|
|
Введение130 лет между 1559 и 1689 гг. стали для Европы периодом анархии, гражданских войн и восстаний. У каждого бунта был свой особый характер и свои цели. Единственным общим знаменателем, проявляющимся снова и снова, была протестантско-католическая религиозная борьба. Лютер вызвал к жизни идеологическое противостояние в 1517 г., но с еще большей интенсивностью оно распространилось с прекращением династических войн между Габсбургами и Валуа в 1559 г.
Гражданская война во Франции 1562–1598 гг., восстание в Нидерландах против Филиппа II, шотландский бунт против Марии Стюарт, испанская атака Англии в 1588 г., Тридцатилетняя война в Германии в 1618–1648 гг., пуританская революция 1640–1660 гг. и Славная революция в Англии в 1688–1689 гг. — все это религиозные конфликты, хотя, безусловно, одновременно вызванные и другими причинами. Это был век еретиков и мучеников, псалмопевцев с оружием в руках. Наиболее воинственными еретиками были сподвижники Джона Кальвина и святого Игнатия Лойолы. Между 1559 и 1689 гг. кальвинисты установили контроль над Шотландией и северными провинциями Нидерландов, быстро распространили свою власть на Англию и попытались выйти за ее пределы во Францию, Германию, Польшу и Венгрию. Католики, вновь набравшие силу в середине XVI в., до конца XVII в. стремились восстановить единство христианской церкви. Во Франции, Фландрии, Австрии и Богемии им в конце концов удалось потеснить протестантизм. Обеим сторонам этого противостояния пришлось привлечь в свои ряды многих высокопоставленных и облеченных властью людей. Вскоре религиозное рвение угасло. Но к тому времени, как идеологическое противостояние постепенно сошло на нет, оно успело наложить свой отпечаток на практически все стороны европейской жизни: на концепцию независимости и толерантности, на политику партий, на ведение дел, на социальную структуру, науку, философию и искусство. Последние религиозные разногласия были улажены во время Славной революции.
В период с 1559 по 1689 г. европейцы, несомненно, были полностью вовлечены в водоворот религиозных событий. Фанатиков было не так много, и постоянные восстания и бунты уравновешивались общим стремлением восстановить порядок.
Эра, начавшаяся правлением Филиппа II в Испании и завершившаяся царствованием Людовика XIV во Франции, и носит название эпохи абсолютизма. Впрочем, этот термин не может быть применен к Англии или Голландии, которые отказались изменить свой привычный средневековый уклад конституционального выборного правительства и в течение XVI–XVII вв. внедрили новую концепцию гражданской свободы и публичного представительства.
В экономике 1559–1689 гг. мы можем наблюдать так называемую революцию цен. Доктрина меркантилизма, новая формула экономического планирования, внедренная на государственном уровне, стала широко популярна. Впрочем, многие бизнесмены, например в Голландии, были антимеркантилистами. Голландский коммерческий капитализм как раз достиг своего расцвета в эти годы, и Амстердам стал ведущим торговым и финансовым центром Европы.
Ни одно из достижений XVII в. не затмевает сегодня интеллектуальную революцию в математике, астрономии и физике, совершенную Галилеем, Декартом и Ньютоном. Если говорить об искусстве, это была эра барокко — нового пышного стиля в живописи, скульптуре и архитектуре.
В это же время в Англии, Испании и Франции свой золотой век переживает театр: театралы восхищаются пьесами Шекспира, Лопе де Вега и Мольера. Таким образом, общество, которое мы будем рассматривать далее, было чрезвычайно богато духовно.
Период с 1559 по 1689 г. показал все расширяющуюся пропасть между Западной и Восточной Европой. Капитализм Западной Европы процветал, тогда как аграрная Восточная Европа находилась в состоянии стагнации. Ведущие страны Западной Европы — Испания, Франция, Англия и новая Голландская республика — представляли собой развитые национальные государства, в то время как страны Восточной Европы — Священная Римская империя, Турецкая империя и Польша — медленно угасали. Религиозные войны были более разрушительны в Германии, нежели в странах, граничащих с Атлантикой, где противостояние спровоцировало появление новых моделей в экономике, политике и искусстве. Поэтому наше внимание более всего привлекает Западная Европа.
Развитие даже самых успешных стран Западной Европы тормозилось примитивностью техники, поэтому уровень дохода населения отставлял желать лучшего. Период 1559–1698 гг. показал постоянно расширяющуюся пропасть между высшими и низшими классами, богатыми и бедными. Находящиеся на самом верху социальной лестницы сравнительно немногочисленные аристократы, лендлорды, монополизировали всю политическую власть, социальные привилегии и доходы. На социальном дне находились миллионы крепостных крестьян Восточной Европы и рабочих Западной Европы (которые составляли практически шесть седьмых населения), ведущих жалкое существование, лишенных образования и доходной работы, не имеющих никакого имущества и минимальных удобств человеческой жизни. Тем не менее из этого антидемократического общества вышли многие демократические идеалы и ценности, которыми мы гордимся сегодня. А высшие слои общества начали интеллектуальный бунт против власти, который продолжает существовать и сегодня.
Глава 1. Кальвинизм против католицизма в Западной ЕвропеВесной 1559 г. послы Филиппа II Испанского и Генриха II Французского встретились на нейтральной территории — в епископском дворце в Като-Камбрези, небольшом городке на границе Франции и Голландии, — для подписания мирного договора между их королями. Филипп и Генрих были самыми влиятельными принцами в Европе, и оба нуждались в перемирии. Их династии, Габсбурги и Валуа, враждовали более половины века, а их богатства были неописуемы. Более того, католический король Испании и самый ярый король-христианин Франции имели общего врага. Из средней части Европы на территорию Франции и Испании распространялась протестантская ересь, и Филипп и Генрих желали остановить это. Таким образом, дипломаты в Като-Камбрези вели переговоры о заключении долгосрочного мира. Французы отказывались от своего намерения отобрать Италию и страны Бенилюкса (Нидерланды, Бельгию и Люксембург) у Испании; испанцы отказывались от намерения раздела Франции. Мирный договор в Като-Камбрези был более победой Габсбургов, нежели Валуа, поскольку Франция оказалась окружена территорией, находившейся под властью Габсбургов. Но Франция Валуа в 1559 г. была богатой и влиятельной. Несомненно, это соглашение было значимо для Филиппа и Генриха. Объединение двух родов было способно разгромить протестантизм на своих территориях и собрать силы для объединения христианской церкви.
Но, к их удивлению и смятению, мирный договор привел к новой эре гражданских войн и бунтов, с которыми Габсбурги и Валуа были не в силах справиться. Религиозный конфликт, поглотивший Центральную Европу в 1517–1555 гг., с новым революционным запалом двигался в Западную Европу между 1560 и 1600 гг.
В Германии борьба временно приостановилась. Перемирие между католиками и протестантами в Римской империи, установившееся в 1555 г. благодаря Аугсбургскому альянсу, продлилось до начала XVII в. Но в Западной Европе голландский кальвинизм бунтовал против испанского габсбургского контроля над Нидерландами, в то время как французские кальвинисты (или гугеноты) восстали против Валуа и на 40 лет погрузили Францию в гражданскую войну.
В то же время в Англии и Шотландии кальвинисты, католики и англиканство боролись за политическое превосходство. В итоге Западная Европа стала гигантским полем битвы для двух религиозных армий, кальвинистов и католиков.
Кальвинисты опирались на догматы Женевы, бросая вызов Франции, Нидерландам, Британским островам. Они были бесстрашными бунтовщиками, несмотря на свою малочисленность, поскольку вышли в основном из высших и средних слоев общества. И они были упорны и уверены в себе. Католики, возглавляемые Филиппом II, использовали ресурсы Испанской империи, дабы разгромить французских гугенотов и вернуть Британию и Голландию на путь Рима. Кальвинисты и католики удивительно похожи друг на друга в своем консерватизме, они твердо придерживались средневекового убеждения о том, что церковь не терпит разнообразия. Должна быть только одна интерпретация заповедей, один путь к спасению. Только победив силы дьявола, можно создать христианский рай на земле. Кроме того, и католицизм, и кальвинизм моментально вливались во все сферы жизни, что и давало их приверженцам такую власть. Обе стороны представляли собой силы, трансформирующие западную цивилизацию, — всемирная экспансия в Азию и Америку, капитализм, национализм, борьба за независимость, — и они делали это с Божьего благословения. Борьба католиков и кальвинистов была, с одной стороны, последним бунтом Средневековья, с другой — первой войной между нациями. Подобных противостояний не существовало ни до, ни после этого.
Религия и политикаС того момента, как в 1517 г. Мартин Лютер выступил со своими «95 тезисами», религиозное противостояние между католиками и протестантами стало еще и политическим процессом. Это было неизбежно. Кризис отразился на отношении человека ко всему. Церковь имела огромные политические и экономические ресурсы, и после нападения на основные доктрины Рима протестанты вскоре атаковали и институт церкви. Протестанты и католики пытались использовать государственную власть в своих целях, а короли получали прибыли, участвуя в конфликте.
Со смертью Джона Кальвина в 1564 г. инициатива протестантов несколько угасла. Более того, со смертью святого Игнатия Лойолы в 1556 г. и завершением деятельности Тридентского собора католическая реформистская программа практически прекратила существование. Идеологическая борьба на время замерла. Поскольку и протестанты, и католики потеряли свою духовную инициативу, они взамен развили политическую активность.
Конфликт между католиками и протестантами конца XVI в. произошел во многом из-за доктрины предопределения. Центральные вопросы духовных и интеллектуальных споров были исследованы, обсуждены и сформулированы между 1517 и 1564 гг. Во второй половине века не появилось ни одного протестантского теолога, сравнимого с Лютером, Цвингли или Кальвином. Протестанты разделились на целый спектр сект, ревностно оберегающих заветы своей церкви, с хорошо прописанной доктриной, идеологическими и институциональными особенностями. С точки зрения католиков, эффект церковной реформы 1530 г. заключался в сломе всех главенствующих протестантских догматов. Тридентский собор провозгласил духовный приоритет существующих католических ритуалов. Задолго до разделения церкви соборная реформа увеличила иерархическую власть пап, кардиналов, священников. Римская инквизиция и список разрешенных книг помогали защитить верующих от протестантской пропаганды, так же как женевская консистория защищала ортодоксальных кальвинистов от разрушительного внешнего влияния. После 1560 г. протестанты и католики потеряли интерес к духовным или интеллектуальным спорам, казалось, что им больше нечего сказать друг другу. Каждая сторона старалась теперь повергнуть другую с помощью явного применения силы.
Если религиозная сторона спора постепенно утрачивала свою значимость и важность, то политическая неуклонно набирала вес. Ранее, как раз между 1520 и 1550 гг., короли и принцы Центральной и Восточной Европы были вынуждены организовать борьбу между протестантами и католиками на очень высоком уровне. Кронпринц Германии, который защищал Лютера от папы и императора, воспользовался новой религией с энтузиазмом. Национальная протестантская церковь Швейцарии, Дании и Англии, развивавшаяся в 1520–1530 гг., также была основана королями, которые быстро присвоили себе доходы, полученные от папы.
Как замечает Г.Р. Элтон, «реформация поддерживала себя, когда она была угодна высшей власти, правителям и королям, она бы не выжила, если бы власть решила задавить ее». К середине XVI в. даже католические правители выбрались из кризиса. Германские князья, Габсбурги в Испании и Валуа во Франции требовали папского договора, который ужесточал бы их власть над местной церковью. Они относились подозрительно к любому проявлению власти папы. Солдаты Карла V разграбили Рим, а не Виттенберг в 1527 г. И когда папство с запозданием отдало часть денег для реформы, и Габсбурги, и Валуа отказались подписать большую ее часть, отклонив особенно те статьи Тридентского собора, которые затрагивали их суверенную власть. В отказе сотрудничать с Римом католические правители пресекли намерение папства возвратить церкви политическую власть, как это было в Средневековье.
Покровительствуя протестантским реформаторам, протестантские правители были уверены в том, что их реформы не зайдут слишком далеко.
После 1560 г. восточноевропейские правители недолго смогли сдерживать натиск революционной силы религиозного кризиса. Кальвинисты и воинствующие католики начали восставать против политической неприкосновенности. Они организовали эффективную оппозицию против правителей, не разделяющих их религиозных убеждений. Под знаменами священной войны поднялась волна гражданских беспорядков и восстаний против конституционной власти. Мария, королева Шотландии, потеряла свой трон и собственную жизнь. Французская королева Екатерина Медичи оказалась между гугенотами и радикальными католиками. Во время ее правления рухнула династия Валуа и централизованная французская власть потерпела крах. Король Испании Филипп II был гораздо более героической фигурой, нежели Мария или Екатерина, и первым из всех правителей XVI в. сумел сдержать натиск церкви. Он надеялся продлить правление своей династии за счет уничтожения еретиков, но, как оказалось, чрезмерно рисковал ради веры. Как доказывают события, он пошел на слишком большой риск и вместо того, чтобы приобретать территории, он их терял. Он спровоцировал кальвинистское восстание в Нидерландах, которое не смогли подавить; его вмешательство во французские Религиозные войны вызвало обратный эффект, и ему не удалось завоевать протестантскую Англию. Это было поучительно для двух других восточноевропейских правителей, которые намного лучше пережили религиозный кризис, так как они были более осмотрительными, чем Филипп. Английская королева Елизавета I и французский король Генрих IV проводили политику умеренности и компромиссов, которая в конечном итоге преодолела кальвинистский и католический кризисы. Но даже Елизавета и Генрих большую часть времени были заняты обороной.
Кальвинисты, с которыми у правителей было намного больше проблем, никогда еще не были столь многочисленны. Сам Кальвин был ограничен территориальными рамками: его маленький город-государство Женева на границе Франции и Швейцарии насчитывал всего 13 тысяч жителей. Но, как оказалось, учение Кальвина и его пресвитерианская церковная структура могут быстро распространиться среди крупных и властных центров. После его смерти в 1564 г. увеличилось количество его элитарных последователей во Франции, Нидерландах, Шотландии и Англии. Движение привлекало новобранцев из привилегированных классов: аристократов, землевладельцев, купцов и юристов. Люди не из привилегированных сословий, такие как крестьяне и городские наемные рабочие, имели меньше шансов вступить в сообщество. Сегодня кальвинизм имеет репутацию репрессивного вероисповедания. Чем же тогда он привлек таких аристократических персон? Лучший ответ, возможно, в том, что он предлагал суровый, но чрезвычайно впечатляющий способ веры в Бога. Одни принимали кальвинистскую концепцию Бога-Абсолюта с Его всепроникающей властью и полного развращения человека, которое делает его неспособным для выполнения Божьих законов, изложенных в Библии. Другие верили в то, что Бог предопределил некоторых людей к спасению не за их достоинства (которых они не имеют), но исключительно благодаря Его милости.
Тот, кто принимал вышеуказанные истины, кто смирял себя перед волей Господа и испытал неописуемую Божью милость, знали, что они находятся среди предопределенных избранных, святых, истинных христиан. Как объяснял сам Кальвин, «если свет Божественного провидения хотя бы раз осветил путь человеку, он потом пробуждается и становится свободным не только от опасения и страхов, терзавших его до этого, но и от любых волнений».
Многие исследователи неоднократно доказывали и аргументировали, что в XVI в. кальвинисты превратились в передовую радикальную политическую партию, аналогично якобинцам и большевикам в более поздние и более революционно настроенные времена. Конечно, их целью было создание нового мира, а не преобразование старого. До сих пор духовенство задыхалось от действий своих бездуховных соседей и надеялось, что Господь позволит им стать хозяевами и изменить ситуацию. Их братство было создано для того, чтобы разрушить сложившееся устройство социальной жизни и политики: кальвинизм был совершенно новым стилем жизни. Их социальной моделью стала Женева: маленький город с однородным населением и жесткой самоорганизацией, жители которого были независимы от любой внешней власти. Когда последователи Кальвина стали обращать в свою веру жителей таких больших стран, как Франция, Голландия и Англия, они соединяли святых в общества по образцу Женевы. Во Франции, к примеру, гугеноты основали конгрегацию по женевской модели со священниками, которые читали проповеди и совершали причастие, учителями, которые обучали детей, дьяками, которые помогали бедным и обездоленным, и монахами, которые следили за порядком. Гугеноты подчинили эти конгрегации духу всеобщей дисциплины, создав локальные консистории и национальный синод, которому подчинялись и духовенство, и миряне. Каждый член кальвинистского объединения давал клятву подчиняться Закону Божьему и помогать его осуществлению, и этот договор, с которым все были согласны, вскоре стал аналогом конституции, связывающей кальвинистов в политическую или военную конфедерацию против их недругов по всему миру. Вооруженных женевскими преимуществами аскетизма, индустриализма, практического образования и моральной устойчивости, этих людей было сложно победить или заставить замолчать.
Сам Кальвин проповедовал подчинение христианскому королю. Но в 1558 г. Джон Нокс (1505–1572) озвучил свой «Трубный глас против чудовищного правления женщин», трактат, осуждающий католических королев, пришедших к власти к 1570 г. Гугеноты были согласны с тем, что сопротивление деспотам, женщинам или мужчинам, было Божественным предписанием.
Это мнение и без вмешательства кальвинистов было весьма привлекательно для большого числа знатных господ, которые надеялись восстать против своих тиранов, подорвать монархическое правление, возродив старую добрую феодальную систему.
Показательно то, что многие кальвинисты были профессиональными дельцами или мелкими землевладельцами, традиционными защитниками сильной королевской власти и эффективного централизованного правления. Эти представители среднего класса не имели даже мысли о том, чтобы повернуть время вспять и восстановить национальную суверенную власть в Западной Европе. Наоборот, они отказывались терпеть бездуховных правителей и были готовы бороться за право управлять страной.
С католической стороны Общество Иисуса — группа священников, основанная в 1540 г. святым Игнатием Лойолой, — вело разрушительную деятельность. Кальвин с презрением говорил об «иезуитах и прочем отребье», но схожесть между кальвинистами и иезуитами была поразительна: работая над диаметрально противоположными религиозными принципами, Лойола и Кальвин основали отборную, сплоченную группу фанатиков. Святой Игнатий разработал систему эмоциональной и интеллектуальной дисциплины для членов своего общества. К моменту смерти Лойолы в 1556 г. в организации было около тысячи иезуитов, в 1624 г. — уже 16 тысяч. И их влияние распространялось далеко за пределы их организации. Они основали сотни школ для обучения мальчиков, особенно старших классов, занимались определением и защитой авторитарных догматов церкви. Они становились священниками и, будучи обязанными защищать власть от еретиков, принимали на себя обязанности духовных исповедников католических королей.
Иезуитская воинственность, независимость и назойливое вмешательство во все дела церкви вызывали глубокую враждебность среди многих католиков. Для протестантов «иезуитский» означало почти то же самое, что и «Макиавелли» — проклятое слово для коварных интриганов и безнравственных тактиков, направляемых дьявольскими священниками.
Роль иезуитов была важна, поскольку они были поддержкой папского верховенства. Священники конца XVI в., будучи энергичными людьми, могли оказывать небольшое давление на католических правителей Западной Европы. Но иезуиты через свои школы и конфессии осуществляли более широкое воздействие. Иезуитские духовники изощрялись в казуистике, искусстве идти на сделку с собственной совестью. Протестантам нравилось верить, что основным лозунгом иезуитов было «Цель оправдывает средства». На самом деле иезуиты имели успех в убеждении других воевать за церковь, поскольку храбро сражались сами. Иезуиты-миссионеры бесстрашно вторгались в протестантскую Англию и вызвали серию бунтов против королевы Елизаветы. Иезуитские памфлетисты во Франции дерзко призывали к низвержению безразличного ко всему Генриха III и гугенота Генриха IV. Кроме того, у иезуитов была своя сложившаяся система социальных отношений.
Кардинал Беллармин (1542–1621), самый известный из иезуитов-писателей конца XVI в., выражал ностальгические взгляды на христианский союз, который мог бы возглавить папа. Но Беллармин, как кальвинист, совершенно не одобрял абсолютную монархию. По его мнению, правители-еретики должны быть свергнуты и даже католическая власть должна быть ограничена.
Протестантские восстания и католические убийства конца XVI в. спровоцировали решения монархии развить систему наказания, чтобы поддержать абсолютную власть правителя. Политическая теория прошлого уже не работала. Согласно воззрениям Средневековья верховная власть была абсолютна, а теоретики Возрождения, например Н. Макиавелли, которые поставили верховную власть над законом, были явно далеки от того, чтобы разделить религиозные настроения конца XVI в. Было необходимо создать новую квазирелигиозную доктрину абсолютизма, чтобы ответить иезуитам и кальвинистам. Это была доктрина о божественном происхождении власти. Согласно ей правитель рассматривался как посланник Бога на земле и ему даровалась неограниченная власть. В его обязанности не входило соблюдение законов его страны — он отвечал только перед Богом. Даже когда его законы были тираническими и невыносимыми для жителей, он оставался посланником Бога, поскольку именно Бог послал его на трон для наказания людей за их грехи и они могли только молиться в ожидании прощения. И против короля восстать было невозможно. Эта теория, кажущаяся нам совершенно дикой и абсурдной, была чрезвычайно удобна в период Религиозных войн для людей, стремящихся к миру и порядку. Она была принята и католическими, и протестантскими правителями. Ее проповедовал Яков I Английский, а также французские короли от Генриха IV до Людовика XIV, им вторили Габсбурги и большинство правителей XVII в. Во время религиозных конфликтов и политической напряженности между 1559 и 1689 гг. почти все использовали заповеди Бога для достижения своих целей. Аристократические и буржуазные кальвинисты находили божественное оправдание бунтам, конституционализму и ограниченной государственной власти. Иезуиты искали оправдание свержению королей-еретиков и возвращению к папскому суверенитету. Правители видели в заповедях оправдание абсолютной монархии. Радикально настроенные личности находили там описание демократических свобод, республиканства и коммунизма. Таково было влияние политики на религию и религии на политику.
Испания времен Филиппа IIXVI в. стал для Испании веком процветания. Четыре великих правителя принесли в страну силу и мощь. Фердинанд (король Арагона, 1479–1516) и его жена Изабелла (королева Кастилии, 1474–1504) были основателями Новой Испании. Их внук Карл I, правивший в 1516–1565 гг. и более известный под своим германским именем Карл V, был самым могущественным королем в Европе в начале XVI в. Его сын Филипп II (правивший в 1556–1598 гг.) был самым влиятельным правителем конца XVI в.
Во время правления Фердинанда и Изабеллы две короны — Кастилии и Арагона — были объединены, Колумб открыл Америку. Когда на престол взошел Карл V, конкистадоры подчинили себе инков и ацтеков и начали добывать серебро Перу и Мексики, в то время как испанская армия отделила Францию от Италии и снискала себе славу лучших солдат в Европе. На протяжении своего сорокалетнего правления Карл только 16 лет провел в Испании — из-за многочисленных дел в Германии, Италии и Нидерландах.
Но его отеческий способ управления страной пришелся испанцам по душе — он гарантировал им стабильность и спокойствие. В 1556 г. Карл оставил в наследство своему сыну Филиппу западную часть владений Габсбургов: испанские королевства Кастилию, Арагон и Наварру; Балеарские острова, часть форпостов в Северной Африке; Сардинию, Сицилию, Неаполь и Милан: Голландию, Нидерланды, Люксембург и Франш-Комте; за морем — Мехико, Флориду, Центральную Америку, Западную Индию, все побережье Южной Америки (исключая Бразилию, которой в то время владела Португалия, а также Чили и Аргентину, оставленную коренным жителям). К этому добавились Филиппинские острова и огромное количество малых островов Тихого океана. Филиппу II несказанно повезло в том, что он не унаследовал восточную часть земель Габсбургов — Австрию, Баварию и Венгрию, — и Габсбург потребовал императорский титул, который Карл передал австрийской части семейства. Несмотря на то что владения Филиппа были объединены недавно, они были более управляемыми, чем земли его отца. Это была Испанская империя с центром в Мадриде, с абсолютной властью монарха, политически независимая, насквозь пропитанная католицизмом, защищаемая непобедимой армией и подпитываемая практически бесконечной поддержкой поступаемых из Америки драгоценных слитков, чему завидовали противники Филиппа.
Испания XVI в. совершенно не походила на единую нацию. Филипп II был королем трех независимых государств — Кастилии, Арагона и Наварры: каждое со своей формой власти, традициями, языком и культурой. Филипп управлял каждым из них независимо от других, более всего концентрируя внимание на Кастилии — самом богатом, крупном и наиболее влиятельном из них. В Кастилии проживало около 7 миллионов человек, в то время как в Арагоне и Наварре вместе едва набиралось больше миллиона. Более того, Кастилией было проще всего управлять. Знать Кастилии была богата и социально сильна, но совершенно ленива в политике. Корона освобождала их от налогов и подтверждала их право на владение крупным производством. Получая в обмен полное одобрение королевской власти, благородные идальго, тоже освобождавшиеся от налогов, были верными слугами короны. Коррехидоры Филиппа, представители короля, которые следили за управлением 66 кастильских городских советов, происходили из класса идальго. Кастильский кортес (парламент) был очень слаб. Только 18 городов присылали своих представителей, а знать и клерки были исключены из его состава. Филипп созывал парламент, чтобы собрать налоги, однако не давал разрешения депутатам менять законодательство. С другой стороны, в Арагоне знать представляла собой значительную политическую власть и парламент был более независимым. Филипп не трогал арагонскую знать, редко собирал парламент и избегал просить денег — небольшие суммы могли быть выжаты из Арагона и без этого. Итальянские подданные не могли дать большого дохода, в Голландии подданные отказывались помогать. Король зависел от серебра из Америки, но главный удар по власти Филиппа был нанесен доведенными до крайней нищеты крестьянами Кастилии.
Распадающаяся Испанская империя была скреплена при помощи усиления бюрократизма. Король разослал своих наместников, преимущественно из кастильской знати, управлять дальними землями. Каждый наместник отвечал перед контролирующими советами в Мадриде — советами Италии, Фландрии, Индий. В каждом совете трудилось от 6 до 19 кастильцев, назначенных королем для управления законодательными, юридическими и религиозными делами на их территории. Также существовали советы Кастилии, Арагона и советы, занимающиеся каждодневными потребностями страны: военный совет, финансовый и совет инквизиции. Сам король редко посещал эти советы, но он просматривал все их решения и часто отвергал их. Только у него в руках находилась вся информация — настолько полная, насколько позволяла почтовая система, — со всех уголков его владений по каждому делу. Многие шутили по поводу медлительности испанского правительства и слишком неторопливого способа ведения дел. И в самом деле, тщательно продуманная бюрократическая система Филиппа исключала быстрые решения. Но, сталкивая министров и служащих между собой, король предотвратил саму возможность появления взяточничества и коррупции и заодно укрепил свою власть. Филипп был полноправным хозяином Испании.
Усиленное наблюдение Филиппа за своими удаленными колониями в Новом Свете продемонстрировало, насколько широко охватывает свои территории королевский парламент. Всего несколько десятков лет назад группа выносливых и хорошо подготовленных конкистадоров, возглавляемых Эрнандо Кортесом (1485–1547) и Франсиско Писсаро (ок. 1470–1541), захватила Мексику и Перу, подчинив миллионы послушных индейцев. Но Карл V и Филипп II решили воспрепятствовать конкистадорам и превратить колонии в развитые политические автономии, разделив страну на большие феодальные части или трансформировав королевскую власть в Америке. Для контроля за колонистами в Перу и Новую Испанию — Мексику — были высланы наместники из Кастилии. Чтобы они не становились слишком сильны, короли учредили в колониях суды, которые несколько ограничивали власть наместников.
Советы Индий держали в поле зрения как наместников, так и суды. Церковь, поддерживая государство, также выступала против порабощения индейцев колонистами. Корона получила одну пятую золотых слитков в Америке, защищая богатства от атак французских, английских и голландских мародеров. Военная мощь армии Филиппа II защищала его от появления колоний соперников в Индии и после 1600 г. Когда сэр Фрэнсис Дрейк напал на Карибские острова в 1570 г., по счастливой случайности ему удалось захватить испанцев в плен. Однако в 1595 г. он был с позором изгнан из Пуэрто-Рико и Панамы — там испанские укрепления были для него непреодолимы. Испанский флот был непобедим до 1628 г.
Испанское правительство настаивало на закрытии своих колоний для других поселенцев или торговцев. Карл V хотел открыть эти территории для любого жителя Габсбургской империи, но его политика быстро провалилась. Подданные Кастилии объявили Америку — открытую генуэзцем — своей монополией. Весь товар из Америки должен был проходить через единственный кастильский порт в Севилье, где он осматривался и контролировался королевскими служащими — представителями Торгового дома. Каждый торговый корабль, находящийся в водах Америки, должен был получить лицензию в Торговом доме. Грузы, приходящие в Америку и увозимые из нее, тщательно досматривались его сотрудниками, основная работа которых, по сути, состояла в поиске и распределении золота и серебра.
Торговцы из Италии и Фландрии, а также из Восточной Испании были лишены лицензии на торговлю. Мавры и евреи, не принятые некогда в Испании (более полумиллиона их были вынуждены эмигрировать с Пиренейского полуострова между 1492 и 1609 гг.), обнаружили, что им не найти убежища и в Америке.
Слабостью Испании, с которой Филипп ничего не мог поделать, была неразвитость ее экономики. Страна была и остается по сей день горной, неплодородной и засушливой. Несмотря на то что 95 процентов населения составляли крестьяне, Испания XVI в. не производила достаточного количества зерна, чтобы прокормить население, и ей приходилось ввозить его из Средиземноморских и Балтийских стран. Знать, владеющая практически всеми территориями, предпочитала вместо земледелия разводить овец, поэтому шерсть мериносов была основным товаром, вывозимым из Испании. Испанцы продавали нечесаную шерсть во Фландрию по очень низкой цене, а обратно ввозили одежду по очень высокой стоимости, отдавая таким образом большую часть дохода в другую страну. О промышленности в Испании XVI в. говорить не приходится: большая часть промышленных товаров ввозилась из других стран. Жители Кастилии всегда ставили бизнес ниже войн и молитв, и большая часть их доходов и средств находилась в неумелых руках. У империи Филиппа было три торговых пути: между Испанией и Италией, между Испанией и Нидерландами и между Испанией и Америкой. На первом пути доминировали генуэзцы, на втором — голландцы. И только американский путь полностью контролировался Кастилией. Но даже здесь большинство кораблей не были испанскими. В конце XVI в. почти 200 кораблей в год курсировали между Севильей и Америкой, это был длинный, но весьма оживленный торговый путь. Ввоз слитков в Севилью достиг своего пика между 1580 и 1620 гг. В 1594 г. золото и серебро составляли 95 процентов экспорта. К сожалению, мало что задерживалось в Испании из-за проблем в экономике, средства шли на уплату долгов и кредитов.
Военную мощь империи Филиппа II подрывали неустойчивая экономика и несовершенная социальная структура Испании. Не хватало средств ни на поддержание армии, ни на крупные военные кампании. Во время его правления государственная казна была на грани опустошения. Филипп унаследовал от отца большие долги, и, отдавая их кредиторам в 1557 и позже, в 1575 г., он осознал порочность своей финансовой системы. Он был не в состоянии добиться былого богатства страны — знать была освобождена от налогов. Знать владела половиной земель в Кастилии, и средства, которые могли бы поступать от уплаты аренды 30 герцогами и 30 маркизами, составили бы миллион дукатов в год — это было больше, чем доходы от поставки слитков из Америки до 1580 г. Но эти деньги были недостижимы. Не мог Филипп взять достаточно и с торговцев и рабочих — в Испании этот класс был слишком мал по сравнению с остальными странами в Западной Европе. Единственным классом, с которого он мог брать налоги и делал это, были крестьяне. Он тратил американское золото очень быстро — как только оно появлялось в стране, — иногда даже закладывая будущие поставки. Но армия Филиппа поглощала все золото и все, вместе взятые, налоги. Когда жалованье военным стало задерживаться, армия погрязла в бесконтрольных бунтах и восстаниях. Лучше вообще не иметь армии, чем иметь армию, которую не можешь содержать, понял Филипп.
Одним из основных налогов во времена Филиппа был cruzada — сбор денег на священный поход, учрежденный папством для возобновления войны испанцев против ислама. Испанцы не могли понять настойчивости католиков в проведении церковной реформы. Испанская церковь опробовала свою собственную реформу в XV в., то есть раньше Лютера. С 1478 г. появляется испанская инквизиция, призванная очистить страну от ереси среди обращенных мусульман и евреев. Их ненавидели, их боялись, и к моменту начала правления Филиппа II проявились расистские действия против общественной деятельности всех, чья кровь была нечиста. Инквизиция действовала одинаково на территории и Кастилии, и Арагона, и Наварры, и, когда восстание протестантов было подавлено, инквизиция распространилась на огромную территорию, чтобы изгнать ересь из Испании. Все, что хотя бы слегка отклонялось от католичества, было объявлено лютеранством; жертвы подвергались пыткам и тайному суду, и, если была признана их вина и уклонение от нее, они передавались в руки светских властей для публичной расправы. Святой Игнатий Лойола был дважды осужден испанской инквизицией за пособничество в распространении ереси. Даже архиепископ Толедо, главный в Испании, был заточен в темницу своими врагами из инквизиции с 1559 по 1576 г. за помощь в распространении ереси. Несмотря на такую атмосферу, на горизонте страны ярким новым светом засияли двое святых конца XVI в. — святая Тереза из Авильи (1515–1582) и святой Иоанн Креста (1542–1591), так ярко показанные на полотнах Эль Греко (ок. 1548–1614). Испанская восторженность не распространялась на папство. Отношения между Мадридом и Римом постоянно оставались натянутыми. Как любой правитель своего времени, Филипп ревностно относился к любым вмешательствам в его церковь, и, кроме того, как утверждает Ж.Х. Эллиотт, «в своем сердце он считал религию слишком серьезным делом, чтобы доверить ее папе».
Каким человеком был Филипп II? Внешне застенчивым и скрытным, внутри — уверенным в своей католической вере и королевском величии. Он был худ, обладал неяркой внешностью, говорил медленно и мягко, редко улыбался, был начитанным и более одаренным духовно, нежели физически, и чувствовал себя самым счастливым человеком. Зачитывая постановления со своего трона, он никогда лично не управлял войсками. Он не любил путешествовать или общаться с людьми и после 1559 г. никогда не покидал Пиренейского полуострова. Но он жадно впитывал все сведения, которые смогли собрать его представители. Каждый день он погружался в массы бумаг, многие из которых были до абсурда тривиальны, и писал объемные комментарии на полях, иногда даже исправляя грамматические и орфографические ошибки. Король, как жаловались его подданные, желал управлять страной не вставая с трона. Он благоговел перед отцом, но не имел и десятой части общительного и энергичного нрава Карла.
Филипп перенес много разочарований и горестей. Он пережил четырех жен, сочетаясь браком лишь для продолжения династии. Будучи двадцатисемилетним юношей, он выбрал себе тридцативосьмилетнюю невесту. А после того как она умерла, тридцатидвухлетний король женился на девочке 14 лет. Шесть из его девяти детей умерли в детстве. Его первый сын, Карлос (1545–1568), имел физические изъяны и психические отклонения. Дон Карлос люто ненавидел отца, и, когда началось восстание в Голландии, он намеревался сбежать туда и присоединиться к восставшим. Однажды ночью в 1568 г. король ворвался в спальню сына со стражей, нашел оружие, и принца арестовали. С тех пор Филипп не видел более Карлоса. Шесть месяцев спустя принц умер. Историки до сих пор спорят, был ли это яд или самоубийство. Враги Филиппа тотчас воспользовались этим случаем. Они объявили короля жестоким тайным убийцей. С этих пор англосаксонские историки рисуют Филиппа в темных красках. Испанцы, напротив, помнят его как благоразумного короля и признают, что он был достойным и добросовестным правителем. Последняя точка зрения, как считают историки, ближе к правде, хотя его борьба против протестантов была явно не самым благородным и разумным поступком.
Филипп основал свой двор в Мадриде, в центре Испании. Но он страстно желал уединения, где мог бы пренебречь утомляющими его дворцовыми церемониями и надоедливыми аудиенциями с просителями и послами. Поэтому он выстроил Эскориал, огромное сооружение из серого гранита, вознесшееся над унылыми холмами на севере Мадрида. Здание, на строительство которого ушло 20 лет, полностью соответствовало желаниям и темпераменту Филиппа. За его суровыми, прочными стенами скрывались дворец, церковь, часовня и монастырь. Под огромным куполом церкви — она представляла собой одну из первых копий собора Святого Петра в Риме — король хоронил членов своей семьи и приготовил свою могилу. Он обретал мир и одиночество, уходя в монастырские кельи, построенные в одной из частей здания. В Эскориале находились роскошные комнаты, библиотека и картинная галерея. Но любимым местом Филиппа была скудно обставленная маленькая комната, из окна которой он мог наблюдать за высоким алтарем своей церкви, пока шла месса.
Несмотря на свою любовь к одиночеству, благоразумный король был движим своим усердием и способностью сыграть не последнюю роль в национальных конфликтах благодаря военной мощи страны. Первая часть его правления ознаменовалась войной против ислама, вторая — борьбой против протестантов. На Средиземноморском фронте Филипп поступил очень умно, выслав войска и флот против воинов Мухаммеда. Когда в 1568 г. мавры в Гранаде подняли восстание, королевские войска быстро погасили бунт и более 150 тысяч мавров были заточены в тюрьмы во всех уголках Испании. На долю Филиппа выпало участие во встречах с пиратами у берегов Северной Африки. Он не смог остановить их атаки на испанские города и испанский флот, но он усилил защиту торгового флота в западных водах Средиземного моря. За пиратами стояла мощная Османская империя. Как и Испания, в первые годы правления Филиппа она находилась на пике своего развития. Турция занимала три четверти средиземноморского побережья, от Адриатики до Алжира, и ее территория постоянно расширялась. В 1565 г. она поглотила Мальту, в 1571 г. — Кипр. Для спасения ситуации Филипп объединился с Венецией и папством против Турции.
В октябре 1571 г. три сотни кораблей с 8 тысячами солдат и моряков вошли в пролив Лепанто для сражения с турецким флотом, имевшим большее количество кораблей и людей. Сражение при Лепанто вошло в историю как самое крупное морское сражение века между европейцами Запада и Востока. Оба флота состояли из галер, управляемых гребцами, и они сражались по старинному шаблону, стараясь протаранить корабль противника, зацепиться крюком и перебраться на корабль врага.
После нескольких часов беспощадной борьбы турецкий флот был уничтожен: три четверти кораблей с экипажем были потоплены или захвачены. Всегда осторожный, Филипп не подкрепил победу попыткой взятия Константинополя. Но он остановил экспансию Турции и доказал, кто король Средиземноморья. Среди солдат, воевавших в Лепанто, был молодой человек по имени Мигель де Сервантес (1547–1616). Много лет спустя в прологе к своим «Назидательным новеллам» Сервантес гордо написал о своем поражении: «В морской битве при Лепанто выстрелом из аркебузы у него была искалечена рука, и, хотя увечье это кажется иным безобразным, в его глазах оно — прекрасно, ибо он получил его в одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем»[1].
Успех Филиппа II пришел к нему в 1580 г., когда он присоединил Португальскую империю. Мать Филиппа была португальской принцессой, и, когда в 1580 г. умер король Португалии, не оставив после себя прямого наследника, Филипп имел право претендовать на трон. Португалия и Кастилия долгое время были политическими и экономическими врагами, и португальцы были настроены против кастильцев. Но ввоз серебра и обещания будущих наград завоевали доверие знати и высшего класса. И, что более важно, испанский король отправил армию для защиты страны. За четыре месяца испанские солдаты распространились по стране, и Филипп был коронован в Лиссабоне. Его новое королевство было маленьким — страну населяло чуть более миллиона жителей, зато, объединив Португалию, Кастилию, Арагон и Наварру, Филипп завершил объединение Пиренейского полуострова. Более того, Португальская империя была очень влиятельна, по размерам и главенству уступая только Испании. Теперь Филипп имел свои земли в Бразилии, на Азорских и других островах Атлантического океана, колонии с рабами в Африке, торговые пункты в Индии, острова со специями в Малайзии… Португальская торговля специями с Азией идеально дополняла испанские доходы от продажи американского серебра. У португальцев не было своего серебра, и им нужны были испанские деньги, чтобы закупать в Азии специи. Испанские колонисты в Америке желали иметь португальских рабов из Африки, а испанскому правительству нужен был Лиссабон (что было намного выгоднее, чем порты в Севилье или Кадисе) и португальский военный и торговый флот.
Но обещания 1580 г. не были выполнены. Включение Филиппом в состав своей империи Португалии было исключительно личным решением. Чтобы завоевать расположение португальцев, он пообещал сохранить независимость власти и экономики, назначая только должностных лиц. Не было предпринято попыток разрушить границы или соединить испанскую и португальскую казну. Вначале приняв своего нового короля без особых волнений, спустя несколько лет португальцы стали видеть все меньше и меньше плюсов от объединения, особенно когда испанцы не смогли сдержать атаку голландцев на португальские колонии. Поэтому то, что должно было перерасти в долгосрочное и взаимовыгодное сотрудничество, продлилось всего 6 лет.
Присоединение Португалии направило внимание Филиппа на запад и север, а не на восток. Португалия была ближе к Атлантике, чем Испания, и Филипп в первое время собрал неплохую армию для битв со своими протестантскими противниками в Северной Атлантике — Англией и Нидерландами. К тому же в 1580 г. импорт слитков из Америки увеличился вдвое. Филипп получал в год теперь 2 миллиона дукатов серебром. Филипп почувствовал, что может добиться более масштабных и амбициозных целей на военном поприще, нежели раньше. Теперь настало время разрешить ситуацию, которая, по мнению Филиппа, постепенно ухудшалась с 1559 г. Мы должны понимать, что испанское правительство долго пыталось подавить еретические бунты в Голландии. Английские каперы совершали налеты на испанских индейцев с отчаянной безрассудностью. Французские Религиозные войны достигли критической стадии. В итоге в 1580 г. Филипп сделал своей целью решение всех этих проблем с помощью военной мощи. Его солдаты и моряки подавят бунт в Голландии, сомнут Англию и прекратят войну во Франции. Так католико-протестантский конфликт достиг своего пика.
Религиозные войны во Франции, 1562-1598В противоположность Испании, которая стремилась к объединению и миру на протяжении всей второй половины XVI в., Франция находилась на грани истощения в результате 40 лет непрерывных гражданских войн. Граней у этой войны было много. Гугеноты воевали с католиками, группы аристократов объединились для противостояния королевскому двору, в Париже шайки воров и нищих, казалось, совершенно обезумели, а отдаленные провинции стремились вернуться к былой средневековой независимости. Безусловно, основным источником разногласий была религия, но она породила кризис во многих сферах жизни. Французские войны выявили все скрытые пороки европейской цивилизации XVI в. Французы, несмотря на свое духовное и культурное наследие, свою сбалансированную экономику и централизованное правительство, казалось, потеряли чувство общественного единства. Эта проблема была отчасти вызвана размерами страны. С точки зрения XVI в. Франция была очень большой и неравномерно населенной страной, с 15 миллионами населения — что равняется двум Испаниям. Впрочем, Франция была более тесно сплоченной страной, нежели Испания. Более серьезной проблемой конца XVI в. стала слабая верховная власть. Четыре короля династии Валуа, правившие после Франциска I (годы правления 1515–1547), были весьма заурядны. Между 1559 и 1589 гг. Екатерина Медичи была единственной заслуживающей пристального внимания фигурой. Политический талант Екатерины был несомненен, однако она мало что смогла сделать для страны в той ситуации. Она устала жонглировать католиками и гугенотами, сталкивая их между собой. Итогом стал крах династии Валуа и Франции.
На протяжении первой половины XVI в. Франция имела все основания для того, чтобы называться страной «новой монархии». Франциск I осуществлял свою власть через институт должностных лиц, через свою постоянно действующую армию, через управление налогами. Французское Национальное собрание не проводило заседаний между 1484 и 1560 гг. В отдаленных районах страны власть договаривалась с собственниками имений — так было удобнее держать их в подчинении. В Центральной Франции, где не было имений, посланники короля ежегодно устанавливали и собирали налог на соль и талью — земельный налог, который платили в основном крестьяне. Король был главой местной церкви. Согласно Болонскому конкордату 1516 г. папа римский соглашался с тем, что все французские аббаты и монахи назначались королем. Амбициозные члены дворянства служили при дворе в королевской армии, участвуя в войнах против Карла V. Это было не слишком обременительное занятие, но оно позволяло держать знать на приличном расстоянии от страны. Ясно, что основной целью Франциска I была монархия — централизованная и абсолютная.
Но король был не всевластен. Парламенты в Париже и провинциях требовали от короля соблюдения закона и в определенной мере являлись сдерживающей королевскую власть силой. Граничащие со страной провинции, например Бретань или Бургундия, недавно присоединенные к королевству, получили некоторые привилегии. Знать Франции имела те же права, что и знать Испании, включая освобождение от налогов, и осуществляла политический контроль над королевскими служащими на своем уровне. Одно установление XVI в., бывшее средством пополнения казны, — продажа должностей в королевских учреждениях — привело к тому, что король потерял контроль над чиновниками; звание королевского служащего стало передаваться по наследству, система стала походить на феодальную. Следующие трудности были связаны с периодом, когда религиозные споры стали волновать умы и эмоции людей. Однажды утром 1534 г. католики пришли в ужас, увидев плакаты, распространенные по всем основным городам Франции и объявлявшие нечистым таинство литургии. Самые отчаянные реформаторы наклеили плакат и на дверь спальни короля. Оппозиция центральной власти начала появляться во время правления Генриха II (1547–1559). Этот король интересовался только охотой, и Дианой де Пуатье, своей фавориткой, которая была на 20 лет старше молодого короля. Он слегка стеснялся своей жены — флорентийской королевы Екатерины Медичи (1519–1589), потому что она вышла из семьи буржуа. При дворе Генриха три аристократические ветви — Гизы, Монморанси и Бурбоны — начали претендовать на установление контроля над королевской властью. Все они были готовы вернуть феодальные порядки, когда знатные рода Франции управляли ее землями, а король был скорее символической фигурой. И каждый слишком завидовал другому и старался максимально усилить свое влияние на короля. Герцог Монморанси, главнокомандующий французской армией, имел обширные земли и несколько сотен рыцарей. Бурбоны были принцами крови и имели бы больше всего прав на трон, если бы сыновья Генриха не оставили наследников. Предводителями Бурбонов были Людовик, принц Конде, и его брат Антуан, король Наварры, чье королевство находилось в Испании. Но самыми сильными были Гизы. Герцог Франсуа де Гиз был лучшим генералом Генриха, а его брат Карл, кардинал Лотарингский, возглавлял французскую церковь. Они выдали свою племянницу (будущую королеву Шотландии Марию) за дофина (с XIV в. титул наследника французского престола) и подталкивали Генриха к продолжению войны против Габсбургов. Тяжкое бремя военных налогов нарушило планы Генриха и почти полностью опустошило казну. Когда наконец он подписал мирный договор с Испанией в 1559 г., ему пришлось отказаться от всех претензий на Италию. Знать, которая участвовала в этих провальных кампаниях, тоже оказалась без средств к существованию. Но у Генриха уже не осталось времени, чтобы решить эти проблемы — он был убит во время турнира в честь празднования подписания Като-Камбрезийского мирного договора: копье соперника попало ему в глаз.
Французский трон перешел к троим его сыновьям: Франциску II (правившему в 1559–1560 гг.), Карлу IX (правитель Франции с 1560 по 1574 г.) и Генриху III (правил в 1574–1589 гг.). Все трое находились под сильным влиянием матери. Но, хотя Екатерина Медичи была способна управлять сыновьями, она не могла управлять страной. Франция погрузилась в анархию, а из анархии — в гражданскую войну. Эта война была вызвана распространением кальвинизма. Гугеноты не только распространяли ересь, но и претендовали на смену власти. Это было хорошо организованное политическое общество. Поначалу работавшие тайно, они организовывали свою сеть конгрегации по всей Франции. Даже когда Генрих II учредил суды для ареста и сожжения гугенотов, они продолжили распространяться. В 1559 г. они основали свой первый национальный синод. Они нападали на монастыри и грабили католические церкви, сжигая священные реликвии. В 1561 г. открыто работали 2150 объединений гугенотов, с более чем миллионом сторонников (во всей Европе на тот момент проживало около 15 миллионов человек).
Их влияние было огромно, поскольку большинство католиков были безынициативны. Кроме того, гугеноты были сконцентрированы в автономных периферийных областях — Дофине, Лангедоке и Гаскони на юге, Пуату и Бретани на западе, Нормандии на севере. Торговцы и юристы, правители провинциальных городов, крепко держащиеся за свои права и привилегии, объединились в огромные группы. Особенно это было характерно для юга и запада, где города стали бастионами гугенотов. Еще более интересным было большое число гугенотов среди знати. Около двух пятых представителей знатных родов Франции присоединились к ним. Почему столько людей были буквально покорены верой в предопределение? Кажется, мало кто действительно в это верил. Но они увидели в новой религии шанс изменить существующую ситуацию с абсолютной властью короля. Они хотели тех же изменений, того же порядка во Франции, который установился в Германии после Аугсбургского мирного договора 1555 г., когда каждый дворянин контролировал свою церковь на своей земле. Когда адмирал Колиньи из рода Монморанси и принц Конде Бурбонский приняли новую религию, гугеноты превратились в действительно опасную силу.
В 1560 г. Конде и Колиньи придумали план захватить тогда еще совсем юного короля Франциска II и силой оградить его от советников Гизов. Конспираторы прибыли в Амбуаз, где находился тогда король. Здесь, где долина Луары пересекает страну, короли Валуа со своей свитой проводили так много времени, как только было возможно; там был построен огромный замок — крепость с массивными башнями и величественным орнаментом в итальянском стиле, один из самых прекрасных образцов эпохи Ренессанса. Гизы раскрыли заговор, однако Екатерина Медичи предотвратила казнь главных заговорщиков, Конде и Колиньи. Впрочем, Гизы были слишком властны, чтобы слушать ее, поэтому ей пришлось прибегнуть к помощи Бурбонов.
Екатерина надеялась снять напряженную ситуацию созданием того пространства, где конфликт гугенотов и католиков мог бы разрешиться, поэтому в 1561 г. она получила согласие кальвинистов и католиков выступить на общем собрании, позже вошедшем в историю как коллоквиум в Пуасси, и рассказать о своей доктрине. Сама не имея религиозных предпочтений, Екатерина надеялась, что диспут поможет сгладить противоречия. Ее план, как мы видим, почти идеально совпадал с замыслом Елизаветы I Английской и ее концепцией религиозных поселений, которые стали появляться в Англии примерно в это же время. Но дела пошли не слишком хорошо. У Франции того периода просто не было шанса для объединения церквей или для проявления религиозной толерантности, поскольку обе стороны были буквально убеждены в своей победе.
Шаг королевы навстречу гугенотам шокировал истинных католиков и заставил их собрать армию против протестантов. Гизы всегда были убежденными противниками гугенотов, и религиозный кризис сделал их еще более влиятельными, чем это было ранее. Под предводительством Гизов самые радикальные католики объединились в большой влиятельный блок (как гугеноты), очень опасный для монархии Валуа и для французской короны. Они были верны Парижу, самому крупному и наиболее важному городу. Под их контролем находились огромные территории Северной и Северо-Западной Франции, где они могли набирать армию и оплачивать ее. Их поддерживал папа, иезуиты и Филипп II, который не любил Гизов. Однако он не желал упустить шанс использовать разрозненность Франции для своих целей. Гугенотов поддерживала Елизавета I.
В 1562 г. герцог Гиз, проезжая мимо небольшого городка Васси со своими слугами, пришел в бешенство, увидев группы гугенотов, отправлявшихся на моление в овин, и приказал своим людям убить их. Этот прецедент и дал начало французской войне. Однажды начавшись, война уже не могла остановиться. Гугеноты были явно в меньшинстве, но они настолько овладели искусством ведения боя, их армии стали столь профессиональны, что они были непобедимы. Те, кто не участвовал в битвах, страдали не меньше солдат: на каждое сражение приходилось несколько набегов, осад, грабежей, кровавых мародерств. Мирные договоры заключались только для того, чтобы тут же быть нарушенными. Основные предводители и зачинщики с обеих сторон вскоре были убиты (но не в битве — наемными убийцами): герцог Гиз в 1563 г. и принц Конде в 1569 г. Эти убийства положили начало кровавой вражде: католики и гугеноты требовали мести. Обе стороны были способны держать войска в полной боевой готовности долгие годы, их операции финансировались из налогов, поступавших в казну, и возглавлялись аристократами-бездельниками, которые любили драки и пиратство.
После 10 лет сражений казалось, что гугеноты взяли верх. В августе 1572 г. в период краткого перемирия сливки знати гугенотов собрались в Париже, чтобы отпраздновать свадьбу их лидера, молодого принца Бурбонов Генриха Наваррского (1553–1610), и сестры короля Карла IX. Но не все присоединились к торжествам. Для молодого Генриха, герцога Гиза (1550–1588), и для королевы-матери это было доказательством того, что гугеноты теперь полностью контролируют короля и страну. Адмирал Колиньи был теперь главным советником Карла IX и настоятельно рекомендовал мягкохарактерному королю изменить политику Франции в области международных отношений, объявить войну Испании и оказать содействие бунту в Голландии. Терпение Екатерины Медичи иссякло. Будучи вне себя от ярости от столь сильного влияния Колиньи на ее сына, она приказала убить адмирала. Спустя три дня после свадьбы, 21 августа, убийца выстрелил в него, но только серьезно ранил. Теперь Екатерина отбросила все предосторожности и поспешно присоединилась к Гизам в надежде пошатнуть главенство гугенотов. Она убедила Карла IX, что гугеноты, возглавляемые Колиньи, замышляли его убийство и хотели захватить власть; играя на нервах короля, как музыкант на скрипке, она получила согласие короля на внезапное нападение на лидеров гугенотов.
Вскоре после полуночи 24 августа, в день святого Варфоломея, вооруженные воины ворвались в дома гугенотов. Герцог Гиз лично убил Колиньи, отомстив таким образом за убийство своего отца. Принц Генрих Наваррский пытался сохранить себе жизнь, обещая стать католиком. К рассвету весь город захлебнулся в истерических криках: «Убить! Убить!» Были безжалостно убиты даже женщины и дети, а их тела сброшены в Сену. Известный ученый Петрус Рамус был убит во время чтения молитвы, и его ученики несли его тело по улицам. Должники убивали своих кредиторов. Казалось, этот кошмар никогда не прекратится. Такова была Варфоломеевская ночь, когда более 300 гугенотов были убиты на улицах Парижа. Позже стало известно, что еще несколько тысяч было убито в провинциальных городах. Когда слухи достигли папы римского, он был настолько обрадован этим, что даровал гонцу 100 крон. Екатерина Медичи торжествующе смеялась, увидев Генриха Наваррского на первой в его жизни литургии. Карл IX же в буквальном смысле заболел от осознания вины за то, что нарушил обязанности короля. Он был мудрее своей матери и понимал, что кровавая ночь сильно уронила престиж Валуа.
Когда Карл умер в 1574 г., его сменил экзальтированный Генрих III. Новый король быстро стал ненавидим подданными за деньги и почести, изливающиеся на его миньонов — придворных фаворитов, не говоря уже о немыслимых балах и маскарадах, на которых (согласно скандальным записям французского историка) король «часто являлся одетым как женщина, с длинным жемчужным ожерельем». Болезненная экстравагантность Генриха была унаследована от матери. Однако это не относилось к его внезапным приступам религиозности, когда он начинал вести отшельнический образ жизни или ходил босой в раже покаяния. При этом короле — последнем из династии Валуа — католико-гугенотский конфликт достиг своего пика. Обе стороны видели в короле лишь лицемера, они отвергли его стремление к заключению мира и делали все, чтобы сломить верховную власть. Гугеноты, несмотря на огромные потери во время Варфоломеевской ночи и смерть многих лидеров, по-прежнему занимали основные города Западной Франции, например Ла-Рошель. Самые сильные их части располагались на юге в независимом Лангедоке. Радикально настроенные католики организовали в 1576 г. так называемую священную лигу и дали обет истребить еретиков и установить на французском троне господство католиков, таких как Генрих, герцог Гиз. Лидеры обоих движений развязывали восстания. Теория Кальвина была специально переписана так, чтобы показать, что тираны нарушили свой договор с людьми и их необходимо свергнуть. Иезуитские писатели согласились с мнением лиги, что король, который предал церковь, должен быть свергнут. Что касается лиги, то Генрих Гиз был превосходным предводителем, храбрым, энергичным, с боевым шрамом на щеке. Но и гугеноты могли гордиться своим претендентом на трон — принцем Генрихом Наваррским, который быстро забыл о своем обещании перейти в католичество, данном во время Варфоломеевской ночи. Это был легкий на подъем и очень энергичный король, обладающий одним бесценным качеством: он был единственным правителем Франции конца XVI в., который стремился сохранить свою страну так же, как самого себя.
Поворотной точкой французского кризиса стал рубеж 1588–1589 гг., начало войны трех Генрихов: Гиза, Валуа и Наваррского. Конфликт начался тогда, когда герцог Гиз предпринял отчаянную попытку занять трон.
Ему стоило быть более острожным, поскольку он опирался на деньги Филиппа II, который сам хотел стать королем Франции! (Третья жена Филиппа была из династии Валуа.) В 1588 г. испанский король приказал Гизу устроить бунт в Париже, чтобы отвлечь Генриха III от испанской армады, пока та атакует Англию. Гиз проник в Париж против воли Генриха. Он спровоцировал городские низы напасть на охрану короля, чтобы проникнуть в Лувр. Прежде чем он решился ворваться во дворец и убить короля, его потенциальная жертва уже успела покинуть город. Тем не менее он теперь мог влиять на короля. Он заставил сделать себя коннетаблем Франции и диктовал свою политику, собирая Генеральные штаты в Блуа в 1588 г. Единственным минусом было то, что покровитель герцога, король Филипп II, был с позором разбит англичанами и не мог больше поддерживать своего французского агента.
Королевский замок Блуа был последним местом отступления Генриха III. Этот сложный и запутанный замок со знаменитыми открытыми лестницами, массой комнат и секретных проходов находился в центре долины Луары. Неподалеку располагался Амбуаз, где нашел уединение брат Генриха, и Шенонсо, где растратила свое состояние его мать. Екатерина Медичи не могла более вмешиваться в судьбу страны, поскольку была смертельно больна. Подражая матери, Генрих задумал убить Гиза. «Он не отважится», — заметил герцог, но он недооценил Валуа. 23 декабря 1588 г. стражники короля окружили Гиза и убили его. Королева могла слышать отдаленные звуки, поскольку умирающий герцог волочил на себе убийц через царские комнаты к ее спальне.
Генрих III присоединился к гугенотам в порыве покончить с католической лигой. Он объединил силы с Генрихом Наваррскйм, которого избрал своим преемником, и они выступили сообща против католического Парижа. Но расплата за убийство Гиза наступила быстро — в июле 1589 г. Генрих III был убит монахом-фанатиком, который спрятал кинжал в рукаве рясы. Остался только один из Генрихов. Смогут ли французские католики признать этого принца-еретика королем Генрихом IV?
Сильной стороной нового короля было отвращение к анархии. Многие французы страстно желали мира и стабильности. Эссеист Мишель Монтень (1533–1592) был политиком, не принимавшим теологию. Таков был и теоретик Жан Боден (1530–1596), чьи «Шесть книг о республике» провозглашали становление сильного суверенного государства в руках разумного короля. В Генрихе IV политики видели французского правителя, которому можно было доверить власть и который был защитником гуманизма и честности (в отличие от Екатерины Медичи) и отличался прагматичным характером. И все же Генриху понадобилось 10 лет, чтобы закончить войну. Со смертью Гиза католическим предводителем стал Филипп II, который попытался свергнуть Генриха IV и посадить на престол испанского инфанта. В начале 1590 г. испанские войска неоднократно вторгались из Фландрии и не давали Генриху занять его собственную столицу. Парижане продолжали верить священникам лиги, которые говорили, что истинные католики скорее съедят своих собственных детей, чем пойдут на сговор с еретиками. В 1593 г. Генрих решил, что он должен пройти через отречение от протестантизма. «Сегодня я поговорю со священником, — сказал он своей жене. — В воскресенье я совершил опасный шаг» (речь шла о посещении мессы). Решение Генриха, укрепленное его политическим поворотом, разозлило католиков еще больше, чем гугенотов, однако папа был вынужден признать его власть. Париж открыл свои двери королю, который, въезжая в город, приветствовал снятой шляпой всех хорошеньких девушек.
В 1598 г. Генрих IV и Филипп II наконец подписали мирный договор, восстановив соглашение 1559 г. Испания не получила ничего. В тот же год Генрих откупился от последних представителей лиги деньгами и титулами и примирил гугенотов Нантским эдиктом. Этим эдиктом Генрих положил начало долгому религиозному перемирию. Он провозгласил католицизм официальной религией Франции и запретил реформаторам совершать богослужения в пределах 5 лиг от Парижа. Те из знати, кто выбрал иной путь, могли исповедовать свою религию дома, а буржуа и гугеноты — в специально отведенных местах.
Гугенотам, населявшим около двух сотен городов, по большей части на юге, была гарантирована полная религиозная свобода, включая право основывать свои школы и печатать трактаты. Более половины городов были укреплены гугенотами за счет казны. К тому же на территории всей страны гугенотам была обещана «вечная и непререкаемая» свобода совести, гражданских прав и право поступления на государственную службу. Король учредил специальные суды — наполовину из католиков, наполовину из гугенотов.
Завершение Религиозных войн во Франции, закончившееся подписанием Нантского эдикта, было, по сути, победой католицизма. Франция стала католической страной с королем-католиком. Хотя Генрих IV временно исключил иезуитов и отрекся от фанатизма радикального католичества, в то же время можно считать эдикт и своеобразной победой протестантизма — ведь он гарантировал гугенотам крепкую позицию в стране. Хотя гугеноты потеряли своего лидера, такое отношение было подарком со стороны короля. В любом случае компромисс 1598 г. стал символом превосходства политики над религией. Главным уроком периода Религиозных войн во Франции стал политический: что сильное правительство было единственным способом прекращения хаоса бунтов и восстаний. На этой основе XVII в. и будет воздвигнута сильная абсолютная монархия Людовика XIV.
Восстание в НидерландахВ середине XVI в. жители Нидерландов вели свой собственный образ жизни, несхожий с испанским или французским. Это было деловое население городов и портов с самым высоким уровнем здоровья в Европе. Их жители были образованны в плане языков и открыты для общения с чужеземцами. Их страна была разделена на 17 автономных провинций, из которых самыми влиятельными были Фландрия, Брабант и Голландия. Большая часть населения говорила на смешанном немецком (фламандском или голландском), а валлоны, которые жили в южных провинциях, изъяснялись на французском диалекте. Население Нидерландов проживало на границе Северной и Западной Европы, там, где берег Северного моря перерезался реками, протекавшими по Германии и Франции. Основные фламандские города — производители одежды и тканей Брюгге и Гент — не были столь успешны, как в конце Средних веков, но к XVI в. предприимчивые нидерландцы развили более эффективную экономическую модель. Теперь самым крупным городом и главным финансовым и портовым центром Европы стал Антверпен. Одежда из Англии, специи из Португалии, шерсть из Испании, металл из Германии, вино из Франции, шелк из Италии и зерно из стран Балтики оседали в Антверпене для обмена северных и южных продуктов. Антверпен и другие города Нидерландов были ведущими промышленными центрами, и их моряки главенствовали на рыбной ловле в Северном море.
Правителем Нидерландов был герцог Бургундский, с 1506 по 1556 г. этот титул принадлежал императору Карлу II. Нидерландам не пришлось жаловаться на столь длительное правление Карла, поскольку он сохранил все местные обычаи и привилегии и они занимались своими собственными делами. Император собирал деньги с Нидерландов на военные нужды, но оставил центральное управление страной в руках знати, а правление городов — в руках купцов и торговцев. Торговая знать контролировала и провинциальные земли, и центральные. Они отказывались платить налоги до тех пор, пока их претензии не были удовлетворены. Они стали сами собирать налоги, оставляя излишек себе. Правительство Нидерландов было сложно для управления, поскольку от каждого делегата из 17 провинций требовалось согласие на любое, даже самое незначительное изменение. Карл был не в состоянии остановить распространение протестантизма — нидерландцы были восприимчивы к новой религии. Они были чрезвычайно терпимы к религиозным изменениям, что выразилось в творчестве их выдающегося гуманиста Эразма Роттердамского. Начиная с 1520-х гг. лютеранская и анабаптистская церкви широко распространялись по стране, несмотря на старания Карла изгнать ересь.
Когда в 1556 г. титул герцога Бургундского унаследовал Филипп II, он посчитал Нидерланды жизненно необходимыми для своей империи. Антверпен был основным центром сбыта для испанской шерсти и вина, а Нидерланды поставляли в Испанию зерно, древесину, ткани, оружие и ртуть для серебра Филиппа. Но когда Филипп попытался внедрить испанскую политическую и религиозную систему в Нидерландах, он встретил ожесточенное сопротивление. Сам Филипп с 1559 г. предпочитал не появляться в Нидерландах. Он не говорил по-голландски, не верил советникам и управлял страной по данным из донесений. Вскоре он обнаружил, что политическая структура этой страны не соответствует испанским стандартам. Жители Нидерландов не разделяли мнение Филиппа. Карл V был другом страны, Филипп — чужестранцем. Знать вскоре обнаружила, что их власть в Брюсселе и Мадриде была сильно стеснена. Окончательно накалили ситуацию религиозные противоречия. С 1550 г. кальвинизм проник из Франции в провинции Валлонии и Фландрию. Антверпен стал оплотом кальвинизма. Когда Филипп понял, что его инквизиторы не могут изгнать еретиков, в 1561 г. он лично переустроил церковь в Нидерландах, увеличив количество священников с 4 до 16, при этом каждого назначая лично.
Испанский абсолютизм Филиппа II имел трагические последствия для Нидерландов. Торговцы стали солдатами, открытость и радушность по отношению к чужестранцам превратилась в национализм, религиозная терпимость сменилась кальвинистским фанатизмом. Но, как мы видим, переворот в Нидерландах был лишь наполовину удачен. Семь северных провинций стали протестантскими и свободными; десять южных (половина Германии и половина Валлонии) приняли политику Испании и католицизм. Это деление было по большей части случайным. В 1560 г. южные провинции были более нетерпимы по отношению к Филиппу II, чем северные, и там был значительно распространен протестантизм. Но, случайно или нет, это разделение закрепилось навсегда. Между 1560 и 1600 гг. происходит формирование наций Голландии и Бельгии.
Восстание против Испании было спровоцировано аристократией Нидерландов. Три представителя знатных родов, принц Оранский и графы Эгмонтский и Хорнский, а также члены Государственного совета старались склонить Филиппа прекратить свою политику. Но их чаяния не увенчались успехом. Тогда в 1556 г. небольшая группа аристократов ходатайствовала королю против действий инквизиции на территории Нидерландов и просила остановить истребление протестантов. «Почему мы должны бояться этих нищих?» — льстиво спросил придворный, когда петиция нескольких сотен джентри была официально зачитана регенту Филиппа в Брюсселе. И брошенный группой крик «Долгая жизнь нищим!» неожиданно стал лозунгом восставших. Кальвинисты распространились повсюду в Нидерландах, они разжигали в своих слушателях ненависть не только к священникам, но и к любым проявлениям католицизма. Летом 1566 г. сотни церквей были разграблены. Некоторые стали позже местами тайных собраний по образцу Женевы. Эта «ярость кальвинистов» шокировала жителей Нидерландов и заставила Филиппа обратиться к жестоким мерам. Герцог Альба прибыл в Нидерланды в 1567 г. с 10 тысячами вооруженных испанских воинов и почти сломил всю оборону нидерландских противников испанской короны. Альба арестовал и казнил несколько тысяч еретиков и присвоил себе их собственность. Он перечеркнул всю деятельность местного парламента и установил непомерно высокие налоги. Только одинокая группа изгнанников во главе с принцем Оранским пыталась оказать сопротивление Филиппу.
Восстание в Нидерландах назревало медленно — в среде восставших не было единства. Как гугеноты во Франции, бунтовщики в Нидерландах мыслили деструктивно, а не конструктивно. Они не пытались объединить страну; каждая из семнадцати провинций старалась сохранить свою автономию. Аристократы и торговцы, кальвинисты и католики были едины только в своей ненависти к Филиппу II. С 1567 по 1584 г. главарем восставших был принц Вильгельм Оранский (1533–1584), личность, чрезвычайно схожая характером с предводителем гугенотов Генрихом Наваррским. Названный Вильгельмом Молчаливым за то, что он умело скрывал свои намерения, принц на самом деле был чрезвычайно деятельным и активным. В целом он был обычным человеком, настолько погрязшим в долгах, что кредиторы отказывались давать ему деньги. Он был религиозным оппортунистом, сменившим лютеранство на католицизм, а его — на кальвинизм. К 1560 г. он снискал славу несерьезного и ветреного человека. Но, призванный встать во главе армии против испанской тирании, он проявил большой патриотизм и волю. Принц Вильгельм обратился напрямую к простым людям, пропустив мнение глав города и подданных-аристократов, при этом аккуратно избегая присвоения диктаторской власти. Практически в одиночку он привел к единому знаменателю все религиозные и классовые различия и превратил Нидерланды в единую нацию. Благодаря Вильгельму бунт разрастался, но не это было его основной целью, а создание цельной, единой страны. Вместо этого на протяжении 1570-х и 1580-х гг. 17 провинций разделились на две части — бунтующий север и испанский юг. Так Вильгельм снискал славу великого разделителя.
Наивысшего напряжения ситуация достигла в 1572 г. — году Варфоломеевской ночи, когда восставшие решили захватить часть портов в провинциях Зеландии и Голландии. Этим морским бродягам пришлось преодолеть сопротивление местной оппозиции — католиков. Захватив территории, граничащие с Зейдер-Зе, восставшие получили место для своих укреплений. Испанцы более не пытались захватить Голландию и Зеландию — дамба могла быть открыта, и вся армия была бы смыта. Религиозные и политические беженцы с южных территорий Нидерландов переместились в бунтующий Зейдер-Зе, и кальвинизм обрел прочную основу. Это и было началом разделения Нидерландов на две части.
В конце 1570 г. Вильгельм Молчаливый близко подошел к осуществлению своей мечты по соединению провинций, а Филипп мог потерять не только север, но и юг. В 1576 г. испанский гарнизон сбежал из южных провинций — армии два года никто не платил. Они разграбили Антверпен и убили около 8 тысяч жителей. Это убедило жителей Брабанта и Фландрии, что они должны сами присоединиться к бунтующему северу. В 1577 г. все провинции присоединились к Брюссельскому союзу, забыв о религиозных разногласиях и дав обет сражаться с Испанией до тех пор, пока Филипп не восстановит все их привилегии и не выведет свои войска. В 1578 г. на военной арене появилась новая фигура: командир испанцев, граф Парма, лучший генерал Филиппа с почти 20 тысячами солдат. Как только Парма одержал несколько побед на юге, он отделил франкоговорящие провинции Валлонии от бунтовщиков. Парма обратился к ним скорее по религиозным причинам, а не по лингвистическим. Как могли честные католики объединиться с кальвинистами? В 1579 г. он собрал южные провинции в Аррасскую унию и атаковал Вильгельма, стремясь присоединить север к Утрехтской унии. В 1581 г. правительство Нидерландов сместило Филиппа II и провозгласило независимость Голландской республики.
В 1580-х гг. обе стороны соперничали друг с другом, параллельно защищаясь от испанцев. После того как Парма взял главные фламандские города в 1584 г., Брюссель и Антверпен в 1585 г., он захватил почти весь юг Рейна. Новая волна беженцев обрушилась на север. Филипп надеялся, что семь восставших провинций усмирятся, если он сможет захватить их лидера. Он объявил Вильгельма Молчаливого вне закона и обещал 25 тысяч монет за его убийство. Многие пытались получить эти деньги, и в 1584 г. католик-фанатик ворвался в дом принца в Делфте и убил Вильгельма, выстрелив в него из пистоли.
После смерти своего лидера и вдохновителя Голландская республика оказалась в безнадежном положении. Голландцы обратились за помощью к Германии и Франции, но в ответ получили немногое. Они обратились к Елизавете I, королеве Англии, которая прислала небольшую армию под командованием неумелого эрла Лейстера. Два года (с 1585 по 1587) англо-голландская армия безнадежно удерживала Рейн. Филипп II, вспомнив свою победу над турками в Лепанто, подсчитал, что такой удар сможет смять голландцев и англичан. Он собрал огромный флот, прозванный Непобедимой армадой, чтобы очистить Английский канал и Северное море от голландских и английских кораблей, подавить восстание в Нидерландах, сместить королеву-еретичку с английского престола и уничтожить североатлантический протестантизм.
Елизаветинская АнглияБританские острова, которые готовился завоевать Филипп II в 1588 г., представляли собой три совершенно разных страны. В Англии во время правления «доброй королевы Бесс» царил мир и достаток, каких не было ранее. Англичане по какому-то странному стечению обстоятельств сотворили из своего окруженного водой острова преуспевающую, динамично развивающуюся страну. Шотландия, напротив, по-прежнему оставалась дикой землей. Шотландцы управляли своими делами с большим трудом. Это было время Марии, королевы Шотландской, и убежденного евангелиста Джона Нокса. Ирландия, едва встававшая на ноги, была страной кровной мести и рогатого скота — без правительства и защиты против вторжения. На протяжении конца XVI в. ирландцы постепенно попадали в зависимость от английского влияния. И при этом все три страны прошли через религиозный кризис Западной Европы. Протестанты и католики были везде.
Когда королева Елизавета I (правившая в 1558–1603 гг.) взошла на английский престол, религиозные вопросы, без сомнения, были самыми проблемными. Возвращаясь к 1530-м гг., когда правил ее отец Генрих VIII (годы правления 1509–1547), который так легко отделился от Рима, стоит отметить складывающуюся атмосферу циничности: Генрих пригласил аристократию и джентри, которые были в парламенте, официально закрепить отделение от папства, дающее им огромную власть, и продал им церковные земли по очень низкой цене.
В те дни только очень немногие, например сэр Томас Мор, были готовы умереть за старую церковь. Только немногие, как Уильям Тиндейл, который перевел Библию на английский язык, предлагали откровенно обсудить доктрину Лютера. Но к 1550 г. атмосфера поменялась. На протяжении правления брата Елизаветы Эдуарда VI (1547–1553) радикальные протестанты усовершенствовали доктрину англиканской церкви. Во время своего успешного правления страстная католичка, сестра Елизаветы королева Мария Тюдор (1553–1558) силой объединила церковь с римской и сожгла на кострах несколько сотен несчастных протестующих. Этот короткий период, столь напомнивший период правления Валуа во Франции, поселил в сердцах людей религиозный гнев. Было неясно, пойдет ли Елизавета по пути отца или продолжит дело Марии.
Она поступила по-своему. Елизавета I была единственной правительницей в Западной Европе конца XVI в., которая смогла решить религиозный вопрос. Несмотря на громкое осуждение со стороны кальвинистов и тайные общества католиков, она безошибочно выбрала для себя политику мира и компромисса и не прогадала. Уже только этого достаточно, чтобы признать Елизавету лучшим политиком своего времени. К слову, она была намного более привлекательна как королева, а не как человек. У нее был сильный, вспыльчивый характер и острый язык. На самом деле она была нерешительная, уклончивая и сомневающаяся, но старалась это не показывать. Ее несчастным советникам приходилось расплачиваться головой за любые провинности. Она была скромна в своих расходах и, хотя много тратилась на наряды, позволяла своим преданным фаворитам развлекать ее, не возрождая пустые пышные церемонии, как при Екатерине Медичи, или строя памятники, как это было при Филиппе II. В эпоху, когда управление страной считалось исключительно мужским делом, Елизавета отказалась выходить замуж, не желая ни с кем делить власть. Однако она вполне разрешала принцам быть ее фаворитами. Будучи в том возрасте, когда женщина уже должна озаботиться появлением ребенка, а королева — наследником, Елизавета объявила всем о своей девственности, продолжая при этом заигрывать с мужчинами до самой старости. И все же она была самой великой правительницей Англии за всю ее историю.
Самым первым и основным ее делом была организация религиозных поселений между 1559 и 1563 гг. Новая королева не терпела католическую церковь, установленную ее сестрой Марией, восстановленное ее братом Эдуардом протестантское духовенство (многие из которого вернулись из Женевы и других кальвинистских центров) и парламент, разделявшийся на католическую палату лордов и протестантскую палату общин. Королева и парламент вместе работали над реорганизацией церкви так, чтобы можно было соединить католическую структуру с протестантскими догматами. Целью было узаконить и допустить как можно большее религиозное разнообразие. Всем англичанам было предписано посещать национальную церковь, но никакие внутренние убеждения не критиковались публично. При Елизавете не было охоты за еретиками, инквизиции, костров, только система взимания платы с тех, кто не причислял себя к англиканской церкви. Менее 5 процентов духовенства ушли в отставку (их сменили протестанты); остальные послушно платили налог. Королева сама назначала священников и иногда держала места в церкви свободными долгие годы, чтобы сократить расходы: церковь при Елизавете полностью подчинялась государству. Конечно, многие убежденные верующие не воспринимали англиканскую церковь. Однако только самые радикальные кальвинисты и наиболее убежденные католики не соглашались признать красоту англиканской литургии, и вскоре многие англичане свыклись с новой системой.
Работая над формулой нового религиозного мира и стабильности в Англии, Елизавета I провела остаток своего долгого правления, стараясь соблюсти непредвзятость. Она была политически консервативна, и это сыграло ей на руку. Англия по-прежнему оставалась маленькой страной с населением меньше 4 миллионов и преимущественно аграрной экономикой. Доходы правительства страны были очень скромными по сравнению с Францией или Испанией. Королева не могла позволить себе держать армию или улучшить городскую систему. Она зависела от объединения знати и джентри. Аристократия Англии была чуть менее богата, чем испанская или французская, и имела меньше привилегий — она даже платили налоги. Генрих VII и Генрих VIII много сделали для улучшения отношений с феодалами, которые контролировали Англию в конце Средних веков. Но при Елизавете аристократия по-прежнему сохраняла свою власть. Они содержали свои армии, заседали в палате лордов и отправляли своих протеже в палату общин, сформировав аристократическую прослойку, чрезвычайно напоминающую Бурбонов и Гизов во Франции эпохи Валуа. Как и предыдущие Тюдоры, Елизавета старалась усилить свою позицию в обществе и завоевать одобрение со стороны знати, поддерживая средний класс — эсквайров и торговцев. Она выбрала двух представителей этого класса — сэра Уильяма Сесила (1520–1598) и сэра Фрэнсиса Уолсингема (ок. 1530–1590) — и назвала их опорой и оплотом английского мира, предложив им быть мировыми судьями. Мировой судья не получал платы, но он был уважаем в обществе и контролировал свою территорию. Когда его интересы совпадали с интересами государства, он хорошо служил королеве.
Проблемным местом английской королевской власти был парламент. Елизавета не могла ни собирать налоги, ни принимать указы, не посоветовавшись с парламентом. В отличие от Кастилии и Франции на протяжении XVI в. английский парламент только усиливал свою власть. Генрих VIII, Эдуард VI, Мария и Елизавета — все работали над реформированием церкви через парламент. Намного больше приказов вышло из парламента во время правления Тюдоров в Средние века. Налоги правительства были необходимы короне, но Елизавете (в противовес Филиппу II Кастильскому) было сложно получить налоговые сборы с парламента даже в критических случаях. В начале XVI в. палата общин была более сговорчивой, нежели палата лордов, обитель аристократии, но при Елизавете палата общин стала самой агрессивной и независимой из двух палат. В палату общин стали проникать активные и амбициозные эсквайры. Выборы при Елизавете были мало похожи на современные — не было партий и предвыборных платформ. Большая часть выбранных не проходила по конкурсу. Только богатые кандидаты из высших слоев общества были почтительно избираемы парой сотен голосов. Но если электорат был зависимым, то парламент нет. Елизавета была вынуждена искать общий язык с самоуверенными джентри для решения всех основных вопросов, касающихся своей политики. Королева созывала парламент так редко, как только было можно: сессии продолжительностью в несколько месяцев проводились каждые три-четыре года. Ее министры тщательно следили за всеми изменениями, но не могли предотвратить агрессивные разговоры в палате общин, принуждающие королеву выйти замуж или сокрушить папство. Даже учитывая, что законы создавал парламент, члены палаты общин обсуждали и отменяли законы на своих собраниях и вводили новые. Королева стала знатоком в обращении с парламентом, сохраняя свои привилегии.
В парламенте был и пуританский блок. Пуританство было разновидностью кальвинизма. Пуритане стремились очистить английскую церковь от папских церемоний и ритуалов, отменить елизаветинское епископальное правительство и установить женевскую дисциплину. Они были менее агрессивно настроены по отношению к парламенту, чем их единомышленники во Франции и Нидерландах. Во многом из-за того, что не принимали королевский протестантизм, они становились членами англиканской церкви, чтобы реформировать ее изнутри. Поэтому выделить пуритан было проще, чем гугенотов или голландских кальвинистов. К слову, многие члены англиканского духовенства, включая нескольких священников, были пуританами. Движение было привлекательным для образованных людей, и огромное число англичан вскоре стали пуританами. Кембриджский университет стал оплотом пуританизма. Елизавете критика пуритан ее церкви пришлась не по душе. Она ввела специальные наказания, чтобы прекратить полемику пуритан и сдержать движение. Но даже Елизавета не смогла остановить распространение пуританских памфлетов против священных книг, священников и заповедей и развития полемики, которая после смерти Елизаветы привела к пуританской революции в 1640 г.
Вскоре большие изменения в положение равновесия внесли не радикально настроенные люди, а консерваторы. Католики активно ратовали за королеву Марию Стюарт, известную как Мария Шотландская, которая сочетала в себе все то, чего недоставало Елизавете. Она была красива, очаровательна и предполагала, что хаоса, в который погружается Англия, можно избежать, если она займет трон своей кузины. На самом деле в XVI в. Шотландия не была благополучной страной. Огромные живописные территории были совершенно неплодородны и никак не пригодны для развития экономики. Несколько малых городков постоянно подвергались разграблению мародеров. Шотландская знать была дикой, титулы наследовались, семьи постоянно враждовали между собой. Половина населения была католической, другая — кальвинистской. Их предводителем был священник Джон Нокс, чья «реформа церкви» следовала образцам женевской пресвитерианской системы. Генеральная ассамблея по реформированию церкви была более могущественным объединением, чем шотландский парламент, поскольку обладала независимостью от королевской власти. Мария Стюарт была королевой Шотландии с младенчества, но свое детство она провела при дворе Валуа во Франции, ее мать управляла Шотландией как регент до своей смерти в 1560 г. Одним туманным утром 1561 г. девятнадцатилетняя королева вернулась из Франции во дворец Холируд, где ее приветствовали фальшиво исполняемым пением псалмов. К этому времени королева уже была вдовой; ее первый муж — молодой король Франции Франциск II — умер в предыдущем году. Мария старалась организовать свой двор так пышно и радостно, как это только было возможно в Эдинбурге, завоевав любовь и уважение многих представителей протестантской аристократии. Однако ее чары не подействовали на Джона Нокса. В источниках говорится, что она обратилась к Ноксу со следующими словами: «Я буду защищать римскую церковь, ибо она и есть истинная церковь Бога». — «Ваше желание, мадам, — последовал ответ, — совершенно беспочвенно: ваши мысли не превратят римских распутных дев в невест Иисуса».
Мария не хотела оставаться в Шотландии надолго. Она немедленно известила Елизавету, чтобы та признала ее право на наследование английского трона, а когда та отказалась, вышла замуж за своего кузена Генриха Стюарта, лорда Дарнли, кто являлся следующим основным претендентом на корону Англии. Но вскоре Мария потеряла интерес к простоватому и глуповатому Дарнли и в качестве своего фаворита выбрала придворного музыканта Давида Риччо. В начале 1566 г. оскорбленный Дарнли, собрав вокруг себя заговорщиков, застал королеву с Риччо вместе во время ужина во дворце, когда тот запустил руки под юбку Марии, и убил его. Месть Марии не заставила себя ждать. Когда Дарнли подхватил оспу, она отослала его в одиноко стоящий домишко за пределами Эдинбурга. Однажды ночью Дарнли задушили неизвестные, а дом взорвали порохом. Найти убийцу так и не удалось, однако многие шотландцы думали, что это сделал эрл Ботвелл, последний любовник Марии.
Эти догадки подтвердило и замужество Марии и Ботвелла спустя три месяца после смерти Дарнли. Казалось, что разговоры о виновности или невиновности Марии были нескончаемы. Одно было очевидно — выйдя замуж за Ботвелла, Мария потеряла контроль над Шотландией. Знать восстала против королевы и потребовала ее отречения. В 1568 г. Мария сбегает в Англию, где Елизавета отправляет ее в заточение.
Мария была по-прежнему молода и обворожительна. В 1569 г. группа лордов подняла восстание в Северной Англии в защиту Марии. 1570—1580-е гг. были отмечены серией заговоров католиков, желавших убийства Елизаветы и воцарения Марии, — все они были раскрыты шпионами Елизаветы. Когда папа отлучил Елизавету от церкви, миссионеры-иезуиты, в том числе Эдмунд Кампион и Роберт Парсонс, утвердились в своих идеях. Королева и ее министры были близки к краху: за время правления Елизаветы было казнено около двух сотен священников-католиков. В 1586 г. шпионы раскрыли еще один заговор сообщников Марии. Это стало финальной точкой — у Марии уже не осталось сил бороться, и она признала свою вину. С огромным нежеланием и отвращением, частично правдивым, а частично наигранным, Елизавета подписала ее смертный приговор. В 1587 г. топор палача принес Марии освобождение от девятнадцатилетнего заточения. Католики объявили ее мученицей и обвинили протестантов в убийстве.
Религия была одной из причин постоянных разногласий между елизаветинской Англией и Испанией Филиппа II. Другой была поддержка Елизаветой бунта в Голландии. Третьей, и самой важной, причиной было проникновение Англии на территорию Испанской империи в Америке. До середины XVI в. английские мореплаватели практически не принимали участия в захвате и использовании земель Нового Света, вполне удовлетворяясь фламандской торговлей шерстью. Тем не менее к 1560 г. и англичан стала интересовать возможность получения выгоды из Нового Света. Елизавета всячески поощряла частные вложения в заокеанское производство, сама являясь лучшим примером. Мореплаватели из Плимута и других юго-западных портов начали покорять Атлантику. Некоторые, как Мартин Фробишер и Джон Дэвис, открыли еще никем не занятые берега Северной Америки, в реках которых не было золота. Иные пустились в опасное путешествие к испанским Карибам. Между 1562 и 1568 гг. Джон Хокис довольно успешно продавал африканских рабов испанцам. Между 1571 и 1581 гг. Фрэнсис Дрейк (ок. 1540–1596), истинный протестант, опять же довольно успешно несколько раз совершал пиратские набеги на испанскую Америку. В третий рейд он отправился на своем корабле «Золотая лань», прошел по Магелланову проливу, захватил испанский корабль с сокровищами около Тихоокеанского побережья Южной Америки, затем проплыл к Калифорнии и оттуда к южнотихоокеанским островам и мысу Доброй Надежды. Таким образом, когда после трехлетнего отсутствия он вернулся в Плимут, оказалось, что он совершил кругосветное путешествие. Королева посвятила Дрейка в рыцари в 1581 г.; стоимость груза, который он захватил на испанском корабле, в два раза превышала доходы Елизаветы. В 1585–1586 гг. с официального разрешения правительства сэр Фрэнсис собрал флот более чем в 30 кораблей и отправился еще раз в Карибский залив, где скорее раздразнил, чем разорил испанцев. Вообще, елизаветинские «морские волки» делали все, чтобы досадить испанскому королю.
Таким образом, два наиболее осторожных христианских правителя, оба боявшиеся перемен и начала войны, столкнулись лицом к лицу в драматичной битве. В 1586 г. Филипп II начал вынашивать план по захвату Англии. Испанский флот, способный легко одолеть корабли англичан в бухте, взял курс от Лиссабона к берегам Фландрии, встретился с армией Пармы и пересек Английский канал, войдя в устье Темзы. Даже при самом удачном раскладе дел его план был очень сложен в исполнении, неудачи посыпались одна за другой. В 1587 г. сэр Фрэнсис Дрейк отважно напал на Кадис, главный испанский атлантический порт. Он потопил достаточно кораблей, чтобы разрушить морскую империю Филиппа на год, и, уничтожив испанские запасы продовольствия, приговорив армаду к «диете» — тухлой воде и испорченной пище, сгнившей в бочках. Затем, накануне отправления судна, умер адмирал Филиппа. Занявший его место граф де Медина-Сидония был храбр, но имел мало опыта.
У берегов Англии Непобедимая армада появилась в июле 1588 г. Это был огромный флот в 130 кораблей и 30 тысяч человек. Английские мореплаватели, вышедшие из Плимута, не уступали им. У них было столько же кораблей, сколько и у испанцев, их пушки были лучше, мореплаватели опытнее, а еще на их стороне был сэр Фрэнсис Дрейк. Эта битва не стала самой масштабной за всю историю морских сражений. Сражение в Лепанто было сравнимым с ним по численности, но та битва казалась сражением на суше, перенесенным в воду, — солдаты плавали вокруг галер, вступая в рукопашный бой. Англо-испанская война 1588 г. была иной — это была морская дуэль кораблей на пушках. Эта битва открыла эпоху классических морских баталий, которая протянулась от XVI до XIX в., от Дрейка до Нельсона.
Испанский и английский флоты встретились у Корнуэлла, в юго-западной части Англии. Обе стороны не хотели нападать первыми. Граф де Медина-Сидония был в смятении — он увидел, как проворно проплывают англичане между его кораблями. Англичане были сбиты с толку испанским расположением кораблей в виде плотного полумесяца — оно позволяло сражаться в стиле средиземноморских галер, захватывать и топить, в котором испанцам не было равных. Девять дней два флота медленно скользили по Английскому каналу, англичане кружили вокруг испанского «полумесяца», ни одна сторона не причиняла другой большого урона. Граф де Медина-Сидония надеялся на встречу с армией Пармы, но чем дольше он продолжал маневрировать, тем больше понимал, что, если он отвлечется на то, чтобы соединиться с ней, англичане сотрут его в порошок. Пока граф раздумывал над тем, как ему объединиться с силами союзников, казалось, что все мыслимые несчастья обрушились на армаду. В полночь англичане отправили к испанцам восемь горящих кораблей. Испанские корабли оказались разбросанными, «полумесяц» был разрушен. Дрейк со своей командой потопил несколько кораблей и обстреливал остальные до тех пор, пока не закончились боеприпасы. Затем сильный ветер вынес армаду в Северное море. Медина-Сидония потерял надежду и на соединение с армией Пармы, и на победу над Англией. Когда англичане начали преследовать его, гоня на север, к берегам Шотландии, он направил свои галеры вокруг Британских островов. Часть кораблей и людей была потеряна во время шторма у берегов Ирландии. Однако более половины флота все же смогло вернуться в Испанию. Так завершилось первое морское сражение. Так завершился план Филиппа по свержению Елизаветы.
Падение ИспанииПоражение испанской армады стало неким поворотным пунктом. Оно ясно продемонстрировало предел военной силы XVI–XVII вв. Оно поставило точку в международной политике Филиппа II. Оно завершило религиозные волнения, красной нитью проходившие через все политические события в Западной Европе в конце XVI в., в пользу малочисленных протестантов. И оно завершило золотой век испанского величия.
После 1588 г. Филиппа II преследовали неудачи. Испанский король получил известие о разгроме армады с привычным ему безразличием и продолжил попытки по завоеванию Англии и погашению бунта в Голландии. В 1590-х гг., как уже упоминалось выше, он обрел нового противника, вторгшись во Францию с намерением свергнуть Генриха Наваррского. Франция, Англия и Голландия объединили свои силы против него, разбивая испанские армии на земле и на море. Испанская пехота была по-прежнему сильна. И герцог Парма с присущей ему легкостью выиграл сражение с Генрихом IV. Но его победа только подняла дух патриотизма французов и их желание разгромить испанцев. Сам того не желая, Филипп помог Генриху объединить страну и возродить централизованную монархию Франции. В 1598 г., за несколько месяцев до своей смерти, Филипп наконец заключил мир с Генрихом. Хотя этот договор и возрождал статус-кво 1559 г., фактически это была победа Франции, первая из длинной череды побед Бурбонов над Габсбургами. Спустя несколько лет религиозная агония во Франции стала лишь частью ее истории, как только Бурбоны превзошли по силе и мощи Испанию Габсбургов.
С Англией Филипп никогда не подписывал мирного договора. Англо-испанская война продлилась до 1604 г., англичане при этом пострадали намного меньше испанцев. Несмотря на разгром армады, Филипп продолжил попытки по завоеванию Англии. Его флот, предназначавшийся для Ирландии, был разметен во время шторма в 1596 г. На протяжении нескольких лет англичане неоднократно вступали в сражения с армадой, но еще ни разу не приблизились к решающему удару. В 1589 г. сэру Фрэнсису Дрейку не удалось взять Лиссабон. В 1596 г. он умер, возглавляя атаку на испанскую Западную Индию. Затем англичане одержали пару побед. В 1596 г. они взяли Кадис и разграбили окружающие его испанские территории. На протяжении всей войны английские каперы безжалостно грабили испанские суда. В целом затяжная война сильно тормозила развитие Англии. Страна тратила слишком много денег на относительно малые победы. И все же Англия вышла из этого конфликта в лучшей форме, чем Испания, с новыми целями и амбициями.
Самым горьким наследием Филиппа II стало восстание в Нидерландах. Испанско-голландская война продолжалась вплоть до 1609 г., когда ни одна из сторон так и продвинулась далеко за линию Рейна, отделявшую семь кальвинистских провинций от десяти католических. Предводитель голландцев принц Мориц Нассауский, сын Вильгельма Молчаливого, надеялся объединить северные и южные провинции, но многие из его сподвижников-кальвинистов не желали присоединяться к католикам, а бюргеры из Голландии и Зеландии не хотели делить свой бизнес с горожанами из Фландрии и Брабанта. Северные провинции процветали и богатели; южные находились в страшном экономическом кризисе. После того как Парма завоевал Амстердам в 1585 г., главный северный порт перестал быть лидирующим в Нидерландах. Торговцы Амстердама не желали возрождения Антверпена. И даже после испанско-голландского двенадцатилетнего перемирия голландцы все равно настаивали на блокировании реки Шельды — главного выхода Антверпена в море. Война возобновилась в 1621 г., и в это время духовенство Голландии укрепилось. Принц Фредерик Генрих, младший сын Вильгельма Молчаливого, был теперь голландским правителем, и он отбросил испанцев далеко на юг за Рейн. Но самых больших успехов голландцы добились на море. Целью голландской компании в Западной Индии, основанной в 1621 г., был разгром испанской Америки. Их корабли захватили испанский Серебряный флот в 1628 г. К 1936 г. они захватили 547 вражеских кораблей. В 1648 г. Испания сдалась и после 8 лет попыток победить Голландию наконец признала независимость Соединенных провинций. К этому времени Испания разительно отличалась от блистающей империи XVI в. Упадок наблюдался практически во всем. Наследники Филиппа II — Филипп III (правил в 1598–1621 гг.), Филипп IV (1621–1665) и Карл II (1665–1700) — были беспомощными правителями, неспособными или не желающими поддерживать установленную их предшественником власть. Население страны уменьшалось, резко сократилось производство шерсти — основного товара Испании. Крестьяне, как никогда ранее, не были способны платить высокие налоги, которые устанавливало правительство. Морская торговля так и не оправилась от потерь, нанесенных англичанами и голландцами. Империя пришла в упадок, что распространилось и на Новый Свет. Производство серебра стремительно падало, к 1660 г. поставки слитков в Севилью составляли лишь 10 процентов от их числа в 1595 г. В испанской Америке падала популяция индейцев, города приходили в упадок, а колонисты возвращались к сельскохозяйственной экономике, такой, какая существовала в их родной стране. Старая Испания и Новая Испания сотрудничали все меньше. Так как империя прочно входила в ранг отстающих, правительство не могло предотвратить вмешательство зарубежных торговцев. Считается, что на протяжении второй половины XVII в. две трети европейских товаров, продаваемых в испанскую Америку, были провезены контрабандой из Голландии, Англии или Франции. Подкупив испанских служащих, они добились разрешения продавать свои товары колонистам, которые охотно скупали их по более низким ценам (ведь контрабандисты обходили испанские налоги). В экономическом плане Испания оказалась разбита.
Испанцы по-прежнему были горды собой и независимы. Тем не менее, учитывая шаткое положение своей власти, они стали более чувствительны к вопросам статуса и чести. И война стала главным доказательством этого. На протяжении XVII в. всего 28 лет Испания прожила, не имея армии, в постоянной боевой готовности. Она провела пять войн с Францией, итогом которых стало то, что Испания была вынуждена отдать земли в южной части Нидерландов, Пиренеи и Франш-Комте Франции, а часть Карибских островов — Англии, Франции и Голландии. Напряжение, принесенное войной, вызвало череду бунтов XVII в. В Португалии восстание разгорелось в 1640 г., и после долгой борьбы Испания в 1668 г. признала ее независимость. Бунты в Каталонии, Неаполе и Сицилии были подавлены с большим трудом. Все эти поражения объяснить довольно сложно. Формула, которая замечательно работала на протяжении всего XVI в., неожиданно перестала работать в XVII в. Филипп II может быть обвинен в перенапряжении испанской системы, но его сложно обвинить в потере людского доверия и стимула к жизни. Испанцы более не были отважными и бесстрашными конкистадорами; так или иначе, к 1588 г. они потеряли умение управлять миром.
Поражение Филиппа II и падение Испании стали сигналом наивысшего напряжения в борьбе католиков и протестантов в Западной Европе. Хотя кальвинисты и не завоевали полную победу, но к тому времени, когда в 1598 г. умер Филипп II, стало ясно, что ни одна сторона не может победить другую. Во Франции Религиозные войны закончились компромиссом: король и страна остались католическими, тогда как гугеноты получили политическую автономию и религиозную свободу. В Нидерландах бунт тоже закончился мирно: север был кальвинистским и политически независимым, тогда как юг остался католическим и испанским. В Англии проявился иной тип компромисса — католики и кальвинисты были вынуждены принять церковь, контролируемую государством. Эти соглашения могли бы считаться духовным триумфом кальвинистов с тех пор, поскольку они неотступно сражались с католиками, имеющими больше военных и политических ресурсов. Но кальвинисты во Франции и Англии не достигли женевского идеала, а в Голландской республике кальвинистское рвение 1560-х гг. к 1600 г. переросло в стремление зарабатывать деньги. Везде, кроме Англии, кальвинизм к концу века перерос свою воинственную фазу. Наиболее влиятельные правители того времени — Генрих IV, Вильгельм Молчаливый и Елизавета I — были монархами, старавшимися сделать все, чтобы преодолеть религиозное напряжение и подчинить церковь государству. В любом случае было бы огромной ошибкой сказать, что борьба католиков и кальвинистов не имела большого значения только потому, что ни одна из сторон не победила. Столкновение Кальвина и Лойолы оставило длинный и продолжительный след. Они усилили моральную устойчивость и патриотизм каждой европейской страны. Для испанцев XVI в. стал золотым веком, освещенным миссионерским рвением, несокрушимой военной мощью, художественными достижениями, которые они более не смогли повторить. Для Франции, Англии и Голландии лучшие дни были еще впереди. В XVII столетии эти страны будут главенствовать в Европе и дадут миру понимание свободы личности и общественного порядка, частной собственности и политической власти.
Глава 2. Политический распад в Центральной и Восточной ЕвропеРелигиозные войны охватили весь христианский мир, как Западную, так и Восточную Европу. Германия, колыбель протестантской реформации, была полем религиозных сражений между 1520 и 1640 гг. Швейцария, Богемия, Польша, Венгрия и Трансильвания были разделены между католиками, лютеранами, кальвинистами и анабаптистами, постоянно сталкивающимися друг с другом. Австрийские Габсбурги, как и испанские Габсбурги на западе, были католиками; Густав-Адольф из Швеции был лидером протестантов. Впрочем, протестантско-католический конфликт в Германии и других странах Центральной и Восточной Европы протекал по иному сценарию, чем на западе. К востоку от Рейна столкновения становились все менее религиозными и менее идеологическими. Протестанты и католики были более терпимы, чем их единомышленники на западе, и более поглощены территориальными проблемами. Поводом к развязыванию Тридцатилетней войны — самой крупной из Религиозных войн — были вещи менее религиозные по сути, чем, скажем, во Франции или Голландии. При этом подобные войны носили еще более разрушительный характер. Какая ирония: сподвижники Лютера от этого конфликта страдали больше, чем все прочие европейцы, причем совершенно безрезультатно.
Совокупность политических, социальных и культурных факторов помогает понять, почему религиозные конфликты в Восточной и Западной Европе были столь различны. К востоку от Рейна понятие суверенной страны и национальной политики было не так развито, как во Франции, Англии и Испании. Политические союзы были неравны по размеру. Священная Римская империя, Турецкая империя, Польша и Россия были крупнее, чем любая западноевропейская страна, но при этом вся власть была сконцентрирована в руках местной знати — ландграфов, шляхтичей, бояр. Обширные территории косвенно подчинялись далекому императору или королю, который не мог лично все проконтролировать, и напрямую — местной аристократии, чья власть была реальной, но незначительной. Ни один правитель Восточной Европы не смог достичь величия Филиппа II или Елизаветы I. Ни один из правителей Восточной Европы не мог полагаться на несколько миллионов подданных (как в Кастилии или Англии), чтобы содержать армию, поддерживать высокий уровень жизни в городах. Только Густав-Адольф мог управлять своими людьми в духе сильного объединения, как это было в Испании, Англии, Голландии и Франции. Дух национального единения был недоступен для жителей Центральной и Восточной Европы из-за этнического разнообразия населения. На этих территориях существовало 14 основных языков (в Западной Европе их было пять), многие этносы были смешаны. Даже крупные восточноевропейские страны были полиязычны. Священная Римская империя, например, включала в себя восемь этнических групп. Этническое соперничество накладывалось на религиозную вражду католиков и протестантов, окружая их семьи иными, чужеродными вероисповеданиями — исламом и греческим православием к югу от Дуная, русским православием к востоку от Днепра.
Между 1559 и 1689 гг., на протяжении эры Религиозных войн, диспропорция между Восточной и Западной Европой постоянно росла. В середине XVI в. это несоответствие было еще более увеличено огромными размерами империи Карла V, включившей в себя Испанию и Германию. Проникновение Карла V в 1556 г. в Испанию и Германию символизировало новую эру. На западе, как мы видим, религиозный кризис вызвал развитие городского. класса капиталистов, становление национального духа и суверенности стран. На востоке результат был прямо противоположным. Политическая организация была еще более разобщена, предпринимательство было в запустении, и только класс феодалов-землевладельцев продолжал развиваться. Их выгода складывалась из затрат государства и от работы крестьян. К концу XVII в. самые крупные страны — Великая Римская империя, Турецкая империя, Польское королевство — пришли в упадок. Новые центры власти — Австрия, Россия и Пруссия, — наоборот, поднимались. Но в 1689 г. они значительно уступали Франции или Англии по силе, благосостоянию и культурной жизни. Иными словами, Религиозные войны вызвали политическую дезинтеграцию в Центральной и Восточной Европе, в то время как страны запада объединяли свои национальную силу и власть.
Священная Римская империя, 1555-1618Когда Карл V в 1556 г. разделил империю Габсбургов между сыном Филиппом и братом Фердинандом, он поддержал выборы Фердинанда на трон Римской империи и даровал ему фамильные земли (известные как австрийско-габсбургские земли) вместе с южными и восточными пограничными территориями империи: Тиролем, Карниолой, Австрией, Богемией, Моравией и Силезией, а также Венгрией и другими территориями за пределами восточных границ. Теоретически император Фердинанд был очень сильным правителем. Его империя насчитывала 25 миллионов жителей, что в три раза превышало население Испании Филиппа II. На самом же деле его власть была ограниченна. Священная Римская империя была поделена на три автономных политических союза, каждый из которых был чрезвычайно важен. Фактическими правителями Германии были местные князья. На протяжении конца XVI в. она только номинально была под властью Римской империи. Князья были обязаны управлять своими фамильными землями и играть еще более пассивную роль в международной политике, чем испанцы. Как бы то ни было, они были лишними в той религиозной войне, что охватила Западную Европу. Аугсбургский мир, который подписал Фердинанд с германским князем в 1555 г., установил ненадежное, шаткое перемирие между немецкими протестантами и католиками до 1618 г. Мир привел к благосостоянию, но конец XVI в. принес стагнацию не только Габсбургам в Германии, но и всей их промышленности в Римской империи.
Аугсбургский мирный договор подтверждал суверенную власть местных принцев, и их ведущим принципом было «Чья власть, того и вера». Католические правители были настроены внедрить католицизм во все сферы жизни, лютеране настаивали на лютеранстве. Это разделение церквей было религиозным компромиссом, но не политическим. Германские правители, католики и лютеране, объединили силы против Габсбургов. Они поняли, причем довольно правильно, что Карл пытался не просто искоренить протестантизм, но и усилить власть Габсбургов и проверить центростремительные тенденции внутри страны. Они заметили, что он отнимает земли у правителей-лютеран более охотно, чем отдает новые земли правителям-католикам, и что с должным уважением он относится только к членам своей семьи. И правители Германии хотели повернуть религиозный кризис так, чтобы извлечь из него пользу для себя, например приобретя новую власть нал своими церквями, уменьшив церковную власть и получая от церквей большие доходы. В 1552–1553 гг. правители-лютеране, поддерживаемые Генрихом II Французским, разбили императорские войска, в то время как католики остались нейтральны к этому событию. Габсбурги боролись за Аугсбургский мир, который лишил бы германцев надежды на политическую и религиозную независимость.
Инструмент примирения католиков и протестантов, Аугсбургский мирный договор, был более близок по духу Нантскому эдику Генриха IV, нежели религиозные поселения Елизаветы I. Договор предполагал, что католики и лютеране должны жить в мире. Жесткое ограничение двух противоборствующих конфессий резко контрастировало с мягким характером англиканской церкви. Кальвинисты, цвинглианцы и анабаптисты не были признаны, хотя многие немцы принадлежали к этим церквям. В 1555 г. большая часть населения была протестантской, но правящая династия Габсбургов и четыре из семи выборщиков были католики. Прежняя религия была ограничена Западной Германией и южными территориями, например Баварией. Протестанты контролировали почти всю центральную и северную часть Германии, Вюртемберг, Ансбах и Пфальц на юге. Даже без земель Габсбургов протестанты были чрезвычайно сильны. Большая часть населения Богемии и Моравии была протестантской, так же как и аристократия в Австрии. Насколько долго могло длиться хрупкое равновесие между протестантами и католиками, зависело только от правителей Германии. Германские крестьяне и рабочий класс были напуганы воспоминаниями о подавлении восстания в 1524–1526 гг. Они были инертны по отношению к религии, мечась между лютеранами и католиками, а иногда и вовсе выбирая ту религию, которую диктовал их сеньор.
Императоры Фердинанд I (правивший в 1556–1564 гг.), Максимилиан II (годы правления 1564–1576), Рудольф II (1576–1612) и Маттиас (1612–1619) были далеко не столь энергичны, как Карл V или Филипп II. Их главной целью было изгнание турок из Венгрии и расширение своих земель вдоль Дона. Эти австрийские земли выглядят на карте довольно аккуратно и организованно, хотя на самом деле они были расщеплены на дюжину округов со столькими же языками. И снова основным источником трений выступает религия. На протяжении конца XVI в. притеснение Габсбургами протестантов с использованием их земель вдоль Дона было сравнимо с конфликтом протестантов и Филиппа II в Нидерландах. Только Рудольф II достиг больших успехов в установлении Аугсбургской формулы — в Тироле, Каринтии, Карниоле и Штирии он приказал либо выслать протестантов, либо заставить их принять иную веру. Около 10 тысяч эмигрантов были высланы из страны в период между 1598 и 1605 гг. С Австрией, где основная часть аристократии была протестантской, пришлось сложнее всего. Рудольф II назначил главным священником Вены иезуита и исключил всех протестантских священников. Но он не мог запугать аристократию и бюргеров. Австрийские протестанты потеряли часть своей силы, но в 1609 г. парламент уставил новые условия свободы вероисповедания.
В Богемии Габсбурги столкнулись с еще более сильной оппозицией. Королевство Богемия было наиболее богатым и влиятельным в Австрии и, как Нидерланды для Испании Габсбургов, наиболее проблемным. Чехи были гордыми и убежденными протестантами. Они гордились двумя прочными национальными течениями протестантизма — утраквизмом (учение, схожее с лютеранством) и богемскими братьями (нечто схожее с кальвинистами), которые стремились вернуться к гуситскому движению начала XV в. и отделяли себя от реформации XVI в. Два столетия чехи упорно отстаивали свою независимость от католичества и немецкой культуры. Рудольф II не был тем человеком, который мог разобраться с ними. Меланхоличный и неуравновешенный, император уединился в Праге, в замке в Градчине, собирая свою коллекцию искусства, практикуя науку и магию; периодически он пытался возродить католицизм в Богемии, поддерживая католиков, поощряя миссионерскую работу иезуитов среди утраквистов и выпуская эдикты против богемских братьев. Но в 1609 г. правительство Богемии утонуло в восстании. Стремясь подавить его, Рудольф издал свою Грамоту о величии — самый полный перечень всех религиозных свобод, когда-либо существовавший в Европе. Очевидно, что Габсбурги не добились многого в Богемии.
В немецком регионе Римской империи в конце XVI в. царила экономическая депрессия. Ганзейский союз северных немецких городов, которые некогда являлись доминирующими центрами торговли на Балтийском и Северном морях, был не в состоянии конкурировать с Голландией, Данией и Англией. Старый путь в Италию, пролегавший через всю страну, потерял свое значение. В Юго-Западной Германии, где города в XV — начале XVI в. были особенно богаты, а их жители активны, политическая раздробленность ощущалась наиболее сильно, в результате чего страдала и экономика. Каждый князь, стремясь к единоличной власти на своем маленьком клочке земли, поднимал налоги и платы, что препятствовало развитию торговли и тормозило промышленность. Семейство Фуггер в Аугсбурге — ведущие банкиры в Европе в середине XVI в., в чьих руках находились серебро Тироля и венгерская медь, — загнало себя в долговую яму к концу века, их империя быстро разрушилась. Пока Фуггеры и прочие ведущие предприниматели Германии теряли свое благосостояние, а города пустели, правители, наоборот, доминировали как никогда ранее.
Правители, и католики и протестанты, были разочарованы религиозным перемирием, над которым они работали в 1555 г. Одним из источников бед была экспансия кальвинистов. В 1559 г. Фредерик III из Пфальца (1515–1576) представил исправленную версию кальвинизма для центральной части Рейна. Поддерживающие его князья, и католики и лютеране, протестовали против насилия над Аугсбургским миром. Гейдельберг, столица Пфальца, стал своеобразной «германской Женевой». В университетах в 1563 г. сложился гейдельбергский катехизис — вероисповедание для германских реформаторских (или кальвинистских) церквей. Однако принцы Нассау, Гессена и Анхальта довольно быстро отвергли лютеранство, примкнув к германской церкви. В 1613 г. о своем решении сменить вероисповедание объявил и правитель Бранденбурга, который, хотя он и оправдывал формулу «Чья власть, того и вера», разрешал лютеранам поддерживать свою религию. Два из трех протестантских князей были теперь кальвинистами. Только курфюрст Саксонии оставался лютеранином.
В Германии адепты новой германской церкви действовали более агрессивно, чем лютеране, поскольку их договор между католиками и лютеранами 1555 г. не касался. Фредерик III и его наследники в Пфальце взяли на себя лидерство в протестантстве и, обнаружив, что иные правители либо были настроены слишком враждебно, либо были апатичны и бездейственны, обратились за помощью к французским гугенотам и голландским кальвинистам. Хотя германская реформированная церковь страдала от нехватки динамизма, в отличие от кальвинизма в Западной Европе, это не было спонтанным явлением среди германских джентри и торговцев. Оно полностью контролировалось государством. Его рост строго ограничивался. Несмотря на то что оно было направлено против лютеранства, оно было слабо распространено среди католиков.
Вторым серьезным источником нарастающего напряжения было распространение католической реформации за пределами империи. Южные части Баварии стали центром распространения католического миссионерства и политической силы. Герцог Баварии Альбрехт V (правил в 1550–1579 гг.) с энтузиазмом возобновил реформу совета Трента. Он перекрыл пути проникновения протестантской ереси, собрав группу агентов, которые контролировали каждую баварскую церковь, проверяли школы, цензурировали книги. Иезуиты были приглашены в баварские школы и университеты, придворные часто обучались за рубежом. Новый стиль вероисповедания привел к становлению политической автократии в Баварии.
Когда протестантская аристократия попыталась возразить, Альбрехт исключил ее из баварского правительства, таким образом эффективно отодвинув ее до конца XVI в. Герцог Баварии правил своими территориями с такой неограниченной властью, каковой не было ни у одного правителя германских земель.
В прочих местах в Германии католики начали отвоевывать позиции. Между 1580 и 1610 гг. протестанты были изгнаны из нескольких городов, в том числе из Кельна, Ахена, Страсбурга, Вюрцбурга, Мюнстера. Везде иезуиты были на переднем фронте кампании. Они основывали школы и университеты, где проповедовалась германская обновленная церковь, и определяли специальности для обучения молодых католических принцев. Питер Канисиус (1521–1597) был одним из самых известных иезуитов-миссионеров в Германии в XVI в. Оплот иезуитов — церковь Святого Михаила в Мюнхене, построенная герцогами Баварскими, стала символом католической реформации. Эта церковь была построена в 1580 г., как раз когда был почти завершен собор Святого Петра в Риме, и представляла образец классической архитектуры реформированного папства. Современному туристу просто необходимо посетить две церкви, построенные с интервалом в век, — собор Святой Богородицы (XV в.) и церковь Святого Михаила (XVI в.), — чтобы уловить, насколько непреодолима пропасть между до- и постреформационной католической Германией. Готический собор Святой Богородицы грузно возвышается над городом, и его суровый неф как нельзя ярче выражает дух времени. В отличие от него церковь Святого Михаила изящна, гармонична в пропорциях и пышно украшена по фасаду, что было призвано показать гармонию и силу новой церкви.
До 1609 г. все шло к прекращению действия Аугсбургского мира. Правительство империи, остаток гермайского парламента, разрушило само себя в 1608 г., когда протестанты бойкотировали его решения. В 1609 г. наиболее активные протестанты сформировали союз протестантов для собственной защиты, возглавляемый выборщиком Пфальца. В ответ на это наиболее активные католики организовали лигу католиков, возглавляемую герцогом Баварским. Совет протестантов был слаб, поскольку лютеранский курфюрст Саксонии не хотел иметь ничего общего с кальвинистским курфюрстом Пфальца. Католическая лига была, к слову, также не столь сильна из-за враждебности между австрийскими Габсбургами и баварскими Виттельсбахами. Обе стороны были настроены на войну в 1609 г., когда два рейнских князя, Юлих и Клив, спорили из-за протестантских и католических прав. В итоге в 1614 г. перемирию пришел конец: Юлих перешел на сторону католиков, Клив — протестантов. И когда в 1618 г. в Богемии разразился кризис, его было уже нельзя остановить.
Нам будет проще понять проблемы того времени, если мы попытаемся представить себе Римскую империю как своеобразный микрокосм. Население империи было культурно очерчено их городами или пригородами, как в современном мире это очерчивают нации. Они отказывались принимать, как, собственно, и сейчас, воздействие чужих, тех, кто по-другому думает и говорит, хотя и живет рядом. Политики вели идеологическую холодную войну, в основе которой лежали скорее религиозные, нежели политические или экономические причины. Протестантские и католические страны сформировали свои союзы, чтобы противостоять власти. Когда правитель принимал католичество вместо лютеранства или наоборот, было необходимо сохранить локальные рамки этого конфликта. Исчез дух имперского объединения. Холодная война постепенно разгоралась, «теплея» и «теплея». Лидеры обеих сторон, уставшие от постоянных споров, считали, что могут самостоятельно решить проблемы. И когда они начали это выполнять, страна на 30 лет погрузилась в омут гражданской войны.
Восточные окраины: Турецкая империя, Польша, Россия и ШвецияКарту мира к востоку от Римской империи к концу XVI в. заполняли три огромных страны: Турецкая империя, Польша и Россия. К северу от Балтийского моря располагалось королевство Швеция. Эти страны, особенно Турецкая империя и Московская Русь, казались для жителей Центральной и Западной Европы совершенно чуждыми. Путешественники находили Русь и Турцию столь же варварскими и экзотичными, как Америку, и к тому же еще более опасными — из-за армий, владеющих современным оружием. Английские торговцы, рискующие торговать с Турцией и Русью, писали домой письма, изумленные обрядами исламской и православной церквей, неестественной и непривычной архитектурой, едой и одеждой, резкими контрастами между правящим классом и бессильным крестьянством, бескрайними просторами земель и бесчисленными армиями. «Мы прибыли в великий город Константинополь, — пишет один из путешественников, — который из-за своего удачного расположения, живописного места, величественных храмов может по праву считаться лучшим городом в Европе. Здесь император Турции держит свою резиденцию и свой двор». Впрочем, Запад никогда не забывал, что турки были неверными. Их щедрые восточные церемонии казались скучными и пустыми, гаремы с евнухами вызывали неодобрение. Турецкие воины снискали репутацию самых кровожадных и лживых.
Что касается Московии, то те нечастые путники с Запада, что забредали туда, рассказывали сказки об ужасном климате, слишком экстремальном для цивилизованного человека. Суровой русской зимой «вы можете видеть много падений на улицах, путешественников, промерзших до костей или замерзших в своих санях. Стаи волков и медведей, движимые голодом, выбираются из лесов в деревни, разоряя и уничтожая все вокруг». Русские, говорили они, пьют квас и медовуху, отчего у них начинает кружиться голова. В стране слишком много дыма — от большого количества бань. Их примитивные деревянные дома постоянно горят. Когда крымская орда подожгла Москву в 1571 г., огонь испепелил главный город страны буквально за несколько часов. Московский царь, несмотря на все свое богатство, дорогие расшитые одежды и яства, подаваемые на золоченых тарелках, кажется нецивилизованным. Английский поэт, который приехал в Москву в 1568 г., в одном ироничном стихотворении выразил все презрение Запада по отношению к своим восточным соседям.
К счастью для Востока, Турция, Польша и Россия были политически очень слабыми на протяжении XVI и в начале XVII в. Размеры страны вводили всех в заблуждение. Турецкий султан, король Польши и царь в России были куда менее сильными правителями, чем о них думали на Западе. Их армии были меньше, чем казалось Западу, и они постоянно конфликтовали с Крымом и Персией. Поэтому, несмотря на некоторую беспомощность Римской империи, их восточные соседи не вмешивались активно в жизнь Германии в период с 1555 по 1618 г. Они также (за исключением Швеции) не принимали участия в Тридцатилетней войне. Как же объяснить такую политическую мягкость этих стран?
Турецкая империяТурецкая империя была чем угодно, только не слабой страной до середины XVI в. Сулейман Великий (правивший в 1520–1566 гг.), последний из великих турецких султанов-воинов, держал под своей властью Балканский полуостров и большую часть Венгрии. У него было 30 миллионов подданных, больше, чем имелось у Карла V, и более мощные военные силы. Его постоянно действующая армия состояла из более 10 тысяч пехотинцев (янычар), более 10 тысяч кавалерии и по меньшей мере 100 тысяч наемников, готовых подняться по первому зову короля. Янычары были обращенными мусульманами, большинство из них было привезено с завоеванных Балкан. Их набирали еще мальчиками из христианских семей, и они становились военной элитой султана, оставаясь его рабами. Они получали профессиональное образование, им было запрещено жениться, владеть землей, вести хозяйство или получать титулы, хотя они могли свободно продвигаться вверх по военной карьерной лестнице в зависимости от своего таланта и занимать высшие посты. Они были идеальными солдатами.
После смерти Сулеймана Великого турецкая военная машина потеряла большую часть своей устрашающей силы и мощи. В 1571 г. испанские Габсбурги разбили турецкий флот в битве при Лепанто. В 1590-х гг. австрийские Габсбурги сделали попытку захватить Венгрию и Трансильванию, и им легко удавалось сдерживать турецкую армию, пока мирный договор 1606 г. не оставил Балканы без хозяина. Турки, не сопротивляясь, дали возможность Габсбургам сконцентрироваться на Германии после 1618 г., и, когда Тридцатилетняя война была для Габсбургов проиграна, Турция упустила шанс завладеть дополнительными запасами золота для дальнейших экспансий на запад.
Ключом к успеху Турецкой империи всегда была сильная армия, возглавляемая султаном. После Сулеймана последовала череда беспомощных в военном деле султанов, покинувших Марса ради Венеры. Они отказались от любых военных действий, не выходя из стен константинопольского гарема. Ранее, в дни сильной и безжалостной верховной власти, каждый новый турецкий султан закреплял свое положение на троне, убивая своих младших братьев (все они были задушены шелковой нитью — дабы не пролить и капли крови). Теперь благодаря огромному числу потомков любвеобильных султанов эта традиция превратила гарем буквально в дом смерти. В 1595 г. новый султан имел 46 братьев и сестер, и он решил, что необходимо задушить его 19 братьев и 15 беременных женщин в гареме. В XVII в. это постоянное братоубийство было прекращено, и из-за этого султаны стали щепками в руках судьбы, постоянно сметаемыми с трона в результате бунтов и революций. Без новых земель, пригодных для завоевания, и имея на руках лишь малую долю возможных трофеев, турецкие солдаты переключили свое внимание на статус и интриги. Новая ситуация изменила и янычар, которые в XVII в. превратились в закрытую касту. Теперь они свободно заводили семьи, передавали свою профессию своим сыновьям, требовали дополнительных льгот и привилегий и готовили государственные перевороты. Экономика не развивалась, налоги повышались, взяточничество и коррупция расцветали.
В 1650 г. сильные административные изменения в Константинополе возродили былую воинственность. В 1660 г. турки захватили остров Крит, принадлежащий Венеции. Они сжали кольцо вокруг Венгрии и продолжили движение по Дунаю в Австрию. В 1683 г. они осадили Вену. Но в ближайшей декаде XVII в. турецкая экспансия была снова остановлена, на этот раз надолго. Турки были вынуждены освободить Венгрию в 1699 г., и корабль их империи дал течь. Это падение продолжалось в течение 250 лет. В начале XIX в. Турция по-прежнему управляла половиной территории Европы, которой владел Сулейман, и всеми его территориями в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Окончательную точку поставила Первая мировая война: туркам пришлось закрыться в границах Анталии, Турецкая империя была разрушена. Редкая страна распадалась так же медленно. В XVII в. Турецкая империя превратилась в самую слабую страну в Европе. Ослабленная интеллектуальной изоляцией, в которой она находилась по отношению к другим странам Европы, Турция сохранила презрение к Западу. «Разве я не знаю, — говорил главный визирь французскому послу в 1666 г., — что вы гяуры, что вы едите свиней, собак и человеческие отбросы?»
Турецкая Европа — расположенная на Балканском полуострове — была в XVI и XVII вв. своего рода культурной терра инкогнита: только для турок, изолированных от христианского мира, с их крестьянским образом жизни и натуральным хозяйством. Завоевав Балканы, они никогда не мигрировали большим числом и не пытались ассимилировать местное население, которое им было удобнее считать непривилегированным классом. С точки зрения турок, местных крестьян было легко поработить в силу того, что они были разделены на шесть языковых групп: греческую, албанскую, болгарскую, сербо-хорватскую, румынскую и мадьярскую. Кроме распространения ислама среди подданных, турки поддерживали сохранение греческого православия в основном для того, чтобы настроить народ Балкан враждебно по отношению к западному христианству. Эта политика турок действительно способствовала тому, что жители Балкан не потянулись к Габсбургам или к Польше. Православный патриарх в Константинополе отдавал долг своим турецким покровителям, проповедуя соблюдение законов Турции. Конечно, Турецкая империя была более терпима к любым проявлениям чужеродной культуры, чем любая страна Западной Европы. Французские, английские и голландские торговцы имели свои анклавы в Турции, управляемые по западным законам. Евреи перебирались сюда из Испании в поисках свободы. Несколько городов на Балканах были полностью населены турками и евреями; минареты и базары придавали этим городам неповторимый восточный колорит. Крестьяне-христиане находились на низших ступеньках турецкой социальной лестницы; игнорируемые и безмолвствующие, они платили немыслимые налоги. В XVI в. их молодых сыновей забирали в янычары, а в XVII в. их деревни часто грабили банды мародеров. Но даже тогда они чувствовали себя не хуже, чем остальные крестьяне в Восточной Европе.
ПольшаК северу от Турецкой империи и к востоку от Римской располагалось обширное Польское королевство, простиравшееся от Одера до Днепра и от Балтийского моря до Черного. У Польши не было иных естественных границ, кроме побережья Балтийского моря на севере и Карпат на юге. 6 миллионов жителей этой страны выращивали зерно и разводили скот. В восточной части королевства развитие земледелия сильно ограничивалось постоянными набегами казаков и обилием болот. Краков и Данциг, оба располагавшиеся у западных границ королевства, были двумя главными городами. Несмотря на то что Польша была богата людскими и природными ресурсами, в XVI и XVII вв. она имела малый вес на международной арене, а в XVIII в. и вовсе его потеряла. На то были этнические и религиозные причины, но главной проблемой стала политическая дезорганизация.
Основным классом в Польше были шляхтичи, землевладельцы. Шляхтичи — как и рыцарство XII в. в Западной Европе — были абсолютными хозяевами своих земель. Они превратили крестьян в крепостных, взвалив на них непосильный труд, брезговали бюргерами, которые проживали за городской стеной, и противились любым попыткам польских королей сконцентрировать власть в своих руках. Шляхтичи сформировали относительно крупный класс — 8 процентов от общего числа населения. Типичный лендлорд владел деревней около Вислы, а его слуги 2–3 дня в неделю работали на его пшеничных полях и собирали урожай зерна, чтобы отвезти его в Данциг, откуда оно отправлялось на экспорт в Западную Европу. Он имел право наказывать крестьян и слуг самостоятельно, без опасения предстать с ответом перед королем — для шляхтича арест и суд казались нереальными. Феодал платил низкие налоги, содержал небольшую армию, заседал в местном правительстве, посылал представителей в национальный парламент и участвовал в выборах короля. В Польше установилась конституционная монархия — короля выбирали и ограничивали его власть конституционными рамками. Так, около 5 тысяч шляхтичей заседали в Варшаве в 1573 г., выбирая французского принца Генриха из семейства Валуа — это был необыкновенно плохой выбор, и поляки были счастливы, когда он покинул страну после шести месяцев правления, чтобы стать королем Франции Генрихом III. Поляки настолько пренебрежительно относились к династической власти, что приглашали на трон даже иностранцев. Между 1548 и 1668 гг. на троне побывали литовцы, французы, венгры и шведы. Эти короли не имели права на королевские земли, казну, армию западной монархии. Польские слуги были менее свободны, чем крестьяне Балкан под турецким гнетом. Поэтому, когда польские историки-романтики говорят о XVI в. и периоде «демократии» в Польше, стоит помнить, что они имеют в виду весьма специфическое понимание демократии. Как и прочие страны Восточной Европы, Польша была этнически неравномерна, что способствовало и политической раздробленности. Поляки занимали запад страны, литовцы — северо-восток, русские — юг, а немцы и евреи осели в городах. Из всех наций только поляки и литовцы входили в правящий класс. С 1386 г. литовцы имели с поляками общего короля, однако все дела предпочитали вести самостоятельно. В 1569 г. литовцы были настолько запуганы русским царем Иваном Грозным, что решили пренебречь своей автономией и свободой — Люблинская уния предполагала объединение польского и литовского правящего класса. Теперь польско-литовское население имело единого короля, единое правительство (собирающееся в Варшаве, около польско-литовской границы) и единую политику. Но этот союз не был прочным, литовцы продолжали держать своих крепостных русских крестьян, следовать своим законам и говорить на своем языке. На самом деле каждая этническая группа в то время разговаривала на своем языке. С тех пор как шляхтичи высмеяли польский диалект, на котором говорили их слуги, они стали использовать латинский для религиозных обрядов, а также в качестве политического и литературного языка правящего класса. Шляхтичи смеялись и над германоязычными городами, которые были лишены права вступать в парламент и участвовать в политической жизни страны. Евреев и вовсе презирали.
Христиане в Польше в середине XVI в. разошлись на два лагеря, причем это разделение происходило дважды. В основном все население было латинскими христианами, за исключением территорий на юге и востоке, которые населяли православные. Это разделение было узаконено в 1596 г.: православная церковь согласилась подчиняться папе и принимала римские догматы, сохраняя при этом славянские обряды. Второе религиозное разделение произошло среди приверженцев западного христианства — католиков и протестантов. В 1555 г. король Сигизмунд-Август (правивший в 1548–1572 гг.) и польское правительство согласились предоставить протестантам свободу вероисповедания. Процесс гонения на еретиков, начатый католической церковью, был приостановлен. Такая политика Польши ослабила духовенство, возможно, даже в большей степени, чем это позволял Аугсбургский мирный договор, и церковь стала слабым объединяющим инструментом. Но протестантская реформация нашла слабый отклик в Польше. Шляхтичи принимали католицизм лишь как орудие против централизованной монархии, и, однажды одержав политическую победу, они потеряли интерес к новой религиозной доктрине. В конце XVI в. католики — их действия возглавляли представители высшего класса, которые были иезуитами, — вернули себе контроль. Для молодых людей открылись многочисленные иезуитские школы. К середине XVII в., когда католицизм прочно закрепился, образование пришло в упадок. Гордые собой, поляки культивировали свои народные костюмы как символ неприятия итальянского и французского стандартов. Польша в XVII в. превратилась в столь же изолированную от западной культуры страну, как и Турецкая империя. Между 1559 и 1689 гг. в своих политических устремлениях Польша скорее была обращена на восток и север, чем на запад. Она периодически воевала с Турцией — причем безрезультатно: не добиваясь побед, но и не теряя свои земли. Она постоянно воевала со Швецией — и была разгромлена. В 1690 г. она отдала Швеции ливонские земли и приняла шведский контроль над Балтикой. Самым грозным соседом Польши была Русь, и поэтому поляки были обрадованы беспорядками, творившимися там в конце XVI — начале XVII в., которые тормозили русскую экспансию на запад. В 1667 г. Польша отдала Руси Смоленск, Киев и Восточную Украину.
Однако эти огромные потери земель были менее заметны, чем все нарастающая анархия в польской внутренней политике, которая буквально парализовала страну и спровоцировала вмешательство чужестранцев в государственное управление. Горожане настолько не доверяли верховной власти, что законы, которые издавало правительство, не могли пробиться через обсуждение шляхтичей. В XVI в. большинство голосующих могло легко переломить мнение меньшинства и заставить принять или отказаться от выбранного курса политики. Однако в 1652 г. — когда один-единственный шляхтич впервые высказал несогласие, наложив свое вето на издание закона, и покинул залу — парламент был распущен. С тех пор в парламенте часто использовалось право индивидуального вето. Это вскоре стало возможным и во Франции, Пруссии и других странах. Обыкновенной практикой стал подкуп членов парламента, чтобы избежать, например, принятия нового закона о налогах. По мнению многих исследователей, польская «городская демократия» доказала несостоятельность конституционного правительства и необходимость введения абсолютной монархии. Для русских, жителей Пруссии и австрийцев политическая несостоятельность Польши стала удачным шансом для раздела страны.
РоссияК востоку от Польши простиралось обширное царство Московии, или Руси. В XVI и XVII вв. открытым оставался вопрос, принадлежит ли Россия европейской цивилизации, поскольку темперамент и жизнь ее обитателей разительно отличались от европейских. Начнем с того, что страна была действительно огромной. В 1533 г., когда на трон взошел Иван Грозный, Московская Русь простиралась от Смоленска до Уральских гор и по размерам соответствовала пяти территориям Франции.
Иван Грозный увеличил размеры своей страны в два раза, присоединив территории Дона и Волги на юге и проложив путь через Уральские горы в Сибирь. К тому моменту, как правителем России в 1689 г. стал Петр Великий, этой стране принадлежали европейские земли вдоль Днепра и Урала, а поселения в Азии вдоль сибирских рек простирались на 8 тысяч километров, вплоть до Тихого океана. Россия теперь была сопоставима с 30 территориями Франции. Климат на этой территории был непривычен для европейцев — с морозными зимами, жарким летом и коротким сезоном плодородия. О населении России XVI–XVII вв. можно только догадываться, но и нижний предполагаемый порог в 4 миллиона жителей и высший, 17 миллионов, свидетельствуют о малой плотности населения по сравнению с Западной или Центральной Европой. Огромные запасы неосвоенной земли позволяли практиковать подсечно-огневое земледелие. Крестьяне могли легко перемещаться на большие расстояния в поисках хорошей земли и пригодных условий, иногда их силой переселяли на новые земли своего хозяина или царя. В отличие от Западной Европы, где люди веками жили на одной и той же земле в своих деревушках, в России ничего подобного не существовало. Деревянные избы строились максимум на четыре года. Английский путешественник, проезжая в 1553 г. между Москвой и Ярославлем, был впечатлен обилием деревень, которые встретились ему на пути; 35 лет спустя другой англичанин обнаружил на том же самом месте лишь поля и подрастающий лес. На территорию Руси неоднократно вторгались захватчики — татаро-монголы со стороны Крыма, викинги с севера и сарацины из Центральной Европы. Во время своих набегов татаро-монголы захватили в плен и обратили в рабство несколько сотен тысяч русских. Вера в значимость каждого отдельного человека — чрезвычайно важная для Европы в XVI в. — была здесь неприемлема. Цари, знать, священники, крестьяне — все принимали физические наказания — порку и пытки — как неотъемлемую часть общественной жизни.
Контакты Руси с Западной Европой между 1559 и 1689 гг. были минимальны. Ограниченная Швецией и не имеющая выхода к Балтийскому морю, а из-за Турции не могущая выйти в Черное море, на протяжении всех этих лет Россия имела только один порт — в Архангельске, на Белом море, из которого можно было напрямую торговать с Западной Европой. Торговля с востоком была для России более значима. Странно, но факт, что в XI–XII вв. торговля с Европой была налажена намного лучше, чем в XVI–XVII вв. Русским было проще поставлять товары на восток, в Сибирь, чем отвоевывать у Польши Белоруссию и Украину, которые когда-то принадлежали их предкам. И до воцарения Петра I никто из русских и не помышлял о том, чтобы начать войну в Европе.
Самыми крепкими узами связывала Русь с Западом вера, хотя русское православное духовенство и относилось к западному христианству с большим подозрением. В течение нескольких веков Русь принимала в качестве духовного наставника патриарха Константинополя. И когда Византия пала, православная Москва объявила себя преемником Константинополя и главой православной церкви. В 1588 г. патриарх Константинополя передает кафедру митрополита в Москву. Москву называют Третьим Римом. Русские верили, что старый Рим погряз в ереси священников, а новый Рим стал добычей турок. Москва же стала третьей и самой великой столицей православного мира. Из-за враждебного отношения к папству русским был ближе протестантский мир, торговцы и дипломаты из Англии, Нидерландов, Скандинавии и Германии, чем из католических стран. Но в России даже не помышляли о реформе церкви или хотя бы о внесении минимальных изменений в православную веру, тексты и обряды.
В 1587 г. за Уральскими горами был основан город Тобольск — всего два года спустя после того, как сэр Уолтер Рэли попытался основать первую английскую плантацию в Новой Каролине. Русские достигли Тихого океана в 1643 г., спустя пару лет после того, как английские пуритане основали Массачусетс. Было бы сложно найти более сильный контраст между русскими перемещениями по Евразии и английскими миграциями в Северную Америку. Обе нации имели огромное количество пустых земель, но, пока американцы методично осваивали каждый клочок земли, затратив на это три века, русские обжили Сибирь за два поколения. Америка была раем для самоуверенных, свободных фермеров, не зависящих от правительства, свободных от налогов. А в России экспансия в Сибирь спровоцировала острое социальное разделение. Представители московской знати не были настроены отпускать своих работников в Сибирь. Поэтому они выпустили закон, которым прикрепили их к хозяйской земле или, что еще лучше, к самому хозяину, превратив таким образом крестьян в крепостных рабов. В то же время цари не желали делить свои земли между своими подданными, боясь повторения политической анархии в Польше. Поэтому они безжалостно казнили несогласных, отбирали их земли и делили их на небольшие участки, поместья, достаточные для помещиков — зависимого класса, который получал земли в уплату за службу в армии или при дворе. Помещики держали крестьян в черном теле, нещадно эксплуатируя их, чтобы получать больше дохода с земли. Крестьяне бежали от помещиков. К XVII в. царь и его знать пришли к негласному договору. Помещики придерживались принципа, что они служат царю, а крестьяне — 90 процентов всего населения — становились слугами помещиков, фактически собственностью своих господ.
Иван IV (правил в 1533–1584 гг.), более известный как Иван Грозный, был автором следующей формулы: «Власть царю, земли боярам, рабство крестьянам».
По сравнению с источниками о правлении западных королей, Филиппа II или Елизаветы I, о царствовании Ивана Грозного известно очень мало, и тем не менее мы знаем достаточно, чтобы составить мнение о его стиле правления и понять, чем он отличается от других. Иван IV был первым правителем Руси, которого короновали как «царя всея Руси». Он играл со своими подданными, как кот с мышами. Его поведение может быть охарактеризовано как буквально сумасшедшее, в нескольких словах: непредсказуемый, яростный, неистовый, безрассудный, мнительный, фанатичный. Он сотнями или даже тысячами казнил бояр — высший класс русской аристократии. Он безжалостно разграбил Новгород, второй по величине город в его владениях, из-за того, что тот не желал подчиняться царской власти. Его набожность не мешала ему пытать узников или убивать недругов во время службы. Однажды он приказал надеть на виновного шкуру медведя и бросить его собакам. Он ударил своего старшего сына посохом по голове так сильно, что убил его, и считается, что именно это убийство свело его с ума. Массовый захват земель был экономически разрушителен, население центральной части Руси редело, и одновременно это ослабляло власть бояр. Чем сильнее Иван запугивал православную церковь, тем больше духовенство преклонялось перед ним как перед посланником Бога на земле. Возможно, Иван был менее цивилизованным, нежели западные правители. Однако он обладал буквально магнетической властью над своими подданными. Царь Руси был намного более значимой силой для своего народа, чем выборные монархи в Польше или султан в Турции.
Преемник Ивана Грозного царевич Федор (правил в 1584–1598 гг.) был таким же безумным, как его отец. Он был простоват, находил утешение и успокоение в… звоне колоколов. С правления Федора на Руси начался период Смутного времени, период восстаний знати против членов царской семьи, который продолжался до 1613 г. Одним из царей этого времени был Борис Годунов (правил в 1598–1606 гг.), более известный благодаря одноименной опере Мусоргского, чем своими деяниями. На протяжении этих лет бояре пытались захватить власть на Руси, как это сделали шляхтичи в Польше. Национальное собрание, носящее на Руси название Земский собор, взяло на себя право выбора нового царя. Армии мародеров, возглавляемые самозваными царями, разграбили страну. На протяжении Смутного времени церковь была единственным объединяющим страну институтом. Люди искали защиты в монастырях, отдавая свои земли и нажитое добро церкви. В конце концов, как мы видим, именно духовенство смогло восстановить порядок в стране.
В 1613 г. Земский собор избрал новым царем Михаила Романова (правил в 1613–1645 гг.) именно потому, что посчитал его довольно заурядным человеком — хорошая характеристика для родоначальника династии, которая будет править страной в течение ближайших трех веков. Но у первого Романова были свои козыри. Он был племянником Ивана Грозного и сыном Филарета, который стал патриархом Руси вскоре после того, как Михаил занял престол. То есть фактическим правителем Руси был именно Филарет, а патриархи, которые сменили его после смерти в 1633 г., претендовали на такую же власть. Усиление власти церкви отрицательно сказалось на положении духовенства и мирян. Кризис достиг своего апогея во время правления патриарха Никона (1652–1666), поскольку тот не только выступал от имени царя, но и говорил о своем превосходстве над ним, утверждая, что духовная сфера обширнее светской. Никон был смещен, и царь восстановил свой контроль над церковью. Но политика Никона имела свои результаты. Чтобы придать русскому православию схожесть с греческим, Никон провел ряд изменений в церковных практиках. Креститься теперь следовало тремя пальцами, а не двумя, писать «Иисус», а не «Исус». Многие православные считали, что эти нововведения оскорбляют имя Бога и подвергают опасности их души. Эти люди, называющиеся старообрядцами, верили, что Никон разрушает Третий Рим. Около двух тысяч старообрядцев сожгли себя в страхе перед приближающимся концом мира.
Первые цари рода Романовых, правившие между 1613 и 1689 гг., были менее влиятельными, чем Иван Грозный. Но они достигли взаимопонимания с церковью и феодалами. Земский собор более не созывался, хотя перед этим он принял итоговый закон о крепостном праве, решающий проблему массовых побегов крестьян. Документ 1664 г. гласил, что любой, кто будет уличен в сокрытии беглого крепостного, должен будет отдать его бывшему хозяину четыре семьи своих крепостных. Царь и феодалы стремились окончательно закрепостить крестьян и обложить их налогами. Расходы на войну и на дальнейшее освоение земель росли, и в 1640 г. крестьяне платили налоги, в сотню раз превышающие аналогичные в 1540 г. Это отчасти помогает понять, почему именно в России произошло самое крупное в Европе крестьянское восстание 1667–1671 гг. под предводительством Степана Разина. Сотни тысяч крестьян погибли в борьбе за свои права. Таким было замкнутое и строго классовое общество, в которое Петр Великий силой внедрял западные технологии и культурные традиции в последующие годы.
ШвецияК Западу от России и северу от Польши лежало королевство Швеция. Швеция XVII в. была балтийской империей, в два раза превышающей размеры своей территории XX в. Она включала территории современных Финляндии, Эстонии, Латвии и обширные береговые пространства нынешних России, Польши и Германии. Страна простиралась на 4 тысячи километров вдоль балтийского побережья. Однако по своим ресурсам она не могла сравниться с Турцией, Польшей или Россией. Шведское население насчитывало более миллиона крестьян, которые питались кашей, корнеплодами, грубым хлебом и домашним пивом. Стокгольм был единственным крупным городом. Торговля поддерживалась в основном зарубежными торговцами, а денежные запасы были столь скудны, что налоги часто платились натуральным продуктом. Король Швеции был единственным монархом, которому пришлось строить торговый дом, чтобы продавать свои запасы масла и рыбы.
Швеция всегда находилась на культурной периферии Европы: там располагались замечательные средневековые университеты, но период Ренессанса обошел эти берега стороной. Шведская политическая структура была отсталой по западным стандартам. Впрочем, Швеция была единственной страной среди своих соседей, сыгравшей значительную роль между 1559 и 1689 гг.
Под руководством молодого аристократа Густава Вазы Швеция обеспечила себе независимость от Дании в начале XVI в. Густав Ваза сам провозгласил себя королем Швеции и успешно правил с 1523 по 1560 г. Но три его сына, которые правили между 1560 и 1611 гг., перессорились между собой и потеряли доверие подданных. Когда шестнадцатилетний Густав-Адольф взошел на трон в 1611 г., Швеция была в глубоком кризисе. Как раз в это время велась война с Данией, и все шло к тому, что датчане могли захватить страну.
Густав-Адольф (правил в 1611–1632 гг.) превратил Швецию в сильную страну. У него в руках был отличный материал. Прежде всего, протестантская реформация понеслась по Швеции начала XVII в. с особым жаром.
Как и в Англии, шведская реформация началась в 1520—1530-х гг. со стремления завладеть богатствами церкви, и только позже воззрения Лютера были восприняты людьми. Как бы то ни было, к 1620-м гг. война Швеции с католической Польшей и православной Русью за выход к Балтийскому морю принесла такой же эффект, как и война Англии с Испанией. Кальвинизм мало распространился в Швеции, страна была строго лютеранской. Духовенство при Густаве-Адольфе было намного более суровым, чем в Германии. Королевский священник осмелился обвинить своего короля публично в развращенности, после чего Густав-Адольф (который заслужил порицание меньше, чем любой из монархов) сделал его епископом — достойный способ избежать дальнейших проповедей. Другой стороной жизни Швеции была прочная независимость крестьян. Общество не было разделено на владельцев земли и работников, как это было в Турции, Польше и России. В Швеции не было крепостных. Крестьяне занимали 50 процентов свободных земель. У них была своя палата в Национальном собрании — риксдаге. Знать была гораздо беднее, чем в крупных европейских странах. Точнее, она имела сильную политическую власть, обширные земли, слуг, и ее представители гордились своими родами. Но по стилю жизни шведская знать не слишком отличалась от крестьян. К этому относительно однородному обществу Густав-Адольф добавил сильную армию уверенных в себе солдат, воинствующее духовенство для победы над своими соседями.
Густав-Адольф более известен как протестантский герой Тридцатилетней войны. Он начинал свое правление с заключения мира с Данией, но вскоре получил преимущество над более слабыми соседями, отняв территорию вдоль Финского пролива (будущая территория Санкт-Петербурга) у России и Ливонию (современная Латвия) у Польши. Пошлина, которую он установил в южных балтийских портах, позволила ему оплатить свои будущие военные операции, не поднимая налоги в Швеции. Шведское оружие требовало дополнительных расходов. Но Густав-Адольф был больше чем просто солдат. Он был, пожалуй, одним из самых талантливых правителей Швеции. Это был высокий блондин с голубыми глазами и клинообразной бородкой, плотного сложения, оживленный, энергичный. При этом он был глубоко религиозным и высокообразованным человеком. Он собрал знать Швеции, возглавляемую канцлером Акселем Оксеншерной (1583–1654), в административную систему. Он очаровал горожан и крестьян. Он поддержал Лютерами они объединили патриотизм с религией. Король также учредил ряд новых школ и преобразовал Упсальский университет.
Но, не будучи волшебником, Густав-Адольф не смог сделать Швецию сильной на долгие века. Отправив армию в Германию в 1630 г., он использовал все силы страны, не учитывая ее ресурсов. После того как в 1632 г. он был убит, канцлер втянул Швецию в бесконечную войну с Германией. Шведская армия выигрывала чаще, чем проигрывала, и по мирным договорам 1645, 1648 и 1658 гг. Швеция получала датские и германские территории. В конце XVI в., как бы то ни было, последовало угасание статуса Швеции, и между 1700 и 1809 гг. она потеряла всю свою балтийскую империю, отдав земли Российской империи. Век шведского величия был недолог, но ярок. Чтобы увидеть, насколько важными были протестантские походы Густава-Адольфа, обратим свое внимание на Римскую империю и на мощный бунт, захлестнувший Германию.
Тридцатилетняя война, 1618-1648Тридцатилетняя война в Германии, которая началась в Богемии и продлилась в Европе целое поколение, имела одну специфическую черту по сравнению со всеми прочими войнами. «Первой скрипкой» в этой войне (через пару лет после ее начала) были не немцы, хотя и они, несомненно, принимали в ней участие. Самые густонаселенные провинции Римской империи стали полем боя для армий Испании, Дании, Швеции и Франции. Как и почему немцам пришлось пережить это?
В 1618 г. наследником трона Габсбургов был Фердинанд Штирийский (1578–1637). Фердинанд был убежденным католиком, воспитанным иезуитами. Он был настроен крайне радикально по отношению к протестантам среди своих слуг. Фактически этот человек мог бы стать таким могущественным императором Римской империи, какого не было со времени Карла V. Но протестантские правители к этому не стремились. Он даже мог бы превзойти великого Карла как император. В австрийских и богемских землях, которые управлялись напрямую Габсбургами, у Фердинанда была реальная власть. Как только он стал королем Богемии в 1617 г., он отменил условия религиозной терпимости и толерантности, которые даровал протестантам его кузен Рудольф II в 1609 г. Жители Богемии были в том же положении, что и голландцы в 1560-х гг., — чуждые своему королю по языку, обычаям и религии. Как и в Нидерландах, в Богемии началось восстание. 23 мая 1617 г. сотни вооруженных представителей знати Богемии буквально загнали в угол двух самых ненавистных им католических советников Фердинанда в одной из комнат замка Градшин в Праге и сбросили их из окна вниз с высоты более 50 метров. Жертвы остались живы: возможно (согласно католической точке зрения), их спасли ангелы или (как считали протестанты) они просто упали на солому. В результате случившегося восставшие предстали перед судом. Они объявили своей целью сохранение бывших привилегий Богемии и спасение Фердинанда от иезуитов. Однако они действительно нарушили законы Габсбургов.
Кризис быстро распространялся из Богемии к краям империи. Пожилой император Маттиас, умерший в 1619 г., дал немецким правителям-протестантам шанс присоединиться к восстанию против власти Габсбургов. Семь выборщиков имели эксклюзивное право выбрать наследника Маттиаса: три католических архиепископа — Майнца, Трира и Кельна, три протестантских правителя — Саксонии, Бранденбурга и Пфальца — и король Богемии. Если бы протестанты лишили Фердинанда права на голосование, они могли бы отменить его кандидатуру как императора Римской империи. Однако только Фредерик V из Пфальца (1596–1632) выразил свое желание на это, но был принужден уступить. 28 августа 1619 г. во Франкфурте все голоса, кроме одного, были отданы за императора Фердинанда II. Спустя несколько часов после выборов Фердинанд узнал, что в результате бунта в Праге его низвергли с трона, а его место занял Фредерик из Пфальца!
Фредерик получил корону Богемии. Война была теперь неминуема. Император Фердинанд готовился сокрушить восставших и покарать германского выскочку, осмелившегося претендовать на земли Габсбургов.
Восстание в Богемии вначале было очень слабым. У восставших не было героя-лидера, такого как Джон Хасс (ок. 1369–1415), который возглавил восстание в Богемии двумя веками ранее. Члены знати Богемии не доверяли друг другу. Правительство Богемии колебалось в принятии решения о введении специального налога или создании армии. Не имея своего кандидата, чтобы заменить Фердинанда, восставшие обратились к немецкому выборщику из Пфальца. Но Фредерик был не лучшим выбором. Неискушенный молодой человек 23 лет, он не имел ни малейшего понятия о той религии, которую собирался защищать, а также не мог собрать достаточно денег и людей. Чтобы разгромить Габсбургов, жители Богемии обратились к другим князьям, которые могли бы помочь Фредерику. Но лишь немногие пошли им навстречу, друзья Фредерика, например его отчим, английский король Яков I, также остались нейтральны.
Основная надежда восставших основывалась на слабости Фердинанда II. У императора не было своей армии, и маловероятно, что он мог бы ее создать. Австрийские земли Габсбургов и большая часть знати и горожан поддерживали восставших. Но Фердинанд был в состоянии купить войско у трех союзников. Максимилиан (1573–1651), герцог Баварии и самый влиятельный из католических правителей, прислал свою армию в Богемию в ответ на обещание, что император дарует ему выборное право Фредерика и часть земель Пфальца. Испанский король Филипп III также отправил армию в помощь кузену в обмен на земли Пфальца. Более удивительно то, что лютеранский курфюрст Саксонии тоже помог завоевать Богемию, его целью была габсбургская Лужица. Итогом этих приготовлений стала молниеносная военная кампания (1620–1622), в ходе которой восставшие были повержены. Армия Баварии легко победила Богемию в битве у Белой горы в 1620 г. От Альп до Одера восставшие капитулировали и сдались на милость Фердинанда. Баварская и испанская армии далее завоевали Пфальц. Глупый Фредерик был прозван «королем одной зимы»: к 1622 г. он потерял не только корону Богемии, но и все свои германские земли.
Эта война не закончилась в 1622 г., поскольку не все вопросы были решены. Одной из причин продолжения конфликта было появление свободных армий, управляемых ландскнехтами. Среди их предводителей Эрнст фон Мансфельд (1580–1626) был самым запоминающимся. С рождения будучи католиком, Мансфельд сражался против Испании еще до обращения в кальвинизм, и, отдав свою армию Фредерику и Богемии, он позже часто переходил от одной стороны к другой. После того как Мансфельд полностью снабдил свою армию всем необходимым, грабя территории, по которым проходил, он решил перебраться на новые земли. После поражения Фредерика в 1622 г. Мансфельд направил свою армию в Северо-Западную Германию, где встретился с войсками Максимилиана Баварского. Его солдаты не подчинялись капитану и безжалостно грабили население Германии. Максимилиан извлек выгоду из войны: он получил значительную часть земель Фредерика и его место в электорате; к тому же он получил неплохую денежную сумму от императора. Так что Максимилиан не слишком стремился к миру. Некоторые протестантские правители, сохранявшие нейтралитет в 1618–1619 гг., теперь начали вторжение в имперские границы. В 1625 г. король Дании Кристиан IV, чьи земли Хольстена входили в империю, вступил в войну как защитник протестантов в Северной Германии. Кристиан страстно желал предотвратить католический захват империи, но он также надеялся получить свою выгоду, как и Максимилиан. У него была неплохая армия, но он не смог найти себе союзников. Протестантские правители Саксонии и Бранденбурга не хотели войны, и они решили примкнуть к протестантам. В 1626 г. войска Максимилиана разбили Кристиана и отбросили его армию обратно в Данию.
Итак, император Фердинанд II больше всех выиграл от войны. Капитуляция восставших в Богемии дала ему шанс задавить протестантизм и перестроить схему управления страной. Получив титул курфюрста Пфальца, Фердинанд обрел реальную власть. К 1626 г. он сделал то, что оказалось недостижимым в 1618 г., — создал суверенное католическое государство Габсбургов.
В целом военные цели Фердинанда не совпадали полностью с чаяниями его союзника Максимилиана. Императору нужен был более гибкий инструмент, чем баварская армия, хотя он был должником Максимилиана и не мог самостоятельно содержать армию. Эта ситуация объяснила его удивительную расположенность к Альбрехту фон Валленштейну (1583–1634). Богемский протестант с рождения, Валленштейн присоединился к Габсбургам во время революции в Богемии и смог удержаться на плаву. Из всех участников Тридцатилетней войны Валленштейн был самым загадочным. Высокая, угрожающая фигура, он олицетворял собой все самые неприятные человеческие черты, которые только можно себе представить. Он был жаден, зол, мелочен и суеверен. Добиваясь высшего признания, Валленштейн не ставил предела своим амбициям. Недруги его боялись и не доверяли ему; для современных ученых сложно представить, кем же был на самом деле этот человек. В 1625 г. он присоединился к императорской армии. Валленштейн быстро сошелся с баварским генералом, но все же он предпочитал вести кампанию самостоятельно. Он выгнал Мансфельда за пределы империи и захватил большую часть Дании и германского балтийского побережья. К 1628 г. он командовал уже 125 тысячами солдат. Император сделал его герцогом Мекленбургским, даровав ему одну из новых завоеванных балтийских земель. Правители, сохранявшие нейтралитет, например курфюрст Бранденбурга, были слишком слабы, чтобы остановить Валленштейна от захвата их территорий. Даже Максимилиан молил Фердинанда защитить его владения.
К 1629 г. император почувствовал, что пришло время подписать свой Реституционный эдикт, возможно самое полное выражение автократической власти. Эдикт Фердинанда объявлял кальвинизм вне закона на территории Священной Римской империи и принуждал приверженцев лютеранства вернуть все церковное имущество, которое они конфисковали с 1552 г. 16 епископств, 28 городов и около 150 монастырей на территории Центральной и Серверной Германии были обращены в римскую религию. Фердинанд действовал самостоятельно, без обращений к имперскому парламенту. Католические князья были так же запуганы эдиктом, как и протестантские, поскольку император попирал и их конституционные свободы и устанавливал свою неограниченную власть. Солдаты Валленштейна вскоре захватили Магдебург, Хальберштадт, Бремен и Аугсбург, которые на протяжении многих лет считались истинно протестантскими, и силой утвердил там католицизм. Казалось, не было никакого препятствия тому, чтобы с помощью армии Валленштейна Фердинанд отменил полностью Аугсбургскую формулу 1555 г. и установил на своей территории империи католицизм.
Переломный момент наступил в 1630 г., когда Густав-Адольф пришел со своей армией в Германию. Он объявил, что пришел защитить немецкий протестантизм и свободу народа от Фердинанда, но на самом деле, как многие, старался извлечь из этого максимальный доход. Шведский король столкнулся с теми же преградами, что и предыдущий лидер протестантского движения, король Дании Кристиан: он был чужаком без немецкой поддержки. К счастью для Густава-Адольфа, Фердинанд сыграл ему на руку. Чувствуя себя защищенным и имея власть над Германией, Фердинанд созвал парламент в 1630 г., чтобы объявить своего сына преемником на троне и помочь испанским Габсбургам выступить против Голландии и Франции. Планы императора были амбициозны, и он недооценил враждебность германских князей. Князья отказались от обоих его предложений даже после того, как он постарался угодить им.
Сняв Валленштейна с должности главнокомандующего армией, Фердинанд делал все возможное, чтобы укрепить свою власть. Густав-Адольф, однако, имел еще один козырь. Французский парламент, возглавляемый кардиналом Ришелье, согласился спонсировать его вмешательство в дела Германии. По сути, у французского кардинала не было резона помогать Густаву-Адольфу. Тем не менее он согласился выплачивать Швеции миллион лир в год, чтобы содержать 36-тысячную армию в Германии, поскольку хотел сокрушить Габсбургов, парализовать империю и озвучить французские претензии на территорию вдоль Рейна. Все, что нужно было Густаву-Адольфу, — это поддержка со стороны немцев, которая позволила бы ему стать почти национальным героем. Это было нелегким делом, но в итоге он уговорил курфюрстов Бранденбурга и Саксонии присоединиться к Швеции. Теперь он мог действовать.
В 1631 г. Густав-Адольф разбил имперскую армию при Брейтенфельде. Это была одна из самых крупных битв Тридцатилетней войны, поскольку она уничтожила достижения католиков 1618–1629 гг. На протяжении следующего года Густав-Адольф систематически занимал ранее нетронутые католические регионы в Центральной Германии. Кампания в Баварии была продумана с особой тщательностью. Король Швеции готовился обезглавить Австрию Габсбургов и действовал все активнее, стремясь занять место Фердинанда на троне Священной империи.
Вмешательство Густава-Адольфа было мощным, поскольку он сохранил протестантизм в Германии и сломил имперский стержень Габсбургов, однако его личные победы были не столь ярки. В 1632 г. Валленштейн вернулся из своей отставки. Император Фердинанд уже обращался к генералу с просьбой вновь принять на себя командование императорскими войсками, и Валленштейн в конце концов согласился. Его армия более чем когда-либо стала его личным инструментом. Темным, туманным ноябрьским днем в 1632 г. двое главнокомандующих встретились под Лютценом в Саксонии. Армии столкнулись в яростной битве. Густав-Адольф пустил свою лошадь в галоп в тумане, будучи во главе кавалерии. И вскоре его лошадь вернулась обратно раненая и без всадника. Шведские войска, решив, что они потеряли своего короля, погнали войско Валленштейна прочь с поля битвы. В темноте они наконец нашли тело Густава-Адольфа на земле, буквально усеянное пулями. «О, — воскликнул один из его солдат, — если бы Бог подарил мне еще раз такого командира, чтобы вновь выиграть эту славную битву! Этот спор стар как мир!»
Старые разногласия на самом деле к 1632 г. привели к безвыходному положению. Ни одна армия не была достаточно сильной, чтобы победить, и слабой настолько, чтобы сдаться. Валленштейн, который по-прежнему был самой устрашающей фигурой в Германии, получил шанс решить все вопросы мирным путем компромиссов. Не обремененный страстными религиозными убеждениями или лояльностью по отношению к династии Габсбургов, он был готов пойти на сделку с каждым, кто заплатит за его услуги. В 1633 г. он мало служил императору, периодически обращаясь к врагам Фердинанда: немецким протестантам, восставшим в Богемии, шведам и французам. Но теперь Валленштейн был слишком слаб для решительной и опасной игры. В феврале 1634 г. Фердинанд снимает его с поста главнокомандующего и отдает приказ новому генералу схватить Валленштейна живым или мертвым. Зиму Валленштейн провел в Пилзнере, в Богемии. Он надеялся, что его солдаты пойдут за ним, а не за императором, но они предали его. Вскоре после его бегства из Богемии Валленштейн был загнан в угол. Финальная сцена была ужасна: ирландский наемник распахнул дверь в спальню Валленштейна, пронзил безоружного командира, протащил истекающее кровью тело по ковру и сбросил его с лестницы.
К этому моменту Фердинанд II убедился в том, что ему недостает военного таланта Валленштейна. В 1634 г. император заключил мир с германскими союзниками шведов — Саксонией и Бранденбургом. Однако конец войны был все еще далеко. В 1635 г. Франция, находившаяся под властью Ришелье, присылает в Германию новых людей и немалую денежную сумму. Чтобы восполнить пробел вследствие шведского поражения, воюющими сторонами теперь становились Швеция и Германия против Испании и императора. Война переросла в столкновение двух династий — Габсбургов и Бурбонов, в основе которого лежали религиозные, этнические и политические причины. Лишь немного германцев согласились продолжить войну после 1635 г., большинство предпочло остаться в стороне. Тем не менее их земли продолжали оставаться полями сражений.
Завершающая часть войны с 1635 по 1648 г. была самой разрушительной. Франко-шведская армия наконец взяла верх, однако их целью было, казалось, поддержание войны, а не решительный удар по их противнику. Отмечено, что французы и шведы редко вторгались в Австрию и никогда не разоряли земель императора так, как они разграбили Баварию и территорию Центральной Германии. Такая война требовала больших талантов в мародерстве, чем в сражении. Каждую армию сопровождали «сочувствующие» — в лагере жили женщины и дети, в обязанности которых входило сделать быт армии наиболее комфортным, чтобы у солдат не исчезало стремление к победе. Если не брать в расчет частенько свирепствовавшие в военных лагерях эпидемии чумы, то жизнь военных в середине XVII в. была намного более спокойна и удобна, чем горожан. Многие города Германии стали в ту эпоху военными мишенями: Марбург был захвачен 11 раз, Магдебург осаждался 10 раз. Впрочем, горожане имели возможность спрятаться за стенами или перекупить нападающих. С другой стороны, крестьяне не имели иной возможности, кроме как убежать прочь, поэтому они страдали от войны больше всех. Общие потери в численности населения были ошеломляющими, даже если не брать в расчет намеренное преувеличение этих цифр современниками, которые сообщали об убытках или требовали освобождения от налогов. Города Германии потеряли более одной трети населения, в течение войны крестьянство уменьшилось на две пятых. По сравнению с 1618 г. в империи в 1648 г. проживало на 7 или 8 миллионов населения меньше. До начала XX в. ни один европейский конфликт не приводил к таким людским потерям.
Мирные переговоры начались в 1644 г., однако потребовалось четыре года, чтобы дипломаты, собравшиеся в Вестфалии, наконец пришли к согласию. После всех споров Вестфальский мирный договор 1644 г. стал фактическим подтверждением Аугсбургского мира. Священная Римская империя снова становилась политически раздробленной, разделенной на три сотни автономных, суверенных княжеств, большинство которых были малы и слабы. Император — теперь это был сын Фердинанда II Фердинанд III (правил в 1637–1657 гг.) — имел ограниченную власть в своих землях. Имперский парламент, в котором были представлены все суверенные князья, продолжал существование де-юре. Так надежда Габсбургов на объединение империи в единую страну с абсолютной властью монарха потерпела крах, на сей раз окончательный. Мирный договор также повторно подтвердил положения Аугсбургского договора касательно церквей. Каждый князь имел право устанавливать католицизм, лютеранство или кальвинизм на территории своего княжества. По сравнению с договором 1555 г. серьезные успехи были достигнуты в плане гарантий личной свободы вероисповедания для католиков, проживающих в протестантских странах, и наоборот, хотя в реальности германцы продолжали исповедовать религию своего правителя. Анабаптисты и члены иных сект были исключены из положений Вестфальского договора и продолжали страдать от гонений и преследований. Тысячи их последователей в XVIII в. эмигрировали в Америку, особенно в Пенсильванию. После 1648 г. северная часть империи была почти полностью лютеранской, а южная — католической с прослойкой кальвинистов, расположившихся вдоль Рейна. Ни в какой другой части Европы протестанты и католики не достигли такого баланса.
Практически все основные участники Тридцатилетней войны получили по Вестфальскому договору часть земель. Франции досталась часть Аляски и Лотарингии, Швеции — Западная Померания на балтийском побережье. Бавария сохранила часть земель Пфальца и свое место в курфюрстате. Саксония получила Лужицу. Бран-денбург, учитывая его пассивную роль в войне, присоединил к себе Восточную Померанию и Магдебург.
Даже сын Фредерика V, будущий король Богемии, не был забыт: ему был возвращен Пфальц (правда, урезанный в размерах) и презентовано 8 мест в коллегии электората. Швейцарская Конфедерация и Голландская республика были признаны независимыми от Священной империи. Ни Испания, ни Австрия Габсбургов не получили территорий в 1648 г., однако испанским Габсбургам и так принадлежал самый большой блок земель. И Фердинанду III пришлось более жестко, чем его отцу перед восстанием в Богемии, контролировать политическую и религиозную ситуацию в Австрии и Богемии. Вряд ли можно было сказать, что каждый получил по договору достаточно за 30 лет войны. Но государство в 1648 г. казалось необычно стабильным и прочным; политические границы Германии были практически неизменными до прихода Наполеона. Религиозные границы сохранились и до XX в.
Вестфальский мирный договор положил конец Религиозным войнам в Центральной Европе. Даже после 1648 г. Тридцатилетняя война в произведениях XVII и XVIII вв. считалась примером того, как не надо вести войну. По мнению авторов того времени, Тридцатилетняя война продемонстрировала опасность религиозных волнений и армий, возглавляемых наемниками. Философы и правители, презирая религиозные варварские войны XVII в., пришли к иному способу ведения войны с армией, профессиональной настолько, чтобы избежать мародерств, и введенной в такие рамки, чтобы максимально избегать кровопролитий. Для исследователей XIX в. Тридцатилетняя война казалась гибельной для нации по многим причинам, в том числе потому, что она на долгие века затормозила национальное объединение Германии. Ученые XX в., возможно, и не были столь одержимы идеей объединения Германии, но они яростно критиковали Тридцатилетнюю войну за абсолютно не рациональное использование людских ресурсов. Один из историков так сформулировал свои мысли: «Духовно бесчеловечный, экономически и социально разрушительный, беспорядочный в своих причинах и запутанный в своих действиях, безрезультатный в итоге — это выдающийся в европейской истории образец бессмысленного конфликта». Это высказывание подчеркивает самые негативные аспекты войны. Сложно найти в этом конфликте плюсы. Современные критики проводят не совсем приятные для нас параллели между идеологическими позициями и жестокостью середины XVII в. и нашим современным стилем постоянной войны. Поэтому Бертольт Брехт выбрал Тридцатилетнюю войну в качестве периода для своей антивоенной пьесы «Мамаша Кураж и ее дети», написанной после окончания Второй мировой войны. Но безусловно, аналогии между Второй мировой и Тридцатилетней войной натянуты: когда в итоге все устали от войны, дипломаты в Вестфалии смогли прийти к заключению мира.
Расцвет Австрии и Бранденбург-ПруссииНа протяжении второй половины XVII в. Священная Римская империя была страной-фантомом с тщательно продуманным механизмом управления, который, однако, больше не мог функционировать. Последняя победа князей над императором в Вестфалии еще раз доказала неспособность имперского правительства издавать законы, устанавливать налоги, вести переговоры с другими странами. Независимость могла быть достигнута лишь на местном уровне, в 300 княжествах и имперских городах. В этих княжествах (среднее население которых составляло всего 40 тысяч человек) была заметна превалирующая в XVII в. тенденция к установлению абсолютизма. Каждый князь желал иметь свою собственную, пусть и небольшую, но постоянно действующую армию на случай новой войны. Многие князья распускали свои федеральные собрания. Они строили роскошные особняки и дворцы в стиле баррокко — блистательные символы власти. И окружали себя пышным двором и церемониалами под стать Людовику XIV в Версале. Армии и двор стоили денег, которые князья получали, устанавливая множество налогов. Эти налоги замедляли развитие предпринимательства. Груз, проплывавший около 40 сотен миль по Рейну от Базеля до Кельна, должен был пройти около 30 проверок, так что в итоге обилие налогов и пошлин делало торговлю невыгодной. Из-за помех в бизнесе города Германии продолжали терять население, богатства и свою значимость. Князья ратовали за становление верховной власти при крепком и прочном местном предпринимательстве, точно так же они рассчитывали на установление прочных отношений с другими странами. Договор 1648 г. подтвердил их право на установление дружественных отношений с другими странами. Во второй половине XVII в. Франция часто перекупала князей, превращая их в своих сообщников, в то время как сама нападала на Германию. Когда Людовик XIV вторгся на земли Рейна, 20 тысяч германцев служили в его армии. Хотя император приказал парламенту объявить войну против Франции, большинство княжеств Западной Германии отказались принимать участие в имперской войне, а шесть из восьми курфюрстов стали союзниками Людовика.
Особый интерес в это время представляют несколько германских княжеств, которые после 1648 г. стали довольно значительными, чтобы играть роль на международной арене. Две страны — Австрия и Бранденбург — стремительно развивались на протяжении второй половины века. Габсбурги превратили свою австрийскую династию в новую монархию Данубии, в то время как в Северной Германии Гогенцоллерны в Бранденбурге заложили основы новой страны, ставшей в XVIII в. королевством Пруссия. Три прочих страны в Германии — Саксония, Бавария и Пфальц — также имели шанс, как и Бранденбург, укрепить свое положение в XVII в., но они не смогли им воспользоваться. Положение курфюрста Пфальца было особенно незавидно, поскольку, как только его люди стали оправляться от потерь Тридцатилетней войны, Пфальц был дважды захвачен Людовиком XIV. Курфюрст Саксонии растратил всю свою энергию и богатство страны в попытках сохранить свой статус короля Польши. Князь Баварии, который ранее играл ключевую роль в католической реформации и Тридцатилетней войне, теперь спустил свои богатства на поддержание двора в Мюнхене; в делах международных Бавария полностью поддерживала Францию. И Габсбурги, и Гогенцоллерны владели землями, расположенными на восточных границах империи; обе династии обращали свои взоры на восток на протяжении конца XVII в. и строили свои государства по образцу Турецкой империи, Польши и Швеции.
АвстрияПодъем Австрии был наиболее удивительным событием в Восточной Европе на протяжении всего XVII в. Это история удачи и огромного труда. Представители династии Габсбургов, которая основала новую монархию Данубии, — Фердинанд II (правил в 1619–1637 гг.), Фердинанд III (правивший в 1637–1657 гг.) и Леопольд I (годы правления 1658–1805), — не имели выдающихся талантов. Австрия Габсбургов была уникальным явлением, чем-то средним между централизованной западной страной вроде Франции и империями старого образца, как, скажем, владения Карла V. Правящий принц Габсбургский был одновременно императором Священной Римской империи, эрцгерцогом Верхней и Нижней Австрии, маркграфом Штирии, герцогом Каринтии и Карниолы, королем Богемии, маркграфом Моравии, герцогом Верхней и Нижней Силезии, королем Венгрии, Хорватии, Словении и Далмации и князем Трансильвании — хотя фактически последние пять территорий были заняты турками до конца века. Каждой землей Габсбурги управляли отдельно. Каждая территория имела свои особенные традиции и институты. Несколько из них, особенно Богемия и Венгрия, могли похвастаться длинной историей сопротивления иноземным правителям. Подданные Габсбургов говорили на десяти языках и исповедовали по меньшей мере восемь религий. Ни одна другая страна в Европе не была столь разнообразна в этническом и культурном плане. Хотя земли Габсбургов располагались довольно плотно, их подданные не испытывали единого чувства вассальной преданности одной правящей династии. Амбициозные Габсбурги старались установить абсолютный контроль над каждой землей, выгнать турок из Венгрии и прилегающих земель и установить свои культурные и социальные нормы, которые позволили бы им легче управлять своими подданными. Но Габсбурги не желали превращать этих людей в единый союз, схожий с Францией или Англией. Наоборот, они стремились настроить одни земли против других. Австрийская монархия была раздробленным конгломератом, каждая провинция была отделена от соседней, каждая была крепко присоединена к короне.
Новая монархия начала оформляться еще в 1620-х гг., когда Фердинанд II реорганизовал Богемию, Моравию и Австрию после восстания в Богемии. После подавления бунта Фердинанд присвоил себе обширные владения восставшей знати и распределил их среди тех, кто поддерживал Габсбургов. Многие главнокомандующие Тридцатилетней войны (в том числе и Валленштейн) стали членами нового класса лендлордов в Богемии и Моравии. Фердинанд также прогнал всех протестантских духовников и учителей и отправил их так далеко от страны, как только было возможно, вместе с иезуитскими миссионерами. Он достиг поразительных успехов в плане приобщения населения к католицизму. Богемия, бастион движения гуситов на более чем два века, была единственной протестантской страной, обратившейся к Риму в период Религиозных войн.
Австрийские Габсбурги имели свое собственное устоявшееся мнение относительно того, как должно выглядеть общество. Преданность династии давала их подданным ощущение моральной силы. Большая армия обеспечивала защиту. Небольшой образованный класс готовил священников и городских служащих. Габсбурги были готовы принять представителей любой национальности в свой круг. Землевладельцы-лендлорды эксплуатировали крестьянство, однако были лишены активной роли в парламенте. Поэтому в Богемии и Моравии единоуправляемые поместья в середине и в конце XVII в. встречались редко и приносили мало пользы, за исключением того, что осуществляли закрепощение крестьянства. Новые лендлорды, возможно, были более трудолюбивыми, чем их восставшие предшественники, они видели, что могут заниматься фермерством весьма продуктивно, если будут иметь рабочие руки. Несмотря на восстания крестьян, правительство Габсбургов обязало каждого крестьянина работать на своего хозяина каждую неделю по три дня абсолютно бесплатно. Как и в Польше, в Богемии и Австрии продукты производились на экспорт. Там выращивали зерно и производили лес для рынка в Западной Европе, мясо, зерно и рыбу для армии Габсбургов. В этом огромном обществе чешские и австрийские города выполняли несколько функций, и на протяжении XVII в. они стали намного более прочными, чем города в Западной Европе.
Габсбурги нуждались во внешней помощи, чтобы завоевать Богемию в 1620 г. и снова установить контроль над Венгрии в 1680-х и 1690-х гг. Габсбургско-турецкая граница была довольно стабильна с середины XVI в. Турецкий гарнизон располагался всего в 13 километрах к востоку от Вены, столицы Габсбургов. В 1660 г. турки возобновили свои попытки завоевать Австрию. Хотя Габсбурги отразили нападение турецкой армии в 1664 г., Леопольд I был настолько напуган мощью армии противника, что заплатил султану около 200 тысяч флоринов за поддержание мира. Как только мир закончился в 1683 г., другая огромная турецкая армия ворвалась в Венгрию, пересекла границы Австрии и осадила Вену. Леопольд покинул столицу, оставив там лишь небольшой гарнизон. Современники писали, что турецкий лагерь, полный ярких шатров, ослов и верблюдов, состоял из более чем 200 тысяч солдат. Без сомнения, эта армия была больше любой воевавшей в Тридцатилетней войне, однако она не была мобильной. Два месяца Вена провела в осаде. 12 сентября 1683 г., как раз когда турки наконец начали штурмовать стены города, объединенная армия австрийцев, германцев и поляков под предводительством короля Польши Джона Собески (правил в 1674–1696 гг.) сокрушила их армию.
Эта великая победа подорвала легенду о непобедимости турок и открыла Венгрию для завоеваний. Через 16 лет тяжелых сражений силы Австрии, папства, Польши и Вены, известные как Священная лига, отбросили турок к западу от Карпат. В разное время ее армию возглавляли полководцы из Польши, Италии, Баварии и Саксонии. Принц Евгений Савойский (1663–1736) был самым выдающимся из них. В 1697 г. он стремительно напал на армию султана, пока та пересекала реку в Зенте в южной части Венгрии, и за два часа обратил армию в паническое бегство: сарацины убивали своих офицеров, освобождая себе путь. Согласно Карловицкому мирному договору 1699 г. Турция отдала лиге огромные территории: Венгрия, Трансильвания, Словения отошли Габсбургам, Подолия досталась Польше, Далмация и большая часть Греции — Венеции.
Попытки Габсбургов реорганизовать Венгрию были не столь успешны, как в Богемии. Венгры долго не хотели принимать власть Габсбургов, частично потому, что это была чуждая для них династия, частично из-за того, что те мало сделали для защиты Венгрии от турок, а еще потому, что абсолютизм Габсбургов, их католическая программа противоречили свободам венгров. Эти свободы были строго ограничены знатью. Как и везде в Восточной Европе, знать в Венгрии держала своих слуг в ежовых рукавицах, требуя для себя обратного. В королевской Венгрии, то есть в западной части, куда не вторгались турки, аристократия имела право, среди всего прочего, выбирать своего короля (как в Польше) и управлять своими землями самостоятельно. В Трансильвании — восточной территории, которую турки захватили лишь однажды, — аристократия сумела построить независимую кальвинистскую республику. У Габсбургов был шанс перестроить общество в Центральной и Южной Венгрии, на территории, которая 150 лет находилась под властью Турции. После изгнания турок в 1680— 1690-х гг. Габсбурги раздали или продали большую часть новообретенной земли своим офицерам и прочим преданным короне слугам. Но новые владельцы быстро стали частью знати венгров. Для Габсбургов стало невозможным управление этой территорией без налаживания отношений с местными богачами. Поскольку им приходилось доказывать аристократии, что австрийская власть лучше турецкой, то было решено не настаивать на абсолютизме. В 1687 г. Леопольд уговорил венгров не выбирать монарха, и с тех пор венгерская корона передавалась по наследству Габсбургам. Тем не менее правительство Венгрии по-прежнему имело сильную власть, и протестантская знать сохраняла и оберегала свою религию. Фермерская промышленность развивалась в Венгрии, и параллельно с этим крестьяне (многие из которых были из Словении или Хорватии) все больше становились зависимыми от своего хозяина. Они должны были полностью выполнять все его поручения и платить немалые налоги австрийскому правительству — знать от них была освобождена. Венгрия Габсбургов с их австрийскими правителями, жадной венгерской аристократией, забитым словенским крестьянством, маленькими городами, населенными германцами и евреями, оставалась консервативной.
Бранденбург-ПруссияПо сравнению с ростом Австрии Габсбургов развитие Бранденбурга при Гогенцоллернах было скромным на протяжении конца XVII в. Ключевой фигурой был Фредерик-Вильгельм, курфюрст Бранденбурга с 1640 по 1688 г., который известен как Великий курфюрст. Фредерик-Вильгельм был мудрейшим правителем своего времени в Европе, но его современники могут быть осуждены за то, что не смогли оценить его уникальность, ибо он управлял маленькой страной и не сделал ничего примечательного на протяжении своего правления. Великий курфюрст был инноватором, чьи политические нововведения использовались и после его смерти. Поскольку последний правитель Гогенцоллернов последовал его примеру, строя в XVIII в. королевство Пруссия, а в XIX в. Германскую империю, то понятно, почему этот период вызывает особый исторический интерес.
В 1640 г. Фредерик-Вильгельм унаследовал от семьи Гогенцоллерн несколько неразвитых германских территорий, опустошенных в результате Тридцатилетней войны. Он был кальвинистом. Его подданные были лютеранами. Бранденбург был его основным владением, страной с бесплодной землей, отрезанной от балтийского побережья, чье население в несколько сотен тысяч человек занималось выращиванием зерна и изготовлением пива. Берлин, столица Бранденбурга, был маленьким городком. Доминирующим классом в Бранденбурге были юнкера, землевладельцы, аристократы, которые не подчинялись курфюрсту. Более чем в 160 километрах к востоку от Бранденбурга, на границе империи, окруженная Польшей, располагалась Пруссия, вторая важнейшая территория курфюрста. Это была страна лесов и озер, ее центром был торговый Кенигсберг. Пруссия также была чисто лютеранской страной и тоже управлялась юнкерами. Более чем в 160 километрах к западу от Бранденбурга, около границы с Голландией, располагались небольшие форпосты курфюрста Клеве, Марка и Равенсбург. Эти земли имели автономное управление и были отделены друг от друга, у них не было ничего общего, кроме единого правителя в лице династии Гогенцоллернов. В конечном счете под властью Бисмарка Гогенцоллерны смогут завоевать свою территорию королевства от Кельна до Кенигсберга. Но в XVII в. об этом даже не задумывались. Все, на что Фредерик-Вильгельм мог надеяться в 1640 г., — это освободить свои земли от шведской и имперской армий, чтобы обнаружить, как сложно превратить эти территории в единую страну.
Основное решение курфюрста было о создании постоянно действующей армии. Все его политические, социальные и экономические нововведения отталкивались от роли армии в создании единой страны. На протяжении Тридцатилетней войны Фредерик подготовил 8 тысяч опытных отрядов, небольших по общепринятым стандартам, но достаточных для того, чтобы изгнать захватчиков с его земель и дать ему голос на совете в Вестфалии. В 1648 г. Великий курфюрст внезапно получил самую обширную территорию: Восточную Померанию и несколько епископств, включая Магдебург. Чем дальше — тем лучше.
Фактически несколько провинций Бранденбурга, Пруссии и Клеве-Марке желали, чтобы армия была распущена с окончанием войны, но Фредерик-Вильгельм только усиливал ее, пока в 1688 г. у него не стало 30 тысяч профессиональных отрядов. Кто платил за эту армию? Курфюрст знал, что он не мог позволить своим солдатам жить за счет страны по подобию наемников Валленштейна. Не мог он и оплачивать ее самостоятельно, хотя земли производили достаточно, чтобы покрыть затраты правительства. Субсидии других стран могли бы помочь, однако деньги прошли бы сквозь налоги, которые многие земли отказались платить. В 1653 г. курфюрст достиг компромисса с провинциями Бранденбурга, где он дал особые экономические и социальные привилегии юнкерам в обмен на обязательный налог, за счет которого и будет собираться армия. Курфюрст объявил, что только юнкера имеют право владеть землей, только они могут свободно выслать крестьян (которые были все обязаны служить) со своих земель, к тому же юнкера были освобождены от налогов. С другой стороны, он несколько сократил политические привилегии юнкеров в Бранденбурге. Когда сроки действия налога на армию закончились, он сохранил право собирать его и вскоре ввел аналогичный налог в городах без согласия провинций.
Курфюрст обложил население страны тяжелыми налогами на армию, посылая солдат собирать деньги силой. В Пруссии сопротивление было сильнее. Чтобы сломить сопротивление провинций и заставить их платить налоги, Фредерик-Вильгельм заточил в тюрьму двух лидеров оппозиции и казнил одного из них. Он поставил свои войска в Кенигсберге еще до того, как налоги были собраны.
Подданные Фредерика-Вильгельма платили в два раза больше налогов на душу населения, чем подданные Людовика XIV; в стране с небольшими богатствами и единственным богатым классом — юнкерами, — освобожденным от налогов, бремя содержания армии было действительно непосильным. Как бы то ни было, военные решения курфюрста вскоре принесли свои плоды. Для сбора армейских налогов Фредерик создал новый бюрократический институт — военный комиссариат, который также платил за армию и вскоре поглотил все сферы экономики страны. Работники комиссариата, подданные курфюрста, упорно работали над развитием новой промышленности, поддерживающей страну, особенно военной. Свыше 20 тысяч работников текстильной промышленности, по преимуществу кальвинисты, переехали в Бранденбург из Франции и Пфальца, чтобы работать на огромной фабрике, выпускающей униформу. К концу века земли Гогенцоллернов постепенно восстановились от потерь Тридцатилетней войны, а уровень населения вырос до уровня начала XVII в. и достиг 1,5 миллиона человек.
Армия курфюрста не могла в одночасье превратить Бранденбург-Пруссию в сильную державу. Фредерик-Вильгельм половину своего правления находился на войне. Он сражался за свои идеалы и менял сторону, даже если ему казалось, что именно сейчас он был близок к победе. Так, в 1650 г. он впервые присоединился к Швеции против Польши, а потом к Польше против Швеции. В 1670-х и 1680-х гг. он превзошел себя, перебегая между Голландией и Францией три раза. Все эти решения принесли Фредерику одно приобретение после 1648 г. — 50 километров узкой полоски Померании. Но Фредерик-Вильгельм сильно укрепил общество Северной Германии. Армия давала ему и его наследникам абсолютный политический контроль. Это способствовало распространению атмосферы дисциплины и почитания. Это помогало объединению страны. Крестьяне из всех имений Гогенцоллернов были разбиты на классы, в то время как аристократия служила в офицерском корпусе, что спровоцировало рост бюрократии и дало возможность Фредерику извлечь выгоду из создания жесткой социальной структуры. Для амбициозных эсквайров-юнкеров офицерское звание стало главным доказательством принадлежности к высшему классу. Вся политика курфюрста строилась на партнерстве и доверии по отношению к землевладельцам. Что же касается слуг, то в 1684 г. один священник писал: «Крестьяне тоже люди», а далее советовал запугивать и избивать их «до состояния вяленой рыбы», которая «тем лучше на вкус, чем она лучше отбита».
Жизнь Бранденбург-Пруссии и Австрии в конце XVII в. протекала в двух совершенно различных направлениях. Курфюрст работал над тем, чтобы превратить свою страну в нечто однородное. Габсбурги твердо настаивали на необходимости смешения различных народностей и религий. Бранденбург-Пруссия была более военизированной и бюрократически развитой страной. Австрия не могла — или не хотела — собирать со своих подданных так много денег на нужды страны, как это было в Бранденбург-Пруссии, притом что это была огромная империя. Бранденбург-Пруссия была протестантской страной, Австрия — католической, но эти различия были куда менее значимы, чем раньше. Две страны постепенно превратились в стратегических противников, поскольку обе возглавлялись германскими династиями, стремившимися завоевать земли востока. В XVIII в. Пруссия (как позже называлась Бранденбург-Пруссия) и Австрия будут бороться за лидерство в Центральной Европе, а в XIX в. — за контроль над Германией. Но австрийско-прусское противостояние не мешало тому, что два государства были чрезвычайно похожи в процессе своего восхождения к власти в XVII в.
И Австрия, и Пруссия отделяли суверенность от национальности, в отличие от своих западных соседей. Пруссия не была столь многонациональна, как Австрия, однако в XVIII в. получила большую, чем Германия, часть Польши и перед Французской революцией не демонстрировала прогерманского стремления подогнать все под германоязычное население. Пруссия и Австрия являлись странами, территории которых были либо завоеваны их правителями, либо достались им по наследству. И Гогенцоллерны, и Габсбурги к 1689 г. достигли абсолютной централизованной власти. Они разделяли власть только с Богом, который стоял за плечом курфюрста.
В обеих странах правители преуспели в подрывании власти местных парламентов. Этот абсолютизм тем не менее мог быть достигнут только ценой партнерства и договоренности с местной знатью. Повсюду к востоку от Эльбы — в Польше и России, так же как в Австрии и Пруссии, — землевладельцы сохраняли свои привилегии на протяжении всего XVII в. Практически вся Восточная Европа была аграрной. Городские торговцы, которые в XVI в. на западе частенько становились кальвинистами, а в XVII в. воевали против своего короля, были на востоке Европы довольно слабы и теряли свою силу на протяжении века. Поэтому к 1689 г., хотя раздробленность была преодолена, социальная и экономическая пропасть между западом и востоком Европы, без сомнения, все еще оставалась огромной.
Глава 3. Психология ограниченного богатстваБизнесмены в Европе между 1559 и 1689 гг. довольно успешно решали накопившиеся проблемы и участвовали в политической жизни. Уже далеко не каждому жителю Европы приходилось просто бороться за свое выживание, как это было во времена аграрной экономики Средних веков. Экономическая революция была в полном разгаре, ключевыми ее фигурами стали торговцы, продающие намного больше, чем раньше, товаров на мировом рынке. Система частных домашних мануфактур производила все больше разнообразных товаров, особенно текстиля. Усовершенствования в кредитной системе способствовали развитию международной торговли. Инновации в банковском деле привлекли частные инвестиции и крупные вложения. Развитие специализированного аграрного комплекса параллельно с усовершенствованиями в процессе перевозки грузов по морю на длинные расстояния дали возможность большим городам ц густонаселенным территориям получать продукты с удаленных фермерских хозяйств. С другой стороны, Европа до сих пор не имела достаточных экономических ресурсов для того, чтобы производить столько, сколько требовалось населению для комфортного существования, не говоря уже о роскоши. Аграрная экономика по-прежнему оставалась лидирующей, а методы ведения фермерского хозяйства были далеки от идеала. Фермерам приходилось в большинстве случаев заботиться о собственном существовании, а не о продаже продуктов. Производство все еще оставалось по преимуществу ручным, а не машинным. Транспортировка велась медленно и с большими трудностями. Торговля была делом рискованным, торговые объединения были небольшими и малочисленными. Население переживало период стагнации. Не стоит удивляться, что в период зарождения теории ограниченного богатства многие европейцы придерживались прежнего типа ведения экономики.
Богатство в Европе, как и раньше, было распределено неравномерно: торговый запад был богаче аграрного востока, атлантические порты в Западной Европе стали ведущими капиталистическими центрами. Доходы также были неравномерно распределены между социальными классами. Точнее, они едва ли были распределены вообще. Везде в Европе дистанция между богатыми и бедными была огромной. Обладатели больших доходов — короли и земельные магнаты — процветали и купались в роскоши. Средний класс — свободные фермеры, владельцы лавок, представители ученых профессий и пр. фактически ощущали только привкус богатства, но надеялись скопить побольше, как трудолюбивые бобры или белки. Нищенская половина (или даже больше) общества — слуги, безработные — не получала ничего и, без надежды на изменение этого положения, влачила жалкое существование. На большей части Европы рабочий класс в 1689 г. имел намного худшие условия труда и проживания, чем в 1559 г.
Также стоит упомянуть, что в этот период политически сплоченные национальные государства вновь приняли города-государства как самую эффективную бизнес-единицу. Политика меркантилизма во Франции, Испании и Англии — политически агрессивная, но экономически протекционистская и консервативная — наиболее полно объясняет психологию ограниченного богатства, царившую в Европе XVI–XVII вв.
НаселениеИсследователи утверждают, что население Европы сократилось на протяжении этого периода примерно на 100 миллионов жителей — почти на шестую часть. Все аналогичные подсчеты довольно грубы, поскольку первые точные статистические данные в большинстве европейских стран датируются XIX в. Но мы можем довольно много сказать исходя из разрозненных данных, чтобы убедиться в том, что население Европы на протяжении эпохи Религиозных войн росло очень медленно, если вообще росло. Высокий уровень смертности компенсировался высоким уровнем рождаемости, и уровень населения сохранялся в равновесии. Население было тоже распределено неравномерно, что характерно для аграрного общества. Плотность населения была самой низкой в Польше, Скандинавии и России, самой высокой — в Нидерландах и Италии, которые представляли собой страны с глубокой городской историей. Уровень жизни не был высоким ни в одной из стран — из-за частых войн и эпидемий. Молодые семьи жили вместе буквально пару лет, потом один из супругов умирал. Они могли только надеяться, что их ребенок не умрет еще в детстве. Поэты той эпохи воспевали тему молодой любви, окруженной розами, каплями росы и приближающейся весной. В одном из самых популярных английских произведений XVII в., песни Роберта Геррика «Срывайте розовые бутоны, пока можете», поэт смущает застенчивую деву:
Срывайте розы поскорей,Подвластно все старенью,Цветы, что ныне всех милей,Назавтра станут тенью.[2]Хотя в целом население Европы между 1559 и 1689 гг. оставалось относительно неизменным, некоторые территории пережили небывалый рост жителей, другие — наоборот. Три наиболее динамично развивающихся страны того периода — Франция, Англия и Голландская республика — отмечали небывалый скачок населения. С другой стороны, Германия, Италия и Испания теряли своих жителей на протяжении всего XVII в., а сами страны находились в тяжелом экономическом положении. Таким образом, в XVII в. связь между ростом населения, политической обстановкой и экономической стабильностью была очевидна.
Убыль населения в Германии объяснялась Тридцатилетней войной. Бизнес в Германии сошел на нет уже к концу XVI в., а города уменьшались в размерах еще перед войной. Торговцы и производители держались за устаревшую экономическую систему, которая существовала уже более 200 лет. Города были слишком малы и слабы, чтобы конкурировать в торговле с крупными городами Атлантики. Средневековая концепция торговых союзов между городами, как, например, Ганзейский союз, более не работала. Немногие торговцы принимали участие в обмене товаров с Азией и Америкой, что было делом весьма доходным. Хотя среди немецких торговцев были и крупные фигуры, в XVI в. мало кто в Европе мог соперничать с Фуггерами из Аугсбурга. Однако, когда Филипп II потерпел поражение, Фуггерам пришлось закончить с банковским делом. Поэтому Германия сдалась еще до начала войны. А потери в населении и понижение благосостояния, удесятеренные войной, привели к дальнейшему ухудшению ситуации, и проблемы в итоге так и остались нерешенными.
Италия по общим стандартам была перенаселенной страной, и потому ее потери жителей в XVI–XVII вв. не казались такими огромными. Тем не менее налицо был симптом проблем в экономике и политике. Италия так и не оправилась от двух ударов 1490 г.: завоевания практически всех главных городов — Милана, Флоренции, Генуи и Неаполя — армиями Франции, Испании и Германии, а также сдвига торговых путей из Средиземного моря к Атлантическому океану. В конце XVI–XVII вв. Рим стал Меккой для путешественников и художников. Папство навеки закрепило католическую реформацию в камне: собор Святого Петра, завершенный в начале XVII в., стал самым огромным и величественным храмом среди всех. Рим пересекали широкие новые улицы, открывая взору огромные площади, окруженные прекраснейшими зданиями и фонтанами, искрящимися под палящим солнцем Рима. Но путешественники, которые удалялись хотя бы на несколько километров от Рима, находили лишь обнищавшие деревни. Так было во всей Италии.
Флоренция потеряла большую часть своего былого великолепия под властью герцогов Тосканы, хотя сама правящая династия существовала отнюдь не плохо. В Милане и Неаполе испанцы добились сотрудничества с местной знатью, которые смогли подстроить испанскую политику под существующую торговлю и промышленность. Крестьяне на юге страны являлись одними из самых бедных в Европе. На севере дела обстояли чуть лучше. Венецианская республика была богатой и независимой до тех пор, пока турки не захватили две ее колонии в Восточном Средиземноморье — Кипр и Крит. Поскольку торговля специями практически сошла на нет в XVII в., дельцы Венеции вложили большую часть своих денег в фермерство, а не в рискованную торговлю с новыми странами. Крупнейшим центром становится Генуя. Купцы Генуи определяли торговлю между Италией и Испанией и вскоре стали приближенными Филиппа II. Роскошные дворцы генуэзской знати, так же как и римские церкви, были построены в конце XVI — начале XVII в. Но, даже несмотря на это, Италия потеряла свое ведущее положение в европейской жизни. Города-государства Италии, слишком маленькие, чтобы отразить нападение Франции и Испании в войнах 1494–1559 гг., были чересчур слабы и сейчас для того, чтобы конкурировать с экономической мощью Франции, Англии и Голландской республики.
Наиболее сложной демографическая ситуация была в Испании. На протяжении большей части XVI в. население Испании росло быстрыми темпами — страна купалась в лучах своего богатства и славы. Но блистающая империя Филиппа II была построена, как мы теперь видим, на очень ненадежной аграрной экономике. В Испании промышленность никогда не развивалась такими быстрыми темпами, как в Италии или Германии. Даже на протяжении длинного периода благополучия главным продуктом экспорта была шерсть. В конце XVII в. крестьянство Испании стало перебираться в города, где они, увы, не могли найти себе работу. Эпидемия чумы прокатилась по стране, отсутствие урожая обрекло Испанию на голод. Земледелие было в таком упадке, что Испании самой пришлось ввозить зерно, чтобы выжить. Население страны сократилось на 25 процентов.
Потери населения в Германии, Италии и Испании сопровождались ростом населения во Франции, Англии и Голландской республике. Эти три страны прибавили по 20 процентов населения к середине XVI в. и около 30 — к концу XVII в. Лондон и Париж были двумя огромными городами, в которых к 1700 г. проживало около полумиллиона человек. Крупнейшим городом Европы становится и Амстердам, хотя сама Голландская республика остается небольшой по размерам.
Эти страны имели наибольший промышленный и аграрный доход на душу населения, огромные объемы торговли, наиболее активные денежные потоки, самые эффективные налоги и самые огромные запасы богатств. По всем параметрам они превосходили Испанию, Германию, Италию и Восточную Европу.
Сельское хозяйство и промышленностьБыстрые темпы развития Голландии, Англии и Франции могут быть объяснимы их методами земледелия и промышленности. Действительно, на протяжении XVI и XVII вв. в Голландии произошли серьезные изменения в практиках ведения фермерских хозяйств, а Англия преуспела во введении новых технологий в тяжелую промышленность. Однако ни одно из этих нововведений не может соревноваться с научными достижениями в областях разведения скота, нефтехимии, изобретения парового двигателя и машинного производства, которые буквально взорвали Европу в конце XVIII в. Базовые технологии в Европе все еще оставались такими же, какими они были в 1500 г. — равно как и в 1300-м. Мануфактура по-прежнему сохраняла свое латинское значение — «сделанный вручную». Экономика полностью держалась на рабочих.
Не так просто суммировать информацию касательно развития в области земледелия. Говоря в целом, европейское производство продуктов стало более капиталистическим между 1559 и 1689 гг. Фермеры выращивали товарные культуры для городских рынков на своих или арендуемых землях. В Западной Европе землевладельцы могли получать деньги несколькими путями. Они нанимали рабочих, или брали внаем крошечные наделы крестьян, или брали половину хозяйских земель в аренду — эта система была названа во Франции испольной арендой. Аналогично дела обстояли в Италии и Испании. В Польше, Богемии, Венгрии и Пруссии землевладельцы не желали иметь дело с выплатой заработной платы или арендой. Они заставляли своих слуг работать на них три дня в неделю без всякой платы. Развивающийся аграрный рынок превратил многих крестьян в Западной Европе в рабочих с твердой зарплатой, некоторых — в фермеров-арендаторов, а других — в свободных фермеров, в то время как в Восточной Европе крестьянство все сильнее закрепощалось. Везде рыночная экономика вытесняла прежние порядки местного самообеспечения.
Многое из средневекового наследия, однако, периодически давало о себе знать. Сельские жители по-прежнему делили свои участки на три огромных поля, которые засаживались различными зерновыми. К примеру, одно засаживалось пшеницей, второе — овсом, третье оставлялось невспаханным. Эта трехпольная система была превалирующей в Англии, Франции и Германии. Технологии высадки и сбора урожая не изменились с XII столетия. Урожаи были все скуднее и скуднее. Традиционные зерновые и бобовые выращивались в большом количестве, чего нельзя было сказать о производстве мяса, молочных продуктов, фруктах или овощах. Важнейшими товарами оставались хлеб и пиво на севере, хлеб и вино на юге. Кукуруза и картофель были уже завезены из Нового Света, однако до сих пор не распространены в Европе. Покупатели хотели специй, сахара, кофе и чая, которые привозились из Азии и Америки.
Интересно сравнить условия в Испании, где сельское хозяйство пошло на спад в XVI и XVII вв., с условиями в Англии, где оно, наоборот, росло. В обеих странах производители шерсти превратили огромные поля в пастбища. В Испании в руках 3 процентов населения находилось около 97 процентов всех земель, так что для местных землевладельцев не составило труда увеличить площадь пастбищ для выпаса овец. Члены Месты, или объединения дворян-овцеводов, в начале XVI в. держали более 3 миллионов овец-мериносов. Чтобы содержать этих животных, использовались огромные площади бесплодной кастильской земли. Испанское правительство дало объединению специальные привилегии. В 1501 г. их стада были перемещены на огромные поля, которые ранее использовались для выращивания зерна. В итоге пригородные территории опустели, фермеры отправились в города, производство зерна прекратилось и Испания столкнулась с голодом. По иронии судьбы в середине XVII в. Места сократилась в размерах.
На протяжении того же периода английские лендлорды отдавали свои поместья с более чем полмиллиона акров земли под огромные пастбища. для овец. Но в Англии это движение стало активным лишь в XVIII–XIX вв. Аристократия и джентри здесь контролировали намного меньшие площади территорий, чем в Испании. К концу XVII в. около половины населения Англии состояло из небольших фермерств, которые или имели свою землю, или брали ее в долгосрочную аренду. Более серьезным различием между Англией и Испанией было то, что английские фермеры, крупные и небольшие, более интенсивно работали на своей земле. Несколько предприимчивых фермеров организовали в XVII в. целую «страну-ферму», осушив болотистую территорию около Кембриджа. Иные вырубали большие площади леса и учились возделывать земли, которые раньше считались бесплодными. Не только рост производства шерсти в Англии XVII в., но и скотоводство и производство зерна поддерживали рост населения. К концу века английские фермеры производили на экспорт приличное количество пшеницы.
Голландия была одной из самых предприимчивых аграрных стран Европы. Собственно, ей приходилось быть таковой, поскольку у нее практически не было земли под фермы. Поля, лежащие в низинах, периодически затапливались водами Северного моря, и земля была слишком болотистой. На протяжении XVI и XVII вв. в Голландии появились обширные участки осушенной земли, называемые польдерами. Голландцы строили дамбы и дренажные каналы для отвода воды, а также водяные мельницы. Они интенсивно использовали земли, выращивая фруктовые сады и возделывая огороды наравне с производством зерна и разведением овец. Выращивание тюльпанов — эти яркие цветы были привезены из Турции в XVI в. — стало особенностью Голландии. Жители страны экспериментировали с клевером и тюльпанами, которые улучшали качество земли и шли на корм скоту. Голландцы без труда производили масло и сыр на продажу, тогда как в Англии фермерам приходилось каждую осень забивать большую часть скота, чтобы кормиться мясом зимой. Испания, с ее сухой и каменистой землей, тоже нуждалась в экспериментах Голландии. Однако все попытки построить систему ирригации на полях в Испании были сведены на нет пассивным отношением как власти, так и самих жителей. В XVII в. священники Испании отвергли проект каналов, который был создан, чтобы улучить транспортное сообщение внутри страны. «Если бы Бог хотел, чтобы Испания была пересечена каналами, Он бы сделал так», — объясняли они свои действия.
Хорошим примером успехов в аграрном деле XVII в. является развитие во Франции нового метода для изготовления игристого легкого вина производителями винограда в провинции Шампань. Французские вина уже были признаны лучшими в Европе, однако Шампань не принадлежала к числу известных винодельческих земель. На этой земле росли низкорослые растения, дающие скудный урожай сладкого зеленого и черного винограда. Северный климат сокращал урожайный сезон и замедлял процесс превращения виноградного сока в алкоголь. Стандартный метод приготовления вина был (и остается) следующим: виноград собирается в сентябре или октябре и прессуется в кашицу, которая начинает бродить. До того как перебродивший сок превратится в уксус, он разливается по большим деревянным бочкам. Затем сок неоднократно переливается из одной бочки в другую, чтобы избавиться от осадка и добиться чистейшего напитка. В XVII в. было принято пить молодое вино, но оно могло храниться долгие годы до тех пор, пока не превращалось в крепкое старое вино. Слепой монах Пьер Периньон (1638–1715), келарь Бенедиктинского аббатства, считается человеком, который изобрел новый способ превращения красного вина из Шампани в игристое белое вино. Вначале Периньон добился идеальной смеси, соединяя виноград с разных лоз (у него было идеальное чувство букета винограда). Затем, перед тем как кашица заканчивала бродить, он переливал жидкость не в бочки, а в бутылки и оставлял их в холодных подвалах Реймса, столицы Шампани. Процесс брожения в бутылках не прекращался, наполняя вино пузырьками. Ему потребовались очень прочные бутылки — на первом этапе экспериментов многие из них взрывались. Ему требовались прочные проволочные держатели для пробок вместо тех промасленных затычек из пеньки, которые использовали для обычного вина. Развитие техники заняло долгие годы. Поскольку вино в бутылках не может фильтроваться, производителям шампанского пришлось искать иной способ очищения вина. Они переворачивали бутылку вверх донышком и легонько трясли ее на протяжении многих месяцев каждый день, до тех пор пока осадок не оставался на пробке. Затем каждую бутылку открывали, счищали осадок, добавляли чуточку сахара и снова закрывали, чтобы не ушли пузырьки. Шампанское XVII в., возможно, и не было столь вкусным, сколь современное, однако это был напиток королей. Его пил Людовик XIV, а Карл II был так приятно удивлен пузырьками в вине, когда посетил Францию еще ребенком, что привез это новшество в Англию.
Переходя от производства пищи и напитков к мануфактуре, мы снова видим региональные различия в капиталистической форме организации производства. В XVII в. промышленность была рассчитана на самые элементарные нужды потребителей. Одежда в XVII в. в Европе была основным продуктом потребления. Как и в Средние века, текстильная мануфактура была огромной промышленностью. Технологии производства не менялись с начала XVI в. Обычная шерстяная ткань, из которой шилась почти вся одежда, производилась во всей Западной Европе. Производители нанимали крестьян на раскройку и сшивание одежды. Многие производители не красили одежду — это требовало умения и затрат. Половину стоимости костюма составляла его покраска. Голландские производители были хранителями секрета окрашивания шерсти, и они ввозили из Англии некрашеную одежду и красили ее. Предприимчивый производитель должен был купить шерсть от нескольких овец и экспериментировать с различными смесями и плотностью, чтобы получить одежду, которая удовлетворяла бы запросам потребителей. Он должен был нанимать сотни мужчин и женщин, чтобы контролировать каждый этап процесса превращения необработанной шерсти в одежду, организация производства напоминала современную фабрику. Но на деле работа велась в примитивных условиях полуобученными рабочими.
Богатые ткани, например шелк, производились чаще в городах, чем в деревнях, поскольку работа требовала от мастеров максимальной аккуратности при обращении с тонким материалом и оборудованием. Только богачи могли себе позволить покупать шелк и бархат, а производители заботились скорее о качестве, а не о количестве. Лукка была крупнейшим итальянским центром по производству шелка с XIII в.; города, расположенные севернее, например Лион или Амстердам, развили производство в XVI и XVII вв. Фактически обученные ткачи и красильщики шелка в Лукке были намного лучше подготовлены, и их труд оплачивался выше, чем труд необразованных рабочих в английских деревнях. Но и они были лишь частичкой огромного производства.
Портные, которые шили готовую одежду, были самыми востребованными мастерами. Их можно было найти в каждом городе. Они работали в гильдиях — этот порядок не изменялся в течение веков. Портной шил одежду согласно стандартам гильдии и предлагал костюмы покупателям по ценам, которые также устанавливала гильдия. Продавцы шерстяных и шелковых тканей питали отвращение к таким тормозящим развитие бизнеса процедурам. Хотя производитель старался контролировать самостоятельно все стадии текстильного производства, английское правительство, как и в других странах, препятствовало продаже шерсти английскими фермерами за границу. Оно обложило импортируемую шерсть непомерными пошлинами. Правительство скупало ткань домашнего производства и использовало ее для пошива военной формы, а также рекомендовало всех покойных заворачивать в шерстяные саваны. На самом деле производство шерстяной ткани в XVII в. имело намного больше общего со средневековым способом изготовления одежды, чем с производством хлопка, которое будет развито в Англии в течение XVIII в. Хлопок станет не только дешевле и практичнее шерсти — он будет изготавливаться при помощи машин, а не руками рабочих; текстильное производство будет сконцентрировано на огромных фабриках, а не в лачугах, и, ко всему прочему, хлопковые магнаты будут настолько самостоятельны, что смогут преодолеть все ограничения и протекции как на национальном, так и на местном уровне. Текстильное производство XVII в. при всей своей жесткой организации даже не могло помыслить о свободной конкуренции.
На тяжелую индустрию приходилось не так много денег, рабочих и оборудования. На протяжении конца XVI–XVII в. Англия была самой промышленно развитой страной в Европе. Угольные шахты, расположенные вдоль реки Тайн в Северной Англии, были хорошо разработаны, с хорошим оборудованием для прочистки шахт, хотя и не для добычи угля. Шахтеры добывали и вывозили уголь вручную. Добыча угля выросла с 200 тонн в год в 1550-х гг. до 3 миллионов тонн в год к 1680 г. На протяжении тех же лет производство железа увеличилось пятикратно. Благодаря этим впечатляющим успехам профессор Джон Неф, ведущий специалист угольной промышленности Британии в начале ее становления, пришел к выводу, что в Англии произошла индустриальная революция между 1540 и 1640 гг., сравнивая этот период с веком машин, который наступил после 1760 г. Но слово «революция» было слишком громким для периода развития промышленности при Тюдорах и Стюартах в Англии. Объемы угля и железа в XVII в. в Англии были довольно скоромными, настолько, что они не могли влиять на способ выпуска продукции и на переоборудование техники. Лондонцы использовали уголь вместо дров, чтобы отапливать свои дома; новое железо обращалось в вилки, ножи, кастрюли, иголки и другие домашние принадлежности. Англичане не производили достаточно угля и железа для изготовления железного оборудования, работающего на угле, для ручных мануфактур — как они начнут делать, вырабатывая хлопок в конце XVIII в.
Прошла ли Англия через процесс индустриальной революции или нет, можно рассуждать и спорить, но для континентальной Европы ответ на этот вопрос был однозначен. Общий выпуск железа и стали в Европе в XVIII в. так и оставался равным выпуску 1530-х гг. (около 150 000 тонн в год). Пока в Англии росло производство, железная и стальная промышленность в Германии, Богемии, Венгрии была в упадке. Война стимулировала развитие тяжелой промышленности, но Религиозные войны привели к противоположному результату. Они скорее остановили разработку угля в шахтах и производство металла, чем способствовали открытию новых производств. Оружие по-прежнему изготавливалось по преимуществу вручную. Мушкеты и пушки времен Густава-Адольфа были изготовлены на шведских городских фабриках, а вот ружья сделаны в деревенских домах.
Улучшилась транспортировка продукции — это было вызвано развитием рыночных отношений между европейскими городами. Запряженные лошадьми повозки и телеги были оснащены колесами со спицами и рессорами, что значительно облегчило транспортировку. Почтовые курьеры курфюрста Бранденбурга доставляли почту на расстояние в 1000 километров всего за неделю. Но изрезанные колеями, грязные дороги затрудняли перевозку грузов по стране, делая их легкой добычей для разбойников. В 1675 г., как было подсчитано, уголь транспортировался на расстояние 500 километров по воде и около 80 километров по суше. Торговые суда в 1689 г. были не крупнее своих аналогов 1559 г. и плавали не быстрее их, однако их количество было больше. Дешевый голландский флот был идеально спроектирован для транспортировки угля, соли или зерна. Поэтому морские и речные порты получали товар со всех частей света, тогда как деревням приходилось обеспечивать себя самим. Крестьяне, благосостояние которых зависело от продаж на городских ярмарках, старались как-то удовлетворить хотя бы скромные запросы.
Итак, экономика XVII в. частенько страдала от проблем недопроизводства, примерно как наша современная экономика страдает от перепроизводства. Рабочая сила XVII в. представляла собой неподготовленных рабочих, которые были в состоянии производить лишь основные товары народного потребления — еду, одежду. 7 или 8 из 10 рабочих работали в сельском хозяйстве, поэтому жители Европы в XVII в. были не слишком хорошо накормлены и одеты. В качестве отступления: только один из 20 рабочих в середине XX в. в Америке был занят в сельском хозяйстве или текстильном производстве, хотя американские фермеры заполонили рынок. Из 440 профессий, представленных в списке Бюро переписи населения США в 1950 г., около 200 (большинство «беловоротничковых») не существовали ранее. Житель XVII в. вряд ли мог представить, что в наш технический век в транспорте и в сельском хозяйстве будет занято одинаковое число рабочих. Или что мы должны будем формировать запросы потребителей с помощью рекламы и убирать тот товар, который вышел из моды. Дух расчетливости, бережливости и сдержанности XVII в. стал просто неактуален в нашу эру быстро устаревающих товаров.
Голландский капитализмГолландцы были самыми предприимчивыми бизнесменами в Европе XVII в. Их успех не был вызван только лишь прогрессом в сельском хозяйстве и промышленности, хотя, без сомнения, они были великолепными фермерами и профессиональными производителями. Во-первых, они были идеальными посредниками: они покупали, продавали и копили товары. Они покупали огромное количество специй, чая, хлопка в Азии и сахара, табака и пушнины в Америке. Они скупали лес, зерно, скот и мед в Северной Европе и шерсть, вино, шелк и серебро в Южной. С помощью своего флота голландцы отправляли все эти товары в Амстердам и прочие европейские города. Когда это было возможно, они получали дополнительный доход, обменивая полуфабрикаты на готовые товары. Текстильные фабрики Голландии, красильни, пивоварни, винокуренные заводы, сыромятни, заводы по производству сахара и соли, табачные заводы — все они зависели от ввозимых материалов. Привязывая все общество к торговле, голландцы обходили недостаток запасов природных ресурсов, нехватку рабочей силы и военной мощи. Как подтверждает благосостояние Голландии, местные купцы были главными катализаторами экономики XVII в.
Развитие капитализма в Голландии — история весьма примечательная. Когда жители Нидерландов подняли восстание против Филиппа II в 1560 г., северные провинции (будущая Голландская республика) были менее преуспевающими, чем южные. Амстердам уступал Антверпену как торговый порт, однако население Голландии и Зеландии, двух северных провинций, граничащих с Северным морем, развивало мореплавание и уже завоевало главенство в рыболовстве в Северном море и торговле балтийской пшеницей и табаком. При нападении испанского флота порты в Голландии и Зеландии могли успешно защищаться, открыв дамбу, когда это было необходимо. За время, которое прошло с момента подписания Голландской декларации о независимости 1581 г. и последнего мирного договора с Испанией в 1648 г., торговля значительно выросла. Купцы развивали старые формы торговли и искали новые. Несмотря на войну, они продолжали скупать испанскую шерсть и продавать Испании пшеницу. Голландцы даже продавали оружие испанцам! Когда герцог Парма завоевал Антверпен в 1585 г., Амстердам быстро занял место главного торгового центра и международного рынка в Европе. Голландцы перекрыли судоходство по реке Шельде, лишив Антверпен выхода в Северное море, чтобы гарантировать, что этот город больше никогда не завоюет своих прежних позиций.
Голландская республика в середине XVII в. была очень маленькой, по площади сравнимой со штатом Мэриленд, с населением 2 миллиона жителей. Восьмилетняя война с Испанией не вызвала радикальных изменений в ее политической структуре. Семь независимых провинций — Голландия, Зеландия, Утрехт, Гельдерланд, Гронинген, Оверисел и Фрисландия — продолжали отстаивать свой собственный путь развития. Богатая, разнообразная по населению Голландия практически не имела экономических, социальных и культурных границ с феодальным, выращивающим скот Гельдерландом. Центральное правительство работало по принципу невмешательства в жизнь автономных провинций. Каждая посылала своих представителей в Гаагу для встречи в Генеральных штатах, которые работали довольно медленно, поскольку их решения должны были получить поддержку всех семи провинций. Но в кризисные моменты шесть провинций отдавали свои голоса Голландии, поскольку именно там было сосредоточено более половины доходов страны. Политический контроль в Голландии принадлежал богатым торговцам, которые управляли Амстердамом и прочими городами. Центрального органа управления не существовало, хотя Оранская династия Вильгельма Молчаливого и ввела некоторые атрибуты правящей династии. Принц Оранский был главнокомандующим армией и флотом и правителем в пяти из семи провинций. Голландская федерация выглядела очень хрупкой и непрактичной, однако она работала. Голландская политика стала предлогом для войны между Оранской династией и богатыми купцами в Голландии. Исключая периоды активного военного сопротивления, торговая знать одерживала верх. Они желали мира, который подтолкнул бы голландскую торговлю к распространению по всему миру.
Капитализм в Голландии в XVII в. не представил столь выдающихся фигур, как Жак Кер, Козимо Медичи или Яков Фуггер. Тем не менее, объединив ресурсы, голландские купцы были способны заключать сделки, которые были опасными и слишком рискованными для торговцев прошлого. Огромное число инвесторов, крупных и не очень, объединялись в компании, поддерживаемые государством, чтобы иметь возможность проводить крупные сделки. Самая крупная из них, голландская Ост-Индская компания, была основана в 1602 г. и имела капитал 6,5 миллиона флоринов. Это было рискованным предприятием. Сотни инвесторов со всей республики объединили свои капиталы, чтобы отправить деньги в компанию. 17 управляющих, которые занимались Ост-Индской компанией, были выбраны из числа крупнейших богачей, хотя и мелким предпринимателям не пришлось жаловаться. Перец, гвоздика, мускатный орех, которые компания доставляла в Амстердам, принесли немалую прибыль.
К середине XVII в. голландцы создали империю, которая разительно отличалась от испанской. Это была торговая сеть, которой управляли частные предприниматели с минимальным вмешательством государства. Две компании, Ост-Индская и Вест-Индская (основана в 1621 г.), разделили земной шар. Каждая из этих компаний имела возможность и силы контролировать свою территорию, вести войны и т. п. Ост-Индская компания была более крупной. В начале XVII в. солдаты и флот компании закрыли от Португалии острова Малайского архипелага и Цейлона, откуда вывозились специи, и защищали их от нападок Англии. Голландцы сохранили контроль над суматранским перцем, цейлонскими корицей и мускатным орехом и гвоздикой с Молуккских островов. Компания также обосновалась в порту Нагасаки, где японское правительство признало монополию Голландии на всю европейскую торговлю с Японией. Компания привозила домой чай и фарфор из Китая, хлопок из Индии, шелк из Персии и кофе из Аравии. В 1625 г. компания основала порт на мысе Доброй Надежды, чтобы устроить передышку в длинном путешествии между Амстердамом и Азией. Голландская Вест-Индская компания, работающая на западе, имела меньший успех. Она не получила ни одной из ведущих испанских колоний, и в 1640-х и 1650-х гг. Португалия отвоевала Бразилию и Анголу у Голландии. В Северной Америке Голландия так и не получила больших доходов в торговых портах Манхэттена и Албании, и в итоге в 1664 г. их забрала Англия. Хотя Вест-Индская компания сделала мощный поворот к прибыльной торговле африканскими рабами, а ее торговые точки на островах Кюрасао и Синт-Эстатиус показали, что они могут быть полезной базой для торговли в Карибском море.
Обе компании были символами голландского капитализма, но на самом деле они были менее полезными для голландской экономики, чем рыбная ловля в Северном море и торговля в Западной Европе. В рыболовстве было занято несколько сотен тысяч жителей. Многие строили, оборудовали и чинили рыболовные одномачтовые судна. Другие выходили на них в море за сельдью, пикшей и треской в Северное море. Кто-то коптил, солил и вялил рыбу на экспорт. А некоторые плавали в Португалию и Францию за солью, необходимой для сельди, и в Норвегию — за лесом, требуемым для строительства кораблей. Несмотря на то что весь лес ввозился в страну, голландцы были обладателями огромного флота. Современники считали, что в середине XVI в. у голландцев было около 16 тысяч кораблей — это составляло почти половину от общего числа всех кораблей в Европе. На протяжении этого периода был поставлен абсолютный рекорд в Балтийском море — две трети кораблей там были голландскими. В испанской Америке голландских кораблей было больше, чем испанских, а в британской Америке — больше, чем британских. В 1619 г. из Виргинии на голландском корабле отправился первый груз с рабами. Флот позволил голландским купцам получать немалый доход с различных видов морской торговли и сделал Амстердам важнейшим торговым центром Европы. В течение века после подавления бунта 1566 г. население Амстердама выросло с 30 до 200 тысяч. Порт был мелким и несколько удаленным от моря, зато город был самым северным и наиболее защищенным из всех портов, в том числе и от испанцев. Амстердам лежал между Балтийским морем, Рейном и Английским каналом. Никто не мог конкурировать с купцами из Голландии.
Они могли плыть в Балтийское море с сельдью, которая была поймана у берегов Англии, и возвращаться с зерном с островов Датского архипелага или с 20 тысячами головами скота. Они могли купить лес в Норвегии или подписать контракт на покупку урожая во Франции еще до того, как виноград созреет. Они могли купить некрашеную одежду, неочищенный сахар с Барбадоса и табак «Виргиния» в Англии; покрасив одежду, превратив сахар в рафинированный и изготовив из табака сигары, они могли продать готовые товары по всей Северной Европе по ценам, которые англичанам были недоступны. В Амстердаме можно было купить все — от луп до мушкетов для 5-тысячной армии. Обменный банк упрощал кредитную систему. Морская полиция охраняла корабли. И ни один купец не мог почувствовать себя чужим в городе, где книги выходили на всех языках Европы, а французские и английские газеты были более информативны, чем у них на родине.
Голландская республика была кальвинистской страной, но Джон Кальвин не почувствовал бы себя дома в Амстердаме XVII в. Голландские купцы не позволяли реформированному духовенству влиять на политику или бизнес. Католики, анабаптисты, евреи и атеисты — все были равны в Амстердаме. Религиозный запал, который подстегивал голландцев во время восстания против Филиппа II в 1580 г. и который заставил их продолжать бороться в 1580 г., когда казалось, что надежды больше нет, сменился стремлением зарабатывать деньги. Фактически голландцы растеряли большую часть своего запала середины XVI в., который сохранили их давние соперники — испанцы. Эта потеря религиозного пыла станет более очевидна, если сравнить миссионерскую работу Голландии и Испании XVII в. Тысячи испанских священников и монахов побывали на Филиппинах, в Индии, Сиаме, Китае и организовали обширную сеть католических школ, церквей, семинарий и университетов. Голландская Ост-Индская компания посылала товары многим кальвинистским министрам и школьным учителям в Азию, но их миссионерская деятельность была очень слабой.
Процесс формирования капитала был более сильным в Амстердаме, чем в иных ранних капиталистических центрах — Флоренции, Вене, Аугсбурге, Антверпене. Однако мы не должны преувеличивать новизну коммерческих изменений в Голландии XVII в. Вся торговая структура Амстердама — банки, обмен валюты, зарубежные компании — базировалась на фундаменте XVI в. Позже амстердамская система ведения торговли превратилась в обычное партнерство. Совместные компании походили на гильдии Средневековья в плане своей протекционистской политики. У Ост-Индской компании была монополия на торговлю на Востоке, и она запрещала голландским купцам (не совладельцам) участвовать в торговле на островах со специями. Компания не просто провоцировала конкуренцию; она сознательно уничтожила несколько плантаций перца на Суматре и несколько грузов с мускатным орехом, чтобы сохранить спрос и цену на эти продукты высокой. Более того, благосостояние голландцев было строго лимитировано высшим и средним классом. Полотна Яна Вермера и Питера Хооха, на которых изображены сытые, хорошо одетые бюргеры, живущие в чистеньких, удобно обставленных домах, иллюстрируют только одну сторону жизни голландцев в XVII в. Половина населения Амстердама жила в ужасных условиях: в полуразваленных хижинах или подвалах. Рабочие трудились по 12 или 14 часов в сутки и были счастливы, что у них есть работа и еда из бобов и ржаного хлеба. При всей своей находчивости даже голландцы не смогли добраться до экономики изобилия.
Частная собственность и привилегииОтносительно низкая продуктивность экономики Европы на протяжении XVI и XVII вв. помогала сохранить ее социальную структуру резко расслоенной. Разделения между классами были формализованы до крайностей. Каждый ранг социальной лестницы — от принцев на вершине до слуг на ее дне — имел свой стиль в одежде, рацион питания, место поселения и развлечения, свои традиции и способ поведения. Ценностные системы аристократа, буржуа и крестьянина разительно различались. Словарный запас и акцент, даже позы, осанка быстро показывали социальный статус их обладателя — это помогает понять, почему было практически невозможно для любого, родившегося в своем классе (особенно на дне социальной лестницы), подняться выше или ниже. Иерархия считалась мерилом цивилизации. Социальные градации, вероятно, были довольно приблизительными в Ирландии, Швеции, России и Америке, но во Франции, центре цивилизации, они были доведены до идеала. Слова Улисса в шекспировской пьесе «Троил и Крессида» замечательно выражают мнение большинства современников о том, что социальная иерархия несет политический порядок и экономическую стабильность:
На небесах планеты и ЗемляЗаконы подчиненья соблюдают,Имеют центр, и ранг, и старшинство,Обычай и порядок постоянный.И потому торжественное солнцеНа небесах сияет, как на троне,И буйный бег планет разумным окомУмеет направлять, как повелитель,Распределяя мудро и бесстрастноДобро и зло. Ведь если вдруг планетыЗадумают вращаться самовольно,Какой возникнет в небесах раздор![3]Шекспир считал, что растущий дух капитализма разлагает традиционные иерархические формы, но одновременно и интенсифицирует их. Так, талантливый и предприимчивый человек теперь имел куда больше шансов улучшить свое положение. Но экономическая пропасть между высшим, средним и низшим классами становилась все больше. Если бы европейцы XVI–XVII вв. прошли через опыт экономики изобилия и механизированного производства, как мы, без сомнения, ожидания низших классов выросли бы, а вкусы богатых принизились. Однако экономика, базирующаяся на ручном производстве и предлагающая только ограниченный доход, имела противоположный эффект. Для людей, находящихся на вершине социальной лестницы, повышение уровня богатства и доходов сделало возможным ведение весьма экстравагантного стиля жизни, о котором короли и лорды Средних веков не могли и мечтать. Роскошь стала обязательным символом принадлежности к высшему слою. Люди, находящиеся на социальном дне, с другой стороны, существовали настолько бедно, как только было можно, на протяжении многих веков, не допуская (из-за экономики недопроизводства) даже надежды на возможное улучшение положения. Проще говоря, европейцы периода Религиозных войн были разделены на тех, кто имеет, и тех, кто нет, — на богатый и средний классы с их полной монополией на богатство и комфорт и на класс слуг, которые знали, что не получат ничего свыше своей планки. Это психологическое разделение на имущих и неимущих отлично показано на примере обзора английского общества, выполненного в 1696 г. выдающимся статистиком Грегори Кингом. Используя цифры, полученные в результате интенсивных поездок по стране, анализа налоговых поступлений и записей о смерти, рождении и заключении браков, Кинг подсчитал, что население Англии составляло 5,5 миллиона жителей (к этому мнению пришли и современные демографы). Интересно, как Кинг в своих податях разделил людей на две категории: 2,7 миллиона населения составляли люди, «повышающие доходы государства», и 2,8 миллиона составляли жители, «понижающие благосостояние страны». В первую группу входили все, кто занимал веское место в обществе: на государственной службе, в сельскохозяйственной сфере, промышленности. Среди них были аристократы, королевские служащие, купцы, военные офицеры, юристы, учителя, священники, владельцы магазинов, ремесленники и фермеры. Все эти группы, согласно Грегори Кингу, имели отношение к приумножению богатств в стране. Конечно, знатный лорд с 10 тысячами акров земли имел куда большее значение, чем владелец 50 акров, но даже ремесленник или фермер производил достаточно, чтобы обеспечивать семью. Для большинства представленных лиц земля была основным источником дохода. 2,8 миллиона жителей второй категории были бедные или вовсе погрязшие в нищете члены общества, не приносящие в плане обогащения страны никакой пользы. Среди неимущих были крестьяне, домашние слуги, солдаты, моряки, нищие и бродяги. Заметим, сколь низким было положение солдат и моряков в XVII в., набираемых из низов общества.
По мнению Кинга, рабочие практически приравнивались к беднякам и они тоже подрывали экономику страны. Их заработок растрачивал благосостояние королевства, и, так как они зарабатывали слишком мало, чтобы обеспечить себе нормальное существование, они частично жили за счет благотворительности. Они с трудом женились. Кинг подсчитал, что они имели одного-двоих детей на каждого, как и представители первой категории. Богатые владельцы испытывали жалость к притесняемым рабочим, для которых их положение было неизбежным, поскольку у них просто не хватало средств выбраться из этой ситуации. Поэтому половина населения Англии была отправлена в группу с названием «неизбежное зло». Если такова была ситуация в благополучной Англии, то психологическое разделение на территориях к востоку от Эльбы было еще острее: мелкие лендлорды получали все привилегии, а слуги не могли даже помыслить о нормальном доходе.
Общество, которое охарактеризовало половину своего населения как «несчастное», вряд ли могло рассчитывать на политическую и экономическую демократию. Везде в Европе класс имущих имел право на политическое управление, равно как на богатство и комфорт. Даже слова «либерализм» и «свобода» имели иной подтекст, нежели сегодня. «Либерализм» в XVI и XVII вв. относился к получению удовольствия от особых преимуществ, недоступных другому человеку. Например, в Венеции закрытый круг, куда входили 2 тысячи знатных мужей, позиционировал либеральность в управлении страной. Когда голландские бюргеры отстаивали свои свободы перед Филиппом II, они не говорили о праве всех голландцев управлять, а скорее защищали интересы привилегированного слоя. Также «свобода» значила освобождение от ограничений, которые приходилось терпеть непривилегированным классам. Ученик сапожника, который служил хозяину 7 лет, получал в итоге свободу: он мог теперь делать обувь для своего достатка, не отдавая часть денег учителю. Он принимался в привилегированную группу с монополией на производство обуви, поскольку ни одному сапожнику нельзя было открыть магазин без того, чтобы вначале не прослужить у начальника и не добиться свободы. Оба этих понятия — «либерализм» и «свобода», весьма далекие от их современного понимания возможности людей делать так, как им кажется нужным, — имели отношение к нескольким привилегиям. Достаток и привилегии шли рука об руку. Имущие и неимущие — это, вероятно, более тонкое разделение, чем привилегированные и непривилегированные классы. Тогда не существовало понятия, эквивалентного современному «непривилегированный». Термин этот совершенно иной, мы определяем им тех членов общества, которым было отказано в экономических, социальных и политических правах, долженствующих принадлежать всем людям. Непривилегированные члены общества не могли бороться за такие права.
Чтобы держать неимущие классы на своем месте, правительство принимало репрессивные меры. Долгое время закабаление было слишком дорогим «удовольствием», поэтому пойманных преступников казнили или изувечивали — им отрезали язык, нос, резали щеки, отрубали руки или ступни, после чего отпускали. В Англии осужденные иногда отправлялись в колонии. Во Франции они отправлялись на выполнение тяжелых работ. Преступления против имущества карались так же, как и преступления против человека. Самым тяжелым наказанием был штраф или смерть. Публичные казни соперничали с травлей медведями и петушиными боями по популярности зрелища. Власти выставляли головы казненных преступников на пиках вдоль мостов и на воротах в назидание остальным. Один из путешественников XVII в. насчитал 150 истлевших скелетов разбойников, болтающихся на виселицах между Дрезденом и Прагой. Несмотря на это, большая часть преступлений так и оставались нераскрытыми и безнаказанными. Но с помощью четвертований правительство в больших городах могло хоть как-то поддерживать порядок.
Странно наблюдать, как много места в городе, например в Париже XVII в., было отведено армии: огромный форт, в данном случае Бастилия; просторные армейские казармы и госпитали; загородные площадки для парада, как Марсово поле. Еще более удивительно выглядят территории, отданные под королевские дворцы и сады аристократии. В Париже соединенные Лувр и дворец Тюильри выходили на простирающийся на километры сад, граничащий с Сеной, специально спроектированный так, чтобы угодить вкусам придворной знати, и вдобавок в XVII в. за городом было построено еще два дворца — Люксембургский и Пале-Рояль, оба окруженные садами, где члены высших слоев общества могли насладиться свежим воздухом.
В XVI и XVII вв. европейцы поработили миллионы негров и индейцев. Когда европейцы — будь то португальцы, испанцы, голландцы, англичане или французы — впервые столкнулись с неграми в Африке, индонезийцами или американскими индейцами, они инстинктивно поставили этих людей намного ниже, чем непривилегированные классы у себя дома. Причины были ясны. Темнокожие люди отрицали и христианскую культуру, которую европейцы считали высшим своим достижением, и главенство Европы. В то время даже турок, считавшихся неверными, презирали, несмотря на их военную мощь и политическую организацию, так стоит ли удивляться тому, что Кортес и Писарро не потрудились воспринять и понять культуру ацтеков и инков, которых они так легко завоевали. Несколько ученых, например Томас Мор, представили Новый Свет как утопию, а, скажем, Мишель Монтень вывел, что различия между старым и новым миром лишь относительные. Кто мы, спрашивает Монтень в 1570 г., окруженные французскими Религиозными войнами, кто судит каннибалов из Бразилии? Но грубые и предприимчивые искатели приключений, которые завоевывали Америку и торговали с Азией и Америкой, не испытывали таких проблем. Для них все население этих стран было варварским, которое — если это было возможным — стоило обратить в христианство, обращаться с ними как с преступниками и заставлять работать на своих белых хозяев.
Еще в 1443 г. португальцы вывозили домой африканских рабов. В 1493 г. Колумб привез домой в Испанию индейских рабов. Но рабская рабочая сила была нужнее в Америке, а не в Европе. В первой декаде XVI в. испанцам понадобились работники для плантаций в Западной Индии — на тяжелые работы, выполняемые низшими слоями населения, те, которые конкистадоры отказались делать самостоятельно. Вскоре они поняли, что аборигены Западной Индии не годятся на роль рабов. Вооруженные рабочие убили многих знатных жителей Араваки, а жестокость карибцев не имела границ. Проблема была решена ввозом с Гвинейского полуострова темнокожих для выполнения тяжелой работы в тропиках. В 1511 г. первые корабли с рабами достигли берегов Америки, положив начало эпохе массового переселения народов.
Доказано, что свыше 900 тысяч африканских рабов было переправлено в Америку в течение XVI в. и 2,7 миллиона — в XVII в. Как бы ни были грубы и приблизительны эти цифры, без сомнения, куда больше африканцев, чем европейцев, попало в Америку в эти годы. Хотя работорговля не достигла своего пика вплоть до XVII — начала XIX в., это был прибыльный бизнес уже и в XVII в. — опасный, жестокий и очень доходный для торговца. Торговцы рабами поддерживали режим политической анархии в Западной Африке. Сотни небольших племен постоянно воевали друг против друга, и любой вождь, который мог собрать целую группу пленных, быстро продавал их белому человеку в обмен на ружья и безделушки. В работорговле XVI в. доминировала Португалия, в середине XVII в. — Голландия, в конце XVII в. — Англия. Но Франция, Испания, Швеция, Дания и Германия также были активны. Большой проблемой для любого работорговца была транспортировка груза — это нужно было сделать экономически незатратно и при этом не повредить товар по дороге. Втиснутые, как сардины, в тесные трюмы, прикованные цепями к доскам, лишенные воздуха и движения, многие рабы погибали еще до того, как достигали Америки. Записи Королевской Африканской компании в Англии свидетельствуют, что в 1680 г., когда торговец мог купить раба в Гвинее за 3 фунта, 23 процента рабов погибали при пресечении Атлантического океана. Но к началу XVIII в., когда плата за рабов возросла до 19 фунтов, смертность упала на 10 процентов. Торговец вез свой груз, как любой скоропортящийся продукт, высчитывая наиболее удобную разницу между ценой и выручкой от продажи.
В известной степени судьба американского раба зависела от национальности его хозяина и от того, жил ли раб на острове или на материке. Чернокожие в Бразилии и испанских колониях в Восточной Европе были слугами, а во Франции и английских колониях (особенно на сахарных плантациях в карибских колониях) их положение было намного хуже. Причина этой разницы заключалась в том, что испанцы и португальцы привыкли держать мавров и евреев в рабстве и поэтому они ставили чернокожих рабов на те же социальные позиции. Они воспринимали их как людей, включенных в общество католической церкви, что давало им защиту от зверств хозяина. Многие бразильские чернокожие, например, получали зарплату и могли выкупать свою свободу. Английские и французские работорговцы были менее мягкими. Испытывая недостаток опыта в рабовладении и внезапно столкнувшись с новой экзотической силой чернокожих рабочих, они издали репрессивные законы, которые навсегда оставили за рабами их статус бесправного и безмолвного класса без надежды на изменение этого положения. Рабовладение в Англии привело к появлению психологического противостояния белых и чернокожих. Позже английское протестантское духовенство сделает чрезвычайно мало для того, чтобы предупредить тенденцию рабов к бунтам и восстаниям: На островах с сахарным тростником в Карибском море рабов так скудно кормили, работали они в таких жестоких условиях, что смертность среди них явно превышала рождаемость. На плантациях в Барбадосе по записям, которые у нас имеются, на 6 умерших приходился 1 ребенок. Управляющие плантациями поняли, что намного дешевле и эффективнее регулярно привозить новых рабов из Африки, чем повышать уровень жизни до той ступени, чтобы рабы смогли поддерживать свое существование. За лошадьми и скотом следили иначе, стараясь держать их в чистоте и беречь их здоровье. Рассказывая про установление рынка сбыта рабов, сложно удержаться от морализаторства. Но мы должны помнить, что низшие классы казались так же необходимы в том обществе, как сейчас холодильники или стиральные машины. Когда писатели XVI или XVII в. рисуют идеальное общество, и там они находят комнату для слуг и рабов. «Утопия» Томаса Мора (1516) изображала эгалитарное коммунистическое общество с отдельным классом для черной работы. «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона (1627) рисовала образ исследователей, которые обслуживались лакеями. Некоторые критики, например испанский священник Бартоломе да Лас Касас (1474–1566), протестовал против порабощения американских индийцев. Но никто (за исключением квакеров, которые посещали сахарные острова) не протестовал открыто против порабощения африканских народов. Превращение их в слуг к востоку от Эльбы и в рабов в Америке было естественным европейским признаком достатка в эру примитивных технологий.
Революция ценЖители Европы на протяжении XVI и XVII вв. стали более сознательно относиться к деньгам, чем раньше. Между 1521 и 1660 гг. испанцы привезли домой с мексиканских и перуанских шахт 18 тысяч тонн драгоценных металлов — достаточно, чтобы утроить запасы серебра в Европе и увеличить запасы золота на 20 процентов. Пик добычи этих металлов пришелся на 40 лет между 1580 и 1620 гг. Огромные усилия были приложены, чтобы перевезти все сокровища в Испанию. Каждую весну испанский флот, сопровождаемый военными кораблями, вез годовую добычу серебра с Карибских остров в Севилью. Впрочем, прямо в руки испанцев попадало сравнительно небольшое количество серебра. Некоторую его часть захватывали английские и голландские пираты во время своих нападений на испанский флот. Часть контрабандой отвозилась в Западную Европу испанскими колонистами, которые уклонялись от уплаты налога королю. Испанские короли на самом деле получали более 25 процентов от золота, которое оказывалось на Севильской земле. Но они не могли удержать его в стране с тех пор, как были вынуждены выплачивать своим кредиторам и армиям в Нидерландах, Франции и Германии. Большая часть средств шла к зарубежным купцам. Известно, что в 1600 г. около трети золота Севильи пошло на уплату импорта во Францию. Поэтому испанские сокровища циркулировали по всей Европе. Это было утекающее богатство: часть копилась, часть была превращена в тарелки, ножи, ножницы и прочие атрибуты роскоши, но большая часть была переплавлена в монеты — испанские золотые эскудо и серебряные реалы, французские золотые луидоры и серебряные ливры, голландские золотые дукаты и серебряные флорины, английские золотые гинеи и серебряные шиллинги.
Поскольку объем сельскохозяйственной и промышленной продукции оставался сравнительно неизменным, в то время как количество денег росло, стало накапливаться больше средств, которые можно было тратить на иные продукты потребления. Результатом стала долгая инфляционная спираль. Между началом и серединой XVII в. Европа переживала революцию цен. Испания была первой, и на нее пришелся самый сильный удар. Испанцы платили за товары в 1600 г. в четыре раза больше, чем в 1500-м. После тщательного изучения импорта золота и уровня цен профессор Эрл Дж. Гамильтон подытожил, что золото и цены между собой очень тесно связаны. По его мнению, подъем цен в Испании в XVI в. был вызван притоком золота. Как только в XVII в. импорт золота прекратился, цены стабилизировались. Этот вывод обсуждался многими историками экономики, которые верили, что цены в Испании росли медленнее перед 1565 г., в то время как импорт золота достиг своего пика между 1580 и 1620 гг. Даже если американское золото не было единственной причиной революции цен, то оно было главной. В каждой стране Западной Европы стоимость товаров между 1500 и 1650 гг. удвоилась или даже утроилась. В Англии инфляция была столь же глубока, что и в Испании. Что такое революция цен, становится понятно из нижеприведенной таблицы, которая составлена на основе данных из учетных книг винчестерского колледжа, школы, посещаемой сыновьями аристократов и среднего класса. Все цифры в шиллингах показывают рост цен, который школьные служащие были вынуждены платить за некоторые товары[4].
Как показывает эта таблица, рост цен был не постоянным, но всеобъемлющим. Колледж платил в три-четыре раза больше за скрепки в 1700 г., чем в 1500-м. Цены на вино для часовни росли быстро, возможно, потому, что юноши быстро полюбили шампанское, или, что вероятнее, поскольку вино привозили с материка и оно облагалось в XVII в. новыми налогами. В результате англичане предпочитали пить домашнее пиво, нежели вино из Франции. Интересно, что говядина в Винчестере (к сожалению, мы не имеем цифр за 1500 г.) стала дешевле. Английское скотоводство показало свой высокий уровень; повара уже не считали обязательным обильно посыпать мясо специями, чтобы отбить неприятный вкус или запах. Несомненно, семьи учеников Винчестера могли позволить себе платить по все увеличивающимся счетам. Но многие были подавлены ростом цен. Зарплаты рабочих в Испании, Англии и других странах Запада росли намного медленнее, чем цены; другим словами, реальные доходы фермеров и ремесленников падали на протяжении конца XVI в. Лендлорды старались избегать больших зарплат, они побудили правительство ввести фиксированный контроль за ними. В конце XVI в. низкоквалифицированные рабочие в Испании, Англии, Франции и Германии были вынуждены тратить всю зарплату на покупку необходимого количества хлеба и напитков. Старея, люди жили на то, что скопили, и даже тем, кто получал фиксированную плату, например духовенству и учителям, тоже приходилось выживать. До сих пор продолжаются жаркие споры о том, способствовали ли землевладельцы революции цен или, наоборот, затормозили ее. Скорее всего, можно считать, что фермеры, если они были находчивы, энергичны, могли идти наравне с поднимающимися ценами. Также понятно, что земельная собственность не была лучшим источником дохода в XVI и XVII вв.
Среди главных результатов революции цен было напряжение в бюджете страны. Традиционно налоги были связаны с земельным хозяйством. Князья вытягивали максимальный процент с доходов со своих частных земель; остальное приходило с налогов с ферм и урожаев. Теперь же эти налоги показали себя негибкими и не отвечающими требованиям времени. Рост цен больно ударил по крестьянам, которые несли основную тяжесть налогов. Их доход рос намного медленнее, чем расходы государства. Во Франции, например, источником королевского дохода была талья — относительно низкий налог на доход крестьян. Французскому правительству XVI в. не приходило в голову, что торговля намного активнее наполняет капитал казны, чем сельское хозяйство, и что наиболее эффективным способом увеличить доходы была бы поддержка экономического роста. Однако короли династии Валуа, наоборот, внесли так много новых налогов на торговлю, что в итоге потеряли столь необходимые деньги. Когда система налогов показывала себя не соответствующей требованиям, правительство брало взаймы деньги под непомерные проценты в банках Италии, Германии, Фландрии. Валуа пользовались дурной славой, но даже Елизавета I, королева Англии, известная среди монархов XVI в. своей бережливостью, из-за войны с Испанией была вынуждена продать королевские земли за 800 тысяч фунтов и уйти в большие долги.
Враг Елизаветы Филипп II был в лучшей позиции по сравнению с остальными монархами XVI в., хотя и его не обошли проблемы с выплатами, как только он закончил вести свои разорительные войны. Ситуация, в которую он попал в 1556 г., была тревожной. Карл V оставил ему доход Испании менее 2 миллионов дукатов в год и долг более 20 миллионов. Дважды на протяжении первых лет правления, в 1567 и 1575 гг., Филиппа подталкивали к объявлению банкротства и сбрасыванию всех долгов на Фуггеров и прочих кредиторов. Неудивительно, что он менее восторженно, чем его отец, относился к военным кампаниям. Последние 30 лет его правления были проведены кампании против мавров, турок, голландцев, французов и англичан. Филипп считал, что американское серебро оплатит эти войны.
На самом деле американское серебро не было основным источником дохода. К 1580 г. Филипп получал 2 миллиона дукатов за каждый пришедший в порт флот с сокровищами, но это была небольшая сумма в сравнении с 6 миллионами, приносимыми крестьянством Кастилии. Подданные Филиппа платили огромное число налогов, включая налог с продаж, составлявший 14 процентов. Общий доход Испании к 1590 г. составлял около 10 миллионов дукатов. Благодаря своей налоговой политике король смог преодолеть рост цен и при этом все же покрыть военные расходы. Все доходы Филиппа шли на оплату долгов, в 1596 г. он отдал 20 миллионов дукатов. Только армада стоила 10 миллионов. Он много брал взаймы, как и его отец, и в 1596 г. снова объявил о банкротстве. Когда спустя два года он умер, возможно, его основным наследием стал долг соседям в сотню миллионов дукатов.
Другим ударом стал крах дома Фуггеров, бизнес которых пошел на спад после 1600 г. Эра инфляции и фискального кризиса продолжилась и в первой половине XVII в. Многие проблемы, которые германские князья испытали на протяжении Тридцатилетней войны, были последствиями их налоговой системы. Даже платежеспособный князь Максимилиан из Баварии вскоре потерял свое богатство, пытаясь содержать армию, и когда ландскнехты захватили контроль, то ни один из князей не был в состоянии остановить их от разорения страны. Но к середине века ситуация радикально изменилась. После 1630 г. импорт серебра из Америки начал иссякать, и ценовая политика скоро стабилизировалась. Реальные зарплаты во Франции, Англии и Голландии возвратились к уровню начала XVI в. Пока Испания переживала потери в экономическом и политическом плане и медленно переходила в ранг второстепенных стран, англичане, французы и голландцы жили в полном достатке, их правительства переживали небывалый подъем. В 1678 г. Людовик XIV смог оплатить армию в 270 тысяч человек — а это в четыре раза больше, чем армия Филиппа II. Даже в Бранденбург-Пруссии смогли на налоги содержать армию в 30 тысяч солдат — что сопоставимо с армадой Филиппа. Этот значимый рост армий был симптоматичным для усиления правительств в конце XVII в. Какие преимущества имел Людовик XIV, что было у Великого курфюрста, что пропустил Филипп II?
Ответ кроется в сочетании факторов. Первое: в XVII в. наблюдался рост социального стандарта среди собственников, особенно в трех основных странах Атлантики. Второе: была шире циркуляция денег и больше доверия кредитам; это привело к пониманию того, что достаток Европы — работающий капитал. Третье: правительством были разработаны более подходящие технологии поддержания своего благосостояния при помощи налогов с продаж, а не с производства.
В противовес Валуа и Габсбургам XVI в., Бурбоны во Франции XVII в. старались увеличить доходы от налогов развитием промышленности и торговли. Однако фискальная система Франции XVII в., хотя и позволяла поддерживать победоносную армию Людовика, была относительно устаревшей и давала меньший доход, чем в Англии и Голландии. Талья по-прежнему приносила неплохие доходы. Жан-Батист Кольбер, министр финансов Людовика XIV, безуспешно старался изменить талью с налога на крестьянство на налог с имущества.
Он смог повысить основной налог. Но французские налоги все равно собирались преимущественно с бедных. Кольбер был не в состоянии преодолеть мнение высших и средних классов, что уплата налогов — это признак неблагородства. Голландские и английские землевладельцы платили налог на собственность так же, как и не имеющие ее.
Английское правительство в 1680 г. постаралось отказаться от налогов на землю и получать 50 процентов доходов от сборов с межнациональной колониальной торговли. Английская морская торговля страдала под гнетом налогов, но Стюарты получали с этого достаточно средств, чтобы сохранять свою независимость от парламента, — результаты этого мы сможем наблюдать в следующей части. С того момента, как Голландия стала более, чем Англия, зависима от торговли, она сдерживалась от введения столь тяжелых пошлин. Вместо этого голландцы обложили налогами внутреннюю торговлю, назначив акцизы на новые виды товара. Акциз был предназначен, как и английские торговые сборы, чтобы перекачивать излишек средств без участия бизнеса. Это был очень практичный налог. Бранденбург-Пруссия и Англия тоже использовали акцизы.
Ни одна из этих стран не смогла бы выжить только на налоги; займы были необходимы для покрывания расходов на войны и прочие чрезвычайные положения. И здесь вновь голландцы повели себя находчивее, чем французы. Пока Людовик XVI платил от 8 и больше процентов и отдавал большую часть своего бюджета по кредитам, голландцы удачно изменили государственную ссуду до 3 или 4 процентов. Тысячи горожан в Голландии, включая очень скромно живущих, отдавали деньги с уверенностью, что они делают надежное вложение.
Англия и Голландская республика были в налоговом аспекте самыми эффективными странами XVII в., поскольку они были наиболее развиты в коммерческом плане: В период революции цен доходы с продаж показали, что они гораздо эффективнее доходов от промышленности или сельского хозяйства. Правительства обеих стран поддерживали очень тесные партнерские отношения с торговцами из Амстердама и Лондона. Везде правительство гарантировало торговые привилегии и протекции торговому союзу и в ответ получало доходы с продаж, благодаря чему могло до разумных пределов снизить налог с горожан. Голландские и английские налоги на отечественные и ввозимые товары давали больше дохода, чем шахты в Америке. Купцы, по традиции пренебрежительно называемые священниками духовными и моральными паразитами, теперь ощущали себя намного спокойнее, понимая, что они составляют новый, динамично развивающийся социальный класс. «Смотрите, достоинство зарубежной торговли, — писал английский купец Томас Ман в 1620 г., — в том, что она является крупнейшей статьей дохода короля, честью королевства, знатной профессией купца, школой для наших искусств, поддержкой нашим желаниям, помощью для бедных, способствует укреплению наших земель; это колыбель для наших моряков, стены нашего королевства, наше богатство, помощь в войнах, ужас наших врагов».
Капитализм и кальвинизмБыла ли связь между развитием бизнеса и религиозным рвением? Стремились ли воинствующие протестанты к капиталистической экспансии, пока реформа католицизма не воспрепятствовала им? Было ли неким совпадением то, что наиболее предприимчивые дельцы вышли как раз из протестантской Голландии и наиболее высокий индустриальный рост пришелся на протестантскую Англию? Обе страны были ярко кальвинистскими. Почему гугеноты добились таких успехов среди делового сообщества католической Франции? И почему протестантская Бранденбург-Пруссия под властью кальвинистского Великого курфюрста, единственная из княжеств Германии в XVII в., смогла добиться благосостояния? И почему католические Италия, Португалия, Фландрия, выдающиеся деловые центры до 1559 г., пришли в такой упадок к 1689 г., а Испания, самая агрессивная католическая страна того времени, переживала экономический коллапс?
Ученые спорят на эту тему в течение последних 60 лет, и безрезультатно. Немецкий социолог Макс Вебер начал эту дискуссию в 1904 г., когда вышла его книга «Протестантская этика и дух капитализма», в которой он доказывал, что различные ветви протестантизма — особенно Кальвин и его сподвижники — повлияли на рождение капитализма на протяжении XVI и XVII вв. Вебер заметил, что на протяжении Средних веков и Ренессанса было много мелких индивидуальных капиталистов, но он соглашался и с тем, что эти дельцы не были включены в общеевропейское экономическое сообщество. Он описывает дух капитализма как рационально просчитанное и высокосистематизированное стремление к доходу, в отличие от иррационального стремления к власти или величию. Вебер не находит черт этого рационального капитализма в дореформационных купцах-банкирах, таких как Медичи во Флоренции или Фуггеры в Аугсбурге. Он утверждал, что Медичи и Фуггеры были ужасно скупы в своих финансовых операциях. Они рисковали ради своего статуса, давали сомнительные займы королям и духовенству, тратили прибыли на проекты, меценатство или вкладывали их в имущество и жилье. Вебер связывает зарождение духа капитализма с мелким и средним купечеством XVI–XVII вв. в Англии и Нидерландах. Эти дельцы, считает он, практиковали сдержанное, приносящее выгоды производство и просчитывали всю необходимую экономию для того, чтобы получать нормальный доход. В своей деловой практике они применяли этическое учение Кальвина. Вебер придавал большое значение кальвинистской идее о том, что любая профессия или занятость человека — это «зов» Бога. Если человек слышит этот призыв, то этот знак Бога приведет его к спасению. По мнению Вебера, кальвинистская доктрина предопределения воспитала в ее адептах внутреннее одиночество и внешнюю дисциплину, аскетизм и любовь к действиям. Энергия купцов-кальвинистов поднимала их над социальным классом. Они гордились своим презрением к роскоши и праздности аристократов и банковских принцев. Поддерживая Вебера, Р.Х. Тауней писал, что «Кальвин сделал для буржуа в XVI в. то, что Маркс сделал для пролетариата в XIX».
Идеи Вебера критиковались с разных сторон. Некоторые отвергали его предпосылку о том, что есть значимая культурная связь между религией и экономикой. Другие не видели смысла в изучении феномена «дух капитализма». Марксисты и прочие экономисты в целом отклоняли версию Вебера о том, что экономические идеи и поведение людей вызывают изменения в практической сфере. Они утверждали, что, наоборот, практика влияет на изменения в экономическом поведении. Поэтому основной точкой исследования должна быть экономика сама по себе, а не некий ее «дух». Другие критики упирали на веберовский дореформационный капитализм. Они указывали, что Флоренция и Венеция периода Возрождения использовали все бизнес-технологии Амстердама и Лондона XVII в. Многие члены католической буржуазии практиковали самодисциплину и воздержанность задолго до того, как Кальвин обозначил эти черты. Другим направлением критики стало то, что Вебер разрушил этическое учение Кальвина. Он обвинялся в искажении понимания «предопределения» и игнорировании репрессивной атмосферы кальвинистской Женевы, которая скорее тормозила, чем стимулировала развитие бизнеса. Более того, было утверждено, что наиболее преданные Кальвину регионы Европы в XVI–XVII вв. — Шотландия и Нидерланды — оставались экономически неразвитыми. В сравнении с аграрной Фрисландией Амстердам вряд ли можно было назвать кальвинистским: он одинаково нейтрально относился и к католикам, и к евреям и его священники не придерживались доктрины о предопределении. Наиболее ярые критики Вебера вообще утверждали, что кальвинисты были противниками капитализма.
Этот спор угас за несколько лет. Сегодня многие специалисты в истории этого периода считают тезисы Вебера чрезмерно упрощенными. Хотя, как бы слабо ни обозначил Вебер свою позицию, несомненно, было бы наивно сомневаться в его выводе, что динамичная экономика и религиозные движения XVI и XVII вв. имели сильную связь.
Влияние протестантской и католической реформации на экономический климат в Европе трудно оценить, но вывод Вебера о том, что протестантская этика индивидуализма изменила систему ценностей коммерческого общества, не лишен смысла.
Чтобы убедиться в этом, вспомним, что святой Игнатий Лойола уделял эмоциональной и интеллектуальной дисциплине столько же внимания, сколько и Кальвин, однако дисциплинированные кальвинисты практиковали скромность и старались не привлекать к себе внимания, тогда как убежденный иезуит вкладывал свои ресурсы в роскошное барокко, стремясь показать величие Бога. Барочный Рим, измененный построенными папством церквями, широкими улицами, площадями, лестницами, статуями, фонтанами и дворцами, был живым примером того, что Вебер называл капиталистическим иррациональным. Амстердам XVII в. при всем своем достатке был довольно скромным городом с небольшим количеством богатых домов. С каждого канала открывался одинаковый вид: двойные ряды высоких, расположенных вплотную друг к другу домов, выглядящих довольно однообразно и невыразительно. Голландский купец обычно размещал свою лавку на первом этаже, жил в средних этажах и держал склад под крышей.
Влияние кальвинизма на капитализм может быть измерено только интуитивно; влияние капитализма на кальвинизм доказать несколько проще, рассматривая определенные отрезки времени. Первые кальвинисты проявляли глубокое недоверие по отношению к деньгам.
Святые середины XVI в. в Женеве, занимая небольшой оазис в пустыне грехов, делали все, чтобы контролировать алчность монополистов. Но к концу XVII в., когда ученики Кальвина попали во все экономические центры Европы, они не могли долго оставаться в стороне от занятий своих соседей. Только в таких отдаленных регионах, как Шотландия, Новая Англия и Нидерланды, было возможно сохранять и поддерживать прежние традиции сообщества. Протестантским активистам приходилось полагаться на самодисциплину.
Но успех в деле, данный Богом, призывал протестанта ценить в себе мирского труженика. Получение дохода считалось теперь обязанностью. К концу XVII в. те английские и амстердамские капиталисты, которые практиковали кальвинизм, продолжали настраивать себя на тяжелую работу и истинное значение «предназначения» видоизменялось. Святые 1559 г. стали держателями имущества в 1689 г.
Протестантская этика пошатнулась, но не исчезла. Удачливые протестантские дельцы чувствовали меру уважения в обществе как управляющие богатствами Господа, и их стремление помочь бедным и обездоленным было очень значимо в то время, когда правительство могло обеспечить лишь минимальные социальные службы. Голландские дома призрения и больницы для нищих, поддерживаемые частными вложениями, заслужили хорошую славу и благодарность всех их пациентов. Что касается английского учения о филантропии, то преуспевающие классы давали на благотворительность в восемь раз больше денег в 1649 г., чем в 1480-м. Купцы давали денег больше, чем кто-либо другой, особенно в начале XVI–XVII в., когда многие примкнули к пуританскому движению. Поскольку мы упоминали об увеличении цен на 350 процентов и о росте торговли в Англии на протяжении этого периода, то можем задаться вопросом: были ли в XVII в. протестанты более щедрыми, чем их католические предшественники в XV в.? Без сомнения, их средства шли на различные благотворительные цели. Филантропы до Реформации отдавали 53 процента дохода церкви (часть — чтобы достойно похоронить священников) и только 15 процентов на нужды бедных, больницы и т. п. А филантропы начала XVII в. давали 12 процентов церкви и 55 оставляли бедным. Статистики любят эти показатели, иллюстрирующие связь между предприимчивостью в торговле и религиозным рвением в XVII в.
МеркантилизмПериод между 1559 и 1689 гг. показал популярность квазиэкономической и квазиполитической доктрины, которую Адам Смит 100 лет спустя преподаст как меркантильную систему, или меркантилизм. Историки обычно не соглашаются в определениях и интерпретациях меркантилизма. Некоторые предпочитают вообще не принимать всерьез эту концепцию. Экономическая мысль XVII в., считают они, была слишком несовершенной, чтобы ее можно было рассматривать как сформировавшуюся систему. Большинство правительств могли адаптировать меркантилизм, но не было одинаковых экономических платформ. Только горсть полемиков и бюрократов, как Колберт во Франции, разделяли меркантилистские взгляды. Все это так, тем не менее стоит заметить, что меркантилизм был очень мощным и влиятельным явлением. Термин точно характеризует состояние Западной Европы, описывая отношения между экономически активными классами и правительством. Меркантилизм как стиль мышления был частично радикальным, частично консервативным и полностью основанным на психологии ограниченного богатства.
Обговаривая значение термина, мы можем сказать, что меркантилисты — это те, кто защищал сознательное и искусственное превращение национального государства в экономический союз ради общего достатка и власти. Дельцы и горожане, которые стремились к этой цели, были крайне довольны новыми богатствами капитализма. Хотя по-прежнему верно, что общее количество богатств оставалось относительно фиксированным. Самым лучшим способом получить и сохранить так много, как только возможно, из этого ограниченного богатства, соглашались они, было четко спланированное, кооперативное общество. Опыт показывал опасности радикального индивидуализма.
В конце концов свободные предприниматели, такие как Фуггеры, растеряли свою удачу быстрее, чем обрели ее. Меркантилисты поддерживали концепцию суверенитета, озвученную Жаном Боденом и прочими теоретиками социологии, которые устали от политической анархии и бессмысленных войн. Они соглашались с Боденом, что власть должна принадлежать государству, а не правителю. Суверенная страна может и должна отражать агрессию дельцов и защищать свои доходы. Такое планирование экономики страны было, без сомнения, совершенно новым явлением. Город Средних веков или эпохи Возрождения создавался как экономический союз. Но на политической арене XVI в. итальянские и немецкие города-государства проигрывали в размере и силе. В Восточной Европе такие страны, как Австрия, Польша, Россия, были велики, однако слишком аграр-ны, чтобы переходить к капиталистической экономике. Внимание меркантилистов, таким образом, сфокусировалось на Испании, Португалии Нидерландах, Швеции, Бранденбург-Пруссии и — наиболее пристально — на Англии и Франции.
Меркантилисты старались установить четкие правила, регулирующие экономику, одним из которых (вызванным наплывом богатства из Нового Света) стало то, что золото превратилось в меру богатства. Страна получала золото, достигая наилучшего баланса в торговле — экспортируя товары более ценные, нежели импортируемые. Из этого следует, что страна должна быть настолько самообеспеченной, насколько это возможно, чтобы минимизировать зависимость от импорта. Колонии помогали этому процессу, поставляя такие товары, которые при иных условиях страна была бы вынуждена закупать. Чем крупнее и развитее были промышленность и торговля, тем больше был экспорт и, соответственно, доход страны. Невероятно, насколько безразлично меркантилисты относились к тяжелому ручному труду, который препятствовал развитию индустрии на протяжении XVI и XVII вв. Тяжелая работа и полная занятость были единственным и простым рецептом увеличения продуктивности. Меркантилисты были слегка обеспокоены все расширяющимся домашним потреблением и улучшением стандартов жизни — тем, что мы сегодня называем индексом благосостояния. Они по-прежнему пропагандировали скромность и сдержанность, чтобы быть уверенными в превосходстве экспорта над импортом.
Некоторые исследователи ставят политические воззрения меркантилистов выше, чем их экономические решения. Проблема в том, что, за исключением широкого одобрения суверенности страны, большая часть меркантилистов расходились в вопросах политической теории. Французские меркантилисты, например, более, чем их английские коллеги, стремились к патерналистскому централизованному правительству. Дельцы и клерки соглашались касательно принципа кооперации для будущих доходов, но он редко включал программы налогов или то, насколько горожане могут повлиять на формирование политики правительства. Тем не менее, меркантилисты поощряли правительственное стимулирование и защиту экономики. Они всегда были патриотами. Если бы они не ратовали о принесении персональных интересов в жертву государственным, то могли бы продолжать радоваться коллективной власти коммуны. Например, Томас Манн (на четверть века ранее) был меркантилистом и ревностным патриотом.
Испанская империя XVI в. была первой страной меркантилизма и одновременно последней католической страной, организовывавшей Крестовые походы. Только испанцы смогли достигнуть такого сочетания. Испанская централизованная имперская система более чем кто-либо другой сделала для того, чтобы изучить и популяризировать доктрину меркантилизма. Настойчивость испанцев в закрытии их империи от иностранных торговцев и иммигрантов позже переняли и другие страны. А центральные административные институты империи — совет Индий в Мадриде, биржа в Севилье и наместники и аудиенсии в Новом Свете — были также скопированы Францией и частично Англией.
Даже на протяжении взрывного периода XVI в. Испания так никогда и не развила полноценную систему меркантилизма. Например, она так и не стала полностью экономически самодостаточной империей. Исключая золото, в колониях производилось слишком мало товаров, которые требовались испанцам. И вскоре колонисты начали просить текстильную и даже сельскохозяйственную продукцию, которой страна-монополия не могла их обеспечить. Поэтому большинство грузов для севильско-индийской торговли вынуждены были завозить из Фландрии, Франции или Англии в обмен на золото. Антверпен, а не Севилья был главным торговым портом испанской власти — пока солдаты Филиппа II не разрушили его в период Голландской войны. В течение XVII в. Испанская империя становилась все менее и менее меркантилистской по своему характеру. Производство серебра упало, то же произошло и с торговлей с Индией. Правительство не могло препятствовать купцам из других стран торговать в испанской Америке.
Имперская административная система работала, но сама империя была экономически разрозненной. С точки зрения меркантилизма Испания не смогла воспользоваться зерном и оставила себе лишь солому.
Из трех стран Атлантики в XVII в., которые стремились к экономическому превосходству, Нидерланды наиболее ярко отличались от Испании. И это неудивительно. Голландцы протестовали против методов ведения коммерции Филиппа II, так же как и против католицизма и абсолютизма. Они отвергали (по экономическим и политическим причинам) меркантилистскую концепцию суверенной страны как экономического союза. Было бессмысленно мечтать о реализации идеи меркантилистов о накоплении богатства в небольшом государстве с 2 миллионами жителей. Было бы абсурдно пытаться достичь самообеспечения, когда главными продуктами, производимыми в стране, являются тюльпаны и сыр. С того момента, как голландцы стали посредниками в Европе, их достаток зависел от открытой торговли. Голландские ученые писали трактаты, чтобы найти легальное обоснование для свободы морской торговли, — возможно, это было вызвано тем фактом, что Соединенные провинции имели самый большой торговый флот в Европе. Голландские купцы презирали каноны меркантилистов, призванные стимулировать торговлю.
Для голландских купцов дух патриотизма редко стоял выше дохода. В 1622 г., в середине войны с Испанией, правительство Голландии решило, что необходимо запретить торговцам снабжать вражеские корабли грузами.
Но, если голландцы отказались от доктрины меркантилизма, они не приняли и догматы открытого капитализма (открытого рынка). Они просто адаптировали свою экономику к новым условиям. Поэтому в конце XVI и начале XVII в., когда их врагом была Испания, голландские купцы могли эффективно развивать морскую торговлю и захватывать колонии, а Амстердам успешно воевал. Но с середины XVII в. врагами стали Англия и Франция, чьи каперы могли захватывать корабли голландцев и мешать торговле. По сути, голландцы стали адвокатами межнационального мира. Голландцы всегда настаивали на свободном проходе их кораблей вдоль датских берегов к выходу в Балтику. Голландцы ратовали за свободные воды около берегов Суматры. Ост-Индская компания много вложила в форты и гарнизоны, чтобы исключить незаконную торговлю на всех островах со специями, включая те, которые не принадлежали Голландии. В 1623 г. голландцы напали на нескольких английских торговцев, которые хотели построить порт на острове Амбон, где произрастал мускатный орех. Компания не разрешала туземцам производить больше специй, чем голландские корабли могли бы увезти. В Северной Молукке они разорили весь остров, порубив плантации и убив протестующих индонезийцев. Голландцы охраняли свои запасы специй так же жадно, как испанцы серебряные прииски.
Для Англии и Франции дух Голландии XVII в. был одновременно и впечатляющим, и раздражающим; упадок, который охватил Испанскую империю, был для них одновременно и желаемым, и озадачивающим. Одно казалось очевидным: если кто-то сможет взять находчивость голландцев, соединить ее с централизованной властью испанцев и хорошенько перемешать, то результат будет мечтой меркантилиста. После 1660 г. англичане и французы скоординировали планы общества и частного развития более тщательно и самодостаточно, чем это сделали в Голландии и Испании. Эти две страны сумели развить меркантилистскую систему в полной степени. Англия и Франция XVII в., соперники за богатство и власть, прямо противоположные по политической, религиозной и социальной структуре, были двумя наиболее динамичными странами, вышедшими достойно из эры Религиозных войн.
Испания и Голландия были, безусловно, второй парой возродившихся стран, и, возможно, сравнение экономических условий в них наиболее ярко может продемонстрировать общее и противоположное в европейской экономике XVI–XVII вв. И Испания, и Голландия использовали примитивные технологии ручного производства, им был нанесен удар революцией цен, обе демонстрировали энергию в освоении Америки и Азии. Не существует простого объяснения экономическому поражению Испании или взрыву благосостояния в Голландии. Испанцы импортировали 18 тысяч тонн серебра и золота в 1689 г., будучи при этом беднее, чем в 1559 г., в то время как Голландия, у которой не было золотых или серебряных приисков, в 1689 г. была богаче, чем в 1559-м. В Испании население сокращалось, фермерство приходило в упадок, выращивание овец шло на спад, текстильная промышленность была в запустении. В Голландской республике население росло, фермерство развивалось, текстильная промышленность процветала. Испанское правительство ввело жесткую налоговую политику, а суровые правила торговли пресекали частное производство. Голландское правительство вводило налоги, не мешающие нормальным экономическим отношениям, и купцы вкладывали свои сбережения в акционерные компании, строили флот, развивали технологии банковского дела, обмена валюты, инвестиций и накапливания капитала и становились посредниками в Европе. Обе страны большую часть времени воевали, но стоимость армии Филиппа II обанкротила Испанию. Голландцы вели войну до середины XVII в. и смогли выделить средства, чтобы покрыть военные расходы в конце века. Возможно, часть ответа лежит в разнице между испанским католицизмом и голландским кальвинизмом. В любом случае испанцы и голландцы имели три точки соприкосновения. Оба общества делились на два класса: привилегированный и непривилегированный. Оба порабощали завоеванных ими индейцев и негров. И оба придерживались психологии ограниченного богатства.
Глава 4. Абсолютизм против конституционализмаЕвропа XVII в. продемонстрировала развитие двух эффективных форм власти — абсолютной монархии, на блестящем примере Франции Бурбонов, и конституционной монархии, как в Англии Стюартов. Контрастирующее развитие этих стран и будет предметом обсуждения в этой главе. Контраст между ними действительно радикален. Различные по политике и религии, две страны двигались в противоположных направлениях. Во Франции, где в XVI в. короли династии Валуа потеряли контроль над страной во время Религиозных войн, величественная и мощная чета королей и министров XVII в. — Генрих IV, Ришелье, Мазарини, Кольбер и Людовик XIV— построили королевскую власть невыразимых высот. В Англии, где в XVI в. Тюдоры достигли огромного успеха и власти, их наследники Стюарты дважды свергались с трона во время революций 1640 и 1688 гг. Представительские институты атрофировались во Франции, в то время как английский парламент добился полной власти. Что касается религии, то Франция отказалась от политики толерантности, введенной Генрихом IV по Нантскому эдикту, в пользу единой национальной католической церкви, в то время как Англия отказалась от идеи Елизаветы I о главенстве единой церкви в пользу терпимости к различной вере. В 1648 г. Людовик XIV вновь обратился к Нантскому эдикту; в 1689 г. английский парламент принимает Акт о веротерпимости. Что вызвало такое развитие?
Франция и Англия были удивительно схожи в политическом и религиозном плане и столь же различны в экономическом. Исключая чисто местные специализации — вино во Франции и уголь в Англии, — обе страны производили практически одинаковый набор продуктов. Обе ввели меркантилизм, стремись к самообеспеченности за счет поддержки внутреннего агрокомплекса и промышленности, параллельно развивая необходимый баланс в торговле с другими странами. Англичане и французы соревновались за одни и те же продукты в одних и тех же частях света. В Индии они конкурировали за хлопок, в Западной Африке — за рабов, в Северной Атлантике — за рыбу, в Северной Америке — за рыбу и шкуры оленей. В Западной Индии они соревновались за сахарные плантации на островах и даже поделили маленький остров Святого Христофора на французскую и английскую зоны. Это противостояние было острым. Мы должны помнить, что два общества разделяли равные базовые характеристики, которые отличали их от соседей, особенно к востоку от Рейна. В отличие от немцев, итальянцев, поляков, турок и русских англичане и французы уже достигли национальной суверенности. Относительно однородный лингвистический, культурный и религиозный опыт привел к политическому единству и духу объединения в обеих странах. Национальное самосознание не есть лекарство от всех проблем в политике, как нам продемонстрировала недавняя история, но оно помогло французам и англичанам выработать более прочную корпоративную энергию, как никакой другой стране XVII в. Также, в основном в Англии, общество старалось протянуть мостик между привилегированными и низшими классами. Аграрные магнаты, подобные тем, что контролировали Восточную Европу, были менее сильны в Англии и Франции, где городские капиталисты имели большие богатства и централизованные институты, чтобы предотвратить локальную автономию и партикуляризм. Два атлантических соперника могут похвастаться наличием огромного количества собственности, высоким уровнем образования и культуры по сравнению с другими странами, исключая Голландию. И они обогнали Голландию в политической власти.
Для большинства исследователей Франция выглядит более впечатляющей империей, чем Англия. Именно Франция сменила Италию с концом эпохи Возрождения на пути формирования цивилизованности. На языке этой страны говорили, их книги читали, их вкусы копировали в любом хорошо образованном обществе. XVII век был также французской ареной в плане межнациональной политики. Имея наибольшее население, огромную армию, Франция не просто сменила Испанию как наиболее опасную властную структуру. Из-за блестящего успеха Франции превалирующим трендом Европы был абсолютизм, а не конституционализм. Стиль монархии Бурбонов был применим в обществе не столько германскими и итальянскими князьями, но и ведущими правителями тех лет: испанскими и австрийскими Габсбургами, императорскими выборщиками, Гогенцоллернами из Бранденбурга и — что самое интересное — Стюартами из Англии.
Расцвет французского абсолютизма, 1598-1661На протяжении лет между окончанием французских Религиозных войн в 1598 г. и установлением полного контроля Людовиком XIV в 1661 г. Франция триумфально возвращала себе политическую силу. Дома она восстановила свою правительственную систему. За границей она подавила Габсбургов в Германии и Испании и заняла лидирующие позиции в Европе. Это не кажется столь волшебным, если учесть имеющиеся в распоряжении Франции ресурсы: огромное население (около 16 миллионов человек в 1600 г.), гибкая экономика и наследие в виде сильного правительства и мощной армии. Но ее проблемы на протяжении Религиозных войн XVI в. казались почти непреодолимыми. Противостояние гугенотов и католиков, аристократии и короны, Парижа и провинций практически разделило страну на автономные части, как это было в Священной Римской империи. То, что французы не только оправились от своих гражданских войн, но и развили более цивилизованное общество, чем они имели до этого, было огромной заслугой трех крупных фигур в истории этой страны — короля Генриха IV, кардинала Ришелье и кардинала Мазарини.
Очень разные по тактике и по характеру, первый король династии Бурбонов и два кардинала преследовали одинаковые цели: преодолеть локальное разделение, усилить королевскую власть и увеличить территорию Франции любыми способами агрессивной внешней политики. Их цели были не новы. Французские монархи начала XVI в. пытались достигнуть того же, пока религиозный кризис и революция цен не нарушили их планы. Считается (точнее, обсуждается), что, будучи преемниками Франциска I и Генриха II, Генрих IV, Ришелье и Мазарини искусно маскировали свою политику под компромиссную, хотя они никогда не могли искоренить скрытых брожений во французском обществе. Оппозиция в лице гугенотов, радикальных католиков, феодальной знати, свободных деятелей провинций, притесняемого крестьянства оставалась постоянной и опасной. Периодически — особенно в 1610–1624 и 1648–1653 гг. — несколько из этих диссидентских факторов объединялись. Но все восстания кем-то координировались, и возникали центростремительные процессы. Поэтому, хотя ни Генрих, ни Ришелье, ни Мазарини не были реформаторами или новаторами, 60 лет их правления имели огромный эффект.
Генрих IV (правил в 1589–1610 гг.) может по праву считаться одной из самых запоминающихся фигур в длинной галерее французских королей. Элегантный и остроумный, слегка грубоватый, он играл много ролей: солдата из Наварры с великолепным белым пером на шлеме, драматически развевающимся в битве; услужливого ухажера с роскошными усами, всегда окруженного дамами; добросовестного управленца, поглощенного изучением технологий фермерства, — он читал после обеда «Театр сельского хозяйства» Оливера де Серре; и простолюдина, пахнущего чесноком. Он говорил, что хочет прожить так долго, чтобы увидеть, как все крестьяне Франции жуют цыпленка на свой воскресный обед. Генрих сам создавал свой образ так, чтобы он как можно меньше был похож на последних королей династии Валуа, на невротичных сыновей Екатерины Медичи. Стойкий, мужественный характер Генриха вызывал всеобщее восхищение и стал своего рода символом монархии. Он никогда не допускал и части тех войн, которые выпали на его молодость. Выросший и поднявшийся как гугенот, он дважды становился католиком. Разница между рациональностью Генриха и Екатерины Медичи была не слишком значительной, если не считать того, что его планы реализовывались, а ее — нет. Политика, как и бейсбол, — это игра, где все решают дюймы.
Генрих IV провел первую половину своего правления — с 1589 по 1598 г. — в Религиозных войнах, а вторую — с 1598 по 1610 г. — защищая мир в своей стране. О препятствиях, которые он преодолел в период Религиозных войн, мы поговорили выше. Генрих устранил оппозицию, подкупив своих католических подданных, приняв их вероисповедание, своих подданных гугенотов — гарантировав им гражданскую и религиозную автономию по Нантскому эдикту, а глав радикально-католической лиги — заплатив им 32 миллиона лир (сумма намного большая, чем годовой доход страны) за то, чтобы они распустили свои войска. «Франция и я, — заметил он в 1598 г., — мы оба должны перевести дух». Много раз отступая, чтобы в итоге выиграть, Генрих позже приложил немало усилий, чтобы восстановить королевскую власть. По его мнению, Генеральные штаты, которые между 1560 и 1593 гг. собирались всего четыре раза, были средой для развития феодальной раздробленности. Поэтому он не собирал их. С того момента, как он установил неограниченную власть по сбору прямых налогов с территории своей страны, он мог терпимо относиться к провинциальным выборным ассамблеям в Бретани, Нормандии, Бургундии, Дофине, Провансе и Лангедоке с их привилегией по сбору налогов (очень малых). Генрих предпочитал брать к себе на основные должности выходцев из буржуазии, а не из знати и окружил себя такими советниками, как герцог Сюлли (1560–1641), который был гугенотом. Что касается религии, он охранял гугенотов, соблюдая их защиту и толерантное отношение, прописанное в Нантском эдикте. Между тем он долго настраивал папу против галльской знати, чтобы получить полный контроль над французской католической церковью, чего добились последние короли Валуа. Иезуиты после того, как они были реабилитированы во Франции в 1604 г., стали активными сподвижниками монархии Бурбонов.
Управление Генрихом финансами очень ярко иллюстрирует цели и границы его правления. Он унаследовал огромное количество военных долгов. В 1596 г. король был должен кредиторам 300 миллионов ливров при непомерных процентах, и каждый год расходы увеличивались вдвое, как и королевские доходы. В отличие от испанского правительства французское избегало говорить о банкротстве. Но герцог Сюлли, министр финансов Генриха, отказался признать часть долгов и пересмотрел договоры на условиях более низких процентов. Радикально сократив расходы, как только война была закончена, и урезав дополнительные источники дохода, Сюлли начал приводить в порядок бюджет. К 1609 г. он сократил долг до 100 миллионов ливров и перевел королевские сокровища в 12 миллионов ливров в слитки золота, положив их на хранение в подвалы Бастилии. Сюлли сделал еще одну замечательную вещь для устранения несправедливости в налоговой структуре Франции. Крестьяне продолжали платить большее количество налогов, тогда как привилегированные классы были свободны от этого. Сюлли сократил, наконец, талью, но тут же повысил налог на соль. Оба налога продолжали собираться под большие проценты в разных частях страны. И как и раньше, большинство налогов собиралось землевладельцами, посредниками между крестьянами и правительством, которые сильно наживались, удерживая то, что они должны были отдать в казну. Финансы позже были подорваны еще и политикой короны по продаже финансовых и юридических постов буржуазии. Сюлли более не продавал административные посты, но сделал их наследственными в обмен на годовую плату, так называемую налету.
К 1610 г. Генрих IV был полностью готов к войне. Его противником уже традиционно стала габсбургская Испания. Каждый сильный французский король начиная с конца XV в. проверял свою стойкость против испанской армии, чаще проигрывая, чем выигрывая. Франция была буквально окружена территориями габсбургской Испании — Пиренеями с одной стороны и Франш-Конте, Люксембургом и Фландрией — с другой. Кроме того, он не простил Филиппу II то, что тот поддержал французскую гражданскую войну, помогая лиге деньгами и людьми. В мае 1610 г., накануне своей кампании, когда Генрих проезжал по парижской улице, его открытая карета была зажата со всех сторон и сумасшедший монах вскочил на колесо и смертельно ранил короля. Для монаха Равальяка Генрих был тем, кто поддерживал и защищал гугенотов-еретиков и кто воевал против католиков. Возможно, для Генриха было удачей то, что он был убит перед тем, как началась его Испанская кампания. Он бы встретился с огромной и хорошо снабжаемой армией Габсбургов, и скопленные Сюлли сокровища в 12 миллионов лир быстро исчезли бы. Тем не менее его внезапная гибель повергла Францию в длительный кризис, напомнив ситуацию 1560-х гг., когда начались Религиозные войны.
Французский кризис продлился с 1610 по 1624 г. Новый король, Людовик XIII (правил в 1610–1643 гг.), был всего 9 лет от роду, когда его отец был убит. Вдова Генриха, Мария Медичи (1573–1642), была регентшей на протяжении отрочества Людовика. Дальняя родственница Екатерины Медичи, Мария разделяла ее вкусы касательно интриг, хотя и была более благочестива и набожна, чем Екатерина, и принесла меньше разрушений французской монархии. Она немедленно пресекла все планы Генриха касательно войны с Испанией и вскоре полностью перевернула его политику, заключив брак между Людовиком и дочерью испанского короля. На протяжении регентства Марии знать Франции захватила контроль на местном уровне и разделила накопленные Сюлли сокровища между собой в форме новых выплат и должностей. Марию вынудили собрать Генеральные штаты в 1614 г., но оказалось, что враждебность между аристократией и буржуа была настолько парализующей, что депутаты не смогли ни о чем договориться. Таким образом, национальный выборный институт долго не использовался во Франции. Генеральные штаты не собирались вплоть до 1789 г.
Пока страна была брошена на произвол судьбы, Мария Медичи ссорилась с сыном. Людовик XIII преступил через материнские порядки еще в юности. В 1617 г. он потеснил власть Марии, но, хотя молодой король осознавал необходимость административной перестройки намного лучше, чем его мать, он был слишком замкнут и не уверен в себе, чтобы сформулировать или провести эти изменения самостоятельно. Франция не принимала значимого участия в Тридцатилетней войне на ранних ее этапах. К началу 1620-х гг. на юге Франции вновь проявились религиозные волнения. Гугенотские города Лангедока открыто выступали против короны. Людовик XIII нуждался в сильном новом министре, чтобы сохранить хотя бы часть из наследия своего отца.
Кардинал Ришелье (1585–1642) стал первым министром Людовика XIII в 1624 г. и управлял французским правительством до самой смерти. Урожденный Арман Жан дю Плесси, сын аристократа, Ришелье начал свою карьеру в семье епископа и вступил на королевскую службу в период регентства Марии Медичи. Королева-мать, надеясь получить контроль над правительством через Ришелье, уговорила папу признать его кардиналом, а короля — пустить его в королевский совет. Как бы то ни было, Ришелье не стал ее пешкой. Он выглядел очень слабым, однако его сильная воля и острый ум идеально подходили для того, чтобы он мог править от имени короля. Мария Медичи и большинство остальных членов королевской семьи вскоре стали ненавидеть его за то, что он умело раскрывал все интриги при дворе против него. Ришелье отправил в ссылку королеву-мать и младшего брата Людовика. Пять герцогов и четыре графа среди аристократии были арестованы, судимы (некоторые на тайных судах) и казнены за сопротивление власти кардинала. Ришелье был жаден до власти, без сомнения, но он посвятил себя служению Франции и своему королю. В качестве главы церкви для своей страны Ришелье был знаковой фигурой. Его политика за рубежом была скорее протестантская, чем католическая, когда того требовали интересы короны. Он жил по принципу «Все средства хороши, если это помогает власти Бурбонов».
Первой задачей Ришелье было предотвращение перерастания восстания гугенотов в полноценную религиозную войну. К счастью для него, гугеноты того времени были менее радикально настроены, чем их предшественники. Они были более малочисленны, но менее набожны и организованны. В 1628 г. Ришелье захватил Ла-Рошель, оплот гугенотов на атлантическом побережье, после четырнадцатимесячной осады. В 1629 г. королевская армия положила конец всем остаткам восстания в городах Лангедока. Алесский эдикт Ришелье 1629 г. вносил поправки в Нантский эдикт касательно лишения гугенотов их военных и политических привилегий, хотя оставлял им религиозную свободу. Кардинал стремился к примирению с французскими протестантами после 1629 г., так как видел, сколько разрушений и неприятностей они могут принести в противном случае.
Достойно уважения и то, что Ришелье продолжал дело Генриха IV и Сюлли. Он постоянно работал над тем, чтобы преодолеть феодальную и региональную раздробленность. Он принял решение убрать три из шести ассамблей (в Бургундии, Дофине и Провансе), хотя, когда он попытался ввести прямой сбор налогов в Лангедоке, оппозиция была столь сильна, что он отказался от этой идеи. Он послал интендантов, агентов королевского двора, в провинции, чтобы наблюдать за сбором налогов. Он назначил себя главным интендантом мореходства и торговли, чтобы акцентировать внимание на французском торговом судоходстве, военном флоте и защите побережий. Когда Ришелье пришел к власти, королевского военного флота не существовало, атлантические порты были не защищены от атак Испании или Англии и тихоокеанское побережье неоднократно подвергалось набегам пиратов. Между 1610 и 1633 гг. около 2500 французских кораблей было захвачено пиратами, пока Ришелье не провел ряд кампаний против них. Одним из предметов его гордости стало создание флота в атлантических и тихоокеанских водах. Программа кардинала требовала больших затрат, и, как только в 1635 г. Франция вышла из Тридцатилетней войны, он постоянно испытывал дефицит финансов. За время своей службы он в два раза увеличил доходы государства, в основном поднимая подати и продолжая закабаление крестьян. Ришелье пришлось увеличить налоговые сборы во многих частях Франции. Обычные люди, писал он, не должны чувствовать себя слишком комфортно, потому что они, «как мулы, которые были превращены в ослов, испорчены отдыхом более, чем работой».
Наиболее знаменательным аспектом правления Ришелье стала его международная политика. Как только он навел порядок в стране, он начал работать с тем, что не успел сделать Генрих IV в 1610 г., и начал войну против Габсбургов. С точки зрения Ришелье, международная ситуация в конце 1620-х гг. была пиковой. Пока Франция оставалась нейтральной на протяжении десяти первых лет Тридцатилетней войны, его габсбургские соперники медленно захватывали власть. Фердинанд II добился успеха, превращая Священную империю в абсолютную монархию, в то время как его испанский кузен Филипп IV присоединил часть Пфальца к своим территориям, простирающимся от Милана до Фландрии, а испанская армия достигла некоторого прогресса в своем стремлении завоевать Голландскую республику. Поэтому в 1630 г., к недовольству католиков, Ришелье оплатил вторжение Густава-Адольфа в Германию, и после смерти шведского короля в 1632 г. он организовал новую шведско-германскую лигу против императора.
Ошеломляющая победа Габсбургов над шведами в Нордлингене в 1634 г. полностью ликвидировала лигу. Ришелье стремился теперь играть более активную роль. Он объявил войну Испании в 1635 г. и начал одновременное наступление французской армии в Северной Италии, Рейнланде и Нидерландах. Эта схема была очень быстро опробована и на нем в 1636 г., когда контратакующие испанцы и имперские войска пересекли Пикардию и атаковали Париж. Французы прекратили воевать первыми, пока испанцы отвлеклись на кризис в Португалии и Каталонии. Ришелье не дожил до того момента, когда его войска буквально истребили огромную армию испанцев в битве при Рокруа в 1643 г., — это было первое тотальное поражение, нанесенное испанской армии с момента основания династии Габсбургов в 1516 г. Но именно Ришелье заложил основы для успеха французских дипломатов и поражения Габсбургов в Вестфалии в 1648 г.
Поучительно сравнить правление Ришелье с параллельными действиями его испанского коллеги, графа Оливареса (1587–1645), чтобы получить представление о монархии Габсбургов при Филиппе IV. Как французам при Людовике XIII, испанцам требовалась сильная и умелая управляющая рука. Несложно провести параллель между Людовиком XIII и Филиппом IV. Каждый был умен, однако слабоволен, и каждый зависел от сильного министра. Оливарес был главным министром Филиппа между 1621 и 1643 гг. Как и Ришелье, он захватил контроль над правительством, действуя от имени своего короля и жестко устраняя всех конкурентов. Это был крупный человек, постоянно опаздывающий, горящий энергией и идеями. Он был нацелен на возрождение имперской мощи Испании XVI в. путем исправления ее неумелого стиля правления. Как и Ришелье, Оливаресу пришлось бороться с пылающими войной побережьями, несбалансированным бюджетом и устаревшей налоговой системой, которая тяжким бременем легла на крестьян. И как и Ришелье, Оливарес старался преодолеть региональную раздробленность в стране.
Пиренейский полуостров был поделен на четыре автономных королевства: Кастилию, Арагон, Наварру и Португалию — последняя присоединилась только в 1580 г. Под властью Карла V и Филиппа II Испанская империя опиралась в основном на Кастилию, но Оливарес желал разрушить эту традицию и сделать так, чтобы прочие регионы Пиренеев (где налоги были относительно низкими) разделили финансовые и военные обязанности Кастилии. Португальцы и жители Каталонии, провинции Арагона, приняли намерение Оливареса с глубоким недоверием. Эти люди собирали налоги через свои собственные выборные органы или суды, и они игнорировали просьбы Оливареса касательно людей или денег, которые были нужны на поддержание испанской армии в Италии, Германии и Нидерландах. Когда Оливарес вступил в войну против Франции Ришелье без заключения предварительного мира с Голландией, Швецией и германскими протестантами, он быстро потерпел поражение. В 1640 г. в Португалии и Каталонии вспыхнули восстания, и они провозгласили независимость от габсбургской власти. Восстание в Каталонии было подавлено в 1652 г.; бунт в Португалии так и не был усмирен, хотя Габсбурги не признавали независимость Португалии вплоть до 1668 г. Задолго до этого Оливарес умер, и международное лидерство Испании было потеряно.
Резкий контраст между успехом Ришелье и падением Оливареса едва ли может быть объяснен разницей в характерах этих двух фигур. Разве что Ришелье был более собразителен или чуть менее поспешен. Но столь противоположный результат их параллельных реформаторских действий лучше всего объясним фундаментальными различиями между двумя обществами. Политическая и военная эффективность правления Бурбонов сопровождалась ростом благосостояния и величия Франции, тогда как политическая и военная слабость Габсбургов сочеталась с социальной и экономической стагнацией империи. Франция XVII в. была более богатой и успешной страной, Ришелье имел в распоряжении гораздо большие ресурсы. Испания была более раздробленной и слабой, чем Франция, и идеи Оливареса скорее оттолкнули его людей, а не стимулировали их. Стараясь предотвратить упадок Испании, на самом деле Оливарес ускорил этот процесс.
Когда после смерти Ришелье в 1642 г. Франция погрузилась в период внутренних беспорядков, она, в отличие от Испании, быстро восстановилась. Людовик XIII умер в 1643 г., спустя пару месяцев после своего министра, оставив королем своего пятилетнего сына Людовика XIV и регентшей свою вдову Анну Австрийскую (1601–1666). Регентство это было очень непопулярно, поскольку Анна была габсбургской принцессой и доверила управление делами своему любовнику, обходительному и льстивому итальянцу Джулио Мазарини (1602–1661). Этот «Мазарин», как его называли во Франции, был неподражаемым оппортунистом. Начав карьеру как дипломат при папстве, он поступил на службу при королевском дворе во Франции еще при Ришелье, стал кардиналом (хотя не был священником), собирал дорогие гобелены и картины, женился на своей очаровательной племяннице из высших аристократических кругов Франции и — что особенно возмущало памфлетистов, чьи трактаты против него заполняли книжные лавки, — стал любовником королевы и практически ее тайным супругом. Но кардинал Мазарини не обращал внимания на оскорбления, осыпавшие его, и показал себя очень изворотливым управляющим, полностью разделяющим политику Ришелье и обучающим молодого короля. На протяжении первых лет своего правления Мазарини пробовал разные способы повышения дохода — придумывание и продажа новых бесполезных должностей, манипуляции с рынком и новые, наскоро сфабрикованные налоги. Но, к несчастью, 1640 г. продемонстрировал самые серьезные проблемы в сельском хозяйстве Франции за целый век. Крестьяне были не только не в состоянии платить дань знати и налоги короне, их принуждали сдавать свои небольшие земельные наделы кредиторам-буржуа. Экономическая разобщенность и политические волнения разожгли фронду — серию восстаний (1648–1653) против правления Мазарини.
Фронда началась как протест королевских придворных против управления Мазарини, фактически это был бунт против 50 лет абсолютизма, введенного Генрихом IV. Подданные почувствовали, что лишаются своих льгот. Завоевав привилегированный статус покупкой поста у короны, придворные спустя годы поняли, что Сюлли, Ришелье и Мазарини в итоге урезали их жалованье, придумав новые должности, и распространили среди них интендантов, которые свели на нет их власть. Главный суд Франции высказал в связи с этим недовольство в 1648 г. и объявил, что Мазарини и королева передают привилегии и ресурсы буржуа. Парижская толпа встала на поддержку парламента — а на самом деле фронды, — даже мальчишки закидывали улицы камнями из рогаток. Но служащие не стремились к восстаниям. Их целью было сохранить свой привилегированный статус в парламенте, не предавая правительство. В 1649 г. парламент пришел к соглашению с Мазарини. К этому времени Тридцатилетняя война закончилась и аристократическая армия офицеров в поисках нового приложения сил направила свои войска против ненавистного кардинала. Так фронда внезапно превратилась в феодальное восстание, возглавляемое принцами крови, которые чувствовали, что из-за Ришелье и Мазарини они лишились своего статуса. Эти аристократические фрондеры были более опасны, чем парламентеры. Они изгнали Мазарини, короля и его мать из Парижа. Многие мечтали низвергнуть центральное правительство и превратить Францию в мозаику суверенных провинций, как Священная Римская империя. Три года их армии разоряли страну, воюя друг с другом, как на огромном турнире. В итоге в 1652 г. четырнадцатилетний Людовик XIV провозгласил свою власть и был возвращен в Париж. К 1653 г. вернулся и Мазарини, бунтующая знать предпочла уехать, и фронда завершилась.
Как и французский кризис 1560–1598 и 1610–1624 гг., фронда продемонстрировала, что во Франции XVII в. не было альтернативы абсолютной монархии. Фрондеры могли долго спорить, но их мотивы были настолько эгоистичны, что они не могли организовать движение сопротивления, в одиночку противостоя Мазарини.
В кризисе различные бунтующие элементы французского общества — знать, бюрократия, крестьянство, парижская толпа — объединились вместе. Лишь одна традиционно бастующая группа не принимала участие во фронде — гугеноты, считавшие, что некая доля лояльности по отношению к власти даст шанс на лучшую жизнь. На самом деле фронда объединила всех французов, которые ценили стабильность и достаток. Людовик XIV считал, что такая анархия не должна повториться еще раз. Опыт 1648–1653 гг. произвел впечатление на молодого короля. Его память о восставших парижанах, о толпе, которая ворвалась в его спальню ночью 1651 г., чтобы убедиться в том, что он не заодно с Мазарини, побудила Людовика перенести королевский двор из Парижа в Версаль. Его воспоминания о ненадежной знати, которая управляла страной, пока он был ребенком, утвердили его в мысли, что он должен политически ослабить аристократию. Его воспоминания о парижском парламенте обострили его стремление установить единоличную власть, базирующуюся на неограниченных правах и опирающуюся на группу приближенных.
Но Людовик XIV был еще слишком юн, чтобы управлять страной самостоятельно. Поэтому кардинал Мазарини продолжил ведение дел с 1653 г. до своей смерти в 1661 г. При Мазарини Франция пожинала плоды амбициозных действий Ришелье в области международной политики. Заключив Вестфальский мир 1648 г., несмотря на его пересечение с фрондой, Мазарини смог добиться некоторых значительных успехов. Часть Аляски и Лотарингии отходила к Франции, в то время как паралич Священной империи давал возможность построить сеть союзов с германскими княжествами против габсбургского императора. Война против Испании продолжалась еще 10 лет, поскольку оба противника слишком погрязли во внутренних проблемах. В 1659 г. война наконец завершилась подписанием Пиренейского мира, второго дипломатического успеха Мазарини. Франция получила еще территории — Артуа, включая Фландрию, и Руссильон, граничащий с Пиренеями. Габсбургско-бурбонский конфликт был завершен вторым заключением брака между двумя родами, на сей раз между Людовиком XIV и его кузиной Марией-Терезой, испанской инфантой. Через новую королеву Людовик установил право на наследование всех позиций Габсбургов в Европе и Америке. Он мог надеяться на создание империи более величественной, чем империя Карла V. Казалось, амбициям Бурбонов не существует границ. «Король-солнце» начал свое триумфальное восхождение.
Пуританская революцияВ первой половине XVII в., пока Бурбоны во Франции консолидировали власть, в Англии короли династии Стюартов Яков I (правил в 1603–1625 гг.) и Карл I (1625–1649) потеряли контроль над правительством. Английская гражданская война 1640 г., также известная как пуританская революция, была более мощным протестом против монархии, чем фронда во Франции. На первый взгляд английская революция кажется необъяснимой. Когда в 1603 г. умерла последняя из Тюдоров, Елизавета I Английская, монархия была чрезвычайно популярна. Елизавета не оставила после себя прямых наследников, и трон перешел к Якову Стюарту, королю Шотландии. Яков и его сын оказались не самыми видными королями; впрочем, они были поставлены в условия, когда могли бы потерпеть фиаско и более прозорливые короли. Англия была более сплоченной страной, чем Франция, и менее зависимой от влияния извне. Ее население было в четыре раза меньше, чем во Франции. Парламент был единственным выборным представительным институтом, местных аналогов ему не было. Аристократия, джентри и купцы, чьи представители заседали в парламенте, были более сплоченны, чем во Франции, и более способны к объединению в политике — или в оппозиции королю.
После века патернализма Тюдоров на протяжении последних лет правления Елизаветы I Англия непрерывно развивалась. Корона ослаблялась нестабильными доходами, неразвитой бюрократией и отсутствием регулярной армии. И Англия была одним из тех немногих европейских государств — среди которых Священная Римская империя и Швеция, — где в начале XVII в. религиозное напряжение возрастало, а не шло на спад. Пуритане организовали протестующее кальвинистское движение внутри государственной церкви, агитируя против католических церемоний в англиканстве. Приверженцев пуританизма можно было найти в Англии везде, однако наиболее сильны они были в интеллектуальных кругах, среди джентри (в основном в восточных территориях Норфолка, Суффолка, в Кембридже и Эссексе), в лондонском Сити и в парламенте. Было не слишком легко справиться с движением довольно аморфным, но при этом весьма агрессивным.
Первый король династии Стюартов — Яков I — был трагикомической фигурой, несмотря на свои в общем положительные стремления и амбиции. Он был сыном Марии, королевы Шотландии, однако не унаследовал от матери ни ее безрассудной страстности, ни ее чарующей красоты. Яков был эрудированным человеком — и гордился этим. В течение многих лет он успешно правил Шотландией, но властная манера правления, с которой он привык обращаться с шотландскими помещиками и пресвитерианами, была неуместна в Англии. В 1598 г. Яков издает «Три закона свободной монархии», в которых повелевает своим шотландским подданным повиноваться своему королю, приравненному к Богу. Все законы, считал Яков, должны издаваться королем, а все конституциональные формы и ассамблеи должны собираться исключительно по его желанию. Елизавета I негласно следовала этим принципам, но благоразумно избегала акцентирования этой темы, а также не напоминала парламенту про данную ей Богом власть, что Яков неоднократно делал, взойдя на трон Англии. Яков отнюдь не выглядел посланником Бога. Его язык был слишком велик для его рта, а бегающие глаза придавали ему сумасшедший вид. Он носил одежду, надежно защищавшую от ударов ножей потенциальных убийц, а когда охотился на оленей, то его привязывали к лошади, чтобы он не упал. Даже льстивые подданные ненавидели эти дни охоты, когда король мог торжествующе вскрыть брюхо пойманного оленя, запустить туда руки и измазать собак и сопровождающих кровью.
Во время правления Якова революционный кризис стал приобретать отчетливую форму. Новый король публично порицал пуритан, в основном потому, что приравнивал их к шотландским пресвитерианам, которые хотели низвергнуть его с трона. «Нет епископа — нет короля!» — кричал он, встречаясь с пуританами; именно с этим высказыванием позже согласятся его советники. «Я научу вас покорности, — запугивал он пуритан, — или изгоню вас из страны, или еще что-нибудь похуже». Яков лишил многих пуритан их должностей и привилегий, и в итоге волнения распространились среди мирян еще сильнее, чем раньше. Налоговая политика Якова привела к тому, что его расходы были в два раза больше, чем при Елизавете I, частично из-за продолжающейся инфляции, частично потому, что у него были жена и дети, о которых он должен был заботиться, но в основном из-за того, что он был более экстравагантным, чем королева. Чтобы увеличить доходы, корона прибегала к различным неразумным действиям. Например, продавала сотню монополий, что мгновенно вызывало спад цен на такие товары первой необходимости, как мыло, уголь, уксус и булавки. Елизаветинские монополисты были непопулярны, и растущая зависимость от них Якова не нравилась лендлордам и купцам в парламенте.
Отношения короля и парламента постепенно ухудшались. Он поступил бы правильно, постаравшись вести себя как Елизавета, которая просила у парламента так мало денег, как только было можно. Яков не стеснялся просить у парламента деньги, даже не утруждая себя объяснениями, на что они ему нужны. Игнорируя разглагольствования короля о его божественной сущности, парламент давал ему слишком мало денег, и требовалось огромное количество времени, чтобы документы прошли все стадии оформления. Палата общин, жаловался Яков, была головой без тела — и фактически так оно и было с тех пор, как король встал во главе государства.
На последних этапах его правления дела шли еще хуже. Становясь старше, Яков обнаружил в себе скрытую тягу к мужскому полу и в итоге передал все управление делами в руки молодых фаворитов, чьими единственными достоинствами были милое личико и грация. Последним и наиболее обольстительным был герцог Бекингемский (1592–1628), который полностью захватил контроль над королем с 1619 г. до самой его смерти. Последние сессии парламента при Якове в 1621 и 1624 гг. были наполнены открытой критикой против правительства, чего прежде не было. Палату общин возглавлял сэр Эдуард Коук (1552–1634), умнейший юрист своего времени, который был смещен с юридической службы королем. В 1621 г. парламент воскресил средневековую процедуру импичмента против злейшего врага Коука лорд-канцлера Фрэнсиса Бэкона, философа, за взяточничество. Импичмент против Бэкона стал первым шагом парламента на пути регулирования системы правительственных служащих. Парламент также раскритиковал и внешнюю политику правительства, которая была происпанской, поскольку король надеялся женить своего сына Карла на одной из наследниц Габсбургов. В 1623 г. он тайно переправил сына в Мадрид с Бекингемом с романтической целью завоевать сердце инфанты. Полубезумный король писал послания своим «сладким мальчикам», как он называл их, — «малышу Чарли» и «Стини» — и завершал свои письма подписью «От любящего отца и мужа». Но «малыш Чарли» вернулся из Мадрида домой, взбешенный отказом испанцев пустить его ко двору и позволить жениться на инфанте. Поэтому к тому времени, как в 1625 г. король умер, все его надежды рухнули, а оппозиция монархии Стюартов окончательно сформировалась.
Карл I был более жестоким, чем его отец, и на протяжении первых лет его правления, в 1625–1629 гг., политическая и религиозная критика монархии Стюартов грозила перерасти в серьезное восстание.
На элегантном портрете Ван Дейка Карл демонстрирует великолепную фигуру: он выглядит статным, собранным, сдержанным, величественным.
Новый король был абсолютно равнодушен к мнению публики и к политике. Карл I был поборником церкви, ценящим церемониалы в англиканстве, и он полностью разделял взгляд отца на то, что власть монарху даровалась Богом. Ненавидимый всеми герцог Бекингемский продолжал быть главным министром. У Карла сразу сложились еще более напряженные отношения с парламентом, чем у его отца. Новый король безапелляционно требовал денег, однако парламент был заинтересован в удалении Бекингема. Поэтому Карл ввел налоги, которые приносили ему так много денег, чтобы он мог не обращать внимания на парламент. 76 эсквайров (исключая нескольких членов парламента) были посажены в тюрьму за отказ «сотрудничать».
Когда Карл I, по-прежнему нуждающийся в деньгах, собрал парламент в 1628 г., он обнаружил, что обе палаты настроены против него. Палаты лордов и общин объединились для принятия известного билля о правах. Подкупив короля, они получили его согласие не увеличивать и не собирать налоги без согласия парламента, а также не сажать людей в тюрьму без судебного процесса. Согласившись на эти условия, Карл признал, что он нарушил права своих подданных. Билль о правах стал мерилом конституционализма, однако его действие было недолговечным, поскольку король вскоре восстановил свои налоги и практику наказания подданных, которые осмеливались критиковать его власть. Чаша терпения переполнилась в 1628 г.: герцог Бекингемский был убит, к горю короля и к радости общественности. Ничтожный шанс на достижение согласия между королем и парламентом буквально растворился в воздухе в 1629 г., когда сэр Джон Элиот (1592–1632) открыл заседание палаты общин выступлением против королевской политики.
Когда король приказал закрыть заседание, двое из наиболее сильных членов парламента подняли говорящего вверх на его кресле, чтобы продолжить заседание, пока возбужденная ассамблея принимала три резолюции Элиота, призывающие считать предательством нововведения в церкви и совершение действий, запрещенных парламентом. Это происшествие отвратило многих молодых людей от короны и заставило короля насторожиться. Карл пожелал управлять страной без парламента и поступал так в течение последующих 11 лет.
Правление Карла I между 1629 и 1640 гг. часто сравнивают с эпохой управления Ришелье Францией. Но, несмотря на все его честолюбивые цели, Карл даже не приблизился к стилю монархии Бурбонов. Наиболее видными министрами после смерти Бекингема были архиепископ Уильям Лауд (1573–1645) и сэр Томас Уэнтворт (1593–1641). Они неплохо знали население страны и стремились восстановить порядок. Но Лауд и Уэнтворт были запуганы королевским судом, и большую часть времени Уэнтворт отсутствовал в Северной Англии и Ирландии, где он служил посланником короля. Ни один английский министр не мог принимать решения так, как это делал Ришелье. У Карла I не было интендантов, не было армии. Правительство существовало на птичьих правах, как фикция во внешней политике. Советники короля искали легальные лазейки, чтобы отнять у парламента контроль над налогами. Например, они вспомнили давно забытое правило, гласящее, что любой эсквайр, имеющий доход не меньше 40 фунтов в год, должен быть посвящен в рыцари на королевской коронации, и это помогло Карлу собрать 165 тысяч фунтов со всех джентри, кто не был посвящен в рыцари на его коронации в 1626 г.! Более жестокими были манипуляции Карла с деньгами от судоходства. Карл обратил эти деньги, взимаемые на случай чрезвычайных ситуаций, в ежегодный национальный доход, собираемый как внутри острова, так и с прибрежных территорий. Финансовая политика Карла поэтому приобрела более опасную оппозицию, чем при Ришелье. Тяжесть французских налогов легла в основном на крестьян, но Стюарты провоцировали знать, джентри и купцов. Эти люди легко могли заплатить, поскольку были богатыми. Но ущемление их прав было воспринято с негодованием.
Религия была наиболее проблемным местом. Карл I возложил управление церковью на архиепископа Лауда, придирчивого и упрямого человека. В то время как Ришелье уважал религиозные свободы гугенотов, архиепископ Лауд постоянно притеснял пуритан. Его целью были повышение значимости англиканского епископства и достоинства англиканского вероисповедания. Проповедуя почитание «красоты святости» как выражения порядка вероисповедания в англиканстве, Лауд надеялся потеснить пуритан. Эти цели были близки по духу католической реформации, а не протестантской и подтверждали девиз Якова «Нет епископа — нет короля». Однако очень мало священников поддерживали Лауда и его намерения. Стремление архиепископа усмирить пуритан, осуждая своих наиболее ярых пуритан-критиков в королевском суде, провалились. В 1637 г., когда трем памфлетистам, Буртону, Баствику и Принну, отрезали уши — очень мягкое наказание в сравнении с жестокими религиозными экзекуциями конца XVI в., — они немедленно стали приветствоваться как мученики. Большие проблемы начались в Шотландии, когда Карл I и Лауд попытались внедрить англиканство в среде пресвитериан. Шотландцы быстро отказались от нововведений и в 1638 г. собрали национальный совет, на котором объявили, что готовы защищать до смерти свои религиозные и политические свободы. Карл старался усмирить шотландское восстание, но не смог собрать армию для этого, и к 1640 г. шотландцы завоевали север Англии. Король оказался загнанным в угол. Без денег, без армии, без поддержки, в 1640 г. он был вынужден собрать парламент.
Долгий парламент, названный так потому, что его сессия длилась с 1640 по 1653 г., стал зачинщиком самой крупной революции в истории Англии. Ученые сходятся во мнении, что кризис 1640 г. был результатом борьбы религиозных и политических принципов: пуританство против англиканства, парламентаризм против абсолютизма. Однако многие стремятся выделить экономические и социальные факторы, подчеркивающие религиозный и политический базисы. Историки марксизма, например, обогатили наше понимание кризиса, рассмотрев английскую революцию через призму классовой борьбы, как французскую и русскую. Это была, как говорили они, первая крупная победа европейских буржуа над феодалами. Доказательства этому есть: в 1640 г. английские купцы и ремесленники в Лондоне поддерживали парламент, в то время как аристократия и экономически более слабые части страны выступали за короля.
Что по-прежнему сложно интерпретировать, используя классовый подход, так это роль джентри. Эти люди были новыми участниками революции в Англии, и они разделились поровну между парламентским и роялистским лагерями. Можем ли мы назвать джентри феодалами и буржуа? Как мы можем объяснить экономические причины их участия в революции или их идеологические воззрения? Для этого существуют подходы. Одна из научных школ, приняв тезисы Маркса, рассматривает джентри как нарождающийся аграрный средний класс, стремящийся к богатству под властью короны и аристократии, между 1540 и 1640 гг. Наиболее удачливые члены этого класса возглавили борьбу за парламентаризм и пуританство в 1640 г., чтобы консолидировать их власть. Но противоположная научная школа утверждает, что наиболее преуспевающие члены джентри примкнули к королевскому двору, а те мелкие лендлорды, что жили на доходы от своих ферм, между 1540 и 1640 гг. стали менее преуспевающими. Попавшие под инфляцию, исключенные из правительственного патронажа Стюартами, эти джентри обратились к пуританству и к революции, чтобы утвердить свой статус. Первая из этих интерпретаций лучше оперирует фактами, но ни она из них не верна. Современные исследования сходятся в том, что джентри — как многие англичане — были не слишком удачливы в экономическом плане в середине XVII в.
Поэтому экономическая или социальная интерпретация английского кризиса не дает нам полной картины произошедшего. Английская революция менее, чем французская или русская, может быть описана в терминах экономики. Но безусловно, англичане находились под впечатлением религиозных и политических проблем. Религия сама по себе была мощным катализатором. Кризис 1640 г. вернее всего было бы назвать пуританской революцией; она символизировала собой последний и самый великий эпизод европейской эры Религиозных войн.
Череду событий, произошедших в Англии в период с 1640 по 1660 г., сложно суммировать. Вначале, в 1640 г., казалось, что никакой гражданской войны не будет. У парламента была поддержка высшего класса, и Карл I оказался один. Воодушевленные атмосферой поддержки в Лондоне, палаты лордов и общин быстро оградили короля от советчиков, которые допустили «одиннадцать лет тиранического», беспарламентского правления. Уэнтворт и Лауд были заточены в тюрьму. Парламент приговорил Уэнтворта к смерти, и половина Лондона пришла к Тауэру, чтобы просмотреть на казнь.
Все предыдущие королевские налоги, принятые без одобрения парламента, объявлялись теперь незаконными. Королевские суды, которые использовали Уэнтворт и Лауд, были отменены. Парламент теперь собирался как минимум каждые три года. И современный парламент придерживается тех же установок.
Отказавшись от старого правительства, парламент в 1641 г. начал строить новое. Мнения в парламенте быстро разделились, как только были подняты спорные вопросы — должен ли парламент назначать королевских министров, контролировать армию, реорганизовывать церковь, — и многие его члены стали союзниками Карла I. Самым горячим вопросом был религиозный: стоит ли реорганизовать институт церкви и изменить богослужения? Пуритане и политические радикалы, которые имели небольшое преимущество в палате общин, превратились в революционную партию, склоняющуюся к реорганизации церкви и государства. В ответ на это в парламенте сформировалась роялистская партия, противостоящая дальнейшим изменениям. В январе 1642 г. Карл I попытался смять парламентских радикалов с помощью военных. Но это был неуклюжий шаг. Когда он вошел в палату общин, окруженный четырьмя сотнями вооруженных солдат, намереваясь захватить Пима и других лидеров, его враги были уже готовы. Толпа вынудила Карла покинуть Лондон. Спустя несколько месяцев обе стороны подняли войска и война началась.
Гражданская война 1642–1646 гг. была очень сдержанной. Даже на пике своего развития не более чем один из десяти англичан, способных служить, находился в армии (сравним с одним на четырех во время Гражданской войны в Америке), и военная кампания нанесла населению весьма незначительный урон. Парламентские солдаты были названы круглоголовыми из-за пуританской обязанности коротко стричься; роялисты, или «кавалеры», выглядели очень романтично по сравнению с ними. Не было сомнений, что круглоголовые победят. В их руках был Лондон и богатая юго-восточная часть страны. Парламент скопил большую сумму денег через налоги на имущество — по иронии намного более тяжелые налоги, чем когда-либо вводил Карл I. Кавалеры распоряжались на своей слабо заселенной северо-западной части страны, они постоянно нуждались в деньгах, людях и военной технике. Королевские войска напоминали банды разбойников, возглавляемых наемниками во времена Тридцатилетней войны. Принц Руперт, наиболее известный предводитель кавалеров, смог великолепно начать сражение, однако его недисциплинированные наездники часто исчезали в поисках трофеев, оставшихся от врагов, а в это время круглоголовые успевали перегруппироваться и победить. Пожалуй, самым мощным источником их энергии был их моральный дух. Памфлеты, выходящие просто в огромном количестве, достигающем полутора тысяч в год в 1640 г., выражали их жаркие чаяния о политическом, религиозном и социальном возрождении Англии. «Ареопагитика» Джона Мильтона (1644), наиболее известный из этих памфлетов, окутывает круглоголовых романтичным ореолом войны. «Мне кажется, — писал пуританский поэт, — будто перед моим умственным взором встает славный и могучий народ, подобный пробудившемуся сильному мужу, стряхивающий с себя тяжкие оковы. Мне кажется, я вижу его подобным орлу, вновь одетому оперением могучей молодости, воспламеняющему свои зоркие глаза от полуденного солнца». Но парламентские лидеры думали иначе. Два года войска Карла I удерживали преимущество в основном потому, что круглоголовые на самом деле не хотели воевать и свергать короля. Ситуация начала меняться в 1643 г., когда Пим добился военного союза между парламентом и пресвитерианской Шотландией. В следующем году объединенная парламентско-шотландская армия нанесла удар принцу Руперту в сражении при Марстон-Муре — самой известной битве этой войны. Но еще более значимым стало появление выдающегося пуританского солдата Оливера Кромвеля (1599–1658).
Ничто из предвоенной карьеры Кромвеля не предвещало его исключительной роли в пуританской революции. Когда собрался Долгий парламент, он был обычным средневековым эсквайром, одним из многих членов палаты общин. Мало кто из тех глуповатых, грубых людей заметил его, когда он пылко и страстно высказывался против англиканских священников. Как только началась война, Кромвель вступил в парламентскую армию и отдал 500 фунтов (его годовой доход) на помощь в покрытии военных затрат. Какие-то внутренние силы — Кромвель считал, что это была милость Бога, — давали ему решимость справляться с любыми препятствиями, которые он встречал на своем пути с самой первой битвы в 1642 г. до его смерти в 1658 г. В 1643 г. он был призван в кавалерию «честных, благочестивых людей», которые придерживались строгой дисциплины и распевали псалмы, преследуя кавалеров. Полк Кромвеля, которого вскоре окрестили Железнобоким, выигрывал каждое сражение. Кромвель и его солдаты были способны разгромить кавалеров принца Руперта в Марстон-Муре в 1644 г. «Бог сделал их слишком слабыми против наших мечей», — писал потом Кромвель про эту битву.
По его наущению парламент реорганизовал армию круглоголовых, выведя оттуда генералов, не желающих воевать против короля. Эта «новая модель» парламентской армии (вторым капитаном которой был Кромвель) разгромила войска Карла I при Нейзби в 1645 г. Король был заточен в тюрьму в 1647 г. и оставался там под охраной в течение двух лет. Казалось, пуритане одержали победу.
Намного легче оказалось завершить войну, чем достичь мирного соглашения. Пуритане собрались вместе только благодаря их враждебности по отношению к епископам и монархии, и к 1646 г. они необратимо разделились на три части. Более консервативными были пресвитериане, которые хотели трансформировать английскую церковь в кальвинистскую по шотландской модели и верили, что король должен находиться под контролем парламента, но не стремились к дальнейшим социальным или политическим преобразованиям. Пресвитериане были менее сильны в Англии, чем в Шотландии, но имели численное преимущество в парламенте и представляли собой лондонское меркантилистское общество. В центре находились независимые, которые стремились к более серьезным изменениям. Они отказывались от любого вида национальной церкви, будь то англиканская или пресвитерианская, и проповедовали терпимость по отношению к множеству автономных пуританских церквей. По их мнению, парламент, так же как и монархия, нуждается в изменениях. У независимых были свои представители в парламенте, но их опорной точкой служил офицерский корпус в новой армии. Оливер Кромвель был независимым. Более радикальными, чем независимые, были многочисленные пуританские секты, большинства из которых не существовало до 1640 г. Их члены призывали к полному восстановлению английского общества. Некоторые мыслили апокалиптично, считая, что второе пришествие Христа неизбежно. Остальные были более земными, например левеллеры, которые имели проект конституции, включающий всеобщее выборное право и прочие гарантии суверенности, — эти демократические принципы так и не были реализованы на территории Англии, равно как и в других странах, вплоть до XIX в. Более радикальными, чем левеллеры, были диггеры, или аграрные коммунисты, которые верили, что Бог запрещает иметь частную собственность. Фактически эти радикальные секты обращались скорее к бедным, чем к богатым; они обеспечивали поддержку новой армии. Поэтому в вихре английской революции пресвитериане, независимые и радикальные сектанты развили кальвинистские принципы в полный спектр социальных настроений, от репрессивного консерватизма до радикализма, от автократии до анархии.
Между 1647 и 1648 гг., стараясь достичь мира с Карлом I, пресвитериане, независимые и радикальные секты сталкивались между собой за право контролировать революцию. Пресвитериане в парламенте совершили ошибку, попытавшись разогнать новую армию, не заплатив солдатам. Под предводительством Кромвеля армия отказалась от роспуска. Кромвелю с трудом удалось удержать радикалов под контролем своей армии. Сохранились короткие записи, показывающие споры между представителями армии с независимыми и левеллерами в 1647 г. «Бедняки живут в Англии, просто чтобы существовать! — кричали левеллеры. — Я не нахожу того в Законе Божьем, что лорд должен выбрать 20 бюргеров [представителей в парламент] и джентльменов, но бедняки не могут выбрать никого!» Независимые считали, что «самый малозначимый человек в Англии должен иметь право выбирать членов правительства, которое им управляет, — но только если у него есть к этому интерес» — это возможность дать человеку ощущение принадлежности к своей стране. Солдаты Кромвеля по-прежнему сохраняли образ объединенной силы. В 1648 г. Кромвель сокрушил кавалеров, действующих от имени короля. Его армия вошла в Лондон и смела, военную группу, расположившуюся напротив парламента, который Карлу I не удалось заставить разойтись в 1642 г. Несколько генералов расставили войска вокруг здания парламента, и только тем членам, которые дружелюбно отнеслись к правительству, — это были около 60 независимых — разрешили войти. «Гордая чистка» ознаменовала пресвитерианское преимущество в парламенте и сократила Национальное собрание 1640 г. до малочисленной сессии.
Теперь Кромвель мог заняться королем. Убежденный, что Карл I был единственной преградой на пути к миру, Кромвель решил, что тот должен быть убит настолько зрелищно, насколько это было возможно. Высший суд приговорил Карла к смерти как тирана, убийцу и врага английского народа. 30 января 1649 г. он был казнен в Уайтхолле. «Я мученик!» — крикнул Карл протестующей толпе перед тем, как палач прервал его жизнь одним резким ударом топора.
Казнь короля не вызвала жаркого одобрения, но у Кромвеля не было выбора. Бесполезно было вести переговоры с человеком, который отказывался принять пуританскую страну в любой ее форме. И было бы небезопасно держать Карла в тюрьме и высылать из страны. По иронии Кромвель упорнее, чем его советники и даже чем Карл, старался найти подходящую форму для государства. Но его методы были более радикальными, более тираническими, чем у Карла. Роялисты, пресвитериане и радикалы — все ненавидели курс Кромвеля на военное правительство. Хотя независимые были взяты под контроль в 1649 г., их либеральным идеям не суждено было осуществиться.
С 1649 до 1660 г. Англия была пуританской республикой. В ее отношениях с другими странами революция также сыграла свою роль. В 1649 г. Кромвель завоевал Ирландию. В 1650–1651 гг. он завоевал Шотландию, вынудив оба народа присоединиться к Англии. Пуритане делали то, на что не был способен король; они объединяли Великобританию в единый политический союз. В 1652–1754 гг. Англия вступила в войну с Голландией, на протяжении которой захватила 1400 вражеских кораблей и укрепила свои позиции. В 1655–1659 гг. она сражается с Испанией, захватывает Ямайку в Западной Индии и Дюнкерк во Фландрии.
Как бы то ни было, революционеры были менее удачливы; они не смогли найти подходящих конституциональных рамок для своих идей. Между 1649 и 1653 гг. правительство состояло из неуклюжего альянса между парламентом (60 членов которого не были распущены в 1648 г.) и военными офицерами. Кромвель чувствовал нарастающее недовольство своих партнеров и все крепче убеждался в том, что его всепобеждающая армия была инструментом Бога. «Не является ли армия легальной властью, — спрашивал он, — вызванной Богом для борьбы с королем, и, будучи властью, не может ли она противостоять одному типу власти так же, как и другому?» В 1653 г. он распустил парламент и прервал действие конституции 1642 г. Кромвель взял себе титул лорда-протектора и действовал практически как монарх. Большинство англичан желали видеть короля во главе государства. Кромвель воздерживался от принятия королевского титула только потому, что его офицеры были против этого. Армия протектора из 50 тысяч человек и его внешняя политика втрое увеличили бюджет страны по сравнению с бюджетом Карла I в 1630 г. Джентри и купцы протестовали из-за того, что при Карле они не облагались налогами. Протектор распустил Долгий парламент, созвав свой, но не разрешил ему контролировать сбор налогов или вмешиваться в его исполнительную власть. Он стал обращаться с парламентом ничуть не лучше, чем Стюарты.
Оливер Кромвель был диктатором. Для него много значила религия, и он предоставлял всем пуританам, будь то независимые, пресвитериане, баптисты, сподвижники пятой монархии или даже новая секта квакеров, право на свободный выбор веры. Доктрина религиозной свободы была самым значимым решением пуритан, хотя это не касалось англиканства, не говоря уже о католиках. Как считали многие англичане, пуританское рвение трансформировалось в брюзжание о своде законов, усиленных военной политикой. Ободряющая уверенность 1640 г., что Англия возродится духовно, исчезла. Настроения 1650 г. лучше всего описаны в «Левиафане» Томаса Гоббса (1651), наиболее ярком произведении английской революции. Гоббс одобрял диктатуру Кромвеля не из-за религии (Гоббс был материалистом), а потому, что Кромвель лишил людей индивидуальной свободы лучше, чем Стюарты, и таким образом сковал их природную потребность убивать друг друга.
Оливер Кромвель умер в 1658 г. В течение 18 месяцев после его смерти была свергнута серия правительств. Никто из офицеров армии не мог заменить Кромвеля, однако армия не могла быть вытеснена из власти. В итоге в 1660 г. генерал Джордж Монк организовал выборы нового парламента, который пригласил сына Карла I вернуться в Англию в качестве короля Карла II. С восстановлением монархии Стюартов началась новая эра.
Некоторые историки любят называть пуританскую революцию частью «общего кризиса», который прокатился по Европе в середине XVII в. Восстание против Карла I в Англии произошло в то же время, что и фронда против Мазарини во Франции и португальские и каталонские восстания против Оливареса в Испании. В каждой из этих революций парламент бросал вызов короне. Каждая страна в определенной степени страдала от экономических или социальных проблем, что было результатом Тридцатилетней войны, инфляции, серии плохих урожаев и спада торговли. Хотя эта безрадостная картина «общего кризиса» предсказывала динамику восстаний в Англии в 1640 г., выражение протеста не было слишком мощным, как, например, фронда. Оно было гальванизировано религиозным идеализмом, которого не было ранее. В отличие от реакционных фронды и провинциальных каталонских и португальских восстаний пуритане вызвали к жизни новые идеи власти. Они не смогли создать жизнеспособной республики, но ни один из английских королей не забывал урок 1649 г. То, что начали пуритане, завершит английская революция 1688–1689 гг.
Франция под властью Людовика XIVВ то время как в Англии революционный кризис шел на спад, во Франции начиналась совершенно другая эра. В 1661 г. со смертью кардинала Мазарини Людовик XIV (правил в 1643–1715 гг.) стал единолично управлять Францией. Условия для его правления были идеальны. Ни одно из радикальных нововведений молодому королю не требовалось — Генрих IV, Ришелье и Мазарини уже заложили необходимые основы. Французский привилегированный класс желал, чтобы ими управлял король, который не сидел бы на одном месте, а действовал. Армия Людовика и его доходы были крупнейшими в Европе. Франция только что одержала победу над Испанией и при разделенной Германии, растерянной Англии и Голландии, не имеющей военной мощи, была вне конкуренции. Людовик XIV, которому в 1661 г. было 22 года, мыслил свое долгое будущее как первый лорд на троне, окруженный блеском королевской роскоши и ореолом легких побед над врагами. Эти надежды полностью оправдались. К 54 годам Людовик завоевал титул Великого монарха, он стал символом абсолютизма, он был обожаем и презираем другими правителями. К концу эпохи стиль правления Людовика вызывал проблемы как внутри страны, так и за ее пределами. Но на протяжении 1661–1688 гг., которых мы коснемся здесь, он мог охарактеризовать свое правление как «великое, знаменательное и искрометное».
Людовик XIV преуспел не во всех начинаниях, но он был монархом от Бога. Начнем с того, что он выглядел очень величественно, с его гордой манерой поведения, крепкой фигурой, изящной каретой, пышной одеждой и великолепными манерами. Что более важно, у него была та жизненная стойкость и концентрация, чтобы уметь заниматься каждой изнуряющей мелочью в своей роли монарха перед тысячами критиков день за днем и год за годом. Наконец, он умел радоваться тому, что у него было, без стремления переделать Францию (в отличие от пуритан в Англии). То, что Людовик получил довольно поверхностное образование, без сомнения, было преимуществом, поскольку это позволило ему принять свою единственную точку зрения, не волнуясь о тонкостях управления страной. Он ненавидел читать, но был отличным слушателем — ему нравилось присутствовать на встречах советов по нескольку часов на дню. Тонкий и острый ум был помехой для занимаемого Людовиком места лидера французской аристократии, позиции, где соблюдение церемоний значило больше, чем ум. Людовик перенес свой двор из Лувра в Версаль, на 32 километра от Парижа, частично для того, чтобы избавиться от надоедливых горожан, частично чтобы создать мощный, но уединенный центр для аристократии. В Версале он построил огромный дворец, фасад которого простирался на 5 километров в длину, выложенные мрамором комнаты были украшены гобеленами, бравурные портреты демонстрировали его военные триумфы. Окружающие его сады были украшены 1400 фонтанами, в оранжерее цвело 1200 апельсиновых деревьев, дворы были украшены классическими статуями — в основном Аполлона, бога солнца. Сегодня Версаль — это лишь музейный комплекс; в конце XVII в. 10 тысяч представителей знати жили здесь со своими слугами. 60 процентов королевских налогов шли на содержание Версаля и королевского двора.
Секрет успеха Людовика был действительно прост: он, и только он мог дать французской аристократии и высшему слою буржуа то, чего они больше всего хотели в тот момент. Король более половины каждого рабочего дня уделял дворцовым церемониям. Это было приятное времяпрепровождение для аристократии, которая долгое время была наиболее капризным и неуправляемым элементом во французском обществе и ждала от короля достойного внимания к их уникальному миру привилегий. Они одобряли переезд короля в Версаль. Людовик разрешил всем главным представителям знати жить при дворе, где он мог за ними наблюдать. Он регламентировал каждый момент своего дня и своих придворных жестким набором правил дворцового этикета, чтобы привести огромный двор в порядок, возвысить свою персону и приструнить знать. Аристократ, который в ином случае стал бы предводителем новой фронды в стране, становился центром насмешек при дворе в Версале, его амбиции шли на то, чтобы поддержать рукав камзола Людовика, когда тот одевался, слушать банальности, которые говорил король, и смотреть, как он ест. Людовик был гурманом и предпочитал обедать в одиночестве. К тому времени, как почетный караул приносил к столу короля несколько блюд с кухни, еда уже успевала остыть, что не останавливало Людовика от того, чтобы расправиться с дюжиной тарелок дичи и мяса в один присест. Меню для одного из его пиров включало 168 блюд.
Только через усердное служение при дворе аристократ мог добиться расположения короля и привилегий. У короля было огромное количество почетных должностей, которые он раздавал в качестве подарков; заслуженных аристократов делали генералами, управителями, послами. Большинство из 200 тысяч французских пэров жили в удалении от своей страны, но и им пришлось по душе освобождение от налогов. В итоге аристократия при Людовике XIV имела мало власти. Но ведущие представители знати предпочитали блеск и роскошь Людовика феодальной автономии, которую они знали до этого. Они не желали лишать Францию ее главы, хотя к концу правления Людовика стремились контролировать его власть. В XVIII в. претензии аристократов на увеличение их политического влияния, соответствующего их социальным привилегиям, стало основной причиной Французской революции.
Пока Людовик XIV превращал аристократов в бесполезных паразитов, он приглашал представителей высшего класса буржуазии управлять Францией под его началом. Людовик относился к своим исполнительским обязанностям так же серьезно, как и к дворовым церемониям. После смерти Мазарини все серьезные решения король принимал сам. «Государство — это я. Я — это государство», — заметил он. Или, как это переиначил один из его священников, «вся страна в нем; желания людей в нем». Эта концепция французской абсолютной монархии отличалась от абсолютизма в Западной Европе. Людовик XIV считал, что он олицетворяет собой общество Франции.
Он идентифицировал свою власть с коллективными желаниями своих подданных, в отличие от Леопольда I или Фредерика-Вильгельма, чьи подданные так и не почувствовали вкуса национального объединения, поскольку Австрия и Бранденбург-Пруссия были конгрегациями не связанных между собой территорий. Более того, западноевропейский абсолютизм покоился на простых взаимоотношениях с земельными собственниками, тогда как Людовик XIV тщательно выстраивал связи с аристократией и с буржуа. Как его предшественники Бурбоны, Людовик предпочитал видеть представителей среднего класса на постах министров, интендантов, советников. Его главный министр, Кольбер, был сыном торговца и работал под прямым руководством короля. Ни один из членов королевской семьи или высокой аристократии не был приглашен на ежедневные сессии совета в Версале, где король обсуждал вопросы войны, дипломатии, финансов и мира. Решения совета доносились до остальных частей страны через интендантов, которые контролировали все ступени местного управления, особенно суды, полицию и сбор налогов. Людовик эффективно свел на нет власть всех сохранившихся во Франции институтов, которые могли бы помешать его централизованному бюрократическому аппарату. Его интенданты заставили три местных парламента прекратить свою деятельность, арестовывая и запугивая тех представителей, которые осмеливались критиковать королевскую политику. Вскоре парламенты перестали быть помехой.
У централизованной административной системы Людовика были свои недостатки. Решение короля могло быть выполнено на местном уровне только более чем 40 тысячами представителей буржуазии, которые выкупили у короны пожизненное пребывание на своих постах. Несмотря на деятельность интендантов, жители игнорировали некоторые неприятные им декреты. И все же система Людовика работала. Городские подданные короля были более понятливыми и способными, чем знать. Французская буржуазия быстро заняла посты на государственной службе, найдя при этом, что такая власть удовлетворяет их запросам лучше, чем какая-то «вульгарная» торговля или промышленность. Только в XVIII в. буржуазия, как и аристократия, стала недовольна своим положением; их вполне обоснованные требования социальных привилегий, соответствующих занимаемой ими политической и экономической позиции, также стали причиной Французской революции.
Как и любой правитель XVII в., Людовик XIV мало внимания уделял непривилегированному сектору своего общества. Он защитил своих крестьян от гражданской войны и от иноземного вторжения до конца своего правления. Но в обществе, 80 процентов населения которого составляли крестьяне, было очень мало сделано для повышения сельскохозяйственной продуктивности.
В 1660 г. Франция переживала страшный голод, так же было и в 1690 г. У многих французских крестьян были свои наделы земли, но они по-прежнему несли бремя феодализма и служения хозяину. Самые бедные крестьяне были вынуждены передавать свои наделы кредиторам, и процент тех, кто сдавал землю в аренду по частям, и тех, кто работал за плату, неумолимо рос на протяжении конца XVII в. Неработающие бедняки нанимались в армию «короля-солнце» или отправлялись в работные дома. На протяжении правления Людовика XIV налоги повысились вдвое, принеся в 1683 г. 116 миллионов ливров против 85 миллионов в 1661 г. и 152 миллиона — в 1715 г. Многие буржуа стремились избежать уплаты налогов, так что положение крестьян было незавидно. Когда бы они ни начинали бунтовать против новых налогов, Людовик XIV отправлял солдат в бунтующий округ и вешал зачинщиков бунта или отправлял их на галеры в качестве рабов.
Деньги, собираемые с крестьянства, оплачивали расходы двора Людовика и его армии, а также меркантилистскую политику Кольбера. Жан-Батист Кольбер (1619–1683), министр финансов с 1661 до 1683 г., был удивительно энергичен и на редкость педантичен. Его энергия проявлялась в том, с каким энтузиазмом он затыкал огромные дыры в королевской системе дохода.
Кольбер выяснил, что только 35 процентов налогов, которые платили французы, попадало в королевскую сокровищницу, остальные 75 процентов растворялись в карманах у посредников и коррумпированных служащих. Кольбер прекратил взимание налога с фермеров и значительно сократил часть долгов. К моменту его смерти в казну поступало 80 процентов возросших налоговых плат. С той же энергией Кольбер достигал и своей меркантилистской цели. Он использовал все возможности своего положения, чтобы повернуть Францию на путь самообеспечивающегося экономического союза. Кольбер приравнивал богатство к слиткам золота, и с того момента, как количество золота к концу XVII в. стало стабильным, он подсчитал, что Франция сможет повысить свое благосостояние только с помощью золота из других стран. Он стремился отобрать его у Голландии, завидуя находчивости последних. Чтобы ввести экспорт товаров из Франции на те территории, где доминировала Голландия, он организовал серию французских торговых компаний, наиболее важными из которых были Ост-Индская, Вест-Индская Северная и компания в Леванте. Он щедро платил за строительство кораблей. Он поднял тарифы на импорт из Голландии и Англии. Он сделал все, что смог, — что на самом деле было не так уж и много, — чтобы ускорить развитие французской торговли: он улучшил (слегка) дороги и построил несколько каналов. Но сплав товаров по стране по-прежнему занимал месяц. Не радовала и стоимость транспортных расходов. Кольбер уделил особое внимание развитию новой промышленности во Франции. Он спонсировал производство тех товаров, которые Франция до этого ввозила, например такие атрибуты роскоши, как шелк, шерсть, зеркала и стекло. Были ли все эти действия продуманными? Границы успеха Кольбера очевидны. Он не построил торгового флота, чтобы можно было конкурировать с голландцами, то есть не смог прекратить импорт товаров из других стран. Французская торговля оставалась довольно неразвитой из-за налоговых пошлин и местных привычек. С того момента, как французские купцы начали вкладывать деньги в рисковые морские предприятия Кольбера, королю пришлось оплачивать более половины вложений в Вест-Индскую и Ост-Индскую компании. В любом случае большинство из компаний Кольбера разорились в течение нескольких лет. Его промышленные проекты шли лучше, хотя его дотошное управление лишало индустрию инициативного роста. Он пренебрегал тяжелой индустрией, скажем железообрабатывающим производством. И он не обращал внимания на сельское хозяйство, потому что пищевая промышленность Франции была в порядке. Впрочем, без сомнения, французская торговля и промышленность много выиграли от стараний Кольбера. В обществе, где купцы и торговцы не были уважаемы, для правительства было важно защитить и возвысить роль коммерции и промышленности, Более того, в конце XVII в. Франция был готова к принятию меркантилистской доктрины Кольбера. Французская экономика была более диверсифицирована, чем испанская, и французские купцы более активно откликались на вмешательство правительства, чем их соперники из Голландии и Англии.
Одним из решений Кольбера стало объединение разбросанных плантаций страны в огромную колониальную империю. К 1680 г. Людовик XIV имел торговые порты в Индии, несколько восточных точек в Индийском океане, точки с рабами в Африке и 14 сахарных островов на Карибах. Его наиболее впечатляющим достижением стала колония Новая Франция; торговцы мехом и иезуитские миссионеры освоили земли Северной Америки от острова Святого Лаврентия к северу до Гудзонова залива, к западу до Великих озер и к югу вдоль Миссисипи до Мексиканского залива. В этих местах жило несколько тысяч французов. Количество меха, рыбы и табака, экспортируемого из Новой Франции, разочаровало короля. Только сахарные острова и торговые порты Индии смогли стать источником дохода для Франции. Как бы то ни было, при Кольбере Франция сделала большой шаг на пути к своей впечатляющей экономике XVIII в.
Пока мало было сказано про религию. Людовик XIV находился в щекотливом положении по отношению к католической церкви. Он разрешал еретикам-гугенотам проводить свои богослужения внутри страны, что едва ли могли себе позволить иные католические правители. И его страна была единственным католическим государством, которое проигнорировало реформаторские декреты Тридентского собора, потому что французская корона отказалась разделять контроль над своей церковью с папством или советом. Людовик XIV и не думал сдаваться. Напротив, в 1682 г. он объявил своим священникам, что папство более не властно над французской церковью. Впрочем, Людовик стремился ввести некое подобие тридентской дисциплины во французскую религиозную практику, чтобы завершить объединение страны в единый союз. Унифицировать французскую религиозную практику было не так просто. Католики переживали пик духовного возрождения. Католическая реформация пришла во Францию в XVII в., позже, чем в Испанию, Италию и Германию. Зародились новые порядки, например, трапписты и святой Венсан де Поль (ок. 1581–1660) основали институт сестер милосердия, чтобы заботиться о бедных, подкидышах и куртизанках Парижа. Некоторые реформы были неэффективными; в основном три группы — иезуиты, квиетисты и янсенисты — боролись за поддержку правящего класса. Людовик благоволил иезуитам. В своих школах и конфессиях иезуиты проводили работу по наставлению избегать сект и уважать страну и государство. Многие католики были оскорблены казуистикой иезуитов и прагматикой учения о том, что Бог помогает тому, кто сам себе помогает. Квиетисты склонялись к религии личного опыта, веря, что душа сможет достигнуть идеала через пассивный союз с Богом. Янсенисты склонялись к противоположному теологическому полюсу. Они отказывались от учения иезуитов о свободе выбора и вновь подтверждали тезис святого Августина — и Кальвина — о первородном грехе и о непреодолимой тяге к выбору. Движения квиетистов и янсенистов привлекли множество видных умов: Франциск Фенелон был квиетистом, Блез Паскаль — янсенистом. Как бы то ни было, Людовик признал эти две секты нетолерантными и приговорил их членов к изгнанию, заточил в тюрьму или обезглавил.
Если Людовик был враждебно настроен по отношению к католической ереси, то можно легко догадаться о его отношении к гугенотам. С 1620 г., когда Ришелье сломил их политическую и военную независимость, гугеноты стали полезными подданными и ценными горожанами. Из аристократической фракции XVI в. они превратились в респектабельное общество буржуа и служащих. Но когда Людовик стал искоренять протестантскую ересь, выяснилось, что тысячи из них все еще находятся при своем мнении. Людовик закрыл школы и церкви гугенотов, платил тем, кто принимал другую веру, и посылал солдат в дома тех, кто отказывался от смены религии. В 1685 г. король вспомнил Нантский эдикт Генриха IV. Теперь у французских протестантов не было городских прав, их дети росли и воспитывались как католики, духовенство было казнено или изгнано. После 1685 г. протестантизм все еще существовал, но очень скромно. Наиболее убежденные гугеноты — около 200 тысяч — отправились в Англию, в Голландскую республику и прочие протестантские страны. Людовик заплатил эту цену, чтобы достигнуть истинного католицизма, как это было в Испании, Австрии, Богемии. В конце XVII в. голландцы и англичане были единственными, кто принимал любую степень нонконформизма. Французы были не более антипротестантами, чем англичане — антикатоликами, но они отстаивали свое превосходство более жестко. Людовик, как и любой абсолютный монарх, провозгласил свое право управлять своими подданными. «Государство — это я», — говорил Людовик.
Как бы жестоки ни были его методы, Людовику XIV было далеко до современных диктаторов. Его власть была основана на расслоенном обществе, где каждый класс имел свои функции и статус. Людовик увеличил привилегии аристократов и буржуа, чтобы сохранить союз с ними. Король редко рисковал в рамках своего версальского круга. Он не стремился наладить контакт с крестьянами, которые оставались подданными лордов. Когда революция 1789 г. пробудила национальный дух среди французов, это открыло дорогу новой власти за пределами мечтаний Людовика. Его метод управления Францией более всего соотносится с методом управления Испанией Филиппом II на век ранее. На первый взгляд два короля действовали прямо противоположно. Спокойный, углубленный в себя Филипп в своем каменном Эскориале и Людовик, окруженный роскошью в Версале. Но все это лишь различия в темпераменте французов и испанцев. Оба монарха принимали черты раннего европейского абсолютизма. Испания XVI в. и Франция XVII в. были аграрными, феодальными странами, где король был силен настолько, насколько была сильна его армия и бюрократия, и так богат, насколько были высоки налоги, собираемые с крестьян. Поскольку Франция Бурбонов была больше и богаче, чем Испания Габсбургов, то Людовик XIV смог установить более сильную власть абсолютизма, чем Филипп. Он собрал большую армию, чтобы удовлетворить династические амбиции и изменить международный баланс сил. Но соперники Франции не отставали. Людовик понял — как и Филипп, — что война может обанкротить даже самого влиятельного правителя.
На протяжении первой половины правления, с 1661 до 1688 г., внешняя политика Людовика был чередой блестящих завоеваний. Основываясь на завоеваниях Мазарини, он отвоевал территории во Фландрии, Люксембурге, Лотарингию, Эльзас и Франш-Конте. Его войска легко побеждали армии испанцев и империи. В 1677 г. они завоевали Соединенные провинции. Французские дипломаты ловко натравили врагов Людовика друг на друга, чтобы предотвратить создание антифранцузской коалиции. Англия и Швеция были привлечены в союз с Францией. Амбиции Людовика были династическими, но не национальными. И то, что люди на завоеванных территориях говорили по-французски, было лишь совпадением. Он претендовал на любую землю, где мог получить титул по наследству или женившись. В конце своего правления он хотел завоевать Испанскую империю Габсбургов, поскольку его мать и жена были инфантами Испании. Но после 1699 г. грандиозная внешняя политика Людовика перестала работать так отлаженно. Франция погрузилась в двадцатипятилетнюю войну против интернациональной коалиции, которая впервые остановила экспансию Людовика и обратила его в бегство. Организатором был один из самых умелых политиков той эпохи, Вильгельм Оранский. Голландец, обладавший исключительным чувством национальной гордости и рвением, Вильгельм потратил свою жизнь на противостояние Людовику XIV и всему, что тот делал.
Принц Вильгельм III Оранский (1650–1702) был наместником Габсбургов в Нидерландах и правнуком Вильгельма Молчаливого, организатора восстания против Филиппа II. Вся жизнь Вильгельма стала причиной того, что он возненавидел абсолютизм, Габсбургов и Бурбонов. Голландская республика была небольшой и слабоструктурированной. Ее жители не имели политических амбиций для достижения независимости, которой они лишились из-за Испании. К середине XVII в. Голландия достигла пика своего экономического развития. Две политические фракции, оранжисты и регенты, находились в статус-кво. Регенты были купцами в Голландии, самой важной из семи провинций. Они придерживались политической олигархии, религиозной толерантности. Оранжисты стремились к власти династии Вильгельма. Во времена международного кризиса военные таланты этой династии были особенно нужны. Вильгельм Молчаливый и его сын вступили в затяжную войну с Испанией с 1560 по 1648 г. Пока Вильгельм был ребенком, голландской политикой управляли регенты. Их лидер, Ян де Витт (1625–1672), основывал свою внешнюю политику на дружбе с Францией; позже его позиция была смята. Когда Людовик вторгся в Соединенные провинции в 1672 г. на пике кризиса, де Витт был убит на улице безумным монахом. Бразды правления перешли к молодому принцу. Чтобы остановить экспансию Франции, он совершил отчаянный поступок: он открыл доки и затопил соседние территории. Это сработало: Людовик растерял свою армию. Во время и после кризиса Вильгельм правил страной, не будучи королем. Он считал, что монархия противоречит традициям и темпераменту голландцев, и поэтому придерживался федеральной и республиканской рамок. В любом случае его целью было предотвращение дальнейших французских завоеваний.
В 1674 г. Вильгельм организовал первую антифранцузскую коалицию. Она состояла из Соединенных провинций, Австрии, Испании и нескольких германских княжеств. К сожалению Вильгельма, его союзники пали перед военной мощью Франции и в 1679 г. подписали мирный договор с Людовиком. Началось десятилетие перемирия, во время которого французы продвигались вдоль Рейна. В 1681 г. Людовик захватил Страсбург, в 1684 г. — Люксембург. К этому времени все соседи Франции были встревожены. Сформировалась новая антифранцузская коалиция: лига Аугсбурга включала союзников 1674 г. плюс Швеция и большинство княжеств Германии. Вильгельм знал: чтобы остановить Людовика, лиге нужна поддержка Англии. И знал, что англичане были на грани революции против своего короля, Якова II. У него были свои интересы в Англии: Вильгельм мог так же претендовать на английский трон, как и Людовик на испанский, его мать и жена были принцессами династии Стюартов. В 1688 г. он предпринял действия против своего приемного отца Якова и таким образом присоединил Англию к союзу против Франции. Давайте проследуем за ним по Английскому каналу.
Славная революцияЭти события произошли в Англии между 1660 и 1688 гг. Англичане устали от правления армии Кромвеля и от тяжелых налогов. Поэтому в 1660 г. они с радостью встретили восстановление монархии Стюартов. Карл II (правил в 1660–1685 гг.), сын убитого Карла I, был высоким мужчиной с черными кудрями, чувственными губами и блистательным остроумием. Годы с 1649 по 1660 он провел в изгнании во Франции и в Соединенных провинциях, и этот опыт дал ему весьма циничное отношение к политике и патриотизму. Восхождение Карла на трон в 1669 г. было безусловным. Конституционально это означало возврат к ситуации 1642 г., накануне гражданской войны. У короля находилась в руках неограниченная власть, но финансово он зависел от парламента. Поэтому вражда между парламентом и королем за власть была неизбежна. Религиозная довоенная ситуация была полностью восстановлена. После 1660 г. англиканская церковь снова стала главной церковью страны, со своими епископами и богослужением. Пресвитериане, независимые, баптисты и квакеры уже слишком сильно укоренились, чтобы их можно было уничтожить. Англиканское большинство могло пресечь эти пуританские реликты, но английские протестанты были постоянно разделены на конформистов и нонконформистов. Экономически королевские и церковные земли были восстановлены в 1660 г., но многие круглоголовые, собственники и купцы, были в лучшей позиции, чем кавалеры, которые потеряли свои земли за время революции. В интеллектуальном и духовном плане старые порядки не вернулись. Довоенная среда была метафизической, догматической и изощренной. Новый век королевского общества был механистическим, скептическим и урбанистическим. Настроение было новым, но базовые политические и религиозные проблемы так и остались прежними.
1660 г. продемонстрировал полноценное развитие меркантилизма в Англии параллельно с действиями Кольбера во Франции. Английская политика меркантилизма не была сформулирована научными гениями; она проистекала из реальных нужд делового сообщества и правительства. Пока Кольбер улучшал все аспекты экономики Франции, английские меркантилисты сконцентрировались на одной сфере, наиболее нуждающейся в защите: морской торговле. На протяжении первой половины века английская морская торговля процветала, однако страна по-прежнему оставалась зависимой от одного предмета экспорта — шерстяной одежды. Английские купцы нуждались в защите против голландцев. Правительство нуждалось в повышении налогов. Результатом стала серия Навигационных актов, выпущенных между 1651 и 1673 гг. и инициированных, что важно отметить, пуританской республикой и парламентом Карла II. Навигационные акты оговаривали, что импортные товары в Англию должны доставляться прямо из страны-производителя на кораблях, принадлежащих либо этой стране, либо Англии, — поэтому голландские корабли исключались и порт Амстердам игнорировался. Такие колониальные продукты, как табак или сахар, в которых нуждалась Европа, направлялись в первую очередь в Англию, и колонисты были вынуждены покупать все на английских рынках — поэтому английские купцы стали своего рода посредниками. Как и в Голландии, развитие Лондона как обменного порта шло быстрым ходом. Голландцы попытались защитить свои принципы свободной торговли. Три англо-голландских морских войны произошли в 1652–1654, 1665–1667 и 1672–1674 гг. Два торговых соперника боролись безостановочно. Но с того момента, как Голландии пришлось защищаться и против Людовика XIV, они стали опасаться возможных будущих поражений. Промышленность и банковское дело перестали расширяться, тогда как все индексы английской экономики росли. Английская торговля пышно расцвела. Между 1600 и 1700 гг. объемы английского импорта и экспорта стали равными, количество кораблей увеличилось вдвое, как и таможенные доходы. Англия заняла место Голландии в качестве торгового лидера Европы…
После 1660 г. английская колониальная империя также приняла строгую форму. В XVI и начале XVII в. английские исследователи и колонисты были буквально окружены испанцами и голландцами, которые тоже стремились к быстрому обогащению от транспортировки, скажем, слитков золота и специй. Англичанам потребовалось некоторое время, чтобы самим привыкнуть к роли основателей агрокультурных колоний. Более века разделяло первое открытие англичанами Северной Америки и первое постоянное поселение в Джеймстауне в 1607 г. После этого англичане совершили колониальный рывок. Около 80 тысяч эмигрантов из Англии преодолели Атлантику между 1607 и 1640 гг., столько же вышло из Испании в Америку в предыдущий век. Английские эмигранты были в основном молодыми людьми среднего класса, стремящимися к свободной земле. Английское правительство, к слову, играло более пассивную роль, чем испанское. Яков I и Карл I не получили быстрых доходов от американских угодий, и, так как с тех пор большая часть ранних поселений управлялась пуританами, корона решила отказаться от их субсидирования. Поскольку это делалось без какого-либо плана или цели, две дюжины отдельных английских союзов распределились по Америке от Ньюфаундленда до Гвианы. Каждая колония функционировала как отдельный автономный союз, каждая развивала свое направление. Некоторые спонсировались акционерными компаниями; другие — индивидуальными спонсорами; кто-то ждал помощи от правительства. В противоположность испанцам с их эпичным завоеванием инков и ацтеков, англичанам досталось атлантическое побережье, они не решались исследовать огромный континент за их спиной и были не способны заставить индейцев работать на себя. Но английские колонисты имели независимость, которой были лишены испанцы в Америке. Каждая колония имела свою ассамблею, со своими конституционными амбициями и аналогом лондонского парламента.
В 1670 г. Карл II ввел новую политику по отношению к английской Америке, призванную покончить с колониальной автономией и прочнее привязать каждую плантацию к монополии. Осознавая растущее значение карибского сахара и Чесапикского табака, английские меркантилисты стали создавать центральное имперское управление колониями. После серии протестов и восстаний в английской Америке к 1700 г. колонисты приняли свой новый имперский статус. Они научились жить с Навигационными актами на плантациях сахара быстрее, чем колонисты на континенте. Но они всячески предостерегали правительство от создания централизованной империи по примеру Испании или Франции. Англичане в Америке выражали то ощущение самоопределенности, демократии, которое вряд ли могло появиться в иной стране XVII в. Между тем к 1700 г. английские купцы стали доминировать и в работорговле. Английская Ост-Индская компания совершила взрыв в торговле через свои торговые точки в Бомбее, Мадрасе и Калькутте. В итоге англичане получили намного больше, чем те слитки золота, которые так и не смогли найти первые английские путешественники.
Хотя при Карле II английская экономика разрослась пышным цветом, дела во внутренней политике шли не так радостно. Новый король восхищался абсолютной монархией Людовика XIV и предпочитал французский католицизм английскому протестантизму. Но у Карла не было условий, чтобы стать «королем-солнце». Его двор в Уайтхолле был намного менее пышным и блистательным, чем в Версале, английская аристократия была менее зависима от королевского патронажа, чем это было при Елизавете I или первых Стюартах. Они хотели сильной политической власти, а не просто блеска. Карл предчувствовал новую революцию и, кроме того, был слишком ленив, чтобы серьезно работать над созданием абсолютной монархии.
На протяжении первых 15 лет правления Карл маскировал свои взгляды, нанимая министров самых разных убеждений: старомодных кавалеров, бывших приверженцев Кромвеля и католиков. Из них только католики удостаивались признания короля. Первый парламент Карла был настолько роялистским, что король посчитал его идеальным. Он сохранил этот парламент кавалеров на 18 лет, с 1661 по 1679 г. Но даже тогда король и парламент расходились в религиозных вопросах. Парламент был откровенно англиканским и запрещал нонкоформистские секты, выпустил ряд законов, известных как Кларендонский кодекс. Между тем король тайно пообещал Людовику XIV (в обмен на субсидию) вернуть Англию на путь Рима так скоро, как только будут позволять условия. Карл действовал осторожно. В 1672 г. он приостанавливает действие Кларендонского кодекса и других законов против католических и протестантских нонконформистов. Но отклик на это был столь отрицательным, что Карл предпочел отказаться от договора с Людовиком. Он восстановил законы и поддержал министров в развитии англиканства. В середине 1670 г. в высших классах Англии сформировались две фракции: тори, которые поддерживали правительство Карла, и виги, критиковавшие его. Тори, возглавляемые министром эрлом Данби (1631–1712), имели много общего с кавалерами 1642 г. Они ратовали за монархию и установление англиканской церкви. Виги, возглавляемые экс-министром, эрлом Шефтсбери (1621–1683), были похожи на круглоголовых. Они ратовали за власть парламента и толерантность к нонконформистским протестантским сектам. Три фактора, однако, сделали противостояние этих партий менее фундаментальным, чем в 1640 г. Тори и виги боялись начала новой гражданской войны. Обе стороны были против католиков и против французов. И обе не разделяли настроения царствующего монарха.
В конце правления Карла II, с 1678 по 1685 г., виги и тори боролись, не прибегая к военным действиям, — значимый шаг во внутренней политике страны. Виги получили свой шанс в 1678 г., когда некто Титус Отс объявил миру, что он раскрыл тайный замысел папства. Согласно Отсу иезуиты (с благословения папства) планировали убить Карла, казнить протестантов и посадить на трон Якова, брата короля. Англичане жадно внимали этим историям. Отс драматизировал фатальную историю с династией Стюартов. Карл, с его огромным количеством любовниц, имел много внебрачных сыновей, но у него не было прямого наследника, претендента на трон. Его брат Яков был очень нелюбим из-за того, что перешел в католичество. Два года страна утопала в антикатолической истерии. Карл знал, что Отс лжет, но он решил не разбивать в пух и прах его историю, чтобы кто-либо не разгадал реальный план о договоре Карла и Людовика. Шефстбери, лидер вигов, также догадался, что история выдумана, но, умело манипулируя массовой истерией, он дискредитировал лидера тори, Данби, и виги получили преимущество в парламенте. Между 1679 и 1681 гг. три парламента вигов были выбраны на сессии. Каждый из них имел единственную цель: исключить Якова из списка претендентов на трон. Но последнее слово было за Карлом II. После 1681 г. он правил без парламента. Растущие таможенные доходы и субсидии от Людовика XIV помогли ему отказаться от парламентских налогов и заставить вигов замолчать. Карл восстановил контроль тори. Шефстбери умер в ссылке, часть других лидеров вигов была казнена. Карл преследовал нонконформистов более интенсивно, чем ранее. Он переделал множество городских законов, чтобы сделать местное управление подвластным короне, а будущие парламенты — управляемыми. Когда 1685 г. Карл умер, оппозиции взошедшему на престол Якову не существовало.
Казалось, Карл сумел достичь абсолютизма Людовика XIV. Однако на деле он лишь укрепил истинно английскую конституционную монархию. Карл не был полностью независим от парламента. Без его ведома королевский двор не имел права проводить финансовые операции. Карл смог наказать вигов, пресечь нонконформистские движения, перекроить правительство согласно политике тори. Династия Стюартов была сильна благодаря поддержке тори. Если бы тори вдруг поменяли свое отношение к монархии, вся политика короны обрушилась бы в одно мгновение. И без сомнения, был уничтожен страх Англии перед Францией и папством. Три года, предоставленные Якову II, привели общество к новому восстанию против Стюартов — к Славной революции.
Яков II (правил в 1685–1688 гг.) смог в одиночку перевернуть весь ход истории. Мало кому из правителей удавалось совершить настолько впечатляющий провал. Яков был одурманен своим быстрым путем к власти. В 1685 г. его королевские войска быстро прервали неумелое восстание вигов. Палата общин почтительно проголосовала за такую политику, так что Якову не было надобности собирать парламент после своего первого года правления. Он также получил деньги от Людовика XIV. Но Якову не нужна была поддержка. Он снял с постов всех министров-тори, которых назначил его брат, и везде, где только можно, поставил католиков. Хотя в Англии осталось не так много католиков, ставленники Якова были бесстрашными людьми. Также за стенами Лондона король расположил армию, офицерами которой были по преимуществу католики. Он делал все, чтобы подорвать господство англиканцев, восстанавливая временный запрет Карла II на законы против католиков и нонконформистов. В отличие от Карла он объяснял свои мотивы. «Наше страстное желание, — говорил он своим подданным, — чтобы все люди стали католиками». В результате большинство нонконформистов разочаровались в его политике, представители англиканства были в ярости.
Переломным моментом стал июнь 1688 г. Когда король приказал англиканскому духовенству зачитать его декрет о толерантности, семь священников запротестовали. Яков приказал заточить их в Тауэр и обвинил их в подготовке восстания. К его великому удивлению, суд признал их невиновными. В тот месяц королева родила Якову сына. По правилам наследования ребенок немедленно становился первым в очереди на трон перед старшими дочерями Якова от прошлого брака, которые были протестантками. Теперь у короля был наследник-католик, чего опасались его подданные. Старшая дочь Якова была женой Вильгельма Оранского. Как и многие англичане, Вильгельм надеялся, что рождение сына короля было всего лишь выдумкой или шуткой. Ходили совсем фантастические легенды, будто он был подброшен королеве в постель.
К июню 1688 г. и тори, и виги объединились против Якова II. Король находился в большей изоляции, чем Карл I в 1640 г. Но никто не стремился к перевороту. В революции 1688–1689 гг. не было нового Кромвеля, готового пойти против Стюартов. Вместо этого объединенная группа тори и вигов предложила расчетливому Вильгельму привести свою армию в Англию и восстановить прежние порядки и религию. Ничего не говорилось о свержении Якова, хотя все знали, что Вильгельм и его жена Мария были первыми протестантскими кандидатами на трон. Вильгельм принял приглашение главным образом потому, что оно давало ему возможность включить Англию в свою коалицию, направленную против Людовика XIV. Несчастный король Яков был парализован мощью заговорщиков.
В ноябре 1688 г. Вильгельм высадил свою армию на юго-западном побережье Англии. Король должен был бы воззвать к английскому патриотизму против голландских захватчиков, собрав армию против Вильгельма. Но король был выведен из игры из-за своего кровотечения из носа — единственной крови, пролившейся за всю историю Славной революции. Вильгельм подошел к Лондону, Яков сбежал во Францию. В феврале 1689 г. парламент провозгласил, что престол достается Вильгельму и Марии. Новые правители утвердили Билль о правах 1689 г. Этот документ перечислял все основные гражданские привилегии англичан и официально объявлял любой абсолютистский режим, каковым было правление Стюартов, вне закона. Билль ознаменовал переход Англии к конституционной монархии, где над королем стоит парламент и где правитель тоже следует законам.
Откровенно говоря, Славная революция была государственным переворотом. А в более широком смысле она стала окончательной победой выборного правительства и религиозного плюрализма в Англии.
Философия вигов восторжествовала, но только при поддержке тори. Итог революции 1689 г. стал компромиссом для всех англичан. Вильгельм и Мария по-прежнему были относительно независимы, однако парламент собирался ежегодно, контролировал и корректировал курс развития страны. Ни один английский король после Якова II не правил без парламента. Частично фракционность продолжала существовать как неотъемлемая часть политической жизни Англии, но после 1689 г. тори и виги смогли достичь власти вне рамок правительства. Что касается религии, то Акт о веротерпимости 1689 г. включал нонконформистов в обычную жизнь, хотя в сравнении с приверженцами англиканства они все равно оставались людьми второго слоя. Экономически революция укрепила партнерские отношения между парламентом и купцами. С этого времени в Англии в большей степени, чем во Франции, купцы и лендлорды поддерживали расходы правительства через налоги и займы. Английский банк, основанный в 1694 г., использовал частный капитал для поддержки городских служб. Во Франции было по-прежнему рискованно одалживать королю деньги, и любые убытки правительства воспринимались как просчеты короля. Но в Англии в 1690 г. корона и парламент взяли большие займы для военных действий под гарантированно высокие проценты. Обеспеченные классы инвестировали в правительство, которое они помогали контролировать. Королевский долг стал национальным долгом.
Славная революция имела и менее лицеприятные аспекты. Она была вызвана представителями привилегированных классов, которые защищали свой статус. Для прочих же революция не принесла никаких достижений. Возвращаясь к 1640 г., вспомним, что тогда демократические и даже коммунистические настроения открыто поддерживались. Теперь подобные высказывания было сложно услышать. Только образованный и преуспевающий англичанин мог говорить о «свободах», прописанных в билле, быть удовлетворенным работой парламента, получать удовольствие от религиозной и экономической эмансипации. В Ирландии последствия революции были особенно тяжелыми. Здесь притесняемое католическое большинство поддерживало Якова. Когда в 1691 г. Вильгельм и Мария захватили контроль над Ирландией, вся власть была передана небольшой группе людей — протестантам из Англии и Шотландии, которые более 150 лет пытались покорить ирландцев. Некоторые члены этого протестантского правящего класса, с роскошью и размахом жившие в Англии, поняли, как мало можно взять с небольшой Ирландии. Их коллеги в Дублине выпустили целый ряд актов, объявлявших католические школы незаконными, исключающих католичество из общественной жизни, торговли, престижных профессий. Целью этих законов было не просто исключение католицизма из жизни, но сохранение ирландцев в состоянии крестьянства. Никто иной в Западной Европе не подвергался столь жесткому притеснению.
Главным итогом Славной революции во внешней политике стало то, что Вильгельм III ввел Англию в Аугсбургскую лигу против Людовика XIV. 1689 г. стал поворотным пунктом в англо-французских отношениях. Между 1559 и 1688 гг. Англия и Франция всегда находились в мире, несмотря на контрасты в развитии. С 1689 по 1815 г. между ними произошло семь войн. Ни одна пара противников до этого не была так хорошо подготовлена, как Англия и Франция, чья сила постепенно накапливалась в течение 150 лет Религиозных войн. Долгий путь был пройден с 1560 г., когда кальвинисты и католики начали свою битву за главенство над Западной Европой. Но, как было показано, и кальвинисты, и реформированное католическое движение имели огромный потенциал. В 1689 г. Вильгельм III стал преемником Кальвина и мобилизовал кальвинистские ресурсы в Нидерландах и Англии. Его семья направила голландских кальвинистов против Филиппа II. Он сам поставил точку в почти вековом восстании кальвинистов против Стюартов. Этика кальвинизма оставила неизгладимый след на голландской и английской политической системе, способе ведения бизнеса. Людовик XIV пошел по другому пути — где основным стимулом была католическая реформация. Его династия вернула Францию к католическому союзу. Он разбил гугенотов. Его стиль правления многое заимствовал от римской церкви: он был могущественным, не принимающим новое и агрессивно защищающим все старое. С такими силами Англия и Франция вступили в XVIII в. в свою главную борьбу за лидерство в мире.
Глава 5. Век гениевЕсли бы даже не было иных причин исследовать период с 1559 по 1689 г., целая плеяда мыслителей и художников все равно полностью захватила бы наше внимание. Это было время Шекспира, Сервантеса, Эль Греко, Монтеня, Галилея, Рубенса, Мильтона, Мольера, Бернини, Рембрандта, Веласкеса, Гоббса, Спинозы, Ньютона и Локка — работы этих талантливейших людей прошли сквозь века и по-прежнему актуальны сегодня. Если гениальность — это умение создавать произведения вневременной красоты и беспредельной ценности, то в этом упомянутые мастера на голову превосходят многие значимые исторические фигуры.
Культуру в Европе того периода сложно охарактеризовать в нескольких словах. Сложность увеличивается благодаря интеллектуальным и эстетическим спорам этого времени. Вышеперечисленные люди отнюдь не разделяли одни и те же идеи. Некоторые могли бы быть названы участниками научной революции XVII в. Иные являются творцами барокко. Но эта формула не абсолютна — едва ли Шекспира, Сервантеса или Рембрандта можно поместить в одну из этих категорий. В XVII в. европейская культура прошла через свою особо насыщенную экспериментальную фазу. Нечто в атмосфере того времени подталкивало мыслителей скорее к вопросам, чем к синтезу имеющегося, а художников и писателей — к обращению к новым и более разнообразным темам. Говоря громкими словами, XVII в. по праву именуется веком гениев.
Все направления искусства и науки отражали огромные различия — в политике, экономике и социальной жизни — между Западной и Восточной Европой, что было знаковым для этого периода. В культурном плане период между 1559 и 1689 гг. был золотым веком для Испании, Голландской республики, Англии и по крайней мере серебряным веком для Франции. Но золотой век Италии уже миновал, а для Германии он еще не начинался. В Италии, которая была столицей искусства на протяжении почти трех веков, самой значимой фигурой XVII в. был ученый — Галилей. В Центральной Европе также наиболее яркую роль сыграли ученые — Кеплер и Лейбниц. Польша и Россия на протяжении конца XVI и XVII в. находились еще в большей изолированности от путей развития культуры в Европе, чем в минувшие века.
Чтобы понять культуру Западной Европы того времени, необходимо остановиться на трех основных направлениях. Первое — научная революция от Коперника до Ньютона. Какой эффект на мировоззрение человека оказала новая наука? Второе — католико-протестантская борьба за главенство в Европе. Как этот конфликт вызвал появление новых форм религиозного искусства и в то же время спровоцировал новые антирелигиозные настроения? Третье — социальная и экономическая пропасть между богатыми и бедными. Как эта социальная полярность была отражена в искусстве и почему европейская культура стала более аристократичной? Мы постараемся ответить на эти вопросы.
Научная революцияМежду 1540 и 1680 гг. блистательная плеяда астрономов, физиков и математиков, включая Коперника, Кеплера, Галилея, Декарта и Ньютона, совершила революцию в науке. Они отказались от традиционного взгляда на природу и поставили научную практику на новый фундамент. Этот переворот снабдил исследователей новыми методами и новыми стандартами, которые продолжали существовать на протяжении XVIII и XIX вв. Победа новой науки была столь всепоглощающей, что требуется немало воображения, чтобы представить, как можно было всерьез относиться к докоперниковской науке и к ее взгляду на природу. Хотя эта точка зрения была научной, много столетий этот подход считали логическим и эмпирическим и одновременно не лишенным эмоциональности. Мы должны постараться восстановить прежнюю структуру, чтобы понять, как мощь научных исследований смогла буквально стереть его.
Традиционный взгляд на космос, принимаемый каждым образованным человеком в XVII в., был синтезом аристотелевой механики, астрономии Птолемея и христианской теологии. Он демонстрировал, что теория движения Аристотеля отражала божественный порядок строения мира. Все тяжелые тела, говорил Аристотель, падают вниз, к центру Земли, и остаются там до тех пор, пока их не принуждают двигаться в ином направлении. Это сопровождалось мнением, что круглая Земля, твердая и тяжелая, находится в неподвижности в центре Вселенной. И католики, и протестанты связывали земную тяжесть с порочностью и сравнивали ее земную изменчивость с неизменной чистотой небесного свода. Поэтому Земля, предназначенная божеством для человеческих нужд, становилась подобием выгребной ямы Вселенной, а ад — ее крайней точкой. Такое учение гармонировало с астрономией Птолемея. Согласно математику II в. концентрические серии кристаллических сфер вращаются в заданном порядке вокруг человечества. Луна, Солнце, планеты, звезды, primum mobile (самая дальняя сфера в системе мира Птолемея, которая держит всю систему) — все вращается по идеальным окружностям, совершая полный оборот вокруг Земли раз в 24 часа. За primum mobile лежат самые чистые земли из всех — Божественный рай. Все в этой картине было приспособлено к человеческому опыту и ожиданиям. Каждый мог видеть, что Земля остается неподвижной и что звезды были неподвижны. Теория Птолемея о гармоничном небесном движении, насколько это было возможно, совпадала с ожидаемыми результатами несовершенных астрономических обсерваторий.
Докоперниковская наука оперировала рядом биологических и химических правил, которые также полностью удовлетворяли опыту и ожиданиям людей. Считалось, что Бог создал всех живых существ на Земле в безмерном, намеренном и гармоничном порядке: великой цепи жизни. Неодушевленные предметы (такие, как жидкости или металлы) принадлежали к низшей ступени существования. Далее следовал класс овощей, для которых жизнь приравнивалась к существованию. Далее — различные виды животных, для которых жить — значит ощущать. Далее — человек (маленький мир, микрокосм), обладающий помимо земных особенностей интеллектом и душой. На вершине иерархической лестницы находились ангелы, божественные создания, которые присутствовали в сознании человека без ощущения их материальности. Ангелы, как считалось, пребывали в сфере недоступной для научного анализа. Содержание земной материи, как бы то ни было, долго обсуждалось. В химии базовым считалось утверждение, что земная твердь состоит из четырех элементов: земли, воды, воздуха и огня. Земля была базовым элементом, огонь — самым тонким, но для жизни требовались все четыре, и здоровье людей зависело от поддержания баланса между ними. Поэтому в «Короле Лире», когда Шекспир хочет еще более драматизировать хаос, приносимый штормом, он вкладывает в уста Лира слова о том, что элементы враждуют между собой:
Дуй, ветер, дуй! Пусть лопнут щеки! Дуй!Вы, хляби и смерчи морские, лейте!Залейте колокольни и флюгарки!Вы, серные и быстрые огни,Дубов крушители, предтечи грома,Сюда на голову! Валящий гром,Брюхатый сплюсни шар земной, разбейПрироды форму, семя разбросай,Плодящее неблагодарных![5]В человеческом представлении того времени от этих четырех элементов зависят четыре жидкости (субстанции) — меланхолия, флегма, кровь и желчь, — которые протекают по венам, поддерживая жизнь. На протяжении Средних веков и Возрождения главной целью медицинской практики было поддержание этих субстанций в гармонии, что обеспечивало хорошее здоровье и нормальную температуру.
Две особенности докоперниковской науки заслуживают отдельного внимания. Прежде всего, она базировалась на преклонении перед авторитетами прошлого, главным образом в теории античной Греции и в ее экспериментальной практике. До середины XVI в. ни один анатомист не решался пойти против экспериментов Галена над человеческим телом и ни один астроном не осмеливался возразить небесным расчетам Птолемея, хотя и Птолемей, и Гален жили во II в. Во-вторых, было сложно провести грань между экспериментом и магией, между наукой и суевериями. Несмотря на утверждение Аристотеля о том, что любая материя приемлет покой, весь мир находился в постоянном движении. Элементы не могут существовать изолированно, субстанции не могут быть видны. Почему они столь непредсказуемы? Почему здоровый человек внезапно заболевает? Что вызывает шторм, наводнение и прочие катастрофы? Что заставляет одни металлы плавиться, а другие — рассыпаться? Что такое комета, пролетающая по небу? Изменчивость жизни показывает, что Господь огромную роль уделил судьбе, случаю, шансу. Поэтому астрологи, которые старались предсказать грядущие события по положению звезд на небе, становились астрономами. Алхимики, которые стремились превратить дешевый металл в золото, становились химиками. Многие впитали фольклорные мотивы сказок, считая, что на здоровье и болезни влияют волшебные создания. Многие верили в волшебство, существование злых духов (падших ангелов) и дьявола. Проще говоря, не было сомнений в том, что человек благодаря данному Богом уму смог понять, как подчинить себе природу.
Новый взгляд на ВселеннуюПо иронии судьбы первым, кто постарался по-иному взглянуть на природу, был консервативный и скромный польский клирик, который жил в прусском городке, — Николай Коперник (1473–1543). В 1543 г. он публикует свои критические мысли по поводу геоцентрической теории Птолемея, надеясь осовременить ее. Таким образом, он покусился на основы науки. Коперник не желал вступать в спор с идеями Птолемея о концентрических сферах, вращающихся по идеальным окружностям вокруг центральной точки Вселенной. Но даже Птолемей в своей обсерватории выяснил, что только Солнце вращается по одной и той же линии. Луна, планеты и звезды иногда ускоряются или меняют направление. Чтобы создать небесное движение вокруг Земли по сферической форме, потребовалась бы сеть из восьми замкнутых кругов и эпициклов. Коперник верил, что Господь придумал более простую и логичную форму для Своего замысла.
Величайшее открытие Коперника заключается в том, что он смог просчитать отклонения в небесном движении благодаря созданию естественного элементарного уточнения. Он принял Солнце, а не Землю за центр Вселенной. Коперник был кем-то вроде солнцепоклонника, ставя его выше, чем Землю. Его основная гипотеза — что Земля за день совершает полное обращение вокруг своей оси и за год обращается вокруг Солнца — подрывала всю античную доктрину. Движение вокруг Солнца состояло из 34 кругов и эпициклов, что противоречило восьми у Птолемея. Но гелиоцентрическая теория подвергала сомнению чистоту сфер. Теперь Земля представлялась одной из планет, созданных по тем же принципам, что Юпитер или Сатурн, которые, как считалось ранее, находились на более высоком уровне. Согласно Копернику, более не было необходимости верить в то, что отдаленные звезды совершают полный оборот вокруг Земли за 24 часа. Но многие оказались более готовыми к изменениям знаний о звездах, нежели к тому, что Земля вращается, — это подрывало все основы науки. И если Коперник был прав, то почему сила вращения до сих пор не разорвала Землю на кусочки? У Коперника не было ответа на этот вопрос, но он дал стимул другим ученым заниматься им.
Спустя полвека после смерти Коперника его гелиоцентрическая теория имела мало поклонников. Ее преподавали лишь в одном университете (в Саламанке, в Испании), и для прочих людей она была недоступна. Мыслители XVI в. — Боден, Монтень — отказались от Коперника. Тихо Браге (1546–1601), самый известный астроном, живший через 50 лет после Коперника, вернулся к геоцентрической теории. Если, говорил он, Земля вращается и кружится, то камень должен упасть с высокой башни на запад, но этого не происходит. На языке научной фантастики этого астронома можно было бы назвать сумасшедшим ученым. На одном датском острове он построил фантастический замок Ураниборг, в котором устроил астрономическую, астрологическую и алхимическую лаборатории. Тем не менее он внес значимый вклад в развитие научной революции. Он более четко вычислил расположение планет и усовершенствовал ряд астрономических приборов.
Его ассистент, Иоганн Кеплер (1571–1630), был коперниканцем. Кеплер использовал оборудование Тихо, чтобы показать математическую симметрию коперниковской гелиоцентрической системы. Кеплер, как и Тихо, смешивал науку с псевдонаукой. Его нечитаемые книги наполнены музыкальными рассуждениями о гармонии Вселенной и магической геометрией планет. Для Кеплера «музыка сфер» выражалась в том, что Марс был тенором, Меркурий — фальцетом и т. д. Но он также был гениальным математиком. Годы он потратил на вычисление изменчивой орбиты Марса. Согласно наблюдениям Тихо Браге эта планета двигалась по орбите, далекой от правильного круга, и двигалась быстрее, обгоняя Солнце. Стремление найти математическое выражение орбиты Марса подвело Кеплера к открытию трех законов движения планет. Он открыл, что Марс, Земля и другие планеты движутся вокруг Солнца по эллипсу и что Солнце — не середина, а фокус этого эллипса. Форма эллипса менее правильна, чем круга, но у него тоже есть свои свойства, которые можно описать с помощью математической формулы. Наконец, он открыл, что, поскольку каждая планета имеет свое время, за которое она должна обойти вокруг Солнца, то длина орбиты всегда пропорциональна кубу расстояния до Солнца. Другими словами, все планетарные периоды могут быть описаны с помощью математической формулы. Кеплер сделал больше, чем доказал математически, что Птолемей был не прав, а Коперник — прав. Его законы соединили факты и теорию. Они очистили понимание космоса от старого мистического флера и объяснили его новыми механистическими законами. При всей своей любви к мистике Кеплер отказался от учения Коперника о кристаллических сферах. Он видел, что планеты — это движущиеся тела, удерживающие свой курс благодаря некоей силе и управляемые в соответствии с простыми, унифицированными математическими принципами.
Первым ученым-коперниканцем, завоевавшим публичное признание, стал флорентинец Галилео Галилей (1564–1642). Галилей был представителем эпохи Возрождения, выросшим с таким же мировоззрением, как Леонардо да Винчи и Микеланджело до него. Он был удивительно многогранным ученым: аналитиком, экспериментатором, умелым технологом и писателем. Законы Кеплера были абстрактны, но ничего абстрактного не было в той критике, с которой Галилей обрушился на Птолемея и Аристотеля.
В 1609 г. Галилей услышал, что голландцы придумали устройство, с помощью которого можно рассмотреть дальние объекты так, как будто бы они находятся очень близко. Вскоре он сам сконструировал телескоп, который имел тридцатикратное увеличение. В 1610 г. он блестяще презентует свой «Звездный вестник», где говорит о том новом, необычном, что можно увидеть с помощью его телескопа. Луна имеет холмистую поверхность, почти как на Земле, писал он, тем самым доказав, что она состоит из твердой материи, а не иначе, как думал Аристотель. Галилей был поражен различиями между звездами и планетами; когда он смотрел в телескоп, планеты выглядели плотными шарами, но звезды, намного более многочисленные и менее блистающие, чем если бы он смотрел без прибора, не имели точного размера и формы. Они фантастически далеки от Земли, осознал Галилей. Особенно горд он был тем, что обнаружил четыре спутника, вращающиеся вокруг Юпитера. Это открытие заставило его задумать о разнице между Землей и Луной. Позже Галилей обнаружил кольца вокруг Сатурна, понаблюдал за лунными фазами Венеры и заметил вспышки на поверхности Солнца. Все эти открытия все больше и больше подрывали привычный мир птолемеевского космоса. Все демонстрировало, насколько больше экспериментаторы XVII в. могут узнать, чем описано в античных книгах. «Мой дорогой Кеплер, — писал Галилей в 1610 г. — Здесь, в Падуе, один из профессоров философии, которого я долго и упорно просил взглянуть на Луну и планеты через мое стекло, гневно отказался это делать. Почему ты не со мной? Сколько насмешек нам еще придется вынести!»
Галилей знал, что профессора отказывались от телескопа, поскольку это опровергало выводы аристотелевской концепции движения. Аристотель учил, что для того, чтобы тело пришло в движение, необходим был двигатель. Он различал естественное движение, результат внутреннего толчка, и искусственное, результат действия внешней силы. Например, тяжелые тела должны падать самостоятельно с определенной скоростью, потому что они стремились вернуться домой, к центру Вселенной. Легкие тела плавно опускались на свое место. Для последователей Аристотеля предположение, что Луна и планеты могут постоянно летать в космосе при условии, что они такие же тяжелые, как и Земля, разрушало основы природы. Безусловно, Господь не мог допустить, чтобы Земля могла свободно летать вокруг Солнца, которое не является твердым телом.
Оставив позади концепцию Аристотеля, Галилей создал новый подход к динамике, учению о поведении тел в движении. Он постарался объяснить не почему тела движутся, а как они движутся. Серией экспериментов он доказал, что движение тел во времени и пространстве может быть математически описано. Показывая, что маятник определенной длины всегда совершает свои колебания за фиксированное время, проходит ли он длинные или короткие дистанции, Галилей смог вычислить период колебания математически. Аналогично, проследив параболическую траекторию пушечного ядра, он сформулировал общую теорию движения тел. Возможно, Галилей и не сбрасывал в реальности 10 пудов и 1 пуд с Пизанской башни, но он доказал, что тяжелое тело падает с большей скоростью, чем легкое. Поведение всех свободно падающих тел описывается в законе ускорения. Эта серия опытов опровергла учение Аристотеля о разнице между естественным и искусственным движением. Эксперименты Галилея привели его к наиболее фундаментальному открытию инерции. Галилей был первым, кто увидел, что при наличии идеальных физических условий движущийся шар будет продолжать катиться, пока не встретит иную силу. Все мыслители до него ассоциировали инерцию с состоянием покоя, а механика считалась наукой о движении тел. А Галилей приравнял инерцию не только к состоянию покоя, но и к новой форме движения, он понял, что только изменения в движении требуют объяснения. По мнению Галилея, было так же просто понять, что Земля находится в постоянном вращении, как и принять ее в состоянии покоя. Принципы динамики были установлены, и традиционная физика стала так же бесполезна, как и традиционная астрономия.
Немудрено, что отрицание выводов Аристотеля и Птолемея принесло Галилею серьезные проблемы с церковью. Старая наука, несмотря на языческие корни, глубоко зависела от христианской интеллектуальной традиции. Новая наука, напротив, противоречила некоторым постулатам Священного Писания. Галилей соглашался, что Писание и природа должны трактоваться раздельно. Под давлением со стороны иезуитов в 1616 г. коперниковскую теорию признали «глупой и абсурдной, философски неверной и еретичной». Галилея заставляли отказаться от коперниканства. Тем не менее в 1632 г. он посчитал, что наступило безопасное время для публикации своего «Диалога о двух главнейших системах мира — Птолемеевой и Коперниковой». Показывая то, что достойно уважения в старой и новой системах, в форме диалога, Галилей смог остаться нейтральным. Фактически он показал старую науку в виде никем не принимаемого клоуна, Симплиция, который не может ничего доказать. Папа Урбан VIII (правил в 1623–1644 гг.) посчитал, что под видом Симплиция Галилей насмехается над ним. Галилея привезли в Рим, он был допрошен инквизицией, его вынудили отречься от своих «ошибок», и до конца жизни он был приговорен к домашнему аресту. «Диалоги» оказались под запретом. Легенда гласит, что, когда Галилей возвратился в свой дом, он взглянул в небо и прошептал: «И все-таки она вертится».
Суд над Галилеем, возможно, получил преувеличенную оценку. Будучи праведным католиком, он принял наказание более спокойно, чем либералы. Церковь не запретила ему работать или писать. В 1638 г. он выпустил свою последнюю и величайшую книгу «Беседы и математические доказательства о двух новых науках», в которой он заложил основы современной физики. Неудивительно, что он отослал работу для публикации в Лейден, поскольку в XVII в. именно протестантские страны, такие как Соединенные провинции и Англия, обеспечивали самую свободную атмосферу для развития новой науки.
Обмен научными мнениямиНа протяжении первой половины века два философа блестяще поддержали научную революцию — Фрэнсис Бэкон (1562–1626), англичанин, и Рене Декарт (1596–1650), француз, который жил в Голландии. Оба выражали свое неудовольствие отжившей свое прошлой наукой. Как Петрарка на заре Возрождения, они видели себя зачинателями блистательного нового века, венчающего полторы тысячи лет интеллектуальной тишины. Бэкон и Декарт были большими пионерами, чем Петрарка, ибо они отказались от всей прошлой интеллектуальной традиции, как классической, так и средневековой. Декарт чувствовал себя таким скованным мертвыми догматами Аристотеля и его средневековой схоластической школой, что он поставил себе целью пересмотреть знания и традиции прошлых веков. Он отбросил веру во что бы то ни было, кроме веры в существование самого себя как думающего и сомневающегося существа, — «Я мыслю, следовательно, существую». В этой фразе он выразил всю новую метафизику и физику. И Бэкон, и Декарт верили, что наука, особенно практическая, дает ключ к человеческому прогрессу. «Истинная цель науки, — писал Бэкон, — ничто кроме этого: жизнь человека должна быть наполнена новыми открытиями и силой». Несмотря на то что он жил в эпоху очень медленного технического развития, Бэкон понимал, что научная революция принесет человеку невиданный ранее контроль над его окружением. Он предвидел связь между наукой и технологиями, которые преобразили современный мир.
И Декарт, и Бэкон многое сделали для описания нового метода науки. В своем «Новом Органоне», изданном в 1620 г., Бэкон высказал идею о том, что настоящий ученый (не такой, как Аристотель) работает по индуктивному методу, двигаясь от частей к целому, от экспериментов к аксиомам, которые, в свою очередь, приводят к новым опытам. Бэкон призывал ученых проводить эксперименты так систематично, как это только возможно, чтобы подготовить разум к открытиям. Хотя сам он не был экспериментатором, Бэкон считал, что эмпирический, индуктивный метод по праву пользуется успехом у химиков и биологов. Но этот метод не был принят крупнейшими учеными того времени. Размышления математиков, астрономов и физиков были более абстрактны, чем считал Бэкон.
Наиболее важным прорывом в науке XVII в. стало появление дедуктивного похода, как раз таким образом Кеплер вывел свой закон о движении планет. Поэтому понимание науки Декарта оказалось чрезвычайно важным. Он был великим математиком. Он создал аналитическую геометрию и уточнил закон инерции Галилея. В «Рассуждении о методе» (1637) он описывает правила для абстрактных, дедуктивных исследований, как раз подходящих для математиков. Настоящий ученый, согласно Декарту, интересуется не конкретным феноменом, как в законах, которыми объяснялась природа. Чтобы узнать секреты природы, он должен исследовать самые простые элементы среды и уже по ним разгадать, что дает конкретный феномен. Метод Декарта был намного ближе бэконовского к интеллектуальному процессу, который начали Коперник, Кеплер и Галилей.
И Бэкон, и Декарт были философами новой науки, но не без своих минусов. Концепция Бэкона была слишком утилитарной, Декарт слишком зависел от экспериментов. Дефекты Бэкона были более серьезными. То, что он опирался на материальные данные, мешало ему увидеть революцию в астрономии и физике. Он не смог оценить труд мыслителей, которые работали с абстрактными явлениями. Он почти оклеветал Галилея за то, что тот выразил движение в виде формулы. Бэкон желал бы, чтобы Галилей продемонстрировал все на примере реальных движущихся тел. Декарт ушел в противоположную крайность. Он обвинил Галилея в том, что его эксперименты абстрактны. Декарт считал, что его новая философия объясняет, как и почему существует Вселенная, намного лучше, чем эксперименты Галилея.
Декарт разделил природу на два противоположных элемента — дух и материю, или мыслящую субстанцию и протяженную субстанцию. Он не стремился исследовать мыслящую субстанцию, которая включала душу и дух, как считали теологи и церковь. Но его концепция протяженной субстанции позволила ему объяснить каждый аспект существования человека в терминах механизма. Согласно Декарту, вся Вселенная заполнена бесконечной материей. Каждый материальный объект может быть математически вычислен, имеет длину, ширину и высоту. Для таких сил, как гравитация или магнетизм, просто не оставалось места. Объяснение Декартом движения на основе механистических принципов выглядело как столкновение видимых частиц, предметов. «Дайте мне протяженность и движение, — восклицал он, — и я построю Вселенную». Картезианство было популярно среди интеллектуалов XVII в., которые потеряли веру в старое учение о природе Аристотеля и Птолемея. Это была новая ветвь науки. Декарт внес значимый вклад в физиологию, доказав, что человеческое тело является машиной, работающей по тем же законам, что и космическая машина. Проблема была в том, что он объяснял все довольно жестко. Он был более гениальным, нежели Аристотель, но столь же догматичным. Еще до завершения века картезианство сменилось ньютоновским представлением о мировой машине.
Бэкон и Декарт помогли создать необходимую атмосферу, благодаря которой ученые были признаны обществом. После 1650 г. стало намного проще находить деньги на оборудование и эксперименты. Открытия делались быстрее и быстрее распространялись. Что более важно, стало возможным общение ученых разных стран. С тех пор как университеты отказались от новой науки, ученые чувствовали себя некомфортно в их стенах. Бэкон убедил ученых сформировать свои собственные научные сообщества, где они могли бы свободно обсуждать все новые идеи. Галилей принадлежал к самому первому такому обществу, академии Линчей в Риме. К 1650 г. аналогичные общества появились во Флоренции, Париже и Лондоне. На протяжении последующих 10 лет под патронажем правительства в Англии и Франции появляются еще более серьезные научные объединения. В 1662 г. Карл II основал Королевское общество. Кольбер спонсировал создание Академии наук в 1666 г. Многие известные личности XVII в. были тесно связаны с этими структурами. Члены обществ слушали доклады, делились инструментами, проводили исследования и записывали свои результаты в научные тома — прототипы современных журналов. Членство в таком обществе было признанием профессионализма. Карл II, кстати, работал в химической лаборатории.
Популярность новой науки среди дилетантов вызывала смех. В «Виртуозе» Томаса Шадвелла, популярного английского писателя 1676 г., ученый муж по имени сэр Николас Джимкрак описан как шарлатан. Он переливал кровь овец в тело человека (этот эксперимент был на самом деле предложен Королевским обществом), чтобы вырастить на нем шерсть. Он рассматривал сражения армий на Луне через телескоп. Он читал Библию при фосфорном освещении. Когда скептик спросил его, почему он лежит на столе, имитируя движения плавающей лягушки, он ответил следующее:
«Джимкрак. Я плаваю на суше.
Скептик. Вы будете практиковаться на воде, сэр?
Джимкрак. Никогда, сэр. Я ненавижу воду, я никогда в нее не полезу, сэр.
Скептик. Тогда от плавания нет никакого толка.
Джимкрак. Я рассматриваю только особую сторону плавания. Мне не интересна практика, я мало что делаю для пользы, это не мое. Знания — вот моя цель».
На самом деле «Виртуоз» делал особый акцент именно на утилитарной части новой науки, а не на теоретической. Карл II и Кольбер мечтали о технологическом прорыве. Многое было сделано для развития промышленной механики, судомоделирования, экспериментов с новыми рецептурами пива и т. д. Во второй половине XVII в. самые крупные исследования были посвящены более абстрактным предметам.
Сэр Исаак НьютонУдивительный гений англичанина Исаака Ньютона (1642–1727) вознес научную революцию до высшей точки. Ньютон был отнюдь не привлекательной личностью. Он был очень рассеянным профессором: он забывал есть, когда работал, и ему приходилось напоминать о необходимости публиковать свои открытия. Он страдал паранойей и уверял, что коллеги крадут его идеи. Он тратил много времени и сил на алхимические исследования, не говоря уже о вычислении дат библейских событий. Но когда Ньютон обратился к физике и астрономии, только Галилей среди ученых XVII в. смог сравниться с ним по богатству воображения и дисциплине. Только Галилей разделял его мастерство по управлению научным инструментарием, экспериментами, теориями. Ньютон был более сильным математиком, абстрактно мыслящим. Как многие ученые, он больше всего создал будучи молодым человеком. В 1665 г., когда он был студентом Кембриджа, учебное заведение накрыла эпидемия бубонной чумы. И около двух лет Ньютон был вынужден провести на уединенной ферме его матери в Линкольншире. В этом месте он начал свои эксперименты в оптике, таким образом первый раз выделив учение о свете в отдельную ветвь физики. В математике он изобрел дифференциалы и интегралы. В механике он начал формулировать свои законы всемирного тяготения и движения. «В те дни, — вспоминал он позже, — я был на пороге своих изобретений и занимался математикой и философией более, чем когда бы то ни было».
Основным достижением Ньютона стало объединение законов планетарного движения Кеплера, законов падения тел Галилея, концепции инерции, развиваемой Галилеем и Декартом, и своей собственной концепции гравитации в единой физико-математической системе. Ньютон задался вопросом, что удерживает планеты на эллиптической орбите вокруг Солнца и Луну на орбите Земли, в то время как согласно концепции инерции Галилея каждая из них должна двигаться независимо по прямой линии. Упавшее ему на голову яблоко в его саду навело его на мысль, что Луна должна притягиваться к Земле той же силой, которая притягивает яблоко к Земле. Он вывел, что гравитация — это общая сила, влияющая на все предметы, и взаимодействия двух масс друг на друга равны по силе и противоположны по направлению. Таким образом, Луна притягивается к Земле с той же силой, что и Земля к Луне. Лунное притяжение вызывает морские приливы. В случае с яблоком его масса настолько мала в сравнении с земной, что притяжение яблока не имеет значимого воздействия. 20 лет прошло, прежде чем Ньютон убедился в своей математической правоте. Наконец в 1687 г. он сформулировал свою теорию притяжения и движения тел и описал ее в эпохальном труде, «Математические начала натуральной философии», обычно известном по своему латинскому названию «Принципы» (Principia). Она продавалась по 5 шиллингов за копию.
«Принципы» — это довольно сложное произведение, рассчитанное на тех, кто мог понять ньютоновскую математику и оценить элегантность его теории. Беглый взгляд не позволит понять его глубины. Во-первых, Ньютон соединил вместе математические, астрономические и механические открытия века. Он соединил небесную механику Кеплера с земной механикой Галилея и вывел из этого три закона движения, которые выразил математически. Далее, он сформулировал закон всемирного тяготения: каждый предмет притягивается к другому с силой пропорциональной произведению масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. В целом «Принципы» есть развернутая демонстрация этого закона. Ньютон не стремился понять истинную силу гравитации. Он спорил с Декартом, который отрицал существование гравитации и движение тел объяснял механически. Взгляд Ньютона на природу, так же как и взгляд Декарта, был механистическим и математическим, но он не любил метод Декарта открывать картины мира без привязки к эмпирическим наблюдениям. Подобно Галилею, Ньютон верил, что ученые должны выяснять, как Вселенная существует, а не почему. Он много усилий приложил к тому, чтобы лопнул мыльный пузырь картезианства. Подкрепляя свои абстрактные выводы экспериментами, Ньютон завершил свою книгу описанием строения небесной системы. Эта часть поразила его читателей. В числе прочего Ньютон высчитал период вращения Земли. Его описание Вселенной не требовало исправлений в течение целого века, а физика продолжала работать в рамках ньютоновой механики (или классической механики) до века Эйнштейна. «Принципы» были признаны произведением искусства, хотя картезианцы не принимали теорию гравитации. В отличие от Галилея вокруг Ньютона поднялась шумиха. Он был посвящен в рыцари и избран членом Королевского общества. Когда он умер, он был удостоен гранитного памятника и похоронен в Вестминстерском аббатстве.
Биология и химияОчень мало было сказано про биологию и химию, поскольку между 1559 и 1689 гг. ничего революционного там не происходило. Биология считалась вспомогательной наукой по отношению к медицинской практике, химия — к металлургии и медицине. У наук не было ни рациональной методологии, ни стандартов. Как бы то ни было, некоторые сферы биологии — в основном анатомия, физиология и ботаника — развивались. Медицинские технологии Галена, существовавшие уже полторы тысячи лет, были скорректированы в основном профессорами Падуи, ведущего медицинского европейского центра. В 1543 г., как раз когда Коперник обнародовал свою гелиоцентрическую теорию, Андреас Везалий (1514–1564), профессор Падуи, выпустил поистине революционное пособие по анатомии. Везалий скорректировал большинство ошибок Галена. Его книга была произведением искусства так же, как и прорывом в науке, поскольку текст был иллюстрирован уникальными изображениями мускулов и костей.
Еще более фундаментальный прорыв после Галена произошел в 1628 г., когда Уильям Харвей (1578–1657), англичанин, который учился в Падуе, продемонстрировал циркуляцию крови. До этого считалось, что так как венозная кровь чуть синеватая, а артериальная — ярко-красная, то существует две отдельные системы. Гален учил, что венозная кровь переносит питание тканям, а артериальная — дух. Таким образом человек мог существовать. Харви отверг оба этих мнения, он доказал, что кровь идет по артериям, накачиваемая сердцем, двигается по венам и возвращается обратно. Харви-боготворил сердце так же, как Коперник — Солнце, то есть подтвердил тезис Аристотеля о том, что движение по кругу идеально. Его открытие изменило теорию медицины, но доктора того времени не оценили этого. Даже физиологи продолжали верить, что основным средством от болезней является кровопускание.
В ботанике натуралисты собрали множество новых данных о растениях. В 1540 г. было классифицировано только 500 видов, а к 1680 — 18 тысяч. Но не было возможности изменить традиционный взгляд на виды и на биологические цепи. В течение этого периода немец Антони ван Левенгук (1632–1723) создал микроскоп с 300-кратным приближением. Благодаря этому инструменту он открыл целый новый мир простейших, незаметных для невооруженного глаза. Но он не понял, что микробы, которыми он восхищался, могут быть причиной человеческих заболеваний. Этот факт так и остался в тени до XIX в.
В химии сложно было увидеть значимые продвижения. Химиков было немало: горные инженеры, которые брали пробы руды; фармацевты, составляющие лекарства; алхимики, превращающие металл в золото; философы, которые спорили об атомистической структуре материи. Физиологи любили лечить своих больных лекарствами из ртути, особенно когда появлялись такие новые болезни, как сифилис. Эти химикаты были не более вредны, чем травяные сборы, но их действие было более сильным. Современная концепция элементов и составляющих еще не была разработана. Роберт Бойль (1627–1691) был ведущим химиком-экспериментатором и теоретиком. Он разрушил идею Аристотеля о четырех базовых элементах — земле, воде, огне и воздухе, но не смог предложить лучшей теории о строении материи. Революция в химии началась лишь в конце XVIII в., когда Лавуазье выделил кислород и составил первую таблицу химических элементов.
Тем не менее общий результат работы мыслителей между 1559 и 1687 гг. кажется удивительным. С одной стороны, революция в науке позволила Декарту и Ньютону подготовить общество к тому, что можно взглянуть на космос с механистической точки зрения. Концепция Ньютона о природе как о всемирной машине была его способом выразить интеллектуальное и эмоциональное состояние эпохи, как это было и с концепцией Аристотеля — Птолемея. Человек той эпохи замечал повторяемость природы, то, что ее объекты, большие или малые, управляются некими законами. В старой точке зрения было больше романтики, в новой — больше рациональности. Потери в эмоциональности, воображении и замысловатости компенсировались стремлением к элегантности и общим параметрам. В образованных кругах в 1687 г. не осталось места для веры в магию и мифы. На протяжении Религиозных войн, особенно во время Тридцатилетней войны, страх перед волшебством возрос. Но к концу века все сошло на нет. Массовая истерия в Салеме в 1692 г., когда в Массачусетсе было сожжено 20 ведьм, стала последним выражением публичного страха перед волшебством.
Новая философия заставляла человека отойти от своих религиозных воззрений. Протестантские ученые, такие как Кеплер и Ньютон, и католики, как Галилей и Декарт, старались привести свои идеи в гармонию с христианской теологией. Однако было сложно усмотреть связь христианства с абстрактными построениями ньютоновской картины мира. Великий Часовщик был более далек, чем великий Создатель, придуманный Кальвином. Стремления людей становились более значимыми. Человек более не жил в центре космоса. Он занимал одну из планет, плывущую в пустом пространстве. Но он познавал свое окружение. Если Бог завел часы, то человек мог узнавать время. Вот что стало наиболее важным достижением научной революции XVII в. — вера в непоколебимый прогресс человека.
Религиозное искусство эпохи БароккоВ искусстве, как и в науке, период с 1559 до 1689 г. продемонстрировал бунт против традиционных стандартов и ценностей. В конце XVI в. возрожденческий стиль в живописи, скульптуре и архитектуре меняется. XVII век дает нам новый стиль — барокко. На первый взгляд этот художественный бунт кажется необъяснимым. Период, когда искусство Возрождения достигло своего пика в первое тридцатилетие XVI в., историки называют Высоким Возрождением. В эти годы пять великих мастеров — Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Тициан и Дюрер — выражали идеал красоты человеческого тела. Ни один из художников после них не смог достичь такой гармонии, любви к жизни при изображении человека. Как можно было превзойти чувственность Леонардо, восхваление мужского тела Микеланджело, идеализацию женщины у Рафаэля, буквально вибрирующие краски Тициана или искусство композиции Дюрера? Высокое Возрождение было настолько идеальным, что к 1620 г. оно перестало существовать. Микеланджело, осознав все проблемы унаследованного старого стиля, дал название новому направлению в искусстве, известному как маньеризм.
В 1520 г. традиции Возрождения были также подорваны протестантским движением. Лютер отвергал религиозное искусство Высокого Возрождения. Он называл его еще более языческим, чем христианство, и возражал против всей католической традиции религиозного искусства. Протестанты считали, что богато украшенные церкви, наполненные статуями и изображениями святых, Девы Марии, Христа и Бога Отца, — это богохульство. Католики, безусловно, отрицали эти протесты еще более яростно, чем когда бы то ни было, защищая свою религиозную живопись. Но к середине XVII в. католики тоже признали искусство Возрождения слишком некомфортным для себя. Им было необходимо нечто иное для выражения прежних идей. Моральные и эстетические споры, борьба протестантов и католиков привели к появлению нового интереса к религиозной живописи, скульптуре и архитектуре.
Живопись XVI в.На протяжении XVI в. протестантская реформация оставила неизгладимый след на искусстве Северной Европы. В Германии и Нидерландах, как и в Италии, художники зарабатывали на жизнь тем, что расписывали алтари и церковные фрески. Но Лютер, Кальвин и Цвингли инициировали протестные движения против таких символов папского культа. Протестанты сжигали скульптуры, алтари, смывали фрески. Лютеранские и кальвинистские церкви в основном оставались недеко-рированными и пустыми. В XVI в. даже католические церкви в Северной Европе меньше платили художникам, скульпторам и архитекторам, чем это было в старые, добрые времена. Альбрехт Дюрер (1471–1628), великий немецкий мастер, современник Лютера, не был задет этим кризисом. Дюрер зарабатывал на жизнь своими портретами и иллюстрированием книг. В конце жизни он упростил свой стиль религиозных гравюр и выбрал библейские темы, связанные с очищением духа, поскольку Дюрер уважал Лютера, хотя и не присоединялся к его движению. Его современник Ганс Гольбейн Младший (ок. 1497–1543) вынужден был отказаться от изображения Мадонны, чем он прежде занимался. Будучи молодым художником, Гольбейн переезжает из Германии в Швейцарию, а оттуда — в Англию в поисках работы. Он провел последнюю половину своей жизни в работе над портретами Генриха VIII и его придворных. Гольбейн не добился успехов в Германии и Англии. Впрочем, в Нидерландах и в Германии в то время было мало выдающихся мастеров.
Полотна Питера Брейгеля Старшего (ок. 1525–1569) хорошо выражают изменившиеся настроения в искусстве Северной Европы. Брейгель был фламандским католиком, который создавал свои работы в 1560-х гг., как раз когда в Нидерландах поднималось восстание против Филиппа II. Он рисовал больше для частных лиц в Антверпене и Брюсселе, чем для церкви, особых успехов достигнув в изображении повседневной жизни, сцен с крестьянами за работой, с обилием мелких деталей и насыщенной композицией.
Его религиозная живопись по стилю очень похожа на его жанровые работы. Например, «Избиение младенцев» весьма нетрадиционно. Эта тема, безусловно, очень трагична, что обычно выражается в почти театральных позах упавших людей, вооруженных солдат, рыдающих матерей и обнаженных детей в лужах крови. Картина Брейгеля иная. Бросив беглый взгляд, мы увидим обычную зимнюю сцену на городской улице во Фландрии, затем замечаем кавалерию, атакующую деревню, крестьян на снегу, безуспешно молящих о прощении, солдат, распахивающих двери в дома. Детей почти не видно, и только один в крови. Но интерпретация Брейгеля придает картине особую остроту, поскольку зритель осознает, что происходит, и ощущает себя настолько же беспомощно, как и герои картины. Уловив страхи эпохи, Брейгель смог по-новому представить старый библейский сюжет.
В Италии XVI в. художественный кризис был более серьезным. Разглядывая полотна Тициана (1477–1576), кто-то может посчитать, что никакого кризиса вовсе и не было. 70 лет этот венецианский мастер заполнял свои полотна Венерами в стиле Высокого Возрождения. Но прочие художники придерживались иного направления в искусстве. Захват Рима в 1527 г. Карлом V положил конец Высокому Возрождению для папства, если не для Венеции в целом. Временно священники перестали поддерживать художников и архитекторов. После реформы папства в середине XVI в. атмосфера в Риме перестала располагать к развитию искусства. Папа Пий IV (правил в 1559–1565 гг.) был настолько возмущен обнаженными фигурами на знаменитой фреске Микеланджело «Страшный суд» в Сикстинской капелле, что приказал дорисовать на них одежду. Но вскоре церковь избавилась от прошлых предрассудков. В 1563 г. Тридентский собор постановил, что религиозное искусство должно служить для укрепления веры и склонения к набожности. Святой Игнатий Лойола еше раз подтвердил убеждение церкви в том, что культ богослужения подрывал физические и духовные силы христианина. Его «Упражнения для духа» учили читателя, как использовать все чувства, чтобы достигнуть максимального духовного опыта. Священники возобновили свою программу. Собор Святого Петра был завершен в конце XVI — начале XVII в., и весь Рим был перестроен по еще более шикарному плану. Как только католическая реформация набрала мощь, архитекторы и художники начали получать поддержку.
Художники Италии XVI в. находились в поисках нового стиля, который бы полностью отражал возрождение католичества. Микеланджело Буонаротти (1475–1564) изменил свой творческий подход в 1530 г., тем самым вызвав протест против стандартов и ценностей Ренессанса. Его две знаменитые фрески в Сикстинской капелле иллюстрируют его отношение к измененной концепции религиозного искусства. Фрески из Генуи, написанные около 1510 г., несмотря на религиозность сцен, показывают гармонию, пропорции классической греческой скульптуры. Но настенные фрески «Страшного суда», написанные в 1530 г., после падения Рима, полностью отрицают классические каноны. Безусловно, ни один великий мастер не станет трактовать жизнерадостную сцену сотворения Адама с тем же чувством, что и сцены падения мира. Но Микеланджело менял свой стиль на протяжении многих лет, работая над одними и теми же сюжетами. В своей первой попытке создать статую Христа, «Пьета» (1499) для собора Святого Петра, Микеланджело старался, используя авторские находки, достичь максимальной реалистичности необычной сцены. Он стремился выразить двойное видение Богоматери — печально склонившейся над распятым Христом и молодой Марии, сжимающей в объятиях своего маленького сына. Он наделил Марию лицом молодой девушки и несколько изменил пропорции тела Христа, чтобы как можно изящнее поместить его в объятия Марии. Благодаря мастерству скульптора, достигнутому в период Возрождения, — анатомической четкости и гармонии в изображении тела — мы получаем высокохудожественную композицию и в то же время полностью реалистичную. На закате своего творчества Микеланджело возвратился к той же теме и в своем неклассическом искусстве. Его «Снятие с креста» (1555), представленное в кафедральном соборе во Флоренции, так и осталось незавершенным, но мы безошибочно выделяем резкие очертания тела Христа, слишком тяжелого, чтобы его могли унести. Микеланджело вытягивает пропорции Христа, чтобы показать весь ужас суда над ним.
Поздние работы Микеланджело вдохновили его последователей, получивших название маньеристы, поскольку они работали «в манере» мастера. Это был опасный путь, потому что никто не имел и доли гениальности Микеланджело. Маньеристы использовали компоненты классического искусства, чтобы добиться неклассического эффекта. В конце XVI в. итальянские церкви и дворцы, колонны, арки, фронтоны греко-римских зданий причудливо соединялись в стремлении отойти от старого стиля Возрождения. Маньеристы декорировали стены аллегорическими сценами с мускулистыми атлетами. Сегодня большая часть этого искусства кажется плохо отражающей католическое Возрождение. Как бы то ни было, два художника этого направления оставили свой сильный след в истории религиозного искусства. Одним из них был Тинторетто (1518–1594), венецианец, а вторым Эль Греко из Толедо (1548–1614).
Говорят, что Тинторетто как-то написал на дверях своей мастерской: «Рисунок Микеланджело, краски Тициана». Впрочем, как бы ни была оригинальна живопись Тинторетто, сегодня его полотна выглядят менее богатыми, нежели картины Тициана. Но энергия и мощь его композиций впечатляет. Он мало интересовался языческими темами Тициана и предпочитал религиозные сцены — святых, изображение чудес, Мадонны. Вклад Тинторетто был огромен. Подражая «Страшному суду» Микеланджело, он пишет ряд монументальных панорам, среди которых наиболее впечатляющим является 70-футовое изображение рая в Герцогском дворце в Венеции. В этой работе около 500 фигур окружают Христа и Деву Марию. Веками венецианцы хвалились, что именно у них находятся самые масштабные полотна, до тех пор пока кладбище Форест-Лоун в Калифорнии не представило нечто еще более величественное. Некоторые из малых работ Тинторетто были даже драматичнее. Его «Избиение младенцев» — это величественная лавина движения, прямо противоположная картине Брейгеля. Он может быть вульгарным, изображая Тайную вечерю за кривым столом и апостолов, развалившихся, как будто бы слегка переборщивших с выпитым. В Национальной галерее в Вашингтоне находится удивительно тонкое изображение Христа, идущего по воде. Мистический свет и нежный ритм кажутся чудом.
Эль Греко был еще более оригинальным художником, чем Тинторетто, и, пожалуй, было бы не совсем справедливо причислять его к школе маньеристов. Его настоящее имя было Доминикос Теотокопулос; его назвали «грек», поскольку он родился на Крите. Он провел много времени в Риме и Венеции, после чего в 1570 г. перебрался в Испанию. Эль Греко надеялся стать придворным художником, но Филипп II не принял работы эксцентричного иноземца, так отличающиеся от спокойных, безэмоциональных работ испанцев. Поэтому Эль Греко осел в Толедо, став церковным художником, — не самая престижная профессия. Мы привыкли считать Эль Греко модернистом своего времени; поэтому мало внимания уделяется тому, что его характер более подходит XVII в. и очень похож на характер Дон Кихота. Эль Греко много взял от Тинторетто, Тициана и Микеланджело, но он всегда был самобытным художником. Имея византийские корни, он знал всю классическую традицию Возрождения изнутри. Он никогда не стремился обойти натурализм Ренессанса. В его вытянутых двумерных фигурах, словно находящихся между раем и землей, не было ничего прекрасного.
Эль Греко называл «Погребение графа Оргаза» «своей внутренней работой». Картина показывает нам чудо: когда набожный граф умирает в Толедо, святой Стефан и святой Августин спускаются с небес, чтобы с почестями положить его в могилу.
Маленький мальчик, сын Эль Греко, показывает нам чудо, а священник следит за душой умершего, которую ангелы несут к Христу. С помощью игры красок и поз художник показал три уровня реальности: мертвый человек, живые люди и небесные создания. Значимо то, что такая композиция передавала поднимающуюся вверх перспективу. Молчаливая серьезность Эль Греко вытесняла поверхностную сентиментальность и чувствительность. Его работы показывали дух любви, объединяющий Христа, святых и человека, — вот что было квинтэссенцией католического искусства.
Кажущееся нам безупречно-прекрасными полотно Эль Греко было слишком неземным на католический вкус. На рубеже веков в Риме художник Микеланджело да Караваджо (1565–1609) культивировал реалистичный и земной подход в противовес живописи Эль Греко. Караваджо боролся с маньеризмом. Он буквально шокировал людей, изобразив Фому Неверующего толстым и морщинистым человеком. Он поместил сцену смерти Девы Марии в грязный дом. Караваджо был талантливым художником, и все его работы были выразительными и тщательно проработанными, но если Эль Греко был слишком утонченным для XVII в., то Караваджо — слишком грубым. Покровители искусства, принцы и церковники, требовали грандиозности, так же как и мастерства исполнения. То, что они желали, сполна выразилось в барокко, новом стиле, появившемся в XVII в., приверженцами которого стали такие художники, как Рубенс, Ван Дейк и Веласкес, и такие архитекторы, как Бернини.
БароккоДать определение барокко чрезвычайно сложно. Барочное искусство и архитектура XVII в. характеризуются мощью, театральностью, энергией и прямым эмоциональным посылом, хотя, как мы видим, все эти качества проявляются в разных произведениях в той или иной мере. Между маньеризмом XVI в. и барокко XVII в. нельзя провести жесткую границу; оба стиля резко отличаются от классического, хотя произведения барокко были более радостными и менее нежными, чем полотна Тинторетто и Эль Греко. Поклонники барокко между 1550 и 1750 гг. стремились воплотить его практически во всех сторонах жизни Европы. Они говорили не только о барочном искусстве, музыке и литературе, но и о способе мыслить, и о барочной политике. Однако сложно дать четкое определение барочных направлений в живописи или музыке XVII в. В музыке, например, самым ярким событием стало развитие оперы. Такие композиторы XVII в., как Монтеверди в Италии, Люлли во Франции и Пурсель в Англии, сделали популярным это новое развлечение, которое объединило в себе музыку, актерскую игру, танцы и пышность. Опера приобретает успех во всех высших кругах Европы. В XVII в. церковная музыка также стала более пышной, драматической, как, например, хоралы и органы, написанные Шютцем и Букстехуде. Но в музыке барокко достигло своего пика позже, чем в живописи. Наиболее известные композиторы эпохи барокко — Корелли, Вивальди, Скарлатти, Гендель и Бах — творили в начале XVIII в.
Прежде всего, мы ассоциируем барокко с живописью и архитектурой. Новый стиль XVII в. был более классическим, чем искусство Возрождения, поскольку мастера барокко знали, как показать в лучшем свете блеск и пышность высшего класса. Новый стиль обращался скорее к королям и аристократам, чем к среднему классу или крестьянству. В буржуазной Голландии такие художники, как Рембрандт и Вермер, имели мало сходства с пышным стилем. Он существовал на территории Габсбургов, в Италии, Испании, Бельгии, Австрии и Богемии. Это были католические территории, а католикам барокко пришлось намного больше по душе, чем протестантам.
Что еще могло быть лучшим доказательством торжества католицизма, как не пышные барочные церкви XVII в., обильно украшенные величественными росписями и скульптурами? Иезуитская церковь в Риме объединяла в себе экстерьер в стиле маньеризма XVI в. и интерьер в стиле барокко XVII в. Барочное убранство церкви сложно поддается описанию. Росписи отображают экспрессивные сцены из религиозной жизни. Изумительная могила святого Игнатия, отделанная ляпис-лазурью и бронзой, выражает скорее ликование, чем скорбь. Скульптурные группы по бокам символизируют победу над ересью и варварством. Не возвращаясь к языческому классицизму, барочный Рим выражал власть реформированного католицизма. К несчастью, этот стиль вскоре деградировал к слащавой и помпезной манере, которая охватила все религиозное искусство, в том числе и протестайтское, с XVIII в.
Питер Пауль Рубенс (1577–1640) был художником, в творчестве которого барокко воплотилось наиболее полно. Фламандец, учившийся в Италии, он основал фантастически успешную студию в Антверпене. Его яркие картины, изображающие полных жизни людей, купающихся в насыщенных красках, впечатляли и радовали людей, привыкших к спокойным крестьянским пейзажам Брейгеля. Живопись Рубенса была зрелищной. Он управлял целым производством, окруженный помощниками, каждый из которых был специалистом по рисованию фигур, животных, лиц, задних планов. Рубенс сам наносил несколько финальных штрихов, но не больше. Например, он отправил одному торговцу список из 24 работ на продажу, только пять из которых были выполнены им самим. В списке упоминались следующие работы: «Прометей Прикованный», с орлом, клюющим его печень; оригинальная работа, сделанная мною, орел выполнен Снейдерсом, 500 флоринов. «Христос на кресте», в полную величину, возможно лучшее из того, что я когда-либо создал, 500 флоринов. «Страшный суд», начат одним из моих учеников после того, как я выполнил оригинал большего размера для принца Нюберга, который заплатил мне 3500 флоринов. Настоящая работа не закончена, я закончу ее сам, поэтому она может сойти за мою, 1200 флоринов».
Массовое производство Рубенса касалось в основном героических полотен, где общий посыл был важнее, чем сумма деталей. Его талант декоратора был по достоинству оценен королевскими дворами Европы. Мария Медичи и Людовик XIII из Франции, Карл I из Англии и Филипп IV из Испании — все приобретали работы Рубенса для своих дворцов. Путешествуя от одного двора к другому, этот человек еще и служил дипломатическим агентом Габсбургов. Рубенс был католиком, и значительная часть его работ была посвящена религиозной тематике. Его полотна очень яркие и полные радости. Любимой темой являлось поклонение волхвов. Рубенс неизменно изображал толпы людей вокруг яслей. Его полотна были всегда столь непосредственными, полными радости и любви, что его зритель чувствовал себя почти участником изображенного события — рождения Христа.
Два других главных художника барокко, Ван Дейк и Веласкес, были в первую очередь придворными портретистами, религиозная тема была для них не так важна, как для Рубенса. Они повысили статус светских работ в искусстве XVII в. даже в католических странах. Антонис Ван Дейк (1559–1641) был фламандцем, который проработал в студии Рубенса несколько лет, прежде чем стал заниматься живописью самостоятельно. Не многие художники достигли элегантности ван Дейка. Он наделял свои аристократические модели гордой осанкой и подчеркивал богатство их одежды. Как и Рубенс, он работал очень быстро. За 10 лет, которые он провел в Англии, Ван Дейк с помощниками написали около 350 портретов, включая 38 изображений Карла I. Его современник Диего Родригес Веласкес (1599–1660) был более успешным портретистом, одним из гениев западной живописной школы. 37 лет Веласкес был придворным портретистом Филиппа IV и изобразил всех высокопоставленных мужчин и женщин, которые так или иначе принимали участие в управлении Испанией XVII в. Его портреты Филиппа IV намного более объективны, чем пышные изображения Карла I кисти Ван Дейка. Он стремился показать властность короля и его личные качества одновременно.
Веласкес писал каждого, будь то король, придворный или карлик, с одинаковым старанием. Его известный портрет папы Иннокентия X показывает прямоту и честность изображаемого героя. И чем дольше мы изучаем картину, тем более приятен становится нам его взгляд, его энергия. Живописная техника Веласкеса была блестящей. В его работах каждый мазок кистью приносит свет и тень, дает текстуру, обрисовывает мускулы тела, привносит жизнь в фигуру.
Даже в самой театральной его работе «Сдача Бреды», показывающей победу Испании над голландцами, сохраняется композиция Высокого Ренессанса, но без тонкости Эль Греко или героики Рубенса. Он вводит две основные черты барокко: внимание к королевскому двору и отказ от эмоциональных идеализации Возрождения. Он был реалистом и изображал жизнь такой, каковой она и является, а не такой, какой должна быть. Это отдаление от классического идеала красоты не сделало его известным религиозным мастером. Ему не нравились модели Марии и Христа, полные витальности, и он не принимал видение человеческих форм Рафаэля. Он страдал от того же самого, что и Ван Дейк. Оба художника йеликолепно писали меланхоличных, тонких Мадонн и сцены распятия, которые казались несколько невыразительными по сравнению с их светскими портретами.
В барочной скульптуре и архитектуре центральной фигурой был Джованни Лоренцо Бернини (1598–1680), неаполитанец, который провел большую часть жизни в Риме, работая при пяти папах. Ни один другой мастер XVII в., даже Рубенс, не выразил так полно всю гармонию барокко. Бернини был гением театральных эффектов. Он манипулировал классическими формами более свободно, чем его предшественники маньеристы. Его фасады, колоннады, лестницы выглядят как театральные декорации. Его статуи и фонтаны великолепны. Например, он выточил статую Давида, показав его преисполненным ярости, как раз когда он разрывает пасть Голиафу. В сравнении с «Давидом» Микеланджело, гордо стоящим в своем обнаженном великолепии, герой Бернини выглядит несколько комедийно. В первую очередь Бернини был церковным архитектором и декоратором. К тому времени, как он стал личным архитектором папы, монументальная базилика собора Святого Петра уже была завершена. Он оставил перед церковью обширную площадь, окруженную двумя колоннадами, что было гениальной находкой, стройные ряды колонн отвлекают внимание от несколько утяжеленного фасада базилики. В церкви под расписанным Микеланджело куполом он создал «пламенеющий» алтарь. Бернини обращался к чувствам, он верил, что церковь была ступенькой для физического выражения небесных мистерий. В одной из романских капелл он изобразил свою Терезу с сердцем пронзенным стрелой пламенеющей любви. Глядя на облака, закрывшие небо над алтарем, Тереза впала в экстаз, ее лицо отображает боль блаженства, каскад бронзовых лучей озаряет сцену. Редкое чудо было показано так осязаемо. Прочие архитекторы и скульпторы Рима, а вслед за ними и живописцы повторяли шаги Бернини. Столица папства стала средоточием церквей, фасадов с колоннадами, пышных фонтанов, фресок, написанных так высоко, будто они стремились приблизить землю к небесам.
Итальянские архитекторы привезли барокко в Центральную Европу и Испанию во второй половине XVII в. В Германии, Австрии и Богемии из-за непрекращающихся войн здания были разрушены. Век барокко не начался в Богемии до 1648 г., а в Австрии — до тех пор, пока турки не были потеснены в 1680 г. В Испании новая итальянская мода была прочно перенята местными архитекторами, отказавшимися от стиля Эскориала Филиппа II.
В 1730 г. барочные архитекторы в Центральной Европе и Испании были на пике популярности. И австрийские, и испанские архитекторы имели свой собственный стиль, зависящий от местных традиций. В Австрии барочные церкви с луковичными куполами были распространены так же, как романские храмы. В Испании церкви в стиле барокко имели богато орнаментированные фасады и алтарные апсиды в духе Бернини. В Центральной Европе и в Испании новый стиль был более причудливым, чем в Италии. Так как германцы, славяне и испанцы никогда не перенимали классический стиль итальянского Возрождения, они могли использовать орнамент более неожиданно и оригинально, чем Бернини.
Первым заметным австрийским архитектором барокко стал Фишер фон Эрлах (1656–1723), который учился в Италии и находился под влиянием Бернини. Основными его заказчиками были принцы и знать, которые стремились переустроить свои дворцы. Чтобы показать требуемую пышность и грандиозность, Фишер развивает то, что вскоре стало знаковым отличием центрально-европейского барокко: лестничные пролеты, окруженные с двух сторон не просто пилястрами, а держащими их на плечах мускулистыми атлантами. Фишер также создавал церкви. Многие барочные церкви и монастыри были построены в протестантских землях. Например, в Праге, городе, богатом на барочную архитектуру, у иезуитской церкви Святого Николая ритмическим орнаментом покрыты стены и свод, что делает ее очень неординарной. Испанское барокко было в первую очередь церковным. Его называли «чурригерским» по имени Хосе Чурригера (1650–1723), ведущего архитектора барокко в Испании. Скульптуры на фасадах его церквей и богатство его алтарных апсид неповторимы. Этот стиль также распространился и на испанскую Америку: в мексиканском городе Пуэбла в 1680 г. было простроено 36 церквей в римском силе, включая самую чурригерскую церковь Санто-Доминго.
Французское, английское и голландское искусствоДух барокко торжествовал не везде. Во Франции бурбонский абсолютизм требовал артистического стиля, подчеркивающего грандиозность, монументализм и силу, хотя французы никогда не принимали барокко. Они находили полотна Рубенса и архитектуру Бернини слишком вычурными и непристойными и тяготели к классическим объемам и стандартам, против которых боролись мастера барокко. Художники XVII в., скульпторы и архитекторы Франции стремились к чистоте, ясности, простоте и гармонии. Французский классицизм — это спокойная версия Высокого Возрождения. Два ведущих художника той эпохи, Н. Пуссен (1594–1665) и К. Лоррейн (1600–1682), работали в Риме, стараясь постичь эстетические и моральные ценности античного города. Пуссен предпочитал сцены классической мифологии, которые символизировали торжество античной республики или величие империи. В сравнении с работами Тинторетто, Караваджо или Рубенса его полотна кажутся спокойными и будто бы застывшими. Стиль Клода Лоррейна более мягкий, чем Пуссена, но он тоже был слишком далек от страстных чувств. Его воздушные пейзажи пригородов Рима напоминают поэзию Вергилия. Все это очень далеко от искусства Бернини.
Когда Бернини посетил Париж в 1665 г., то Людовик XIV пресек его планы по реконструкции Лувра. «Король-солнце» не стремился имитировать стиль, так резко ассоциирующийся с папством и Европой Габсбургов, и он предпочел более массивный дизайн Лувра. Вкусы Людовика склонялись к монументализму. Его дворец в Версале барочен по масштабности, но не по характеру. Многочисленные фасады не были такими вычурными. Фонтаны и статуи в саду были спроектированы в качестве фона для пышной свиты короля. В искусстве, как и в политике, Людовик предпочитал порядок. Его любимый художник, Шарль де Брюн (1619–1690), заложил основы композиции, правил пропорций и перспективы. В Версале де Брюн собрал команду архитекторов и декораторов, которые подчиняли свою творческую индивидуальность общей цели создания грандиозного эффекта — и это стало смыслом всей гражданской архитектуры.
В протестантской Северной Европе влияние барокко было относительно сильным. Англичане и голландцы были слишком буржуазны, чтобы одобрить помпезность светского барочного искусства, й слишком привержены пуританству, чтобы принять театральность религиозного искусства. В Англии в XVII в. Стюарты покровительствовали Рубенсу, Ван Дейку и другим талантливым портретистам. Хотя и с неохотой, но Карлу I и Карлу II также пришлось обратиться к барочным дворцам.
Но сэр Кристофер Рен (1632–1723), один из величайших деятелей Англии XVII в., работал скорее в стиле Высокого Возрождения и французского классицизма, чем барокко, формируя свой собственный элегантный стиль. Рен был истинным англичанином, который один-единственный раз выезжал за границу в Париж. Он стал наиболее известным строителем церквей в XVII в.; в 1666 г. великий пожар уничтожил большую часть церквей Средневековья, включая и собор Святого Павла, и Рен восстановил собор и еще свыше 50 церквей. Его архитектура была протестантским ответом папской. Лондонцам не нужны были колоннады и пышные фасады. Рен строил свои соборы в переполненных городах, втискивая церковные двери между торговыми рядами. Он мудро уделил больше внимания высоте колоколен. Его колокольни соединяли в себе классический орнамент барочного купола и готические шпили. Чтобы сэкономить, он выкладывал интерьер из кирпича, а не из камня. Он не был пуританином, хотя англиканские церкви выглядели скорее как место для встреч, а не молитв. Они были спроектированы так, чтобы каждый видел и слышал священника. В сравнении с этими церквями восстановленный собор Святого Павла был величествен; в сравнении с собором Святого Петра в Риме собор Рена был очень скромным. Хотя Рен многое позаимствовал у других архитекторов, он создал свой неповторимый эффект. Орнамент на центральном фасаде, который простирается ввысь в лондонское небо, стал выражением духа классицизма Рена.
Голландцы были еще более радикально настроены против барокко, чем англичане. В искусстве, как и в торговле, они не доверяли экстравагантности и вычурности и придерживались чувства общности и дисциплины. Они не были обывателями. XVII в. был золотым веком для голландской живописи. Каждый уважающий себя бюргер имел свой портрет; спрос на произведения искусства был столь огромен, что каждый торговец имел в своей лавке пейзажи, морские и жанровые сцены. Голландские художники не ездили в Италию, чтобы учиться, как Брейгель и другие мастера; они находили красоту и значимость в мелких будничных деталях. Их искусство было одновременно и антиклассическим, и антибарочным, поскольку они не драматизировали и не идеализировали буржуазное общество. Их темы были светскими. Например, три из числа лучших художников Голландии, Франс Хальс, Питер де Хох и Ян Вермер, не писали полотен на религиозные темы.
Портреты Франса Хальса (1580–1666) часто отмечены настроением буйного веселья. Он писал быстрыми мазками и создал целую галерею портретов самых обычных представителей среднего класса, иногда смеющихся. Его картины были противоположны «аристократичным» работам Ван Дейка. Питер де Хох (1629–1683) писал интерьеры и загородные пейзажи. Он не мог писать живых, полных эмоций людей, как Хальс, но его кисть придавала очарование комнатам, полам и кирпичным стенам, которые он выписывал с особой любовью. Ян Вермер (1632–1675) был более влиятельным мастером, чем Хальс или Хох, хотя он так и остался не признан своим временем. Вермер писал картины небольшого формата, обычные повседневные сцены, но в этих миниатюрах он создавал картины неувядающей красоты. Техника Вермера была настолько безукоризненной, что мы можем даже разглядеть гипсовую статуэтку Брута работы Микеланджело и карту Нидерландов на стене в мельчайших деталях — голландцы в то время славились своими картографами. Но Вермер не был фотографом в искусстве. Он старался придать повседневным вещам индивидуальное, неповторимое звучание.
Величайшим мастером Голландии был Рембрандт ван Рейн (1606–1669). Он начинал с портретов и работ в стиле Рубенса. До 30 лет он управлял модной студией в Амстердаме, рисуя портреты и напыщенные сцены в стиле пышного барокко; его цвета — насыщенный коричневый и красный, подсвеченный золотом. Как и Рубенс, он был очень плодовитым. После него осталось около 600 его работ и более двух сотен набросков и эскизов. Но Рембрандт вскоре перестал обращать столь пристальное внимание на желания публики, и его популярность упала. Его «Ночной дозор», изображающий группу мушкетеров Амстердама, не понравился военным, поскольку многие их лица трудноразличимы из-за плохого освещения. Переход художника от богатой юности до долговой ямы в конце жизни заметен в его серии автопортретов. Он был мастером, никогда не покидавшим Голландию, и соединил элементы нидерландского, итальянского Возрождения и барочного искусства в свой собственный стиль. Как многие другие художники Голландии XVII в., он был реалистом, выражающим горести и радости обычных людей. Даже его работы периода барокко никогда не были театральными, и чем старше он становился, тем более интроспективными были его полотна. Он был благочестивым меннонитом, и, несмотря на его нелюбовь к религиозной живописи, половина его работ и набросков иллюстрирует библейские истории. Рембрандт был самым великим протестантским религиозным художником XVII в.
В своем религиозном искусстве Рембрандт выбирал те темы, которые позволяли ему отражать протестантскую потребность в личном общении с Богом. Он избегал монументальных сцен, таких как сотворение мира, избиение младенцев или Страшный суд. Будучи молодым, Рембрандт был увлечен такими историями, как ослепление Самсона, но позже он предпочитал изображать падения и болезни людей. Как Шекспир, он старался представить сцену с точки зрения каждого участника. Некоторые из его наиболее сильных портретов изображают его еврейских соседей в Амстердаме. И он помещает этих мужчину и женщину в библейскую историю. Он визуализирует жизнь Христа не только через Писание, но через глаза того, кто порицает его, таким образом добавляя нечто новое в человеческую трагедию своего религиозного искусства. В его личном архиве найдены сотни набросков сцен из Евангелия, таких как арест Христа. Несколько штрихов карандаша порой могут сказать больше, чем метры полотна. Рембрандт смог передать всю трагедию противостояния: разъяренная толпа против спокойного Иисуса, смущенная Его светом. Но в полную силу религиозный талант Рембрандта проявился в его самой последней картине «Возвращение блудного сына». Эта очень простая картина создана по классическим правилам композиции, цвета, перспективы и пропорций.
Она полностью противоречит возрожденческой концепции человеческого величия и самоуверенности, а также барочной тенденции к вычурности. Рембрандт сосредоточивается на прощении старого отца и бормотании сына. Фигуры неподвижны внешне, их движение — в глубине. Это окончательно уверяет нас в вере старого художника в милосердие и прощение Бога.
Рембрандт был первым великим протестантским художником — и последним. Роль выдающихся художников-католиков на протяжении эры католической реформации намного больше. Тинторетто, Эль Греко, Рубенс и Бернини — лишь самые яркие названные нами фигуры. Но век барокко стал веком расцвета как католического, так и протестантского искусства. Вообще говоря, к 1700 г. талантливые мастера и архитекторы проявили себя в полной мере. Качество христианского искусства, расходящегося с ценностями и стандартами современного мира, на протяжении последних двух с половиной веков постепенно угасало. Католики и протестанты выражали свое миросозерцание в сентиментальных картинах и статуях и упрощенной архитектуре церквей. Сложно назвать значимых художников, скульпторов или архитекторов после 1700 г., которые были бы в первую очередь мастерами религиозного искусства. Также сложно говорить о мастерах до 1500 г., которые не были бы религиозными приверженцами. Ничто другое не показывает так ярко характер людей модерна и культурную трансформацию европейцев в XVI и XVII вв.
Пять философов: Монтень, Паскаль, Гоббс, Спиноза и ЛоккПериод с 1559 по 1689 г. стал выдающимся для развития философской и политической мысли. Общая интеллектуальная революция против традиций и власти на протяжении этих лет заставила думающих людей задаться фундаментальными вопросами касательно человеческой природы и социальной организации. Такие вопросы были необходимы, поскольку гуманистическая мораль и интеллектуальные постулаты начала XVI в. более не работали. Эразм и его сподвижники со своей уверенностью в рациональности человека приняли как данность, что через постижение классической литературы и Писания человек достигает необходимых моральных ценностей и интеллектуальной дисциплины. Но влияние Эразма на цивилизованность европейцев через призму язычества и христианских ценностей было нивелировано протестантской реформацией. Концепция достоинства человека Пико делла Мирандолы была перечеркнута учением Кальвина о человеческой греховности и появлением гелиоцентрической теории Коперника. Даже истинность рационального анализа политического поведения была подвергнута сомнению чередой династических и Религиозных войн, которые заполнили XVI в. На протяжении конца XVI и XVII в. мыслители и писатели придумывали новые применения старой морали, но они так и не пришли к консенсусу, поскольку основывались на разных политических, религиозных и научных базисах. Только в XVTII в. философы поставили интеллектуальную планку, сравнимую с гуманистическими воззрениями Возрождения. Невозможно на нескольких страницах описать хаотическую смесь философских мыслей и полемики в Европе периода раннего модерна. Самое верное решение — сосредоточить свое внимание на пяти известных и значимых фигурах того времени: Монтене, Паскале, Гоббсе, Спинозе и Локке.
МонтеньМишель Монтень (1533–1592) был классическим гуманистом, к своему сожалению полностью уверенным в том, что его стандарты и ценности не находили себе места в конце XVI в. во Франции. Его отец, преуспевающий местный дворянин из Периге, дал ему то классическое образование, которое рекомендовал для всех мальчиков Эразм. Пока Мишелю не исполнилось 6 лет, он разговаривал только на латыни и всегда предпочитал латинскую литературу французской. «Я не люблю современных авторов, — говорил он, — поскольку античные авторы кажутся мне более глубокими». Монтень некоторое время был адвокатом и служил при дворе. Но когда страну всколыхнули французские Религиозные войны, Монтень оказался слишком неподготовленным, чтобы существовать в таких условиях. В 1571 г., на пике борьбы, он отрешился от общественной жизни и заперся в своем доме. Там он начал писать свои «Опыты», серию размышлений о самом себе и своем опыте. Когда гугеноты или католические войска захватывали его страну, он не выказывал сопротивления и так или иначе уговаривал их оставить его в одиночестве. Идеологическое противостояние гугенотов и католиков измотало Монтеня. Каждая сторона, чувствовал он, старалась уничтожить другую, дешевый — и ошибочный — способ справиться с трудностями. «Величие души не в том, чтобы взобраться высоко и оттуда давить всех, зная, как поставить все на круги своя, — писал он. — Между нами есть вещи, которые, как я вижу, требуют соглашения: небесные мысли и скрытые связи». По его мнению, преступники, такие как гугеноты или радикальные католики, стали заложниками самообмана: «Вместо превращения самих себя в ангелов они стали зверьми». Монтень был слишком осторожным, чтобы называть кого-то из лидеров религиозной войны по имени, но в своих «Опытах» он постоянно говорил о толерантности. Его борьба против жестокого обращения с детьми, слугами и животными показывает, как он, возможно, мог быть резко настроен против истерии Варфоломеевской ночи.
Монтень не был профессиональным философом, но мало книг могут сравниться по силе глубины с его «Опытами». «У меня нет иной цели, — писал он, — кроме как постичь себя». Он не стремился исповедаться. Монтень верил, вслед за Сократом, что самопознание есть начальная точка для очищения человеческого опыта. «Ничто так сложно не пишется, — уверяет он нас, — как описание самого себя». Монтень детализирует составляющие своей личности с остроумием и чарующей искренностью. Однажды кто-то саркастически заметил, что этот дворянин был тунеядцем. Он многое воспринимал с иронией, не только вопросы о моральном абсолюте, о которых размышляли протестанты и католики, но и, скажем, задавая себе вопрос, действительно ли «цивилизованные» европейцы более высокоморальны, чем «дикие» индейцы Нового Света. Разве мы не каннибалы, спрашивал он. Монтень был светским мыслителем. Он мог писать об образовании, смерти и рождении без отсылок к христианским ценностям. Он писал как средневековый житель, который знал о своих границах, ненавидел грубые изменения любого вида и всегда готовил себя к непреодолимому злу в жизни. По сути, он представлял образец возрожденческого гуманизма Эразма без его бескрайнего оптимизма и христианского идеализма.
Монтень не был безразличен к агонии своей страны, он стал ведущим спикером политической партии, которая в итоге привела Религиозные войны во Франции к окончанию. Монтень принял Генриха Наваррского и в 1580 г. поддержал его в борьбе с Валуа и Гизами. Он не стал свидетелем перехода Генриха в католицизм или его Нантского эдикта. Но, без сомнения, Монтень оправдал бы эти меры, поскольку они полностью соответствовали его философии толерантности.
ПаскальДля Блеза Паскаля идея гуманизма Монтеня была интеллектуально неприемлема. Паскаль (1623–1662) был спорной фигурой. Ослепляющие головные боли и прочие болезни, через которые он успел пройти на протяжении своей недолгой жизни, объясняют сочетание в нем твердости и деликатности. В Паскале соединялся острый как бритва ум с мученическим чувством человеческого аморального положения. Его отец, член французского правительства, развил в ребенке склонности к математике и наукам. Еще в молодости Паскаль публикует опыт, посвященный коническим фигурам, и проводит лабораторные эксперименты касательно измерения атмосферного давления и создания счетной машинки. Он был гордым и талантливейшим участником научной революции. Однажды ночью в 1654 г. он испытал религиозный экстаз. «Огонь! — написал он под воздействием своего видения. — Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Якова, не философа… Вера. Вера. Чувства. Счастье. Мир, Бог, Иисус Христос» — и т. д., поток эмоций, которые могли бы выразить его восторг. Остаток своей недолгой жизни он посвятил строгим молитвам. Обе его известные книги, «Провинциальные письма» и «Мысли», религиозно апологетичны.
Паскаль обратился к янсенизму, религиозному движению внутри французского католицизма, которое исповедовало квазикатолическую доктрину греховности человека и предопределения. Он периодически посещал янсенистское общество Порт-Рояля в то время, когда иезуиты признали янсенизм ересью и требовали от правительства закрыть Порт-Рояль. Паскаль выразил свой протест в «Провинциальных письмах», серии памфлетов, где он нападал на иезуитов и их подлые попытки захватить власть. «Провинциальные письма» были сатирой, написанной в стиле Мольера. Чтобы разоблачить казуистику иезуитов, Паскаль цитировал многие иезуитские произведения, которые считал связанными с дьяволом. В одном из писем иезуит горделиво объясняет Паскалю технику тайных оговорок: «Сказав громко «Я клянусь, что не делал этого», добавь тише: «Сегодня»; или, сказав громко: «Я клянусь», добавь тише: «Что я говорю» — и потом опять громко: «Что я сделал это». Так говорится правда». «Я понимаю, — отвечает Паскаль, — хотя, возможно, выяснится, что правда говорится тихо, а ложь выкрикивается». Но иезуиты смеялись последними: как бы то ни было, после смерти Паскаля Порт-Рояль закрыли и движение янсенистов пошло на спад.
Но основным противником Паскаля были не иезуиты, а рационалисты, мыслящие в традиции Монтеня. Несмотря на то что он узнал из «Опытов», как познать себя, Паскаль отрицал скепсис Монтеня касательно новых идей и идеалов. Как ученый-практик, он был уверен, что рационализм математиков и физиков сформирует научный взгляд даже лучше, чем это сделал Монтень. Если новая наука XVII в. не сможет сочетаться с религией, интеллектуальное общество рискует перейти к агностицизму. Паскаль планировал создать монументальную апологию христианской религии, которая сможет преобразить рационалистов, апеллируя к их разуму и эмоциям. Он жил слишком мало, чтобы успеть дописать эту книгу, но он оставил после себя около тысячи заметок, которые были собраны и выпущены под заголовком «Мысли». Читатель может принять «Мысли» как фрагменты или соединить их в единый аргумент. Чтобы доказать, что мир природы — это не наш дом, Паскаль показывает конечность земной жизни. Большинство его аргументов сосредоточиваются на одном афоризме: «Существование человека непостоянно, скучно, тревожно». В другом известном отрывке он говорит:
«Человек — это тростник, самая слабая вещь в природе; но он мыслящий тростник». Он верил, что способность думать сделает нас свободными от моральных конфликтов и духовного голода, который может быть удовлетворен величием Бога. Аргументы Паскаля не смогли убедить всех рационалистов, но его «Мысли» актуальны по-прежнему. Философы XVIII в. стремились предать Паскаля забвению, но он продолжал влиять на многих философов вплоть до экзистенциалистов XX в.
ГоббсАнглийский философ Томас Гоббс (1588–1679) разделял взгляд Паскаля на условия существования человека, но не его веру в религиозное решение всех проблем. Гоббс был материалистом. Легенда о том, что он родился преждевременно, поскольку его мать испугалась выстрелов из пушек, мало похожа на правду, потому что его рождение состоялось за три месяца до появления испанского флота. Но очень легко поверить, что молодой Гоббс восставал против своего окружения: его отец был малообразованным деревенским жителем, и его учителя из Оксфорда не могли придумать ничего нового, чем преподавать средневековую схоластику Аристотеля. Гоббс значительно расширил свой кругозор, давая уроки английским аристократам и сопровождая их во время поездок по континенту. Он подружился с такими ведущими фигурами, как Галилей, Бэкон, Декарт и Харви, и был настолько поражен их экспериментальным отношением к физической природе, что решил применить новый научный метод к изучению человеческой природы. Он сформулировал свое понимание человека в процессе перевода «Истории Пелопоннесских войн» Фукидида, глубокого и наиболее полного анализа политического поведения, проведенного классическим автором. Для Гоббса пуританская революция 1640 г. стала репетицией трагической агонии, описанной Фукидидом. Вскоре после того, как в Англии начался религиозный кризис, он уезжает в Париж, будучи уверенным в том, что его жизнь в опасности. Там он обучает принца Уэльского, будущего Карла II, и пишет «Левиафан» — монументальный труд о том, как предотвратить революцию. Будучи пропагандистом абсолютизма, Гоббс не был ярым приверженцем королевской власти. Когда Кромвель сверг Карла I в 1649 г., Гоббс перевел свои чаяния на пуританскую абсолютную монархию. В 1651 г. «Левиафан» был издан и Гоббс вернулся домой, чтобы жить под диктатом Кромвеля. Реставрация 1660 г. изменила его отношение, но Карл II положил старому учителю низкое звание и вознаграждение. Гоббс провел остаток жизни отвечая на возмущения критиков, которые нашли его книгу ложной.
«Левиафан» Гоббса считается величайшим произведением по политической философии на английском языке — оригинальный комплимент, если учесть, что очень мало читателей книги согласились с аргументами автора. Анализ политической связи Гоббса основывался на его концепции человеческой психологии. Он считал людей животными, стимулированными голодом и рефлексами более, чем рациональностью и моралью. Картина борьбы человека за свое место, нарисованная Гоббсом, на века опередила теорию Дарвина о борьбе за выживание в животном мире. Гоббс говорил, что человек, свободный от социальных привязанностей, есть самое страшное животное. Каждый человек в своем натуральном виде находится в состоянии войны с другим, и его жизнь, по Гоббсу, «бедна, сурова и коротка». Гоббс не отрицал важности рациональности человека, но признавал, что разум может только регулировать страсти, а не подчинять их себе. Рациональность заставляет человека объединяться в цивилизованные правительства, которые защищали бы их от естественного для людей состояния войны и сковывали стремление уничтожить друг друга. Каждый человек отказывается от права на владение своими соседями при условии, что они все поступают так же. Общество наделяет властью ту личность, которая становится представителем судебной, исполнительной и законодательной власти. Главная цель правителя — защита от войны. У него в руках сосредоточена неограниченная и абсолютная власть над подданными, и единственное, чего он не может сделать, — это заставить их убить себя, что нарушит первичный инстинкт самосохранения. Подданные не имеют права протестовать, а власть должна подавлять восстания. Если власть является неэффективной, то она теряет свою суверенность и подданные выбирают себе нового правителя, который может защитить их. В этом случае Гоббс вспоминает передачу власти в Англии от Карла I к Кромвелю и от Кромвеля — Карлу II.
Даже после 1651 г. критики не соглашались с политической теорией Гоббса. Хотя несколько пунктов были приняты. Стремление Гоббса применить методы точных наук к социальному анализу вызвали даже больше споров, чем толерантный гуманизм Монтеня или идеи Паскаля касательно божественного вмешательства. Со времени Макиавелли власть политиков не была предметом столь пристального анализа. Хотя подход Гоббса, в отличие от Макиавелли, был теоретическим, оба судили политиков по их способности оставаться у власти и управлять внутренними силами, защищать людей от их инстинктов. Гоббс относился к абсолютизму без присущего традиционным монархистам убеждения в его исторической легитимности. Английские роялисты не смогли простить ему крушение божественной теории происхождения монархии. Как и Макиавелли, Гоббс придерживался взгляда о небесном царстве религии и земном — политики и отделял духовную власть от светской. В целом он подверг резкой критике протестантов и католиков и провозгласил контроль государства над церковными институтами. В этой концепции государственной власти Гоббс пошел дальше Макиавелли и даже французского теоретика Жана Бодена, первого, кто принял новый взгляд на национальную власть. Суверенность Гоббса предполагала более принудительную власть над подданными, чем даже Людовик XIV мог мечтать. Как бы то ни было, те, кто назвал «Левиафан» манифестом тоталитаризма, не обращали внимания на базовые утверждения Гоббса о том, что союз обеспечивает мирное существование всех его членов. «Левиафан» шокировал и либеральных конституционалистов, и монархистов, но, безусловно, именно Гоббс ближе, чем любой иной мыслитель, подошел к современной концепции государства.
СпинозаБенедикт Спиноза (1632–1677) был еще более противоречивым мыслителем, чем Гоббс. К сожалению, его отнюдь не ортодоксальные взгляды не могут быть разобраны без гротескных нападок на них. Его философская система весьма абстрактна. В отличие от Монтеня, Паскаля и Гоббса он писал в стиле далеком от понимания простыми людьми и получения удовольствия от прочтения. В своих изречениях Спиноза старался объединить метафизику средневековой схоластики с математическими методами науки XVII в. Его «Этика» представляет собой серию геометрических терминов. Спиноза прожил жизнь человека, отвергаемого своим обществом. Он родился в Амстердаме, был сыном торговца-еврея. В детстве протестовал против законов амстердамского еврейского общества, учил латынь и несколько современных языков, чтобы иметь доступ к наукам XVII в. В 1656 г. синагога объявила его еретиком и отступником. После этого Спиноза отказался от всех религиозных сект. В Голландии кальвинисты объявили его атеистом. Но он смотрел на жизнь через большие оптические линзы и стал профессором Гейдельбергского университета, обеспечив своим преподавателям интеллектуальную свободу. И, несмотря на произошедшие события, он не был затворником. Его «Богословско-политический трактат», изданный в 1670 г., провозглашал свободу мысли в противовес голландскому кальвинистскому духовенству. Он готовил к публикации «Этику» в Амстердаме, но в тот момент оппозиция была столь сильна, что книга так и осталась в рукописи до смерти Спинозы. Почему мыслителю было так сложно противостоять своим противникам?
Спиноза был очень религиозным человеком, но его понимание Бога отличалось от ортодоксальных взглядов протестантов и католиков более, чем скептицизм Монтеня от материализма Гоббса. Его не удовлетворял декартовский или гоббсовский метод отделения метафизики от физической природы и объяснения только последней. В противовес этому он объединил метафизику и физику, считая природу неделимым целым. Поэтому он определил философию как знание союза человеческого ума и природы, включающего в себя все мысли и думы, объединяющего тело и дух. Для него все в природе было атрибутом божественного, ничто не было отделено от Бога, и Он не мог быть постигнут без Своих созданий. Бог определял все в человеке, как и все в природе. Спиноза не был фаталистом, его точка зрения на возможности человека намного более жизнерадостна по сравнению с воззрениями Кальвина, Паскаля или Гоббса. В своей философии он утверждал, что большинство людей довольны своим положением, но один может управлять другим, и это учит нас, как управлять.
Величайшая цель человека для него — это любовь к Богу, которая дает возможность познать красоты Вселенной и преодолеть все пагубные влечения. Поэтому несложно понять, почему люди называли «Этику» атеистической книгой. Бог Спинозы не мог выглядеть антропоморфным. В его пантеистической системе не находилось места для иудейской или христианской концепции передачи небесной веры через скрижали или чудеса, в ней нет места для веры в небесное прощение и наказание. Его еретическое для того времени мнение было слишком рационально для XVII в. и слишком мистично для XVIII. Первыми, кто по достоинству оценил идеи Бенедикта Спинозы, стали романтики XIX в., такие как Гете и Шелли. С этого времени он был включен в пантеон величайших философов.
ЛоккВсех вышеперечисленных мыслителей можно назвать одинокими бунтовщиками. Гоббс работал над политической теорией, с которой упорно не соглашались его читатели, в то же время Монтень, Паскаль и Спиноза агитировали людей с помощью своих моральных аргументов, но так и не смогли убедить их в своей правоте. Наш последний философ, англичанин Джон Локк (1632–1689), был более удачлив. Его философия сформировалась под воздействием идей Славной революции (1688–1689); а его моральные установки соответствовали требованиям его читателей конца XVII в. Разработанная Локком концепция человека удачно дополняла идею физической природы Ньютона.
Джон Локк был сыном адвоката-пуританина, который воевал в парламентских войсках на протяжении всей английской гражданской войны. Он обучался в Вестминстерской школе, затем в Оксфорде. Локк разделял мнение Гоббса о том, что английские школы и университеты были слишком старомодны, хотя его собственный академический опыт был вполне полным. Он получил должность в Оксфорде, которая не требовала преподавания, присоединился к Королевскому обществу и отправился в путешествие по континенту. Поворотным пунктом для него стал 1667 г., когда эрл Шефтсбери, известный политик вигов, пригласил его в имение как физика, секретаря и компаньона. Перед тем как присоединиться к Шефтсбери, Локк был роялистом-англиканцем, религиозным и политическим диссидентом. Шефтсбери уверил его в жесткой правоте политики вигов. После этого Локк даже помогал борьбе против Карла II и его брата Якова в нелегкие годы противостояния папству и попыткам исключить Якова из числа наследников. В 1683 г., после того как Шефтсбери и виги были повержены, Джон Локк перебрался в Голландию. Ознакомившись с голландскими взглядами на общественное устройство, он становится прагматичным приверженцем политического либерализма и интеллектуальной толерантности.
Все свои самые известные произведения Локк создает на протяжении 1680-х гг., на которые пришелся пик правления Карла II и Якова II. «Два трактата о правлении», написанные, чтобы оправдать восстание Шефтсбери против Карла II, так и остались неизданными после того, как бунт был подавлен. «Опыт о человеческом разумении» и «Мысли о воспитании», написанные в Голландии, были распространены в рукописях среди его друзей. И внезапно Славная революция сделала его из изгоя знаменитостью. В 1689 г. Локк возвращается домой в Англию и публикует три своих главных труда. Образованная элита признала ясность и логичность его философии, и на протяжении последних лет жизни Локк в научных кругах занимал почетное второе место после великого Ньютона.
Его теория ограниченного правления была изложена в «Двух трактатах о правлении». Первый из них отрицает заявление, что король имеет божественное право на неограниченную власть. Второй, и более важный, — о том, что придворные имеют право на жизнь, свободу и собственность. Выраженные им идеи совпадают с итогами Славной революции, хотя они и были сформулированы гораздо раньше для оправдания Шефтсбери. Локк также старался доказать несостоятельность «Левиафана» Гоббса. В отличие от Гоббса он считал, что человек движим скорее причиной, а не потребностями. Когда он описывал индивида в природном его состоянии, он указывал на идеальную свободу, а не на состояние войны. Локк убеждал, что природная свобода человека должна быть максимально сохранена в цивилизованном обществе. Он стремился к минимальному управлению, в противовес Гоббсу. Он не приводил подтверждений правам человека, но его доктрина ограниченного правления была чрезвычайно популярна в XVIII в. Среди естественных правил, по Локку, есть право на собственность. Он подчеркивает, что неравно распределенная собственность приводит к преступлениям. Поэтому человек нуждается в правительстве, чтобы оно смогло защитить его жизнь, свободу и собственность. В своих трактатах он настаивает на том, что правительство должно отражать мнение большинства, что означало (для Англии) большинство собственников в парламенте. Локк защищал право людей на сопротивление тирании, и это было одним. из важнейших аспектов его философии. Его доктрина легла в основу Билля о правах 1689 г., составив постреволюционную английскую модель выборного правительства, капитализма и уменьшающегося разделения между привилегированными и непривилегированными классами. Теперь понятно, почему его философия была столь популярна в Англии, а его последующее влияние на Францию и Америку XVIII в. было еще более внушительным.
Его отношение к религии также разделяло большинство. В «Послании о веротерпимости» он отвергает идею, что христианство нужно защищать силой. Локк не видел ничего плохого в обилии религиозных практик до тех пор, пока они провозглашают тотальную веру в Бога и в то, что после жизни всем воздастся по заслугам, а грехи будут наказаны. Также он был невысокого мнения об «энтузиазме» протестантов, особенно квакеров, чье отношение к Богу казалось ему фамильярным. Что касается политической подоплеки, то здесь мыслитель старался быть толерантным по отношению как к римскому католичеству, то есть представителям зарубежной власти, так и к атеистам. Некоторые критики считали, что его собственное кредо как раз базировалось на атеизме. Один кальвинистский памфлетист смеялся над тем, что «Локк принял «Левиафана» за Новый завет», хотя у философа и не было гоббсовского стремления отделить церковь от государства. Его понимание религиозной толерантности было далеко от пуританских религиозных свобод 1640 г. Джон Мильтон сломил свободу в поисках духовной правды, в то время как Локк стремился освободить власть от религиозных рамок. Акт толерантности 1689 г. доказал теорию Локка на практике.
Философия Джона Локка, достаточно понятная с первого взгляда, на самом деле имеет глубокие корни. Большая их часть базируется на стремлении философа разрешить конфликт XVII в. между эмпиризмом и рационализмом. Как мы уже знаем, Бэкон был апологетом индуктивного, эмпирического метода, где знание зависело от наблюдений и экспериментов. Галилей и Ньютон тоже были последователями эмпирического метода. Декарт был рационалистом, строителем дедуктивной системы, возводя все теории в ранг абстракции. Гоббе и Спиноза, как бы они ни конфликтовали с идеями Декарта, тоже были рационалистами. А Локк был и тем и другим. Его политическая философия рациональная, но его теория естественных прав не подвергается эмпиризму. С другой стороны, «Опыт о человеческом разумении» показывает нам эмпирическую теорию, согласно которой человек рождается без идей или принципов. Человеческий разум при рождении — чистый лист. Мы сами заполняем наше сознание через эксперименты, утверждал в своих работах Джон Локк. Наше невежество всегда больше знаний. Проще говоря, мы не можем целиком полагаться на свою образованность. Локк избегает традиционного внимания к грехам или моральному упадку. Он предпочитает показывать, как и его друг Исаак Ньютон, человека, который может достигнуть многого, реализуя свое стремление познавать природу. Джон Локк не был способен открыть систему социальных законов, настолько простых и важных, как законы Ньютона. Но он подарил надежду на самосовершенствование человека через обращение к труду и внутреннюю дисциплину. Наименее яркий из всех философов, Локк вовлек общество в прогресс через свободу, индивидуализм и труд.
Золотой век английской, испанской и французской драматургииМы не можем завершить наш краткий обзор культуры Европы конца XVI–XVII в. без пары слов о мире литературы, наиболее яркого явления этого периода. В поэзии спектр произведений простирался от таких эпических поэм, как «Освобожденный Иерусалим» Тассо, «Королева фей» Спенсера или «Потерянный рай» Мильтона, к экспериментальной лирике Донна и других английских поэтов-метафизиков, Гонгоры в Испании и Вонделя в Голландии. Мигель де Сервантес пишет роман «Дон Кихот». Джон Баньян создает одну из самых ошеломительных христианских аллегорий «Путешествие Пилигрима». Баньян, Бэкон, Мильтон, сэр Томас Броун и прочие внесли огромный вклад в развитие прозы. В 1559 г. английский язык был очень скудным инструментом для передачи идей, чувств и настроения, но к 1689 г. английская проза была в состоянии передать самые тонкие оттенки характера. В то же время во Франции Монтень, Паскаль, Ларошфуко полировали свою речь для придания ей полной элегантности.
Кроме того, это был золотой век театра — эпоха Шекспира, Марло и Джонсона в Англии; Лопе де Вега и Кальдерона в Испании; Корнеля, Мольера и Расина во Франции. Что касается английской и испанской сцены, то для них пиком развития стал период между 1580 и 1640 гг. Расцвет французского театра пришел чуть позднее, между 1630 и 1680 гг. Драма XVII в., как и в XX в., была и бизнесом, и искусством. Тематика театральной драматургии сильно зависела от социальных и экономических условий. Да и сами пьесы, написанные специально по заказам публики, показывали большую часть всего, что было описано в этой книге выше. Для социальной истории, возможно, наибольший интерес представляют пьесы, написанные между 1580 и 1680 гг. и отражающие изменяющийся характер аудитории. В 1580 г. писатель ориентировался как на богатые, так и на бедные классы. В 1680 г. он писал только для богатых. Почему театр стал искусством аристократии?
АнглияПрофессиональный театр, неожиданно возникший в 1570 г., был не похож на все предыдущие, ранее существовавшие в Англии. В Средние века английский театр был целиком религиозным. В более чем сотне городов ставились пьесы, прославляющие христианские мистерии. Также было довольно много народных пьес, рассказывающих о таких фигурах, как Робин Гуд и святой Георг. К началу XVI в. учение гуманистов проникло в школы и университеты Англии и способствовало распространению римских комедий и трагедий. И когда в 1576 г. в Лондоне появились две первые профессиональные труппы, они завоевали внимание публики романистическими пьесами, намного более впечатляющими, чем дидактические религиозные средневековые пьесы. Первыми успехами профессиональных театров стали постановки 1580 г. «Испанская трагедия» Томаса Кида и «Тамерлан» Кристофера Марло. «Испанская трагедия» приводила в восторг англичан Елизаветинской эпохи: это была история отца, обезумевшего от убийства сына, который мстит, стараясь добиться справедливости. Идея мести становится заглавной для трагедии елизаветинского времени, ярким примером является «Гамлет». Кристофер Марло (1564–1593) был более заметной фигурой, чем Кид, хотя все его пять пьес были написаны в молодости: он умер, кода ему было 19 лет. Марло был первым английским поэтом, который использовал стихи в театре. Его герои, Тамерлан и Фауст, были очень выразительными литературными персонажами, и их характеры были прописаны с той потрясающей силой, которая поражала людей в XVI в. и поражает сейчас. Как Кид и Марло, прочие драматурги писали свои пьесы в соответствии с веяниями времени. Их комедии были фарсом. Трагедии были величественны. Эти пьесы редко изображали Англию, чаще Италию, частично потому, что драматурги много заимствовали из итальянских новелл, а отчасти из-за веры англичан, что все самое интересное случается в Италии. Так как почти все пьесы проходили королевскую цензуру, большая часть произведений (исключая Шекспира) не касалась спорных тем. Наиболее популярны были исторические темы. Классическая история апеллировала к морализаторству, средневековая давала возможность показать патриотизм, как в «Генрихе V» Шекспира. Мало кто задавался проблемой борьбы протестантов и католиков.
Елизаветинский театр набрал обороты. Между 1580 и 1640 гг. драматурги написали более трех сотен пьес для 100 актерских трупп. В Лондоне и его округе шесть профессиональных театров давали примерно по шесть представлений в неделю, не учитывая те периоды эпидемий, когда актеры вынуждены были отправляться в туры по деревням. Некоторые из лондонских театров располагались в круглом здании без крыши, как театр «Глобус» Шекспира, вмещавший 3 тысячи человек. Прочие лондонские театры представляли собой закрытые здания, вмещавшие не более пяти сотен человек, с довольно высокой ценой на билеты. Известно, что около 19 процентов населения Лондона каждый день посещало театры.
Театральная аудитория того времени была очень разнородной. Знать, юристы, лавочники, подмастерья и рыбаки приходили, чтобы оставить здесь свои деньги. Именно они поощряли Шекспира писать пьесы, где акцент делается на чувствах человека. Но не все присоединялись к аплодисментам. Пуритане верили, что сцена несет в себе зло. Многие считали театры помехой обществу, и поэтому многие театральные дома Лондона находились за городской стеной, как «Глобус» около Темзы. Елизавета I благоволила театру, и она изрядно досаждала пуританам приглашением профессиональных трупп выступить у нее при дворе. Но королева была скупа. В 1580-х и 1590-х гг. она оплачивала всего от 6 до 10 спектаклей в год. Поэтому при Елизавете театр был частным. Чтобы получать прибыль, театральным компаниям приходилось ставить до 50 пьес в год, из которых дюжина были новыми. Каждая новая пьеса представлялась несколько дней подряд, после чего вводилась в репертуар или, если она оказывалась непопулярной, вскоре забывалась. Около 2 тысяч пьес, поставленных между 1580 и 1640 гг., актуальны и до сих пор — а это примерно треть от общего числа.
Уильям Шекспир (1564–1616) был, несомненно, величайшим английским драматургом и наиболее известным автором своего времени. Современники видели в Шекспире человека театра, автора трех дюжин удачных пьес, держателя крупнейшей театральной труппы, принадлежавшей компании лорда Чемберлена, которая позже получила статус Королевской компании. Мы мало что можем сказать нового о карьере Шекспира. О его жизни известно явно больше, чем о любом ином драматурге Англии, за исключением Бена Джонсона. Многие отказываются верить, что сын перчаточника, имея за спиной только школьное образование, смог написать «Гамлета». Поэтому они предпочитают считать, что его пьесы были написаны аристократом с высшим образованием, таким как Фрэнсис Бэкон. Нет нужды спорить с теми, кто отождествляет гениев с голубой кровью. Но стоит заметить, что театр той эпохи вполне позволял выдвинуться такому амбициозному юноше, как Шекспир. Драматурги и актеры могли жить очень обеспеченно, хотя по положению частенько приравнивались к бродягам. Театральная жизнь могла быть жестокой. Кристоф Марло умер в таверне, Бен Джонсон был казнен за то, что убил актера на дуэли. Шекспир работал в Лондоне 10 лет и, когда смог заработать достаточно, обрел успокоение в городке графства Уорикшир, который очень полюбил. Свои пьесы он писал быстро, хотя и не так, как некоторые писатели, штамповавшие по четыре пьесы за несколько дней.
Шекспир тщательно распределял свои пьесы между двумя дюжинами актеров в своей компании. Герои его поздних пьес старше, чем в ранних, поскольку его ведущие актеры также старели. Женских ролей было мало, поскольку их представляли менее талантливые мальчики-актеры. Шекспир издал часть своих стихов, но ни одной пьесы, считая их собственностью компании и не представляющими особого литературного интереса. К счастью, с того момента, как его пьесы стали популярны, 18 из них были изданы еще при его жизни в пиратских копиях. И что еще более удачно, его друзья в 1623 г. собрали его пьесы в единый том, который был издан «в соответствии с оригинальными копиями». На самом деле многие из версий были далеки от идеала, например, трагедия «Макбет» сохранилась только в сокращенном виде, вероятно использовавшемся для выступления в деревнях.
Но еще до исчезновения Шекспира с лондонской сцены в 1613 г. театральный климат начал изменяться. Его молодой коллега Бен Джонсон (1573–1637) писал острые комедии и ставил римские трагедии, которые удовлетворяли запросы придворных более, чем бедных. Фрэнсис Бомонт и Джон Флетчер создали серию трагикомедий нового вида, более фривольного, чем трагедии Шекспира, и более экзотического, чем его самые романтичные комедии. Такие пьесы лучше было смотреть в небольших закрытых театрах, чем в обширном «Глобусе». Сенсационный успех имела «Игра в шахматы» Томаса Мидлтона, написанная в 1624 г., где высмеивался поход принца Карла в Испанию за инфантой. Эта пьеса шла в «Глобусе» в течение девяти дней, пока королевского двора не было в Лондоне, и собрала около тысячи фунтов, и желающие попасть на нее выстраивались в длинные очереди, пока Яков I не узнал об этом и не запретил последующие постановки.
Постепенно критика театра со стороны пуритан росла, и театральные труппы все больше связывали себя со двором Стюартов. Яков I и Карл I тратили на театр много денег, больше, чем Елизавета. Яков I пригласил Бена Джонсона писать пьесы для двора, в которых песни и танцы, костюмы и декорации превосходили бы либретто. Джонсон показал свою антипуританскую пьесу «Варфоломеевская ярмарка» Якову, которому она пришлась по душе. В 1632 г. пуританин Уильям Принн выпустил труд в тысячу страниц, направленный против театра и названный «Хрестоматией». Он был написан в стиле, очень напоминающем Джонсона. Принн видел только четыре пьесы, но он очернил всю театральную деятельность, упирая на то, что королева Генриетта-Мария была неверна супругу, потому что играла на сцене, и требовал от короля закрытия театров. «Разве не актеры сами и не писатели соединяют в себе ад и землю, — писал он, — так что они могут осквернить театр со всеми отвратительными непристойностями, присущими дьяволу?» Принн лишился ушей за издание этого произведения, а драматурги продолжили свою работу. К 1630 г. лондонская сцена пришла в упадок. Постановщики завлекали публику непристойными спектаклями. Это был период своеобразных постановок, отличных от юношеских произведений Кида 1580-х гг. и от развращенной сцены после 1660 г. Пуритане быстро взяли реванш. В 1642 г., как только они захватили контроль над Лондоном, они закрыли театры на все 18 лет своего правления.
Когда лондонские театры открылись вновь после возвращения Карла II в 1660 г., они стали развлечением для высших классов. Пьесы стали манернее, легкомысленнее и проще, чем при Елизавете. Теперь женские роли играли актрисы, а пьесы ставились в декорациях, с использованием сценической техники и освещения. Но публичный театр перестал быть доходным бизнесом. На лондонской сцене между 1660 и 1700 гг. ставилось около 10 новых пьес в год (вспомним, что в 1580–1640 гг. ставились сотни пьес). Впрочем, теперь театральные труппы были небольшими, как и аудитория. Карл II был ярым поклонником театра и даже сделал Нелл Грин, самую популярную актрису того времени, своей фавориткой. Такие аристократы, как герцог Бекингемский, и сами писали пьесы. Лучшие драматурги того времени — Этеридж, Вичерли, Конгрив, Ванбру и Фаркуар — создавали свои пьесы, будучи молодыми, и быстро уходили со сцены. Джон Дриден (1631–1700) создал серию героических драм, но сцена запомнила его за его комедии манер, которые великолепно отражали циничный характер аристократов конца XVII в.
ИспанияИспанский театр переживал свой золотой век в то же время, когда в Англии расцветал елизаветинский театр, — с 1560 до 1640 г. Как и в Англии, средневековая испанская драма состояла из религиозных пьес (autos sacramentales), разыгрываемых различными труппами на праздник Воскресения Христова. Также существовала гуманистическая драма XVI в., написанная пасторальными авторами, которая ставилась в домах знати. Первые профессиональные театры, открывшиеся в Мадриде и Севилье в 1570 г., управлялись компаниями, сходными с английскими, хотя пьесы по характеру очень отличались от елизаветинских. В испанских театрах ставили пьесы, написанные ведущим новеллистом Сервантесом и прочими авторами, бравшими за образец произведения Сенеки или Плавта. Но испанская публика, как и английская, жаждала романтики и развлечений. Лопе де Вега начал писать для театра в 1580 г. и вскоре приобрел известность, которую иные драматурги едва ли смогли превзойти.
Испанская комедия состояла из трех актов, включала баллады и танцы и потому была более зрелищной, чем в Англии. И, в отличие от последней, в Испании женщины были допущены на сцену, а также танцевали между актами. Если для елизаветинского театра был характерен чистый слог, то испанские драматурги использовали смешанный стиль, чтобы придать комедиям эффект спонтанности. Комедия была чем-то вроде современного телевизионного ролика. Ее первой задачей было показать актеров, чья внешность была впечатляющей, и, как телевизионный сценарий, комедия не повторялась по многу раз. Поэтому испанский театр требовал большего количества пьес, чем елизаветинский. Обычно драматурги получали намного меньше денег, а актеры — больше. Среди тысяч испанских комедий не было особенно выдающихся произведений искусства, хотя многие были интересны. Список тем был разнообразен: комедии, трагедии, история, мифология, жизнь при дворе, жизнь крестьян, горожан, жития святых. Романтическая любовь была одной из основных тем. Драма была интровертна, но не интроспективна. Даже более восторженно, чем елизаветинские драматурги, Лопе де Вега и его сподвижники восхваляли испанский стиль жизни.
В целом общество сходило с ума по театру. Мадрид был центром театральной активности, но, будучи меньше Лондона, смог поддерживать только два театральных дома. Как бы то ни было, каждый большой город имел свой собственный театральный дом, даже Мехико в Америке, где представлялись самые последние испанские пьесы. Труппы бродячих актеров разыгрывали свои представления в тавернах и деревнях. Не обходилось и без казусов, и некоторые из них были достойны сцен из «Дон Кихота». Когда одна из трупп играла «Лазаря», актер, исполняющий роль Христа, воскликнул несколько раз: «Поднимись, Лазарь», но ничего не произошло. Актер, играющий Лазаря, тайком выбрался из своего гроба и убежал. Руководитель труппы был в ярости, потому что вместе с актером исчез и его костюм, но крестьяне были в восторге, поверив, что Лазарь действительно был вознесен на небеса. В Мадриде угодить публике было сложнее, аудитория была очень привередлива. Филипп II ничего не сделал, чтобы популяризировать театр, но публика буквально ломилась в оба театра, которые были построены по образцу «Глобуса». Если публике нравилась пьеса, они кричали: «Триумф! Триумф!» Если нет, то они свистели, а женщины забрасывали актеров фруктами. Начинающим драматургам советовали писать пьесы, рассказывающие о жизни святых, поскольку они пользовались неизменным успехом у аудитории. Религиозные темы были намного более популярны в Испании, чем в Англии. Причина этого ясна: население здесь было католическим, преданным святым, верящим в чудеса и привычным к постановкам в церквях. Традиционные autos sacramentales в XVII в. стали очень популярны. Теперь они создавались известными драматургами, такими как Лопе де Вега, и исполнялись профессиональными актерами.
Лопе де Вега (1562–1635) был испанским Уильямом Шекспиром. У него было схожее происхождение, чуть лучшее образование и более яркий характер. Он имел много пылких романов, в основном с замужними дамами, с последней он встречался уже после того, как стал священником. Он был очень плодовитым писателем. Менее чем за 50 лет он создал полторы тысячи пьес, примерно 500 из которых по-прежнему актуальны. В свои 60 лет он писал по две пьесы в неделю. Но он ценил свои пьесы намного меньше, чем забытые теперь романы. «Если кто-то придерется к моим пьесам, — написал он однажды, — и решит, что я написал их, чтобы стать известным, скажите ему, что я писал их для денег». В отличие от Шекспира Лопе де Вега издал большую часть своих пьес. То, что многие из них практически не оплачивались, объясняет, почему он их так быстро писал. Первый акт был введением в действие, во втором закручивалась интрига, третий акт подводил к развязке настолько долго, как только было возможно. Как-то раз с одной из его пьес произошел курьезный случай: публика догадалась, к чему все ведет, и все просто ушли. В «Открытии Нового Света Христофором Колумбом» демонстрируется вся магия его драматического искусства. В первом акте Колумб заручается поддержкой Изабеллы и Фердинанда для своего путешествия — согласно драматургу, в 1492 г. он отправился на поиски Нового Света, а не пути в Индию. Поскольку было невозможно сохранить интригу — нашел он Новый Свет или нет, — Лопе отправляет испанцев в Западную Индию в начале второго акта и концентрирует внимание на их отношениях с индейцами, детьми природы. В третьем акте напряжение достигает пика и демон, направляемый индейцами, должен убить жадных до золота испанцев и низвергнуть их крест. В итоге новый крест возносится над страной — и чужестранцы принимают христианство. Каждая сцена и каждый разговор имеют аналоги в реальной жизни. Прочие драматурги показывали бы моральную сторону этой пьесы; Лопе де Вега старался поразить зрителей красотой романтической истории.
К 1630 г. испанская сцена стала приходить в упадок по нескольким причинам. Ни один драматург после Лопе де Вега не смог достичь такого же уровня — проблемы в экономике не позволяли так поддерживать театр. Духовенство, как и пуритане в Лондоне, критиковало актеров и актрис и требовало закрыть театры. На протяжении правления Филиппа IV (1621–1665) эта критика не возымела результата, поскольку он был ярым поклонником театра. Он превратил театр в вид королевского досуга, построил королевский театр и так аккуратно выстраивал свою политику, что ведущие актерские компании перешли под его патронаж. Король мог нарушить распорядок пьес в иных театрах, вызвав актеров или актрис для участия в пьесах в его королевском театре!
Измененный характер театра отразился в пьесах Педро Кальдерона (1600–1681), ведущего испанского драматурга после Лопе де Вега. Лопе писал для людей, Кальдерон — для королевского двора. Будучи молодым, он писал комедии о влюбленных грандах, завоевывающих сердца своих красавиц, и трагедии о ревнивых мужьях, преследующих любовников их молодых жен. Его пьесы были более утонченными и замысловатыми, чем у Лопе, но менее вариативными. Все базировалось на аристократическом кодексе доблести, которым испанцы прикрывали проблемы в политике и потерю престижа. Кальдерон одобрял дуэли и убийство прекрасных жен-изменщиц. На протяжении кризиса 1640 г., когда Каталония и Португалия были охвачены восстаниями и волнениями, вся театральная активность погасла. Кальдерон последние 30 лет своей жизни писал только религиозные пьесы и сценки для двора. У него не было преемников. К концу века профессиональный театр в Испании умер, в отличие от Англии, где театру помогли удержаться на плаву.
ФранцияВо Франции период театрального расцвета начался после 1630 г., как раз когда он шел на спад в Англии и Испании. Первые французские профессиональные театральные компании открылись уже в конце XVI в. Они ставили помпезные спектакли для необразованной публики и принимались скорее в провинциях, чем в Париже. В это время во Франции не существовало драматургов, способных сравниться с Шекспиром или Лопе де Вега. Политическая неразбериха периода Религиозных войн в XVI в. и во время правления Марии Медичи тормозила развитие французского публичного театра. Но наконец железная рука Ришелье подарила Франции ту стабильность, которой Англия и Испания достигли на 50 лет раньше. 1629 г. ознаменовался следующими событиями: труппа актеров получила постоянное место в Парижском театре, а необычайно талантливый драматург Пьер Корнель поставил свою первую пьесу. Расцветая под патронажем Ришелье в 1630-х гг., французский театр был развлечением для элиты, так же как английский театр при Карле I и испанский при Филиппе IV. На протяжении всего периода своего расцвета с 1630 по 1680 г. французский театр оставался тесно связанным с королевским двором. Корнель, Расин и Мольер никогда не писали для такой огромной аудитории, на которую рассчитывали елизаветинские и испанские театральные дома на рубеже веков. Их аудитория была ограниченной. В Париже XVII в. было не более трех театров, работающих три вечера в неделю. Драматурги и актеры не могли полноценно зарабатывать на жизнь без королевского покровительства. Ришелье открыл лучший театр в Париже, содержал драматургов и платил актерам. Мазарини был более скупым, но Людовик XIV был поклонником театра и поддерживал целых пять театральных компаний: три французских, одну итальянскую и одну испанскую. Компания Мольера, например, не только спонсировалась Людовиком XIV, но и имела статус королевского театра. Мольер занимал должность при дворе. Многие его пьесы были оплачены королем для постановки в Версале. Людовик XIV также платил Расину. Королевский пенсионный список конца 1664 г. включал следующие строки:
Для сира Расина, французского поэта — 40 луидоров в год
Для сира Шаплена, величайшего французского поэта — 150 луидоров в год
В театральном искусстве, так же как в живописи и литературе, Бурбоны стремились к чистому классическому стилю. Покровительство двора помогало очистить французские пьесы XVII в. от романтизма елизаветинских и испанских постановок. В эпоху Ришелье французские критики адаптировали правила Аристотеля для театральной композиции. Французские драматурги XVII в. соблюдали принцип триединства — времени, места и действия — и избегали рваных сценариев Шекспира и его смешения высокой трагедии и низкой комедии. Публику берегли от изображения убийств, дуэлей и прочих жестоких действий. Это влияние классики было очевидно для французской драмы XVII в., чьи темы и сюжеты во многом были заимствованы из Греции и Рима. Французские трагедии были более литературными, нежели романтические постановки елизаветинской Англии и габсбургской Испании. Но французские неоклассические драматурги не просто слепо копировали сюжеты. Они всегда перерабатывали античную историю и мифы под вкусы XVII в., вводя туда любовную интригу и религиозные элементы. В греческих героинях Расина и римлянах Корнеля всегда можно было узнать дам и кавалеров королевского двора.
Пьер Корнель (1606–1684), первый французский драматург, создал множество комедий, но остался в истории как неоклассический трагедист. В 1636 г. его «Сид» стал сенсацией. Его драматическое искусство, его тонкий лиризм, особое строение сюжета шокировали аудиторию, как когда-то Марло англичан, с той разницей, что «Сид» был намного талантливее. Эта история о двоих влюбленных, разлученных друг с другом враждой между их семьями. Когда юноша убивает отца девушки, ее любовь побеждает ее чувство фамильной гордости, она соглашается выйти замуж. Этот конец разозлил моралистов, что имело печальные последствия для Корнеля. В других пьесах он пытался угодить критикам с помощью «безопасных» тем: патриотизм, монархия, христианство. Его любимым местом был имперский Рим, который давал ему возможность насмехаться над ужасом деспотизма. Корнель никогда более не достиг чувственности «Сида». К 1660 г. он практически потерял свой дар, и, в противовес своему молодому наследнику Расину, в конце жизни он создал серию гротескных мелодрам.
Жан Батист Расин (1639–1699) был поэтом более тонкого вкуса, чем Корнель, и он боготворил французский неоклассический стиль. В возрасте 4 лет Расин был отправлен в янсенистскую школу в Порт-Рояль, где ему привили трепетное отношение к Паскалю и любовь к классике. Он быстро завоевал уважение при дворе, поставив пьесу про Александра Великого, тактично посвященную Людовику XIV. Его следующая пьеса «Андромаха» (1667) имела большой успех. Это была история жены Гектора, вынужденной после падения Трои выйти замуж за одного из греков-захватчиков и наблюдать, как он убивает ее ребенка; другими словами, тут снова всплывает корнелевская тема — любовь против благородства. В поздних пьесах Расин воспроизводит трагические темы своих любимых греческих поэтов. «Федра», возможно его лучшая пьеса, так тесно связана с «Ипполитом» Еврипида, что некоторые сцены читаются как перевод с греческого. Внезапно в возрасте 37 лет Расин уходит со светской сцены. Его две последние пьесы имели библейский сюжет и предназначались для постановки в частной школе для девочек.
Величайший комедийный мастер XVII в. — это, без сомнения, Мольер (1622–1673), чье настоящее имя было Жан Батист Поклен. Его отец, преуспевающий парижский обойщик, отправил сына в школу иезуитов, чтобы тот получил классическое образование, которое было у Декарта, Кальдерона, Корнеля и прочих учеников иезуитов. Молодой Поклен хотел стать актером, и он прошел через многое, чтобы доказать самому себе, что он на это способен. В 1643 г., взяв сценическое имя Мольер, он помог организовать парижскую труппу, которая вскоре разорилась. Мольер 12 лет колесил по провинции с труппой бродячих актеров, прежде чем почувствовал себя готовым вновь попытаться завоевать столицу. Во время этих поездок Мольер написал свои первые пьесы. В 1658 г. его труппа вновь появилась в Париже, удачно выступила перед молодым королем и стала именоваться Придворным театром. На протяжении этих 15 лет своей жизни Мольер написал и поставил блестящую серию фарсов, пародий и сатиры для своей компании. Он сам играл в своих пьесах, так как был великолепным комедийным актером. Он заставил парижскую буржуазию и аристократию Версаля смеяться. Он высмеял буржуазную жадность в «Скупом» и показное величие в «Мещанине во дворянстве». Он высмеял придворных в «Мизантропе» и религиозных фанатиков в «Тартюфе». Он высмеял медицинские страхи в «Мнимом больном» и слишком образованных дам в «Ученых женщинах». В отличие от Корнеля и Расина Мольер был полностью человеком театра. Его пьесы хорошо читались и еще лучше смотрелись со сцены, и до сих пор они более живы, в отличие от прочих пьес XVII в., за исключением Шекспира. Юмор Мольера реалистичный и острый, как у Бена Джонсона, но более гуманный. Его стиль был похож на английскую комедию периода реставрации, но менее тривиален. Казалось, он сочетал в себе все. Духовенство было настолько шокировано «Тартюфом», что пьеса была запрещена на 5 лет, и только покровительство короля спасло Мольера от тяжелого наказания. Ему повезло, что он написал «Тартюфа» перед тем, как Людовик XIV стал приверженцем жесткой политики. Несомненно, с его стороны было умно отказаться от высмеивания абсолютизма Бурбонов или просить своего покровителя посмеяться над самим собой. Тем не менее кажется довольно ироничным, что лучшая социальная сатира века оплачивалась самым авторитарным монархом Европы.
Со смертью Мольера, уходом Расина и вступлением Людовика XIV в войну период величия французского театра плавно завершился. Сравнивая Мольера и Расина с Лопе де Вега и Шекспиром, мы еще раз видим поражающее разнообразие европейской культуры периода раннего модерна. Художники и интеллектуалы находились в еще более тесном контакте, чем раньше. Международная культурная коммуникация, установившаяся в Средние века и Возрождение, расширилась, ученые объединялись с беспрецедентным рвением, делясь открытиями и совместно работая над экспериментами и теориями. Художники, скульпторы, архитекторы собирались в Италии и нескольких северных городах для учебы и позже разъезжались по всей Европе. Это объясняет распространение барокко из Италии в Испанию, Бельгию и Австрию. Но барокко не стало всепоглощающим. В философии, как и в теологии, не было ни консенсуса, ни даже диалога. Искусство и философская мысль XVII в. были фрагментарны, что отражало потерю традиционного религиозного единства и зарождение автономных суверенных стран. Католики и протестанты по-разному влияли на искусство, а литература, обычно наиболее строгая форма искусства, впитала в себя национальный стиль каждого языка. В конце века интеллектуалы стремились копировать французские вкусы, но это поведение стало симптомом надвигающейся эпохи Просвещения. XVII в. был интеллектуально разобщен и спорен. Аудиторию легко было поразить шокирующими идеями. Борцов с предрассудками Галилео и Спинозу заставили замолчать. Даже поэты, такие как Мильтон и Мольер, подвергались преследованиям из-за своего полемического искусства. Впрочем, ни один инквизитор или цензор не смог подавить широкий интеллектуальный бунт против авторитетов, богатейшего наследия веков.
Иллюстрации
Собор Святого Петра, Рим. С гравюры конца XVII в. Площадь и колоннада созданы Бернини
Святой Игнатий Лойола. Гравюра Остермана. Этот портрет показывает святого в романтическом ареоле, однако демонстрируя его природную твердость
Филипп II. Художник Коэлло. Музей Прадо, Мадрид. Портрет точно передает характер короля, он одет во все черное и выглядит мрачно
Эскориал. Работа неизвестного художника. Для него характерны галереи, внутренние дворики, массивность и «решетчатость» застройки. В нем блестяще воплощен монастырский аскетизм Филиппа II. В центре комплекса находится собор
Екатерина Медичи. Художник Ф. Клуэ
Убийство герцога Генриха Гиза в 1588 г. Сцена показывает убийц (справа), которые окружают ничего не подозревающего герцога, наносят ему удар (в центре) и прячут его тело за портьеру (слева). Генрих III наблюдает за этим
Последняя страница Нантского эдикта 1598 г. Подпись Генриха IV в центре
Портрет Елизаветы I. Национальная портретная галерея, Лондон. Королева показана так, как она всегда стремилась выглядеть на портретах: в фантастическом наряде, стоя на карте Англии, устойчива к бурям и молниям
Поражение испанской армады. Старинная английская гравюра показывает флот испанцев и один тонущий корабль (слева внизу). На парусах английских кораблей находится красный крест святого Георгия. Испанские галеры (справа) скорее подходят для Средиземного моря, чем для Атлантического океана
Церковь Святого Михаила, Мюнхен. В архитектуре активно использованы элементы Возрождения — статуи, арки, колонны. Ансамбль отмечен общей сбалансированностью. Это стиль маньеризм, предшествующий барокко. Справа виднеется одна из готических башен капеллы
Собор Василия Блаженного, Москва. Это красивейшая церковь, построенная в XVI в., с ее яркими красками и богато декорированными главами, создана в духе ренессансной архитектуры Западной Европы
Иван Грозный. Это изображение показывает, насколько точным было его прозвище. Суровый, с длинной бородой, он разительно отличается от правителей Западной Европы
Густав-Адольф. Карандашный набросок Штрауха, выполненный в год смерти шведского короля. Национальный музей, Стокгольм
Карикатура на шведскую армию, которая напала на Германию в 1630 г. Солдаты Густава-Адольфа изображены варварами из Лапландии, Ливонии и Шотландии
Подписание Мюнстерского договора в 1648 г. между Испанией и Нидерландами. Художник Терборх. По этому договору Голландская республика получила независимость от Испании. На картине голландские делегаты присягают поднятием рук, тогда как испанские делегаты (в центре справа) кладут руку на Библию
Леопольд I Австрийский. Гравюра ван Драйвегена. Этот император Габсбургский выглядит довольно непривлекательно отчасти из-за своей выступающей нижней челюсти, отличительному дефекту членов всей семьи, вызванному частыми кровосмесительными браками
Признание Великого курфюрста в Кенигсберге, 1663 г. В Пруссии долго не принимали власть курфюрста, однако к 1663 г. он заставил признать его правителем
Адвокатская контора в XVII в., Амстердам. Художник Блут. Эта сцена показывает, насколько самые разные люди, богатые и бедные, молодые и старые, нуждались в адвокатской службе в этой голландской метрополии
Гавань Амстердама в 1663 г. Музей мореплавания, Амстердам. На гравюре Даппера показаны тысячи торговых кораблей за пределами города, так как внутренние гавани не справлялись с таким объемом. Обратите внимание на церковные шпили и ветряные мельницы, возвышающиеся над городом на заднем плане
Повешенные воры. Художник Калло. Эта сцена показывает практики суда XVII в.: войска стоят на страже, 20 людей вздергиваются на дерево одновременно
Один из 1400 фонтанов Людовика XIV в его саду в Версале. Гравюра Мерси. Картина дает представление о размерах сада короля, разбитого специально для аристократии, и какую прореху он оставил в бюджете страны
Фонтан четырех рек в Риме. Архитектор Бернини. Выдающийся пример римского барокко
Фабрика английской Вест-Индской компании в Сурате, Индия, начало XVII в. Репринт. Английские, голландские и французские фабрики и фактории были похожи на сотни аналогичных в Азии. На этой картине жители Индии (на переднем плане) увозят только что купленные товары
Генрих IV. Художник Порбус. Публичная университетская библиотека, Женева. Король выглядит очень скептичным и беззаботным
Карикатура на Мазарини. Ок. 1652 г. Одна из лидеров фронды, мадемуазель Монпансье, подняла Орлеан во имя молодого короля против ненавистного кардинала
Карл I. Художник Антонис ван Дейк. Портрет написан около 1635 г., когда, казалось, король выиграл битву с парламентом. Лувр, Париж
Палата общин в 1640 г. Зала была очень маленькой, так что многим приходилось стоять. Оратор занимал высокое кресло; охрана должна была не пропускать незнакомцев
Смертный приговор Карлу I, 1649 г. Подписан 59 членами Высшего суда, подпись Кромвеля — третья в первом столбце. Многие подписывали приговор нехотя, но некоторые утверждают, что Кромвель буквально выхватил перо
Тридцатидвухлетний Людовик XIV. Гравюра Питау. Король изображен в период пика своего успеха
Центральная площадь, Версальский дворец. Работа неизвестного художника демонстрирует вид Версаля вскоре после завершения его строительства. В отличие от Эскориала Версаль был выстроен специально, чтобы показать пышность двора короля
Захват Камбре в Голландии Людовиком XIV 1677 г. Картина показывает разрушительную силу французских орудий. Король (в центре) осматривает захваченный город
Моление Якова II. Эта гравюра с изображением короля была сделана во время его ссылки во Франции после Славной революции. Кембридж
Вильгельм Оранский высаживается в Англии. Вильгельм, как обычно невозмутимый, сидит в лодке, а благодарные англичане приветствуют своего спасителя. На самом деле Вильгельма встретили всего несколько англичан, поскольку они не принимали голландских королей, так же как и католицизм Якова
Декарт. Работа неизвестного художника
Избиение младенцев. Художник Брейгель. Музей истории искусств, Вена
Пьета. Скульптор Микеланджело. 1499 г. Собор Святого Петра, Рим
Снятие с креста. Скульптор Микеланджело. 1555 г. Кафедральный собор, Флоренция
Погребение графа Оргаза. Художник Эль Греко. Собор Святого Фомы, Толедо
Сияние имени Иисуса. Фреска Джованни Батисты Гаулли. Собор Иль-Джезу, Рим. Барокко использует сочетание фресок и статуй для достижения наивысшего эффекта
Поклонение волхвов. Художник Рубенс. Королевский музей, Антверпен. Приемы барокко в этой картине направлены на то, чтобы показать радость смотрящих на младенца Христа
Иннокентий X. Художник Веласкес. Галерея Дориа, Рим
Экстаз святой Терезы. Скульптор Бернини. Церковь Санта-Мария делла Виттория, Рим
Колокольня церкви Святой Невесты. Архитектор Рен. Лондон
Художник в своей студии. Художник Вермер. Музей истории искусств, Вена
Арест Христа. Рисунок Рембрандта. Национальный музей, Стокгольм
Возвращение блудного сына. Художник Рембрандт. Эрмитаж, Санкт-Петербург
Паскаль. Работа неизвестного художника. Портрет показывает острый и цепкий взгляд Паскаля
Мольер. Художник Куапель
Примечания
1Сервантес М. де. Назидательные новеллы. Перевод Б. Кржевского. (Примеч. пер.)
(обратно)
2Перевод А. Лукьянова. (Примеч. пер.)
(обратно)
3Шекспир У. Троил и Крессида. Перевод Т. Гнедича. (Примеч. пер.)
(обратно)
4Цифры взяты из винчестерских таблиц сэра Уильяма Бевериджа.
(обратно)
5Перевод Б. Пастернака. (Примеч. пер.)
(обратно)Оглавление
Введение Глава 1. Кальвинизм против католицизма в Западной Европе Религия и политика Испания времен Филиппа II Религиозные войны во Франции, 1562-1598 Восстание в Нидерландах Елизаветинская Англия Падение Испании Глава 2. Политический распад в Центральной и Восточной Европе Священная Римская империя, 1555-1618 Восточные окраины: Турецкая империя, Польша, Россия и Швеция Турецкая империя Польша Россия Швеция Тридцатилетняя война, 1618-1648 Расцвет Австрии и Бранденбург-Пруссии Австрия Бранденбург-Пруссия Глава 3. Психология ограниченного богатства Население Сельское хозяйство и промышленность Голландский капитализм Частная собственность и привилегии Революция цен Капитализм и кальвинизм Меркантилизм Глава 4. Абсолютизм против конституционализма Расцвет французского абсолютизма, 1598-1661 Пуританская революция Франция под властью Людовика XIV Славная революция Глава 5. Век гениев Научная революция Новый взгляд на Вселенную Обмен научными мнениями Сэр Исаак Ньютон Биология и химия Религиозное искусство эпохи Барокко Живопись XVI в. Барокко Французское, английское и голландское искусство Пять философов: Монтень, Паскаль, Гоббс, Спиноза и Локк Монтень Паскаль Гоббс Спиноза Локк Золотой век английской, испанской и французской драматургии Англия Испания Франция Иллюстрации
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно
