|
|
ПредисловиеПо пути к храму
У любого поколения в обществе должны быть идеалы вечные, составляющие сущность общечеловеческих ценностей. Если они опошлены и девальвированы, то недовольные действительностью обращают свой взор в прошлое: нет ли там достойных идеализации личностей? В таких случаях выбор падает на исторических деятелей неподкупных, бескорыстных и честных, жертвовавших собой за вечные идеалы человечества. Не этим ли объясняется проявление нами повышенного интереса к личности Никиты Яковлевича Бичурина, известного в свое время больше всего как монаха Иакинфа?
Многие действия и поступки Н. Я. Бичурина выходили (думаю, что и в настоящее время выходят) за рамки нормативной этики и бытовой психологии общества. Например, как сочетать его вольнодумие и непокорность духа с монашеством? Не является ли его упрямство не отвечать на вопросы Святейшего синода (тем самым он добровольно предпочел не свободу, а Валаамскую ссылку) простым детским капризом? Почему ученый низводил все европейское к пошлости и безнравственности, называл многих знакомых «европейскими прохвостами»?
Ненормированное поведение и непредсказуемые действия Н. Я. Бичурина некоторыми его современниками оценивались как чудачество. Бесспорно, сегодня каждый из нас имеет право на собственную интерпретацию этих поступков. Одни и сегодня назовут его чудаком, но найдутся и такие, а я уверен в этом, которые увидят в поступках ученого монаха такие его качества, как гордость перед низостью и жертвенность ради добра и справедливости.
Допуская иные, даже альтернативные суждения, все же я осмеливаюсь предложить читателям свое видение феномена (в том числе и объяснение поступков) Бичурина. Для этого я выбрал форму изложения своих соображений по разделам, приблизительно соответствующим циклам китайско-монгольского (а в древности и булгаро-чувашского) календаря: каждый раздел охватывает духовную жизнь нашего ученого-писателя в среднем по 12 лет — в общей сложности 60 лет. Такая цикличность совпадает с периодами подъемов и спадов, переходами от одного состояния в другое, которые действительно наблюдаются в определенных этапах жизни нашего востоковеда. [4] Границы таких условных циклов определены как самим Бичуриным (1799-1800, 1811—1812), так и исследователями его творчества (1825—1826, 1837—1838, 1849). Названия разделов здесь совершенно условны, хотя и приближены к содержанию того или иного цикла в духовной жизни Бичурина: 1. Наставления Старца (1778—1799). 2. Время поисков (1800—1811). 3. Прозрение подвижника (1812—1825). 4. «О сколько ждем открытий чудных...» ( 1826—1837). 5. Какая надпись в Храме (1838—1849).
1. Наставления Старца
Самыми первыми произведениями Бичурина являются три стихотворения, сочиненные им в восемнадцатилетнем возрасте, т. е. 1795 г.: «Сон» (на русском языке), «Песня» (на древнегреческом языке) и «Сегодня мы...» (на чувашском языке). Лирический герой оды «Сон», «углубленный в размышлениях», погружается в сладкий сон:
Лишь успокоился мой дух,Предстал мне некий Старец вдруг.Чтоб мысль мою возобновить,Ко мне он начал говорить:«Что от очей телесных скрыто,Чего вещественно не зрим,То мысленным очам открыто,Не просвещен ты светом сим.И для сего-то мысль твояВину смешенья, от тебяСокрыту, не могла понять —Но должен ты ее узнать...»Старец наставляет и благословляет лирического героя перед его отправлением в путь-дорогу. По указанной Старцем дороге он должен дойти до Храма:Сквозь ветви и листы зелены,Вещал почтенный Старец мне:«Высоки, пышны зрятся стены,Древами окружены оне.Подшедши к ним, увидишь тамВеликолепный славы Храм».Данная ода посвящена архиепископу Казанской епархии Амвросию Подобедову, поэтому в образе Старца мы легко узнаем его личность.
Историю взаимоотношений Бичурина со своим духовным наставником хорошо описал Н. С. Щукин, который, очевидно, услышал ее из уст самого ученого монаха. «Посещая семинарию,— передавал он слова бывшего семинариста [5] Никиты Пичуринского (в те годы будущий востоковед имел такую фамилию),— архиерей любил разговаривать с учениками; учителя рекомендовали ему Бичурина, как мальчика остраго и прилежнаго. Архиепископ предложил ему несколько вопросов, и малютка отвечал ему удовлетворительно. На экзаменах Бичурин был в числе первых. Амвросий полюбил юного семинариста и благотворил ему целую жизнь».
В оде «Сон» нет лести автора своему благотворителю, как пытаются объяснить этот текст некоторые биографы Бичурина. Он не льстил, а на самом деле боготворил, идеализировал своего Пастыря, истинной сыновней любовью писал следующие строки:
Тобой науки процветают,Тобой растут успехи в нас,Тобой утехи обитают,Тобой красуется Парнас.Действительно, в годы правления архиепископа (1785—1799 гг.) Казанская духовная семинария стала центром пауки и просвещения народов Поволжья. В ней впервые начали изучать чувашский, татарский, французский и другие языки восточных и европейских народов, преподавали некоторые естественные науки, давали уроки живописи, ораторского и поэтического искусства и т. д. Амвросий продолжал традиции своих предшественников, прежде всего В. Пуцека-Григоровича (1706—1782 гг.). Последний, как известно, был страстным сторонником школьного образования. Под его руководством были составлены первые научные грамматики чувашского (1768 г.), марийского и удмуртского (1775 г.) языков, написан ряд торжественных од на языках пародов Поволжья. В Казанской семинарии курс поэтики занимал важнейшее место в учебных программах, а один из старших классов был посвящен ей целиком. Данная структура была скопирована с Киевской академии, которая на протяжении всего XVIII в. оставалась центром просветительских идей.
Несколько слов следует сказать о некоторых особенностях поэтики произведений Н. Я. Бичурина. В данном случае нас интересует созданный автором образ мира и художественное время в нем. Ода «Сон» начинается с описания цикличной природы: день сменяется ночью, солнце — луной, а лето холодной зимой. Это есть Космос, т. е. неподчиненная человеку стихия в пространстве. Далее лирический герой видит окультуренную человеком [6] территорию: цветущий в любое время года сад. Здесь уже жизнь протекает не по циклическому, а линейному времени. Такое чисто европейское понимание времени своеобразно сочетается с необычным для христианина нелинейным пространством: центр сада расположен на лесистой горе. Для европейца лес и гора — это места обитания злых духов и драконов, а здесь они представлены как святилища!
Встречающиеся в произведениях Н. Я. Бичурина ступенчатое сужение образов (Цветущий сад — Гора — Храм на горе) и сравнение человека с природой (с одной стороны, дикой природы с окультуренной территорией, а с другой — цветущего сада с благополучным состоянием Казанской семинарии) являются исключительно чувашскими типами художественно-поэтического мышление. Будучи по отцовской линии чувашом и воспитанным с раннего детства в духе мироощущения вчерашних язычников, в своих произведениях поэт-семинарист создавал чувашские национальные образы мира.
Никита Яковлевич Бичурин родился 29 августа (по новому стилю 9 сентября) 1777 г. с. Акулево Чебоксарского уезда Казанской губернии (в настоящее время Чебоксарского района Чувашской АССР) в семье дьякона Якова Данилова. Дед будущего ученого Д. Семенов долгое время работал дьячком, а с 1764 г.— священником с. Акулево. В этом селе он жил и трудился до 1792 г., после чего перебрался к своему сыну в с. Бичурино Чебоксарского уезда (в настоящее время Марпосадского района Чувашской АССР) и тихо скончался через четыре года.
Семья Я. Данилова жила в с. Бичурино с 1779 г. и имела среди здешних крестьян заслуженный авторитет (отец Никиты был человеком простым и добрым, а мать — общительной, уважающей многовековые чувашские традиции). По словам биографа Н. Щукина, Н. Я. Бичурин начал свою учебу в «училище нотного пения города Свияжска», а оттуда перешел в Казанскую семинарию. По ведомостям известно, что он в 1790 г. обучался в высшем латинском классе, а в 1793 г.— в классе риторики, по освоению обучаемых предметов был оценен как «отличного понятия» и «понятия превосходного».
Главной целью семинариста Н. Пичуринского в данный период можно считать достигание им европейских наук и воодушевление идеями христианского Просвещения.
В 1799 г. Казань торжественно проводила своего иерарха Амвросия в столицу империи. Быть может, в те [7] незабываемые дни выпускник духовной академии Н. Пичуринский повторял три строки своей оды на древнегреческом языке:
Удаляется пастырь
Защита наша
И всякое покровительство.
Но тревоги его были напрасными. Хотя тогда поэтическая душа молодого человека разрывалась от семейной трагедии (после внезапной смерти своей жены отец Бичурина ушел в монастырь, тем самым для Никиты навсегда потух родной ему очаг), но вперед манила загадочная жизнь и романтическая судьба. Быть может, эта та самая дорога, которая может привести к Храму? За спиной он чувствовал теплоту взгляда почтенного Старца. «Иди!— Его коль хочешь зреть» — наставлял голос сзади. Отбросив все сомнения, вчерашний юноша рванулся вперед. А там...
2. Время поисков
«Мысленные очи» выпускника академии зрели дальше пределов сельских приходов и округов. Он был рожден для большого полета, что требовало соответственной высоты. Пути скорейшего достижения необходимой высоты ему были известны. Его знакомый по семинарии К. Троепольский в 1798 г. постригся в монахи и уже через шесть месяцев стал ректором академии, а через пять — епископом! Такие же успехи сделал близкий друг Бичурина А. Соколов, вскоре после пострижения став ректором академии. Мирских соблазнов было много, и наш земляк, тогдашний учитель академии, поддался им. Оценивая данный факт, не следует забывать, что в те годы главной целью Бичурина являлось христианское просвещение народов. Достигнув сана епископа, он вырастил бы свой «цветущий сад», подобный саду своего наставника и учителя.
18 июля 1800 г. Н. Я. Бичурин постригся в монахи и стал носить имя Иакинф. Вскоре ему поручили управление Казанским иоановским монастырем, а в 1802 г. назначили ректором Иркутской духовной семинарии. И стал он внедрять здесь новый метод преподавания, а одновременно наводить порядок и дисциплину. Но это была не Казанская академия с давними просветительскими традициями, молодому ректору приходилось труднее, чем Амвросию в начале своей деятельности. [8]
Возникший конфликт между ректором и бурсаками (каждому было за 20 лет, т. е. они являлись чуть ли не сверстниками своего учителя) закончился тем, что Иакинф лишился «архимандричьего креста», и его перевели на должность преподавателя риторики Тобольской семинарии.
Такое резкое падение вниз было закономерным результатом расхождения идеалов Иакинфа с его поступками. С одной стороны, для полной реализации идей христианского просвещения необходима была власть, и он быстро достиг ее. Но, с другой стороны, за быстро обретенную власть нужно было жертвовать многими земными благами и человеческими страстями, в том числе и любовью к женщине. Молодой архимандрит не захотел мириться этим: в Иркутск он поехал вместе со своей возлюбленной, «девкой Натальей Петровой, бывшей дворовой отставного прапорщика Дмитрия Харламова» и разместил ее в келье под видом смиренного монаха-послушника. Вскоре данный весьма дерзкий поступок со стороны архимандрита стал известен не только семинаристам, но и высшему начальству...
Тобольск стал для Иакинфа и городом ссылки, и местом обретения новых друзей. Здесь он познакомился с учителем татарского языка главного народного училища Н. Б. Атнометевым. Уроженец ближайшего городу татарского селения увлек нового преподавателя семинарии забавными рассказами и преданиями о местном крае, о возникновении Тобольска на месте бывшего татарского города и т. д. Н. Б. Атнометев был ученым-лингвистом, учеником крупного тюрколога XVIII в. И. И. Гиганова (он тоже жил и работал в Тобольске, но до того времени не дожил). Под его руководством он составил и издал «Букварь татарского и арабского письма» (СПб., 1802). Через год из Петербурга поступил тираж «Российско-татарского словаря» И. И. Гиганова (СПб., 1804). Эти две работы, подаренные тобольским тюркологом, Бичурин хранил в своей библиотеке более четырех десятилетий. Ведь именно они втянули его в восточную филологию! А из письма князя А. Голицына от 8 января 1806 г. мы узнаем, что к тому времени Иакинф и с китайским языком «основательно был знаком».
Н. Я. Бичурин не сдавался, упряжняясь в восточных языках, он словно готовился к новому восхождению. Вскоре его терпеливое ожидание сбылось: Амвросий помог ему [9] вернуть сан архимандрита и стать начальником Пекинской миссии.
«В 1807 году я назначен был членом духовной Российской миссии, отправлявшейся в Пекин,— вспоминал Иакинф потом о том времени.— Мысль, что буду проезжать через такую отдаленную страну, которую хотя многие знают по описаниям, но не многие видели своими глазами, чрезвычайно восхищала меня, и я предположил, по выезде из Кягты за границу, вести подробный путевой дневник. Мне хотелось описать проезжаемую страну с селениями и городами, состояние в оной годовых времен, произведения из трех царств природы, и даже присовокупить к сему статистическое описание Монголии».
В Пекине глава Российской миссии усердно стал заниматься своей миссионерской деятельностью: переложил на китайский язык и напечатал краткий катехизис, в церквах миссии постоянно отправлял богослужение. В первые пять лет, когда имелись средства, дела и хозяйство миссии шли благополучно. Но к 1812 г. миссия не получила из России серебра па следующее пятилетие. «Очутившись в таком безотрадном положении,— писал по этому поводу историограф миссии Н. Адорацкий,— члены миссии стали требовать от начальника миссии жалованья. Чтобы сколько-нибудь удовлетворить их петициям, он стал распродавать лишнее и закладывать монастырские земли, дома и другие вещи. Когда и эти ресурсы иссякли, в заклад пошли и вещи церковные».
Болезнь, а потом и смерть двух членов миссии, серая повседневность — все это отрицательно сказывалось в поведении членов миссии. Через некоторое время сошел с ума один из иеромонахов. «Действительное от сей болезни средство состоит в деятельной жизни,— писал в своем донесении глава миссии в 1810 г.,— но упражнения, свойственные человеку неученому, нельзя найти в нашей уединенной жизни здешней».
В то время сам архимандрит вел весьма деятельную жизнь. «Не хваля себя, могу сказать,— писал глава миссии в письме от 14 августа 1810 г.,— что живу я здесь единственно для отечества, а не для себя. Иначе в два года не мог бы и выучиться так говорить по-китайски, как ныне говорю». Овладев китайской разговорной речью в течение четырех лет, он составил китайский «словарь вещей с русским произношением и переводом», изучил десять тысяч иероглифов. Но это было лишь началом, первым подступом к Храму науки. [10]
3. Прозрение подвижника
В одном из писем из Валаамской монастырской ссылки Н. Я. Бичурин признался, что в начале жизни он вел себя «весьма рассеянно», в чем и раскаивается. Но уже с 35 лет (1812 г.) «избрал для себя известные правила», которым с тех пор следовал постоянно.
В чем заключалась суть этих правил?
Биограф ученого Н. Щукин объяснял это так (очевидно, он передавал воспоминания самого Иакинфа): «На седьмом году пребывания в Пекине о. Иакинф стал переводить, по совету учителя, четырекнижие (сы-шу) с объяснениями и, к величайшей радости, узнал, что книги эти суть ключ к уразумению китайской учености; тогда же открылась необходимость знать китайскую историю, географию и статистику».
Если раньше филологические увлечения архимандрита вытекали из его прямых должностных интересов («содействование умножению в иностранном государстве церкви Христовой»), то теперь он занялся светскими познаниями, наукой. «Кроме истории, географии и медицины,— писал ученый в 1816 г.,— сколько других предметов, могущих обратить внимание иностранца и любителя древности... Сколько бы открылось новых явлений, если бы пройти здешнюю медицину и ботанику. Здесь давно прививают оспу... поэзия китайская имеет свое стопосложение, по ударениям располагаемое... риторика содержит свои правила для сочинений, и сии правила имеют некоторое сходство с нашими...»
Н. Я. Бичурин занялся углубленным изучением Китая, с этой целью («для окончания трудов в переводе историй, географии и других мелких сочинений») просил синод оставить его на следующее десятилетие. За это время ученый проштудировал пространную историю Китая в 270 томах, статистику в 18, энциклопедию в 20 и словарь в 6 огромных томах, перевел десятки томов китайских текстов всего 17 названий. (Основная часть опубликованных Бичуриным китайских переводов сделана именно в годы его пребывания в Пекине.)
И вот 15 мая 1821 г. члены девятой духовной миссии двинулись из Пекина в сторону России. Караван 15 верблюдов вез 12 ящиков книг на китайском и маньчжурском языках, ящики с рукописями, красками и шесть трубок с картами и планами (заметим: в один ящик [11] вмещалось более 20 томов истории Китая!). Это имущество главы миссии весило около 400 пудов!
По пути домой Н. Я. Бичурин вел дневник, внося туда не только наблюдения, но н свои настроения и чувства. «Когда взошел я на самую высшую точку гор,— писал он 25 мая 1821 г.,— то справа открылась предо мною обширнейшая, глубокая, усеянная холмами долина. В горных падях начинали образовываться легкие туманы, а в низменных местах уже представлялись обширными разливами. На левой стороне в отдаленности запада синелись мрачные утесы дальних хребтов, в которых терялась Великая стена, поворотившая отселе на запад. Большая дорога постепенно опускалась к северу гористыми местами, но средние холмы застенали подошву гор. Долго я стоял на подоблачной возвышенности и с удивлением рассматривал отдаленный окружности. Как свободно здесь сердце! Как чисты и возвышенны мысли! Тонкий воздух не тяготит чувств: дух легко погружается в сладостное размышление».
После долгой разлуки впервые увидев земли России, Иакинф не смог удержать свои чувства: «Благословенный край!— говорил я в радостном упоении чувств,— ты первый приветствуешь меня после долговременной разлуки с отечеством!»
Какое нежное и святое это слово «отечество»! Оно призывает нас к подвижничеству, исполнению своего сыновьего долга. Но подвижники — народ честный, гордый, не терпящий унижений, отсюда и мало приспособленный к дипломатической борьбе. Поэтому во все эпохи «подвижничество — это всегда драматизм, коллизия, конфликт, сопротивление движения — рутине, света — тьме, честности — комформизму» (Правда, 1988, 18 апреля).
Колоссальная трата энергии Бичурина в работе над китайскими переводами в высших кругах не получила соответствующей оценки. Его подвижничество осталось не только невостребованным, но осужденным. Униженный и оскорбленный таким обращением к себе архимандрит предпочел гордое молчание, не удостоив ответом вопросы суровых членов синода (к тому времени среди них не было его защитника Амвросия). Как пишет Н. Адоратский, «высшее духовное начальство строго отнеслось к о. Иакинфу и подвергло его наказанию главным образом за противление власти, выразившееся в его отказе дать какие-либо объяснения на обвинения его в разных проступках».
Убежденный в своей правоте, вольнодумный монах [12] предпочел монастырскую тюрьму, тем самым сохранил в себе чувство достоинства, честь, мужество и терпение. Он знал себе цену («я один сделал в пять крат более, нежели вес прошедшие миссии в течение ста лет успели») и с теплой надеждой верил, что в его многолетием труде нуждаются лучшие сыны отечества. Не пресмыкаясь, сохраняя даже в Валаамской тюрьме гордую осанку, он терпеливо переписывал привезенные из Китая рукописи, подготовил их к изданию («Описание Тибета», «Записки о Монголии», «Описание Чжунгарии», «Описание Пекина», «История Тибета и Хухунора», «Историческое обозрение ойратов или калмыков» и т. д.). Его усердием н терпеливым трудолюбием руководило не стремление к славе, а научная честность и любовь к науке. «Всего более страшусь,— писал ученый к Е. Ф. Тимковскому из монастырской тюрьмы,— остаться виноватым перед потомством — даже в непроизвольных погрешностях».
Это было его убеждением, его верой. Смысл своего существования он видел в преданности Науке, а все остальное (непризнание, монастырское одиночество и т. п.) считал несущественной стороной своего бытия. Таким был Бичурин, великий Подвижник России первой половины XIX в.
4. «О сколько ждем открытий чудных...»
О Бичурине востоковед Н. И. Веселовский писал, что с 1826 г. начинается его «неутомимая литературная деятельность, изумившая не только русский, но даже и иностранный ученый мир». Русский писатель Н. Полевой призывал брать пример с этого трудолюбивого ученого и литератора: «Не должно ли сказать, что о. Иакинф должен быть поставлен в пример всем нашим литераторам и ученым людям».
Почему труды ученого монаха вызвали особый интерес прогрессивной интеллигенции России того времени?
После трагического восстания декабристов русская интеллигенция стала искать новые пути преобразования общества, что вызвало повышенный интерес к истории. Возросшее к тому времени национальное самосознание россиян требовало нового определения их исторической миссии в противостоянии «Восток — Запад». Большую часть интеллигенции перестала удовлетворять европоцентристские идеи и теории, она пристальнее взглянула в историю самой России (в те годы особой популярностью [13] пользовалась «История государства Российского» H. M. Карамзина) и в мир Востока в целом.
Как пишут исследователи, одним из идейных отцов декабризма являлся Вольтер. Французский просветитель XVIII в. ратовал за изучение истории культуры, искусства, ряда экономических явлений. В области историографии он призывал отказаться от европоцентризма и в своем «опыте о всеобщей истории» стремился охватить историю неевропейских народов мира. В некоторой степени он даже идеализировал эти страны, в частности, Китай. «Государственный строй их поистине самый лучший, какой только может быть в мире,— восхищался Вольтер политическим устройством китайской империи,— единственный, который основан на отеческой власти; единственный, при котором правитель провинции наказуется, ежели, покидая свой пост, он не удерживаем народом».
Китайский политический строй идеализировал и Н. Я. Бичурин, за что он подвергся справедливой критике В. Г. Белинского. Но взгляды французского энциклопедиста ученый монах разделял не только за это. Востоковед был ревностным сторонником идей российского Просвещения XVIII в., а последнее провозглашало равноправие народов. Его горячим сторонником был и первый наставник Бичурина, который в 1800 г. на свои средства выпустил «Краткий катехизис» Е. И. Рожанского на чувашском языке. А его предшественник В. Пуцек-Григорович сопроводил первую чувашскую грамматику (СПб., 1769) следующими словами: «Когда многие для разных причин желают знать языки не только ближних, но и отдаленных, не только нынешних, но и прежде бывших народов: то кольми паче надлежит нам стараться довольно узнать языки тех пародов, которые между нами обитают, и составляют часть общества нашего. Не одно нас любопытство, но и польза к тому поощрять должна, которая очевидна всякому, кто с ними обращается».
В Казанской семинарии Бичурин напитался не только просветительскими идеями своих учителей, но и эстетической системой просветителей, прежде всего Вольтера. Очевидно, с его творчеством ученый ознакомился в период изучения французского языка, т. е. последние годы пребывания в семинарии. В его стихотворениях и одах мы легко узнаем просветительские взгляды Вольтера: в них прославляется разум, воспевается «провещенный иерарх» (у Вольтера —«просвещенный монарх»).
Среди бумаг Бичурина, поступивших после его смерти [14] в библиотеку Александро-Невской лавры, не так давно найдена рукопись перевода «Генриады» Вольтера на русский язык. По словам исследователя А. Н. Хохлова, на ней «сохранились многочисленные пометы и варианты русского стихотворного перевода Н. Я. Бичурина».
Поэтическим творчеством, главным образом переводами, ученый монах занимался и в зрелые годы. (В 1830 г. Пушкин писал, что «переводчики — почтовые лошади просвещения».) Как известно, эстетика просветителей не только противопоставляла поэзию науке, но, напротив, «создала образцы того, что в XIX в. получило наименование «научной поэзии» (М. П. Алексеев).
Афоризм древних римлян («Где жизнь, там и поэзия»), ставшая главнейшим тезисом теории реализма Н. И. Надеждина, был близок духу Бнчурина. Предмет вдохновения он находил «прежде всего в человечестве, его деятельности и его истории», т. е. «в реальной земной действительности» (В. Г. Белинский). «Я привык писать одно дельное, высказывать откровенно, и притом в коротких словах,— писал Бичурин.— Пустое многословие может иметь место только в сказках, называемых повестями, где вымысел составляет подлинность вещи; в повествовательном же описании важных исторических вещей перемена слов и выражений может произвести сбивчивость в понятиях...»
Отрицая жанры западноевропейской беллетристики, он предпочитал очерки и зарисовки, которые, на его взгляд, лучше изображали жизнь россиян. «Сколько сокровищ непочатых, сколько источников нетронутых хранит в себе паша нескончаемая Россия...» — восхищался ученый-литератор, тем самым напоминая своим соотечественникам о патриотическом долге перед отечеством. Его поддержал великий критик В. Г. Белинский. «При этой качественной бедности... у нас совсем нет беллетрических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний, знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России... — писал русский критик.— А сколько материалов представляет собою для сочинений такого рода огромная Россия!»
Будучи человеком с идеями из XVIII в., Бичурин быстро находил общий язык с деятелями русской культуры разных направлений. Он имел хорошие отношения с такими московскими литераторами, как Н. И. Надеждин, Н. А. Полевой, К. А. Неволин, Ю. Венелин, Д. П. Ознобишин и др. В литературных салонах Петербурга наш [15] земляк общался с И. А. Крыловым, И. И. Панаевым, А. В. Никитенко, там же он подружился с декабристом Н. А. Бестужевым. По воспоминаниям М. П. Погодина, в гостиной В. Ф. Одоевского «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившими глазками...»
Исследователи считают, что А. С. Пушкин мог познакомиться с Н. Я. Бичуриным в июне 1827 г., когда поэт впервые после ссылки появился в Петербурге и посетил семью Карамзиных. Там 6 июня он встретился со своим давним знакомым П. Л. Шиллингом, который и мог познакомить Пушкина со знаменитым востоковедом, в освобождении которого он принимал активное участие. По словам Д. И. Белкина, «в отношениях Пушкина к Бичурину, особенно в начальный период, было одно обстоятельство, которое необычайно сближало их: и поэт, и ученый были возвращены из «мрака заточенья».
Очевидно, биографическая близость подкреплялась еще близостью духовной. В 1827 г. Пушкин особый интерес проявлял к творчеству H. M. Карамзина. «Повторяю,— писал поэт тогда,— что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». Между тем он сетовал, что «почти никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет... и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудом».
Эти пушкинские слова в полной мере могут быть отнесены и к Бичурину. Великий русский поэт знал аналогичную судьбу ученого монаха и возмущался, что подобные ему подвижники России вместо благодарности вынуждены терпеть постоянные унижения.
Пушкина с Бичуриным сближала и их любовь к творчеству Вольтера. Сейчас можно предполагать, что к «Генриаде» французского поэта Бичурин обратился именно по совету Пушкина. Кроме того, смелая попытка Бичурина передать китайские поучения Саньцзыцзин (Троесловие) в стихотворной форме осуществилась не без поддержки столичных поэтов. Главным связывающим звеном здесь стал барон П. Л. Шиллинг, который при печатании книги применил свой новый метод литографирования китайских иероглифов. Идея перевода и издания «Троесловия» могла возникнуть у литографиста-барона и переводчика-китаеведа в одной кампании с поэтом Пушкиным. Не случайно в пушкинской «Литературной газете» сразу после выхода книги появилась положительная рецензия на нее. Участие А. С. Пушкина в ней проявилось «в отборе [16] четверостиший и комментария к одному из них», а также в редакторских правках в начале рецензии (Д. И. Белкин). Да и сам Бичурин считал обязанным подарить «Троесловие» Пушкину с дарственной надписью («Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика»).
В ноябре-декабре 1829 г. П. Л. Шиллинг и Н. Я. Бичурин готовились к экспедиции в Восточную Сибирь и Китай, совместное путешествие предложили очи своему общему другу А. С. Пушкину. Вдохновленный предстоящей поездкой поэт сочинил следующие строки:
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,Куда б ни вздумали, готов за вами яПовсюду следовать, надменной убегая:К подножию ль Стены далекого Китая...Повсюду я готов. Поедем... но, друзья,Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?..Данное стихотворение автором сочинено, как датировано в тетради, 23 декабря 1829 г. Примерно в те же дни поэт записал следующие строки:
О сколько ждут открытий чудных Ум и Труд,—а затем первую строку переправил так:О сколько ждем открытий чудныхи еще позже:О сколько нам открытий чудныхЕще готовят Ум и ТрудАкадемик М. П. Алексеев считает, что замена Пушкиным «ждут открытий» на «ждем открытий» продиктована надеждой поэта на личное участие в экспедиции Шиллинга и Бичурина. К великому сожалению, мечте великого поэта не суждено было сбыться: Николай I не разрешил ему отправиться в Китай. Лишь через три года он добился поездки, но уже в Поволжье и на Урал (кстати, тогда ночь с 4 на 5 сентября 1833 г. Пушкин провел в Чебоксарах, а днем проехал родные места Бичурина).
От своих друзей Пушкин ждал новых открытий и всячески старался пропагандировать их экспедицию. Уже в NoNo 59—60 за 1830 г. «Литературной газеты» он поместил выписку из писем Бичурина, а в No 66 опубликовал еще два письма из Кяхты. Именно по ходатайству и [17] настоянию А. С. Пушкина в журналах «Северные цветы» (1832) и «Телескоп» (1833) были напечатаны путевые зарисовки Бичурина «Байкал» и «Прогулка за Байкал» (потом эти зарисовки автором были объединены и названы «Отрывки из путешествия по Сибири»).
«При всей увлеченности востоковедческими трудами,— пишет член-корреспондент АН СССР Н. Т. Федоренко,— Иакинф не прекращал публицистической, литературной деятельности, откликаясь статьями и выступлениями на различные социальные и политические события».
Будучи сторонником полного равноправия народов, он яростно опровергал лженаучные суждения западных ученых о дикости азиатских народов, осуждал расизм.
Будучи ученым чистоплотным и глубоко знающим свой объект исследования, «Бичурин не мог терпеть фальсификаторов от науки, высказывающих весьма поверхностные суждения о изучаемом предмете. Когда его недоброжелатель Ю. Клапрот выдал себя как знаток китайского, тибетского и ... чувашского языков, Н. Я. Бичурин выступил против его дилетантского подхода к восточным языкам. «Господни Клапрот делает этимологическое изъяснение на слова, составляющия названия станции Термо-хата, что совершенно было и ненужно и излишне,— скромно замечал Бичурин в «Разборе критических замечаний...» — Кто не приметит здесь его неуместного старания выказать себя знатоком в азиатских языках? А справедливо ли он толкует помянутыя слова, об этом умолчим».
Сам Бичурин отрицал различные догадки и произвольные толкования в науке. «Там, где история говорит положительно и ясно,— утверждал ученый,— нет места ни догадкам, ни произвольным толкованиям».
1826—1837 гг. Бичурин стал известен всему ученому миру: в 1828 г. он был избран членом-корреспондентом Российской Академии, а в 1831 г.— действительным членом Азиатского общества в Париже, в 1835 г. стал лауреатом Демидовской премии Академии наук (впоследствии этой премии он удостоился еще три раза).
Всеми признанного ученого и публициста мучила теперь мысль о снятии с себя монашеского сана. «Но четырехлетний опыт доказал мне,— писал он в письме к министру иностранных дел К. В. Нессельроде от 13 сентября 1830 г.,— что никакие усилия не могут превозмочь общепринятого образа мыслей, а потому я не столько заботясь о себе, сколь о святости иноческого сана, коего обеты в самом глубоком уединении столь трудно [18] выполнять, решился просить Ваше Превосходительство о исходатайствовании мне перемены звания, тем более, что я, учеными трудами своими, смею надеяться, уже доказал, что я ни каком месте не могу служить Отечеству с большей пользою, как при Министерстве иностранных дел».
Синод согласился на увольнение монаха Иакинфа из духовного звания, «но вместе с тем хотел, чтобы он по сложении с себя монашеского сана не имел пребывания в обоих столицах и устранен был от должностей по гражданской службе».
Бичурина это условие не удовлетворяло, и министр иностранных дел, зная его «как человека известного а Европе по глубоким его познаниям в китайской литературе, особливым докладом просил Государя императора оставить его по снятии монашеского сана при прежней должности».
Однако Николай I «повелеть соизволил: оставить на жительство по-прежнему в Александро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашество».
После такого повеления царя Бичурин не хотел сдаваться и подал новое прошение, но его просьба удовлетворена не была.
Кроме того, к концу данного периода наш земляк потерял самых близких своих друзей: друга по семинарии А. В. Карсунского, своего спасителя и друга П. Л. Шиллинга, покровителя-единомышленника и великого поэта А. С. Пушкина... Бичурину в 1837 г. исполнилось 60 лет и он не мог не задумываться о смысле и цели своей жизни, о новых обретениях и потерях.
Именно тогда он посетил родные места, могилы матери и деда в с. Бичурино, могилу отца в Чебоксарах. Впереди предзакатным заревом освещалась дорога у порога Вечности — последний этап его трудной, но небесцельно прожитой жизни.
5. Какая надпись в Храме?
За 1826—1837 гг. Бичурин издал всего 9 книг, посвященных главным образом истории народов Центральной Азии. «Цель всех, доселе изданных мною разных переводов и сочинений в том состояла,— писал ученый в начале 40-х гг.,— чтобы предварительно сообщить некоторые сведения о тех странах, через которые лежат пути, ведущие во внутренность Китая». «Порядок требовал,— писал он там же,— прежде всего осмотреть Тибет, Тюркистан и [19] Монголию, то есть те страны, которые издавна Находятся в тесных связях с Китаем и чрез которые самый Китай имеет связи с Индией, Средней Азией и Россией».
Уже к концу 30-х гг. ученый решил вплотную заняться трудами собственно о Китае: о языке, просвещении и культуре, быте китайского народа, о административном и политическом устройствах этой загадочной страны. До конца 1845 г. он написал и издал о Китае 5 больших трудов («Китайская грамматика» — 1838 г., «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение» — 1840 г., «Статистическое описание Китайской империи» — 1842 г., «Земледелие в Китае» — 1844 г., «Китай в гражданском и нравственном его состоянии» — 1848 г.).
Подвижничество Бичурина в этом нелегком деле осталось в обществе опять-таки невостребованным. Из его письма Погодину от 1841 г. мы узнаем, что его книги выпускались за счет автора и приносили ему немалые убытки. «Наши ученые от всей души согласны лучше врать, нежели нужное и дельное читать...— сетовал он на ряд российских ученых.— Им, как детям, более нравятся враки французские, нежели правда русская. Те с вычурами и звонками, а это просто одета».
«На сих днях я привел к концу два новых сочинения: Китай в гражданском и нравственном состоянии и Религия ученых с 26-ю чертежами,— сообщал Бичурин Погодину в письме от 17 ноября 1844 г.— Только не знаю, что с ними делать. Горе от ума! Наша первостатейная ученость требует одних сказок китайских, чтобы после карт с приятностью заснуть».
В то время некоторые ученые нагло писали, что русский язык «остается вне круга европейских прений о предметах восточных», поэтому труды Бичурина навсегда потеряны для науки (О. И. Сенковский). Бичурин утверждал обратное: «Еще советую не пренебрегать учеными книгами, описанными на русском языке: ибо от этого пренебрежения произошли осмьнадцативерстные градусы в последней статье о Средней Азии. Это, можно сказать, курам на смех».
Далее он вступил в защиту отечественной науки и культуры в целом: «Если бы мы со времен Петра Великого Доныне не увлекались постоянным и безразборчивым подражанием иностранным писателям, то давно бы имели свою самостоятельность в разных отраслях просвещения... Все люди имеют рассудок, не одни французы и немцы. Если мы будем слепо повторять, что напишет француз, [20] или немец, то с повторением таких задов всегда будем назади, и рассудок наш вечно будет представлять в себе отражение чужих мыслей, часто странных и нередко нелепых».
В другой работе («Замечания на статью в русской истории г. Устрялова») Бичурин выдвинул большие требования к отечественным ученым, занимающимся проблемами Востока. По его мнению, если за допущенные ошибки можно простить ученых Европы, то «подобным образом извинить русского ученого» нельзя. «Для чего же мы при описании сей страны не обращаемся к туземцам, а слепо следуем тому, что ученые Западной Европы повторяют нам об них?— задавался вопросом российский востоковед.— Ныне есть у нас из пресловуто-ученых такие, которые считают азиатцев совершенными невеждами, потому только, что они не умеют по-европейски склонять имен и спрягать глаголов, а историю свою пишут без всяких украшений в слоге... Время нам оставить предубеждения в отношении к образованию Западной Европы и невежеству азиатцев, и самим разрабатывать источники, из которых должно почерпать верныя сведения о древних происшествиях в Средней Азии».
Эти строки Бичурин писал в 1845 г., а в начале следующего года уже приступил к выполнению этой нелегкой задачи. «В прошлом году я кончил собрание материалов для истории о древнейших народах в Средней Азии,— сообщал он Погодину в письме от 22 января 1847 г.— В нынешнем году едва ли успею снабдить ее примечаниями и пояснениями; а время летит. Что будет дальше — не знаю».
«Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» в трех томах было одобрено цензурой к печати 16 октября 1849 г. и в том же году оно удостоено полной Демидовской премии.
Бичурин проявил тогда необыкновенное для его возраста (к этой работе он приступил в 69-м году жизни!) упорство и усилие, выкладывая всю оставшуюся энергию на завершение данного капитального труда. После его завершения ученый отправил большую часть своей библиотеки в Казань (в родную академию), составил ряд завещаний, т. е. тихо готовился к уходу из сего грешного мира.
В оде «Сон», как я имел случай отметить еще в первом разделе, лирический герой шел по дороге к храму. И вот:
Отверзлась дверь — мы в храм вошли,Но заключилась — лишь прошли. [21]К всему питал я удивленьеИ с жадностью на все смотрел.Но вдруг вверху изображеньеС златою надписью узрел...Какую надпись прочел в Храме науки наш Никита Яковлевич Бичурин?
В поисках ответа на этот вопрос я стал просматривать тома великого русского поэта А. С. Пушкина. Читаю «отрывки из писем, мысли и замечания», написанные им в 1827 г.: «Гордиться славою предков не только можно, но и должно: не уважать оной есть постыдное малодушие». «Государственное правило,— говорит Карамзин,— ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному».
Эти строки написаны, очевидно, после посещения поэта семьи Карамзиных, где и познакомился он с Бичуриным.
А вот после неудачной попытки путешествовать вместе с Шиллингом и Бичуриным поэт записал такую мысль: «Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим. И у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки чем историей своего дома, т. е. историей отечества». (Предполагаю, что словосочетание «история своего дома» Пушкин заимствовал у Бичурина: именно тогда вышла в свет книга востоковеда «История первых четырех ханов из дома Чингисова»!)
Нет ли такой надписи в трудах самого Бичурина?
В «Троесловии» я обнаружил одну строфу, выбранную Пушкиным для рецензии в своей «Литературной газете»:
Приобрев себе славу,Соделаете известными родителей;Озарите своих предков,Составите счастие потомству.«Озарите своих предков...» Не эти ли слова написаны в Храме? Ведь всемирно известный ученый хорошо помнил о своих корнях, уводящих его на Восток! Не в этих ли словах сконцентрирован весь смысл подвижнической Деятельности и трагической жизни этого человека из легенды?
Своим неутомимым трудом Бичурин прорубил дверь (а не окно, как говорят европейцы) на Восток. Такое открытие мог совершить только тот, который своими корнями уходил на Восток, а ветвями тянулся к свету европейского Просвещения. Изуча я древние народы Средней Азии [22] и Монголии, он писал о своих дальних предках, появившихся в Европе еще в начале нашей эры. Описывая обычаи тюгу, Бичурин заметил, что такая их традиция (носить напильники, подвешивая за пояса) сохранилась у современных потомков тюгу Казанской губернии. Если вспомнить, что татары-мусульмане пояса не носили, а сам ученый лучше всего знал быт чувашей, мы можем сказать, что Бичурин здесь подразумевал именно последних.
Сегодня мы должны понять, что в те годы он не мог пропагандировать свое нерусское происхождение: не потому, что стеснялся, а потому, что это не способствовало бы его устремлениям, а также борьбе. Ведь он поставил себе задачу изучить древнюю историю всех (!) азиатских народов. Кроме того, это явилось бы излишним поводом для насмешек со стороны его недругов.
Опасения Бичурина оправдались в 1847 г., когда у него разразился новый конфликт с одним академиком немецкого происхождения. Вскоре отдельной книгой вышла шутка-водевиль под громким названием «Натуральная школа». Прототипом одного из героев этого произведения послужила личность нашего ученого-востоковеда: там он изображен в карикатурном свете. И вот тот самый персонаж под именем Агафон (он напоминает монашеское имя Бичурина) всячески старается убедить другого персонажа в том, что он «чистой славянской природы», т. е. русский. Но предает его собственная же фамилия — Чувашин!
Бичурия был глубоким интернационалистом и истинным патриотом. Он осуждал людей с европоцентристскими и расистскими взглядами и уважал тех, кто любил свое отечество, национальные традиции, язык и культуру. Ему были чужды национальный нигилизм и манкуртизм, т. е. он имел глубокую этническую память и чувствовал ответственность за связь между прошлым и будущим.
Одно из писем Погодину «великий сын чувашского народа» (В. Чивилихин) оканчивает такими словами: «Пожалуйста, ради вечной памяти покойного Аттилы!». Ради вечной памяти предков всех народов, расселенных в России, мы обязаны знать тот подвиг, который совершил наш великий Бичурин.
Виталий Родионов
ПисьмаБЫЛ ОН ВЫСОКОГО РОСТА,
ДЕРЖАЛСЯ СОВЕРШЕННО ПРЯМО.
СЕРДЦЕ ДОБРОЕ, ВЕЛИКОДУШНОЕ.
ПРЯМОЙ И ПРОСТОДУШНЫЙ,
ОН НИКОГДА НЕ ФАЛЬШИВИЛ И ПОТОМУ
ТЕРПЕТЬ НЕ МОГ ЛЮДЕЙ ЛУКАВЫХ
И ЗАИСКИВАЮЩИХ
МОЛЛЕР Н. С.
Иакинф Бичурин в далеких воспоминаниях его внучки.
ПИСЬМО К КАЗАНСКОМУ ПРОТОИЕРЕЮ Б. Г. ПОЛИКАРПОВУ
Оставя Пекин мая 15, мы приехали в Кяхту августа 1 числа. Несмотря на великую трудность и долготу пути, благодаря Богу совершили сие путешествие весьма благополучно. Итак, после долговременного странствования, наконец возвратились в любимое Отечество и с нетерпеливостью желаю знать о участи родных и друзей моих. Имея всегдашнее пребывание в общей нашей отчизне, без сумнения, знаете, где ныне находится о. архимандрит Антоний, Г. Карсунский и брат мой Илья Фениксов. Покорнейше прошу уведомить меня как о местопребывании, так и состоянии их. Сим окажете мне приятнейшее одолжение. Я не могу точно сказать, сколь долго пробуду в Кяхте, ибо со стороны правительства не учинены предварительное распоряжения к отправлению нас в далекий путь; но думаю, что не ранее, как зимним путем можем тронуться из Иркутска. Итак, письма Ваши можете адресовать на имя мое в Иркутск. В надежде скорого личного свидания остаюсь с истинным почтением и преданностью
архимандрит Иакинф.
Августа 8
1821 г.
Кяхта.
ПИСЬМО К Н. А. ПОЛЕВОМУ
Милостивый государь мой Николай Алексеевич!
Многократные свидания с вашим братцом столько ознакомило меня с вами, что я как будто лично и хорошо уже знаю вас и потому в [...] переписке с вами буду [297] изъясняться просто. Обещанная вам статья, как принадлежащая к статистике, будет помещена в Северном Архиве, а в вашем ученом журнале приличнее напечатать две первые главы из Китайской философии. Рассмотрите их повнимательнее. Я все понимаю в них; но, будучи худой знаток с российской словесностью, затрудняюсь в прииске слов для вразумительного изложения понятий. Сии две статьи были мною сообщены здесь некоторым филологам; даже сам M. M. Сперанский читал их. Но все встретили затруднение в новом образе китайского умствования. Если вам удастся приискать слова, ближе по значению подходящие к понятиям китайцев, то прежде сообщите мне. Имея пред собой самые определения терминов их, я лучше могу судить о соответствии каждого слова к понятию изображаемой ими [...].
К новому году еще выйдет в свет статья «Описание Чжуньгарии и Восточного Туркестана в древнем и нынешнем состоянии». Перевод с китайского. Потом буду печатать Историю первых четырех ханов из дома Чингизова. Также перевод с китайского. История Тибета и Хухунора от древн[ейших] времен до 13 столетия давно переписана набело и на сих днях будет подана в Азиатский департамент. Это также перевод с китайского. Теперь занимаюсь отдельною [...] Землеописание китайского государства, которое в конце следующего года будет издано в свет с пятью большими картами: Китая, Маньчжурии, Монголии и Туркестана на двух, Тибета с Хухунором на одной. Далее сего ничего не предположено. Помолитесь апостолу, чтоб вдохнуть россиянам охоту к чтению книг на русском языке [...]. Прощайте. [...] всегда ваш покорнейший и усерднейший слуга м[онах] Иакинф.
Ноября 12
1828.
С. П[етер]бург.
ПИСЬМА, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЕ»
ВЫПИСКА ИЗ ПИСЬМА К И. В. СОМОВУ
(от 5 апреля, из Иркутска)
С 26-го минувшего месяца я нахожусь в Иркутске. Путь мой от столицы до сего места был благополучен. В исходе [298] мая отправлюсь за Байкал в путешествие. В здешнем краю я нашел много интересного для меня, и надеюсь провести время странствия в трудах принявших и полезнейших, по отношению к этнографии азиатских народов. Теперь занимаюсь монгольским языком, и в доброжелательстве здешних жителей нахожу во всем соответствие моим желаниям... Окружности сего города (Иркутска) покрыты громадами льдов на великое пространство, а на окрестных горах лежит снег, несмотря на прекрасную, теплую погоду, около трех недель продолжающуюся... В городе так все тихо, как будто живешь на уединенной даче. И так по необходимости сижу дома, препровождая время в разговорах с монгольскими литераторами.
1830
ВЫПИСКА ИЗ ЧАСТНОГО ПИСЬМА. КЯХТА, 23 АВГУСТА 1830 г.
Забайкальский край видел в нынешнем году одно из обыкновенных естественных явлений, но горестных для человечества по своим последствиям. Это наводнение, которое здесь называют потопом. В последние два дня минувшего июля находили с северо-запада перемежающиеся дожди. С 1-го августа река Селенга начала возвышаться и столь быстро, что 4-го числа поднялась уже до 24-х футов выше обыкновенной своей поверхности. Надобно предполагать, что сильные дожди шли более от Кяхты к юго-западу, потому что Селенга совершенно остановила течение побочных рек. Около 20-го числа она только начала упадать (к 22 числу убыль простиралась до 7-ми футов), и в продолжение сего времени между противоположными цепями береговых ее гор сверкала одна зеркальная поверхность вод, покрытая черными пятнами. Это были верхушки талинных дерев и кустов, обильно растущих по островам и береговым долинам. Сухопутное сообщение между Иркутском и Кяхтою пресеклось. От Верхнеудинска до Байкала, и на последней станции от Кяхты к Селенгинску, по большой дороге плавали в лодках. Торчащие из воды верстовые столбы показывали направление пути. Верхнеудинск почти весь был в воде; по улицам из дома в дом плавали в лодках. Селения, расположенные по Селенге и в устьях побочных рек, большой частью потоплены или снесены водою. Жители, нечаявшие столь высокой воды, [299] успели спасти только скот, а теперь и сами живут в юртах и шалашах по горным возвышениям.
Бедствия, причиненные сим наводнением, трудно представить во всем их объеме. Все сенокосы по берегам и островам Селенги, от границы до Байкала, потеряны, потому что скошенные травы унесены водою, а оставшиеся на корне покрыты илом. Равной участи подверглись и хлеба, посеянные близ разлившихся рек. К довершению сих бедствий, должно присовокупить еще потерю лова омулей, производимого по Селенге в первой половине августа. Известно, что селингинские омули составляют коренную пищу жителей Иркутской губернии, а самый лов доставляет пропитание нескольким тысячам людей обоего пола. Высокая вода отняла средства воспользования сим промыслом.
Августа 30. Наводнение уменьшилось; но вода в Селенге еще стоит выше берегов. Сказывают, что в западных странах Китая было землетрясение. Наше наводнение не есть ли следствие сего землетрясения?
Сегодня духовная миссия, посылаемая в Пекин, отправляется за границу.
1830
КЯХТИНСКИЙ ПИР
(Письмо из Восточно-Азиатской России)
Несмотря на чрезвычайную трудность дороги по причине необыкновенного наводнения за Байкалом, 17 августа достигнул я китайской границы, и притом в самое счастливое время. В Троицско-Савске, где я остановился по должности, находилась духовная миссия, отправляющаяся в Пекин, и разные чиновники, назначенные для сопровождения оной. В самой Кяхте имел пребывание действительный статский советник барон Шиллинг Фон-Канштат со своею свитою, а в китайскую торговую слободу прибыл один монгольский князь, для сдачи русских, перешедших за границу. Стечение столь разнообразных гостей очень занимало меня, и я дал полную волю языку для удовлетворения любопытства.
О нынешней духовной миссии вообще здесь говорят, что она состоит из образованных молодых людей разных знаний, с хорошею нравственностью и отличными способностями. Сего очень довольно для оправдания надежд [300] правительства. Честь министерству иностранных дел, что он умеет избирать людей, достойных почетного своего назначения! — барон Шиллинг, как говорят, более всего занимается теперь с бурятскими ламами разбором монгольских и тибетских книг, и должно думать, что не одно любопытство побуждает его предаваться занятиям столь скучным, но цель высшая и полезнейшая: распространение филологических сведений о восточных языках и пояснение темных мест в истории коренных обитателей Восточной Азии. Слышно также, что барон, по случаю перемены духовной миссии, намерен выписать из Пекина весьма много ученых книг на языках китайском, маньчжурском, монгольском и тибетском. Впрочем, сказанное мною выше о цели его есть только моя догадка: поверку оной и истинную причину сих ученых изысканий раскроет нам время.
О приезжем монгольском князе сказывали мне, что он есть третий сын Юндунь-Дарцзия, известного в России по долговременному его управлению пограничными делами в Урге. Он теперь служит в Урге при пограничном начальнике в качестве правителя канцелярии, и будто бы с той целью, чтобы впоследствии занять здесь должность покойного отца своего. Старший брат его наследовал достоинство и удел отца и находится при Китайском дворе в должности генерала-адьютанта; второй брат служит в кабинете при приеме бумаг, а четвертый еще дома воспитывается.
Пограничный начальник г. Петухов, по благоразумию и опытности своей, легко и скоро привел к концу спорное дело о перебежчиках, и 22-го августа пригласил к столу всех гостей и своих единоземных, и заграничных. Вы не можете себе представить, сколько я радовался, увидев себя в списке приглашенных. С этой минуты каждый час казался мне сутками. Новость предметов и редкость подобных случаев отняли у меня сон, и 22-го числа рано поутру я был уже в Кяхте ибо все то, что прежде мне рассказывали об этом месте, казалось как-то неудовлетворительным, и потому мне хотелось видеть все события сего дня собственными глазами.
В половине 12-го часа послышались за границею, один за другим три выстрела, которые отдавались глухо, но несколько сильнее ружейных. Мне сказали, что пограничный китайский начальник никуда не выезжает без трех выстрелов из вестовых пушек. Наш караул, расположенный внутри пограничных ворот, вышел к ружью, и до десятка конных казаков выстроились тут же по сторонам дороги. Вскоре за сим показались несколько десятков монголов, [301] ехавших верхами в один ряд. На них были изорванные и засаленные китайские кафтаны, и старые шляпы с отвислыми полями, с распущенными назад лентами. У каждого за спиной торчали стрелы в колчане, а при левом бедре висел сайдак с луком. Вооружение и седла вполне соответствовали одеянию сего почетного отряда пограничной монгольской стражи. За сим отрядом ехало несколько одноколок, покрытых коробом, обтянутым черною или синею китайкой. Каждая одноколка запряжена была или лошаком, или лошадью, но без дуги; а кучера шли по левую сторону одноколок, рядом с лошадьми. Вожжей не держали в руках, и только помахивая небольшими бичами, кричали: о! о! или юй-юй! В одноколках, словно в канурках, сидели: в первой князь, во второй чжаргуци (так называют пограничного китайского начальника), в третьей княжеский секретарь, в четвертой китайский пристав, назначенный препровождать нашу миссию до Пекина, в пятой два бошко. За княжескою одноколкой следовало около 20-ти конных вооруженных монголов в засаленном шелковом платье, с различными шариками на шляпах. Это была княжеская свита, состоявшаяся из тайцзиев и офицеров. За прочими телегами также ехали конные китайцы с трубками в руках. Это были слуги. Князь проехал в дом купца Баснила, сделать визит барону Шиллингу. О приеме и приемах в обращении внутри комнат ничего не знаю; ибо я не имел повода быть при сей церемонии. Чрез час заграничные гости двинулись прежним порядком к дому русского пограничного начальника. Я был уже там. При подъезде каждой одноколки к крыльцу, слуга брал с передка скамейку и ставил на землю. Господин, согнувшись, вылезал из короба и спускал ногу на скамейку, а другою становился на пол. Хозяин встретил князя на крыльце и повел в комнаты. Внимание мое было обращено на князя, как на первое лицо между иноземными гостями. Он имеет около 40 лет, но видом моложав; ростом низок, телом плотен. Лицо у него смуглое, круглое, полное, шея короткая, глаза черные, большие, возвышенные, как у всех китайцев и монголов; взор быстрый, открытый; нос высокий и островатый; усы небольшие, черные; бороды еще не отращает. Хозяин ввел князя в гостиную и указал ему место на диван. По правую сторону князя сел секретарь его, а по левую кяхтинский чжаргуци и пристав. Два бошко заняли высшие кресла. Здесь я имел случай обстоятельнее рассмотреть костюм китайский. Каждый из китайцев одет был в кафтан, разрезанный спереди и сзади на аршин от [302] полу. Под кафтаном было еще нижнее платье, похожее на халат. Сверх кафтана однобортное полукафтанье, длиною до бедр, с широкими рукавами, с отдельным воротником. Здесь называют сии полукафтанья курмами. Кажется, сие одеяние более приспособлено к удобству верховой езды. Из-под курмы виден шелковый тесьмовый пояс с пряжкою. К поясу привешены с правой стороны нож в ножнах, шелковые шитые кошельки и карманные часы в футляре; с левой веерпнк с кошельками же. Сапоги на китайцах из черного атласа с белыми подошвами, толщиною в дюйм. Шляпы на них имели вид кораблика, с возвышенными полями черного бархата, с красными кистями и шариками на макушке тульи. У князя от шарика назад висло павлинное перо длиною в фут, с одним глазком или очком. Перо сие сложено, по-видимому, не менее как из 15-ти павлинных перьев, одно на другом; а очко составлено к концу пера в виде зеленого глаза. Сказывают, что есть таковые перья с двумя и тремя очками, расположенными одно над другим, и даются князям высших степеней. Гости все сидели с накрытыми головами, а когда попросили их снять шляпы, они отозвались, что новость знакомства не позволяет им отступить от правил учтивости. Диванный стол был накрыт, и вместо передобеденной закуски подали десерт. Это меня изумило. «Тут нет ничего странного», — сказал мне один из гостей, — китайцы обедают в 9 часов утра, а к нам приезжают к ужину, который у них начинается десертом; почему и мы, приспособляясь к их обычаям, вместо закуски потчуем их вареньями и сухими плодами». Не менее показалось мне странным, что слуги китайцев, одетые довольно дурно, вошли также в гостиную и толпою расположились позади своих господ, которым часто подавали раскуренные трубки.
Князь вел разговор с хозяином на монгольском языке через толмача, с такою непринужденностью, как будто бы они были давно знакомы друг с другом. Чиновники, бывшие с князем, говорили мало. Вскоре за сим вошел в гостиную барон Шиллинг, и чужестранные гости, казалось, были поражены его важною осанкой. Он занял кресла пониже дивана. Подле него сели гг. Ладыженский, Галлеховский и пр. Князь каждому из них предлагал табакерку; в этом, кажется, китайцы поставляют особенный знак вежливости при свидании. Разговор сделался несколько живее; но вообще состоял более в поверхностных и общих вопросах с пашей стороны. Барон Шиллинг скоро показал, что он обладает тонкою способностью приноравливаться к [303] обычаям иностранцев, и это чрезвычайно нравилось князю, который несколько раз изъявил удовольствие приятною улыбкой и наклонением головы.
Угощение началось чаем, после чаю потчивали сотерном, а потом ликерами. Гости заграничные все принимали, но ничего не пили. Когда наступило время обеда, или по китайскому понятию, ужина (в два часа по полудни), то гостей попросили к столу. Князь занял одно из высших мест по его выбору; по правую руку сели его секретарь, барон Шиллинг и прочие чиновники русские; по левую чжаргуци, пристав, бошки, тайцзи и восемь человек китайских компанионов {Надобно заметить, что в Китае левая сторона считается старшею.}. Хозяин сел почти насупротив князя; но, приметно, не был расположен ни начинать, ни поддерживать разговора; и поэтому иностранные гости более разговаривали между собою на китайском языке, который по краткости слогов и однозвучности многих слов показался мне птичьим чиликаньем или щебетаньем. Кушанье подавали по русскому обычаю; но гости не очень были привычны к нашим европейским приемам. Ни один из них не умел порядочно владеть ни ложкой, ни ножом с вилкою. Сверх сего заметно было, что у китайцев нет обычая употреблять одно блюдо за другим, ибо чжаргуци, после ветчины с горчицей, придвинул к себе блюдо с пирожным и начал потчивать им своих единоземцев.
Князь мало ел, а пил воду с вином; и когда потчивали его, то всякий раз отвечал, что он «и пьет и есть без всякого притворства». Барон Шиллинг, желая позабавить гостей, сказал князю, что он может претворить воду в вино. С сим словом он взял два стакана воды (в которой разведены были содовые порошки) и слив в один, получил как бы шипучее шампанское, которое и выпил. Чжаргуци тотчас взял со стола рюмку и сказал своим землякам (с китайского переводил нам отец Иакинф): «Претворить воду в вино нетрудно; а я умею вино претворить в ничто» и сим словом выпил рюмку до дна. Князь рассмеялся. При тосте за здравие Его Величества Государя Императора, объявили князю причину пития, н он, равно как и спутники его, встали и выпили по целому бокалу шампанского. Таким же образом пили и второй тост, желая здравия Повелителю Китая и Монголии. Чжа-гурци запретил своим компаньонам пить вино во время стола, и они довольствовались только водою, квасом и медом; но при тостах, сие запрещение тотчас было отменено. В конце стола барон Шиллинг изъяснил [304] благодарность князю, что он, при несклонности своей к винам, непринужденно выпил два бокала из благоговения к двум великим монархам, живущим в тесной дружбе и непрерываемом согласии между собою. В продолжение стола играла музыка: но заграничные гости очень равнодушно слушали наши концерты. Когда же одни дисканты начинали петь китайскую песню, то у некоторых и сих гостей иноплеменных навертывались слезы, а другие из них совершенно превращались в слух. Столь приятно было им слышать свое национальное! Неужели внутреннее образование уха китайского отлично от образования органов слуха европейского?.. Не берусь судить об этом.
По окончании стола, гости не долго сидели за десертом и обратно отправились в Маймачен прежним порядком. Хозяин, столько озабоченный в сей день, не рассудил удерживать и русских своих гостей. Ввечеру вся кяхтинская слобода была иллюминована; но китайцы не могли видеть сего зрелища, ибо пограничные ворота с обоих сторон запираются рано. Как в самой Кяхте ни у кого не было в тот вечер собрания, то после вечерней прогулки я возвратился в Троицко-Савск, и чтобы точнее н подробнее выразить новость и разнообразие дневных впечатлений, немедленно принялся за перо.
1830
ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА, ПОЛУЧЕННОГО ИЗ КЯХТЫ ОТ 6 СЕНТЯБРЯ
Целую неделю я потерял на любопытство, наблюдая китайцев. Все, что я ни читал об них в описаниях путешественников, старался поверить собственными глазами, и это в Кяхте не затруднительно; потому что китайцы, остающиеся здесь на лето (до 700 чел.), от праздности и скуки ежедневно ходят к нашим купцам. Они изъясняются с нами на испорченном русском наречии, в котором я, по новости, понимаю не более десятого слова. Удивительно для меня было, что русские н китайцы, препроводя здесь по нескольку десятков лет для торговли, не могут изъясняться правильно, ни русские на китайском, ни китайцы на русском языке. Я хотел узнать истинную причину сему, и вот что сказали мне: затруднение состоит в грамматической противоположности сих языков между собою. Речения русские подвержены большому изменению, а китайские напротив никакого не имеют. Для россиянина непонятно, каким образом в слове: люблю без изменения можно подразумевать многочисленные изменения сего глагола по [305] залогам, наклонениям, временам, лицам и числам. Китаец напротив удивляется, для чего русские не говорят: ты люблю, она люблю, надобно люблю, как они действительно говорят на своем языке. Впрочем китайцы, живущие в Кяхте для торговли, за необходимое поставляют обучаться русскому языку: по потому-то они все, хотя и худо, но изъясняются на русском языке. Наши торгующие напротив не имеют охоты ни сами обучаться китайскому, ни правильно обучать китайцев русскому языку. Отсюда вы можете вывести заключение, что китайцы не ко всему иностранному имеют пренебрежение; напротив, охотно заимствуют все полезное для нас. Они приняли от Европы часы, сукна, зеркала, математические орудия, артиллерию, астрономию; из Туркестана вывезли виноградные лозы, но с математической точностью можно положить, что до преставления света не выпишут ни одной модной шапки из Парижа. Впрочем все это не относится к настоящему содержанию сего письма. На сей раз я хочу вам описать костюм китайцев.
На сих днях (20 авг.) китайцы только что переменили летнее одеяние на осеннее. Собственно сия перемена относится до одной шляпы; но по большей части переменяют при сем случае и одеяние. Сказывают, что у них перемена летнего одеяния на осеннее, и весеннего на летнее зависит от правительства, которые для сего назначает известный день; да и самая форма одеяния будто бы законами же предписана. Это истинное варварство, закричат у нас в целой Европе; один только слабоумный китаец способен подчиняться такому деспотизму. А если сказать правду, то китайцы в сем случае едва ли не умнее просвещенных европейцев. Беспрерывная изменчивость в предметах роскоши пагубна для государств и с физической, и с нравственной стороны. Не отсюда ли проистекают расточительность, расстроивающая имения, и непостоянство в мыслях, ослабляющее характер народный? Китайское правительство сочло необходимым звеном в законодательстве — образовать и укрепить характер в народе, предписав законами форму всему, относительно религизионных обрядов, взаимного обращения, одеяния и строений. После сего мы не будем дивиться, что столь огромная машина, каков Китай, при самом малосложном механизме, при всеместной испорченности ее частей (злоупотреблении), движется правильно, действует прочно.
1830 [306]
ДВА ПИСЬМА ИЗ КЯХТЫ
1.
Я уже сказал, что по прибытии в Троицко-Савск имели случай видеть у китайцев перемену летнего костюма на осенний. Мне хотелось еще узнать одеяние прочих времен года, и в этом не было дальнего затруднения. Все, что только нужно было видеть, принесено в мою квартиру. Мало трудности я встретил и при изложении нашими буквами китайских названий вещам с их гугнивого языка; в этом мне помог один путешественник, живущий в Кяхте. Но при соображении взаимного приличия вещей в самом, одеянии требовалось довольно времени.
Одеяние мужское разделяется на форменное, частное и народное. Форменным называю одеяние, предписанное законами; частное произошло от небольших перемен в форменном; народное есть употребляемое чернью.
Полное форменное одеяние заключает в себе: курму, кафтан и шубу, верхнюю рубаху, фуфайку, нижнюю рубаху, и пр. воротник, пояс со всеми принадлежностями к нему, шляпу, сапоги и чулки.
Курма (гуа-цзы) есть верхний полукафтан, сходный с греческою рясою, однобортный, с пятью пуговками, с широкими рукавами. Шьется из четырех прямых полотнищ, без; боров, с небольшими клиньями, с тремя разрезами от подола почти до пояса, длиною за колено. Есть еще малая курма, называемая конною (ма-гуа-цзы); длиною до бедр. Кафтан (пхао-цзы) состоит из четырех же прямых полотнищ без боров, с большими клиньями в боках; длиною до закоблучьев; рукава у него длинные, узкие, с овальными обшлагами; спереди и сзади по самой середине разрезы от подола к верху до трех четвертей. Сей же кафтан, подложенный мехом, называется шубою (пьхиао). Верхняя рубаха (шань-цзы) отличается от кафтана только широкими рукавами и небольшими разрезами по бокам, а по середине не имеет их; в длину полуфутом короче кафтана. Фуфайка (ao) и исподняя рубашка (хань-тхань-цзы) одного покроя с верхней рубахой, но в длину короче оной тремя четвертями и рукава имеют поуже. У всех сих платьев, исключая курмы, левая пола наверху; от пуговок шейной и плечной она изгибается около плеча по правую пазуху, и потом идет вниз прямою чертою, застегиваемая тремя пуговками. Воротник (лин-цзы) шьется особливо, шириною] в вершок, с застежкою спереди; к нему пришивается [307] небольшая круглая манишка (лин-и) тесьмами под пазуху для придерживания на шее. Шляпа (мао-цзы) бывает летняя (лян-мао), осенняя (цю-мао) и зимняя (пьхимао). Летняя шляпа имеет вид полушара пустого, без полей; плетется из волокон тростинных; сверху покрывается красною кистью из шерсти тибетских буйволов; для чиновников же шьется из белой шелковой материи, с красною кистью сученого теневого шелка. Внутри шляпы вместо тульи пришивается венчик, обтянутый шелковою матернею со снурком, прикрепляющим шляпу на голове и подбородке. Осенняя шляпа имеет форму овальную, с полями, поднятыми вверх, которые составляют как бы околыш и бывают черного бархата, верх вишневого атласа на картоне или на вате. Зимняя шляпа такую же форму имеет; только околыш ее из соболей и куниц подчерневших, или из черной бухарской мерлушки и лапок черных лисиц.
Сапоги (сюэ-цзы) сходны с нашими, но просторнее, и шьются из атласа или китайки черного цвета с белыми подошвами, толщиною в дюйме. Сии подошвы набираются из бумаги или ветошек; внизу кожа прошитая несмоляною драпивой, а с боков простеганы по холсту и подбелены. Каблуков нет, а в швах вложены ремешки зеленого сафьяна. Чулки (ва-цзы) шьются из китайки, или шелковых материй, с толстыми простеганными подошвами. Зимою подпоясываются сверх кафтана кушаком (да-бао) из черного травчатого крепа, а летом плетеным или вязаным шелковым поясом (дай-цзы) с пряжкою (дай-гэу-цзы). К кушаку и поясу пришивают на правом боку нож в ножнах, карманные часы в футляре и кошельки с ареком и серебром; на левом кошельки же, платок, а летом еще веерник с веером. Исподняя рубашка, а зимою и фуфайка, верхняя рубаха, кафтан и курма составляют собственно форменное одеяние. Прочие вещи суть общие и частному и народному одеянию. Господствующий и неизменяемый цвет для курм есть черный, для кафтанов голубой. Впрочем для кафтанов избирают и другие скромные цвета, исключая алого и зеленого, предоставленных женскому полу. Верхняя рубашка осенью и зимою цвета голубого и лимонного, а летом белого. Фуфайка и платье исподнее бывают и шелковые и китайчатые без разбора цветов. Все сии платья не имеют воротников, а употребляется к ним один воротник, накладываемый сверху.
В отношении к одеянию, год делится на четыре времени: холодное, умеренное, теплое и жаркое. Для всех четырех времен и промежутков их назначены особливые [308] платья, перемена которых с точностью соблюдается.
В холодное время курма и шуба подбиты долгошерстными мехами. У шубы обшлага из соболя, или камчатского бобра, или из котика. Верхняя рубаха, фуфайка и исподнее платье на вате; шляпа с куньим или собольим околышем, воротник из хребтика или хвоста камчатского бобра. При переходе от холодного времени к умеренному, курма и шуба мелкошерстных мехов; шляпа и воротник также, а после сего курма и кафтан на вате или суконные; прочее все на подкладке без ваты; воротник бархатный, шляпа осенняя. Меха для шуб употребляются из тигровых, рысьих и лисьих черевок, долгошерстных тибетских мерлушек, русских мерлушек и белки; меха для курм из . камчатских бобров, красных и других лисиц, кошки, белки, лисьих и собольих лапок, русских черных и белых, и серых бухарских мерлушек. Курмы надеваются более шерстью наружу; и потому меха для них подбираются с отличным вкусом и искусством. При переходе от умеренного времени к теплому, местное начальство издает повеление переменить время (хуань-цзы), т. е. переменить осеннюю шляпу на летнюю. В сие время сначала курма и кафтан и прочее платье все шелковое на подкладке, воротник матерчатый; потом курма и кафтан камлотовые или шелковые без подкладки; воротники вставляются. При переходе от теплого времени к жаркому, курма и кафтан частого газа (флеру), а потом редкого; прочее платье из легких шелковых материй, или легкого холста, тканого из упругих волокнистых растений. В сие время дозволяется чиновникам оставлять курмы. Далее до самой зимы перемена одеяния происходит на обороте точно таким же порядком.
Чиновники и должностные люди должны носить форменное одеяние по обязанности, а частные люди по произволению. Солдаты и присяжные по должности могут носить и частное одеяние: но при форменной шляпе. В частном одеянии шуба и кафтан не имеют ни разрезов спереди и сзади, ни обшлагов, ни рукавов; вместо курмы можно употреблять фуфайку, вместо шляп, зимою валяную или шитую на вате шапочку, летом феску или соломенную шляпу с кистью, или вязаным шелковым шариком на верху. Летом по большей части одну верхнюю рубашку и ходят с открытою головою, с веером в руке; в ненастное время надевают короткую камлотовую или суконную курму. Чиновники могут так одеваться только дома и в прогулках.
Бедные люди, работники, крестьяне и ремесленники, для удобности носят летом одну рубашку и исподнее платье, а [309] зимою сверх сего фуфайку и пр. на вате. Для нарядных выходов употребляют фуфайку, или рубашку длиною за колено, и всегда подпоясываются, исключая жарких дней. Для дороги зимней употребляют нагольные и крытые тулупы простых овчин. Вместо шляп носят зимою вязаные колпаки или шапки с ушами, а летом соломенные шляпы; вместо сапогов, башмаки с тонкими прошивными подошвами. Все их одеяние делается из китайки.
Хотя покрой форменного одеяния одинаков для всех сословий (исключая духовных), но для чиновников находятся некоторые исключительные преимущества. Они одни имеют право носить курмы из материи вишневого цвета и собольи; пришивать к ним на груди и на спине нашивки с изображением птиц и зверей, носить на шляпе сверх кисти шарик, на шее четки. Роды птиц и зверей, цвета шариков и форма в нанизке четок расположены соответственно семи классам чинов. Сверх обыкновенного форменного одеяния, еще находится одеяние церемониальное, употребляемое при Дворе; но здесь нет образцов оному.
Очень хотелось бы сказать что-нибудь о костюме китаянок, и за сие, может быть, я удостоился бы в Иркутске лестной улыбки от кого-нибудь: но ревнивые китайцы, в досаду нашему любопытству, запретили своему прекрасному полу шагать через великую стену на север. И так я предоставляю это другому, кто будет счастливее меня.
2.
По окончании возложенного поручения, надлежало мне отправиться в обратный путь, но одно обстоятельство удержало меня в Троицке еще на несколько дней. В 30-й день августа положено Российской духовной миссии отправиться за границу. Вы знаете, как сильно в подобных случаях действует на нас любопытство. Для чего же не пожертвовать несколькими днями, чтобы быть очевидцем происшествия, в целое десятилетие однажды случащегося? Так я сказал самому себе и отложил поездку.
В восемь часов утра назначенного дня, обоз миссии вступил в Кяхту двумя отделениями и расположился на площади у пограничных ворот. Он состоял из 80-ти телег, сопровождаемых казаками в серых плащах с синими воротниками, что придавало ему вид военного транспорта. Эта была первая картина, которая в каждом рождала какое-то печальное чувство, самому ему неизвестное. Утреннее солнце возвышалось по чистому небу. Толпы [310] любопытствующих, и русских, и китайцев, умножались на площади. В 10 часов прибыли из Троицка в Кяхту все члены миссии. По совершении литургии, обоз окроплен святою водою и двинут за границу. Кяхтинские купцы, коих искреннее гостеприимство заставляет путешественника на время забывать родину, сочли обязанностью угостить миссию напутственным столом. Обед дан в доме здешнего главы купца Котельникова. Собрание было довольно многочисленно, но не доставало веселья. Мысль десятилетней разлуки накинула на всех печальное покрывало; казалось, что мы прощались с соотечественниками, отходящими в какой-то другой, неизвестный мир. Из отъезжающих одни плакали, другие казались спокойными, и сия противоположность чувствований происходила более от личных обстоятельств каждого. Дамы смотрели на них с каким-то умилением и шутили над теми из своих подруг, которые не могли при сей картине отзываться равнодушными. Одни только временные члены миссии необыкновенно восхищались. На торжествующем лице каждого из них можно было глазами читать мысль, что они надеются скоро проникнуть в недоступную столицу Китая и разгадать там свои темные предположения. Посреди сей есм си печали и радости вдруг послышались слова: silence! silence! и вот г. Соломирский явился на сцене с прощальным приветствием, вдохновенным музами, а вслед за оным закипел в бокалах дорогой нектар Галлии. Наконец услышали вечерний благовест — сигнал к отправлению в путь. Все пошли в церковь, и духовные члены миссии сами совершали моление единому, сохраняющему нас в пути. По окончании молебня, здешнее духовенство, в церковном облачении, с крестом и хоругвями, при колокольном звоне, препроводило миссию за пограничные ворота и остановилось на самой черте, разделяющей две великие державы между собою. Здесь совершено крестное целование с кроплением св. водою, и в ту минуту, когда началось последнее прощание, не было ни одного, кто бы не излил в жертву оному нескольких капель слез. — Я был приглашен к сопровождению миссии до первой станции, и поверите ль, что при первом шаге на западную землю Срединного царства, воображал себя в каком-то новом мире. Наши экипажи, проезжая чрез Китайскую торговую слободу, остановились у судейского дома. Учтивость требовала посетить пограничного начальника. Здесь предложили нам сухие плоды и подали чай. Плоды разложены были по сортам, в одном деревянном ставце, но в разных перегородках; чайные чашки без [311] блюдечки, чай без сахара. Что город, то норов; что деревня, то обычай. — Но время не позволило нам долго оставаться здесь, и мы чрез пять минут отправились далее. Солнце уже скрылось за окрестные горы, когда мы приехали на станцию, в 7-ми верстах от Кяхты к югу. На краю возвышенной долины, по восточную сторону большой дороги, белелись четыре юрты, поставленные для китайских провожатых чиновников, а от дороги к западу расположен был стан русский. Не помню, кто из провожатых в шутку сказал, что китайцы и в самых мелочах соблюдают свои церемониалы с такою же точностью, как у нас дети наблюдают важность в подражательных играх. — «Из чего вы заключаете это?» — спросил другой. — «Вы приметили с каким уважением они обращались с членами миссии, и несмотря на то поставили юрты для себя по левой стороне, которая у них почитается старшею». Вот снова полилось шампанское, но уже другие мысли занимали каждого. Вечер был холоден. Члены миссии искали ночного приюта, а провожатые спешили воспользоваться сумеречным просветом, чтобы безопасно перебраться обратно чрез топи Буринские. Мы уже сели на дрожки, как вдруг показалась огромная, закоптелая юрта, которая сама собою двигалась из-под горы наверх, прямо к нам. Очень забавно было смотреть на сию картину; и что же открылось? Несколько бедных монголок с детьми, находясь внутри юрты, несли ее на себе для приюта русским путешественникам. Говорят, что знающие сию дорогу очень советовали взять для миссии собственные три юрты: но человек так сотворен, чтобы всему научился из опытов. Мы поздно возвратились в отчизну из краткого путешествия в Китай.
На другой день в десять часов утра печально я побрел на ближние высоты, чтоб еще издали проститься с отъезжающими. Скоро нашел то место, на котором вчера был раскинут наш полевой стан: но видел только пустую безмолвную долину, опушаемую темным бором, а они были уже за высокими горами и, может быть, готовили чай из влаги очаровательного наринь-могая. Долго я смотрел на буринские высоты: ибо на той самой долине, на которой миссия препровела первую ночь за границею, некогда (1727) граф Владиславич-Рагузинский подписал дружественный трактат между Россиею и Китаем.
1830 [312]
ПИСЬМА, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В «МОСКОВСКОМ ТЕЛЕГРАФЕ»
1. (Отрывок из письма из Кяхты)
Сообщаем читателям отрывок любопытного письма полученного нами из Кяхты, от 19 сентября сего 1831 года.
В то же самое время, как два министерства иностранных дел и финансов, соревнуют друг другу в открытии на Кяхте училища для китайского языка, здешнее купечество предупредило их своею готовностью содействовать благодетельному об нем попечению правительства. Сего сентября 13 числа мы были свидетелями испытания в китайском языке, происходившего в присутствии барона Шиллинга фон-Канштат, всех членов, возвратившейся из Пекина духовной миссии, многих других чиновников и купечества здешнего. Вначале прошли первую часть грамматики в - которой общая этимология китайского языка изложена столь просто и столь ясно, что мы с первого раза убедились в несправедливости общего мнения о великих трудностях в изучении сего языка. Ученики, занимавшиеся оным не более полугода, отвечали очень удовлетворительно Потом прочитали на китайском языке несколько разговоров, содержанием коих были предметы, обыкновенные между торгующими в Кяхте. Наконец предложили нам посмотреть опыты письма их. Судя по сим успехам, должно отдать справедливость и рвению учащихся, и заботливости обучающего. Ученики суть дети, или воспитанники кяхтинских купцов, а учитель их о. Иакинф, который, находясь здесь по делам службы, принял на себя временную обязанность обучать их, по предварительному предложению со стороны купечества.
Для многих странным покажется, что наши купцы имея пребывание в Кяхте, с самого открытия пограничного торга, в 1728 году, доселе не обращали внимания на китайский язык. Но сие удивление скоро рассеется, когда представим себе, что сей язык, в правилах своих будучи совершенно противоположен нашему, недоступен к изучению без хорошего учителя, а правительство не могло их снабдить оным, потому что само имело недостаток в переводчиках, образовавшихся в Пекине. За то изворотливые китайцы не долго думали о трудностях нашего языка Они сделали у себя постановление, чтобы каждый мальчик, предназначаемый для торговых дел в Кяхте, по прибытии сюда, непременно обучался русскому языку. На сей конец [313] в каждой лавке находится небольшой китайский словарь с русским переводом, написанным китайскими буквами. Но как китайский язык не имеет изменения в словах по окончаниям, и, сверх того, нет в нем созвучных слов, для тонического переложения наших слогов, имеющих по две и по три согласных букв, то из перевода приятелей образовалось особливое русское наречие, в котором наши слова, обезображенные произношением, употребляются в том виде, как были внесены в словарь, без малейшего изменения по окончаниям.
Хотите ли видеть образчик торговых сношений на сем ново-русском языке? Вот он:
1. Э-дин лю-дн бо-ли-ше-лэ.
2. Ти-би, бу-ли-я-ти-л я не ш-на-лэ (ше).
3. Ти-би ду-ва-л гао-ху-да хо-ди.
4. Ву-чи-ла бо-ли-ше-лэ.
5. Ти гэ-кай ду-ва-л е-сы.
6. Яся-кэ ду-в-л е-сы
7. Ти ге-кай ду-ва-л на-ду.
8. Э-ди-ка ду-ва-л я ня-на-ду.
9. Ху-лао-ши ду-ва-л э-дай.
10. Цай-на гао-ву-ли.
11. Ли-ши-ка ня-бу-ло-си.
12. Э-дин ду-ва сы-лао-ву.
13. Да-ляо.-ка гао-ву-ли.
14. Бу-ляо-ма цай-на гао-ву-ли.
15. Ти ма-ла ма-ла бу-ли-бей-вэй.
Поняли ли вы что-нибудь? Вот вам буквальный перевод:
1. Один человек пришел.
2. Тебя, приятель, я не знаю.
3. У тебя товары когда придут?
4. Вчера пришли.
5. Ты (у тебя) какой товар есть?
6. Я (у меня) всякой товар есть.
7. Ты (тебе) какой товар надобно?
8. Этого товара я (мне) не надобно.
9. Хорошего товара подай.
10. Цену говори.
11. Лишка не проси.
12. Одно, два слова.
13. Далеко говоришь.
14. Прямую цену говори.
15. Ты мало мало прибавь. [313]
Хотя все почти кяхтинские жители говорят с китайцами на сем странном наречии, но вообще объясняются с затруднением, даже о предметах обыкновенных, отчего нередко происходят недоумения и споры при совершении торговых сделок. В сем отношении открытие казенного училища для китайского языка необходимо важно в нашем месте.
1831
(ОТРЫВОК ПИСЬМА ИЗ ИРКУТСКА)
На сих днях я видел одно из редких художественных произведений Китая: это суть ширмы, вырезанные из красного, сандального дерева. Он состоит из пяти полотенцов, утвержденных на отдельном пьедестале. Каждое полотенце представляет вид кабинетного постава с вещами, служащими для украшения комнат. Таким образом здесь в малом объеме подведены под один взгляд все вещи, какие только можно видеть по столикам, в разных комнатах богатого китайского вельможи.
Полотеицы ширм состоят из дорожчатых рамок с разным бордюром из черного дерева. Среднее полотенце содержит в вышину 5 футов 2 дюйма; в ширину 2 ф. и 2 д. Боковые полотенцы имеют по 4 ф. и 10 д. вышины, и по 20 1/2 дюйма ширины; два крайние полотенца по 4 ф. и 8 д. вышины и по 17 дюймов ширины. Пьедестал содержит в себе 9 дюймов вышины. На каждом полотенце четыре отделения. Земля темноголубого цвета,
В верхнем отделении среднего полотенца: стихи, содержащие в себе с заглавием 61 букву, вырезанную из белого нефрита, камня очень уважаемого в Китае. Подле них курильница из нефрита верблюжьего цвета, в 4 дюйма вышины, а по другую сторону кувшинчик зеленоватого нефрита, 6 д. в вышину; в нем две ветки: одна с развертывающимися бутонами деревца Ла-мэй из янтаря, другая бамбуковая с кистью горошчатых плодов из красного коралла; подле кувшина птица из белого нефрита, сидящая на гнезде. Во втором отделении: яхта белейшего нефрита, в раме за стеклом, длиною в 6 д.; подле нее нефритовое корытцо, длиною в 4 д.; в нем деревцо позолоченной бронзы с девятью бутонами из разных дорогих камней, в числе коих есть редкий искромет. Подле корытца банка белого нефрита, вышиною в 4 дюйма; в банке веточка с двумя цветками желтой кризантии из янтаря и один астрик [314] синеватый из лалла. В третьем отделении гора белого нефрита в 9 дюймов длиною. При подошве ее пастух, при двух лошадях, под тенью сосны. По правую сторону сей горы деревянная кадочка с кистями писчими, веером и пр., а на левой стороне баночка с цветками чжу-лань, из белого нефрита.
На правом полотенце, подле среднего, в верхнем отделении: 33 буквы белого нефрита, а пониже их финифтяная баночка с веткою деревца юй-лань; на ней бутоны белейшего нефрита, и один распустившийся цветок, содержащий в себе несколько десятков бело-розового шпата. Подле банки веточка с двумя персиками белого нефрита, каждый в два дюйма. Во втором отделении бронзовый, вызолоченный, чеканной работы кувшинчик с цветком, висящий с шеста на цепочке белого нефрита. Подле него, на нефритовом блюдце (4 д.) два уродливые лимона из янтаря; пониже печать белого нефрита, и такой же (круг) в 3 1/2 дюйма в поперечнике. В третьем отделении жу-и в 9 1/2 д. длиною, и сосуд в 4 дюйма вышиною, все из белого нефрита; подле корытцо из горного хрусталя (в 4 д.): на нем нарисованы две золотые рыбки, представляющиеся в воде.
На левом полотенце, подле среднего, в верхнем отделении 33 буквы белого нефрита; пониже их баснословный однорогий зверь, нефрита верблюжьего цвета, и бронзовый позолоченный, чеканной работы, кувшин (в 6 д.) с веткою цветочного персика; бутоны и цветки бледноватого нефрита. Во втором отделении чайник (в 6 д.) нефрита верблюжьего цвета; подле него утка на воде, а пониже китайская табакерка горного хрусталя, и уродливый лимон белого нефрита. В третьем отделении цимбал белого нефрита, в 9 дюймов длиною; а подле него, на черном лакированном подносе, две чайные чашки с крышками, желтоватого нефрита.
В верхнем отделении, правого крайнего полотенца, 33 буквы белого нефрита; пониже банка синеватого нефрита (в 5 д.), ненюфорный бутон и цветок из сердолика. Во втором отделении повешенный цин; подле него сосудец с водою, банка с веткой красного коралла и львицы с львенком — все белого нефрита. В третьем отделении столовые часы, в деревянном футляре; подле, за стеклянными Дверцами, баночка белого нефрита, с нарцисами зеленоватого нефрита.
В верхнем отделении левого, крайнего полотенца, 33 буквы белого нефрита; пониже банка беловатого нефрита (4 д.), с тремя астрами из нефрита, аметиста и сердолика.. [315] В среднем отделении мальчик белого нефрита; подле него виноградная ветка (стеклянная) на блюдце финифтяном, а пониже дощечка желтоватого нефрита с тёмнокрасной полосою. В третьем отделении щиток белого нефрита в рамке, за стеклянными дверцами три книги из кости, и на них две печати белого нефрита.
Четвертое отделение, на всех полотенцах одной меры, в вышину около 6 дюймов, и содержит в себе писанные на стекле виды разных монастырей, занимающих пленительное местоположение при подошве гор. Все каменные, вещи и их подставки суть превосходной резьбы. Сии ширмы; принадлежат г-ну Игумнову, Кяхтинскому первой гильдии купцу.
* * *
В ноябре минувшего года привезли в Иркутск семерых; китайцев, возвращающихся в отечество. В 1826 году, при взятии мятежниками Кашгара, они были захвачены в плен и отведены в Кокан в неволю; из Кокана некоторые сами бежали, а другие были перепроданы в Бохару. Отселе в разные времена ушли в Ургенч, где, по уверению бохарцев, надеялись найти русских. Здесь они пропитывались склеиванием разбитой фарфоровой посуды, которая в большом уважении в Средней Азии, а посему и плату им за сей труд производили значительную. Наконец, в начале прошлого года, они пристали к купеческому каравану, отправляющемуся из Ургенча на линию, и в августе прибыли с оным в Оренбург.
По их показанию: хивинцы называются усбек, коканцы, сарт, киргиз-кайсаки казак; кочующие между Коканом и Кашгаром кэргыз и кара-кергыз; от китайцев бурут. Жители Кашгара, Яркана и других городов, лежащие далее на Восток, называются по именам своих главных городов; все же народы, обитающие от Аральского озера на восток до Хама, носят общее название турки, и говорят турецким (татарским) языком. Бухарцы называются тачжик, и говорят фарсиским (персидским) языком. Ханов коканского и бохарского называют падша (падишах) ; Турцию рум, а султана халиф; Россию урус, государя Ах-падша т. е. Белый царь. В Кокане около 50 пушек большей частью бронзовых, но малого калибра. Возят каждую на верблюде, а стреляют повертывая на винте в разные стороны. В Хиве также около 50 пушек, по большей части чугунных. В обоих местах сии орудия расставлены пред дворцами; в Бохаре, напротив, хранятся секретно. Коканцы принудили [316] пленников обриться и одеться по-турецки; сверх сего приневоливали к перемене религии, что немало изумило последних, потому что китаец исключительно никакой религии не держится. В Средней Азии невольников, убежавших от своих господ, посторонние не берут в неволю, да и видов у них не спрашивают; напротив дают временное убежище и пропитание. Наши китайцы в дороге обыкновенно назывались хочжа, общим названием идущих в Мекку; а сии у магометан везде находят приют и хлеб-соль.
1831, декабря 5
ПИСЬМО К П. Л. ШИЛЛИНГУ
Ваше Превосходительство
Милостивый государь
Вчера на утренней заре мы прибыли в Казань. До сего места я не имел времени писать к вам о нашем путешествии. Дорога от Новгорода до межи Нижегородской губернии на пространстве почти восьмисот верст была чрезвычайно дурна. В некоторых местах -даже по три версты в час не могли проезжать. Ваша повозка не выдержала дороги и на последней станции перед Казанью отпали все доски от головен, так что, пока ямщики не заметили сего, выпало несколько вещей, в числе которых находится и подарок ваш Петру Андреевичу. Все это пропало. Починка повозки стоила 70 рублей и сегодня после полудня отправляюсь в дальний путь, который, как сказывают проезжие, до самой Перми чрезвычайно дурен. О неприятностях нашего пути не нужно и писать. В Москве мы остановились У Ивана Юрьевича Хачжикосты, которым был принят весьма гостеприимно. В его доме мы нашли Иннокентия Дмитриевича, старшего брата Марфы Дмитриевны. Он собирался ехать в Петербург для свидания с своею сестрицею; из новостей кягтинских сообщил нам обстоятельные сведения о несчастном Языкове и другом происшествии, Довольно странном в наш просвещенный век. Вы знаете Селенгинский заштатный монастырь, а может быть видали настоятеля сей обители игумена Израиля, который впоследствии произведен в архимандрита. Он хотя не был образован, но считался человеком умным и начитанным. В то время, как Вы находились в Кяхте, он тайно [317] составлял новую веру, в которой восстановил древнее, но его мнению, богослужение. Христос и другие лица, известные по истории сего спасителя, были живые и сам себя он представлял Христосом, дочь Луки Тимофеевича Молчанова имела титул Марии; крестьяне и некоторые из купцов пожалованы были апостолами, так что вся свита забайкальского лжеспасителя состояла почти из 70 чел. Вы слыхали о новой пустыни на кягтинской границе, покровительствуемой Шумковым. В прошлом году на пасхе Израиль пришел в упомянутую пустынь ночью. Старик Парфений, начальник сей пустыни, впустил их во двор и в церковь. Израиль пошел прямо к алтарю, растворил ногою царские двери и, назвав прежние обряды нечестивыми, приказал своим ученикам и спутницам вынести кресты из алтаря и поставить среди церкви, потом сел он на престол и в первый раз всенародно совершил богослужение по новым обрядам; по окончании сей комедии сказал Парфений, настоятель пустыни, что он может донести о сем происшествии начальству и с сими словами отправился в Кягту для проповедания своего учения. Но как он шел медленно, то в Троицкославске уже ожидали его — одни как Христа-спасителя живого, а начальство как ереси начальника. Котельников и некоторые другие кягтинские купцы уже решились было принять его новое учение, но Николай Матвеевич Игумнов своею решительностью удержал их от сей глупости. Таким образод взято было около 70 чел., представлявших разные святые лица времен Христа Спасителя и уже разосланы по монастырям. Мария Магдалина и сестра ея привезены в Казань, а богородица с родителем ея Молчановым отвезены куда-то в другое место.
В Москве в доме Волынского я встретился с кавказским Ермоловым, который принял меня очень ласково и довольно говорил со мною. В Казани я навещал Ковалевского и Попова. Первого не застал дома, а у последнего пил чай. В одно время со мной выехал из Москвы Соломирский в Екатеринбург и Трапезников в Ирбит. Последний дважды догонял меня под Казанью, но я не имел случая видеться с ним, потому что не имел излишних денег для уплаты 200 руб. — по препоручению Вашему. Исполню это по прибытии в Иркутск с переводом на Ивана Савича Вавилова. Есть много других новостей, но маловажных; и потому умалчиваю об них.
По прибытии в Казань мы сделали новое распоряжение касательно предлежащего пути. Одну повозку уничтожили; [318] вещи сдали Крупеникову для отправления оных в обозе, а сами едем в одной повозке. Трудность пути и позднее время необходимо требовали сего. Мы все здоровы. Приближается время к укладке, и потому спешу кончить сие письмо. Честь имею быть с истинным почтением и совершенною преданностью.
Вашего Превосходительства
покорнейший слуга м. Иакинф.
Марта 1 1835
Казань
ПИСЬМА К М. П. ПОГОДИНУ
1
Милостивый государь
Михаил Петрович
Отправляясь в Кягту почти на целый год, покорнейше прошу вас доставляемый ко мне Московский вестник впредь посылать в Кягту, адресуя: Его преподобию — о. Иакинфу в Кягте. Вчера сказали мне, что г. Венелин в Петербурге; но я ни от кого не мог узнать о его местопребывании. Жаль, если не увижусь с ним, а с вами надеюсь свидиться в проезд через Москву. Прощайте. Остаюсь ваш покорнейший слуга
М[онах] Иакинф
[начало февраля 1830]
2
Зиму провел я в болезнях и не имел силы заниматься, В мае прогулками на чистом воздухе совершенно оправился от болезни, но силами еще слаб. Вот почему я запоздал статьею, обещаясь в ваш журнал. При отправленной к вам статье были чертежи: но я оставил их у себя, потому что издание их дорого будет стоить. Ваш журнал как дитя — день ото дня лучше становится. Если даже будет расти таким же образом, то Москвитянин сделается [320] [...] и редкими современными журналами. — Я решил печатать статистику Китая на свой счет. Требуется 7 т[ысяч]. Кажется, что и половины этой суммы собрать трудно будет. Мой Китай доказательством этому. Наши ученые от всей души согласны лучше врать, нежели нужное и дельное читать. У вас Корш, у нас Сокольский и Устрялов — доказательством тому. Им, как детям, более нравятся враки французские, нежели правда русская. Те с вычурами и звонками, а это просто одета. Но что хуже всего: у нас ученые еще гордятся вралью, потому что он говорит отличное от других. — Ожидаю вашего мнения насчет посланных к вам опытов литографированных китайских букв для словаря. — Чрез месяц кончу изложение китайского земледелия со чертежами всех земледельческих орудий. Мне хотелось бы написать изложение всего сельского хозяйства в Китае: но оно не принесет пользы ни мне, ни читателям: потому что Китай лежит от 40° до 24°, а Россия от 40° до 64° северн[ой] широты. Вот почему отложил я это дело в сторону.
[1841 — 1842]
3
В прошедшей статье вы, кажется с намерением поправить одно слово, написали минг вместо мин. В азбуках Западной Европы нет букв ъ или ь, почему франц[узы] и англич[ане] звук минь и подобные сему пишут или выражают чрез ming: a португальцы пишут mim. Статья написана несколько жестко, нечего делать осталось. У нас ученые делают разные дурачества, считают это высшим умом, а иностранцы от академии нагло и бесстыдно выдают себя знающим то, чего не знают. Из Парижа приехал профессор китайского языка, и тотчас отказался, когда предложил ему составить опись китайских книг. Теперь этот профессор читает часослов на языках грузинском и армянском и титулуется членом Академии, между тем как в Петербурге при должностях находятся природные грузины и армяне, образовавшиеся в университетах. Поневоле вспоминаешь Портфель Ломоносова.
Наш директор предложил Академии принять о. Аввакума, который знает четыре языка: китайский, маньчжурский, монгольский, тибетский и частью древнеиндийский. Он кончил курс в Петербургской духовной] академии и [321] вышел магистром. Отказали, потому что — русский, не иностранеq.
Окт. 17
[1844]
4
Живучи на даче, имею довольно свободного времени для сочинения подобных статеек. Посылаю первую для вашего журнала. Если не поленюсь, пришлю и другую — подобную сей. Наши учебники давно бы надлежало исправить общими трудами ученых комитетов — подражая путешественников во всех странах. Жаль, что не каждый из них имеет верный взгляд на вещи и правильное, беспристрастное об них суждение. Один из католических миссионеров в Пекине говорил мне, что табак весьма тучно растет от мочи развратных женщин; в Кантоне табак весьма хорошо родится: — посудите, каков там разврат должен быть? После таких взглядов и умозаключений нельзя слишком винить и сочинителей учебников.
[1844]
5
Я не получил Москвитянина за октябрь. В почтамте сказали мне, что если бы прислали вы, непременно был бы отдан вам. Сделайте милость, не забудьте из остальных послать мне другой номер, не ожидая почтамских справок. На сих днях я привел к концу два новых сочинения: Китай в гражданском и нравственном состоянии и Религия ученых с 26-ю чертежами. Только не знаю, что с ними делать. Горе от ума! Наша первостатейная ученость требует одних сказок китайских, чтобы после карт с приятностью заснуть. В следующем письме сообщу вам оглавление помянутых сочинений, а теперь готовлюсь представить их министерству.
17 ноября 1844 года.
6
Десятый нумер Москвитянина прислан ко мне из почтамта нераспечатанный и неразрезанный: но почему они [322] оставили у них более двадцати дней по получении, не объяснили мне. — Наконец я кончил последние свои труды! через неделю представляю в департамент. Первая книга под заглавием: Китай в гражданском и нравственном состоянии, в четырех частях. Часть I. Основания Государств венного управления; ч. II. Уголовное право, или оснований уголовного законодательства; ч. III. Общественная и частная жизнь китайцев; IV. Просвещение. Вторая книга под! заглавием: Религия ученых, с приложением 26 картин и чертежей. Последняя не может выйти в свет; потому что напечатать ее в 200 экземплярах стоит 6000 р. серебром; а на издание первой буду просить пособия от правительства. От издания Статистики Китая и Земледелия в Китае, я понес убытку до 2500 р. серебром. Статистики продано около 30, а Земледелия в Китае до 15-ти экземпляров. Петербургские ученые не ложатся спать без Мертвых душ, а об исправлении учебников и думать не хотят. Но их не должно и винить в этом; потому что исправление учебников принадлежит хозяину наук, а подручники уверяют его, что все, выходящее из под их пера, носит печать полного совершенства.
Ноября 27.
1844.
С. П[етер]бург.
7
Вчера через контору транспортов я отправил к вам 60 экземпляров Земледелия в Китае, для получения которых посылаю при сем и билет конторский. Еще повторяю мою просьбу перед вами — незамедлить помещением моих статей в Москвитянине. С сегодняшнего дня предпринимаю положить начало второму изданию Китая. Этот труд потребует около года времени, потому что те же материалы размещены будут в новом и притом систематическом порядке, а это потребует значительных прибавок, которые будут состоять не в распространении пустых выражений, а в помещении, где нужно, дополнительных сведений по разным предметам. Я предворяю вас об этом с намерением получить от вас замечания, в каких местах и чего недостает в моем прежнем Китае. Я воспользуюсь ими с большой благодарностью.
дек. 25
[1844] [323]
8
Много благодарю за присылку Москвитянина на нынешний 45-ый год. Ваш Москвитянин год от году растет так, что Петербургская литературная моль ныне боится и приближаться к нему. Под молью разумею наших издателей литературных журналов. Примерно, что вы затрудняетесь изданием замечаний на русскую историю Устрялова. Колкие по вашему мнению выражения можно смягчить как вам угодно, и издать ее нужно. У нас сочинители учебников, привыкшие в университетах подражанию иностранным писателям, сами ни во что вникать не хотят, а при сочинении имеют постоянную цель — года чрез три или четыре построить каменный дом тысяч в двести. Но если что-либо особенное препятствует вам напечатать помянутую статью, то возвратите ее мне известным путем. Между тем я посылал вам еще статейку с наставлением для исторических писателей. Этой статьей, кажется, можно положить конец моим трудам по сей части: ибо я не полагал, что г. Арсеньев стал ожидать, чтобы Бурремпутра, повинуясь гласу его пера, сделала прыжок во сто верст — к подножию Хлассы. Г. Ободовский, хотя и гневается на мои замечания, но большую часть погрешностей исправил, а остальные, вероятно, не затруднится исправить со временем. Далее намерен я заниматься мелочами, как-то: о древнем населении Сибири, описанием походов пои завоевании Китая монголами в XIII столетии и пр. и пр. С января текущего года мое здоровье начало поправляться, и только годы несколько задерживают эту поправку, а наш климат как злое начало в нравственном] мире, всеми мерами помогает им. — Обещанную статью отправляю через г. Юнгмейстера вместе с подарком для г. Шевырева, отличного из ваших сотрудников. Я полюбил его за его благонамеренность.
Марта 15
1845
Не можно ли возвратить мне вторую статью замечаний на сочинение Гумбольда? Она мне нужна для справок.
На отдельной странице: Станислав Жульен, известный Парижский китаеслов, просил графа Канкрина сообщить прочим министрам, чтоб они, если имеют нужду в переводе чего-либо с китайского языка, непосредственно относились к нему Станиславу, а русские ориенталисты, как он [324] писал графу, не в состоянии правильно переводить с китайского языка. — Назад тому три года Академия наук действительно выписала из Парижа профессора китайского языка. Это был Броссе. Но как, вместо переводов, возложили на него составить каталог кит[айской] библиотеки, находящейся при Академии наук, то он отозвался, что он по давности не в состоянии упомнить значение всех букв китайских. После сего вместо китайщины принял на себя звание профессора языков армянского и грузинского. Я написал каталог и получил 200 р. серебром, а г. Броссе за этот же каталог получил орден. Не наглое ли бесстыдство? Впрочем все это происходило под завесою тайны, да и теперь неприлично открывать.
9
Недавно получены из Пекина два сочинения: первое под заглавием обеты при посвящении буддистов, а второе учение Хапи [...] оба превосходно написанные. Каждое из них может занять не менее пяти листов печатных. Хапи [...] есть основатель древнейшей индийской религии, называемой Брахманскою. Если согласитесь, то известите меня запискою. Помянутые сочинения нашего директора г. Сенявина. Остаюсь истинно уважающий вас Иакинф.
Ноябрь 26
1845
С. П[етер]бург
10
Ноября 24 дня 1846 года
В прошлом году я обещал вам две статьи присланные из Пекина. Директор остается при прежнем своем мнении — напечатать их на счет казенный! Может быть, он и успеет с этим. — Посылаю вам статью для журнала, а чтоб не повяла свежесть занимательности ее, прошу вас не откладывать вдаль. Из это[й] статьи усмотрите, как европейские ученые мечтательны, хвастливы, и до такой глупости влюблены в свою ученость. Англичане в Лондоне мечтают, что они первый на свете народ, который хорошо знает и китайский язык, и Китай. А что читать мне доводилось о Китае из английских сочинений, правы везде пополам с грехом. О наглых французских хинологах и говорить не [325] нужно. Я дивлюсь бесстыдству с каким они пред целым ученым светом величают друг друга знаменитыми, что сплошь делается и между нашими знаменитостями. Это часто дети до десятилетнего возраста, а притом дети глупые. Из наших некоторые пробуждаются. Г. Ободовский по втором издании своей географии сделал поправки кое-где, а в третьем еще более в чем и сам сознается. Но этого очень мало надобно все поверять. В Китае учебники сочиняются учеными комитетами, подобно как ныне словарь и грамматика у нас. Для чего прочие учебники пренебрежены? — С 1-го января текущего года я занимаюсь составлением истории древних народов в Средней Азии, и частью соседственных ей владений. Сия история начинается во втором веке пред РХ и оканчивается в IX веке. В будущем году для справок я буду перелистывать историю Китая и все любопытное особо выпишу для вашего журнала. Здесь в книжных лавках совершенное затишье, а журналам литературным раздолье; и чем бессовестнее, тем в большем почете. Надобно же будет когда-нибудь приняться за воспитание и нравственность. Без этого наша философия будет чучела огородная, а люди — французские куклы. — Ныне мне ровно 70 лет, и лекари очень советуют оставить сидячую жизнь. Скучно без дела; и потому занимаюсь с небольшими роздыхами — летом, а может быть ране еще буду писать и просить разрешение на две вещи. Простите до того времени. С истинным к вам уважением остаюсь ваш покорнейший слуга Иакинф.
11
Извините, что желаемое вами поздно посылаю. Эти статьи стоили двух суток работы, а набело переписывать около трех недель. Отправка рукописей в Москву, за неимением здесь вашей конторы, затруднительна несколько. Надобно бы мне самому переписывать набело: но времени очень мало. В прошлом году я кончил собрание материалов для истории о древнейших народах в Средней Азии. В нынешнем году едва ли успею снабдить ее примечаниями и пояснениями, а время летит. Что будет дальше, не знаю. В прошлом году мое здоровье после трехлетней болезни довольно поправилось, и думаю еще поработать тем более, что теперь желание наших хинезистов сбылось. Наша Пекинская миссия будет отправлена в Китай только на пять лет. И прожившие десять лет не в состоянии писать что-нибудь важное о Китае — без погрешностей. Что же могут [326] написать прожившие пять лет? Одне повести и романы, которые не учености требуют, а сильного воображения для расцвечивания вымыслов. Ныне ученые во всей Европе помешаны на мнении, что с университетским образованием сопряжено всезнание. Более ничего не скажу. Простите. Остаюсь покорнейшим слугою. Иакинф.
Генв[аря] 22
1847
Глаза мои слишком плохи для разбора вашего рукописания.
12
Милостивый государь Михаила Петрович!
Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, обещанные мною Академии наук назад тому за пять лет, ныне приведено к концу и в исходе сего года покажется в свет. Но как сие собрание написано в виде исторических записок, разбросанных и изложенных в древнем азьятском вкусе, в котором европейские критические исследования много затемняют самую историю, то покорнейше прошу вас, для прояснения, предварительно сообщить чрез ваш журнал публик[у]емое объяснение, в чем состоит та противоположность, которая могла бы запутывать критические толкования прежних европейских историков. Нет сомнения, что читатели будут ожидать сего объяснения.
С истинным моим к вам уважением и преданностью честь имею быть Ваш покорнейший слуга
Монах Иакинф.
ноября 28 1850
13
Милостивый государь Михаила Петрович!
Я уже вступил в те годы жизни, в которых чувства одно за другим отказываются служить нам. Ныне особенно я [327] жалуюсь на зрение, которое слабостью своей побуждает меня отказываться от чтения книг. Мне 77-й год и я вижу необходимость расстаться с вашим Москвитянином, который интересными своими статьями доставил мне столько удовольствий. Но я не вовсе оставляю ваш журнал, а по временам буду доставлять кое-что, в доказательство же сего и теперь прошу принять две статьи, еще не бывшие ни в одном из журналов; в первой из них описано первоначальное вступление езуитов в Макао и в Пекин, вторая содержит верную родословную Дома Чингисханова. Если одобрите, то прошу поместить их в вашем журнале, а мне на память прислать пять оттисков и экземпляр.
Честь имею быть с глубоким к вам почтением и истинною преданностью вашим покорнейшим слугою
Монах Иакинф
Декабрь 12 дня
1851 года
14
Милостивый государь Михаила Петрович!
У нас стоит постоянно самое худое время; попеременно то сильный мороз, то страшная [...] вьюга, а несноснее всего туманы, особенно для слабых и старых. Я сам страдаю уже третий месяц, ничего не могу ни читать, ни писать. В такой скуке очень благодарен вам за подарок журналом вашим, за который заплачу вам в мае присылкою статьи совершенно новой в нашем журнале. Это будет поход хуннов на Европу, т. е. поход предпринятый калмыками из Чжуньгарии. Страшная темнота, особенно в моей хате, отовсюду загороженной. Простите, досвидания. Остаюсь вашим покорнейшим слугою
Монах Иакинф
Генвар[я] 1,
1852
15
Янв[арь] 1852
Милостивому государю Михаилу Петровичу г. Погодину
Я все нездоров от дурной погоды, впрочем присылаю Вам историю Средней Азии и еще в прибавок Статистику [328] Китайской империи. Описание гуннов надо подождать по меньшей мере три месяца; ранее изготовить не надеюсь.
Ваш покорнейший слуга Монах Иакинф
16
Милостивый государь Михаил Петрович!
Покорнейше вас прошу выслать ко мне немедленно, то есть с первою почтою, копию с данной мною Вам родословной моей; я нахожусь ныне в болезненном положении, а потому теперь не могу припомнить, когда я родился и сколько мне от роду лет и прочее. Мне это сведение в настоящее время очень-очень нужно. При пожелании вам здравия и благополучия остаюсь
доброжелатель ваш Иакинф.
[Арх. Иоакинф, находящийся в Александрийской Лавре]
19 июня
1852 года
С.П.Б.
17
Михаил Петрович!
Вот принес назад трактат, преобразив его несколько и умножив; поправлять слог совершенно не имел Бремени, ибо еще кое-что прибавил и к находящейся статье в наборе. У меня лежит уже два дня один корректурный листок от недосуга. Умилосердитесь и исправьте, ибо мне на днях приготовляться к экзамену.
NB. Мне рассудилось поставить сей трактат пред походами Аттилы в Галлию, которые по сему составить должны последнюю статью. Этот порядок более естественный и понятный, и приличный и... и... и...
Приготовьте листок для Завтрева в типографию; ныне набирали последние [...].
Пожалуйста, ради вечной памяти покойного Аттилы!!
Vale et mei reminivce [...]
Jakinv. [329]
ПИСЬМО К РЕКТОРУ КАЗАНСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ
Высокопреподобный Отец Ректор
Милостивый государь!
Препровождая к Вашему Высокопреподобию список книг, пожертвованных мною в Казанскую духовную академию, считаю нужным предупредить вас, что в списке не все книги и рукописи означены, а некоторые остались при мне для справок при будущих трудах, и впоследствии поступят в академию же; а частию могут, по их содержанию, получить другое назначение. Разделение книг на разряды по их содержанию я представляю внутренним распоряжением в академической библиотеке; а с своей стороны покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, только о двух вещах: рукописи, для сбережения в целости, хранить неприкосновенными, а портреты содержать закрытыми до получения от меня особого распоряжения о них. Что касается частно приложенных книг, примите труд на себя первые три экземпляра представить Его Преосвященству как усерднейшее приношение от воспитанника Казанской академии, а прочие раздать по назначению.
Примите уверение в истинном к Вашей особе уважении и преданности, с которым и имею честь быть всегда.
Вашего Высокопреподобия
покорнейший слуга монах Иакинф.
Января 13
1849.
С. П[етер]бург.
СПИСОК КНИГ, ОТПРАВЛЕННЫХ В КАЗАНЬ
I. РУССКИЕ КНИГИ
Томы
1. Илиада Гомера — 1
2. Путешествие по святой земле А. Норова — 2
3. Живописное путешествие по Азии — 3
4. Очерки России — 2
5. О больших военных действиях [...] — 2
6. История пугачевского бунта .... 1
7. О России. Сочинение Ко[то]шихина ... 1 [330]
8. Сочинения Крылова — 3
9. История Устрялова — 5
10. Путешествие по Нубии и Египту — [1]
11. Путешествие к семи царствам — 1
12. О наказаниях — 1
13. Энциклопедия законоведения — 2
14. Описание киргиз-кайсацких орд и степей — 3
15. Летописи открытий — 3
16. История о татарах — 2
17. Китайские законы — 3
18. Энциклопедический курс для глухонемых — 1
19. Глухонемые — 1
20. Уголовное судопроизводство — 1
21. Кавказские минеральные воды — 1
22. Волжские калмыки — 1
23. Записки о внешней торговле России — 1
24. Теория садоводства Линдлея — 1
25. Историческое обозрение Сибири — 1
26. Крестовые походы — 1
27. О гемороидальной болезни — 1
28. Метрология Петрушевского — 1
с двумя брошюрками его же: О польской метрологии и Краткое описание медицинского весу — 2
29. Книга для сельских хозяев — 1
30. География Греча — 1
31. История философии архим. Гавриила — 2
32. Пространная грамматика Греча. Т. 1 — 1
33. Опыт частного гражданского права — 1
34. Теория общих прав — 1
35. Статистика европейских государств — 1
36. Уложение Китайской Палаты внешних сношений — 1
37. Беседы русского купца — 1
38. Дипломатия Российского Двора — 1
39. Древний Феатрон — 1
40. История Кайданова — 1
41. Грамматика черемисская и чувашская — 1
42. Замечания о Сибири. Смесь — 1
43. Письмовник Курганов [а] (для пословиц) — 1
44. Гамлет — 1
45. Нынешние песни греков — 1
46. Болгаре Венелина. 1-й т — 1
47. Славянский словарь — 1
48. Уголовное право — 1
49. Судебная медицина — 1
50. Руководство молодым офицерам — 1 [331]
51. Слова Баженова — 1
52. Евангельские чтения на литургиях — 2
53. Общий состав торговли — 1
54. Песни задунайских славян — 1
55. Священный словарь Малова — 1
56. Слова и речи Соколова — 1
57. Бухгалтерия — 1
58. Священная география — 1
59. Религиозная система Брамгенов — 1
60. Житие Бакона — I
61. Руководство к судебной медицине — 1
62. Монеты Золотой Орды с монгольскою грамотою — 1
63. Путешествие по Сицилии Норова — 2
64. Система логики Бакмана — 3
65. Панорама Петербурга — 3
66. Руководство к естественной истории — 2
67. Очерки истории философии — 1
68. Двор и замечательные люди в России — 2
II. КНИГИ НА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ
69. Английский словарь с русским переводом — 2
70. Собрание трудов Императорской Академии наук. на франц. — 6
71. Путешествие кругом света. На франц. — 1
72. Французская грамматика Ломонда — 1
73. Русская грамматика на анг. языке — 1
74. Словарь российско-татарский — 1
75. Татарский букварь и еврейская грамматика — 1
76. Китайская грамматика и словарь — 2
77. Основные правила турецкого разговорного языка — 1
III. ПРИБАВОЧНЫЕ КНИГИ И КАРТЫ
Двадцать экз. Статистики Китайской империи — [10]
Двадцать экз. Земледелия в Китае — [0]
Двадцать экз. История четырех ханов — [101
Двадцать экз. История Тибета и Хухэнора — [10]
Два экз. Описания Чжуньгарии — [1]
Два плана Пекина с описанием — [1]
Десять экз. Федона — [5]
Двадцать карт Маньчжурии — [10]
Двадцать карт Восточной Монголии — [10]
Двадцать карт Тибета и Хухэнора — [10]
Из прибавочных книг и карт половина должна [332] поступить в академию, а другая в семинарию, куда следует и 1 экз. Путешествия по св. земле 2 изд.
IV. ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ КАРТЫ, ЧЕРТЕЖИ И КОСТЮМЫ
1. Карты пяти частей света.
2. Подробная карта Северной Америки.
3. Карта сибирской границы.
4. Карта Средней Азии.
5. Карта Древней России.
6. Топогр. карта окрестностей Москвы.
7. План Москвы.
8. Тринадцать чертежей к Земледелию в Китае.
9. Три тетради чертежей к Очеркам России.
10. Тетрадь чертежей к сочинению Жомина. Друг природы. Атлас к чертежам Жомина.
11. Костюмы инородцев в Китае.
12. Костюмы кавказских народов.
V. РУКОПИСИ
1. Изложение кит. законодательства в трех томах, сокращенный перевод с китайского.
2. История монгольского народа, извлечения из Китайской летописи Тхунь-зянь-гань-му. Перев. с кит.
3. История древних среднеазиатских народов. Черновой перевод с китайского.
4. Китайская география в трех частях. Сокращенный перевод с китайского.
5. География 13 китайских губерний. Перевод с китайского.
Обе сии географии переведены для собственного употребления при справках, не для печати.
6. Китайская история в семи томах. Перевод с китайского. Сия история извлечена из китайской летописи Таун-гянь ган-му и состояла из 16 томов; но в последний мой отъезд в Кягту в 1835 году девять томов из них остались в библиотеке барона Шиллинга, с которой по смерти его вместе с прочими моими книгами поступили в библиотеку Императорской Академии наук», где и теперь хранятся. Впрочем, как сия история была переведена для собственного употребления при справках, то перевод вообще неполон, необработан и без пояснений. [333]
7. Монгольский словарь с русским переводом, сделанным с китайского словаря Сан-хэ-бянь-лань.
8. Историческое обозрение ойратов. Сочинение.
9. Единственный экземпляр старой Китайской грамматики — литографированный.
10. Записки о Монголии на франц. языке.
11. Описание Тибета на франц. языке.
12. Об оспе в Китае. Перевод с китайского.
13. Список губерниям и городам в Китае, составленный для справок.
14. Народные племена в Монголии. Перевод с немецкого.
15. Голосовая система китайского языка и письма.
16. Степное уложение китайское.
Второй экземпляр сего сочинения находится в Академии наук, а третий в 1848 году подарен о. архимандриту Палладию, начальнику Пекинской миссии.
К списку отправленных книг причислены:
Серебряная медаль на открытие Пулковской обсерватории, и два портрета, масляными красками писанные.
Книги частию приложенные:
Экземпляр Китайской статистики с картами, Экземпляр Китая в гражданственном и нравственном состоянии,
Экземпляр Китайской грамматики для поднесения Его Высокопреосвященству;
два экземпляра Китайской статистики с картами — один для о. Ректора, другой для о. инспектора семинарии,
два экземпляра Китайской статистики с картами — один для о. Ректора, другой для о. инспектора семинарии,
экземпляр Китайской статистики с картами — протоиерею Виктору Петровичу Вишневскому.
Монах Иакинф.
Оглавление
Предисловие Письма
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно
