Убийство Сталина. Все версии и ещё одна

Александр Костин

УБИЙСТВО СТАЛИНА. ВСЕ ВЕРСИИ И ЕЩЕ ОДНА

Некоторые теории остроумны и глубоки в силу своей глубокой ошибочности.

Михаил Бойко, журналист

Глава 1

Л. П. БЕРИЯ — ОРГАНИЗАТОР УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА?

Основные версии причины «загадочной» смерти Сталина в основном основываются на «трех источниках и составных частях» этих версий:

— воспоминаниях свидетеля событий, случившихся 28-го февраля — 5 марта 1953 года, Н. С. Хрущева;

— книге А. Авторханова «Загадка смерти Сталина (Заговор Берии)», вышедшей в 1976 году во Франкфурте-на-Майне и ставшей доступной советскому (русскому) читателю в начале 90-х годов после публикации отрывков этой книги в журнале «Слово» в мае 1990 года;

— «легенде Лозгачева («лЛ»), родившейся следом за зарубежным изданием книги А. Авторханова в результате совещания, проведенного А. Рыбиным с оставшимися в живых непосредственными свидетелями смерти Сталина — представителями военной спецохраны И. В. Сталина.

Все «три источника» удивительно противоречивы, грешат неточностями и совершенно фантастическими вымыслами, что невольно наводит на мысль об их ангажированности, особенно первый и третий из названных выше источников.

«Свидетельства» H. C. Хрущева таковыми можно считать с большой натяжкой, поскольку в зависимости от обстоятельств и по мере удаления от тех трагических дней, он решительно менял свою точку зрения и «вспоминал» именно то, что ближе всего соответствовало создававшейся той или иной политической конъюнктуре.

«Легенда Лозгачева» по своей содержательной части настолько неестественна и фантастична, что просто не может использоваться в качестве документального источника при анализе ситуации, связанной со смертельной болезнью И. В. Сталина. «Ценность» «лЛ», однако, состоит в том, что она может «подсказать», что же пытались скрыть составители легенды, авторами которой, совершенно очевидно, не являются представители охраны. Об этом, прежде всего, говорит сама процедура ее появления и введения в оборот. Действительно, не прошло и года после выхода сочинения А. Авторханова на Западе, как появляется альтернативная версия «Загадки смерти Сталина», призванная опровергнуть самые фантастические версии, широко «гулявшие» в свое время в западных СМИ и вновь «озвученные» А. Авторхановым.

Первый вопрос, который задает себе пытливый читатель, почему в 1956–1957 годах эти версии (И. Эренбурга, П. Пономаренко, «старых большевиков») не вызвали сколько-нибудь серьезной ответной реакции со стороны официальных властей страны, а поздняя публикация этих версий в книге А. Авторханова имела столь серьезные, но самое главное, столь «загадочные» последствия. Ведь никому нынче не приходит в голову мысль, что один очень «инициативный» охранник А. Рыбин вдруг «вспомнил» через 24 года, что, наверное, остались еще в живых свидетели этой смерти, и что нужно их собрать и «договориться» об идентичности своих «воспоминаний». Понятно, что инициатива создания единой и неповторимой «версии охраны» исходила из правительственных кругов, которые ни до этого момента, ни после не поднимали вопроса об официальном исследовании результатов расследования этого загадочного явления. Таким образом, «легенда Лозгачева» никаким документальным свидетельством смертельной болезни И. В. Сталина не является, но, по странному стечению обстоятельств, вот уже 33 года она тщательно анализируется, критикуется, признается или частично отвергается всеми исследователями, кто бы ни обращался к этой теме.

Следовательно, наиболее достоверным источником для объективного исследования «загадочной смерти Сталина» является, как раз, сочинение А. Авторханова, несмотря на его патологический антисоветизм и антисталинизм. По крайней мере, все, что касается непосредственно приведенных в книге версий «убийства» Сталина, автором лично ничего не придумано. Мало того, собрав воедино «гулявшие» в течение 20 лет в западных СМИ, и опубликованные на Западе в «Воспоминаниях Хрущева», взаимоисключающие версии «убийства Сталина», сам автор относится к ним весьма критически, уповая на то, что ему недоступны были архивные материалы, которые могли бы подтвердить или опровергнуть эти версии. Чего нельзя сказать о современных авторах, по-прежнему вдоль и поперек «исследующих» явно завиральную «легенду Лозгачева».

Эта легенда «удобна» тем, что на ее основе можно все что угодно доказать и, напротив, все что угодно опровергнуть. Этому в немалой степени способствует первый из вышеназванных первоисточников — мемуары H. C. Хрущева. Поскольку при сопоставлении этих двух версий, буквально «ум за разум заходит», то для «исследователей» открывается такой простор для умопомрачительных гипотез и версий, что назвать их, кроме как фантастическими, никак нельзя.

Со временем сложилась некая устойчивая «классическая» версия о последних днях жизни Сталина, которую в систематизированном виде оформил и опубликовал Н. Зенькович («Тайны уходящего века — 3. Лжесвидетельства. Фальсификации, Компромат». М.: «Олма-Пресс», 1999). Версия Н. Зеньковича «выдвигает» в качестве основного организатора убийства Сталина Л. П. Берию, хотя не исключает участие в этом преступлении, возможно косвенно, и других членов знаменитой «Четверки» (Н. Хрущев, Г. Маленков, Н. Булганин).

Другой вариант «классической» версии убийства Сталина развил Ю. Мухин, который, в отличие от Н. Зеньковича, решительно исключил из числа потенциальных убийц Сталина Берию, а основную ответственность за это преступление возложил на Н. С. Хрущева, который, как мы уже видели ранее, и сам неоднократно намекал на свое участие в этом «загадочном преступлении».

Последующие поколения исследователей поддерживали и развивали одну из этих «классических» версий в зависимости от своих симпатий или антипатий к Сталину и Берии. Мало-помалу круг «исследователей» стал смыкаться, они ссылались на первоисточники, на версии Н. Зеньковича или Ю. Мухина, а затем и друг на друга, как на достоверные источники, двигаясь, по существу, по замкнутому кругу. При этом образовался не один круг, а, как минимум, два. В первом (наиболее многочисленном) круге ходили друг за другом те «исследователи», которые главного заговорщика (убийцу, отравителя) видели в лице Л. П. Берия («берияфобы»). Закоперщиком и идейным вдохновителем этого «круга» был Н. С. Хрущев, который дал пищу для этих исследователей своими мемуарами и «историческими» высказываниями по обвинению Берии в насильственной смерти Сталина. Первым «берияфобом» был как раз А. Авторханов. Большинство других «берияфобов» были еще и антисталинистами (Э. Радзинский; Н. Над; Ф. Волков), некоторые другие, напротив, были лояльными по отношению к Сталину (В. Карпов, Ю. Емельянов; Рыбасы).

Другой круг исследователей, начало которому положил Ю. Мухин, основным виновником в смерти Сталина «назначили» Н. С. Хрущева, у которого было много причин для ненависти к вождю. По их мнению, он возглавил заговор и фактически сам в нем то косвенно (Е. Прудникова, И. Чигирин и др.), то прямо (Ю. Мухин) участвовал в убийстве Сталина («хрущефобы» — С. Кремнев, Ю. Мухин, Е. Прудникова и др.).

Есть категория исследователей, которые занимают своеобразную позицию над схватками «берияфобов» и «хрущефобов» — обвиняя в убийстве Сталина коллективного убийцу в лице номенклатурно-партийной элиты, которой И. В. Сталин здорово насолил, раздразнил и вызвал ответный огонь на себя на XIX съезде, вернее на последовавшем за ним Октябрьском (1952 г.) пленуме партии. Наиболее известным представителем этой группы является А. Бушков, который внес яркий мазок в заунывную, набившую всем оскомину картину «убийства» вождя как Берией, так и Хрущевым и К°. Все «хрущефобы» являются «берияфилами», ярыми или умеренными сталинистами.

Не обошлось и без внешнего вмешательства иностранных разведок и масонских кругов (тот же А. Бушков, Э. Радзинский, В. Суворов), поскольку И. В. Сталин не оставлял, якобы, мыслей о советизации всего мира, как минимум, Европы и США вместе с ее Аляской.

Труды исследователей из обоих «кругов» выпекались как пирожки, главным содержанием которых со временем стала взаимная критика оппонентов из противоположного «круга», да так ярко они друг друга уличали, топили, припирали к стенке, что порой казалось, что о первопричине своих полемических трудов они вскоре забудут начисто. Ярким примером могут служить книги Н. Нада (в миру Н. Добрюха) и С. Кремнева (в миру С. Брескун) «Как убивали Сталина» и «Зачем убили Сталина», соответственно, после прочтения которых в голове образуется такой сумбур, хоть святых выноси.

Но надо отдать должное Н. Добрюхе за то, что он, почитай, первым обратился не к трудам исследователей-предшественников, а к архивным источникам, раскопав там кое-что весьма интересное для доказательства своей версии о причастии Л. П. Берии к убийству (отравлению) Сталина. Другим исследователем, который пошел по этому же пути, следует назвать И. Чигирина, который, досконально изучив те же архивные источники, пришел к прямо противоположному результату, что Л. П. Берия тут ни при чем, а все это затеял все-таки Хрущев. Но не лично он убивал Сталина, т. е. выливал содержимое ампул с ядом в фужер с вином Сталина (Ю. Мухин), а путем организации заговора, причем экспромтом, с привлечением главного исполнителя министра госбезопасности С. Игнатьева и практически всей охраны, дежурившей в те дни на Ближней даче.

Так, что этих исследователей (без всяких кавычек), авторов довольно серьезных книг: «Как убивали Сталина» — Н. Над и «Белые и грязные пятна истории» — И. Чигирина, с полным правом можно поставить во главе вышеуказанных «кругов», которые они тем самым и разорвали. Как мы понимаем, схватка «берияфобов» с «берияфилами» этим самым только обострится и мы будем, наверняка, свидетелями многочисленных трудов представителей обоих «кругов», которые яростно накинутся на лидеров противоположных кланов. Это неудивительно.

Удивительно другое. Почему даже не обсуждается «версия» естественной смерти Сталина, поскольку она становится тем более очевидной, чем острее критикуют друг друга «берияфобы» и «берияфилы»? Дело в том, что версии тех и других настолько неправдоподобны, что, будучи рассмотренными вместе, то есть в сравнении, они просто кричат, что этого не могло быть, «потому что не могло быть никогда». Когда вас убеждают в существовании какого-то события, явления, персоны и т. п., которые не поддаются никакой логике, или просто не лезут ни в какие ворота — то это первый признак того, что этого явления не могло быть по определению.

Ниже дается краткий обзор наиболее известных версий как из круга «берияфобов» (Н. Зенькович, Э. Радзин-ский, В. Карпов, Ю. Емельянов), так и из круга «берияфилов» (Ю. Мухин, Е. Прудникова, С. Кремлев, А. Бушков).

Глава 2

«КЛАССИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Н. ЗЕНЬКОВИЧА^[1]

«Смерть Сталина вызвала немало кривотолков и пересудов. До сих пор ходят упорные слухи о ее насильственном характере, о том, что Сталин якобы был отравлен Берией. Эти слухи усилились, когда в 1990 году впервые было предано гласности обвинительное заключение по его делу. В нем, в частности, говорилось, что, изыскивая способы применения различных ядов для совершения тайных убийств, Берия издал распоряжение об организации секретной лаборатории, в которой действие ядов изучалось на осужденных к высшей мере наказания. Еще одно, и весьма существенное, доказательство существования в системе НКВД-МГБ лаборатории, в которой проводились испытания отравляющих веществ. Традиция, начатая Ягодой, нашла достойного продолжателя.

На сегодняшний день историки новейшего времени располагают свидетельствами только двух человек, находившихся рядом со Сталиным в его последние дни. Речь идет о Н. С. Хрущеве и дочери Сталина Светлане Аллилуевой. К сожалению, воспоминаний других лиц, присутствовавших при кончине генералиссимуса, нет. Это в значительной степени затрудняет задачу, ибо только сравнительный анализ свидетельств очевидцев да еще, пожалуй, экспертиза истории болезни позволят установить истину, в которой нуждаются миллионы наших соотечественников, живших на нормированном пайке и без того скудных знаний о своем недавнем прошлом».

Здесь следует уточнить утверждение Н. Зеньковича о том, что только два человека оставили свидетельства о событиях, предшествующих смерти И. В. Сталина. Дочь Сталина действительно оставила письменные свидетельства, но она могла свидетельствовать, по существу, только о затянувшейся агонии своего родителя, не более. Из ее воспоминаний нельзя извлечь какой-либо конструктивной информации, способствующей раскрытию «загадочной» смерти Сталина. Большинство ее рассуждений о своем родителе, выходящих за рамки трех трагических дней, что она провела у его смертного одра, основаны на рассказах и воспоминаниях других людей из окружения Сталина, которые, не в пример его дочери, лучше знали характер его общения с окружающими людьми.

Странным кажется также утверждение автора о том, что: «… воспоминаний других лиц, присутствующих при кончине генералиссимуса, нет». А «легенда Лозгачева»? Это ли не системно «оформленные» воспоминания лиц охраны, «присутствовавших при кончине генералиссимуса»? Тем более, что и сам автор широко использует фрагменты этих «воспоминаний» при анализе причин кончины И. В. Сталина.

«Хрущев приводит немало свидетельств недоверчивости и подозрительности Сталина, которые в последние годы его жизни приняли совсем уж гротескные формы. Перед смертью у него появился прямо-таки маниакальный страх. За обедом он буквально ни до одного блюда не дотрагивался, если при нем кто-либо из присутствующих его не попробует. Он был доведен до крайности — людям, которые его обслуживали годами и были ему, безусловно, преданы лично, не доверял. Никому не доверял.

То же касалось и маршрута следования из Кремля на ближнюю дачу в Кунцево. Сколько того пути, и вдруг машины начинали петлять по улицам и переулкам Москвы. Седок имел план города и, когда выезжали, давал указание: туда повернуть, так-то ехать, туда-то выехать. Он даже охране не говорил, каким маршрутом поедут, каждый раз этот маршрут менялся.

Все более усложнялась система охраны ближней дачи. Появились хитроумные запоры, чуть ли не сборно-разборные баррикады. Построили два забора, между которыми бегали собаки, провели электрическую сигнализацию. Все старался оградить себя от покушения врагов. Может, дом-крепость Троцкого в Мексике вспоминал? Надо полагать, Берия рассказал ему все подробности операции по устранению его злейшего врага.

Словом, старческий упадок сил давал о себе знать. В 1951 году, пригласив Хрущева на отдых в Сочи, Сталин сказал ему: «Пропащий я человек. Никому я не верю. Я сам себе не верю».

К этому страшному в своей безысходности признанию мы еще вернемся, а сейчас продолжим пересказ воспоминаний Хрущева о последних днях генералиссимуса, ибо его мемуары — единственный пока источник сведений о том, как протекал день накануне удара в Кунцево.

Итак, суббота, 28 февраля 1953 года. Звонят от Сталина и приглашают в Кремль персонально Хрущева, Маленкова, Берию, Булганина. Сообщают, что приедет Сталин. Четверка прибывает в назначенное время. Посмотрели кино. Потом хозяин предложил поехать на ближнюю дачу поужинать.

Поужинали. Ужин затянулся. Сталин это называл обедом. Он кончился где-то в пять или шесть часов утра. Ничего необычного, к этому привыкли, обеды всегда кончались в такое время. Сталин был навеселе после обеда, но в очень хорошем расположении духа, и ничего не свидетельствовало, что может быть какая-то неожиданность.

Гости распрощались. Сталин, как обычно, вышел их проводить. Он много шутил и был в хорошем настроении. Ткнул пальцем в живот Хрущева, назвал его Микитой. Он так его всегда называл, когда был в хорошем расположении духа.

Разъехались по домам. Было уже воскресенье, выходной, и Хрущев ожидал, что Сталин вновь позовет гостей. Ждал звонка, не садился обедать. Потом все же перекусил наскоро. Неужели Сталин решил подарить им выходной? Быть такого не может. Звонка все нет и нет. Уже и смеркаться стало. Что-то из ряда вон выходящее. Хрущев, недоумевая, разделся и лег в постель.

И вдруг звонок. Хрущев бросился к телефону. Это был Маленков. Он сообщил, что звонили от Сталина охранники. Надо срочно ехать на ближнюю — что-то произошло со Сталиным, Маленков уже позвонил Берии и Булганину. Условились, что приедут не прямо к Сталину, а сначала зайдут в дежурку.

Что ж, в дежурке встреча — так в дежурке. Хотя, согласитесь, странно: четыре члена Президиума ЦК, ближайшие сподвижники вождя, не идут сразу в дом выяснить, что же произошло, а направляются к дежурным. Хотя им виднее, как поступать в таких случаях: порядки на даче они, видно, хорошо знали.

Приехавшие расспрашивают дежурных чекистов: в чем дело, что, собственно, произошло? Почему вы думаете, что с товарищем Сталиным неладно?

Они отвечают: обычно товарищ Сталин в это время, часов в 11 вечера, обязательно звонит и просит чай. Иногда и ест. А сегодня нет звонка.

Тогда послали Матрену Петровну Бутузову на разведку. Эта женщина много лет проработала у Сталина подавальщицей. Честный и преданный ему человек.

Приехавшим членам Президиума ЦК чекисты сказали, что они уже посылали Матрену Петровну посмотреть. Она вернулась и сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, и видно, под ним подмочено, он, видно, мочился. Чекисты подняли Сталина и положили на кушетку в малой столовой. Там были две столовые: малая и большая. Сталин лежал в большой, следовательно, он поднялся с постели, вышел в малую столовую и там упал, там и подмочился.

Хрущев, Маленков, Берия и Булганин решили, что неудобно им появляться и фиксировать свое присутствие, когда он в таком неблаговидном положении. Четверка уехала домой.

Не успел Никита Сергеевич прилечь, как снова раздался телефонный звонок. На проводе был Маленков. Ему только что звонили из охраны. Они встревожены: все-таки со Сталиным что-то не так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спит спокойно, — это необычный сон. Что-то уж больно долго. Надо еще поехать.

Условились, что Маленков позвонит другим членам Бюро Президиума — Ворошилову и Кагановичу, которые отсутствовали на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, чтобы приехали врачи (о «молодых» членах Бюро Президиума Сабурове и Первухине почему-то забыли. — А. К.).

Снова, второй раз за ночь, приехали в дежурку. Прибыли врачи. Одного из них Хрущев знал, это был Лукомский. Других не запомнил.

Наконец-то зашли в комнату. Сталин лежал на кушетке, спал. Врачам было отдано указание приступить к обслуживанию. Профессор Лукомский подошел к лежащему со страхом. Прикасаясь к руке Сталина, подергивался, как от горячего железа. Берия грубовато подбодрил его: мол, вы врач, берите, как следует.

Профессор Лукомский сказал, что правая рука не действует. Парализована и левая нога. Он даже говорить не может. Состояние тяжелое. Сразу разрезали костюм, переодели и перенесли его в большую столовую. Положили на кушетку там, где он спал, где больше воздуха. Тогда же решили установить дежурство врачей».

Странно, но Н. Зенькович как бы не замечает ошибки Н. Хрущева, что у Сталина парализована левая нога, возможно, он и сам так считает, несмотря на официальное правительственное сообщение, что у больного не действовали правые конечности?

Обратим еще раз внимание на то, что медики «сразу разрезали костюм, переодели и перенесли его в большую столовую». Здесь «ключевое» слово — КОСТЮМ.

«Члены Бюро Президиума тоже установили свое постоянное дежурство. Распределились так: Берия с Маленковым, Каганович с Ворошиловым, Хрущев с Булганиным. Маленков с Берией взяли себе дневное время, Хрущеву с Булганиным досталось ночное (это, надо полагать, на первые сутки. — А.К.).

Теперь уж всем стало ясно, что Сталин в тяжелом положении. Врачи сказали: при таком заболевании никому еще не доводилось вернуться к труду. Жить Сталин еще может, но будет ли он трудоспособен, маловероятно. Чаще всего такие заболевания непродолжительны и кончаются катастрофой.

Присутствовавшие делали все, чтобы поднять больного на ноги. Сталин лежал без сознания. Его стали кормить с ложечки. Давали бульон и сладкий чай. Врачи откачивали мочу, он был без движения.

Хрущев заметил такую деталь: когда откачивали мочу, Сталин старался прикрыться, видно, ощущал неловкость. Это вселяло надежду: значит, что-то сознает.

Однажды днём, к сожалению, Хрущев не запомнил, на какой день заболевания это было, Сталин как бы пришел в сознание. Однако говорить он не мог. Поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал сжимать левой рукой правую. Правая не действовала.

Хрущев пишет, что он догадался, почему больной показывал рукой. На стене висела картина. Это была вырезанная из «Огонька» репродукция с картины какого-то художника. Девочка, ребенок, кормит из рожка ягненка. В это время Сталина поили с ложечки, и он, видимо, показывал пальцем и пытался улыбаться: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягненок, которого девочка поит с рожка, а вы меня с ложечки.

Как только Сталин заболел, Берия ходил и ругал его, издевался над ним. Стоило же появиться на лице больного признакам сознания, как Берия бросился к кушетке, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся и плюнул.

«Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днем оставались. Кончилось наше дежурство, и я поехал домой», — пишет Хрущев. Хотелось спать, потому что не спал на дежурстве. Принял снотворное и лег. Не успел уснуть, как раздался телефонный звонок».

Мемуарист, к сожалению, не указывает дату, когда это происходило. Но, судя по подробнейшему описанию всех сколько-нибудь значимых событий, речь идет об одних сутках. Хрущев не говорит, что он не спал на дежурствах, он употребляет это существительное в единственном числе. Да и фразу начинает однозначно: «Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днем оставались». Речь, скорее всего, идет о 2 марта».

Странная логика у автора. Н. Хрущев, как и остальные соратники И. Сталина прибыл к умирающему Сталину утром 2 марта. Распределили парные дежурства у смертного одра вождя, Хрущеву с Булганиным досталось ночное дежурство. После которого он остался на даче и днем, то есть уже 3 марта, когда на дневное дежурство заступили Ворошилов и Каганович. Вновь заступает (вместе с Булганиным) на ночное, то есть, с 3-го на 4 марта. Отдежурили и наконец-то едут домой отдыхать, поскольку на дежурстве спать не полагалось. «Принял снотворное и лег. Не успел уснуть, как, раздался звонок». И тут автор начал вычислять, когда его поднял с постели этот звонок и к нашему удивлению утверждает, что это было… 2 марта? Запомним и мы.

«Запомним эту немаловажную деталь, она нам еще пригодится, и последуем за мемуаристом дальше. Итак, Хрущева, пришедшего с первого вечернего дежурства, подняли с постели. Звонил Маленков. У Сталина ухудшение. Надо срочно приезжать.

Хрущев вызвал машину и поехал в Кунцево. Действительно, Сталин уже был в очень плохом состоянии. Тут приехали остальные члены Бюро и все увидели, что Сталин умирает. Медики сказали: это агония. Вскоре он перестал дышать. Начали делать искусственное дыхание, но это не помогло (т. е. Сталин умер 3 марта? — А/С).

Обратимся теперь ко второму, наконец-то опубликованному у нас свидетельству — Светланы Аллилуевой.

Второго марта ее разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что Маленков просит приехать на ближнюю дачу. Это уже было невероятно — чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал ее приехать к нему на дачу. Она ехала туда с чувством смятения.

Когда она въехала в ворота и на дорожке возле дома машину остановили Хрущев и Булганин, Аллилуева решила, что все кончено… Она вышла, они взяли ее под руки. Лица обоих были заплаканы. «Иди в дом, — сказали они, — там Берия и Маленков тебе все расскажут».

В доме, уже в передней, все было не как обычно; вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился. Когда дочери сказали, что у отца был ночью удар и что он без сознания, — она почувствовала даже облегчение, потому что ей показалось, что его уже нет.

Аллилуевой рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, его нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, возле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал. Там он сейчас, там врачи, — она может идти туда.

Она слушала, как в тумане, окаменев. Все подробности уже не имели значения. Она чувствовала только одно — что он умрет. В этом она не сомневалась ни минуты, хотя еще не говорила с врачами, — просто она видела, что все вокруг, весь этот дом, все умирает у нее на глазах. И все три дня, проведенные там, она только это одно и видела, и ей было ясно, что иного исхода быть не может.

Стоп, прервемся на минутку. Отметим про себя немаловажное обстоятельство: Светлана Аллилуева авторитетно свидетельствует, что она пробыла в доме умирающего отца три дня. Значит, до 5 марта! (Ну и что? — АЖ.).

Идем дальше. В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей записывал в журнал ход болезни. Все делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти.

Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы еще предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то еще медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из НИИ, и с ней молодых специалистов, — кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим. Светлана Иосифовна вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача она знает, — где она ее видела? Они кивнули друг другу, но не разговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, — это чувствовали все — и вели себя подобающим образом.

Только один человек вел себя почти неприлично — Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти эти— честолюбие, жестокость, хитрость, жажда власти… Он так старался в этот ответственный момент как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить!

И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным» — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…

В последние минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил Аллилуеву и распорядился: «Уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!»

«Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, — пишет С. Аллилуева, — воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, посмеиваясь при этом в кулак, — это для пишущей несомненно. И это понимали все «наверху»…

Сейчас все его гадкое нутро перло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не одна Аллилуева, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает Сталин, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека.

Здесь хочется сделать маленькое отступление и воскликнуть: история повторяется! Двадцать девять лет назад такое же можно было сказать о самом Сталине. Он чувствовал себя и был на самом деле полновластным хозяином на похоронах Ленина. Главный соперник — Троцкий уехал на лечение в Сухуми и оттуда прислал телеграмму: когда похороны? В ответ получил разъяснение: надо продолжать лечение, на похороны он все равно не успеет. Похороны Ленина провели на день раньше срока, указанного Сталиным в телеграмме. Неучастие Троцкого в траурных мероприятиях означало потерю им власти и возвышение Сталина. Берия ни на шаг не отходил от смертного одра своего патрона, он умел извлекать уроки из чужих ошибок!

Он был замечательным учеником Сталина. 25 января 1924 года Сталин провел через Президиум ВЦИК решение о сохранении тела Ленина. Генеральный комиссар государственной безопасности по роду своей службы из зарубежных источников знал, что щепетильный вопрос о будущем захоронении Ленина некоторыми членами Политбюро обсуждался задолго до кончины вождя, осенью 1923 года.

О том, что в случае кончины Ленина его следует захоронить на особый манер, первым сказал Калинин. Сталин тут же ухватился за эту мысль и стал ее яростно поддерживать. Троцкий, Бухарин, Каменев выступали против сохранения тела вождя после его смерти. Сталин, Калинин и другие — за.

Сталин победил, несмотря на сопротивление Крупской. Западная религиоведческая литература всколыхнулась: это было невиданное и неслыханное решение. Если бы к тому времени духовенство страны не было бы организационно разгромлено, если бы престиж прежних конфессий не упал, то такой шаг Сталина не нашел бы ни поддержки, ни оправдания. Кто-кто, а Берия понимал: закладка мавзолея была одновременно и первым шагом в сторону культа Сталина. А чтобы культ был воспринят как естественное продолжение обожествления Ленина. Сталин соединил себя с Лениным как с учителем, показав себя продолжателем его дела.

Забегая немного вперед, отметим, что Берия тоже пошел по стопам своего учителя. Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Лаврентий Павлович Берия, как и в свое время, Сталин, провел через ЦК и Совмин постановление о сооружении Пантеона — памятника вечной славы великих людей Советской страны. Пантеон воздвигался в целях увековечения памяти великих вождей: Владимира Ильича Ленина и Иосифа Виссарионовича Сталина, а также выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства, захороненных на Красной площади у Кремлевской стены. По окончании сооружения Пантеона предполагалось перенести в него саркофаг с телом В. И. Ленина и саркофаг с телом И. В. Сталина и открыть доступ в Пантеон для широких масс трудящихся».

Далее следует отступление, связанное с историей проектирования Пантеона, процедурами рассмотрения и утверждения проекта, который так и не был реализован. А. Твардовский как-то упомянул в своем рабочем блокноте о том, что Пантеон «как будто канул в забвение среди насущных дел».

Затем автор возвращается к воспоминаниям С. Аллилуевой о последних часах жизни своего отца.

«Инсульт был сильный, речь потеряна, правая половина тела парализована — те же признаки, о которых писал Хрущев. Совпадает и то, что он несколько раз открывал глаза — взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, старались уловить слова или хотя бы желание в глазах. Дочь сидела возле отца, держала его за руку, он смотрел на нее, — вряд ли он видел. Светлана поцеловала его и поцеловала руку, — больше ей уже ничего не оставалось.

В воспоминаниях Аллилуевой много эмоций. Это и понятно. Она укоряет себя за то, что никогда не была хорошей дочерью, что ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своем Олимпе человеку, который пятерых из восьми своих внуков так и не удосужился ни разу увидеть. И они не видали его никогда. Жуткая, нечеловеческая трагедия семьи.

Сталин умирал страшно и трудно. Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания, человек умирает от удушья. Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент, очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем собравшимся в комнате. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.

Светлана впилась руками в стоявшую возле нее молодую знакомую докторшу, — та застонала от боли.

Потом члены правительства устремились к выходу — надо было ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей…

Пришла проститься прислуга, охрана… Пришла Валентина Васильевна Истомина — Валечка, как ее все звали, — экономка, работавшая у Сталина на этой даче восемнадцать лет. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала во весь голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей.

Поздно ночью, — или, вернее, под утро уже, — приехали, чтобы увезти тело на вскрытие. Подъехал белый автомобиль к самым дверям дачи — все вышли. Сняли шапки и те, кто стоял на улице, у крыльца. В шесть часов утра по радио Левитан объявил весть, которую они уже знали.

На второй день после смерти Сталина — еще не было похорон, по распоряжению Берии созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение.

Спорить с Берией никто не стал. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, погрузили со слезами на грузовики. Все куда-то увозилось, на какие-то склады… Подобных складов у МГБ-КГБ было немало в то время. Людей, прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали, в чем их вина? Почему на них так ополчились. Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли по должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим Сталиным!), они должны были беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства.

Второго марта на ближнюю дачу вызвали и сына Сталина — Василия. Он тоже сидел несколько часов в большом зале, полном народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян, и скоро ушел. В служебном доме он еще пил, шумел, разносил врачей, кричал, что «отца убили», «убивают», — пока не уехал, наконец, к себе.

Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе — он был уверен, что отца «отравили», «убили», он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно (интересно было бы узнать, с чего это он взял, что отца «отравили» или «убили»? — АХ).

В дни похорон он был в ужасном состоянии и вел себя соответственно — на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей, всех, кого возможно, — что не так лечили, не так хоронили. Аллилуева на многих страницах воспроизводит трагедию брата, уволенного со всех постов, ведшего беспутный образ жизни, отсидевшего срок в тюрьме и скончавшегося в Казани в 1962 году в своей однокомнатной квартире. Он прожил всего 41 год.

Книга С. Аллилуевой «Двадцать писем к другу», откуда взят этот пересказ эпизода о смерти Сталина, написана в 1963 году. Советский читатель получил возможность ознакомиться с ней только через четверть века. В 1968–1988 годах автор работала над новым произведением, названным ею «Книга для внучек». Ждать появления его в советской печати пришлось совсем ничего— в 1991 году журнал «Октябрь» опубликовал эту работу. Светлана Иосифовна опять возвращается к теме внезапного заболевания своего отца, а также смерти брата Василия, и считает необходимым дополнить свои старые книги нижеследующими фактами.

Последний разговор с отцом у нее произошел в январе или феврале 1953 года. Он внезапно позвонил и спросил, как обычно, безо всяких обиняков: «Это ты передала мне письмо от Надирашвили?» Дочь ответила отрицательно, поскольку существовало железное правило: писем отцу не носить, не быть «почтовым ящиком».

Через несколько дней после смерти Сталина в квартире в доме на набережной, где жила Светлана Иосифовна, раздался звонок. В дверях стоял незнакомый человек, который назвался Надирашвили. Он спросил, где живут Жуков и Ворошилов, у него собран материал на Берию. Аллилуева ответила: Жуков — на улице Грановского, а Ворошилов — в Кремле, туда без пропуска не войдешь. Через день после этого разговора, а может, даже в тот самый день ей позвонил Берия. Начал издалека, а потом без всякого перехода вдруг спросил: «Этот человек — Надирашвили, который был у тебя, — где он остановился?»

Светлана Иосифовна поразилась осведомленности Берии. А потом ее вызвали к Шкирятову и потребовали объяснений — откуда она знает клеветника Надирашвили, почему он к ней приходил и как она ему содействовала. Более того, ей даже объявили строгий выговор «за содействие известному клеветнику Надирашвили». Правда, потом, после ареста Берии, выговор сняли.

«Таинственный Надирашвили, как я полагаю, — пишет Аллилуева, — все же сумел как-то передать Сталину что-то насчет деятельности Берии. Последовали немедленные аресты всех ближайших к Сталину лиц: генерала охраны Н. С. Власика, личного секретаря А. Н. Поскребышева. Это был январь — февраль 1953 года».

Здесь С. Аллилуева допускает неточность, на которую Н. Зеньковичу следовало бы обратить внимание читателя. На самом деле генерал Н. С. Власик был арестован 15 декабря 1952 года, а А. Н. Поскребышев в январе следующего года.

«Академик В. Н. Виноградов уже находился в тюрьме, а он был личным врачом Сталина, и кроме него никто близко не подпускался. Поэтому, когда во вторую половину дня 1 марта 1953 года прислуга нашла отца лежащим возле столика с телефонами на полу без сознания и потребовала, чтобы вызвали немедленно врача, никто этого не сделал.

Безусловно, такие старые служаки, как Власик и Поскребышев, немедленно распорядились бы без уведомления правительства, и врач прибыл бы тут же. Но вместо этого, в то время как вся взволновавшаяся происходившим прислуга требовала вызвать врача (тут же, из соседнего здания, в котором помещалась охрана), высшие чины охраны решили звонить «по субординации», известить сначала своих начальников и спросить, что делать. Это заняло многие часы, отец лежал тем временем на полу без всякой помощи, и, наконец, приехало все правительство, чтобы воочию убедиться, что действительно произошел удар — как и поставила первой диагноз подавальщица Мотя Бутузова.

Врача так и не позвали в течение последующих 12–14 часов, когда на даче в Кунцево разыгралась драма: обслуга и охрана, взбунтовавшись, требовали немедленного вызова врача, а правительство уверяло их, что «не надо паниковать». Берия же утверждал, что «ничего не случилось, он спит». И с этим вердиктом правительство уехало, чтобы вновь возвратиться обратно через несколько часов, так как вся охрана дачи и вся обслуга теперь уже не на шутку разъярились. Наконец члены правительства потребовали, чтобы больного перенесли в другую комнату, раздели и положили на постель — все еще без врачей, то есть с медицинской точки зрения делая недопустимое. Больных с ударом (кровоизлиянием в мозг) нельзя передвигать и переносить. Это дополнение к тому факту, что врача, находившегося поблизости, не вызвали для определения диагноза».

Следует заметить, что в мемуарах С. Аллилуевой дважды упоминается о некоем враче, находящемся поблизости, но почему-то «не приглашенном» к смертельно больному Сталину. Видимо в системе охраны и обеспечения безопасности вождя имелась служба дежурных медицинских работников, которые наверняка имели соответствующие инструкции по оказанию экстренной медицинской помощи и без всякого «приглашения».

«Наконец, на следующее утро начался весь цирк с Академией медицинских наук — как будто для определения диагноза нужна академия! Не ранее чем в 10 часов утра прибыли, наконец, врачи, но они так и не смогли найти историю болезни с последними данными, с записями и определениями, сделанными ранее академиком Виноградовым… Где-то в секретных недрах Кремлевки была похоронена эта история болезни, столь нужная сейчас. Вот так и не нашли.

Когда пятого марта во второй половине дня отец скончался, и тело затем было увезено на вскрытие, началась, по приказанию Берии, эвакуация дачи в Кунцево. Вся прислуга и охрана, требовавшие немедленного вызова врача, были уволены. Всем было велено молчать. Дачу закрыли и двери опечатали. Никакой дачи никогда «не было». Официальное коммюнике правительства сообщило народу ложь — что Сталин умер «в своей квартире в Кремле». Сделано это было для того, чтобы никто из прислуги на даче не смог бы жаловаться; никакой дачи в данных обстоятельствах «не существовало»…

Они молчали. Но через тринадцать лет — в 1966 году— одна из проработавших на даче в Кунцево в течение почти двадцати лет пришла ко мне и рассказала всю вышеприведенную историю. Я не писала об этом в «Двадцати письмах к другу»: книга была уже написана до того, как я услышала историю с вызовом врачей. Я не хотела в ней ничего менять — ее уже многие читали в литературных кругах Москвы. Я не хотела, чтобы в 1967 году, когда я не вернулась в СССР, кто-либо на Западе смог бы подумать, что я «бежала» просто из чувства личной обиды или мести. Это легко можно было бы предположить, если бы я также написала тогда о смерти своего брата Василия то, что я знала».

Что же знала Аллилуева о брате уже тогда? «Ему тоже «помогли умереть» в его казанской ссылке, приставив к нему информантку из КГБ под видом медицинской сестры… Она делала ему уколы снотворного и успокоительных после того, как он продолжал пить, а это разрушительно для организма. Наблюдения врачей не было никакого — она и была «медицинским персоналом». Последние фотографии Василия говорят о полнейшем истощении; он даже в тюрьме выглядел куда лучше! И 19 марта 1962 года он умер при загадочных обстоятельствах. Не было медицинского заключения, вскрытия Мы так и не знаем в семье, от чего он умер. Какие-то слухи, неправдоподобные истории…

…Василий, конечно, знал куда больше, чем я, об обстоятельствах смерти отца, так как с ним говорили все обслуживающие кунцевской дачи в те же дни марта 1953 года. Он пытался встретиться в ресторанах с иностранными корреспондентами и говорить с ними. За ним следили и, в конце концов, арестовали его. Правительство не желало иметь его на свободе. Позже КГБ просто «помогло» ему умереть».

С. Аллилуева безусловно права, говоря, что брат ее Василий Иосифович Сталин знал об обстоятельствах смерти отца гораздо больше, чем она со слов близких к Сталину лиц. В ее воспоминаниях просто «выпирает» влияние на нее Н. С. Хрущева, который, в знак благодарности за ее «патологическую ненависть» к Берии, не только даровал ей жизнь в отличие от ее брата, но и всячески поддерживал ее во времена своего правления. Другое дело Василий, к которому у Светланы абсолютно отсутствуют сколько-нибудь понятные читателю братские чувства. Все дело в том, что Василий просто не мог не знать об обстоятельствах, предшествующих смерти отца. Он не зря обличал соратников Сталина в организации заговора против отца. Охрана, которая относилась к сыну Сталина весьма уважительно, наверняка рассказала ему кое-что из того, что не должно было стать достоянием даже для самых близких Сталину лиц, тем более не подлежало огласке.

С трудом верится, что все эти трагические дни Василий Сталин провел в пьяном угаре, истерически обвиняя соратников отца и лечащих врачей в сговоре с целью «отравления» («убийства») отца, все это придумано Хрущевым и «озвучено» Светланой.

Хрущева очень беспокоило то, что Василий наверняка знает некоторые подробности, предшествовавшие смерти Сталина, поэтому он продумал и осуществил следующие превентивные меры для нераспространения этих сведений дальше. Во-первых, он привлек на свою сторону С. Аллилуеву, которая, по существу, представила своего брата как спившегося, больного алкоголизмом человека, к концу жизни, якобы, вообще потерявшего человеческий облик. Во-вторых, он организовал судебное преследование за некие «уголовные преступления» сына Сталина, получившего 8 лет лишения свободы, ровно столько, сколько в свое время получил его старший сын Леонид за убийство по пьянке офицера. Таким образом, Хрущев сделал все, чтобы любые выступления и рассказы Василия о тайне смерти Сталина воспринимались, как бред опустившегося маргинала, но главное «обеспечил» его преждевременный уход из жизни.

Следует поставить под сомнение и заявление С. Аллилуевой о том, что в 1966 году она, якобы, получила информацию о подробностях смерти Сталина от некоей бывшей работницы на ближней даче в Кунцево, всячески оговаривая, почему полученные от нее сведения были опубликованы лишь в 1988 году в ее новой «Книге для внучек». Все дело в том, что эта «таинственная работница» поведала ей некоторые сведения из… «легенды Лозгачева», которая, как мы знаем, «родилась» лишь в 1977 году, т. е. в «разгар» написания очередной книги Светланы (1968–1988 гг.). Следовательно, раньше, чем в 1977–1978 гг. она не могла получить подобную информацию от работников ближней дачи. Что заставило ее по этому поводу солгать, видимо, останется тайной.

Далее Н. Зенькович продолжает: «Из прямых свидетельств драмы в Кунцево мы располагаем пока только этими. Как видно, в мемуарах С. Аллилуевой, особенно в «Книге для внучек», поведение членов правительства вызывает, мягко говоря, некоторое недоумение. Почему Хрущев, Берия, Маленков и Булганин, разбуженные встревоженной охраной, не распорядились о немедленном вызове врача? Странно и то, что они разъехались по домам, успокоенные словами Берии: — Сталин спит и не надо нарушать его сон. Непонятно и то, почему охрана, обнаружив Сталина лежавшим на полу в пижамных брюках и нижней рубашке, сразу не обратилась за помощью к медикам. Ведь уходило драгоценное время. (Все эти недоуменные вопросы легко снимаются, если допустить, что ничего такого, о чем говорится в «легенде Лозгачева», в реальной жизни не происходило, а Н. С. Хрущев «на-вспоминал» ровно столько, сколько потребовалось для того чтобы навсегда скрыть некие «загадочные» обстоятельства, предшествующие «удару» Сталина. — А.К.).

«Ответ на последний вопрос прояснился вскоре после смерти Сталина. Вождь стал заложником своей системы. Согласно инструкции, утвержденной Берией, без его разрешения врачей к Сталину допускать было нельзя. Эти меры предосторожности были приняты после того, как арестовали профессора В. Н. Виноградова. С него, собственно, и началось громкое «дело врачей». В 1952 году, во время последнего визита, лечащий врач Сталина В. Н. Виноградов обнаружил у пациента заметное ухудшение здоровья и порекомендовал максимально воздерживаться от активной деятельности. Сталина такой прогноз вывел из себя. Виноградова к нему больше не допустили, а вскоре и отправили в тюрьму.

Масла в огонь подлила Лидия Тимашук. Еще предстоит выяснить, сочинила она свой донос по собственному наитию или получила на сей счет поручение. Например, А. Д. Сахаров считал ее сексоткой. Она работала врачом в лаборатории Кремлевской больницы и была на Валдае, когда там умер Жданов. Тимашук написала: Жданов умер потому, что его неправильно лечили врачи, ему назначали такие процедуры, которые должны были привести к смерти. И все это делалось преднамеренно.

Письмо Тимашук упало на благодатную почву: Сталин внедрил в сознание людей, что они окружены врагами, что в каждом человеке нужно видеть неразоблаченного врага. Дело о «врачах-убийцах» получило неожиданно широкий резонанс. Большая группа врачей Кремлевской больницы оказалась в тюрьме. Из них выбивали показания, что они давно уже потихоньку сокращают жизнь высшему руководящему составу. Подследственные «признались» в насильственной смерти Жданова, Димитрова, Щербакова. Скрыли имеющийся у Жданова инфаркт, позволили ему ходить, работать и быстро довели до ручки.

Вот тогда, охраняя жизнь любимого вождя, Берия и подписал инструкцию, строго воспрещавшую кому бы то ни было допускать к Сталину врачей без его, Лаврентия Павловича, личной санкции. Поэтому ни охрана, ни обслуга не посмели вызывать врача».

Такое допустить мог кто угодно, но только не Н. Зенькович, тонкий знаток всех особенностей «кремлевской кухни». Он что, не знал, что Л. П. Берия с тех пор, как возглавил сверхсекретные работы по созданию ракетно-ядерного щита страны в конце 1945 года, не имел никакого отношения и даже не мог оказывать влияние на охрану Сталина, которая в данный момент находилась в компетенции руководителя МГБ С. Д. Игнатьева?

«Что касается первого вопроса, то здесь дело посложнее, однозначного ответа нет по сей день. Выстраивается, по крайней мере, две версии. Первая: и на членов Бюро Президиума распространялась секретная инструкция, подписанная Берией. Правда, эта версия уязвима: отчего же тогда Берия не воспользовался своим правом и не вызвал врача? Ведь он был в составе первой группы, навестившей лежавшего в беспамятстве Сталина.

По свидетельству Д. А. Волкогонова, который беседовал с охранником Сталина А. Т. Рыбиным, у последнего сложилось мнение, что Сталину, который лежал после инсульта без медицинской помощи уже шесть— восемь часов, никто и не собирался ее оказывать. Похоже, что все шло по сценарию, который устраивал Берию, убежденно говорил Рыбин. Выгнав охрану и прислугу, запретив ей куда-либо звонить, соратники с шумом уехали. Лишь около девяти часов утра второго марта вновь приехали Берия, Маленков, Хрущев, а затем и другие члены Бюро с врачами.

Интересно, вспоминал ли парализованный Сталин в те короткие мгновения, когда к нему возвращалось сознание, обреченного на долгие одиннадцать месяцев молчания Ленина? И если он был причастен, как утверждает Троцкий, к насильственной смерти Ильича, что чувствовал в те жуткие секунды тиран, понявший, что с ним поступили точно так же, как он сам тридцать лет назад? Увы, никто не знает, какие ужасные картины рисовались в его пораженном кистами мозгу, которые в последние годы жизни вызывали нарушения в психической сфере и, наслаиваясь на деспотический характер, усугубляли его и без того тиранические наклонности.

А может, во время первого визита Берия, которого, кстати, долго не могли нигде разыскать, и только после многих усилий узнали: он в интимной компании в одном из правительственных особняков, находясь под винными парами, не заметил, что Сталин в болезненном состоянии? Может, он искренне считал, что Сталин действительно спит?

В это трудно поверить, учитывая состояние лежавшего на полу человека. Более того, Берия напустился на охранников и обслуживающий персонал: чего, мол, вы паникуете? Марш все отсюда и не нарушайте сна нашего вождя. Берия даже пригрозил разобраться с ними.

Во второй, утренний приезд Берия не скрывал торжествующего выражения лица. Об этом свидетельствуют и Аллилуева, и Хрущев. Д. Волкогонов в своей двухтомной книге о Сталине высказал версию о том, что Берия форсировал большую политическую игру, которую он задумал давно. Берия единственный, кто отлучался на какое-то время из Кунцево и, оставив других членов Бюро у смертного одра диктатора, ездил в Кремль.

Завещание! Лаврентий Павлович стремился учиться на ошибках других. Мысль о завещании, которое мог оставить Сталин, пронзила его мозг. Сталин в свое время упустил свой шанс, прозевал ленинское завещание, хотя практически контролировал каждый шаг Ленина, каждую его встречу, каждую строку, имея своих людей среди его ближайшего окружения. Берия не должен повторить ошибку своего патрона ни за что! А вдруг в сталинском сейфе уже лежит какая-нибудь мерзкая бумажонка о смещении его, Берии?

Опасения Лаврентия Павловича не были беспочвенными. 16 декабря 1952 года был арестован начальник главного управления охраны МГБ Николай Сергеевич Власик. Тот самый Власик, который, начиная с 1919 года, когда его, рядового красноармейца, приставили в Царицыне к Сталину, обеспечивал охрану диктатора. Ему было предъявлено обвинение в потакательстве врачам-отравителям, знакомство со шпионами, а также злоупотребление служебным положением. Власика допрашивал сам Берия.

В Государственном архиве Октябрьской революции хранится письмо Власика, направленное им в мае 1955 года на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова из Красноярского края, где лишенный звания генерал-лейтенанта бывший охранник Сталина находился в ссылке. В этом письме Власик называет Сталина Главой правительства. Так вот, «Глава правительства, находясь на юге после войны, в моем присутствии выражал большое возмущение против Берии, говоря о том, что органы государственной безопасности не оправдали своей работой должного обеспечения… Сказал, что дал указание отстранить Берию от руководства в МГБ. Спрашивал у меня, как работают Меркулов, Кобулов и впоследствии — о Гоглидзе и Цанаве. Я рассказал ему, что знал… И вот я потом убедился, что этот разговор между мной и Главой правительства стал им доподлинно известен, я был поражен этим…».

Как Берия узнал об этом разговоре — остается только гадать. Впрочем, это могло произойти двумя путями: либо Сталин сам рассказал Берии, либо Берия подслушивал и самого «Хозяина».

Далее Власик в своем письме Ворошилову сообщает: после вызова на допрос к Берии «я понял, что, кроме смерти, мне ждать больше нечего, т. к. еще раз убедился, что они обманули Главу правительства… Они потребовали показаний на Поскребышева, еще два раза вызывал Кобулов в присутствии Влодзимирского. Я отказался, заявив, что у меня никаких данных к компрометации Поскребышева нет, только сказал им, что Глава правительства одно время был очень недоволен работой наших органов и руководством Берии, привел те факты, о которых говорил мне Глава правительства, — о провалах в работе, в чем он обвинял Берию… За отказ от показаний на Поскребышева мне сказали: подохнешь в тюрьме…».

И Власик не выдержал, поскольку «получил нервное расстройство, полное потрясение и потерял абсолютно всякое самообладание и здравый смысл… Я не был даже в состоянии прочитать составленные ими мои ответы, а просто, под ругань и угрозы, в надетых острых, въевшихся до костей наручниках, был вынужден подписывать эту страшную для меня компрометацию… в это время снимались наручники и давались обещания отпустить спать, чего никогда не было, потому что в камере следовали свои испытания…»

Последний абзац — свидетельство того, как Сталин относился даже к своим приближенным. От подозрений не был застрахован никто. По этим и другим свидетельствам Берия чувствовал, что диктатор к нему охладевает.

Впрочем, не один Берия. Последние месяцы власти Сталина были зловещими. Он перестал доверять многим из своей старой гвардии — Ворошилову, Молотову, Микояну. На организационном Пленуме ЦК, состоявшемся по завершении XIX съезда партии в октябре 1952 года, Сталин неожиданно для всех устроил полнейший разгром Молотову и Микояну. Он поставил под сомнение их порядочность, в его речи сквозило политическое недоверие к ним, подозрение в политической нечестности.

Таким образом, многие историки считают, что готовилась новая крупная расправа с неугодными по образцу 1937 года. Репрессии должны были затронуть как высшие эшелоны политического руководства, так и их сторонников на местах. По всей стране проходили митинги с осуждением «врачей-убийц» и их пособников, печать пестрила сообщениями об отравителях, безнаказанно действующих в разных городах и селах. Атмосфера накалялась с каждым днем все больше и больше, и Берия понимал, что для успокоения общественности «хозяин» наверняка пожертвует им одним из первых. Любой из соратников вождя может оказаться лишним: Кузнецов, Вознесенский, Власик, Поскребышев. Кто следующий?

Удар, случившийся со Сталиным, неожиданным образом развязал клубок страхов и тяжелых предчувствий. Берия раньше всех сориентировался в принципиально новой ситуации. Надо было действовать и, прежде всего, узнать, оставил ли Сталин завещание. Если оставил — то что в нем? Сказано ли о тех, кому предстоит продолжать его дело?

Итак, пока другие соратники земного бога пребывали в оцепенении, Лаврентий Павлович, не теряя времени, мчался в Кремль. Что делал там этот страшный человек, который после устранения Власика и Поскребышева лишь один имел прямой доступ в кабинет Сталина? На этот счет, к сожалению, прямых свидетельств нет. Есть только косвенные предположения. Одно из них, представляющее несомненный интерес, принадлежит Д. А. Волкогонову.

Генерал армии А. А. Епишев, который работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, куда он иногда что-то записывал. Едва ли для памяти, ибо она была у него «компьютерной», хотя к концу жизни и начала сдавать. Хрущев, например, вспоминает в этой связи случай, когда Сталин, обратившись к Булганину, никак не мог вспомнить его фамилию. Сталина раздражало угасание сил, он не хотел, чтобы это было замечено другими. Потому и выходил из себя, вымещая зло на других.

Так вот, пишет Волкогонов, возможно, содержание этих записей навсегда останется тайной. Ему неизвестен источник, на который опирался Епишев, но он предполагал, что Сталин какое-то время хранил и некоторые личные письма от Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого.

Прямой доступ к Сталину имели лишь Берия, Поскребышев и Власик. О существовании этих записей знали только они. Но Поскребышев и Власик, которым больше всего доверял Сталин, незадолго до его смерти были скомпрометированы Берией и устранены из окружения. Словом, накануне смерти вождя из этих троих около него оставался один Берия.

Когда к пораженному инсультом Сталину Берия и Хрущев привезли утром врачей (до этого 12–14 часов он оставался без медицинской помощи), сталинский монстр сразу понял, что это конец. Оставив Хрущева, Маленкова и других возле умирающего Сталина, Берия умчался в Кремль. Кто сегодня скажет, не к сталинскому ли сейфу кинулся в первую очередь этот новый Фуше? Если да, то куда он мог убрать личные вещи вождя и другие его бумаги?

Берия не мог не видеть, что в последние год-полтора отношение Сталина к нему непрерывно ухудшалось. В свою очередь и Сталин не мог не догадываться о намерениях Берии. Может быть, генералиссимус оставил распоряжение или даже завещание? Отношение к вождю тогда было настолько подобострастным, что окружение исполнило бы, видимо, его волю. У Берии были основания опасаться и спешить. А проникнуть в кабинет Сталина мог только он. Ведь Сталина охраняли его люди. Как бы там ни было, пишет Д. Волкогонов, насколько ему удалось установить, сталинский сейф был фактически пуст, если не считать партбилета и пачки малозначащих бумаг. Берия, уничтожив загадочную личную тетрадь Сталина (если она была), расчищал себе путь на самую вершину. Возможно, мы никогда не узнаем этой сталинской «тайны» — содержания записей в черной тетради. Епишев, во всяком случае, был уверен, что Берия «очистил» сейф до его официального вскрытия. Видимо, это ему было очень нужно.

Вернулся Лаврентий Павлович в Кунцево только через несколько часов. Вид у него был еще более уверенный, он резко контрастировал с подавленным состоянием сподвижников. Берия начал диктовать правительственное сообщение о болезни Сталина, которое передавалось по радио и печаталось в газетах: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет Министров Союза ССР сообщают о постигшем нашу партию и наш народ несчастье — тяжелой болезни товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.

В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания…».

.. Позднее выяснилось, что удар у него случился вовсе не в кремлевской квартире, как утверждалось в правительственном сообщении, а за городом, на ближней даче. Из уст в уста, из города в город передавались слова сына Сталина Василия: «Сволочи, загубили отца!» Сомнения в правдивости официальной версии стали крепнуть после ареста Берии и письма ЦК КПСС по его делу. Потрясенные люди узнавали, что в ведомстве Лаврентия Павловича была «лаборатория по проблеме откровенности», занимавшаяся растормаживанием психики химическими средствами. Руководитель лаборатории, врач по специальности, выполнял и другие, весьма деликатные задания. Он устранял тех, которых Берии надо было тайно уничтожить, не прибегая к аресту. Врач наносил своим жертвам смертельный укол тросточкой, на конце которой была ампула с ядом. Таким образом он убил более 300 человек. (Далее Н. Зенькович ссылается на сочинение А. Авторханова «Загадка смерти Сталина (Заговор Берии)». — А.К.)

Сегодня, — писал А. Авторханов, — мало кто из советских историков будет оспаривать утверждение о том, что когда Сталин решил ликвидировать свою «старую гвардию»— молотовцев, апеллируя к «молодой гвардии» — маленковцам, то Берия одним из первых разгадал его стратегический план — расправиться со старыми членами Политбюро по шаблону двадцатых и тридцатых годов: «старую гвардию» при помощи «молодой гвардии», «молодую гвардию» — при помощи «выдвиженцев». Но Сталин просчитался: его окружали теперь не идейные простофили двадцатых годов, а его же духовные двойники, выпестованные им самим, по его собственному криминальному образу мышления и действия. Безусловно, на высоте криминального искусства самого Сталина стоял среди них только один Берия.

С уму непостижимой оплошностью, считает А. Автор-ханов, Сталин выдал себя, сформировав обвинение кремлевских «врачей-заговорщиков»: ведь обвинение всей сети верховных органов госбезопасности в попустительстве «заговорщикам» было прямо направлено против Берии. Берия слишком хорошо знал и Сталина, и судьбу своих предшественников — Ягоды и Ежова, чтобы строить иллюзии. Сталину теперь была нужна его голова. У Берии не было никаких других средств спасти ее, кроме того, как лишить самого Сталина его собственной головы.

По мнению А. Авторханова, Берия организовал беспримерный по трудности, но блестящий по технике исполнения заговор против Сталина. Притом организатор заговора доказал, что он превзошел Сталина в том, в чем последний считался корифеем: в искусстве организации политических убийств. Не абстрактные спекуляции, не искусственные конструкции, а логика цепи косвенных доказательств, называемых в юриспруденции уликами, привели зарубежного автора к выводу: Сталин умер в результате заговора. Как он был умерщвлен? Или коллапс, о котором сказано в официальном сообщении, но как последствие шока от заседания Политбюро с последующим вредительским лечением, или яд замедленного действия, полученный от Берии. Авторханов приводит улики как для первого, так и для второго случая.

Первая версия якобы принадлежит Илье Эренбургу, который рассказал о ней в 1956 году французскому философу и писателю Жан-Полю Сартру. Она обошла всю мировую печать. Вот как изложила эту версию немецкая «Ди Вельт».

Первого марта 1953 года происходило заседание Президиума ЦК КПСС. На этом заседании выступил Л. Каганович, требуя от Сталина: 1) создания особой комиссии по объективному расследованию «дела врачей», 2) отмены отданного Сталиным распоряжения о депортации всех евреев в отдаленную зону СССР.

Кагановича поддержали все члены старого Политбюро, кроме Берии. Это необычное и небывалое единодушие показало Сталину, что он имеет дело с заранее организованным заговором. Потеряв самообладание, Сталин не только разразился площадной руганью, но и начал угрожать бунтовщикам самой жестокой расправой. Однако подобную реакцию на сделанный от имени Политбюро ультиматум Кагановича заговорщики предвидели. Знали они и то, что свободными им из Кремля не выйти, если на то будет власть Сталина. Поэтому они приняли и соответствующие предупредительные меры, о чем Микоян заявил бушующему Сталину: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этого помещения, армия займет Кремль!» После этого заявления Берия тоже отошел от Сталина. Предательство Берии окончательно вывело Сталина из равновесия, а Каганович, вдобавок, тут же, на глазах Сталина, изорвал на мелкие клочки свой членский билет Президиума ЦК КПСС и швырнул Сталину в лицо. Не успел Сталин вызвать охрану Кремля, как его поразил удар: он упал без сознания. Только в шесть часов утра второго марта к Сталину были допущены врачи. (Интересно, а как бы могли развиваться дальше события на этом совещании, если бы со Сталиным удар не случился? — А К.).

А. Авторханов приводит еще несколько имевших хождение до XXII съезда в западной прессе вариантов этой версии, в основе которых — все тот же коллапс, вызванный несогласием соратников Сталина с депортацией евреев. Любопытно, что во всех этих вариантах, один из которых приписывается П. К. Пономаренко, Берия при виде упавшего без сознания Сталина восклицает: «Тиран умер, мы — свободны!» Они, конечно же, весьма уязвимы с точки зрения наших сегодняшних знаний о предмете разговора.

Легенда о поразившем Сталина ударе в Кремле основывается на официальном сообщении, в котором фигурировала кремлевская квартира (выделено мной. — А.К.).

Вторая версия служит подкреплением гипотезы о яде замедленного действия, якобы полученном от Берии. Суть ее в следующем.

После XXII съезда группа реабилитированных старых большевиков была привлечена к участию в комиссии по расследованию преступлений Сталина, Берии и их окружения. Ветеранов партии в первую очередь интересовало, при каких все-таки обстоятельствах умер Сталин? Согласно их изысканиям, за которые, впрочем, Авторханов так же мало ручается, как и за предыдущие, события 28 февраля — 1 марта развивались так, как рассказано у Хрущева. Он, Берия, Маленков и Булганин посетили Сталина, вместе мирно и весело ужинали, но встреча состоялась вовсе не по инициативе Сталина. Ее устроил Маленков под предлогом, что нужны указания Сталина по вопросам, которые будут обсуждаться на заседании Совета Министров в понедельник, второго марта. За неделю до этого Сталин сообщил Бюро Президиума ЦК, что публичный процесс над «врачами-вредителями» назначен на середину марта, и вручил им копии обвинительного заключения, подписанного Генеральным прокурором СССР. Этот документ, как и комментарии Генерального прокурора, ставленника Берии — Сафонова, о беседе со Сталиным, окончательно рассеял всякие сомнения в истинных намерениях Сталина. Выходило, что американцы во время войны сумели создать свои агентурные точки не только в Кремлевском медико-санитарном управлении, но даже в ЦК (Лозовский) и МГБ (Абакумов). Англичане то же самое сделали еще до войны, а во время войны расширили свою сеть, завербовав туда членов ЦК Кузнецова, Попкова, Родионова. Об армии ничего не говорилось, кроме того, что ее второстепенные лидеры были предназначены к отравлению (Василевский, Говоров, Штеменко, Конев). Но и здесь между строк было видно, что только такие обиженные маршалы, как Жуков, Воронов, Юмашев, Богданов могли быть заинтересованы в этом…

Словом, стало ясно, что процессом врачей дело не кончится, а как в 1937 году, полетят головы и у многих членов Политбюро. Когда Берия, Маленков, Хрущев и Булганин проштудировали этот документ, то, по предложению Хрущева, решили коллективно обсудить положение. В версии «старых большевиков», как видно, инициатором устранения Сталина выступает Хрущев. Это вызвано, видимо, его влиянием во время «оттепели», а также стремлением морально реабилитировать себя перед невинно пострадавшими ветеранами партии — мол, он не бездействовал, когда Сталин намеревался устроить новый террор».

Далее излагается версия «старых большевиков».

«После такой подготовки и состоялась встреча «четверки» со Сталиным на его даче в Кунцево вечером 28 февраля 1953 года. Поговорив по деловым вопросам и изрядно выпив, Маленков, Хрущев и Булганин уезжают довольно рано, но не домой, а в Кремль. Берия, как это часто бывало, остается под предлогом согласования со Сталиным некоторых своих мероприятий. Вот теперь на сцене появляется новое лицо: по одному варианту — мужчина, адъютант Берии, а по другому — женщина, его сотрудница. Сообщив Сталину, что имеются убийственные данные против Хрущева в связи с «делом врачей», Берия вызывает свою сотрудницу с папкой документов. Не успел Берия положить папку перед Сталиным, как женщина плеснула Сталину в лицо ка-кой-то летучей жидкостью, вероятно, эфиром. Сталин сразу потерял сознание, и она сделала ему несколько уколов, введя яд замедленного действия. Во время «лечения» Сталина в последующие дни эта женщина, уже в качестве врача, их повторяла в таких дозах, чтобы Сталин умер не сразу, а медленно и естественно.

Таков рассказ «старых большевиков». При этом невольно вспоминается то место из книги Аллилуевой, где сказано несколько слов о какой-то таинственной женщине-враче у постели умирающего Сталина: «Молодые врачи ошалело озирались вокруг… Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача я знаю, — где я ее видела? Мы кивнули друг другу, но не разговаривали».

Таким образом, во всех версиях неизменными остаются три утверждения. Первое: смерть Сталина «сторожат» из Политбюро только четыре человека — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. Второе: врачей к Сталину допускают только на вторые сутки. Третье: в смерти Сталина заинтересован лично Берия. Отсюда А. Авторханов делает два вывода. Несмотря на исключительную тяжесть болезни Сталина (потеря сознания), к нему намеренно не вызывали врачей, пока «четверка» не убедилась, что смертельный исход неизбежен. И второй вывод: поскольку вызовом врачей распоряжался (даже по долгу службы) один Берия, то он, очевидно, вызывал всех, кто будет исполнять его волю, — поможет Сталину умереть.

Второй вывод, по-видимому, наиболее уязвим — для него нет никаких реальных доказательств. Что касается первого, то с большой натяжкой его можно принять в качестве предположения, но не более. Хотя полностью исключать возможность заговора тоже было бы неправильно. Вождь постарел, физически ослаб. Хрущев вспоминает, что произнести пяти-семиминутную речь при закрытии XIX съезда в 1952 году для Сталина было невероятно трудно, он считал это своей победой. Время от времени сам заговаривал об отставке, правда, неизвестно, с какой целью — не исключено, проверял приближенных. Он не верил уже сам себе. В этой обстановке у ближайшего окружения, ждавшего от него новых репрессий, вполне мог созреть замысел об устранении тирана. Другое дело, что неожиданный удар, случившийся в ночь на второе марта, облегчил им задачу. Как будто само небо, смилостивившись над обреченными, даровало им возможность избавиться от диктатора, не обагрив рук его кровью.

Намеренно ли не вызывали к нему врачей? Это пока одна из самых глубоких тайн. Как и то, от кого в действительности был удар — от «четверки», одного Берии или судьбы. Когда-нибудь станет известно и это. Ведь о том, как произошло убийство Павла I в 1801 году, Россия узнала только через сто лет, после революции 1905 года. Царствующий дом строго охранял преемственность своих интересов — независимо от личности отдельных царей»^[2].

Как видим, Н. Зенькович не смог найти в воспоминаниях Н. С. Хрущева и дочери Сталина убедительных аргументов для раскрытия тайны «загадочной смерти Сталина» и обратился к «первоисточнику» — антисоветскому, антисталинскому и антибериевскому сочинению А. Авторханова, интуитивно почувствовав, что эта тайна с какого-то боку вытекает именно из этого сочинения. Мы готовы поддержать автора «классической» версии, вплотную приблизившегося к разгадке тайны, дополнив его догадку следующим аргументом. На наш взгляд, совершенно не случайно родилась «легенда Лозгачева» именно в 1977 году, сразу же после публикации на Западе сочинения А. Авторханова.

К сожалению, Н. Зенькович не догадался сопоставить и рассмотреть эти два события с точки зрения разгадки таинственных обстоятельств ухода из жизни вождя всех народов, хотя в своей версии он широко использовал факты из «легенды Лозгачева», ни разу не сославшись напрямую на эти «свидетельства». Как мы понимаем, его ввела в заблуждение дочь Сталина, использовавшая факты из этой легенды, но не напрямую, а в изложении некоей «работницы Ближней дачи Сталина», которая, якобы и поведала ей эти подробности еще в 1966 году.

Преднамеренно ли она это сделала, или ее подвела память, ведь к концу написания «Книги для внучек» «бабушке» было уже свыше 60 лет, и она могла спутать источник и время получения информации из «легенды Лозгачева»? Нам представляется, что ни «работница ближней дачи», ни время получения С. Аллилуевой информации о событиях, зафиксированных охраной, здесь ни при чем. Имея хорошие связи в кругах, близких к правительственным, С. Аллилуева была ознакомлена с «легендой Лозгачева», но к тому времени разрешения на ее публикацию еще не было принято. Ей позволили публикацию фактов из «лЛ», но под другим «благовидным» соусом, что и было сделано путем привлечения несуществующего свидетеля — «работницы» ближней дачи Сталина (почему бы ей не назвать имя этой работницы, например, Валечка Истомина?). Однако, к концу написания книги и особенно после ее издания в 1991 году в России, тайна о «происхождении» «легенды Лозгачева» была снята, А. Рыбин вовсю раздавал интервью и начал писать свои знаменитые «записки телохранителя», а затем наступила пора выхода из забвения самого П. Лозгачева. Но С. Аллилуева уже ничего не захотела менять в своей «Книге для внучек», над которой она трудилась целых 20 лет.

Да она сама же и признается в этом, воспользовавшись известным литературным приемом, перенеся события на 25 лет назад и придумав несуществующего персонажа. Стоит только несколько «подправить» ее рассуждения, приведенные на стр. 105:

«Я не писала об этом (т. е. о полученной информации из «легенды Лозгачева». — А.К.) в «Книге для внучек»: книга была уже написана до того, как я услышала историю с вызовом врачей. Я не хотела в ней ничего менять — ее уже многие читали в литературных кругах Москвы» (реконструкция текста моя. — А.К.). Так С. Аллилуева — фактический свидетель лишь предсмертной агонии своего отца, превратилась как бы в одного из «свидетелей» охраны.

Изложение своей «классической» версии о болезни и смерти И. В. Сталина Н. Зенькович завершает на несколько мистической ноте:

«В США недавно вышла книга «Снежный волк». Ее автор ирландский писатель Глэн Мид исследовал ряд странных обстоятельств кончины Сталина и пришел к выводу, что к смерти советского диктатора приложили руку… агенты ЦРУ.

Прежде всего, Глэну Миду показалось подозрительным, что тогдашний американский президент Дуайт Эйзенхауэр, известный аккуратностью в ведении личных дневников, по непонятным причинам не делал записей в течение целых трех недель как раз в тот период. Хотя для Эйзенхауэра все происходящее вокруг Сталина было крайне важным.

В название книги лег тот факт, что Сталин в последние недели жизни проявлял непонятный интерес к волкам. Любопытно, что за пару недель до внезапной кончины, на встрече с индийским послом Меноном, последним видевшим его в живых иностранцем, Сталин сказал две фразы, наполненные каким-то загадочным смыслом: «Волк рыскает в поисках моей крови. Надо уничтожить волков». Посол, несомненно, был озадачен.

О том, что Сталин во время беседы рассеянно рисовал в блокноте красным карандашом изображения волков, есть сведения и в книге американского журналиста Гаррисона Солсбери, который большую часть своей жизни провел в Москве. Ему рассказывал об этом все тот же посол Индии Менон. По словам Менона, Сталин сказал: русские крестьяне знали, что делать с волками, — они их уничтожали. Менону показалось странным это замечание.

И еще. Дочь Сталина, Светлана Аллилуева, вспоминала, что в последние дни жизни Сталин постоянно рисовал волков с длинными острыми клыками и приказывал держать печи на даче раскаленными добела. Ведь охотники разжигают костры, чтобы отогнать голодные волчьи стаи. Примечательно, что в политических карикатурах тех лет агентов ЦРУ изображали именно волками.

Во время работы над «Снежным волком» Глэн Мид рассказывал о своей версии бывшим сотрудникам КГБ. Реакция была неоднозначной — от категорического отрицания до задумчивого «все может быть».

Действительно, настоящие тайны долго остаются нераскрытыми. Разве нам известно, кто убил президента Кеннеди? В официальную версию мало кто верит.

Внезапная смерть Сталина тоже загадка. К сожалению, разгадки высказываются лишь публицистами да писателями. Официальные расследования по этому поводу не проводились»^[3].

Глава 3

«МИЛИТАРИСТСКАЯ» ВЕРСИЯ Э. РАДЗИНСКОГО

Сталин готовил стране кровавую баню, подобную той, которую он устроил в 1937 году — вот основной тезис Э. Радзинского, выдвинувшего свою, так называемую, «милитаристскую» версию для объяснения загадочной смерти вождя.

«Дело врачей», нагнетание антисемитского угара, борьба с космополитизмом в искусстве и науке, слухи о тотальном переселении евреев в отдаленные районы Сибири— это все мрачные предпосылки широкомасштабного террора, который готовил стареющий диктатор, и который де факто уже начал осуществляться («ленинградское дело», «дело врачей», дело грузинских националистов — «мингрельское дело»). Какова конечная цель широкомасштабного террора, который явился бы логическим продолжением террора 30-х годов? Историки по-разному отвечали и продолжают отвечать на этот вопрос, благо поле для всевозможных версий, гипотез, теорий и т. п. широкое, как море разливанное, поскольку судить о несовершившемся событии можно с любой степенью фантастичности. Здесь мы рассмотрим точку зрения Э. Радзинского, которую разделяют некоторые исследователи.

Цепочка последовательных действий, инициируемых диктатором и возникающих в качестве ответной реакции на его действия, выглядит по Э. Радзинскому следующим образом.

Маниакальное недоверие к окружающим его людям и, прежде всего, к лечащим врачам, отравившим уже несколько видных политических деятелей и подбирающихся к самому Сталину; «Дело врачей» — широкомасштабная кампания по осуждению сионистского подполья и одновременно выявление лиц буквально во всех социальных слоях и, прежде всего, в элитных, в том числе руководящих кругах; начало массовых репрессий — выселение еврейского населения в отдаленные районы Восточной Сибири и Дальнего Востока с одновременным образованием Еврейской республики на базе существующей ЕАО со столицей в городе Биробиджане; возмущение мировой общественности и, прежде всего, сионистских кругов США и Западной Европы по поводу преследования еврейского населения СССР и, попутно, осуждение кровавых репрессий, охвативших всю страну по сценарию 1937 года; угроза вооруженного вмешательства со стороны милитаристских кругов США и Западной Европы вплоть до применения атомного оружия против СССР; ответная воинственная реакция со стороны СССР на милитаристские вызовы Запада; случайный вооруженный конфликт (война в Корее), перерастающий в полномасштабную Третью мировую войну, не исключая применения с обеих сторон атомного и других видов оружия массового уничтожения; победа СССР и его союзников в войне; торжество идей социализма во всемирном масштабе.

Все начиналось с распространения зловещих слухов, все ждали чего-то страшного — со дня на день, наконец, в феврале 1953 года, последовал зловещий сигнал:

«Так как на Западе в адрес СССР раздавались бесконечные обвинения в антисемитизме, в ЦК решили подготовить пропагандистскую акцию: было составлено коллективное письмо представителей еврейской общественности. В этом письме евреи — знаменитые деятели науки и культуры — должны были гневно осудить арестованных «убийц в белых халатах» и заявить, что никакого антисемитизма в СССР нет, да и быть не может, но есть справедливая кара жалкой кучке буржуазных националистов, агентов международного сионизма.

Впоследствии было много слухов о том, кто подписал это письмо и кто отказался. Вот что сказал мне один из подписавших (не буду называть его имя — он до смерти казнил себя за эту подпись): «Да, подписывали чудовищное письмо из-за животного страха за себя, за детей. Но одновременно я говорил себе: врачей уже не спасешь, надо спасать остальных. И чтобы прекратить эту антисемитскую кампанию — надо дистанцироваться, отделить остальных евреев от несчастных обреченных врачей…»

Письмо должно было появиться в самом начале февраля, когда случилось неожиданное. 2 февраля в редакционных кабинетах «Правды» царила полнейшая растерянность: тщательно подготовленное письмо было запрещено печатать. Как пишет Г. В. Костырченко, обращение подписали, например, С. Я. Маршак, B. C. Гроссман, Н. И. Ромм, Л Д. Ландау, И. О. Дунаевский, И. Г. Эренбург и другие известные деятели литературы, искусства и науки. Однако:«…обращение еврейской общественности так и не появилось в печати. Думается, Сталин успел незадолго до приступа смертельной болезни отвергнуть эту идею, исходя из того соображения, что публикация любой, даже выдержанной в самом оптимистическом тоне коллективной петиции евреев будет свидетельствовать о том, что в стране продолжает существовать пресловутый «еврейский вопрос»^[4].

Все понимали: только Хозяин мог запретить письмо, подготовлявшееся по распоряжению секретариата ЦК.

А. М. Борщаговский (писатель и литературный критик, один из главных объектов травли в период антисемитской кампании) вспоминал в своей книге: «Окрик раздался с самого верха. Сталин не захотел делить евреев на хороших и плохих. Он не захотел, чтобы евреи откупились «кучкой буржуазных националистов».

Знавшим об этом стало страшно. Если Хозяин не разрешает откупиться «кучкой буржуазных националистов», не задумал ли он наказать весь народ?

Уже вскоре ответ на этот вопрос стал ясен. Вместо покаянного письма евреев (которое должно было остановить кампанию) в «Правде» появился яростный антисемитский фельетон «Простаки и проходимцы». В нем было множество персонажей с еврейскими фамилиями, и все они были жуликами и вредителями, «проходимцами», которых принимают на работу доверчивые «простаки», потерявшие бдительность русские люди.

И естественно, последовал новый виток антисемитской истерии. Уже в конце февраля по Москве поползли слухи: евреев будут выселять в Сибирь.

Люди знали: слухи, которых Хозяин не желал, прекращались быстро, их распространителей немедленно сажали. Здесь же день ото дня слух становился пугающе массовым. Но, как и во времена нацизма, многие евреи пытались себя успокоить. Сосед по дому говорил моему отцу: «Вы представляете, сколько будет нужно вагонов?! Нет, он попросту не сможет!»

Но они врали себе, ибо знали: он сможет! Как смог даже в разгар войны переселить сотни тысяч с Кавказа в Сибирь.

Но что это все означало? Зачем нужны были антисемитская кампания, депортация евреев, грядущая чистка руководства и надвигавшийся террор?

Наивно объяснять это (как и террор 1937 года) паранойей Сталина или его животным антисемитизмом.

Это был холодный прагматик, который за четверть века безраздельной власти всегда имел четкое обоснование своих самых чудовищных поступков.

Да, Сталин не любил евреев, но он никогда не действовал в угоду страстям. Не любя евреев, он сделал своими довереннейшими лицами и Кагановича (третьего человека в государстве), и Мехлиса, который был его секретарем, а в дни войны — главой Политуправления армии. Да и внук Хозяина был сыном еврея…

Тогда в чем же дело?

Мог ли Сталин не понимать, что его государственный антисемитизм вызовет антисоветскую волну на Западе, и, прежде всего в США, что готовившаяся депортация евреев может довести враждебность Америки до высшей точки?

Странный вопрос! Конечно же, понимал! Значит, почему-то желал этой конфронтации? Хотел разругаться с Западом до конца? Чтобы…

И еще вопрос: для чего он готовил террор?

Террор 30-х годов должен был создать единое общество, безоговорочно подчиняющееся воле Хозяина. И в 1953 году он имел те же задачи: восстановить расшатавшуюся в войне дисциплину, начавший исчезать страх, чтобы создать единое общество, безоговорочно подчиняющееся воле Хозяина.

Но как справедливо объяснял Молотов в беседах с Чуевым, террор в 30-х годах имел конечную цель — подготовить страну к войне.

И надвигавшийся террор 50-х годов ему нужен был, чтобы…

Да, чтобы начать новую Большую войну — войну с Западом. Последнюю войну, которая должна была окончательно сокрушить капитализм.

Планировалась Отечественная, Священная война — под знакомыми, понятными лозунгами: сокрушить всемирное зло (капитализм) и его агентов (международное еврейство). Воплощением этого зла пропаганда, естественно, объявила Америку. Вот почему он провоцировал конфронтацию со Штатами.

Старый диктатор решил осуществить Великую мечту, ибо в тот момент у него были все возможности для этого: его войска стояли в странах Восточной Европы и в Германии; его армия, закаленная в войне, пока была самой могущественной в мире; его столица была защищена двойным кольцом ракет; со дня на день он ждал испытания самого мощного в мире оружия, которое пока — на короткий срок — выводило его в лидеры (но он знал, что американцы идут следом); треть человечества была под его знаменами, и многие сотни тысяч сочувствовали ему — победителю Гитлера…

Однако все эти преимущества были временными. Пока он был впереди — пока! Но уже завтра его полуголодная, полуразрушенная страна — покатит вспять!

Мог ли этот великий хищник, уже теряя физические силы, в ощущении грядущего конца, не воспользоваться последним шансом, осуществить Великую мечту?

Я отлично понимал, что документов об этом быть не может.

Уже в день смерти Сталина в его архиве началась проверка и чистка. Было принято постановление: «Поручить Маленкову Г. М., Хрущеву Н. С., Берия Л. П. принять меры к тому, чтобы документы и бумаги тов. Сталина, как действующие, так и архивные, были приведены в надлежащий порядок». (Из протокола совместного заседания ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета от 5 марта 1953 года. Эта секретная часть протокола была опубликована впервые лишь через 41 год.)

Так что, «меры были приняты» и «надлежащий порядок наведен». Вряд ли эта тройка оставила документы, свидетельствовавшие о намерении СССР развязать мировую войну. Но в нашей стране, где документы в архивах периодически уничтожались или полны фальсификаций, существует забавный исторический источник — устные рассказы современников.

А. Борщаговский рассказал мне об удивительной фразе Сталина, будто бы сказанной в феврале 1953 года. Он услышал об этой фразе и обо всем случившемся от своих близких (увы, умерших) знакомых — в частности, генерал-полковника Д. Драгунского, члена Центральной ревизионной комиссии ЦК КПСС.

Дело происходило в кабинете Хозяина. Вышинский (который с 1940 года ушел из прокуратуры и занимал руководящие посты в Министерстве иностранных дел) рассказал Сталину о чудовищной реакции Запада на готовившийся процесс врачей. В ответ Сталин обрушился на Вышинского, назвал выступление меньшевистским и наорал на соратников, назвав их «слепыми котятами».

В конце он сказал: «Мы никого не боимся, а если господам империалистам угодно воевать, то нет для нас более подходящего момента, чем этот».

Вот что пишет в своей книге чешский историк Карел Каплан: «В секретных архивах чехословацкой компартии сохранилось изложение выступления Сталина на совещании руководителей братских компартий в 1951 году. Сталин объяснил участникам совещания, что настал наиболее выгодный момент для наступления на капиталистическую Европу… Война в Корее показала слабость американской армии… Лагерь социализма получил военное преимущество, но это преимущество временное… Таким образом, основной задачей социалистического лагеря является мобилизация всех его политических и военных сил для решающего удара по капиталистической Европе… Возникла реальная возможность установить социализм по всей Европе».

Сталин уехал на дачу и до своей смерти оттуда уже не выезжал. В Журнале регистрации посетителей после 17 февраля записей нет. Хозяин более не возвращался в Кремль. И кто-то провел на полях Журнала красную черту, как бы подводя итог…

Впрочем, 2 марта в его кабинет вновь войдут посетители.

Но уже без него»^[5].

По версии Э. Радзинского, со второй половины февраля 1953 года подготовка к намеченным мероприятиям по развязыванию Третьей мировой войны, согласно вышеприведенной схеме, подходила к концу. Находясь в добровольном затворничестве на ближней даче и проводя регулярные встречи с членами «Четверки», Сталин до деталей продумал все этапы подготовительной операции. На 2 марта было намечено проведение заседания Президиума ЦК КПСС, на котором должны были быть приняты соответствующие решения по «Делу врачей» и депортации евреев, которых уже 5 марта должны были вывести из Москвы. Члены «Четверки» прекрасно понимали, что с этого момента Третья мировая война приблизится вплотную и станет практически неизбежной. Для успеха в войне, как это уже было в преддверии Великой Отечественной войны, должна начаться вторая часть задуманной Сталиным программы— предвоенный террор, «великая чистка». Понятно было им и то, что никому из них уже несдобровать, — всех их ожидает один конец — смерть.

Наиболее активный и дальновидный член «Четверки», Л. П. Берия понял: чтобы спастись, нужно принимать срочные меры по ликвидации Хозяина. Далее Э. Радзинский продолжает:

«Сколько легенд было о его смерти! Даже придворный писатель Симонов точно ничего не знал. В1979 году он пишет: «Меня и сейчас, спустя четверть века, терзает любопытство: как это умирание произошло на самом деле».

Хотя уже в период Хрущева шепотом рассказывали следующую легенду: «Смерть Хозяина произошла совсем не в Кремле, как объявлено в официальном сообщении, а на ближней даче. В ночь на 1 марта охранники Сталина по телефону вызвали Берию, сказали: «Хозяин подозрительно долго не выходит из своих комнат». Берия позвонил Хрущеву и Маленкову, они все вместе приехали и вошли в его комнату. Он лежал на полу без сознания и вдруг зашевелился. Тогда Хрущев бросился к нему и стал душить, а за ним уже все накинулись на тирана. И придушили его. Всех сталинских охранников Берия расстрелял в ту же ночь. Стране сообщили о болезни Сталина, когда тот уже был мертв»^[6].

Но это все легенды. В предыдущей главе мы уже упоминали о том, как Э. Радзинский сам решил провести расследование обстоятельств смерти Сталина. Следуя за Д. Волкогоновым, он обратился к рукописным воспоминаниям А. Рыбина, а затем «вышел» непосредственно на П. Лозгачева, который и поведал ему коллективно выработанную в марте 1977 года «легенду Лозгачева». К нашему удивлению, писатель-историк-драматург Э. Радзинский поверил в эту легенду от первого до последнего слова и на основании ее внес соответствующие коррективы в свою «милитаристскую» версию.

Для начала он начисто отверг версию Н. С. Хрущева и полностью переключился на «легенду Лозгачева», выделив из нее два, на его взгляд, самых существенных момента. Во-первых, он поверил легенде, что Сталин мог отдать распоряжение охране, чтобы они спокойно спали, а охрана беспрекословно это распоряжение выполнила:

«Итак, в ту ночь на ближней даче пили легкое вино — никаких крепких напитков, которые могли спровоцировать приступ, не было. Хозяин, по словам Лозгачева, «был добрый», а «когда он чувствовал себя неважно, у него настроение менялось — лучше не подходи».

Но главное— удивительная фраза: «Ложитесь-ка вы все спать», которую Лозгачев от Хозяина «слышит впервые». Точнее, не от Хозяина — от прикрепленного Хрусталева. Это он передает приказ Хозяина, а утром уезжает с дачи. Приказ, который так удивил и Лозгачева, и другого охранника, Тукова. Они-то знают, как беспощадно Хозяин следит за порядком. Эта фраза нарушала священный порядок: разрешала им всем спать, то есть не охранять его комнаты и не следить друг за другом.

Что и произошло»^[7].

Во-вторых, он безоговорочно верит Лозгачеву, что на ближнюю дачу первыми по вызову охраны прибывают Берия и Маленков, а не «Четверка» в полном составе по версии Н. С. Хрущева:

«Лозгачев: «В 3 часа ночи слышу — подъехала машина. (Прошло почти четыре часа после того, первого звонка, почти четыре часа Сталин лежит без помощи — и только теперь приехала машина. — Э. Р.) Приехали Берия и Маленков. У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышку. Они входят: «Что с Хозяином?» А он лежит и чуть похрапывает… Берия на меня матюшком: «Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!» Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали».

Итак, объявив, что 74-летний старик, пролежавший четыре часа в луже мочи, «преспокойно спит», соратники уезжают, вновь оставив Хозяина без помощи»^[8].

Таким образом, взяв за основу «легенду Лозгачева», Э. Радзинский приходит к однозначному выводу, что организатором убийства Сталина был Берия, а исполнителем «прикрепленный» к Сталину телохранитель И. В. Хрусталев, хотя и оговаривается, что до конца раскрыть тайну смерти вождя вряд ли кому-либо удастся:

«Мы никогда не узнаем, что же произошло ночью в запертых комнатах Хозяина. Но есть только два варианта происшедшего: или Хозяин обезумел и действительно отдал приказ всем спать, «по удивительному совпадению, той же ночью с ним случился удар… или Хрусталеву было кем-то приказано уложить спать своих подчиненных, чтобы остаться наедине с Хозяином — ему или кому-то еще, нам неизвестному. (После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить.)

Проник ли в неохраняемую комнату сам Хрусталев или кто-то еще? Сделали ли укол заснувшему после «Маджари» Хозяину? Спровоцировал ли этот укол удар? Проснулся ли Хозяин, почувствовав дурноту, и пытался ли спастись, но сумел дойти только до стола? Все это — предположения… но если все так и было, становится понятной поражающая смелость соратников: узнав о происшедшем, они не спешат примчаться на помощь, будто точно знают, что произошло, уверены, что Хозяин уже безопасен. Но в обоих вариантах четверка сознательно бросила Хозяина умирать без помощи.

Так что в обоих вариантах они убили его. Убили трусливо, как жили. И Берия имел право сказать Молотову слова, которые тот потом процитировал: «Я его убрал»^[9].

Пока Сталин лежал на смертном одре, приближенные принялись делить власть. Оставив при умирающем вожде Булганина, соратники поспешили в Кремль, в кабинет Сталина, поскольку дежурный секретарь приемной вождя, сменивший на этом посту Поскребышева, продолжал беспристрастно фиксировать посетителей в Журнале учета.

Согласно записи в Журнале от 2 марта в 10.40 утра в кабинете собрались Берия, Маленков и Хрущев, а вскоре к ним присоединились опальные Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович и остальные члены Президиума ЦК КПСС^[10]. В половине девятого вечера, согласно Журналу, все вновь собрались в сталинском кабинете — продолжали делить власть. И так каждый день. Но беспомощный, еле дышащий полутруп вождя еще был им нужен.

«Профессор Мясников: «Маленков дал нам понять, что… он надеется, что медицинские мероприятия смогут продлить жизнь больного на достаточный срок. Мы все поняли, что речь идет о необходимом сроке для организации новой власти и подготовки общественного мнения… Сталин иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих. Тогда Ворошилов сказал: «Товарищ Сталин, мы здесь, твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?» Но взгляд уже ничего не выражал. Весь день мы что-то впрыскивали, писали бюллетени. Члены Политбюро подходили к умирающему, те, кто рангом пониже, смотрели через дверь. Помню, Хрущев тоже держался у дверей. Во всяком случае, иерархия соблюдалась: впереди — Маленков и Берия, далее — Ворошилов, Каганович, Булганин и Микоян. Молотов был нездоров, но два-три раза приезжал на короткий срок».

Молотов: «Меня вызвали на дачу… Глаза у него были закрыты, и, когда он открывал их и пытался говорить, тогда к нему подбегал Берия и целовал ему руку. После похорон Берия хохотал: «Корифей науки, ха-ха-ха».

Наступило 5 марта.

Светлана: «Отец умирал страшно и трудно… Лицо потемнело, изменилось… черты лица становились неузнаваемы… Агония была страшной, она душила его прямо на глазах… В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза. Это был ужасный взгляд — то ли безумный, то ли гневный, И полный ужаса перед смертью… И тут… он вдруг поднял кверху левую руку и не то указал куда-то вверх, не то погрозил всем нам… И в следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Впрочем, каждый воспринял этот последний его жест по-своему.

Реаниматор Чеснокова: «Но вот дыхание резко нарушилось, наступило возбуждение. Левая рука, как в приветствии, поднялась и упала. Это была агония. Дыхание остановилось».

Лозгачев: «Говорят, когда он умирал, то, как тогда у стола, поднял руку — просил о помощи… Но кто ему поможет!..»

Мясников: «Смерть произошла в 21.50».

Светлана: «Берия первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где все стояли молча, послышался его громкий, не скрывавший торжества голос: «Хрусталев, машину!..» И круглолицая, курносая Валечка Истомина грохнулась на колени около дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос».

К Хрусталеву обращается Берия! Из всех прикрепленных выбирает Хрусталева! (Напрасно Э. Радзинский подводит под восклицательный знак обращение Берия к Хрусталеву. Он обращался к своему шоферу С. Хрусталеву — однофамильцу И. Хрусталева. — А.К.).

Берия торопится уйти. Но другие соратники остаются. Для Берии он был только Хозяин. Для остальных— Молотова, Кагановича, Ворошилова — он был их молодостью, их надеждами. Он был всей их жизнью. Но, постояв немного, и они ринулись в Кремль вслед за Берией — принимать власть. В Кремле в это время шло совместное заседание ЦК партии, Совета Министров, Верховного Совета. Оно должно было легализовать то, о чем они уже договорились.

К. Симонов был членом Верховного Совета. Но и он, как и вся страна, верил, что Сталин еще жив и борется со смертью здесь, в Кремле: «Я пришел в зал за сорок минут, но уже собрались все. Мы все знали, что где-то рядом в Кремле лежит Сталин, который никак не может прийти в сознание. Все сидели совершенно молча… Я никогда бы не поверил, что в течение сорока минут так могут молчать триста тесно сидящих людей. Никогда в жизни не забуду этого молчания. Из задней двери вышли они — те, кто был в Бюро Президиума ЦК, плюс Молотов и Микоян. Вступительную речь сказал Маленков. Смысл: товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но, даже если он победит, состояние его настолько тяжелое… Нельзя оставлять страну без руководства. Поэтому необходимо сформировать правительство».

Сформировали. Комедию играть больше не было смысла. И когда после заседания Симонов приехал в «Правду», зазвонил телефон. Редактор выслушал сообщение, повесил трубку и сказал коротко: «Сталин умер»^[11].

Глава 4

В. КАРПОВ О «ГИБЕЛИ» СТАЛИНА

Так называется глава, посвященная последним дням жизни И. В. Сталина, в известном двухтомнике В. Карпова «Генералиссимус»^[12]. Автор решительно отвергает естественный ход событий, когда человек умирает от болезней, в результате несчастного случая, по старости, наконец. При этом он ссылается на то, что здоровье Сталина было подорвано в напряженные годы войны, отмечает резкое снижение работоспособности вождя, приводя в доказательство количество приемных дней помесячно, начиная с 1947 года.

В то же время Сталин серьезно работал над созданием учебника политэкономии, часто встречался с учеными, вел дискуссии по спорным вопросам политэкономии социализма с такими крупными учеными, как Шепилов, Леонтьев, Островитянов, Юдин и другими.

Руководитель авторского коллектива, которому было поручено подготовить проект учебника политэкономии социализма, Дмитрий Трофимович Шепилов рассказывал впоследствии автору о том, как шла работа над учебником, при этом восхищался, насколько глубоко И. В. Сталин владел вопросом. Он дважды прочитал подготовленную учеными рукопись, возвращая ее каждый раз на доработку со своими многочисленными, принципиальными замечаниями и предложениями.

В сентябре 1952 года он завершает свой знаменитый теоретический труд «Экономические проблемы социализма в СССР», который был опубликован накануне XIX съезда партии. Сталин продолжал работу по этой проблематике. Им была написана вторая часть этой работы, которую он давал прочитать некоторым членам Политбюро, однако, после его смерти следы этой работы обнаружить не удалось.

В. Карпов поддерживает широко распространенную легенду, что к концу своей жизни Сталин избегал врачей и страдал подозрительностью:

«Все, кто близко знал Сталина, отмечают не только его старение, но еще и усилившуюся подозрительность. Будучи уже больным, Сталин избегал врачей, не доверял им. И все же соратники Иосифа Виссарионовича уверены, что Сталин умер не от болезней, а погиб в результате преднамеренных воздействий. И даже определенно указывают, чьих именно.

Но— по порядку. Прежде всего, надо выяснить, кто был заинтересован в гибели Сталина.

Многие из близких людей называют таким заинтересованным лицом Лаврентия Берию. Почему? — Потому что все предшественники Берии на должности наркома или министра внутренних дел (КГБ) были расстреляны якобы за то, что много знали. У Берии были основания считать, что настал его черед. Он действительно не только много знал, но и накапливал «компромат» на членов Политбюро, в том числе на Сталина.

Берия имел реальную власть, пожалуй, даже большую, чем сам Сталин. По одному его слову человека могли уничтожить.

Сталин, разумеется, это знал и, наверное, решил, что пора окоротить власть земляка, которого призвал в Москву из Грузии как верного и преданного слугу.

Убрать (окоротить) Берию без всякой причины нельзя, поэтому, когда возникло так называемое «Дело мингрелов» (его, кстати, раскрутил Маленков и вначале поддержал сам Берия против своих земляков, потому что они о нем много знали), Сталин решил воспользоваться этим удобным случаем.

Он вызвал министра госбезопасности Абакумова, вроде бы поинтересовался, что там за дело с мингрелами?

Абакумов изложил, что ему было известно. И вот тут Сталин якобы намекнул:

— Ищите большого мингрела…

Абакумов, разумеется, был человеком догадливым, он все понял. Но теперь надо встать на его место и попытаться решить: как быть? Сталин, его власть вне конкуренции. Но вождь старый, он уже теряет эту власть, отходит от дел, он устал. А Берия полон сил, и в Политбюро он номер один, все трепещут перед ним.

И Абакумов, видимо, решил сделать ставку на Берию. Как показали дальнейшие события, этим Абакумов погубил себя, Берию и Сталина. В этой схватке для каждого исход мог быть только один — смерть!

Понимаю, что сделать такое заявление с моей стороны довольно рискованно, однако, опираясь на конкретные действия трех названных «смертников», попытаюсь доказать правомерность такого предположения…

Абакумов шепнул или прямо сказал Лаврентию Павловичу о «намеке» Сталина. Берия понял, что в «мингрельском деле» ему предназначена роль «большого мингрела» со всеми вытекающими расстрельными последствиями.

Сталин, Берия и Абакумов втайне начали предпринимать меры для своего спасения и ликвидации того, от кого грозила смертельная опасность.

Сталин в конце 1951 года начал подозревать, что Абакумов ведет двойную игру, и приказал его арестовать. Что и было сделано.

Вскоре были арестованы начальник следственной части по особо важным делам МГБ СССР генерал-майор А. Леонов, три его заместителя — полковники М. Лихачев, В. Комаров и Л. Шварцман, а также начальник секретариата министерства полковник И. Чернов и его заместитель полковник Я. Броверман. Как явствовало из формулировки обвинения, все они во главе с Абакумовым представляли собой преступную группу, занимавшуюся враждебной деятельностью против большевистской партии и Советского государства. Предлогом послужило письмо Рюмина Сталину, в котором тот обвинил Абакумова в предательстве.

М. Рюмин был повышен в должности до начальника следственной части МГБ и зам. министра МГБ (но через 10 месяцев и он сидел в камере).

В порядке самозащиты Сталин решил на XIX съезде обновить состав ЦК и Политбюро, избавиться от некоторых старых руководителей, которые вызывали у него подозрение.

Съезд проходил с 5 по 14 октября 1952 года. Отчетный доклад делал Маленков, он подвел итоги работы партии за 13 лет после XVIII съезда. Были утверждены директивы по 6-й пятилетке и ВКП(б) переименована в КПСС.

В коротком выступлении 14 октября Сталин уделил главное внимание международным проблемам. Вождь опять показал свое широкое стратегическое мышление и предвидение. Он как бы предсказал то, что произошло через четверть века:

«Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем самым создавала себе популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой «свободы личности» — права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять нам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите, собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять.

Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите, быть патриотами своей страны, если хотите, стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять.

Так обстоит дело в настоящее время».

На съезде был избран новый состав Центрального Комитета партии. По предложению Сталина его увеличили вдвое — избрано 125 членов и 111 кандидатов.

В свое время Ленин, желая избавиться в руководстве партии от оппортунистов, влил в состав ЦК новые силы.

На пленуме ЦК 16 октября 1952 года Сталин объяснил членам ЦК, почему надо обновить состав Политбюро (кстати, очень важное выступление Сталина на этом пленуме не публиковалось, потому что оно бросало тень на старых членов Политбюро. После смерти Сталина они вновь обрели прежний свой, как говорят сегодня, имидж. А разоблачительную речь Сталина хотели предать забвению).

И еще процитирую любопытные комментарий писателя Симонова, который был на съезде. Мне кажется очень важным не только то, что говорил Сталин, но еще и то, как он это говорил, и какова была реакция присутствующих.

Пленум длился около двух часов. Примерно полтора часа говорил Сталин. Симонов так об этом пишет:

«Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади.

И тон его речи, и то, как он говорил, — все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению».

Но Сталин не успел воспользоваться своей победой на XIX съезде. Берия провел ряд опасных, но хорошо продуманных подготовительных акций по устранению верных Сталину ответственных работников.

17 февраля 1953 года «безвременно» скончался молодой, полный сил генерал Косынкин, комендант Кремля, ответственный за безопасность Сталина, назначенный на эту должность лично Сталиным из своей охраны.

Удаление самых близких и преданных Сталину— Власика и Поскребышева — Берия осуществил со свойственной ему иезуитской хитростью. Этих людей нельзя было убрать по какому-то поводу, выдвинутому самим Берией, потому что Сталин ему не доверял. Был применен многоходовой (как шахматный) маневр.

На прием к Сталину настойчиво стал проситься министр финансов Зверев. Он уверял — дело серьезное и неотложное. Сталин принял его.

Это был первый ход в задуманной Берией комбинации. Зверев, конечно же, не по своей инициативе пришел к Сталину. Берия не только заставил его, но и снабдил «компроматом» на обслугу и охрану Сталина.

Арсений Григорьевич Зверев более двадцати лет руководил сложнейшим в государстве финансовым делом. Сталин высоко ценил его, доверял ему.

Дело, которым Зверев потревожил Сталина, оказалось несколько неожиданным — он доложил о больших затратах средств на охрану и злоупотреблениях лиц, осуществляющих эту охрану. Сталин, как известно, был очень скромен в своих личных потребностях. Он возмутился, узнав о безобразиях, которые творят те, кому он доверяет. Немедленно приказал— назначить комиссию и разобраться в этих неприглядных делах.

Комиссию создали в составе: Берия, Маленков, Зверев и некоторые другие. Это был второй ход Берии — теперь он держал в руках дальнейшее развитие задуманной комбинации. Вполне естественно, комиссия подтвердила доклад Зверева, она вскрыла еще ряд крупных не только нарушений, но и преступлений.

Третий ход Берии. Поскольку все это получило огласку, Сталин был вынужден дать согласие на арест Власика, а затем и Поскребышева.

И наконец, четвертый ход Лаврентия Павловича в этой коварной операции: Власик и Поскребышев оказались на Лубянке. А здесь добавили Власику разглашение государственной тайны и связь со «шпионом» Стенбергом (художником, оформлявшим Красную площадь в дни праздников). Сталин уже не мог спасти Власика при таком серьезном обвинении.

Подстроена утрата секретных документов Поскребышевым, который около двадцати лет был преданным секретарем Сталина. Ему на смену поставлен «человек Берии» — Малин.

Для того чтобы показать свою работу как стража безопасности Сталина, Берия организовал «дело врачей». По его указанию сексотка КГБ Тимашук написала письмо о вредительском лечении и умерщвлении государственных деятелей врачами кремлевской больницы.

Арестом этих врачей Берия не только подтверждал свою преданность Сталину, но и окружал вождя своими медицинскими ставленниками. Однако Сталин разгадал этот ход Берии и обратил дело врачей против него же.

13 января 1953 года в газетах была опубликована «Хроника ТАСС» (отредактированная Сталиным). В ней сообщалось о раскрытии органами госбезопасности «террористической группы врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В «Хронике» говорится, что «врачи-вредители» работали по заданию двух иностранных разведок: американской (профессора — врачи М. С. Вовси, Б. В. Коган, А. И. Фельдман, А. М. Гринштейн, Г. Я. Этингер, Г. И. Майоров) и английской (академик В. Н. Виноградов, профессора-врачи М. Б. Коган, П. И. Егоров). Все арестованные, кроме Виноградова и Егорова, — евреи. Все они врачи кремлевской поликлиники и, как таковые, лейб-врачи членов Политбюро, правительства и высших военных чинов. Все евреи первой группы были «завербованы» в американскую разведку через Международную еврейскую буржуазно-националистическую организацию «Джойнт», выдающую себя за благотворительную организацию, а члены группы Виноградова «оказались давнишними агентами английской разведки».

«Хроника» сообщила о признании врачей в том, что они умертвили «путем вредительского лечения» секретарей ЦК Жданова и Щербакова, хотели убить маршалов Василевского, Говорова и Конева, генерала Штеменко, адмирала Левченко. Профессор Вовси якобы заявил следствию, что получил директиву от сионистов из «Джойнта» «об истреблении руководящих кадров СССР».

В этом же номере «Правды» опубликована статья «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Статья без подписи, но стиль и направленность ее, несомненно, открывают авторство Сталина. И самое главное в этой статье то, что Сталин указывает, кто виноват, кто прозевал эти преступные действия новых врагов народа: 1) «Некоторые наши советские органы и их руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством»; 2) «Органы госбезопасности не вскрыли вовремя вредительской, террористической организации среди врачей».

Берия понимает, что спрятано за этими словами, он активизирует своих друзей в Политбюро — Хрущева, Маленкова, Булганина. Эта троица давно уже жила и действовала под бдительным оком Лаврентия Павловича. Хрущев был своим человеком на даче Берии, часто ночевал там после солидных возлияний. Поддерживают Берию на заседаниях Политбюро Молотов (он попал в опалу после ареста его жены Жемчужиной), Ворошилов (его жена тоже арестована как шпионка), Каганович (у которого совесть нечиста — содействовал созданию Еврейской республики в Крыму), Микоян, который всегда поддерживал сильную сторону (два сына арестованы).

«Дело врачей» использовали каждая из борющихся сторон в своих интересах. Еще в 1951 году всплыл следователь — подполковник М. Рюмин, который написал Сталину донос на самого министра КГБ Абакумова, обвинив его в содействии врачам-террористам в ходе следствия и сокрытии сигнала Тимашук о вредителях-врачах, поступившего от нее еще в 1948 году! Арестованный генерал Власик подтвердил, что такое письмо он получил и передал Абакумову.

И вот финал этой многоходовой подковерной борьбы. Привожу рассказы очевидцев, а может быть, и соучастников убийства Сталина»^[13].

Далее автор приводит версию убийства И. В. Сталина в полном соответствии с «легендой Лозгачева» и делает вывод, что он был отравлен, поскольку последствия «отравления» практически открытым текстом признает академик АЛ. Мясников, воспоминания которого приведены ниже с последующими комментариями В. Карпова:

«Вызвали поздно вечером 2 марта 1953 года. Как выглядел Сталин: коротковатый и толстоватый, лицо перекошено, правые конечности лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн-Сто-кса). Кровяное давление 210–110. Мерцательная аритмия, лейкоцитоз до 17 ООО. Была высокая температура — 38° с долями. При прослушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах легких ничего патологического не определялось.

Диагноз: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза.

Каждый из нас нес свои часы у постели больного. Постоянно находился при больном кто-нибудь из Политбюро ЦК — чаше всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян.

Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения…

Необходимо отметить, что до своей болезни — последние, по-видимому, три года — Сталин не обращался к врачам за медпомощью, во всяком случае, так сказал начальник Лечсанупра Кремля.

В Москве он, видимо, избегал медицины. На его большой даче в Кунцево не было даже аптечки с первыми необходимыми средствами, не было, между прочим, даже нитроглицерина, и, если бы у него случился припадок грудной жабы, он мог бы умереть от спазма, который устраняется двумя каплями лекарства.

С каких пор у него гипертония — тоже никто не знал (и он ее никогда не лечил).

Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь, твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?».

Но взгляд уже ничего не выражал. […] Ночью много раз казалось, что он умирает.

На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт».

Переполох. В «деле врачей» уже фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства.

Теперь, вероятно, мы… Ведь до сих пор мы в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта. А они уже известны всему миру. Жаловаться на боль, столь характерную симптому инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта.

Утром пятого у Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, кровяное давление пало. И это явление нас несколько озадачило — как его объяснить?

Для поддержки падающего давления непрерывно вводили различные лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней комнате в тревоге и догадках. […] Дежурил от ЦК Н. А. Булганин… Стоя у дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». […] Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени. […]

Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час. […] Наконец, она наступила в 21 час 50 минут 5 марта…

Шестого марта в 11–12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во дворе здания, которое занимает кафедра биохимии 1-го МОЛМИ, состоялось вскрытие тела Сталина. Присутствовали из состава консилиума только я и Лукомский. […] Вскрывал А. Н. Струнов, профессор 1-го МОЛМИ, присутствовал Н. Н. Аничков (президент АМН), биохимик профессор С. Р. Мардашев, который должен был труп бальзамировать, патологоанатомы: проф. Скворцов, Мигунов, Русаков.

По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились — что с сердцем? Откуда кровавая рвота?

Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний)».

Если врачи не установили инфаркта и сами недоумевают: «Откуда кровавая рвота?» — то мы, грешные, не будучи медиками, из своего житейского обихода можем сказать: кровавая рвота бывает при отравлении.

Но эту очевидность медики под жестким и холодным взором Берии боятся высказать. Они пишут угодные Берии (и спасительные для себя) «Заключение» и «Эпикриз».

Давайте проанализируем ход событий по порядку.

Ужинали за столом до пяти утра. Были на даче четыре вероятных сообщника: Берия, Хрущев, Маленков, Булганин. Кто определил такой состав застолья? Наверное, Берия: он тогда почти все определял по своему усмотрению. Мог кто-нибудь из участников пиршества подсыпать в стакан Сталина какого-то зелья? Вполне. Они вставали, курили, ходили в туалет. Наиболее вероятным отравителем был Берия, потому что в его распоряжении была специальная лаборатория Майрановского, который разрабатывал яды и применял их практически для умерщвления неугодных. Яды эти были специальными, не оставляющими следов при вскрытии умерших.

Можно предположить и другую версию: яд подсыпал в минеральную воду Хрусталев, когда разъезжались гости, а Сталин вышел их провожать. Помните — Сталин лежал у стола, на котором стояла «бутылка минеральной воды». Что подтверждает вероятность этой версии? Именно Хрусталев (а не сам Сталин) сказал охране от имени Сталина: «Ложитесь спать все, мне ничего не надо, вы не понадобитесь». Такого странного распоряжения от Сталина никто прежде не слышал. Наоборот, Сталин иногда, отходя ко сну, спрашивал охранника подозрительно: «Спать не хочешь?» Следовательно, полковник Хрусталев придумал распоряжение от имени Сталина — чтобы все спали. Зачем? Догадаться нетрудно: Берия именно ему поручил подсыпать яд в воду Сталина. Может быть, при инструктаже Берия сказал, что яд действует не сразу, поэтому пусть все спят, никто не заходит, чтоб зелье подействовало наверняка, к утру все будет кончено. Вот убедительный аргумент, подтверждающий эту версию, — спустя некоторое время полковник Хрусталев… умер! Скончался тихо, по неизвестным причинам здоровый охранник, атлет. Типичное устранение исполнителя-киллера…

Предположение о том, что Берия сам (или по его указанию один из охранников) отравил Сталина, высказано мной не случайно. Фактов, подтверждающих это предположение, много. Вот один, очень убедительный.

Под личным руководством Берии в НКВД работала секретная токсикологическая лаборатория, начальником ее был Григорий Моисеевич Майрановский. Он окончил гимназию и в 1917 году поступил в Тифлисский медицинский институт, где вступил в еврейскую социалистическую организацию «Бунд» (Всеобщий еврейский рабочий союз). Позднее Майрановский переехал в Баку, где его брат был руководителем «Бунда».

В дни массового перехода еврейских партий в РКП(б) Майрановский стал большевиком.

Лаборатория Майрановского занималась испытанием ядов на людях, приговоренных судом или особым совещанием к высшей мере наказания — расстрелу. Находилась лаборатория недалеко от главного здания НКВД на Лубянке, в Варсонофьевском переулке.

Доставкой подопытных, приговоренных к расстрелу, занимался комендант НКВД В. Блохин.

Вот выписка из показаний Блохина от 19 сентября 1953 года: «В мою задачу входила доставка арестованных в специальные камеры. Всей работой руководил Берия или его заместители — Меркулов и Кобулов. Они давали задание 1 спецотделу или отделу «А» подобрать соответствующих арестованных из числа лиц, приговоренных к расстрелу, — дряхлых или цветущих — по состоянию здоровья, по возрасту — молодых или старых, по полноте — худых или полных. В соответствии с этим заданием отдел «А» или 1 спецотдел из числа лиц, приговоренных к высшей мере наказания, подбирал соответствующих людей, и предписания с указанием фамилий арестованных передавались мне, я доставлял осужденных к Майрановскому».

О том, что представляла собой лаборатория, позднее в своих показаниях рассказывали люди, имевшие к ней служебные отношения.

Александр Григорович: «Майрановский провел исследования ядов примерно над 100–150 заключенными. Я или Щеголев только отвешивали яд, а Майрановский замешивал его в пищу и через работника спецгруппы давал заключенному. В случаях, когда яд не оказывал смертельного воздействия, Майрановский сам шприцем вводил смертельную дозу. Кроме того, исследование ядов производилось путем выстрелов отравленными пулями в жизненно неопасные участки тела…».

Сергей Муромцев: «В спецлаборатории была обстановка непрерывного пьянства Майрановского, Григоровича, Филимонова вместе с работниками спецгруппы. Майрановский поражал своим зверским, садистским отношением к заключенным. Некоторые препараты вызывали у них тяжелые мучения. Я вынужден был обратиться к Блохину и со слезами уговаривал его помочь мне освободиться от этой работы…».

Наум Эйтингон: «Я присутствовал при производстве опытов в лаборатории Майрановского. Подопытными были четыре человека, осужденные к ВМН. Было применено впрыскивание в кровь яда курарина. Яд действовал почти моментально, смерть наступала минуты через две…».

На допросе 28 августа 1953 года сам Майрановский показал, что всего им было использовано «около 100 человек осужденных, из которых более половины умерло в результате проведенных исследований». А допрошенный 1 сентября 1953 года свидетель Судоплатов показал: «Таких протоколов было не менее 150 штук, то есть таких испытаний яда над людьми было не менее чем над 150 приговоренными к высшей мере наказания».

На допросе 23 сентября Майрановский сообщил следствию: «При исследовании мы яды давали через пишу, различные напитки, вводили яды при помощи уколов шприцем, тростью, ручкой и других колющих, специально оборудованных предметов. Также вводили яды через кожу, обрызгивая и поливая ее».

А теперь обратите внимание на письмо Майрановского лично Берии от 21 апреля 1953 года! Дело было сделано: Сталин отравлен. Берия начал прятать концы в воду. Майрановский оказывается в подвале Лубянки. И никто, кроме Берии, не мог дать приказ на арест этого его подручного! И вот в своем письме Майрановский напоминает Берии:

«…В органах госбезопасности я организовал специальную службу на научных основах согласно вашим указаниям. Мною же разрабатывались методики специальной техники на совершенно новых основах, преподанных лично Вами.

Приступив к организации специальной лаборатории для органов разведки на научных основах, мною было выдвинуто положение: необходимо поставить проверочно-исследовательскую работу на людях с целью проверки действия различных ядовитых и снотворно-наркотических веществ. Это положение было поддержано лично Вами. Вами было утверждено положение этой особой лаборатории и узко ограниченный круг лиц, имевших доступ в нее, которые только одни и знали о ее существовании. Планы и отчеты этих лабораторий утверждались Вами или В. Н. Меркуловым. Я обращаюсь к Вашему великодушию: простите совершенные мною преступные ошибки, дайте мне возможность не вести паразитическую жизнь, когда вся страна ведет величественную созидательную стройку коммунизма при лязганье волчьих зубов врагов — американского империализма, когда дорога каждая минута. Я остался коммунистом-большевиком. Я получил хороший урок. Готов выполнить все Ваши задания на благо нашей любимой Родины…

Г. Майрановский.

Владимирская тюрьма МВД СССР.

21 апреля 1953 года».

Но письмо осталось без ответа, и Майрановский посылает Берии очередное послание, он намекает, что пригодится еще и в будущем, что у него есть разработки более эффективные (чем использованные раньше!):

«…У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ: как ряда снотворного, так и смертельного действия — в осуществление этой вполне правильной Вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела и что необходимо искать новые пути воздействия через вдыхаемый воздух.

Все эти не осуществившиеся работы я готов передать в любое время по Вашему указанию.

Бутырская тюрьма.

Г. Майрановский.

Москва. 17 июля 1953 г.».

Эти обращения не помогли, решением Особого совещания при МГБ Майрановский Григорий Моисеевич был признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 193-17, пункт «а» и 179 Уголовного кодекса РСФСР, и приговорен к 10 годам тюремного заключения.

Однако и после объявления приговора Майрановский продолжал писать Берии:

«Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович!

Вся моя сознательная жизнь была посвящена только одной цели: построению социализма-коммунизма. В юношеские годы (17–18 лет) я, случайно обманувшись, непростительно вошел в организацию «Бунда», где числился формально и не вел там никакой работы. Я никогда этого не скрывал. Разобравшись в ее буржуазно-националистической программе, я сбросил это «грязное белье» и, вступив в ВКП(б), с 1920 года вел активную партработу, проводил неуклонно генеральную ленинско-сталинскую линию партии большевиков, активно боролся против вылазок всяческих врагов (троцкистов, бухаринцев и проч.). Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов советской власти, в том числе и националистов всяческого рода (и еврейских)…».

Майрановскому было известно, что проводилась чистка органов НКВД от троцкистов-сионистов, поэтому он педалирует, что «своей рукой» уничтожал «и евреев».

Отметим нулевой морально-нравственный уровень подручного Берии и посмотрим, что говорит сам Лаврентий Павлович об этом преступлении.

Во время процесса на закрытом судебном заседании Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, 18–23 декабря 1953 года, член суда Михайлов спросил Берию:

— Подсудимый Берия, в процессе предварительного следствия вы показывали: «Я признаю, что то, о чем свидетельствует Майрановский, является страшным, кровавым преступлением. Я давал Майрановскому задание о производстве опытов над осужденными к высшей мере наказания». Эти показания вы подтверждаете?

Берия:

— Да, подтверждаю.

Дальше Берия подтвердил все жуткие подробности работы секретной лаборатории.

Почему-то тогда ни у кого из членов суда не возник вопрос о причастности Берии к отравлению Сталина, хотя такое подозрение было бы вполне закономерным.

И, наконец, самое неопровержимое доказательство — признание самого Берии в убийстве Сталина!»^[14]

Таким образом, версия В. Карпова об убийстве И. В. Сталина целиком и полностью основывается на «легенде Лозгачева», в которой автор версии не увидел ни единого противоречия с реальной действительностью. В. Карпову даже не потребовалось сверить отдельные факты, изложенные в «легенде Лозгачева», с версией Н. С. Хрущева. В. Карпов своей уверенностью в том, что «легенда Лозгачева» однозначно отражает события, случившиеся в те тревожные дни на ближней даче, тем самым подтвердил, что цель, стоявшая в 1977 году перед составителями этой легенды, достигнута. Он ни на минуту не усомнился в том, что охрана Сталина вела себя совершенно неадекватно. Он настойчиво повторял «избитые» другими исследователями нелепости о том, что Берия руководил охраной и лабораторией Майрановского, организовал отстранение самых преданных Сталину приближенных людей (Власик, Поскребышев), санкционировал и «дело врачей» и т. п. В. Карпов не мог не знать, что Л. П. Берия с конца 1945 года никакого отношения к спецслужбам не имел, а объединенное ведомство из бывших МВД и МГБ он возглавил уже после смерти И. В. Сталина.

Приведенные письма бывшего начальника спецлаборатории Г. М. Майрановского — это фальсификации чистой воды, поскольку после низвержения Берии Хрущевым на него можно было «валить» все, что угодно.

Таким образом, версия «убийства Сталина» по В. Карпову ни на шаг не приблизила нас к разгадке «таинственной смерти Сталина», с одной стороны. С другой стороны, она еще раз убедительно показала необычайную живучесть «легенды Лозгачева», несмотря на ее очевидную надуманность и фантастичность.

Глава 5

«СИНТЕТИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Ю. ЕМЕЛЬЯНОВА

После Н. Зеньковича еще более «развернутую» версию объяснения «загадки смерти Сталина» выдвинул известный историк и биограф И. В. Сталина Ю. Емельянов, неоднократно возвращающийся к данной теме в ряде своих сочинений, в которых он творчески объединил обе версии очевидцев смерти Сталина^[15]. С одной стороны, воспользовался «легендой Лозгачева», подвергнув ее достаточно серьезному критическому анализу, с другой стороны, практически без всяких «изъятий» приводит версию Хрущева, «записав», таким образом, в число предполагаемых убийц Сталина всю «Четверку». Однако «злым гением» в организации «убийства Сталина» он все-таки «выводит» Л. П. Берию, несмотря на явные нестыковки используемых версий.

Убедительным свидетельством того, что Сталин был отравлен, по мнению Ю. Емельянова, является внезапная смерть лидера чехословацких коммунистов Клемента Готвальда, последовавшая 14 марта 1953 года сразу же после его возвращения из Москвы, где он присутствовал на похоронах Сталина:

«Внезапная смерть президента Чехословакии Клемента Готвальда 14 марта 1953 года также стала причиной для объяснений кончины Сталина, противоречивших официальным сообщениям. Ведь еще 9 марта чехословацкий руководитель был жив, здоров и находился на трибуне Мавзолея во время церемонии похорон Сталина. Хотя официально было объявлено, что Готвальд умер от внезапно развившегося воспаления легких, ходили слухи о том, что он был отравлен.

Рассказывали, что Готвальд прибыл в Москву до смерти Сталина и сразу же приехал к умиравшему вождю. Увидев следы крови на губах Сталина, Готвальд вытер их своим носовым платком, который положил к себе в карман. Утверждалось, что присутствовавшие при этом убийцы Сталина опасались, что Готвальд может распорядиться сделать анализ крови и обнаружить яд. Поэтому были приняты меры для отравления Готвальда.

Через много лет появилось несколько версий о том, как был убит Сталин. В одной из них утверждалось, что во время заседания Президиума ЦК 1 марта в Кремле Лазарь Моисеевич Каганович выступил против суда над кремлевскими врачами и кампании против сионизма. Большинство руководителей партии поддержали Кагановича. Входе острого спора Сталин был убит. Затем его тело перевезли на дачу в Кунцево, где имитировалось лечение Сталина вплоть до 5 марта 1953 года. Эта версия была совершенно неправдоподобной, так как ей противоречили все известные обстоятельства смерти Сталина (паралич, происшедший на даче в Кунцево, несколько дней тяжелой болезни, свидетелями чего были десятки людей, включая врачей и других медицинских работников).

В показанном в начале 2007 года по телеканалу НТВ сериале «Сталин. Live» утверждалось, что покушение на жизнь Сталина готовили Л. П. Берия, Г. М. Маленков и Н. С. Хрущев, каждый по отдельности. Судя по сериалу, один из них преуспел в своих действиях. Но очевидно, что создатели сериала не претендовали на документальное изложение исторических событий, а лишь предлагали версию возможного их развития…

Возникает вопрос, кем и каким образом был отравлен Сталин? Еще три десятка лет назад развернутую версию о насильственной смерти Сталина предложил А. Авторханов, посвятивший этому целую книгу. Она была изложена также в 5 номере журнала «Новый мир» за 1991 год»^[16].

Здесь Ю. Емельянов неточен, А. Авторханов в своей книге «Загадка смерти Сталина» собрал воедино все существующие на тот момент версии о смерти Сталина, при этом, не являясь автором ни одной из них. Излагаемая в указанном сочинении Ю. Емельянова версия по легенде принадлежит «старым большевикам», вернувшимся из мест заключения с началом «Хрущевской оттепели». Рассмотрев версию «старых большевиков», автор решительно заявляет, что этой версии противоречит свидетельство охранников, которые обнаружили Сталина в ночь с 1-го на 2 марта на полу в большой столовой ближней дачи в состоянии паралича: «Видимо, до того, как потерять сознание, Сталин сам переоделся в пижаму, открыл себе бутылку с минеральной водой и приготовил газету для чтения. Кроме того, охранники еще в половине седьмого вечера заметили, что в кабинете загорелся свет. Именно в это время 1 марта в Москве наступают сумерки. Когда они вошли в кабинет, там горела настольная лампа, которую, очевидно, зажег Сталин. Вряд ли все эти действия мог совершить человек, который находится без сознания»^[17].

Приведя эти подробности, Ю. Емельянов подтверждает версию охраны, что апоплексический удар настиг Сталина в половине седьмого вечера 1 марта 1953 года, поскольку это время показывали остановившиеся во время падения на пол часы Сталина. Таким образом, ученый биограф И. В. Сталина, отличавшийся всегда глубиной своих исторических исследований, невольно оказался «пленником» «легенды Лозгачева». Однако, объективности ради, следует заметить, что автор ссылается также на исследования Ю. Мухина и Н. Добрюхи, которые также считают, что Сталин был отравлен, но только разными лицами.

«В защиту Л. П. Берии выступил Юрий Мухин. В своей книге «Убийство Сталина и Берия» он, ссылаясь на воспоминания Энвера Ходжи, уверял, что покушение на Сталина готовили А. И. Микоян и Н. С. Хрущев. Он писал: «Судя по всему, на ужине в субботу 28 февраля 1953 года Хрущев как-то исхитрился отравить Сталина… Тогда вопрос — в какое блюдо он всыпал или влил яд? Думаю, что это было то самое молодое сухое вино, которое Сталин заказал к ужину со своими товарищами и которое назвал «соком». Мухин утверждал, что Берия знал об убийстве Сталина, но почему-то не имел возможности ни слова сказать об этом.

В отличие от Юрия Мухина, Николай Добрюха исходит из того, что организатором убийства был Л. П. Берия. О том, как было осуществлено отравление Сталина, автор изложил в «истории о трех бутылках минеральной воды». Добрюха пишет, что «работая с архивами, я обнаружил, как 8 ноября 1953 года музею Ленина из Санитарного управления Кремля решили передать для музея Сталина «медикаменты и три бутылки из-под минеральных вод», но отчего-то по не указанным причинам 9 ноября передали лишь «2 бутылки (одна из-под нарзана, другая из-под боржоми)».

Добрюха ставит вопрос: «Почему не передана третья бутылка, где она находится, и какой она могла бы дать анализ, если верить версии, что «Сталина нашли лежащим у стола, на котором стояли стакан и открытая бутылка минеральной воды (по одним данным — боржоми, по другим — нарзан)»? Впрочем, яд мог быть и… не в воде, а на дне и на стенках стакана, который легко мог подложить сам Берия, убрав прежний стакан, что называется с глаз долой».

Как и почему Берия или кто-то иной мог подложить Сталину бутылку с отравленной водой или стакан с ядом? Добрюха предполагает, что это случилось в ночь с 28 февраля на 1 марта во время затянувшегося застолья на сталинской даче.

Теперь широко известно, что вечером 28 февраля после просмотра руководителями страны кинофильма на сталинской квартире в Кремле И. В. Сталин пригласил их к себе на ближнюю дачу. Приняли приглашение лишь четверо (Г. М. Маленков, Л. П. Берия, Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин). Остальные якобы отказались, сославшись на поздний час.

Во время застолья пили лишь молодое слабоалкогольное вино «марджани». Беседа за столом затянулась. По воспоминаниям Н. С. Хрущева и охранников, лишь около 4 часов утра гости разошлись. Сталин был в хорошем настроении и шутил с ними перед их отъездом. Между тем гости знали, что через несколько часов они должны были вновь приехать на дачу, поскольку были приглашены на обед к Сталину. Однако о точном времени обеда договоренности не было. Помимо руководителей страны на обед были приглашены дети Сталина.

Из воспоминаний Н. С. Хрущева и Светланы Аллилуевой следует, что он, а также дети Сталина весь день 1 марта ждали приглашения на ближнюю дачу на обед. Время от времени Светлана Аллилуева звонила на дачу, но ей отвечали, что «на даче нет движения», а это означало, что Сталин не встал после сна.

День закончился, а приглашение на обед так и не поступило. Тем временем охранники дачи стали проявлять беспокойство затянувшимся сном Сталина. По каким-то причинам они долго не решались войти к нему в кабинет, где он остался переночевать. Позже охранники утверждали, что они успокоились, когда в кабинете загорелся свет, а затем снова стали волноваться по мере того, как Сталин продолжал оставаться в кабинете и никого не вызывал к себе. Лишь около половины одиннадцатого охранник Лозгачев прошел в комнату, в которой находился Сталин, и обнаружил его на полу. На вопросы Лозгачева Сталин пытался отвечать, но он не мог произносить слова связно.

Охранники (Лозгачев, Старостин, Туков) и домашняя хозяйка Матрена Бутузова перенесли Сталина в большой зал, положили на диван, накрыли его пледом. Кто-то из них стал звонить начальству, чтобы сообщить о случившемся»^[18].

Приводя одновременно отдельные фрагменты из воспоминаний Н. С. Хрущева и из «легенды Лозгачева», автор «синтетической» версии приходит к удивительным выводам, например:

«По словам Хрущева «уже было поздно, я разделся и лег в постель. Вдруг звонит мне Маленков: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто что-то произошло со Сталиным.

Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе, и известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда». Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: «В чем дело?».

— То есть вся «Четверка» в составе: Маленков, Берия, Булганин, Хрущев, не заходя в «покои» Сталина, а лишь выслушав тревожную информацию о том, что Сталин находится в неадекватном состоянии («он спит и под ним подмочено»), уезжает по домам. Но тут же Ю. Емельянов, ссылаясь уже на воспоминания А. Рыбина (версия Лозгачева), приводит совершенно иной эпизод посещения соратниками больного Сталина:

«По воспоминаниям охранников, которых собрал бывший охранник А. Рыбин, Берия, осмотрев Сталина, стал уверять, что те зря волнуются по поводу его состояния. Он уверял, что Сталин спит, и обругал охранников за ненужную панику. Маленков приказал никому ничего не сообщать. Подтверждая в основном воспоминания охранников о поведении Берии и Маленкова, Хрущев умалчивал о том, как он реагировал на случившееся и что он говорил. Булганин же воспоминаний не оставил. Почему члены Президиума ЦК решили ничего не предпринимать для срочной помощи Сталину? Подобным образом могли бы вести себя некоторые люди, случайно натолкнувшиеся во время прогулки на валявшегося на дороге человека. Однако лишь очень невежественные и очень бессердечные люди не стали бы звонить в «скорую помощь», если есть хотя бы малейшее свидетельство того, что человек нездоров. Известно, что члены Президиума покинули Сталина почти сутки назад, когда он собирался лечь спать. Они могли догадаться, что сон, длившийся сутки, не мог быть нормальным. Они узнали, что охранники нашли Сталина на полу, что он не мог говорить, а лишь издавал бессвязные звуки. Они помнили о том, что у Сталина уже случались инсульты.

Несмотря на противоречия в различных воспоминаниях, из их содержания следует, что ни Берия, ни Маленков, ни Хрущев, ни Булганин не нашли ничего тревожного в том, что 74-летний человек, уже не раз страдавший от серьезных заболеваний, упал в обморок и был найден на полу в полупарализованном состоянии. Удивительным образом они не предложили вызвать врача и осмотреть Сталина, хотя бы для того, чтобы убедиться, не ушибся ли он при падении, чтобы измерить внутриартериальное давление и т. д. Неужели элементарный житейский опыт не подсказывал четырем бывалым людям, поднаторевшим в решении самых различных кризисных ситуаций, в том числе и житейских, что состояние Сталина настоятельно требует немедленного медицинского внимания? Приказ, исходивший от Берии, Хрущева, Маленкова и Булганина, не вызывать врачей был равносилен преступному неоказанию медицинской помощи тяжело больному человеку».

Ю. Емельянов так убедительно показывает, что соратники Сталина просто обязаны были вызвать медицинских работников, что невольно напрашивается ответ: они потому не сделали это, что такой ситуации, попросту, не существовало. Даже на минуту нельзя себе представить, что четыре самых близких соратника Сталина экспромтом, в присутствии охраны, приняли решение оставить вождя в беспомощном состоянии, не заботясь о том, где они все окажутся завтра, если вождь преодолеет недуг, несмотря на несвоевременно оказанную ему врачебную помощь, и станет им задавать соответствующие вопросы.

То есть, вся эта «синтетическая» комбинация из версий, вытекающих из завиральных воспоминаний Хрущева и фантастической «легенды Лозгачева», есть очередной плод фантазии, хотя следует отдать должное автору, что он весьма близко подошел к разгадке «таинственной смерти Сталина». Но, увы! Сказав «а», автор говорит и «б»:

«Но почему был отдан такой приказ? Все, что известно о поведении четверых людей, позволяет предположить, что каждый из них старательно делал вид, что ничего необычного не происходит, хотя твердо знал, что Сталин уже находится между жизнью и смертью. А если это так, то что давало им основания для такой уверенности и почему они не старались использовать хотя бы малейший шанс для спасения его?

Хотя совершенно очевидно, что все четверо были виновны в преступном препятствовании оказанию помощи тяжело больному человеку, вряд ли все они вместе осуществляли отравление Сталина. Скорее всего, отравление было осуществлено одним человеком. В то же время поведение и остальных вызывает подозрение в том, что они старались не мешать фатальному концу, то ли наверняка зная, то ли догадываясь о том, почему Сталин находился в таком состоянии.

Но подозрение вызывает и поведение охранников. Почему они так долго не реагировали на то, что Сталин не встает после сна? Почему они поверили «диагнозу» членов Президиума ЦК, когда они видели, что Сталин был в полупарализованном состоянии и пребывает в нем, возможно, с полудня? Почему они лишь покорно ожидали прибытия врачей, ничего не предпринимая для ускорения этого прибытия? Создается впечатление, что события развертывались в далекой тайге или тундре и окрест ближней дачи на сотни километров не было ни единого очага цивилизации, ни единого медицинского учреждения, ни одного врача. Неужели приказ Г. М. Маленкова «никому ничего не сообщать», разнос Берии, устроенный охранникам, произвели на них столь сильное впечатление, что они не решились действовать самостоятельно, хотя бы в обход этих приказов: например, вызвать врача якобы на помощь одному из них? Не исключено, что кто-то строго запретил охране действовать самостоятельно.

Это подозрение усиливается, если вспомнить то, что никто из охраны не пытался зайти к Сталину до 22.30. Возможно, что Сталину стало плохо гораздо раньше, чем зажегся свет в его кабинете, и он включил свет, напрягая последние силы, но уже будучи не в состоянии позвать охранников и прислугу. Но возможно и то, что кто-то включил свет в комнате Сталина, уже увидев его на полу в бессознательном состоянии. Включенный свет якобы позволил охранникам успокоиться и отложить посещение Сталина на несколько часов. Уже на этом этапе многое вызывает недоумение. Почему, кроме детей Сталина, никто не старался узнать, почему задерживается обед и что происходит со Сталиным? Почему охранники, которые решились навестить Сталина в 22.30 и нашли для этого удобный предлог, не могли раньше придумать, каким образом можно разузнать, что с ним происходит?

Поведение охранников объясняли приказом начальника выездной охраны И. В. Хрусталева. Последний утверждал, что, проводив последних гостей около 4 утра 1 марта, Сталин сказал Хрусталеву: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». Сталин «подобного распоряжения», по утверждению Рыбина, «никогда не давал. Оно удивило Хрусталева необычностью». Хрусталев отметил, что «настроение у Сталина было бодрым».

Однако об этом Рыбин узнал со слов других охранников, так как Хрусталев вскоре умер. Н. Добрюха замечает: «Вызывает вопросы и внезапная смерть здоровяка Хрусталева через 10–15 дней после похорон Сталина, о чем мне рассказал Ю. С. Соловьев, около 10 лет являвшийся подчиненным Хрусталева и одним из самых приближенных телохранителей Сталина. Соловьев уверял, что вскоре после смерти Сталина Хрусталев был арестован, но… уже дней через 10 выпущен и вскоре скончался».

О противоречивом поведении охранников свидетельствует то, что, несмотря на строгие приказы никого не беспокоить и не нагнетать панику, в ту роковую ночь они вновь решились звонить высокому начальству по поводу состояния Сталина. Как утверждал Хрущев, ночью Маленкову опять позвонили охранники, которые сочли, что «сон» Сталина не похож на сон здорового человека. Тогда все участники последней трапезы со Сталиным в ночь с 28 февраля на 1 марта решили поехать снова на дачу, пригласив также Кагановича и Ворошилова. По словам Хрущева, «условились также, что вызовем и врачей». По словам Рыбина, «лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина».

Документы, выставленные на всеобщее обозрение в начале марта 2003 года в здании Государственного архива РФ, свидетельствуют, что на самом деле в 7 часов утра (а не после половины восьмого) на дачу прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. Опять возникает вопрос: почему не вызвали врача среди ночи, сразу после повторного звонка охранников? Получалось, что от времени обнаружения Сталина на полу до приезда врачей прошло более 8 часов! Если же предположить, что Сталин потерял сознание утром 1 марта, то это значит, что ему не была оказана помощь в течение суток. За это время даже в те годы «скорая помощь» из Москвы могла прибыть самолетом в любую точку СССР, включая стойбище оленеводов Крайнего Севера или кишлак в горах Памира. Возможно, если бы не настойчивость охранников, то и 2 марта к Сталину не допускали бы врачей.

Запоздалое же вмешательство медицины не могло спасти Сталина. Как утверждает Николай Добрюха, врачи лишь с опозданием стали принимать меры против отравления, обнаруженного ими. Однако врачи скрывали эти свидетельства за туманными медицинскими формулировками, так как боялись, что их же и обвинят в отравлении Сталина»^[19].

Вызывает удивление столь пренебрежительное отношение автора к организации системы охраны первого лица государства. Любому человеку, хотя бы косвенно знакомого с уставом гарнизонной и караульной службы, ясно, что даже солдат на первом году службы, заступая на пост по охране какого-нибудь армейского склада, наизусть знает свои обязанности, расписанные в табеле постам. Там предусмотрены все мыслимые случаи, которые могут случиться во время несения боевой службы, и расписаны до мельчайших подробностей действия, которые обязан предпринять часовой при их возникновении. Неужели можно допустить, что в инструкции начальнику караула по охране первого лица государства не предусмотрены действия охраны на случай заболевания Сталина, тем более человека немолодого и страдавшего многочисленными недугами, не однажды перенесшего инсульт?

А допустить такое предположение, что кто-то проник в покои Сталина, увидел его в беспомощном состоянии и даже зажег настольную лампу, чтобы «усыпать бдительность» охраны? А потом этому «кто-то» надо было еще незаметно покинуть ближнюю дачу, совершив свое черное дело.

До такого абсурда кажется больше никто из «исследователей» додуматься не мог — одно слово — «синтетическая» версия! Уже одного этого абсурдного предположения достаточно, чтобы версию Ю. Емельянова об «отравлении» Сталина невидимым лицом, неведомым способом, в неизвестное время, но при этом в полной уверенности, что акция удалась, поскольку члены «Четверки» по умолчанию в нее безоговорочно поверили, можно спокойно отправить в корзину, не утомляя себя разборкой ее слабых и «сильных» сторон.

Так кто же подсыпал или подлил отраву в бокал с «соком», который выпил Сталин? Кто из этой пресловутой «Четверки» свершил этот преступный акт, у кого были самые серьезные мотивы для отравления Сталина? Как «убедительно» доказывает Ю. Мухин — это был Н. С. Хрущев. Нет, возражает ему Ю. Емельянов, — это мог сделать только Л. П. Берия, при молчаливом согласии остальных членов «Четверки»:

«Хотя многое говорит в пользу насильственной гибели Сталина и ответственности за это Берии и других руководителей страны, менее ясно, почему вдруг они решили убить Сталина. Есть свидетельства о том, что Берия хотел избавиться от Сталина, так как последний хотел избавиться от Берии. Молотов сообщал Чуеву, что «Сталин иногда выражал пренебрежительное отношение к Берии. Убрать хотел». Подобные же мысли высказывал и Хрущев в своих воспоминаниях. На июльском пленуме 1953 года Каганович утверждал, что во время первомайской демонстрации 1953 года Берия, обратившись к некоторым членам Президиума ЦК, сказал, что Сталин замышлял убрать его, но «не знал, что если бы он меня попробовал арестовать, то чекисты устроили бы восстание». Факт такого заявления Берии подтвердили и другие члены Президиума ЦК.

В своей беседе с писателем Аркадием Первенцевым бывший секретарь и член Президиума ЦК КПСС П. К. Пономаренко, вспоминая заседание руководства страны, состоявшееся за полгода до смерти И. В. Сталина, говорил: «В конце заседания, Иосиф Виссарионович поставил организационные вопросы. Сначала он зачитал заявление Берии, почему-то не включенного ни в одну из двух комиссий — ни в военную, ни во внешнеполитическую — хотя в них были распределены все члены Президиума. Сталин сказал: «Берия — человек, желающий иметь власть везде, но нигде как следует не работающий. Не возражаете, чтобы включить его во внешнеполитическую комиссию…» Мы, впервые услыхав от вождя такую резкую характеристику Берии, промолчали. Сталин приказал включить».

Следует иметь в виду, что, хотя Пономаренко стал впервые свидетелем такого отношения вождя, Сталин на протяжении десятка лет не раз критиковал Берию и порой довольно резко. (Об этом, в частности, вспоминали Главный маршал авиации А. Е. Голованов и начальник сталинской охраны генерал Н. С. Власик.) Это не мешало Сталину отдавать должное организаторским способностям Л. П. Берии, которые особенно проявились в ходе создания советского ядерного оружия. Как известно, Л. П. Берия возглавлял руководство этими работами. Хотя свидетельства Молотова, Пономаренко и самого Берии (со слов Кагановича), говорят о неустойчивости положения этого руководителя, казалось, что Сталин лишь стремился одернуть его. Сталин имел основание быть недовольным излишним самомнением, характерным для Берии. Но, высказавшись прилюдно о том, как он низко оценивает заслуги Берии, Сталин, в конечном счете, включил его в комиссию по международным делам.

Наконец, следует иметь в виду, что не было прочным положение и других членов Президиума ЦК. В конце 40-х годов пошатнулось положение Г. М. Маленкова в связи с так называемым «делом авиаторов». Как отмечает историк Юрий Жуков, еще в феврале 1947 года Сталин в беседе со Ждановым ставил вопрос о том, чтобы вывести из состава ЦК Г. М. Маленкова.

В 1947 году был снят с поста первого секретаря ЦК Компартии Украины Н. С. Хрущев и лишь к концу 1947 года был возвращен на этот пост. Н. С. Хрущев был подвергнут острой критике и за его курс на создание агрогородов в Московской области в начале 50-х годов.

Не раз критике Сталина подвергался и НА Булганин. Хотя 7 апреля 1951 года он был назначен единственным первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, в ходе XIX съезда его фамилию не называли второй после Сталина…

Хотя версия Добрюхи о непосредственной ответственности Берии за отравление Сталина пока не доказана, есть «признательные показания» самого Берии на этот счет. Эти признания были сделаны им не в ходе следствия, когда он был арестован, а в те дни, когда он был на вершине власти и славы. Из замечаний, которые делал Л. П. Берия 1 мая 1953 года в беседе с ним на трибуне Мавзолея, В. М. Молотов делал вывод: «Не исключено, что он приложил руку к его смерти». Для такого вывода были более чем веские основания. В своей беседе с писателем Феликсом Чуевым Молотов утверждал, что Берия сказал ему по поводу Сталина: «Я его убрал». Руководители партии видели, что Берия не скрывал, а бравировал своей ролью убийцы Сталина.

Мучительная смерть Сталина, свидетелями которой стали советские руководители, еще более запугивала их. Если Берия мог отравить Сталина, то где была гарантия, что не придет и их очередь?

Уже в дни болезни Сталина многие стали свидетелями того, что поведение Берии резко отличалось от поведения других руководителей, явно растерянных и подавленных. Светлана Аллилуева утверждала: «Только один человек вел себя неприлично— это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным»… А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!».

В своих воспоминаниях Н. С. Хрущев писал: «Как только Сталин заболел, Берия стал распространять злобные слухи о нем, высмеивать его. Было невыносимо слушать Берию. Но, интересно, что, как только на лице Сталина появлялись признаки сознания, Берия бросался на колени, хватал Сталина за руку и начинал целовать ее. Как только Сталин терял сознание снова и закрывал глаза, Берия поднимался и плевался. В этом был весь Берия — изменнический даже по отношению к Сталину, которого он якобы обожал и даже боготворил и, однако, на которого сейчас плевал».

В своей беседе с писателем Феликсом Чуевым Молотов подчеркивал, что как только Сталин «приходил в сознание… Берия держался Сталина!» В своем выступлении 3 июля 1953 года на пленуме ЦК КПСС Л. М. Каганович говорил: «Уже на другой день после смерти Сталина» Берия «начал свергать мертвого Сталина, он стал мутить, пакостить, то рассказывал, что Сталин говорил про тебя то-то, про другого то-то, то говорил, что Сталин и против него, Берия, шел».

Известно также, что сразу же после произнесения своей речи на траурном митинге во время церемонии похорон И. В. Сталина Л. П. Берия опять хулил покойного. По свидетельству же тогдашнего первого секретаря ЦК Компартии Грузии А. Мгеладзе, «сразу после похорон… Берия хохотал, крыл Сталина матом: «Корифей науки! Ха-ха-ха!»

Однако некоторые из этих заявлений, свидетельствующих о двуличии и вероломстве Берии и даже о его ответственности за смерть Сталина, вызывают вопросы и относительно людей, которые были свидетелями его поведения. Известно, что в эти дни сурово обходились со всеми, кто не разделял всеобщего горя. На выставке в Госархиве РФ 2003 года приводились документы об арестах таких людей.

Так, была арестована одна женщина, которая в ходе бытовой ссоры пожелала своей соседке умереть, как умер Сталин. Почему же, став свидетелями явного желания Берии смерти Сталину, руководители СССР, собравшись в Кремле, дружно проголосовали за назначение его министром внутренних дел СССР и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. При этом из порядка перечисления первых заместителей следовало, что Берия стал вторым человеком в стране? Неужели Берия говорил о том, что он «убрал» Сталина лишь Молотову, с которым у него не было близкой дружбы? Скорее всего, об этом же знали, но почему-то молчали другие руководители партии и страны. Наконец, зачем Берия откровенно демонстрировал свое неуважение к умирающему Сталину и сообщал о своей ответственности за убийство?

Прежде всего, очевидно, что Берия так себя вел, потому что он был уверен в своей безнаказанности, а также в том, что они готовы сотрудничать с ним в действиях по отстранению Пономаренко и других руководителей, которых в последние месяцы своей жизни выдвигал Сталин. Формирование ими 5 марта нового руководства страны за пару часов до смерти Сталина свидетельствовало о том, что они спешили пересмотреть решения XIX съезда КПСС и Октябрьского пленума ЦК. При новом распределении мест из руководства страны были исключены почти все новые выдвиженцы Сталина. Проект решения о назначении Пономаренко Председателем Совета Министров СССР был предан забвению. В новом руководстве Маленков стал Председателем Совета Министров СССР, то есть фактически первым руководителем страны. Перечисляя состав нового правительства, следом за Маленковым называли Л. П. Берию, который стал вторым человеком в стране…

В своих доверительных беседах с Молотовым, Кагановичем и другими, о которых они позже вспоминали, Берия изображал себя спасителем их лично и их супруг благодаря тому, что он убрал Сталина. В то же время Берия прекрасно понимал, что его усилия по укреплению своего положения могут вызвать контрмеры его коллег, и он старался объединить вокруг себя членов Президиума ЦК в борьбе против общего врага. Таким врагом стал покойный Сталин.

Очевидно, что Берия не собирался ограничить свой антисталинский поход рамками Президиума ЦК КПСС. Ведь обвинения в убийстве Сталина могли быть высказаны многими советскими людьми, помимо Василия Сталина и неизвестной «старухи с клюкой», как только они преодолели бы шок от смерти Сталина и осознали бы, кому был выгоден пересмотр решений Октябрьского пленума ЦК КПСС. Охранники сталинской дачи могли разнести на всю страну свои рассказы о том, как мешали Берия и другие советские руководители вызову врачей к парализованному Сталину. Люди из аппарата ЦК и Совета Министров СССР могли рассказать о готовившемся назначении Пономаренко Председателем Совета Министров СССР и о том, как это решение было заменено назначением на этот пост Маленкова. Участники Октябрьского пленума ЦК могли рассказать о последнем выступлении Сталина, в котором он объявлял о своем желании выдвигать к руководству, более молодых, энергичных и образованных деятелей. Эта информация могла бы стать взрывным материалом, который подорвал бы доверие к новому правительству. Однако если бы удалось убедить советских людей, что смерть Сталина — это не трагедия, а событие, которое облегчило жизнь страны, то обвинения в убийстве Сталина не получили бы большой поддержки.

Прежде всего, Берия стал обвинять Сталина в том, что тот нес ответственность за различные беззакония, творившиеся в стране. Позже в своем выступлении на июльском Пленуме ЦК КПСС бывший член Политбюро А. А. Андреев отмечал «появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень». В выступлении на том же пленуме заместитель Председателя Совета Министров СССР И. Т. Тевосян указывал, что «в записках МВД по делу врачей и работников Грузии, разосланных по его настоянию всем партийным организациям, отмечалось, что избиение арестованных производилось по прямому указанию товарища Сталина»^[20].

Таким образом, Ю. Емельянов пытается убедить читателей в том, что главным обвинителем Берии в смерти Сталина является… сам Берия! И для такого «самооговора» у него якобы были веские основания:

«Не исключено, что уже по мере того, как Берия сознавал роковой характер болезни Сталина, он был заинтересован создать впечатление, что именно он, Берия, был способен возглавить страну.

В политическом вакууме, который создался после смерти Сталина, Берия вскоре стал инициатором борьбы против «культа личности Сталина», подталкивая руководителя страны Маленкова и других членов Президиума к «десталинизации». В своих беседах с членами Президиума Берия убеждал их, что Сталин представлял для каждого из них личную опасность, и таким образом демонстрировал свою роль в спасении каждого из них от неминуемой гибели. В то же время, убеждая членов Президиума, что именно он «убрал Сталина», Берия запугивал их и таким образом создавал впечатление, что он стал вершителем судеб страны, что ему ничего не стоит устранить и других руководителей. (Возможно, что, увлекшись этой игрой, Берия добился обратного эффекта, что и привело к его падению.)^[21]

Справедливости ради следует отметить, что в своих сочинениях Ю. Емельянов, опровергая самого себя, расширяет круг подозреваемых в убийстве Сталина лиц, включая в него помимо Берии и других членов «Четверки», а также иных лиц из окружения Сталина, что само по себе указывает, с его точки зрения, на неразрешимость «загадки смерти Сталина».

«Желать смерти Сталина могли не только «ветераны» партийного руководства, опасавшиеся за внезапное завершение своих карьер после введения в его состав «новичков», но и немало людей, положение которых всецело зависело от положения этих руководителей. В этот круг входили их многочисленные помощники, еще более многочисленные работники правительственного аппарата, обслуга, члены семьи и другие близкие люди. Каждый из них, стремясь сохранить свое привилегированное положение, мог желать устранения внезапно возникшей угрозы своего безбедного существования и по мере возможностей предпринимать для этого соответствующие действия.

Следует учесть, что все эти интриги не проходили мимо сил, враждебных нашей стране. Как бы ни старались органы безопасности, информация об интригах в советском руководстве просачивалась за стены Кремля, и неслучайно на Западе появилось особое исследовательское направление — кремленология. Помимо исследователей, находившихся далеко от Москвы, у Запада была и своя агентура, которая могла воспользоваться борьбой за власть в Кремле и нанести решительный удар по советскому руководству. Борьба за влияние в Кремле, сопровождавшаяся выдвижением новых кадров, могла сопровождаться умелым внедрением на не слишком высокие, но ключевые посты людей, выполнявших заведомо антигосударственные цели. Этому благоприятствовала смена кадров в охране Сталина и его секретариате после отставок и арестов Власика и Поскребышева. Однако никаких свидетельств о проникновении в окружение Сталина агентов иностранных разведок или иных антигосударственных организаций до сих пор не имеется.

В то же время после ареста академика Виноградова, который постоянно его лечил, здоровье Сталина стало более уязвимым. Описывая Сталина в его день рождения 21 декабря 1952 года, С. Аллилуева обратила внимание, что «он плохо выглядел в тот день. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть гипертонии… Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, — откуда-то брал он сам эти фельдшерские средства; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане (построенной у него на даче в отдельном домике) и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было».

О самолечении Сталина и его небрежном отношении к здоровью свидетельствовал и Рыбин, который писал, что Сталин «к своему здоровью относился скверно: обедал когда придется, никакой диеты не соблюдал. Очень любил яичницу, способствующую возникновению бляшек на сосудах. Специального диетолога или хотя бы личного врача не имел. Правда, во время и после войны его навещали профессора Виноградов, Преображенский и Бакулев. Доктор Кулинич брал кровь из пальца, делал уколы от гипертонии. Но в последнее время, если одолевала гипертония или очередная ангина, он к врачам не обращался — этого еще не хватало! А брал у Поскребышева, бывшего фельдшера, необходимые таблетки. Штатные врачи обслуживали в основном сотрудников охраны и крайне редко — самого Сталина. Так что здоровье было серьезно ослаблено возрастом, сопутствующими хворями».

О нежелании Сталина обращаться к врачам говорил и непосредственно отвечавший за его охрану в последние месяцы жизни генерал Рясной. По его воспоминаниям, Сталин в последние дни жизни «посылал чекистов в простую аптеку со списком лекарств. Самолечением занимался. Подозревал, что его могут досрочно отправить на тот свет, и не без оснований. Работал по-прежнему много. Вызывает начальника охраны, дает ему список книг»^[22].

Наконец-то автор «синтетической» версии причины смерти Сталина подводит читателя к совершенно понятной мысли, что смерть вождя могла наступить по вполне естественной причине — ослабленное многочисленными недугами здоровье и пренебрежительное отношение Сталина к медицине:

«Для того, чтобы убить нездорового и не молодого человека, находящегося в состоянии инсульта, не требовалось присутствие «дам-невидимок», брызжущих эфир в лицо и вкалывающих порции яда. Даже если инсульт Сталина был вызван вполне естественными причинами, для того, чтобы добиться его кончины, было достаточно не оказывать ему долго медицинскую помощь»^[23].

От себя добавим, что при повторном инсульте, случившемся у Сталина в ночь с 1 на 2 марта 1953 года, смерть могла наступить и в том случае, если первичная медицинская помощь стала оказываться вождю немедленно. Однако первичная помощь могла последовать лишь со стороны, например, лечащего врача Кулинича и младшего медперсонала, безусловно находившегося в непосредственной близости от своего пациента. Для организации квалифицированной помощи со стороны медицинских «светил» в любом случае прошло немало времени, что возможно и стало роковым для больного, перенесшего до этого, как минимум, два тяжелейших инсульта.

Глава 6

ВЕРСИЯ Ю. МУХИНА УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА — «ОТ ПРОТИВНОГО»

Как уже неоднократно упоминалось, значительная часть исследователей основным виновником в смерти Сталина считают Н. С. Хрущева, при этом некоторые из них тщательно «реабилитируют» Л. П. Берию, который, якобы, ни с какой стороны не причастен к этому преступлению («берияфилы»). Наиболее ярко выраженными «берияфилами» являются Ю. Мухин, Е. Прудникова и С. Кремлев, на версиях которых мы ниже остановимся.

К анализу событий, предшествующих и сопутствующих смерти И. В. Сталина, Ю. Мухин впервые обратился в своей книге «Убийство Сталина и Берия», вышедшей в издательстве «Крымский мост- 9Д. Форум» в 2002 году, которая была переиздана в 2009 году издательством «Яуза-Пресс» под названием «Убийцы Сталина. Главная тайна XX века» с некоторыми изменениями и дополнениями. Тщательно проанализировав «классическую» версию Н. Зеньковича, основанную на взаимоисключающих свидетельствах Н. С. Хрущева и охраны, он пришел к твердому убеждению, что косвенно в убийстве Сталина виновен именно Хрущев, который в паре с руководителем МГБ СССР Игнатьевым, якобы постарался ускорить смерть Сталина от случившегося с ним инсульта.

Однако, почти одновременно Ю. Мухин «разрабатывает» иную версию, согласно которой Хрущев выступает уже в качестве непосредственного убийцы (отравителя) Сталина^[24], что значительно снижает доверие к его наиболее правдоподобной и хорошо проработанной версии «от противного», к рассмотрению которой мы в первую очередь и обратимся.

Суть метода «от противного» основана на том, что свидетельские показания Хрущева и охраны, будучи настолько противоречивыми и не стыкующимися ни по времени действий, ни по их содержательной части, что автор их попросту отвергает, заменяя при этом любой тезис версий «свидетелей» соответствующим антитезисом.

Если Хрущев в своих воспоминаниях и охрана, согласно «легенде Лозгачева», упорно утверждают, что чуть ли не до утра 1 марта на ближней даче Сталина была большая пьянка, то это означает, что ничего подобного не было. Значит, вечером 28 февраля у Сталина была деловая встреча с членами «Четверки», где состоялся серьезный и похоже даже тяжелый разговор, поскольку Хрущев и охрана усиленно пытаются убедить нас, что Сталин расставался с гостями очень весело.

«Раз уж Хрущев и охрана пытаются нас убедить, что всю ночь на 1 марта Сталин был здоровым, значит именно в ночь, с 28 февраля на I марта с ним и случился инсульт.

Раз уж охрана пыталась нас убедить, что телохранители очень боялись зайти к Сталину и вообще они спали, то значит, они приступ инсульта увидели немедленно, как только он случился. Либо Сталин успел позвонить, либо они увидели его лежащим на полу в замочную скважину, но это было в ту же ночь на 1 марта.

Правдивый штрих, который вранью просто ничего не дает, — у Сталина были закатаны рукава на рубашке (Бутусова их откатила). Сталин был в отношении себя очень бережлив — из одежды у него не было ничего лишнего, но и то, что было, он занашивал. В те времена, когда работали за столом, чтобы сберечь манжеты рубашек от истирания, надевали нарукавники. Но у Сталина их не было, и он в теплой комнате просто снял китель и закатал рукава. Следовательно, в момент инсульта Сталин был в кабинете или за столом, или прохаживался в раздумье (всеми отмечаемая привычка.). Когда произошло кровоизлияние в мозг, Сталин, теряя сознание, попытался добраться до дивана и упал возле него, как и выявилось в самой первой версии, когда еще не было времени для придумывания изощренной лжи с газетой, часами, нарзаном и т. д.

К упавшему Сталину подбежала охрана, переложила его на диван. Но их смутила одна деталь, о которой и я, кстати, чуть ли не всю жизнь не догадывался. Оказывается, при потере сознания (возможно, не у всех) расслабляются мышцы мочевого пузыря, и происходит самопроизвольное мочеиспускание.

И охрана ошарашилась в недоумении. Никто и никогда не видел Сталина пьяным не только до бессознательного состояния, но и до бесконтрольного. А тут одно за другим — выпивка с членами Президиума ЦК, он лежит на полу и обмочился. А вдруг пьян, да так, что завтра ему самому будет жгуче стыдно и в 10 раз стыднее, что его кто-то в таком состоянии видел?

Тем не менее, это ЧП и охрана немедленно звонит тому единственному, кому обязана звонить в любом случае, — начальнику правительственной охраны. Тут действует инструкция, и можно в ее исполнении телохранителями не сомневаться ни на секунду — охраняемое лицо без сознания! Причина не имеет значения. Он без сознания — они звонят начальнику! Начальник немедленно выезжает к охраняемому лицу вместе с врачом»^[25].

Начальник правительственной охраны (в это время должность совмещал сам министр Семен Денисович Игнатьев. — А.К.) по версии Ю. Мухина доложил по ситуации Н. С. Хрущеву, который в Политбюро курировал правоохранительные органы, и вместе с ним поспешили на ближнюю дачу. Лечащим врачом был некто Смирнов, который ни в версии Хрущева, ни в версии охраны не упоминается. Ю. Мухин «вычислил» его, тщательно проанализировав речь Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС.

Таким образом, вечером 28 февраля на дачу к больному Сталину прибыла тройка в составе: министр МГБ СССР СД. Игнатьев, Н. С. Хрущев и легчащий врач Смирнов. Автор версии допускает, что возможно вместе с ними прибыл еще и Г. М. Маленков, который также курировал правоохранительные органы со стороны Правительства.

Зайдя к Сталину и определив, что у Сталина инсульт, мерзавцы пошли на риск. Они вышли и сообщили охране, что товарищ Сталин вчера немного перепил, с ним случился конфуз и лучше, если завтра он сам встанет, переоденется, а мы все сделаем вид, что об этом ничего не знаем (то есть экспромтом родился заговор. Насколько правдоподобна эта версия, несколько ниже. — А.К.).

Как должны были поступить телохранители? Перед ними непосредственный начальник, назначенный на свой пост Сталиным, врач, член Президиума ЦК, а возможно и два, если был и Маленков. Не верить им? А ведь объяснение вполне понятное, и предложение сделано с уважением к Сталину. Естественно, что охрана согласилась и стала ждать утра.

(Вот этот свой приезд на дачу Сталина Хрущев и выдал за приезд в 3 часа ночи 2 марта. Он тогда, якобы, успокоил охрану тем, что Сталин, дескать, спит. Но подумайте сами, как это выглядело 2 марта — Сталин, даже если он лег в 7.00 утра 1 марта, «спит» 22 часа подряд?! И Хрущеву самому бы стало неудобно, если бы он вдумался в свою брехню.)

Наступило утро, день. Сталин не встает. Охрана беспокоится, и что она делает? Правильно — то, что от нее требует инструкция. Она снова звонит начальнику правительственной охраны. И… снова ждет! Почему? Что им сказал начальник охраны, чем парализовал телохранителей? Думаю, что он их обманул, сказав, что он позвонил по прямому телефону лично товарищу Сталину (помните — Лозгачев делает намек, что Сталин мог говорить по телефону так, что они этого не слышали?) и товарищ Сталин попросил охрану не беспокоиться, его немного тошнит после вчерашнего ужина, кушать он не хочет, а нарзан у него есть. Только так можно было парализовать охрану еще на 5—б часов.

А когда телохранители все же вошли, увидели Сталина в том же положении, в каком они его положили в ночь на 1 марта, и снова начали звонить, то наступило 2 марта и они, наверное, уже поняли, что их подставили. Что им оставалось делать? Жаловаться? Кому? Берия? А кем был Берия, чтобы он смог произвести хоть какие-нибудь действия по их жалобе и хотя бы защитить их? Ведь им предстояло «клеветать» на вождей партии, на верных ленинцев-сталинцев Маленкова и Хрущева. Кто поверит в слова полковников, виновных в неоказании помощи товарищу Сталину, против слов двух членов Президиума ЦК?

И им осталось послушно заучить то, что им предстояло говорить по приезде остальных членов Президиума, Правительства и врачей. Они, по команде Хрущева, спасали себя и одновременно выгораживали преступников. Поэтому-то они через 25 лет в своих показаниях и заменили Хрущева на Берию, а о начальнике правительственной охраны вообще глухо молчали»^[26].

Таким образом, косвенными убийцами Сталина являются: Н. С. Хрущев, СД. Игнатьев, лечащий врач Смирнов, возможно еще и Г. М. Маленков, хотя Ю. Мухин в этом не совсем уверен. Относительно роли министра МГБ СССР Игнатьева, которого Ю. Мухин называет «застенчивым убийцей века», в убийстве И. В. Сталина, автор версии пишет следующее:

«На 28 февраля 1953 года обязанности начальника Главного управления охраны исполнял сам министр госбезопасности С. Д. Игнатьев! Именно ему, своему непосредственному начальнику, и позвонил в первую очередь телохранитель Старостин, в чем он невольно сознался в своем рассказе.

Игнатьев очень малозаметная личность в отечественной истории, его как бы стесняются историки.

«Семен Денисович Игнатьев родился в 1904 г. в деревне Карловка Херсонской губернии, по национальности украинец, партстаж с 1926 г., образование — высшее. С 1937-го — секретарь Бурят-монгольского обкома ВКП(б), с 1943-го— 1-й секретарь Башкирского обкома, с 1946— го работал в ЦК ВКП(б), с 1947-го — секретарь, 2-й секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, с 1949-го— секретарь Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б), с 1950-го — зав. отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП (б)»^[27].

Как видите, Игнатьев — чистейшая партийно-аппаратная номенклатура, типа Ежова, карьеру он делал только по партийной линии и поэтому, возможно, ему так неосмотрительно доверился Сталин. Игнатьев был министром МГБ с августа 1951 г. по март 1953. Министром он был очень слабым. Его подчиненный П. Судоплатов может и со зла, но наверняка не без оснований характеризует его так: «Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, поражался, насколько этот человек некомпетентен. Каждое агентурное сообщение принималось им как открытие Америки. Его можно было убедить в чем угодно: стоило ему прочесть любой документ, как он тут же подпадал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты»^[28].

А следует сказать, что со стороны партии и со стороны правительства МГБ курировали Хрущев и Маленков, т. е. Игнатьев зависел от них, поскольку был назначен на эту должность по их рекомендации.

Обычно историки считают, что борьба за власть ведется для занятия каких-то высоких престижных должностей. Если мы взглянем на тех, кто после смерти Сталина ска-канул вверх, то увидим, что у Хрущева, на первый взгляд, должность увеличилась не очень сильно. До смерти Сталина он был одним из десяти секретарей ЦК и им же и остался (тогда не существовало должностей ни генерального, ни первого секретаря ЦК, и Сталин был просто секретарем). Кроме того, Хрущев был первым секретарем Московского горкома КПСС, после смерти Сталина его от этой должности освободили. За счет того, что Хрущеву оставили только одну, самую высокую должность — секретаря ЦК, можно считать, что он получил некоторое повышение.

Маленков получил чистое повышение: с секретаря ЦК, с должности одного из руководителей партии, он стал председателем Совмина — главой правительства.

Берия несколько понизился в должности за счет разбавления суммы его должностей — он остался заместителем председателя Совмина, но ему дополнительно под непосредственное управление дали объединенные МГБ и МВД.

Резкий скачок вверх сделал только Игнатьев. Он из министров МГБ прыгнул на пост секретаря ЦК, т. е. стал одним из четырех руководителей КПСС, по должности стал равен Хрущеву и, кроме этого, ему поручили партийное руководство МВД, т. е. он стал партийным начальником Берии. (Правда, Берия его уже через месяц резко и решительно сбросил с этого поста).

Итак, если мы решим задаться вопросом, кому была выгодна смерть Сталина, то по порядку карьерного скачка идут Маленков и Игнатьев, а за ними Хрущев.

Если вы глянете на послужной список Игнатьева, в котором нет ничего значительного (Хрущев, скажем, был первым секретарем ЦК Украины, Маленков — членом ГКО во время войны), то засомневаетесь в том, что эта серая незаметная мышь просто так прыгнула настолько высоко.

Более того, есть основания полагать, что дата 2 марта была рубежом для Игнатьева — 3 марта он бы уже не был даже министром МГБ. Историки не придают значения цели, с которой Сталин позвал к себе ряд членов Президиума ЦК на ужин в субботу 28 февраля. А дело в том, что 2 марта в понедельник должно было быть заседание Президиума ЦК, и Сталин собрал товарищей 28 февраля, чтобы неофициально обсудить вопросы повестки дня этого заседания. О том, что это были за вопросы, сегодня можно только догадываться, что мы и будем делать ниже, но об одном вопросе можно сказать абсолютно точно — в понедельник 2 марта 1953 г. Президиум ЦК решил бы вопрос об объединении МВД и МГБ в одно министерство и о назначении министром Берии по совместительству со всеми его остальными должностями. Почему об этом можно говорить абсолютно уверенно?

Дело в том, что вопрос об этой реорганизации в числе 16 других вопросов Президиум ЦК и Совмина решили 5 марта 1953 г., в день смерти Сталина (но когда Сталин был еще жив). На все 16 вопросов у членов Президиума ушло 40 минут. До 5 марта члены Президиума и правительства дежурили у постели Сталина и на Президиум не собирались. Такой вопрос, как реорганизация двух ведомств, не может быть решен мгновенно, за 2,5 минуты — это исключено. Такие вопросы обсуждаются очень долго и заблаговременно, поскольку влекут за собой уйму сопутствующих вопросов: от объема дел нового ведомства до кадровых вопросов — кто будет руководить, замы, куда деть высвободившихся и т. д. Причем, само объединение этих двух ведомств непонятно с деловой точки зрения. Во всех крупных странах полиция и госбезопасность разделены, и в СССР их начали разделять до войны и окончательно разделили в 1943 г.

И вдруг снова объединение с тем, чтобы после убийства Берии их опять разъединить…

Отсюда следует два безусловных вывода. Во-первых, вопрос об объединении МВД и МГБ обсуждался уже давно и был в деталях проработан настолько, что в четверг 5 марта была просто поставлена точка, а если бы Сталин не заболел и провел заседание 2 марта, то точка была бы поставлена именно на плановом Президиуме ЦК в понедельник.

Во-вторых. Непонятное объединение МВД и МГБ проводилось Сталиным под Берию персонально, другого ответа просто нет. Это означает, что ни министр МВД Круглов, ни министр МГБ Игнатьев своим должностям не соответствовали, полноценной замены им Сталин не видел и решился снова поручить МВД и МГБ Берии. (То, что Сталин решил перегруженному атомными делами Берии поручить еще и эти министерства, говорит о том, что вопрос о них стоял очень остро. Иначе бы тянули время, подыскивая подходящую замену этим министрам).

Министра СССР назначает Президиум Верховного Совета СССР (по представлению Президиума ЦК), а заместителей министра назначает Совет Министров СССР. Следовательно, персональный вопрос с заместителями нового министра МВД был решен тоже Председателем Совмина Сталиным: ими стали Серов и Круглов. Игнатьев в новом министерстве не предусматривался, т. е. в понедельник он был бы просто снят с должности и вряд ли ему светило повышение — ведь в секретариате ЦК он, по сути, занял освободившуюся после смерти Сталина должность.

П. Судоплатов в своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» пишет: «В конце февраля 1953 г., за несколько дней до смерти Сталина, я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность»^[29]. А в «деле Берии» отмечено, что, став министром объединенного МВД, Берия неоднократно объяснял подчиненным, что в 1938 г. партия назначила его на пост наркома НКВД, чтобы он разгромил ежовщину, а сегодня его цель — разгромить игнатьевщину.

Скажем прямо, смерть Сталина была для Игнатьева не просто выгодной, она, судя по всему, была для него спасением.

Интересна дальнейшая судьба Игнатьева. В апреле Берия делает энергичный маневр, и Игнатьев тихо, но далеко улетает: сначала в никуда — его исключают даже из членов ЦК на пленуме 28 апреля, но уже на пленуме 2 июля 1953 г., посвященном «делу Берии», Игнатьева, по предложению Хрущева, снова избирают членом ЦК, после «суда над Берией» в декабре 1953 г. он секретарь Башкирского обкома КПСС, с 1957 г. — секретарь Татарского обкома, а с 1960 г. он, в 56 лет, на пенсии.

При Игнатьеве МГБ начало борьбу с еврейским космополитизмом, при нем были произведены аресты по «делу врачей», при нем было расследовано дело Еврейского антифашистского комитета, члены которого при нем же были и расстреляны. После разоблачения «культа личности» Сталина все это было названо «произволом», все подследственные и осужденные — «невиновными жертвами». Казалось бы, что евреи и еврейская пресса должны ненавидеть Игнатьева и метать в него громы и молнии, в сто раз больше, чем в Берию. Но вот парадокс! И еврейская пресса не проявляет к нему злобы и интереса, и еврей Ю. В. Андропов распорядился в 1983 г. этого, казалось бы, уже всеми забытого старца похоронить на Новодевичьем кладбище! Много ли там покоится бывших секретарей Татарского обкома? Что-то должно ему было ЦК КПСС! И сильно должно, если даже родственникам не смогли отказать в том, в чем запросто отказали родственникам, скажем, народного любимца В. Высоцкого — в похоронах на самом престижном кладбище СССР^[30].

По мнению Ю. Мухина заслугой СД. Игнатьева перед партией является его активное участие в заговоре по ускорению смерти Сталина. Однако в заговоре невольно участвовали еще и лечащий врач, с которым Игнатьев приехал по вызову охраны к умирающему вождю. Присутствие врача было крайне необходимо, поскольку охрана могла поверить тому, что со Сталиным все нормально, только врачу, которого она хорошо знала. Значит, лечащий врач является таким же участником убийства Сталина, как Игнатьев и Хрущев. Только врач, постоянно наблюдавший за здоровьем вождя, мог успокоить охрану, сказав им, что «Сталин немного перепил и ему нужно дать спокойно отоспаться».

Так, весьма произвольно трактуя «пристрастие» Сталина к алкоголю, строит свою версию «от противного» Ю. Мухин. Однако автор этой версии забывает одну весьма важную в данном случае деталь — Сталин не употреблял алкоголя вообще. Кому, как не В. Жухраю знать об этом? Но В. Жухрай категорически утверждает, что все «возлияния» Сталина — это чистая имитация, он всегда пил только соки, искусно имитированные под вино. Недаром охранники во всех версиях твердо настаивают, что на поздней встрече Сталина с «Четверкой» подавали сок.

Следовательно, версия о присутствии некоего лечащего врача Смирнова в момент прибытия к заболевшему Сталину Игнатьева и Хрущева весьма сомнительна, хотя доказательства Ю. Мухина о существовании такого врача, безусловно, интересны.

Как мы уже отмечали, А. Рыбин в своих «Записках телохранителя» неоднократно упоминает имя другого лечащего врача — Кулинича, а также один раз упомянул «домашнего врача» Захарову, но о таком враче, о котором пишет Ю. Мухин, он не обмолвился ни разу. Например, он пишет, что: «Доктор Кулинич брал кровь из пальца (у Сталина. — А.К.), делал уколы от гипертонии. Но в последнее время, если одолевала гипертония или очередная ангина, он (Сталин. — А.К.) к врачам не обращался… а брал у Поскребышева, бывшего фельдшера, необходимые таблетки»^[31]. А. Рыбин категорически отрицает возможности отравления Сталина, полагая, что смерть вождя наступила по вполне естественным причинам: «Но о причинах заболевания Сталина могут говорить, писать только телохранители Сталина, коменданты дач подполковник И. Орлов, подполковник М. Старостин, подполковник В. Туков, помкоменданта Петр Лозгачев, домашние врачи Кулинич, Захарова»^[32].

Откуда появился лечащий («домашний») врач Смирнов? И почему в воспоминаниях свидетелей болезни и смерти Сталина его имя ни разу не упомянуто? Ю. Мухин полагает, что, во-первых, имена лечащих врачей Сталина были засекречены, а, во-вторых, изо всех медицинских архивов, связанных с лечением Сталина, были изъяты материалы, где упоминалась фамилия этого лечащего врача. Ю. Мухин по этому поводу пишет: «…телохранители Сталина, пока видели, что Сталин еще дышит, не пошли бы ни на какой сговор с Хрущевым и Игнатьевым и потребовали бы к потерявшему сознание Сталину врача. Только врач мог их успокоить и сказать, что «Сталин перепил и ему нужно дать отоспаться». Причем это должен был быть врач, которого телохранители хорошо знали, и таким врачом мог быть только один из лечащих врачей Сталина. Более того, он по должности обязан был бы примчаться впереди всех. Но ни один свидетель последних дней жизни Сталина не упоминает о его лечащем враче.

Вспоминают всех, кто был у постели умирающего Сталина, даже реанимационную бригаду, но никто не упоминает (очень старательно не упоминает) о лечащем враче Сталина, который обязан был неотлучно находиться при своем умирающем пациенте.

Правда, тут есть два момента. Утром 2 марта на дачу Сталина съехались все медицинские светила Москвы, в том числе и все медицинские руководители лечащего врача Сталина, а как говорится, при живом капитане матрос не начальник, лечащего врача оттер в сторону консилиум, и этот врач мог стать незаметен в толпе эскулапов, скажем, для Светланы Аллилуевой. С другой стороны, фамилия лечащего врача Сталина, наверняка, была тайной, и ее знали лишь очень немногие. Тем не менее, Хрущев, Маленков, Молотов, Каганович, охранники — все они лечащего врача Сталина, безусловно, знали, но глухо о нем молчат. Почему?

Дело дошло до смешного. Практически все историки, кто затрагивал эту сторону жизни Сталина, уверены, что у Сталина вообще не было лечащего врача. Одни полагают, что его лечил непосредственно главный терапевт Лечебно-санитарного управления Кремля (ЛСУК) академик Виноградов, другие считают, что Сталина лечил какой-то его телохранитель, который якобы имел диплом фельдшера (здесь автор, очевидно, имеет в виду утверждение А. Рыбина, что Сталин пользовался советами Поскребышева, имевшего диплом фельдшера. — А.К.), третьи считают, что Сталин лечился сам. Причем так считают и те историки, которым доступны все архивы. А ведь у каждого советского человека была в поликлинике больничная карточка, куда записывались все его болезни, подробности их лечения и фамилии лечащих врачей. Без сомнения, была в ЛСУК заведена такая карточка и на Сталина. Что стоит ее взять и прочесть имена его врачей? В том-то и дело, что взять ее, видимо, невозможно, поскольку она уничтожена Хрущевым сразу после «ареста» (убийства) Берии. Кстати, то, что она уничтожена, подтверждают и нескончаемые гадания историков о том, чем болел Сталин. К примеру, полагают, что в 1946 году у него был инсульт, но полагают так не потому, что прочли это в архивах ЛСУК, а потому, что Сталин несколько месяцев не принимал никого в Кремле.

Можно понять, почему хрущевцы уничтожили все рукописи и личные архивы Сталина: они уничтожали идеи его перестройки, а сами могли оправдаться тем, что, дескать, не хотели, чтобы «зараза культа личности» распространялась в народе. Но его больничную карточку зачем уничтожили? Как это объяснить? Я могу объяснить это только так: после XX съезда КПСС хрущевцы были крайне заинтересованы в том, чтобы никто не знал, кто был лечащим врачом Сталина. Но почему? Видимо, потому, что с этим врачом что-то случилось такое, что могло навести нас на мысли об убийстве Сталина и о причинах убийства Берии.

И хрущевцы тщательно вычистили все архивы, старательно уничтожая все упоминания о враче Сталина.

Но, как водится, произошла накладка: фальсификаторы забыли об архивах самого Хрущева. А в документах его архива этот врач назван!»^[33]

Ю. Мухин сравнил опубликованный текст выступления Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС с озвученным текстом, который сохранился в черновике доклада и нашел в них несоответствие, касающееся личности врачей, лечивших Сталина. Как утверждает Е. Прудникова, интеллектуальный уровень Хрущева был таков,»… что он попросту не соображал, что можно говорить и писать, а о чем нужно помалкивать. И, готовя доклад для XX съезда, он в своих черновиках проговорился (о существовании «загадочного» врача Смирнова. — А.К.) — из напечатанного текста этот момент был вымаран, но черновик в архиве остался..»^[34].

В окончательном варианте доклада Хрущева нет упоминания о лечащем враче по фамилии Смирнов, в то время, как в сохранившемся черновике он прямо пишет, что среди арестованных по «делу врачей» таковой присутствует:

«Дело врачей. Это может быть не дело врачей, а дело Сталина, потому что никакого дела о врачах не было, кроме записки врача Тимашук, которая, может быть, под влиянием кого-то, а может быть, и по подсказыванию кое-кого (уточнить, она вроде была осведомителем органов МВД) написала письмо на имя Сталина. И вот по этому письму было создано дело врачей, арестовали крупнейших и честнейших людей, которые были по своей квалификации, по своему политическому мировоззрению советскими людьми, которые допускались до лечения самого Сталина, например, Смирнов лечил Сталина, а ведь известно, что самим Сталиным к нему допускались единицы. Я не буду вам перечислять всех врачей, это все известные академики, профессора, которые сейчас освобождены и занимают те же посты — лечат членов Правительства и членов Президиума ЦК, мы им оказываем полное доверие, и они с полным сознанием и добросовестностью исполняют свой служебный долг.

И вот достаточно было такого письма к Сталину, как Сталин сразу этому поверил. Ему следствие не нужно было, потому что человек с таким характером, с таким болезненным состоянием сам себя считал гением, сам себе навязал мысль, что он всеведающий, всезнающий и ему никакие следователи не нужны. Он сказал — и их арестовали. Он сказал— Смирнову надеть кандалы, такому-то надеть кандалы — так и будет. Здесь вот сидит делегат съезда Игнатьев, которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будет голова снята. Он сам вызывал следователя, сам его инструктировал, сам ему указывал методы следствия, — а методы единственные — это бить. И вот был составлен протокол, который мы все читали. Сталин говорил: вот вы какие слепцы, котята, не видите врага; что будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врага»^[35].

Итак, в черновом варианте доклада Хрущева на лечащего врача Сталина Смирнова по «указанию» Сталина «надевают кандалы», а при подготовке проекта доклада он собирается уточнить, не была ли «врач Тимашук осведомителем органов МВД». А теперь приведем фрагмент этого выступления в окончательном, «причесанном» виде:

«Следует также напомнить о «деле врачей-вредителей»! (Движение в зале.) Собственно, никакого «дела» не было, кроме заявления врача Тимашук, которая, может быть под влиянием кого-нибудь или по указанию (ведь она была негласным сотрудником органов госбезопасности), написала Сталину письмо, в котором заявляла, что врачи якобы применяют неправильные методы лечения.

Достаточно было такого письма к Сталину, как он сразу сделал выводы, что в Советском Союзе имеются врачи-вредители, и дал указание — арестовать группу крупных специалистов советской медицины. Он сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы, такого-то бить. Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин ему прямо заявил:

— Если не добьетесь признания врачей, то с вас будет снята голова. (Шум возмущения в зале.)

Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить. Через некоторое время после ареста врачей мы, члены Политбюро, получили протоколы с признанием врачей. После рассылки этих протоколов Сталин говорил нам:

— Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов.

Дело было поставлено так, что никто не имел возможности проверить факты, на основе которых велось следствие. Не было возможности проверить факты путем контакта с людьми, которые давали эти признания.

Но мы чувствовали, что дело с арестом врачей — это нечистое дело. Многих из этих людей мы лично знали, они лечили нас. И когда после смерти Сталина мы посмотрели, как создавалось это «дело», то увидели, что оно от начала до конца ложное.

Это позорное «дело» было создано Сталиным, но он не успел его довести до конца (в своем понимании), и поэтому врачи остались живыми. Теперь все они реабилитированы, работают на тех же постах, что и раньше, лечат руководящих работников, включая и членов Правительства. Мы им оказываем полное доверие, и они добросовестно исполняют, как и раньше, свой служебный долг»^[36].

Как видим, текст, фрагмента выступления Хрущева отредактирован не только литературно, но вместо лечащего врача Смирнова «кандалы надевают» уже на академика медицины Виноградова, который был одним из высокопоставленных лечащих врачей Сталина, а врач Тимашук стала уже «негласным сотрудником органов госбезопасности». При этом Хрущева ничуть не смущает тот факт, что Тимашук при этом уже становится сотрудницей «сидящего в зале» бывшего руководителя МГБ СССР Игнатьева, и, если она клеветала в своем письме на врачей, в том числе на академика Виноградова, то клеветала по его заданию.

Итак, проговорился Никита Сергеевич — был у Сталина лечащий врач Смирнов, фамилию которого впоследствии тщательно «вычистили» из истории болезни Сталина. В самой истории болезни упоминается лишь «домашний» доктор Кулинич, а по воспоминаниям А. Рыбина к этой категории «домашних» врачей относится еще и врач Захарова. Можно предположить, что эта троица врачей, постоянно наблюдавших за здоровьем Сталина, составляли своего рода «суточный пост», то есть в непосредственной близости Сталина всегда находился кто-то из дежурных врачей «суточного поста». Этого врача не требовалось вызывать в случае необходимости, он всегда рядом и был в готовности немедленно оказать экстренную медицинскую помощь своему высокопоставленному пациенту. Следовательно, в ночь с 28 февраля на 1 марта (или с 1 — го на 2 марта?) дежурным врачом был доктор Смирнов, но Хрущев почему-то хочет скрыть это и «надевает» на него сталинские кандалы! Спрашивается, зачем?

Ю. Мухин тщательно проанализировал список арестованных по «делу врачей», а затем список освобожденных по инициативе Берии из-под ареста, уже после смерти Сталина, врачей и к своему удивлению не находит там врача Смирнова. К примеру, лечащий врач Жданова Майоров там есть, а лечащего врача Сталина Смирнова — нет. Странно и другое: зачем Хрущеву захотелось упомянуть в своем докладе об арестованном по «делу врачей» каком-то докторе Смирнове? В докладе очень подробно говорится о казненных Кузнецове, Воскресенском, Тухачевском, Якире, Уборевиче, Постышеве и многих других партийных и государственных деятелях, зачем было упоминать о враче Смирнове (замененном при редактировании текста на академика Виноградова), которого не только (как и других арестованных врачей) не осудили, но даже и не арестовывали при жизни Сталина? Ю. Мухин делает вывод, что врач Смирнов все-таки арестовывался, но уже после смерти Сталина, и арестовал его Берия, заподозрив, что он был одним из непосредственных участников «убийства» Сталина. Берия, якобы, «докопался» до истинных причин смерти Сталина, поскольку после смерти вождя он потребовал арестовать также и Игнатьева, но не успел довести начатое дело до конца, поскольку 26 июня 1953 года был сам арестован, а затем и расстрелян.

Версия, по-своему, интересная, но все-таки она больше смахивает на детектив, к которому впоследствии прибегнет и сам Ю. Мухин, но остается вопрос: зачем Хрущеву понадобилось «удалить» лечащего врача Смирнова от сраженного инсультом Сталина в начале марта 1953 года? Впоследствии мы постараемся ответить на этот вопрос. А сейчас обратимся к «детективной» версии отравления Сталина, выдвинутой Ю. Мухиным^[37].

Согласно этой версии Сталин был отравлен во время позднего ужина на ближней даче в ночь с 28 февраля на 1 марта, и эту акцию осуществил непосредственно Н. С. Хрущев. События, якобы, развивались следующим образом.

Узнав, что Сталин надумал объединить МГБ и МВД СССР в одно министерство и назначить министром Л. П. Берию, Хрущев понял, что над руководителем МГБ С. Игнатьевым нависла смертельная опасность. Поскольку Игнатьев был в свое время назначен на эту должность по протекции Хрущева, то такая же опасность нависла и над ним самим. Выход из этой критической ситуации один — Сталин должен умереть, и сделать это может только сам Хрущев. Он вызывает в свой кабинет давнего, еще со времен своего правления Украиной, знакомого чекиста Огольцова, ныне работавшего заместителем у министра Игнатьева, и дает ему задание приготовить две ампулы с ядом. Огольцов по долгу службы отвечал за работу секретной токсикологической лаборатории Майрановского, и только с его разрешения могли использоваться ядовитые вещества, хранящиеся в специальном сейфе этой лаборатории. Между ними состоялся якобы следующий диалог:

— Мне нужно то лекарство, которое вы показывали мне в Киеве, — сказал Хрущев.

— Много? — чуть запнувшись, и с нескрываемым удивлением поинтересовался Огольцов.

— Пару ампул. Вечером принесете характеристики на начальников управлений МГБ Среднеазиатских республик… Ну, и это лекарство.

— Сделаю! — Огольцов смотрел на Никиту со смесью страха и уважения^[38].

Получив от Огольцова две ампулы с ядом и предварительно надрезав их горлышки, Хрущев завернул ампулы в носовой платок и положил их в правый карман пиджака. Опасаясь, как бы они не сломались из-за его неосторожных движений, он постоянно держал руку в кармане, ощущая холодок стекла. Вот так, держа постоянно правую руку в кармане, Хрущев появился в столовой, где уже находились Сталин, Берия и Маленков. Непонятно только по какой причине Ю. Мухин исключил из состава приглашенных на ужин Н. Булганина.

«За ужином Сталин сел, как обычно, в торце стола, слева от него сели Берия и Маленков, а справа Хрущев. Перед ним, за спиной Берии был сервировочный столик, на котором возвышались супница и сковородочки с цыпленком-табака. Закуска уже стояла на столе — заливной язык и сельдь «каспийский залом». Берия разлил вино в фужеры.

— За ваше здоровье, товарищи, — поднял фужер хозяин дома, — и чтобы ничто не мешало нам двигаться вперед!

Все выпили, приступили к закускам, Берия долил вино в фужеры.

— Я ценю вашу самостоятельность, Георгий и Никита, — Сталин прожевал и проглотил кусочек языка, — я хотел бы, чтобы вы в ЦК были совершенно самостоятельны и работали, не оглядываясь на меня. Вы же знаете, что я даже просил пленум ЦК не назначать меня секретарем и освободить от работы в партии, — Сталин положил в рот еще кусочек и на время замолчал. — Но, понимаете, — продолжил он, — что-то мне не нравиться в этой вашей кампании против космополитизма. Какую газету ни откроешь, а там каждый день евреи, евреи и евреи. Мне кажется, что мы пересаливаем с этими евреями. Так мы из интернационалистов, сами того не желая, превратимся в антисемитов. В конце концов, наша цель это строительство коммунизма, а не борьба с еврейскими недостатками. Это один, очень небольшой по численности народ из всех народов СССР, а мы столько пропагандистского пыла на него тратим.

— Товарищ Сталин! — тут же возразил Маленков. — Вы просто не представляете, сколько сигналов на евреев поступает и к нам в ЦК, и на места!

— Почему не представляю? — не спеша, ответил Сталин. — И сколько сигналов нашло подтверждение?

— Ну, мы пока проверяем, — несколько смутился Маленков.

— Строго говоря, — вступил в разговор Берия, — основная масса этих сигналов пересылаются для проверки в МГБ и МВД. Следователи завалены ими, и в подавляющем числе эти сигналы яйца выеденного не стоят, а на проверку требуют огромного времени.

— Раз мы за такие сигналы начали ордена давать, то теперь мы этими сигналами захлебнемся, — напомнил Сталин, — многим охота орден за бумажку получить.

Хрущев понял, что Берия уже кое в чем успел разобраться и переговорил со Сталиным. УНикиты в голове возникла смутная комбинация, связанная с тем, что с понедельника министром внутренних дел станет Берия, и Берия будет отвечать за арестованных евреев, но Никита не успевал эту комбинацию обдумать, а лишь решил не присоединяться в своем мнении к Маленкову.

— Товарищ Сталин прав, Георгий, — поддержал вождя Хрущев, — надо эту кампанию прекращать. Вернее, не так — прекращать ее вести так огульно. Надо Суслову сказать. Когда суд кого из евреев осудит, тогда и писать. А то еще ни одного приговора нет, а Суслов заставляет редакторов газет в каждом номере про этот космополитизм писать, — перевел Никита стрелки с Маленкова на секретаря по пропаганде Суслова.

— Ну, ладно, — сказал Сталин, увидев, что гости уже закончили закусывать, и спросил: — Приступим к супу?

Сталин встал, отодвинул свой стул от стола и направился к сервировочному столику, а сердце у Никиты бешено забилось. Еще раньше к столику подошли Берия с Маленковым, Лаврентий открыл супницу, предлагая Сталину налить себе первому. Хрущев встал, сунул руку в карман пиджака, зажал в пальцах обе ампулы, повернул их вертикально и большим пальцем нажал на их шейки, почувствовав хруст стекла. Сталин Берия и Маленков стояли спиной к нему, оценивая поднимающийся из супницы запах куриного бульона. Никита пошел к ним, огибая торец стола, на долю секунды задержался, вынул из кармана руку и стряхнул содержимое ампул в фужер Сталина, в котором было еще на треть вина. Снова сунул руку в карман, вложил ампулы в платок, вынул руку и подошел к сервировочному столику. Все произошло так быстро и незаметно, что и сам Никита не до конца осознал, сделал он это или нет. И только правая рука, на указательном пальце которой чувствовалась мокрота, непроизвольно пыталась вытереть ее о брючину.

Дальнейший ужин проходил у Хрущева, как во сне с чувством неутолимой жажды. Он не любил вина, а тут начал пить его и пить, оправдываясь, что селедка была слишком соленой, его с улыбкой поддерживали, но к десерту вино закончилось, и Маленков рассмеялся.

— Да ты, Никита, совсем грузином стал!

А поскольку Маленков был как бы самым крайним, то он вышел из столовой, через минуту вернувшись еще с двумя бутылками «Маджари». За десертом, начали обсуждать проект постановления Верховного Совета об объединении МГБ и МВД, и проект распоряжения Сталина о кадровых назначениях в объединенное министерство. Кандидатур было очень много, вспоминали достоинства или недостатки каждого и целесообразность назначения его в должность, посему ужин закончили незадолго до полуночи»^[39].

Вернувшись домой после вечерних посиделок на ближней, Хрущев совершил ритуал сожжения пустых ампул в раскаленной печи, наблюдая как они сначала покраснели от жара, а затем начали размягчаться и оплывать. Испытывая мистический ужас от совершенного им акта отравления вождя мирового пролетариата, убийца как некое заклинание шептал: «Нет у Сталина никакой правды, нет у него божественной мечты! Вся правда у Ленина, а я спасал великую ленинскую партию большевиков»^[40].

Зачем понадобилось Ю. Мухину «подкрепить» свою хорошо проработанную версию о насильственной смерти Сталина «от противного» столь откровенным детективом, остается загадкой. Что ж, одной загадкой больше или одной загадкой меньше, но это ни на йоту не приблизило нас к раскрытию истинной тайны, сопровождавшей Сталина в последние дни и часы его жизни.

Глава 7

«ОСИНАЯ» ВЕРСИЯ Е. ПРУДНИКОВОЙ

Обосновывая свою не слишком оригинальную версию «убийства» Сталина, Е. Прудникова ссылается на известный роман А. Кристи «Смерть в облаках», где одним из действующих персонажей является… оса!

«Обычная желтая, полосатая оса, летавшая по салону самолета, где произошло убийство, и которую запомнили все свидетели преступления. Если бы преступник не наследил несколько больше, чем предполагал, то было бы признано, что убитая женщина умерла от укуса осы. Тут главное, чтобы насекомое бросалось всем в глаза и чтобы его запомнили и чтобы все говорили об осе.

В случае со смертью Сталина можно обнаружить целых четыре «осы». Это упорное пристегивание этой смерти к «делу врачей» и появившемуся у Сталина после начала этого дела недоверию к медицине. Это его болезненная подозрительность, из-за которой к нему практически невозможно было попасть. Это постоянно повторяющаяся информация о том, что он плохо себя чувствовал, что у него были серьезные проблемы со здоровьем, что он перенес два инсульта и т. д. И, наконец, самая крупная «оса», вылетающая из каждой щели этого дела, — Берия, как главное действующее лицо»^[41].

Трактовка, конечно, оригинальная, но не совсем понятная, по крайней мере, в отношении первых трех «ос». Если с «осой № 4» все понятно, поскольку не только большая половина исследователей прямо обвиняет Л. П. Берию в убийстве (организации убийства) Сталина, но и ближайшие соратники вождя (Хрущев, Молотов) тоже здесь отметились, хотя, как полагают «берияфилы», а Е. Прудникова к ним как раз и относится, он не только не причастен к этому преступлению, но и не имел ни малейших мотивов, чтобы даже подумать о предательстве своего «хозяина». Короче говоря, Берия — это, согласно А. Кристи, действительно «оса» и, если уж начать нумеровать прудниковских «ос» по мере их очевидности, то это поистине «оса № 1».

Худо-бедно, к «осе № 2» можно отнести «дело врачей». Похоже, что Е. Прудникова, присвоив этой «осе» первый номер, рассуждая следующим образом. В застенках Лубянки томятся лечащие Сталина и его ближайших соратников врачи Лечсанупра, причастные, якобы, к убийству Жданова, Щербакова, Калинина и замышлявшие «залечить» самого Сталина. Поскольку все они кристально честные люди, но оказались в застенках из-за «болезненной подозрительности» Сталина (по Прудниковой — «оса № 2»), то оставшиеся на воле и также с какого-то боку причастные к лечению Сталина другие врачи («домашние» врачи Смирнов, Кулинич, например) дни и ночи напролет думают о том, как бы поскорее вызволить несчастных из лубянских подвалов и при этом не видят иного способа это сделать, как отравить самого Сталина. Н. Добрюха, например, в этом абсолютно уверен, читайте внимательно его фундаментальный труд, о том, как убивали Сталина^[42]. Да и Ю. Мухин недалеко ушел, доказывая, что «домашний» врач Смирнов непосредственно участвовал в тяжком преступлении — неоказании своевременной медицинской помощи тяжело больному Сталину. А И. Чигирин, например, в этом преступлении обвиняет совсем другого «домашнего» врача — Кулинича в той же связке с Хрущевым и Игнатьевым^[43]. Да и сама Е. Прудникова, как мы убедимся ниже, тоже склоняется к тому, что «домашний» врач Смирнов причастен к убийству Сталина. Так, как же тогда можно «дело врачей» называть «осой»? Оса — это «чистое» насекомое, а «дело врачей» выходит даже не косвенно, а напрямую причастно к смерти Сталина. Однако условно все же будем считать «дело врачей» «осой № 2», поскольку даже Ю. Мухин впоследствии приводит альтернативный вариант «отравления» Сталина руками самого Хрущева, а у Н. Добрюхи врачи травят чаще всего не самого Сталина, а его двойников, хотя какая разница, они-то об этом не знают.

Как-то можно обосновать, что имеет право «полета» прудниковская «оса № 3»— «постоянно повторяющаяся информация о том, что у него были серьезные проблемы со здоровьем, что он перенес два инсульта…». Альтернативой этой «осе» является как бы абсолютное здоровье товарища Сталина, которое не было подорвано в тяжкие годы войны, а посему никакого инсульта у него не было, ни до 28 февраля 1953 года, ни в ночь на 1 марта. Следовательно, он не мог умереть естественной смертью, что и доказывает автор.

А вот как отнести к «осе № 2», по классификации Е. Прудниковой, «… болезненную подозрительность (Сталина. — А.К.), из-за которой к нему практически невозможно было попасть», мы ума не приложим. То есть, будучи «болезненно подозрительным» Сталин во всех видел врагов, желающих его смерти, в том числе не доверял врачам, отказавшись категорически от их услуг. Стал лечиться сам по рецептам ветеринарных врачей или фельдшеров, например, Поскребышева, и, в конце концов, отравился? Так что ли? Но ведь ни один исследователь пока не докопался до самоотравления Сталина, а значит эту самую «болезненную подозрительность» относить к «осам» ну никак нельзя.

Но, с другой стороны, ведь не всех «ос» посчитала Е. Прудникова. Взять хотя бы такую «осу», как ближайшие приближенные Сталина генералы Власик и Поскребышев. Все «исследователи» утверждают, чта подготовка к устранению Сталина началась задолго до трагического вечера 28 февраля 1953 года. Она началась с удаления от Сталина самых преданных ему «церберов», причем по версии «берияфобов» все это сделал Берия, а по версии «берияфилов», напротив, все это проделки Игнатьева с благословения Н. С. Хрущева. А поскольку эта акция фактически не имела абсолютно никакого отношения к «загадочной» смерти Сталина, то это в чистом виде «оса № 4» (в нашей нумерации. — А/С).

А взять того же охранника И. Хрусталева. Кто не подозревал его в качестве активного участника в акции по убийству Сталина? Всякий «исследователь» спешил отметиться, что он доподлинно знает, что через несколько дней (кто говорит — недель) Хрусталев отправился на тот свет вслед за «Хозяином» — типичная картина устранения исполнителя преступления. Но потом выяснилось, что Хрусталев умер через полтора года после смерти Сталина (И. Чигирин «докопался», что Иван Васильевич Хрусталев умер 22 сентября 1954 года)^[44] — вот вам и «оса № 5».

На этом «осиный рой» не исчерпывается. Введем в оборот еще одну «осу № 6», а именно, заговор его соратников с участием лиц охраны и «домашних» врачей с целью физического устранения вождя. На наш взгляд, именно эта «оса» и является самой крупной (можно было бы вообще назвать его шмелем), поскольку именно она «вылетает из каждой щели этого дела», присутствует в разных вариантах буквально во всех существующих версиях, объясняющих «загадочную» смерть Сталина.

Признаемся, что задачей настоящего исследования, целью данного сочинения как раз и является доказательство существования «осы № 6». То есть, никакого заговора по физическому устранению Сталина, ни заранее спланированного, ни возникшего экспромтом, не существовало, и смерть Сталина наступила по вполне естественным причинам. Но случилась она при обстоятельствах, несущих в себе некую тайну, разгадать которую никому не удалось до сегодняшнего дня.

Е. Прудникова начинает «разбор полетов ос» с «осы № 3», то есть с анализа состояния здоровья Сталина к началу 1953 года:

«Считается общеизвестным, что к концу жизни Сталин был серьезно болен. Болен-то он был — старость не радость, — но насколько серьезно? По свидетельству дочери, его здоровье серьезно пошатнулось сразу после войны. Она вспоминает, что «отец заболел, и болел долго и трудно». Чем — она не знала и во время болезни с ним не виделась — к тому времени они вообще встречались крайне редко, могли не видеться месяцами.

В общем, это неудивительно, так часто бывает: огромное напряжение всех сил держит человека в форме, а когда оно спадает, то сразу проявляются все накопленные болезни. Говорили также о том, что Сталин вроде бы перенес два инсульта: один — после Ялтинской конференции, другой — в 1949 году. Но о состоянии здоровья вождя существует много свидетельств, и все разные. По одним, в начале 1950-х это был уже старый усталый человек, а вот, например, совсем другое свидетельство — строчка из воспоминаний Светланы: «Ему было уже семьдесят два года, но он очень бодро ходил своей стремительной походкой по парку, а за ним, отдуваясь, ковыляли толстые генералы охраны». (Какие «генералы», да еще толстые? О ком это она?)

Павел Судоплатов, встретившийся со Сталиным в феврале 1953 года, пишет, что был поражен, увидев уставшего старика. «Волосы его сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами были длиннее». Но в таком возрасте — в семьдесят четыре года — человек, особенно проживший жизнь, полную такого невероятного напряжения, вполне может выглядеть усталым стариком. Однако это еще не показатель приближающейся смерти, «усталые старики» живут иной раз десятилетиями, тогда как вполне бодрые и сильные умирают в одночасье.

Весьма противоречивые свидетельства дает Молотов. То он говорит, что Сталин был очень утомлен, почти не лечился, а то вдруг, заявляет, что он «ничем особенно не болел, работал все время. Живой был, и очень». Светлана, вспоминая последнее застолье, говорит: «Странно, отец не курит. Странно — у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление)».

Но это все отрывочные свидетельства очевидцев, по которым понять ничего нельзя. Достоверные данные может дать только официальный медицинский документ — история болезни Сталина, его карточка кремлевской поликлиники. Если в последнее время он не прибегал к услугам врачей, значит, в ней за эти годы не будет записей — но ведь карточка-то должна была сохраниться! Однако ее нигде нет, равно как и совершенно неизвестно, кто был его лечащим врачом. По некоторым свидетельствам, это был академик Виноградов, после ареста которого, Сталин вроде бы и перестал пользоваться услугами медицины. Но и это известно лишь со слов Хрущева.

Коротко говоря: мы ничего достоверно не знаем о реальном состоянии здоровья главы государства в конце февраля 1953 года»^[45].

Тут мы вынуждены прервать цитату и сообщить читателям, что в отношении отсутствия медицинских документов, как то: истории болезни Сталина, карточек наблюдения лечащих врачей за здоровьем Сталина, Е. Прудникова не совсем права. Кое-что из этих документов сохранилось, ими активно пользовались уже упоминаемые нами исследователи Н. Добрюха и И. Чигирин. Несколько опрометчиво звучит и другое заявление, что «… совершенно неизвестно, кто был его лечащим врачом». Выше мы уже упоминали о трех «домашних» лечащих врачах Сталина (Смирнов, Кулинич, Захарова), которые упоминаются как в истории болезни, так и в мемуарах современников вождя (А. Рыбин, Н. Хрущев). Однако продолжим наблюдать за «полетом» «осы № 3»: «Не знаем мы и другого — как Сталин относился к врачам. С подачи Хрущева и компании утверждалось, что «дело врачей» раскручивалось по личному указанию самого Сталина, — но этим утверждениям, по понятным причинам, грош цена (они отмазывали себя и своих людей из МГБ), а доказательств нет. Подробный разбор «дела врачей» в задачу этой книжки не входит — если получится, даст Бог, написать вторую, тогда и поговорим. Но есть два свидетельства, прямо противоположных хрущевскому. Первое из них по какому-то недосмотру проскользнуло в воспоминаниях Светланы Аллилуевой. Она пишет: «Дело врачей происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Васильевна рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть… Все присутствующие, как обычно в таких случаях, лишь молчали…»^[46]

Конечно, трудно придумать более «убедительное» доказательство лояльности Сталина к бедным врачам, томящимся в лубянских подвалах, чем свидетельство Валечки Истоминой, служившей подавальщицей на кухне в Волынском, да еще и в воспоминаниях Светланы Аллилуевой, знавшей своего отца хуже, чем сталинская обслуга на ближней даче. Видите ли, вся страна пылала жаждой расправы над «подлыми убийцами в белых халатах», особенно после прочтения передовицы газеты «Правда» за 13 января 1953 года, текст которой лично правил Сталин, а Валечка Истомина утверждает, что Сталин «…был очень огорчен оборотом событий».

Ну а что это за второе свидетельство?

«Еще более интересное свидетельство обнаружили историки братья Жорес и Рой Медведевы, правда, несколько тенденциозно его истолковав, но факт-то от этого не изменился! Посиделки на даче у Сталина, после которых с ним случился инсульт, имели место быть в ночь с 28 февраля на 1 марта. А 2 марта все газеты Советского Союза вдруг дружно заткнулись по поводу «дела врачей». Если знать тогдашнюю технологию работы прессы, становится понятным, что руководящие указания по этому поводу они могли получить не позднее, чем днем 1 марта, причем от двух человек: собственно газетчики — от главного идеолога партии, цензура — от министра ГБ. Братья Медведевы делают из этого вывод, что противники Сталина, только и ожидавшие возможности прекратить это дело, узнав, что с вождем творится что-то непонятное (даже до официального вердикта врачей) тут же дали команду прекратить газетную травлю. Странно это — зачем так спешно? Почему это дело оказалось настолько принципиальным, что нельзя было подождать один-два дня? А то создается впечатление, что приказ о прекращении газетной шумихи был отдан еще до того, как соратники помчались на дачу Сталина. Вот так: получил Хрущев информацию о том, что Сталин лежит без сознания, радостно схватил телефонную трубку, прокричал: «Все! Прекращай дело, выпускай медиков!» — и только после этого поехал в Кунцево. А если принять ту версию, что Сталин был отравлен соратниками, то и вообще получается, что убили его исключительно из-за дела врачей. Но это же полная чушь. Еще и еще раз можно повторить: и не таких расстреливали!

Но есть и еще одна версия, самая простая из простых и потому высокоумными учеными не замеченная — решение о прекращении газетной шумихи, а значит, решение объективно разобраться, наконец, с этим делом было принято не днем 1 марта обрадованными соратниками, беззаветными борцами за справедливость и еврейское счастье, а самим Сталиным накануне, может быть, на тех самых ночных посиделках, и начало исполняться обычным порядком. Учитывая последовавшее затем назначение на пост министра госбезопасности Берии, полностью повторяющее его же назначение в 1938 году, скорее всего, так оно и было: шум прекратили, потому что назначали нового министра с твердым намерением разобраться, что там такое в этом ведомстве происходит. А ведь это меняет картину, не так ли?»^[47]

Согласимся, что все это так и было, тем более, есть свидетельства, что шумная газетная компания по «делу врачей» прекратилась гораздо раньше. По данным историка Г. Костырченко, газетная шумиха резко пошла на убыль уже в двадцатых числах февраля. Но это при всем при том, что уже была назначена конкретная дата начала судебного разбирательства по «делу врачей», а членам «Узкого круга» Бюро Президиума ЦК КПСС было роздано заключение Генерального прокурора по «делу врачей», из которого следовало, что арестованных врачей ждет суровое наказание. Спрашивается, почему тогда притихла газетная шумиха по этому делу?

В мемуарах многих активных участников Великой Отечественной войны нередко можно встретить в разных вариациях, такое наблюдение. Перед решительным наступлением на отдельных участках фронта проводится массированная артиллерийская подготовка, которая сначала «обрабатывает» передний край обороны противника, а затем «огненный вал», сметая все на своем пути, движется в глубь вражеской обороны. Кажется, что не останется ничего живого в этом огненном смерче. И вот артподготовка стихла, но приготовившиеся к решительному броску части не сразу врываются на позиции обороняющегося противника. На некоторое время наступает «оглушительная» тишина и только через определенное время по всей линии фронта раздастся оглушительное «ура»! И войска лавиной ринутся на противника. Почему возникает эта томительная пауза между окончанием артподготовки и началом атаки? Объяснение простое, нужно оценить результаты огневого подавления переднего края обороны противника. Разведка доносит, где образовались наиболее заметные «прорехи» в обороне, куда в первую очередь следует двинуть наступающие части. Нужно произвести скрытую частичную перегруппировку войск, чтобы обеспечить оптимальный успех первого, наиболее важного этапа наступления.

То же и в рассматриваемом случае по «делу врачей». После шумной «артподготовки» в СМИ, когда уже всему народу все уши прожужжали о «подлых убийцах в белых халатах», нужно было подвести некоторые предварительные итоги этой кампании и приготовиться к решительной атаке, т. е. к судебному процессу над «врагами народа», провести интенсивные переговоры Сталина с членами «Четверки» («Узкий круг» БП), затем должно последовать совещание с членами БП, заседание Президиума ЦК КПСС, Пленума ЦК КПСС — это по партийной линии. По линии Правительства в начале марта планировалось совещание Бюро Президиума СМ СССР, заседание членов Правительства. И все это в преддверии Сессии Верховного Совета СССР, на которой в законодательном порядке должны были быть приняты важнейшие решения по реформированию политической и экономической жизни страны. То есть, в марте 1953 года должны воплотиться в жизнь идеи, высказанные Сталиным на историческом Пленуме ЦК КПСС, состоявшемся сразу же по окончании XIX съезда партии 16 октября 1952 года.

И все это по «делу врачей»? Да нет же конечно! Это был один из второстепенных вопросов, волей судеб наслоившихся на грандиозные планы Сталина по реформированию страны, о которых он писал во второй части своей знаменитой работы «Экономические проблемы социализма в СССР».

Не был Сталин «безродным антисемитом» и при случае напоминал своим соратникам и близким людям из своего окружения, что нельзя допускать, чтобы борьба с сионизмом переросла в антисемитизм. Именно об этом, похоже, он и вел застольный разговор, который невольно слышала Валечка Истомина, истолковавшая его как сомнение Сталина в причастности врачей к преступлениям, которые вменяли им по «делу врачей». Где уж ей разобраться в тонкостях этой политической материи. Ну и Светлана туда же, вместе с Е. Прудниковой, которая продолжает «гнуть» свое:

«Говорят, что из-за «дела врачей» Сталин в последние годы жизни не доверял медикам, лечился сам. Но этого тоже толком никто не знает. Светлана пишет, что уговаривала его лечиться, а он отказывался. «Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял, никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода — откуда-то он брал сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане и парился там, по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было…» Однако Светлана виделась с отцом в то время крайне редко, раз в несколько месяцев — что она могла знать о его жизни? Еще вспоминают, что когда Сталин заболевал ангиной, то посылал кого-нибудь из охранников в аптеку за лекарствами. Но, простите, ангинами он болел много лет и для того, чтобы лечиться, ему вовсе не нужен был врач, как не нужен он в подобном случае и нам с вами.

Академик Мясников, один из медиков, присутствовавших при кончине вождя, вспоминал: «Последние, по-видимому, три года Сталин не обращался к врачам за медицинской помощью. Во всяком случае, так сказал нам начальник Лечсанупра Кремля… На его большой даче в Кунцево не было даже аптечки с первыми необходимыми средствами: не было, между прочим, даже нитроглицерина, и если бы у него случился припадок грудной жабы, он мог бы умереть от спазма, который устраняется двумя каплями лекарства. Хотя бы сестру завели под видом горничной или врача под видом одного из полковников — все-таки человеку 72 года!»^[48]

Успокоим покойного академика, не медсестру «под видом одного из полковников (охраны. — А.К.)» завела служба безопасности Сталина, а квалифицированных врачей в количестве «суточного поста» (5 человек), которые постоянно наблюдали за состоянием здоровья вождя и при необходимости проводили превентивное лечение. Откуда было знать академику о существовании «домашних» врачей, круглосуточно (поочередно) находившихся в непосредственной близости к вождю? Почему говорим о «суточном посте» и его численности в количестве 5 человек? Врачебный пост, равно как и любой пост охраны, функционирует непрерывно и для его обеспечения требуется, как минимум, 3 человека, если бы они сменялись через каждые 8-часов. Как правило, такая служба организуется посуточно, то есть один человек дежурит сутки, а затем на двое суток сменяется. Учитывая, что, каждый человек имеет право на выходные дни, то служба организуется по схеме: «сутки — трое», то есть охранник сутки дежурит, трое суток отдыхает. В этом случае для обеспечения непрерывного дежурства требуется уже не три, а четыре человека. Однако, каждый человек имеет право на один отпуск в году, и для подмены «отпускников» требуется еще один специалист. Таким образом, для обеспечения непрерывного дежурства по обеспечению безопасности объекта охраны требуется 5 человек — это азбука системы круглосуточной охраны. А вот знать все это любому постороннему лицу, тем более при охране столь важного «объекта» (в данном случае субъекта), каким является глава государства, совсем не обязательно, в том числе и академику Мясникову. Персональный состав «суточного» врачебного поста засекречен, потому до сегодняшнего дня так и не вычислены фамилии двух «домашних» врачей, обслуживающих Сталина в последние годы (месяцы, дни) его жизни.

И. Чигирин, много поработавший над этим вопросом (выявлением фамилии «домашних» врачей Сталина) и выявившим фамилию всего лишь одного врача из этой «пятерки» (доктор Кулинич), пишет: «Рыбин мельком пишет о «домашнем докторе Кулиниче», который наблюдал Сталина вместе с академиком Преображенским, Виноградовым и Бакулевым.

Но, по-моему, именно в этом мимоходом упомянутом «проходном» факте и есть разгадка всего произошедшего. Такого врача не могло не быть. Он и был — Кулинич»^[49].

Что такое «разгадал» и о каком «происшествии» толкует автор? И. Чигирин тоже склоняется к тому, что Сталину не была своевременно оказана квалифицированная медицинская помощь, и причастным к этому преступлению оказался «домашний» доктор Кулинич. Справедливости ради, следует отметить, что А. Рыбин «мельком пишет» не только об одном Кулиниче, он еще упоминает «домашнего» доктора Захарову^[50]. Этого доктора с таким же успехом можно было «определить» дежурной в тот злополучный вечер 28 февраля 1953 года, а затем обвинить в качестве участника заговора по неоказанию медицинской помощи Сталину.

Кстати, А. Авторханов в версии, якобы рассказанной ему «старыми большевиками», выводит на арену некую женщину-врача, которая в паре с Берией отравила вождя по окончании затянувшегося обеда на ближней даче в ночь с 28 февраля на 1 марта. Мало того, он попытался придать достоверность этой версии свидетельством Светланы Аллилуевой, которая заметила среди врачей, «колдовавших» вокруг Сталина, женщину-врача, которая кивнула Светлане, как бы приветствуя ее. Да и Светлана вспомнила, что она где-то видела эту женщину. И немудрено, если это была как раз доктор Захарова, сменившая на боевом посту доктора Смирнова, дежурившего в предыдущие сутки. Светлана могла не помнить ее, если даже когда-то и видела доктора рядом с отцом, но доктор Захарова, наверняка, знала дочь своего пациента, потому и кивнула ей, как хорошо знакомому человеку.

Однако И. Чигирин предпочел все-таки «пристегнуть» к «заговорщикам» именно доктора Кулинича, поскольку он отыскал в истории болезни Сталина нечто, похожее на рецепт или на заявку в аптеку по поставке некоторых лекарств, где упомянут доктор Кулинич, а посему продолжает:

«Домашнему врачу совершенно необязательно было быть крупным специалистом в определенной области медицины. Его функции заключались в измерении кровяного давления, проведении несложных процедур, оказании, при необходимости, экстренной помощи и вызове врачей для лечения определенного заболевания. Это объясняет причину отсутствия подписей Кулинича на историях болезни. Он выполнял обязанности фельдшера, хотя и не исключено, что имел высшее медицинское образование.

За годы работы Кулинича Сталин к нему привык, и доктор опасений не вызывал. 28 февраля — 1 марта 1953 года домашний доктор Кулинич должен был непременно находиться на ближней даче.

Именно присутствие Кулинича исключило активные действия охраны по вызову врачей для оказания Сталину скорой помощи. Какой же смысл травить, если врачи приедут сразу.

Из-за намеренной задержки врачи прибыли лишь в 7 часов утра 2 марта 1953 года, когда было уже поздно принимать меры для спасения жизни Сталина.

Вполне возможно, что охрана узнала о состоянии Сталина со слов Кулинича лишь тогда, когда исход был предрешен.

Показания охраны и «свидетельства» Хрущева о ночных визитерах сформировались и были им озвучены, когда основных фигурантов уже либо не было на свете (как Л. П. Берии так и И. В. Хрусталева), либо они были не у дел (как Маленков и другие) и молчание было их единственным спасением. Поэтому в разных источниках называют не только разный состав прибывших, но и разное время их приезда. С учетом того, все показания охраны противоречивы и не вызывают доверия, нельзя исключать, что время звонков Игнатьеву, Маленкову, Берии и Хрущеву намеренно изменено.

Как следует из воспоминаний Хрущева, когда он с Игнатьевым прибыл на дачу ночью 1 марта 1953 года, они были только в караульном помещении дачи и к Сталину не подходили. Возможно, им было достаточно доклада Кули-нича о том, что все развивается по плану. (Здесь автор явно фантазирует. В воспоминаниях Н. С. Хрущева такой факт, что при первом визите соратников к больному вождю в составе визитеров находился Игнатьев, отсутствует. — А.К.).

Представляется, что этот таинственный домашний доктор Кулинич и есть ключевая фигура для понимания обстоятельств смерти И. В. Сталина.

Вероятно, заказчики убийства Сталина поставили Ку-линича в безвыходное положение: жизнь его самого и его семьи повисли на волоске.

В отличие от полковника И. В. Хрусталева, умершего в самом расцвете сил 22 сентября 1954 года, дальнейшая судьба домашнего доктора Кулинича неизвестна…

Л. П. Берия не успел установить действительные обстоятельства смерти И. В. Сталина и для того, чтобы этого не случилось, был убит, а Кулиничу за отличное выполнение задания, вероятно, была дарована жизнь…»^[51].

Как видим, версия И. Чигирина об «экспромтом заговоре» троицы в составе: Игнатьев, Хрущев и лечащий (домашний) врач практически совпадает с версией Ю. Мухина, только у последнего фигурирует врач Смирнов, а у Чигирина — Кулинич.

Однако продолжим цитирование размышлений Е. Прудниковой о «полете» «осы № 3»:

«…Откуда мог знать академик Мясников, есть ли на даче лекарства? Не устраивал же он обыска в сталинских апартаментах. Кто-то ему об этом сказал — вопрос только, кто именно.

Сталин ведь жил на этой даче не один — тут же частично жила, а частично работала и обслуга, и охрана. И если Сталин не держал лекарств для себя, то это не значит, что на даче не было аптечки для всех остальных, и можно быть уверенным, что если бы Мясников попросил таблетку нитроглицерина не у Хрущева или Маленкова, а у той же подавальщицы Матрены Бутузовой, то незамедлительно получил бы требуемую таблетку. Ни соратники, ни дети знать о том, были на даче лекарства или нет, попросту не могли.

Коротко говоря: мы ничего достоверно не знаем о том, пользовался ли Сталин услугами врачей в 1952–1953 годах»^[52].

Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что данное заключение слишком категорично и не отражает действительного положения дел. Еще более категоричным выглядит резюме Е. Прудниковой в самом конце «полета «осы № 3»:

«Посмотрите, какая получается убедительная логическая цепочка. «Дело врачей» — болезненная подозрительность Сталина — недоверие к медицине — самолечение — плохое состояние здоровья — внезапный инсульт и смерть. Смотрите, сколько здесь сомнительных звеньев. О болезненной подозрительности мы знаем только по свидетельствам Хрущева и его команды. А если нет? А если он не был подозрителен? И мы ведь знаем, что не был. А об отношении к медицине и о состоянии здоровья мы не знаем ничего. И все построение рассыпается…»^[53].

Действительно, многого мы не знаем в отдельных звеньях приведенной цепочки, хотя кое-что на сегодняшний день уже знаем, например, о слабом здоровье Сталина. Так этого, одного-единственного «звена», вполне достаточно, чтобы у Сталина мог в любой момент случиться сердечно-сосудистый коллапс, особенно на фоне возможного эмоционального стресса, эхом которого может явиться сосудистая катастрофа. И при чем тогда все остальные звенья прудниковской цепочки?

А теперь обратимся к «осе № 2» (по «нумерации» Е. Прудниковой это «оса № 1»), которая, по мнению Е. Прудниковой, была запущена ближайшими соратниками Сталина, чтобы убедить современников и последующие поколения советских людей в том, что в начале 50-х годов XX столетия не было более важной проблемы, чем предотвратить массовые репрессии в стране, начавшиеся с ареста известных кремлевских врачей, то есть предотвратить «новый 37 год». И, несмотря на то, что раскаты «нового 37 года» уже во всю гремели, аккомпанируя начавшейся «чистке партии» и общества в целом («Ленинградское дело», «мингрельское дело», «дело авиаторов, моряков и маршалов» и само собой «дело врачей», а также борьба с космополитизмом в литературе, искусстве и науке, разгром Еврейского антифашистского комитета), Е. Прудникова берется убедить читателей, что была более важная причина для устранения Сталина его соратниками, чем «дело врачей»:

«Не говоря уже о том, что это полнейшая глупость — не такие они были люди (соратники Сталина. — А/С.), чтобы спасать каких-то там врачей, удивляет еще одно обстоятельство. Уж очень назойливо суют нам все время в глаза эту историю с медиками («дело врачей». — А.К.), так, словно она была важнейшим событием того времени. Словно и заняться-то «руководящей пятерке» было больше нечем.

И поневоле хочется проверить: а не для прикрытия ли запущена такая реклама, не было ли у «соратников» других причин не любить своего патрона? И оказывается, что причины были, что врачи — это не более, чем «оса», а настоящий интерес-то был совсем другой.

Более позднюю общепринятую версию смерти Сталина сформулировал Н. Зенькович в своей книге «Тайны уходящего века — 3». «Не в том загадка смерти Сталина, был ли он умерщвлен, а в том, как это произошло. Поставленные перед альтернативой: кому умереть, Сталину или всему составу Политбюро, — члены Политбюро выбрали смерть Сталина. Такой вот выбор». Версия тоже красивая, изящный такой ужастик, в духе Оруэлла, вот только одно упускается из виду: какими силами, с помощью какого механизма Сталин мог умертвить членов Политбюро? А главное — зачем? Вот вопрос: зачем? По причине паранойи? Ну-ну… Когда нечего отвечать, и такой ответ, конечно, сойдет, но кто ее, эту паранойю, кроме Хрущева, видел?»^[54]

На наш взгляд, напрасно брошен упрек Н. Зеньковичу в том, что у Сталина не было ни «механизма», ни сил, чтобы «умертвить членов Политбюро». И этот риторический вопрос: «А главное— зачем?» В качестве «информации для размышления» над этими вопросами приведем один исторический пример из жизни современного Китая и две цифры для сравнения неких «исторических процессов», имевшего место в Китае, но не реализованного Сталиным в СССР.

В октябре 1960 года в беседе с американским писателем-разведчиком Э. Сноу Мао Цзэдун поделился с ним своими сокровенными мыслями о том, как будет устроено будущее Китая после его смерти: «На сегодня в живых осталось около восьмисот ветеранов. В общем и целом страна по-прежнему управляется этими восьмистами, и еще какое-то время будет зависеть от них»^[55].0 чем идет речь? Проанализировав сложившуюся ситуацию в Советском Союзе после смерти Сталина и развенчания его «культа личности» одним из «ветеранов партии» на XX съезде КПСС, Мао «смоделировал» ситуацию на себя и понял, что нужно предотвратить подобный сценарий расправы над собой со стороны своих «ветеранов-соратников», тем более, что первый сигнал уже получен. Год назад с критикой курса Мао Цзэдуна («большой скачок» и «народные коммуны») выступил один из самых близких друзей Мао — маршал Пэн Дэхуай, бывший в то время министром обороны КНР. Такого «предательства» со стороны «ветерана партии» еще при живом «великом кормчем» Мао не ожидал, а что же будет после его смерти? Кто из этих восьмисот «ветеранов» поднимется, как поднялся в СССР Н. С. Хрущев, на трибуну, чтобы списать на него все трагические ошибки, совершенные при реализации китайской модели социализма? Он стал лихорадочно планировать «ответный удар» по «ветеранам», заодно подсчитывая, сколько у него осталось времени на реализацию этого удара. Уединившись в одной из своих резиденций в Ханчжоу, летом 1962 года он разработал план «великой пролетарской культурной революции» (ВПКР), грянувшей в 1966 году. В беседе со своим американским гостем— фельдмаршалом Монтгомери, Мао откровенно признался, что у него не так уж много времени для реализации некоего грандиозного плана переустройства китайского общества, которое произойдет после ухода его из жизни. Среди прочих откровений он рассказал гостю, что в Китае существует поверье, согласно которому критическими годами в жизни человека является возраст в 73 и 84 года. Если человек переживет эти возрасты, то он уже не умрет до 100 лет. Сам он, следуя Сталину, дольше 73 лет жить не собирается. Если учесть, что в это время ему шел шестьдесят девятый год, то в «запасе» у него было всего пять лет, чтобы совершить некое деяние, чего не успел сделать Сталин, не сумевший преодолеть первый «критический возраст» и умерев на 73 году жизни.

«Результаты» ВПКР известны. «Правда, вместе с «ветеранами» за два года массовых репрессий свыше миллиона человек были замучены, расстреляны или доведены до самоубийства, а в той или иной степени пострадало около 100 миллионов человек»^[56]. Китайцы не любят вспоминать о годах ВПКР, да и вообще говорить об ошибках «Великого кормчего», утверждая, что «его заслуги занимают главное, а ошибки второстепенное место», что в смысловом переводе на русский язык означает: «Лес рубят — щепки летят».

«Мао Цзэдун не ошибся в своих «политических расчетах». После его смерти, последовавшей 9 сентября 1976 года (он не дожил до второй «критической» возрастной черты в 84 года один год с небольшим), многострадальная страна поистине семимильными шагами рванула к рынку (заметим в скобках не к стихийному, а государственно регулируемому), но… под красными знаменами, поднятыми над страной в 1949 году после победы революции, совершенной под руководством Мао Цзэдуна. Компартия Китая, у которой от марксизма-ленинизма осталось разве только что одно название, взяв на вооружение идеологию маоизма, не позволила устремиться стране в пучину распада, как это произошло с СССР после развенчания культа личности Сталина. Напротив, дальновидные политики и, прежде всего те из них, которым «Великий кормчий» даровал жизнь во время смертельных погромов «культурной революции», как, например, Дэн Сяопин, сделали все, чтобы знак, стоящий перед слоганом, — «культ личности Председателя Мао», с минуса сменился на плюс. Вопреки воле самого Мао Цзэдуна, высказанной еще в 1956 году, тело его не кремировали, а забальзамировали и в хрустальном гробу поместили в мавзолее, величественном здании высотой 33,6 метра на центральной площади Пекина Тяньаньмэнь. Это красивое в архитектурном плане здание, которое называется Дом памяти Председателя Мао и над входом которого красуется огромный портрет Мао Цзэдуна, стало местом паломничества китайцев, каким ранее в СССР был мавзолей Ленина, а затем Ленина — Сталина. Символически звучат золотые иероглифы: «Вечная слава вождю и учителю Председателю Мао Цзэ-дуну», выгравированные на белой мраморной стене за изголовьем гроба. Имя и «учение» Мао Цзэдуна, за которым ничего нет такого, что помешало бы новым вождям Китая строить нормальную рыночную экономику, медленно, но верно превращаются в своеобразный политический бренд, предмет истории, культуры и искусства, скрепляющий нацию в единое целое, как это случалось уже не раз за многовековую историю Китая. Мао Цзэдун отошел в прошлое, встав в один ряд с Конфуцием, Цинь Шихуанди, Чингисханом и другими историческими фигурами, которых он боготворил с юных лет и посвятил всю свою жизнь тому, чтобы многие поколения народов Китая почитали его как бога»^[57].

При этом необходимо отметить, что Мао Цзэдун, в отличие от Сталина, не имел каких-либо программ экономических преобразований страны и всегда простодушно признавался, что он ничего не понимает в экономике. Он просто не представлял себе, что надо делать по восстановлению экономики страны после провала политики «большого скачка» и «народных коммун». На вопрос Э. Сноу, каковы долгосрочные планы экономического развития Китая, он, не смущаясь, ответил: «Не знаю». Сноу был шокирован: «Вы говорите слишком осторожно?» Но Мао подтвердил: «Дело не в том, осторожно или неосторожно я говорю, просто я не знаю, просто у нас нет опыта»^[58].

Запомним «знаковую» цифру — 800 — из приведенного краткого экскурса в новейшую историю Китая. А теперь другая цифра, обещанная нами для сравнения. Вот перед вами документ из архива секретной Стратегической разведки и контрразведки Сталина:

«Сов. секретно

Приказ Начальнику Стратегической контрразведки генерал-полковнику Джуге Александру Михайловичу.

С 12 октября 1952 года Вам и Вашему заместителю генерал-лейтенанту Юрию Михайловичу Маркову предоставлен трехмесячный отпуск, по истечении которого получите новое назначение. Выражаю Вам и генералу Маркову искреннюю благодарность за проделанную вами поистине колоссальную работу по защите нашей Великой Родины. Предложение о ликвидации 213 человек, входящих в список активных заговорщиков, который возглавляют Маленков, Берия, Хрущев и Микоян, считаю преждевременным.

Председатель Совета Министров СССР И. Сталин^[59].

12 октября 1952 года, г. Москва».

(Выделено мной. — А.К.)

Здесь не время, а возможно, и не место для комментариев по поводу существования такой службы в системе сталинской службы безопасности. Следуя Е. Прудниковой, можем лишь пожелать себе — «если получится, даст бог, написать (об этом), тогда и поговорим». А сейчас внимание к цифре 213. Сопоставим ее с «маоцзэдуновской» численностью «ветеранов» компартии Китая, подлежащих уничтожению. Не находите ли вы, что соотношение этих цифр пропорционально соотношению численности населения Китая (в ту пору свыше 900 млн. человек) и Советского Союза (240 млн. человек)?

Если бы был реализован этот план, по «прополке огорода от чертополоха», представленный товарищу Сталину руководителями его личной службы контрразведки, то и число репрессированных должно было бы быть пропорционально жертвам ВПКР в этом же соотношении (получается порядка 270 тыс. человек).

Кстати этот «план» частично уже начал реализовываться в родной Сталину Грузии («мингрельское дело»): «В 1951–1952 годах по этому делу прошли аресты руководства Грузинской ССР, среди которого, большинство людей было рекомендовано на свои посты Берией. Во время отдыха на Кавказе Сталин пожелал поехать на машине в район Тбилиси, вопреки возражениям своей охраны, которая считала это путешествие в горной местности опасным. Увидев на горных склонах роскошные дачи, принадлежащие партийной и советской элите Грузии, Сталин сказал Джуге: «Триста лет грузинский народ боролся с феодалами. Надо выполоть чертополох».

Сталин дает указание Джуге и новому министру ГБ СССР (С. Д. Игнатьев. — А.К.): «Ищите большого мингрела» (под большим мингрелом Сталин подразумевал Берию). Николаев вспоминал о фразе, неосторожно сказанной Берией Меркулову и ставшей известной контрразведке, а через нее и Сталину: «Будь осторожен. Если попадем в руки сталинских мальчиков, то мы позавидуем мертвым. По примеру Чингисхана они с нас шкуру сдерут заживо» («Сталинские мальчики» — это А. Джуга и Ю. Марков. — А.К.).

Считая, что Меркулов располагает важной информацией о деятельности Берии, Джуга предлагает Сталину в марте 1952 года подвергнуть Меркулова активному допросу, но получает отказ. Тогда по собственной инициативе он задерживает Меркулова и проводит допрос. Внимание Джу-ги привлекает информация о просьбе Берии Меркулову и Гоглидзе найти в личной охране Сталина чекистов, которые хотели бы сменить старого больного хозяина на нового. На предложение Джуги арестовать Берию Сталин отвечает отказом, опасаясь сорвать работы над водородной бомбой, которые курировал Берия»^[60].

Александр Джуга неоднократно ставил вопрос перед Сталиным об аресте Берии и его «активном» допросе, но всякий раз получал отказ. На последнем донесении Джуги, после которого он был отправлен в 3-месячный «отпуск» (фактически в отставку), Сталин наложил следующую резолюцию:

«Арестовывать Берию, поскольку он успешно работает над созданием водородной бомбы, ПОКА ЧТО ПРЕЖДЕВРЕМЕННО, продолжайте его разработку, не спускайте с него глаз. Что касается других лиц, упоминаемых в вашем сообщении, то после тщательной проверки, если сведения подтвердятся, арест и допросы их разрешаю. В свое время в Грузии было изъято 1400 человек членов контрреволюционной троцкистской организации и долгое время никаких антисоветских проявлений в Грузии не было. Надо во время полоть огород от чертополоха. Новую чистку Грузии разрешаю»^[61]. (Только в ноябре 1951 года, когда были начаты аресты по «Мингрельскому делу», было арестовано 400 человек руководящих работников Грузии)^[62].

И это только начало задуманного Сталиным процесса «прополки огорода от чертополоха», а сердобольная Е. Прудникова никак не может понять: «… какими силами, с помощью какого механизма… а главное зачем?… Сталин мог умертвить членов Политбюро?»

Думаем, что наш кратковременный экскурс в новейшую историю Китая и оглашение некоторых документов из архива личной сталинской службы контрразведки, поможет убедить наивную Е. Прудникову и наших читателей, что у Сталина были и «добротный механизм» и нужные для «ухода за огородом» силы, а главное, далеко ведущая цель по реформированию советской государственной машины и проведению радикальных экономических реформ, для реализации которой было крайне необходимо сначала «прополоть огород» от чертополоха, «который непременно бы задушил ростки новой экономической политики (НЭП-2), которую не только разработал Сталин, но и собирался реализовать ее, поскольку считал, что доживет, как минимум, до 84-лет. Сталин неплохо знал китайскую мифологию, тем более он лично встречался с Мао Цзэдуном и тот наверняка посвятил его в поверье о долголетии.

То есть, выражаясь уже по-современному, Сталин задумал провести кардинальные политические и социально-экономические реформы по «китайскому типу», а вышло все наоборот. Это Мао Цзэдун, а затем его преемник Дэн Сяопин провели в стране реформы по «сталинскому типу» и нынче эта страна процветает, по крайней мере, в плане экономическом. А в нашей стране сталинский план оказался невостребованным, поскольку после его смерти наступила «хрущевская оттепель», сменившаяся после его свержения с Олимпа власти «брежневской стагнацией» или попросту— застоем. Хотел было Ю. В. Андропов начать проводить реформы по «китайскому типу», но кто ж ему мог позволить это сделать? И Ю. В. Андропов был отправлен в небытие вслед за Сталиным. Подробно об этом в нашей, недавно вышедшей книге^[63].

Однако Е. Прудникова продолжает гнуть свою линию, что Сталин, ну никак не желал смерти своим соратникам:

«Еще одна версия сформулирована все тем же Ю. Мухиным, который, будучи не историком, а журналистом, является человеком сугубо тактическим и к литературным сюжетам не склонным^[64]. И эта версия объясняет все и дает нам в руки то, чего так недоставало во всей этой истории, — реальный мотив, причину, по которой… нет, не Сталин мог желать смерти соратников, но соратники должны были желать его смерти^[65]. И отнюдь не из инстинкта самосохранения, точнее, из инстинкта самосохранения, но не личности, а вида. Причем такого вида, которого нам, умудренным опытом перестройки, нисколечко не жалко, лучше бы его тогда изничтожили…»^[66]

Приступая к жгучей теме о том, за что же соратники Сталина все-таки отправили его в мир иной, Е. Прудникова приводит еще один миф, который, на наш взгляд, и не миф вовсе, а продукт из «творческой лаборатории» Э. Радзинского, которого хлебом не корми, но дай ему поразвлекаться на тему, как один диктатор «работает» под другого:

«ИЗ МИФОЛОГИИ

После XIX съезда Сталин разыграл обычную для русских монархов комедию отречения и высказал желание уйти на покой. Это была не первая «попытка». Первый раз его не пустили Каменев и Зиновьев, второй — Бухарин резко возражал против его ухода, третий — весь пленум стоя приветствовал вождя и не отпускал в добровольную отставку. Иван Грозный, Борис Годунов и другие цари уже играли в эту игру и всегда выигрывали. Сталин выиграл тоже. В 1952 году его вновь «упросили» остаться на посту. Тогда он сказал: «Ну что же. Если вы меня уговорили и обязали работать — я буду. Но я должен буду исправить некоторые вещи и навести в партии порядок. У нас образовался правый уклон. Это выразилось в том, что товарищ Молотов отказался подписать смертный приговор своей бывшей жене — Жемчужине. Он воздержался от голосования по этому вопросу. Товарищ Микоян не смог своевременно обеспечить продовольствием Ленинград во время блокады».

Из «стариков» Сталин не посягнул на Кагановича. Он был нужен ему для сведения счетов с евреями и разворачивания кампании по борьбе с космополитизмом»^[67].

Далее, Е. Прудникова, признавая, что приведенный «рассказ» хоть и является «историческим анекдотом», но все же основан на историческом факте, поскольку Сталин действительно собирался уйти в отставку на XIX съезде со своего поста, о чем в своих мемуарах писал бывший нарком ВМФ, адмирал Николай Герасимович Кузнецов:

«После XIX съезда партии в 1952 году на Пленуме ЦК партии Сталин выступил с предложением освободить его от работы в ЦК и Совете Министров по состоянию здоровья. Решение же было принято только об освобождении его от обязанностей наркома Вооруженных Сил»^[68].

Н. Г. Кузнецов написал то, что слышал, поскольку присутствовал на этом историческом Пленуме ЦК КПСС. Сталин действительно просился в отставку и при этом назвал именно эти две должности, от которых просил его освободить: «… прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря» — так на слух записал присутствующий на Пленуме Леонид Николаевич Ефремов, в ту пору первый секретарь Курского обкома КПСС, полный конспект которого является единственным документом, где воспроизведена полностью речь Сталина на Пленуме, поскольку стенограмма Пленума не велась.

Все так, но Е. Прудникова почему-то уловила в воспоминаниях героического наркома лукавство:

«Лукавит, ой, лукавит многоуважаемый Николай Герасимович. С каких это пор съезд партии стал решать вопросы назначений и освобождений от должности министров, и тем более предсовнаркома? Он элементарно не имел на это права, и Кузнецов прекрасно это знал, должен был знать, но почему-то рассказывает эту историю именно так. Почему бы это? (А все-таки почему? Уважаемая Елена Анатольевна? — А. К.).

Здесь нелишне будет напомнить ту структуру власти Страны Советов, которую мы все изучали в школе. Согласно всем советским конституциям, население страны тайным голосованием избирало депутатов Верховного Совета, который являлся высшим законодательным органом страны. Верховный Совет принимал законы и назначал исполнительную власть — Совет Народных Комиссаров, или, позднее, Совет Министров. Верховный Совет, а отнюдь не партия! Так что, как видим, формально СССР был образцовым демократическим государством. Ну а реальных демократических государств не существует вовсе, просто в разных странах за «демократиями» стоят разные силы, только и всего. В США за демократией стоит доллар, где-нибудь в «банановой республике» — правительство США, а в СССР за ней стояла партия, которая фактически все контролировала и всем управляла, сама являясь внеконституционной силой.

О том, какое значение придавалось какой из властных ветвей, хорошо говорит расстановка сил на ключевых постах в государстве. Формально главой страны являлся Председатель Центрального исполнительного комитета Верховного Совета (позднее Президиума Верховного Совета). Тем не менее, эти посты занимали фигуры чисто декоративные, за исключением Свердлова, умершего в 1919 году. После него были М. И. Калинин, Н. М. Шверник (кто-нибудь помнит, кто это такой?!) и, уже в 1953 году— К. Е. Ворошилов. Более важным был пост председателя Совнаркома, который уже в 1917 году Ленин сохранил за собой, занимая его до самой смерти в 1924 году. Однако после Ленина председателем Совнаркома стал не Сталин, как можно было бы ожидать, а Рыков — до 1930 года, затем Молотов. Но реально всей государственной жизнью руководило Политбюро. Поскольку его членами были главы обеих ветвей власти — законодательной и исполнительной, то этот партийный орган автоматически становился и высшим органом государственной власти.

Однако лидером государства считался — и был! — не председатель ВЦИК и не предсовнаркома, а генсек Сталин. Какой пост он занимал в правительстве? Сразу и не ответишь! Кем он был в государстве? Интересный вопрос — ведь Политбюро вроде бы было органом коллегиального руководства, руководителя здесь не полагалось, да и роль партии ни в каких конституциях не прописана. Впрочем, народ это и не интересовало, равно, как глубоко наплевать народу было, демократично или антидемократично то, что в стране над властью стоит партия. Сталин в стране был никем — и всем. Он был вождем, и, несмотря на то, что постоянно вместо «я» говорил «партия», статус вождя держался отнюдь не на авторитете партии, а на его личном авторитете. И это очень важный момент.

Первоначально вариант «Партия — наш рулевой» считался временным, до тех пор, пока в стране существуют чрезвычайные обстоятельства. Однако время шло, а чрезвычайные обстоятельства оставались, и постепенно население привыкло считать главой государства не председателя ЦИКа и не предсовнаркома, а генерального секретаря ВКП(б), а также вполне естественным то, что все важные дела решаются на заседаниях Политбюро. Так продолжалось, пока не началась война. После 22 июня 1941 года даже эта структура оказалась слишком громоздкой и неуклюжей, и тогда. Сталин, оставаясь главой партии, стал еще и председателем Совнаркома. Вот когда, а не в 1924 году, он действительно сосредоточил в своих руках необъятную власть! Для народа ничего не изменилось: Сталин — он и есть Сталин, какая разница, кем он формально числится в государстве? Однако для партаппарата изменения были колоссальными. С того момента, как генеральный секретарь стал еще и главой Совета министров, Политбюро потеряло свое общегосударственное значение и практически перестало собираться. Контроль партии над всеми областями государственной жизни пребывал неизменным, но с теми представителями партийного аппарата, которые занимались делом, Сталин теперь встречался в качестве предсовмина, а Политбюро как таковое стремительно теряло власть, занимаясь теперь лишь партийными делами. Так, в 1950 году оно собиралось б раз, в 1951 году — 5 раз и в 1952 году— четыре раза — из чего некоторые историки делают лукавый вывод, что Сталин к концу жизни отошел от государственных дел. Не отходил он от государственных дел, и не думал отходить. Просто решались они теперь не на заседаниях Политбюро, а в другом месте. Партийные съезды также оставались в забвении, не собираясь 13 лет — из чего те же историки делают вывод о супердиктаторских замашках вождя. Да никакой супердиктатуры — просто не до съездов было!»^[69]

Ю. А. Жданов в своих мемуарах приводит, например, такой эпизод, случившийся на заседании Политбюро сразу после окончания войны. Его отец А. А. Жданов обратился к Сталину с предложением: «Мы, вопреки Уставу, давно не собирали съезд партии. Надо это сделать и обсудить проблемы нашего развития, нашей истории. Отца поддержал Н. А. Вознесенский. Остальные промолчали. Сталин махнул рукой:

— Партия… Что партия… Она превратилась в хор псаломщиков, отряд аллилуйщиков. Необходим предварительный глубокий анализ»^[70].

«Что все это означало? Это означало, что де-факто то, что было задумано, свершилось. Ведь что предполагалось: партийный контроль над всем в государстве нужен до тех пор, пока есть необходимость в услугах ненадежных людей, старых специалистов. Но за тридцать лет в стране были подготовлены свои кадры, за которыми надзирать уже не требовалось, и к чему теперь этот контроль? Сталин уже несколько раз упоминал, что роль партии в новых условиях— идеологическая работа и работа с кадрами. А вместе с партийным контролем утрачивал свою главенствующую роль и партаппарат — вот в чем вся штука! Идеология, работа с кадрами… Разве это жизнь? Жизнь — это когда можно все контролировать, «пущать и не пущать», получая свою долю уважения и благодарности, при этом ни за что не отвечая, и ради того чтобы эту жизнь сохранить, партийный секретарь любого уровня был готов на что угодно.

Но слабость положения аппарата была в том, что значение партии держалось на одной-единственной заклепке — на авторитете Сталина.

И вот наступил 1952 год, и был собран XIX съезд. Прошел он обыкновенным образом — доклады, прения, избрание руководящих органов. Сталин выступил на съезде всего два раза с короткими речами, по нескольку минут, из чего лукавые историки опять же делают вывод, что он был стар и болен. Но съезд к тому времени был действом чисто ритуальным, и к чему силы тратить? Самое интересное началось после него, на пленуме ЦК КПСС — мероприятии, закрытом для посторонних. Именно тогда «старый и больной» Сталин произнес полуторачасовую речь, в которой помимо прочего, как говорится в приведенном анекдоте, и «выразил желание уйти на покой» — а конкретно, попросил освободить его от должности секретаря партии. И только от этой должности, ибо решать дела Совета министров съезд был никоим образом не уполномочен»^[71].

Все правильно! Не уполномочен съезд партии решать дела Совета Министров, так кто же спорит? Во-первых, Сталин попросил освободить его от двух самых престижных должностей не на съезде, который не решает даже вопроса об избрании Генерального секретаря партии, а на Пленуме. А во-вторых, что мешало Сталину поставить вопрос об освобождении его с поста Предсовмина? Да ничего, Пленум примет его заявление к сведению, а уж Президиум ВС СССР формально все оформит, в этом нет никакого сомнения. Тем более, что Председатель Президиума ВС СССР Н. М. Шверник тут же на Пленуме присутствует и все записывает в свою записную книжку. Так в чем же лукавство Н. Г. Кузнецова? Этот замечательный человек, великий флотоводец и патриот своей страны прожил нелегкую жизнь, познал взлеты и падения. Кто его только не шельмовал, а он как железо при закалке становился все прочнее и основательнее. А какие именитые шельмователи: Хрущев, Жуков, Булганин! Не говорим уже о Сталине, который после войны «опустил» героя ниже плинтуса, но потом, разобравшись, что к чему, вернул его на прежнюю наркомовскую должность. А высшее воинское звание — Адмирал Флота Советского Союза ему посмертно вернули лишь при Горбачеве, поскольку даже добродушный Л. И. Брежнев «дулся» за что-то на Н. Г. Кузнецова и ни в какую не пожелал реабилитировать его доброе имя.

Так за что же, уважаемая Елена Анатольевна, еще и этот ваш пинок в сторону великого сына страны? Почему-то некоторые журналисты и историки-любители считают своим долгом «приложиться» к этому героическому наркому? Мы уже писали о том, как изгалялись над ним А. Б. Мартиросян и С. Кремлев (в миру Сергей Тарасович Брезкун)^[72], но Вам-то это зачем? Да к тому же еще Вы так и не ответили на Вами же поставленный вопрос о «лукавстве» Н.Г Кузнецова: «Почему бы это?».

Однако, вернемся к выступлению И. В. Сталина на Октябрьском (1952 год) Пленуме ЦК КПСС. Это поистине историческое выступление. Историки, писатели, журналисты, пишущие на эту тему, не успевают восхищаться не только содержательной частью речи Сталина, но тем, как она произносилась. Вот, например, как об этом пишет не единожды упоминаемый нами Э. Радзинский:

«Его речь записывали два человека. Один — партийный функционер (Л. Н. Ефремов. — А/С), другой — писатель Константин Симонов. Функционер записал речь Сталина буквально, и оттого в его записи… Сталин исчезает!

Ибо главное не слова, главное — как он их говорит! Симонов — писатель; и он передает это главное. Он описывает речь Сталина, которая с самого начала угрожает. Он произносит ее без листочков, цепко и зорко вглядываясь в зал.

И вы чувствуете эту атмосферу общего страха, нависшую над залом… Его беспощадные нападки на соратников — на Молотова, на Микояна. И — белые лица соратников в президиуме, ожидающих, на кого он еще набросится… Блестящий писатель Симонов, в отличие от партийного функционера, не передавая точно речи, точно передает ее смысл и характер. И вы видите, как начинался этот трагический финал сталинский эпохи — ликвидация штабов, гибель партийной и государственной верхушки страны»^[73].

Это собственная интерпретация Э. Радзинского впечатлений К. Симонова о выступлении на Октябрьском Пленуме И. В. Сталина, а вот как пишет об этом выступлении И. В. Сталина сам К. Симонов. Сталин критикует Молотова, а Симонов комментирует:

«Говорилось все это жестко, а местами более чем жестко, почти свирепо… Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял… Он говорил о Молотове долго и беспощадно. В зале стояла страшная тишина… у членов Политбюро были окаменелые, напряженные, неподвижные лица…» Сталин критикует Микояна, а Симонов подчеркивает: «Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми. Такими же белыми и мертвыми эти лица оставались тогда, когда они — сначала Молотов, а потом Микоян — спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин».

И вот наступил момент, когда голос с места предложил:

— Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин:

— НЕТ! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

Симонов: «На лице Маленкова (он стоял за столом и вел заседание пленума) я видел ужасное выражение — не то чтобы испуга, нет, не испуга, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда… зал загудел словами: «Нет! Нет! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!»»

И далее: «Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность…».

И вот Маленков уже на трибуне обращается к залу:

— Товарищи! Мы должны все единодушно и единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин (на трибуне):

— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Тимошенко:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел».^[74]

Чего так смертельно испугался Маленков? Е. Прудникова дает следующий ответ на этот вопрос:

«Константин Симонов делает из увиденного следующий вывод: «…Почувствуй Сталин, что там, сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков».

Наши начитавшиеся Оруэлла интеллигенты (и Симонов в их числе) вывели из этого крохотного отрывка целую теорию о том, что Сталин, совершенно сойдя с ума на старости лет, начал уничтожать своих соратников и что, если бы пленум не выдержал этой проверки на лояльность, то он превратился бы в «Пленум расстрелянных». В действительности все много проще, просто надо понимать изменившееся время. Если бы эта сцена происходила двадцать лет спустя, во времена Брежнева, то такая просьба действительно означала бы отставку вождя от государственных дел, ибо, перестав быть генсеком, он становился никем. Но Сталин не становился никем. Во-первых, он не был и генсеком — этот пост был давно упразднен, а являлся просто одним из десяти секретарей ЦК. То есть формально Сталин в партии давно уже не был первым по положению. А во-вторых, он и не думал снимать с себя должность главы Совета Министров, отнюдь! И в этом качестве он по-прежнему оставался бы главой государства. Более того, он оставался бы главой государства, где бы и в какой бы должности ни пребывал»^[75].

Все же «продавливает» Е. Прудникова идею, что Сталин хотел оставить за собой пост Председателя Совета Министров, несмотря на то, как выше показано, что Сталин твердо решил оставить и этот пост. Он планировал на этот пост другую кандидатуру, человека более молодого, но имеющего практический опыт работы по руководству крупными регионами, но самое главное, имеющего высшее техническое образование и опыт работы по руководству крупным хозяйством.

Обратим внимание на оговорку, сделанную Е. Прудниковой, что Сталин, оставаясь на посту главы Совета Министров, «… по-прежнему оставался бы главой государства». Хотя она потом и оговаривается, что Сталин — «… оставался бы главой государства, где бы и в какой бы должности не пребывал», и даже к месту привела известный анекдот на эту тему. Однако оговорка ее оказалась «знаковой». Сталин действительно надумал стать реальным главой государства, хотя напрямую об этом на Пленуме ни словом не обмолвился. Эту задумку вождя «вычислил» Сергей Кремлев, и с логикой его рассуждений трудно не согласиться:

«ОН ПОКА занимал два из трех высших постов в стране: был Генеральным секретарем ЦК ВКП (б) и Председателем Совета Министров СССР. Третий высший пост — Председателя Президиума Верховного Совета СССР — занимал с 1946 года, после смерти Калинина, Шверник, и он был, конечно, лишь номинальным «главой» государства.

Однако Сталин уже склонялся к тому, чтобы отойти от оперативного руководства, как партией, так и народным хозяйством, тем более что это по факту все чаще и происходило. Уже скоро — на XIX съезде партии пост Генерального секретаря ЦК будет упразднен, и Сталин будет избран «просто» секретарем ЦК. Это вполне отвечало его курсу: изменение роли партии в советском обществе. Из руководящей, фактически государственной силы она должна была становиться силой, направляющей общество за счет идейного, нравственного и интеллектуального лидерства ее руководства и ее членов.

Что же до Совета Министров СССР, то и после XIX съезда Сталин остался Председателем Совмина без четко выраженного первого заместителя, хотя по факту их было три — Берия, Маленков и Булганин.

Но ведь Сталин мог — поближе к выборам в Верховный Совет — оставить и этот пост. И тогда у него осталась бы единственная государственная должность — «просто» депутат Верховного Совета СССР.

Можно ли было сомневаться, что в этом случае на ближайшей же сессии — скорее всего, внеочередной — Верховного Совета все остальные депутаты единогласно избрали бы депутата Сталина своим Председателем? Это произошло бы даже без нажима Сталина, а само собой, но причине очевидной естественности такого шага. Иного варианта депутаты не могли бы себе и представить — и даже не из-за такой уж всеобщей любви к Сталину… Иного варианта не допустил бы сам народ!

И вот уж тогда пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, стал бы не номинально, а фактически первым! И вся полнота реальной власти переместилась бы туда, где она теоретически всегда и сосредотачивалась, то есть — в Верховный Совет!

Власть окончательно стала бы Советской!

А главой ее был бы Сталин»^[76].

Итак, просьба Сталина, с какой он обратился к участникам Пленума, не означала его отставку от управления страной, напротив, став со временем Председателем Президиума Верховного Совета СССР, он становился бы реальным, но, главное, полноправным главой государства, то есть, по западным меркам, Президентом страны. Авторитет его в глазах народа вряд ли бы возрос, он уже и так был для него полубогом — куда уж больше, а вот в глазах мировой общественности — это действительно был бы фурор. Со временем эта идея — стать главой государства, пришла только Брежневу и его окружению, и по тому, какое признание нашел этот акт в цивилизованных странах, можно судить также и о безусловном признании Сталина в этой роли.

А вот, оставив пост Генерального секретаря (или секретаря — не в этом суть) КПСС, он «отлучал» партию от себя, то есть срывал ту «единственную заклепку», на которой держался авторитет «руководящей и направляющей». Е. Прудникова пишет: «Маленков, который был вторым человеком в партии, это понял, и еще как понял! Люди перед глазами Сталина и за его спиной были единодушны в своем отказе, — но по разным причинам. Если протест Пленума был в большей степени выражением любви к вождю, то для тех, кто сидел за его спиной, отпустить Сталина значило выпустить из рук государственную власть, став чисто политической силой. А что такое чисто политическая сила? Вон их у нас сколько, партий-то. Ну и что? Ни почета, ни власти, ни кормушки хорошей…

На том же Пленуме Сталин предложил и серьезные изменения в руководстве партией. Вместо Политбюро предполагалось избрать Президиум ЦК, совершенно другой орган. После отказа Пленума он, вынув из кармана листок бумаги, зачитал список тех, кого предлагал в члены (25 человек) и кандидаты в члены Президиума (11 человек). Подбор имен вызвал у соратников шок. Хрущев вспоминает (и поскольку он пишет не о Сталине, а о себе, то ему, хотя и условно, можно поверить): «Когда пленум завершился, мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составил этот список? Сталин сам не мог знать всех этих людей, которых он только что назначил. Он не мог составить такой список самостоятельно. Я признаюсь, подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума, но не сказал нам об этом. Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен.

«Клянусь, что я абсолютно никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума». Это заявление Маленкова делало проблему более загадочной. Я не мог представить, что Берия был к этому причастен, так как в новом Президиуме были люди, которых Берия никогда не мог бы рекомендовать Сталину. Молотов и Микоян также не могли иметь к этому отношения. Булганин тоже не знал ничего об это списке… Некоторые люди в списке были малоизвестны в партии, и Сталин, без сомнения, не имел представления о том, кто они такие».

Что поражает, так это безграничная самоуверенность Никиты Сергеевича, который пытается представить дело так, будто Сталин не мог без соратников шагу ступить. Где уж ему самостоятельно мыслить и самому подбирать кадры! Раз никто из Политбюро не сделал за него эту работу, значит, вождем вертят какие-то темные авантюристы или же у него совсем «крыша поехала».

Однако все было проще. Следующим естественным шагом любого исследователя было бы посмотреть — а кто эти вновь избранные «неизвестные в партии люди»^[77].

Отметим две персоны из этих списков: П. К. Пономаренко — члена Президиума ЦК КПСС и Л. И. Брежнева — кандидата в Члены Президиума ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС, к ним мы еще вернемся в следующих главах.

Из этого списка было видно, что даже в самой партии власть уходила из рук партаппаратчиков в руки хозяйственников, то есть людей занятых конкретным делом. Значит, Сталин задумал отнять власть у партаппарата, передав ее людям дела. Затея эта не нова, Сталин пытался укоротить власть партаппарата еще в незабываемом 37-м году, но тогда это ему сделать не удалось. Однако, как пишет А. Бушков: «Величайший прагматик и рационалист, Сталин, едва достигнув настоящей необъятной власти, еще до войны перенес центр управления страной из высших партийных инстанций в другие — хозяйственные. Проще говоря, реальная власть от партийцев перешла к технарям, менеджерам, управленцам. Они носили кто армейские погоны, кто чекистские (а кое-кто погон не носил вообще даже в те времена всеобщей мундиризации), но все до одного были как раз управленцами, а не партийными теоретиками или «идеологическими смотрящими».

Эта тенденция усиливалась стадами, крепла, распространялась вширь и вглубь…Сам Сталин постепенно отходил от руководства партией, а насущными государственными делами занимался с прежней энергией, но уже в качестве Председателя Совета Министров. И все его ближайшие соратники, реально рулившие промышленностью, народным хозяйством, армией, прикладной наукой, отчитывались в первую очередь перед Советом Министров. И получали задания от Совета Министров. И ответственность несли в первую очередь перед Советом Министров. Партийному аппарату оставались две отдушины — идеология (вещь, в общем-то, неосязаемая в смысле материальных благ и влияния на дела) да кадровые вопросы (но и здесь торжествовали «управленцы», Сталин не допускал ни малейших пыток партийцев влиять на ход хозяйственных процессов)»^[78].

Однако, этот процесс постоянного перетекания власти от партаппарата к хозяйственникам проходил латентно (скрытно), поскольку по формальным признакам партия продолжала «рулить», медленно, но верно продвигая страну к системному кризису. Оправившись от самых первостепенных послевоенных забот, Сталин решил нанести решающий удар по партаппарату, выступив с программной речью на Октябрьском Пленуме, и… потерпел поражение. А. Бушков продолжает: «Вот тут-то Сталин совершает самую страшную ошибку в своей жизни. Ошибку, стоившую ему самой жизни. Как-никак, императору было уже семьдесят три года, он был уже не прежний. Возможно, он переоценил пределы своей власти — и недооценил партийных соратников. Не просчитал заранее, как они будут себя вести в момент смертельной опасности.

Сталин остался секретарем ЦК, но партийная верхушка уже прекрасно видела, что у него на уме… И не было никаких гарантий, что Сталин совсем скоро не вернется к своей идее, не уйдет из секретарей.

После этого Пленума Сталин был обречен…

Мотив, таким образом, лежит на поверхности — как грязный кирпич на белоснежной скатерти. Уже не оставалось никаких третьих вариантов: живой Сталин — это смертельная угроза для партийного всевластия. Партийная верхушка при сохранении прежнего положения — это смертельная угроза для Сталина.

Его могло спасти одно— настоять на своем, все же уйти из секретарей ЦК. И немедленно придавить осиротевшую партийную верхушку. Акела промахнулся. Постаревший Сталин остановил занесенную для удара руку на пол-пути.

И подписал себе смертный приговор.»^[79]

Итак, первую схватку Сталин проиграл, но соратники хорошо знали характер и повадки вождя, как он умел добиваться своего — не одним способом, так другим, не мытьем, так катаньем. Вот как об этом пишет Е. Прудникова:

«Кроме Президиума ЦК на пленуме было утверждено и не предусмотренное уставом Бюро Президиума. Странный это был орган. Между его членами не были распределены сферы ответственности, о нем не упоминалось в печати, оно не принимало никаких решений. Так, партийный междусобойчик. Учитывая вышеизложенное, совершенно ясна роль этого органа — с его помощью Сталин предполагал, раз уж не вышло сразу оставить партию без себя, провести свои преобразования постепенно.

Сталин прекрасно понимал, что играет в опасные игры. Известно, что с 17 февраля он не посещал Кремль, запершись у себя на даче. Однако менее известно, что именно 17 февраля внезапно умер комендант Кремля генерал-майор Косынкин, бывший телохранитель Сталина, беззаветно преданный ему человек, после чего глава государства туда не приезжал. А на даче он встречался и беседовал лишь с четырьмя из соратников. Это были Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. С ними он готовил некие преобразования в государстве. Судя по раз взятому курсу — а Сталин, напоминаем, был человеком чрезвычайно, как говорят в народе, «упертым», — эти преобразования должны были передать управление страной в руки конституционной власти, то есть осуществить тот шаг, который должен был стать концом партийной номенклатуры. Спасти их могла только смерть вождя. И как, же вовремя она случилась!»^[80] (Выделено мной. — А.К.).

А теперь о версии Е. Прудниковой физического устранения Сталина, «партийной номенклатурой», смертельно напуганной выступлением Сталина на Октябрьском Пленуме ЦК КПСС 16 октября 1952 года.

Реконструируя события той злополучной ночи с 28 февраля на 1 марта 1953 года, Елена Прудникова, буквально по часам рассматривая возможные действия охраны, министра Игнатьева и Н. С. Хрущева, пишет:

«Что мы можем сказать точно? То, что врачи появились на даче не ранее утра 2 марта, — это общеизвестно. А также то, что охранники, обнаружив неладное, тут же связались со своим прямым начальством — потому что иначе они поступить не могли. И тут возникает два очень интересных вопроса: когда они обнаружили неладное и кто был этим начальством?

До весны 1952 года начальником охраны Сталина был генерал Власик — личность весьма приметная. Три класса образования, служака, ограниченный и прямолинейный, как асфальтовый каток, но абсолютно преданный (Сталину. — А.К.). В апреле 1952 года против него завели дело о хищениях и отправили сначала начальником колонии куда-то на Урал, а потом и вовсе арестовали. Преемника ему сразу не нашли, так что охрана временно подчинялась напрямую министру госбезопасности Игнатьеву, а тот — лично Сталину. Поэтому охрана и звонила Игнатьеву — не как министру МГБ, а как своему прямому начальству, и не «посоветоваться», а за приказаниями. О Рясном в качестве начальника охраны нигде не упоминается.

Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не мог приказать охранникам самим искать членов президиума ЦК по двум простым причинам. Во-первых, он лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и, если бы он отмахнулся от такого сигнала, с него, если бы дошло до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет? И вторая причина: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто, и звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала знать только Игнатьева, и только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам… Охранники позвонили Игнатьеву, тот — Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это была схема действия, обусловленная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», кто отдал приказ… Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу — а, скорее всего, этот «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное. Можно быть полностью уверенными в том, что это так и было.

И еще два вопроса: кто был этот «некто» и когда все произошло? Ответ простой: ни в коем случае не вечером 1 марта. Самое позднее, это должно было произойти где-то около 12 часов дня. Но около 12 дня это произойти не могло, потому что в это время вся обслуга уже давно была на ногах, и не просто на ногах, а в сильном волнении, так что приехать незамеченными они никак не могли. Но никто о подобном визите не упоминает. Стало быть, остается только одно время: между 4 часами ночи и утром 1 марта, когда на даче спали все, кроме охраны.

А вот теперь все сходится. Вспомним-ка о странном сне охранника Лозгачева, который спать не имел ни малейшего права. А раз не имел права спать, то, значит, и не спал — что он, самоубийца, что ли, под расстрел захотел — заснуть на таком посту! Если же он утверждает, что спал, значит, было что-то такое, чего он очень сильно не хотел, не должен был видеть и «не видел», даже двадцать пять лет спустя намертво стоя на своем. И его можно понять — те, кто это видел, поплатились жизнью. Что же это было?

Немножко поразмышляв над этим странным обстоятельством, мы получаем совсем другое время действия: ночь на 1 марта. Охрана не ложилась спать, а вот обслуга, нежелательные свидетели, крепко спала, и видеть ничего не могла. Из тех, кто охранял Сталина в эту ночь, в живых остался Лозгачев. Хрусталев умер, еще два охранника покончили жизнь самоубийством вскоре после смерти Сталина — можно с вероятностью 90 % утверждать, что это были как раз те, что стояли на посту на улице. Ну а Лозгачев «спал».

Итак: как, вероятней всего, развивались события? Кто-либо из охраны ночью, после отъезда соратников, заметил, что Сталин находится без сознания, либо Сталину стало плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников. Тут же позвонили Игнатьеву, который через несколько минут примчался на дачу вместе с «кем-то» из партийной верхушки и врачом. Врач поставил диагноз — правильный — и сообщил его тем, с кем приехал. А также дал прогноз: что будет, если оказать помощь немедленно, и что будет, если не оказывать, допустим, сутки.

Что было потом? Потом соратники вышли из кабинета и что-то сказали охране. Что именно? А вот это вопрос. Скорее всего, что-то вроде: «Ничего особенного, товарищ Сталин выпил лишнего, он просто спит, не будите его». Его и не будили, пока, ближе к вечеру, не возникло подозрение, что странный это сон, да и обслуга не начала волноваться, вынудив охранников звонить Игнатьеву опять»^[81].

То есть, Е. Прудникова выстраивает свою версию убийства Сталина в строгом соответствии с версией Ю. Мухина «от противного», даже врача, которого прихватил с собой спешащий на Ближнюю дачу министр Игнатьев, она «позаимствовала» у Ю. Мухина — это опять все тот же домашний доктор Смирнов. А ведь для оригинальности своей версии можно было «привлечь» к этому делу, скажем, Кулинича, как это сделал И. Чигирин, а еще лучше бы доктора Захарову. Оригинально бы получилось: даешь в женской версии убийства вождя в качестве активного участника женщину-врача!

Так кто же, и когда приезжал на ближнюю дачу в воскресенье 1 марта 1953 года? В отличие от Ю. Мухина, который согласно своей версии к основной «Тройке» (Игнатьев, Хрущев и доктор Смирнов) неуверенно «подключает» еще и Маленкова, Е. Прудникова к этой «Тройке» весьма уверенно «подключает» Н. А. Булганина. Почему? Здесь она опирается на воспоминания Н. С. Хрущева, который, якобы «… по своим собственным воспоминаниям, вместе с Булганиным приехали, потолкались в помещении охраны и уехали восвояси»^[82].

Тут одно из двух: либо вообще не верить воспоминаниям Хрущева, поскольку об Игнатьеве и враче в составе «Тройки», приехавшей первой ближнюю дачу, у него ни слова, либо воспроизводить его воспоминания добросовестно. Где это Хрущев говорит, что он приехал на дачу с Булганиным? Приходится вновь возвращаться к «подлиннику» и процитировать Хрущева, хотя и в сокращенном варианте:

«Вдруг звонит мне Маленков:… Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе, и известил уже Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда»… Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным..»^[83]. Вся «Четверка» «толкалась» в помещении охраны. Почему Е. Прудникова «отсекла» Маленкова и Берию, оставив Хрущеву в качестве свидетеля Н. А. Булганина, можно только догадываться. Ю. Мухин, напротив, «отсекает» Булганина и Берию, оставляя Хрущеву в качестве свидетеля Маленкова. Здесь хотя бы косвенно понятно, Маленков, наряду с Хрущевым отвечали в Политбюро (т. е. Президиуме ЦК КПСС) за правоохранительные органы, а причем здесь Булганин?

То, что и Ю. Мухин и Е. Прудникова упорно «отсекают» от преступной «Тройки» Берию, станет ясно ниже, но зачем оставлять лишнего свидетеля преступного деяния, «затеянного» Хрущевым? Это настолько не логично, что обе версии как Ю. Мухина, так и Е. Прудниковой, просятся в одно и то же место — в урну, поскольку обе эти версии есть ни что иное, как «оса №б».

Впрочем, дадим еще раз слово Е. Прудниковой, которая пытается упорно доказать недоказуемое:

«Но кто-то из вышестоящих должен был приехать ночью на дачу, хотя бы для того, чтобы морально поддержать охрану — а то еще, того и гляди, с перепугу местную «Скорую помощь» вызовут. Но кто же мог быть этот другой? Ответ напрашивается сам собой: тот единственный человек, который мог приказать охраннику поднимать или не поднимать шум, его прямой начальник, министр госбезопасности Игнатьев, заговорщик. Его выслушал и выполнил приказ полковник Лозгачев, заговорщик. Потому что если бы он не был таковым, то не сидел бы он в 1977 году и не рассказывал Рыбину свои воспоминания, а тихо лежал бы себе на кладбище рядом с полковником Хрусталевым. Он или был заговорщиком изначально (а что тут, собственно, невозможного? Его могли запугать, подкупить, наконец, завербовать), либо стал им тогда, когда понял, во что втравил его начальник охраны и что с ним будет, если он не войдет в число заговорщиков. Игнатьев должен был приехать на дачу и еще с одной целью: согласовать все версии «очевидцев», чтобы не было разнобоя в показаниях. Был ли он один? Или же с ним приехал и тот «некто» из партийной верхушки, который стоял во главе заговора — не Игнатьев же, в самом деле, заваривал всю эту кашу. Естественно, приехал и «сам», которому тоже нужно было единство показаний, чтобы, упаси Бог, ничего не заподозрил Берия, противостоять назначению которого на пост министра внутренних дел они уже, по-видимому, не могли».

Кто же этот «сам»? — И тут Е. Прудникова приводит некое соображение:»… Если отбросить хрущевскую сказку о том, что все тряслись от страха перед грозным вождем, то удовлетворительное объяснение этому (почему «Четверка», потолкавшись в помещении охраны, не полюбопытствовала даже, как там выглядит вождь, «под которым подмочено», и преспокойно разъехалась по домам. — А.К.) может быть только одно: они уже видели Сталина в таком состоянии, поэтому им было неинтересно. Когда они могли его видеть? Для этого есть только один отрезок времени: ночь на 1 марта, и видели они его, приехав вместе с Игнатьевым по вызову охраны, а может быть, никуда с дачи не уезжая. Зачем же они приезжали в воскресенье? О, это очень просто — прозондировать обстановку и посмотреть, надо ли уже вызывать врачей или можно еще потянуть время? Потянули еще, потянули, сколько могли…». Каково?! Агата Кристи отдыхает!

— Так кто же это «ОНИ», которые могли увидеть недееспособного вождя, даже — «… никуда с дачи не уезжая?!» Так ведь это вся пресловутая «Четверка», и никак «отлучить» от нее ни Л. П. Берию, ни кого-нибудь другого не получается. В этом-то и наивность версии Е. Прудниковой: Берия как бы ничего не знал и не видел до утра 2 марта, а тут он у нее то «толкается» вместе со всеми соратниками в помещении охраны, то даже еще не уезжал после непродолжительного обеда у вождя. И рот, противореча сама себе, Е. Прудникова делает свое итоговое заключение.

«Резюмируя все эти рассуждения: как развивались события? Вероятней всего, Сталину стало плохо в ночь на 1 марта. У нас нет оснований утверждать, что ему «помогли» умереть, поэтому будем считать, что это было кровоизлияние в мозг. Охрана, как и было положено, доложила по инстанции, на дачу приехали Игнатьев, врач и либо Хрущев, либо он же с Булганиным. И тут в мозгу Хрущева родился гениальный экспромт: если время так дорого, то пусть оно работает на сталинскую смерть. Велели охране не поднимать шума, либо, обманув ее, либо открытым текстом приказав тянуть время, а может быть, обманув Хрусталева и сговорившись с Лозгачевым… Утром Хрусталева сменил Старостин — для него тоже что-нибудь придумали. (Кстати, а Лозгачев что — не сменялся?) Потом приезжали проконтролировать ситуацию, днем — Хрущев и Булганин, ночью, вероятно, Игнатьев и Хрущев — его сын вспоминает, что отец в тот день дважды уезжал из дому, один раз ближе к вечеру, а второй раз ночью и вернулся где-то под утро. И лишь утром, когда тянуть уже больше было нельзя, сообщили остальным и вызвали врачей.»^[84]

В такой интерпретации версия Е. Прудниковой совершенно нежизнеспособна. В «заговоре», идея которого якобы экспромтом возникла в мозгу Хрущева, как видим, «задействован» уж очень широкий круг участников: «Четверка» в полном составе, Игнатьев, доктор Смирнов и вся охрана. Как удержать в секрете такую «взрывоопасную информацию» в течение столь длительного времени. И самое «слабое звено» заговорщиков — это охрана. Да они сразу же поделились бы этой информацией, как минимум, с Василием Сталиным, который, после общения с охранниками, тут же взвился со своими обвинениями в адрес соратников отца, назвав их убийцами. А ведь и на самом деле они с ним чем-то поделились, поскольку Василий знал всю подноготную обстоятельств, предшествующих смертельному заболеванию своего отца. Но вот какой информацией они с ним поделились и почему это не вызвало естественную реакцию по их немедленному уничтожению (ведь какое-то расследование обстоятельств смерти Сталина, наверное, все-таки проводилось)?

Это один из тех вопросов, ответ на который приблизит нас вплотную к разгадке таинственных обстоятельств, сопутствующих «загадочной» смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Тех обстоятельств, которые доподлинно были известны лицам охраны, но, тем не менее, позволили им «спокойно» дожить до 1977, знакового для разгадки обстоятельств «таинственной» смерти Сталина, года. Мало того, что они дожили до этого «знакового» года, они, после совещания-инструктажа, организованного А. Рыбиным, «понесли» такую откровенную чушь («легенда Лозгачева»), что вот уже более 33 лет целая армия «исследователей» никак не может связать концы с концами (то есть «свидетельства» Хрущева и «Охраны»).

Глава 8

БЕРИЯ И ХРУЩЕВ — СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА ЗА ВЛАСТЬ

Как видим из вышеизложенного, наиболее «загадочной» личностью во всей этой истории, связанной со смертью Сталина, является Л. П. Берия. С какой страстью «берияфобы» обвиняют его в убийстве Сталина и во многих других смертных грехах, с такой же страстью, но, на наш взгляд, более последовательно и аргументировано «берияфилы» доказывают прямо противоположное: что не мог Берия участвовать в каком-либо заговоре против Сталина, поскольку он был «верным и надежным учеником вождя». Мало того, вождь бережно «выращивал» в лице Берии своего преемника. «Берияфилы» упирают более всего на то, что у Берии не было мотивов для убийства Сталина. Е. Прудникова, наиболее последовательный сторонник версии, что Берия и в мыслях не мог допустить какую-либо крамолу в отношении Сталина, пишет:

«Но почему у Берии не было мотивов желать Сталину смерти? Да по очень простой причине — он ничего от нее не выигрывал. Если выкинуть фрейдистскую чепуху о патологическом властолюбии Берии в то же помойное ведро, где покоится чепуха о сталинской паранойе, и посмотреть реальные, шкурные мотивы, то мы тут же видим, что ему, единственному из всех, в случае передачи власти от партии к правительству, ничего не грозило. Берия был «промышленник», а не аппаратчик, как остальные, и в этом случае только выигрывал, он был заинтересован в сталинских преобразованиях, в результате которых мог получить гораздо большие власть и влияние, чем имел. Какие? Если говорить о преемнике Сталина на должности предсовмина, то в его окружении другой фигуры, кроме Берии, просто не просматривалось. Не было другого человека, сочетавшего в себе относительную молодость (Берии в то время было всего 54 года, столько же, сколько Сталину в 1933 году), опыт работы (огромный), практическую хватку и незаурядный ум. Единственным его недостатком была национальность — но, в конце концов, это вопрос решаемый, если на посту формального главы государства будет стоять русский, как часто делалось в национальных республиках: первый секретарь — представитель коренной национальности, а второй — тот, кто хорошо работает. Нет, он ничего не выигрывал от смерти Сталина — зато проигрывал все, вплоть до самой жизни.

Если немножко подумать, то отчетливо видно: как слухи о том, что Сталин хотел устранить Берию, так и то, что Берия причастен к смерти Сталина, исходят из одного источника — из Политбюро. Сказал Хрущев, повторил Микоян, поддакнул Молотов — это что, три свидетельства? Да нет, одно — свидетельство Политбюро, в котором тогда верховодил Хрущев и его команда. Но люди-то они были средние, не слишком умные — вспомним, откуда брался партаппарат. И так они увлеклись, демонстрируя такую ненависть, сгребая на одного человека такие горы мусора, что это поневоле вызвало подозрения. Нет, что-то в этой истории очень и очень не так…»^[85]

Действительно, все не так просто складывалось в жизни этого загадочного персонажа, имя которому Лаврентий Павлович Берия. Чтобы разобраться в хитросплетениях событий трагического 1953 года, в центре которых были Сталин и Берия и которые умерли один за другим неестественной смертью, по крайней мере, один из них, необходимо обратиться к его биографии.

БЕРИЯ Лаврентий Павлович родился в селении Мерхеули Сухумского округа Кутаисской губернии (впоследствии район Абхазской АССР), в бедной крестьянской семье 17(29) марта 1899 года. В 1915 году поступил в Бакинское среднее механико-техническое строительное училище, с осени того же года начал участвовать в работе нелегального марксистского кружка, был его казначеем и в марте 1917 года вступил в РСДРП(б). В мае 1919 года окончил училище, получив диплом техника строителя-архитектора. В1919—1920 годы руководит нелегальной большевистской организацией техников в Баку. Одновременно, по заданию Анастаса Микояна, руководившего большевистским подпольем в городе, становится агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (контрразведка) при Комитете государственной обороны Азербайджанской республики (это и есть та работа на мусаватистскую контрразведку, которую ему все время ставят в вину).

С октября 1920 года по 1922 год учится в Бакинском политехническом институте, с октября 1920 года начинает работу в ЧК и уже к маю 1921 года становится начальником секретно-оперативной части и заместителем председателя Азербайджанской ЧК. Затем работает в ЧК, а позднее в ГПУ Грузии до декабря 1931 года. За эту работу дважды награжден орденом Боевого Красного Знамени, который тогда просто так не давали.

В декабре 1931 года Берия выдвигают на партийную работу, он становится Первым секретарем ЦК компартии Грузии (это в 32 года!) и на этом посту показал себя исключительно толковым хозяйственником.

В Грузии, в силу ее природных условий, не было никакого смысла создавать колхозы, чтобы растить зерно или пасти скот — мало подходящей земли, не те места. И Берия начал выращивать то, что как раз на Кавказе следовало в первую голову поднимать: чай, цитрусовые, табак, виноград. А параллельно — строил заводы пищевой промышленности (где еще и консервировать фрукты, как не на Кавказе?). Тридцать пять чайных фабрик было построено в Грузии при активном содействии Берии. Оборудование для них, кстати, больше не покупают на валюту за границей — построен Батумский машиностроительный завод, снабжающий пищевую промышленность всем необходимым.

Авачальский завод по производству шампанского — мощность четыре миллиона бутылок в год. Батумский консервный комбинат — выпускал ежегодно четыре миллиона банок цитрусовых. Кутаисский шелковый комбинат. Тбилисская обувная фабрика — шесть миллионов пар обуви в год.

Была в Грузии (да и сейчас никуда не делась) Колхидская низменность — необозримые гнилые болота, откуда столетиями шла малярия. Берия разработал план их осушения — и на отвоеванных у трясины землях возникли плантации площадью в тысячи гектаров, новые поселки, куда переселились крестьяне с бесплодных гор.

Наконец, именно при Берии были построены те многочисленные курорты, за которые Грузию справедливо прозвали «всесоюзной здравницей». И, вдобавок, образование— созданы новые институты: медицинский, сельскохозяйственный, политехнический. Тысячи юношей по партийным и комсомольским наборам едут учиться в лучшие вузы Союза. К 1938 году Грузия по уровню образования населения выходит на одно из первых мест в СССР, а по числу студентов на тысячу человек обгоняет Англию и Германию.

Дело не ограничивалось одной Грузией — потому что Берия вскоре стал и первым секретарем Закавказского крайкома партии. Уже в этом качестве занимался промышленностью всего Кавказа: модернизирована угольная промышленность Грузии, механизирована добыча руды на Чиа-турских марганцевых рудниках, резко увеличилась добыча нефти в Азербайджане. Именно Берия первым в СССР начал бурение шельфов Каспийского моря. Тогда этого многие не понимали: «Вышки — в море? Вздор и лишняя трата народных денег!» Насколько теперь во всем мире развернулось шельфовое бурение, нет нужды растолковывать подробно. А первопроходцем у нас был как раз Берия, о чем стыдливо умалчивают, как и о его роли в осушении Колхиды.

Один немаловажный нюанс: столь масштабные преобразования удались еще и потому, что Берия, потеснив «старых большевиков», умевших лишь пустословить с трибун о мировой революции, расставлял на ключевые посты людей из своей чекистской команды. Отобранных не по принципу личной преданности, а по чисто деловым критериям: Деканозов, Багиров, Меркулов, Гоглидзе.

Берия, и его команда по нынешним меркам были возмутительно молодыми — всего-то тридцать с небольшим. Но именно эти толковые, умные и хваткие молодые люди за несколько лет превратили Закавказье в развитой и сытый край. Превратили, работая на износ, а не сами собой выросли заводы и нефтепромыслы, мандариновые сады и чайные плантации, институты и новые поселки, рудники и санатории.

Именно за эту работу Сталин, присмотревшись к Берии и оценив его по заслугам, забрал его в Москву, назначив 22 августа 1938 года на должность заместителя наркома внутренних дел, а уже в ноябре этого года он становится наркомом, сменив на этом посту Ежова^[86].

«Хотя, как водится, и здесь до сих пор бродит легенда о причинах такого назначения: Берия, дескать, написал (или украл у кого-то) книгу об истории партийных организаций в Закавказье, где раздул до немыслимых пределов заслуги Сталина, и «тиран», падкий на лесть, вознаградил подхалима… — пишет А. Бушков в своей замечательной книге, и далее продолжает:

— Сталин, кстати, на лесть и подхалимство не только не был падок — резко и недвусмысленно пресекал все попытки кадить перед ним ладаном. Примеров множество, от самых разных людей. Сталину присваивают звание Героя Советского Союза и награждают орденом «Победа» — он отказывается принимать то и другое целых пять лет. Только в пятидесятом согласился, но никогда эти регалии не носил. Сталину приносят эскизы новых денег с его портретом — он, молча их рвет и выбрасывает клочки в корзину, оставляя рисунки с Лениным. В ту же корзину отправляются и проекты ордена Сталина, и записка о переименовании Москвы в Сталинодар. Согласитесь, это о многом говорит. Настоящие любители лести как раз поступают наоборот: орденами себя увешивают от кадыка до пупа — что Брежнев, что африканские генералы, гонявшие оппозицию с дерева на дерево, что венценосные особы. Желающим полюбоваться на классические примеры, советую поискать парадные снимки императора Бокассы или болгарского правителя князя Фердинанда: из-под регалий кителя не видно…

В общем, Сталин свой пресловутый «культ» поддерживал постольку-поскольку. Он прекрасно понимал, что в данных исторических условиях народу необходим некий символ — и не более того.»^[87]

С приходом Берии в органы, репрессии практически прекратились, начался пересмотр дел ежовских времен и освобождение невинно осужденных. А на ответственные посты он ставил новых людей, например, таких, как С. Ф. Емельянов, девятьсот второго года рождения. Закончил Азербайджанский нефтяной индустриальный институт, работал инженером-механиком, был начальником подвижной службы Бакинского трамвайного парка, на полгода занял пост секретаря райкома.

А в тридцать девятом его назначают наркомом внутренних дел Азербайджана. То, что для этого поста Емельянов был человеком не случайным, показывает его дальнейшая карьера: до пятьдесят третьего — нарком НКВД, министр госбезопасности, министр внутренних дел. Человек Багирова, определенно, а ни Берия, ни Багиров не доверяли серьезных постов тупым подхалимам, бездарям.

Нужно же было как-то высмотреть в молодом инженере будущего профессионала ГБ, сделать на него ставку — и не ошибиться.

В 1934 году Берия становится кандидатом в члены Политбюро ЦК, а вскоре — членом Политбюро. Кроме того, с началом Великой Отечественной войны его назначают заместителем Председателя Государственного комитета обороны. В апреле 1941 года ему поручено курировать наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности, а во время войны ГКО возложил на него контроль над такими важными оборонными отраслями, как наркомат минометного вооружения, производство самолетов и моторов, производство боеприпасов, танковая промышленность. (За достижения в производстве боеприпасов ему было присвоено звание Героя Социалистического труда.) Но самой важной областью, которую курировал Берия, была работа над советской атомной бомбой. В декабре 1945 года он оставляет работу в органах и занимается только делами промышленности, создавая ракетно-ядерный щит страны. «То есть, — пишет Е. Прудникова, к началу 1953 года Берия уже семь (!) лет не работал в спецслужбах. Более того, тот факт, что Игнатьев в сложных случаях связывался не с Берией, а с другим заместителем предсовмина, Маленковым, доказывает, что он и не курировал органы, то есть вообще не имел к ним отношения. От Совета Министров их курировал Маленков, а от ЦК партии — Хрущев. Да-да, Хрущев, с него и надо спрашивать за все эти дела! А все экивоки по поводу участия Берии в аресте Власика, или в «деле врачей», или вообще в любой деятельности спецслужб — попросту вранье. Так его Абакумов или сменивший того Игнатьев туда и пустили!

Существует по поводу этого человека и еще одна клевета. Братья Жорес и Рой Медведевы в своей книге «Неизвестный Сталин» пишут: «У четырех наиболее близких к Сталину в 1952 году партийных лидеров — Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина — не было никаких выдающихся достоинств». Лукавят братья-историки, ой, лукавят. Действительно, Хрущев был чисто партийной фигурой и никакими выдающимися достоинствами не блистал, он и на посту главы государства прославился в основном тем, что ботинком по трибуне ООН стучал, сажал кукурузу да едва не начал мировую ядерную войну. Про Маленкова сам Сталин говорил: «Это писарь. Резолюцию он напишет быстро, не всегда сам, но сорганизует людей… На какие-нибудь самостоятельные мысли и самостоятельную инициативу он не способен». Булганин — фигура загадочная: до войны был зампредом Совнаркома, с началом войны почему-то становится членом военного совета на фронте, с 1947 и по 1949 год— министр вооруженных сил и зампредсовмина, чем конкретно занимался после 1949 года— вообще непонятно. В общем, как сказала бы миссис Хадсон, по виду государственный деятель, но на способного не похож. Однако, что касается четвертого члена этой компании, то есть одна вещь, которая не могла произойти в принципе. В те годы, когда в США уже был принят план ядерного нападения на СССР, ядерную программу страны дураку или посредственности поручить не могли. Можно было с уверенностью сказать, что после Хиросимы ядерные дела должны были оказаться в руках самого толкового из всех, кто окружал Сталина, ибо бездарность на таком посту могла слишком дорого обойтись.

По сути, это был единственный человек из соратников, на которого вождь мог опереться, ибо они тянули в одну сторону. Тандем Сталин — Берия был непобедим. Оставшись же один, Берия имел очень мало шансов не то что взять власть, но даже удержаться на плаву и элементарно сохранить жизнь себе и свободу своим близким. Как оно на самом деле и случилось»^[88].

Действительно, Сталин был еще жив, когда 5 марта 1953 года его бывшие соратники торпедировали Сталинский план реформирования государственной власти с резким сокращением роли партаппарата в управлении государством. Было ликвидировано Бюро Президиума ЦК, а численность самого Президиума была уменьшена до уровня состава бывшего Политбюро. Членами Президиума стали, фактически, бывшие члены Политбюро, за исключением «новичков»— Сабурова и Первухина. Президиум Совета Министров насчитывал пять человек— Маленков, Берия, Молотов, Булганин и Каганович (фигура чисто номинальная, без каких-либо конкретных обязанностей).

Председателем Совета министров стал Маленков, оставаясь при этом одним из секретарей ЦК. Хрущев тоже получил пост секретаря ЦК. А еще одним из секретарей стал… Игнатьев. Для него, единственного из всех, эта история окончилась явным повышением. Однако очень быстро Маленков отказался от обязанностей секретаря, уступив главенство в партии Хрущеву. Все вроде бы вернулось на круги своя — как и не было XIX съезда…

Кто на самом деле осуществлял практическое руководство страной после смерти Сталина? Формально главой государства стал Ворошилов, занявший пост Председателя Президиума Верховного Совета.

Вроде бы самый значительный пост был у Маленкова, но ведь он — «писарь», как назвал его Сталин, и коль скоро на посту предсовмина находится вялый и безынициативный человек, то и сам этот пост становится малозначащим. Несмотря на то, что Президиум ЦК, так же как и Политбюро, вроде бы был коллегиальным органом, де-факто, по традиции, его должен был возглавить генсек, а за неимением такового один из секретарей ЦК. Таким главой очень быстро стал Хрущев, не слишком умный, но чрезвычайно напористый и активный.

Для Хрущева смерть Сталина, как и его прижизненное покровительство, оказалась и ужасной (он открыто плакал, как и Ворошилов, Каганович, Маленков и Булганин), и благодетельной. Живой Сталин был для него и учителем, и мучителем, благодетелем и источником постоянной смертельной опасности. Смерть вождя освободила Хрущева от физического страха и психологической зависимости, но принесла новые опасности в преддверии смертельной схватки за власть со своими кремлевскими коллегами, прежде всего с Берией и Маленковым.

В составе нового Президиума ЦК партии Хрущев занял пятое место, после Маленкова, Берии, Молотова и Ворошилова. Таким образом, очевидным наследником стал Маленков, а очевидным «серым кардиналом» — Берия. Молотов, работавший со Сталиным дольше всех остальных, также мог претендовать на «престол»: то, что именно эти трое произносили надгробные речи на Красной площади, также подтверждает мысль, что именно они должны были составить правящий триумвират. Никто ни в СССР, ни за рубежом и вообразить не мог, что Хрущеву удастся их всех переиграть.

Однако уже в июне 1953 года Берия будет арестован, а в декабре расстрелян, и все это будет сделано формально руками Маленкова. Затем настанет очередь самого Маленкова, который в начале 1955 года на пленуме ЦК, а затем на сессии Верховного Совета будет смещен с поста Председателя Совета Министров и переведен на должность министра электрификации. Затем настанет очередь Молотова, который будет подвергнут уничижающей критике, но, как и Маленков, будет оставлен членом Президиума ЦК. Уже в августе 1954 года Хрущев возглавил советскую делегацию, направляющуюся в Пекин, а летом 1955 года на четырехсторонней конференции в Женеве советскую делегацию, хотя формально ее возглавлял Булганин, сменивший Маленкова па посту Председателя правительства, однако западные лидеры поняли, что переговоры следует вести с Хрущевым.

Никто не мог предвидеть такого взлета карьеры Хрущева (кроме, возможно, его самого). Даже в сравнении с прочими неожиданными поворотами его карьеры, триумф выглядел чудом. Однако в том, каким способом Хрущев взошел на советский властный Олимп, ничего чудесного не было. Подобно своему политическому кумиру и учителю в двадцатые годы, он подменял цели коммунистической партии личным целям, использовал против своих «друзей-соперников» партийный аппарат, а также проблемы внутренней и внешней политики, обострившейся после смерти Сталина, сближался с соперниками, а затем их предавал. Так он поступил сначала с Берией, а потом с Маленковым, которые по внешним признакам были его закадычными друзьями. Так он поступил с Молотовым и своим другом молодости и долголетним начальником Кагановичем, также и с Жуковым, которого приблизил к себе в период борьбы с «политическими тяжеловесами» ближайшего окружения Сталина настолько, что Жуков стал позиционировать себя чуть ли не вторым человеком во властной обойме. А затем коварно расправился с ним, когда увидел в нем задатки заправского диктатора, усиленно создававшего свой культ личности. Мы не говорим уже о таких «второстепенных» личностях, как Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и «примкнувшего» к ним Шепилова, которые также попадут со временем «под раздачу», будучи членами Президиума ЦК и как «птенцы гнезда Сталина», естественно не поддержавшие курс Хрущева на «десталинизацию», чтобы расчистить дорогу для формирования своего собственного культа.

Настоящая загадка не в том, как это все Хрущеву удалось сделать, а в том, как это допустили его соперники. Однако разгадка заключается в том, что они, будучи искушенными политиками и придворными интриганами, оттачивая свое мастерство в тайной войне друг с другом, недооценивали Хрущева. До 1953 года он отнюдь не был новичком в искусстве аппаратных интриг, однако, прикрываясь эдаким простачком, до поры до времени скрывал свое иезуитское мастерство.

В самый острый период борьбы за власть с 1953 по 1957 год впервые проявилась новая, макиавеллевская сторона его натуры. Она хорошо просматривается в мемуарах Хрущева, где он с гордостью описывает шаг за шагом свою победу над Берией, которого он изображает настоящим исчадием ада и поэтому не видит ничего дурного в том, что расправился с ним, используя макиавеллевские приемы, как-то: предательство, фальсификацию и откровенную ложь. Откровенно поведав об этом, он едва ли мог отрицать, что практиковал подобное искусство и до 1953 года, и после расправы с Берией, старательно обходя вопрос о своем партнерстве с ним в первые месяцы после смерти Сталина — так же, как скрывал свой союз с Берией и Маленковым в последние годы жизни вождя.

Среди фигур второго плана выделялся Берия, занявший пост министра вновь объединенных министерств внутренних дел и госбезопасности и сохранивший пост заместителя Председателя Совета Министров и руководителя ядерного комитета. Наверняка этот вопрос был решен и согласован еще при Сталине, иначе 5 марта просто провели бы переназначение министра, и то не факт, не такой это был день, чтобы заниматься реорганизациями. Зачем мог хотеть этого назначения Сталин — тоже понятно. Ситуация слишком напоминала 1938 год, в стране шли репрессии, по поводу которых у главы государства возникали все большие и большие сомнения, и Берия был ему нужен, чтобы выполнить ту же роль, которую он с таким блеском выполнил в 1938 году — разобраться, что происходит в наркомате и привести его в порядок. Чем он, кстати, тут же и начал заниматься.

После похорон Сталина новое правительство, решив проблему распределения власти, обратилось к вопросам внутренней и внешней политики. Новые лидеры понимали и формально одобряли необходимость перемен, однако главным двигателем перемен стал Берия, проявив за весьма короткий промежуток времени (судьбой ему было отпущено всего сто двенадцать дней) незаурядные качества реформатора сталинского типа.

«Есть такое понятие, — пишет Е. П. Прудникова в своей книге «Берия. Последний рыцарь Сталина», — «сто дней» государственного деятеля — это срок, за который он должен предъявить государству свои намерения и возможности. Не более того, ибо иного за сто дней не успеть. Итак, что же сделал Берия за свои сто дней?»^[89]

В день похорон Сталина 9 марта 1953 года, совпавший с днем рождения Молотова, Берия освобождает Полину Жемчужину — жену Молотова — и лично «вручил» ее мужу, не сомневаясь, что теперь министр иностранных дел будет поддерживать его во всех начинаниях.

10—13 марта он отдает своим подчиненным приказ пересмотреть все сфальсифицированные дела, в том числе и «дело врачей», и о результатах доложить ему лично в двухнедельный срок. Среди «пересмотренных дел» дело бывших сотрудников МГБ, обвиненных в создании сионистской организации; дело бывших работников управления военного министерства, обвиненных во вредительстве; «Мингрельское дело»; «дело об авиапроме», по которому в 1946 году были арестованы нарком авиационной промышленности Шахурин, командующий ВВС маршал Новиков и многие другие руководители авиационной промышленности.

Первые результаты последовали 3 апреля, когда с подачи Берии вышло постановление Президиума ЦК о фальсификации «дела врачей» и реабилитации арестованных, а также о привлечении фальсификаторов к уголовной ответственности. Сообщение МВД об этом было опубликовано в «Правде» 4 апреля, а б апреля там же появилась передовая статья «Советская социалистическая законность неприкосновенна»». 10 апреля последовало постановление «О фальсификации дела в так называемой «мингрельской группе», 17 апреля — реабилитация фигурантов дела управления военного министерства, 6 июня — отмена приговора по «делу авиапрома».

15 июня Берия вышел с предложением о ликвидации так называемого «Особого совещания»— внесудебного органа, учрежденного в 1934 году. Особое совещание при своем создании наделялось правом приговаривать к ссылке, высылке и заключению в лагеря на срок до 5 лет. Однако в 1937 году Особое совещание получило новые права — выносить приговоры, вплоть до высшей меры. Надо отметить, что Берия и раньше уже дважды ставил вопрос о его ликвидации — в конце 1938 года и в октябре 1945 года, но Сталин не пошел на его ликвидацию. И на этот раз вопрос не был решен, поскольку через одиннадцать дней — 26 июня он был арестован. В сентябре 1953 года институт Особого совещания был ликвидирован, но честь его уничтожения досталась уже Хрущеву.

17 марта Берия предложил передать значительную часть индустриальных объектов МВД гражданским службам и прекратить финансирование тех строительных проектов, которые явно не нужны были сегодня и наверняка не понадобятся завтра (например, тоннель под Татарским проливом и железная дорога Чун — Салехард— Игарка). В общей сложности прекращено или «заморожено» строительство на сумму свыше 49 млрд. руб. при общей сметной стоимости 105 млрд. руб. Практически было предложено ликвидировать ГУЛАГ как хозяйственную единицу. Заключенных, охрану и собственно лагеря предполагалось передать министерству юстиции (реализовано было только при Ельцине).

Но самым известным нововведением Берии, относящемся к ГУЛАГу, стала знаменитая «бериевская амнистия». 26 марта он доложил Президиуму ЦК, что в тюрьмах и лагерях находится 2 миллиона 526 тысяч 401 политических заключенных и уголовников, в том числе 438 тысяч 788 женщин, из которых 35 тысяч 505 имеют детей и 62 тысячи 886 беременны, и предложил массовую амнистию, в результате которой на свободу вышли 1 миллион 181 тысяча 261 неполитических заключенных, осужденных на срок до пяти лет, а также женщины, имеющие детей возрастом до 10 лет, беременные женщины, несовершеннолетние, пожилые и больные. Сократили наполовину сроки тем, кто был осужден на срок свыше 5 лет, кроме тех, кто был осужден за контрреволюционную деятельность, бандитизм, умышленные убийства, крупные хищения.

Берия выступил также за ликвидацию системы паспортных ограничений для граждан, отбывших наказание в местах заключения или ссылки и амнистированных.

Другой мишенью Берии стала сталинская политика русификации национальных республик. В серии записок, обращенных к членам Президиума ЦК, он жестко критиковал преобладание русского руководств и повсеместное использование русского языка в деловой практике Белоруссии, Литвы, Эстонии и Западной Украины (камень в огород Хрущева). По его настоянию были приняты соответствующие постановления Президиума ЦК по Украине и Литве. После ареста Берии ему предъявили обвинение в потворстве националистическим элементам, и оба постановления были отменены. Однако следующие постановления — сначала по Белоруссии и Литве, а затем по Эстонии и Молдавии — готовил уже сам Хрущев, но в том же духе, что были предложены Берией в предыдущих документах.

Внешней политикой раньше Берии не приходилось заниматься, тем не менее, он и здесь успел выступить с серьезными инициативами.

Болевыми точками в отношениях СССР с соцстранами были Югославия и ГДР, хотя и по разным причинам. Оба государства были странами, где у власти находились коммунисты, но несколько другой ориентации, чем того хотелось бы Сталину. Отношения с Югославией находились на точке замерзания, и термин «фашиствующая клика Тито», по-прежнему не сходил со страниц советских газет и был «прописан» в советских энциклопедиях и политических словарях.

Когда в СССР сменилась власть, маршал Тито заявил в интервью: «Мы в Югославии были бы счастливы, если бы наступил такой день, когда они признали, что допустили ошибку в отношении нашей страны. Нас бы это обрадовало. Мы будем ждать, мы посмотрим…»^[90] Берия сыграл значительную роль в перемене курса в отношении Югославии. Он направил в Белград своего представителя полковника Федосеева и написал письмо югославскому министру внутренних дел Александру Ранковичу с предложением негласной встречи. Позднее, на Пленуме ЦК, на котором был развенчан Берия, это письмо фигурировало в качестве улики о закулисной сепаратисткой деятельности его автора. Тем не менее, б июня 1953 года Совет Министров СССР и Президиум ЦК КПСС предложили югославскому руководству обменяться послами, начали постепенно снимать ограничения на передвижение персонала посольства Югославии, заговорили о возобновлении экономических и культурных связей с этой страной.

Особенно серьезной была проблема с Восточной Германией (ГДР), но уже по другой причине. Руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт стал в ускоренном темпе и жестко проводить курс на построение социализма по образу и подобию СССР. Начал с репрессий, провел силовыми способами коллективизацию и завершил приоритетным развитием предприятий группы «А» (тяжелая промышленность) в ущерб развитию предприятий группы «Б» (предметы потребления). В довершение всего 28 мая 1953 года правительство ГДР объявило о повышении норм выработки, в результате чего упала заработная плата рабочих. Начались массовые забастовки и массовый исход жителей ГДР в Западную Германию. Только за четыре месяца 1953 года из ГДР бежало свыше 120 тысяч человек, а с января 1951 года по апрель 1953 года — 447 тысяч.

Таким образом, слепо копируя опыт построения социализма в Советском Союзе, ГДР столкнулась с тем, что Маленков позже назвал «опасностью внутренней катастрофы». Положение в ГДР не раз обсуждалось на заседаниях, как Президиума ЦК КПСС, так и Президиума Совмина. 27 мая на заседании Президиума Совмина Берия представил проект решения по Восточной Германии. Была создана комиссия в составе Маленкова, Молотова, Берии, Хрущева и Булганина, которой предстояло в трехдневный срок обсудить и доработать проект, исходя из того, что «основной причиной неблагополучного положения в ГДР является ошибочный в нынешних условиях курс на строительство социализма».

В ходе обсуждения проекта правительственного постановления Берия решительно выступил за ликвидацию ГДР и объединение немецкого народа в единое государство, в частности он говорил: «ГДР! Да что такое эта ГДР?! Даже не настоящее государство. Держится только на советских штыках, хоть и называется Германской Демократической Республикой». Берия был категорически против предложения Молотова добавить к вышеприведенным словам «строительство социализма» слово «ускоренное» и тем самым коренным образом изменить смысл постановления. Молотов настаивал: «Почему так! Ведь это означало бы конец социализма в Германии как такового!» «Потому, — ответил якобы Берия, — что нам нужна только мирная Германия, а будет там социализм или нет, нам все равно»^[91].

Интересно отметить, что хотя поправка Молотова была учтена, но б пунктом Постановления по ГДР предусмотрено: «Учитывая, что в настоящее время главной задачей является борьба за объединение Германии на демократических и миролюбивых началах…», однако именно это будет поставлено в вину Берии 26 июня, когда он был арестован, что именно он ратовал за объединенную Германию и против построения социализма в ГДР.

Таким образом, внешнеполитические инициативы Берии были «революционными», однако лавры «миротворца» по отношению к Югославии в 1955 году получил Хрущев, а честь «лучшего друга немецкого народа» за содействие объединению ГДР и ФРГ в единое государство досталась через 35 лет Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

Общий итог действий Берии в эти «сто дней», несомненно, производит впечатление, и нельзя не задаться вопросом, а что же было бы впереди, останься Берия в живых? Интересно на него отвечает Е. Прудникова: «Берия погиб, когда ему едва исполнилось 54 года. Сталину 54 года было в 1933 году, и он едва приступил к свершениям, за которые впоследствии был признан Великим. Впереди была беспрецедентная индустриализация, большая часть возрождения страны, впереди была победа над Гитлером.

Что было впереди у Берии, какой бы была страна, останься он жив, и каков был бы весь мир — про это не может сказать никто.»^[92] И далее: «…Человеку, который задумывал и начинал реабилитацию невинно репрессированных, боролся за подлинные национальные автономии, за демократические принципы в международной политике, — этому человеку достались пуля и всемирный позор»^[93].

В то же время бурная деятельность Берии в эти «сто дней» стала началом его конца. «Друзья»-соперники воочию убедились, кто реально является лидером в этой «Четверке» (Берия, Молотов, Маленков, Хрущев) и что будет с ними, когда он взойдет на вершину власти. Само число инициатив, многие из которых выходили за рамки его служебной компетенции, ясно указывает на презрение Берии к его коллегам. Так, в одной записке, обращенной к Хрущеву, Берия не «просит рассмотреть» свое предложение, а открыто требует его «утвердить». Есть свидетельства о том, как он грубо распекал по телефону Маленкова, Хрущева и Булганина. В первые дни после смерти Сталина коллеги Берии, растерянные и подавленные, возможно, заслуживали такого обращения, поскольку кто-то же должен был владеть собой и управлять ситуацией. Однако когда шоковое состояние покинуло его коллег, нескрываемое высокомерие Берии заставило их собраться с духом, а представление о безрадостных перспективах, наверняка ожидавших их в самое ближайшее время, дало им в руки оружие против него — оружие, которым все они прекрасно владели, пройдя «школу» 1937 года. Оружие — это заговор, клевета и внесудебная расправа с обязательным смертным исходом.

Что же переполнило чашу терпения партаппаратной элиты? Как утверждает А. Бушков, основной причиной смерти Берия были его громогласные заявления о том же, что о чем говорил и Сталин на Октябрьском Пленуме 1952 года:»… все хозяйственные вопросы следует решать в Совете Министров, а партия должна ведать лишь пропагандой и кадрами, причем, исключительно своими собственными!

Как и Сталин, Лаврентий Павлович просто не мог после таких заявлений остаться в живых…»^[94]

Главную роль в организации заговора играл Хрущев, который своим крестьянским, житейским умом раньше всех понял, что их ожидает. Как вспоминает Петр Демичев: «В конечном счете, Хрущев выступил против Берии из страха — страха, что иначе тот нападет первым»^[95]. Однако сложилось мнение, что главную роль в заговоре играл Маленков, который и на заседании Президиума ЦК 26 июня 1953 года и на Пленуме ЦК КПСС 2 июля делал доклады по этому вопросу. Но Молотов, одинаково ненавидящий и Хрущева, и Маленкова и Микоян, прекрасно ладивший с обоими, впоследствии однозначно отдавали «первенство» Хрущеву. Молотов вспоминает: «Все-таки Хрущев тут был очень активным и хорошим организатором. В его руках была инициатива. Маленков же занимал несамостоятельную позицию. Слабоват был насчет воли, слабоват. Я считаю и до сих пор не жалею, наоборот, считал и считаю это заслугой Хрущева»^[96].

Скорее всего, так оно и было, поскольку Маленков не мог быть лидером заговора по двум причинам: во-первых, его, как никого другого, связывали с Берией многолетние дружеские отношения, а во-вторых, у него не было амбициозных планов, подобных планам Берии и Хрущева — взойти на вершину власти. А докладчиком он выступил вовсе не как инициатор расправы с Берией, а как Председатель Совмина, заместителем которого был Берия. Ему поручили — он доложил.

Другое дело Хрущев. Безусловно, был у него компонент страха перед Берией, который присутствовал при возложении им на себя роли застрельщика заговора. Да, он об этом совершенно открыто заявлял впоследствии в своих мемуарах, тщательно скрывая основную, затаенную причину своей активности — низвержение с пьедестала самого Сталина. После смерти вождя он понял, что пришла пора не только отомстить Сталину за все свои обиды, но и занять освободившееся место диктатора, предварительно развенчав его культ. На пути к этой заветной цели главным препятствием был Берия.

Берия и Хрущев считали себя законными претендентами на «престол» не только в силу своих амбиций. Они были единственными претендентами на «наследство» и по ряду объективных причин, поскольку, например, только они имели опыт работы в качестве руководителей крупных парторганизаций и хозяйствующих субъектов: Берия — в Грузии и Закавказье; Хрущев — на Украине и в Москве. Такие же «права» могли иметь руководители Ленинградской парторганизации (С. Киров, А. Жданов и А. Кузнецов), но все они «своевременно» были так или иначе устранены. Сталин не успел расправиться с естественным наследником в лице Берии — этому помешала его внезапная смерть. «Мингрельское дело» своим острием было направлено против Берии, который чувствовал это и высказывал опасения своим приближенным, например, предлагая тост: «Выпьем за наше безнадежное дело»^[97].

При всей проницательности Сталина и того же Берии они не разгадали тайных помыслов Хрущева, который не преминул воспользоваться этим «подарком судьбы» и целенаправленно реализовал свои амбициозные планы.

В середине июня 1953 года Хрущев перешел от сопротивления инициативам Берии к подготовке его свержения: «Берия стал форсировать события. Он уже чувствовал себя над членами Президиума, важничал и даже внешне демонстрировал свое превосходство. Мы переживали очень опасный момент. Я считал, что нужно срочно действовать»^[98]. Берия сам дал Хрущеву в руки козырь, попытавшись в свою очередь втянуть Хрущева в заговор против Маленкова. Хрущев тут же проинформировал об этом Маленкова, убедив его, что пришло время немедленно избавиться от Берии, а сам взял на себя миссию по вовлечению в заговор остальных членов Президиума ЦК, что ему без особых затруднений удалось сделать.

Процедура отстранения Берии от властных рычагов протекала в духе вестерна с привлечением руководства Московского военного округа, с нейтрализацией сторонников Берии в руководстве Московского гарнизона и кремлевской охраны. Бутафорскую роль при аресте Берии с блеском сыграл Г. К. Жуков, накрепко привязав тем самым себя к Хрущеву и получив от него за это «отпущение грехов», за которые Маршал Победы был своевременно и совершенно обоснованно наказан Сталиным. Но придет время, когда Хрущев расправится и с Жуковым, за тридцать сребреников предавшим Сталина, которому целиком и полностью обязан своим карьерным ростом в годы войны, став первым среди Маршалов Победы, не имея практически никакого военного образования, кроме кратковременных кавалерийских курсов.

Так завершился один из «блистательных триумфов» Хрущева — путь к вершинам власти был открыт. Правда, оставались на пути еще некоторые препятствия, как-то: Маленков, Молотов, Каганович, но после победы над Берией устранение этих «препятствий» было делом времени.

Загадкой, однако, до сегодняшнего дня остается то, что Берия не разгадал замысла Хрущева и почему он не принял никаких мер предосторожности и пришел на совещание Президиума 26 июня, не подозревая, что это было тщательно подготовленное судилище. Видимо, роковую для Берии роль сыграла его самоуверенность и недооценка своих коллег, которых он считал неспособными на решительные действия. Есть и другая, куда более сложная гипотеза, заключающаяся в том, что Хрущев вел не двойную, а тройную игру. Возможно, он сумел убедить Берию, что заговор направлен против Маленкова, и он ожидал в начале совещания именно такого поворота событий. Но когда стал выступать Хрущев, обвинив его в работе на английскую разведку и в том, что Берия подрывает строительство социализма в ГДР, а также предъявил ряд других, не менее абсурдных обвинений, Берия недоуменно воскликнул: «Что это ты, Никита? Что ты мелешь?»^[99] Этот возглас можно расценивать именно в том плане, что только сейчас Берия понял, что ловушка приготовлена не для Маленкова, а для него. Такой двойной заговор кажется слишком сложным замыслом для простоватого Никиты Сергеевича, но последующие события показали, что его «простота» есть не что иное, как удобная маска»^[100].

«Победители», действуя в классической для времен террора манере, объявили Берию «врагом народа», агентом иностранных разведок, арестовали его жену и сына, а так же ближайших помощников из руководства МВД. Допросы Берии и его соратников, начавшиеся в начале июля, вели будущий маршал К. Москаленко и Р. Руденко — бывший прокурор Украины, а после ареста Берии назначенный Генеральным прокурором СССР. Во время следствия Берия неоднократно обращался к своим бывшим коллегам путем передачи записок, в которых умолял о прощении. С особой теплотой он обращался к «дорогому Георгию». Маленков очень волновался, когда читал эти записки, — вспоминал Хрущев, — он боялся, что дело, направленное против Берии, обернется против него. Но мы ему сказали, что сейчас обсуждается не этот вопрос.

18 декабря начался шестидневный судебный процесс над Берией и шестью его сообщниками, проводившийся в полном согласии с приемами 1937 года: никаких присяжных, никаких апелляций, приговор приводится в исполнение немедленно. Правда, в отличие от судебных процессов над «врагами народа» в 1930-х годах, которые были открытыми (на них присутствовало много народа, в том числе и представители прессы со всего мира), суд над Берией и его сообщниками был закрытым. Судопроизводство осуществляло Специальное Судебное Присутствие Верховного суда в составе 8 человек под председательством маршала И. Конева. Среди семи членов Присутствия было лишь двое профессионалов: первый заместитель председателя Верховного суда Е. Зейдин и председатель Московского городского суда М. Громов. Среди членов Присутствия был еще одни военный — командующий Московским военным округом генерал армии К. Москаленко.

Все обвиняемые были признаны виновными в совершении предъявленных им преступлений: государственная измена, терроризм и контрреволюционная деятельность, и были приговорены к расстрелу. Самому Берии было предъявлено дополнительное обвинение об изнасиловании несовершеннолетней в соответствии с Указом Президиума

Верховного Совета СССР от 4 января 1919 года «Об усилении уголовной ответственности за изнасилование». Впечатляет длинный список женщин, в том числе известных актрис, а также жен и дочерей элиты — жертв похоти Берии, оглашенный на суде^[101]. Приговор был приведен в исполнение 24 декабря 1953 года сразу же после его зачтения.

Расстреливал Берию не профессиональный палач, а генерал-полковник Павел Батицкий — будущий Маршал Советского Союза. Таким образом, высший армейский генералитет был прочно повязан Хрущевым круговой порукой, несмотря на то, что маршалы Жуков и Конев — активные участники расправы над Берией, смертельно ненавидели друг друга.

Несмотря на то, что расправа над Берией носила чисто политический характер, а судебный процесс изобиловал многочисленными нарушениями, главная военная прокуратура отказала родственникам осужденных в их просьбе о реабилитации, с которой они обратились в начале 1990-х годов. Она не нашла оснований для реабилитации, поскольку «вина всех осужденных доказана, содеянное ими квалифицировано правильно, мера наказания соответствует характеру и степени общественной опасности совершенных преступлений, осуждены они обоснованно, а потому реабилитированы быть не могут». «Правда, в отношении Дека-нозова, Мешика и Влодзимерского исключили «измену Родине», «терроризм и контрреволюционную деятельность» и заменили расстрел 25 годами лишения свободы — живите и радуйтесь! При этом даже отменили конфискацию имущества. Последнее особенно умиляет…»^[102]

Так чем же Берия провинился перед партией и своими соратниками по Политбюро? Если внимательно проанализировать выступления участников Июльского (1953 года) Пленума, учинившим «партийный» суд над Берией, то можно однозначно сказать — ни чем. Из материалов Пленума невозможно уловить, за что же так сурово обошлись с Берией его «соратники», и в чем заключалась его «антипартийная и антигосударственная деятельность?».

В докладе, с которым выступил Маленков, в вину Берии шли такие обвинения как: попытка нормализовать отношения с Югославией, высказывания за объединение Германии, осуществление амнистии заключенным, осужденным по политическим мотивам, без санкции «сверху», самолично разрешил испытать водородную бомбу и т. д. и т. п. Но за все это не только не арестовывают и не сажают, но даже на взыскание по партийной линии не тянет. Ну, а что же говорили в своих обвинительных выступлениях его соратники, речи которых зафиксированы стенограммой.

Вот выступает Хрущев:

«Берия был большим интриганом при жизни товарища Сталина. Это ловкий человек, способный, он очень, я бы сказал, крепко впился своими грязными лапами и ловко навязывал другой раз свое мнение товарищу Сталину… Ловкость, нахальство и наглость — это основные качества Берии…»

И далее:

«Я говорю, вот моя тревога: после смерти Сталина Берия будет всеми способами рваться к посту министра внутренних дел. Зачем ему этот пост? Этот пост ему нужен для того, чтобы захватить такие позиции в государстве, с тем, чтобы через свою разведку установить шпионаж за членами Политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать…».

Еще одно обвинение:

«Он мне один раз звонит и говорит: «Знаете, у вас работник административного отдела позвонил Кобулову и спрашивает его, как дела идут. Это невозможно. Я член Президиума ЦК, и вроде какая-то тень наводится, кто-то вызывает моего первого заместителя, а не меня». Одним словом, этим самым он ставит вопрос, что ни в ЦК не вызывать, ни в обкомы не вызывать, а это значит освободить от всякого партийного контроля органы МВД для произвола».

А вот уж и вовсе кошмарное обвинение:

«Помните, тогда Ракоши сказал: я бы хотел знать, что решается в Совете Министров и что в ЦК, какое разграничение должно быть… Надо более рельефно выявить решение вопросов. Берия тогда пренебрежительно сказал: что ЦК, пусть Совмин решает, ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой… Значит, он исключает руководящую роль партии…».

Вот ведь на что замахнулся! Но некоторые обвинения, озвученные Хрущевым — ну, просто ни в какие ворота!

«Товарищи, вы знаете, что несколько лет как поручено товарищу Маленкову наблюдать за сельским хозяйством. Берия демонстрирует внешнюю свою дружбу, неразлучную, неразрывную с товарищем Маленковым, гробя сельское хозяйство, доведя до последней степени это хозяйство. Дальше терпеть нельзя: молока нет, мяса мало. Объявили переход от социализма к коммунизму, а муку не продаем».

Сельское хозяйство-то к Берии каким боком?! Кто его гробил — Берия или Маленков?

«Это делалось для того, чтобы свалить, а потом добраться до власти, потом объявить амнистию, выступить с ворами и рецидивистами, чтобы сказали: вот Берия спасает. Он делал так, чтобы народ подкупить. Дешевая демагогия»^[103].

С Хрущевым все понятно, но ведь он не один такой «грозный обвинитель», другие члены Президиума ЦК не более «конкретны» в своих обличительных речах:

«Молотов начал с чисто процедурных, аппаратных вопросов — кто кого куда выдвигает, кто какие подписи ставит. Он аппаратчик, его еще в 20-е годы прозвали «каменной задницей», ему так и положено. Но у Вячеслава Михайловича есть одно замечательное свойство— полное отсутствие фантазии. И хотел бы соврать, да не умеет…

«У нас ненормальность зашла и дальше. У нас установилась старая, древняя традиция, что все вопросы международной политики, МИДа и прочие решаются в Политбюро. Теперь перенесли в Президиум Совета Министров… Если мы дорожим партией и понимаем, что такое наша партия большевиков, ленинская партия, вождями которой были Ленин и Сталин и останутся ее духовными вождями, то по этому пути долго идти не могли».

Говорите, Вячеслав Михайлович, говорите, говорите!

«Тут впервые раздалась речь Берии — что нам этот социализм в Германии, какой там социализм, была бы буржуазная Германия, только бы миролюбивая… Не может советский человек говорить против того, чтобы держать курс на строительство социализма в ГДР…».

Вскоре Берия у Молотова стал прямо-таки равносилен Сталину:

«С тех пор как Берия приехал в Москву, атмосфера испортилась: пленумы перестали собирать, съезд затянулся на 13 лет… Это началось после XVIII съезда, как раз после приезда Берии в Москву. Переворота он не сделал, но все, что можно делать, он делал. Он отравлял атмосферу, он интриговал…».

И снова почему-то о сельском хозяйстве:

«У нас нетерпимое положение в сельском хозяйстве, особенно в животноводстве, овощеводстве, по самым необходимым вещам. Тут правильно говорили товарищи о том, что нам не только не помогал такой человек, как Берия, в исправлении и улучшении экономической работы, он мешал, он тормозил, он всячески препятствовал выправить это дело».

Ну, как они «выправляли», общеизвестно. Именно в результате деятельности этой команды Россия, европейская житница, начала ввозить хлеб. Но Берия-то тут при чем?!

Ладно, идем дальше. Булганин, министр обороны:

«Еще при жизни товарища Сталина Берия вел себя очень подозрительно. На глазах у нас, мы видели его, он вел себя грубо, нахально, нагло, пренебрегая коллективом, пренебрегая товарищами, интригуя перед товарищем Сталиным… После смерти товарища Сталина он не только продолжил эту линию на разобщение коллектива, на дискредитацию, но, как вы видите, повел себя еще более нагло… Несмотря на то, что мы терпели его в своей среде, больше того, как правильно говорили, относились с видимым уважением, на деле же было совершенно другое…».

Ну, прямо сказка про «Тараканище»! Если он такой мерзавец, то какого же… вы относились к нему «с видимым уважением»? И не стыдно во всеуслышание признаваться в подобном?!

Слово Кагановичу. Его беспокоит обстановка внутри Президиума ЦК:

«После смерти Сталина этот человек… распоясался. Никого не опасаясь, он с заднего плана вышел на передний план, он начал действовать с открытым забралом, он начал нахально и нагло подавлять с каждым днем…».

В чем же заключалась эта наглость? А вот и пример:

«И он все более и более наглел, наглел до того, что, когда приняли решение ЦК по вопросу об Украине, не было там в решении о том, чтобы записку Берии прикладывать, не было об этом в протоколе. Он звонит Маленкову и Хрущеву и настойчиво требует, почему не записано, что утвердить записку Берии, приложив к протоколу, и разослать всем членам Президиума… Ну, тогда тоже казалось, что не стоит из-за этого устраивать споры, разногласия, потому что с ним приходилось говорить на высоких тонах…».

Что правда, то правда — Лаврентий Павлович не обладал христианским терпением. Впрочем, его можно понять. У какого человека дела хватит терпения на таких вот коллег?

И снова сельское хозяйство! Далось оно им… Ага, кажется, пошли и факты… партийцы доказывали, что нужно поднять цены на картофель — Берия был против. Естественно, ради популярности… А, вот началось более интересное:

«Например, на Урале сельское хозяйство в трудном положении, потому что области там промышленные… Например, в Свердловской области 11 % сельского населения… Надо размещать механизацию высокую или делать баланс — рассматривать рабочую силу, чтоб сельское хозяйство не подрываюсь, чтобы на Урал не завозить сельскохозяйственные продукты, чтобы Урал сам себя прокармливал… Этого Берия не понимал».

Я тоже, по правде сказать, не понимаю. Почему Урал должен кормить себя сам, если в стране существуют сельскохозяйственные районы? И зачем нужны сельскохозяйственные районы, если промышленные должны кормить себя сами?

А вот Каганович вытащил из рукава козырного короля:

«Начал он атаку на партию с атаки на Сталина. То, что меня потрясло и поразило, это когда он на другой день после смерти Сталина, когда еще Сталин лежал в Колонном зале, фактически он устроил переворот, свергнул мертвого Сталина, он стал мутить, пакостить, то рассказывал, что Сталин и против него, Берии, шел. Он нам, группе людей, говорил: Сталин не знал, если бы меня попробовал арестовать, то чекисты устроили бы восстание. Говорил?

Голоса из президиума: Говорил.

— …Он изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами…».

И далее:

«Партия для нас выше всего. Никому не позволено, когда этот подлец говорит: ЦК — кадры и пропаганда. Не политическое руководство, не руководство всей жизнью, как мы, большевики, понимаем. Но это не значит, что ЦК должен заменять Совет Министров, обком— облисполком и т. д., но мы должны концентрировать политическое руководство…».

Для тех, кто уже забыл или никогда не знал, что такое социализм, поясняю. Говоря, что ЦК не должен подменять Совмин, Лазарь Моисеевич имеет в виду, что ЦК будет руководить, то есть следить, вмешиваться и указывать, а Совмин — отвечать за результаты работы… А вы думаете, Берия партию не любил, потому что ему цвет партбилета не нравился?..

Вот Багиров, старый товарищ, первый начальник:

«Берия — этот хамелеон, злейший враг нашей партии, нашего народа — был настолько хитер и ловок, что я лично, зная его на протяжении тридцати с лишним лет до разоблачения Президиумом Центрального Комитета, не мог его раскусить, выявить его настоящее вражеское нутро…».

А ведь золотые слова говорит: до тех пор, пока Президиум не затявкал, пока не вылил на Берию цистерну грязи, никто ничего, оказывается, и не подозревал! И что обидней всего — Багиров, как и все, Берию поливал, а его все равно расстреляли. Как в том грубом анекдоте: за что же дерьмо-то ел?..

Но вот и до сельского хозяйства, наконец, добрались:

«Два года тому назад, в 1950 году, было принято решение партии и правительства по расширению производства хлеба, главным образом пшеницы, в Закавказских республиках. Теперь, в связи с пересмотром ряда решений, которые не имели и не имеют для советских республик, краев и областей актуального значения, Совет Министров решил этот вопрос пересмотреть и принял решение. Вдруг ни с того ни с сего звонит в Баку Берия: я готовлю материал, чтобы пересмотреть этот вопрос. Выходит, не партия готовит, не Совет Министров, не руководство партии, а он готовит…».

Поясню, о чем речь. В мае 1950 года Совмин принял постановление, в соответствии с которым в течение 4–5 лет закавказские республики должны были начать полностью обеспечивать себя хлебом. Если кто читал внимательно о работе Берии на посту Первого секретаря в Закавказье, тот помнит: земли там мало, сеять хлеб бессмысленно. Республику все равно не прокормишь, а сельское хозяйство угробишь. И вот эти… (кто там в Политбюро отвечал за сельское хозяйство?) принимают такое вот бредовое постановление. А через три года, в марте 1953-го, отменяют. Кто отменяет? Да уж, наверное, не Маленков, у которого картошка не растет…

Ну, теперь, наконец, ясно, как именно Берия саботировал гениальные начинания партии в области сельского хозяйства. Он не позволил насытить страну закавказским и уральским хлебом. Вот муки-то и нет… А если чайные плантации распахать и засеять пшеницей, то-то вся страна сыта будет!

А вот и Микоян, старый бакинец. Что он скажет?

Микоян, министр внутренней и внешней торговли, приводит конкретику. Ну, наконец-то! А то голова уже кругом идет от заклинаний.

«Когда надо было подписать соглашение о торговых поставках с Чехословакией на 1953 год, то полгода шли переговоры. Министерство, которое я возглавляю, вошло с решением дать несколько меньшие поставки, пойти навстречу чехам, которые говорили, что не могли выполнить договор, который был подписан несколько лет назад… У нас было многолетнее соглашение о поставках. Правда, может быть, поставки могли идти несколько лучше, но дело не в этом. А Берия взбесился, как-то узнав об этом долголетнем соглашении. Долголетнее соглашение предусматривало поставку 800 штук дизелей нефтяных по 500 сил каждый… Это сумасшедшая цифра. Когда-то товарищи включили по ошибке в заявку это количество. Министерство проверило и выяснило, что нефтяникам столько не нужно, что нужно только 400… Наше министерство, Госплан совместно с нефтяниками включили 400 штук. Он тогда говорит, что многолетним договором предусматривалось 800, а Микоян предлагает 400. На каком основании такое разложение, такая поблажка чехам и так далее…».

Но что любопытно, дальше Микоян проговаривается о причинах срыва поставок.

«Не нужно столько, чехи не могут освоить. Это еще новая, трудная сейчас задача для них, они еще не владеют заводами, много сволочей у них на заводах».

Говоря общечеловеческим языком, дело вот в чем. В Чехословакии на заводах бардак, работу организовать не могут, а вместо поставок по договору слезно жалуются русским партнерам на трудности бытия. Вообще-то, в таких случаях принято платить неустойку. А Микоян ласково соглашается: конечно-конечно, мы все понимаем, давайте сколько сможете, да нам столько и не нужно… Неудивительно, что Берия «взбесился» — нефть-то нужна! Да и дурной пример — позволять торговым партнерам нарушать соглашения.

Вот еще пример, пожалуй, что и покруче:

«Президиум Совета Министров обсуждал вопрос об Индии. Индусы играют между нами и американцами. Они обратились к нам, чтобы мы, русские, дали им некоторое количество зерна, около 300 тыс. тонн, и за это они будут давать свои товары. Президиум ЦК сказал — хорошо бы, если бы не отказать индусам, чтобы уменьшить влияние американцев и выбить почву у тех врагов советского народа, которые имеются в Индии. Поручили Молотову и мне такой проект составить. Мы подготовили. Мы нашли зерно из экспортных ресурсов, за счет снятия продажи другим капиталистическим странам, чтобы это зерно продать индусам, имея в виду политически более выгодное дело. Внесли предложение. Он говорит — нельзя принимать, неизвестно, откуда это зерно идет. Я говорю, что это подсчитано, это в пределах экспортного фонда. А он говорит — может быть, тогда экспорт нужно сократить, кто баланс проверял?.. И только когда Берию арестовали, нам удалось провести это решение».

Ага! И Берия виноват, что в СССР муки не было!

«Это был такой дезорганизатор, особенно в последнее время, что совершенно нельзя было спокойно работать… Я часто по своим делам советуюсь с товарищем Маленковым… Меня товарищ Маленков спрашивает, каких промтоваров не хватает стране. Я ему отвечаю: самое главное — не хватает хороших тканей для мужских и женских костюмов, не хватает хороших сорочек, а с остальным обойдемся… Или взять улов сельдей. Улов у нас в два раза больше, а в продаже сельдей меньше, чем при царе. При царе на 280 тысяч импортировалось взамен хлеба. Нажимаем, нажимаем, а Рыбпром больше не дает…»

Анастас Иванович, ну селедка-то тут при чем?!

Все! Больше не могу это читать, никакой выдержки не хватает. Да и смысла нет продолжать. Из выше изложенного, по-моему, совершенно ясно, что имела партия против Берии. Непонятно другое: что против него имеют «прорабы перестройки»?

Ведь что же это получается, господа хорошие! Получается, что не Бухарин с Троцким, не их любимец Тухачевский, а Берия должен быть в числе первых героев нового времени! Бухарин призывал прижать к ногтю кулака, Троцкий был вообще такой революционер, что Ленину и не снилось. Тухачевский крестьян пачками расстреливал. А Берия — мало того, что реабилитировал невинно посаженных, явившись предтечей «Мемориала», так теперь еще он, выходит, и борец с партократией, поскольку не позволял партноменклатуре вмешиваться в сферы своей деятельности. Это вам не Солженицына на машинке перепечатывать да на митингах орать, это дело настоящее! И за это дело он, получается, еще и поплатился жизнью!

Впрочем, жизнью он поплатился, есть такие подозрения, все-таки за другое…»^[104]

Когда читаешь и взвешиваешь весь этот «обвинительный» абсурд против Берии, не отпускает ощущение, что никакое это не судилище над реальным персонажем, а сплошная импровизация. Такое впечатление, что все это говорилось в пустоту, что обсуждаемый человек здесь не присутствует, мало того, его уже давно нет в живых, а это обсуждение есть ничто иное, как «операция прикрытия» чудовищного преступления, совершенного над этим человеком. Волей-неволей начинаешь всерьез знакомиться с известной версией, выдвинутой в свое время Ю. Мухиным, что Берия был убит при попытке ареста 26 июня 1953 года, а все, что последовало после убийства второго человека в правительстве страны — это плохо срежиссированный спектакль по сокрытию следов этого преступления века.

Вслед за Ю. Мухиным и другие исследователи пришли к аналогичному выводу, в частности, С. Кремлев, А. Бушков, наконец, Е. Прудникова, которая прежде всего убедила себя, что Берия был убит при попытке ареста, а затем наиболее доказательно убедила своих читателей, тем более, что сомнения о том, что события по устранению Берии, якобы происходили согласно официальной версии, возникают уже при знакомстве с «трудами» антисоветчика А. Авторханова, уже не единожды упоминаемого нами. Поскольку Авторханов сам ничего не сочинял, а лишь собрал воедино все сплетни и слухи, которые сопровождали (и сопровождают поныне) загадочную смерть Берии (равно, как и Сталина), то следует повнимательнее прислушаться к этим слухам, которые, якобы, распускал сам Хрущев.

«Хрущев неоднократно рассказывал своим иностранным собеседникам, особенно коммунистическим функционерам, как Берия был арестован и убит. Непосредственными физическими убийцами Берии у Хрущева в разных вариантах рассказа выступают разные лица, но сюжет рассказа остается один и тот же. Согласно одному из рассказов, конец Берия был такой».

Далее идет стандартный рассказ об «аресте» генералами Берии на Президиуме ЦК. Но конец отличается от того, который общепринят у историков СССР и России.

«Теперь, — рассказывал Хрущев, — мы стали перед сложной, одинаково неприятной дилеммой: держать Берия в заключении и вести нормальное следствие или расстрелять его тут же, а потом оформить смертный приговор в судебном порядке. Принять первое решение было опасно, ибо за Берию стоял весь аппарат чекистов и чекистские войска, и его легко могли освободить. Принять второе решение, и немедленно расстрелять Берию у нас не было юридических оснований. После всестороннего обсуждения минусов и плюсов обоих вариантов мы пришли к выводу: Берию надо немедленно расстрелять, поскольку из-за мертвого Берии бунтовать никто не станет. Исполнителем этого приговора (в той же соседней комнате) в рассказах Хрущева выступает один раз генерал Москаленко, другой раз Микоян, а в третий раз даже сам Хрущев. Хрущев подчеркнуто добавлял: наше дальнейшее расследование дела Берии полностью подтвердило, что мы правильно расстреляли его».

Т. Витлин в своей монографии о Берии пишет:

«Трудно сказать определенно, был ли он расстрелян Москаленко или Хрущевым, задушен Микояном или Молотовым при помощи тех трех генералов, которые схватили его за горло, как об этом тоже говорилось…Поскольку Хрущев пустил в ход несколько версий о смерти Берии и каждая последующая разнится от предыдущей, трудно верить любой из них» (Th. Wittlin. Commissar, p. 395)»^[105].

Если внимательно прочесть книгу заслуженного юриста России, бывшего военного прокурора А. Сухомлинова «Кто вы, Лаврентий Берия», в которой детально исследуются материалы судебного разбирательства по делу Берия и его ближайших соратников, то волей-неволей приходишь к неутешительному выводу. Это «дело» с самого начала (арест Берии) и до конца (приведение смертного приговора в исполнение) является фальсификацией. То есть, Берия был убит 26 июня 1953 года, о чем Хрущев со временем и сам проболтался, поскольку убедить иностранных собеседников в том, что якобы были и следствие и суд над ним, было невозможно, поскольку «дело Берии» было «шито белыми нитками».

Так за что же так спешно был убит Берия, буквально на следующий день после возвращения его из ГДР, где он участвовал в подавлении восстания в Берлине, произошедшего 17 июня 1953 года?

Е. Прудникова, будучи твердо уверенной в версии убийства Сталина в результате заговора, в котором самое непосредственное участие принимал министр ГБ Игнатьев, выдвинула следующую, весьма правдоподобную, на ее взгляд, версию:

«Ответ пришел случайно. Решив привести в этой книге биографию Игнатьева, я наткнулась там на такую фразу: 25 июня в записке Маленкову Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. Тут, может быть, ошибка в дате, ибо 26 июня был «арестован» сам Берия, но, с другой стороны, возможно, он за несколько дней до того переговорил об этом с кем-нибудь устно, или тайный соглядатай в МВД донес Хрущеву. Ясно было и так, что новый нарком не собирается оставлять старого в покое. 6 апреля «за политическую слепоту и ротозейство» Игнатьев был снят с поста секретаря ЦК, а 28 апреля выведен из состава Центрального Комитета. По предложению Берии КПК было поручено рассмотреть вопрос о партийной ответственности Игнатьева. Но все это было не то, все это не страшно. И вот поступила информация, что Берия просит у Маленкова санкции на этот арест.

Для заговорщиков это была не опасность, это была смерть! Нетрудно догадаться, что на Лубянке бывшего начальника сталинской охраны раскололи бы, как орех и выжали, как лимон. Что было бы дальше — нетрудно предугадать, если вспомнить, как Берия целовал руку умирающему Сталину. Ни один из заговорщиков живым бы не встретил новый, 1954 год, их бы в лубянских подвалах Берия, наплевав ради такого случая на законность, лично сапогами забил.

Так вот обычно и случается с «гениальными экспромтами». Что делать? Убрать Игнатьева? Опасно: где гарантия, что у него в надежном месте у надежного человека не лежит описание ночи на сталинской даче, а может быть, и еще многого другого. Он-то знал, с кем дело имеет. Так что же делать?

А вот это — мотив! Из-за этого Берию действительно могли убить, более того, должны были убить, причем именно так, как это было сделано. Ибо арестовывать его было не за что, а из-за мертвого Берии, как справедливо заметил Хрущев, едва ли кто-нибудь стал бы поднимать шум: что сделано, то сделано, мертвого не вернешь. Тем более, если представить все так, будто он оказал вооруженное сопротивление при аресте. Ну, а потом дать поработать пропаганде, чтобы та представила его чудовищем и суперзлодеем, чтобы благодарные потомки могли сказать: «Это могло быть преступлением, но это не было ошибкой»^[106].

Ничего не скажешь, версия правдоподобная, но у нее имеется всего три недостатка. Во-первых, с чего бы это Берия вдруг начнет пытать Игнатьева, добиваясь его признания в участии в заговоре, если такового не существовало? Что, у Берии не было других причин потребовать ареста Игнатьева? Он ведь сам заявлял, что его главной задачей является искоренение «игнатьевщины», как тогда, в конце тридцатых годов, он был призван искоренить «ежовщину». Грехов у Игнатьева было сверх головы, а вот версия, что Берия «начал догадываться» о том, как был убит Сталин, не имеет никаких ни свидетельских, ни документальных подтверждений. Во-вторых, как могли всего лишь за сутки соратники Берии подготовить столь масштабную операцию по его аресту с вводом в Москву войсковых подразделений, танков, заменой чекистской охраны на войсковую и тд., причем сделать все это в величайшей тайне, что Берия обо всем этом — ни сном, ни духом? 25 июня заговорщики узнают, что Берия просит разрешения на арест Игнатьева, а на следующий день его уже «закатывают» в ковровую дорожку прямо на заседании не то Бюро Президиума ЦК, не то Бюро Совета Министров. Допустим, узнали, что Берия просит разрешения на арест Игнатьева, так ведь только просит, а не арестовал уже его, чтобы «колоть его, как орех и выжимать, как лимон». Не даст Маленков согласия на арест Игнатьева, ну и что дальше? Или, по крайней мере, «потянул» бы выдать это разрешение, памятуя, что нужно какое-то время, чтобы подготовить грандиозную операцию по его (Берии) аресту, а заодно и убийству. Так нет, надо за одну ночь провернуть небывалую акцию, чтобы уже на следующий день уничтожить супостата. Куда спешили?

А, если разобраться, никуда заговорщики и не спешили. Сам Хрущев любил рассказывать как долго и упорно он «уламывал» членов Президиума на это дело. Особенно долго пришлось повозиться с Микояном, который долго не соглашался на радикальные меры по устранению Берии, предлагая, например, вывести его из состава Президиума, из состава ЦК КПСС и направить куда-нибудь в Тмуторокань директором комбината — пусть там «поважничает». Но ус-пел-таки Хрущев «уломать» и Микояна, благо спешить особо было некуда — Берия был в командировке, «улаживал» дела в ГДР, в связи с возникшим там мятежом.

Наконец, в-третьих, Маленков, как номинальный глава государства, вовсе не собирался предавать Берию суду, тем более устранять его физически. В его архиве сохранился любопытный документ — проект решения Президиума ЦК, состоявшегося 26 июня 1953 года, на котором он должен был быть подвергнутым суровой критике за свои инициативы по умалению роли партии в жизни страны и партноменклатуры, в частности. Однако в качестве наказания предлагалось вывести его из состава ЦК КПСС (разумеется, лишить членства в Президиуме ЦК) и назначить министром нефтяной промышленности. Вот этот документ, текстуально несколько реконструированный Ю. Мухиным для более удобного его прочтения «без какого-либо изменения его сути».

В «редакции» Ю. Мухина дописаны сокращения слов оригинала [в квадратных скобках], а полужирным шрифтом выделены те слова, которые рукой Маленкова были дописаны на полях проекта документа.

«К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА О БЕРИЯ.

_{Протокол № 10 от 26 июня 1953 года.}

Враги хотели поставить органы МВД над партией и правительством.

Задача состоит в том, чтобы органы МВД поставить на службу партии и правительству, взять эти органы под контроль партии.

Враги хотели в преступных целях использовать органы МВД.

Задача состоит в том, чтобы устранить всякую возможность повторения подобных преступлений.

Органы МВД занимают такое место в системе государственного] аппарата, где имеется наибольшая] возможность злоупотребить властью.

Задача состоит в том, чтобы не допустить злоупотребления] властью.

(Большая перестройка; исправление] методов; агентура; внедрять партийность).

Комитет —

внутр[и] взоры на врагов, друзей защищать

вне — разведку наладить

МВД — задача — (лагери долж[ны] проверить]….)

1. факты — Укр[аина], Литва, Латв[ия]

Нужны ли эти мероприятия]

Что получилось, как стали понимать?

МВД поправл[ял] партию и правительство]

ЦК — на второй план.

2. Пост Мин[истра] внутренних] дел у т[оварища] Б[ерия]— он с этого поста контролирует] парт[ию] и пр[авительст]во[.] Это чревато большими опасностями, если вовремя, теперь же не поправить.

3. Неправильно и др.

Суд — подг.

Особ[ое] совещ[ание] факты

венгер[ский] вопр[ос] — Мы заранее не сговаривались (Еще подчеркнуть!)

Герм[ания]— чекиста послать? руков[одителя] послать?

Правильно ли это — нет!

Надо вовремя поправить. — Подавление коллектива. Какая же это коллективность]

Безапелляционность — покончить.

4. Разобщенность, с оглядкой.

Письмо о Молотове?

Настраиваемся друг на друга!

Нужен — монолитнГый! коллектив] и он есть!

5. Как исправить:

а) МВД — пост дать другому Кр[углов]) + ЦК Управление] охр[аны] — ЦК С утра до вечера шагу не шагне[шь] без контроля! Наша охрана — у каждого в отд[ельности], тому, кого охр[аняют] (без доносов)

Мы при т[оварище] Ст[алине] недов[ольны] Организация] подслушив[ания] — UK — контроль ТГовариши! не увереГны! кто и кого подслушГивает!

? (б) От поста зама [Совета Министров СССР] — освободить, назначать] мин[истром] нефтГяной! промышленности]

Потом!

в) Спец[иальный] Комит[ет] — в Министерство] Сабуров и Хруничев

г) Президиум ЦК— по крупн[ым] вопр[осам] реш[ения] — за подп[исью] секретаря], Председателя]?

было реш[ение]

Кто хочет обсудить… (слово непонятно)^[107].

Из этого документа явно прослеживается суть претензий со стороны членов Президиума к «распоясавшемуся» руководителю МВД, посягавшему на святая святых— на партноменклатуру, то есть на «неприкасаемых».

Они недовольны, что все, что они делают, становится известно МВД, поэтому хотели бы сами определять, чьи телефоны подслушивать, а чьи нет. Хотели бы иметь охрану, которая бы подчинялась тому, кого охраняют. В целом же претензия в том, что номенклатуре партии не нравится, что следящий за всеми орган — МВД — подчинен Совету Министров СССР. (Берия им руководит, и Берии оно подчинено, как заместителю Предсовмина). Номенклатура хотела бы, чтобы МВД вопреки конституции подчинялось напрямую ЦК КПСС! А наказание Берии — освободить от поста министра внутренних дел и этим ограничиться, если поведет себя подобающим образом, поскольку перед пунктом 5–6 стоит знак вопроса. Ну, а если поведет себя недостойно, то снять с должности зампреда Совмина, а также Председателя Специального комитета, который преобразовывается в Министерство (будущий Минсредмаш) и отправить на пост министра нефтяной промышленности. Об этом же в свое время «вспоминал» Молотов, что Берия должен был потерять только пост Министра МВД, если бы «признал свои ошибки», но отнюдь не свободу, тем более жизнь.

Этот, случайно сохранившийся черновой проект решения несостоявшегося 26 июня 1953 года заседания Президиума ЦК КПСС говорит о многом и, прежде всего, о причине отмены этого совещания. Объект обсуждения убит, а значит нужно срочно думать, как замести следы свершившегося преступления.

Срочно назначается новый Генеральный прокурор Руденко, до этого назначения был Генеральным прокурором Украины, где в свое время Хрущев возглавлял компартию Украины. Созывается Пленум ЦК КПСС, где в отсутствие обвиняемого разыгрывается вышеприведенный фарс, а далее осуждение и расстрел.

Е. Прудникова и Ю. Мухин приводят достаточно убедительные аргументы в доказательство того, что июльский Пленум был ничем иным, как «операцией прикрытия» убийства Берии, совершенного 26 июня 1953 года. Е. Прудникова цитирует следующий фрагмент из воспоминаний сына Берии — Серго: «После всего, что произошло, Анастас Иванович (уже много лет спустя. — Е.П.) разыскал меня в Москве у дочери и долго твердил о своей непричастности к гибели отца… Я тогда не мог знать содержания его выступления на Пленуме, поэтому принял за истину слова Микояна. Правда, некоторые сомнения в искренности этих клятв заронила мне в душу реплика, как бы случайно оброненная им: «Эх, дорогой Серго, о чем угодно можно говорить, когда человека уже нет в живых!..» Только спустя десятки лет я понял подтекст микояновской реплики»^[108]. А ведь верно, Микоян говорил на Пленуме о чем угодно (о нехватке тканей для костюмов, о напряженке с селедкой и т. п.), но только не о преступлениях Берии, которые «тянули» бы на расстрельную статью.

А вот Ю. Мухин разыскал участника этого Пленума, который, в силу старческого возраста, нечаянно выдал «секрет Полишинеля».

«Я позвонил последнему оставшемуся в живых члену тогдашнего ЦК Н. К. Байбакову. В ходе разговора по техническим вопросам я спросил его, помнит ли он июльский

1953 года Пленум ЦК? Когда Николай Константинович его вспомнил (ему 90 лет), я неожиданно задал ему вопрос: «Знали ли вы на Пленуме, что Берия уже убит?» Он быстро ответил: «Нет, я тогда ничего не знал, — но затем, после заминки, сказал: — Но факт в том, что он оказался убитым»^[109].

Таким образом, добротно проработанная версия Е. Прудниковой о причине внесудебной расправы над Берией несостоятельна по той причине, что никакого заговора с целью убийства И. В. Сталина, в котором якобы активную роль играл Игнатьев, не было, а стало быть, Берия требовал его ареста по совершенно другим причинам, анализ которых, выходит за рамки поставленной нами цели в данном исследовании.

Ну, а если не было заговора с целью убийства Сталина, хотя причины для подобного злодеяния безусловно были, то остается признать, что Сталин умер естественной смертью, будучи тяжело больным человеком.

ЭПИЛОГ

Внезапная болезнь и смерть Сталина в марте 1953 года потрясла весь мир, но прежде всего, советских людей, которые не могли поверить, что они навсегда осиротели. Рыдала вся страна. Людям было не то, что жалко Сталина, давно ставшего для них полубогом, они понимали и чувствовали — кончилась целая эпоха, кончилась очень трудное, даже мучительно трудное, трагическое, но в то же время великое время.

Он ушел, а они остались, и нужно было думать, как теперь жить без него, осмыслить свою жизнь, словно спаянную с ЕГО именем, которая становилась историей.

Скорбел весь мир. В послании Центрального комитета Коммунистической партии Китая говорилось: «С беспримерной скорбью Члены Коммунистической партии Китая и весь китайский народ оплакивают кончину нашего наиболее почитаемого и самого дорогого учителя, самого искреннего друга — товарища Сталина». Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру писал новому главе советского правительства: «Служба Сталина своему народу в мирное и в военное время принесла ему уникальную славу и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений. Передайте, пожалуйста, мои соболезнования и соболезнования моих коллег в правительстве осиротевшей семье и народу, который он вел с таким искусством через бурю и напряженные времена». В своем личном соболезновании по поводу смерти Сталина генерал де Голль, находившийся тогда не у дел, писал: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы».

Уместно привести воспоминание дочери Сталина, ее мироощущение в момент, когда она осознала, что ее отца и Отца всего советского народа нет и уже никогда не будет, Он ушел и ушел навсегда:

«…Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, — наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников»— генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, — наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа.

…Поздно ночью, — или, вернее, под утро уже, — приехали, чтобы увезти тело на вскрытие. Тут меня начала колотить какая-то нервная дрожь, — ну, хоть бы слезы, хоть бы заплакать. Нет, колотит только. Принесли носилки, положили на них тело. Впервые увидела я отца нагим, — красивое тело, совсем не дряхлое, не стариковское. И меня охватила, кольнула ножом в сердце странная боль — и я ощутила и поняла, что значит быть «плоть от плоти». И поняла я, что перестало жить и дышать тело, от которого дарована мне жизнь, и вот я буду жить еще и жить на этой земле.

Всего этого нельзя понять, пока не увидишь своими глазами смерть родителя. И чтобы понять вообще, что такое смерть, надо хоть раз увидеть ее, увидеть, как «душа отлетает», и остается бренное тело. Все это я не то чтобы поняла тогда, но ощутила, что это прошло через мое сердце, оставив там след.

И тело увезли. Подъехал белый автомобиль к самым дверям дачи, — все вышли. Сняли шапки и те, кто стоял на улице, у крыльца. Я стояла в дверях, кто-то накинул на меня пальто, меня всю колотило. Кто-то обнял за плечи, — это оказался Н. А. Булганин. Машина захлопнула дверцы и поехала. Я уткнулась лицом в грудь Николаю Александровичу и, наконец, разревелась. Он тоже плакал и гладил меня по голове. Все постояли еще в дверях, потом стали расходиться.

…Было часов 5 утра. Я пошла в кухню. В коридоре послышались громкие рыдания, — это сестра, проявлявшая здесь же, в ванной комнате, кардиограмму, громко плакала, — она так плакала, как будто погибла сразу вся ее семья… «Вот, заперлась и плачет — уже давно», — сказали мне.

Все как-то неосознанно ждали, сидя в столовой, одного: скоро, в шесть часов утра, по радио объявят весть о том, что мы уже знали. Но всем нужно было это услышать, как будто бы без этого мы не могли поверить. И вот, наконец, шесть часов. И медленный, медленный голос Левитана, или кого-то другого, похожего на Левитана, — голос, который всегда сообщал нечто важное. И тут все поняли: да, это правда, это случилось. И все снова заплакали — мужчины, женщины, все… И я ревела, и мне было хорошо, что я не одна, и что все эти люди понимают, что случилось, и плачут со мной вместе.

Здесь все было неподдельно и искренне, и никто ни перед кем не демонстрировал ни своей скорби, ни своей верности. Все знали друг друга много лет. Все знали и меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец все-таки любил меня, а я любила его.

Никто здесь не считал его ни богом, ни сверхчеловеком, ни гением, ни злодеем, — его любили и уважали за самые обыкновенные человеческие качества, о которых прислуга судит всегда безошибочно»^[110].

А вот воспоминания человека, в которого была влюблена юная Светлана, вернувшегося в Москву из заключения после смерти Сталина: «Я зашел тогда в скверик, сел на скамью и бессмысленно смотрел, как играют дети….

Какой-то мальчик, смеясь, пробежал мимо— я увидел худенькие, беззащитные детские ножки. И что-то случилось… Я зарыдал. Я рыдал бесстыдно, сладко, как в детстве… И прощал… прощал… прощал…»^[111] Не только у А. Киплера воспоминания о Сталине ассоциировались началом исторической «оттепели».

Но у основной массы советских людей скорбь по Сталину была чистой и неподдельной и часто несдержанной в своем проявлении. Женщины, мужчины, дети плакали на улицах и в вагонах метро, в учреждениях, на фабриках и в школах. Многие устремились к Колонному залу Дома Союзов еще задолго до того, как туда было доставлено тело Сталина.

Власти, отвечавшие за безопасность и охрану порядка в Москве, проявили растерянность и неспособность организовать прощание советских людей со Сталиным. Неорганизованность в направлении колонн людей, двигавшихся к Колонному залу, привела к тому, что начались давки, в которых были раненые и погибшие. Власти явно не справлялись с обеспечением порядка в столице.

И это трагическое событие, сопроводившее уход из жизни Сталина, всяк волен вспоминать и трактовать по-своему. Вот, например, воспоминания Э. Радзинского:

«.. Но так просто Хозяин не ушел. В Москве состоялось его невиданное кровавое прощание с народом.

Его положили в Колонном зале, и тысячные толпы скорбящих вышли на улицу. Из всех городов шли поезда с людьми — проститься с богом…

Помню солнечный день и девушку рядом, ее безумные глаза. Толпа сжимала нас (ее теснила милиция), мы задыхались. Вдруг все сдвинулось, и люди попадали. Меня понесло по людям, я спотыкался о тела… Помню, как вырвался и упал на мостовую. Пола пальто оборвана, но — живой…

В тот день тысячи увезли в мертвецкие. Уйти без крови он не смог… И задавленные присоединились к миллионам, которые он уничтожил.

В тот же день, 5 марта 1953 года, умер еще один человек. Но смерть его прошла совершенно незамеченной. Это был Сергей Прокофьев. Вдова пыталась достать хоть какие-то цветы, но все было закрыто, ничего не продавалось. Ее соседка по дому срезала все комнатные растения, чтобы хоть что-то положить на гроб великого композитора. В это время любимый пианист Прокофьева Святослав Рихтер летел из Тбилиси в специальном самолете — играть в Колонном зале у гроба Вождя. Самолет был завален цветами, и Рихтер буквально задыхался от их запаха…»^[112]

Гроб с телом Сталина был установлен в Колонном зале Дома Союзов б марта 1953 года.

Три дня продолжалось прощание народа со своим вождем. Тысячи людей шли поклониться человеку, который сделал для них и для Родины так много великих дел.

Желающих увидеть Сталина было много, переполнились все улицы, прилегающие к Колонному залу. Милиция и воины не могли сдерживать напор людской массы. Ехали в Москву со всех концов страны. Чтобы прекратить приток людей, было отменено прибытие в столицу пассажирских поездов и электричек. Но люди шли в город пешком, весь центр Москвы был переполнен, стояли сутками только бы попасть в траурный зал.

Будущий первый заместитель Председателя КГБ СССР Ф. Д. Бобков вспоминал:

«6 марта утром в Колонный зал Дома Союзов, где стоял гроб с телом Сталина, пришли руководители страны. Сталин лежал в своем старом кителе генералиссимуса, который по случаю почистили и подшили обтрепанные рукава. Зал был пуст, лишь несколько человек да распорядители скорбной церемонии растворялись в его пространстве.

Распорядители устанавливали возле гроба венки. Неподалеку от гроба стояла группа членов Политбюро — Маленков, Берия, Хрущев, Молотов, Каганович, Микоян. Громко рыдал Хрущев, остальные грустно молчали»^[113].

С большим прискорбием весть о кончине Сталина восприняла Русская Православная Церковь, православные верующие, а также верующие других конфессий молились за упокой вождя.

В траурные дни 1953 года патриарх Алексий направил Совету Министров СССР следующее послание:

«От лица Русской Православной Церкви и своего выражаю глубокое и искреннее соболезнование по случаю кончины незабвенного Иосифа Виссарионовича Сталина, великого строителя народного счастья.

Кончина его является тяжким горем для нашего Отечества, для всех народов, населяющих его. Его кончину с глубокой скорбью переживает Русская Православная Церковь, которая никогда не забудет его благожелательного отношения к нуждам церковным.

Светлая память о нем будет неизгладимо жить в сердцах наших.

С особым чувством непрестающей любви Церковь наша возглашает ему вечную память».

Известный современный церковный писатель и проповедник отец Дмитрий Дудко, дважды отбывавший наказание в советских лагерях за свои убеждения, первое из которых пришлось на годы сталинского правления, писал: «Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек…». Не случайно в Русской Православной Церкви ему пропели, когда он умер, даже вечную память, так случайно не могло произойти в самое «безбожное» время»^[114].

Во всех приходах и храмах прошли траурные панихиды и литургии за упокой новопреставленного И. В. Сталина. В своей речи во время проведения траурной литургии Патриарх Московский и всея Руси, обращаясь ко всем православным верующим, всему советскому народу, в частности, сказал:

«Великого Вождя нашего народа Иосифа Виссарионовича Сталина не стало. Упразднилась сила великая, общественная сила, в которой наш народ ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал глубокий взор великого Вождя…. Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума».

Оказалось, что и похоронить первого человека государства толком не в чем. Старый мундир почистили, обтрепанные рукава подшили, а вот приличных туфель найти не смогли. Когда генерала от охраны попросили заменить растоптанные туфли, он ответил, — нет у него других, — и заплакал. После смерти Сталина не осталось не только каких-либо ценностей, но и приличных личных вещей. Приведем воспоминания свидетеля похорон Сталина:

«Прощание с вождем закончено, и траурный кортеж направляется на Красную Площадь, где состоялся траурный митинг. Гроб с телом Сталина снимают с орудийного лафета и устанавливают на высоком постаменте, задрапированном красными и черными полотнищами. Руководители партии и Советского правительства, главы иностранных государств и правительств, возглавляющие правительственные делегации, а также руководители братских коммунистических партий поднимаются на трибуну Мавзолея.

Время — 10.52. Н. С. Хрущев объявляет траурный митинг открытым. Первым выступал Маленков. Из репродуктора несутся слова: «Дорогие соотечественники, товарищи, друзья! Дорогие зарубежные братья! Наша партия, советский народ, все человечество понесли тягчайшую, невозвратимую утрату. Окончил свой славный жизненный путь наш учитель и вождь, величайший гений человечества Иосиф Виссарионович Сталин…»

Вторым выступал Берия. Его речь была наиболее яркой, эмоциональной и запоминающейся: «…кто не глух, тот слышит, кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима…».

Третьим выступал Молотов. Его выступление было самым блеклым и незапоминающимся. Он закончил его здравицей в адрес всепобеждающего учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина…

Время — 11.54. Н. С. Хрущев объявляет траурный митинг закрытым. Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович и Микоян осторожно поднимают гроб с телом Сталина и медленно несут его в Мавзолей. Гремят 30 залпов артиллерийского салюта. Часы на Спасской башне бьют 12 раз. Над Москвой несутся протяжные гудки фабрик, заводов, паровозов и пароходов.

Руководители партии и правительства вновь поднимаются на трибуну Мавзолея. Траурная мелодия сменяется торжественными звуками Государственного гимна. Начинается военный парад. Колонна за колонной проходят войска Московского гарнизона, в небе проносятся боевые самолеты. Они идут тройками под самыми облаками. Каждая тройка, чтобы не попасть в воздушную струю впереди летящих, идет с принижением. Последняя тройка истребителей пронеслась, едва не задев шпиля Исторического музея»^[115].

В соответствии с решением, принятым в октябре 1961 года на XXII съезде КПСС, тело Сталина было вынесено из Мавзолея и захоронено возле Кремлевской стены. Как пишет Е. Прудникова: «Судьба была милостива к Сталину, девять лет спустя его перезахоронили у Кремлевской стены, лишив страшной посмертной участи живого мертвеца, средоточия культа КПСС. Не заслужил… Страшен сон, да милостив Бог!»^[116]

О том, как проходила процедура перезахоронения тела И. В. Сталина вспоминают бывший начальник 9-го управления КГБ генерала Н. Захаров и бывший командир Кремлевского полка Ф. Конев.

Генерал Н. Захаров:

«— Меня и коменданта Кремля генерал-лейтенанта Веденина вызвал Хрущев. Он сказал: «Сегодня, вероятно, состоится решение о перезахоронении Сталина. Создана комиссия из пяти человек во главе со Шверником: Мжаванадзе — первый секретарь ЦК Компартии Грузии, Джавахишвили — Председатель Совета министров Грузии, Шелепин — председатель КГБ, Демичев — первый секретарь Московского горкома партии и Дыгай — председатель Моссовета. Комендант Мавзолея знает, где рыть могилу».

Далее нас собрал Шверник и подсказал, как тайно организовать перезахоронение, — оцепить Красную площадь, чтобы туда никто не проник.

Общий контроль за ходом работ был поручен моему заместителю генералу В. Чекалову. Командиру Отдельного полка специального назначения комендатуры Московского Кремля Коневу было приказано сделать из хорошей сухой древесины гроб, подобрать солдат для рытья могилы и восемь офицеров для выноса тела Сталина».

Бывший командир Кремлевского полка Ф. Конев вспоминает:

«— Меня вызвал в здание правительства заместитель начальника Управления личной охраны полковник В. Чекалов и приказал подготовить одну роту для перезахоронения Сталина на Новодевичьем кладбище (значит, был у Хрущева и такой вариант. — В. К.)

Потом позвонил он же и сказал, что захоронение будет за Мавзолеем Ленина у Кремлевской стены.

День шел к концу. На Красной площади собралось много народа. Ходили группами, подходили к Мавзолею и гостевым трибунам, пытаясь посмотреть, что делается за Мавзолеем.

К 18 часам того же дня наряды милиции очистили Красную площадь и закрыли все входы на нее под тем предлогом, что будет проводиться репетиция техники войск Московского гарнизона к параду 7 ноября.

Когда стемнело, место, где решено было отрыть могилу, обнесли фанерой и осветили электрическим прожектором. Примерно к 21 часу солдаты выкопали могилу и к ней поднесли 10 железобетонных плит размером 100x75 см. Из них сложили нечто похожее на саркофаг. Сотрудники комендатуры Мавзолея и научные работники изъяли тело Сталина из-под прозрачного колпака и переложили в дощатый гроб, обитый красной материей. На мундире золотые пуговицы заменили на латунные. Сняли Золотую Звезду Героя Соцтруда. Тело покрыли вуалью темного цвета, оставив открытым лицо и половину груди. Гроб установили в комнате рядом с траурным залом в Мавзолее.

В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению, которую возглавил Шверник. (Кроме Мжаванадзе, — он улетел в Грузию и в перезахоронении не участвовал. — В. К.) Из родственников никого не было. Чувствовалось, что у всех крайне подавленное состояние, особенно у Н. Шверника (он и Джавахишвили не скрывали слез).

Когда закрыли гроб крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы прибить ее. Этот промах быстро устранил полковник Б. Тарасов (начальник хозотдела). Затем пригласили восемь офицеров полка, которые подняли гроб на руки и вынесли из Мавзолея через боковой выход.

В это время по Красной площади проходили стройными рядами автомобили, тренируясь к параду.

К 22 часам 15 минутам гроб поднесли к могиле и установили на подставки. На дне могилы из восьми железобетонных плит был сделан своеобразный саркофаг. После 1— 2-минутного молчания гроб осторожно опустили в могилу. Предполагалось гроб сверху прикрыть еще двумя железобетонными плитами. Но полковник Б. Тарасов предложил плитами не закрывать, а просто засыпать землей.

По русскому обычаю, кое-кто из офицеров (в том числе и я) украдкой бросили по горсти земли, и солдаты закопали могилу, уложив на ней плиту с годами рождения и смерти Сталина, которая много лет пролежала до установления памятника (бюста)»^[117].

Бедный Иосиф Виссарионович! Думал ли он, что после того как его имя почти полвека гремело по всей планете, его, вождя мирового пролетариата, любимца народов всего мира, так вот, ночью, тайно от народа, будут не хоронить, а торопливо закапывать, выполняя волю пигмеев? Оказывается, не только думал, но и предвидел неизбежность крутых поворотов в оценке своей личности. Существует несколько свидетельств, в том числе В. М. Молотова и А. Е. Голованова о прогнозе Сталина, сделанном им в 1943 году за десять лет до своей смерти. Он сказал: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее». Сталин был не только Великим стратегом, но и Великим Пророком. В1937 году, за полвека до событий, которые произойдут в нашей стране, он, в беседе с А. М. Коллонтай, предсказал, что: «…многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут много злодеяний.

Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться.

Сила СССР — в дружбе народов. Острие борьбы будет направлено, прежде всего, на разрыв этой дружбы, на отрыв окраин от России. Здесь, надо признаться, мы еще не все сделали. Здесь еще большое поле работы.

С особой силой подымет голову национализм. Он на какое-то время придавит интернационализм и патриотизм. Возникнут национальные конфликты. Появится много вождей-пигмеев, предателей внутри своих наций.

В целом развитие в будущем пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми. Дело идет к тому, что Восток взбудоражится. Возникнут острые противоречия и с Западом.

И все же, как бы ни развивались события, но пройдет время, и взоры новых поколений будут обращены к деяниям и победам нашего социалистического Отечества. Новые поколения поднимут знамя своих отцов и дедов. Свое будущее они будут строить на примерах нашего прошлого»^[118].

Как он сам предсказывал, судьба Сталина была печальна: нет больше созданного им великого государства — Союза Советских Социалистических Республик; несчастливая личная жизнь — самоубийство жены и не сложившаяся жизнь детей; песок Истории равнодушно засыпает все его дела. Один из могильщиков великих дел Сталина М. Горбачев торжествовал: «Мир без коммунизма будет выглядеть лучше. После 2000 года наступит эпоха мира и всеобщего процветания. Но в мире еще сохраняется сила, которая будет тормозить наше движение к миру и созиданию. Я имею в виду Китай…. Если бы настал конец коммунизму в Китае, миру было бы легче двигаться по пути согласия и справедливости»^[119].

Ошибся маленько «меченый оракул», а ведь Сталин предсказал события, полыхнувшие в аккурат к 80-летию «пророка» на Ближнем Востоке— «Восток взбудоражится». «Эпоха всеобщего процветания» по Горбачеву отмечена каскадом «цветных революций». А процветает в прямом, а не переносном смысле одно из детищ Сталина — Китай.

Вспоминается давняя история, за прошедшие 100 с лишним лет превратившаяся в легенду. В 1901 году, после подавления народного восстания, в Китай вошли войска Англии, Германии и России. На переговорах в Пекине во дворце императрицы Цы Си английский дипломат иронично заметил китайскому министру иностранных дел, глубокому старику, что, мол, зачем вы с нами спорите, ведь вы фактически побежденная страна. На что китаец ответил: «Давайте вернемся к этому разговору через сто лет».

Не являлся ли этот мудрый китаец собратом Сталина, и стоит посмотреть, что станется с Россией через 100 лет после его ухода из жизни? «Поднимут ли знамя своих отцов и дедов» «новые поколения», как это предрекал Сталин? Ждать осталось не так уж и долго. Поколение ныне рождающихся людей должны похоронить антисталинизм, как трагический зигзаг истории.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение № 1

ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ^[120]

«Сегодня публикуется хроника ТАСС об аресте вра-чей-вредителей. Эта террористическая группа, раскрытая некоторое время тому назад органами государственной безопасности, ставила своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.

Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно, злодейски подрывали их здоровье, ставили им неправильные диагнозы, а затем губили больных неправильным лечением. Прикрываясь высоким и благородным званием врача — человека науки, эти изверги и убийцы растоптали священное знамя науки. Встав на путь чудовищных преступлений, они осквернили честь ученых.

Жертвами этой банды человекообразных зверей пали товарищи А. А. Жданов и А. С. Щербаков. Преступники признались, что они, воспользовавшись болезнью товарища Жданова, умышленно скрыли имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим и тем самым умертвили товарища Жданова. Врачи-убийцы неправильным применением сильнодействующих лекарственных средств и установлением пагубного режима сократили жизнь товарища Щербакова, довели его до смерти.

В первую очередь преступники старались подорвать здоровье руководящих советских военных кадров, вывести их из строя и тем самым ослабить оборону страны. Арест преступников расстроил их злодейские планы, помешал им добиться своей чудовищной цели.

Кому же служили эти изверги? Кто направлял преступную террористическую и вредительскую деятельность этих подлых изменников Родины? Какой цели хотели они добиться в результате убийства активных деятелей Советского государства?

Установлено, что все участники террористической группы врачей состояли на службе у иностранных разведок, продали им душу и тело, являлись их наемными платными агентами.

Большинство участников террористической группы — Вовси Б., Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и другие — были куплены американской разведкой. Они были завербованы филиалом американской разведки — международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт». Грязное лицо этой шпионской сионистской организации, прикрывающей свою подлую деятельность под маской благотворительности, полностью разоблачено.

Опираясь на группу растленных еврейских буржуазных националистов, профессиональные шпионы и террористы из «Джойнт», по заданию и под руководством американской разведки, развернули свою подрывную деятельность и на территории Советского Союза.

Как показал на следствии арестованный Вовси, он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США. Эту директиву ему передали от имени шпионско-террористической организации «Джойнт» врач Шимелиович и известный еврейский буржуазный националист Михоэлс^[121].

Разоблачение шайки врачей-отравителей является ударом по международной еврейской сионистской организации. Теперь все могут видеть, какие «благотворители» и «друзья мира» скрываются под вывеской «Джойнт».

Другие участники террористической группы (Виноградов, М. Коган, Егоров) являются, как сейчас установлено, старыми агентами английской разведки, служат ей с давних пор, выполняя ее самые преступные и грязные задания.

Воротилы США и их английские «младшие партнеры» знают, что достичь господства над другими нациями мирным путем невозможно. Лихорадочно готовясь к новой мировой войне, они усиленно засылают в тыл СССР и стран народной демократии своих лазутчиков, пытаются осуществить то, что сорвалось у гитлеровцев, — создать в СССР свою подрывную «пятую колонну». Достаточно напомнить об открытом и циничном ассигновании американским правительством ста миллионов долларов на подрывную террористическую и шпионскую деятельность в странах социалистического лагеря, не говоря уже о том, что на эту цель тайным путем расходуются сотни миллионов долларов, американских и английских.

Советские люди ни на минуту не должны забывать о необходимости всемерно повышать свою бдительность, зорко следить за всеми происками поджигателей войны и их агентов, неустанно укреплять вооруженные силы и органы разведки нашего государства.

Товарищ Сталин неоднократно предупреждал о том, что наши успехи имеют и свою теневую сторону, что они порождают у многих наших работников настроения благодушия и самоуспокоенности. Такого рода настроения далеко еще не преодолены. Ротозеев у нас еще не мало. Именно это ротозейство наших людей и составляет питательную почву для злодейского вредительства.

В СССР безраздельно господствуют социалистические отношения. Советский народ одержал беспримерную в истории победу в Великой Отечественной войне. В невиданно короткий срок ликвидированы тяжелые последствия войны. На всех участках хозяйственного и культурного строительства мы имеем успехи. Из этих фактов некоторые люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, диверсий, шпионажа, что заправилы капиталистического мира могут отказаться от своих попыток вести подрывную деятельность против СССР.

Но так думать и рассуждать могут только правые оппортунисты, люди, стоящие на антимарксистской точке зрения «затухания» классовой борьбы. Они не понимают или не могут понять, что наши успехи ведут не к затуханию, а обострению борьбы, что чем успешнее будет наше продвижение вперед, тем острее будет борьба врагов народа, обреченных на гибель, доведенных до отчаяния.

Так учит бессмертный Ленин, так учит товарищ Сталин.

«На нашей революции, — указывает Ленин, — больше чем на всякой другой, подтвердился закон, что сила революции, сила натиска, энергия, решимость и торжество ее победы усиливают вместе с тем силу сопротивления со стороны буржуазии».

Разоблачая оппортунистическую теорию о «затухании» классовой борьбы по мере наших успехов, товарищ Сталин предупреждал:

«Это — не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью.

В СССР эксплуататорские классы давно разбиты и ликвидированы, но еще сохранились пережитки буржуазной идеологии, пережитки частнособственнической психологии и морали, сохранились носители буржуазных взглядов и буржуазной морали — живые люди, скрытые враги нашего народа. Именно эти скрытые враги, поддерживаемые империалистическим миром, будут вредить и впредь.

Все это обязывает советских людей всемерно усиливать революционную бдительность, зорко следить за происками врага.

Тот факт, что группа презренных выродков из «людей науки» в течение некоторого времени могла безнаказанно орудовать, показывает, что некоторые наши советские органы и их руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством.

Органы государственной безопасности не вскрыли вовремя вредительской террористической организации среди врачей. Между тем, эти органы должны были быть особенно бдительными. Так как история уже знает примеры, когда под маской врачей действовали подлые убийцы и изменники Родины, вроде «врачей» Левина, Плетнева, которые по заданию врагов Советского Союза умертвили путем умышленно неправильного лечения великого русского писателя А. М. Горького, выдающихся деятелей Советского государства В. В. Куйбышева и В. Р. Менжинского.

Не на высоте оказались и руководители Министерства здравоохранения СССР. Они проглядели вредительскую террористическую деятельность гнусных выродков, продавшихся врагам Советского Союза.

Разоблачение шайки врачей-отравителей является сокрушительным ударом по американо-английским поджигателям войны. Поймана и обезврежена их агентура. Перед всем миром вновь предстало истинное лицо рабовладельцев-людоедов из США и Англии.

Советский народ с гневом и возмущением клеймит преступную банду убийц и их иностранных хозяев. Презренных наймитов, продавшихся за доллары и стерлинги, он раздавит, как омерзительную гадину. Что касается вдохновителей этих наймитов-убийц, то они могут быть уверены, что возмездие не забудет о них и найдет дорогу к ним, чтобы сказать им свое веское слово.

Все это верно, конечно. Но верно и то, что, кроме этих врагов, есть еще у нас один враг — ротозейство наших людей. Можно не сомневаться, что пока есть у нас ротозейство, — будет и вредительство. Следовательно: чтобы ликвидировать вредительство, нужно покончить с ротозейством в наших рядах».

Приложение № 2

МЕДИЦИНСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О БОЛЕЗНИ И СМЕРТИ И. В. СТАЛИНА

В ночь на второе марта у И. В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг (в его левое полушарие) на почве гипертонической болезни и атеросклероза. В результате этого наступили паралич правой половины тела и стойкая потеря сознания. В первый же день болезни были обнаружены признаки расстройства дыхания вследствие нарушения функций нервных центров. Эти нарушения изо дня в день нарастали; они имели характер т. н. периодического дыхания с длительными паузами (дыхание Чейн-Стокса). В ночь на третье марта нарушения дыхания стали приобретать временами угрожающий характер. С самого начала болезни были обнаружены также значительные изменения со стороны сердечно-сосудистой системы, а именно, высокое кровяное давление, учащение и нарушение ритма пульса (мерцательная аритмия) и расширение сердца. В связи с прогрессирующими расстройствами дыхания и кровообращения уже с третьего марта появились признаки кислородной недостаточности. С первого дня болезни повысилась температура, и стал отмечаться высокий лейкоцитоз, что могло указывать на развитие воспалительных очагов в легких.

В последний день болезни, при резком ухудшении общего состояния, стали наступать повторные приступы тяжелой острой сердечно-сосудистой недостаточности (кол-лапе). Электрографическое исследование позволило установить острое нарушение кровообращения в венечных сосудах сердца с образованием очаговых поражений сердечной мышцы.

Во вторую половину дня пятого марта состояние больного стало особенно быстро ухудшаться: дыхание сделалось поверхностным и резко учащенным, частота пульса достигла 140–150 ударов в минуту, наполнение пульса упало.

В 21 час 50 минут, при явлениях нарастающей сердечно-сосудистой и дыхательной недостаточности, И. В. Сталин скончался.

Министр здравоохранения СССР А. Ф. ТРЕТЬЯКОВ

Начальник Лечсанупра Кремля И. И. КУПЕРИН

Главный терапевт Минздрава СССР профессор П. Е. ЛУКОМСКИЙ

Действительный член Академии медицинских наук профессор Н. В. КОНОВАЛОВ

Действительный член Академии медицинских наук профессор АЛ. МЯСНИКОВ

Действительный член Академии медицинских наук профессор Е. М. ТАРЕЕВ

Член-корреспондент Академии медицинских наук профессор И. Н. ФИЛИМОНОВ

Профессор И. С. ГЛАЗУНОВ

Профессор Р. А. ТКАЧЕВ

Доцент В. И. ИВАНОВ-НЕЗНАМОВ

(Газета «Правда», б марта 1953 года)

БИБЛИОГРАФИЯ

A. Авторханов. Загадка смерти Сталина. 1975.

С. Аллилуева. Двадцать писем к другу. М., 1990.

Р. Баландин. Встать! Сталин идет. М.: Яуза-Эксмо, 2001.

Р. Баландин. Маленков. Третий вождь страны. М.: Вече, 2007.

И. Бенедиктов, А. Рыбин. Рядом со Сталиным. М.: Алгоритм, 2010.

B. Бешанов. Шапками закидаем. От красного блицкрига до танкового погрома. 1941 год. М.: Яуза-Эксмо, 2010.

Ю. Борев. Сталиниада. М.: ОЛИМП, 2003.

В. Бушин. Хотели как лучше. // Завтра, № 42, октябрь, 2009.

В. Бушин. Добрюхиада. // Завтра, №б, январь, 2006.

A. Бушков. Сталин. Ледяной трон. М.: Олма Медиа Групп, 2008.

B. Вахания. Личная секретная служба И. В. Сталина. Сборник документов М.: Сварогъ, 2004.

A. Владыкин-Бескудников. Двойники Сталина. Выпуск 2. М.: Клякса, 2004.

Ф. Волков. Взлет и падение Сталина М.: Спектр, 1992.

Д. Волкогонов. Сталин. Триумф и трагедия. Кн. 2. М.: АПН, 1989.

B. Добров. Тайный преемник Сталина М.: Алгоритм-Эксмо, 2010.

Ю. Емельянов. Сталин. Т. 2. На вершине власти. М.: Вече, 2007

Ю. Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. М.: Яуза-Эксмо, 2008.

Ю. Емельянов. Загадка смерти Сталина. // Наш современник, № 3, март, 2008.

В. Ерашов. Убийцы в белых халатах или как Сталин готовил еврейский погром. М.: Алгоритм-Эксмо, 2010.

Ю. Жуков. Сталин. Тайны власти. М.: Вагриус, 2008.

Ю. Жуков. Иной Сталин. М.: Вагриус, 2005.

Ю. Жуков. Народная империя Сталина. М.: Алгоритм-Эксмо, 2009.

В. Жухрай. Сталин (Из политической биографии) М.: Сварогъ, 1999.

В. Жухрай. Сталин. М.: Перспектива, 2007.

К. Закорецкий. Третья мировая война Сталина. М.: Яуза-Пресс, 2009.

Н. Зенькович. Тайны уходящего века — 3. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат. М.: Олма-Пресс, 1999.

Н. Зенькович. Собрание сочинений. Т.5. Вожди и сподвижники. (Слежки. Оговор. Травля.) М.: Олма-Пресс, 2004.

Н. Зенькович. Собрание сочинений. Т.6. Покушения и инсценировки (от Ленина до Ельцина). М.: Олма-Пресс, 2004.

Б. Илизаров. Тайная жизнь Сталина. М.: Вече, 2003.

B. Карпов. Генералиссимус. Кн. 2. М.: Вече, 2009.

Д. Колесов. И. В. Сталин. Право на власть. М.: Флинта, 2000.

Д. Колесов. И. В. Сталин. Загадки личности. М.: Флинта, 2000.

А. Кони. Избранные произведения. Т. 1. М., 1959.

А. Костин. Культ личности. Истоки, генезис, персоналии. М.: Перспектива, 2009.

А. Костин. Июнь 1941 — го. 10 дней из жизни Сталина. М.: Алго-ритм-Эксмо, 2010.

А. Костин. Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за хозяевами Кремля. М.: Алгоритм-книга, 2010.

Г. Костырченко. Тайная политика Сталина: Власть и антиси-метизм. М., 2001.

Б. Красильников. Сталин — помощники. Тайна смерти. М.: Крук-Престиж, 2006.

C. Кремлев. Зачем убили Сталина? М.: Яуза-Эксмо, 2008.

С. Кремлев. Берия. Лучший менеджер XX века. М.: Яуза-Эксмо, 2008.

А. Майсурян. Другой Брежнев. М.: Вагриус, 2004.

Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берия. М.: Форум, 2002.

Ю. Мухин. Убийцы Сталина. Главная тайна XX века. М.: Яуза-Пресс, 2009.

Ю. Мухин. СССР имени Берия. М.: Алгоритм, 2009.

Ю. Мухин. Неизвестный Берия. М.: Алгоритм-Эксмо, 2010.

Н. Над. Как убивали Сталина. М.: У Никитских ворот, 2007.

Л. Наумов. «Кровавый карлик» против вождя народов. М.: Яуза-Эксмо, 2009.

В. Невжин. Сталин о войне. Застольные речи 1933–1945 гг. М.: Яуза-Эксмо, 2007.

К. Писаренко. Тридцатилетняя война в Политбюро (1923–1953). М.: Вече, 2006.

Н. Платошкин. Жаркое лето 1953 года в Германии. М.: Олма-Пресс, 2004.

Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб.: Нева, 2008.

Е. Прудникова. Роковой год Советской власти. М.: Яуза-Экс-мо, 2008.

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: Олма Медиа Групп, 2010.

B. Пятницкий. Заговор против Сталина. М.: Современник, 1998.

Я. Рабинович. Илья Эренбург. Портрет на фоне времени. М.: Алгоритм, 2011.

Э. Радзинский. Сталин. Жизнь и смерть. М.: ACT, 2007.

Э. Радзинский. Три смерти. М.: ACT, 2007.

C. Рыбас, Е. Рыбас. Сталин. Т.2. Судьба и трагедия. М.: Молодая гвардия, 2007.

А. Рыбин. Рядом со Сталиным (Записки телохранителя). М.: Ветеран, 1992.

А Рыбин. Кто отравил Сталина? (Записки телохранителя). М.: Гудок, 1995.

А. Рыбин. Сталин в Октябре 1941 г. (Записки телохранителя). М.: Гудок, 1995.

А. Рыбин. Сталин и дело врачей (Записки телохранителя). М.: Гудок, 1995.

Сборник: Альтернативная реальность, 1941. Все могло быть иначе. М.: Яуза-Эксмо, 2010.

С. Семанов. Брежнев. Правитель «Золотого века». М.: Вече, 2002.

Б. Соколов. Сталин. М.: Аст-Пресс-Книга, 2004.

И. Сталин. Энциклопедия (составитель В. Суходеев). М.: Алго-ритм-Эксмо, 2008.

У. Таубман. Хрущев. М.: «Молодая гвардия», 2005.

К. Ткаченко (редактор). И. В. Сталин. Штрихи к портрету. М.: Новинка-Гелиос, 1995.

А. Хинштейн. Почему Брежнев не смог стать Путиным (Сказка о потерянном времени). М.: Олма Медиа Групп, 2011.

О. Хлевнюк. Политбюро. Механизм политической власти в 30-е годы. М., 19 %.

Д. Хмельницкий. Зодчий Сталин. М., 2007.

Д. Хмельницкий. Ледокол из «Аквариума». Беседы с Виктором Суворовым. М.: Яуза-Пресс, 2007.

Э. Ходжа. Хрущев убил Сталина дважды. М.: Алгоритм-Эксмо, 2010.

Н. Хрущев. Воспоминания. М.: Вагриус, 2007.

Е. Чазов. Здоровье и власть. // Октябрь, № 42.2001.

И. Чигирин. Белые и грязные пятна Истории. Великие Луки, 2007.

Примечания

1

Здесь и далее цитируется по: Н. Зенькович. Собр. соч. Т. 5. Вожди и сподвижники. (Слежка. Оговоры. Травля.) М.: «ОЛМА-Пресс», 2004. С. 540–571.

(обратно)

2

Н. Зенькович. Собр. соч. Т. 5. Вожди и сподвижники. (Слежка. Оговоры. Травля.) М.: «ОЛМА-Пресс», 2004. С. 540–571.

(обратно)

3

Н. Зенькович. Собр. соч. Т. 6. Покушения и инсценировки (От Ленина до Ельцина). М.: «ОЛМА-Пресс». 2004. С. 241–242.

(обратно)

4

Г. Костырченко. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001. Цит. по: Я. Рабинович. Илья Эренбург. Портрет на фоне времени. М.: «Алгоритм», 2011. С. 464.

(обратно)

5

Э. Радзинский. Три смерти. М.: «АСТ», 2007. С. 386–391.

(обратно)

6

Э. Радзинский. Три смерти. С. 393.

(обратно)

7

Э. Радзинский. Три смерти. С. 397.

(обратно)

8

Э. Радзинский. Три смерти. С. 401.

(обратно)

9

Э. Радзинский. Три смерти. С. 402.

(обратно)

10

Автор видимо оговорился. «Остальных» членов Президиума ЦК КПСС 25 человек. В эти скорбные дни кабинет Сталина посещали только члены Бюро Президиума ЦК КПСС и то не все и не во все дни.

(обратно)

11

Э. Радзинский. Три смерти. С. 404–406.

(обратно)

12

В. Карпов. Генералиссимус. Кн. 2. М.: «Вече», 2009. С. 428.

(обратно)

13

В. Карпов. Указанное сочинение. С. 429–432; 435–437.

(обратно)

14

В. Карпов. Указанное сочинение. С. 440–447.

(обратно)

15

Ю. Емельянов. Сталин. Кн. 2. На вершине власти. М.: «Вече», 2007; Сталин перед судом пигмеев. М.: «Яуза»-«ЭКСМО», 2008; Загадка смерти Сталина. // «Наш современник», март, № 3,2008. С. 153–165.

(обратно)

16

Ю. Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. М.: Яуза-Эксмо, 2008. С. 25–28;

(обратно)

17

Там же. С. 28–29.

(обратно)

18

Ю. Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. С. 30.

(обратно)

19

Ю. Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. С. 32–34.

(обратно)

20

Ю. Емельянов. Сталин перед судом пигмеев. С. 34–35; 54–59.

(обратно)

21

Ю. Емельянов. Сталин. T.2. На вершине власти. М.: Вече, 2007. С. 603–604.

(обратно)

22

Ю. Емельянов. Сталин. T.2. На вершине власти. С. 604–605.

(обратно)

23

Там же. С. 612.

(обратно)

24

Ю. Мухин. СССР имени Берия. М.: Алгоритм, 2008. С. 269–299; Ю. Мухин. Неизвестный Берия. За что его оклеветали? М.: Алгоритм-Эксмо, 2010. С. 269–299.

(обратно)

25

Ю. Мухин. Убийцы Сталина. Главная тайна XX века. М.: Яуза-Пресс, 2009. С. 294–295.

(обратно)

26

Ю. Мухин. Убийцы Сталина. С. 295–296.

(обратно)

27

Правда-5, 1988, № 5. С. 10–11.

(обратно)

28

П. Судоплатов. Разведка и Кремль. М.: Гея, 1997. С. 359.

(обратно)

29

П. Судоплатов. Разведка и Кремль. С. 362.

(обратно)

30

Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берия. М.: Крымский мост — 90. Форум, 2002. С. 395–400.

(обратно)

31

А. Рыбин. Рядом со Сталиным (Записки телохранителя). М.: Ветеран, 1992. С. 56.

(обратно)

32

А. Рыбин. Кто отравил Сталина (Записки телохранителя). М.: Гудок, 1994. С. 3.

(обратно)

33

Ю. Мухин. Убийцы Сталина. Главная тайна XX века. М.: Яуза-Пресс, 2009. С. 378–379.

(обратно)

34

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: Олма Медиа Групп, 2010. С. 354.

(обратно)

35

Ю. Мухин. Убийцы Сталина. Главная тайна XX века. М.: Яуза-Пресс, 2009. С. 380–381.

(обратно)

36

}Ю. Мухин. Убийцы Сталина. С. 381–382.

(обратно)

37

Ю. Мухин. СССР имени Берия. М.: Алгоритм, 2008. С. 276–284. («Отрава в чаше»).

(обратно)

38

Указанное сочинение. С. 279.

(обратно)

39

Указанное сочинение. С. 280–282.

(обратно)

40

Указ. соч. С. 284.

(обратно)

41

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. С.136.

(обратно)

42

Н. Над. Как убивали Сталина. М.: У Никитских ворот, 2007.

(обратно)

43

И. Чигирин. Белые и грязные пятна истории. Великие Луки, 2007. С 284–285.

(обратно)

44

И. Чигирин. Белые и грязные пятна истории. С. 247.

(обратно)

45

E. Прудникова. Второе убийство Сталина. М., ОЛМА Медиа Групп, 2010. С. 337–338.

(обратно)

46

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. С. 338.

(обратно)

47

Указанные сочинение Е. Прудниковой. С. 339–340.

(обратно)

48

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 340–341.

(обратно)

49

Упомянутое сочинение И. Чигирина. С. 284.

(обратно)

50

А. Рыбин. Сталин и Жуков. М.: Гудок, 1994. С. 69.

(обратно)

51

Указанное сочинение И. Чигирина. С. 284–285.

(обратно)

52

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 340–341.

(обратно)

53

Там же. С. 341.

(обратно)

54

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 357–358.

(обратно)

55

А Костин. Культ личности. Истоки, генезис, персоналии. М.: Перспектива, 2009. С. 287.

(обратно)

56

А Костин. Культ личности. С 300.

(обратно)

57

А. Костин. Культ личности. С. 302–303.

(обратно)

58

Там же. С. 296.

(обратно)

59

В. Вахания. Личная секретная служба И. В. Сталина (Сборник документов). М.: Сварогъ, 2004. С. 406.

(обратно)

60

В. Вахания. Личная секретная служба И. В. Сталина. С. 387–388.

(обратно)

61

В. Вахания. Личная секретная служба И. В. Сталина. С. 395.

(обратно)

62

Там же.

(обратно)

63

А. Костин. Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за спиной хозяев Кремля? М.: Алгоритм, 2010.

(обратно)

64

Еще как склонный, детектив с главным героем в лице Хрущева, самолично отравившего Сталина, чего стоит.

(обратно)

65

А как же быть с известным сталинским рефреном: «Нет человека — нет проблем?».

(обратно)

66

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 358.

(обратно)

67

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 358.

(обратно)

68

К Кузнецов. Накануне. М.: Воениздат. 1966.

(обратно)

69

E. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа групп, 2010. С. 359–361.

(обратно)

70

Ю. Жданов. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону, 2004. С. 227.

(обратно)

71

Е. Прудникова. Указанное сочинение. С. 361–362.

(обратно)

72

А. Костин. Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина. М.: Алгоритм-Эксмо, 2010. С. 79–92.

(обратно)

73

Э. Радзинский. Тиран живет во мне. // «Российская газета», № 239 (5318), 21 октября, 2010.

(обратно)

74

Цит. По: В. Карпов. Генералиссимус. Кн. 2. М.: Вече, 2009. С. 432–435.

(обратно)

75

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. С 363.

(обратно)

76

С. Кремлев. Зачем убили Сталина? Преступление века. М.: Яуза-Эксмо, 2008. С. 219–220.

(обратно)

77

E. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. С. 364–365.

(обратно)

78

А Бушков. Сталин. Ледяной трон. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. С. 231.

(обратно)

79

А Бушков. Сталин. Ледяной трон. С. 234.

(обратно)

80

E. Прудникова. Указанное сочинение. С. 369.

(обратно)

81

Е. Прудникова. Указанное сочинение. С. 351–353.

(обратно)

82

Е. Прудникова. Указанное сочинение. С. 379.

(обратно)

83

Н. Хрущев. Воспоминания, М.: Вагриус, 2007. С. 263–264.

(обратно)

84

Указанное сочинение Е. Прудниковой. С. 380–382.

(обратно)

85

Е. Прудникова. Указанное сочинение. С. 373–374.

(обратно)

86

Источник: А Бушков. Сталин. Ледяной трон. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. С. 250–252.

(обратно)

87

А. Бушков. Сталин. Ледяной трон. С. 253.

(обратно)

88

E. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. С. 397–398.

(обратно)

89

E. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб.: Нева, 2006. С. 210.

(обратно)

90

Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. С. 222.

(обратно)

91

Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991. С. 333.

(обратно)

92

Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб.: Нева, 2006. С. 228.

(обратно)

93

Там же.

(обратно)

94

А Бушков. Сталин. Ледяной трон. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2005. С. 270.

(обратно)

95

У. Таубман. Хрущев. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 276.

(обратно)

96

Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991. С. 343, 345.

(обратно)

97

В. Жухрай. Сталин. М.: Преспектива, 2006. С. 479.

(обратно)

98

Н.С Хрущев. Воспоминания. Т. 2. М.: Московские новости, 1999. С. 166.

(обратно)

99

Н. С. Хрущев. Воспоминания. Т. 2. С. 172–173.

(обратно)

100

У. Таубман. Хрущев. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 282.

(обратно)

101

Волкогонов Д. А. Семь вождей: галерея лидеров СССР. М.: Новости, 1995. Т. 1.С. 346–354.

(обратно)

102

Прудникова Е. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб.: Нева, 2006. С. 306.

(обратно)

103

Цит. по: Е. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. СПб.: ОЛМА Медиа Групп, 2006. С. 270–271.

(обратно)

104

E. Прудникова. Берия. Последний рыцарь Сталина. С. 270–277.

(обратно)

105

А. Авторханов. Загадка смерти Сталина. 1975. С. 268.

(обратно)

106

Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2010. С. 412–413.

(обратно)

107

Цит. по: Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берия. М.: Крымский Мост — 9Д. Форум, 2002. С. 368–369.

(обратно)

108

Р. Чилагава. Сын Лаврентия Берия рассказывает. Киев, 1992. С. 67.

(обратно)

109

Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берия. М.: «Крымский мост — 9Д. Форум», 2002. С. 375.

(обратно)

110

С. Аллилуева. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 11–14.

(обратно)

111

Э. Радзинский. Три смерти. М.: «АСТ», 2007. С. 406.

(обратно)

112

Э. Радзинский. Три смерти. С. 407–408.

(обратно)

113

Ф. Бобков. Последние двадцать лет. Записки начальника политической контрразведки. М., 2006. С. 181.

(обратно)

114

Цит. по: М. Лобанов. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи. М.: «Алгоритм», 2008. С. 670.

(обратно)

115

Из воспоминаний полковника в отставке Бориса Абрамова. Советская Россия. 2003.1 марта. Цит. по: Е. Прудникова. Второе убийство Сталина. М.: «ОЛМА Медиа Групп», 2010. С. 390–391.

(обратно)

116

Из воспоминаний полковника… С. 391.

(обратно)

117

Цит. по: В. Карпов. Генераллисимус. Кн. 2. М.: Вече, 2009. С. 470–472.

(обратно)

118

Цит. по: указанному сочинению В. Карпова. С. 475–476.

(обратно)

119

Цит. по: А. Костин. Заговор Горбачева и Ельцина. Кто стоял за хозяевами Кремля. М.: Алгоритм, 2010. С. 176.

(обратно)

120

Правда. 13 января 1953 г.

(обратно)

121

Соломон Михоэлс — псевдоним, настоящая фамилия Вовси. Родной брат арестованного Вовси. Сейчас его именем называют многочисленные еврейские организации — А К.

(обратно)

Александр Костин УБИЙСТВО СТАЛИНА. ВСЕ ВЕРСИИ И ЕЩЕ ОДНА

Глава 1 Л. П. БЕРИЯ — ОРГАНИЗАТОР УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА?

Глава 2 «КЛАССИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Н. ЗЕНЬКОВИЧА[1]

Глава 3 «МИЛИТАРИСТСКАЯ» ВЕРСИЯ Э. РАДЗИНСКОГО

Глава 4 В. КАРПОВ О «ГИБЕЛИ» СТАЛИНА

Глава 5 «СИНТЕТИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Ю. ЕМЕЛЬЯНОВА

Глава 6 ВЕРСИЯ Ю. МУХИНА УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА — «ОТ ПРОТИВНОГО»

Глава 7 «ОСИНАЯ» ВЕРСИЯ Е. ПРУДНИКОВОЙ

«ИЗ МИФОЛОГИИ

Глава 8 БЕРИЯ И ХРУЩЕВ — СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА ЗА ВЛАСТЬ

«К РЕШЕНИЮ ВОПРОСА О БЕРИЯ.

Протокол № 10 от 26 июня 1953 года.

ЭПИЛОГ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение № 1

ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ[120]

Приложение № 2

МЕДИЦИНСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О БОЛЕЗНИ И СМЕРТИ И. В. СТАЛИНА

БИБЛИОГРАФИЯ

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

Александр Костин

УБИЙСТВО СТАЛИНА. ВСЕ ВЕРСИИ И ЕЩЕ ОДНА

Глава 1

Л. П. БЕРИЯ — ОРГАНИЗАТОР УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА?

Глава 2

«КЛАССИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Н. ЗЕНЬКОВИЧА^[1]

Глава 3

«МИЛИТАРИСТСКАЯ» ВЕРСИЯ Э. РАДЗИНСКОГО

Глава 4

В. КАРПОВ О «ГИБЕЛИ» СТАЛИНА

Глава 5

«СИНТЕТИЧЕСКАЯ» ВЕРСИЯ Ю. ЕМЕЛЬЯНОВА

Глава 6

ВЕРСИЯ Ю. МУХИНА УБИЙСТВА И. В. СТАЛИНА — «ОТ ПРОТИВНОГО»

Глава 7

«ОСИНАЯ» ВЕРСИЯ Е. ПРУДНИКОВОЙ

Глава 8

БЕРИЯ И ХРУЩЕВ — СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА ЗА ВЛАСТЬ

_{Протокол № 10 от 26 июня 1953 года.}

ПОДЛЫЕ ШПИОНЫ И УБИЙЦЫ ПОД МАСКОЙ ПРОФЕССОРОВ-ВРАЧЕЙ^[120]