Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

ОТ АВТОРА

Эта книга роман, но роман особого рода: социологический. Не социальный, какими являются почти все мало-мальски приличные романы художественной литературы, а именно социологический. Он отличается от привычного романа как по предмету внимания, так и по средствам его изображения. Предметом его являются феномены человеческого общества как таковые и социальные законы, а конкретные люди и события фигурируют лишь постольку, поскольку через них проявляются упомянутые феномены и законы.

Естественно, и средства изображения таких своеобразных персонажей должны отличаться от средств традиционной литературы, которая призвана описывать Иванов, Петров, Матрен, собачек, бабочек, цветочки и все такое прочее, призвана описывать, какие у Ивана глаза и штаны, с кем спит Матрена, что переживает Петр, сочиняя донос на Ивана, как порхает бабочка и благоухает цветочек.

В случае социологического романа средством изображения, адекватным изображаемым объектам, является то, что я называю научным типом (или стилем) литературного мышления или литературным типам научного мышления. Что это такое, читатель познакомится в деталях в этой книге, если, конечно, наберется мужества и терпения прочесть ее. Это не есть некая популяризация того, что сделано в профессиональной социологии. В последней ничего подобного не было сделано и не будет сделано по причинам, о которых будут говорить персонажи этой книги. Это есть оригинальное социологическое исследование, лишь в силу некоторых обстоятельств принимающее литературную форму, которая по ряду признаков сходна с романом в привычном, традиционном смысле. Эти обстоятельства отчасти касаются личных особенностей автора и его судьбы, а отчасти — особенностей объекта его описания. Дело в том, что в социологическом исследовании нельзя учесть индивидуально-личный аспект исторического процесса. Без этого аспекта картина процесса остается неполной, плоской и мертвенно схематичной. А чтобы учесть его, нужна именно литературная, а не научная форма.

Что побудило меня написать этот «роман»? В России после 1917 года был осуществлен величайший в истории человечества социальный эксперимент — впервые в истории был построен коммунистический социальный строй в огромных масштабах, и этот строй сохранялся в тяжелейших условиях и в непрерывной борьбе с превосходящими по силам врагами в течение семи десятилетий. Этот эксперимент заслуживает самого пристального объективно-научного исследования хотя бы просто как гигантский исторический феномен. А между тем все сказанное и написанное о нем, за редким исключением, есть идеологическая фальсификация как со стороны его защитников, так и со стороны его врагов.

После 1985 года русский эксперимент закончился. Считается, что созданное в нем коммунистическое общество потерпело крах. Пусть так. Но это — тоже грандиозное историческое событие, Может быть, не менее грандиозное, чем возникновение коммунистического общества. Может быть, именно крах этого общества и есть главный результат эксперимента. Крах общества не есть крах эксперимента с этим обществам. И что же? Мир переполнен учеными всех сортов и рангов. Бросились они познавать с беспощадной научной объективностью, почему это общество потерпело крах и с какими последствиями для человечества. Ничего подобного не произошло. Они бросились наперегонки и с поразительной поспешностью производить новые потоки идеологической лжи, стремясь извратить и оболгать все, что связано с этим величайшим социальным экспериментом, занизить и вытравить из памяти людей его великие результаты, разворовать и приписать другим новаторство, достижения и победы его творцов и участников.

Да и вся масса рядовых людей на планете не проявила особого стремления к истине, приняв за таковую обрушившийся на нее поток идеологически-пропагандистской лжи. Явление поистине поразительное! Произошло самое огромное за два тысячелетия переворотное событие. В чем реальная суть этого перелома, к каким последствиям он приведет? Человечество проявляет к этим, казалось бы, главным проблемам современности неизмеримо меньше внимания, чем к сексуальным извращениям известного танцора, к скандалам в давно ставшей анахронизмом королевской семье, к финансовым махинациям газетного магната или к новому средству сбросить лишний вес, не отказывая себе в еде.

Как продукт, участник, наблюдатель, жертва, критик и поклонник русского коммунистического эксперимента я не мог остаться равнодушным к этому и написал этот социологический «роман». Читатель в нем найдет все то, что составляет суть всякого романа: любовь и ненависть, обольщение и разочарование, восхищение и презрение, надежду и отчаяние, радость и горе, преданность и предательство, честность и коварство. Это — роман, партнерами которого являются русский человек и коммунистический социальный строй его страны. Читатель вправе возмутиться: какой еще роман между русским Иваном и коммунистическим социальным строем?! Вот недавно один американский (американский, а не какой-то вонючий русский!) писатель сочинил книгу о любовных отношениях между четырнадцатилетней девочкой и жеребцом. Вот это роман так роман! Тут уж ничего не возразишь! Чувств и переживаний — океан. И новаторство несомненно. Правда, говорят, будто какой-то древний писатель уже писал о сожительстве женщины с ослом. Но когда это было?! К тому же тогда была пресытившаяся зрелая женщина и всего лишь осел. А тут — несовершеннолетняя девственница и жеребец раз в пять покрупнее осла! И роман основывается на новейших достижениях психоанализа. Известный голливудский актер и кино-продюсер еще до опубликования романа заплатил автору четыре миллиона (!) долларов за одно только право использовать его в качестве сценария фильма. А тут — русский Иван и обанкротившийся русский коммунизм! Смех! И на какой теоретической основе? Уж не на марксистско-ленинской ли?!

Не буду спорить, уважаемый читатель. Возможно, ты прав. Скорее всего, прав. В самом деле, в этом романе между русским Иваном и рухнувшим коммунизмом есть что-то болезненное и отсталое. Не то что в западном здоровом и прогрессивном сожительстве девочки с жеребцом. И достойная насмешки и презрения судьба России и русского народа есть внеисторический эпизодик в сравнении с трагедией американского жеребца, которого было решено кастрировать. И потому я за свое сочинение вряд ли получу хотя бы четыре доллара.

Возвращение

Некогда известный, а ныне позабытый русский ученый: и писатель (назову его просто Писатель) 1 сентября 1993 года летел в Москву после пятнадцати лет жизни в эмиграции на Западе. Все прочие эмигранты такого рода, как он, уже не раз побывали в России. Некоторые вернулись насовсем. Их встречали как героев, предоставляли в их распоряжение средства массовой информации, устраивали им встречи с многолюдной аудиторией. Они воспринимали это как должное, всячески превознося свою реальную и мнимую роль борцов против коммунизма и жертв его. А он еще ни разу не был там. И рассчитывать на такой дружеский и торжественный прием никак не мог. До 1985 года он, не отдавая себе в этом ясного отчета, был фактически пешкой в руках организаторов Холодной войны Запада против Советского Союза. За эти годы он многое узнал и понял, что под предлогом борьбы против коммунизма велась огромного размаха работа по разрушению России. Он стал тяготиться своей ролью сообщника врагов России. Когда в Советском Союзе началась «перестройка», он сделал ряд публичных заявлений, резко противоречивших западным установкам. Его окрестили «красно-коричневым». Его сочинения стали бойкотировать как на Западе, так и в горбачевской России. Его имя перестали упоминать даже в справках о диссидентском движении прошлого, хотя еще совсем недавно его упорно называли одним из самых значительных критиков советского режима.

После августовского переворота 91-го года в России он начал писать свою последнюю (как он думал сам), итоговую книгу о русском коммунистическом эксперименте. Он так и решил назвать ее — «Русский эксперимент». Он уже сделал первоначальный набросок первой части книги — о становлении русского коммунизма и его основных чертах. Теперь он приступил ко второй части — о кризисе и крахе русского коммунизма. Конечно, он, и живя на Западе, имел достаточно информации о событиях в России после 85-го года. Но надо было посмотреть своими глазами на состояние посткоммунистической России, чтобы писать с той же степенью уверенности и с теми же чувствами, с какими он писал первую часть. И вот он сидит в самолете, который должен за несколько часов перенести его с Запада, так и не ставшего для него своим, в Россию, давно ставшую ему чужой.

Но интересы книги были лишь поводом. На самом деле его с неодолимой силой потянуло в Россию, на Родину, Домой. Несмотря ни на что, Россия осталась для него Родиной, Домом, Семьей. Как же это случилось, что он, глубоко русский человек, никогда до того даже не мечтавший покинуть Россию хотя бы на один день, оказался на целых пятнадцать лет вне ее?! Пятнадцать лет душевных страданий на чужой земле, среди чужих и чуждых русскому характеру людей. За все пятнадцать лет ни одного разговора по душам, без которого немыслима жизнь русского человека. Ни одного близкого друга. Даже ни одного собутыльника, с которым можно было бы промотать все до последней копейки, не думая о завтрашнем дне. Пятнадцать лет леденящего одиночества.

Самолет был почти полностью занят «новороссами» («новыми русскими»), как теперь стали называть тех людей в России, которые наживаются путем ограбления страны под видом некоего свободного предпринимательства. Писатель насмотрелся на них и научился определять их с первого взгляда в любом положении, в любом одеянии. Это — особая категория омерзительных тварей, к которым даже слово «нувориши» неприменимо, оно их слишком облагораживает. Их теперь можно видеть во всех городах Запада и на всех мировых курортах. На Западе их поддерживают и превозносят как будущее России. И еще бы не превозносить! Они скупают огромное количество дорогих вещей, платят сразу и не торгуясь любые суммы, открывают счета в западных банках.

Вот твои классовые враги, сказал себе Писатель. Сталин был не так уж не прав, когда говорил, что классовая борьба не ослабляется по мере упрочивания социализма, а усиливается. Мы смеялись над этими словами и проморгали наступление классовых врагов. Холодная война была классовой войной по самой своей глубокой сути. Поэтому на Западе так издевались над «классовым подходом». А мы, кретины, клюнули на эту удочку. Неужели это все-таки реальность, а не бредовый сон?

Не желая вступать с этими «новороссами» в контакт, Писатель сделал вид, будто не понимает по-русски, так что соседи разговаривали, не принимая его в расчет. Они начали хвастаться тем, куда они летали, где и как кормили, в каких отелях останавливались. Судя по их рассказам, Писатель за все пятнадцать лет эмиграции не потребил столько благ западной цивилизации, сколько эти люди (да и люди ли?!) за год-два их сладкой жизни. За все время полета не было сказано ни слова о книгах, выставках, музеях, театрах. Только о вещах, курортах, драгоценностях, квартирах, машинах, домах, ресторанах. Сколько веков лучшие представители рода человеческого тратили способности, трудились, страдали, жертвовали жизнью. А ради чего?! Чтобы такая мразь стала жить именно «по потребности»?!

Увидев в газете, которую читал Писатель, фотографию «Белого дома», как теперь стали называть здание Верховного Совета России, соседи Писателя несколько минут говорили о политической ситуации в России. Сыпалась отборная брань по адресу оппозиции, сконцентрировавшейся вокруг Верховного Совета, вице-президента Руцкого, спикера Верховного Совета Хасбулатова, поддерживающих их «фашистов» и «коммуняков». «Президент», «вице-президент», «спикер», «парламент», «рейтинг» и т.п. — какие чуждые для русского уха слова! Распад коммунизма и насильственное насаждение якобы западных порядков зашли в

России настолько далеко, что даже русский язык поддался всеобщей эпидемии и превратился в урода. Прислушиваясь к тому, как говорили вокруг него «новые русские», Писатель воспринимал их язык как чужой, незнакомый и совсем не русский. Недавно Писателю пришлось ночевать в отеле, в котором остановилась группа молодых людей из России. Они хорошо говорили по-английски. Но когда они переходили на русский, слушать их без отвращения было невозможно. Мат. Скабрезности. Блатные выражения. Примитивные фразы с многочисленными грамматическими ошибками, причем — нарочитыми, ставшими своего рода нормами разговорного языка этого уровня. Эти ребята тоже «новые русские», но уже иной категории, чем его соседи по самолету. Так что «новые русские» — это не только грабители-бизнесмены. Это вообще новые поколения российских людей посткоммунистической эпохи. Их можно назвать постсоветскими людьми.

Советских людей (их всех называли русскими) на Западе появлялось много и до 85-го года. А с началом перестройки они наводнили города западных стран. Наблюдая их поведение, Писатель невольно начал испытывать чувство стыда за свой народ. С годами это чувство росло. К нему присоединилось чувство унижения и оскорбленности при виде того, с каким презрением западные люди смотрели на его соотечественников. Смотрели как на представителей низшей расы. Вот и сейчас на лицах стюардесс за вежливыми улыбками можно заметить брезгливость. Писатель вспомнил «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Увы, нет больше советского. Гордиться больше нечем. Завидовать больше нечему. Великую историю разменяли на мещанское благополучие для немногих выродков.

Самолет начал снижаться на посадку. Писатель, буквально прилип к окну. Вот она, русская земля! Он ее узнал сразу. Ее невозможно забыть. Ее не спутаешь ни с какой другой. Как она непохожа на те земли, какие ему довелось повидать за годы изгнания! Москва! Самолет коснулся колесами земли. Русской земли! И порулил к аэропорту, через который его, Писателя, пятнадцать лет назад выбросили (как писали в газетах, «выдворили») с русской земли.

Все годы эмиграции он мечтал о том дне, когда вернется назад, на Родину, домой. Вот и сбылась его мечта. Он вернулся. А куда? Маяковский, побывавший в США через семь лет после Октябрьской революции, писал: «Я стремился за семь тысяч верст вперед, а приехал на семь лет назад». А на сколько лет в прошлое возвращаешься ты? На семьдесят шесть?

На русской земле

Когда-то рассказывали такой анекдот. Артист Вертинский вернулся в Россию после многих лет эмиграции. Вышел на площадь перед вокзалом. Поставил чемоданы. Воздел руки театрально к небу и воскликнул: «Узнаю ль я тебя, Русь?!» Наклонился взять чемоданы, а они исчезли. «Узнал», — сказал Вертинский. Писатель вспомнил этот анекдот, когда подошел к паспортному контролю и его оттолкнули ринувшиеся пролезть без очереди россияне. «Узнаю тебя, Русь», сказал он вслух и рассмеялся. На него никто не обратил внимания.

Встретил его всего один человек — друг со студенческих лет, когда-то известный философ, искренний (в отличие от тысяч других) марксист, а теперь выброшенный на пенсию за ненадобностью. Хотя они не видались пятнадцать лет, они сразу узнали друг друга. Я тебя издали узнал, сказал один, ты мало изменился. И ты совсем не изменился, сказал другой. И они рассмеялись, так как на самом деле оба изменились основательно, стали стариками в полном смысле слова — 70 лет!

Философ: И это — весь твой багаж?! Другие приезжают с дюжиной чемоданов, набитых дефицитным барахлом. А ты!.. Впрочем, в этом есть свой плюс: меньше шансов на то, что ограбят.

Писатель: Как будем добираться? Возьмем такси?

Ф: Сразу видно, что ты тут пятнадцать лет не был. На такси всей моей пенсии не хватит.

П: Беру расходы на себя.

Владелец машины, к которому они обратились, запросил 50 долларов.

Писатель даже присвистнул от возмущения.

Ф: Я же говорю, такси нам не по карману. Это у нас называется переходом к рынку.

П: Весь мир объездил и облетал, а такого рынка нигде не видал.

Ф: У нас в России все явления цивилизации принимают такой вид, что остается только смеяться или плакать. Поехали автобусом! Этот пережиток «проклятого коммунистического прошлого» еще функционирует.

Дорогой говорили сначала о каких-то пустяках, как это обычно бывает после долгой разлуки. Писатель жадно глядел по сторонам, кое-что узнавая, а многое — нет, — было построено уже во время его эмиграции.

П: Ничего себе «застойный период»! Сколько всего понастроили!

Ф: Это выражение «застойный период» — типичная идеологически-пропагандистская пустышка. Незадолго до начала «перестройки» даже западные специалисты признавали, что мы во многих отношениях не уступали Западу, а то и превосходили его. По жилищному строительству мы были на одном из первых мест в мире, если не на первом. Это после 85-го года начался... даже не застойный, а упадочный период.

Москва показалась Писателю посеревшей, обветшалой, разваливающейся и запушенной, хотя там, где они ехали, разруха была почти не видна. Но еще более его поразили бесчисленные вывески и рекламы на иностранных языках. А те, что были на русском, выглядели как театральные декорации к сатирической пьесе на тему о дореволюционной жизни в России или о жизни на Западе, как ее представляли в годы его юности. Повсюду, где только можно было приткнуться, громоздились киоски с заграничными алкогольными и безалкогольными напитками, со всякой мелочью, какую можно было видеть на Западе в магазинчиках для туристов. Ларьки и лотки с фруктами и овощами. Около каждого — по нескольку молодых людей явно из южных и азиатских бывших советских республик, одетых во все западное. Множество пожилых москвичей, продающих всякие вещи, в основном — заграничные. Писатель знал обо всем этом из газет и телевизионных передач. Но тут он увидел это воочию и физически ощутил, что это не кошмарный сон и не гипертрофированные слухи, а реальность. У него защемило сердце. Боже, неужели это наваждение пришло всерьез и надолго, может быть насовсем?! Так ради чего же были принесены такие жертвы?!

Ф: В Москве сейчас расположилось до десяти тысяч представительств западных фирм. Больше двухсот тысяч иностранцев с Запада. Столько же, если не больше, «лиц южных национальностей», как теперь называют грузин, азербайджанцев, чеченцев, таджиков, узбеков и т.д. Спекулянты. Мафиози. Вечером на улицу лучше не выходить. В городе ночью господствуют бандиты, причем — организованные.

П: Куда едем?

Ф: Ты просил подыскать гостиницу подешевле или комнату в тихой квартире. Самая дешевая гостиница стоит бешеных денег. А комната связана с проблемами. И дерут теперь, кстати сказать, тоже безбожно. Так что будешь жить у меня. Мы с женой остались вдвоем. К тому же она большую часть времени проводит в деревне. Мы домишко купили с участком в 200 километрах от города. Жена там с овощами возится, кур и поросят разводит. Это нас здорово выручает. Сейчас многие так живут. На пенсию и на зарплату не прокормишься. Так что мы будем жить по-холостяцки.

П: Если мне не изменяет память, твоя жена — доктор биологических наук. Ценный специалист!

Ф: Это в «застойные годы» она была ценным специалистом. Теперь ее профессия не нужна. Теперь спекулянты и жулики нужнее. Ее лабораторию закрыли. Ценнейшие результаты экспериментов трех десятилетий за гроши продали американцам. Теперь профессора и доктора наук занимаются чем придется, лишь бы выжить.

П: Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.

Ф: Если бы боролись! А то ведь просто так проглотили. Без всякой борьбы в ту или иную сторону.

П: Сейчас вроде бы назревает что-то похожее на борьбу. Я в самолете читал, что Ельцин собирается прогнать Руцкого, а тот грозится прогнать самого Ельцина.

Ф: Сегодня Ельцин действительно отстранил Руцкого от должности. Пока временно. Но думаю, всерьез. Обвиняет Руцкого в коррупции.

П: Обвинение справедливое?

Ф: Кто знает?! Они все там жулики и взяточники.

П: А ты на чьей стороне?

Ф: Ни на чьей. Хрен редьки не слаще. Большинство интеллигенции поддерживает Ельцина. Он обещает порядок. Сильную власть. А эти...

П: Кто «эти»?

Ф: Верховный Совет. «Парламент»! Спикер Хасбулатов. Вице-президент Руцкой. Смешно: спикер парламента! Как будто русских слов нету. Ты знаешь, что Дом Советов в подражание американцам называют «Белым домом»?

П: Да. Только в США в Белом доме помещается президент, а не парламент.

Ф: Мы — Россия. У нас все шиворот-навыворот. Предатели считаются спасителями отечества, патриоты — бандитами, бандиты — демократами, разрушители — созидателями... Россия!

Дом, в котором жил философ, был одним из многих, построенных еще в «застойные годы». Тогда он казался Писателю дворцом. Он даже не мечтал получить жилье в таком доме. Теперь же дом выглядел как трущоба.

Ф: Страшно смотреть с непривычки? Больше десяти лет без ремонта. Сам знаешь наши принципы. Сеяли больше, чем могли убрать. Убирали больше, чем могли сохранить. Строили больше, чем могли ремонтировать. Да и строили так, что сразу же ремонт требовался.

П: А теперь лучше?

Ф: Теперь совсем ничего не строим. Ломаем. Правда, новые правители и миллионеры строят роскошные виллы и коттеджи. Но это не про нас.

Квартира философа выглядела как типичная квартира московского среднего интеллигента шестидесятых-семидесятых годов. Философ за все эти годы, как и большинство прочих московских интеллигентов, так и не преуспел в бытовом отношении.

В квартире доминировали книги. Книги повсюду — в комнатах на стендах до потолка, в коридорчике, на кухоньке и даже в туалете. Книги — главное богатство русского интеллигента. Ничего подобного он за двадцать лет не видал на Западе, побывав во многих десятках домов и квартир самого различного уровня. Тут соотношение, как с едой. Многие западные люди, посещавшие Россию, единодушно отмечали, что в российских магазинах — пусто, а стол для гостей даже самые бедные русские устраивали такой, какой не позволяли себе даже западные миллионеры, хотя западные магазины переполнены съестными продуктами на любой вкус. Когда Писатель оказался на Западе, его больше всего потрясли книжные магазины. Он еще до эмиграции много слышал о богатстве западных продовольственных, одежных и прочих магазинов вещей быта. Но никто и никогда не говорил о магазинах книжных. Богатство последних превосходило всякое воображение. Он часами бродил в них, наслаждаясь видом этого богатства. Когда его спрашивали, что бы он стал делать, если бы стал миллионером, он говорил, что стал бы покупать книги. Его не понимали — надо было быть русским, вырасти и прожить жизнь в условиях обожествления книги, чтобы понять его умонастроения. Миллионером он не стал. Книги были дорогие, чудовищно дорогие с точки зрения русского человека, приобретавшего книги за гроши. Жизнь сложилась так, что ему просто негде было бы хранить книги и таскать этот тяжелый груз по свету. И он так и не обзавелся библиотекой, к какой в свое время привык в Москве. А в домах западных людей, в которых ему приходилось бывать, книг было ничтожно мало или даже не было видно совсем.

Однажды в Чикаго Писатель случайно столкнулся на улице со старым знакомым из Москвы. Тот оказался здесь по какому-то делу. Был, разумеется, в неописуемом восторге от всего, что видел вокруг. Они вышли на улицу, застроенную по обеим сторонам коттеджами. Писатель хорошо знал эту улицу — он жил в отеле неподалеку. Знакомый спросил, кто живет в этих «шикарных особняках». Обычные люди, сказал Писатель. В основном — низший слой и низший подслой среднего слоя. Знакомый был ошеломлен. Вот это уровень! У нас, в России, даже профессора, академики, генералы, артисты не имеют таких домов! Как бы он, Знакомый, хотел заглянуть внутрь их! Писатель сказал, что он знаком с самим мэром города, который может удовлетворить наше любопытство и даст нам охрану. Охрану, удивился знакомый, а это зачем?! Писатель сказал, что после посещения этих «дворцов» знакомый сам найдет правильный ответ на свой вопрос.

На другой день они в сопровождении двух двухметрового роста охранников начали знакомство с внутренностью поразивших Знакомого «шикарных особняков». После десятого дома Знакомый сказал, что он все понял, что он сыт по горло и что мы, русские, суть настоящие идиоты, завидуя этой, по сути дела, нищенской жизни, о какой мы в России давно позабыли. Он, Знакомый, пришел к такому выводу главным образом потому, что ни в одном из домов, какие они посетили, не видел ни одной книги. Ни одной! У нас даже в квартирах рабочих и в домах колхозников полно книг. А тут — ни одной!

В интервью по телевидению Знакомый все же сказал, что восхищен высочайшим жизненным уровнем в США, что наш, русский уровень является нищенским в сравнении с ним. Это тоже в русском духе. Этого Знакомого никто не принуждал к такому заявлению, он сделал его по доброй воле, желая угодить хозяевам и получить за это холуйство лишних сотню долларов.

Ф: Будешь жить тут! Комнатушка маленькая, но уютная. Специально для мыслителей. Я называю ее кабинетом, а жена называет книжным шкафом.

П: Все 15 лет мечтал о таком книжном рае!

Ф: Прежде всего обсудим несколько бытовых проблем. Расплачиваться западной валютой не советую. Рискованно, могут среди бела дня даже в центре ограбить. И дороже обходится. Надо поменять на рубли. Но не сразу все, а по мере надобности. Инфляция!

П: Я тебе отдам все мои наличные, а ты мне будешь выдавать на «карманные расходы». Ну и трать на еду и прочее.

Ф: Идёт! Во-вторых, питание. В городе питаться практически невозможно. Есть кафе и рестораны. Но их немного. И чудовищно дорого. Питаться надо дома. Жена нам наготовит кое-что на неделю. Кое-что будем готовить сами.

П: Я там жил один, ты знаешь. Рестораны были не по карману. Так что сам себя обслуживать научился.

Ф: Там с продуктами проще. Но я беру это на себя. В-третьих, транспорт. Не бери такси. Дорого. И ограбить могут. Могут даже убить и выбросить где-нибудь. Тут эта форма преступности сейчас расцвела. И бороться с ней милиция бессильна. Да она фактически и не борется. Пользуйся метро и автобусом. Это вполне достаточно. К тому же пенсионерам бесплатно.

П: Я не пенсионер.

Ф: Проходи молча там, где проходят пенсионеры. Вид у тебя для этого вполне подходящий.

П: Спасибо за комплимент!

Ф: Не обижайся! Ты же не собираешься тут жениться?! Впрочем, это не проблема. Желающих молодых и красивых женщин выйти замуж за иностранца тут более чем достаточно. Стоит только намекнуть. Газеты и журналы не покупай! Я некоторые выписываю, а наиболее интересные буду для тебя покупать я сам. В «кабинете» найдешь подшивки «Правды», «Завтра», «Независимой газеты» и других.

П: На это же у тебя уходит куча денег!

Ф: Не могу отказаться от старой привычки.

Оставшись один, Писатель начал просматривать лежавшие на столе газеты. В одной из них он прочитал следующее:

Москва посткоммунистическая

Москва превратилась в центр огромной финансовой империи. Новым символом ее могущества стала уже не идеология и сила административного диктата, а власть денег. Московские банки теперь контролируют почти всю российскую экономику. Здесь сосредоточено около 75 процентов капиталов страны и большинство контрольных пакетов акций крупных приватизированных предприятий. Половина крупнейших банков находится в Москве.

Верхнюю часть московского айсберга власти образуют государственные структуры (президент, правительство и т.д.), а «подводную» часть (фундамент) властной пирамиды образует административно-финансовая группа. В руководящее ядро последней входят члены московского правительства и президенты ряда крупных банков, обслуживающих городской бюджет. Московская группа опирается на кланы чиновников префектур и муниципальных округов, а также на предпринимательские структуры банковского, торгового и строительно-транспортного комплекса. У нее идеология не является системообразующим фактором. Она привлекает к себе на службу как коммунистов, так и демократов.

Огромные деньги и свобода торговли неузнаваемо изменили облик Москвы, превратили ее в город социальных контрастов, в своего рода «латиноамериканский квартал» России. Первоначальная базарная стихия уже упорядочена в пестроту торговых палаток, магазинов и рынков. Появились банки, казино, биржи. Куда ни бросишь взгляд, повсюду реклама, реклама, реклама. Причем — на западных языках, в основном — на английском. И вывески иностранных фирм, число которых в Москве — многие тысячи.

Запах денег притягивает в Москву не только предпринимателей и банкиров, но и преступников. Москва превратилась в «горячий цех» по переплавке чиновников, бизнесменов, финансистов и главарей преступных организаций в «новых русских» — в миллионеров и миллиардеров.

В Москве правит не всенародно избранное правительство, читал Писатель в другой газете, а уголовный мир, воры, мафия, которая сегодня душа в душу живет с городской администрацией. Они так тесно переплелись, что порой не различишь, где одни, а где другие. По сути дела, режим московский и российский и есть тот самый прародитель, который дает жизнь преступности. Истоки преступности в самой природе нынешнего режима.

Больше всего Писателя поразила реклама в газетах. Когда на Западе он просматривал русские газеты, он их игнорировал, как игнорировал рекламу в западных средствах массовой информации и на улицах. А тут уклониться от нее было нельзя. Тут она нагло, цинично, обнаженно вылезала на первый план как лицо, образ мыслей, психология и претензия на будущее господ нового, посткоммунистического общества. Не информация о политической системе, экономических «преобразованиях» и прочих следствиях «второй революции» окончательно убедили Писателя в реальности краха русского коммунизма, а именно рекламные страницы этих газет, собранных всего за несколько дней.

Так вот ты куда приехал, подумал писатель. Не на семь, а на семьдесят шесть лет назад! Только еще хуже и безнадежнее. Положение в России определяется Москвой, а Москва превратилась в мощный оплот западной колонизации и внутренней контрреволюции. Колонизаторы и коллаборационисты держат в своих руках все силовые рычаги власти, финансы, массмедиа. Они вооружены и готовы убивать всех, кто сопротивляется их власти. Им противостоит безоружный, деморализованный, разобщенный и одураченный «народ». Оппозиция больше всего на свете боится внепарламентских мер борьбы. Даже коммунисты хотят добиться смены власти мирным, ненасильственным путем. А мирным путем правящая клика власть не отдаст ни при каких обстоятельствах. Слишком многое поставлено на карту. Слишком много Запад вложил средств и усилий в создание этого режима, чтобы допустить его мирную ликвидацию.

Пятнадцать лет назад он написал статью о Москве. В ней были такие слова. За годы советской власти Москва перестала быть национально русским поселением. Представители многочисленных национальностей страны заполонили ее, стараясь занять наиболее выгодные позиции в ней и любыми путями наживаться. Из них образуются мафиозные группы уголовного и полууголовного характера, срастающиеся с правящими слоями. Плюс к тому огромное число приезжих. Они приезжают в Москву по делам службы, учиться, за продуктами, посудой, одеждой, мебелью и прочими предметами быта, спекулировать, продавать фрукты и овощи, развлекаться. Они стали постоянным фактором жизни города. Наконец, иностранцы. Число их в Москве довольно велико, и влияние на образ жизни ощутимо. Хотя русские пока в большинстве, они в гораздо большей мере испытали на себе влияние других народов, чем последние — влияние русских. Этому способствовали отсутствие национальной солидарности у русских и политика властей, вследствие которой русские оказались самыми бедными, страдающими и разобщенными среди других народов Советского Союза.

В Москве формируется новая, наднациональная общность людей, общество второго уровня по отношению к остальной стране, своего рода сверхобщество, — Московия. Оно стало метрополией новой, советской империи. Подчеркиваю, не Россия, а именно Московия стала имперской силой Советского Союза. Россия же стала зоной колонизации для Московии в большей мере, чем другие республики.

И вот та Московия, зарождение которой он отметил пятнадцать лет назад, родилась. Но как и в каком виде?! Вовсе не как общество второго уровня в рамках коммунизма, а как общество антикоммунистическое, как продукт разгрома коммунизма. В российских условиях любые идеалы реализуются как уроды и чудовища.

Отложив газеты, Писатель оглядел полки с книгами. Увидел свои книги. Это его тронуло. Где философ смог их раздобыть, если они лишь в немногих экземплярах попадали в Россию, причем — нелегально даже в горбачевские годы. Когда с них сняли запрет, они стали библиографической редкостью. А о переиздании их и думать нечего. Заинтересованных в их издании ничтожно мало. И они не имеют средств. А таких, для кого появление его книг нежелательно, пруд пруди, и они имеют силы и средства помешать их изданию. Одним словом, для него все осталось, как в брежневские времена. Даже еще хуже, ибо создана видимость свободы.

Он достал с полки одну из своих книг, изданных в первые годы эмиграции на Западе. На обложке была помещена краткая справка об авторе.

Человек из Утопии

Родился в 1923 году в бедной крестьянской семье. В 1929 году семья бежала от голода из деревни. Пристроились в Москве. Жили в ужасающей бедности, как и большинство русских людей в те годы. Отец работал на заводе, умер во время войны в Сибири, куда был эвакуирован завод. Мать работала уборщицей, умерла. Брат и сестра погибли во время войны с Германией. Автор окончил в 1941 году среднюю школу. В 1941–1945 годы служил в армии, участвовал в войне с Германией. Дважды ранен. Награжден орденами и медалями. В 1944 году вступил в КПСС. В 1945 году демобилизовался из армии. В 1945–1953 годы учился в университете и в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию. С 1954 года работал в исследовательских учреждениях и высших учебных заведениях. С 1960 года доктор наук, с 1962-го — профессор. Опубликовал ряд книг и множество статей, некоторые из них получили известность в профессиональных кругах на Западе и переведены на западные языки. В 1977 году написал работу, в которой обосновал приближение кризиса советского общества. Послал ее в ЦК КПСС и в Президиум Академии наук СССР. Работа была оценена как клевета на советское общество и как не имеющая научной ценности. Работа попала в «самиздат», была издана на Западе, переведена на 20 языков, стала бестселлером. За это автор был исключен из КПСС, уволен с работы, лишен ученых степеней и званий, лишен наград, включая военные. В 1978 году был выслан на Запад и лишен советского гражданства. Разведен. Детей не имеет.

Потом печатались и другие краткие и длинные биографические справки о нем. Печатались многочисленные статьи и даже книги о его творчестве, о нем самом, о его жизни и взглядах. Но ни в одной из них не било сказано самое главное: то, что он был существом из Утопии, причем — как из Утопии, обещанной идеологами, так и из реализовавшейся в России.

Сначала пришла реальность Утопии. Пришла она не в розовых одеждах, не с благоуханием цветов, не с радостями любви и дружбы и прочими атрибутами сказки. Она пришла для него и для многих других ему подобных в обличье голода, холода, грязи, вшей, тряпья, болезней, пьянства, ругатни, тесноты и прочих атрибутов земного ада. Отец завербовался на стройку в Сибирь, где попал в тюрьму на десять лет за какое-то пустяковое преступление, совершенное по пьянке. Мать с тремя детьми ушла из деревни, собрав пожитки в узелок. Чудом пристроились на окраине Москвы, в подвале полуразрушенного дома, вечно заливаемом содержимым канализации. Мать нашла работу уборщицы. Так она и проработала уборщицей до конца жизни. Брат начал работать подсобным рабочим в мастерской, сестра — нянькой. А он, Писатель, стал кумиром семьи. Он в пять лет научился читать и писать. Деревенский учитель посулил ему будущее «второго Ломоносова». В семье решили учить его во что бы то ни стало. Учеба была путем к Свету, путем в Утопию сказочную. И он пошел этим путем, как и многие другие его сверстники. Оставались и голод, и холод, и грязь, и теснота, и тряпье, и прочие атрибуты реальной Утопии, ставшие привычными. Но впереди был свет сказочной Утопии, и он упорно шел к нему.

Его жизнь оказалась настолько тесно связанной с глубинными процессами формирования коммунистического социального строя в его стране, что он крупнейшие события советской истории переживал в гораздо большей мере как события личной жизни, чем свои собственные индивидуальные приключения. Коммунизм стал объектом страсти и основным содержанием его жизни. В своем отношении к нему он всю свою сознательную жизнь метался между двумя крайностями — между категорическим его отрицанием и восторженным преклонением. И в той и в другой крайности он был искренен. Многим читателям и критикам его суждения о коммунизме казались логически противоречивыми. И никому из них не пришла в голову мысль, что в этом отразилась живая, диалектическая противоречивость самой жизни, о которой он писал.

Его страсть была без взаимности. Он в отношении к объекту своей страсти оказался в положении, которое можно сравнить с положением нищего и убогого юноши, который дерзнул бы добиваться любви прекрасной королевы. Его положение оказалось хуже положения такого юноши. Последний мог добиться успеха хотя бы в сказке, превратившись в прекрасного принца, а для него сказка была исключена изначально: его страстью стало познание, т.е. разрушение сказки. При этом его понимание формировалось не в результате изучения теорий, уже созданных кем-то другим, — таких теорий не было, а все написанное другими не заслуживало, на его взгляд, внимания. Его понимание складывалось как его личная жизненная драма, как жизнь первооткрывателя сущности и закономерностей нового социального феномена. Он пожертвовал всем ради истины. Это сейчас, в кратких итоговых фразах, звучит как нечто заурядное и пустяковое. А ведь это были часы, дни, месяцы, годы и десятилетия не прекращавшейся ни на минуту душевной боли. Даже во сне не приходило облегчение.

Больше двадцати лет работы в Академии наук СССР. Сколько в нее было вложено труда, ума, таланта, страсти! Сколько блестяще выполненных заданий! Даже несколько таких исследований сделали бы его имя бессмертным, если бы их допустили в науку и дали им публичную оценку. А ведь не допустили! И оценку достойную не дали! Всё похоронили как нечто не имеющее никакой научной ценности. Всё без исключения! Многое разворовали, но и то без последствий для науки. А за исследование, которое могло сыграть роль в судьбе страны, может быть, предотвратило бы нынешнюю катастрофу, если бы ему придали должное значение в верхах власти, его осудили как преступника. И никто из коллег, знавших реальную цену его трудам, пальцем не шевельнул в его защиту. Наоборот, все обрадовались, что наконец-то избавились от существа, вносившего в их жизнь неприятное беспокойство.

Когда его выбросили на Запад, те же коллеги испытали испуг: а вдруг на Западе узнают о его результатах, оценят их по достоинству и признают?! И чего они только не делали, чтобы помешать этому! Но об этом лучше не вспоминать. В одном из интервью его спросили, что больше всего было неприятного для него на Западе. Он ответил: подлости соотечественников.

На Западе его труды использовали, но совсем не так, как они того заслуживали. А опубликовать их и тем более добиться признания оказалось практически невозможным. Тысячи специалистов тут прочно занимали все места и контролировали все возможности, благодаря которым можно было бы добиться известности и зарабатывать приличные деньги. Они не хотели, естественно, пропустить чужака, да к тому же зачеркивавшего все их труды как псевдонаучные и идеологические. И на Западе он оказался в положении одинокого путника, который идет быстрее и дальше толпы, но идет в одиночестве. Он оказался в положении человека с задатками Шаляпина или Карузо, но обреченного петь только для самого себя и в пустыне. Западная свобода творчества оказалась для него мифом.

На Западе ты свободен писать что хочешь и как хочешь. Но и издатель свободен печатать то, что сочтет нужным и выгодным. И пресса свободна обращать внимание на твою книгу или нет. И магазины свободны приобретать твои книги для продажи или нет. И покупатели свободны покупать их или нет. Запретов и цензуры, какие были в советский период, там нет. Но есть другие, не менее мощные средства помешать появлению нежелательных книг, их распространению и признанию.

Его книги печатали, переводили на десятки языков и всячески прославляли, поскольку они считались антикоммунистическими и антисоветскими. А как только разобрались, что они — нечто иное, хотя в них советское общество в изображалось в мрачном виде, отношение к ним резко изменилось, причем — как по команде. Почему «как»? Без «как», именно по команде из соответствующих центров. К счастью, он успел приобрести определенную репутацию и благодаря ей еще как-то держался на поверхности.

Свобода слова! Один из мифов века. На Западе допускали и поощряли критику советского общества, которую запрещали в Советском Союзе, и это воспринималось как наличие свободы слова на Западе и отсутствие такой свободы в Советском Союзе. Но в Советском Союзе разрешали и поощряли критику западного общества, которую далеко не всегда допускали на Западе. Но никто не рассматривал это как признак свободы слова в Советском Союзе и отсутствия таковой на Западе. Считалось, будто на Западе ты можешь говорить и печатать что угодно. И он, Писатель, разделял эту иллюзию. Он тогда не знал, что на Западе есть свои средства ограничения на свободу слова, более эффективные, чем советская цензура. Вернее, он что-то читал на эту тему, но не верил, как и все, считал это лживой советской пропагандой.

В 1990 году ему вернули советское гражданство и сняли формальный запрет на его сочинения — горбачевцы захотели привлечь его на свою сторону или хотя бы ослабить его критику горбачевизма. В России появились кое-какие публикации о нем, стали упоминать его имя. Некоторые издательства и журналы решили печатать его книги и даже кое-что напечатали. Но очень скоро это кончилось. Все те, кто держал его в изоляции все годы до перестройки и вследствие усилий кого он был выброшен из страны, остались на своих местах. Их отношение к нему как к самому опасному для них врагу осталось прежним. Публикации прекратились, так и не начавшись всерьез. Начался тот же бойкот, причем — теперь поддержанный со стороны Запада. Плюс к тому прибавился новый фактор — российская интеллектуальная среда стала стремительно превращаться в поле, зарастающее сорняками словоблудия, невежества, мракобесия, жульничества. «Прорасти» в этом поле с его идеями, для понимания и признания которых нужны были ум, образование, способности, нравственность и великодушие, было абсолютно невозможно. Так стоило ли идти дальше?! И куда идти?! И не кончился ли этот путь вообще?!

Первый вечер в Москве

Философ приготовил незамысловатый ужин. Бутылка водки. Сыр. Колбаса. Картошка. По нынешним временам и это в Москве — роскошь. Выпили за встречу. Поговорили о том о сем.

П: Как чувствует себя твоя жена?

Ф: Так себе. Сейчас прихворнула. Но на неделе непременно выберется сюда.

П: А не опасно оставаться в деревне? Может быть, привезти ее сюда. Тут все-таки больницы. Медицина.

Ф: Ты шутишь! От прежней бесплатной советской медицины и следа не осталось. Теперь это — недосягаемая мечта. Не верится, что она была. А мы смеялись, на заграничную медицину зарились. Жена и слушать не хочет о нынешних больницах. Предпочитает народные средства. Дешево. И помогает!

П: В общем, возвращаемся назад, к предкам. Ну что же, выпьем хотя бы за предков!

Ф: Тут ходили слухи, будто ты эти годы пил запоем. Это верно?

П: Чушь, конечно. Выпивал изредка. А на пьянство денег не было. И пить не с кем было. Да и не хотелось, — России для этого не хватало.

Ф: Странно, на Западе пьют больше, а выпить не с кем! Ты сам говорил, что в Германии 5 миллионов алкоголиков.

П: Ты же знаешь, для русского человека главное в выпивке — разговор по душам.

Ф: У тебя никаких родственников не осталось?

П: Нет.

Ф: Как так получилось, что ты остался без семьи и без детей?!

П: Символично получилось: я, психологический коммунист, остался без потомства. А как твои дети и внуки?

Ф: Коммунизм строили выходцы из рабочих и крестьян. И строили для рабочих и крестьян. А построилось другое. Мы стали профессорами, директорами, заведующими и т.д. Наши дети стали детьми представителей средних и высших слоев. У них другое воспитание, образование. Другие претензии к жизни. Им не надо было мерзнуть, голодать, погибать в боях, гробить жизнь на стройках. Одним словом...

П: Одним словом, твои дети приветствовали то, что началось после 85-го года.

Ф: И готовили этот переворот.

П: А сейчас?

Ф: В чем-то разочаровались. Но в общем и целом пристроились. И даже с какой-то выгодой. Квартиры хорошие купили. За границей бывают. Внуки свободно говорят по-английски. Будут дипломатами. Или в международном бизнесе. Мы почти не встречаемся. Я для них «коммуняка». О тебе и слушать не хотят. Считают, что ты предал прежние диссидентские идеалы.

П: Одним словом, порвалась связь времен.

Ф: Я знаю, ты с юности руководствовался принципом «Все мое ношу с собой». Но остаться верным ему в наше время, когда все стремятся нахватать как можно больше, обзавестись собственностью, для этого надо быть...

П: Ненормальным? Согласен. Но, как говорится, горбатого могила исправит. Извини, я не привез никаких подарков.

Ф: Брось! То, что ты приехал и будешь жить у меня, огромный подарок.

П: Зато я привез набросок новой книги. Почитай! Обсудим кое-что. Я ведь и приехал, чтобы здесь дописать последние главы.

После ужина Философ засел за чтение рукописи Писателя, а последний буквально впился в телевизор. На Западе он смотрел русское телевидение лишь урывками, а последние годы он вообще не имел такой возможности. Теперь он мог «насладиться» этим в изобилии. И с первых же минут он был потрясен увиденным и услышанным, как никогда до сих пор.

Произошедшие за пятнадцать лет перемены в России в концентрированной и как будто специально отобранной для него форме открылись перед ним на экране старенького телевизора. Перемены глубокие, всесторонние и действительно необратимые. Перемены во всем — в облике людей, в их движениях, в манере речи, в тематике мыслей, в эмоциях, в системе ценностей, в идеологии, во всей ориентации жизни. Это был совсем незнакомый и чуждый Писателю мир. Он ощутил себя инопланетянином, волею случая оказавшимся на неведомой планете.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Начавшийся в 1917 году в России величайший к истории человечества социальный эксперимент закончился. Русский коммунизм погиб. В этой книге я хочу описать его в том виде, в каком он прошел через мой мозг, мою душу и мою судьбу. При этом я буду руководствоваться принципом: «О мертвом либо ничего, либо только хорошее». Это будет не идеологическая апологетика. Просто я хочу воздать должное этому великому феномену истории и выполнить тем самым свой сыновний долг по отношению к нему.

Я употребляю слово «эксперимент» не в научном, а в историческом смысле. Цель научного эксперимента — познание, достижение истины, знаний об изучаемых объектах. Научный эксперимент осуществляется по специфическим правилам познания. Исторический же эксперимент имеет целью преобразование реальности. Он имеет дело с объективно данными условиями и осуществляется по объективным законам самой реальности и человеческой деятельности, которые не зависят от воли и желаний людей, которые сами определяют то, как будут реализовываться воля и желания людей.

Конечно, в историческом эксперименте люди используют идеи и совершают поступки под их влиянием. Идеи стимулируют действия людей, направляют их. При этом используются и какие-то научные истины. Однако это не дает оснований рассматривать исторические эксперименты большого масштаба с той же точки зрения, что и научные эксперименты. Тем более научности в них бывает ничтожно мало или не бывает совсем.

В русском эксперименте научного было ничуть не больше, чем в буржуазных революциях и в процессе формирования буржуазного (капиталистического) общества в странах Запада.

Маркс, Ленин и их последователи не имели и в принципе не могли иметь научного понимания коммунистического общества, поскольку его не существовало в природе. Но это ничуть не умаляет их великой роли в истории человечества.

Я называю осуществленный в России коммунистический эксперимент русским, поскольку это происходило на территории России, а основным материалом для него и основным массовым исполнителем служили русские люди. Но это не был узконациональный, этнически русский эксперимент. Он был интернациональным по многим признакам — по идеологии, по составу инициаторов и организаторов, по устремленности, по мировой поддержке, по влиянию на ход человеческой истории. Бесспорно, идеи коммунизма и активисты в их реализации были занесены в Россию с Запада или прошли там соответствующую школу. Но в России они нашли благоприятную почву. Именно тут коммунизм развился в явление мирового и исторического масштаба.

Русский коммунизм. Я буду употреблять также выражение «русский коммунизм», имея в виду не какой-то особый тип социального строя или его национальную разновидность, а воплощение общих принципов (закономерностей) коммунистического социального строя в конкретных условиях русской истории. Русский коммунизм возник исторически как результат одновременного действия и переплетения множества разнородных факторов. К числу этих факторов относятся такие. Размеры территории, природные условия, климат. Около сотни различных народов. Исторические традиции и предпосылки. Положение в стране ко времени Октябрьской революции 1917 года. Гражданская война. Интервенция стран Запада. Разруха. Отношения с окружающим миром. Блокада. Подготовка к войне и война с Германией 1941— 1945 годов. Восстановительный период. Холодная война со странами Запада. Положение в мире. Мировое коммунистическое движение, мировой лагерь коммунизма. Идейное состояние населения страны, влияние Запада. Наконец, принципы коммунистической организации общества, коммунистическая идеология, общие социальные законы, специфические закономерности коммунизма и их конкретное воплощение. Что в этом переплетении явлений относится к коммунизму и что нет? История дала слишком мало материала и времени, чтобы воспользоваться методами сравнения.

Сейчас можно констатировать такие четыре периода в истории русского коммунизма: 1) зарождения; 2) юности; 3) зрелости; 4) кризиса и краха. Первый период охватывает годы от Октябрьской революции 1917 года до избрания Сталина генеральным секретарем партии в 1922 году или до смерти Ленина в 1924 году. Этот период я называю ленинским по той роли, какую в нем сыграл Ленин. Второй период охватывает годы после первого периода до смерти Сталина в 1953 году или до 20 съезда КПСС в 1956 году. Это — сталинский период. Третий период начался с приходом к высшей власти Хрущева. При Брежневе русский коммунизм достиг состояния зрелости и добился наивысших успехов планетарного и эпохального значения. Я этот период называю хрущевско-брежневским. Четвертый период начался в 1985 году с приходом к высшей власти Горбачева и был завершен в результате переворота 1991 года, возглавленного Ельциным. Я его называю горбачевско-ельцинским. Многие считают его периодом старения и естественной смерти русского коммунизма. Это грубая ошибка или, скорее, умышленная фальсификация истории. Русский коммунизм был молодым социальным явлением. Он еще только вступил в период зрелости, еще не проявил все заложенные в нем потенции. Его жизнь была искусственно прервана усилиями внешних врагов и внутренних предателей и коллаборационистов. Он был убит в самом начале зрелой жизни. Широко распространенное убеждение, будто он потерпел банкротство исключительно в силу внутренней несостоятельности и изжил себя, есть бездоказательная идеологическая ложь.

Наступившую после 1991 года эпоху принято называть посткоммунистической и постсоветской. Так буду ее называть и я.

Моя сознательная жизнь началась уже в сталинский период. Ленинским периодом я стал интересоваться тогда, когда он уже прошел и стал легендой. Причем, он меня интересовал лишь в самых общих чертах, исключительно как предпосылка сталинского периода, коммунистического в строгом смысле слова. Именно на таких общих чертах его я и остановлюсь здесь.

Коммунизм идеологический и реальный. Прежде всего надо четко различать коммунизм как идеологию (т.е. совокупность идей) и коммунизм как реальность (т.е. определенный тип организации общества, существующий или существовавший в реальности). Различие их, казалось бы, очевидно. Но их постоянно смешивают. Происходит это не только в силу недисциплинированности мышления, но и в силу предрассудка, будто реальное коммунистическое общество было точным воплощением идеологического проекта. На самом деле отношение коммунистической идеологии и реального коммунизма не сводится к отношению проекта и его реализации. Идеология возникла в одних исторических условиях, на базе одного жизненного материала. Она сформировалась по специфическим законам феноменов такого рода. Реальный же коммунизм возник в других исторических условиях, на базе другого жизненного материала. Он сформировался по объективным социальным законам, ничего общего не имеющим с законами идеологии. Коммунистическая идеология возникла в странах Западной Европы на основе наблюдения капитализма 19 века и интеллектуального наследия предшествующей истории. Коммунистический социальный строй (реальный коммунизм) сложился впервые в истории в России после революции 1917 года. На его формирование ушло несколько десятилетий. Сложился не по марксистскому проекту. Строго говоря, такого проекта вообще не было в марксизме. За таковой потом стали выдавать хаотичные и, как правило, бессмысленные высказывания классиков марксизма, которые наверняка отказались бы делать такие заявления, если бы всерьез верили в реализуемость их «научного коммунизма».

Говоря о реальном коммунизме (или, для краткости, просто о коммунизме) или о коммунистическом социальном строе, я имею в виду не некое воображаемое идеальное общественное устройство, а вполне реальный тип такого устройства, который можно было видеть во многих странах мира и классическим образцом которого может служить социальный строй в России, возникший после 1917 года. Этот строй обладает такими чертами. Ликвидированы классы частных собственников или роль их сведена к такому минимуму, который уже не определяет существенным образом физиономию общества. Ликвидирована частная собственность на землю и природные ресурсы. Национализированы или обобществлены все средства производства и вообще все сферы человеческой деятельности, имеющие общественное значение. Все взрослое трудоспособное население организовано в стандартные деловые коллективы. Основная масса граждан отдает свои силы и способности обществу и получает средства существования через свои деловые коллективы. Все они суть служащие государства. Создана единая централизованная система власти и управления, пронизывающая все общество во всех измерениях. Создана единая государственная идеология и мощный аппарат идеологической обработки населения. Созданы мощные карательные органы и органы охраны общественного порядка. Централизована и унифицирована система воспитания и образования молодежи.

Общечеловеческие корни коммунизма. Реальный коммунизм (русский вариант в том числе) имеет реальные корни во всяком достаточно большом и развитом человеческом объединении. Существовали эти корни и в дореволюционной России. Существуют они и в странах Запада. Что это за корни? В жизни всякого человеческого объединения, живущего как более или менее автономное целое в течение длительного исторического времени, можно заметить два аспекта — деловой и коммунальный. В первом аспекте люди занимаются каким-то общественно полезным делом, и прежде всего — производством жизненных благ. Во втором аспекте люди совершают поступки и вступают во взаимные отношения в зависимости от самого того факта, что их много и что они вынуждены жить совместно из поколения в поколение.

Роль этих аспектов в различных обществах может быть различной. Бывает, что один из них подчиняет себе другой и даже заглушает его. Я утверждаю, что именно различие этих аспектов, устойчивые взаимоотношения между ними и доминирование того или другого из них над всеми прочими аспектами жизни людей образуют самую глубокую основу различия между западным типом общества и коммунистическим. Коммунистическое общество организуется прежде всего по законам коммунального аспекта, которые в нем оказывают решающее влияние и на деловой аспект. Историческая судьба России сложилась так, что в ней коммунальный аспект всегда доминировал над деловым.

Русская историческая традиция. В антисоветской и антикоммунистической пропаганде распространялось утверждение, будто коммунизм есть уклонение от некоего нормального хода истории. В действительности коммунизм принадлежит к такому типу организации больших масс людей в единое целое, который являлся и является обычным и широко распространенным. При этом типе организации доминирующей является не добровольная самоорганизация масс людей снизу, а принудительная организация сверху, как это имело место в истории России с первых же дней ее существования. Коммунизм есть наиболее развитая форма этого типа организации.

При этом типе организации решающая роль в объединении людей в целое принадлежит системе власти и управления, а не другим факторам, в том числе — не экономике. Тут структурирование системы власти и управления образует основу социального структурирования вообще, — тут общество формируется прежде всего в коммунальном аспекте, а на этой основе — в деловом и в прочих аспектах.

Коммунистическое общество в России возникло не в качестве случайного исключения из общих законов социальной эволюции, а в удивительном соответствии с ними. Согласно ленинизму, в России до революции 1917 года имели место два типа социальных отношений («уклада») — феодальный и капиталистический. Первый уже утратил сколько-нибудь значительную роль в обществе, отмирал. В качестве символа и носителя его воспринимался царизм (монархия). Второй приобретал все больший вес, укреплялся. Отсюда — расчет коммунистов на рост пролетариата и на диктатуру пролетариата как на путь к коммунизму. На самом же деле в России имела место «третья сила», которая участниками жизненного процесса того времени не воспринималась как основа социальных отношений будущего коммунизма, а именно — отношения коммунальные, которые нашли свое выражение в сильнейшем государственно-бюрократическом аппарате, в отношениях всех слоев общества с этим аппаратом, в средствах поддержания общественного порядка (полиция, жандармы, суды и т.д.), в колоссальной армии, в общинном земледелии и т.д. В результате социалистической революции 1917 года были сметены отжившие феодальные отношения и неокрепшие капиталистические отношения, так и не пустившие глубоких корней в народную жизнь. И «третья сила» получила простор для своего развития. На месте разрушенного государственного аппарата царизма немедленно сложился новый государственный аппарат, который стал законным преемником аппарата царизма и превзошел его во всех отношениях. Восстановилась полиция (милиция), жандармерия (органы государственной безопасности), армия и прочие элементы коммунальной жизни и самосохранения объединения людей огромного масштаба.

В русской революции с поразительной силой и ясностью проявил себя универсальный закон социально-исторической преемственности: если какое-то общество разрушается, но при этом сохраняется человеческий материал и основные условия его выживания, то из обломков этого общества развивается новое, максимально близкое по социальному типу к разрушенному. Каково же было самоослепление человечества, если этот, казалось бы, очевидный факт остался незамеченным и остается таковым до сих пор!

Человеческий материал. Русский коммунизм не есть чисто интеллектуальное изобретение и в том смысле, что он имел предпосылки в самом характере русского народа как явления социобиологического (этнического). В наше время признание роли человеческого фактора в формировании и сохранении социальных систем стало фактически табу и расценивается как расизм. Смысл этого табу очевиден: западная идеология стремится убедить всех, будто западный социальный строй является наилучшим и годится для всех народов мира. И тем более она не может даже допустить намека на то, что коммунистический отрой лучше соответствует природе каких-то народов. Но абсолютно ничего расистского в том, что я сказал выше, нет. Более того, игнорировать качества человеческого материала в исследовании важнейших социальных феноменов современности — значит заведомо закрывать себе путь к их пониманию.

Когда социальный строй (тип общества) уже сложился у какого-то скопления людей (народа, народов) и стал достаточно сильным, он может быть заимствован другими народами и навязан им силой извне. Таким путем многие черты западного социального строя распространились по планете. Таким путем коммунизм развился у ряда народов под влиянием России или был силой навязан Советским Союзом после Второй Мировой войны. Да и в этом случае находилось достаточно много людей, по природе склонных к коммунистическому образу жизни. А когда речь идет об исторически первом возникновении того или иного социального строя или спонтанном его возникновении у какого-то народа, то это возникновение есть проявление, усиление, поощрение и сознательное признание определенных природных качеств этого народа. Если таких качеств в народе нет, то и соответствующий социальный строй не может спонтанно развиться из ничего.

Русская революция. Русская революция 1917 года считается пролетарской. Это — дань марксистской идеологии. На самом деле пролетарского в ней было очень мало. Всякую революцию можно рассматривать с различных точек зрения, с точки зрения причин, приведших к ней, участников революции, ее движущих сил, ее лидеров, ее конкретного хода, ее последствий для различных слоев населения и т.д. По своей социальной сущности русская революция привела к установлению в стране господства класса чиновников аппарата власти и управления, а всех прочих граждан превратила в своего рода служащих государства. Она началась как революция в сфере высшей власти, но переросла в революцию массовую, народную в самом широком смысле слова, направленную против классовой эксплуатации и деспотизма власти. Что из этого получилось потом — это другой вопрос, касающийся существа общества, которому еще предстояло развиться на основе завоеваний революции.

Благодаря революции страна совершила беспрецедентный рывок вперед во всех отношениях — в социальном, хозяйственном, культурном, образовательном и т.д. Успех был настолько ошеломляющим для всей планеты, что Россия стала соблазнительным примером для многих народов. Это напугало Запад, и он с первых дней существования русского коммунизма вел упорную борьбу против него.

Революция, с одной стороны, принесла разочарование, обнаружив неосуществимость целого ряда обещаний коммунистов. А с другой стороны, она принесла с собой нечто большее, чем то, чего от нее ожидали. Русские люди, во всяком случае, не рассчитывали на такой стремительный прогресс. И главным завоеванием революции явились социальные права и гарантии для подавляющего большинства населения — гарантии работы, образования, обучения, медицинского обслуживания, отдыха, пенсии, т.е. удовлетворения основных жизненных потребностей. Революция породила также непредвиденные последствия, которые на первых порах еще воспринимались как пережитки прошлого, а с годами все более давали о себе знать как неизбежные спутники коммунизма.

Все социалисты (и коммунисты) до 1917 года были убеждены в том, что социалистическая революция произойдет сначала в Западной Европе, а уж потом перекинется на другие страны. Сам Ленин буквально за несколько дней до Февральской революции 1917 года в России говорил, что социалистическая революция сначала произойдет на промышленно развитом Западе с сильным рабочим классом, а не в отсталой, крестьянской России с малограмотным населением. Это убеждение вполне соответствовало марксистской доктрине. Но история распорядилась по-своему. С точки зрения здравого смысла, не зараженного идеологической доктриной, было очевидно, что новая цивилизация не могла возникнуть в центре старой, — ее тут просто не допустили бы, как это случилось с Парижской коммуной и с попытками социалистической революции в Германии и Венгрии. Именно на периферии западной цивилизации, в России, сложились условия для успешного коммунистического эксперимента.

Ленин поразительно быстро оценил представившуюся возможность и использовал ее. Его великая историческая роль заключалась в том, что он разрабатывал и пропагандировал идеологию социалистической революции, создал организацию профессиональных революционеров, рассчитанную на захват власти, возглавил силы для захвата и удержания власти, когда представился случай, оценил этот случай и пошел на риск захвата власти, использовал власть для социальных преобразований, организовал массы на защиту завоеваний революции от контрреволюционеров и интервентов, т.е. в создании необходимых условий для построения коммунистического социального строя. Но сам этот строй сложился уже после него, в сталинский период.

Субъективные и объективные факторы. Надо различать субъективные и объективные факторы, сыгравшие роль в русской революции и в возникновении русского коммунизма. Первые из них

- это то, что люди делают сознательно, преднамеренно, планируя заранее. Вторые — то, что происходит в силу объективно данных условий и объективных социальных закономерностей, неподвластных воле людей. Реальный коммунизм зародился в России под лозунгами идеологического коммунизма (марксизма). Инициаторы, организаторы и вожди революции вдохновлялись идеями коммунистической идеологии. Можно с полным правом признать, что, не будь марксизма, не будь Ленина и его соратников, русского коммунизма не было бы. Но вместе с тем русский коммунизм, зародившись, начал складываться во многом совсем не так, как рассчитывали революционеры, вопреки фундаментальным принципам марксизма, в отсталой крестьянской стране со слабо развитыми капиталистическими отношениями. Это послужило одним из важнейших условий успеха коммунистического эксперимента! Он сложился в силу объективных законов организации больших масс населения в единый социальный организм в определенных исторически данных условиях — развал всех основ предшествовавшего социального строя, характер населявшего страну человеческого материала, исторические традиции, международная ситуация и т.д. Осуществленная революцией ликвидация частной собственности на средства производства была одним из условий построения реального коммунизма, но она сама по себе еще не была элементом здания нового общества.

Историческое творчество. Реальный коммунизм явился не покорным воплощением в жизнь распоряжений вождей и рекомендаций идеологов, как правило либо бессмысленных, либо заведомо невыполнимых, либо обрекавших людей на гибель, а результатом великого исторического творчества миллионов людей, которые либо вообще понятия не имели о марксизме, либо знали о нем весьма смутно и истолковывали на свой лад. То, что получилось на деле, лишь по некоторым признакам похоже на марксистский «проект». Например, были ликвидированы классы частных собственников, широкие слои населения получили образование и были вовлечены в систему власти и управления, со временем были удовлетворены на каком-то уровне (пусть примитивном) основные жизненные потребности и т.п. Но во многом другом реальный коммунизм резко отличался от этого «проекта». Например, государство не отмерло, как обещали марксисты, а, наоборот, усилилось сравнительно с государством царской России. Не исчезли деньги. Не исчезло социальное и материальное неравенство. Ленину пришлось столкнуться с реальностью коммунизма в незначительной мере, и он впал в состояние, близкое к панике, настолько эта реальность оказалась непохожей на идеологический «проект». И надо отдать должное Сталину: его реальность коммунизма не напугала и не разочаровала, он начал руководить построением реального коммунизма, в реальных условиях России, с реальным российским человеческим материалом, в окружении реальных врагов.

Первый вечер в Москве

Пошла реклама. Вынести такое было сверх его сил, и Писатель выключил телевизор.

Ф: Я и то к этому привыкнуть не могу. Представляю, каково тебе. Я прочитал первый раздел твоей книги. Тебе ее заказали?

П: Что ты! На Западе сейчас ни один издатель не возьмет такую книгу, Надо попробовать найти издателя здесь.

Ф: Это не так-то просто. Одни тут тебя помнят по выступлениям, за которые ты приобрел репутацию антикоммуниста и антисоветчика. Другие знают о твоих заявлениях последних лет и считают тебя «красно-коричневым». И те и другие печатать тебя не рискуют или не хотят. К тому же серьезную книгу теперь напечатать почти невозможно. Издатели предпочитают книги, которые приносят деньги, причем — сразу. Можно попробовать издать за свой счет. Теперь многие так делают. Но это дорого. К тому же малым тиражом, тысячу или максимум три тысячи экземпляров. И продавать никто не будет, придется самому распространять. Это — нечто вроде легализованного «самиздата». С той лишь разницей, что раньше на «самиздат» кидались с жадностью, а теперь полностью игнорируют.

П: За свой счет мне не по карману. А какие у тебя замечания по содержанию?

Коммунальность

Ф: Ты утверждаешь, что корни коммунизма уходят в коммунальный аспект общества, в коммунальность. А что происходит с деловым аспектом?

П: Деловой аспект в коммунистическом обществе не уничтожается. Наоборот, он тут развивается и достигает высокого уровня. Но даже в нем доминируют законы коммунальности. В западном обществе, наоборот, даже в коммунальном аспекте доминируют законы бизнеса. То, что считают дефектами коммунизма (плановость, командные методы в экономике, централизованное управление экономикой, отсутствие рынка в западном виде и т.п.), на самом деле есть нормальное проявление законов коммунальности.

Ф: Значит, это — не глупость, не произвол и не в угоду идеологии, а в самой природе коммунизма как социального строя! Ты — единственный в мире человек, который такое решается говорить.

П: Тут дело не столько в решимости говорить, сколько в способности понимать.

Ф: Что ты называешь законами коммунальности?

П: Это законы поведения отдельных людей, групп людей, масс, толп, объединений и целых обществ в среде себе подобных — в социальной среде. Они касаются взаимоотношений между людьми и их объединениями в борьбе за существование и лучшие условия жизни в тех случаях, когда их поведение затрагивает интересы других людей и их объединений. Серьезное научное исследование этих законов никогда не производилось. Систематизированное их описание не существует. Фрагментарное их описание можно встретить в отдельных сочинениях вроде работ Макиавелли, в литературных произведениях (Рабле, Свифт, Шекспир, Франс, Щедрин, Чехов и т.д.), в религиозных текстах (в Библии, Коране, буддийских сочинениях). Причем о них говорят, как правило, как о чем-то негативном и аморальном. А в тех случаях, когда к ним относятся более серьезно, изучение их используется для целей не столько созидательных, сколько разрушительных. Такое имело место, например, в действиях гитлеровцев и западных сил в Холодной войне против Советского Союза.

Ф: У нас если и касаются этой темы, то исключительно в плане осуждения явлений аморальности и бесчеловечности.

П: А между тем в законах коммунальности ничего аморального и бесчеловечного нет. Они не являются нормами морали. Но не одни они такие. Нормы бизнеса и политики тоже не относятся к сфере морали. Что касается бесчеловечности, то не надо идеализировать людей. Именно «бесчеловечные» законы коммунальности гораздо больше соответствуют натуре людей, чем «человечные» нравоучения религии и морали. Не случайно люди с поразительной легкостью усваивают их и открывают их сами для себя заново на основе своего мизерного житейского опыта. Не случайно их не удалось вытравить из жизни людей в течение веков и тысячелетий уговоров, поучений и насилия. Не случайно потерпели крах попытки мощного коммунистического государства — Советского Союза — превратить советских людей в образцовые существа, как это обещали коммунисты прошлого и марксисты.

Ф: Когда говорят об объективных законах, то предполагают что-то неосознанное, действующее помимо воли и сознания. А у тебя...

П: Сознание и воля людей суть тоже объективные факторы их бытия. Законы коммунальности предполагают существ, обладающих разумом, способностью осознавать свое положение в среде, понимать ее до известной степени, предвидеть последствия своих поступков и поступков других людей, строить планы и расчеты, принимать волевые решения. Разумеется, это — в той или иной степени и далеко не всегда. И далеко не всегда эти существа понимают ситуацию правильно и принимают правильные решения. Важно то, что законы коммунальности регулируют сознательные и волевые поступки. Представь себе такую ситуацию. Ищущий работу человек имеет возможность получить место в одном из двух учреждений. Он свободен выбирать. Пусть эти учреждения одинаковы во всем, кроме одного: в одном из них зарплата выше, чем в другом. Какое из них предпочтет нормальный человек? Очевидно, то, в котором зарплата выше. В реальности такие идеальные случаи встречаются редко. Обычно места работы различаются по многим признакам. И люди делают ошибки в оценке вариантов. Однако само стремление выбрать лучший вариант остается. И люди производят свои расчеты, какой именно вариант для них лучше.

Ф: В каком смысле реальный коммунизм имеет корни в коммунальности?

П: Коммунизм есть разрастание коммунальности. Но это — лишь одна сторона дела. Другая сторона заключается в том, что коммунизм возник как организация сферы коммунальности в масштабах целого общества, как обуздание стихии коммунальности, упорядочивание ее и управление ею. Вырастая из коммунальности и являясь ее развитием, коммунизм одновременно сложился и как феномен антикоммунальности, как сдерживание и ограничение коммунальности, — как форма и средство самоорганизации коммунальности. Так что в результате разрушения коммунизма на его месте не могут автоматически возникнуть явления западной демократии и рыночной экономики. Рухнут лишь ограничения на коммунальность и организующие ее средства, в результате чего наступит прежде всего буйство ее негативных проявлений и свобода для ее преступного аспекта.

Ф: Taк и случилось у нас!

П: Я ведь все эти идеи высказал еще пятнадцать лет назад. На них никто не обратил внимания. Никто!

Ф: Выходит, мы разрушили позитивные достижения коммунизма, предоставив простор для негативных!

Закон социально-исторической преемственности

Ф: Ты утверждаешь, что советский период русской истории явился продолжением дореволюционного, а не отсечением его, как считает большинство антикоммунистов и антисоветчиков.

П: И продолжением, и отсечением. Ты же диалектику изучал, должен понимать, что такое диалектическое отрицание: это — отрицание с удержанием и воспроизведением некоторых существенных черт отрицаемого, развитие их на новой основе и в новом («снятом») виде. Советское общество сохранило в себе в снятом виде наиболее существенные результаты русской истории, став отрицанием ее.

Ф: А теперь мы имеем отрицание советской истории. Второе отрицание. Выходит, Гегель прав. Произошло отрицание отрицания, возврат к старому на новой ступени развития!

П: Ты считаешь, что мы поднялись на более высокий уровень по отношению к советскому периоду?

Ф: Нет, конечно! Это-деградация.

П: Уже в начале горбачевской перестройки я писал, что закон социально-исторической преемственности, сыгравший роль в становлении русского коммунизма, будет иметь силу и в отношении того общества, которое придет на смену разрушаемому коммунизму. Из обломков сарая, писал я, небоскреб не построишь, построишь лишь другой сарай.

Ф: После 1917 года нам тоже достались обломки российского «сарая». Но...

П: Этот закон действует не только на пути прогресса, как случилось после 1917 года, но и на пути регресса, как после 1985 года. Сам по себе этот закон не определяет, что будет происходить

- прогресс или регресс. Он имеет силу, если выполняется условие: произошел по каким-то причинам крах социальной системы, сохранились основные условия выживания и существования данного человеческого объединения, оно начинает восстанавливать некоторый стабильный образ жизни. Гегелевское отрицание отрицания не есть универсальный закон. И оно слишком абстрактно, туманно, допускает спекулятивные интерпретации постфактум.

Ф: Согласен. Я просмотрел старые вырезки из газет. Многие авторы приводят факты, сами не подозревая о том, что эти факты суть показатели процесса создания постсоветского «сарая» из обломков советского «сарая» по твоему закону преемственности, а отнюдь не свидетельства создания нового «небоскреба» на развалинах старого «сарая». Например, в этой статье описывается «канцелярия» президента. Сейчас она занимает бывшее здание ЦК КПСС. В ней работает 3000 сотрудников. А в ЦК было всего 2000! И функции этой «канцелярии» аналогичны функциям ЦК: кадровая политика, пропаганда, контроль за массмедиа, назначения на должности в администрацию президента на всех уровнях и т.д. В другой статье дается «обоснование» структуры власти в понятиях дореволюционной России, но, по сути дела, получается описание системы Советов и партийного руководства недавнего прошлого. Порою «нововведения» выглядят просто комично. Например, в доме, где раньше помещался центр политического просвещения, теперь разместили центр «политического маркетинга», в задачу которого входит «повышение политической культуры» (!) населения. А начальник личной канцелярии президента даже выдвинул идею построения «Дворца народовластия», забыв о том, что при Сталине тоже хотели строить нечто подобное — Дворец Советов. Кое-кто впадает в крайность, утверждает, будто у нас ничто не изменилось по существу, изменились лишь внешние формы и названия.

П: Как в свое время считали Ленина и Сталина новыми царями.

Человеческий фактор

Ф: Сейчас у нас тема человеческого фактора широко и весьма страстно обсуждается. Русский национализм становится своего рода национальной идеологией. Так что было бы неплохо, если бы ты с самого начала пояснил свои исходные понятия и утверждения на этот счет.

П: Что, например?

Ф: Хотя бы понятие «народ».

П: Слово это многосмысленное. Народом называют все население страны, часть населения, отличную от власти, слои населения, отличные от высших слоев, этническую общность.

Ф: А в каком смысле употребляешь это слово ты?

П: Я называю народом множество людей, которое воспроизводится из поколения в поколение. Представители этого множества обладают какими-то устойчивыми признаками, по которым они сами и представители других человеческих множеств идентифицируют их как представителей именно этого множества. Каждый конкретный народ есть эмпирически данный феномен. Никакая строгая дефиниция тут не требуется. Тут нужно другое.

Ф: Что именно?

П: Методологические принципы исследования этого феномена, который дан и который мы ни с чем другим не путаем. Например, ошибочно рассматривать народ просто как сумму однородных людей. Народ как целое обладает некоторыми свойствами, которые непосредственно (по принципу силлогизма) нельзя относить к отдельным людям. Они суть свойства народа как целого. Свойства леса не есть свойства каждого растущего в нем растения. Свойства стаи животных не есть свойства каждого входящего в нее животного. Это, я думаю, ясно?

Ф: Конечно! Это же очевидно!

П: Да. Но кто считается с этим очевидным фактом?! Кто принимает во внимание социобиологические различия народов?! Попробуй скажи, что западная демократия годится не для всякого народа или что русский народ имеет более низкую степень способности к самоорганизации!

Ф: Расизм!

П: Вот именно! Хотя на самом деле никакого расизма тут нет. И те люди на Западе, которые заняты покорением планеты в интересах Запада, прекрасно знают, что народы различаются, что навязывание незападным народам западной социально-политической системы в большинстве случаев гибельно для этих народов. Эти люди тщательно изучают свойства различных народов и строят свою стратегию в отношении к ним с учетом этих свойств. А в идеологии и пропаганде кричат о том, будто все народы одинаковы. Мы кричали, будто коммунизм всем годится. Западные идеологи вопят, будто капитализм и демократия суть универсальные блага.

Ф: Как соотносятся свойства народа и входящих в него людей? Ведь носителями свойств народа являются все-таки отдельные люди!

П: Верно, отдельные люди и группы людей. Во-первых, о каких свойствах идет речь? О тех самых, какие мы видим в отдельных людях, — интеллект, творческие способности, терпеливость, терпимость, доброта, злобность, жестокость, смелость, иммунитет в отношении посторонних влияний, доверчивость, отзывчивость, замкнутость, расчетливость, жадность, щедрость и т.д. Только теперь с точки зрения этих свойств рассматривается народ как целое.

Ф: В этом-то и состоит проблема: в каком смысле народ в целом обладает теми или иными свойствами?

П: В каждом достаточно большом народе можно увидеть примеры людей всех мыслимых видов и примеры проявления всевозможных свойств. Но из этого не следует, будто народы одинаковы. Эти свойства распределены («растворены») в массе народа между различными людьми в различных комбинациях, пропорциях, величинах. На долю отдельного человека выпадают отнюдь не все свойства народа и не в равной мере. Причем один и тот же человек может обладать противоположными свойствами, проявлять в разных ситуациях разные свойства в разной степени и в разной форме.

Ф: А это уже не так-то просто понять. Если сказать, что такой-то народ — глупый, каждый представитель этого народа принимает это на свой счет и обижается. И приводит примеры умных соплеменников, якобы опровергающие общее утверждение.

П: А между тем это утверждение — не общее, а индивидуальное. Оно не есть утверждение «Все представители такого-то народа глупые». Оно есть утверждение о данном народе как о социобиологическом индивиде. Оно означает, что этот народ как целое имеет низкий интеллектуальный уровень.

Ф: Значит, должен быть указан способ измерения интеллектуального потенциала (или уровня) народа!

П: Верно. Разработанной системы таких способов измерения нет. Но кое-что имеется. Есть интуиция, основанная на личном опыте и опыте истории. Есть отдельные приемы, например тесты, опросные анкеты, статистические данные.

Мы русские

Ф: И как выглядим мы, русские, с этой точки зрения?

П: Ты знаешь, какие оценки нам давали наши, отечественные, и западные наблюдатели.

Ф: Конечно! Многие оценки нелестны. Но многие восхищаются качествами русского народа!

П: Какими?! Русский народ способен переносить трудности и жить на ужасающе низком уровне. Терпелив. Доверчив. Гостеприимен. Отходчив, долго не помнит зла, причиненного ему. Доверчив. Миролюбив. Уважает другие народы и т.п. Кому-то такие качества народа удобны. Кому? Деспотическим правителям. И врагам. А они считают такой народ народом рабов, холуев, приспособленцев, хамелеонов, предателей. Немцы тщательно изучали нас перед нападением и принимали во внимание именно наши «хорошие» качества как слабости. Если бы ты знал, как нас изучали западные деятели Холодной войны и как они нас оценивали! Мне пришлось познакомиться с теми оценками русского народа, какие давали ему наши соотечественники.

Ф: Эмигранты? Могу себе представить!

П: Не только эмигранты. Журналисты, ученые, туристы. Даже политики. Я уж не говорю о том, как нас изображали и изображают нерусские. Но сами русские стараются на этот счет не меньше других.

Ф: Ну, а что ты думаешь?

П: Коммунизм имел успех в России в значительной благодаря национальному характеру русского народа — благодаря его слабой способности к самоорганизации и самодисциплине, склонности к коллективизму, холуйской покорности перед высшей властью, способности легко поддаваться влиянию всякого рода демагогов и проходимцев, склонности смотреть на жизненные блага как на дар судьбы или свыше, а не как на результат собственных усилий, творчества, инициативы, риска.

Но вследствие своего национального характера русский народ не смог воспользоваться плодами своей великой революции и плодами победы в войне над Германией, не смог завоевать привилегированное положение в своей стране, оказался неконкурентоспособным в борьбе с другими народами за лучшие социальные позиции и блага. Русский народ не оказывал поддержку своим наиболее талантливым соплеменникам, а, наоборот, всячески препятствовал их выявлению, продвижению и признанию. Он никогда не восставал против глумления над ним, исходившего от представителей других народов, позволяя им при этом безбедно жить за его счет.

В советский период существовала всеобъемлющая система ограничений на поведение людей — партийная и комсомольская организация, деловой коллектив, карательные органы, школа и высшие учебные заведения, идеологическая обработка, культура, семья. Все эти компоненты контроля за жизнью людей действовали совместно и согласованно. В этих рамках люди с любыми качествами вели себя более или менее терпимо. В постсоветский период все эти ограничения были ликвидированы. Люди были предоставлены сами себе и влиянию развращающей пропаганды. И народ обнаружил в полную силу все свои природные качества, по преимуществу негативные. Такой массовой эпидемии анти-патриотизма, самоуничижения, пораженчества, холуйского низкопоклонства перед Западом, зависти к западным народам, подражания всему западному, особенно — порокам, двурушничества и прямого предательства, какая началась после 1985 года, не допустил бы ни один европейский народ. Я не знаю ни одного другого народа в истории и на планете, который так покорно стерпел бы нечто подобное тому, что сделали с русским народом после 85-го года, и так усердно помогал бы врагам уничтожать себя. Так что же я после этого должен думать о своем народе?! На что рассчитывать?!

Субъективное и объективное

Ф: То, что ты написал о субъективных и объективных факторах, имеет силу и в отношении событий после 85-го года?

П: Конечно! Намерения реформаторов — одно, а что получилось на деле — другое. Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Ф: Думаешь, намерения у них были благими?

П: Чужая душа — потемки. Важно, что они заявляли публично. А публично они на первых порах не заявляли, что хотят разрушить коммунизм и установить капитализм. Возможно, у кого-то такие замыслы и были. Но эти люди их скрывали. Если бы они высказали их ранее, они не выбрались бы на высоты власти. То, что такие намерения появились и были высказаны публично, было незапланированным следствием перестройки, начатой с иными лозунгами. Люди вообще начинают в одних условиях и с целями, обусловленными этими условиями. А когда их цели в какой-то мере реализуются, условия меняются хотя бы уже в том, что появляются результаты этой реализации. Происходит переориентация внимания, целей, активности.

Ф: Какие факторы сейчас играют более важную роль — субъективные или объективные?

П: Тут не годится ни «или» и ни «и». Важно — каковы субъективные намерения активных творцов исторического процесса и каковы объективные условия их реализации. Наша русская трагедия состоит в том, что творцы нашей истории либо суть исполнители чужих намерений, либо шкурники и приспособленцы к обстоятельствам, либо мракобесы, кретины, авантюристы, отчаявшиеся. Субъективный фактор коммунистической революции олицетворяли Ленин и Сталин, а антикоммунистической контрреволюции — Горбачев и Ельцин. И тогда и теперь этот факт сыграл решающую роль. Но какую?!

В Москве посткоммунистической

В первый день Писатель решил навестить памятные и исторические места, начав с Красной площади. Философ предложил найти ему сопровождающего, но он отказался: такую встречу с Москвой надо пережить в одиночку. Он старательна подготовился к ней: тщательно выбрился, вымыл волосы, чтобы они были пушистее, отгладил брюки, надел выходной пиджак, надел галстук, что делал в исключительных случаях, начистил до блеска ботинки, что делал еще реже.

Философ решил поехать в деревню, кое-что отвезти жене и привезти овощи — они там намного дешевле. Как после Гражданской войны, подумал Писатель, глядя на Философа, выглядевшего как мешочник из далекого прошлого. Ветеран войны, человек с пятидесятилетним трудовым стажем, заслуженный профессор! Боже, и это — Россия конца 20 века, совершившая неслыханное историческое чудо!

Выйдя на улицу, Писатель внимательнее, чем накануне, осмотрелся вокруг. Жилой район, раньше считавшийся одним из самых благоустроенных в Москве, теперь производил впечатление мусорной свалки. Деревьев почти не осталось. Кое-где виднелись клочки грязной и замусоренной травы. Незасыпанные ямы. Битые бутылки. Обломки старой мебели. Какие-то заржавелые металлические предметы. Среди них валялась собака, по всей вероятности — мертвая. Неподалеку два забулдыги пили что-то прямо из горлышка бутылки. Торопливо передвигались озабоченные женщины с сумками. Именно передвигались — писатель не смог подобрать более подходящее название для способа передвижения москвичек: слегка сгорбившись, на полусогнутых конечностях, полубегом, расставив руки в стороны наподобие пингвинов. Весь двор был забит автомобилями самых различных марок, в основном — западных и даже японских. Такого раньше не было. Прогресс! Машины имели такой вид, что их нагромождение напомнило Писателю автомобильную свалку в Америке.

Перед станцией метро вся площадь была заставлена киосками, ларьками и лотками, в которых продавались алкогольные напитки, одежда, обувь, сувениры, овощи, фрукты, цветы, книги, газеты. Около газетных и книжных лотков Писатель задержался. Он знал о том, что в России теперь выходят десятки газет и издаются книги, какие раньше были запрещены. Но увидев все это своими глазами, Писатель впервые за все время после 1985 года физически ощутил, что, в России — не кошмарный сон и не временный зигзаг, а беспощадная реальность, причем — пришедшая надолго и всерьез.

В метро он прошел так, как советовал Философ. Народу в вагонах было немного — час пик прошел. Большинство пассажиров читало газеты и книги, как это было и в те далекие, безвозвратно ушедшие в прошлое годы. Писатель приглядывался к людям. Сравнительно хорошо одеты. Никаких следов бедности. Много красивых молодых людей. Особенно девушки. Это его особенно поразило. Такое количество красивых молодых женщин он не видел даже в Голливуде. Много людей с умными, интеллигентными лицами. Никаких «новых русских», о которых писали западные и российские газеты, он не увидел. Очевидно, они не ездят в метро и это не их время. При виде этих людей Писатель вдруг почувствовал себя таким же, как они, как будто не прошло этих пятнадцати лет, как будто он очнулся от какого-то сновидения по пути на привычную работу.

По выходе из метро он увидел то же самое, что и перед входом. Киоски с алкогольными напитками и какими-то мелкими ненужностями («сувенирами»). Лотки с книгами и газетами. Множество толкущихся и снующих туда сюда людей самого различного вида. Такие толкучки он видел в странах бывшего Третьего Мира. Теперь это выражение не употребляют, так как Второго Мира уже нет, он стал чем-то похуже Третьего. Пожилые люди продавали всякую мелочь — бутылки с какими-то напитками, мужские носки, детскую обувь, мужские рубашки и все такое прочее явно заграничного происхождения. У лотков с южными фруктами стояли и прохаживались молодые люди «кавказской национальности», как теперь тут выражаются. Здоровые, сытые, самоуверенные, одетые во все западное. И сколько их тут!

Раньше такое можно было видеть только на некоторых рынках и не в таком количестве. И не с таким видом завоевателей. Даже в центре города все выглядело запущенным, обветшалым, разрушающимся. Круглый бассейн ликвидировали. Но храм строить не начали. Да и вряд ли начнут — на это нужны колоссальные деньги, больше, чем на Дворец Советов, который собирались строить при Сталине. А где их взять? Так что разговоры о том, что возрождение России надо начинать с восстановления Храма Христа Спасителя, суть лишь демагогия претендентов на пост президента.

У него защемило сердце, когда он проходил мимо здания библиотеки, которая раньше называлась именем Ленина, и пересекал бывший Калининский проспект. В рамках Садового кольца всем улицам и площадям «вернули их исторические наименования». Как будто семьдесят лет советского периода не были русской историей! Нет, тут не было никакого восстановления некой исторической правды и справедливости. Тут совершена новая чудовищная несправедливость и создана новая беспрецедентная ложь. Переименование советских названий означало стремление вообще стереть из памяти русских самый великий период их истории.

Вот она, главная площадь планеты, как внушали им в годы детства и юности. Его охватило необыкновенное волнение, какого он не испытывал много десятков лет. Хотя он из прессы и телевидения хорошо знал обо всем, что происходило в России с Лениным и Мавзолеем, он остолбенел, увидев закрытый Мавзолей и отсутствие очереди к нему. В своей первой злополучной книге он писал, что, как только прекратится очередь к ленинскому Мавзолею, коммунизм в России прекратит существование. И вот это на самом деле свершилось! Свершилось самое трагическое и непоправимое событие в истории человечества: общими усилиями друзей и врагов убили самую светлую мечту и надежду всех униженных, обездоленных, несчастных людей на планете на всю последующую историю. Мировое Зло одержало окончательную победу. И при этом оно сумело создать противостоявшей ему силе репутацию Империи Зла.

В прошлом году он слушал выступление директора Института Мозга по телевидению. Этот прохвост перестроечного периода сделал в свое время карьеру как типичный советский прохвост. Теперь же, копаясь в мозгу Ленина, он сделал «научный» вывод, будто Ленин вовсе не был гением, — вывод вполне в духе антикоммунистической истерии. Писатель на своем веку повидал немало холуев и хамелеонов всякого сорта. Но то, что породила Россия посткоммунистического периода в этом отношении, не имеет равного в истории. Причем если в коммунистический период люди холуйствовали якобы по принуждению, то теперь они это делают добровольно, по велению души. Так можно ли все негативные явления советского периода относить за счет коммунизма?! А не имеют ли многие из них источники в самой натуре русских людей?! Все народы поставляли в сокровищницу человеческой истории своих выдающихся представителей. Мы, русские, поставили в нее гигантов государственного идиотизма, предательства, холуйства, двурушничества, лживости, хамелеонства. Мы превзошли в этом все народы и вознеслись на недосягаемую высоту.

Семьдесят лет назад Сталин произнес здесь клятву на похоронах Ленина. Прав был Сергей Есенин, говоря: «Лицом к лицу — лица не разглядеть, большое видится на расстояньи». Клятва Сталина, если глядеть на нее с расстояния в семьдесят лет, обнаруживает себя как один из самых потрясающих документов истории. Он сдержал свою клятву, сдержал вопреки всему и всем. И благодаря этому страна выжила, поднялась, превратилась в великий феномен человечества. Отступление от принципов этой великой клятвы привело к катастрофе 1985–1993 годов.

Сталин сделал для Ленина больше, чем любой преемник высшей власти для своего предшественника. Он увидел в Ленине больше того, что видел в себе сам Ленин и представители «ленинской гвардии», — он увидел в нем великую историческую эпоху, внес в начатое Лениным дело свою несгибаемую веру и волю, свой поразительный гений политического стратега. Он возвеличил Ленина до уровня Бога, ибо сам ощущал себя Богом. Без Сталина не было бы Ленина в не меньшей мере, чем без Ленина — Сталина. Они суть одна личность. Решение вынести останки Сталина из Мавзолея было несправедливостью по отношению к нему. И ошибкой. Первой ошибкой эпохального масштаба. Это был первый шаг к гибели. Но кто тогда понимал это?! Впрочем, кое-кто понимал. Однажды в библиотеке имени Ленина, в профессорском зале, Писатель стоял в толпе читателей, беседовавших с Молотовым (он регулярно работал там, писал мемуары). Молотов тогда сказал, что та форма, в какой произведена десталинизация режима, была грубой ошибкой. Ошибкой было и вынесение праха Сталина из Мавзолея — Ленин так же немыслим без Сталина, как и Сталин без Ленина. И вообще, с хрущевизма началось, по словам Молотова, предательство дела коммунизма. Собравшиеся вокруг Молотова люди посмеялись над словами «недобитого культиста». Посмеялся и он, Писатель. Как жаль, что нельзя исправить эту ошибку и извиниться перед ним!

Незадолго до поездки в Москву Писатель участвовал в дискуссии о Сталине. Дискуссию устроило издательство, выпустившее книгу о Сталине бывшего ярого марксиста-ленинца, а ныне столь же ярого антикоммуниста. И в чем только этот перевертыш не обвинял Сталина! Оппонент Писателя превозносил книгу. Писатель сказал в ответ следующее. Вы, дамы и господа, по пути на эту дискуссию видели, очевидно, груды обломков и мусора от разрушенного дома поблизости. Скажите, можете ли вы построить из этих обломков и этого мусора небоскреб? В зале засмеялись. Нет, конечно, продолжил Писатель. Так что же вы предъявляете претензии Сталину за плохо построенное коммунистическое общество в России, глядя на тот период много лет спустя и с позиции благополучного Запада?! Сталин и его соратники пытались строить небоскреб коммунизма из плохого строительного материала, из обломков и мусора, доставшихся от прошлой русской истории. Удивляться надо не тому, что у них что-то не получилось и что они кому-то причинили зло, а тому, что у них многое получилось, несмотря ни на что, и что они принесли благо сотням миллионов людей. Писателю бурно аплодировали. После дискуссии к нему подходили молодые люди (молодые!) и благодарили за то, что он сказал.

Он прошел за Мавзолей, к могиле Сталина. На ней лежали свежие цветы. Он пожалел, что не купил цветы, надо было положить букет к Мавзолею Ленина и на могилу Сталина. Впрочем, он еще успеет это сделать. Покидая Москву, он зайдет сюда еще раз попрощаться с эпохой и со всем плохим и хорошим, что в ней было. С его эпохой!

Он вышел на площадь, которая раньше называлась именем Свердлова. Прошел до площади, которая раньше называлась именем Дзержинского. Памятника Дзержинскому не было — Писатель по телевидению видел, как сносили его под улюлюканье толпы. Сносили как символ террора и вообще некоего коммунистического зла. Карлики контрреволюции неспособны отнестись к великанам революции как к историческому явлению. Они должны унизить, опошлить и очернить их, чтобы самим казаться революционерами и великанами.

То, что произошло после 1985 года в России, называют «второй революцией». Пусть революция! Но какая?! Сравним хотя бы тех, кого свергают с пьедесталов, с теми, кто свергает! Кто были первые? Выходцы из низов, рабочие, профессиональные революционеры, прошедшие тюрьмы, каторгу, ссылку, подполье, изгнание. И как они жили?! В тридцать три года от туберкулеза умирает Свердлов, молодыми от болезней умирают Дзержинский, Куйбышев, Фрунзе и многие другие. Сколько их погибло в тюрьмах, на виселицах, на фронтах Гражданской войны! А вторые? Генеральный Секретарь ЦК КПСС, члены Политбюро и ЦК, министры, генералы, академики и т.п. Ни у кого волос с головы не упал. А по части ограбления народа они в десятки раз превзошли тех, кого в этом демагогически обвиняли. Тот же Дзержинский для страны и для народа принес добра неизмеримо больше, чем все его разоблачители и свергатели вместе взятые. О чем говорит хотя бы один этот штрих?!

Писатель вышел на Старую площадь, где находилось здание, в котором размещался ЦК КПСС. Сразу после провала «путча», 23 августа 1991 года Ельцин, подписал указ о приостановлении деятельности КПСС на территории Российской Федерации. В тот же день Горбачев, считавшийся Генеральным Секретарем ЦК КПСС, дал согласие на то, чтобы опечатать здание ЦК, сложил с себя обязанности Генсека партии и предложил ЦК самораспуститься. Сотрудники аппарата ЦК послушно покинули здание под улюлюканье толпы. Из многих миллионов членов партии ни один не пришел на защиту своего руководящего органа. Величайшая в истории человечества партия позорный образом прекратила существование.

Писатель вдруг подумал, что ведь и его доля вины есть в этом самом трагичном в истории России событии. Он вспомнил, как в самом начале эмиграции он, одержимый манией правдивого описания коммунизма, пытался просвещать западных людей на этот счет. Однажды он сделал доклад на тему о силе и слабости советского общественного устройства. Ему задали вопрос, где в этом устройстве находится самое уязвимое место. Он ответил, что оно находится в аппарате ЦК КПСС и даже в персоне Генерального Секретаря. Достаточно провести на этот пост своего, прозападного человека, как он развалит всю партию, что приведет к распаду всей системы власти и управления, а распад последней приведет к распаду всей страны. Он тогда был уверен, что появление такого человека во главе КПСС исключено, и что его слушатели воспримут его слова как шутку. Через несколько лет он понял, что на Западе нашлись люди, которые отнеслись к его «шутке» серьезно. Конечно, эти люди и сами могли додуматься до этого. Тем не менее его мнение сыграло какую-то роль.

В 1979 году у него была встреча с одним из ведущих западных политиков, на которого книга Писателя произвела очень сильное впечатление. Если аппарат КПСС есть часть государственной власти, если партийные организации не объединяются в целое без аппарата, если марксизм не есть нечто органичное русскому народу, — говорил тот Политик, то почему русские вообще не откажутся от КПСС и от марксизма? Каждый фактор по отдельности, ответил ему Писатель, кажется не необходимым, заменимым другим или вообще излишним. Но не таков весь комплекс факторов в целом. Партийный аппарат, первичные партийные организации, марксизм-ленинизм и идеологический механизм образуют единое целое. Причем это целое бесчисленными нитями попутано со всей системой власти и социальной организацией масс населения. Стоит начать какие-то мало-мальски значительные перемены, как начнется кризис партийного руководства, который перерастет в кризис всей системы государственности. Политик спросил, понимают ли это высшие руководители партии и страны. Писатель сказал, что это — азбука советского руководства, что не может быть, чтобы не понимали. И если что-то в этом направлении и возможно, то это только на уровне диверсии. И вот диверсия огромного масштаба случилась.

Почти все улицы, по которым шел Писатель, были переименованы. Он пережил две оргии переименований, соответствующие двум революциям. Та, первая, вызывала у него протест лишь комическими крайностями. Он воспринимал как нечто вполне естественное переименование Петербурга в Ленинград, Царицына — в Сталинград, Вятки — в Киров и т.д. Насмешки вызывало непомерно большое число городов, улиц, предприятий, организаций и т.п., носивших имена деятелей коммунистического движения, революции, Гражданской войны, а также живых деятелей партии и правительства, канонизированных представителей культуры, героев труда. Одна из первых книг Писателя начиналась с высмеивания этого уродливого явления советской реальности. Но теперешняя оргия переименований не имела ничего общего с исправлением «перегибов» прошлого и восстановлением некоей исторической справедливости. Это был элемент злобной и мстительной контрреволюции. Дело вовсе не в том, что Писателю было жаль старых (советских) наименований — ему их было совсем не жаль, — а в том социально-политическом и идеологическом контексте, в каком это происходило.

К этому присоединился подчеркнуто националистический оттенок оргии переименований. Писатель принадлежал к поколению русских людей, воспитанных в духе интернационализма. Для него любой примитивный и злобный национализм был невыносим. Конечно, в советский период очень многое было названо нерусскими именами. Но его это не унижало и не возмущало. Он хорошо знал качества своих соплеменников, русских. Он видел решение проблемы национальной справедливости не в каких-то социально-политических санкциях в отношении различных народов, а в более активном участии русских в индивидуальном соревновании за успех в той новой, наднациональной человеческой общности, которая стремительно складывалась в русских городах, в Москве в первую очередь, — в Московии.

Вот эта улочка когда-то называлась именем революционера. А как теперь? Нет, лучше не читать этих новых и, вместе с тем, оскорбительно старых названий! Вот тут был Дом пионеров, одно из чудес нового социального строя, когда-то превозносимого во всем мире и за это чудо, а теперь проклинаемого за то же самое чудо, только оклеветанное и разрушенное. Повторится ли когда-нибудь в мире нечто подобное? Вряд ли. Чудеса бывают только один раз.

Повсюду — на крышах домов, в витринах магазинов, на заборах, на стенах домов и на специальных щитах — писателю нагло и вызывающе лезли в глаза рекламы и вывески западных фирм и товаров на английском и на русском языке с западными словами, заполонившими русский язык. Сновали люди, в одежде которых было что-нибудь западное, а молодежь вообще выглядела так, как в любом западном городе, причем — в подчеркнуто западном виде. Поражало обилие по-русски красивых девушек и молодых женщин. Но, приглядевшись к ним, Писатель стал замечать, что и их уже коснулась эпидемия западнизма.

В 1942 году Писатель принимал участие в долговременной десантной операции на оккупированной немцами территории. Теперь он испытывал то же ощущение оккупированной врагами русской земли. Только тогда было ясно, кто враг и где враг. И где-то оставалась недосягаемая для врага Москва, готовая до последней капли крови сражаться вместе с народом против врага. И была уверенность в том, что рано или поздно мы победим. А теперь Москва была оккупирована врагами. Москва без боя капитулировала перед врагом, который не рассчитывал на такой щедрый дар со стороны русских. Москва предала Россию и русский народ. Москвичи во главе с руководителями партии и государства стали власовцами Холодной войны. И враг теперь был другой. Он был повсюду и, вместе с тем, незрим. Он как бы растворился во всех людях. Тогда, в ту войну, враг глубоко проник на территорию России. И мы его прогнали туда, откуда он пришел. Теперь враг проник глубоко в души людей. Враг оккупировал души россиян. Бороться против него некому и негде.

Он вышел на площадь, которая раньше называлась площадью Космонавтов, а теперь переименована в Екатерининскую. Боже, чем же космонавты помешали новому режиму?! Заставь дурака Богу молиться, он рад лоб расшибить. Двадцать лет назад на площади был сооружен стационарный лозунг «Да, здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!», вдохновивший Писателя на сатирическую книгу о советском обществе. К удивлению Писателя, лозунг сохранился. Лишь слово «коммунизм» было в лесах. Неужели лозунг решили отремонтировать?! Писатель сказал об этом Философу, когда вернулся домой.

Ф: Что ты! Это не ремонт, а перестройка! Сначала лозунг хотели снести. Потом решили сохранить, заменив слово «коммунизм» на слово «капитализм». Даже не все слово, а лишь буквы «оммун» заменить на «апитал». А когда начали переделывать, оказалось, что в слове «капитализм» на одну букву больше, чем в слове «коммунизм». А из-за одной лишней буквы пришлось бы переделывать всю первую часть лозунга. Так вот и живем с не разрушенным до конца коммунизмом и не достроенным даже до первой стадии капитализмом. Вот тебе символ нашей эпохи! Сюжет для новой книги.

П: Сюжет действительно хорош. И реалистичен: в России и такое возможно, что переход к западной социальной системе может сорваться всего из-за одной буквы. Но мне теперь не до смеха.

С чего начинать

Ф: Представь себе, у нас тут на полном серьезе обсуждают проблему: с чего начинать возрождение России — с восстановления Храма Христа Спасителя, переделки лозунга или со строительства Статуи Свободы. Любой из этих вариантов стоит огромных денег. В стране более 80 процентов населения живет на уровне нищеты, а они носятся с идиотскими планами! Начали переделывать лозунг. Разворовали деньги. Бросили. Статую Свободы хотели заказать в США. Почему сорвалось — не знаю. Теперь носятся с Храмом. Хотят деньги по всей России собирать. А чего стоят эти деньги?! И кто даст?!

П: Теперь строить храмы — значит еще глубже погружаться в трясину деградации.

Ф: А с чего ты предложил бы начать возрождение России? Не с восстановления же Лозунга!

П: Это было бы не самое глупое начало. Вся наша советская история начиналась с лозунгов. А ты что предлагаешь?

Ф: Пустить все на самотек. Махнуть на все рукой. Растить картошку, как делает моя жена, чтобы не подохнуть с голоду. И пусть все само собой приходит в обычное для русских состояние. Ты будешь смеяться, но я вижу главную надежду в том, что мы все делаем халтурно. Халтурно коммунизм построили и благодаря этому в нем мало-мальски терпимо жили. И так же халтурно ломаем его. Помяни мое слово, мы так и не доломаем его до конца. На полдороги остановимся.

П: Что же, это тоже выход. Сажать картошку и жрать ее вместе с ботвой. И так триста лет. За эти года нынешние «татаро-монголы» сами разложатся, выродятся, ослабнут. И тоже начнут жрать картошку. Вот тогда мы и воспрянем.

Ф: Думаешь, ракеты лучше? Ракетами сыт не будешь.

П: Но и на картошке долго не проживешь. Как говорил Клаузевиц: если страна не будет кормить своих солдат, ей придется кормить солдат завоевателей.

Ф: Опять историческая миссия?! Наш народ на это больше не пойдет!

П: А кто и когда спрашивал согласие нашего народа на историческую миссию?! Его заставляли ее выполнять. И реформаторы сначала хотели его подстегнуть на историческую миссию — подняться на уровень передовых стран Запада. Только это оказалась совсем не миссия. Миссия — это когда впереди и новые пути эволюции. А тут — и не впереди, и не новое.

Ф: Так что же, может быть, совсем без миссии-то лучше?!

П: Кому как. Для русских это — потеря цели и смысла бытия. Наша судьба сложилась так, что мы были поставлены перед выбором: либо великая историческая миссия, либо историческое небытие. Миссия для нас стала необходимостью выживания вообще. Без нее мы обречены на исчезновение с арены истории. Западные стратеги Холодной войны понимали это. Советских предателей во главе с Горбачевым превозносили на Западе прежде всего за отказ от исторической миссии.

Ф: Значит, начинать надо все-таки с Лозунга?!

П: Что начинать?! Лежать на смертном одре и думать о начале жизни?! Это тоже наша национальная черта. Надо думать о достойном конце, а не о каком-то начале.

Ф: Как ты его себе представляешь?

П: В безвыходных ситуациях настоящие люди всегда находили один выход: бросить все житейские хлопоты, встать во весь рост и...

Ф: На автоматы и пулеметы?!

П: На что угодно. Будущего для нас все равно нет и не будет. Мы уже прошлое. Оклеветанное, забытое, растоптанное. Так если уж прошлое, то героическое своей последней минутой.

Ф: Пусть твой «Русский эксперимент» и будет таким — «во весь рост на автоматы и пулеметы».

П: Эти «автоматы» и «пулеметы» строчат здесь, в России. И кто знает, может быть, правящие силы застрочат без кавычек. Я думаю, что правящие силы уже решили, с чего они начнут: с пробы возможностей власти.

Ф: Что ты имеешь в виду?

Тоска по сильной власти

П: Ты говорил, что большинство интеллигенции мечтает о сильной власти. Об авторитарном режиме, как пишут в газетах, боясь слова «тоталитаризм».

Ф: Не только интеллигенция. Я думаю — большинство населения, не вовлеченного в сферу преступности.

П: Вот именно. Только каков процент таких невовлеченных и каково их влияние на ход дел? Ладно, оставим эту мелочь. Поставим вопрос: а что такое сильная власть? И на какой срок — как временная чрезвычайная мера или устойчивое, постоянное, нормальное состояние общества?

Ф: Одни считают, что это — временная мера, другие — что Россия обречена на это навечно.

П: Если оценить положение в стране трезво, то тут любая попытка такой власти, если она удастся, будет надолго. Но вот удастся ли она?

Ф: А что может этому помешать?! Верховный Совет? Его наверняка скоро разгонят. Массы населения не будут его защищать. Вместо него придумают какую-нибудь липу в солженицынском духе. Это наверняка будет лишь прикрытие «сильной власти» президента.

П: Внешне — да. Но не по существу.

Ф: Почему ты так думаешь?

П: Возьмем за образец сталинскую власть.

Ф: Почему сталинскую?! А Пиночет?!

П: Я бывал в Чили. С Пиночетом лично знаком. Это не сильная власть. Ее лишь в западной пропаганде так изобразили. Не нравится образец Сталина, возьмем Наполеона. Или Гитлера.

Ф: Но они не были долговременными!

П: По причинам внешнего, а не внутреннего характера. Их просто раздавили превосходящими силами. Ладно, рассмотрим проблему в абстрактном виде. Что нужно для устойчивой, постоянной сильной власти? Во-первых, держать в страхе население, причем — постоянно. Создать репрессивные силы. Сажать, расстреливать. И не одного-двух, а много. Во-вторых, систематически улучшать условия жизни широких слоев населения, заручившись тем самым их поддержкой. И в-третьих, возвыситься над всеми слоями общества, проводя политику сглаживания крайностей в материальном и социальном отношении, стать «отцом» нации. Как ты думаешь, возможно такое в нынешней России?

Ф: Если принять те условия, о которых ты говорил, невозможно. Но разве без них сильная власть невозможна?!

П: На словах все возможно. А ты попробуй на деле! Сильная власть — не просто уважаемая населением и хорошо работающая система управления. Имеется в виду нечто иное, а именно — единая власть, осуществляющая насилие недемократическими и неэкономическими методами. А тут есть свои объективные законы. И их опытным путем уже открыли люди, действовавшие под руководством Ленина и Сталина. Других законов просто нет в природе. Теоретики теперь могут лишь описать их. Кто лучше, кто хуже, но объект их описания навеки останется тем же.

Ф: Такую концепцию у нас сейчас никто не примет. И не допустят.

П: Вижу. Теперь допустят лишь то, что будет выглядеть как оправдание складывающейся власти. Еще худший сорт идеологии, чем раньше.

Ф: Мы все чувствуем, что прошляпили что-то такое, что было для нас даром судьбы. Но боимся в этом признаться. И нашу тоску по утерянному прошлому глушим, очерняя прошлое, и в завуалированной форме строим проекты возвращения того же прошлого.

П: Можно обмануть друг друга, себя, массы. Но не обманешь законы истории — они нам мстят. Мы боимся их признать и порем всякую чушь. И получаем в реальности такую же чушь.

Ф: Считаешь ли ты брежневскую власть сильной?

П: Она была не такой сильной, как сталинская. Все условия сильной власти, о которых я говорил, уже были основательно нарушены. Но к этому времени в стране развились условия, которые компенсировали ослабление власти в этом смысле, так что власть могла нормально работать, не будучи сильной.

Ф: И это ослаблению власти послужило одним из условий назревания катастрофы?

П: Думаю, что условием очень важным, поскольку компенсирующие слабость власти факторы оказались недостаточно эффективными.

Ф: Что это за факторы?

П: Система воспитания и образования, организация жизни деловых коллективов, административно-бюрократическая рутина, пресса, общественное мнение, система правосудия и т.д. Одним словом, все прочие элементы общественного целого. А они сами впадали в кризисное состояние.

Исповедь

П: Для меня этот приезд в Россию — нечто вроде исповеди. Так что я с тобой буду предельно откровенен.

Ф: Ты всегда был таким!

П: По принципиальной установке — да. Но я не всегда был таким по моему самосознанию. Я же за эти пятнадцать лет изменился!

Ф: В чем?

П: В понимании реальности и в оценке своего поведения. Ведь это же факт, что я был критически настроен к нашему, советскому обществу.

Ф: А кто из нас не был таким?!

П: Я принимал достоинства нашего общества за нечто само собой разумеющееся и акцентировал внимание на его недостатках.

Ф: И мы все были такими.

П: Я испытал на себе влияние западной и диссидентской пропаганды.

Ф: А кто не испытал?!

П: Да. Но тут есть одно существенное отличие от прочих. Я претендовал на научное понимание реальности и стремился к нему. Я написал книгу с такой претензией.

Ф: И она отвечала этой претензии!

П: Смотря с какой точки зрения. То, что ее отвергли у нас, — это понятно. Но ведь она имела большой успех на Западе. Почему? Ты думаешь, благодаря научности? Так ведь те, кто претендовал на научность, отнеслись к ней враждебно. Дело в том, что в ней сказались и даже вышли на первый план мои умонастроения тех лет, а они были в духе установок наших врагов.

Ф: Это — не твоя вина.

П: Не надо меня утешать. Дело не в том, что я был, несмотря ни на что, и остался психологическим коммунистом. Я, поддавшись обстоятельствам, сделал нечто такое, что противоречило глубоким основам моей личности, моего «я».

Ф: Понимаю. Теперь многие представители нашего поколения могли бы сказать то же самое.

П: Но не сказали. И не могли сказать потому, что у них не было такого жизненного опыта и «поворота мозгов», какой для этого был нужен, но какой волею судьбы оказался у меня. Лишь в эмиграции у меня изменилась ориентация внимания настолько, что я смог отбросить свои субъективные умонастроения «диссидентских» лет и посмотреть на советское (коммунистическое) общество более объективно, ближе к моей установке на научность.

Ф: При этом твой психологический коммунизм поднялся из глубины души!

П: Точно! И открылись все мои старые душевные раны.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Юность реального коммунизма. После урагана разоблачений ужасов сталинского периода, который (ураган) начался со знаменитого доклада Хрущева на 20 съезде КПСС (1956 год) и достиг апогея с появлением не менее знаменитого «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына, прочно утвердилось представление о сталинском периоде как о периоде злодейства, как о черном провале в русской истории, а о самом Сталине как о самом злодейском злодее изо всех злодеев в человеческой истории. В результате теперь в качестве истины принимается лишь разоблачение язв сталинизма и дефектов его вдохновителя. Попытки же более или менее объективно высказаться об этом периоде и о личности Сталина расцениваются как апологетика сталинизма. И все же к рискну отступить от разоблачительной линии в высказаться в защиту... нет, не Сталина и сталинизма, а лишь права на объективное их понимание.

Рассматривать сталинскую эпоху как эпоху преступную есть грубое смешение понятий. Понятие преступности есть понятие юридическое или моральное, но не историческое и не социологическое. Оно по самому своему смыслу неприменимо к историческим эпохам, к обществам, к целым народам. Сталинская эпоха была трагической и страшной эпохой. В ней совершались бесчисленные преступления. Но сама она как целое не была преступлением. И не является преступным общество, сложившееся в эту эпоху, каким бы плохим оно ни казалось с чьей-то точки зрения. Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что в тех исторических условиях сталинизм был закономерным продуктом великой революции и единственным способом для нового общества выжить и отстоять право на существование. Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что она похоронила надежды на идеологический земной рай, построив этот рай на самом деле. Она обнажила страшную сущность многовековой мечты человечества.

Понять историческую эпоху такого масштаба, как сталинская, — это значит понять сущность того нового общественного организма, который созревал в ней. Для этого ее надо брать как нечто единое целое и рассматривать объективно. Но именно это, казалось бы, простое и естественное требование понимания не соблюдается. Во всех сочинениях на эту тему, с которыми мне приходилось иметь дело, обычно выделяется какой-то один аспект исторического процесса, раздувается сверх всякой меры и изображается с тем или иным пристрастием. Целостность и сложность процесса исчезает, получается односторонне ложная его картина. Поверхностное и чисто фактологическое описание скрывает суть эпохи. Все то, что происходило в массе населения, т.е. основной поток истории, вообще не принимается во внимание или затрагивается лишь в ничтожной мере и как нечто второстепенное. Потому сталинизм представляется как всего лишь обман и насилие, тогда как в основе своей он был добровольным творчеством многомиллионных масс людей, лишь организуемых в единый поток посредством обмана и насилия среди прочих средств.

Если хотите понять основу сталинизма, проделайте самое примитивное социологическое исследование. Выберите характерный район с населением хотя бы в один миллион. И изучите его хотя бы по таким показателям: численность населения, его социальный состав, профессии, имущественное положение, образованность, культура, число и тип репрессированных, передвижения людей, вертикальная динамика населения (карьера) и т.п. Сделать это надо по годам. Вы бы тогда увидели, что репрессии и другие негативные факторы в то время играли не такую уж огромную роль, какую им теперь приписывают разоблачители. И роль их была в значительной мере не той, как кажется теперь. Вы бы увидели, что главным в ту эпоху было нечто позитивное, а не негативное. На ту эпоху ведь можно смотреть не только глазами пострадавших, как принято теперь, но и глазами преуспевших, а их было неизмеримо больше, чем первых.

В сталинские годы созревало общество, какое можно было видеть до 1985 года в нашей стране. Во главе этого строительства стояли Сталин и его соратники (сообщники, как теперь говорят с целью их унижения). В чем-то это общество отвечало идеалам строителей, в чем-то нет. Во многом оно формировалось вопреки идеалам. И строители принимали меры, чтобы этих нежелаемых явлений не было. Они полагали, будто в их власти не допустить их. И в этом отношении они сами боролись против создаваемого ими общества. Многое в том, что делалось, можно отнести к строительным лесам, а не к самому строящемуся зданию. Но леса воспринимались как неотъемлемая часть здания, порою — даже как главная. Порою казалось, что здание рухнет без этих лесов. К тому же общество — не дом. Тут не всегда можно различить леса и строящееся с их помощью здание. Так что же во всем этом есть сталинизм — само новое общество, созданное под руководством Сталина, исторические методы его построения, строительные леса, борьба против нежелаемых явлений строящегося общества?!

Процесс, повторяю и подчеркиваю, был необычайно сложен и противоречив. Вот вам для примера еще один штрих эпохи, о котором вообще никто не говорит. В сталинские годы начала складываться новая социальная структура населения, стали возникать новые формы материального и социального неравенства. Сталинское руководство предпринимает усилия, чтобы остановить этот неумолимый процесс. Отсюда — особо жестокие репрессии в отношении представителей новых, нарождающихся привилегированных слоев. Замечу кстати, что неспособность остановить этот процесс послужила одной из важнейших причин поражения сталинизма и ухода его с арены истории.

А сообщники Сталина — кто это? Кучка партийных руководителей? Аппарат партии и органов государственной безопасности? Нет, не только и не столько это. Общество строили миллионы людей. Они были участниками процесса. Они были помощниками палачей, палачами и жертвами палачей. Они были и объектом и субъектом строительства. Они были и власть и сфера приложения власти. Создание нового общества означало организацию населения в стандартные коллективы, организацию жизни этих коллективов по образцам, которые впервые изобретались в гигантском массовом процессе путем проб и ошибок. Создание нового общества — воспитание людей, выведение человека, который сам, без подсказки властей и без насилия становился носителем новых общественных отношений. Процесс этот происходил в непрерывной борьбе многочисленных сил и тенденций.

Одной из величайших заслуг сталинской эпохи явилась культурная революция. Новое общество нуждалось в миллионах образованных и профессионально подготовленных людей. И оно получило возможность удовлетворить эту потребность в первую очередь. Это поразительный феномен: самым доступным для нового общества оказалось то, что было самым труднодоступным для прошлой истории, — образование и культура. Оказалось, что гораздо легче дать людям хорошее образование и открыть им доступ к достижениям культуры, чем дать им приличное жилье, одежду и пищу. Доступ к образованию и культуре был мощной компенсацией за бытовое убожество. Люди переносили такие бытовые трудности, о которых теперь страшно вспоминать, лишь бы получить какое-то образование и приобщиться к культуре. Тяга миллионов людей к этому была настолько сильной, что ее не могла бы остановить никакая сила в мире. Всякая попытка вернуть страну в дореволюционное состояние воспринималась как страшнейшая угроза этому завоеванию революции. Быт играл при этом роль второстепенную. И казалось, что образование и культура автоматически принесут бытовые улучшения. Для очень многих это происходило на самом деле и создавало иллюзию возможности того же для всех.

Но самым, пожалуй, важным результатом революции, привлекшим на сторону нового строя подавляющее большинство населения страны, было образование коллективов, благодаря которым люди приобщались к публичной социальной жизни и ощутили заботу о себе общества и власти. Тяга людей к коллективной жизни, причем — без хозяев и с активным участием всех, была не слыханной ранее нигде и никогда. Демонстрации и собрания были делом добровольным. На демонстрации ходили целыми семьями. Несмотря ни на что, иллюзия того, что власть в стране принадлежит народу, была всеподавляющей иллюзией тех лет. Явления коллективистской жизни воспринимались как показатель именно народовластия. И это было нечто большее, чем только иллюзия. Народные массы заняли нижние этажи социальной сцены и приняли участие в социальном спектакле не только в качестве зрителей, но и в качестве актеров. Актеры на верхних этажах сцены и на более важных ролях тогда тоже в массе своей выходили из народа. На нижних уровнях сцены разыгрывались в миниатюре все те же спектакли, какие разыгрывались в масштабах всей страны.

То было время великого социального творчества. Многие социальные открытия делались на наших глазах. Мы сами принимали в них участие в качестве материала творчества и в качестве творцов. Интересное это явление — историческое творчество масс людей. Проходят годы, и ученые начинают ломать голову над какими-то историческими явлениями, пытаясь разгадать их тайну. А для участников этих явлений никаких тайн нет. Для них все очевидно, ибо все происходит с ними и на их глазах. Но зато они еще не знают того, во что со временем вырастет их вроде бы примитивное начинание. Им неведомо то, что их вроде бы жалкое дело рождает великий феномен истории, который со временем станет загадкой для мудрецов. Впрочем, лишь для профессиональных мудрецов, чтобы они выглядели именно мудрецами, а не заурядными идиотами.

Сталинская эпоха была воплощением в жизнь сказки, утопии. Но воплощение это произошло в такой форме, что сказка превратилась в объект для насмешки. И не потому, что реальность оказалась хуже сказки — во многом она оказалась гораздо лучше сказки, — а потому, что жизнь пошла совсем в другом, непредвиденном направлении, и сказка утратила смысл.

Коммунистическая утопия создавалась при том условии, что многие существенные факторы человеческой жизни игнорировались, а именно — распадение человечества на расы, нации, племена, страны и другие общности, усложнение хозяйства и культуры, иерархия социальных позиций, изобилие соблазнов, власть, слава, карьера и т.п. Утопия предполагала лишь сравнительно небольшие объединения более или менее однородных индивидов, со скромным бытом и потребностями, с примитивным разделением функций. Утопия создавалась для низших слоев населения и низшего уровня организации общества.

Люди верили в коммунистическую утопию, не подозревая о том, что отвлекаются от упомянутых выше факторов. В самом деле, почему бы не жить в мире и дружбе, почему бы не проявлять заботу друг о друге, почему бы не распределять жизненные блага по справедливости, почему бы не вознаграждать людей по заслугам, почему бы не трудиться добросовестно и т.д.?! И если рассуждать абстрактно, т.е. не принимая во внимание факторы, исключающие все эти блага и добродетели, все это кажется возможным. Но абстрактная возможность еще не есть возможность реальная. И когда проходили годы, а абстрактные возможности не реализовывались, люди увидели виновных в этом — высшее начальство, социальный строй, сочинителей утопии. А прежде чем это случилось, прогресс в жизни миллионов людей был настолько значительным, что сталинский период прошел в атмосфере если не веры, то желания верить в утопию.

Для миллионов рабочих и крестьян было благом то, что принесла им революция и новая, коммунистическая система. Миллионы крестьян переселялись в города, приобщались к образованию и культуре, получали более легкие условия труда. Миллионы простых людей из народа становились мастерами, инженерами, начальниками. Дети рабочих и крестьян в огромном числе получали среднее и высшее образование, становились инженерами, врачами, учителями, профессорами, офицерами, чиновниками, учеными, артистами и т.д. Но их дети уже не были детьми рабочих и крестьян. У них уже были другие критерии сравнения и другие потребности.

Формировалась новая социальная структура общества. В годы моей юности уже можно было заметить, что распределение людей по ступеням и ячейкам этой структуры происходило далеко не всегда по принципам, какие стремилась привить людям коммунистическая идеология, а именно — в соответствии со способностями, трудовыми усилиями и нравственными качествами людей. Но все же эти принципы фактически реализовались для большинства вступавших в жизнь молодых людей, и на отклонения от них еще смотрели как на пережитки капитализма. В послевоенные годы все с большей силой стали давать знать о себе объективные законы структурирования общества и распределения людей в новой структуре. Те принципы, какие проповедовала коммунистическая идеология, стали отступать на задний план. На первый план стали выходить принципы реального коммунизма, о которых предпочитали помалкивать или говорить как о пережитках прошлого и как о тлетворном влиянии Запада. Хотя первые сохраняли значение в определенных случаях в пределах, вторые стали оказывать более сильное воздействие на состояние сознания и чувств людей.

Сталинский период в основе своей был стремлением миллионов глубоко несчастных людей заиметь хотя бы малюсенькую крупицу Света. В этом была ее несокрушимая сила и святость. И в этом был ее непреходящий ужас. Она окончилась, как только эти несчастные вылезли из своих трущоб, получили свой кусок хлеба, приобрели унитазы, о которых раньше не смели и мечтать.

Сталинская власть. Как я уже сказал выше, коммунистическое общество формировалось в России одновременно по многим линиям, и основные из этих линий — система власти и управления, социальная организация населения и сфера общественного сознания (идеология). Рассмотрю кратко особенности сталинского периода в этих аспектах.

Все известные мне авторы рассматривают советскую систему власти и управления так, как будто она сразу же после революции появилась в готовом виде и в этом виде существует до сих пор. Я не буду здесь касаться изменений во власти, которые произошли в сталинский период сравнительно с ленинским, — в сталинский период выкристаллизовалось и приняло более или менее определенные формы то, что в ленинский период находилось в состоянии мешанины, хаоса, брожения. Тут не было качественного изменения, которое можно было бы зафиксировать на уровне понятий социологии. Тогда как переход от сталинского периода к брежневскому означал качественное изменение в самой структуре общества.

Сталинская система власти и управления была с самого рождения ее двойственной. С одной стороны, это было народовластие с его системой вождей, активистами, волюнтаризмом, призывами, репрессиями и прочими его атрибутами. А с другой стороны, это была система партийно-государственной власти с ее бюрократизмом, рутиной, профессионализмом и прочими ее атрибутами. Первый аспект играл главную роль, достиг в те годы наивысшего уровня. Второй был подчинен первому, служил орудием первого. Он еще только формировался в те годы. Тем не менее он набирал силу. Шла постоянная борьба этих аспектов, сторон, частей власти. Уже в сталинские годы второй аспект зачастую доминировал над первым, проявлял тенденцию к господствующей роли вообще. Сталинские репрессии в значительной мере отражали стремление народных масс помешать превращению партийно-государственного аппарата власти в нового господина общества. Так как первый аспект (народовластие) в сталинские годы все же преобладал, сталинскую систему власти и управления можно считать народовластием. Думав, что тут мы имеем пока самый яркий образец этой власти. Ниже я рассмотрю основные ее черты. Партийно-государственный аспект я специально рассмотрю в разделе о брежневском периоде.

Сталинский период был периодом подлинного народовластия, был вершиной народовластия. Если вы не поймете эту фундаментальную истину, вы ничего не поймете в этой эпохе. Народовластие не есть нечто очень хорошее — пусть слово «народ» не сеет на этот счет иллюзий. Сталинский террор, массовые репрессии и все такое прочее — это суть признаки именно народовластия. Десталинизация страны, включавшая в себя ликвидацию народовластия, была шагом вперед в эволюции коммунистической государственности.

Сталинская власть была народовластием прежде всего в том смысле, что это была не профессиональная, а дилетантская власть. Подавляющее большинство постов в ней с самого низа до самого верха заняли выходцы из низших слоев населения и люди, никогда ранее не помышлявшие о том, чтобы кем-то управлять. Это — общеизвестный факт, на который теперь почему-то перестали обращать внимание. А это — миллионы людей. И по образу жизни это множество людей мало чем отличалось от управляемой массы. Для большинства из них это была бедная и трудовая жизнь, причем — в толще прочего населения, для многих из них это была тяжелая обязанность по настоянию коллективов и вышестоящих властей, обязанность временная и рискованная. Люди менялись на всех постах с неслыханной быстротой. Еще не умели управлять. Коррупция, бытовое разложение. Невозможность решить проблемы, которые заставляли решать. Процент репрессированных в этой среде был если не самым высоким, то близким к тому.

Характерной чертой сталинского народовластия, далее, было то, что вышедший из народа руководитель обращался в своей руководящей деятельности непосредственно к самому народу, игнорируя официальный государственный аппарат, но игнорируя его так, что тот служил руководителю и средством власти, и козлом отпущения дефектов власти. Народным массам государственный аппарат представляется как нечто враждебное им и как помеха их вождю-руководителю. Тем более государственный аппарат тогда имел такой вид, что вполне заслуживал такого отношения. Человеческий материал, доставшийся от прошлого, был неадекватен новой системе по психологии, образованию, культуре, профессиональной подготовке и опыту. Постоянно складывались мафиозные группы. Склоки. Жульничество. Одним словом, сама эта система нуждалась в контроле со стороны еще какой-то системы сверхвласти, стоящей над ней. Эту функцию и взяло на себя сталинское народовластие. Не будь ее, миллионы людей, вовлеченных в государственные органы, сожрали бы все общество с потрохами, разворовали бы все, развалили бы страну. Когда партийно-государственная власть приобрела более или менее приличный вид, сталинизм как форма власти изжил себя и был отброшен. Народовластие кончилось, к великому облегчению жизни именно народа.

Характерными для народовластия являются волюнтаристские методы управления. Высший руководитель мог по своему произволу манипулировать чиновниками нижестоящего аппарата официальной власти, назначать и смещать их, предавать суду, арестовывать. Руководитель выглядел народным вождем, революционным трибуном. Власть над людьми ощущалась непосредственно, без всяких промежуточных звеньев и маскировок. Власть как таковая, не связанная ничем, кроме еще более высокой инстанции (если таковая имелась).

Схематично власть в стране в целом выглядела так. Наверху — сам высший вождь (Сталин) с ближайшими соратниками. Внизу — широкие народные массы. Между ними — механизм управления страной — рычаги власти. Эти рычаги многочисленны и разнообразны. Это — личные уполномоченные вождя, органы государственной безопасности, партийный аппарат, Советы, профсоюзы, комсомол, многочисленные общества и союзы (вроде союзов писателей, художников, музыкантов) и т.д. Это суть именно рычаги, орудия системы народовластия, а не самодовлеющие элементы государственности. К их числу следует добавить еще номенклатуру, выдвиженцев, систему осведомительства и т.п.

Народ при этом должен был быть определенным образом организован, чтобы его вожди могли руководить им по своей воле. Воля вождя — ничто без соответствующей подготовки и организации населения. Такие средства организации масс, как партийные и комсомольские организации, общие собрания, митинги, коллективные мероприятия и т.д., общеизвестны. Я хочу здесь особое внимание обратить на такой важный элемент народовластия, как феномен активистов. Масса людей в принципе пассивна. Чтобы держать ее в напряжении и двигать в нужном направлении, в ней нужно выделить сравнительно небольшую часть. Эту часть следует поощрять, давать ей какие-то преимущества, передать ей какую-то долю власти над прочей пассивной частью населения. И во всех учреждениях и на предприятиях возникли неофициальные группы активистов, которые держали под своим наблюдением и контролем всю жизнь коллективов и их членов. Они приобрели огромную силу мафий. Они могли кого угодно «сожрать», включая руководителей учреждений. Руководить коллективами без их одобрения и поддержки было практически невозможно. Была выработана своего рода «технология» работы таких активов. Она лишь в малой степени была затронута в художественной литературе, но осталась совершенно не изученной научно.

Активисты в большинстве занимали сравнительно невысокое социальное положение, а зачастую — самое низкое. Часто это были бескорыстные энтузиасты. Некоторые из них делали какую-то карьерку и выбирались в партийные бюро первичных организаций. Но большинство были рядовыми работниками с жалкой зарплатой и скверными бытовыми условиями.

Важнейшим элементом народовластия была оргия разоблачений врагов (обычно — воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас предают анафеме тайное доносительство. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено еще более, приносило еще больший эффект.

Помимо активистов, получили распространение и приобрели большое влияние на массы всякого рода зачинатели, инициаторы, новаторы, рационализаторы, ударники, герои. Если активисты держали под своим контролем первичные деловые коллективы, то упомянутая категория выделяемых граждан служила целям разжигания энтузиазма масс, поддержки решений властей, побуждения людей своим примером на действия, желаемые с точки зрения руководства страны.

В самой системе власти и управления сложился особый институт номенклатурных работников. Сейчас слово «номенклатура» употребляется в ином смысле, чем в сталинские годы. Тогда в номенклатуру включались особо отобранные и надежные с точки зрения высшей власти (т.е. сталинской клики) лица, которые руководили большими массами людей в различных районах страны и в различных сферах общества. Ситуация руководства была сравнительно простой. Общая линия руководства была ясна и стабильна. Методы управления были примитивны и стандартны. Культурный и профессиональный уровень масс был сравнительно низкий. Практически любой функционер, включенный в номенклатуру с одинаковым успехом мог руководить индустрией, целой областью, спортом, сельским хозяйством и литературой. Главная задача руководства заключалась в том, чтобы установить единое и централизованное руководство страной, приучить население к новым формам управления и любой ценой выполнить то, что требовалось высшей властью.

Я дал далеко не полную, конечно, характеристику сталинского периода с точки зрения власти и управления. Подводя итог сказанному, я хочу подчеркнуть, что изображение советской истории этого периода как разделения на кучку злодеев во главе со Сталиным и прочую массу невинных жертв этой кучки есть идеологический кретинизм. В реальности происходила организация всей многомиллионной массы населения страны в грандиозную систему власти и управления, причем — в систему народовластия и самоуправления. Тут мы имеем один из многочисленных примеров действия законов ныне презираемой диалектики: взяв власть в свои руки, народ сам оказался в тенетах своего собственного народовластия. Ощутив на своей шкуре все его реальные ужасы, народ отрекся от него так же добровольно, как и ухватился добровольно за него ранее. Основу безудержной тирании образует ничем не ограниченная свобода!

Сталин был подлинно народным вождем. Народовластие — это не обязательно хорошо. Зверства сталинизма были характерным выражением именно народовластия. И этому ничуть не противоречит то, что одновременно это было насилие над самим народом. Народный вождь — это не обязательно мудрый и добрый человек. Иногда народные вожди бывают отпетыми мерзавцами. И иногда они сами презирают народ, ибо знают, что такое народные массы в реальности, а не в книжках и в доктринах. Именно Сталин, а не Ленин был народным вождем, ибо у Ленина было слишком много добродетелей, а тех гнусных качеств, какие приписывают Сталину, было недостаточно, чтобы стать подлинно народным вождем.

Репрессии. На тему о сталинских репрессиях сложилась огромная литература. На мой взгляд, она почти на сто процентов есть фальсификация реальной истории. Я не хочу этим сказать, будто репрессий не было. Я хочу этим сказать, что тут имеет место концептуальная, идеологическая фальсификация. И вершиной ее является солженицынская концепция, раздутая на Западе до невероятных высот и выдаваемая за непререкаемую истину. В этой концепции сталинские репрессии вырываются из их исторической среды и рассматриваются исключительно как уголовные преступления кучки преступников со Сталиным во главе против миллионов невинных жертв. Причем число жертв преувеличено до пятидесяти миллионов!

Вопрос о репрессиях имеет принципиальное значение для понимания как истории формирования русского коммунизма, так и его сущности как социального строя. В них произошло совпадение факторов различного рода, связанных не только с сущностью коммунистического социального строя, но и с конкретными историческими условиями, а также с природными условиями России, ее историческими традициями и характером наличного человеческого материала. Была мировая война. Рухнула царская империя, причем — коммунисты в этом были меньше всего повинны. Произошла революция. В стране дезорганизация, разруха, голод, расцвет преступности. Новая революция, на сей раз — социалистическая. Гражданская война. Интервенция. Восстания.

Никакая власть не смогла бы установить элементарный общественный порядок без массовых репрессий.

Само формирование нового общественного строя сопровождалось буквально оргией преступности во всех сферах общества, во всех регионах страны, на всех уровнях формирующейся иерархии, включая сами органы власти, управления и наказания. Коммунизм входил в жизнь как освобождение, но освобождение не только от пут старого строя, но и освобождение масс людей от элементарных сдерживающих факторов. Халтура, очковтирательство, воровство, коррупция, пьянство, злоупотребления служебным положением и т.п., процветавшие и в дореволюционное время, превращались буквально в нормы всеобщего образа жизни россиян (теперь — советских людей). Партийные организации, комсомол, коллективы, пропаганда, органы воспитания и т.д. прилагали титанические усилия к тому, чтобы помешать этому. И они действительно многого добивались. Но они были бессильны без органов наказания. Сталинская система массовых репрессий вырастала как самозащитная мера нового общества от рожденной совокупностью обстоятельств эпидемии преступности. Она становилась постоянно действующим фактором нового общества, необходимым элементом его самосохранения.

Сталинские репрессии приняли политическую форму в силу конкретных исторических условий — борьба против сил контрреволюции, саботажа, вредительства и т.п. Наивно думать, будто ничего подобного не было, будто старый мир покорно подчинился новому режиму. Он сопротивлялся, и это было естественно. Добавлю к этому тот факт, что происходило формирование новой системы власти. А оно происходило в ожесточенной борьбе, причем — растянувшейся на многие годы. Опять-таки наивно думать, будто это был всего лишь процесс, в котором группа злоумышленников во главе со Сталиным уничтожала честных, невинных, умных и т.п. работников системы власти. Не надо идеализировать жертв сталинских репрессий. Реальная подоплека их теперь исчезла, и теперь легко изобразить одних как уголовных преступников, а других — как невинных жертв. Это была серьезная история. Без сталинских репрессий в отношении политических противников новую систему власти вряд ли удалось бы создать. Я этим самым не хочу сказать, что репрессии были положительным или отрицательным явлением, — я вообще не даю субъективных оценок. Я хочу лишь сказать, что к ним ошибочно подходить с критериями морали и права.

О репрессиях

Ф: Твоя концепция сталинского периода до сих пор вызывает у нас раздражение. Считается, будто ты оправдываешь сталинизм. А вся наша новая «революция» прошла в идеологическом одеянии борьбы против сталинизма.

П: На Западе тоже. Так удобнее скрыть суть событий. Отождествить коммунизм со сталинизмом, а последний изобразить как сплошное преступление, — таким путем можно оправдать любые настоящие преступления реформаторов и их западных наставников.

Ф: Признаюсь, твои суждения насчет репрессий у меня до сих пор вызывают недоумение.

П: Я их не оправдываю. Но и не осуждаю. Это — не моя цель. Я их исследовал, причем — исключительно как социальный феномен. Сталинцы репрессировали миллионы людей, но спасли страну и народ от гибели, создав предпосылки для превращения страны во вторую сверхдержаву планеты. Реформаторы после 1985 года не устраивали массовых репрессий и вообще репрессировали немногих, но угробили страну и обрекли на деградацию и вымирание русский народ. Потери от их «антисталинистской» деятельности уже во много раз превысили потери от сталинского террора. Я вообще считаю, что десталинизация страны зашла слишком далеко. Ослабление системы репрессий и ликвидация ее в отношении высших лиц аппарата власти послужили одной из причин краха коммунизма в нашей стране.

Ф: Как так?!

П: Есть истины, в которых все боятся признаться даже самим себе. Нужно интеллектуальное мужество, чтобы их высказать.

Ф: Все-таки поясни!

П: Ошибка хрущевской десталинизации заключалась, среди прочих, также и в том, что сталинские репрессии были осуждены полностью и без всякого анализа их социальной сущности. Все подверженные репрессиям были объявлены невинными жертвами. Это, конечно, не случайно. Объективный анализ репрессий означал бы научное понимание сущности коммунизма, чего наша идеология не могла допустить. Ликвидация системы репрессий была таковой в отношении работников аппарата власти и управления, руководителей предприятий, учреждений, организаций. Это было ослабление их ответственности за состояние руководимых объектов. В хрущевские годы начала развиваться всеобщая система безответственности за ход жизни в стране. Наказания остались, но они не были такими страшными, как при Сталине. Репрессии остались лишь в отношении диссидентов и их предшественников. Да и то в ослабленной форме. А самое главное — репрессии почти полностью прекратились в отношении высших лиц страны. Подлинные хозяева общества обезопасили себя лично. Не случись этого, никакой перестройки не было бы.

Ф: Почему?

П: Потенциальные реформаторы отчасти были бы репрессированы, отчасти сами репрессировали бы других.

Ф: Но ведь нельзя же вечно жить с репрессиями!

П: Нельзя долго жить без репрессий. Этот «либеральный» период должен продолжаться до тех пор, пока люди боятся возвращения периода репрессий. Как только страх репрессий пропадет, его надо так или иначе пробудить вновь.

Ф: На Запале же живут без этого!

П: Там другие страхи. Страх остаться без работы и без денег, например.

Ф: Неужели без палки люди жить не могут?!

П: Люди могут. Но их более или менее значительные объединения — нет. Это — общий социальный закон. Возьми тех, кто представляет интересы объединения как целого! Они должны быть поставлены в такие условия, чтобы они выполняли свои функции должным образом. У них должен быть страх потери своего положения и страх наказания за плохую работу объединения. Наказание должно быть реальным, адекватным масштабам объединения и регулярным.

Ф: Это очевидно. У нас репрессии в сталинском духе исчезли почти совсем, а новая система наказаний не сложилась настолько, чтобы ее заменить.

П: Стоит ли говорить о рядовых гражданах?!

Ф: Тут массовая безответственность стала нормой. Мы стали превращаться в общество преступников. Причем лишь малая доля «мелких» преступлений разоблачалась и наказывалась.

П: А очковтирательство, показуха, формалистика!.. Поставь себя на место Сталина и предложи что-то получше репрессий. Кстати сказать, не он их изобрел. Сталин ведь, был председателем Рабоче-Крестьянской Инспекции, в задачу которой входила борьба с преступностью в самой системе власти и управления. Он уже тогда знал и понимал, с каким «материалом» надо работать. У него не было иллюзий.

Ф: И все-таки как-то не хочется думать, что ослабление репрессий привело к катастрофе.

П: А я разве это утверждаю?! Сработал сложный комплекс причин и условий. Я стремлюсь этот комплекс описать постепенно и более или менее полно. Я лишь утверждаю, что отмена сталинских репрессий внесла свою долю в этот процесс.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Социальная организация. Одновременно с новой системой власти и управления происходило формирование новой, специфически коммунистической социальной организации населения и новых социальных отношений. Этот процесс завершился лишь в послевоенные, хрущевско-брежневские годы. Я на эту тему буду специально говорить, когда перейду к послесталинскому периоду. А здесь выскажу ряд мыслей, которые у меня возникли на основе наблюдения сталинского периода.

Строители нового общественного устройства не имели целью сознательно строить именно ту социальную организацию, какая получилась на самом деле. Перед ними стояли совсем иные конкретно-исторические задачи, они имели совсем иные цели и руководствовались иной идеологией. Они поступали так в силу исторической необходимости и использовали те возможности, какие имелись в наличности. Новая социальная организация складывалась как следствие их деятельности, причем — как следствие неосознанное и непреднамеренное.

Строители нового общества имели перед собою задачи, осознаваемые как задачи установления общественного порядка, создания школ и больниц, обеспечения городов продуктами питания, создания средств транспорта, создания фабрик и заводов для производства необходимых для жизни населения и для обороноспособности страны предметов и т.д. Они понятия не имели о том, что они тем самым создавали ячейки нового общественного организма с их закономерной структурой и объективными, не зависящими от воли и сознания людей социальными отношениями. Да и сейчас еще даже профессиональные теоретики не понимают этого феномена коммунизма. Они видят основы последнего в чем угодно, только не в его фундаментальной социальной организации.

Революция 1917 года ликвидировала классы капиталистов и помещиков. Земля, фабрики и заводы были национализированы, огосударствлены. Но много ли было в стране на самом деле частных предприятий как в городах, так и в деревнях?! И в каком это находилось состоянии?! В сталинские годы практически почти все делалось заново, во всяком случае — то, что было построено, по объему во много раз превосходило то, что было, а по социальному статусу изначально было государственной собственностью. Государственные учреждения, органы порядка, больницы, учебные заведения и т.д., как правило, и ранее не были частными. А в сталинские годы всего этого было создано столько, что дореволюционное наследие выглядело во всем этом каплей в море. То, что обобществлялось, на самом деле было не столь значительным, как об этом принято говорить. Основу нового общества пришлось создавать заново после революции, используя для этого новую систему власти и новые условия. Да к тому же ликвидация частной собственности на средства производства была негативной акцией революции — она уничтожила один из фундаментальных элементов базиса старого общества, но отсутствие чего-то, ликвидация чего-то не могли стать основой здания нового общества. Такой основой могло стать лишь нечто позитивное. И такой основой на самом деле стала та социальная организация, которая сложилась в результате конкретно-исторического процесса по своим объективным социальным законам. Наука об этом феномене так и не появилась ни в Советском Союзе, ни на Западе. Этому помешала апологетическая идеология, с одной стороны, и антикоммунистическая идеология — с другой. И те и другие выдвигали на первый план факт ликвидации частной собственности на средства производства и «эксплуататорских» классов, непомерно преувеличивая (приукрашивая или очерняя) его роль в формировании реального коммунизма.

Важно не столько то, что исчезло в результате революции, сколько то, что развилось взамен. А взамен пришли стандартные первичные деловые коллективы с определенной структурой сотрудников, соотношениями начальствования и подчинения, причем — с иерархией и сетью таких отношений. Эти отношения стали неустранимой основой социального и материального неравенства граждан общества — основой для нового классового структурирования населения. Со временем конкретно-исторические задачи, вынуждавшие строителей нового общества осуществлять коллективизацию сельского хозяйства, индустриализацию страны, культурную революцию и т.д., отошли на задний план или исчерпали себя, а неосознанный и незапланированный социальный аспект заявил о себе как одно из главных достижений этого периода истории русского коммунизма.

Коллективизация. Когда число людей, занятых поисками истины, превышает некий допустимый максимум, то в силу вступает закон: чем больше искателей истины, тем более чудовищные заблуждения порождают эти поиски. В таких случаях люди стремятся не столько к истине, сколько к удовлетворению своих личных целей за счет темы. Истина оказывается делом второстепенным. Тема советской коллективизации дает классический пример на этот счет. На эту тему исписаны тонны бумаги. Найти в них крупицу истины еще труднее, чем жемчужину в навозной куче.

Хотя мы жили в Москве, мы не порывали связи с деревней, откуда были родом. Каждое лето мы ездили туда. Помогали родственникам в работе. Коллективизация проходила на наших глазах. И в колхозе мне приходилось работать.

Считается, будто колхозы суть на сто процентов выдумка большевиков. Почитайте книги русских дореволюционных историков, которых никак нельзя обвинить в симпатиях к большевикам (о них тогда и в помине ничего не было), и вы увидите, что у колхозов были предшественники и предпосылки в далеком прошлом в виде общинного и государственного земледелия. Во всяком случае, наш район был подготовлен к колхозам всей прошлой историей. Думаю, что в этом отношении он был типичен для России. Крестьяне не были собственниками земли. Единоличность хозяйства заключалась лишь в том, что семья индивидуально использовала отведенные ей участки земли. Землю нельзя было продать и даже передать другим во временное пользование за плату. Революция ликвидировала помещичье землевладение. Производительность крестьянского труда была низкая. Продукты труда продавались лишь в исключительных случаях. Это не было источником регулярного дохода. Многие работы выполнялись коллективно (починка дорог, рытье прудов, сенокос). Коллективизация не была для крестьян чем-то абсолютно неожиданным.

О колхозах стали говорить еще до того, как коллективизация началась практически. Неподалеку от нашей деревни возникла коммуна в духе идей социалистов-утопистов. Она стала предметом насмешек и скоро развалилась. Так что не любое насилие сверху могло быть принято массами крестьян. Если колхозы и были насилием, как принято теперь думать, то это было насилие особого рода: оно было формой организации добровольности. Иначе колхозы не уцелели бы, несмотря ни на какие репрессии. Ведь и в основе закрепощения крестьян в России в шестнадцатом и семнадцатом веках лежала добровольность. Суть проблемы рабства состоит не в том, почему людей заставляют становиться рабами, а в том, почему они позволяют превращать себя в рабов.

Крестьяне отдали в колхоз лошадей, часть коров и овец, инвентарь хозяйственные постройки. Они продолжали пользоваться ими, но уже как достоянием колхоза. Ликвидировали межи. Колхозу дали кое-какие машины. Появились трактора. Одна из идей колхозов и состояла в том, что в условиях единоличного хозяйства было невозможно использование машин. Хотя в конечном итоге производительность колхозов оказалась низкой, государство получило дешевую рабочую силу в городах за счет бегства и вербовок крестьян в города и на стройки в отдаленных районах страны. Кроме того, государство получило возможность выжимать из деревень организованно и почти даром продукты питания для городов и армии.

Существует устойчивое мнение, будто колхозы были выдуманы сталинскими злодеями из чисто идеологических соображений. Это чудовищная нелепость. Идея колхозов не есть идея марксистская. Она вообще не имеет ничего общего с классическим марксизмом. Она не была привнесена в жизнь из теории.

Она родилась в самой практической жизни реального, а не воображаемого коммунизма. Идеологию лишь использовали как средство оправдания своего исторического творчества. Сейчас, когда история сделала свое дело, даже советские вожди рассматривают сталинскую колхозную политику как ошибочную и противопоставляют ей некий ленинский (и бухаринский) кооперативный план. Не знаю, чего в этом больше — идиотизма или подлости. Ленинский кооперативный план был совершенно невразумительный и нелепый. Ленин просто понятия не имел о реальности коммунизма. Сталин уже не имел ленинских иллюзий. Он был циничен. Но именно его цинизм больше отвечал исторической неизбежности, чем все прочие программы. Одно дело — бумажные проекты. И другое дело — реальные проблемы реальной страны.

Чтобы правильно оценить суть дела, надо встать на позиции тех людей, которые были участниками исторического процесса. С нынешними мерками посторонних морализаторов в нем ничего не поймешь. Я неоднократно спрашивал колхозников во время приездов в деревню о том, согласились ли бы они снова стать единоличниками, если бы такая возможность представилась. Все они наотрез отказались. Старый строй жизни рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого смысла понимали, что возврат в прошлое невозможен. Колхозы им казались если не мостиком в будущее, то принудительной силой, толкавшей их в будущее. Массы населения понимали, что об улучшении условий жизни надо было думать уже на основе произошедшего перелома. Лишь высокообразованные мудрецы, не имеющие ни малейшего понятия о сущности реального процесса жизни и равнодушные к судьбам участников этого процесса, до сих пор занимаются суемудрием по принципу «что бы было, если бы было не так, как было».

Все «прелести» колхозной жизни сразу же обнаружили себя в жестокой и вместе с тем в карикатурно усиленной форме: обезличка, бесхозяйственность, моральная деградация, преступления, ничтожная плата за труд и прочие общеизвестные явления привычного теперь советского образа жизни. Началось такое бегство людей из деревень, какого еще не знала русская история. Многие завербовывались на стройки на север и в Сибирь, лишь бы избавиться от колхозов. Призванные в армию ребята почти совсем не возвращались домой. Деревни стали пустеть и исчезать с лица земли. В деревнях остались лишь старики и семьи, которым некуда было бежать. В район стали переселяться люди из других мест, в основном — нищие и малограмотные. Началось безудержное пьянство и примитивное воровство. Почти все оставшиеся в наших местах мужчины побывали председателями колхозов и другими «начальничками», спились, попали в тюрьму. Когда я в 1946 году попал в наш «медвежий угол», там почти совсем не осталось мужчин — погибли в тюрьмах или на войне. Исторический скачок обошелся России дорого.

И несмотря на это, ошибочно видеть в колхозах одно лишь зло. Реальный процесс жизни многосторонен и противоречив. Его не сведешь к одной простой формуле. В нем участвуют многие люди, имеющие различные интересы и находящиеся в различных отношениях к происходящему. Колхозная жизнь имела не только недостатки, но и несомненные достоинства. Достоинства не абсолютные, а относительные. И временные. Но все-таки достоинства, с точки зрения охваченных колхозами людей. Люди освободились от тревог за хозяйство. Раньше они ночей не спали в страхе, что из-за плохой погоды пропадет урожай. Теперь им стало наплевать на погоду и на урожай. Они даже стали радоваться плохой погоде. Когда начинался дождь, бросали дела, собирались в сарае и часами «точили лясы», т.е. болтали и смеялись. Появилось полное безразличие к тому, что делалось в колхозе. Все усилия сосредоточились на приусадебных участках, оставшихся в индивидуальном пользовании. Множество людей превратилось в начальников, что позволяло им жить безбедно и легко. То, что их регулярно сажали в тюрьму, не сокращало числа желающих занять их место. Внутри колхозов появились должности, позволявшие их обладателям безнаказанно воровать колхозное добро. Молодые люди получили возможность становиться трактористами, механиками, учетчиками, бригадирами. Вне колхозов появились «интеллигентные» должности в клубах, медицинских пунктах, школах, машинно-тракторных станциях. Совместная работа многих людей становилась общественной жизнью, приносившей развлечение самим фактом совместности. Собрания, совещания, беседы, пропагандистские лекции и прочие явления новой жизни, связанные с колхозами и сопровождавшие их, делали жизнь людей интереснее, чем старая. На том уровне культуры, на каком находилась масса населения, все это играло роль огромную, несмотря на убогость и формальность этих мероприятий.

Но главным соблазном коллективизации для миллионов русских крестьян было не то, какой вид принимала жизнь в деревнях, а то, что большинство из них получило возможность и массовый толчок к переходу к городскому образу жизни, причем — в новом обществе. Нет худа без добра. Благодаря коллективизации многие миллионы русских людей бросили тупую, тяжелую, грязную, голодную и беспросветную деревенскую жизнь и устремились в города, т.е. к культуре, к образованию, к развлечениям, к гигиене, к сытости, к более легкому и интересному труду. Подсчитайте, сколько крестьянских детей стали врачами, учителями, учеными, профессорами, писателями, артистами, художниками, инженерами, офицерами и т.д.! А вся прочая масса покидавших деревни людей так или иначе находила в новой жизни какое-то жилье и работу. Насилие тут имело место, это бесспорно. Но оно играло роль побуждения к освобождению и организующего средства добровольности. Добровольности массовой — вот что тут важно понять. А всякая организация массовости есть насилие с индивидуальной точки зрения.

Критики сталинского периода обычно вырывают отдельные его явления из их совокупной связи и оценивают их изолированно, причем — с точки зрения критериев, чуждых самой природе исторических процессов. Надо все значительные явления той эпохи (да и вообще!) брать в их совокупности, в комплексе. Коллективизация была абсолютно необходимой в тех условиях, когда необходимостью стала индустриализация страны. А индустриализация сама была обусловлена достаточно серьезными причинами — необходимостью защиты страны от внешних врагов, необходимостью обеспечения населения и народного хозяйства минимальными средствами существования и функционирования и т.д.

Если принять во внимание всю совокупность сложившихся тогда условий и те фактические стратегические задачи, вставшие перед сталинским руководством, то беспристрастный исследователь со всей очевидностью увидит, что из всех мыслимых вариантов решения этих задач именно коллективизация была наиболее эффективной практически. Сталинская политика вызывала и до сих пор вызывает злобу не столько потому, что была связана с жестокостью и репрессиями, сколько потому, что была поразительно успешной. Беспристрастные исследователи в далеком будущем наверняка в жестокости сталинских лет увидят не столько факт якобы необоснованных жестокостей, сколько мужество и дальновидность сталинского руководства пойти на эти жестокости как на неизбежные в интересах выживания страны.

Индустриализация. В антикоммунистической и антисоветской печати индустриализация (как и коллективизация) вырывается из конкретной исторической связи и рассматривается с точки зрения абстрактных критериев морали и идеализированной индустриализации стран Запада. Предполагается, будто были возможны более эффективные и «человечные» методы индустриализации, а то и вообще необходимость таковой отвергается. Я утверждаю, что и тут сталинское руководство действовало не в угоду некой идеологической доктрине, а в силу необходимости. И выбрало наиболее подходящий для условий страны тех лет путь. Этот путь был сопряжен с колоссальными трудностями, потерями, жертвами. Но в высшей степени несправедливо приписывать их неким злым умыслам и глупости сталинистов. И просто фактически ошибочно замалчивать то, что это был великий исторический подъем многомиллионных масс людей, организованных сталинцами.

Все наиболее важные мероприятия сталинского руководства осуществлялись вовсе не потому, что сталинисты вычитывали какие-то инструкции на этот счет в марксистских текстах. Таких инструкций вообще не существовало. А если и было нечто похожее на них, то эти слова лишь постфактум интерпретировались применительно к тому, что свершалось без них, причем — апологеты коммунизма истолковывали их как оправдание действий власти, а антикоммунисты истолковывали так, будто «большевики» действовали в угоду марксистской доктрине и вопреки каким-то природным законам и натуре человека. Конечно, идея необходимости создания пролетариата для того, чтобы реализовать марксистскую идею диктатуры пролетариата, как-то фигурировала в умах деятелей той эпохи. Но марксизм предполагал уже существующий пролетариат как условие коммунистической революции, а не революцию как условие создания пролетариата. Сталинское руководство действовало прежде всего в силу необходимости, которая возникала в исторически сложившихся условиях и вынуждала именно к таким действиям.

Благодаря индустриализации появились бесчисленные трудовые коллективы, учебные заведения, научные учреждения, средства транспорта и т.д. И большая часть всего этого (думаю, более 90 процентов) создавалась заново, а не была всего лишь переделкой дореволюционного наследия. Россия в поразительно короткие сроки стала современным индустриальным обществом. Не случись этого, ей пришлось бы удовольствоваться судьбой западной колонии уже в двадцатые и тридцатые годы.

Выдвиженец. Я расскажу о судьбе одного хорошо знакомого и близкого мне человека (это — мой старший брат), которая характерна для сталинской эпохи в аспекте индустриализации. Она говорит неизмеримо больше об этом, чем тонны страниц, написанных всякого рода «специалистами» на эту тему.

Мой брат в 15 лет стал рабочим. Вечерами учился в заочном техникуме. Был комсомольцем. Был кристально чистым человеком в моральном отношении, настоящим коммунистом, как мы называли таких людей, в отличие от множества формальных коммунистов, вступавших в комсомол и в партию исключительно из карьеристических соображений. После окончания техникума брат добровольцем уехал на стройку в Сибирь. Тогда вся страна была огромной стройкой. И добровольцы вроде моего брата играли в ней роль огромную.

На стройке брат проявил себя именно как настоящий, идеальный, романтический коммунист — работал до изнеможения, самоотверженно и изобретательно. Он стал рационализатором, как тогда называли таких изобретателей. Вступил в партию, не имея никаких карьеристических намерений. Такие люди по своей инициативе карьеру не делали. Но обстоятельства были таковы, что многих из них выталкивали на путь карьеры, если употреблять это слово без негативного оттенка. Брат стал выдвиженцем.

Выдвиженец — специфическое явление сталинского периода. Это — человек, который из низов сразу, без промежуточных ступеней возносился на высокие уровни социальной иерархии. Возносился, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Сыграв ее, он обычно сбрасывался вниз, часто уничтожался в качестве козла отпущения. Предшественниками выдвиженцев были люди, которые в период революции и гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Это была инерция революционного периода. Выдвиженцы выражали желание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Страшной ценой и страшное чудо, но чудо.

Как я сказал, вся страна была стройкой, причем — стройкой по принципу «любой ценой» или «во что бы то ни стало», т.е. не считаясь с жертвами, включая и самого себя. Никакие законы экономики не принимались во внимание, так же как и условия человеческого существования. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости. Лозунг «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять» был практически правилом жизни, а не демагогией и пропагандой.

Стройка, на которую попал брат, оказалась на грани катастрофы. Брат был выдвинут на должность главного инженера, а затем — начальника стройки. Он не был карьеристом, как и вообще большинство «командиров» строек сталинского периода. Тут было нечто совсем иное. Тут была озабоченность интересами дела, страны в целом. Он был во власти массовой психологии тех лет. Он не воспринимал свое выдвижение как карьеру. Он знал, что работать ему придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным возрастет в десять раз. И он не мог отказаться от навязанной ему роли. Конечно, если бы он отказался, его арестовали бы. Но дело было не в этом. Страха тут не было. Для него просто не было проблемы, соглашаться или отказываться. Он, как «командир» в сражении, выполнял приказ. И даже не приказ, а нечто большее: роль в великой трагедии жизни. Если бы он знал, что его скоро расстреляют как вредителя, он все равно не отказался бы от этой роли. И формулировки «враг народа» и «вредитель» его не возмутили бы. Они были предусмотрены правилами трагедии. И он их знал. И принимал, ибо они были лишь словесной шелухой великого плода великой Революции, участником которой он себя ощущал. Он был коммунист в самом высоком, романтическом и трагическом смысле слова. Может быть, тогда впервые в русской истории русский человек возвышался до уровня исторической трагедии.

Брат как «командир» стройки делал то, что делали и другие «командиры». Любой ценой! Во что бы то ни стало! И стройка была сдана в срок.

Абстрактно рассуждая, стройку можно было завершить и без порыва, надрыва и жертв. А как теперь пишут критики «режима», без нее вообще можно было обойтись. Допустим, что это верно. И несмотря на это, стройка не была бессмысленной жестокостью. Она была грандиозной тренировкой на преодоление трудностей, на организацию масс, на руководство. Если бы не было такого опыта, мы не выиграли бы войну с Германией. Какое руководство без такого опыта рискнуло бы эвакуировать заводы в безлюдную степь?! А «командиры» сталинских лет смело пошли на это. И заводы буквально через несколько недель и даже порою дней начинали выдавать продукцию для фронта.

Благодаря принципам «во что бы то ни стало» и «любой ценой» были совершены великие дела сталинской эпохи. И достижения послесталинских лет обязаны инерции этих принципов, инерции исторического порыва. Отказ от этих принципов и затухание этого порыва снизили способность коммунизма к выживанию.

Ради чего?

Ф: Я подписался бы под каждым твоим словом. Все верно. Лучше не скажешь. Только меня тревожит одна мысль: ради чего все это было?! Неужели ради Горбачевых, Яковлевых, Ельциных и прочих инициаторов и деятелей контрреволюции?!

П: Ты ведь на фронте был с первых дней. Скажи, приходилось тебе ходить в атаку на вражеские танки впереди роты с винтовкой периода Первой Мировой войны?

Ф: Приходилось. Получил первое ранение. Но остался в строю.

П: Вызывался добровольцем прикрывать отступление товарищей и стоять насмерть?

Ф: Бывало и это.

П: Бывал на уборочных работах в колхозах, работал до кровавых мозолей задаром?

Ф: И не раз.

П: Вызывался добровольцем подымать развалившиеся колхозы в глуши? Подымать целину?

Ф: Было и такое. Пять лет протрубил.

П: А ради чего?

Ф: Снимаю свой вопрос как бессмысленный. Это была моя жизнь. Без этого я не мыслю жизнь вообще.

П: Это — историческая судьба нашего поколения. И не надо ждать за это ни от кого ни похвалы, ни благодарности. Главное — мы были и выполняли долг отпущенной нам судьбы.

Ф: Помнишь, у меня в жизни был случай, когда меня исключили из партии и отдали под суд?

П: На целине? Конкретно не помню за что.

Ф: Тогда на уборочные работы в деревню посылали представителей от высшей власти в качестве ответственных за ход уборки урожая — уполномоченных, как тогда говорили. Послали меня. Урожай был великолепный. А хранилищ для зерна не было. Сгружали прямо под открытым небом перед железной дорогой. Я поговорил со стариками. Они сказали, что вот-вот начнутся дожди и зерно пропадет. Я на свой страх и риск бросил все силы на строительство навесов от дождя. Высокое начальство приказало прекратить эту «самодеятельность». Мол, прогноз погоды отличный, я срываю уборку в целом районе, сею панику и т.д. Я отказался выполнить приказ. Меня арестовали, отобрали партийный билет. А на другой день начались дожди. Урожай погиб. Спасли лишь то, что сгружали под мои навесы. Потом меня освободили, партбилет вернули, даже орденом наградили. Тогда у меня мелькнула мысль выйти из партии и отказаться от наград. Пришлось бы, конечно, переучиваться. Но это не пугало, я еще был молод. Я все-таки эту мысль отбросил. Тот случай, подумал я, был лишь эпизод в великой эпохе, а не вся эпоха. И в партии я был не ради некоей абсолютной разумности и справедливости. Вообще не ради чего-то. Моя жизнь без нее была бы ничто.

В Москве посткоммунистической

Второй день Писатель решил посвятить осмотру тех мест, где вырос и где прошла его юность. Он не нашел не только свой дом, но даже улицу, на которой он стоял. Весь район был застроен новыми домами, старые дома были все снесены, а улицы спланированы совсем иначе, чем раньше. Тут все было чужим. Он был пришельцем из прошлого. Он ощущал себя так, как ощущал бы питекантроп, который вдруг воскрес и стал искать свою родную пещеру где-нибудь на Манхэттене.

Район ошеломил, даже как-то придавил его к земле, заставил почувствовать себя муравьем, даже червяком. Причем район произвел такое впечатление не столько масштабами — Писатель видал на Западе и более грандиозные комплексы зданий, — сколько умыслами строителей. По замыслу это должен был быть комфортабельный, вполне современный жилой комплекс со всем, что необходимо для жизни населения небольшого (по нынешним масштабам) города, — с магазинами, кинотеатрами, школами, спортивными сооружениями, детскими садами, ресторанами, столовыми, библиотеками и даже вытрезвителем. Если бы в его школьные годы показали проект такого комплекса, они не поверили бы, что такое когда-нибудь будет построено. Правда, теперь тут все запущено, заброшено, закрыто, разрушено. Но это произошло лишь в годы после начала перестройки. В доперестроечные годы тут все так или иначе действовало. А жители района, получив это неслыханное богатство задаром, стали еще более недовольны советское системой, поскольку тут что-то действовало плохо, чего-то не хватало для удовлетворения новых потребностей, для начальства построили более комфортабельные дома, а на Западе, как они думали, вообще все лучше и всего больше.

В одном из выступлений на Западе Писатель сказал, что главный враг коммунизма — рост материального благосостояния, образованности и культуры широких слоев населения, ибо потребности и соблазны при этом разрастаются гораздо быстрее и сильнее, чем возможности их удовлетворения. Слушатели сочли эти слова за шутку и посмеялись над ней. А между тем в этом не было ничего шуточного. Идея изобилия вообще порочна. Дело не в том, что изобилие предметов потребления недостижимо, — оно как раз достижимо, — а в ином. То, что появляется в изобилии, теряет ценность. Удовлетворенная потребность рождает новые, еще большие. Изобилие порождает неравенство в распределении еще больше, чем дефицит. Возникают соблазны и нетрудовые пути достижения благополучия. Именно улучшение материальных условий в огромной степени способствовало росту антикоммунистических настроений, — люди возжаждали еще большего, усилилась зависть к высшим слоям и к западному благополучию. Коммунизм в России разрушали не бедные, а благополучные и богатые!

Его вдруг осенила мысль: так ведь все эти дома, которые даже теперь выглядели ничуть не хуже домов в аналогичных районах городов Запада, были построены уже в годы его эмиграции, т.е. в годы «застоя» и «черного провала», по терминологии западной антисоветской и российской прозападной пропаганды! Ведь после 1985 года тут не построено ничего, абсолютно ничего! Лишь заброшено строительство целого квартала и запущены дома, нуждавшиеся в ремонте. За несколько лет до начала «перестройки» в России Писатель прочитал книгу западного социолога о положении и перспективах Советского Союза. Автор, явно не симпатизировавший коммунизму, признавал, однако, несомненные успехи «Советов». В частности, он отмечал необычайно интенсивное жилищное строительство там. Причем его особенно поражало то, что квартиры в новых домах доставались в основном рабочим и низкооплачиваемым слоям населения, к тому же бесплатно. Автор утверждал, что на Западе такое возможно (если вообще возможно) не раньше, чем через 50 лет.

Как бы мы ни относились к коммунизму, необходимо признать как факт то, что советский период русской истории был грандиозным, необычайно сложным и противоречивым феноменом. Нужны десятилетия (если не столетия) на то, чтобы понять этот феномен всесторонне и глубоко. Нужны для этого усилия сотен добросовестных и умных специалистов. Случится такое когда-нибудь или нет?! Он, Писатель, видел и описал лишь частичку этого феномена. Лишь оказавшись на Западе, он получил возможность изучать другие стороны этого феномена. Но и это было все-таки ограниченное наблюдение.

Что было тут раньше — думал Писатель, разглядывая громады новых домов. Жалкие развалюхи убогого, нищего, рваного, вшивого, безграмотного российского прошлого, а отнюдь не та благодать Божия, как теперь изображают дореволюционную Россию новые хозяева страны, их идеологические холуи и дегенераты-националисты. Разве это плохо, что это убожество снесли с лица земли и на его месте построили дома, какие даже не снились раньше?! Если при этом снесли какие-то сооружения, значение которых искусственно раздуто, то без жертв не обходится никакой прогресс.

Кое-что начали ремонтировать. Когда район приведут в приличный вид, его покажут по западному телевидению как результат перехода к западному образу жизни, а какие-то развалюхи и трущобы покажут как то, что якобы было на этом месте в советские годы. Такие трюки там уже проделывали много раз, и западные зрители принимают их за чистую монету. Причем принимают не потому, что искренне верят (на Западе вообще не бывает ничего искреннего!), а потому, что хотят, чтобы именно так и было на самом деле. А если ремонт района произведет западная фирма, из этого раздуют целую пропагандистскую кампанию и растянут ее на несколько недель. Запад должен выглядеть спасителем русских от ужасов коммунизма! И налогоплательщикам будет сделан намек, будто их денежки идут на спасение несчастных русских. Одним словом, многое можно списать за счет русских, многое можно оправдать ссылками на спасение мира от кошмарных последствий коммунистического тоталитаризма.

Писатель устал ходить (все-таки семьдесят, а не семнадцать!). И проголодался. Решил зайти в кафе или ресторан. Но ничего такого на пути не встретилось. Он обратился за информацией к прохожим. Ему объяснили, как найти ближайший ресторан. Предупредили: ресторан частный. На Западе, где все рестораны частные, Писателю за все 15 лет ни разу не пришла в голову мысль, что они частные. Он их воспринимал так же, как в свое время московские рестораны. Хотя те и были государственными, заведующий все равно воспринимался как хозяин, средств он имел не меньше, а, пожалуй, и побольше, чем западный частник, работники же ресторана жили наверняка лучше западных коллег того же рода занятий, во всяком случае — работали меньше. Прохожий, предупредивший Писателя о том, что ресторан частный, хотел этим сказать, что ресторан не по карману простому смертному. Средний обед в нем стоил чуть ли не месячную минимальную зарплату или, во всяком случае, больше средней месячной пенсии.

Зайти в ресторан Писатель не решился, не мог привыкнуть к мысли, что в Москве покончили с советским периодом уже на низшем уровне жизни. А ведь когда-то тут были приличные рестораны. Днем они работали как столовые. Даже тогда, когда Писатель был младшим научным сотрудником с мизерной зарплатой, он регулярно обедал в ресторанах.

Он долго искал здание школы, но так и не нашел, что с ним стало? Снесли, переделали или заслонили другими домами? Он увидел красивое, только что покрашенное здание школьного типа, обнесенное металлической решеткой. Около него — множество машин западных марок. Спортивного вида молодые люди сидели на скамейках или прогуливались по аллее. Подойдя ближе, он прочитал на вывеске, что это — частный лицей. Это его добило окончательно, и он поспешно покинул район.

Еще накануне Писатель почувствовал, будто кто-то наблюдает за ним. Но не придал этому значения — мало ли всяких зевак болтается без дела по улицам! Теперь же он безошибочно установил слежку. Он выявил и человека, который следил за ним. Точно так бывало с ним 15 лет назад. И странное дело: это почему-то внесло в его душу успокоение. Ему стало даже чуточку весело. Значит, осталось в русской жизни нечто устойчивое, незыблемое! Может быть, те, кто уверяет, что Россия выстоит и воспрянет, сталкиваются с бесчисленными мелочами такого рода в самих основах их жизни и на них базируют свою уверенность?! В таком случае да здравствуют доносчики, клеветники, сексоты, жулики, халтурщики, пьяницы и прочие исконные опоры российского образа жизни!

Стоит ли рассказать Философу о слежке? Лучше не надо. Еще подумает, будто ты заболел манией преследования. И может быть, ничего серьезного за этим нет. Следят по старой привычке. Надо же как-то оправдывать зарплату. Неужели они видят во мне что-то серьезное?! Кто это — «они»?! А что серьезного «они» увидели в тебе 15 лет назад?! Боятся, что я напишу разоблачительную книгу, и она будет иметь успех на Западе?! Значит, «они» все-таки боятся разоблачения?! И все-таки он решил рассказать Философу о слежке. Тот нисколько не удивился.

Ф: Было бы странно, если бы ее не было. Первое, что всегда делает новая власть, — надзор за принципиальными противниками.

П: Так, может быть, мне поселиться в другом месте?

Ф: Нет смысла. Они будут следить за всеми, с кем ты будешь иметь контакты.

П: Что можно предпринять?

Ф: Ничего. Это в советские годы можно было как-то бороться против этого, скандалы шумные устраивать. А теперь это исключено. Если решат убрать намеченную жертву, ничто помешать не может. Есть специалисты. И такса. Да и искать убийц не будут.

Вот тебе пара цифр весьма красноречивых. В 1984 году во всем СССР было не раскрыто 430 убийств. А в одной только России за последний год не раскрыто более 7 тысяч убийств. Чувствуешь «прогресс»?!

П: Значит, и со мной могут расправиться? Ф: Ты иностранец. Твое влияние здесь почти не ощущается. Я сомневаюсь, что в отношении тебя пойдут на это. Побоятся мирового скандала. Случись что, сразу вспомнят, кто ты был.

П: Если меня убьют, рекламу моим книгам сделают. Думаю, что Они это понимают. А живой я Им должен казаться безопасным. Скорее всего, просто хотят припугнуть.

Ф: Возможно, ты прав. Но на всякий случай мы тебе дадим сопровождающих. Молодых ребят. Для них это будет развлечение.

П: Не стоит. Если захотят убрать, то телохранители не помешают.

Ф: И то верно. Теперь убивают с использованием современной техники. Точно по американским фильмам.

П: Мне до сих пор все происшедшее в России казалось неправдоподобным. Как будто во сне. Но сегодня я ощутил, что это — реальность.

Ф: Это слежка так подействовала?

П: Нет, кое-что похуже: лицей!

Ф: В Москве теперь много учебных заведений западного образца. В лицее, который ты видел, учатся дети новых хозяев общества. Обучение стоит больших денег. Детей привозят на дорогих западных машинах. С охраной, которая тоже денег стоит.

П: Я почувствовал, что эта реальность пришла надолго, если не насовсем, раз перелом затронул самое святое советского общества — школу.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Мания образования. Начиная с Петра Великого российским обществом стала овладевать идея образования широких слоев населения. В 19 веке она приняла характер социальной мании. В образовании стали видеть панацею от всех бед и путь к счастливой жизни. Революция 1917 года расчистила все препятствия на этом пути и добавила новые колоссальные стимулы к образованию. Новое общество потребовало многих миллионов людей, образованных не только в смысле начального образования, необходимого для массы рабочих и мелких служащих, но и в смысле среднего и высшего образования, необходимого для стремительно растущего слоя механиков, инженеров, врачей, учителей, ученых и т.д. Начался буквально ураганный процесс роста образованности общества. Он встал на свои собственные ноги, приобрел способность самоусиления и сам стал одним из основных источников прогресса. В истории человечества не было ничего подобного, что можно было бы сравнить с этим. Страна превратилась не только в сплошную стройку, но и в сплошную школу, техникум, училище, институт, университет. И основой этого урагана образования стала средняя школа.

Школа довоенных годов. У меня с детства возникло представление о том, что в мире существует нечто чистое, светлое, святое. Сначала воплощением этих представлений был некий религиозный Храм. Но религия была смертельно ранена. Храм был разрушен. А потребность в таком Храме осталась. И такой Храм для меня нашелся сам собой: школа.

Наша московская школа была уже обычной для тех лет. Не могу сказать, что такими были все школы. Но таких было много, настолько много, что их выпускниками покрывалась бОльшая часть потребностей высшего и специального среднего образования. Кроме того, моя школа во многих отношениях была характерным явлением сталинской эпохи, гораздо более характерным, чем репрессии и ГУЛАГ.

Мои школьные годы были голодными. Минимум продуктов питания можно было получить только по карточкам. В школе дети из самых бедных семей получали бесплатный завтрак, а прочие могли кое-что покупать по сниженным ценам в буфете. Для меня эти школьные завтраки были весьма серьезным подкреплением. Были они, конечно, убогими. Но в дополнение к тому, что мне удавалось съесть дома, они сохранили мне жизнь. В школе мне также выдавали иногда ордера на одежду и обувь — особые бумажки с печатями, по которым я мог очень дешево купить рубашку, ботинки или брюки в особых магазинах. Несколько раз мне выдавали рубашки и обувь бесплатно. В школе постоянно организовывали всякого рода экскурсии — в зоопарк, в ботанический сад, в планетарий, в многочисленные музеи. Был драматический кружок, кружок рисования, музыки, танцев, рукоделия. Были спортивные кружки — гимнастики, плавания, лыж, шашек и шахмат.

Уровень преподавания в школе был чрезвычайно высоким. Я думаю, что к концу тридцатых годов советская школа в той ее части, в какую входила наша школа, достигла кульминационного пункта. Школьный учитель еще оставался по традиции одной из самых почетных фигур общества. Учителя были высококвалифицированными и энтузиастами своего предмета. И нравственный их уровень был очень высоким: они служили образцом для молодежи.

У нас в школе особенно хорошо преподавали математику и литературу. И очень многие ученики стали одержимы ими. Я был в их числе. Литература, наряду с математикой, считалась у нас основным предметом. Помимо произведений, положенных по программе, учителя заставляли нас читать массу дополнительных книг. Да нас и заставлять не надо было: чтение было основным элементом культурного и вообще свободного времяпровождения. Мы читали постоянно и в огромном количестве.

Значительную часть нашей духовной жизни составляла дореволюционная русская литература. Мы основательно изучали, конечно, произведения советских писателей. Причем мы не просто читали их. Мы вели бесконечные разговоры на темы их произведений и о достоинствах этих произведений. Это было, возможно, потому, что мы прочитывали все их произведения. Такого внимательного и жадного до чтения массового читателя, какой появился в России в тридцатые годы, история литературы наверно, еще не знала.

Хотя мы основательно изучали русскую литературу и историю, мы не становились националистами. Нам всячески прививалось интернационалистское самосознание. И на многих из нас (в моем окружении — на большинство) более сильное влияние фактически оказывала западноевропейская культура и история. Это было продолжение традиции, возникшей еще в прошлые века, очень сильно развившейся в 19 веке и достигшей высочайшего уровня именно в послереволюционные годы. Причем читали эти сокровища мировой литературы люди всех слоев, возрастов и уровней образования. И не только художественную литературу, но и исторические книги, научно-популярные, книги о культуре, социально-политические. Одним словом, многие из нас вырастали с самосознанием людей западных, с величайшим уважением к западной цивилизации. Подчеркиваю, с уважением, а не с тем холуйским низкопоклонством, которое стало формироваться позднее и по другим каналам. Это низкопоклонство потом затмило наше уважение, сохранявшее достоинство и гордость людей советских.

Большинству учеников школа давала то, чего они не имели в семьях. Родители их были, как правило, плохо образованными.

Они испытывали уважение к своим более культурным детям, надеялись на то, что образование выведет их детей на более высокий социальный уровень. Тогда многие делали стремительные взлеты на вершины общества в самых различных сферах. Казалось, что это становится общедоступным. Выпускники школ практически все (за редким исключением) могли поступить в институты. Для них проблемой был выбор института, соответствующего их способностям и желаниям. Хотя нам всячески прививали идеологию грядущего равенства, большинство учеников воспринимали школу как возможность подняться в привилегированные слои общества. Хотя все с почтением говорили о рабочем классе как о главном классе общества, рабочими мало кто хотел быть. Лишь самые неспособные и испорченные «улицей» дети шли в рабочие. Эта возможность подняться в верхи общества в гораздо большей степени делала жизнь радостней и интересней, чем идеи всеобщего равенства, в которые мало кто верил.

Радость познания. С того момента жизни, как я начал осознавать себя, самую большую радость мне приносило познание. Я не был исключением. Это было широко распространенное явление. В моем поколении веками сдерживавшаяся тяга народа к образованию и просвещению с неудержимой силой вырвалась на свободу. Школа удовлетворяла это стремление и всячески поощряла его. Среди моих сверстников страсть познания была обычным делом. Помимо школы, в нашем распоряжении были библиотеки и читальни, музеи, публичные лекции и т.д. Я, как и многие другие дети, бОльшую часть внешкольного времени проводил за чтением книг. Уже в детских компаниях разговоры о прочитанном стали занимать важное место, а годам к четырнадцати — основное. Это отношение к познанию так прочно вошло в мою душу, что я пронес его в чистоте через всю мою жизнь. Я так и прожил ее с психологией ученика. Теперь я склоняюсь к мысли, что весь народ прожил те годы с радостью познания и с психологией школьников. Потом народ повзрослел, почерствел, утратил самую высокую и чистую человеческую способность — способность радоваться бескорыстному познанию.

Коммунистические идеалы. В 1938 году я вступил в комсомол. Ничего особенного в этом не было: большинство учеников нашего класса уже были комсомольцами. Но для меня в этом заключался особый смысл: я хотел стать настоящим коммунистом. Настоящими, или идеальными, коммунистами для меня были те, о ком я читал в книгах советских писателей и каких я видел в советских фильмах. Это — люди, лишенные карьеристических устремлений, честные, скромные, самоотверженные, делающие все на благо народа, борющиеся со всякими проявлениями зла, короче говоря — воплощающие в себе все наилучшие человеческие качества. Должен сказать, что этот идеал не был всего лишь вымыслом. Такого рода коммунистов-идеалистов было сравнительно много в реальности. Сравнительно — их было ничтожное меньшинство в сравнении с числом коммунистов-реалистов. Благодаря именно таким людям, коммунистам-идеалистам, новый строй устоял и выжил в труднейших исторических условиях.

Коммунистическое общество, каким оно представлялось утопистам и тем более марксистам, вполне отвечало моим представлениям об идеальном обществе и моим желаниям. Вступая в комсомол, я думал посвятить свою жизнь борьбе за такое идеальное коммунистическое общество, в котором будет торжествовать справедливость, будет иметь место социальное и экономическое равенство людей и все основные потребности людей в еде, одежде и жилье будут удовлетворены. Мои представления о будущем обществе всеобщего изобилия были весьма скромными: иметь свою постель с чистыми простынями, чистое белье, приличную одежду и нормальное питание. И чтобы люди жили дружно, помогали друг другу, справедливо оценивали поведение друг друга, короче говоря — чтобы жили так, как нужно в идеальном коллективе. Идеи коммунистического общества как общества идеального коллективизма захватили тогда мое воображение и мои чувства.

Моим идеалом становилось такое общество: все принадлежит всем, отдельный человек имеет самый необходимый минимум, человек все силы и способности отдает обществу, получая взамен признание, уважение и прожиточный минимум, равный таковому прочих членов общества. Люди могут различаться по способностям и творческой производительности. В обществе может иметь место иерархия оценок, уважения. Но никаких различий в материальном вознаграждении, никаких привилегий.

Я не думаю, что я был оригинален с такими идеалами, об этом мечтали многие. Моя особенность заключалась в том, что, наблюдая советскую реальность, я увидел, как коммунист-идеалист терпел поражение в борьбе с коммунистом-реалистом. У меня происходило обострение критического отношения к советской реальности — назревал конфликт между идеалами и их реализацией.

Проблемы коммунизма встали перед моим поколением совсем иначе, чем перед мечтателями, идеологами и революционерами прошлого. И даже совсем иначе, чем перед теми, кто практически участвовал в революции, в защите нового строя от попыток контрреволюции и интервентов уничтожить его и в первых опытах построения этого строя на практике. Особенность нашего положения состояла в том, что мы выросли уже после революции и Гражданской войны. Стали сознательными существами, когда основы нового общества уже были заложены, а самая черновая работа была выполнена. Мы явились в мир, в котором коммунистический социальный строй уже стал реальностью. Вместе с тем еще очень свежими были воспоминания о дореволюционном времени, о революции и обо всем том, что происходило непосредственно после нее. Мы об этом прошлом получали сведений (информации и дезинформации) больше, чем наши предшественники, активно действовавшие в нем. Осмысление революции и ее итогов достигло масштабов массового осмысления именно к тому времени, когда мы стали способными воспринимать продукты этого осмысления. Лишь к этому времени все средства культуры и пропаганды достигли мощи хорошо организованного аппарата воспитания нового человека. И мы стали объектом беспрецедентного в прошлом действия этой идеологической силы. Не знаю, как на самом деле переживали происходившие события люди в прошедшие годы, в том числе такие, как Фадеев, Маяковский, Гайдар, Островский, Фурманов, Шолохов, Серафимович, Багрицкий и многие другие. Но их литературные герои создавались на наших глазах. Создавались для нас, а не просто как документальные воспоминания о прошлом.

Но осмысление революции и ее первых исторических итогов происходило не как некое академически-беспристрастное познание явлений природы. Это был живой процесс жизни, полный драматизма, конфликтов, жестокостей, насилия, обмана. К началу тридцатых годов было в основном завершено уничтожение или по крайней мере нейтрализация фактических деятелей революции и Гражданской войны. Реальное коммунистическое общество стало складываться совсем не таким и не так, как о том мечтали в прошлом. Происходил грандиозный процесс не просто осмысления прошлого, но процесс создания идеологической картины прошлого, которая служила бы интересам настоящего. Прошлое входило в нашу жизнь не только в его романтическом виде, но в идеологически переработанном виде, входило как грандиозная ложь, впитавшая в себя соки правды. Существенно здесь не только то, что прошлое фальсифицировалось и реальность приукрашивалась, но также и то, что фальсифицировалось прошлое определенного рода и реальное прошлое, а приукрашивалась все-таки реальность коммунизма, вышедшая за рамки сказок и мечтаний. Не ведая об этом и не желая этого, наши воспитатели привлекали наше внимание к проблемам коммунизма в самом опасном и неприятном для идеологии и власти смысле, а именно — в смысле постановки общей и принципиальной проблемы сущности реального коммунистического социального строя как такового и его реальных перспектив.

Легко быть умным и смелым задним числом, глядя на прошлое с высоты наших дней. Теперь многие удивляются, как это люди в те годы позволили себя обмануть. При этом эти умники и смельчаки не замечают того, что сами по уши погрязли в обмане и самообмане иного рода, в современном обмане. И одним из признаков современного самообмана является то, что идейное состояние советских людей прошлого рассматривается ими как обман и самообман. Я утверждаю категорически, что в таком грандиозном процессе, какой пережила страна, имели место бесчисленные случаи обмана и самообмана, но процесс в целом не был обманом и самообманом. Дело обстояло вовсе не так, будто какая-то кучка людей на вершине общества хорошо понимала реальность и преднамеренно вводила людей в заблуждение, будто среди обманываемых было много таких, которые тоже все понимали, но принимали участие в обмане, извлекая для себя выгоду. Реальная история огромной страны не имеет ничего общего с таким взглядом на нее как на результат интрижек, своекорыстных махинаций и криминальных действий.

В реальности происходило формирование нового человека, адекватного новым условиям существования. Когда речь идет о многомиллионных массах людей, бессмысленно рассчитывать на то, что идеологическое воспитание сделает людей именно такими, как хочется воспитателям, и сделает такими всех. В воспитании масс людей принимает участие множество факторов. Их воздействие на людей различно, порою — противоположно по результатам. И лишь какая-то часть людей поддается обработке в желаемом духе. Если не все в людях становится таким, как хотелось бы, и если не все люди становятся такими, как хотелось бы, это не означает, что система воспитания потерпела крах. Эффективность системы воспитания масс оценивается по тому, что она все-таки внесла в общий процесс формирования сознания людей и какую роль этот вклад сыграл в историческом процессе в данную эпоху. Я утверждаю, что система идейного воспитания, сложившаяся в стране после революции и достигшая расцвета в тридцатые годы, блестяще выполнила ту историческую задачу, какая на нее и возлагалась объективно. Благодаря этой системе достаточно большое число людей было сделано такими, как требовалось обстоятельствами, и массы людей были приведены в такое состояние, какое требовалось этими обстоятельствами. То, что в стране было сделано в смысле социальной, экономической и культурной революции, было бы невозможно без идейного воспитания масс людей. И что бы ни говорили о поведении миллионов людей в период войны, якобы свидетельствовавшем о крахе советской системы и идеологии, на самом деле именно война была самой показательной проверкой эффективности мощнейшей системы идейного воспитания тех лет.

Новое коммунистическое общество мыслилось как воплощение всех мыслимых добродетелей и полное отсутствие всех мыслимых зол. И адекватный этому общественному раю человек представлялся неким земным святым, неким коммунистическим ангелом. Из нас на самом деле хотели воспитать таких коммунистических ангелов. Кто мог тогда знать, что реальностью таких ангелов являются дьяволы?! Кто мог тогда думать о том, что существуют объективные законы социальной организации, независимые от воли и желания высших руководителей?! Их и сейчас-то не хотят признать даже специалисты. Так что уж говорить о миллионах людей, имеющих для этого слишком слабое образование, и об их вождях, не заинтересованных в познании этих законов! А объективные законы жизни коммунистического общества делали свое неумолимое дело, внося свою долю в воспитание людей. Они вынуждали миллионы людей приспосабливаться к новым условиям бытия, игнорируя призывы вождей и идеологических наставников становиться коммунистическими ангелами.

Лишь чудом выживавшие одиночки становились жертвами конфликта между прекрасными идеями и серой реальностью.

Расслоение общества. В 1936 году в нашем классе было 36 учеников. Жизненный уровень по крайней мере двадцати из них был низким, десяти — средним, пяти или шести — выше среднего. Эти привилегированные ученики («аристократы») жили в Новых домах — в квартале новых домов, построенных в конце двадцатых годов по немецким образцам. Квартиры в этих домах по тем временам были огромными и имели все современные бытовые удобства. Однажды нас водили на экскурсию в этот квартал. Нам сказали, что при полном коммунизме все граждане общества будут жить в таких домах. Наши «аристократы» смеялись: они, выходит, уже жили в полном коммунизме.

В предвоенные годы социальное неравенство в системе образования еще не было таким резким, каким оно стало в послевоенные годы. Но оно уже наметилось. Во всяком случае, я обратил на него внимание. Несколько моих школьных друзей, живших в привилегированных условиях, стали учиться в привилегированных учебных заведениях — факт, не предусмотренный в марксистском учении о коммунизме. В провинции и в деревнях школы были хуже, чем в больших городах. Средних школ было меньше. Еще резче была разница в отношении специального среднего и высшего образования.

В 10-м классе (в 1940 г.) у нас было уже 23 человека. Причем и число классов сократилось до двух. Так что больше половины учеников «отсеялось». Из окончивших школу большинство поступили в высшие учебные заведения. Несколько парней поступило в военные училища. Из нашего класса лишь 6 человек пошли в рабочие. Так что школа была путем подняться из низов на средний и даже высший уровень социальной иерархии. Тогда этот процесс не осознавался с такой, социальной точки зрения. Внизу оставались самые ленивые и неспособные, а путь вверх был открыт, как казалось, всем. Он был на самом деле открыт многим.

Особенность времени заключалась также в том, что многие благодаря образованию поднимались вверх, сохраняя психологию выходцев из низов, связи с низами и в значительной мере уровень жизни.

Свидетельством неравенства стала для меня и система «закрытых» распределителей продуктов, магазинов, столовых, санаториев, домов отдыха. Эта система возникла сразу же после революции в условиях дефицита. Ее назначением было обеспечение более или менее терпимых условий жизни для чиновников высокого уровня и вообще важных личностей. Но она переросла в специфически коммунистическую форму распределения жизненных благ.

В нашем классе учился парень, отец которого был заведующим магазином. Парень учился плохо. Меня «прикрепили» к нему помогать готовить домашние задания — была такая форма «вытягивать» отстающих учеников. Поэтому мне довелось побывать несколько раз у него дома. Квартира его была богаче, чем у «аристократов» в Новых домах. Кроме того, родители его имели дачу под Москвой. Это был тоже один из путей формирования материального неравенства.

В семьях моих соучеников, живших на бедном уровне, постоянно говорили о жизненных трудностях. Тот факт, что какая-то категория людей живет «богато» («как капиталисты и помещики»), был общеизвестен. К нему относились как к чему-то само собой разумеющемуся, т.е. не как к несправедливому отклонению от норм и не как к преходящему явлению на пути ко всеобщему равенству, в которое не верили. Но доминировали все-таки умонастроения иного рода.

Доминирующие умонастроения. Происходило улучшение условий жизни широких слоев населения. Отменили карточную систему. Регулярно снижались цены на продукты питания. Появились предметы «ширпотреба» (одежда, обувь, кухонная утварь и т.д.). Жизнь становилась интересной и насыщенной. Мы ходили на демонстрации, участвовали в комсомольских сборах и во всякого рода общественных мероприятиях (сбор металлического лома и макулатуры, посадка деревьев). Нам показывали новые фильмы, которые с пропагандистской точки зрения были сделаны превосходно. Они производили впечатление даже на Западе. А для нас они были праздниками.

Жизнь страны, преподносимая нам в героически-романтическом духе, становилась важнейшим элементом нашей личной жизни и оттесняла куда-то на задний план все реальные ужасы и трудности. И сталинские репрессии мы воспринимали как продолжение революции и Гражданской войны. Впрочем, моего окружения они тогда не коснулись почти совсем. В соседнем доме арестовали инженера, затем — его преемника. Но это никакого эффекта не имело. Политические процессы после убийства Кирова мы воспринимали как спектакли и ждали новых представлений такого рода.

Для огромного числа людей праздничные умонастроения стали постоянным элементом жизни. Они вовлекали в сферу своих переживаний миллионы других. Идеология и пропаганда всемерно поддерживали это состояние. Власти превращали каждое мало-мальски значительное событие (перелеты, открытие канала, пуск заводов, выход фильмов, театральные постановки, спортивные соревнования и т.п.) в массовые празднества. Хотя мало кто верил в марксистские сказки насчет «полного коммунизма», в котором все будет по потребности, массы верили в обычное улучшение бытовых условий и душевных отношений между людьми, верили в лучшее будущее для детей.

Для меня и многих других моих сверстников отдельная койка с чистыми простынями, трехразовое регулярное питание и одежда без дыр и заплат казались пределом мечтаний. У нас были реальные надежды на это, и они пересиливали негативное отношение к дефектам нарождавшегося общества. А то, чего достигали миллионы людей за счет общедоступного образования, добросовестного труда, образцового поведения и героизма, превосходило пределы наших мечтаний. Это была реальная история, а не всего лишь насилие кучки злоумышленников над обманутым народом. Народ обманут не был. Если тут и было что-то в этом роде, то это было самообольщение, беспрецедентное историческое опьянение кажущейся осуществимостью несбыточных надежд.

Мы росли с внутренней убежденностью в том, что тот, кто лучше решает математические задачи, пишет литературные сочинения и отвечает на уроках, кто честен, трудолюбив, хороший товарищ, не обижает слабых и т.п., тот заслуживает больше права на уважение, почет, жизненный успех. И в реальности это имело место. Отклонения от этого были еще не настолько сильными и частыми, чтобы определять всю жизненную атмосферу.

Это были годы молодых и для молодых. Мы получали широкое общее образование, включавшее знакомство с мировой историей и достижениями мировой культуры. Нас воспитывали в духе гуманизма и идей лучших представителей рода человеческого в прошлом. Нам старались привить высокие нравственные принципы. Что из этого вышло на деле — другой вопрос. Реальность оказалась сильнее прекраснодушных пожеланий и обещаний. И из смешения благих намерений и их воплощения в жизнь родились чудовища и уроды, герои и страдальцы, палачи и жертвы. И все-таки многие представители моего поколения восприняли обрушенный на них поток высоконравственных наставлений и многообещающих идей вполне искренне и серьезно. Большинство идеалистов такого рода погибло на войне или в сталинских лагерях. Кое-кто превратился в бунтаря против той реальности, которая оказалась в вопиющем противоречии с его нравственными и социальными идеалами.

Значительную часть нашего образования составляло изучение революционных идей и событий прошлого, вольнодумства, протестов против несправедливости, бунтов, восстаний, борьбы против мракобесия и т.д., короче говоря — всего того, что было проявлением восстания против существовавшего порядка вещей. Героями нашей юности становились люди вроде Спартака, Кромвеля, Робеспьера, Марата, Пугачева, Разина, декабристов, народников и, само собой разумеется, большевиков. Вся история человечества во всех ее аспектах преподносилась нам как борьба лучших представителей рода человеческого против неравенства, эксплуатации, несправедливости, мракобесия и прочих язв классового общества, как борьба их за претворение в жизнь самых светлых и благородных идеалов. Наши воспитатели не думали о том, что они тем самым готовили протест против недостатков самого нового общества.

Изначальное противоречие. Я не могу назвать какую-то одну причину моего отрицательного отношения к Сталину в юности. Тут сработала совокупность причин, причем — постепенно и неосознанно на первых порах. Тут сыграли какую-то роль бытовые условия и несправедливости, касающиеся близких людей. Но это само по себе не могло определить направление эволюции личности. Мы жили бедно, но не ощущали себя нищими. Мы получали образование и имели доступ к культуре. Условия жизни понемногу улучшались. Мы имели много знакомых и друзей. Мы имели будущее и верили в него. А нищета — это когда ничего подобного нет. В России нищета как массовый и регулярно воспроизводящийся слой населения исчезла. Я впервые увидел, что такое нищета в реальности, лишь на Западе, и не только в странах Третьего мира, но в самих западных странах, особенно — в США. И несправедливости казались мелкими в сравнении со справедливостью всего строя жизни в целом (опять-таки, как казалось с нашей точки зрения). Дело, очевидно, было не в этом.

Я рос и формировался в сознательную личность во время, когда идеи коммунизма имели самое сильное влияние на молодежь. Я сформировался, как и многие другие молодые люди моего поколения, как идеалистический или романтический коммунист, как коммунист по психологии, Мы называли таких коммунистов «настоящими». Что это такое, некоторое представление об этом дает книга Н. Островского «Как закалялась сталь», а также книги других советских авторов тех лет. Настоящий коммунист — так думали мы — отвергает частную собственность не только в общественном смысле, но лично для себя. Он довольствуется минимумом материальных благ. Слова Маяковского о том, что ему, кроме свежевымытой сорочки, ничего не надо, мы воспринимали всерьез, как формулу личной жизни. Настоящий коммунист абсолютно честен, правдив, самоотвержен, бескорыстен. И интересы коллектива, народа, страны у него на первом месте. Это не был всего лишь ходульный пропагандистский вымысел. В той или иной мере миллионы молодых людей довоенных поколений несли в себе идеалы таких настоящих, психологических коммунистов.

Надо сказать, что такой психологический тип культивировался и в какой-то мере вознаграждался. Главным вознаграждением было уважение окружающих, почет, самосознание своей важности для общества. Перепадали и кое-какие земные блага. И по этой линии происходило размежевание настоящих коммунистов на убежденных и показных. Сейчас невозможно установить, в каких пропорциях, так как почти все убежденные коммунисты такого рода погибли в великих стройках, войне, репрессиях. Я выжил случайно, в какой-то мере благодаря тому, что никогда не афишировал свои качества и никому не становился поперек дороги.

И именно как психологический коммунист я рано начал замечать недостатки советского социального строя, остро переживать их, воспринимать их как отступление от идеалов «настоящего» коммунизма. И для меня, как и для многих других молодых людей тех лет, Сталин стад олицетворением и виновником этого отступления.

Внимательно приглядываясь к советской реальности, я видел, что в ней, с одной стороны, реализовались самые фундаментальные идеалы коммунизма, а именно — ликвидирована частная собственность на средства производства, ликвидированы классы частных собственников, труд стал главным и для большинства, единственным источником существования, всеобщим стало образование, удовлетворялись минимальные жизненные потребности (в пище, одежде, жилье, медицинском обслуживании, отдыхе, развлечениях, пенсии по старости и т.д.), стало плановым хозяйство, стало единым управление страной, на первый план вышли духовные ценности и осуществилось многое другое. А с другой стороны, этот строй не уничтожил, а развил заново материальное и социальное неравенство, несправедливости в распределении благ, обман, насилие, карьеризм, коррупцию, стяжательство и многие другие явления, которые мы осуждали как язвы классового общества. Наша идеология и пропаганда приписывала их прошлому и объявляла пережитками прошлого, родимыми пятнами капитализма, тлетворным влиянием Запада. Но в это мало кто верил. Во всяком случае, я уже в старших классах школы сделал вывод, что реальный коммунизм (как я называл советское общество) порождает такие явления сам и с необходимостью.

Я был одним из тех, кто всерьез воспринял идеалы коммунизма как общества всеобщего равенства, справедливости, благополучия, братства. Я рано заметил, что в реальности формируется общество, мало что общего имеющее со светлыми идеалами, прививавшимися нам. Я уже не мог отречься от идеалов романтического и идеалистического коммунизма, а реальный жестокий, трезвый, расчетливый, прозаичный, серый и лживый коммунизм вызывал у меня отвращение и протест. Это не было разочарование в идеалах коммунизма — слово «разочарование» тут неуместно. Эти идеалы сами по себе, т.е. в их словесном выражении, прекрасны, и я от них не отрекаюсь до сих пор. Тут было другое, а именно — предчувствие того, что идеалы в их буквальной формулировке неосуществимы в реальности, а то, что в них осуществимо, несет с собой такие последствия, которые снижают и даже сводят на нет достоинства реализации идеалов.

Противоречие было неразрешимым. Я принял и до сих пор принимаю реальный коммунистический социальный строй как мой собственный и не хочу никакого иного. И одновременно он вызывал у меня протест своими многочисленными проявлениями. Я не мог разделить то, что я принимал, и то, что отвергал. Это было слито воедино.

Окончание школы. Окончание школы совпало у меня с началом войны. Большинство ребят призвали в армию. Были такие, которые ухитрились уклониться от призыва. Некоторые устроились в учебные заведения, освобождающее от армии. Но большинство оказалось в армии. Я как отличник мог получить отсрочку и поступить в университет. Но я отказался и попросился в действующую армию, на фронт. Так поступали многие. И это тоже было характерно для сталинской эпохи — добровольцы.

Война не была для нас неожиданностью. Мы несколько лет жили в ее ожидании. Конфликты на Дальнем Востоке. Финская война. Польская «кампания». «Освобождение» Прибалтики. Неожиданностью явилось то, что враг оказался сильнее и страшнее, чем мы думали, и то, что мы не успели как следует подготовиться. Принято считать, что сталинское руководство плохо готовило страну к войне. Это — идеологическая ложь. Сталинское руководство действовало в наличных условиях. И в этих условиях оно совершило чудо — сделало больше того, что позволяли эти условия, если к ним подойти с западными мерками. Был подготовлен скрытый потенциал, который оказался неожиданным для политиков и теоретиков Запада в который дал о себе знать в ходе войны после первых поражений.

Школа после войны. В послевоенные годы советская школа изменилась во многих отношениях и по многим причинам. Среднее и даже высшее образование утратило характер исключительности. Колоссально возросло число школ. Окончание школы перестало быть гарантией поступления в институт. Выросло число учителей и изменился тип учителя. Профессия учителя перестала быть такой уважаемой, как до войны, и утратила обаяние. В учителя пошли самые посредственные выпускники школ. Вырос образовательный уровень общества и семей. Изменилось положение в семьях. Дети через семьи стали получать многое такое, что раньше давала лишь школа. Колоссально выросли возможности удовлетворять культурные потребности вне школы. Исчезли идеологические иллюзии. Резче обозначились социальные контрасты. Социальные отношения охватили и школу. Дифференцировалась система образования. Усилились социальные различия учебных заведений и различие в уровне подготовки.

Очевиднее стало и усилилось расхождение привилегированных и непривилегированных учебных заведений. Исчез романтизм и появился практицизм в детской и юношеской среде. Изменился тип ученика. Изменилось отношение к школе. Школа перестала играть роль светлого храма и роль двери в прекрасное будущее общество всеобщего благополучия.

Но, несмотря ни на что, советская школа оставалась основой глубокого демократизма общества. Сохранялось относительное равенство возможности образования для большинства молодых людей. Образование уравнивало людей различных социальных категорий. Для большинства молодых людей их жизненный успех зависел главным образом от способностей и прилежания, обнаруживавшихся и развивавшихся в школе. Школа оставалась основной дорогой в жизнь.

Дети в России посткоммунистической

Ф: Коммунизму можно простить все его прегрешения только за одно то, что он дал детям и молодежи широких слоев населения. Почему все-таки не удалось сохранить высокий уровень нашей школы?!

П: Наша система образования стала неадекватной новым потребностям общества. Она приспосабливалась к ним. Но, во-первых, принимая во внимание интересы различных слоев населения и, во-вторых, испытывая колоссальное влияние Запада. Западные специалисты и средства массовой информации единодушно буквально вопили о кризисе западной системы образования. Многие отмечали достоинства советской системы. А в Советском Союзе настойчиво ломали лучшие достижения своей школы и перенимали с Запада то, что там подвергалось жестокой критике.

Ф: А теперь, судя по всему, России вообще не нужно образование такого размаха и уровня, как ранее. Достаточно «основного» образования для большинства, а высшие слои создают для своих детей элитарную систему. Советское образование считается непрактичным. Даже страдалец за судьбу России Солженицын призывает не стремиться к высшему образованию, удовольствоваться «основным» (9 лет), а то и того меньше. И идти в мастеровые, в рабочие, в крестьяне.

П: Здесь отказ от коммунизма, пожалуй, самый глубокий.

Ф: Но на Западе вроде бы число людей с высшим образованием растет!

П: Что не препятствует снижению вертикальной динамики населения, т.е. переходу из низших слоев населения в более высокие. И число безработных «академиков» огромно. И растет. Растет число людей, не использующих образование. Высшее образование имеет иной социальный статус. Привилегированные учебные заведения становятся все более закрытыми для выходцев из низов.

Ф: А если бы сохранилась советская система, то нынешние изменения системы образования не произошли бы?

П: Изменения происходили и продолжались бы дальше. Но не в такой форме. Все-таки советские принципы образования были более адекватны коммунистической системе. Более того, во многих отношениях советское образование было ближе к потребностям современного общества, чем западное. На Западе все более настойчиво говорят о кризисе их системы образования. Советская система могла быть улучшена. Мы вообще могли стать поставщиками первоклассных специалистов на мировой рынок рабочей силы.

Ф: И стали!!

П: Но как?! Отдав Запалу даром самые ценные результаты советского периода.

Ф: Так почему же разрушаем эту сферу производства?!

П: Война! Война на уничтожение русского народа. В газетах попадается довольно много материалов о состоянии нынешней молодежи России. Вот, например, результаты социологического исследования детей от 8 до 16 лет в одном из крупнейших индустриальных центров России. Результаты весьма показательные. Думаю, они заслуживают доверия.

Дети, говорилось в статье, на которую ссылался Писатель, остро чувствуют социальную подоплеку всего происходящего. Так, в главную причину появления нищих и бездомных в больших городах они видят в массовых сокращениях на производстве, невозможности найти работу, дороговизне. Дети ощущают атмосферу страха, в которой живут взрослые (страх увольнения, повышения цен, ограбления и т.д.), и сами испытывают это состояние. Они видят обеднение большинства населения и появление необычайно богатых людей. В недавнем прошлом (два-три года назад) они считали богачей ворами и спекулянтами. Теперь отношение к ним меняется: дети начинают видеть в этом результат труда, ума, предприимчивости.

Дети видят повальное увлечение взрослых мелким бизнесом, погоню за деньгами, за сексом. Богатство и секс — вот чем, по мнению детей, наполнен жизненный смысл взрослых. В детском сознании это превращается в одну из краеугольных ценностей духовного мира современного общества.

Дети с ранних лет сами активно включаются в поиск своего «богатства» и начинают зарабатывать деньги. Они не надеются ни на родителей, ни на правительство. Надеются лишь на себя самого или Бога. На смену поколению коллективистов советского периода приходит новое поколение прагматиков, индивидуалистов, предприимчивых и изобретательных людей.

В чем же проявляются эти качества у детей, как они зарабатывают свое «богатство»? Мытье машин, распространение газет, перепродажа вещей, собирание бутылок, уборка мусора, работа на почте, разгрузка машин и вагонов, кражи, грабежи, вымогательство, карточные игры, проституция.

Изменяется окружающий мир, изменяются основные ценности, изменяется соответственно этому и эстетический взгляд детей на окружающий мир. Происходит интенсивное формирование вестернизированного восприятия мира на российский манер. На первый план выходят атрибуты престижного для нынешней России потребления. (Например — кожаная куртка, кроссовки, пистолет, юбка-резинка, лосины, высокие сапоги и т.п.). Ценности прямо ассоциируются с заграничными вещами. Мало кто хочет видеть в своей квартире книги. Образование, наука, изобразительное искусство, театр — эти ценности отодвигаются на задний план. Резко снижается общекультурный уровень. Высокая культура прошлого остается невостребованной. Чтение уступает место другим видам времяпровождения — прослушиванию современной музыки, просиживанию перед телевизором, бездумному хождению по улицам и т.п.

Реликтами становятся традиционные шашки и шахматы. Стремительно врываются в детскую жизнь компьютерные игры. В них преобладают суррогаты со сценами насилия и убийств. Широко распространены фривольные игры и эротические забавы. В детских играх имеет место такая шкала распределения: карточные игры, компьютерные, спортивные, народные, коммерческие, интеллектуальные, фривольные. Круг чтения никем не контролируется. Читают что попадется под руку. Перемены выражаются и в языке. Мат, непристойности, скабрезности стали обычным явлением в языке детей, причем — обоих полов.

Ф: Ничего не возразишь, описание довольно точное, хотя и неполное. В действительности положение гораздо хуже. Тут не отражены детская преступность, разврат, болезни, физическое и интеллектуальное вырождение, снижение уровня преподавания и многое другое. И обрати внимание на общую концепцию и выводы! На первый взгляд кажется, будто это — оппозиционная критика. А приглядишься — апологетика перемен, лишь вынужденная считаться с очевидными язвами реальности, которые очевидны всем и никого уже не трогают.

П: Я это заметил тоже. Могу добавить еще и то, что опускается самая главная причина деградации всей системы воспитания молодежи, а именно ее преднамеренный и насильственный характер. Статья называется: «Молодое поколение выбирает идеологию прагматизма». Можно подумать, будто дети сами ее выбрали. С такими же основаниями можно утверждать, будто российские эмбрионы выбирают аборты. В советский период были тенденции к этой идеологии прагматизма. Но им противились, причем тоже преднамеренными и насильственными мерами. А иных мер в воспитании вообще не бывает. Пустить дело воспитания молодежи на самотек — это одно из самых сильных средств именно преднамеренного воздействия на людей! Короче говоря, ошибочно именно с научной точки зрения рассматривать этот процесс как некий естественный процесс социальной эволюции. Тут лишь констатируются некоторые очевидные факты и создается видимость науки. Нас тоже воспитывали насильственными методами. Но на пути к светлым идеалам. Нам стремились привить систему высших ценностей. И хотя далеко не все становились такими, какими нас хотели видеть воспитатели, общая атмосфера определялась именно этим. Люди стыдились низменных желаний, скрывали их, притворялись высоконравственными. Притворялись, но ведь в духе требования воспитания коммунистических ангелов! Ведь это — факт, что благодаря систематическому коммунистическому воспитанию миллионы молодых людей проблему «Иметь или быть?» решили для себя в пользу «Быть». И они оказали решающее влияние на идейно-моральную атмосферу целой эпохи. Я с восторгом принял слова Маяковского «Кроме свежевымытой сорочки, откровенно говоря, мне ничего не надо» как формулу жизни и неукоснительно следовал ей. И ничуть не жалею о том, что кончаю жизнь в нищете материальной. А таких, повторяю, были миллионы.

Ф: Мы, взрослые, совершили самое страшное из всех преступлений: мы предали своих детей.

П: Тут процесс взаимный: наши дети тоже предали нас, и это стало одной из глубочайших причин краха русского коммунизма.

Ф: Не понимаю!

П: В событиях после 85-го года российская молодежь оказалась менее активной, чем взрослые. А активная часть молодежи в большинстве оказалась антисоветской и антикоммунистической, поддержала реформаторов. Не так ли?!

Ф: Так.

П: Были ли студенческие бунты против политики реформ, разрушительный характер которых студенты должны были понимать и ощущать на себе?

Ф: Нет. Но это мы, взрослые, воспитали их такими!

П: И да, и нет. Не все зависит от воспитателей. У хороших воспитателей вырастают порой плохие дети. И само воспитание противоречиво. И условия воспитания противоречивы. И есть такой фактор, как самовоспитание. И внешние влияния. Именно молодежь стала объектом атак Запада в Холодную войну в первую очередь. Современная музыка, джинсы, пропаганда «сладкой жизни» и т.п. — это действовало сильнее всяких разоблачений «язв коммунизма». У нашей молодежи не оказалось иммунитета против такого влияния. Разве взрослые призывали детей к измене идеалам коммунизма?! Разве взрослые вкушали детям западную систему ценностей?! Уже с 18 лет (а то и ранее) люди несут ответственность за свое поведение. Вот случилось такое, что власти прикажут стрелять в тех, кто в «Белом доме». Бросятся москвичи в возрасте от 18 до 30 лет защищать оппозиционеров?

Ф: Единицы в порядке исключения. А в массе — нет.

П: А будут солдаты стрелять?

Ф: Опять-таки кое-кто перейдет на сторону оппозиции. Но подавляющем большинстве останутся на стороне президента. И стрелять будут.

Русские судьбы

Из деревни приехала жена Философа — подготовить праздничный стол. Вечером предстоял прием в честь Писателя. Пришли еще несколько женщин. Принесли напитки и продукты Писателю и Философу предложили не мешаться, пойти прогуляться.

Ф: Вот посмотри! Эти пять женщин — все имеют ученые степени и звания. Одна член-корреспондент Российской академии наук. Все они — серьезные фигуры в науке были. А теперь?!.. На нашей лестничной площадке живет молодой парень. Занимается каким-то бизнесом. Имеет в месяц в несколько раз больше, чем получают все эти пять женщин, посвятившие жизнь служению отечественной науке. Конечно, со временем крайности тут сгладятся. Но переориентация системы ценностей и принципов распределения уже произошла.

П: И роковые последствия этого скажутся через много лет. Сейчас мы «донашиваем» наследство от советского периода. Но оно ведь рано или поздно кончится.

Ф: Неужели нам место в «зоопарке» или в «резервации»?! Никак не могу с этим согласиться!

П: В каком смысле не можешь? Считаешь мои слова ложным или протестуешь против такой нашей судьбы?

Ф: И протестую, и никак не хочу согласиться с тобой. Просто неопределенные чувства.

П: В том-то и дело, что у нас, у русских, во всем неопределенность, неустойчивость, расплывчатость, бесформенность. Западные люди, случись что, устраивают демонстрации, создают организации и т.п. Как-то действуют. И чего-то добиваются. А мы все ждем, что само собой все как-то «образуется», кто-то нам поможет. Скажи, вот эти пять титулованных ученых женщин, как они проявили свой протест против происходящего?

Ф: Публично — никак. Считается, что это ничего не изменит.

П: Вот из миллиардов таких «а что это изменит?» и складывается судьба народа. Нам пенять следует только на самих себя. Если какие-то негодяи используют слабости нашего национального характера, то нелепо их обвинять за это в негодяйстве.

Отцы и дети

Заехал «на минутку» сын Философа. Спросил, не смог бы Писатель выступить на собрании у них в банке. Тема выступления — сотрудничество России и Запада в сфере финансов. Писатель сказал, что он интересуется экономическими проблемами, но исключительно как социолог, а не как экономист. Так что его суждения вряд ли будут интересны для финансистов. Да и концепция его, Писателя, вряд ли понравится российским банкирам.

П: Насколько я знаком с западной финансовой системой и ее состоянием, она никогда не стремилась и не будет стремиться к тому, чтобы облагодетельствовать Россию. Она сама на грани кризиса. Она хочет использовать российские ресурсы (среди прочих), чтобы избежать кризиса.

С: Но для этого она заинтересована в укреплении российской экономики!

П: Кто это Вам сказал?! Она заинтересована в том, чтобы грабить Россию. А чем слабее Россия экономически, тем легче ее грабить. Это — аксиома нынешней политики Запада в отношении России.

С: Это — общие рассуждения. Факты говорят другое.

П: Какие, например, факты?

С: Например, рост прибылей нашего банка. И не только нашего, а и ряда других совместных предприятий.

П: А что вы производите? Что производят финансируемые вами предприятия? Есть другая аксиома финансовой политики Запада: использовать российские и совместные финансовые предприятия в качестве посредников в деле ограбления России. Возможно, ваше предприятие богатеет. Но Россия и российский народ с вашей помощью нищают.

С: А Вам известны другие пути первоначального накопления капиталов?

П: В колониальных и зависимых странах — нет. А почему первоначального?! Советская Россия была мощной финансовой державой. Надежным партнером, как было признано во всем мире. Насколько мне известно, серьезные финансовые трудности в России начались после 85-го года.

С: Все это нам тоже известно. Но Вы же сами писали о денежном тоталитаризме на Западе. Финансовый механизм Запада огромен. А что он производит сам по себе, кроме денежных знаков и документов функционирования всей системы денежных операций? Ничего. Но западное общество без него немыслимо. Его функция — приводить в движение деловую часть общества и управлять ею.

П: Верно. Но это — в западном обществе.

С: Советское общество тоже шло к этому. Теперь насчет производства. Ваше поколение сформировалось под влиянием марксистской идеи примата производства, производительных сил. Вы росли и жили в условиях сталинской индустриализации и в условиях того направления экономики, которое сложилось в довоенные годы, подкреплено войной и доминировало в хрущевско-брежневские годы. Уголь, железо, чугун, сталь... Миллионы тонн того, миллионы тонн другого... Железные дороги... Плотины, гидроэлектростанции... А в послевоенные годы произошел радикальный перелом. Принципиально изменилось само направление эволюции производства. Автоматика. Электроника. Компьютеры. Высокая технология. Мы отстали от Запада. Тот спад производства, какой имеет место у нас, это за счет устаревших во всех отношениях отраслей. Они все равно были обречены.

П: Да, во многом мы отстали. Но не во всем. В ряде отраслей мы были на уровне мировых достижений и даже впереди. Второй сверхдержавой планеты мы стали не за счет «устаревших» отраслей и отсталой технологии. Экономические реформы ударили прежде всего по самым передовым, высокотехнологичным и наукоемким отраслям, а не по «устаревшим», о чем писали даже западные специалисты. Трудности с «устаревшими» отраслями имели и имеют место на Западе, например — в самой передовой в экономическом отношении Германии. Но основные причины спада экономики не в них.

Поговорив в таком духе около часу, договорились, что будет целесообразнее, если Писатель выступит не на тему, о которой речь шла в начале беседы, а на какую-нибудь другую. Писатель спросил собеседника, что он думает о конфликте между Президентом и Верховным Советом.

С: Нужна стабильность, сильная власть. Называйте ее, как хотите. Положение в стране сходно с тем, какое сложилось во Франции в донаполеоновские годы. Многие ловкие люди воспользовались результатами реформ. Нажили огромные деньги Заняли посты. Добились успеха, известности. Получили доступ к западным благам. Ощутили прелести вседозволенности. Они хотят закрепить это состояние, обезопасить себя от угрозы потерь. Это естественно. Новому Наполеону неоткуда взяться. Так заурядное полицейское государство тут вполне будет уместно. Президент обещает его.

П: После Наполеона наступила реставрация.

С: Она пришла из-за границы, а не изнутри. У нас из-за границы идет поддержка против реставрации.

Сын ушел. Старики помолчали.

Ф: Я с ним давно не разговариваю на серьезные темы. Бессмысленно. Говорим вроде бы об одном и том же. И даже порою одно и то же. Но ощущение такое, будто мы в разных измерениях живем. Никакого взаимопонимания. Как обитатели разных миров.

П: А мы и есть представители разных миров. Мы — из прошлого, которое собиралось стать будущим. А они — из будущего, которому предстояло стать прошлым.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Война. Не буду описывать мои приключения военных лет. Они заурядны. Я добросовестно выполнял свой долг, как и миллионы других советских людей, вынесших на себе все тяготы войны.

Войну я закончил в Германии, в Берлине. Расписался, как и многие другие участники штурма Берлина, на обломках здания Рейхстага. Мне предложили учиться в военной академии. Я отказался. Демобилизовался из армии и поступил в университет.

Война отодвинула мои интересы к социальным проблемам на задний план. Но не заглушила их. Я наблюдал происходившее, накапливал материал для размышлений и жизненный опыт. Но более или менее систематизированное понимание войны и советского общества в том его аспекте, который проявился в войне, у меня сложилось лишь к концу сталинского периода. Ниже я изложу мои основные результаты на этот счет.

Наша победа. Мы одержали победу в самой страшной в истории войне и над самым сильным и жестоким из когда-либо воевавших противников. Подчеркиваю: мы, советские люди, прежде всего и главным образом, а не западные противники гитлеровской Германии. На Западе всячески принижают, искажают или замалчивают нашу роль в этой войне, приписывают основные заслуги себе, отводя нам роль второстепенную в лучшем случае. Тут никак не могут допустить, что мы, а не они проявили себя в войне с Германией самыми честными, мужественными и самоотверженными. Использовав удобную ситуацию, у нас вообще украли нашу победу. А мы сами выдвинули из своей среды множество предателей, холуев и приспособленцев, готовых за грошовую плату и даже задаром отдать врагам наши исторические завоевания.

При характеристике войны 1941–1945 годов еще в советский период на первый план стали выдвигать то, что это была освободительная и отечественная война, что советские люди были охвачены чувством патриотизма, перенесли неслыханные трудности и проявили беспримерный героизм, и что благодаря этому мы победили в войне. Не спорю, все это имело место и сыграло роль одного из факторов победы. Но это был лишь один из факторов победы, причем — не главный. Раздувание его стало средством скрыть и исказить социальную сущность войны и главный фактор победы. По своей социальной сущности эта война была войной капитализма против коммунизма. Главным фактором нашей победы был коммунистический социальный строй нашей страны. Наша победа была прежде всего победой коммунизма. В свое время это прекрасно понимали все здравомыслящие люди на планете, включая антикоммунистические силы Запада. Последние, не теряя времени даром, начали новый поход против коммунистической России, закончившийся нашей позорной капитуляцией.

Является также идеологической ложью утверждение, будто советские люди сражались за Родину, а не за советский (коммунистический) социальный строй. Ко времени начала войны этот строй для большинства советских граждан стал их образом жизни, был принят как свой. Отделить его от массы населения как нечто чужеродное было практически невозможно. Хотели люди этого или нет, любая защита ими своей страны означала защиту нового социального строя. Россия и коммунизм существовали не наряду друг с другом, а в единстве. Разгром коммунизма в России был равносилен разгрому самой России. Победа России означала победу коммунизма. Это прекрасно понимал Гитлер и те, кто направил его против России. Это понимали и организаторы Холодной войны Запада против Советского Союза, используя антикоммунизм как прикрытие истинных намерений. А для моего поколения Россия была не просто множеством людей и географическим пространством, а Россией советской, коммунистической. Мы сражались и победили под знаменами коммунизма. Это — исторический факт. И то, что мы, русские, отреклись от этого, стало главным условием нашего исторического поражения и капитуляции в заключительном периоде Холодной войны, в 1987–1991 гг.

Наша война по своей социальной сущности была антифашистской, если рассматривать ее с точки зрения конкретной исторической формы, какую приняла атака на нас со стороны капиталистического Запада. Еще не так давно все здравомыслящие люди понимали, что фашизм был явлением в западной цивилизации. Он был допущен хозяевами западного общества как средство против коммунизма. Он не оправдал их надежд. Он перерос в угрозу самому Западу. И Запад на короткое время стал нашим союзником в борьбе с фашизмом, взвалив на нас основные тяготы борьбы. Мы добились большего, чем то, на что рассчитывал Запад. И Запад без промедления начал многолетнюю борьбу против нас, не гнушаясь никакими средствами. Он навязал человечеству ложный взгляд на фашизм и коммунизм как на однопорядковые явления — как на разновидности некоего «тоталитаризма». И миллионы советских людей покорно приняли эту ложь западной идеологии, одобренную высшим советским руководством и идеологической элитой. Нам приписали все пороки своего же социального ублюдка — фашизма, очернив наш великий вклад в мировую цивилизацию. И мы пасовали перед таким бесстыдным глумлением.

С первых же шагов немецкого фашизма (национал-социализма) на исторической арене в качестве серьезной политической силы Сталин постоянно говорил о той угрозе, какую фашизм нес с собой. Мы росли с полной уверенностью в том, что нам предстоит воевать с фашистской Германией. На наших глазах происходили махинации правящих сил Запада, стремившихся разгромить нашу страну руками гитлеровской Германии. Оглядываясь назад, я хочу признать, что сталинская оценка мировой политической ситуации была совершенно правильной. Во Второй Мировой войне одновременно шло две войны — война между капиталистическими странами за передел мира и война капиталистического мира против коммунизма. Сталин сумел мобилизовать все силы планеты на защиту нашей коммунистической страны. И добился немыслимого успеха. Как политический деятель он оказался на много порядков выше всех политиков Запада вместе взятых. Именно его превосходство над ними принесло ему ненависть со стороны политических пигмеев как прошлого, так и настоящего в гораздо большей мере, чем его жестокость и репрессии. Если бы он потерпел неудачу, к нему отнеслись бы более милостиво, как это и делают сейчас в отношении Гитлера. Гитлер является для них своим, несмотря ни на что, и к тому же неудачником.

В деятельности Сталина проявился его трезвый ум и гений как выдающегося политического деятеля. Но было бы несправедливо отвергать и роль марксистско-ленинской идеологии. Хотя она и не была наукой в строгом смысле слова, но она не была и чепухой, как теперь модно думать даже в среде бывших марксистских идеологов и коммунистов. Идеология, не будучи наукой, тем не менее отражает реальность, причем — порою лучше, чем сочинения, претендующие на научность. В те годы марксизм-ленинизм был вполне адекватен реальности и мог служить руководством к действию (по словам Сталина) гораздо лучше, чем учения западных идеологов.

В отличие от сталинского руководства, Горбачев и его сообщники проявили полное непонимание своего собственного и западного общественного строя, а также обшей ситуации в мире. И это — несмотря на то, что оно было неизмеримо лучше информировано о фактах реальности, имело в своем распоряжении огромное число советников и помощников с высшими учеными степенями и званиями, ведь они сами окончили университеты и специальные институты. Поистине верно изречение древнегреческих мудрецов: многознание не научает уму. Отрекшись от марксизма-ленинизма, горбачевцы не противопоставили ему новое, более адекватное реальности учение, а оказались во власти западной идеологии. Их «новое мышление» стало идейной подготовкой и оправданием их эпохального предательства идей и дел коммунизма, капитуляции страны в Холодной войне с Западом и контрреволюции.

В чем только не обвиняли Сталина в связи с войной! Я с юности был антисталинистом и оставался им до смерти Сталина. Тем не менее я утверждаю, что Сталин проявил себя и в период подготовки к войне, и в проведении ее как гениальный стратег. В тех условиях, с теми возможностями, какими располагала страна, любая другая стратегия означала бы неминуемое поражение. Мы в неизбежности войны были убеждены. Страна готовилась к ней. Но подготовить страну к войне с таким противником, каким была Германия, — для этого мало знать, что она будет. У нас, например, еще до войны были изобретены виды оружия, которые были лучше немецкого и вообще западного. Но чтобы наладить их серийное производство и обучить владению им тысячи людей, на это требовались годы. И Сталин принимал всяческие меры, чтобы отсрочить начало войны. Этой цели служил и пакт 1939 года. Гитлер тоже был не дурак. Он понимал, что если бы войну он начал хотя бы на год позже, то мы разгромили бы его быстрее и с меньшими потерями. Это понимали и лидеры западных противников Гитлера. Они делали все от них зависящее, чтобы война против СССР началась быстрее и чтобы «большевики» понесли сокрушительное поражение.

В начале войны несколько миллионов советских военнослужащих оказались в плену у немцев. Многие люди на Западе усматривали и до сих пор усматривают в этом признак отрицательного отношения к советскому социальному строю. Это мнение абсурдно. В плен сдавались целые подразделения, даже армии. Сдавались не из ненависти к коммунизму, а в силу военной безвыходности положения, бездарности командования и других причин, не имеющих ничего общего с отношением людей к своему социальному строю. Под Сталинградом в плен сдалась армия Паулюса вовсе не из-за того, что немцы вдруг невзлюбили национал-социализм. Когда в плен сдается целое подразделение, мнение отдельных солдат не спрашивают. Конечно, многие советские люди сотрудничали с немцами. Но многие ли из них делали это из ненависти к советскому социальному строю?! Большинство делало это из шкурнических соображений, из желания просто выжить, из страха. Среди советских людей шкурников, трусов, подлецов, приспособленцев, двурушников и т.п. оказалось более чем достаточно. Но приписывать им поступки в силу ненависти к социальному строю — значит сильно идеализировать их. Можно не любить советский социальный строй, но мужественно сражаться на войне за него. Можно любить его, но быть при этом трусом и предателем. Генерал Власов стал сначала предателем, а личину борца против сталинизма и коммунизма надел потом с целью оправдать свое предательство.

Как известно, чтобы остановить панику начала войны и пресечь капитулянтские настроения, Сталин учредил заградительные отряды в тылу неустойчивых частей и вообще прибегнул к самым суровым мерам по отношению к трусам, дезертирам и предателям. Если бы не эти сталинские меры, мы были бы разгромлены в сорок первом или по крайней мере в сорок втором году. Сталинское руководство осталось верным своей стране, своему народу и идеалам коммунизма. Оно проявило совершенно оправданную твердость, добилось перелома в ходе войны и заставило армию воевать подобающим ей образом.

Я специально вспомнил об этом страшном периоде войны, чтобы обратить внимание читателя на то, с каким человеческим материалом фактически пришлось иметь дело сталинскому руководству, и сравнить с той эпидемией предательства, какая началась в нашей стране по инициативе самого высшего руководства страны с приходом к высшей власти Горбачева.

Считается, что наши слабости суть продолжения наших достоинств. Но в такой же мере верно и другое: наши достоинства суть продолжения наших слабостей. Во всяком случае, война обнаружила, что в отношении Советского Союза было верно как то, так и другое. Нужно было быть слепым, чтобы не заметить, что как сила, так и слабость Советского Союза проистекали из одного и того же источника — из его социального строя.

Поражения начала войны вынудили советское руководство к тому, чтобы использовать преимущества советского строя, позволявшего мобилизовать все силы и все ресурсы страны на оборону и использовать их централизованным образом. При этом не надо думать, что перед войной и в начале войны проявились лишь негативные свойства строя, а потом — лишь позитивные. Во все периоды действовали и те и другие. Просто в различных условиях получали некоторые преимущества те или другие.

В оценке возможностей и способностей коммунистического строя надо быть диалектиком в хорошем смысле этого слова, т.е. проявлять гибкость мышления, избегать односторонности и одеревенелости мысли. Это я заметил уже тогда на массе жизненных примеров. Вот некоторые из них, на которые я обратил внимание еще в годы войны. Перед войной в армии произошла «чистка» — было арестовано огромное число командиров всех рангов, особенно — высших. Это катастрофически сказалось на состоянии высшего командного состава армии и внесло свою долю в поражения начала войны. Но нет худа без добра. Эти репрессии привели к обновлению низшего и среднего командного состава армии. На место малограмотных командиров пришли люди со средним и высшим образованием. И этот фактор сыграл важнейшую роль в войне. В свое время Бисмарк сказал, что в битве при Садовой победил немецкий народный учитель. О нашей войне можно сказать (разумеется, в том же метафорическом смысле), что в ней победил советский десятиклассник, т.е. выпускник советской школы тридцатых годов.

Тысячи летчиков стали готовить с самого начала войны. Готовили медленно, причем — не с сознательным намерением замедлить процесс подготовки, а потому, что не могли делать быстрее в силу общих принципов организации всякого дела. Но опять-таки эта медлительность сыграла и свою положительную роль. К концу войны накопили огромные резервы летчиков. Аналогично произошло с самолетами. К концу войны страна имела мощную авиацию.

Вследствие поражения начала войны пришлось самые важные в военном отношении предприятия эвакуировать в глубокий тыл и создавать новые. Волюнтаристские сталинские методы сыграли при этом свою положительную роль в смысле ускорения темпов создания военной промышленности и рационализации ее работы, в смысле преодоления косности бюрократической системы управления. Одновременно сталинистский волюнтаризм становился препятствием в проявлении положительных качеств государственно-бюрократической системы управления.

Среди важнейших факторов победы в войне 1941–1945 годов следует назвать советскую коммунистическую партию — КПСС. В ее создании и укреплении заключается несомненная заслуга Сталина.

Критики советского общества рассматривают КПСС как обычную политическую партию, возникшую сразу со всеми ее свойствами еще до революции, захватившую власть и пребывавшую в одном и том же качестве вплоть до распада в 1991 году. Это — грубая ошибка или умышленное искажение реальности. На самом деле КПСС возникла лишь после революции, точнее — в сталинские годы. Это — детище Сталина. Ленинская партия была ее предшественницей и одной из ее предпосылок. Сталин понял, что ленинская партия, сыграв свою историческую роль, стала непригодной для управления новым обществом во всех отношениях — численно, организационно, идейно и психологически. В новых условиях была нужна новая организация, подобная по некоторым признакам партии, но являющаяся качественно новым феноменом, а именно — стержнем системы государственности и ядром социальной организации коллективов. И Сталин начал создавать такой институт в структуре коммунистического общества, сохранивший название партии. Создавал он его в жестокой борьбе с представителями ленинской «гвардии» и управленческого аппарата. Этот аспект советской истории совершенно выпал из поля внимания всех, кто писал на эту тему. Все фиксировали факт использования партии Сталиным в своих интересах, но не замечали того, что Сталин создавал этот феномен впервые в истории. После смерти Ленина в партию пришли сотни тысяч (если не миллионы) молодых людей. А во время войны произошло новое колоссальное пополнение и омоложение партии.

Во время войны большое число молодых людей моего поколения вступило в партию совершенно бескорыстно и убежденно. Многие вступали в партию перед боем, чтобы погибнуть коммунистами. И большинство из них погибло. А сколько беспартийных шло в бой со словами: «Если погибну, считайте меня коммунистом!» Бывали случаи, когда целые подразделения, в которых лишь единицы были членами партии, по команде политруков: «Коммунисты, два шага вперед!» — все делали эти два шага и шли добровольцами на верную гибель. И именно такие люди решали судьбу страны, а не трусы, шкурники, карьеристы и предатели.

Раньше приходилось и теперь приходится часто слышать, будто войну выиграл советский народ. Раньше так говорили с целью польстить широким слоям населения, теперь так говорят с целью скрыть реальные условия победы. Слово «народ» — чисто идеологическая пустышка. Что такое народ? Включать в народ дряхлых стариков, больных, детей, жуликов, дезертиров, предателей, спекулянтов и т.п.? А ведь таких в стране немало. Если народ — вообще все население страны, то далеко не все, что можно в нем наблюдать, сыграло позитивную роль в войне, а тем более

- решающую. Так что ссылка на народ ровным счетом ничего не дает.

Я считаю, что в советском населении тех лет следует выделить особую категорию, которая действительно сыграла роль одного из важнейших факторов победы. Это — предвоенное поколение, т.е. поколение, которое выросло, было воспитано, получило образование и было подготовлено к трудовой деятельности в послереволюционные, но предвоенные годы — в двадцатые и тридцатые годы.

Поколение есть явление социальное. Это не есть всего лишь сумма людей, определенных временными рамками. Это нечто целое. В нем можно видеть людей всех сортов. Но как целое оно характеризуется определенными качествами. Эти качества в тех или иных размерах, сочетаниях и пропорциях распределены среди его представителей, как бы растворены в их массе. Не любые, а лишь определенные качества и определенные люди задают тон в этой массе, доминируют, определяют общую идейную, моральную и психологическую атмосферу. Предвоенное поколение было поколением психологических, идеалистических, романтических коммунистов. Оно в максимальной степени испытало на себе влияние революции и коммунистических идеалов. Большинство его представителей были дети рабочих и крестьян. Перед ними открылись неведомые ранее перспективы образования и жизненного успеха. В общем и целом это поколение исповедало систему ценностей идеального человека, которую в течение столетий вырабатывали лучшие представители рода человеческого. В этой системе доминировали высшие моральные и духовные ценности.

Пусть далеко не все были такими, пусть лишь частично отвечали этому идеалу. Но влияние этой системы ценностей было огромно. Мы даже сами не отдавали себе отчета в этом. Это стало заметно лишь теперь, когда психологические коммунисты исчезли, а их систему ценностей разрушили и отбросили, заменив ее системой, против которой наше общество вело несколько десятков лет безнадежную войну.

Сталинское руководство поступило абсолютно правильно с точки зрения исторически-политической стратегии, сделав задачу воспитания такого поколения если не самой главной, то по крайней мере одной из главных. И наше поколение оправдало выпавшую на его долю задачу. Оно почти на две трети погибло в войне. Лишь относительно немногие преуспели после войны. Большинство же из уцелевших спилось, попало в тюрьмы за уголовные преступления, стало жертвами политических репрессий. Так что мы просто были не в силах захватить и удержать за собой инициативу в обществе, уступив ее частично военному, а в основном послевоенному поколению. В этом, можно сказать — внеочередном, поколении тон стали задавать выходцы из благополучных семей, идеологически циничные, склонные к легкому успеху и карьеризму, корыстные, подверженные сильному влиянию западной идеологии и пропаганды. Это стало одним из условий краха коммунизма в Советском Союзе и успеха контрреволюции 1991—1993 годов.

Встреча с Западом. Нет надобности говорить о том, сколько сил и средств в Советском Союзе тратилось на то, чтобы внушить советским людям негативное представление о Западе и выработать у них иммунитет к его «тлетворному влиянию». Сразу же после революции процесс познания Запада советскими людьми был взят под контроль государства. До Второй Мировой войны советские знания о Западе для широких масс населения укладывались в шаблонные идеологические рамки и были довольно примитивными. Число людей бывавших на Западе и знавших его, было сравнительно невелико.

В сталинские годы «железный занавес» прочно охранял советских людей от соблазнов Запада. Информация о Западе сообщалась только негативная. Запад в советской идеологии и пропаганде изображался как средоточие зол и смертельная опасность для Советского Союза. Война с Германией, с одной стороны, укрепила эту веру в то, что Запад есть исторический смертельный враг Советского Союза, а с другой стороны, расшатала представление о западном образе жизни. Миллионы советских людей, переступив границы своей страны в составе армии, воочию убедились в том, что жизненный уровень обычных людей на Западе выше, чем в Советском Союзе. Они не видели того, какой ценой этот уровень людям доставался. Они видели лишь результат — быт людей, причем — в самом его поверхностном проявлении: жилье, вещи, одежда, кафе, рестораны, дома. Они видели то, что бросалось в глаза, но было самым существенным для них самих. Они разнесли свои представления о «загранице» по всей стране, приукрасив их многократно и подкрепив военными трофеями, включавшими вещи, начиная от предметов дамского туалета и кончая драгоценностями. Для огромной массы советского населения, доведенного до ужасающего состояния прошлой нелегкой историей и опустошающей войной, это было потрясение. Хотя в послевоенные годы жизненные условия сильно улучшились, это потрясение не изгладилось. Бывшие советские солдаты, вступившие в свое время в личное соприкосновение с Западом, стали становиться взрослыми, обзавелись семьями, начали делать карьеру. А соблазнительный образ Запада прочно засел в их умы и сердца.

Когда мы, солдаты победоносной советской армии, в мае 1945 года писали свои имена на обломках здания Рейхстага в Берлине, мы были уверены в том, что этой победой мы обеспечили нашей стране почетное место в истории навечно. Мало кто из нас дожил до дней краха этих надежд. Я оказался в их числе. И я сожалею об этом.

Горькая истина

П: Мне в жизни довелось пережить немало страшных мгновений. И пожалуй, одним из самых страшных было то, какое я пережил в 1992 году в Берлине. Неподалеку от здания Рейхстага я увидел длинные ряды лотков, с которых люди из бывшего (!) Советского Союза продавали советские ордена и медали, в основном — периода Великой Отечественной войны 1941–1945 годов против гитлеровской Германии. Это были сравнительно молодые, хорошо одетые, сытые, здоровые люди. Все они, как я узнал из разговоров с ними, имели образование не ниже среднего, некоторые окончили высшие учебные заведения, один даже имел ученую степень. Почти все были в свое время в комсомоле. Многие были членами КПСС. Теперь они хвастались тем, что сожгли партийные билеты. В ответ на мои слова, что продаваемые ими награды принадлежали людям, спасшим страну и человечество от фашизма, они говорили, что было бы лучше, если бы фашисты нас победили, тогда мы давно жили бы в цивилизованном обществе. Мое замечание насчет планов гитлеровцев относительно русских и о зверствах немцев на нашей земле они осмеяли как нелепую коммунистическую пропаганду. А ведь это были люди, которые благодаря советскому строю получили бесплатно прекрасное образование, жилье, медицинское обслуживание и многое другое, что было и осталось несбыточной мечтой для большинства граждан «цивилизованного общества». Эти люди явно лицемерили, подлаживаясь к ситуации. Они не хуже меня знали о том, что я говорил. Они продавали честь и славу нашей страны не по принуждению, не в силу нужды и не как идейные борцы против коммунизма, а как соучастники тотального предательства и тотальной капитуляции нашей страны перед взявшими реванш врагами. Можешь вообразить, какой вой поднялся бы в западных странах, если бы где-то в Берлине, за взятие которого мы поплатились сотнями тысяч жизней наших соотечественников, стали продаваться с лотков награды западных ветеранов войны с Германией! А мы отнеслись к этому позору как к чему-то должному.

Ф: Грустно. У меня отец погиб на оборонных работах под Москвой, брат убит при штурме Берлина. В районе, откуда я родом, почти все мужчины погибли на фронтах. Я на фронте в общей сложности провел два года. Защищал Сталинград. Ранен под Орлом. У меня из головы не выходит начало войны. Ведь подавляющее большинство советских людей, сдававшихся в плен, были молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет. Разве их учили этому?! Разве они заранее думали об этом, планировали?! Они же присягу давали! В верности клялись! О подвигах мечтали! И были искренни!

П: Пока книги читали, кино смотрели, на собраниях выступали. А как встретились с жестокой реальностью, все это куда-то испарилось. Наша пропаганда кричала о массовом героизме, патриотизме. А положа руку на сердце — разве так было на деле? Были патриоты. Были герои. А много ли по отношению к массе людей?! А сколько было трусов, шкурников, приспособленцев, паразитов?! Трудности терпели и в атаки ходили. Да. Но в силу неизбежности. Кто мог пристроиться и уклониться от атак, пристраивался и уклонялся. Исключения были редкие. А сколько было таких, кто прикидывался патриотом и добровольцем! И в массе это были все молодые люди. Я тоже прошел войну от начала до конца. Насмотрелся на всякое. Ты знаешь, я с юности был антисталинистом.

Ф: Еще бы не знать! Я хорошо помню наши споры в те самые страшные годы!

П: Ты был единственный, с кем я мог говорить откровенно, не боясь доноса.

Ф: Спасибо!

П: Знаешь, когда у меня начался перелом в отношении к Сталину? После введения заградительных отрядов в тылу неустойчивых частей. Этим отрядам было дано право стрелять в своих в случае их отступления.

Ф: Приказ 280. После сдачи Воронежа и Ростова. Тогда капитулировали целые армии.

П: Я участвовал в тех операциях. Сталин тогда принял единственно правильное решение. А у меня тогда полностью испарилась надежда на воспитание идеального коммунистического человека в массовых масштабах. Я понял, что в какой-то мере близкий к идеалу массовый человек получается из реальных коммунистических людей лишь тогда, когда есть другие реальные коммунистические люди, готовые стрелять в них, если они не отвечают идеалам.

Ф: Какой страшный вывод! Значит, наша беда, что у нас не оказалось в нужный момент Сталина и заградотрядов.

П: И слишком много Власовых и власовцев. Они-то и явились массовой продукцией реальных коммунистических людей.

Ф: Что же получается?! Мы, прирожденные (как ты сам говорил) коммунисты, оказались неспособными защищать именно коммунизм!

П: Жить при коммунизме и по-коммунистически, поставлять для коммунизма строительный человеческий материал — это одно, а сражаться за коммунизм — это другое. Качества, необходимые для первого, как оказалось, исключают качества, необходимые для второго. Чтобы наш народ сражался за коммунизм, его нужно заставить это делать. Нужен был приказ сверху. А на сей раз такой приказ не последовал. Наоборот, сверху был показан пример капитуляции, предательства, бегства, паники. Как ты думаешь, что произошло бы в 41-м году, если бы Сталин отдал приказ прекратить сопротивление?

Ф: Нас не было бы уже тогда.

П: А нынешний «Сталин» со всем штабом сам перебежал к врагам! Скажи, что сделали в твоей партийной организации, когда Ельцин запретил деятельность КПСС внутри предприятий и учреждений?

Ф: Ничего.

П: А в августе 91-го года?

Ф: Ничего.

П: Ты думаешь, все не ведали того, что творили?

Ф: Думаю, что большинство понимало суть дела.

П: Думаешь, надеялись на лучшее?

Ф: Большинство предвидело худшее.

П: В 41-м году в капитулировавших армиях почти все понимали, что это — капитуляция и предательство, что их ожидает гибель в лагерях, что борьба была возможна, что можно было нанести ущерб врагу и умереть с достоинством. И все-таки сложили оружие. Без ненависти к коммунизму, без любви к капитализму.

Ф: Так что же это такое?!

П: И вместе с тем такой же человеческий материал проявлял чудеса стойкости и самоотверженности, если появлялись инициативные люди, показывавшие пример такого поведения, или вышестоящее командование показывало такой пример.

Ф: Выходит, мы от природы такие?! Нам нужна палка, указ, призыв, пример и т.п.?! Неужели у нас нет сознательности, совести, чувства ответственности?!

П: Я долго ломал голову над этой проблемой. Начинал с одной идеи и приходил к ее отрицанию. И так было со всеми попытками объяснения.

Ф: И что же ты надумал в конце концов?

П: Тут речь идет не об отдельно взятых людях, а о массах людей, об их больших скоплениях. А эти массы имеют свои законы поведения как таковые, как целое.

Ф: Например!

П: Примеры напрашиваются сами собой из того, о чем мы с тобой говорили. Масса сама по себе не обладает способностью к рациональному и целенаправленному поведению. Должно быть нечто вне ее, что привносит в нее эту способность, или такое организующее ядро должно заметным образом сформироваться в ней, но все равно противопоставить себя ей как нечто, стоящее над ней. Это — общий закон. Только в отношении нашего человеческого материала он имеет особо большую силу.

Ф: Значит, если бы сейчас наша высшая власть заявила, что все задуманное и сделанное после 85-го года — ошибка, что надо восстановить то, что было до этого, то...

П: Девяносто процентов населения поддержало бы призыв власти, и в кратчайшие сроки с реформаторами было бы покончено. Но высшая власть не сделает этого.

Ф: Почему ты уверен в этом?

П: Потому что те, кто у власти, понимают, что и их сбросили бы в помойку истории.

Историческая паника

П: Уже в той панике, какая у нас была в первые месяцы войны, ощущалось нечто большее, чем просто паника, а именно — состояние общества, которое я называю исторической паникой.

Ф: Что это такое?

П: Это состояние населения страны, которое возникает от предчувствия или предвидения огромного масштаба перемен в обществе, угрожающих не столько самим живущим, сколько их предполагаемым потомкам. Еще в брежневские годы у нас обозначилось расслоение общества, замыкание слоев и снижение вертикальной динамики, т.е. сокращение возможностей подниматься из низших слоев в высшие.

Ф: Это верно. Нависла угроза превращения социальной иерархии в наследственную. Я помню, как началась пропаганда наследования профессий родителей, чтобы дети рабочих шли в рабочие, а крестьян — в крестьяне.

П: И помнишь, какой психоз начался в среде родителей в связи с поступлением детей в институты?

Ф: Конечно! В ход пошли все средства. Блат. Взятки.

П: А на этот наш внутренний психоз наложился внешний.

Ф: Что ты имеешь в виду?

П: Рост населения, ограниченность ресурсов планеты, образование привилегированной части человечества из наиболее развитых стран, стремление других народов попасть в число этих счастливчиков.

Ф: Неужели ты думаешь, прогнозы будущего, которые могут и не оправдаться, играют такую уж сильную роль?!

П: Во-первых, это — не просто прогнозы. Это — наша сегодняшняя реальность. Футурологи «предсказывают» то, что сбывается на наших глазах. А то, что сеет панику в человечестве, замалчивается. Но люди сами догадываются. Тут срабатывает своего рода социальный инстинкт.

Ф: Как у животных.

П: Только у людей работает механизм массового сознания. Это

- инстинкт, но опосредованный сознанием.

Ф: Честно говоря, мы с женой сильно волновались за детей и внуков, когда началась наша «вторая революция». А когда увидели, что они «зацепились», ниже нас не упадут, успокоились.

П: Уже в брежневские годы миллионы советских людей впали в панику из-за того, что их дети и вообще потомки не попадут в высшие слои или хотя бы в слои более или менее высокого уровня. К этому добавилась паника от мысли о том, что советские люди не попадут в число избранного миллиарда. И главным в поведении огромного числа активных, благополучных, успешных и карьеристичных советских людей стало желание попасть самим и пристроить своих потомков в избранное меньшинство соотечественников, которое будет допущено к тому же в избранное меньшинство миллиарда «счастливчиков» перенаселенной планеты. Ради этого они готовы пойти на все, ибо тут цена — не просто личное благополучие, а судьба всего рода на все последующее будущее.

Ф Одним словом, борьба за место в классе господ для своего личного рода.

П: Да. Социологи, конечно, не будут проводить такое исследование: каковы умонастроения людей в зависимости от того, как они пристроились сами и как — их дети и внуки. Результат, если бы он был действительно научным, наверняка подтвердил бы мою гипотезу.

Ф: Тут и без социологии ясно.

П: Ясно. Но социологические данные могли бы зафиксировать это навечно как бесспорный факт. А без них это остается всего лишь мнением одиночек вроде меня.

Смена поколений

П: Обрати внимание на возрастной состав тех, кто образовал инициативное ядро, руководство и ударную силу перестройки и переворота после 85-го года! В основном — представители послевоенного поколения. Конечно, в их среде оказались и некоторые представители довоенного поколения, но не они задавали тон. И их было немного.

Ф: Да, наше поколение дало достаточно сил, чтобы выиграть войну, осуществить восстановление страны, заложить основы для превращения ее в сверхдержаву, осуществить десталинизацию. Но мы были обескровлены, понесли слишком большие потери, слишком рано уступили инициативу послевоенному поколению. Не произошло нормальной смены поколений. Был перерыв, нарушение постепенности.

П: Но и пришедшее нам на смену поколение не вечно. Его лидерам уже за пятьдесят и даже за шестьдесят. Оно уже исчерпало потенции декоммунизации страны. На арену истории вылезает поколение, сформировавшееся в период критики и ломки коммунизма. Его еще нельзя полностью отнести к посткоммунистическому. Но оно близко к этому. И постепенно превращается в посткоммунистическое. Дальнейшая история принадлежит ему. А что оно представляет из себя?

Ф: Оно на сто процентов оболванено западной и прозападной, т.е. антисоветской и антикоммунистической, пропагандой. Имеет ложное и хаотичное представление о дореволюционной России, о советском периоде, о коммунизме, о Западе. Невосприимчиво к истине. Усвоило западную систему ценностей в том виде, как ее преподносит пропаганда и как она представляется на основе поверхностных наблюдений западного образа жизни.

П: Еще лет пять ареной русской истории будет владеть поколение реформаторов. А потом лет на десять или пятнадцать ею завладеет это первое посткоммунистическое поколение. Что из этого следует?

Ф: На коммунизме можно ставить крест?

П: Похоже, что так. Если даже допустить, что к власти придут коммунисты (в смысле членов нынешних коммунистических и прокоммунистических партий), они все равно уже не могут возродить коммунистический социальный строй в России.

Ф: Выходит, мы прошляпили неповторимый исторический шанс?

П: Выходит, прошляпили.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Идеология. В сталинские годы произошла грандиозная идеологическая революция. Прежде чем что-то сказать о ней, сделаю краткое общее отступление и поясню, что я называю идеологией.

Первая в истории сознательная попытка создания идеологического учения, отличного от религии и претендующего на роль научного взгляда на мир, была предпринята во Франции в конце 18 и начале 19 века и связана с именем Дестута де Треси. Наполеон назвал идеологию ложным, извращенным отражением реальности. Это убеждение разделял и Маркс, по иронии истории ставший родоначальником самого крупного идеологического феномена. На основе наблюдения и изучения идеологического опыта Советского Союза я пришел к таким выводам относительно идеологии.

От религии идеология отличается, во-первых, тем, что опирается на познание реальности, а в наше время — на научное познание, стремится выглядеть наукой и приспособить науку к своим интересам. И ориентирована она на реальность. Во-вторых, в отличие от религии, она апеллирует к разуму, а не к чувствам людей, не к вере. В идеологию вообще не требуется верить, ее принимают или не принимают сознательно, признают или не признают, делают вид, будто признают, или делают вид, будто отвергают. С ней мирятся из страха наказания или принимают из корыстного расчета. Потому и происходят странные на первый взгляд молниеносные распространение или отказ от идеологии. В России после 1917 года в течение нескольких лет десятки миллионов приняли коммунистическую идеологию, а после 1985 года в еще более короткий срок почти все советское население безболезненно отреклось от нее. С религией такое невозможно. Если случится такое чудо, что коммунистический социальный строй в России восстановится, те же десятки миллионов молниеносно быстро станут коммунистами по идеологии.

Взаимоотношения науки и идеологии являются сложными и многосторонними. Идеология вторгается в науку, испытывает ее влияние, эксплуатирует ее в своих интересах. Наука сама по себе порождает идеологические феномены, поставляет материал для идеологии, заимствует из последней отдельные идеи и понятия. И все же наука не есть идеология, а идеология не есть наука. Они различаются по целям, по средствам и по отношению к реальности. Задача науки — познавать мир, поставлять обществу знания обо всем, что интересует людей и важно для их жизни, разрабатывать методы получения новых знаний и их использования. Задача идеологии — не открытие новых истин о природе, обществе и человеке, а организация общественного сознания, управление людьми путем воздействия на их сознание и приведения их сознания к некоторому общественному стандарту, воспитание масс населения в духе, необходимом для самосохранения общества, выработка стандартных «координат» ориентации людей в окружающем мире. Идеология отбирает в наличном интеллектуальном материале лишь некоторую его часть по своим собственным критериям и перерабатывает отобранное по своим собственным правилам. Делает она это с таким расчетом, чтобы ее могли усвоить широкие слои населения, обладающие некоторым минимумом образования и культуры, независимо от их возраста, пола, профессии, социального положения. Хотя идеологию создают и хранят особого рода люди — профессиональные идеологи, усвоение ее не предполагает особой профессиональной подготовки и очень больших трудовых усилий.

Наука стремится к точности и однозначности терминологии. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения или в крайнем случае доказательство их неразрешимости. Понимание науки предполагает специальную подготовку и особый профессиональный язык. Наука вообще рассчитана на более или менее узкий круг специалистов. При создании идеологии все эти условия науки нарушаются, причем — не из-за личных качеств идеологов, а вследствие их стремления исполнить роль, предназначенную для идеологии. В результате получаются конструкции, состоящие из многосмысленных, расплывчатых и даже бессмысленных языковых форм. Фразеология идеологии приобретает какой-то смысл лишь при условии определенного истолкования и примысливания.

Наука стремится к соблюдению правил логики. Идеология же алогична по существу. Она использует внешние проявления логичности мышления, чтобы скрыть отсутствие именно логичности. И это не слабость, а скорее сила идеологии, ибо она предназначена не для изощренных в логике одиночек, а для масс людей, не имеющих никакого представления о настоящей логичности мышления или имеющих весьма поверхностные представления на этот счет. Если вы, например, заявляете, что при капитализме производство приобрело общественный характер, а присвоение осталось частным, что это является непримиримым противоречием капитализма, что форма присвоения должна быть приведена в соответствие с производством, т.е. тоже стать общественной, то логика рассуждения покажется «железной», в особенности если хочется, чтобы именно так и случилось. Но если вы произведете логический анализ понятий «производство», «общественный характер», «присвоение», «частная собственность», «соответствие», «общественная собственность» и покажете, что никакой необходимости тут нет, то это мало кому будет понятно. Это будет представлять интерес лишь для немногих специалистов.

В идеологии далеко не все есть ложь и извращенное отражение реальности. В ней многое верно. В науке далеко не все есть истина, в ней полно ложных утверждений и даже целых теорий. Ошибочно идеологию отождествлять с ложностью, а науку с истинностью. Многие утверждения идеологии, если их рассматривать с критериями науки, являются ложными, неопределенными или бессмысленными, т.е. неистинными. Но в основном и в целом к идеологии вообще неприменимы научные критерии проверки. Утверждения идеологии не непосредственно сопоставляются с реальностью, о которой они говорят, и не буквально в том словесном виде, в каком они формулируются, а в двойном опосредовании: через представления людей об этой реальности, которые складываются у них независимо от идеологии, и в дополнительном истолковании. Так что сопоставляются тут субъективное истолкование утверждений идеологии и субъективные же представления о реальности. И тут нужны оценочные критерии иного рода, чем в науке, — не понятия «истинно», «ложно», «вероятно» и т.д., а «адекватно», «неадекватно» и степени адекватности, «действенно», «излишне», «устарело» и т.п.

Сталинская идеологическая революция. Рождение советской идеологии как идеологии реального коммунистического общества началось в двадцатые годы и завершилось в основном в послевоенные годы. В эти годы определилось содержание идеологии, определились ее функции в обществе и методы воздействия на массы населения, определилась структура идеологических учреждений и выработались правила их работы. Эта беспрецедентная идеологическая революция произошла под руководством Сталина и его соратников.

Кульминационным пунктом этой идеологической революции стал выход в свет работы Сталина «О диалектическом и историческом материализме». Существует мнение, будто эту работу написал не сам Сталин, а кто-то другой или другие. Возможно, что это так и было. Но если даже Сталин присвоил чужой труд, он сыграл неизмеримо более важную роль, чем сочинение довольно примитивного с интеллектуальной точки зрения текста: он дал этому тексту свое имя и навязал ему огромную историческую роль.

Эта сравнительно небольшая статья явилась идеологическим шедевром в полном смысле этого слова. Не научным (научного в нем почти ничего не было), а именно идеологическим. Поясню, в чем тут дело.

До революции партия, послужившая предпосылкой будущей КПСС была ничтожна численно. Вопросами теории занимались одиночки — партийные вожди, теоретики, профессора, писатели, журналисты. Причем занимались либо в социально-политическом плане (проблемы политической борьбы, революции, власти, событий в мире), либо в сфере абстрактного теоретизирования. После революции положение партии в обществе изменилось, изменилась сама партия, изменилась роль того, что называли вопросами теории. Встала задача идейного воспитания новой гигантской правящей партии, воспитания многомиллионных масс населения, управления ими, мобилизации их на строительство нового общества. А с чем приходилось иметь дело сначала? Малограмотное и совсем безграмотное население, процентов на девяносто — религиозное. В среде интеллигенции преобладали всякие формы «буржуазной» (некоммунистической) идеологии. Партийные теоретики, как правило, недоучки, болтуны, начетчики и догматики, запутавшиеся во всякого рода старых и новых идейных течениях. Да и свой марксизм они знали плохо, а в большинстве вообще знали лишь в самых общих чертах. А теперь, когда возникла задача переориентировать основную «теоретическую» работу на массы низкого образовательного уровня и зараженные старой религиозно-самодержавной идеологией, партийные теоретики оказались совершенно беспомощными. Нужны были идеологические тексты, соответствовавшие новой задаче. Нужна была идеология как таковая, с которой можно было бы уверенно и систематично обращаться к миллионам рядовых членов партии и к десяткам миллионов рядовых граждан. Сталинистам надо было занизить уровень исторически данного интеллектуального материала марксизма так и настолько, чтобы он стал идеологией интеллектуально примитивной и плохо образованной массы населения. Главной проблемой для них стало не развитие марксизма как явления культуры, а приспособление его к интересам именно идеологической работы. Нужно было создать учение, понятное широким слоям населения, а не только узкому кругу профессионалов, свободное от религиозных предрассудков и вместе с тем создающее иллюзию приобщенности к высотам науки, освященное авторитетом науки. Сталинская работа стала фокусом, ориентиром, острием решения этой эпохальной задачи, своего рода главнокомандующим и знаменосцем армии прочих идеологических текстов, которые стали производиться по этому образцу в гигантских масштабах и завоевывать все идейное пространство общества.

Принято считать, будто Сталин вульгаризировал марксизм. Но поставьте такой вопрос: что нового внесли в марксизм советские идеологи после смерти Сталина, если отбросить их словоблудие и несущественные пустяки? О вульгаризации можно говорить, если первоисточники суть вершины (или глубины?) премудрости. Но если рассмотреть эти первоисточники с точки зрения строгих научных критериев, то обнаружится, что и вульгаризировать-то нечего было. Было что очищать от словесной шелухи. Было кое-что, чему можно было придать удобоваримый вид, пересказав нормальным человеческим языком. Но вульгаризировать?! Сочинения Сталина (или приписываемые Сталину) и явились той живой мышью, которую родила гора заумных текстов марксизма. Из последних для нужд великой идеологической революции просто нельзя было выжать больше.

Идеология вместо религии. Общеизвестно, какая настойчивая и ожесточенная борьба против религии и церкви велась в Советском Союзе после революции. Почему? По меньшей мере наивно рассматривать это просто как проявление беспричинной злобности, глупости и прочих отрицательных качеств деятелей революции и строителей нового общества. Причины для этого были, причем — самые глубокие и серьезные с точки зрения хода истории. Это была не криминальная операция группы злодеев, а грандиозный исторический процесс. Указать на эти причины — не значит оправдать историю. История не нуждается ни в каком оправдании. Она проходит, игнорируя всякие морализаторские оценки ее событий и результатов. И нам остается лишь ломать голову над тем, как и почему это случилось.

Было бы также недостаточно объяснять эту борьбу против религии и церкви тем, что последние оказались на стороне контрреволюции и что вожди революции организовали эту борьбу в угоду марксистской доктрине относительно религии. На религию и церковь действительно были обрушены репрессии «сверху». Марксистская доктрина действительно сыграла какую-то роль в деятельности отдельных людей. Но дело не столько в этом и даже в каком-то смысле совсем не в этом. Это лишь поверхность исторического процесса, его пена, а не глубинный поток. Дело тут главным образом в том, что массы населения, совершенно не знакомые с марксистской или иной доктриной, сами и с ликованием ринулись в безбожие как в новую религию, сулившую им рай на земле и в ближайшем будущем. Более того, они ринулись в безбожие даже не ради этого рая, в который они в глубине души никогда не верили, а ради самого безбожия как такового. Это была трагедия для многих людей. Но для еще большего числа людей это был беспрецедентный в истории человечества праздник освобождения от пути религии. Какую бы великую историческую роль религия ни играла, она играла эту роль, накладывая на людей тяжелые обязательства и ограничения на их поведение. Религия действительно давала людям то, на что она и претендовала, но она при этом взваливала на людей тяжелый груз и служила средством их порабощения. Подобно тому, как многомиллионные массы населения в революцию и в гражданскую войну сбросили пути социального гнета, игнорируя все их позитивное значение и не имея ни малейшего представления о том социальном закрепощении, которое их ожидало в будущем, они в последующий мирный период сбросили путы религиозного духовного гнета, даже не подозревая о том, какого рода духовное закрепощение идет ему на смену. Новое закрепощение приходило к ним прежде всего как освобождение от старого, которое согласно законам массовой психологии воспринимается как наихудшее. Массы населения сами шли навстречу насилию и обману сверху. Они стимулировали его, становились его носителями и исполнителями. Без поддержки населения власти не смогли бы добиться такой блистательной и стремительной победы над религией, прораставшей в душах людей в течение многих столетий. Репрессии и обман «сверху» означали в тех условиях организацию самих масс на эти репрессии и этот обман.

Но это было не только насилие и самонасилие, не только обман, самообман. Чтобы новое общество, рожденное революцией, выжило и укрепилось, оно должно было определенным образом перевоспитать и воспитать многомиллионные массы населения, оно должно было породить многие миллионы более или менее образованных людей, способных хотя бы на самом минимальном уровне выполнять бесчисленные и разнообразные функции в обществе, начиная от простых рабочих и кончая государственными руководителями всех рангов и профилей. Коммунистическая идеология должна была в этом беспрецедентном в истории социальном, культурном и духовном перевороте сыграть решающую роль. Религия и церковь, доставшиеся в наследство от прошлого, разрушенного революцией социального устройства, встали на пути этого переворота как одно из главных препятствий. Началась битва за души и умы масс населения. Коммунистическая идеология должна была занять в обществе то место, какое до революции занимала религия, причем — всемерно и всесторонне расширить и усилить эту роль. Идеология и религия в коммунистическом обществе принципиально непримиримы. Религия прививает людям определенное мировоззрение и определенные формы поведения, которые вступают в конфликт с идеологией коммунизма и формами поведения, какие требуются от граждан нарождающегося нового общества. В коммунистическом обществе складывается такой строй жизни людей и такой тип человека, что старые формы религии оказываются просто неадекватными им. Это обстоятельство в гораздо большей мере способствовало упадку православия в Советской России, чем гонения властей. Последние сами опирались на это обстоятельство. В результате получилось так, что самая активная, самая образованная, творческая часть населения страны стала нерелигиозной (атеистической) не из страха наказания (хотя и это сыграло свою роль), а главным образом добровольно, в силу новых условий жизни и образования.

Личность Сталина. Все, пишущие о Сталине, единодушно отмечают его жестокость, коварство, грубость, самоуправство, лицемерие, злопамятность, самомнение, тщеславие и прочие отрицательные качества, якобы сыгравшие важную (если не главную) роль в его удивительной карьере. Эти качества Сталина якобы были общеизвестны. Но как же сотни и тысячи людей, знавших об этих качествах и от которых зависела судьба Сталина, допустили то, что произошло?!

Вот один автор пишет, что Сталин, вернувшись из ссылки после Февральской революции в Петербург, захватил руководство газетой «Правда». Как он это сделал — явился и захватил?! Ведь были же там люди, которые согласились на это, позволили ему «захватить»! Не мог же он один делать газету и распространять ее! А может быть эти люди были заинтересованы в том, чтобы он «захватил»?! Так какой же это захват?! Какое же это самоуправство?!

Почти все историки отмечают такой факт. На заседании ЦК партии накануне Октябрьского восстания Сталина подвергли резкой критике за всяческие прегрешения. Сталин в ответ заявил о своей отставке. Но ЦК отставку его не принял. Как так?! Значит, тем, кто критиковал Сталина, было нужно, чтобы он оставался на посту, делал то же дело и теми же методами?!

О поведении Сталина в Царицыне в 1918 году многие пишут следующее. Прибыв в Царицын, Сталин «подмял под себя» местные советские и партийные органы и взял всю власть в свои руки. Опять-таки встает вопрос: как он ухитрился это сделать? Просто потому, что прибыл «сверху»? Но тогда и в высших слоях власти не было такой дисциплины, как сейчас, а на местах тем более. И чтобы захватить такую власть, нужны были сообщники, нужно было подчинение многих людей.

Те же авторы пишут, что Сталин самовольно сместил весь штаб военного округа и расстрелял сотни всякого рода военных специалистов. Как он это делал?! Ходил и стрелял? Да он и стрелять-то не умел. И оружие в руках не держал. Попробуйте, поезжайте в какой-либо район сейчас, сместите хотя бы одного чиновника и расстреляйте! Не выйдет? А почему? Время другое! Условия другие! Верно, время было другое. Так, как поступал Сталин, тогда поступали все представители высшей власти. И добивались при этом успеха, поскольку вовлекали в это дело массу людей, имели поддержку в массах и имели сообщников. Суть дела в реальной ситуации в стране в то время и в условиях деятельности Сталина. А в изображении разоблачителей выпадает именно конкретная реальность, из связи событий выдергивается лишь то, что выглядит безнравственно и криминально с сегодняшней точки зрения.

Предложение Ленина сместить Сталина с поста генерального секретаря стало предметом неофициального обсуждения. Узнав об этом, Сталин демонстративно подал в отставку. Подавляющее большинство ЦК высказалось, чтобы Сталин оставался на посту. Значит, им нужно было это!

Сталин был вытолкнут на первую роль самими обстоятельствами. Ему не надо было для этого прилагать особые усилия, достаточно было соглашаться и использовать обстоятельства. Властолюбие Сталина — не причина, а следствие того, что его выталкивали на роль властителя. Лишь став властелином, он стал исполнять роль режиссера исторического спектакля, да и то не в той мере, в какой ему приписывают разоблачители. Он все равно оставался исполнителем воли Великого Режиссера разыгравшейся трагедии — могучего потока истории.

Роль вождя в такой же мере навязывается, в какой завоевывается. В начале пути в первые годы после революции он мало чем выделялся из множества других «злодеев». Они были не лучше его с точки зрения злодейств. Он превратился в выдающегося злодея и выделился из массы других, поскольку принял навязанную ему роль и сыграл ее блестяще. Между прочим, в 1924 году ни о какой личной диктатуре Сталина не могло быть и речи. Тогда Сталин выступал в качестве защитника «коллегиального руководства» в борьбе против стремления Троцкого к единоличной власти. Противники Сталина были выдвинуты историей на другие роли. Они были вынуждены играть эти другие роли, порою — обличать Сталина. Это было оружие в их борьбе. Слабое, но оружие, а не некая природная добродетель.

В массовом процессе революционного переворота в самих основах потока истории роли личностей в общем и целом распределяются справедливо, поток истории выбирает наиболее вероятное и доступное русло. Сталин оказался наиболее подходящим кандидатом на занятую им роль. Теперь, глядя назад, мы можем приписать ему любые гнусные качества, любые скверные мотивы, любые ошибки. Но что с того?! Роль-то все равно уже сыграна. И сыграна навечно.

Сталинский путь построения коммунизма в исторически данных условиях был, надо признать, наиболее эффективным, а может быть, и вообще единственно возможным. Сталин был сыном своего времени, наиболее полно и четко отразившим в себе сущность реального коммунизма. Он был и останется навечно фигурой номер один в истории реального коммунизма.

Несколько слов об интеллектуальном уровне Сталина как руководителя страны и сталинского руководства. В интеллигентских кругах он стал предметом насмешек. А между тем насмешки заслуживают именно эти круги. Они судили об интеллекте руководства страны по уровню образованности его деятелей. А такой подход неверен. Правильной является оценка по степени адекватности решений руководства той реальности, к которой они относятся. Тут можно видеть один из «парадоксов» реальной истории: именно низкий теоретический уровень сталинского руководства стал одним из условий того, что оно действовало максимально разумно с точки зрения учета возможностей самой реальности. И какими чудовищными кретинами выглядят участники горбачевского и ельцинского руководства, имевшие все высшее образование, кандидатские и докторские степени, доцентские и профессорские звания, титулы академиков и т.п., в сравнении с плохо образованными сталинистами! Поистине, многознание не научает уму.

К концу сталинского периода я перестал быть антисталинистом. Я понял, что дело не в личности Сталина, а в тех условиях, какие сложились для страны, и в самой сущности советского социального строя. Недостатки реального коммунизма суть неизбежные спутники его, обратная сторона его достоинств, плата за эти достоинства. Уничтожить недостатки коммунизма можно лишь вместе с его достоинствами. Поскольку я не мыслил никакой другой социальный строй для России, который был бы лучше существовавшего, я счел для себя бессмысленной всякую борьбу против него. Если уж реализация самых светлых идеалов дала такой результат, думал я, то любой другой социальный строй в России будет еще хуже этого. Я сформулировал свое жизненное кредо.

Мое кредо. Никакого идеального общества всеобщего благоденствия, равенства и справедливости никогда не было, нет и никогда не будет. Такое общество в принципе невозможно. Полный коммунизм, обещаемый марксизмом, есть утопическая сказка. Коммунизм устраняет одни формы неравенства, несправедливости и эксплуатации, но порождает новые. И при коммунизме есть и будут бедные и богатые, эксплуатируемые и эксплуататоры. И при коммунизме неизбежна борьба между людьми, группами людей, слоями и классами. При коммунизме начинается новый цикл истории со всеми теми явлениями, которые уже имели место в прошлом.

То общество, в котором я появился на свет и жил, как я говорил себе тогда, было дано мне независимо от моей воли и желаний. Я его не создавал. И я никогда не ставил перед собой задачу его разрушать. Я с ним считался как с исторической данностью, как с эмпирическим фактом. Я не был его поклонником. Но я не был и его противником. Мое отношение к нему было иного рода. Я был противником недостатков этого общества, но в качестве члена этого общества, не имеющего желания его разрушать и даже причинять ему ущерб. Я был критиком коммунизма, но не с позиций антикоммунизма, а совсем с иных, которые немыслимы в обществе некоммунистическом. Просто вопрос о существовании коммунистического социального строя, о его преобразовании и свержении никогда не был моей проблемой. Я не был безразличен к советскому обществу, но я был безразличен к проблемам, которые разделяют людей на просоветских и антисоветских, на прокоммунистов и антикоммунистов.

Я тогда говорил себе, что советское общество явилось воплощением в жизнь многовековых чаяний страдающего человечества, реализацией лучших идеалов лучших его представителей. Это и есть тот земной рай, о котором мечтали веками. Никакого другого земного рая нет и не будет. Одно дело — прекрасные идеалы, и другое дело — их реальность. В реальности появляется то, что нельзя предусмотреть в идеалах. Идеалы возбуждают массы людей на определенные действия. Но что получится в результате этих действий, зависит прежде всего от объективных законов организации масс людей в большие человеческие объединения. Людям остается лишь приспосабливаться к объективным условиям своего объединения.

У меня нет никакой позитивной программы социальных преобразований. Нет не потому, что я не способен что-то выдумать на этот счет, а в принципе. Любые положительные программы социальных преобразований имеют целью и отчасти даже результатом построение некоего земного рая. Но опыт построения земных раев всякого рода показывает, что они не устраняют жизненных проблем, драм и трагедий.

Наблюдая жизнь и изучая историю, я убедился в том, что самые устойчивые и скверные недостатки общества порождаются его самыми лучшими достоинствами, что самые большие жестокости делаются во имя самых гуманных идеалов. Нельзя устранить недостатки того или иного общественного строя, не устранив его достоинства. Нельзя реализовать в жизни положительный идеал без отрицательных последствий. Всякое улучшение коммунистического социального строя имеет результатом усиление его прирожденных качеств, вызывающих мой протест. Всякое ослабление этого строя имеет результатом разгул сил, точно так же вызывающих мой протест. Улучшения усиливают одни качества коммунизма, ухудшения — другие. И те и другие для меня неприемлемы. Я этот строй не принимаю в качестве моего идеала общественного устройства. Но я не стремлюсь и к его уничтожению и к замене его каким-то другим.

А раз так, то главным в моей жизни должно быть не борьба за преобразование общества в духе каких-то идеалов, а создание идеального общества в себе самом, самосовершенствование в духе моего идеала человека. По этому пути я фактически и шел до сих пор. Советское общество, несмотря на все его недостатки, дает все же возможность человеку, начинающему жизненный путь с нуля, подняться на довольно высокий социальный уровень исключительно за счет своих способностей и честного труда. Большую карьеру я не сделаю. Да я этого и не хочу. Но в своей сфере науки могу добиться серьезных результатов и какого-то признания.

Интеллигенция

Вечером в квартире Философа собралось больше двадцати человек. Удивительно, как они могли разместиться тут. Впрочем, русским не привыкать к тесноте. Лишь при Хрущеве и особенно при Брежневе начался бурный процесс жилищного строительства, в результате которого огромное число людей в городах получило отдельные квартиры. И чем больше людей получало квартиры и чем лучше становились эти квартиры, тем сильнее становилось недовольство жилищными условиями. Думали, будто на Западе все имеют шикарные квартиры и дома. И хотели того же у себя. И считали себя обездоленными. Если бы они знали реальное положение с жильем на Западе! Недавно Писатель читал официальные данные на этот счет. В одной из самых богатых стран мира, в Германии, более миллиона человек не имеет жилья в полном смысле слова. А сколько стоит обычное, самое скромное жилье?! Для огромного числа людей жилье — главная статья расходов. Когда Писатель столкнулся с этой проблемой лично, он пришел в ужас. Московские условия ему тогда припомнились как неправдоподобный рай. И вот с этим «злом» коммунизма тут, в России, тоже покончили.

Кое-кого из собравшихся Писатель знал раньше. Они постарели, и Писатель узнавал их с трудом. О некоторых слыхал раньше или уже в эмиграции. Но большинство было незнакомо. Кое-кто из этих людей в свое время сыграл неблаговидную роль в судьбе Писателя. Кто-то писал заключения о его книгах для ЦК и КГБ. Кое-кто поносил в прессе как антисоветчика и антикоммуниста. Теперь они вели себя так, как будто ничего подобного не было, как будто они всегда восхищались книгами и мужеством Писателя. Это вполне в духе русского хамелеонства.

Стол, очевидно, был приготовлен в складчину. Несмотря на продовольственные затруднения и астрономические цены, он выглядел как в годы банкетного буйства шестидесятых годов. Писатель бывал в десятках домов западных людей, причем — многие из них были необычайно богаты и принадлежали к высоким слоям аристократии. Но ни в одном из них его не угощали так, как в этой тесной московской квартирке в катастрофический период русской истории. Он почувствовал себя дома, в настоящей и неизменной России, гостеприимной до самозабвения, до гибельной расточительности. Тысячи западных и прозападных российских авторов прекрасно знали об этом качестве русского народа, но ни один из них не указывал его в числе причин краха страны и ее социального строя.

Наблюдая скудное угощение в западных домах и вспоминая расточительное русское гостеприимство, Писатель не раз задумывался над причинами такого различия. На этом примере, думал он, можно обучаться диалектическому способу мышления. В основе западного жмотства в конечном счете лежит богатство, а в основе русского расточительного гостеприимства — бедность. У русских в силу бедности условий бытия не сложилась устойчивая и всеобъемлющая традиция накопительства. У западных людей именно в силу благоприятных условий их бытия накопительство во всем стало одной из важнейших черт их характера как народов. У них было что копить и сохранять веками. Накопленное и сохраненное не пропадало. У русских мало что оставалось для того, чтобы копить, трудно или невозможно было сохранять приобретенное. Им приходилось постоянно терять что-то. Их богатства зачастую пропадали впустую. Сама трата того, что они имели, стала своеобразной формой ощущения или по крайней мере иллюзии богатства.

Хотя Писатель не был голоден и вел на Западе жизнь трезвенника все пятнадцать лет, за стол он садился с намерением, какое у него в таких случаях возникало много лет назад: как следует выпить, разумеется — водочки, и соответственно закусить. Малосольные огурчики, соленые грибочки, холодец! Бог мой, откуда все эти «пережитки проклятого коммунистического прошлого»?! Оказалось, что все это — плоды труда московских интеллектуалов, перешедших на «подножный корм» в связи с «успехами преобразования России по западному образцу». Сами выращивают в деревнях в нескольких сотнях километров от Москвы, собирают в лесах, сушат, солят, маринуют, консервируют и т.п. Среди собравшихся было два члена-корреспондента Российской академии наук, восемь докторов наук, шесть профессоров... И все, особенно — женщины, не уступающие мужчинам по степеням и званиям, занимаются этим делом — «спасением русской нации».

Писателя усадили на почетное место. Философ произнес речь соответственно моменту. Пили сначала за гостя, расточая ему заслуженные и незаслуженные комплименты. Потом Писатель произнес ответную трогательную речь. Потом начался обычный в большой полупьяной компании хаос. Как будто не было никаких пятнадцати лет полной драматизма жизни. Вот она, Россия, о которой ты грезил все эти годы во сне и наяву!

Живя на Западе почти в полной изоляции, без общения с людьми на адекватном ему уровне, Писатель часто и с тоской вспоминал беспрецедентные московские компании с разговорами на высочайшем интеллектуальном и образовательном уровне, с остроумными и язвительными шутками, политическими анекдотами, каких нет во всем прочем мире. Он прислушивался к тому, что говорилось за столом, и ему становилось неуютно. Мелькали слова и фразы, каких не было в речевом обиходе пятнадцати лет назад. На Западе многие отмечали эти явления в русском языке, а люди из России, с которыми Писателю приходилось сталкиваться, употребляли новые выражения, вошедшие в язык вследствие западнизации. Но это были отдельные вкрапления в язык, сложившийся с пушкинских времен и поддерживавшийся в Советской России. То же, что Писатель услыхал здесь, было нечто более значительное. Разговор этих высокоинтеллигентных людей напоминал ему по многим признакам разговор в блатной компании, в группе заключенных, в полубогемной среде художников и актеров, в сборище забулдыг у магазина алкогольных напитков.

У Писателя возникло чувство своей чужеродности, случайности и ненужности в этой компании. В чем дело? Перелом в русской жизни в последние десятилетия произошел настолько глубокий, что радикальным образом изменился и менталитет людей, особенно — самой образованной, а значит — самой чуткой на изменения части. Если уж так изменилась самая консервативная часть общества (а тут, надо думать, собрались именно такие), то что же стало с прочими?!

Стали, естественно, говорить о том, что произошло после 1985 года. Бурно заспорили о том, когда начался перелом. Один из собеседников заявил, что перелом начался в августе 1991 года. Его мнение определялось тем, что (как потом узнал писатель) он был одним из советников члена Политбюро ЦК КПСС, и свое время входившего в горбачевскую клику и замешанного в «путче» ГКЧП. Ельцинская клика сбросила горбачевскую с арены власти, шеф Помощника и сам он оказались не у дел. Другой собеседник отнес начало перелома к 1988 году, когда Горбачев сознательно начал разрушение КПСС сверху и изнутри, — он был лигачевцем, а Лигачев был одним из инициаторов перестройки и первые годы действовал совместно с Горбачевым. Третий участник разговора отнес начало перелома к марту 1985 года, когда Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС, — этот человек, как оказалось, был одним из руководителей одной из коммунистических партий, отвергающей весь курс на реформы. Философ сказал, что перелом наметился уже в хрущевские годы, его лишь отсрочили на время. А бывший журналист-международник счел началом перелома 1946 год, когда началась Холодная война.

Точно так же возникла дискуссия о сути перелома и о его причинах. Журналист видел причину краха в превосходстве сил Запада в Холодной войне и в поражении Советского Союза, Помощник — в перерождении советской системы, лигачевец в предательстве Горбачева и его клики. Коммунист — в отказе от Марксизма-ленинизма и т.д. Одним словом, каждый выделял какой-то один аспект процесса и раздувал его до масштабов главной причины.

Отношение Писателя к разговору резко изменилось, когда стали говорить о конкретных фактах. Ему стало страшно от того, что он услышал из хаотичного разговора москвичей. Он имел представление о положении в стране, но схематичное и обобщенное, скорее интеллектуальное, чем эмоциональное. И все равно он тяжело переживал это положение. А тут на него обрушился поток информации, с неумолимой и страшной силой бьющей именно по чувствам. Боже, какая же страшная судьба у его страны и его народа! За что такое наказание?!! Что мы сотворили со своей страной и с самими собою?! Что будут думать о нас наши потомки?!

Увы, потомки не будут думать ничего, ибо их просто не будет! Нас истребят полностью, и мы сами приложим к этому усилия! Вряд ли можно найти в истории человечества другой такой пример, когда часть населения страны с таким бы усердием, мастерством и успехом уничтожала свой же народ ради корыстных и зачастую иллюзорных интересов.

Возможно ли восстание

Писателя удивило то, что никто из присутствовавших не сказал ни слова о таком важном, на его взгляд, событии, как отстранение от должности вице-президента Руцкого, превращающегося в одного из лидеров (наряду с главой «парламента» Хасбулатовым) новой оппозиции. Он обратил на это внимание бывшего журналиста-международника.

Журналист: Вы воспринимаете нашу жизнь как западный человек, вольно или невольно игнорирующий конкретные «мелочи», которые у нас фактически играют решающую роль. Все то, что мы тут говорили, дает, конечно, информацию о состоянии России, причем — в общем и целом справедливую. Но ошибочно воспринимать ее как информацию о позиции нашей интеллигенции. Никто из присутствующих здесь не встанет на защиту оппозиции.

Писатель: Почему?

Ж: Ответить на Ваш вопрос — значит описать суть всего того, что у нас стало твориться после 85-го года, и нашу интеллигенцию. Наша «вторая революция» есть дело рук прежде всего интеллигенции. Хотя она и ворчит (а когда она не ворчала?!), в общем и целом ее новый режим устраивает. Для нее Ельцин — носитель сильной власти, порядка. А кто такие Руцкой и Хасбулатов? Они тоже из команды Ельцина, но перебежали в оппозицию в борьбе за власть. Верховный Совет — сборище болтунов. Средства массовой информации уже создали им дурную репутацию. Уже стало общепринятым в интеллигентской среде считать, что на стороне оппозиции концентрируются «фашисты» и «сталинисты».

П: И в эту пропагандистскую ложь верят?!

Ж: Её принимают, ибо это дает оправдание поведению интеллигенции. Так что никто из присутствующих не является сторонником Руцкого. Да он и не заслуживает этого. Дурак, ничтожество. Волею случая вылез наверх. Возмечтал сам стать «вождем». В глубине души многие одобряют решение Ельцина. Но зная Вашу позицию... Вернее, имея некоторое мнение на этот счет, на всякий случай избегают говорить на скользкую тему.

П: Как вы думаете, возможно ли восстание против ельцинской власти?

Ж: И да, и нет. Широкое народное восстание явно невозможно. Подавляющее большинство населения страны находится в состоянии депрессии. Людям не до этого. Лишь бы как-то выжить. К тому же массы просто дезориентированы пропагандой. И нет таких людей и организаций, за которыми пошли бы массы. Власть имеет мощные силы, готовые бить повстанцев. А народ безоружен.

П: А в каком смысле восстание возможно?

Ж: На политическом уровне уже возникла оппозиция. Она раздроблена. Верховный Совет волею обстоятельств становится центром притяжения для некоторой части оппозиции и для организации недовольства в стране в некое подобие массового протеста. Действия властей способствуют этому. Не исключено, что тут имеет место сознательная провокация.

П: С какой целью?

Ж: Вы это сами понимаете лучше меня.

П: Меня интересует Ваше мнение.

Ж: Легче разгромить спровоцированный и управляемый бунт, чем неподконтрольный и стихийный. Преподнести урок на будущее. И к тому же нажить репутацию защитников демократии.

П: На Западе сейчас становится популярной идея, что для России нужна диктатура во имя... демократии!

Ж: Диктатура будет. Но демократия — никогда. Да и диктатуры настоящей нет и не будет.

П: Любопытное суждение! Поясните!

Угроза имитации диктатуры

Ж: Разрушив советскую систему государственности, горбачевская и затем ельцинская клика смастерили из ее обломков, из заимствований на Западе и из бредовых воспоминаний об идеализированном прошлом России ублюдочную политическую систему, своего рода политического Квазимодо. Услужливые социологи и политологи ищут подходящее определение этому ублюдку. На самом деле тут никакого типа власти в социологическом смысле нет. Тут есть уродство, в котором можно увидеть сходство с любыми типами. Этот ублюдок имеет очевидные диктаторские замашки. Но ничего серьезного из них получиться не может, кроме криминальной банды. Этот политический урод не способен ни на что исторически значительное. Его фактическим стремлением является одно — самосохраниться любой ценой, даже ценой гибели страны и народа. Потому он неспособен на то, чтобы стать настоящей политической диктатурой. Для этого у тех, кто его образует, нет ни ума, ни мужества, ни честности, ни опоры в народе. Из этого не следует, что эта власть не опасна. Она очень опасна. Но не в качестве подлинной политической диктатуры, а в качестве имитации, карикатурности и уродливости таковой. Она опасна именно своей неспособностью к исторической подлинности. Политическая система общества, находящегося в состоянии деградации и распада, не может быть ничем иным, кроме как продуктом той же деградации и того же распада.

П: Очень интересные соображения! Вы что-то опубликовали на эту тему?

Ж: Вы шутите?!

П: Есть же оппозиционные газеты!

Ж: Во-первых, они боятся такое печатать под угрозой закрытия. Тиражи у них мизерные. А их читатели просто не поймут сути дела. Они думают, что это хорошо, если настоящая диктатура невозможна. А во-вторых, если напечатают, я на другой же день останусь без работы. А у меня семья. Ради чего рисковать?! Вы думаете, если устранить Ельцина и его клику, у нас сразу начнутся перемены к лучшему?

П: Вряд ли.

Ж: Все основы нашего общества разрушены. Любой преемник Ельцина будет вынужден делать то же самое.

П: И Руцкой? И Хасбулатов? И те, кто в оппозиции вообще?

Ж: Эти еще хуже. Да их и не пустят к власти. Место уже занято. Эпоха рутинного существования посткоммунистического и постсоветского общества уже началась. И все потеряло смысл. Абсолютно все! Мы утратили смысл исторического бытия вообще. И знаете, что самое страшное в случившемся?

Нас, русских, со времен Петра Великого все время вынуждали на некую великую историческую миссию. В советский период это насильное навязывание исторической роли достигло апогея. Груз истории оказался слишком тяжелым для нас. Мы в силу нашего национального характера оказались неадекватными возлагавшейся на нас исторической задаче. Мы просто не вынесли такой нагрузки. В результате краха Советского Союза и коммунистического социального строя с нас сняли этот непосильный груз истории. Чтобы это понять, надо было все эти годы прожить здесь и прочувствовать на себе именно это. Наш народ не оказал сопротивления тем, кто разрушал наш социальный строй, политическую систему, идеологию и все прочее. Верно! Но это была не просто пассивность. Это была фактическая поддержка процесса разрушения и разрушителей. Народ испытал величайшее облегчение, сбросив груз, о котором я говорил. И теперь он готов на все, что угодно, лишь бы на него вновь не взваливали этот груз истории. Никакой новой социалистической революции не будет.

П: А если все-таки Верховный Совет победит?

Ж: И он будет вынужден делать то, что делает Президент. А утвердившись, сломив оппозицию, Президент будет вынужден делать то, чего требует оппозиция. Наша судьба предрешена. Мы — исторические фаталисты. Странно, что у нас привилось христианство, а не буддизм. Впрочем, православие — это и есть своего рода русский вариант буддизма.

Мы и Запад

Никто не спросил Писателя, что он сейчас пишет. Кто-то из вежливости спросил его о первом впечатлении о жизни на Западе. Он рассказал шуточную историю, как он утром решил прогуляться. Пытался открыть выходную дверь. Но не смог. Люди входят и выходят, а у него ничего не получается. Короче говоря, сломал дверь. Потом узнал, что достаточно было нажать кнопочку и дверь открылась бы сама. Но это потом. Он скоро понял, что жить на Западе надо учиться заново. Надо научиться нажимать тысячи нужных кнопочек. Прожив там пятнадцать лет, он так и не освоился с этим полностью.

Кнопки, конечно, мелочь. Писатель сначала, как и все прочие эмигранты из России, был поражен видимым изобилием всего, яркостью красок, свободой передвижений. У него оказались кое-какие деньги. Ему они показались несметным богатством — он еще не знал реальной жизни на Западе. Скоро он узнал, что эти деньги — мизер для жизни на Западе не в качестве туриста и гостя, а в качестве рядового гражданина. В силу вступили законы беспощадной реальности. Его, Писателя, не приняли в эмигрантскую элиту, хорошо оплачиваемую за антисоветскую деятельность. Он оказался чужим для нее. Пришлось зарабатывать на жизнь в самом примитивном смысле. Писать бесчисленные книги, получая за них гроши. Мотаться по всей планете с докладами и лекциями. Одним словом, он скоро почувствовал себя в чужой, враждебной для себя среде. Как рыба, выброшенная из воды на сушу.

В России он всегда жил, учился и работал в коллективах. Он знал достоинства и недостатки советских коллективов. Но какими бы они ни были, это были именно коллективы, и он сформировался как коллективист, причем — как коллективист идеальный. Он был бескорыстен, не стремился к карьере, благодаря своим способностям и добросовестной работе достиг сравнительного благополучия, довольствовался тем, что имел, имел репутацию честного, порядочного человека. Он ценил эту репутацию как справедливую оценку его как личности. И окружающие его люди ценили его качества как важнейшие качества личности. На Западе это для него полностью утратило смысл. Там просто не было коллективов, способных к такой оценке человека. В Советской России сложилась довольно обширная среда из людей такого типа, как он, Писатель. Она сложилась вне первичных деловых коллективов. Это была среда из образованных и профессионально подготовленных людей. Они имели гарантированную работу, условия труда их были сравнительно легкими, работа была более или менее интересной, оплата была терпимой и даже высокой для многих из них. Они были независимы друг от друга материально и по служебным отношениям. Короче говоря, сложилась сравнительно свободная, некарьеристичная, благополучная и образованная среда, имевшая свой образ жизни, свои критерии оценки происходящего, свободное время и склонность размышлять на самые разнообразные темы, включая темы социальные. На Западе ничего подобного не оказалось. Сначала Писатель думал, что его просто не принимают в такую среду как чужого. Но из разговоров с западными интеллектуалами он понял, что такой среды на Западе просто нет и быть не может в силу совокупных условий западной социальной среды. И его, Писателя, способность «плавать» в советской среде оказалась совсем ненужной, а «летать» в новой среде он не мог — у него просто не было для этого крыльев. Он и «дышать» в ней не мог — у него просто не было «легких», а «жабры» тут не годились.

Обо всем этом Писатель промолчал. Вслух он сказал, что такого Запада, как его изображает западная и прозападная российская пропаганда, в природе просто не существует. Он не хуже и не лучше, а просто другой. Несмотря на обилие информации, в России его плохо знают. А может быть, именно вследствие изобилия информации, которая не столько просвещает, сколько вводит в заблуждение.

Вопрос: Ты имел возможность сравнить жизнь на Западе и у нас, причем — как человек наблюдательный и думающий. Скажи положа руку на сердце, где лучше?

П: Кому лучше там, кому здесь. Лучше в одном отношении, хуже в другом. А вообще вопрос бессмысленный.

В: Почему?! Десятки и сотни миллионов людей задаются этим вопросом!

П: Это тоже признак его бессмысленности. Если ты родился и вырос в России и в среде русских, все равно жизнь в России будет для тебя предпочтительнее, чем жизнь на Западе, как бы плохо ни было в России и хорошо на Западе. Это не значит, что не захочешь на Запад и убежишь оттуда обратно в Россию, оказавшись там. Десятки миллионов незападных людей живут на Западе, ибо их судьба сложилась так. Они либо не имеют выбора, либо из двух зол выбирают меньшее.

В: Но ведь сравнивать все-таки можно?!

П: Сравнивай, кто тебе мешает! Только определи заранее, по каким признакам и с какими критериями будешь сравнивать.

Иначе получишь только сумму случайных, разрозненных и сугубо субъективных впечатлений.

В: Каковы твои впечатления такого рода?

П: У меня таковых нет.

В: Как так?! Этого не может быть! Ты же жил там пятнадцать лет!

П: Я провел там пятнадцать лет. Я привык ко всему относиться как исследователь. Что бы я ни делал и что бы ни наблюдал, я на все смотрел глазами исследователя.

В: Поясни!

П: Иду с российским визитером в Германии, одной из самых богатых западных стран, по улицам одного из самых комфортабельных городов. Он в диком восторге. Красивые и хорошо одетые женщины. Нигде не видно пьяных. Здоровые люди. Прекрасные рестораны. Все приветливы. Улыбаются. Одним словом, рай земной. Не то что у нас, в России. А у меня в голове крутятся мысли. Пьяных не видно, а, по официальным данным, число алкоголиков относительно общей численности населения в два раза больше, чем в доперестроечной России, считающейся страной пьяниц. Каждый пятый из этих здоровых на вид людей страдает душевной депрессией. Сколько из них покончит жизнь самоубийством из-за банкротства или невозможности найти работу! Сколько из этих женщин одиноки и не имеют шансов завести семью и иметь детей! Кто станет жертвой растущей преступности! У кого нет крыши над головой! А таких — миллионы! А сколько безработных! Только зарегистрированных около четырех миллионов. И более двух миллионов, которых уже не регистрируют.

В: Извини, но разговоры об этой безработице набили оскомину. В конце концов, безработные получают пособие выше нашей зарплаты!

П: Вы еще не ощутили на своей шкуре, что такое хроническая безработица. Пособие по безработице получают не все. За ним нужно стоять в очередях и обивать пороги. Оно дается не нечто. Те два миллиона незарегистрированных безработных никакого пособия не получают. И насчет размеров пособия не преувеличивайте. Там другие траты, и пособие обеспечивает лишь нищенский уровень жизни. А социальные, моральные и психологические последствия! Вы представить себе не можете, что это такое в условиях Запада. Миллионы здоровых и работоспособных людей фактически выброшены на своего рода «пенсию», да и то на временную, обречены на одиночество и отчаяние.

В: Это все известно.

П: Но это есть. Это не исчезает вследствие того, что становится известным. Но обратимся к тем, кто имеет работу и занятие, дающее средства существования. Вы не знаете, как протекает жизнь большинства из них, что творится там, где они работают, что творится в их домах и семьях. Для огромного числа работающих (точные данные скрывают) место работы — перманентный ад. Трудовое напряжение. Выматываются все силы. Стресс. Интриги. Доносы. Сплетни. Злоупотребления вышестоящих. И не смей пикнуть. На работе — диктатура, не знающая пощады. Есть все дефекты наших коллективов, только нет защиты в виде наших общественных организаций и коллектива. Большинство людей смолоду думают о старости. Копят. Экономят.

В: Неужели от всего этого нельзя отвлечься?!

П: Можно. Так и делает большинство. Иначе жить нельзя. Но это возможно только на время. У того же большинства западных людей в глубинах их психики таится какой-то «контролер» и омрачает всю их жизнь.

В: Странно! А почему бы не жить просто, наслаждаясь благами, которые поставляет общество?!

П: Для этого нужна «малость»: средства, определенный психический склад и культура, среда, возможность реализовать способности и кое-что другое. Это ты, сложившийся в советский период русский человек, оказавшись на Западе и имея средства, чтобы жить беззаботно, мог бы впасть в эйфорию по поводу западного рая. Да и то ненадолго. А западные люди вырастают в своих жизненных условиях и обречены жить в них вечно. Для них это привычная среда.

В: Так ведь с негативными явлениями, о которых ты говоришь, можно бороться!

П: Там и борются с ними. Это — один из важнейших аспектов западного прогресса. Только этот прогресс все более и более делает жизнь людей нечеловечной, роботообразной.

В: Но это же кошмар!

П: И все-таки большинство пока предпочитает этот комфортабельный кошмар человечной бедности, стремится к нему. Западные люди стремятся завоевать планету, чтобы еще дальше уйти по пути этого обесчеловечивания своей жизни. А для прочей части человечества этот кошмар стал величайшим соблазном.

В: И ты не пытался как-то устроить свою личную жизнь, чтобы жить просто по-человечески? Например — жениться, завести детей.

П: Пытался. Но ничего не вышло.

В: Почему?

П: Мне было 55 лет, когда меня выбросили из России. Молодые и привлекательные русские эмигранты, как правило, не могут «пристроиться», так где уж мне?!

В: Известность! Ум!

П: Ум там ничего не значит, если не приносит деньги. То же самое — известность. Было бы много денег — никаких проблем с женщинами не было бы. А без денег... Появилось у меня однажды вроде бы интересное знакомство. Но как только дело дошло до брачного контракта, я увидел, что меня просто могут прогнать в шею, когда захотят. И брак не состоялся. Содержать наложницу мне не по карману. А дети... В моем возрасте!..

В: Ясно! А друзья? Просто хорошие знакомые?

П: Это тебе не Россия!

В: Неужели нет спасения?!

П: Смотря что считать спасением. Теоретически есть замечательный способ спасения: коммунизм. Он в несколько лет остановил бы пагубный прогресс. Но на Западе коммунизм считают гибелью, а именно свой путь — спасением.

В: Если бы тебе пришлось выбирать, какой образ жизни ты выбрал бы?

П: Советский.

В: А что ты не возвращаешься?

П: Куда? Зачем? Сколько лет прошло после начала перестройки, а мои книги, считавшиеся антисоветскими и антикоммунистическими, до сих пор здесь не печатаются. Почему?!

В: Напечатают!

П: Когда?! К тому же теперь не советская, а постсоветская эпоха.

В: Все устоится и вернется на круги своя.

П: Когда? И в каком виде? Мне уже 70! Что бы теперь ни сложилось, это при всех вариантах будет чужое мне общество.

В: Но Россия-то остается!

П: Я не мыслю Россию несоветскую.

В: А зачем же сейчас приехал?

П: Посмотреть своими глазами на последствия катастрофы.

В этом разговоре Писатель не почувствовал искреннего интереса к его опыту жизни на Западе и к его знаниям, приобретенным ценой многолетнего труда и размышлений. Отсутствие такого интереса у людей из России, которых он встречал на Западе, удивляло его и там, на Западе. Превосходство советского человека над западным в смысле интеллектуальных интересов оказалось мнимым.

Есть женщины в русских селеньях

В конце вечера к Писателю подсела средних лет женщина. Спросила его о том, какое впечатление на него произвела Москва после такого долгого отсутствия. Он сказал, что всегда внимательно следил за жизнью в России. С современными средствами коммуникации и информации отрыв от Родины не ощущается так, как в прошлом. Он имел представление обо всем, что тут происходит. Смотрел фильмы, телевизионные передачи. И все же увиденное здесь своими глазами его потрясло. Он просто раздавлен. Он видит, что произошло нечто страшное и непоправимое. И все еще не может поверить, что это — реальность, а не сон. Ему кажется, что вот он сейчас проснется и увидит привычную Москву с ее «развитым социализмом», который теперь уже кажется прекрасной сказкой. И больше всего его поразило то, что люди живут и ведут себя так, как будто ничего особенного не случилось.

Ж: Тогда было видно, кто враг. А теперь у нас нет распадения на два четких лагеря. Неизвестно, кто свои и кто чужие. Линия фронта проходит через каждого из нас, через наши души. Вот Вы, например! Кого Вы считаете своими врагами в нынешней России?

П: Для меня все перестройщики, реформаторы, демократы, частники и прочие продукты перелома после 1985 года суть враги, предатели, капитулянты. Просто как русский человек и как мужчина я должен объявить им священную войну.

Ж: Как Вы это сделаете конкретно? Вот сейчас происходит размежевание сил в стране на сторонников президента и сторонников «парламента». На чьей стороне вы будете сражаться?

П: Затрудняюсь ответить на Ваш вопрос. Я ощущаю себя здесь чужим, посторонним наблюдателем.

Ж: Вы смотрите на происходящие в России события издалека и извне. А понять их можно лишь изнутри и участвуя в них.

П: Я думаю, тут смешиваются две связанные, но различные проблемы, а именно — проблема понимания событий и проблема личного отношения к ним. Для объективного понимания событий нужно занять позицию именно постороннего и не вовлеченного в них (незаинтересованного) наблюдателя. Тут главное — способность понимать и профессиональная подготовленность для этого. Люди же, вовлеченные в события, создают себе представления о них под влиянием личных эмоций и интересов. Они, как правило, не понимают сути событий и свое отношение к ним и свою роль в них воспринимают как истину. Объективное понимание событий почти совсем не влияет на их поведение или влияет в порядке исключения.

Ж: А к какой категории Вы относите себя?

П: Я исследователь, пониматель.

Ж: А как же насчет «священной войны»?

П: Я ее веду с 1985 года.

Ж: Сюда это доходит мало, причем — в искаженном виде.

П: Вы думаете, эффект будет иной, если я буду здесь? Я сомневаюсь в этом. Для роли политика и идеолога я не гожусь по личным данным, по возрасту и по оторванности от конкретных людей и событий. А трибуну тут мне не дадут.

Когда гости разошлись, Писатель спросил Философа об этой женщине. Тот сказал, что это — одна из самых замечательных женщин России наряду с Ниной Андреевой, Светланой Горячевой и Сажи Умалатовой.

П: Чем же она замечательна?

Ф: Она выдвинула лозунг, что новые Минин и Пожарский должны прийти из провинции, и пыталась организовать поход на Москву какой-то воинской части. Ее арестовали, но скоро выпустили. Предпочли замять дело. К тому же Горбачев сам вроде бы планировал такой поход. За эту попытку ее прозвали Мининым в юбке.

П: Насколько реально появление новых Минина и Пожарского? Ф: Новосибирск предложил Руцкому и Хасбулатову перенести центр своей оппозиции туда, причем — под защиту войск военного округа. Так что они имели шанс сыграть такую роль. Но они испугались и отказались. И если Минин и Пожарский не придут из провинции, они не придут совсем.

П: А кем была эта «Минин» раньше?

Ф: Доктор технических наук, заведовала лабораторией, член КПСС, вышла из партии в знак протеста против горбачевской политики.

П: А сейчас чем занимается?

Ф; Честно говоря, я толком не знаю. А она сама не говорит. Предполагаю, что она связана с какой-то нелегальной организацией. И играет в ней важную роль, судя по тому, что имеет вооруженных телохранителей.

П: Интересная женщина.

Ф: Да. Есть еще женщины в русских селеньях! Красивая. Умная. Отважная. И одинокая. Чем не невеста?! Где на Западе найдешь такую?! Между прочим, она сорвала Суд истории.

П: Расскажи, что это такое!

Суд истории

После провала «путча» у нас собирались создать комиссию по расследованию преступлений КПСС, марксизма-ленинизма и коммунизма вообще. Комиссия должна была подготовить материалы для Суда Истории вроде Нюрнбергского суда над немецким нацизмом. Устроили широкое совещание по этому поводу. Доклад о целях комиссии сделал этот Перевертыш Номер Один — ты знаешь, о ком я говорю. Его прочили главой комиссии. Этот моральный и интеллектуальный ублюдок выдал установку: отобрать в истории КПСС такие данные и истолковать их таким образом, чтобы можно было убедительным образом осудить ее как преступную организацию. Аналогично подготовить материалы, на основе которых можно было бы осудить марксизм-ленинизм как преступную идеологию. Причем делать это в основном в расчете на мировое общественное мнение, т.е. в расчете на западных хозяев. При обсуждении доклада все холуйствовали перед докладчиком и усердствовали еще больше, чем он. Но вот выступила «Минина». Она произнесла речь, смысл которой сводится к следующему.

То, что нам предстоит сделать, — это не очередная идеологически-пропагандистская кампания, а нечто неизмеримо более значительное. Речь должна пойти об одном из величайших феноменов в истории человечества. Либо мы приложим усилия к тому, чтобы дать максимально объективную, компетентную и справедливую опенку этому феномену, либо проявим себя как ничтожные идеологические холуи, готовые услужить тем, кто сегодня хозяйничает на планете и в нашей стране. Во втором случае мы покроем себя несмываемым позором на всю последующую историю человечества. Рано или поздно страсти, связанные с коммунизмом, остынут, и люди найдут в себе достаточно мужества, ума и компетентности, чтобы оценить по достоинству нашу эпоху, я считаю — эпоху величайшего в истории человечества социального эксперимента, эпоху возникновения, триумфа и гибели первого в истории могучего коммунистического общества, которое немыслимо без марксистско-ленинской идеологии и без Коммунистической партии Советского Союза. И тут требуется, повторяю, нечто большее, чем нюрнбергообразный идеологический спектакль, к какому нас призывает председатель нашей комиссии. Тут нужен честный и компетентный суд участников и очевидцев исторического процесса над делом рук своих.

Несколько слов относительно компетентности. Я не считаю планируемую комиссию достаточно компетентной, чтобы подготовить материалы для суда на том уровне, о котором говорила. Приведу лишь несколько примеров некомпетентности участников этого совещания решать стоящую задачу. Тут предлагалось осудить марксизм за идею ликвидации частной собственности на средства производства. В годы моей юности даже школьники средних классов знали, что идея эта возникла задолго до марксизма. Фраза «Собственность есть кража» принадлежала не Марксу, а Прудону. Осуждение частной собственности можно видеть уже у ранних христиан. Предлагалось также осудить марксизм за «классовый подход», за разжигание классовой борьбы и т.п. Опять-таки даже школьникам было известно, что существование классов было открыто до марксизма. Маркс сам ссылался на французских историков эпохи реставрации. И в возникновении классовой борьбы марксизм неповинен. Он возник на основе реальной классовой борьбы. До какой же степени невежества и обскурантизма нужно было опуститься, чтобы осуждать марксизм за философский материализм, ведущий свое начало от древнегреческой философии, за диалектический подход к реальности, за теорию социальной эволюции и т.д. Если бы я не видела происходящее своими глазами и не слышала говоримое своими ушами, я ни за что не поверила бы в возможность такого мракобесия после семидесяти лет величайшей просветительской и образовательной деятельности нашего общества под руководством КПСС, которую нас призывают осудить за это.

Вы отождествляете гитлеровский режим и коммунистический строй в нашей стране, хотя эти явления качественно различны и даже противоположны. Гитлеризм, национал-социализм, фашизм и все, что связано с ними, суть явления в рамках западной цивилизации. Коммунистический же строй есть отрицание последней, есть цивилизация иного типа. КПСС не есть партия, аналогичная национал-социалистской, хотя бы уже потому, что она вообще не есть партия в принятом смысле слова. Судить КПСС! А с какого момента датировать ее ответственность за события в стране и в мире? Партия до революции 1917 года и КПСС — это не одно и то же. Дореволюционная партия была лишь одним из условий возникновения КПСС, но последняя имела и другие условия, источники, основания. Она возникла лишь после революции, причем — в борьбе с дореволюционной предшественницей. И роль ее менялась со временем. Одно дело — партия в системе сталинизма, и другое дело — в хрущевские и брежневские годы. А вы все сваливаете в одну кучу, приписывая некоей преступной КПСС все плохое, что имело место в послереволюционной истории. Вы докатились до такого уровня подлости, что даже очевидные в свое время достижения страны и заслуги КПСС истолковываете как зло или приписываете нашим врагам.

Имеет ли планируемая комиссия моральное право бороться за дело суда над коммунизмом, КПСС и марксизмом-ленинизмом? Думаю, что никакого. Большинство из вас сделало карьеру и неплохо жило в КПСС, благодаря КПСС, за ее счет. Докладчик был один из ее руководителей, был одним из главных идеологов марксизма-ленинизма. Давно ли вышла в свет его огромная книга, прославляющая все то, что он теперь призывает осудить как преступление. А другие?! Может быть, посты пониже были, книги потоньше, зарплата и привилегии поменьше, но суть-то была та же самая. Если КПСС есть преступная организация, то вас самих надо судить как преступников!

П: Превосходная речь! И чем это кончилось?

Ф: Ее поддержало несколько человек. Предложили создать комиссию по подготовке зашиты КПСС, марксизма и коммунизма. Раз суд, то обвиняемые имеют право на защиту. Эта идея напугала обвинителей. О суде как-то позабыли.

П: Был ты на этом совещании?

Ф: Был. Я поддержал ее. После этого меня и прогнали с работы. Но я и сам не остался бы. Преподавать антимарксизм после сорока лет преподавания марксизма?!...

Первое интервью в России

Информация о том, что Писатель после пятнадцати лет эмиграции впервые посетил Россию, просочилась в средствах массовой информации. Его попросили дать интервью газете «Российская трибуна». Он давал бесчисленные интервью для западных средств массовой информации. Для российской прессы это должно было быть его первое интервью. И он немного волновался. Первый раз ему предстояло отвечать на вопросы на родном, русском языке и без переводчика.

Вопрос: Когда и почему Вы оказались на Западе?

Ответ: В 1977 году написал работу о приближении кризиса советского общества. Послал ее в Президиум Академии наук и в ЦК КПСС. Дал почитать коллегам и друзьям. Работа попала в «самиздат», затем — на Запад. Меня исключили из партии, уволили с работы, лишили степеней и званий, лишили наград.

В: Значит, вы стали диссидентом помимо воли?

О: Да.

В: А фактически Вы им не были?

О: Смотря, кого считать диссидентом. Я себя таковым не считал. На Западе меня упорно называли диссидентом.

В: А дальше что произошло?

О: Я получил приглашения от нескольких университетов Европы и Америки.

В: А в России вступился кто-нибудь в Вашу защиту?

О: Никто. Коллеги дали отрицательную оценку моей работы для ЦК и КГБ.

В: Какую конкретно?

О: Работа есть клевета на советский общественный строй, научной ценности не имеет.

В: А диссиденты?

О: Я для них был чужой. Они игнорировали все, что случилось со мной.

В: На Западе началась компания по Вашему поводу. К чему она привела?

О: В 1978 году меня выслали на Запад.

В: Значит, Вы и эмигрантом стали не по своей воле?

О: Да.

В: Как сложилась Ваша жизнь на Западе?

О: Работать по профессии не удалось. Пришлось заняться литературой, публицистикой, эссеистикой.

В: Вы имели успех?

О: Считалось, что имел. Работы мои печатались на многих языках. Была большая пресса. Публичные выступления. Приглашения. Премии и т.п.

В: Почему вы так долго не приезжали в Россию?

О: Я не чувствую себя здесь своим. То, что наступило здесь, чуждо мне. Книги мои бойкотируются. Имя мое избегают упоминать, хотя идеи заимствуют без зазрения совести. Я не просто тут никому не нужен в том качестве, в каком я есть, а активно не нужен. Все, даже те, кто вроде бы дружески относятся ко мне, предпочитают, чтобы меня не было. Жить мне тут не на что. Продолжать литературную деятельность не дадут.

В: Но почему?! Сейчас много частных издательств!

О: Для кого-то много, но не для меня. Книги мои большой прибыли не принесут. А издатели предпочитают не рисковать. Я уже имею тут печальный опыт на этот счет. И не верю никаким обещаниям.

В: На Западе для Вас лучше?

О: Я Запад не выбирал. И для меня он никогда не был предметом соблазна. Но есть определенные принципы, которые для меня важнее соображений благополучия и выгоды. Я отщепенец. Меня мой народ выбросил из себя и не проявляет желания принять.

В: Поговорим о Ваших взглядах. Раньше Вы были антикоммунистом и антисоветчиком. После 85-года Вы резко изменили свою позицию на противоположную. Почему?

О: Я никогда не был ни антикоммунистом, ни антисоветчиком. И не стал ни апологетом коммунизма, ни апологетом советизма. И свою позицию я не изменял.

В: Как же так?! Ведь Вы же сами говорили, что если бы Вы заранее предвидели нынешнее состояние России, то не стали бы писать свои книги!

О: Верно! Но это не означает, что я считаю написанное мною ложным или что я написал бы нечто противоположное! Я не отказываюсь от того, что писал ранее. И лишь хочу сказать, что мои книги враги России использовали против нее и я сожалею об этом. Я принимаю долю вины за разрушение страны на себя.

В: Но ведь Вы же утверждаете, что советский период был лучшим в российской истории! Вы же утверждаете, что Сталин был великим политическим деятелем!

О: Лучший не значит хороший. Самый большой карлик — не великан. Самый умный дурак — не мудрец. Я хочу лишь сказать, что до советского периода в России было хуже и после него стало хуже. И все! Так теперь считают многие. Но их почему-то не обвиняют в изменении позиции. Сталина я всегда считал великим политическим деятелем, хотя с юности был антисталинистом. Я и Гитлера считаю выдающимся явлением 20 столетия. А что из этого следует?! И давайте честно разберемся, кто на самом деле изменил свои позиции — я или те, кто сейчас зачисляет меня в красно-коричневые? Раньше мои книги считались антикоммунистическими и антисоветскими. Теперь те же самые книги считаются прокоммунистическими и просоветскими. Причем те же самые люди, которые приложили руку к изгнанию меня из страны как антисоветчика, теперь организуют травлю меня как красно-коричневого. В чем дело? А в том, что сами эти люди, ранее служившие советскому, коммунистическому «режиму», переметнулись на сторону постсоветского, антикоммунистического режима. А я как раз не изменился. Раньше я был исследователем первого. Теперь, после 1985 года, я стал исследователем второго. Я не присоединился к своре перевертышей. Я не стал прислужником западной и прозападной идеологии и пропаганды. И мне мстят за это. К тому же я не бью лежачего.

В: Вы не раз заявляли, что Вы — советский человек, что Вы предпочли бы жить в коммунистическом обществе. Как это согласовать с тем, как Вы живете? Нет ли тут противоречия?

П: Никакого. Я родился, вырос, сформировался и прожил основную часть жизни в советском, коммунистическом обществе. Это — моя естественная среда. Я был приучен жить в ней. Я оказался на Западе в возрасте 55 лет. Переродиться было невозможно. А что касается предпочтения, могу ответить словами моего литературного персонажа: он предпочитал полных блондинок, но ему пришлось всегда иметь дело с тощими брюнетками.

В: Поговорим о положении в России. Вы весьма критически оцениваете его. Но критиковать может всякий. Есть ли у Вас позитивные предложения?

О: Меня упрекают в том, будто я только критикую и не предлагаю никакую позитивную программу. Во-первых, я не критикую, а анализирую реальность по возможности объективно. А во-вторых, я утверждаю нечто большее, чем высосанные из пальца и заимствованные на Западе проекты «обустройства России», а именно — я утверждаю, что мы уже имели наилучшее для условий России и для населяющих ее народов «обустройство», сложившееся в 1917–1985 годы. Советский социальный строй, политическая система, система воспитания, образования и просвещения, система жизненных ценностей, тип культуры и т.д. и т.п. были вершиной русской истории вообще. Это, повторяю и подчеркиваю, был оптимальный вариант «обустройства» России, вершина ее исторического бытия.

В: Значит, Вы призываете к тому, чтобы вернуться к тому, что у нас было до 1985 года?

О: Я никого и ни к чему не призываю. Я не политик и не идеолог. Я лишь отвечаю на вопрос о том, какое социальное устройство было бы наилучшим, на мой взгляд, для России. Если вас не устраивает нынешнее состояние России и вы хотите выработать проект наилучшего из реалистичных проектов социального устройства для нее, то изучите то, что было в советские годы. Лучше этого в России все равно ничего не будет. Во всяком случае, я ничего другого получше предложить не могу. Все те варианты «обустройства» России, которые в большом числе изобретаются, суть либо идеализированный образ прошлого России, либо столь же идеализированный образ Запада, либо эклектический бред, либо заведомо неосуществимые фантазии.

В: Вы считаете, что реставрация советского строя возможна?

О: Я думаю, что это исключено.

В: Почему?!

О: Таковы условия как внутри страны, так и в мире. Процесс распада коммунизма зашел слишком далеко. В России просто нет сил, желающих его восстановить и способных на это. Даже коммунисты, за исключением маленькой группы Нины Андреевой, не стремятся к этому открыто. Работники партийного и прочего управленческого аппарата в массе своей пристроились, многие сделали карьеру, какая им ранее не снилась, многие легализовали свои богатства. Старые поколения вымирают. Молодежь уже воспитывается в антикоммунистическом духе. Ко всему прочему, Запад просто не допустит реставрацию коммунизма в России. Он имеет для этого силы.

В: А может быть, это к лучшему?

О: Кому как. В 1941–45 годы тоже кое-кому было выгодно, чтобы немцы разгромили Россию, и они мечтали об этом.

В: Считаете ли Вы возможным возрождение России как великой державы?

О: Россия стала великой державой, второй сверхдержавой планеты не сама по себе, а как часть Советского Союза, который был лидером мировой социалистической системы. Эта система разрушена. И Советский Союз разрушен. Советский Союз обладал огромным военным, экономическим и интеллектуальным потенциалом. Теперь этого нет. Россия в одиночку на нечто подобное неспособна. Плюс стечение исторических условий, которые Советский Союз использовал. Социалистический социальный строй, сильная государственность, сильная идеология, мировой авторитет и т.д. Все это потеряно. Наивно рассчитывать на то, что вновь сложатся благоприятные для России условия. Надо было беречь то, что имели. А раз потеряли, то такое теряется навечно. Это было не частное и не временное поражение. Это — эпоха.

В: Пусть Россия не может стать сверхдержавой, сопоставимой с США. Но это не исключает возможность стать великой державой наряду с многими другими!

О: Исключает. Россия могла стать великой державой наряду с другими только при том условии, что становилась сверхдержавой.

В: А как Вы видите будущее России?

О: Много лет назад я сформулировал такой закон социально-исторической преемственности: если распадается некоторый тип общественного устройства и при этом сохраняется человеческий материал, геополитические условия и окружающая социальная среда, то из остатков разрушенного строя возникает новый, максимально близкий к разрушенному. Для пояснения я использовал такое сравнение: из остатков разрушенного сарая небоскреб не построишь, построишь в лучшем случае другой сарай, только еще хуже прежнего. Какой «сарай» сейчас получается вместо коммунистического, Вы сами знаете. Никакой «небоскреб» не получится. Не получится ни демократия западного образца, ни рыночная экономика в том виде, как она реально существует на Западе, а не в воображении российских реформаторов.

В: Но ведь люди наконец-то получили возможность проявлять инициативу, работать на себя, пользоваться результатами своего труда! Подождите, результаты этого еще скажутся!

О: Мне семьдесят лет, оставьте этот бред для младенцев! Люди работают на себя и непосредственно пользуются результатами своего труда только в мелком натуральном хозяйстве. А что это такое — даже на Западе не строят иллюзий. В современном обществе ничтожное меньшинство «непосредственно работает на себя». Будущее народов, стран и всего человечества решают не частные предприниматели и не депутаты парламентов, а те, кто занят в мировых экономических империях, в секретных учреждениях сверхдемократической власти, в научно-технических исследовательских лабораториях и институтах, в сбербанках, в органах управления глобальным обществом. Россия разгромлена, и в современных условиях она обречена на деградацию, распад, колонизацию.

В: Ну, это уж слишком! Превратить такую огромную страну в колонию!..

О: Во-первых, не в одну колонию, а в множество колониальных стран. Растащить Россию по частям. Об этом много пишут в российской прессе, а на Западе говорят как о чем-то само собой разумеющемся. А во-вторых, колонизация — не обязательно превращение в колонию. Колонизация может быть заселением, освоением нового пространства. Русские в свое время колонизировали огромные пространства в этом смысле, не превратив их в колонии.

В: Кто же может колонизировать нас в этом смысле?!

О: Желающих достаточно. Китайцы, японцы, немцы, американцы, арабы... Образование такой зоны колонизации уже происходит в Москве и в зоне ее непосредственного влияния — в Московии. Сколько людей нерусского происхождения живет в Москве?! Сколько западных людей за годы после 1985 года превратили Московию в зону своей колонизации?! Еще несколько поколений, и тут может возникнуть нечто подобное американским колониям европейцев.

В: Вы слишком пессимистически смотрите на будущее России. Вы не оставляете нам никакой надежды.

О: Обвинения такого рода меня удивляют. Надежды — кому и какой? То, что я говорю, для многих означает как раз не пессимизм, а крайний оптимизм. Эти люди много лет лелеяли надежду на крах коммунизма в России и самой России! Они делали все от них зависящее, чтобы этот крах произошел. Для них наступило время ликования, да и давно ли такому ликованию предавались миллионы рядовых россиян?! И многие ли из них хотя бы пальцем шевельнули, чтобы помешать тому, что случилось со страной?! Да и сейчас еще миллионы оболваненных россиян именно в крахе коммунизма видят надежду на некое возрождение России. Если же под оптимизмом и надеждой на лучшее будущее понимать восстановление всего того хорошего, что было достигнуто за годы советского (коммунистического, социалистического) строя, то у меня просто язык не поворачивается сказать какие-то утешительные слова вроде: «Выстоит Россия, выживет, воспрянет, не впервой, и не такое видали». Нет, такого еще не видали. Такое случилось впервые. И такого больше не случится никогда.

В: Почему?!

О: Потому что дважды не умирают.

В: Вы давно покинули Россию. Оторвались от нее. А в России есть силы, способные спасти ее от полного краха и вновь поднять ее на уровень великой державы.

О: Какие силы?! Где они?! Дремлют? Так они продремлют еще триста лет. Скрыты? Так они и останутся скрытыми навек. Те силы, которые заявили о себе (а никаких других, которые о себе не заявляют, просто не бывает!), ничего и никого спасти и поднять не могут, кроме самих себя. Они способны лишь сохранять сложившееся положение, внося в него мелкие поправки, причем — без особого ущерба для себя и даже с выгодой. И полнее краха, чем нынешний, не бывает.

В: Но ведь стала же Россия второй сверхдержавой планеты! Почему Вы так категорически отвергаете возможность снова подняться ей на такую высоту?!

О: Россия сделала беспрецедентную попытку вырваться вперед в мировом историческом движении. Ей подставили ногу, остановили, выбили из колеи, отбросили назад. Чтобы повторить нечто подобное, нужно повторить условия, при которых стал возможен прошлый взлет. А это — явление уникальное, неповторимое.

В: Но в новых условиях, на новой основе!

О: На какой? На западной? Самое большее, что возможно на этой основе, — это подъем Московии, но не в качестве национально русского явления, а в качестве западного центра колонизации территории бывшей России.

В: Собираетесь ли Вы вернуться в Россию насовсем?

О: Пока нет. Пока я вне России. Я живу с иллюзией, будто она существует. А если вернусь, иллюзия исчезнет. Но в принципе я не исключаю возвращение. Я вернусь, если найду себе место в нынешней России. Место не в смысле приспособления, а в смысле выполнения своего долга русского человека по отношению к своему народу.

В: А как Вы понимаете свой долг перед Россией?

О: В 1941 году я добровольцем ушел на фронт. В 1942 году сбежал из госпиталя, чтобы участвовать в битве за Сталинград...

В: Сейчас поговаривают о «втором Сталинграде». Верите Вы в возможность такого?

О: Сомневаюсь.

Безысходность

П: Как ты думаешь, напечатают они это интервью?

Ф: Сомневаюсь. Во-первых, момент неудобный.

П: Во-вторых, интервьюируемый неудобный.

Ф: У нас все стало ненадежным. Ни в чем нельзя быть уверенным. Никому нельзя доверяться полностью. Начиная любое дело, всегда заранее нужно принимать то, что кто-то и что-то подведет. Потому все ловят момент. Никаких долговременных планов и расчетов.

П: И это в стране, в которой жизненные линии были ясны заранее. Можно было всю жизнь наперед спланировать. И все же в атмосфере всеобщей ненадежности должна иметь силу одна форма надежности.

Ф: Какая?

П: Негативная. Я, например, уверен, что это интервью было и последним.

Ф: В каком случае ты вернулся бы в Россию, несмотря ни на что?

П: Если бы началась гражданская война. Но она, увы, уже невозможна.

Ф: Почему ты так уверен в этом?

П: Наш век внес корректив в само понятие войны. Мы привыкли войной называть такие отношения между враждующими странами и народами, когда строчат пулеметы, грохочут пушки, гудят над головой вражеские самолеты, рвутся бомбы и все такое прочее, причем — вследствие этого убиваются люди и разрушаются материальные ценности. Период Холодной войны явил миру образец войны нового типа. В ней не происходит ничего такого, о чем я сказал выше, т.е. того, что имеет место в Горячей войне. В ней вооруженные силы играют роль потенциальную, т.е. роль сил устрашения и сдерживания.

Ф: Мы говорим о войне гражданской.

П: Я думаю, и в отношении войны гражданской надо различать два возможных типа — «горячую» и «холодную». В первой мыслится многое из того, что имеет место в «горячей» войне вообще. Замечу кстати, что межнациональные вооруженные конфликты вроде тех, что происходят в бывшей Югославии, и между Арменией и Азербайджаном, не являются войнами гражданскими в собственном смысле слова. Это — конфликты совсем иного социального типа. Гражданская война касается социального строя и политической системы страны в основе своей. Она разделяет один народ (одну нацию) на враждующие лагеря прежде всего на этой основе.

Ф: Как ты представляешь «холодную» гражданскую войну?

П: Я представляю ее себе как огромное число разнообразных действий миллионов людей, из которых каждое действие по отдельности является вполне законным, совершается без нарушений привычного образа жизни и без особых усилий и кажется незначительным, но сумма которых создает социальное движение огромной силы. Действия эти привычны и общедоступны. Это, например, бойкот определенного рода товаров, газет, книг, фильмов, телевизионных передач, собраний, выборных кампаний и т.д., т.е. всего того, что так или иначе представляет и поддерживает существующий режим.

Ф: Так почему, на твой взгляд, у нас невозможна гражданская война?

П: «Горячая» гражданская война широкого масштаба в России невозможна. Во-первых, оружие, необходимое для настоящей «горячей» гражданской войны, находится в руках лишь одной из потенциальных враждующих сторон, а именно той, интересы которой защищает и выражает власть. У другой потенциальной стороны оружия просто нет. А Запад не будет ее вооружать, ибо она направлена против западной колонизации России. Во-вторых, первая из рассмотренных потенциальных сторон организована высшей властью в сравнительно единую силу, способную быстро разрушить противную сторону. Последняя же не выражена четко и определенно, не осознается ее сторонниками, распылена. Она не имеет никаких шансов организоваться на длительный срок в нечто единое и ясное по целям.

Ф: А «холодная»?

П: Но и гражданская война второго типа («холодная», мирная, без выстрелов и убийств, в рамках законности) в России вряд ли возможна. Власть нынешней России и слои населения, для которых наступившее состояние есть благо, обладают средствами, достаточными для того, чтобы не допустить формирование сильной» единой и устойчивой оппозиции, способной пойти на такого рода «холодную» гражданскую войну. В их руках средства массовой информации, карательные органы и законодательство. Они могут любые действия граждан изобразить как незаконные, если почувствуют, что они несут угрозу их положению. И, само собой разумеется, на их стороне всемерная поддержка Запада. Массы русского населения потеряли то, что можно назвать социальной ориентацией. Они дезориентированы до такой степени, что лишь немногие люди отдают себе отчет в сущности и последствиях происходящего на их глазах и с их участием процесса. Стремление любыми путями приспособиться к сложившимся обстоятельствам стало всепоглощающим. Оно низвело русское население на самый низший уровень самосохранения, гражданского безразличия и покорности власти. Я не вижу в стране идейных сил, способных как-то «наэлектризовать» широкие слои населения, возбудить их к гражданской активности. Новые поколения уже совращены сомнительными благами избавления от некоего коммунистического «тоталитаризма». Они уже ни за какую цену не откажутся от тех грошовых материальных, культурных и идейных «ценностей», которыми Запад наводнил Россию.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Хрущевский период. Период после смерти Сталина и до свержения Хрущева по своей социальной сущности был переходным от состояния юности коммунизма к состоянию зрелости.

На короткое время на вершине власти возник Маленков, один из ближайших соратников Сталина. Сделал доклад по сталинскому образцу. Но материальное положение резко улучшилось. В магазинах появились заграничные вещи и продукты питания, Стали в изобилии показывать иностранные фильмы. Маленков скоро с позором «слетел». На его место пришел Хрущев. И потому начавшийся период оказался связанным с его именем.

Сталин умер. Но в стране ничто не изменилось как непосредственное следствие его смерти. Те изменения, которые происходили в стране, были независимы от Сталина и его смерти. Они начались при Сталине. Формальные преобразования высших органов власти еще при жизни Сталина нисколько не меняли существа власти. После смерти Сталина они были ликвидированы, была восстановлена прежняя структура высших органов власти, что тоже не изменило ничего по существу.

Сталин умер, но остались сталинисты и образ жизни, сложившийся при нем. А сталинисты — это не горстка высших партийных руководителей, а сотни тысяч (если не миллионы) начальников и начальничков на всех постах грандиозной системы власти, сотни тысяч активистов во всех учреждениях и предприятиях страны. Годы 1953–1956 превратились в годы ожесточенной борьбы с этим наследием Сталина. По форме это не была борьба, открыто направленная против сталинизма. Никакой определенной линии фронта и никакого четкого размежевания лагерей не было. Борьба проходила в форме бесчисленных стычек по мелочам — по поводу кандидатур в партийные и комсомольские бюро, назначения на должности, присвоения званий и т.п. Но по существу это была борьба против негативных явлений сталинского периода и сталинского режима. Вот некоторые особенности этой борьбы. Бывшие сталинисты все, за редким исключением, перекрасились в антисталинистов или по крайней мере перестали заявлять о себе как о сталинистах. Лишь немногие потеряли посты и власть или были понижены. Большинство осталось. Многие даже сделали дальнейшие успешные шаги в карьере. Эта борьба происходила главным образом как перерождение массы сталинистов в новую форму, соответствующую духу времени. Но происходило это под давлением массы антисталинистов, которые отчасти открыто стали проявлять свои прежние тайные настроения, но главным образом появились теперь, в новых условиях, когда исчезла острая опасность быть антисталинистом и когда роль борца против сталинизма становилась более или менее привлекательной. Это не значит, что эта роль не имела своих неприятных последствий. Но эти последствия уже не были такими, какими они могли быть ранее. Антисталинистское давление снизу становилось таким, что с ним нельзя уже было не считаться. Никакой четкой линии фронта в борьбе, повторяю, не было. Она была распылена на бесчисленное множество стычек по конкретным проблемам, каждая из которых по отдельности была пустяковой, но сумма которых составила проблему грандиозного исторического перелома. В этой борьбе порою бывшие сталинисты поступали как смелые критики отживших порядков, а антисталинисты выступали как реакционеры. Имела место мешанина слов, действий и настроений. Но в ней вырисовывалась определенная направленность, результировавшаяся потом в решениях XX съезда партии. Борьба шла внутри партийных организаций и органов власти и управления, что было не делом случая, а проявлением сущности самого социального строя, его структуры, роли упомянутых феноменов.

О том, насколько еще силен был сталинизм, говорил тот факт, что ближайшие соратники Сталина оставались на высотах власти. Сталина набальзамировали и положили в Мавзолее рядом с Лениным. Но уже ощущалось, что сталинизм изжил себя и потерял былую силу. Репрессии прекратились.

Десталинизация. Борьба, о которой я говорил, послужила основой и подготовкой хрущевского «переворота». Десталинизация страны началась еще до доклада Хрущева на XX съезде партии. Доклад Хрущева был итогом этой борьбы. Фактическая десталинизация страны произошла бы и без этого доклада и без решений XX съезда партии, произошла бы явочным порядком. Хрущев использовал фактически начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к власти, он, конечно, отчасти способствовал процессу десталинизации, а отчасти приложил усилия к тому, чтобы удержать его в определенных рамках. Ему не удалось до конца довести ни то, ни другое, что потом послужило одной из причин его падения. Десталинизация страны была сложным историческим процессом. И нелепо приписывать ее усилиям и воле одного человека с интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна. И тем более нелепо сравнивать роль Хрущева с ролью Горбачева. Хрущевский и горбачевский периоды имели противоположную социальную направленность. Хрущев осуществлял десталинизацию страны, приведшую к брежневизму. Горбачев осуществляет дебрежневизацию страны, ведущую к новой форме волюнтаризма сталинского типа.

Внешне хрущевский «переворот» выглядел так. Хрущев зачитал на XX съезде партии доклад, разоблачавший «отдельные ошибки периода культа личности». Доклад зачитали во всех партийных организациях. Никакого обсуждения не было. Просто предлагалось принять его к сведению. Одновременно всем партийным органам были даны инструкции, что делать. Убрали портреты, бюсты и памятники Сталина. Прекратили ссылки на него. Выбросили труп Сталина из Мавзолея. Сделали кое-какие послабления в культуре, особенно — в литературе и кино. Заменяли каких-то деятелей сталинского периода в руководстве. Стали предавать гласности кое-какие неприглядные факты прошлого. На Сталина начали сваливать вину за тяжелое положение в стране и за потери в ходе войны. Все эти и другие факты общеизвестны. Совокупность этих фактов и называют десталинизацией советского общества.

Что означала эта десталинизация по существу, с социологической точки зрения? Сталинизм исторический как определенная совокупность принципов организации деловой жизни страны, принципов управления и поддержания порядка и принципов идеологической обработки населения сыграл свою великую историческую роль и исчерпал себя. Он стал помехой для нормальной жизни страны и дальнейшей ее эволюции. В силу исторической инерции он еще сохранял свои позиции. Миллионы людей, которые были оплотом сталинизма, привыкли и не умели жить по-иному, сохраняли свои руководящие позиции и влияние во всех подразделениях общества. Вместе с тем в стране отчасти благодаря сталинизму и отчасти вопреки ему созрели силы и возможности его устранения. В годы войны и в послевоенные годы предприятия и учреждения страны уже во многом стали функционировать не по-сталински. Благодаря культурной революции изменился человеческий материал. И потери в войне не остановили этот процесс. В массах населения назрела потребность жить иначе, назрел протест против сталинских методов, ставших бессмысленными. В сфере управления обществом сложился государственный чиновничий аппарат, который стал играть более важную роль сравнительно с аппаратом сталинского народовластия и сделал последний излишним. В сфере идеологии сталинский уровень идеологии перестал соответствовать интеллектуальному уровню населения и его настроениям. В стране выросли огромные кадры идеологически подготовленных людей, которым сталинские идеологи казались примитивными и мешали делать то же дело лучше, чем раньше. Десталинизация страны происходила вопреки всему и несмотря ни на что, происходила объективно, явочным порядком. Происходила как естественный процесс созревания, роста, усложнения, дифференциации социального организма. Так что хрущевский «переворот» означал приведение официального состояния общества в соответствие с его фактическими тенденциями и возможностями.

Хрущевский переворот имел успех лишь в той мере, в какой он был официальным признанием того, что уже складывалось фактически. Он имел успех лишь в той мере, в какой нес облегчение и улучшение условий жизни широким массам населения. Он был прежде всего в интересах сложившегося к тому времени мощнейшего слоя руководящих работников всех сортов и уровней (начальников и чиновников), которые стремились сделать свое положение стабильным, обезопасить себя от правящей сталинской мафии, опиравшейся на органы государственной безопасности и массовые репрессии, и от мафий такого рода на всех уровнях социальной иерархии. Этот правящий слой больше всех был подвержен произволу народовластия. Он стал господствующим фактически и хотел иметь личные гарантии своего привилегированного положения.

При Хрущеве, как известно, из лагерей были выпущены и реабилитированы миллионы жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.

Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее источником.

Фактическую десталинизацию советского общества осуществили не те, кто был в Гулаге, а те, кто в нем не были и даже не очень-то пострадали от сталинизма. Антисталинистское движение зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту грандиозную борьбу.

Хрущевский «переворот» произошел прежде всего в интересах тех, кто не был в Гулаге, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных. «Освободители» думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали «либералы». Они бросились устраивать свои делишки, стремясь получше устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги, которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность и даже добрались до высот власти при Горбачеве. Поскольку эта оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она была особенно омерзительной.

Оттепель. Важным явлением хрущевских лет стало оживление в области культуры, выходящее за официально дозволенные и принятые ранее рамки. Появились рассказы «Оттепель» Э. Эренбурга и «Собственное мнение» Д. Гранина, роман «Не хлебом единым» В. Дудинцева, «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына. Стал полулегально выступать Б. Окуджава, а затем — А. Галич. Появились художники-нонконформисты. Стал приобретать популярность скульптор Э. Неизвестный.

Стали появляться фильмы в духе новых идей, например — фильмы Г. Чухрая. Разумеется, мне все это было известно. Но я не могу сказать, что все это производило на меня впечатление и как-то влияло на мою идейную эволюцию. Я в своем критическом отношении к советскому обществу ушел настолько далеко, что все эти явления культурной «оттепели» казались слишком слабыми или направленными в прошлое. Я в них видел не столько то, что в них удалось сделать, сколько то, как мало было сделано. Я, естественно, сравнивал критику прошлого и настоящего страны в этих произведениях культуры с тем, что знал и что понимал я сам. Кроме того, хрущевская «оттепель» оказалась очень робкой. В силу снова вступили запреты и ограничения. В оценке хрущевской культурной политики последние для меня были важнее, чем послабления. Слегка ослабив систему запретов и ограничений, хрущевское руководство поспешило вновь их восстановить. Но уже никакие меры властей не могли остановить начавшийся процесс культурного «ренессанса», приведший к культурному взрыву в брежневские годы.

В хрущевские годы в среде советской интеллигенции стали приобретать влияние люди, выглядевшие либералами в сравнении с людьми сталинского периода. Они отличались от своих предшественников и конкурентов лучшей образованностью, «большими» способностями и инициативностью, более свободной формой поведения, идеологической терпимостью. Они вносили известное смягчение в образ жизни страны, стремление к западно-европейским формам культуры. Они стимулировали критику недостатков советского общества, сами принимали в ней участие. Вместе с тем они были вполне лояльны к советской системе, выступали от ее имени и в ее интересах. Они заботились лишь о том, как бы получше устроиться в рамках этой системы и самую систему сделать более удобной для их существования.

Было бы несправедливо отрицать ту положительную роль, какую «либералы» сыграли в советской истории. Это было движение, в которое было вовлечено огромное число людей. Деятельность «либералов» проявлялась в миллионах мелких дел, в совокупности оказавших влияние на весь образ жизни советского общества. Если антисталинистское движение проходило в рамках партийных организаций, то либеральное движение вышло за эти рамки и захватило более широкий круг советских учреждений.

Попытки реформ. Хрущев и его либеральные помощники официально признали и без того очевидные недостатки советского общества и приняли решение осуществить перестройку всех аспектов жизни страны, более чем на четверть века предвосхитив горбачевское «новаторство». Решили усовершенствовать работу предприятий, начав переводить многие из них на ту самую «самофинансируемость» и «самоокупаемость», о которых сейчас на весь мир трубят горбачевцы как об открытии в советской экономике. В результате число нерентабельных предприятий возросло, и о лозунге «самоокупаемости» забыли. Тогда употребляли словечко «хозрасчет», являющееся сокращением для столь же бессмысленного выражения «хозяйственный расчет». Усовершенствовали работу системы управления. Ввели некие «совнархозы» («советы народного хозяйства»), в результате чего бюрократический аппарат увеличился. Потом их ликвидировали, и бюрократический аппарат увеличился еще более. Делили, объединяли, перекомбинировали и переименовывали министерства, комитеты, управления, тресты и т.п. А число бюрократов росло и росло.

Результатом поездки Хрущева с его либеральными помощниками в США явилась пресловутая «кукурузная политика» — намерение привести с помощью кукурузы уже «нынешнее поколение» советских людей в полный коммунизм. Эта нелепая политика принесла Хрущеву презрительную кличку «кукурузник». Мы тогда переформулировали ленинскую формулу «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны» в хрущевскую формулу «Коммунизм есть советская власть плюс кукуризация всей страны».

Из США хрущевцы привезли также сенсационную тогда идею, что начальники не должны сами затачивать карандаши, поскольку их драгоценное время и творческие силы нужны для более важных дел. Напечатали по этому поводу миллионным тиражом брошюру привезенного из Америки менеджера Терещенко, потомка дореволюционного российского миллионера и известного деятеля смутного периода революций. Кабинеты начальников украсились стаканами, наполненными карандашами, остро отточенными секретаршами. Спроектировали специальную машинку для затачивания карандашей. Дело ограничилось, конечно, проектами. Начальники же, освободив свои творческие силы от затачивания карандашей, бросили их на усиленное взяточничество и карьеру.

Ликвидация «Железного занавеса». В послесталинские годы «железный занавес» практически перестал действовать, причем — в обоих направлениях. С одной стороны, Запад начал оказывать огромное влияние на советское общество, начал превращаться в постоянно действующий фактор жизни большого числа советских людей. Он вторгался в сознание советских людей по множеству каналов, включая пропаганду западного образа жизни, элементы западной технологии, предметы одежды, книги, фильмы, музыку. В Советский Союз устремились многочисленные западные туристы, ученые, деятели культуры. Стремительно расширялись контакты советских людей с ними. Никакие наказания уже не могли остановить этот процесс. Тот факт, что этот процесс нес с собою в Советский Союз прежде всего тлетворное, деморализующее влияние, понимали очень немногие. Но они считались «недобитыми сталинистами». Их мнение подвергалось насмешкам, причем — фактически безнаказанным. Советские люди еще не знали тогда, что они становились объектом Холодной войны, а советское руководство явно недооценивало этой опасности.

С другой стороны, началось интенсивное проникновение Советского Союза в страны Запада в самых разнообразных формах — расширение дипломатических служб, числа журналистов, ученых, деловых людей, туристов и т.д. Стал складываться значительный слой людей, часто бывавших за границей, имевших регулярные контакты с западными людьми, так или иначе связанных с заграничными делами. Они превращались в привилегированную часть населения, испытывали на себе в первую очередь соблазны западного благополучия. Через них влияние Запада испытывала правящая верхушка. Стали расширяться и усиливаться круги людей, занимавшихся обслуживанием высших слоев общества и верхов власти заграничными вещами.

В кругах интеллектуалов, работавших в идеологических учреждениях, связанных с аппаратом ЦК КПСС, и сотрудничавших с КГБ, стало модным утверждать, что Запад есть лучший из миров, когда-либо существовавших и существующих на планете. Это, однако, не мешало им публично разоблачать язвы «лучшего из миров» и доказывать преимущества советского социального строя. В научных кругах стали усиленно щеголять западными именами, подобно тому, как побывавшие на Западе и имеющие какой-то доступ к западному миру счастливчики стали хвастаться западными вещами.

Хрущев. С именем Хрущева связана десталинизация советского общества. Любой руководитель после Сталина так или иначе должен был бы проводить политику десталинизации. Но в какой форме должен был бы совершиться этот перелом и как далеко он мог зайти, это зависело от индивидуальных черт руководителя партии. Хрущев наложил на этот перелом печать своей личности, причем настолько мощно, что он (перелом) уже немыслим в иной, нехрущевской форме.

Лично Хрущев был простой, доступный, скромный и нравственный в быту, сравнительно добрый, отходчивый. И вместе с тем — хитрый, своевольный, импульсивный, склонный к внезапным порывам и решениям. Волюнтаристское сталинское руководство состояло не только из многочисленных безликих пешек, но и из волевых и инициативных вождей более низких рангов. Хрущев не был пешкой. Он был образцовым руководителем волюнтаристского сталинского типа. Когда он пришел к власти, эти его качества развились еще более. Исчезли сдерживающие начала страха перед Сталиным и приспособления к далеко не легким условиям работы руководителя того времени. Необузданная и вздорная натура дала себя знать в многочисленных нелепых поступках, начиная с затеи с кукурузой и кончая выходками в ООН. Но вместе с тем именно эта натура была одним из условий специфически хрущевской формы десталинизации. Он действовал в разоблачении сталинизма волюнтаристскими методами самого сталинизма, а не теми методами, которые шли им на смену. Действуй он в рамках норм партийно-государственной законности, ради которых свергался с пьедестала Сталин, последний не был бы низвергнут с такими последствиями. Сталинизм был бы преодолен «правильно», а не по-хрущевски. Именно поэтому он не был удостоен чести быть похороненным в Кремлевской стене.

Конечно, Хрущев не использовал в полной мере предоставившуюся ему неповторимую возможность покончить со сталинизмом и либерализировать советское общество, испугался сделанного самим собой и начал действовать в обратном направлении. Но заслуги исторического деятеля определяются не тем, что он мог бы сделать, но не сделал, а тем, что он сделал и что сделалось само собой, может быть даже вопреки его намерениям. А сделалось много. Сделалось много больше того, что допускалось нормами советского строя жизни. И одна из задач брежневского руководства состояла в том, чтобы загнать страну снова в допустимые рамки. Либерализация советского общества, о которой советские люди ранее и не мечтали, приход к общественной деятельности большого числа молодых, образованных и способных людей, возникновение диссидентства, взлет культуры — все это и многое другое было в значительной мере обязано лично Хрущеву.

Болезнь познания. В конце 1953 года я окончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. В 1954 году был принят на работу в лабораторию, занимавшуюся разработкой методологии массовых и комплексных проблем. Работа меня вполне устраивала. Никакую карьеру я, конечно, сделать не мог. Но я к этому и не стремился. Не стремился я и к материальному благополучию. Зарплата была небольшая, но для меня было достаточно. Немного подрабатывала мать. Из подвала мы переселились в комнатушку получше, что по условиям тех лет было терпимо. В 1960 году защитил докторскую диссертацию. Стал старшим научным сотрудником. Зарплата выросла чуть ли не вдвое.

К этому времени я убедился в том, что должен основательно изучить не только марксизм, но и западную социологию, а также современную логику и методологию науки. Занимался я всем этим не спеша, в свободное время, исключительно для себя. Поскольку я был абсолютно свободен, не был связан никакой школой, никакими предрассудками, никакими запретами и расчетами, я убедился в том, что имевшиеся интеллектуальные богатства были в основном предрассудками, идеологией, непомерно раздутыми пустяками или заблуждениями. Во всяком случае, я не нашел никаких готовых теорий и методов, которые я мог бы просто применить к советскому обществу. Так что мне пришлось весь общетеоретический и методологический аппарат разрабатывать самому.

Несколько лет упорного труда, завладевшего мною целиком и полностью, и я, как мне тогда казалось, основательно разобрался в сущности реального коммунизма. Это был самый мрачный период в моем отношении к нему. Будущее его мне представилось в таком виде.

Будущее коммунизма. Все население страны будет прочно закреплено за определенными территориями, а на них — за определенными учреждениями. Перемещения будут производиться только с разрешения и по воле руководящих инстанций. Произойдет строгое расслоение населения, и принадлежность к слою станет наследственной. Законсервируется бюрократическая иерархия. Определенная часть населения будет регулярно изыматься в армию рабов для особого рода неприятных и вредных работ и для жизненно непригодных районов. Будет строго регламентировано не только рабочее, но и свободное время индивидов. Будут строго регламентированы все средства потребления. Будет в божественный ранг возведена вся система чинопочитания. Главе партии будут воздаваться божеские почести. Вся творческая деятельность будет деперсонифицирована. Продукты творчества будут обозначаться именами директоров, председателей, заведующих учреждениями и партийных руководителей. Никакой оппозиции. Полное однообразие мыслей, желаний, целей, действий. Будет создана особая система развлечений для разных слоев населения. Бездуховное развлекательное искусство. Все достижения науки и техники будут использоваться привилегированными слоями в своих интересах. Другим слоям будут перепадать лишь крохи. Разница в образе жизни между господствующими слоями и прочими будет подобна разнице в образе жизни между жителями современной животноводческой фермы и животными, которых они разводят. О «трудящихся» будут заботиться на тех же основаниях, на каких заботятся о животных. Идеологическое засилие будет чудовищным. Ложь, насилие над личностью, подлость будут пронизывать все звенья общества. Регулярно будут вызревать «временные трудности», на которые будут сваливать вину за все несчастья. Большинство населения будет обречено на мелочную борьбу за существование до такой степени, что будет исключена всякая возможность для него обдумать свое положение. Карательные органы будут пресекать малейшие намеки на неповиновение и критику.

Конечно, это была лишь абстрактная гипотеза, исходившая из допущения, что коммунизм пришел навечно. Но она отражала определенные черты советского общества и его устойчивые тенденции, а о крахе Советского Союза не помышляли тогда даже самые яростные антикоммунисты. Так что эта гипотеза выглядела весьма правдоподобно. А главное — она выражала те умонастроения, с какими я жил весь брежневский период.

Чувство вины

Ф: Я последнее время часто оглядываюсь на прожитую жизнь. Я не нахожу в ней ничего такого, в чем я мог бы себя упрекнуть, если не считать мелких пустяков. Я всегда был убежденным коммунистом и марксистом. И остался таковым.

П: Почему это тебя угнетает?

Ф: У меня нет никакой обиды ни на кого и ни на что. Я сам отказался участвовать в оргии антикоммунизма, критиковать марксизм и прославлять все то, что мы критиковали раньше или игнорировали. Меня выгнали на пенсию. Я не вижу в этом несправедливости в отношении меня лично. Дело не в этом.

П: А в чем же?

Ф: Дело в том, что мы, русские коммунисты, в общем и целом действовали правильно. Отклонения, ошибки и даже преступления были — мы не боги, а люди. Да к тому же русские Иваны. Но в общем и целом, повторяю, мы действовали применительно к нашим условиям, силам, средствам и возможностям далеко не худшим образом. Скорее — наилучшим.

П: Согласен.

Ф: Мы несли с собой все-таки добро. Большего мы не могли сделать. Другие на нашем месте не сделали бы и этого.

П: И не сделали!

Ф: А уходим мы с исторической арены как носители зла, как насильники, шкурники, обманщики. Причем — навечно. И никто и никогда уже не скажет о нас правду.

П: Погоди, может реабилитируют когда-нибудь!

Ф: Реабилитация — не правда. Это лишь другая форма лжи. У нас реабилитировали жертвы сталинизма. А много ли в этом правды?

П: Ноль.

Ф: Вот то-то и оно! Мы приговорены к вечной исторической неправде.

П: Это — общее правило истории.

Ф: Неправда неправде — рознь. Такого, как с нами, не было и не будет. Тут речь идет не просто о научной истине и заблуждении, а о чем-то большем: именно о правде и неправде. А они включают в себя сознание справедливости и несправедливости. И даже их ощущение и сопереживание. И многое другое. Тут трудно дать рациональное определение. Когда русские правдоискатели искали Правду и мучились от невозможности ее найти, они имели в виду нечто большее, чем объективная истина.

П: Ты прав. Для нас правда была и остается проблемой не гносеологической, а нравственной.

Ф: Вот именно! И вот, прожив вроде бы безупречную жизнь, я теперь вдруг стал ощущать себя соучастником огромного преступления. Я ведь с 1944 года член Партии! С 1950 года в сфере идеологии! А я ведь поступал далеко не всегда по убеждениям. Сколько было случаев сделки с совестью?! Каждая по отдельности — мелочь. А их были тысячи. И так у каждого честного коммуниста. Так накопился океан сделок. Знаешь, главная вина за случившееся лежит не на подлецах, шкурниках, предателях и прочей нечисти, а на нас, на честных коммунистах. Это с нашего молчаливого согласия они совершили свое подлое дело.

П: Да. Но все-таки, на мой взгляд, главным был механизм разрушения, направленный на нас со стороны Запада. Внутренние факторы лишь ослабляют сопротивляемость социального организма. А гибель несут силы внешние.

Ф: Теоретически рассуждая — так. Но меня мучает другое.

П: Что именно?

Ф: Мы, русские, «задним умом» богаты. Не могу себе простить, каким близоруким я был тогда, когда надо было кричать об опасности и действовать, наплевав на репутацию в среде «прогрессивной» интеллигенции. Теперь я вижу, что главным было не то, что мы утратили веру в коммунистические идеалы. Да и была ли такая вера?! Главным было другое: мы стали воспринимать как нечто само собой разумеющееся то, что приобрели благодаря коммунизму, и утратили чувство опасности потерять это вместе с потерей коммунизма. На моей душе камнем лежит одни грех. В 85-м году мы обсуждали на ученом совете рукопись книги одной ортодоксальной марксистки. Ортодоксальной до такой степени, что она в наших кругах была всеобщим посмешищем. Даже в ЦК над ней потешались. Книга, как нам казалось, состояла сплошь из идеологических клише. Выступал и я против нее. Книгу провалили. Вскоре эта женщина умерла. Книга была делом ее жизни, она не перенесла такого удара.

П: Книга действительно была чушь?

Ф: Сейчас я готов признать, что книга была святая истина, хотя и наивна. И очень нужная. А тогда... Знаешь, что мне сейчас больше всего жжет совесть? В заключительном слове она сказала: «Попомните мои слова, пройдет несколько лет, и вам всем будет стыдно за то, что вы сегодня говорили. Если, конечно, вы не станете полными негодяями». Мы стали негодяями. А вот стыд не проходит.

П: Значит, еще не до конца стали. Я не работал профессионально в вашей сфере. Тем не менее я тоже не могу простить себе то, что не понял серьезности опасности, хотя вроде бы видел ее и даже писал о ней, и занял позицию «невмешательства в политику и идеологию». Сейчас я вижу, что такая позиция фактически означала сотрудничество с врагами. Я прекрасно понимаю, что у меня не было иного выхода: не мог же я сотрудничать с партийными органами и с КГБ, не мог же я защищать нашу идеологическую мразь! И все же это — не оправдание. Возможен был какой-то «третий» путь.

Ф: Какой? Борьба на два фронта? Практически это было исключено. Фронтов-то не было!

П: Ты, конечно, прав. Те, кто тогда казались враждующим фронтами, оказались заодно.

Ф: И все-таки любое самооправдание в сложившейся ситуации постыдно.

Все возрасты

Позвонила «Минин». Сказала, что дней на десять покидает Москву. Предложила встретиться на пару часов в центре города. Писатель давно так не готовился к встрече с женщиной, как на этот раз. Выбрился тщательнее обычного. Надел самое лучшее из одежды. Взял с собой валюту, намереваясь пригласить «Минина» в ресторан. Купил дорогой букет цветов.

Она, наоборот, пришла одетая самым заурядным образом. Потом он понял, что это — не из пренебрежения к нему, Писателю, а по другим, извинительным причинам. За букет поблагодарила и передала его одному из двух сопровождавших ее мужчин, телохранителей. От ресторана категорически отказалась.

М: Нас там с вами сфотографируют сразу в самых невероятных видах. И в газетах появятся грязные пасквили. Напишут, что Вы — не такой уж бедняк, каким Вы якобы прикидываетесь, что Вы пропиваете свои миллионы в самых дорогих ресторанах, что и я не такая уж святая, как ходят слухи. И провокацию устроить могут, чтобы помешать моей поездке. Так что лучше побродим в таких местах, где нас не смогут подслушивать и фотографировать. А наши ребята позаботятся, чтобы нам не помешали.

П: Не думал, что тут зашло так далеко.

М: Давайте не будем думать об этом вообще. Поговорим о каких-нибудь ничего не значащих пустяках. Как будто мне — восемнадцать. А Вам...

П: А мне за тридцать. Так что я к тому времени о пустяках говорить уже разучился. Впрочем, я этому так и не научился.

М: Да и мне похвастаться особенно нечем. Представьте себе, я родилась 22 июня 1941 года. Отец был офицер, пограничник. Погиб в первые дни войны. Как мы жили в войну, знаю со слов матери. Но хорошо помню одно — ощущение холода, голода, нищеты. У меня до сих пор память об этом не проходит. И, очевидно, не пройдет никогда.

П: Где Вы жили?

М: Попали в Свердловск. Там и осели. Мать вторично замуж не вышла, всю жизнь посвятила мне. Дождалась, когда я окончу школу, с золотой медалью. .Это был самый счастливый день в ее жизни. Вскоре она умерла.

П: Вы замужем?

М: Была. Развелась, как и другие.

П: Дети?

М: Двое. У них у самих дети. Я уже бабушка. У нас хорошие отношения. Но близости особой нет. Это уже будет постсоветское поколение. А Вы, я слышала, совсем одиноки? Как это получилось?!

П: Мечтал о чем-то необыкновенном, подлинном, чистом, возвышенном. Ударился несколько раз о прозаическую реальность. И угас.

М: Как же Вы прожили жизнь в одиночестве?!

П: Говорят, что в одиночном заключении люди живут дольше и ничем не болеют. Но у меня была изначальная страсть, и я ей отдался полностью: познание нашего советского общества, нашего русского коммунизма.

М: Его больше нет. Как же жить дальше?

П: Я делаю набросок для моей итоговой книги о русском коммунистическом эксперименте. Собираю материалы. Здесь хочу выработать концепцию последней стадии его — стадии краха, убийства, умирания. Закончу книгу — закончится и жизнь.

М: Такую книгу надо писать здесь, в России. Ее надо писать не столько умом, сколько сердцем. Когда Вы покидаете Москву?

П: Третьего октября.

М: Нельзя отложить?

П: Нет. Это связано с большими тратами, какие мне не по карману. И там надо дела кое-какие сделать.

М: Разделайтесь с делами и возвращайтесь к нам насовсем. Мы что-нибудь придумаем, чтобы Вы тут могли жить и работать. Дадим Вам помощников. Обеспечим материалами.

П: Спасибо. Я подумаю. В конце концов меня на Западе не удерживает ничто и никто.

Два часа промелькнули незаметно. Она посмотрела на часы, сказала «Пора», пообещала позвонить сразу же по возвращении и распрощалась. Домой Писателю возвращаться не хотелось. Накатила тоска. Он зашел в «долларовый» ресторан и за каких-то полчаса пропил месячную зарплату русского профессора, как это бывало много лет назад в брежневскую эпоху, которая уже стала приобретать в воображении многих черты «золотого века» русской истории.

Официант предложил Писателю «девушку». Писатель сначала отказался. Но потом сказал официанту, что он — журналист, пишет для западных газет, хотел бы побеседовать с «девушкой» такого рода, если это не так уж дорого. И через несколько минут за столом с Писателем сидела молоденькая (16 лет, как он узнал) и очень привлекательная девушка. Из разговора с ней он узнал следующее.

Никакой психологической драмы в духе Достоевского. Отец — инженер, мать — служащая в каком-то учреждении. Развелись. Дочь у бабушки, потом — детский сад. Школа. Никакого интереса к учебе. Юношеские компании. Танцы. Ранний сексуальный опыт. В 15 лет начала «подрабатывать», как и многие другие девочки. Однажды на улице к ней подошел молодой человек. Предложил работу в «одной фирме по обслуживанию иностранных туристов». На первых порах — 10 долларов в день, через пару месяцев — 15, а через полгода — 20. Сумма показалась ей астрономически огромной, «работа» — интересной. И она, конечно, согласилась. За пару недель прошла курсы «сексуальной культуры» и английского языка. Язык у нее был кое-какой со школы. Вообще у нее языковые способности. Она даже собиралась в Институт иностранных языков. Но вот судьба сложилась иначе. Работой довольна. Она способная. Обещают повысить уровень. И плату, конечно.

Из беседы Писатель кое-что узнал и об организации «фирмы». Сколько «девушек» занято в «фирме», собеседница не знала. Но много, судя по числу участниц эротических и языковых курсов, по числу квартир («точек обслуживания»), в которых ей уже приходилось бывать, по обслуживающему персоналу (охрана, «менеджеры», контролеры и т.п.). Все деньги, которые «девушки» получают от клиентов, они обязаны сдавать контролерам. Боже упаси утаить что-то! Жестоко расправляются. Это, говорят, вам не советский период, нужно честно работать!

Девушка поинтересовалась, как «это дело» поставлено на Западе. Писатель сказал, что он в этом полный профан, что знает только то, что попадает в средства массовой информации в связи со скандальными преступлениями и сенсационными разоблачениями. Вот недавно прошла волна разоблачений организованной преступности, связанной с выходцами из стран бывшего Советского Союза. Вывезенные нелегально из России девушки нещадно эксплуатировались, содержались как рабыни и вовлекались в преступления.

На прощание Писатель спросил, как отнеслись родители к профессии, выбранной девушкой. Она сказала, что отца вообще не видит, а мать скоро примирилась. Теперь это занятие — обычное дело. Многие завидуют. Все-таки она с неоконченной школой и без всяких дипломов зарабатывает больше, чем профессора, академики и даже генералы.

Пока писатель сидел в ресторане, его несколько раз сфотографировали, и он это заметил. Но он это игнорировал. Стоило ли заботиться о своей репутации, если весь его народ легко расстался со своей исторической репутацией?!

Наши потери

П: То, что мы потеряли здесь, в России, особенно остро ощущается там, на Западе. Причем порою самым неожиданным образом. Я уж не говорю о таких общеизвестных вещах, как работа, медицина, жилье, образование. Возьмем, например, секс.

Ф: Ну, на этот-то счет на Западе должна быть благодать. У них там полная свобода, культура и все такое прочее. У нас тут показывают западные фильмы. Сплошной секс, причем — на высочайшем уровне цивилизации. И то же самое в западных книгах. Мы тут, глядя на это и читая это, ощущаем себя «лаптями».

П: Не буду спорить насчет «культуры» секса. Может быть, в этом Запад далеко впереди. Только эта «культура» — самое обычное извращение, как правило известное с древности. И не от хорошей жизни они хватаются за эту «культуру». Ранняя массовая импотенция, нужны искусственные возбудители. Опустошенность душевная. Гомосексуализм. И многое другое. Но не в этом главное.

Ф: Неужели есть еще что-то хуже этого?!

П: Есть. Хотя в Советском Союзе положение женщин было нелегким, тогда все-таки было достигнуто максимальное в истории человечества равенство полов. На Западе о таком равенстве еще только мечтают. И одним из проявлений этого равенства была свобода секса, точно так же немыслимая для Запада. Там под свободой секса понимают свободу половых извращений, порнографии и т.п., но только не свободу в социальном смысле.

Ф: Не вполне понимаю тебя. Поясни!

П: У нас имел место, конечно, секс корыстный и как использование служебного положения.

Ф: Сколько угодно. У нас студентки за хорошую отметку готовы были переспать с экзаменаторами. А руководители студенток и аспиранток часто сожительствовали с ними. А что творилось в мире искусства?!..

П: Но в гораздо большей мере у нас был распространен свободный и бескорыстный секс, секс по влечению и даже по любви, с целью развлечения, от скуки и одиночества, по пьянке и т.п. Главное — это был секс бесплатный и по потребности. Для такого человека, как я, например, никакой проблемы секса не было. Если такой мужчина имел отдельную комнату или даже квартиру, он мог иметь любое число любовниц, каким бы он ни был. Причем почти ничего не тратя на них.

Ф: Сам я был образцовый семьянин. И моногамен от природы. Так что я такого не испытал. Но в моем окружении многие мужчины были такими.

П: И женщины меняли любовников. Были обычными случайные и кратковременные связи. Одним словом, своего рода коммунистический промискуитет.

Ф: На Западе такого нет?

П: Есть. Но не в такой мере и не в такой форме. Доминирующим является деловой секс, секс как бизнес, как источник дохода, как средство достижения успеха. И распределяется секс по тем же общим принципам, как и прочие блага. Для одних — изобилие. Для других — невозможность иметь даже минимум. А для тех, кто имеет в изобилии, делается все, что может вообразить извращенная человеческая фантазия.

Ф: Неужели за все пятнадцать лет ты так и не встретил женщину, с которой мог бы жить, как это бывало в России?!

И: Нет. Как не встретил ни одного человека, который мог бы стать собеседником, собутыльником или приятелем (не хочу уж говорить: другом) в нашем русском духе. Ф: Но сейчас и у нас сексуальный рай исчезает. Многое становится похожим на западные отношения, как мы о них узнаем из фильмов, книг и рассказов очевидцев.

П: Я и говорю о наших потерях. Мы что-то приобретаем новое, но цену за это платим слишком большую. Подобно тому, как за западное дерьмо платим золотом.

Ф: А семья? Там тоже разводы?

П: Больше, чем было в советской России. Причем с неизмеримо более драматичными последствиями. Это — одна из самых болезненных проблем в западных странах. Сложные имущественные отношения. Брачные контракты. Чудовищные законы. А у нас все это было максимально упрощено. Женились. Разводились. Если имели детей, платили алименты. Не такие уж большие. Делили жилплощадь. Имущества обычно ничтожно мало для скандалов, чаще делили полюбовно. И все. А там!..

Ф: Этому приходит конец.

П: А ты агитируешь меня возвращаться и жениться тут.

Ф: Ну для тебя-то пережиток проклятого коммунистического прошлого найдем!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Брежневская эпоха. Снятие Хрущева и избрание на его место Брежнева в моем окружении не произвело особого впечатления. Оно прошло как заурядный спектакль в заурядной жизни партийной правящей верхушки, как смена одной правящей мафии другой. По моим наблюдениям, так же равнодушной была вообще реакция населения, которого смена лиц на вершинах власти вообще не касается непосредственно. Хрущевский «переворот» был переворотом прежде всего социальным. Он был подготовлен глубокими переменами в самих основах советского общества. Он отражал перелом в эволюции общества, перелом огромного исторического масштаба и значения. Брежневский же «переворот» был верхушечным, лишь в высших этажах аппарата власти. Он был направлен не против того состояния общества, какое сложилось в послесталинское время, а лишь против нелепостей хрущевского руководства, против Хрущева лично, против хрущевского волюнтаризма, исчерпавшего свои позитивные потенции и превратившегося в авантюризм, опасный для множества лиц в системе власти и для страны в целом. С социологической точки зрения, брежневский период явился продолжением хрущевского, но без крайностей переходного характера. В наших кругах никаких антихрущевцев не было и никакой борьбы против хрущевцев не велось. Все те, кто холуйствовал перед Хрущевым, без всяких конфликтов и переживаний начали делать то же самое в отношении Брежнева. И даже еще усерднее.

Принято считать снятие Хрущева реакцией неких консерваторов на попытку Хрущева реформировать советское общество в прозападном духе, будто некий консервативный аппарат помешал прогрессивному Хрущеву осуществить эту перестройку общества. Это — сущий вздор. На самом деле всемогущий «аппарат» помешал Хрущеву в его сталинистских амбициях и рецидивах. Он сохранил основные итоги десталинизации страны и направил ее по пути нормальной (для этого типа общества) эволюции зрелого социального организма. В первые годы брежневского руководства улучшения условий жизни и либерализация были гораздо более значительными, чем в хрущевские годы. Хрущевские улучшения казались более значительными, поскольку сравнивались непосредственно со сталинскими годами. После брежневского «переворота» сравнение производилось уже с достижениями периода хрущевского, что создавало ложное впечатление брежневской «реакции», якобы наступившей после хрущевской «либерализации».

Иллюзия поворота советского общества вспять создавалась за счет того, что стали обращать внимание в первую очередь на недостатки брежневского периода, считая достижения чем-то само собой разумеющимся. Так, в отношении диссидентского движения стали прежде всего видеть репрессии против диссидентов, а не тот факт, что они появились в большом количестве и распустились до такой степени, какая была немыслима при Хрущеве. Недостатки стали выступать на первый план не потому, что они только теперь появились, а потому, что стало свободнее, и о них можно было говорить гораздо смелее, чем ранее. Именно улучшения брежневского периода способствовали тому, что недостатки стали занимать больше места в сознании людей. А колоссальный культурный взрыв в брежневские годы не идет ни в какое сравнение с жалкой хрущевской «оттепелью». На этот взрыв были обрушены репрессии. Но он все же произошел, и этот факт для истории не менее важен, чем факт его разгрома.

Хрущевский период был переходом советского общества от состояния юности к состоянию зрелости. Этот переход растянулся на несколько лет. Ничего необычного в этом нет. Исторические процессы протекают во времени, как и любые другие материальные процессы. Кроме того, процессы в руководстве обществом не всегда и не на все сто процентов совпадают с процессами в фундаменте общества. Последние в брежневские годы все более стали уходить из под контроля властей.

В брежневские годы реальный коммунизм впервые в истории достиг сравнительно завершенной формы. Обнаружилась прозаическая и заурядная натура реального коммунизма, его объективные закономерности, механизмы его функционирования и перспективы на будущее. При Брежневе ввели в употребление выражение «развитой социализм». Мы над этим потешались. Называли прошлое состояние недоразвитым социализмом. Определяли развитой социализм как совокупность пережитков капитализма, пожитков социализма и недожитков коммунизма. Слова «социализм» и «коммунизм» тут употреблялись в марксистском идеологическом смысле как обозначения низшей и высшей стадии коммунистической формации. Называя развитой социализм также зрелым социализмом, мы называли полный коммунизм перезрелым социализмом. Хотя я и потешался над выражением «развитой социализм», социологически и исторически оно было верным. Оно соответствовало реальному перелому в истории реального коммунизма. Впрочем, и достойная смеха форма осознания этого перелома была вполне адекватна самому результату перелома. Великая история коммунизма, достигнув зрелости, сбросила трагические и романтические наряды юности и обрядилась в наряды прозаически-комические, гораздо более отвечающие ее природе. В этом, кстати сказать, заключалась также одна из особенностей зрелого коммунизма. На место трагического злодея Сталина пришел полуклоун Хрущев, которого отпихнул стопроцентный клоун и маразматик Брежнев, гораздо более подходящий на роль Бога реального коммунизма именно в силу своей из ряда вон выходящей ничтожности. С точки зрения личных особенностей, незаурядность Хрущева символизировала незаурядность самого исторического перелома, а заурядность Брежнева — заурядность самого зрелого коммунизма.

Брежневские годы теперь считаются застойными. На самом деле это фактически неверно. Как раз наоборот, это были годы самого стремительного прогресса во всех основных сферах советского общества. В эти годы Советский Союз стал второй сверхдержавой планеты. Думаю, что со временем они станут предметом беспристрастного исследования. Было построено огромное число новых предприятий. Необычайно усложнилось хозяйство, культура и быт населения. Вырос образовательный уровень населения. Возросло число ученых и деятелей культуры. Улучшились бытовые условия для огромного числа людей. Были достигнуты колоссальные успехи в науке и технике. Произошла общая либерализация социальных отношений. Был окончательно ликвидирован «железный занавес», необычайно расширились контакты с Западом.

Тот факт, что одновременно в стране происходило наращивание экономических и бытовых трудностей, а также усиление морального и идейного разложения, ничуть не противоречит сказанному. Это говорит лишь о сложности и противоречивости исторического процесса.

Население страны воспринимало все то положительное, что происходило на их глазах и с их участием, как нечто само собой разумеющееся и акцентировало внимание на недостатках. Даже в достоинствах видели в основном негативный аспект. И главным предметом ненависти, недовольства и насмешек стало высшее руководство страны во главе с Брежневым.

Брежнев. Свой путь «вождя» Брежнев начал с коротенькой речи, которую для него за пять минут сочинил один из референтов, а кончил многочасовыми речами, которые для него сочинял целый штат помощников и советников. Его бесчисленные холуи называли его руководителем «ленинского типа». Он охотно играл эту роль. Однако на самом деле Сталин был для него образцом. Но Брежнев был карикатурой на Сталина. Культ Сталина вырастал снизу общества и поддерживался сверху. Культ Брежнева насаждался его холуями исключительно сверху и презирался как в массе народа, так и в самом брежневском окружении. Честолюбие Сталина имело под собой деяния эпохального значения. Тщеславие Брежнева превзошло сталинское и стало социально-патологическим. Брежнев побил мировой рекорд в отношении наград: 260 орденов и медалей весом в 18 килограммов!

Полководец, не выигравший ни одного сражения, но имеющий больше наград, чем самые выдающиеся полководцы времен войны; теоретик, интеллектуальный уровень которого не превосходил уровень партийного работника районного масштаба, но под именем которого шел мощный поток словесной макулатуры, — таков был Брежнев, символ и характерное порождение современного советского общества. Культ Брежнева был на самом деле не культом личности в принятом смысле слова «личность», а культом социальной функции как таковой, т.е. культом обезличенности. Если бы после смерти Брежнева его шкуру набили опилками, то получившееся чучело могло бы выполнять эту функцию не хуже, а может быть, и лучше, чем живой Брежнев. Культ Брежнева был культом правящей мафии, которую он лишь символизировал.

В подражание сталинской Конституции придумана Конституция брежневская. Была придумана и новая Программа КПСС. И то и другое — явления чисто идеологические. Брежневские подхалимы назвали Конституцию 1977 года «подлинным манифестом развитого социализма». Они же назвали Программу КПСС тоже «подлинным манифестом», но уже полного коммунизма, «коммунистическим манифестом двадцатого века». Можно сказать, переплюнули «Коммунистический Манифест» Маркса и Энгельса. В обсуждение» этих идеологических документов было вовлечено чуть ли не все взрослое население, школьники старших классов, студенты, солдаты. Это были грандиозные идеологические кампании, количественно во много раз превосходившие сталинские массовые идеологические оргии. Я знаю, как сочинялись упомянутые «манифесты» и вообще все «теоретические» документы советских вождей. Работу эту в конце концов сваливали на самую плебейскую часть сотрудников идеологических учреждений. Но в истории свои критерии отбора и оценок. Дело тут в том, что даже самые умные, образованные и талантливые идеологические аристократы не смогли бы выполнить эту историческую задачу создания «коммунистического манифеста двадцатого века» лучше, чем самые глупые, невежественные и бездарные идеологические плебеи: эти «манифесты» и прочие вклады в сокровищницу марксизма-ленинизма по самой природе не могли быть иными и создатели их должны были быть адекватны им.

Брежневизм. Ирония истории заключалась в том, что Брежнев, подражая Сталину по внешним формам власти, был его прямой противоположностью. Именно с его именем оказался связанным стиль руководства, противоположный сталинистскому. Сталинистский стиль руководства был волюнтаристским. Он заключался в том, что высшая власть стремилась насильно заставить население жить и работать так, как хотелось ей, власти. Брежневский же стиль руководства, хотел он этого или нет, оказался приспособленческим. Здесь сама высшая власть приспосабливалась к объективно складывавшимся обстоятельствам жизни населения. Высшая власть разыгрывала спектакли волюнтаризма, а на самом деле плелась в хвосте неподвластной ей эволюции страны. Альтернатива сталинизму не есть нечто хорошее. Она может быть столь же гнусной, как и то, альтернативой чему она является. Это лишь две крайности в рамках одного и того же социального феномена.

Другая важнейшая черта брежневского типа власти заключается в том, что система сталинского народовластия исчезла совсем или отошла на задний план, уступив место системе административно-бюрократической, государственной. И третья черта — превращение партийного аппарата в основу, ядро и скелет всей системы власти и управления. Об этом я буду говорить специально в дальнейшем.

Бунтарство. Сейчас говорят о брежневских годах как о годах возрождения сталинских репрессий. Это — историческая чушь. Бесспорно, многие люди подвергались репрессиям, многие испытывали всякого рода запреты и ограничения. Но сказать это значит сказать нечто банальное и пустое. Нужно еще выяснить, почему и какие люди подвергались репрессиям. Брежневские репрессии были, в отличие от сталинских, оборонительными. В послесталинские годы в стране стал назревать протест против условий жизни, в особенности — в среде образованной части населения. Начали сказываться последствия десталинизации и «тлетворное влияние Запада». Поведение довольно большого числа людей стало выходить за рамки дозволенного. Основная масса советского населения встретила враждебно эти бунтарские явления. И брежневское руководство, прибегая к карательным мерам, выражало эту реакцию общества на поведение нарушителей порядка. Власть не изобретала карательные меры по своей инициативе. Она сдерживала назревавший взрыв недовольства.

Это было новое явление в советской истории, а не возрождение репрессий сталинского типа. И число репрессированных было ничтожно. И репрессируемые были не те. Это были не политические противники сталинцев, не крестьяне, не остатки «недобитых контрреволюционеров». Это были люди, воспитанные уже в советских условиях и бунтовавшие в силу специфически социальных причин. Многие из них сами принадлежали к привилегированным слоям.

Брежневские годы стали самыми бунтарскими в советской истории. Большой силы достигло диссидентское движение. Появился «самиздат» и «тамиздат», т.е. печатание сочинений советских граждан за границей. Имена В. Тарсиса, В. Ерофеева, Г. Владимова, В. Войновича, Б. Окуджавы, А. Галича и многих других стали широко известны. Произошел нашумевший процесс А. Синявского и Даниэля. Стали распространяться запрещенные сочинения А. Солженицына. Начали бунтовать деятели культуры (М. Ростропович, Э. Неизвестный). Началась эмигрантская эпидемия. Возникали попытки самосожжения и взрывов. Кто-то попытался взорвать Мавзолей Ленина. В 1969 году лейтенант Ильин совершил попытку покушения на Брежнева. Короче говоря, начались беспрецедентное общественное брожение. Оно охватило прежде всего интеллигенцию. Затем оно стало распространяться и в других слоях общества, в особенности — в среде молодежи.

Этот период еще станет предметом скрупулезных исторических и социологических исследований. Я хочу лишь рассказать, как я сам понимаю характер этого бунта. На мой взгляд, тут произошло совпадение двух важнейших факторов. Первый из них хрущевская десталинизация стала приносить плоды лишь в брежневские годы. Нужно было время, чтобы эти плоды созрели и заявили о себе открыто и массовым порядком. В брежневские годы десталинизация не прекратилась, а лишь ушла вглубь. Второй фактор — беспрецедентное доселе внимание Запада к бунтарским настроениям в стране и воздействие на советское общество. Несмотря на всякие защитные меры, западная идеологическая атака на Советский Союз оказалась чрезвычайно сильной. Западные радиостанции работали с учетом того, что происходило в нашей стране, и имели огромный успех. Они реагировали на все факты репрессий, причем даже на самые мелкие. Они поддерживали самые разнообразные формы протеста хотя бы уже тем, что предавали их гласности. Масса западных людей посещала Советский Союз и оказывала внимание всем тем, кто каким-то образом протестовал и бунтовал против советских условий жизни. На Западе издавались книги советских неофициальных авторов, печатались статьи о советских деятелях культуры, вступавших в конфликт с советским обществом и властями. Так что советский интеллигентский бунт и культурный взрыв произошел в значительной мере благодаря вниманию и поддержке со стороны Запада. Многие советские люди ломали свою привычную жизнь, шли на риск и на жертвы с расчетом на то, что на них обратят внимание на Западе и окажут поддержку хотя бы самим фактом внимания.

Диссиденты. На Западе советскими диссидентами называют всех тех, кто по каким-то причинам вступает в конфликт с советским общественным строем, его идеологией и системой власти, подвергаясь за это каким-то наказаниям. Тем самым в одну кучу сваливают различные формы оппозиции и протеста: и националистов, и религиозных сектантов, и желающих эмигрировать, и террористов, и политических бунтарей, и жаждущих мирового простора деятелей культуры, и пускающих свои сочинения в «самиздат» писателей.

Диссидентами в Советском Союзе называли не всех, вступающих в конфликт с обществом, идеологией и властями, а лишь определенную часть оппозиционеров, которые делали публичные заявления, устраивали демонстрации, создавали группы. Их лозунгами стала борьба за гражданские свободы и права человека.

Вопрос об оценке значительности диссидентского движения, о силе его влияния на население страны и об отношении к нему населения является, пожалуй, наиболее сложным. Здесь любая точка зрения, по-видимому, может быть подкреплена фактами. Я хочу отметить здесь лишь следующее. Все, что было связано с диссидентством, составляло один из главных (а часто — главный) предмет разговоров и размышлений в самых различных слоях общества. И хотя бы только как явление в области идейной жизни общества оно не имело себе равных по степени внимания. Было бы несправедливо отрицать то, что некоторые смягчения в области культуры в последние годы явились одним из следствий диссидентского движения. Даже власти благодаря диссидентам получали некоторое представление о реальном положении в стране, вынуждались к более гибким методам руководства.

К концу брежневского периода диссидентское движение пришло в упадок. Свою роль в этом сыграли репрессии со стороны властей. Но дело не только в этом. Были и другие причины. Упомяну лишь некоторые из них. Прежде всего бросаются в глаза преувеличенные расчеты лидеров диссидентского движения на сенсацию, которая переросла в непомерное тщеславие и самомнение. Многие видные диссиденты стали играть социальные роли, аналогичные ролям кинозвезд и популярных певцов. Концентрация внимания общественности на отдельных фигурах диссидентского движения и на отдельных действиях, ставших удобными штампами для журналистской шумихи, нанесло не меньший ущерб движению, чем погромы со стороны властей.

В диссидентское движение приходили, как правило, люди, не имевшие специального политологического, социологического, философского образования и навыков понимания явлений общественной жизни. Исторически накопленная культура в этой области игнорировалась совсем или подвергалась осмеянию. Достаточно было обругать советское общество и разоблачить его язвы, как разоблачающий автоматически возносился в своем самомнении над официальной советской наукой и идеологией, воспринимая себя единственно правильно понимающим советское общество. Достаточно было подвергнуться репрессиям, чтобы ощутить себя экспертом в понимании советского общества.

Третья волна. Одним из важных явлений брежневского периода была массовая эмиграция на Запад, получившая название «третьей волны». Первой эмигрантской волной считалась послереволюционная эмиграция. Во вторую волну включали советских граждан, попавших на Запад в связи с войной с Германией 1941–1945 годов и оставшихся там.

По своему социальному составу, по причинам, мотивам и целям «третья волна» была чрезвычайно разнообразной. Одни покинули страну с намерением лучше устроиться на Западе в материальном отношении, другие же — вследствие неудовлетворенности своим положением в Советском Союзе. Одни эмигрировали добровольно, других спровоцировали на это или вытолкнули насильно. Как массовое явление «третья волна» явилась результатом совпадения многих причин. Она началась отчасти стихийно, отчасти была подогрета западной пропагандой, отчасти была сознательно спровоцирована советскими властями с целью очистить страну от неугодных людей. Но, несмотря на все это, она все-таки была социально целостным феноменом. Чтобы понять ее целостность и ее характер в целом, нужно принять во внимание следующее методологическое обстоятельство.

«Третья волна» была типичным примером массового процесса. В нее были вовлечены многие миллионы людей. Это — прежде всего сами эмигрировавшие и желавшие эмигрировать. Их были сотни тысяч. Причем это были представители далеко не самых низших слоев населения. Во всяком случае, в еврейскую часть ее входили люди, занимавшие социальное положение на средних уровнях социальной иерархии и выше. Большинство имело высшее и специальное среднее образование. Многие были известными в стране людьми, занятыми в сфере культуры и науки. В «третью волну», далее, были вовлечены миллионы людей из окружения фактических и потенциальных эмигрантов. Они так или иначе переживали эмигрантскую ситуацию и обсуждали ее. В нее, наконец, были вовлечены органы власти Советского Союза, а также средства массовой информации Запада и большое число людей, по тем или иным причинам занятым в эмигрантских делах. Короче говоря, это было явление большого социального масштаба, занимавшее внимание значительной части человечества в течение многих лет и оказавшее заметное влияние на идейную, моральную и психологическую атмосферу как в Советском Союзе, так и на Западе.

Эмигрантская волна была неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добиться эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировали на Запад.

Эпоха «кукишей». Ниже я хочу остановиться еще на одном явлении этого периода, которое вносит дополнительный штрих в это описание. Оно связано с именами Кафки и Оруэлла.

В московских интеллигентских кругах начали говорить о Кафке уже в конце хрущевского правления. Официально творчество Кафки истолковывалось как отражение пороков буржуазного общества, как признак его глубокого разложения и предвестник его скорой гибели. Но московские фрондирующие интеллектуалы использовали его как повод в завуалированной форме похихикать насчет язв своего собственного общества и повздыхать о своей собственной печальной участи. Они, разумеется, истолковали творчество Кафки как разоблачение советского «тоталитарного режима». Вздохи были лицемерны, ибо участь вздыхателей была не столь уж печальна: они делали карьеру, добивались успехов, обогащались материально. Истолкование было притянуто за уши. Но это не мешало московским «храбрым» интеллектуалам вести бесконечные разговоры, в которых они блистали своей осведомленностью насчет «современной» культуры и прогрессивностью воззрений.

Сочинения Оруэлла стали циркулировать в наших кругах уже в брежневские годы, причем — в самодеятельных переводах, сделанных, кстати сказать, добросовестно. Они имели больший успех, чем сочинения Кафки, особенно «1984». Об этой книге много говорили и спорили. Причем ее истолковывали как книгу социологическую и даже как профетическую, предсказывавшую будущее состояние человечества. Это истолкование делалось отнюдь не против воли и намерений самого Оруэлла. Он сам, по его словам, стремился довести до логического конца «тоталитарные идеи», которые были достаточно сильными уже в его время и которые уже частично реализовались в гитлеровской Германии и в сталинской России.

Мои взгляды на коммунистическое общество и на эволюцию человечества в эти годы складывались в значительной мере в полемике с оруэлловской картиной, которая считалась наилучшим описанием реального коммунизма и эволюции человечества в нашу эпоху. Мне же эта картина представлялась поверхностной, примитивной, надуманной. Она была очень эффектной и удобной в сфере идеологически-пропагандистской критики коммунизма. Я же шел по пути критики научной, отвергающей всякие литературные эффекты.

Кто-то сказал, что масштабы ученого определяются тем, как много людей он ввел в заблуждение и насколько долго. Эту формулу можно применить и к оценке масштабов личности в сфере социальной мысли. С этой точки зрения вклад Оруэлла в формирование западных представлений о будущем, посткапиталистическом обществе огромен. И Запад в ближайшие годы вряд ли с ними расстанется. Так что книге Оруэлла предстоит еще немало лет влиять на умы и чувства миллионов людей на Западе. Ничто так долго не застревает в душах людей, как ложные идеи, ставшие предрассудком. Невежество действительно есть сила!

По тем же причинам я остался равнодушен к сочинениям Замятина, Платонова, Булгакова и других, которые стали играть роль того же «кукиша в кармане». Вообще это была эпоха «кукишей». Критику «режима» усматривали во всем мало-мальски похожем на нее и всему старались придать намек на критику. В игре стало принимать участие огромное число людей, включая научных работников, профессоров, писателей, художников, журналистов, сотрудников аппарата власти и даже КГБ, иностранцев.

В эти годы значительная часть столичной интеллигенции заняла позицию «как бы расстрелянных». Эти люди прекрасно устраивались в жизни и делали успешную карьеру, но вместе с тем стремились выглядеть так, будто именно они суть жертвы «режима». Они стремились урвать для себя все — и все блага слуг режима, и репутацию борцов против режима. Уже в те годы отчетливо наметилась роль, какую ей предстояло сыграть в ближайшем будущем.

Интеллигенция. Термин «интеллигенция» многосмыслен, причем в каждом случае смысл довольно неопределенен. И дело тут не просто в игнорировании требований логики к терминологии, а в сложности социальной структуры населения, в ее изменениях и многоплановости.

До революции в интеллигенцию включали писателей, художников, ученых, врачей, инженеров, учителей, профессоров и т.п., короче говоря, более или менее образованных людей, занимавшихся интеллектуальным трудом или по крайней мере трудом, требовавшим образования и интеллектуальных усилий. Таких людей было сравнительно немного. Они образовывали особую социальную категорию. Их социальную роль видели в просвещении «народа» и в его идейно-моральном улучшении. Они сыграли огромную роль в критике дореволюционного общества и в идейной подготовке революции 1917 года.

После Октябрьской революции еще имела место какое-то время инерция дореволюционного статуса этой категории граждан общества. Однако вскоре вступили в силу новые факторы. Во-первых, общее и профессиональное образование стало достоянием миллионов людей, так что этот признак уже не выделял интеллигенцию в старом смысле из прочей массы людей.

Во-вторых, сферы деятельности, ранее считавшиеся сферами интеллигенции, разрослись настолько, что число занятых в них людей стало исчисляться сотнями тысяч и даже миллионами. Причем и их коснулись общие законы социального структурирования. На первый план вышли социальные различия людей, занятых в совокупности в одном и том же виде интеллектуальной, творческой, культурной и т.д., в общем — «интеллигентской» деятельности. Например, в науке установилась многоступенчатая иерархия социальных позиций от академиков, принадлежавших к самым высшим и привилегированным слоям общества, и до младших сотрудников, технического персонала и всяких подсобных работников, принадлежавших к низшим слоям. Разница в жизненных благах для них достигла колоссальных размеров. Аналогичная ситуация сложилась и в других сферах «интеллигентского» труда.

И в-третьих, высокообразованные люди заполнили все прочие, «неинтеллигентские» сферы общества — государственные учреждения, управленческий аппарат, органы государственной власти, милицию, юридические учреждения, армию, спорт и т.д. Большое число ученых, писателей, художников, музыкантов, профессоров, юристов, врачей и т.д. заняли в обществе такое положение, что их скорее следовало отнести к категории чиновников системы власти и управления, чем к интеллигенции в старом смысле.

Тем не менее в послесталинские годы сложилась определенная категория людей, которую можно назвать интеллигенцией в широком смысле слова. В эту категорию вошли люди с высшим и специальным средним образованием, занятые трудом по профессии, приобретенной благодаря образованию (научные работники, преподаватели, врачи, инженеры, журналисты и т.д.). Для них источником средств существования и жизненного успеха стало именно их профессиональное образование и успехи в профессиональной работе. Многие из них заняли довольно высокое положение в обществе, большинство — среднее, прочие имели шансы как-то повысить свой статус и улучшить свои жизненные условия. В целом эта категория имела целый ряд преимуществ перед другими — сравнительно обеспеченное положение, легкость и интересность работы, минимум или отсутствие риска, гарантии положения, возможности улучшений, доступ к культуре, среда общения и многое другое. Кто-то пустил в ход слово «образованщина», вполне подходящее для этой категории.

С моральной точки зрения «образованщина» была (и остается) наиболее циничной, приспособленческой, трусливой и подлой частью населения. Она была лучше других образованна. Она была уверена в своей профессиональной нужности и ценности. Ее менталитет был гибок, изворотлив. Она умела представить любое свое поведение в наилучшем свете и найти оправдание любой своей подлости. Она была добровольным оплотом режима. Она была не жертвой режима, а его носителем, его слугой и хозяином одновременно. Она была социально эгоистичной, думала только о себе. Ее роль была двойственной. С одной стороны, она поставляла людей в оппозицию к режиму, сочувствовала диссидентам и даже поддерживала их, была подвержена влиянию западной пропаганды. А с другой стороны, она поддерживала антиоппозиционные действия властей и сама активно громила диссидентов и «внутренних эмигрантов».

Одновременно с рассмотренным процессом происходило формирование сравнительно немногочисленного слоя, который можно назвать (и часто называют) интеллигенцией в узком смысле слова или «интеллектуалами». К концу брежневского периода этот слой стал весьма ощутимой силой в обществе. В него вошли представители науки, литературы, музыки, журналистики, профессуры, театра, изобразительного искусства и других сфер культуры. Это — известные личности, имевшие более или менее широкое и сильное влияние на умы и чувства людей. Но не только они. В этот слой вошли и многие тысячи людей «помельче», рангом ниже, но на своем уровне, в своем регионе и в своей сфере выполнявшие сходные функции, занимавшие сходное положение. И так вплоть до самых «маленьких», своего рода «солдат» и «чернорабочих» этой армии интеллектуалов, которые выполняли функции распространителей влияния интеллектуальных «офицеров» и «генералов», а также служили резервом воспроизводства этого социального монстра.

Этот слой «властителей дум» советского общества был, пожалуй, самым гнусным порождением советского периода. Он стал базой западного идейного наступления на советское общество, поставщиком в «пятую колонну» Запада в Советском Союзе. Одновременно его «генералы» и «офицеры» делали успешную карьеру, добивались успеха, наживались, приобретали репутацию борцов за прогресс, умело использовали конъюнктуру дома и на Западе. В этой среде вызрела идея: элита общества должна жить по-западному, для чего надо «народ» заставить работать на нее тоже по-западному.

Моя личная жизнь. Моя личная жизнь была в высшей степени заурядной. Умерла мать. Я остался один. Имел кое-какие связи с женщинами, какие были обычными для одинокого мужчины с отдельной комнатой. Как-то незаметно женился. Жена работала в нашей лаборатории, имела взрослую дочь, была разведена с мужем, у нее была однокомнатная квартира. Мы «съехались» — обменяли наше жилье на двухкомнатную квартиру. Нового ребенка она заводить не захотела, а я не настаивал. Жили мы тихо и мирно, без особых страстей, но вполне благополучно, как и многие другие люди нашего круга. Когда началось мое «диссидентство», мы разошлись. После этого никаких контактов с моей второй женой я не имел и ее судьбой не интересовался.

Более двадцати лет я проработал в той же самой лаборатории, которую в 1960 году превратили в институт. В 1962 году я стал руководителем небольшой группы. Выше этого уровня я так и не поднялся. Да я и не стремился. Мое положение меня вполне устраивало. Хорошая зарплата, интересная работа, масса свободного времени, широкие возможности общения в богатейшей интеллектуальной и культурной среде Москвы — что еще нужно для человека со скромными претензиями?! Но, увы, удержаться на уровне спокойствия и безмятежности мне не удалось. По роду работы я должен был так или иначе предавать гласности мои результаты. Уже мои первые скромные публикации обратили на себя внимание как в Союзе, так и на Западе. Я стал получать приглашения на международные встречи. Приезжавшие в Москву западные ученые стремились встретиться со мной. Это породило злобу и зависть в среде коллег. Они пакостили мне на каждом шагу. Публикация моих работ систематически срывалась. За границу меня не выпускали. Дважды выдвигали в Академию Наук и оба раза провалили. Выдвинули на премию и тоже провалили. Сам я не претендовал ни на место в академии, ни на премию, и это мои коллеги знали. Меня выдвигали, чтобы провалить. Мне создавали репутацию антимарксиста, антикоммуниста, антисоветчика. Хотя это оставалось на уровне слухов и доносов, это так или иначе работало.

Я тогда, конечно, не знал, что попал в поле внимания деятелей Холодной войны, как и многие другие советские ученые. Я вообще тогда не думал в этом направлении. Но действия моих коллег против меня не имели ничего общего с заботой о судьбе страны, народа, советского строя. Они действовали совсем по другим мотивам. После 85-го года все они стали перестройщиками, реформаторами, антикоммунистами, антисоветчиками.

Срыв. Я всячески уклонялся от какой-либо политической активности, не имел никаких дел с диссидентами и даже фрондерами. И все же не выдержал, сорвался. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Уже в шестидесятые годы на Западе сложилось убеждение, будто с современной интеллектуальной техникой можно предвидеть будущее человечества с любой полнотой и точностью. Вершиной этой идеологической иллюзии явились планетарные модели, т.е. модели всего человечества. В 1973 году выходец из России В. Леонтьев получил Нобелевскую премию за разработку такой модели. После этого планетарные модели стали модой. Скоро их появилось несколько десятков.

Естественно, заразились идеей таких моделей и у нас. Один из секторов нашего института занялся изучением западных глобальных моделей с намерением догнать и перегнать Запад и в этом отношении. А нашему сектору поручили разработку такой модели советского общества. В институте состоялась конференция на эту тему. Это был, конечно, сплошной балаган. Я хотел уклониться от участия в нем, но мне сам директор предложил выступить, причем в категорической форме: фактически я был единственным в институте серьезным специалистом в этой области. Пришлось выступать. Мое выступление было кратким. Я спросил, на основе какой научной теории мои коллеги собираются строить свою модель советского общества. На основе сочинений классиков марксизма, наших философов, экономистов, социологов, специалистов по «научному коммунизму»? А насколько они соответствуют реальности нашего общества? А не получится ли у вас вместо модели реального советского общества модель идеологических представлений о нем, совсем неадекватных реальности? К тому же не стоит преувеличивать и западные результаты на этот счет. Насколько мне известно, и западные модели такого рода, несмотря на грандиозную технику и математический аппарат, в гораздо большей мере суть замаскированное и освященное авторитетом современной науки и техники шарлатанство, мракобесие и идеологическое оболванивание простаков. И выкачивание денег.

Мое выступление дружно осудили, обвинив меня во всех смертных грехах. Меня освободили от заведования группой и отстранили от участия в работе над моделью советского общества.

Через пару лет институт закончил работу над моделью и приступил к решению правительственных заданий с ее помощью. Первым таким заданием было доказательство бескризисности советского общества. За эту работу группа ведущих сотрудников во главе с директором получила Государственную премию. Многие были награждены орденами и медалями, получили денежные премии, повысились в чинах и званиях. Я решил опровергнуть вывод этой группы и доказать противоположное — неизбежность кризисов и при коммунизме.

Погрузившись в исследование, я скоро убедился в том, что необходима содержательная (или базисная) теория коммунизма, в корне отличная от марксистской теории, а также от всего того, что о советском обществе сочинялось на Западе. Без такой теории исследования эмпирической социологии, конкретные измерения и вычисления превращаются в мошенничество, в орудия идеологии и пропаганды, а формальные построения оказываются пустыми умственными (знаковыми) конструкциями. Одним словом, точные методы социальных исследований без содержательной теории, адекватной данному обществу, превращаются из орудий понимания этого общества в орудия помутнения умов. И я такую теорию, как казалось мне, построил. Я ее частично опубликовал в моих первых книгах в 1977–1979 годы на Западе. Ниже я кратко изложу ее основные идеи.

Интеллигенция

Ф: Не слишком ли резко ты пишешь об интеллигенции? Ведь мы тоже принадлежали к этой категории!

П: То, что говорится о целом слое, не обязательно верно в отношении каждого представителя слоя по отдельности. А что касается нас лично, то разве мы были исключением в том отношении, о котором я писал?! В поведении каждого из нас по отдельности вроде бы не было ничего, достойного осуждения. Были какие-то пустяки. Анекдотики. Разговорчики. Книжечки. Встречи. Безразличие к чему-то... А из таких мелочей, когда их миллиарды, складывался характер целого слоя и его влияние на ход истории.

Ф: Я в этом плане как-то не думал.

П: А кто думал?! Никто. Это я теперь, постфактум констатирую. А тогда я вместе со всеми смеялся над книгами тех, кто писал о тлетворном влиянии Запада, охотно делился идеями с иностранными коллегами, рассказывал смешные истории о наших политиках и идеологах...

Ф: Но ведь во всем этом действительно не было ничего преступного!

П: Верно! Но дело-то именно в том, что из множества непреступных по отдельности поступков сложилось совокупное преступление огромного масштаба. Это и есть история! Посмотри на всю эту интеллигентскую мразь, которая стала оплотом нынешнего режима! Большинство из них были оплотом и коммунистического режима. Они были апологетами его, активными проводниками советской идеологии, открытыми и тайными доносчиками. Они — перекрасившиеся «коммуняки», власовцы Холодной войны.

Ф: Таких не так уж много. Большинство — миллионы учителей, врачей, инженеров, офицеров и т.д. Они профессионально и за гроши делали и делают каждый свое дело...

П: Вот именно! Но именно с их молчаливого согласия небольшая часть («верхушка») сотворила великое предательство. Ведь эта «верхушка» не есть какой-то особый слой по отношению к прочей массе людей, относимой к «образованщине». Именно первая представляет вторую и выражает социальную сущность второй. Вся «образованщина», включая «верхушку», несет ответственность за случившееся!

Ф: Не спорю, наша «образованщина» как целое способствовала наступлению эпохи реформ, приветствовала перестройку и переворот августа 1991 года. Но одним из следствий этого переворота явилось то, на что она никак не рассчитывала. Она потеряла то положение, которое занимала в советском обществе, оказалась практически не такой нужной. То, благодаря чему она занимала хорошее положение в обществе (знания, дипломы, степени, звания. награды), потеряло прежнюю ценность. Началось ее численное сокращение, деморализация, дисквалификация. Многие пристроились в новом обществе в ином, совсем не интеллигентском качестве. Но и тут их вытесняют более ловкие молодые конкуренты. Так что она оказалась в положении жертвы.

П: В истории действует какой-то закон возмездия. Ты думаешь, интеллектуальная элита («властители дум») долго будет блаженствовать? Ее тоже использовали как орудие измены и разгрома страны. Она больше не нужна. Постепенно и ее выбросят в мусорную яму истории. Русская интеллигенция по замыслу победителей вообще будет истреблена.

Человек из Утопии

Ф: Ты сформировался как идеальный коммунист. Честно признаюсь тебе, хотя я не карьерист, не хапуга, не халтурщик, не доносчик, не клеветник, не приспособленец и т.п. — одним словом порядочный человек, я все же не могу считать себя идеальным коммунистом на все сто процентов. По строгому счету я тоже был как все, только в ослабленной форме. Если покопаться как следует в поступках и в мыслях, то нахожу в себе многое такое, что порицал в других. За всю мою долгую жизнь я знал всего лишь одного безупречного, на мой взгляд, человека: это — ты.

П: Не буду смотреть на твои слова как на комплимент, ибо не горжусь тем, что я есть. Не спорю, таких, как я, немного. Может быть, вообще один. Я вообще никогда не встречал другого такого. И знаешь, в чем тут дело? Я такой вовсе не от природы. В природе (от рождения) таких не бывает. Я — искусственное существо. Я делал всю свою сознательную жизнь над собой эксперимент. Я всерьез воспринял идеал коммунистического человека и довел его до логического конца, воплотив его в себе.

Ф: И какие ты выводы сделал из своего эксперимента?

П: Не знаю, запишу ли я их когда-нибудь. В двух словах — такие. Во-первых, это — путь страдания. Хотя мы, русские, склонны к мазохизму, но даже для нас этот путь невыносим. Во-вторых, этот путь невозможен для подавляющего большинства людей. Более того, он — для исключительных одиночек, обрекающих себя на мученичество ради каких-то великих целей. В-третьих, даже для одиночек он возможен лишь до известного предела, перейдя который, такой одиночка становится ненавистным для окружающих. Он становится для них угрозой их разоблачения, источником угрызений совести. Глядя на него, окружающие ощущают себя ничтожествами и негодяями. И потому они стремятся сделать такого человека подобным себе, а если не удается — оклеветать его и исключить из своей среды. В-четвертых, это хорошо, что таких исключительных личностей мало.

Ф: Ну, это уж слишком!

П: Ничего подобного! Посуди сам! Такие люди не стремятся к жизненному успеху. Они уступают дорогу другим, которые того не заслуживают. Они сами и своим примером снижают активность лучшей части граждан, давая преимущества карьеристам, бездарностям, хапугам и т.п. Так что коммунистический идеал человека сам в значительной мере повинен в том, что он не реализовался в массовых масштабах. Тут дело обстоит подобно тому, как было с христианскими идеалами...

Ф: Но ведь они сыграли великую позитивную роль!

П: Да. Но благодаря тому, что им следовали не все, не всегда и не буквально.

Ф: Это же и с коммунистическими идеалами было возможно!

П: И делалось на самом деле.

Ф: Так в чем же проблема?!

П: Коммунисты прошлого думали, будто коммунистический идеал человека мог быть осуществлен в отношении каждого отдельного человека. Так думал и я в молодости, начав свой жизненный эксперимент. Это была ошибка.

Ф: Почему ошибка?! А в отношении кого же он должен был осуществляться?!

П: Людей, конечно. Но не взятых по отдельности. В отношении целых народов, масс, коллективов.

Ф: Я не вижу, в чем тут разница. Речь-то ведь идет о качествах людей!

П: О качествах массы и коллективов людей!

Ф: Поясни, в чем тут разница. Ведь народы, массы, коллективы состоят из отдельных людей!

П: Но образуют новые социобиологические существа, несводимые к составным частям. Мы об этом поговорим как-нибудь потом. А сейчас вернемся к коммунистическому идеалу человека.

Ф: Я слушаю!

П: Дело в том, что желаемые качества невозможно привить всем людям, в полном объеме и в одинаковой мере. Они должны быть привиты народу как целому и коллективам, из которых он состоит. Они должны быть как бы «влиты» в массу людей, «растворены» в ней. А в этой массе они распределяются между отдельно взятыми людьми в различных формах, величинах, пропорциях и сочетаниях. На долю отдельно взятого человека выпадает лишь какая-то частичка этих качеств, причем — в определенных формах и размерах. И что особенно важно понять — эти качества должны быть привиты народу как принудительные нормы поведения, которые масса людей как целое стремится навязать каждому своему представителю по отдельности. Человек сам по себе («от природы») есть универсальная, на все способная тварь.

Только внешние ограничения и принуждение, исходящие от других окружающих его тварей того же рода, делают из него более или менее приличное существо. Моя ошибка состояла в том, что я хотел в себе одном развить то, что практически могло быть и должно быть «растворено» в целом народе. Это раз. При этом я хотел полностью исключить другие качества, которые вырабатывались у людей в силу опыта жизни в среде себе подобных, но о которых в коммунистическом идеале человека не говорилось ни слова. Они считались негативными продуктами «классового» общества.

Ф: В результате ты оказался слишком хорош для нашего коллектива.

П: Ни плох, ни хорош. Просто неадекватен. Отклонением от всеобщей нормы. То, что у нас делалось, делалось в общем и целом нормально. Нормально в смысле реальных возможностей и объективных законов организации больших масс людей. Идеалы человека «вливались» в массу народа и «распределялись» между отдельными людьми, причем — в принудительном порядке. Был создан мощный механизм воспитания людей и удерживания их в рамках идеала. И люди сами в массе своей быстро сообразили, что главное в их поведении — не то, что они суть внутри себя и для себя, а то, как они выглядят внешне, с точки зрения формальных и официальных критериев оценки поведения. Это не значит, что люди стали притворяться хорошими, будучи внутренне плохими. Это — не притворство, а суть дела. Тут действует принцип адекватности: люди внутренне становятся такими, какими они являются внешне. Внутренние качества человека суть закрепление опыта его внешнего поведения.

Ф: Значит, внутренне нравственный человек без внешнего принуждения и в массовых масштабах невозможен?

П: Невозможен в силу законов социобиологической природы людей и условий их бытия. И это ни плохо, ни хорошо. Это просто объективная данность.

Ф: Выходит, у нас пошли правильным путем?

П: Единственно возможным. И если бы нас не разгромили, мы сделали бы много больше того, что сделало христианство.

Ф: А такие, как ты, обречены?

П: Всегда и везде. Из некоторых со временем сделали бы коммунистических великомучеников и святых. А скорее всего, таковых сделали бы из ловких жуликов.

Ф: У меня это все не укладывается в голове. Ведь коммунистический идеал человека необычайно прост. Его можно выразить двумя словами: «Будь Человеком!»

П: Сказать просто, а осуществить на деле практически невозможно. Все попытки сделать человека идеальным существом (Человеком с большой буквы) добром и уговорами провалились.

Больше успеха имели попытки сделать это насилием и угрозами.

Но и они провалились. Верх все равно взял естественный человек, о котором нельзя говорить без омерзения.

Ф: Почему?! Слишком много людей?! Не хватает всем благ?! Тесно?!

П: Во время Христа на всей планете людей было не больше, чем сейчас в одной России. А люди были не лучше. В литературе и в исторических документах достаточно хорошо отражено то, какими гнусными тварями являются люди именно тогда, когда у них блага имеются в изобилии.

Ф: Гены?!

П: Гены — лишь механизм наследственности, а не суть того, что наследуется. Дело в том, что нет никаких абсолютных и универсальных идеалов. Они всегда относительны и условны. Идеал, о котором мы говорим, есть идеал не всех людей и не для всех. И не на все времена и условия. Если бы все люди были такими от природы, они не выжили бы в борьбе за существование. Верно, что наша страна выжила в значительной мере благодаря тому, что удалось воспитать относительно много людей, близких к нашему идеалу, и еще большему числу людей привить какие-то черточки идеала. Но верно и то, что наша страна выжила не в меньшей мере благодаря тому, что не всех людей сделали идеальными коммунистами и не во всем сделали такими прочих.

Ф: Но ты же сам считаешь, что одной из причин нашего краха является качество человеческого материала!

П: Дорогой друг, мало знать о каких-то принципах диалектики. Нужно самому быть диалектиком, чтобы понимать такие явления. Одни и те же качества человеческого материала суть сила в одних условиях и в одних отношениях и слабость в других.

Ф: Это банально.

П: Но с такими банальностями не считаются, их игнорируют. В мире все в конце концов банально. Ум нужен для того, чтобы увидеть банальности и оценить их важность. Я скажу тебе нечто такое, что тебя удивит, может быть, больше всего. Если понимать реализацию коммунистического идеала так, как я уже сказал тебе, у нас был достигнут максимум возможного с наличным человеческим материалом. И с этим уровнем коммунизм мог существовать века. Достаточно было лишь «подкармливать» его. И не допускать тот великий соблазн, который овладел нашим обществом в послесталинские годы.

Отношение к марксизму

Ф: Твое отношение к марксизму двойственное. С одной стороны, ты его критикуешь и отвергаешь. А с другой — ты его высоко оцениваешь. Как это совместить?

П: Я высоко оцениваю марксизм как идеологию, сыгравшую огромную роль в истории человечества. Но я отвергаю его с научной точки зрения, как претензию на статус науки.

Ф: Возьмем марксистское учение об обществе! В чем состоит его ненаучность?

П: Научная критика идеологии состоит не в том, что бы брать ее утверждения и сопоставлять их непосредственно с реальностью, а прежде всего в логическом анализе ее понятий и утверждений. И лишь на этой основе рассматривать ее отношение к реальности.

Ф; Покажи это на примерах!

П: Начнем с идеи материалистического понимания истории. В чем оно заключается?

Ф: В распространении философского материализма на человеческое общество.

П: А в чем заключается философский материализм?

Ф: Ну, знаешь ли, это общеизвестно! Материя первична, сознание вторично. Сознание есть отражение реальности. Сознание есть нечто идеальное. Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях. Достаточно?

П: Вполне! Не буду анализировать эту совокупность слов и фраз — оставим это до другого раза. Запомним одно: чтобы считать какое-то явление материальным, достаточно и необходимо признать, что оно есть объективная реальность, существует вне нашего сознания, производит в нас ощущения. Так?

Ф: Так. Добавлю еще то, что различение материального и идеального имеет смысл только в рамках основного вопроса философии, а именно вопроса о том, что первично и что вторично — материя или сознание.

П: Прекрасно! Но исторический материализм никак не следует из философского! В нем общественные явления делятся на материальные и «идеологические». К первым относятся производственные отношения, экономика. Ко вторым — государство, право, мораль, религия и т.д. Теперь скажи: государство, тюрьмы, армия, полиция, правовые учреждения, чиновничий аппарат — что это? Только плод воображения или нечто такое, что существует вовне нашего сознания и производит в нас весьма заметные ощущения? Самое большее, что должно было бы дать распространение философского материализма на сферу человеческой истории, это признание человеческого общества и его истории в качестве объективной реальности, существующей вне сознания теоретиков и независимо от него, и рассмотрение сочинений этих теоретиков как отражения этой реальности. Но такой подход был обычным делом почти для всех, кто думал на темы истории и человеческого общества. Это было всеобщей банальностью. Марксизм сделал нечто большее, чем признание этой банальности: он явления самой человеческой истории разделил на материальные и идеальные, что ровным счетом не имеет ничего общего С философским материализмом. С точки зрения последнего, если строго придерживаться определений, все явления общественной жизни материальны. Разделение явлений на материальные и идеальные по утверждению самих марксистов имеет смысл лишь в рамках «основного вопроса философии», а в данном случае мы выходим за эти рамки.

Ф: Но неужели в марксистском учении не было рациональных зерен?!

П: Были, конечно. Но зерна либо превращаются в труху, либо прорастают. Зерна марксизма проросли в успехах мирового коммунизма.

Ф: Я имею в виду чисто теоретический аспект.

П: Ленин. Сталин. Чем это тебе не ростки?!

Ф: Без шуток! Я имею в виду науку.

П: И тут они оказали влияние на массу ученых. Но в науку не проросли. Во-первых, не допустили. Во-вторых, они не годились для этого.

Ф: Поясни!

П: Попробую. Целую теорию тебе не обещаю. Ограничусь анализом некоторых понятий и утверждений из числа основных. В основе марксистской социальной доктрины лежит понятие способа производства. В этом, собственно говоря, и усматривается материализм. Способ производства считается материальным базисом общества, на котором возвышаются все надстройки, включая государственные учреждения, а также правовые идеи, отношения и учреждения. Попрошу запомнить последнее замечание насчет правовых явлений. Обратимся к производственным отношениям! Что считается главным их признаком?

Ф: Отношения собственности. Конкретнее говоря — чьей собственностью являются средства производства.

П: Прекрасна! Что является главным признаком производственных отношений капитализма? То, что средства производства суть частная собственность капиталистов. А Коммунизма? Общественная собственность на средства производства.

Ф: Несколько упрощенно. Но в общем и целом так.

П: Но, дорогой марксист-ленинец, ведь отношения собственности суть правовые отношения! Что-то есть собственность кого-то не просто потому, что этот кто-то как-то овладел чем-то, а по праву, по определенному закону, признаваемому обществом и охраняемому государством! Это есть отношение именно в «надстройке» в марксистском смысле слова!

Ф: Я готов поспорить! Тут неясность понятий!

П: Спорить можно. Но бессмысленно. Ты же сам говоришь о неясности понятий. И я об этом говорю. Понятия неопределенны, многосмысленны, допускают различную интерпретацию. Какая же это наука?! Ладно, оставим эту «мелочь»! Пусть это будет в «базисе»! Но почему именно отношения собственности выбраны в качестве главного признака производственных отношений, а не какие-то иные? Почему не отношения между рабочими на заводах? Почему не отношения между начальниками и рабочими? Почему не отношения между руководителями и подчиненными? Почему не отношения между различными видами собственников? И как быть с отношениями между людьми в учреждениях в сфере управления, культуры, спорта и т.п.? Имеются среди них какие-то производственные отношения в марксистском понимании вообще или нет? Какие именно? Эти вопросы можно умножить. Но не ищите разумного ответа в марксистском учении об обществе. Собственность как главный признак производственных отношений здесь выделена с определенной идеологической цепью: дать «обоснование» тому, что частная собственность есть источник всех зол, что достаточно уничтожить ее, как наступит рай земной.

Ф: Причем, сама эта идея стара как мир!

П: Верно! Производственные отношения в марксизме сводятся к отношениям собственности. Собственность бывает частная и общественная. С частной собственностью связаны классы и классовая борьба. Уничтожим частную собственность — уничтожим классы. Построим бесклассовое общество. Вроде бы все ясно. Но что же такое классы? Теоретически любые предметы по сходным признакам можно «объединить» в классы. Но идеологию это, конечно, не устраивает. Если, например, мужчины образуют класс мужчин, а женщины — класс женщин, то построить бесклассовое общество немыслимо. А тут нужно именно бесклассовое общество. Так что тут в качестве классов признаются только определенные явления: рабы и рабовладельцы, помещики и крепостные, капиталисты и наемные рабочие. Исключение делается для крестьян. Они — класс. Для интеллигенции никакой пощады: прослойка, не более. Конечно, если классы понимать так, то построить общество, в котором не будет классов, возможно. В Советском Союзе мы были близки к нему.

Ф: Крестьяне превращались в рабочих.

П: Но поставим вопрос так: возникает ли в коммунистическом обществе разделение людей по каким-то рубрикам (категориям, признакам), имеющее существенное значение для существования общества и образующее нечто аналогичное тому, против чего было направлено марксистское учение и что должно быть уничтожено? Имеется ли здесь разделение на привилегированных и непривилегированных, на богатых и бедных, на власть имущих и безвластных, на свободных и несвободных? Что важнее — несущественные различия рабочих и крестьян или весьма ощутимые отношения начальства и подчиненных? Советские партийные и государственные чиновники, начиная с некоторого уровня, жили куда богаче, чем многие миллионеры. Они — слуги народа? Но различия все равно остаются. Суть дела не изменится, если в одном случае вы употребите слово «эксплуататор», а в другом -«слуга народа». А суть дела в том, что, уничтожив одни социальные категории («классы» в марксистском понимании), вы освобождаете арену истории для других. Общество снова с необходимостью раскалывается на какие-то категории людей, между которыми развивается неравенство, вражда, отношения насилия.

Ф: Это у нас было табу.

П: Гут — ключ к пониманию того, почему марксистская идеология перестала быть адекватной реальности и утратила былое влияние. Социальная структура населения, сложившаяся у нас фактически, не соответствовала марксистской схеме. И на Западе произошли радикальные изменения социальной структуры населения. Рабочий класс, на который ориентировался марксизм, утратил прежнее положение в обществе, сократился численно (относительно других слоев), перестал быть революционным. Да и класс капиталистов претерпел такие изменения, что противопоставление его рабочему классу как основы общественных отношений потеряло смысл.

Ф: Но ведь марксизм не сводится к учению о классовой структуре общества и классовой борьбе!

П: Верно! Но вожди коммунистического движения и коммунистических стран сделали это главным в марксистской доктрине. Ленин подчеркивал, что главное в марксизме — доведение учения о классах до учения о неизбежности классовой борьбы, о пролетарской революции и о диктатуре пролетариата. И именно в этой форме все воспринимали марксизм. Плюс дурацкое учение об обществе «по потребности».

Ф: Ты считаешь, что рабочий класс есть дело прошлое?

П: Нет, он остается и останется вечно. Но его исключительное положение в обществе и революционная роль — в прошлом.

Ф: Значит, расчет некоторых нынешних коммунистических партий России на рабочий класс ошибочен?

П: Смотря в каком смысле. Голоса рабочих на выборах они могут получить. Но идеи пролетарской революции и диктатуры пролетариата — это анахронизм. В современном западном обществе рабочие в старом смысле слова составляют ничтожную часть работающих, думаю — меньше десяти процентов. А в сфере власти и управления занято более пятнадцати процентов работающих! В России показатели несколько иные, но тенденция та же.

Ф: Грустно сознавать, что вся жизнь ушла на суемудрие и призрачные надежды.

П: Не ты первый, не ты последний. Более того, в наше время борьба за интересы низших слоев населения вообще потеряла смысл как цель жизни. Она стала материалом для демагогии, карьеры и наживы ловкачей. И сами низшие слои уже неспособны оценить настоящую жертву.

Ф: Одним словом, окончилась эпоха великих иллюзий и надежд.

П: Согласно марксистскому учению об обществе, способ производства с присущими ему формами общественного сознания, с политическими, юридическими и прочими институтами образует общественно-экономическую формацию. Насчитывается пять таких формаций: первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая. Во времена Маркса последняя лишь проектировалась как формация, которая должна была прийти на смену капиталистической. В последовательной смене этих формаций усматривается некая историческая закономерность. Утверждается некий закон перехода от низших форм к высшим — закон соответствия производственных отношений характеру производительных сил. При капитализме это соответствие нарушается: производительные силы становятся общественными, а присвоение остается частным. Присвоение должно быть приведено в соответствие с производительными силами, т.е. должна быть ликвидирована частная собственность на средства производства и установлена общественная собственность.

Ф: И это чушь?!

П: Не чушь, а идеология. Если проанализировать факты истории, употребляемые здесь понятия и соответствующие им явления, то можно увидеть, что никакого такого закона вообще нет, что он выдуман для того, чтобы придать видимость научной обоснованности априорной коммунистической идее ликвидации частной собственности на средства производства.

Ф: Реальность подгонялась под умозрительную схему! А у нас никаких сомнений в истинности схемы не было!

П: Марксистская схема эволюции общества с логической точки зрения создавалась так. В историческом процессе из разных его мест и эпох вырывались отдельные куски — типы обществ. Они отбирались по определенным критериям и располагались в умозрительный упорядоченный ряд. Этот ряд рассматривался как закономерные этапы развития общества («от низшего к высшему»). Само собой разумеется, коммунистическое общество при этом изображалось как высший продукт исторического развития, причем не только как закономерный, но даже как необходимый.

Ф: Но типы обществ — факт!

П: Сама по себе идея выделить типы человеческих обществ, ввести критерии их сравнения и расположить их в теории по этим критериям в упорядоченный ряд «от низшего к высшему» ничего дурного в себе не содержит. Она вполне правомерна. Но она удерживает нас в рамках науки лишь при том условии, что соблюдаются определенные правила логики (т.е. правила научного мышления), а именно — если этот ряд не рассматривается как последовательные этапы развития некоего одного и того же человеческого объединения и если этот ряд не выдается за некий объективный закон развития некоего общества. Но именно эти логические правила в марксистской теории общества были нарушены, вследствие чего вся схема общественной эволюции превратилась в чисто умозрительную конструкцию, хотя и выдуманную на основе объективных фактов истории, однако все-таки выдуманную. Как бы ты отнесся к тому, если бы биолог, наблюдая различные виды животных и сравнивая их, построил бы схему необходимого развития от низшего к высшему некоего существа «животное», высшим этапом которого является некое человеческое состояние? Ты сказал бы, что это — чушь. Однако именно нечто подобное произошло с марксистской схемой эволюции общества. Здесь разбросанные в пространстве и времени куски человеческой истории были изображены как этапы развития чего-то одного. Упорядоченный умозрительный ряд различных явлений человеческой истории был представлен как последовательные этапы развития одного и того же общества. Умозрительный ряд был представлен как объективный закон истории.

Ф: Значит, не любой народ способен пройти все стадии эволюции, которые марксисты изображают как всеобщий закон?

П: Нет, конечно. В реальной эволюции живого можно видеть огромное число эволюционных линий, проб, гибели, тупиков. В животном мире практически все возможности были испробованы. Все линии оказались тупиковыми, достигли своего потолка. Только человек вырвался. И начался человеческий период. И тут — множество линий, попыток, тупиков. Происходил исторический отбор типов обществ. Если бы они все сохранялись, то мы имели бы бесчисленное множество социальных «насекомых», «крокодилов», «змей», «слонов» и т.п. Но они в большинстве случаев вымерли. В таком духе я рассмотрел все марксистские понятия и утверждения.

Ф: Насколько мне известно, такую критику осуществил ты один.

П: Да. Она не сыграла никакой роли в судьбе марксизма, как и любая научная критика вообще. Марксизм перестал быть адекватным условиям второй половины 20 века и потому сам капитулировал перед обстоятельствами, ничего общего не имеющими с наукой.

Ф: Так почему же ты так много сил потратил на научную критику марксизма?

П: Я стремился к научному пониманию советского общества как общества коммунистического. А в тех условиях, в каких я жил тогда, путь к этому лежал через изучение марксизма, через логический анализ его текстов, через преодоление его. Я хотел построить более совершенную концепцию коммунизма, чем марксистская. А последняя была лучшим изо всего, что мне было известно.

Ф: Марксизм отпал совсем?

П: Нет, конечно. Он остается как факт истории. Кроме того, всегда были и будут одиночки, которых не удовлетворяют идеологические концепции и которые стремятся к истине. Они, как правило, профессионально плохо подготовлены, выдумывают всякую чепуху, занимаются кустарщиной. Кое-кто из них наверняка обратится к марксизму или даже к гегельянству. Но этот путь бесперспективен как путь науки.

Ф: Я — идеолог не только по образованию и по профессии, но и по призванию. Я с юности в сфере идеологии. Твой взгляд на идеологию еще в студенческие годы вызывал у меня возражения. Мне особенно было неприятно то, что ты марксизм не считал наукой и зачислял в идеологию. Для меня марксизм был наукой, причем самой высшей.

П: Как для мусульманина коран, а для христианина Библия были высшей истиной.

Ф: Кое-что из твоей концепции я начинаю понимать. Но, увы, поздно. Переучиваться уже не получится. Да я и не хочу. У меня насчет марксизма совесть чиста.

П: И справедливо! Видишь ли, в чем дело?! Как говорили греки, все течет. Когда-то вся человеческая мудрость возникла и накапливалась недифференцированно. Великие религии прошлого содержали в себе самые разнообразные с современной точки зрения элементы, в том числе — такие, которые теперь можно отнести к науке или к идеологии. Изменилось понятие науки. Наука отделилась от религии. Теперь мало считать какие-то утверждения к понятия научными только на том основании, что они содержат истину и отражают реальные явления. Теперь в науке требуется профессионализм, особые методы и т.д. С развитием науки и культуры, с просвещением, образованием, средствами информации и пропаганды и т.д. стало разрастаться нечто такое, что не относилось к религии, но уже не укладывалось и в науку в новом смысле слова, — идеология. Это — не обязательно систематизированное учение. Это — множество идей, слов, фраз, концепций и т.п., рассеянных во всем, что так или иначе имело дело с работой человеческого интеллекта. Целостные учения — явления редкие. Марксизм тут вообще пока уникален. Это — великая идеология.

Ф: А мы все это игнорировали, сваливали в кучу разные явления, слепо держались за догмы. Это теперь ясно. Но согласись, марксизм сыграл великую роль в значительной мере благодаря тому, что имел наукообразную форму.

П: Не только форму. Исторический марксизм содержал в себе много научного. Он сделал огромный вклад в науку. Ему и повезло и не повезло благодаря тому, что он стал эпохальной идеологией. Повезло — его идеи оказали влияние на научное познание мира. Не повезло — он стал объектом критики как идеология. Отбросив его как идеологию, отбросили и многие великие завоевания человеческого разума прошлого.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Реальный коммунизм и наука о нем. В марксизме считалось, будто полного коммунизма еще не было, а наука о коммунизме («научный коммунизм») возникла уже в прошлом веке. На самом деле как раз наоборот: в России в сталинские и брежневские годы сложился самый полный коммунизм, а вот науку о нем так и не создали. Ничего удивительного, однако, в этом нет. Марксистское учение о коммунизме («научный коммунизм») было явлением чисто идеологическим. С наукой оно не имело ничего общего, хотя и претендовало на статус некоей высшей науки. Его презирали даже сами идеологи. Естественно, советские идеологи истребляли всякие попытки развить научный взгляд на коммунизм. Впрочем, серьезных попыток такого рода вообще не было не только из-за идеологических запретов, но и по ряду причин иного рода. На роль правдивого понимания коммунизма претендовала критическая и разоблачительная литература. Но и она не выходила за рамки идеологического способа мышления. Она точно так же создавала идеологически ложную картину коммунистического общества, лишь с иной направленностью. За истину тут воспринимали факт критичности. Чем больше чернилось все советское и вообще коммунистическое, тем истиннее это казалось или истолковывалось так умышленно в интересах антикоммунистической пропаганды.

В брежневские годы русский коммунизм вступил в стадию зрелости. В советской идеологии ее назвали развитым социализмом — боялись употреблять слово «коммунизм», поскольку с коммунизмом люди связывали исполнение надежд на всеобщее благополучие, изобилие всяческих благ, полную справедливость, равенство и т.п. Если бы объявили достигнутое состояние коммунизмом, то это означало бы признание неосуществимости таких надежд. А выражение «развитой социализм» еще оставляло какую-то лазейку для идеологии: мол, еще не дошли до коммунизма, но уже ближе к нему!

Но как бы мы ни называли брежневский период русской истории, именно в этот период возник самый высокоразвитый, можно сказать — классический образец общества коммунистического типа.

Коммунистический тип общества. Понятие «тип общества» не является специфически марксистским. Оно является общим, фиксирующим эмпирически данный факт различных видов объединений людей, живших в прошлом и живущих сейчас на планете. Марксистским является учение об общественно-экономических формациях, которое я отверг для себя как псевдонаучное, идеологическое.

Общество коммунистического типа характеризуется не одним каким-то признаком и не суммой нескольких разрозненных признаков, которые достаточно лишь перечислить, чтобы понять сущность и специфику этого типа общества, а сложной системой взаимосвязанных (взаимообусловленных) признаков. Если каждый из этих признаков вырвать из системы (абстрагировать), то аналог ему можно найти среди признаков обществ другого типа. При рассмотрении признаков реального коммунизма надо брать их именно как элементы (стороны) единой системы и исследовать то, какой вид они принимают в ней, какое место занимают, как тут функционируют. Общество есть живой организм. Если организм разрезать на куски и свалить в кучу, то эта куча уже не будет живым организмом, хотя все части живого могли быть сохранены.

Ориентация внимания. В начале очерка я уже упомянул о двух основных аспектах общества — деловом и коммунальном. Бесспорно, что первый из них (и прежде всего — производство средств существования) образует основу жизни общества. Но это не значит, что рассмотрение его есть исходный пункт и ключ к пониманию любого типа общества. Это было уместно в отношении западного общества. Но для понимания сущности коммунистического общества надо поступить как раз наоборот: принимая то отношение человеческого общества к природе, в котором производятся средства существования, как данный факт и как условие существования человеческого общества, мы должны именно от них отвлечься в первую очередь, чтобы выделить реальный источник, из которого коммунистические социальные отношения вырастают. А вырастают они не из факта трудовых отношений людей к природе, а из факта скопления большого числа людей для совместной жизни и деятельности — из отношений коммунальных (или из коммунальности). Фундаментальный порок советской теории коммунизма состоял в том, что к коммунизму подошли с той же ориентацией внимания, с какой марксисты подходили к капитализму. А фундаментальный порок западных сочинений о коммунизме состоял в том, что к нему применялись те представления, какие сложились об обществе западном. Это были не заблуждения невежества, а, наоборот, искусственно культивируемые заблуждения высокого уровня познания.

Ориентация внимания на коммунальность вовсе не означает, что следует вообще отбросить деловой аспект. Ни в коем случае! Она означает, что мы должны определенным образом рассматривать различные структурные элементы общества и их взаимоотношения, их координацию и субординацию. Например, общепринято считать экономику более фундаментальным и определяющим элементом общества, чем государственность (политическую систему). Это убеждение ошибочно в применении ко многим видам обществ, имевших место в истории человечества, в том числе — в применении к обществу коммунистическому. В формировании последнего именно политическая система сыграла решающую роль. Она оставалась основным фактором его самосохранения и развития.

Два чисто методологических замечания. Первое: я употребляю слова «основа» и «основной» как общие слова языка, а не как специальные понятия вроде марксистских «базис» и «базисный». Я вообще отвергаю марксистское учение об обществе в качестве научного подхода к коммунизму. Второе: не надо смешивать последовательность изложения учения об обществе с субординацией его органов, тканей, сфер и т.д. Я начну с социальной организации населения, ибо именно тут в самой общей и простой форме обнаруживается структура общественного организма в целом и функции его частей.

Клеточка коммунизма. Коммунистическое общество имеет сложное строение. Но основу его структуры образует стандартная организация населения. Все взрослые и трудоспособные граждане объединяются в первичные деловые коллективы — в клеточки целого. Это — хорошо всем известные заводы, фабрики, институты, фермы, магазины, школы, больницы и другие предприятия и учреждения, в которых граждане принимаются на работу, получают вознаграждение за труд, добиваются успехов, делают карьеру, получают награды и различного рода жизненные блага. Разумеется, структура общества не сводится к клеточному строению. Общество структурируется и во многих других аспектах. Но в любом из них основу образует клеточная структура. Клеточка есть общество в миниатюре, а общество в целом — многократно расчлененная и разросшаяся до гигантских размеров клеточка. Если хочешь понять сущность коммунизма, изучи сначала его клеточку.

Замечу, что мое понимание клеточки не имеет ничего общего с марксовским. Маркс рассматривает товар как клеточку капитализма. Но товарные, денежные и капиталистические отношения вообще не являются клеточками общества в моем смысле, в том числе — и в западном обществе, считаемом капиталистическим.

Реальные клеточки конкретной коммунистической страны (например, Советского Союза) весьма разнообразны по величине, деловым функциям и многим другим признакам. Но самые важные, характерные и распространенные из них обладают общими чертами, определяемыми типом общественной организации и в свою очередь определяющими этот тип. Назову основные из этих черт.

Клеточка имеет сложную структуру. Она имеет управляющий орган. Обычно он состоит из нескольких человек, а в более или менее крупных клеточках — из особой группы и даже объединении групп. Клеточка, как правило, расчленяется на более мелкие группы вплоть до минимальных. Каждая группа в свою очередь имеет руководителя (начальника) или руководящую группу из нескольких человек. Помимо деловых групп, в структуру клеточки входит множество различных общественных организаций. Главные из них — партийная, профсоюзная и молодежная. Эти организации сами имеют более или менее сложное строение.

Коммунистические клеточки создаются, преобразуются и уничтожаются решениями властей. Их статус устанавливается законодательно. При этом определяется характер и объем их деятельности, число и категории сотрудников, взаимоотношения с другими клеточками и государством. Они функционируют в рамках планов работы. Главный критерий оценки их работы — соблюдение того, что предписано им их статусом, и выполнение планов.

Для выполнения своих функций клеточка получает от общества средства вознаграждения сотрудников за их труд и необходимые средства деятельности. Коллектив владеет этими средствами и эксплуатирует их. Но они не есть его собственность. Все члены коллектива социально не различаются по отношению к средствам деятельности, как это имеет место в обществах иного типа, например в феодальном и капиталистическом. Они различаются лишь в системе организации работы. Директор фабрики, например, находится в таком же социальном отношении к средствам деятельности, как подчиненные ему рабочие и служащие. Если одной фразой определить коммунизм с этой точки зрения, то можно сказать, что это — общество, в котором все работающие граждане суть служащие государства.

Все сотрудники клеточек суть наемные рабочие или служащие. Они принимаются на постоянную работу по профессии на неограниченный срок и могут быть уволены только в исключительных случаях. Причем и в этих случаях требуется решение суда и согласие профсоюзной организации. Заработная плата устанавливается законом. Размер ее зависит от занимаемой должности, уровня квалификации и заслуг. Сотрудники клеточки получают основную зарплату независимо от реализации результатов деятельности клеточки.

Сотрудники клеточек образуют единые социальные коллективы, имеющие свою структуру и правила жизни независимо от дела, каким они заняты. Основная жизнь работающих граждан проходит в этих коллективах или в зависимости от них. Тут люди не только трудятся, но проводят время в обществе знакомых и друзей, обмениваются неделовой информацией, развлекаются, занимаются спортом и общественной работой, участвуют в самодеятельных творческих группах, получают жилье, места для детей в детских садах, путевки в дома отдыха, пособия и т.п.

Клеточка выполняет функции идейного и морального воспитания граждан. Она вовлекает их в активную общественную жизнь и осуществляет контроль за ними в этом отношении. Государство и идеологический аппарат воздействуют на людей прежде всего через их первичные коллективы. Коллектив несет известную ответственность за своих членов.

Жизнь людей в условиях такой организации формально проста, жизненные линии ясны и определенны. Для большинства имеется возможность добиваться сравнительного благополучия, улучшения бытовых условий и служебного успеха за счет личного труда по профессии и способностей. Всем работоспособным гражданам гарантирована работа. Всем работающим гарантирован оплачиваемый отпуск, оплата времени болезней, бесплатное медицинское обслуживание, образование, обучение профессиям, пенсия по старости и многое другое. Основные жизненные потребности так или иначе удовлетворяются.

Социальные отношения. Основными социальными отношениями коммунизма являются отношения между индивидом и коллективом, а также отношения субординации (начальствования и подчинения) и координации (соподчинения) между отдельными индивидами, группами индивидов, клеточками и объединениями клеточек в более сложные органы и ткани целого организма. В осуществлении этих отношений имеют силу свои деловые и коммунальные законы.

Трудоспособные граждане коммунистического общества обязаны быть членами каких-то первичных коллективов. Эта обязанность обусловлена тем, что по идее люди не имеют никаких иных источников существования, кроме тех, какие им предоставляются в первичных коллективах. Для подавляющего большинства населения коммунистической страны это имеет место на самом деле. Первичный коллектив является для них работодателем, а также местом, где протекает основная часть их жизнедеятельности. Потому здесь лозунг «Интересы коллектива выше интересов индивида» есть практически действующий принцип коммунального закрепощения индивида. Коллектив стремится сделать индивида максимально зависимым от него. И он имеет для этого силы. От него зависит успех индивида по работе, материальные блага, жилье, всякие награды и наказания, отдых, детские учреждения и т.д. Индивид же со своей стороны стремится по возможности стать независимым от коллектива, приобрести какие-то привилегии, приобрести поддержку и источники дохода вне коллектива, использовать коллектив в своих интересах.

В коммунистическом обществе отсутствует частная собственность как социальное отношение, т.е. как средство власти одних людей над другими и средство управления людьми. Ее место занимает отношение начальствования и подчинения между людьми, являющимися служащими коллективов, государства, общества. Коммунизм, коротко говоря, есть всеобщая организация населения страны в систему отношений начальствования и подчинения — отношений субординации. В каждом разрезе общества, по каждой линии, в каждом подразделении, в каждом предприятии и учреждении имеет место иерархия отношений начальствования и подчинения как отдельных лиц, так и их групп, организаций, учреждений. Отношение это является самым фундаментальным социальным отношением коммунизма.

Для отношений субординации законом является то, что положение начальника считается лучшим, чем положение подчиненного. Труд начальника считается более квалифицированным. И потому он оплачивается лучше, чем труд подчиненных. Начальник стремится к максимальному подчинению нижестоящих, а последние — к максимально возможной независимости от начальства. Начальство стремится свести к минимуму риск и ответственность. Это лежит в основе сильнейшей тенденции к безответственности за ход дел, к уклонению от риска, к безынициативности.

Вследствие разделения людей на начальников и подчиненных в клеточках, а также вследствие образования иерархии клеточек в системе управления образуется иерархия социальных позиций людей. К ней присоединяется различие уровней людей в организации дела, уровни квалификации и личных способностей, различие в престиже профессий и другие факторы. Таким путем в обществе складывается очень сложная социальная иерархия людей, которая становится неустранимым источником социального, материального и других форм неравенства, основой разделения людей на различные слои и категории.

Некоторые критики советского общества называют его бюрократическим, административным, командным, казарменным и т.п. социализмом (или коммунизмом), полагая при этом, будто какой-то иной социализм (коммунизм) возможен. Но никакой иной коммунизм в принципе невозможен. Никакое достаточно большое и сложное общество немыслимо без внутренней организации, а последняя немыслима без иерархии начальствования и подчинения.

К числу законов координации относятся законы, противоположные законам конкуренции сферы бизнеса, — законы привентации (препятствования). Пример таких законов: главный враг для индивида — другой индивид (коллега, человек той же профессии), который способен лучше его выполнять ту же работу, умнее и способнее его, может добиться больших успехов, и, если этот индивид имеет возможность как-то помешать такому потенциальному конкуренту, он это делает.

Партия. Важнейшим фактором коммунистической организации населения в Советском Союзе была КПСС. К этой теме я вернусь ниже. Здесь же коснусь лишь одного ее аспекта.

Члены партии были наиболее активные в социальном отношении граждане коммунистического общества. Многие из них вступали в партию с корыстными и карьеристскими целями, ибо без этого, как правило, нельзя было занимать ответственные, престижные и выгодные посты, нельзя было успешно продвигаться по служебной лестнице. Но далеко не все были такие. Большинство никакую карьеру не сделало и никаких преимуществ от своей партийности не имело. Более того, они безвозмездно выполняли общественную работу сверх своих деловых обязанностей, что само по себе имело ценность как элемент их общественной жизни. Не хлебом единым жив человек.

В антикоммунистической пропаганде члены партии изображаются как худшие, самые безнравственные люди общества. Это чепуха. Члены партии были ничуть не хуже беспартийной части населения, а во многих отношениях лучше.

В партию принимали далеко не всех желающих. Происходил отбор по определенным критериям. И это в значительной мере удерживало поведение людей в рамках принятых норм.

КПСС считалась партией трудящихся — рабочих и крестьян. Но крестьян в ней было совсем мало, да и то это в основном рабочие, служащие и интеллигенты, жившие и работавшие в деревне. Процент рабочих в ней неуклонно сокращался. Это происходило потому, что сам рабочий класс относительно сокращался, снижалась его социальная роль, пребывание в партии для рабочих теряло практический смысл. Партия фактически превратилась в партию в основном служащих и интеллигенции, для которых карьера и жизненный успех зависели от пребывания в партии существенным образом. Искусственными мерами партийное руководство старалось держать процент рабочих в партии на высоком уровне, чтобы сохранить видимость КПСС как партии рабочего класса. Но это не меняло фактического статуса партии.

Члены партии и кандидаты в члены, работавшие в одном и том же первичном коллективе, образовывали первичную партийную организацию. Если последняя была достаточно большая, она разделялась на более мелкие части в зависимости от структуры самого первичного коллектива. В организации в целом и в ее частях (если они есть) выбирались руководящие органы и лица (бюро, парторги, секретари). Все члены бюро, секретари и парторги оставались сотрудниками коллективов, не становились тем самым профессиональными партийными работниками. Это была их общественная работа как членов партии. Для некоторых из них это была подготовка к работе профессиональных партийных функционеров. Но таких было ничтожное меньшинство.

Активность первичных партийных организаций ограничивалась рамками юс коллективов, клеточек. Но роль их здесь была весьма значительная. Они вмешивались во все аспекты жизни коллективов, влияли на общую атмосферу в них и на поведение начальства. В базисных клеточках они были важнейшей формой специфически коммунистической демократии.

Секретари и члены партийных бюро и парторги групп были первичными партийными работниками. Неверно думать, будто все они были карьеристы, тупицы, хапуги, лжецы, приспособленцы. Они обладали этими качествами, но не в большей мере, чем прочие члены партии и беспартийные граждане. Обычно они были посредственные работники в своем профессиональном деле — не худшие, но и не лучшие. Хотя их роль не оплачивалась, она приносила им удовлетворение и косвенные выгоды. Кое-кто из них с этого начинал свой путь в систему власти и управления. Секретарь партийного бюро коллектива являлся одним из руководителей коллектива наряду с директором и председателем местного комитета профсоюзов. Порою партийный секретарь играл в этом «триумвирате» первую роль.

Партийные организации различных коллективов между собою не были связаны в некоторые более обширные организации сами по себе. Они выбирали делегатов на районные партийные конференции, на которых формировалась основа партийного аппарата. И лишь благодаря этому аппарату они образовывали некоторое целое.

Когда Ельцин, став президентом России, запретил партийные организации в первичных коллективах, он тем самым нанес самый сильный удар по коммунистической организации населения.

Достоинства и недостатки коммунизма. Анализ самых глубоких основ коммунистического образа жизни обнаруживает, что добродетели и дефекты коммунизма имеют один и тот же источник. Более того, здесь дефекты являются неизбежными следствиями того, что на первый взгляд выглядит и большинством граждан воспринимается как достоинство. Ниже я приведу сколько разрозненных примеров на этот спет с целью пояснения моего общего утверждения.

Работающие граждане коммунистического общества имеют меньше жизненных благ, чем представители соответствующих профессий в западных странах. Но зато они и трудятся меньше. Степень эксплуатации есть отношение вознаграждения за труд к трудовым усилиям, затрачиваемым на это. При коммунизме степень эксплуатации ниже. Но следствием этого является и более низкий жизненный уровень.

Однако последнее утверждение не означает, будто жизненный уровень при коммунизме вообще низок. Он выше, чем в обществах другого типа, а при сравнении с западным обществом надо принимать массу различных факторов. Членам коллективов гарантирован оплачиваемый отпуск, оплата времени болезней, бесплатное медицинское обслуживание, пенсия по старости и инвалидности, жилье, детские сады, образование, обучение профессиям и другие жизненные потребности. Основные жизненно важные потребности граждан так или иначе удовлетворяются.

Гарантии основных жизненных потребностей, являющиеся высшим социальным достижением коммунизма, имеют неизбежным следствием явления, считаемые негативными, например прикрепление индивида коллективу, неравенство в распределении благ, принудительный труд, низкий уровень деловой активности, низкая дисциплина труда, безответственность и т.д. Жизненные блага не даются людям сами собой. Они приобретаются в ожесточенной борьбе всех против всех. Тут во всю мощь разворачиваются законы коммунальности. Спасаясь от них, т.е. от самих себя, люди здесь изобрели общественно значимые средства в виде системы правил и организаций, следящих за соблюдением этих правил. Это суть партийная, профсоюзная и комсомольская организации, а также всякого рода контрольные органы. Эти средства изобретаются на основе явлений коммунальности и как их продолжение, т.е. в свою очередь как явления коммунальности.

Хочу особо подчеркнуть следующее обстоятельство. Большинство советских людей было уверено в том, будто коммунизм самим фактом своего появления, автоматически должен был принести с собою социальные права и гарантии, причем — как установление некоей справедливости. И идеология фактически поддерживала это заблуждение. На самом деле коммунизм приносит автоматически лишь лучшие, чем в западном обществе, возможности для «социальной справедливости». Но эти возможности реализуются в определенном (и довольно широком) диапазоне неравенства, имеют место нарушения норм, за социальные права и гарантии нужно постоянно сражаться, на что уходят значительные усилия людей в их повседневной жизни. Рядовые граждане выигрывают то, что им положено, фактически с боем. Они привыкли к правам как к чему-то само собой разумеющемуся и не воспринимали их как результат коммунизма. Но нарушения их, отклонения, неравенство и прочие «несправедливости» приписывали именно своему социальному строю, обрушивая на него свое недовольство. Идеология же уклонялась от объяснения людям сути дела, т.е. закономерности «несправедливостей», приписывая их некоммунистическим факторам (пережитки прошлого, влияние Запада и т.д.) и преходящим обстоятельствам.

А главное — сам прогресс советского общества порождал угрозу именно социальным правам и гарантиям. Возросла производительность труда, произошел технический прогресс, выросла численность населения. И уже при Брежневе специалисты говорили о скрытой («размытой») безработице, которая ставит под сомнение само право на труд. Идеологи тогда начинали говорить не о праве на ту работу, какую хочет человек, и там, где он хочет, а на какую-то работу и где-то. А на какую и где — это дело властей. Так что право на труд могло обернуться принудительным трудом в местах, куда люди добровольно не захотят переселяться, и по профессиям, какие там потребуются. В неявной и ослабленной форме этот процесс уже тогда начался. И это был отнюдь не злой умысел, а необходимость.

Неизбежным следствием освобождения людей от собственности на средства деятельности является отношение к ним как к чему-то чужому, как к своего рода явлениям природы. Отсюда — бесхозяйственность, порча вещей, воровство, небрежность, отсутствие стремления к накоплению и к сохранению накопленных общественных богатств и другие отрицательные явления. Общество борется с ними всеми доступными ему средствами, главным образом — средствами наказания. Но самое большее, что тут может быть достигнуто, это ограничение их более или менее терпимыми рамками.

Если граждане не нарушают норм поведения, их трудно уволить. Их защищает коллектив. Основное назначение деловых коллективов — дать занятия и посредством их средства существования гражданам общества. Потому здесь трудно ликвидировать нерентабельные в экономическом смысле предприятия и затруднена интенсификация труда, что могло бы привести к безработице. Следствием этого является сравнительно низкий уровень заработной платы. Люди не стремятся работать усердно, наоборот, стараются всячески уклоняться от работы, работать лишь в той мере, в какой это достаточно для отчетов и видимости работы. Лишь немногие энтузиасты стараются повысить свой жизненный уровень за счет героического труда. Большинство же добивается улучшений иными путями, включая нарушение законов.

Результаты деятельности клеточек вливаются в общий «общественный котел». Клеточка получает из этого «котла» определенную долю средств для вознаграждения ее членов за труд. Это — денежные суммы для выплаты заработной платы, премий и ссуд, жилищный фонд, дома отдыха и санатории, средства транспорта и многое другое. Существенно здесь то, что члены коллектива вознаграждаются за их деятельность по установленным нормам, причем — независимо от реализации результатов деятельности коллектива. Коллектив вообще может заниматься никому не нужным делом. Его продукция может просто пропадать. Но раз он официально признан в качестве клеточки, члены коллектива получают свою долю вознаграждения. Для подавляющего большинства граждан такое положение вещей есть благо. Оно освобождает их от всяких тревог за реализацию продуктов деятельности коллектива и позволяет сосредоточить их усилия на борьбу за увеличение личной доли вознаграждения. Хотя с точки зрения интересов целого общества главным является дело, делаемое клеточкой, с точки зрения ее членов главным является получение средств существования и вообще удовлетворение каких-то потребностей за счет деятельности в клеточке. Это имеет свои недостатки, проявляющиеся в равнодушии к производительности труда, в халтуре, в очковтирательстве, в имитации деятельности, в паразитизме и других явлениях.

В Советском Союзе упомянутые негативные явления социальной организации коммунизма достигли масштабов всеобщего бедствия. Общество уже было не в силах преодолевать их привычными методами и не очень-то стремилось к этому. Этот аспект жизни советского общества стал, пожалуй, самым сильным источником надвигавшегося кризиса. А высшее руководство страны закрывало на это глаза, утешая себя и сограждан ложной картиной благополучия и лозунгами.

Несмотря на все это, коммунистическая организация общества устраивала подавляющее большинство советских людей, по своей природе склонных к коллективистскому образу жизни. Но они воспринимали все достоинства своей жизни как нечто само собой разумеющееся, как нечто данное от природы и всеобщее. И почти никак не связывали их именно с коммунизмом. Коммунизму же они приписывали все недостатки своей жизни, включая и те, которые не были спецификой коммунизма. Им в голову не приходило, что они могут всего этого лишиться, отказавшись от коммунизма и избрав западный путь дальнейшей эволюции. Они рассчитывали на то, что они при этом избавятся лишь от дефектов коммунизма, присоединив к тем благам, какие они имели, блага западного образа жизни — свободы и изобилие материальных благ, какие им обещали, но не дали коммунисты. Антикоммунистическая пропаганда с Запада всячески поддерживала это массовое заблуждение советских людей.

Экономика. Принято различие коммунистической и западной экономики видеть в том, что первая является планово-командной и государственной, а вторая — рыночной и по преимуществу частной. Это различение поверхностно и идеологизировано. К предприятиям экономики коммунистической страны относится все то, что выше было сказано о коммунистических клеточках. К этому добавлю еще следующие замечания.

Есть два подхода к производственной деятельности людей и предприятий — экономический и социальный. Не всякая организация производства и вообще деловой жизни общества осуществляется в соответствии с экономическими принципами. Экономические критерии основываются на соотношении затрат на какое-то дело и его результатов. Социальные же критерии основываются на том, в какой мере деятельность предприятий соответствует интересам целого общества. При этом предприятиям устанавливаются определенные рамки деятельности, включая источники сырья и сферу сбыта продукции. И эффективность их характеризуется тем, насколько успешно они придерживаются установленных для них норм.

В капиталистическом обществе доминирует экономический подход к производственной деятельности людей, в коммунистическом — социальный. Они не совпадают. Коммунизм имеет более высокую степень социальной эффективности сравнительно с капитализмом, но более низкую степень экономической эффективности. Социальная эффективность экономики характеризуется многими факторами. Среди них — способность существовать без безработицы и без ликвидации экономически нерентабельных предприятий, сравнительно легкие условия труда, способность ограничивать и вообще не допускать избыточные предприятия и сферы производства, не являющиеся абсолютно необходимыми, способность сосредоточивать большие средства и силы на решении исторически важной задачи, милитаризация страны и другие.

Коммунистическим предприятиям нет необходимости быть рентабельными экономически, достаточно быть социально оправданными. Они должны удовлетворять в первую очередь внеэкономическим требованиям. Их судьба зависит от решений управляющих органов. С чисто экономической точки зрения все сто процентов коммунистических предприятий, взятых по отдельности, являются нерентабельными. И все же они существуют. Какие из них считать экономически нерентабельными, это решают управляющие органы, а не конкуренция.

Плановость коммунистической экономики вызывала особенно сильное раздражение на Западе и подвергалась всяческому осмеянию. А между тем совершенно безосновательно. Коммунистическая экономика имеет свои очевидные недостатки. Но причина их — не плановость как таковая. Наоборот, плановость позволяла хоть в какой-то мере удерживать эти недостатки в терпимых рамках, сдерживать другие негативные тенденции, преодолевать трудности.

В чем состоит суть планирования экономики? Это не субъективный произвол высших властей. Планирующие органы исходят из того, что уже имеется в наличности, каковы возможности существующих предприятий. А при планировании новых затрат они исходят из реальных потребностей страны. Их можно критиковать за то, что они плохо справляются со своими обязанностями. Но это не есть основание для ликвидации самой системы планирования. Последняя есть средство сохранения единства общества, ограничения коммунальной стихии и тенденции к хаосу.

Разрушение планово-командных принципов и централизованного управления в экономике было равносильно полному краху коммунистической экономики и засилию экономики преступной, что привело к экономическому краху страны вообще. Как бы плохо советская экономика ни функционировала с точки зрения критериев западной экономики, она все-таки как-то работала. Если бы она была действительно безнадежна, западные организаторы Холодной войны, заинтересованные в разгроме Советского Союза, ни в коем случае не стали бы вместо нее навязывать некую «рыночную экономику», якобы способную поднять Советский Союз до уровня стран Запада. Не такие же они идиоты, чтобы вытаскивать заклятого врага из пропасти. Они стремились столкнуть его в пропасть, всячески дискредитируя вполне жизнеспособную экономическую систему Советского Союза.

Экономика и управление. Теперь принято считать, будто государство в коммунистическом обществе оказалось неспособным управлять экономикой. Я отвергаю это мнение как совершенно необоснованное и идеологически тенденциозное. Если принять во внимание то, в каких условиях советскому государству приходилось действовать, и краткий срок его жизни, то с гораздо большими основаниями можно утверждать противоположное, а именно — способность коммунистического государства управлять экономикой.

В той ситуации, какая сложилась в Советском Союзе, дело обстояло не так, будто экономика вступила в кризисное состояние, и это послужило одной из причин кризиса государства, а так, что государство вступило в состояние кризиса, что послужило основной причиной кризиса экономики.

Опыт советского общества обнаружил еще один аспект во взаимоотношениях государства и экономики, который не так развит и заметен в обществах иного типа, а именно — способность коммунистического государства использовать экономику как средство управления массами людей. В наше время эта способность получила сильнейшее развитие в западной государственности, в особенности — в отношениях западных стран с другими странами планеты.

Догонять или не догонять Запад. Идеологи коммунизма, не имевшие ни малейшего представления о том, каким будет реальный коммунизм, были искренне убеждены в том, что коммунизм обладает неограниченными способностями к прогрессу и быстро превзойдет капитализм в сфере экономики. С первых же дней существования Советского Союза был выдвинут лозунг догнать и перегнать передовые капиталистические страны в сфере экономики. В сталинские годы этот лозунг казался реальным. Тогда все начинали с нуля, и в процентном выражении успехи страны производили ошеломляющее впечатление. А «железный занавес» позволял создавать такое впечатление о ситуации на Западе, что массы советских людей невольно поверили в пропагандистские лозунги.

В послевоенные годы наступило отрезвление. После идиотских хрущевских экспериментов советское руководство фактически отказалось от идеи «догнать и перегнать». Это, однако, не избавило от необходимости так или иначе считаться с Западом. Потребности обороны вынуждали тягаться с Западом в сфере науки и технологии. Это ставило его в невыгодное положение и вынуждало на действия, чуждые природе коммунизма. Требовалось также улучшать жизненные условия населения. А Запад породил в этом отношении колоссальные соблазны, заражая ими население Советского Союза.

Но как бы то ни было, советское руководство нашло естественный выход из положения. Во-первых, оно создало свой мировой экономический регион, отношения внутри которого базировались не на принципах западной экономики, а скорее на принципах взаимных услуг. Во-вторых, в самом Советском Союзе отрасли науки, техники и экономики, имевшие особо важное значение, выделились из общей среды, получили особо привилегированные условия и фактически образовали экономику высшего уровня. Это позволило Советскому Союзу во многих отношениях быть на уровне мировых стандартов и даже кое в чем превосходить их. Во всяком случае, Советский Союз стал второй сверхдержавой планеты. Одно это отвергает категорически утверждение, будто коммунистическая экономика потерпела крах в силу внутренней несостоятельности. Она не могла соревноваться с западной экономикой в чисто экономическом отношении (была неконкурентоспособной), но она вполне справлялась с задачей обеспечения населения страны на некотором уровне (кстати сказать, не таком уж низком!) и с задачей обороноспособности страны.

Ночные разговоры

Они разговаривали далеко за полночь, а порою до рассвета. Разговаривали хаотично. Но в хаосе слов так или иначе проявлялись организующие, почти навязчивые вопросы: что мы имели, что потеряли, почему потеряли, что приобрели, куда движемся. Их итоговые мысли были в основе противоположны. Философ осознал, что вся его мудрость, приобретенная ценой целой жизни, оказалась суемудрием. Жизнь прошла впустую. Писатель убедился в том, что был на верном пути, что он ценой жизни пришел к ясному пониманию реальности, но что его понимание никому не нужно и никому не понятно. Жизнь прошла впустую. Один испытывал чувство вины как соучастник лжи укрепления страны, другой — как соучастник истины разрушения. Один примирился со всем и доживал по инерции. Другой восстал против всего и доживал с мыслью о своей последней баррикаде. Но и он уже не верил в возможность такой баррикады и лишь по инерции дописывал книгу своей не нужной никому жизни. Дни обоих были сочтены.

Ф: Знаешь, у меня такое впечатление от наших бесед, будто мы рассчитались со всем земным и теперь уходим в Небытие, по русскому обычаю болтая о том о сем по дороге.

П: Так оно и есть. Весь наш народ уходит в Историческое Небытие, захламляя мусором словоблудия оставляемый после себя путь.

Ф: Моя жена, я думаю, нашла правильный путь к окончанию жизни: Земля! И в самом деле, земли у нас полно. Почему бы, спрашивается, не жить на ней, никому не мешая, ни на что не претендуя?! Так нет!..

П: А как ты себе представляешь эту жизнь в единении с землей? Натуральное хозяйство? Это — первобытное состояние. Грязь, болезни, голод, незащищенность от врагов и все такое прочее. Не надо идеализировать прошлое и крестьянский труд. Взгляни на себя! Даже вот эта несчастная пуговица предполагает прогресс цивилизации. Твоя жена может позволить себе копаться на участке, поскольку она — доктор наук, у нее база здесь, в Москве, за спиной культура, огромная история. Для нее это не есть образ жизни и принадлежность к определенному классу. Все эти толстовские идейки были сметены реальной жизнью. И сейчас их навязывают людям, чтобы отвлечь их от гражданской борьбы. Три года назад я был в Бразилии, в Сан-Пауло. В нем живет 19 миллионов человек. Из них более 15 миллионов живет в таких условиях, что страшно подумать. Ни света, ни канализации. Жилища из всяких отбросов. Норы. Ящики. Коробки. Банды из малолетних детей наводят ужас. Специальные отряды полиции уничтожают их как диких зверей. Никакого медицинского обслуживания. Почти никакого образования. А ведь огромная, богатая природными ресурсами страна! Почему бы не жить этим людям на земле?! А как жили у нас до революции на земле?!

Ф: Сейчас трубят, будто прекрасно.

П: Подлецы трубят, а дураки верят.

Ф: Значит, то, чего мы достигли в советский период, было немыслимым чудом. А теперь мы катимся к кошмарам Третьего Мира.

П: Что-то в этом роде.

Ф: Ужасно сознавать это и чувствовать бессилие перед неизбежностью.

П: А у меня к этому присоединяется еще одно обстоятельство.

Ф: Какое?

Наука разрушения

П: Самым мучительным для меня после 1985 года стало осознание того, что мы, русские, не сумели по достоинству оценить то, что имели, не сумели отстоять то, что нам удалось чудом создать благодаря случайному стечению обстоятельств. Мы предали наше дело, наших предшественников, самих себя, наших будущих потомков, всех наших друзей на планете, всех тех, кто с надеждой смотрел на нас. И я ощущаю себя соучастником этого исторического предательства.

Ф: Но ведь тебя осудили фактически ни за что! И на Запад выкинули помимо твоей воли!

П: Верно. Но тут есть еще один фактор, более глубокий: совесть. Ты же знаешь, я на Западе не сидел сложа руки. Я же действовал, писал книги, выступал публично, давал всякого рода консультации.

Ф: Ну и что?! Жить-то надо было на что-то! И все, что ты писал, было верно!

П: Когда я оказался на Западе, я был поражен тем, какие примитивные, тенденциозные и извращенные представления о советском обществе имели западные люди самых различных слоев и уровней культуры. Я тогда был одержим манией познания коммунизма и правдивого описания его, не считаясь с ситуацией в мире и, честно говоря, имея довольно жалкое представление о ней. Я с энтузиазмом ринулся просвещать западных людей. В моем описании феноменов советского общества было много такого, что выглядело как критика этого общества, причем, по оценке ряда западных авторитетных экспертов, как самая острая и беспощадная. Само советское общество было фактически таким, что правда о нем с необходимостью принимала форму враждебной ему критики. И я был допущен в круги, занимавшиеся самыми важными проблемами Холодной войны. И меня они использовали. Не в качестве штатного сотрудника, а как участника конференций, докладчика, консультанта, автора заказанных статей, просто как собеседника во всякого рода встречах.

Ф: Печально сознавать это. Но это не преступление.

П: Не преступление, но непростительная русская простота, которая переросла в преступление.

Ф: Почему это произошло?

П: Я смотрел на сочинения советологов и кремлинологов с точки зрения их научной ценности. И с этой точки зрения они действительно выглядели идиотами. Я тогда не различал две принципиально различные науки: науку познания, просвещения и созидания, с одной стороны, и науку оболванивания людей, манипулирования ими и разрушения, с другой. Чтобы убить животное, не надо быть ученым-зоологом. С точки зрения интересов разрушения нашей страны не требовалась наука в первом смысле. Требовалась наука во втором смысле, а советология и кремлинология этим и занимались. Для построения нового общества нужны многие миллионы людей и десятки лет кропотливого труда. А для разрушения его бывает порою достаточно немногих людей и несколько лет, если не месяцев. Ломать — не строить. Для созидания надо учитывать большое число факторов, для разрушения достаточно выбрать лишь несколько, а то и вообще один. Созидание — миллиарды действий, а разрушение может произойти благодаря немногим роковым действиям. Животное можно убить одним выстрелом. Созидание требует напряжения сил, а для разрушения порою бывает достаточно несколько ослабить это напряжение.

Ф: Но почему ты все это принимаешь на свой счет? На Западе оказались десятки тысяч советских людей. Среди них многие работали в системе власти нашей страны, профессионально изучали ее, задолго до эмиграции сотрудничали с западными разведками, а оказавшись там, стали просто работать в антисоветских учреждениях.

П: Не в этом дело. Дело в том, что все это происходило на моих глазах и даже с моим участием, а я был слеп, в течение ряда лет не понимал сути происходящего. Я сам тогда не верил в то, что выяснил и сообщил им как теоретик. Я еще был в плену теории естественно-исторического процесса. В самом деле, огромная страна с населением, близким по численности к тремстам миллионам. Сложнейшая экономика и культура. Мощнейшая система власти и управления. Мощнейший идеологический аппарат и мощнейшая идеологическая обработка масс населения и т.п. Что тут могли поделать какие-то кретины (так я думал) из секретных служб?!

Ф: Но ведь ты был прав!

П: Нет, я ошибался. Я смотрел на все глазами науки созидания, а эти «кретины» — с точки зрения науки разрушения. И потому они оказались ближе к истине. Они, не ведая того, учли то, что в истории человечества в послевоенные годы произошел грандиозный перелом. И одним из элементов этого перелома явилось то, что аспект запланированности и искусственности исторического процесса стал играть решающую роль. Я потом пересмотрел все свои теоретические построения. Оказалось, что именно огромность и сложность социальных феноменов современности превращали исторический процесс из стихийно-естественного в планово-искусственный.

Ф: Неужели то, что с нами произошло, было спланировано там, на Западе?!

П: И да и нет. Тут не так-то просто разобраться. Вот где надо быть настоящим диалектиком! Сразу же после окончания Второй мировой войны началась Холодная война Запада против Советского Союза. Война, каких человечество еще не знало. И по размаху. И по средствам. И по целям. Ну, да ты сам об этом имеешь представление. Теперь многое стало открытым. Это была настоящая война. В ней многое планировалось и предпринималось умышленно. Но это делалось с обеих сторон, так что приходилось считаться с активными действиями противника. Проводилась определенная стратегия, использовались определенные тактические средства. Война шла по многим направлениям. В последнее время в российской прессе стали появляться заявления западных политиков и идеологов, сделанные ими еще в сороковые годы, вскоре после окончания Второй мировой войны. Вот, например, в этой папке у тебя я нашел статью, в которой цитируется заявление Даллеса, сделанное им еще в 1945 году. Послушай, что тогда говорил этот представитель американской демократии!

«Посеяв в Советском Союзе хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти ценности поверить. Мы найдем своих единомышленников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного народа на земле, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, кино, театры — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности. В Управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточничеству, беспринципности. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом, предательство, национализм, вражду народов, и прежде всего ненависть к русскому народу — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом. И лишь немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем опошлять и уничтожать основы нравственности. Будем всегда главную ставку делать на молодежь. Станем разлагать, развращать, растлевать ее».

А ведь в таком духе сочинялись тысячи и тысячи книг, статей, докладов, инструкций! Причем западные идеологи и стратеги Холодной войны не только писали и говорили. Они действовали в духе своих слов.

Ф: Но я все еще не вижу, в чем конкретно твоя вина.

П: Я несколько лет так или иначе был участником этой работы. Приведу тебе один пример.

Как иголкой убить слона

П: В 1979 году я делал доклад о силе и слабости советского общества. Доклад назывался «Как иголкой убить слона». Меня спросили, где в советской системе находится самое уязвимое место. Я в ответ сначала рассказал о том, как Писсаро с отрядом в 300 человек разгромил в считанные часы армию инков в 300 тысяч человек и разрушил мощную империю инков.

Ф: Я не знаю этой истории. Как?

П: Инкам достаточно было просто идти, и они втоптали бы в землю босыми ногами отряд Писсаро. Последний нашел гениальный выход из положения: бросился на главного инку, который считался Богом, и захватил его. Инки увидели, что это произошло для пришельцев безнаказанно, и капитулировали без боя.

Ф: Ты думаешь, тут есть какой-то общий закон?

П: Конечно. Далее я сказал моим слушателям, что самое слабое место в советской системе — то, которое сами советские люди считают самым надежным, а именно — в аппарате ЦК КПСС, в Политбюро, в персоне Генерального секретаря ЦК КПСС. Проведите своего человека в Генсеки, т.е. захватите эту ключевую позицию, и вы захватите все советское общество. Начнется цепная реакция развала. Генсек развалит Политбюро и с его помощью весь ЦК. Это приведет к распаду всего аппарата КПСС. Распад КПСС приведет к распаду всей системы государственности, а развал последней — к развалу всей страны. Так уж этот социальный организм устроен!

Ф: Ты думаешь, твоя идея сыграла для них практическую роль?

П: Сначала я сам не верил, что такое возможно практически, ибо считал невозможным появление прозападного человека на посту генсека. И думал, что мои слушатели воспримут мои слова как шутку. Они и в самом деле посмеялись. Но через несколько лет я понял, что к моей теории они отнеслись на самом деле серьезно. Если даже они и без меня додумались до этого, то мои исследования подтвердили правильность их выводов.

Ф: По каким признакам ты установил это?

П: Ты помнишь, что в начале восьмидесятых годов диссидентское движение пошло на спад. На Западе заговорили, будто оно исчерпало себя.

Ф: Но это действительно так!

П: В каком смысле оно исчерпало себя? В смысле влияния на чувства и умы масс? Наоборот, оно стало приобретать еще большее влияние. В смысле сенсаций в массмедии? Тоже неверно.

Ф: В чем же дело?

П: Это делали умышленно. Все силы и средства стали сосредоточивать на самой уязвимой «точке» советской системы — на аппарате ЦК КПСС, на высшем партийно-государственном руководстве. А в 1984–1985 годы

Направление «иголки» приобрело главное значение

Ф: Ты имеешь в виду Горбачева?

П: Его в первую очередь.

Ф: А не преувеличиваешь ли ты его роль? Не мог же он один развалить партию и страну?!

П: Во-первых, именно сложность и огромность социальных образований делает их уязвимыми для действий одиночек-разрушителей. Недавно Запад пережил несколько сенсаций такого рода. Один случай до сих пор остается загадкой: молодой парень 28 лет разорил один из старейших банков Европы. В истории обычны случаи, когда судьба страны оказывается зависимой от действий одного человека, который стоит во главе власти. В системе власти складывается такая обстановка, когда никто поодиночке не в силах помешать действиям главы, а объединение оппозиции исключается. И если глава власти некомпетентен, безответственен, способен на предательство ради личных целей, страна гибнет. Так и случилось с Горбачевым.

Ф: А во-вторых?

П: Если общество организуется сверху, а именно таким было советское общество, то и разрушено оно может быть по инициативе сверху. И в-третьих, Горбачев был не один. В стране появилось большое число людей, готовых поддержать инициативу сверху и осуществить разгром всей системы. Сигнал для этого дал Горбачев. И породил цепкую реакцию.

Ф: Ты думаешь, Горбачев был их агент?

П: Он был более чем агент. Он стал своим для них человеком. КПСС и все советское общество можно было разрушить только с помощью внутренних сил, только с помощью предателей, «пятой колонны», коллаборационистов. Они должны были подготовить общество к капитуляции и открыть врагу ворота советской крепости. Горбачев действовал со знанием дела, убежденно, используя всю мощь высшей власти и мощь управляемой им партии. Он действовал неизмеримо эффективнее, чем если бы был обычным агентом западных секретных служб.

Ф: Почему их выбор пал на него? Как они ухитрились сделать его Генсеком и затем манипулировать им?

П: Это тема для целой книги. Кремлинологи самым дотошным образом изучали аппарат КПСС, и в первую очередь — ЦК. И не только изучали, а оказывали на партийных руководителей влияние. Как? Через средства массовой информации. Через помощников, советников. Через дипломатов, журналистов, агентов КГБ. В сочетании с экономическими, политическими, идеологическими, культурными и пропагандистскими средствами эти меры воздействия на аппарат ЦК КПСС оказались необычайно эффективными. Можно признать как факт, что Запад в восьмидесятые годы начал во все усиливающейся степени манипулировать высшим советским руководством.

Ф: Выходит, силы Запада посадили на советский «трон» своего человека? Знаешь, я в это как-то не могу поверить.

П: Потому что ты невольно вульгаризируешь суть дела. Тебе это представляется так, будто собрались какие-то люди и решили назначить Горбачева Генсеком и дали ему соответствующие инструкции. В реальности имел место сложный процесс жизни, в котором при желании можно увидеть все, что угодно. То, о чем я говорю, было лишь одной из сторон этого процесса, причем такой, которая была растворена в массе других, давала о себе знать как одна из тенденций, зачастую неосознанных и хаотичных. Это теперь, глядя назад, мы можем абстрагировать какую-то линию истории. Но это не значит, что ее не было в реальности. Она была, но не в том виде, как ее представляют себе на уровне обывательского мышления и пропаганды. Силы Запада использовали уникальный случай и помогли Горбачеву стать Генсеком. И вся деятельность этого беспрецедентного предателя проходила очевидным образом под диктовку со стороны Запада. Ты сам знаешь, какие награды посыпались на него за это предательство. Да и не он один стал играть роль сил разрушения нашей страны в угоду Западу. Солженицын, Сахаров, все видные диссиденты, все советские эмигранты, взятые на службу в соответствующие учреждения Запада.

Ф: Ты и себя включаешь в их число?

П: Что бы я теперь ни говорил и ни думал, то, что тогда случилось со мной, объективно сыграло роль предательства. Такие, как я, учили наших врагов, как наиболее эффективно убивать нашу страну, наш народ, нас самих. Конечно, мы об этом не думали. Мы видели врагов в аппарате КПСС, в КГБ, в бюрократии, в идеологии, в привилегированной верхушке, в «номенклатуре», в идеологической элите. Мы в наших внешних врагах нашли союзников. А они нашли в нас предателей, коллаборационистов, «пятую колонну». Западные службы работали умно и терпеливо. Они поддерживали всякую критику советского общества, причем так, чтобы наши власти обрушивались даже на критику в интересах нашей страны. Раз ты попадал в расчеты западных служб, тебя так или иначе использовали против нашей страны. Положение было безвыходное. И от мысли об этом становится еще хуже на душе.

Ф: Ну, а если бы Генсеком выбрали не Горбачева, а кого-то другого?

П: Смотря кого. Важно, что антикоммунистический переворот не был фатальным. Кризис был неизбежен. Мания перемен стала всеобщей. Но коммунистическая система могла сохраниться.

Ф: А если бы генсеком выбрали Ельцина?

П: Тогда либо Горбачев сыграл бы роль Ельцина, а Ельцин — Горбачева, либо антиперестроечный путч под руководством Ельцина удался бы, либо еще какой-то вариант прошел. Трудно сказать, какой именно. Да и к чему гадать?!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Распределение. В коммунистической идеологии считается, будто в коммунистическом обществе на первой стадии действует принцип «От каждого по способности — каждому по труду», а на высшей стадии — принцип «От каждого по способности — каждому по потребности». Первая часть этих принципов якобы регулирует то, как члены общества отдают свои силы обществу, а вторая регулирует распределение жизненных благ. Эти принципы являются идеологическими пустышками. Они допускают различную интерпретацию. И при любой интерпретации они на самом деле не являются специфическими закономерностями реального коммунизма.

Рассмотрим первую часть этих принципов. Выражение «по способности» можно истолковать в житейском вульгарном смысле, будто каждый будет развивать все заложенные в нем способности, проявлять их и использовать. Ясно, что в таком смысле этот признак никогда не будет осуществлен хотя бы по следующим причинам. Не любые способности индивида приемлемы для окружающих индивидов и для общества в целом. Не любые способности представляют интерес. У индивида просто не хватит сил и времени развивать все его потенциальные способности. Индивид может вообще не догадываться о том, на что он способен. В большинстве случаев вообще невозможно установить заранее, какие способности заложены в данном индивиде. Как, например, установить, способен такой-то младенец к руководящей работе в партийном аппарате?! И судьи кто?! Кто определяет наличие и отсутствие способностей?!

Но это выражение можно истолковать и иначе, например так: 1) общество устанавливает, что считать способностями данного индивида в его данной социальной позиции; 2) в среднем и в тенденции индивиды, допущенные обществом к исполнению данных функций, исполняют их в меру своих средне-необходимых способностей. Этот принцип касается не потенциальных, а актуальных (реализующихся) способностей людей. Если подходить к проблеме способностей с массовой точки зрения, то потенциальные способности массы людей в данных условиях реализуются в их актуальных способностях — последние суть показатель первых. Для отдельных людей тут может иметь место несовпадение. Однако и в отношении отдельных людей совершенно бездоказательны утверждения о их якобы загубленных талантах. О загубленных талантах есть смысл говорить лишь тогда, когда человек обнаружил свой талант заметным для окружающих образом и затем как-то потерял возможность его развивать далее и использовать (Мусоргский, Лермонтов, Есенин, Маяковский). Но это — исключения из общего правила. Как правило, подавляющее большинство людей среднеспособно или среднебездарно. В таком практически трезвом понимании этот принцип реализуется во всяком большом и сложном обществе, а не является спецификой коммунизма.

Конечно, от способностей зависит то, какое место в обществе занимают отдельные люди. Но этот фактор — не единственный, влияющий на судьбу этих людей. А когда речь идет о десятках и сотнях миллионов среднепосредственных людей в сложном обществе с разнообразными профессиями, социальными позициями, должностями, способами добывания средств существования и т.д., распределение людей по ячейкам общества, по должностям, по профессиям и прочим «точкам» приложения их сил осуществляется совсем по другим принципам. Природные же способности используются лишь как одно из средств занять наилучшее положение в жизни и урвать для себя как можно больше жизненных благ. При этом гораздо большую роль играют преимущества рождения в определенном слое и способности устраиваться и делать карьеру с самыми примитивными способностями. Бескорыстные служители истины и муз существуют как редкие исключения, в идеологических сказках, в воспоминаниях хапуг и карьеристов. Главными являются не способности как таковые, а возможности их реализовать и использовать для карьеры и обогащения.

Обратимся ко второй части рассматриваемых принципов. Допустим, вы решили педантично следовать принципу «Каждому — по труду» при вознаграждении работников за их деятельность. Если люди заняты одинаковой деятельностью, еще можно сравнивать их труд по их результатам. Но как быть, если люди заняты разнородной деятельностью и сравнивать их труд по результатам деятельности оказывается невозможным? Как сравнить труд начальника и подчиненного? Имеется единственный общественно значимый критерий сравнения труда в таких случаях: это — фактические социальные позиции людей. Средненормальное осуществление деловых функций человеком в данной его социальной позиции соответствует его труду, отдаваемому обществу. Практически принцип «каждому — по труду» реализуется как принцип «каждому — по его социальному положению». И реальные люди в реальном коммунистическом обществе прекрасно это понимают на своем опыте. Следствием действия этого принципа является ожесточеннейшая борьба миллионов людей за улучшение своей социальной позиции.

Кроме того, на этой основе развивается система коррупции и использования своего служебного положения в корыстных целях. Она фактически становится дополнительным средством распределения и перераспределения жизненных благ. В практической реализации для огромной массы людей рассматриваемый принцип распределения превращается в принцип «Каждый урывает для себя максимум того, что позволяет ему его социальное положение».

Выражение «по потребности» тоже допускает различные интерпретации, по крайней мере такие: 1) будет достигнуто изобилие жизненных благ; 2) любые потребности людей будут удовлетворены; 3) общество будет решать, что считать потребностью человека. Очевидно, что во втором смысле принцип «по потребности» никогда реализован не будет. Изобилие же — понятие относительное, исторически определенное. Тот жизненный Уровень, который в прошлые века мыслился как изобилие, в Советском Союзе мы имели для огромного числа людей. Число людей, живших у нас по потребности в этом «скромном» смысле, было больше, чем все население России до революции. Тем не менее это не устранило неравенство, недовольство своим положением, зависть, жажду иметь больше. Я вообще считаю, что рост благосостояния населения стал одной из причин краха нашего русского коммунизма. Он усилил расслоение общества и материальное неравенство. Жажда иметь росла быстрее и сильнее, чем возможность ее удовлетворять. На этой основе возникло другое, чисто обывательское истолкование принципа «по потребности» — как удовлетворение желаний современных людей. А желания эти возросли настолько, что даже официальная идеология Советского Союза отодвинула исполнение этого принципа в неопределенное будущее. Советские люди уже представляли себе изобилие коммунизма по крайней мере в виде высокого жизненного уровня некоторых западных стран. Основатели учения марксистского коммунизма вряд ли подозревали о холодильниках и телевизорах как предметах первой необходимости, вряд ли думали, что автомобиль станет заурядным средством транспорта. Но советский обыватель уже не мыслил себе коммунизма без многокомнатной квартиры со всеми удобствами, без телевизора и холодильника, без личного автомобиля и без дачи.

Официальная идеология Советского Союза почувствовала опасность, которая кроется в таком истолковании весьма неосторожного заявления классиков марксизма, и стала говорить о разумных потребностях, контролируемых и регулируемых обществом. А это была лишь замаскированная форма выражения фактического положения вещей, а именно того факта, что потребности человека в коммунистическом обществе определены возможностями их удовлетворения. Советская идеология невольно стала склоняться к третьему, к социологическому пониманию потребностей: не всякое желание человека есть потребность, а лишь такое, которое общество признает в качестве потребности этого человека. А это значит, что предполагается некоторый общезначимый уровень удовлетворения нужд человека на данном уровне социальной иерархии, т.е. некоторая норма потребления. Иметь по потребности — значит иметь в рамках этой нормы, а иметь не по потребности — значит превышать или не достигать нормы. Реализация принципа «по потребности» не устраняет на деле экономического и тем более социального неравенства людей.

Большинство советских людей жило, как говорится, «от получки до получки», имея незначительные накопления или не имея их совсем. Но некоторая часть населения накапливала значительные богатства и передавала их по наследству. Это — представители высших слоев, а также лица, имевшие возможность безнаказанно грабить государственную собственность, спекулянты, деятели теневой экономики, члены уголовных мафий и т.д. К концу брежневского периода произошло сращивание этого криминального слоя с правящими слоями.

Накопленные материальные богатства являются при коммунизме личной собственностью. Они проживаются (тратятся), передаются по наследству, используются для карьеры и устройства детей. Но они не используются как средство приобретения новых богатств, т.е. как капитал. Это делается в порядке исключения и нелегально.

Главными источниками жизненного успеха при коммунизме являются образование, квалификация, личные способности, личные связи (протекция) и карьеристская ловкость. Со временем все большую роль стало играть социальное положение родителей. Основное богатство человека коммунистического общества — его положение на лестнице социальной иерархии, его социальное положение, занимаемая им должность (пост). Вокруг этого основного богатства крутятся самые сильные интересы и страсти. Деньги, конечно, играют роль, но иную и иначе, чем в обществе капиталистическом. Имея хороший пост, имеешь и деньги, а многое имеешь и без денег, используя возможности, какие предоставляет пост. Деньги, приобретенные без поста, суть либо продукт преступления, либо исключение.

Преимущество коммунистического богатства перед прочими формами состоит в том, что его не захватят грабители, не украдут. С ним не потерпишь банкротство и не разоришься. В большинстве случаев оно гарантировано. Оно автоматически растет с каждым шагом карьеры. Вся основная борьба за богатство здесь происходит в сфере делания карьеры, причем по правилам карьеры, т.е. по правилам коммунальности, которые люди постигают чуть ли не с пеленок и которые легко усваиваются и даже открываются вновь даже самыми безнадежными тупицами. Неизбежным следствием этого является низкая (сравнительно с Западом) деловая активность и тенденция к экономическому застою.

В коммунистическом обществе распределение жизненных благ оторвано от их производства, лишь в незначительной степени зависит от последнего. Причем в социальном отношении распределение доминирует над производством, так что это общество можно назвать распределительским. Государству приходится прилагать огромные усилия, чтобы поддерживать и развивать производство. Коммунистическое неравенство создается в силу принципов распределения, порождаемых законами коммунальности. Если бы было возможно такое, что в общество из некоего рога изобилия текли бы все необходимые предметы потребления, так что отпала бы надобность в производстве их, все равно общество структурировалось бы по принципам коммунальности (главным образом власти, управления, порядка) и принципы распределения сохранили бы силу.

Социальная структура населения. Процесс социального структурирования советского населения еще не успел завершиться в смысле стабильности различных категорий (групп, слоев, классов и т.п.) и их количественных характеристик. Еще росли одни из них и сокращались другие. Еще сильна была вертикальная динамика, т.е. переходы в более высокие слои и опускания вниз. Еще колебались уровни благосостояния. Однако в качественном отношении структура населения определилась достаточно явно.

Чтобы дать достаточно полную и точную картину советского общества с этой точки зрения, требуется профессиональное социологическое исследование. Тут нужны эмпирические измерения. Например, нужно измерить, каков процент рабочих разных степеней квалификации, мастеров, техников, инженеров, управленческого персонала и т.д. в промышленности, причем сделать это нужно во времени, чтобы судить о динамике и тенденциях. Сделать это нужно для десятков категорий граждан и для многих срезов во времени. Выполнить такую работу способны лишь сотни профессионально подготовленных людей. Кое-какие исследования такого рода проводились. Но данные их не публиковались. Практически они были секретны. Так что я вынужден удовольствоваться теми наблюдениями, какие были доступны любителю-одиночке.

Сделаю предварительное методологическое замечание. Категории социальной структуры населения разделяются на логические и социологические. Первые суть категории классификационные. При этом выделяются какие-то признаки объектов и по ним образуются логические классы (множества), причем независимо от того, каковы отношения между этими объектами в реальности. Например, таким путем люди зачисляют в один класс женщин (класс женщин), в другой — мужчин, в третий — преступников. Социологические категории структуры населения предполагают, помимо сходных признаков людей, также какие-то взаимоотношения между ними. Например, выделяя класс пролетариев, социологи прошлого предполагали не только то, что они существовали исключительно за счет продажи своей рабочей силы, но также их какие-то объединения именно на основе этого признака. Обычно логические и социологические категории смешиваются, что отнюдь не способствует ясности понимания. Например, в советском обществе существовали классы рабочих, крестьян и служащих в логическом (классификационном) смысле, но таких классов не было в социологическом смысле. Если представители этих логических классов как-то объединялись, то это происходило совсем на иной основе. В частности, в профсоюзы на заводах входили все работники, а не только рабочие в традиционном смысле слова. Аналогично партия и комсомол были организации неклассовые. Хотя им и пытались придать характер организации классов «трудящихся», в это уже не верил никто. Трудно сказать, каков был процент карьеристов в партии, не имевших ничего общего с рабочими и крестьянами. Но он был высок. И в партии они играли роль более важную, чем «трудящиеся».

Население коммунистической страны структурируется по многим линиям, если даже ограничиться лишь социальным аспектом и не принимать во внимание другие (например, национальный, религиозный, территориальный, родственный и т.п.). Я хочу выделить в переплетении этих линий то, что является в них определяющим, и их суммарный эффект.

Определяющим для коммунизма является различение людей не по отношениям собственности, не по сферам занятости, не по профессиям, а по социальному положению в коллективах и в обществе в целом. В основе социального структурирования населения коммунистической страны лежит то, что я называю социальным статусом. Последний характеризуется следующими параметрами: положение на иерархической лестнице социальных позиций, престижный уровень профессии, размер заработной платы, наличие или отсутствие привилегий, характер привилегий, возможности использования служебного положения, образование и культурный уровень, бытовые условия, доступ к жизненным благам, сфера общения, перспективы улучшения положения и устройства детей. Лишь совокупность этих параметров определяет социальный статус человека, а не каждый по отдельности.

По социальному статусу население коммунистической страны разделяется на несколько множеств слоев, в простейшей классификации — на высшие, средние и низшие слои. Грани между ними не абсолютны. Многие люди переходят из одних слоев в другие или занимают промежуточное положение. Внутри каждого множества имеют место свои подразделения и иерархия уровней. Тем не менее это разделение ощущается достаточно отчетливо.

Понятие «слой» является довольно неопределенным. Тут переплетаются признаки логической классификации и признаки социологической группировки людей, соответствующие их реальным личным связям. Но классификационный аспект тут преобладает.

К высшим слоям на районном уровне принадлежат высшие лица аппарата власти, начальники наиболее значительных предприятий и учреждений, подконтрольных районным властям, и сравнительно неопределенная категория лиц, так или иначе связанных с руководящими лицами района, входящих лично в районную правящую и привилегированную клику. На более высоком Уровне (город, область) в высшие слои входят не все представители высшего слоя района, а лишь основные. На этом более высоком уровне в высшие слои входят высшие лица аппарата власти этого уровня (города, области), начальники наиболее значительных предприятий и учреждений городского или областного значения, а также целый ряд привилегированных лиц, связанных с областным начальством, имеющих высокий социальный престиж. Высшие слои этого уровня, таким образом, не есть сумма представителей высших слоев районов. Это есть более широкое и вместе с тем более высокого ранга множество привилегированных лиц. Такая иерархия высших слоев образуется вплоть до масштабов всей страны. Высшие слои страны в целом включают в себя часть представителей высших слоев более низких уровней.

Но ядро их образует множество высших лиц центральной власти и системы управления, а также множество лиц, обладающих высоким престижным уровнем в масштабах страны (привилегированные директора, ученые, писатели, музыканты, художники).

Представители высших слоев имеют самый высокий жизненный стандарт. В их распоряжении все блага, достижимые в данной стране. Причем они имеют все почти без денег или за условную плату. Их богатством являются не деньги, а социальное положение. На всех уровнях они связаны служебными и личными отношениями, круговой порукой, взаимными услугами. Они образуют правящие клики, принимающие мафиозный характер и зачастую перерождающиеся в уголовные. Мощный аппарат власти и идеологии охраняет их привилегированное положение.

К низшим слоям относятся рабочие всех типов, работники сферы обслуживания, не занимающие постов, лица, занятые на подсобных работах в различных учреждениях, служащие контор и канцелярий, низший медицинский и научный персонал, воспитатели детских учреждений, рядовые милиционеры и прочие лица, выполняющие непосредственные деловые функции на низших ступенях социальной иерархии. К этим слоям относятся также начальники самых низших категорий. Социальная активность низших слоев близка к нулю. Они раздроблены, имеют самый низкий образовательный уровень, легче всех поддаются манипуляциям властей. Их солидарность ограничивается бытовыми отношениями асоциального характера. Их интересы представляют официальные общественные организации, администрация и органы власти. Их материальное положение в основном зависит от общих условий в стране и от политики руководства.

Средние слои образуют сотрудники системы власти и управления среднего уровня, директора и заведующие обычных предприятий и учреждений, преподаватели высших учебных заведений, деятели культуры, научные работники, короче говоря, основная масса служащих и начальников среднего уровня иерархии, а также творческая и интеллектуальная часть населения. К этим слоям относятся также многочисленные деятели спорта и других непроизводительных профессий. Эти слои самые разнообразные по составу. Их положение является двойственным. В одних отношениях они тяготеют к высшим слоям. Многие их представители обслуживают высшие слои, имеют с ними контакты и переходят в них. Для некоторой их части это вообще есть лишь этап на пути в высшие сферы. В других отношениях и в других частях они близки к низшим слоям, разделяют их судьбу, зависят от произвола властей.

Средние слои поставляют наиболее активных апологетов режима. В них входят работники идеологии и пропаганды, сотрудники партийного аппарата, карательных органов. Вместе с тем эти слои являются основой новых веяний в стране, прогрессивных и даже порою оппозиционных умонастроений. Они имеют самый высокий образовательный и культурный уровень. В них входит самая деловая и творческая часть населения. В них гораздо больше возможностей для неофициальных объединений, чем в низших слоях.

Точные социологические измерения социальной структуры советского населения по годам и по различным регионам вряд ли производились. А если это и делалось, результаты мне неизвестны. Но и без них совершенно очевидно, что за годы советской истории произошли колоссальные изменения как качественного, так и количественного порядка. Больше всех увеличились средние слои как абсолютно, так и относительно (т.е. их пропорции в массе населения). Высшие слои тоже значительно увеличились сравнительно с дореволюционными высшими слоями, а также и в отношении к прочей массе населения. Что касается низших слоев, то тут я затрудняюсь сказать что-то категорическое. Число рабочих и крестьян, занятых непосредственным физический трудом, сократилось как абсолютно, так и относительно. Но зато выросло число других категорий граждан, относящихся к низшим слоям, — мелких служащих, низшего персонала научных учреждений и больниц, шоферов, секретарш, работников транспорта и связи, воспитательниц детских учреждений, учителей низших категорий и т.д. Короче говоря, структурирование советского общества к 85-му году не завершилось количественно.

При рассмотрении структуры советского населения нельзя игнорировать образование довольно многочисленного слоя граждан, которые по их социальному положению должны быть отнесены к средним и даже низшим слоям, а по материальному уровню — к высшим. К этой категории относятся служащие и даже рядовые работники системы торговли и распределения материальных ценностей, имеющие возможность безнаказанно грабить государственную собственность, спекулянты, деятели теневой экономики, представители организованной преступности и т.д. Они вступают в контакт с работниками аппарата официальной власти, подкупают их и занимаются грабежом совместно.

Негосударственные объединения

Остались совершенно неизученными такие объединения в структуре советского общества, как союзы писателей, художников, артистов, музыкантов, журналистов, спортсменов т.п., а также многочисленные организации вроде инвалидов, ветеранов, рыболовов, краеведов и т.п. А между тем их роль в жизни общества была огромной. Так, благодаря «творческим» организациям такого рода советская интеллигенция имела гораздо больше оснований считаться классом в социальном смысле, чем рабочие и крестьяне, не имевшие таких организующих средств. Многие из таких организаций имели свои средства и структуру, сближавшую их с деловыми клеточками и клеточками управленческого аппарата. Они сливались с последним, становясь его разветвлениями. С другой стороны, они осуществляли контроль за ситуацией в своих сферах, влияя и даже определяя в них распределение материальных благ, должностей, наград и т.д.

Критики советского общества сетовали на отсутствие в нем «гражданского общества». Я думаю, что оно на самом деле уже сложилось в той или иной мере, что проявилось в упомянутых объединениях. И в подготовке и осуществлении контрреволюции 1985–1993 годов оно сыграло свою роль. Я даже склонен считать, что интеллигенция, объединенная в нечто подобное социальному классу благодаря негосударственным организациям и союзам, стала идейной и направляющей силой в разрушении русского коммунизма.

Созревание социального организма. Многие критики советского общества обращали внимание на некое его перерождение. Как будто бы оно сначала было не таким уж плохим и даже хорошим, а потом почему-то (по недосмотру?!) испортилось. На самом деле никакого перерождения в смысле отступления от некоего «правильного» образца не было. Было созревание «правильного» младенческого организма, превращение его в столь же «правильный» взрослый организм. То, что было в слабом состоянии и было незаметно, развилось, усилилось, вышло на первый план. К тому, что уже было сказано на эту тему, хочу добавить еще следующее.

В жизни советских людей можно выделить три аспекта — всеобщий, классовый (слоевой) и индивидуальный. Они сосуществовали одновременно в людях, но были представлены в них различно — в различных пропорциях и в различной степени влияния на образ жизни и поведение. И в процессе формирования коммунистического общества в России степень их развитости и влияния на массы населения была различной. В сталинские годы доминирующую роль в формировании и в жизнедеятельности основной массы людей играли интересы страны в целом. Их жизненный уровень в большой степени зависел от состояния страны в целом. Материальное неравенство еще было выражено сравнительно слабо. Вертикальная динамика населения была колоссальной. Число представителей привилегированных слоев было сравнительно невелико. Судьбы огромного числа людей зависели от созидания нового, важного для страны в целом, от обороноспособности страны, от ее физического выживания как целого. Конечно, постепенно происходили изменения, но они еще держались в некоторых рамках.

В послевоенные годы усилился процесс расслоения общества, стало нарастать материальное и социальное неравенство, для значительной части населения улучшение их жизненных условий стало в большей степени зависеть от их продвижения в более высокие социальные слои (классы). Слоевые (классовые) интересы стали играть для них более важную роль, чем интересы страны как целого. Их жизненный уровень поднимался не столько за счет общего улучшения положения в стране, сколько за счет тех преимуществ, какие им приносило попадание в определенный слой. Таких людей было много. Большая их часть выходила из низших слоев и не порывала с ними связи. Казалось, что нечто подобное в принципе доступно всем. Психология этих слоев стала приобретать доминирующее влияние на массы населения. Психология интересов страны как единого целого ослабевала, опустошалась по существу и превращалась в нечто формальное, идеологическое. По монолитности советского общества, которую прославляла идеология и какой боялись на Западе, был нанесен неотвратимый, пока еще скрытый удар. К середине брежневского периода (к началу семидесятых годов) она фактически стала лишь идеологическим мифом.

По мере насыщения слоев (классов) с преимуществами по отношению к основной массе населения и снижения степени вертикальной динамики все большую роль стал играть третий из упомянутых аспектов — индивидуальный. Надежды на продвижение вверх вместе с большим числом себе подобных стали сокращаться, и сравнительно большее число социально активных, сравнительно способных и образованных людей стало пробиваться на более высокие социальные уровни за счет своих индивидуальных усилий, личных связей и способностей, стало пробиваться вверх по законам карьеры и успеха. Это происходило на глазах у всех и производило сильнейшее деморализующее влияние на все общество. К концу брежневского периода (к началу восьмидесятых годов) произошло более или менее отчетливое структурирование высших слоев общества и определились каналы их воспроизводства. Личный эгоизм и индивидуализм оттеснили на задний план заботу об интересах общества в целом и коллективизм.

Ночные разговоры

Ф: На Западе тоже различают три слоя. И они сходны с нашими.

П: У всех более или менее развитых живых организмов можно выделить органы управления, пищеварения, передвижения. Все более или менее развитые общества имеют государственную власть, органы порядка, предприятия, культуру и т.д. Разделение населения на слои имеет классификационный смысл. Это полезно для каких-то целей. Но оно не есть описание специфики структуры общества того или иного типа.

Ф: Это я понимаю. Но у нас появились мыслители, которые на том основании, что структура нашего населения в советский период стала приближаться к структуре западного населения, сделали вывод, будто советское общество созрело для капитализма.

П: Эти «мыслители» могут подобрать теоретическую базу для любой априорной концепции. Структура западного населения после Второй Мировой войны радикально изменилась. И сам капитализм изменился настолько, что «мыслители» получили гораздо больше оснований для утверждения, будто Запад созрел для коммунизма.

Ф: Раньше таких было полно.

П: Удивительно, наши «мыслители» всегда поступают наоборот. Тогда, когда нужно принять во внимание социальную структуру населения, они ее игнорируют. А когда от нее нужно отвлечься, ее притягивают за уши.

Ф: Это говорит о том, что их цель — не истина, а подтасовка фактов применительно к предвзятым установкам.

П: То есть цель идеологическая и политическая.

Ф: Как изменится социальная структура населения постсоветской России?

П: Изменится состав слоев, величины, пропорции. Рабочий класс сократится абсолютно и относительно. Я сомневаюсь в том, что увеличится крестьянство. Бюрократический аппарат вырастет. Сфера обслуживания увеличится. Высшие слои пополнятся богатыми людьми. Последние потеснят государственных чиновников. Возрастет слой людей, занятых в культуре, спорте, сфере развлечения. Средние слои пополнятся за счет мелких и средних предпринимателей. Появятся, конечно, безработные, люди «свободных профессий», организованная преступность...

Ф: Это уже сейчас все есть.

П: А будущее вообще есть реализация потенций настоящего.

Ф: Так что для реставрации коммунизма просто нет достаточно сильных и заинтересованных в нем слоев населения.

П: Самыми заинтересованными в коммунизме оказываются теперь те категории людей, которые стремятся иметь гарантированную работу и зарплату. А они имеют это и без коммунизма.

Великий соблазн

Ф: Ты как-то говорил о великом соблазне, охватившем наше общество. Он, надо думать, явился следствием расслоения общества, о котором ты пишешь?

П: Не только. И даже не столько. То, о чем я писал, было процессом внутренним, естественным, обусловленным объективными законами структурирования общества. Это происходило не по недосмотру власти, не по злому умыслу. Это было нормой нашей эволюции. И не будь внешнего фактора, негативные следствия этой эволюции удержались бы в каких-то рамках, не послужили бы одним из условий гибели всей социальной системы.

Ф: Значит, западное влияние сыграло решающую роль!

П: Не надо вульгаризировать. Наша страна жила в определенной социальной среде. Она была сама частью этой среды. А среда была неотъемлемым элементом ее жизни. Вспомни, ведь и идеи коммунизма пришли к нам с Запада! Телевизор, холодильник и автомобиль изобрели на Западе.

Ф: Не будь Запада, нам не пришлось бы пороть горячку с индустриализацией .

П: Тогда не было бы и коммунизма!

Ф: Так в чем же дело?!

П: Запад стимулировал нашу эволюцию в том направлении, о котором я писал. Породил соблазны, каких не было в прошлом веке и до Второй Мировой войны. Сделал их известными и доступными привилегированным слоям. Затем они стали доступны в той или иной мере довольно широким слоям населения. Наконец, началась сознательная пропаганда их на все советское население, причем такая, будто все пропагандируемые блага на Западе доступны всем, и если в Советском Союзе сбросить коммунизм, то эти блага очень скоро получат все.

Ф: И наши дураки, которым мы сами все время говорили о жизни по принципу «по потребности», клюнули на это.

П: Началась эпидемия соблазна, принявшая вид эпидемии не только моральной, идейной и психологической, но и поведенческой. Уже в 1977-м году, когда я написал мою злополучную работу, она свирепствовала вовсю и стала угрозой коммунизму. Ведь в наших кругах человек, который в той или иной мере не был бы захвачен ею, был редким исключением.

Ф: А теперь эта эпидемия захватила всю планету.

П: Искусственное раздувание ее стало мощнейшим орудием Запада в борьбе за мировое господство. Причем орудием безотказным и к тому же прибыльным. Почти все подверженные этой эпидемии люди понятия не имеют о том, кому и какой ценой достаются пропагандируемые Западом блага, как они добываются. Они видят, что эти блага есть, что они многим доступны, и хотят их любой ценой иметь для себя. Лишь единицы понимают суть дела. Но им просто не дают возможности разъяснять ее.

Ф: Наше стремление привить людям систему высших ценностей оказалось слишком слабым, чтобы сдержать эту эпидемию.

П: В сражении между «иметь» и «быть» победу одержало «иметь».

Ф: Как ты думаешь, надолго?

П: Кто знает?! Может быть, навечно. Но я рад, что прожил жизнь по принципу «быть». Несмотря ни на что, это — более высокое качество жизни, чем по принципу «иметь».

Ф: Это — привилегия одиночек. Для этого надо развить в себе богатый внутренний мир. А многие ли на это способны?!

П: По моим наблюдениям, у русских такая прирожденная способность выше, чем у других. Только они не сумели распорядиться ею как следовало.

Ф: Как и другими способностями.

П: А ведь и коммунизм был великим соблазном. Он был воплощением многовековой мечты бедных, угнетенных, страдающих слоев общества о благополучии, справедливости и т.п. Много веков лучшие представители рода человеческого призывали к этому. За это шла кровопролитная борьба. Влияние всего этого на умонастроения человечества было огромным. Оно наложило свою печать на нашу революцию и на то, как и каким формировалось наше общество. Оно так или иначе сказывалось в ориентации деятельности нашего руководства. В пользу тех, кого у нас называли трудящимися, было сделано колоссально много. Социальные права и гарантии. Политика цен и зарплаты. Ограничения верхов, перераспределение благ в пользу низов. Возможности образования и карьеры для выходцев из низов. Мы с тобой принадлежали к ним, несмотря ни на что. Русский коммунизм был наш строй! Он постепенно обнаруживал свою социальную суть, становился все более чуждым «нам». «Мы» вымирали, «выходили в люди». Ослабло мировое стремление, о котором я говорил. Возобладали другие умонастроения, другие силы. «Нас» просто «поставили на свое место» — на место, диктуемое социальными законами и направлением эволюции. «Наш» исторический порыв остановлен.

Ф: Всему свое время!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Управление. Во всяком обществе имеет место управление людьми. В коммунистическом обществе оно приобретает особое значение, ибо оно становится здесь главным средством объединения людей в группы и в целое общество, а также регулирования их повседневной жизнедеятельности.

Система управления коммунистического общества грандиозна. Уже на уровне клеточек образуется огромное число начальников и обслуживающих их лиц. К этому числу присоединяются руководители и члены руководящих органов различных общественных организаций — партийных, комсомольских и других. Число прочих граждан, так или иначе вовлеченных в систему руководства, огромно. И сократить это число ниже некоторого минимума в принципе невозможно. Можно устранить некоторые официальные учреждения и должности, но они так или иначе восстановятся явочным порядком (неофициально). Причем система управления здесь превращается в нечто самодовлеющее. Увеличение числа начальников и руководящих учреждений, обусловленное потребностями управления усложняющимся обществом, порождает дополнительный и автономный процесс увеличения системы управления самой по себе, уже безотносительно к управляемому обществу. Управление становится способом жизнедеятельности и вообще образом жизни для пятой части населения, если не больше.

Надо различать два аспекта управления: 1) управление конкретным делом; 2) управление людьми независимо от того, каким делом они заняты. В первом случае я буду говорить о деловом управлении, во втором — о коммунальном. В реальности они настолько тесно связаны, что их трудно разделить даже в абстракции. Деловое управление исходит из интересов дела как такового, не зависящего от особенностей людей. Коммунальное управление имеет дело с массой людей как таковых, каким бы делом они ни были заняты. Второе в коммунистическом обществе доминирует над первым.

В нормальном состоянии общества достигается какой-то компромисс, крайности в ту или иную сторону сглаживаются и удерживаются в определенных рамках. Но в СССР эти рамки были нарушены настолько, что скрыть назревавший тут конфликт уже было невозможно. Деловое управление приобрело такую силу, что его представители почти открыто обвиняли коммунальное управление в препятствовании прогрессу общества. Отсюда исходил один из источников назревавшего кризиса общества (по линии системы управления),

Имеется, далее, два аспекта во взаимоотношениях системы управления и управляемого ею общества: 1) система управления приспосабливается к управляемому обществу; 2) общество приспосабливается к своей системе управления. В коммунистическом обществе доминирует второй аспект. Здесь интересы управляемости становятся в конечном счете главным фактором в жизни общественного организма. Они лимитируют все основные аспекты ее, становятся одним из внутренних ограничителей сил и возможностей коммунизма.

В силу внутренних потребностей и ситуации в мире советское общество вынуждалось на такое развитие, что число управляемых объектов неуклонно росло и усложнялась «техника» управления ими. Сложившаяся система управления перестала удовлетворять потребности управления, становилась тормозом прогресса. Отсюда исходил еще один источник назревания кризисной ситуации в стране.

Всякая система управления страной характеризуется степенью централизации. У коммунистической системы эта степень стремится к максимуму. Это порождает безынициативность, бесхозяйственность, бессмысленные потери средств, застой в производительности труда и многие другие отрицательные явления, которые хорошо известны. Вместе с тем в этом есть и свои достоинства, которые тоже известны: увеличивается степень плановости, возможно сосредоточивать большие средства на решение крупных проблем (особенно — в войне) и т.п. К тому же мера добра, привносимого децентрализацией, сомнительна. Она заметна в малых масштабах. Но в масштабах общества в целом она может привести к еще большим трудностям, чем те, которые возникают без нее. И кстати сказать, эксперименты в этом духе предпринимались в Советском Союзе, но безуспешно.

В Советском Союзе в брежневские годы наметилась сильная тенденция к децентрализации управления. Руководители предприятий и целых отраслей требовали большей свободы деятельности и явочным порядком добивались в ряде случаев или получали ее в привилегированных исключениях (например, в особо важных сферах атомной физики, электроники, космических полетов). Территориальные власти во многом фактически стали неподконтрольными Москве. Причем стремление к суверенитету в ряде районов страны перерастало в сепаратизм. Это, естественно, добавляло свою долю в нарастание кризиса.

Есть два способа и два аспекта воспроизводства системы управления: 1) отбор кандидатов и назначение на посты сверху;

2) выборы путем голосования из числа кандидатов, выдвигаемых снизу. Для коммунистического общества характерным является первый способ. Второй играет роль подчиненную, санкционируя предрешенные результаты первого и маскируя его. При отборе кандидатов на посты в соответствующих инстанциях аппарата власти, контролирующих эти посты, рассматривается не один подходящий человек, а многие. И отбираются если не лучшие, то и не худшие, а адекватные задаче и условиям управления лица.

Какими бы качествами ни обладали кандидаты на посты, они, будучи назначены или выбраны на эти посты, должны затем исполнять свои функции по законам власти и управления, а не в соответствии с какими-то лозунгами и прекрасными намерениями. Это — особая профессиональная работа. И она не сводится к речам на митингах и собраниях. Если допустить, что на все посты в системе власти в результате подлинно демократических выборов избраны самые честные, самые умные и самые деловые граждане, приступив к работе, они с необходимостью превратятся в таких же бюрократов, консерваторов, карьеристов, стяжателей, взяточников, какими изображались работники системы управления. Изображались справедливо. Но дело тут не в субъективных качествах людей, отобранных в систему управления, а в качествах всего человеческого материала, из которого они отбираются, и в условиях их деятельности.

Коммунистическая система управления раздирается противоречиями, как и все живое. К приведенным выше могу в качестве примера привести еще такое. Работники этой системы, с одной стороны, стремятся к мелочному контролю за всем, что происходит с управляемыми объектами, а с другой стороны, они стремятся избавиться от всякой ответственности за ход дел и пустить все на самотек. Главным для них становится не состояние управляемых объектов, а то, как они сами выглядят в глазах начальства. Правила функционирования в системе управления начинают доминировать над правилами управления объектами в интересах этих объектов. В результате разрастается видимость управляемости и сокращается фактическая управляемость объектов. Общество становится все более фиктивно управляемым, что можно было наблюдать в Советском Союзе.

Государство. Часть сферы управления образует то, что принято называть политической системой, политической властью, государственностью, государством. Она есть явление коммунального аспекта.

Коммунистическое общество принадлежит к такому типу больших человеческих объединений, которые организуются в единое органическое целое главным образом сверху, т.е. усилиями системы власти, развитой формой которой является государственность (государство). В этом обществе государство не есть нечто внешнее обществу и стоящее над ним, не есть некая надстройка над неким базисом, как полагал марксизм. Оно здесь есть внутренняя форма и средство самоорганизации множества людей, само есть базис этой самоорганизации. Оно вырастает здесь не как следствие раскола общества на враждебные классы, а из потребности обеспечить существование страны как единого социального организма, вырастает как система учреждений, функцией которой является сохранение целостности общества и управления им как единым целым. Оно здесь само является источником разделения людей на различные социальные категории, Так что марксистская теория возникновения государства оказалась ложкой в отношении государства коммунистического.

Не сбылось и марксистское предсказание отмирания государства при коммунизме. Коммунистическое общество без государства в такой же мере возможно, в какой возможен сложный и развитой биологический организм без центральной нервной системы. Государство при коммунизме не исчезает, а, наоборот, превосходит прошлые формы государства как по размерам, так и по роли в обществе. Оно тут превращается в сверхгосударство.

Впрочем, если «отмирание государства» интерпретировать не просто как исчезновение всякой системы власти и управления, а замену той ее формы, какую считали государством в 19 веке и в начале 20 века, новой формой, то возникновение коммунистического сверхгосударства можно истолковать как своего рода «отмирание» государства путем поглощения его сверхгосударством. И тогда не так уж нелепо будет выглядеть утверждение советских идеологов об отмирании государства путем его укрепления.

Коммунистическое сверхгосударство превращается в своего рода сверхобщество, живущее за счет общества, в которое оно погружено и которое оно обслуживает. Тут отношение меняется на противоположное. Тут не столько государство служит обществу, сколько общество становится ареной и материалом деятельности государства, сферой приложения его сил, средством удовлетворения его амбиций и потребностей. Государство тут становится монопольным субъектом истории. Его жизнь со всеми его официальными спектаклями навязывается обществу в качестве всеобщего жизненного спектакля, в котором прочим членам общества отводится роль исполнителей воли, почитателей и восторженных зрителей функционирования системы правителей и их слуг.

Коммунистическое государство выполняет функции, общие ему с государствами иного типа и специфически коммунистические. Общими функциями являются такие, как поддержание общественного порядка, отношения с другими странами, оборона страны, денежная система, средства коммуникации и другие. Специфической задачей коммунистического государства является обеспечение жизнедеятельности общества как органического целого. В этом обществе для каждого коллектива и каждого более значительного объединения коллективов должны быть определены его положение в стране, деловые функции, отношения с другими коллективами, внутреннее строение, доля в производимом продукте и в получаемом вознаграждении. Здесь государство присвоило себе все те функции, какие в западных странах выполняют частные предприниматели и их конторы, банки и всякого рода негосударственные механизмы самоорганизации.

В сферу внимания коммунистического сверхгосударства входят все аспекты жизни страны, включая политику, экономику, культуру, спорт, идеологию, быт и отдых людей, воспитание и образование детей. Если что-то выпадает из-под контроля сверхгосударства, то это происходит как отклонение от принципа тотальной подконтрольности, а не в силу добровольного отказа сверхгосударства от этого принципа.

Важнейшим проявлением рассмотренной фундаментальной функции государства является планирование и контроль за исполнением планов. Планирование деятельности всех частей общественного организма есть чисто коммунистическое средство сохранения единства общества, ограничения коммунальной стихии и хаоса, неизбежного без этого в большом скоплении людей. Планы определяют статус коллективов и их объединений в обществе в целом, а выполнение плана является основным показателем их деятельности.

Коммунистическому государству принадлежит также функция реформаторства и прогресса. Это обусловлено самим положением и ролью руководства. Руководство не просто захватывает эту функцию из каких-то эгоистических соображений, а вынуждается на это всей организацией жизни общества. Здесь все значительные преобразования осуществляются как решения свыше. Кроме того, руководство здесь выполняет функцию прогресса не из любви к прогрессу как таковому и не из желания облагодетельствовать массы граждан, а из соображений самосохранения и сохранения общества, в котором они занимают привилегированное положение. Ведь и короли стремились сохранить свои королевства не из любви к подданным, а из желания сохранить свою корону. Наконец, в коммунистическом обществе даже для сохранения данного состояния требуется производить какие-то улучшения во избежание деградации. Поэтому здесь борьба против тенденции к деградации принимает форму насильственных реформ сверху. При этом властям приходится преодолевать косность и инертность масс населения.

Я обращаю внимание читателя на то, что дело тут не просто в увеличении мощи государства сравнительно с обществами другого типа, а в качественно новой роли государства в организации и функционировании общественного организма. Тут все общество оказалось организованным по принципам организации государственности или применительно к ним. Крах государственности в Советском Союзе означал с необходимостью и автоматически крах всего общества, ибо никакого общества вне системы государственности тут вообще не существовало.

Партия. Стержень, основу и объединяющую силу коммунистического государства в том виде, как оно сложилось в Советском Союзе к концу сталинского периода, образовало то, что называли словом «партия». Это слово вводит в заблуждение. Во-первых, под именем «партия» смешивают различные социальные объекты, так что специфика КПСС пропадает. В частности, отождествляют КПСС с национал-социалистской партией Гитлера и фашистской партией Муссолини, хотя первая отличается от вторых по всем основным параметрам — по идеологии, по структуре, по месту в системе власти. Партия в коммунистической стране, стоящая у власти, не есть политическая партия в собственном смысле слова или по крайней мере в смысле политических партий Запада. Партия есть добровольное объединение людей, не зависящее от социальной структуры общества. Члены партии объединяются независимо от того, в каких коллективах они работают. Должности партийных функционеров не являются должностями в государственном аппарате. Если партийные функционеры как-то попадают в государственные учреждения, то они там занимают должности, не совпадающие с их ролью в партии. Пришедшая к власти партия не становится элементом государственного устройства и социальной организации предприятий и учреждений. Партия же в коммунистической стране этим требованиям не удовлетворяет. Во-вторых, игнорируются различные исторические периоды в истории партии и различная роль партии в системе власти и в обществе в различные периоды. Одно дело — партия коммунистов до революции 1917 года, и другое дело — после революции. Дореволюционная партия была лишь одним из условий КПСС, а КПСС не была всего лишь дальнейшая эволюция дореволюционной партии. Это — качественно новое явление. Одно дело — КПСС в системе сталинской организации власти, и другое дело — КПСС в системе государственности послесталинского периода. В первом случае это — орудие надпартийной власти Сталина, во втором случае — ядро и стержень государства. В-третьих, КПСС вырывается из связи с другими социальными явлениями, совместно с которыми она образует специфическое социальное целое, и рассматривается в отрыве от системы государственности, от социальной организации общества, его экономики и идеологии. Наконец, рассматривается лишь организация партии и ее работа, тогда как характер человеческого материала, из которого она была построена, игнорируется совсем или рассматривается лишь как материал для обличений и дискредитации партии. А между тем тут имеет место взаимная зависимость. От характера организации зависит то, какой человеческий материал в нее отбирается. А от характера наличного человеческого материала зависит то, какой вид примет организация и как она будет функционировать. Нарушение имеющего тут силу закона адекватности материала и организации ведет к ослаблению и кризису второй. Именно так и случилось с КПСС.

КПСС явилась результатом великого исторического творчества. Это качественно новое, ранее нигде и никогда не существовавшее явление не только в системе власти и управления обществом, но и во всей социальной организации огромных масс людей в единое целое. Она распадалась на множество автономных партийных организаций в первичных коллективах и практически независимый от них партийный аппарат. Первые суть элемент социальной организации населения, второй же есть часть государственного механизма. Вместе с тем она была единым целым социальным образованием, благодаря которому система управления обществом органически врастала в управляемое общество и вырастала из него.

Партийный аппарат. Партийный аппарат был частью системы государственности, причем частью особой. Во-первых, он был стержнем, остовом всей системы власти. Во-вторых, он был такой частью власти, которая управляла всей остальной властью, т.е. властью над самой властью, властью второго уровня. Вся система власти и управления обществом находилась под контролем партийного аппарата, являлась фактически продолжением и разветвлением его. В обратном направлении она так или иначе сходилась в партийном аппарате и отражалась в нем. Так что включение в Конституцию при Брежневе статьи о руководящей роли КПСС отражало фактическое строение коммунистического государства.

Партийный аппарат состоял из совокупности комитетов партии, начиная от низших (районных и на правах районных) и кончая высшим. Выражение «комитет партии» двусмысленно. Оно обозначает совокупность членов комитета, избранных на соответствующей партийной конференции. Эти члены комитета не образовывали комитет как особое учреждение. Большинство из них работало в каких-то других учреждениях. В качестве членов данного партийного комитета они функционировали только в периодических собраниях (пленумах) комитета. Лишь часть из них становилась постоянными сотрудниками данного партийного комитета как особого делового учреждения. Во втором смысле выражение «партийный комитет» обозначало такое постоянно действовавшее учреждение (деловую клеточку), в котором работали не только упомянутые члены комитета в первом смысле, но и лица, таковыми не являющиеся. Более того, большинство сотрудников партийного комитета как учреждения не являлось членами комитета в первом смысле.

Совокупность партийных комитетов в первом смысле (т.е. периодически выбираемых и переизбираемых партийных органов) образовывала своего рода законодательный аспект власти, а совокупность комитетов во втором смысле — исполнительный. Имела место иерархия комитетов с отношением начальствования и подчинения. Несколько комитетов объединялись в целое путем создания комитета более высокого уровня, которому они подчинялись. Хотя между этими комитетами имели место отношения координации и внеаппаратные отношения их членов, главными являлись отношения субординации с вышестоящими и нижестоящими комитетами.

Выборы делегатов на партийные конференции и съезды, а также выборы партийных органов на них могли быть прямыми и многоступенчатыми, открытыми и тайными, из нескольких кандидатов, индивидуальными или по списку и т.п. Но это нисколько не меняло сути организации партийного аппарата по принципу сверху вниз с точки зрения его формирования и работы. Процедуры, идущие снизу вверх, лишь формально узаконивали власть сверху. В высших инстанциях заранее намечали кандидатов в делегаты и на ответственные посты в аппарате, а партийным организациям и собраниям делегатов предлагалось узаконить это путем формального избрания. Высший орган аппарата самовоспроизводился путем сохранения и преемственности фактически правившего ядра из высших руководителей партии.

Профессиональные партийные работники (работники партийного аппарата) отбирались из активистов первичных партийных организаций (парторгов, членов и секретарей партбюро), из активистов и функционеров других организаций (советов, профсоюзов, комсомола), из начальников внепартийной части системы управления, из деятелей науки и культуры. Отбираемые лица, как правило, имели образование, включая институты и университеты. Многие затем учились в партийных школах. Отбор производился тщательный — это была святая святых воспроизводства системы власти. Отбор производился многими ответственными лицами и учреждениями и по многим параметрам. Именно поэтому отбирался самый средний и заурядный человеческий материал, так что партийный аппарат оказывался средоточием вопиющей серости и посредственности.

Основная масса работников партийного аппарата выходила из средних, причем — наименее интеллектуальных и наименее творческих слоев населения. Дети представителей высших и творческих слоев предпочитали более интересную и менее обременительную работу. А для работы в аппарате (а тут приходится действительно работать!) были более удобны молодые люди, которые были хуже образованны и не имели высоких амбиций, зато были работящи, исполнительны, послушны, мелочно сообразительны, скрытны, хитры и т.п. — одним словом, обладали данными чиновников.

Я утверждаю, что именно такой человеческий материал являлся более адекватным системе власти, чем множество людей с выдающимся интеллектом и талантами. Интеллектуальный уровень системы не сводится к интеллекту ее отдельных представителей. В системе закрепляется коллективный ум множества посредственностей. Главным для системы является то, как она организована, кто и как отбирается в нее, как распределены функции ее частичек, какие выработаны правила работы и как они соблюдаются. И аппарат КПСС в послевоенные годы пошел именно по этому пути, постепенно превращаясь в хорошо работающий механизм организации системы власти и управления. Однако одновременно стали нарастать факторы противоположного порядка. Стали чаще нарушаться принципы отбора кандидатов на партийную работу, принципы продвижения по служебной лестнице. Интересы карьеры оттеснили на задний план интересы управляемых объектов, и ловкие карьеристы стали играть все более важную роль в аппарате. В аппарат все более и более стали вовлекаться люди из кругов интеллигенции, совершенно непригодные к работе в аппарате и привносившие в него элемент легкомыслия и безответственности под видом борьбы с неким консерватизмом. Происходило «размягчение» партийного аппарата изнутри, что вносило свою значительную долю в назревание кризиса советского общества.

Номенклатура. Одним из важнейших средств, с помощью которых партийный аппарат держал в своих руках всю систему власти и управления обществом и включался в нее, являлся способ назначения начальников всех сортов и рангов на все более или менее важные посты — номенклатура партийного аппарата. Партийное руководство — прежде всего подбор руководящих кадров, контроль за ними и руководство ими.

Выше я уже говорил о номенклатуре сталинского периода. В послесталинские годы изменились условия руководства, изменилось руководимое общество, изменился и характер руководителей. От руководителей стало требоваться образование и более или менее узкая профессионализация, а также более высокий уровень компетентности в руководимом деле или районе страны. Номенклатурой стали называть важные должности вне партийного аппарата, назначение на которые контролировалось и утверждалось партийным аппаратом. Это — посты, а не люди, назначаемые на них. Категория номенклатурных работников, профессия которых — быть в номенклатуре, практически исчезла как элемент структуры власти. Кроме того, в номенклатуру стали включать профессиональных партийных работников и вообще лиц, попавших в высшие привилегированные слои. Слово «номенклатура» стало многосмысленным и неопределенным, утратило смысл социологического понятия. В западной пропаганде оно стало одним из словесных фетишей, имевших целью создание извращенной картины советского общества.

Монополия КПСС. Рассмотренная структура власти сложилась не потому, что будто бы одна партия захватила власть и установила однопартийную систему, как это преподносит западная идеология. КПСС вообще никакую власть не захватывала, она сложилась после захвата власти кем-то другим, сложилась именно как явление государственности, с одной стороны (со стороны аппарата), и как явление социальной структуры клеточек, с другой стороны (со стороны первичных партийных организаций). Сложилась как результат специфически коммунистического, послереволюционного творчества. И надо признать, это было, пожалуй, самым замечательным изобретением в системе государственности и в социальной организации населения.

Коммунистическое общество вообще не является однопартийным, оно является по сути дела беспартийным. Если в нем и допускались какие-то партии кроме партии в рассмотренном смысле, то это была пустая формальность или дань пропаганде. Включение в Конституцию СССР при Брежневе пункта о руководящей роли КПСС было шагом вперед в легализации фактического государственного статуса партийного аппарата. Но этот шаг был половинчатым. Аппарат КПСС не был признан основой и стержнем системы государственности, еще считался руководством партии в привычном смысле слова. И эта половинчатость сыграла в горбачевские годы негативную роль в разгроме КПСС и всей социально-политической системы советского общества.

Советы. Советы сначала мыслились как стрежневая власть общества, а партийный аппарат — как их помощник. Но положение оказалось противоположным. Это произошло не случайно. Помимо обстоятельств чисто исторического характера, тут сыграли роль объективные закономерности самого коммунизма и организации огромного механизма власти. Советы работали под контролем партийных органов. На высшем уровне они выполняли законодательные функции, но при том условии, что соответствующие законы, решения, постановления уже были одобрены партийными органами.

Неспособность брежневского руководства конституционно закрепить главенствующую роль партийного аппарата и подчиненную роль Советов сыграла роковую роль в разгроме КПСС.

Общество карьеристов. Современное общество, причем как советское, так и западное, есть многоступенчатая иерархия социальных позиций в многочисленных аспектах, есть общество гигантского числа постов и должностей самого различного рода и уровня. Оно есть общество делающих карьеру миллионов. Уровень, на который может вскарабкаться человек в этой иерархии, есть уровень богатства человека современного общества. Стремление повысить этот уровень есть естественное явление. Ни в коем случае не следует его стыдиться и скрывать свое желание. Когда делающие карьеру люди стараются убедить окружающих в том, будто их не интересует карьера, будто они действуют в силу иных мотивов (например, служение народу, партии, истине и т.п.), они лицемерят. Не верьте им. И сами не следуйте их примеру. Им мало кто верит. Силу тут имеет только одно: чем выше твое положение на лестнице социальных позиций, тем лучше твое материальное положение, тем гарантированнее твое положение, тем шире доступ к благам цивилизации.

Необходимо с самого начала различать карьеризм как стремление и способность повышать свою социальную позицию и карьеризм как морально порицаемое явление. Человек, успешно делающий карьеру, не обязательно карьерист в морально порицаемом смысле, а карьерист в моральном смысле не всегда преуспевает в смысле карьеры. Карьеризм в первом смысле не подлежит моральной оценке. Это — явление социальное, само по себе морально безразличное. Морально негативное отношение ко всякому карьеризму сложилось тогда, когда число делавших карьеру людей было сравнительно невелико и преуспевали они обычно не по правилам карьеры, а действительно за счет всякого рода внешних делу обстоятельств и с нарушением норм морали. Теперь делание карьеры есть одно из самых распространенных и обычных дел людей, так что давно пора внести сюда понятийную ясность. Впрочем, на Западе это сделали практически давным-давно. Там не только не скрывают карьеристские устремления, но всемерно их афишируют и устраивают бурные ликования, когда добиваются заметного успеха.

Там, где продвижение вверх по лестнице социальных позиций есть всеобщее явление и всеобщее средство достижения жизненного успеха и благополучия, есть средство удовлетворения корысти, тщеславия и других жизненно важных страстей, карьеризм становится нормальным социальным явлением. Морально порицаемый карьеризм становится лишь уклонением от норм его. Он порицается самими нормальными карьеристами. Нормальный карьеризм реализуется в рамках общественно признанных правил, порицаемый же карьеризм с этими правилами не считается.

Разумеется, какая-то часть карьеристов является таковыми в морально порицаемом смысле. Но ошибочно всех считать таковыми. Так же ошибочно думать, будто карьеризм в моральном смысле есть исключение в среде карьеристов. Провести тут строгое разграничение практически невозможно.

Число каналов карьеры огромно. Каждый из них характеризуется высотой подъема, числом ступеней, усилиями, временем, престижем, приносимыми благами и многими другими признаками. Но самый мощный из них и перспективный во всех основных отношениях есть канал системы власти и управления обществом. Достаточно сказать, что уже сейчас более 15 процентов работающих граждан современного общества заняты в этой системе, а по предсказаниям футурологов через пятьдесят лет их будет 25 процентов и через сто лет 50. Я же подозреваю, что это произойдет быстрее и величины будут значительнее.

Сфера служебной карьеры есть сфера буйства законов коммунальности. Потому превращение советского общества в общество карьеристов, с одной стороны, способствовало укреплению и созреванию реального коммунизма, а с другой стороны, послужило одним из условий быстрого краха последнего, когда были ослаблены и разрушены специфически коммунистические средства ограничения и организации стихии коммунальности — советские коллективы, партия, государственная организация воспитания, идеологический механизм, карательные органы.

Государство и экономика

Ф: Советскую политическую систему называют тоталитарной, противопоставляя ее западной как демократической.

П: Это противопоставление идеологическое. Если уж противопоставлять западную и советскую государственность, то надо идти глубже. Тут надо прежде всего установить различие в отношениях между государственностью и другими основными элементами структуры общества. Я ничего не имею против понятий «базис» и «надстройка», но не в марксистском идеологически предвзятом смысле, а в более общем: базис общества — такой элемент в структуре его, который оказывает определяющее воздействие на прочие, а надстройка — такой элемент, который в существенных чертах складывается под воздействием базиса. Подчеркиваю: надстройка испытывает определяющее влияние базиса, но не вырастает из него! В этом обобщенном смысле отношение государства и экономики в советском и в западном обществе противоположно. В первом государство есть базис, а экономика — надстройка. Во втором же — наоборот, экономика есть базис, а государство — надстройка. Уже у Ленина есть высказывания о примате политики над экономикой в коммунистическом обществе. Сталин на этот счет высказывался еще более определенно. Но теоретики не придали этому значения.

Ф: Значит, тот факт, что у нас политики стояли над хозяйственниками, в природе реального коммунизма!

П: У нас политики главенствовали и над военными, что было одним из условий победы. А нарушение принципа примата политики в горбачевские годы стало одним из условий краха коммунизма.

Ф: Развивая твою идею, можно сказать, что российское общество с самого начала имело в качестве базиса власть. И если Россия хочет сохраниться как великая держава, она должна продолжать эту традицию.

П: Сама идея России как великой державы есть идея власти.

Ф: Значит, и с этой точки зрения стремление нынешней власти восстановиться в виде, близком к тому, какой власть имела в советский период, вполне в духе русской традиции.

П: Российская власть не может превратиться во власть западную, не погибнув сама и не погубив общество, базисом которого она является.

Ф: Так что не случайно в ней можно увидеть основные признаки власти «авторитарной», «диктаторской», «тоталитарной».

П: И советской в первую очередь. И даже сталинской, сравнения с которой боятся панически.

Ф: Значит, можно ожидать, что со временем у нас восстановится нечто подобное тому, что было до перестройки, только в несколько иной форме и под другими названиями. Тогда нет оснований для тревоги насчет будущего коммунизма?!

П: Хотя власть и есть «базис» русского общества, последнее не исчерпывается ею. А коммунизм был не просто апогеем власти и ее особой организацией. Он был особой организацией всего общества благодаря усилиям власти и по образцам организации самой власти. В дореволюционной России власть тоже была «базисом», но общество не было коммунистическим. Тип общества определяется совокупностью признаков, а не только статусом и типом власти. Да и сама власть есть сложный феномен. Если взять ее признаки по отдельности, то легко усмотреть сходство досоветского, советского и постсоветского видов власти. Но если взять совокупность признаков, их взаимоотношения, степень выраженности каждого и формы их проявления, то, наоборот, в глаза бросится качественное различие этих периодов. А с этой точки зрения канцелярия президента — не просто переименование ЦК КПСС, губернатор — не просто переименование первого секретаря областного комитета КПСС и т.д., а элементы качественно иной структуры власти. Возьми, например, как и из кого формируются только что упомянутые элементы власти...

Ф: Советские были лучше?...

П: Смотря с какой точки зрения. Я об этом не говорю. Я говорю, что они были качественно другие.

Ф: Но в рамках одной линии эволюции власти!

П: А еще шире говоря — в рамках общих законов всякой власти.

Ф: Значит, рассчитывать на то, что власть восстановится в советском виде и восстановит советский строй, не следует?

П: Думаю, что нет. Одно дело — стремления и тенденции власти. И другое дело — что из этого получается в реальности. Многое восстановится. Многое будет создано вновь и будет аналогично прошлому (в силу общих социальных законов). Но это не будет восстановление коммунизма. Коммунизм убит, искусственно разрушен. А условия его рождения исчезли.

Общество чиновников

Ф: Но больше всего меня в этой части твоей книги заинтриговало то, что ты пишешь о карьеризме.

П: У меня на эту тему была книга.

Ф: Я знаю. Но сюда она не попала. Было закрытое письмо ЦК по ее поводу. Его читали на партийных собраниях. И отрывки из книги зачитывали как примеры клеветы на советское общество и аппарат КПСС.

П: Забавно, эту книгу бойкотировали и на Западе.

Ф: Почему?!

П: Потому что все, что я писал о наших аппаратчиках, оказалось верным и в отношении западных партийных и государственных чиновников. Ты подумай, почему эту книгу не издали здесь, когда тут громили КПСС, ЦК и вообще советскую государственность? Да потому, что она есть описание и тех, кто громил. Законы-то универсальны!

Ф: Давай поговорим на эту тему!

П: Ну что же, поговорим. Тема чрезвычайно важная. Дело в том, что в карьерной сфере в последнее столетие произошли колоссальные перемены.

Ф: Какие?

П: Колоссально выросло число людей, живущих в условиях делания карьеры и вынуждаемых на это. Увеличилось число карьерных ступенек. Увеличилось число каналов карьеры. Произошло иерархирование самих каналов. Изменились условия отбора, подготовки и деятельности людей в занимаемых ими ячейках сферы карьеры. В силу вступили законы коммунальности, которые ранее действовали где-то в глубинах человеческого поведения и довольно слабо.

Ф: Расскажи об этих законах!

П: Общество карьеристов есть общество, в котором господствуют слабые, организованные в могучую силу.

Ф: Ты, конечно, шутишь!

П: Ни в коем случае! Я вообще не умею шутить. Рассмотрим, какого рода индивиды отбираются в карьерную сферу, культивируются в ней и накапливаются, а также по каким принципам протекает их жизнедеятельность. Возьмем прежде всего человеческие прирожденные способности.

Обычные способности людей с самого начала их жизни проявляются позитивно. Способности к рисованию проявляются в том, что дети рисуют чертиков, зверюшек и человечков в тетрадях, в книгах, на стенах домов и на тротуарах. Способности к музыке проявляются в том, что дети отравляют существование родственников и соседей пиликаньем на скрипке, дудением в трубу, барабанной дробью или ударами по клавишам пианино. Способности к спорту проявляются в том, что дети ходят на руках, стоят на голове, сгибаются в три погибели, плавают, как дельфины. Способности к математике проявляются в том, что дети с пеленок умножают в уме шестизначные числа и решают дифференциальные уравнения. И так во всем, за исключением сферы власти и управления. Тут природные способности, ум, талант и даже гений проявляются сначала чисто негативно, а именно — в полном, стопроцентном отсутствии способностей к деятельности любого иного рода. Сфера эта — сфера власти и управления обществом. История дает тому бесчисленные подтверждения. Если бы поляк Войтила был талантливым писателем, философом или певцом (а он пробовал силы в этих сферах), то он не стал бы не то что Римским Папой, но даже захудалым епископом. Если бы американец Рейган был мало-мальски талантливым актером, он не стал бы не то что президентом США, но даже профсоюзным боссом в Голливуде. Лишь благодаря своей полной бездарности эти сотни тысяч других представителей рода человеческого добились выдающихся успехов в сфере власти над людьми и управления ими. Именно бездарность есть талант и абсолютно необходимое условие успеха в этой самой высшей и важнейшей сфере человеческой деятельности. Скажи, ты можешь вспомнить в своей долгой жизни хотя бы один случай, чтобы талантливый человек стал партийным или административным работником?

Ф: Ни одного!

П: Тут происходит социальная селекция. Дело в том, что такова сама природа способности, необходимой для успешного функционирования в сфере власти и управления. Степень этой способности определяется не одной какой-то обычной человеческой способностью и даже не несколькими, а очень многими, несколькими десятками и даже сотнями. Положение здесь подобно тому, какое имеет место в спорте в случае соотношения результатов по одному какому-то виду спорта и по многоборью. Чемпион в одном виде спорта не может стать чемпионом в десятиборье, а чемпион в десятиборье не может стать чемпионом в одном из этих десяти видов. А если бы устроили соревнование по стоборью, то показатели в каждом из этих ста видов спорта оказались бы еще более низкими в сравнении с показателями в соревнованиях по этим видам спорта по отдельности, чем в случае десятиборья.

Ф: Значит, какие-то способности тут требуются?!

П: Да. Бездарность в привычном смысле не есть всего лишь отсутствие известных всем и общепризнанных способностей. Это — не пустое место. Это — наличие способностей, противоположных признанным в качестве таковых. В рассматриваемом случае это есть наличие особой способности — антиума, антиталанта. Они-то и образуют то, что я называю субстанцией власти. Ею обладают далеко не все люди, а те, кто ею обладает, обладает в разных размерах и формах. Обладатели ее сразу опознают друг друга, подобно тому как опознают друг друга обладатели обычных способностей.

Ф: Ты думаешь, что эту субстанцию власти нельзя считать одной из человеческих способностей наряду с другими?

П: Ни в коем случае! Тут отношение такое, как между материей и антиматерией (в физическом смысле). Человек, желающий сделать успешную карьеру, должен первым делом убедить тех, от кого зависит это, в своей полной бездарности. И в этом есть рациональный смысл.

Ф: Какой?

П: Человек, обладающий природными талантами, уже одним этим возвышается над прочими бездарными коллегами в сфере власти, включая начальников, и обладает потенциально (а то и актуально) более высокой степенью независимости от них, что само по себе есть нарушение фундаментальных законов этой сферы.

Ф: Допустим, ты прав в отношении пения, сочинения музыки, игры на музыкальных инструментах, рисования, танцев, актерской игры и т.п. Но ведь ум-то все-таки нужен и в системе власти и управления! Как тут быть?

П: Скажи, что такое ум?

Ф: Не думаю, что тут нужны какие-то определения. Ум есть ум, интеллект, способность понимать, накапливать знания, использовать их — одним словом, способности мозга.

П: Вот видишь, вроде бы пустяковый вопрос, вроде бы тут все ясно, а на самом деле ясность кажущаяся. И вопрос не пустяковый. Ладно, пусть будет интеллект. Но интеллект разный бывает. Есть интеллект понимания и интеллект знания. Можно знать о чем-то все, не понимая ничего. Многознание не научает уму, говорили еще древние греки. Многие профессиональные работники власти информированы лучше, чем кто-либо, но из них ни один не понимает толком то, что знает. Знания необходимы, чтобы быть винтиками механизма власти. Понимание же есть позиция стороннего наблюдателя. Сумма информации, необходимая для знания, не совпадает с суммой информации, необходимой для понимания. Кроме того, есть интеллект умения жить в среде и интеллект понимания этой среды. В системе власти научаются жить в обществе, но ценою потери способности его понимания. Для функционирования в системе власти главную роль играет способность ориентироваться в ней, приспосабливаться к ее условиям и правилам. Для этого не требуется ум понимания, ум исследователя. Для этого достаточен псевдоум, имитация ума. Аппарат власти — не академия наук, в нем не делают научные открытия. В случае надобности работники его могут воспользоваться результатами ученых.

Ф: Но чтобы выбрать эти результаты и оценить их, нужно как-то в них разбираться!

П: Для этого существуют специалисты-посредники, помощники, советники. Но и они принадлежат к той же породе, только, может быть, чуточку ближе к пониманию («умнее»). Они несколько повышают интеллектуальный уровень системы власти, но не очень-то значительно. Но этого обычно бывает достаточно. Власть в целом не есть исследовательский институт.

Ф: Но ты сам не раз обвинял наше руководство в глупости! Как это понимать?

П: Я относил это к высшему руководству и к той элите, которая его окружала. Возьмем теперь моральный аспект рассматриваемой селекции! Если ты жаждешь сделать успешную карьеру, ты прежде всего должен обнаружить себя в качестве потенциального карьериста перед теми, от кого зависят первые шаги на этом поприще. Как это сделать? Есть множество способов привлечь к себе внимание этих судей и заслужить их похвалу. Но не все они пригодны для твоих целей. Самый эффективный и надежный в этом отношении способ — переступить моральную черту, т.е. потерять моральную невинность, если таковая была у тебя вообще. Прирожденные карьеристы в таких случаях, как правило, совершают тайный или открытый донос, последний — в форме честного и искреннего обличения, устраивают провокацию, предают друзей и т.п. Важно лишь при этом сохранить видимость порядочности, честности, правдивости, гражданской ответственности, заботы о коллективе и т.п. Важно не то, что ты есть с моральной точки зрения, а то, как ты выглядишь в глазах сильных мира сего, ибо они отбирают на смену себе подобных себе. Карьера оценивается категориями не морали, а успеха. Если ты поступаешь по правилам морали, ты приличную карьеру не сделаешь. К морали в карьере призывают те, кто уже сделал карьеру, наплевав на всякие моральные принципы, или кто отчаялся ее сделать.

Ф: Значит, властвует нами отборная мразь?!

П: Почему мразь?! Средненормальные люди. И то, что отбираются такие, — это целесообразно, поскольку работники системы власти и управления — не священники и воспитатели, а правители общества, вынужденные действовать в соответствии с объективными социальными законами. Если они не будут этого делать, общество просто распадется и погибнет. В сферу власти и управления отбираются не худшие представители рода человеческого, а наиболее подходящие, и у них культивируются качества, необходимые для них в смысле функционирования в среде их жизнедеятельности и в смысле выполнения социальных функций системы в целом. Отбор в эту сферу умных и талантливых математиков, физиков, певцов, плясунов и т.п. привел бы быстро к тем же результатам, к каким привел бы отбор людей без голоса и слуха в оперу.

Ф: А у нас даже неглупые люди призывают к тому, чтобы во власть шли именно те, кто для нее непригоден!

П: Возьмем, далее, психологический аспект рассматриваемой селекции! Карьеристу не положено иметь своей собственной психологии. Психология с его точки зрения есть выдумка литературы девятнадцатого века. Достоевщина. Для него все очень просто: повысили в чине — приятно, повысили сослуживца в чине

- неприятно, конкурент попал впросак — приятно, обошли наградой — неприятно... Карьеристу не положено открыто проявлять сильные страсти. Все должно быть скрыто и приглушено. Всегда спокойствие и выдержка. Не терять никогда лицо. Не впадать в отчаяние, не проявлять сомнения и колебания. Никакой экстравагантности и эксцентричности. Ничего привлекающего внимания ни в одежде, ни в манерах. Заурядность, заурядность и еще раз заурядность. Заурядность, развитая до такой степени, чтобы было сразу видно, что этот человек есть винтик машины власти. В этой обезличенности работников системы власти и управления нет никакой несправедливости. Она тоже целесообразна. На том, что делается во власти, лежит печать посредственности. А посредственность безлика. Ум и талант тут появляются лишь на миг и только для того, чтобы расчистить дорогу очередной посредственности.

Ф: А как же быть с выскочками, популистами?! Они преуспевают!

П: Не все и не всегда. Это — особые случаи. И для них есть свои принципы. Я сейчас говорю о карьеризме как о массовом явлении в обществе в его стабильном состоянии. А Наполеоны, Ленины, Сталины, Гитлеры и им подобные личности более низких уровней и масштабов — это нечто иное.

Ф: Как ты с этой точки зрения оцениваешь нынешнюю ситуацию в российской сфере власти?

П: Как нарушение всех ее законов. Эта сфера заполнилась неадекватным ей человеческим материалом, который не считается с самыми элементарными ее правилами.

Ф: И что же дальше?

П: Постепенно этот материал будет замещаться более адекватным требованиям сферы. И будет то, что было в царской России и в Советском Союзе и что можно видеть теперь в США, Германии, Франции и прочих странах. Это — универсальный закон социального бытия. Одним словом, заурядный чиновник в заурядной конторе, занятой заурядным делом, — вот образец, к которому тяготеет средний карьерист. И сонмища их делают свое дело мозга и нервной системы общества педантично, кропотливо, терпеливо и профессионально изо дня в день, из года в год.

Ф: А компьютеры?! Обещают с их помощью усовершенствовать всю сферу власти и управлений!

П: Как показал опыт, компьютеры производят какое-то переструктурирование этой сферы, но не ведут к ее сокращению. К тому же эти люди сами образуют социобиологический «компьютер».

Ф: Значит, в августе 1991 года Горбачев и Ельцин просто выключили «компьютер» аппарата КПСС. Так чего же мы удивляемся тому, что аппаратчики покорно разошлись по домам. Они вне своего «компьютера» просто ничто.

П: Сделают новый живой «компьютер», еще более громоздкий, зато менее эффективный с точки зрения интересов общества как целого.

Неожиданное приглашение

Ф: Сегодня нас приглашает на обед тот самый человек, который послужил прообразом для твоего литературного персонажа — для Аппаратчика. Приглашает к себе на дачу, вернее — в свое поместье.

П: Поместье?!

Ф: Ты еще не отучился удивляться! Все номенклатурные работники сохранили имущество, приобретенное в доперестроечный период, и приумножили в постсоветский. Приватизировали за гроши квартиры и дачи, которые бесплатно получили от государства.

П: Я не против. Любопытно посмотреть на него. Это далеко?

Ф: Километров сто. Он за нами машину пришлет.

Философ позвонил Аппаратчику. Тот сказал, что машина будет через полчаса. Это — машина, которую он держит на городской квартире. В машине будет охранник — теперь без этого опасно ездить даже днем. Ровно через полчаса Писатель и Философ садились в роскошный «мерседес». Дверцу машины услужливо открыл мужчина лет тридцати, крепкого сложения, очень похожий на телохранителей боссов гангстерских банд в голливудских фильмах.

Много лет назад специальный курс лекций, который Писатель, тогда еще молодой, но уже зарекомендовавший себя ученый, читал в университете, начал посещать скромный студент. Он аккуратно записывал лекции Писателя, читал рекомендуемые книги, сделал дипломную работу под руководством Писателя и получил предложение работать в институте, в котором работал сам Писатель. Но ученик неожиданно для Писателя отказался. У них тогда состоялся по этому поводу разговор.

Будущий аппаратчик сказал, что научная и профессорская карьера его не увлекает. Способности к выдающимся достижениям в науке он в себе не ощущает. Просиживать дни и ночи над поисками доказательств теорем и методов решения заумных проблем — это не в его натуре. И ради чего? Он сослался на пример Писателя: серьезные результаты в науке, известность в профессиональных кругах на Западе, а квартиру не дают, на международные конгрессы не выпускают, на премии не допускают, в академию отклоняют, отечественные коллеги, подыхая от зависти, игнорируют, на каждом шагу пакостят и т.д. Так ради чего гробить жизнь таким путем?! Ему предложили работу в... одном важном учреждении. Он не стал уточнять, а Писатель не стал допытываться, ибо было ясно без слов — аппарат ЦК или КГБ, как тогда шутили — аппарат ЦК КГБ. Дают квартиру сразу (у Писателя тогда вообще не было даже отдельной комнатушки!). Зарплата — какую он смог бы получать в науке лишь после защиты докторской диссертации, т.е. минимум через восемь лет. И ряд других привилегий. Он не строит никаких иллюзий на свой счет. Да, он продается за комфортабельную жизнь. И не видит в этом ничего плохого. Работа не хуже других. По крайней мере без лицемерия, с какими живут почти все наши интеллектуалы. Они, кстати сказать, хапают не меньше других, а побольше. И при этом корчат из себя жертв режима.

У них сохранились дружеские отношения. Регулярно встречались. О своей новой работе Аппаратчик своему бывшему учителю ничего не рассказывал. Зато охотно «теоретизировал». И из, казалось бы, абстрактных слов его Учитель узнавал о работе аппарата больше, чем из официальных документов. Ученик (по слухам) делал успешную карьеру где-то в глубинах «аппарата». На вид не вылезал. Но постепенно приобретал закулисную известность в московских интеллигентских кругах и вес. О нем ходили всякие слухи. Будто он стал близким человеком Андропова, руководил неофициальным «Комитетом Интеллектуалов» при нем. Этот «Комитет» якобы готовил андроповские реформы. Говорили также, будто именно Аппаратчик помог Писателю выбраться на Запад. И завидовали Писателю — высылка на Запад считалась высшей наградой, Запад воспринимался как средоточие всех благ. И распространяли сплетню, будто Писатель — агент КГБ, будто из него специально сделали диссидента, чтобы выслать на Запад и внедрить в ЦРУ. И это давало дополнительное моральное оправдание коллегам Писателя в их подлостях по отношению к нему.

В 1980 году Писатель написал книгу о советской системе власти, прототипом главного героя которой действительно стал его бывший ученик.

Откровенность

Въехали в лесной массив. Металлические ворота на участок Аппаратчика открылись автоматически. Подъехали к трехэтажной вилле, какие Писатель на Западе видел только в районах для богатых и важных персон. Встречать гостей вышло многочисленное семейство Аппаратчика — жена, сын с женой и детьми, две дочери с мужьями и детьми. Писатель догадался, что устремившийся к нему с объятиями пожилой, полный и лысый мужчина и есть его бывший студент и аспирант. Неловкость такой необычной встречи скоро прошла. Наступила непринужденная атмосфера, как будто и не было никаких десятков лет полной драматизма и трагизма жизни.

Пока женщины накрывали стол, хозяин предложил Писателю прогуляться по парку. Ходили молча. У Писателя никак не укладывалась в сознании реальность переживаемого. Он вспоминал худого, плохо одетого, скромного парня из глухой русской провинции. И вот рядом с ним идет холеный, по западному одетый владелец несметного богатства! Неужели действительно ради этого творилась великая историческая трагедия?!

После обеда хозяин с Писателем уединились в кабинете. Поболтали о том о сем. Кое-что вспомнили. Писатель подписал несколько своих книг. Полистав их, Писатель увидел, что текст был во многих местах подчеркнут разноцветными карандашами, а на полях были многочисленные пометки. Значит, его книги тут не просто читались, а вычитывались.

А: Видишь, мы были самые внимательные твои читатели. И во многом — ученики и последователи. Все идеи перестройки фактически содержались в твоих книгах.

П: И потому вы ссылались на кого угодно, только не на меня, и мое имя оставалось под запретом.

А: Всему свое время.

П: Скажи откровенно: неужели ты не предвидел, к каким последствиям приведет перестройка?!

А: Когда-то ты, мой учитель, в ответ на упреки Сталину, будто страна оказалась неподготовленной к войне с Германией, говорил: мы готовились к войне, но у нас просто не было сил и времени подготовиться лучше. И Гитлер это понимал. Он был не дурак, выбрал для начала войны наилучший момент. Мы совместно с союзниками разгромили Германию. Что, разве немцы плохо воевали? Лучше невозможно. Исход войны решил перевес сил союзников. Так?

П: Так.

А: Мы были очень хорошо обо всем информированы. Ты сам писал, что страна неумолимо двигалась к кризису.

П: К кризису, а не к краху.

А: Но крах и ты не предвидел. Его не предвидели и наши противники.

П: В самом начале перестройки я писал, что она неминуемо приведет к краху. И ввел термин «катастройка».

А: Знаю. Это и мы стали понимать. И стали принимать меры. Но ведь шла настоящая война, пусть «холодная», но война. И мы вынуждены были считаться с условиями и нашими силами. Ты знаешь, чем кончилась попытка остановить движение страны к катастрофе.

П: Попытка бездарная! Она фактически сыграла роль провокации.

А: Да. Но посмотрел бы я, что сделал бы ты на нашем месте! Мы сделали максимум возможного в тех условиях. Хорошо, что хоть что-то сделали. Кто знает, может быть, было бы еще хуже, не сделай мы эту попытку. Ведь мы имели дело с реальными людьми, а не с абстрактными. Других не было! А те, что были, на другое не были способны.

П: Эти люди выдвинулись благодаря перестройке. Они ее начали.

А: Да. Но вернемся в доперестроечный период! Ты сам прекрасно знаешь о том, какая обстановка сложилась в нашей системе власти управления. Андропов это понимал.

П: Ты думаешь, если бы он прожил еще лет десять, процесс пошел бы иначе?

А: Кризис все равно разразился бы. Но крах можно было бы предотвратить. Нас бы отбросили, но не так, как это сделали без него. Он — не предатель. Коммунистическую систему могли бы сохранить. В сильно измененном виде, но сохранили бы. И партию сохранили бы.

П: Значит, ты тоже думаешь, что крах начался сверху?

А: Борьба за власть в условиях нараставшего кризиса и поражения в Холодной войне переросла в предательство, капитуляцию и контрреволюцию.

П: Почти без сопротивления.

А: Оставим праздные разговоры. Прошлое уже не переделаешь. У меня к тебе деловое предложение.

П: От чьего имени? Лично от своего или...

А: Или. Но наша система власти и управления находится еще в стадии формирования. Так что есть несколько различных «или». Есть то, что называют правящей кликой. Это — группа в окружении Президента. Есть администрация Президента. Есть административно-бюрократический аппарат, сохранившийся от прошлого и складывающийся вновь. Есть многочисленные группы и организации разного происхождения и назначения. Есть «парламентская» система с партиями, комиссиями, комитетами, фракциями и т.п. Есть всякого рода союзы «деловых кругов». Одним словом, советская система, которую ты подвергал осмеянию (и справедливо!), теперь кажется недостижимым образцом ясности и простоты.

П: К какому же «или» принадлежишь ты?

А: К самому глубокому, стабильному и перспективному. К тому, что образует вечную и скрытую основу власти. К тому, что ты называешь сверхгосударством.

П: А значит, и к правящей клике?

А: В какой-то мере. Поскольку на данном этапе ничего лучшего в этой роли у нас нет.

П: Или поскольку Вашингтон не подал знак менять ее на другую.

А: И с этим мы должны считаться. Мы же все-таки побежденная страна. Мы не можем изолироваться от победителя. И без него, как бы это тебе не казалось диким, мы не выкарабкаемся. Но и преувеличивать этот аспект не надо. Даже дрессировщик в цирке не может по своему произволу перестроить анатомию и физиологию дрессируемого животного.

П: Согласен.

А: Прошу тебя понять одно: то, что мы сейчас имеем в стране, это не переходное состояние к чему-то другому. Это надолго и всерьез. На десятилетия, если не на столетия. Коммунистический эксперимент закончился. То, что мы имеем, и есть его результат, его дитя. Назад возврата нет. Ты это сам понимаешь не хуже меня.

П: Понимаю.

А: Но мы при всех наших различиях имеем общим самое главное: мы — русские люди. Наш народ и наша страна погибают. Короче говоря, я знаю, ты не можешь жить без России. А России нужен ты, твой ум, твой моральный гнев, твое мужество. Ты должен вернуться! Мы сделаем все возможное, чтобы ты почувствовал себя здесь на месте и у дел. Получишь максимальную пенсию, квартиру, работу в университете и академии, учеников. Немедленно будешь избран в академики. Будут опубликованы все твои работы от первой до последней строчки. На них пойдут потоком отклики. Предоставим тебе возможность регулярно выступать по телевидению.

П: Если я и вернусь в Россию, то не ради тех благ, которые ты посулил мне, а по велению души. Эти блага мне не нужны. Пока я не чувствую, что Россия нуждается во мне. Скорее наоборот, я чувствую себя здесь еще более чужим, чем пятнадцать лет назад. Я старый человек. Возвращаться сюда, чтобы умирать? Все мои основные дела сделаны, книги написаны. Если я нужен России, возьмите результаты моего творчества. Я за них не требую никакого вознаграждения. Так ведь не берут! Даже наоборот, стараются истребить те признаки моего пребывания в жизни, которые как-то образовались здесь. Ты думаешь, дашь приказ, и сразу произойдет то, что ты обещаешь? И раньше-то это случилось бы лишь частично и со скрипом. А теперь время не то. Приказ твой не исполнят. В лучшем случае первые пару недель сделают вид, будто я тут нужен. А потом приложат усилия к тому, чтобы я вообще не пикнул.

А: Я понимаю твои умонастроения. Но, насколько я знаю тебя, это пройдет, как только ты втянешься в дело. И мы не такие уж бессильные, как ты думаешь. А сам факт твоего возвращения, твое присутствие здесь и твое слово могут принести большую пользу России.

П: Если я таков на самом деле, так и в Россию я должен вернуться в этом качестве, а не в качестве неизвестного, забытого или бойкотируемого эмигрантского писателя. Иначе мое присутствие и мое слово не будут иметь никакого веса.

А: Согласен. Сейчас время неподходящее. Не до этого. Но вот разделаемся с этой мразью, тогда подумаем и о твоем почетном возвращении.

П: О какой мрази ты говоришь?!

А: Руцкой, Хасбулатов и иже с ними. Кстати, Руцкого сегодня просто не пропустили в Кремль в его бюро.

П: Эти люди могут невольно стать героями сопротивления.

А: Никогда! Ты их просто не знаешь. Они слегка попозируют и вернутся в породившее их болото.

П: Но они могут пробудить других!

А: Несколько десятков безумцев не остановят лавину.

Сущность «Второй революции»

Всю дорогу домой молчали. При въезде в Москву милицейский и военный патрули останавливали машины, осматривали багажники и проверяли документы. Охранник показал им какую-то красную книжечку, и их машине сразу же освободили путь. Разговорились только дома.

Ф: Теперь ты чувствуешь, ради чего наш народ перенес неисчислимые страдания и ради чего совершилась наша «вторая революция»?

П: Чувствую. И вместе с тем чувствую, что мне нужно внести серьезные коррективы в мою концепцию социальных революций.

Ф: Ты отвергаешь марксистскую концепцию?

П: Нет. Но я ее и не принимаю. Она слишком идеологизирована и фактически потеряла смысл. Я просто изменил ориентацию внимания.

Ф: Например!

П: Вот, например, в марксизме говорится о пролетарской революции. В каком смысле? Пролетариат — движущая сила революции? Гегемон? Революция — в интересах пролетариата? Какого пролетариата — того, который осуществляет революцию, или который возникает после революции? Просто пролетариат выгадывает как-то от революции или становится господствующим классом общества? Такие проблемы можно умножить. И все они сваливаются в кучу. Получается идеологическая мешанина вместо научной ясности.

Ф: Согласен!

П: Возьмем нашу революцию. После нее миллионы выходцев из рабочих и крестьян стали служащими, чиновниками, интеллигентами. Как это оценивалось?

Ф: Что революция является рабоче-крестьянской!

П: А ведь эти выходцы из рабочих и крестьян переставали быть представителями этих классов. Они образовывали новые классы. Господами положения становились начальники, чиновники. Так какая же это революция?! А возьми класс чиновников! Конкретные дореволюционные чиновники многие (если не большинство) пострадали от революции. Они были против нее. Значит ли это, что революция была античиновничьей?

Ф: Она так воспринималась.

П: А класс чиновников в результате революции расширился многократно и окреп! Так чья же это революция?!

Ф: Да, нужен, конечно, более детальный анализ, введение новых понятий.

П: Или возьми такой пример! Крестьяне получили в результате революции землю. Вроде бы выгадали. Но в огромной степени усилился процесс урбанизации страны. Не будь колхозов, он все равно произошел бы. Класс крестьян стремительно сокращался. Была ли революция в интересах крестьян?

Ф: Однозначного ответа не может быть.

П: В том-то и дело! А ведь прошло 76 лет после революции. И до сих пор нет должной ясности.

Ф: Сейчас много пишут о ней.

П: И все — бред сивой кобылы. Так что уж говорить о процессе, который происходит на наших глазах?! Песчинки, захваченные ураганом истории, вряд ли могут составить верное представление о всем урагане.

Ф: Ты думаешь, я сказал чушь о сущности «второй революции»?

П: Нет. Но и не сделал научного открытия. Возьмем нашего Аппаратчика! Много ли таких? Все ли нажились на перевороте? Сколько пострадало? Многие ли стремились именно к этому? Многие ли недовольны? Какова их судьба? Какое место они займут в новом обществе? В советском обществе они имели постоянные источники дохода без особых хлопот и риска. А теперь? Да, они урвали для себя какие-то доли накопленного богатства общества. Но станут ли эти доли источниками доходов, какими были их должности? Они и их дети как-то устроились. Как, каков их социальный статус теперь? Сумеют ли они сохранить свои позиции в борьбе с «новыми русскими» и новыми карьеристами? На такого рода вопросы пока ответы вряд ли найдешь. Если бы люди этой категории приватизировали свои посты, сохранив их за собою, тогда можно было бы строить какие-то правдоподобные гипотезы. Ты сам знаешь, что это исключено. И вся эта приватизация навязана извне, причем насильно. Так же как и «демократия». Так что тут нет революции в строгом смысле слова. Тут насильственная переделка строя страны по указаниям победителей. Люди вроде Аппаратчика уцелели, приспособились, нажились. Они урвали куски нажитых богатств. Теперь возникает проблема производства новых богатств. В стране 150 миллионов человек. Им жить надо. Кто и как организует производство средств их существования?

Ф: Государство, участники, комбинация тех и других.

П: Отношения государства и предприятий разнообразны. Частники разные бывают. Западные фирмы и капиталовложения. Пропорции в комбинациях различны. Формы распределения и перераспределения различны. Одним словом, предугадать стабильный тип производства пока невозможно, если допустить, что власть действительно встанет на путь развития производства. Но пока этого нет.

Ф: Пока — грабеж.

П: А власть, организующая и охраняющая ограбление, есть власть криминальная.

Ф: Так что наш Аппаратчик есть всего лишь член шайки грабителей.

П: Как ты думаешь, какое положение Аппаратчик занимает в новой власти?

Ф: С Горбачевым на поверхность и на первый план повылезали те, кто раньше был скрытым мозгом власти, — всякого рода советники, помощники, консультанты, представители научной элиты, обслуживавшей власть и так или иначе причастной к ней. Он — один из них. Но в отличие от прочих, он предпочел остаться в тени. Занял якобы нейтральную позицию. А фактически сохранил прежнее положение. И даже повысился. И служит новой власти так же, как служил прежней. Чего он хочет от тебя?

П: Использовать, конечно. Но по-русски. Даром. И чтобы это выглядело как благодеяние. Обещал помочь пробить стену умолчания в отношении меня.

П: Он, как и прочие, боится того, что обнаружатся масштабы сделанного мною. И не хочет способствовать этому. Он считает, что это слишком много для какого-то Ивана, не занимающего никаких постов, не имеющего за собой поддержки учеников, поклонников, властей и т.п. Он готов раздувать фиктивных богов вроде Солженицына, Сахарова и им подобных помельче, но ни в коем случае не расчистить путь кому-то настоящему. Если ему придется выбирать одно из двух — мое возвышение в качестве творца новой идеологии и теории нового общества во имя спасения России или недопущение этого даже ценой крушения России, он предпочтет второе. И к тому же мое признание здесь не санкционировано Западом. Запад заинтересован в том, чтобы русские сами срезали свои собственные «точки роста».

Ф: Теоретически вроде бы все объяснимо. А вот по-человечески я никак не могу принять ни сами факты, ни их объяснение. Вот возьмем этого Аппаратчика! Выходец из рабочей семьи. Отец — старый член партии. Работал там, куда посылала партия. Не карьерист, не хапуга. Сын — комсомольский активист. Советская школа. Советский университет. Еще студентом вступил в партию. Карьера в партийном аппарате. Все получил даром от государства — квартиру, какая нам не снилась, дачу, курорты, лучшую больницу, закрытый распределитель и т.п. Пришел к власти Горбачев. Наш Аппаратчик — умный человек. Понимал с самого начала, к чему ведет горбачевская политика. Сказал он хотя бы слово против нее? Наоборот, поддержал. И повысился в должности. И получил еще лучшую квартиру. В августе 1991 года разгоняют аппарат ЦК КПСС. А он? Возмутился? Призвал к протесту? Ничего подобного! Собрал свои бумажки и спокойно ушел в свою шикарную квартиру, потом уехал на шикарную дачу, где были заготовлены продукты на много месяцев! И стал ждать, когда победители вспомнят о нем и пригласят в свою банду. И дождался. И опять повысился в должности. И стал богачом вполне официально. А сколько таких?! Боюсь, что почти сто процентов нашей «номенклатуры» оказалось такой. Вот что ужасно. Значит, идеи коммунизма не пускают никаких корней в человеческие души!

П: Увы! Идеи коммунизма — не религия, а идеология. Им нет места в душах, ибо они — для разума. И никаких корней они не пускают никуда, их надо вбивать принуждением и постоянно. У нас перестали это делать, и люди «размагнитились». И в силу вступили фундаментальные законы личного самосохранения.

Ф: Я перечитываю твои книги. И поражаюсь тому, насколько я был глух и слеп по отношению к тому, на что ты тогда обращал внимание. А ведь все это уже тогда было очевидно!

П: Главное в понимании социальных явлений — увидеть очевидное и оценить его место в жизни. И самое трудное. И самое неприятное. И самое опасное. Всеобщее самоослепление и самооглупение есть естественная самозащитная реакция социальных «червей», именуемых Человеками.

Идеологический хаос. По телевидению выступает академик, бывший секретарь ЦК КПСС по идеологии, а ныне — ведущий антимарксист и антикоммунист. Говорит, что марксизм с самого начала был ложным, что марксизм-ленинизм потерпел полное банкротство, что в стране образовался идеологический вакуум, что нужна новая подлинно научная идеология и т.д.

П: Давно ли этот подонок и кретин вопил, что именно «вечно живое учение марксизма-ленинизма является подлинно научной идеологией»?! Ради Бога, выключи его!

Ф: С удовольствием! Я этого негодяя знаю со студенческих лет. Вроде бы каждый шаг его карьеры видел. А до сих пор не перестаю удивляться, как такие ничтожества вылезают вверх.

П: По законам карьеры того самого коммунистического общества, по которому мы с тобой тоскуем. Ты такую карьеру не сделал, так как был излишне честен, умен и нетребователен.

Ф: И чего ему не хватало?! Имел все по потребности. Ничем не рисковал. Ни о чем не заботился. За границу — в любое время и куда угодно. Накопил богатств — на десять жизней хватит. И все мало.

П: Позавидовал диссидентской славе, как и Горбачев. Самому захотелось стать ниспровергателем, революционером. В историю войти великим реформатором.

Ф: Чтобы войти в историю, надо хоть что-то за душой иметь. А тут — ничего. Полное непонимание сути идеологии. Чудовищное невежество в том же марксизме. А ведь был главой идеологии!

П: Это тоже входит в комплекс слабостей русского коммунизма и причин его краха.

Ф: Призывает создать новую идеологию. Причем подлинно научную! Мы одну «подлинно научную» уже загубили. Теперь им другую подай! Готовенькую. Чтобы они ею опять пользоваться стали, как «обанкротившимся» марксизмом-ленинизмом.

П: Вполне в нашем русском духе. Выбрали в свое время готовое, не самими развитое христианство. Потом опять-таки изобретенный другими марксизм. А если кто-то свой попробует, раздавят в зародыше. Вся надежда на Запад.

Ф: Или на православие, взятое с того же Запада тысячу лет назад.

П: Создание идеологии — целая эпоха. Для этого мало сочинить какой-то текст. Можно сочинить сверхгениальный текст. А кто его признает в качестве такового? Подонки вроде этого перевертыша-академика? Никогда! Чтобы текст стал идеологией, он должен сыграть великую историческую роль и стать орудием мощной власти. Сочинить текст вроде сталинского идеологического шедевра «О диалектическом и историческом материализме» с интеллектуальной точки зрения — пустяк. Но у этого «пустяка» за плечами была чуть ли не столетняя триумфальная история марксизма и затем ленинизма, а имя этому «пустяку» дал величайший политический деятель века. Ко всему прочему никакого идеологического вакуума тут нет. Наоборот, головы людей тут до такой степени набиты всяким идеологическим хламом, что в них для новых идей места вообще не осталось. А если головы забиты каким-то идеологическим хламом, то их уже не очистишь и не освободишь место для нового хлама. Для нового хлама нужны новые, причем пустые, головы. Если даже допустить, что есть новая идеология и есть головы для нее, нужны еще условия, каких тут нет.

Ф: Какие?

П: Идеология сама по себе в человеческие головы не затекает. Ее нужно туда накачивать. А для этого нужна реальная диктаторская власть. Полный контроль над средствами информации, над образованием и воспитанием молодежи, над культурой, над пропагандой. Вера руководителей страны в абсолютную истинность идеологии и использование ее как руководства к действию. Превращение прогнозов идеологии в программу деятельности власти. Ну, хотя бы эти условия.

Ф: Эти условия у нас отсутствуют и вряд ли появятся когда-нибудь. Никакой новой «подлинно научной» идеологии не будет. Были века религиозного мракобесия. Теперь наступают века мракобесия идеологического. Многие наши мыслители считают, что будет, как на Западе: никакой идеологии (век идеологий прошел, наступила постидеологическая эпоха), плюрализм идей, наука. А что это на деле значит — ты сам знаешь лучше меня.

П: Я никогда не был поклонником марксизма. Но теперь, сравнивая его с другими идеологиями, я признаю, что это было великое явление. Знаешь, что меня в его судьбе больше всего ранит? То, что он убит не титанами мысли и личностями того же масштаба, как Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин и многие другие марксисты, а кретинами и ничтожествами.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Идеологическая сфера. С самого начала возникновения на исторической арене коммунисты рассчитывали на некие добрые прирожденные качества в людях. И даже марксисты, объявившие материальное производство базисом общества, рассчитывали на высокий уровень сознания и нравственности людей при коммунизме, считали это непременным условием реализации принципа «по потребности» и установления идеальных отношений между людьми. После революции 1917 года в России проблема воспитания нового человека, необходимого для реального коммунизма, и воспроизводства такого человеческого материала в массовых масштабах встала перед творцами нового общества как проблема первостепенной важности.

Они в беспрецедентных масштабах развернули работу по воспитанию, образованию, просвещению и идеологической обработке широких слоев населения всех возрастов и сословий, и молодых поколений — в первую очередь. Для руководства этим грандиозным процессом и для его организации с поразительной быстротой сложилась «религия» и «церковь» коммунизма — единая государственная идеология и единый механизм идеологической обработки населения.

Идеология. Идеология или идеологическое учение есть совокупность слов, текстов, статей, книг, речей. По содержанию это в советской идеологической сфере есть особое учение о мире, о человеческом обществе, о человеке, о познании мира человеком, об истории человечества, о будущем, короче говоря, обо всем том, что считается важным для осознания человеком самого себя и своего природного и социального окружения.

Слово «идеология» употребляется в широком и узком смысле. В широком смысле в идеологию включают и религию и говорят о религиозной идеологии. В узком смысле идеологию отличают и даже противопоставляют религии. Советская идеология является таковой в узком смысле. В этом узком смысле буду употреблять это слово и я.

Советская идеология была государственной, обязательной для всех советских граждан. Отступления от нее и тем более борьба против нее считались преступлением и карались.

Официально считалось, что советская идеология была марксизмом-ленинизмом. Это верно в том смысле, что марксизм и ленинизм послужили основой и исторически исходным материалом для нее, а также образцом для подражания. Но неверно сводить ее к марксизму-ленинизму. Она сложилась после Революции 1917 года. В разработке ее приняли участие тысячи советских людей, включая Сталина и его соратников. В нее вошла лишь часть идей и текстов марксизма 19 века, причем в основательно переработанном виде. Даже из сочинений Ленина в нее вошло не все буквально в том виде, как они возникли в свое время. Ленинизм вообще вошел в нее в значительной мере в сталинском изложении. Отражение жизни человечества и интеллектуального материала 20 века заняло основное место в советской идеологии. Естественно, она сложилась как отражение и осмысление опыта реального коммунизма в Советском Союзе и других стран планеты, как феномен общества коммунистического. История не дала ей достаточно времени стать полностью адекватной своей роли в этом обществе, но в тенденции она стремилась к этому.

Советская идеология декларировала себя как науку. Эта ее претензия обусловлена причинами историческими (марксизм возник как претензия на научное объяснение всего на свете), а также условиями ее существования в современном советском обществе. Среди последних можно назвать роль науки в обществе, высокий уровень образованности населения, необходимость контролировать влияние науки на идеологическое состояние общества и использовать достижения науки в своих интересах. Но дело не только в этом. Идеология по самой своей сути есть продукт познания реальности, а оно теперь немыслимо без науки.

Надо различать науку как таковую и сферу науки как множество людей, организаций и учреждений, занятых добыванием, хранением, обработкой и предложением научных знаний, а также подготовкой соответствующих специалистов. Эта сфера есть часть общества, функционирующая по общим социальным законам. Это — сфера жизнедеятельности людей, в которой они добывают средства существования, добиваются успеха и делают карьеру. И достижение истины тут есть лишь один из стимулов деятельности, причем далеко не всегда главный. Научные истины добываются не в чистом виде, а в массе заблуждений, ошибок и извращений. Вместе с наукой родилась, постоянно рождается вновь и приобретает все большее влияние на людей идеология. Сфера науки стала в наше время главным поставщиком материала для идеологии и ее опорой. Причем, на Западе это имеет место в гораздо большей мере, чем это было в Советской России. Более того, советская идеология сама тут не изобрела ничего, она все заимствовала на Западе.

Фактическая роль идеологии. Трудно назвать тему, которая не была бы в сфере внимания советской идеологии. Но ядро ее составляли такие три раздела: 1) диалектический материализм (философия); 2) исторический материализм (социология); 3) учение о коммунистическом обществе (его называли «научным коммунизмом»).

Марксистская философия не стала наукой о мире, о познании мира и о мышлении по причинам как идеологического, так и внеидеологического характера. Однако это нисколько не умаляет ту роль, какую она фактически сыграла в советском обществе. Она возглавила колоссальную просветительскую работу, какую до того не знала история. Через нее и благодаря ей достижения науки прошлого и настоящего стали достоянием широких слоев населения. В антисоветской критике обратили внимание на отдельные случаи, когда советская философия играла консервативную роль (отношение к теории относительности, генетике, кибернетике и др.), и раздули эти случаи так, что они заслонили собою все остальное. Но они на самом деле затронули незначительную часть прозападно настроенной интеллигенции, которая мало что понимала в этом. Причем они привнесли с собою новые виды идеологической фальсификации достижений науки.

Надо признать, что массы советского населения почти совсем не оценили то, что они получали с философией даром и в изобилии. Не оценили именно потому, что это предлагалось им как нечто не имевшее никакой ценности, а главное — потому, что навязывалось им принудительно. При этом понятия и утверждения философии, с одной стороны, оставались слишком трудными и непонятными для непрофессионалов, а, с другой стороны, в практике преподавания и пропаганды они вульгаризировались настолько, что становились материалом для насмешек. Например, отношение материального и идеального, которое до сих пор толком не понимает подавляющее большинство специалистов, объяснялось на примере отношения столов, стульев и прочих видимых вещей и их зрительных образов в головах людей. Общая философская часть рассуждений приводила людей в состояние отупения, а примеры, их поясняющие, создавали впечатление, что преподаватели суть круглые идиоты. Одним словом, великое добро воспринималось как зло, а высоты культуры низводились до уровня пошлости. Историческая трагедия принимала шутовские одежды.

В сфере общественных явлений советская идеология ощущала себя полным монополистом. Она была искренне уверена в том, что она одна давала подлинно научное понимание общества. И она имела для этого основания. Все то, что делалось вне марксизма в отношении понимания общества с точки зрения уровня и широты понимания, нисколько не превосходило то, что было сделано в марксизме. В современной науке об общественных явлениях вздора не меньше, чем в идеологии, а узость и мелочность результатов не тянет на уровень общей социологической теории. В современной науке об обществе нет не только приличной общесоциологической теории, но нет даже теорий, относящихся к отдельным типам обществ. А марксистско-ленинское социальное учение хотя и не являлось научной теорией в строгом смысле этого слова, все же претендовало на объяснение исторического процесса в целом и на объяснение основных участников этого процесса — капиталистической и коммунистической систем.

Основной целью коммунистической идеологии в некоммунистическом обществе было обоснование путей превращения данного общества в коммунистическое, каким последнее представлялось, а именно — как обобществление всех средств производства, ликвидация классов частных собственников и предпринимателей (капиталистов и помещиков), захват политической власти коммунистической партией, централизация всей системы власти и управления и т.д. И то, что говорила идеология на этот счет, есть не ложь и не чепуха, а в высшей степени серьезное дело. Это была установка для действия, отражавшая какой-то аспект реальности. Это был интеллектуальный аспект социально-политической борьбы.

Основной целью коммунистической идеологии в сложившемся коммунистическом обществе была апологетика этого общества, обоснование путей его сохранения и укрепления, обоснование наилучшей тактики и стратегии его отношений с внешним миром. И опять-таки это была не ложь и не чепуха. Когда советская идеология, например, говорила об отсутствии классов капиталистов и помещиков в СССР, об отсутствии антагонистических противоречий между рабочими и крестьянами, о руководящей роли партии, о расколе мира на две системы, о борьбе народов мира за освобождение от колониализма и т.д., она не лгала. Она просто констатировала некоторые очевидные факты реальности и давала им свое истолкование.

Идеология с первых дней существования коммунистического общества стала практически орудием деятельности генерального руководства обществом. Когда руководители Советского Союза говорили, что они действовали в соответствии с учением марксизма-ленинизма, они не обманывали и не лицемерили. Марксизм на самом деле был для них руководством к действию. Но не буквально, а через определенную систему истолкования, как это и следовало делать в отношении идеологических текстов. Идеология в данном случае ставила перед руководителями общества общую цель, которая, независимо от ее достижимости или недостижимости, играла организующую роль и указывала основные пути движения общества в направлении этой цели. Идеология давала общую ориентацию процессу жизни общества и устанавливала общие рамки и принципы деятельности его руководства.

В качестве апологетики реального коммунизма марксизм стал враждебен всякому серьезному научному анализу общества, каким бы беспристрастным он ни был. Он отвергал даже такую защиту советского общества, которая исходила не из его положений, а из объективного социологического исследования. Он не терпел здесь ни малейшего намека на конкуренцию. Это стало одной из причин того, что марксизм утратил адекватность реальности, необходимую для влияния на умы.

Райский коммунизм. Учение о высшей стадии коммунизма (о полном коммунизме) образует своего рода райскую часть марксизма. Здесь этот рай спущен с небес на землю. И обещается он хотя и в неопределенном будущем, но все же не после смерти всех людей, а при жизни наших потомков. В принципе этот рай земной можно откладывать бесконечно, так что практически все равно получится, что он наступит после того, как на Земле не останется ни одного человека. Но это уже логические тонкости, не отменяющие земную природу рая.

Не марксизм изобрел этот земной рай. Еще Т. Мор в своей «Утопии» описал общество всеобщего благоденствия, справедливости и счастья, в котором обобществляется имущество, отмирает государство с его атрибутами, чиновники становятся слугами народа, воцаряется подлинная свобода, всестороннее развитие получают все лучшие качества человека, все потребности людей удовлетворяются и т.д. Но лишь марксизм-ленинизм заявил претензию на то, что он якобы открыл объективные законы развития общества к коммунизму и обосновал пути достижения этого идеального во всех отношениях общественного устройства.

Райский коммунизм идеологии — не просто прекрасная сказка. Он выполнял определенные идеологические функции. Людям свойственно мечтать о лучшем будущем. Мечтать — не значит верить. Мечтать можно и без веры. Мечта сглаживает неприятности реальной жизни и приносит некоторое облегчение. Идеология удовлетворяла эту потребность людей с избытком, причем все варианты таких мечтаний. Разные люди представляли себе райский коммунизм фактически по-разному. Одним он представлялся в виде общества, где между людьми будут душевные отношения, другим — как изобилие предметов потребления. Одним — как возможность самоотверженно трудиться, другим — как возможность столь же самоотверженно бездельничать.

Райский коммунизм играл роль идеала, к которому должно стремиться общество как целое. И дело тут главным образом не в изображении идеала, а в самом факте его существования, в его формальной организующей роли. То, что цель была недостижима, играло роль второстепенную. Цель играла роль не научного предсказания, а ориентировочную и организующую массовое сознание. Страна жила с сознанием великой исторической миссии, что оправдывало все трудности и несчастья, обрушивавшиеся на нее. Возникновение такой эпохальной цели не являлось случайностью для коммунистического общества. Она была необходимым фактором его жизни как органического целого. Она придавала исторический смысл его существованию.

Идеологический механизм. Второй компонент идеологической сферы — идеологический механизм, состоящий из совокупности людей, учреждений и средств, с помощью которых создается, разрабатывается, сохраняется, распространяется и навязывается людям идеологическое учение, осуществляется идеологическая обработка поставляемой людям информации и контроль за всеми аспектами общественного сознания.

Идеологический механизм советского общества в основных чертах сложился еще в довоенные годы. Но высшего состояния он достиг в послевоенные годы, в особенности после смерти Сталина. Это его разрастание и непомерное усиление связано с именем Суслова.

В задачу идеологического механизма входило следующее. Во-первых, сохранять идеологическое учение в том виде, в каком оно канонизировано в данное время. Охранять его от ересей, расколов, ревизий, чуждых влияний. Содержать учение в состоянии актуальности. Принимались важные партийные и государственные решения. Вожди произносили длинные речи. В мире происходили важные события. Так что идеологам постоянно приходилось «подновлять» учение хотя бы свежими примерами к старым догмам. Осуществлять истолкование всего происходящего в мире в духе идеологического учения и в его интересах. Во-вторых, осуществлять тотальный идеологический контроль за всей «духовной» сферой жизни общества. В-третьих, осуществлять идеологическую обработку населения, создавать в обществе требующееся идеологическое состояние, пресекать всякие отклонения от идеологических норм.

Идеологическая обработка. Идеологическая обработка людей (идеологическое «оболванивание») была основой, сущностью, стержнем процесса формирования человека коммунистического общества и сохранения его в этом качестве. Этот процесс начинался с рождения человека, продолжался всю его жизнь и заканчивался лишь с его смертью.

Идеологическая обработка охватывала все слои общества и все сферы жизни людей — их трудовую и общественную деятельность, времяпровождение в нерабочее время, отдых, развлечения, семейные отношения, дружбу, любовь и даже болезни и преступления. Она включала в себя идеологическое образование, идеологическое воспитание и вовлечение в идеологические действия.

Идеологическое образование есть ознакомление людей с идеологическим учением и развитие навыков идеологического мышления о явлениях, с которыми так или иначе приходится сталкиваться людям (навыков идеологического «понимания» явлений действительности), а также ознакомление людей с событиями в стране и в мире, с достижениями науки и техники и т.д., истолкованными в духе идеологии. Само по себе это не было оглуплением людей. Идеологически образованный человек не становился глупее аналогичного ему во всех прочих отношениях неидеологизированного человека. Он приобретал точки опоры и ориентиры в океане информации, обрушивавшейся на него.

Идеологическое образование играло важную роль в профессиональной подготовке работников системы власти и управления, особенно — партийного аппарата. Через идеологию они получали какую-то более или менее правильную и даже научную информацию о человеке, человеческом обществе, о своем обществе и об окружающем мире и т.д., короче говоря, узнавали о том, что играло какую-то роль в их деятельности правителей общества и надсмотрщиков.

Задача идеологического воспитания — привить людям определенные качества, проявляющиеся в их социально значимых поступках, в их поведении, важном с точки зрения признанных норм поведения в данном обществе. Не следует думать, что идеология стремилась привить людям отрицательные качества — эгоизм, карьеризм, двуличность, продажность, ненадежность. Идеология стремилась привить людям самые что ни на есть лучшие качества. И это не было лицемерие. Если бы идеология к этому не стремилась и не выполняла это на самом деле, жизнь в обществе превратилась бы в сплошной кошмар и стала бы практически невозможной для масс людей. Стремление идеологии прививать людям положительные личные качества (честность, отзывчивость, скромность, правдивость, самоотверженность, ответственность перед коллективом и пр.) выражало лишь стремление общества к самосохранению.

Советская идеология стремилась воспитать идеального, высоконравственного человека в массовых масштабах. Это считалось необходимым условием построения «полного коммунизма». Идеология исходила из ложной предпосылки, будто человек есть «совокупность общественных отношений» и из любого человека можно воспитать своего рода коммунистического ангела. Этот эксперимент не удался. Природные качества людей и те качества, которые вырабатывались у них в опыте практической жизни и под влиянием всякого рода негативных воздействий, оказались сильнее прививаемых искусственно. Тем не менее прививавшаяся советским людям система высших ценностей и моральных качеств в какой-то мере сдерживала развитие качеств негативных, держала массы людей в некоторых терпимых рамках.

Третий основной аспект идеологической обработки населения — вовлечение людей в идеологические действия. Задача этого вовлечения — сделать всех граждан общества соучастниками и даже сообщниками мероприятий, затеваемых на высшем уровне, возложить на всех людей ответственность за совершаемое и прививать людям сознание ответственности за судьбы общества в целом. Это выражалось в том, что все социально активное население страны принимало участие в бесчисленных общественных мероприятиях — собрания, демонстрации, выборные кампании, так называемая общественная работа и т.д.

Идейное состояние общества. Идейное состояние людей и общества в целом складывается под воздействием многих факторов, а не только идеологии. И главным из них является опыт их повседневной жизни.

Советские люди знали недостатки своего общества не хуже, чем западные наблюдатели. Более того, они их испытывали на своей шкуре. Потому состояние недовольства было обычным для них на всех уровнях, начиная от уборщицы, которая была недовольна тем, что трудящиеся плевали и бросали окурки на пол, и кончая генеральным секретарем КПСС, который был недоволен тем, что трудящиеся не переставали пить водку, не хотели укреплять трудовую дисциплину и повышать производительность труда, без чего общество не могло так быстро идти к полному коммунизму, как хотелось бы. Однако лишь в определенных условиях это всеобщее недовольство было направлено против коммунистического социального строя и сыграло роль одного из факторов его (строя) краха.

В послесталинские годы в советской идеологической сфере стала нарастать кризисная ситуация. В порождении ее сыграл роль комплекс факторов как внутреннего, так и внешнего характера.

Советское общество вступило в стадию зрелого коммунизма («развитого социализма»). Советские люди на своем опыте и на основе здравого смысла убедились в том, что никакого райского коммунизма, какой им обещали классики марксизма, не будет. Они поняли следующую фундаментальную истину нашей эпохи: то, что они имели, и было настоящим коммунизмом. Идеологическая картина советского общества стала восприниматься людьми как вопиющая ложь, как жульническая маскировка неприглядной реальности. Деморализующий эффект от этого оказался сильным не потому, что люди осознали недостатки реального коммунизма (они стали привычными), а потому, что реальность не оправдала обещания руководителей и идеологов общества.

Этот процесс созревания реального коммунистического общества и обнажения его природы совпал по времени с нарушением принципа соответствия интеллектуального уровня руководства обществом и интеллектуального уровня руководимого им населения. Последний вырос колоссально, а первый остался почти тем же, что и в сталинские годы. В лице Брежнева советские люди видели на вершине власти маразматика с непомерно раздутым тщеславием. Многие чувствовали себя оскорбленными тем, что вынуждены подчиняться такому глупому и аморальному руководству. Именно это чувство толкнуло лейтенанта Ильина на покушение на Брежнева — на символ развитого социализма. Пренебрежительное и даже презрительное отношение массы советских людей к своим руководителям стало важным элементом идеологического состояния советского общества. Это отношение охватило все слои общества снизу доверху. Ядовитые анекдоты на этот счет можно было услышать в самых высших слоях общества, порою даже в кругах, лично близких к самим высмеиваемым деятелям партии и государства. Ничего подобного не было и не могло быть в классические сталинские годы не только из-за страха репрессий, но также и потому, что еще не сложилось такое вопиющее расхождение в интеллектуальном уровне руководства и общества в целом.

В хрущевские годы и первые годы брежневского правления, далее, началась всесторонняя критика сталинизма во всех слоях советского общества. Эта критика постепенно переросла в критику советского коммунистического строя вообще. Это происходило внутри советского общества, можно сказать, для внутренних нужд. То, что вырвалось наружу и получило известность на Западе, составляло лишь незначительную долю этой критической эпидемии. Крайним проявлением этой эпидемии явилось диссидентское движение, «самиздат» и «тамиздат». Критике подверглась и сталинская «вульгаризация» идеологии, которая постепенно переросла в пренебрежительное отношение к идеологии вообще. Даже в кругах самих идеологов и партийных деятелей, занятых в идеологии, стали стыдиться апеллировать к идеологии и ссылаться на нее. Появились бесчисленные статьи и книги в рамках идеологии и в околоидеологических сферах, в которых, однако, идеология третировалась или игнорировалась совсем, в лучшем случае от нее отделывались несколькими ничего не значащими цитатками и упоминаниями: Даже бывшие ярые сталинисты оказались захваченными этой эпидемией, зачастую опережая «новаторов» (из конъюнктурных соображений, конечно). В область идеологии устремились толпы всякого рода «теоретиков», т.е. неудачников, графоманов и карьеристов из различных наук, которые буквально заполонили идеологию модными идейками и словечками. И все это делалось под соусом творческого развития марксизма. Причем сами эти творцы в своих узких кругах издевались над развиваемым ими марксизмом. Они воображали, будто делают духовную революцию, лишь в силу необходимости прикрываясь интересами марксизма. На самом деле они ничего другого, кроме безудержного словоблудия, производить не могли. Однако они наносили ущерб идеологии, имея за это награды и похвалы.

Как я уже говорил, в Советском Союзе прилагались титанические усилия к тому, чтобы внушить советским людям определенные представления о Западе и выработать у них иммунитет по отношению к тлетворному влиянию Запада. Это тлетворное влияние — не выдумка советской пропаганды и КГБ. Оно было реальным фактом советской жизни, причем фактом в высшей степени серьезным. В послесталинские годы Запад начал оказывать огромное влияние на идеологическое состояние советского общества, причем влияние именно тлетворное, деморализующее, ослабляющее советское общество изнутри. Нужно особое исследование для того, чтобы выяснить, какую пользу Советский Союз извлек из общений с Западом после поднятия «железного занавеса» и какой ущерб ему нанесло влияние Запада. Но уже сейчас бесспорно следующее. Запад стал постоянно действующим фактором повседневной жизни советского общества. Советская идеология впервые столкнулась с серьезным противником, угрожавшим ее власти над обществом. Когда советские руководители, допуская мирное политическое сосуществование с Западом, исключали мирное идеологическое сосуществование, они тем самым адекватно оценивали опасность западного влияния на идеологическое состояние советского общества. Одними лишь мерами репрессий эту опасность нельзя было преодолеть. Советской идеологии предстояло показать, насколько она была способна своими собственными средствами одолеть болезнь «западнизма», уже глубоко проникшую в советское общество.

Но главный фактор, породивший тенденцию к кризису в идеологической сфере, Холодная война, начавшаяся сразу после окончания Второй Мировой войны и являющаяся в основе своей войной идеологической.

Запад всегда занимал существенное место в советской идеологической жизни, т.е. в ее идеологическом учении, в работе всей системы идеологической обработки населения и в идеологическом состоянии населения страны. В идеологическом учении это прежде всего ленинское учение об империализме как высшей и последней стадии капитализма и о неизбежности победы коммунизма во всем мире. Советские партийные деятели и профессиональные идеологи «развили» ленинское учение далее, учтя факт образования социалистического лагеря и раскол мира на непримиримые социальные системы. Сделали они это в строгом соответствии с канонами идеологии: словесно препарировали современность так, что она стала выглядеть подтверждением ленинских предначертаний, а само учение обрядили в словесные одежды, придавшие ему видимость непреходящей актуальности. Тут мы имеем характерный пример идеологического отношения к реальности: последняя не прямо отражается в сознании некоторой категории людей, занятых в идеологии или поглощающих ее, а через искусственную словесную сетку. Задача этой идеологической сетки — очернить противника, облагородить себя.

В брежневские годы Запад обрушил на советское общество мощнейший поток информации (скорее, дезинформации) о жизни на Западе, западной культуры (скорее, массовой псевдокультуры), идеологии, пропаганды западного образа жизни и критики образа жизни советского. И надо сказать, что он нашел тут благоприятную ситуацию. Советский идеологический аппарат оказался не в состоянии ему противостоять. Никакие усилия советской контрпропаганды и карательных органов (в том числе глушение западных радиостанций и аресты) не могли остановить это наступление Запада на души советских людей. Последние, в особенности — образованные и привилегированные слои, испытали такое влияние Запада, какого до сих пор не знала не только советская, но и досоветская русская история. Оказалось, что советские люди не имели защитного иммунитета против такого влияния.

Бесспорно, западная пропаганда, имея целью идейное и морально-психологическое разложение советского общества, приносила и обширную просветительскую информацию о Западе и мировой культуре. Но она тонула в общем потоке западной идеологии, играла роль в гораздо большей степени разрушительную, именно тлетворную.

Запад, по многочисленным каналам ворвавшись во внутреннюю жизнь советского общества, нанес ему такой психологический и идеологический ущерб, с каким советскому обществу пришлось столкнуться впервые. Запад нанес удар по фундаментальным принципам идеологии насчет преимуществ советского строя и образа жизни перед западным. Запад способствовал смешению интересов людей в сторону чисто материальных потребностей и соблазнов. Запад в огромной степени способствовал расцвету коррупции в правящих слоях общества, вплоть до самых высших.

Негативные явления реального коммунизма стали объектом грандиозной антикоммунистической пропаганды на Западе и в Советском Союзе со стороны Запада. Капитализм не сошел со сцены истории, как предрекали Маркс и Ленин, а укрепился и на данном отрезке истории, вроде бы выиграл соревнование с коммунизмом. В Советском Союзе наметился экономический спад, тогда как на капиталистическом Западе наступило неслыханное процветание. Советские люди стали видеть там обещанный коммунистами земной рай. Система высших духовных и моральных ценностей, которую советская идеология стремилась привить советским людям, оказалась неадекватной реальным качествам людей и условиям их бытия. Система западных ценностей, подкрепляемая соблазнами западного образа жизни, обрушилась с неслыханной силой на человечество, включив в сферу своего воздействия и советских людей. И они из одной крайности бросились в другую, став самым податливым объектом идеологически-психологической атаки со стороны Запада.

Запад в воображении советских людей стремительно превращался в величайший соблазн. Они стали видеть обещанный коммунистами земной рай (общество изобилия, благополучия, свободы и т.п.) на Западе. Хочу обратить внимание на два фактора (помимо сказанного выше), которые сыграли в этом важную роль. Первый из них — убожество профессиональной информации о Западе. Советский Союз имел на Западе тысячи своих профессионально подготовленных представителей в лице дипломатов, журналистов, шпионов, ученых и т.п. В самом Советском Союзе были многочисленные учреждения с сотнями и тысячами сотрудников, занятых изучением Запада. Но советские люди и в этой сфере работали так же плохо, как и в других. По сути дела, вся эта гигантская армия «специалистов» оказалась сбродом халтурщиков, паразитов, невежд, тупиц и хапуг. Весь Запад был буквально завален общедоступной информацией обо всех аспектах жизни общества. Десяток образованных, способных и добросовестных исследователей даже за несколько лет смогли бы создать достаточно полную, объективно точную и практически полезную для руководства страны картину Запада гораздо лучше, чем десятки тысяч паразитов, стяжателей, карьеристов и халтурщиков. Но таковых не нашлось. Советская социальная система и идеология не допустили их появление.

Второй из упомянутых факторов — советские люди, допущенные до непосредственного знакомства с Западом, были поставлены в исключительные условия. Им не надо было добывать средства существования на Западе, искать работу, приобретать жилье, думать об образовании и будущем детей, трудиться в условиях западных предприятий и учреждений и т.д. У них было гарантированное положение у себя дома. Они имели какие-то деньги от своего государства, а также в виде подачек от западных учреждений и подарков знакомых и родственников. Они эти деньги могли тратить, не думая о том, что на них надо жить в будущем. А если они тратили свои деньги, они их с лихвой окупали, покупая дефицитные в Советском Союзе вещи. Им не надо было платить на Западе налоги, не надо было тратиться на медицинское обслуживание и всякого рода страховки. Они на Западе были в положении гостей и зевак, паразитов и спекулянтов. Они видели тут то, что могли и хотели видеть в качестве таковых, а именно — изобилие вещей в магазинах, свободу передвижения из одной страны в другую, прекрасное обслуживание. Они все это сравнивали с тем состоянием, в каком находились их соотечественники дома. Чувство гражданской ответственности перед своей страной и своим народом напрочь отсутствовало у них. Причем все эти люди принадлежали к обеспеченным слоям.

Склонность к критическому отношению ко всему своему и зависть ко всему чужому, а также ненаказуемость бесчисленных поступков, так или иначе наносивших ущерб советскому обществу, довершили комплекс причин, сделавших идеологический и морально-психологический кризис советского общества неотвратимым.

Еще одно неожиданное приглашение

Институт, в котором Писатель проработал более двадцати лет, пригласил его выступить с докладом о современном Западе. Писатель хотел было отказаться. Но подумал, что это выглядело бы как мелочное злопамятство, и согласился.

Ф: Любопытно, как они будут смотреть тебе в глаза?!

П: Большинство — новые сотрудники, не имевшие никакого отношения к моей истории. А старики сделают вид, как будто ничего не случилось.

Ф: Да, мы — добрые: не помним зла, которое мы причинили другим.

П: И которое причинили нам.

Ф: О чем будешь говорить?

П: Пока не знаю. Я импровизатор главным образом. Но тут надо подготовиться как следует.

Ф: Я бы на твоем месте рассказал забавные истории. У тебя их за 15 лет наверняка были сотни. И на их примере изложил бы свою концепцию Запада.

П: Чтобы сделать забавные воспоминания о чужих странах, надо в них побывать неделю-другую, покопаться в справочниках и путеводителях и насочинять всяческую чушь и банальность. А если ты прожил в этих странах много лет и досконально изучал их, ничего забавного ты рассказать уже не сможешь.

Ф: Неужели так с тобой ничего забавного там и не случалось?

П: Ничего, что я счел бы забавным. Если не считать мелких бытовых несуразностей в первые месяцы, все было на редкость заурядным и через несколько месяцев — предсказуемым. Ничего неожиданного, ошеломляющего, из ряда вон выходящего.

Ф: Поразительно! Ты первый, кто так говорит. Все прочие из кожи вон лезут, чтобы как-то поразить читателей или слушателей. А ведь, глядя западные фильмы и читая западные книги, можно подумать будто вся жизнь там состоит из ярких, страстных, увлекательных приключений.

П: Жизнь сама по себе сера, уныла, заурядна и т.п. Яркость, увлекательность, значительность, трагизм, комизм и все такое прочее привносится людьми искусственно, как нечто изобретенное. Это делает культура. Современная западная культура делает это в грандиозных масштабах и с ужасающей силой. Чем серее и зауряднее жизнь, тем ярче и увлекательнее ее культурная упаковка. Массы людей приучаются смотреть на свою жизнь в этой искусственной «обертке» культуры. Для них это вторичное явление жизни становится самой сущностью жизни — отношение «оборачивается». Тут происходит нечто подобное тому, как ритуалы и церемонии королевского двора становятся главным в жизни двора.

Ф: Парады, марши, приемы, партии... Короче говоря, театрально-показной аспект жизни.

П: Да. Только тут расхождение между сутью бытия и его театрализацией достигло гротескных размеров. А я жил все 15 лет (как и 55 лет до эмиграции) в сущностном аспекте бытия.

Ф: И театральность не затронула тебя?

П: Больше, чем в России, но мало. Я привык обходиться без нее, не замечать, избегать. Первое время, когда я был в зените славы, я имел приглашения от целого ряда высших и именитых персон. Но я обычно отказывался, дабы избежать унизительных (на мой взгляд) процедур и ритуалов. Об этом стало известно, и я был исключен из числа лиц, фигурировавших в «светской» жизни. Аналогично — на других уровнях.

Ф: Это, надо думать, вредило тебе?

П: Конечно.

Ф: И ты не жалеешь об этом?

П: Нисколько.

Ф: Может об этом стоит рассказать?

П: Зачем? Одни не поверят. Другие сочтут позерством. Третьи сочтут глупостью. Я привык говорить и писать о сути явлений, причем — по возможности устраняя все, что лично связано со мной.

Ф: Ну что же, в таком случае сочиняй сухой профессорский доклад.

Коллеги

Здание института показалось Писателю обветшалым, запущенным и даже разрушающимся. Многие сотрудники института были незнакомы Писателю. Они пришли сюда уже после того, как Писателя уволили. А те, кого он узнавал, постарели, потускнели, посерели. И узнавал он их с трудом. Во всех их ощущалась какая-то придавленность, растерянность, уныние. Когда прошла неловкость встречи с человеком, которого они когда-то с яростью осудили, оклеветали, обобрали и выбросили вон, и они увидели, что их жертва «не помнит зла», они несколько оживились и повеселели. Писатель виду не подал, что творилось в его душе. Ответил на несколько пустяковых вопросов. Выслушал несколько пустяковых ответов на свои вопросы. В зале наступила тишина, когда кто-то спросил, членом каких академий и научных обществ является Писатель, и он начал их перечислять. Тишина сменилась веселым оживлением, когда Писатель пояснил, что за это ему не платят ни гроша.

Запад

В самом начале перестройки, начал он свой «профессорский доклад», бесчисленные советские «мыслители», энтузиасты перестройки, разъехались по западным странам. Хотя все они сделали карьеру в советских учреждениях, были членами КПСС и даже работниками партийного аппарата, они поносили все советское, говорили о крахе коммунизма, восторгались всем западным и видели «светлое будущее человечества» уже в капитализме. За это они хорошо оплачивались и имели паблисити. Мне не раз приходилось комментировать их выступления и участвовать в соответствующих дискуссиях. Вспоминаю одну характерную ситуацию такого рода. Один советский профессор, специалист по западным странам, заявил в Швейцарии, что и в России без «проклятого коммунизма» можно было бы жить, как в Швейцарии. Я сказал на это, что для этого нужно несколько «пустяковых» условий. Сократить население России до десяти миллионов. Прожить лет четыреста без войн. Устроить климатические и природные условия, как в Швейцарии. Открыть на каждой улице в каждом городе десятки международных банков. Предложить мировым богачам держать в них свои миллиарды и т.д. А еще лучше устроить жизнь в России, как в Монако. Никаких налогов. Открыть на каждом углу казино. Богачи со всего мира устремятся к нам, проиграют свои миллиарды, и мы за их счет вознесемся на уровень самых богатых стран мира.

Мои слова сочли за шутку, недостойную внимания. Аплодировали советским интеллектуальным кретинам и моральным подонкам, обещавшим устроить жизнь в России, как в самых богатых странах Запада, после того, как они избавят россиян от «проклятого коммунистического прошлого». А между тем в моих словах не было ничего шуточного. Я просто призывал советских людей, потерявших разум от обещаний реформаторов, трезво оценить возможности превращения России в нечто западнообразное. А для этого надо посмотреть на Запад объективно, отбросив тот идеологически-пропагандистский его образ, который овладел умами и чувствами россиян. Сейчас я расскажу о самих фундаментальных чертах западного общества, каким я его увидел сам за годы эмиграции.

Запад. Современный Запад не есть всего лишь сумма стран США, Англии, Германии, Франции и других им подобных (западных) стран, западных «национальных государств». Это есть нечто большее. Это есть социальное образование более сложное и более высокого уровня организации. Оно включает в себя в качестве основы структурные элементы, но не сводится к ним. Оно является молодым с исторической точки зрения. Оно начало складываться после Второй мировой войны и еще находится в стадии формирования.

Запад не есть нечто идиллически гармоничное целое. Формирование его происходит в острой борьбе. И внутри его имеют место конфликты и дезинтеграционные тенденции. Но это — обычное дело в любых больших объединениях людей. Вспомните, в какой борьбе формировались «национальные государства» и как протекала их история! Существенно тут то, что интеграционный процесс доминирует и «национальные государства» становятся элементами в более грандиозной социальной структуре.

Запад есть вполне конкретное социобиологическое образование. Японцы, корейцы, китайцы, поляки, чехи, русские и представители других народов могут стать и становятся частичками тела Запада не в качестве граждан своих стран, тяготеющих к западным образцам, но лишь покинув их и внедрившись в страны Запада. Да и то это не так-то просто. Десятки миллионов иностранцев живут в странах Запада, оставаясь тут все равно чужеродным явлением.

Запад есть явление уникальное, т.е. единственное в своем роде и неповторимое в историй человечества. Почему я это утверждаю с такой категоричностью? Во-первых, наша планета не так уж велика, Запад уже существует, он занимает свое место на планете, в обозримом будущем он способен это место удержать за собой и не допустить другой «Запад» рядом с собой. Во-вторых, само стечение обстоятельств, благодаря которым Запад сложился исторически, является уникальным и неповторимым. Конечно, рассуждая абстрактно-математически, можно «доказать» возможность другого точно такого же стечения условий где-то во Вселенной. Но такого рода «доказательства» основываются на целой серии логических ошибок, анализ которых здесь был бы неуместным. К тому же это никак не влияет на интересующие нас здесь события.

Когда народы стран Восточной Европы и Советского Союза вознамерились уподобиться Западу, они полностью игнорировали то обстоятельство, что это уподобление не может стать превращением их в части Запада или в западные страны по двум основным причинам. Первая причина — навязывание этим народам и странам отдельных свойств Запада (демократия, рынок, приватизация и т.п.) — не есть превращение их в части Запада, ибо Запад вообще не сводится к этим свойствам. Запад есть огромный и многосторонний социальный феномен, сложившийся по бесчисленным каналам в течение многих столетий. Во всяком случае, у России не больше шансов стать Западом, чем у мухи стать слоном, на том основании, что и у нее есть хобот. Вторая причина — место и роль Запада уже заняты, и самое большее, на что уподобляющиеся Западу народы могут рассчитывать, это оказаться в сфере власти, влияния и колонизации Запада, причем на тех ролях, какие им позволит сам единственный и неповторимый Запад.

Западоиды. Запад создавался, поддерживался, охранялся и завоевывал себе место на планете не просто человеческими существами, но людьми определенного типа. Буду называть их западоидами. Ни с каким другим человеческим материалом Запад был бы невозможен. Никакой другой человеческий материал не в состоянии воспроизвести Запад и сохранить его на том уровне, какого он достиг, не говоря уж о дальнейшем прогрессе. Западоид не есть некий типичный, средний или часто встречающийся человек. Это — суммарная характеристика человеческого материала Запада как множества и как массы людей. Качества западоида растворены в этой массе, распределены в самых различных пропорциях, комбинациях и величинах между множеством индивидов.

Назову некоторые характерные черты западоидов или, иначе говоря, западоидности. Это суть практицизм, деловитость, расчетливость, способность к конкуренции, изобретательность, способность рисковать, холодность, эмоциональная черствость, склонность к индивидуализму, повышенное чувство собственного достоинства, стремление к независимости и к успеху в деле, склонность к публичности и театральности, чувство превосходства над другими народами, склонность управлять другими, более сильная, чем у других народов, способность к самодисциплине и самоорганизации.

Страны Западной Европы оказались в состоянии породить достаточно много людей с качествами, которые я упомянул выше, и именно люди такого типа создали западное общество или по крайней мере послужили активным ядром в его образовании.

Любой народ способен воспользоваться благами западной цивилизации, если их преподнесут ему в качестве дара. Но далеко не любой народ способен сам создавать цивилизацию такого рода или хотя бы стать соучастником ее создания и воспроизводства. Убеждение, будто различные социальные системы суть ступени в развитии одного и того же абстрактного «человечества» и будто любой народ может эти ступени пройти в своей эволюции, ложно фактически и с научной точки зрения.

Западнизм. Принято считать социальный строй западных стран капиталистическим с экономической точки зрения и демократическим с политической точки зрения. Я утверждаю, что слова «капитализм» и «демократия» являются типичными идеологическими выражениями, многосмысленны и не характеризуют современное состояние западного общества достаточно адекватно. Я называю социальный строй западных стран западнизмом, не вкладывая в это слово никакого априорного смысла.

Западнизм содержит в себе элементы капитализма и демократии. Но это есть нечто большее, чем капитализм и демократия. Если в какой-то стране возникли явления капитализма и демократии западного образца, это еще не означает, будто эта страна стала страной западного типа. Для такого превращения требуется еще многое другое.

Западнизм есть не сумма несвязанных друг с другом признаков, а единое целое, в котором скоординированы бесчисленные элементы, причем скоординированы не кратковременными и одноактными распоряжениями властей, а естественно-историческим путем, как результат жизненного опыта миллионов людей во множестве поколений. Нельзя какие-то его отдельные черты вырвать из их связи со всеми прочими и перенести в другую социальную среду, не умертвив их или не изуродовав. Нельзя отдельные его черты усвоить в другом типе общества, не усвоив другие, причем на это нужно историческое время. И такое заимствование возможно только в отношении второстепенных черт, а не фундаментальных.

В жизни всякого человеческого общества можно заметить два аспекта — деловой и коммунальный. В первом аспекте люди занимаются каким-то общественно полезным делом, и прежде всего — производством жизненных благ. Во втором аспекте люди совершают поступки и вступают во взаимные отношения в зависимости от самого того факта, что их много и что они вынуждены жить совместно из поколения в поколение.

Роль этих аспектов в различных обществах может быть различной. Бывает, что один из них подчиняет себе другой и даже заглушает его. Я утверждаю, что именно различие этих аспектов, устойчивые взаимоотношения между ними и доминирование того или иного из них над всеми прочими аспектами жизни людей образует самую глубокую основу различия между западным типом общества и коммунистическим. Западное общество в основе своей организуется по законам делового аспекта, которые оказывают решающее влияние и на аспект коммунальный. Коммунистическое общество организуется прежде всего по законам коммунального аспекта, которые оказывают определяющее влияние и на деловой аспект. Это различие уходит корнями в деловые клеточки западного общества.

Западнистские клеточки. Западнистские клеточки разделяются на две группы. Одни из них, как и коммунистические, создаются решениями властей (государственные учреждения, полиция, армия, специальные службы, исследовательские институты и т.п.). Другие клеточки создаются по инициативе частных лиц и организаций. Но и они при этом должны получить на это разрешение властей, официально зарегистрировать характер своего дела. Они возникают и существуют в рамках законов. Точно так же законом должны быть определены их юридические субъекты, т.е. лица или организации, ответственные за функционирование клеточек как частичек целого.

Качественное отличие западнистских клеточек от коммунистических заключается в том, что они суть исключительно деловые объединения людей. Они создаются исключительно для какого-то определенного дела, и ни для чего другого. Они могут иметь сложную внутреннюю структуру. Но она диктуется исключительно интересами и условиями дела. Все прочее в клеточках не допускается — никакие неделовые группы, никакие общественные организации, никакие посторонние для дела вмешательства. Короче говоря, западнистские клеточки максимально очищены от всего того, что непосредственно не относится к делу.

Западнистские клеточки социально пусты, максимально упрощены в качестве человеческих объединений. Они суть своего рода деловые машины, а не объединения людей для совместной жизни. В них нет никакого коллектива с его структурой, независимой от дела. Сотрудники их суть социально независимые друг от друга детали этой деловой машины. Люди через западнистские клеточки получают только деньги и возможность для деловой карьеры. Обо всем остальном они должны позаботиться сами. Общество не гарантирует им работу, жилье, медицинское обслуживание, пенсию и прочие жизненные блага.

Внутри западнистских клеточек действует жестокая деловая дисциплина. Деятельность клеточек максимально рационализирована, т.е. исключено все излишнее, максимально используются силы и способности сотрудников, интенсивность труда предельная. Исключается всякая недобросовестность в деле, халтура, обман. От сотрудников требуется соответствующая обязанностям квалификация.

Для таких клеточек нужен человеческий материал, какой производится в западных странах, опыт организации трудового процесса по законам дела, какой накапливался столетиями, правила взаимоотношений между людьми в клеточках, между клеточками и между клеточками и властью, которые точно так же вырабатывались веками, а также наличие в обществе средств, как-то компенсирующих социальную опустошенность клеточек, на что тоже ушла длительная история.

Современный капитализм. Капитализм не есть нечто раз и навсегда данное. В его истории различают два периода — периоды «старого» и «нового» капитализма. Я их различие вижу в следующем.

«Старый» капитализм был по преимуществу множеством индивидуальных капиталов, вкрапленных в общество некапиталистическое по общему типу. Хотя капиталисты хозяйничали в обществе, последнее еще не было капиталистическим в строгом смысле слова. Степень вовлеченности населения в денежные отношения по законам капитала еще не была всеобъемлющей. Лишь в 20 веке западное общество стало превращаться в тотально капиталистическое. После Второй мировой войны отчетливо обнаружилась тенденция к превращению больших территориальных единиц и целых стран в социальные объединения, функционирующие по законам огромных денежных систем и огромных капиталов. Дело тут не в концентрации капиталов, хотя и это сыграло свою роль, а в организации жизни большинства населения таким образом, будто оно стало средством функционирования одного капитала. Новое качество в развитии капитализма возникло по линии вовлечения масс населения в денежные операции по законам капитала, увеличения множества таких операций и усиления их роли в жизни людей. Этот процесс был связан с усилением роли государственной власти в денежных операциях, с разрастанием денежного законодательства и усилением его роли, с упорядочением и регламентированием отношений между работодателями и наемными лицами, со структурированием предпринимательства, с ограничением конкуренции и свободы ценообразования, короче говоря — с социальной организацией и регулированием всей системы жизни общества по законам функционирования денег в качестве капитала.

Современное западное общество есть общество денежного тоталитаризма. Деньги тут стали универсальным и всеобъемлющим средством измерения, учета и расчета деятельности людей, учреждений и предприятий, средством управления экономикой и другими сферами общественной жизни, средством управления людьми. Нет надобности доказывать то, каких космических величин достигает объем денежных операций в современном многомиллионном западном обществе.

Естественно, сложился и механизм, осуществляющий и охраняющий этот денежный тоталитаризм. Он достиг огромных размеров и стал одной из важнейших опор западного общества. Его образует гигантская финансовая система, которая теперь обусловлена прежде всего необъятным числом денежных операций, охватывающих все аспекты жизни людей и общества в целом. Этот механизм есть механизм особого подразделения делового аспекта общества — денежного дела. Но в силу особой роли этого дела он превратился в механизм функционирования общества как целого.

Денежный механизм включает в себя предприятия, непосредственно имеющие дело с функционированием денег (банки, сберегательные кассы, страховые компании и т.д.), и государственные финансовые учреждения. Государство является не просто условием и охраной денежного механизма, но его важнейшим участником.

Число денежных предприятий огромно. Имеет место сложнейшее разделение их функций (специализация), а также разделение ими территорий действия и сфер общества. Сами они имеют сложную структуру — иерархию подразделений, начинающуюся центральным отделением и доходящую до местных отделений, непосредственно имеющих дело с клиентами. В их деятельности заняты миллионы людей. Используется самая современная технология, без которой денежный механизм уже немыслим вообще.

Денежный механизм есть гигантский капитал, овладевший всем обществом. Но он почти полностью укомплектован наемными работниками, каждый из которых по отдельности есть лишь его слуга. Внутри его господствуют отношения начальствования и подчинения, сговоры, согласования, принуждение и прочие явления, не имеющие ничего общего с отношениями чисто экономическими. Он антидемократичен. В каждом его подразделении господствует беспощадная, роботообразная дисциплина. Он деспотичен по отношению к прочему обществу. Никакая диктаторская власть в мире не может сравниться с ним в этом качестве.

Чтобы такой денежный механизм сложился, нужна богатая и всесторонне развитая экономическая система с отработанным механизмом самоорганизации, сильное государство, педантично выполняющее финансовые функции, устойчивая валюта и многое другое, чего нет и не предвидится в России.

Сделав всех людей, получающих или имеющих какие-то деньги, в той или иной мере частичными капиталистами, не говоря уж об акционерах, западное общество стало почти что абсолютно капиталистическим. Капитализм стал тотальным.

Одновременно тот же процесс сделал социологически бессмысленными понятия «капиталист» и «капитализм». С ними уже нельзя описать адекватно специфику и сущность западного общества. Мелкий акционер, предприниматель, имеющий кредит в банке и ведущий дела через банк, пенсионер, рентье, владелец большого капитала, президент банка, менеджер с огромным окладом — все это суть люди различных социальных категорий.

Современный западный капитализм — это не просто экономика по принципу «капиталист — наемный пролетарий», а сложная социальная структура с иерархией позиций, с разделением функций, с многомерными зависимостями. И «клеточку» этой грандиозной структуры образует неизмеримо более сложное целое, чем тот отдельно взятый капитал, описание которого можно видеть в «Капитале» Маркса.

Советские реформаторы, намереваясь превратить советское общество в капиталистическое в считанные дни, совершенно не принимали во внимание этот факт изменения капитализма. Они представляли последний в допотопной форме капитализма 19 века, да еще в допотопной форме марксистского его описания. Если для допотопного капитализма они смогли изготовить довольно большое число уголовников-капиталистов, то для современного капитализма требовались уже не уголовники, а многое такое, чего в России не было и в помине и что не может тут появиться вообще.

Частное предпринимательство. С точки зрения характера юридических субъектов (т.е. тех, кто распоряжается деятельностью предприятий и несет за это ответственность), предприятия экономики западнизма разделяются на две группы. К первой группе относятся предприятия, юридические субъекты которых суть индивидуальные лица. Ко второй группе относятся предприятия, юридическими субъектами которых являются организации из многих лиц. Как в том, так и в другом случае юридические субъекты предприятий не являются капиталистами в смысле 19 и первой половины 20 века. В первом случае частные предприниматели организуют дело на основе кредитов, которые они получают от денежного механизма. Доля их собственного капитала в общей сумме капитала ничтожна. Независимый частный собственник, ведущий дело исключительно на свой страх и риск, есть редкое исключение или временное состояние. Мелкие и большая часть средних предпринимателей суть фактически лишь посредники между владельцами капиталов и непосредственными производителями вещей и услуг, а также организаторами процесса труда. История показала, что это — самый эффективный способ принуждения к труду, причем к труду самому производительному. Он сочетает в себе видимую свободу и добровольность со скрытой неизбежностью и принуждением.

Во втором случае функции капиталиста выполняет организация из множества лиц, ни одно из которых не является полным собственником предприятия. Все они суть наемные лица. Если они владеют долей капитала предприятия, они тут функционируют не как владельцы капитала, а как члены управляющей группы.

Таким образом, в экономике западнизма частное предпринимательство не связано неразрывно с отношением частной собственности и с персональными собственниками. Тут капиталист либо рассеялся в массе людей, каждый из которых по отдельности не есть капиталист, либо превратился в организацию наемных лиц, либо стал подчиненным лицом денежного механизма. Так что для уподобления Западу в этом плане в Советском Союзе не требовалась никакая приватизация. Достаточно было бы просто расширить права директоров предприятий. Само собой разумеется, эта мера сама по себе мало что изменила бы, ибо для превращения в общество западного типа нужен сложный комплекс условий, которые были и остаются в России невыполнимыми. Тем не менее принудительная приватизация не была необходимой, и проводилась она фактически совсем для иной цели, а именно для создания социальной опоры новой власти в виде класса частных собственников (как надеялись новые правители).

С другой стороны, передача даже всех предприятий страны в частную собственность частным лицам и организациям сама по себе не означала бы создание экономики западнистского типа. Для этого необходим еще целый ряд условий, например, сделать предприятия рентабельными и конкурентоспособными. А для этого нужно перестроить самую глубинную социальную организацию населения страны — деловые клеточки.

Считать основным движущим мотивом предпринимательства на Западе погоню за прибылью и сверхприбылью в наше время ошибочно. Это не значит, что предприниматели уже не стремятся к прибыли и сверхприбыли. Они к этому стремятся. Но движущий мотив в данном случае — не субъективное пожелание, а то, на что вынуждаются предприниматели (работодатели, юридические субъекты предприятий) самими условиями предпринимательства. Главным тут стало не личное обогащение, а интересы выживания предприятий и общества в целом. Обогащение происходит, но такими путями, которые еще только предстоит описать в обобщенной и систематизированной форме. Описанные Марксом пути капиталистического обогащения занимают тут второстепенное место. Эксплуатация рабочей силы как источник современного обогащения (в марксовском смысле) выглядит теперь как нечто невинное и примитивное.

Рынок. Идеей фикс советских реформаторов стала «рыночная экономика» («рынок»). Они вцепились в нее как в панацею от всех бед, не имея при этом ни малейшего понятия о том, что это такое в реальности. Все их представления о «рынке» были почерпнуты из западной идеологии и пропаганды, создававших идеализированный образ рыночной экономики специально для кретинов из незападных стран.

Установился определенный идеологический штамп в изображении рынка, который с незначительными вариациями кочует из книги в книгу. Согласно этому штампу, предприниматель на свою личную ответственность принимает решение, какие ценности производить, какие услуги предлагать и как именно это делать. Он свободен в своей предпринимательской деятельности. Потребитель свободен относительно своих доходов и выбора ценностей и услуг, предлагаемых предпринимателем. Предприниматель осуществляет свои планы в рамках свободной конкуренции, договоров, инвестиций и цен в соответствии со своими ожиданиями прибыли. Рынок поставляет предпринимателю информацию о спросе и предложении и координирует их. Производители узнают от потребителей, что им производить и за какие цены продавать. Производители не зависят друг от друга. Они стремятся делать вещи и выполнять услуги как можно лучше и продавать как можно дешевле, дабы привлечь потребителей. По выражению А. Смита, рыночные операции протекают так, как будто ими манипулирует «Невидимая рука». Последняя есть сам рыночный механизм, а не государство. Задача государства — обеспечить рынку возможность выполнять его функции, не мешать ему работать, защищать от постороннего вмешательства.

Надо различать идеологический образ рыночной экономики и ее реальность. Идеологический образ создается так. Из сложной среды реальной экономической жизни общества абстрагируются ее отдельные черты. Они идеализируются и объединяются в некоторое целое. Затем дело представляется так, будто эти черты исчерпывают всю экономическую систему или по крайней мере являются главными в ней. Делается это для одурачивания простаков из незападных стран с целью внушить им, будто достаточно ликвидировать их «отсталую» экономическую систему и ввести на ее место «передовую» рыночную экономику в том виде, как ее изображает идеология и пропаганда, как в стране начинается экономическое процветание.

Реальная рыночная экономика западных стран — это сложнейшее переплетение всевозможных средств организации грандиозного процесса и всевозможных способов управления им. Только наивные люди могут верить, будто эта важнейшая сфера жизни западного общества пущена на самотек, предоставлена самой себе и какой-то мифической «Невидимой руке». Я думаю, что если бы можно было измерить всю ту интеллектуальную, волевую, рассчетную, планирующую и командную работу, которая делается в сфере рыночной экономики Запада, и сравнить ее с соответствующей работой коммунистической командно-плановой системы, то мы были бы потрясены убожеством второй в сравнении с первой.

Высокая экономическая эффективность западного общества постигается за счет действия множества факторов, среди которых в первую очередь следует назвать трудовую диктатуру, плановость работы предприятий, денежный тоталитаризм, диктатуру банков, государственную политику и контроль, научно-технический прогресс, наднациональную и глобальную экономику, использование рабочей силы и природных ресурсов всей планеты. И лишь где-то совсем не на первом месте следует назвать некий свободный рынок с некой свободной конкуренцией.

Сверхэкономика. Ко всему прочему необходимо принимать во внимание такой важнейший фактор современности, как образование мирового рынка. А это не просто расширение сферы экономической активности и установление определенных отношений между некими равноправными партнерами, а образование наднациональных и глобальных экономических империй, можно сказать — образование сверхэкономики. Эти империи приобрели такую силу, что теперь от них решающим образом зависит судьба экономики национальных государств Запада, не говоря уж о прочем мире. Сверхэкономика властвует над экономикой в ее традиционном смысле — над экономикой первого уровня. Тут все большую роль начинают играть средства внеэкономические, а именно — политическое давление и вооруженные силы стран Запада.

В этих условиях превращение российской экономики в рыночную в желаемом для Запада виде означает превращение ее в придаток сверхэкономики, причем — на роли, какую ей укажут фактические хозяева мирового общества.

Западная демократия. Когда советские реформаторы разрушали советскую систему государственности с намерением на ее место ввести западного образца демократию, они судили о последней не по тому, что она из себя представляет на самом деле, а по тому идеализированному изображению, какое создавала для них западная идеология. Идеологический образ демократии создавался теми же методами, что и образ рыночной экономики. Из реальной системы власти и управления (системы государственности) западного общества абстрагировались такие ее черты, как многопартийность, разделение властей, выборность органов власти и сменяемость их и т.д. Эту сумму признаков, обработав их методами идеологии, назвали демократией и объявили их сущностью всей системы государственности. И способ использования этой идеологической фальсификации реальности тот же — внушить незападным дуракам мысль, будто стоит на место их плохой государственности ввести эту замечательную «демократию», как в стране начнется райская жизнь.

На самом деле демократия не исчерпывает систему государственности западнизма. Более того, она уже не является тут главным элементом. Она на виду, производит много шуму, всячески рекламируется и набивает себе цену. Но она — лишь поверхность реальной власти.

Есть универсальные законы, имеющие силу для любой системы государственности как в коммунистическом, так и в западном обществе. Возьмем, например, масштабы государственности. Эта сфера в западных странах огромна по числу занятых в ней людей, по затратам на нее и по ее роли в обществе. Одно только федеральное правительство США в 1990 году нанимало более трех миллионов человек. В 1987 году в США на всех уровнях государственности число только гражданских наемных лиц достигало 17,3 миллиона человек, т.е. 15,4 процента всех наемных работников. Причем, эта сфера имеет тенденцию к разрастанию. Это обусловлено не только усложнением управляемого общества (стремительным ростом числа «точек» управления), но и независимо от потребностей управления, в силу законов автономного самовозрастания. Происходит также увеличение объема функций государства. Сейчас на Западе нет такой сферы общественной жизни, в которой так или иначе не участвовало бы государство. И невозможно назвать такой дефект коммунистической государственности, каким не обладала бы западная государственность в удвоенной степени. Так что надежды советских людей, будто реформаторы могли избавить их от этой напасти, были априори беспочвенны. Разрушив советский аппарат власти и управления реформаторы России, убедившись в полной неспособности без него управлять страной, буквально с истеричной и панической поспешностью стремятся изобрести для него хоть какой-то эрзац. Но сделать это не так-то просто. Аппарат власти и управления создается десятилетиями кропотливой работы, а не потоком распоряжений обезумевших дилетантов, волею случая дорвавшихся до высшей власти.

Да и сами признаки демократии при ближайшем рассмотрении выглядят совсем не так, как в идеологическом изображении. Возьмем, для примера, принцип разделения властей. По мнению многих авторитетных западных теоретиков, классическая теория разделения власти фактически не воплотилась в жизнь. В правительствах многих западных стран доминирует одна часть, обычно — законодательная. При этом остается разделение функций между различными учреждениями власти как чисто деловое удобство. Современные законодательные органы занимаются не столько разработкой общего законодательного кодекса, сколько решениями, направляющими конкретные действия исполнительной власти. Исчезла разница между законодательством и текущими распоряжениями властей. Главной задачей представительной власти стало не законодательство, а управление. Все то, что теперь штампует законодательный орган, стали называть законом. Правительство получило возможность издавать для самого себя удобные ему законы. Правительство вышло из-под контроля закона. Правление стало главной задачей законодательного органа, а законодательство — его побочной функцией.

Сверхгосударство. В сфере западной государственности, как и в сфере экономики, можно различить два уровня — уровень государственности в обычном смысле, на котором фигурирует демократия, и уровень сверхгосударственности. Структура второго плохо изучена, вернее говоря — познание ее есть одно из важнейших табу западного общества. Официально считается, будто ничего подобного тут вообще нет. Однако в средствах массовой информации время от времени проскакивают материалы, которые убедительно говорят о наличии и реальной мощи ее.

Сверхгосударственная система власти и управления западнизма формируется и воспроизводится по многим линиям. Назову основные (на мой взгляд) из них. Система государственности состоит из огромного числа людей, учреждений, организаций. Она сама нуждается в управлении, можно сказать — в своей внутренней власти. Последняя не конституируется формально, т.е. как официально признанный орган государственной власти. Она складывается из людей самого различного рода — представителей администрации, сотрудников личных канцелярий, сотрудников секретных служб, родственников представителей высшей власти, советников и т.п. К ним примыкает и частично входит в их число околоправительственное множество людей, состоящее из представителей частных интересов, лоббистов, мафиозных групп, личных друзей и т.п. Это — «кухня власти».

Вторую линию образует совокупность секретных учреждений официальной власти и вообще всех тех, кто организует и осуществляет скрытый аспект деятельности государственной власти. Каковы масштабы этого аспекта и какими средствами он оперирует, невозможно узнать. Публичная власть не делает важных шагов без его ведома.

Третья линия — образование всякого рода объединений из множества активных личностей, занимающих высокое положение на иерархической лестнице социальных позиций. По своему положению, по подлежащим их контролю ресурсам, по их статусу, по богатству, по известности, по популярности и т.п. эти личности являются наиболее влиятельными в обществе. В их число входят ведущие бизнесмены, банкиры, крупные землевладельцы, хозяева газет, издатели, профсоюзные лидеры, кинопродуценты, хозяева спортивных команд, знаменитые актеры, священники, адвокаты, университетские профессора, ученые, инженеры, хозяева и менеджеры массмедии, высокопоставленные чиновники, политики и т.д. Эта среда получила название правящей элиты.

И четвертая, основная, линия образования сверхгосударственности — образование бесчисленных учреждений и организаций блоков и союзов западных стран, а также системы средств образования глобального общества и управления им.

Система сверхгосударственности не содержит в себе ни крупицы демократической власти. Тут нет никаких политических партий, нет никакого разделения властей, публичность сведена к минимуму или исключена совсем, преобладает принцип секретности, кастовости, личных сговоров. Коммунистическая государственность уже теперь выглядит в сравнении с ней как дилетантизм. Тут вырабатывается особая «культура управления», которая со временем обещает стать самой деспотичной властью в истории человечества. Я это говорю не в порядке разоблачения или упрека, упаси меня Боже от этого! Просто по объективным законам управления огромными человеческими объединениями и даже всем человечеством, на что претендует Запад, демократия в том ее виде, как ее изображает западная идеология и пропаганда, абсолютно непригодна. Об этом открыто говорят теперь многие западные теоретики.

Идеология. Западное общество считается неидеологическим. Существование особой западной идеологии отрицается. Но это на самом деле есть одна из идей западной идеологии, которая на самом деле существует, причем более мощная, чем советская.

В отличие от идеологии коммунистических стран, западная идеология не содержит единого для всех и канонизированного учения. Она содержит большое число разнообразных учений, которые невозможно соединить в одно. Они, как правило, исключают друг друга и даже — враждуют. Но это не значит, что тут много идеологий. Они суть явления в рамках одной идеологии, подобно тому, как наличие конкурирующих фирм не есть наличие многих экономик, а многопартийность не есть многогосударственность. Несмотря на разнообразие, несовместимость и вражду, все эти учения делают примерно одно и то же дело.

В отличие от идеологии коммунистических стран, западная идеология не выражена явно именно как идеология, не существует как самостоятельное целое. Она рассеяна, растворена во всем том, что предназначено для менталитета людей, — в литературных произведениях, фильмах, специальных книгах, научно-популярных и научно-фантастических сочинениях, газетных и журнальных статьях, рекламе и т.д. Она слита с внеидеологическими феноменами настолько, что вторые просто невозможно очистить от нее.

В отличие от коммунистических стран, в западных странах не требуется специальное и принудительное изучение идеологии — не требуется слушать специальные лекции и проповеди, посещать собрания и занятия, сдавать экзамены и зачеты и т.п. Люди там даже не замечают, что с рождения и до смерти находятся в поле действия идеологии. Они потребляют идеологию вместе со всем тем, что они потребляют для своего ментального питания. Делают они это без всякого усилия, без принуждения, свободно, без сборищ.

Для коммунистической идеологии важно дословное содержание ее учения, можно сказать — буква учения. Поэтому она непримирима к отклонениям именно от буквы учения. В западной же идеологии имеет место плюрализм учений, терпимость, свобода выбора. Главным в ней является не буква учений, а однообразие самого типа идеологизации менталитета с любым идейным содержанием. Враждующие учения тут являются однопорядковыми с точки зрения способа мышления людей, способа извращения всего того, чего касаются эти учения. Это не означает, что тут допускаются или признаются вообще любые учения. Тут есть свои рамки, за которые запрещается выходить. Например, запрещена сейчас проповедь национал-социализма, расизма. Не поощряется коммунистическая идеология. Эти рамки имеют внеидеологические основы, обычно — исторически обусловленные. Но суть их та же, что и запреты на ереси в коммунистической идеологии.

В коммунистических странах стремились воспитать идеального (с их точки зрения) человека по заранее выдуманному образцу. Этот человек должен был обладать самыми высокими моральными качествами. Коммунистическая идеология стремилась привить людям систему высших духовных ценностей. При этом идеологическая обработка вступала в конфликт с теми качествами людей, которые вырабатывались у них в опыте реальной жизни. Западная идеология апеллирует к прирожденным качествам людей и стимулирует развитие у них таких качеств, которые возникают в опыте их жизни и соответствуют условиям их бытия. Она прививает людям систему земных, практичных, низменных с моральной точки зрения ценностей.

В коммунистических странах существовал единый, централизованный и для всех очевидный идеологический механизм. На Западе функции такого механизма распределены и рассеяны по самым различным учреждениям, организациям, профессиям, службам и т.п. Он не является полностью хаотичным и неуправляемым. Он объединяется в единое целое и управляется, но методами западной социальной системы подобно тому, как экономика регулируется государством и фактически управляется сверхэкономикой и сверхгосударством. Основные элементы идеологического механизма тут суть система подготовки специалистов, так или иначе причастных к идеологии, система специальных учреждений, средства массовой информации, сфера интеллектуально-пропагандистской элиты.

В результате постоянной и всеобъемлющей идеологической обработки менталитета западных людей тут сложился и стал преемственным тип человека, который уже не в состоянии обходиться без той идейной пищи, какая для него изготовляется на западной идеологической кухне, и не способен потреблять пищу иного рода. Такой человек является послушной марионеткой незримой идеологической машины, воображая при этом, будто он свободен от всякой идеологии.

Конкретное содержание западной идеологии в той ее части, которая предназначена для широких слоев населения, видно совершенно отчетливо в незападных странах, ставших объектами идеологической экспансии со стороны Запада. Вы это можете видеть в фильмах, в телевизионных передачах, в литературе, в прессе, в поведении молодежи, в школе, в росте преступности особого рода, в рекламе, одним словом — повсюду вокруг себя в новой России.

Футурология. Советская идеология имела концепцию будущего идеального общества. Хотя мало кто верил в это, идеологическая ориентация сознания людей на лучшее будущее играла огромную роль. Западная идеология ориентирует сознание людей на реальные жизненные блага, стремится убедить людей в том, что они живут в самом лучшем из всех возможных миров. Однако это не значит, что в ней нет вообще никакой концепции будущего. На Западе много пишется и говорится о будущем, и в этом потоке слов можно заметить определенную концепцию.

После Второй мировой войны на Западе возникла особая сфера сочинительства, получившая название футурологии. Цель ее — прогнозы будущего, разработка проектов будущего и стратегии их осуществления. Аналогия ее с марксистским «научным коммунизмом» очевидная: он тоже претендовал на научное предсказание будущего человечества, так же как на разработку проекта будущего и путей осуществления этого проекта. Время показало, что в «научном коммунизме» не было ничего научного. Но и в западной футурологии научности ничуть не больше. На самом деле она принадлежит к сфере идеологии, разумеется — идеологии западной. Я бы назвал ее «научным западнизмом» по аналогии с «научным коммунизмом».

Характерной чертой сочинений «научного западнизма» является игнорирование или искажение свойств конкретных человеческих объединений и их объективных законов. В них речь идет об обществе вообще, о человечестве вообще, о будущем вообще. Их авторы выделяют какие-то отдельные аспекты общественной жизни или какие-то сенсационные научные открытия и технические изобретения, придают субъективную интерпретацию и изображают будущее общество в таком виде, будто в нем ничего другого нет или будто вся жизнь крутится вокруг этого.

Эти прогнозы строятся так, что в них всегда находится что-то такое, что вроде бы сбывается. Это достигается за счет того, что «предсказывается» обычно то, что в какой-то мере уже существует и очевидно без прогнозов футурологов. Но это касается лишь второстепенных явлений. Предсказания же большого социального значения оказываются либо заведомо ложными, либо бессмысленными. Функция таких прогнозов состоит на самом деле не в предсказании будущего состояния общества, а в том, что они суть идеологическая форма выражения надежд, желаний, идеалов, намерений и страхов людей. Потому наиболее живучими становятся бессмысленные и ложные с научной точки зрения прогнозы. Реальные творцы истории никогда не руководствуются такими прогнозами в своей практической деятельности. Они лишь используют их иногда как фразеологический материал и как средство оправдания того, что они вытворяют без всяких прогнозов.

Предсказания «научного западнизма» охватывают все сферы человеческого бытия, начиная от кухонной утвари и приемов секса и кончая мировым обществом и общениями с инопланетянами. Причем они делаются во всеоружии мощнейших средств сбора, обработки и распространения информации, какие даже не снились примитивным жрецам «научного коммунизма». По сравнению с таким размахом высокопрофессионального идеологического оболванивания человечества усилия «научного коммунизма» кажутся наивными плутнями дилетантов.

Вот несколько характерных примеров предсказаний «научного западнизма». Огромные изменения произойдут в кухонной сфере, предсказывают одни футурологи. Она будет снабжена технологией, которая позволит экономить воду и энергию, будет легче в обращении, бесшумнее. Разумеется, в кухонную утварь будет внедрена лазерная техника и компьютеры. Так что для подогрева готового стандартного завтрака (это тоже предсказывают) из продуктов, произведенных с помощью генной инженерии и молекулярной биологии (это тоже предсказывают), но лишенных вкуса (и это предсказывают), будет использована интеллектуальная мощь, превосходящая мощь всех академий наук нынешних незападных стран. Правда, остается неясным, как может быть проще в обращении снабженная лазерами и компьютерами аппаратура, чем привычные кастрюли и сковородки. И насколько лучше эта аппаратура будет экономить воду и энергию, чем банальное повышение платы за воду и энергию.

Будут изобретены новые средства защиты растений, вещают другие прорицатели, забыв о том, что все прошлые средства, окончательно и бесповоротно отравившие природу, были изобретены с такими же оправданиями. Будут изобретены новые материалы, превосходящие современные во всех отношениях. Автомобили и самолеты станут еще комфортабельнее и дружественнее по отношению к окружающей среде. Одним словом, недостатки сократятся или исчезнут совсем, а достоинства возрастут и появятся новые.

Футурологи предсказывают некий триумф индивида. Произойдет это за счет мирового общедоступного телевидения, распространения факсов, роста доли малых предприятий в экспорте и т.п. Западные страны перенасыщены общедоступным телевидением. Факсы стали обычными для тех, кому это нужно в их делах, и даже для многих, кому они не нужны. Малые предприятия разоряются в большом числе, уступая место другим. А между тем происходит неуклонное снижение относительной ценности индивида, за исключением, конечно, тех индивидов, которые имеют большие доходы и богатства, занимают высокие посты, имеют известность и власть. Но такие индивиды никогда не зачисляются в категорию тех, для кого выдумываются радужные прогнозы.

Футурологи предсказывают некий ренессанс искусства. Почему ренессанс?! Разве искусство находится в состоянии упадка?! И что считать ренессансом? Увеличение числа музеев? Повышение цен на картины старых мастеров? Увеличение числа танцоров? Никаких точных критериев на этот счет вы не найдете. И как быть с такими фактами, которые не укладываются в эйфорические представления футурологов, а именно то, что мир захламляется не имеющими эстетической ценности произведениями якобы искусства, что сверх меры раздуваются бездарные авторы, приносящие финансовый успех или служащие политическим целям, что интеллектуально и эстетически убогие голливудские фильмы, развращающие и оглупляющие человечество, заполонили планету, что рядовые деятели искусства не могут заработать на пропитание творческим трудом, что происходит деградация видов искусства, достигших в свое время необычайных высот?!

Футурологи предсказывают образование единой мировой экономики, хотя это можно констатировать как факт. Они лишь «забывают» упомянуть о том, что не некая абстрактная экономике превращается в мировую, а вполне конкретная западная экономика завоевывает мировое господство.

Футурологи предсказывают бум этой самой глобальной экономики в ближайшее время, хотя фактическое состояние экономики не дает никаких оснований для оптимизма. О тенденции к спаду и кризису экономики кричат все средства массовой информации. Растет дороговизна жизни, инфляция, безработица. Растут налоги. Разоряются бесчисленные предприятия. Крупнейшие концерны несут колоссальные убытки и сокращают производство. А идеологи сулят подъем и даже бум. Точь-в-точь, как советские идеологи сулили скорое изобилие, когда экономические трудности росли и росли.

Специалисты по «научному коммунизму» делали упор на рост сознательности граждан и трудовой героизм. Специалисты же

«научного западнизма» делают упор на технологию. Вот что, например, предрекают одни из них. Производство и распределение жизненных благ будет осуществляться устройствами, управляемыми компьютерами. Рабочие места не будут оплачиваться, место этого гражданам будет гарантировано основное содержание (оклад). При этом каждый сможет заработать сверх этого гарантированного минимума по своим потребностям. Все такие предсказания суть лишь перефразировка марксистских обещаний общества, в котором люди будут иметь жизненные блага по потребностям, причем безденежно.

Один швейцарский миллиардер пополнил сокровищницу «научного западнизма», предсказав, что к середине 21 века на планете не будет голода, все будут иметь медицинское обслуживание, будет восстановлена природа, вдвое снизится расходование природных ресурсов и энергии. Если бы в восторженных отзывах на его книгу не было сообщено, что автор — один из богатейших людей Европы, я бы подумал, что ее еще в сталинские годы сочинил сотрудник ЦК КПСС, с отличием окончивший Высшую партийную школу.

Характерным для «научного западнизма» является предсказание превращения общества в информационное. В этом обществе большинство людей будет занято в информационной сфере, в которую включаются: 1) сбор, хранение, переработка и распределение информации; 2) изобретение, производство и эксплуатация информационной техники; 3) подготовка специалистов и обучение граждан обращению с информационной техникой.

Футурологи предсказывают, что каждый человек в будущем информационном обществе будет иметь прибор с мозгом и памятью, в тысячи раз превосходящими таковые человека. Люди будут постоянно иметь с собою в одежде или в виде браслетов, колец и медальонов разнообразные информационно-интеллектуальные и коммуникационные устройства, благодаря которым они тут же могут иметь любую мировую информацию и общаться с любыми другими людьми, с кем захотят.

Не буду анализировать заведомые нелепости таких прогнозов вроде возможности общения с любыми людьми, с кем захочешь, и получения любой желаемой информации. Захотят ли другие люди общаться с тобой? Позволят ли тебе это? И любую ли информацию тебе сообщат? Нужно быть круглым идиотом, чтобы рассчитывать на это. И каким бы ты оборудованием не располагал возможности человека к общению и «перевариванию» информации весьма ограниченны. А потребности тем более. Так что обещать людям такое изобильное в отношении информации будущее — все равно как обещать каждому возможность питаться сразу во всех ресторанах планеты, причем бесплатно.

Да и зачем всех снабжать такими приборами, если для подавляющего большинства людей в этом нет никакой надобности?!

Люди, как правило, не в состоянии использовать силу своего природного мозга. Он избыточен для них. Искусственный интеллект, навязываемый им, как вообще навязываются все современные предметы потребления, может сыграть лишь одну роль, а именно роль оглупления человека, торможения его природного интеллекта. В мире десятки и даже сотни миллионов людей с низким уровнем интеллекта управляют автомашинами, явившимися продуктом творчества гениев. Нечто подобное произойдет и с аппаратурой, обещаемой футурологами в рассматриваемом случае. Три и более миллиарда дебилов, вооруженных баснословной интеллектуальной техникой, — трудно вообразить себе нечто более кошмарное.

Изучите информацию, какой теперь обмениваются люди, и вы увидите, что по крайней мере половина ее вообще не имеет никакой информационной ценности, сорок девять процентов ее не нуждается в скорости передачи, и лишь один процент имеет какой-то работающий смысл. Потребности в общении у людей не так уж велики. Вследствие чрезмерной информативности интерес людей к общению и без того резко упал. А если бред футурологов на самом деле реализуется, для людей не будет более ненавистных существ, чем другие люди, и более ненавистного дела, чем общение с ними.

Футурологи предсказывают, благодаря информационной технике резко улучшатся жизненные условия людей, так как они будут разумно управляться. Производительность труда возрастет настолько, что все потребности людей можно будет удовлетворить с незначительной рабочей силой. Сам доступ к информации и использование ее приобретут статус богатства наряду с владением землей и средствами производства.

Тут что ни фраза, то несусветная чушь. Зачем, спрашивается, сто лет с лишним издевались над марксистским «полным коммунизмом», если сами не способны придумать ничего другого, как то же самое удовлетворение всех потребностей, да еще с незначительными затратами труда?!

Что касается превращения информации в богатство наряду с богатством материальным, то трудно придумать что-либо более убогое интеллектуально и подлое с моральной точки зрения, чем это утешение для нищих и неимущих. Планета захламлена информацией не меньше, чем отходами передовой западной индустрии, уже разрушившими природную среду наполовину, если не больше. Нет ничего дешевле в современном мире, чем информация. От этого хлама нет спасения, как от мусора. Но что-то миллиарды людей не ощущают себя от этого богатыми.

В предсказаниях футурологов совсем выпал из поля внимания социальный аспект разрастания и усовершенствования информационной сферы. А заключается он в том, что уже в последние десятилетия наличных информационных средств оказалось вполне достаточно для того, чтобы взять под контроль и включить в сферу своего действия поголовно все население западных стран. Решающим стало содержание информации, которой стали питать людей, организация потоков этой информации, организация системы изготовления и распространения информации, роль информационной системы в жизни общества в целом. В обществе появилась новая социально-политически-идеологическая сила наряду с концернами, банками и государством, подчинившая себе все общество. Новые технические изобретения способны лишь укрепить ее положение, дав ей новые средства господства над людьми.

Одним словом, если обещание идеологов коммунизма ликвидировать государство оказалось в вопиющем противоречии с реальностью коммунизма, то обещание западных идеологов устранить идеологию оказалось в аналогичном противоречии с реальностью западнизма.

Запад и внешний мир. Западные страны сформировались исторически в «национальные государства» как социальные образования более высокого сравнительно с прочим человечеством уровня организации, как своего рода «надстройка» над прочим человечеством. Они развили в себе силы и способности доминировать над другими народами, покорять их. А историческое стечение обстоятельств дало им возможность использовать свои преимущества. Я не усматриваю в этом ничего аморального и преступного. Критерии морали и права вообще лишены смысла в применении к историческим процессам.

Стремление западных стран к овладению окружающим миром не есть всего лишь злой умысел каких-то кругов этих стран. Оно обусловлено законами социального бытия. Воздействие его на эволюцию человечества противоречиво. Оно было могучим источником прогресса. И оно же было не менее могучим источником несчастий. Оно было причиной бесчисленных кровопролитных войн, включая две мировые «горячие» войны и одну мировую «холодную». Оно не только не исчезло со временем, но усилилось. Оно лишь приняло новые формы. Более того, овладение другими странами и народами стало необходимым условием выживания стран и народов Запада. Трагедия большой истории состоит не в том, что какие-то плохие, корыстные и глупые люди толкают человечество в нежелательном направлении, а в том, что человечество вынуждается двигаться в этом направлении вопреки воле и желаниям хороших, бескорыстных и умных людей.

Запад развил в себе благодаря западнизму необычайно интенсивный обмен веществ. Ему нужны природные ресурсы, рынки сбыта, сферы приложения капиталов, дешевая рабочая сила, источники энергии и т.д., причем во все возрастающей степени. А возможности для этого ограниченны. И конкуренты появляются, ограничивающие эти возможности еще более и вообще угрожающие существованию и благополучию Запада. Движение Запада к мировому господству, в какие бы идеологические одежды оно не рядилось, есть жизненная необходимость для западных стран сохранить достигнутое положение и выжить в угрожающе сложных исторических условиях. Всем ходом исторического развития Запад вынуждается на то, чтобы установить мировой порядок, отвечающий его интересам. И он имеет силы для этого. В ходе Холодной войны Запад выработал политическую стратегию установления нового мирового порядка, адекватную новым условиям в мире. Я называю ее западнизацией (вестернизацией).

Западнизация. Западнизация есть стремление Запада сделать другие страны подобными себе по социальному строю, экономике, политической системе, идеологии, психологии и культуре. Идеологически это изображается как гуманная, бескорыстная и освободительная миссия Запада, являющего собою вершину развития цивилизации и средоточие всех мыслимых добродетелей. Мы свободны, богаты и счастливы, внушает Запад западнизируемым народам, и хотим помочь вам стать тоже свободными, богатыми и счастливыми. Но реальная сущность западнизации не имеет с этим ничего общего.

Цель западнизации — включить другие страны в сферу влияния, власти и эксплуатации Запада. Включить не в роли равномощных и равноправных партнеров — это просто невозможно в силу неравенства фактических сил, — а в роли, какую Запад сочтет нужным ему самому. Эта роль может удовлетворить какую-то часть граждан западнизируемых стран, да и то на короткое время. Но в общем и целом эта роль второстепенная и подсобная. Запад обладает достаточной мощью, чтобы не допустить появление независимых от него западнообразных стран, угрожающих его господству в отвоеванной им для себя части планеты, а в перспективе — на всей планете.

Западнизация некоторой данной страны не есть просто влияние Запада на эту страну, не просто заимствование отдельных явлений западного образа жизни, не просто использование произведенных на Западе ценностей, не просто поездки на Запад и т.п., а нечто гораздо более глубокое и важное для этой страны. Это — перестройка самих основ жизни этой страны, ее социальной организации, системы управления, идеологии, менталитета населения. Эти преобразования делаются не как самоцель, а как средство добиться цели, о которой говорилось выше.

Западнизация не исключает добровольность со стороны западнизируемой страны и даже желание пойти этим путем. Запад именно к этому и стремится, чтобы намеченная жертва сама полезла ему в пасть, да еще при этом испытывала бы благодарность. Для этого и существует мощная система соблазнения и идеологической обработки масс. Но при всех обстоятельствах западнизация есть активная операция со стороны Запада, не исключающая и насилие. Добровольность со стороны западнизируемой страны еще не означает, что все население ее единодушно принимает этот путь своей эволюции. Внутри страны происходит борьба между различными категориями граждан за и против западнизации. Последняя не всегда удается, как это случилось, например, в Иране и Вьетнаме.

Вся освободительная и цивилизаторская деятельность Запада в прошлом имела одну цель: завоевание планеты для себя, а не для других, приспособление планеты для своих, а не для чужих интересов. Он преобразовывал свое окружение так, чтобы самим западным странам было удобнее в нем жить. Когда им мешали в этом, они не гнушались никакими средствами. Их исторический путь в мире был путем насилия, обмана и расправ. Теперь изменились условия в мире. Иным стал Запад. Изменилась его стратегия и тактика. Но суть дела осталась та же. Она и не может быть иной, ибо она есть закон природы. Теперь Запад пропагандирует мирное решение проблем, поскольку военное решение опасно для него самого, а мирные методы создают ему репутацию некоего высшего и справедливого судьи. Но эти мирные методы обладают одной особенностью: они принудительно мирные. Запад обладает огромной экономической, пропагандистской и политической мощью, вполне достаточной для того, чтобы заставить строптивых мирным путем сделать то, что нужно Западу. Как показывает опыт, мирные средства при этом могут быть дополнены военными. Так что как бы западнизация той или иной страны не началась, она перерастает в западнизацию принудительную.

Была разработана также и тактика западнизации. В нее вошли меры такого рода. Дискредитировать все основные атрибуты общественного устройства страны, которую предстоит западнизировать. Дестабилизировать ее. Способствовать кризису экономики, государственного аппарата и идеологии. Раскалывать население страны на враждующие группы, атомизировать его, поддерживать любые оппозиционные движения, подкупать интеллектуальную элиту и привилегированные слои. Одновременно вести пропаганду достоинств западного образа жизни. Возбуждать у населения западнизируемой страны зависть к западному изобилию. Создавать иллюзию, будто это изобилие достижимо и для него в кратчайшие сроки, если его страна встанет на путь преобразований по западным образцам. Заражать его пороками западного общества, изображая пороки как проявление подлинной свободы личности. Оказывать экономическую помощь западнизируемой стране лишь в той мере, в какой это способствует разрушению ее экономики и делает ее зависимой от Запада, а Западу создает репутацию бескорыстного спасителя западнизируемой страны от зол ее прежнего образа жизни.

Новый колониализм. Западнизация есть особая форма колонизации, в результате которой в колонизируемой стране создается социально-политический строй колониальной демократии (по моей терминологии). По ряду признаков это есть продолжение прежней колониальной стратегии западно-европейских стран, особенно — Великобритании. Но в целом это есть новое явление, характерное для современности. Изобретателем его можно с полным правом считать США.

Колониальная демократия не есть результат естественной эволюции колонизируемой страны в силу внутренних условий и закономерностей ее социально-политического строя. Она есть нечто искусственное, навязанное этой стране извне и вопреки ее исторически сложившимся тенденциям эволюции. Она поддерживается методами колониализма. При этом колонизируемая страна вырывается из ее прежних международных связей. Это достигается путем разрушения блоков стран, а также путем дезинтеграции больших стран, как это имело место с советским блоком, Советским Союзом и Югославией.

За вырванной из прежних связей страной сохраняется видимость суверенитета. С ней устанавливаются отношения как с якобы равноправным партнером. Для значительной части населения сохраняются какие-то элементы предшествующих форм жизни. Создаются очаги экономики якобы западного образца под контролем западных банков и концернов, а так же как явно западные или совместные предприятия. Я выше употребил слово «якобы», так как эти очаги экономики суть лишь имитация современной западной экономики.

Стране навязываются внешние атрибуты западной политической системы — многопартийность, парламент, свободные выборы, президент и т.п. Но они тут являются лишь прикрытием режима совсем не демократического, а скорее диктаторского («авторитарного»). Эксплуатация страны в интересах Запада осуществляется силами незначительной части населения, наживающейся за счет этой ее функции. Эти люди имеют высокий жизненный стандарт, сопоставимый с таковым самых богатых слоев Запада.

Колонизируемая страна доводится до такого состояния, что становится неспособной на самостоятельное существование. В военном отношении она демилитаризуется настолько, что ни о каком сопротивлении и речи быть не может. Вооруженные силы сохраняются лишь для того, чтобы сдерживать протесты населения и попытки оппозиции изменить ситуацию.

До жалкого уровня низводится национальная культура. Место ее занимают самые примитивные образцы западной культуры, вернее — псевдокультуры Запада. Массам населения предоставляется суррогат демократии в виде распущенности, ослабленного контроля со стороны властей, доступных развлечений, системы ценностей, избавляющей людей от усилий над собой и от моральных ограничений.

Именно такой процесс начался в России в 1985 году, а в августе 1991 года он принял настолько цинично откровенную форму, что теперь может служить классическим образцом западнизации.

Глобальное общество. Запад интегрируется в новое социальное образование не сам по себе, не в рамках западных «национальных государств», а как явление глобальное, т.е. как метрополия мировой империи, которую в пропаганде называют глобальным обществом. Последнее не есть просто объединение всех народов и стран планеты в единое общество большого размера. Это есть образование глобального общества второго уровня по отношению к привычным странам, своего рода сверхобщества, которое есть распространение западного сверхобщества по всей планете. Это есть, далее, образование мирового порядка в желаемом для этого сверхобщества виде, т.е. вертикальное структурирование народов мира (иерархизация их) и установление для каждого его места и роли в мировом Левиафане.

Предусмотрено и предопределено, естественно, место России в этом глобальном обществе, спланирована судьба ее и судьба русского народа. Советский Союз разгромлен как конкурент Запада на мировое господство и как препятствие на этом пути. А территория и природные ресурсы России жизненно необходимы для выживания Запада в современном виде и современных условиях.

Враги

Ему поаплодировали, как положено. Но из вопросов и реплик он понял, что за эти годы тут ничто не изменилось. Старики как были завистниками, холуями, хамелеонами и бездарностями, так и остались ими. На место вымерших пришли новые, превосходящие предшественников в этих качествах и присоединившие к ним развязность, самоуверенность, претензии на принадлежность к высотам мировой науки.

Ф: Я наблюдал за лицами этих людей. Зря ты перед этими свиньями бисер метал!

П: Я это заметил. В России сейчас вообще не хотят знать реальный Запад. Считают, что тут сами знают и понимают Запад лучше, чем такие, как я. Слушают только западных людей, которые преподносят западную идеологическую и пропагандистскую чушь. И в эту чушь верят, потому что хотят, чтобы Запад был именно таким и чтобы Россия стала такой пропагандистско-идеологической, образцовой западной страной.

Ф: Тьфу! Что мы за народ! Ты прав: у нас больше нет будущего.

П: Именно такие образованные и претендующие на ум, талант и нравственность русские люди суть главный враг русского народа.

Ф: Неужели образование, ум, талант и мораль враждебны нашей природе?!

П: Претендующие на что-то не обязательно обладают этим. Дело тут вот в чем. Мы привыкли думать, будто глупость есть отсутствие ума, бездарность — отсутствие таланта и т.п. А на самом деле на каждое качество человека, которое мы считаем положительным, имеется имитирующее его, но противоположное качество. Глупость есть наличие качества, противоположного уму, бездарность — наличие качества, противоположного таланту, и т.д. Эти качества сосуществуют в человеке, взаимно проникают друг в друга. Их нельзя разделить. В одном и том же человеке одновременно могут развиваться ум и глупость. Причем имитационные негативные качества обычно выглядят больше похожими на своих позитивных двойников, чем сами позитивные качества. А образование, обучение, опыт, эрудиция делают грань между подлинными достоинствами человека и их имитационными явлениями почти неразличимой.

Ф: Ясно! Умные и талантливые от природы люди — редкость, а глупые и бездарные — норма, вторые стремятся помешать проявиться первым, чтобы самим выглядеть умными и талантливыми. И в современных условиях они преуспевают в этом.

П: Посмотри, что получается! Я всегда ненавидел собственность и ограничивался минимумом вещей. Имел самое скромное жилье, доставшееся волею случая. Не требовал квартиру. Не имел дачи и машины. Не знал, что такое счет в банке и сберегательная книжка. Пальцем не шевельнул для карьеры. Одним словом, жил в мире идей и высших ценностей. Вроде бы как раз то, что требовалось от идеального человека коммунистического общества. Все мои коллеги по работе и знакомые из кожи лезли, чтобы преуспеть по службе, обзавестись квартирами, дачами, машинами и т.п. А мне создавали репутацию скрытого антисоветчика и антикоммуниста задолго до того, как я написал свой злополучный доклад. Почему?!

Ф: Ты же сам знаешь ответ!

П: Знаю. Но до сих пор недоумеваю. Бесспорно, именно они были нормальными гражданами реального коммунизма, а я -«белой вороной». Я самим фактом своего бытия портил им жизнь. Но почему они меня сочли антикоммунистом?!

Ф: Потому что тогда это был обобщающий образ врага.

П: Согласен. Смотри дальше! Я ни разу не был за границей. Меня много раз приглашали на международные профессиональные встречи. Но ни разу не выпустили.

Ф: Ты был «невыездной».

П: Но ведь другие сотрудники института ездили за границу, и в туристические поездки, и в командировки, и к родственникам! Но сейчас я не об этом. Они бывали за границей, привозили всякое барахло, вслух восторгались Западом. И ничего! А я всего один раз пытался оформить документы на конгресс, причем по рекомендации дирекции, а не по своей инициативе, и меня сочли «внутренним эмигрантом». Когда меня громили в институте, выступал один мой коллега, с которым я имел дружеские отношения. Он сказал, что будто я неоднократно выражал намерение остаться на Западе. А ведь я туда даже не просился, Западом никогда не восторгался!

Ф: Значит, ты скрывал свою подлинную натуру и подлинные намерения!

П: Именно так и говорили на собрании в институте после моего увольнения. Именно так и было написано в «закрытом» письме райкома партии по поводу моей высылки на Запад. Там даже писали не о высылке, а о моем «бегстве на Запад»! А ведь о Западе-то все они сами мечтали!

Ф: Все то же: ты был «белой вороной».

П: После 85-го года все они стали антисоветчиками и антикоммунистами, все вышли из партии, многие приватизировали жилье, наиболее активные стали работать в частных предприятиях, вошли в антикоммунистические организации и т.п. А...

Ф: А соотношение между тобой и ими осталось прежнее. Изменились лишь названия.

П: И знаешь, я во всем этом вижу какую-то страшную справедливость.

Ф: Ну, это ты уж слишком!

П: А вот послушай! Когда они считали меня антикоммунистом, для них быть коммунистом означало быть таким, как они, — продуктом реального коммунизма, людьми коммунистического общества. Они были адекватны этому обществу. А я был человек не от мира сего, из утопии!

Ф: Отклонением от нормы.

П: А теперь они изменили ориентацию сознания. Теперь для них все, протестующие против нынешнего режима, кажутся скрытыми или явными утопическими коммунистами. Они не понимают главного: только такие «утописты» могли бы защитить их именно в качестве реальных коммунистов, какими они остались на самом деле. А без нас они обречены.

Ф: В каком смысле? Они же неплохо устроились!

П: Конечно, многие прекрасно приспособились и даже выгадали. Но я говорю о их судьбе как социального слоя, как «класса».

Процесс перерождения общества только начался. Еще сильна инерция прошлого. Неужели ты думаешь, что они удержат свои позиции как слой?!

Ф: Нет, конечно. Их уже сейчас потеснили люди нового типа -«новые русские». Это — не только жулики и спекулянты, как о них пишут, а гораздо более широкое и сильное явление. Они и в экономике, и в политике, и в культуре...

П: А главное — то, что они легализовали свои «богатства», еще не означает, что они стали капиталистами. Они закрепили юридически то, что имели фактически. Они сами не способны использовать эти «богатства» по-капиталистически, т.е. как источник доходов.

Ночные разговоры

Ф: Согласно твоей теории, превращение западнистского общества в коммунистическое, так же как и второго в первое, в принципе невозможно. Вместе с тем ты вроде бы положительно отзывался о теории конвергенции коммунизма и капитализма.

П: Я об этой теории упоминал, говоря о том, что и на Западе можно видеть многое такое, за что критиковали Советский Союз. Но я всегда утверждал, что происходило не превращение одной социальной системы в другую, а лишь уподобление по ряду признаков. Млекопитающие, живущие в воде, уподобились рыбам, но не превратились в рыб. Как в коммунистическом, так и в западнистском обществе есть оба аспекта — деловой и коммунальный. На этой базе происходило их уподобление. В рамках самого западнизма возможна дифференциация типов в зависимости от степени развития того или иного аспекта. К принципиальному расхождению эволюционных линий, о котором я говорил, надо добавить еще один феномен, на мой взгляд, главный в наше время.

Ф: Какой?

Великий исторический перелом

П: Великий перелом в эволюции человечества, который произошел во второй половине нашего века, после Второй мировой войны. Как мы все представляли структуру человечества до сих пор? Существует большое число народов и стран. Они связаны друг с другом, влияют друг на друга, враждуют или заключают дружественные союзы. Однако при всем при этом они сохраняют некоторую автономию, обладают каким-то суверенитетом, эволюционируют в какой-то мере самостоятельно. Основным структурным элементом человечества было объединение людей, называемое национальным государством, т.е. страной с определенными границами, гражданской принадлежностью, правительством; законами, органами порядка и т.д.

Ф: Но ведь это сохраняется и сейчас!

П: И да и нет. Сохраняется в одном отношении и не сохраняется в другом. Клетки многоклеточного организма сохраняют многие черты одноклеточных организмов, но они уже не являются самостоятельными организмами. Организмом является лишь их целостность.

Ф: Это имеет силу и в отношении человеческих объединений?

П: Нечто в этом роде. Так вот, во второй половине нашего века эволюция человечества пошла так, что главной в ней стала не эволюция национальных государств по отдельности, а образование гигантских объединений из таких стран и образование наднациональных сверхобществ, — обществ, можно сказать, высшего уровня.

Ф: Советский блок, блок стран НАТО, «третий мир»?

П: Не совсем так. Возникли многочисленные блоки и союзы, но не в этом новое. Страны «третьего мира» не образовали новый социальный организм более высокого уровня. В советском блоке наметилась тенденция к этому, но слабая. Не случайно этот блок так легко распался. Только западный мир встал на путь создания наднационального сверхобщества, причем с устремленностью на создание глобального общества под его эгидой. И весь период Холодной войны был борьбой западного мира за этот исторический шаг и за свою роль господина и организатора глобального общества.

Ф: А идея мировой коммунистической революции и мирового коммунизма?

П: Она не имеет ничего общего с тем, что происходило и происходит. Это была чисто идеологическая фантазия. Тут просто историческое совпадение. Марксисты никогда не представляли единое человечество из шести и более миллиардов человек как целостный социальный организм. Это стало возможно только теперь. И пришло это из реальности в идеологию, а не из идеологии в реальность. Советский Союз не создал наднациональное сверхобщество и не мог его создать в принципе, в силу объективных законов коммунистической организации.

Ф: Если бы советский блок сохранился и разгромил Запад, эволюция человечества пошла бы иным путем?

П: Трудно сказать. Скорее всего борьба с Китаем за мировое господство, распад блоков, образование новых и т.д., но не образование глобального общества, к какому человечество идет сейчас.

Ф: А это предрешено?

Нет, конечно. Всякое еще может случиться. Я говорю о тенденции эволюции, которая мне кажется главной. Но и она может быть еще ослаблена и даже оборвана.

Ф: Ты думаешь, мы не имеем шансов подняться на уровень не то что прежней мировой роли, но даже на уровень линии эволюции, независимой от западнизма?

П: Шансов мало, почти нет никаких.

Российский социальный ублюдок

Ф: А наши «мыслители» рассуждают так, как будто ничего подобного в мире не произошло. Представь себе, отобрали группу «экспертов» из 200 человек. В нее включили политологов, предпринимателей, директоров предприятий, кандидатов и докторов всяческих наук, академиков и т.п. Им всучили опросные листы и попросили высказать свое мнение относительно будущего социального строя и политической системы России.

П: И что наговорили эти «эксперты»?

Ф: Больше половины высказались за смешанную экономику с государственным регулированием и ограниченным частным сектором, четвертая часть — за капитализм и лишь ничтожная часть за экономику советского типа.

П: В общем «проголосовали» за будущую экономику так, как и требуется в соответствии с конъюнктурой.

Ф: Большинство высказалось за социальный строй — за нечто среднее между социализмом и капитализмом, за их гибрид с социальными гарантиями и с социальной справедливостью.

П: В общем, взять лучшее от капитализма и социализма. Старая западная теория конвергенции, забытая на самом Западе.

Ф: В отношении политической системы большинство высказалось в пользу смешанного режима — демократии с сильной исполнительной властью (демократический, но авторитарный режим).

П: Как раз то, что уже сделано и делается.

Ф: А наши наиболее просвещенные и прогрессивные мыслители говорят о «номенклатурном капитализме», «национальном капитализме», «союзе ума и капитала», «государстве среднего класса» и т.п. А ты что скажешь?

П: Будущее большого объединения людей, если исключить случайности, есть прежде всего реализация, укрепление и развертывание тенденций настоящего. Чтобы более или менее уверенно судить о будущем, нужно бескомпромиссное понимание сущности настоящего.

Ф: Еще в горбачевские годы ты определил состояние России как состояние смуты. Это слово теперь стало широко употребимым. Но в неопределенном смысле — как обозначение хаоса, растерянности, неустойчивости.

П: Это не определение, а одна из характеристик. И что такое смута? Социальная смута есть такое состояние общества, когда существовавший социальный строй стремительно разрушается, но на его месте возникает не новый социальный строй в строгом смысле слова (не новый тип общественного организма), а хаотическая и эклектическая попытка организации продуктов разрушения в некое подобие целостного общества. В применении к России нужно не понятие типа общественного строя, а понятие типа уродства, распада, гниения и т.п. общественного организма. Тут нужна не социология, рассматривающая нормальные социальные феномены, а патосоциология, рассматривающая уродливые социальные феномены.

Ф: Пусть так. Каков же тип нашего уродства?

П: Какие основные факторы определяют эволюцию России теперь и в ближайшем будущем? Думаю, следующие три. Первый — всеобщее индивидуальное приспособление к обстоятельствам на всех уровнях. Десятки миллионов людей выбирают то, что им доступно, легче, выгоднее. Из этого совокупного приспособления складывается образ жизни масс населения страны. Второй фактор

- стремление правящей клики любой ценой удержаться у власти, стремление новых собственников сохранить награбленное. И третий фактор — интересы и давление Запада. Результатом является ублюдочный гибрид обломков коммунизма, имитации капитализма, реанимации феодализма, преступности и отсебятины. А теоретически стараются найти оправдание этому и изобразить разложение общества как естественно-исторический процесс.

Ф: Но такое состояние переходное, временное!

П: В этом мире все временное. В таком уродливо-гнилостном, трясинном состоянии Россия может существовать века.

Путь в Сверхсредневековье

П: Великий перелом, о котором я говорил, охватил все сферы общества, включая сферу сознания.

Ф: Ты в докладе говорил о том, что идеология на Западе приобрела чудовищные масштабы и силу.

П: Это мало сказать. Тут складывается своего рода сверхидеология. Это не только размеры, но новое качество. Сверхидеология включила в себя науку, культуру и религию.

Ф: В каком смысле науку?

П: В науке практически дозволено все, что дает или сулит какую-то выгоду с точки зрения хозяев общества. Но в общественное сознание отбирается не все, что делается в науке. А то, что отбирается, подвергается идеологической обработке в определенном духе. Огромное число людей, занятых этим, готовятся профессионально так, что даже не замечают, что именно они в этом отношении делают. А в своей работе они поставлены в такие условия, что им просто нельзя безнаказанно выйти за идеологические рамки. Эти рамки не мешают практически ориентированной науке. А чтобы вырваться из них, нужны условия, которые могут выпасть на чью-то долю как случайность. И выход за их пределы не дает практических приложений сразу. Зато он встречает сопротивление тысяч специалистов, занятых в этой области и имеющих власть. Такая ситуация сложилась во многих науках — в логике, гносеологии, физике, психологии, социологии и т.п. Познание рождает идеологию, как и невежество, только более утонченную и еще более живучую.

Ф: Насчет культуры — ясно. Процесс замены советской идеологии на западную с поразительной силой и быстротой происходит у нас на глазах.

П: В современной культуре преимущество имеет все то, что приносит немедленный успех, не требует особых талантов и усилий в изготовлении, легко доступно потребителям, не требует подготовки в усвоении, занимательно, эффектно, легко забывается и т.д., короче говоря, поверхностно, скоротечно, необременительно. И свободно от нравственных ограничений. Зато во все так или иначе привносится элемент идеологии. Он опять-таки привносится в системе подготовки производителей и распространителей культуры. Тут теперь не идеология растворена во внеидеологическом феномене культуры, а культура погружена в атмосферу идеологии.

Ф: Ты различал идеологию и религию. А тут у тебя религия попадает в состав идеологии. Как так?!

П: Не идеологии, а сверхидеологии. Религия идеологизируется. Вера отходит на задний план. И в религиозной оболочке начинает жить нечто иное.

Ф: Это замечается и здесь. Большинство посещающих церковь не верят в религиозное учение, как верили раньше, и, строго говоря, являются атеистами. И сами попы такие. Лицемерие, притворство, игра!

П: Все 15 лет, что я живу на Западе, Римский Папа (Войтила) шляется по планете. На него собираются сотни тысяч людей. Это — массовый психоз. Зрелища. Телевизионные передачи. Пресса. Что в этом от религии в традиционном смысле, кроме некоторых ритуалов?! Тут религиозная вера так же извращается в интересах идеологического оболванивания масс, как и истина науки. И попробуй, начни анализировать это явление методами науки и предай гласности результаты! Раздавят, как в средние века. И никто за тебя не заступится.

Ф: Одним словом, по всем каналам мы движемся в новое средневековье.

П: В сверхсредневековье. Надвигается мир, чужой и враждебный всему тому, что развилось начиная с эпохи Возрождения и продуктом чего явился коммунизм. Да, что бы ни говорили на эту тему, коммунизм, а не западная демократия, был законным детищем ренессанса!

Ф: Солженицын, выходит, был прав!

П: И стал идеологом нового мракобесия.

Ф: Этот процесс неотвратим?

П: Чтобы остановить его и создать перелом в направлений нового ренессанса, нужны века самоотверженной борьбы героев, мучеников, гениев. Но нет гарантии, что она начнется. И нет гарантии, что она будет победоносной, если начнется. Человечество вообще склонно к дремуче-мракобесному состоянию. Ренессанс явился лишь просветом в нем.

18 сентября

Ф: Оппозиция заговорила твоим языком. Руцкой обвинил Ельцина и его сообщников в том, что они действуют по указке США, назвал их политическими авантюристами, призвал к восстановлению Советского Союза и ко всеобщему сопротивлению ельцинской политике.

П: Во-первых, я никого и ни к чему не призываю, тем более — к восстановлению Советского Союза.

Ф: Ты против?!

П: Ни против, ни за. Я на эту тему вообще мнения не имею.

Ф: А как же «новая человеческая общность»?! Московия?!

П: Она будет развиваться при всех условиях. Во-вторых, и горбачевское руководство действовало по указке США. И сам Руцкой в августе 91-го года был марионеткой США и политическим авантюристом. И остался таковым. В-третьих, призыв к сопротивлению ельцинскому режиму лишь прикрывает борьбу за власть.

Ф: Но кто бы он ни был, обстоятельства навязывают ему определенную роль.

П: Какую? Роль конъюнктурного конкурента Ельцина или роль организатора борьбы против всего того, что началось после 85-го года? Он случайный человек в политике. Дилетант. За ним нет сильной партии. Нет поддержки влиятельных сил и широких масс населения. Таких много. А будет еще больше.

Ф: Зачем?

П: Мутить воду.

Ночные разговоры

Ф: Ты еще в 85-м году утверждал, что Советский Союз вовлекается в состояние кризиса, что это будет первый в истории специфически коммунистический кризис, что он может быть преодолен только специфически коммунистическими методами, что в этой ситуации недопустимы никакие радикальные реформы в прозападном духе, что такие реформы приведут страну к катастрофе. Твой прогноз блестяще подтвердился.

П: Чему я не рад. Я бы предпочел ошибиться.

Понятно! Но допустим, наши правители прислушались бы к твоим словам, не начали бы губительную перестройку и кризис был преодолен на основе сохраненного коммунистического социального строя. Что ты думаешь, как пошло бы дальнейшее развитие страны?

П: Ты знаешь, я не люблю гадать по принципу «если бы». Но если уж ты так сформулировал проблему, поговорить можно. Будем только реалистами! И ограничимся только социальным аспектом внутренней жизни страны, т.е. допустим, что и Запад преодолел назревавший кризис, третья мировая война не произошла, в мире сохранилось статус-кво.

П: Усовершенствование техники планирования, увеличение прав первичных коллективов, предоставление большей свободы директорам и регионам, переход от колхозов к совхозам, укрепление партийного аппарата, модернизация промышленности и армии, сокращение международной политической активности, более активное вторжение в мировую экономику и т.д.

Ф: То есть все то, что декларировали и даже отчасти сделали реформаторы!

П: Да, но как, какой ценой, с какими последствиями?! То же самое можно было сделать без шума, «в рабочем порядке», без потерь и даже с выгодой. Предательство, на которое пошли высшие лица страны, не было необходимым и вынужденным. Оно было добровольным и исторически случайным. Это было преступление, а не политика.

Ф: Трудно примириться с тем, что наша катастрофа явилась результатом случайности. Все считают ее закономерной, а многие — неизбежной.

П: Типичный пример помутнения умов. Если катастрофа произошла, из этого не следует, будто она произошла с необходимостью, будто ее нельзя было избежать. Ее как раз можно было избежать, это признают и умные западные теоретики и политики. Горбачевское руководство по глупости или по злому умыслу (что не исключает друг друга) вело себя подобно капитану, который бросил свой корабль на гибельные рифы. Это — не необходимость, а случайность. Но случайность не исключает закономерность. Это — разные аспекты познания реальности. Закономерность и необходимость — не одно и то же. Наша революция 17-го года была делом случая: если бы большевики не решились взять власть, коммунизма у нас не было бы. Всякое эмпирическое явление в его индивидуальности есть дело случая. Кроме того, тут есть еще один аспект: предопределенность и непредопределенность событий. Ф: И еще: предсказуемость и непредсказуемость.

П: Да. И нынешние российские «мыслители» сваливают все в кучу. И добиться тут какой-то ясности и определенности в принципе невозможно. Ф: Ты сказал: это было преступлением. В каком смысле?

П: В действиях реформаторов были элементы стихийности, глупости, самообмана, заблуждений и одержимости. Но доминировала преднамеренность, планомерность, обман, двуличность, предательство. Они не сразу открыли свои карты. Если бы они это сделали в самом начале, их судили бы именно как преступников. Они маскировались, прикрывались своими. И наш привыкший к покорности властям народ воспринял их преступное с самого начала намерение как очередную кампанию все того же коммунистического правления. Они не думали, что капитан их корабля направит их корабль на рифы. И даже тогда, когда корабль шел ко дну, они доверяли капитану и его сообщникам и громили тех, кто хотел сказать истину и спасти хоть что-то.

Ф: Ты думаешь, на другом пути катастрофы не было бы? Многие считают, что было бы еще хуже.

П: Это утверждение нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, ибо историю нельзя вернуть в доперестроечный период и попробовать иной путь. Достоверно только одно: выбранный в 85-м году и навязанный советскому «кораблю» курс привел его на гибельные рифы. Курс этот был выдуман в верхах и в стане врагов, а не вызрел в результате имманентного развития страны. Все остальное — словоблудие, прикрывающее желание преступников уйти от ответственности.

Ф: Ты предсказал кризис. Но никто к этому не отнесся серьезно. Ты думаешь, в этом повинна исключительно наша идеология?

П: Нет, не только. Все привыкли под кризисом понимать экономический кризис. А я писал о кризисе коммунистическом, т.е. в сфере коммунальности прежде всего, в системе власти и управления и в том разрезе, какой касается функционирования этой системы в обществе.

Ф: И ты считаешь, что решающую роль в крахе русского коммунизма сыграла ситуация, сложившаяся в верхах системы власти. Так я понимаю твою позицию?

Так. Но при этом ситуация в высшей власти сконцентрировала в себе ситуацию в стране, в советском блоке и во всем мире. Высшая власть сосредоточила в себе функции интеллекта и воли всего общественного организма. Ну, а как она ими распорядилась, ты знаешь.

Ф: Но как и почему это получилось?! Мы об этом говорили с тобой много раз. И каждый раз все вроде бы ясно. А недоумение все равно не проходит.

П: Нужно все мысли суммировать и систематизировать. Нужно об этом написать целый том, а может быть, не один. Лет через пятьдесят, а то и через сто это будет сделано. А пока нам остается довольствоваться крупицами большой истины.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Советский период. В западной идеологии и пропаганде после 1985 года советский (коммунистический) период российской истории рассматривается как черный провал, а брежневский период — как застойные годы. Россию даже окрестили империей зла. Я считаю это не просто заблуждением, а умышленной фальсификацией реальности. Коммунистическое общество, как и всякое другое, имеет свои недостатки — идеальных обществ вообще не существует. Зла человечеству западная цивилизация причинила в тысячи раз больше, чем коммунизм. На Западе в свое время тревогу породил отнюдь не «черный провал» и не «застой» в советской истории, а, наоборот, беспрецедентные успехи Советского Союза во всех сферах жизни и заразительный пример коммунизма для сотен миллионов людей на планете. Нужно быть просто циничным негодяем, чтобы отрицать то, что было достигнуто и сделано в этот период именно благодаря коммунизму. Потомки, которые более справедливо отнесутся к этому времени, будут поражены тем, как много было сделано в эту эпоху, причем — тяжелейших исторических условиях. Уже сейчас миллионы русских людей с тоской вспоминают о том, что они потеряли, став сообщниками разрушения своего социального строя.

Брежневские годы не были годами некоего застоя. Словечко «застой» — идеологическое клише в языке реформаторов и их западных наставников. В эти годы произошли огромные перемены в стране сравнительно с предшествовавшими годами. Было построено огромное число новых предприятий. Необычайно усложнилось хозяйство, культура и бытовая жизнь людей. Вырос образовательный уровень населения. Улучшились бытовые условия. Размах жилищного строительства для рядовых граждан превзошел все то, что имело место в странах Запада. Были достигнуты огромные успехи в науке и технике. Достаточно упомянуть об успехах в космосе и в военной промышленности. Были подготовлены в большом числе первоклассные специалисты в самых различных сферах науки и культуры. Обо всем этом еще не так давно писались бесчисленные книги на Западе, авторы которых вовсе не были коммунистами.

Тот факт, что одновременно в стране происходило наращивание экономических и бытовых трудностей, а также усиление морального и идейного разложения общества, ничуть не противоречит сказанному выше. Это свидетельствует лишь о сложности и противоречивости исторического процесса.

Несмотря на пресмыкательство перед Западом, в советский период выработалась вполне реалистичная концепция исторической стратегии. Основные ее пункты таковы. Первый пункт — идти своим самостоятельным путем, не тягаться с Западом в экономике, развивать социальный аспект общества (социальные права и гарантии), прививать людям свою систему ценностей (коммунистическое воспитание). Второй пункт — воздействовать на отсталые и эксплуатируемые народы мира не только своим примером, но и оказывая им помощь в их национально-освободительной борьбе. Третий пункт — развитие военной промышленности, укрепление вооруженных сил, мировая активность с опорой на военную мощь. И вряд ли кто будет оспаривать тот факт, что Советский Союз добился грандиозных успехов, став второй сверхдержавой планеты.

Хочу обратить внимание читателя на одно в высшей степени важное обстоятельство. Коммунистическое общество, сложившееся в советский период, не было случайным нагромождением разнородных и независимых друг от друга явлений. В нем различные его части, органы, ткани, сферы и т.п. были скоординированы, соответствовали друг другу, обусловливали друг друга, короче говоря — находились в органическом единстве, образовывали органическое целое. И как бы мы ни относились к нему, независимо от наших субъективных оценок оно объективно было целостным социально-биологическим организмом. Сложилась устойчивая организация многомиллионных масс населения и многих сотен тысяч предприятий и учреждений. Даже маленькие изменения в этом гигантском объединении зависели от бесчисленного множества факторов. А всякое значительное преобразование, которое само по себе (т.е. взятое изолированно) казалось разумным и возможным, на деле могло оказаться вообще невозможным или могло привести к негативным и даже катастрофическим последствиям. Советская история давала бесчисленные примеры на этот счет.

Высшее советское руководство доперестроечного периода, опиравшееся на практический опыт проб и ошибок многих десятилетий, отдавало себе отчет в том, о чем я только что сказал. Оно проявляло вполне объяснимую осторожность и даже явный консерватизм в отношении радикальных преобразований. Дело тут было не в субъективных качествах правителей, не в отдельных бюрократах, которые якобы не хотели изменений. Дело тут было в совокупной системе социальных отношений, вынуждавших становиться консервативными бюрократами всех вовлеченных в нее людей. Напомню, что будущие реформаторы сами были членами этого руководства. Они не меньше других, а скорее всего — больше других старались в этом духе, ибо усерднее и лучше других служили консерваторам-начальникам. Более того, рассматриваемый консерватизм был вполне естественной самозащитной мерой против изменений, угрожавших самим основам советского общества.

Я думаю, что западные стратеги «Холодной войны», в отличие от советских реформаторов, понимали сущность и важность консерватизма доперестроечного советского руководства, а именно — понимали, что этот консерватизм был важнейшим условием стабильности и живучести советского общества. Западная пропаганда начала педантично вбивать в головы советской правящей и идеологической элиты мысль, будто «дальше так жить нельзя», будто «нужно что-то делать». И она добилась выдающегося успеха. В России до сих пор не могут избавиться от этого наваждения. До сих пор люди не могут признаться себе в том, что эта идейная установка была началом всех последующих бед. В ситуации тех лет надо было набраться терпения и сделать все зависящее от людей, чтобы не делать ничего радикального.

Идеологией «нужно что-то делать» заразились молодые карьеристы из партийного и идеологического аппарата, начавшие успешную карьеру еще в сталинские годы и прошедшие школу сталинского волюнтаризма. Что именно нужно делать, они не знали. Зато это отлично знали их западные наставники и дирижеры. Последним сильно повезло: дорвавшиеся в 1985 году до высшей власти реформаторы сделали неизмеримо больше того, на что рассчитывали на Западе. Как говорится, заставь дураков Богу молиться, они рады лоб расшибить!

Общий жизненный уровень в Советском Союзе в брежневский период был сравнительно высокий, думаю, что самый высокий за всю историю России. А в некоторых районах он был выше, чем даже в западных странах (например, в Грузии). Когда теперь западная и прозападная пропаганда в странах бывшего Советского Союза вопит о том, что будто бы население было нищим, особенно — в национальных республиках и областях, то это — наглая ложь.

Анализ социальной структуры советского населения и образа жизни различных слоев убедительно говорит о том, что в стране почти никто (за редким исключением) не думал ни о каком переходе от социализма (коммунизма) к капитализму. Даже жулики не думали об этом, поскольку они были советские жулики, т.е. имели возможность наживаться нечестным путем именно за счет условий советского общества. Идеи перехода к капитализму пришли позднее, причем сверху и извне, а не из недр общества.

Перестройка началась не с них. Горбачев в начале своей деятельности в качестве главы власти клялся в верности социализму и грозился усовершенствовать его.

Бесспорно, в Советском Союзе было много недовольных. Фактически недовольны были все слои. Все мечтали о чем-то своем — о более высокой зарплате, о свободе творчества, о заграничных поездках и заграничных вещах и т.п. Но это, повторяю и подчеркиваю, не означало желание поломать свой социальный строй и установить вместо него капитализм. Идея смены общественного строя пришла уже в ходе перестройки, когда стало ясно, что ее замыслы провалились. Эта идея возникла на высотах власти под давлением Запада и оттуда была спущена в массы как новая установка. И тогда свора советских ловкачей и приспособленцев ринулась выполнять эту установку, стараясь урвать для себя от нее как можно больше. Это была советская, т.е. коммунистическая реакция на распоряжение власти, а не созревшая в глубинах общества потребность. Класс частников начал создаваться искусственно, причем — в основном из уголовников и как класс уголовников. Уголовные элементы советского общества стали опорой реформаторов лишь на основе рассматриваемой установки, но они не были значительным социальным слоем, стимулировавшим эту установку.

Исторический перелом. Что на самом деле стало происходить в России после 1985 года, если попытаться пробиться через оболочку идеологической лжи, опутывающей все важнейшие события современности, и углубиться до сущности реального эволюционного процесса? Ответить на этот вопрос не так-то просто даже при искреннем желании говорить правду, только правду и всю правду. События в России суть неотъемлемая часть мирового и эпохального процесса. Но это — такая часть, в которой сконцентрировались, сфокусировались все основные черты этого процесса. Можно сказать, что тут проходит линия фронта глобальной и эпохальной исторической войны, тут происходят основные ее битвы, определяющие весь ход последующей эволюции человечества. Объективное и всестороннее исследование этого феномена есть дело будущего, по всей вероятности — отдаленного, когда он перестанет (если, конечно, вообще когда-либо перестанет!) больно затрагивать чувства и интересы людей.

В том, что стало происходить в России после 1985 года, переплелись воедино две взаимоисключающие и, вместе с тем, взаимообусловливающие линии. Одна из них имеет источники во внутренних условиях советского (российского) общества, а другая — в его взаимоотношениях с Западом. Главным по первой из упомянутых линий было созревание всестороннего кризиса советского общества и стремление высшего руководства страны перейти от брежневистского типа управления к сталинистскому.

Главным в эволюции по второй линии было поражение Советского Союза в Холодной войне с Западом, капитулянтская и предательская политика высшего руководства страны и насильственная ее западнизация. Результатом совокупного действия этих линий явилось разрушение всех основ советского и затем российского общества и установление в стране режима, который сочетает в себе самые различные, зачастую — взаимоисключающие черты общества, находящегося в состоянии деградации, разложения и колонизации.

Назревание кризиса. Советская идеология, настаивая на неизбежности кризисов при капитализме, считала коммунистическое общество бескризисным. Это убеждение разделяли даже критики коммунизма. Не было сделано ни одно исследование, результатом которого явилось бы предсказание кризиса коммунизма или хотя бы вывод о его возможности. Были бесчисленные «предсказания» гибели коммунизма в Советском Союзе и других странах, но они не имели ничего общего с предсказанием именно кризиса. Он произошел неожиданно для политиков, специалистов и масс населения. Его стали осознавать как кризис лишь после того, как он разразился во всю мощь, да и то не в адекватной ему форме.

Хотя кризис назрел уже в брежневские годы, даже Горбачеву еще не приходила в голову мысль о нем. Он начал свои маниакальные реформы в полной уверенности в том, что советское общество покорно подчинится его воле и призывам. Он сам больше, чем кто бы то ни было, способствовал развязыванию кризиса, не ведая о том.

Когда на факт кризиса уже стало невозможно закрывать глаза, его осознали в извращенной форме, а именно как некое обновление и выздоровление общества, как некую «перестройку». В советском руководстве и его интеллектуальном обслуживании не нашлось ни одного человека, кто посмотрел бы на реформоманию как на характерный признак именно кризиса. Вместо выяснения сущности и реальных причин кризиса все бросились искать виновников нарастающих трудностей и козлов отпущения. И нашли их в том, на что указали западные наставники, — в лице Сталина, Брежнева, консерваторов, бюрократов, органов государственной безопасности, в партийном аппарате и, само собой разумеется, в идеологии.

Кризисы суть обычное явление в жизни всякого общества. Переживали кризисы античное, феодальное и капиталистическое общества. Нынешнее состояние западных стран многие специалисты считают кризисным. Кризис общества не есть еще его крах. Кризис есть уклонение от некоторых норм существования общества. Но не всякое уклонение есть кризис. Уклонение от норм может быть результатом природной катастрофы, эпидемии или внешнего нападения. В 1941–1942 годы Советский Союз был на грани гибели. Но это не был кризис коммунизма как социального строя. Наоборот, именно в эти тяжелые годы коммунизм обнаружил свою жизнеспособность. Кризис является таким уклонением от норм, которое возникает в результате действия внутренних закономерностей общества, причем — в условиях его нормальной и даже успешной жизнедеятельности.

Каждому типу общества свойственен свой, характерный для него тип кризиса. Для капиталистического общества свойственен так называемый экономический кризис, который проявляется в перепроизводстве товаров, избыточности капиталов и дефиците сфер их приложения. Коммунистический кризис очевидным образом отличается от него. Он заключается, коротко говоря, в дезорганизаций всего общественного организма, достигая в конце концов уровня дезорганизации всей системы власти и управления. Он охватывает все части и сферы общества, включая идеологию, экономику, культуру, общественную психологию, нравственное состояние населения. Но ядром его становится кризис системы власти и управления.

Ставя вопрос о причинах кризиса, надо различать по крайней мере такие факторы, играющие различную роль в его возникновении: 1) механизм потенциального кризиса; 2) условия, в которых возможность кризиса превращается в действительность; 3) толчок к кризису. Механизм потенциального кризиса образуют те же самые факторы, которые обеспечивают нормальную жизнедеятельность общества. Они органически присущи коммунистическому социальному строю. Они действуют всегда, порождая тенденции отклонения от его норм. Постепенно накапливаясь и суммируясь, эти отклонения создают предпосылки для кризиса. Чтобы описать механизм кризиса конкретно, нужно по мере описания общества в его нормальном («здоровом», идеальном) состоянии в каждом пункте описания указывать, в чем именно заключается отклонение от норм и почему оно происходит, т.е. закономерность самого нарушения норм. Например, плановая экономика неизбежно порождает элементы хаоса и незапланированности, без которых вообще невозможно осуществление планов. Единство системы власти и управления порождает распад ее на враждующие группировки, причем — мафиозного типа. Прогресс экономики, культуры и прочих аспектов общества порождает расхождение между потребностями управления и возможностями их удовлетворения. Тотальное идеологическое оболванивание порождает идеологический цинизм и ослабление иммунитета против влияния враждебной идеологии. Общество вынуждено постоянно принимать меры против таких отклонений от норм, чтобы удерживать их в терпимых пределах. Но это удается лишь частично и до поры до времени.

Условия кризиса суть нечто внешнее для сущности коммунизма как такового. Они способствуют созреванию кризиса и его наступлению, но сами по себе они не порождают его. Кризис мог произойти при других условиях, даже при противоположных. Он мог не произойти и при данных условиях.

Условия кризиса не обязательно суть нечто неблагоприятное для общества и неудачи. Это могут быть и успехи, и благоприятные обстоятельства. Среди условий рассматриваемого кризиса следует назвать то, что в послевоенные годы, особенно — в годы брежневского правления, в стране произошел колоссальный прогресс сравнительно со сталинским периодом. Это не были годы «черного провала» и «застоя». Среди условий кризиса следует упомянуть прирост населения. Население увеличилось более чем на сто миллионов человек. Никакая западная страна не выдержала бы такую нагрузку, не впав в кризисное состояние из-за одной этой причины. Прирост населения сопровождался возрастанием доли непроизводительного населения и непомерным ростом его аппетитов в отношении материальных благ.

Важнейшую роль в созревании кризиса сыграл тот факт, что человечество пропустило одну очередную мировую войну. Благодаря непомерно затянувшемуся мирному времени внутренние закономерности коммунистического социального строя получили возможность проявить свою неумолимую силу. Но затянувшийся мирный период не был периодом всеобщей любви и дружбы. Он включил в себя Холодную войну, которая по своей силе и ожесточенности может быть поставлена в один ряд с войнами «горячими». Советский Союз вынуждался на непосильные траты и на такие взаимоотношения с окружающим миром, которые истощили его силы и принесли ему репутацию «империи зла». Советское проникновение на Запад было палкой о двух концах: оно непомерно усилило западное проникновение в Советский Союз и страны его блока. Запад стал неотъемлемым фактором внутренней жизни страны, в огромной степени способствовавшим ослаблению защитных механизмов советского общества как общества коммунистического.

Надо, далее, различать возможность кризиса, которая постепенно усиливается в течение многих лет, но до поры до времени остается скрытой, и превращение этой возможности в действительность. Последнее происходит взрывообразно, сравнительно со временем накопления кризиса внезапно. Те факторы, которые приводят к такому кризисному взрыву, образуют толчок к кризису. В брежневские годы накопились предпосылки для кризиса — созрел потенциальный кризис. Но в действительность он превратился с приходом к высшей власти Горбачева и с началом «перестройки». Горбачевское руководство развязало кризис, дало толчок к нему. Горбачев своей политикой «нажал кнопку», и бомба кризиса взорвалась. Возможно, у горбачевцев было искреннее намерение улучшить положение в стране, но оно реализовалось в таких мерах, которые ускорили и углубили кризис. Процесс вышел из-под контроля властей, превратив их в своих марионеток и навязав им форму поведения, о какой они не помышляли ранее.

Дело обстояло не так, будто в обществе начался кризис, вынудивший власть на определенную политику реформ, а наоборот, власть начала проводить определенную политику, мотивируясь соображениями, ничего общего не имевшими с интересами предотвращения надвигавшегося кризиса (об этом вообще не думали), и будучи уверенной в том, что общество будет продолжать жить под ее контролем и следовать ее предначертаниям. Расчет власти оказался ошибочным. Общество, созревшее для кризиса, реагировало на политику власти неожиданным и нежелательным для нее образом. Превратившись в марионеток неуправляемого процесса, власть сделала хорошую мину при плохой игре: стала изображать роль сознательного реформатора общества.

Исторический враг коммунизма. В западной массмедии тот процесс, который начался в Советском Союзе в 1985 году, изображается как результат исключительно внутренних советских причин, главным образом — как результат банкротства коммунистического социального строя. Эту позицию усвоили и советские (российские) интеллектуалы и реформаторы, используя ее как оправдание своей роли в этом процессе. Но это — вопиющая идеологически-пропагандистская ложь. Можно признать, что в созревании кризиса в Советском Союзе решающую роль сыграли причины внутренние (хотя не одни они), но в развертывании кризиса и в последующем крахе страны решающая роль принадлежит причинам внешним. Советский Союз и Россия были разгромлены в ожесточенной борьбе с превосходящими силами внешнего врага, имя которого — Запад.

Насколько я помню, во все послевоенное время западные политики, идеологи и журналисты постоянно говорили о Западе как о чем-то едином. Но стоит постороннему человеку заговорить о Западе именно как о таком целом, как немедленно следуют возражения, будто никакого единого Запада вообще нет в природе. В качестве аргументов при этом приводятся различия интересов западных стран, конфликты между ними и т.п.

Очевидно, когда говорят о единстве Запада, имеется в виду единство в одном смысле, а когда единство отрицается — в другом. Конечно, Запад как единое национальное государство вроде Франции, Италии и т.д. не существует. Но национальные государства суть не единственная форма человеческих объединений. После Второй мировой войны тенденция к интеграции стран Запада в новое огромное единство стала доминирующей в современной эволюции человечества, также как и тенденция к образованию глобального общества под эгидой интегрирующегося Запада. Европейское сообщество, немыслимое без участия США, есть реальность, а не вымысел. Возьмите любой справочник по состоянию планеты, и вы в нем увидите бесчисленные организации, учреждения и предприятия общезападного характера. Добавьте к этому бесчисленные сговоры стран, бесчисленные встречи их глав, совместные мероприятия. И это факт, а не вымысел, что уже сложилась экономика второго уровня, сферой действия которой являются все страны Запада и вся планета. И первой совместной западной операцией глобального и эпохального масштаба была «Холодная» война Запада против Советского Союза и его блока в Европе.

Холодная война. Коммунизм с первых же шагов на исторической арене выступил как явление антикапиталистическое. Естественно, он не мог вызвать симпатий у носителей и апологетов капитализма. А после Октябрьской революции 1917 года в России ненависть к нему и страх перед ним стали непременным элементом западной жизни. Советский Союз стал заразительным примером для многих народов мира. В самих западных странах стало угрожающе расти коммунистическое движение. Реакцией на это явилось возникновение национал-социализма в Германии и фашизма в Италии и Испании, которые на время остановили угрозу внедрения коммунизма на Западе.

Первая военная атака Запада на коммунизм в России имела место уже в 1918–1920 годы. Она провалилась. Лидерам западных стран удалось в ходе Второй мировой войны направить агрессию Германии против Советского Союза. Но попытка разгромить его военным путем и руками Германии не удалась. В результате победы над Германией Советский Союз навязал свой строй странам Восточной Европы и колоссально усилил свое влияние в мире. Усилились коммунистические партии в Западной Европе. Советский Союз стал превращаться во вторую сверхдержаву планеты с огромным и все растущим военным потенциалом. Угроза мирового коммунизма стала вполне реальной.

Но было бы ошибочно сводить взаимоотношения Запада и коммунистического мира исключительно к противостоянию социальных систем. Россия задолго до революции 1917 года стала сферой колонизации для западных стран. Революция означала, что Запад эту сферу терял. Да и для Гитлера борьба против коммунизма («большевизма») была не столько самоцелью, сколько предлогом для захвата «жизненного пространства» и превращения живущих на нем людей в рабов нового образца. Победа Советского Союза над Германией и расширение сферы его влияния в мире колоссальным образом сократили возможности Запада в отношении колонизации планеты. А в перспективе над Западом нависла угроза вообще быть загнанным в свои национальные границы, что было бы равносильно его упадку и даже исторической гибели.

В этой ситуации идея особого рода войны против наступающего коммунизма — идея Холодной войны — возникла как нечто само собой разумеющееся.

Обычно выражение «Холодная война» употребляют как обозначение конфликта между коммунистическим и западным мирами, особенно — между США и Советским Союзом, начавшегося сразу после окончания Второй мировой войны. Его назвали «холодным», поскольку не были вовлечены вооруженные силы во всю мощь и непосредственно в отношениях между противниками. По единодушному признанию политических и идеологических лидеров Запада, «горячая» война с использованием современного оружия была бы безумием. Она привела бы к гибели обоих противников и сделала бы планету вообще непригодной для жизни. К тому же сложилось убеждение, что коммунистические режимы свергнуть военным путем невозможно. Так что «горячая» война ограничилась «малыми» войнами и участием в войнах между другими странами.

Фактически Холодная война вышла далеко за рамки просто послевоенного конфликта между США и СССР. Она явилась продолжением антисоветской политики лидеров Запада в период между мировыми войнами и войны Германии с ее союзниками против СССР в 1941–1945 годы. По своему размаху она охватила всю планету и все сферы жизни человечества — экономику, политику, дипломатию, идеологию, пропаганду, культуру, спорт, туризм. Использовались все средства воздействия на людей — радио, телевидение, секретные службы, конгрессы, дискуссии, культурный обмен, подкуп, паблисити. Использовались любые поводы, любые уязвимые точки противника, любые человеческие слабости — национальные разногласия, религиозные предрассудки, любопытство, тщеславие, корысть, зависть, критические умонастроения, страх, склонность к приключениям, эгоизм, любовь и т.п. Одним словом, это была, пожалуй, первая в истории человечества глобальная и всеобъемлющая война нового типа.

Холодная война не ограничилась сдерживанием советского проникновения в Европу. Она превратилась в борьбу против расползания коммунизма по всей планете. Целью ее стало вообще полное разрушение Советского Союза и всего блока коммунистических стран. Разумеется, это облекалось в идеологическую фразеологию освобождения народов от ига коммунизма, помощи в овладении западными (в первую очередь американскими) ценностями, борьбы за мир и дружбу между народами, за демократические свободы и права человека.

Холодная война была войной особого типа, первой в истории человечества «мирной» войной. Хотя противники обладали вооружением, каким ранее не обладала ни одна армия, они не пустили его в ход непосредственно друг против друга. Общепринятое объяснение этого факта — применение современного оружия привело бы к гибели обоих противников и к мировой катастрофе. Но когда это было, чтобы в смертельной схватке опасения последствий останавливали врагов?! Американцы все-таки сбросили две атомные бомбы на Японию! Конечно, страх последствий имел место, и он всячески раздувался искусственно. И это само по себе было оружием Холодной войны. Гонка вооружений и политика на грани «горячей» войны были со стороны Запада войной на истощение противника. Советский Союз и его союзники вынуждались на непосильные траты.

Главным оружием в Холодной войне были средства идеологии, пропаганды и психологии. Запад бросил колоссальные людские силы и материальные средства на идеологическую и психологическую обработку населения Советского Союза и его сателлитов, причем не с добрыми намерениями, а с целью деморализовать людей, оболванить, пробудить и поощрить в них самые низменные чувства и стремления.

Организаторами и исполнителями Холодной войны ставилась задача атомизировать советское общество идейно, морально и политически. Расшатывать социальные и политические структуры. Лишать массы способности к сопротивлению. Разрушать идейно-психологический иммунитет населения противника. В качестве средства использовалась мощная пропаганда, отвлекавшая внимание людей от социальных проблем на секс, интимную сферу кинозвезд и гангстеров, на преступность, извращенные формы удовольствия. Провоцировались и раздувались национальные и религиозные чувства, создавались и навязывались ложные мифы и кумиры.

В эту работу были вовлечены многие десятки (если не сотни) тысяч специалистов и добровольцев, включая агентов секретных служб, университетских профессоров, журналистов, туристов. Работа велась с учетом опыта прошлого, особенно — геббельсовской пропагандистской машины, а также достижений психологии и медицины, особенно — психоанализа. Перефразируя слова одного западного социолога, можно сказать, что в Холодной войне победил не капитализм, а лучшие средства оболванивания людей, действовавшие от его имени.

Некоторые уроки Холодной войны. Опыт Холодной войны разрушил целый ряд предрассудков, столетиями владевших умами людей. Считалось, например, что народ надолго обмануть невозможно. Холодная война дала блестящий пример тому, что с современными средствами идеологической обработки людей и манипулирования массами народ легче обмануть, чем отдельного человека, причем обмануть надолго, на любое время, пока есть смысл и средства для этого.

Педантично используя идеологически-психологическое и экономическое оружие в течение сорока лет, не скупясь на баснословные траты, Запад (и главным образом США) полностью деморализовал советское общество, и прежде всего его правящие и привилегированные слои, а также его идеологическую элиту и интеллигенцию. В результате вторая сверхдержава мира капитулировала в течение поразительно короткого времени.

Принято считать, будто поражение Советского Союза и его сателлитов в Холодной войне доказало несостоятельность коммунистического социального строя и преимущество строя капиталистического. Я считаю это мнение ложным. Поражение коммунистических стран обусловлено сложным комплексом причин, среди которых сыграли свою роль и недостатки коммунистического строя. Но это еще не есть доказательство нежизнеспособности и несостоятельности коммунистического типа общественного устройства. Победа капиталистического Запада точно также обусловлена сложным комплексом причин, среди которых сыграли свою роль и достоинства капитализма. Но это еще не есть доказательство преимуществ капитализма.

Запад использовал слабости Советского Союза, в том числе, дефекты коммунизма. Он использовал также свои преимущества, в том числе — достоинства капитализма. Но победа Запада над Советским Союзом не была победой капитализма над коммунизмом. Холодная война была войной конкретных народов и стран, а не абстрактных социальных систем. Можно привести примеры противоположного характера, которые можно истолковать как «доказательство» преимуществ коммунизма перед капитализмом. Это, например, молниеносная индустриализация Советского Союза, реорганизация промышленности в ходе войны с Германией и победа над ней, а также ситуация в коммунистическом Китае сравнительно с капиталистической Индией. Но и эти примеры ничего не доказывают сами по себе.

Реальное коммунистическое общество существовало слишком короткое время, причем — в крайне неблагоприятных условиях, чтобы делать категорические выводы о его несостоятельности. Холодная война даже не отвечает условиям лабораторного эксперимента. Чтобы сделать вывод о том, что тут капитализм победил коммунизм, нужно было, чтобы противники были одинаковы во всем, кроме социального строя. Ничего подобного в реальности не было. Запад просто превосходил Советский Союз по основным факторам, игравшим решающую роль в Холодной войне.

Последующее развитие событий показало, что понимание сущности исторического процесса в период Холодной войны как борьбы двух социальных систем — капитализма и коммунизма — было поверхностным и в конечном счете ошибочным. Тут за сущность процесса приняли его историческую форму. По сути дела это была борьба Запада за выживание и за господство на планете как необходимое условие выживания. Коммунистическая система в других странах была средством защититься от этих претензий Запада. Коммунистические страны переходили сами к нападению. Но инициатива истории исходила не от них, а от Запада. Она пряталась в глубинах исторического потока, порою скрывалась умышленно. Историческая инициатива не есть программа партий и правительств. Она редко осознается людьми в адекватной ей форме. Коммунизм стал объектом атаки со стороны Запада, поскольку сопротивляющийся Западу и отчасти атакующий его мир принял коммунистическую форму. Он мог сопротивляться и даже временами побеждать лишь в такой форме. Поэтому именно на коммунизме сосредоточилось внимание. Кроме того, борьба против коммунизма давала Западу оправдание всему тому, что они предпринимали на планете в эти годы.

Но самый важный, на мой взгляд, урок Холодной войны состоит в том, что обнаружилась самая глубокая цель Запада в этой войне — разрушение Советского Союза и России с любым социальным строем. Коммунизм был удобным предлогом и прикрытием сути войны. Кроме того, коммунизм был настолько органичен для России, настолько прочно вошел в образ жизни и психологию русских, что разрушение коммунизма было равносильно разрушению России и русского народа как народа исторического. Почти с полной откровенностью об этом было сказано в «Законе о порабощенных нациях», принятом Конгрессом США в 1959 году: в нем прямо говорилось о борьбе с русским империализмом, причем — на территории исторического государства Российского, которое существовало в своей последней форме как Советский Союз. Одним словом, целились в коммунизм, а убивали Россию.

Тёплая война. С окончанием Холодной войны не прекратилась борьба Запада против Советского Союза. Наоборот, она усилилась и вступила в новую фазу, которую я назвал Теплой войной. Она охватила прежде всего сферу идеологии.

В течение всей советской истории советским людям со стороны государственной идеологии прививалась негативная картина Запада. Ничего преступного и аморального в этом не было. Это — обычное дело в реальной истории. Ведь и на Западе даже без единой государственной идеологии массам населения прививались и прививаются с удвоенной силой теперь идеологически-тенденциозные и ложные представления о Советском Союзе и о коммунистическом обществе вообще.

Теперь же произошел беспрецедентный перелом в отношении к Западу даже в сфере официальной идеологии. Она ринулась в другую крайность, причем, с ведома высшей власти страны, по ее приему и по ее указаниям. Были сняты запреты на преклонение перед Западом. Советским людям стали с неслыханной силой навязывать позитивный образ Запада и западофилию. В идеологическом оболванивании советского населения в прозападном духе приняли активное участие многочисленные перевертыши, ранее ревностно проводившие установку на западофобию; работники идеологического и пропагандистского аппарата; советские средства массовой информации; советские эмигранты на Западе; советские деятели культуры, добивавшиеся популярности на Западе; советские граждане, побывавшие на Западе и привезшие оттуда дефицитные вещи; представители высшего советского руководства. Свой огромный вклад в это внесла западная пропаганда. Ей не только перестали чинить препятствия, но стали всячески помогать. Многие лица, занимавшиеся активной антисоветской и антикоммунистической пропагандой, стали почетными гостями в Советском Союзе. Их стали печатать в советской прессе. На них стали ссылаться как на авторитеты, причем даже высшие лица руководства. К ним стали обращаться за советами, какие меры надо принимать, чтобы быстрее разрушить все советское и уподобиться Западу.

Советская официальная идеология обнаружила полную неспособность отстаивать положительные достижения своего общественного строя и критиковать дефекты западного, оказалась неподготовленной к массированной идеологической атаке со стороны Запада. В стране началась идеологическая паника. Появились идеологические дезертиры, предатели, перевертыши. Идеологические генералы начали перебегать к противнику. Началась беспримерная оргия очернения всего, что касалось советской истории, советского социального строя и коммунизма вообще.

Идеологический перелом не ограничился сферой сознания. Новая идеология («новое мышление») стала внедряться в практику. Начав с серии бессмысленных насильственных реформ и потерпев на этом пути банкротство, советские реформаторы встали в конце концов на путь насильственной западнизации страны, стали перестраивать советское общество по западным образцам. При этом они игнорировали тот факт, что западные образцы не являются универсальным благом для всего человечества. Эти образцы дали хорошие результаты только для небольшой части человечества, а именно лишь для народов западных стран. Для подавляющего большинства народов планеты они были и остаются чужеродными. Не являются на этот счет исключением и народы Советского Союза.

Подчеркиваю искусственный и насильственный характер этих преобразований. В Советском Союзе до этого не созрели и не могли созреть в принципе никакие предпосылки для перехода к капиталистическим социальным отношениям и к соответствующим им политическим формам. В массе населения не было никакой потребности в переходе к капитализму. Об этом мечтали лишь преступники из «теневой экономики», отдельные диссиденты, скрытые враги и часть представителей привилегированных слоев, накопившая богатства и хотевшая их легализации. Начавшийся позднее энтузиазм по поводу ломки всего советского был результатом новой антисоветской и антикоммунистической пропаганды и массового помутнения умов, а в верхах власти просто желанием угодить западным хозяевам, без поддержки которых они давно были бы выброшены на помойку истории.

В Советском Союзе были десятки всякого рода учреждений и организаций специально изучавших западные страны. Многие тысячи агентов секретных служб, журналистов и дипломатов по идее занимались тем же. Уму непостижимо, почему они не заметили того, что реальное западное общество отличается от его идеологически-пропагандистского изображения ничуть не менее, чем реальное коммунистическое общество от его изображения в советской идеологии и пропаганде?! Кто знает, если бы эти люди добросовестно изучили западное общество и постарались бы убедить правящие круги в том, что народы Советского Союза никогда и ни при каких обстоятельствах не превратятся в народы западные и не создадут у себя цивилизацию западного типа, то советское общество смогло бы преодолеть кризисное состояние с меньшими потерями и избежало бы катастрофы.

Вторая встреча с аппаратчиком

Вторая встреча Писателя с Аппаратчиком состоялась в городской квартире последнего. Квартира помещалась в доме для работников аппарата ЦК, построенном почти в центре города уже после эмиграции Писателя. Квартира была огромной, по-западному комфортабельной и производила впечатление большого достатка, даже богатства. Пока женщины (жена и дочь Аппаратчика) готовили стол, хозяин и гость разговаривали в кабинете хозяина. Писатель, всегда равнодушный к материальным благам, позавидовал обилию книг и их подборке. Он увидел книги всех светил социальной мысли прошлого и современности в русском переводе; переводы делались специально для работников аппарата.

П: Послушай, так ведь это — несметные богатства! Если все это издать, гигантские деньги заработать можно!

А: Первый раз слышу от тебя слово «деньги».

П: Раз у вас тут капитализм, так хотя бы какую-то пользу для страны извлечь из него! А не только грабить.

А: Ты прав. У меня более пятисот переводов неизданных книг. Целое издательство организовать можно. Но пока не время. Надо подождать несколько лет, когда экономика стабилизируется. И вообще жизнь войдет в привычное русло.

П: Точнее, войдет в русло, которое станет привычным.

А: Я знаю, я некомпетентен спорить с тобой на равных. И все-таки я хотел бы обсудить с тобой некоторые темы, имеющие принципиальное значение для оценки того, что у нас произошло и что нас ожидает. Не возражаешь?

П: Нет, конечно. У тебя колоссальный опыт работы и знание материала. Мне интересно твое мнение.

А: Ты всегда стремился и стремишься к научной объективности. Не сомневаюсь в этом. Но всегда ли это тебе удавалось?

П: Конечно, не всегда.

А: Важно, в чем именно и в какой мере. Для меня очевидно одно: ты никогда не рассматривал явления, которые изучал, с позиции сверху. А это — не просто одна из многих позиций. Это, на мой взгляд, в наше время позиция главная как практически, так и теоретически. Тебе уже преподнесли на этот счет урок твои бывшие и кратковременные западные друзья. Они смотрели на наши проблемы хотя и со стороны, но все-таки сверху. И все сделалось именно так, как они хотели. Смотри, как бы тебе не преподнесли второй урок, на сей раз — твои настоящие и долговременные российские враги.

П: Давай, преподнеси! Я старый человек, я уже не способен обижаться. Ничего, кроме интеллектуального любопытства во мне не осталось. Да и то не так уж много. В мире вообще исчезает все, достойное удивления. Итак...

А: Ты знаешь, моя специальность — Запад, вернее, наши взаимоотношения с ним. Вот ты удивлялся, что мы имели такое количество наших людей на Западе, а они за многие годы так и не изучили Запад как следует. Во-первых, число людей, занятых у нас на Западе и Западом, было не такое уж большое. Неизмеримо меньше, чем число западных людей, занимавшихся нами. Вот тебе лишь один пример: только в США около 300 центров занималось Советским Союзом накануне перестройки, а у нас всего около 10 центров занимались США.

П: Согласен. Я это понял вскоре после эмиграции. Но я имел в виду другое.

А: Знаю! Ты имел в виду научное познание. Но его не было ни у нас, ни у них. И оно не требовалось. А то, что требовалось с точки зрения интересов Холодной войны, наши люди знали больше, чем достаточно. Вот их работы! Почитай! Многое публиковалось. А кто верил?! Думали — идеологическая ложь, пропаганда. Мы знали, что это — правда. А что мы могли поделать?! Ход войны зависел от соотношения сил. Они были намного сильнее нас. Мы напрягали все силы. Но враги постепенно пересиливали нас. Конечно, мы делали ошибки. А кто их не делал?! Но не больше, чем наши враги. Мы продержались дольше, чем позволяли нам наши возможности. Наше поведение выглядело серией глупостей, глядя со стороны. Знаешь, каждый мнит себя стратегом, глядя бой со стороны! Чьи это слова — забыл. На самом деле наше поведение было на 90 процентов вынужденным обстоятельствами. Причем, оно было далеко не худшим. В наличных условиях и с наличными силами мы просто не могли действовать лучше.

П: Не спорю. А разве я когда-либо утверждал нечто противоположное?!

А: Ты утверждал, что причиной нашего поражения в Холодной войне было предательство горбачевского руководства. Поражение было неизбежно так или иначе.

П: Я утверждал, что причинами нашего поражения были, во-первых, перевес сил Запада и, во-вторых, предательство горбачевской клики и тех, кто ее поддерживал.

А: Поражение было неизбежно и без второй причины. Первой было достаточно.

П: Но вторая тоже имела место. Это — факт.

А: Слово «предательство» тут неуместно. Оно не научное.

П: Оно точно характеризует поведение людей. И не будь предательства, Холодная война закончилась бы с почетом для Советского Союза. И даже с выгодой. И уж наверняка не произошел бы разгром коммунистической системы.

А: Ты о ней жалеешь?! Странно для такого критика ее!

П: Ты знаешь мою формулу: «Целились в коммунизм — попали в Россию». Ты действительно перенес рассмотрение ситуации в такой аспект («сверху»), в котором из поля внимания выпадает главное: тот факт, что определенные силы в Советском Союзе пошли на умышленное поражение в войне с Западом (на капитуляцию, на предательство) ради своих корыстных интересов, и результатом этого явился крах социального строя страны и ее полный разгром.

А: Хорошо! Обратимся теперь к внутреннему аспекту нашей истории последних лет. Ты утверждаешь, что коммунистический социальный строй в нашей стране был искусственно разрушен силами сверху (правящими кругами) и извне (со стороны Запада). Ты к такому выводу пришел, наблюдая наши события с позиции извне, а не изнутри.

П: Давай, уточним: живя на Западе, а не в России.

А: Какая разница?!

П: Большая. В словах «извне» и «изнутри» есть двусмысленность. Говоря «извне», имеют в виду не только жизнь наблюдателя вне страны, но и то, что он наблюдал события как посторонний, наблюдал поверхностно. А когда говорят «изнутри», имеют в виду то, что человек наблюдал глубокие, скрытные для посторонних явления. Ты хочешь сказать, будто я рассматривал события в нашей стране поверхностно, а ты рассматривал их с точки зрения их глубинных явлений, которые я не видел. Не так ли?

А: Отчасти так. Но не совсем.

П: Если ты назовешь мне хотя бы одно глубинное явление, важное с точки зрения понимания сущности случившегося в нашей стране, известное тебе, но неизвестное мне, я соглашусь с тобой.

А: Ладно, не будем спорить из-за пустяков! Я по поручению Андропова возглавлял группу специалистов из разных сфер науки, экономики, культуры и т.д. В нашу задачу входило составить суммарную и абсолютно объективную картину состояния нашего общества и Запада, сделать прогнозы на ближайшее будущее и выработать конструктивные предложения для нашей политической стратегии. Группа работала вполне официально, хотя и секретно.

П: И каковы были результаты работы группы?

А: Мы установили назревание кризисной ситуации в стране.

П: Если мне не изменяет память, я об этом писал в моей первой работе. Мне за это приписали антисоветскую пропаганду, осудили и затем выслали из страны.

А: Верно. Время было такое. Но одно дело высказывания отдельного частного лица, и другое дело — выводы нескольких десятков специалистов, опирающиеся на огромный фактический материал.

П: Одно дело — если человек что-то утверждает важное без ведома начальства и от своего имени, и другое дело то же утверждение самого начальства, к тому же предназначенное для внутреннего употребления, не подлежащее огласке. Ладно, это дело прошлое. Какие же предложения сделала ваша комиссия?

А: Мы разработали систему реформ. Их можно разделить на три группы. К первой группе относятся реформы системы власти и управления. Предполагалась демократизация этой системы, разделение функций партийного и государственного руководства, ограничение командных методов руководства и т.д. Ко второй группе относились реформы экономики. Предполагалось постепенное и поэтапное введение рыночной экономики под контролем государства и с преобладанием общенародной экономики. К третьей группе относятся предложения относительно окончания «Холодной» войны. Предполагалось осуществить это на почетных условиях, постепенно, с максимальным пропагандистским эффектом и с кредитами со стороны Запада, достаточными дня предотвращения кризиса и модернизации промышленности. Мы предлагали осуществить эти преобразования в течение по крайней мере десяти лет. А процесс окончания «Холодной» войны предполагали завершить к концу века — к восьмидесятой годовщине Октябрьской революции.

П: Я в моей книге писал, что в условиях назревавшего кризиса самой мудрой стратегией было бы избежать каких бы то ни было преобразований, преодолеть кризис своими силами и средствами, дождаться кризисной ситуации на Западе и затем осуществлять необходимые реформы с выгодой для себя и с минимальными потерями.

А: Верно, писал. Верно, ты предсказал приближение кризиса и его основные черты. Но ты не знал реальных масштабов надвигавшейся катастрофы. Например, одно дело сказать, что требуется перестройка промышленности. И другое дело — установить, что 90 процентов предприятий убыточны. Одно дело — знать формальные величины о соотношении вооруженных сил, действующие на воображение непосвященных. И другое дело — знать фактическое состояние армии, ее фактическую небоеспособность. Одно дело знать в общей форме о коррупции. И другое дело — знать, каких масштабов она достигла. И так во всем, за что ни возьмись. Пойми, мы не враги своей страны и своего народа. Но фактическое положение было таково, что избежать кризиса было невозможно ни при каких обстоятельствах. И отложить реформы на послекризисное время было не в наших силах. Перестройка все равно началась бы сама собой. И она уже началось еще до Горбачева. Мы пошли на нее сознательно, будучи уверены, что сумеем удержать контроль в своих руках. И Горбачева мы допустили к власти как нашего человека. И не думай, будто мы были совсем слепые и ничего не предпринимали. Положение не изменилось бы существенным образом, если бы Андропов прожил еще 10 лет. Неужели ты в самом деле веришь в то, что Горбачев один устроил все это?! Катастрофа была неизбежна. Разве что какой-нибудь метеорит упал бы на США и уничтожил их. Но, увы, такое не случилось. И кто знает, может быть та форма краха, какой мы переживаем, является наилучшим выходом из беды!

П: Так все-таки катастрофа!

А: Катастрофы тоже разные бывают. Многие считают революцию 1917 года катастрофой. Ты считаешь нынешнюю катастрофу контрреволюцией.

П: А ты?

А: Я склоняюсь к тому, что у нас, несмотря ни на что, произошла Вторая революция.

П: Как уверял Горбачев.

А: Не сам же он это придумал. Только в сложившихся условиях эта революция приняла такую извращенную форму.

П: В чем же суть этой Второй революции, по твоему? Переход к демократии? К социализму с человеческим лицом? Приобщение к мировой цивилизации?

А: Ну не такой же я идиот! Это же все пропаганда. Наша Вторая революция легализовала ту социальную структуру и те социальные отношения, какие фактически сложились у нас в доперестроечные годы. Сложились естественным образом, в силу внутренних законов самого реального коммунизма, как ты выражаешься. Класс богатых и привилегированных собственников начал складываться не после 85 года, а раньше. Ты сам писал об этом задолго до перестройки. Теперь он признан законодательно. Под давлением Запада революция зашла дальше ее социальной задачи. Но это временно. Все вернется на круги своя. Конечно, в новой форме. Под другими названиями. Но все тот же коммунизм. Модернизированный, западообразный. Но все-таки коммунизм. Будет и аппарат, подобный партийному. Будет и контролируемая государством экономика, культура, система образования и прочее. Конечно, многие достижения советской истории уже не восстановишь. Но они отпали бы и без перестройки, и без Второй революции. Я имею в виду социальные права и гарантии для всех. Ты же сам писал обо всем этом! Мы — твои ученики! Подумай все-таки о возвращении. Все постепенно образуется. Поживешь у меня на даче на полном обеспечении. Пиши, что хочешь! Помощников дадим. Потом, если хочешь, займешься изданием этих сокровищ.

П: Предложение соблазнительное, ничего не скажешь! Спасибо. Но беда в том, что я уже не верю в русский народ. Тут некому и нечему верить. Обманут, предадут, забудут, схалтурят, не смогут. Ты думаешь, я смог бы спокойно жить в твоем роскошном поместье с западным комфортом, зная, что 80 процентов русских живет на уровне ниже нищенского, что идет разграбление народного достояния, что уничтожаются все лучшие достижения советской истории?! России нет! Есть разлагающийся труп. Обломки крушения.

А: Германия пережила такой же разгром. И все-таки поднялась.

П: Другой разгром. Другие отношения с Западом. В Германии был разгром военный, а не социальный. Социальный строй сохранился, лишь очистился от нацистской шелухи. Запад оказал мощную поддержку. Восстановление Германии было общим делом Запада. У нас же разгром не военный, а социальный, идейный, моральный и даже биологический. Война не кончилась. Она продолжается. Война на уничтожение нашего народа. В стране происходит размежевание на два непримиримых лагеря — на силы разрушения и силы сопротивления. И что бы ты ни думал о себе и что бы ни говорил, ты в первом лагере.

А: А ты во втором?

П: Я хотел бы быть во втором. Во всяком случае, сообщником тех сил, которые ты представляешь, я не буду ни при каких обстоятельствах.

А: Ну что же. На этом мы, пожалуй и закруглимся. Мое личное отношение к тебе не изменилось. Я лишь хотел и хочу сохранить тебя для будущей России. Не хочешь остаться так, как я предлагаю, уезжай отсюда как можно скорее. Тут скоро будет еще хуже, чем сейчас. Вторая революция, а по твоей терминологии — контрреволюция будет ставить свою последнюю, окончательную точку.

Ночные разговоры

П: Я просматриваю газеты и журналы, слушаю речи по телевидению, разговариваю с людьми. Нескончаемые потоки слов. И какие только выражения не употребляют! Коммунизм, тоталитаризм, капитализм, демократия, рынок, гражданское общество, средний класс, справедливость и т.д. и т.п. А устрой опрос, никто толком пояснить не сможет, что именно он называет такими словами.

Ф: Нет профессионального образования.

П: Ерунда! Уверяю тебя, среди профессионально образованных людей разнобой в определении этих явлений еще больше, чем среди болтунов-дилетантов. У профессионалов возможностей и навыков для словоблудия и языковых махинаций гораздо больше. В сочинениях специалистов насчитывают по нескольку десятков определений капитализма, демократии, рынка, культуры, гражданского общества и прочих явлений современного общества.

Ф: Свобода творчества! Сложность самих явлений!

П: Конечно, это играет какую-то роль. Но главные причины не в этом.

Ф: А в чем же?

П: Во-первых, слишком большое число людей в сфере социального мышления. Подавляющее большинство из них стремится не столько к истине, сколько к самоутверждению, успеху, славе и заработку за счет видимости истины. Оно бездарно от природы и не обладает должными моральными качествами. Оно любой пустяк, любую банальность своим массовым участием превращает в сложнейшую и даже неразрешимую проблему. Во-вторых, огромная масса профессионалов видит реальность не прямо, а через толщу предрассудков, приобретенных в результате одностороннего и тенденциозного образования, толщу слов, высказанных авторитетами прошлого и современности, через догмы и традиции среды. Для них вольно или невольно главным становится не познание объектов как таковых, а демонстрация своей эрудиции, принадлежности к касте специалистов, компетентности в принятом понимании. Социальные объекты, которые в большинстве случаев являются простыми с точки зрения познания как такового, в изображении профессионалов зачастую принимают такой вид, что в них не остается и следа от их естественной простоты и очевидности. В-третьих, почти все «мыслители» на социальные темы так или иначе кому-то и чему-то служат, выполняют какие-то практически ориентированные задачи. Они видят социальные объекты в свете своей службы и своих частных задач, среди которых задачи идеологического оболванивания людей и пропаганды занимают далеко не последнее место. А тот, что платит, заказывает и «музыку», т.е. характер изображения объектов. К природной посредственности таким путем присоединяется дополнительное оглупление со стороны задачи, которое приходится компенсировать и маскировать опять-таки профессионально разработанными и развитыми средствами словоблудия.

Ф: У нас за годы советской власти накопились миллионы мало-мальски и даже хорошо образованных людей, способных сутками безостановочно болтать на любые темы, выдвигать любые идеи и планы. Раньше государство как-то сдерживало, и болтовня ограничивалась домашними частными разговорами, которые никого ни к чему не обязывали. Теперь ограничения сняты. Огромное число болтунов вырвалось на трибуны. Все интеллигентское подсознание, сознание, амбиции, самомнение и т.д. вылезло наружу. И домашний треп превратился в треп вселенский.

П: К этому присоединилось еще одно обстоятельство. Благодаря средствам массовой информации в сферу разговоров на социальные темы ворвалось гигантское количество дилетантов и стало тут задавать тон. Это — политики, предприниматели, писатели, журналисты, деятели культуры, артисты, спортсмены, общественные деятели и т.п.

Ф: Но многие из них немало знают о реальной жизни, имеют богатый житейский опыт! Казалось бы, они должны были бы привнести с собой реализм и здравый смысл!

П: Наоборот! Знать что-то об обществе и понимать его — далеко не одно и то же. Можно много знать, но при этом мало понимать. Однако, число людей, считающих себя специалистами в понимании своего общества только на том основании, что они что-то знают о нем, больше, чем в любой другой сфере познания. Каждый, кто имеет какой-то опыт жизни в данном обществе, считает себя его знатоком. Он воображает, будто нет ничего проще, чем понимание явлений, которые они видят своими глазами, среди которых живут, в которых принимают участие и которые сами творят.

Ф: Особенно те, кто занимает высокое положение в обществе и имеет известность.

П: Но понимание общества не дается автоматически опытом жизни в этом обществе, наблюдением его отдельных явлений, накоплением конкретных сведений о нем. Подавляющее большинство людей проживает жизнь, не понимая и даже не пытаясь понимать общество, в котором они живут. Все умеют жить в своем обществе. Но умение жить в обществе и умение понимать его не только не совпадают, но являются в какой-то мере взаимоисключающими. Виртуозы по умению жить в обществе (карьеристы, предприниматели, ловкачи, мошенники) обычно являются полными кретинами в понимании его, а те, кто понимает свое общество (что встречается чрезвычайно редко), как правило, бывают плохо приспособленными к практической жизни в нем.

Ф: Одним словом, профессиональные болтуны и холуи совместно с авторитетными и известными дилетантами завладели сферой социального мышления и полностью исключили возможность научного подхода ко всем важнейшим проблемам современности.

П: Как всегда. Одним ум дан для того, чтобы обманывать других, другим чтобы добиваться истины. Первые обычно торжествуют. Вторые — прорываются иногда, на короткое время, в порядке исключения. Да и то их потом армия лжецов приспосабливает к своим интересам.

Общество социальной справедливости

П: Если ты внесешь ясность в какую-то проблему, никто это не оценит. Вот, например, я насчитал: только в этих материалах более двадцати раз авторы самого различного социального положения и уровня образования говорили о справедливости, о справедливом общественном устройстве. И хоть бы кто-нибудь разъяснил, что именно имеется в виду.

Ф: Когда мы (я и мои знакомые) были студентами, получали грошовую стипендию, жили в свинских условиях и впроголодь, мы часами и со страстью обсуждали эту тему. Оклады доцентов и профессоров казались нам слишком высокими, вопиющей несправедливостью. Почему, — кричали мы, — так много благ дается этим людям, если они получили образование за счет общества?! Они обязаны отдавать силы обществу за более скромную плату! Сама работа на благо общества уже есть награда за их труд! И удовольствие от работы! Уважение! Почет! Потом мы защитили дипломы и диссертации. Стали получать денег много больше. И другие блага возросли. И мы позабыли о былых разговорах. Мы уже воспринимали это как должное. Мы же трудились и трудимся! У нас же знания и способности, каких нет у большинства других! Мы заслужили! Теперь мы стали возмущаться баснословными зарплатами и прочими платами академиков, их бесплатными шикарными дачами, закрытыми распределителями, санаториями и прочими привилегиями. Но уже с меньшей страстью. Кое-кто из нас попадал в число этих избранников, кое-кто надеялся попасть, прочие разными путями урывали куски благ (совместительство, статейки, книжечки, публичные лекции и т.п.).

П: Мы тоже на эту тему разговаривали во время войны в связи с наградами, званиями, должностями, личными судьбами. И делали какие-то выводы. Но ведь тут теперь речь идет не о справедливости в житейском и моральном смысле, а об обществе социальной справедливости. Тут уже претензия более серьезная и высокая. Что такое общество социальной справедливости?

Ф: Мы студентов учили тому, что наше социалистическое (коммунистическое) общество и было таким.

П: И оно на самом деле было таким. Только вспомни, как вы этому учили?! Давали точные определения понятий?

Ф: Ну что ты!

П: Объясняли, что в силу законов Диалектики справедливость проявляется в форме массы несправедливостей, на основе справедливости вырастает несправедливость, справедливость переходит в свою противоположность — в несправедливость?

Ф: Это никому и в голову не приходило!

П: А ведь вы людей диалектике учили! Так что можно ожидать от легиона трепачей и дилетантов в обществе, в котором диалектика и учение о коммунистическом обществе оплеваны, растоптаны и отброшены.

Ф: Ладно, теперь уж ничего не исправишь. Представь себе, тебе нужно прочитать лекцию на эту тему студентам. Студенты — это я. И ты можешь говорить, не считаясь ни с чем, так сказать «на всю железку». Что бы ты сказал?

П: Вкратце, схематично, примерно следующее.

Есть моральная и социальная оценка явлений как справедливых и несправедливых. Различие их видно из таких примеров. Продавать и покупать рабов и крепостных крестьян с моральной точки зрения считается несправедливым, а с точки зрения законов и обычаев рабовладельческого и феодального общества — нет. С моральной точки зрения наличие чудовищно богатых и бедных людей в современном западном обществе считается несправедливостью, а с точки зрения социальных и юридических норм этого общества — нет. Я ограничиваюсь здесь исключительно социальным аспектом темы.

Подчеркиваю, понятия справедливости и несправедливости суть оценочные понятия. Явления оцениваются в этих понятиях относительно некоторых принятых, признанных, узаконенных норм данного человеческого объединения, а не вообще. Справедливо то, что укладывается в рамки этих норм, и несправедливо то, что выходит за эти рамки. Конечно, сами нормы могут оцениваться как справедливые или несправедливые. Но эти оценки приобретают смысл, когда тот или иной тип общественного устройства изживает себя, и сами его нормы подвергаются критике. Это говорит об относительности самих критериев оценки явлений как справедливых и несправедливых.

Оценочные нормы, как и всякие другие социальные нормы, в реальности осуществляются не механически и не с абсолютной точностью в каждом индивидуальном случае. Эти случаи разнообразны, так что неизбежны и отклонения от норм. А главное — в обществе одновременно действуют другие факторы, в силу которых отклонения от норм оказываются регулярными и неизбежными. Так что нормы справедливости реализуются лишь как тенденции и через массу отклонений. И сами нормы в совокупных условиях общества становятся источником отклонений.

Обществом социальной справедливости называется такое общество, в котором в качестве всеобще значимых приняты и утверждены законодательно не просто какие-то, но вполне определенные нормы, а именно — социальные гарантии и права граждан. Они суть следующие: на оплачиваемую работу, на отдых, на бесплатное медицинское обслуживание, на образование, на жилье, на питание, на личную безопасность, на пенсию по старости и инвалидности. Принципом распределения граждан по местам работы является принцип «От каждого по способности». Принципом распределения создаваемых обществом благ является принцип «Каждому по труду», а в идеале — «Каждому — по потребности». Эти нормы были реализованы в советском обществе. Общество социальной справедливости было построено фактически. Но одно дело — нормы, взятые сами по себе, абстрактно, да еще в идеологически неопределенном виде. И другое дело — их реальное осуществление. Общество социальной справедливости не есть тот земной рай, каким его изображала советская идеология. Ты прочитал тот раздел «Русского эксперимента», в котором я писал о принципах распределения?

Ф: Да. Так что не надо повторять.

П: Соблюдение норм справедливого в социологическом смысле распределения людей по местам работы и жизненных благ не есть устранение социального и материального неравенства. Более того, на этой основе с необходимостью возникают такие отклонения от самих норм, которые сами становятся нормами жизни. И какое-то «равновесие» тут достигается в острой социальной борьбе. Нормы не действуют автоматически. За соблюдение их в каждом индивидуальном случае приходится сражаться.

Ф: А у нас к ним отнеслись как к чему-то такому, что должно было иметь силу само по себе.

П: Возьмем теперь социальные гарантии и права. Право на рабочее место есть право на какое-то место, а не на то, на какое претендует индивид. Оно означало, что рабочих мест в стране создавалось достаточно для всех, в принципе безработицы в западном смысле не было. Аналогично в отношении прочих прав и гарантий. Люди так или иначе имели какое-то жилье — бездомных практически не было. Это право не гарантировало всем отдельные комфортабельные квартиры.

Ф: Но люди так истолковали это право. И стали обращать внимание не столько на то, что шло грандиозное жилищное строительство и миллионы получали комнаты и квартиры бесплатно, сколько на то, что получали не все, получали неодинаково, квартиры уже не отвечали их представлениям о современном комфорте.

П: И так во всем прочем. Как говорил сам Маркс, удовлетворенные потребности рождают новые. Установление норм социальной справедливости на некотором первоначальном уровне не исключило и в принципе не могло исключить явления, которые стали казаться несправедливостью в отношении к тем же самым нормам. И никакое общественное устройство не может устранить этот эффект. Но мало этого. Советское общество в конце брежневского периода стало вступать в стадию, когда именно социальные права и гарантии начали превращаться в препятствие в соревновании советского общества с западным, препятствием в осуществлении маниакальной цели советского руководства и привилегированных слоев догнать Запад. Эти права и гарантии оказались под угрозой их ограничения и даже ликвидации. Так что если бы катастрофа не произошла, все равно предстояла борьба за сохранение их.

Ф: А у нас все воспринимали их как нечто само собой разумеющееся и незыблемое при всех обстоятельствах. Когда громили коммунизм, не думали, что тем самым разрушали именно общество социальной справедливости.

П: Одним словом, нынешние антикоммунисты, выдвигая лозунг общества социальной справедливости, не могут придумать ничего другого в качестве такового, кроме отвергнутого коммунизма. Но тут есть одно «но», если даже допустить, что будет неограниченная возможность для них строить общество социальной справедливости.

Ф: Какое?

П: В современных условиях Россия просто не в состоянии стать обществом социальной справедливости. Она могла сохраниться в этом качестве. Но раз уж она не уберегла его, то на создание чего-то аналогичного в нынешних условиях у нее просто нет сил и времени.

Ф: Выходит, и коммунисты не имеют перспектив?

П: Партии, считающиеся коммунистическими, могут одержать победу на выборах в «парламент», коммунист может стать «президентом». Но этого еще слишком мало, чтобы восстановить общество социальной справедливости.

Ф: Значит, лозунг общества социальной справедливости не может стать лозунгом исторического процесса?

П: Боюсь, что он может стать лишь лозунгом в выборной кампании, причем совсем непонятным массам населения или интерпретируемым в эклектическом духе — как некая смесь буржуазного либерализма и стыдливого социализма.

Ф: Что-то вроде западной социал-демократии.

21 сентября

Ельцин распустил Конгресс Народных Депутатов и Верховный Совет. Последний объявил импичмент Ельцину, т.е. объявил его государственным преступником и отстранил от власти. В присяге в качестве президента приведен вице-президент Руцкой. Руцкой назначил своих людей на должности министров обороны, безопасности и внутренних дел. Началось открытое размежевание сил.

Ф: Теперь никакой компромисс невозможен. Скоро наступит развязка.

П: Какая?

Ф: Думаю, стрельба. В неудачное время ты приехал.

П: А может быть, наоборот? Есть что посмотреть!

Ф: Больше того, что показывают по телевидению и о чем пишут в газетах, все равно не увидишь и не узнаешь.

П: Это верно. Если есть голова на плечах, из российских средств массовой информации можно узнать все, что нужно для понимания сути событий.

Ф: В эти дни в город лучше не соваться. Опасно. И кроме суеты, ничего не увидишь. Сиди дома, пиши книгу. Материалов для нее тут найдешь в изобилии.

П: Судя по сообщениям газет и телевидения, в городе идет довольно заметное брожение. Митинги. Какие-то стычки. Впечатление такое, что люди чувствуют приближение грозы и, как животные, мечутся в панике и беспорядке.

Ф: Именно так и происходит на самом деле.

П: Я все-таки поеду в город. Надо потолкаться среди людей. «Пощупать» события, так сказать, самому.

Философ уехал в деревню, к жене. Вернулся поздно вечером. Писатель весь день провел в городе. Побывал в самых «горячих» местах. То, что он увидел сам, действительно совпадало в общем и целом с тем, что показывали по телевидению и о чем писали в газетах, если отбросить пропагандистски тенденциозную интерпретацию событий. Но зато Писатель остро ощутил то, что нельзя было заметить в сообщениях газет и телевидения: в городе в подавляющей массе шла обычная, можно сказать — нормальная для условий постсоветской России жизнь, абсолютно равнодушная к приближающейся грозе, а предгрозовая тревога вспыхивала незначительными искорками в темной трясине равнодушия. Пожар из этих искорок никак не разгорался. И не столько потому, что ему препятствовали, сколько потому, что гореть было нечему. Писатель рассказал Философу об этом ощущении.

Ф: Для нас это само собой разумеется. Эти очаги пожара создаются искусственно. Никакого яркого пожара не будет. Идет тление. Трясина! Конечно, что-то блеснет и громыхнет на миг. Но тоже без последствий. Все важные события так или иначе произошли. Все коммунистическое дискредитировано, очернено, оплевано. Кто будет его защищать?! Теперь все решает реальная власть, как ты сам превосходно обосновал теоретически. А народ это чувствует. Все предрешено! Я кое-что привез для закуски. А ты, надо думать, весь день не ел ничего. Давай-ка лучше выпьем, закусим и поболтаем по-стариковски!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Кризис. Послужив толчком к развязыванию кризиса, горбачевская политика перестройки сама стала главным источником кризиса и его самым сильным проявлением. Начавшись с идеологии и морального состояния общества, кризис углубился до самых его основ, охватив систему власти и управления и социальную организацию населения.

Был нарушен фундаментальный принцип владения. Поощрение форм владения, приближающихся к форме частной собственности, в огромной степени способствовало разрушению коллективистских оснований коммунизма. Нарушилась стабильность социальной структуры населения и механизма ее воспроизводства. Произошла та самая дестабилизация общества, о которой так долго мечтали на Западе. Усилилась сверх меры ненадежность социального положения людей, ослабли гарантии удовлетворения минимальных потребностей. Ослабла заинтересованность массы людей в делах и интимной жизни их деловых коллективов. Произошло ослабление и порою даже разрушение прикрепленности граждан к деловым коллективам, а также ослабление власти коллектива над индивидом. Произошло вопиющее нарушение принципов вознаграждения за труд и распределения жизненных благ.

Кризис власти (государства) проявился прежде всего в том, что стало невозможно сохранять ее как единое и слаженное целое. Во власти всегда происходила борьба группировок. Но вовне власть всегда выступала как единое целое. Теперь она раскололась на всеобщее обозрение, и внутренние конфликты стали предметом всеобщего достояния. Группировки проявили непримиримую вражду по отношению друг к другу. Высшая власть утратила прежний контроль над нижестоящими подразделениями. Стержневая часть утратила прежний контроль над прочими разветвлениями власти. Органы порядка перестали выполнять свои функции на должном уровне. Милиция оказалась неспособной бороться с ростом преступности. Органы государственной безопасности оказались бессильными бороться против нарастающих антигосударственных и антикоммунистических умонастроений и действий.

Власть сама усилила этот аспект кризиса, реабилитировав прежних диссидентов и присвоив себе разоблачительские функции диссидентов. Заигрывания с Западом породили серию либеральных жестов, поощрив тем самым бунтарские, антигосударственные, антипартийные и антикоммунистические силы в стране. В том же направлении действовали разоблачения сталинизма и брежневизма. Расчеты власти на завоевание популярности не оправдались. Наоборот, она потеряла авторитет в глазах населения. Разоблачения сталинистов и брежневистов фактически наносили удар по власти вообще. Начались такие массовые нападки на власть, каких не было за всю советскую историю. Они приняли откровенно антикоммунистический характер.

В самой сильной степени кризис власти затронул ее стержневую часть — партийный аппарат. Он утратил былой контроль за системой власти и оказался изолированным от управляемого общества. На него взвалили главную ответственность за то, в каком положении оказалась страна. Все нападки на представителей власти, обвинения их в коррупции, бюрократизме и консерватизме относились прежде всего к работникам партийного аппарата. Антипартийные и фракционные выступления членов партии и даже представителей органов власти стали обычным делом. За них никто не наказывался ощутимым образом. Многие стали демонстративно выходить из партии. Антикоммунистические выступления и неподчинение властям перестали даже удивлять. На выборах в советы кандидаты партийных органов стали терпеть сокрушительное поражение. Допущение формы выборности в отношении невыборной по существу власти поставило всю профессиональную власть на грань катастрофы.

Политика гласности углубила и расширила идеологический кризис. Началось безудержное и бесконтрольное словоблудие, мазохистское саморазоблачение, оплевывание всех святынь советской истории, очернение советской реальности. Все истины марксизма-ленинизма были подвержены осмеянию. Всякая защита даже бесспорных истин его рассматривалась как признак реакционности и отсталости. Короче говоря, с марксизмом-ленинизмом обошлись чуть ли не как с враждебным идеологическим учением. Одновременно началось столь же безудержное заимствование идей из западной идеологии.

Неверие в марксистские идеалы и отказ от марксизма-ленинизма как от руководства к действию захватил самые верхи правящего слоя. Дискредитация идеологии стала стимулироваться сверху. И это несмотря на то, что многие положения марксизма-ленинизма могли бы как никогда послужить путеводной звездой в современной запутанной ситуации в мире. Коммунисты предали марксизм-ленинизм именно тогда, когда на нем стоило настаивать особенно упорно.

Была потеряна эпохальная цель общества — его ориентация на «полный коммунизм». Доминирующим стало состояние беспросветности. Идейные интересы заглохли или оттеснились куда-то на задворки человеческих душ. Разрушилось также сознание исторической миссии советского народа и сознание внешнего эпохального врага. Советские люди стали видеть коммунистический идеал на Западе. Все то, что советская идеология и пропаганда с полным основанием утверждала о реальном капитализме и о Западе, стало восприниматься как идеологическая ложь, а идеологическая ложь и дезинформация, идущая с Запада, — как святая правда.

Социальный кризис особенно ощутимо проявился в сфере экономики. Подчеркиваю, это не экономический кризис, а именно проявление социального кризиса в экономике. В основе его лежат сами принципы организации Общества — системность, плановость, единое и централизованное управление, социальная организация людей. Внешними проявлениями кризиса является усиление обычных экономических трудностей сверх всякой меры. Но сущность его заключается в отступлении от коммунистических методов в экономике и в стремлении преодолеть экономические трудности капиталистическими методами. Нет надобности перечислять эти отступления, они общеизвестны.

В обществе сложилась ситуация, которую можно было бы назвать революционной, если бы в реальности назрели предпосылки для настоящего революционного переворота. Но таких предпосылок не было. И массы устремились не вперед, не в будущее, а назад, в прошлое. Псевдореволюционная ситуация могла породить только одно: попытку контрреволюции по отношению к революции, в результате которой возникло коммунистическое общество. С точки зрения эволюции коммунизма массы выступили как сила глубоко реакционная. Естественно, и вожди масс, отражающие их умонастроения, выступили с лозунгами, которые нисколько не считались с внутренними закономерностями и возможностями страны. Все идеалы ими были заимствованы в дореволюционной России, которую они идеализировали, и на Западе, причем — не в западной реальности, которую они плохо знали и совсем не понимали, а в западной идеологии и пропаганде, рассчитанной на дураков из коммунистических стран.

Перестройка. С первых же шагов перестройки стало очевидно, что ее позитивные намерения (если таковые были на самом деле!) — поднять страну на уровень богатейших стран Запада путем некоего ускоренного развития — в принципе неосуществимы в существующих условиях. Вместо ускоренного прогресса начался стремительный регресс во всех основных аспектах жизни общества. Естественно, стали искать не объективные причины этого ухудшения, а виновников, якобы препятствовавших осуществлению замечательных планов горбачевской клики. И нашли их в сталинистах, брежневистах, одним словом — в неких консерваторах. Вот если бы не эти наделенные всеми мыслимыми недостатками исчадия сталинизма, то с молниеносной быстротой Советский Союз приобщился бы к высотам мировой цивилизации!

Зато разрушительная часть перестройки пошла чрезвычайно успешно. Остановлюсь кратко на основных, на мой взгляд, «достижениях» на этот счет.

Теперь принято считать, что Холодная война закончилась и что основная заслуга в этом принадлежит Горбачеву и его сообщникам. Но при этом помалкивают о том, в чем именно заключалась эта «заслуга». Пройдут годы, и потомки оценят роль горбачевской клики по достоинству, а именно — как беспрецедентное в истории человечества предательство интересов своей страны и своего народа. Я не знаю в истории другого такого случая предательства, который по масштабам и последствиям можно было бы сопоставить с этим. Период Второй мировой войны дал много примеров предательства, но они просто детская забава в сравнении с тем, что удалось сделать горбачевской клике в мирное (в обычном смысле) время. Если бы лидеры Запада назначили на пост главы советского государства своего собственного политика, убежденного антикоммуниста, он не смог бы нанести такой ущерб Советскому Союзу и советскому народу, как это сделал Горбачев со своей кликой. Они действовали как опытные партийные аппаратчики, со знанием дела, используя всю мощь власти, какой обладало коммунистическое государство. Явление поистине поразительное, никак не укладывающееся в рамки здравого смысла: могучее коммунистическое государство использовалось как орудие разрушения общества, которому оно обязано своим существованием и охранять которое было его священным долгом!

Результатом окончания Холодной войны явилось то, что распался Советский блок в Европе и Советский Союз утратил свою роль второй сверхдержавы планеты. И главную роль в этом сыграла не мудрость и мужество лидеров Запада, а предательская внешнеполитическая стратегия советского руководства. Оно по своей инициативе, добровольно капитулировало перед Западом, само приползло на коленях к противнику со слезными мольбами принять добровольную капитуляцию. На Западе не ожидали такого щедрого подарка. Это было сделано с поистине русской щедростью. Это была своего рода антиатака на Запад: мол, возьмите все, что мы имеем, причем — даром, даже с приплатой. И этот уникальный идиот-правитель и уникальный предатель в приступе маниакального тщеславия вознамерился тем самым начать «перестройку» всей планеты, всего человечества. Ему было невдомек, что Запад сам уже начал перестройку планеты, но по своим, западным планам и что в этих планах Запада ему, Горбачеву, отвели соответствующую роль — роль разрушителя советского общества.

Горбачев начал свою деятельность в качестве реформатора в условиях коммунистического социального строя. Никаких намерений разрушать его у него не было. А если они и были в тайниках сознания, он их не выражал явно. Наоборот, он клялся в верности марксизму-ленинизму и партии, клялся охранять и укреплять завоевания советской истории. Общеизвестно, чем кончилась его перестройка. Она потерпела полный крах в позитивном смысле, зато преуспела в смысле негативном, т.е. в смысле разрушения всех основ советского общества и позорной капитуляции в Холодной войне с Западом. Именно за эту разрушительную для Советского Союза деятельность Горбачев был вознагражден на Западе званиями «Человека года» и «Человека десятилетия», Нобелевской премией мира и многими другими наградами.

Но один фактор, имеющий решающее (на мой взгляд) значение для понимания как горбачевизма, так и ельцинизма, не заметили или умышленно игнорировали все, писавшие и говорившие на эту тему. Заключается он в том, что горбачевизм появился на исторической арене как стремление ввести вместо брежневистского типа правления сталинистский. Напомню, в чем заключается различие этих типов.

В сталинской власти партийный аппарат играл роль второстепенную, подчиненную. Главным был аппарат личной власти вождя, не связанный ни какими законодательными органами и нормами. Он состоял из клики людей, лично обязанных вождю своим положением и беспрекословно выполнявших его волю. Главными рычагами власти были те, которых сейчас называют силовыми структурами, органы государственной безопасности, силы внутреннего порядка и армейское командование. Их дополняли дипломатический корпус, главы учреждений и предприятий особой важности, научная и культурная элита и т.д. Руководитель обращался непосредственно к народу, игнорируя официальные учреждения власти. Массам эти учреждения представлялись как нечто враждебное, как помеха их вождям-руководителям. Отсюда — волюнтаристские методы руководства. Руководитель мог по своему произволу манипулировать чиновниками аппарата нижестоящей власти, назначать и увольнять их, заменять другими. Высшее руководство страны было волюнтаристским также в том смысле, что навязывало стране сверху насильно тот путь эволюции, какой оно считало необходимым и желательным со своей точки зрения.

Брежневистский тип политической системы отличается от сталинистского тем (среди прочих признаков), что в нем стержнем государственной власти становится партийный аппарат, высшее руководство стремится действовать в рамках партийно-государственных норм и законодательно утверждаемых планов, причем — с учетом возможностей страны и конкретных условий. То, что это далеко не всегда удавалось и имели место отклонения от норм, не влияет на сам тип власти. Сталинистский тип власти был коммунистической диктатурой, брежневистский — демократией. Десталинизация страны после смерти Сталина означала переход к брежневистскому типу, который стал альтернативой сталинистскому.

Надо различать сталинизм как явление конкретно-историческое, сыгравшее свою историческую роль, изжившее себя и неповторимое, с одной стороны, и сталинистский тип системы власти и управления обществом, с другой стороны. Первый неповторим, второй же включает в себя лишь некоторые черты первого (основные из них я назвал выше) и может повторяться во многих экземплярах, как это имело место на самом деле. Горбачевизм был попыткой установить именно такой тип власти, а не реставрировать сталинизм в первом смысле. Для такого поворота в умонастроениях части советского руководства и масс людей были, естественно, достаточно серьезные основания. Достаточно напомнить о том, что инициаторы поворота начали свою карьеру еще в сталинские годы как комсомольские и партийные функционеры, прошли школу сталинистского волюнтаризма и преуспели как карьеристы в партийно-государственном аппарате, сформировавшемся в составе сталинской системы власти и управления. Партийный аппарат, сконцентрировавший в себе разум и «инстинкт» самосохранения общества, уже в хрущевские годы стал препятствием для реформаторского авантюризма, и горбачевцы понимали это. Они не понимали главное: что разрушение и даже ослабление этого аппарата в новых условиях должно было привести к краху всей государственности.

Горбачевизм начался как стремление насильственно навязать стране сверху (по инициативе ЦК КПСС, как постоянно подчеркивал сам Горбачев) реформы и создать для этого аппарат сверхвласти вне партийного аппарата и над ним, т.е. практически ослабив партийный аппарат, подчинив его личной власти нового вождя. В пропаганде, однако, это изобразили как борьбу против сталинизма и «застоя». Тем самым маскировалась суть перестройки, завоевывалось одобрение советских людей и похвалы со стороны Запада. Что получилось на деле, это уже не зависело от первоначальных намерений.

Повторяю и подчеркиваю, все преобразования высших органов власти, происходившие по инициативе Горбачева, вели в одном направлении — в направлении создания аппарата сверхвласти, находящегося вне партийного аппарата и подчиняющего его себе. Самыми значительными шагами в этом направлений были, во-первых, создание президентской системы правления и, во-вторых, исключение из конституции пункта о руководящей роли КПСС, низведение КПСС до статуса просто партии, допущение других политических партий (многопартийности) и лишение КПСС монополии на власть. Это произошло на чрезвычайном съезде народных депутатов в марте 1990 года.

В июле 1990 года состоялся 28 съезд КПСС. На нем консерваторам во главе с Лигачевым было нанесено окончательное поражение, они были выброшены из руководства партией. Путь к реализации амбиций Горбачева, казалось, был расчищен. Но новая организация органов власти, удовлетворив амбиции Горбачева в отношении его личного положения в них, оказалась непригодной для задуманных преобразований и вообще для управления страной нормальным образом. Получилась аморфная структура власти, заполненная к тому же дилетантами. Дабы компенсировать слабость новой власти, начались бесконечные горбачевские требования чрезвычайных полномочий. И он их получал.

Став Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР и главой вооруженных сил, Горбачев тем самым с самого начала своего правления получил в свои руки всю полноту власти. Казалось, что еще нужно? А между тем вся история его правления состояла в том, что он просил и требовал предоставить ему ту самую полноту власти, которую он, казалось, имел изначально. В чем тут дело? Дело в том, что власть Горбачева в любом ее обличии была властью кризисной. Он, как и вслед за ним Ельцин, впал в иллюзию, будто все проблемы страны можно было решить путем махинаций с системой власти. Полнота власти тут приобреталась формально, а не практически. Она была достаточно сильна, чтобы производить разрушительные действия, но слишком слаба, чтобы делать что-то позитивное, созидательное. Она все время казалась недостаточной, поскольку ее нельзя было употребить в дело должным образом, поскольку сам факт предоставления полномочий не делал подвластных покорными без применения орудий реальной власти, которая разрушалась. Если бы Горбачев был наделен полномочиями императора или даже фараона суть дела от этого не изменилась бы.

Таким образом, надо различать диктатуру фактическую, какой была диктатура Сталина, и диктатуру формальную, образцом которой может теперь служить диктатура Горбачева. Формально Горбачев располагал властью неизмеримо большей, чем Сталин. Он стал Президентом, избранным прямо съездом народных депутатов, т.е. независимо от Верховного Совета. Он стал Генеральным секретарем КПСС независимо от ЦК КПСС, от Политбюро и Секретариата ЦК, будучи избран прямо Съездом КПСС. Он получил полномочия, какие не снились никакому диктатору. Но он был полнейшим ничтожеством в качестве реального властителя сравнительно со Сталиным.

Уже в горбачевские годы внешние факторы стали играть доминирующую роль в деятельности власти Советского Союза. Горбачев перешел грань, отделявшую деятельность в рамках советской государственности от деятельности по ее разрушению вообще. Вместо сталинистского типа коммунистической власти стал получаться политический урод, сочетавший в себе элементы, имитирующие западную демократию, и обломки разрушаемой коммунистической системы.

В республиках бывшего Советского Союза, включая Россию в первую очередь, сложились так называемые президентские системы власти, ничего общего не имеющие с президентской системой США или Франции, а именно — диктаторские режимы, по сравнению с которыми брежневский режим выглядит как вершина либерализма. Рухнули прежние структуры профессиональной системы управления. На их месте возникли дилетантские структуры, не имеющие достоинств прежних, но зато усилившие их недостатки. Новые правители с удесятеренной силой сравнительно с предшественниками ринулись удовлетворять свои хищнические аппетиты. К ним присоединилось огромное число (если не большинство) прежних чиновников партийного и государственного аппарата, молниеносно изменивших свою политическую ориентацию. Гигантский хамелеон советской власти лишь изменил свою окраску применительно к новым условиям. Под другими названиями и в ухудшенном виде в республиках возродились тоталитарные режимы, обрядившиеся в оболочку антикоммунизма и национализма и утратившие черты прежней законности.

Вместо обещанного сокращения и удешевления аппарата власти произошло противоположное — он стал неумолимо разрастаться, а расходы на него увеличились за несколько месяцев в несколько раз сравнительно с прежними. Новые властители первым делом увеличили себе зарплату и прибрали к рукам все привилегии прежних работников власти. Они стали пользоваться внеочередностью везде и во всем, летали бесплатно на самолетах. В их распоряжении оказались лучшие гостиницы и санатории, бесплатные автомашины, заграничные паспорта, специальные больницы и т.п. Трудно назвать депутата-демократа, который не побывал бы несколько раз на Западе и не привез бы оттуда дефицитные в Советском Союзе вещи, которые продавались затем там за огромные деньги. Даже западные газеты с удивлением писали о том, что новые советские правители в огромном числе открыли себе счета в западных банках. Демократы завладели закрытыми распределителями продуктов, им доставалась львиная доля строившихся квартир.

Демократы устроили злобную травлю бывших работников партийного аппарата КПСС, заполнив этим все средства массовой информации, включая органы самой КПСС. Одним словом, получилась не демократия западного образца, лишь ее имитация в советском духе, лишь вывернутая наизнанку прежняя система, работало лишь то, что как-то осталось от прошлого, только много хуже, чем раньше.

Было бы удивительно, если бы в таких условиях не стали появляться шарлатанские и шизофренические планы преобразования. И они стали появляться, причем — один глупее другого. Все рекорды на этот счет побил план «500 дней», авторство которого приписывают Г. Явлинскому, С. Шаталину и Н. Примакову. Согласно этому плану, Советский Союз в течение пятисот дней должен был превратиться из коммунистической страны в страну капиталистическую, причем на уровне передовых западных стран. На Западе этот план хвалили, ибо понимали, что претворение его в жизнь привело бы к молниеносному краху советского общества. Горбачевцы от этого плана отказались, поскольку абсурдность его была очевидна даже им. Но они не отказались от идеи введения «рыночной экономики» и приватизации, которая стала витать в их сознании как панацея от всех бед. В результате в стране стала стремительно деградировать старая экономическая система, уступая место экономике криминальной.

Вместо разрушенной коммунистической (плановой и командной) экономики возникла не рыночная экономика, к какой призывали новые лидеры и хозяева страны, не имевшие ни малейшего понятия о механизме реальной рыночной экономики западных стран, а лишь ее карикатурная имитация. По существу же эта экономика явилась лишь легализацией преступной («теневой») экономики брежневских лет, а также расцветом мафиозной экономики, грабящей страну совместно с представителями экономической интервенции со стороны Запада. Началось разбазаривание всего ценного, что было создано трудом, умом и талантом народа за годы советской истории. Жизненный уровень масс населения стремительно снизился сравнительно с брежневскими годами, которые теперь стали воспоминаться как «Золотой век» русской истории. От всего этого выгадало ничтожное меньшинство населения — преступники, нажившие в считанные дни баснословные богатства. Но возникли эти богатства не за счет подъема экономики и роста производства, а за счет ее упадка и краха производства, т.е. путем ограбления масс рядовых граждан и накопленных ранее ресурсов страны.

Результатом политики горбачевских реформ явилось не новое устойчивое состояние общества, а его дальнейшая дестабилизация, превысившая всякие допустимые границы. Плохо ли — хорошо ли, но общественный механизм до этого как-то работал. Его детали были как-то скоординированы. Реформаторская же суета разрегулировала его окончательно. Горбачевцы вели себя подобно некомпетентным в технике авантюристам, которые хаотически заменяют устаревшие детали в устаревшей машине новыми деталями, игнорируя принципы работа машины как целого.

Прибегая к другому образному сравнению, горбачевское руководство оказалось подобным обезумевшему капитану, который направил свой корабль в минуту опасности на гибельные рифы.

Но самый страшный результат того, что произошло после 1985 года в нашей стране, это — моральное, психологическое и идейное разложение основного населения страны. Люди уже не могут сознаться в том, что совершили эпохальную глупость, добровольно поддавшись влиянию реформаторов и их западных наставников. Теперь они в отчаянии от того, что произошло. Но в России просто нет авторитетных для них сил и вождей, которые могли бы указать им приемлемый выход из катастрофического положения и за которыми они могли бы пойти.

Новые коммунисты

Писателя не удивило и не опечалило то, что его бойкотировали писательские и научные круги, «демократическая» и правительственная пресса, националисты и т.п. Но невнимание со стороны коммунистов его вначале озадачило. Вся его прошлая деятельность по критике коммунизма теперь выглядит скорее как защита его и именно так интерпретируется. Так что дело не в этом. Еще в доперестроечные годы в одной коммунистической газете о нем писали, что его критика коммунизма неприемлема для антикоммунистов и воспринимается ими как скрытая апологетика коммунизма, а его защита коммунизма неприемлема для коммунистов и воспринимается ими как скрытый антикоммунизм. Возможно, нечто подобное имело место и в России. Но теперь, когда коммунисты должны были бы дорожить каждым добрым словом в адрес коммунизма, невнимание к человеку, который первым провозгласил, что коммунистический период был вершиной русской истории, и не уставал подчеркивать это, казалось по меньшей мере странным. Теперь, познакомившись лучше с положением в России и с состоянием коммунистической оппозиции, он понял, что на иное отношение к себе он и не мог рассчитывать. Он был чужим, непонятным и даже опасным для всех тех, кто сегодня по тем или иным причинам считал себя коммунистом и объявлял себя таковым публично.

Его пребывание в Москве приближалось к концу, когда он получил приглашение выступить в «Союзе Новых Коммунистов». Этот «Союз» недавно появился с целью изучения истории коммунистического движения, марксизма-ленинизма и опыта коммунистических стран. Члены «Союза» — в основном молодые люди. О Писателе кое-что слыхали, но сочинений его не читали. Писатель, конечно, согласился.

На встречу пришло человек пятьдесят. Открыл встречу молодой человек, представившийся как секретарь «Союза». Рассказал кратко биографию Писателя, перепутав даты, факты и идеи. Писатель не стал поправлять, дабы не терять время и не вносить ненужную полемичность.

Писатель много лет не испытывал такого волнения, как в этот момент. Может быть вся его жизнь предназначалась именно для него?! Он долго не мог начать речь. К горлу подкатывал ком. Собравшиеся почувствовали это. Наступила мертвая тишина. Как на похоронах, — подумал он. И в первый раз за много лет произнес слово, которое было символом нового общества, а теперь оказалось забытым и осмеянным, как и все то хорошее, что дало людям это общество: «Товарищи!»

Коммунизм умер — да здравствует коммунизм!

Коммунистический социальный строй в России (реальный коммунизм) разрушен, это теперь неоспоримый факт. Конечно, какие-то его черты и обломки сохранились. Они еще долго будут сохраняться, может быть вечно. Но реальный коммунизм как целостный социальный организм разрушен. Разрушены все его основы — коммунистическая организация первичных коллективов, система государственности, партия как основа и ядро государственности, идеологический механизм, общественное сознание, система ценностей, система воспитания и образования, система социальных гарантий и прав. Наступила посткоммунистическая эпоха, о которой мечтали антикоммунисты всех сортов, стран и народов в течение семидесяти лет советской, коммунистической истории. Естественно, возникает вопрос о судьбе коммунистических идеалов и их носителей-коммунистов.

Как известно, многие западные партии отреклись от названия коммунистических и от самих коммунистических идеалов, мотивируя это конкретными условиями их жизнедеятельности. Аналогичное явление имеет место в России. А число людей, отрекшихся от звания коммунистов, не счесть. Но ссылка на условия тут лишена смысла. Она лишь маскирует факт капитуляции и предательства, в лучшем случае приспособленчества. Идеи коммунистического общества (коммунистические идеалы) возникли задолго до марксизма и тем более до возникновения реальных коммунистических стран. Они в той или иной форме существовали и независимо от них. И будут возникать вновь и вновь в будущем. Они суть именно идеалы. Ни от каких конкретных условий и изменения этих условий их содержание не зависит. От конкретных исторических условий зависит их появление на арене истории, распространение, влияние, затухание, забвение. От конкретных условий зависит то, какие пути выбирают те или иные люди, чтобы добиться их реализации. Но сами по себе они не конъюнктурны, не приспосабливаются к обстоятельствам.

Идеи коммунизма как идеал будущего общества благополучия и справедливости для широких слоев населения, в особенности низших, а также как цель в жизнедеятельности каких-то категорий людей не могут быть истреблены, вычеркнуты из сознания и памяти человечества полностью. Они под другими названиями и в других формах живут и в странах Запада, не говоря уж о странах бывшего Третьего мира. Они возрождаются вновь и вновь в составе программ и лозунгов различных некоммунистических организаций и движений, включая даже религиозные. До тех пор, пока остается массовая нищета, безработица, вопиющее материальное неравенство, социальная необеспеченность, страх будущего, угнетение одних людей другими, насилие и прочие язвы современного общества, нельзя быть уверенным в том, что коммунистическое движение вновь не станет на свои собственные ноги и вновь не заявит претензии на переустройство мира.

В нынешнем посткоммунистическом российском обществе никто не принуждает граждан принимать коммунистические идеалы: Наоборот, эти идеалы всячески дискредитируются. На коммунизм сваливают всю совокупность зол, в которых он неповинен. У коммунизма отнимают все то, что он внес позитивного в жизнь человечества. Принятие идеалов коммунизма есть дело сугубо личное и добровольное. Коммунистом в этих условиях может считаться лишь человек, который принимает эти идеалы и делает своей жизненной задачей участие в борьбе за их осуществление. Причем, он должен делать это бескорыстно, без карьеристических расчетов, с готовностью пойти на жертвы ради коммунистических идеалов, короче говоря — как идеалистический, романтический и психологический коммунист. Лишь организация из таких (скажем, настоящих, подлинных) коммунистов в современную посткоммунистическую эпоху может считаться коммунистической в строгом смысле слова. Вот таким настоящим коммунистам обращаю я мои слова.

Вы знаете, чего это стоило заявлять о себе как о коммунисте и о своей партии как о коммунистической в условиях, когда эта партия была правящей. Но надо иметь мужество заявлять о себе как о коммунисте и о своей партии как о коммунистической в условиях буйства антикоммунизма, массированной травли всего, что так или иначе связано с коммунизмом. Отрекаться в этих условиях от слов «коммунист» и «коммунистический» — значит капитулировать перед всеобщей эпидемией антикоммунизма. Тут речь идет о великих исторических символах. Эти символы есть историческая реальность — мы живем в цивилизации, в которой символы порою играют более важную роль, чем эмпирически ощутимые вещи и события. Жертвовать этими символами в угоду преходящей конъюнктуре и в порядке уступки ликующему антикоммунизму по меньшей мере постыдно. Но столь же постыдно использовать исторический смысл этих символов, не будучи коммунистами на самом деле. Впрочем, это явление скоро исчезнет, надо полагать, так как липовые коммунисты перелицуются в более подходящие словесные одежды.

Настоящие коммунисты России должны первым делом дать объективную и беспощадную оценку сложившейся в России ситуации, а именно — открыто и категорически заявить, что нынешнее состояние России есть результат гибели коммунистического социального строя, причем — этот строй не обанкротился, не изжил себя и не умер естественной смертью (т.е. в силу внутренних причин), а был разрушен искусственно силами внешних врагов, внутренней контрреволюции, уголовных элементов и предателей. После 1985 года по инициативе высшего советского руководства было выбрано гибельное направление эволюции страны и была всесторонне подготовлена контрреволюция, открыто начавшаяся в августе 1991 года. В результате ее была разрушена КПСС, служившая основой и стержнем советской государственности, уничтожены советы, разрушена социальная организация населения, ликвидированы все социальные завоевания советской истории, разгромлена система воспитания и образования, отброшена идеология, деморализованы вооруженные силы, приведено в состояние морально-психологического маразма население страны. Страна позорно капитулировала в Холодной войне с Западом, сдав без боя все ранее завоеванные позиции, и из второй сверхдержавы планеты превратилась в третьеразрядную страну, искусственно разорвана на части и стала зоной колонизации со стороны Запада. Происходит искусственная и насильственная западнизация страны под предлогом насаждения западной демократии и рыночной экономики. Складывается режим колониальной демократии. Все то, что было самого гнусного и мракобесного в российском народе, вылезло на поверхность. Возрождаются самые мрачные черты дореволюционной России. Россия стала местом сбыта всего самого худшего, что производит массовая западная псевдокультура и идеология.

Настоящие коммунисты обязаны отвергнуть и бойкотировать абсолютно все, что произошло в России после 1985 года и привело к краху коммунизма, и призывать массы к этому. Никакой поддержки всему, что враждебно коммунизму. Никакого участия в сложившейся системе власти, никакого участия в борьбе за место в ней. Никакого участия в экономической деятельности по насаждению капитализма и вообще частнособственнических отношений. Категорическое отрицание приватизации. Никаких уступок в отношении форм собственности, отличных от коммунистической. Никакого участия в антикоммунистической идеологии и культуре. Всякое одобрение действий властей и складывающейся социальной системы, а также всякое соучастие в них есть предательство идеалов коммунизма. Надо рассматривать происходящий процесс как единое целое и не отыскивать в нем отдельные плюсы, оправдывающие его.

Настоящие коммунисты сегодня должны явиться перед судом Великой Истории, а не на выборы, не в конторы учреждений власти, не в банки и в частные предприятия, не в антикоммунистические органы и средства массовой информации. Не надо измельчать великие идеалы коммунизма болтливыми программами и тактическими расчетами. Не надо засорять словесным мусором и мелким политиканством дорогу к этим идеалам. Историческая роль коммунистов теперь вновь будет измеряться критериями нравственности и жертвенности. Надо думать прежде всего о сохранении исторического достоинства настоящих борцов за великие идеалы, а не о крохах со стола пиршества разрушителей коммунизма.

Настоящие коммунисты обязаны открыто и недвусмысленно выразить свое отношение к КПСС советского периода. Бесспорно, в той катастрофе, которая случилась с Россией (уже случилась, а не всего лишь угрожает!), сыграли свою роль объективные факторы как внутреннего, так и внешнего порядка. Но они действовали не как некие особые субстанции. Они действовали через факторы субъективные, т.е. через волевые решения и поступки людей, организаций, учреждений. Наличие объективных факторов ни в коем случае не снимает с людей, организаций и учреждений ответственности за ход событий, не освобождает от вины за случившуюся катастрофу, не освобождает от ответственности за будущее страны и народа.

Я убежден в том, что основная вина за случившуюся катастрофу лежит на аппарате КПСС и на КПСС в целом, включая рядовых членов партии. Причем, вина не только коллективная, но и персональная. Но вина не в том смысле, в каком приписывают КПСС вину антикоммунисты, антисоветчики, критики «режима», реформаторы, демократы и прочие разрушители нашей страны, а в том смысле, что руководители и идеологи партии, партийный аппарат и вся масса членов партии допустили в своих рядах формирование идей и людей, которые, захватив в партии инициативу, влияние и руководство, привели ее к гибели. К гибели, имевшей роковые последствия — гибель всей советской системы государственности, социальной организации и всего общества. КПСС не оправдала той исторической роли, какую она была обязана сыграть в отношении своей страны, не оправдала надежд народа на нее. Она капитулировала перед силами разрушения, фактически предала доверявший ей народ и самое себя. И вновь возникающие организации не имеют морального права называть себя коммунистическими без публичного признания этого исторического факта и выражения осуждения его. Что касается прошлых заслуг КПСС, то они должны быть учтены при оценке советского периода российской истории, ибо этот период без нее просто немыслим. А сейчас, в чем я глубоко убежден, выступление коммунистических партий в роли обломков и преемниц КПСС препятствует возрождению коммунистического движения в России как в стране посткоммунистической.

Коммунизм в России вернулся из реальности в сферу идеалов, так что коммунистической партии посткоммунистической эпохи предстоит стать партией не просто политической, но партией идеологической. Идеологической прежде всего. И не на день — на два, а надолго. Так что проблема идеологии для коммунистов посткоммунистической эпохи становится главной. Если настоящих коммунистов мало, если их организация слаба, если ее материальные ресурсы ничтожны, если поддержки почти или совсем нет, а враги сильны, то главной силой коммунистов становятся идеи.

А именно в сфере идеологии современное российское общество являет зрелище наиболее ужасающее — полное идейное разложение всех слоев и категорий населения, всех уровней образования, всех профессий, всех политических ориентаций, всех организаций и движений, всех возрастов. И ничего удивительного в этом нет. Холодная война, в которой Советский Союз потерпел сокрушительное поражение, была войной прежде всего в сфере идеологии. Главным объектом атак со стороны Запада было именно идейное, психологическое и моральное состояние советского общества. Симптомы идеологического кризиса были заметны уже в хрущевские годы. Никакие меры советской идеологии предотвратить его не помогли. Наоборот, они всячески его усилили и форсировали. Общий кризис советского общества начался именно в сфере идеологии и спустился затем к самым его основам. Советская интеллигенция сыграла в этом отношении колоссальную роль, подготовив фактически страну к полной идейной капитуляции перед Западом. Идеологическое разложение охватило и высшие слои советского руководства, включая его политических и идеологических лидеров.

Две главные черты идеологического маразма нынешней России суть, во-первых, отмена и разгром государственной идеологии (т.е. марксизма-ленинизма) и, во-вторых, наводнение российского идеологического пространства западной идеологией.

В вопросе о марксизме-ленинизме надо видеть два различных аспекта, а именно — то, как с ним обошлись реформаторы российского общества, и то, каким должно быть, на мой взгляд, отношение к нему со стороны коммунистов посткоммунистической эпохи. Реформаторы просто отбросили марксизм-ленинизм, отменили и фактически запретили его как государственную идеологию в угоду своим антикоммунистическим и антимарксистским западным покровителям, а не противопоставили ему свое более совершенное учение. Никто из них, включая профессиональных идеологов, толком не понимал марксизм как интеллектуальное явление. Тот поток словесных помоев, какой они на него обрушили, был интеллектуальной деградацией беспрецедентного масштаба. Их отношение к марксизму не есть отношение разума к заблуждению. Они просто предали его, когда сочли это удобным в своих шкурнических интересах. В истории человечества еще не было предательства подобного уровня и масштаба, не говоря уж о степени морального падения.

Марксизм не есть чепуха, хотя в его текстах много чепухи, не есть ложь, хотя в нем много ложных утверждений, и не есть утопия, хотя многие его обещания несбыточны. Он есть явление качественно иное и более значительное. Он родился в гениальных умах и родился как стремление к научному познанию реальности. Он вырос на основе науки и сам внес в нее свой вклад. Но в силу роли, какую ему навязала история, он превратился в нечто отличное от науки — в идеологию.

Очень важно понять, что идеология не есть наука, хотя она и вырастает, на основе науки и использует ее. Она не есть нечто второсортное по отношению к науке. Она — просто другое явление, у нее другая роль в обществе. Задача науки — познавать мир. Задача идеологии — выработка идеалов поведения людей и их организаций, общих представлений о их природном и социальном окружении. Марксизм явил миру самый грандиозный образец идеологии — идеологии глобального и эпохального значения. И именно тот факт, что он питался соками науки, позволял ему в течение более ста лет быть более или менее адекватным отражением социальной реальности.

Марксизм, возникнув и развившись в эпохальную идеологию на основе жизненного и интеллектуального материала 19 и начала 20 веков, стал неадекватным тем переменам, которые произошли в мире в 20 веке, в особенности — после Второй мировой войны. Но что означала эта неадекватность? И была ли она достаточным основанием краха марксизма? И в чем заключалась главная причина краха?

Сказать, что марксистское учение о коммунистическом и о западном обществе оказалось ненаучным, что его прогнозы подтвердились, значит, сказать нечто бессмысленное. Это учение и раньше было ненаучным, а над многими его прогнозами смеялись еще в довоенные годы. К тому же и то, что ранее говорилось на эту тему на Западе, было ничуть не научнее марксизма, а во многих отношениях уступало ему. Дело в том, что мир изменился таким (кстати сказать, непредвиденным!) образом, что критика коммунистического общества и апологетика западного общества оказалась в более выгодном положении, чем апологетика коммунистического общества и критика западного общества. Развились и вышли на первый план такие явления и сравнительно ослабли и отошли на задний план такие явления, что западная идеология и пропаганда получила колоссальные преимущества перед советской. На Западе начался подъем в материальном отношении, а в

Советском Союзе уже в начале семидесятых годов стал ощутим «застой» и наметилась тенденция к кризису. Сложились, короче говоря, условия, в которых западная идеология и пропаганда начала весьма успешно навязывать всему миру образ Запада как земного рая и образ Советского Союза как «империи зла».

Идеологическая атака со стороны западной идеологии на советское общество оказалась настолько мощной и эффективной, что советская идеология впала в состояние растерянности. Уже в семидесятые годы можно было констатировать ее кризис — предвестник надвигающегося общего кризиса коммунизма. Но кризис еще не крах. Если бы Советский Союз преодолел этот кризис, и коммунистический социальный строй тут сохранился бы, никакой крах марксистской идеологии не произошел бы, её не отбросили бы, не отменили бы. Она уцелела бы и постепенно стала бы приспосабливаться к новым обстоятельствам. Она начала такое приспособление уже в послесталинские годы. Очень медленно, робко, но начала. Специалисты по идеологии знают, какие важные и многочисленные коррективы были фактически внесены в марксизм (включая ленинизм). Могу в качестве примера назвать отказ от рассмотрения советского государства как диктатуры пролетариата и истолкование принципа «по потребности», в котором потребности истолковывались как «разумные», т.е. как общественно признанные.

Марксистская идеология, как и коммунистический строй в России в целом, была жизнеспособной идеологией, причем более высокого интеллектуального и морального уровня, чем идеология западная. Она не умерла естественной смертью. Она была разрушена искусственно. Она оказалась уязвимой, поскольку средства ее разрушения оказались сильнее, чем средства самозащиты, и поскольку ее предали сами ее «защитники» — те, кто по долгу граждан обязаны были ее защищать. Нажив за ее счет степени, звания, славу, материальные богатства и высокие посты, они открыли ворота идеологической крепости врагам и сами возглавили ее погром.

Хочу особо подчеркнуть следующее обстоятельство. Марксизм-ленинизм был жизнеспособной идеологией не сам по себе, а в качестве государственной идеологии мощной страны, сохраняемой и используемой мощным идеологическим механизмом и армией профессиональных идеологов. Но это не значит, что он жизнеспособен и в иных условиях. Условия возникновения идеологии и ее формирования в нечто значительное — одно, а условия сохранения сложившейся идеологии — другое. Тут нет совпадения. На возникновение коммунистической идеологии ушли столетия, а на превращение ее в мощную государственную идеологию — десятилетия. Условия, благодаря которым это произошло, исчезли. И наивно думать, будто это может повториться в новых условиях. В России не сумели сохранить марксизм в качестве национальной идеологии. Историческая идеология как основа и ядро советской идеологии разрушена вместе со всем советским обществом. И возродить ее в прежнем виде, масштабах и роли в принципе невозможно.

В России стали говорить о некоем идеологическом вакууме. Думают, чем его заполнить. Но я думаю, что никакого идеологического вакуума тут нет. Наоборот, головы людей с молниеносной быстротой заполнились идеологическим хламом из западной идеологии и ветхим тряпьем дореволюционной идеологической свалки, а также кустарными размышлениями дилетантов и шарлатанов. Есть идеологический хаос, распущенность, извращенность сознания. Растерянность. Потеря социальной ориентации. И вместо свободы мысли — повышенная идеологическая внушаемость и манипулируемость масс людей средствами массовой информации и массовой культуры, как это имеет место в поле воздействия западной идеологии.

В нынешней идеологической смуте в России в большом числе фигурируют и коммунистические идеи. Они фигурируют в самых различных видах. Отчасти это остатки и обломки советской государственной идеологии доперестроечного периода. Отчасти — идеи марксизма-ленинизма ранних, «большевистских» лет. От части — идеи реформистских отклонений в марксизме. Отчасти — идеи домарксистского коммунизма. Отчасти — подделки под западный социализм и социал-демократию. Отчасти — кустарные изобретения, но так или иначе изобретения людей, в какой-то мере знакомых с марксизмом-ленинизмом и с его предшественниками. В условиях общей российской смуты, отсутствия каких бы то ни было ограничений и внутренних сдерживающих начал коммунистическая идеология приняла чудовищно уродливые формы, превратилась в множество мелких идеологических монстров. Причем, это имеет место во всех ее проявлениях и вариантах — как в программах партий, так и в сочинениях одиночек, как в сочинениях профессионалов, так и в сочинениях дилетантов, как в словах ортодоксов, так и в словах новаторов. Это все суть не ростки нового, а продукты распада старого и всякого рода сорняки, вырастающие на заброшенном и захламленном поле или на мусорной свалке общественного сознания.

Коммунистам посткоммунистической России придется жить и действовать в той среде, о которой я говорил выше, — в среде извращения и очернения опыта реального коммунизма и коммунистической идеологии, идеологического хаоса, краха марксизма-ленинизма, неистовства антикоммунистов и предателей коммунизма, сознательного и систематического растления общественного сознания средств массового оболванивания населения. Их положение оказывается двойственным. С одной стороны, им придется отвергнуть марксизм-ленинизм как учение, неадекватное современной реальности, утратившее государственную опору и влияние на умы и чувства масс. Но с другой стороны, им предстоит повторить путь своих исторических предшественников — марксистов, ибо именно последние дали образец формирования идеологии по законам этого социального феномена. Другого пути просто не существует. Марксизм оставил в наследство идеологам будущего ориентацию на научное понимание реальности. Мир радикально изменился, сделав марксизм неадекватным реальности.

Но без научного подхода к новой реальности никакую серьезную идеологию не построишь. Мало провозглашать коммунистические идеалы. Необходимо найти реалистичные пути движения к ним. А это не высосешь из пальца и из благих пожеланий. Для этого необходимо изучить опыт российского коммунизма, современное западное общество, глобальное общество, общие законы социальной эволюции и многое другое. На это нужно время, усилия, ум, образование. Нужна самоотверженная работа лучших представителей народа в ряде поколений. И ничто не может избавить от всего этого — никакие существующие партии, никакие современные средства массовой информации и коммуникации, никакая армия социологов, политологов, идеологов, писателей.

В этой работе придется иметь дело с проблемами, аналогичными тем, с какими имел дело исторический марксизм. Придется так или иначе отталкиваться от марксизма, критиковать какие-то его понятия и утверждения, вводить новые, но сопоставимые с отвергаемыми. Будущие идеологи для себя (т.е. субъективно) будут воспринимать это как отрицание марксизма. Но это не должно быть бездумное отбрасывание, забвение или игнорирование марксизма. Это должно стать изобретением нового, более совершенного и более адекватного новой реальности учения. Если это не случится, то коммунистическая идеология останется на уровне примитивных идей домарксовского коммунизма и примет уродливые кустарные формы, не имеющие никаких шансов на серьезный исторический успех, или будет влачить жалкое существование в качестве обломков былой идеологической империи Советского Союза.

«Я тем завидую, кто жизнь провел в бою, сражаясь за великую идею», — писал Сергей Есенин. История предоставила молодым русским людям, рожденным психологическими, идеалистическими и романтическими («настоящими») коммунистами, возможность посвятить жизнь выработке таких идей и борьбе за их реализацию — идей коммунизма. Пусть эти идеи неосуществимы в полной мере. Пусть попытка реализации этих идей принесет вновь столь же великие разочарования, как это случилось с нашим, русским коммунизмом. Во-первых, до такой реализации теперь далеко, может быть дальше, чем это было для молодых Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и других коммунистов прошлого. Во-вторых, если такая реализация случится, это будет не реставрация прошлого (что невозможно), а нечто новое, какой-то новый шаг вперед в эволюции человечества. И в-третьих, коммунисты прошлого внесли в жизнь человечества нечто такое, без чего оно погрузилось бы во мрак средневековья. Коммунистам будущего предстоит нечто подобное в новую эпоху, уже обнаружившую сильную тенденцию установить на планете порядок, борьбе против которого посвятили жизнь лучшие представители рода человеческого.

Коммунизм в России умер. Настоящих коммунистов от прошлого осталось ничтожно мало, а новые еще не появились. Но они наверняка появятся в будущем, причем — наверняка в качестве существенного фактора истории. И потому я как один из последних представителей вымирающего поколения идеалистических романтических (психологических) коммунистов прошлого хочу сказать: коммунизм умер — да здравствует коммунизм!

Главный вопрос

Речь Писателя прошла в полной тишине. Никаких реплик, никаких звуков одобрения или порицания. Даже никто не кашлял, не скрипел стульями. И никаких аплодисментов, когда Писатели окончил выступление. Как на похоронах, — опять подумал он. Или как перед боем, в котором предстояло всем погибнуть, и это было известно заранее. В 1943 году батальон, в котором служил Писатель, должен был выполнить именно такую задачу. К ним из штаба армии прибыл высокопоставленный политработник вдохновить их на подвиг и произнес положенную в таком случае речь. Тогда Писатель был среди обреченных на героическую смерть, и теперь он почувствовал себя в роли лектора из числа остающихся в живых. Неужели и собравшиеся так восприняли это?! Но их никто не посылает в бой, а он, Писатель, не принадлежит к тем, кто распоряжается жизнями других.

Не было никаких выступлений по поводу сказанного Писателем. Был задан лишь один вопрос (его задал секретарь «Союза»): известно ли Писателю, что происходит в России, и какую позицию он занимает по отношению к конфликту между Верховным Советом и Президентом? Писатель сказал, что ситуация в России ему известна в общем и целом, что в детали он не вникает и не видит в этом надобности. По его мнению, ситуация с точки зрения ее понимания и оценки тривиально проста. Произошло наложение и переплетение двух конфликтов. Первый из них — конфликт между силами разрушения страны, действующими при поддержке сил Запада и под их диктовку, и силами сопротивления, стремящимися сохранить независимость страны и право на самостоятельную роль в истории. Второй конфликт — борьба группировок в самой системе власти. Президент и его клика представляют и возглавляют силы разрушения страны и превращения ее в колонию Запада. Верховный Совет мог бы сыграть роль организатора и выразителя интересов сил сопротивления, если бы на него оказала давление снизу масса населения, пострадавшего от реформ. Для этого все оппозиционные силы должны оставить в стороне все их разногласия и объединиться именно в качестве патриотических сил сопротивления. Если это не случится, силы разрушения возьмут верх окончательно. То, что намечается у «Белого дома», есть последний шанс для сил сопротивления отстоять Россию от окончательной гибели. Другая возможность вряд ли когда-либо представится.

Отчаяние

Домой Писателя и Философа провожал секретарь «Союза Новых Коммунистов». Он оказался образованным (кандидат каких-то наук) и трезвомыслящим человеком. Разговаривали о перспективах его «Союза» и коммунистического движения вообще.

С: Никаких перспектив «Союз» не имеет. Народ случайный. Убежденных коммунистов почти нет. Понимания идеологии никакого. Понимания реальности тем более. Чуть почувствуют, что пребывание в «Союзе» связано с какими-то тратами, усилиями или опасностью, все разбегутся. Наш народ привык получать все сверху и без борьбы. Вот и теперь все ждут, что само собой что-то сделается или кто-то принесет им избавление от несчастий. Но самим начинать борьбу без расчета на немедленные результаты, с потерями и риском, на это вряд ли кто пойдет. Теперь за все надо платить. Если найдется солидный и постоянный источник существования, «Союз» будет процветать с любой идеологией.

П: Ну а Вы?!

С: Я один из немногих убежденных коммунистов в том духе, как Вы говорили. Я готов на все. Но и мне на что-то жить надо. Хотя бы мизер какой-то нужен. Все, что у меня было, я проел. Еще неделя и... И работать с кем попало не хочется. Сегодня они за коммунизм. Завтра — против. И всерьез учиться никто не хочет. Вы думаете, они поняли, что Вы говорили? Так, кое-что, да и то неправильно.

Ф: Так всегда было.

С: Раньше условия были другие. Сама жизнь учила. А теперь жизнь учит другому. Теперь коммунистом можно стать только на уровне высокой культуры и морали.

П: А что Вы думаете о других коммунистических организациях?

С: Их довольно много. И они еще не оформились достаточно четко. За исключением, может быть, ВКП(б). Это — партия Н. Андреевой. На мой взгляд, это — анахронизм, никаких шансов на серьезный успех у нее нет. Самая значительная — Коммунистическая Партия Российской Федерации (КПРФ). Во главе ее -

Г. Зюганов, бывший работник аппарата ЦК КПСС. Эта партия имеет тенденцию стать парламентской партией. Слово «коммунистическая» в названии имеет смысл средства привлечь в свои ряды бывших членов КПСС и выглядеть в качестве ее преемницы. Идеология ее эклектична. Посудите сами! Планово-рыночная экономика. Плюрализм форм собственности при приоритете государственного сектора. Возврат к командно-административной системе. Директора государственных предприятий получают определенный процент прибыли. Допускается национально ориентированный частный капитал. Девиз в политике — народовластие, государственность, патриотизм. Отвергается интернационализм. На первом месте — русские национальные интересы. Отбрасывается идея классовой борьбы. Отвергается атеизм. Даже допускается в качестве государственной религии православие. И так далее в таком духе. Вместе с тем, эта партия явно конъюнктурная. В случае успеха и благоприятных условий может встать на путь реставрации советской системы.

П: А что Вы думаете о партии В. Анпилова?

С: Российская Коммунистическая Рабочая Партия — РКРП. По мнению Анпилова, в советский период у нас был ненастоящий, испорченный социализм. Нужна новая революция, социалистическая и национальная. В двадцатые годы это называли национал-большевизмом. Власть должна принадлежать народу. Труженик-созидатель должен стать хозяином производимого продукта. Если средства производства и земля принадлежат всем, то исчезнет разделение людей на классы и вражда между людьми. Власть трудящихся должна вырастать из трудовых коллективов. Советы рабочих, специалистов и служащих трудовых коллективов нанимают администрацию, контролируют доходы предприятия, устанавливают зарплату администрации — в этом, мол, суть диктатуры пролетариата. Одним словом, как будто не было никакого опыта человечества за последние полтора века и опыта познания. На том же интеллектуальном уровне высказываются лидеры и идеологи прочих партий и движений. Есть отчего прийти в отчаяние!

П: А группа А. Баркашова?

С: Лично они, может быть, самые смелые и радикальные изо всех. Но какие они социалисты?! И они явно дают повод властям обвинять оппозицию в национал-социализме и фашизме.

П: Объединение коммунистов исключено?

С: На сто процентов. Более того, если какая-то заварушка начнется, масса коммунистов останется в стороне. Если и примет в ней кто-то из них участие, то не в качестве коммунистов.

П: А в каком качестве?

С: От отчаяния. И просто из личного протеста. Знаете, я начинаю склоняться к самому страшному выводу.

П: А именно?

С: Все разумные и морально допускаемые пути либо тупики, либо обманчивы, либо ведут к нежелаемым результатам, либо исключены, либо на руку врагам. Остается одно: изначальный иррациональный бунт. Более того, остается месть тем, кто привел страну к катастрофе и нажился на ней.

П: Терроризм?

С: Да.

П: На Западе этот путь уже открыт как последнее средство. Дальше отступать некуда.

С: У нас это средство взяли на вооружение уголовники.

П: В России первыми «революционерами» были разбойники.

С: Выходит, все начинается заново?!

П: Если начинается!

Ф: Никогда не думал, что стану участником такого разговора. Я — ортодоксальный марксист-ленинец. Но я не нахожу слов для возражений.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Объективные и субъективные факторы. Если в созревании кризиса в Советском Союзе в доперестроечные годы главную роль сыграли факторы объективные, то в той катастрофе, которая произошла в 1985–1991 годы и завершилась контрреволюцией 1991 года, решающую роль сыграли факторы субъективные — глупость, тщеславие, готовность пойти на предательство, идейный цинизм. Эти факторы действовали и ранее, и в годы до перестройки. Они сыграли решающую роль в том, что кризис советского общества перерос в его крах и в антикоммунистический переворот. К упомянутым внутренним факторам следует добавить также механизм сознательного разрушения советского общества.

Фактор глупости. Никакое политическое руководство не имеет научного понимания реальности. Не имело его и догорбачевское советское руководство. Но оно компенсировало это тем, что оно установило опытным путем как слабости, так и сильные стороны советского общества и считалось с ними. Оно имело то, что можно назвать практическим пониманием реальности. Аналогично — в отношении окружающего мира.

Общая схема познания тут имела такой вид. Огромное число людей на опыте познавало свое общество, его достоинства и недостатки, слабости и сильные стороны. Этот опыт так или иначе закреплялся, обобщался, осмысливался. Один из путей — идеологический. Но не единственный. И не главный, на мой взгляд. Главный путь — формирование неписаных правил работы механизма власти и управления на всех уровнях, а также целой системы инструкций, процедур, ритуалов. Сюда входили правила поведения людей на руководящих постах снизу доверху. Правила отбора во власть. Образование. Обучение. Само собой разумеется, были ошибки, глупости, нелепости, обман, произвол и т.п. В такой махине этого не избежать. Но в общем и целом сталинское и брежневское руководство было адекватно своему обществу, знало его и понимало в том смысле, о каком я говорил, — имело практическое или опытное понимание, хотя и в идеологической оболочке в некоторых (но не во всех) пунктах. Аналогичная схема действовала и в отношении познания окружающего мира.

Горбачевское руководство — не вся советская система власти и управления. Это — лишь сравнительно небольшая часть, захватившая инициативу и ставшая задавать тон в системе власти и в обществе в целом. Эти люди не просто имели ослабленное практическое понимание общества. Они его сознательно отвергли по самым различным линиям и под различными предлогами. А никакого научного понимания у них, как и у прочих, как и у всех предшественников, у них не было. Их «новое мышление» оказалось фактически смесью претензии на научное понимание, фрагментов старого практического понимания, марксизма и западной идеологии и пропаганды. На место практического понимания они навязали стране искусственно раздутое, активное и преднамеренное непонимание. Непонимание не есть всего лишь отсутствие понимания. Тут оно явилось наличием, разрастанием, буйством невежества, шарлатанства, демагогии, словоблудия. Тут глупость и непонимание стали факторами социальными и политическими, а не просто психологическими и гносеологическими.

Фактор тщеславия. Мощнейшим орудием Запада в его деятельности по разложению советского общества было воздействие на тщеславие советских людей. Я бы назвал это искушением известностью и похвалами. Многие влиятельные личности поддались ему с поразительной легкостью и силой. На Западе использовали эту слабость советских политических, общественных и культурных деятелей, подобно тому, как западные колонизаторы и завоеватели использовали слабость американских туземцев к алкогольным напиткам. Они спаивали туземцев, приобретая порою огромные территории и несметные богатства за бутылку «огненной жидкости».

На удочку известности сначала клюнули советские диссиденты. Их примеру последовали деятели культуры и спортсмены. «Мировой славе» их позавидовали партийные и государственные чиновники. Они ринулись к «огненному напитку» славы, отталкивая диссидентов, критиков режима, писателей, музыкантов и всех прочих, чьи имена до этого мелькали в западных средствах массовой информации. Они превзошли своих предшественников, вырвав из их рук знамя антисоветизма и антикоммунизма. Чемпионом в этом деле борьбы за «огненный напиток» славы стал глава советского государства и глава КПСС Горбачев, удостоенный за свое беспрецедентное предательство званий человека года и десятилетия и множества почетных званий. За тот бум, какой поднялся на Западе по его адресу, этот подонок мог бы предать не только свою страну, но и все человечество. Впрочем, он это сделал в отношении своих союзников в Европе и прочих частях света. По стопам Горбачева ринулись прочие высокопоставленные советские Иуды. Стремление заслужить похвалы и известность на Западе стало важнейшим стимулом поведения советских реформаторов.

Фактор безыдейности. Слово «коммунисты» превратилось в идеологический ярлык, который навешивают на тех людей в бывших коммунистических странах, поведение которых не соответствует планам и желаниям западных организаторов погрома этих стран и их коллаборационистов в этих странах. Если что-то идет там не так, как хотелось бы и на что рассчитывали, вместо объективного анализа причин молниеносно находится априорное «объяснение»: это недобитые коммунисты пытаются повернуть колесо прогресса вспять. И миллионы людей охотно верят в эту идеологическую ложь. Зачем прилагать усилия к познанию истины?! Знание истины ко многому обязывает. В какой-то мере пробуждает совесть. А тут — и думать не надо, все вроде бы ясно — коммунисты виноваты, и совесть чиста, ибо коммунисты — исчадия ада.

Кто такие коммунисты на самом деле? Люди, искрение веровавшие в коммунистические идеалы? Если таковые были когда-то, то они были уничтожены в сталинские годы, в самом их начале. Я за всю свою жизнь в Советском Союзе ни разу не встретил такого рода фанатиков коммунизма. В большом количестве существовали такие индивиды, вера в коммунистические идеалы которых была их профессиональной обязанностью, — это были всякого рода партийные работники, пропагандисты, преподаватели марксизма и т.п. Члены партии? Но в партию люди вступали вовсе не из одержимости идеями коммунизма. Одни вступали из карьеристических соображений, другие — с искренним желанием участвовать в общественной жизни страны и добиваться улучшения условий жизни рядовых людей. Но при всех обстоятельствах идеи коммунизма и символы играли тут роль чисто формальную, организующую. Работники партийного аппарата? Но это были функционеры государственного аппарата, его стержневой части. В это множество следует включить и всю партийную номенклатуру, которая за редким исключением состояла из активных членов партии. Работники идеологического аппарата? Они были марксистами по профессии. Число их было огромно. Только самые глупые из них были искренними приверженцами идеалов коммунизма. Советские люди, которых устраивал коммунистический социальный строй и которые были приучены жить в нем, как в своей родной стихии? Таких были десятки миллионов. И во всех упомянутых категориях граждан советского общества имело место критическое, во многих случаях даже не в меру негативное отношение к идеям коммунизма, к марксизму, к самому советскому социальному строю. Короче говоря, слово «коммунист» всегда насколько я помню, было многосмысленным, употреблялось от случая к случаю, никогда не характеризовало людей однозначно и определенно.

Но посмотрим, как вели себя в рассматриваемый период члены и функционеры аппарата КПСС. Идеи перемен в обществе созрели прежде всего в верхах партийного руководства и в кругах связанной с ним интеллектуальной элиты, которая почти полностью состояла из членов КПСС и даже из партийных функционеров. Горбачев с юных лет был комсомольским и партийным аппаратчиком. Он сделал карьеру в партийном аппарате, по правилам аппарата, как один из самых ловких карьеристов. Стал членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС, а в 1985 году Генеральным секретарем ЦК КПСС, т.е. коммунистом номер один. Он многократно подчеркивал, что идеи перестройки были выработаны в ЦК КПСС и проводились по его инициативе как «революция сверху». Так что вся затея с перестройкой была затеей коммунистов. Горбачев постоянно клялся в верности идеям марксизма-ленинизма, в верности партии. И он же возглавил разгром партии и марксизма-ленинизма. Кто же он?!

Возьмем вторую фигуру в событиях после 1985 года — Ельцина. В 1981 году на 26 Съезде КПСС первый секретарь Свердловского областного комитета КПСС Ельцин заверил «ленинский Центральный Комитет и лично Леонида Ильича Брежнева в непоколебимой преданности делу Коммунистической партии» (его слова!). Прошло всего десять лет. И вот в Конгрессе США выступил Президент Российской Федерации Ельцин и сказал следующее: «Коммунистический идол рухнул навсегда! Я здесь для того, чтобы заверить вас: на нашей земле мы не дадим ему воскреснуть!» Заверил Конгресс США, как когда-то заверял ЦК КПСС и лично Брежнева. Кто же этот человек?! Коммунист? Антикоммунист? Что угодно в зависимости от обстоятельств.

Главный идеолог перестройки А. Яковлев был членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС по идеологии. С поразительной быстротой он изменил свою позицию главного марксиста-ленинца на противоположную, став главным антикоммунистом и антимарксистом, еще находясь в рядах коммунистической партии, исповедавшей марксизм-ленинизм! Кто же это порождение рода человеческого — коммунист или антикоммунист? И этот — что изволите. И такими оказались тысячи и тысячи существ, которых совсем недавно все считали коммунистами.

Когда стало ясно, что позитивные намерения перестройки потерпели полное банкротство, а негативные следствия горбачевских реформ стали принимать разрушительно-катастрофический характер, консерваторы из высшего партийного руководства не обратились к широким слоям населения или хотя бы к массам рядовых членов партии. Они пытались действовать закулисными методами, как заурядные работники бюрократического аппарата, волею исторической случайности получившего название коммунистического.

Большинство партийных функционеров поддержало исключение из конституции СССР пункта о руководящей роли КПСС и одобрило решение о ликвидации монополии КПСС на власть и о допущении многопартийности. Большинство поддержало горбачевцев на съезде КПСС, когда из руководящих партийных органов изгонялись консерваторы во главе с Лигачевым. Никто из работников партийных комитетов не оказал сопротивления, когда начались погромы их. Из партии стали выходить десятки и даже сотни тысяч ее членов, причем — самых карьеристичных, в свое время преуспевавших за счет своей партийности и сделавших карьеру даже в партийном аппарате.

Члены ГКЧП, сделавшие неудачную попытку остановить движение страны к катастрофе в августе 1991 года, пришли к высшей власти как реформаторы, как члены клики Горбачева. Будущие противники клики Ельцина во главе с вице-президентом Руцким и председателем Верховного Совета РФ Хасбулатовым защищали «Белый Дом» от «путчистов» в качестве активных членов ельцинской клики. Руцкой не один десяток лет был членом КПСС и был даже членом ЦК КПCC. И он же создавал антипартийную группу в ЦК КПСС. Всех их с одинаковым правом можно считать коммунистами. И всех их бессмысленно считать коммунистами.

Бывшая партийная элита молниеносно «перестроилась» в директоров частных и совместных предприятий, учредителей банков и бирж, используя свои номенклатурные связи. Им ничего не стоило поменять традиционные портреты Маркса и Ленина в своих кабинетах на знаки своих новых фирм. После роспуска КПСС многомиллионная армия членов КПСС без заметного протеста признала это как заурядный факт текущей рутины.

Один из лидеров одной из коммунистических партий, бывший работник аппарата ЦК КПСС призвал следовать формуле «Самодержавие, православие, народность». А другой бывший работник того же аппарата издает религиозную газету и утверждает, будто самая правильная власть — самодержавие, ибо она исходит из божественной идеи. И таких «коммунистов» — легион.

Нет надобности продолжать. Реальные факты буквально вопиют о том, что слово «коммунисты» не дает абсолютно ничего для понимания советского общества и всего того, что с ним стало происходить начиная с 1985 года. Оно лишь вводит в заблуждение. А в западной идеологии упорно навязывают этот идеологический штамп, боясь того, что отказ от такого рода средств обмана может обнаружить неприглядную истину событий в России и неприглядную роль Запада в них.

Одним словом, убежденных коммунистов, готовых бороться за светлые идеалы коммунизма и жертвовать собою, защищая реальные достижения коммунистического периода русской истории, в советском обществе оказалось ничтожно мало. И это в конечном счете стало условием победы сил разрушителей коммунистического строя в нашей стране. У него просто не оказалось настоящих защитников. Даже «путчисты» 1991 года сначала были в рядах разрушителей коммунизма, а потом сыграли роль провокаторов открытой контрреволюции.

Фактор предательства. В 1985 году Горбачев еще до избрания его на пост Генерального Секретаря ЦК КПСС (но уже всем было ясно, что он им скоро станет) посетил Англию. Он не пошел на могилу Маркса, родоначальника коммунистической идеологии, которая была государственной идеологией Советского Союза и идеологией КПСС. Вместо этого он отправился на прием к королеве. Это пустяковое на первый взгляд событие стало началом эпохи великого исторического предательства. На Западе это предательство расценили как некое прозрение. Это чепуха. Никакого прозрения не было, ибо не было никакого ослепления. Началось самое настоящее массовое, расчетливое, продажное и холуйское предательство, предательство из самых низменных интересов и в силу самых низменных человеческих качеств.

Предательство совершили прежде всего высшие руководители страны, работники партийного аппарата, идеологические вожди и представители интеллектуальной элиты. Рыба, как говорится, начинает гнить с головы. Те люди, которые выбрались на высоты власти, делали карьеру в партийно-государственном аппарате, по его законам. Их само собой разумеющейся обязанностью было сохранять существующий социальный строй страны, систему государственности и идеологию. Это был их строй, их власть, их идеология в первую очередь. Население страны привыкло жить с естественной уверенностью, что их вожди так или иначе будут в интересах самосохранения и сохранения страны выполнять свой долг. Но произошло нечто невероятное: до сих пор свирепо расправлявшаяся со всеми, кто покушался на социальный строй, государственность и идеологию страны, власть сама стала нападать на эти основы общества с таким остервенением, какое даже не снилось его заклятым врагам. Что это? Прозрение?!

В истории человечества реформаторы — обычное дело. Были реформаторы всех сортов. Но еще не было случая, чтобы высшая власть сама сознательно ломала основы своего, подвластного ей общества. Так делали только предатели. Нормальный исторический процесс выглядит так: в обществе постепенно происходят перемены, реформаторы приводят какие-то элементы его организации в соответствие с этими переменами. Ничего подобного не было в данном случае. Советские реформаторы стали насильственно насаждать в стране совершенно чуждые ей формы жизни, заимствованные даже не из западной реальности, о которой они имели весьма смутное представление, а из западной идеологии и пропаганды, рассчитанной на незападных дураков. И делали они это по указке врагов страны, перед которыми они капитулировали, которым без боя сдали способную к самообороне страну. Так кто же они, если не предатели?!

Представьте себе такую картину. Две армии ведут сражение друг против друга. И исход войны еще не предопределен. И вдруг командование одной из этих армий вместе со своим штабом перебежало к противнику и стало активно и со знанием дела помогать противнику громить преданную им армию. Нечто подобное, только в грандиозных глобальных и эпохальных масштабах произошло с советским высшим руководством с приходом горбачевских реформаторов к высшей власти. Они не просто предали свою страну, они стали выполнять функции оккупационного правительства.

Представьте себе теперь такую картину. Папа Римский выходит на площадь Св. Петра в Риме и говорит собравшимся следующее: «Дорогие католики, я должен заявить вам, что никакого Бога нет, что католическая церковь есть преступная организация, и я распускаю ее.» Как вы оцените поведение такого Папы? А ведь именно в таком духе стали высказываться советские идеологи. Главный идеолог страны А. Яковлев, до последнего времени клявшийся в верности марксизму-ленинизму, поносивший американский империализм и западную идеологию, вдруг отрекся от марксизма и коммунизма и возглавил антикоммунистическую кампанию. Что это такое? Вдруг ни с того ни с сего прозрел старый прожженный партийный прохвост и карьерист? О, нет! Этот моральный подонок всегда был готовым на любое предательство двурушником. Теперь наступил момент, когда он счел выгодным для себя перебежать на сторону врагов своей страны. И таких двурушников-предателей в среде идеологических пастырей России оказались тысячи.

Предательство приняло поистине грандиозные масштабы, захватив рядовых членов партии, интеллигенцию, армию. Как бы там ни было, вступая в партию, люди давали клятву верности идеалам марксизма-ленинизма, клялись все силы отдать делу построения коммунизма. И несмотря на это, миллионы покинули партию, когда пример предательства им подали их вожди. Кто эти люди? Клятвопреступники. Не выполнили присягу на верность Советскому Союзу и миллионы военнослужащих. И они клятвопреступники.

Предателями стали образованные люди, занявшие высокое положение в советском обществе. Они получили благодаря советскому строю образование, звания, награды, посты, известность, материальные блага. Получив все это, они вообразили, будто они достигли этого благодаря их особым способностям, независимым от советского строя, будто они стали бы такими при любом другом строе, а многие были убеждены в том, будто советский строй им помешал достичь большего. Никому из них в голову не приходила мысль, что они обнаружили элементарную гражданскую безответственность и неблагодарность по отношению к тому, что принесло им благополучие и успех, и стали самыми заурядными предателями родившего их общества и народа.

Платой за предательство стало то, что бесчисленное множество людей, ранее не имевших шансов сделать карьеру и нажиться материально, получило возможность занять посты во вновь формировавшейся системе власти со всеми их привилегиями и источниками доходов. Короче говоря, эпидемия предательства, овладевшая с молниеносной быстротой советским обществом, имела вполне земные основания, не имевшие ничего общего ни с какими идейными мотивами и ни с каким интеллектуальным прозрением.

Правящие верхи нашего народа и их идеологические холуи предали свою страну и свой народ. Но происходило это предательство на глазах народа, при его попустительстве и даже с его одобрения. Народ как целое стал соучастником этого исторического преступления. Наш народ стал народом-предателем. Он предал свое прошлое, предал тех, кто принес ради него неслыханные жертвы, предал своих потомков, предал сотни миллионов людей на планете, смотревших на него как на образец, опору и защиту. Пройдут годы, может быть, века, и наши потомки осудят нас как предателей, подлецов, дураков, шкурников, холуев, трусов, капитулянтов. И проклянут нас. И это будет справедливо, ибо мы заслуживаем такой суд.

Коллективное предательство

Ф: Ты много внимания уделяешь теме предательства. А не преувеличиваешь ли ты роль этого фактора в нашей катастрофе?

П: Что такое предательство? Скажи, много ли ты встречал людей, которые признали наличие хотя бы какой-то доли предательства в своем поведении?

Ф: Кроме тебя, ни одного.

П: Вот устроили бы всеобщий опрос на этот счет. Как ты думаешь, многие бы признали свое поведение предательским?

Ф: Боюсь, что единицы. Зато нашлось бы много таких, которые обвинили бы других в предательстве. И находится!

П: А почему так происходит? Ведь страх наказания фактически снят.

Ф: Боятся признаться самим себе. Помнишь, у Данте: предательство — самый тяжкий грех. Это — самый низкий уровень падения нравственности.

П: Многие ли читали Данте?! У многих ли есть угрызения совести?! К тому же для такого «дантовского» уровня нужно осознавать себя в качестве предателя или соучастника предательства.

Ф: Так в чем же дело?

П: Мы привыкли понимать предательство в юридическом и моральном смысле. Для этого есть определенные критерии — юридические и моральные нормы. Они применяются к отдельно взятым индивидам. Чтобы признать конкретного человека предателем, нужны доказательства или очевидцы поведения этого человека. Если таковых нет или они не могут стать публично известными и признанными в качестве таковых, человек не ощущает себя предателем.

Ф: Согласен. Но разве есть что-то иное?!

П: Юридические и моральные нормы создавались для случаев определенного рода, для определенных ситуаций и времен, а не на все времена, не на все случаи и ситуации. В мире произошли изменения. Возникло огромное число случаев, не охваченных или в принципе не охвачиваемых привычными нормами. Кроме того, эти нормы неприменимы к поведению масс и к поведению людей как представителей больших множеств себе подобных, больших объединений, масс.

Ф: Понятно! С такими проблемами мы столкнулись в сталинские годы, особенно — в войну.

П: Вспомни капитуляцию целых армий в начале войны! Как оценивать поведение солдат, которых командование бросило на произвол судьбы? Если сдается в плен одиночка, он рассматривается как трус и предатель, а если капитулирует армия, никто по отдельности не ощущает себя трусом и предателем. Есть оправдание: он не виноват, он вынужден в силу независящих от него обстоятельств.

Ф: Это верно. У нас никто индивидуально не принимает вину на себя. Знаешь, общий принцип: «А что я мог поделать?!», «От меня ничто не зависит».

П: А на самом деле каждый мог что-то сделать, от каждого многое зависело.

Ф: Когда это началось?

П: Предрасположенность к этому была всегда. Система как-то сдерживала. Первая эпидемия массового предательства, санкционированного свыше, вспыхнула в хрущевские годы в связи с десталинизацией. Ты же помнишь, как миллионы сталинистов молниеносно стали антисталинистами. Хрущев сам показал пример ненаказуемого предательства. Он обласкал Солженицына, которого Шолохов правильно назвал литературным власовцем.

Ф: Теперь многие начали понимать, что Солженицын был специально раздут на Западе и стал орудием Холодной войны. Также и Сахаров, между прочим.

П: Но роль свою они сыграли. И это — тоже элементы механизма разрушения. Фактически и диссидентское движение, и «третья волна» были в сущности своей массовым предательством. А с началом перестройки всех призвали к предательству, причем — сама высшая власть это сделала. Высшие предатели спрятали свое преступление, поощрив всеобщее предательство. Всеобъемлющая эпидемия предательства позволила идеологической части интеллигенции оправдать свое поведение и дать такое оправдание всем прочим.

Ф: Неужели это входило в технологию разрушения?!

П: Еще в 1946 году Дж. Кеннан сказал, что «все коммунисты предатели», и этот фактор должен быть использован в борьбе против Советского Союза. Коммунистами он называл советских людей.

Ф: Похоже на то, что Россия по производству предателей побила все рекорды.

Механизм разрушения

Ф: Ты часто говоришь о механизме сознательного и планомерного разрушения нашего общества, действовавшем извне. Но ведь ошибки нашего руководства, самообман населения и другие внутренние факторы играли роль! Если уж руководство и интеллектуальная элита ошиблись, так что уж говорить о массах?!

П: Одно другое не исключает. Но фактор ошибок и заблуждений тут играл роль второстепенную. Во-первых, внешний механизм разрушения создал в нашей стране внутренний механизм разрушения, возглавленный представителями власти, идеологии и интеллигенции. Если в их действиях и был элемент ошибок и заблуждений, он быстро испарился, уступив место сознательной деятельности разрушителей. Они, естественно, изобрели идеологический камуфляж, чтобы оправдать свое предательство. И этот идеологический камуфляж некоторые люди, понимавшие что-то в сущности происходившего, стали воспринимать как ошибки и заблуждения.

Ф: Ложное заблуждение!

П: Кажущееся. Во-вторых, широкие слои населения были обмануты политическими и идейными вождями, но тут заблуждение было особого рода: его встречали с восторгом. Это не ошибка в научном смысле. Это — идеологическое помутнение умов, вызванное искусственно. Разумеется, те, кто его создавали, знали характер человеческого материала и действовали профессионально.

Ф: Из того, что ты говоришь, следует очень важный методологический вывод: мы явно преувеличивали объективный, стихийный, естественный, неподконтрольный и т.д. аспект исторического процесса и недооценивали субъективный, преднамеренный, запланированный, контролируемый аспект.

П: Дело тут не столько в нашем подходе к общественным явлениям, сколько в изменениях в этих явлениях, которые произошли в послевоенные годы.

Ф: После войны многое изменилось.

П: Но не все перемены имеют принципиальное значение с точки зрения методологии познания.

Ф: Поясни, что ты имеешь в виду.

П: Тут нужно изложить целую теорию общества, принципиально отличную от известных. Я ограничусь лишь несколькими разрозненными соображениями, причем — на уровне ни к чему не обязывающего разговора.

Планируемая история

Прежде всего надо изменить понимание субъективного и объективного факторов исторического процесса. До сих пор их явно или неявно противопоставляют. Субъективное понимается как нечто такое, что является результатом воли и произвола людей, что не подвержено действию объективных закономерностей. Объективное понимается как нечто такое, что не зависит от воли и сознания людей, что происходит в силу закономерностей. На самом же деле объективные социальные законы суть законы, в соответствии с которыми происходят множества сознательных и волевых поступков людей и их объединений. Объективный фактор истории есть прежде всего совокупность таких сознательно-волевых действий людей. А в своих субъективных действиях люди не только подвержены действию тех же объективных социальных законов в массе своей, но и руководствуются знанием каких-то исторических закономерностей. Так что различение субъективных и объективных факторов является относительным, а в большинстве случаев вообще потеряло смысл.

В непосредственной связи с проблемой субъективного и объективного стоит проблема стихийного и сознательного. Стихийным считается то, что никем не осознается, не планируется заранее, происходит помимо воли и желания. Сознательным и преднамеренным считается то, что планируется заранее и осуществляется в результате волевых решений. В современном мире все значительное делается искусственно, сознательно планируется и делается в соответствии с планами. Теперь история не происходит по своему капризу, стихийно. Она теперь делается сознательно, можно сказать — по заказу сильных мира сего. Это не субъективный идеализм прошлого. Это объективная реальность. В связи с тем что теперь в эволюционный процесс вовлекаются гигантские массы людей и гигантские ресурсы, все субъективные факторы эволюции человечества приобрели гораздо большее значение, чем раньше. Возросла степень запланированности, изученности и осознанности социальных явлений и поведения людей, возросла степень контроля за ходом процессов и следования планам. Неимоверно усилились средства манипулирования массами людей и коммуникации, а также средства решения проблем большого масштаба. Возникли бесчисленные проблемы, которые в принципе не могут быть решены сами по себе, без участия огромных интеллектуальных сил и без использования огромных материальных средств (экологические и демографические проблемы, например). Все это в совокупности дало новое качество в самом характере эволюции человечества. Степень непредвиденности и неожиданности исторических событий резко сократилась сравнительно с резко возросшей степенью предсказуемости и запланированности. А Холодная война Запада, возглавляемого США, против коммунистического Востока, возглавляемого Советским Союзом, была с самого начала грандиозной запланированной операцией, по затратам, размаху и результатам самой грандиозной операцией людей глобального масштаба. В ней было много незапланированного, непредвиденного, неподконтрольного, что неизбежно даже в мелких операциях. Но в целом, в главном, в определяющих ход процесса решениях она была именно такой, как я сказал выше.

Пару слов о контролируемом и неконтролируемом в историческом процессе. Тут тоже история преподнесла нам урок. Казалось, что чем грандиознее и сложнее социальные объединения, тем меньше оно контролируемо, тем больше в нем неконтролируемых явлений. Такое убеждение сложилось потому, что не принимали во внимание следующие факторы: 1) прогресс средств сбора, обработки и передачи информации; 2) прогресс средств коммуникации; 3) прогресс средств манипулирования людьми, надзора за ними, пресечения массовых движений; 4) влияние массовой культуры на стандартизацию образа жизни людей. А в результате совокупного действия этих и других факторов степень контролируемости исторического процесса резко возросла.

Власть

П: Давай, посмотрим на нашу проблему вот еще с какой точки зрения. Возьмем человека. Его мозг развился как орган тела, в интересах самосохранения тела. Но потом произошло оборачивание зависимости: мозг стал хозяином тела, а тело стало слугой, органом самосохранения мозга. Коммунистическое общество есть социо-биологический организм. В нем власть складывается как мозг, как орган его самосохранения в качестве органического целого. Но в силу исторически данных условий России, произошло аналогичное оборачивание зависимости между мозгом и телом общества: власть стала хозяином тела общества, а тело — сферой ее жизни, пьедесталом, органом ее самосохранения. Это произошло потому, что власть (я имею в виду власть политическую, конечно) не имела никаких серьезных конкурентов в борьбе за обладание телом общества и не встречала серьезного сопротивления со стороны прочих клеток, органов, тканей социального организма. Так произошло не в первый раз в русской истории. Вспомни, как перевернулось отношение общества и князей с их дружинами на заре нашей истории!

Ф: В результате проблемы власти и ее функционирования стали в нашей истории главными вообще.

П: История России была по преимуществу историей государственности, как я уже говорил не раз. А коммунистическая революция довела этот процесс до логического конца, отбросив прочие факторы, и прежде всего — частную собственность и классы собственников. Произошло историческое совпадение двух различных процессов: формирование коммунистического социального строя снизу и превращение государства в неограниченного властелина человеческого объединения сверху. История не дала материала для суждений о том, было ли возможно первое без второго вообще.

Ф: Зато она дала в изобилии примеры возможности второго без первого! И то, что у нас происходит, есть пример тому!

П: Верно! Помнишь, я говорил: разрушением коммунизма будет не автоматическое установление западного типа общественного устройства, а буйство коммунальности без сдерживающих ограничений, которые привносил коммунизм. Общество превратилось в среду, в которой стала разыгрываться драма власти как таковой, уже без ее коммунистических одеяний, масок, декораций.

Ф: И каков же был сюжет этой драмы?

П: Система власти современного большого общества есть совокупность огромного числа людей, учреждений, организаций. Она сама есть своего рода общество в обществе. В ее жизнедеятельности надо различать два аспекта — внутренний и внешний.

Первый касается отношений людей и учреждений внутри системы как таковой, второй — ее взаимоотношений с подвластным обществом. Как в том, так и в другом есть свои законы и правила поведения, причем — они различны и во многом несовместимы, враждебны. Урегулирование их есть сложный процесс, полный конфликтов, как и всякий сложный жизненный процесс.

Все люди в системе власти должны считаться с правилами поведения в первом (внутреннем) аспекте. Вместе с тем, система в целом и ее представители должны считаться с правилами действия во втором (внешнем) аспекте. Не все вовлеченные в систему лица, а какая-то их часть. Система в целом — это тоже некоторая часть участников власти, представляющая и олицетворяющая ее как целое (высшая власть на всех уровнях). Эти лица во втором аспекте должны знать подвластное общество, действовать с учетом его свойств, что очевидно. Власть на бумаге может принимать любые решения, издавать любые законы, но то, как эти решения и законы будут выполняться в реальности, зависит от характера исполняющего их подвластного общества.

Ф: Что тоже очевидно.

П: Очевидно теоретически. Но далеко не всегда исполнимо практически. Во-первых, понимать подвластное общество не так-то просто. Власть вообще может иметь неверное представление о нем и действовать, не считаясь с реальностью в силу неведения, плохой информированности, глупости. Во-вторых, власть не может принимать решения с учетом свойств подвластного общества вследствие причин внутреннего (для нее) порядка, например — вследствие борьбы группировок.

Ф: В нашем случае, очевидно, сработало и то и другое.

П: Да. Теперь вспомни, что мы говорили в начале беседы о положении власти в нашем обществе! В этом положении для людей, занятых в системе власти и вступающих в нее, главным становятся правила их поведения в самой этой системе как в особой среде, независимо от отношения ее к подвластному обществу. Дело по управлению обществом становится лишь средством удовлетворения их личных и групповых интересов. Вступает в силу закон: если работнику власти нужно выбирать одно из двух — интересы общества в ущерб себе или личные интересы в ущерб обществу, то он, как правило, выбирает второе. Исключения бывают редко, да и то в силу каких-то обстоятельств, а не в силу принципиальной установки.

Ф: И это — норма?!

П: Норма. Не плохо и не хорошо, а просто один из законов коммунальности. Если положение во власти и в стране стабильно, ничего страшного в этом нет. Люди выполняют рутинную работу профессионально. Работа эта довольно примитивная с интеллектуальной точки зрения. Есть выработанные на опыте правила, ритуалы, процедуры. Средне посредственный человек, какими являются почти все работники власти, быстро обучается им. Само советское общество вступило в стадию рутинного существования. Теперь от личных способностей, ума и усилий представителей власти мало что стало зависеть в жизни страны, ее районов, сфер, предприятий и т.п. За счет реальных успехов руководимых объектов добиться личных успехов в системе власти стало почти невозможно. Это стало возможно за счет успехов показных, фиктивных, формальных, отчетных (бумажных). А в еще большей мере это стало возможно за счет способностей и умения делать карьеру в рамках системы власти по законам делания карьеры как таковой. Так что вполне естественно преимущества стали получать не «работяги», т.е. не погруженные в рутинную повседневную работу чиновники, а болтуны, демагоги, подхалимы, интриганы, ловкачи, циники, хамелеоны, стяжатели, взяточники и т.п. индивиды, считавшиеся самыми гнусными выродками с точки зрения традиционной морали.

Ф: Но они были неуязвимы формально, умели принимать вид настоящих коммунистов. В это не верил никто, но все принимали участие в этой лицемерной игре. По ним судили о партийном руководстве и о партии вообще.

П: Но ведь и на самом деле они стали задавать тон в системе власти, в партийном аппарате, в партийных организациях! Не так ли?!

Ф: Увы, это так.

П: Пока положение в стране было стабильным (это назвали застойным), повторяю, ничего страшного в этом не было. Эти люди выполняли свои функции не хуже, чем «работяги». Но вот стали назревать явления дестабилизации. Сами по себе они не были признаками кризиса. Они были симптомами надвигавшегося кризиса, с моей точки зрения, поскольку я предвидел кризис. Кризис как таковой начался именно в верхах власти и затем сверху как бы спустился вниз, вовлекая в свою сферу все общество. Этим прежде всего коммунистический кризис отличается от капиталистического, который начинается в низших этажах общества (в сфере экономики) и снизу поднимается вверх, охватывая прочие подразделения общества вплоть до вершин власти.

Ф: Когда конкретно начался кризис и с чего он начался?

П: Это предмет для особого разговора. А в двух словах, он начался с раскола высшего руководства на реформаторов и консерваторов после прихода к власти Горбачева. И заключался он в том, что реформаторы решили насильственными мерами перестроить общество, не считаясь ни с чем и думая фактически не об интересах страны, а о своих личных интересах за счет страны. Они вели себя как абсолютная по самосознанию и по методам власть. Они разрушили самое систему власти и всю страну. Я думаю, что в истории власти это была самая грандиозная операция власти ради власти, самодурства власти. И дезинтеграция Советского Союза была не в интересах населения, а в интересах власти — второму эшелону власти захотелось стать первым, пусть и в меньших масштабах.

Ф: В какой мере это была инициатива самих реформаторов?

П: В ничтожной. Решающую роль в этом сыграл фактор по имени Запад. Никогда не нужно упускать из виду, что шла Холодная война — самая грандиозная война в истории человечества.

Ф: Обсудим этот аспект проблемы подробнее!

Внешний механизм разрушения

П: К сожалению, я слишком поздно взялся за эту тему. Со временем весь внешний (западный) механизм разрушения нашей страны будет описан до мельчайших подробностей. Скорей всего это сделают сотрудники секретных служб Запада. Но уже сейчас имеется достаточно информации, чтобы описать его в основных чертах.

Ф: Ты имеешь в виду нашу прессу?

П: И ее. Но в большей мере то, что появлялось на Западе в специальных журналах и книгах, высказывалось в докладах на конференциях, в материалах секретных служб, время от времени предававшихся гласности в кругах профессионалов.

Ф: Что из себя представлял механизм, о котором ты говоришь?

П: Было несколько сот всякого рода центров. Буквально десятки тысяч специалистов, рассредоточенных в разных исследовательских и учебных заведениях, в учреждениях власти, в массмедиа и т.д., так или иначе принадлежали к этому механизму. Как достигалась согласованность — особый вопрос. Но согласованность имела место. Все это множество учреждений и людей действовало как единое целое. Средствами согласованности были система финансирования, публикации, конференции, взаимные ссылки, подготовка кадров, продвижение по службе и т.д. Идейное организующее ядро образовали специалисты, именовавшиеся советологами и кремлинологами.

Ф: Мы, конечно, знали о них, но весьма поверхностно.

П: Кремлинология была отраслью советологии, которая специально занималась советской системой власти и управления, в первую очередь — высшим партийным и государственным уровнем, «Кремлем». В основном ее работа была секретной. Кое-что становилось гласным, но лишь то, что шло в духе и русле обшей советологии. Исследователи, считавшиеся серьезными, относились к кремлинологии с презрением, ибо собираемая ею информация и делаемые ею выводы не имели научного значения. Они годились лишь для насмешек и фельетонов. Эти «серьезные исследователи» со своей точки зрения были правы. Но дело в том, что кремлинология и не имела целью делать вклад в науку. У нее были иные задачи, и она их выполняла гораздо лучше, чем «серьезные исследователи» свои. Например, для научной социологии анализ мочи Брежнева не нужен, не требуется и выяснять, в состоянии он управлять страной или нет, ибо вопрос такой вообще бессмыслен. Но кремлинологам важно было другое, а именно — насколько Брежнев еще способен функционировать в пределах правящей группы и выполнять какие-то примитивные формальные действия (например, принять западного политика, поставить подпись, согласиться с назначением кого-то на тот или иной пост и т.п.). Тут совсем иные критерии оценки поведения и интеллекта. И анализ мочи тут говорил о многом. Для науки социологии не играет роли, кто персонально занимает тот или иной пост в системе власти, Романов или Горбачев. А для кремлинологии это имело первостепенное значение. Социология ориентируется на познание общего, существенного, закономерного. Кремлинология ориентировалась на индивидуальное и порою даже на случайное.

Ф: Но она использовала и науку!

П: Конечно. Причем — разные науки, включая психиатрию, психоанализ, антропологию. Но — выборочно. Только то, что могло пригодится в воздействии на «Кремль» в желаемом духе. И само собой разумеется — методы конкретной или эмпирической социологии.

Ф: Опросные анкеты? Неужели это серьезно?!

П: И да, и нет. Смотря, с какой целью это применяется, как и в каких масштабах. Уже в брежневские годы американцы наладили сбор важной информации в области политики, экономики, обороны и науки Советского Союза с помощью таких методов. Такую анкету и мне однажды подсунули. Я ответил только то, что не было секретом, и не ответил или отделался ничего не значащими фразами в случаях, которые, как мне казалось, касались секретов. В последствии я узнал, что они и из таких ответов извлекали ценную информацию. Тут играла роль массовость опросов. Профессионалы разработали технику обработки именно множеств ответов, их «расшифровки». При этом если ты попадал в сферу их внимания, любое твое поведение приобретало смысл источника информации.

Ф: Недавно в ряде газет напечатали доклад Федеральной службы контрразведки о том, что американцы необычайно усилили сбор открытой информации о России, причем — легально, именно с помощью опросных анкет. Но в «демократической» прессе над этим посмеялись как над пережитком шпиономании. Куда ты относишь советологию и кремлинологию — к науке или к идеологии?

П: Отчасти к той, отчасти к другой. Она на стыке идеологии и науки. Впрочем, таковы все социальные науки современности, как на Западе, так и у нас. Наука ведь тоже не есть нечто раз и навсегда данное и однородное. И в ней есть свои уровни познания. Давай рассмотрим такой пример. На Западе много писали о диктатуре партии в Советском Союзе, о монополии партии на власть, об однопартийной системе и т.п. Что это — наука или идеология? С одной точки зрения — наука, поскольку в этом была большая доля истины. Но эти истины включались в идеологический контекст и играли идеологически-пропагандистскую роль. Они всеми воспринимались как бесспорные научные истины, поскольку люди не шли в познании этого явления глубже, т.е. не знали реального положения партии в структуре власти, ее собственной структуры, правил функционирования. Мы с тобой знаем, что никакой диктатуры партии нет, если придерживаться научного смысла понятий, что советская система власти не однопартийная, а беспартийная, и т.д. Для нас с тобой западная концепция КПСС есть концепция идеологическая.

Ф: Выходит, их ненаучная концепция оказалась практически полезней нашей...

П: Тоже ненаучной. И практичнее для их целей. Но тут есть одна тонкость. Дело в том, что социальная наука может иметь практические приложения только через идеологию. Фактически происходит так, что научные идеи рождаются сразу как идеологические. У нас доминировала идеология естественно-исторического процесса, на Западе доминирует идеология искусственного делания истории. Их концепция практически эффективнее и более соответствует реальности, чем наша.

Ф: Как складывались твои отношения с кремлинологами?

П: Я еще в 1977 г. писал, что КПСС не есть партия в западном смысле, что она есть особый феномен, характерный для коммунистического общества, что в ней надо различать партийный аппарат и первичные партийные организации, что партийный аппарат есть составная часть государственности, ее основа и стержень, а партийные организации суть элемент социальной структуры первичных коллективов и т.д. Эти идеи я неоднократно высказывал на Западе. Но советологи и кремлинологи их игнорировали.

Ф: Почему?

П: Сначала я думал, что по глупости, из-за предрассудков и характера образования. Но потом понял, что суть дела не в этом.

Ф: А в чем?

П: У нас были разные цели. Я делал научное открытие и добивался его признания как ученый. Они же стремились разрушить советскую государственность и вели на нее идеологически-пропагандистскую атаку. Им было невыгодно признавать публично мою концепцию, истинность которой была очевидна. Если КПСС такова, как я утверждал, то она становилась неуязвимой для критики. А если за ней в пропаганде закрепить статус партии, то можно говорить о партократии, о диктатуре партии, о монополии КПСС на власть именно в качестве партии, об однопартийной системе и прочие бессмысленные с научной точки зрения, но имеющие сильное идеологическое воздействие на массы слова. И не только на массы, а и на советское руководство и советских идеологов.

Ф: В чем ты видишь это?

П: Приведу тебе два примера. В брежневскую конституцию включили параграф (шестой) согласно которому КПСС признавалась руководящей силой советского общества. Это был шаг вперед в смысле официального признания фактического положения КПСС в советской государственности. Но шаг слабый. За КПСС оставлялся статус партии. Советские руководители и идеологи не решились пойти до конца. Именно слабость этого параграфа, эта нерешительность оставили формальную зацепку для нападок на КПСС именно как на партию. А в горбачевские годы это послужило предлогом для борьбы против однопартийности и монополии одной партии и для насаждения многопартийности, чуждой коммунистической беспартийной (а не однопартийной!) государственности.

Ф: Ты думаешь, западная пропаганда тут сыграла роль?

П: Я это знаю. Я просмотрел десятки документальных материалов на этот счет. В пропаганде специально раздували концепцию партократии, сформулированную в известной книге Авторханова.

Ф: Эта книга произвела сильное впечатление в свое время.

П: Не спорю, книга написана хорошо. Но с научной точки зрения она ложна, как и «ГУЛАГ» Солженицына. Это — идеологические тексты.

Ф: А выглядит как чистая правда.

П: В наше время идеологическая ложь выглядит более правдиво, чем научная истина. Последнюю не так-то просто понять. А первая нагло навязывает себя как вроде бы нечто очевидное и бесспорное.

Ф: И второй пример!..

П: Второй пример — формальное «двоевластие», «параллелизм» власти партии и советов. Опять-таки не было признано официально и закреплено законодательно то, что высшей властью в стране была власть «партийная» — партийный аппарат, партийные собрания, конференции, съезды. Наоборот, подчеркивалось, будто высшей властью были советы. Сами советские руководители не поняли сути коммунистической власти и ее фактического строения, а именно — образование аппарата власти над самой системой власти и управления, аппарата сверхвласти в форме партийного аппарата. Они мыслили в категориях западной идеологии. Это «двоевластие» давало формальные основания для борьбы за разрушение советской государственности путем ослабления и разрушения ее аппарата сверхвласти. Западная пропаганда настойчиво навязывала советским руководителям и идеологам мысль, будто партийная власть дублировала «хозяйственную» и вообще государственную, будто вмешивалась в не свое дело, причем — некомпетентно. Андропов тоже поддался на эту пропаганду. Он начал проводить линию на разграничение функций партийного аппарата и органов государства в традиционном смысле (советов, министерств). Это был шаг назад от Брежнева, явная уступка Западу. Идея такого разделения и передачи функций управления в основном внепартийным органам прочно вошла в сознание «прогрессивных» советских руководителей (сначала -«голубей», затем — «реформаторов», «перестройщиков»). Фактически это была завуалированная идея перестройки советской государственности по западному образцу. Западные деятели Холодной войны понимали, что это должно было привести к краху советской государственности.

Ф: Неужели уже в те годы?!

П: В 1980 году я выступал с докладом в одном университете как раз на тему о советской системе власти и управления, говорил о том, что западные представления о ней ложны, говорил о сверхвласти, о сути партии, об упомянутом «двоевластии», о делении на «идеологов» и «хозяйственников», на «ястребов» и «голубей» и т.п. Говорил, что на советское общество распространяются чуждые ему понятия и критерии, что в западных представлениях больше идеологии и пропаганды, чем стремления к истине. После доклада ко мне подошел человек и сказал, что западные политологи, социологи и советологи вовсе не стремятся к истине в отношении советского общества, что в их сочинениях преобладает умышленное искажение реальности. Меня тогда осенило: дураком был я, а не они! Я стал внимательнее приглядываться к сочинениям советологов. Конечно, чуши в них было в изобилии. Но эта чушь имела определенную ориентацию. То, что я воспринимал как серию предрассудков, обнаружилось как стратегическая установка.

Ф: Ты думаешь, советологи и кремлинологи понимали фактический статус КПСС в системе власти?

П: Это не играет роли. Вряд ли они понимали это на уровне настоящей науки. Точнее будет сказать так. Они имели такие представления о советском обществе и о КПСС, которые позволили им выработать эффективные методы их разрушения. Их представления в целом были идеологическими. Но в идеологии не все ложь. В ней могут содержаться идеи, близкие к истине и даже истинные, как это было с марксизмом в XIX веке и в первой половине XX века.

Внутренний механизм разрушения

Ф: Значит, наши политики и идеологи еще до перестройки манипулировались с Запада?!

П: Конечно. Но это было не просто влияние западных идей. Откуда руководителям страны знать эти идеи?! Но даже если допустить наличие специалистов, знакомящих их с этими идеями, требовалось их истолкование, доступное мозгам руководителей, требовалась подготовка таких специалистов, особые учреждения, контакты с западными специалистами и многое другое. В самом Советском Союзе уже в хрущевские годы начал складываться внутренний механизм разрушения.

Ф: Причем, под прикрытием учреждений и организаций, которые должны были вести борьбу с внешним механизмом разрушения!

П: Тщательно отбирались люди, допускавшиеся к деятельности такого рода. Им разрешалось общение с западными людьми и поездки на Запад. Им был открыт доступ к информации, запрещенной для простых смертных. Им присуждали степени и звания, давали премии, повышали в должностях, предоставляли материальные блага. Короче говоря, к концу брежневского периода у нас сложилась своего рода элитарная каста, взявшая в свои руки все основные ключевые позиции общения с Западом на высшем уровне. Эта каста, с одной стороны, стала неофициальным элементом советской системы высшей власти. А с другой стороны, она переплелась теснейшим образом с внешним механизмом разрушения, стала своего рода частичкой Запада в советском обществе.

Ф: Но ведь были же у нас честные и умные специалисты, понимавшие суть дела!

П: Были. И печатали статьи и книги. Но не они стали задавать тон. Те, кто образовали внутренний механизм разрушения, считались более умными, более честными и лучше образованными. Они занимали посты и определяли, что допускать и что нет, что считать верным и что ложным. Ведь и мою судьбу решили эти люди. В Советском Союзе они оценили мою деятельность как антисоветскую и антикоммунистическую, а на Западе мне создавали репутацию «агента Москвы». Я мешал им.

Ф: Как и советологам!

П: Но вернемся к тому, с чего начинали, — к манипулированию нашими политиками и идеологами со стороны Запада. Было бы крайней вульгаризацией утверждать, будто идейная элита, о которой я говорил, уже тогда была «пятой колонной» Запада. Это была среда карьеристов, конъюнктурщиков, ловкачей и т.д., складывавшаяся по законам советской системы. Если кто-то из них и мечтал разрушить коммунизм в Советском Союзе, то не думал, что это скоро удастся. Они служили советской системе и наживались за ее счет. Они стали одной из предпосылок «пятой колонны» Запада, когда это стало безопасно и выгодно для них. Но проводниками западного влияния они были изначально по самой своей роли в советском обществе.

Ф: Мне любопытно, как конкретно осуществлялось манипулирование, о котором ты говоришь?

П: Я сомневаюсь, что когда-нибудь будет опубликована информация на этот счет.

Ф: Почему?

П: Нужна каторжная работа, чтобы извлечь эту информацию из той среды, в какую она погружена. Большая часть ее секретна или вообще заранее сфальсифицирована. Приведу один пример. В 1984 году мне дали прослушать запись беседы с одним из ведущих советских идеологов, как мне сказали. Как он попал в США, не знаю. Возможно, с научной делегацией. Но беседа была явно секретная. И с советской точки зрения — преступная. Ее вполне можно было истолковать как государственную измену.

Ф: Почему тебе ее дали прослушать?

П: Дать оценку личности этого человека.

Ф: И как ты оценил?

П: Сказал, что это типичный советский подонок, готовый на все.

Ф: А им это и нужно было!

П: Тогда я не думал в таком плане. Сейчас я вспомнил об этом по другой причине. В этой беседе советскому марксисту-ленинцу в голову вбивали две идеи, которые потом стали основополагающими в горбачевской перестройке. Первая идея: стоит только ввести частное предпринимательство, запустить свободный рынок и устранить государственное вмешательство в экономику, как экономика сама по себе начнет бурно развиваться. Вторая идея: в СССР вообще нет конкурентоспособной промышленности, науки и техники, так что целесообразно разрушить до основания все созданное и на расчищенном месте заново создавать современную экономику. При этом в ход были пущены мощнейшие средства убеждения, включая данные исследовательских учреждений. Между прочим, данные сфальсифицированные, как признался человек, познакомивший меня с беседой. Думаю, что потом все планы перестройки базировались на фальшивых западных данных о советской экономике, своим принципиально не доверяли.

Ф: А мы ничего этого не знали!

П: А если бы знали, не поверили бы. Уже тогда не только вожди и идеологи подпали под влияние Запада, но и интеллигенция, и широкие слои работников системы внепартийной власти, и массы. Идеология, будто партия узурпировала власть, будто все зло в партийном аппарате, будто работники партаппарата захватили сказочные богатства и т.д., прочно вошла в сознание и подсознание советских людей. Недовольство советских людей было умело направлено на этого «внутреннего врага».

Ф: Знаешь, что меня больше всего приводит в недоумение во всем этом? Ведь наш народ был высокообразованным и, можно сказать, идейно и политически грамотным. Как он мог с такой охотой и силой клюнуть на западную приманку?! Ведь раньше он держался!

П: Именно потому, что образовательный уровень советского народа вырос, эффективность западной пропаганды возросла. Плюс к тому — вырос жизненный уровень высших и средних слоев, да и всего населения. Выросли аппетиты, соблазны. Раньше советское общество было менее уязвимо для идеологически-пропагандистской атаки извне, так как оно еще просто не доросло до ее восприятия. Именно прогресс советского общества стал врагом коммунизма.

Ф: Твои суждения порою звучат как нарочитые парадоксы. А когда вдумаешься в них, то поражаешься тому, что сам не увидел очевидного. Возьмем, к примеру, национальные проблемы! Ведь именно благодаря советскому строю многие народы Советского Союза выросли численно, развили свою культуру, подняли уровень образованности. У них появился сильный слой образованных людей с претензиями. Претензии выросли сильнее, чем возможности их удовлетворения. Именно благодаря успехам советской национальной политики сложились обстоятельства, в которых стремление западных стратегов и руководителей Холодной войны «пробудить национальные чувства» у различных народов Советского Союза и посеять межнациональную вражду могло иметь успех.

П: Ты видишь сам, ничего парадоксального в этом нет. Самая заурядная диалектика. И вспомни, с какими проблемами столкнулись на Нюрнбергском процессе! Короче, интересы политики и пропаганды поломали все казалось бы устойчивые и бесспорные представления. Если пропаганда изображает как героев людей, которые, будь они исключением, считались бы предателями, а органы правосудия не наказывают таких людей, то на юридических и моральных нормах можно ставить крест. И тем более, если все это принимает массовый характер.

Ф: Ты хочешь сказать, что были разрушены юридические и моральные основы поведения людей, и предательство стало всеобщим.

П: Именно! И потому оно утратило качество феномена юридически-морального. Оно стало феноменом социальным! Причем, именно этот феномен сыграл решающую роль. Сражение за коммунизм в том виде и в тех масштабах, какие было естественно ожидать, не состоялось. Армия, начиная с главнокомандующего и кончая последним солдатом, добровольно сложила оружие и сдалась на милость не ожидавшего такого дара судьбы врага. А когда предатели все, никто не предатель.

Клевета

Философ положил перед Писателем последний номер газеты, в которой была напечатана статья по его адресу. Статья называлась «Русофобия и низкопоклонство перед Западом».

Ф: Видишь, твой приезд не остался незамеченным! Что за люди! А ведь изображают из себя патриотов, защитников русского народа! Такое нельзя игнорировать! Надо обязательно ответить.

П: Мне не привыкать к клевете. Я отвечал, но мои ответы никогда не печатали. Так что наверняка не напечатают и сейчас.

Ф: Ты напиши, а мы постараемся где-нибудь напечатать.

П: Где-нибудь я не хочу. Не хочу печататься в «демократической» и правительственной прессе. Во-первых, они не напечатают. Во-вторых, если напечатают, то это сыграет роль, противоположную моим намерениям.

Ф: Мы это понимаем. Найдем что-нибудь приличное.

Пришлось засесть за ответ.

О русском национализме и русофобии

Когда-то Плеханов говорил: дайте мне «Отче наш», и я с цитатами из него докажу, что автор его был богоотступник, — писал Писатель в своем письме в редакцию газеты. По этому принципу построена статья по моему адресу. Авторы навыдергивали из моих публикаций отдельные фразы, истолковали и скомбинировали их так, что в их изображении я предстаю как злобный русофоб. А о том, что я — русский ученый и писатель, сделавший немалый вклад в русскую и мировую науку и культуру, ни слова. И эти люди претендуют на роль русских националистов!

Верно, я — не русофил. Но я и не русофоб, каким меня изображают авторы памфлета. Мое отношение к русскому народу иного рода: я принадлежу к этому народу, я есть его частица, я переживаю и разделяю его судьбу. Все, что я писал о нем, от первой до последней строчки продиктовано моей болью и тревогой за его судьбу.

Верно, я не восторгаюсь величием русского народа. Более того, я считаю, что он сам повинен в том, что в мире отвергли оценку русского народа как народа великого и ударились в другую крайность — в оголтелую русофобию и занижение исторической значимости русского народа. К этому вопросу я вернусь ниже. А сейчас вернусь к теме величия.

Чем измеряется величие народа? Тем, что он порождает из себя индивидов, делающих великий вклад в цивилизацию, и добивается их признания. Я принадлежу к числу таких русских людей, которые сделали этот вклад. Я и есть носитель возможного величия русских в тех сферах, в которых я работал. И что же?! Россия отвергла меня именно в этом качестве, не оценила сделанного мною, выбросила вон и до сих пор не принимает то, что было сделано именно во имя ее величия. Вы скажете, это сделал не весь русский народ, а лишь его отдельные представители. Верно. Но они суть представители народа русского, уполномоченные им быть судьями в этом. Не весь народ делает большие дела. Не весь народ оценивает их, защищает, утверждает в мире. Это делают выделяемые им его представители. И преступления его представителей суть его преступления, если он не выделяет из своей среды других представителей, исправляющих преступления первых. Народ создает, утверждает и сохраняет свое величие не скопом, а в деяниях своих исключительных личностей.

Я не русофил и не русофоб. И я есть нечто большее, чем просто частичка русского народа. Я есть точка роста народа. Я — носитель его интеллектуальных и творческих потенций. Я воплощаю в себе его историческую судьбу. Отношение ко мне есть отношение к русскому народу в этом его качестве.

Верно, сейчас в мире во всю раздувается русофобия. Она стала одним из важнейших элементов современной западной идеологии. И это не случайно. Коммунизм рухнул. Отпало то, что служило образом мирового зла в западной идеологии и пропаганде. Теперь из русских делают образ носителей мирового зла. Причем, делают это педантично и профессионально, изо дня в день, используя все средства и возможности. Например, разоблачают бандитскую шайку из выходцев из бывшего Советского Союза. В ней — ни одного этнически русского. А повсюду трубят о некоей «русской мафии». Слово «русский» при этом употребляют в обобщенном смысле, включая в «русские» и татар, и чеченцев, и евреев и т.п. А если что-то хорошее делалось или делается в России, подчеркивают этническую нерусскую принадлежность людей. Что бы ни говорилось в связи с русскими, всегда на ложку меда добавляется целая бочка дегтя. Вклад русских в мировую историю во всех сферах либо игнорируется совсем, либо занижается, либо самым чудовищным образом фальсифицируется. Когда такое видишь везде и во всем, на каждом шагу и на всех уровнях, становится просто страшно от такой беспрецедентной исторической расправы с огромным народом. И вдвойне страшно от того, что никто в мире не говорит ни слова в защиту справедливости. И сам шельмуемый и истребляемый из памяти человечества народ не проявляет никакого желания защищать себя.

Я хочу особо подчеркнуть то, что русофобия стали средством манипулирования русскими со стороны сил Запада. Русских специально толкают на путь национализма и даже национал-социализма, чтобы не допустить возрождения коммунизма и иметь якобы оправданный предлог для деятельности по разрушению России. Кроме того, раздувание русского национализма имеет целью не допустить восстановления той наднациональной человеческой общности, которая начала складываться в России в советский период.

Я не космополит и не интернационалист в том смысле, как это понимают авторы статьи. Но я и не националист в их духе. Я вырос в условиях формирования в России новой, наднациональной человеческой общности. Именно благодаря этой общности Советский Союз стал второй сверхдержавой планеты, а не благодаря одним русским. Именно в этой общности был достигнут высочайший интеллектуальный и творческий уровень, превосходивший уровень каждого из народов Советского Союза по отдельности и необходимый для дальнейшего прогресса страны. Разрушение этой общности стало одной из причин той катастрофы, которая произошла в нашей стране после 1985 года.

В той ситуации, которая сейчас сложилась для России и русского народа, идеализация дореволюционной России и русского народа, как это делают националисты, подобные авторам статьи, наносит колоссальный ущерб именно России и русским. Если еще есть какая-то возможность возрождения России, то она лежит не на пути русского национализма, а на пути возрождения человеческой общности, о которой я говорил выше и в которой русские должны занять достойное их способностям место.

Об идеологии превосходства и расизме авторы памфлета договорились до того, что приписали мне расизм. Хочу сделать по этому поводу следующее пояснение. Надо различать констатацию того факта, что народы различаются по каким-то социобиологическим признакам, и идеологию, согласно которой представители одних народов рассматривают себя как существа более высокого порядка по отношению к другим народам, а эти народы — как существа низшего сравнительно с ними порядка. Это — идеология социального превосходства одних народов над другими, идеология господства первых над вторыми. Ослабленная форма ее — идеология руководства одних народов другими, «покровительства», «братской помощи» и т.п. Другая крайность — «обоснование» такой идеологии ссылками на биологические качества и различия народов, идеология высшей биологической расы — расизм в строгом смысле слова. Расизм есть лишь частный случай и крайность идеологии превосходства.

Идеология превосходства есть идеология западная. По целому ряду причин ее не выражают явно, прячут, маскируют и даже порицают. Чтобы отвлечь от нее внимание и помешать ее обнаружению представителями народов, фактически считаемых народами низших сортов по отношению к народам западным, всячески раздувают расизм как главную опасность и объявляют расизмом всякие попытки научного исследования свойств и различий народов. Фактически не допускается такое исследование и народов западных (западоидов), так как такое исследование обнаружило бы факт зараженности западоидов идеологией превосходства, а также тот факт, что западоиды, превосходя другие народы (незападоидов) в одних отношениях, уступают им в других отношениях и деградируют.

Нет надобности говорить о том, что вся история западного колониализма проходила с идеологией превосходства. Хочу обратить внимание на явления такого рода в нашу эпоху. Приглядитесь внимательнее к тем фактам и документам Холодной войны, которые теперь стали доступны! Приглядитесь к тому, в каком виде изображаются в западных средствах массовой информации, пропаганде, кино, литературе и т.д. западные люди (западоиды) и в каком виде, например, русские! Западоиды изображались и с удесятеренной силой изображаются теперь как существа высшего сорта. Причем, в таком виде они выглядят даже тогда, когда критикуются, разоблачаются, изображаются в качестве преступников, злодеев, насильников, развратников. А, например, русские изображаются как существа не то что второго, а даже как самого низшего сорта. Причем такими они выглядят даже тогда, когда о них говорят что-то положительное, хвалят их, сочувствуют им. Это — снисходительная похвала и сочувствие существ высшего сорта к существам сорта низшего. И это — не правдивое отражение реальности, а фальсификация реальности по правилам идеологии. Здесь идеология превосходства принимает наиболее изощренные и лицемерные формы.

Идеология превосходства служит цели колонизации Западом («Глобальным обществом») прочих народов планеты. Для этого этим народам неявно, но систематически внушается подсознание их собственности неполноценности, будто они — существа низшего сорта по отношению к западоидам, которые якобы несут им все мыслимые блага цивилизации высшего уровня. И что особенно важно понять, дело не ограничивается воздействием на психику людей. Делается нечто более значительное и глубокое, а именно — систематически принимаются практические меры к тому, чтобы помешать другим народам развить в себе качества, по которым они способны превзойти народы западные (или не уступают им) и которые имеют существенное значение для цивилизации. Это прежде всего качества интеллектуально-творческие, важные для развития науки, техники, социального самосознания народа.

Мы, русские, стали самой вопиющей жертвой западной идеологии превосходства, причем — ее практического воплощения в реальность. Что мы можем противопоставить ей? Противопоставление ей какой-то другой идеологии вроде национализма, равенства народов, интернационализма и т.п. не приносило и не принесет спасения. Бессильна тут и религия. Наоборот, они способствуют усилению идеологии западного превосходства, противопоставляя западным средствам навязывания своей идеологии нечто более убогое со всех точек зрения. Глядя на то, что несут с собой националисты, интернационалисты, служители религии и т.п., западные люди получают лишь подкрепление своей внутренней убежденности в своем превосходстве над прочими. Единственно эффективным средством противостояния идеологии западного превосходства является практическое участие народа в прогрессе цивилизации, выдвижение из своей среды выдающихся ученых, писателей, художников и т.д., поддержка своих наиболее талантливых соплеменников, сохранение своих достижений, имеющих мировое значение или способных сыграть такую роль. Надо поддерживать своих живых соотечественников, не уступающих тем западным людям, продукты деятельности которых служат основой для идеологии западного превосходства, готовить таких людей с детства, сохранять и развивать отечественные школы в науке и искусстве, уже завоевавшие мировое признание.

Характер народа

Ф: Сейчас широко распространено мнение, будто мы, русские, сами неспособны создать систему управления, экономику, культуру и прочие элементы современного уровня цивилизации. Что ты думаешь по этому поводу? Неужели мы в самом деле такие?!

П: Все рассуждающие на эту тему совершают методологическую ошибку, априори исключающую имеющее смысл решение: они исходят из определенной концепции человека. Известны три концепции на этот счет. Согласно одной из них, человек есть продукт социальных условий. По Марксу — человек есть совокупность общественных отношений. Согласно другой концепции, качества человека являются биологически прирожденными. Таковы расистские концепции. И согласно третьей, человек имеет природные задатки, которые принимают те или иные формы в зависимости от социальных условий.

Ф: К какой склоняешься ты?

П: Ни к какой. Все они суть идеологические концепции. Я уже сказал, что я сам подход к проблеме отвергаю как ошибочный. Я вообще исключаю ориентацию на отдельно взятого человека, да к тому же на абстрактного человека вообще. Объектом внимания должен в самом исходном пункте стать целый народ как особый социальный индивид, основные черты которого (можно сказать — характер) воспроизводятся в течение жизни многих поколений, столетий и даже тысячелетий. Это — эмпирически данный факт.

Ф: Хорошо, рассмотрим, что такое характер народа.

П: Это — не случайный набор разрозненных признаков, а нечто целое, определенная система взаимосвязанных признаков. Эта система складывается в течение длительной истории. Если она сложилась, она приобретает способность автономного самосохранения, независимого от внешних условий и их изменений. Она становится консервативной. Она организуется по своим специфическим законам. При этом исключаются одни черты, не согласующиеся с системой, хотя эти черты и могли бы быть полезными, и спонтанно порождаются другие черты, производные именно от системы, хотя они сами по себе могли быть нежелательными и даже вредными, хотя они могли не иметь никаких оснований в прошлом опыте народа. На тему о соотношении свойств целого народа и свойств входящих в него отдельных людей мы с тобой уже говорили. Я думаю, нет надобности повторяться.

Ф: Конечно. Но есть вопрос: хотя характер народа консервативен, он все-таки как-то меняется? Вот мы, русские, разве мы всегда были такие, как сейчас?!

П: Конечно, какие-то изменения происходят. Народ — живое существо. Но какие изменения?! Вдумайся в самое постановку проблемы! Мы как исследователи абстрагируем в эмпирически данном объекте (в данном народе) нечто такое, что является устойчивым, практически неизменным, и это нечто называем характером народа. Подчеркиваю: мы сами выделяем нечто неизменное! И теперь ставим вопрос: а как это неизменное изменяется? Ты чувствуешь нелепость самого вопроса?

Ф: Примерно. Но ты же сам признаешь какие-то изменения!

П: Какие-то. Характер народа как систему образует определенный набор признаков и их взаимоотношения. Но формы проявления признаков, степени их развитости и группировки могут быть различными в рамках системы, могут меняться. Плюс к тому — вспомни о том, что характер народа присущ не каждому человеку по отдельности, а «растворен» в массе людей, и этот «раствор» претерпевает изменения. Опять-таки в рамках консервативного характера. Короче говоря, характер народа — не механическая конструкция с намертво закрепленными элементами, а нечто живое, заключенное в рамки, внутри которых происходят флуктуации. Но если характер народа сложился как определенная консервативная система признаков, то изменить его радикальным образом, т.е. переделать самую систему и заменить ее другой, практически невозможно, не разрушив сам народ. Можно повредить его, нанести ему удар, сломать. Но, повторяю, нельзя превратить в другой. Характер народа есть его совокупное «Я». Радикальная переделка этого «Я» есть болезнь и даже гибель народа как социального индивида.

Ф: И даже перелом в образе жизни русского народа после 1917 года не повлиял на характер его?

П: Повлиял, конечно. Но противоречиво. С одной стороны, характер русского народа сохранился и даже укрепился в прежнем качестве. А с другой стороны, стала складываться новая общность, в которую русские внесли многое от себя, испытав на себе влияние других. Теперь этот процесс оборвался. И мы опять оказались у «разбитого корыта» с нашими качествами, неадекватными требованиям, которые нам навязываются Западным путем эволюции.

Русский путь

Ф: Неужели это препятствие неодолимо?!

П: Я в свое время подготовил материал лично для Андропова (как сказали мне), в котором особое внимание уделялось этой проблеме. Тогда советским руководством вновь стала овладевать мания догнать Запад. Как потом ее сформулировал Горбачев — поднять страну на уровень передовых стран Запада.

Ф: Покончить с «застоем».

П: Причем все без исключения представляли это «догнать» и «поднять» как уподобление Западу — делать то, что делается на Западе, и так, как делается на Западе. Идея бредовая.

Ф: Ты так и писал в своем «материале»?

П: Не так грубо, конечно. Но достаточно определенно. Я писал, что сама идея «догнать» и «поднять» утопична, ибо «догонять» и «поднимать» надо не с воображаемым, а с наличным человеческим материалом. А он неадекватен самой задаче. Он имеет недостаточно высокий интеллектуальный и изобретательский потенциал для этого и слишком низкую степень надежности. Я подчеркивал при этом, что речь идет не об отдельных умных, талантливых и надежных людях, каких у нас много, а о десятках миллионов людей, совершающих миллиарды всякого рода действий ежеминутно, изо дня в день, из года в год. А это — нечто иное, чем ум, талант и надежность отдельных людей. Это — образ жизни народа как целого. Но сказанное не означает отказ от соревнования с Западом. Нужен просто другой путь, адекватный нашему социальному строю и наличному человеческому материалу.

Ф: Но это же очевидно!

П: Я сомневаюсь в том, что ты сказал бы так в те годы. Тогда умами наших интеллектуалов, уже проникших в органы власти и ставших советниками наших руководителей, завладели идеи, будто наше общество такое же индустриальное, как и западное, будто никаких иных путей прогресса нет, кроме западного. Естественно, мои «материалы» разгромили как стремление препятствовать прогрессу советского общества и нанести даже ущерб обороноспособности страны.

Ф: Всеобщее сумасшествие уже тогда охватило нашу страну! И ты описал тогда тот другой путь, о котором сказал сейчас?

П: Конечно. Не в деталях, но в общих чертах, на уровне эпохальной стратегии, если можно так выразиться.

Ф: Что ты имел в виду?

П: Я описал то, что у нас фактически делалось. Безотчетно, но все-таки делалось в какой-то мере. Я лишь предлагал сделать это главным в эволюции страны. Поясню примерами. Надо организовывать дело так, чтобы его исполнение зависело в минимальной степени от личных качеств людей. Чтобы вступил в силу принцип: если дело как-то выполняется, то это само по себе достаточно считать удовлетворительным, а если дело не выполняется на некотором минимальном уровне, оно не выполняется вообще.

Ф: Либо делается, либо нет, и никаких иных градаций.

П: Да. Надо отдавать преимущество «грубой» технологии, к которой предъявлять тот же упрощенный критерий: либо, либо. Чтобы с ней справлялась масса людей с наличными данными. Чтобы ее труднее было испортить. Чтобы она была менее требовательной. Грандиозный пример на этот счет дала война с Германией. Наше вооружение с технологической точки зрения было менее совершенное, чем немецкое и западное вообще, но более надежное и эффективное в условиях войны. И наши люди быстро им овладевали и превосходно справлялись.

Ф: Полностью согласен!

П: Что касается видов деятельности, предполагающих человеческий материал более высокого качества, чем прочее население, то надо создавать своего рода общество второго уровня с особыми условиями.

Ф: Практически так и делали. Такие особые условия создали для предприятий военно-промышленного комплекса, для сферы космонавтики, для атомных предприятий и многих других.

П: Верно. Это общество второго уровни и конкурировало с Западом, причем — успешно.

Ф: В какой пропорции такое разделение произошло?

П: Трудно сказать. На Западе ведь тоже имеет место такое разделение. У нас, конечно, пропорции были ниже. Но мы приближались к Западу.

Ф: Без перестройки, без реформ!

П: В советский период мы были гораздо ближе к Западу, чем теперь. Об этом писали западные специалисты.

Ф: Так зачем же нужна была эта перестройка?!

П: Чтобы помешать этому.

Историческое творчество

Ф: Возьмем теперь мнение, будто мы неспособны к самостоятельному историческому творчеству.

П: Тут есть двусмысленность. Во-первых, есть социобиологический подход. Чтобы проверить, верно или нет рассматриваемое мнение в этом смысле, надо создать условия, в которых русским была бы дана возможность без посторонних вмешательств проявить свои способности. Причем на это нужны века. Но ничего подобного не было. Так что в этом смысле рассматриваемое мнение бездоказательно.

Ф: А что во-вторых?

П: Во-вторых, есть подход исторический. Судьба народа может сложиться так, что ему просто не удастся развить свои социобиологические потенции, доказать свою способность на оригинальное историческое творчество. Именно так сложилась историческая судьба русского народа. В его эволюции всегда играли огромную роль внешние силы. Среди них решающую роль фактически сыграло западное влияние и проникновение людей из стран Запада на территорию и в массу населения будущей России и уже сложившейся России. Эти люди образовывали и затем пополняли правящие и вообще привилегированные слои российского общества. Достаточно сказать, что уже в 15 веке более тридцати процентов высших классов его были выходцы с Запада. Так что Россия складывалась и всю дореволюционную историю развивалась как зона западной колонизации.

Ф: Но ведь одновременно происходил другой процесс колонизации — русской.

П: Эта колонизация качественно отлична от первой. Это было расселение русских людей по огромной территории будущей России. Имела место некоторая русификация народов, включавшихся в нее. Но это — не завоевание их русскими. Если тут и происходило завоевание, то российским государством, которое не было этнически русским. Русские не становились господствующим народом по отношению к тем, которые завоевывались или включались в зону власти российского государства вследствие расселения русских. Русские вообще не проявили качеств народа господ, как это произошло с западноевропейскими народами, завоевавшими Америку и другие районы планеты. Русские послужили материалом для увеличения управляемой массы и орудием расширения сферы власти государства, которое сложилось благодаря пришельцам с Запада и под влиянием Запада. Россия возникла как отпрыск Запада, как и США. Только как противоположный полюс западнизации планеты. Весь 19 век и начало 20 века в России прошли под сильнейшим влиянием Запада. Идеи социализма были изобретены на Западе. Марксизм возник как западное явление. Российская интеллигенция и образованные слои вообще заражались идеями демократии, гуманизма, социализма и т.п. на Западе и под его влиянием. Идеологические кадры для назревавшей революции готовились на Западе. Там же сложилась партия коммунистов во главе с Лениным. И революцию осуществили люди, прошедшие школу на Западе. И первую систему власти после революции создали они, пришельцы с Запада. Русский коммунистический эксперимент начался как эксперимент западный, но на русской территории и прежде всего с русским населением. И русские по своим национальным качествам оказались чрезвычайно удобным материалом для этого эксперимента.

Ф: А теперь, выходит, мы опять оказались удобным материалом для нового эксперимента!

П: Как перед революцией 17 года в России назрел кризис, произошла революция, и на нее наложилось влияние западных социалистических идей, так и перед 85-м годом в России назрел кризис, и на него наложилось колоссальное влияние и давление Запада, семьдесят лет стремившегося покончить с русским коммунизмом. Начался новый перелом. Одни называют его второй революцией, другие — контрреволюцией. Важно то, что именно под давлением Запада этот перелом принял такое направление, какое мы теперь переживаем. И опять, как после 17-го года, русский народ оказался покорным материалом для нового западного эксперимента, если это выражение тут в какой-то мере уместно.

Ф: Одним словом, получается, как у Тараса Бульбы с сыном: Запад нас породил и Запад нас убивает. Мы покорно приняли и коммунизм как приказание высшей власти. И поломали его по приказу власти.

П: Но прежде чем до этого дошло, коммунизм прожил 70 лет. И как! Коммунистический эксперимент в России зашел много дальше того, что предполагали коммунисты, и оказался успешнее, чем надеялись враги коммунизма. Чтобы выжить, советское общество должно было развить науку, технику, промышленность. Для этого потребовалась беспрецедентная революция в сфере образования. Был необходим высокий интеллектуальный и творческий потенциал. Русские в одиночку не смогли бы эту потребность удовлетворить. И советское руководство приняло правильную с точки зрения интересов выживания коммунизма установку на создание внутри разношерстной человеческой общности Советского Союза особой частичной и наднациональной общности из представителей разных народов, а не только русских, я бы назвал ее общностью второго (высшего) уровня — общностью гомо советикусов. Она начала складываться прежде всего в Москве и других больших городах. В нее отбирались представители разных народов, имевшие более высокий уровень тех качеств, какие были необходимы для создания и поддержания современного (для тех лет) индустриального и научно-технического общества. Интеллектуальный, творческий, инициативный, изобретательский, предприимчивый и т.п. уровень этого сверхобщества гомо советикусов был выше такового прочей части населения. Он был сопоставим с соответствующим уровнем народов Запада и кое в чем превосходил их.

Ф: Значит, ты считаешь эту политику советских властей правильной? А ведь ее сейчас поносят все, кому не лень!

П: Я считаю ее правильной с точки зрения интересов сохранения коммунизма и выживания страны в борьбе с окружающим миром, с Западом — прежде всего. И так думаю не один я. Политики, дельцы и идеологи Запада прекрасно поняли, что новая советская человеческая общность имеет шансы на успех исторического и эпохального масштаба, что она может развить колоссальные социобиологические потенции, что русские начали играть в этой общности все более значительную роль, выходя фактически на роль ведущего во всех отношениях народа именно в рамках этой общности и благодаря ей. Стратеги Холодной войны увидели в этом угрозу Западу гораздо более серьезную, чем военная мощь Советского Союза и коммунистическая идеология. Разрушение этой новой человеческой общности в России и низведение русского народа на уровень народа третьесортного, неспособного на самостоятельное историческое бытие, стали задачей номер один в стратегии Холодной войны со стороны Запада. Запад начал всячески раздувать национальную рознь в Советском Союзе, поощрять национализм и сепаратизм, провоцировать и поощрять еврейскую эмиграцию.

Ф: И добился колоссального успеха!

П: Да. Все усилия семидесяти лет коммунизма создать наднациональную общность людей, отбирая в нее и культивируя индивидов с качествами, необходимыми для развития и сохранения высокого уровня цивилизации, пошли прахом. Теперь отбор людей в элиту происходит по признакам, развитие которых означает деградацию народа. Народы России раздроблены, разобщены. По отдельности они не способны конкурировать с народами Запада за место в истории. Чтобы выжить, мы должны быть на уровне всех достижений цивилизации. А для этого нужно производство в воспроизводство в огромных масштабах людей с определенными качествами. А их у нас не так уж много. Их надо отбирать, беречь, поощрять. Это надо делать в ряде поколений. А нам не дали возможности продолжить начатое дело.

Ф: Ты знаешь, я родился и вырос в деревне, в тех местах, где сейчас жена живет. У нас там домик, небольшой участок. Овощи, куры, поросенок. Одним словом, все возвращается на круги своя. Как будто не было бессонных ночей, часов просиживания над книгами, аттестатов и дипломов с отличием, защит диссертаций, степеней, званий, наград, статей, книг, признания. Моя жена ведь награждалась мировыми премиями, член ряда западных научных обществ и академий, участник международных конгрессов... А теперь...

П: А теперь мы не нужны именно в таком качестве.

Ф: Ощущение такое, будто мы, русские, дерзнули без разрешения некоего мирового начальства на самостоятельное историческое творчество, напугали своими успехами это начальство и оно нас одернуло, поставило на место. Мол, куда нам со своим свиным рылом в калашный ряд! Неужели мы в самом деле хуже других?!

П: Не хуже и не лучше. Просто мы не подходим к требованиям времени. Мы все можем быть Платонами и Ньютонами. Но Платоны и Ньютоны из России не нужны. На Западе их своих пруд пруди.

Ф: Так, может быть, мы все-таки рано или поздно пробьемся и в духе времени?!

П: Поздно, дорогой друг. Мы опоздали по крайней мере на тысячу лет. История ушла. Места в мире уже распределены. Представь себе, сейчас обезьяны решили бы пойти по стопам людей. Могли бы они приобщиться к человеческой цивилизации? Да. Но — в зоопарке или в особых заповедниках.

Ф: Мы не обезьяны! Мы доказали, на что мы способны в истории!

П: Да. И вся наша мудрость и наши таланты воплотились в коммунистическую систему. Ты философ, знаешь, что такое отчуждение. Наш социальный строй явился отчуждением наших качеств. В рамках этого строя даже плохой человеческий материал мог функционировать вполне удовлетворительно, не хуже, чем хороший человеческий материал в западном обществе. Но мы сломали наш отчужденный ум и талант. И остались ни с чем.

Механизм разрушения

Ф: Западные стратеги Холодной войны решили, что Советский Союз нельзя победить внешними силами, что его можно разрушить только изнутри. А ты говоришь об атаках на советское общество именно извне. Как это понимать?

П: Тут есть двусмысленность. Стратеги Холодной войны считали, что Советский Союз нельзя победить в традиционной, Горячей войне. Но его можно разрушить путем такого воздействия извне, со стороны Запада, благодаря которому внутри его разовьются силы разрушения. Не ждать, когда Советский Союз разложится внутренне сам, а приложить усилия к тому, чтобы пробудить внутренние силы разрушения и поддержать их. Это была атака извне, но атака особого рода. Это было систематическое заражение советского общества смертоносными «вирусами». Причем не столько путем прямой пропаганды, обращенной к широким слоям населения, сколько путем создания внутрисоветского механизма разрушения, о котором мы уже говорили. Главная задача этого механизма — воздействие на высшее руководство, т.е. на мозг советского общественного организма — на его интеллект и волю.

Ф: Значит, подчеркивание того, что советское общество можно было разрушить изнутри, тоже имело определенную цель.

П: Конечно! Создать видимость, будто коммунизм был нежизнеспособен, изжил себя, сам по себе разложился. И будто Запад ни при чем. Мне много раз приходилось наблюдать, как в пропаганде занижали или совсем устраняли активную роль Запада во внутреннем разложении Советского Союза. Западу приписывали роль носителя истины, избавителя от зол, борца за справедливость.

Ф: Какие же мы были наивные!

П: И остались ими. Многие ли понимают технологию процесса разрушения страны?! Даже те, кто вроде бы видит роль Запада в наших бедах, не знают и не понимают того, как проходила Холодная война. Не понимают, что она проходила на нашей территории, а не вне и что объектом ее были души людей.

Ф: Итак, направлением главного удара была выбрана верхушка КПСС. Давай проследим хотя бы некоторые аспекты и этапы этого удара!

П: Это трудно сделать. Но попробуем. Выше я уже говорил о том, как нащупывались слабые места в системе власти и управления и использовались в пропаганде. Добавлю к сказанному еще следующее. В стране нарастало кризисное состояние. Оно ощущалось как нарастание трудностей. Нарастало всеобщее недовольство. Усиливалась жажда перемен, особенно — в верхах. Чуть ли не всеобщей стала идеология: «Надо что-то делать!», «Дальше так жить нельзя!». Почему в верхах? Страх потерять свое положение. Конечно, для этого имелись основания. Но не такие, что: сложилась такая идеология перемен во что бы то ни стало. Без массированной атаки со стороны Запада она не сложилась бы. Люди отнеслись бы к трудностям именно как к трудностям. И страна сумела бы их преодолеть своими средствами. А тут идеологию необходимости перемен сделали идеологией высшего руководства. Даже самые крайние консерваторы заразились ею. Их отличие от реформаторов заключалось лишь в том, как понимались пути и методы перемен. Вспомни, ведь будущий глава консерваторов Лигачев претендовал на то, что он был инициатором перестройки. В руководстве ни один человек не выступил против перемен. Ни один! И никто не осудил самую идеологию перемен.

Ф: А были ли вообще в мире люди, выступавшие против перемен?

П: Извини, я напомню тебе, что один такой человек был: это я. В самом начале перестройки я заявил, что в условиях назревающего кризиса любые перемены в советской системе способны лишь ускорить наступление кризиса и усилить его. Надо мной смеялись.

Ф: Это ты извини меня! Но сейчас никто не помнит об этом.

П: Пойдем дальше! Посеяв «вирус» общих перемен, западные «солдаты» Холодной войны посеяли одновременно «вирус» перемен в самом высшем руководстве страны — идею омоложения руководства.

Ф: Но ведь омоложение руководства на самом деле было необходимо!

П: Верно! Но какое? И как? Для западных стратегов и исполнителей Холодной войны нужно было не любое возрастное омоложение, а идейно-психологическое, которым можно было бы манипулировать в интересах Запада.

Ф: И они этого добились сознательно, а не просто воспользовались случаем?

П: И то и другое. Кремлинологи изучили ситуацию в высшем советском (партийном) руководстве еще при Брежневе. Брежнев был болен, фактически находился в состоянии маразма. Дни его были сочтены. Встал вопрос о его преемнике. Прочие члены Политбюро тоже старики и больные. В качестве будущих лидеров партии стали фигурировать Романов и Горбачев. Андропов и Черненко были больны, долго протянуть не могли. А Черненко вообще был неспособен руководить партией и страной. Так что главную роль так или иначе предстояло сыграть кому-то из двух — Романову или Горбачеву. Изучив досконально качества того и другого (а возможно, уже как-то «подцепив на крючок» Горбачева ранее), в соответствующих службах Запада решили устранить Романова и расчистить путь Горбачеву. В средствах массовой информации была изобретена и пущена в ход клевета на Романова (будто он на свадьбу дочери приказал принести драгоценный сервиз из Зимнего дворца), и началась его всяческая дискредитация.

Ф: Я помню эту историю. Но у нас ее приняли за чистую монету.

П: На это и рассчитывали. Причем изобретатели клеветы были уверены, что «соратники» Романова его не защитят. Так оно и случилось. Даже Андропов, считавшийся другом Романова, не принял мер, чтобы опровергнуть клевету. Мол, не стоит на такой пустяк реагировать. А между тем это был не пустяк, а начало крупномасштабной операции с далеко идущими последствиями. Началось постепенное отстранение Романова от возможной роли будущего Генсека и вообще вытеснение из высшего партийного руководства. Активную роль в этом сыграл Лигачев, будущий лидер «консерваторов», которому самому предстояло стать жертвой перестройки. А тогда он еще был в горбачевской «команде», поддержал кандидатуру Горбачева на пост Генсека. Черненко, считая Романова опасным соперником (а ему это внушали!), назначил на второй пост в партии (формально — после своего, а фактически — на главную роль) не Романова, как предполагалось, а Горбачева. Громыко прозондировал почву на Западе относительно Горбачева, т.е. фактически согласовал кандидатуру Горбачева с руководством США. Громыко потом и рекомендовал Горбачева на пост Генсека. В защиту Романова не выступил никто, хотя деловые и моральные качества, его вне всякого сомнения, были выше, чем Горбачева. Горбачев был известен в аппарате ЦК как «дачный секретарь», т.е. как партийный руководитель региона, где были расположены курорты высших лиц страны. Там лечился и Андропов, который там сблизился с Горбачевым и вытянул его в Москву, в аппарат ЦК. Все детали делания большой карьеры и поведения высших лиц партии были хорошо известны кремлинологам и использовались на деле весьма успешно.

Ф: Стыдно вспоминать, но ведь я знал Романова как скромного и честного человека. Но и я поддался на эту клевету.

П: На такую реакцию рассчитывали. Эта, казалось бы, незначительная история явилась частью общей работы по дискредитации аппарата КПСС. Возьми теперь сами выборы Генсека! В том, что они были явно частью операции соответствующих служб США, даже на Западе многие хорошо понимали. Все было подстроено умышленно так, что выбирало всего 8 человек. Задержали под каким-то предлогом вылет из США члена Политбюро Щербицкого, который проголосовал бы против Горбачева. Не сообщили о выборах другому члену Политбюро, находившемуся в отпуске. Это был сам Романов, который тоже наверняка проголосовал бы против Горбачева. Если бы хотя бы эти двое голосовали, Горбачев не стал бы Генсеком, — он прошел с перевесом в один голос! И кто знает, как пошли бы события без Горбачева во главе партии и государства! Думаю, что катастрофы удалось бы избежать. А чтобы успешно осуществить эту блестящую, на мой взгляд, операцию, надо было детальнейшим образом изучить положение в высшем руководстве именно в таком плане, от которого наука должна отвлекаться как от несущественного для понимания сущности коммунистической государственности. Какое значение для науки имело то, что вымерли «зубры» руководства — Суслов, Брежнев, Пельше, Рашидов, Устинов и другие?! А для стратегов Холодной войны это имело первостепенное значение: они знали, что решение о новом главе советской партии и государства вообще будет принимать всего 10 человек, в отношении которых было возможно использование запрещенных приемов. И операция удалась. Причем в стране не было никаких протестов. Наоборот! Восторги. На это тоже рассчитывали заранее.

Ф: Признаюсь, и я был сначала в восторге.

П: И опять-таки, я был единственным, кто заявил, что с приходом Горбачева к высшей власти в Советском Союзе начинается эпоха великого исторического предательства.

Ф: Тебя сочли сумасшедшим. И я, признаюсь, тоже подумал, что ты свихнулся. На чем базировалось твое заявление?

П: Знание поколения карьеристов, приходивших к власти. Знание механики Холодной войны. Знание намерений Запада. Восторги на Западе. Если враг хвалит, значит, совершена ошибка! Интуиция. Знание биографии Горбачева. Посуди сам! «Послевоенное» поколение. Комсомольский активист в сталинские годы. В 55-м году начал работать как комсомольский функционер, а через 15 лет стал первым секретарем краевого комитета КПСС. В 78-м году — секретарь ЦК КПСС, в 80-м году — член Политбюро. Карьера неслыханная! А за какие успехи в делах? Успехов никаких. Путь — «чистого» карьериста в сложившейся системе. И все это знали! Любопытно, что он ни разу в жизни не участвовал в процедурах выборов, в которых был бы для него конкурент. Об этом многие писали на Западе. Если бы такие выборы случились на его пути, он не сделал бы такую карьеру. Если бы выборы Генсека проходили в соответствии с принятыми партийными нормами, он не стал бы Генсеком. Важно понять, что исторический процесс такого масштаба индивидуален, его не переиграешь. Выигранные или проигранные сражения тут выигрываются или проигрываются раз и навсегда.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

«Путч» и путч. В Москве 19–21 августа 1991 года была предпринята попытка государственного переворота. Когда она началась, средства массовой информации немедленно окрестили его как путч. Слово «путч» в сознании людей вызывает вполне определенную картину: кучка заговорщиков, используя вооруженные силы, устраняет законное правительство и захватывает власть в свои руки. В данном случае ничего подобного на самом деле не было. Было нечто иное, что не укладывается в рамки привычных пропагандистских и журналистских штампов. Слово «путч» было пущено в оборот не приверженцами беспристрастной истины, а участниками одной из политических сил, кровно заинтересованных в дискредитации тех, кто рискнул пойти на переворот.

С самого начала своей деятельности горбачевская клика проявила половинчатость, непоследовательность и нерешительность в проведении провозглашенных реформ в жизнь. Это было обусловлено не столько личными качествами Горбачева, сколько свойствами реформируемого общества, возможностями власти и характером предпринимаемых преобразований. В силу этих условий лишь разрушительная часть перестройки могла быть успешной. Что же касается ее позитивных намерений, они не могли удаться при любых реформаторах. Сначала виновников этого видели в консерваторах. Но вот консерваторов сбросили с высот власти, а также и на более низких уровнях. Никаких помех для успеха преобразований вроде бы не стало. А успехов все равно не было. Естественно, теперь виновных стали искать среди тех, кто оказался на правом фланге правящих сил, — среди умеренных реформаторов, возглавлявшихся Горбачевым. Наметившееся с самого начала различие умеренных и радикальных реформаторов теперь должно было по законам политической борьбы за власть дойти до их раскола и противопоставления как новых консерваторов и последовательных реформаторов. Так это и случилось. Лидер радикалов Б. Ельцин и ряд других радикалов, занимавших высокие посты, вышли из КПСС. Ельцин сделал это в духе современной склонности к мировым сенсациям, т.е. демонстративно на 28 съезде КПСС.

Поскольку консерваторы стушевались, главным объектом нападок со стороны радикалов стали горбачевцы и особенно сам Горбачев. Он становился самой ненавистной фигурой в стране. Став президентом Российской Федерации, Ельцин вообще сделал основой всего движения радикалов (демократов) борьбу против центрального правительства и борьбу за свержение Горбачева, дабы самому занять его место лидера перестройки. Борьба за личную власть на высотах власти затмила собою проблемы, из-за которых вроде бы затевалась перестройка.

В конце 90-го года Горбачев понял, что сможет удержаться у власти только в том случае, если создаст противовес силам демократии — свою «команду». Он и создал такую команду для «наведения порядка», т.е. будущих «путчистов». В начале 91-го года уже созрело намерение переворота. Но по ряду причин переворот был отложен. Хотя причины были вескими (подъем демократического и рабочего движения, быстрая победа США в Ираке и другие), тем не менее сыграла роль общая политика затягивания, откладывания, половинчатости и т.д. Горбачева.

Пленум ЦК КПСС, состоявшийся 24–25 апреля 1991 года, обнажил ту расстановку политических сил в стране, какая тут имела место с самого начала перестройки: консерваторы, радикалы и центристы. Горбачев определил свою позицию как центристскую, назвав позицию консерваторов правым авантюризмом, а позицию радикалов — левым авантюризмом. Очевидно, школа комсомольского активиста в сталинские годы и партийного функционера в брежневские годы не прошла даром!

Пленум констатировал факт катастрофического состояния страны и признал, что причины его кроются не только в наследии прошлого, но и в «просчетах» политики перестройки. Хотя пленум подтвердил приверженность партии перестройке как курсу на обновление общества, было очевидно, что в стране наметилась сильная тенденция к контрперестройке. Это не ускользнуло и от внимания западных дирижеров советской перестройки и вызвало тревогу. Горбачев в телефонном разговоре с президентом США Бушем заверил его в твердости своего намерения продолжать прежний курс. Заверил, как в свое время заверял Партию и Правительство преданно служить делу коммунизма. Но это уже не могло ввести в заблуждение его западных хозяев.

Со временем, я уверен, все материалы, касающиеся событий в Советском Союзе в рассматриваемый период, будут преданы гласности, и на Западе будут гордиться тем, что львиная доля в их организации принадлежала западным политическим стратегам и соответствующим службам. Но на основании тех материалов, которые доступны уже сейчас, можно с большой степенью уверенности сказать, эти силы Запада подготовили беспрецедентную, крупномасштабную провокацию, которая проявилась в событиях 19–21 августа 1991 года. Цель этой провокации была вынудить тех людей в советской системе власти, которые были склонны остановить губительный для страны процесс преобразований, к такому открытому выступлению, которое дало бы возможность легко разгромить их и скомпрометировать их в глазах мирового общественного мнения, установив на этой основе политический режим, который довел бы разгром страны до конца.

Горбачев хотел «навести порядок в стране», но без своего непосредственного участия, чужими руками. Это тоже в его характере — сваливать «грязную» работу на других, а самому выглядеть чистеньким. Таким путем он в самый ответный момент для намеченного переворота уехал якобы на отдых в Форос и инсценировал потом якобы насильственную изоляцию, арест. Что это за арест, если он свободно звонил по телефону разным лицам в Москве и даже разговаривал с американским президентом Бушем! Если имел охрану более 700 человек и вся она потом показала, что Горбачеву никто не препятствовал покинуть Форос! Если к нему летали советоваться сами «путчисты»! Если он преспокойно попивал легкое вино и смотрел эротический фильм, когда надо было что-то делать, раз ты арестован! Никакой изоляции на самом деле не было. Была просто тактика двурушника и предателя: при любом исходе «путча» явиться в Москву в ореоле политической непорочности. Расчет оказался ошибочным.

В Москве в отсутствие Горбачева образовался Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению, сокращенно — ГКЧП. В него вошли Вице-президент СССР Г. Янаев, премьер-министр СССР В. Павлов, председатель КГБ СССР В. Крючков, министр внутренних дел Б. Пуго, министр обороны Д. Язов, первый заместитель председателя Совета Обороны СССР О. Бакланов, председатель Крестьянского Союза СССР В. Стародубцев и президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР А. Тизяков. Так что «путчисты» были люди, занимавшие высокие посты в центральной власти СССР. Запомните это: центральной власти!

Согласно указу вице-президента Янаева, он, Янаев, вступил в исполнение обязанностей президента СССР в связи с тем, что Горбачев по состоянию здоровья не мог исполнять обязанности президента. Янаев сделал это на основании статьи 127.7 Конституции СССР. Члены ГКЧП заявили, что над страной нависла смертельная опасность, что перестройка зашла в тупик и необходимы чрезвычайные меры по выводу государства и общества из кризиса.

Членов ГКЧП обвинили в том, что их действия якобы были неконституционными. Так ли это было на самом деле? Я утверждаю, что сам подход к событию с юридическими мерками лишен смысла. Если бы переворот удался, то нашлось бы более чем достаточно оснований, чтобы признать его конституционным и нашлось бы достаточное число экспертов, которые привели бы убедительные аргументы в пользу этого. Но переворот сорвался, и доминирующие в стране и в мире силы оценили его как неконституционный, найдя для этого подходящие (с точки зрения обмана общественного мнения) аргументы. Но, повторяю, как то, так и другое бессмысленно именно юридически. Если встать на позицию оценки событий как конституционных или неконституционных, то с полным основанием вообще все действия горбачевской клики можно оценить как неконституционные. Я уж не говорю о действиях клики Ельцина, неконституционный характер которых признавали даже его сообщники. Вообще вся эпоха, начавшаяся в 1985 году, означала полное игнорирование всякой законности и превращение в некую законность того, что делалось по произволу правящих клик.

Если смотреть на событие как на нечто серьезное, а не как на имитацию переворота и заранее спланированную провокацию, то поведение «путчистов» выглядит как серия непростительных ошибок. Никто, кроме Горбачева, не был отстранен от власти. Как выяснилось впоследствии, Горбачев был свободен и мог общаться с внешним миром. Он был заранее в курсе того, что должно было превзойти, и как политический прохвост собирался так или иначе извлечь для себя пользу из любого исхода попытки переворота.

Никто не был арестован. «Путчисты» — не младенцы, они должны были понимать, на что шли. Если их намерения были действительно серьезны, они первым делом должны были бы арестовать всех активных «демократов», и в первую очередь — Ельцина. Они должны были понимать, что в стране фактически шла война на разгром всего советского, и действовать методами, адекватными этой реальности. Но они этого испугались. Они даже не решились признать истину во всей ее беспощадности. Они сами принадлежали к реформаторам, сами были повинны в том состоянии, до которого довели страну. Желание выйти из переворота чистенькими, боязнь решительных действий, боязнь осуждения со стороны Запада имели следствием то, что «путчисты» не выполнили основное условие переворота — отстранение от активной деятельности своих противников и изоляция их. Это стало главной причиной срыва переворота.

Янаев заявил, что советское руководство и дальше будет следовать курсом, который в 1985 году определило горбачевское руководство. Это была вторая непростительная ошибка «путчистов». Надо было категорически осудить горбачевский курс как стратегически ошибочный, губительный для страны и фактически преступный, предательский. От них этого ждали миллионы людей, которые их поддержали бы. Приученное к покорности по отношению к распоряжениям высших властей население сочло бы это как новую установку и в течение кратчайшего времени встало бы на путь восстановления доперестроечного образа жизни. Но «путчисты» не решились на такой шаг, а их противники все равно приписали им намерения реставрировать «сталинистский» режим и расправиться с «демократией».

По решению ГКЧП в переворот пытались вовлечь вооруженные силы. В советской истории уже был такой случай, когда в 1953 году убрали Берия. Тогда в Москву были введены части тех же элитарных дивизий, которые теперь, почти сорок лет спустя, были введены в Москву по приказу ГКЧП. Члены ГКЧП, отдавая приказ о введении их в Москву, поразительным образом не учли тех перемен, которые произошли в стране за годы перестройки. Хотели они этого или нет, они сыграли на руку тем, против кого намеревались бороться. Они фактически сыграли роль провокаторов. Если их и стоило судить, то прежде всего за некомпетентность и нерешительность. Распорядившись вооруженными силами таким образом, они в огромной степени усилили деморализацию армии, сделав первый шаг в превращении ее в силу подавления своего собственного народа.

Радикальные силы («демократы») во главе с Ельциным умело использовали конституционную демагогию, в рамках которой еще держались члены ГКЧП, и захватили роль защитников конституционного порядка и демократии, что усилило симпатии к ним мирового общественного мнения. Они с поразительной быстротой мобилизовали ту часть населения, которая поддерживала их. Зная убогий интеллектуальный уровень самого Ельцина и его сообщников, зная организаторскую бездарность этих политиков-дилетантов, я нисколько не сомневаюсь в том, что к этой операции был приложен более высокий интеллект, организаторские способности и опыт, чем те, какими располагало советское общество.

Большинство населения страны, втайне сочувствовавшее «путчистам» и надеявшееся, что кошмар перестройки наконец-то кончится, осталось пассивным. К тому же оно, одураченное пропагандой реформаторов и радикалов в течение предыдущих шести лет, впало в состояние полной растерянности. Оно было просто неспособно судить о том, на чьей стороне правда с точки зрения их же интересов. Это молчаливое большинство всегда было пассивной массой, покорно выполнявшей распоряжения начальства или столь же равнодушно игнорировавшей их. Продержись ГКЧП хотя бы пару недель, население восприняло бы переворот как нечто само собой разумеющееся. Оно решило бы, что установка свыше переменилась и теперь надо жить так же, как жили раньше. И подавляющее большинство прохвостов и перевертышей поспешно приспособилось бы к новым условиям, стало бы усердно чернить все то, что было в перестроечные годы, и служить новым установкам высшей власти. Организаторы этой грандиозной провокации прекрасно понимали это и поэтому действовали с поразительной быстротой и оперативностью.

Одной из важнейших причин провала «путча» явилась позиция, которую заняли центристы и руководство КПСС. Переворот поддержали организации и группы людей, не имевшие влияния в обществе (например, Совет ветеранов труда и ветеранов войны). «Путчисты» рассчитывали на поддержку центристов. Они сами принадлежали к ним и пытались выступить именно в этой роли. Но неумолимая логика политической борьбы приписала им роль совсем другую — роль консерваторов, стремившихся восстановить доперестроечный образ жизни. И они, если они имели хотя бы крупицу ума, должны были принимать это в расчет заранее. Они этого не сделали.

Поразительным также является то, что руководство КПСС фактически не поддержало переворот, хотя это был последний шанс спасти партию, еще в какой-то мере способную мобилизовать население страны на борьбу против надвигавшейся катастрофы. С этой точки зрения аппарат КПСС заслуживает еще большего презрения, чем радикалы, открыто стремившиеся разрушить советскую систему государственности и социальный строй страны. Руководство КПСС может служить образцовым примером тому, какую гнусную породу людей культивировал коммунизм. Если бы руководство КПСС выступило с призывом к членам партии поддержать ГКЧП и покончить с преступной политикой перестройки, на улицы Москвы вышло бы народу в десятки раз больше, чем число приверженцев Ельцина. Но вожди КПСС всех уровней, дрожа за свою шкуру, не сделали этого, подписав тем самым приговор своей партии и вообще всей системе государственности.

Провал попытки переворота был не победой некоей демократии над некими силами реакции, как это изобразила западная пропаганда, а очередная победа Запада в Холодной войне против советского народа, которую Запад вел под лозунгами и под предлогом борьбы против коммунизма.

Я выше брал слово «путч» в применении к попытке переворота со стороны ГКЧП в кавычки, ибо это не был настоящий путч. Настоящий путч в это время действительно произошел, причем — он был весьма успешным. И совершили его радикалы (демократы) во главе с Ельциным. Так что фиктивные путчисты фактически сыграли роль провокаторов, дав повод для настоящего путча и расчистив дорогу к власти настоящим путчистам. В России началась открытая контрреволюция по отношению ко всему тому, что явилось результатом революции 1917 года.

Открытая контрреволюция. В августе 1991 года в России победила не «молодая демократия», как изображала события западная пропаганда и как думали многие российские граждане, введенные в заблуждение пропагандой, а нечто принципиально иное. Победила западная установка на дальнейшее разрушение Советского Союза и России. Победили внутренние силы разрушения и ограбления страны, поддерживаемые и манипулируемые Западом.

Поскольку тут происходило разрушение всего того лучшего, что явилось результатом Великой Октябрьской революции 1917 года и всей советской истории, то вполне уместным в отношении к этому явлению будет слово «контрреволюция». Она была подготовлена еще в горбачевские годы. Ельцинская клика лишь завершила ее, довела до логического конца. И тот факт, что эта клика по своим качествам убийц своей страны превзошла горбачевскую, нисколько не снижает вину последней и не лишает ее права на историческое новаторство.

Как само становление ельцинской власти, так и вся ее деятельность была вопиющим игнорированием всякой законности, прикрываемым безудержной демагогией о защите законности и демократии. Незаконно распущен Советский Союз, чтобы незаконно ликвидировать центральную власть, мешавшую ельцинской клике на пути к диктатуре. Незаконно запрещена КПСС и ликвидирован партийный аппарат. Незаконно разогнаны органы государственной власти — Советы. Сохранился Верховный Совет Российской Федерации, считавшийся высшим законодательным органом власти. Он сохранился по инерции, как остаток прошлого и как дань игры в демократию, в многопартийность и разделение властей. Но президент просто игнорировал его, предназначая ему совсем иную роль.

Запад всячески поддерживал все действия Ельцина в сфере государственности. Западная пропаганда усиленно проповедовала идею, будто для России необходима «авторитарная власть». Слово «диктатура» избегали произносить, но суть дела заключалась именно в этом. Ельцинская клика при поддержке Запада стремилась возродить самые гнусные черты диктатуры сталинистского типа, только без созидательных потенций ее. Созидательные потенции не требовались тут вообще. Представители власти на местах стали назначаться прямыми распоряжениями президента, по его произволу, по принципу личной преданности, вернее — по принципу готовности служить не стране, а президентской клике. Такое не мог себе позволить даже Сталин. Впрочем, не потому, что власть его была ограничена, а потому, что он был не дурак и не предатель. Он понимал, что управлять страной такими методами невозможно, что такими методами можно только громить политических противников и грабить страну.

Разгромив систему государственности, складывавшуюся десятилетиями, ельцинская клика начала с лихорадочной поспешностью создавать новую. Ядро ее образовали лица, распоряжавшиеся армией, милицией и войсками министерства, внутренних дел, разведкой, контрразведкой, органами юстиции, аппаратом министерства иностранных дел, личной охраной президента и его личной администрацией. Президентские указы появлялись в таких количествах, что горбачевская реформомания просто померкла перед ельцинской. Вся эта суета выражала фактический развал системы власти как системы управления страной, ибо она диктовалась не естественной потребностью страны, а произволом обезумевших от кажущегося всевластия преступников.

Новая власть довела до предела капитуляцию страны перед Западом. Страну наводнили тысячи и тысячи иностранных агентов под видом всякого рода советников и представителей западных фирм и организаций. Фактически эти «невидимки» стали формировать всю политику клики, сохраняя лишь видимость самостоятельности ее решений. Но эта видимость оказалась иллюзорной. Западные политики и специальные эмиссары открыто диктовали свою волю российской власти.

Новая власть сознательно и планомерно разрушала обороноспособность страны. Открыто проповедовались капитулянтские настроения. Людям настойчиво внушалась мысль, будто после полной капитуляции перед Западом американцы и немцы помогут русским совершить такой же скачок, какой американцы помогли сделать немцам и японцам. И в России нашлось достаточно много дураков, поверивших в эту чепуху. Впрочем, тут сработало качество русского национального характера — русские привыкли надеяться на то, что кто-то спасет их от обрушившихся на них бед.

Дезинтеграция советских вооруженных сил, сокращение вооружений, ослабление военно-промышленного комплекса, антимилитаристская пропаганда и т.д. — все это привело к тому, что в армии вообще было разрушено сознание необходимости обороны страны. Опыт войны в Ираке и знание общего состояния населения, включая армию, уже породили на Западе идею, что война с

Россией может стать лишь «большим Ираком», т.е. прогулкой с огромными материальными затратами, но без человеческих жертв на стороне Запада, с громом оркестров, с красочным праздничным ликованием.

Армия превратилась в полицейскую силу, готовую за плату убивать своих соотечественников.

Если горбачевская клика явила миру беспрецедентный пример политического и идеологического предательства, то ельцинская клика добавила к этому точно такой же беспрецедентный пример ограбления правителями своей собственной страны. Делалось это открыто, демонстративно. Причем грабители, не будучи уверены в прочности своего положения, переводили награбленные богатства на свои счета в западных банках и в имущество в западных странах. Новая власть превратила всю страну в лагерь уголовников. Будучи слабой и безнравственной, она стала вербовать сторонников самым подлым образом, под видом класса собственников она создала класс воров.

Возникло уголовно-мафиозное государство, совершенно не способное ни на какие созидательные свершения. Оно беззащитно перед внешним врагом. Оно не может сплотить вокруг себя массы населения. Его лидерам чуждо понятие «Родина». Они растлили народ, в особенности — детей и молодежь. В стране фактически исчезла всякая законность, расцвела преступность всех родов, люди лишились личной защиты со стороны государства и отданы во власть гангстерских банд, наступило неслыханное обнищание подавляющего большинства населения, рухнула вся прежняя система духовных и моральных ценностей. Одним словом, сложилось состояние, которое раньше называли смутой, а теперь стали называть беспределом.

Чтобы сделать происшедшие перемены необратимыми, новая власть начала ускоренными темпами создавать себе социальный базис в виде класса собственников. Оргия приватизации, возглавляемая одним из самых гнусных подонков в ельцинской клике, Гайдаром, превратилась в организованное ограбление страны и населения. До какого ужасающего состояния была доведена экономика, об этом стали писать и говорить даже в западных средствах массовой информации.

Население было ввергнуто в ужасающую нищету. Причем все это делалось сознательно и оправдывалось «теоретически» как якобы необходимый этап некоего «первоначального накопления капиталов». Небольшая группа грабителей действительно накапливала баснословные капиталы в считанные дни, а производство в стране неуклонно сокращалось.

Что из себя теперь представляет политическая система России? Все то, о чем я говорил выше, вроде бы не должно оставлять никаких сомнений на этот счет: в России имеет место самая явная диктатура клики Ельцина, не считающаяся ни с какими законами.

Но это — диктатура особого рода. Она возникла не как результат имманентного развития общества в его основах, а как навязанная ему сверху и извне, как нечто чужеродное, искусственное. Начавшись со стремления высшего советского руководства перейти от брежневистского типа коммунистической системы власти к сталинистскому типу, советская и затем российская политическая система в исторически сложившихся условиях (кризис, поражение в Холодной войне с Западом и другие факторы) превратилась в уникального политического ублюдка, в своего рода политического Квазимодо. Услужливые социологи и политологи в России и на Западе ищут сейчас респектабельное социологическое определение этому ублюдку, снабжая свои сочинения ссылками на многочисленных авторов мировой истории, что-либо писавших на эту тему. На самом деле никакого типа власти в социологическом смысле тут нет. Тут есть уродство, в котором при желании можно увидеть сходство с любыми типами, в том числе — и с демократией, и с диктатурой. Получилась историческая карикатура не на какой-то один определенный тип власти, а на политическую систему вообще.

Разрушив советскую систему государственности, горбачевская и затем ельцинская клика смастерили из обломков ее, из заимствований на Западе и из бредовых воспоминаний об идеализированном прошлом России ублюдочную имитацию политической системы, которая похожа на настоящие системы власти, но не работает в качестве таковых. Она не способна ни на что исторически значительное. Ее фактическим стремлением является одно — самосохраниться любой ценой, даже ценой гибели страны и народа. Потому она не способна на то, чтобы стать настоящей политической диктатурой, вроде сталинской. Для этого у тех, кто эту систему власти образует, нет ни ума, ни мужества, ни честности, ни опоры у населения. Из этого не следует, что она не опасна. Она опасна. Но она опасна и грозна не в качестве фактической политической диктатуры, а в качестве именно имитации, карикатурности и уродливости таковой. Она опасна своей неспособностью к исторической подлинности.

Политическая система общества, находящегося в состоянии деградации и распада (а такова нынешняя Россия), не может быть ничем иным, кроме как продуктом той же деградации и того же распада. Принимать ее как серьезное историческое явление в любом виде, в том числе — в виде настоящей диктатуры, — значит воздавать ей почести, каких она не заслуживает.

Бомба западнизации. Считается, что самое мощное средство массового уничтожения людей и разрушения — это ядерное оружие. Однако это убеждение уже превратилось в заблуждение. Существует средство неизмеримо более мощное. Это средство — мирная пропаганда достоинств западной цивилизации и западного образа жизни и бескорыстная помощь незападным народам планеты в их добровольном развитии в направлении западного образца общественного устройства. Я называю это средство западнизацией. Оно уже прошло великую историческую проверку и убедительнейшим образом доказало свою абсолютную силу и эффективность. С помощью этого замечательного средства уже разрушен советский блок коммунистических стран и сам Советский Союз, а теперь стремительно разрушается Россия.

Преимущества западнизации перед ядерным оружием неоспоримы. Посудите сами! От применения ядерного оружия западные страны сами могут пострадать — вдруг воздушные потоки повернут в их сторону и принесут вредные для здоровья радиоактивные осадки! А от применения западнизации никакие воздушные потоки не страшны, ибо все ее последствия остаются там, где она применяется. Ядерное оружие противник тоже может изобрести и применить против западных стран. Пусть это оружие хуже западного. Но даже самое примитивное оружие такого рода вполне может истребить все живое на всей планете, включая и самый лучший из миров. А применить западнизацию против самих западных стран противник никак не сможет — они и без того западные, у них благ западной цивилизации у самих в избытке, самим их девать некуда, потому и выбрасывают их прочим народам. Ядерное оружие стоит огромных денег. А западнизация стоит пустяки, а со временем даже прибыль приносить начинает. Можете вы себе вообразить такое: вы бросаете водородно-нейтронную сверхбомбу и в ответ в вас летят мешки с долларами, фунтами, марками и франками? Нет, конечно. А с западнизацией такое вполне естественно. Если не сразу потекут к вам доллары, фунты, марки и франки, то сырье, нефть и газ — наверняка. А иначе зачем нужна эта западнизация?! В случае ядерного оружия применяющие его приобретают скверную репутацию убийц миллионов беззащитных людей и военных преступников. В случае же западнизации применяющие ее народы и страны приобретают репутацию благодетелей рода человеческого, спасителей от ужасов всяческих тоталитарных режимов. Наконец, чтобы изобретать, производить, сохранять и держать в боевой готовности ядерное оружие, а также чтобы его применять, нужно во все это дело занять огромное число своих граждан, причем хотя, может быть, и не самых лучших, зато высокооплачиваемых. А сколько среди них таких, которые готовы продать секреты противнику?! А в случае западнизации никаких секретов нет, продавать врагу нечего — ему и так все передается даром. И всю основную и трудоемкую работу, можно взвалить на самого противника — как показал опыт, противник делает ее добровольно и с удовольствием.

Что касается разрушительной силы, то ядерное оружие в сравнении с западнизацией выглядит так же, как дубина дикаря в сравнении с водородной бомбой. Причем эффективность западнизации не зависит ни от каких природных и социальных факторов. Она одинаково эффективна в тропиках и в тундре, зимой и летом, в период экономической депрессии и бума, в условиях политического кризиса и стабильного правительства, в отношении сотни тысяч людей и в отношении сотен миллионов. Если вы, например, скажете, что благодаря переустройству общества по западному образцу каждый гражданин получает равное со всеми право стать миллионером, то эта «пуля» западнизма в одинаковой мере может поразить сердце и ум одного человека и миллиарда людей. Причем не играет роли, кто эти люди — русские, поляки, эфиопы, китайцы, чеченцы или узбеки.

Не буду утруждать читателя изложением методов измерения мощности западнизации и способов ее применения. Я думаю, что более обширную и квалифицированную информацию на эту тему ему могут дать организаторы и исполнители Холодной войны, в которой западнизация была главным видом оружия, а также бесчисленные советологи, кремлинологи, сотрудники секретных служб, идеологи и пропагандисты западного социального строя и образа жизни. Я здесь ограничусь тем, что кратко опишу некоторые последствия взрыва «бомбы западнизации» в России. Сделаю я это отнюдь не с целью разоблачения, ибо тут нет ничего такого, что является тайной: все то, о чем я буду говорить, читатель при желании может узнать из российских публикаций и из бесед с российскими гражданами, включая правительственные газеты и представителей правящих кругов. Я сделаю это исключительно с целью проиллюстрировать на конкретном примере, какой чудодейственной силой обладает упомянутое сверхоружие. В течение буквально нескольких лет благодаря «бомбе западнизации» в России под вопли «Ура!» были разрушены три основные опоры советского общества, создававшиеся в течение семидесяти лет усилиями миллионов людей в неимоверно трудных исторических условиях, — система власти, социальная организация трудовых коллективов и идеология. Причем сделано это было по инициативе самой высшей власти и руками самих советских людей, охваченных манией переделки своего общества по западным образцам.

На этой основе началось стремительное разрушение всех аспектов общества, и прежде всего — уничтожение его экономического потенциала. Национальный доход уменьшился более чем на 40 процентов, тогда как за годы войны с Германией он снизился на 17 процентов. По темпам сокращения валового продукта Россия превзошла США времен «великой депрессии».

Произошло стремительное обогащение небольшой группы населения за счет ужасающего обнищания прочего населения. Почти сто процентов приватизируемого имущества было создано после революции 1917 года общими усилиями народа. Так что приватизация есть просто ограбление народа в пользу уголовных преступников, в числе которых — представители власти в первую очередь.

Динамика материального расслоения населения превзошла все известные случаи. Так, отношение заработной платы десяти процентов самых высокооплачиваемых к десяти процентам самых низкооплачиваемых граждан достигло уровня 26 к 1, в то время как в США это соотношение 6 к 1.

Происходит грабительский вывоз капиталов за границу. За годы правления Горбачева до 50 миллиардов долларов нелегально ушли из страны. В последующие годы ежегодно вывозилось из России нелегально и помещалось в западные банки более 20 миллиардов долларов.

Произошло слияние государственных, хозяйственных и уголовных структур в одну, получившую название мафии. Но это — нечто большее, чем мафия в принятом смысле слова. Это есть новая социально-политическая система, какую в малых масштабах можно было видеть в уголовно-диктаторских режимах вроде Маркоса, Дювалье и т.п. В России это называют черным переделом или беспределом. Россия вернулась к тому, от чего ушла в 1917 году, к резкому разделению общества на богатых и бедных, на господ и слуг. Правда, с одним существенным различием: раньше господами была наиболее грамотная часть общества, наиболее культурная, наиболее развитая интеллектуально и нравственно, а теперь в господах прямая их противоположность, располагающая баснословными суммами денег, награбленных у общества. Такого ущемления национального достоинства русского народа, как теперь, не было со времен татаро-монгольского ига.

Народ не очень-то разбирается в политических нюансах и ждет от власти и от реформ одного — повышения материального благосостояния. А свобода, демократия и гласность ему, как говорится, до лампочки. Он и раньше страдал не столько от их недостатка, сколько от несправедливости в распределении материальных и духовных благ. А сейчас эта несправедливость распределения стократно увеличивается. Когда одни подсчитывают последние рубли (а таковых подавляющее большинство), а другие наживают баснословные богатства и открывают счета в иностранных банках, народу уж совсем не до этих отвлеченностей. Да и какая может быть свобода, если у людей даже нет средств на приличные похороны. Какая может быть гласность, если вся информация для народа теперь, как в войну, — в репродукторе государственного радиовещания. Радиоприемник, свежие газеты и журналы не по карману. Библиотеки и читальни повсеместно закрываются. По старенькому, сохранившемуся еще со времен социализма телевизору денно и нощно идет реклама западного образа жизни, американские фильмы с убийствами и голыми бабами. Бывший коммунистический агитпроп в подметки не годится агитпропу нынешнему.

Труд перестал быть делом чести, славы, доблести и геройства, как в советский период. Народ работает все хуже и хуже. Теперь больше ценится ловкачество. А ведь вся эта «рыночная» реформа затевалась для того, чтобы заставить людей лучше трудиться. Через приватизацию хотели привить людям чувство хозяина и тем самым дать стимул для хорошей работы. Но ведь при приватизации происходит деление на хозяев и наемных работников. А если российский человек плохо работал на государство, то почему он должен лучше работать на частника?! Что его теперь должно стимулировать — кнут безработицы?!

Сельское хозяйство и промышленность работают на износ, проедают основной капитал, созданный до «реформы». Сокращаются посевы и поголовье скота. Останавливаются заводы. Растет безработица. Разваливаются передовые, наукоемкие, высокотехнологичные комплексы. Умирает фундаментальная наука. Разрушается система образования.

Угроза национальной безопасности России достигла критического состояния. Проводится политика, направленная на развал армии, разведки, контрразведки, оборонного комплекса. Армия утрачивает свое предназначение и превращается в жандарма для собственного народа. Ошибочно думать, будто в России реставрируется капитализм. На самом деле складывается неофеодальная форма господства, при которой не созданная трудом и предприимчивостью собственность является источником власти, а, наоборот, сама власть становится источником собственности. Власть при этом не думает о долговременных инвестициях, о стратегических целях развития общества. Она создает режим наибольшего благоприятствования предприятиям, которые обещают быструю и легкую отдачу. Тем самым предельно упрощается структура экономики. Население вытесняется в сферу простого труда, не требующего высокой квалификации и образования.

Власти отказались от приоритета национальных целей в экономике. Полностью игнорируются собственные российские реальные возможности и достижения. Власти руководствуются установкой, будто россияне неспособны делать то, что делают на Западе. Идет усиленная перекачка капиталов в спекулятивную сферу при одновременном удушении производства. При этом самый тяжелый удар приходится не по отсталым, а по высокотехнологичным отраслям. Экономика России превращается в экономику типа отсталых стран Третьего мира. Руками российского правительства Запад избавляется от самого сильного конкурента в области наукоемкого производства и высокой технологии. Более того, страну лишают всякой перспективы на возрождение высокотехнологичной экономики, в корне подрубая науку и систему образования. Например, по числу студентов на миллион населения Россия скатилась со второго места на пятнадцатое, выпав из группы развитых стран.

Происходит разрушение самого главного — человеческого потенциала, и в первую очередь — молодого поколения. Происходит падение рождаемости, рост смертности и сокращение продолжительности жизни русского населения. Смертность впервые в русской истории превысила рождаемость. Стремительно ухудшается состояние здоровья людей вследствие ухудшения условий жизни, плохого питания, дефицита лекарств, снижения уровня врачебной помощи и т.д. За последние несколько лет число инвалидов выросло на 70 процентов. Теперь в России 50 миллионов инвалидов! Как показал анализ специалистов, состояние здоровья населения России можно охарактеризовать как катастрофическое.

Происходит дисквалификация работников. Они массами уходят в сферу коммерции и спекуляции, переходят к натуральному хозяйству на приусадебных, дачных и садово-огородных участках. Многие идут в криминальные группы и опускаются на дно общества. Такого буйства безнаказанной преступности, как теперь, еще не знала видавшая виды русская история.

Вместе со страной нищает школа. Здания не ремонтируются. Новые школы не строятся. Денег на оборудование и приборы нет. Учебников и тетрадей не хватает. Опытные учителя бросают школу и ищут более выгодные занятия. Переход от всеобщего среднего образования к «основному» означает колоссальный шаг назад. И это в то время, когда развитые страны мира переходят ко всеобщему двенадцатилетнему образованию!

Растут ряды беспризорных. Согласно сообщению особой комиссии при президенте России (т.е. при человеке, возглавляющем западнизацию!), в России сейчас полтора миллиона детей школьного возраста не посещают школу. Полтора миллиона! И это в стране, в которой препятствование детям посещать школу наказывалось как преступление! Воскресни сейчас Гитлер, он наградил бы изобретателей и проводников западнизации высшими наградами Третьего рейха за то, что они с таким блеском осуществили его программу в отношении России.

Одним словом, молодое поколение России в массе своей стало получать образование гораздо хуже, чем в советский период. Оно не стремится к приобретению профессий в сфере материального производства и науки, теряет позитивные моральные ориентиры, заражается всеми пороками западного образа жизни. Россия усвоила, усилила и приумножила все самое худшее из западной цивилизации, оставшись невосприимчивой к ее лучшим достижениям или придав им карикатурно извращенные формы.

Согласно докладу Генерального секретаря ООН, которого никак не обвинишь в пристрастии к коммунизму и в недоброжелательном отношении к западнизации, Россия стала рынком торговли детьми, рассадником детской проституции и местом расцвета детской преступности. Бедность среди детей до 15 лет здесь составляет более 40 процентов, а в семьях с тремя и более детьми — более 70 процентов. Положение в области детского здравоохранения упало ниже критической точки. Россия стремительно теряет человеческий потенциал, без которого и думать нечего о восстановлении ее статуса великой державы.

«Бомба западнизации», взорванная в России, произвела в ней неслыханные ранее опустошения не только в сферах государственности, экономики, идеологии и культуры, но и в самом человеческом материале общества. В таких масштабах и в такие сроки это до сих пор еще не удавалось сделать никаким завоевателям и ни с каким оружием. Будучи предназначена (по замыслу изобретателей) для поражения коммунизма, «бомба западнизации» в практическом применении оказалась неизмеримо мощнее: она разрушила могучее многовековое объединение людей, еще недавно бывшее второй сверхдержавой планеты и претендовавшее на роль гегемона мировой истории, до самых его общечеловеческих основ, не имеющих отношения к коммунизму. Целились в коммунизм, а убили Россию. Запад с помощью этого оружия одержал самую грандиозную в истории человечества победу, предопределившую, на мой взгляд, ход дальнейшей социальной эволюции на много веков вперед.

Ночные разговоры

Ф: Одна из твоих основных идей — ситуацию в России и будущее России надо рассматривать как часть событий в мировом обществе. Ты считаешь, что мировое общество уже существует, а не просто предполагаемое будущее. Как это понимать?

П: Мировое общество в том смысле, как предсказывают некоторые футурологи, т.е. как объединение всего человечества в нечто подобное «национальным государствам» Запада, не существует и никогда не появится. Но оно уже есть реальность в другом смысле. Назову три его признака. Первый — в мире нет более или менее значительных регионов и народов, которые могут достаточно долгое время жить и эволюционировать независимо от остального мира. Второй — в мире уже существует социальный феномен, зона жизнедеятельности которого — вся планета. Это — своего рода сверхобщество, общество более высокого уровня по отношению к отдельным странам Запада. Это сверхобщество имеет основой страны Запада, вырастает из них, является интегрирующей силой Запада. Третий признак — упомянутое сверхобщество рассматривает всю планету как зону своего бытия, стремится к этому, стремится организовать все человечество так, чтобы оно стало более или менее единым целым под его эгидой и в его интересах.

Ф: То, что ты назвал в третьем пункте, еще только в начале, а не в стадии завершения, не так ли?

П: Так. В мире есть еще коммунистический Китай, есть Япония, есть арабы, есть страны Южной Америки и многое другое. Сделан лишь первый шаг на этом пути, но зато шаг самый главный, решающий: разгромлено главное препятствие — советский блок и сам Советский Союз.

Ф: Ты думаешь, Китай и прочие препятствия не такие серьезные, как были мы?

П: Опять-таки смотря с какой точки зрения. Советский Союз имел принципиальное историческое значение. Первое и самое мощное коммунистическое государство. Вторая сверхдержава планеты. Организующий мировой антизападный центр. Борьба против него стала одним из важнейших факторов интеграции Запада в нечто единое, а это — основная предпосылка Мирового общества. В результате победы Запада в Холодной войне произошел величайший перелом во всей мировой истории. Теперь все зависит от техники исполнения принципиально ясной задачи.

Ф: В чем, по-твоему, заключается следующий шаг?

П: Думаю, что это очевидно: помешать объединению мировых сил, противящихся этому процессу. И прежде всего — не допустить усиления России и ее объединения с арабами, китайцами, латиноамериканцами и прочими.

Ф: Да, это очевидно.

П: И Россия все еще остается важнейшим объектом западной политической стратегии. Западу нужно во что бы то ни стало сделать Россию своим союзником и соучастником.

Ф: Но для этого Россия должна быть сильной!

П: Достаточно сильной в качестве орудия Запада в его устремлениях к мировой гегемонии, но при этом не настолько сильной, чтобы стать самостоятельной мировой силой и даже противостоять Западу. Она должна стать зависимой от Запада во всех основных аспектах жизни.

Ф: Да, это тоже банально.

П: А я и не делаю сенсационных открытий каких-то тайных или особых факторов истории. Все на виду. Нужно только шевелить мозгами и не поддаваться влиянию пропаганды.

Ф: Но ведь у нас большинство поддается!

П: Почти все, кто ведет пропаганду, понимают суть дела. Они говорят то, что им выгодно или за что им платят. Большинство же прочих вообще не думает над этими проблемами, равнодушно к ним, вообще социально пассивно. Судьбу России решает незначительное меньшинство, которому такая роль России выгодна или которое боится возмездия за сделанное ими зло, если Россия свернет с этого пути, навязываемого ей Западом.

Ф: Ну а Китай?!

П: Вопрос времени и затрат. Но в принципе Китай ждет судьба, аналогичная нашей, если не хуже.

Ф: Запад станет хозяином планеты?

П: Мировое сверхобщество, вырастающее на основе Запада. Но категорически утверждать нельзя. Могут сыграть роль факторы, которые мы не принимаем во внимание, непредвиденные мировые катастрофы... Может произойти биологическое вырождение человеческого материала Запада — западоидов. Климатическая катастрофа. Эпидемии. Космическая катастрофа.

Ф: Но это уже не спасет нас, русских! Ты в свое время утверждал, что Советский Союз не существовал фактически как целое, хотя формально он еще не распался. Я помню, кто-то тогда ехидничал по этому поводу. Прошло около месяца, и Советский Союз распался и формально. Никто не вспомнил о твоем пророчестве.

П: Это не было всего лишь пророчество. Это была констатация факта.

Ф: Допустим. Теперь ты утверждаешь, что Россия фактически не существует как целое. Это тоже не пророчество?

П: Нет, это тоже констатация факта. А распадется Россия формально или нет, это другой вопрос. Она может формально выглядеть как целое, не будучи таковым фактически. Как бывают фиктивные семьи. Люди живут вместе, для посторонних и для закона они суть муж и жена. А на деле ничего подобного уже нет. И в таком состоянии они могут жить долго, порою — до самой смерти.

Ф: Так что такое целое?

П: Я говорю не о любом целом, а о социальном. Это — объединение людей, обладающее такими признаками. Люди занимают совместно определенное пространство или совместно перемещаются в нем. Объединение существует достаточно долго, историческое время, воспроизводится из поколения в поколение. Имеет единый орган управления. Задача этого органа — охранять целостность объединения, отстаивать его интересы как целого. Интересы целого — это не сумма интересов образующих его людей и не некий общий интерес их всех. Люди имеют различные интересы, причем враждующие и даже непримиримые. Тем не менее они (по крайней мере достаточно большая и сильная их часть) заинтересованы в целостности и сохранности объединения, ибо в его рамках они могут удовлетворять свои интересы или бороться за них. Интересы целого — интересы его именно как целого — интересы самосохранения, защиты от посторонних угроз, от внутренних неурядиц и т.п. Управляющий орган представляет именно интересы целого, формулирует их, защищает. Без него целое не может существовать, распадается, погибает.

Ф: Ясно. Но у нас вроде бы есть такой орган — власть. И нас пока не растащили по частям!

П: Вроде бы! Есть необходимые условия сохранения целого. Назову два главные. Первое — существование членов объединения зависит решающим образом от существования целого. Второе — существование органа управления объединения (образующих его людей, конечно) зависит опять-таки решающим образом от существования целого. Если члены объединения могут жить независимо от того, сохраняется целое или нет, и если управляющий орган может жить независимо от того, сохраняется целое или нет, то целое перестает быть таковым фактически, хотя какое-то время может сохраняться инерция совместного бытия. Какие-то события могут легко разрушить эту видимость, и целое «неожиданно» распадается. Упомянутые два условия целостности были нарушены для Советского Союза, что теперь очевидно. Но они уже потеряли силу и для России.

Ф: В каком смысле?

П: От чего и от кого сейчас главным образом зависит самосохранение высшей власти страны, представляющей по идее интересы России как целого? От отношения к ней масс населения? От их поддержки? От одобрения политики власти массами населения?

Ф: Нет, конечно. Оно на девяносто процентов зависит от поддержки со стороны Запада во всех отношениях.

П: Значит, высшая власть не зависит от подвластного населения. А что она дает населению? Защиту? Гарантии безопасности и обеспеченности? Надежды на будущее? Перспективы для детей?

Ф: Нет, конечно.

П: Значит, подвластная страна фактически не зависит в основах своей жизни от высшей власти. Скажи, вот если вдруг войска НАТО оккупируют Россию и обеспечат населению лучшие условия жизни, чем нынешняя власть, как отнесется к этому масса населения?

Ф: С восторгом.

П: А сепаратистские умонастроения?! Кто их посеял?! С какой целью?! Скажи, что теперь может спаять народы России в единое целое? Идеи российского патриотизма? Державности? Национализма? Запад пока сам заинтересован в сохранении формального единства России, поддерживая ее в состоянии готовности распада по существу.

Ультиматум

28 сентября войска по приказу Ельцина окружили здание Верховного Совета. 29 сентября Ельцин предъявил ультиматум депутатам покинуть здание Верховного Совета до 4 октября.

Ф: Значит, четвертого все закончится.

П: Жаль, я улетаю третьего. А что, если я отложу на несколько дней?! Черт с ними, с потерями! Это непростительно — отказаться от наблюдения своими глазами заключительной акции контрреволюции!

Ф: Своими глазами ты все равно ничего не увидишь. Не пропустят. А то и убьют. К тому же в этом нет надобности. Ельцин уже продал право западным телевизионным фирмам показывать события. Они уже и оборудование все приготовили. Там, на Западе, ты увидишь больше и лучше, чем здесь.

Механизм разрушения

П: Еще при Черненко мне довелось присутствовать на закрытом совещании ведущих советологов. С докладом выступал человек, имя которого не назвали, вернее — назвали условное имя Смит. Тогда я к этому докладу отнесся скептически. Лишь через несколько лет я оценил его по достоинству.

Ф: О чем доклад?

П: О направлении главного удара по Советскому Союзу — о дискредитации КПСС, о разрыхлении ее и о лишении руководящей роли в советском обществе. В первой части доклада были обычные пропагандистские клише о монополии КПСС на власть, о «номенклатуре», «партократии» и т.п. Но была очень четко сформулирована установка на раздувание масштабов и привилегий партийного аппарата, на противопоставление его прочим учреждениям власти и управления (в основном — «хозяйственникам»), на раскол руководства на «ястребов» и «голубей» («консерваторов» и «реформаторов»), на фокусирование всеобщего недовольства в стране на партийное руководство и т.д. Во второй части речь шла о разрыхлении и ослаблении партийного аппарата именно как аппарата, особенно — центральной его части, ЦК КПСС. Имелась в виду кадровая политика и (обрати на это внимание!) рутинная, «техническая» работа аппарата. Это было нечто новое в тематике советологов. Это была секретная часть работы кремлинологов. О ней предпочитали помалкивать.

Ф: Они знали структуру ЦК и «технические» (рутинные, процедурные) правила работы?!

П: До мельчайших подробностей. И не только ЦК, а всего аппарата партии, включая совещания, конференции, пленумы, съезды. Признаюсь, я только от них познакомился с работой аппарата КПСС. В России это было невозможно. Почти все было засекречено.

Ф: Этот доклад был чем-то вроде инструкции?

П: Да. Причем инструкции деловой, как это и характерно для Запада. Начнем с кадровой политики. Мы уже говорили о потребности омоложения руководства. Существенно то, что тут преувеличивалась потребность в молодых людях с новыми взглядами на все — на наше общество, на проблемы страны, на методы их решения, на окружающий мир.

Ф: Вполне здравое желание идти в ногу со временем!

П: Да. Но как идти? В какую сторону? В чьих интересах? Если в интересах Советского Союза и советского народа, то следовало оценить реальное положение в стране как назревание кризиса, а внешние отношения — как обострение Холодной войны. И упор в кадровой политике надо было делать не на перемены, а на сохранение преемственности, на усиление достигнутого. А если уж какие-то перемены, то постепенные, а не скачок, и ни в коем случае не радикальные. В сложившихся условиях наиболее разумным был бы именно консерватизм.

Ф: Одним словом, проблему возрастного омоложения подменили проблемой качественного изменения руководства.

П: Да. Еще в догорбачевские годы вокруг лидеров руководства образовались группы помощников, консультантов, составителей речей. Они приобрели большую силу. Они регулярно бывали на Западе, подолгу жили и работали там, имели доступ к западной общественно-политической, идеологической и советологической литературе, имели личные контакты с влиятельными людьми Запада. Они стали активными проводникам западного влияния на советское руководство и на интеллектуальные круги. Подлинной ситуации в стране и в мире они не понимали. Судили обо всем по тем источникам, какие им предоставлял Запад. Их эгоистические интересы оттеснили на задний план и заглушили совсем чувство долга и гражданской ответственности за судьбу страны. На Западе знали им цену. Их всячески поощряли, т.е. фактически подкупали. А они охотно продавались. Кроме этих людей все большее влияние на руководство приобретала околопартийная прозападная среда интеллектуалов и служащих. С приходом к высшей власти Горбачева произошел «скачок». В руководстве на первый план стали выходить «академики», т.е. авантюристы и болтуны, производившие впечатление образованных и прогрессивно мыслящих людей (такую репутацию им создавали на Западе), а «работяги» («практики»), т.е. партийные работники, добросовестно выполнявшие рутинную работу, стали оттесняться. Им создавали репутацию невежд, тупиц, бюрократов, хапуг.

Ф: «Академики»-дилетанты потеснили «практиков»-профессионалов. Это, естественно, сказалось на самой профессиональной работе аппарата КПСС!

П: Да. Новые люди в партийном аппарате с их «новым мышлением» начали незаметную для посторонних работу, которая привела к полному разрыхлению аппарата партии. Последний был именно аппарат (механизм, машина) с определенными правилами работы, процедурами, ритуалами. Многие из них были неписаными, но свято соблюдались. Аппарат осуществлял огромную рутинную работу. И осуществлял ее в известном смысле профессионально и добросовестно.

Ф: Сейчас, сравнивая прошлый партийный аппарат с аппаратом президента, многие делают выводы явно в пользу первого.

П: Между прочим, в тех материалах, которые ты собирал, я нашел великолепную статью о том, как Горбачев разрушал партийный аппарат. Статья называется «Технология измены».

Ф: Помню эту статью. Автор — бывший аппаратчик ЦК КПСС. Кажется, был помощником Лигачева.

П: В статье говорится следующее. С приходом горбачевцев к высшей власти стало пропадать отношение к работе по руководству как к высшей степени важному профессиональному делу. Началось ослабление и разрушение самой формальной стороны работы высшей власти, нарушение ее работы именно как слаженного механизма. Появилось слишком легкое отношение к важнейшим партийным документам, к планам, к директивам, к уставам, к нормативам, к процедурам. Все стало необязательным, несерьезным, допускающим всякие пересмотры и переделки. Положение сложилось подобное тому, какое возникло бы в армии, в которой само высшее командование стало бы подавать пример недисциплинированности и поощрять ее. Стали обычными поспешность, необдуманность и некомпетентность решений, суета, пустое прожектерство, суматоха, деловой хаос. Выполнение решений не доводилось до конца и даже зачастую не начиналось. Рушилось то, что работало хорошо. Одним словом, новое руководство обнаружило полную некомпетентность в организации повседневной практической работы аппарата.

Ф: Автор этой статьи считает, что это делалось умышленно.

П: Допускаю! Уже в 86-м году я имел разговор с одним из ведущих кремлинологов. Он сказал, что самый хорошо слаженный оркестр будет плохо играть и превратится в какофонию, если дирижировать им будет некомпетентный человек. Мы, сказал этот кремлинолог, поставили во главе советского партийного оркестра человека, который не просто не компетентен, а принципиально некомпетентен. Подождите немного, и Вы увидите, какую какофонию он устроит!

Ф: И устроил! Ты думаешь, умышленно?

П: Не надо упрощать. Тут сложнее. Горбачев всегда был мастером карьеры в аппарате, а не мастером руководства общественными сферами и регионами посредством аппарата. Не будучи практиком руководства, он был убежден в том, что будет гением руководства, если получит полноту власти. Имея ее, он все время за нее сражался, думая, что аппарат саботирует его «гениальные» начинания. Разрушение аппарата явилось следствием и орудием этой борьбы. Вот два высших органа ЦК — Политбюро и Секретариат. В первом доминируют безудержные реформаторы во главе с Горбачевым («академики»), во втором умеренные реформаторы во главе с Лигачевым («практики»). Обнаруживается провал замыслов перестройки и некомпетентность

Горбачева. Для последнего — угроза потери положения. Что будет делать этот человек с сообщниками?

Ф: Если невозможно захватить Секретариат, то ослабить и даже уничтожить его.

П: Верно. В силу вступили законы борьбы за власть. На карту было поставлено все — партия, народ, судьба страны. Это второе важнейшее «новаторство» горбачевцев. Произошла подмена борьбы за преобразование страны борьбой за личную власть. Разрушение системы государственности стало платой за нее. Профессиональный карьеризм потребовался Горбачеву как оружие в его борьбе. Начался процесс ликвидации Секретариата ЦК. Для этого не потребовалось никаких грандиозных мер. Достаточно было «пустяковых» (на первый взгляд) решений рутинного порядка. Отменили еженедельные заседания Секретариата, сделали раз в две недели. Потом решили не рассматривать на Секретариате вопросы, решения по которым подлежали утверждению на заседаниях Политбюро (они остались еженедельными). Таким путем (путем вроде бы мелких «технических» решений) под предлогом улучшения работы ЦК отобрали у Секретариата вопросы кадровой политики и лишили возможности вырабатывать свое мнение по важным проблемам. Тем самым сделали ненужным и бессильным орган, руководивший повседневной работой партийного аппарата. Секретариат фактически прекратил работу — одна из причин разрушения профессиональных структур партии. В статье бывшего помощника Лигачева это подробно описано.

Ф: Было это известно на Западе?

П: В среде профессиональных кремлинологов — конечно.

Ф: Когда, по-твоему, Горбачев сознательно встал на путь разрушения партии изнутри?

П: Думаю, уже в 88-м году. Скорее всего, конференция КПСС в конце июля явилась тут переломным пунктом.

Ф: Она прошла как-то незаметно.

П: А практическое ее значение огромно. Считается, что КПСС была ликвидирована после подавления августовского «путча» 1991 года. Но это был лишь завершающий акт. Ему предшествовали годы кропотливой работы по разрушению партии изнутри. И делалась эта работа профессионально. Я уже кое-что сказал на эту тему. На партийной конференции 88-го года были приняты решения, формально узаконившие горбачевский план развала КПСС. Она была объявлена тормозящей реформы, консервативной силой. Тем самым была официально санкционирована разнузданная кампания дискредитации партии вообще и партийных работников. Была принята резолюция о реформе политической системы. Суть ее заключалась в том, чтобы: 1) создать политическую силу, альтернативную КПСС и способную защитить Горбачева от попыток со стороны партии ограничить его действия; 2) вывести Горбачева как главу государства из-под контроля партии, исключив тем самым возможность снятия его с поста решением Пленума ЦК или съезда КПСС; 3) одновременно сохранить за генсеком контроль за партией, чтобы не допустить появления нового лидера партии, независимого от государства. Цель всего этого была — обескровить партию, отделив ее прежде всего от механизма государственной власти.

Ф: Если бы конференция не сделала этого, то Горбачев не удержался бы у власти?

П: Скорее всего — да. Важно то, что разрушение партии происходило в бесчисленном множестве действий, совещаний, решений, кампаний. В нем принимали участие сотни тысяч людей, умело направляемых профессиональным дирижером-разрушителем. Это был массовый процесс, но управляемый сверху. После конференции началось резкое сокращение аппарата ЦК.

Ф: Но он действительно был громоздкий!

П: Кто тебе сказал? Извини, я тебе дам краткую справку. Между прочим, я эти сведения почерпнул из материалов кремлинологии. Оттуда же приведу тебе комментарии по их поводу. И рекомендации для пропаганды. Так вот, во всей системе власти и управления Советского Союза к 1985 году было занято 14 миллионов человек, т.е. менее 12 процентов работающих. В США — более 15 миллионов, т.е. более 15 процентов работающих. Во Франции процент этот еще выше. Из этих 14 миллионов лишь 2,65 миллиона были заняты в государственных органах как таковых, а в аппарате центральных учреждений СССР — всего 150 тысяч. Комментарий к этим данным был такой: число занятых в системе власти и управления СССР ниже соответствующих показателей стран Запада, и это говорит о более низком уровне организации советского общества сравнительно с западным. Рекомендация: целесообразно в целях пропаганды, говоря о чрезмерном разрастании бюрократического аппарата, не приводить точные данные.

Ф: Так и сказано с циничной прямотой?

П: Почему — циничной? Просто деловой совет. Между прочим, работники партийного аппарата не включались в число управленцев. Число их было невелико: всего 108 тысяч ответственных работников партийных комитетов всех уровней. В аппарате ЦК КПСС было всего 2000 ответственных работников и немногим более 1000 человек обслуживающего персонала. В комментарии по этому поводу было сказано, что аппарат ЦК смехотворно мал, что удивительно, как он выполняет свою роль управления всей системой власти. В рекомендации давался совет не приводить эти величины в пропаганде, приводить общее число занятых в системе власти в таком оформлении, будто все они состоят в партийном аппарате. Мне попадались работы, в которых прямо говорилось будто все 14 миллионов составляли партийный аппарат. А в других работах всех членов партии, т.е. 18 миллионов, зачисляли в партийный аппарат. Так что, дорогой друг, аппарат ЦК КПСС и весь аппарат КПСС были слишком маленькими. Это — одна из причин его разгрома. А после конференции 88-го года их сократили почти вдвое, а штаты районных комитетов, т.е. фундамент аппарата, — до 70 процентов!

Ф: И началось численное сокращение партии. За год из партии вышел миллион человек. Миллион! На партию обрушился неслыханный поток помоев по всем каналам массмедиа. Против нее было направлено все недовольство масс народа. В ней персонифицировали источник всех зол. И все это с ведома высшего руководства КПСС и по его инициативе.

П: Возьмем, далее, общеизвестные события. В мае 1989 года состоялся первый Съезд народных депутатов СССР. Завершилось формирование системы политической власти, независимой от КПСС и даже альтернативной ей. Теперь съезду КПСС стал соответствовать съезд народных депутатов СССР, ЦК — Верховный Совет, Политбюро ЦК — Президиум Верховного Совета, Генсеку — Председатель ВС. Таким образом, Горбачев вывел свой пост из-под контроля КПСС, сохранив контроль над ней. КПСС превратилась в партию при главе государства.

Ф: Интересно, на Съезде народных депутатов шельмовали коммунистов и КПСС, а генсек, члены Политбюро и секретари ЦК даже не пикнули ни слова!

П: Тем самым была дана установка на разрушение КПСС. Началось усиление антикоммунистической оппозиции. В январе 90-го года образовалась «Демократическая платформа в КПСС». Она выступила против авангардного характера партии, за превращение КПСС в партию парламентского типа, против демократического централизма, против вертикальной структуры аппарата партии, против территориального единства партии, т.е. за федеративное и даже конфедеративное строение, короче говоря — эта платформа означала полный отказ от основных принципов организации КПСС.

Ф: Наступила полная деморализация рядовых членов партии. У нас тогда появилась шутка: под руководством КПСС громим КПСС.

П: Вспомни, кто был в числе инициаторов этого раскола КПСС и лидеров антипартийной группировки в партии?

Ф: Руцкой.

П: Неужели ты думаешь, что этот полковник авиации с сомнительным военным прошлым без чужой подсказки пошел бы на такой шаг?! Отчего бы это советский вариант полковника Скалозуба вдруг оказался мыслителем, теоретиком, аналитиком сложнейшей реальности и т.п.?!

Ф: Мне это как-то в голову не приходило.

П: Пойдем дальше! В марте 90-го года на Съезде народных депутатов СССР была введена президентская система правления.

Из конституции был исключен пункт о руководящей роли КПСС, КПСС низведена до статуса просто партии и лишена монополии на власть, допущены другие политические партии — введена многопартийность. В июле 90-го года на съезде КПСС был принят новый Устав КПСС, узаконивший федерализацию партии, т.е. распад ее по республикам на самостоятельные партии. Горбачев был прямо съездом избран генсеком, т.е. полностью вышел из-под контроля Политбюро и Пленума ЦК КПСС. Скажи, неужели глава КПСС не понимал, что означало все это?! Если не понимал, то он был полный кретин. А если понимал?!

Ф: Не может быть, чтобы он был до такой степени кретин! Значит, все-таки понимал!

П: Возьми теперь августовский «путч» 91-го года! Он был задуман и проведен так, чтобы сыграть роль провокации и помешать успешной попытке реставрации советской системы. А какую роль в этом сыграл Горбачев?! Обнадежил сообщников, толкнул их на этот шаг и предал их. Я думаю, что в истории России ему по праву принадлежит место негодяя номер один.

Ф: Был своего рода суд над ним, осудивший его на вечное проклятие народа.

П: И последний акт исторической драмы. 23 августа 1991 года Ельцин подписал Указ о приостановлении деятельности КПСС на территории России. В тот же день Горбачев дал согласие на то, чтобы опечатать здание ЦК, сложил с себя обязанности генсека партии и предложил ЦК самораспуститься. Величайшая в истории человечества партия позорным образом прекратила существование. Ну, а все последующее произошло как следствие этой главной операции — разрушения КПСС.

Патриоты

В Москву вернулась «Минин» и пригласила Писателя на ужин. Жила она, как и многие женщины, одиноко. Еще до перестройки развелась с мужем, как это стало обычным в интеллигентских кругах. При разделе жилья, что тоже было обычным, ей с двумя детьми досталась двухкомнатная квартирка вроде той, в какой жил Философ. Дети подросли, обзавелись своими, столь же неустойчивыми семьями. Она осталась одна. Теперь ее квартира превратилась в своего рода штаб оппозиционных сил. Тут постоянно ночевали люди, приезжавшие в Москву по делам их организаций и движений. И она сама постоянно была в разъездах, так что стала относиться к своей квартире как к гостинице. Гости, посещавшие ее, она сама и квартира находились под неусыпным наблюдением агентов новой власти. Они сопровождали Писателя и Философа сюда демонстративно открыто, не прячась. Обстановка в стране становилась все напряженнее. Власти явно не хотели, чтобы Писатель примкнул к оппозиции и был бы как-то использован ею. «Минина» постоянно сопровождали телохранители из добровольцев оппозиции, а квартиру охраняли круглые сутки — попытки ворваться в квартиру под видом грабителей предпринимались не раз. Когда входили в квартиру, Писатель обратил внимание на обитую железом дверь с мощными металлическими засовами. Не хватает амбразуры и пулемета, подумал Писатель.

М: Пустяковая защита. Но пока спасает. Да долго ли?! Как начнется большая стрельба, эту «защиту» вышибут в одну минуту.

П: Вы думаете, «большая стрельба» начнется?

М: А Вы думаете, нет?! Весь город наводнен военными патрулями и патрулями ОМОН. Под Москвой наготове танковые части. Западными журналистами забиты все гостиницы. Западные телевизионные компании прислали свои команды. Для чего бы это?!

П: Защищать демократию от «красно-коричневого» Верховного Совета.

М: Я на сто процентов уверена, что готовится провокация вроде той, что была в августе 91-го года. Только в обратную сторону.

П: Но Верховный Совет вроде бы вооружается. Руцкой и Хасбулатов клянутся сражаться «до последнего». Обещают «новый Сталинград».

М: И Вы им верите?!

П: Я — нет. Я цену этим людям знаю. Но многие верят. И надеются на этот «новый Сталинград»!

М: Это вооружение Верховного Совета просто смехотворно. Лишь повод для провокации. Клятвы этих «вождей» — пустые слова. Они предадут своих реальных защитников, если таковые найдутся. И вылезут сухими из воды. Многие верят им и надеются на них! Мало надеяться и верить. Надо готовиться действовать. А наш народ ждет, когда кто-то его спасет.

П: На Западе много шуму идет по поводу вооруженных отрядов «фашистов» и «красно-коричневых». Баркашов, Анпилов...

М: Вы лучше меня знаете, чего стоит западные массмедиа. Создается, конечно, кое-что. Но опять-таки это может сыграть роль повода для действий властей в том духе, как им подсказывают западные хозяева. Или роль бессмысленной жертвы.

П: А какие серьезные меры возможны?

М: Были возможны. Новосибирск предложил Верховному Совету перебраться туда, под защиту местного военного округа. Отказались! Некоторые воинские части Московского округа предложили свою защиту. Опять отказались!

П: И что дальше?

М: Большая Чечня.

П: Что это такое?

М: Чечню можно назвать «Малой Россией», а Россию -«Большой Чечней». То, что распылено и закамуфлировано в огромной России, сконцентрировано и обнажено в маленькой Чечне. Самозваный президент Чечни Дудаев есть своего рода «Малый Ельцин». А не менее самозваный президент России Ельцин есть своего рода «Большой Дудаев». Ельцин («Большой Дудаев») пришел к высшей власти в России на первом Съезде народных депутатов в 1990 году благодаря тому, что обратился к руководителям областей, краев, республик и т.д. с лозунгом: «Берите суверенитета, сколько сумеете проглотить!» Дудаев, как и многие другие, взял максимум суверенитета, как это ему позволяли сделать благоприятные с этой точки зрения условия подвластной ему республики. Ельцину на этом этапе его пути к высшей власти была выгодна децентрализация власти вплоть до дезинтеграции страны. И сам «Большой Дудаев» показал всем беспрецедентный в истории образец того, как брать максимум суверенитета: на том же Съезде депутатов добился принятия декларации о суверенитете России, что предопределило распад Советского Союза в следующем году. «Малый Ельцин» был лишь последовательным проводником политики «Большого Дудаева»: если Россия может позволить себе отделиться в качестве суверенного государства от Советского Союза, то с не меньшим правом Чечня может это сделать в отношении России. Нужен референдум? А какое он имеет значение?! Ведь Ельцин разваливал Советский Союз вскоре после того, как референдум высказался за его сохранение! И Дудаев заявил о независимости Чечни от России. В республике установился открытый мафиозно-диктаторский режим. В мае Дудаев ликвидировал новый, избранный одновременно с ним парламент и Конституционный суд, запретил оппозиционные партии. В июне расстрелял многотысячный митинг в центре Грозного. И Москва никак не реагировала на это.

П: Но хоть что-то делается?!

М: Конечно. И много. Но распыленно, хаотично. Илья Константинов организовал Фронт Национального Спасения, например.

П: Что это такое?

М: Попытка объединить левую и правую оппозицию, преодолеть внутреннюю конфронтацию, собрать силы, чтобы остановить надвигающуюся катастрофу, остановить Ельцина.

П: Вы думаете, они чего-то добьются?

М: Думаю, что ничего.

П: Почему?

М: Различные группы и направления оппозиции боятся прежде всего объединения.

П: ?!..

М: Банальная конкуренция. Боязнь риска. Нежелание что-то терять. Надежда сторговаться с Ельциным и что-то выгадать. Растерянность. Глупость.

В квартире постепенно собралось человек двадцать. Попросили Писателя высказаться о социально-политической ситуации в России. Он сказал, что он — не политик и не политолог, а всего лишь социальный писатель и социолог, так что его суждения покажутся собравшимся слишком абстрактными. Но он, к сожалению, на иное не способен. О событиях в России судит по той информации, какой располагает. Так что его взгляд есть взгляд постороннего наблюдателя. Ему сказали, что им интересно услышать суждения именно такого наблюдателя. Попросили высказаться по таким проблемам: стабилизация, возрождение, социальный строй, политическая система, политические группировки, оппозиция, интеграция.

Глядя со стороны

Исходная предпосылка. При обсуждении проблем, касающихся современной России, я как аксиому принимаю такую предпосылку. Коммунистический социальный строй разрушен как целостная система взаимосвязанных признаков. Многое от него сохранилось и сохранится в будущем. Многое из того, что появилось вновь, похоже на то, что было в советский период. Но все это не образует то единое целое, каким было разрушенное общество. Наступила посткоммунистическая эпоха русской истории. Перемены, имеющие эпохальное значение, уже произошли. Ожидать новые перемены, сопоставимые с ними по масштабам и значимости, бессмысленно.

Идеи стабилизации. Люди чувствуют то, о чем я сказал. И ждут, чтобы наступил покой. В какие бы словесные формы ни облекались идеи стабилизации положения в России, суть их одна: те, кто победили в перевороте и нажились на нем, хотят узаконить достигнутое ими и убедить всех в окончательности этого, а прочие россияне устали от невзгод этого периода и хотят как-то устроиться жить в новых условиях постоянно. Насколько я могу судить на основе информации в средствах массовой информации, такая стабилизация происходит фактически. Российское общество уже прошло период перелома и стабилизируется именно как общество посткоммунистическое. Это — основная тенденция его нынешней эволюции. И я не вижу сил, способных нарушить ее. На Западе, по моим наблюдениям, это почувствовали и почти полностью утратили интерес к российской тематике или умышленно замалчивают российские события, дабы не мешать устояться российской трясине.

Идеи возрождения. Точно так же ждут возрождения. Высокопарных слов на эту тему сказано достаточно много. Выдвинуты всякие лозунги и программы. Сделаны обещания. А реальное «возрождение» идет своим чередом. Но оно ничего общего не имеет со словоблудием на эту тему. Оно означает стремление хозяев России наладить воспроизводство жизни многомиллионного народа таким образом, чтобы основная масса могла влачить мало-мальски терпимое существование, которое пропаганда стала бы превозносить как колоссальный прогресс сравнительно с «проклятым коммунистическим прошлым», и чтобы эта масса погрязших в трясине убогого быта людей могла содержать своей жизнедеятельностью новых господ общества на том уровне благополучия, к какому они стремились. Все остальное, что фигурирует в разговорах на тему о возрождении России, делается и будет делаться лишь в той мере, в какой это нужно и достаточно для «возрождения» в описанном выше смысле и в какой это допускается господами положения в России и в мире. Россию не для того громили, чтобы вновь на арене истории воскресла эта былая огромная сила. Достаточно допустить ее в виде достойной презрения и сочувствия трясины.

Если понимать под возрождением России нечто такое, благодаря чему она вновь станет явлением глобального и эпохального масштаба, каким была в советский период, то это исключено на все сто процентов. На это нужно историческое время и условия, каких нет и какие вряд ли будут в обозримом будущем.

Реальное «возрождение» России есть стабилизация ее посткоммунистического положения, а реальная стабилизация есть то самое «возрождение» России, во имя которого действовали диссиденты, разоблачители коммунизма, перестройщики, реформаторы, радикалы, демократы и прочая, и прочая, и прочая. За что боролись, на то и напоролись!

Социальный строй России. Какой социальный строй складывается в России? Я неоднократно подчеркивал то, что социальный строй в Советском Союзе (и в России) рухнул не в результате естественно-исторической эволюции, не от старости и дряхлости, не изжил себя, как утверждает западная и прозападная пропаганда, а был разрушен в самом начале своей зрелости искусственно, усилиями антикоммунистических сил сверху и извне. На месте разрушенного строя возник не новый социально-политический строй в строгом смысле слова, не новый тип общественного организма, а хаотическая и эклектическая попытка организации продуктов распада в некое подобие целостного общества. Так что в применении к России нужно не понятие типа общественного строя, а понятие типа уродства такового. В истории человечества, если присмотреться внимательнее, это не есть нечто новое. Уродливые и изуродованные социальные организмы встречались тут чаще, чем нормальные. И это состояние в России имеет шансы стать устойчивым и привычным. Россия может веками влачить жалкое существование в качестве социального урода, сочетающего в себе обломки коммунизма, имитацию допотопного капитализма, реанимацию феодализма, легализованную преступность и кустарщину.

Что касается фактических факторов эволюции России, то основные из них, на мой взгляд, суть следующие. Во-первых, всеобщее индивидуальное приспособление к обстоятельствам, стремление хоть как-то выжить или извлечь какую-то пользу лично для себя, наплевав на высокие соображения о судьбе страны, на ее историческое величие и т.п. И раньше-то уровень гражданской ответственности у масс населения за судьбу страны был невысок, а теперь она испарилась почти полностью. Хотя на эту тему и произносится много слов и предпринимаются показные действия, все это фактически суть лишь средства каких-то категорий людей удержаться на достигнутом уровне и поднажиться на распаде страны. Второй фактор — стремление правящих кругов любой ценой удержаться у власти, а новых собственников — сохранить за собой награбленное. И третий фактор — интересы и давление Запада. Советский Союз и Россию разгромили вовсе не для того, чтобы воскресить на арене истории мощного конкурента Запада в борьбе за мировую гегемонию.

Политическая система России. Хотя марксизм и отбросили, но предрассудок, будто политическая система всегда и везде есть некая надстройка над экономикой и служит ей, остался. Его даже искусственно поддерживает западная идеология и пропаганда. В частности, предполагается, что если общество является корпоративным в экономическом отношении, то и политическая система должна быть властью корпораций.

Я не отвергаю связи политической и экономической системы. Я отвергаю марксистский принцип на этот счет как всеобщий. В истории России политическая система никогда не была надстройкой над экономическим базисом в марксистском смысле. Тут всегда решающим фактором организации общества и его эволюции была не экономика, а система государственности, которая развивала и использовала экономику по своей инициативе и в своих интересах. В советский период это достигло апогея. И теперь власть остается доминирующей силой, несмотря ни на что. Крах политической системы советского общества привел к краху всего общества, включая экономику. И первое, что выросло на его развалинах, — это не экономическая, а политическая система. Не экономика определила тип политической системы, а, наоборот, политическая система стала навязывать обществу экономическую систему, какую ей велено было делать отнюдь не некими «базисными» силами Запада.

Новая политическая система сложилась не на экономическом базисе, какового не было еще в реальности, а под воздействием таких факторов: 1) общие законы организации огромной системы вовлеченных во власть людей, живущей в огромном человеческом объединении; 2) остатки советской власти, чиновничье-бюрократический аппарат, опыт семидесяти лет правления; 3) стремление угодить западным хозяевам и допущение ублюдочной демократии. Получился политический урод, пожирающий накопленные богатства страны и ее природные ресурсы, заботящийся прежде всего о самом себе гигантский паразит.

Политические объединения. Раньше в России была иллюзия, что стоит покончить с монополией КПСС на власть и обзавестись «настоящими» политическими партиями, как на Западе, так сразу же решатся все проблемы. Вы лучше меня знаете, что тут стало твориться после того, как изъяли из Конституции пункт о руководящей роли КПСС! Начался настоящий партийный бум. Возникли десятки партий, сотни политических движений, организаций, групп. Претензии на собственные партии заявили любители пива, спортсмены, гомосексуалисты, лесбиянки, проститутки... Возникли партии бедноты, справедливости, народного самоуправления... У всех свой устав, своя программа, своя концепция, свои претензии на место в социально-политической жизни.

Политические организации и группировки современной России обладают, на мой взгляд, такими чертами (среди многих прочих). Прежде всего, они не соответствуют реальному социальному структурированию населения и не имеют в нем глубоких и устойчивых оснований. Причем нечто подобное имеет место не только в России, но и на Западе. И дело тут не в политиках, а в самом структурировании общества. Исчезло более или менее четкое разделение населения на классы и слои, какое имело место ранее, — исчезла социальная база для политических партий как представителей интересов определенных социальных категорий граждан. Хотя социальная структура российского населения отличается от западной, тем не менее в рассматриваемом отношении она аналогична. На Западе политические партии складывались на других основаниях, каких нет в России. Тут они стали возникать не в результате имманентного развития социально-политических отношений в России, а в результате заимствований готовых западных образцов и образцов, имевших место в прошлом. В них не видно никаких более или менее значительных и самостоятельно выстраданных идей и принципов организации. Все скороспелое, конъюнктурное, случайное. Появилась свобода политических организаций. Появилось большое число людей, чувствующих себя способными устраиваться за счет политики. Так почему бы не использовать шанс?!

Партии не имеют фактически влияния на ход событий, не имеют лица, не имеют связи с конкретными слоями населения. Это — искусственные образования, фактически — узкие клубы, группировки, банды.

П: Это — явления распада общества, а не прогресса. Причем в этом процессе есть преднамеренность определенного рода. Недавно в одном западном журнале мне попалась на глаза статья, автор которой прямо утверждал, что надо всячески способствовать российской имитации многопартийности, ибо чем больше партий, тем слабее каждая по отдельности и все вместе. России якобы сейчас нужен авторитарный режим типа режима Пиночета. Политические объединения нынешней России можно разделить на две группы. К первой группе относятся такие, которые так или иначе принимают посткоммунистический строй жизни. Они стремятся угодить правящим силам (президентской власти) таким образом, чтобы стать своего рода президентской партией или по крайней мере попасть в число тех, кто влияет на политику президента. Они ориентируются на легальные и мирные (демократические) методы, в основном на выборные кампании. Отсюда — популистские лозунги и методы пропаганды. Ко второй группе относятся объединения, отвергающие нынешний режим и фактически стремящиеся к его свержению. Но у них нет никакой ясности и определенности в отношении того социально-политического строя, какой следует установить в России. Даже те, кто хочет реставрации советского строя, представляют его себе в идеологически искаженном виде.

Оппозиция. Надо различать два вида оппозиции: в рамках существующего социально-политического строя и против него. Основная цель первой — попасть в правящие круги и приобрести положенные блага. В ней оказываются такие люди из политической сферы, которым не удалось проникнуть в правящие силы или которых вытолкнули оттуда по каким-то причинам. Так что можно сформулировать такое правило: какова власть, такова и оппозиция. Паршивая власть — паршивая оппозиция. Уродливая власть — уродливая оппозиция. Оппозиция адекватна правящим силам.

Вспомните теперь историю Советского Союза и России последних лет! Как происходили расколы реформаторов? Кто попадал в оппозицию к тем, кто захватывал власть? Это всегда был процесс внутри правящих кругов, вовлекавший в борьбу прочее общество лишь постольку, поскольку это требовалось в интересах боровшихся сил. Это была борьба во власти и ради места во власти. Так что правящие силы и оппозиция суть раздвоение единого, говоря языком диалектики. Они суть близнецы-братья. В той ситуации, какая сложилась в России и для России в мире, никакая оппозиция не в состоянии предложить программу преобразований, которые радикальным образом отличались бы от действий правящих сил, при этом были бы осуществимы практически и принесли бы очевидные блага для страны. Так что я не вижу принципиальной разницы между оппозицией, возглавляемой Руцким и Хасбулатовым, и президентской «командой».

Оппозиция второго вида аморфна как организационно, так и идейно. Она сейчас выражает просто протест против действий власти и отчаяние. Объединение оппозиций обеих видов в «Белом доме» — явление временное и бесперспективное.

Идеи интеграции. Вспомните то, что я выше говорил о социальном статусе политической системы в российском обществе как до революции, так и в советский и в постсоветский период. Думаю, что тут — ключ к пониманию интеграционной тенденции в современной России. В истории России всегда доминирующим фактором расширения ее территории и объединения различных народов в целое была политическая сила, государственность. Это всегда происходило главным образом по инициативе государства и в интересах государства. Власть при этом действовала не обязательно в политических целях. Она действовала и в иных, неполитических целях, в том числе — в экономических. Не следует сводить цели политической системы к политическим. Точно так же не следует считать экономические мероприятия власти продиктованными экономическими целями. Власть в дореволюционной России строила заводы, железные дороги и делала многое другое не в интересах развития капитализма, а в интересах обороны страны или нападения на другие страны. В старой Руси правители оплачивали государственных чиновников землями и людьми. И вообще завоевание новых территорий зачастую служило средством «кормления» власти как таковой. В советский период роль власти как главного фактора расширения территории страны и интеграции народов в новую, наднациональную человеческую общность достигла высочайшего уровня. При этом развитие экономических, культурных и прочих связей народов было следствием социально-политической стратегии и деятельности государства, а не наоборот.

С началом перестройки начался процесс дезинтеграции Советского Союза. Тут сыграли роль многочисленные факторы. Например, сыграл роль рост численности населения. В Татарии сейчас народу больше, чем в Московском государстве при Иване Грозном, в Казахстане — больше, чем в России при Петре Первом, на Украине — чуть ли не в два раза больше, чем в России при Екатерине Второй, и т.д. Необычайно усложнилась социальная структура всех народов, в десятки раз увеличилось число подлежащих управлению объектов, колоссально вырос образовательный и культурный уровень. Развилось национальное самосознание, причем — настолько сильно, что самомнение превысило здравую оценку реальных возможностей народов. Созрело подогреваемое со стороны Запада ложное убеждение, будто русские мешали их прогрессу, будто без русских они давно поднялись бы на высоты мировой цивилизации и завалили бы планету своими Шекспирами, Моцартами, Ньютонами и т.д., а в материальном отношении жили бы не хуже западных миллионеров.

Но главными факторами дезинтеграции народов Советского Союза явились распад советской системы государственности, западная пропаганда, в течение нескольких десятков лет умело сеявшая семена межнациональной вражды, и политика Запада, направленная на фактическое расчленение страны и поддержанная внутрисоветскими коллаборационистами и сепаратистами.

Что можно сейчас наблюдать в регионе бывшего Советского Союза? Бесспорно, за советские годы между народами Советского Союза установились самые разнообразные связи. Однако они оказались не настолько сильными, чтобы помешать дезинтеграции страны. Москва, сыграв свою роль в историческом скачке многих народов, утратила ее. Теперь эти народы имеют свою интеллигенцию, свою культуру, свою экономику. Они могут общаться с Западом, минуя Москву. Под защитой НАТО и ООН им нечего опасаться нападений извне. Одним словом, сепаратистские тенденции имеют вполне реальные основания, а интеграционные ослабли.

Не следует преувеличивать значение того фактора, что 25 миллионов русских живет за пределами России. У русских и на территории России никогда особенно сильной тяги к национальному единству не было в силу целого ряда причин (разбросанность на огромной территории, слабо развитая национальная солидарность и т.п.). А что касается русских, живущих вне России, то они оказались бы равнодушными к распаду страны, если бы они не оказались теперь в ужасающем положении в отделившихся республиках. Считать это серьезным интеграционным фактором вряд ли имеет смысл. Бегство русских из нерусских регионов не есть показатель национального единства русских. Это — нечто другое.

И все же тенденция к интеграции народов бывшего Советского Союза есть реальный факт. Откуда она исходит и какие имеет перспективы? Она исходит главным образом и прежде всего из сферы политической. Стабилизация положения в России и ее «возрождение» суть прежде всего стабилизация и «возрождение» системы власти и управления как основы российского общественного строя при всех обстоятельствах, в любых условиях. Россия — не Запад! А «авторитарная демократия» есть все та же самодовлеющая власть, управляющая всеми аспектами общества и стремящаяся к расширению своих полномочий во всех возможных измерениях. Иначе такая власть долго не просуществует. Игрой в демократию долго сыт не будешь, долго вводить в заблуждение людей невозможно. Даже сами российские демократы сетуют на крах демократических надежд. За счет западных подачек и похвал вечно жить нельзя. А домашняя приватизация пока стала лишь средством ограбления страны и не сулит особого расцвета экономики. Остается один путь для власти выжить и обеспечить себе гарантированное и безбедное существование надолго: это — путь, по которому шла российская власть со времен Рюрика и на котором она достигла высшего успеха в советский период. Идеи интеграции народов бывшего Советского Союза суть так или иначе идеи в пользу складывающейся социально-политической посткоммунистической системы, есть элемент посткоммунистической идеологии, а не идея реставрационная. Вспомните, что образование Советского Союза в 1922 году не имело ничего общего с реставрацией дореволюционной социально-политической системы, хотя это и было восстановлением империи.

Воззвание патриотов

После выступления Писателя обсудили воззвание группы патриотов к гражданам России. В воззвании были такие слова. Мы идем защищать Верховный Совет, эту компанию инфантильных болтунов, потому что зарвавшийся, циничный, наглый и жестокий враг грабит наш народ, торгует нашей землей, измывается над нашим достоинством, плюет нам в лицо. Отмена Конституции и разгром Парламента явились глумливым вызовом нашей нации. Мы идем не в Верховный Совет. Мы идем на наше Поле Чести, которое нам назначил наш враг. Мы выступаем не против Ельцина и его окружения и не за Верховный Совет. Мы выступаем против того врага, который чужими руками губит наше отечество.

М: Такими мотивами руководствуются и другие люди, которые будут защищать Белый дом. И «красные» анпиловцы. И «коричневые» баркашовцы. И безымянные патриоты. Белый дом — не Сталинград. Но это — последний шанс умереть достойно русского человека.

П: Возьмите меня с собой! В ту войну я сбежал из госпиталя, чтобы принять участие в битве за Сталинград. Как я могу сбежать с поля сражения?!

М: Сражения не будет. Будет убийство. Будут ломать инстинкт самосохранения народа. А Вы нужны России живой. Ваше сражение — книга!

Вклад в историю. Когда Писатель добрался домой, Философ сообщил, что в Белом доме отключили воду и канализацию. Такого история еще не знала! Ельцин может войти в историю как правитель, утопивший оппозицию в г...е!

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Второй раскол реформаторов. Второй раскол реформаторов и возникновение оппозиции к ельцинской правящей клике есть сложный процесс, в котором переплелись самые различные линии и причины. В этом клубке явлений я выделяю такие три аспекта. Первый из них — общее недовольство в стране ельцинской политикой, тяжелое положение большинства населения, рост преступности, моральное разложение молодежи и т.д. Естественно, это должно было как-то отразиться и в умонастроениях в рядах самих реформаторов — они все-таки люди, и положение в стране не могло оставлять всех равнодушными.

Второй аспект — в среде самих причастных к власти реформаторов далеко не все попали в число избранных. Происходило неизбежное разделение на враждующие группы. Какая-то часть неизбежно должна была выталкиваться на роль критиков и разоблачителей пороков и преступлений избранной части правителей. Это — общий закон жизни человеческих объединений. Особенным в данном случае было то, что раскол происходил в среде людей, волею обстоятельств призванных решать судьбы страны, причем — в исторически переломный период.

И третий аспект — оппозиция была нужна правящей клике. Чтобы оправдать свою политику, терпящую крах, чтобы оправдать свое существование и поддержать репутацию спасителей демократии от «красно-коричневой чумы» (такое выражение было пущено в ход для дискредитации всех, кто как-то протестовал против клики), ельцинская клика нуждалась во враге которого можно было бы изобразить в самых мрачных красках, как угрозу реставрации коммунистического режима. И если бы оппозиция не возникала по другим линиям, ее пришлось бы изобрести специально. Впрочем, трудно сказать, какой аспект тут преобладал на самом деле — первый и второй или третий.

Оппозиция сосредоточилась в Верховном Совете РФ и около него, приняв форму оппозиции законодательной власти («парламента») к власти президента, т.е. исполнительной власти, стремившейся к власти абсолютной. Одно это делало ее уязвимой — она невольно превращала орган власти в нечто вроде политической партии.

Оппозиция была слабой, раздробленной. У нее не было своей четкой позиции. Она фактически все время шла на поводу президентской команды. Сам пост президента РФ был учрежден на съезде депутатов. Хотя это и произошло с седьмого захода (на депутатов было оказано сильнейшее давление), тем не менее депутаты сами способствовали учреждению потенциально диктаторского режима. Затем депутаты вносили поправки в Конституцию, расширяя полномочия президента и ущемляя полномочия представительных органов власти.

Были многочисленные поводы отстранить президента от должности на законных основаниях. Но его каждый раз спасали лидеры оппозиции Хасбулатов (председатель Верховного Совета), Руцкой (вице-президент) и другие. Хотя уже тогда президент не считался с представительной властью, тем не менее оппозиция явно была готова на уступки, потакая его диктаторским амбициям.

Лидеры оппозиции фактически были фигурами, управляемыми президентской командой. Кое-кто из них клялся в верности президенту. Все надеялись на возвращение в окружение президента. Руцкой был сподвижником Ельцина в августе 91-го года, получил от Ельцина чин генерала, стал вице-президентом при Ельцине. Он предал Ельцина, уйдя в стан его противников. Верховный Совет не обратился к народу и не потребовал от высших лиц армии взять под охрану Дом Советов (Белый дом). Руководство Верховного Совета не приняло предложение некоторых воинских частей выступить на защиту Конституции и Родины.

Хотя лидеры оппозиции были во многом люди Ельцина, президентская команда настойчиво превращала их во врагов. Они были нужны именно в этом качестве, как угроза стране. Поэтому оппозиции всеми средствами пропаганды создавали ложную репутацию фашистов, национал-социалистов, коммунистов и т.п. И делалось все для того, чтобы эта репутация выглядела правдоподобно. Готовилась грандиозная провокация по сценарию августа 1991 года, на высоком профессиональном уровне, который был бы недостижим для президентской клики без посторонней квалифицированной помощи.

Организаторы провокации намеревались, как и в 1991 году, локализовать конфликт на пятачке перед «Белым домом». Было очевидно, что именно этого следовало избежать. И была для этого реальная возможность: Новосибирск, находившийся в оппозиции к президенту, предложил провести съезд народных депутатов у себя. Там оппозиция была бы недостижима для президентских погромщиков. Но лидеры оппозиции отказались от такой возможности!

И в последующем развитии событий, хотя готовящаяся провокация была видна невооруженным глазом, оппозиция с поразительным легкомыслием (если только это было всего лишь легкомыслие!) шла навстречу ей. Бессмысленное вооружение Верховного Совета, хотя в оппозиции были профессиональные военные, которые должны были понимать, что оно смехотворно с военной точки зрения. Оно имело символический смысл? Какой?! Для кого?! Для президентской пропаганды против оппозиции?

Заключительный этап контрреволюции. 21 сентября 1993 года начался заключительный этап контрреволюции: в этот день был опубликован указ президента РФ за номером 1400. Назывался он «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации». Сущность его заключалась в том, что президент узурпировал высшую власть в стране, разгоняя законную высшую власть (Верховный Совет) и ликвидируя конституцию.

Все регионы России признали указ преступным. Сибирь пригрозила экономической блокадой. Намеченное на 4 октября заседание Совета Федерации собиралось потребовать отмены преступного указа и одновременных выборов парламента и президента. К тому же вели переговоры у Патриарха — восстановить статус-кво на 21 сентября. Верховный Совет и затем съезд народных депутатов на вполне законных основаниях отстранили президента от должности. Но смещенный с поста президент игнорировал все это. В ответ он фактически арестовал (блокировал) весь Верховный Совет, т.е. совершил беспрецедентное государственное преступление. И сделал он это под бурные аплодисменты и одобрительные вопли на Западе!

Не буду гадать, как конкретно будут развертываться события в ближайшие дни и даже часы. Все убеждены в том, что контрреволюция должна вот-вот завершиться кровавой расправой президентской клики с теми, кто блокирован в «Белом доме». Но это лишь довершит уже совершившееся убийство России как великого исторического феномена. Великая история России закончилась.

Конец великой истории России. В России нет великих социально-политических идей, способных вдохновить значительную часть ее граждан на историческое мужество и подвиги, без чего о новом взлете и думать нечего. Ей уже навязали никчемные, шкурнические, ветхие и чужие идеи, рассчитанные на самую интеллектуально примитивную и деморализованную массу людей, лишенных всякого чувства гражданской ответственности за судьбу страны. И такие великие и вдохновляющие идеи по заказу не выдумаешь, если они сами уже не заявили о себе ощутимым образом. А весь мир стал таким, что в нем для таких идей просто нет никакой почвы. Все более или менее значительные идеи, владеющие умами и сердцами мыслящей части человечества, суть идеи асоциальные (спасение окружающей среды, спасение от чрезмерного роста населения, спасение от преступности, устранение атомной угрозы и т.п.). Время великих социальных идей прошло. Теперь их просто душат в зародыше, если какие-то идеи такого рода пытаются «прорастать». Да и какие идеи можно ожидать от бывших профессоров Высшей партийной школы при ЦК КПСС, от бывших работников партийного аппарата, от бывших идеологов марксизма-ленинизма, от бывших полковников и директоров заводов, от продажных перевертышей из сферы гуманитарных «наук», от социологически безграмотных писателей и журналистов, от всякого случайного в сфере социальной мысли сброда, заполонившего своими кустарными соображениями страницы бесчисленных газет и журналов?! Для рождения великих идей мало несчастья страны. В истории человечества целые цивилизации погибали, не родив даже среднего уровня мыслишки. Для великих идей нужно подходящее время, нужны гениальные умы, нужна достаточно сильная среда, способная по достоинству оценить эти идеи. Уверяю вас, если даже случится чудо и появится человек, выработавший такие идеи, он в наше время не имеет никаких шансов пробиться со своими идеями к свету. Его идеи либо не оценят, а оценив — придушат, ибо претендентов на открытия такого рода — десятки и сотни тысяч. Потому на роль эрзацев великих идей могут выбраться только бездарные словесные помои вроде тех, какими уже начинили головы россиян.

У России нет национальной интеллигенции, способной сплотить народ и вдохновить его на новый подъем исторического масштаба. Российские интеллектуалы (за редким исключением) уже в хрущевские годы сами стали заражаться и заражать соотечественников умонастроениями антипатриотизма, антикоммунизма, антисоветизма и пресмыкательства перед западной идеологией и западным образом жизни, представляя его себе в сильно идеализированном виде. Тот факт, что это не мешало ей служить советскому режиму в доперестроечные годы и преуспевать за его счет, ничуть не опровергает сказанное: то двоемыслие, о котором Оруэлл писал еще в 1948 году, было присуще российской интеллигенции в особенно сильной степени. Российская холуйская по натуре интеллигенция подготовила население страны к эпидемии предательства, начавшейся в 1985 году, всячески поддерживала процесс разрушения страны и в конце концов оправдала все преступления правящих клик.

Все политическое пространство России уже захватили дилетанты, демагоги, тщеславные болтуны, мракобесы, невежды, перевертыши, предатели, мелочные хитрецы и интриганы, шкурники, хапуги, трусы, приспособленцы, явные дураки и даже медицинские шизофреники. В качестве идейных наставников и политических лидеров России были извне навязаны всякого рода ничтожества, раздутые в пропаганде до масштабов личностей эпохальных. Поэтому в России в ближайшем будущем вряд ли возможно появление значительных политических лидеров. Карлики, завладевшие ареной истории, не допустят появления великанов. Для спасения России нужны политические стратеги масштаба Ленина и Сталина, способные в течение многих лет терпеливо проводить строго определенную и перспективную политическую линию, опираясь на профессиональную партию и на поддержку масс населения. А это невозможно хотя бы уже в силу утраты Россией ее именно стратегической роли в истории. Ленины и Сталины появляются не так уж часто, не чаще, чем раз в столетие.

В России больше нет той системы воспитания и образования детей и молодежи, которая еще не так давно вызывала восхищение во всем мире. И даже на Западе специалисты считали ее лучшей в мире. Вместо нее новые хозяева России создают систему растления новых поколений с раннего детства и во всех жизненных проявлениях, прививая им чуждую русским традициям и характеру народа прозападную систему ценностей, которая подвергается жестокой критике даже самими западными специалистами, идеологами и представителями религии. Те поколения, которые теперь подрастают, принадлежат уже к иному миру, к иной цивилизации, вырастающей не из основ русской национальной жизни, а из заимствований чужеродных образцов. Они не имеют исторических корней в делах, идеях и системе ценностей своих предшественников. Растут поколения людей, являющихся карикатурной имитацией всего худшего, созданного западной цивилизацией. С таким человеческим материалом уже невозможны никакие великие свершения.

В России произошел полный разрыв поколений — политический, гражданский, идейный, моральный, психологический. Со сцены сошли поколения, которые совершили великую революцию, подняли страну из развалин, защитили ее от иностранной интервенции, совершили беспрецедентный скачок в культуре, превратили страну в могучую индустриальную державу, подготовили ее к самой страшной в истории человечества войне, разгромили самую мощную вражескую армию в мире, превратили страну во вторую сверхдержаву планеты. От них остались одиночки, оплеванные всеми, оклеветанные, названные красно-коричневыми, коммуняками, фашистами, сталинистами и прочими бранными словами. Им на смену пришли поколения шкурников, перевертышей, предателей, разрушителей, капитулянтов. Они не просто подвергли критике то, что было сделано поколениями их отцов и дедов. Они разрушили сам механизм преемственности поколений, благодаря которому народ мог существовать как нечто единое в историческом времени. Говоря словами Гамлета, в России «распалась связь времен». Началась эпоха рутинного внеисторического существования постсоветской и посткоммунистической России, причем — в качестве зоны колонизации для «глобального» (т.е. западного) общества.

Последняя надежда

П: У меня одно время была идея написать новый коммунистический манифест. Но я ее отбросил.

Ф: Почему?! Ты же можешь такой манифест написать лучше, чем кто-либо другой!

П: Написать-то могу. Только для кого?

Ф: Как для кого? Несмотря ни на что, людей, считающих себя коммунистами, осталось много. Сотни тысяч!

П: Ты думаешь, нынешним российским коммунистам, включая Андрееву, Зюганова, Анпилова и т.д., пришелся бы по душе коммунистический манифест в моем духе?

Ф: Нет, конечно.

П: А «новым коммунистам»?

Ф: Сомневаюсь.

П: Ты думаешь, рядовые граждане поймут и примут идеи нового манифеста?

Ф: Вряд ли.

П: Такой манифест должен рассчитывать на интеллигенцию прежде всего. А российская интеллигенция может принять только такие идеи, какие рождаются на Западе и имеют там какой-то успех, распространение, признание.

Ф: Но там же тоже еще много коммунистов! У них есть пресса. Они добиваются каких-то успехов на выборах.

П: Они ко мне относились и относятся еще хуже, чем российские коммунисты.

Ф: Значит, и на них рассчитывать нельзя.

П: К тому же они не авторитет для российской интеллигенции. Для нее нужно нечто такое, что одобрено или по крайней мере модно на высоком уровне.

Ф: Одним словом, никакой надежды?

П: Осталась одна. Что бы ни случилось, как бы ни пошло развитие человечества в будущем, история человечества немыслима без истории коммунизма. Коммунизм не может исчезнуть бесследно. Он уже сделал свое великое дело. Он уже вошел в плоть и кровь человечества, как это произошло до него с христианством. Коммунизм наложил свою печать на все важнейшие события прошедшего столетия. Пройдут годы. Утихнут страсти. И люди обдумают спокойно нашу эпоху. И в той или иной форме воздадут ей должное. Только когда это случится?! И в каком виде?! И с какой целью?!

Предпоследний день

Второго октября Писатель решил привести в порядок свои заметки. Работа его увлекла. Он прервался на минуту, когда Философ сообщил, что депутаты, заблокированные в «Белом доме», отвергли компромисс с Ельциным, посредником в котором предлагал быть Патриарх Алексий. Писатель сказал, что дело идет к развязке, что, насколько он понимает тактику Запада, Ельцин получил «добро» на крутые меры, а с другой стороны — Руцкому и Хасбулатову как-то подали надежду на успех.

Второй раз Писатель прервался, когда по телевидению стали показывать «банды красно-коричневых» («фашистов» и «коммуняков») и окруживших их «спасителей молодой демократии» — войска и отряды милиции особого назначения. Попытка компромисса между президентом и Верховным Советом («парламентом») явно не удалась. Конфликт действительно идет к развязке. Горстка плохо вооруженных и даже совсем невооруженных людей, лишенных всего, даже воды, света и канализации, явно обречена на гибель. Писатель не мог больше выносить этого зрелища и попросил Философа выключить телевизор.

П: Я вот о чем думаю: я кого-то к чему-то призываю, а следую ли я сам этим призывам?!

Ф: Конечно! Какие тут могут быть сомнения?!

П: Я чувствую, что в моей жизни не хватает чего-то, что стало бы естественным завершением судьбы идеалистического, романтического, психологического, одним словом — настоящего коммуниста. Чего?! Вот завтра я улечу на чужой мне Запад. А дальше что? Одинокая старость? Болезни, лечиться от которых у меня нет и не будет денег? Смерть никому не нужного чужака?

Ф: Ты должен закончить книгу. Это твой долг перед нашим народом, как бы он к тебе ни относился. Никто другой на всем свете не может написать такую книгу. Если ты ее не напишешь, то пройдут многие десятилетия, если не столетия, прежде чем появится человек, способный на это. А может и не появиться. Мы, русские, можем исчезнуть с лица земли. Но свидетельство о нашей гибели должно остаться в памяти человечества навечно.

П: А ты уверен, что оно останется? Кто напечатает его. Кто сохранит?

Ф: Что-нибудь придумаем. Соберем деньги. Напечатаем за свой счет.

П: Кто соберет? Кто напечатает? Для таких свидетельств свободы печати никогда не было и не будет. А тут скоро и за огромные деньги никто на риск не пойдет.

Ф: Ну нельзя же так мрачно смотреть на будущее!

П: Это не мрачность, а трезвость. Книгу я, конечно, напишу. Материалов я накопил достаточно. Полгода работы, и можно в печать пускать. Я тебе пришлю рукопись, а ты уж смотри, что с ней можно будет сделать.

Ф: Будь спокоен, мы с «Мининым» что-нибудь придумаем!

Ночные разговоры

Ф: Мы с тобой не раз касались темы будущего России. Но все урывками. Давай поговорим об этом более систематично!

П: Будущее России — вроде бы совершенно ясно, о чем идет речь. Приглядись, однако, внимательнее к проблеме! Что имеется в виду? Судьба региона? Народов? Русских? Общества? Когда — через несколько лет, несколько десятилетий, столетий? Все это — разные линии эволюции. И их переплетение меняется со временем. В том, что на эти темы пишется, все сваливается в кучу. Высказываются необоснованные гипотезы, гадания, просто безответственные заявления дилетантов и проходимцев.

Ф: А что предлагаешь ты?

П: Меня в будущем интересует не все, что будет иметь место в каком-то объеме пространства в какое-то время, а то, что будет реализацией тенденций настоящего, причем — если будут подходящие условия и будет достаточно времени.

Ф: Но это слишком абстрактно!

П: Научные прогнозы невозможны без абстрактных допущений. Ты думаешь, когда «предсказывают» расцвет капитализма и демократии в России, не делают никаких таких допущений? Делают. Например, допускают, что сохранятся русские люди и Россия как целостное государство. Только делают это неявно. В случае научных прогнозов допущения формулируются явно.

Ф: Какие факторы настоящего определяют, на твой взгляд, наше будущее?

П: Мы о них говорили постоянно. Они очевидны. Разгром Советского Союза в Холодной войне. Распад Советского Союза и советского блока. Разрушение коммунистического социального строя. Деградация России и русского народа. Интеграция Запада. Образование «нового мирового порядка» под эгидой Запада. Образование глобального сверхобщества. Перенаселение планеты. Дефицит природных ресурсов.

Ф: Да, все это вещи общеизвестные.

П: И я не хочу выдумывать ничего иного. Возьми теперь нас! Мы занимаем огромную часть планеты, которая стала великим соблазном для Запада, Китая, Японии, мусульман. Овладение ею и освоение ее ресурсов стало жизненной необходимостью для них. Нас громили, чтобы помешать нам самим использовать это исторически завоеванное и решающее в наступающую эпоху преимущество. В том состоянии, в каком мы оказались, мы на это уже не способны.

Ф: Да, вывод напрашивается сам собой: колонизация нашего региона внешними силами.

П: Конечно, осуществить это — дело огромного исторического масштаба. На это уйдет целая эпоха. Века. Причем — в ожесточенной борьбе между Западом, Японией, Китаем, мусульманами, народами бывшего Советского Союза. Сама Россия будет как-то сопротивляться. Будущее — не стабильное состояние, а протекающая во времени историческая трагедия. Я думаю, что 21 век по масштабам битв за выживание превзойдет наш. Формы битв будут меняться, а суть останется та же. Она «вечна», как и сама жизнь.

Ф: Какой вид, по-твоему, примет колонизация России?

П: Такой, какой она уже принимает сейчас. Я не хочу касаться проблем конкурентов Запада в этом деле. Что касается Запада, то закономерность тут очевидна. Она действовала и в прошлой истории. И нелепо думать, будто теперь закономерности иные. Образуются центры колонизации. Сейчас это — большие города, контролирующие большие регионы. Прежде всего — Москва. Структура новых колоний схематично (упрощенно) такова. Верхушка — в основном представители Запада плюс какая-то часть озападнившихся выходцев из бывшего Советского Союза. Средний слой — мешанина из представителей разных народов, включая пришельцев с Запада, русских, азиатов, кавказцев. И низший слой (т.е. своего рода базисная масса) — русские.

Ф: Но почему ты нам отводишь такую жалкую роль?!

П: Почему это я отвожу?! Я лишь констатирую факт. Ты думаешь, мне это приятно делать?! Мы об этом говорили чуть ли не каждый день. Дело в том, что мы не можем конкурировать с другими народами в той организации общества, какую навязал человечеству Запад. Колонии, о которых я говорю, суть западные образования на нашей территории и с нашим человеческим материалом, но по законам западнизма. Мы, русские, еще могли постепенно стать фактически господами положения в коммунистической России. Мы этот шанс потеряли. А в ту историю, которая началась, нас добровольно не впустит никто — ни Запад, ни Китай, ни Япония, ни мусульмане, ни бывшие друзья по Советскому Союзу.

Третьего октября

Рано утром позвонила «Минин». Спросила, когда самолет. Сказала, что раздобыла машину. Сама она, к сожалению, подъехать попрощаться не сможет. Умоляла не ездить в город, это опасно, опаснее, чем думали еще вчера. Пожелала благополучного полета, окончания книги, публикации ее и успеха, какого она заслуживает. Книга — это и есть его участие в сражении за Россию. Он обязан ее завершить, это его долг. И пусть не волнуется насчет публикации. Ее друзья уже собирают деньги.

Ф: Мы с тобой вроде бы обо всем переговорили. И все-таки я не могу понять одного. Коммунизм умирает, и помешать этому нельзя. Некому. И кажется, незачем. А ты упорно держишься за него. Почему?

П: А как я могу избавиться от него, если он во мне, в каждой клеточке моего мозга и тела?! Пока я жив, жив и коммунизм. Я — его последняя пока еще живая частичка. Он умрет окончательно вместе со мной.

Ф: А ты?..

П: А я умру вместе с ним, ибо моя жизнь без него лишена смысла.

Ф: Скажи, хотел бы ты, чтобы вернулось то, что было до перестройки?

П: У меня к этому отношение двойственное. Лично мне в той России не было места. Меня из нее выбросили. И это было не просто действие власти, но действие всей советской среды, лишь принявшее форму политической акции.

Ф: Так что у тебя с чисто личной точки зрения нет оснований желать восстановления советского строя.

П: В постсоветской России мне места тоже нет. Ведь вытолкнувшая меня среда осталась та же. Даже стала агрессивнее и нетерпимее. В Советской России меня хотя бы допустили стать доктором и профессором. И не напиши я ту злополучную работу, я бы так и дожил жизнь в том качестве. А теперь и это исключено.

Ф: Так что у тебя нет оснований желать сохранения постсоветского строя.

П: Но есть отношение ко всему этому другое. Моя судьба сложилась так, что я всегда ощущал себя в качестве частички огромного человеческого целого, дерзнувшего на великий исторический эксперимент, — солдатом великой армии, штурмовавшей Историю. Армия разбита, штурм не удался. Вернуться в прошлое. Зачем? Готовиться к новому штурму? Это неповторимо. Труп не оживишь.

Ф: И с этой точки зрения у тебя нет желания восстанавливать советский строй.

П: Как нет желания сохранять постсоветский.

Ф: Ты изучил реальное коммунистическое общество, современное западное общество, общие законы эволюции и тенденции человечества. Ты пережил крах реального коммунизма в нашей стране. Вместе с тем ты сохранился в качестве психологического коммуниста. Случай, я думаю, уникальный. Скажи, каким бы ты теперь хотел видеть идеальное общественное устройство? Отбрось всякие соображения насчет того, что возможно в реальности и что нет. Скажи просто по принципу: я хочу, чтобы общество было таким-то.

П: Я настолько сильно был всегда ориентирован на реальность, на реальные закономерности, возможности и неизбежности, что в моем сознании просто не осталось места для праздной мечты и фантазии. Я — человек реализовавшейся утопии. Мне кажется, я понял ее сущность, историческую роль и причины гибели. Я пережил ее. И ничего другого я не хочу. Я утратил всякую способность что-то хотеть в этом отношении.

Ф: Но в принципе возможно изобрести какую-то другую, новую утопию?

П: Такого же масштаба и такого же влияния на ход истории?

Ф: Может быть, поменьше, но соизмеримую с прежней.

П: Давай, определим, что такое утопия. Обычно утопией называют что-то несбыточное. Но коммунистическая Утопия оказалась в основных чертах осуществимой. Несбыточность тут оказалась в другом: реализация ее идей породила непредвиденные нежелательные последствия, а то, что реализовалось, на деле оказалось не таким уж хорошим. Эта Утопия оказалась идеологией. Суть ее — замена небесного рая за гробом на земной рай при жизни, причем — в ближайшем будущем. И предназначалась она не для сытых и благополучных, а для голодных, обездоленных. Помнишь: вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов! А у проклятьем заклейменных всегда и везде была, есть и будет вечно одна мечта. И эта мечта была однажды зафиксирована в качестве Утопии. Изобретать новую Утопию — значит, как говорится, изобретать велосипед.

Ф: Значит, с Утопией покончено раз и навсегда?

П: Похоже, что так. Это было уникальное, неповторимое явление. Если что-то подобное и будет изобретено, это будет уже не Утопия, а нечто иное. Условия для Утопии исчезли навсегда.

Ф: Ну, пусть не Утопия, а нечто подобное. Что это такое может быть?

П: Возможно, что это будет вот что. Пройдут годы, Россия и русские исчезнут с лица земли. Останутся какие-то легенды. Через много лет любознательные существа обнаружат, что Россия и русские существовали на самом деле. По остаткам сведений о советском периоде, которые не удастся истребить антикоммунистам, они составят себе представление о нашем советском обществе. Это будет, естественно, идеализированное описание. А идеологи будущего добавят кое-что от себя. И таким путем придумают нечто раеобразное, но не для голодных и рабов, а для сытых и благоустроенных — для сверхлюдей будущего. И сделают это идеологией своего будущего.

Ф: А почему не для голодных и рабов?!

П: Таковых не будет. А господа планеты будущего будут иметь все в изобилии. Для них-то мечты коммунистов реализуются сполна. Только это не сделает их счастливыми. Вот они и найдут образ счастливого мира в далеком прошлом.

Ф: Прекрасная тема для книги! Напиши! Она наверняка принесет тебе успех!

П: У кого?! Где?! И когда?! Нет, дорогой старый друг, поздно. Наша песенка спета. Я думаю, мир готовится поставить точку на истории русского коммунизма. Я не мыслю жизнь после этого. А что касается того, каким бы я хотел видеть русское общество, то лучше того, какое мы имели в советский период, я придумать не могу. И не хочу.

Ф: Если бы мне предложили повторить жизнь и выбрать любое общество, какое хочу, я бы, пожалуй, тоже выбрал то, в котором и с которым прожил эту жизнь.

П: Ну вот, мы и решили все наши жизненные проблемы.

Прощание с эпохой

До отъезда в аэропорт времени было много, и Писатель решил поехать на Красную площадь, нарушив обещание Философу ждать его дома. Оставил Философу записку, что скоро вернется. Не поехать он не мог. Если он не поедет, думал он, его будут мучить угрызения совести до последней минуты жизни. Он лишь положит цветы у Мавзолея Ленина и на могилу Сталина. На это уйдет не более двух часов.

По выходе из метро он купил два букета цветов, самых больших и дорогих. Один букет положил перед Мавзолеем Ленина, другой — на могилу Сталина. Когда он это делал, на него обратила внимание группа молодых людей. Они засмеялись, заулюлюкали, выкрикивали бранные слова. Писатель разобрал что-то вроде «коммуняки», «Дай им власть, всех перевешают!», «Давить их, гадов, надо!».

Это действительно конец, подумал он. Коммунистическая эпоха ушла в прошлое без благодарности за сделанное и за принесенные жертвы, осужденная, оклеветанная, но не понятая. Я прожил лучшую часть жизни в ней. В ней была доля и моего участия. В нее вложена и моя душа. Я не хочу ее оправдывать, ибо она не есть преступление. Не бывает преступных эпох, бывают эпохи трагические. А трагедия не есть преступление. Я во многом виноват перед ней.

Я сделал все, что мог, чтобы искупить свою вину. Я все-таки остался верен ей. И останусь с нею до конца. Я сын своего времени. Я работал до кровяных мозолей, заранее зная, что не получу за свой труд ничего. Я голодал. Я мерз. Меня ели вши. Я добровольно ходил в глубокую разведку. Я добровольцем оставался прикрыть отступающих товарищей. Я впереди роты шел в рукопашную атаку. Я делал то, что меня заставляли. Меня обходили наградами и чинами. Я никогда не жил в хорошей квартире, не носил красивых вещей по вкусу, не ел пищу и не пил вин, о которых читал в книгах. Мой опыт в отношении женщин был достоин насмешки. Я никогда не верил в марксистские сказки о земном рае. Я знал, что на самом деле происходило в нашей реальности. И все же я счастлив, что жил в эту эпоху. Если бы мне предложили прожить жизнь вновь, я выбрал бы прожитую мною именно в эту эпоху жизнь изо всех возможных. Коммунизм вырос не из насилия надо мною, хотя я и был критиком его и сопротивлялся ему. Он вырос из моей собственной души и моих собственных добровольных усилий. Я ненавидел то, что создавал. Но я жаждал создавать именно это.

Россия стала страной, в которой впервые в истории человечества была осуществлена вековая мечта угнетенных и обездоленных — было создано общественное устройство именно в их интересах. И в России это общественное устройство было изуродовано, испоганено, оплевано, оклеветано и в конце концов убито. Причем это было сделано по инициативе самих политических и идеологических руководителей страны. А русский народ в массе своей либо остался совершенно безучастным к происходившему на его глазах разгрому коммунизма, либо поддержал разрушителей и стал соучастником беспрецедентного в истории преступления против самого себя, против угнетенных, обездоленных и униженных во всем мире как в прошлом, так и в настоящем и будущем. Россия своим примером показала, что угнетенным и обездоленным нечего рассчитывать на решающую роль в истории человечества, что они навечно обречены именно на роль угнетенных и обездоленных. Россия, посеяв надежду на осуществление их вековой мечты, своим примером убила эту мечту точно так же на века, если не насовсем.

Мы совершили величайшее предательство в истории, уклонившись от битвы за коммунизм, а многие — перейдя на сторону врагов. Теперь уже ничего не исправишь. Поздно. Мир уже не принадлежит нам. Время моего поколения прошло. Мы свою роль сыграли. Плохую или хорошую — не нам судить об этом. Будущее принадлежит молодым. Они думают, будто наступила новая эпоха. Нет, это на самом деле наступила старая эпоха, а новая ушла в прошлое. Новая разгромлена, растоптана, оплевана, оклеветана, опозорена. От нее остались лишь мы, случайно уцелевшие старики. Скоро и мы все исчезнем. И миром безраздельно завладеет эпоха молодых, восстанавливающих старое, а воображающих, будто они строят новое. Будущего на самом деле нет. Оно убито. Осталось только прошлое. Мне жаль этих молодых, им не придется пожить в новом мире, в будущем. Они обречены жить только в старом, в прошлом.

Писатель вышел на середину площади. Оглядел кремлевские стены и башни, ленинский Мавзолей, храм Василия Блаженного, здания бывшего ГУМа и Исторического музея. Неужели он все это видит в последний раз?! Скоро он должен покинуть Москву, Россию. Скорее всего — навсегда. Навсегда?! Но для чего?! Разве это не его страна?! Разве это — не его единственная и неповторимая Родина?! Тут погибает его народ, несчастный, обманутый всеми и обманувший всех, преданный всеми и предавший всех, нелепый, вздорный и вместе с тем народ-дитя, вечное доверчивое дитя. Как можно оставлять это дитя на поругание мерзавцев всей планеты?! Тут умирает предмет страсти всей его жизни. Неужели он не будет держать его руку в последние мгновения его трагической жизни и не будет прямо смотреть в его потухающие глаза?!

Еще не зная, как быть, он направился к Охотному Ряду. По выходе с площади у него проверили документы и посоветовали убираться куда-нибудь подальше. Он не сказал ничего. Ноги непроизвольно повели его на проспект, который раньше назывался именем Калинина — «первого всероссийского старосты», как когда-то называли его в народе, первого «президента» советской России. Это был прямой и кратчайший путь к «Белому дому». К «Белому дому»?! Почему такое предательское название для Дома Советов?! Что за люди собрались там и стекаются туда? Почему они там? Почему они идут туда? А какое это имеет значение?! Главное — они там, они идут именно туда. Идут, зная, что их там ждет гибель. И все-таки идут. А ты, русский человек и «настоящий», прирожденный, романтический коммунист, куда уходишь ты в эту самую трагическую минуту жизни и смерти твоей страны, твоего народа, твоей страсти?!

Да, Россия отвергла тебя — это ее дело. Но ты не отверг ее — и это твое дело. Россия осталась твоей Родиной в самом глубоком, всеобъемлющем и высоком смысле слова. Тут ты родился, вырос, стал личностью. С ней случилась беда. Она погибает. Погибает народ, частичкой которого ты был и остался. Ты должен разделить трагическую судьбу своего народа!

А твоя книга?! Ты забыл о ней! Разве не в этом твой долг — оставить это свидетельство эпохи?! Твой долг перед потомками!! Какими потомками?! Их не будет. Ты забыл о книге, значит, не она главное. Слово утратило смысл и силу. Нужно другое что-то. Что?!

Именно сейчас ты должен завершить свою жизнь достойно Человека из Утопии, каким ты сделал себя под влиянием самых лучших и светлых идеалов человечества, думал он вслух. В чем, в двух словах, была суть моей жизни? Роман с моим советским, коммунистическим обществом. Роман как с живым существом. Как с капризной, вздорной, ненавистной и вместе с тем бесконечно дорогой женщиной, единственной и неповторимой. Так оно и бывает в случае подлинной любви: не поймешь, где любовь и где ненависть, где равнодушие и где страсть. Только трагический конец обнажает правду и придает всему видимость подлинности. Объект моей любви-ненависти больше не существует.

В самом начале жизни я был вытолкнут на роль коммуниста-идеалиста, коммуниста-романтика. Потом я эту роль взял на себя добровольно. Я совершал ошибки, но они не были отказом от моей роли. Я обязан доиграть ее до конца. Пусть все в панике бегут и капитулируют. Пусть сопротивление безнадежно и бессмысленно. Как в 41-м году, я остаюсь верен моей эпохе. Я должен остаться прикрыть ее историческое отступление.

Он знал, что Дом Советов («Белый дом») был оцеплен колючей проволокой и тремя рядами ОМОН (Отрядов милиции особого назначения). Но он также знал, что туда можно было пробраться переулками и дворами. Говорили даже, что туда специально пропускают людей, чтобы накопить там побольше «фашистов» и «коммунякой». И он решительно направился туда, чтобы исполнить последний долг русского человека — умереть за Великую Идею, утратившую исторический смысл.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

О событиях 3–4 октября 1993 года в России пишут очень мало, а на Западе и вообще почти ничего. Их замалчивают, игнорируют или занижают до уровня приведения к порядку неких преступников. Зато о событиях августа 1991 года не перестают говорить. Это смещение внимания не случайно. Августовские события 91-го года дают больше оснований изображать эволюцию российского общества после 1985 года как некое освобождение от коммунистического ада и переход к демократическому раю западного образца. Октябрьские же события в любой интерпретации заставляют сомневаться в правдивости официальной информации о них. Что бы о них ни говорили, факт остается фактом: мощные вооруженные силы совместно с частями особого назначения утопили в крови горстку невооруженных людей, а в приступе оплаченного рвения заодно побили множество подвернувшихся под руку случайных граждан. Первые события создают извращенное представление о переломе в русской истории после 1985 года, вторые же вольно или невольно разоблачают его сущность, а также неприглядную роль в нем Запада.

«Что произошло 3–4 октября 1993 года в Москве? Я передаю слово группе священников, которых никак не заподозришь в принадлежности к неким «красно-коричневым» и «фашистам», как ельцинская клика и поддерживающее ее мировое общественное мнение окрестило жертв этих кровавых событий. Это заявление русских священников было опубликовано в России в январе 1994 года. Называется оно «Горе строящему на крови».

Настоящее заявление, говорится в заявлении, продиктовано требованием нашей совести, поскольку мы не можем мириться с молчаливым одобрением или принятием как неизбежного зла массового убийства сотен безоружных людей 3–4 октября 1993 года в Москве. Изучив доступные нам материалы, опубликованные в печати свидетельства очевидцев, как защитников парламента, так и президентской стороны, а также выслушав многих из тех, кто был непосредственно вовлечен в эти события, мы пришли к следующим выводам:

1) Расстрел в течение дня 4 октября боевыми танковыми снарядами, в том числе зажигательного действия, Дома Советов России невозможно квалифицировать как «необходимую оборону» президентской стороны от вооруженной оппозиции. В распоряжении президента и правительства находились силы, способные обеспечить прекращение сопротивления и вывод всех гражданских лиц без кровопролития.

2) Стрельба по безоружным людям, находившимся в зоне оцепления у Дома Советов утром 4 октября, привела к многочисленным жертвам. Огонь велся без предупреждения на поражение крупнокалиберными пулеметами.

3) Вечером 4 октября в непосредственной близости от Дома Советов, на стадионе, расстреливались защитники парламента.

4) 3 октября в районе Телевизионного центра «Останкино» велась стрельба пулеметами по скоплениям людей, не принимавших никакого участия в действиях вооруженных лиц по проникновению в здание телецентра.

Только лишь эти четыре частных вывода позволяют сделать некоторые общие:

1) Имеют место массовые немотивированные преднамеренные убийства.

2) Эти убийства совершены с особой жестокостью. И совершены они не отдельными уголовниками, а самой государственной властью, которая открыто взяла на себя ответственность за них, наградив высшими государственными наградами тех руководителей Министерства обороны и Министерства внутренних дел, чьи подразделения были задействованы в этих трагических событиях.

Власть тем самым предполагает, что в сознании граждан эти действия правомерны и, таким образом, по существу, совершает их от лица граждан страны».

К мнению этих священников можно присоединить слова Патриарха: пролилась невинная кровь.

В западных средствах массовой информации привыкли в одну кучу сваливать разнородные явления, дабы легче было фальсифицировать реальные события в интересах идеологии и пропаганды. Так и в данном случае всех, кто как-то был причастен к обороне Дома Советов, изобразили как однообразную массу коммунистов, фашистов, националистов и т.п. А между тем тут следует различать по крайней мере два принципиально различных феномена: 1) тех, кого представляли Руцкой и Хасбулатов; 2) добровольцев, лишь волею случая оказавшихся вместе с ними. Их роль в событиях различна. Различна и их судьба. Одни из них разыгрывали политический спектакль. Они сделали все, чтобы предотвратить широкое народное восстание в стране, локализовать события в центре Москвы, где они заранее были обречены на роль провокаторов расправы. Они предали тех добровольцев, которые восстали на самом деле. Их лидеры клялись погибнуть, но не сдаваться. Они не сдержали клятву. Они не погибли и сдались без боя. Другие же с голыми руками шли на пулеметы, пушки и автоматы. Несколько дней подряд их избивали и убивали. Убивали лучших сынов и дочерей России, посмевших выступить против врагов их Родины. Они погибали под аплодисменты и улюлюканье чужеземной и доморощенной мрази. Милиция, которая должна была бы бороться против настоящих преступников, сама превратилась в преступников, за плату в долларах с чудовищным изуверством уродуя своих соотечественников. Армия, которая должна была бы защищать Родину от оккупантов, за плату и награды превратилась в полицейскую силу и стала убивать безоружных защитников Родины. Боже, что за страна, что за народ! Есть от чего прийти в отчаяние!

Защитники «Белого дома» в сентябре-октябре 1993 года одни сами были активными разрушителями коммунизма (Руцкой, Хасбулатов и другие) и фактически повторили роль «путчистов» 1991 года, а другие боролись отнюдь не под знаменами коммунизма (Умалатова, Константинов, Баркашов и другие). А бывшие члены КПСС и функционеры аппарата КПСС на «баррикады» не явились. «Коммунистический Сталинград» не получился.

В событиях 3–4 октября 1993 года в Москве произошло наложение двух различных и даже враждебных явлений, а именно — борьбы группировок в системе власти и народного восстания. Слово «народное» не должно вводить в заблуждение. Нельзя сказать, что оно тут неуместно. Но смысл его нужно пояснить с учетом специфики России.

В массе населения назрело сильнейшее недовольство политикой ельцинской клики. Но открыто восстали лишь немногие представители народа, одиночки. Они выразили умонастроения масс. Массы же остались пассивными, а значительная часть их проявила даже враждебное отношение к восставшим. Это вполне в духе русских традиций. В России всегда лишь одиночки осмеливались говорить правду вслух и открыто поступать по велению совести. И на них обрушивались все, включая и тех, ради кого эти одиночки жертвовали своим благополучием, свободой и жизнью. Это характерно для народов с холопской, рабской психологией.

Когда осуществлялся заключительный акт контрреволюции, массы российского населения оставались пассивными. Миллионы людей смотрели телевизионные передачи о расстреле защитников «Белого дома». Миллионы людей видели, как зверски избивали и убивали их собратьев, дерзнувших восстать против врагов их Отечества. Они не бросились на улицы помешать расправе. А ведь выбежало бы несколько сот тысяч человек — голыми руками раздавили бы палачей. Выбежали только те, кто аплодировали палачам. Контрреволюция завершилась под аплодисменты тех, кто фактически стал хозяином общества.

Можно ли считать это всего лишь результатом страха и обмана? Не думаю. Дело в том, что за годы советской истории в стране произошло радикальное переструктурирование населения. Сложились достаточно сильные и обширные слои, группы, клики, мафии, категории и т.п., которые стали опорой и движущей силой контрреволюции. Хотя они были в меньшинстве в общей массе населения, именно они стали задавать тон в жизни страны. На них опирались реформаторы в своей разрушительной и предательской деятельности. Они имели сильные международные связи и поддержку Запада.

Рассчитывать на какой-то мифический народ бессмысленно. Что такое теперь народ? И те, кто отдавал приказ убивать защитников «Белого дома», есть часть народа. И защитники «Белого дома» — часть народа. И убивавшие их солдаты и милиционеры часть народа. И начавшие перестройку высшие руководители КПСС часть народа. И жулики из «теневой» экономики часть народа. Рабочие и крестьяне тоже часть народа. А какую роль они сыграли в случившемся?! Интеллигенция? Сразу же после расстрела «Белого дома» (5 октября) в газете «Известия» было опубликовано письмо группы известных российских писателей. Холуйские и кровожадные письма, которые советские интеллектуалы писали Сталину в тридцатые годы с просьбой расправляться с «врагами народа», выглядят наивно в сравнении с упомянутым письмом российских интеллектуалов 1993 года. Это беспримерное по подлости, кровожадности и цинизму письмо не было вынуждено некими принудительными причинами, оно явилось проявлением доброй воли авторов, т.е. проявлением их подлинной натуры.

Авторы письма называли повстанцев убийцами (хотя убивали их!), фашистами и т.п. Они благодарили Бога за то, что армия и органы правопорядка расправились с защитниками «Белого дома». Они призывали президента запретить все виды коммунистических и националистических партий, запретить все оппозиционные газеты. И эти писатели — тоже часть народа. Одним словом, контрреволюция в России имела глубокие социальные опоры. В результате контрреволюции эти опоры не ослабли, а, наоборот, укрепились.

Все то, что было самого грязного, подлого и низменного в российском народе, как в фокусе сконцентрировалось и проявилось в его поведении в эти решающие мгновения истории 3–4 октября 1993 года. Народ России сам подписал себе этим поведением исторический приговор.

Массовые убийства русских патриотов 3–4 октября 1993 года в Москве многим кажутся проявлением бессмысленной жестокости, и только. Но на самом деле это событие имеет огромное историческое значение. Чтобы понять это, надо точнее выяснить, против кого в них был направлен главный удар, кем и с какой целью. Нужно также выяснить, что символизировало это событие.

Главный удар в этой кровавой расправе был направлен не против «парламентариев», а против массы рядового российского населения, скрытый и трусливый протест которой против политики правящих верхов (включая и Верховный Совет!) открыто выразили расстрелянные патриоты. Цель была — спровоцировать это выступление, очернить его участников, локализовать его на виду у всех и жестоко подавить, чтобы предотвратить более широкие восстания по всей стране.

Эта дата 3–4 октября 1993 года и само событие станут символическими. Сравним их с другой символической датой и другим символическим событием, которые имели место в начале коммунистической эпохи в России, — со «штурмом» Зимнего дворца в Петербурге 25 октября (7 ноября) 1917 года. Тогда небольшая группа рабочих и солдат без единого выстрела просто вошла в Зимний дворец. Ленин назвал эту революцию самой бескровной революцией в истории человечества. А как происходил «штурм» Дома Советов («Белого дома»)? Вооруженные современными видами оружия регулярные войска и специально натренированные силы милиции зверски, жестоко убивали безоружных людей по приказу высшей преступной власти.

Ради чего происходила социалистическая революция в 1917 году? Какими бы ни были ее последствия, она совершалась во имя освобождения трудящихся от векового гнета. О людях, партиях, правительствах, социальных устройствах и эпохах надо судить прежде всего не по тому, что они не сделали, а по тому, что они сделали для своего времени и в своих условиях для людей, т.е. в сравнении с прошлым. С этой точки зрения революция 1917 года в России и рожденный ею социальный строй сделали для широких слоев населения России больше, чем любая революция в истории для народов своих стран. Это — исторический факт, который еще не так давно признавался даже на Западе. А во имя чего совершилась «революция сверху» после 1985 года? Теперь даже ярые антикоммунисты не отрицают того, что она произошла ради интересов тех, кто занимал привилегированное положение в советском обществе, кто наживал богатства за счет ограбления трудящихся, за счет разворовывания созданного трудом многих поколений народного достояния, а также ради интересов сил Запада, осуществляющих колонизацию страны.

Результатом революции 1917 года явился грандиозный процесс созидания и побед. Советский Союз (бывшая Российская империя) превратился в сверхдержаву, перед которой трепетала вся планета. Успехи ее во всех сферах жизни были бесспорны даже для ее врагов. Она стала великим соблазном для угнетенных народов и классов планеты. Одной из исходных и важнейших целей организаторов Холодной войны Запада против Советского Союза было намерение лишить последний роли соблазнительного образца для сотен миллионов обитателей планеты. А что явилось результатом «революции сверху» после 1985 года? Разрушение всего достигнутого за годы советского строя, деградация во всех сферах общества, распад страны, деморализация всего населения, отчаяние, превращение страны в колонию Запада.

Революция 1917 года спасла Россию от гибели, продолжила историю ее как великой державы, сохранив и умножив лучшие ее достижения. Считать советский период русской истории черным провалом есть чудовищная ложь. Черный провал на самом деле наступил только теперь. Теперь в России действительно произошел полный разрыв поколений — политический, гражданский, идейный, культурный, моральный, психологический. Убийство повстанцев 3–4 октября 1993 года кровью закрепило сложившееся положение, как бы придало ему статус законности. Оно стало историческим рубежом, знаменующим собою искусственный обрыв естественного хода русской истории.

Антикоммунистический переворот в России успешно завершился 3–4 октября 1993 года. Закончилась великая история России. Закончилась самым позорным образом. Россия сыграла свою историческую роль, создав первое в истории коммунистическое общество, которое позволило ей на короткое время сохранить независимость от Запада и даже составить ему конкуренцию в борьбе за мировое господство. Теперь она эту роль утратила, думаю — навсегда.

Мюнхен, 1995

Александр Зиновьев.

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ.

Дизайн Р. М. Сайфулин

Ответственный за выпуск Е. К. Оганян

Компьютерный набор и верстка О. В. Парахина

Подписано в печать 1.08.95 г. Формат 84х108¹/₃₂.

Бумага офсетная. Гарнитура Таймс. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 23,5. Тираж 5000 экз. Заказ № 608.

Издательство «L’Age d’Homme — Наш дом».

Отпечатано в АО «Типография «Новости». 107005, Москва, ул. Фр. Энгельса, 46.

Начавшийся в 1917 году в России величайший в истории человечества социальный эксперимент закончился. Русский коммунизм погиб. В этой книге я хочу описать его в том виде, в каком он прошел через мой мозг, мою душу и мою судьбу. При этом я буду руководствоваться принципом: «О мертвом либо ничего, либо только хорошее». Это будет не идеологическая апологетика. Просто я хочу воздать должное этому великому феномену истории и выполнить тем самым свой сыновний долг по отношению к нему.

Оглавление

ОТ АВТОРА

Возвращение

На русской земле

Москва посткоммунистическая

Человек из Утопии

Первый вечер в Москве

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Первый вечер в Москве

Коммунальность

Закон социально-исторической преемственности

Человеческий фактор

Мы русские

Субъективное и объективное

В Москве посткоммунистической

С чего начинать

Тоска по сильной власти

Исповедь

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

О репрессиях

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Ради чего?

В Москве посткоммунистической

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Дети в России посткоммунистической

Русские судьбы

Отцы и дети

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Горькая истина

Историческая паника

Смена поколений

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Интеллигенция

Возможно ли восстание

Угроза имитации диктатуры

Мы и Запад

Есть женщины в русских селеньях

Суд истории

Первое интервью в России

Безысходность

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Чувство вины

Все возрасты

Наши потери

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Интеллигенция

Человек из Утопии

Отношение к марксизму

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Ночные разговоры

Наука разрушения

Как иголкой убить слона

Направление «иголки» приобрело главное значение

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Негосударственные объединения

Ночные разговоры

Великий соблазн

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Государство и экономика

Общество чиновников

Неожиданное приглашение

Откровенность

Сущность «Второй революции»

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Еще одно неожиданное приглашение

Коллеги

Запад

Враги

Ночные разговоры

Великий исторический перелом

Российский социальный ублюдок

Путь в Сверхсредневековье

18 сентября

Ночные разговоры

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Вторая встреча с аппаратчиком

Ночные разговоры

Общество социальной справедливости

21 сентября

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Новые коммунисты

Коммунизм умер — да здравствует коммунизм!

Главный вопрос

Отчаяние

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Коллективное предательство

Механизм разрушения

Планируемая история

Власть

Внешний механизм разрушения

Внутренний механизм разрушения

Клевета

О русском национализме и русофобии

Характер народа

Русский путь

Историческое творчество

Механизм разрушения

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Ночные разговоры

Ультиматум

Механизм разрушения

Патриоты

Глядя со стороны

Воззвание патриотов

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Последняя надежда

Предпоследний день

Ночные разговоры

Третьего октября

Прощание с эпохой

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно