооружений, что стоило немалых средств и усилий.

Возглавляемый еще Б. М. Шапошниковым Генеральный штаб считал, что и после присоединения к СССР новых территорий на западе основная линия обороны должна проходить по старой границе, которая была хорошо укреплена и изучена. Здесь надо держать основные силы западных военных округов, а на территорию Бессарабии, Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики надо выдвинуть лишь те части прикрытия, которые обеспечили бы развертывание главных сил при нападении на СССР [716] . Но Сталин действовал иначе. Хотя новые западные районы не были должным образом подготовлены к обороне, в них были передвинуты первые эшелоны войск западных округов и даже соединения, находившиеся в стадии формирования. Сталин приказал соорудить вдоль новой границы такую же мощную линию укреплений, которая имелась на старой границе. Строительство велось очень интенсивно, но завершить его к началу войны не удалось. Из 2 500 железобетонных сооружений только тысяча имела УРовскую артиллерию, на остальных были лишь пулеметы. Г. Кулик, Б. Шапошников и А. Жданов предложили перебросить артиллерию с линии старой границы. Г. Жуков и С. Тимошенко не соглашались, считая, что старые УРы еще пригодятся. Но Сталин принял первую точку зрения, разрешив обезоружить «второстепенные» участки прежней линии укреплений. Старые УРы были ослаблены, а новые УРы не были достроены. В результате ни прежняя, ни новая линия укреплений не смогли стать серьезным препятствием для немецких войск.

Свидетельства подобного рода можно приводить на многих страницах. Ни у Генштаба, ни у наркома обороны, ни у командующих родами войск не были подготовлены командные пункты для эффективного управления в условиях войны. В первые недели войны руководство осуществлялось из кабинетов мирного времени.

Хотя это может показаться невероятным, армии, дислоцированные в западных округах, не располагали оперативными планами на случай возможного нападения Германии. Как писал в своих мемуарах Н. Г. Кузнецов, «подготовка к войне – не просто накопление техники. Чтобы отразить возможное нападение, надо заранее разработать оперативные планы и довести их до исполнителей. Да и это лишь самое начало. Исполнители должны разработать свои оперативные документы и, главное, научиться действовать по ним. Для этого нужно время и время...

Думал ли об этом Сталин?.. Конечно, думал. Полагаю, у него было твердое убеждение, что война неизбежна, что она обязательно вспыхнет на западе и на востоке. И тут и там укреплялись границы... И все же нечто весьма важное было упущено: не хватало постоянной, повседневной готовности к войне. А только в этом случае дивизии могли сыграть ту роль, которая им предназначалась. Свои соображения о том, как вести предстоящую войну, Сталин со свойственной ему в то время болезненной подозрительностью держал в секрете от будущих исполнителей. Ошибаясь в сроках возможного конфликта, он считал, что времени еще хватит. А когда бег истории ускорился, идеи, мысли о будущей войне не успели претвориться в ясные стратегические замыслы и конкретные планы. А такие планы – точные, отработанные до мелочей – были в 1939 – 1941 годах совершенно необходимы, по ним следовало учить и готовить и войска и флоты» [717] .

Неготовность к войне была известна противнику и лишь поощряла агрессора. Действительно, еще за 1 – 2 месяца до начала войны немецкое командование действовало с беспримерной наглостью. Придвинутые к границе артиллерийские части не были по-настоящему замаскированы. Разными путями гитлеровцы все более явно прощупывали нашу оборону. Маршал авиации А. Новиков, командовавший в 1941 г. авиацией ЛВО, писал в своих мемуарах: «Немецкие самолеты все чаще нарушали воздушную границу СССР. Но пресечь их полеты мы не могли: незадолго до войны начальник оперативного отдела штаба округа генерал П. Г. Тихомиров сказал мне, что запрещено выводить войска к границе и открывать огонь по немецким самолетам даже в случае их вторжения в глубь нашей территории. Безнаказанность гитлеровских летчиков производила гнетущее впечатление. Иной раз рука сама собой тянулась к телефонной трубке, чтобы вызвать командира истребительной авиадивизии и приказать ему немедленно сбить нарушителя и на его примере проучить остальных. Но дисциплина быстро гасила этот порыв... После войны мне довелось познакомиться с одним любопытным документом. Из него я узнал, что... гитлеровцы сфотографировали и составили специальные фотодосье на многие наши аэродромы, важнейшие промышленные и транспортные объекты в западных областях страны, в том числе на военные объекты Киева, Одесского и Севастопольского портов, заводов Днепропетровска, Харькова, Мариуполя и других городов, на Днепрогэс, основные мосты через Днепр, Днестр и Дон» [718] .

Серьезно отразилось на готовности наших войск и сообщение ТАСС, опубликованное 14 июня 1941 года, когда Гитлер проводил последний военный совет перед нападением на СССР. «По данным СССР, – заявляло ТАСС, – Германия так неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям».

Это заявление ТАСС еще больше ослабило бдительность народа и армии. Генерал Л. Сандалов писал в своих мемуарах: «Тревожное настроение, достигшее особой остроты в середине месяца, как-то было приглушено известным заявлением ТАСС, опубликованным в "Правде"... Такого рода выступление авторитетного государственного учреждения притупило бдительность войск. У командного состава оно породило уверенность в том, что есть какие-то неизвестные обстоятельства, позволяющие нашему правительству оставаться спокойным и уверенным в безопасности советских границ. Командиры перестали ночевать в казармах. Бойцы стали раздеваться на ночь» [719] .

Слепота Сталина и его окружения была в эти июньские дни беспримерной. Если немецкое посольство в Москве систематически сокращало количество своих сотрудников, то в советское посольство в Берлине все время прибывали новые сотрудники с семьями. Продолжались бесперебойные поставки в Германию советских товаров, хотя немецкая сторона почти прекратила выполнение своих обязательств. Незадолго до начала войны все немецкие суда покинули советские порты, даже не закончив разгрузки. В Рижском порту, например, более 20 судов снялись с якоря 21 июня, некоторые из них даже не начали разгрузку. Начальник порта, почувствовав неладное, связался с Москвой и попросил указаний. Наркомвнешторг доложил Сталину, так как начальник порта на свой страх и риск задержал немецкие суда. Сталин распорядился снять запрет на выход немецких судов в море. В то же время советские суда продолжали разгружаться в немецких портах и 22 июня были захвачены как военный трофей [720] .

За несколько дней до начала войны Наркомат обороны еще раз предупредил Сталина о возможности нападения Германии. «Зря поднимаете панику», – ответил тот. По свидетельству маршала И. Баграмяна, только во второй половине дня 19 июня Киевский округ был предупрежден Наркоматом обороны о том, что Гитлер может скоро без объявления войны напасть на СССР. Но и теперь округ не получил приказа о приведении войск в боевую готовность. Маршал Р. Малиновский вспоминал: «Даже за несколько дней перед войной наши войска продолжали учиться по-мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства – на зенитных полигонах, саперные части – в инженерных лагерях, а "голые" стрелковые полки дивизий – отдельно в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эта грубейшая ошибка граничила с преступлением» [721] .

Как пишет в своей книге А. Верт, вечером 21 июня 1941 года Молотов вызвал посла Германии Шуленбурга, чтобы узнать у него причины «недовольства» Германии. Посол ничего не ответил на вопросы Молотова. Когда Шуленбург вернулся в посольство, его ждала инструкция от Риббентропа – посетить Молотова и зачитать ему документ с грубыми ругательствами Гитлера в адрес СССР. Это было фактически объявлением войны. По словам Шуленбурга, Молотов молча выслушал его, а потом сказал с горечью: «Это война. Как вы думаете, неужели мы этого заслужили?» [722]

По свидетельству Р. Малиновского, только в ночь на 22 июня округами была получена шифровка, в которой говорилось, что нападение Германии на СССР ожидается 22 – 23 июня. От войск требовалось скрытно занять огневые точки укрепленных районов, рассредоточить авиацию, привести войска в полную боевую готовность и т. п. На запрос – открывать ли огонь, если противник вторгнется на советскую территорию, – последовал ответ: на провокацию не поддаваться и огня не открывать(?). Но до войск эта директива не дошла, война началась через несколько часов [723] .

Несоответствие реальной обстановки и действий Сталина является настолько разительным, что его трудно объяснить. Адмирал Н. Г. Кузнецов писал: «Мне кажется, что под давлением неумолимых фактов И. В. Сталин с начала 1941 года стал понимать, что нападение Гитлера действительно возможно. Но, убедившись в том, что его расчеты на более позднюю войну оказались ошибочными, что наши Вооруженные Силы и страна в целом к войне в ближайшие месяцы подготовлены недостаточно, старался использовать все, что, по его мнению, могло оттянуть конфликт, и вести дело так, чтобы не дать повода Гитлеру к нападению, чтобы не спровоцировать войну».

Но сам же Кузнецов считает это объяснение недостаточно убедительным, ибо Сталин, «как человек с большим опытом, крупный политик, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ – ударом на удар! Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак» [724] .

Некоторые историки ссылаются на сознательно распространяемую немцами дезинформацию: они-де сосредоточивают войска на границах СССР, чтобы усыпить бдительность Англии. Действительно, Геббельс лично руководил этой кампанией по распространению ложных слухов. Но это были слишком дешевые хитрости, чтобы поверить в них перед лицом столь неопровержимых фактов. Г. К. Жуков утверждает, что военные были уверены в близости войны. Он готов принять вину на себя и своих коллег, которые не сделали всего, чтобы убедить Сталина в неизбежности близкой войны и необходимости провести все мероприятия по мобилизационным и оперативным планам. Но Жуков умалчивает, что робость или пассивность военных объяснялась созданным в армии режимом террора. К. Симонов справедливо писал: «Сталин несет ответственность не только за то, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению» [725] .

К этим словам Симонова надо добавить, что, обладая неограниченной властью, Сталин не обладал достаточно глубоким государственным умом, он не умел предвидеть события, поэтому во внешней политике он был плохим стратегом. Планируя внешнюю политику, Сталин, как всякий деспот, исходил не столько из реального, сколько из воображаемого комплекса условий и факторов.

Конечно, те же упреки можно бросить и Гитлеру, ибо нападение на СССР было для Германии авантюрой. Тем более авантюристическими были расчеты одержать победу в войне в течение нескольких недель или, во всяком случае, до наступления зимы. Поэтому гитлеровское командование почти не заботилось о войсках второго эшелона и мобилизационных формированиях. Промышленность Германии не была подготовлена к длительной войне столь грандиозных масштабов. Германия могла победить в отдельных сражениях, но она не могла захватить и удержать все те громадные территории, о господстве над которыми мечтал Гитлер. Если Германия потерпела поражение даже при тех неслыханно благоприятных обстоятельствах, которые сложились для нее в 1941 году, то можно себе представить, что ожидало бы германскую армию в нашей стране при более разумном руководстве и в случае принятия необходимых мер по подготовке страны к войне. Опьяненный победами на западе Гитлер был уверен, что СССР – это колосс на глиняных ногах, который развалится после первых поражений. Но и этот авантюризм Гитлера надо было учитывать при планировании советской внешней политики. А между тем Сталин до июня 1941 года смотрел на Гитлера не как на склонного к авантюрам маньяка, принимавшего свои иллюзии за реальность, а как на разумного государственного деятеля. В 1941 году просчитались и Сталин, и Гитлер.

СТАЛИН КАК ПОЛКОВОДЕЦ В ГОДЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ

Тот факт, что нападение Германии на СССР оказалось внезапным и наши войска не были готовы к его отражению и что именно Сталин несет за это главную ответственность, – этот факт признается сегодня советскими и западными историками всех направлений.

Все признают сейчас также и то, что наша страна вступила в самую тяжелую войну в истории человечества без лучших своих военачальников, уничтоженных Сталиным. Активный участник войны И. А. Сац писал в своих воспоминаниях: «Первые месяцы войны с гитлеровской Германией обнаружили, что потери в командном составе – от главных руководителей до командиров рот и взводов (которые хотя и не учтены, но имели не меньшее значение), в преподавательском составе – от военных академий до училищ и курсов – еще далеко не были возмещены. Ни одна война не могла погубить стольких командиров, как годы неоправданных репрессий. Если бы не эти репрессии, немцы не то что до Волги, может быть, и до Днепра не дошли бы. Не знаю точных данных о соотношении материальных сил. Думаю, что оно было не так уж велико в пользу Германии: немцы были лучше вооружены минометами, но в этом их легко было догнать, к тому же СССР уже располагал реактивными минометами, которых у немцев не было. В артиллерии немцы так и не смогли в ходе войны сравниться с нашей армией. По совершенству самолетов мы отставали вначале опять же потому, что репрессии в авиапромышленности помешали осуществить выпуск должного количества новых самолетов. Тяжелый немецкий танк «Т-4» уступал нашему среднему «Т-34» по маневренности и не превосходил его огневой мощью. В западных районах СССР в целом имелось примерно столько же советских дивизий, сколько было и у немцев. Первые же недели войны нанесли нашей технике и материальным запасам такие потери, которые значительно увеличили преимущество противника. Но и это поражение было связано с главной причиной нашей временной военной слабости – из-за удара, нанесенного по кадрам армии в предвоенные годы. Главным преимуществом немцев было преимущество в управлении и связи, в слаженности всех звеньев военной машины, в элементарной топографической грамотности среднего и младшего командного состава. Миллионами потерь на фронте и среди мирного населения, потерей огромных территорий заплатил за это советский народ» [726] .

Но если крупнейшие просчеты и преступления Сталина перед войной мало кто оспаривает, то поведение Сталина во время войны очень часто и очень грубо приукрашивается. Его изображают умелым и опытным полководцем, решительные действия которого помогли быстро преодолеть результаты просчетов и ошибок и одержать историческую победу над фашистской Германией. Подобного рода попытки реабилитировать Сталина как полководца предпринимались в 1966 – 1970 гг. и позднее в мемуарах многих маршалов и генералов, хотя некоторые из них совсем иначе отзывались о Сталине-полководце в своих статьях и воспоминаниях 1961 – 1965 гг.

Обобщая эти «подредактированные» воспоминания конца 60-х годов, доктор исторических наук Е. Болтин писал в директивном партийном журнале «Коммунист»: «Естественно, книги, написанные крупными командирами, лицами, занимавшими крупные посты в системе военного руководства, часто касаются вопроса о работе Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. В своих мемуарах командующие фронтами, заместитель начальника Генерального штаба рассказывают, что Верховный Главнокомандующий прислушивался к мнению подчиненных, считался с ними, когда эти мнения высказывались убежденно и обоснованно, что он обладал широким стратегическим кругозором, умел схватить решающее, основное в обстановке и четко определить цель и главное направление действия войск. Словом, со страниц воспоминаний советских полководцев И. В. Сталин при всей сложности и противоречивости его характера предстает как выдающийся военный руководитель» [727] .

Е. Болтин полемизирует в данном случае в первую очередь с Н. С. Хрущевым, который в своем «секретном» докладе на XX съезде КПСС справедливо и резко разоблачил миф о военной «гениальности» Сталина. Но факты, приводимые тогда Хрущевым, не были опровергнуты, а, напротив, в 1956 – 1965 гг. убедительно подтверждены сотнями авторитетных свидетельств, опубликованных в нашей печати. Поэтому попытки пересмотреть оценку Сталина как полководца, нередко предпринимавшиеся в последние 15 лет, – это попытки с негодными средствами.

Конечно, в условиях культа Сталина его имя превратилось в сознании народа и армии в некий символ, существующий как бы отдельно от своего реального носителя. Поэтому при тех невероятных трудностях, которые обрушились на советский народ, имя Сталина и вера в него в какой-то степени сплачивали людей и давали надежду на победу. При этом по логике любого культа все поражения и неудачи связывались с действиями других военачальников, с изменой, а с именем Сталина – только победы.

Историк не может пройти мимо этого сильного влияния мифа о Сталине на поведение солдат и офицеров, которые много раз поднимались в атаку с именем Сталина на устах. Но историк не может пройти и мимо неумолимых фактов, которые противоречат примитивной версии о Сталине как замечательном полководце, умелые действия которого будто бы обеспечили нам победу в Отечественной войне. Конечно, как Верховный Главнокомандующий Сталин принимал в годы войны немало верных решений, он соглашался (нередко после споров) с рядом дельных советов своих военных помощников. Но присущие Сталину грубость и ограниченность, презрение к людям, непомерное властолюбие, подозрительность, кабинетный стиль руководства не могли не отразиться и на его деятельности как полководца. В результате Сталин совершил в ходе войны большое количество непростительных ошибок, которые дорого обошлись стране и армии.

В первую очередь следует сказать здесь об общем оперативном плане войны, который был заранее разработан в Генштабе СССР. Советские историки долгое время не имели о нем вообще никакого представления и узнали главные положения этого плана только из мемуаров Г. К. Жукова. Жуков свидетельствует: «Еще осенью 1940 года ранее существовавший оперативный план войны был основательно переработан, приближен к задачам, которые необходимо было решать в случае нападения. Но в плане были стратегические ошибки, связанные с одним неправильным положением. Наиболее опасным стратегическим направлением считалось юго-западное направление – Украина, а не западное – Белоруссия, на котором гитлеровское верховное командование в июне 1941 года сосредоточило и ввело в действие самые мощные сухопутную и воздушную группировки. Вследствие этого пришлось в первые дни войны 19-ю армию, ряд частей и соединений 16-й армии, ранее сосредоточенных на Украине и подтянутых туда в последнее время, перебрасывать на западное направление и включать с ходу в сражение в составе Западного фронта. Это обстоятельство, несомненно, отразилось на ходе оборонительных действий на западном направлении... И. В. Сталин был убежден, что гитлеровцы в войне с Советским Союзом будут стремиться в первую очередь овладеть Украиной, Донецким бассейном, чтобы лишить нашу страну важнейших экономических районов и захватить украинский хлеб, донецкий уголь, а затем и кавказскую нефть. При рассмотрении оперативного плана весной 1941 года И. В. Сталин говорил: "Без этих важнейших жизненных ресурсов фашистская Германия не сможет вести длительную и большую войну". И. В. Сталин для нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки. Однако указанное предположение Сталина не учитывало планов противника на молниеносную войну против СССР, хотя, конечно, оно имело свои основания» [728] .

Жуков пишет далее и о других просчетах оперативного плана: «При переработке оперативных планов весной 1941 года не были практически полностью учтены новые способы ведения войны в начальный период. Наркомат обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, может начаться с обеих сторон по ранее существующей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развертывания ставилась в одинаковые условия с нами. На самом деле силы и условия были далеко не равными» [729] .

Оценивая Сталина как полководца, нельзя пройти мимо выдвинутых Сталиным двух концепций: «Ни одной пяди своей земли не отдадим врагу» и «Будем вести войну на территории противника». Сталиным были отвергнуты разумные предложения некоторых военных о создании в западных районах СССР глубоко эшелонируемой обороны. Сталин начисто исключал возможность прорыва вражеских войск в глубину советской территории. Поэтому ни промышленные предприятия западных районов, ни население не были подготовлены к возможной эвакуации. Передний край военных позиций буквально совпадал с начертанием государственной границы со всеми ее извилинами. Это мешало использованию войсками для обороны естественных рубежей: река Неман, Августовский канал и др. и увеличивало опасность окружений. В результате дислоцированных на границе 12 армий оказалось недостаточно для отражения концентрированного по отдельным направлениям немецкого наступления [730] .

«Русские сосредоточились как раз на границе, – записывал в июне 1941 года в своем дневнике Геббельс. – Самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если бы они эшелонировались вглубь, то представляли бы большую опасность» [731] .

То же самое писал в своей «Истории Второй мировой войны» и известный немецкий военный историк К. Типпельскирх, только с большим числом подробностей и деталей [732] .

Еще в начале 30-х годов Реввоенсовет СССР предвидел возможность временного отступления Красной Армии в первый период войны под давлением противника. Поэтому во всех приграничных округах под руководством Якира, Уборевича, Блюхера, Я. К. Берзина была развернута система тайных партизанских баз и проводилась работа по подготовке партизанских кадров и техники. После уничтожения Сталиным этих военачальников начатая ими подготовка к партизанской войне была опорочена как вредительская. Подготовленные отряды были распущены, а партизанские базы ликвидированы. Более того, многие командиры этих отрядов и баз, работавшие пока еще на мирной советской, партийной и хозяйственной работе, были арестованы. Их обвиняли в «неверии в мощь Советского государства» и в «подготовке враждебных действий в тылу советских армий». Из будущих партизан они превратились в «диверсантов» [733] .

Сталин проявил полную растерянность в первые часы и в первые сутки войны, которая оказалась для него столь неожиданной. В книге Жукова имеется достаточное описание первых часов войны. Еще с вечера 21 июня в Наркомате обороны никто не ложился спать, хотя Сталин раньше, чем обычно, покинул Кремль и уехал на свою дачу. Он лег спать в час ночи, крепко спала в эту ночь и почти вся охрана Сталина. С 3 часов 17 минут в Москву со всех фронтов и флотов стали поступать сообщения о налетах немецкой авиации. Только в 4 часа утра Жуков и Тимошенко решились потревожить вождя. «Нарком приказал мне звонить Сталину, – писал Жуков. – Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала охраны. Прошу его позвать к телефону Сталина. Минуты через три к аппарату подошел Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Я слышу только его дыхание.

– Вы меня поняли? – Опять молчание. Наконец Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит с Киевским округом.

– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал всех членов Политбюро.

В 4 часа 30 минут утра все вызванные члены Политбюро были в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал:

– Надо срочно звонить в германское посольство.

В посольстве ответили, что граф Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Принять посла было поручено Молотову. Тем временем первый заместитель начальника Генштаба генерал Н. Ф. Ватутин передал, что сухопутные войска немцев после сильного артиллерийского огня на ряде участков северо-западного и западного направлений перешли в наступление... Через несколько минут в кабинет быстро вошел В. М. Молотов.

– Германское правительство объявило нам войну...

И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная тягостная пауза. Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их продвижение.

– Не задержать, а уничтожить, – уточнил Тимошенко.

– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин.

В 7 часов 15 минут 22 июня директива наркома обороны № 2 была передана в округа» [734] .

Директива № 1 о приведении войск приграничных округов в боевую готовность была передана из Москвы, как мы уже писали выше, в 0 часов 30 минут 22 июня и до войск дойти не успела. Директива № 2 также была передана с большим запозданием, она поступила в войска в 10 – 11 часов утра, когда сражение было уже в полном разгаре, когда значительная часть советской авиации была уничтожена на аэродромах и преимущество немецких войск определилось на многих участках фронта. Между тем директива наркома требовала от советской авиации «уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск», но почему-то наносить удары авиации на глубину не свыше 100 – 150 километров. Советские войска отступали, а в директиве была фраза: «Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить».

Днем 22 июня по требованию Сталина войскам была направлена директива № 3 с требованием перехода советских войск в наступление с целью разгрома противника и выхода на его территорию. «Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, – сказал Жуков своему заместителю Н. Ватутину, который получил указание Сталина. – Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уже тогда принять нужное решение?» «Я разделяю Вашу точку зрения, но это дело решенное», – ответил Ватутин.

Если директивы № 1 и № 2 вызвали удивление у командующих фронтами, то директива № 3 вызвала уже раздражение, и оно было вполне обоснованным. Жуков свидетельствует: «Ставя задачу на контрнаступление, Ставка Главного командования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало обстановки и командование фронтов. В своем решении Главное командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы... Предпринятые контрудары в большинстве своем были организованы плохо, а потому и не достигли цели» [735] .

В своем закрытом докладе на XX съезде КПСС Хрущев сообщил делегатам, что после первых крупных поражений на фронте Сталин думал, что наступил конец. «Все, что создал Ленин, – сказал он членам Политбюро, – мы потеряли навсегда». После этого, как свидетельствовал Хрущев, в течение долгого времени «Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Он вернулся к активному руководству только после того, как несколько членов Политбюро посетили его и сказали, что необходимо немедленно предпринять определенные шаги, чтобы улучшить положение на фронте» [736] . Хрущев хорошо знал, что он говорил. Среди делегатов съезда были все маршалы СССР и все члены Президиума ЦК КПСС, в том числе и те, кто в конце июня 1941 года явился на дачу Сталина, чтобы просить последнего вернуться к руководству страной и армией.

В 1968 году в документальном романе А. Чаковского «Блокада» были приведены некоторые подробности этого «исчезновения» Сталина в первые дни войны. Речь шла при этом не о художественном вымысле. Чаковский опирался на свидетельства маршала С. Тимошенко и на документы. Мы уже не говорим, что все подобного рода произведения проходят не только общую, но и специальную военную цензуру. О чем же поведал своим читателям Чаковский? Он писал: «Поздним вечером Сталин и несколько сопровождавших его членов Политбюро неожиданно появились в здании Наркомата обороны на улице Фрунзе. Входя в кабинет наркома, Сталин был уверен в себе и спокоен. Однако именно там, в центре военного руководства страны, он впервые со всей конкретностью ощутил масштабы надвигающейся опасности. Танковые группы противника стремились клещами охватить Минск, и казалось, ничто не может противостоять их движению. Связь с нашими отступающими под ударами врага войсками была нарушена... Обычно внешне спокойный, медлительный в разговорах и движениях Сталин на этот раз не смог сдержаться. Он обрушился с гневными, обидными упреками на руководителей Наркомата и Генштаба. Потом, ни на кого не глядя, поникший, ссутулившийся, вышел из здания, сел в машину и уехал в свой кунцевский дом...

...Никто не знал, о чем думал Сталин в течение нескольких десятков часов. Его никто не видел. Он не появлялся в Кремле. Никто не слышал его голоса в телефонных трубках. Он никого не звал. И никто из тех, кто ожидал его вызова, не решался ехать к нему незваным... На членов Политбюро, наркомов, руководителей Наркомата обороны, Генштаба и Политуправления армии сразу же обрушились тысячи дел, больших и малых, связанных с осуществлением военных мероприятий в стране и на фронтах. Однако, с утра и до глубокой ночи занятые этими делами, они не раз спрашивали себя: где же Сталин? Почему он молчит? Что же делал, о чем думал этот, казалось, всесильный и всезнающий человек в те долгие страшные часы? Об этом можно только гадать...» [737]

А. Чаковский пытается создать впечатление, что и без Сталина управление войной происходило нормально. Но это было не так, ибо ни Молотов, ни Тимошенко не имели той власти и тех полномочий, которые были необходимы для управления войной. Как известно, Сталин незадолго до войны был назначен на пост Председателя Совета Министров СССР, оставив за Молотовым лишь пост народного комиссара иностранных дел. Наркому обороны СССР С. Тимошенко не подчинялись ни военно-морской флот, ни пограничные войска и войска НКВД, ни железные дороги. Он не мог отдавать распоряжения местным партийным организациям. В условиях введенной Сталиным жесткой централизации только он один держал в своих руках все важнейшие нити управления страной и армией. Поэтому мы можем с полным основанием сказать, что временный отказ Сталина выполнять свои обязанности главы партии и государства был одной из важных причин быстрого продвижения фашистских армий в глубь СССР.

Нельзя не отметить, что при попытках реабилитации Сталина, которые предпринимались после отставки Н. С. Хрущева, некоторые из авторов пытались оспаривать сам факт позорного поведения Сталина в первые дни войны. Так, например, в воспоминаниях Н. Г. Кузнецова говорилось, что Сталин «энергично работал» 23 июня и что вечером 24 июня Кузнецов видел Сталина в его кабинете в Кремле, где Сталин проводил важное совещание [738] . Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» упоминает о встречах со Сталиным 26 и 29 июня 1941 г. В некоторых других мемуарах говорится если не о встречах, то хотя бы о телефонных разговорах со Сталиным между 23 и 30 июня 1941 г. Подобного рода «свидетельства» являются примером обычной для советской исторической и мемуарной литературы фальсификации. В архиве писателя К. М. Симонова имеются подробные магнитофонные записи бесед со многими маршалами и генералами, в том числе и с Г. К. Жуковым. На основе бесед с Жуковым по поручению К. Симонова была составлена в середине 60-х годов первая версия его воспоминаний объемом примерно в 400 машинописных страниц. Эти материалы, с содержанием которых К. М. Симонов любезно познакомил автора настоящей книги, неоспоримо доказывают, что Сталин отсутствовал в Кремле и Москве по крайней мере в конце июня 1941 года [739] . Об этом писал, впрочем, и маршал А. А. Гречко. «Ничто не указывает на то, что в тот период (т. е. в первые дни войны) Сталин принимал какое-то участие в решениях Ставки» [740] .

Вряд ли является случайным, что в материалах Центрального архива Советской Армии в тех именно разделах, где хранятся директивные материалы первых дней войны, нет никаких документов, подписанных Сталиным в период с 23 до 30 июня. Нет здесь и приказов и директив наркома обороны и других высших военных и государственных руководителей со ссылкой на то или иное распоряжение Сталина.

Из-за неподготовленности Красной Армии и отсутствия должного руководства гитлеровцы в первые дни войны одержали крупные победы. Как писал Типпельскирх: «...Наступление группы армий началось довольно многообещающе. Противник был захвачен врасплох и совершенно ошеломлен. На южном фланге все переправы через Буг остались неразрушенными и попали в руки немцев. Обе танковые группы после успешных прорывов приграничной обороны безостановочно продвигались на восток. 24 июня 2-я танковая группа достигла района Слонима, 3-я танковая группа – района Вильнюса. За ними следовали 4-я и 9-я армии. Войска противника, находившиеся в районе Белостока, пытались отойти на восток и вырваться из постепенно образующегося котла. Наступавшим танковым группам при поддержке крупных воздушных сил все же удалось задержать отход противника до тех пор, пока 29 июня в районе восточнее Белостока не была установлена связь между 4-й и 9-й армиями. Русские еще в течение 2-х дней предпринимали отчаянные попытки прорваться на восток и юго-восток и разорвать суживающееся кольцо окружения. Затем их силы иссякли. Окружение было завершено, и бои в этом районе прекратились. Между тем обе танковые группы продвигались дальше на восток, чтобы вновь осуществить окружение тех сил русских, которые отошли на восток... 2-я танковая группа 27 июня достигла южной окраины Минска и встретилась там с 3-й танковый группой... Танковые группы образовали теперь новый котел, который постепенно создавался вокруг русских войск, оставшихся западнее Минска... Армейские группы окончательно завершили с запада окружение русской группировки. К 9 июля котел был очищен. В сводке германского верховного командования от 11 июля сообщалось, что в результате первого большого двойного сражения за Белосток и Минск было взято в плен 328 898 человек, в том числе несколько крупных генералов, захвачено 3 332 танка, 1 809 орудий и другие многочисленные трофеи» [741] .

Так развивались события на центральном направлении немецкого наступления, и эти факты не отрицают советские историки и полководцы. По свидетельству маршала М. В. Захарова, в первые часы войны авиация противника совершила массированные налеты на аэродромы приграничных округов и нанесла тяжелые потери нашей авиации, особенно в Западном военном округе. К полудню 22 июня потери нашей авиации составили 1 200 самолетов, из которых более 800 были уничтожены на земле.

Маршал А. Гречко свидетельствовал: «Имея мощные первые эшелоны, враг создал на узких участках фронта, где наносились главные удары, подавляющее превосходство в танках, пехоте и авиации. Это позволило германской армии нанести мощный первоначальный удар превосходящими силами, захватив инициативу, и атаковать войска наших приграничных округов по мере их подхода из глубины, по частям. Такое положение лишало нас возможности в течение первых недель войны создать сильную ударную группировку и заставляло вводить силы последовательно, растянуто во времени. В результате противнику удалось за три недели войны вывести из строя 28 наших дивизий, свыше 70 дивизий потеряли 50% и больше своего состава в людях и боевой технике» [742] .

«Никакой организованной обороны, – писал в своих воспоминаниях генерал И. В. Тюленев, – создать и занять наши войска в первые дни войны не смогли. Бои носили разрозненный характер. Вместо сплошного фронта обороны, который не мог быть создан из-за неорганизованного вступления в бой частей прикрытия, – отдельные очаги и очажки» [743] .

Несмотря на мужественное сопротивление со стороны многих дивизий и армий, германские войска сравнительно быстро продвигались на восток. И хотя общее руководство войной несколько улучшилось после возвращения Сталина на свои посты, общее положение на всех фронтах оставалось критическим. Да и Сталин далеко не сразу смог преодолеть растерянность. Маршал Н. Н. Воронов, бывший в 1941 году заместителем наркома обороны, писал: «Я редко видел Сталина в первые дни войны. Был он в подавленном состоянии, нервный и неуравновешенный. Когда ставил задачи, требовал выполнения их в невероятно короткие сроки, не считаясь с реальными возможностями. В первые недели войны, по моему мнению, он неправильно представлял масштабы начавшейся войны и те силы и средства, которые действительно смогли бы остановить наступающего противника на широчайшем фронте от моря и до моря... Он постоянно высказывал предположения о поражении противника в самом скором времени...» [744]

Из-за ошибочных представлений о соотношении сил на фронте Сталин запрещал проведение отступательных операций даже тогда, когда отступление было необходимо. Как свидетельствует Г. Жуков, Генштаб пришел к выводу в начале августа, что наиболее слабым звеном нашей обороны является Центральный фронт. Немцы могли воспользоваться этим обстоятельством и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта. Поэтому Генштаб предложил перебросить на Центральный фронт 12 – 15 дивизий с Дальнего Востока, а войска Юго-Западного фронта отвести за Днепр. Это означало оставление Киева. Немцы уже обходили город с севера и юга, удержать его долго было невозможно, тогда как организованная эвакуация могла спасти войска и гражданское население. Выслушав эти предложения, Сталин вспылил. Он назвал предложения Генштаба чепухой и отверг их. Жуков был отстранен от должности начальника Генерального штаба и назначен командующим Резервным фронтом. Сталин все же учел кое-что из соображений Генштаба, образовав Брянский фронт, чтобы прикрыть Юго-Западное направление. Но Брянский фронт был слишком слабым, чтобы выполнить возложенные на него задачи [745] . Начав наступление, немцы довольно легко преодолели сопротивление Брянского фронта. Основные части юго-западного фронта оказались под угрозой окружения. Командующий фронтом генерал М. П. Кирпонос принял решение оставить Киев, организовав оборону восточнее – на реке Суле. Но Сталин приказал оборонять Киев во что бы то ни стало. Пытался влиять на Сталина и маршал С. М. Буденный, командовавший всеми войсками на Юго-Западе. Он предупредил, что промедление с отступлением приведет к гибели войск и техники. Но Сталин остался непреклонным.

Маршал И. X. Баграмян писал в своих воспоминаниях: «Я хорошо помню, что в ночь на 14 сентября, когда окружение уже явно определилось, начальник штаба фронта генерал В. И. Тупиков подготовил новое донесение в Ставку, в котором, объективно охарактеризовав катастрофическое положение войск, прямо заявил, что если Ставка и на этот раз не разрешит отвести войска, то гибель сотен тысяч людей останется на ее совести. Командующий фронтом не решился подписать это донесение. Тогда начальник штаба фронта отправил его в Ставку за своей подписью. Не знаю, докладывали ли об этом донесении Сталину, но в ответной телеграмме начальник Генерального штаба явно необоснованно обвинил генерала Туликова в паникерстве, хотя на следующий день противник уже перерезал последние коммуникации фронта, связывавшие его с тылом страны» [746] .

В результате войска генерала Кирпоноса были разбиты, штаб погиб, были убиты в бою Кирпонос и Тупиков. В обороне страны на юге открылась огромная брешь, в которую устремились немецкие армии, занимая новые области на востоке и юге.

Неразбериха первых месяцев войны усугублялась нечеткой системой военного руководства. Адмирал Кузнецов писал: «Лишь с началом войны стала наспех создаваться организация руководства войной, которую следовало подготовить уже давно, в спокойное мирное время. 23 июня 1941 года была создана Ставка Главного Командования с наркомом обороны С. К. Тимошенко во главе. И. В. Сталин числился лишь одним из членов этой Ставки. 10 июля учредили Ставку Верховного Командования. 19 июля, почти через месяц после начала войны, И. В. Сталин был назначен наркомом обороны, и только 8 августа Ставка Верховного Командования была реорганизована в Ставку Верховного Главнокомандующего. И. В. Сталин с этого числа занял пост Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами» [747] .

Итоги боев на советско-германском фронте в июне-сентябре 1941 года известны. Несмотря на упорное сопротивление, Красная Армиия потерпела тяжелое поражение и отошла на восток на сотни километров. Только убитыми и пленными Красная Армия потеряла более 3 миллионов человек. Потери немецких войск составили до 30 сентября 1941 года 550 тысяч человек [748] . Потери нашей армии приходились на основной кадровый состав и были поэтому особенно чувствительны. Армия потеряла также большую часть своих танков, самолетов, орудий.

Несомненно, надо сказать при этом, что и немецкое командование было разочаровано итогами боев за июнь – сентябрь 1941 года. По первоначальным планам Гитлера к 1 октября германские армии должны были уже разгромить СССР и выйти к Волге, овладев Москвой и Ленинградом. Однако упорные бои под Смоленском, Киевом, Одессой, Ленинградом нарушили все графики продвижения германских войск. Советское руководство предприняло громадные усилия по восполнению потерь. Только с конца июня до сентября 1941 года в нашей стране было сформировано и направлено на фронт более 300 дивизий. Между тем Генеральный штаб, планируя войну, предполагал, что СССР сможет сформировать за полгода не более 60 дивизий. При отступлении Красной Армии на восток было эвакуировано более полутора тысяч промышленных предприятий. Эти данные, однако, можно истолковывать по-разному. Если бы Красная Армия не понесла летом 1941 года столь больших потерь, то не было бы необходимости в спешном порядке формировать и посылать на фронт сотни дивизий, чаще всего не обеспечивая их достаточным количеством тяжелого вооружения и даже винтовок и не завершая военной подготовки как новобранцев, так и солдат более старших возрастов. В бой вводились все резервы, и никто не думал, что война может продлиться еще несколько лет. Плохая подготовка вновь сформированных дивизий также вела к тяжелым потерям. С еще большим основанием это можно сказать о полках и дивизиях народного ополчения, к созданию которых Сталин призвал в своей речи 3 июля 1941 г.

30 сентября 1941 года германские войска начали генеральное наступление на Москву. Они торопились закончить войну до наступления зимы. В первые дни наступления противник добился крупного успеха. Линия фронта была прорвана в нескольких местах. Немцы прорвали оборону не только Западного фронта, но и отстоявшего от него в 80 – 120 километрах Резервного фронта и окружили крупные соединения Красной Армии. В районе Вязьмы была окружена большая часть подразделений 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий. Две армии – 3-я и 13-я – были окружены в районе Брянска. Механизированные танковые колонны противника захватили Орел, Брянск, Калугу, Малоярославец и многие другие города. На пути к Москве не было сплошной линии фронта, не было даже войск, с помощью которых можно было прикрыть образовавшиеся бреши. Окруженные армии продолжали сражаться, сковывая таким образом десятки дивизий противника. Однако сопротивление окруженных шести армий не могло продолжаться долго. По свидетельству маршала А. М. Василевского, тяжелые поражения Красной Армии в начале октября 1941 г. были следствием неправильного определения Ставкой возможного направления главного удара немцев, вследствие чего на главных направлениях начавшегося наступления противника наша армия не имела необходимой глубины обороны. «Вся сложность создавшейся обстановки, – писал Василевский, – заключалась в том, что к моменту прорыва противником обороны войск на московском направлении в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования непосредственно в районе Москвы стратегических резервов, способных прикрыть столицу, не было. Имевшиеся резервы были израсходованы на усиление войск Западного и Брянского фронтов, на создание прочной обороны в тылу Западного фронта – на так называемой Вяземской линии обороны, наконец, в связи с тяжелыми для нас событиями – на Юго-Западном фронте, под Киевом. В значительной степени осложнило обстановку на московском направлении и неправильное построение здесь обороны, которое было произведено Ставкой и Генеральным штабом» [749] .

О серьезных ошибках Сталина при руководстве обороной Москвы в октябре 1941 года писали также маршалы Г. К. Жуков и И. С. Конев. По их свидетельству, в осеннем наступлении гитлеровцев фактор внезапности отсутствовал. Еще с начала сентября немецкое командование начало создавать на московском направлении ударные группировки и готовиться к наступлению. 15 сентября командующий Западным фронтом И. Конев был вызван в Москву. Сталин обсудил с ним некоторые проблемы строительства армии и вопрос об учреждении орденов Суворова и Кутузова. Но как писал позже Конев, «Ставка на этом совещании не обсуждала со мной задачи фронта, ничего не было сказано об усилении фронта войсками и техникой, не затрагивался вопрос о возможности перехода фашистских войск в наступление. Генеральный штаб также не дал никакой ориентировки» [750] .

Когда 4 октября уже после прорыва обозначилась угроза выхода крупных танковых соединений противника в тыл Западного фронта, Конев доложил Сталину по ВЧ об обстановке и угрозе окружения нескольких армий. Сталин выслушал Конева, но не принял никакого решения. Конев связался с начальником Генштаба Б. М. Шапошниковым и повторил свой доклад. Шапошников обещал доложить Ставке. Однако разрешения к отступлению на Гжатский оборонительный рубеж Западный фронт в этот роковой день так и не получил. Эта медлительность Ставки и привела к окружению четырех армий. Когда к середине октября разгром окруженных советских войск был завершен, на пути германских дивизий к Москве еще не было создано нового прочного заслона. 10 октября войска Резервного и Западного фронтов были объединены в общий Западный фронт, командующим этим фронтом был назначен Г. К. Жуков. Из армий правого крыла, прикрывавших Москву, был создан Калининский фронт во главе с И. Коневым. Немецкие войска продвигались вперед, имея более чем двукратное преимущество в численности солдат и техники. Создалась реальная угроза столице. Большинство правительственных учреждений после 5 октября было переведено в Куйбышев. 15 октября А. С. Щербаков, возглавлявший в те годы Московскую партийную организацию, созвал на срочное совещание секретарей райкомов партии. Инструкции свидетельствовали о чрезвычайности положения. Было приказано оставить в Москве лишь тех, кто имел специальные задания: взрывников, подпольщиков и др. Остальным – покинуть город. Главным путем для эвакуации должна была стать Горьковская область. Угроза падения Москвы была столь велика, что было решено использовать опыт 1812 года, т. е. покинуть город, если не удастся отстоять его в боях. В срочном порядке началась подготовка к взрыву электростанций, части метро, а также тех предприятий, которые трудно было эвакуировать. Все это не могло остаться в секрете от населения, и уже на следующий день 16 октября среди москвичей возникла тревога и сотни тысяч людей стали покидать город самостоятельно. Это неорганизованное бегство породило неразбериху, а в ряде случаев настоящую панику. Для отъезда из Москвы Ставки и лично Сталина был подготовлен специальный поезд и, по многим свидетельствам, в ночь на 16 октября Сталин покинул Москву. Однако ни в Горьком, ни в Куйбышеве Сталин не появлялся. По свидетельству К. М. Симонова, специальный поезд отошел от Москвы, но менее чем через сутки Сталин, получив от командующих фронтами очередные сводки, решил вернуться в Кремль.

Этот незначительный эпизод, ничего общего не имеющий с поведением Сталина в начале войны, очень волнует, однако, многих поклонников Сталина, которые пытаются отрицать, что Сталин хотя бы и на короткое время покидал Москву в 1941 году. Писатель П. Л. Проскурин в романе «Имя твое» рассказывает нам и о событиях в Москве в октябре 1941 года, и о поведении Сталина. Чтобы показать, с каким пиететом изображают Сталина наши сталинисты, приведем отрывок из романа П. Проскурина: «Ему (Сталину) вспомнилось состоявшееся в осень сорок первого решение о необходимости его немедленного отъезда из Москвы в Куйбышев, и в памяти четко возникло утро девятнадцатого октября, Рогожско-Симферопольский тупик, спецпоезд, пустынная платформа, терпеливо ждавшие пришедшие провожать его товарищи... Это был один из немногих моментов в его жизни, когда надо было определить предстоящий шаг настолько безошибочно, что каменно онемевшей спиной он чувствовал безграничную настороженность огромного города, оказавшегося сейчас в самом острие, в самом средоточении мировых потрясений, невиданных по ожесточенности и глобальности перекрута мировых сил.

Он был лишь смертельно уставший в последние тяжкие месяцы человек, но именно поэтому, именно в тот момент на пустынной платформе Рогожско-Симферопольского тупика в непрерывном пугающем двухчасовом хождении, во время которого к нему ни один из присутствующих не решился приблизиться, он не столько умом, сколько сердцем ощутил неимоверный груз ответственности, и никому другому он не мог ничего, ни одной крупицы этого неимоверного груза переложить на плечи; почувствовал еще раз почти живой, гневный крик бессмертного города. Никто не видел его лица; дойдя до края платформы своим неспешным характерным шагом, он, не говоря никому ни слова, круто повернулся, горбясь больше обычного, прошел к своей машине, сел в нее и уехал назад» [751] .

В этом отрывке мне кажется фальшивым все – и приписываемые Сталину мысли, и дата – 19 октября, когда положение под Москвой временно стабилизировалось и вопрос отъезда Сталина уже не возникал. Но очевидно и то, что Проскурин хорошо знает действительные факты этих тяжелых для Москвы дней, о которых он, однако, сознательно умалчивает.

Бывший министр авиационной промышленности А. И. Шахурин подробно рассказывает в своих воспоминаниях о московском дне 16 октября 1941 года. Утром этого дня он побывал на одном из эвакуируемых авиационных заводов, затем его срочно вызвали в Кремль к Сталину. «Кремль выглядел безлюдно. Вошел в переднюю. Раздеваюсь и прохожу вперед по коридору. Обычно встречи происходили в столовой. Вхожу в столовую, и одновременно из спальни показывается Сталин. Он, как всегда, курит и ходит. В столовой прямо перед входом – стол, налево буфет, справа по стене книжные шкафы, но сейчас в них книг нет. Сталин одет как обычно: куртка и брюки, заправленные в сапоги (позднее он стал носить военную форму). Вошли члены Политбюро. Сталин здоровается со всеми, продолжая курить и ходить. Потом он остановился и спросил, ни к кому особенно не обращаясь: "Как дела в Москве?" Все молчат, смотрят друг на друга. Я не выдержал и говорю:

– Был на заводах утром. На одном заводе удивились, увидев меня. А мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом заводе рабочие возмущены тем, что не всем выдали деньги; им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.

Сталин спрашивает у Молотова: "А Зверев где?" Молотов отвечает: "В Горьком".

– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.

Я продолжаю: трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.

Сталин обращается к Щербакову, спрашивает, почему так обстоит дело, но не дождавшись ответа, повернулся и опять начал ходить, затем сказал: "Ну, это еще ничего, я думал, будет хуже". И добавил, обращаясь к Щербакову: "Нужно немедленно наладить работу трамваев и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена". Совещание было коротким. Через несколько минут Сталин сказал: "Ну, все". И мы разошлись, каждый по своим делам» [752] .

Это совещание, о котором пишет Шахурин, несомненно было. Но весь его характер, не совсем обычный стиль поведения и реплик Сталина ясно показывают, что подобное совещание могло происходить, когда Сталин после неожиданного отъезда столь же неожиданно дня через два вернулся в свою квартиру в Кремль. Иначе как объяснить его неосведомленность положением в городе и его реплику «я думал, будет хуже»? Как будто кто-то мог остановить метро и трамваи, закрыть булочные и магазины и разрешить наркому финансов А. Г. Звереву перебраться в Горький без предварительного согласования со Сталиным! Я думаю, что это совещание происходило не 16, а 17 октября, когда паника в Москве начала утихать. Во всяком случае, именно 17 октября А. С. Щербаков выступил по радио по поручению ЦК ВКП(б) и заявил, что армия, ополчение и москвичи будут драться за Москву до последней капли крови, чтобы сорвать планы гитлеровцев [753] .

Усилиями защитников Москвы немецкие войска были остановлены к концу октября на Западном, Калининском и Брянском фронтах. Для продолжения наступления они нуждались в отдыхе и перегруппировке. На это потребовалось более двух недель, которые с успехом были использованы советским командованием. В начале ноября 1941 года Г. К. Жуков доложил Сталину, что немцы заканчивают подготовку своих ударных группировок и, видимо, в скором времени перейдут в наступление. Сталин приказал сорвать готовящийся удар упреждающими ударами Красной Армии. Жуков пытался доказать нецелесообразность такого решения, ссылаясь на отсутствие резервов, растянутость линии фронта и т. п. «Вопрос о контрударах считайте решенным, – отрезал Сталин. – План сообщите сегодня вечером» [754] .

Как и следовало ожидать, контрудары войск Западного фронта не дали тех результатов, которых ждала от них Ставка. Напротив, эти контрудары, по свидетельству Жукова, лишили Западный фронт необходимых резервов и затруднили отражение начавшегося 15 ноября 1941 года наступления гитлеровцев. Тем не менее в ноябре германским войскам уже не удалось прорвать советскую оборону. Они продвигались вперед медленно, с упорными боями, неся большие потери. Силы защитников Москвы пополнились вновь сформированными дивизиями и войсками, переброшенными с Дальнего Востока. Инициатива стала переходить к Красной Армии. Хотя германские войска находились уже в 20 – 30 километрах от столицы, вести наступление дальше без новой перегруппировки сил они были не в состоянии. Однако произвести эту перегруппировку они не успели. Хотя Западный, Калининский и Юго-Западный фронты имели меньше войск и техники, чем немецкая армия, наши войска, используя свежие части, неожиданно перешли в наступление и в течение 5 – 15 декабря нанесли крупные поражения немецким армиям. К 7 января 1942 года это первое зимнее контрнаступление Красной Армии завершилось. Противник был отброшен на 100 – 250 километров от Москвы.

Победа под Москвой имела громадное стратегическое, моральное и политическое значение. Однако, подводя итоги в декабре – январе 1941/1942 г., следовало трезво оценить возможности армии и страны. Красная Армия еще не имела преимущества над противником ни в численности войск, ни в технике. Эвакуированные на восток предприятия еще не могли наладить производство. Поэтому последние месяцы 1941 года были временем наибольшего падения уровня военного производства в стране. Мобилизационные запасы оказались полностью израсходованными. Текущее производство только наполовину удовлетворяло потребности фронта и новых резервных формирований. В этих условиях, планируя основные задачи зимней кампании, советское руководство должно было обратить главное внимание на увеличение военного производства, на укрепление армии, на пополнение и отдых ослабленных в летних и осенних боях дивизий. Этим задачам отвечала установка на стратегическую оборону. Наступление могло планироваться лишь на отдельных участках фронта. Это понимал Генеральный штаб, но этого не понимал Сталин. Переоценивая первые успехи Красной Армии и недооценивая силу германской армии, Сталин дал директиву о начале всеобщего наступления Красной Армии на всех фронтах. Еще в 1966 году в своих воспоминаниях Г. Жуков писал: «5 января 1942 года меня вызвали в Москву для обсуждения плана дальнейших действий... Как выяснилось, Верховный Главнокомандующий намеревался помимо контрнаступления фронтов западного направления осуществить переход в наступление советских войск на всех других направлениях, целью которого являлся бы разгром противника под Ленинградом, западнее Москвы и на юге страны... План общего наступления был очень большой, но для его выполнения мы тогда не имели ни сил, ни средств.

– Кто желает высказаться? – спросил Сталин, после того как начальник Генерального штаба изложил весь этот план.

Я попросил слова и доложил, что на западном стратегическом направлении, где создались более благоприятные условия и противник не успел еще восстановить боеспособность своих частей, фронтам надо продолжить наступление. Но для этого необходимо пополнить их личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь, танковыми частями, без чего трудно выполнить планируемые задачи. Что касается наступления наших войск под Ленинградом и на юго-западном направлении, то там они стояли перед необходимостью прорывать серьезную оборону и без наличия мощных артиллерийских средств не смогут сделать этого, а только измотаются и понесут большие, ничем не оправданные потери...

Из реплик, брошенных Сталиным, я понял, что решение принято и пересмотрено не будет. Однако выступивший вслед за мной Н. А. Вознесенский также высказался против общего наступления. Он аргументировал это тем, что мы не располагаем материальными возможностями, достаточными для одновременного выступления всех фронтов. Дав ему закончить, Сталин сказал: "Я говорил с Тимошенко, он за то, чтобы наступать. Надо быстрее перемалывать немцев, чтобы они не смогли наступать весной". Сталина поддержали Маленков и Берия... Больше желающих высказаться не было. Верховный Главнокомандующий завершил обсуждение словами:

– На этом, пожалуй, и закончим разговор» [755] .

Как и следовало ожидать, общее наступление советских войск в январе – феврале 1942 года окончилось неудачей. Красной Армии не удалось разгромить ни одной из главных немецко-фашистских группировок. Операции, проводившиеся с этой целью, остались незавершенными. Как указывалось в «Краткой истории Отечественной войны», «нерасчетливо предприняв одновременно наступления на всех важнейших направлениях, Ставка тем самым распылила стратегические резервы. Находившиеся в ее распоряжении девять армий были равномерно распределены между фронтами. И получилось так, что когда для завершения окружения и ликвидации главных сил центральной группировки противника потребовалось ввести дополнительные силы, необходимых резервов у Ставки не оказалось» [756] .

Более того, когда зимнее наступление уже выдохлось и переход к обороне стал еще более настоятельным, Сталин все еще подгонял войска своими приказами идти вперед. Так, например, 20 марта он приказал разгромить крупную ржевско-оленинско-вяземскую группировку противника. Войска западных фронтов пытались сделать это, но безрезультатно. Даже в апреле Сталин все еще приказывал наступать, хотя весенняя распутица осложнила и действия войск, и их снабжение. В результате советские войска подошли к весенне-летней кампании 1942 года измотанными и ослабленными. Это было одной из причин неудач советских войск летом 1942 года. После того как трудная кампания января – апреля 1942 г. была завершена, обе стороны стали активно готовиться к новой кампании. Как свидетельствует «Краткая история...», «у советского командования не было сомнений в том, что гитлеровцы в начале лета предпримут активные действия, с тем чтобы вырвать инициативу из наших рук и нанести решительное поражение Красной Армии. Перед Ставкой стояла задача своевременно разгадать замыслы врага и определить те стратегические направления, на которых суждено будет разыграться основным событиям... Ставка считала, что основные военные события с началом летнего периода должны будут вновь развернуться вокруг Москвы... Несмотря на доклады наших разведывательных органов (середина марта 1942 г.) о том, что центр тяжести весеннего наступления противника будет на юге, она продолжала в ущерб Югу (Юго-Западному и Южному фронтам) всемерно укреплять центральный участок» [757] .

Хотя общей установкой в это время стала стратегическая оборона, Сталин не хотел расставаться с мыслью об окончании войны в 1942 году и поэтому приказал провести частные наступательные операции в районе Харькова и в Крыму, хотя на этих направлениях противник также готовился к наступлению и наши войска не имели здесь необходимого превосходства над ним. Чем кончились эти плохо подготовленные операции – известно. На Керченском полуострове наступление даже не началось, в самый разгар его подготовки немецкие войска начали свое наступление и полностью разгромили три советские армии. Крымский фронт потерял около 200 тысяч человек убитыми и пленными, а также всю боевую технику. Писатель К. Симонов считает бои на Керченском полуострове весьма показательными для оценки роли Сталина в войне, хотя сам Сталин и не руководил здесь военными действиями. К. Симонов писал: «Хочу привести пример операции, в которой наглядно столкнулись истинные интересы ведения войны и ложные, лозунговые представления о том, как должно вести войну, опиравшиеся не только на военную безграмотность, но и на порожденное 37-м годом неверие в людей. Я говорю о печальной памяти Керченских событиях 1942 года... Один из наших писателей-фронтовиков писал мне следующее: "Я был на Керченском полуострове в 1942 году. Мне ясна причина позорнейшего поражения. Полное недоверие командующим армиями и фронтом, самодурство и дикий произвол Мехлиса, человека неграмотного в военном деле... Запретил рыть окопы, чтобы не подрывать наступательного духа солдат. Выдвинул штабы армий и тяжелую артиллерию на самую передовую и т. д. Три армии стояли на фронте в 16 километров, дивизия занимала по фронту 600 – 700 метров, нигде никогда я не видел потом такой насыщенности войсками. И все слилось в кровавую кашу, было сброшено в море, погибло только потому, что фронтом командовал безумец, а не полководец".

Я был там же, где и автор этого письма, и хотя не вполне разделяю его лексику, подписываюсь под существом сказанного... Мехлис был глубоко убежден, что действует правильно, и именно поэтому с исторической точки зрения его действия на Керченском полуострове принципиально интересны. Это был человек, который в тот период, не входя ни в какие обстоятельства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага – неудобной в пятидесяти – трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937 – 1938 годов.

А командующий фронтом, к которому он приехал в качестве представителя Ставки, образованный и опытный военный, в свою очередь, тоже оказался продуктом атмосферы 1937 – 1938 годов, только в другом смысле – боязни противопоставить разумное решение безграмотному натиску "все и вся вперед", боязни с риском для себя перенести свой спор с Мехлисом в Ставку.

Тяжелые керченские события с исторической точки зрения интересны тем, что в них как бы свинчены вместе обе половины последствий 1937 – 1938 годов – и та, что была представлена Мехлисом, и та, что была представлена тогдашним командующим фронтом Д. Т. Козловым» [758] .

Полной неудачей кончилось и наше наступление под Харьковом. Хотя советским войскам удалось в первые дни наступления продвинуться на несколько десятков километров, закрепить успех они не смогли. Более того, 17 мая в этом районе немцы сами перешли в наступление, создав реальную угрозу окружения советских армий. Новый начальник Генерального штаба А. М. Василевский внес в Ставку предложение о немедленном прекращении наступательных операций под Харьковом. Но Сталин, с согласия С. Тимошенко, отклонил это предложение. Вечером 18 мая Н. С. Хрущев, бывший членом Военного совета фронта, снова обратился к Сталину с просьбой о прекращении наступления. Но Сталин остался непреклонным. Он отдал приказ о прекращении наступления, когда положение вышло из-под контроля. Войска двух с лишним армий были окружены и в большинстве разбиты или пленены. И без того плохо обеспеченные войсками Южный и Юго-Западный фронты были ослаблены и не смогли сдержать натиска превосходящих сил противника, перешедшего в генеральное наступление на всем южном направлении. Остановить противника удалось только осенью 1942 года – на Волге у стен Сталинграда и у города Орджоникидзе на Северном Кавказе.

Мы не ставим своей задачей рассмотреть в нашей книге весь ход войны и все действия Сталина как Верховного Главнокомандующего. Война – это необычайно сложный процесс, в котором результат складывается из многих факторов. Несмотря на тяжелые поражения Красной Армии, война породила великую волну патриотизма, и новые миллионы советских людей поднялись на защиту своей страны. В годы войны возросли влияние и роль партийных органов, подорванные репрессиями предшествующих лет. В условиях войны многие партийные, государственные и военные работники получили значительную самостоятельность при решении военных, хозяйственных и государственных вопросов. Из толщи народа, партии, армии выдвинулись тысячи и тысячи более умелых и талантливых руководителей и военачальников. Сам ход событий заставил Сталина опираться на эту плеяду более молодых и способных военных и государственных работников. Патриотизм народа и армии, возросший опыт ее солдат, офицеров, генералов и маршалов, гигантская работа, проделанная в тылу по производству всех видов оружия, наконец, помощь союзных государств – вот главные факторы, которые обеспечили победу Советского Союза в войне с фашистской Германией и ее союзниками, несмотря на плохое стратегическое, а часто и неумелое оперативное руководство войсками со стороны Сталина.

Конечно, и Сталин в ходе войны кое-чему научился. С большой осторожностью, но достаточно определенно об этом писал маршал А. Василевский: «Генеральный штаб превратился в рабочий орган Ставки. Никакого другого специального аппарата для этой цели она не имела. Генштаб поставлял нужную информацию, обрабатывал ее и готовил предложения, на основе которых Ставка давала затем директивы. Сначала Сталин высказывал резкое недовольство деятельностью Генштаба. К тому же, не скрою, Сталин не всегда принимал оптимальные решения, не всегда проявлял понимание наших трудностей... Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной. Он мало опирался на Генеральный штаб, далеко недостаточно использовал знания и опыт его работников. Нередко без всяких причин поспешно менял кадры военачальников. В таких условиях Генштаб не мог развернуться и работать в полную меру своих сил, не на должном уровне выполнял свои функции как рабочий орган Ставки... И. В. Сталин справедливо требовал, чтобы военные кадры решительно отказывались от тех взглядов на ведение войны, которые устарели. Но сам он это делал в то время не так-то быстро, как нам хотелось бы. Он был более склонен вести боевые действия до некоторой степени прямолинейно. Тут, конечно, помимо всего прочего, оказывало влияние на Сталина положение на фронтах, близость врага к Москве, продвижение его в глубь страны... Важной вехой была Сталинградская битва. Но, пожалуй, в полной мере владеть методами и формами вооруженной борьбы по-новому он стал лишь в ходе сражения на Курской дуге» [759] .

Сражение на Курской дуге произошло, как известно, более чем через 2 года после начала войны. Можно, однако, с уверенностью сказать, что при иной подготовке к войне, при более компетентном руководстве страной и армией в 1941 – 1942 гг., при разумной оценке опасности войны в июне 1941 года, а тем более при сохранении кадров военачальников, уничтоженных в 1937 – 1938 гг. война с гитлеровской Германией не продолжалась бы столь долго.

Действительно, директивы Сталина войскам в 1943 – 1945 гг. стали более обдуманными и правильными. Однако этот прогресс был все же у Сталина менее значительным и заметным, чем у большинства подчиненных ему полководцев. Хотя Сталин и занимал пост Верховного Главнокомандующего, он не был полководцем в том, не изжившем себя, смысле слова, которое означает конкретное руководство войсками в ходе битвы. Нельзя не отметить, что за четыре года войны Сталин выезжал на фронт только один раз – в начале августа 1943 года при подготовке Смоленской наступательной операции силами Калининского и Западного фронтов. 3 августа Сталин прибыл на КП Западного фронта, а 5 августа он побывал в селе Хорошево под Ржевом на КП Калининского фронта. Все остальное время Сталин руководил войной из Москвы, даже тогда, когда военные действия шли в 1944 – 1945 гг. далеко на Западе. Это было крайне неудобно для командующих фронтов, которые должны были часто покидать фронт и вылетать в Москву для утверждения своих планов и согласования операций. По свидетельству Жукова, Сталин плохо разбирался в тактических вопросах войны и в действиях воинских соединений меньших, чем армия. Что касается «организаторского таланта» Сталина, то он был основан на страхе перед репрессиями, которые не прекращались, как мы увидим далее, и в годы войны. Маршал С. С. Бирюзов писал в своих воспоминаниях: «Анализируешь сейчас многие факты военных лет и убеждаешься, как далеко он (Сталин) стоял от армии. Сталин был Верховным Главнокомандующим, но войска никогда не видели его на фронтах, а сам он ни разу не лицезрел солдата в боевых условиях. Больше того, в самый тяжелый, начальный период войны действующая армия не получала даже оперативных документов, подписанных самим Сталиным. Почти все такие документы подписывал в то время "по поручению Верховного Главнокомандующего" Б. М. Шапошников. Тогда, когда советские войска стали одерживать одну победу за другой, появились приказы за подписью Сталина. Не Сталин преподносил нам готовые рецепты, где, когда и как ударить противника. Планы нанесения этих ударов создавались коллективным умом многих людей – больших и малых военачальников. А осуществлялись они волей и несгибаемым мужеством всего советского народа, воодушевленного идеями защиты социалистического Отечества» [760] .

Известно, что победа досталась Советскому Союзу ценою 20 миллионов жизней (а, вероятнее, даже 25 – 30 миллионов). Не менее 10 миллионов человек вернулись с войны инвалидами. В 1940 году население СССР составляло 194,1 миллиона человек. В 1950 году, несмотря на рекордную рождаемость 1946 – 1949 гг., население СССР составляло только 178,5 миллиона человек [761] . Советский Союз потерял в войне около 30% всего национального богатства страны, накопленного веками [762] . Наша страна победила отнюдь не малой кровью, и почти все главные сражения Отечественной войны нам пришлось вести на своей территории. Между тем потери Германии на всех фронтах и в гражданском населении составили 7 миллионов человек. Этих цифр нельзя не учитывать, говоря о роли Сталина в годы Второй мировой войны.

О РЕПРЕССИЯХ И ДРУГИХ БЕЗЗАКОНИЯХ В ГОДЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Нельзя не сказать здесь и о репрессиях и беззакониях, продолжавшихся в нашей стране и в годы войны. Первая крупная волна репрессий прокатилась в самые первые дни войны. Арестовывали советских граждан, у которых в паспорте в графе «национальность» стояло слово «немец». Известно, что ремесленники и крестьяне из Германии приезжали жить и работать в Россию с давних времен. В Москве и некоторых других городах были немецкие слободы, особые районы города с немецким населением. Петр I приглашал в страну из Германии многих ученых и мастеров. Значительное число дворянских семей и родов также имело немецкое происхождение. Русские цари и царицы еще с 18 века поощряли немецких переселенцев, создававших свои поселения на Украине, в Крыму, на Северном Кавказе, Закавказье. Большая территория за Волгой в районах бывшей Саратовской и Самарской губерний была передана Екатериной II для немецкой колонизации. За 100 лет – с 1764 по 1864 гг. – здесь было создано 190 крупных поселений немецких колонистов. Проживавшие в России немцы становились русскими подданными, с 1874 года немецкие поселенцы привлекались к воинской повинности. Во время Первой мировой войны в русской армии было немало солдат, офицеров и даже генералов немецкой национальности. После Октябрьской революции большая часть российских немцев поддержала Советскую власть. Во время Гражданской войны в Красной Армии было создано три отдельных немецких полка, в том числе Первый кавалерийский полк в Первой конной армии. В конце 1918 года Ленин подписал декрет об образовании автономной области немцев Поволжья, которая в 1924 году была преобразована в автономную республику. В 1941 году здесь проживало около 400 тысяч немцев. Не было никакого сомнения в полной лояльности советских немцев, почти все они принадлежали к числу активных антифашистов и выражали желание и готовность принять участие в войне против гитлеровцев. Однако Сталин принял иное решение. С первых же дней войны начались аресты рабочих и служащих немецкой национальности, все немцы были удалены с военной службы. В августе 1941 года Республика немцев Поволжья была ликвидирована, и сотни тысяч немцев Поволжья в течение двух месяцев были высланы в отдаленные районы Казахстана и Сибири. Одновременно ликвидировались все немецкие поселения и колонии на Украине, в Крыму, на Кубани и в Закавказье. Выселяемых размещали на востоке страны в спецпоселениях, как это в 1930 – 1932 гг. делали с «кулаками» и «подкулачниками». Общее число советских немцев, пострадавших от этих незаконных репрессий, превышало 1,5 миллиона человек.

Из Карелии были выселены или арестованы десятки тысяч лиц финской национальности. Из районов Дальнего Востока были выселены на запад около 300 тысяч корейцев. Из Закавказья выселялись курды, греки, месхи (грузины-мусульмане) ихемшилы (армяне-мусульмане).

В 1943 – 1944 годах по решению Государственного Комитета Обороны СССР началась новая волна выселений некоторых народностей Поволжья и Северного Кавказа. В Сибирь и Северный Казахстан были выселены калмыки, чеченцы, ингуши, карачаевцы и балкарцы. Их национальная автономия ликвидировалась, их имущество конфисковывалось.

Один из моих друзей, М. Н. Авербах, отдыхая в августе 1949 года в санатории «Армхи» в горах Чечено-Ингушетии (в то время этот район был присоединен к Грузии), обратил внимание на расположенный по склону горы Столовой совершенно безлюдный и полуразрушенный аул, в котором не было ни одного жителя. Через несколько дней, познакомившись с отдыхавшим в этом же санатории полковником милиции из Свердловска, мой друг выслушал и записал следующий откровенный рассказ: «Нас собрали в кабинете Берии в конце июля 1943 года. Подчеркнув абсолютную секретность совещания, нам рассказали о готовящейся операции и сформулировали конкретные задания. Каждый из нас в форме армейского командира должен был вместе с воинской частью расположиться вблизи заранее намеченного и указанного нам аула. Мы должны были установить дружеские отношения с жителями аула, задабривая их лестью и подарками, войти в близкие отношения с влиятельными лицами аула, проявляя подчеркнутое уважение к их обычаям, образу жизни, стать, короче говоря, им кунаками и дать возможность привыкнуть к стоящим рядом красноармейцам. Чеченцы в большинстве своем хорошо понимали по-русски, но нам тем не менее преподали основы их языка и рассказали об их обычаях, привычках и т. д. Все они были мусульманами, у них сохранилось многоженство, и женщины были поэтому неактивной, недеятельной средой. За полгода, которые мы, офицеры, должны были прожить среди них, мы должны были хорошо их изучить и тайно от них составить точные посемейные списки, узнав, где находятся отсутствующие члены семьи, и подготовить обстановку для торжественного празднования очередного Дня Красной Армии, на которое пригласить всех мужчин данного аула. Мы говорили, что в этот день будут отмечаться великие заслуги чеченского народа в борьбе с немецкими захватчиками, будут раздаваться награды, грамоты Верховного командования и т. д. Выполняя это задание, мы прожили в аулах, а я как раз в том, который мы с вами видим отсюда, полгода, подготовили и торжество в День Красной Армии. 23 февраля 1944 г. в 8 часов утра собрались на торжественное заседание. Выбрали президиум, в который вошли ничего не подозревающие представители местных Советов, начальники районных отделов НКВД и вся местная знать, выбрали в почетный президиум все Политбюро во главе с товарищем Сталиным. Председательствовал на собрании представитель армии, т. е. я. Приступили к речам, к наградам, к выступлению участников войны; на собрании были, естественно, только мужчины, ведь дело происходило в мусульманской Чечне.

Ровно в 10 часов я поднялся, достал из бокового кармана кителя запечатанный конверт, сломал сургучные печати и, объявив, что прочту Указ Президиума Верховного Совета СССР, прочел его ошеломленному собранию. В указе говорилось, что чеченцы и ингуши изменили во время войны Родине, помогали фашистам и т. д., а посему подлежат высылке.

– Сопротивление и попытки к бегству бесполезны, – добавил я, – здание клуба окружено, – и, обратившись к сидевшему рядом со мной начальнику НКВД и его заместителю, приказал: – Именем партии! Оружие на стол!

В зале поднялась невообразимая кутерьма. Люди бросились к дверям, к окнам, но натолкнулись на выставленные вперед пулеметы и автоматы. За время торжественного заседания воинская часть окружила клуб несколькими рядами сплошного оцепления. И представьте себе, никакого действенного сопротивления мы не встретили, хотя все присутствующие, одетые по-праздничному, имели при себе кинжалы. Мы очень легко обезоружили всех и небольшими группами, под усиленным конвоем повели на ближайшую железнодорожную станцию, где заблаговременно были приготовлены эшелоны товарных вагонов, оборудованных для перевозки этапов.

А в то время, как мы управлялись с мужчинами, другие люди брали и уводили оставшихся без руководства женщин и детей. Их тоже грузили, но не на той же, что мужчин, станции, в товарные вагоны и отправляли эшелон за эшелоном – в Казахстан. Некоторые женщины оказали сопротивление. Они не давали к себе прикоснуться. Одна метнула кинжал и убила одного из солдат, в двух других случаях солдаты были ранены. После того, как увели людей, согнали и увезли заранее переписанный скот и вещи».

В Чечено-Ингушетии этой жестокой операцией руководил генерал НКВД И. Серов, а общее руководство по всему Кавказу осуществлял сам Л. Берия. В мае 1944 года вскоре после освобождения Крыма от немецкой оккупации была предпринята такая же грандиозная по масштабам карательная операция и в Крыму. В течение трех дней с 17 по 19 мая из Крыма было депортировано все татарское население. Им дали на сборы всего полчаса и разрешили взять с собой лишь то, что можно было унести в руках. А иногда не разрешали и этого. Крымских татар выселяли в Среднюю Азию, а также в Казахстан и на Урал.

В переполненных товарных вагонах женщин, детей, стариков везли неделями на Восток. Десятки тысяч людей гибли в дороге от голода, жажды и болезней. Автору данной книги пришлось случайно видеть в Тбилиси эшелон с выселяемыми из Грузии кочевниками-курдами. Грязные товарные вагоны были почти до отказа набиты женщинами и детьми, большинство из них причитали и плакали. Крымская татарка Тензила Ибрагимова писала в одном из своих заявлений: «Нас выселили из Фрейдорфского района из деревни Аджиатман 18 мая 1944 года. Выселение происходило очень жестоко. В три часа утра, когда дети еще спали, вошли солдаты и потребовали, чтобы мы за пять минут собрались и вышли из дома. Нам не разрешали брать с собой ни вещи, ни продукты. С нами так грубо обращались, что мы думали, что нас на расстрел ведут. Выгнав из деревни, нас продержали голодными целые сутки; голодали, но из дома ничего не разрешили брать. Стоял сплошной плач голодных детей. Муж сражался на фронте. Я была с тремя детьми. Наконец-то нас погрузили в автомашины и повезли в Евпаторию. А оттуда погрузили в товарные вагоны, битком набитые, как скот. Везли нас 24 дня в Самаркандскую область, на станцию Зербулак, оттуда вывезли в Хатырчинский район, в колхоз "Правда"...» [763]

Из-за бесчеловечных условий этапа погибли десятки тысяч людей. Еще сотни тысяч погибли от голода и болезней, оказавшись в условиях войны в малонаселенных и необжитых районах Казахстана, Средней Азии, Урала и Сибири. Так, например, крымские татары потеряли около 50% численности своего народа, в основном стариков и детей. «Из нашей деревни, – свидетельствовала та же Т. Ибрагимова, – вывезли 30 семей, из которых осталось в живых неполных 5 семей... Моя племянница с восемью детьми была выслана с нами, а муж ее с первых дней войны в Советской Армии, там и погиб. А его семья погибла в Узбекистане голодной смертью. Только одна девочка по имени Пэра осталась в живых, но от перенесенного ужаса и голода стала калекой... Наши мужья были на фронте, и некому было хоронить умерших, и часто трупы лежали несколько суток там, где были живые» [764] .

Трудно подсчитать общее число жертв этих «наказаний народов». Можно предположить, что общее число выселенных в годы войны по национальному признаку людей составляло 4 – 5 миллионов человек, из которых не менее трети погибло во время ссылки и этапов. Представители всех перечисленных выше народностей изгонялись из действующей армии, несмотря на награды и заслуги. Многие из этих солдат и офицеров работали сначала в строительных батальонах, а затем и их высылали на восток и юг – к их семьям [765] .

Выселенные народы располагались в новых для них районах чаще всего не компактными группами, а в разных областях, далеко друг от друга. Национальные театры, издательства, национальные газеты, книги, школы ликвидировались. Нормальная национальная жизнь и культура разрушались, и была создана угроза полного исчезновения этих народностей с их обычаями и языком. В местах ссылки они были лишены элементарных прав, в спецпоселениях был введен жестокий комендантский режим с обязательной двухразовой подпиской в месяц всего взрослого населения, включая и воинов, вернувшихся из Советской Армии, а также коммунистов, которым (еще один парадокс сталинских времен) сохранили партийные билеты, если не было повода исключить их из партии. Выезжая на партийную конференцию или собрание, член партии должен был получить разрешение у коменданта спецпоселения.

По существу это был геноцид, который помимо ничем не восполнимых потерь в людях, а также огромного морального и политического ущерба, последствия которого ощущаются во многих регионах нашей страны до сих пор, нанес огромный экономический ущерб тем районам страны, где проживали ранее опальные народы.

Известно, что поводом для наказания целых народов послужила измена отдельных групп чеченцев, татар, калмыков, карачаевцев и др. в годы немецкой оккупации. Но это фальшивый повод. Немецкие оккупанты находили изменников в среде любого временно порабощенного ими народа. На стороне фашистской Германии воевали несколько полков и дивизий белоказаков, часть из которых формировалась среди эмигрантов, но большая часть – из жителей Дона и Кубани. Значительные территории нашей страны, оккупированные гитлеровцами в 1941 – 1942 гг., управлялись не только немецкой администрацией. Из числа русских, украинцев и белорусов формировались кадры «бургомистров», их заместителей и аппарата. Создавалась местная полиция, «отряды самообороны», группы «добровольцев» для обслуживания тылов немецкой армии. С отрядами партизан на Украине вели борьбу не только немецкие формирования, но и отряды бендеровцев и мельниковцев, полицейские из числа украинских националистов входили в охрану концлагерей, принимали участие в массовых расстрелах и уничтожении еврейского населения. В крупных городах выходили под немецким контролем газеты на русском, украинском и белорусском языках. А. Некрич пишет в своей книге: «Казацкие формирования были включены в состав вермахта. Летом 1942 года при генштабе сухопутных сил германской армии был создан специальный отдел, занимающийся формированием военных и вспомогательно-полицейских сил из числа советских граждан. К началу 1943 года они насчитывали 176 батальонов и 38 рот, общей численностью в 130 – 150 тысяч человек. Подавляющее большинство из них образовало т. н. Русскую Освободительную Армию (РОА) под командованием бывшего генерал-лейтенанта Красной Армии Власова. К концу войны РОА насчитывала до 300 тысяч человек. Военные формирования вермахта из числа нерусских народов достигли к концу войны до 700 тысяч. Таким образом, общее число бывших советских граждан, выступивших с оружием в руках на стороне врага, составило около 1 миллиона человек. Однако сколько из них действительно воевало на стороне Германии, еще остается выяснить. Многие эти формирования вообще в боевых операциях не участвовали... Среди военных частей «восточных народов» были легионы и батальоны туркестанские (т. е. состоявшие из выходцев из Средней Азии), грузинские, армянские, тюркские, волжских татар, крымских татар, горские (т. е. сформированные из северокавказцев), калмыцкие и др. Но разве можно поставить знак равенства между легионерами и населением той республики, откуда они были родом? Конечно, нет. Те, кто поднял оружие на свою Родину, те, кто выступил в одном строю с гитлеровцами, поставили себя как бы вне общества» [766] .

К перечисленным А. Некричем военным формированиям, воевавшим на стороне врага, можно прибавить дивизию СС «Галичина», отряды латышских, литовских и эстонских националистов и некоторые другие.

Мы приводим этот не слишком лестный для сталинского режима перечень только для того, чтобы отметить отсутствие каких бы то ни было оснований выделять по этому признаку только отдельные из народностей нашей страны, подвергать их какой-либо дискриминации, а тем более жестоким репрессиям.

В западной печати обычно отмечают, что в годы войны Сталин проводил внутри страны сравнительно «мягкую» и примирительную политику, стремясь объединить вокруг партии и армии все силы. При этом ссылаются на многие чисто национальные лозунги защиты России от извечной немецкой экспансии, а также на примирение Сталина с православной церковью. В этих утверждениях есть доля истины. Действительно, в 1943 году были прекращены многие прежние гонения на церковь, были освобождены многие епископы и священники, были открыты сотни ранее закрытых церквей, образованы духовные училища, православная академия, образовано патриаршество и т. п. В армию призывались не только дети репрессированных коммунистов, но также молодежь из бывших кулацких семей, высланных в 1930 – 1932 гг. в Сибирь, на Урал и на Север и лишенных до начала войны свободы передвижения. Через секретные службы НКВД были установлены контакты с той частью русской эмиграции, которая выступала против Гитлера. Имеются свидетельства о том, что даже лидер кадетов Н. Милюков и генерал Деникин давали в годы войны полезную для СССР информацию. Подобные действия требовали, конечно, одобрения Сталина или проходили по его инициативе.

Но были у Сталина и другие «заслуги». К ним надо отнести не только выселение «опальных» народностей. И в годы войны лагеря советского «архипелага ГУЛаг» были переполнены заключенными, многие из которых просили направить их на фронт, но умирали от голода на Колыме, в Казахстане, Сибири, на Урале. Здесь были тысячи знающих командиров и комиссаров, умелых хозяйственных руководителей, которых охраняли военизированные подразделения НКВД общей численностью в несколько сот тысяч человек. И в годы войны в каждом небольшом городке или районе сохранялось управление НКВД, хотя для поддержания общественного порядка здесь было достаточно отделения милиции. Сталин вел войну с гитлеровской Германией, но он продолжал вести войну и со значительной частью советского народа. Нельзя не сказать также о репрессиях среди военачальников в годы войны. Уже в первые недели войны по приказу Сталина было арестовано немало ответственных военных работников в Москве и на фронтах. Среди других были арестованы и расстреляны командующий Западным фронтом генерал армии Д. Г. Павлов, начальник штаба фронта генерал В. Е. Климовских, генерал П. А. Клич, был арестован также командир 14-го механизированного корпуса генерал-майор С. И. Оборин. Эти военачальники, которые были позднее реабилитированы, обвинялись в неподготовленности к войне и поражениях на фронте. Сталин таким путем пытался свалить на других ответственность за свои собственные просчеты [767] .

В начале войны Сталин отдавал распоряжения то об арестах, то об освобождении недавно арестованных людей. Мы уже писали о кратковременном аресте министра оборонной промышленности В. Л. Ванникова. Показательна в этом же отношении судьба заместителя министра авиационной промышленности В. П. Баландина. А. С. Яковлев писал в своих воспоминаниях: «Сталин молча прошел в кабинет, пригласив туда Шахурина, Дементьева, Жигарева, Петрова и меня... Не было уверенности, что защита Москвы с воздуха обеспечивается надежно. Забота о судьбе Москвы владела всеми.

...В кабинете Сталин несколько раз повторил, что людей нет, что некому поручить... людей не хватает. Когда Сталин заговорил о людях, Дементьев шепнул мне: – Давай попросим за Баландина. – Я кивнул ему, и мы воспользовались паузой в разговоре.

– Товарищ Сталин, вот уже больше месяца арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате, руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело, мы в нем не сомневаемся.

– Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего... Очень возможно... И так бывает... – ответил Сталин.

На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, уже занял свой кабинет в наркомате и продолжил работу...» [768]

Немало неоправданных репрессий и «чисток» проводилось в годы войны среди военнослужащих, вышедших из окружения. Значительными были репрессии органов «СМЕРШ» в действующих частях, а также в ближайшем тылу армии. Конечно, гестапо и немецкая разведка забрасывали в наши тылы немало шпионов, пытались склонить к измене многих советских людей. И все же отчеты органов «СМЕРШ», в которых говорится о больших количествах разоблаченных агентов, антисоветских элементов, предотвращенных заговорах, оставляют впечатление надуманности многих из этих «разоблачений».

Неоправданно жестокими были нередко не только действия органов «СМЕРШ», но и приговоры военных трибуналов различного ранга. Многих бойцов и командиров приговаривали к расстрелу по самым незначительным поводам. После катастрофы на Южном фронте летом 1942 года, когда по приказу Сталина были введены в армии заградительные отряды, Л. М. Каганович на совещании работников военных трибуналов, органов «СМЕРШ» и других заявлял: солдаты и командиры всех подразделений Советской Армии должны знать – если они идут вперед, их ждет награда или смерть, а если они идут назад – их ждет только смерть. Но именно рядовых солдат и боевых командиров меньше всего можно было бы упрекнуть в поражениях и отступлениях 1941 – 1942 гг. И в 1942 году сохранилась практика расстрела заключенных при отступлении. Так, в Ворошиловграде весной 1942 года по распоряжению члена Военной коллегии Верховного Суда СССР И. О. Матулевича в городских тюрьмах перед оставлением города были расстреляны почти все заключенные.

Были объявлены изменниками и многие генералы, погибшие в 1941 – 1942 гг. на поле боя. Одним из таких генералов, семьи которых были высланы из Москвы, был генерал-лейтенант В. Я. Качалов [769] .

Проводились репрессии и в тылу. Так, например, за «пораженческие» настроения была арестована группа философов (Ф. А. Горохов, И. М. Кулагин и другие). Незадолго перед концом войны жестокой «чистке» подверглись некоторые наркоматы. Особенно много арестов было произведено с ведома Л. Кагановича в Наркомате путей сообщения 16 марта 1944 года. Все эти люди были в конце 50-х годов реабилитированы, но чаще всего посмертно.

Особо следует сказать о судьбе советских военнопленных. Точных данных на этот счет в советской печати никогда не приводилось. Можно с уверенностью сказать, что в 1941 году германские войска захватили не менее 3 – 4 миллионов советских военнопленных и около 1 миллиона в боях весной и летом 1942 года. Положение военнопленных было крайне тяжелым. Большая часть их погибла от голода и непосильного труда, огромное количество военнопленных просто расстреливалось. В западной литературе приводились данные о том, что до мая 1944 года в гитлеровских лагерях погибло 1 млн 981 тыс. советских военнопленных [770] . Большая часть воинов Красной Армии, попавших в плен, сдалась врагу, лишь оказавшись в безвыходном положении: в окружении, без оружия, без боеприпасов, без пищи, будучи ранеными и т. п. При этом основная вина за поражения первого периода войны лежит, как мы уже убедились, на самом Сталине. Что касается тяжелого положения военнопленных в лагерях, то здесь главная ответственность лежит на Гитлере и гестапо. И тем не менее нельзя не сказать о несправедливом и жестоком отношении Сталина к советским военнопленным. Известно, что Советское правительство не подписало Гаагскую конвенцию о пленных. Из-за этого советским пленным не оказывалось никакой помощи через международный Красный Крест. Им не могли оказать помощи их родственники, которые даже не знали о судьбе близких, попавших в плен. Многие из пленных только потому и вступили в РОА, что надеялись таким образом остаться в живых и перебежать на сторону Советской Армии или партизан.

Известно, что в конце 1941 г. под Вязьмой попал в плен сын Сталина Яков Джугашвили. После разгрома немецких войск под Сталинградом Германия через посредников предложила обменять Якова на фельдмаршала Паулюса. Сталин отказался, и Яков погиб в плену в последние недели войны. «У меня нет пленного сына в Германии», – ответил Сталин, когда ему доложили о немецком предложении. В советском многосерийном кинофильме «Освобождение» Сталин произносит фразу «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Эта реплика – выдумка сценариста.

Когда кончилась война, в лагеря военнопленных, расположенные в зоне англо-американской администрации, приезжали специально офицеры, которые зачитывали пленным письма, где объявлялось, что пленные воины не будут преследоваться на родине. Это обещание не было выполнено. Сразу после войны бывшие военнопленные, особенно офицеры, подверглись репрессиям. На пленных смотрели как на изменников Родины. В концлагерях рядом с настоящими изменниками оказалось немало героев войны, защитников Одессы, Севастополя, Бреста, партизан, мучеников и борцов Майданека, Освенцима, Дахау, Маутхаузена и других гитлеровских лагерей. Типична в этом отношении судьба танкиста Н. С. Ткачука, рассказанная писателем С. С. Смирновым. Майор Ткачук был тяжело ранен под Дорогобужем во время атаки на прорыв. Его спрятали колхозники. Едва поправившись, Ткачук стал пробираться на восток, но был схвачен гитлеровцами и помещен в лагерь. Третий его побег во Франции был неудачен, и Ткачук вместе с французскими партизанами два года воевал с гитлеровцами. В январе 1945 года он опять попал в плен, но был освобожден английскими войсками. Он попросил сшить себе советскую военную форму и еще несколько месяцев смело воевал с немцами. А вернувшись на родину, Ткачук после года, проведенного в «фильтрационном лагере», был осужден на длительный срок заключения [771] . Такой же трудной была судьба трех пленных летчиков – А. Карапетяна, П. Чкуасели и В. Москальца, которые сумели захватить летом 1944 года немецкий самолет и бежали на партизанскую базу в Налубокской пуще в Белоруссии. После освобождения Белоруссии эти герои были схвачены и осуждены на 10 лет заключения [772] .

После освобождения из плена были арестованы почти все оставшиеся в живых защитники Брестской крепости, в том числе и руководитель этой героической обороны майор П. М. Гаврилов. И подобных примеров бессмысленной жестокости можно привести тысячи. Даже выдающийся татарский поэт Муса Джалиль, убитый в плену гитлеровцами, был объявлен при Сталине «врагом народа».

13 ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ОШИБКИ СТАЛИНА В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД

НЕЗАКОННЫЕ РЕПРЕССИИ В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД

Победа советского народа, одержанная в четырехлетней кровопролитной и тяжелой войне, породила не только политический подъем, но и надежды на лучшее будущее. Вся земля Советского Союза была так обильно полита кровью, что мысль о каких-то новых смертях казалась невыносимой. Эти настроения были так сильны, что Президиум Верховного Совета СССР сразу же после войны принял Указ об отмене смертной казни в нашей стране даже за самые тяжелые преступления. Среди народа исчезли насаждаемые в 30-е годы настроения шпиономании и всеобщей подозрительности.

Изменилась и международная обстановка. СССР вышел из состояния изоляции. Он превратился в сверхдержаву, и за событиями, которые происходили в нашей стране, внимательно следили как друзья СССР за рубежом, так и враги. Все это ставило определенные пределы произволу Сталина и его окружения.

И все же в послевоенный период незаконные репрессии против советских граждан, против государственных и партийных деятелей продолжались, хотя и в меньших масштабах. Так, например, в 1947 году по клеветническим материалам были арестованы многие выдающиеся деятели советской авиации и авиационной промышленности, герои только что окончившейся войны. Были арестованы нарком (министр) авиационной промышленности А. И. Шахурин и маршал авиации А. А. Новиков. Были арестованы также маршал авиации С. А. Худяков-Ханферянц, маршал авиации Г. А. Ворожейкин. Одновременно была арестована большая группа работников авиапромышленности и военных авиаторов, обвиненных в том, что они изготовляли «плохие» самолеты, слишком быстро свернули производство военной техники и перешли на изготовление на авиазаводах товаров народного потребления. К этому «делу» приложил руку и сын Сталина Василий – грубый и малограмотный алкоголик, начавший войну 20-летним капитаном и получивший к концу войны несоизмеримые с его «заслугами» и возрастом звание генерал-лейтенанта и должность начальника ВВС МВО.

Арестам подверглись и видные деятели ВМС СССР и некоторые другие крупные военные деятели. По ложным доносам были арестованы заместитель наркома ВМФ адмирал Л. М. Галлер, начальник Главного штаба ВМФ В. А. Алфузов и его заместитель Г. А. Степанов. Этих адмиралов обвинили в рассекречивании парашютной торпеды. Нелепость подобного обвинения была очевидной, так как парашютная торпеда была давно рассекречена и ее чертежи продавались в книжных киосках [773] . Был арестован генерал-полковник В. Н. Гордов, один из героев Сталинградской битвы. (Галлер и Гордов умерли в заключении, другие военачальники были реабилитированы в 1953 году и восстановлены в армии, авиации и флоте.)

Попал в опалу маршал Г. К. Жуков, который и после войны оставался не только заместителем Верховного Главнокомандующего и министра обороны СССР, но был также Главноначальствующим советских войск на территории Германии. Сталин как-то вызвал к себе Жукова и сказал ему: «Тут Берия написал мне доклад о ваших сомнительных связях с американцами и англичанами. Он думает, что вы стали шпионом. Но я не верю в эту чепуху. Все же вам лучше уехать на время куда-либо из Москвы. Я предложил назначить вас командующим Одесским военным округом».

И Жукову пришлось уехать «далеко от Москвы», сначала в Одессу, потом командующим Уральским военным округом. О нем перестали говорить и писать. Некоторые думали, что Жуков арестован, ходили слухи (как о Блюхере), что Жуков возглавил китайскую Народно-освободительную армию. Со страниц газет и журналов почти исчезли имена других прославленных полководцев Отечественной войны: Рокоссовского, Мерецкова, Толбухина, Воронова, Баграмяна, Конева, Малиновского, Ватутина, Черняховского. Сталин не хотел делить с ними своей славы.

В 1949 – 1951 гг. безжалостному разгрому подверглись некоторые из областных партийных организаций. Особенно тяжелые последствия имело так называемое «ленинградское дело», когда по указанию Сталина и при активном участии Берии и Маленкова на основе клеветнических обвинений были смещены и арестованы первый секретарь Ленинградского обкома партии Н. С. Попков и многие видные деятели ленинградской партийной организации (бывший нарком просвещения и комиссар «ледовой магистрали» П. А. Тюркин и другие). Вскоре после ареста Попкова были арестованы почти все члены и ответственные работники аппарата Ленинградского обкома. Массовые репрессии прошли среди работников обкома ВЛКСМ, облисполкома, райкомов партии и комсомола, директоров предприятий и учреждений, работников науки, преподавателей и даже студентов вузов. Были арестованы тысячи ни в чем не повинных людей, многие из которых погибли в заключении. Подобный же разгром подготовлялся и в московской партийной организации.

Провокационное «ленинградское дело» послужило поводом для ареста таких крупных деятелей партии и государства, как член Политбюро ЦК ВКП(б) Н. А. Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б), один из руководителей обороны Ленинграда А. А. Кузнецов. Были арестованы Председатель Совета Министров РСФСР М. И. Родионов, министр просвещения РСФСР А. А. Вознесенский и много других ответственных работников.

Вознесенский и Кузнецов, так же как и многие другие видные деятели партии, погибшие под ударами карательных органов в 1949 – 1952 гг., были представителями нового поколения партийных руководителей, сформировавшихся после революции, выдвинувшихся на ведущие посты в 1937 – 1938 гг. и отличившихся в годы Отечественной войны.

Эти люди, как правило, полностью принимали и поддерживали культ Сталина. Многие из них приобрели по мере развития своей карьеры такие характерные для сталинистов черты, как грубость, диктаторские замашки, тщеславие. Но многие из них мало знали о преступлениях, творимых Сталиным, и творчески относились к своему делу, проявляя огромную энергию и организационный талант. В основном это были честные люди, у которых все чаще возникали конфликты с таким деятелями из окружения Сталина, как Берия, Молотов, Маленков, Ворошилов. Сталин только поддерживал эту рознь. Весьма показателен следующий рассказ о Н. Вознесенском, который мы заимствуем из рукописи В. В. Колотова. Колотов писал: «Однажды поздно ночью я получил пакет от Берии на имя Вознесенского. Я, как всегда, вскрыл пакет и извлек из него толстую пачку скрепленных между собой листков бумаги. На первом листе было напечатано: "Список лиц, подлежащих..." В моих руках был список лиц, обреченных на расстрел... В конце списка по диагонали собственноручно расписались Берия, Шкирятов, Маленков. Список был прислан для получения визы Вознесенского. Это было впервые за время моей долголетней работы в Кремле. До этого дня никогда ничего подобного на имя Вознесенского не поступало. Я передал ему обжигавший мне руки список, войдя тут же в кабинет. Вознесенский стал внимательно его читать. Прочтет страницу, другую – остановится, подумает, снова вернется к прочитанной странице и опять продолжает читать. Закончив чтение списка и рассмотрев стоявшие под ними подписи, Николай Алексеевич возмущенно сказал: "Верни этот список с нарочным туда, откуда ты его получил, а по телефону передай кому следует, что я подписывать подобные списки никогда не буду. Я не судья и не знаю, надо ли включенных в список людей расстреливать. И чтобы такие списки мне больше никогда не присылали".

Этот категорический отказ Вознесенского подписывать приговоры "врагам народа" не мог не запомнить Берия» [774] .

Надо отметить, что в первые годы после войны роль и влияние этого более молодого поколения увеличились. Вознесенский был назначен первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, и Сталин, не любивший бывать на заседаниях правительства, поручал Вознесенскому выполнять роль председателя. Это задевало самолюбие таких людей, как Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия. Кузнецову, как секретарю ЦК, было поручено наблюдение за деятельностью органов безопасности.

Впрочем, опасность подстерегала Вознесенского и его политических союзников и с другой стороны. Жесткие рамки культа Сталина становились тесными для наиболее способных из этих людей. Именно их таланты и энергия могли рано или поздно сделать их неугодными для Сталина, который не мог слишком долго терпеть возле себя талантливых людей.

Известно, что конфликт Сталина с Вознесенским был связан во многом с книгой о военной экономике СССР, вышедшей в свет в 1947 году. Эта книга была построена на новом и оригинальном для того времени материале, и она оказалась популярной среди экономистов, которые цитировали ее наравне с работами Сталина. Хотя Сталин лично познакомился с рукописью и даже подписал ее к печати, книга Вознесенского была неожиданно объявлена антимарксистской и изъята. В начале 1949 года Сталин отстранил Вознесенского от всех его должностей, отказавшись при этом встретиться со своим ближайшим помощником и выслушать его. Вознесенский оставался, однако, на свободе. Лишь через несколько месяцев было создано провокационное дело об «утере» некоторых секретных бумаг в Госплане. Процесс носил показательный характер, и на нем осудили заместителей Вознесенского А. Д. Панова, А. В. Купцова и некоторых других. Вознесенский, вызванный на судебное заседание, отверг предъявленные ему обвинения и попытался раскрыть провокационный характер процесса. Но это было только отсрочкой. Продолжая верить Сталину, Вознесенский неоднократно посылал ему письма, заверяя Сталина в своей преданности и честности и прося дать ему работу. Но ответа не дождался. Он пытался работать дома над книгой «Политэкономия коммунизма». Эта работа не была закончена. В 1950 году Н. А. Вознесенский был арестован и расстрелян [775] . Перед расстрелом Вознесенского, Родионова и Кузнецова подвергли особо утонченным пыткам под личным наблюдением Л. Берии.

Особенно тяжелые удары обрушились в послевоенные годы на советскую творческую интеллигенцию. Известно, что вскоре после войны вместо серьезного и спокойного разбора как достижений, так и отдельных ошибок советских писателей, композиторов, театральных деятелей в СССР под руководством Сталина и Жданова были проведены одна за другой несколько крикливых и тенденциозных погромных кампаний, нанесших большой урон развитию культуры и престижу нашей страны.

Гонения на писателей, композиторов, театральных критиков начались еще в 1946 – 1947 гг. после ряда выступлений Жданова. Известные советские и русские литераторы Михаил Зощенко и Анна Ахматова, которыми сегодня заслуженно гордится отечественная литература, были охаяны и исключены из Союза писателей. Тенденциозной критике подверглось творчество таких видных деятелей советской культуры, как Б. Пастернак, Д. Шостакович, В. И. Мурадели, С. А. Прокофьев, А. И. Хачатурян, С. Эйзенштейн, В. Пудовкин, В. Я. Шебалин, А. Мясковский, Н. Погодин, И. Сельвинский, В. Кирсанов, В. Гроссман, О. Берггольц, А. Гладков и другие. В Московской консерватории, например, Д. Шостакович был отстранен от работы «за профессиональную непригодность».

Вскоре начались и аресты. Среди многих деятелей культуры в 1948 – 1950 гг. были арестованы писатели и поэты: Перец Маркиш, Д. Бергельсон, А. Гладков, B. Д. Четвериков, С. Галкин, Д. Гофштейн, И. Фефер, Л. Квитко, В. Дьяков и Я. Смеляков. Были репрессированы известные литературоведы И. М. Мусинов и А. Исбах, погиб в заключении крупнейший советский литературовед Г. А. Гуковский. Органами НКВД-МГБ был фактически разгромлен Еврейский театр в Москве. Многие из ведущих артистов этого театра, в том числе и такой выдающийся артист и режиссер, как В. Л. Зускин, были арестованы. Был убит в Минске и руководитель Еврейского театра, крупный общественный деятель и выдающийся артист C. М. Михоэлс. В книге д\'Астье де ля Вижери о Сталине рассказывается, что еще в 1946 году по совету Кагановича Сталин пригласил к себе Михоэлса и попросил его исполнить роль короля Лира. В дальнейшем Михоэлс еще не раз приглашался к Сталину и играл для него и немногих гостей отрывки из трагедий Шекспира. Каждый раз Сталин благодарил артиста и высоко оценивал его игру [776] . А в 1948 году с ведома или даже по инициативе Сталина агенты Берии убили Михоэлса, создав затем версию об автомобильной катастрофе. Через несколько лет Михоэлс уже посмертно был объявлен шпионом англо-американской и израильской разведок.

Крайне уродливые формы приняла в послевоенные годы кампания против «космополитизма» и «преклонения перед иностранщиной». Эта кампания также сопровождалась сотнями арестов и десятками тысяч увольнений способных работников. Даже цитирование иностранных источников в научных работах стало небезопасным делом, а тем более переписка и поддержание связей с иностранными учеными. Были изгнаны с работы за «космополитизм» такие видные деятели советской интеллигенции, как И. И. Юзовский, И. С. Звавич, И. Л. Альтман, А. С. Гурвич, В. Дайреджиев, С. М. Мокульский и многие другие.

После сессии ВАСХНИЛ и сессии АМН в 1948 и 1950 гг. жестокому разгрому подверглись почти все медико-биологические науки. Десятки ученых были репрессированы, а тысячи уволены или понижены в должности. Среди арестованных были академик В. В. Ларин, видный генетик В. П. Эфроимсон. Были сняты с работы или понижены в должности академики Л. А. Орбели, Н. Н. Дубинин, М. М. Завадовский, И. И. Шмальгаузен, П. Н. Константинов, П. К. Анохин, И. С. Вериташвили и др. Покончил самоубийством из-за преследований классик советского естествознания Д. А. Сабинин.

Ничем не оправданные репрессии затронули и другие науки. Были арестованы доктор технических наук генерал артиллерии П. А. Гельвих, выдающийся деятель медицинской науки С. С. Юдин, историк Е. Л. Штейнберг и другие. В делах заключенных, кроме прежних шифров вроде «КРТД» (контрреволюционная троцкистская деятельность), появились новые шифры – «ВАТ» (восхваление американской техники), «ВАД» (восхваление американской демократии), «ПЗ» (преклонение перед Западом) и др.

Массовые аресты были проведены в эти же годы среди руководства крупнейшего в стране Московского автозавода.

В 1948 – 1949 гг. была арестована большая часть эмигрантов, вернувшихся после войны в СССР. Еще в 1945 – 1946 гг. среди эмигрантов, живших в Западной Европе и в Манчжурии, стала проводиться усиленная агитация за возвращение на родину. На эти призывы откликнулось несколько тысяч человек. В большинстве это были уже дети и родственники эмигрантов начала 20-х годов. Вернулся, однако, и кое-кто из бывших русских офицеров. Большинство реэмигрантов было арестовано до 1950 года по стереотипным обвинениям – «шпионаж» или «антисоветская деятельность во время пребывания за границей». Среди арестованных оказался старый большевик Г. Мясников, выступавший еще в 1921 году за свободу печати в СССР. Он был исключен из партии в 1922 году и пытался создать оппозиционную «Рабочую группу», объявленную, как и следовало ожидать, «контрреволюционной организацией». Г. И. Мясников бежал за границу и больше 20 лет работал в качестве простого рабочего на одном из французских заводов. Представители советского посольства обещали ему полную безопасность в СССР, но Мясников был арестован сразу же после прибытия на родину. Был арестован также и И. А. Кривошеин, сын одного из лидеров белого движения. Он активно участвовал в движении французского Сопротивления, входил в руководящий центр этого движения. И. Кривошеину вернули советское гражданство, но через 2 года он был арестован и приговорен к 10 годам заключения.

В конце 1949 года органами МГБ была сочинена провокационная версия о существовании в СССР «проамериканского заговора евреев». В этой связи в стране были проведены аресты видных общественных и государственных деятелей еврейской национальности. Был, в частности, арестован и вскоре расстрелян старейший член партии, член ЦК ВПК(б), заместитель министра иностранных дел С. А. Лозовский (Дридзо), которому исполнилось уже 74 года. Арестованы были почти все члены Антифашистского еврейского комитета. Большинство из них (кроме академика Лины С. Штерн, отправленной в ссылку) были расстреляны. Летом 1952 года была расстреляна большая группа ранее арестованных еврейских поэтов и писателей.

В 1949 году был арестован и вскоре расстрелян М. М. Бородин, герой Китайской революции и главный дипломатический советник и личный друг Сун Ятсена. В 1941 – 1949 гг. он работал главным редактором Информбюро и газеты «Москоу ньюс». Вместе с Бородиным в заключении оказался и весь редакционный состав этой газеты. Была обвинена в шпионаже и выслана из СССР американская журналистка Анна Луиза Стронг.

Особо следует сказать о «повторниках». У многих людей, арестованныхв 1936 – 1939 гг., в 1944 – 1945 гг. кончался срок их заключения. Пока шла война, их задерживали в лагерях, некоторые из них были вновь осуждены внутрилагерными судами. И все же немало людей, переживших войну и доживших до конца срока, были выпущены из лагерей в 1945 – 1947 гг. Некоторые из них были переведены на положение ссыльных. Многие сами решили остаться жить и работать не слишком далеко от своего лагеря. Однако часть бывших узников получила разрешение на въезд в европейские районы страны, хотя им и запрещалось обычно проживание в больших городах. Летом 1947 года я встречался с одним из таких «счастливцев» И. П. Гавриловым, товарищем моего отца, получившим работу главного агронома в подмосковном совхозе. И хотя таких людей было совсем немного, в 1948 – 1949 гг. почти все они были вновь арестованы без предъявления новых обвинений.

26 ноября 1949 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указ, в котором говорилось: «Сосланные в годы Отечественной войны в отдаленные местности Советского Союза по подозрению в измене немцы, ингуши, чечены, крымские татары. .. оставляются в этих местах навечно и в случае побега из мест прикрепления подлежат осуждению на 20 лет каторжных работ...»

В конце 1951 года по Министерству государственной безопасности был принят приказ, согласно которому под указ от 26 ноября 1948 года подводились все ссыльные, поселенцы и переселенцы, независимо от причин и обоснований, по которым они попали в это положение. Для всех ссыльных их ссылка становилась «вечной». Таким образом, любой человек, осужденный в сталинские годы по политическим мотивам, уже не мог надеяться когда-либо вернуться к своей семье или в свой родной город.

Мы говорили выше об арестах и казнях ни в чем не повинных людей. Но нужно отметить нарождение в послевоенные годы особого явления – возникновения среди молодежи небольших подпольных групп, которые ставили своей задачей борьбу против культа Сталина и его диктатуры и «возрождение ленинизма». Иногда участники таких групп ставили перед собой теоретические задачи – написать правдивую историю партии, подвергнуть критике философские и политические высказывания Сталина. В некоторых случаях обсуждался вопрос о возможности убийства Сталина или Берии. Такие группы имелись в Ленинграде, Грузии, в Москве. Среди московских студентов имелась, например, группа из 16 человек под названием «Союз борьбы за дело революции» (СДР). А. Воронель, эмигрировавший в 70-е годы в Израиль, писал позднее, что только в Москве он слышал о существовании десятков подобных кружков и был лично знаком с представителями 9 антисталинских молодежных кружков. Это были, как правило, кружки со строго марксистской программой, они иногда выпускали журналы и составляли манифесты. Сам А. Воронель был в первый раз арестован по делу одного из подобных кружков.

В обстановке массового террора, тотальной слежки и всеобщего культа Сталина все такие группы обычно быстро раскрывались, а их участники арестовывались. Хотя ни в одной из раскрытых групп дело не шло дальше разговоров, планов, составления программ, приговоры закрытых судов по этим делам были крайне суровы. Так трое руководителей группы «СДР» Б. В. Слуцкий, В. Л. Фурман и Е. З. Гуревич, которым исполнилось только 19 – 20 лет, были расстреляны. Остальные участники группы были осуждены на 25 лет заключения. Их освободили только после XX съезда КПСС.

Против преступлений сталинской диктатуры тайно выступали и некоторые писатели и старые коммунисты. Так, например, Лидия Чуковская еще в 1940 году написала повесть, в которой содержался протест против массовых репрессий. Анна Ахматова создала свой знаменитый «Реквием». Старый большевик А. П. Спундэ, член первого Советского правительства и ЦИК СССР, исключенный из партии и работавший бухгалтером в Мосторге, написал в 1947 – 1949 гг. мемуары, в которых попытался нарисовать правдивую историю партии и разоблачить мифы сталинской пропаганды. При этом он крайне резко отзывался о сталинском «Кратком курсе». Находясь в лагере, один из недавних коммунистов Б. А. Грязных написал брошюру «Сталинский "социализм" в свете ленинизма», которая распространялась в списках на приисках Южного управления Дальстроя. В этой брошюре, как признавал позднее и сам автор [777] , было много преувеличений и ошибочных утверждений, так как Грязных отнюдь не по своей вине мог видеть жизнь советского общества лишь с ее наиболее неприглядной стороны. Однако в этой брошюре было немало справедливых обвинений в адрес Сталина и его администрации.

Ленинградская коммунистка Е. Л. Владимирова написала в заключении поэму «Колыма», а также много стихотворений с резким протестом против бесчеловечной системы сталинских лагерей. Антисталинские стихи написал в Москве и молодой поэт Мандель (Н. Коржавин). «Не знаю, – писал позднее Е. Евтушенко, – останется ли его имя в русской поэзии, но оно останется в истории русской общественной мысли. Это был единственный поэт, который при жизни Сталина написал и открыто читал стихи против Сталина. То, что Мандель читал их, его, видимо, и спасло, ибо поэта, по всей вероятности, сочли ненормальным и всего-навсего выслали» [778] .

Но все эти одиночные и разрозненные протесты не могли и в малейшей степени поколебать здание сталинской деспотии.

Евтушенко Е. Автобиография: Рукопись. (Из архива автора.)

О НЕЗАКОННЫХ РЕПРЕССИЯХ В СТРАНАХ НАРОДНОЙ ДЕМОКРАТИИ

Особо следует сказать здесь о незаконных репрессиях в странах народной демократии. В результате победы СССР в Отечественной войне в странах Восточной и Юго-Восточной Европы образовались государства, составившие блок союзных (и зависимых от СССР) стран, которые в нашей печати именовались обычно странами народной демократии. Послевоенная история этих стран богата событиями, которые требуют специального рассмотрения и анализа. Мы не имеем возможности говорить здесь об истории стран народной демократии в 1944 – 1948 гг., истории, содержащей многие примеры незаконных политических репрессий, подавления оппозиции и демократических свобод. К 1948 году отношения между Советским Союзом и странами народной демократии можно было бы назвать, по меткому определению Эрнста Генри (С. Н. Ростовского), отношениями «социалистического цезаризма». Сталин держал себя так, как будто руководители новых социалистических стран – это его вассалы, обязанные беспрекословно проводить в жизнь все его указания. Подобно какому-либо владетельному князю, Сталин рассматривал расширение социалистического лагеря как расширение своих личных владений. И если интересы той или иной страны или даже государственные интересы Советского Союза вступали в противоречия с честолюбивыми притязаниями Сталина, то он без колебания отдавал предпочтение своим личным притязаниям. Считая себя полным хозяином и верховным арбитром в социалистическом лагере, Сталин бесцеремонно вмешивался во внутренние дела компартий Восточной Европы, навязывая им свои часто шаблонные решения и нередко с крайней грубостью обращаясь с руководителями этих партий. Сталин явно вел дело к тому, чтобы превратить соседние социалистические страны из независимых, дружеских и союзных государств в протектораты СССР. Подобного рода политика должна была неизбежно породить недовольство не только чувствительных к национальным стеснениям масс мелкой буржуазии, но и значительной части рабочего класса и коммунистических партий. В условиях культа Сталина, насаждаемого во всех социалистических странах, это было чревато как внутренними, так и межгосударственными конфликтами.

Наиболее жесткие формы такой конфликт приобрел во взаимоотношениях Сталина с Югославской Народной Республикой, которая в 1945 – 1947 гг. считалась наиболее передовой из стран народной демократии. Именно в Югославии антифашистская вооруженная борьба в годы Второй мировой войны приняла наибольший размах, причем руководящая роль коммунистов в этой борьбе была неоспоримой. Сразу же после освобождения в Югославии были проведены наиболее глубокие по тем временам демократические и социалистические преобразования, в том числе аграрная реформа и национализация промышленных предприятий. Именно эти успехи привели к росту популярности югославских руководителей среди народных масс в самой Югославии и в других странах народной демократии. Никто не мог сказать, что новая власть была навязана Югославии Советской Армией и советским вмешательством. Мы не собираемся рассматривать здесь вопрос о том, насколько правильными были внешняя и внутренняя политика Югославии в 40-е годы, это выходит за рамки нашей темы. Но Сталина в первую очередь раздражали не действительные или мнимые ошибки Тито, а его растущая популярность и независимость в своих суждениях и решениях. Стремление руководителей Югославии к самостоятельности своих решений, причем не всегда по советским образцам, вызвало разрыв между СССР и Югославией, наибольшую ответственность за что несет Сталин. Правительство Тито и руководство югославской компартии были объявлены «бандой троцкистско-бухаринских убийц» и «агентов империализма». В течение нескольких лет по требованию Сталина в коммунистической печати всего мира проводилась кампания клеветы против Тито и других руководителей Югославии, которая была объявлена страной «фашистской» диктатуры.

Со страниц советской печати раздавался прямой призыв к развязыванию гражданской войны в Югославии. Все экономические отношения с Югославией были прерваны, к ее границам были придвинуты советские войска. Хотя Сталин некоторое время всерьез обдумывал планы вторжения Советской Армии в Югославию, он не решился пойти на такой шаг. Главная ставка была сделана на создание подпольных групп и организацию убийства Тито. Но Тито хорошо охранялся, и почти все террористы, засылаемые в Югославию, арестовывались. Сталин был недоволен «плохой» работой МГБ и несколько раз говорил Берии: «Чего ты тянешь с этим делом?» – имея в виду убийство Тито. Между прочим, уже после смерти Сталина у него в письменном столе среди других важных бумаг лежала и короткая записка Тито. «Т. Сталин, – писал Тито, – я прошу прекратить присылать в Югославию террористов, которые должны меня убить. Мы уже поймали семь человек... Если это не прекратится, то я пошлю в Москву одного человека, и не потребуется присылать второго».

После разрыва с Югославией во всех странах народной демократии стала проводиться политика ускорения социалистических преобразований без учета специфических условий этих стран и их готовности к этим преобразованиям. В результате материальное положение народных масс стало ухудшаться. Однако Сталин и послушные ему деятели вроде М. Ракоши, Б. Берута, В. Червенкова, К. Готвальда, Э. Ходжи и некоторых других в ответ на критику встали в 1949 – 1952 гг. на путь массовых репрессий. Была воскрешена теория об обострении классовой борьбы по мере укрепления и развития социализма и создана версия о возникновении во всех странах народной демократии контрреволюционных организаций, руководимых из Вашингтона, Лондона и Белграда. При несомненной помощи и «методическом руководстве» советских карательных органов в Венгрии, Болгарии, Чехословакии, Польши, Румынии, Албании прошли массовые аресты «врагов народа», обнаруженных якобы как среди рядовых членов партии, так и в руководящих органах компартий. После этого почти во всех странах народной демократии были инсценированы «открытые» политические судебные процессы, которые явно копировали те фальсифицированные судебные процессы, которые были проведены в 1936 – 1938 гг. в СССР. Даже подготовка этих процессов частично проводилась в СССР, куда привозили заключенных из стран народной демократии. По свидетельству В. В. Зурабова, томившегося в послевоенные годы во Владимирской тюрьме, к началу 50-х годов эта тюрьма была переполнена коммунистами из стран народной демократии.

Большинство обвиняемых на судебных процессах в странах народной демократии, подвергнутые истязаниям, «признавались» в самых тяжелых преступлениях, которых они никогда не совершали. Так, например, Райк Ласло, бывший министр иностранных и внутренних дел Венгерской Народной Республики, заслуженный деятель международного рабочего движения и руководитель движения Сопротивления в Венгрии, «признался», что он давно является провокатором фашистской хортистской охранки, что он выдал полиции более 200 коммунистов, что он состоял на службе в югославской и английской разведках, что он не венгерский еврей, а немец и т. п.

Такие же фальсифицированные показания были сделаны и на провокационном судебном процессе в Болгарии, состоявшемся в первой половине декабря 1949 года. На скамье подсудимых в Софии оказалось одиннадцать коммунистов, занимавших различные, в том числе и самые высокие государственные посты. Главным обвиняемым был Трайчо Костов, член ЦК БКП с 1924 года, член Политбюро ЦК БКП, которого считали вторым по значению и авторитету деятелем болгарской компартии после Г. Димитрова. Трайчо Костов был, однако, арестован и обвинен в бесчисленных преступлениях еще при жизни Димитрова и с его согласия. Единственный из подсудимых, Трайчо Костов отверг предъявленные ему обвинения и продолжал отрицать свою виновность и разоблачать эту позорную судебную инсценировку на протяжении всего процесса. Петер Семерджиев так описывает поведение Костова в последний день процесса: «Трое главных обвиняемых получили возможность сказать свое последнее слово после остальных подсудимых. Трайчо Костов был вызван после Николы Павлова и перед Иваном Стефановым. Выпрямившись между двумя работниками государственной безопасности, облаченными в милицейские шинели, он смог сказать:

– В своем последнем слове перед уважаемым судом считаю долгом своей совести заявить суду, а через него и болгарской общественности, что я никогда не служил английской разведке, никогда не участвовал в преступных планах Тито и его клики...

Председатель суда попытался перебить его, чтобы предотвратить его последующее высказывание. Но Трайчо Костов торопился закончить свое последнее слово:

– Всегда относился... с уважением и почитанием к Советскому Союзу...

В зале суда стало шумно. Состав суда, многочисленные представители государственной безопасности были смущены. Среди подобранной публики наступило оживление. Агенты, охранявшие Трайчо Костова, вцепились в него и старались вынудить его сесть. Только стоявшие близко могли слышать его слова:

– Пусть знает болгарский народ, что я невиновен!

Это были последние слова, произнесенные Трайчо Костовым в зале суда. Двое охранников ухватились за полы его тюремной шинели и успели сесть на скамейку, увлекая его за собой. Он тяжело упал между ними. Публика и несколько иностранных корреспондентов с удивлением наблюдали за этой позорной сценой, разыгравшейся в помещении военного клуба, объявленного залом суда...» [779]

Приговором Верховного Суда Болгарии «по делу предательской и шпионской банды Трайчо Костова» все подсудимые были приговорены «к смертной казни с лишением прав навсегда, согласно ст. 30 Уголовного кодекса». До приведения приговора в исполнение Трайчо Костова уже после суда в течение двух суток подвергали непрерывным истязаниям. После этого в болгарской печати было опубликовано заявление, якобы подписанное Трайчо Костовым: «Признаю себя виновным в предъявленных мне судом обвинениях и полностью подтверждаю свои показания, данные на предварительном следствии... Приговор Верховного Суда считаю абсолютно справедливым и отвечающим интересам правильного и спокойного развития Болгарии и интересам ее борьбы против англо-американских империалистов и поползновений ее агентов – Тито и его клики, изменников социализма – на территориальную целостность и суверенитет Болгарии».

В Польше был организован открытый политический процесс по делу «шпионско-диверсионной организации», действовавшей якобы в Войске Польском. К суду были привлечены видные деятели польской народной армии во главе с Марианом Спыхальским, военным министром ПНР. После ареста Спыхальского военным министром Польши был неожиданно назначен маршал СССР К. Рокоссовский, поляк по национальности. Был арестован первый секретарь ПОРП В. Гомулка. Сталин настаивал на организации судебного процесса по делу Гомулки, но Б. Берут под разными предлогами откладывал этот процесс, опасаясь негативной реакции в польском обществе.

В Чехословакии в 1949 – 1951 гг. были арестованы многие деятели КПЧ и видные деятели государственных органов. В заключении оказались Вл. Клементис, Г. Гусак, Й. Ж. Смрковский, Э. Гольдштюккер, Мария Швермова, Й. Гольдман, Э. Лебл, А. Лондон и многие другие. Был снят со всех государственных постов и направлен в деревню председателем сельскохозяйственной артели генерал Л. Свобода – один из организаторов Чехословацкой народной армии. Эти репрессии проводились под давлением Сталина и Берии и при участии К. Готвальда. В подготовке репрессий принимал активное участие не только один из руководящих работников ЦК КПЧ Антонин Новотный, позднее ставший президентом ЧССР, но и генеральный секретарь ЦК КПЧ Р. Сланский. Однако в 1951 году Р. Сланский был снят со своего поста и вскоре арестован.

Механика подготовки и проведения «процесса Сланского», позволяющая понять механику других аналогичных процессов, была довольно полно раскрыта во многих публикациях в чехословацкой прессе в 1968 году и в некоторых статьях и книгах, опубликованных позднее коммунистами-эмигрантами из ЧССР. Так, например, весной 1968 года в Праге было опубликовано несколько статей Эвжена Лебла, бывшего заместителя министра внешней торговли Чехословакии, который был арестован в 1949 году, проходил на процессе Сланского в качестве подсудимого в 1952 году и был полностью реабилитирован в 1963 г. По свидетельству Э. Лебла, судебный процесс готовился долго и обвиняемых подвергали самым изощренным пыткам. Вначале Лебл проходил на следствии как «агент Тито». Но времена менялись, и к началу 50-х годов процессу решили придать антисемитский характер, тем более что Сланский происходил из еврейской семьи. Поэтому Э. Лебл стал на следствии «агентом международного сионизма» и «членом подпольного комитета Сланского». Как свидетельствовал Лебл, за несколько месяцев до начала процесса все чаще проводились репетиции показаний как с каждым отдельным участником «заговора», так и со всеми вместе. Если кто-либо сбивался и забывал какие-то слова из своей роли, на него кричали. За «хорошие» выступления давали лучшую пищу. Проводились и «генеральные репетиции» без судей и прокурора, но под руководством следователей. При этом согласовывались показания отдельных подсудимых, устранялись противоречия. Присутствующим на репетициях советским работникам госбезопасности немедленно переводились все показания. Советские «учителя» делали свои замечания и поправки, которые тут же вносились в протокол и выучивались заключенными. И все это делалось в присутствии будущих подсудимых, которых уже никто не стеснялся. Судебный процесс по «делу Сланского» начался 20 ноября 1952 года. Около каждого из обвиняемых сидел его референт. Подсудимых хорошо кормили, им дали приличные костюмы. Доктор Зоммер заботливо следил за их самочувствием. Судьи задавали только те вопросы, которые содержались в заранее составленных протоколах. Большинство подсудимых было приговорено на процессе к расстрелу, Э. Лебл – к пожизненному заключению.

Подготовка и проведение «процесса Сланского» подробно описаны в книге еще одного уцелевшего участника этого процесса А. Лондона «Признание» (Париж, 1969). По свидетельству А. Лондона, советские органы безопасности при подготовке процесса собирали «впрок» клеветнические материалы на Жака Дюкло, Луиджи Лонго, Раймона Гюйо и других популярных деятелей западных компартий.

Судебные процессы в странах народной демократии сопровождались здесь волной массовых репрессий среди коммунистов и беспартийных, деятелей крестьянского движения, мелкобуржуазных партий и т. д. В Венгрии, например, к началу 1953 года в тюрьмах и лагерях содержалось более 50 тысяч политзаключенных. В Чехословакии, по данным, опубликованным в 1968 году в чехословацкой печати, общее число политических заключенных к 1953 году превышало 100 тысяч человек, а между 1948 и 1953 гг. было расстреляно или умерло в тюрьмах более 25 тысяч человек. Десятки тысяч политзаключенных находились в тюрьмах Болгарии и Польши.

В Румынии были арестованы и погибли генеральный секретарь компартии в годы подполья и организатор свержения фашистской диктатуры Антонеску Лукреций Патрашкану, заместитель председателя Совета Министров Румынии В. Лука, министр иностранных дел Румынии и видная деятельница международного коммунистического движения Анна Паукер и многие другие.

В Албании также погибло немало коммунистов, в том числе секретарь ЦК Кочи Дзодзе.

ОСЛАБЛЕНИЕ СОЮЗА МЕЖДУ РАБОЧИМ КЛАССОМ И КРЕСТЬЯНСТВОМ

Мы уже писали в первой части книги об извращениях и беззакониях периода коллективизации. Последствия драматических событий 1929 – 1933 гг. продолжали ощущаться в течение многих лет. Хотя и было объявлено, что урожай зерна составил в 1937 году 7,3 млрд пудов, однако фактический валовой сбор зерна составил только 5,9 млрд пудов, а средний ежегодный сбор во вторую пятилетку – только 4,45 млрд пудов, что было ниже показателей 1913 года. Не были выполнены контрольные цифры второго пятилетнего плана и по производству животноводческой продукции. Карточная система по распределению продуктов питания была отменена во второй пятилетке, но до обещанного изобилия сельскохозяйственных продуктов было еще далеко. Директивы третьего пятилетнего плана предлагали увеличить объем сельскохозяйственного производства на 52%. К сожалению, результаты первых трех лет пятилетки были малоутешительными. В 1938 – 1939 гг. валовая продукция сельского хозяйства была ниже уровня 1937 г. и только в 1940 г. на 5 – 6% превысила этот уровень. Огромный разрыв между быстрым развитием промышленности и медленным ростом сельскохозяйственного производства мешал установлению нормальных взаимоотношений между рабочим классом и крестьянством, между городом и деревней.

Мы писали в первой части книги, что в 20-е годы в нашей стране по разным каналам происходила перекачка средств из деревни в город. Сельское хозяйство давало тогда больше половины валового продукта страны, а слабая промышленность почти не давала накоплений. Поэтому перевод части накоплений из сельского хозяйства в промышленность являлся вынужденной, но оправданной мерой. Об этой перекачке средств, о «ножницах», о «сверхналоге» говорили в ту пору не таясь. На одном из пленумов ЦК ВКП(б) в 1929 году Сталин заявлял: «У нас нет разногласий, что эта "перекачка" как временная мера нужна, если мы в самом деле хотим сохранить быстрый темп развития промышленности. А быстрый рост индустрии мы должны сохранить во что бы то ни стало, ибо он нужен не только для самой промышленности, но прежде всего для сельского хозяйства, для крестьянства, которое более всего нуждается сейчас в тракторах, в сельхозмашинах, в удобрениях. Можем ли мы сейчас уничтожить этот сверхналог? К сожалению, не можем. Мы должны его уничтожить при первой возможности, в ближайшие годы. Правильно ли мы поступаем, называя этот добавочный налог словами «нечто вроде дани»? Безусловно, правильно. Этими словами внушается нашим товарищам одиозность, нежелательность добавочного налога и недопустимость его сохранения на долгий срок. Называя так добавочный налог на крестьянство, мы хотим сказать, что берем его не по желанию, а по нужде, что мы, большевики, должны принять все меры к тому, чтобы ликвидировать этот добавочный налог при первой возможности, как можно скорее» [780] .

Но эти обещания уничтожить «сверхналог» на крестьянство «как можно скорее» не были выполнены. Пресловутые «ножницы» не были ликвидированы. Государственные заготовительные и закупочные цены были и в конце 30-х годов крайне низкими и не могли обеспечить колхозам и совхозам необходимых накоплений. В то же время колхозам по-прежнему приходилось переплачивать на промтоварах, на оплате услуг МТС и т. п. Перекачка средств из деревни в город продолжалась и в 30-е годы.

После второй мировой войны сельское хозяйство Советского Союза оказалось отброшенным назад. Оно понесло в годы войны наибольшие потери. Сократились посевные площади и урожайность всех основных культур. Валовая продукция сельского хозяйства в 1945 году составила немногим более 86% от уровня 1913 года. В несколько раз уменьшился парк сельскохозяйственных машин, а главное, деревня недосчиталась миллионов и миллионов убитых крестьян, не говоря уже о миллионах инвалидов. Работу по подъему сельского хозяйства во многих отношениях надо было вести заново.

Задания четвертого пятилетнего плана (1946 – 1950) были значительны, но они не были выполнены. Удалось с трудом достигнуть лишь уровня 1940 года. В 1950 году поголовье крупного рогатого скота в стране во всех категориях хозяйств было 58,1 млн голов – это меньше, чем имелось в стране в 1916 и 1928 гг. Не достигло довоенного уровня и количество свиней. В 1951 году началось выполнение пятого пятилетнего плана. За первые три года пятилетки (1951 – 1953) сельское хозяйство практически не развивалось, валовая продукция увеличилась за 3 года на 5%. Среднегодовой сбор зерна в 1949 – 1953 гг. составил всего 81 млн тонн. На душу населения в стране производилось зерна на 19% меньше, чем в 1913 году. Продуктивность скота была низкой, урожайность большинства культур не увеличивалась. По большинству важнейших сельскохозяйственных культур средняя урожайность в 1949 – 1953 гг. была ниже, чем в 1913 году. Не был выполнен и широко разрекламированный трехлетний план развития общественного животноводства (1949 – 1952).

Главной причиной многолетнего застоя в сельском хозяйстве было грубое нарушение Советским государством принципов личной материальной заинтересованности тружеников сельского хозяйства в его развитии. Хотя промышленность сама давала уже немалые накопления, перекачка средств из деревни в город не уменьшилась, а возросла. Заготовительные цены сохранялись на довоенном уровне, хотя реальная покупательная стоимость денег заметно уменьшилась. Колхозы сдавали свою продукцию по ценам, которые были значительно ниже, чем фактическая себестоимость продуктов. В 1953 году за центнер зерна в счет обязательных поставок колхозы получали 90 копеек (в новом масштабе цен). Это в 4 – 5 раз ниже себестоимости зерна. За центнер свеклы колхозы получали 1 рубль, т. е. в 2 раза меньше ее себестоимости. Заготовительные цены на картофель не оправдывали даже транспортировку картофеля на заготовительные пункты. Мясо сдавалось по символическим ценам, составлявшим лишь несколько процентов от его продажной цены, которая также не была высока. В то же время оптовые и розничные цены на промышленные товары возросли в несколько раз. Для обеспечения денежной выручки, достаточной для покупки автомобиля «ЗИС-5», колхозы Украины продавали в 1940 году 99 тонн пшеницы, в 1948 году – 124 тонны, а в 1949 году – 238 тонн [781] . Планы заготовок чаще всего превышали реальные возможности колхозов, и за ними накапливались огромные недоимки. Фактически заготовки превратились в продовольственную разверстку. Из деревни выкачивалась не часть накоплений, как это было в 20-х и даже в 30-х годах, а все накопления и даже часть необходимых для простого воспроизводства продуктов. И если хозяйство колхозов при такой порочной практике все же не разрушалось, а во многих областях даже медленно продвигалось вперед, то это происходило потому, что десятки миллионов колхозников работали фактически бесплатно, работали не за деньги или продукты, а за «палочки» в трудовой книжке. Что касается средств для жизни, то их получали не за счет труда в колхозе, а за счет труда в личном подсобном хозяйстве, которое также облагалось налогами и обязательными поставками, но все же в меньших размерах, чем общественное хозяйство. Во многих случаях именно стремление сохранить свое личное хозяйство вынуждало колхозников работать на общественном поле, так как право на личное хозяйство имели только колхозники. Неоплаченный труд на колхозном поле превращался в плату за право крестьян пользоваться своим личным клочком земли, без которого колхозная семья просто не могла прожить. Естественно, что вместо развития коллективистских и социалистических отношений в деревне сохранялись и закреплялись частнособственнические тенденции. Законным был вопрос и о том, можно ли считать социалистическим хозяйством такой колхоз, в котором колхозники почти ничего не получали за свой труд на колхозных полях и фермах и могли существовать только на доходы отличного хозяйства.

Однако именно в послевоенные годы налоги на личное хозяйство все время увеличивались. Колхозная семья должна была вносить налог или сдавать продукты за каждую голову скота, за каждое плодовое дерево. У крестьян исчезали стимулы к развитию не только общественного, но и личного хозяйства. Некоторые крестьянские семьи отказывались поэтому от личного скота и вырубали деревья в своих садах. Нужда или даже настоящая нищета стала постоянным спутником огромного числа колхозных семей. При этом бросить деревню и переехать в город колхозникам мешала паспортная система: колхозники не имели паспортов и не могли без разрешения сельсовета покидать родные деревни. Кроме того, в деревне стали сворачиваться и запрещаться традиционные крестьянские промыслы, что ухудшало и без того тяжелейшее положение крестьян, особенно в нечерноземной зоне. По свидетельству Ю. Черниченко, к ликвидации многих сельских промыслов приложил руку и А. Я. Вышинский. Он обнаружил однажды колхоз, добывавший уголь в старой, заброшенной шахте, и доложил об этом Сталину. И вот еще в октябре 1938 года было принято постановление Совнаркома «О незаконной организации при колхозах промышленных предприятий, не связанных с сельскохозяйственным производством». В этом постановлении подсобная деятельность колхозов была объявлена незаконной и поставлена под прокурорский надзор. Развитие многих крайне важных и традиционных для деревни промыслов было объявлено антигосударственной практикой. Местным прокурорам предлагалось расследовать подобного рода факты и привлекать виновных к ответственности. Вскоре появилась и специальная инструкция Наркомзема и Наркомфина о передаче государственным органам тех колхозных предприятий, которые «не связаны с сельским хозяйством, продукция которых идет в продажу на сторону» [782] .

Знал ли Сталин о крайне бедственном положении деревни и крестьян, которых он обещал еще в середине 30-х годов сделать «зажиточными»? По свидетельству Н. С. Хрущева и некоторых других приближенных Сталина, он судил о положении в деревне по кинофильмам – таким, как фильм «Кубанские казаки», или по книгам вроде «Кавалера Золотой Звезды» С. П. Бабаевского.

Министр финансов времен Сталина А. Г. Зверев приводит в своих воспоминаниях эпизод о том, как Сталин предложил однажды еще больше увеличить налоги в деревне. Он был уверен, что сельские жители обладают полным достатком. Зверев возражал Сталину, и тот обвинил своего министра финансов в недостаточной информированности относительно материального положения деревни. Зверев писал: «Как-то он (Сталин) полушутя-полусерьезно сказал мне:

– Достаточно колхознику курицу продать, чтобы утешить Министерство финансов.

– К сожалению, товарищ Сталин, это далеко не так – некоторым колхозникам, чтобы уплатить налог, не хватило бы и коровы» [783] .

Мы видим, таким образом, что сельское хозяйство в годы Сталина держалось главным образом на внеэкономическом принуждении, что противоречило всем принципам социалистического хозяйства и разрушало союз между рабочим классом и крестьянством. К тому же продолжавшаяся перекачка средств из деревни в город, давая не так уж много развитию промышленности, давно уже перестала покрывать те огромные убытки, которые несло все наше народное хозяйство от замедления темпов развития сельского хозяйства, от недостатка продовольствия в стране и сырья для легкой промышленности. Создался порочный круг, который стал к началу 50-х годов главным тормозом в развитии всей экономики Советского Союза.

Но Сталин не видел развивающегося кризиса. Его неосведомленность положением дел достигла такой степени, что почти каждое вмешательство Сталина в хозяйственное строительство приводило к серьезным ошибкам и потерям.

«Великие» стройки, «сталинский план» преобразования природы, строительство высотных зданий в Москве, начало строительства Туркменского канала или железной дороги Салехард-Игарка, десятков помпезных павильонов на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке – вот немногие примеры ошибочных решений Сталина. Все эти грандиозные сооружения, которые мыслились как памятники сталинской эпохи, не отвечали ни потребностям, ни возможностям, ни действительным нуждам страны. С другой стороны, в городах почти не велось жилищного строительства, хотя городское население заметно увеличилось. Принуждение применялось в широких масштабах и в отношении рабочих и служащих, которым запрещалось переходить с одного предприятия на другое, а за каждую провинность, за опоздание назначались несоразмерно строгие наказания. Роль профсоюзов была ослаблена, никакого самоуправления на предприятиях не существовало.

РАЗВИТИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО АНТИСЕМИТИЗМА

Мы писали в предыдущей главе о выселении из Поволжья, Северного Кавказа, Закавказья, Крыма некоторых наций и народностей, о разрушении их автономий и национальной культуры. Немалый счет могут предъявить Сталину и его режиму народы Прибалтики: латыши, литовцы, эстонцы. В послевоенные годы были ограничены национальные права абхазского народа, который подвергался насильственной ассимиляции в рамках Грузинской ССР. Много несправедливостей чинилось и в отношении армян. Так, например, проводилась дискриминация армян, проживающих в Грузии, тысячи армянских семей были отсюда просто выселены. В 1949 году, сочинив лживую версию о существовании в Армении дашнакского подполья, Берия добился от Сталина разрешения на выселение десятков тысяч армянских семей из разных районов Грузии и особенно из Еревана. Это выселение было проведено в один день без предупреждения с помощью войск НКВД и местных властей. Армяне выселялись на Алтай. При этом репрессиям подвергались и многие из зарубежных армян, которые после войны вернулись с разрешения Советского правительства в Армению.

Вообще к вопросу о национальности того или иного человека стало привлекаться чрезмерное внимание, и графа о национальности заняла прочное место во всех анкетах и паспортах. При этом в политике Сталина все более отчетливо стали проявляться элементы русского великодержавного шовинизма. Чрезмерно подчеркивалось ведущее значение в нашей стране русского начала, русской культуры, начинал возникать своеобразный культ русской нации, которую Сталин с кремлевской трибуны назвал «самой выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза». Русский народ неизменно назывался также «руководящим народом», «первым среди равных», «старшим братом» и т. п. Ориентируясь на сохранившиеся еще предрассудки, Сталин стал подменять интернационализм государственно-националистическим мировоззрением. При Сталине в Москве не было памятников Марксу и Энгельсу и даже Ленину, но был воздвигнут в центре города памятник Юрию Долгорукому – тупому и жестокому князю XII века, в годы княжения которого русская летопись впервые упомянула о Москве. Для сооружения этого памятника на Советской площади был разрушен воздвигнутый здесь по предложению Ленина Обелиск свободы.

Все более сокращались права союзных республик. В качестве реакции на эту политику во многих национальных республиках стали возрождаться националистические настроения, почти исчезнувшие здесь к концу 30-х годов. Во взаимоотношениях отдельных народностей Кавказа и Средней Азии вновь стали обнаруживаться проявления национальной розни.

Особенно большой ущерб нашей стране в мировом общественном мнении нанес культивируемый Сталиным и его окружением антисемитизм.

Еще в 1931 году, отвечая на вопрос еврейского телеграфного агентства США, Сталин заявил, что антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, «является наиболее опасным пережитком капитализма. Антисемитизм опасен для трудящихся, как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая их в джунгли. Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут быть последовательными и заклятыми врагами антисемитизма» [784] . Однако Сталин очень скоро забыл об этих решительных словах. Еще в 1936 – 1938 гг. массовый террор против государственных кадров затронул и специфические еврейские организации. Были репрессированы почти все руководители Еврейской автономной области, а также председатели еврейских колхозов не только в этой области, но и в Крыму и на Кубани. В 1936 году в Белоруссии возникло провокационное дело о том, что вокруг журнала «Штерн» якобы группируется еврейская «фашистская» организация. Была также создана версия об образовании бывшими лидерами левого крыла «Бунда» М. Литвиновым, 3. Фрумкиной и Вайнштейном, вошедшим после Октября в ВКП(б), общесоюзной подпольной еврейской организации. Каждая такая «версия» сопровождалась арестами сотен человек. По существу, уже до войны в Белоруссии и на Украине проводился разгром еврейских культурных организаций, сокращалось число еврейских школ и техникумов, уменьшалось количество еврейских изданий.

Во время Отечественной войны Сталин настоял на проведении ряда мер, ограничивающих права евреев.

В послевоенный период Сталин, прикрываясь разговорами о контрреволюционной деятельности международных сионистских организаций (как будто за границей не было многочисленных русских белогвардейских организаций или организаций украинских, грузинских и иных националистов), взял курс на постепенное вытеснение всех евреев из нашего партийного и советского аппарата.

В 1948 году по клеветническим материалам и явно в провокационных целях был арестован, как мы уже говорили выше, почти весь состав еврейского Антифашистского комитета, созданного в годы войны по инициативе ЦК ВКП(б). Разумеется, членам этого комитета приходилось вступать в различного рода контакты с зарубежными еврейскими националистическими организациями. Но в этих контактах не было ничего противозаконного, для их обеспечения и был создан подобного рода комитет.

После ареста членов еврейского комитета ограничительные меры против евреев были расширены. В порядке «профилактики» был ограничен или приостановлен прием детей еврейского происхождения на многие факультеты университетов, во многие вузы; евреев не принимали на дипломатическую работу, их постепенно вытесняли из органов суда и прокуратуры (кроме адвокатуры).

В большинстве высших учебных заведений, в научных учреждениях, даже на многих предприятиях была введена для евреев негласная процентная норма, вроде той, какая была установлена в свое время по требованию Победоносцева царским правительством. Даже к защите диссертаций евреи допускались только в определенном проценте от числа русских и ученых других национальностей.

Огромная роль евреев в годы революции, Гражданской войны и в первые 10 лет Советской власти общеизвестна. Однако к концу 40-х – началу 50-х годов даже среди секретарей райкомов партии мы не нашли бы, вероятно, ни одного еврея.

Явно антисемитский характер носила и борьба против «космополитизма». В повседневном политическом жаргоне того времени понятия «космополит», «сионист», «еврей» стали почти синонимами. Под шум этой кампании были не только проведены массовые аресты среди еврейской интеллигенции, но были ликвидированы почти все еврейские культурные учреждения: еврейские школы, театры, газеты и журналы.

Хотя большая часть ограничительных мероприятий против евреев не афишировалась и проводилась по устным инструкциям, однако антисемитские настроения Сталина и его окружения не составляли тайны для партийного аппарата. Впрочем, в последние годы своей жизни Сталин почти отбросил различные идеологические ширмы и сделал преследование евреев элементом своей открытой государственной политики. Все свидетельствовало о том, что Сталин готовился к массовому выселению евреев в отдаленные районы страны, как это было проделано раньше в отношении немцев, крымских татар, чеченцев и многих других народов. Евреи должны были стать для него еще одним «козлом отпущения».

Не без ведома Сталина была организована очередная провокация. Рядовой врач Кремлевской больницы и одновременно негласный сотрудник органов МГБ Лидия Тимашук направила Сталину письмо о том, что, по ее наблюдениям, многие видные врачи Кремлевской больницы применяют явно неправильные методы лечения. Письмо Л. Тимашук вызвало недовольство Берии и страх среди части руководителей МГБ, которых могли обвинить в недостатке бдительности. Министр МГБ В. Абакумов приказал начальнику следственного отдела М. Рюмину не проводить расследования письма Тимашук. Видя несогласие Рюмина, Абакумов приказал его арестовать. Но Сталин распорядился освободить Рюмина и арестовать самого Абакумова. Новым министром МГБ был назначен С. Д. Игнатьев. При этом Сталин сам руководил следствием по делу кремлевских врачей, лично вызывая и инструктируя следователей. «Если не добьетесь признания врачей, – заявил Сталин Игнатьеву, – то с вас будет снята голова».

После такого предупреждения органы МГБ постарались добиться «нужных» показаний от арестованных врачей. 13 января 1953 года в центральных газетах было опубликовано сообщение о «раскрытии» органами безопасности организации врачей-вредителей. К этой группе, согласно сообщению, принадлежали якобы такие крупные медики, как М. О. Вовси, В. Н. Виноградов, М. Коган, Б. Клин, П. И. Егоров, А. Фельдман, А. Гринштейн, Я. Этингер, Г. Майоров и др. По сообщению органов безопасности, эти врачи умертвили в свое время А. Жданова, сократили жизнь лечившемуся у них А. Щербакову, а также пытались вывести из строя большую группу лечившихся у них адмиралов и маршалов Советской Армии и Флота. Здесь же утверждалось, что все члены группы «врачей-вредителей» являлись агентами иностранных разведок и были связаны с националистической сионистской организацией «Джойнт», главным представителем которой в СССР был убитый в Минске артист и режиссер С. М. Михоэлс.

Это клеветническое сообщение дало начало небывалой в условиях нашей страны антисемитской кампании. Не только из медицинских учреждений, но и из многих других научных учреждений, высших учебных заведений изгонялись «в порядке профилактики» тысячи специалистов еврейской национальности. Некоторые кафедры, больницы, лаборатории лишились до половины своего состава. Из тематических планов издательств исключались книги, написанные авторами-евреями. Были запрещены даже некоторые лекарства, разработанные врачами-евреями и давно вошедшие в медицинскую практику. В некоторых городах и поселках хулиганствующие элементы избивали евреев. Начавшаяся в СССР погромная кампания вызывала протесты за границей и обеспокоила зарубежных друзей Советского Союза. Для встречи со Сталиным прилетели в Москву руководящие деятели Всемирного совета сторонников мира Фредерик Жолио Кюри и Поль Робсон. Но Сталин отказался их принять.

Некоторые из советских историков пытались отрицать антисемитизм Сталина. Отрицал это и Н. С. Хрущев. Но факты говорят о другом. В архиве старого большевика Е. П. Фролова мы нашли небольшой документ под названием «Антисемитская практика И. В. Сталина». В этом документе Фролов привел перечень некоторых наиболее ярких проявлений антисемитизма Сталина.

Вот этот перечень: «Неоднократные заявления о том, что в составе оппозиционных группировок много евреев. Попытка представить "объединенную оппозицию" Троцкого, Каменева и Зиновьева в качестве заговора "трех недовольных еврейских интеллигентов" против партии.

Развод дочери Сталина с мужем-евреем Григорием Морозом и сына Василия с женой-еврейкой.

Отклонение в начале войны представленного на утверждение списка редакторов фронтовых и армейских газет на том основании, что среди кандидатур много евреев.

Ликвидация единственного издававшегося в Москве журнала на еврейском языке.

Ликвидация еврейской газеты "Эмес" (в конце 1948 г.).

Ликвидация еврейской газеты в Биробиджане.

Закрытие еврейского театра.

Ликвидация Антифашистского еврейского комитета (конец 1948 г.).

Арест руководителя Антифашистского еврейского комитета.

Арест еврейских поэтов и писателей, пишущих на идиш, – П. Маркиша, Квитко, Фефера, Бергельсона и др.

Убийство Михоэлса и запрещение ведения следствия.

Создание "дела" Лозовского и его арест.

Кампания борьбы с космополитизмом.

Создание "дела врачей-убийц".

Подготовка к переселению евреев в гетто: строительство бараков, подготовка Обращения к еврейскому народу (Н.Л.Минц), сбор подписей под обращением (Я. С. Хавинсон), митинг на Сталинградском тракторном заводе и принятие резолюции о выселении евреев.

Закрытие советско-польской границы для евреев, бегущих от фашизма, и гибель их в варшавском гетто.

Арест руководящих работников-евреев завода "Динамо" по обвинению их в принадлежности к еврейской контрреволюционной организации.

Арест группы руководящих работников завода Лихачева.

Арест руководящих работников-евреев Управления метро.

Очищение от евреев аппарата ЦК, МК, МГК, РК, газеты "Правда", органов МВД, прокуратуры, судов, военных организаций, МИДа и др. учреждений.

Антисемитские чистки в Совинформбюро, Радиокомитете, министерствах и др. организациях.

Увольнение из армии во второй половине войны большинства политработников-евреев.

Арест евреев, заявивших о желании выехать в Израиль.

Фабрикация "дела" Сланского по обвинению в связи с сионистской организацией.

Погромные статьи в газете "Культура и жизнь".

Погромные статьи в "Медицинском работнике".

Погромные статьи в "Правде", "Известиях" и др. центральных газетах.

Антисемитская обложка "Крокодила" (Ромм читает Жида).

Разоблачение "безродных космополитов", скрывающихся под псевдонимами.

Статья К. Симонова против начатой кампании и статья М. Шолохова в защиту кампании.

Фабрикация "дела" поэтов-евреев и кинорежиссеров-евреев.

Процентные нормы для евреев, поступающих в вузы.

Ограничение прописки евреев в крупных городах.

Отказ евреям в приеме на работу.

Организация еврейских погромов на Украине».

Это, конечно, еще далеко не полный перечень. Таким образом, мы видим, что Сталин сам встал на ту тропинку, которая, по его собственным словам, смогла привести только в джунгли.

14 ПОСЛЕДСТВИЯ КУЛЬТА СТАЛ И НА ДЛЯ НАУКИ И КУЛЬТУРЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

О ВЛИЯНИИ ПРОИЗВОЛА И КУЛЬТА СТАЛИНА НА ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ

Тяжелые последствия произвола и культа Сталина в области науки и культуры не исчерпывались гибелью многих тысяч представителей советской творческой интеллигенции. Были искажены методы и разумные формы взаимоотношений между государством и сферой науки и культуры. В этих специфических сферах жизни общества также утвердились диктаторство и монополизм, бюрократизм и чинопочитание. Сталин и его окружение бесцеремонно вмешивались в содержание многих важнейших отраслей науки и культуры. Мы сможем привести на этот счет лишь некоторые примеры.

Как и следовало ожидать, в особенно трудном положении оказались общественные науки. Еще арабский мыслитель XIX века Абд ар-Рахман аль-Кавакиби писал: «Да, у деспота поджилки трясутся, но (только) от страха перед наукой, связанной с реальной жизнью, как, например, теоретическое мышление, рационалистическая философия, наука о правах народов, гражданская политика, детальное изучение истории, ораторское искусство и другие науки... Деспот всякий раз чувствует себя жалким в присутствии человека, знающего больше, чем он, деспот. Поэтому он не терпит присутствия талантливого ученого и, если вынужден прибегать к услугам ученого ... он избирает робкого льстеца» [785] .

Действительно, почти во всех общественных науках Сталин монополизировал право делать «открытия» и новые выводы. Он был здесь верховным жрецом и судьей. Для всех остальных ученых отводилась роль популяризаторов и комментаторов. В общественных науках не было места для свободных дискуссий и борьбы мнений, здесь господствовали догматизм, начетничество, застой и инертность. В годы культа Сталина за истинное принималось не то, что соответствовало фактам, экспериментальным исследованиям, а то, что утверждал на этот счет «товарищ Сталин» и в меньшей степени Ленин, Маркс и Энгельс. Цитаты из классиков марксизма-ленинизма, а Сталин, естественно, был объявлен таковым, стали главными доказательствами научной истины. Это неизбежно вело к искажению фактов, игнорированию действительности.

В особенно тяжелом положении оказались история вообще и история КПСС в частности. Основным типом литературы по истории КПСС стала апологетическая и комментаторская литература. Только в 1946 – 1952 гг. из печати вышло не менее 600 книг и брошюр, написанных по поводу отдельных речей и статей Сталина, заслуги которого превозносились до небес. Как отмечал один из видных советских историков, «к середине 30-х годов возможности для научного исследования современной истории были сведены до минимума. Все более ограничиваемый круг публикуемых сведений не давал уже научной картины развития промышленного и сельского хозяйства. Их критическая проверка стала невозможной. Исследователь был лишен данных о материальном положении города и деревни, их социальной структуре, о многих сторонах общественно-политической жизни. Доступный круг архивных источников резко сузился... Теоретическое осмысление и обобщение стало монополией одного человека – И. В. Сталина... Крупнейшим событием в развитии историографии советского общества явился выход в свет "Краткого курса истории ВКП(б)" в 1938 году. Крайне односторонняя и схематичная концентрация этой книги была в конечном счете подчинена задаче возвеличивания и прославления Сталина, обоснования и оправдания всех его действий. События 20 – 30-х годов излагались в духе панегирика, представлялись сплошным триумфом, почти исключающим трудности, ошибки и недостатки. Само повествование об историческом процессе в "Кратком курсе" велось с помощью пространных цитат из сталинских работ или их пересказа... Чудовищный сплав лакировки и очернительства, панегирики и клеветы – таково содержание последних глав "Краткого курса". Задача научного освещения и объяснения исторического процесса перед этой книгой и не стояла, поэтому написана она в форме аксиом, не нуждающихся в доказательстве. Уже в момент появления "Краткий курс" был объявлен "энциклопедией основных знаний в области марксизма-ленинизма", "средством повышения политической бдительности". Эта книга стала рассматриваться как единственное и официальное руководство по истории партии, "не допускающее никаких произвольных толкований". Историческая наука была фактически лишена возможности самостоятельного осмысливания явлений общественной жизни, творческого анализа фактов» [786] .

Все достижения советской исторической науки за первые 20 лет Советской власти были перечеркнуты. Все партийные и государственные деятели, ставшие жертвами незаконных репрессий 30-х годов, были объявлены «врагами народа» и «шпионами». Их имена были вычеркнуты из истории. Были изъяты все книги и работы арестованных историков и других деятелей общественных наук и теоретиков. Самая грубая и сознательная фальсификация стала не исключением, а правилом в работах по истории и истории партии. В «Кратком курсе» (1938 г.) можно было, например, прочесть: «Колхозы стали зажиточными. Постройка новых амбаров и кладовых стала главной заботой колхозного двора, так как старые места хранилища продуктов, рассчитанные на незначительные годовые запасы, не удовлетворяли и десятой доли новых потребностей колхозников» [787] . Столь же ярким примером фальсификации была и краткая биография Сталина, изданная уже в послевоенный период. Невозможно даже просто перечислить все искажения действительной истории, которые содержались в этой небольшой книге.

Грубо фальсифицировалась в послевоенные годы и вся история опальных народностей. Был искажен действительный характер борьбы народов Кавказа за свою независимость в XIX веке.

О том бесстыдстве и наглости, с которыми в годы Сталина искажалась история, свидетельствуют многие факты. Мы уже писали, что Сталин был объявлен создателем известной Бакинской подпольной типографии, хотя при ее создании его не было в Баку. Некоторые фотографии «из жизни Сталина» были просто наглым монтажом (например, фотография в «Правде» от 8 августа 1932 года, на которой изображены стоящие рядом Ленин и Сталин). На других исторических фотографиях благодаря тщательному ретушированию исчезали все «неугодные» фигуры. Такова известная фотография «Ленин и Сталин в Горках 1922 г.» Некоторые фигуры смывались даже на негативах. Все ошибки, допущенные Сталиным в 1917 году, скрывались или приписывались одному Л. Каменеву. Замалчивались и ошибки Сталина в национальном строительстве, например, его проект «автономизации». Напротив, именно Сталин превозносился в качестве создателя Союза ССР. Вопреки истине Сталин представлялся не только лучшим и ближайшим учеником Ленина, но и его личным другом. Старый большевик С. Петров писал в «Правде», что отношения между Лениным и Сталиным «превосходят все самые трогательные сказания древних о человеческой дружбе» [788] . Эти примеры можно продолжать до бесконечности.

Тяжелое положение сложилось в годы культа в экономической науке, которая в первые десять лет Советской власти находилась в состоянии развития и подъема. В 30 – 40-е годы это развитие сменилось попятным движением. В эти десятилетия основные проблемы экономики и особенно экономики социализма почти не разрабатывались, издание книг по всем экономическим дисциплинам резко сократилось, были ликвидированы многие научно-исследовательские институты, экономические журналы, научные дискуссии не проводились. В течение 20 лет не удавалось создать даже учебника по политической экономии. Не разрабатывались и конкретные экономики, особенно сильно деградировала экономика сельского хозяйства. Основные категории этой науки: себестоимость и цена, хозрасчет и рентабельность, проблемы повышения товарности, оплаты труда, дифференциальной ренты и др. – не разрабатывались. Почти не разрабатывалась наука об организации и управлении народным хозяйством. На практике управление советской экономикой прибрело бюрократически-бумажный характер, здесь утвердилась чрезмерная централизация, не проводилось должного поощрения лучших предприятий, хозяйственников, плохо разрабатывались различные системы материального стимулирования трудящихся. Были ликвидированы созданные в 20-е годы исследовательские центры для изучения многообразных проблем научной организации труда, созданные зачастую при личном участии и по инициативе В. И. Ленина [789] .

Подлинно научная работа в области экономики часто была невозможной, так как экономические науки были оторваны от статистики, от естествознания, от конкретной практики планирования. Большая часть статистических материалов была засекречена и не вовлекалась в научный оборот. Во многих случаях статистические данные вообще перестали собираться, в результате чего статистика как наука почти полностью деградировала.

Ненормальное положение сложилось в эпоху Сталина в правовой науке, где полновластным диктатором стал А. Я. Вышинский, утвердивший здесь ряд ошибочных и вредных концепций. Это были концепции о недоступности для суда абсолютной истины (достаточна лишь определенная степень вероятности), об оценке доказательств, основывающихся только на внутреннем убеждении, о законе как алгебраической формуле, применение которой корректирует судья. Вышинский предлагал даже не применять закон, если он «отстал» от жизни. «Надо помнить указания товарища Сталина, – говорил Вышинский на собрании Прокуратуры СССР в марте 1937 г., – что бывают такие периоды, такие моменты в жизни общества и в жизни нашей в частности, когда законы оказываются устаревшими и их надо отложить в сторону» [790] .

Именно Вышинский утверждал, что соучастник должен нести ответственность за всю деятельность группы, хотя он не имел отношения к совершению преступления и согласия на него не давал. Для дел о государственных преступлениях Вышинский считал достаточным доказательством не совокупность различных улик, а признание обвиняемого. Вышинский цинично утверждал, что обвиняемый, отрицающий свою вину, должен сам доказывать свою невиновность. Отбросив воспитательную и организаторскую роль права, Вышинский сводил ее только к принуждению. Таким образом наука, которая должна была стоять на страже законности и правопорядка, была превращена в наукообразную защитницу сталинского произвола. Надо отметить, что в годы культа Сталина у нас в стране не только попирались все законы и Конституция СССР, но и сама система законодательства была неправильной. По первому же предложению Сталина законодательные органы утверждали любой закон, даже если он противоречил основным нормам социалистического общества.

Деградировала марксистская философия. О других философских системах и говорить нечего, так как работать в научных учреждениях, преподавать и публиковать свои работы могли в нашей стране только приверженцы марксистской философии.

Вершиной философской мысли была объявлена небольшая популярная брошюра Сталина «О диалектическом и историческом материализме». Публикация этой брошюры, немедленно возведенной, несмотря на содержащиеся в ней ошибки, в ранг «величайшей и классической», на много лет затормозила развитие философских исследований. Советские философы почти не разрабатывали проблем материалистической диалектики и теории познания, логики, законов мышления, проблем научного метода. Регресс наблюдался и в истории философии, где почти прекратилось, например, изучение немецкой классической философии. С некоторым пренебрежением относились в эти годы даже к ленинским работам по философии. Известные «Философские тетради» Ленина не были включены в Собрание его сочинений. Когда Сталин увидел в плане четвертого издания Собрания сочинений Ленина «Философские тетради», он с раздражением сказал одному из составителей Собрания В. С. Кружкову: «Не растягивайте, не растягивайте ленинское наследие». Кружков понял намек.

В 30 – 40-е годы почти не изучались действительные закономерности и противоречия реального советского общества. Конкретные социологические исследования были заменены изложением общих теоретических схем. Философы не изучали живых явлений действительности и данных науки, а ограничивались подбором отдельных примеров и иллюстраций, хорошо укладывающихся в заранее составленные трафареты.

Был нарушен союз философии и естествознания. Многие философы полностью извратили смысл этого союза и начали произвольно объявлять те или иные неугодные или же просто не понятые ими естественно-научные теории «идеалистическими» и «метафизическими», выступая в качестве непрошеных арбитров в спорах, которые можно было решить только путем строго научного исследования и эксперимента. Такой метод наклеивания порочащих ярлыков наносил огромный вред не только философии, но и естествознанию. Он вел не только к прекращению важных для страны исследований, но и к репрессиям среди ученых.

Были объявлены «идеалистическими» такие теории, как теория относительности, учение о физико-химических основах наследственности, т. е. научная генетика, теория резонанса. Начавшая разрабатываться на Западе кибернетика, так же как и математическая логика были объявлены лженауками. Все это нанесло громадный вред всей практике экономического и научно-технического развития нашей страны.

Огромный ущерб понесла в годы культа и педагогика. В становлении советской педагогики очень важным периодом были 20-е годы. Как справедливо писал в своих заметках бывший работник Наркомпроса и секретарь Н. К. Крупской П. В. Руднев, «это был период смелых творческих исканий и попыток, нащупывания практических путей построения новой системы образования, новых методов учебно-воспитательной работы. Этому периоду свойственен и ряд серьезных ошибок и заблуждений, которые не сразу становились ясными их авторам. Отсюда страстность споров и дискуссий, которые велись в то время. Это был период непрерывного и прогрессивного развития советской педагогики и все большей консолидации всех лучших творческих сил педагогической науки и учительства на основе марксизма, первых шагов воспитания новых, молодых педагогических кадров, смелого выдвижения лучших представителей учительства на руководящую работу. Это был период, когда на фронте народного образования работали посланные партией такие выдающиеся ее деятели, как Луначарский, Крупская, Покровский, Бубнов, Скрыпник и др. Это был также период создания большой группы педагогических и методических журналов не только в Москве, Ленинграде и Харькове, но и на местах (Новосибирск, Свердловск, Горький, Ростов, Иваново и др.), а также многочисленной научно-методической литературы» [791] .

Однако с середины 30-х годов под предлогом борьбы с «перегибами» некоторые видные деятели из окружения Сталина перечеркнули основные достижения советской школы и педагогики 20-х годов. Тенденциозная и ошибочная оценка состояния педагогической науки была дана в постановлении ЦК ВКП(б) о педологии. В советской школе все меньше и меньше обращали внимания на проблемы политехнического обучения и соединения обучения и воспитания с производительным трудом. Преподавание естественных дисциплин отрывалось от жизни и труда, все связи между школой и производством были утрачены, и в конце концов были закрыты даже скромные школьные мастерские. Трудовое обучение было исключено из школьных программ. Против этой тенденции протестовала Н. К. Крупская. В одном из писем в ЦК ВКП(б) она писала: «...На днях вопрос об упразднении преподавания труда в школе, о закрытии школьных мастерских будет голосоваться в ЦК. Не реорганизация труда, а его ликвидация. Вопрос этот не обсуждался с привлечением инженеров, агрономов, рабочих, колхозников, молодежи. Привлекались лишь старые учителя-преподаватели предметов разных... В момент принятия новой конституции, в момент, когда созданы все предпосылки для проведения в жизнь заветов Маркса – Энгельса – Ленина о трудовой политехнической школе, нельзя принимать такое решение. Незачем давать повод тем, кто противился этому делу, говорить, что в школах нужна учеба, а не труд, что ЦК решил обучение труду в школе упразднить.

Конечно, школа у нас в конце концов станет трудовой и политехнической, но нельзя сейчас просто отмахнуться от этого дела» [792] .

Однако как Сталин, так и Жданов отмахнулись от этого письма Н. К. Крупской и отправили его в архив. Советская школа постепенно превращалась под их руководством в «советскую гимназию», и это подчеркивалось не только полной отменой преподавания труда, но и постепенным возрождением многих уже забытых к началу 30-х годов атрибутов старой гимназии, например, раздельного обучения мальчиков и девочек и даже преподавания латинского языка в части школ.

ПРИНИЖЕНИЕ РОЛИ ЛЕНИНА В ИСТОРИИ ПАРТИИ

Говоря о влиянии культа Сталина на общественные науки, нельзя не сказать также о принижении роли Ленина в истории партии и Советского государства. Это принижение проводилось обычно исподволь, сопровождаясь непомерными похвалами в его адрес, но одновременно оно имело многообразный и всесторонний характер. В беседе с немецким писателем Эм. Людвигом Сталин говорил: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и цель моей жизни – быть достойным его учеником» [793] . Такие заявления – обычное лицемерие Сталина. На самом деле Сталин явно завидовал Ленину и занятому им месту в истории. И не только завидовал, но по возможности стремился принизить роль Ленина.

Еще в 1920 году, выступая на 50-летнем юбилее Ленина, Сталин решил сказать о том, о чем «никто еще не говорил», – а именно: как «в вопросах огромной важности т. Ленин признавался в своих недостатках». Сталин представил Ленина теоретиком, плохо знавшим положение дел в стране и дававшим партии в наиболее ответственный момент перед Октябрьским вооруженным восстанием неправильные указания. Но «практикам» из ЦК были лучше видны «овражки, ямы, овраги на пути». Если верить Сталину, то Ленин, будучи в подполье, не мог влиять на подготовку и проведение вооруженного восстания, руководимого «практиками», среди которых, конечно, был и Сталин. По словам Сталина, первое, что сказал ему Ленин, прибыв в Смольный, – «Да, вы были правы». Из первой главы нашей работы видно, насколько все эти утверждения далеки от истины. Показательно, однако, что через 26 лет при подготовке новой публикации данной речи для Собрания своих сочинений Сталин значительно усиливает именно эту часть своей речи – об «ошибках» Ленина. По подсчету писателя В. В. Яковлева, Сталин внес в текст данной речи более 100 изменений [794] . Так, например, в текст вписана новая фраза: «...Несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов, довели дело до съезда Советов, до успешного восстания». Можно подумать, что Ленин был против укрепления Советов и что не Ленин, а Сталин и его «фракция» (именно это слово дважды употребляется в речи 1920 года) готовили партию к проведению вооруженного восстания. Принижению Ленина должна была служить и пресловутая теория о «двух вождях» Октябрьской революции. В середине 20-х годов сам Сталин всячески издевался над этой теорией, ибо тогда в качестве второго вождя революции называли обычно Троцкого. Но в 30-е годы она стала официальной, ибо теперь «вторым вождем» революции стал Сталин. Иногда Сталин выдвигался даже на первый план. В тезисах ЦК ВКП(б) к 20-летию Октября, опубликованных в «Правде», говорилось, что вооруженное восстание в Петрограде подготовлялось ЦК партии «во главе со Сталиным». В том же году вышел в свет специальный номер «Исторического журнала», посвященный 20-летию Октября. Если судить по материалам этого журнала, в центре всех исторических событий Октября находился не Ленин, а Сталин. Так, в статье А. Фохт говорилось, что Сталин «возглавил непосредственную подготовку вооруженного восстания», «держал Ленина все время в курсе всех военных приготовлений», «деятельно готовил восстание», «весь день 24 октября товарищ Сталин пробыл в Смольном, руководя начавшимся восстанием». А Ленин в этот же день «томился на своей конспиративной квартире. Под вечер он послал Сталину свое замечательное «Письмо членам ЦК». В том же духе и статья М. Лурье [795] .

С 30-х годов начинает искажаться роль Ленина в период Гражданской войны. В соответствии со сталинской версией, Ленин плохо разбирался в военном деле и не вмешивался в военные дела [796] . Одновременно разрабатывалась версия о том, что именно Сталину принадлежала решающая роль в руководстве и победе Красной Армии на фронтах Гражданской войны. В «Краткой биографии» Сталина на этот счет можно прочесть: «Под Царицыном и под Пермью, под Петроградом и против Деникина, на Западе против панской Польши и на юге против Врангеля – всюду железная воля и стратегический гений Сталина обеспечивал победу революции... Сталин разгадывал и разбивал вдребезги самые искусные и коварные стратегические планы врагов, опрокидывал всю их военную „науку“, военное „искусство“ и „выучку“» [797] .

В послевоенный период теория «двух вождей» была распространена фактически на всю историю партии, начиная с периода подготовки и проведения революции 1905 года. Так, например, М. И. Калинин писал: «...Товарищ Сталин вместе с Лениным создавал, строил и растил нашу партию. Вместе с Лениным он руководил партией, революционным движением и вооруженным восстанием в Октябрьские дни... Не подлежит сомнению, что Сталин имел немалое влияние на Ленина» [798] .

Сталин произвольно определял – что публиковать, а что не публиковать из произведений Ленина в его Собрании сочинений. Очень многие «новые» документы и письма Ленина, вошедшие в пятое издание Собрания сочинений Ленина, не пришлось долго искать: они лежали в сейфах Института марксизма-ленинизма, а иногда и в личном архиве Сталина. Некоторые из произведений, уже опубликованных во втором и третьем изданиях Собрания сочинений Ленина, произвольно редактировались, а то и вовсе исключались из четвертого издания. Такой участи подверглась, например, интереснейшая по тону и содержанию статья Ленина «Памяти тов. Прошьяна» [799] .

В послевоенное время почти во всех работах, посвященных Ленину, больше половины текста отводилось на разбор произведений не Ленина, а Сталина.

Еще в 30-е годы было прекращено присуждение Ленинских премий за выдающиеся достижения в области науки и искусства. Через несколько лет вместо Ленинских были введены Сталинские премии. В стране постепенно прекратили публиковать воспоминания о Ленине. Искусственно создаваемые препятствия помешали созданию биографии Ленина. Были приняты специальные постановления ЦК ВКП(б), запретившие публикацию романа М. Шагинян о семье Ульяновых и книги шофера Ленина С. Гиля «Шесть лет с Лениным». Эти постановления были отменены только после XX съезда КПСС [800] .

Из библиотек были изъяты не только воспоминания о Ленине, написанные людьми, объявленными «врагами народа», но и Н. К. Крупской, В. Д. Бонч-Бруевича, А. В. Луначарского и др. Ленинский план построения социализма превратился постепенно в «сталинский план». В начале 50-х годов в «Комсомольской правде» была опубликована поэма, в которой инициатива по разработке знаменитого плана ГОЭЛРО приписывалась Сталину. Особенно подхалимское усердие проявлял в этом отношении Каганович. На одном из ужинов на даче Сталина он заявил: «Мы все говорим "ленинизм", "ленинизм", а ведь Ленина давно нет. Сталин сделал больше, чем Ленин, и надо говорить о сталинизме, а о ленинизме хватит». Книг Сталина в годы культа вышло в свет в 10 раз больше, чем книг Маркса и Энгельса, и в 2,5 раза больше, чем книг Ленина. Подобного рода фактов можно привести еще очень много.

Наряду с принижением роли Ленина в послевоенные годы продолжает расти и достигает невиданных размеров культ Сталина, который лично поощряет непомерное возвеличение своей персоны. Известно, что в начале 30-х годов Сталин возражал против написания своей биографии, отклонив предложения на этот счет, исходившие от Ем. Ярославского и других подхалимствующих историков. «Не пришло время для написания такой биографии», – многозначительно заметил Сталин. Но и здесь он лицемерил. Он искал просто более «солидного» автора. Большое давление оказывалось на М. Горького, и он даже начал работу над биографией, но вскоре бросил ее. Начали искать именитых западных авторов. В начале 1936 года в срочном порядке в серии «Роман-газета» большим тиражом была издана биография Сталина, написанная крупнейшим французским писателем Анри Барбюсом. Все нужные материалы для этой книги Барбюс получил из ЦК ВКП(б). Правда, эта книга была через год изъята из всех библиотек, так как в ней упоминались десятки соратников Сталина, арестованных вскоре после выхода в свет книги Барбюса.

В 1937 году Детгиз подготовил книгу «Рассказы о детстве Сталина». Ее послали на отзыв Сталину. Просмотрев верстку, Сталин направил в Детгиз следующее письмо: «16 февраля 1938 г. Я решительно против издания "Рассказов о детстве Сталина". Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок – брехуны (может быть, "добросовестные брехуны"), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но не это главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских людей (и людей вообще) культ личности вождей и непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория "героев и толпы" есть не большевистская, а эсеровская... Книжка льет воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку. И. Сталин» [801] .

Краткая биография Сталина была все же опубликована в трех номерах «Правды» 21 – 23 декабря 1939 г. по случаю его 60-летия. Но Сталин не разрешил выпустить этот материал отдельной брошюрой.

В послевоенный период Сталин наконец решил, что время для написания его официальной биографии пришло. В конце 40-х годов он не только поддержал предложения об издании его биографии, но внимательно следил за подготовкой книги, своей рукой вписывая в рукопись многие фразы и оценки, особенно в тех местах, где восхваление его заслуг казалось ему недостаточным. Вот несколько фраз, которые, по свидетельству Н. С. Хрущева, были вписаны в «Краткую биографию» рукой Сталина: «Мастерски выполняя задачи вождя партии и народа, Сталин однако не допускал в своей деятельности и тени самомнения и зазнайства, самолюбования»; «Сталин – достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин – это Ленин сегодня»; «Товарищ Сталин развил дальше передовую советскую военную науку. Товарищ Сталин разработал положение о постоянно действующих факторах, решающих судьбу войны, об активной обороне и законах контрнаступления, о взаимодействии родов войск и техники в современных условиях войны, о роли больших масс танков и авиации в современной войне, об артиллерии как самом могучем роде войск. На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки...»; «С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их. В сраженьях, в которых товарищ Сталин руководил советскими войсками, воплощены выдающиеся образцы военно-оперативного искусства» и т. д. [802]

И это вписывал в свою биографию Сталин, который в замечаниях на тезисы полковника Разина отмечал: «Режут слух дифирамбы в адрес Сталина – просто неловко читать» [803] .

С небывалой торжественностью было отмечено 70-летие со дня рождения Сталина. В декабре 1949 года в «Правде» один из крупных писателей нашей страны писал, что люди будущего назовут эпоху Сталина «эпохой справедливости», и среди дат, которые могут стать началом нового летоисчисления, эти люди, возможно, изберут именно день рождения Сталина, назвав его «Днем благодарности» [804] .

А через несколько месяцев другой писатель писал в той же газете: «...Если ты, встретив трудности в борьбе или работе, вдруг усомнился в своих силах – подумай о нем, о Сталине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты почувствовал усталость в час, когда ее не должно быть, – подумай о нем, о Сталине, – и работа пойдет споро. Если ты ищешь верное решение – подумай о нем, о Сталине, – и найдешь это решение... Сказал Сталин – значит, так думает народ. Сказал народ – значит, так думает Сталин» [805] .

Сам Сталин, как об этом говорилось на XX съезде партии, признал лучшим тот текст Государственного гимна Советского Союза, в котором ни слова о Коммунистической партии, но зато есть следующее беспримерное славословие Сталину: «Нас вырастил Сталин – на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил». Известно также, что Музей Революции в Москве был надолго превращен в музей подарков Сталину. Еще при жизни Сталина по всей стране ему воздвигались все новые и новые памятники. 2 июля 1951 года сам Сталин подписал постановление Совета Министров СССР о сооружении на Волго-Донском канале монументальной скульптуры Сталину, а 4 сентября того же года Сталин подписал распоряжение об отпуске для этой цели 33 тонн меди. В 30-е годы Сталин демонстративно носил простую солдатскую шинель. Теперь он не расстается с маршальской формой. Впрочем, и звание маршала кажется ему недостаточным. После войны Сталину было присвоено звание Генералиссимуса, которое в истории нашей страны присваивалось 4 раза – воеводе А. С. Шеину, который командовал русскими войсками при первых походах Петра I, фавориту Петра I князю А. Меньшикову, который много раз командовал войсками в начале XVIII века, но получил звание генералиссимуса уже после смерти Петра I во время своего недолгого правления Россией при Екатерине I, Антону Ульриху Брауншвейгскому, который воинскими подвигами не отличался, но был супругом Анны Леопольдовны, недолгой правительницы Российской империи, и наконец, Александру Суворову после его знаменитого перехода через Альпы. (За рубежом в XX веке это звание имели только Чан Кайши и Франко.)

К ВОПРОСУ О ТЕОРЕТИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ И.В.СТАЛИНА

Претендуя на роль величайшего теоретика и классика марксизма, Сталин явно не справился с теми задачами, которые в теоретическом плане встали перед марксизмом и международным коммунистическим движением в 1924 – 1953 гг. Список теоретических проблем, решение которых было в какой-то степени продвинуто вперед Сталиным, весьма невелик. Но мы могли бы долго перечислять те проблемы, которые возникали перед марксистами после смерти Ленина, но которые не были решены и часто не были замечены в эпоху Сталина.

Все теоретические работы Сталина можно было бы, как нам кажется, разделить на три группы. К первой группе следует отнести такие работы, как «Об основах ленинизма», «О диалектическом и историческом материализме», «Марксизм и национальный вопрос» и др. В этих работах Сталин выступает в основном как популяризатор марксизма, он дает в них популярное изложение истин марксизма. Оригинальных мыслей Сталина в этих работах почти нет, большая часть страниц отводится на комментирование цитат из произведений Маркса, Энгельса, Ленина. При этом многие мысли классиков марксизма излагаются Сталиным упрощенно, их содержание выхолащивается до самых простых формул. Надо сказать, что Сталин был мастером по части построения упрощенных схем, он выдвигал всегда крайне простые и доступные для не слишком образованных масс лозунги реальной и сложной действительности. В этом отношении Сталин действовал как опытный демагог, и здесь можно видеть одну из важных причин его успеха. Такого рода приемы в области политики использовались всеми «великими» демагогами. Как говорил в одном из интервью Гитлер, «политические проблемы сложны и запутаны. Я... упростил их и свел к простейшим терминам. Массы поняли это и пошли за мной» [806] .

Объясняя и комментируя те или иные положения классиков марксизма, Сталин во многих случаях делает это несамостоятельно, он прибегает к широким заимствованиям, не ссылаясь при этом на источник. Показательна в этом отношении статья Сталина «Марксизм и национальный вопрос», опубликованная в 1913 году в журнале «Просвещение». В годы культа эта работа была объявлена основополагающим трудом по национальному вопросу, а сам Сталин был объявлен создателем марксистской теории нации.

Известно, что Ленин положительно отозвался о статье Сталина. Но столь же положительно Ленин отзывался в это же время о работах по национальному вопросу, принадлежащих перу О. Н. Лолы (Степанюка) и П. И. Стучки (Ветерна). Вокруг национальных проблем в марксистской литературе происходило оживленное обсуждение, много писал на эти темы и сам Ленин. На этом фоне работа Сталина не выглядит особенно оригинальной. Не оригинален он и в определении понятия «нация». Еще К. Каутский в своих работах указывал как на важнейший признак нации прежде всего на общность языка, затем на общность территории, подчеркивая при этом, что основой возникновения нации являются развитие капитализма, установление тесных экономических связей между ранее самостоятельными в хозяйственном отношении областями, их консолидация в единое экономическое целое. В таком же точно порядке признаки нации излагаются в работе Сталина: общность языка, территории, наконец, общность экономической жизни. Три указанных признака нации Сталин дополняет четвертым, на этот раз заимствованным из работы О. Бауэра, – общностью национального характера, которую он предпочитает называть психическим складом, проявляющимся в общности культуры [807] .

Еще более характерна в том же отношении история создания такой работы Сталина, как курс лекций «Об основах ленинизма», также объявленной гениальной и классической.

Известно, что лекции об основах ленинизма Сталин читал в Свердловском университете в начале апреля 1924 года. В апреле – мае эти лекции были опубликованы в «Правде». Как раз в то время на просмотре у Сталина находилась рукопись молодого партийного теоретика Ф. Ксенофонтова «Учение Ленина о революции», в которой также шла речь об основных положениях и особенностях ленинизма. Летом 1924 года Ф. Ксенофонтов, ранее помогавший Сталину в теоретических и некоторых практических делах, был отправлен на работу в Ташкент. Ходили слухи, что Ксенофонтов протестовал против использования Сталиным многих определений, впервые высказанных Ксенофонтовым.

Эти слухи вскоре подтвердились. В1925 году в Москве вышла в свет (без указания издательства) книга Ф. Ксенофонтова «Учение Ленина о революции». В предисловии к ней говорится: «Автор предпринял эту работу, находясь еще в Свердловском университете в октябре – ноябре 1923 года. Сравнительно поздний срок выхода ее объясняется тем, что рукопись была первоначально на просмотре у тов. М. Н. Лядова, а потом на окончательном просмотре у тов. Сталина (апрель – июнь)». Предисловие это было подписано в январе 1925 года. Но чтобы подчеркнуть, что в книге не использованы замечания и мысли Сталина, а изложены лишь прежние мысли автора, в конце книги стоит дата ее окончания – 13 марта 1924 г.

Простое сличение работ Ксенофонтова и Сталина показывает большое сходство в структуре, в изложении основного материала и в определениях. Вот что пишет о ленинизме Ксенофонтов: «Ленинизм не "марксизм на практике", ленинизм не "возрождение революционных элементов марксизма 48 года", ленинизм не "марксизм русской действительности". Все эти определения говорят лишь об отдельных сторонах ленинизма. Эти определения не охватывают ленинизм...», «Ленинизм есть наука о революционной политике рабочего класса в условиях империализма, т. е. теория и тактика пролетарской революции» [808] .

А вот что пишет о ленинизме в своей книге Сталин: «Одни говорят, что ленинизм есть применение марксизма к своеобразным условиям российской обстановки... Другие говорят, что ленинизм есть возрождение революционных элементов 40-х годов XIX века. Что же такое в конце концов ленинизм? Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее, ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности» [809] .

Вот что пишет Ксенофонтов о национальном вопросе в условиях империализма: «Национальный вопрос для Ленина есть часть общего вопроса о диктатуре пролетариата, о пролетарской революции...», «Национальный вопрос может быть разрешен только через разрешение общего вопроса, коренного вопроса – вопроса о свержении власти капитала и установления власти рабочего класса...», «Проблема движущих сил пролетарской революции решается самим Лениным так: соединение пролетарской революции с крестьянской войной не только внутри "собственного" государства, но и с крестьянской войной, национально-освободительной борьбой народов Востока с империализмом. Это есть коалиция, единый фронт социалистической, борьбы пролетариата, метрополии и национально-освободительной борьбы народов Востока против общего врага – империализма» [810] .

А вот что пишет о ленинском понимании национального вопроса Сталин: «Ленинизм доказал, что путь победы революции на Западе проходит через революционный союз с освободительным движением колоний и зависимых стран против империализма. Национальный вопрос есть часть общего вопроса о диктатуре пролетариата...», «Интересы пролетарского движения в развитых странах и национально-освободительного движения в колониях требуют соединения этих двух видов революционного движения в общий фронт против общего врага, против империализма» [811] .

Большое сходство обнаруживается между работами Сталина и Ксенофонтова также при изложении вопроса о диктатуре пролетариата, о Советской власти как государственной форме такой диктатуры и др. В одном из личных писем к Ксенофонтову в июле 1924 года Сталин частично признал его помощь при подготовке работы «Об основах ленинизма». Но когда в конце 1926 года Ксенофонтов попросил у Сталина разрешения сослаться на это письмо в своем споре с Л. Шацкиным, Сталин запретил это делать [812] . В конце концов полемика между Ксенофонтовым и Сталиным о приоритете в определении ленинизма и его особенностей закончилась «по-сталински», в 1937 году Ксенофонтов был арестован и, не дойдя до суда, забит на допросах.

Ко второй группе работ Сталина можно отнести многие из его статей и выступлений по проблемам, которые не вставали ни перед Лениным, ни перед Марксом. Однако и здесь положения и высказывания Сталина обычно не блещут оригинальностью. Сталин обладал, однако, способностью преподносить и самые тривиальные истины как нечто значительное и особенное. Некоторые из оригинальных мыслей и положений из работ второй группы были опять-таки заимствованы из других современных статей, выступлений, докладных записок. Сталин лишь повторил в данном случае в своей редакции чужие высказывания. Но в дальнейшем эти положения приводились в нашей печати только со ссылкой на «труды» товарища Сталина. Известно, например, что, формулируя свои «6 условий» по вопросам хозяйственного строительства, Сталин в основном лишь подвел итоги прениям, развернувшимся на совещании хозяйственников. Все эти шесть условий как порознь, так и вместе уже высказывались многими хозяйственниками как на самом совещании, так и в документах при подготовке этого совещания.

То же самое можно сказать и об «открытии» Сталиным понятия, или метода «социалистического реализма». Вопрос о методе советской литературы обсуждался 26 октября 1932 года у А. М. Горького с участием 45 писателей и критиков. Многие из выступавших говорили о методе социалистического реализма как о конкретно существующем методе советской литературы. Это понятие встречалось и в публикациях более раннего периода. Таким образом, Сталин, выступивший на совещании у Горького в заключение беседы и вновь назвавший метод нашей литературы «социалистическим реализмом», не является первооткрывателем данной эстетической категории [813] .

Неоригинальной и запоздалой была критика Сталиным вульгаризаторских концепций академика Н. Я. Марра. Большинство мыслей, высказанных Сталиным в его работах по языкознанию, уже давно высказывались устно и письменно противниками Марра из числа советских языковедов. Сталин узнал о неблагополучном положении в языкознании из многочасовой беседы с профессором А. С. Чикобавой, который был снят в Грузии со своего поста, но при посредничестве первого секретаря ЦК КП Грузии К. Чарквиани сумел попасть на прием к Сталину. Вскоре после этой беседы Сталин санкционировал проведение дискуссии по языкознанию в «Правде». Пока шла эта дискуссия, Сталин готовил и свою итоговую статью с помощью академика В. В. Виноградова и А. С. Чикобавы. Конечно, Сталин не был простым чтецом подготовленных в аппарате ЦК «докладов» и «речей». Он готовил свои выступления сам, широко используя при этом консультации со специалистами, а также ранее появившиеся публикации и материалы. Так, например, при подготовке своей последней работы «Экономические проблемы социализма» Сталин использовал материалы большой конференции ведущих экономистов страны, состоявшейся в ноябре 1951 года, и консультации академика Евг. Варги. Можно отметить далее, что хотя «История ВКП(б). Краткий курс» была написана специальной бригадой историков и философов, Сталин, однако, просматривал и редактировал каждую главу. Поэтому в дальнейшем об этой книге все говорили как о «гениальном труде товарища Сталина». Ее предполагалось включить в Собрание сочинений Сталина. Любопытно, что еще в 1938 году директор Музея Революции М. Самойлов обратился к Сталину с письмом и просьбой прислать для экспонирования в музее хотя бы нескольких страниц рукописи «Краткого курса». На этом письме Самойлова Сталин наискосок написал ответ: «Товарищу Самойлову. Не думал, что на старости лет займетесь такими пустяками. Если книга издана в миллионах экземпляров, зачем вам рукопись? Чтобы успокоить вас, я сжег все рукописи. И. Сталин».

Не Сталин был, конечно, и автором новой Конституции СССР, объявленной «сталинской». Ее готовил большой коллектив при активном участии Н. Бухарина и К. Радека. Подобного рода примеры можно продолжить.

И, наконец, к третьей группе работ Сталина следует отнести те работы, в которых он высказывает все же некоторые оригинальные мысли, не выдвигавшиеся ранее другими теоретиками. Таких работ у Сталина немного, гораздо меньше, чем у многих других соратников Ленина. При этом большинство подобных работ относится к периоду до 1930 года. Нужно помнить также, что в своих немногочисленных сочинениях Сталин высказывает не только правильные, и в большом количестве неправильные, ошибочные мысли и теоретические положения, список которых весьма значителен.

Теоретические ошибки Сталина проистекали из многих причин. Нередко они были следствием элементарной ограниченности, плохой теоретической подготовки и недостаточной осведомленности, а также характерной для него склонности к схематизированию и упрощению действительности. Во многих случаях Сталин абсолютизировал положения Ленина, правильные в одной обстановке, но неприменимые в иной политической и исторической ситуации. Ниже мы приведем лишь некоторые примеры ошибочных теоретических положений Сталина, не вдаваясь в подробное их изложение.

Так, например, Сталин запутал вопрос о сроках и темпах построения социализма в СССР. Еще в 1936 году, когда Советский Союз намного отставал от капиталистических стран в экономическом отношении, Сталин объявил, что у нас якобы построен экономический базис социалистического общества и что осталось выполнить «гораздо более легкую задачу» – увенчать этот базис соответствующими надстройками. Создание «надстроек» социализма оказалось, однако, гораздо более трудной задачей, чем думали основатели нашего государства. Но уже в 1939 году на XVIII съезде партии Сталин объявил, что в нашей стране полностью построен социализм.

Уже в 1936 году Сталин утверждал, что классы в нашей стране ликвидированы. И в то же время он постоянно утверждал, что классовая борьба в нашей стране будет обостряться по мере продвижения СССР к полной победе социализма. В действительности классовая борьба в прежнем ее понимании должна была затухать.

Сталин запутал вопрос об этапах развития и функционирования Советского государства на разных этапах. Из всех высказываний Ленина о «научном понятии диктатуры» и «диктатуры пролетариата» Сталин выделил в первую очередь только ошибочную формулу о диктатуре как «никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненной, непосредственно на насилие опирающейся власти» [814] . Из этой формулы нетрудно вывести и другую ошибочную формулу о том, что «цель оправдывает средства». Тот же Ленин писал позднее: «Необходимо соблюдать строжайший революционный порядок, необходимо соблюдать свято законы и предписания Советской власти и следить за их исполнением всеми... Малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют враги трудящихся» [815] .

Правда, Ленин делал оговорку, что «экстренные меры войны с контрреволюцией не должны ограничиваться законами» [816] . Но в 20-е и 30-е годы Советский Союз жил в условиях мира, а не войны. Тем не менее Сталин никогда не стеснял себя никакими законами, никакими абсолютно правилами.

Сталин ошибочно трактовал ленинскую теорию социалистической революции, сводя ее содержание лишь к выводу о возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране.

Сталин ошибался, когда писал в «Экономических проблемах социализма» о том, что проблема ликвидации различий между умственным и физическим трудом есть «новая проблема, поставленная практикой нашего социалистического строительства», что она «не ставилась классиками марксизма».

Сталин исказил ленинский кооперативный план и в теории, и на практике.

Сталин подвергал сомнению наличие коммунистических идеалов до Маркса и с крайним пренебрежением относился к утопическому социализму, одному из важнейших источников марксизма. Неправильно оценивал Сталин роль народников и народничества в России, в «Кратком курсе» говорится только об ошибках народнического движения. По мнению Сталина, деятельность «Народной воли» принесла только вред революционному движению в России.

Неправильным было утверждение Сталина о том, что партия большевиков до 1917 года представляла, главным образом, национальную силу, важную лишь для России. Ошибочно было утверждение Сталина, что большевизм существует не только как политическое течение, но и как партия лишь после Пражской конференции 1912 года. Ленин датировал возникновение «партии» большевиков 1903 годом.

Ошибочным было утверждение Сталина о том, что коллективизация – это переворот, равнозначный по своим последствиям Октябрьской революции.

Сталин совершенно ошибочно оценивал социал-демократическое движение в целом и левую социал-демократию в особенности. Отсюда – неверные оценки Сталиным таких деятелей левой социал-демократии, как Роза Люксембург и др. Положение о «безраздельном господстве оппортунизма во II Интернационале» было аксиомой для Сталина. Между тем Ленин писал, что II Интернационал осуществил «чрезвычайно важную и полезную работу распространения социализма вширь и подготовительной, первоначальной, простейшей организации его сил» [817] .

Трудно перечислить все фальсификации, которые содержались в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Догматизм, схематизм и априоризм характерны для всего содержания этой книги. Для сталинского понимания истории КПСС характерен также национализм, переходящий во многих случаях в шовинизм. Концепции Сталина мешали установлению единого рабочего фронта против фашизма в 30-е годы. Предварительным условием такого единого фронта Сталин считал «разгром социал-демократических партий» и их «изгнание из рядов рабочего класса».

В области русской истории Сталин полностью оправдывал бесчинства Ивана Грозного и опричнины. Даже Малюту Скуратова Сталин считал крупным и прогрессивным политическим деятелем. Не без влияния Сталина во многих произведениях советского искусства стали прославляться некоторые цари и князья, чья деятельность всячески обелялась. Оправдывались и многие завоевательные войны русского царизма. Герой освободительной борьбы кавказских народов Шамиль стал, вопреки фактам, изображаться как агент империализма и Оттоманской империи.

Сталин неверно оценивал сущность феодализма, отождествляя его лишь с крепостничеством. Он не видел многообразия форм землепользования при феодализме, заявляя о монополии феодалов на землю. Неправильным было и положение Сталина о «революции рабов», нанесших смертельный удар рабовладельческой общественной формации.

Будучи дилетантом в области философии, Сталин обеднил и упростил диалектический материализм. Он крайне ошибочно оценивал значение немецкой классической философии вообще и философии Гегеля в частности (нелепая формула о философии Гегеля как аристократической реакции на французскую революцию). Многочисленны ошибочные положения Сталина в историческом материализме.

Особенно много ошибок было допущено Сталиным в области экономической теории. Так, например, Сталин явно недооценивал значение закона стоимости в социалистическом обществе. Он отрицал товарный характер производства в СССР, утверждая, что средства производства у нас в стране не могут быть товаром и находятся вне действия закона стоимости. Эти установки нарушали принцип эквивалентности при возмещении производственных затрат предприятий, что затрудняло материальное стимулирование. Сталин полагал, что в нашей стране закон стоимости действует только в сфере обращения. Сталин игнорировал дифференциальную ренту в сельскохозяйственном производстве.

Ошибочным было положение Сталина об опережающем росте платежеспособного спроса населения по сравнению с производством товаров. Этот тезис узаконивал нехватку потребительских товаров и очереди. Сталин отрицал существование прибавочного продукта при социализме.

Неправильным было положение Сталина о том, что колхозно-кооперативная собственность становится тормозом в развитии сельскохозяйственного производства и что поднятие колхозно-кооперативной собственности до уровня общенародной должно будто бы происходить путем ускоренной замены товарооборота системой прямого продуктообмена. Сталин исключал из колхозной собственности основные средства и орудия производства, считая главным предметом этой собственности продукцию колхозного производства. Ошибочным было и вытекавшее из этой догмы запрещение продавать сельскохозяйственные машины колхозам. Ничем не обоснованным было утверждение Сталина, что при социализме колхозы и совхозы могут обходиться минимумом прибыли или жить вообще без прибыли. Известно, что бесприбыльные совхозы покрывали свои убытки за счет государственного бюджета и потому действительно могли долго существовать без прибыли. Что касается колхозов, то их убытки покрывались за счет неоплаченного труда колхозников, которых при этом не мог успокоить придуманный Сталиным принцип «высшей рентабельности». Вообще главное внимание Сталина в деревне было направлено на выполнение поставок и заготовок, а не на увеличение производительности и рентабельности производства.

Весьма поверхностными были представления Сталина о сущности современного ему капиталистического общества. Он, например, ошибочно утверждал, что капиталистическое государство практически не участвует в экономической деятельности. Только в последние годы он стал замечать экономические функции буржуазного государства, но возражал против формулы «сращивания», выдвигая формулу «подчинения государственного аппарата монополиям», которая до крайности упрощала отношения между государством и капиталистической экономикой. Сталин защищал теорию абсолютного обнищания пролетариата, хотя она не подтверждалась фактами, он также неверно объяснял недогрузку производственных мощностей в западных странах в 30 – 40-е годы.

Сталин выдвинул ряд ошибочных формул в области правовой науки.

Неверными были и многие положения Сталина в области военной науки.

Сталин допустил немало теоретических ошибок при анализе национальных проблем и проблем национально-освободительного движения.

Крайне односторонне была поставлена Сталиным проблема политехнического обучения в советской школе.

Таковы лишь некоторые из теоретических ошибок Сталина, которые были уже подвергнуты критике в советской печати. Сталин не развил теорию научного социализма, и если можно говорить о «сталинском» этапе в области теории, то только как об этапе застоя и упадка.

КУЛЬТ СТАЛИНА В ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУКАХ

Тормозящее влияние культа Сталина испытали на себе все без исключения естественные науки. Это влияние было двоякого рода – прямое и косвенное. Во-первых, Сталин и сам нередко вмешивался в дела тех или иных наук, выступая здесь в качестве непрошеного арбитра. Сталин давал указания геологам, где и как искать нефть, он давал указания врачам по их специальности [818] , биологам – по вопросам наследственности и т. п. Нередко этому примеру следовали и другие члены Политбюро.

Во-вторых, развитию естествознания мешали те бюрократические порядки, которые возобладали в большинстве научных учреждений.

Тормозили развитие всех наук такие уродливые явления, как грубый и нетоварищеский характер научных дискуссий, стремление политизировать любую науку, разделить естествознание на советское и буржуазное. В таких условиях плодились авантюристы и карьеристы от науки, пользующиеся поддержкой некомпетентных, но всесильных администраторов.

Известно, что в особенно трудном положении оказалась в годы культа биологическая наука, в которой Сталин считал себя едва ли не специалистом [819] . Трагическая история этой науки, и в первую очередь история 30-летней биолого-агрономической дискуссии, подробно и основательно изложена в работе Ж. А. Медведева «Очерки по истории биолого-агрономической дискуссии», к которой мы и отсылаем наших читателей [820] . Именно поддержка Сталина помогла Т. Д. Лысенко и его окружению провести одну за другой несколько погромных кампаний в биологической науке и задержать ее развитие на 25 – 30 лет [821] .

В результате и нашему сельскому хозяйству, и биологии, и агрохимии был нанесен большой ущерб. Так, например, после принятого по инициативе Сталина специального постановления поддержанная Лысенко травопольная система В. Р. Вильямса стала усиленно насаждаться по одному и тому же шаблону во всех сельскохозяйственных зонах страны. Именно поддержка Сталина помогла на долгие годы утвердиться в науке безграмотным концепциям О. Б. Лепешинской.

Недостойные методы работы применялись под влиянием «опыта» Лысенко и в медицинской науке. Единственным подлинно научным направлением здесь было объявлено павловское учение. При этом из богатого наследия крупнейшего русского ученого И. П. Павлова на первый план выдвигался только один раздел – о высшей нервной деятельности. Как писал позднее академик АМН СССР С. Мордашев, «учение Павлова преподносилось общественности в той безапелляционной трактовке, которую давали некоторые ученые, взявшие на себя роль непогрешимых истолкователей учения Павлова, его единственных и прямых наследников. Все остальные физиологические направления были под запретом, если не были связаны с изучением высшей нервной деятельности в ее единственной и догматической трактовке... Даже работы И. П. Павлова о физиологии пищеварения, за которые он был удостоен Нобелевской премии, недостаточно развивались, что в конечном счете отрицательно сказалось на изучении болезней органов пищеварения, их диагностике и терапии. Вместо того чтобы творчески развивать те мысли, гипотезы, наметки перспективных физиологических направлений, которые составляют огромное богатство, содержащееся в работах Павлова, а также создавать новые, оригинальные направления, некоторые наши физиологи вращались в замкнутом кругу догматизма. Они скорее проматывали, чем приумножали наследство, оставленное И. П. Павловым» [822] .

Характерная для культа личности непримиримость проявлялась в уничтожении огромного количества книг, неугодных режиму Сталина. При Сталине не сжигали книг на площадях. Десятки миллионов книг сжигалось по ночам на свалках, отправлялось на бумажные фабрики в качестве макулатуры. Были изъяты не только все книги «врагов народа», но и все те книги, в которых упоминались в положительном смысле имена этих уничтоженных Сталиным людей. Даже журналы и газеты старых лет издания уничтожались или сдавались на «спецхранение», т. е. становились доступными для немногих. Из научного общения были изъяты крайне важные работы, преемственность развития научных идей нарушалась.

Крайне уродливый характер приняла в послевоенные годы борьба за научно-технический приоритет. Этот вопрос рассматривался в плане соперничества наций, у многих народов оспаривался приоритет на сделанные в других странах открытия и изобретения.

Большинство связей советских ученых с учеными других стран было прервано. Советские ученые почти перестали принимать участие в международных конгрессах и симпозиумах. Подобная изоляция приносила большой вред и нашей стране, и нашей науке, которая стала заметно отставать от мировой и не могла использовать ее научный потенциал на благо советского народа.

О ВЛИЯНИИ КУЛЬТА СТАЛИНА НА ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРУ

При всех своих недостатках и ограниченности советская литература и искусство развивались в 20-е и в начале 30-х годов сравнительно быстро. Показателем этого развития в литературе может служить Первый съезд писателей в 1934 году, на котором преобладали настроения оптимизма. Все изменилось после 1936 года. Конечно, самым большим несчастьем были массовые репрессии среди деятелей культуры. Погибли не только люди, были изъяты из арсенала культуры и все созданные ими произведения. Но политический террор изменил условия работы и для тех, кто остался на свободе.

Нетрудно показать, что и в 1936 – 1953 гг. в нашей стране было создано немало крупных произведений литературы и искусства. Но общие темпы развития культуры резко замедлились, это развитие приобрело односторонний характер.

Пагубное влияние сталинского режима на культуру происходило по многим линиям. Мешала всестороннему развитию литературы и искусства примитивно толкуемая концепция «социалистического реализма», под которую было трудно подогнать многие крупные произведения советских писателей и художников. Ничем не оправданные ограничения появились не только в отношении содержания, но и в отношении формы художественных произведений.

Был искажен принцип партийности литературы и искусства, выдвигая который, Ленин вовсе не исключал возможности развития различных методов и направлений в области художественного творчества. Но в годы Сталина партийность литературы и искусства трактовалась как обязанность писателей и художников подчиняться решениям партийных инстанций. Деятели культуры должны быть «солдатами партии» в самом примитивном смысле этого слова. За ними не признавалось права самостоятельно изучать и анализировать действительность. Многие ценные произведения, которые трудно было подвести под понятие «партийные», не увидели свет во времена Сталина. В качестве примера можно указать на значительную часть творчества М. Булгакова, А. Ахматовой, Б. Пастернака, А. Платонова и др.

Типичным явлением в сталинские годы стало вмешательство некомпетентных, но обладающих властью людей в дела литературы и искусства. Известно, что еще в июне 1925 года ЦК ВКП(б) в специальном решении подчеркивал, что в литературных делах надо проявлять «величайший такт, осторожность, терпимость», «изгонять тон литературной команды, всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство». «Партия, – говорилось в постановлении, – должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела» [823] .

Это постановление, однако, давно уже не выполнялось. В отношениях партийных верхов с литературой не было никакого такта, никакой осторожности и терпимости. Для «одобрения» произведений литературы и искусства была создана сложная бюрократическая система, включавшая большое число чаще всего некомпетентных цензоров и администраторов. Бесцеремонно и грубо вмешивался в дела литературы и искусства и сам Сталин.

Как писал в своей книге «О товарище Сталине» Ем. Ярославский, Сталин не только любил читать произведения русской, советской и западной литературы, он и сам сочинял «в молодости хорошие стихи», которые печатались в газете «Иверия» за подписью «Сосело». К счастью, Сталин не был все же объявлен еще и величайшим поэтом современности. Однако он оставил весьма заметный «след» в советской литературе и в искусстве.

Во многих случаях именно замечания Сталина решали судьбу того или иного произведения, а иногда самого писателя или художника. Так, например, Сталин запретил представление пьесы Афиногенова «Ложь», которую репетировали 300 театров. Сталину не понравилось то, что героиня пьесы очень остро говорила о той лжи, которая проникла в нашу жизнь, о нестойкости убеждений у многих коммунистов [824] . Известно, что М. Горький высоко оценил пьесу М. Булгакова «Бег». Однако Сталин отрицательно отозвался о «Беге» и «Багровом острове», а в письмах В. Билль-Белоцерковскому высказал неожиданное и странное суждение, что автор «Дней Турбиных» ни в какой мере не повинен в успехе своей пьесы. И в результате как «Бег», так и большинство других пьес Булгакова были запрещены к постановке [825] . Не без личного вмешательства Сталина была запрещена и опера Д. Шостаковича «Катерина Измайлова» («Леди Макбет Мценского уезда»), которая в течение двух лет с успехом шла в ряде театров, в том числе в Москве и Ленинграде. Однако Сталину не понравилась музыка Шостаковича, и опера была снята со сцены театров. По указанию Сталина снимались с постановки или запрещались к переизданию многие классические произведения. Так, например, перед отъездом в Париж на гастроли МХАТу было запрещено ставить «Бориса Годунова». В «покаянном письме» в июле 1937 года в адрес Сталина снятый с работы директор театра М. Аркадьев перечислял следующие сомнительные моменты трагедии Пушкина, на которые ему было указано «свыше»: недопустимость противопоставления панской Польши убогой России, а также тот факт, что «Дмитрий не дан Пушкиным(?!) тем, кем он был, – агентом иностранной интервенции». «Во всей работе над „Борисом“, – сообщает автор письма, – мы обязательно проводили именно эти указания... с тем чтобы показать правительству и, в случае утверждения, показать на гастролях» [826] .

Именно в годы культа личности огромное влияние и власть приобрела цензура. Мы уже писали о том, что даже А. Луначарский защищал в свое время необходимость цензуры в Советской России. Но Луначарский также писал: «Нам нужна широкая, цветущая и многообразная литература. Конечно, цензура не должна пропускать явной контрреволюции. Но за вычетом этого все талантливое должно находить возможно более свободный доступ на книжный рынок. Только при наличии такой широкой литературы мы будем иметь перед собой настоящий рупор, в который будут говорить все слои и группы нашей огромной страны, только тогда мы будем иметь достаточный материал и в субъективных высказываниях этих писателей как представителей этих групп, и в объективных наблюдениях над нашей действительностью, взятых с различных точек зрения» [827] .

Никто, конечно, не следовал в сталинские времена этим советам. В результате книги, картины, пьесы десятками снимались с экрана, со сцены, из планов издательств. Так, например, только за сезон 1936/1937 г. из 19 новых постановок в театрах союзного значения было снято 10 постановок как современных авторов, так и классики. Лишь в Москве и Ленинграде было закрыто около 20 театров. В следующем сезоне было снято из репертуара и запрещено к постановке 56 пьес, в том числе все пьесы арестованных драматургов.

Такой же произвол царил в кинематографии. В 1935 году было забраковано и снято с производства 34 кинофильма, в 1936 году – 55. В 1937 году, когда общее число находящихся в производстве картин резко уменьшилось, были запрещены еще 13 кинофильмов. За те же годы более 20 фильмов было снято с экрана уже после демонстрации. Неудивительно, что советская кинематография, несмотря на множество студий, выпускала на экран в послевоенные годы не более 10 картин в год [828] .

Сталин особенно поощрял в этот период создание биографических фильмов, посвященных русским царям, императорам, князьям и полководцам. Сталин лично просматривал сценарии и назначал режиссеров. Известный советский кинорежиссер М. И. Ромм позднее отмечал: «Биографический жанр был скомпрометирован у нас в кино рядом официальных, казенных картин, сделанных, как правило, по единому шаблону, а самый шаблон сформировался во времена культа личности, оказавшего сильное и вреднейшее влияние на самый подход к исторической теме...

...В чем заключалась общая мерка множества послевоенных биографических картин? Герой обязательно становился над народом, он должен был являться фигурой исключительной, как бы вне времени и пространства. Народ присутствовал в картине только в качестве простодушного "окружения", ведомого все понимающим и знающим героем... Вспомним, что в картине "Сталинградская битва", по существу, нет народа, есть только безликая масса. Грандиозное всемирно-историческое сражение изображено как единоборство между Сталиным и Гитлером. Советские солдаты забыты в этой картине...» [829]

Упадок искусства сопровождался и упадком эстетики и литературоведения. Еще с середины 30-х годов в литературе и искусстве проходили одна за другой крикливые проработочные кампании – против «музыкантов-формалистов», «художников-пачкунов» и т. п.

Особенно широкий размах эти кампании приняли в послевоенный период. Мы уже говорили о докладах Жданова, о журналах «Звезда» и «Ленинград». Огульной и несправедливой критике было подвергнуто творчество ведущих советских композиторов. Огромный вред искусству и литературе принесла и пресловутая кампания против «космополитов».

Сильнейшее давление, оказываемое на творческих работников, не могло пройти бесследно для содержания их творчества. Тематика новых работ крайне сузилась. Большая часть лучших произведений 30-х годов посвящена темам Гражданской войны и первому десятилетию Советской власти. В 40-е гг. лучшие произведения литературы и искусства были посвящены темам Отечественной войны. Большинство других сторон и явлений нашей жизни оставалось вне литературы и искусства. Реальная действительность приукрашивалась, недостатки замалчивались. Типичными «лакировочными» произведениями такого рода были, например, кинофильм «Кубанские казаки» или роман С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды». Под видом народного творчества к 60– и 70-летию Сталина публиковались обширные стихотворные «произведения». «Нельзя сказать, – заявлял К. Симонов, – чтобы наша литература писала о нашей послевоенной жизни прямую неправду, но она в значительной своей части писала полуправду, а полуправда – враг искусства» [830] .

Это не совсем верно, так как было немало писателей, которые писали и прямую неправду. Достаточно вспомнить книгу О. М. Мальцева «Югославская трагедия», трилогию В. И. Костылева «Иван Грозный», пятитомный роман В. И. Язвицкого «Иван III – государь всея Руси», книгу А. Н. Толстого «Хлеб», кинофильмы «Клятва», «Незабываемый 1919-й» и множество других произведений, построенных на фальсификациях и искажениях исторических фактов. Немало фальсификаций содержалось и в таких имевших большой успех фильмах, как «Великий гражданин», «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», в романе В. Н. Ажаева «Далеко от Москвы» и др.

В послевоенные годы увеличилась международная изоляция советской литературы и искусства. Э. Хемингуэя наша печать называла «потерявшим совесть снобом», Л. Фейхтвангера называли «литературным торгашом», Льюиса Синклера – «грязной душонкой».

В работе творческих союзов были отброшены последние остатки демократизма. Перестали, например, проводиться съезды писателей, правление Союза писателей не переизбиралось.

15 СОЦИАЛИЗМ И ЛЖЕСОЦИАЛИЗМ

ГОСПОДСТВО БЮРОКРАТИИ

Социализм, даже в его идеальном варианте, не обеспечивает полного равенства материальных возможностей и равного положения в обществе для различных людей. Однако он должен обеспечить значительное продвижение к равенству людей в его принципиальном значении – равенству прав и обязанностей, справедливому отношению ко всем людям, равным возможностям к раскрытию способностей и дарований людей. Он должен ослабить то кричащее материальное неравенство, которое существует при капитализме, ликвидируя как чрезмерное богатство, так и унизительную нищету. Бюрократический социализм Сталина плохо заботился о достижении этих целей.

Мы уже писали о развитии бюрократизма и перерождении во всех звеньях аппарата управления в 20-х и начале 30-х годов. Жестокий террор и культ Сталина только усиливали эти антисоциалистические и антидемократические тенденции.

Всякие остатки самостоятельности потеряли профсоюзы, которые, по мнению Ленина, как раз и должны были защищать рабочих и служащих от бюрократических поползновений государственного аппарата. «Наше нынешнее государство таково, – писал Ленин, – что весь организованный пролетариат должен против него защищаться... профсоюзы должны вести борьбу... с бюрократическими извращениями советского аппарата в смысле охраны материальных и духовных интересов массы трудящихся путями и средствами, недоступными для этого аппарата» [831] .

Ленин предполагал, что через 15 – 20 лет профсоюзы возьмут на себя и значительную часть ответственности за управление народным хозяйством. Но ничего этого не произошло. Сталин и не предполагал вводить в нашей стране элементы рабочего самоуправления. Профсоюзы были фактически огосударствлены и превратились в простой придаток партийных и хозяйственных органов. С 1932 по 1947 гг. в нашей стране не созывались даже съезды профессиональных союзов.

Были изменены характер, функции и структура органов Советской власти. Хотя Советы, как органы государственной власти, и были сохранены Сталиным, однако на деле «эти организации были повергнуты в состояние летаргического сна и влачили унылое существование» [832] . Из органов народной власти Советы постепенно превратились в рабочий придаток партийных комитетов, в безгласного исполнителя идущих от партийных органов директив. Конституция 1936 года не остановила этого процесса уменьшения роли и компетенции советских органов. Переход к системе прямого и тайного голосования имел не только преимущества, но и недостатки, ибо он ослабил связи между органами Советской власти и предприятиями и учреждениями данного района или области, между депутатами и избирателями. Местные советы потеряли возможность оказывать влияние на работу Советов на более высоком уровне, зависимость существовала лишь сверху вниз.

Деятельность Советов постепенно заменялась работой их исполкомов, которые должны были в основном выполнять директивы из центра и мало учитывали местную инициативу. Регулярность созыва сессий Советов нарушалась. Верховные Советы республик собирались в основном только для утверждения бюджета республики и указов своих президиумов. Законодательная инициатива исходила только от ЦК ВКП(б) и Совета Министров, но не от отдельных депутатов, законопроекты почти никогда не обсуждались по существу и принимались всегда единогласно, хотя некоторые из них приходилось вскоре отменять по предложению того же ЦК ВКП(б).

Грубейшие нарушения предусмотренного уставом демократизма стали обычными и в жизни партийных организаций. Мы уже писали о пренебрежении Сталина правами и прерогативами ЦК ВКП(б) и съездов партии. Также и на местах – в республиках, областях, районах – перестали своевременно созывать пленумы партийных комитетов. Все основные вопросы решались на бюро или единолично первым секретарем. Партийные руководители фактически назначались и подбирались вышестоящими инстанциями. Поэтому они постепенно теряли ответственность перед низами и превращались в чиновников.

Таким образом, при формальном сохранении демократической структуры в нашей стране возникла бюрократическая иерархия, каждая ступень которой увеличивала для партийного и государственного чиновника все виды привилегий, включая и привилегию на информацию. Верхние этажи этой иерархии отличались от нижних не столько способностями и дарованиями работников, сколько степенью посвящения в «тайны» режима.

Выступая на VIII съезде ЦК ПОРП 20 октября 1956 года, такой осведомленный человек, как В. Гомулка, говорил: «Культ личности нельзя сводить только к личности Сталина. Культ личности – это определенная система, господствовавшая в Советском Союзе и перенесенная на почву, пожалуй, всех коммунистических партий, а также стран лагеря социализма... Сущность этой системы заключается в том, что была создана иерархическая лестница культов. Каждый такой культ охватывал определенную территорию, на которой он действовал. В блоке социалистических государств на вершине этой иерархической лестницы стоял Сталин. Перед ним склоняли головы все, занимающие низшие ступени лестницы. Склоняли головы не только другие руководители КПСС и руководители Советского Союза, но также руководители коммунистических и рабочих партий стран социализма. Эти руководители занимали вторую ступень лестницы культа личности. Они, в свою очередь, облачались в монарший наряд непогрешимости и мудрости. Их культ действовал, однако, только на территории их стран, где они стояли на вершине национальной лестницы культов. Этот культ можно было бы назвать отражением блеска, заимствованным светом. Он светил подобно тому, как светит месяц. Тем не менее в пределах своего действия он был всесилен. И так в каждой стране сверху донизу действовала лестница культов. Носитель культа во всем разбирался, все знал, все решал и всем руководил на территории своей деятельности. Он был самым умным человеком, независимо от того, какими знаниями, способностями и какими личными качествами обладал. Полбеды, когда в одеяние культа облачали человека рассудительного, скромного. Такой человек обыкновенно чувствовал себя плохо в этом наряде. Можно сказать, что он его стыдился и не хотел носить, хотя не мог целиком снять с себя. Ибо не мог работать нормально никакой руководитель парторганизации, даже если он хотел работать коллективно со всей руководящей инстанцией, так как при политической системе культов не было для такой работы условий.

Хуже и даже совсем плохо укладывались дела, когда власть, т. е. право на культ, захватывал человек ограниченный, тупой исполнитель или прогнивший карьерист. Такие хоронили социализм бессмысленно, но верно. При системе культа личности партия могла в целом действовать самостоятельно только в рамках подчинения главному культу. Если кто-либо пытался эти рамки перешагнуть, ему грозило проклятие со стороны его товарищей. Если дело касалось всей партии, ее предавали проклятию остальные коммунистические партии...

Система культа личности формировала также человеческие умы, формировала способ мышления партийных деятелей и членов партии. Эта система попирала демократические принципы и законность. При этой системе ломали характер и совесть человека, топтали людей, оплевывали их честь. Клевета, ложь, лицемерие и даже провокации служили орудиями осуществления власти... Распространялись страх и деморализация. На почве культа личности вырастали явления, которые нарушали и даже перечеркивали глубочайший смысл народной власти» [833] .

Ленин не раз говорил, что государство сильно сознательностью масс, когда массы все знают, обо всем могут судить и на все идут сознательно. Но эта сознательность не приходит сама собой, она должна быть результатом деятельного и направленного воспитания народа, воспитания самостоятельности, ответственности, дисциплины, демократизма, свободолюбия, ненависти к несправедливости и произволу. К сожалению, советские люди смогли пройти только самые начальные ступени такого воспитания. В условиях культа Сталина их воспитание проводилось уже в другом направлении, а именно – в духе слепого преклонения перед авторитетом вождей и прежде всего перед авторитетом Сталина. В народе насаждались слепая дисциплина и безоговорочная покорность властям.

Сталин не верил в массы и презирал народ, презирал простых людей, рабочих и крестьян. Он никогда не бывал на предприятиях среди рабочих. Его поездка в Сибирь в 1928 году была последним посещением деревни.

Мы уже писали выше, что Маркс и Энгельс предлагали два главных средства, которые, по их мнению, могли бы предотвратить перерождение чиновников и руководителей пролетарского государства. Речь шла, во-первых, о введении всеобщего избирательного права и права отзывать (и таким образом смещать) любых руководителей в любое время по решению их избирателей. Речь шла, во-вторых, об устранении высоких окладов для всех должностных лиц. Развитие Советского государства во времена Сталина показало утопичность подобного рода «гарантии» от перерождения. И право избирать всех должностных лиц пролетарского государства, и право отзывать их в любое время превратились в фикцию, ибо в нашем общественном механизме не оказалось никаких средств, организаций, политических институтов, которые могли бы действительно гарантировать осуществление провозглашенных формально демократических прав.

Очень слабой гарантией против перерождения оказалось и рекомендованное Марксом и Энгельсом ограничение заработной платы всем должностным лицам нового государства.

Известно, что большевистская партия вскоре после Октябрьской революции открыто декларировала свою политику в области заработной платы. Исходя из социалистического принципа оплаты по труду, Советская власть не стала слепо копировать мероприятия Парижской коммуны. Декретом СНК низшая месячная ставка для подсобных рабочих была установлена в 120 рублей, а месячная ставка Председателя Совнаркома – в 600 рублей. Таким образом, соотношение между низшей рабочей ставкой и самым высоким окладом было установлено как 1:5.

В условиях Гражданской войны, разрухи и послевоенной инфляции как номинальные, так и реальные размеры зарплаты рабочих и служащих менялись в первые годы Советской власти в больших пределах. Из-за нехватки товаров и роста цен зарплата рабочих и служащих оказалась заметно ниже прожиточного минимума, им приходилось жить впроголодь, отказываясь от самого необходимого. С другой стороны, для большинства привлекаемых на службу представителей буржуазной интеллигенции приходилось устанавливать очень высокие по тем временам оклады. Однако коль скоро речь шла о членах коммунистической партии, даже занимавших высокие посты, Ленин сочетал заботу о здоровье, питании и бытовом устройстве этих работников с требованием умеренности. Зарплата членов партии была всегда ограничена определенными рамками, ни для себя, ни для других Ленин не допускал никаких излишеств и роскоши.

Если проанализировать многочисленные высказывания Ленина по вопросам зарплаты, то мы увидим, что он последовательно выступал и против уравниловки, и против чрезмерно высоких окладов, особенно для членов партии. В дальнейшем эта политика нашла свое отражение в так называемом партмаксимуме – для всех коммунистов был установлен твердый потолок заработной платы. Слишком заметное неравенство в условиях жизни и размере заработка Ленин считал тогда «источником разложения партии и понижения авторитета коммунистов» [834] . Многочисленные решения партийных конференций и пленумов ЦК РКП(б) требовали запрещения или сокращения не вызываемых необходимостью привилегий для ответственных работников [835] .

Положение о партийном максимуме в основном соблюдалось до конца 20-х годов. Но с самого начала 30-х годов это положение стало нарушаться. В это время из-за кризисного положения в экономике небольшой рост номинальной заработной платы не поспевал за быстрым ростом цен и стоимости жизни. Зарплата опять перестала обеспечивать прожиточный минимум. Иначе обстояло дело с небольшим кругом ответственных работников. Для них уже в годы первой пятилетки возникла система «закрытых» магазинов, распределителей и столовых, в которых можно было приобрести продукты и товары по твердым ценам. Одновременно для той же категории работников возникала система специальных больниц, домов отдыха, дач и т. п. Повышение номинальных ставок заработной платы означало для них и повышение реальной заработной платы. В это же время возникает «традиция» дорогих подарков для партийного актива по случаю праздников, конференций и съездов. Специальным постановлением ЦК ВКП(б) от 8 февраля 1932 года партийный максимум был отменен и формально, что вызвало новый рост заработной платы руководящих работников.

По мере увеличения возможностей государства система привилегий не свертывалась, а возрастала. Была, например, установлена система представительских дотаций для всех руководителей от председателя горсовета и выше. Возрастали ставки заработной платы, а также система совместительства, при которой один ответственный работник занимал несколько полноценно оплачиваемых должностей. О соотношении 1: 5 между зарплатой простого рабочего и высшего служащего мало кто думал еще перед войной. В годы войны и в послевоенное время этот разрыв еще увеличился. В то время как реальная зарплата рабочих и служащих вновь понизилась, зарплата ответственных (номенклатурных) работников продолжала расти. Именно в этот период в практику высших партийных и государственных учреждений вошла та позорная система «пакетов», которая представляла узаконенную Сталиным систему подкупа высших чиновников, которые получали ежемесячно конверт («пакет») с крупной суммой денег, чаще всего значительно превышающей положенную для того или иного работника месячную зарплату. Эти деньги поступали по особому финансовому каналу, они не облагались налогами, их выдача держалась в секрете от рядовых работников учреждения. К началу 50-х годов соотношение между высшими и низшими ставками заработной платы с учетом «пакетов» и всей системы пайков и других привилегий составляло 1 : 40, 1: 50 и даже 1 :100.

Что касается членов Политбюро, то содержание таких «вождей пролетариата», как Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия и др., их многочисленных дач, квартир, огромного обслуживающего персонала, расходы на представительство и охрану вырастали ежегодно в многомиллионные суммы. Содержание же самого Сталина трудно поддается учету.

Еще в 20-е годы Сталин был известен среди руководителей партии аскетической простотой своей личной жизни. Остатки этого аскетизма сохранились и в дальнейшем. Так, например, на даче Сталина в Кунцево комнаты, в которых он отдыхал и спал, были почти лишены мебели. Здесь стоял шкаф с одеждой, полка с небольшим количеством книг (основная библиотека Сталина находилась в его кремлевской квартире), простая лампа без абажура и кровать. Однако в целом дача Сталина представляла собой большое и сложное хозяйство с огромным количеством обслуживающего персонала, комендатурой, большой охраной. Но это была лишь «ближняя» дача Сталина. Была еще «дальняя» дача, где он бывал не слишком часто, но которая охранялась и обслуживалась так, как будто Сталин здесь жил постоянно. Для Сталина были построены дома в Сочи, возле Сухуми, в Новом Афоне, на озере Рица и еще выше в горах. У Сталина была дача в Крыму, для него были подготовлены помещения и в старых крымских дворцах. В конце 40-х годов для Сталина был построен дом у озера Валдай близ Новгорода. И все эти дома и дачи круглый год охранялись и обслуживались огромным числом высокооплачиваемой «обслуги». Во главе этого обширного хозяйства стоял генерал Н. С. Власик [836] .

Рассказывают, что Сталин сам попросил однажды генерала Власика подсчитать, во что обходится содержание его, Сталина, персоны. Отнесясь к этому поручению с чрезмерной старательностью, Власик с помощью специалистов произвел скрупулезные подсчеты. Цифра получилась астрономическая, и даже сам Сталин не только удивился, но и возмутился. «Не может быть, – заявил он Власику. – Это ложь». Берия тут же подтвердил, что все подсчеты Власика – это чепуха, и Власик был отстранен. Мы не знаем, насколько правдив данный рассказ, но если подобный эпизод и имел место, то можно с уверенностью сказать, что близок к истине был не Берия, а генерал Власик.

Политическая пассивность масс, отсутствие подлинной демократии, критики и оппозиции, высокие оклады и «пакеты», бесконтрольность и сверхцентрализация – все это приводило в годы культа Сталина к крайне быстрому росту бюрократизма. Бюрократ – это не просто тот или иной чиновник. Бюрократ – это привилегированный чиновник, оторванный от жизни, от народа, от интересов и нужд простых людей. Это сухой формалист, которого не интересует существо дела, а важно лишь выполнение некоторого числа принятых формальностей.

Бюрократ – это чиновник, которому своя судьба и своя карьера всегда дороже дела. Бюрократ будет делать не только заведомо ненужную, но даже вредную для людей работу – лишь бы сохранить свое хорошо оплачиваемое место. Карьеризм, чинопочитание, волокита и канцелярщина – неизбежные спутники бюрократизма. Элементарное невежество, простая неосведомленность о достижениях культуры, эмоциональная тупость и интеллектуальная ограниченность – эти черты, по справедливому замечанию Е. Гнедина, также весьма характерны для бюрократа [837] . Именно бюрократизм был не только продуктом, но и питательной почвой для культа личности. Еще К. Маркс писал: «Бюрократия считает самое себя конечной целью государства... Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается понимания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение... Всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство. Соблюдение этого таинства обеспечивается в ее собственной среде ее иерархической организацией, а по отношению к внешнему миру – ее замкнутым корпоративным характером. Авторитет есть поэтому принцип ее знания, и обоготворение авторитета есть образ ее мыслей... Что касается отдельного бюрократа, то государственная цель превращается в его личную цель, в погоню за чинами, в делание карьеры» [838] .

Неизбежным следствием бесконтрольности аппарата и пассивности масс была коррупция, т. е. наиболее страшная в условиях социализма форма перерождения руководящих кадров. Продажность многих партийных, государственных и хозяйственных работников в годы культа Сталина достигла таких больших размеров и столь глубоко проникла в аппарат управления, что различного рода меры воспитания и принуждения, принятые после смерти Сталина, оказались недостаточными. Пришлось пойти на крайние меры и принять в 1962 году указ, допускающий применение смертной казни за взяточничество.

Бюрократизм и коррупция в годы культа личности не только вызывали недовольство трудящихся, они убивали в массах сознание того, что именно они – простые люди – являются подлинными хозяевами своей страны. В этих условиях становилось невозможным эффективное воспитание коммунистического сознания и коммунистического отношения к труду.

Разумеется, среди руководящих кадров партии и в годы культа были не одни лишь бюрократы, карьеристы и перерожденцы. Однако в уродливой атмосфере культа Сталина не было необходимых условий для продвижения к руководству страной и партией именно лучших, наиболее талантливых и преданных делу народа работников. Куда быстрее выдвигались и занимали руководящее положение люди жестокие и беспринципные, карьеристы и перерожденцы, которые лучше приспосабливались к обстановке в стране. Именно в эти годы у нас в стране выработался тип руководящего деятеля, дисциплинированного и властного, безразличного к народу и его нуждам, но внимательного к «верхам», грубого, не терпящего критики снизу, говорящего одно, а делающего другое. Это были жестокие и далекие от масс люди, не умевшие говорить с народом и применявшие в первую очередь методы не убеждения, а принуждения, запугивания и произвола. «Культ личности, – справедливо писал А. Метченко, – извращал ленинский принцип руководства людьми, направленный на пробуждение и воспитание в них творческой инициативы, подавляя мысль и волю, пытавшихся проявить самостоятельность. Вознося одних и низвергая других, он препятствовал подлинному росту личности, содействовал распространению грубости, хамства, карьеризма, подозрительности» [839] .

Наблюдая за образом мысли и образом жизни этих чиновников-сталинистов, некоторые из советологов и авторов советского «самиздата» выдвинули теорию о том, что в нашей стране в годы Сталина возник новый класс, а именно класс бюрократов, класс «номенклатуры», класс обуржуазившихся чиновников. Мы считаем эту теорию неправильной. Несмотря на далеко зашедший процесс перерождения части партийных и государственных работников, дело не дошло до возникновения нового класса, хотя возможность такого развития нельзя сбрасывать со счета, ибо за долгие годы сталинской диктатуры в высшем и среднем звене нашего руководящего аппарата стали возникать вполне различимые элементы бюрократической олигархии и кастовости. Многие из руководителей начали считать свое положение и привилегии своим правом, которое следовало защищать любыми средствами. В романе В. Д. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956) был создан образ Дроздова – типичного руководителя-сталиниста. Выступая на обсуждениях романа Дудинцева, писатель Г. К. Паустовский говорил о руководителях-сталинистах: «Это – хищники, собственники, циники и мракобесы... Это – маклаки, которым все равно... Откуда взялись эти низкопоклонники и предатели, считавшие себя вправе говорить от имени народа?... Это – последствия культа, обстановка приучила их смотреть на народ как на навоз, удобряющий их карьеру. Интриги, клевета, моральное убийство и прямое убийство – вот их средства борьбы, в результате которой сегодня среди нас нет Мейерхольда, Бабеля, Артема Веселого. Их уничтожили Дроздовы. Причина, побудившая их к этому, – собственное благополучие. Дудинцев раскрыл эту страшную работу в единичном случае... Нужно бить по маклачеству, которое может погубить страну...» [840]

Мы знаем, что свежий поток, связанный с XX и XXII съездами КПСС, выбросил очень много сталинистов, этих дроздовых и борзовых на свалку нашей политической жизни. Но не все они «стригут розы на своих дачах». Многие из них приспособились к новой обстановке и к новым условиям и дали начало новому поколению бюрократов, более осторожных, но не менее опасных для социалистического развития советского общества.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ СЕКТАНТСТВО

Если в идеологической и научной жизни в годы культа Сталина утвердился дух догматизма и начетничества, то в партийной и государственной жизни возобладал в эти годы опасный дух сектантства.

Сектантство всегда было одной из самых тяжелых и опасных по своим последствиям болезней революционного движения. Мы не можем сегодня сказать, что К. Маркс и Ф. Энгельс всегда были образцами терпимости. Однако они хорошо понимали вред сектантства и вели борьбу с сектантскими извращениями в революционных организациях и у отдельных революционеров. Не был образцом терпимости и В. И. Ленин. Но и он выступал против сектантской замкнутости и ограниченности в революционном движении. Готовя революцию и создавая первое в мире пролетарское государство, Ленин стремился сплотить вокруг партии всех, кого можно было сплотить. Именно Ленин был инициатором привлечения на службу Советскому государству буржуазных, в том числе и военных специалистов. Ленин никогда не преследовал товарищей, совершивших ошибку, но позднее открыто признавших ее, для него важен был вопрос о последней политической позиции данного человека.

Критикуя тех или иных товарищей, Ленин никогда не забывал об их заслугах. Так, например, решительно выступая против Плеханова, позицию которого он считал оппортунистической, Ленин тут же отмечал: «Его личные заслуги громадны в прошлом. За 20 лет, 1883 – 1903, он дал массу превосходных сочинений, особенно против оппортунистов, махистов, народников» [841] .

Уже после победы Октябрьской революции, встреченной враждебно Плехановым, Ленин писал ему, что русский пролетариат помнит о его заслугах и относится к нему с уважением. После смерти Плеханова Ленин счел необходимым заметить, что «...нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать – именно изучать – все написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма» [842] .

Даже ведя резкую, можно сказать, грубую полемику с К. Каутским, Ленин не забывал помянуть добрым словом те ранние работы К. Каутского, которые относились «к лучшим произведениям лучшей в мире социал-демократической литературы» [843] .

Показательным документом является написанный Лениным некролог «Памяти тов. Прошьяна», которому, по словам Ленина, «довелось до июля 1918 года больше сделать для укрепления Советской власти, чем в июле 1918 для ее подрыва» [844] . Ленин хорошо знал, когда писал этот некролог, что Прошьян был приговорен за участие в восстании левых эсеров к трехгодичному заключению, что он не отбыл наказание, а скрывался с поддельными документами и умер от тяжелой болезни в одной из захудалых больниц [845] .

Характерным является отношение Ленина к Н. Н. Накорякову (Назару Уральскому), который был известным большевиком до революции, но затем не только отошел от большевистской партии, но в 1919 – 1920 гг. служил в деникинской армии. Разочаровавшись в белогвардейском движении, Накоряков поступил на службу в издательство. В. И. Ленин внимательно следил за политической эволюцией Накорякова, считая его ценным работником. В ноябре 1921 года Ленин просил устроить ему встречу с Накоряковым и после беседы с ним продолжал интересоваться судьбой этого бывшего большевика [846] . В 1922 году не без влияния Ленина Накоряков был назначен заведующим Издательством художественной литературы. В 1925 году он вновь вступил в ряды партии большевиков [847] .

Совершенно иной стиль работы и отношения к людям был характерен для Сталина. Еще на ранних этапах его работы в партии для него были характерны элементы сектантства, огульного недоверия к людям. После революции эти черты становятся у Сталина еще более заметными. В годы Гражданской войны, как мы уже писали, Сталин не желал доверять военным специалистам, игнорируя их знания и опыт. В конце 20-х – начале 30-х гг. столь же огульное недоверие выражалось и ко всем старым специалистам, многие из которых были незаконно репрессированы.

Сталин никогда не забывал о прошлых ошибках тех или иных партийных работников, им постоянно напоминали о них, заставляя многократно каяться перед партией. Неугодные Сталину люди физически уничтожались, их имена вычеркивались из истории, никакие заслуги этих людей не принимались во внимание. Вся деятельность этих людей в прошлом (если приходилось все же о ней говорить) рассматривалась как сплошная цепь преступлений и ошибок.

Более того, с конца 30-х годов Сталин ограничивает в правах огромные группы советских людей вне зависимости от их поведения, а на основании различных произвольных критериев. Именно в этот период сектантство стало одним из важнейших элементов государственной политики. Прикрываясь фальшивыми разговорами о профилактике, Сталин проводил в жизнь неприемлемый в условиях социалистического государства принцип разделения всех советских людей на политически благонадежных и неблагонадежных. Для последних был, естественно, закрыт доступ к руководящим и ответственным постам.

Кого же относили к числу «неблагонадежных»? (Мы не имеем в виду здесь бывших капиталистов и помещиков или людей, которые уже были незаконно репрессированы.)

В первую очередь к числу «неблагонадежных» были отнесены дети и близкие родственники всех тех, кто пострадал в годы правления Сталина от всевозможных репрессий. Известно, что после того как римский диктатор К. Сулла уничтожил по спискам-проскрипциям множество римских граждан, в Риме был издан закон, в соответствии с которым сыновья людей, подвергшихся уничтожению, не имели права занимать каких-либо государственных должностей. Сталин подобных законов не издавал, но проводил такую же практику. «Неблагонадежными» были, например, дети и родственники людей, репрессированных в 1936 – 1938 гг. Сюда же были отнесены дети и внуки бывших «кулаков» и «подкулачников», «вредителей» и т. п. Число таких «неблагонадежных» исчислялось многими миллионами. Миллионами исчислялись и дети бывших дворян, купцов, капиталистов.

К «неблагонадежным» были отнесены и миллионы советских людей, у которых имелись родственники за границей.

После войны в число неравноправных были зачислены бывшие военнопленные и репатрианты, а также их родственники. И здесь счет шел на миллионы. Были ограничены права и возможности людей, оказавшихся в годы войны на оккупированной германскими войсками территории. На этот раз дело шло уже о десятках миллионов людей.

Нельзя не отметить, что для Сталина подобного рода сектантство не было продиктовано заботой о «чистоте» партии или высших государственных органов. Для угодных ему людей Сталин делал бесчисленное количество исключений. Среди людей, составлявших в 40-е годы высший слой государственного и партийного руководства, было очень мало старых большевиков, но можно было найти немало бывших меньшевиков, оппозиционеров, родственников «врагов народа» и т. д. При самом строгом отборе работников в органы НКВД здесь было много людей не только с сомнительным политическим, но и с уголовным прошлым.

РАЗРЫВ МЕЖДУ СЛОВОМ И ДЕЛОМ

Идеология и практика культа личности противоречили марксизму и научному социализму. Из этого кричащего противоречия родилась одна из наиболее характерных и опасных особенностей сталинского режима и «эпохи Сталина» – глубокий разрыв между словом и делом.

В предыдущих главах нашей книги приводилось уже много случаев поразительного по своему цинизму двурушничества Сталина, который говорил одно, а делал прямо противоположное. Он говорил, например, о коллективном руководстве, а все почти важные вопросы решал единолично. Он говорил об укреплении союза между рабочими и крестьянами, а сам постоянно нарушал этот союз. Он говорил о добровольности коллективизации, но лично санкционировал самое грубое принуждение. Одобрив в 1932 году выселение на Север многих станиц Кубани, Сталин заявлял: «Не в крестьянах надо искать причину затруднений в хлебозаготовках, а в нас самих, в наших собственных рядах. Ибо мы стоим у власти, мы располагаем средствами государства, мы призваны руководить колхозами, и мы должны нести всю полноту ответственности за работу в деревне» [848] .

Именно Сталин заявлял, что историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать. Но именно Сталин бесцеремонно фальсифицировал эту историю. Тысячи раз обманывая народ и партию, Сталин ханжески говорил о необходимости для большевиков смотреть в глаза действительности. «Не дай бог, – заявлял он, – если мы заразимся болезнью правды. Большевики тем, между прочим, и отличаются от всякой иной партии, что они не боятся правды, не боятся взглянуть правде в глаза, как бы она ни была горька» [849] .

«Сын за отца не отвечает», – заявлял Сталин, а между тем повсюду распространялись устные инструкции о всякого рода ограничениях прав детей, чьи отцы стали жертвами произвола времен Сталина. Принижая Ленина, Сталин нередко говорил: «Куда мне с Лениным равняться!» [850] Обвиняя сотни тысяч безвинных советских людей в тайных заговорах против Советской власти, Сталин сам составил и осуществил заговор с целью узурпации власти в стране и партии.

Преследуя интеллигенцию, Сталин одновременно решительно высказывался против «махаевщины» и называл интеллигенцию «солью земли советской». «Напишите правду!» – кратко сказал Сталин во время одной из бесед с писателями о задачах советской литературы. Собеседники спрашивали его, о чем они должны писать в первую очередь. Но в то же время Сталин поощрял в литературе именно ложь и приукрашивание действительности.

Санкционируя арест миллионов и расстрел сотен тысяч честных советских граждан, спокойно или даже с удовлетворением взирая на массовый террор, охвативший страну, Сталин говорил о внимании к людям. Везде можно было видеть в 30-е годы плакаты со словами Сталина: «Надо беречь каждого способного и понимающего работника, беречь и выращивать его. Людей надо выращивать также заботливо, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево»; «Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим являются люди, кадры» [851] .

На словах Сталин много раз возражал против культа личности. Когда в 1932 году общество старых большевиков попросило Сталина разрешить открытие выставки документов, отражающих его жизнь и деятельность, он ответил отказом. «Я против, – писал Сталин, – так как подобные начинания ведут к установлению «культа личности», что вредно и несовместимо с духом партии» [852] . А через несколько лет общество старых большевиков было закрыто, но открыты сотни и тысячи выставок, прославляющих жизнь и деятельность Сталина.

«Вы говорите о Вашей "преданности" мне, – выговаривал Сталин в своем письме к Шатуновскому, – может, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть... Но если это не случайная фраза, то я советовал бы Вам отбросить прочь принцип преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность к рабочему классу, его партии, его государству, но не смешивайте ее с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой» [853] .

«Письмо Шатуновскому» было впервые опубликовано в тринадцатом томе Собрания сочинений Сталина в 1951 году. А между тем в эти годы в каждой газете и в каждой речи говорилось именно о личной преданности Сталину, причем гораздо чаще, чем о преданности рабочему классу, партии и государству. В 1949 году во втором томе Собрания сочинений Сталина можно было прочесть следующие слова из его речи конца 20-х годов: «Тот факт, что вожди, идя вверх, отдаляются от масс, а массы начинают смотреть на них снизу вверх, не решаясь их критиковать, – этот факт не может не создавать известной опасности отрыва вождей от масс и отдаления масс. Опасность эта может привести к тому, что вожди могут зазнаться и признать себя непогрешимыми. А что может быть хорошего в том, что руководящие верхи зазнаются и начнут глядеть на массы сверху вниз? Ясно, что ничего, кроме гибели для партии, не может выйти из этого» [854] .

Комментарии тут, как говорится, излишни.

Глубокий знаток человеческих пороков, хорошо разбирающийся в особенностях бюрократической психологии, Сталин настойчиво и последовательно насаждал чинопочитание во всех сферах общественной и государственной жизни. Именно во времена Сталина были разработаны многочисленные «табели о рангах», причем повышение в чине сопровождалось не только увеличением ответственности и зарплаты, но строго определенных для каждого чина привилегий. Специальная форма и знаки отличия существовали не только в армии, но также у работников суда и прокуратуры, у железнодорожников, у дипломатов. Самый высокий в стране чин Генералиссимуса, был, конечно, у самого Сталина. И в эти годы в Собрании сочинений Сталина можно было прочесть его слова: «Я вообще не любитель чинопочитателей... » [855]

А сколько хороших призывов делал Сталин насчет всемерного развития критики и самокритики! Он заявлял, например: «Иногда говорят, что самокритика – вещь хорошая для партии, которая не пришла еще к власти и которой "нечего терять", но самокритика опасна и вредна для партии, которая уже пришла к власти, которая имеет в окружении враждебные силы и против которой могут использовать враги разоблачение ее слабостей. Это совершенно неверно. Наоборот, именно потому, что большевизм пришел к власти, именно потому, что большевики могут зазнаться, благодаря успехам нашего строительства, именно потому, что большевики могут не заметить своих слабостей и тем облегчить дело своих врагов, именно поэтому нужна самокритика особенно теперь, особенно после взятия власти... Без самокритики нет правильного воспитания партии, класса, масс, нет большевизма» [856] .

Это были, конечно, прекрасные слова, и их часто цитировали, но не старались следовать им, как не следовал им и сам Сталин.

А как резко высказывался Сталин против администрирования и произвола в партии! Он писал одному из немецких коммунистов в письме, впервые опубликованном только в 1947 году: «Я решительно против вышибательской политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики не потому, что жалею инакомыслящих, а потому, что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы... Нехорошо, если вождей партии боятся» [857] . И здесь комментарии излишни.

Разрыв между словом и делом проник в годы Сталина почти во все сферы партийной и государственной жизни. Старый большевик А. В. Снегов справедливо говорил в начале 60-х годов на всесоюзном совещании историков: «Сталинская школа – это тяжелая школа. Он не только уничтожал честных людей, но и портил живых. Он заставлял людей выполнять весьма черные миссии, и на идеологическом фронте он научил лгать» [858] .

И действительно, ложь пронизывала всю официальную пропаганду, печать, радио, литературу и искусство, которые приукрашивали советскую действительность, игнорируя большинство трудностей жизни, противоречий, несправедливостей и произвол. Во всех инстанциях принималось немало хороших решений, которые никто, однако, не думал проводить в жизнь. При этом разрыв слова и дела состоял не только в том, что делалось совсем не то, что говорилось, но и в том, что об очень многом из того, что делалось в стране, вообще ничего и нигде не говорилось.

«Не может быть у рабочих веры в вождей, – сказал как-то сам Сталин, – там, где слово не подкрепляется делом, где вожди говорят одно, а делают другое». И эти слова сегодня не требуют комментариев.

СОЦИАЛИЗМ И ЛЖЕСОЦИАЛИЗМ

Построение социалистического общества заключается не только в изменении отношений собственности и в замене частной собственности на средства производства общественной собственностью. Подлинный социализм должен изменить отношение людей не только к машинам, но и друг к другу, а это не является автоматическим следствием отношений собственности. Угнетение и эксплуатация одних людей другими может происходить не только через институт собственности, но и через институт власти, а также через посредство других форм управления и контроля. Между тем подлинный социализм, как его представляли лучшие люди прошлого, должен исключать любые формы эксплуатации и угнетения, он должен быть глубоко гуманным строем, который создается для человека, для счастья людей.

Еще в феврале 1845 года, размышляя об исторической миссии пролетариата, Энгельс заявлял, что «речь идет о создании для всех людей таких условий жизни, при которых каждый получит возможность свободно развивать свою человеческую природу, жить со своими ближними в человеческих отношениях и не бояться насильственного разрушения своего благосостояния» [859] .

В «Манифесте коммунистической партии» дается такое определение коммунизма: «Ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» [860] . Это определение является одним из основополагающих для научного социализма.

Целью основанной Лениным коммунистической партии было создание подлинно социалистического общества. И надо сказать, что усилиями партии и народа после Октябрьской революции было сделано немало для осуществления этой цели. Фабрики и заводы были переданы в собственность пролетарского государства, земля перешла в руки крестьян. Тем самым была создана экономическая основа для развития подлинно социалистической демократии. Трудящимся были предоставлены широкие социальные права и свободы, женщина обрела равные права с мужчиной, широким массам рабочих и крестьян был открыт путь к образованию и культуре, к преодолению классовых и национальных антагонизмов. Было бы ошибочным, ссылаясь на уродства сталинского режима, отрицать эти главные социальные завоевания Октябрьской революции. На смену отношениям вражды и эксплуатации между людьми стали приходить отношения дружбы и сотрудничества. Этот процесс был, однако, значительно задержан в условиях сталинской диктатуры.

Развитие социализма и социалистических отношений нельзя рассматривать односторонне, лишь как борьбу между социализмом и капитализмом, феодализмом и другими пережитками докапиталистических эксплуататорских обществ. Опыт истории показывает, что капитализм и феодализм не всегда выступали в своем открытом и традиционном обличье, нередко они старались прикрыть свою сущность какой-либо внешне привлекательной формой. Типичным примером такой социальной мимикрии была созданная в начале XVII века иезуитами «христианская республика» в Парагвае, тюремно-казарменный режим которой прикрывался формами «христианско-коммунистического государства гуарани». Неудивительно, что, создавая свое учение, К. Маркс и Ф. Энгельс неизменно боролись не только с открыто антисоциалистическими утверждениями и взглядами, но и с различного рода лжесоциалистическими и лжекоммунистическими учениями и теориями.

В своей статье «Марксистская традиция борьбы против «казарменного коммунизма» советский философ Ю. Ф. Карякин писал: «Что такое этот псевдокоммунизм, который Маркс и Энгельс характеризовали как "грубый", "примитивный", "инстинктивный", "уравнительный", "непродуманный", "аскетический", "казарменный"? Это – не только политическая тактика, основной чертой которого является сектантство, но целая система воззрений, это – особое мировоззрение, главным признаком которого является "представление о некоем минимуме", "определенная ограниченная мера". Эта мера заставляет собственный узкий кругозор навязывать миру в качестве закона мировоззрения, низкий потолок принимать за небо. А потом на этом "небе" водружаются свои "солнца", на "небо" это вскарабкиваются свои боги, благо карабкаться невысоко... Это предельное снижение критериев социального прогресса, критериев коммунизма, включающих в себя всю совокупность экономических и политических, идейных и этических показателей. Это – замена критериев объективных субъективными, произвольными. Отрицание личности – такой исходный и конечный пункт идеологии «казарменного» коммунизма». В этом его подлинное кредо, здесь его цель и средство, здесь его идеал и путь к достижению идеала.

...Отрицание личности, – продолжает Ю. Карякин, – характерное для псевдокоммунизма, порождает зависть, стремление к нивелированию, господство всеобщей серости, срединности, воинствующее невежество, тупую ненависть к "образованным", превращение великого демократического требования равенства в уравнивание всех "рядовых" по низшему или серединному уровню, произвол вместо научной политики, своеобразную светскую религию, которая должна заменить религию "чистую", когда "истина" для верующих преподносится лишь как откровение свыше, как чудесный дар, а еще чаще как приказ, требующий беспрекословного подчинения. Фраза о демократизме оборачивается организацией восторженных одобрений истин-приказов» [861] .

Несмотря на распространение среди рабочего класса всех стран идей научного социализма, псевдосоциализм и псевдокоммунизм не только не исчезли в XX веке, но, напротив, усилили свои позиции. И в этом нет ничего удивительного. Лжесоциализм – это сорняк, который трудно выполоть и который, меняясь, распространяется по планете. Далеко не все буржуазные идеологии и буржуазные деятели открыто выступают против социализма и коммунизма. Многие из них стремятся использовать популярные лозунги и идеи социализма, они перенимают социалистическую терминологию и даже форму, сохраняя чуждое социализму содержание своих идей, а также политических и экономических институтов. То же самое имеет место и во многих мелкобуржуазных политических течениях. Даже немецкий фашизм маскировал свое реакционное содержание понятием «национальный социализм».

Ни в «христианской республике» в Парагвае, ни в «национал-социалистическом» гитлеровском государстве не было ничего социалистического. Однако в последние десятилетия во всем мире возникло немало общественных систем, в которых в той или иной пропорции перемешаны черты как подлинного, так и мнимого социализма. Именно такое положение сложилось в нашей стране в период культа Сталина.

Согласно теории, социализм – это первая, еще не вполне совершенная фаза или ступень в развитии коммунистического общества. При социализме в обществе уже возникают элементы коммунизма – общественная собственность на средства производства, коммунистическое отношение к труду, коммунистическая мораль. Однако при социализме сохраняются и многие «родимые пятна» капитализма. Здесь в ослабленной и преобразованной форме существуют отношения и явления, характерные для капитализма, например, деньги, товар, неравенство в распределении и потреблении, создающее неравные возможности развития для различных людей, государство, политическая власть и т. п. Все эти отношения и явления складывались в течение столетий, их можно изменить и поставить на службу народу, но от них невозможно избавиться в течение нескольких десятилетий или даже столетий. Но эти явления и отношения отнюдь не составляют лжесоциализм. Все это характерные черты именно социалистического общества, именно этими чертами социализм, как первая фаза коммунизма, отличается от более развитых, более «продвинутых» форм коммунистического общества, которых еще не существует в реальной действительности.

Существуют, однако, при социализме и такие явления и пороки, которые не имеют отношения к социализму, не являются социалистическими и представляют собой остатки и пережитки прежних классовых обществ в их прежней отвратительной форме. Так, например, воровство, взяточничество, все вообще случаи паразитического существования – это тоже «родимые пятна» прошлого, с которыми социалистическое общество борется как с явлениями чуждыми и враждебными ему.

Нельзя не видеть, что многие порочные институты и отношения прежних общественных формаций сохраняются и при социализме почти неизменными в своей сущности, но в новой внешне социалистической форме. Защитники этих институтов и отношений прикрываются социалистической терминологией, говорят о строительстве социализма, а на деле губят его и подрывают его основы. Это и есть, с нашей точки зрения, лжесоциализм. Все это тоже «родимые пятна» капитализма и феодализма, но они не выделяются в социалистическом обществе, как, например, пятна на белой скатерти, эти «родимые пятна» внешне почти не отличаются от окружающей их социалистической действительности, и только анализ (или судебное следствие) может выявить действительную природу этих лжесоциалистических институтов и отношений. Можно создать, например, «дом отдыха» для ответственных работников какого-либо ведомства, который будет на деле публичным домом. Это из области развлечений. Но можно также образовать в важнейшей отрасли общественного управления группу руководителей, сплоченных между собой отношениями личной преданности, землячества, круговой поруки, прикрывая, однако, эти принципы феодальной зависимости заявлениями о подборе кадров по «деловому и политическому принципам». Это уже гораздо более опасная форма лжесоциализма.

Мы можем, к сожалению, также убедиться, что многие из псевдосоциалистических отношений насаждаются после революции не представителями прежних свергнутых классов, а вчерашними революционерами, выходцами из рабочего класса и крестьянства...

Известно, что еще философы XVIII века спорили о роли воспитания и обстоятельств в формировании человека.

– Нужно перевоспитывать людей, – говорили одни, – и тогда изменятся обстоятельства окружающей нас жизни.

– Нужно переделать обстоятельства окружающей жизни, – говорили другие, – тогда изменятся и сами люди.

Марксизм попытался синтезировать эти противоположные мнения. К. Маркс писал: «Революция необходима не только потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий класс, но и потому, что свергающий класс только в революции может сбросить с себя всю старую мерзость и стать способным создать новую основу общества» [862] .

Десятилетия, прошедшие после Октябрьской революции, подтвердили, хотя и с важными коррективами, этот вывод Маркса. Не только в России, но и во многих других странах решительно изменились экономические и политические формы общественной жизни этих стран. Были сметены все прежние сословные и имущественные перегородки. При этом в ходе длительной революционной борьбы изменились и люди, участвующие в революции. Но, во-первых, далеко не все из них изменились в лучшую сторону, а, во-вторых, изменения в природе и характере людей происходили гораздо медленнее экономических и политических преобразований. Из-за этого и при новых внешних обстоятельствах стали возникать, правда, теперь уже чаще в новом обличье, бесчисленные пороки старого общества.

Анализ этих процессов является очень важным для понимания природы советского общества как в прошлом, так и в настоящем. И говоря сегодня об истории развития социалистического общества в СССР, мы не имеем права умолчать о том, что не без активной помощи Сталина и сталинистов в нашу советскую действительность наряду с действительно социалистическими отношениями вошел и мнимый социализм, т. е. тот казарменный социализм, который не имеет ничего общего с подлинным социализмом.

Что можно отнести в жизни нашего общества в эпоху Сталина к этому псевдосоциализму?

Главной отличительной чертой сталинского казарменного социализма был режим постоянного насилия и террора, проводимого под лживыми лозунгами защиты социалистического общества от «врагов народа» и попирающего все принципы гуманизма социалистического общества. Массовые аресты и убийства ни в чем не повинных людей, создание жестокой карательной машины в виде органов НКВД-МГБ, для которых не существовало никаких законов и которые возвышались над всеми общественными организациями страны, включая и коммунистическую партию, – во всем этом не было, конечно, ничего социалистического. Ничего социалистического не было и в системе ГУЛага с его жестокими порядками и принудительным каторжным трудом, превращенным в наказание.

Широкое распространение лжесоциализма видим мы и в колхозной деревне, где миллионы колхозников не получали за свой труд почти никакой оплаты и могли поддерживать свою жизнь и силы лишь на доходы от подсобного хозяйства, которое также требовало немало труда.

Невнимание к простым людям, грубость и хамство, бюрократизм и сектантство – все это также следует отнести к различным проявлениям лжесоциализма.

Прикрепление колхозников к своему колхозу, а рабочих к своему предприятию, жестокое законодательство, по которому за опоздание или прогул рабочих отдавали под суд, а колхозниц ссылали в Сибирь за сбор колосков, – все это также примеры сталинского лжесоциализма.

При Сталине почти на всех предприятиях была введена унизительная система обыска рабочих и служащих при выходе с предприятия. Известно, что такая же система обысков была в царской России до 1905 года. Среди главных лозунгов рабочего движения в годы первой русской революции было не только требование о введении 8-часового рабочего дня, но и требование отменить обыск рабочих.

Весьма убедительное и точное описание сталинской псевдосоциалистической системы дает в своей неопубликованной работе советский экономист Л. Эльконин: «В большой исторической перспективе сталинскую систему можно рассматривать как зигзаг от социализма на пути СССР к социализму... Но сталинская система не просто зигзаг на пути с социализму, не просто неудачный вариант движения к социализму – это во многом существенный отход от социализма, от самой сути социализма. Огромные экономические и культурные достижения, добытые трудом, талантом и героизмом послеоктябрьских поколений нашего народа ради социализма, сталинская система своими невежественными, бюрократическими и античеловеческими методами, заимствованными у террористических форм капитализма и даже у феодализма, не ставила на службу социализму... Но, уводя таким образом экономически и культурно растущую страну, страну с растущими возможностями и растущими потребностями, все дальше в сторону от социализма, сталинская система внушала при этом народу, что он не только строит, но даже уже построил социалистическое общество. А этим неизбежно и исподволь внедрялось представление, что то, что составляло политическую, идейную и моральную основу жизни советского общества при Сталина, – культ государства и чинопочитание, произвол власть имущих и бесправие населения, иерархия привилегий и канонизированное лицемерие, казарменный строй общественной и интеллектуальной жизни, подавление личности и искоренение самостоятельной мысли, обстановка страха и подозрительности, разобщенности людей и пресловутой "бдительности", бесконтрольные насилия и узаконенные жестокости, – что все это и есть социализм. Но ведь именно так выглядят пасквили на социалистическое общество, которые идеологами капитализма сочинялись и сочиняются со времени появления социалистического движения... Сталинская система воплотила в жизнь этот вражеский поклеп на социализм. Сделать это она могла, лишь паразитируя на великих трудах нашего народа, поднятого Октябрем к строительству социализма, на его великой вере в конечное торжество этого ленинского социализма и на его великой готовности претерпеть все ради этого торжества... И величайшая трагедия пролетарского социализма – может быть, самая большая во всей его истории – состоит в том, что это опошление и дискредитация социализма были совершены под знаменем и под названием социализма, и притом в эпоху, когда человечество начало социалистическую революцию, и притом в той стране, которая первой начала ее и призвана была служить примером для последующих стран, и притом от имени (прикрываясь именем) Ленина, с которым в умах народов всего мира связаны сама идея и идеалы мировой социалистической революции. Несомненно, эта дискредитация и, поистине, предательство дела революционного социализма, социализма Маркса и Ленина, эта услуга мировому капитализму, равную которой в нашу эпоху решающих боев между капитализмом и социализмом не оказывал ему ни один враг социализма, составляет самое тяжелое преступление из всех, совершенных Сталиным и созданной им системой перед народами нашей страны и перед мировым коммунистическим движением – перед историей человечества» [863] .

Таким образом, наряду с действительно социалистическими отношениями в нашей стране в годы культа Сталина можно было найти и скрытые под личиной социализма государственно-капиталистические и полуфеодальные отношения, а если иметь в виду учреждения ГУЛага, то и государственно-рабовладельческие отношения.

Во всем этом переплетении различных по социальному смыслу отношений нужно будет еще долго разбираться ученым. При этом мы не должны ни преувеличивать, ни преуменьшать размеры и опасность лжесоциализма в нашей общественной жизни.

Имелось немало людей, главным образом из числа идейных противников социализма, которые довольно точно и часто справедливо указывали на различные проявления псевдосоциализма в Советском Союзе. Однако эти люди обычно сводили к тем или иным проявлениям псевдосоциализма всю политическую и экономическую жизнь нашей страны. В результате они не сумели понять сложной природы советского общественного строя, не смогли определить возможности и перспективы его развития и источники силы Советского государства. Пророчествами таких людей, вероятно, питались вожди гитлеровской Германии, когда они заявляли, что Россия – это колосс на глиняных ногах, который развалится при первом же поражении Красной Армии.

Однако среди советских людей и среди друзей СССР за границей нередко можно было встретить ошибки противоположного характера. Справедливо указывая на многие достижения Советского Союза, на многие элементы подлинно социалистических отношений, эти люди не видели и не хотели видеть многих проявлений лжесоциализма в нашей стране. В результате они также не смогли понять подлинной природы сложных политических процессов в Советском Союзе, и потому разоблачение культа Сталина застало этих людей врасплох.

Невозможно понять сущность советской общественной системы, если видеть в ней только те черты казарменного социализма, которые утвердились у нас в эпоху Сталина, а кое в чем и еще ранее. Однако невозможно понять природу и характер нашего общественного строя, если мы будем указывать только на те действительно социалистические отношения, которые также утвердились в Советском Союзе после Октябрьской революции.

Не одна лишь борьба между социализмом и капитализмом в ее адекватных проявлениях, но также и борьба между подлинным социализмом и казарменным лжесоциализмом являются отличительной чертой времен культа Сталина, а также последующего периода в развитии нашей страны.

Конечно, в той или иной форме борьба между социализмом и лже социализмом является, по-видимому, необходимой для всякого переходного периода. Однако масштабы этой борьбы, ее жесткий характер, временное преобладание лжесоциализма во многих областях нашей общественной и политической жизни – все это не было детерминировано.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ СТАЛИНА

Последние годы жизни Сталина были отмечены в личном плане печатью деградации и упадка. Дряхлеющий деспот становился все более подозрительным. Большую часть времени он жил на своих дачах, неделями не приезжая в Москву. Окружавший дачи Сталина лес был усеян ловушками и даже минами. Все более увеличивалась охрана Сталина, которая подчинялась только ему. Всех людей, вызываемых на прием к Сталину, тщательно обыскивали. Никто из них не был уверен, чем кончится эта встреча: возвращением домой или арестом. У себя в комнатах Сталин жил, как правило, в полном одиночестве. Он уже никогда почти не оставался жить на своей кремлевской квартире. Он и в прошлом боялся воздуха и ни разу в жизни не летал куда-нибудь на самолете. Когда поезд Сталина шел на юг, движение на линиях перекрывалось для всех других поездов, и через каждые 100 – 150 метров вдоль всей дороги стояли солдаты войск МВД. Два-три небольших состава, в одном из вагонов которых находился Сталин, шли без остановок и только днем. На юге он иногда прогуливался вдоль моря, но не входил в воду, плавать он не умел.

Он не любил ездить в Кремль через узкие тогда еще улицы Арбата. Поэтому, кроме «нижней» линии метрополитена – «Площадь Революции», «Арбатская», «Смоленская», «Киевская», – предназначенной для общего пользования, было решено построить специальную «верхнюю» линию – от станции «Калининская» до дачи Сталина в Кунцево. Эти районы не были еще застроены. Часть «верхней» линии до станции «Киевская» работала еще до войны. Теперь москвичи должны были пользоваться только помпезной «нижней» линией, а «верхняя» линия должна была стать особой правительственной трассой. Этот проект не успели осуществить до 1953 года.

Еще в конце 20-х годов Сталин любил прохаживаться вокруг Кремля и нередко по вечерам ходил по расположенным близ Кремля и плохо освещенным тогда улицам в сопровождении небольшой охраны. Теперь он уже не выходил на улицы. Вероятно, еще в годы войны между Кремлем и зданием ЦК на площади Ногина, а также к некоторым другим зданиям в центре Москвы (Дом Союзов, Большой театр) были проложены длинные подземные переходы, чтобы члены правительства и высшие военные руководители могли переходить из одного квартала возле Кремля в другой, не выходя на улицу. Охрана всех этих коммуникаций осуществлялась не личной охраной Сталина, а войсками МВД. Даже это обстоятельство вызывало подозрение Сталина. Адмирал И. Исаков вспоминал: «Идем мы со Сталиным длинными кремлевскими коридорами, а на перекрестках стоят охранники и, по внутреннему уставу, встречают и провожают глазами каждого проходящего, пока не передадут его мысленно следующему посту. Я едва успевал подумать об этом, а Сталин будто перехватил мою мысль и сказал с желчной ненавистью: "Охраняют. .. А сами того гляди – пальнут в спину"» [864] .

В последние годы жизни Сталин уже мало занимался делами, часто болел. Время свое он занимал различными развлечениями. Он любил, например, вырезать из журналов красочные картинки и фотографии, делал из них монтажи и прикалывал эти картинки на стены своей спальни и кабинета. Часто гостей приглашали играть со Сталиным в шахматы, предупреждая при этом: нельзя выигрывать. Он любил наблюдать за игрой в городки, раньше он играл сам, но плохо. Больше всего, однако, Сталин любил играть в бильярд, на всех его дачах была большая бильярдная. С. М. Штеменко, занимавший в 1948 – 1952 гг. пост начальника Генерального штаба Советской Армии и часто бывавший на «ближней» даче Сталина, писал в своих воспоминаниях: «И. В. Сталин, кроме праздничных концертов и спектаклей, которые обычно устраивались после торжественных собраний, нигде не бывал. Домашним его "театром" были музыкальные радиопередачи и прослушивание грамзаписи. Большую часть новых пластинок, которые ему доставляли, он предварительно проигрывал сам и тут же давал им оценку.

На каждой пластинке появлялись собственноручные надписи: "хор.", "снос", "плох.", «дрянь». В тумбочке и на столике возле стоявшего в столовой громоздкого проигрывателя, подаренного Сталину американцами в 1945 году, оставались пластинки только с первыми двумя надписями. Остальные убирались. Кроме проигрывателя, имелся патефон отечественного производства с ручным заводом. Хозяин сам переносил его куда надо.

...Невдалеке от дома (речь идет о "ближней" даче Сталина, где он чаще всего бывал и жил) стояло несколько пустотелых стволов без ветвей, в которых были устроены гнезда для птиц и белок. Это было настоящее птичье царство. Перед дуплиным городком – столики для подкормки. Сталин почти ежедневно приходил сюда и кормил пернатых... В углу веранды слева от входа стояла железная лопата с отполированной руками деревянной ручкой и хранился в большом шкафу прочий садовый и огородный инвентарь. Сталин любил ухаживать за розами, яблонями, посаженными на берегу пруда, развел небольшой лимонарий и даже... выращивал арбузы» [865] .

В эти годы у Сталина стали вызывать подозрение и такие, казалось бы, верные его помощники, как Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян. Они были отстранены от решения каких-либо важных государственных дел. Их перестали вызывать даже на заседания Политбюро. Незадолго до XIX съезда КПСС Сталин публично высказал подозрение о том, что Молотов и Ворошилов являются английскими шпионами, а Микоян – турецким шпионом. По свидетельству старого члена партии и друга А. Фадеева Н. К. Илюхова, Сталин во время одного из обедов, на который был приглашен и Фадеев, назвал международными шпионами писателей А. Н. Толстого, И. Г. Эренбурга и П. А. Павленко. Никто из этих людей не был, однако, арестован. Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян были избраны на XIX съезде КПСС в Президиум ЦК КПСС, правда, вместе с большим количеством новых членов. Вероятно, Сталину важно было в то время не столько уничтожить, сколько запугать и «переметить» многих из ранее близких к нему людей. Был удален из Кремля личный секретарь и помощник Сталина А. Поскребышев, состоявший при особе Сталина почти 20 лет. В последние месяцы перед смертью Сталина он жил на своей даче, ожидая ареста. Неожиданно и бесследно исчез начальник охраны Сталина генерал Власик.

Эмигрантский автор А. Авторханов пытался доказать в одной из своих книг, что в 1952 году Сталин якобы был фактически лишен власти, которая перешла в руки Маленкова и Берии. Контролируя партийный и карательный аппарат, эти два человека могли будто бы не только игнорировать мнение Сталина, но и делать многое вопреки его воле. По версии Авторханова, отчетный доклад на XIX съезде Г. Маленков делал не с согласия Сталина, а против его воли. Не считаясь со Сталиным, Маленков и Берия составили список будущих членов Президиума ЦК, включив в него Молотова, Кагановича, Ворошилова и Микояна, которых Сталин хотел исключить из руководства партии. Авторханов даже утверждает, что на пленуме ЦК после съезда Сталин подал в отставку с поста руководителя партии и пленум эту отставку принял [866] .

Все это явный вымысел автора книги. Несмотря на старость и болезни, Сталин и в 1952 году прочно держал в своих руках все нити власти. Со всеми своими помощниками Сталин обращался часто с еще большей бесцеремонностью и грубостью, презрительно называя их «слепыми котятами». Верно то, что на пленуме ЦК после XIX съезда партии Сталин неожиданно попросил освободить его от всех должностей, ссылаясь на старость и нелояльность Молотова, Ворошилова и некоторых других. Однако пленум не только не принял отставки Сталина, но почти на коленях умолял его остаться на своих постах. Сталин согласился и тут же лично предложил составленный им заранее список новых членов Президиума и Секретариата ЦК КПСС, в который кроме членов прежнего Политбюро были внесены фамилии многих людей, не пользовавшихся до этого влиянием в партии. Создание такого «расширенного» Президиума ЦК было явной подготовкой к переменам в руководстве партии. Г. Маленков оставался в эти месяцы фаворитом Сталина, чего нельзя сказать о Берии. «Дело врачей», а также так называемое «менгрельское дело», давшее повод для ареста многих друзей Берии в Грузии [867] , вызвали отдаление Берии от власти и от Сталина. При допросах арестованного министра государственной безопасности В. Абакумова следователи пытались вынудить его к показаниям о связях Берии с иностранными разведками.

В печати был снова выдвинут тезис об обострении классовой борьбы в нашей стране по мере продвижения вперед советского общества. 13 января «Правда» писала в передовой статье: «Некоторые люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, шпионажа. Но так думать и рассуждать могут только правые оппортунисты, люди, стоящие на антимарксистской точке зрения затухания классовой борьбы. Они не понимают или не могут понять, что наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы, что чем успешнее будет наше продвижение вперед, тем острее будет борьба врагов народа». Аналогичные утверждения содержались и в передовой «Правды» от 31 января 1953 года. В газетах снова появляется версия о создании в СССР новых разветвленных контрреволюционных организаций и даже указывается, кто мог бы войти в эти организации. «Осколки разбитых эксплуататорских классов сохранились кое-где и до сих пор, – говорилось в статье "О революционной бдительности", опубликованной в "Правде" 6 февраля 1953 года, – сохранились замаскированные последыши разгромленных антисоветских групп – меньшевиков, эсеров, троцкистов, бухаринцев, буржуазных националистов. К этому надо добавить всякого рода разложившиеся элементы – людей, низкопоклонничающих перед иностранщиной, расхитителей социалистической собственности... На этих людей и делают свою ставку сейчас американо-английские империалисты».

Все признаки говорили о том, что приближается новый 1937 год. И только смерть Сталина, последовавшая в начале марта 1953 года, предотвратила угрозу новых тяжелых и массовых репрессий.

Известно, что через несколько месяцев после смерти Сталина в Грузии стали распространяться самые нелепые слухи о причинах смерти Сталина. Эти слухи поддерживал нередко и сын Сталина Василий, который во время своих пьяных оргий в 1953 году часто начинал кричать, что его отца убили. В 70-е годы множество таких фантастических слухов собрал и опубликовал А. Авторханов. Сам эмигрантский автор, ссылаясь на будто бы хорошее здоровье Сталина, уверяет читателей, что Сталин был всего вероятнее убит и что убийцей Сталина был не кто иной, как Л. Берия. Уже в предисловии к своей книге Авторханов пишет: «Если каждый из членов последнего сталинского Политбюро умер или умрет своей смертью, то это благодаря тому, кого они убили: Берии. Если не состоялась вторая, куда более грозная, чем в ежовщину, "великая чистка", если сотни тысяч людей были спасены от чекистских пуль, а миллионы – от концлагерей, то этим, вероятнее всего, страна обязана также Берии. Это не было его целью, но это было его невольной заслугой... Берия слишком хорошо знал и Сталина, и судьбу своих предшественников, чтобы строить иллюзии. Сталину была нужна его голова. У Берии не было никаких других средств, чтобы спасти ее, кроме как лишить самого Сталина его собственной головы. Вот так и был организован беспримерный по трудности, но и блестящий по технике исполнения заговор Берии против Сталина. Организатор заговора доказал, что он превзошел Сталина в том, в чем последний считался корифеем: в искусстве организации политических убийств» [868] .

Хотя затем на 300 страницах Авторханов и пытается доказать свою версию, ему не удается даже сделать ее правдоподобной.

Сталин вовсе не был человеком крепкого здоровья, каким его пытается представить Авторханов. Еще бывший работник технического секретариата при Политбюро В. Г. Бажанов, о воспоминаниях которого мы уже говорили во второй части нашей книги, писал о 45-летнем Сталине: «Образ жизни (Сталин) ведет чрезвычайно нездоровый, сидячий. Никогда не занимается спортом, какой-нибудь физической работой. Курит трубку, пьет вино, предпочитая кахетинское. Во вторую половину своего дня каждый вечер проводит за столом, за едой и питьем в компании членов своего Политбюро. Как при таком образе жизни он дожил до 73 лет – удивительно» [869] .

И действительно, Сталин никогда не отличался крепким здоровьем. Еще в конце 1933 – начале 1934 гг. у него наблюдались серьезные нарушения сердечной деятельности и спазмы кровеносных сосудов – в те годы эту болезнь называли «грудной жабой». В настоящее время врачи характеризуют симптомы этого тяжелого заболевания как приступ стенокардии или коронарную недостаточность. У Сталина наблюдались сильные боли в левой стороне груди и во всей грудной клетке, а также затрудненное дыхание. Основной причиной этого заболевания был не только нездоровый образ жизни, но и курение.

Состояние Сталина было в те месяцы настолько тяжелым, что Политбюро сочло необходимым назначить ему возможного преемника (С. М. Кирова). Сталин поправился, но не полностью. У него осталось повышенное кровяное давление, и приступы стенокардии затем повторялись не раз. Особенно тяжелый и длительный приступ стенокардии был у Сталина в конце 1948 года. Сказалось не только курение, но и огромное напряжение военных лет. Сталин болел почти полгода, и врачи всерьез беспокоились по поводу прогноза заболевания. К своему 70-летию Сталин подошел уже совсем больным человеком. Тот факт, что на торжественном заседании по случаю своего 70-летия он сидел молча, выслушивая приветственные речи, и затем не выступил даже с короткой благодарственной речью, – этот факт вызвал различные и противоречивые комментарии. Мне известно, однако, что у Сталина, еще не вполне оправившегося от болезни, были в декабре 1949 года нарушения речи. Это, главным образом, и не позволило ему выступить на заседании хотя бы с кратким ответным словом. Отчасти из-за болезни Сталина затянулись переговоры с делегацией Китая. Состояние здоровья было одной из причин, по которой Сталин не смог сделать большой отчетный доклад на XIX съезде партии, поручив его Г. Маленкову и ограничившись короткой заключительной речью. В последние месяцы своей жизни Сталин страдал от тяжелых приступов гипертонической болезни, его мучили частые головные боли, хотя он упорно отказывался от систематического лечения и даже от серьезного медицинского обследования.

Таким образом, у нас нет никаких оснований ставить под сомнение то медицинское заключение о причинах смерти Сталина, которое было подписано министром здравоохранения СССР А. Третьяковым, начальником Лечсанупра Кремля И. Купериным и большой группой ведущих врачей [870] .

Кровоизлияние в мозг произошло у Сталина поздно вечером 1 марта или в ночь на 2 марта 1953 г. Рядом со Сталиным в этот момент никого не было. Двери в его спальню были заперты. Время перед сном он обычно проводил в полном одиночестве. Охрану и «обслугу» обеспокоило, однако, то обстоятельство, что Сталин не попросил вовремя свой ужин. Женщина, убиравшая комнаты Сталина и имевшая, таким образом, право подниматься в комнаты, где он отдыхал, сумела заглянуть в комнату Сталина и увидела, что он лежит одетый на ковре. Не решаясь войти в помещения Сталина, охрана вызвала членов Политбюро. Только утром 2 марта на дачу Сталина были вызваны врачи и сделана первая электрокардиограмма. С этого момента члены Политбюро непрерывно дежурили попарно возле Сталина, которому оказывалась интенсивная врачебная помощь. О деталях этих событий можно прочесть в мемуарах Н. С. Хрущева и в книге С. Аллилуевой. «Отец умирал страшно и трудно, – писала Аллилуева. – Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно черты его становились неузнаваемыми, губы почернели, последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось, – очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, – тут он поднял вдруг кверху свою левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, неизвестно, к кому и к чему он относился» [871] .

Смерть Сталина явилась косвенной причиной еще одной страшной трагедии. В дни его похорон миллионы москвичей и жителей других городов устремились к центру Москвы, чтобы проститься с этим столь мало известным им человеком, которому они так долго верили. Из-за нераспорядительности властей и плохой организации людских потоков возникла давка. В результате сотни, а может быть и тысячи, советских людей погибли, растоптанные ногами других советских людей, ослепленных культом Сталина.

В эти же дни органами НКВД были арестованы только в Москве, правда, на короткое время, сотни людей. Как оказалось, в НКВД имелся свой «мобилизационный план» превентивных арестов на случай войны или каких-либо серьезных внешних или внутренних осложнений. Этот план был частично приведен в исполнение в дни похорон Сталина. Но это были, вероятно, последние трагедии, связанные с именем Сталина. В жизни нашего народа начиналась новая эпоха, которая требует специального изучения и анализа.

К ВОПРОСУ ОБ ОБЩЕЙ ОЦЕНКЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СТАЛИНА

Вопрос об общих итогах и общей оценке деятельности Сталина занимал многих историков и публицистов. Даже у людей, относящихся без вражды к социализму и коммунизму, можно нередко встретить оценки Сталина как верного продолжателя идей и дела Ленина, как наиболее крупного последнего руководителя коммунистического движения, как человека, который своей деятельностью изменил не только облик России, но и всего мира. Признавая и даже осуждая совершенные Сталиным преступления, эти историки пытаются доказать, что строительство социализма в такой стране, как Россия, и не могло обойтись без варварства, без жестокости, без создания тоталитарного и деспотического государства. Во всяком случае имя Сталина не отделяется от имени Ленина и программы и методов коммунистической партии вообще.

К подобного рода оценкам близки оценки, которые давались деятельности Сталина некоторыми официальными советскими историками и некоторыми буржуазными публицистами. Так, например, к 10-й годовщине смерти Сталина западногерманская газета «Ди Вельт» поместила статью, в которой можно было прочесть: «Когда Сталин после смерти Ленина начал по кускам захватывать в свои руки полноту власти, Россия все еще была аграрной страной, какой она была при царях. Когда он 30 лет спустя умер, Советский Союз был второй индустриальной державой мира. Он достиг этой цели не без неудач и поражений. Долгое время миллионы людей вынуждены были голодать: была разрушена экономическая основа существования бесчисленного количества граждан и уничтожено их маленькое личное счастье, они вели жалкую жизнь в трудовых лагерях, и многие из них стали жертвами холода, голода, безнадежности лагерной жизни. Но в конце концов цель была достигнута. То, что в западных странах было делом почти двух столетий, было совершено в России за немногие десятилетия, с жестокой твердостью, но в конечном результате как величайшее экономическое преобразование, социальное преобразование новейшей истории. Учитывая то, как создан мир и люди, жертвы этого процесса преобразования будут постепенно забыты, как они наполовину забыты уже сегодня. Но то, с чем считаются политики, – это экономическая мощь Советского Союза... Сталин преобразовал Россию в индустриальную державу, сделал ее настолько сильной, что она смогла противостоять немцам совершенно иначе, чем раньше, поколение тому назад... Сдержали продвижение немцев вперед, а затем превратили его в отступление не только громадные массы танков и орудий, но и технически образованный, технически подготовленный Сталиным русский человек. Русские стрелки-танкисты и водители танков в юности своей, может быть, еще ходили по полю рядом с отцом за лошадьми.

Сталин научил их писать, читать, водить трактор, ремонтировать мотор... Нужно быть очень циничным или очень святым, чтобы примириться внутренне с тем, что из сталинской тирании произошло спасение России. Кто не является ни тем, ни другим, всегда будет больно ударяться об это непостижимое стечение обстоятельств. Нищета и гибель миллионов людей – действительно ли это было необходимой жертвой для того, чтобы Россия сохранила свою свободу? Хитростью идей Гегеля здесь не обойтись, и Сталина трудно считать воплощением мирового духа. Таким образом, спасение России Сталиным остается одной из многих загадок, которые задает нам история» [872] .

С таких же примерно позиций подходил к оценке деятельности Сталина и один из его первых биографов – Исаак Дейчер. Повествуя о периоде коллективизации и индустриализации в СССР, Дейчер утверждает, что Сталина можно считать величайшим реформатором всех времен и народов. По мнению Дейчера, Ленин и Сталин дали советскому народу идеи социализма, но только Сталин осуществил эти идеи. И хотя цена, заплаченная за победу, была очень велика, это, как заявляет Дейчер, только подчеркивает трудность выполненной задачи [873] .

С подобными рассуждениями нельзя согласиться. Не Сталин научил наш народ читать и писать – путь к образованию и культуре был открыт народу революцией. И наша страна могла бы идти по этому пути гораздо быстрее, если бы Сталин не уничтожил сотни тысяч представителей как старой, так и новой интеллигенции. Конечно, трудом миллионов заключенных было сделано немало. Но разве наше народное хозяйство не развивалось бы быстрее, если бы эти миллионы ни в чем не повинных людей, в том числе рабочих, инженеров, техников и служащих, работали не в концентрационных лагерях, где большая часть из них погибла, а как свободные люди? А разве для более быстрого развития сельского хозяйства СССР было полезным то насилие над крестьянством, которое санкционировал и которое направлял Сталин? В действительности, Сталин не ускорил, а замедлил возможное развитие нашей страны. И та «цена» или те жертвы, которые заплатил наш народ и наша страна, подчеркивают не трудность выполнения задачи, а жестокую безрассудность Сталина. Эта цена была столь велика, что мы и сегодня продолжаем расплачиваться за многое из того, что было содеяно Сталиным. Слишком многое из того, что И. Дейчер называет «победами», обернулось на деле поражениями социализма.

Неверную и тенденциозную оценку деятельности Сталина давали до сих пор и многие из правых социалистов. Так, например, Пьетро Ненни писал: «Для нас, современников Сталина, трудность заключалась не столько в том, чтобы понять то искусство, к которому он (Сталин) прибегал для достижения победы, а в том, почему он смог победить, то есть какие объективные данные использовал он для того, чтобы обеспечить себе успех и одержать верх над соперниками или противниками, порой стоявшими значительно выше него по уровню культуры, по своей политической подготовке, по тонкости души и даже по революционному опыту. Таким элементом, по нашему мнению, является то, что Сталин более, чем какой-либо другой большевистский руководитель, впитал в себя "русскую действительность"... Таким образом, мы отвергли термин "культ личности", превративший демиурга своей эпохи в единственного ответчика за все последствия, связанные с этим временем. Мы способствовали утверждению того, что теперь называется сталинизмом. Это коммунизм трех десятилетий – от смерти Ленина до смерти Сталина» [874] .

Еще более настойчиво проводят это отождествление социализма, ленинизма и сталинизма противники марксизма и социализма вообще или люди, бывшие когда-то социалистами, но ставшие теперь его противниками.

Как утверждает Солженицын, Сталин вообще никогда не был крупной политической фигурой, не было никогда и «сталинизма», а были только марксизм и ленинизм. Сталин же шел «стопа в стопу» за Лениным, являясь при этом только «слепой и поверхностной исполнительной силой» [875] . Иную точку зрения высказывает в своей книге «Три встречи со Сталиным» Милован Джилас. Он пишет: «Для Сталина не было невозможных преступлений и не было такого, которое бы он не совершил. Какими бы ни пользоваться мерками – за ним остается слава величайшего преступника прошедших и, надо надеяться, предстоящих времен... Разумеется, оценка всего человеческого зависит от выбранной точки зрения. Если стать на точку зрения гуманизма и свободы, то история не знает более жестокого и циничного деспота, чем Сталин... Но если мы попытаемся оценить фактическую роль Сталина в истории коммунизма, то и теперь и в будущем его следует считать наиболее важной после Ленина фигурой. Он мало развил идею коммунизма, но он принес ей победу и осуществил ее в обществе и государстве. Он не создал идеального общества – это неосуществимо по самой сути человека и человеческого общества, – но он превратил отсталую Россию в индустриальную имперскую державу, которая все более решительно и неумолимо стремится к мировому господству. С точки зрения успеха в политической проницательности Сталин – непревзойденный государственный деятель своего времени. В общем, Сталин был чудовищем – человеком, преданным абстрактным, абсолютно утопическим идеям, который на практике не знал иного критерия, кроме успеха, а это означало насилие, физическое и духовное уничтожение. Не будем, однако, несправедливы к Сталину. Все, что он хотел сделать, и даже то, что не успел сделать, не могло быть осуществлено другим способом. Силы, которые выдвинули его вперед и поставили во главе, нуждались именно в таком вожде, учитывая отношения между Россией и остальным миром, и не могли пользоваться иными методами» [876] .

Главная цель подобных рассуждений предельно ясна. Если созданная в СССР социалистическая общественная система и не могла быть построена иначе, чем при посредстве самых страшных преступлений, то нужно впредь воздержаться от подобных экспериментов. Если беззакония Сталина вытекают из самой сущности социализма, марксизма и ленинизма, то надо отказаться от этих учений.

Догматики и сталинисты из социалистического лагеря, конечно, не делают таких далеко идущих выводов, хотя они и пытаются также доказать полную преемственность между деятельностью Ленина и деятельностью Сталина. Некоторые из догматиков вообще избегают слова «преступления», прибегая к понятию «ошибки». В свое время именно так писал о Сталине Молотов [877] . О «серьезных ошибках» Сталина писала в 1956 и 1957 годах газета «Женьминь жибао» [878] . Еще более мягкая оценка совершенных Сталиным преступлений содержалась в серии статей о Сталине, опубликованных в китайской печати в 1963 – 1965 гг. во время идеологической полемики о КПСС. Так, в одной из редакционных статей в «Женьминь жибао» в 1963 г. можно было прочесть: «...Что касается ошибок Сталина, то они должны служить историческим уроком и предостерегать советских коммунистов и коммунистов других стран, чтобы они не повторяли подобных ошибок или допускали меньше ошибок. И это принесло бы пользу. Как положительный, так и отрицательный исторический опыт, если он только правильно .. .обобщен, является полезным для всех коммунистов» [879] . И далее газета вспоминает об отношении В. И. Ленина к ошибкам Розы Люксембург, А. Бебеля, которые в своей борьбе с контрреволюцией допускали также немало ошибок, что не мешало Ленину считать их великими революционерами и учиться на их ошибках.

Деятельность Сталина уже потому не подходит для таких аналогий, что в 30-е годы главным направлением репрессий была не борьба с контрреволюционерами, а истребление кадров партии, армии и интеллигенции, честно служивших своему народу. Старый большевик А. В. Снегов писал в конце 60-х годов в «Открытом письме Мао Цзэдуну»: «За 17 лет пребывания в сталинских тюрьмах и лагерях я не видел тамконтрреволюционеров» [880] .Другойчленпартии, бывший секретарь Могилевского горкома партии Я. И. Дробинский рассказывал в своих мемуарах, как в их камеру в Минской городской тюрьме, где находились многие активисты из партийных организаций и командиры из пограничных районов, неожиданно посадили настоящего польского шпиона – офицера разведки генштаба Польши. Вся камера и особенно военные относились к поляку-разведчику неприязненно. И вот однажды, рассердившись на такие отношения, поляк обратился к одному из советских командиров: «Чего вы от меня хотите? Почему вы так неприязненно ко мне относитесь? В конце концов, я польский гражданин, польский националист, офицер и патриот, нахожусь в советской тюрьме. Это нормально, это абсолютно нормально. Но почему вы, советский коммунист и патриот, находитесь в советской тюрьме – это для меня абсолютно непонятно и, кажется, не совсем нормально. Может, вы мне объясните все это?»

Поляку никто не мог ничего объяснить. В дальнейшем польского офицера обменяли на одного из советских разведчиков, тогда как большинство советских командиров было расстреляно [881] .

Совершенно неприемлема и такая теория, которую можно условно назвать теорией «взвешивания». И в нашей стране, и в китайской печати приводились «подсчеты», по которым выходило, что у Сталина было 30% преступлений и ошибок и 70% достижений и заслуг. Даже если тот или иной политический деятель и имеет немалые заслуги перед своей страной и партией, это не дает ему никакого «отпущения грехов» или права безнаказанно совершать преступления. К тому же авторы подобных расчетов обычно кладут на одну чашу весов преступления Сталина, а на другую чашу весов те победы, которые были достигнуты нашим народом часто вопреки ошибкам и злодеяниям Сталина.

Да, Сталин был руководителем партии и страны в трудные годы, и в течение многих лет он пользовался доверием большинства членов партии и народа. В эти годы наша страна добилась немалых успехов в культурном и экономическом строительстве и одержала победу в Отечественной войне. Но разве эти успехи не были бы еще более значительными, если бы не было террора 30-х годов? Разве мы не могли бы победить в Отечественной войне быстрее и с меньшими жертвами, если бы Сталин не уничтожил перед войной лучших военачальников и проводил более продуманную внешнюю политику?

Так за что же мы должны благодарить Сталина? За то, что он не привел нашу страну и армию к полной катастрофе?

Является фактом, что Сталин в качестве вождя мирового коммунистического движения и ВКП(б) наследовал Ленину. Но это был такой наследник, который не столько приумножал, сколько проматывал полученное им наследство.

Поэтому мы никак не можем отождествлять сталинизм ни с социализмом, ни с марксизмом, ни с ленинизмом, как бы ни несовершенны во многих частях были эти учения. Сталинизм – это те извращения, которые принес Сталин в теорию и практику научного социализма, это явление, глубоко чуждое и марксизму, и ленинизму.

У многих великих людей прошлого, именем которых гордится все человечество, было немало недостатков и слабостей. Современникам эти недостатки казались порой значительными, но мы мало помним о них, сохраняя в памяти только основное. Но произвол и беззакония Сталина никогда не будут забыты. Дела, совершенные Сталиным, принадлежат истории, и его имя навсегда останется в истории. Но он будет вычеркнут из числа имен, которыми справедливо гордится человечество. «Злые властители, – говорит восточная поговорка, – не находят убежища и в могиле. Потомство преследует их память, и двадцать протекших веков не смогут стереть их позора».

Конечно, Сталин преподал и некоторые уроки для тех, кто пришел после него. Мы знаем теперь, что не социализм порождает беззаконие, как об этом говорят противники социализма. Но социализм сам по себе не гарантирует от беззакония и злоупотребления властью. Более того, социализм, не сочетаемый с демократией, может стать питательной средой и для новых преступлений. Наша страна перенесла тяжелую болезнь и потеряла многих лучших своих сынов. Однако далеко не все, что было связано с культом Сталина и сталинизмом, осталось позади. Процесс очищения социализма и коммунистического движения от всех наслоений и скверны культа личности еще не закончен и его надо продолжать и дальше последовательно и настойчиво.

Август 1962 г. – июнь 1984 г.

Примечания

1

Ulam Adam. В. Stalin. The Man and His Era. N.-Y., 1973. P. 19 – 20. См. также: Tucker Robert С. Stalin as Revolutionary, 1879 – 1929. N.-Y. L, 1973; Marie Jean-Jac ques. Stalin. – Paris, 1967. Только один из известных нам западных ав торов – Ян Грей – в своей биографии Сталина пытается утверждать, что «родст во, окружение, годы детства ничего не дают для объяснения его (Сталина) ха рактера и жизни». Grey Ian. Stalin: Man of History. Garden City (N.-Y.), 1979. P. 13. Концепции Грея были подвергнуты, однако, убедительной критике в ряде рецензий. См., напр.: Келли Л. (Статья) // Books and Bookmen. 1979 (Dec).

2

Сталин И. В. Соч. Т. 1. С. 407 – 423. Имеются свидетельства, что отец Сталина нередко жестоко наказывал маленького Coco, а также что он часто ссорил ся со своей самостоятельной и набожной супругой, скромный заработок кото рой являлся основным для этой небольшой семьи. В грузинской эмигрантской литературе встречались сведения и о том, что отец Сталина, которого часть земляков считала осетином, был убит в 1890 г. во время жестокой трактирной драки.

3

Романы и повести А. Казбеги были переизданы в Грузии сначала на грузинском, а затем и на русском языках в конце 1940-х гг.

4

Дубинский-Мухадзе И. Орджоникидзе. М., 1963.С. 167.

5

Allilueva Svetlana. Only one year. London, 1969. P. 341 – 342, 355.

6

См.: Жордания Ной . Моя жизнь. Стэнфорд, 1968. С. 15.

7

Marie Jean-Jacques. Ibid. P. 3637.

8

Об участии Сталина в работе IV и V съездов РСДРП можно прочитать не только в книге Б. Суварина, опубликованной в 1935 г., но и в различных публикациях 1920-х гг., которые Троцкий, несомненно, внимательно читал (см.: Сталин: Сб. статей к 50-летию со дня рождения. М. – Л., 1929).

9

Сталин И. В. Т. 2. С. 168.

10

Вопросы истории КПСС. 1965, № 2. С. 39.

11

Дубинский-Мухадзе И. Указ соч. С. 93.

12

История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1966 Т.2. С. 272.

13

Шаумян С. Соч. М., 1957. Т. 1. С. 267; Дубинский-Мухадзе И. Указ соч. С. 92 – 93.

14

Логинов В. Т. Ленин и «Правда» в 1912 – 1914 гг. М., 1962. С. 79, 112.

15

См.: Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 54 – 57.

16

Ленин В. И. ПСС. Т. 48. С. 162.

17

Там же. Т. 49. С. 101.

18

Там же. С. 161.

19

Из архива Ю. В. Трифонова Воспоминания Р. Захаровой частично опубликованы в кн.: Трифонов Ю. В. Отблеск костра. Исчезновение. М., 1988. С. 37 – 38. Пи сатель Ю. В. Трифонов – сын видного деятеля ВКП(б) В. А. Трифонова.

20

Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. М., 1960. С. 199.

21

Свердлов Я. М. Избранные произведения. М., 1957. Т. 1. С. 276 – 277.

22

Рукописные воспоминания из архива А. В. Снегова.

23

Бюллетень оппозиции. 1930, № 14. С. 8.

24

Копии приведенных документов имеются в личном архиве Ю. В. Трифонова Их подлинники хранятся в ЦГАОР.

25

Байкалов А. Мои встречи с Иосифом Джугашвили // Возрождение. Париж, 1950 (март – апр.). С. 118.

26

ЦПАИМЛ. Ф. 17. Оп. 1. Ед. хр. 385. Л. 11.

27

Там же.

28

Шляпников А. Семнадцатый год. М., 1923. Кн. 1. С. 219 – 220.

29

См.: Крутикова Н. На крутом повороте. М., 1965.

30

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 333.

31

Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Париж, 1963. Т. 1. С. 142.

32

Суханов Н. Записки о революции. Берлин, 1922. Кн. 2. С. 265 – 266.

33

Барбюс Анри. Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир. М., 1936. С. 109.

34

VI РСДРП (большевиков). Август 1917 года: Протоколы. М., 1958. С. 28.

35

Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 340, 282.

36

См.: Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). М., 1958. С. 86. Реально действующее Политбюро возникло лишь в марте 1919 г.

37

Как известно, Ленин написал предисловие к книге Дж. Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Ленин очень высоко оценивал книгу Рида и рекомендовал издать ее в миллионах экземпляров на всех языках планеты. Сталин же фактически за претил эту книгу. В 1930-е гг. книга Рида была изъята из библиотек. Было немало случаев, когда членов партии приговаривали к длительным срокам заключения за хранение и распространение книги Джона Рида.

38

См.: Пролетарская революция. М., 1930. № 6. С. 128.

39

Из архива А. В. Снегова, участника II Всеукраинского съезда Советов. См. также: ЦГАОР УССР. Ф. 1. Оп. 1. Д. 7В. Л. 1.

40

Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). С. 178.

41

Там же. С. 204.

42

См.: Антонов-Овсеенко А. Портрет тирана. Нью-Йорк., 1980. С. 9 – 14.

43

Там же. С. 11.

44

См.: Окороков А. 3. Октябрь и крах русской буржуазной прессы. М., 1970. С. 260, 283.

45

Антонов-Овсеенко А. Указ соч. С. 12.

46

Окороков А. 3. Октябрь и крах русской буржуазной прессы. С. 275 – 277.

47

Иосиф Виссарионович Сталин: Краткая биография. М., 1947. С. 82 – 83.

48

Сталин И. В. Соч. Т. 4. С. 118.

49

См.: Ворошилов К. Е. Сталин и Вооруженные Силы СССР. М., 1951. С. 24.

50

Сталин И. В. Соч. Т. 4. С. 120 – 121.

51

См.: Гражданская война в СССР. М., 1980. Т. 1. С. 229.

52

Ворошилов К. Е. Сталин и Вооруженные Силы СССР. С. 27.

53

Свердлов Я. М. Избранные произведения. М., 1960.Т. 3. С. 28.

54

Троцкий Л. Как вооружалась революция. Т. 1. М., 1924. С. 350 – 351.

55

Tucker Robert С. Ibid. P. 196.

56

Ленинский сборник. XXXVII. М., 1970. С. 136.

57

Ленин В. И. ПСС. Т. 51. С. 247.

58

Ленинский сборник. XXXVI. М., 1959. С. 116.

59

Ленин В. И. ПСС. Т. 51. С. 248.

60

Из истории Гражданской войны в СССР: Сб. документов. М., 1961. Т. 3. С. 348.

61

Военно-исторический журнал. 1962, № 9. С. 61.

62

Бонч-Бруевич В. На боевых постах Февральской и Октябрьской революций. М., 1930. С. 283. В последующих изданиях приведенные слова Ленина были исклю чены.

63

Краткая история Гражданской войны в СССР. М., 1962. С. 444.

64

См.: IX конференция РКП(б). Сентябрь 1920 года: Протоколы. М., 1972. С. 79. Заключительное слово Ленина на втором заседании до сих пор не опубликовано, как «не правленное». О Сталине мы узнаем лишь из примечаний на с. 372 – 373.

65

Там же. С. 82.

66

Ленинский сборник. XXXVII. С. 106.

67

Известия.1962, № 249.

68

XI РКП(б). Март – апрель 1922 года: Стенографический отчет. М., 1961. С. 84 – 85.

69

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 122.

70

Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 12. М., 1982. С. 267.

71

Ленин В. И. ПСС. Т. 38. С. 79.

72

Е. Я. Драбкина была секретарем Я. М. Свердлова. Позднее стала писательницей.

73

ЦПА ИМЛ. Ф. 558. Оп. 2479. Л. 137.

74

Ленин В. И. ПСС Т. 45. С. 360 – 361.

75

Там же. Т. 54. С. 329.

76

Там же. С. 674 – 675.

77

Там же. С. 329 – 330. Любопытно отметить, что эту записку Ленина Сталин хранил всю жизнь. Она была обнаружена у него в столе только после его смерти.

78

Там же. С. 300. Это письмо, как и письма Троцкому, вовсе не означают, что Ленин полностью соглашался с позицией Б. Мдивани и грузинского ЦК. Он требо вал осторожности и внимания к национализму ранее подчиненных наций и счи тал гораздо большей опасностью великодержавный шовинизм.

79

Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 71 – 72.

80

XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б): Стенографический отчет. М. – Л., 1926. С. 506. См. также выступление К. Ворошилова на съезде (С. 398 – 399).

81

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 393.

82

Там же. С. 387.

83

Там же. С. 449.

84

Tucker Robert С. Ibid. P. 285.

85

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 343 – 348.

86

Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Берлин, 1930. Т. 2. С. 217.

87

Там же. С. 226.

88

См.: Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Франция, 1980. С. 106 – 107.

89

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 594.

90

Философская энциклопедия. М., 1964. Т. 3. С. 114.

91

См.: Приложение 1 к бюллетеню № 30. С. 35 – 37.

92

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 55 – 56. Весьма неправдоподобна и рассказанная Бажановым история о чешском инженере-телефонисте, который смонтировал для Сталина устройство для прослушивания всех кремлевских телефонных разговоров и после этого был расстрелян по распоряжению Сталина.

93

Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 417.

94

Из воспоминаний о Ленине. М., 1928.

95

Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 110 – 111.

96

Там же. ПСС. Т. 41. С. 394.

97

См.: О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900 – 1922. М., 1963. С. 528 – 532.

98

Кармайкл Джоэль. Троцкий. Иерусалим, 1980. С. 57.

99

А. П. Спундэ был заместителем наркома финансов в первом Советском правительстве, позднее – членом ЦИК СССР и заместителем председателя Госбанка СССР. Он не был арестован в 1937 г., а лишь исключен из партии и работал кассиром-счетоводом в Мосторге. Свои воспоминания Спундэ писал в 1947 – 1949 гг. Умер в 1962 г. Его воспоминания хранятся в архиве его семьи.

100

Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 345.

101

Открытое письмо в редакцию журнала «Вопросы истории КПСС» (рукопись). И. Дашковский вступил в партию в 1917 г. и активно участвовал в революции и граж данской войне. Автор многих работ по экономике. Исключен из партии в 1927 г. за участие в оппозиции и затем около 30 лет подвергался различным репресси ям. После XX съезда КПСС реабилитирован по всем обвинениям.

102

Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 118.

103

История Коммунистической партии Советского Союза: Том третий. Март 1917 – 1920 гг. Кн. первая (март 1917 – март 1918 г.). М. 1967. С. 321.

104

Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 186.

105

См. напр.: Борьба партии большевиков против троцкизма в послеоктябрь ский период. М., 1969, и др.

106

Трифонов Ю. Отблеск костра. Исчезновение. С. 116 – 117.

107

Орджоникидзе Г. К. Статьи и речи. Т. 1. М., 1956. С. 101.

108

Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 145 – 146.

109

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 204.

110

Горький М. В. И. Ленин. М., 1959. С. 12. В первом издании брошюры Горько го есть такая фраза: «Ударив рукой по столу, он сказал: „Вот вы указали бы мне другого человека, который способен в год организовать почти образцовую ар мию да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть“ (М., 1924. С. 37). Во втором издании Горький, сократив эту фразу, пишет, что после нее Ленин якобы сказал: „А все-таки не наш! С нами, а не наш. Често любив. И есть в нем что-то нехорошее, от Лассаля“. Я не думаю, что Горький здесь что-то выдумал. В 1924 г. он не мог и не стал бы писать все то, что Ленин говорил ему о Троцком.

111

Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 147.

112

«Юность». Избранное. X. 1955 – 1965. М., 1965. С. 16 – 18. В изданном очерке «Дикой» Аксенов В. не упоминает, естественно, имени Троцкого. Но и сам В. Аксе нов, и его отец П. Аксенов подтвердили, что изображенный в очерке «высокий московский комиссар» – Троцкий.

113

Датт Р. Палм. Интернационал. Очерк истории коммунистического движения. 1848 – 1963. М., 1966. С. 188.

114

Tucker Robert С. Ibid. P. 335.

115

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 216.

116

Там же. С. 227.

117

См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 54. С. 330.

118

Там же. С. 674.

119

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 224.

120

Там же. С. 219.

121

См.: Коммунист. 1966, № 9.

122

Троцкий Л. Д. Что и как произошло. Шесть статей для мировой печати. Париж, 1929. С. 34 – 35.

123

XII РКП(б). 17 – 25 апреля 1923 года: Стенографический отчет. М., 1968. С. 590.

124

Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 204.

125

Г. И. Мясников – человек редкой и трагической судьбы. В 17-летнем возрасте в 1906 г. он вступил в партию большевиков. Активный участник революции, он еще с Лениным спорил по вопросам демократии (см.: Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 78 – 83.). После исключения из партии и кратковременного ареста эмигрировал и работал больше 20 лет простым рабочим на автомобильных заводах Франции. В 1945 году Мясникову, как и многим другим эмигрантам, предложили вернуться в СССР, обещая неприкосновенность. Он вернулся, но был арестован и в 1946 г. умер в заключении.

126

А. Богданов был основателем не только «Пролеткульта», но и Института переливания крови в Москве. Умер в 1928 г.

127

Цит. по: Кармайкл Джоэль. Троцкий. С. 189.

128

Цит. по: Die Linke Opposition in der Sowjetunion. 1923 – 1928. Westberlin, 1976. Band I. S. 242 – 249..

129

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 33.

130

Троцкий Л. Д. Новый курс. М., 1924. С. 48.

131

Там же. С. 4 и др.

132

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 259.

133

Правда. 1923 (13 и 18 янв.).

134

XIII РКП(б). Май 1924 года: Стенографический отчет. М., 1963. С. 158.

135

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 227.

136

Троцкий Л. Наша революция, 1906. С. 277 – 278.

137

Троцкий Л. Соч. Т. 3. С. 88 – 89.

138

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 376 – 377.

139

Троцкий Л. Соч. Т. 3. С. 92 – 93.

140

Валентинов (Вольский) Н. Новая экономическая политика и кризис партии по сле смерти Ленина. Воспоминания. Стэнфорд, 1971. С. 80 – 81.

141

Вестник Коммунистической академии. 1924, № 8.

142

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 327 – 329.

143

До 1927 г. вышло в свет семнадцать томов Собрания сочинений Л. Д. Троцкого.

144

В некоторых партийных документах и выступлениях имеются ссылки на письмо В. Антонова-Овсеенко в ЦК РКП(б) с угрозой «призвать к порядку „зарвавшихся вождей“ (см.: Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 43). В книге «Портрет тирана» А. Антонов-Овсеенко более подробно цитирует письмо своего отца, который якобы писал: «Так не может долго продолжаться. Остается одно – апеллировать к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей». Автор книги ссылается на рукописные воспоминания М. М. Поляка, видимо, работника ЦУР (с. 384 и с. 52 книги Антонова-Овсеенко). Однако некоторые старые большевики, например А. В. Снегов, считают эту ссылку недостаточной и решительно оспаривают возможность подчеркнутой нами формулировки в письме В. Антонова-Овсеенко.

145

Serge Victor. Erinnerungen eines Revolution?rs. 1901 – 1941. Wien, 1974. S. 263 – 264. (В. Серж умер во Франции в 1947 г.)

146

Serge V. Ibid. S. 11 – 12.

147

Якубович М. П. Воспоминания о Зиновьеве: Рукопись. Перу Якубовича принад лежат интересные воспоминания о Троцком, Сталине, Зиновьеве, Каменеве, о событиях 1917 г. («Из истории идей») и др.

148

Еженедельник ЧК. М., 1918. №5. С. 24.

149

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 158 – 159.

150

Энциклопедический словарь Гранат. Т. 41. Ч. 1. С. 167.

151

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 257.

152

Там же. С. 258.

153

См.: Правда. 1924, 23 авг.

154

Сталин И. В. Соч. Т. 7. С. 380.

155

В 1926 г. валовая продукция сельского хозяйства на 18% превысила уровень урожайного 1913 г. В 1927 г. – на 21%. (См.: Народное хозяйство СССР. 1922 – 1972: Юбилейный статистический справочник. М., 1972. С. 219.)

156

XIV конференция Российской Коммунистической партии (большевиков): Стенографический отчет. М. – Л., 1925. С. 187.

157

Правда. 1925.

158

Бухарин Н. И. Текущий момент и основы нашей политики. М., 1925. С. 35. (Эти пояснения Бухарину пришлось делать неоднократно.)

159

XIV конференция Российской Коммунистической партии (большевиков). С. 142.

160

Меклер М. О победе социализма в одной стране. Л., 1926. С. 30 – 31.

161

Сталин И. В. Соч. Т. 7. С. 348.

162

XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). С. 165 – 166.

163

Там же. С. 274 – 275.

164

Там же. С. 524.

165

Там же. С. 711, 710.

166

Ленинградская правда. 1926, 22 янв.

167

Сиротинский С. Последние дни // Красная звезда. 1930 (31 окт.).

168

Гамбург И. К. Так это было. Воспоминания. М., 1965. С. 181 – 182.

169

Совершенно очевидно, что у Фрунзе до операции не было «острого гнойного воспаления брюшины», так как, по свидетельству самого Фрунзе и его друзей, чувствовал он себя вполне здоровым и работоспособным. Этот острый перитонит, который, несомненно, являлся главной причиной смерти Фрунзе, был одним из последствий операции, во время которой в брюшную полость оперируемого и была занесена инфекция. Послеоперационные перитониты развиваются обычно очень быстро – в течение суток, а бороться с ними в 1925 г. еще не умели. Что касается перерождения мышцы сердца, почек, печени, то все это было результатом принятой М. В. Фрунзе повышенной дозы хлороформа. В любом лекарственном справочнике указывается, что хлороформ является высокотоксичным веществом. Он может вызывать нарушение сердечного ритма, дистрофические изменения в миокарде, жировое перерождение, цирроз и атрофию печени. Он нарушает также обмен веществ, в частности, углеводный обмен.

170

Ulam Adam. Ibid. P. 260 – 261.

171

Сталин И. В. Соч. Т. 7. С. 250 – 251.

172

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 265.

173

Там же. С. 266.

174

Объединенный пленум ЦК и ЦКК 14 – 23 июля 1926 г.: Вып. 4. С. 103.

175

Большевик. 1927. № 19 – 20. С. 13.

176

Оппозиционный неоменьшевизм. М., 1927. С. 4.

177

Кузнецов А. Партия и оппозиция. М.; Л., 1928. С. 31.

178

Партия и оппозиция по документам. М., 1927. Вып. 1. С. 57.

179

Там же. С. 58.

180

Преображенский Е. Новая экономика. М., 1926. С. 101 – 102.

181

Там же. С. 63.

182

Там же. С. 63 – 67.

183

Правда. 1926, 17 окт.

184

Троцкий Л. Моя жизнь… Т. 2. С. 276 – 277.

185

Там же. С. 310 – 311.

186

Бюллетень оппозиции. 1929. № 7. С. 3 – 4.

187

Там же. 1930. № 10. С. 4.

188

Цит. по: Deutscher I. The Prophet Outcast: Trocky, 1929 – 1940. London, 1963. P. 78.

189

Троцкий Л. Что такое СССР и куда он идет: Рукопись (Ксерокопия из архива автора)

190

Там же. С. 78.

191

Валентинов (Вольский) Н. Новая экономическая политика и кризис партии по сле смерти Ленина: Воспоминания. С. 227.

192

Энциклопедический словарь Гранат. Бухарин Н. И.: Автобиография. Т. 41. Ч. 1. С. 54.

193

Правда. 1918, 11 окт.

194

Коэн Стивен. Бухарин: Политическая биография. 1888 – 1938. М., 1988. С. 111.

195

Ленин В. И. ПСС. Т. 42. С. 242.

196

X съезд РКП(б): Стенографический отчет. М., 1963. С. 399.

197

IV Всемирный конгресс Коминтерна: Избранные материалы. М.; П., 1923. С. 75.

198

Правда. 1923, 30 июн.

199

XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). С. 223, 369, 471 – 472 и др.

200

Известия. 1925, 22 мар.

201

Коэн Стивен. Бухарин… С. 256 – 258, 260 – 261, 268.

202

Правда. 1927, 13 окт.

203

См.: Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 116 – 126.

204

Там же. С. 172.

205

См.: Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 173.

206

См.: Ваганов Ф. М. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром. М., 1970. С. 161 – 163.

207

Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 260.

208

Там же. С. 290.

209

См.: Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 1 – 107.

210

Там же. С. 21 – 22.

211

Там же. Т. 11. С. 287.

212

Большевик. 1930, № 2. С. 8.

213

Коэн Стивен. Бухарин… С. 387 – 393.

214

Сталин: Сб. статей к 50-летию со дня рождения. М. – Л., 1929. С. 8 – 11.

215

Народное хозяйство СССР// Ежегодник ЦСУ за 1958 г. М., 1959.

216

Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 148.

217

Там же. Т. 45. С. 372.

218

Уэллс Г. Собр. соч. Т. 15. С. 366.

219

XV съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года: Стенографический отчет. М., 1962. Ч. 2. С. 857.

220

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1954. Ч. 2. С. 380 – 381.

221

XV съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года: Стенографический отчет. Ч. 2. С. 1222.

222

Там же. С. 1094 – 1095.

223

Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 206.

224

Там же. С. 211.

225

Всесоюзная Коммунистическая партия (б) в резолюциях и решениях съез дов, конференций и пленумов ЦК. М. 1936. Ч. 2. С. 256.

226

XV съезд ВКП(б). Декабрь 1927 года: Стенографический отчет. Ч. 2. С. 1208, 1209.

227

ВКП(б) в резолюциях. Ч. 2. С. 253.

228

Ваганов Ф. Преобразование сельского хозяйства // Коммунист. 1966. № 3. С. 93.

229

Немаков Н. И. Коммунистическая партия – организатор массового колхозного движения (1929 – 1932 гг.). М., 1966. С. 98 – 102.

230

Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 149.

231

См.: Вопросы истории. 1965, № 3. С. 12.

232

Исторический архив. 1962, № 2. С. 194.

233

Данные приводятся по ежегодникам ЦСУ за 1956 – 1960 гг.

234

Агурский М. Новые измерения сталинизма: Рукопись.

235

Сталин И. В. Соч.Т. 12. С. 198.

236

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 40.

237

Там же. Т. 38. С. 19.

238

Там же. С. 145.

239

Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 69.

240

В 1928 г. на территории РСФСР было зарегистрировано 1 123 террористических акта, совершенных кулаками (см.: История СССР. 1966, № 1. С. 96.). Можно предположить поэтому, что, давая «контрольные цифры» на расправу с контрре волюционным кулачеством, комиссия ЦК скорее преувеличивала, чем преумень шала численность «кулацкого актива».

241

История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1971. Т. 4. Кн. 2. С. 56; Ленинский кооперативный план. М., 1970. С. 121.

242

Вопросы истории КПСС. 1975, № 5. С. 140.

243

Там же.

244

Большевик. 1930, № 6. С. 20.

245

Авербах М. Н. К вящей славе господней: Рукопись.

246

Советское крестьянство. М., 1970. С. 237.

247

См. газ.: Молот. 1932, 5 нояб.

248

Письмо Шолохова привел в одной из своих речей Н. С. Хрущев. См.: Правда. 1963, 10 мар.

249

Большевик. 1933, № 1 – 2. С. 19.

250

Правда. 1964, 26 мая.

251

Звезда. 1964, № 1. С. 37.

252

Москва. 1968, № 3. С. 77.

253

Гроссман В. Все течет // Октябрь. 1989. № 6. С. 78 – 80.

254

Костерин А. Воспоминания: Рукопись.

255

Народное хозяйство СССР // Ежегодник ЦСУ за 1935 г. М., 1936. С. 222.

256

Пастернак Б. Л. Из неопубликованных воспоминаний.

257

См.: Гозулов А. и Григорянц М. Народонаселение СССР. М., 1969.

258

Правда. 1935, 4 дек.

259

Большевик. 1930, № 7. С. 18 – 19.

260

Барсов А. А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней. М., 1969. С. 134.

261

Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 345 – 347.

262

См.: Промышленность СССР: Статистический сборник. М., 1964. С. 234.

263

Плановые задания приводятся нами по изданным в 1928 – 1929 гг. в трех томах разработкам Госплана СССР и материалам XVI съезда ВКП(б). Фактическое выполнение заданий приводится по статистическим ежегодникам ЦСУ, публикуемым с 1956 г. См. также: История социалистической экономики СССР. Т. 3. М., 1977. С. 113.

264

Вопросы истории КПСС. 1967, № 2. С. 53.

265

XV съезд ВКП(б): Стенографический отчет. С. 1450.

266

История СССР. 1964, № 3. С. 34 – 38.

267

Вопросы истории. 1964, № 8. С. 38 – 39.

268

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 409.

269

Там же. Т. 44. С. 350 – 351.

270

Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 14.

271

Правда. 1930, 3 дек.

272

См. кн. и сб.: Процесс Промпартии. М., 1931; Процесс контрреволюцион ной организации меньшевиков. М., 1931; Социал-интервенты перед су дом пролетарской диктатуры. Л., 1931; Вредители пятилетки. М., 1931; Вредители рабочего снабжения. М., 1930; Садовский А. А. Завершим раз гром кондратьевщины. М.; Л., 1931; Экономическая контрреволюция в Дон бассе. М., 1928, и др.

273

Пролетарский приговор над вредителями-интервентами. М.; Л., 1930. С. 32.

274

М. П. Якубович умер в 1980 г. в возрасте 90 лет.

275

Крыленко Н. В. Классовая борьба путем вредительства. М.; Л., 1930. С. 9.

276

Д. Витковский был реабилитирован только после XX съезда КПСС. Последние го ды жизни жил в Москве. Повесть «Полжизни» он передал в «Новый мир», но ее не удалось там напечатать, несмотря на большое желание А. Т. Твардовского, кото рый и передал мне ее рукопись. После смерти Д. Витковского его повесть была опубликована мною в альманахе «Двадцатый век» (Лондон, 1976).

277

Гражданский кодекс РСФСР. М., 1928. С. 19.

278

Постышев П. П. От XVI до XVII съезда: Статьи и речи. М., 1934. С. 202 – 203.

279

См.: Рютин Мартемьян. Прочитав, передай другому// Юность. 1988. № 11. С. 22 – 26.

280

Р. Г. Алиханова – жена видного деятеля Коминтерна Г. Алиханова, одного из основателей компартии Армении.

281

Аллилуев С. Я. Пройденный путь. С. 80.

282

Ленин В. И. ПСС. Т. 54. С. 82.

283

Среди многих людей, вполне заслуженно не любивших Сталина, гораздо позднее возникла версия о том, что Сталин сам убил Надежду Аллилуеву. Эта версия, од нако, совершенно несостоятельна и не заслуживает серьезного разбора и опро вержения.

284

Ларина А. М. Незабываемое // Знамя. 1988. № 11. С. 135.

285

С. Аллилуева свидетельствовала, что и много позднее, уже после войны, Сталин не расходовал зарплату от многих занимаемых им должностей. Конверты с деньгами он складывал в один из ящиков письменного стола, даже не распечатывая их.

286

Европа в новое и новейшее время. М., 1966. С. 508 – 509.

287

Там же. С. 509.

288

Правда. 1932, 12 апр.

289

Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 327.

290

Там же. Т. 13. С. 26 – 27.

291

Новый мир. 1966, № 11. С. 141 – 142.

292

Коммунист. 1968, № 2. С. 90; 1980, № 5. С. 34.

293

Правда Украины. 1963, 11 окт. и 18 нояб.

294

Коммунист. 1963, № 10. С. 37 – 47.

295

11-й пленум ИККИ: Стенографический отчет. М., 1932. С. 626.

296

Гинцберг Л. И. На пути в имперскую канцелярию. М., 1972. С. 269.

297

Европа в новое и новейшее время. С. 676.

298

Генри Э. : Рукопись.

299

Проблемы мира и социализма. 1965, № 12. С. 20.

300

Сталин. 1929. С. 161. (Курсив мой. – Р. М. )

301

КПСС в резолюциях. Ч. 3. М., 1954. С. 201.

302

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 34. С. 241.

303

Ленинские страницы. М., 1960. С. 100.

304

Ленин В. И. ПСС. Т. 54. С. 429.

305

Фейхтвангер Л. Москва, 1937. Отчет о поездке для моих друзей. М., 1937. С. 51 – 52.

306

XVII съезд ВКП(б): Стенографический отчет. М., 1934. С. 124 – 125.

307

Бюллетень оппозиции. 1929, № 7. С. 4.

308

Там же. 1930, № 17 – 18. С. 21.

309

Только через пять лет в примечании к одному из материалов, опубликованных в «Бюллетене оппозиции», Троцкий писал: «Редакция “Бюллетеня” должна при знать, что в период меньшевистского процесса она далеко недооценила степень бесстыдства сталинской юстиции и ввиду этого брала слишком всерьез признания бывших меньшевиков».

310

Бюллетень оппозиции. 1930, № 10. С. 2.

311

КПСС в резолюциях. Ч. 3. С. 199. Через несколько лет А. П. Смирнов был рас стрелян по приказу Сталина, также как и В. Н. Толмачев. В. Н. Эйсмонт еще раньше погиб в результате несчастного случая.

312

Всесоюзное совещание историков. М., 1964. С. 291.

313

История КПСС. М., 1962. С. 486. В последующих изданиях учебника приве денная нами фраза была опущена, как и многие другие фразы и абзацы, содер жащие критику Сталина.

314

Ulam Adam В. Ibid. P. 374.

315

См. напр.: Красников С. Сергей Миронович Киров: Жизнь и деятельность. М., 1964; Синельников С. Киров.М., 1964 и др.

316

Первая публикация, под которой стояла подпись «Рой Медведев», появилась 1 декабря 1935 г. в ленинградской газете «Смена». Заметка имела заголовок «На смерть Кирова».

317

Ulam Adam В. Ibid. P. 385. Во время Второй мировой войны немецкие войска за хватили все областные смоленские архивы, включая и архив НКВД. Этот архив попал затем в руки англо-американских войск. См.: Fainsod M. Smolensk Under Soviet Rule. Cambridge, 1958. P. 422.

318

В большинстве случаев лица, у которых я брал интервью, позволяли ссылаться на них при публикации их свидетельств. Однако были и исключения.

319

XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17 – 31 октября 1961 года: Стенографический отчет. М., 1962. Ч. 2. С. 583 – 584.

320

Сборник материалов по истории социалистического уголовного законода тельства. М., 1938. С. 314.

321

Часть людей, перечисленных в этих списках, была реабилитирована после XX съезда.

322

Бюллетень оппозиции. 1929, № 1 – 2. С. 2.

323

Там же. 1935, № 41. С. 6.

324

Краснов-Левитин А. Лихие годы. 1925 – 1941: Воспоминания. Париж, 1977. С. 266 – 269.

325

Гинзбург Е. С. Крутой маршрут. Даугава, 1988. № 7. С. 11.

326

Кроме этого, в начале 1936 г. ЦК ВКП(б) отменил для коммунистов право ношения оружия, которым они пользовались еще со времен Гражданской войны. Готовясь к массовому террору против партии, Сталин, видимо, опасался каких-либо ответных действий.

327

Шкапа И. С. Семь лет с Горьким. М., 1966. С. 383 – 384.

328

По материалам из архива И. Эренбурга.

329

Дело троцкистско-зиновьевского террористического центра. М., 1936. С. 170.

330

Сац И. А. Из воспоминаний: Рукопись.

331

Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк, 1983. С. 126, 131, 132. А. Орлов, видный работник НКВД, оставшийся за границей в 1937 г., на писал свою книгу уже после смерти Сталина. В книге не все достоверно, так как часто источником для автора служили случайные разговоры, слухи.

332

Там же. С. 150.

333

Правда. 1937, 27 янв.

334

Известия. 1937, 30 янв.

335

Знамя. 1988, № 12. С. 168 – 169. А. М. Ларина пережила тяжелейшие годы лагерного заключения и ссылки. Она много раз повторяла текст письма своего му жа и восстановила его по памяти после освобождения. Письмо Бухарина Ларина передала в ЦК КПСС после XX съезда партии.

336

См.: Судебный отчет по делу антисоветского правотроцкистского блока: Полный текст стенографического отчета. М., 1938. С. 49 – 146. Показательно, что в кратком судебном отчете, а также в газетах значительная часть допроса Крестинского была опущена. Что касается полного текста, то он был опубликован лишь в небольшом количестве экземпляров.

337

Об этих деталях организации процесса мне рассказал Е. А. Гнедин (умер летом 1983 г.), который по линии НКИД отвечал за деятельность дипломатического корпуса и иностранных корреспондентов. Он был их главным цензором на московских судебных процессах.

338

Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 279.

339

Октябрь. 1938, № 3. С. 5 – 6.

340

Известия. 1938, 12 мар.

341

Там же. 1938, 13 мар.

342

Датт Р. Палм. Интернационал. М., 1966. С. 251.

343

И. Эренбург дружил с Бухариным с детских лет. Сталин сам позаботился, чтобы Эренбургу выписали пропуск в Дом Союзов. «Устройте Эренбургу пропуск, – ска зал Сталин новому редактору “Известий”. – Пусть посмотрит на своего дружка».

344

Фейто Ф. Венгерская трагедия. М., 1957. С. 55. Во времена Н. С. Хрущева по добные книги издавались для ограниченного круга людей. Эта практика сохрани лась до сих пор, но резко сократился круг людей, получающих книги по спискам.

345

Кестлер А. Слепящая тьма. М., 1989. С. 175, 178.

346

До смерти Сталина в СССР были изданы тринадцать томов его сочинений; изда ние не было завершено. В 1967 г. Гуверовский институт при Стэндфордском уни верситете в Калифорнии довел издание до конца, опубликовав на русском языке 14 – 16 тома, причем в том же оформлении. Приведенное высказывание Сталина опубликовано в 14 томе.

347

Антонов-Овсеенко А. Указ. соч. С. 193.

348

О мужестве этого героя Октября в последние часы его жизни см. очерк: Томский Ю. // Новый мир. 1964, № 11.

349

Сац И. А. Из воспоминаний: Рукопись.

350

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 211 – 212. Об этом многозначительном и зловещем «предвидении» Сталина немало говорилось в 1937 – 1938 гг.

351

Бюллетень оппозиции. 1937, № 58 – 59. С. 4.

352

Свидетельство П. Аксенова, председателя Казанского горсовета и члена ЦИК СССР, также арестованного в кабинете Калинина. Отец писателя Василия Аксе нова и муж писательницы Е. С. Гинзбург, он остался жив после 17 лет заключе ния. После реабилитации жил в Казани.

353

Дубинский-Мухадзе И. Орджоникидзе. С. 6 – 7.

354

Советская историческая энциклопедия. Т. 8. С. 192.

355

Правда. 1962, 22 дек.

356

Всесоюзное совещание историков. С. 260.

357

Бюллетень оппозиции. 1939, № 75 – 76. С. 32.

358

При создании СССР в декабре 1922 г. было решено иметь не одного, а четырех равноправных председателей ЦИК, каждый из которых должен был работать три месяца в году на этом посту. Первым из них был Петровский.

359

Ленин В. И. ПСС. Т. 54. С. 24.

360

Бондаревская Т. А. Шотман. М., 1963. С. 47.

361

Территория Московской области в 1936 – 1937 гг. включала территории нынешних Рязанской, Калужской, Тверской и Тульской областей.

362

Очерки истории Горьковской организации КПСС. Горький, 1966. Ч. 2. С. 392.

363

См.: Очерки по истории партийной организации Татарии. Казань, 1962.

364

История Северо-Осетинской АССР. Орджоникидзе, 1966. С. 247.

365

См. История Коммунистической партийной организации Коми АССР. Сык тывкар, 1964.

366

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Украины. Киев, 1964.

367

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Азербайджана. Баку, 1964.

368

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Грузии. Тбилиси, 1963.

369

См.: Агаян Ц. Нерсик Степанян. Ереван, 1967.

370

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Армении. Ереван, 1964.

371

См. газ.: Коммунист. Ереван, 1937 (22 – 30 сент.).

372

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Казахстана. Алма-Ата, 1963.

373

См.: Очерки по истории Коммунистической партии Таджикистана. Душан бе, 1965.

374

См.: Очерки по истории Компартии Киргизии. Фрунзе, 1966.

375

См.: Очерки по истории Компартии Туркмении. Ашхабад, 1965.

376

Советская Латвия. 1964, 22 мар.

377

Стенограмма собрания в Музее Революции, посвященного 60-летию со дня рождения А. Косарева. 1963 г. (нояб.). (Из архива семьи А. Косарева).

378

Великая Отечественная война Советского Союза. Краткая история. М., 1965. С. 39 – 40. Аналогичные подсчеты делал и А. И. Тодорский.

379

Анфилов В. А. Начало Великой Отечественной войны. М., 1962. С. 28.

380

Гладков Т., Смирнов М. Менжинский. М., 1969. С. 327.

381

Ф. Т. Фомин остался в живых. В 1964 г. в Издательстве политической литературы была издана его книга «Записки старого чекиста».

382

Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 213 – 214.

383

Трифонов Ю. Отблеск костра. Исчезновение. С. 20 – 22.

384

Нашковский М. Неспокойные дни. Воспоминания о тридцатых годах. М., 1962. С. 209 – 210.

385

См.: Очерки по истории Компартии Эстонии. Таллин, 1963. Т. 2.; Очерки по истории Коммунистической партии Латвии. Рига, 1966. Т. 2.

386

Борба. 1949, 20 апр.

387

Против исторической концепции М. Н. Покровского. М., 1939. Ч. 1. С. 5.

388

См.: Ощепков П. К. Жизнь и мечта. М., 1965.

389

См.: Вопросы истории КПСС. 1964, № 11. С. 72 – 73.

390

Новый мир. 1962, № 4. С. 60.

391

Литературная газета. 1936, 27 авг.

392

Ясенский Б. Слово о Якубе Шеле: Поэмы и стихотворения. М., 1962.

393

Литературная газета. 1936, 15 мар.

394

Костюченко С. А. История Кировского завода. 1917 – 1945. М., 1966. С. 535 – 542.

395

Из архива А. Т. Твардовского.

396

См.: История Северо-Осетинской АССР. Орджоникидзе, 1966.

397

См.: Советская Сибирь. 1939, № 39 – 45.

398

Из источника, которому я полностью доверяю, известно, что Ежов был расстрелян 10 июля 1940 г.

399

Викторов И. Подпольщик. Воин. Чекист (о М. Кедрове). М., 1963. С. 81 – 83.

400

Во время Отечественной войны, несмотря на быстроту продвижения германских войск, все областные архивы, а также архивы БССР, УССР и Молдавии были вы везены или уничтожены. В руки немцев попал, как уже говорилось, архив Смо ленской области, основные документы которого были опубликованы. Надо иметь в виду, что документы советских архивов, и особенно НКВД, часто не отражают, а фальсифицируют действительность.

401

Libre. 1978, № 4; Libre. 1979, № 6; Le Matin. 1979, 27 Sept.

402

Мейер Г. Доклад Хрущева и кризис левого движения в США. М., 1957. С. 10.

403

Майский И. Бернард Шоу и другие. М., 1967. С. 83.

404

Слова Кривицкого об охоте за ним не были преувеличением. Сталин приказал убить его. Опытный разведчик, Кривицкий несколько лет скрывался от агентов НКВД, успел опубликовать книгу в защиту уничтоженных Сталиным людей. Однако в фев рале 1941 г. его нашли застреленным в номере вашингтонской гостиницы.

405

Из архива Ю. В. Трифонова.

406

Из архива А. Т. Твардовского. Андрей – это Дубинский, секретарь Могилевского горкома ВКП(б).

407

С. П. Писарев занимал различные должности в партийном аппарате (от райкома партии до ЦК партии). В 1930 – 1940-е гг. подвергался аресту четыре раза. После реабилитации примк нул в 1960-е гг. к правозащитному движению и был исклю чен из партии. Писарев умер в конце 1970-х гг. Многие свои заметки и письма в ЦК он передал мне.

408

Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Рукопись.

409

Перед арестом Н. С. Кузнецов – первый секретарь Северо-Казахстанского обко ма партии Свои мемуары он передал К. М. Симонову, который и познакомил ме ня с ними.

410

Новый мир. 1964, № 4. С. 122.

411

Даугава. 1988, № 8. С. 59 – 61.

412

См.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы. Т. 1 – 5. М., 1960.

413

Лацис М. И. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921.

414

Волгин В. И. Рассказы из каменного мешка: Рукопись. (Из моего архива)

415

Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Рукопись.

416

Веллер-Гуревич Е. Г. Из воспоминаний о 37-м: Рукопись. (Из моего архива)

417

См.: Беломорско-Балтийский канал имени товарища Сталина / Под ред. М. Горь кого, И. Л. Авербаха и С. Г. Фирина. М., 1934; Авербах И. Л. От преступления к труду: Опыт анализа и обобщения методики работ в области «перековки» в Дми тровском и других исправительно-трудовых лагерях / Под ред. А. Я. Вышинско го. М., 1936.

418

Литературная газета. 1962, 29 нояб. Только в 1949 г. политические и уголовники были разделены в местах заключения. Однако и после 1949 г. в политичес ких лагерях было немало уголовников, например, получивших добавочные сроки за побег, за «саботаж», за антисоветские татуировки и др. Изменились к лучше му и условия в лагерях. Каждый исправительный или особый лагерь имел свой производственный план, который надо было выполнить Между тем после 1948 – 1949 гг. поступление рабочей силы в лагеря сократилось. Физическое ис тощение заключенных в первые послевоенные годы было настолько сильным, что из одной-двух тысяч списочного состава лагеря на приисках Колымы или на лесоповале на работу выходили нередко только 100 – 200 человек. Экономичес кие причины побуждали лагерную администрацию «беречь» свою рабочую силу или, вернее, своих рабов. Из числа людей, арестованных и попавших в лагеря в 1937 – 1938 гг., выжило и вышло на свободу после 1956 г. не более 10 – 15%.

419

«К тому же, – не без основания добавлял Ф. М. Достоевский, – пример, возмож ность такого своеволия действует и на все общество заразительно: такая власть соблазнительна. Общество, равнодушно смотрящее на такое явление, уже само заражено в своем основании. Одним словом, право телесного наказания, данное одному над другими, есть одна из язв общества, есть одно из самых сильных средств для уничтожения в нем великого зародыша, всякой попытки гражданст венности и полное основание к непременному и неотразимому его разложению». См.: Достоевский Ф. М. ПСС. Т. 4. С. 154 – 155.

420

Эренбург И. Люди, годы, жизнь.

421

Веденин А. Я. Годы и люди. М., 1964. С, 55.

422

XXII съезд КПСС: Стенографический отчет. М., 1962. Т. 3. С. 119.

423

Кольман Арншот (Эрнест). Мы не должны были так жить. Нью-Йорк: Изд. Чалидзе, 1982. С. 290 – 291. А. Кольман эмигрировал в 1976 г. в Швецию и умер в 1979 г.

424

Очак И. Д. Д. Сердич. М., 1964.

425

Партия шагает в революцию. М., 1964. С. 236.

426

Правда. 1938 (19 янв.).

427

XVIII съезд ВКП(б): Стенографический отчет. М, 1939. С. 175.

428

Там же. С. 561. Надо отметить, что проверка заявления Мишаковой была поручена вначале Шкирятову. Он поддержал Мишакову, но ограничился предложением о «выговоре» Косареву. Направляя эти материалы Сталину, Шкирятов писал: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Как всегда, направляю Вам эту записку. Если что не так, Вы меня поправите». И Сталин «поправил» Шкирятова. Выступая на пленуме комсомола, Шкирятов кричал: «Вы хотели убить в Мишаковой все сталинское, большевистское, но вам, Косарев, это не удалось, потому что Сталин в это дело вмешался». (Из выступления Пикиной В. Ф. на собрании по поводу 60-летия А. Косарева в Музее революции 21 ноября 1963 г.)

429

Яковлев А. С. Цель жизни. М., 1966. С. 179.

430

Очерки по истории КП(б) Армении. Ереван, 1964. С. 355.

431

Из воспоминаний писателя К. Икрамова – сына А. Икрамова.

432

Очерки истории КП Узбекистана. Ташкент, 1964. С. 295 – 296.

433

Миронов Н. Р. Программа КПСС и вопросы дальнейшего укрепления законности и правопорядка. М., 1962. С. 7 – 8.

434

Правда. 1964, 18 сент.

435

Из закрытого доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС.

436

Советская Колыма. 1938, 17 янв.

437

Стронг А. Л. Эра Сталина. М., 1957. С. 71, 138.

438

Верховцев И. Ленинские нормы партийной жизни. М., 1962. С. 29.

439

Тарпанов В. Невидимые бои. М., 1964. С. 74 – 75.

440

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. Нью-Йорк, 1968. С. 74, 130.

441

Огонек. 1985, № 27. С. 23.

442

Гелле М. и Некрич А. Утопия у власти. Лондон, 1982. Ч. 1. С. 325.

443

Бенеш Э. Мемуары. Лондон, 1954. С. 19 – 20. (На англ. яз.)

444

Некрич А. М. 1941. 22 июня. М., 1965. С. 86 – 87. Отдельные подробности дела Тухачевского содержатся в изданных на Западе книгах В. Хагена «Секретный фронт», В. Александрова «Дело Тухачевского», в «Мемуарах» шефа гестапо Вальтера Шелленберга. К сожалению, мне не удалось получить в Москве эти издания.

445

Из доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС.

446

Сталин В. И. Соч. Т. 12. С. 113.

447

Шостакович Дм. Мемуары (Записаны и изложены Соломоном Волковым). Гамбург, 1979. С. 212. (На нем. яз.)

448

Мейер Г. Доклад Хрущева и кризис левого движения в США. М., 1957. С. 15 – 20.

449

Большая Медицинская Энциклопедия. М., 1961. Т. 23. С. 224.

450

Ковалевский П. И. Психиатрические эскизы из истории. Харьков. Т. 3. С. 65 – 67.

451

Там же. Иван Грозный и его психические состояния: Очерк Личко А. Глазами психиатра // Наука и религия. 1965. № 10, 11.

452

Правда. 1937, 28 сент.

453

Военно-исторический журнал. 1965, № 10.

454

По свидетельству М. И. Ромма, к любимым кинокартинам Сталина относились такие фильмы, как «Большой вальс», «Огни большого города», «Ленин в Октябре», «Волга-Волга», «Кубанские казаки».

455

Айна Куусинен, работавшая в Коминтерне, была арестована за «связь с иностранцем». По свидетельству М. А. Солнцевой, Айна лежала с ней в 1938 – 1941 гг. на одних нарах. Она получала от Отто посылки, которые посылала и надписывала домработница. Однажды, свидетельствовала Солнцева, «в канун Нового года в нашем бараке установили хрипучую тарелку радио. Айна, укрытая тряпьем, слушала новогоднюю речь своего мужа, которую он произносил из Кремля».

456

Записано со слов Е. Д. Гогоберидзе, переводчицы, хорошо знавшей Кавтарадзе. Кавтарадзе в 1941 году был даже назначен заместителем министра иностранных дел, он участвовал в Ялтинской и Потсдамской конференциях, был послом в Румынии. Он одобрял разоблачение Сталина на XX съезде, был делегатом XXII съезда. В последние годы своей жизни он, по свидетельству Гогоберидзе, написал подробные мемуары, судьба которых мне не известна. Кавтарадзе умер в 1971 году в возрасте 86 лет.

457

Комсомольская правда. 1964, 8 июл.

458

Ощепков П. К. Жизнь и мечта. М., 1965. С. 118.

459

Свидетельство К. М. Симонова.

460

Дейчер И. Пророк в изгнании. Лондон – Нью-Йорк, 1963. С. 306.

461

Восленский М. Номенклатура. Париж, 1980. С. 82 – 86. Voslensky Michael. La Nomenklatura. Paris, 1980. P. 82 – 86.

462

Федотов Г. Россия и свобода: Сб. статей. Нью-Йорк: Изд-во Чалидзе, 1981. С. 143 – 144.

463

Agursky M. The Birth Byelorussia //Times Literary Supplement (30.06.1972).

464

Малюта Скуратов – любимый и самый жестокий из опричников Ивана Грозного.

465

Из архива автора.

466

Официальная дореволюционная статистика не относила украинцев и белорусов к числу «инородцев», искусственно приписывая их к русскому населению. Но это не отвечало ни реальному положению вещей, ни самосознанию большинства населения Украины и Белоруссии.

467

Протоколы VI съезда РСДРП(б).М. – П.; Коммунист, 1919. С. 239.

468

VIII РКП(б): Протоколы. М. 1959. С. 451.

469

IX съезд РКП(б): Протоколы. М., 1934. С. 551.

470

См.: Новый журнал. США, 1977, № 127. С. 280.

471

См.: Континент. 1977, № 11. С. 190 – 191; Информационный бюллетень Российского национального объединения. Бельгия, 1976 (март – апр.).

472

Троцкий Л. Февральская революция. Берлин: Гранит, 1931. С. 264 – 256.

473

Из глубины: Сб. статей о русской революции. Париж: Имка-пресс, 1967. С. 71 – 72. Цитируемый сборник является переизданием сборника «Из глубины», составленного в 1918 году и полулегально изданного в Москве в 1921 г.

474

Байтальский М. Д. Русские евреи вчера и сегодня: Рукопись. (Из архива автора)

475

Цитату из книги Розенберга привел в своей речи на XVII съезде ВКП(б) Бухарин Н. См.: Стенографический отчет XVIII съезда. М., 1934. С. 128.

476

Ангрифф. 1941, 12 авг. (Цит. по архивным материалам советского Информбюро периода Отечественной войны.)

477

Подробнее о процессах перерождения диктатуры пролетариата в СССР см.: Медведев Р. А. Ленинизм и западный социализм. Лондон: Новое левое обозрение, 1981. Раздел 2. С. 29 – 93.

478

Командарм Якир// Сборник воспоминаний. М., 1963.

479

Трукан Г. А. Ян Рудзутак. М., 1963.

480

Биневич А. И. Андрей Бубнов. М., 1964.

481

Историческая энциклопедия. 1965. Т. 8. С. 275.

482

Годы ратных трудов и подвигов (Молодежь об истории КПСС). М., 1966. С. 9.

483

Главная редакция первого тома (1964 г.): Поспелов П. Н., Бугаев Е. И., Ильичев Л. Ф., Карпинский В. А., Кукин Д. М., Минц И. И., Назаренко И. Д., Пономарев Б. Н., Сатюков П. А. Главная редакция второй книги пятого тома (1980): Федосеев П. Н., Бугаев Е. И., Егоров А. Г., Епишев А. А., Капто А. С, Минц И. И., Педосов А. Д., Пономарев Б. Н., Трапезников С. П.

484

Шульгин В. 1920 год. Л., 1927. С. 269 – 273. Арестованный в 1944 году в Югославии Шульгин находился в заключении до 1956 г. Он умер в СССР в 1976 г.

485

Свидетельство члена КПСС С. Петриковского.

486

Федотов Г. Россия и свобода: Сб. статей. Нью-Йорк, 1981. С. 63 – 76.

487

Свидетельство М. Б. Кузнеца.

488

Серж В. Воспоминания революционера. ФРГ, 1974. С. 383; Алъба В. Оппозиция выживших. Барселона, 1978. С. 226; Serge V. Erinnerungen eines Revolutionars. Rateverlag, 1978.

489

Чалидзе В. Победитель коммунизма. Нью-Йорк: Изд-во Чалидзе, 1981. С. 3, 39.

490

См. например, книгу: Штурман Д. Земля за холмом. Мичиган: Эрмитаж, 1983. С. 143 – 156.

491

Карр Э. Что есть история? Нью-Йорк, 1962. С. 90. Carr E. What is History? N.-Y., 1962. P. 90.

492

Большевики: Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 гг. бывшего Московского охранного отделения. М.: Задруга, 1918.

493

Последние новости. Париж, 1936, 16 дек.

494

Лайф. США, 1956, № 10, 14 мая.

495

Там же.

496

Там же.

497

Большая Советская Энциклопедия. 3-е изд. Т. 1. С. 189 – 190. В первом издании данной книги я ошибочно указал организатором Авлабарской типографии А. Енукидзе, который был организатором не менее знаменитой подпольной типографии «Нино» в Баку.

498

Smith Е. Е. The Young Stalin. N.-Y., 1967.

499

Трифонов Ю. Отблеск костра. М., 1966. С. 52.

500

Из материалов члена КПСС с 1918 г. Е. П. Фролова.

501

Свидетельство С. О. Газаряна со слов члена семьи Кабулова.

502

Из материалов Е. П. Фролова.

503

Из воспоминаний старого большевика В. И. Иванова.

504

Из рассказа знакомой жены Серго Т. Фирсовой старому члену партии Г. Д. Механику.

505

Николаевский Б. История одного предателя. Нью-Йорк: Руссика, 1980. С. 206. Первая публикация этой книги была осуществлена еще в начале 30-х годов.

506

Герасимов А. В. На лезвие с террористами. Париж: Имка-пресс, 1985.

507

ЦГАОР: Фонд ДО-Департамента полиции. Особый отдел: Д. 167/1905 г. Делопроизводство о мещанине Шимоне Абрамове Зильбане. Л. 4 – 36.

508

ЦГИО. Ф. 102. Ед. хр. 267/1911 г. Д. О. 1911.

509

Гинзбург Е. Крутой маршрут. ФРГ, 1967. Ч. 1 (Гл. «Пугачевская башня»).

510

Из архива автора.

511

Якубович М. П. Сталин. Размышления о его личности и исторической роли: Рукопись. (Из архива автора)

512

Командарм Уборевич. М., 1964.

513

Сталин И. В. Соч. Т. 2. С. 403.

514

Ленин В. И. ПСС. Т. 49. С. 101, 161.

515

Антипенко Н. А. День Победы // Новый мир. 1981. № 8. С. 227.

516

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 54.

517

Из архива автора.

518

Норд Л. Маршал М. Н. Тухачевский. Париж: Лев, 1978. С. 37.

519

Дневники Ф. Раскольникова были переданы в 1964 году его женой, приехавшей на время из Франции, в комитет по литературному наследию Раскольникова. В приведенной записи Раскольников ошибочно характеризует Зелим-хана, который был не разбойником, а абреком, действия которого были выражением протеста против режима национального угнетения и террора царских властей на Кавказе. (См.: Маманаев М. Зелим-хан. Грозный, 1971.)

520

Wells Н. G. Experiment in Autobiography. N.-Y., 1934. P. 684 – 689.

521

Об этой забытой истории рассказал в своих мемуарах маршал авиации А. Е. Голованов как о примере «уважения Сталина к советским законам». (См.: Октябрь. 1970. №5. С. 195.) Неужели Голованову не известно, как жестоко расправлялся Сталин с руководством ВВС и перед войной, и уже после войны и как много летчиков погибло не в воздушных боях, а в тюрьмах и лагерях!

522

Стенограмма собрания в Музее Революции по поводу 60-летия Косарева А., 21 ноября 1963 г. (С. 49.)

523

Из статьи Карякина Ю. о Достоевском Ф. (Проблемы мира и социализма. 1963, № 5.). Карякин сообщил автору данного очерка интересный факт: архив Нечаева, считавшийся утерянным, был возвращен на свое место после 1953 года «из канцелярии Сталина».

524

Гнедин Е. Выход из лабиринта. Нью-Йорк: Изд-во Чалидзе, 1982 г. С. 76 – 77.

525

Новая жизнь. Петроград, 1918. № 109, 6 июня (24 мая). См. книгу: Горький М. Несвоевременные мысли. Париж, 1971. С. 256 – 260.

526

Мы не разделяем версию Исаака дон Левина, высказанную в его книге «Жизнь Максима Горького», о том, что Сталин приказал в 1936 году убить Горького, ибо последний пытался якобы спасать многих людей от полицейских репрессий и «твердо решил выстоять... в борьбе против Сталина».

527

Свидетельство М. И. Ромма.

528

Дробинский Я. И. Неопубликованные мемуары. (Из архива автора.)

529

Дьяков Б. Повесть о пережитом. М., 1966. С. 180 – 181.

530

Гроссман В. Все течет: Повесть. (Цит. по рукописи) Издана за границей. В СССР повесть не опубликована.

531

Копия этого документа имеется в архива автора.

532

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 414 – 415.

533

Правда. 1937, 2 фев.

534

Советская Сибирь. 1937, янв.

535

Помню, что в 1937 или 1938 гг. нам, пионерам, велели сдать все прежние зажимы на пионерских галстуках. В рисунке на них кто-то «углядел» крамольные буквы «Л» и «Т» – т. е. Лев Троцкий.

536

Воронов Н. Н. На службе военной. М., 1963. С. 118 – 119.

537

Веденин А. Я. Годы и люди. М., 1964. С. 58.

538

Правда. 1937, 11 окт.

539

Там же. 1937, 10 июл.

540

XVIII съезд ВКП(б): Стенографический отчет. М., 1939. С. 569.

541

Там же.

542

Плеханов Г. Избранные философские произведения. М., 1956. Т. 1. С. 323.

543

Философские проблемы исторической науки: Сборник. М., 1969. С. 74 – 75.

544

Тольятти П. Проблемы современного международного рабочего движения (1956 – 1961).

545

Рим, 1962. С. 99 – 106.

546

Новый мир.1962. С. 152.

547

Проблемы мира и социализма: Ст. «Эпизод из современной борьбы идей». 1964, № 9.

548

Левада Ю. Социальная природа религии. М., 1965.

549

Чалидзе В. Ответственность поколения. Нью-Йорк: Изд-во Чалидзе, 1981. С. 20 – 21.

550

Байтальский М. Д. Тетради для внуков. (Из архива автора.)

551

Знамя. 1961, № 1.С. 16.

552

Степняк-Кравчинский С. М. Россия под властью царей. М., 1961. С. 59 – 60.

553

Письменный А. Неопубликованные воспоминания. (Из архива автора.)

554

Коммунист. 1936, 15 июля.

555

Ленин В. И. ПСС. Т. 8. С. 96.

556

Буонаротти Ф. Заговор во имя равенства. М., 1948. С. 89.

557

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 69.

558

Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 212 – 213.

559

Декреты Советской власти. М., 1957. Т. 1. С. 24.

560

Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 79.

561

Печать и революция. 1921, № 1. С. 7.

562

Чуковская Л. Открытое слово. Нью-Йорк: Хроника, 1976.

563

Комсомольская правда: Ст. «Смерть комсомолки» 1966, 16 нояб.

564

Либерасьон. 1963, 25 июня.

565

Письменный А. Из неопубликованных воспоминаний. (Из архива автора.)

566

Михаил Кольцов, каким он был. Воспоминания. М., 1965. С. 69.

567

Ринашита. 1969, №45.

568

Богданов А. Красная звезда. СПб., 1907. С. 119.

569

«Военные дневники» К. Симонова были опубликованы в «Новом мире» (1966, № 10). Однако тираж этого номера был уничтожен. Сохранились лишь некоторые экземпляры, один из которых был мне подарен Твардовским.

570

Померанц Г. Нравственный облик исторической личности. Памфлет Померанца широко распространялся в списках в конце 60-х гг. (Из архива автора.)

571

Тот факт, что Милюков выступал в годы войны за победу Советской Армии, делает ему честь. Любопытно, однако, какие доводы он приводит в обоснование своего выбора. Он, в частности, писал: «Освободившись от своих партийных конкурентов во имя единой партии, Сталин затем поставил своей задачей освободиться и от самой партии, став выше ее. Расправившись варварски с равноправными ему „стародумами“ революции 1917 года, он окружил себя людьми, вооруженными профессиональными знаниями и деловой опытностью. Такова новая форма „единоличной“ диктатуры, и она представляет, несомненно, новый шаг вперед в эволюции русской государственности». (Из статьи, опубликованной в 1942 году в одной из газет вишистской Франции. В СССР полный текст статьи распространялся в копиях, сделанных на ротапринте. Отдельные цитаты см.: Любимов А. На чужбине. М., 1963.)

572

Даже Троцкий писал, правда, еще в начале 30-х годов, что нарушение бюрократического равновесия в сталинской иерархии будет на руку контрреволюции и что лозунг «Долой Сталина» не может быть брошен.

573

Из архива автора.

574

Плеханов Г. В. Соб. соч. Т. 13. С. 81 – 82.

575

Печать и революция. 1921, № 1. С. 3 – 4.

576

Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 208 – 209.

577

КПСС в резолюциях. М., 1954. Т. 1. С. 517 – 519.

578

См. Русский эмигрантский журнал во Франции: Трибуна. 1983, № 2. С. 3.

579

Великая Октябрьская социалистическая революция: Энциклопедия. М. 1977. С. 606.

580

Ленин В. И. ПСС. Т. 43. С. 42.

581

Там же.Т.41. С.236.

582

Социалистический вестник. 1922, № 1. С. 17.

583

Дан Ф. Два года скитаний. Берлин, 1922. С. 113 – 114.

584

Гусев К. В. Партия эсеров. М., 1975. С. 346.

585

Баранченко В. Е. Возвращение чести. Жизнь и гибель Фаины Ставской: Рукопись. В. Баранченко и Ф. Ставская были арестованы в 1937 году, но Ставская погибла в заключении и была реабилитирована посмертно. Ее муж написал ряд статей и книг о крымских революционерах, на одну из которых – о Ю. П. Гавене – мы уже ссылались. Книгу Баранченко о Ставицкой Р. (Ф. Ставской) издательства печатать отказались.

586

Приговор Верховного революционного трибунала по делу партии эсеров. М., 1922. С. 28 – 29.

587

Там же. С. 33 – 34.

588

Лидеры эсеров были освобождены через 5 лет, но находились в ссылке на различных видах хозяйственной работы. В 1937 – 1938 гг. те, кто еще оставался жив, были арестованы и погибли в заключении.

589

Ленин В. И. ПСС. Т. 9. С. 8 – 10.

590

Там же. Т. 20. С. 300 – 304. Эта статья Ленина была впервые опубликована только в 1956 году. См.: Коммунист. 1956, № 5.

591

Вопросы истории КПСС. 1965, № 2. С. 34.

592

X съезд РКП(б): Стенографический отчет. 1963. С. 572 – 573.

593

Там же. С. 523.

594

Там же. С. 540.

595

Г. Зиновьев. Судьбы нашей партии. М., 1924. С. 95 – 96.

596

КПСС в резолюциях. М., 1953. Т. 2. С. 161.

597

Лацис М. Я. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921. С. 8.

598

Там же. С. 13.

599

Там же. С. 11.

600

Красный террор. Казань, 1918. № 1. С. 2.

601

Ленин В. И. ПСС. Т. 37. С. 19 – 21.

602

Лацис М. Я. Указ. соч. С. 19 – 21.

603

Известия. 1921, 30 дек.

604

Ленин В. И. ПСС. Т. 44. С. 306.

605

Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства. М., 1938. С. 311.

606

Пыткам и многому другому чекистов обучали на практике, в теории это осуждалось. Даже в районных управлениях на видных местах висели плакаты со словами Ленина: «Малейшее беззаконие – это дыра, через которую пролезет к нам контрреволюция». Все это было вполне в духе Сталина.

607

Тирукарал. Книга о добродетели, о политике и любви. М., 1963. С. 79.

608

Вопросы истории. 1968, №11. С. 149 – 150.

609

Ржевская Е. Берлин, май 1945. М., 1965. С. 73.

610

Цвейг Ст. Избранное. М., 1957. Т. 2. С. 172.

611

Вопросы истории. 1964, №10. С. 85.

612

Ежедневник Чрезвычайных Комиссий. М., 1918. № 1. С. 11.

613

Курицын В. М. НЭП и революционная закономерность // Вопросы истории. 1967. № 9.

614

Рассел Б. Практика и теория большевизма. Лондон, 1969. С. 25 – 26.

615

Калинин М. И. О социалистической законности. М., 1959. С. 166.

616

Покровский М. Н. Октябрьская революция: Сб. статей. М., 1929. С. 375.

617

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 189.

618

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 189 – 191.

619

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 86.

620

Ленин В. И. ПСС. Т. 11. С. 103.

621

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 516.

622

См. ст.: Писарев Д. И. ГенрихГейне. 1867.

623

В конце 1970-х годов Р. Б. Лерт после 50-летнего пребывания в КПСС заявила о своем выходе из партии. Она активно участвовала в 1970-е годы в правозащитном движении.

624

Радин А., Шаумян Л. За что жители станицы Полтавской выселяются с Кубани в северные края. Ростов-н/Д, 1933. С. 14.

625

Дробинский Я. И. Мемуары: Рукопись. (Из архива автора.)

626

В 60-е годы в нашей стране ходили в списках «самодельные» переводы романа А. Костлера. В 1978 году он был издан на русском языке в Нью-Йорке. Мы цитируем здесь по одному из «самодельных» переводов.

627

Октябрь. 1969, № 6. С. 58.

628

Проблемы мира и социализма. 1963. №5. С. 36.

629

И русский царь, и царица заслуживали смертной казни не в меньшей мере, чем Людовик XVI, Мария-Антуанетта или Карл Первый. Возможно, что интересы революции требовали расстрела всех взрослых членов царской семьи, повинных во многих преступлениях. Но и в сложившихся условиях следовало бы создать революционный трибунал, а не проводить расстрел без суда. Что касается убийства всех членов царской семьи, включая ни в чем не повинных дочерей и сына царя, врача, слуг, то никакие интересы революции не могли служить оправданием этому акту. Нелишне отметить, что руководивший расстрелом царской семьи А. Г. Белобородое, 27-летний председатель Уральского областного Совета, был затем одним из творцов раннего сталинского тюремного режима. В 1937 году он был расстрелян как «троцкист» также в «интересах революции».

630

Макаров М. Г. Философия марксизма-ленинизма о категории «цель». Л., 1960. С. 12.

631

Новый мир. 1964, № 11. С. 212: Заметка Ю. Томского.

632

Михаил Кольцов, каким он был. С. 71.

633

Известия. 1963, 19 февр.

634

Биневич А. И. Андрей Бубнов. М., 1964.

635

Писарев С. Из воспоминаний: Неопубликованная рукопись.

636

Военно-исторический журнал. 1964, № 7. С. 119.

637

Там же. 1963, №6. С. 76.

638

Из рассказа П. И. Шабалкина автору данной книги.

639

Из неопубликованных мемуаров Я. И. Дробинского.

640

Новый мир. 1962, №3. С. 152 – 153.

641

Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Рукопись. (Из архива автора.)

642

Газарян С. Это не должно повториться: Рукопись. (Из архива автора.)

643

Неман. Минск, 1962, №4. С. 141. М. Молочко пошел добровольцем в Красную Армию во время войны с Финляндией. Погиб на фронте в 1940 г. Писатель, который «вдохновенно» восхвалял Сталина на VII съезде Советов и которого журнал «Неман», а не автор дневника, обозначил буквой «А» – это А. О. Авдеенко.

644

Заметка М. Шагинян «Страницы прошлого». (Из архива автора.)

645

Маршал Тухачевский: Сборник воспоминаний. М., 1965. С. 30.

646

Френкель В. Я. Я. И. Френкель. М., 1966. С. 13.

647

Неопубликованные воспоминания Н. Кузнецова Кузнецов остался жив, был реабилитирован в 1955 году и работал позднее лесником – подальше от людей. Его воспоминания хранятся в архиве писателя К. М. Симонова.

648

Очерки истории Коммунистической партии Киргизии. Фрунзе, 1966. С. 289.

649

Из неопубликованных воспоминаний Я. Дробинского.

650

Из неопубликованных воспоминаний М. Ишова. (Из архива автора.)

651

Ленин В. И. ПСС. Т. 30. С. 54 – 55.

652

Ленин В. И. ПСС. Т.38. С. 199.

653

Правда. 1921, 27 июл.

654

Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 100.

655

Там же. Т. 45. С. 20.

656

Там же. С. 357.

657

Там же. С. 18.

658

Из неопубликованных воспоминаний Б. (Из архива автора.)

659

Ленин В.И. ПСС. Т. 41. С. 52 – 53.

660

Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Неопубликованные мемуары. (Из архива автора.)

661

Бек А. Новое назначение. 1971. С. 53. Роман А. Бека «Новое назначение» в 60-е годы готовился к печати в «Новом мире». Несколько раз А. Твардовский представлял верстку романа в цензуру, но получал отказ. В 1971 году, незадолго до смерти А. Бека, текст романа попал за границу и был опубликован в ФРГ издательством «Посев».

662

Гнедин Е. Мемуары: Рукопись. Часть мемуаров Гнедина была опубликована за границей. См.: Гнедин Е. Катастрофы и второе рождение. Амстердам, 1977. Фонд им. Герцена; Гнедин Е. Выход из лабиринта. Нью-Йорк: Изд. Чалидзе, 1982.

663

Веллер-Гуревич Е. Г. Из воспоминаний о 37-м: Рукопись.

664

Волгин В. И. Неопубликованные воспоминания. (Из архива автора.)

665

Октябрь. 1964, №10. С. 8 – 9.

666

Из машинописного сборника 60-х годов. (Из архива автора.)

667

Бакунин. М. А. Поли. собр. соч. СПб., 1907. Т. 2. С. 166.

668

Там же. С. 217.

669

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 297.

670

Там же. С. 304 – 305.

671

Там же. Т. 20. С. 291 – 292.

672

Там же. Т. 22. С. 201.

673

Ленин В.И. ПСС. ТЗЗ. С. 49.

674

Там же. С. 109.

675

Робеспьер М. Революционная законность и правосудие. М., 1959. С. 209.

676

Буонаротти Ф. Заговор во имя равенства. М. – Л., 1948. Т. 1. С. 316 – 317.

677

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 199.

678

Ленин В.И. ПСС. Т 40. С. 200 – 201.

679

Там же. Т. 42. С. 49.

680

Там же. Т. 44. С. 369.

681

Там же. Т. 45. С. 392 – 393.

682

КПСС в резолюциях. М., 1953. 4.1. С. 533.

683

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 387.

684

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 373 – 374.

685

Абд ар-Рахман аль Кавакаби. Природа деспотизма и гибель порабощения. М., 1964. С. 25 – 26.

686

Русская мысль. 1981, 17 сент.

687

Пайпс Р. Россия при старом режиме. Кембридж-Массачусетс, 1980. С. 400.

688

Байтальский М. Д. Тетради для внуков: Рукопись. (Из архива автора.)

689

См.: Померанц Г. Неопубликованное: Нравственный облик исторической личности. [Издание без выходных данных]. С. 218.

690

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 112.

691

Там же. Т. 30. С. 226.

692

Спенсер Г. Личность и государство. СПб., 1908. С. 31 – 33.

693

См.: Достоевский Ф. Дневник писателя. 1877.

694

См. журн.: Юнион советик. 1984, № 11. 4.2. С. 76 – 79. Теодор фон Лауэ – американский советолог, автор книги «Почему Ленин, почему Сталин?», изданной в конце 1960-х или начале 1970-х гг. Он продолжает считать народ СССР и ныне достаточно невежественным, таким же, как прежде. Для такого народа и при наличии внешней опасности репрессии по-прежнему необходимы. «КГБ и Политбюро лучше понимают свою страну, нежели Медведев и его друзья, которые надеются на постепенную либерализацию.» (Там же. С. 90 – 92.)

695

Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 380 – 381.

696

Там же. С. 390 – 391.

697

История КПСС. М., 1971. Т. 4. Кн. 2. – С. 345 – 346.

698

См.: Гнедин Е. Из истории отношений между СССР и фашистской Германией: Документы и современные комментарии. Нью-Йорк: Хроника, 1977.

699

О деталях переговоров см.: Жилин П. А. Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз. М., 1966.

700

Симонов К.М. Уроки истории и совесть писателя: Рукопись. (Из арх. авт.)

701

Жилин П. А. Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз. М., 1966. С. 61.

702

V сессия Верховного Совета / Стенографический отчет. М., 1939. С. 8 – 10.

703

Правда. 1940, 26 авг.

704

Чаковский А. Блокада //Знамя. 1968. №10.

705

В целях объективности надо отметить, что весной 1941 г. внутриполитическое положение в Финляндии было весьма сложным, и здесь очень сильны были еще настроения нейтралитета. Поэтому ни 22, ни 23, ни 24 июня финское правительство не отдавало приказа своим войскам о нападении на СССР. В эти дни на северо-западе не было боев с финнами, но состоялись на границе лишь небольшие стычки со сравнительно небольшими немецкими отрядами. Кроме того, несколько немецких самолетов пытались прорваться с финских аэродромов к Ленинграду. Но в суматохе, растерянности и неразберихе первых дней войны эти обстоятельства не были должным образом проанализированы. Военные действия на советско-финской границе приняли крупные масштабы только после того, как 25 июня 1941 г. советская авиация нанесла массированный упреждающий удар по финским аэродромам, а советская артиллерия открыла огонь по военным объектам на финской территории. По существу, до 25 июня нигде еще не появлялось официального сообщения о начале войны между СССР и Финляндией. (См.: Кабанов С. На дальних подступах. М., 1970.)

706

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1969. С. 246 – 247.

707

Военно-исторический журнал. 1965, № 10. С. 33 – 39.

708

Пограничные войска СССР: 1939 – июнь 1941. М., 1970. Все приводимые данные имеются во вводной статье к этому сборнику.

709

Там же. Док. №360.

710

Бережков В. С дипломатической миссией в Берлин. М., 1966. С. 90 – 91.

711

Некрич А. М. 1941, 22 июня. М., 1965. С. 121.

712

Вопросы истории. 1965, №5. С. 27 – 28.

713

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. С. 248.

714

Там же. С. 249.

715

Жуков Г. К. Цит. соч. С. 213.

716

Вопросы истории. 1972, №9. С. 210.

717

Октябрь. 1965, №11. С. 147 – 148, 162.

718

Новый мир. 1970, № 2. С. 136.

719

Сандалов Л. М. Пережитое. М., 1961. С. 78.

720

Бережков В. С дипломатической миссией в Берлин. М., 1966. С. 91, 116.

721

Военно-исторический журнал. 1961, № 6.

722

Верт А. Россия в войне 1941 – 1945 гг. М., 1967. С. 75.

723

Военно-исторический журнал. 1961, № 6.

724

Октябрь. 1965, №11. С. 163.

725

Симонов К. М. Уроки истории и совесть писателя: Рукопись. (Из архива автора.)

726

Сац И. А. Воспоминания: Рукопись. (Из архива автора.)

727

Коммунист. 1969, № 2. С. 127.

728

Жуков Г. К. Цит. соч. С. 227 – 228.

729

Там же. С. 232.

730

Военно-исторический журнал. 1965, № 10. С. 33 – 39.

731

Ржевская Е. Берлин, май 1945. М., 1965. С. 71.

732

Типпельскирх К. История Второй мировой войны. М., 1956. С. 177.

733

Стариков И. Г. Мины ждут своего часа. М., 1964.

734

Жуков Г. К. Цит. соч. С. 254 – 255.

735

Там же. С. 273.

736

Хрущев Н. С. Культ личности и его последствия / Доклад на XX съезде КПСС: Разд. «Сталин и война».

737

Знамя. 1968, №11. С. 49.

738

Октябрь. 1968, № 8. С. 138.

739

К. М. Симонов разрешил мне прочесть большинство мемуаров, хранившихся в его уникальном архиве, но цитировать эти материалы, по его условию, я могу только с согласия авторов, с которыми, увы, у меня нет никакой связи.

740

Военно-исторический журнал. 1966, № 6. С. 12.

741

Типпельскирх К. История Второй мировой войны. С. 177 – 178.

742

Военно-исторический журнал. 1966, № 6. С. 7 – 8.

743

Тюленев И. В. Через три войны. М., 1962. С. 147 – 148.

744

Воронов Н.Н. На службе военной. М., 1963. С. 179.

745

Жуков Г. К. Цит. соч. С. 320.

746

Литературная газета. 1965, 17 апр.

747

Военно-исторический журнал. 1965, № 9. С. 66.

748

Коммунист. 1966, № 17. С. 49. По другим данным, общие потери СССР к 1 октября 1941 г. достигали 5 миллионов человек убитыми, ранеными и более всего – пленными, а потери противника достигали 1 миллион убитыми, ранеными и пленными.

749

Коммунист. 1966, № 17. С. 52.

750

Конев И. С. Битва за Москву. М., 1966. С. 33.

751

Москва. 1977, № 2 – 5.

752

Вопросы истории. 1975, № 3. С. 142 – 143.

753

Великая Отечественная война Советского Союза: Краткая история. М., 1970. С. 120.

754

Конев И. С. Битва за Москву. М., 1966. С. 98 – 99.

755

Военно-исторический журнал. 1966, № 10. С. 79 – 80.

756

Краткая история Великой Отечественной войны. М., 1965. С. 138.

757

Там же. С. 153 – 154.

758

Симонов К. М. Уроки войны и совесть писателя: Рукопись. (Из архива автора.)

759

Василевский А. М. Дело всей жизни. М., 1974. С. 126 – 127.

760

Бирюзов С. С. Советский солдат на Балканах. М., 1963. С. 247, 256.

761

Коммунист. 1972, № 8. С. 41.

762

Там же. №17. С. 18.

763

Из «Обращения крымско-татарского народа к XXIII съезду КПСС». (Из архива автора.)

764

Там же.

765

Более подробное описание трагедии крымских татар и других выселенных народов см.: Некрич А. Наказанные народы. Нью-Йорк: Хроника, 1978.

766

Некрич А. Наказанные народы. Нью-Йорк: Хроника, 1978. С. 10 – 11.

767

Краткая история Великой Отечественной войны. М., 1965. С. 68.

768

Яковлев А. С. Цель жизни. М., 1966. С. 265.

769

Огонек. 1964, № 47.

770

Alexander Dallin. German Rule in Russia 1941 – 1945: A Study of Ocupation Policies. N.-Y., 1957. P. 427.

771

Правда. 1964, 5 апр.

772

Известия. 1964, 9 июля.

773

Кузнецов Н. К. Накануне. М., 1966. С. 212.

774

В. В. Колотов опубликовал книгу о Н. Вознесенском, которая выходила уже двумя изданиями. Однако приведенный нами эпизод, вероятно, был исключен из рукописи книги цензурой или редактором. Колотов работал помощником Вознесенского.

775

Литературная газета. 1963, 30 нояб.; Вопросы истории КПСС. 1963, № 6. С. 98.

776

Emmanuel d\'Asturde la Vigeric. Sur Staline. Paris, 1964.

777

Заявление Б. А. Грязных в Комиссию Верховного Совета СССР в Магаданской области от 12 августа 1956 г. П/я АВ-261/109. (Из архива автора.) Судьба Б. Грязных неизвестна.

778

Евтушенко Е. Автобиография: Рукопись. (Из архива автора.)

779

Семерджиев Петер. Судебный процесс Трайчо Костова в Болгарии (7 – 12 декабря 1949 г.). Изд-во Иерусалимского университета, 1980. С. 97 – 98.

780

Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 49.

781

Коммунист. 1968, № 4. С. 68.

782

Новый мир. 1966, №3. С. 154 – 155.

783

Зверев А. Записки министра. М., 1973. С. 244.

784

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 28.

785

Природа деспотизма и гибельность порабощения. М., 1964. С. 24 – 25.

786

К сожалению, мы не можем назвать автора приведенного здесь отрывка. К сказанному им можно добавить, что уже в первые 10 лет после появления «Краткого курса» эта книга была издана тиражом в 30 миллионов экземпляров. И это несмотря на 4 года войны, трудности в народном хозяйстве, недостаток бумаги. Также надо сказать, что все архивы с 1938 года перешли в ведение НКВД, а публикация документов по истории советского общества практически прекратилась.

787

История ВКП(б). Краткий курс. 1938. С. 325.

788

Правда. 1950, 24 апр.

789

Например, Центральный институт труда (ЦИТ).

790

Вопросы истории КПСС. 1964, № 2. С. 19.

791

Руднев П. В. Из истории советской школы: Рукопись. (Из архива автора.)

792

Учительская газета. 1962, 21 фев.

793

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 105.

794

Сталин И. В. Соч. Т. 4. С. 317. Оригинал речи Сталина см. в сб.: 50-летие В. И. Ленина. М., 1920.

795

Исторический журнал. 1937, № 10. С. 24 – 26, 66.

796

Сталин И. В. Ответ т. Разину // Большевик. 1947. № 3.

797

Сталин И. В. Краткая биография. 2-е изд. М., 1952. С. 82 – 83.

798

Калинин М. И. К 60-летию со дня рождения Сталина. М., 1939. С. 89.

799

Ленин В. И. Соч. 3-е изд. Т. 23. С. 438 – 439.

800

Справочник партийного работника. М., 1957. С. 364.

801

Вопросы истории. 1953, № 11. С. 21.

802

Из «секретного» доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС.

803

Большевик. 1947, № 3. С. 8.

804

Правда. 1949, 18 дек.

805

Правда. 1950, 17 фев.

806

Левада Ю. А. Социальная природа религии. С. 135.

807

Более подробно об этом см в ст.: Семенов Ю. М. Из истории теоретической разработки нации в марксистской литературе: Рукопись. (Из архива автора.)

808

Ксенофонтов Ф. Учение Ленина о революции. С. 16.

809

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 70 – 71.

810

Ксенофонтов Ф. С. 82 – 83.

811

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 141 – 143.

812

Там же. Т. 9. С. 152.

813

Борев Ю. Введение в эстетику. М., 1965. С. 231 – 232.

814

Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 376, 383.

815

Там же. Т. 39. С. 156.

816

Там же. Т. 37. С. 129.

817

Там же. Т. 26. С. 103.

818

См.: Новый мир. 1966, № 8. С. 282.

819

В статье, посвященной 70-летию со дня рождения Сталина, его личный секретарь А. Поскребышев писал, что Сталин является якобы специалистом в некоторых узких сферах биологии и сельского хозяйства. Сталин будто бы не только организовал разведение цитрусовых, но и исследовал их возможности в районе Черноморского побережья, изучил возможность посадок эвкалиптовых в Подмосковье, помог вывести ветвистую пшеницу и т. п. См.: Правда. 1949, дек.

820

Книга Ж. А. Медведева распространялась в списках в СССР и была опубликована в 1969 – 1972 гг. во многих странах под названием «Взлет и падение Лысенко».

821

Т. Лысенко в 1950 – 1960-е гг. официально поддерживался властями.

822

Правда. 1965, 11 июня.

823

О партийной и советской печати: Сборник документов. М., 1954. С. 346 – 347.

824

Знамя. 1963, № 1.С. 211.

825

Булгаков М. Избранная проза. М., 1966. С. 29 – 30.

826

Из материалов историка культуры Зак Л. М.

827

Литературное наследие. М., 1965. № 74. С. 31.

828

Из материалов историка литературы Зак Л. М.

829

Правда. 1962, 17 апр.

830

Новый мир. 1956, № 12. С. 241 – 242.

831

Ленин В. И. ПСС. Т. 42. С. 297.

832

Проблемы мира и социализма. 1963, № 5. С. 60.

833

Гомулка В. Речь на VIII пленуме ЦК ПОРП. Варшава, 1956. С. 39 – 41.

834

ВКП(б) в резолюциях. 1936. Ч. 1. С. 358 – 359, 361 – 362.

835

Справочник партработника: Выпуск 3. М., 1923. С. 95 – 96. См. также: О борьбе с излишествами и преступным использованием служебного положения членами партии: Циркуляр ЦК и ЦКК РКП(б). 1923, №58 (19 окт.).

836

Дочь Сталина Светлана Аллилуева писала в книге «Двадцать писем к другу»: «Приходится упомянуть другого генерала, Николая Сергеевича Власика, удержавшегося возле отца очень долго, с 1919 года. Тогда он был красноармейцем, приставленным для охраны, и стал потом весьма властным лицом за кулисами. Он возглавлял всю охрану отца, считал себя чуть ли не ближайшим человеком к нему, и, будучи сам невероятно малограмотным, грубым, глупым, но вельможным, дошел в последние годы до того, что диктовал некоторым деятелям искусства „вкусы товарища Сталина“... Не стоило бы упоминать его вовсе – он многим испортил жизнь, но уж до того была колоритная фигура, что никак мимо него не пройдешь. В доме у нас для „обслуги“ Власик равнялся почти что самому отцу, так как отец был высоко и далеко, а Власик данной ему властью мог все, что угодно...». (Аллилуева С. Двадцать писем другу. С. 121.)

837

Гнедин Е. Бюрократия XX века//Новый мир. 1966. №2. С. 199.

838

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 271 – 272.

839

Из архива автора.

840

Из архива автора.

841

Ленин В. И. ПСС. Т. 25. С. 222.

842

Там же. Т. 42. С. 290.

843

Там же. Т. 33. С. 104.

844

Там же. Т. 37. С. 384 – 385.

845

См. журн.: Каторга и ссылка. 1924, № 2. С. 222 – 223.

846

Ленин В. И. ПСС. Т. 54. С. 107.

847

При Сталине Н. Накоряков был арестован, но сумел дожить до XX съезда и реабилитации. Он умер в 1979 году, достигнув почти 90-летнего возраста.

848

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 233.

849

Там же. Т. 12. С. 9.

850

Там же. Т. 13. С. 260.

851

Правда. 1935, 6 мая.

852

ЦПА ИМЛЛ. Ф. 558. Разд. 1. Д. 4572. Л. 1.

853

Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 19. Сочинения Сталина лишены научного аппарата, инициалы его адресатов, как правило, не указываются. Вероятно, в данном случае речь идет о Я. М. Шатуновском, занимавшемся преподавательской и хозяйственной работой.

854

Там же. Т. 11. С. 31.

855

Там же. Т. 12. С. 114.

856

Там же. Т. 11. С. 128 – 130.

857

Там же.Т. 7. С. 44 – 50.

858

Всесоюзное совещание историков: Стенограмма. М., 1964. С. 270.

859

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 554.

860

Там же. Т. 4. С. 447.

861

Неопубликованная статья. (Из архива автора.)

862

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 70.

863

Неопубликованная рукопись. (Из архива автора.)

864

Исаков И. С. Из воспоминаний: Неопубликованная рукопись.

865

Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны: Кн. вторая. М., 1974. С. 39 – 40, 384.

866

Авторханов А. Загадка смерти Сталина. Франкфурт, 1976. С. 161.

867

Очерки истории Коммунистической партии Грузии. Тбилиси, 1963. С. 248.

868

Авторханов А. Указ. соч. С. 1 – 2.

869

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Франция: Третья волна, 1980. С. 145 – 146.

870

Известия. 1953, 7 мар.

871

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. С. 9 – 10.

872

Ди Вельт. 1963, 5 мар.

873

Дейчер И. Сталин. Политическая биография. Штутгарт, 1962.

874

Ненни П. Перспективы социализма после десталинизации. М., 1963. С. 165.

875

Солженицын А. Архипелаг ГУЛаг: Кн. первая. Париж, 1973. С. 80. Интервью А. Солженицына в Стокгольме. Русская мысль. Париж, 1975 (16 янв.).

876

Джилас М. Разговоры со Сталиным. Франкфурт, 1962. С. 242. (На нем. яз.)

877

Правда. 1957, 22 апр.

878

Народный Китай. 1957, № 2. С. 7. Прил. к журн. и др.

879

Женьминь жибао. 1963, 13 сент.

880

Открытое письмо. (Из архива автора.)

881

Мемуары Я. И. Дробинского. (Из архива автора.)

Оглавление

Рой МедведевК суду истории. О Сталине и сталинизме

ОТ АВТОРА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВЫДВИЖЕНИЕ И ВОЗВЫШЕНИЕ СТАЛИНА В ПАРТИИ

1 СТАЛИН ВО ГЛАВЕ ВКП(б)

2 БОРЬБА СТАЛИНА С ОППОЗИЦИЕЙ

3 ОШИБКИ И ПРЕСТУПЛЕНИЯ СТАЛИНА ПРИ ПРОВЕДЕНИИ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ И ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

4 ОБОСТРЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ОБСТАНОВКИ В НАЧАЛЕ 30-х гг. НОВЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ СТАЛИНА

ЧАСТЬ ВТОРАЯ УЗУРПАЦИЯ СТАЛИНЫМ ВЛАСТИ В СТРАНЕ И ПАРТИИ

5 УБИЙСТВО С. М. КИРОВА. СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ НАД БЫВШИМИ ЛИДЕРАМИ ОППОЗИЦИИ

6 УДАР ПО ОСНОВНЫМ КАДРАМ ПАРТИИ И ГОСУДАРСТВА (1937 – 1938 гг.)

7 О РЕАБИЛИТАЦИЯХ И РЕПРЕССИЯХ 1939 – 1941 гг.

8 ПРОТИВОЗАКОННЫЕ МЕТОДЫ СЛЕДСТВИЯ И ЗАКЛЮЧЕНИЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРИЧИНЫ И УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И УТВЕРЖДЕНИЯ СТАЛИНИЗМА

9 О ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ СТАЛИНА ЗА ОРГАНИЗАЦИЮ ТЕРРОРА 1937 – 1938 гг.

10 О НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ ПРИЧИНАХ МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ 1937-1938 гг.

11 ОБ УСЛОВИЯХ, ОБЛЕГЧАЮЩИХ СТАЛИНУ УЗУРПАЦИЮ ВЛАСТИ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ НЕКОТОРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ СТАЛИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ

12 ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ И ВОЕННЫЕ ОШИБКИ СТАЛИНА. СТАЛИН В ГОДЫ ВОЙНЫ

13 ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ОШИБКИ СТАЛИНА В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД

14 ПОСЛЕДСТВИЯ КУЛЬТА СТАЛ И НА ДЛЯ НАУКИ И КУЛЬТУРЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

15 СОЦИАЛИЗМ И ЛЖЕСОЦИАЛИЗМ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ СТАЛИНА

К ВОПРОСУ ОБ ОБЩЕЙ ОЦЕНКЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СТАЛИНА

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно